Глаза Ангела [Эрик ван Ластбадер] (fb2) читать онлайн

Эрик ван Ластбадер Глаза Ангела

Кто взойдет на гору Господню, или кто станет на святом месте Его? Тот, у которого руки невинны и тело чисто.

Псалом 23/24? 3-4

Люди не могли не испортить природу, потому что они, ели и не рождены были волками, стали им.

Вольтер

Убежище

Буэнос-Айрес — Сан-Франциско

Тори Нан уезжала в Буэнос-Айрес всякий раз, когда начинала скучать. Может быть, ей нравился этот город потому, что здесь она никогда не работала и, следовательно, была неизвестна столичным жителям, или потому, что, бездельничая, отдыхая в тени жакаранд — красивых тропических деревьев с мясистыми сочными листьями и гроздьями белых цветов, — она наконец могла не думать о Греге. А главное, почему-то только в Буэнос-Айресе, странном и каком-то неправильном городе, Тори могла заняться самоанализом, посмотреть на себя со стороны как на совершенно незнакомое существо.

Жители аргентинской столицы, по-испански «портеньос», походили на свой родной город тем, что не обладали внутренней гармонией. Эти люди, на удивление красивые, чувственные, безумно гордились собой и одновременно мучились, ощущая себя людьми второго сорта, так называемыми латинос, — теми, кто родился в Южной Америке. Словно школьники, отвергнутые сверстниками, они находились в растерянности, не понимая, зачем живут на этом свете. Отправляясь в Нью-Йорк, говорили, подчеркивая: «Я лечу в Северную Америку».

Эта черта латиноамериканского характера необычайно интересовала Тори. Портеньос напоминали ей черепах, они скрывали свою внутреннюю боль за фасадом внешности точно так же, как черепаха прячет нежное тельце под панцирем. Взять, к примеру, хозяев местных кафе, где любила бывать Тори: они благоухали дорогими импортными духами и ароматными маслами, улицы города пахли выхлопными газами и травяным чаем мате, но родной, настоящий их запах, Тори это хорошо знала, был запах сигарного дыма и тертого миндаля с сахарным сиропом.

Особенности характера местного населения, неотделимо связанные с историей Аргентины — к ней часто обращался в своих произведениях великий Хорхе Луис Борхес, — трудно понять, не зная, как жили их предшественники, которые свято верили в чудеса и сказания старины и не замечали за очарованием волшебных легенд прозаическую реальность жизни. После второй мировой войны, когда истощенная Европа умирала от голода, родители сегодняшних изысканных портеньос сколотили немалые капиталы, экспортируя туда мясо и фрукты. А в середине пятидесятых годов, в результате гибельной для государства политики диктатора Перона, страна была разорена. Не только Буэнос-Айрес, но и вся Аргентина была ввергнута в состояние хаоса. Острая борьба между ультраправыми и ультралевыми группировками не способствовала стабильности и вызвала рост терроризма. Сменяя друг друга, у кормила власти оказывалась то одна, то другая военная хунта; наступил длительный период репрессий.

Аргентине пришлось пережить двухгодичный ужас чудовищной инфляции (12000 процентов в год), постоянных мятежей и гражданских волнений, кризис власти, когда было свергнуто несколько законно избранных президентов. Отчаяние охватило нацию, пока наконец ключевые посты в правительстве не удалось захватить коалиции, возглавляемой двумя влиятельными в политике женщинами, — их называли «лас динамикас». Они принадлежали партии «Союз демократического центра», партии, которая обещала гражданам покончить с политикой авторитаризма путем проведения демократических реформ, гарантирования права на личную свободу, прекращения вмешательства государства в сферу бизнеса. Во время избирательной кампании «Союз демократического центра» взял на вооружение лозунг «Введение свободного рынка станет концом инфляции» и победил в борьбе за власть. Первоочередную свою задачу новое правительство видело в том, чтобы превратить местную валюту в американские доллары; попытка осуществить это на практике привела лишь к новому незамедлительному скачку инфляции.

В тяжелых политических и экономических условиях, как это ни удивительно, портеньос все-таки выжили. Им помогла неистребимая вера в чудо, ведь общеизвестно, что сердце аргентинца начинает биться сильнее, если речь заходит о чем-то необыкновенном. А что такое наши фантазии, как не бальзам для исстрадавшейся души?

Тори понимала портеньос очень хорошо, поэтому чувствовала себя в их родном городе словно рыба в воде: бродила по широким бульварам, загорала на пляжах рядом с разогретыми смуглыми телами, ощущая их ауру, их внутреннюю боль. Эти люди не имели привычки жаловаться и прятали страдание глубоко внутри; так же делала и она. Однако часто, подобно чуткому прибору, Тори улавливала волну тщательно скрываемого отчаяния, которая пробивалась сквозь вполне благополучную оболочку.

И вот снова Тори приехала в Буэнос-Айрес, снова сидела она в кафе «Ла Бьела» и заказывала уже вторую чашку самого густого, самого вкусного в мире горячего шоколада. Вслед за чашкой непременно последует серебряный поднос со сладостями — Тори выла совершенно уверена в этом, так же как и в том, что за ней пристально наблюдают пылкие и необузданные чантас, заглянувшие в кафе со своими подружками, чтобы отдохнуть здесь часок-другой от сексуальных упражнений.

«Чантас» в Буэнос-Айресе называли любителей повыпендриваться, показушников, лицемеров. Тори они интересовали только тогда, когда она спала с кем-нибудь из них, что было, впрочем, довольно редко. Подобные связи были непродолжительны, — мужчины находили ее чересчур спокойной, и очень удивлялись, заметив как она разглядывает их в самые кульминационные моменты близости.

«Что с тобой? — спрашивали они ее в такие минуты, — расслабься, о чем ты сейчас думаешь?» Они не понимали, а Тори и не собиралась им объяснять, что интимные отношения с ними имели для нее особое значение, это был секс, подлежащий изучению, именно во время акта ей удавалось проникнуть в глубину их существа, где скрывались стыд и боль, и сравнить эти чувства со своими собственными. Такая неуместная и непонятная мужчинам сосредоточенность доставляла Тори истинное наслаждение, это было так же вкусно, как шоколад, подаваемый в «Ла Бьеле».

Любопытно, что у чантас подобная «странность», как они ее называли, вызывала лишь уважение к Тори, как и все, что они слышали о ней. Рассказывали, что она могла босиком добраться до водопада Игуасу; что не раз выручала из беды своих товарищей-мужчин, помогала им в минуты слабости, что была храброй и не знающей усталости женщиной. Такие качества Тори неизменно вызывали интерес к ней у противоположного пола, и многие стремились узнать ее поближе.

Тори все сидела в кафе, смакуя шоколад и угощаясь конфетами. Неожиданно откуда-то с проспекта Кинтана донесся звук аккордеона и мелодия аргентинского танго в исполнении тягучего мужского голоса, поющего о страданиях влюбленных, безответной любви, кровавой мести.

На проспекте Кинтана, одной из главных улиц ныне модного шикарного района Реколета, всегда было людно: по нему не спеша прогуливались портеньос; тут и там виднелись группки эмоциональных японских туристов.

День клонился к вечеру; солнце висело низко, окрасив белоснежные высотки в оранжево-пурпурный цвет. Тори решила, что пора уходить. Синие мертвые тени ложились на землю, словно напоминая о тех людях, которые исчезли, пропали без вести во время репрессий очередного военного правительства, решившего раз и навсегда покончить с группой молодых террористов. В семидесятые годы, когда происходили многочисленные аресты, быть членом какой-либо организации или просто слыть образованным человеком означало легко стать жертвой так называемого процесса («просесо») — суда без адвокатов и присяжных и быть стертым с лица земли.

Тори совсем помрачнела от невеселых мыслей, как вдруг увидела Эстило. Этот немолодой уже человек — ему было за пятьдесят — наполовину аргентинец, наполовину немец, принадлежал к кругу чантас; один из немногих, он искал общества Тори не ради секса. Эстило отличала исключительная элегантность, какой не найти ни у одного чистокровного немца; у него был квадратный подбородок, стального оттенка седые волосы, зачесанные назад, роскошные усы и резковатые манеры, но Тори все прощала ему за то, что он говорил правду гораздо чаще других чантас.

Эстило уж шел к столику Тори, улыбаясь от радости, что встретил ее. За ним следовал интересный молодой мужчина лет тридцати или постарше, может быть, ровесник Тори, по виду землевладелец, большую часть времени проводящий на свежем воздухе. У него было загорелое обветренное лицо, черные волосы и кофейного цвета типичные глаза портеньос, обрамленные густыми ресницами. Поношенные шелковые брюки, видавшая виды шелковая рубашка с открытым воротом и спортивное пальто не скрывали стройную широкоплечую фигуру.

Эстило перехватил оценивающий взгляд Тори.

— Моя дорогая! — воскликнул он, прижав ее к себе. — Что же ты не предупредила о своем приезде, я бы тебя встретил!

— Я и сама до последней минуты не знала, что выберусь сюда, ты ведь знаешь, как я живу, — ответила Тори. Эстило изобразил печаль на лице:

— Я все время тебе говорю: ищи работу по душе, а не найдешь — у меня устроишься; для такой женщины, как ты, всегда найдется место, — и он широко улыбнулся, показав желтые от курения зубы.

— А чем ты занимаешься? — поинтересовалась Тори. Тут ее приятель весело расхохотался, закинув назад голову, схватил за рукав своего знакомого и усадил его за столик.

— Тори Нан, позволь представить тебе Ариеля Солареса. Это мой друг из Северной Америки, самое сильное его желание — стать настоящим портеньо, правда, Ариель?

— Эстило, как обычно, преувеличивает, — обратился молодой землевладелец к Тори, — просто я хочу понять этих людей. Я и в Буэнос-Айрес приехал специально, чтобы подышать воздухом сказочно чудесного прошлого. — Он сделал глубокий вздох. — Вы не чувствуете? Воздух напоен запахом прошлого, словно ароматом роз. Жизнь моя очень однообразна, вот я и заявился сюда в надежде, что этот город взбодрит и как-то изменит меня.

— Чепуха какая, — вмешался Эстило, — ты же в Буэнос-Айрес приехал по делам.

— Вы говорите о Буэнос-Айресе, как о Лурде^[1], — проговорила Тори, и внезапно ее охватило желание вызвать Ариеля на откровенность, — вы говорите так, будто Буэнос-Айрес обладает волшебной целительной силой. — Для нее город был именно таким, почему он же не мог быть таким и для него?

— Пожалуй, в ваших словах есть доля правды, но слово «целительный» не совсем подходит: я же не болен, а просто скучаю.

— Друг мой, — вмешался в разговор Эстило, — скука это и есть болезнь. Всем нам необходимо иметь цель в жизни, иначе жизнь становится бессмысленной. В этом случае можно заболеть и всерьез.

Тори отвернулась от своих собеседников. Она знала, что, говоря так, Эстило обращается к ней одной. Грустно, а по проспекту Кинтана все лилась томная мелодия аргентинского танго, только звуки стали печальнее, предвещая неизбежную вспышку ярости и трагический финал.

— У меня все хорошо, — тихо сказала Тори, по-прежнему не глядя на мужчин, продолжая вслушиваться в музыку, и, как если бы танго было живым существом, пыталась услышать биение его сердца.

— У тебя все хорошо, — согласился Эстило и ласково похлопал по руке Тори своей широкой и сильной ладонью. — Я просто думаю, что если человеку скучно, ему надо развеяться. Буду рад, если ты проведешь сегодняшний вечер у меня дома. Соберутся друзья. Обязательно приходи, если, конечно, считаешь себя моим другом. — Помолчав с минуту, он добавил: — Ариель тоже будет.

Тори посмотрела на нового знакомого. Она легко представила, как он скачет верхом в бескрайних пампасах или играет в поло в Палермо Филдз. Что-то в нем было особенное, в этом человеке, к тому же он не был настоящим портеньо, а лишь старался казаться им. Другими словами, Ариель заинтересовал Тори.

— Договорились, — сказала она.

— Вот замечательно. Тогда до вечера, — Эстило с сияющей улыбкой поднялся из-за стола.

Секунду-другую Ариель сидел, глядя Тори в глаза, затем взял ее руку и поцеловал. Мужчины удалились, Тори заказала бренди. Крепкий напиток вызвал у нее грусть о несбывшихся надеждах, желаниях, она вспоминала людей, которые когда-то волновали ее, но эти чувства давно превратились в пепел.

* * *

Квартира Эстило занимала весь последний этаж безликого многоэтажного здания, которыми была застроена Ре-колета. Дом находился в нескольких кварталах от кладбища, и то, что друг Тори жил именно по этому адресу, не было простым совпадением. Наверное, подобный выбор характеризовал портеньос как нельзя лучше: они не теряли интереса к своим мертвым, и получалось так, что давно ушедшие в мир иной люди мистическим, непонятным образом всегда незримо присутствовали среди живых...

Квартира, обставленная в соответствии с требованиями итальянской моды — богато и изысканно, — занимала огромную площадь. Каждый предмет мебели демонстрировал мягкие, сглаженные линии и обивку из дорогих тканей от Унгаро и Миссони.

Шикарная меблировка и прекрасный дизайн апартаментов Эстило были заслугой нынешней его любовницы — потрясающей черноволосой аргентинки Адоны представительницы местной аристократии. С точки зрения Тори, эта женщина в чем-то была похожа на нее, — не довольствуясь одними только любовными отношениями, она заставляла Эстило брать ее с собой, когда он отправлялся по делам в джунгли, причем ее присутствие приносило немалую пользу: красота и ум обезоруживали недругов Эстило и помогали решать возникающие проблемы.

Буэнос-Айрес — город снобов, но Адона, коренная жительница столицы, не была такой, как другие высокомерные хозяйки богатых домов; она относилась к людям с искренней любовью.

Тори и Адона обрадовались встрече и тепло обнялись, напоминая сестер, соскучившихся после долгой разлуки. Они пошли на кухню, где суетились слуги, раскладывая еду на серебряные гравированные блюда. Адона, не взглянув в их сторону, сочувственно обратилась к подруге:

— У тебя усталый вид, Тори.

— Возможно, но эта усталость — от безделья.

Адона согласно кивнула:

— Я хорошо тебя знаю. Тебе необходимы сильные чувства и опасные ситуации. Тебе надо жить, ощущая себя на краю бездны? Но, по-моему, это ненормально.

— Эстило сказал мне сегодня днем то же самое.

— Он тебя любит, Тори. Поначалу, признаюсь, я сильно ревновала.

— Совершенно напрасно.

— Но Эстило вовсе не ангел, да и кто святой? Я или, может, ты?

— Нет, я не святая.

Внезапно Тори представился Грег, паривший, подобно ангелу, над Землей. Случилось так, что во время выхода в открытый космос, когда астронавт медленно передвигался по поверхности корабля, скафандр оказался чем-то проколот — в мгновение все было кончено.

В свидетельстве написали: «Смерть наступила в результате гипоксии». Коротко и ясно. Перед мысленным взором Тори встало изуродованное тело Грега.

Адона схватила подругу за руку:

— Тори, что с тобой? Ты вся побелела, выпей коньяку!

— Ничего, все в порядке, — отозвалась Тори.

— Когда-то, — заговорила Адона, — я мечтала о такой жизни, какую вела ты: в полном вооружении продираться сквозь заросли джунглей, зная, что впереди враг... У меня сердце заходилось, я думала — вот оно, настоящее, ради чего стоит жить. Но сегодня я другая. Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними... Но правда и то, что с автоматом в руках и ножом у бедра я чувствовала себя спокойно и уверенно, как никогда. Я была равной мужчине, не в сексуальном смысле, конечно. И не в эмоциональном. Мужчины убивали — и я убивала. Меня уважали, иногда прислушивались к моему мнению... В конце концов наступил момент, когда не осталось различий между мной и ими. Ну, ты понимаешь...

Тори внимательно посмотрела на нее:

— Что же изменилось?

— Я поняла, что пытаюсь достичь невозможного. Стремясь жить, как мужчина, я перестала чувствовать себя женщиной, их мир поглотил меня целиком. И мне это не понравилось.

— А что по этому поводу думает Эстило? Вы же познакомились в джунглях, и там же родилась ваша любовь.

— Эстило об этом не подозревает.

— Но ты должна сказать ему, он же тебя любит и хочет, чтобы ты была счастлива.

Влажные карие глаза Адоны встретились с глазами Тори.

— Да, любит. Но быть любимой не значит быть счастливой. Эстило бизнесмен до мозга костей, он живет ради бизнеса. Чем бы он ни занимался, у него все получается. И мир его — мир дельцов. Там все рассчитано четко. Я потратила много времени и сил, чтобы стать частью этого мира; то, что касается дел Эстило, отработано мною до мельчайших деталей. Он не может позволить мне уйти, я слишком важное звено в механизме. Без меня машина остановится, а он этого не допустит.

— Ты хочешь его бросить?

— Не знаю. — По лицу Адоны скользнула улыбка — словно огонек свечи мелькнул в надвигающихся сумерках.

— Не оставляй его. Он хороший человек.

— Да. Может быть.

Адена неожиданно наклонилась к Тори и поцеловала ее.

— Давай не будем о грустном. Лучше иди развлекись, а я займусь закусками.

Гостей собралось много: известные артисты, манекенщицы, художники; пока Тори раздумывала, что ей делать, из толпы вынырнул Эстило, подошел к ней, подал стакан со спиртным, одновременно чмокнув в щеку и буркнув что-то ласковое по-немецки. На немецком он говорил крайне редко, только когда был слегка пьян и только с близкими друзьями. Будучи наполовину аргентинцем, Эстило любил тайны, а поэтому лишь немногие знали национальности его отца.

— В такие минуты я скучаю по Мюнхену, — обратился он к Тори. — Ты когда-нибудь обедала в «Ди Аубергине»?

— Нет, я же никогда не была в Мюнхене.

— "Ди Аубергин" — чудесное место, там отлично кормят, а из окон видна Максимилиан-плац, представляешь? Хотя, конечно, Мюнхен это не Буэнос-Айрес и в нем нет ничего загадочного. А немцы — всегда такие одинаковые. Считают, что их твердолобый прагматизм — великая сила! Что касается меня, я никогда не находил привлекательными бетон и камень.

Они вышли на террасу, с которой открывался красивый вид на ночной Буэнос-Айрес. Далеко на западе городские огни граничили с полосой кромешной темноты — там начиналась пампа, обширные прерии, там жили люди, привыкшие к тяжелому труду и суровому быту.

Эстило махнул рукой в направлении пампы:

— Я родился не в Германии, как мой отец, а в краю пыльных равнин. И я рад этому. Рад, что появился на свет среди дикой природы. Моя докторша-психоаналитик считает, что я чересчур люблю фантазировать, но разве она способна меня понять? Вся беда в том, что я полукровка, и мне гораздо труднее приспособиться к местным условиям, чем настоящим портеньос. Мне нужна выдумка, чтобы жить в мире с самим собой.

Эстило посмотрел на Тори.

— Скажи мне, шецхен, какая ты на самом деле?

— Ну, перестань, мы же договорились.

— Договорились. Не задавай никаких вопросов, и не услышишь ни слова лжи в ответ, так? Когда-то мы выручили друг друга из беды, не спрашивая ни о чем, а как будем поступать теперь? Признаюсь, иногда ты меня сильно беспокоишь, меня волнует, что с тобой происходит, понимаешь? Словно ты моя дочь, ведь у меня своих детей нет, и вряд ли уже будут... Я прекрасно знаю, что ты менее чем кто-либо другой нуждаешься в защите, но мне хочется оградить тебя от любых неприятностей.

Тори вдруг поняла, что Эстило действительно по-отечески заботится о ней, и в ней возникло чувство огромной признательности к нему; неожиданно она снова вспомнила Грега, который тоже любил ее и защищал. Тори чуть не расплакалась от нахлынувших воспоминаний, но вовремя взяла себя в руки, ничем не выдав своей слабости.

— Ты такой славный, Эстило, — вымолвила она после минутного замешательства. — Ты ужасно хорошо ко мне относишься.

За короткое время погода успела измениться, в воздухе чувствовалось какое-то напряжение — так обычно бывает перед дождем.

Тори улыбнулась и спросила не без иронии:

— Все-таки не понимаю, чего вы все так сходите с ума из-за этих психоаналитиков?

Эстило ответил ей вполне серьезно:

— Я немало пожил на этой грешной земле и теперь знаю, девочка моя, что каждый человек рано или поздно начинает копаться в себе, анализировать свои поступки, старается понять, почему он поступает именно так, а не иначе. И поверь мне, от такого «самокопания» все мы только выигрываем. Ты, конечно, женщина неординарная, но в этом смысле, уверен, и ты не исключение.

Тори улыбнулась, порывисто обняла своего друга, поцеловала в щеку. В ответ Эстило лишь внимательно на нее посмотрел, пристально, прямо в глаза, и Тори сразу вспомнила, как смотрел на нее Ариель днем в кафе «Ла Бьела». А Эстило, словно угадав ее мысли, сказал:

— Ариель ищет тебя. Похоже, он влюбился.

— А он красивый.

— Думаю, это не единственное его достоинство.

— Ты знаешь, чем он занимается?

— Кажется, он торгует говядиной. Скучное занятие, но вполне в рамках закона. Приехал он сюда, конечно, не за этим; он ищет следы людей, пропавших без вести во время репрессий, занят расследованием преступлений, совершенных в те годы.

— Как интересно.

— Не сомневался, что тебя это заинтересует... Ладно, дорогая, отправляйся-ка на поиски своего нового приятеля, пока он не умер от тоски, — и Эстило повел Тори с террасы прямо в переполненную дымом и людьми комнату.

Тори почти сразу увидела Ариеля; он был одет в черное, но почему-то напоминал ей ангела, только у него не было нимба над головой и крыльев. Увидев ее, Ариель засветился улыбкой, — и сходство с ангелом моментально исчезло — Тори что-то не помнила, чтобы ангелы улыбались.

— Я так боялся, что ты не придешь. Даже был уверен в этом...

— Проконсультировался у гадалки?

— Что ж, придется открыть тебе один секрет. Я не верю в предсказания, гадания и прочее, только ты не проговорись об этом моим друзьям — они меня ни за что не поймут. Гадателей и психоаналитиков здесь почитают так же, как коров в Индии.

Тори от души рассмеялась. И почему ей так хорошо рядом с этим человеком? Может быть, она напрасно обиделась на весь белый свет и отстранилась от людей? Может быть, Эстило в чем-то прав?

Ариель что-то сказал ей, но она не расслышала из-за шума в комнате. Тогда он дотронулся губами до ее уха:

«Уйдем отсюда».

Десять минут спустя они шли по кладбищу Реколеты, где под мраморными памятниками и цветами покоились предки людей, принадлежащих высшему свету Буэнос-Айреса. Кладбище походило на город, населенный беломраморными скульптурами людей и ангелов. Со всех сторон на Тори смотрели каменные лица, повсюду стояли часовни. С точки зрения аргентинцев, жизнь и смерть неразрывно связаны, и в этом определенно было что-то поэтическое.

Ариель вел Тори по кладбищу так уверенно, как будто он не один раз приходил сюда. Скоро они набрели на старинную часовню, у подножия которой лежали венки, букеты, охапки цветов. Накрапывал дождь, но под деревьями было сухо, горело множество свечей. На фасаде часовни виднелась надпись «Эва Дуарт».

— Смотри, вот живая легенда, — сказал Ариель. — О ней, о ее жизни написаны тома. Эва пользовалась такой популярностью, как никто в этой стране. Кто же она? Кому принадлежит — Богу или сатане?

— Возможно, никому. Она была всего лишь женщиной.

— Не исключено. Но не произноси подобных слов среди рабочих, они верили, что Эва и ее идеи им помогут. Если бы Эва была заурядной женщиной, вряд ли она смогла бы быть им в чем-то полезной. Думаешь, рабочих нельзя понять? У них ведь отобрали все.

— Даже собственных детей, — согласилась Тори, — детей, в которых заключено будущее.

— Да, это правда. Люди, которых забирали по ночам во времена репрессий, уже никогда не вернутся. Они стали частью истории.

Ариель смотрел вдаль, сквозь ряды могильных плит, памятников и часовен. Каменные ангелы, с грязными от городской копоти и пыли крыльями, молчаливо взирали на двух медленно бредущих по кладбищу людей. Струйки дождя стекали по лицам ангелов, и Тори казалось, что они оплакивали мертвых.

— Неужели люди до их пор верят в идеи Перона? — спросила она.

— Отчасти, да. Видишь ли, это как мечта; бедные продолжают надеяться неизвестно на что, а новые политические лидеры используют старые политические идеи для своих корыстных целей, вместо того чтобы посмотреть правде в лицо. А правда заключается в том, что Перон и его идеи давно устарели. От них нет никакого проку.

Тори долго глядела на пламя свечей, потом повернулась в своему спутнику.

— Получается так, что дети заплатили за грехи своих отцов. Разве это справедливо?

— Мы находимся в Аргентине, Тори. А в Аргентине нет места справедливости, в лучшем случае ее здесь понимают неверно.

Дождь все-таки добрался до свечей под деревьями и загасил их, кладбище погрузилось в темноту. У Тори было такое чувство, что она и Ариель сейчас думают об одном: о справедливости, которой многие прикрываются, чтобы скрыть свою вину, сотворенное зло или насилие.

— Наверное, зря мы сюда пришли, — сказал Ариель.

— Куда? На вечеринку к Эстило или на кладбище Реколеты?

Ариель улыбнулся в ответ, и Тори залюбовалась мужественным волевым лицом своего спутника, вовсе не похожего на скучающего бизнесмена, каким он представлялся ей при знакомстве. А когда он весело смеялся, то напоминал Тори озорного мальчишку, и она просто не могла устоять перед его обаянием. Это ее слегка тревожило, потому что очень давно ей никто так не нравился и уж тем более не казался неотразимым.

Ариель посмотрел на Тори.

— У тебя необыкновенные, чудесные глаза, таких я никогда не видел. Сегодня днем они казались зелено-бирюзовыми, а сейчас — синие.

— Поэтому отец и называл меня Ангелочком... У моего брата глаза были точно такие же.

Ариель уловил напряжение в голосе Тори.

— Почему были?

— Его уже нет в живых. Он погиб.

— Извини, я не хотел причинить тебе боль. Тори глубоко вздохнула.

— Это был замечательный человек. И Господь его благословил: перед смертью брат парил над Землей, словно ангел, и видел всю нашу планету так, как видят ее божьи ангелы.

Ариель удивленно воззрился на Тори, не совсем понимая, что она имеет в виду.

— Мой брат был астронавтом.

— Подожди-ка минутку. Твоя фамилия Нан? А-а, я вспомнил. Ну конечно же. Американец Грег Нан, который принял участие в совместном с русскими полете на Марс и погиб, выйдя в открытый космос. Когда это было, в прошлом году?

— Восемнадцать месяцев назад.

— Так Грег Нан — твой брат?

— Да.

Ариель почувствовал, что Тори больно говорить о брате, и сменил тему разговора.

— Эстило сказал, что ты забросила свои дела. Какие дела, если не секрет?

— Семейный бизнес. («Что же еще сказать? Сойдет и это, вроде и не ложь, но и не совсем правда», — лихорадочно размышляла девушка).

— Я тоже занимаюсь семейным бизнесом. Работать было интересно, пока руководил отец! Помогая ему, я мог горы своротить! После его смерти все изменилось: вот что значит принять на себя ответственность — почему-то сразу становится скучно...

— Как я понимаю, торговля мясом не единственное твое занятие?

Ариель сделал вид, что не расслышал вопроса и сказал:

— Не хочется мне возвращаться к Эстило. Пойдем в бар на Авенида де Майо. Там играет неплохой джаз, Тори с удовольствием согласилась.

— И часто ты развлекаешься по ночам? — поинтересовалась Тори, когда они принялись за коктейль.

— Только когда путешествую. Хотя, странная вещь, практически все мои партнеры по бизнесу ведут ночной образ жизни.

Тори тоже приходилось вести ночную жизнь: когда она, еще будучи несовершеннолетней, торчала в злачных местах Лос-Анджелеса, и когда, уже повзрослев, проводила время в ночных заведениях Токио, оказавшись по воле судьбы очень далеко от родного города.

Черный саксофонист выводил нехитрую мелодию под аккомпанемент барабана и бас-гитары, и хотя эта музыка в общем-то мало напоминала джаз, посетители были довольны.

Ариель посмотрел на часы.

— Уже за полночь. Ты устала?

Тори кивнула.

— Тогда пошли.

Он заплатил по счету, и они покинули гостеприимный бар. Остановив вынырнувшее из темноты такси, Ариель назвал адрес: «Ла Мансана де лас Лусес», и машина покатила вместе со своими пассажирами в деловую часть Буэнос-Айреса.

Они проехали площадь Просвещения, находившуюся на пересечении улиц Перу и Боливар с проспектом имени Хулио Роки, и свернули на улицу Перу. Вскоре Ариель попросил таксиста остановиться. Выйдя из машины, они оказались у особняка, построенного, если судить по фасаду здания, где-то в конце девятнадцатого века.

Обойдя особняк, они оказались перед узким входом, вниз вели старые выщербленные ступеньки. Ариель уверенно спустился вниз по лестнице, открыл ключом замок и распахнул какую-то дверь. Ржавые петли надсадно заскрипели, из темноты пахнуло затхлостью.

— Куда мы идем? — спросила Тори.

— Ты любишь приключения? — ответил Ариель вопросом на вопрос. — Спускайся осторожно. — Он взял ее за руку, закрыл дверь, и они продолжили путь в абсолютной темноте.

Через несколько минут опять послышался скрип открываемой двери и шепот Ариеля:

— Пригни голову.

Ступеньки были очень крутые и узкие, от стен сильно пахло известняком. Тори вдруг подумалось, что они находятся в собственной могиле, и на мгновение ей стало не по себе.

— Эти подземные ходы были построены в восемнадцатом веке, — шепотом объяснял Ариель, и Тори удивилась, почему ее спутник говорит так тихо, разве их может здесь кто-нибудь услышать? — Сейчас особняк стал местной достопримечательностью, туристам рассказывают, что подземные ходы предназначались для обороны города в военное время. Но на самом деле ими пользовались монахи-иезуиты, переправляли по ним контрабандный товар. Согласно королевскому указу, Буэнос-Айрес, как и другие испанские колонии, имел право торговать только с Испанией. Тем не менее торговые корабли из других стран приходили в этот город и останавливались в порту для «ремонтных работ», а умные святоши по этим ходам переносили незаконный груз в закрома ордена.

Ариель зажег карманный фонарик, посветил им, и Тори увидела низкие сводчатые потолки и пересекающиеся коридоры. По стенам были укреплены закрытые металлическими сетками современные светильники, дававшие слабый свет. Дорожка, по которой они шли, была забетонирована.

И снова они куда-то свернули, одолели еще один пролет каменных ступеней и вошли в небольшую келью. Коридоры, по которым они проходили, были еще древнее предыдущих, в гораздо худшем состоянии, без освещения; воздух спертый, пол вымощен каменными плитами.

Ариель внезапно остановился, схватил Тори за руку и осветил фонариком груды белеющих костей — сваленных в кучу человеческих скелетов.

— Вот все, что осталось от пропавших без вести несчастных людей, — прошептал он. — От тех, кого бросили гнить в катакомбы города.

Тори хотела что-то сказать, но Ариель внезапно зажал ей рот ладонью и погасил фонарь. Откуда-то послышались непонятные звуки, постепенно они становились громче, и стало понятно, что разговаривают двое мужчин. «Боже мой, — подумала Тори, — они же говорят по-японски!» Она продолжала напряженно прислушиваться к японской речи, которую хорошо понимала:

— Возможно, Рега еще принес бы какую-то пользу.

— Не думаю. В любой момент он мог предать нас. (Смех.) Я с удовольствием пристрелил его, — дуло в затылок, нажимаешь на курок и — бум! — как будто свечку в церкви задул. До чего приятно! Вообще приятно нарушать закон.

— Я синтоист. Бог и дьявол ничего не значат для меня, все чушь, выдумки.

— А я католик и понимаю, в чем заключается смысл возмездия.

— Тогда непонятно, как это ты можешь быть католиком и грешить? (Снова смех.)

— Не согрешишь — не покаешься, в чем же каяться, если ведешь жизнь праведника? Вот я и стараюсь как можно чаще нарушать закон, к тому же, ты знаешь, мне нравится быть насильником.

— Ладно, давай займемся делом.

Невозможно было определить, насколько близко подошли японцы к Тори и Ариелю, акустика подземелья обманывала слух: преступники — это были настоящие японские гангстеры — могли находиться и в нескольких метрах от искателей приключений, и в двух шагах от них. Молодые люди и рады были бы убраться отсюда подальше, но боялись шелохнуться, чтобы не обнаружить своего присутствия.

Японцы включили фонарь и вдруг с удивлением обнаружили, что они не одни в подземелье.

— Что за черт! — воскликнул один из них, вытаскивая автоматический пистолет. — Проклятье!

Мгновение — и они уже мчались вдогонку за Тори и Ариелем, устремившимися в глубь бесконечных коридоров.

Тори отчетливо слышала топот бегущих ног, тяжелое дыхание преследователей. Бежать почти в кромешной темноте было очень трудно.

— Нас нагоняют! — крикнула она Ариелю. Ариель ничего не ответил, увлекая ее все дальше по темному извилистому тоннелю. Снова поворот, и еще один; длинный ряд ступеней, вниз, вниз, в темноту, в неизвестном направлении.

— Быстрее! Они убьют нас, если догонят, — Ариель мог бы и не говорить этого, — Тори сама хорошо понимала, что им грозит, и старалась бежать изо всех сил.

Через некоторое время они вновь наткнулись на огромную пирамиду из человеческих скелетов. Тори снова представилось, что они очутились в могиле, из которой уже никогда не выбраться на свет божий. С того места, где они затаились, был виден арочный вход в комнату; оттуда должны были появиться японцы. И действительно, вскоре в комнату проник луч фонаря, остановился на груде останков, потом коснулся Тори. Она вжалась в стенку, надеясь и молясь, чтобы японцы их не увидели. В эту минуту она ощутила себя сродни этим мертвым, безвинно убитым когда-то людям. Если души их вдруг находятся здесь, может быть, они ее защитят? Девушка внутренне собралась и постаралась ослабить свою психическую энергию до минимума, потому что знала: если японские гангстеры прошли такую же выучку, как она сама, они почувствуют ее энергетическое поле и, следовательно, обнаружат присутствие человека. Ариель, застывший рядом, не делал ни малейшего движения, — он, похоже, прекрасно разбирался в том, как следует себя вести в подобной ситуации.

— Здесь никого нет, — сказал один японец.

— Только мертвецы, — отозвался другой. — Пошли отсюда.

Но японцы продолжали стоять, не двигаясь.

— Эти двое видели нас. Их надо убрать.

Струйка пота потекла по спине Тори. Она узнала голос философа-маньяка, любителя нарушать закон. Он был гораздо опаснее и умнее другого преступника. В тишине громко щелкнул взведенный курок.

— Надо бы раздолбать к черту эти скелеты.

Сердце Тори готово было выскочить из груди.

— Ты что, одурел? Это же кости, чего по ним палить?

— Мне плевать.

— Слушай, эти люди не погребены, значит, их души не успокоены. Они бродят тут. Нельзя их тревожить, это большой грех. Чего ты, в самом деле, разве не понимаешь, что мы не найдем этих двоих? В этом лабиринте сам черт ногу сломит. Пойдем отсюда. Нечего зря терять время, а то пропустим удачную сделку.

— Все же надо бы этих найти...

— Что они видели? Да и не знают, зачем мы здесь! Забудь ты про них. Может, это просто дураки-туристы забрались сюда в поисках острых ощущений.

— Ладно, черт с ними!

Свет стал удаляться, комнату заполнила темнота. Ариель зашевелился, но Тори схватила его за руку и многозначительно прижала палец к губам. Они двинулись вперед только после того, как окончательно стихли шаги японцев.

* * *

Через пару дней после приключения в подземелье старинного особняка Ариель собрался в Сан-Франциско, где у него был собственный великолепным дом на Рашн-Хил, и пригласил с собой Тори. Она с удовольствием приняла приглашение, без сожаления расставшись с Буэнос-Айресом и своим одиночеством. Почему нет? Ариель ей нравился и, кроме того, сильно ее заинтересовал: Тори хотелось понять, как мог заурядный торговец мясом, за которого выдавал себя Ариель, не только прекрасно ориентироваться в подземном лабиринте, но и, похоже, заранее знать, что туда придут головорезы из якудзы?

Просторная гостиная была заполнена разнообразными предметами, принадлежавшими когда-то древним народам Южной Америки: ярко раскрашенной керамикой, каменными скульптурами женщин и животных, деревянным оружием с железными наконечниками для яда.

Ариель налил Тори шампанского и спросил:

— Ты хорошо знаешь город?

— Не очень. — Тори отхлебнула из стакана. — Как коренная жительница Лос-Анджелеса я не люблю Сан-Франциско.

— По сравнению с другими американскими городами он — ничего. Париж, конечно, лучше, но в Сан-Франциско у меня есть работа.

— А что, французы говядину не едят?

— Едят, но в меньших количествах, чем американцы. Кроме того, импортное мясо французские закупщики берут с неохотой. С ними лучше не связываться, даже с японцами — и то лучше.

Тори никогда особенно не нравился Сан-Франциско, но от дома Ариеля она была без ума. По душе ей пришлось и место, где располагалось жилье — дом стоял на горе, из окна был прекрасный вид, кроме того, здесь у нее появилось чувство некоторой отстраненности от всего и покоя.

Девушка посмотрела на Ариеля: он повернулся лицом к окну, в его кофейного цвета глазах отражался пурпурный закат. Они стояли, молча глядя друг на друга. Вид у Ариеля был домашний, расслабленный, несколько рассеянный.

— Я с удовольствием затащил бы тебя в постель, — вдруг проговорил он, — но мне не следует этого делать.

— Ну-ну, это что-то новенькое.

— Нет, ты не понимаешь, Тори. Ариелю было явно не по себе, и Тори, заметив это, хотела прекратить разговор, но потом передумала.

— С самых первых минут нашего знакомства я увидела, что очень тебе нравлюсь. Скажу правду: я тоже в тебя влюбилась, и не делай вид, будто ты этого не знаешь. А раз это так, то я не понимаю, почему тебе «не следует» со мной спать. Чего-то боишься?

— Ты мне все равно не поверишь. Давай забудем об этом, я ничего не говорил, ладно?

Но Тори потянулась к Ариелю и жадно прижалась к его губам своими жаркими губами. Они слились в таком долгом и сладком поцелуе, что девушке с большим трудом удалось заставить себя оторваться от своего нового друга.

— Ты зачем это сделала? — спросил Ариель.

— Не приближайся ко мне, — ответила Тори. Сейчас ей хотелось успокоиться, не потерять контроля над собой. Так, значит, он ей лгал! Совершенно ясно теперь, что завел он ее в подземные тоннели с определенной целью, но вот с какой?

«Спокойно, спокойно, — убеждала сама себя Тори, — сконцентрируйся на деле».

— Послушай, — спросила она, — почему ты живешь в Сан-Франциско, а не в Виргинии? Разве Слейд перестал проводить беседы с глазу на глаз?

Ариель ничего не ответил. Он включил музыку, и через минуту в комнате зазвучал голос Мелиссы Эзеридж.

— Откуда тебе известно, что я работаю в Центре? — после паузы спросил он.

— Вспомни японских преступников, которых мы встретили в подземелье. Ты сказал тогда, что, «они убьют нас, если догонят». Почему ты был так в этом уверен? Разве ты знаешь японский язык? Это во-первых. Во-вторых, пять минут назад ты заявил, что предпочел бы работать с японцами, а не с французами. Почему? А в-третьих — это был твой самый сильный промах — ты нисколько не удивился, когда я нашла подходящее место, чтобы укрыться от погони, и заставила тебя остаться на месте и не шуметь, потому что наши преследователи, я знала это, находились, рядом. — Тори повернулась к Ариелю. — Тебе не кажется, что пора объяснить мне, в чем дело?

— Позже, любимая. У нас много времени впереди. Он подошел к Тори и поцеловал ее в губы. Когда сильные руки обхватили ее тело, она и не думала вырываться. Все закружилось и поплыло перед ее глазами. Девушка порывисто прижалась к Ариелю, сгорая от страстного желания быть любимой. Как она изголодалась по любви, добровольно осудив себя на одиночество, — изголодалась не только ее тело, но и сердце! Как захотелось вновь ощутить себя женщиной, забыться в руках умелого любовника, принять его близость спокойно и радостно!

Тори тихо стонала, пока Ариель целовал ее всю сверху донизу, ее грудь, соски, бедра, влажное лоно, жаждущее принять в себя мужчину. Когда он вошел в нее, она вскрикнула, обхватила спину Ариеля руками, плотно прижалась к нему бедрами, чувствуя его все глубже в себе. Тори было так хорошо, она наслаждалась не только сексом, но и чувством радостной свободы, раскованности, когда сердце поет и хочется жить; такое чувство бывает, когда танцуешь под дождем или с разбега бросаешься голышом в теплое море. Два тела, сплетенные в страстном объятии, чудесное единение плоти и чувства, возможное только тогда, когда два любящих сердца распахнуты навстречу друг другу... «Боже мой», — выдохнула Тори, ее ощущения были настолько сильны, что на глазах выступили слезы. Как восхитительно быть женщиной, мягкой, податливой, отдающейся! Как непохоже это на то, чему ее учили: мужская жестокость, твердость, никаких эмоций и женских слабостей. И она научилась этому, и превзошла в этом мужчин. Строгая четкость движений, речи, мыслей — такой была Тори. Такой была ее жизнь — дисциплина, тренировки, ничего лишнего, такой она стала в далекой Японии, когда делала свою работу лучше любого мужчины. Теперь она была бесконечно благодарна Ариелю за то, что в ней проснулось ее женское естество, которое она давно в себе подавила и без которого, как оказалось, жизнь ее не имела смысла.

Тори пошла в ванную, встала под душ — и вдруг раздался взрыв. Стены закачались, и она едва успела ухватиться за фаянсовую раковину, чтобы не упасть. Выскочив из ванной, она ринулась в гостиную, зная наверняка, — случилось что-то страшное. В воздухе стоял специфический запах от взрыва пластиковой бомбы, из гостиной шел дым. Ариель лежал ничком на полу. Диван, на котором они только что любили друг друга, был искорежен и обуглился, балконные двери выбило, стекло хрустело под ногами; на месте двери зияла огромная дыра, яркие драпировки развевались на ветру как флаги.

Тори опустилась на колени рядом с Ариелем. Он был весь в крови и задыхался, издавая жуткие хрипящие звуки. Оттолкнув Тори, которая пыталась его поддержать, он пытался до чего-то дотянуться, стараясь проползти несколько метров. С неимоверным трудом ему удалось добраться до маленького бюро и открыть его. Это стоило ему таких усилий, что он почти потерял сознание. Судорожно дернувшись, Ариель уткнулся окровавленным лбом в пушистый ковер на полу. Тори перевернула несчастного на спину и не удержалась от крика — на груди Ариеля зияла страшная рана. То, что он еще дышал и смог открыть бюро, было почти чудом.

Что же произошло за те несколько минут, пока она была в ванной? Разум Тори отказывался пониматьслучившееся, она совершенно обезумела от горя, глядя на любимого, умирающего у нее на руках. Но сам он не думал о смерти, мысли его были заняты другим — он хотел достать какую-то вещь из бюро, и в конце концов сделал это — вытащил деревянную шкатулку и дал ее Тори. Губы его шевелились, взгляд блуждал, он явно хотел что-то сказать. Тори наклонилась и прошептала: «Что, что ты хочешь?» Но в этот момент изо рта Ариеля, пузырясь, потекла кровь. Все было кончено. Тори ничем не могла ему помочь. Она просто поддерживала слабеющее тело и думала о том, что он умирает не в одиночестве, чувствует, что его любимая рядом.

Книга первая Странная находка

Деловые люди всего лишь инструмент в руках людей мыслящих.

Генрих Гейне

Виргиния — Лос-Анджелес

Двое мужчин остановились на дорожке великолепно ухоженного типично английского сада. Один из них был довольно молодой, черноволосый, с ястребиным носом и проницательными голубыми глазами; другой — почтенного возраста, высокий, с властным лицом, окруженным ореолом выцветших светлых волос.

День шел на убыль; сквозь густую листву росших вдоль дорожки вязов и ольхи нет-нет да и проглядывало веселое солнышко, разбрасывая золотые блики то на гиацинты, то на старую лозу. Вдалеке виднелась большая усадьба в тюдоровском стиле, уютно расположенная среди шелестящих буков, стройных кипарисов и магнолий.

— Она сама виновата в том, что мы отказались от ее услуг, — обратился голубоглазый брюнет к пожилому мужчине.

— Следовало бы сказать спасибо тебе.

— Мне? Я вас не понимаю.

— Разве? — Пожилой посмотрел на своего собеседника с некоторой иронией. Он хотел добавить еще что-то, но не стал этого делать. Внешность у него была весьма примечательная: волевое лицо прирожденного лидера, умное, обаятельное и хитрое одновременно. Годы уже оставили на этом лице свой отпечаток, только глаза сохранили задор и боевой дух молодости — глаза озорного мальчишки, которому море по колено: он и на самое высокое дерево заберется, и проедет по улице, уцепившись за бампер автобуса, и вообще ему на всех наплевать, как бы ни относились окружающие к его выходкам.

— Когда я был моложе, чем ты сейчас, я значительную часть времени проводил со своими кузенами в Англии, — старик махнул рукой в сторону вишневых деревьев и боярышника, раскинувших ветви над усыпанными розовыми и сиреневыми цветами азалиями, — в этой стране я и научился любить сады.

— Сады, но не садоводство, — отозвался Рассел Слейд, — так звали более молодого мужчину, — а англичане любят сами ухаживать за своими замечательными садами.

— И правильно делают, — согласно кивнул другой, по имени Бернард Годвин. Одежда его отличалась такой же изысканностью и аккуратностью, как и сад: красивая охотничья куртка, тщательно начищенные, сверкающие на солнце ботинки на толстой подошве, причем и куртка, и ботинки были отменного качества. — Даже имея клочок земли, стоит возделывать его как можно лучше. — Годвин пристально посмотрел в глаза Расселу, которому очень важно было выдержать этот взгляд. Если не выдержит — Годвин наверняка расценит это как признак слабости.

— У Америки, Рассел, нет проблем с территорией — места много. Только Советский Союз мог составить нам в этом смысле конкуренцию. И это дает нам большие преимущества перед другими народами.

Бернард Годвин считал, что «советский» и «русский» — разные понятия, что Россия отдельное государство, наряду с прибалтийскими республиками, Грузией и Арменией, Украиной, входившими в состав бывшего Советского Союза. И Годвин, и Рассел Слейд получили изрядное образование в области советской политики и экономики, но пришли к противоположным выводам. Слейд считал, чем острее встанет национальный вопрос перед русскими, тем лучше; чем дольше будут раздирать Россию национальные проблемы, тем выгоднее для Америки. Есть гласность или нет гласности, — значения не имеет, гораздо важнее нестабильная, слабая Россия, которой можно управлять. Попытка помочь ей найти выход из кризиса казалась Слейду чистым безумием.

— Слава Богу, понятие «советский народ» ушло в прошлое, — рассуждал Годвин, обходя с любовью возделанную разноцветную клумбу, — но сейчас там каждая республика хочет стать абсолютно независимым государством, отсюда и хаос, неразбериха, государство развалилось и неизвестно, чем это в будущем грозит нам. Хорошо бы навести порядок в этом бедламе.

— Ну и какую роль в этом ты отводишь Тори Нан? — спросил его Слейд.

Годвин неопределенно махнул женственной рукой:

— С Тори это исключительно твоя затея, с самого начала.

Слейд почувствовал в тоне собеседника неодобрение и поспешил признать свою вину:

— Что ж, я согласен, видимо, тот способ, который я избрал, чтобы вернуть ее в нашу организацию, оказался не совсем удачным.

— Не совсем удачный — это не то слово. Ужасный, особенно из-за Ариеля Солареса.

— Да, безусловно. Жаль, что потеряли такого сотрудника.

— Позволь напомнить тебе, Рассел, что мы не в бейсбол играем, где счет идет на очки. За любой неудачный ход люди расплачиваются жизнью. Смерть Солареса — большая потеря для нас.

«Так вот зачем старик вызвал меня в свою загородную резиденцию, — подумалось Слейду. — Сад, цветы, птицы поют, деревенская идиллия, романтика. Только сам Бернард далек от этой романтики и по-прежнему полон желчи».

Рассел внимательно смотрел на Годвина и мысленно укорял себя: каким он был наивным, надеясь, что, возглавив Центр, обретет долгожданную власть. Старик был живым доказательством противного.

Бернард Годвин, человек, который создал Центр и, несмотря на многочисленные слухи о его плохом здоровье и даже близкой смерти, продолжал здравствовать, постоянно находился в курсе всех дел, по-прежнему оставался у кормила власти, хотя формально главой фирмы стал Рассел.

Рассел Слейд жаждал этой власти больше всего на свете. Используя коварство, вероломство и обман — три довольно сомнительные добродетели, — он неуклонно и быстро поднимался по служебной лестнице, превзойдя всех — за исключением Годвина, конечно, — по работоспособности и уму. Никто лучше Рассела не мог систематизировать беспорядочные, разрозненные сведения, поступающие от оперативных сотрудников, разбросанных по всему свету, и выделить в них главное, определить по ним возможное дальнейшее развитие событий в той или иной ситуации. По нескольким незначительным деталям или одному какому-либо признаку Слейд мог восстановить полную картину. Кроме того, он был талантливым, от Бога, администратором, умел организовать дело таким образом, что люди работали с полной отдачей, на пределе своих возможностей. Все эти достоинства не оставались незамеченными, и Годвин оценил их, дав Расселу возможность занять достойный его пост.

И все-таки Слейд подозревал, что старик ему завидует, завидует его молодости и не желает отдавать власть в его руки. Может быть, Рассел и ошибался, но факт оставался фактом, что Годвин не до конца ввел Слейда в курс своих дел, не раскрыл свои обширные связи, обеспечивающие ему такой вес, что даже президенты вынуждены были с ним считаться.

— Рассел, разреши мне дать тебе маленький совет, — вновь заговорил Годвин, — будь осторожен. Если ты не способен отвечать за жизнь и смерть своих сотрудников, жди беды. Ты можешь здорово промахнуться в будущем.

— Вы говорите так, как будто подобное случилось впервые.

Снова взмах женственной руки.

— Разумеется, нет. Мы теряли людей и раньше. Но в мое время сотрудников приносили в жертву ради более значительных целей. Их смерть имела определенный смысл. Она была продумана, понимаешь меня?

«Какой же все-таки Годвин бессердечный! — подумал Слейд. — Как быстро он избавится от меня в случае необходимости? Может, уже кого присмотрел на мое место? Но я просто так не сдамся, я буду сражаться до конца, чтобы сохранить свое нынешнее положение, клянусь тебе, Господи!»

— Знаете, Бернард, — сказал Слейд, ничем не выдав своих мыслей, — мне кажется, что вы слишком много времени проводите в беседах с представителями нашей верховной администрации. Эти апологеты, называющие себя вспомогательными силами, любят переписывать заново «новейшую историю» нашей организации. Так же, как, кстати, и вы. Я заметил, что потери, которые мы понесли из-за операции КГБ «Бумеранг», вас абсолютно не волнуют.

Годвин холодно улыбнулся:

— Что об этом говорить? Дело прошлое...

— Неужели? Ваше стремление помогать советским диссидентам подробно отражено в наших бумагах. В той операции погибло десять агентов, ставших членами фиктивной, как выяснилось впоследствии, группы диссидентов. КГБ удалось ввести в заблуждение многих, включая вас, эксперта из экспертов во всем, что так или иначе связано с Советским Союзом. А все потому, что вы чересчур доверяете своим советским друзьям.

— Друзья — единственное, что делает человека человеком, Рассел.

— Ив нашем секретном мире тоже?

— В нашем особенно.

У Годвина был на удивление таинственный вид, когда он произносил последние слова. Глаза его смотрели мягко и доверчиво, и трудно было поверить, что на самом деле это очень холодный и циничный человек.

— Видишь ли, Рассел, — продолжал он, — когда дело плохо, я предпочитаю позвонить и обратиться за помощью к другу.

Годвин изобразил на лице такую улыбочку, что Рассел содрогнулся и вежливо произнес:

— Я иногда забываю, что ты ни разу не был в деле и у тебя нет опыта оперативной работы. (Упрек или просто упоминание факта? С Бернардом Годвином никогда не знаешь наверняка.)

— Поверь мне, Рассел, я высоко ценю твои административные таланты, да и другие таланты тоже, но бывают моменты, когда я скучаю по старому доброму времени: тогда работалось проще, но и интереснее.

— Проклятье, Годвин, не настолько я был неправ, используя Солареса для того, чтобы вернуть Тори к нам, в отчий дом, так сказать. Еще немного, и она бы проглотила наживку, ведь после того, как мы обошлись с ней, она вряд ли бы захотела вернуться.

— Разумеется, нет. Но если бы ты, Рассел, вместо того, чтобы держать ее на расстоянии, когда она на тебя работала, стал ее другом, или просто союзником, ничего подобного не произошло. И Соларес был бы жив.

— Ариель должен был возбудить у Тори интерес к тому, чем занимался. Кроме того, поскольку я не был уверен в ее стопроцентной профессиональной пригодности, я хотел устроить ей проверку, создав экстремальную ситуацию, которая требовала бы максимального напряжения физических и умственных сил. Согласитесь, я разработал неплохой план, просто в чем-то Соларес допустил ошибку, за что и поплатился жизнью — кто-то его убрал.

— Ариель был не у меня в подчинении, им руководил ты. Вполне вероятно, что из-за недостатка оперативного опыта ты в чем-то ошибся. Скажи честно, неужели ты взял к себе Солареса только для того, чтобы выманить Тори Нан из ее добровольного затворничества, — еще раз насладиться полной властью над ней?

— Да, но вы сами дали свое благословение на увольнение Тори, — возразил Слейд и тут же пожалел о сказанном: стараясь овладеть ситуацией, он попался в умело расставленную Годвином словесную ловушку.

— Я дал лишь согласие, Рассел. Ничего больше, — старик сорвал цветок азалии и вставил его в петлицу.

Рассел ничего не ответил, размышляя о том, как бы ему одновременно избавиться от тирании Годвина и завладеть его секретами. Надо непременно выяснить, кто расправился с Ариелем Соларесом, но сделать это самому, собственными средствами. Он прекрасный администратор, у него своя сеть агентов. Почему нет? На Годвина работает секретная служба советских диссидентов, и у него, Рассела, тоже будет секретная служба, вот так.

* * *

Тори разбудило пение перепела. Он сидел в густых зарослях кустов, видневшихся сквозь раскрытые жалюзи. В первую секунду она не могла сообразить, где находится, потом вспомнила, — дома, в Лос-Анджелесе. Огромная кровать, на которой она лежала, была такая удобная, что из нее не хотелось вылезать. Тори шевельнулась и тут же услышала, как открывается дверь в спальню. В шикарном шелковом халате и шлепанцах из телячьей кожи, неся в руках поднос с завтраком, в комнату вошла мать Тори.

— Ты уже проснулась, дорогая? — спросила она нежным голосом. «...Как я здесь очутилась?» — удивилась девушка, сощурившись от солнечного света, затем закрыла глаза и стала вспоминать...

...Запах сигарного дыма и орехов в сахарном сиропе, загазованный воздух большого города и аромат дорогих духов... Затхлая плесень подземелья... Мелькание света в кромешной тьме, безумная игра теней, гулкие звуки... человеческие кости... Я не хочу больше жить...

...Пьянящее чувство любви, близости, восхитительное ощущение свободы... Потом ...кровь, смерть, ужас и опять липкий страх... Вонь взрывчатки и умирающий человек, уносящий с собой ее любовь, мир и покой.

...Я не хочу больше жить...

— Как чудесно, что ты снова дома, милая, — произнесла Лора Нан, садясь на край постели и ставя поднос рядом с собой, — мы так были обеспокоены твоим звонком. Как ты оказалась в полицейском участке Сан-Франциско?

...Не умирай, Ариель, пожалуйста. Не уходи! Грег мертв; если ты тоже умрешь, я не перенесу этого...

Тори сделала над собой усилие, пытаясь отогнать страшное видение, села в кровати, стараясь не уронить поднос с едой.

— А где папа? — спросила она, заранее зная ответ.

— Он в конторе, разумеется, и прислал свои извинения. Ты же знаешь своего отца, милая, Эллис, как зыбучий песок, всегда в движении. Ой, неужели я сказала «зыбучий песок»? Я хотела сказать «ртуть». Никогда не понимала, как можно спать по три часа в сутки и столько работать? Но Эллис человек привычки; как всегда — спит с трех до шести, ни секунды больше.

Тори смотрела на мать: Лоре Нан шел уже шестой десяток, но выглядела она молодой и свежей — каскад великолепных каштановых волос, ярко-зеленые глаза, нежная кожа без следа косметики и морщин. Невозможно было поверить, что время никак не отразилось на этом красивом лице, но... В Лос-Анджелесе к услугам богатых клиенток были и генная инженерия, и пластические операции, и многое другое. Местное общество прогнало старость прочь, так же как Господь выгнал Адама и Еву из райского сада — навечно. Только в отличие от Рая, в Лос-Анджелесе любили грешить, и, более того, грех всячески поощрялся. Отец Тори любил повторять: «Грех преуспевает здесь больше всего». Можно втаптывать в грязь тех, в чьих услугах не нуждаешься, а перед нужными людьми пресмыкаться!

Спальня была богато обставлена: взгляд Тори скользил по тончайшему китайскому фарфору, украшенному цветочными мотивами, столовому серебру от Тиффани... Вещи вызывали у нее воспоминания и образы детства, большая часть которого прошла в Саду Дианы, который завели родители Тори, отдавая дань моде.

Лора Нан достала льняную салфетку и расстелила ее поверх покрывала.

— Ешь, дорогая, Мария так старалась приготовить все, что ты любишь. Такой великолепной стряпней грех пренебрегать.

Тори улыбнулась матери давно отработанной улыбкой послушной дочери и принялась за еду. Боже, как она была голодна!

Мать наблюдала за дочерью очень внимательно, словно астроном за далекой звездой.

— Эллис обещал вернуться сегодня пораньше. Пообещай мне, дорогуша, что ты не будешь спорить с отцом.

— А я с ним никогда и не спорю, — возразила Тори совершенно машинально.

— Ты, наверное, хочешь побыть одна, правда? — Лора поднялась.

— Нет, — Тори схватила мать за руку и притянула ее обратно. — Нет, не уходи. Обещаю, что не буду спорить с папой.

— Вот и славно, — улыбнулась Лора Нан дочери, — тогда мы сможем поговорить о действительно важных вещах. О твоем счастье, например. Вижу, ты по-прежнему одна, хотя и ожидала, что ты привезешь сюда какого-нибудь друга или приятеля.

— Мама, я очень тронута твоей заботой, но, прошу тебя, не надо. С мужчинами я на время завязала. — Увидев, как вытянулось материнское лицо, Тори добавила: — Не навсегда, конечно, просто сейчас у меня такое настроение, ничего не хочется.

— О, милая моя, как это грустно, — воскликнула Лора, — но у тебя должна же быть какая-нибудь компания, круг знакомых, как у всех! Это же необходимо, без этого нельзя жить, как без света или тепла, например.

— Многие обходятся без тепла и света, мамуля, — возразила Тори.

— Ну, есть такие, разумеется, но это же неправильно. Я только хочу, чтобы ты была счастлива...

— Ты —да, а папа?

— Не начинай все снова, Тори, ты же обещала. Пойми, твой отец упрям и от своей задумки не откажется. Он хочет устроить твою личную жизнь.

— Поэтому, наверное, он не одобряет моего поведения, — в голосе Тори помимо ее воли прозвучала обида.

— Дорогая, он совсем не осуждает тебя. Откуда ты это взяла? Просто он, в некотором роде, разочарован, что ли, особенно после того, как Грег погиб, так и не оправдав надежд отца.

— О, Господи, мама, что значит «не оправдав надежд»? Как он мог их оправдать, если погиб?

— Но твой отец...

— Знаю, знаю, для него это одно и то же.

— Жаль, я огорчила тебя, дорогая Тори, я не хотела, извини.

— Вовсе нет, — Тори отодвинула поднос и откинулась на подушки. — Я устала, только и всего.

— Ты поспи, а я пойду, — Лора поднялась. — Я оставила указания прислуге, чтобы тебя не тревожили. На этом этаже сегодня пылесосить не будут.

Что-то новое! Мать строго следила за тем, чтобы в доме убирались ежедневно, включая воскресенья.

— Мама, ты днем будешь дома?

— В три часа у меня встреча в студии. (Лора Нан называла «студиями» все киностудии, где ей доводилось сниматься.) Мария накормит тебя обедом.

— Нет, я подожду, и мы пообедаем вместе.

— Там будет видно, милая, — Лора Нан смотрела на Тори с улыбкой, которую знали миллионы ее поклонников по всему миру, — ты отдохни пока, ладно?

Оставшись в одиночестве. Тори глубоко, с облегчением вздохнула, словно все время разговора с матерью она сдерживала дыхание. Словно стояла под ярким светом прожектора, близко-близко, так что стало горячо, а потом прожектор выключили. И как только отец столько лет прожил рядом с женщиной, перед которой не мог устоять никто, и сохранить свою индивидуальность, остаться самим собой?

Актеры народ особый. Они примеряют на себя и носят разнообразные личины, как обычные смертные носят одежду, переодеваясь зачастую несколько раз в день. Для сцены, понятно, такое хамелеонство необходимо, а вот в семейную жизнь оно обычно вносит дискомфорт, делая родственные связи сложными, неустойчивыми и иногда более чем странными. Жить рядом с актером или актрисой значит без конца блуждать среди множества отражений в огромной зеркальной комнате, не зная, какое из отражений настоящее.

Тори с малолетства столкнулась с привычкой матери постоянно играть; вот и сегодня о ее разговоре с дочерью нельзя было сказать наверняка, был ли он искренним или мать находилась в образе, репетируя очередную роль. Отцу в его семейной жизни приходилось явно нелегко, и вряд ли можно было ему позавидовать.

В спальню заглянуло солнце и на миг ослепило Тори. Она закрыла глаза, и перед ее мысленным взором стали чередой проходить, сменяя друг друга, образы детства: сверкающие хромом автомобили, мини-юбки и чрезмерных размеров ювелирные украшения, рыбалка в жаркий день и жаркие объятия на заднем сиденье автомобиля, яркая, как неоновая вывеска, губная помада и черные, смоляные тени для век, безуспешные попытки избавиться от тоски и Сад Дианы.

...Я не хочу больше жить... Тори прошла в ванную, разделась, приняла контрастный душ и натянула на себя майку без рукавов и шорты, слегка подкрасилась — утренний туалет был завершен. В холле не раздавалось ни звука; прислуга, видимо, ходила на цыпочках, чтобы не потревожить ненароком сон Тори. Оперевшись на перила из отполированного красного дерева, девушка посмотрела вниз, куда со второго этажа, где располагались спальни, вела широкая лестница. Там было чем полюбоваться! Великолепный мрамор, бронзовые бюсты Цезаря Борджиа, Никколо Макиавелли, Козимо Медичи — пантеон богов флорентийского Ренессанса, которым поклонялся Эллис. Тори всегда казалось странным и огорчительным, что не было здесь скульптур Микеланджело и да Винчи, Донателло и Челлини, как будто итальянское Возрождение оставило свой след на Земле только в лице знаменитых политиков и полководцев.

Тори спустилась в холл и прошла в кабинет матери (отцовский находился в другом крыле дома.) Открыв Дверь, заглянула внутрь: здесь ничего не изменилось и никогда не изменится. На стенах, на небольшом пианино, деревянных секретере и комоде времен регентства, также как и на тумбочках у софы, застеленной покрывалом из французского ситца в цветочек — везде висели, стояли, лежали в основном черно-белые фотографии. На всех без исключения была изображена Лора Нан, это были сцены повседневной жизни или кадры из фильмов, в которых она снималась. Мать Тори избрала себе имидж романтической красавицы — вся лунный свет и мечта: воздушная, нежная, хрупкая, — и неудивительно, что мужчины сходили по ней с ума, а женщины ей завидовали. Лору газеты называли «последней из кинобогинь»; фильмы с ее участием не потеряли со временем интереса зрителей, а наоборот, приобрели еще и определенное историческое значение, ибо снимали эти фильмы самые знаменитые режиссеры. Играя своих героинь, Лора Нан старалась выйти за рамки стандартного образца, навязываемого актерам киноиндустрией, и, несомненно, обладала актерским талантом.

Рядом с кабинетом матери находилась комната Грега, и Тори проскользнула туда. Как ни странно, но комната брата изменилась. Те же вымпелы, медали, спортивные трофеи, полученные за первые места в соревнованиях по прыжкам в воду, легкой атлетике, американскому хоккею, те же фотографии. Но нет, появились и новые снимки. Тори с удивлением уставилась на собственные изображения: загорелая калифорнийская девушка с длинными светлыми волосами, тренированная, широкоплечая, с сильными бедрами. В широко расставленных зеленых глазах застыли солнечные блики... Все ясно, фотографии были сделаны у бассейна в Саду Дианы. Бассейн был для Тори чем-то вроде убежища и хранилища воспоминаний. Музей памяти. Ей вспомнилось, как волновалась она перед прыжком в воду. Как отец, стоящий у края бассейна говорил: «Молодец, Ангелочек. Ты прыгнула почти так же хорошо, как Грег. Почти...» «...Я не хочу больше жить...»

Внезапно Тори заметила два пожелтевших от времени кусочка бумаги, заткнутых за рамку. С бьющимся сердцем, она вытащила их и развернула. Первый листок оказался вырезанной из газеты статьей с фотографией Грега, стоящего рядом с русским космонавтом Виктором Шевченко. Улыбающиеся, одетые в скафандры, на которых виднелся значок «НАСА — Россия», оба космонавта находились на аэродроме в Байконуре. За их спинами, на заднем плане, можно было различить гигантский стартовый комплекс «Энергия СЛ-17». Тори начала читать текст:

"Россия, 17 мая. Сегодня начался исторический совместный полет американского астронавта Грегори Нана и русского космонавта Виктора Шевченко, благополучно стартовавших на космическом корабле «Один-Галактика II» с космодрома в Байконуре. Это первый в истории человечества полет людей на Марс.

Задача такого грандиозного масштаба потребовала объединения усилий двух великих держав. Более года работали представители НАСА у нас в стране, чтобы подготовить полет..."

Дальше можно было не читать — Тори знала статью наизусть. Она вернулась к снимку и стала внимательно его разглядывать. Удивительно, до чего похожи Грег и Виктор Шевченко! Оба красивые, сильные, с доверчивыми глазами; как будто космонавты относятся к особой породе, не важно, какой они расы или национальности.

Как гордилась она в тот памятный день своим братом! Сидела, словно завороженная, у телевизора, наблюдая за тем, как стрелой взмыл в небо космический корабль, оставив за собой хвост белого дыма, как он быстро удалялся от земли, превращаясь в сверкающее пятнышко света, загадочную звездочку.

Второй пожелтевший листок также был вырезкой из газеты: в верхней части помещалась фотография Грега из архивов НАСА, ниже шел следующий текст: "Москва, 11 декабря. Американский астронавт Грегори Нан погиб во время выполнения программы совместного русско-американского полета на Марс, о чем официально сообщили русские источники информации и американский дипломатический представитель Фрайди.

Мистер Нан и мистер Шевченко, пилотировавшие космический корабль «Один-Галактика II», стали непосредственными участниками исторической попытки двух держав осуществить полет на планету Марс. Полет был прекращен шесть недель назад, когда «явление неизвестного происхождения» стало причиной гибели мистера Нана и нанесло сильные повреждения космическому кораблю.

Поврежденный космический корабль, тем не менее, смог приземлиться в Черном море. Эксперты выдали официальное заключение о смерти американского астронавта.

Виктор Шевченко находится в тяжелом состоянии. Из-за разразившегося сильного шторма и почти нулевой видимости спасательной экспедиции с большим трудом удалось обнаружить местоположение корабля в море. Некоторое время боялись, что корабль будет потерян, но на помощь подошел мощный теплоход «Потемкин»...

«Боже мой», — прошептала Тори. Она не могла больше находиться в этой комнате с вымпелами, кубками, фотографиями, ее душили слезы. Девушка выбежала из комнаты брата и пошла к бронзовым бюстам знаменитых флорентийцев.

Во второй половине дня Тори спустилась в сад, под сень лимонных деревьев и олеандров, где у нее была назначена встреча с отцом. Она шла не спеша по знакомым дорожкам и размышляла о том, как быстро атмосфера дома захватила ее: внешний мир казался таким далеким, будто ничего на свете не существовало, кроме этого дома и сада. Совсем как раньше.

Эллис Нан ждал дочь в конце крытой аллеи, рядом с огромным плавательным бассейном. Там и тут виднелись узловатые сплетения белой и сиреневой глицинии, устойчивого к засухе растения, которое Эллис очень ценил.

Увидев дочь, он улыбнулся, неуклюже обнял ее: «Привет, ангелок». Тори обрадовалась, что он не сказал все это по-русски, обычно, невзирая на ее протесты, отец убеждал дочь: «Ты должна знать язык своих предков, не забывай наши корни», — и старался научить Тори русскому языку. Она различала с детства знакомый запах отца — смесь табака и одеколона.

Несмотря на героические усилия Эллиса Нана стать настоящим американцем, в Америке в нем безошибочно угадывали европейца, а в Европе принимали за русского. Он и был русским, но сменил имя перед поступлением в университет Стэнфорда, где получил прекрасное образование. Эллис сходил с ума по Америке и всему американскому, но оставался в душе русским, хотя хотел, чтобы об этом забыли другие.

Эллис Нан был крупным мужчиной лет около семидесяти. Несмотря на солидный возраст, он сохранил отличную форму. Ежедневно полтора часа плавал в бассейне; волосы его, хотя и седые, не потеряли своей густоты. Миндалевидные серые глаза слегка косили, рот был крупный и выразительный. Вид у него всегда был спортивный и очень деловой.

Уехав на запад, Эллис превратил маленькое производство по выпуску электролампочек, доставшееся ему в наследство от отца, в огромную фирму, изготавливающую всю необходимую светоаппаратуру для киностудий. Если для съемок нужен был мерцающий или приглушенный свет, если нужно было снять взрыв или вечер, ночь, любое время суток и все остальное, что только взбредет на ум сценаристу или режиссеру, — фирма Эллиса готова была предоставить киностудии любую светотехнику. Филиалы фирмы располагались в Италии, Франции, Испании, даже Гонконге, — везде, где существовал кинорынок. С внедрением в производство лазерной технологии стало возможным делать все, чтобы полностью удовлетворить потребности даже такого киномонстра, как Голливуд.

Эллису удалось сколотить солидный капитал, и он был материально независим от своей жены, и ничем не походил на многих голливудских мужей, живущих на баснословные гонорары своих благоверных.

Тори шла с отцом по увитой глициниями аллее, вспоминая, сколько раз он раньше вот так же гулял с Грегом, а она наблюдала за ними и гадала, о чем они могут так долго беседовать? И почему ей лишь в исключительных случаях разрешалось гулять здесь с отцом?

Некоторое время спустя они вышли на солнечную поляну и остановились. Как бы отвечая мыслям Тори, Эллис спросил:

— Знаешь, почему я так люблю здесь бывать? Потому что в этом месте никто меня не видит и не слышит. — Он рассмеялся. — А в доме слишком много людей. Все эти приемы устраивает Лора, и бороться с нашествием посетителей бесполезно. Что касается меня, я не выношу посторонних, — кто их знает, что они затевают, что здесь высматривают. А вот когда я нахожусь в саду, в аллее, они не знают, чем я занимаюсь.

— Это относится и к маме?

— А как же. Она самая шумная из всех. Хочет успеть везде и до сих пор не поняла, что ни одному человеку это не под силу. Я понимаю, зачем ей нужны все эти люди — чтобы всегда быть в центре внимания. Дать мышцам лица работу, изображая ту роль, которую она решила сыграть сегодня. Мисс Сплошные Эмоции, так я ее называл когда-то. Все мы меняемся, только не Лора — она всегда будет такой, сколько бы лет ей ни стукнуло.

Разговаривая, Тори и Эллис подошли к статуе Дианы-охотницы, в чью честь был назван сад. Отец Тори указал на скульптуру:

— Вот она, твоя мать, богиня Диана. Кстати, тебе известно, что настоящее имя Лоры — Диана Лиуей? Нет? Не мудрено, этого теперь не знает никто, а в студиях не осталось тех, кто помнит ее настоящее имя. Откуда взялось имя Лора, не скажу, забыл, но продюсерам новое имя понравилось больше старого, поэтому Диана Лиуей стала Лорой Нан и на сцене, и в жизни.

— Как тебе удается ладить с ней? — спросила Тори у отца. — Ты не только выжил в семейной жизни, но и процветаешь.

— Не знаю, как насчет процветания, но вот «выжил» — это верное слово... Тебе знакома история о полицейском по имени Дзэн? Неужели нет? Странно... Ты столько времени провела в Японии...

— Папа, пожалуйста...

— Господи, Тори, посмотри на себя со стороны, — отец называл ее Тори только когда сердился, — ты взрослая женщина, тебе уже за тридцать, и что же? Ни приличной работы, не говоря уже о том, чтобы сделать карьеру, ни собственной семьи. Все у тебя не как у людей, в то время как Грег... — Отец внезапно замолчал; лицо его налилось кровью, как будто через минуту его хватит апоплексический удар, однако Эллис справился с собой и продолжал: — Ты единственная из нашей семьи изучала восточную философию. Вот и объясни, почему Грег, которого ждало прекрасное будущее, чья жизнь должна была стать выдающейся, — первым из людей он мог долететь до Марса, — почему погиб именно он? Почему так случилось, что лучший из нас ушел?

Тори ничего не ответила, да и что она могла сказать?

— Грег был предназначен для великих дел, я знал это с момента его рождения. Почему он умер? Твоя мать говорит, на все воля божья. Но в таком случае Бог — жестокое и капризное существо.

Тори вдруг прорвало:

— Это ты так считаешь, что я ничего не сделала в своей жизни. Да, я не стала тем, кем ты желал меня видеть, — астронавтом, исследующим космос. Я не Грег. Ты его пестовал, и он выбрал ту карьеру, которую наметил для него ты. Какое замечательное единство двух поколений! Ты так им гордился, для тебя его жизнь была открытой книгой, в которой ты мог свободно читать. Со мной тебе, конечно, труднее. До сих пор ты не понял, зачем я уехала учиться в Японию, с точки зрения американца, на край земли, и не поймешь. Ты провел всю жизнь в Лос-Анджелесе, настолько же далеком от политики и экономики, как например, Фиджи! Окружил дом садом, которому дал имя греческой богини, — сказочный сад в сказочном городе, и сделал его своим убежищем, так что же ты можешь знать о реальной жизни, живя в мире грез? Я помню, как ты повторял: «Япония? Что там, к черту, может быть интересного в Японии?» Ты и не пытался понять меня и мои поступки. В отличие от Грега, я сильно тебя разочаровала, я знаю это.

Эллис Нан задумчиво смотрел, как блики заходящего солнца играли на складках каменной туники Дианы. Сейчас у отца был такой же отрешенный взгляд, какой бывал на долгих нудных совещаниях в офисе, словно там присутствовало лишь его тело, а дух блуждал неизвестно где. И то выражение, которое Тори видела сейчас на его лице, она иногда замечала у Грега, когда он считал, что никто на него не смотрит.

Тори помолчала, потом спросила отца:

— А что это за история о полицейском по имени Дзэн?

Эллис кивнул:

— Жил-был на свете молодой буддийский монах, который из центра Китая отправился в Тибет, чтобы углубить свое понимание религии и философии. Он нес с собой верительные грамоты и рекомендательное письмо от настоятеля. В поисках нужного ему монастыря Дзэн забрался так высоко в горы, что ему потребовалось время, чтобы привыкнуть к разреженному горному воздуху. В монастыре молодого монаха приняли как подобает, но с верховным ламой он встретился только через несколько дней. Старый (он выглядел лет на триста) и мудрый лама обратился к юноше:

— Как я вижу, ты не считаешь свое духовное образование законченным?

— Вы совершенно правы, господин, — ответил Дзэн благоговейным голосом.

— Какие именно знания ты хочешь здесь получить?

— Все в вашем монастыре достойно изучения. Лама улыбнулся такому ответу и сказал:

— Что ж, посмотрим. А сегодня мы просим тебя заступить на ночное дежурство.

Молодой монах удивился:

— Два месяца я добирался до монастыря и вижу, что он находится в очень уединенном месте. Неужели и здесь у вас есть враги?

— Монах, который привел тебя в эту келью, покажет, где следует дежурить ночью.

— Но я не охранник, кроме того, я буддист и поклялся не наносить вреда ни одному живому существу. Я даже возделывать землю не могу, так как боюсь убить червяка или насекомое.

— Ты не знаешь, кто ты на самом деле. Поэтому ты здесь.

Юношу отвели в самый центр монастыря, где он должен был просидеть всю ночь напролет не смыкая глаз.

В этом месте сходились четыре главных каменных коридора здания, и бедняга хорошо видел двери в кельи, где спали монахи.

Утомительно долго тянулось время. Тишина и бездействие усыпляли, и несколько раз молодой китаец начинал дремать, но усилием воли он отгонял от себя сон. Молодой паломник думал: «Стоило ли вообще сюда приезжать? Тот ли монастырь я для себя выбрал?»

Внезапно юноша вскочил. Ему показалось, что из коридоров доносятся какие-то звуки. Прислушался, все было тихо, как в могиле. Потом он сообразил, что звуки, которые он вроде бы услышал, были как бы ненастоящие и воспринимались только его разумом. В волнении несчастный монах огляделся и понял, что он не один: из западного коридора что-то двигалось ему навстречу, но в неверном свете тростникового факела толком ничего нельзя было разобрать. Загадочное нечто метнулось вдруг к юноше, и тот почувствовал холод. Создание оказалось прозрачным, как крылья насекомого! Сквозь него можно было видеть!

Дух прошествовал мимо, в другой коридор. Вскоре все пространство вокруг нашего дежурного заполнилось духами, иногда принимавшими очертания человеческого тела, а чаще это были просто энергетические субстанции.

Кто же эти привидения? Враги тибетских монахов? Но если это так, разве может буддист сразиться с ними? Тысячи подобных вопросов роились в голове юноши точно так же, как духи толпились вокруг него. Дзэн испугался и решил оставить свой пост, но, словно в страшных сказках, ноги его приросли к полу, и несчастный юноша не мог двинуться с места. Он с ужасом думал о том, что потеряет сначала: разум или жизнь?

А потом произошла удивительная вещь: страх оставил его. Сконцентрировав свою умственную энергию, Дзэн постепенно пришел к выводу, что духи, кто бы они ни были, не угрожают ему или монахам монастыря. Беспорядочное движение привидений туда-сюда имело какую-то другую причину. Юноша попробовал навести в этом хаосе порядок, и у него получилось! Каким-то образом он чувствовал, куда хочет отправиться каждый дух, и мысленно отводил его к нужному месту. В одном из бестелесных созданий Дзэн неожиданно узнал монаха, проводившего его сначала к ламе, а затем на перекресток четырех коридоров — и тут понял все. Это были души монахов, живших в монастыре! Ночью, во время сна, связь между душой и телом ослабевала, и души, оставив телесную оболочку, отправлялись гулять по монастырю. Однако потом им трудно было найти дорогу в свою келью и они нуждались в провожатом — человеке, который бодрствовал и мог им помочь, — что-то вроде постового полицейского на переполненных машинами улицах.

Пока Эллис рассказывал эту историю, они с Тори дошли до конца аллеи. Вдалеке, в сумеречном свете, виднелась фигура Дианы.

— Теперь ты понимаешь, как мне удалось устоять перед гнетом таланта твоей матери? Как помог мне в этом Сад Дианы?

Тори была озадачена и самой историей, и более всего тем, что подобный рассказ она услышала от отца. Она и не подозревала в Эллисе такого тонкого психологизма!

— Знаешь, отец, меня иногда беспокоит одна вещь... Я часто совершенно теряюсь в присутствии мамы — ее так много! Она совершенно подавляет меня своей индивидуальностью, своей психической энергией, или ва, как говорят японцы. Рядом с ней для меня не остается места.

— Ты должна постараться лучше разобраться в характере матери; поверь, это стоит усилий и времени, но ты не пожалеешь.

— По-моему, ты не слышал, что я сказала, папа, — Тори безуспешно пыталась найти с отцом общий язык, но он или не понимал ее, или упрямо стоял на своем. — Я до сих пор не знаю, как отношусь к матери. А ты ее любишь?

— Я понимаю ее, и в данном случае это все равно что любить.

— Разве?

— Конечно. Ну скажи мне, как можно любить икону? Как относиться в реальной жизни к предмету всеобщего обожания? Надо приспособиться, а не гнуть свою линию. Наш брак выдержал испытание временем, мы победили там, где потерпели поражение такие люди, как Димаджио и Артур Миллер, и это немало. Лоре необходимо сохранить свою внешность, свой имидж, для нее это так же важно, как для нас важен воздух, которым мы дышим. Постарайся сначала понять это, и ты поймешь остальное.

* * *

Наступил вечер. Тори скрылась от матери за массивными дубовыми дверями библиотеки. Сидя среди книг, она вспоминала, как пряталась в детстве и юности в Саду Дианы, как чувствовала себя пленницей в большом родительском доме и мучилась оттого, что будущее ее было предрешено, что она должна стать такой, какой хочет ее видеть отец, вести себя так, как принято в высшем обществе, к которому принадлежали ее родители, делать то, чего от тебя ждут. Все однообразно, и скучно, и неизменно, как молитвы.

Совсем другое дело, если спуститься в сад, — там найдешь все, что душе угодно! Он защитит тебя от любых неприятностей. Но однажды Тори поняла, что ошибается. Это случилось как-то вечером, когда в доме собралась куча гостей, — пришли практически все знаменитые люди Голливуда, включая даже тех, кто не был звездою, но имел хоть какой-то вес. Мелькали знакомые всему миру лица: актеры и актрисы, чья жизнь стала легендой, продюсеры, сценаристы, режиссеры и другая киношная публика: миллионеры и богачи привели с собой изысканных необыкновенных женщин, красивых, как драгоценные камни, они гордились ими, словно дорогими часами или толстой пачкой банкнот.

Все разговоры гостей крутились вокруг одной-единственной темы: кто с кем спал и когда, кто от кого забеременел и когда? Люди, так или иначе связанные с кино, жили в своеобразном ритме съемок — от фильма к фильму; их любовные интрижки, семейная жизнь, измены длились не дольше, чем съемки очередного фильма. По прихоти судьбы (или режиссера, называйте как хотите) встретившись на съемочной площадке, мужчины и женщины играли свои роли и волей-неволей переносили игру в жизнь. Завязывался очередной роман, который, как правило, заканчивался традиционно: после рождения ребенке весь романтизм, любовь и страсть улетучивались и связь прекращалась: женщина-мать оказывалась не такой соблазнительной как женщина-любовница.

В тот день Тори поняла, что ненавидит этих людей, ненавидит их вторжение в свой дом, на свою территорию. Они заполняли собою все пространство — гостиную, кабинеты, библиотеку; Тори вышла в сад, но и там снова были эти люди, пьющие, болтающие о всякой ерунде — от этого можно было просто сойти с ума! Добравшись до бассейна, своего убежища, Тори, задыхаясь, наклонилась? к воде, но и она не принесла успокоения. Подумав, девушка решила уехать — села в новенький автомобиль, подаренный родителями, и была такова, только гравий полетел из-под колес. Ехала она не в Беверли-Хилз и не в Вествуд, а гораздо дальше, туда, где жили простые люди, небогатые, не изнеженные, не избалованные всевозможными привилегиями.

В той среде, где она жила, было что-то такое, отчего в душе ее поднимался гнев, которого она не могла объяснить и которого стыдилась; стыд мешал ей полностью отдаться гневу и понять его природу. Но когда она уезжала, ей становилось легче, на расстоянии от дома гнев ее ослабевал, оставалась только память о том, что он когда-то сотрясал все ее существо.

Машина мчалась в сторону окраин, петляя по узкой долине, навстречу полосе мерцающих в темноте огней. Дорожная пыль ела глаза, забивалась в поры, и Тори сбавила скорость. Подъехав к какому-то задрипанному бару, она припарковала машину и зашла внутрь. Чувство одиночества не покидало ее, и Тори захотелось, чтобы рядом оказался Грег, единственный человек, который понимал ее и принимал такой, какой она была. Но подобное желание было невыполнимым, потому что брат Тори в то время находился в Кэл-Тече, готовясь к выпускным экзаменам.

Подойдя к стойке бара, Тори заказала выпивку, потом неоднократно повторила заказ. Ей еще не было восемнадцати, и таким, как она, отпускать спиртное было запрещено, но красивая внешность служила ей лучшим пропуском — ни один владелец бара ни разу не попросил ее показать удостоверение личности.

Из автомата доносилась музыка, многие танцевали. Тори заметила нескольких молодых людей в черных кожаных куртках с повязками на рукавах, в татуировках, с длинными волосами, с толстыми ремнями в заклепках. Эти явно прикатили сюда на мотоциклах. Тори обратила внимание на одного из них, у него на шее висел череп. Парень танцевал с девушкой, она говорила ему что-то, но он не слушал, затем он рассмеялся, поглаживая ласково череп, сказал, перекрывая голосом музыку «Он настоящий, старуха. Когда-то принадлежал крысе, думавшей, что я позволю ей жить у себя на кухне. Как тебе это нравится, а?» Девушка захихикала, но продолжала танцевать, не отводя взгляда от жуткого талисмана.Большинство ребят и девушек с удивлением уставились на Тори. Среди посетителей бара она выглядела как роза в капустной грядке. Кто-то уже тыкал пальцем в окно, из которого был виден ее сверкающий автомобиль. Только парень с черепом не обратил на Тори никакого внимания, единственный из всех. Он был некрасив и непривлекателен, но Тори выбрала его, почувствовав в нем огонь, горевший и в ней: огонь ярости плененного зверя, опутанного узами лицемерного общества. Здесь, в этом захолустном баре, девушка поняла истоки своего гнева и недовольства своей жизнью.

Тори смотрела на девчонку, с которой танцевал парень, привлекший ее внимание, и завидовала ей, потому что та не скрывала своих чувств, как вынуждена была делать Тори; девчонка жила простыми, элементарными эмоциями, но они были настоящими, а не поддельными, как у обитателей лос-анджелесских киностудий.

Вдруг Тори резко встала и, оттолкнув девчонку от парня, начала танцевать с ним. От парня исходил тяжелый запах выделанной кожи и пота — примитивный запах животного.

— Да как ты смеешь? — воскликнула его растрепанная партнерша по танцам, лицо ее перекосилось от злобы.

— Отвали, — толкнула ее Тори, продолжая танцевать, — сейчас моя очередь.

— Сука! — девица вцепилась в нее и стала оттаскивать от парня. И в этот момент Тори дала волю своим долго сдерживаемым чувствам, — развернувшись, она так заехала сопернице кулаком в лицо, что та свалилась от удара на пол.

Тори не видела выражения глаз своего партнера — зачем ей смотреть на него? Его лицо и его глаза ее не интересовали.

— Эй! — прокричал парень, — эй!

Тори по-прежнему не смотрела на него и не видела, что тот остановился.

— Ты кто такая, твою мать! — разозлился парень и, недолго думая, очень спокойно, как будто перед ним копошилась муха, с силой врезал Тори по носу и сломал его...

...Нос сросся немного неправильно, и Лора потащила дочь к своему пластическому хирургу, однако, увидев большой ряд образцов носов на выбор, которые предложил врач, Тори опрометью бросилась прочь из клиники и никогда туда больше не возвращалась, а искривленный нос служил ей напоминанием о том, как ей не удалось получить то, чего ей очень хотелось, — свободы. Свободы быть — но кем? Адона была права, когда говорила, что Тори нужны сильные переживания, страсти, иначе она чувствовала себя заключенной в тюрьму, а какая же жизнь в тюрьме?

* * *

Лора Нан заглянула в библиотеку и увидела там дочь Мать успела облачиться в голубые джинсы с рядами вырезов по краям карманов и вдоль боковых швов и белую матросскую рубаху, наивно считая, что простенький костюм поможет ей стать ближе к дочери. Наряд Лоры только разозлил девушку, так как она знала, что ее попытка быть на дружеской ноге с ней — всего лишь очередная игра в дочки-матери.

— О, ты здесь, дорогая! Тебя искали, но не могли найти, а ты вот где спряталась! К тебе пришли, — Лора сверкнула ослепительной улыбкой.

— Ко мне, не может быть! Кто же это? — Тори подняла взгляд от книги, которую читала, удобно устроившись в большом кожаном кресле и перекинув босую ногу в шлепанце через подлокотник. Из одежды на ней была только длинная студенческая майка. — Никто не знает, что я дома.

— Тем не менее, он здесь.

— Кто?

— Рассел.

— А фамилия?

— Но как же, дорогая, ты должна знать — Рассел Слейд. — Лора продолжала улыбаться, словно ждала указания режиссера: «Достаточно!»

— Господи! — Тори захлопнула книгу и спрыгнула с кресла. — Почему ты не послала его ко всем чертям? Могла бы сказать, что меня нет дома?

— Зачем? Наоборот, я сказала ему, что очень рада его видеть, что, кстати, сущая правда, и просила подождать, пока я схожу за тобой. Давай...

— Мама, Рассел Слейд выгнал меня с работы!

— Уверена, это просто ошибка, какие-нибудь внутренние дела. Твои профессиональные качества здесь ни при чем. Смена власти или что-то в этом роде. Новый начальник всегда приводит своих людей, это естественно. У нас на киностудиях такое случается на каждом шагу, и я считаю, что для начальства это способ самозащиты. Только не нужно видеть в разной ерунде личную обиду, понимаешь?

— Но он ни разу не говорил со мной с тех пор, а прошло уже полтора года!

— Даже когда мы были... в Вашингтоне в прошлом году?

— Даже тогда.

В Вашингтон они приехали, чтобы получить лично из Рук президента Почетную медаль Конгресса, которой посмертно был награжден Грег Нан. Вернувшись домой, Лора спрятала медаль в один из ящиков комода в комнате сына — высокая награда была не предметом гордости для нее, а лишним напоминанием об ужасной трагедии, случившейся в семье.

— Пожалуйста, не упрямься, дорогая, — продолжала мать. — Рассел такой приятный мужчина... — Ив этот момент Тори увидела, что Рассел Слейд проскользнул в библиотеку, отрезая ей путь к отступлению.

— Хэлло! — сказал он таким тоном, словно между ними ничего не произошло.

Тори на мгновение словно онемела, перевела взгляд с Рассела на мать, стоящую в дверях. Лора умоляюще посмотрела на нее и вышла из библиотеки, тихонько закрыв за собой дверь.

Рассел осмотрелся.

— Давненько я не был здесь! Как я рад снова увидеть Лору Нан, какая она необыкновенная женщина!

— Дома у тебя целая коллекция медных Лор. Какого черта ты приперся?

— Ты не дашь мне чего-нибудь выпить? Дорога из аэропорта была очень утомительной.

Тори подошла к бару и смешала коктейль, не спрашивая у Слейда, чего он хочет, — она это прекрасно знала. Получив стакан из рук хозяйки, Рассел вежливо поблагодарил. Одет он был элегантно и удобно: синяя тенниска с воротником поло, льняные брюки, отличного покроя шелковый летний пиджак. Тори, босоногая и одетая, как бродяжка, почувствовала себя в его присутствии как нашкодивший ребенок, которого собирается отчитывать строгий родитель.

— Я приехал сообщить тебе кое-что.

— Что же?

— Кто-то должен это сделать. Так вот: Ариель Соларес был одним из моих лучших оперативников. Поскольку ты находилась рядом с ним в момент его гибели, я не могу не поговорить с тобой, протокол требует.

— Верится с трудом.

— Как я уже сказал, Соларес был одним из лучших, поэтому я счел своим долгом лично сообщить тебе о том, что Ариель работал на нас.

— Брось врать, Рассел. Ты приехал потому, что с Ариелем была я, а не кто-то другой.

— Я понимаю твой гнев, но...

— Ни черта ты во мне не понимаешь! — взорвалась Тори.

Рассел отпил коктейль и спокойно спросил:

— Можем мы побеседовать друг с другом или нет?

— Я больше не работаю в Центре.

Он вздохнул и опустился на край кожаного дивана, стоящего рядом с внушительных размеров креслом, в котором Тори недавно сидела. Взял книгу, которую она читала. Это было «Величие неудачи». Слейд посмотрел на Тори:

— Я читал эту книгу. О легендарных героях японского эпоса, да? Тори, сядь, пожалуйста. Конечно, ты сердишься на меня за то, что я нарушил твое одиночество. Но ведь кто-то убил Солареса, и надо выяснить кто. Согласна? Давай обсудим этот вопрос.

— Как у тебя все просто.

Тори снова подошла к бару, взяла большой стакан, положила туда лед и плеснула чистого виски, потом добавила воду. Ей не хотелось пить, просто она старалась выиграть время, чтобы обрести душевное равновесие.

— Первое, что мне хотелось бы выяснить, это не пострадала ли ты во время взрыва. Полицейские из Сан-Франциско сообщили нам, что ты отказалась от медицинской помощи.

— Потому что она была мне не нужна, — ответила Тори, отхлебнув из стакана и повернувшись к незваному гостю.

— Вижу, — Рассел оглядел ее с ног до головы. — Очень на тебя похоже — что хочу, то и ворочу.

— Но я более опытна...

— Знаю, знаю, не начинай все сначала, прошу тебя.

— Какую маску ты нацепил на себя сегодня? — Тори подошла и села рядом с Расселом на диван. — Изображаешь великого администратора? Или полководца, жертвующего одного солдата за другим на кровавом поле битвы, где он сам никогда не сражался? А может быть, ты надел свою любимую личину протеже Бернарда Годвина?

— Эту личину ты ненавидишь больше других, так? (В голове пронеслись слова Годвина: «Твои отношения с Тори Нан еще не закончились».) Мы оба стали жертвами вынужденного соперничества: каждому из нас кажется, что он любимец Годвина. У Бернарда никогда не было детей, и он считает нас своими детьми, Тори. Разве я не прав?

Тори что-то буркнула и откинулась на спинку дивана. Рассел, наоборот, встал, прошелся по библиотеке. Помолчав, снова обратился к девушке:

— Расскажи, что случилось в Сан-Франциско?

— Почему бы тебе не сделать то же самое?

— Не понимаю, о чем ты.

— Ариель Соларес ухаживал за мной.

Лицо Слейда оставалось бесстрастным.

— Ну и что? Значит, он лучший знаток женской красоты, чем я предполагал.

Тори против воли рассмеялась.

— Ну, Рассел, ты превзошел самого себя. — Она встала и вплотную подошла к нему. — Догадываюсь, что Ариель познакомился со мной неслучайно. Ты поручил ему это сделать.

— С чего ты взяла? Чушь какая-то.

— Знаю, что говорю. Если бы Соларес не погиб во время выполнения твоего задания, ты никогда бы не оторвал свою задницу от стула, чтобы приехать сюда и сообщить мне, что он был твоим агентом.

— Сначала я хотел отправить к тебе другого человека, но передумал и поехал сам — ибо считаю себя ответственным за смерть Ариеля.

— Повторяю: убеждена, что Ариель не случайно нашел меня в Буэнос-Айресе. Он ждал момента, чтобы со мной познакомиться.

— Ты ошибаешься, хотя мысль интересная. Тори снова засмеялась и ехидно спросила:

— Какое же задание выполнял Ариель в Буэнос-Айресе?

— Ты же сама сказала — заманивал тебя в расставленные сети, чтобы соблазнить.

— Я имею в виду подземелье старинного особняка. И японских головорезов из шайки якудза. Ариель знал, кто они и зачем забрались туда. Стало быть, и ты в курсе дела.

— Разумеется, я в курсе, но, извини, не открою тебе правды. Ты же у нас больше не работаешь.

— И слава Богу. Мне только интересно, нашел ли ты мне достойную замену? Мои профессиональные качества и мастерство трудно превзойти.

— Какая самоуверенность!

— Я напрасно спросила, — улыбнулась Тори, — естественно, ты никого не нашел и не найдешь никогда.

— Может и так, — Рассел снова сел и задумчиво уставился в потолок, — но я все-таки надеялся, что ты поможешь нам в поисках убийц Солареса. — Он со значением помолчал. — Хотя бы ради него.

— Ну-ну, давай, попробуй сыграть на чувстве товарищества у девочки-школьницы, посмотрим, подействует ли.

— Наверное, ты не поняла. Ты что думаешь, что я до такой степени циничен?

Тори поднялась с дивана, прошла к бару и налила себе стакан минеральной воды.

— Как поживает Бернард? Удалился от дел?

— Ну что ты! Недавно организовал неофициальный консультативный комитет, приносящий немалую выгоду всем заинтересованным лицам.

— Передай ему от меня привет, хорошо?

— Непременно. — Рассел вытащил из внутреннего кармана крошечный магнитофон и включил его. — Ну что, продолжим интервью?

— Продолжим. Я скажу все, что знаю.

Когда Тори закончила свой рассказ, Рассел спросил:

— Ты уверена, что ничего не забыла?

Тори утвердительно кивнула. Однако она ничего не сказала ему о загадочной шкатулке и о том, что была близка с Соларесом.

— Ну что ж, будем думать, что так, — произнес Слейд похоронным голосом и выключил магнитофон. — Как ты считаешь, мы можем заключить перемирие?

— С чего ты взял, что оно необходимо? — язвительно ответила Тори, поднимаясь с дивана. Когда она проходила мимо Рассела, он дотронулся до ее левого бедра и поинтересовался: — Не болит?

Вопрос был для нее неожиданным и неприятным, ей понадобилось время, чтобы не выдать своего волнения. Она несколько раз глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, но каждая секунда молчания делала более весомой маленькую победу Рассела, угодившего в цель.

— Совсем не беспокоит. Я и думать о нем забыла, — соврала Тори.

— Значит, зажило, — он отнял руку, но Тори стояла не двигаясь. — Скажи мне, ты способна делать все, что делала до аварии?

После этой фразы маленькие кусочки разрозненной мозаики стали на свои места, образовав картинку, — в мгновение ока Тори сообразила, что к чему.

— Теперь я понимаю: это ты приказал Ариелю устроить мне проверку, вот зачем он завел меня в подземные тоннели, заранее зная, что там окажутся японцы. Поэтому-то он выждал, предоставляя действовать мне. Вы сделали из меня подопытную крысу, блуждающую в лабиринте! Согласись, что это правда!

— Вижу, что с воображением у тебя все в порядке, — улыбнулся ей Рассел, пряча магнитофон в карман. — Но чтобы ты не слишком напрягалась, скажу, что не имею ни малейшего понятия о том, почему Ариель затащил тебя в эти дурацкие катакомбы. Ведь прийти с тобой в опасную зону значило рисковать собственной безопасностью, — боюсь, что именно за это и поплатился Соларес.

— Не выдумывай. — Тори смерила Слейда высокомерным взглядом. — Если бы ты знал, кто его прикончил и почему, ты бы не стоял сейчас здесь, в этой комнате.

«...Я нужна тебе, Рассел. Вот настоящая причина твоего приезда сюда. Девочка Тори успешно сдала очередные вступительные экзамены, и ты хочешь забрать ее обратно к себе».

— Мы теряем время. Скажи лучше, почему ты, попав в аварию, отказалась от американских врачей и отдалась в руки японским хирургам, которых мы не в состоянии были контролировать? Ты же подвергла риску всю нашу организацию! После подобной выходки я просто не мог не уволить тебя. Ты сама виновата.

— Я вынуждена была так поступить, чтобы спасти себя. Японские специалисты — лучшие в мире в области восстановительной хирургии. Кроме того, они мои друзья, и я им доверяю.

— Возможно, только...

— До тебя что, никак не дойдет, Рассел? Мне нужно было, чтобы мое тело оставалось таким же совершенным, как раньше. Без него я ничто, ноль. Жизнь потеряла бы для меня смысл!

— Не спорю, твоя точка зрения вполне понятна. Только наши врачи ничуть не хуже японских и гораздо надежнее. А вдруг ты бы выболтала что-нибудь под наркозом? На карту была поставлена судьба Центра.

— Ловко выкручиваешься. Все это был лишь предлог, чтобы уволить меня, а истинная причина в другом. Только что ты сказал одну вещь, и я не могу не согласиться с тобой: мы были как брат и сестра, дети Годвина, и ты видел во мне главного своего соперника. Ты мечтал избавиться от меня, вот и воспользовался моим промахом. Что ж, Центр ничем не отличается от других мест. Везде властвуют мужчины.

— Руководство организацией не твоя стезя, Тори. Но, уверен, ты скучаешь без настоящего дела, если не страдаешь. Что касается твоего бедра...

— Японцы вставили внутрь протез из материала, намного превосходящего по своим качествам человеческую кость. Он в десять раз гибче и в сто раз прочнее. Раз уж ты спросил, отвечу: в сырую погоду нога не болит, суставы работают, как раньше, ничто не напоминает мне, что кость бедра — искусственная. Разве что я стала бегать, прыгать и вертеться лучше, чем до имплантации протеза.

— Из передряги с японскими преступниками ты выбралась молодцом, — улыбнулся Рассел, тем самым показывая, что верит ей, но эти слова лишний раз убедили Тори в том, что Ариель подверг ее испытанию не случайно.

— Ты никогда не согласишься с тем, что я сделала правильный выбор, отдавшись в руки японским хирургам, правда?

— Ты действовала под влиянием эмоций, а не разума, и, что хуже, никак не хочешь видеть опасность, которой ты подвергалась, находясь у чужих людей. Ты не оставила мне выбора.

— Какой услужливой бывает наша память.

— Все мы верим в то, во что хотим верить.

— Только не Бернард.

— Ты слишком сильно веришь в Бернарда, хотя, что же в этом странного — ведь он воспитал тебя. Он был твоим учителем. Но директором он все-таки назначил меня, мне вручил бразды правления. За это ты и невзлюбила меня.

— Мне было противно видеть, как ты использовал людей в своих целях.

— Ты забываешь, что Бернард Годвин был и моим учителем тоже.

Наступило молчание. Тори был неприятен как сам разговор, так и самодовольный тон Рассела. Наконец она произнесла:

— Ты не можешь сказать мне ничего такого, что заставит меня изменить решение.

— Какое решение?

— Вернуться в М.

— Но я приехал не за этим...

— А зачем? — Тори улыбнулась. — Допустим, ты не врешь... Узнал, что хотел?

— Да. И не буду больше злоупотреблять твоим гостеприимством.

— Гостеприимством? По-моему я его тебе не оказывала.

— Благодарю за угощение. Коктейль был очень вкусным.

Тори ничего не ответила.

— Пока. Встретимся позднее. — Встретимся, когда рак свистнет.

* * *

Тори свернулась калачиком в кресле, до сих пор кожей ощущая присутствие Рассела. Библиотека, такая уютная днем, с наступлением вечера приобрела довольно мрачный вид. Непонятно, что было тому причиной: невеселое настроение Тори или темнота. Чувство паники внезапно охватило девушку. Что, если Рассел расскажет матери об аварии? Родители не подозревают, что дочери сделали операцию и вставили протез. Хотя нет, вряд ли Слейд заведет такой разговор — он, как хороший конспиратор, никогда не говорил ничего лишнего.

Немного успокоившись, Тори слезла с кресла и подошла к столу, на котором стояла шкатулка Ариеля. Она открыла ее, достала цветной моментальный снимок и в очередной раз стала его разглядывать. Это была явно свежая фотография Ариеля, сделанная, может быть, даже за пару недель до его приезда в Буэнос-Айрес. На заднем плане виднелся небольшой парк с традиционными дорожками, аллеями, скамейками. За парком возвышалась Рашн-Хил. Улыбающееся лицо Ариеля находилось в тени, но по снимку было понятно, что день выдался солнечный. Сзади помещалось что-то, одновременно похожее на солнечные часы и играющего ребенка. От парка по направлению к камере шла парочка; слева, ближе к фотографу, стоял мужчина, но, к сожалению, лица этих людей трудно было различить.

Тори с тех пор, как вернулась домой, бессчетное количество раз изучала загадочный снимок, безуспешно пытаясь понять, что особенного в этой фотографии? Ведь она была для Ариеля настолько важной, что он, находясь на пороге смерти, истекая кровью, не думал ни о чем, кроме шкатулки и фотографии. А что в ней такого? Самое обычное фото человека в парке...

Раздался легкий стук в дверь библиотеки, и через секунду вошла Лора.

— Дорогуша, уже поздно. Мы ждем тебя к ужину.

Тори взглянула на часы:

— Но сейчас только половина седьмого.

— Половина восьмого, милая. Переведи свои часы на час вперед. — Сегодня наступило летнее время. Ты проголодалась?

— Конечно, мама.

* * *

Поздним вечером Тори сидела у себя в комнате и размышляла над историей о полицейском Дзэне, рассказанной отцом. В ее жизни роль Дзэна сыграл Бернард Годвин, встреча с которым оказала решающее влияние на ее дальнейшую судьбу и была подобна вспышке молнии, озарившей мглу ночи. Взяв расческу, она начала расчесывать свою густую гриву, посмотрелась в зеркало — и вспомнила себя маленькой девочкой, маму Лору Нан, которая вот так же, как она сейчас, расчесывала ей волосы, вплетала ленты в косички — образцово-показательная мать и ухоженная, аккуратная дочь. Верх совершенства.

Десять лет спустя эта примерная девочка, вырвавшаяся из-под родительской опеки в далекий Токио, облазила все злачные места, бары с плохой репутацией, районы с высоким уровнем преступности, какие только ей удавалось найти в японской столице. В феодальной Японии XVI века таких людей, как Тори, называли «ронин», что означает «странствующий самурай». Вместо того чтобы остановиться на минуту, задуматься о скоротечности бытия, заглянуть в тайные уголки своей души, Тори очертя голову бросалась навстречу любой опасности, искала острых ощущений, буквально ходила по краю пропасти, видя в риске смысл жизни. И тоска по дому оказалась для нее неожиданной. О брате она скучала всегда, но в этот раз Тори захотелось снова увидеться с отцом, услышать от Него слова одобрения и знать, что он гордится ею, а не только Грегом — любимцем семьи, астронавтом, пилотом. Рядом с братом его взбалмошная сестра была совсем незаметна, но Тори не переставала надеяться, что когда-нибудь и на нее обратят внимание, особенно отец. Она даже себе боялась признаться в том, что любит его ничуть не меньше, чем Грега. Родители постоянно восхищались своим сыном, просто преклонялись перед ним, но Тори никогда не завидовала брату. Она очень любила его. Конечно ревновала брата к отцу, но опять же винила в недостатке внимания к себе не брата, а отца. Потому что Грег был союзником, единственным человеком, понимавшим ее, без брата она совсем бы потеряла контакт с родителями, оказалась бы в одиночестве.

Пришло время, и Грег покинул родительское гнездо, а Тори осталась одна. Ее охватило неудержимое желание уехать из дома как можно дальше, куда угодно, хоть на край света. Она выбрала Японию, надеясь, что хоть там сможет обрести себя. Не получилось. В далекой восточной стране у нее был учитель — сенсей, но и ему не удалось рассеять тревогу в душе Тори. «Самое главное — дисциплина, — учил он ее, — она решит любые проблемы». Или он ошибался, или Тори не смогла до конца постигнуть глубину его философии, только восточная наука мало чем ей помогла. Правда, она стала единственной женщиной, до конца прошедшей курс обучения.

В таком состоянии нашел ее Бернард Годвин — взвинченной, ищущей смертельно опасных ситуаций и играючи справляющейся с самой страшной из них, всегда выходившей сухой из воды.

В тот день, когда они познакомились, он чуть не погиб. ...Тори отдыхала в одном из ночных баров Токио — акачочине — в удаленном от центра районе Нихонбаси. Бог весть, как Бернард вообще забрел в подобное место — нормальному человеку оказаться там было все равно что попасть в водоворот реки. Рядом с Тори сидел похожий на огромную обезьяну Годзила — второе лицо после главаря местной мафии — якудза. Ей было в общем-то наплевать на своего приятеля, если бы не его потрясающие татуировки: разглядывая языки пламени, с невероятной жадностью пожирающие богов, демонов, сказочных животных и суровых воинов с саблями, Тори думала о магических заклинаниях, превращающих вонючие отбросы в аромат благовоний, очищающих священную землю от скверны...

Как раз в тот момент, когда Бернард Годвин появился в баре, Тори сочиняла в уме ответ на письмо брата («...У меня все хорошо, Грег. Я стараюсь изо всех сил...») и улыбалась Годзиле — гангстеру с татуировками... «Да, — размышляла она, — он прямое воплощение зла и порока, он отвратителен, но он принадлежит мне». Бернард подошел к колоритной парочке и представился. И Тори, и Годзиле не понравилось, что какой-то незнакомец осмелился нарушить их покой. Кроме того, нахальный американец заявил, что ему необходимо поговорить с Тори по делу, но не в таком месте, как это. Вот тут грузный Годзила дал волю своему гневу за то, что кто-то посягнул на его собственность! Проявив неожиданную для своих габаритов прыткость, спутник Тори молниеносно набросился на Бернарда, схватил его за грудки и стал трясти, пока у бедняги не защелкали челюсти.

— Прекрати, — вмешалась Тори.

Годзила не обратил внимания на ее слова. В левой руке сверкнуло лезвие ножа, устремленное к горлу обидчика...

И тут Тори двинула своему приятелю кулаком в солнечное сплетение, одновременно нанеся ему сильный удар в пах. На: секунду его словно разбил паралич, потом глаза гангстера заслезились, рот открылся, и он, выпустив свою жертву, свалился на заплеванный, давно не мытый пол. Тори подхватила только что спасенного от смерти Бернарда и быстро двинулась с ним к выходу.

Благополучно добравшись до более спокойного района Роппондзи, они зашли в ночной ресторан, на входной двери которого красовалась круглая с шипами рыба.

— Платите вы, — заявила Тори, — за вами должок.

— С превеликим удовольствием, — ответил Годвин, кивнув головой.

Тори поразилась его самообладанию — недавно он был на волосок от гибели, но сей печальный факт никак не отразился на его самочувствии. Вот это выдержка!

Тори заказала для себя молодых угрей, затем суси — рисовые лепешки с рыбным ассорти из сырых морских ежей, моллюсков и икры из летучей рыбы. И, наконец, жареную фугу, популярную по всей Японии, несмотря на то что блюда, приготовленные из нее руками неумелого повара, были смертельно ядовиты для человека. Чтобы иметь право внести фугу в меню, ресторанам требовалась специальная лицензия, и Тори затащила Бернарда именно в такой ресторан, желая продемонстрировать наглому американцу все прелести национальной кухни.

Подали разогретые полотенца. За ними последовало горячее сакэ, и Тори с интересом наблюдала за Годвином, пока он пил обжигающе-крепкий напиток. Они приканчивали вторую бутылку японской водки, когда принесли угрей — маленькие змейки плавали в прозрачном бульоне. Вид у блюда был довольно отталкивающий, но Тори накинулась на него с большим аппетитом и была слегка разочарована, видя, что ее сосед, не моргнув глазом, делает то же самое. «Ну ничего, — подумала она, — все еще впереди».

Заказанное ею суси пришлось бы не по вкусу и многим японцам, не говоря уже о европейцах, которым не удавалось даже после нескольких лет бесплодных попыток привыкнуть к вкусу выбранных Тори даров моря, особенно к морским ежам. Тем не менее, экзотические блюда из морских продуктов готовились в самых разнообразных местах, чтобы произвести впечатление на иностранцев и заодно подчеркнуть свою обособленность от других наций.

К удивлению Тори, Бернард и с суси расправился как ни в чем не бывало, попросив принести еще маринованного имбиря и васаби (соевый соус с хреном).

— Однажды я прочел статью, — обратился он к Тори, — о пользе маринованного имбиря, способного уничтожать вредные для человеческого организма микроорганизмы, которые могут находиться в сырой рыбе. Вы это знаете?

— Нет.

Наконец пришло время появиться фуге. Тори добросовестно объяснила Годвину, что, отведав этой рыбы, можно и умереть, но он пожал плечами и спокойно съел свою порцию. За шестой бутылкой сакэ он спросил:

— Как я справился?

— С чем? Я вас не понимаю.

— Прошел я экзамен, который вы мне устроили?

Тори посмотрела на него, затем расхохоталась до слез.

— Кошмар, — сказала она, вытирая глаза, — да вы просто черт с рогами!

— Забавно, — произнес Бернард Годвин с серьезной миной, — то же самое я почему-то подумал о вас.

После ужина они отправились к Тори домой, в крохотную, но уютную квартирку. Бернард с довольным видом расположился на диване. Он был человеком магнетического обаяния, огромной внутренней силы, внешне чем-то напоминая Юлия Цезаря: тот же выдающийся подбородок, большой прямой нос, взгляд повелителя. Хорошее лицо, неординарное, умное, оно, казалось, говорило: кто мне друг — останется им навсегда; кто мне враг — будет стерт с лица земли и даже не догадается, как это произошло. Только значительно позже заметит Тори в ярко-голубых глазах Бернарда лживость и коварство, притаившиеся там, словно хищные рыбы на дне озера.

Достав из холодильника две бутылки пива, она предложила одну гостю, другую взяла себе. Ей понравилось, что Бернард не стал требовать стакан, а пил прямо из бутылки. Наряд его тоже был оценен по достоинству: голубые брюки и рубашка спортивного покроя, красивая кожаная куртка шоколадного цвета очень ему шли. Тори также заметила отличного качества до блеска начищенные туфли, бесшумные при ходьбе. Ей нравилось, как он двигался — неторопливо, с чувством собственного достоинства, сосредоточенно. Он не суетился, словно юноша, но и не важничал, напуская на себя строгий вид, как это делают пожилые люди. Всего в нем было в меру — видно, прожитые годы прошли для него недаром. Несомненно, Бернард произвел впечатление на Тори, однако, помня об ужине в ресторане, где он замечательно разгадал ее хитрости, она была начеку и не хотела показывать своей симпатии. В конце концов, это ему было что-то от нее нужно, и скорее всего он это получит, но цену она желала назначить сама.

— Вы намекнули на какое-то деловое предложение, — напомнила Тори, плюхнувшись рядом с Бернардом на раскладной диван.

— Совершенно верно, — гость вытянул ноги, скрестив их у щиколоток; глаза смотрели немного устало, возможно, сакэ вдруг подействовало, — я не сомневаюсь, что вас оно заинтересует.

— Мне бы хотелось сначала выяснить, откуда вы знаете обо мне?

— Якудза называют вас Диким Ребенком, но есть другие, для которых вы — женщина-ронин^[2]. В определенных кругах вы пользуетесь известностью.

— В каких таких кругах?

— Я имею в виду мое окружение. То общество, которому принадлежу я, да и вы тоже, как мне кажется.

— Неужели? Вы уверены в этом?

— Хотите напрямик? Ладно. Вы несетесь по жизни очертя голову и не замечаете ничего вокруг, даже если рядом гибнет в огне пожара ваш сосед. Вы озлоблены и мечетесь, не зная, куда приложить собственные силы. Я пришел сказать вам, что так жить нельзя.

— Почему?

Какое-то время Бернард Годвин молчал, затем поставил пустую бутылку на оригинальной формы кофейный столик из стекла и железа. Оперся локтями о колени и задумчиво начал:

— Это случилось давно. Жил на свете один парень, вашего возраста или помладше. Мать его умерла, и во время похорон он не переставал надеяться, что на кладбище придет отец, хотя бы на минутку, чтобы отдать последний долг уважения жене, которую он бросил когда-то. Ушел от нее, оставив с пятилетним сыном на руках. То ли он нашел другую, то ли любил менять женщин, — кто его знает? Так или иначе, сын ни разу не виделся с отцом все эти годы, и в тот день, стоя у могилы матери и слушая заупокойные речи и слова соболезнования, ждал, что отец появится, но он так и не пришел. Тогда парень решил разыскать его сам.

Вскоре после печального события наш герой отправился на запад страны, в Чикаго, где проживал его нерадивый родитель. Пообедав в закусочной в южной части города, юноша поехал в редакцию одной из чикагских газет, в которой работал отец. Отца он не застал; в редакции ему сообщили, что их сотрудник готовит репортаж, и неизвестно, где он находится и когда вернется. Тогда молодой человек сообщил всем присутствующим, что он сын вышеупомянутого журналиста, что он не видел отца много лет и поэтому будет ждать его в редакции до победного. На это никто не сказал ни слова. Кто-то провел его к рабочему месту отца, и он уселся в старое вертящееся кресло.

На письменном столе царил полный беспорядок; среди килы бумаг возвышалась старая пишущая машинка, взглянув на которую, юноша сразу вспомнил, как бедная мать с тоской ожидала весточку от мужа, втайне надеясь, что тот все-таки черкнет ей пару строк, и как она скрывала боль обиды, в очередной раз не получив письма. Сын видел переживания матери и страдал вместе с нею.

Юноша стал выдвигать один за другим ящики письменного стола, как будто их содержимое могло рассказать ему что-то об отце, его жизни, его прошлом и будущем. В нижнем правом ящике, под открытой упаковкой одноразовых бумажных платков, он обнаружил вставленную в рамку фотографию матери, рядом с которой стоял маленький мальчик. Когда был сделан этот снимок? Он что-то не помнил, чтобы они с матерью фотографировались. Еще раз внимательно всмотревшись в лицо мальчика, словно сомневаясь — он это или нет, юноша отложил фотографию в сторону.

Время шло; незаметно наступил вечер. Отец все не приходил и, заждавшись его, парень, сидя, заснул, положив голову на руки. Когда он проснулся, то увидел перед собой отца. Тот с удивлением разглядывал сына, потом спросил его: «А за каким чертом ты сюда приперся?»

Несколько минут Тори ничего не говорила, хотя и чувствовала, что молчание уже несколько затянулось, Даже музыка в тот момент перестала играть. Бернард встал с дивана, подошел к холодильнику и, достав еще пива, дал одну бутылку Тори. Та бутылку взяла, но пить не стала.

— Данный случай довольно банальный, — произнес Бернард, — мой отец был просто сукин сын, и все. Правда, люди, знавшие его лучше, чем я и моя мать, утверждали, что если бы он не был такой сволочью, то не мог бы так хорошо писать свои статьи. Мне плевать на их мнение. Я считаю его жалким, ничтожным неудачником. Точки зрения бывают разные, не так ли?

— Думаю, в наших судьбах найдется кое-что общее, — резюмировала Тори.

— Если жизнь и научила меня чему-то, так это тому, что истина — животное хитрое. Только ты думаешь, что схватил ее за хвост, как она появляется сзади и кусает тебя за попу.

Тори засмеялась, но она видела, что Бернард не шутит.

Ранним утром, когда серое ночное небо еще не прояснилось и мрачноватый серый свет не сменился яркой утренней голубизной, Тори и Бернард шагали по заполненным суетливыми грузовиками улицам Токио. На мостах грузовиков вообще была тьма-тьмущая. С Сумиды слышались звуки рота, означавшие, что лодки рыбаков подходили к берегу, где располагался огромный рыбный и овощной базар Цукидзи.

Тори вспомнила, как Годзила схватил Бернарда и поднял в воздух, а тот и не думал сопротивляться. Ей было страшно интересно, что бы случилось, если бы она не пришла ему на помощь. Вот бы увидеть его в драке!

— По-моему, сейчас вполне подходящее время, чтобы обсудить то, за чем вы пожаловали, — заметила Тори Бернарду.

— О'кей. Вы хотите у меня работать?

— А работа законная?

— Хорошо, что вы об этом спросили. Благоприятный признак. То, чем я занимаюсь — и чем будете заниматься вы, молодая леди, если присоединитесь ко мне, — законно в самом широком смысле этого слова.

— То есть?

— Какой бы деятельностью мы ни занимались и в какой бы ситуации ни оказались, нас никогда не привлекут к судебной ответственности.

— Но как же...

— Наша работа в определенной степени аморальна, то есть она выходит за рамки общепринятых моральных норм. Но не противозаконна, совсем нет. Подобно японцам, которых вы так любите и которыми совершенно искренне восхищаетесь, мы создали собственный свод законов. — Бернард помолчал. — Интересно?

Тори чуть не выпалила: «Господи, конечно, когда я смогу уже начать?» Но вместо этого отхлебнула пива, которое они захватили с собой, и ответила:

— Я подумаю.

Через три дня она дала Бернарду ответ, который был у нее готов с самого начала. Возвращаться домой в Америку она не хотела, и он это понял, как понимал все в ее характере, загадочном для других.

— Ты нужна мне здесь — у нас нет никого с подобным опытом, знаниями и связями. Мы не смогли внедрить ни одного своего агента в преступный мир Японии, а ты там — свой человек. Тебя уважают и, что еще важнее, боятся.

— Мне кажется, вы преувеличиваете.

— Посмотрим.

...Посмотрим... Голос Бернарда звучал в ушах Тори, как будто разговор этот состоялся не годы назад, а вчера. Она мучительно раздумывала какое-то время, не зная, на что решиться. Потом бросилась к телефону и набрала давно записанный в память аппарата номер. На том конце провода долго не подходили. Наконец трубку сняли, и Тори, услышав характерные для связи с автомобилем потрескивание и помехи, сказала:

— Ты оказался прав, Рассел. Я возвращаюсь.

Токио — Москва

Никто, кроме Хонно Кансей, и не подозревал о том, что посредник Кунио Миситы Какуэй Саката совершит ритуальное самоубийство. Хонно работала личным секретарем Миситы — одного из крупнейших токийских бизнесменов, и имела доступ к самым разнообразным и секретным сведениям, касавшимся заключения сделок, образования новых фирм и объединений и прочее, и прочее. Подобную информацию можно было выгодно продать заинтересованным лицам, но Хонно не собиралась этого делать. Она научилась хранить тайны с детства. У нее был один большой с точки зрения японцев, изъян, который она давно скрывала ото всех, — Хонно имела несчастье родиться в год хиноеума, за что отец не переставал обвинять мать и не любил дочь, а если и любил, то никогда этого не показывал; более того, он заставлял ее чувствовать себя гадким утенком по сравнению с другими, сделал ее отверженной в собственной семье.

Почему так? Согласно древнему китайскому гороскопу, годом хиноеума назывался год Лошади, повторяющийся через каждые шестьдесят лет, и те женщины, которые родились именно в этот особенный год, становились убийцами своих мужей. Всего лишь легенда, но в год хиноеума рождаемость резко сокращалась.

Чувствительная натура, обладавшая развитой интуицией, Хонно была суеверной. Она мучилась от сознания своей неполноценности, не могла вынести, что к ней относились, как к прокаженной, и покинула свой дом. Уход из семьи имел и свои преимущества — годы спустя она узнала более важные, чем год своего рождения, и тщательно хранимые от посторонних глаз тайны. Такие, например, как загадочная смерть Какуэя Сакаты.

Саката, являясь посредником Миситы, обладал не меньшей, а то и большей, чем Хонно, информацией. Он успешно справлялся со своими обязанностями и держал язык за зубами. Но со временем то, что он знал, стало его тяготить. В Америке, любой европейской стране он отказался бы от своего места даже под угрозой крупного скандала; он бы обратился в государственные инстанции и рассказал о незаконных действиях своего босса или написал бы остросюжетную книгу о преступлениях мафии и получил крупный гонорар. Возможно, по мотивам этой книги впоследствии сняли бы телесериал. Все это могло быть где угодно, но только не в Японии. А Саката был японец, жил в Японии и подчинялся негласным законам и традициям этой страны. Общественное мнение по-особенному, не так, как в Европе, определяло значение человеческой жизни и личности. Смерть Сакаты, а ранее Юкио Мисимы не была просто уходом в лучший мир, способом заявить о себе людям, сообщением, символом, посредством которого идеалы веры, мировоззрения совершившего самоубийство навечно запечатлевались в коллективной памяти целой нации.

Как-то раз Хонно услышала слова Сакаты, обращенные к его заместителю:

— Вот и пришло твое время. Хочу пожелать тебе удачи на выбранном пути, но боюсь, что перед надвигающейся бурей все это будет уже не важно.

«Какой бурей? — недоумевала Хонно, глядя на спокойное лицо Сакаты. — Разве догадаешься, что он имеет в виду? Какие раскрытые тайны вызовут эту бурю? Значит, он или проговорился или устал нести бремя секретных знаний...»

Она не сомневалась, что местом для самоубийства Саката выберет Сенгакудзи — в средние века там сделали себе харакири 47 ронинов — самураев, потерявших своего хозяина, — чтобы отомстить тем, кто убил их господина. Смерть, с точки зрения японца, так же достойна и значительна, как и жизнь.

Саката хотел умереть благородно и достойно, как самурай. Груз преступлений, о которых он знал, но не мог сказать, или которые совершил, стали для него непосильной ношей. Предать многолетнюю дружбу с боссом Кунио Миситой было немыслимо — таким образом он покрыл бы несмываемым позором и себя, и свою семью.

Только ритуальное самоубийство — харакири могло спасти его от бесчестья, стать единственным выходом из создавшейся ситуации. Хонно прекрасно понимала все, но не вмешивалась — подобное вмешательство сочли бы верхом неуважения и невоспитанности, поэтому ей и в голову не приходило делать это. Саката ведал финансовыми фондами поддержки Миситы и имел положение человека, в высшей степени заслуживающего уважения.

Теплым весенним днем Хонно приехала в Сенгакудзи — легендарное, историческое место. Могилы самураев были усыпаны цветами: в неподвижном воздухе стоял сильный, тяжелый цветочный аромат, — она на всю жизнь запомнит этот сладкий и плотный запах как символ смерти.

Почему Саката решил сойти со сцены? Какая тайна гнетет его? — размышляла она. У Хонно была непосредственная связь с Токузо — Управлением полицейского надзора Токио, и если кто-то готовился возбудить дело против Миситы или Сакаты, она обязательно бы об этом знала.

Из центрального столичного района Касамигазеки, где работали Хонно и Саката, до древних могил Сенгакудзи путь был неблизкий. Саката появился в священном месте на исходе дня, когда не было посетителей. Он облачился в белые одежды — цвета смерти. Хонно хорошо видела его в лучах заходящего солнца у могил, утопающих в цветах. Свободные брюки Сакаты развевались на ветру словно флаги, и Хонно поразил резкий контраст между веселыми живыми красками цветов и холодной чистотой белой ткани — все это навсегда запечатлелось в ее памяти.

Она наблюдала, как Саката, стоявший к ней спиной, опустился на колени, вытащил из-за пояса специальный нож. Слегка изогнутое лезвие сверкало на солнце и на миг ослепило Хонно, потом она увидела, как его тело наклонилось вперед, согнутые в локтях руки крепко ухватились за обмотанную шелком рукоять, образовали острые углы — Саката воткнул ритуальный нож в нижнюю часть живота. Голова Сакаты как-то странно дернулась, плечи страшно напряглись в нечеловеческом усилии — он должен был разрезать себя слева направо так, как предписывал обычай.

Считалось, что душа самурая очищалась во время харакири, освобождалась от грехов, совершенных им на жизненном пути. И тут Хонно с ужасом заметила, что Саката не в состоянии освободить свою душу от оков плоти, что на пороге смерти у него не достает сил довершить начатое. Он судорожно пытался снова и снова, но безуспешно. Хонно не могла больше оставаться безучастной наблюдательницей, и, выйдя из своего укрытия — большого дерева, подошла к Сакате и опустилась возле него на колени. Одежды умирающего окрасились в пунцовый цвет, вены на шее вздулись, глаза готовы были выскочить из орбит... Обхватив его руки своими, Хонно прибавила ему сил, и вдвоем они совершили страшный ритуал — нож с ужасным треском рассек живот от края до края... Покрасневшие глаза Сакаты повернулись в ее сторону, остановились на ней. Хонно прочла в них благодарность, а затем он упал ничком, уткнувшись головой в землю, залив кровью яркие цветы на могиле, принесенные людьми в знак священной памяти о погибших героях.

* * *

Проснувшись, Ирина не сразу сообразила, где она находится: в больших мрачных апартаментах Марса на Площади Восстания или у Валерия, чья квартира на улице Кирова была меньше, но гораздо светлее и уютнее. Сев в кровати, женщина выглянула в окно — внизу виднелся узенький Телеграфный переулок и Министерство образования, где она — Ирина Викторовна Пономарева — работала не первый год. Недалеко от министерства была расположена церковь Архангела Гавриила, которую некоторые из Ирининых коллег называли Башней Меншикова, что, с ее точки зрения, было неверно. Со скучными министерскими чиновниками у Ирины было мало общего, и они ее слегка раздражали. К тому же она недавно вернулась из увлекательной поездки по Соединенным Штатам и до сих пор находилась под впечатлением от американской системы образования. Она потратила несколько недель, чтобынаписать реферат о том, как внедрить более совершенные, ускоренные методы обучения в систему российского образования. Закончив работу, Ирина представила ее на рассмотрение соответствующих лиц, но долгое время не получала ответа. В конце концов, устав от бесконечного ожидания, она добилась приема у министра. На аудиенции, длившейся минут двадцать, главный чиновник министерства сообщил ей, что ни один пункт реферата не получил одобрения. По снисходительному тону министра Ирина легко поняла прозрачный намек: занимайтесь компьютерной техникой, статистическими исследованиями, используйте опыт американцев для приведения в порядок и систематизации министерских архивов — за этим вас и посылали в командировку, остальное — не ваше дело. Ей было мягко указано на то, что реформа образования ее не касается, это дело экспертов.

«По крайней мере я больше не буду биться головой об стенку, нет так нет», — успокаивала себя Ирина, рассеянно глядя на церковь, однако мысль о провале своего детища взбудоражила ее. И проснулась она от часто повторяющегося страшного сна: как будто она находится в какой-то непонятной комнате, рядом с ней стоит обеденный стол. Она смотрит вниз и с ужасом замечает, что пол начинает заливать вода... Тогда она подбегает к окну и видит улицы в крови, лунный диск, пересеченный не то полосами, не то прутьями. Она знает, что ей необходимо выйти из дому, потому что на улицах что-то происходит, что если она не выйдет, случится беда... В отчаянии она рвется к двери, но не может двинуться с места, потому что ноги ее прикованы к полу. Ирина закрыла глаза, затем открыла, стараясь забыть ночной кошмар, потом осмотрелась — ну, конечно же, это квартира Валерия, как она не могла сразу сообразить? Ей нравилось здесь бывать, нравилось просыпаться по утрам и видеть за окном освещенный солнцем храм. Это всегда напоминало ей о том, что вера в Бога в этой стране несмотря ни на что выжила и утвердилась. И она думала о том, что если устояла церковь, то почему бы и ей не попытаться устоять перед лицом всех невзгод и неприятностей? В любом случае, она не собиралась повторять горькую судьбу своих родителей, не имела права.

Ирина слышала, как на кухне возится с завтраком Валерий. Интересно, что он приготовит? Теперь продукты в магазинах есть, хотя и стоят очень дорого. У многих не хватает денег на питание. И ей сразу вспомнились рассказы матери о том, как люди голодали в войну, питаясь картофельными очистками и свекольной ботвой, считая капусту роскошью. Да, конечно, в последние годы в стране что-то стало меняться, но есть вещи, которые не изменятся здесь никогда, в этом Ирина была совершенно уверена. Кроме того, экономические реформы в России всегда сопровождались политическими катаклизмами, поэтому без реформ жить было спокойнее. Да и если в России когда-либо и объявлялись какие-либо свободы, то лишь затем, чтобы в скором времени их запретить.

Американец от такого образа жизни давно бы впал в состояние глубокой депрессии, а русские — ничего, живут. Выносят трудности, холодные зимы, безжалостную по отношению к людям политику государства, приучившего их безропотно сносить все. Только пьют все больше и больше...

Ирина сладко потянулась, наслаждаясь теплом постели, потом встала и прошла по коридору в ванную. Горячую воду, конечно, опять отключили, и ей пришлось принять ледяной душ. Вытеревшись насухо полотенцем, она вернулась в комнату и достала из шикарного комода, привезенного Валерием из Англии, чистую одежду. Подошла к зеркалу, подкрасилась. Внимательно вгляделась в хрупкую с тонкой талией и узкими бедрами женщину в зеркале и осталась довольна собой. Ноги у нее были красивые и сильные (три раза в неделю Ирина делала упражнения, кроме того, в детстве занималась балетом, но, к сожалению, мечта ее матери о том, чтобы дочка стала балериной, не сбылась). Маленькое личико напоминало кошачью мордочку, глаза были большие, нос некрупный, губы полные и выразительные, черные блестящие волосы коротко подстрижены. Вообще Ирина, в отличие от знакомых женщин, не имела претензии к своей внешности... Последний раз оглядев себя в зеркале, она пошла на кухню, где над кухонным процессором, привезенным Валерием из-за границы, колдовал хозяин квартиры.

Ирина чмокнула Валерия в ухо и посмотрела на дисплей, где высвечивался рецепт готовящегося блюда.

— Почти готово, — рассеянно сообщил Валерий. Это был невероятно крупный мужчина с борцовскими плечами и большими руками рабочего. В первый раз ложась с ним в постель, Ирина ужасно трусила. В тот день она не собиралась спать с ним, но потом не осмелилась отказать. Познакомились они на каком-то скучном министерском совещании. Валерий сразу же обратил на нее внимание и отловил среди толпы, как американские ковбои отлавливают скот на убой. О том, каким образом работают ковбои, Ирина прочла в одной книжке, которую привезла из Америки и всегда таскала с собой в сумке.

Валерий Денисович Бондаренко умел и очаровать, и быть галантным, но Ирина знала и другого Валерия — грозного политика, широко известного в кругах националистов. Считалось, что все политические шаги Бондаренко — часть тщательно продуманной стратегии. Зная, с каким человеком она имеет дело, Ирина спрашивала себя: для каких целей она ему понадобилась? С самого начала ей было ясно, что ни о какой любви с его стороны не могло быть и речи, но и зная это, она стала с ним встречаться. Валерий всегда добивался, чего хотел, в данном случае он захотел Ирину — и получил ее, как и все остальное, чего бы ему ни пожелалось. Никто не мог устоять перед его мощным натиском, и она в том числе. Процесс ухаживания был недолгим, Бондаренко просто привез ее к себе домой, и, не скрывая своих намерений, разделся и лег в кровать. Словно несчастная жертва, которую привели на заклание, Ирина безропотно сияла с себя одежду и, смахнув украдкой слезу обиды, забралась в постель, боясь, что далекий от романтики соблазнитель раздавит ее своей массой. К ее величайшему удивлению, Валерий оказался нежным и умелым любовником, чего она совсем не ожидала от властного и жестокого человека, принадлежащего к высшему эшелону власти и готового стереть в порошок всякого, кто осмелится встать на его пути.

Ирина понимала, что их связь будет длиться так долго, как этого захочет Валерий, однако будущее не представлялось уже ей таким мрачным, тем более что не только он, но и она получила от пугающей поначалу близости удовольствие, только в душе осталось чувство пустоты и грусти, как бывало у нее всегда после встречи с любовниками.

Однажды ночью, когда на улице бушевала непогода, в окна барабанил сильный дождь вперемешку со снегом, а дома было тепло и уютно, Ирина призналась Валерию, что ни с одним мужчиной ей не было так хорошо, как с ним.

— Люди боятся тебя, ты даже не представляешь до какой степени. В первую ночь я была парализована страхом, страх заставил меня подчиниться. Одна мысль о том, что, отказавшись переспать с тобой, я потеряю работу, приводила меня в панический ужас.

— Неужели я совершенно тебе не понравился, ну хоть чуточку?

— Понравился, но мои чувства в тот момент не имели значения. Разве тебе было дело до того, что я чувствовала? Я сделала то, что ты от меня хотел, не больше не меньше. И страшно боялась, что ты останешься мною недоволен. А потом...

— Что же потом?

— Я открыла для себя нового человека, которого раньше не знала. Даже испытала чувство гордости, что ли. Представляешь, сколько женщин в Москве, а вот ты почему-то остановил свой выбор на мне — я вдруг осознала собственную исключительность.

— Подумать только!

Ирина помолчала, потом заговорила снова:

— На какое-то мгновение я ощутила себя сильной, очень сильной, словно часть твоей власти передалась мне. Глупо, правда?

— Я так не думаю. Вообще-то я давно хотел кое-что с тобой обсудить, но не был уверен, что могу довериться своей интуиции.

—Интересно, — Ирина придвинулась поближе к Валерию.

— Дело в том, что мне необходимо точно знать, что затевает против меня Волков — Марс Петрович Волков, он мой главный противник. Его поддерживает группа облеченных властью лиц, с помощью которых он и добился депутатского мандата. Разумеется, благодаря моим связям в правительстве я пока чувствую себя вполне уверенно, но с тех пор, как Волков стал депутатом, он здорово осложняет мне жизнь. Сейчас многие делают себе карьеру, критикуя политику центра. Волков один из них. Я этого терпеть больше не могу, и ты должна стать моей союзницей в борьбе против Волкова — постарайся войти к нему в доверие, а каким образом ты это сделаешь, не мне тебя учить.

— Ты что, хочешь, чтобы я стала его любовницей? А что, если он не обратит на меня внимания?

— Если захочешь — обязательно обратит. Я научу тебя всему, что нужно.

— Я не хочу торговать собой, — разозлилась Ирина. Валерий поцеловал ее в губы.

— Не сердись. Скажу тебе честно — ты мне очень понравилась, но я, конечно, учел и то, что смогу использовать тебя в борьбе с моим врагом. Но, думаю, что и ты кое-что от этого выиграешь.

— Что именно? Повышение по службе? Деньги или подарки из «Березки»? Меня все это не волнует. Я и так неплохо устроена, а побрякушек у меня хватает.

— Знаю. — Он посмотрел на нее с улыбкой. — Как только я тебя увидел, сразу понял, что ты не похожа на других женщин, в тебе есть нечто особенное. Ты хочешь власти, хочешь играть первую скрипку. Я могу дать тебе эту власть. Займись Волковым, заставь его раскрыться, полюбить тебя, а всю информацию будешь сообщать мне. Уверяю тебя, ты получишь от этого удовольствие, поверь старому опытному бойцу.

Ирина слушала его в сомнении... Он, пожалуй, прав, Давно пора идти вперед, а не сидеть всю жизнь под началом разных идиотов. У нее есть идеи, которым вечно суждено лежать под сукном.

Ирина усмехнулась и перевела разговор на другое.

— А как у тебя дела по внедрению в «Белую Звезду»? — спросила она у Валерия.

— Проклятая организация! Эти гады неуловимы. Мы так и не смогли вычислить их. Странно, но факт.

— По-моему, вы даже не знаете, существует ли вообще эта организация.

— Нет-нет, такая организация есть, я уверен. — Усмехнувшись, он добавил: — Создать несуществующую организацию можем только мы, люди, стоящие у власти. Самое главное, что необходимо выяснить, причастна ли «Белая Звезда» к ряду террористических актов, и кто стоит за этой организацией.

— Послушай, а столкновение поездов в Башкирии не дело рук «Белой Звезды»?

— Все может быть. В одном из двух поездов ехали представители верховного командования армии. Они направлялись на секретную военную базу, расположенную на Урале. Все они погибли. А Чернобыль? Что бы там ни писали в нашей печати, это был самый настоящий теракт.

— В это невозможно поверить. Ужас какой.

— Вот почему борьбу с терроризмом я хочу взять на себя. Ну, давай завтракать, все готово.

Он разложил омлет по тарелкам, сел рядом с Ириной, и они принялись за еду. Она ела с аппетитом и вдруг подумала о том, что они с Валерием напоминают мужа и жену, ведущих неторопливую утреннюю беседу. Быстро же она научилась обманывать и притворяться. И все потому, что до чертиков надоела скучная жизнь и работа в министерстве. Так хочется свободы, самостоятельности. Но какую цену ей придется заплатить за это? Что ждет впереди? Она украдкой вздохнула. Валерий заметил это, спросил:

— Что с тобой, Ирина? Ты побледнела.

— Ничего особенного. Я подумала о том, что меня ожидает вечером с нашим Марсом...

* * *

Два дня спустя после смерти Какуэя Сакаты Хонно Кансей получила по почте письмо — странный квадратный конверт из бумаги ручной выделки. Она достала его из почтового ящика по дороге на работу. Письмо было от Сакаты. Вскрыв конверт, на котором стояло его имя, она не обнаружила внутри ничего, кроме сложенного пополам листа бумаги, а в нем маленького ключа. И больше ничего, никакой записки или объяснения. Хонно посмотрела на штемпель — на нем стояло то самое число, когда Саката покончил с собой.

Вот оно, началось, подумала она. Не является ли письмо предвестником бури, о которой говорил Саката?

В течение полутора суток самоубийство Сакаты было главной темой передач телевидения, радио. Газеты пестрели статьями и жуткими снимками; все только об этом и говорили, обсуждали детали, строили догадки. Хонно видела по телевизору интервью с Кунио Миситой, обставленное с большой помпой, словно он был членом правительства; один из телевизионных каналов заменил ночной показ очередной серии популярного телесериала получасовым репортажем из Сенгакудзи.

В то утро Хонно, взволнованная, пришла на работу, зажав во влажной ладони загадочный ключ. Рабочий день начался как обычно: она принесла шефу утреннюю почту и чашку свежесваренного кофе. Пока Кунио Мисита разбирал корреспонденцию, Хонно внимательно наблюдала за ним — невысоким, плотным человеком с седыми волосами и аккуратно подстриженными усами. Записав под диктовку хозяина перечень очередных дел, она напомнила ему расписание делового дня: время встреч, заседаний, важных звонков, интервью. В обществе своей секретарши Мисита не следил за своим лицом, и она с удивлением увидела, что в нем борются два противоположных чувства: глубокое огорчение, вызванное трагической смертью Сакаты, и искренняя радость от своей внезапной известности. Он превосходно держал себя перед телекамерой, был к тому же фотогеничен и обаятелен и, зная это, умело воспользовался удобным случаем. Первое интервью на телевидении произвело такое сильное впечатление на зрителей, что влиятельные и богатые люди начали оказывать Мисите всяческую поддержку, и финансовую в том числе.

— Вопрос о ценах с «Осака Сирэмикс» урегулирован, — сообщил Мисита секретарше, — проинформируйте, пожалуйста, отдел по заключению контрактов, Это уже шестнадцатая по счету выгодная сделка в текущем году.

Он довольно потер руки и, достав из ящика стола объемистую папку, протянул ее Хонно.

— Я решил закрыть нефтехимическое отделение нашей фирмы. Нам следует усилить позиции «Мисита Сэтком», чтобы обойти конкурентов. Государственные чиновники одобрят подобные действия, я почти уверен в этом. — Он подал секретарше другую папку. — Kara выразил желание работать с нами; его представители прибудут сюда к полудню, так что все бумаги для подписания контракта должны быть готовы. И еще. Пометьте у себя: днем я встречаюсь с Аоки в «Тандем Поликарбон». Разработанный нами метод окраски оказался сейчас очень кстати: вполне вероятно, что эта фирма купит его, так как на днях она запускает новую производственную линию.

— Хорошо. Благодарю вас, господин.

Мисита отдал ей еще несколько распоряжений, и Хонно вышла из кабинета шефа. Сев за свой рабочий стол, она разжала кулак, в котором до сих пор держала маленький ключ, полученный по почте, и стала его внимательно рассматривать. Ключ как ключ. Что же ей с ним делать? Хонно начала мысленно перечислять то, чего она достигла в жизни к настоящему моменту: во-первых, она жила в центре Токио, самом замечательном городе на свете; во-вторых, она работала личным секретарем крупнейшего в Японии бизнесмена. Ее социальное положение считалось достаточно высоким, и она пользовалась уважением среди своих друзей, знакомых и коллег. Плюс ко всему «Мисита Индастриз» в последний год значительно расширила сферы своего влияния, так что с работой Хонно, несомненно, крупно повезло. Она должна была бы только радоваться и верно служить своей фирме. Однако с ней случилась странная вещь. Сегодня утром она вошла в кабинет шефа, намереваясь отдать ему ключ Сакаты и попросить объяснить ей, почему он покончил жизнь самоубийством. Однако она этого не сделала. Не собиралась говорить о ключе и своему мужу Эйкиси, работавшему помощником инспектора Управления полицейского надзора Токио — Токузо. Инстинкт подсказывал Хонно, что в данном случае ей лучше не информировать органы официальной власти.

Эйкиси обожал свою работу и с истинным наслаждением разбирал разные случаи взяточничества, вымогательства, злоупотребления служебным положением, философия его была проста: порядок превыше всего. На редкость дисциплинированный и организованный, он привык трудиться, хотя высокий общественный статус и богатство семьи отнюдь не вынуждали его к этому, и со временем стал образцом во всем: получил великолепное образование, завел отличные связи и устроился на прекрасную работу — престижную, достойную настоящего мужчины, высокооплачиваемую и, естественно, вызывавшую зависть у знакомых. В детстве мать, разумеется, избаловала его, но, став старше и желая превзойти самые смелые ожидания отца, Эйкиси сумел избежать вредного влияния матери и приобрел замечательные качества — необыкновенное усердие и редкую трудоспособность. Университет он закончил, войдя в пятерку самых лучших и многообещающих студентов, и, фактически, с момента окончания учебы мог не беспокоиться о своем будущем, а также о средствах к существованию, имея мощную финансовую поддержку от деда. В жизни Эйкиси существовало два бога: деньги и власть, и этим его семья обладала в избытке; он, не задумываясь, принимал этот факт как нечто естественное и само собой разумеющееся.

Хонно познакомилась с Эйкиси через одного их общего знакомого и была покорена любовью своего будущего мужа к порядку и стабильности. В ее собственной семье никогда не было ни порядка, ни тем более стабильности, поэтому Хонно очень импонировала идея выйти замуж за человека в высшей степени организованного и положительного. После обручения ее жизнь резко изменилась, а потом через девять месяцев состоялась свадьба, и телефон в доме молодых звонил не умолкая, так что им пришлось купить автоответчик, который принял на себя шквал приглашений от друзей и знакомых, горевших желанием видеть у себя высокопоставленную молодую чету.

Эйкиси оказался не только образцовым работником, но и мужем. Он был сдержан и спокоен, как и положено хорошему супругу; в семье молодоженов налицо были все признаки взаимопонимания — иттай, что означает полное единение душ супругов. Он никогда не позволял себе, например, похвалить свою жену — это было все равно что похвалить самого себя и считалось дурным тоном. Его сдержанность и даже холодность по отношению к Хонно не означали равнодушия, просто такое поведение мужа предписывалось обычаями. Как и все ее замужние подруги одного с ней возраста, Хонно никогда не называла Эйкиси по имени — только Ото-сан, то есть отец. Этого требовали от японских жен древние традиции. По правде говоря, Хонно было трудно выразить обычными словами чувства к мужу, определить характер их семейных отношений. Единственное верное и точное слово, какое она могла найти, было слово «иттай».

Так же как на работе, так и в семье Эйкиси требовал абсолютного порядка. Завтраки, обеды и ужины подавались в строго определенные часы, причем Хонно была обязана всегда помнить о его любимых кушаньях и готовить их каждый день. В тех случаях, когда супруги выходили в свет, Хонно скромно слушала речи мужа, не переча ему ни в чем, только во время деловых бесед ей удавалось иногда вставить словечко. Если у нее и было собственное мнение по каким-то вопросам (как-никак она работала в огромной фирме личным секретарем директора), то ей все равно чаще приходилось помалкивать, чем говорить. Раз в месяц, по строго определенным дням, они принимали у себя дома друзей и деловых знакомых. Хонно, подготовив стол, удалялась, подобно гейше, оставляя мужчин наедине с их разговорами.

Думая о своей семье, Хонно все сидела и седела за столом, не переставая смотреть на ключ. Она твердо решила не посвящать мужа в это дело, тем более что он и не подозревал о ее дружбе с Какуэем Сакатой; странно, но она не могла себе объяснить, почему никогда не говорила об этом Эйкиси.

Простой кусок металла приобрел вдруг необыкновенное значение. Саката как бы обращался к ней из могилы, доверив ей не раскрытую пока тайну, взвалив на хрупкие плечи Хонно огромную ответственность. Почему его выбор пал именно на нее? Возможно, она узнает об этом, но только после того, как догадается, к чему подходит этот ключ.

Саката был человеком не совсем обычным, понимающим тонкости женской души, о чем Хонно судила по его высказываниям, сделанным во время частых совместных бесед. Он выгодно отличался от большинства мужчин тем, что не рассуждал как типичный самурай, который ставит женщину на самую низкую ступеньку общественной лестницы и не желает признавать ее роли в жизни общества. Как-то раз Саката сказал Хонно:

— Времена изменились. Раньше женщину считали существом нечистым. Например, мой отец — а он занимался приготовлением сакэ — мог месяцами не видеть собственную жену, не подпускал ее близко ни к себе, ни к помещениям, где готовился напиток, искренне веря в то, что ее присутствие испортит процесс брожения и качество продукта. Понимаешь, самурай стремится жить идеалами прошлого, но не всегда верно судит об этом прошлом через призму времени.

Саката не имел привычки хранить высокомерное молчание в обществе женщин, как делали это большинство представителей мужского пола. Он беседовал с Хонно часто и подолгу и получал от подобных бесед удовольствие. Она внимательно слушала его, отвечала на вопросы и иногда рассказывала о себе, поощряемая его вниманием и интересом. Оба наслаждались таким времяпрепровождением, хотя Хонно трудно было объяснить, почему им так приятно общество друг друга. Она не переставала удивляться тому, что мужчина разговаривает с ней на равных, интересуется ее мнением.

Вскоре они стали друзьями, и после гибели Сакаты Хонно не могла обмануть его доверие. Ей стало страшно при мысли о том, что ее ждет, если в действительности разразится буря, о которой говорил ее друг. Что будет с ней, если Саката — настоящий самурай — не выдержал? Но и отступать было нельзя, она просто обязана узнать, почему ее друг решился на самоубийство. А что ей делать с ключом? Одной здесь не справиться. Хонно видела для себя только один выход — и до смерти боялась того, что решила сделать.

* * *

Марс Петрович Волков и Валерий Бондаренко... Один был русским, другой украинцем. Марс был настоящий москвич, умный, обаятельный, он умел не только говорить, но и слушать собеседника, и это привлекало к нему людей, несмотря на присущее ему высокомерие. Он, как и Валерий Бондаренко, занимался сложным национальным вопросом, и по этому вопросу мнения обоих политиков резко расходились. В последнее время влияние Волкова в правительстве росло, однако Ирина была уверена, что выиграет Валерий. И в этом ему поможет она.

Волков внешне был очень интересным мужчиной — прямо кинозвезда: роста выше среднего, стройный, со светлыми серыми глазами и иссиня-черными волосами. Тонкие губы, волевой подбородок. Единственным изъяном в его внешности были, пожалуй, чересчур маленькие, прижатые к голове уши, но они никак не портили общего впечатления, которое Марс неизменно производил на окружающих.

Бесспорное обаяние и красота Марса несколько скрасили неприятное задание, которое дал Ирине Валерий. Кроме того, ей даже понравилось играть роль умной соблазнительницы и шпионки. Ирине довольно легко удалось завлечь Марса в свои сети, и успех опьянил ее: она сразу почувствовала себя сильной и независимой. Единственная мысль беспокоила женщину — как далеко заведет ее путь предательства и обмана? Став любовницей Валерия Бондаренко, а затем согласившись помогать ему в борьбе против его врагов, она как бы ощутила себя другим человеком — не просто сотрудницей министерства, занятой скучной, рутинной работой, а человеком, выделившимся из толпы. Кто она, Ирина Пономарева? Дочь своих родителей, а раньше, до того как в аварии погиб муж, была женой. Словом, заурядная женщина. Но в тот день, когда она заставила Марса выбрать ее среди других, влюбила его в себя, перед ней открылся новый, огромный и увлекательный мир, она выросла в собственных глазах. Конечно, сделан был только первый шаг, но тем лучше: значит, много еще удивительных открытий ждало ее на выбранном пути.

Однажды за ужином Марс сказал Ирине:

— Знаешь, я постоянно нахожусь в состоянии борьбы. Трачу массу сил и труда, а на что? Все равно когда-нибудь Бондаренко одержит надо мной верх, и все мои героические усилия пропадут даром. Говорят, в подземных ходах, вырытых много лет назад под Кремлем, валяются белые человеческие кости — останки многочисленных врагов Бондаренко. Шутка.

— Что с тобой сегодня. Марс? Ты готов сдаться, но ведь это же малодушие, — сказала Ирина.

— Это не малодушие, просто я реально оцениваю обстановку. Я никак не могу взять верх над этим человеком.

— Сейчас — нет, а завтра...

— А завтра все изменится, да? Что ж, может, ты и права.

Ирина подошла к нему, села рядом, взяла его руки в свои.

— У тебя неприятности? Скажи мне, не бойся.

— А-а, ерунда. Устал немного. Тяжелый день и все такое. Давай лучше куда-нибудь пойдем, поужинаем, водки выпьем.

Так они и сделали. Ирина почти весь вечер молчала и слушала Марса, которому хотелось выговориться, рассказать о себе и своих проблемах. Ей это было интересно, и она внимательно ловила каждое его слово. Марс рассказал Ирине о своих пожилых родителях, к которым он ездил каждое воскресенье и отвозил всякие гостинцы вроде икры, баночной селедки и прочих деликатесов, недоступных старикам. О своем брате, которого уже давно не было в живых, и о замужней сестре, растившей троих детей.

— Иногда я думаю, что моя сестра — по-настоящему счастливый человек, — разливая «Перцовку» по рюмкам, говорил Марс, — она живет просто, бесхитростно, единственное, что ее волнует — это семья, дети. Она окружена атмосферой любви, заботы, взаимопонимания. Дом, хозяйство — больше ей ничего не нужно. Без семьи она — потерянный человек. Ты знаешь, в детстве мы с сестрой не были особенно дружны. Вот брат — другое дело, мы не разлучались ни на секунду, все делали вместе, стояли друг за друга горой и не посвящали сестру в свои секреты из боязни, что она, как любая девчонка, наябедничает родителям. Представь мое удивление, когда годы спустя, на похоронах брата, мы с сестрой вспомнили детство, и она в подробностях пересказала мне все до единой наши мальчишеские тайны. Умная сестричка, она тогда уже все о нас знала, но молчала, отцу и матери не проговорилась. Хотя могла бы сделать и наоборот, ведь мы не принимали ее в свои игры и вообще всячески старались избавиться от ее общества, дразнили и высмеивали ее. А вот теперь мы стали очень близки друг другу, и я ценю время, проведенное с сестрой, для меня это как луч света в темноте, потому что наши отношения, наша родственная связь — единственный оазис невинности и чистоты в том грязном и грешном мире, в котором я живу. Любовь сестры к Родине, семье, к своим детям, ее святая вера в лучшее будущее постоянно напоминают мне о моем долге перед нею, перед остальными людьми. Я должен выполнить то, что задумал. На моих плечах — большая ответственность.

У Ирины было сильное желание спросить, что же такое он задумал, но вместо этого она сделала глоток водки и ничего не сказала. Инстинкт подсказывал ей, когда следует задавать вопросы, а когда надо помолчать. Она, как опытный полководец, рассчитывающий свои силы перед решающим сражением, ждала удобного момента, чтобы пойти в решительную атаку. Она знала — время для наступления еще не пришло, — Марс вел себя осторожно, не терял контроля над собой, хотя и выпил за вечер немало. Он раскраснелся, взгляд его немного затуманился под влиянием алкоголя, но Ирина чувствовала, что ее собеседник начеку, знает о чем говорит, несмотря на большую дозу спиртного.

Физическая близость с Марсом не доставляла Ирине удовольствия. Она притворялась, что ей хорошо, и это притворство было для нее противнее, чем задание Валерия шпионить за ним. Как-то раз он, потеряв контроль над собой или привыкнув к Ирине, пожаловался ей:

— Плохие новости.

— Какие? — робко спросила она.

— Гафний, — ответил Марс, — Тугоплавкий металл, поглощающий нейтроны. Используется для изготовления контролирующих стержней, устанавливаемых в определенных типах ядерных реакторов, главным образом в тех, что работают на подводных лодках. Гафний нам очень и очень нужен, а мы, к огромному нашему сожалению, располагаем лишь небольшим количеством этого металла. У нас его никогда и не было особенно много, а Запад запрещает продавать нам гафний, потому что этот металл используют в военной промышленности. Десять лет мы потратили на то, чтобы найти подходящего партнера, согласившегося продавать нам гафний — Японию. Но недавно линию доставки закрыли...

Марс поднялся из-за стола, принес себе кофе с коньяком, долго сидел, потягивая горячий напиток и с наслаждением куря. Ирина подумала, что он уже и забыл, о чем они говорили, и спросила:

— Так что же гафний?

— Ах, да, — отозвался Марс, — сначала мы, естественно, подумали, что партия металла была конфискована полицией и передана в Управление полицейского надзора Токио — обычная процедура. Однако неделю назад к нам поступила информация, которую мы проверили на независимых источников, о том, что последняя партия гафния была отправлена еще до того, как полиция нагрянула с инспекцией, и японская сторона вежливо нас попросила оплатить поставку. Но, видишь ли, дело в том, что эту самую последнюю партию мы до сих пор так и не получили. Выяснилось, что линию доставки закрыли. Когда мы послали группу ответственных лиц с проверкой по инстанциям, обнаружилась страшная вещь: всех наших, кто так или иначе был связан с транспортировкой контрабандного металла в Союз, зверски убили — отрезали языки и заткнули их людям в глотки, так что смерть наступила от удушья. Кошмарная смерть.

Ирина содрогнулась от ужаса, но интерес ее лишь усилился.

— Так куда же делся гафний?

— Черт его знает. Сначала мы подумали, что это сделали террористы какого-нибудь иностранного государства. Потом провели расследование и убедились, что это не так.

— Если не террористы, то кто тогда? Ты знаешь?

— И да, и нет, — ответил Марс, глотнув еще кофе, — знаю наверняка только одно — гафний находится в России. Но, кто его захватил, не имею ни малейшего понятия.

* * *

Хонно Кансей как-то дала себе слово никогда, ни при каких обстоятельствах, не встречаться с Большим Эзу, но в создавшейся ситуации вынуждена была изменить этому слову.

Большой Эзу жил в восточной части Токио в огромном, как товарный склад, доме. Только очень богатые люди могли позволить себе такие апартаменты, а Большой Эзу был одним из самых богатых людей в Японии — он возглавлял самый влиятельный в Токио могущественный клан якудза. Члены этой многочисленной семьи, которой принадлежали все злачные заведения столицы, были не только преступниками, но и азартными игроками, благодаря чему снискали себе легендарную славу в городе. В отличие от своих родственников, развивших бурную преступную деятельность и поэтому постоянно находившихся не в ладах с законом, Большой Эзу имел обширные связи и не боялся в открытую заниматься своим сомнительным бизнесом. С неугодными ему людьми он расправлялся безжалостно, немало душ отправилось с его помощью по мрачным водам Стикса в царство мертвых. Среди этих несчастных оказался и отец Хонно. Она, конечно, не могла сказать с полной уверенностью, что именно Большой Эзу убил ее отца. Разумеется, влиятельный мафиози не убивал Нобору Ямато собственными руками, но стал косвенной причиной его смерти или, во всяком случае, отдал приказ убить его.

Отец Хонно, заядлый игрок, дни и ночи напролет проводил в игорных домах Токио, владельцами которых были якудза. Ни она, ни ее мать ничего не могли сделать, чтобы наставить отца на правильный путь. В конце концов Нобору Ямато проигрался до такой степени, что был не в состоянии уплатить долги. Известное дело, неплатежеспособных должников никто не любит, а уж преступный мир тем более. И однажды случилось так, что Ямато-сан неосторожно оступился, упал (или его толкнули, как подозревала Хонно) прямо под колеса едущего автобуса. Когда на место происшествия приехала «скорая помощь», врачи ничем не смогли помочь пострадавшему, у отца был сломан позвоночник, смерть наступила практически мгновенно.

Хонно отчетливо помнила свою первую — и единственную — встречу с Большим Эзу.

Как-то днем она с кротким и смиренным видом подошла к воротам дома Большого Эзу и попросила привратника впустить ее. Получив отказ, она не растерялась и не ушла, а заявила:

— Передайте господину, что я дочь Нобору Ямато и пришла заплатить долги отца.

Через пару минут ее проводили в дом — прямехонько в кабинет хозяина. Большой Эзу встретил ее широкой радушной улыбкой, но сесть не предложил. Она стояла перед ним, словно школьница перед строгим учителем, и старалась получше разглядеть лицо ненавистного ей человека — виновника смерти отца. Сердце ее стучало так, что готово было выскочить из груди. Наконец, собравшись с духом, Хонно дрожащей рукой вынула из кармана пальто пистолет и направила его дуло в голову Большого Эзу. Тот продолжал улыбаться как ни в чем не бывало.

— Вы убили моего отца, и я, его дочь, пришла отомстить вам, — сказала Хонно. — Почему вы улыбаетесь, неужели не боитесь?

— Стыдно мужчине показывать страх перед лицом смерти, — ответил Большой Эзу.

И до Хонно вдруг дошел ужасный смысл того, что она собиралась сделать. Убить человека! Нет, она не сможет, пусть даже этот человек — убийца. Хонно опустила руку с оружием, положила пистолет на стол. Затем молча вышла из кабинета и покинула огромный дом, как ей казалось, навсегда.

И вот спустя год ей снова пришлось прийти сюда. Ей нужны были власть, влияние, связи. Всем этим в избытке обладал Большой Эзу. Чем закончится ее визит, она не знала, потому что, с ее точки зрения, Большой Эзу был страшен и непредсказуем, как сказочный дракон.

Идя через крытый сад к дому, Хонно чувствовала себя так, словно вернулась в прошлое. За год сад изменился, вроде бы стал больше: в центре его струился большой прозрачный ручей, один берег которого был выложен камнями, а на другом в изобилии росли пушистые папоротники и карликовые клены. Невдалеке виднелись ярко-зеленые ростки молодого бамбука, вносившие своим веселым видом некоторый диссонанс в общую картину умиротворения и покоя. Как и в прошлый раз, Хонно проводили в кабинет Большого Эзу и оставили наедине с хозяином. Кабинет, обставленный с большой роскошью, был напичкан антикварными редкостями: несмотря на волнение, Хонно успела заметить и необыкновенную, переливающуюся всеми цветами радуги старинную китайскую вазу, и великолепную коллекцию японского оружия семнадцатого века, и деревянную гравюру работы Хокусая, изображавшую события Великой Волны, и чудесный фонтан с журчащими струями, казавшимися при искусственном освещении такими же черными, как и камень, из которого бил источник. Ей показалось немного странным, что жестокий, наводящий на людей страх Большой Эзу, если судить по убранству его кабинета, обладает тонким вкусом и питает любовь к произведениям искусства. Хонно уже долго стояла перед хозяином кабинета, а тот все молчал, разглядывая ее. Наконец он подошел к бюро и, выдвинув один из ящиков, достал пистолет и положил его на стол. Это был тот самый пистолет, из которого Хонно собиралась застрелить Большого Эзу год назад.

— Вы вернулись за этим? — спросил хозяин у гостьи, указав рукой на пистолет.

Хонно, как завороженная, не отрываясь смотрела на блестящую сталь оружия, вспоминая свой давний визит к этому человеку. И боль, вызванная смертью отца, снова сжала ей сердце.

— Если вы еще испытываете ко мне ненависть, попробуйте снова отомстить мне, я предоставляю вам эту возможность.

— Оставьте пистолет себе, — с напряжением в голосе ответила Хонно. — Уверена, вы найдете оружию более достойное применение.

Большой Эзу согласно кивнул.

— Как вам будет угодно. — Он взял пистолет и открыл магазин. — Вы наверное думали, что оружие заряжено, но, как видите, это не так. Я вынул патроны. И теперь благодаря своей уловке знаю, что творится в вашей душе. Небольшая дипломатическая хитрость. Чем я могу быть еще полезен?

Хонно пристально посмотрела ему в глаза и, глубоко вздохнув, попросила:

— Вы не угостите меня чашечкой чая?

Большой Эзу в изумлении поднял брови, но вежливо ответил:

— Да, конечно. — И, усмехнувшись, продолжил: — Если вы будете так хмуриться, то постареете раньше времени. Необходимо владеть своим лицом. Моя мать, знаете ли, постоянно учила мою бывшую жену искусству улыбаться. Не отвести ли мне и вас на урок к моей старушке? Подали чай, и Большой Эзу лично обслужил гостью. Она выпила первую чашку и перед тем, как приняться за следующую, сказала:

— Мне нужна ваша помощь.

В ответ Большой Эзу печально вздохнул.

— У меня грязные руки. Я — гангстер. Вы же думаете, что именно я виновен в смерти вашего отца, не правда ли? Так почему же вы обращаетесь за помощью ко мне? Мне очень жаль, но вы пришли не по адресу. Вам следовало бы обратиться в полицию или в Токузо, или я не прав?

«Так, значит, ему известно, где работает мой муж, — подумала Хонно. — А впрочем, ничего удивительного. Большой Эзу знает все, это его профессия».

— Я не могу обратиться ни в полицию, ни в Токузо, — вновь заговорила Хонно. — Единственная надежда — на вас. Не потому, что у меня недостойные цели, но дело необычное. Я связана чувством долга и не могу поступить иначе. Но что сделаю я там, где правят мужчины? Прошу вас, помогите мне.

Большой Эзу долго не отвечал. Хонно за это время успела хорошенько рассмотреть его: это был крупный мужчина, крепкий и мускулистый — шелковый костюм чуть не трещал на нем по швам. Круглое, открытое лицо внушало доверие. Плотно сжатые губы, волевой подбородок. В коротко остриженных волосах и аккуратных усах виднелась седина. Он больше походил на отставного военного, чем на главаря преступного клана.

— Простите, но почему я должен помогать вам?

Хонно была готова к подобному вопросу. Она быстро вытащила пухлый конверт с йенами и протянула ему.

— Здесь деньги. Все, что у меня есть.

Большой Эзу насмешливо улыбнулся.

— Этого мало? — спросила Хонно. Ее собеседник улыбнулся еще шире.

— Уберите деньги. Я не беру платы с молодых хорошеньких женщин.

— Вы что, шутите? — Хонно в отчаянии сжимала в руках конверт. Если Большой Эзу не согласится помочь ей, все пропало. Что же ей тогда делать? — Ваша помощь...

— Моя помощь, дорогая госпожа Кансей, не продается. Ее надо заслужить. Вы же сами только что сказали: миром правят мужчины, а женщины — бесправны. Моя мать, знаете ли, постоянно учила мою бывшую жену: «Вы должны доказать, что заслуживаете чести находиться в нашем доме». Так и в данном случае — докажите, что мне следует помочь вам. Если я возьмусь за ваше дело, я разделю с вами ответственность. Партнерство — вещь серьезная, так что подумайте, прежде чем отвечать.

— Я уже все обдумала. Если вы согласитесь, я — ваш должник. И мне не просто, как вы, наверное, понимаете, находиться в таком качестве.

— Ну-ну, не старайтесь унизить меня, разве так просят о помощи?

— Я связана обещанием исполнить предсмертное желание самурая, — резко ответила Хонно на последние слова Большого Эзу. — Он был моим настоящим другом, достойным человеком, и умер достойно, я помогла ему умереть с честью, так, как и должен умереть самурай. Он обратился ко мне с просьбой, и мой долг теперь — сделать все от меня зависящее, чтобы ее выполнить. Но мне не справиться в одиночку, поэтому я и обратилась к вам.

— Самурай? — заинтересовался Большой Эзу. — Вы хотите сказать, что находились в Сенгакудзи, когда Какуэй Саката сделал себе харакири? Вы были рядом с ним в тот трагический момент и помогли ему разрезать живот, когда у Сакаты-сана не хватило на это сил?

— Да.

— Интересно. — Он глубоко задумался. — Надо сказать, ситуация просто замечательная — гангстера просят поднять с земли знамя, оброненное самураем...

— Так вы поможете мне? — с надеждой спросила Хонно.

— Должен признаться вам, дорогая госпожа Кансей, что после вашего прошлогоднего визита меня не покидало чувство уверенности, что вы сюда вернетесь, Я никак не думал, что женщина способна решиться на то, на что решились вы: заявиться ко мне домой, чтобы убить меня! Конечно, вы находились в состоянии крайнего возбуждения, были огорчены смертью вашего отца, но... В конце концов, у вас таки хватило ума не выстрелить. Вы не знаете, какой опасности подвергались, если бы вы действительно попытались нажать на курок, мои люди пристрелили бы вас на месте, будьте уверены.

— Если вы мне поможете, я сделаю все, что вы скажете.

— Неужели? Очень сомнительное заявление. Вы ни в малейшей степени не представляете себе, как далеко могут завести вас ваши опрометчивые обещания. Вы готовы вступить на опасный путь, где, вполне возможно, вас будут ждать неприятные сюрпризы и открытия. Подумайте! Самурай не делает себе харакири из-за ерунды. Вот вы собрались сделать первый шаг в неизвестность — что она принесет вам? Знаете ли вы это? Злые могущественные силы пробудятся ото сна, и вам придется защищаться.

Большой Эзу, как бы в задумчивости, взял пистолет Хонно, повертел его в руках.

— Оружие вам пригодится, госпожа Кансей. Повторяю: подумайте хорошенько. Еще не поздно переменить решение.

Ничего не отвечая, Хонно достала из кармана ключ, присланный ей по почте в странном конверте, и показала его Большому Эзу.

— Давайте начнем с этого. С ключа.

Виргиния — Город оружия

Рассел Слейд заехал за Тори в шикарном бронированном лимузине рано утром, когда птицы еще не проснулись. Будучи почти уверен, что Тори вернется, он ожидал ее звонка в аэропорту Лос-Анджелеса, никуда не уезжая. Лимузин Рассела был оснащен по последнему слову техники. Практически это был офис на колесах, способный передвигаться со скоростью 150 миль в час. В своей машине Рассел мог не только работать, но и поесть и отдохнуть. Машина была ему просто необходима, потому что он патологически не любил подолгу находиться на одном месте, так же, кстати, как и Бернард Годвин, чудом оставшийся в живых после покушения на него агентов КГБ в одном из отелей Бонна и переставший после этого жить в гостиницах. Рассел тоже предпочитал не пользоваться гостиницами, главным образом потому, что в гостинице организовать надежную охрану было невозможно: многочисленный обслуживающий персонал, огромное количество задних ходов, коридоров, людей, снующих туда и обратно в течение всего дня, — в таких условиях и за одной комнатой трудно было следить.

К чести Рассела, нужно сказать, что он, увидев приближавшуюся к машине Тори, решил не показывать своего злорадства, а сделал вид, что ее возвращение — нечто само собой разумеющееся. В Вашингтонони полетели на частном «Боинге-727», который пришел на смену более скромному самолету из-за участившихся случаев терроризма в воздухе и имел в своем распоряжении многочисленные приспособления против угонщиков самолетов. Тори, уютно расположившись в салоне, думала о том, что ее ждет в будущем. Вскоре ее начало клонить ко сну. Она чуть было не заснула, но каждый раз, стоило ей смежить веки, ей слышался грохот взрыва, она видела, как умирает Ариель и в ужасе вздрагивала. Поняв, что не заснет, Тори стала наблюдать за сидевшим напротив нее Расселом. Он работал в поте лица: принимал факсы из секретариата Центра, просматривал их, отправлял ответные факсы, и так без конца, В то время, когда Тори и Рассел работали вместе, он курил, теперь он отказался от вредной привычки, и вместо сигареты озабоченно покусывал кончик шариковой ручки.

Самолет уже довольно давно находился в воздухе, так что Тори и Рассел успели проголодаться и попросили стюардессу принести им бутерброды и кофе.

— А как поживают твои японские мафиози? — с явным сарказмом спросил Рассел, когда они принялись за еду.

Тори вообще-то было наплевать на его тон, но она на минуту вдруг представила, как он сидел в своем лимузине, самоуверенный, невероятно довольный собой, и ждал ее звонка, ни капли не сомневаясь в том, что она позвонит; и ей страшно захотелось врезать ему по шее за его противное самодовольство. Однако она этого не сделала, решив действовать по-другому, похитрее. (Уже к рассвету у нее родилась идея, как вернуться в Центр на своих собственных условиях и одновременно отомстить Расселу за то, что он ее уволил.) Это лучше, чем дать ему сейчас по морде.

— Если ты имеешь в виду якудза, то у меня сохранились с ней связи, — спокойно ответила Тори.

Рассел строго кивнул, словно экзаменатор примерной ученице.

— Так, так. Значит, якудза. А ведь они по макушку погрязли в преступлениях...

— Ты имеешь в виду убийство Ариеля Солареса?

Рассел отложил ручку в сторону, прикрыл глаза ладонью так, что все лицо оказалось в тени. За иллюминаторами проплывали облака, расступаясь под стремительным натиском самолета.

— Помнишь тех японских преступников, которых вы с Ариелем встречали в подземных тоннелях? Это гангстеры из якудзы, и они всего лишь сотая часть тех полчищ, что работают против нас, У меня есть подозрение, что они готовят нам весьма неприятный сюрприз.

— Если это так, то тогда я понимаю, почему ты лично приехал ко мне. Вам нужен мой опыт. И как широко развернулись японцы?

— Твои любимые японские друзья — сущий ужас: они не соблюдают правил игры.

— Ничего подобного, они-то как раз играют по правилам, а вот ты, так же, как и наше замечательное правительство, не имеешь об этих правилах ни малейшего понятия.

Рассел оторопело уставился на нее, потом заговорил снова. Но Тори не стала его слушать и прошла в туалет умыться и переодеться. Через двадцать минут она вернулась в пушистом ангоровом кардигане, надетом поверх кружевной блузки и короткой светло-коричневой замшевой юбке. Наряд довершали коричневые туфли из кожи ящерицы и крупные тяжелые золотые серьги.

— Маленькая демонстрация мод? — поинтересовался Рассел.

— А почему бы и нет? В Лос-Анджелесе всегда вспоминаешь о том, что жизнь — не более чем шоу. Бернард, в отличие от тебя, оценил бы мой наряд.

Приземлившись в Вашингтоне, Рассел и Тори пересели с самолета в один из служебных лимузинов, ожидавших их у посадочной полосы с включенным мотором. Черные стекла закрытых окон, защищавших пассажиров не только от дождя и солнца, но и от пуль, мрачно поблескивали. Автомобиль поехал в пригород Виргинии. Когда она осталась позади, Тори опустила окно, невзирая на отчаянные протесты Рассела.

— Я хочу слышать пение птиц, — объяснила девушка, и в этот момент машина свернула на большое шоссе, минут через пять миновала огромный супермаркет, каких в Америке множество, и свернула на подземную автостоянку. Доехав до самого нижнего уровня, лимузин остановился перед бледной бетонной стеной. Тори и Рассел сидели в машине, пока работало просвечивающее устройство, затем справа от Рассела на панели загорелась зеленая лампочка, и он набрал десятизначный шифр, Часть стены поднялась вверх, и лимузин въехал внутрь.

Внутри оказался полутемный тоннель, очертания которого терялись в свете мерцавших желто-оранжевых огней. После десятиминутной езды тоннель кончился, и вновь пошли милые сельские пейзажи. На этот раз лимузин ехал по территории конного завода — именно здесь располагались службы Центра.

Бернард Годвин ждал их у входа в главное здание. Тори заметила, как засветилось радостью его лицо, когда он увидел ее. Годвин совсем не постарел с момента их последней встречи и по-прежнему был похож на хитроумного и вероломного государственного деятеля. Тори знала, что Бернард родился, чтобы повелевать. Он жаждал власти точно так же, как Лора Нан постоянно жаждала играть. Отними у Бернарда Годвина его власть — и он не прожил бы и дня.

— Клянусь всеми святыми, Тори, ты выглядишь гораздо лучше, чем в тот день, когда мы расстались, — полтора года назад, не так ли? — Бернард нежно прижал ее к себе. — Молодец, что приехала. — Он сказал эти слова так тихо, чтобы их услышала только Тори. Отпустив ее, он обратился к Расселу: — Ты хорошо сделал, что привез ее домой. Все трое прошли внутрь здания, где было много просторных комнат с мягкой плюшевой мебелью. Здание стояло в окружении электрических генераторов, получавших питание с собственной электростанции Центра. Весь комплекс полностью находился на самообеспечении, на чем в самом начале строительства настоял Годвин, хотя организации это и обошлось в огромную сумму. Генераторы, помимо того что давали энергию, исключали малейшую возможность установки подслушивающих устройств внутри здания. Интерьер был оформлен в стиле мужского клуба и сохранял присущую ему атмосферу — неспроста Тори нарядилась очень женственно, отправляясь туда, где царствовали мужчины, и желая дать почувствовать свое присутствие двум явно незаурядным представителям сильного пола.

В одной из комнат, куда они прошли, на массивном столе стояли блюда с сандвичами и вазы с фруктами, а также соки и кофе. Сев за стол, все трое принялись за еду, потекла неторопливо беседа. Наконец Тори вопросительно взглянула на Бернарда, и тот, поняв ее, обратился к Расселу:

— Тебе слово.

Рассел достал из дипломата папку темно-коричневого цвета, на которой стояло название: «МОРОЖЕНОЕ». В правом верхнем углу была наклеена малиновая полоска, означавшая, что данная папка содержала документы чрезвычайной важности и особой секретности: их нельзя было ни копировать, ни выносить из помещения, а получить к ним доступ можно было только с разрешения директора "М".

Рассел откашлялся и начал свою речь:

— Тори, когда мы летели в самолете, я сказал тебе, что наши противники готовят нам очень неприятный сюрприз. Это серьезно, я не преувеличиваю. Речь идет о крупных партиях наркотиков.

— Кокаин? — спросила Тори.

— И да, и нет. Ты знаешь, разумеется, что короли наркобизнеса из Южной Америки подкупают собственные правительства, чтобы никто не мешал им заниматься выращиванием, производством и распространением наркотиков, это дело обычное. Но сейчас мы столкнулись с совершенно новым видом наркотика, представляющим угрозу для Соединенных Штатов.

Рассел замолчал на секунду и сделал глоток сока из стакана. Он был умелым и опытным оратором и знал, когда нужно сделать паузу.

— Первый зловещий знак появился около года назад. Умерла дочка одного из членов правительства. Вроде бы ничего особенного, но при расследовании обнаружились странные вещи. Во-первых, следует сказать, что девочка — из хорошей семьи, будь она представительницей низших слоев общества, правда никогда бы не выплыла наружу. Отец девочки не удовлетворился диагнозом, написанным в заключении о смерти, и нанял опытнейшего специалиста — бывшего главного медицинского эксперта Нью-Йорка. Этот специалист — дока в своем деле, провел основательное расследование, затем изложил полученные результаты в обстоятельном докладе и представил его на рассмотрение своему нанимателю. Отец девочки был настолько потрясен результатами исследования, что срочно позвонил своим высокопоставленным друзьям и поставил их в известность обо всех обстоятельствах дела. Мы также не остались в неведении и послали своего агента, Ариеля Солареса, выяснить подробности. Рассел открыл папку и вынул оттуда лист бумаги.

— Это доклад эксперта, — сказал он, протянув документ Тори, — но я могу сразу выделить для тебя главное. А главное заключается в том, что девочка — заметь, пятнадцатилетняя девочка, — умерла не от того, что приняла слишком большую дозу кокаина, а от постоянного употребления наркотика. Понимаешь, о чем я говорю, Тори? Подросток успел стать закоренелым наркоманом. Причем в экспертизе говорится, что для того, чтобы довести организм до подобного состояния, в котором находился организм девочки, нужно было по крайней мере лет десять постоянно колоться. Абсурд, чушь! Но я собственными глазами видел все доказательства, приведенные в докладе крупнейшего специалиста в данном вопросе.

Пальцы Рассела бессознательно потянулись к карману пиджака — Тори знала, что он ищет сигареты. Сигарет не было — Рассел бросил курить, так что ему пришлось удовлетвориться стаканом сока.

— Эксперт шесть недель докапывался до истины и установил, что девочка начала колоться кокаином всего лишь за три месяца до смерти. За этот короткий срок ее организм разрушился до предела. А? Молекулярный анализ показал, что тот кокаин, которым пользовалась она, отличается от обычного. Мы попробовали создать подобный наркотик в наших лабораториях и потом скормили его мышам — результат превзошел все ожидания. Это настоящий яд, и яд страшный. Сразу человек от него не умирает, но через три месяца гибнет.

После минутного размышления Тори спросила:

— Значит, Ариель занимался этим делом? Для этого он и приехал в Буэнос-Айрес?

— Да.

— А двое из якудзы?

Рассел сначала посмотрел на Бернарда, потом на Тори.

— Ариель считал, что они — одно из составных звеньев цепочки якудзы — суперкокаин. В последнем донесении он написал мне о том, что обнаружил связь между японцами и этим ужасным наркотиком.

— Подожди минутку. Ты хочешь сказать, что японцы занимаются производством суперкокаина?

— Похоже на то.

— А откуда Ариель получил свою информацию? Вам известны источники?

— Нет. Соларес убедил меня избавить его от обычных формальностей, чтобы дать ему возможность поближе подобраться к нужным людям. За его действиями не было каждодневного контроля, он не делал никаких докладов в определенные часы, практически не было и обратной связи, никакой поддержки, которой мы обычно обеспечиваем своих агентов. У него было подозрение, что за ним следили, так он мне говорил, — Рассел опустил глаза и стал рассматривать надпись «МОРОЖЕНОЕ», но Тори видела, что он ушел в себя, возможно снова переживал смерть Ариеля.

— Поэтому нам понадобилась ты, Тори, — продолжал Рассел. — Ты знаешь японцев, их культуру. Они ведь не способны ничего изобрести, но дай им хоть малюсенькую идейку — они доведут ее до ума лучше всех наций на свете.

— Это неправда, что они не способны изобретать.

— Перестань, Тори, — вмешался Бернард. — Ты же знаешь, что он имеет в виду. Суперкокаин — не синтетическое средство, для его производства требуется натуральный продукт. Этот яд нельзя получить на искусственной основе. Между прочим, суперкокаин — мощнейшее оружие, подумай об этом!

— Послушайте, но это же сущее безумие. Чего ради японцам создавать этот чертов наркотик? Ну если ради денег, то куда ни шло, но чтобы они создали его в качестве оружия — такое просто немыслимо.

— Не могу с тобой не согласиться, — сказал Бернард, — но мои друзья из Вашингтона утверждают, что в течение ряда лет Япония старается вести против Америки экономическую войну, и не остановится ни перед чем, чтобы одержать над нами верх. Любой ценой. Я лично в это не верю, однако если я назову тебе имена тех лиц в Белом доме и на Капитолийском холме, кто придерживается подобного мнения, ты будешь сильно удивлена. Так или иначе, мы располагаем конкретными фактами: Ариель Соларес в результате предпринятого им расследования установил, что суперкокаин — детище японцев. Перед тобой стоит задача: выяснить, кто и зачем занимается производством наркотика, его продажей и распространением. А затем сделать так, чтобы проклятый суперкокаин исчез с лица земли раз и навсегда.

— Прошу тебя, относись к Расселу более терпимо, — обратился Бернард к Тори, когда они остались одни. — Он не такой уж плохой.

— Он уволил меня.

— И правильно сделал. И получил на это мое благословение.

— Ваше благословение?..

— Тори, вспомни, кто был твоим учителем? Я. Предложив тебе работать в Центре, я в определенной степени рисковал. Тем не менее я сделал это, надеясь на то, что твоя выдающаяся физическая подготовка, незаурядный ум перевесят присущие тебе отрицательные качества — строптивость, непредсказуемость поступков и, скажем так, чрезмерную самостоятельность. Я по-настоящему привязан к тебе, люблю тебя, но пойми одну вещь — Центр — это организация, во многом напоминающая военную. И так же, как в любом военном ведомстве, в Центре с самого начала были установлены строгие правила и обязанности, которые нарушать нельзя никому, ни одному человеку, и тебе в том числе. Ты попыталась не подчиниться нашим правилам, и что из этого вышло? Не спорь, ты получила по заслугам, Рассел поступил так, как требовал от него долг директора, поэтому перестань дуться на своего коллегу.

Тори и Бернард шли, прогуливаясь, мимо конюшен, и по какому-то молчаливому согласию держались ближе к деревьям — естественной защите от подслушивающих устройств.

— Ладно, может быть, я была несправедлива к нему, оставим это, — сказала Тори, — но у меня есть к вам просьба.

— Какая же?

— Если я вернусь в Центр, то только на своих условиях.

— Скажи мне конкретно, чего ты хочешь?

— Обещаю не нарушать правил, но сделайте для меня маленькое исключение — дайте определенную свободу действий.

— Невозможно.

— Но вам без меня не обойтись.

— Давай не будем друг с другом хитрить, Тори, мы знакомы не первый день. Не отрицаю, мы нужны друг другу. Подчеркиваю — друг другу, не только ты нам, но и мы — тебе. Если ты с этим не согласна, я не разрешу тебе снова у нас работать, потому что, с твоей стороны, это будет самообман. Ты любишь охоту, опасности, кровь, проливающуюся рядом с тобой — и не возражай, мы оба знаем, что это правда, — тебе нравится рисковать жизнью, бросать вызов смерти — вот твоя стихия, и я не знаю никого, кто бы лучше тебя находил выход из безвыходных ситуаций.

Некоторое время они продолжали идти молча, и слышно было лишь монотонное постукивание дятла где-то в густой листве.

— Если бы вы дослушали меня до конца, — первой прервала молчание Тори, — то, может быть, и согласились бы на мою просьбу.

— Сомнительно, но, пожалуйста, говори. Они остановились под сенью раскидистых кленов, куда не доходил солнечный свет, где было прохладно и темно. — Мне необходимо получить доступ ко всем секретным документам и я должна быть избавлена от всех обычных в таких случаях процедур. Это во-первых. Во-вторых, я хочу взять Рассела к себе в напарники.

Наступило гробовое молчание. Вот она, ее месть! — ликовала Тори. Вытащить Рассела из удобного директорского кресла на поле битвы, чтобы он понюхал пороха, встретился с врагом лицом к лицу и, если ей, конечно, повезет, хоть раз взглянул в глаза смерти.

— Директор не выполняет боевые задания лично. Его дело — руководить, — наконец заговорил Бернард.

— Все равно.

— Я не могу согласиться на это условие. Тори сделала рукой прощальный жест.

— Хорошо, тогда увидимся еще через восемнадцать месяцев, о'кей?

— Да пойми, глупая, ты не сможешь без нас жить. Тори упрямо отступила в сторону, повернулась к Бернарду спиной и хотела уйти, но он остановил ее и притянул к себе.

— Ладно, я согласен. Но объясни мне, почему тебе нужен именно Рассел?

— Он потерял всякую связь с реальной жизнью. Сидит на этой цветущей ферме, ездит в бронированных лимузинах, летает на защищенных от угонщиков самолетах. Вы же были не таким, Бернард. Ну вспомните! Что такое разные вычислительные центры и прочая чепуха по сравнению с настоящим боевым опытом! Я прекрасно помню, как вы время от времени оставляли свои директорские обязанности, чтобы получить информацию не по телефону, а, как говорится, в чистом поле, приложив ухо к земле, из первых рук, понимаете? Если Рассел будет торчать здесь и осуществлять руководство моими действиями, что он, собственно, и собирается делать, мне от этого не будет никакого проку. Он контролировал Ариеля, и что же? Ариель погиб. А мне нужна помощь, так же как Расселу необходим боевой опыт. Думаю, вместе мы неплохо справимся, так что отпустите его со мной, Бернард.

— Я не уверен, что для Рассела это подходящее занятие.

Тори буквально прожгла Бернарда взглядом.

— Что вы имеете в виду? Вы хотите сказать, что мне вы можете позволить рисковать жизнью и погибнуть, а Рассела вам жалко терять?

Бернард вздохнул и ответил:

— Я вообще не хочу потерять никого из вас. Но...

Тори показалось, что он колебался, отвечать ли на ее вопрос, и она сказала:

— Так же как не хотите, чтобы ужасный наркотик распространился по нашей стране... Машина запущена, вы сами говорили, и откуда вам знать, куда все это заведет? Подумайте, если Рассел упустит сейчас возможность принять участие в серьезном задании, другого случая может и не представиться!

* * *

— Как ей удалось уговорить вас, Бернард? — Рассел был ошеломлен. — Я знаю, что эта дикая идея не может принадлежать вам.

— Возражения неуместны, я уже дал Тори свое согласие.

Рассел горько усмехнулся.

— Вы всегда питали к ней слабость.

— И на это есть серьезные причины, Рассел; мне кажется, ты никогда не ценил ее по достоинству, не признавал ее таланты.

— До определенной степени вы, конечно, правы. Но, понимаете, я никогда до конца не доверял ей. Не в обычном смысле этого слова, разумеется. Она ненадежна, потому что непредсказуема, причем всегда. Я знаю, вы надеетесь на то, что со временем эта бунтарка изменится. Но, честно говоря, я в это не верю.

— Видишь ли, Тори вполне естественно ненавидит руководство любого типа. Для нее это насилие. Я даже склоняюсь к тому мнению, что упрямая непокорность — это стиль ее работы.

Рассел насмешливо хмыкнул.

— Отвлекись хоть на миг от личной антипатии к ней, — продолжал Бернард, — и ты поймешь, о чем я говорю. Ее нежелание подчиняться кому-либо делает ее неуловимой для врага. Попробуй вычислить ее, предсказать ее поступки и мысли — потерпишь неудачу. И любой Другой тоже. Вот в чем ее сила и преимущество перед остальными. Свободолюбие отнюдь не плохая черта характера. Учти это, Рассел, и считай, что тебе повезло.

— Господи, чушь какая! — с негодованием воскликнул Рассел. — Да провалиться мне сквозь землю, если я соглашусь работать под ее началом!

— Слушай меня внимательно, Рассел. Ты будешь работать с Тори, и под ее началом. Непременно. В противном случае твоя смерть наступит не позже, чем через тридцать шесть часов, это я тебе гарантирую. Хорошенько запомни, с ней и только с ней ты везде выйдешь сухим из воды. Она гений, понимаешь? Одно из ее условий вернуться в Центр — это работать вместе с тобой. Я пошел ей навстречу, поэтому ты сделаешь так, как я говорю.

— А что еще она требовала?

— Ничего особенного, просто кое-какие детали. От тебя многое зависит, так что постарайся. Японцы и их суперкокаин начинают действовать мне на нервы. Довольно с меня забот с «Белой Звездой».

— Забот? Не могу поверить. Вы что, так и не оставили своей затеи?

— "Белая Звезда" — наша первая реальная связь с организованной подпольной националистической организацией в бывшем Советском Союзе. Как же я могу упустить такой шанс?

— А почему нет? Разве вы забыли, как несколько лет назад потерпели крупное фиаско, внедрившись якобы в националистическое движение, которое на поверку оказалось ловушкой КГБ: операция «Бумеранг», если вы помните. Наделал этот бумеранг хлопот!

— Рассел, ты просто неутомим. Сколько раз можно напоминать мне о моем давнем поражении?

— Это я из лучших побуждений, хочу только предостеречь вас от неверных действий. Лубянка уже делала подобное в первые годы советской власти, а как вам известно, чекисты любят повторяться. Тогда они изобрели организацию, целью которой было свергнуть Ленина. Наживку заглотнули эмигранты, вернувшиеся на родину, и что с ними стало? Они попали в лапы ЧК. Теперь «Белая Звезда»...

— Мне кажется, на этот раз мы на верном пути — организация настоящая. Она стремится закрепить независимость суверенных государств. Мы же не хотим, не так ли, чтобы Советский Союз снова сросся, как разрубленная змея? Такое бывает только в сказках. Кроме того, демократия — единственный выход для России: только при таком условии она сможет расправить крылья, превратиться в развитое государство. Я уверен в этом. Если Россия навсегда покончит с социализмом, она выживет, выстоит. Россия задолжала Японии, Корее, Тайваню, потому что социализм связывал ее по рукам и ногам. Рыночная экономика и конец власти Москвы над «младшими братьями» — вот выход! Руководители «Белой Звезды» только в этом и видят спасение для всех народов бывшего Советского Союза. Но достаточно о «Белой Звезде». Нас ждут более важные дела.

Бернард во время прогулки — а беседовали двое мужчин на улице, не в доме, — как-то набрался сил, взбодрился. Он снова обратился к Расселу:

— Ты считаешь, что я слишком снисходителен к Тори Нан, но ты изменишь свое мнение, вот увидишь. Я просмотрел бумаги и пришел к выводу, что ты редко использовал ее в полную силу.

— Это вы так считаете.

— Да. И я здесь главный, — Бернард постарался смягчить тон. — И я более объективен. Ты можешь сколько угодно отрицать это, но я-то знаю — ты ненавидишь ее, вернее, ее таланты. А сказать тебе, почему? Потому что если бы она избавилась от своей строптивости, то стала бы директором Центра вместо тебя. Кроме того, она совершенно права в том, что ты здесь засиделся. Если не встряхнешься, то скоро потеряешь свою ценность и для меня, и для нашей организации. Никто из нас этого не хочет, не так ли, Рассел?

— А что, если она все будет делать по-своему и поставит под удар и себя и меня?

— Тогда все очень просто, — Бернард повернул к дому, — если нечто подобное произойдет, Тори нужно будет убрать. И сделаешь это ты.

Пока Тори и Рассел ехали в аэропорт, Рассел деловито рассуждал:

— Поскольку мы летим в Японию, расскажи мне коротко об обычаях, людях, языке этой страны.

— Мы не летим в Японию, — сухо ответила Тори, — по крайней мере сейчас.

— Но ведь японцы заварили кашу...

— Если мы хотим чего-нибудь добиться, начинать надо с самого начала. Что толку соваться в реку, не зная, откуда и куда она течет?

— Но где же истоки, как не в Японии? Если бы ты логически мыслила...

— Логика хороша в лаборатории. А на практике хороша интуиция — она поможет там, где никакой логике не справиться.

— Так куда же все-таки мы направляемся, черт побери!

— В Город оружия.

— Медельин? — не веря своим ушам воскликнул Рассел. — Мы что, полетим в Колумбию?

— Какой ты догадливый.

Когда они приехали в аэропорт, частный «Боинг-727» уже ждал их на взлетной полосе. Они поднялись на борт самолета, и тот птицей взмыл в небо.

— Слушай, Тори, а тебе известно, что даже наши дипломаты не имеют права появляться в Медельине без особого разрешения? Что в этом городе за восемьдесят долларов можно нанять оркестр на весь вечер, а за десять — малолетнего преступника — сикарио, готового на любое дело? Эта чертова дыра имеет самый высокий уровень преступности среди городов, не находящихся в состоянии войны.

— А Медельин находится в состоянии войны, — возразила Тори, повернувшись лицом к Расселу. — Япония Японией, а наша задача состоит в том, чтобы добраться до того места, откуда началась эта грязная история с суперкокаином.

— Да... — протянул Рассел, с грустью глядя на постепенно исчезающий внизу Вашингтон и страстно желая оказаться сейчас не в самолете, а в привычном окружении, за рабочим столом. — Летим к черту на рога и наверняка подставим себя под пули...

* * *

Медельин — крупный город в центральной части западной Колумбии. Находится он на высоте около 1500 метров, в глубокой долине Центральных Кордильер, которая сплошь покрыта хвойными лесами. «Боинг-727» долго кружил над верхушками деревьев, постепенно снижаясь, и затем резко пошел на посадку. Когда самолет приземлился, Тори и Рассел остались внутри салона и терпеливо ждали, пока экипаж выключал моторы и занимался обычными в таких случаях делами. Тори подошла к пилоту; о чем они говорили, Рассел не слышал, и через пятнадцать минут начал нервничать, встал и принялся мерять шагами пространство салона.

— Когда мы наконец уйдем отсюда, господи! — наконец не выдержал он. Тори ответила:

— Не советую тебе появляться в здании аэропорта, потому что сикариос быстренько вычислят твою американскую физиономию и пристанут, как пиявки.

— Так что же мы тогда собираемся делать?

— В данный момент ничего, — сказала Тори и показала на иллюминатор.

Рассел наклонился к стеклу иллюминатора и увидел двух колумбийцев в форме, с официальным видом направлявшихся по посадочной полосе к их «Боингу». Вскоре оба уже поднимались по трапу, и через несколько секунд их смуглые лица показались в дверях салона.

— Дай мне твой паспорт, — обратилась Тори к Расселу и, взяв протянутый им документ, она подошла к таможенникам. Рассел слышал, как разговаривала с ними на отличном испанском языке без малейшего акцента; сам он тоже знал испанский, и неплохо, как и ряд других языков, но акцент выдавал его американское происхождение. А вот Тори — у нее были потрясающие способности к иностранным языкам, — на всех языках, которые знала, говорила, как на родном английском. Рассел заметил, как пачки американских долларов перекочевали из рук Тори в руки гостей, а затем туда же отправились и паспорта: его, ее и членов экипажа. На всех паспортах быстро поставили необходимую печать, и мгновение спустя чиновники покинули салон — ушли, даже не взглянув на Рассела.

Когда Тори и Рассел вышли из самолета, к ним подъехал четырехдверный синий «Рено». Тори заказала именно эту марку, потому что «Мазда» и «Тойота» не годились:

у них был менее сильный двигатель, и они были легче.

— Расс, оружие при тебе?

Рассел покачал головой.

— Тогда вернись в самолет и подбери что-нибудь из арсенала пилота. — С этими словами Тори открыла дверцу машины и села на заднее сиденье. Расс сделал так, как она сказала, но не мог сдержать раздражения. Сомнительная, с его точки зрения, затея нравилась ему все меньше и меньше, и он уже не раз горько пожалел, что ввязался в эту авантюру. Хотя что ему оставалось делать? Разве у него был выбор? Приказ надо выполнять.

Вернувшись, он сел на заднее сиденье рядом с Тори, и «Рено» рванул с места, лишь только он успел закрыть дверцу. Тори все то время, пока он отсутствовал, болтала с водителем, и Рассел внимательно присмотрелся к мужчине. На вид ему было лет за пятьдесят, волосы и усы уже посеребрила седина, лицо закрывали большие темные очки.

— Добро пожаловать в Медельин, сеньор Слейд, — на ломаном английском сказал Эстило, которого Тори заранее попросила их встретить.

Рассел спросил у Тори:

— Может быть, лучше было лететь на вертолете?

— Можно, конечно, только я слышала, что недавно каких-то американцев сбили местные жители — пайсас. Если в поле зрения вдруг попадает гринго, они следуют за ним по пятам всюду, куда бы он ни направился. И нас это ждет, так что привыкай.

Узенькая дорога, по которой несся, как птица, синий «Рено», змеей петляла между живописных гор. Рассел посмотрел на спидометр — судя по тому, как быстро мелькали за окнами деревья, скорость была миль на двадцать больше, чем можно было себе позволить на такой трудной дороге. Только он собрался об этом сказать, как водитель бросил через плечо:

— Нас преследуют.

Рассел резко повернулся к заднему стеклу и увидел, что за ними гонятся два черных мотоцикла, причем расстояние между машиной и мотоциклами постепенно сокращается.

— Господи, — зло выдохнул он, — и к чему только были все твои предосторожности, Тори!

Недовольно бормоча что-то, он достал из кобуры пистолет большого калибра, которым его снабдил пилот. На близком расстоянии это оружие разило наповал.

— Попробуй оторваться от них, — попросила Тори водителя; тот нажал на акселератор, «Рено» еще стремительнее понесся по извилистой дороге, так что нельзя уже было различить окрестности, мимо которых они проезжали, — все превратилось в сплошную зеленую массу. Рассел снова оглянулся и увидел, что мотоциклисты не отстают.

— Похоже, нам от них не оторваться, — мрачно заметил он.

— А мы и не будем, — ответила Тори и попросила Эстило снизить скорость.

— Ты знаешь, что делать, — сказала она, обращаясь к водителю.

Рассел возмущенно уставился на Тори, которая расстегивала молнию рюкзака.

— Да ты рехнулась, милая, стоит этим сикариос нагнать нас, — и мы погибли.

Когда мотоциклы приблизились, они увидели, что на каждом из них сидело по два вооруженных до зубов парня. Всем четверым было явно не больше семнадцати. Этих подростков — наркоманов и жестоких убийц, получавших от убийства не меньше удовольствия, чем от кокаина, плодили школы, расположенные в горах, которые стеной окружали Медельин. Рассел увидел, как юнцы опустили дула автоматов, явно целясь в «Рено» и его пассажиров. Раздалась очередь, и в этот самый момент Эстило дал по тормозам, и машина, недовольно скрипнув задними колесами, остановилась как вкопанная. Одновременно Тори открыла дверь и, выйдя из машины, встала, прикрывшись дверью как щитом.

Из-за того что «Рено» внезапно остановился, мотоциклистам, ехавшим на предельной скорости, не удалось затормозить, и они стрелой пронеслись мимо, опередив машину на довольно большое расстояние. В результате маневров Эстило сикариос лишились возможности не только как следует целиться, но и стрелять. Они смогли открыть огонь только тогда, когда развернулись и понеслись обратно как бешеные.

Тем временем Тори, вооружившись необычным пистолетом с очень длинным стволом, каких Рассел раньше никогда и не видел, ждала за дверцей. Стоило одному из мотоциклов приблизиться, как оба выстрелила два раза, и оба сикариос свалились с мотоцикла, как мешки. Мотоцикл, оставшийся без управления, с ревом вывернул с дороги в сторону и свалился в придорожную канаву. Запахло горелым бензином, с того места, где лежал искореженный мотоцикл, взвился в небо сизый дым.

Быстро приближался второй мотоцикл. Рассел с удивлением заметил, что Эстило почему-то не спешил доставать оружие. Сам Рассел, наоборот, находился в полной боевой готовности и чувствовал себя вполне уверенно. Пусть Тори подшучивает над ним, сколько хочет, но он-то знает, что физически хорошо подготовлен: всегда был в числе лучших стрелков, кроме того, три раза в неделю тренировался в спортзале, осваивая приемы борьбы доджо.

Видя, что мотоцикл приближается, он взял пистолет наизготовку и хотел высунуться в окно, чтобы прицелиться, но Эстило неожиданно схватил его за руку.

— Подождите! Увидите, что сейчас будет...

И Рассел действительно увидел, как Тори, выскочив из-за прикрытия, выбежала на дорогу и понеслась по ней в сторону, противоположную той, куда они ехали.

— Что за черт, Тори? Ты куда? — только и успел крикнуть Рассел, но она уже была далеко. Он попытался вырваться из железных клешней водителя, но ему это не удалось.

А сикариос были уже настолько близко, что Рассел смог различить мерзкие ухмыляющиеся рожи и развевающиеся на ветру грязные патлы. Мотоциклисты, не обращая внимания на «Рено» и его пассажиров, устремились за бегущей женщиной, которая только что прикончила двух их товарищей. Когда мотоцикл поравнялся с машиной, Эстило выстрелил через боковое окно из откуда-то появившегося пистолета и в тот же момент распахнул дверцу автомобиля. Мотоцикл не смог вовремя свернуть в сторону и с грохотом врезался в дверь, сорвав ее с петель. Мгновение, и он, потеряв управление, взлетел в воздух, сбросив на землю сикариос, а через секунду грохнулся где-то недалеко от «Рено». Эстило, выскочив из машины, уже бежал по направлению к разбившимся сикариос, по дороге к ним летела Тори. Рассел тоже вышел из машины, подошел к убитому подростку, у которого Эстило минутой раньше забрал оружие, и наклонился. Пуля попала парню точно в висок, и Рассел поразился меткости водителя. Повернув голову, он увидел рядом с собой Тори, свежую и почти не запыхавшуюся. Вместе они отправились к тому месту, где лежал другой сикарио, еле живой: кровь текла у него из носа и из разодранного уха. Тори встала на колени рядом с раненым и спросила:

— Кто тебя послал?

В ответ он плюнул ей в лицо. Тогда Тори, не долго думая, прижала дуло своего странного пистолета к правому колену подростка и выстрелила. Парень взвыл от боли, лицо его стало белым как мел, и глаза закатились. По измазанной грязью физиономии потекли слезы. Тори наклонилась к нему:

— Следующий выстрел будет не в колено, понял? — Сикарио произнес только одно слово: «Крус». И затрясся как в лихорадке.

* * *

На следующий день Тори, Рассел и Эстило отправились на корриду. Когда поднялись на трибуны, корриде была уже в полном разгаре. Пробираясь к свободным местам, они проходили мимо королей наркобизнеса, сидевших в окружении вооруженных телохранителей. Телохранители бойко распевали национальные колумбийские песни. Первая кровь еще не пролилась, и это считалось хорошим знаком — коррида обещала быть интересной.

Солнце жгло невыносимо, а свободные места оказались на самом солнцепеке. Внизу на арене тоненький матадор, стоявший к ним лицом, делал традиционные пассы, дразня огромного быка с налитыми кровью глазами.

— Ты можешь мне объяснить, чего ради мы пришли сюда? — недовольно спросил Рассел у Тори, когда они уселись на деревянные, без спинок, скамейки.

— В тот день, когда мы с Ариелем лазили в подземных тоннелях в Буэнос-Айресе и неожиданно наткнулись на японских гангстеров из клана якудза, мне удалось услышать обрывок их разговора. Это еще до того, как они нас обнаружили. Незадолго до встречи с нами они расправились с каким-то Регой. Как я понимаю, это их местный связной. После того, что ты мне рассказал о суперкокаине, я подумала и решила, что Медельин — самое подходящее место для старта. Кто такой был этот Рега? Чтобы узнать хоть что-нибудь об этом человеке, я позвонила Эстило.

— Да кто он такой, в конце концов?

— Он мой друг, больше тебе знать не положено.

— Совсем наоборот. Почему я должен верить тебе на слово? Этот человек не прошел проверки, он не подчиняется нашей организаций. С какой стати я должен ему доверять? Я ничего о нем не знаю.

— Зато я знаю, — отрезала Тори.

— Слушай, — возмутился Рассел, — я тебя предупреждаю, если ты собираешься так себя вести и дальше, ты испортишь все дело...

— Знаешь что, Расс, — с отвращением в голосе произнесла Тори, — я, видимо, ошиблась. Лучше ты возвращайся домой в Вирджинию к своему письменному столу, бумагам, телефонным звонкам, здесь тебе делать нечего. Я отлично справлюсь и без тебя.

Бык на арене наконец-то бросился на матадора, а тот, искусно и красиво отклонился в сторону, не сходя с места и проведя роскошный пасс мулетой буквально в двух дюймах от левого рога животного.

— Я приехал сюда не просто так, а с определенным заданием, и останусь здесь до тех пор, пока меня не отзовет начальство, поняла? Эстило — темная лошадка...

— Эта темная лошадка спасла нам жизнь. Если ты немного пошевелишь мозгами, то поймешь, что такая проверка гораздо надежнее всяких твоих проверяющих приспособлений.

Трибуны взорвались ревом довольных зрителей, так как бык сделал еще один яростный выпад в сторону матадора, на этот раз вонзившего острую шпагу в загривок животного.

— Натуральное варварство, — сказал Рассел, — просто дикость какая-то.

— В корриде нет ничего жестокого, — принялся объяснять ему Эстило, — только достойная смерть. Поэтому люди и приходят сюда и получают от корриды истинное удовольствие.

— Нет, я не понимаю этой вашей красоты.

— Эстило сказал мне, кто такой Рега, — вмешалась в их разговор Тори. — Оказалось, он был на побегушках у одного из местных воротил наркобизнеса. Как правило, здесь наркотики — дело семейное. В Медельине есть несколько могущественных кланов, занимающихся производством кокаина. Ни Эстило, ни я не можем понять, почему японцы убили Регу, ведь если им для получения суперкокаина требуется обычный наркотик, зачем тогда избавляться от своего поставщика? Бессмыслица какая-то, и пока мы не докопаемся до истинной причины гибели Реги, не сдвинемся с мертвой точки.

— А коррида при чем?

— Нам необходимо выяснить, на кого из двух самых могущественных кланов Медельина работал Рега: на клан Круса или на клан Орола. Кстати, оба клана соперничают между собой. Начнем мы, скорее всего, с Круса, потому что именно он послал за нами сикариос. Итак, с Крусом следует поговорить, а где его найти? Только на корриде.

Тори показала на сидящего напротив толстого мужчину. Вокруг него толпились сикариос, державшие в руках автоматы. Рядом с толстым сидела яркая, красивая женщина с сильно подведенными глазами и смотрелась в зеркальце пудреницы, поправляя макияж.

Эстило сказал, обращаясь к Тори:

— Если Медельин — родина самых ужасных мужчин, то в Кали рождаются самые красивые женщины, а Соня, нынешняя подружка Круса, именно оттуда.

— Насколько я могу судить, Крус вряд ли вообще захочет с нами разговаривать, — заметил Рассел.

— Конечно, не захочет, — согласилась Тори, внимательно разглядывая Круса и его окружение. — Он даже и не подозревает, что за беседа его ждет.

Коррида уже близилась к концу. Утомленный бык, растратив последние силы, в очередной раз ринулся на своего противника, низко опустив голову, и матадор с ловкостью, достойной хирурга, вонзил острие шпаги ему в сердце. Передние ноги животного подкосились, и он рухнул на арену.

Зрители повскакали с мест, неистово аплодируя и приветствуя победителя. На арену посыпались цветы, а матадор изящно раскланивался перед публикой, воздев руки к небу. Пока длился весь этот шум, Тори не сводила глаз с Сони — красавицы, сопровождавшей Круса. Было нечто странное в том, как она смотрелась в зеркало. Вдруг за спиной Сони, когда та слегка отодвинулась в сторону, Тори заметила смуглолицего человека. Наклонившись к Эстило, она тихонько прошептала ему что-то на ухо, и Рассел увидел, что Эстило стал смотреть туда, куда показала Тори. Затем Эстило, кивнув, в свою очередь, сказал Тори какие-то слова, но Рассел их не разобрал, В следующий момент оба встали, а Расселу Тори приказала оставаться на месте.

— Но... — начал было он, ничего не понимая.

— Пока ты будешь здесь, ничего плохого не случится, — успокоила его Тори. — Ты меня понял?

Рассел кивнул с несчастным видом. Все ясно. Чужак-американец, он попал во враждебное окружение и должен теперь вести себя как можно тише.

Тори с Эстило пробирались сквозь толпу беснующихся зрителей по направлению к тому месту, где сидели Крус и Соня. Человек, на которого смотрела Соня с помощью зеркала пудреницы, исчез. Тори знала, что нужно спешить, но привлекать к себе внимание не хотела.

— Заходи к нему в тыл, а я попытаюсь отрезать его от Круса, — приказала Тори Эстило. Они разделились:

Эстило стал пробираться сквозь ликующую толпу наверх, а Тори направилась в сторону смуглолицего, который снова появился за спиной Сони, и вскоре была уже недалеко от него и видела, как тот с ненавистью наблюдал за Крусом. Тори хорошо знала этот взгляд — взгляд убийцы, сосредоточившего все свое внимание на жертве и готового к нападению.

Как объяснил Тори ее аргентинский друг, смуглолицый был из соперничающего с Крусом клана Орола, Эстило хорошо его знал, так же как и других членов этой семьи, потому что все они были родом из Кали.

В отличие от телохранителей Круса, смуглолицый был вооружен не автоматом, а пистолетом мелкого калибра. То, что он собирался на глазах у всех совершить убийство, было равносильно самоубийству, но такие уж были Орола. Вообще, это был местный стиль, когда сикариос, для того, чтобы убрать одного человека, разносили целый квартал. Кроме того, имело особое значение то, что местом действия избрали корриду: убить Круса в момент, когда люди рукоплещут матадору. Тори просто не могла не восхититься изобретательностью Орола, хотя и собиралась помешать им выполнить хитроумный план.

Она совсем близко подошла к смуглолицему и остановилась рядом с ним. Смуглолицый не замечал ничего вокруг, глаза его были прикованы к Крусу. Его не волновали телохранители, высматривавшие подозрительных лиц в толпе, потому что спасения для него все равно не было. На арене матадор продолжал раскланиваться перед восторженно ревущими трибунами, а затем изящным движением вытащил шпагу из мертвого животного и показал публике. Единственная струйка крови окрасила блестящую сталь острого клинка.

С напряженным вниманием Тори продолжала наблюдать за смуглолицым. Вот он достал оружие и прицелился прямо в сердце своей жертве. И в тот же миг Тори с громким криком бросилась на смуглолицего и сильно ударила его по предплечью руки, державшей пистолет. Тот так и не успел выстрелить. Торопиться уже было некуда, оружие валялось на земле, а Тори крепко держала несостоявшегося убийцу, еле державшегося на ногах. Телохранители Круса плотным кольцом окружили хозяина и готовы были начать стрельбу. Среди зрителей началась паника, особенно громко кричали те, кто оказался в непосредственной близости от убийцы, который, находясь в состоянии шока, не представлял ни для кого никакой опасности. Крус приказал что-то своим людям, и они принялись расчищать ему путь к Тори, расталкивая взволнованных людей. Когда Крус был уже достаточно близко, Тори взяла за волосы голову смуглолицего и повернула ее к Крусу.

— Ты знаешь этого человека? — спросил у нее Крус хриплым от напряжения голосом. Он был явно поражен случившимся.

— Он из Кали, — ответила Тори, — Подарочек от ваших друзей Орола.

— Думаю, это последний подарочек, — заявил Крус, забирая у нее оружие смуглолицего. Внимательно осмотрев пистолет и пристально вглядевшись в лицо Тори, Крус сказал: —Ты вовремя подоспела, Мгновение, и негодяй бы выстрелил.

— Он сделает это в следующий раз.

— Ну уж нет! — Крус приставил дуло автомата к затылку смуглолицего и нажал на курок.

* * *

Огромные апартаменты Круса занимали весь верхний этаж так называемого здания Монако в самом дешевом районе Медельина Эль Побладо. Вооруженный патруль охранял дом, двое молодчиков с автоматами стояли у входа в апартаменты, а внутри, в гостиной, украшенной медвежьими и леопардовыми шкурами и гобеленами, дежурили сикариос.

Тори была раздосадована, что Крус застрелил убийцу, подосланного врагами, не подвергнув его допросу. Она несколько разочаровалась в главаре самого могущественного в Медельине клана, хотя и понимала, если бы он не убил смуглолицего сразу же, местное население — пайсас — осудило бы его за это, что плохо бы отразилось на его делах.

Внешность у Круса была обычная: широкое лицо, длинные черные волосы, собранные в хвост; он постоянно хмурился, расстреливал людей по малейшему поводу и вызывал страх как в самом городе, так и в его окрестностях.

Соперничающий с Крусом клан Орола имел веские причины его ненавидеть. Три месяца назад Крус спокойно застрелил в таможенной будке младшего сына семьи Орола за то, что тот надоедал ему расспросами о его связях с боливийскими кокалерос — фермерами, выращивавшими коку — сырье для получения кокаина. Крус настолько разозлился на него за неприличное любопытство, что немедленно приказал своим людям открыть огонь, в результате чего погиб не только младший Орола, но и трое его телохранителей, дюжина нагруженных кокаином мулов и четверо оказавшихся поблизости зевак. Долгое время спустя после происшествия на таможне Крус похвалялся своими подвигами.

— Это далеко не первое покушение, — обратился Крус к Тори, удобно усаживаясь в своей гостиной, — но этим дуракам не хватает профессионализма, они не научились искусству убивать.

«Что за неуемное самодовольство», — с легким раздражением подумала Тори и задала хозяину несколько вопросов. Тот вежливо отвечал, но, как заметила Тори, не очень охотно.

Беседа тем не менее шла своим чередом.

— Знаешь ли ты, что стало бы с моей родиной, лишись она меня и таких людей, как я? Пропала бы к черту. Спроси у экономистов, если мне не веришь. Экономика Колумбии настолько хрупка, что без сильной кокаиновой подпитки как пить дать, захиреет, и скоро не очухается, это я тебе говорю. Можешь и не спрашивать у экономистов — все они кретины, а поинтересуйся у простого народа, чего он хочет. Он тебе скажет правду, истинную правду. Он не одобряет политику президента, в правительстве сидят одни идиоты, кому они нужны с их глупостями?

Тори настолько устала от бравады Круса, что ей захотелось отвлечься. Соня шустро ходила между гостями разнося напитки, красивая, изысканная, но очень бледная Рядом с Тори на длинном диване сидел Рассел. Перед ними располагался небольшой столик для коктейлей, в центре которого стояла чудесная китайская ваза, каких в гостиной было еще несколько штук. Портьеры на окнах имели металлическое покрытие со стороны улицы, и Тори заинтересовало, с какой целью это сделано: чтобы обеспечить пуленепробиваемость или звуконепроницаемость или то и другое вместе?

— Зачем мы сюда пришли? — тихонько спросил ее Рассел.

— Слушай, Расс, а ты способен на импровизацию? Хочется верить, что способен. Раздался голос Круса:

— Ну что ж, вот вы у меня и побывали. — Хозяин явно намекал на то, что пора гостям и честь знать. Он лично свой долг выполнил — позволил прийти к нему в дом в знак благодарности за то, что Тори спасла ему жизнь. Лицо его приняло явно скучающее выражение. Может быть, Крус считает себя неуязвимым и думает, что ей вовсе не нужно было его спасать? Абсолютная власть испортила его, превратив из человека в настоящую самовлюбленную свинью. Что ж, надо бы устроить ему маленькую встряску, она знает этот сорт толстых уверенных негодяев. У них в жизни существуют два идола: деньги и власть, и еще секс, попробуем на этом сыграть. Сексуальность Сони была необыкновенной, почти волшебной. Подобно азартному игроку, Крус верил в удачу и считал своей удачей Соню. Он гордился ею, и всегда брал ее с собой, неважно, была ли это деловая встреча, или расправа с очередным врагом. Он был королем в Медельине, и пайсас, видя Соню рядом с ним, не могли оторвать от нее восхищенных взглядов и завидовали Крусу, обладавшему красивейшей женщиной в городе.

Крус посмотрел на часы, потом на гостей. В ответ на этот прозрачный намек Эстило поднялся с плюшевого дивана и спросил хозяина:

— А вы уверены, что здесь вы в безопасности?

— В безопасности? Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду ваших врагов, Орола. Неужели они ограничатся одним убийцей? Медельин — город большой.

Крус удивленно воззрился на Эстило.

— Да вы с ума сошли, не иначе.

Он ткнул себя пальцем в волосатую грудь, словно горилла, но только с меньшей грацией.

— В этой груди бьется сердце. И в этом сердце берет начало моя империя. Да Орола ничто, кусок дерьма. И всегда были ничтожеством. Они не осмелятся появиться здесь, в моем доме, скорее в штаны наложат от страха.

Соня извинилась перед гостями и вышла. За ней последовала Тори, и, когда Соня хотела запереться в одной из ванных комнат, шустро вставила носок туфли между дверью и косяком, затем распахнула дверь и вошла внутрь огромного, словно футбольное поле, помещения. Там был довольно большой бассейн, стены в мраморе и зеркалах, росли пальмы. Тори заперла за собой дверь и, посмотрев на красавицу, сказала ей:

— Твои дни здесь сочтены, Соня. Любая гадалка предскажет тебе то же самое.

— Я уже была у гадалки, — ответила Соня с обезоруживающей прямотой. — Та, конечно, страшно трусила, но все равно сказала мне правду.

Красавица выждала минутку, стараясь понять, зачем пришла сюда эта странная нахальная американка, так неожиданно вторгнувшаяся в ее жизнь.

— Вас послал ко мне Крус?

— Нет, конечно, — рассмеялась Тори.

— Но вы же его друг.

— Мне от него кое-что нужно, и к дружбе это не имеет никакого отношения.

— Вы хотите заключить с ним сделку?

— Возможно, Но если я и заключу сделку, то не с Крусом. — Тори оперлась спиной о закрытую дверь ванной комнаты и неожиданно резко спросила так, что Соня вздрогнула, — чья же ты все-таки любовница? С кем из братьев Орола спишь?

— Ни с кем я не сплю! Вы что, сумасшедшая?

— Сумасшедшая женщина здесь есть, но только не я. Я видела, как ты зеркалом подавала знаки убийце во время корриды. Соображаешь, во что ввязалась? Это же не игрушки.

Лицо Сони исказилось от ненависти.

— Да, я знаю, что начала опасную игру. Тот Орола, Py6eн Орола, которого Крус расстрелял на таможне, был моим любовником. Не просто любовником, а очень дорогим мне человеком. Что еще осталось мне в этой жизни? Только отомстить! Я ненавижу Круса. Это настоящий безумец!

— Многие в этом городе безумны, Соня.

— Вы не понимаете. Он действительно решил, что ему все можно, опьянен своей властью, деньгами, всем. На стоящий маньяк, вот он кто. Он опасен и для меня, и для вас, для любого человека. С ним лучше не связываться. Но я с ним покончу, а потом тоже застрелюсь.

— Ну вот еще! Стоит ли убивать себя из-за этого жирного негодяя?

— Видите ли, Крус уже мертвец, он конченый человек, хотя и не подозревает об этом. Для братьев Рубена важно не то, что его убьют, а где и каким образом.

— Понятно. Важна казнь на людях. Как сегодня, на корриде.

— Зачем только вы помешали! Вы же не друг Круса!

— Крус обладает информацией, которая мне нужна. Как только я получу ее, можете начинать свои боевые действия. Я больше не вмешиваюсь.

Соня холодно улыбнулась.

— Вы уже вмешались в наши дела, так что, хотите вы этого или нет, но вы и ваши друзья не останетесь безучастными свидетелями. Война есть война, и уж если колесо закрутилось, его трудно будет остановить. Тори ничего не ответила, и Соня продолжала:

— Скажи мне, что вам нужно от Круса, и даю вам слово, вы это получите. Но взамен обещайте, что убьете его.

— Послушайте, Соня, ну какое мне дело до вашей войны? Я не собираюсь принимать участие в вендетте Орола. В конце концов, я могу добыть необходимые сведения сама: например, расскажу Крусу, что вы устраиваете заговор против него, и он будет мне благодарен до глубины своей скотской души и расскажет все, что мне нужно.

— О, вы не знаете Круса. — Соня вынула из пачки «Мальборо» сигарету, но не зажгла ее, а вертела в пальцах, изучая лицо Тори так пристально, словно через минуту они должны были надеть маски и начать поединок на шпагах. — Он только берет, понимаете? Вы ничего от него не получите, разве что предложите ему приличную цену. Кроме того, не только я участвую в заговоре Орола. Один лейтенант из охраны, его зовут Хорхе, тоже их человек. У Орола есть деньги, и они распоряжаются ими свободнее, чем Крус.

Да, Эстило был прав, призналась себе Тори, в этой стране верят только в деньги.

— Все равно, Соня, это ваши дела, разбирайтесь сами.

— Но вы помешали мне убить Круса, и поэтому теперь вы у меня в долгу.

На лице Сони ясно читалось, как важна была для нее месть. Скорее всего, дорога мести приведет ее к гибельному концу, но она не заботилась о своей жизни. Ей было наплевать на то, что в будущем случится с ней, главное — отомстить. Она отложила сигарету, достала листок папиросной бумаги, насыпала в него кокаиновую смесь и свернула косячок. Зажгла и с наслаждением затянулась. На какое-то мгновение глаза ее стали непроницаемо-черными — так сильно расширился зрачок.

Тори очень хотелось помочь ей, убедить, что она, Соня, имеет право на свою собственную жизнь, независимую от Круса, Орола, даже от погибшего любовника Рубена. Но к чему обманывать себя? Соня не наивная домохозяйка, случайно, волею обстоятельств, втянутая в грязную историю. К сожалению, это не так. Она совершенно сознательно дала согласие помогать Орола, продала свою душу дьяволу, и нет для нее пути назад. Но Тори все же могла помочь ей сделать так, чтобы месть не стоила этой женщине собственной жизни. Но можно ли было доверять этим людям, вот вопрос. Тори призадумалась. Для того чтобы довериться кому-то, нужно, чтобы у этого человека была душа, а ее окружали малосимпатичные личности, без души и сердца, охваченные жадностью, похотью, мечтающие об убийствах, о кровавой мести, погрязшие во всех смертных грехах.

Дым наполнил комнату, вызвав у Тори легкое головокружение.

— Хорошо, Соня, я помогу тебе, — наконец сказала она.

Пообещать-то Тори пообещала, но правильно ли поступила? — вот в чем вопрос. Ситуация оказалась сложной и опасной. С одной стороны, она решилась помочь женщине, находящейся в отчаянном положении, а с другой — связаться с ней было все равно что заключить сделку с дьяволом.

* * *

— Хорошо проводите время, девочки? — Крус просунул голову в уже открытую ванную. — Уж не занимаетесь ли вы тут любовью?

— Есть вещи поважнее секса, — ответила Тори.

— Неужели? О чем же вы говорили?

Тори вышла из ванной и стояла теперь лицом к лицу с Крусом. За его спиной нагло скалились телохранители.

— Соня видела, как один из ваших охранников подавал сигнал подосланному Орола убийце на корриде.

— Что? Наглая ложь! — Крус прорычал эти слова так яростно, что его любовница сжалась от страха. — Почему ты не сказала мне об этом сразу, на стадионе, Соня?

— Она и не поняла толком, что происходит, — вмешалась Тори, а во время нашего разговора выяснилось что к чему.

— Не может этого быть!

— Как раз наоборот, шпионы Орола подобрались к вам настолько близко, что осталось выбрать удобный момент и застрелить вас как собаку. Крус молчал.

— Подумайте, разве сегодняшняя попытка убить вас не доказывает мои слова? Орола не решились бы на подобное, не имей они своего человека среди вашей охраны, — продолжала Тори.

Крус зло посмотрел на нее.

— Ну и что? — угрожающе прошипел он, — а почему, собственно, я должен вам верить?

— Пожалуй, вы правы, зачем доверять человеку, который спас вашу жизнь?

— А вдруг у тебя была тайная цель?

— Даже если бы у меня и была тайная цель, в данном случае это не имеет значения. Важно то, что рядом с вами находится предатель.

— Это ты так считаешь.

— Что ж, я думаю, что мы сможем доказать вам, что правда на нашей стороне, — Тори махнула рукой в сторону Рассела. — Сеньор Слейд — эксперт по отлову кротов.

— Отлову кротов?

— Кротами мы называем вражеских агентов, внедрившихся в наши ряды.

— А, понимаю. Кроты, роющие под землей тайные ходы. — Крус обратился к Расселу: — Так каким образом вы находите шпионов?

Расселу вспомнилась фраза Тори: «Слушай, Расс, а ты способен на импровизацию? Хочется верить, что способен». Он встал с дивана и подошел к телохранителям Круса, медленно прошел мимо каждого из них, пристально глядя им в глаза. В одних он заметил любопытство, в других — злобную враждебность, никто не отвел взгляда.

Крус подошел к Расселу.

— Так, так, очень интересно, — сказал он, потирая руки.

Тори обратилась к хозяину дома:

— Я шепну вам на ухо имя предателя, чьи сигналы заметила Соня. Таким образом вы проверите, правильно ли определит вашего врага сеньор Слейд.

— Орола и его братья хотят убить меня. Было уже три покушения, считая сегодняшнее. Так что вы оказались очень кстати, и я прошу вас, охотника на кротов, найти зверюгу, который пробрался в мой дом. Сделайте это немедленно.

Тори подошла к Крусу и шепнула ему на ухо имя шпиона.

Рассел во второй раз начал обход телохранителей. У него не было ни малейшего представления, за что можно уцепиться, но сама ситуация ему нравилась. Беседуя поочередно с каждым парнем, он почувствовал себя уверенней, с удовольствием наблюдал за выражением их глаз и лиц. Рассел прошел ряд до конца, поговорив со всеми. Скоро, очень скоро ему придется назвать имя, и оно должно будет совпасть с тем именем, которое шепнула Крусу Тори. Как же ему выкрутиться?

Рассел все еще стоял в раздумье перед последним в ряду телохранителем, стараясь рассмотреть его получше, а заодно потянуть время. И вдруг он неожиданно обнаружил, что с этого места краем глаза он мог видеть Тори! Она сделала легкое движение левой рукой, распрямила указательный и средний пальцы, а остальные три зажала в кулак. Так. Ясно. Второй от начала. Рассел еще постоял около последнего телохранителя, вернулся к началу ряда и только затем подошел к человеку, который стоял в ряду вторым. Без малейшего колебания он сказал:

— Вот крот.

— И его имя — Хорхе! — победно воскликнула Тори и сказала, обращаясь к Крусу: — Ну, кто из нас прав?

— Собака! — Крус с ревом бросился на Хорхе, схватил его и с силой грохнул об стену. Хорхе что-то бормотал, оправдываясь, но Крус его не слушал. Он впал в бешенство, а принятый ранее кокаин только добавил ему злобы.

— Нож! — крикнул он, протянув руку. Один из телохранителей вложил в его руку острый нож, каким пользуются американские моряки. Крепко сжав рукоятку клинка, Крус полоснул им по горлу несчастного.

Кровь Хорхе брызнула на одежду Круса, а тот своими ручищами раскрыл ему рот и молниеносным движением отрезал язык. Тело Хорхе обмякло и сползло по стенке на пол.

Держа отрезанный язык, словно боевой трофей, Крус ощущал себя, как показалось Тори, настоящим матадором, вынимающим шпагу из сердца мертвого быка.

— Отошлите этот подарочек Орола. И не забудьте обложить его сухим льдом, чтобы он случайно не протух. Пусть будет свежим, как в лучших ресторанах. — Он зашелся в громовом хохоте. — Жаль, что я не увижу, как негодяи будут распечатывать посылку!

Он повернулся к Эстило, пребывая уже в прежнем бодром настроении.

— Теперь вы в безопасности.

Крус так и лучился самодовольством, весь сиял от радости, совершив очередное убийство.

— Сеньор Слейд, я благодарен вам за оказанную помощь. Просите награды. Деньги? Кокаин? Хотите корабль? Вертолет? Может быть, самолет? Вы в Медельине, дорогой гринго. Здесь есть все. — Он расплылся в ехидной улыбке. — Учтите, сеньор Слейд, Город оружия — уникальный город, наши магазины работают круглые сутки, а товар продается по доступной цене.

— Ничего этого нам не нужно, — ответил Рассел, — хотя все равно большое спасибо. Мы хотели бы кое-что узнать. Немного информации, так сказать.

— Какого рода информация вас интересует? — Крус был явно недоволен, — Я не справочное бюро. Информация — не мой бизнес.

Боясь, что он скоро вновь впадет в дурное расположение духа, Соня быстренько протиснулась к нему, сняла со своей шеи кулон на золотой цепочке и вложила его в ладонь Круса.

— Послушай меня, сердце мое. Я чувствую, эти люди принесут нам удачу. Верь мне. Ты дал Орола хороший Урок, они надолго его запомнят. Ты помнишь ту историю с Регой, убитым в Буэнос-Айресе? Она подходит к концу. Появление этих людей — хороший знак. Ты тоже чувствуешь близость перемен, правда, сердце мое? Большие деньги плывут к нам в руки.

Тори, которая единственная из всех стояла настолько близко к Крусу и Соне, что слышала странный интимно-задушевный монолог, была потрясена интонациями Сониного голоса, необыкновенным выражением ее глаз, как будто речь шла не о делах, а о любви. Кроме того, Тори неожиданно получила ценную информацию: Рега работал на Круса. Непонятно, конечно, почему японцы убрали своего сообщника. Как же выразился тот маньяк — большой любитель крови? Ах, да. «От него уже не было никакой пользы», — вот что он сказал, но что же он имел в виду?

— Настоящая война началась, когда Орола расправились с Регой, — услышала Тори голос Круса, — а кто в конце концов наживается на войне? Поставщики оружия, а не мы.

— Слушайте, Крус, — прервала его Тори, — Регу убили не Орола.

— А вы-то откуда знаете?

— Совершенно случайно я встретилась с убийцами Реги в Буэнос-Айресе. Они и меня едва не прикончили, спаслась чудом. Это были люди из банды якудзы, японцы.

— Японцы? — Крус удивленно и зло осклабился. — Вы что, смеетесь надо мной?

— Я уверена, что она говорит серьезно, — вмешалась в разговор Соня, все еще удерживая руку Круса, в которой он зажал ее кулон. — Пораскинь умом. У Реги были богатые покупатели. Благодаря ему деньги рекой текли к нам в карман. Поэтому ты и послал в Буэнос-Айрес именно Регу, а не кого-нибудь еще. Ясное дело, она не врет. Все сходится, неужели ты не видишь, сердце мое?

— Но почему японцы? На черта им такое огромное количество коки?

— А вот это мы и хотели бы выяснить, за тем, знаете, и приехали, — сообщила Тори.

— Я же сказала, что эти люди принесут нам удачу, — снова повторила Соня.

— Сейчас важно выяснить, почему все-таки японские гангстеры убрали Регу, — сказал Рассел.

Крус немного подумал, потом заявил:

— На ваш вопрос могут быть только два ответа. Пер вый: японцы убили своего поставщика, потому что больше не нуждались в кокаине. Второй: они нашли другого продавца или другой способ добывать наркотик.

— Мы уверены, что кокаин им по-прежнему нужен, — возразил на это Рассел.

— Может быть, Орола предложили японцам более выгодные условия сделки, чем вы?

— Нет, нет, — отрицательно покачал головой Крус, — если бы подобное произошло, я бы обязательно знал. Кем бы ни был новый поставщик, он не из Кали.

— Так кто же тогда?

— Возможно, никто, слухи есть слухи, им доверять нельзя. Хотя несколько месяцев назад я услышал о том, что в равнинах Мета-Провинс, что за рекой Манакасиас, есть большая кокаиновая ферма. Местность там дикая, труднодоступная, удивительно, что оттуда вообще просочились какие-то сведения.

— А на чьей территории находится ферма?

— Там все время сшиваются колумбийские военные, значит, территория принадлежит Колумбийскому административному отделу безопасности, контролирующему поставки наркотика боливийским кокалерос. Грязная работа и довольно опасная.

— Разумеется, опасная, в таких дебрях, — подал голос Эстило.

— Непроходимые джунгли. Черные джунгли, как мы их называем. Страна теней и призраков. Ходит слух, что военные и патрули Отдела охраняют ферму не от непрошеных гостей, а от джунглей. Может, это все басни — и насчет фермы, и насчет джунглей. Одни домыслы и Догадки — наверняка не знает никто.

Тори, Рассел и Эстило переглянулись, как по команде. Есть способ узнать наверняка! Они отправятся в Черные Джунгли!

Через двадцать четыре часа из Города оружия в небо поднялся вертолет и направился в сторону таинственной кокаиновой фермы в джунглях. На борту вертолета, принадлежавшего Крусу, находились трое: Тори, Рассел и Эстило.

Перед самым вылетом Соня отвела Тори в сторону и сказала ей:

— Помните о вашем обещании помочь мне покончить с Крусом.

— Я помню, Соня. Жди моего возвращения.

Соня ничего не ответила, но на лице ее — или это только показалось Тори — появилось выражение недоверия.

Все трое облачились в полувоенную форму, какую носят в тропиках, и вооружились до зубов: у каждого имелись при себе мачете, нож, каким пользуются морские пехотинцы, винтовка 45-го калибра и автомат Узи с тремя запасными обоймами. Внутри вертолета было темно, кроме того, во время полета машину сильно трясло. Рассел стоял у кресла пилота, проверяя маршрут. С пилотом договорились, что он прилетит за ними на место высадки через сутки. В том случае, если они не появятся, он должен будет вернуться на то же самое место и в то же время через день.

Когда Тори вышла из вертолета, севшего на небольшую, очищенную от растительности площадку среди джунглей, у нее появилось какое-то странное предчувствие — их ждет здесь нечто необычное. В Черных джунглях полно вооруженных людей, с ними непременно придется встретиться. Интересно, на чьей территории находится эта загадочная ферма?

Москва — Токио

Марс позвонил Ирине на работу и попросил ее во время обеденного перерыва зайти в Елисеевский гастроном на улице Горького и купить кое-какие продукты для его родителей, к которым он собирался в субботу. Сам он был страшно занят и никак не мог выбраться за покупками, — сплошные совещания, заседания с утра до вечера. К тому же в Елисеевский завезли свежих копченых осетров, и он боялся, что до завтра они кончатся.

Ирина с готовностью согласилась. Она любила шумную, пестревшую иностранными туристами улицу Горького, и всегда с удовольствием бывала там, заходила в бесчисленные магазины, рассматривала публику у гостиниц. А гастроном № 1 она просто обожала, невзирая на всегдашние длиннющие очереди и в кассу, и к прилавкам. Ей нравилось обилие товаров, вкусные запахи, какая-то особая праздничная суета. Итак, зайдя в Елисеевский, Ирина купила одного осетра, несколько банок икры и, на свой страх и риск, еще и копченого лосося. Марс наверняка будет доволен.

Покончив с покупками, Ирина вышла из магазина и пошла вниз по улице, наслаждаясь ярким солнцем и радуясь, что она не сидит в душной, пыльной комнате в министерстве, а гуляет на свежем воздухе. Конечно, улица Горького находится в самом сердце Москвы, в центре, где полно машин и мало зелени, и воздух здесь загазованный, однако Ирина как городская жительница не очень-то обращала на это внимание.

Когда она проходила мимо книжного магазина «Дружба», оттуда вышел Валерий, и она приветственно махнула ему рукой. Он, не видя ее, повернул направо и заспешил куда-то по своим делам. Она ускорила шаг, пытаясь нагнать его и надеясь провести минут пять в приятной беседе, но так и не догнала его. Он прошел памятник основателю Москвы Юрию Долгорукому, повернул налево и быстро исчез внутри небольшого здания с зеленым фасадом — старого Московского Художественного театра, Ирина какое-то время постояла перед входом, прочла репертуар театра на текущий месяц, — в тот день показывали «Трех сестер» Чехова, — просмотрела фотографии сцен из спектаклей и только потом вошла в здание. В фойе было прохладно и пусто, пахло пылью и затхлостью, откуда-то доносились хриплые голоса. Она открыла дверь в зрительный зал, затем тихонько прикрыла ее за собой и увидела Валерия, сидевшего недалеко от сцены, освещенной прожекторами — репетиция шла полным ходом. Не успела Ирина сделать несколько шагов в направлении Валерия, как вдруг заметила, что он был не один, а в обществе эффектной светловолосой женщины. Ирина умудрилась разглядеть голубые глаза, точеной формы нос и узнала ее. Это была красавица Наташа Маякова, одна из ведущих актрис театра. Ирине в эту минуту почему-то пришли на ум слова Валерия, которые он как-то сказал ей: «Неужели ты думаешь, что моя связь с тобой — последняя на всю оставшуюся жизнь?» Но может быть, это деловая встреча или дружеское свидание? Нет, интуиция подсказывала Ирине, что этих двух людей связывает не дружба. Они сидели, склонив друг к другу головы, и Ирина услышала, как Валерий прошептал своей соседке: «Жизнь сейчас трудная, но только не для тебя, мой котик». В ответ прозвучал серебряный смех Наташи. «Так вот оно что! Он называет ее „мой котик“! Хорошенькое дело! Скорее уйти отсюда, бежать сломя голову», — думала Ирина, не двигаясь с места. Ноги ее словно приросли к полу, и она все стояла и смотрела, и слушала, и не могла отвести глаз, как человек, неожиданно ставший свидетелем аварии на дороге и, несмотря на неприятное зрелище, продолжающий наблюдать всю сцену от начала до конца. У Ирины было такое чувство, словно ей влепили пощечину. Подлец! Хотя почему подлец! Он не клялся ей в верности. Так же, как и она ему.

Вернувшись в министерство, Ирина занялась привычной, неинтересной работой, но почему-то злость на Валерия поднималась в ней все больше и больше. Напрасно она убеждала себя, что ничего другого и нельзя было ожидать от Бондаренко, привыкшего повелевать людьми, обманывать, поступать так, как ему хочется, и все равно продолжала злиться. Так она и провела остаток дня, недовольная собой, Валерием, несчастная и оскорбленная до глубины души.

* * *

— Вот это да! Какой шикарный лосось! — удивленно и радостно воскликнул Марс, разложив Иринины покупки на столе. — Просто здорово, умница! — Он поцеловал ее. — Давай попробуем, а оставшуюся часть отнесу родителям. Доставай черный хлеб, поедим на славу.

Они сидели у Марса на кухне, освещенной ярким электрическим светом, хотя на дворе еще не наступили сумерки и было довольно светло.

— Ты начинай, а я потом, — ответила Марсу Ирина. — Я не голодна.

— Как это не голодна! — возразил Марс, доставая из шкафа тарелки, — обед ты пропустила, бегая по магазинам и стоя в очередях, а сейчас уже восемь вечера.

— Да нет, я не так уж много времени потратила в магазине. Даже успела купить кое-что еще. Посмотри. Ирина подала Марсу маленький конверт.

— О, билеты на «Трех сестер»! Это сюрприз! «Если бы ты знал про сюрпризы, дуралей несчастный», — подумала Ирина, вспомнив свое открытие. Марс положил билеты на стол и спросил:

— Что-то ты грустная сегодня. Неприятности на службе? Ну, не смотри на меня так. Не хочешь — не говори, я не собираюсь вмешиваться в твою жизнь. Значит, так, по-моему, ужин дома не получится, лучше пойдем куда-нибудь в ресторацию, согласна?

(Вот и решение всех проблем по системе Марса: вкусно поесть, пообщаться с людьми, как следует выпить. Отвлечься от забот в шумной компании или каком другом приятном месте, где люди развлекаются, где жизнь радостно бьет ключом, и тогда забудутся неудачи, горести, отчаяние и все станет на свои места, и жизнь вновь покажется чудесной и удивительной.)

Они пошли в маленький грузинский ресторанчик, о котором мало кто знал и где после девяти вечера подавали горячую еду. Это было бойкое местечко, наполненное ароматами грузинской кухни и веселым теплом. Марс заказал цыплят табака, «Перцовку» и весь вечер не отставал от Ирины с расспросами.

— Расскажи мне о своей семье, Ира, кто твои родители, как вы жили вместе, — попросил Марс.

— А-а, паршиво мы жили. Отец здорово поддавал втихаря, правда, только по выходным, в будни он не позволял себе напиваться. Он давно умер. Работал инженером-атомщиком, никогда ничего не рассказывал о своей работе и, я думаю, пил потому, что не мог забыть, как его родители умерли в холодной Сибири, все время мучился от сознания своей вины.

— Вины за что?

— За то, что он жив, а мать с отцом лежат в земле. Он на всю жизнь запомнил, как снимал с материнского трупа пальто, стягивал с отца сапоги. Ему понадобилось полчаса, чтобы разуть мертвого отца и надеть его сапоги на себя. — Ирина помолчала. — Моему отцу было тогда одиннадцать лет, и он раздел замерзших родителей, чтобы самому не околеть от холода.

— Бедняга. Но ведь перед ним была вся жизнь.

— Да. Только часть его души осталась там, в страшной морозной ночи, когда он потерял родителей и собственными глазами видел, как они умирали.

— Что ж поделаешь, не повезло человеку.

— Может быть, наша семейная жизнь сложилась бы по-другому, — продолжала врать Ирина, мысленно осуждая себя за наглое лицемерие, — если бы не умер мой брат Евгений. Он погиб недалеко отсюда, у Москвы-реки, холодной ясной ночью, в полнолуние. Он чем-то там приторговывал и, видимо, не поделил что-то со своими друзьями-товарищами, за что те недолго думая и пырнули его ножом. Но были ли это профессиональные преступники, я не могу сказать. Брат занимался грязными делишками, и милиция не очень-то утруждала себя поисками убийцы. Ментам, как мне кажется, было глубоко наплевать на моего брата, и они даже радовались, что одним фарцовщиком стало меньше.

— А твоя семья?

— А что семья? Ее и не было, семьи. Отец умер, когда я была маленькая, брат редко бывал дома, вот мы и куковали вдвоем с матерью на тесной хрущевской кухне. А когда в один прекрасный день пришли из милиции и сообщили, что Евгения зарезали, мать выбежала на улицу в халате и помчалась неизвестно куда, кричала, била себя кулаком в грудь, рвала на себе волосы. Потом мы поехали на место убийства, и с нею там что-то страшное сделалось; рыдая, она распласталась рядом с трупом, в боку которого так и торчал нож. Мне еле удалось оттащить ее от брата. Она материлась по-черному, я и не подозревала, что она знает такие слова, пыталась укусить меня. Была совершенно не в себе.

Они помолчали, слушая веселый ресторанный говор. Ирине захотелось крикнуть во весь голос: «Да замолчите вы! Замолчите! И почему вы все такие счастливые?»

— А твоя мать жива? — нарушил тягостное молчание Марс.

— Нет.

— Мне очень жаль, Ира. Извини, — он взял ее руку, нежно погладил. — Словами всего не скажешь, правда?

Ирина посмотрела в глаза сидящего рядом с ней человека и вдруг увидела в их глубине что-то новое, чего никогда не замечала раньше. Словно, гуляя по знакомому с детства саду, вдруг обнаруживаешь, что какой-то камень сдвинут с привычного места, и из-за такой мелочи удивительным, волшебным образом меняется облик всего сада, и тебе это приятно и странно. Что-то изменилось в ее отношении к Марсу. Но что?

— Иногда и не надо ничего говорить, просто быть друг с Другом рядом, и все. Больше ничего не надо.

В субботу утром Марс позвонил Ирине домой и предложил вместе с ним поехать к его родителям. Она согласилась, хотя и подозревала, что придется поскучать.

Как потом выяснилось, насчет «поскучать» она ошиблась. Вечер удался на славу. Родители Марса жили на Большой Ордынке в красивом кремового цвета доме, недалеко от церкви, выстроенной 350 лет назад в стиле европейского барокко и напоминавшей Ирине нарядный свадебный торт.

Старики оказались на редкость добродушными людьми, сквозь годы пронесли свою любовь друг к другу. Ирина исподтишка наблюдала за ними и удивлялась: как такое возможно? Неужели настоящая любовь существует? Чудеса.

Продукты, которые они привезли родителям Марса, были приняты с радостью, причем Марс заявил, что лосось — подарок от Ирины. Затем женщины прошли на кухню и начали готовить стол, неожиданно обнаружив обоюдную большую склонность к стряпне. Разговор шел легко, непринужденно, обсуждались рецепты, раскрывались секреты фирменных блюд, звучал веселый смех. Время бежало незаметно. К обеду приехала сестра Марса с мужем и детьми, полная, но такая же красивая, как и брат. Позже, когда Ирина болтала с ней о всякой всячине, та призналась, что стесняется своей полноты.

— Я типичная русская баба и вполне отвечаю представлениям американцев о русской женщине.

Ее дети — двое сыновей и дочка — примерно вели себя за столом, а после обеда резвились с дедом, изобретавшим для них все новые и новые игры, и то и дело дружно смеялись.

Ирина познакомилась также с шурином Марса — архитектором. Он разрабатывал проекты строительства железобетонных зданий, которые Ирина никогда не любила и считала верхом безвкусицы, такими же однообразными, как изо дня в день повторяющийся один и тот же автобусный маршрут. Внешность у архитектора была ничем не примечательная, лицо — обычное, менявшее свое выражение только тогда, когда он смотрел на детей.

Было уже поздно, но Ирине совершенно не хотелось домой. Не хотелось покидать дружный, гостеприимный, уютный дом, согретый семейным теплом. Пожалуй, впервые за долгое время она по-настоящему отдохнула, расслабилась, забыла о неприятностях. Все было хорошо, и она была довольна, что пришла к этим людям в гости.

Ирина поискала глазами Марса, увидела его рядом с родителями, тоже довольного, счастливого. Задумалась: пусть он весьма посредственный любовник, но ведь это ерунда по сравнению с тем, что он может дать ей. А дать он может истинное богатство. То, чего давно жаждет ее душа и никак не обретет, — войти в хорошую дружную семью, стать полноправным ее членом и делить на всех горе и радость.

* * *

Касумигазеки — район в деловой части Токио, где работала Хонно, был хорошо знаком Большому Эзу, но несколько с другой стороны, чем знала его Хонно. Он показал ей такие места, о которых она и не подозревала, что они вообще существуют, а тем более в этом районе. В ночную пору освещение Касумигазеки не было ярким, все виделось как бы сквозь слой воды или через зеленое бутылочное стекло.

— Раз Какуэй Саката — самурай, значит, мы должны поставить себя на его место и постараться думать, как он. Если нам это не удастся, вряд ли мы тогда отгадаем загадку, которую он вам задал, — вслух рассуждал Большой Эзу, не переставая вертеть в руке таинственный ключ. — У каждого бизнесмена, как правило, есть в банке сейф с ценными бумагами и деньгами. Представитель семейства якудзы хранит все самое дорогое в запертой шкатулке, спрятанной под татами в его спальне. Где может хранить ценности самурай?

— Я не знаю, — взглянула на Большого Эзу Хонно.

— Но я знаю, — подмигнул ей Большой Эзу, — так, по крайней мере, мне кажется.

И повел ее в центр Касумигазеки. Они шли по современному Токио, вдыхая выхлопы миллионов машин, хрустя песком под ногами, щуря глаза от едкого городского смога. Кругом приветливо сияли яркие неоновые вывески, предлагая на выбор все, что только душе угодно. Немного погодя Хонно и Большой Эзу свернули на боковую улочку, потерявшуюся среди больших, современных, из стекла и бетона, зданий, — свидетельств экономических достижений страны, — но сохранившую тем не менее дух старой Японии, ее традиций, управлявших ею в течение долгих лет, пока не пришли им на смену экономические законы.

— Вот сюда приходил Саката, когда хотел отдохнуть и сосредоточиться, — показал Большой Эзу на деревянный, покрытый лаком синтоистский храм. Подойдя ближе, он потянул за шнур, раздался звон бронзового колокольчика в сделанном вручную кэнионе. — Проснитесь, божества, обитающие в лесах и реках!

Большой Эзу заразительно рассмеялся.

— Шутки шутками, — сказал он, — но мне интересно, живут ли боги на металлических балках домов и неоновых вывесках? Или в скоростных лифтах, которые вмиг примчат тебя на какой-нибудь сотый этаж? Боятся ли наши боги — ками высоты?

— Как вы можете так неуважительно говорить о ками? — возмутилась суеверная Хонно.

— Могу, и причем запросто, — ответил ей Большой Эзу. Но Хонно не поняла, всерьез он говорит или по своему обыкновению шутит. Юмор был чужд ей, в ее жизни шутка являлась вещью невероятной, такой же немыслимой, как если бы она, например, опоздала на свидание к мужу, или если бы он вдруг вспомнил, куда положил вчера свои носки, или знал, где в доме лежит сахар.

— Я не люблю шуток, — резко проговорила Хонно. — Ребенок рождается, плачет, ест, пьет, спит — это естественно. Всему остальному он учится. В том числе и шуткам. Значит, они неестественны.

— Возможно, — согласился Большой Эзу с некоторым удивлением, — но юмору научила меня моя бабушка, которая очень любила высмеивать наш грешный мир. «Чувство юмора, — говорила она, — помогло мне выжить, иначе я бы давно сделала себе харакири». Вот я и стал постоянно подшучивать и над собой, и над жизнью вообще.

— Ни за что не поверю, — сердито возразила Хонно, —что почтенная пожилая женщина могла научить вас подобным глупостям.

— Учила, учила, мне-то лучше знать. И почему вы думаете, что чувство юмора — глупость?

— Глупость, потому что к жизни следует относиться серьезно, а вы все шутите. Поэтому из вас и получился гангстер.

— Это совершенно неверная точка зрения. Я попал в мир якудзы с момента своего рождения. Кем, интересно, я мог стать — школьным учителем?

— Не согласна. Вы говорите, будто у вас не было выбора, но это не так. Выбор, несомненно, был. Вы стали гангстером по другой причине — я знаю, почему. Вы слишком любите материальный мир, все земное.

— Очень может быть, — задумчиво произнес Большой Эзу. — Но больше я вам ничего не скажу. А кое-что на этой земле я действительно люблю, верно.

— А я люблю своего мужа, — быстро вставила Хонно.

— Кого? — рассмеялся Большой Эзу. — За что можно любить бездельника с куриными мозгами?

— Как вы можете о нем так говорить? Что вы вообще знаете о моем муже?

— Гораздо больше, чем вы полагаете, — Большой Эзу посмотрел вверх, через крышу синтоистского храма на высокие здания Касумигазеки. — Я вижу, что вам эта тема неприятна, но мне все-таки любопытно, что привлекательного находите вы в вашем муже?

Хонно не очень хотелось отвечать, но она посчитала себя обязанной защитить честь Эйкиси, пусть даже и перед лицом гангстера:

— Он достойный человек. И нуждается во мне. Кроме того, он положительный и солидный, очень надежный муж. Рядом с ним я чувствую себя в безопасности.

— Да, безопасность... Вот мы и добрались до существа вопроса. Что вы подразумеваете под словом «безопасность»? Подчинение чужой воле? Наверное, женщины находят определенное удовольствие в том, чтобы подобострастно служить своему мужу, теряя при этом собственное лицо, право голоса, свободу, наконец. Точно так же матери с радостью жертвуют собой ради своих детей. — Казалось, что Большой Эзу рассуждает вслух. — Вы чувствуете себя защищенной рядом с Эйкиси, потому что он верен порядку, строго блюдет обычаи и правила. Уверен, дома он почти не разговаривает с вами, никогда не называет по имени. Да, он нуждается в вас. А для чего? Чтобы вы готовили ему еду, убирали, раскладывали его одежду по утрам, ну и так далее. А ведь вы не домохозяйка, работаете в большой фирме. Во сколько вы встаете утром, чтобы успеть обслужить своего мужа?

— Нет, нет, все не так, как вы говорите, — запротестовала Хонно.

— А как? Объясните же мне.

— Вы ловко манипулируете словами, мне трудно с вами тягаться, — разъярилась Хонно, — переворачиваете все с ног на голову.

— Вы читали «Хагакуре»? Да? Тогда вы должны помнить одну важную фразу из этого произведения, которую произносит умный самурай. Набравшись достаточно жизненного опыта он, к своему удивлению, обнаруживает, что все те сложные правила и ограничения, требуемые обществом, которые он скрупулезно соблюдал, оказались ничем иным, как бессмысленной иллюзией, обманом. И автор книги советует опытному самураю, познавшему истину, держать язык за зубами и не распространяться о своем открытии, чтобы молодые и неоперившиеся самураи ни в коем случае не узнали правды.

Хонно вся горела от негодования. Как она презирала сейчас Большого Эзу! Какой ужасный человек! Настоящее чудовище! Наконец она собралась с мыслями и спросила:

— Откуда вы знаете, в какой храм ходил Саката-сан?

Большой Эзу в раздумье смотрел на нее какое-то время, потом ответил:

— Хочу дать вам один совет, госпожа Кансей. Вам следует облегчить срою душу — она несет тяжкий груз, и может статься, со временем груз этот станет для вас непосильной ношей.

Большой Эзу зашел в крохотный храм, Хонно, как тень, последовала за ним.

— А ответ на ваш вопрос очень и очень простой. У меня много друзей, еще больше связей. Естественно, среди моих знакомых есть и самураи. Они не раз видели Сакату здесь.

— Все-то вы знаете.

— Не все. — Большой Эзу вынул из кармана ключ. — Я не знаю, что спрятал Саката, но знаю где.

Он направился к месту, где хранился священный предмет; наклонившись, поднял ткань, которой был задрапирован постамент, и вставил ключ в замок на маленькой двери, помещавшейся в деревянном постаменте. Открыв дверь, он обнаружил за ней две толстые тетради, похожие на гроссбухи, достал их и передал Хонно. Та открыла одну из них, полистала, пытаясь разобрать каракули, написанные убористым почерком, но безуспешно. Вторая тетрадь, так же как и первая, был испещрена непонятными письменами.

— Что это такое? — спросила Хонно. Большой Эзу заглянул в книгу через плечо Хонно и ответил:

— Я, конечно, не могу сказать наверняка, но, по-моему, это какой-то шифр.

— Прекрасно. И что мне теперь делать с этими записями? Я даже не представляю, о чем они.

И в эту минуту она вспомнила о Гиине.

* * *

С Гиином Хонно познакомилась лет десять назад, задолго до своего замужества. Гиин тогда занимал какую-то высокую должность в каком-то министерстве. Собственно говоря, он был нареченным женихом Хонно, и она конечно вышла бы за него замуж, если бы он, так же как и ее отец, не был заядлым, неисправимым игроком.

К отцу Хонно всегда испытывала противоречивые чувства, но его смерть год назад все изменила. Память о Нобору Ямато была светлой и чистой. Недостатки отца как-то сами собой забылись, забылось плохое, грязное, обидное, и осталось только хорошее. В конце концов отец есть отец и как же его не пожалеть?

Другое дело Гиин. Хонно ни за что не хотела связывать свою судьбу с человеком, самозабвенно любящим азартные игры и более, чем кто-либо другой, напоминавшим ей отца. Хотя, конечно, Гиин отличался незаурядным умом, но был упрям и деспотичен. Лидер по натуре, он считал себя правым во всем. Даже постоянные проигрыши не убавляли в нем самоуверенности, совсем наоборот. Он не относился к ним серьезно, не верил в них, не желал видеть опасности, грозящей любому неудачливому, но упрямому игроку. Надо всеми его чувствами довлела одна страсть — желание выиграть, победить. И уверенность, что рано или поздно, но онвсе равно отыграет проигранные деньги. Ее отцу, Нобору Ямато отыграться не удалось, и он заплатил за проигрыш своей жизнью, так и не пересилив гибельную любовь к игре. Гиину вроде бы, как слышала Хонно, удалось завязать с азартными играми. Однако он вынужден был — или его вынудили — уйти из министерства и какое-то время искал работу в частном секторе, пока не нашел подходящее место. Сейчас он занимал должность профессора философии в Токийском университете, и такой выбор показался Хонно более чем странным, — она с трудом могла представить, что такой человек, как Гиин, может преподавать философию — предмет в высшей степени сложный, не поддающийся строгому анализу, требующий полета мысли и фантазии, умения импровизировать. Поэтому она сильно сомневалась, что ее бывший жених надолго задержится в университете.

Хонно решила пойти к Гиину одна, хотя Большой Эзу изъявил настойчивое желание сопровождать ее. По правде говоря, ей вовсе не хотелось, чтобы при свидании с человеком, которого она не видела уже десять лет и с которым ее связывали особые отношения, присутствовали посторонние, а уж тем более глава преступного клана.

Хонно пришла к нему в офис во второй половине дня, когда все лекции в университете закончились. Пока она стояла в приемной, а секретарша Гиина в соседнем кабинете сообщала шефу о посетительнице, Хонно внезапно почувствовала сильную слабость в ногах и волнение, словно через секунду она должна была предстать перед строгим судьей, который может спросить ее: «Что ж, дорогая, расскажи, чего ты добилась в своей жизни за эти десять лет, с тех пор, как бросила меня?» В действительности все произошло иначе.

Хонно вошла в малюсенький квадратный кабинетик, доверху заполненный книгами, стопками бумаг, связками гранок, толстыми рефератами, где не было окон и нечем было дышать. Гиин сидел за огромным письменным столом, сортируя контрольные работы студентов, одетый в какой-то безликий темный костюм. На поседевшей голове выделялся аккуратный пробор, а глаза были скрыты за поблескивающими в тусклом электрическом свете стеклами круглых очков. Он даже не поднял головы, когда появилась Хонно, и ей это не понравилось. Она была задета подобным обращением. Однако, поразмыслив немного, она пришла к выводу, что эта встреча, возможно, причиняет ему боль. Она вспомнила, как бросила его, резко, без единого слова объяснения, без последнего «прости», хотя обещала выйти за него замуж. Он познакомил ее со своими родителями, со своими друзьями, а она... Хуже всего было то, что Хонно не пожелала даже ничего ему объяснить. Как она могла сказать ему, что не собирается становиться женой игрока? Она бы и его обидела, и себя.

Хонно внимательно рассматривала Гиина, раскладывающего по порядку работы студентов, вряд ли способных оценить его гениальность, и щеки ее горели. Тихонечко она села на стул и ждала, пока профессор философии закончит возиться с бумагами. Наконец, выждав довольно долгое время, Гиин обратился к гостье:

— Я слышал, ты вышла замуж. Ты счастлива?

— Да, очень, — с воодушевлением ответила Хонно, но вовремя себя одернула, — то есть, я хочу сказать, что Эйкиси Кансей неплохой муж.

Гиин поднял голову и посмотрел на нее таким пронизывающим насквозь взглядом, что Хонно поежилась. На какое-то мгновение она пожалела, что не взяла с собой Большого Эзу. Но потом она отбросила в сторону и гнев и стыд, и сделала бесстрастное, ничего не выражающее лицо, — подобно всем японцам, она чуть ли не с момента рождения научилась прятать свои переживания за маской спокойствия и равнодушия.

— Я рада видеть тебя, Гиин.

— Давно мы не виделись, много воды утекло с тех пор.

— А как у тебя дела, как жизнь?

Гиин обвел рукой вокруг себя, показывая на стены кабинетика.

— Как видишь. Здесь проходит моя жизнь.

— Ты женился?

— После твоего внезапного бегства у меня пропало желание это делать.

— Я... — Хонно не представляла, о чем ей говорить. Она знала теперь наверняка, что причиненная ею обида у него еще не прошла. Гиин имел полное право сердиться.

— Я рад за тебя, рад, что ты определилась, — произнес Гиин более веселым тоном. — Я помню тебя такой потерянной, такой застенчивой, несчастной. Мне так хотелось помочь тебе, но, к сожалению, мне не удалось подобрать ключик к твоей душе.

Он улыбнулся, и перед Хонно вновь предстал тот самый человек, которого она знала много лет назад.

— Смешно, правда? Забавно, что я не смог разгадать тебя, а ведь у меня такой огромный опыт по разгадыванию криптограмм, шифров, решению математических задач. Я справлялся со сложнейшими заданиями, но людские души не подвластны мне, в них я не разбираюсь так хорошо, как в формулах и загадочных закорючках. Может быть, поэтому у нас и не вышло ничего хорошего, а?

— Может быть, — опустив голову, ответила Хонно.

— Знаешь, я потому и пошел в университет, что здесь мне приходится общаться с людьми. Я осознал свои ошибки, промахи, и теперь вот пытаюсь исправить их. Хочу изменить себя.

Хонно ничего не ответила, и он продолжал:

— Давай поужинаем вместе? Ты не против? Спасибо. Извини, я сначала вел себя довольно грубо, но это потому, что я не мог справиться со своими чувствами, печальные воспоминания разом нахлынули на меня.

Хонно заставила себя посмотреть в глаза Гиину.

— Ты знаешь, — словно отвечая на ее вопрос, сказал он, — я ведь бросил играть. Понял, что глубоко увяз и рискую сломать себе жизнь. Из-за своей гибельной страсти я потерял работу, многих друзей. Я посмотрел на себя со стороны и ужаснулся, увидев, что неумолимо качусь вниз. И знаешь, о ком я подумал в первую очередь? О тебе. Я был благодарен тебе за то, что ты меня бросила. Иначе тебе пришлось бы стать свидетельницей моего падения, ты бы страдала со мной, и я бы никогда себе не простил, если бы подобное случилось.

— Я и не знаю, что тебе ответить, — в замешательстве сказала Хонно, и это была истинная правда. Неожиданная исповедь Гиина застала ее врасплох. Мысли ее разбежались, а в чувствах разобраться было вообще невозможно. Одно она знала наверняка — Гиин ей до сих пор нравился! Вот ужас-то! Она бы хотела подавить это в себе, но не смогла. Попробовала подумать о муже, о своем счастливом браке. Не помогло. С удивлением и радостью Хонно обнаружила, что Гиин по-прежнему любит ее, и от этой мысли сердце ее предательски забилось.

— Не говори ничего, — нежно попросил Гиин, с любовью глядя на Хонно, — довольно и того, что ты сидишь здесь, и я могу тобой любоваться.

* * *

— Что вы сделали! — в гневе кричал Большой Эзу.

— Да, я отдала ему тетради с шифрованными записями, — просто ответила Хонно.

— Бред какой, поверить не могу!

Разговор происходил на следующий вечер в доме Большого Эзу.

— Но именно это я и собиралась сделать. Мы же с вами договорились.

— Мы договорились, что вы скажете ему о существовании этих тетрадей и спросите, возьмется ли он расшифровать записи.

— Он согласился расшифровать их. И перестаньте на меня кричать.

— Я перестану кричать, — вопил Большой Эзу, — когда мы получим тетради обратно!

— Вы не видели Гиина. Он изменился. Он перестал играть. Поэтому я и дала ему тетради.

— Что-то ваши глаза, Хонно, подозрительно блестят. Это отвратительно, знаете ли.

Хонно рассмеялась.

— А вы что, завидуете? Вам не все равно? И кто вам дал право так со мной разговаривать!

— Я? Завидую? Кому, этому проигравшемуся неудачнику?

— Он больше не играет в азартные игры, — твердо ответила Хонно.

Большой Эзу сощурил глаза.

— Откуда у вас такая уверенность?

— Гиин сам мне сказал. Он признался...

— И вы, наивное создание, поверили ему? — простонал Большой Эзу, схватившись в отчаянии за голову.

— Разумеется, поверила. А почему...

— Дура!

— Да как вы сме...

— Дура вы, госпожа Кансей, вот вы кто.

Смущенная и сердитая, Хонно попросила:

— Вас не затруднит объяснить мне, что вы имеете в виду?

— Все очень просто. Он вас одурачил.

— Вы ошибаетесь, — возразила Хонно. — Я давно знаю Гиина.

— А я знаю игроков, — отпарировал Большой Эзу. — Они не меняются, понимаете? Никогда. Они только уверяют вас, что они изменились и бросили играть. Да... Боюсь, госпожа Кансей, вы не очень большой знаток человеческой натуры, и вам придется многому научиться.

— Если вы не будете переходить на личности, то хорошо поступите. Зачем вы делаете ненужные обобщения?

— Я хочу убедить вас в своей правоте. Вы знаете, где живет Гиин?

Хонно кивнула. — Тогда пошли к нему домой.

— Как, сейчас?

— Да, сейчас! — рявкнул Большой Эзу и, схватив Хонно за руку, вышел вместе с ней из кабинета.

* * *

— Дома никого нет, — сказала Хонно, в третий раз звоня в дверь квартиры Гиина. — Он, наверное, вышел поужинать.

Большой Эзу усмехнулся.

— Конечно, поужинать, куда же еще? — Он вытащил из кармана длинный кусок металла — отмычку — и стал открывать замок.

— Что вы делаете? — ужаснулась Хонно.

— Ничего особенного, — ответил ей Большой Эзу, поворачивая круглую ручку и открывая дверь.

Они вошли внутрь, и Хонно сухо поинтересовалась:

— Разве подобные вещи не запрещены законом?

— Если и запрещены, то я об этом ничего не знаю.

Большой Эзу закрыл дверь и включил в прихожей свет. Хонно чуть не задохнулась от изумления.

— Черт! — воскликнул Большой Эзу.

Квартира была перевернута вверх дном. Двери шкафов открыты, ящики выдвинуты, их содержимое в беспорядке разбросано по полу. Подушки вспороты, часть ковров изрезана. Все три комнаты находились в состоянии полного хаоса.

— Боже мой, что же здесь произошло?

— Ни Гиина, ни тетрадей, — с горечью констатировал Большой Эзу. — Исчезли. Отлично, госпожа Кансей.

Хонно была близка к обмороку.

— Теперь вы видите, что глубоко заблуждались на счет Гиина? Как вы могли его подозревать? Его кто-то похитил вместе со злосчастными тетрадями. Господи, господи, зачем я втравила его в эту историю? Его же могут убить!

Сердце ее сжалось от страха и горя, и она, не в силах больше сдерживаться, разрыдалась. Она плакала о своем бывшем женихе, о себе, о безвозвратно ушедшем прошлом.

* * *

— Ну как, понравилось тебе у моих родителей? — спросил Марс Ирину. — Не скучала?

— Ни одной минуты. Было просто чудесно, правда.

Они разговаривали в курительной комнате пыльного фойе старого МХАТа, во время антракта. Ирина сразу узнала Наташу Маякову, как только та вышла на сцену, В гриме Наташа выглядела старше и чем-то напоминала Ирине французскую актрису в одном из фильмов, который она контрабандой привезла из поездки в Америку. Ирину переполняла такая ненависть к Маяковой, что она готова была испепелить ее взглядом, если бы могла. И почему эта актриса вызывает у нее такую ярость? Разве Валерий так много для нее значит, что она бешено ревнует его к этой красивой блондинке? Как бы там ни было на самом деле, весь первый акт Ирина просидела в напряжении и с облегчением услышала звонок, означавший, что наступил антракт.

— Мои старики иногда бывают занудными, но замечаю это только я, — продолжал говорить Марс.

— А ты похож на мать. Она у тебя женщина сильная и к тому же прекрасная хозяйка. А я слабая, а уж хозяйство — совсем не моя стихия.

— Наверное, ты не создана для семейной жизни, — ответил Марс, — душа у тебя беспокойная, характер непоседливый. Домохозяйка из тебя не получится, факт.

Они поговорили еще о пьесе, постановке, актерской игре. Ирина вскользь упомянула Наташу Маякову, игравшую в «Трех сестрах» Ирину, желая выяснить, произвела ли актриса какое-нибудь впечатление на Марса, но он сделал в адрес Маяковой какое-то ничего не значащее замечание. Затем отпустил веселую шутку, и Ирина от души рассмеялась. Вдруг она почувствовала себя очень неуютно, осознав, что была готова выболтать Марсу о своем знакомстве с Валерием, встрече с ним у магазина «Дружба», его свидании с актрисой и предательстве по отношению к ней, Ирине. Какой кошмар! А ведь Марс и не подозревает, что его тоже предают, обманывают, шпионят за ним. Хотя почему она предает Марса? Разве она обещала ему что-нибудь? Клялась в верности? В конце концов, она старается для себя. Да, она предает Марса, и делает это по поручению другого своего любовника, Валерия. Три дня назад этот факт почему-то ни в малейшей степени не волновал ее, но после визита к родителям Марса что-то в ней изменилось. Она поняла, как наплевательски относится к ней Бондаренко. Использует ее в своих целях, вот и все. Ирина посмотрела на Марса как будто впервые. «Отличный мужик, красивый, душевный, обаятельный. Чего ей еще надо? Не испорчен властью, и в отличие от Валерия не навязывает своего мнения. Когда-нибудь, — думала Ирина, — у Марса будет своя собственная семья, и для него это будет счастьем». При мысли об этом у Ирины стало на душе спокойно и светло.

«А что Бондаренко плел ей насчет свободы, которую она обязательно обретет, шпионя за Марсом? Чушь. А, ладно».

— Чехов всегда заставляет меня задуматься, — сказала Ирина, чтобы как-то объяснить свое долгое молчание. — Наверное, потому, что его пьесы, как современная живопись, есть в них некая незаконченность, незавершенность, многое приходится додумывать самой.

— По-моему, сегодня тебя интересует не Чехов, а актриса, Наташа... не помню фамилии.

— Не знаю, как ее зовут, — солгала Ирина, — просто мне было любопытно. Такой тип женщин обычно нравится мужчинам, и я хотела узнать твое мнение.

— Слишком много грима, — сказал Марс, и в это время прозвучал звонок к началу второго действия. — Неизвестно, на что она будет похожа, если смыть с нее всю эту краску.

* * *

Из окон спальни в квартире Марса виднелась Площадь Восстания, мерцавшая в темноте желтыми уютными огоньками. Гастроном в высотке уже закрылся, кинотеатр не работал. Небо, полное тяжелых свинцовых туч, нависло над домами низко-низко. Несмотря на весеннюю пору, в воздухе чувствовался свежий, влажный запах снега. Ирина стояла у окна и задумчиво смотрела вдаль, на спящий город, настроение у нее было скверное. То ли холодная, негостеприимная ночь оказала свое действие и вызвала непонятную грусть, то ли такое впечатление оставили мхатовские «Три сестры». Но почему ей так плохо? Неужели все дело в актрисе, Наташе Маяковой? Ирина не могла не признаться самой себе, что, отправляясь в театр, она надеялась встретить там Валерия. Чехов Чеховым, а билеты она взяла именно поэтому. Целый день она представляла, как улыбнется при встрече Валерию, какие скажет слова. Встречи не произошло, и она была разочарована, появилось противное ощущение горечи, пустоты. Сейчас она, проведя весь вечер с Марсом, собиралась остаться у него на ночь, а мысли ее были далеко; единственное, чего ей хотелось в данную минуту — это прижаться к большому крепкому телу Валерия, отдаться его ласкам, забыться с ним в пылу страсти.

Ирина так ярко представила себе жаркие объятия Валерия, что на миг испугалась. Что это с ней происходит? Она перестала понимать себя. Кого она любит в конце концов, Марса или Валерия? Ей казалось, что она полюбила Марса, но в таком случае как она может мечтать о близости с Валерием, ревновать его к актрисе? Все вдруг непонятным образом усложнилось. Раньше было проще. Она спала с Валерием, и ей это нравилось. Она выделилась из серой, безликой толпы женщин, потому что ее выбрал могущественный, всеми уважаемый Валерий Бондаренко. А когда он дал ей понять, что она может получить гораздо больше, разделить с ним власть над людьми, она была готова сделать все, чего бы он ни попросил. Любовник попросил ее шпионить за Марсом Волковым — замечательно, очень интересно, почему нет?

Так она рассуждала, пока не познакомилась с Марсом, и они не начали встречаться. Он оказался совсем не тем человеком, каким описал его Валерий. Сейчас ей не только не хотелось шпионить за Марсом, она чувствовала себя предательницей по отношению к нему, и ей стало противно докладывать Бондаренко о поступках, мыслях, чувствах Марса, об их отношениях. Она постоянно нервничала и не могла расслабиться ни на минуту. «Так и до нервного срыва можно дойти, — в смятении думала Ирина. — Пора это прекратить, взять себя в руки. Если я заболею, ни один из двух этих мужчин не захочет иметь со мной ничего общего, и что будет тогда? Опять скучные будни, ничтожная жизнь. Кого же мне все-таки выбрать, Марса или Валерия?» Она мучилась и не находила ответа. В спальню вошел Марс, удивленно спросил:

— Что это ты уставилась в темное окно? Что ты там увидела? Или ты, словно кошка, смотришь в никуда? Я, например, не вижу ничего интересного на улице в эту пору.

Ирина повернулась к нему.

— Я задумалась, больше ничего.

Марс долго смотрел на нее, изучая выражение лица молодой женщины.

— Сейчас поздно. Неподходящее время для размышлений. Кто же на ночь глядя предается печальным мыслям, котик мой?

«Котик мой»... Так же и Валерий называл Наташу Маякову...

— По-моему, как раз наоборот. Именно ночью начинаешь думать о всякой всячине, когда не мешает дневная суета. Темнота всегда печальна, тиха, а иногда и страшна.

— Ну, не знаю. — Он не понимал, к чему она клонит. — По ночам мне, например, хорошо работается.

— Почему?

— Ничто не отвлекает, спокойно вокруг, все спят. Скажи мне, что с тобой? Похоже, тебе передалась чеховская меланхолия, безысходность. Какие-нибудь неприятности? Скажи, я постараюсь помочь.

Он прижался губами к ее уху, ласково сказал:

— Между прочим, ты понравилась моим. Первая женщина, которую они признали, — это ты. Ты всем понравилась.

При этих словах у Ирины стало так светло на душе! Сердце забилось часто и сильно, казалось, вот-вот оно выскочит из груди. Она украдкой взглянула на Марса: заметил ли он ее волнение?

— Я люблю тебя, Ира.

Как долго ждала она этих слов, как долго мечтала о них! Может быть, она наконец обретет семью, которой у нее никогда не было? Она все бы отдала за то, чтобы у нее были свои любящие, заботливые, родные и милые люди.

Марс поцеловал Ирину в щеку, весело сказал:

— Ну, как ты? Лучше стало? Вот и чудесно. Знаешь, Ира, мне сейчас хочется пооткровенничать, хотя в моем положении следует держать язык за зубами, а уж имея такого могущественного врага, как Бондаренко, тем более. Но мне кажется, тебе можно довериться. Никому я не говорил такого, только тебе.

Он нежно поцеловал ее губы.

— Наверное, я с ума сошел, да?

— Нет, почему? — нежно ответила Ирина, — так себя ведут все влюбленные мужчины.

— Вот именно. Мне нельзя влюбляться, нет ничего хуже, чем влюбиться такому человеку, как я.

— Почему?

— Любовь ослабит меня.

Ирине вспомнился Валерий, сказавший ей почти то же самое, когда рассказывал ей о своем бездетном браке и радовался, что у него нет детей, иначе он мог бы стать еще более уязвимым. В чем-то Валерий и Марс такие разные, а в чем-то очень похожи! Оба носят маски, скрывая свои мысли и чувства от окружающих.

— Ира, пообещай мне, — снова целуя ее, сказал Марс, — что никто не узнает о том, что я тебе сейчас скажу.

— Обещаю.

— Представляю, как удивился бы Бондаренко, если бы обнаружил мою скрытую симпатию к националистической организации «Белая Звезда». Он бы сожрал меня с потрохами!

Менее всего на свете она ожидала услышать то, что услышала, и от неожиданности растерялась. А Марс тем временем говорил:

— Бондаренко добился компромисса с Прибалтикой. Проводит жесткую линию в отношении родной Украины. Ты только представь, в Кремле слово «национализм» по-прежнему считается чуть ли не ругательным, и это в то время, когда кругом произошли такие перемены! Некоторые крупные политики думают, что наш президент поддерживает демократические правительства в Восточной Европе только затем, чтобы ослабить давление Запада на прибалтийские республики.

Марс погладил Ирину по голове, взял ее руки в свои.

— Пойми, «Белую Звезду», пусть даже ею руководят так называемые фанатики и террористы, нужно поддерживать. К сожалению, наше правительство никак не хочет понять, что до тех пор, пока оно оказывает давление на другие бывшие республики, у России не получится с ними настоящего сотрудничества. Гораздо выгоднее протянуть им руку дружбы, стать на равных с ними, и «Белая Звезда» даст нашей, стране такую возможность. Я думаю, этой возможностью стоит воспользоваться. Как говорится, игра стоит свеч.

— Согласна с тобой, — ответила Ирина. Марс улыбнулся.

— Я знал, что ты согласишься. — Он вытер капельки воды на ее щеке. — И уверен, что ты поможешь мне. Поможешь мне выйти на руководителей «Белой Звезды».

— Я?! Как я могу это сделать, помилуй Бог!

— Видишь ли, ты довольно долго была в Америке. Вполне возможно, что тебе пришлось нечаянно столкнуться с одним или двумя лицами, оказывающими поддержку этой организации. Несомненно, в Штатах есть некто, кто сильно заинтересован в существовании подобной организации и всячески будет стараться оказывать ей помощь: деньгами, оружием, чем угодно.

— Может, ты и прав, но я никого из этих людей в Москве не встречала.

— Ну, это можно устроить, — Марс придвинулся к ней ближе, — только надо очень постараться.

— Давай будем стараться вместе, — ответила Ирина и обняла Марса.

* * *

Ночью она внезапно проснулась. В комнате было темно, рядом слышалось мирное дыхание ее спящего друга. Она полежала с минуту, наблюдая за постепенно растущим пятном света на потолке, потом бесшумно поднялась с постели и подошла к окну. Долго раздумывала, на что ей решиться, и наконец решила помогать Марсу в поисках «Белой Звезды». Похоже, эта организация постепенно приобретала все больший вес и значение. И Марс, и Валерий были заинтересованы в том, чтобы выйти на эту организацию, однако мотивы у них были разные: один хотел оказать «Белой Звезде» поддержку, другой рассчитывал с ее помощью обнаружить пропавший бесследно гафний.

Загадочная «Белая Звезда» волновала воображение Ирины. Кроме того, у нее появилась возможность выйти из затруднительного положения, в котором она очутилась. Да, она будет шпионить за Марсом, но теперь для нее задание Валерия станет своего рода прикрытием. Она, конечно, по-прежнему будет информировать Бондаренко, но только о том, что сама сочтет нужным ему сказать, и не более. Если перестать это делать, Бондаренко заподозрит неладное и, скорее всего, догадается обо всем. Следует соблюдать осторожность и потихонечку выудить у него все сведения о «Белой Звезде». Да, нужно соблюдать крайнюю осторожность. Если Валерий поймет, что она предает его, он сделает так, что она вылетит с работы. Пусть скучной, но хорошо оплачиваемой. Кроме того, она надеялась, что с помощью Валерия сумеет продвинуться по служебной лестнице, займет в своем министерстве еще более высокое положение.

Ирина понимала, что, решившись на двойную игру, сильно рискует, но уже приняла решение. Валерий изменил ей, и она отплатит ему той же монетой. Он ответит за ту муку, которую она испытала. Где-то глубоко в душе Ирина недоумевала, почему, встретив Валерия с другой женщиной, она была так оскорблена. Если бы она любила его тогда понятно, но ведь она его не любит. Или все-таки любит?

Необходимо было хорошенько подумать, чтобы найти хоть какой-нибудь способ защиты против Валерия на тот случай, если правда откроется. Значит, Ирине придется последить за ним. Валерий говорил, что у него лично никаких секретов нет. Наверняка он лжет. У каждого человека всегда найдется, что скрывать, и Бондаренко в этом смысле не исключение.

Должна быть какая-то зацепка, какое-то слабое место, трещина в его броне, не может быть, чтобы ничего не было. Только вот как найти это слабое место? Ирина смотрела в черную ночную темноту, кое-где расступившуюся под натиском утра, и мучительно искала ответ. Воздух был тяжелый, густой, почти душный. Она думала и думала, и ответ вдруг пришел как-то сам собой. Она знала, с кого начнет свои поиски. С белокурой Наташи Маяковой, актрисы из Художественного театра!

* * *

Хонно в испуге спросила Большого Эзу:

— Что, если Гиина убили? Вдруг он лежит где-нибудь мертвый?

— В таком случае мы организуем похороны, — мрачно ответил Большой Эзу и, посмотрев на нее, неожиданно рассмеялся. — Знаете, госпожа Кансей, вам к лицу, когда вы влюблены.

— Я вовсе не влюблена в Гиина, не выдумывайте! У меня есть муж.

— Согласен, вы замужем, но это не означает, что вы его любите.

— Прекратите болтать чепуху, в конце концов. И почему мы говорим обо мне, когда нам следует искать Гиина и тетради Сакаты-сана?

— Это не наше дело. Мои люди ищут их повсюду, так что у нас есть временная передышка. — Большой Эзу усмехнулся. — Посидите спокойно, госпожа Кансей, а то вы заработаете инфаркт, расхаживая так быстро взад-вперед по комнате.

Хонно остановилась, хотела сказать ему что-нибудь ядовитое, обидное, но, поразмыслив секунду, решила, что ее сарказм не дойдет до слушателя, и промолчала, спокойно села на вежливо предложенный стул. Они разговаривали в кабинете Большого Эзу. Хонно видела, что в огромном доме жизнь буквально кипела: то и дело приходили и уходили какие-то люди, слышались непрерывные телефонные звонки. Она надеялась, что хотя бы часть всей этой суеты относится к поискам Гиина и тетрадей. Кое-где она видела охранников, но была уверена, что их здесь гораздо больше, чем смогла заметить.

Хонно уже два дня не появлялась дома, проводя все время вместе с Большим Эзу. На работе она договорилась, что ее обязанности временно будут исполняться двумя другими сотрудницами, на что администрация охотно согласилась. Дома же она сказала мужу, что ей необходимо уехать в Осаку к больной тетушке, и Эйкиси не противился ее отъезду, зная, что жену с теткой связывали теплые дружеские отношения. По-другому Хонно поступить не могла, — ей пришлось пойти на обман, потому что муж ни за что не позволил бы ей без уважительной причины покинуть дом. Он, хотя и задерживался часто на работе, мог пообедать где-нибудь в городе с коллегами и потом прогуляться пару часов, но ужинать, как правило, приходил домой и требовал, чтобы к его приходу все было готово.

— Я вижу, вы и сидя на стуле, никак не успокоитесь, — недовольно пробурчал Большой Эзу, — вставайте и пойдем отсюда. — Он похлопал по боковому карману брюк. — Здесь у меня передатчик, так что если будут какие-нибудь новости, нас сразу же известят.

Серо-стальной «Мерседес» отвез их не в шумный, многолюдный центр Токио, сияющий нарядными неоновыми вывесками, а в Гиндзу, на тихую зеленую улочку, за деревянными заборами которой виднелись красивые особняки — клубы, где собиралась самая изысканная публика. Машина въехала в ворота и, оставив позади крохотный нарядный садик, остановилась у особняка. Слуги засуетились, навстречу гостям вышел и хозяин клуба, проводил их на второй этаж в отделанный мрамором зал, посередине которого стоял белый концертный рояль. На крышке рояля — огромная фарфоровая ваза с красными пионами. Позади рояля виднелось окно, а за ним — внутренний дворик, в котором был искусно имитирован уголок дикой природы: среди больших, покрытых мхом валунов струились прозрачные ручьи, росли пушистые курчавые папоротники, цвела карликовая азалия. Через зал Хонно, а за ней Большой Эзу прошли к лифту и спустились на нижний этаж.

— Увидимся в додзо, — сказал Большой Эзу и оставил ее на попечение служанки. Служанка проводила Хонно в богатую, отделанную кедром комнату, дала ей белое дзи — традиционное одеяние для занятий боевыми искусствами, легкое, свободное и удобное, и показала, где можно принять ванну. После омовения Хонно облачилась в дзи и отправилась в додзо, где ее уже ждал Большой Эзу. Потолок и стены додзо были выложены деревянными панелями, под потолком висели старинные знамена военных рыцарей феодальной Японии — даймио. На полу лежали татами — жесткие коврики из прессованной соломы, освещение было неярким и ровным.

— Откуда вам известно, что я владею боевыми искусствами? — удивилась Хонно.

— Я все знаю, — ответил Большой Эзу. — Можете мне смело довериться.

Хонно невольно рассмеялась, и он сказал:

— Вот так-то лучше. Больше не будем нервничать, договорились?

Он начал кружить вокруг нее, наблюдая за реакцией, Делая пробные выпады.

— Дзю-дзю-цу, — перечислял Большой Эзу, — немного тай-чи. И, судя по тому, как вы держите руки, айкидо.

Он перешел в нападение, стараясь добраться до коленей Хонно, но она применила традиционную защитную тактику ирими и сама атаковала, с удовольствием чувствуя, как ее внутренняя сила, внутренняя энергия — ва — разливается по телу. Это было удивительное ощущение легкости, свободы, словно ты — уносящийся в небо воздушный шар или сорвавшаяся с крючка рыба, быстро уходящая на безопасную глубину.

— Так — так, неплохо, — Большой Эзу атаковал снова. Несмотря на свой изрядный вес и немалые габариты он двигался с легкостью и быстротой юноши. Хонно быстро разгадала его тактику: без конца нападать, не давая противнику передышки, утомить его, чтобы, устав, он совершил ошибку. Затем она обнаружила слабое место в этой тактике. Между постоянными атакующими выпадами существовали все-таки минутные интервалы, во время которых можно было ухитриться перейти в контратаку.

Спокойно защищаясь от непрерывных выпадов противника, Хонно выжидала удобного момента для нападения. Удар, еще один, и еще, вот, наконец, сейчас можно, — и Хонно ринулась в атаку на Большого Эзу, раскрывшегося на секунду перед очередным броском. Мгновение — и она поняла, что попала в ловушку — противник был готов к этому удару и, более того, ждал его. Терпеливо, долго он заманивал ее, чтобы она из обороны перешла в наступление, а когда она наконец сделала это, он умелым приемом блокировал ее. Хонно осталось только дивиться его мастерству и легкости, с какой он уложил ее на обе лопатки и прижал к полу ребром ладони, держа руку у ее горла.

Большой Эзу помог Хонно подняться с ковра, похвалил:

— Неплохо, госпожа Кансей. Но можно еще лучше. Они встретились через полтора часа в ресторане клуба на третьем этаже. За это время Хонно вымыли, натерли ароматными маслами, сделали массаж, снова вымыли. В комнате, где она принимала ванну первый раз, Хонно нашла свою одежду, выстиранную и тщательно отутюженную.

В отличие от яркой беломраморной залы на втором этаже, помещение ресторана было выдержано в строгом, сдержанном стиле: стены из необработанного серого гранита, почти бесцветные, создающие странное впечатление переливчатости благодаря неотполированной поверхности камня; необычно узкие и длинные зарешеченные стрельчатые окна; в оконных проемах был виден город, но из-за необыкновенной формы окон он приобретал нереальный, расчерченный на вертикальные полосы облик, казалось, здесь поработала рука не архитектора, а художника-абстракциониста.

— Есть какие-нибудь новости? — спросила Хонно, усаживаясь за столик напротив Большого Эзу.

— Терпение, госпожа Кансей, — ответил тот. Официант в это время разливал в бокалы охлажденное белое вино. — Надо уметь терпеть. Именно из-за недостатка терпения вы поддались на мою хитрость во время нашего боя и проиграли.

— Но я хочу знать, что же случилось с Гиином, а также получить назад тетради Сакаты, — волнуясь, проговорила Хонно, откладывая в сторону красиво оформленное меню.

Большой Эзу молча разглядывал ее, потягивая вино, потом сказал:

— Давайте сначала выясним, что для вас важнее: тетради, оставленные вашим другом вам в завещание, или жизнь профессора Гиина?

— Но мне одинаково важно и то, и другое!

— Но если бы вы все-таки были вынуждены выбирать между Гиином и тетрадями, — спрашивал Большой Эзу Хонно так, словно она была маленькой девочкой, — что бы вы выбрали?

— Вы серьезно говорите или это очередная из ваших шуточек?

— Я абсолютно серьезен.

— Послушайте, но ваш вопрос звучит просто дико.

— Неужто? Я так не считаю.

— Да что же вы за человек такой! — сердито воскликнула Хонно. — По-моему, ответ может быть только один: жизнь человека гораздо важнее каких бы то ни было тетрадей, пусть даже и зашифрованных.

— Разве? А как же ваше обещание Сакате-сану, госпожа Кансей? Ваш священный долг — гири?

Хонно захлестнула волна жгучего стыда. Беспокойство за жизнь Гиина отодвинуло на второй план ее долг перед Сакатой, она как-то забыла об этом.

— Но вы, по-моему, неправильно ставите вопрос. И потом, почему вам так важно знать мой ответ?

— Ваш ответ имеет принципиальное значение. Я задал вам загадку-Дзэн, и если вы думаете, что решение подобных загадок — бессмысленное занятие, то вы глубоко заблуждаетесь. Это не моя прихоть, поймите. Загадки-Дзэн, дорогая госпожа, помогают найти выход "душе, блуждающей в потемках. Я предупредил вас, что вы должны быть готовы к чему угодно. Вы дали слово, уверили меня, что сделаете все, что от вас потребуется. И что же? Нам встретилось первое препятствие на пути, и вы не можете сделать ничего лучше, как только капризничать и обижаться. Где ваш боевой дух, воля? Что бы сказал о вашем поведении Саката-сан?

Хонно закрыла лицо руками и заплакала. Большой Эзу подождал, пока она успокоится, и спросил:

— Почему вы плакали?

— Я вела себя глупо, пытаясь подражать в своем поведении настоящему воину. Это не для женщины, женщина слаба, только мужчине такое под силу.

— Неправильно. Быть настоящим воином — значит обладать боевым духом, возраст и пол здесь ни при чем. А у вас есть задатки борца, воина, я знаю, я почувствовал это во время нашего боя в додзо. Я ощутил силу вашей внутренней энергии — ва. Вы сражались с яростью, достойной любого мужчины, и получили от боя удовольствие. Совершенно так же, как и я, кстати.

— Но... Бедный Гиин... — прошептала Хонно. — Я не могу не думать о нем, не могу не беспокоиться. Что, если...

— Сердце воина должно быть свободно. Сердце воина закаляется в борьбе, в выполнении обязательств, предписываемых чувством долга — гири, и в соблюдении правил чести. Только это важно. А Гиин всего лишь человек.

— Но ведь я когда-то любила Гиина и, возможно, люблю до сих пор. И Эйкиси я люблю, он — мой муж.

— И Эйкиси, и Гиин, — не более, чем люди. Несовершенный, непостоянный материал. А идеалы воина неизменны, совершенны, чисты. Поверьте хотя бы в один из этих идеалов — и вы перестанете зависеть от кого или чего-либо.

— Я замужняя женщина, — с несчастным видом защищалась Хонно. — У меня есть обязанности перед мужем.

— Повторяю вам, госпожа Кансей, мужчины и женщины — материал ненадежный. Они лгут, изворачиваются, крадут, предают. Такова человеческая природа. Такова жизнь. Поставить себя в зависимость от мужчины или женщины — значит стать слабым, накликать беду. Воин не верит людям, и поэтому обретает великую силу.

— Все слова, слова. Пустые слова.

Большой Эзу долго молчал, затем согласно кивнул.

— Вы правы, госпожа Кансей. И сегодня ночью мы от слов перейдем к делу.

* * *

Стемнело, когда они оказались на окраине Токио, в саду, полном зеленого мха и покоя. Словно изумруд, сверкал в свете луны темный и таинственный пруд. В саду находился публичный дом. Хозяйкой заведения была Мама-сан.

— Вы приходите сюда удовлетворить зов плоти? — спросила Хонно, оглядываясь вокруг. Место было красивое; сюда приходили самые разные люди за сексуальными развлечениями, здесь позволены были любые удовольствия, запрещенные общественной моралью.

Большой Эзу улыбнулся словам Хонно и повел ее дальше, мимо пруда через двор к деревянному зданию. Мама-сан стояла в дверях, поджидая посетителей, словно заранее знала об их визите. Она поклонилась Большому Эзу и, когда он представил ей Хонно, тепло, по-дружески приветствовала ее. Гости сняли обувь, которая тут же была поставлена в красивый шкафчик, стоящий в холле, и прошли внутрь дома. На стенах висели деревянные гравюры, изображавшие эротические сцены; многие из них были едва видны за цветами, вазы с которыми стояли повсюду. Хозяйка проводила гостей в комнату с шестью ковриками-татами на полу и массивным, выкрашенным в красный цвет сундуком, чьи железные части были украшены причудливой, затейливой резьбой. В простой фарфоровой вазе красовалась желтая хризантема. Принесли чай, и Большой Эзу почти сразу извинился и ушел, оставив женщин одних.

— Он часто приходит сюда? — поинтересовалась Хонно у хозяйки.

— Нет, что вы! — ответила Мама-сан, и, казалось, сама мысль об этом опечалила ее. — Он приходит сюда крайне редко.

Круглое лицо Мамы-сан было приятным, седые волосы тщательно уложены в замысловатую прическу и заколоты большими деревянными шпильками. Одета она была по старинной моде в нежно-зеленое кимоно, из-под которого выглядывал подол желтой нижней юбки. Грим являл собой традиционное сочетание трех цветов: красного, белого и черного — сильно набеленное лицо, черные брови и глаза, ярко-красные губы и щеки.

— А как вы познакомились с Большим Эзу?

Мама-сан чудно наклонила голову, словно пересмешник на ветке, и ответила:

— Заведение принадлежит ему.

И улыбнулась Хонно застенчиво и даже подобострастно.

— Скажите, вы обедали сегодня в Джинзе, в его клубе?

— Как, и клуб тоже принадлежит Большому Эзу?

— Конечно, — и Мама-сан снова по-птичьи кивнула головой. На лице ее появилось точно такое же выражение, как у мамаши, гордящейся достижениями своего сына. — Большой Эзу владеет многим, но ему все это не нужно. Понимаете, что я имею в виду?

— Не совсем.

— Попробую объяснить. — Мама-сан сложила руки на коленях. Неяркий свет струился из соседней комнаты, отделенной от той, где находились женщины, не стеной, а украшенными эротическими рисунками седзи^[3]. Этот свет мягко освещал лицо женщины, делая его очертания нечеткими, размытыми; Хонно вспомнился вид Токио, открывавшийся из стрельчатых узких окон в ресторане, где они с Большим Эзу обедали, — такой же нереальный, лишенный четких контуров, как и лицо Мамы-сан. — Я имею в виду следующее. Человек достигает определенного благополучия, но на что уходит его богатство, если ему недостает разума? Конечно, он может ездить на дорогих машинах, покупать изысканную одежду, иметь дом в Кодзимаси, но если этого человека не уважают, он ничто, несмотря на все его богатство; жизнь его — как вода, бесследно уходящая в песок.

— Это вы говорите о Большом Эзу?

— Нет, ну что вы, никоим образом. Я стараюсь объяснить вам истинную природу вещей. Некоторые события, потрясающие нас до глубины души, нуждаются в толковом, логическом объяснении. Это объяснение помогает нам умом понять то, что отказывается понимать наше сердце.

В этот момент появился Большой Эзу.

— Нам пора, Мама-сан. Мы поднимемся наверх. Пожилая женщина поклонилась.

— Понимаю.

— Вы закончили ваш разговор?

Мама-сан загадочно взглянула на него и ответила:

— Мы философствовали, а делать это можно бесконечно.

Большой Эзу, в свою очередь, поклонился Маме-сан и сделал Хонно знак следовать за ним. Они вышли из комнаты и прошли к лестнице. В холле Хонно заметила какого-то человека, очень похожего на одного из людей Большого Эзу; он стоял у лестницы и отвел взгляд в сторону, когда Большой Эзу, а за ним Хонно проследовали мимо.

— Куда мы идем? Зачем мы здесь? — начала спрашивать Хонно, но ответа не получила.

Они поднялись на второй этаж, где большое помещение делилось на отдельные комнаты при помощи седзи — таких же, какие Хонно видела в первой комнате — из рисовой бумаги и с эротическими рисунками. Строго говоря, это были и не комнаты в обычном понимании, и в них невозможно было уединиться полностью, хотя подобное, с точки зрения европейца, неудобство не мешало японцам, чуждым индивидуализма.

— Здесь, конечно, не спят, — тихо сказал Большой Эзу, — но тем не менее видят сны.

Пройдя ряд комнат, он остановился перед последней передвижной стеной и, положив руку на окрашенную в серый цвет деревянную раму, повернулся к Хонно:

— Доверие, уважаемая госпожа Кансей, очень часто обманывают те, кому мы доверяем. Не хотите ли убедиться в моих словах?

Он толкнул раму, она отъехала в сторону, и Хонно в изумлении уставилась на двух людей, слившихся в экстазе страсти. Оба тела ритмично, сладострастно двигались. Мужчина, почувствовав, что на него смотрят, оттолкнул женщину, и та, высвободившись из простыней, уселась и посмотрела в сторону Хонно. Боже, да это была не женщина вовсе, а мужчина! Хонно внимательно всмотрелась в его лицо, и кровь застыла у нее в жилах: Эйкиси! Перед ней сидел ее муж, минуту назад занимавшийся любовью с другим мужчиной! У Хонно закружилась голова. Нет! Такого не может быть! Невероятно, это, наверное, просто дурной сон! В памяти всплыли слова Мамы-сан; «Если человека не уважают, он ничто, его жизнь — как вода, бесследно уходящая в песок». Мама-сан упоминала Кодзимаси... Ну, конечно, это один из районов Токио, пользующийся нехорошей славой, и именно там Эйкиси вырос, ходил в школу. Там жили и его родители. Теперь понятно, старая мудрая женщина пыталась подготовить ее к неприятному сюрпризу, как-то помочь, ослабить удар.

— Хонно-сан! — завизжал Эйкиси. — Как вы осмелились прийти сюда? Как вы осмелились лгать, что вы уехали, и шпионить за мной? — Его лицо выражало безграничное отвращение. — Хотя, что я удивляюсь? Вы же родились в год лошади! Да, я знаю это! Проклятая женщина!

В глазах Хонно застыл стыд и ужас, и это еще больше разозлило Эйкиси, он продолжал вопить все яростнее:

— За месяц до нашей свадьбы твой папаша пришел к нам в дом и сообщил, в какой год родилась его распрекрасная дочь. Он, конечно, хотел денег за свою ценную информацию, и, поскольку он разговаривал со мной, я ему заплатил. Да, его сведения действительно имели для меня определенную ценность, но не ту, о которой думал бедный старый идиот. Я получил прекрасное средство держать тебя в узде, чтобы твое упрямство и своеволие не мешали мне жить так, как я хочу.

Эйкиси потянулся к юноше, сидевшему рядом с ним, любовно обнял его.

— А теперь, проклятая женщина, убирайся вон отсюда! Не мешай мне заниматься любовью!

Хонно хотелось кричать, но голос пропал. Последние слова мужа вывели ее из оцепенения, она повернулась, ничего не ответив, и пошла прочь, горя от стыда и гнева. Прошла мимо Большого Эзу, почти пробежала все комнаты и начала спускаться вниз по лестнице. Выскочила во двор, забыв надеть свои туфли, и бросилась к тихому пруду. Там, под сенью кудрявых кленов, под мирный плеск рыбы в воде она хотела хоть немного прийти в себя, собраться с мыслями и забыться. Хонно не успела добежать до спасительного пруда, как ее внезапно вырвало от отвращения. Слабея, она еле добралась до него и легла животом на землю, опустив лицо в прохладную, освежающую воду. Вода принесла облегчение, и Хонно, не поднимая головы, открыла глаза, села и стала смотреть в глубину, туда, где сновали рыбы.

Когда она наконец оторвалась от воды и встала, то увидела напротив себя Большого Эзу. Он протянулей ее туфли. Хонно чувствовала себя такой униженной, что даже не могла взглянуть на него и только сказала:

— Как вам не стыдно! Вы же все время знали об Эйкиси, — она задыхалась от негодования, — знали, что он сюда ходит. И ничего мне не сказали!

— Да, знал. Он ходит сюда три года, — спокойно ответил Большой Эзу. — Так что ни встреча с вами, ни ухаживания, ни женитьба не помешали ему заниматься тем, чем он давно уже занимается.

— Это все потому, что я проклятая, я женщина-хиноеума, убивающая мужа.

Большой Эзу смотрел куда-то в темноту, наблюдая за мелькающими то тут, то там светлячками. В этом чудесном садике у пруда, среди кленов можно было забыть о шумном большом Токио, его современных зданиях, бесконечном потоке машин; забыть о коррупции и взяточничестве чиновников, о безумной гонке в двадцать первый век, о глобальных задачах, которые поставило себе правительство Японии. Он чувствовал ностальгию по доброй старине, по простому, но милому времени, когда жили храбрые, мужественные люди, прирожденные воины; ему хотелось вернуть то время, о котором он так много знал. Об этом времени сильно тосковали и Юкио Мишима и Кунио Саката, — настоящие самураи.

— Год, в котором вы родились, здесь ни при чем, дорогая госпожа Кансей. Виноват ваш муж, типичный представитель нашего времени. Мама-сан, разговаривая с вами, пыталась подготовить вас к неожиданному удару. Она знает вашего мужа очень хорошо-Безжалостные слова Большого Эзу эхом отдались в ушах Хонно. Ей снова стало дурно. Она вспомнила, как ее третировали родители, особенно отец, потом на смену отцу пришел муж. Как жестоко она ошибалась! Как могла она принимать бесчеловечность за сильный характер? Желание быть покорной, достойной женой сделало ее слепой, глупой. Какая же она идиотка!

А ее работа? Теперь она ясно понимала свою роль — украшать офис, словно обои стену, быть неизменно элегантной, обаятельной, всегда послушной. А ведь у нее не меньше опыта, чем у мужчин, работающих в «Мисита Индастриз», а то и побольше. И чем же она занимается? Обслуживает их! Несмотря на ее опыт и знания, никто не желает прислушиваться к ее мнению. По большому счету она никто, ноль без палочки. Кунио Мисита недавно явно поставил ее на место, проигнорировав ее предложение о сотрудничестве с «Тандем Поликарбон». Что же в результате получается? Ее стремление быть покорной лишь навредило ей.

А ее дом? Был ли у нее когда-нибудь родной дом? Детство помнилось постоянными насмешками, издевательствами, да что детство! Оказывается, и замужество не удалось.

Хонно казалось, будто она очнулась от долгого кошмарного сна, вырвалась из мира, где ее заставляли молчать, а ведь она достойна лучшей участи! Вместо того чтобы жить красиво и достойно, она сначала подвергалась побоям отца, потом работала, словно заведенная, на Миситу, а когда вышла замуж, стала прислуживать еще и мужу.

Хонно собралась с силами и посмотрела на Большого Эзу.

— Я теперь поняла, что внутри нашего привычного мира живут и другие миры. Как, например, в мире большого города существует мир публичных домов. А рядом с этими мирами есть еще другие миры, правда? Ведь существует же недалеко от противного борделя чудесный сад и пруд с рыбками? Какой из этих миров настоящий?

Большой Эзу ответил:

— Сегодня вы получили урок, дорогая госпожа. Самый главный, самый реальный мир живет внутри нас самих, в нашей душе.

Льяно-Негро

На одном из деревьев у входа в джунгли Тори обнаружила вырезанные на коре рисунки — примитивные, но тем не менее сделанные очень талантливо; изображали они шестерых людей: ребенка, старого согбенного человека, слепого, человека, распятого на кресте, безногого человека и мертвеца.

— Дьявольские штучки! Что могут означать эти ужасные рисунки? — спросил Рассел.

— Одну из легенд, — ответил Эстило.

— Не верю я в легенды. — Рассел отошел от дерева и стал внимательно разглядывать близлежащую местность.

— Великий поэт Хорхе Луис Борхес писал, что в легендах простым, доступным языком излагается смысл человеческого существования.

— И вы в это верите?

Тори подошла к Расселу и сказала ему.

— В это обязательно нужно верить, особенно здесь, сейчас, в джунглях. Легенда и жизнь — единое целое, а не два разных понятия, как считаешь ты, и твоя точка зрения в данной ситуации просто опасна.

— Почему тебе доставляет такое удовольствие постоянно унижать меня, показывать свое превосходство? Зачем тебе это, Тори?

— Ты — мужчина, Рассел, а я принадлежу к слабому полу.

— Ну и что с того?

— А то, что ты относишься к тем мужчинам, которые не доверяют женщине просто потому, что она женщина.

— Не болтай ерунды.

— Я серьезно тебе говорю.

Рассел долго сверлил ее взглядом, потом сказал:

— Пошли, поздно уже.

Все трое, оставив позади дерево с удивительными рисунками, вошли в густые заросли, шли до полудня, а потом сделали привал. Было жарко и влажно, одежда насквозь промокла от пота.

Рассел спросил у Эстило:

— Скажите, что же все-таки означают эти рисунки?

— Мы рождаемся, стареем, слабеем, получаем наказание за свои грехи и умираем. Я думаю, эти рисунки что-то вроде предупреждения. Местные крестьяне очень суеверны, и для них джунгли являются как бы границей, отделяющей известное от неизвестного; за ними — край света.

— А кто вырезал эти рисунки? Эстило кивнул головой в том направлении, куда они держали путь:

— Те, кому принадлежит эта земля.

— И у вас нет никаких догадок насчет того, кто эти люди?

— К чему гадать? Скоро узнаем.

Время отдыха закончилось, и, собрав вещи, путешественники снова отправились в путь. Через двадцать минут они вышли на берег реки; вода была грязной, коричневого цвета и мутной. Растущие вдоль берега деревья склонились так низко, что их длинные ветви почти полностью погрузились в воду. Используя ветви в качестве опоры, путешественники без труда перешли реку вброд и остановились на противоположном берегу.

— Судя по всему, мы уже недалеко от кокаиновой фермы, — предположил Рассел. Внезапно раздался голос Тори:

— Эстило, слушай меня внимательно и не шевелись. Слышишь? Стой на месте!

Она подошла к нему и стала напротив. Глаза Эстило расширились от удивления.

— Смотри на меня, спокойно. Не шевели головой! Каменный жук.

— Где? — еле слышно выдохнул Эстило.

— У тебя на шее, сзади.

— Тори... — только и смог сказать Эстило, содрогнувшись от ужаса.

Она видела, что побледневшие от страха губы ее несчастного друга шептали молитву. Уголком глаза она также заметила, что Рассел, слышавший весь разговор, направился в их сторону и уже подходил к Эстило сзади, собираясь снять жука. В мгновение ока Тори очутилась рядом с Расселом, успев схватить его за запястье, прежде чем тот дотронулся до насекомого. Жук был огромный, длиной с указательный палец, отвратительного вида; блестящий черный панцирь сверкал на солнце как полированный.

— Но я же как раз собирался убрать жука, — Рассел с недоумением уставился на Тори.

— Если бы ты это сделал, Эстило бы умер. Она указала на насекомое.

— Видишь его передние лапки, похожие на клещи? Они уже вцепились в тело. Эти жуки, если их потревожить, когда они уже вцепились в свою жертву, выпускают через передние лапки яд. Знаешь, почему их называют каменными жуками? Потому что их яд парализует центральную нервную систему жертвы, и она теряет способность двигаться, превращается в камень.

— В общем, новая медуза Горгона, — сострил Рассел. Тори промолчала, и он добавил:

— Вот тебе и связь между легендой и жизнью. — Он вопросительно посмотрел на нее: — Так что же делать? У меня нет опыта общения с каменными жуками.

— Есть только один способ: не двигаться и не произносить ни звука. Стой спокойно, — обратилась она к Эстило. Жук неподвижно сидел на основании шеи и, видимо, собирался остаться там навсегда. Она осторожно подняла правую руку над насекомым, оттопырив мизинец и наставив его длинный, слегка загнутый ноготь отвесно в направлении спинки насекомого, стала постепенно приближать его к жуку. Когда от ногтя до блестящего панциря оставалось не более двух миллиметров, Тори остановила движение руки и стояла неподвижно, чтобы собраться с мыслями, сконцентрироваться. Существовала единственная возможность парализовать насекомое — вонзить ноготь в крохотную щель посредине его спинки между сложенными твердыми крыльями, но эта операция требовала необыкновенной точности, чтобы насекомое умерло прежде, чем успеет выпустить смертельный яд в кровь человека. Чересчур сильный или слишком слабый нажим ногтя — и Эстило парализует. По спине Тори текли струйки пота. Она прочитала про себя молитву, сконцентрировала свою внутреннюю энергию и через мгновение почувствовала, как разливается сила по телу, исчезают страх и напряжение. Затем, тихо вскрикнув, она вонзила ноготь в жука. На секунду ей показалось, что она проткнула насекомое не так, как надо, и оно успело-таки выпустить перед смертью яд. Глубоко вздохнув, она спросила Эстило:

— Ну как ты, в порядке?

— Черт возьми, сними с меня скорее этого проклятого жука!

В ответ Тори радостно рассмеялась, — опасность миновала. Не вынимая ногтя из спины жука, Тори аккуратно, медленно вытащила его лапки из шеи Эстило и резким движением отбросила насекомое далеко в сторону, в заросли.

— Теперь все.

— Молодец, — смертельно бледный Эстило дружески похлопал Тори по спине. Кровь постепенно приливала к его лицу. — Ну и натерпелся же я страху, скажу честно. Если бы не ты... — Он с чувством расцеловал ее в обе щеки.

— Очень впечатляюще, — сказал Рассел Тори, когда они собрались двигаться дальше.

— Никто не собирался производить на тебя впечатление.

— Да расслабься ты, о'кей? Я хотел сказать только то, что сказал: здорово ты расправилась с мерзким жуком!

Рассел отошел от Тори и стал внимательно разглядывать место, где они находились. Вместе с пилотом вертолета он тщательно изучил карту той местности, куда они направлялись, и запомнил ее наизусть, чтобы в любой момент, где бы они ни оказались, суметь быстро сориентироваться.

— Сюда, — показал он товарищам, и они углубились в черно-зеленую чащу; их окружала изумрудная растительность джунглей и темные загадочные тени. Двигались они медленно, стараясь не производить ни малейшего шума. Прорубать себе дорогу с помощью мачете путешественники не могли, так как охрана фермы находилась недалеко, и они с легкостью обнаружили бы свое присутствие.

Вскоре им попалось на пути толстое дерево, на стволе которого был изображен странный рисунок: человек, подвешенный за ноги к какому-то кругу.

— Черное колесо смерти, — пояснил Эстило, — символизирует бесконечное страдание, вечную муку.

— Понятно, еще одно предупреждение, — сказал Рассел и, вытащив нож, со злостью срезал кусок коры с рисунком. — Надоели со своими предупреждениями, сколько можно!

* * *

Вскоре среди густой листвы они заметили вооруженных людей, и это был знак того, что кокаиновая ферма находится совсем близко. Солдат было человек двадцать, они расположились лагерем на небольшой, очищенной от деревьев и растительности площадке; там же стояла простая крестьянская хижина. Когда трое путешественников подползли ближе, они увидели, что солдаты маленькими группами, по двое или по трое, периодически ненадолго заходили в хижину. Как выяснилось позже, они заглядывали туда, чтобы посмотреть эпизод-другой фильма «Апокалипсис сегодня», затем возвращались на свои посты и лениво озирали близлежащие заросли, щурясь, подобно слепым совам, на яркий солнечный свет.

Рассел, делая знаки руками, провел товарищей мимо сторожевого поста. Чтобы обойти солдат, им пришлось сделать довольно большой круг. Итак, слова Круса о военной охране соответствовали действительности. Странно, конечно, ведь ферма находилась всего в каких-нибудь пяти тысячах ярдов от поста, а солдаты и не думали строго патрулировать местность, развлекались, как в отпуске. Кто же им платит? Тори надеялась в скором времени узнать это.

Пробираясь к кокаиновой ферме, они миновали большие стада домашних животных; встретились на их пути огромные курятники. Скотины и птицы было столько, "то можно было прокормить несколько сотен людей. Наконец в поле зрения показалась и сама ферма.

— Боже, да это не ферма, а целый город! — удивленно воскликнул Рассел.

Он насчитал двенадцать длинных строений из гофрированной жести, явно предназначенных для жилья. За домами, с южной стороны, была расчищена территория под летное поле; на взлетной полосе красовался «Твин-Оттер», около которого суетились какие-то люди.

Рассел повел своих спутников дальше, в обход фермы, постепенно подбираясь к ней все ближе и ближе. Они прошли мимо огромных навесов, скрывающих от жаркого тропического солнца цистерны с ацетоном, авиационным горючим и прочими химическими веществами, необходимыми как для изготовления наркотика, так и для переправки готового кокаина покупателям; увидели ряд массивных электрогенераторов, укрытых в тени деревьев; прачечные и душевые, а также громадные столы, за которыми могла бы пообедать целая дивизия. В небольшом, вытянутом в длину здании под оцинкованной крышей располагалась лаборатория. Путешественники до тех пор продолжали кружить вокруг территории фермы, пока не изучили в подробностях расположение всех зданий и коммуникаций.

Главное помещение, в котором «варилось» адское зелье — кокаин, отравляло воздух тяжелым специфическим запахом.

— Проклятье, кто бы мог подумать, что эта ферма окажется такой громадной, — прошептал Эстило. — Это чересчур опасно, Тори. Тут и двум батальонам солдат не справиться, а уж нам тем более.

— Не паникуй, может, и справимся, — шепнула Тори. Все трое повернули назад к тому месту, откуда пришли. Несколько раз им приходилось останавливаться, пропуская впереди себя грохочущие джипы, полные вооруженных людей. На солдат эти люди не походили, но с оружием, похоже, обращаться умели. Когда Тори проходила мимо цистерн с химикалиями, она остановилась и решила подобраться к ним поближе, чтобы как следует запомнить, что где находится, и оставила своих спутников ждать ее под прикрытием густых зарослей. Вернувшись, она не стала ничего объяснять, а сказала только:

— Пока нам здесь делать нечего. Дождемся темноты — она наш лучший союзник.

Обратный путь прошел без приключений. Они выбрали место для стоянки довольно далеко от фермы, в самом сердце джунглей. Рассел заступил на дежурство первым, а Тори с Эстило уселись на землю у ствола большого дерева, спиной к спине, и, наскоро перекусив, отдыхали, пока Рассел наблюдал за местностью.

— Давно-давно, — рассказывал Тори Эстило, — когда я был еще мальчишкой, я встретил в джунглях кота, страшно тощего — не знаю, может быть, он чем-то болел, и слепого на один глаз. Тихонько затаившись в кустах, я стал за ним наблюдать. Боже мой, вот это был охотник! На моих глазах он легко расправился с семифутовой гадюкой, к которой я не осмелился бы и приблизиться! Он налопался гадючьего мяса до отвала, облизал лапы и морду и — что ты думаешь! — направился ко мне. Я замер и, когда он подошел, смело уставился ему в глаза. Скорее всего, сделай я хоть малейшее движение, кот напал бы на меня, но, как видишь, этого не произошло. И, знаешь, мы подружились! В течение многих лет мы оставались друзьями, более того, скажу тебе честно, кот был моим единственным другом, с ним я мог общаться, он мне нравился. А мое окружение мне не нравилось. Я ненавидел немецких эмигрантов, с которыми водили дружбу мои родители; эти немцы были такие противные, высокомерные, самодовольные, считали себя лучше всех, лучше тех же аргентинцев, среди которых жили. Дураки! Думали, что в их жилах течет голубая кровь, за что им следует оказывать особый почет и уважение. В душе их все ненавидели, а пресмыкались перед ними только из-за денег, проклятых нацистских денег, вывезенных из Германии. Тьфу, мерзость! — Эстило повернул голову и смачно сплюнул. — Но слушай дальше. Однажды кот пропал. Я искал его повсюду и наконец нашел, — ночью, недалеко от своего дома. Ему сломали шею, а на лбу у моего славного кота эти сволочи нарисовали свастику. У меня не было ни малейших сомнений в том, кто убил животное — я знал наверняка, что это сделали мои соседи — двое близнецов, одного со мной возраста. Они всегда держались вместе, и поэтому с ними никто не хотел связываться: они пользовались славой главных драчунов в школе и в округе, так что их побаивались. Кота убили именно они, и я решил отомстить гадам. Я стал за ними следить и вскоре выяснил, что между близнецами, несмотря на их привязанность друг к другу, существует сильное соперничество. Я обнаружил это слабое место братьев, но не представлял себе, как смогу воспользоваться своим открытием. Однако случай не замедлил представиться. Близнецы влюбились в одну девчонку, довольно кокетливую и легкомысленную, которой весьма льстило внимание обоих братьев сразу. В течение нескольких месяцев мне удалось добиться дружбы этой девушки, и вот каким образом: она отставала по математике, и я взялся подтянуть ее по этому предмету. Наши занятия я использовал для того, чтобы выведать как можно больше сведений о близнецах, и, надо сказать, преуспел. Девчонка охотно рассказывала мне все в мельчайших подробностях, а я сочинял истории о том, как братья исподтишка старались навредить друг другу в школе, дома — в общем, везде, и распространял свои басни, где только мог. И, знаешь, люди верили моим россказням. В конце концов я добился того, что близнецы возненавидели друг друга, начали открыто враждовать между собой и напрочь забыли о своей прежней солидарности, любви и дружбе. С течением времени они стали соперниками и в бизнесе, представь себе!

Эстило умолк, и на мгновение вдруг затихли джунгли, замолчали птицы, мелькавшие в ветвях дерева, под которым сидели Тори и Эстило, и слышно было только монотонное гудение бесчисленных насекомых, да где-то далеко заревел дикий зверь. Тори размышляла над странной историей, рассказанной Эстило, и пришла к выводу, что кот олицетворял для него лучшие человеческие качества — способность любить, преданность, надежность. Она вспомнила телефонный разговор, когда она позвонила своему другу из главного здания Центра, и скупые слова Эстило, в которых он тем не менее сумел выразить глубокое огорчение смертью Ариеля Солареса, не говоря прямо о своей скорби, дал ей ясно понять, какой сильный удар нанесла ему гибель друга.

Незаметно наступила черная, безлунная ночь. До места стоянки доходил слабый, неяркий свет с кокаиновой фермы, и от его бликов сплошная стена зарослей казалась живой, загадочной. Тори решила отправиться к складу химических средств вместе с Расселом и Эстило, хотя Рассел явно не одобрял подобной идеи. Тори, правда, его и слушать не стала. Соблюдая все предосторожности, они подобрались к самому складу и уже начали огибать большую цистерну с ацетоном, как Рассел недовольно прошептал:

— Я не уверен, что ты правильно поступаешь, Тори.

— В данный момент меня твое мнение не интересует, — отрезала она.

— Здесь главный я. Вы оба обязаны мне подчиняться.

— Ты здесь никто, понял? Хочешь командовать? Милости прошу, только, боюсь, тебе долго придется искать подчиненных.

Некоторое время они ползли молча, потом Рассел сказал:

— Все-таки находиться у склада очень опасно. Мы все можем погибнуть.

— Мы могли погибнуть и тогда, когда летели в джунгли на вертолете. Спокойно, Расс. Самое главное — не сделать ошибку.

Тори вытащила из кармана куртки моток провода и, отмотав довольно большой кусок, попросила:

— Отрежь, пожалуйста.

Рассел разрезал провод ножом, и она, окунув один конец провода в цистерну с ацетоном, другой его конец обвязала вокруг этой цистерны. Затем Тори отошла к другой цистерне, с эфиром, таща за собой провод, открыла ее и, опустив в жидкость конец провода, смоченный в ацетоне, спросила:

— Готовы?

— Готовы, — ответил Рассел за себя и за Эстило, напряженно наблюдая за тем, как Тори поджигает провод. В следующий миг все трое неслись очертя голову подальше от склада. Через двадцать секунд раздался грохот взрыва, а трое людей все продолжали бежать с бешеной скоростью. Вдали слышались крики, шум, резкий скрип тормозящих машин. Никто не заметил лазутчиков, не думал преследовать их.

Добежав до здания лаборатории, они остановились, взяв на изготовку автоматы. После короткого размышления Тори дала команду захватить лабораторию. Строго говоря, у них в распоряжении было не более пяти минут, в течение которых они могли надеяться, что их не обнаружат из-за переполоха на ферме. По знаку Тори все трое одновременно ворвались в лабораторию, уложив на месте шестерых охранников, не успевших сделать ни единого выстрела. На пол посыпались осколки стекла, куски дерева, металла. Под дулом автоматов персонал лаборатории выстроился у стены, подняв руки; вонь от содержимого разбившихся колб, реторт и прочей химической посуды заполнила комнату; несмотря на открытые настежь окна, притока свежего воздуха практически не было.

Эстило стал на страже у входной двери. Тори приказала ему держать под прицелом рабочих и следить за тем, что делается снаружи, пока она и Рассел исследовали лабораторию. На больших оцинкованных столах стояли огромные металлические емкости с готовым кокаином, процесс получения которого происходил не в самой лаборатории, а в специальных помещениях, отгороженных на территории фермы. Тори подошла к одному из столов, на котором лежали пластиковые мешки с очищенной кокой, и удивленно заметила:

— Тут что-то не то, Рассел.

В этот момент к ним подошел Эстило, не выпускавший из поля зрения рабочих лаборатории, и спросил Тори:

— Ты обратила внимание на охранников?

— Нет, времени не было. Все охранники — японцы.

— Японцы? — в изумлении вскричал Рассел и подошел к двум из них, лежавшим ближе к нему, перевернул одного с живота на спину, лицом вверх.

— Действительно, японец.

Закатав рукав формы убитого, он увидел на его руке татуировку:

— Что это значит?

Тори посмотрела на иридзуми — татуировку и нахмурила брови. Сложный рисунок татуировки говорил о том, что убитый охранник был не простым гангстером из якудзы, а по крайней мере помощником босса, и обладал большой властью и влиянием. Тори не понимала, зачем человеку, занимавшему такое высокое положение в иерархии клана, понадобилось уезжать из Японии — для того лишь, чтобы работать охранником на затерянной в джунглях кокаиновой ферме? Для такого поступка должны были существовать чрезвычайно серьезные причины. Кокаин — не причина. Проконтролировать качество получаемого в Латинской Америке наркотика можно было бы и в Японии; в крайнем случае, послать доверенное лицо, но никак не забираться в такую глушь самому. В чем же все-таки дело?

Внезапно раздался крик Эстило и звук автоматной очереди — один из рабочих, выхвативший пистолет и пытавшийся выстрелить в Эстило, рухнул замертво, задев пластиковые мешки на столе. Два десятикилограммовых мешка шумно плюхнулись на пол, один из них порвался, и его содержимое высыпалось наружу. Тори и Рассел подошли ближе и склонились над порванным мешком, разглядывая что-то темное в белом порошке. Ножом Тори выкатила из порошка небольшой прозрачный цилиндр, чем-то наполненный.

— Что за черт? — воскликнул Рассел.

— Контрабанда, — ответила Тори.

— Что?!

Тори пояснила:

— Это один из способов контрабанды, причем очень эффективный. Незаурядный ум придумал эту дьявольскую хитрость: прятать контрабандный продукт внутри другого контрабандного продукта.

Она открыла цилиндр и высыпала на ладонь несколько черных матовых шариков из металла.

— Чудеса, да и только, — сказал Рассел, взвешивая в руке мягкую упаковку с оставшимися в ней шариками, которую он забрал у Тори. — Довольно тяжелая.

Тори его не слушала, вспарывая ножом второй мешок. Внутри этого мешка, так же, как и в первом, обнаружился прозрачный цилиндр с черными шариками.

— Вот вам и объяснение, почему здесь сшивались японцы, — сказала Тори.

— Не из-за кокаина, конечно, — отозвался Рассел, разглядывая загадочные шарики.

— Нет.

— А из-за чего? Внезапно Эстило крикнул:

— Проклятье! Нас окружают. — И с этими словами вывел рабочих на улицу и стал напряженно вглядываться в даль. — Чертова армия уже на подступах к лаборатории.

Рассел вопросительно посмотрел на Тори, ожидая указаний.

— Надо выбираться отсюда, — сказала она, — не забудь взять с собой эти шарики.

Снаружи уже слышались непрерывные автоматные очереди. Эстило, укрывшись за дверным косяком, отстреливался, прикрывая товарищей.

— Куда, Расс? — воскликнула Тори. — Про дверь забудь. Уходим через окна. Когда выберешься наружу, беги к самолету.

Взобравшись на столы с кокаином, они перелезли через подоконники, вскарабкались на крышу из гофрированной жести, а затем спрыгнули в кусты. Огонь с вражеской стороны усилился; солдаты разделились на две группы, стараясь окружить незваных гостей. Эстило ранили в предплечье, и он, выругавшись по-немецки, укрылся на секунду за деревом, потянув за собой Рассела. Крики и стрельба приближались, и после короткой передышки трое беглецов устремились в направлении взлетной полосы, где, сияя в свете прожекторов, стоял самолет. За неимением времени они отстреливались короткими очередями. Неожиданно откуда-то вынырнул джип, несшийся на огромной скорости им навстречу с целью отрезать их от самолета. В кузове сидели двое солдат с пулеметом, готовым в любую минуту разразиться непрерывным огнем, лишь только машина подойдет на достаточно близкое расстояние.

— О, Господи, — прошептал Рассел.

— Беги, не останавливайся! — крикнула ему Тори. Остановившись и уперев приклад автомата в левый бок, она открыла стрельбу по джипу, но джип не поехал в ее сторону, как она ожидала, солдаты лишь развернули пулемет и открыли по ней огонь. Свободной рукой Тори отцепила с перекинутого через плечо ремня гранату, вытащила чеку и бросила гранату в джип. Водитель машины заметил маневр Тори и резко вывернул руль, стараясь развернуть машину в противоположном направлении. Но было поздно. Надсадно скрипнули шины, машина накренилась набок, раздался взрыв, осветив бело-зеленым светом все вокруг. Джип взлетел в воздух, перевернулся и грохнулся на землю, разлетевшись на куски и похоронив под обломками двух солдат и водителя. Теперь ничто не мешало Тори, и она понеслась что есть духу к взлетной полосе, куда должны уже были добежать Рассел и Эстило, и с разбегу налетела на двух солдат, словно по волшебству вынырнувших из кустов ей навстречу. Один солдат врезал ей прикладом в челюсть, а другой больно дал по ногам, так что Тори упала на колени, а затем еще носком сапога изо всей силы ударил ей в живот. Она скорчилась от боли, хватая ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба, и, не в силах встать, распласталась на земле. Первый солдат наклонился и приставил дуло автомата к виску Тори; с лица его градом катился пот, и она чуть не задохнулась от резкого запаха грязного мужского тела.

— Умри, сука, — зло осклабился солдат и щелкнул предохранителем.

Тори зажмурилась, сжалась в ожидании выстрела, но вместо выстрела раздался странный звук, и она в удивлении открыла глаза. Солдат какое-то время стоял, бессмысленным взглядом уставившись на нее, из его простреленного лба ручьем текла кровь; мгновение — и он упал навзничь, исчезнув из поля зрения лежащей Тори. Она быстро вскочила и бросилась к другому солдату, который уже поднимал оружие, собираясь стрелять. Вытащив нож, Тори метнула его в живот солдата. Нож попал в цель, и солдат, вскрикнув от боли и выронив автомат, упал наземь как подкошенный. Но он был жив и успел ударить Тори в бок. Еле удержавшись на ногах, она издала боевой крик каратистов, схватила рукоятку ножа, торчавшего из живота солдата, и воткнула нож еще глубже, повернув клинок вокруг оси. Солдат снова ударил Тори в поясницу. Она почти потеряла сознание от боли, но нож не выпустила и, собрав последние силы, рванула клинок сначала вверх, а потом в сторону, разрезав живот солдата надвое, так что кишки вылезли наружу. Неожиданно оказавшийся рядом Рассел выстрелом в голову прикончил солдата, помог Тори подняться, спросил:

— Ну, как ты?

— Нормально. Здорово ты уложил первого солдата, попал ему ровнехонько между глаз.

Рассел какое-то время поддерживал Тори, потому что она не могла быстро двигаться из-за сильной боли в боку и пояснице. Челюсть у нее повреждена не была, но страшно ныла. Наконец они добежали до взлетной полосы, где их поджидал Эстило, и втроем устремились к самолету, спокойно стоявшему на посадочной площадке.

«Господи, неужели вышло», — подумала было Тори, но тут увидела справа от себя мчащийся в их сторону джип.

— Скорее, бери влево, самолет должен быть между нами и машиной, — крикнул Эстило, меняя направление бега и увлекая за собой товарищей. Обогнув самолет с левой стороны и укрывшись от джипа, они с ужасом заметили, что с этой стороны к самолету бежит большая группа солдат.

— Нас окружают, — сказал Эстило, — самолет единственная надежда, нужно забраться внутрь.

— Но трап-то с противоположной стороны, — возразил Рассел. — Если мы высунемся, солдаты в джипе перестреляют нас в два счета.

— Все равно, — вмешалась Тори, — Эстило прав. Если нам не удастся забраться в самолет, мы погибли. Проверив оружие, она сказала:

— Делайте, как я. Проверьте, заряжены ли ваши автоматы. — Потом взглянув на их бледные, мрачные лица скомандовала: — Пошли!

Из джипа открыли стрельбу прежде, чем они показались из-за крыла самолета. Со стороны джунглей солдаты тоже подошли к ним на довольно близкое расстояние.

— Мы не доберемся до трапа, — крикнул Рассел. Тори понимала, что он прав.

— Быстрее, сюда! — прокричала она в ответ и показала на открытый грузовой отсек.

Рассел схватил Эстило за руку и втолкнул его внутрь самолета. Тори, давая короткие очереди по джипу, прикрывала Рассела, пока тот забирался в люк, затем влезла внутрь сама и захлопнула дверь. Автоматные очереди били по обшивке самолета.

— Что б вы сдохли, проклятые, — бормотала Тори, карабкаясь наверх, к панели на потолке, наконец добралась до нее, открыла, и яркий свет осветил грузовой отсек. Она вылезла наружу, за ней — Рассел, и они побежали в рулевую рубку. В самолете никого не было, и Тори мысленно поблагодарила Бога за удачу. Змеей скользнув в кресло пилота, она принялась крутить ручки управления.

— Я не знаю точно, куда надо нажать, чтобы взлететь, — обратилась она к Расселу, — только бы подняться в воздух, тогда без проблем...

Рассел сел в кресло помощника пилота, быстро просмотрел на панели порядок операций по управлению самолетом, нажал нужные кнопки и — моторы завелись, загудели, самолет плавно покатился по взлетной полосе. Пока набирал скорость, по нему били из автоматов, но, к счастью, никого не ранили. Но вот самолет оторвался от земли. Далеко внизу осталась затерянная в глубине джунглей кокаиновая ферма, неизвестный, могущественный враг и загадочные металлические шарики...

Книга вторая Женщина-убийца

Совершенные средства и неясные цели отличают, на мои взгляд, нашу эпоху.

Альберт Эйнштейн

Москва — Звездный городок — Архангельское — Токио

Удача улыбнулась Ирине. Оказалось, что Наташа Маякова вела класс актерского мастерства на платных курсах. Кроме нее, на курсах работало еще четверо преподавателей, но Ирине удалось попасть в класс к Маяковой. Для поступления на курсы необходимо было сдать экзамен, но Ирина не сомневалась в своих актерских способностях, так как еще в школе занималась в художественной самодеятельности. Она хорошо прочитала отрывок из «Трех сестер» Чехова (эту пьесу, она, конечно, выбрала не случайно, усматривая в подобном выборе злую иронию). Судя по всему, экзаменаторам понравилось ее чтение, так как на следующий день Ирина нашла свою фамилию в списках зачисленных на курсы.

В группе занимались семеро учениц, включая Ирину. Занятия проходили в пыльной комнате в здании нового МХАТа, который Ирина не любила так же сильно, как любила старый МХАТ, где Наташа Маякова была занята пять вечеров в неделю.

Ирина назвалась вымышленным именем из конспирации, так что на курсах ее знали как Катю Боровскую; она хотела выяснить, какие отношения связывают Бондаренко и Маякову, и постараться использовать полученную информацию против Валерия с целью добыть какие-нибудь сведения о «Белой Звезде». Марс, как заинтересованное лицо, с одобрением отнесся к ее затее и выправил ей фальшивые документы, не задавая лишних вопросов.

— Делай, что хочешь, — сказал он Ирине, — Я вполне тебе доверяю.

Первое свое занятие Наташа Маякова начала с того что бодро заявила:

— Мы смогли организовать наши курсы только благодаря тому, что в стране многое изменилось. Если бы не реформы, не было бы ни курсов, ни занятий.

Ирину позабавило, с какой гордостью были произнесены эти слова, словно маленькая девочка похвалилась перед подружками, что родители разрешили ей посидеть вечером у телевизора дольше обычного. Какая наивность!

— Для занятий я выбрала пьесы американского драматурга Эдварда Олби, — продолжала вступительную речь Наташа, — «Малютку Элис» и «Шаткое равновесие». Мой выбор пал именно на этого драматурга потому, что он считается одним из последователей чеховской традиции в драматургии. Душевные метания, страдания, безысходное отчаяние его персонажей очень напоминают переживания чеховских героев в «Трех сестрах» и «Вишневом саде».

Она попросила двух учениц разыграть мизансцену из пьесы Олби «Кто боится Вирджинии Вульф?» без всякой подготовки:

— Хочу посмотреть, как вы будете барахтаться, если вас неожиданно столкнуть в ледяную реку, — объяснила она.

Одной из выбранных учениц была Ирина; ей дали читать роль Марты, которую в известном фильме сыграла Элизабет Тейлор. Американскую экранизацию этой популярной пьесы Олби Ирина посмотрела в крохотном кинотеатрике повторного фильма в Кембридже. Она помнила, как сидела в тесном зале среди американских студентов, и в воздухе пахло воздушной кукурузой; ей было там так хорошо, так уютно... Она чувствовала полную раскрепощенность, словно окунулась в горное озеро и плыла, обнаженная, в прохладной воде. Ей живо представилось лицо Элизабет Тейлор в этом фильме, великолепная игра замечательной актрисы...

После занятий Наташа Маякова попросила Ирина остаться.

— Хотите, пойдем выпьем где-нибудь кофейку? — предложила актриса.

Было довольно поздно, и они зашли в ночной бар гостиницы «Метрополь», открытый и после двенадцати ночи. В баре было тихо, тепло и как-то по-домашнему. Они уселись за свободный столик, сделали заказ, и Наташа начала разговор:

— Знаете, мне хотелось поговорить с вами, Катя. Я понимаю, что вы несколько удивлены, но меня заинтересовала ваша игра сегодня на занятиях. — Пока она задумчиво размешивала сахар в чашке, наблюдая, как кусочки растворяются в горячей жидкости, Ирина ее разглядывала. Наташа, без сомнения, была красива: натуральные светлые волосы, голубые глаза, выразительное, подвижное лицо с мягким, чувственным ртом. Боже, как Ирина ненавидела это лицо!

— "Кто боится Вирджинии Вульф?" — непростая пьеса, — продолжала говорить Наташа. Отхлебнув кофе, она сморщила нос, — фу, совсем некрепкий. Мы же не туристы, чтобы поить нас такой бурдой! — Она посмотрела на Ирину и улыбнулась ей немного застенчиво, искренне, так что та была покорена этой необыкновенной улыбкой.

— И характеры в этой пьесе сложные, не всегда понятные русскому человеку. Надо хорошо знать американский образ жизни, чтобы разобраться в них. А вы, Катя, на удивление точно почувствовали характер Марты, это поразительно!

— Спасибо, — улыбнулась Ирина.

— Вы, наверное, согласитесь со мной, — продолжала Наташа, — что в Марте есть какая-то внутренняя неуспокоенность, я бы даже сказала ярость, которая долго-долго копилась и вот теперь готова выплеснуться наружу. И, понимаете, в вас я почувствовала ту же ярость, тот же гнев, что и Марты. Видимо, поэтому у вас так хорошо получилось на уроке. Марта вам внутренне близка. Собственно, об этом мне и хотелось поговорить с вами, об этой вашей внутренней злости или ярости, называйте, как хотите. Может быть, вы даже не отдаете себе отчета в том, как сильно в вас это чувство.

Ирина не знала, что и ответить. Считать себя польщенной или оскорбленной?

— Допрос учеников входит в ваши обязанности, так же как и пропаганда реформ? — наконец спросила она.

Наташа заразительно рассмеялась, на лице появилось выражение искренней симпатии, совершенно обезоружившее Ирину, пытавшуюся быть нарочито резкой, грубой.

— А, ерунда, не стоит обращать внимания на такие вещи. Сейчас принято хвалить реформы на каждом углу. Многие благодаря им очень выиграли, разве нет?

— Кто выиграл, а кто и нет, — возразила Ирина. — Пусть по телевизору с утра до вечера врут, но вам-то, интеллигентному человеку, зачем это делать?

— Почему врут? Много и правды. Я теперь себя чувствую гораздо свободнее.

— Можете бегать без поводка, да?

— Не понимаю.

— Ну, играете в пьесах, которые раньше не шли, зарабатываете деньги на платных курсах, а что от этого изменилось? По большому счету — ничего. Все равно чувствуете, как что-то гнетет вас. Сволочное отношение к людям как было у нас, так и осталось.

Наташа заказала водку и кое-какие закуски. Когда заказ принесли и они немного выпили, она заговорила опять:

— Думаю, в чем-то вы правы: многое осталось по-прежнему. Вот например — Ольга, Маша и Ирина, чеховские три сестры, часами обсуждают незначительную, казалось бы, тему: как однажды они поедут в Москву. Но знают, что никогда не выберутся туда, а к концу пьесы выясняется, что они живут всего лишь в нескольких километрах от Москвы. Полная инертность и бездействие, одни разговоры. Так и у нас сейчас. Поэтому и реформы не идут.

Ирина не слушала ее, думая только об одном: «Когда они видятся? Каждый день перед репетициями и вечерними спектаклями, или она приходит к Валерию ночью, когда меня нет рядом?» Ирина сделала над собой усилие, заставила себя не думать о Валерии. Довольно резко сказала Наташе:

— Притворство хорошо на сцене, а не в жизни. Что вам дали эти реформы? Раньше небось снимались в кино, на телевидении. Сейчас студии на голодном пайке, делают одну-две картины в год. Театральных постановок на телевидении нет. В театре платят копейки. Концы с концами наверняка не сводите, вот и схватились за курсы. А туда же еще — да здравствуют реформы! И не стыдно врать?

— Если я вас правильно поняла, вы, наверное, не захотите больше посещать мои уроки?

— Отчего же? Я хочу научиться играть, для этого я и поступила на курсы.

— Мне кажется, вам не придется долго учиться, — заметила Наташа, допивая кофе. — У вас есть талант. Но зачем вам нужны эти курсы? В столичный театр все равно не возьмут. Разве что в самодеятельность... Но для нее вы и так сойдете...

Ирина промолчала. Тогда Наташа заговорила снова:

— В школе МХАТ у меня был замечательный учитель. Он хотел, чтобы я стала настоящей актрисой. Он делал все, чтобы я смогла заглянуть внутрь себя, поверила в себя, в то, что я могу многое. Это единственное, что он от меня требовал. Он показал мне, каким бесценным даром я обладаю. — Наташа сделала паузу, отпила из рюмки. — Понимаете, Катя, я сирота. Выросла в интернате, была злой, как волчонок. Знала, что мать меня бросила, и я ненавидела ее, а заодно и всех остальных. Как я завидовала тем, у кого есть семья, кто собирается вместе за праздничным столом. Я все помню, все, до мельчайших деталей. Такое уж свойство у актеров, — мы помним все. Без хорошей памяти актеру нельзя.

Наташа с яростью оттолкнула от себя рюмку, и водка пролилась на стол. Глаза актрисы сверкали ненавистью и болью, и Ирина в изумлении смотрела на нее. Как отличаются люди от того образа, который мы создаем! Наташа казалась такой счастливой тогда в театре, рядом с Валерием, такой безмятежной! И на сцене она чувствовала себя очень уверенно. А на самом деле, как выяснилось, она несчастна, одинока, выросла без родителей, и сейчас готова расплакаться в присутствии совсем постороннего человека.

— Давайте еще выпьем, — предложила Ирина.

— Хорошо, — кивнула Наташа. — Только закажем на этот раз «Старку», ладно?

— Ради бога. «Старку» выпью с удовольствием, Официантка принесла заказ, женщины налили себе водки, закусили, снова наполнили рюмки.

— Знаете, Катя, сегодня на занятиях в вас я увидела себя, — продолжала Наташа. — Словно посмотрелась в зеркало или вернулась на несколько лет назад. Я никак не могла пройти мимо такого удивительного явления, и поэтому решила познакомиться с вами поближе. Я живу одна, родных у меня нет, и подумала: а вдруг я нашла подругу, родственную душу?

— Так вы не замужем? — спросила Ирина. Это ее не очень интересовало, но надо же было что-то сказать. Откровения Наташи смутили Ирину, и она просто не знала, как реагировать на ее слова.

Наташа улыбнулась.

— Нет, пока не пришлось. Правильно говорят: «Не родись красивой, а родись счастливой». Мужики липнут ко мне, как мухи, а человека во мне не замечают. И это, честно говоря, бесит.

— Но мне кажется, что замужество могло бы стать для вас отдушиной. Если у вас не было родителей, не было семьи, то почему бы не попытаться самой создать семью — иметь мужа, детей?

— Я боюсь. Вероятно, в этом страхе виновато мое неудачное детство. Мне хочется надежной, совершенной семьи. Я все время думаю: а вдруг мой муж меня бросит? Или я разлюблю его и уйду к другому? А дети? Я боюсь, что их может ожидать моя судьба, а это ужасно, поверьте. В общем, я не верю, что замужество принесет мне счастье. Не верю, что мужчина может быть по-настоящему предан женщине.

— Признаюсь, и я не верю. Мужики сволочной народ, только о себе и думают...

— Да, с ними плохо, и без них нельзя, — вздохнула Наташа. — Иногда мне кажется, что они нужны нам именно потому, что они такие плохие.

Обе женщины дружно и весело рассмеялись. Внезапно Ирина вспомнила о Валерии, и ее веселье как рукой сняло. Словно наяву она увидела Бондаренко рядом с Наташей, когда они шли по улице Горького, оба сияющие, довольные. Ирина после того случая в театре тайно следила за ними и узнала, что встречаются они один-два раза в неделю. Что их связывает? Если не любовь или секс, то что же? Это необходимо было выяснить.

* * *

Дважды в неделю Марс Волков, отложив в сторону свои дела, отправлялся на черной «Волге» в Звездный городок. В этом не было ничего удивительного, так как Звездный городок входил в избирательный округ, от которогобаллотировался Волков.

Во время каждого своего визита в город космонавтов Марс обязательно встречался с главными чиновниками городка, с обслуживающим и техническим персоналом, научными работниками и, конечно, с космонавтами. Все эти люди были рады приезду депутата из Москвы, кроме, пожалуй, единственного человека, который ненавидел визиты Марса. А именно ради встреч с этим человеком Марс и ездил в Звездный городок. Дружеские улыбки, общие вопросы, рукопожатия, похлопывания по плечу — все это было привычным ритуалом. Главное наступало потом, когда он отправлялся к Виктору Шевченко — участнику неудавшегося советско-американского полета на Марс. Второй участник, американский астронавт, погиб во время полета. Виктору удалось вернуться живым, и он получил звание Героя.

Несмотря на то, что Марс знал Виктора уже больше года, человек этот оставался для него загадкой. Почему? Трудно было ответить на этот вопрос. Космонавт не отказывался от встреч, беседовал с Марсом о самых разных вещах, причем зачастую шел на разговор охотно, но у Марса никак не получалось заглянуть в душу Виктора, понять его взгляды на мир, на людей, разобраться в его чувствах. Получилось так, что в космос улетел один человек, а вернулся совершенно другой. После полета он сильно изменился и мало чем напоминал прежнего Виктора. В этом и заключалась загадка. Что с ним произошло за дни полета? Почему он так переменился? Ведь ни с одним из космонавтов такого не случилось. Виктор получил душевную травму, это понятно. Потерять товарища, вместе с которым готовился к полету, тренировался, за жизнь которого отвечал — тяжелый удар. Помимо смерти друга, Виктору пришлось пережить также и поломку космического корабля, и одиночество в космосе, и страх смерти, когда он не знал, придется ли ему вновь увидеть родную землю. Кроме психического шока, космонавт подвергся воздействию космического излучения. Как это отразилось на организме Виктора, — до конца никто не выяснил.

Марс спросил у Татьяны, женщины, делившей с Виктором досуг и постель, где Виктор.

— В бассейне, — ответила она.

— Один?

— Нет, с Ларой.

Лара, так же как и Татьяна, была приставлена к Виктору для бесед и развлечений. Марс лично дал разрешение на присутствие женщин рядом с космонавтом. Почему, собственно, он должен запрещать Виктору те немногие удовольствия, что остались в его распоряжении? Одним из этих удовольствий были женщины, другим — бассейн.

Виктор очень любил плавать в бассейне. Длительное пребывание в состоянии невесомости оказало атрофирующее воздействие не только на мышцы космонавта, но и на его скелет, и болезнь эта не поддавалась лечению. Получив большую дозу космической радиации, Виктор предпочитал проводить большую часть времени в бассейне. Облучение сделало кожу космонавта совершенно безволосой и скользкой, и он плавал в воде легко и свободно, словно вода была его родной стихией, словно он родился и вырос в море. После полета Виктор стал калекой, и Марс считал, что физическое уродство оказало определенное влияние на психику космонавта, однако не на умственные способности, — соображал Виктор не хуже, а то и лучше других. У Марса также не было никаких иллюзий насчет того, зачем космонавту понадобился бассейн: не только для плавания, разумеется, но и для того, чтобы скрыться хотя бы на некоторое время от людей. И на этот раз Марс нашел Виктора в бассейне. Он уже выбрался из воды и сидел теперь в инвалидной коляске.

— Как вы себя сегодня чувствуете, Виктор? — спросил Марс космонавта. Тот в ответ буркнул:

— Паршиво. И не называйте меня Виктором, я же вас просил! Не хочу никаких имен!

— Но мне же надо как-то вас называть, — он уселся на бортик бассейна, — это ваше имя.

Марс посмотрел на своего странного собеседника. Когда-то он был очень привлекателен. Марс мог судить об этом по фотографиям Виктора, сделанным до полета. Что же произошло там, высоко, в неизведанном далеком космосе, что могло так изменить человека? Разумеется, черты лица остались прежними, но общий их вид или сочетание черт производили совсем другое впечатление. Правда, Виктор довольно сильно похудел и не мог нормально двигаться, — обычно он передвигался при помощи инвалидного кресла. А если пытался ходить сам, то напоминал девяностолетнего старика. Марс задумался: а вдруг в космосе произошло быстрое, внезапное старение организма? Тела, но не мозга. Не в этом ли отгадка? Или он ошибается?

— Как же мне к вам обращаться? — повторил он. — Вы же Виктор Шевченко, настоящий герой, с большой буквы. — Марс посмотрел на Виктора, и ему неожиданно пришла в голову мысль, что космонавт специально злит его, чтобы сбить с толку, чтобы избавиться от ненавистных, бесконечных вопросов, чтобы вывести своего знакомого из равновесия.

— Ну что ж, я должен признаться, — продолжал он, — мне надоело, что мы играем с вами в кошки-мышки. Не пора ли с этим кончать? Или вы желаете, чтобы мы играли вечно? Я предпочитаю не ходить вокруг да около, а называть вещи своими именами. Конкретно, ясно. Вы чувствуете себя сегодня паршиво, я это вижу, и мне вас жаль, поверьте. Мне больно видеть ваши мучения.

— Вы что, думаете, я поверю во все это дерьмо, что вы сейчас наговорили? — огрызнулся Шевченко.

— Да нет, я этого и не жду, не такой уж я наивный. — Скажите, как мне вас называть, каким именем? — снова спросил Марс.

— Не знаю, но только не Виктор. Потому что я — не Виктор.

— Понимаю, понимаю. Но все-таки? Предложите что-нибудь.

— Как насчет имени Одиссей? Годится? Обещаю не называть вас Полифемом.

— Ну хорошо. Как вам сегодня спалось, Одиссей?

— Я не сплю, — быстро отозвался Виктор. Он любил говорить на эту тему. — Я вижу сны, а это разные вещи. Когда постоянно видишь сны, то получается, что ты не спишь, а бодрствуешь; сознание находится в совершенно особом состоянии.

— А что вы видите во сне?

— Я вижу огромный, необозримый космос и звезды. Я вижу необыкновенный свет между звездами.

— Какой свет? Он имеет какую-нибудь окраску? Может быть, он красный, зеленый или голубой?

— Я не могу объяснить. Невозможно найти слова, чтобы описать этот удивительный свет, или не свет, потому что он не бесплотный, он состоит из какой-то субстанции.

— Какой субстанции? На что она похожа? Чем-то напоминает обшивку космического корабля?

— Нет-нет, ничего общего, не то, совсем не то. Я думал про этот свет с того момента, как наш корабль приземлился, и продолжаю думать о нем постоянно. И прихожу к выводу, что тот неземной свет, который я видел среди звезд, есть сам Господь Бог.

— Почему вы так решили? — спросил Марс.

— Мои сны подтверждают это, снова и снова, каждую ночь.

— А может быть, в ваших снах вы видите Богом себя? — предположил Марс.

Виктор не смог сдержать ироничной улыбки.

— Подобные дурацкие предположения не делают вам чести, Волков. Я же не идиот.

— Согласен, согласен, не спорю, предположение действительно дурацкое, извините, — ретировался Марс. — Но что-то заставило меня задать вам такой вопрос.

— Я знаю, что. Не такой уж это великий секрет. Вы так же, как и я, верите в Бога, Волков, и не отрицайте. Все в него верят, только многие не признаются в этом. Но вы правы. В каком-то смысле я действительно стал Богом — существом, о котором вы не знаете абсолютно ничего.

— Чушь, вы человек, как и я, вы наделены разумом, Почему это мы о вас абсолютно ничего не знаем? Это неверно.

Виктор промолчал. И Марс, наклонившись к нему, спросил:

— Скажите, что произошло в космосе, в космическом корабле? С вами тогда была потеряна связь... Я понимаю, с тех пор прошло уже много времени...

— Нет. Это случилось вчера.

— Ну, разумеется, вам это кажется не таким уж далеким прошлым...

— Это случилось вчера, говорю вам. Хотя я и знаю, что прошло пятнадцать месяцев, как я вышел из состояния комы. И вот все эти пятнадцать месяцев вы спрашиваете меня: «Что произошло в космосе?» И миллион раз я отвечаю то же самое, что сказал вам, как только пришел в себя.

Виктор был прав. Бессчетное число раз Марс задавал ему один и тот же вопрос и выслушивал один и тот же ответ, и не мог поверить в то, что говорил ему космонавт. Ну как можно было поверить в такое?

— Все равно, я буду вам благодарен, если вы ответите на мой вопрос еще раз, — сказал Марс.

— Еще один раз, и не последний, да?

Двое мужчин молча уставились друг на друга, и Марс подумал: «А ведь это поединок умов. Я не должен допустить, чтобы победа осталась за ним. Мне нужно выиграть бой».

— Мы уже выходили с орбиты Земли к орбите Марса, — начал рассказывать Виктор, — и все шло прекрасно. Работа ладилась. Кстати, наши руководители были совершенно правы, когда сократили команду корабля с десяти человек до двух. Итак, мы сошли с орбиты Земли и взяли направление на Марс, уходя от гравитационного поля Луны. Вблизи этот земной спутник выглядит потрясающе, сказочно. Ей-богу, когда мы пролетали мимо, я, словно ребенок, не мог оторвать глаз от иллюминатора. В детстве я смотрел в далекое зимнее небо и спрашивал себя: что находится там, далеко от Земли? Теперь я знаю и содрогаюсь от ужаса. Человеку трудно воспринять такую красоту, это выше его сил. Итак, наш корабль прокладывал путь сквозь глубины космоса, уходя все дальше и дальше от родной планеты. Мы спали как убитые, утомленные однообразием нашей жизни. В центре управления полетом известно, сколько времени мы спали, когда просыпались. Я, между прочим, не видел ни единого сна во время полета, хотя приборы и показывают обратное. Медицинские данные против меня, они зафиксировали, что я видел сны. Врачи говорят, что, проснувшись, я забывал их. Но я повторяю вам — я не видел ни единого сна. Я всегда помнил свои сны, еще с детства. Мне кажется, что в полете сновидения оставили меня потому, что жизнь моя стала похожа на сон. Психиатры говорят, что я чересчур много внимания уделяю снам, для меня сны стали идеей фикс, а я говорю вам, во время полета я не видел снов, и это имеет большое значение. Врачи, наверное, считают, что я лгу им или заблуждаюсь насчет этого, и котят докопаться до истины. Иначе я не был бы здесь и не разговаривал бы с вами. Жалкие людишки ненавидят все непонятное и готовы взорвать и небо, и Землю, лишь бы получить ответ на свои вопросы, избавиться от загадок и тайн, которыми полно мироздание.

Неожиданно космонавт начал смеяться, и смех его становился все громче и громче, пока не превратился в оглушительный хохот, который так же внезапно прервался, как и начался. Утирая слезы и задыхаясь, Виктор сказал.

— Теперь мне многое кажется смешным. Я приобрел чувство юмора, которым раньше не обладал. Я стал таким после того, как посмотрел в глаза смерти.

— Расскажите, как погиб Грег.

— Я же просил: никаких имен! — взорвался вдруг Виктор. — Черт вас возьми, сколько можно говорить! Сукин сын, как ты мне надоел, будь ты проклят!

— Извините, я забыл. Скажите, какое имя дать вашему погибшему другу? Предложите что-нибудь. Вы слышите меня, Одиссей?

— Менелай, — ответил Виктор, не повернув головы.

— Прекрасно. Так как погиб Менелай?

— Бедный мой товарищ, — горько сказал космонавт. — Мы оба надели скафандры и собрались выйти в открытый космос. Он вышел первым, а я еще оставался на корабле. Скафандры у нас были отличные, самая последняя модель. — Он помолчал. — Думаю, мы столкнулись с метеоритной бурей, только, вообще-то говоря, это были не метеориты, а что-то похожее на них, и крохотного размера. Может быть, какие-нибудь мини-метеориты? Я внезапно услышал глухой звук, словно в корабль снаружи что-то бросили. Затем я услышал голос Менелая и сразу почувствовал неладное. Моментально надел шлем и выбрался наружу. То, что я увидел... Шлем моего товарища был весь искорежен, вокруг была кромешная тьма, и только вдали, среди звезд, сиял тот необыкновенный свет. То не было сияние звезд, нет, звезды светят по-другому. Не обыкновенный свет приблизился, и я мог рассмотреть как следует, что случилось со скафандром моего товарища. Передняя часть шлема была вся изрешечена мелким осколками или не знаю чем, может, эта буря пришла из другой галактики? Воздух из скафандра весь вышел, видимо, как раз тогда, когда я выбирался из корабля. Выход воздуха из скафандра создал центробежную силу, и тело моего друга крутилось и крутилось вокруг троса, которым скафандр прикреплялся к обшивке корабля. Глаза мертвеца — я знал, что мой друг умер, и я уже не мог его спасти, — смотрели прямо перед собой, а рот улыбался... Жуткой, страшной улыбкой, словно насмехаясь над смертью, над ранами, изменившими его до неузнаваемости. Я остановил вращение тела, принес труп в корабль. Там я еще раз внимательно вгляделся в мертвое лицо и заметил, что глаза мертвеца какие-то странные. Сначала я подумал, что в них попала космическая пыль, но потом отказался от этой мысли.

Виктор замолчал, и в воздухе повисла довольно долгая тишина, так что Марс вынужден был спросить:

— Так что же дальше? Почему глаза Менелая были странными? Отчего?

Космонавт опустил голову, глухо ответил:

— Что толку вам говорить? Все равно вы мне не поверите, вы все больше доверяете приборам, а не тому, что вам говорит человек, свидетель...

— Нет, доверяю. Вскрытие трупа не дало специалистам практически никаких данных, ничего не удалось узнать. Почему ваш друг умер, что вызвало поломку скафандра, что происходило, пока вы спешили ему на помощь, — все покрыто мраком неизвестности. Все уверены только в одном: имела место какая-то межпланетная буря. Но в то, что вы говорите, согласитесь, трудно поверить... Разумеется, многие считают ваши слова вымыслом, плодом больного воображения.

— А вы? Вы на их стороне?

Момент наступил критический. От того, как ответит Марс, зависели его дальнейшие отношения с Виктором. Лгать было нельзя, потому что космонавт сразу почувствует ложь. Кроме того, Марс понимал, что Виктору нужна была родственная душа, взаимопонимание. Ответ следовало выбрать тщательно, не обижая Виктора, хотя его психическая уязвимость не была проявлением слабости, а лишь делала разговор с ним гораздо более трудным, чем с обычным заурядным человеком.

— Честно говоря, я не знаю, кому верить. В конце концов, нельзя же все время опираться только на данные, полученные с помощью аппаратуры, медицинской и любой другой. И с какой стати вам лгать? Какой смысл? Не думаю, что и память вас подводит. С теми, кто говорит так, я не согласен.

— Да, да, я помню все до мельчайших подробностей. Зрачки глаз мертвеца исчезли, и белков не было видно, радужная оболочка заняла буквально всю поверхность глаза. И что самое невероятное: из глаз струился тот самый странный свет, который я видел и в космосе...

— И Менелай, то есть его труп, заговорил с вами?

— Нет-нет, ничего подобного. Никаких сцен из фильмов ужаса. Труп не оживал. Это было что-то другое, чего я не могу понять, уразуметь и сейчас, хотя анализировал это явление с точки зрения физики, метафизики, философии, религии. В течение пятнадцати месяцев. В этом не было ничего сверхъестественного, никакого волшебства, я же все-таки не круглый идиот. И это не было игрой воображения.

Виктор глубоко вздохнул.

— Труп не открывал рта, не сказал ни слова. Я получил сообщение через его глаза, понимаете? Этот способ передачи информации не имеет ничего общего с телепатией, это что-то новое, неслыханное.

— Так, и что же дальше? Что он вам сообщил?

Виктор дернулся и закрыл лицо руками:

— Не знаю, пока не знаю, я получил сообщение, это точно, но не знаю как его расшифровать!

* * *

Погода стояла чудесная: небо без единого облачка, воздух свежий, прохладный, мягкий ветерок навевал приятные мысли. Именно в такой великолепный день Валерий Бондаренко отправился в Архангельское. Он ехал из центра Москвы по Кутузовскому проспекту, затем свернул на Минскую улицу, с нее взял направление в Кунцево, на Рублевское шоссе, потом выехал к Успенскому и далее к Архангельскому. В Архангельское Валерий ездил один Раз в неделю, но всегда по разным дням и в разное время. В усадьбе и окружающем ее парке обычно толпился народ, особенно в выходные дни и в хорошую погоду. Люди выбирались отдохнуть, погулять в парке и близлежащем лесу, приезжало много туристов посмотреть на замечательный уголок русской природы.

Валерий приезжал сюда не за этим, целью его путешествия было строгое каменное здание, расположенное на опушке леса, в котором находился интернат для психически больных людей. Выйдя из машины, он увидел врача, работавшего в этом интернате.

— Хорошо, что вы приехали, — сказал доктор, — она уже проснулась и, уверен, обрадуется вам.

— Не думаю. Моя дочь все время находится в подавленном состоянии, она никогда ничем не восхищается, ничему не удивляется. Может быть, она вообще не способна испытывать никаких чувств? Или я как-то действую на нее?

— Вам следует приезжать сюда почаще.

— Я приезжаю так часто, как могу, — ответил Валерий доктору.

— Да-да, я знаю. И все же, как врач, советую делать это чаще. Для пользы больной.

Валерию захотелось крикнуть: «Ты же прекрасно знаешь, что моей девочке ничем уже не поможешь!» Но промолчал, вспомнив, что здесь он не большой начальник, а просто отец пациентки, механик Колчев. Устраивая дочь в интернат, Валерий назвался вымышленным именем, потому что боялся, как бы его политические враги не вызнали про больную дочь и не использовали это как оружие против него. Дочь была его уязвимым местом, и никто не должен был знать о ее существовании. Однако он испытывал сильные угрызения совести за то, что поместил дочь в такое Богом забытое место, не постаравшись найти что-нибудь поприличнее.

— Моя дочь не понимает, что я ее отец. Ей все равно, приезжаю я к ней или нет. Она вообще безразлична к людям. Разве не так?

— Пока — да. Но кто может поручиться, что так будет всегда? Разве вы или я знаем, о чем она думает, что творится в ее душе.

— Вы, разумеется, правы, доктор. Нельзя терять надежды.

— Вот так-то лучше, дорогой мой, — бодро ответил доктор. — Вы подождете здесь, пока я приведу ее?

— Будьте так любезны, пожалуйста. — Валерий знал, что сегодняшняя встреча, как и все предыдущие, не принесет ему ни радости, ни облегчения, только боль. Что еще, кроме боли, может испытывать отец, глядя в бессмысленные глаза своего ребенка? Видя его пустое, слабоумное лицо? И все же дочь была ему дорога. — Очень благодарен вам за заботу.

Минут через пять доктор Калинин появился снова. Рядом с ним шла девочка или девушка неопределенного возраста; по лицу и фигуре трудно было сказать, сколько ей лет, но Валерий знал, что дочери недавно исполнилось восемнадцать. Будь она здорова, девушка была бы очень хорошенькой: стройная, густые золотистые волосы, голубые глаза, но выражение этих глаз! Она жила словно во сне, не воспринимая реальную жизнь, не замечая ничего вокруг. Валерию так хотелось поговорить с дочерью, установить с ней хоть какой-то контакт, но ничего не получалось, и он страшно от этого страдал.

Доктор подвел девушку к скамейке, на которой сидел Валерий. Несчастный отец только и смог вымолвить:

— Котеночек мой, — и слеза покатилась по его щеке.

* * *

— Моя бабушка учила меня, — говорил Хонно Большой Эзу, — одиночество начинается с семьи. Запомните это хорошенько, госпожа Кансей.

— Я осталась одна среди чужих людей. Никогда еще мне не было так одиноко. Спасибо вам, что помогли уехать из дома мужа. Мне от него ничего не нужно, только бы не видеть его никогда.

Большой Эзу и Хонно сидели на уютном диване в шикарно меблированной гостиной, которую освещали многочисленные лампы самых разнообразных размеров и форм, и мирно беседовали. Большой Эзу был одет в темный деловой костюм, а Хонно — в бермуды и длинную блузу из натурального шелка. Они только что вернулись из шумного, прокуренного ресторана, где чудесно пообедали. Ресторан этот обычно посещали любители борьбы сумо, Было довольно поздно, на облачном, мрачном небе уже показалась луна.

— Уверен, что вам нравится ваше новое жилье, — сказал Большой Эзу.

— Квартира великолепная, — отозвалась Хонно, вставая. Она подошла к окну. — Всю жизнь мечтала жить в квартире, выходящей окнами на Сумиду. Смотрите! Лунная дорожка на реке! Как красиво!

Повернувшись лицом к своему собеседнику, Хонно призналась:

— Я все еще нахожусь в состоянии шока. Может быть здесь, в этой квартире, такой удобной, большой, я забуду все, что произошло. Между прочим, мое новое жилье выглядит очень по-американски, правда?

Большой Эзу рассмеялся.

— Правда. Мои друзья из Америки, когда бывали здесь, чувствовали себя как дома. Обычно в Токио им неудобно, не хватает места. Это мы, японцы, прекрасно себя чувствуем в крохотных квартирках, среди множества людей и машин, американцам трудно к этому привыкнуть. Так что в этих просторных апартаментах им всегда нравилось.

— Вы только не беспокойтесь, я постараюсь не задерживаться долго в этой квартире.

— Можете жить здесь сколько хотите, у меня много таких квартир по всему Токио.

— Думаю, они вам обходятся довольно дорого.

— Вас это не должно волновать, госпожа Кансей.

Хонно озабоченно взглянула на Большого Эзу, и тот понимающе кивнул.

— Знаю, знаю, о чем вы сейчас думаете. Не понимаете, почему я проявляю о вас такую заботу и ждете, когда я заговорю о своих намерениях в отношении вас и назначу цену, не так ли?

— Нет, я...

— Вы совершенно правильно думаете. Как еще вы можете думать? Я ведь якудза, гангстер, и ничего не делаю даром. Разве такой человек заслуживает доверия?

Хонно в растерянности не нашлась, что ответить, потому что в словах Большого Эзу была большая доля правды. Он, как никто другой, читал ее мысли, словно открытую книгу, а лгать ему ей не хотелось.

— Скажу вам правду: меня интересуют тетради вашего друга Какуэя Сакаты, которые он завещал вам. Судите сами: я имею многочисленные связи в мире бизнеса, и поэтому хочу знать, что в этих тетрадях написано, какие преступления совершили высокопоставленные лица государства, причем хочу получить информацию из первых рук, пока никто другой не завладел такими важными сведениями, ну, ваш муж, например, для него записи Сакаты, я уверен, представляют огромный интерес.

— Но...

— Пора приниматься за дело. Вы готовы, госпожа Кансей?

Большой Эзу достал блокнот для записей, вырвал из него первую страницу и протянул ее Хонно.

— Здесь расписание ваших дел на сегодняшний вечер. Пожалуйста, строго придерживайтесь маршрута. Обещаю, что скучать вам не придется, скорее наоборот. Внизу вас ждет машина, водитель с маршрутом ознакомлен, — у него есть точно такая же памятка, как та, что вы держите в руках.

— А как же Гиин и тетради?

— Завтра в шесть часов утра я буду ждать вас в клубе Гиндза, и там мы все обсудим. — Большой Эзу поднялся с дивана. — А теперь я должен вас покинуть, госпожа Кансей. Желаю хорошо провести время сегодня.

* * *

Хонно вышла из дома и увидела сверкающий новехонький «Мерседес» жемчужно-серого цвета с дымчатыми окнами, ожидающий ее у входа. Увидев ее, водитель вышел из машины и распахнул перед ней заднюю дверцу.

Хонно уселась на заднее сиденье, и тут заметила, что она не одна в машине.

— Добрый вечер, госпожа Кансей, — произнес худенький молодой человек, сидевший рядом с ней. Хонно успела краем глаза рассмотреть его: маленькие аккуратные уши, зачесанные назад густые волосы, глаза скрыты за темными очками. Одет он был в темно-серый костюм, накрахмаленную белую рубашку, вокруг шеи был повязан со вкусом подобранный галстук. Хонно также обратила внимание на золотые запонки и массивное золотое кольцо на пальце.

— Меня зовут Фукуда, Большой Эзу попросил меня быть вашим гидом на сегодняшний вечер. Прошу любить и жаловать.

Огромный «Мерседес» с трудом пробирался сквозь заполненные машинами улицы японской столицы. Хонно удивлялась, как он вообще способен здесь двигаться. Наконец машина остановилась у высокого здания — резиденции делового магната Каги в районе Синдзюку. Хонно и сопровождающий ее юноша вышли из «Мерседеса» и вошли внутрь офиса, поднялись в скоростном лифте на сороковой этаж и, пройдя сквозь ряд прохладных коридоров, подошли к двери какого-то помещения. Фукуда достал ключ, открыл дверь, и они очутились в просторном холле. Из холла они пошли дальше, минуя молчаливые комнаты, отделенные одна от другой раздвижными дверями, на которых был изображен известный всему миру трилистник из ромбов — эмблема фирм «Мицубиси» и «Панасоник» и написано по-японски слово «Kara». В комнатах никого не было видно, только слышался звук факсов, поддерживающих связь с любой точкой земного шара, будь то Австралия, Западная Германия или Соединенные Штаты Америки. Напичканные умной электроникой машины без устали работали на благо человека.

Фукуда подошел к очередной двери с круглой ручкой, повернул ее и, сделав знак Хонно, чтобы она вела себя тихо, открыл дверь. Теперь они очутились в небольшой приемной, но только, разумеется, без секретарши — час был поздний. Штора на окне, выходящем в кабинет босса, была приподнята, и Фукуда осторожно, стараясь не шуметь, подошел к этому окну, ведя за собой Хонно. Из кабинета струился мягкий свет, и в этом свете Хонно увидела плотного мужчину средних лет и женщину, лежавших на диване. Они занимались любовью. Оба партнера выглядели далеко не романтично. Фукуда прошептал Хонно на ухо:

— Мужчина — заместитель Каги по финансовым вопросам. А женщину вы не узнаете?

Хонно вгляделась внимательнее и с удивлением узнала в женщине в бесстыдно задранной юбке Маму-сан — хозяйку публичного дома, где Хонно наткнулась на собственного мужа и его любовника.

Фукуда тронул Хонно за руку, давая понять, что им пора уходить, и они отправились обратно через бесконечный ряд комнат.

Следующим местом, куда они отправились, было игорное заведение якудзы, находившееся за грязным, душным рестораном, который Хонно и Фукуда прошли, не останавливаясь. В просторном игорном зале стояли низкие, длинные столы, вокруг которых толпились люди — на редкость разношерстная публика. С потолка на толстых шнурах свешивались круглые лампы, освещавшие многочисленных посетителей. Хонно и ее удивительный гид стали пробираться к одному из столов, держась ближе к стенам, чтобы не привлекать к себе внимания. Это был необычный игорный дом — здесь играли по-крупному. Хонно с интересом разглядывала представителей якудзы, чьи тела были покрыты характерными татуировками, выполненными настолько искусно, что в сумеречном свете казались живыми. На столы они время от времени бросали толстые пачки денег. Хонно начала рассматривать других игроков: тщательно одетые, серьезные мужчины, каких она видела каждый день в своем офисе, сосредоточенно следили за ходом игры.

Фукуда наклонился к ней и тихо сказал:

— Третий человек слева от вас. С тоненькими усиками, видите? Его ставки самые высокие во всем игорном заведении. Это главный администратор Каги. Смотрите, какими суммами он ворочает!

Хонно, не отрываясь, следила за игрой и увидела, как тот в течение часа проиграл ни много ни мало шесть с половиной миллионов йен — пятьдесят тысяч долларов. К моменту проигрыша волосы высокопоставленного чиновника растрепались, галстук съехал на сторону, лицо покрылось потом. Он, видимо, уже проиграв раньше все наличные деньги, с лихорадочно блестящими глазами, выписывал расписку на проигранные только что пятьдесят тысяч долларов. Закончив писать, он передал клочок бумаги соседу, тот передал его из рук в руки другим игрокам, так расписка дошла до другого конца стола, где стоял лысый человек. Его голый череп был покрыт татуировкой, изображавшей дракона. Лысый взял бумажку, прочел ее. Затем посмотрел — и Хонно со страхом заметила это, — на Фукуду. Фукуда почти незаметно кивнул головой — и лысый, спрятав расписку в нагрудный карман, бросил на стол три толстые пачки денег, которые тем же путем вернулись к чиновнику. О, всесильный Большой Эзу, везде он!

Покинув игорный дом, Хонно и Фукуда направились в третье место по списку, и там Хонно еще раз убедилась в том, как далеко простирается власть Большого Эзу. Они приехали на окраину района Синдзюку. Хонно никогда не бывала здесь, но знала, что это место пользуется дурной славой и находиться тут ночью было небезопасно — кого только не встретишь на улицах в такое время суток! Все представители токийского дна, скрываясь днем, ночью выползали из своих грязных нор.

— Не бойтесь, госпожа, — сказал Фукуда, словно прочел мысли Хонно. — Вы же со мной.

В третий раз они вышли из комфортабельного «Мерседеса» на омытые дождиком улицы Токио. Хонно почувствовала особый запах, такой запах бывает в любом городе, в том месте, где обитают обездоленные, больные телом и душой люди, безработные, калеки и прочие — так называемые отбросы общества.

«Мерседес» остановился недалеко от моста, на котором сгрудились грузовики, имевшие право ездить по улицам города только ночью. Фукуда не повел Хонно на мост, а увлек ее за собой вниз, под мост. Она слышала плеск волн, ударяющихся о деревянные опоры моста; сильный запах гниения бил в ноздри. Под мостом находился бар — место свиданий всякого людского сброда, где за деньги можно было купить абсолютно все.

Внутри бар освещался неприятным для глаз малиновым светом, и в этом свете Хонно видела красиво одетых и причесанных женщин, сидящих на коленях у моряков, бизнесменов низкого пошиба, не имевших денег на более приличное заведение, например, в Нихонбаси или Гиндзе, там в барах стакан спиртного стоил таких денег, что даже у Хонно, принадлежавшей к среднему, зажиточному классу, дух захватывало.

— Человек, сидящий прямо напротив вас, — неожиданно сказал Фукуда, — вон тот, с густой седой шевелюрой, тоже работает на Кагу. Его привели в подобное место сексуальные пристрастия, он не хочет попадаться на глаза никому из знакомых и уверен, что в этот бар никто из его окружения никогда не заглянет.

— Вот он и ошибся, — усмехнулась Хонно. — Вы же его узнали.

— Это совсем другое дело. Большой Эзу — владелец этого заведения. Вы даже не представляете, сколько полезной информации можно получить в подобных барах. А теперь внимательно посмотрите, с кем проводит время любитель сексуальных извращений.

Хонно пригляделась к яркой, эффектной женщине, сидевшей в объятиях чиновника, когда проходила мимо парочки, поняла, что женщина — переодетый мужчина, транссексуал.

Выйдя на свежий воздух, Хонно вздохнула полной грудью. Даже моросящий дождик ее обрадовал. Благодаря ему вонь не казалась уже такой сильной. Однако она с удовольствием нырнула в «Мерседес».

Они доехали до отеля «Кэпитал Токио» в районе Акасака, миновали его и остановились у кофейни «Оригами», славящейся тем, что там подавали знаменитые немецкие оладьи с яблоками. У Хонно не было аппетита, и она молча наблюдала за тем, как Фукуда сначала расправился со своей порцией, а потом принялся и за ее. Через пять минут, когда с едой было покончено, Фукуда, словно по приказу, резко повернулся в сторону входной двери. Хонно тоже посмотрела туда и, к своему изумлению, увидела босса — Кунио Миситу. Он прошел к одному из столиков, за которым сидел какой-то человек, и Хонно только тогда поняла, что это был министр финансов Японии. Миситу сделал заказ официантке. Двое мужчин наклонили головы друг другу и о чем-то оживленно беседовали. На столике у них стоял только кофе. Поговорив буквально несколько минут, они поднялись из-за стола. Фукуда с Хонно тоже поднялись и последовали за мужчинами к выходу и далее, на улицу. «Зачем мы идем за ними следом?» — недоумевала Хонно. Она не видела в свидании двух крупных деятелей бизнеса ничего предосудительного. И только спустя некоторое время она неожиданно заметила, как Ми-сита на ходу всунул в руку министра финансов объемистый конверт коричневого цвета. Министр моментально спрятал конверт во внутренний карман пиджака. Мужчины продолжали свою прогулку как ни в чем не бывало, а спустя минут десять, попрощавшись, направились каждый в свою сторону.

Фукуда и Хонно продолжали идти по району Акасака. Хонно размышляла о необыкновенной удачливости своего шефа и его фирмы: выгодные сделки, на редкость своевременные государственные проекты и, соответственно, денежная поддержка, участие в новых промышленных разработках и отказ от невыгодных проектов, которые происходили гораздо раньше, чем очередной министр объявлял то или иное производство закрытым ввиду его нерентабельности. Теперь она собственными глазами убедилась в том, что удача здесь вовсе ни при чем, и поняла, почему лично ее эта удача никак не коснулась. Теперь ей все стало ясно; истина, как по мановению волшебной палочки, открылась ей: Кунио давал министру взятки.

Ночное небо висело низко, облака скрыли луну, завеса дождя размывала очертания современных столичных построек. Хонно всегда любила родной город, но в эту ночь она увидела его с другой стороны и таким, каким никогда не знала, далеким от красоты и романтики, неприглядным, гадким, тошнотворно противным. Она вспомнила, как еще несколько часов назад стояла в своей новой квартире, любезно предоставленной в ее распоряжение Большим Эзу, и смотрела в окно на ночной Токио, на лунный свет, отражавшийся причудливым рисунком в черных, глянцевых водах Сумиды. В этот момент ей показалось, что все ее мечты вдруг исполнились, что она получила все, что хотела. И в тот же самый вечер ей показали обратную сторону этого города, погрязшего в разврате, обмане и других пороках. Но эти два разных Токио, тот, который она любила, и тот, который недавно узнала, были единым целым. Как сможет она когда-нибудь полюбить этот город снова?

Фукуда вел ее через небольшой парк. По пути им попалась каменная скамейка, где они и присели отдохнуть. Слышался плеск воды, но самой реки не было видно. Прямо перед ними росла одинокая криптомерия, сильно изогнутая вправо, словно однажды сильный ветер наклонил ее и она так и не сумела больше выпрямиться.

— Мне тут очень нравится, — нарушил молчание Фукуда. — Когда я устаю от города, я прихожу сюда и любуюсь этим деревом. Оно спасает меня от разъедающей душу обыденности, монотонности, скуки.

— Бедное дерево, — ответила Хонно. — Можно подумать, что Бог разгневался и наказал его, искалечив.

— Не согласен с вами. В искалеченности, как вы выразились, этого дерева есть своя особенная красота, красота страдания. Посмотрите внимательнее. Какой контраст между живой корой и хвоей кривого дерева и мертвыми железобетонными зданиями! Изогнутый, надломленный ствол и стройные, геометрически правильные линии домов. Кто искалечил дерево — человек или природа, попробуйте скажите! Никто не знает наверняка.

Хонно поняла, что имел в виду ее спутник: неважно, кто искалечил дерево. Главное было в том, что дерево чудесным образом объединило своей уродливостью природу и человека. Криптомерия существовала для того, чтобы придать смысл бессмысленной суете города.

— Мне кажется, что я тоже будут приходить сюда время от времени.

Было около трех часов ночи. Хонно и Фукуда приехали в Симбаси; машина остановилась у большого здания, напоминающего бункер. Оно было построено из железобетона и отличалась редкостной безликостью — обычное современное сооружение, не более того. Зайдя внутрь, Фукуда и Хонно долго шли по полутемному холлу, словно по ночному лесу, пока Фукуда не указал спутнице на какую-то дверь:

— Вы можете переодеться здесь.

Открыв дверь, Хонно попала в просторную комнату, разделась, приняла душ, одела свежее белое дзи — специальную одежду (свободные брюки-юбку и блузу) для занятий боевыми искусствами, затем прошла в зал для борьбы — додзо, подождала несколько минут в одиночестве. Это место мало походило на зал, где она впервые сразилась с Большим Эзу, — здесь было темнее и очень загадочно, у Хонно даже появилось ощущение, что она находится в заколдованном замке Цогуна.

Скоро появился Фукуда в защитной маске на лице; в руке он нес две традиционные деревянные сабли-боккен, которые используют в борьбе кэндзуцу вместо железных сабель-катана, и вторую сетчатую маску.

— Посмотрим, владеете ли вы саблей, — сказал он Хонно, бросив ей саблю и маску и сразу же переходя в наступление, так что Хонно едва успела закрыться маской и отразить первый удар. Фукуда нападал и парировал удары, используя все известные приемы: «тушение пожара», «падающие листья», «высадка на морской берег» и «переход реки вброд». Хонно, после бессонной ночи, невыспавшаяся, уставшая и удрученная, была, естественно, в плохой форме и не могла как следует сосредоточиться, так что урок по кэндзуцу почти пропал для нее даром.

Почти. Человек практически никогда не выбирает время боя или битвы, поэтому для хорошего воина жизненно важно умение собраться в любой момент, всегда быть готовым к бою, невзирая ни на какие обстоятельства и самочувствие. Хонно вспомнила об этом и, собрав последние силы, постаралась сконцентрировать внимание на борьбе, а сделав это, обнаружила, что Фукуда играет с ней, как кошка с мышью. Она стала более внимательно следить за ходом поединка и заметила и ленивую небрежность, с которой Фукуда отвечал на ее выпады, и бестолковость в переходах от одной тактики к другой. Согласно тому, чему учили Хонно, в кэндзуцу, как, собственно, и в любом другом виде борьбы, каждый партнер должен определить тактику противника, ее сильные и слабые стороны, а затем в зависимости от этого быстро выработать свою тактику: какие приемы избрать для нападения, какие — для защиты, как ослабить противника, не давая ему воспользоваться привычной техникой, и, наконец, выбрать подходящий момент и нанести последний, неожиданный и решительный удар.

Какая же тактика была у Фукуды? Постоянные переходы от одной техники к другой не давали Хонно возможности ее определить. Специально он это делал или у него вообще не было никакой тактики, Хонно не могла понять, Ее учитель по кэндзуцу всегда говорил ей, что лучше переоценить противника, чем недооценить его. Решив быть еще осторожнее и еще внимательнее с Фукудой, Хонно сконцентрировала всю свою волю. Она ни в коем случае не собиралась брать на себя лидирующую роль в поединке, боясь, что именно в этом и состоит ловушка, которую приготовил ей Фукуда, — она не забыла урок, полученный во время поединка с Большим Эзу, и не хотела повторять свою ошибку. Для неопытного, неискушенного наблюдателя в поединке ничего не изменилось: те же беспорядочные выпады Фукуды, который чаще атаковал, чем защищался, и умелые парирующие Удары Хонно. Однако на самом деле кое-что изменилось. Хонно дала волю своей внутренней энергии, и теперь нападала с большим напором, отражала удары с большей ловкостью, переходила в контратаки с большей яростью. Постепенно она оттеснила Фукуду к самому краю боевой площадки; выход за ее пределы по правилам приравнивался к поражению.

Неожиданно Хонно как-то обмякла, выпустив свою саблю из рук, и в тот самый миг, когда Фукуда занес свое оружие над ее головой, резким и быстрым движением увернулась и схватилась за деревянное лезвие сабли противника обеими руками, остановив движение клинка. Фукуда наклонился к Хонно, немедленно прекратив поединок:

— Большой Эзу был совершенно прав насчет ваших бойцовских талантов. Вы — прирожденный воин.

— Но ведь я — женщина. История оставила нам многочисленные примеры того, как женщина сражалась наравне с мужчиной, и все-таки женщина-воин — большая редкость.

При этих словах Хонно Фукуда снял защитную маску.

— Неужели это вы? — в изумлении прошептала Хонно, подходя ближе к своему недавнему противнику и вглядываясь в его лицо. — Неужели Вы?

Фукуда, без темных очков, грима, с другой прической превратился из милого юноши в очаровательную женщину. В этот удивительный миг Хонно поняла, что пол человека, его внешность не имеют значения, важно лишь твое личное видение мира, а то, как создавался этот мир — не имеет значения: все теории по этому поводу — паутина, опутывающая ум людей с момента их рождения.

— Видите, я тоже женщина, как и вы, госпожа Кансей. Я знаю и могу преподавать шестнадцать видов боевых искусств. — Лицо Фукуды сияло, но не от гордости за себя, а от радости за Хонно. — В поединке с вами я не смогла вас одолеть, а между тем, используя аналогичную тактику борьбы, что и сегодня, я победила столько мужчин, что и сосчитать трудно. Верьте мне, госпожа Хонно, у вас, как и у меня, душа настоящего воина.

Обе женщины оставили додзо и вместе удалились в одну из комнат, где приняли душ, переоделись и вышли на улицу к ожидавшему их «Мерседесу». Было уже около пяти утра, и Хонно очень интересовало, чем они займутся в оставшийся час до встречи с Большим Эзу в клубе. Вскоре она получила ответ — автомобиль, промчавшись по современным улицам района Синдзюку, теперь свободным от машин, оставил далеко позади мост с грузовиками, Сумиду, и подъехал к игорному дому, где Хонно и Фукуда были раньше.

Несмотря на поздний — или ранний? — час игра была в полном разгаре. Хонно даже не верилось, что они оставили игорное заведение часов пять назад, казалось, с тех пор прошло не более пяти минут. В зале стоял сильный запах сигаретного дыма и людского пота. Те же безумные лица у столов, то же возбуждение, тот же азарт. Хонно вспомнила об отце, который часами просиживал у игорных столов, забыв обо всем на свете. Сколько ночей провел он, швыряя проигранные деньги удачливому игроку, и, не в силах остановиться, начинал игру снова и снова, пока не проигрывал все до последней монеты. Почти каждую ночь. Охваченный той же страстью, что и люди, на которых сейчас смотрела Хонно, он катился по наклонной плоскости, и ни в чем не было спасения.

Тот же самый по пояс голый якудза демонстрировал присутствующим шикарную татуировку, те же самые игроки, те же деньги. Несмотря на то, что они находились в казино несколько часов, люди не выглядели уставшими. Они были возбуждены, в глазах — нездоровый блеск, нервы напряжены до предела. Многие проигрывали, как и раньше, но их надежда на успех не угасала, а час от часу крепла. В подобном опасном заблуждении — уверенности в том, что рано или поздно они выиграют, таилась погибель для всех этих людей, она разъедала их душу, не давала им жить спокойно, заставляя снова и снова приходить в игорные дома, выкидывать деньги на ветер... Что ждало их впереди? Та же судьба, что и отца Хонно: неспособность расплатиться с долгами и трагический конец.

Чиновник из администрации Каги по-прежнему проигрывал и на глазах у Хонно стал выписывать очередную Расписку. Расписка проделала привычный путь через стол в руки лысого с татуировкой на черепе, и тот снова взглянул на Фукуду. Она, в свою очередь, посмотрела на Хонно и спросила:

— Ну что? Что мы сделаем? Примем расписку или откажем?

— Как я могу решать? — удивилась Хонно.

— Очень просто. Скажите «да» или«нет».

— Я не знаю.

— Прекрасно знаете. Так же хорошо, как и я. Вы должны на этот раз принять ответственность на себя. Решение за вами: да или нет? Чувство ответственности укрепит ваш боевой дух.

Хонно задумчиво наблюдала за лысым с драконом на черепе и за чиновником. Чиновник был ей малосимпатичен, она представила, как мучает он свою семью, как страдают его близкие. Она уже знала, наученная горьким опытом, что этот человек зашел в пагубной привычке слишком далеко, и ничем нельзя было ему помочь. Да у нее и не было ни малейшего желания помогать ему, потому что он вызывал у нее не сочувствие, а раздражение и злость. В течение долгих лет она видела, как погибал ее отец, и сейчас словно вернулась в прошлое и поняла, что жизнь намного сложнее и многообразнее, чем она привыкла думать, что ее не втиснуть в узкие рамки нескольких правил, как нельзя поймать лунную дорожку на реке Сумиде. Все, о чем говорила ей сегодня Фукуда, она осознала с предельной ясностью, непонятное стало понятным; за один вечер Хонно внутренне изменилась, она уже не была прежней добросовестной секретаршей, угождавшей с одинаковым рвением и боссу, и мужу.

— Примите расписку, — сказала она.

Фукуда кивнула, и лысый положил расписку в карман, бросив на стол пачки денег. Чиновник уже пожирал йены глазами, в нетерпении ожидая, когда деньги передадут ему, а Хонно и Фукуда направились через зал к выходу.

«Мерседес» быстро доставил их к клубу в Гиндзе, где Хонно договорилась встретиться с Большим Эзу. На улице дул прохладный ветерок, рассеявший последний дождь; начинало светать: небо на востоке посерело и приобрело точно такой же цвет, как костюм Фукуды. Хонно обратилась к Фукуде:

— Мне, наверное, придется идти одной.

— Да. Меня ждут другие дела.

— Мы еще увидимся?

— Как захотите, госпожа Кансей, — ответила Фукуда. — Все в вашей власти. Ваша судьба в ваших руках.

Со смешанным чувством гордости и удовлетворения Хонно вышла из «Мерседеса» и направилась к клубу.

* * *

— Мы нашли вашего профессора, — заявил Большой Эзу, как только Хонно подошла к нему. Они находились в зале с серыми гранитными стенами.

— Вы хотите сказать, что Гиин жив? — Хонно уселась за стол напротив Большого Эзу. — Ему причинили какой-нибудь вред?

Большой Эзу добродушно рассмеялся.

— Жив-здоров и не получил ни одной царапины. Было бы странно, если бы случилось обратное: вашего профессора никто и не собирался убивать.

— Я не понимаю.

— Ваш друг Гиин не дурак, — объяснил Большой Эзу, — он инсценировал собственное похищение, как вам это нравится?

Подали завтрак на американский манер: апельсиновый сок, яичница с беконом, булочки из кукурузной муки, черный кофе. Обычно Хонно плотно не завтракала, но на этот раз аппетит у нее был волчий, и она с удовольствием набросилась на еду.

Она почему-то не сильно удивилась словам Большого Эзу, хотя прежняя Хонно была бы просто шокирована.

— Гиин устроил видимость нападения на свою квартиру, чтобы избавиться от вас и замести следы. — Проговорив это, Большой Эзу с любопытством взглянул на Хонно. — Вы сегодня на редкость выдержанны, я и не ожидал от вас подобного самообладания. Помните, Гиин клялся вам, что навсегда перестал играть, покончил с прошлым?

— Да. Но мой отец не раз повторял матери то же самое.

— Недавно вы так верили своему другу, что готовы были броситься в драку, чтобы защитить его.

Хонно поразмыслила над словами Большого Эзу. Он, разумеется, прав, но для нее прошедшие несколько дней составили отрезок времени длиною в человеческую жизнь. Она спокойно ответила:

— Гиин хочет продать нам тетради Сакаты, так?

— Да. И нет. Я уверен в том, что Гиину позарез нужны деньги, и большая сумма. В последнее время он изрядно задолжал в моих игорных домах. Однако он может передумать продавать тетради мне, несмотря на свою пиковую ситуацию. Думаю, что он уже расшифровал записи и теперь попытается их продать или использовать еще каким-либо образом в своих интересах. Для шантажа, например. Для расшифровки записей у него было достаточно времени. Хотя, с другой стороны, он, видимо, пока не знает, как выгоднее для себя распорядиться наследием Сакаты.

— И, как вы думаете, что он будет делать дальше?

— Догадаться не так уж трудно... Хонно помолчала, затем сказала:

— Наверное, постарается получить с нас побольше денег, а взамен дать поменьше сведений.

— Гиин, как и все дилетанты, будет стремиться обвести профессионала вокруг пальца. Святая наивность! Но факт остается фактом. Иначе зачем ему приходить каждую ночь в мой игорный дом? Сегодня утром он назначил мне встречу на мосту Нихонбаси в восемь вечера. Мы договорились, что я принесу ему деньги, а он даст мне одну расшифрованную страницу из тетрадей. Далее, если меня заинтересует содержание расшифрованного текста, Гиин даст мне адрес, по которому я смогу получить остальное. Но я уверен, что по этому адресу ничего не получу. Глупенький профессор собирается надуть меня, а зря. Он сдуру затевает опасную игру, не понимая до конца, с кем имеет дело.

— Он здорово рискует.

— Конечно, но Гиин об этом не задумывается. Пока. Он решил заключить со мной сделку, полагая, что раз он меня знает, то со мной ему будет проще. Опасное заблуждение. Практически ваш друг находится на краю пропасти, и стоит ему сделать один неверный шаг... Кроме того, Гиин не принимает в расчет вас, и совершенно напрасно.

* * *

Хонно и Большой Эзу незадолго до назначенного часа отправились в лимузине к мосту Нихонбаси.

— Вы любили Гиина, я понимаю, — отеческим тоном говорил Большой Эзу, — но недавно в вашем сердце проснулся дух воина и открыл вам истину. Вы любили не человека по имени Гиин, а тот образ, который сами себе создали в соответствии с вашими вкусами, взглядами и так далее. То же самое было и с вашим мужем. Созданный вашим воображением идеал на самом деле оказался невероятно далеким от оригинала, от настоящего Эйкиси. Вот так, моя дорогая госпожа Кансей.

— И что вы намерены предпринять в данный момент? — спросила Хонно.

— Я? Ровным счетом ничего.

За разговором они и не заметили, как лимузин подъехал к началу моста. Шофер вышел и открыл дверцу с той стороны, где сидела Хонно, протянул ей кожаный дипломат. Хонно, ничему не удивляясь, взяла дипломат и вышла из машины.

— Что внутри дипломата? — спросила Хонно, заранее зная ответ. Она снова услышала голос Фукуды, говорящей ей: «Ваша судьба в ваших руках, госпожа Кансей». Да, воистину так. Хонно гордо выпрямилась и направилась к месту встречи, уверенная в себе, не испытывая ни малейшего страха. За ее спиной раздался голос Большого Эзу:

— Буду ждать вас здесь, пока вы не разберетесь с профессором.

Не оглянувшись, Хонно продолжала идти к середине моста, где должен был стоять Гиин. Столетия назад мост Нихонбаси был чудом архитектурной мысли, достопримечательностью дороги Токайдо — основной магистрали, соединяющей древнюю столицу Японии Эдо с Киото. В детстве Хонно случайно увидела деревянную гравюру работы известного художника со стилизованным изображением моста Нихонбаси, которая произвела на нее огромное впечатление. Может быть, именно с того самого момента, пораженная искусной работой художника и необыкновенной красотой города, сказочной и земной одновременно, Хонно и влюбилась в Токио.

Гиин ждал, как и условились, посередине знаменитого моста. Вдали открывался великолепный вид на вечерний Токио, напоминавший Хонно древние руны. Наконец-то она начала понемногу понимать, что значат эти руны...

Гиин заметил приближающуюся Хонно и смертельно побледнел. Он было повернулся к ней спиной, собираясь удрать, но затем передумал. Хонно уже подошла к нему вплотную.

— Почему ты хотел сбежать, Гиин? Зачем украл тетради?

— Ты не знаешь, — торопливо ответил бывший жених. — Мне нужны деньги. Срочно.

— Ты мог попросить денег у меня. Гиин нервно расхохотался.

— Не говори глупостей. Мне нужна такая сумма, что тебе и не снилась. Где бы ты достала такие деньги?

— Откуда ты знаешь, сколько денег я могла бы тебе дать? Надо было все-таки обратиться за помощью ко мне.

Профессор философии с интересом посмотрел на Хонно.

— Ты права, пожалуй. Но, понимаешь, когда я тебя увидел, я был просто потрясен... Мои чувства к тебе не остыли, нет. И не важно, что ты замужем. Поэтому мне и нужны деньги, я хочу, чтобы на этот раз в наших отношениях было все прекрасно, совершенно. Это все исключительно ради тебя, поверь, Мне хотелось побыстрее расплатиться с долгами, чтобы не огорчать тебя.

Хонно, казалось, не слышала пылкую речь Гиина:

— Ты по-прежнему играешь.

— Нет! Я же сказал тебе тогда...

— Ложь! Ты нагло лжешь, Гиин.

— Клянусь тебе, я...

— Ты всегда лгал мне, я знаю.

— Хонно, что с тобой произошло? Ты так сильно изменилась.

— Ничего.

Хонно протянула Гиину пустой дипломат.

— Здесь деньги. Они помогут тебе начать новую жизнь.

Гиин рассеянно кивнул и дал Хонно листок бумаги.

— Сведения, записанные в тетрадях, потрясающие. Я с трудом верю, что все, описанное твоим знакомым, правда. Но это, без сомнения, правда, по-другому быть не может. Это подтверждают факты, цифры, даты. Все сходится. Взгляни: места встреч, количество проданного товара, точное время. Полная картина взяточничества, вымогательства, коррупции на всех уровнях власти, все описано в мельчайших подробностях.

— Имена?

Гиин широко улыбнулся и развел руками в стороны, довольный, что одержал верх над этой новой, незнакомой и странной Хонно.

— Пока это тайна, до тех пор, разумеется, пока я не получу деньги, а ты — ключ к шифру.

— Мне нужно все, и сейчас, немедленно.

— Но?!

— Мне нужно все, — повторила Хонно и неожиданно притянула к себе бывшего жениха с такой силой, что у того клацнули зубы. — Давай сюда тетради, и я сочту это незначительной компенсацией за твою бесконечную ложь и за то, что ты украл у меня мою собственность!

— Да ты с ума сошла! Рехнулась! Я заключил сделку!

— Ты скажешь мне все, и сейчас же, иначе я выпущу из тебя дух, слышишь? Убью прямо здесь, на мосту, и твоя смерть станет наглядным уроком для всех любителей лгать и красть!

— Я не...

— Хватит, — Хонно с силой нажала ему указательным пальцем на солнечное сплетение. Гиин согнулся пополам и навалился на Хонно, из его открывшегося рта потекла слюна.

Хонно еще раз нажала указательным пальцем на ту же точку, и у Гиина от боли глаза чуть не выкатились из орбит.

— Ты всем приносишь вред. И маленькой дурочке Хонно тоже. Но я положу этому конец.

Она в третий раз нажала указательным пальцем в том же месте, что и раньше.

— Я положу конец и твоим страданиям, сам себе ты уже помочь не сможешь. Ты катишься по наклонной плоскости, барахтаясь в грязи обмана и в собственных заблуждениях.

Хонно сильно прижала Гиина к себе, так что ей стало слышно биение его трусливого сердца. Ее внутренняя энергия — ва — сделала ее сильной, у нее за спиной словно выросли крылья, в груди полыхало пламя. Она вспомнила слова Фукуды: «Твоя судьба в твоих руках, госпожа Кансей», ощутила прилив радостного чувства от того, что она уже не такая, как прежде. Доросла ли она до настоящего воина? Пока нет, но скоро, скоро ее час придет...

— Сначала я сломаю тебе позвоночник, дорогой профессор. Ты снова хотел обмануть меня, болтая о каких-то чувствах. Я знаю тебе цену, Гиин, и получу то, что хочу.

— Но я ничего не могу, — еле-еле пролепетал Гиин. — Я не могу уже ничего расшифровать. Возраст... Мозги не те, не специалист, а ноль, понимаешь? Я нашел другого человека, он и расшифровал тетради. У него... у него... все, что тебе... нужно.

— Имя, — сказала Хонно, усиливая хватку, — адрес.

Гиин назвал ей имя и адрес, еле шевеля губами от слабости. Жалкий, не в состоянии вырваться из цепких рук Хонно, он не мог даже шевельнуть головой, бессильно свесившейся ей на грудь. Хонно внезапно охватило глубокое отвращение к этой слабости, как раньше она испытывала гадливое чувство к пьяному, беспомощному отцу. «Достаточно я уже была примерной девочкой, — подумала Хонно, — и прощала всем. Довольно с меня».

Резко вскрикнув, она обхватила руками шею Гиина и с хрустом свернула ее, а затем выкинула безжизненное тело в темные воды Сумиды, по которым бежала блестящая лунная дорожка, совершенно такая же, как и ночью.

Хонно спокойно подняла дипломат и пошла по направлению к ожидавшему ее лимузину. Она шагала по мосту, а вокруг город — ее Токио! — сверкая мириадами разноцветных огней, жил своей собственной жизнью, манил к себе. Но что город! Хонно наконец обрела то, чего желала больше всего на свете — свободу; выбор был сделан, и нужно было идти вперед и вперед, навстречу своей новой судьбе.

Город оружия — Токио

Эстило был так зол, что готов был задушить Круса собственными руками. Рассел категорически возражал против этого. А Тори вдобавок ко всему рассказала своим товарищам об обещании, которое она дала Соне: помочь расправиться с Крусом. Они долго спорили, пока самолет летел в сторону Медельина, не зная, на что решиться.

— Слушайте, мы же не преступники, — говорил Рассел, рассуждая, как всегда, логично и справедливо, — хватит уже. Мы и так глубоко увязли в грязных делах этих грязных людишек. Зачем нам помогать Орола в их кровавой вендетте? Своих дел у нас нет, что ли?

— Прошу меня простить, сеньор Слейд, — вмешался Эстило, — но боюсь, вы ошибаетесь. Ваша точка зрения Принципиально неверна, поймите, сейчас для нас разобраться с Крусом — дело чести. У нас с ним личные счеты, ничего общего не имеющие с вашим заданием. В другой ситуации — пожалуйста, я с радостью прислушался бы к вашим словам и не лез бы на рожон. Но теперь не могу.

Тори украдкой взглянула на Эстило. Она не помнила, чтобы тот проявлял такую кровожадность, как сейчас. Странно. Он толковый и ловкий бизнесмен, но не убийца. Убийства — удел таких, как Крус, тот любит пострелять, оставляя за собой одни трупы, но к чему ведет подобная бессердечность? Крус без зазрения совести, не моргнув и глазом, пристрелил Рубена Оролу, и целый клан ополчился на другой клан, на Круса было совершено два покушения, его любовница спит и видит, как бы ей поскорее свести с ним счеты, кругом находятся одни предатели. Крус, разумеется, и не заслуживал лучшего отношения, но не в этом дело. Главное, что одно убийство тянет за собой другое, и так без конца. В ответ на зло получаешь зло.

— Я, знаете ли, не связан ни обещаниями, ни обязательствами чести, мне хочется поскорее убраться из этого чертова города, — продолжал Рассел. — В Медельине все куплено, начиная от простого полицейского и кончая правительством этой страны; вполне возможно, что и наши чиновники замешаны в кокаиновом бизнесе, потому что два года назад американские военные подразделения были полностью выведены с территории Колумбии.

— А как же благодарность? Справедливость? — поинтересовалась Тори. — Без помощи Сони нам никогда бы не удалось обмануть Круса и получить ценную информацию. Разве смогли бы мы узнать тогда про кокаиновую ферму? Мы сами никогда бы ее не нашли, тем более в джунглях.

Тори достала прозрачный цилиндр с темными шариками внутри, который они случайно нашли в пакетах с кокаином, и показала Расселу.

— Да черт с ней, с благодарностью, и со справедливостью в том числе. Мы же в Колумбии, а не где-нибудь, здесь о таких вещах и понятия не имеют.

Давно, много лет назад, когда Рассел заканчивал учебу в университете Уортон, он забрел на лекцию об истоках правосудия, которую читал Бернард Годвин. Основная мысль лектора заключалась в том, что законы правосудия, основы справедливости суть изобретения человеческого ума. В природе такое понятие, как справедливость, не встречается; в природе действует один закон — закон джунглей; сильный выживает, а слабый погибает. Жизнь или смерть — другого выбора, другой альтернативы нет. Лекция произвела тогда на Рассела глубокое впечатление, так же, впрочем, как и сам лектор. Позднее, когда Рассел уже работал в Центре, он узнал, что Годвин приезжал в университет с целью вербовки новых сотрудников и, понятно, специально построил свое выступление таким образом, чтобы произвести впечатление на юные умы, однако и после этого восхищение Рассела своим учителем не уменьшалось.

Бернард Годвин был прекрасно осведомлен о жизни Рассела, например, о его отношениях с родителями. Будучи необыкновенно одаренным юношей и имея замечательные способности к логике и математике, Рассел свысока относился и к своему родному брату, считая того глупым человеком, и к родителям, а те, в свою очередь, побаивались своего способного сына и не понимали его.

— Такие люди, как мы, всегда изгои, — объяснял Бернард Расселу, — обывателям не дано понять величие мысли, красоту идеала, глубину философии. Достижения человеческого разума на протяжении веков им совершенно безразличны.

— Да, им и дела нет до такого понятия, как справедливость, ведь так? — подхватил Рассел.

Бернард, дружелюбно рассмеявшись, ласково потрепал своего ученика по шее:

— Именно так.

Воспоминания о том времени нахлынули на Рассела, пока он летел на угнанном самолете, возвращаясь из джунглей в город преступников и убийц. Голос Бернарда как будто наяву звучал в ушах, мягкий и вкрадчивый, очень убедительный голос. Тогда Рассел преклонялся перед своим учителем, его незаурядным умом, обезоруживающим обаянием; Бернард был для него чуть ли не высшим существом... С тех пор много воды утекло, многое изменилось...

Из-за туч выглянуло солнце, горячие лучи проникли в кабину через иллюминаторы, нагрели ее, и люди разомлели в тепле. Тори достала откуда-то большой леденец, разломала его на куски и предложила товарищам. Эстило возился с радио, время от времени что-то тихо говоря в микрофон.

— Ты забыл, Рассел, что именно Крус послал нам вдогонку подростков-сикариос, когда мы ехали из аэропорта? Мерзкие мальчишки собирались убить нас!

— Ну и что? Зато тот же самый Крус снабдил нас вертолетом, чтобы мы могли отправиться в джунгли, и сообщил, где приблизительно находится кокаиновая ферма, — возразил Рассел.

— О, Господи! — произнес Эстило.

— Тогда давай облобызаем его в благодарность за его удивительную щедрость! — взорвалась Тори. — Ты, я вижу, не понимаешь всю ситуацию до конца. Я пообещала Соне свою помощь, и я помогу ей, чего бы мне это ни стоило!

— Ну вот еще! — разозлился Рассел. — Ты уже натворила дел, и, будь я проклят, если позволю тебе совершить очередную ошибку! Зачем ты вообще обещала помочь этой женщине? Она тебя разжалобила? Но мы сейчас не имеем права ни на какие чувства!

— Да пошел ты... Мы и без тебя справимся. Эстило И я...

— Не смей и думать об этом! — Рассел еле сдерживал гнев, — тебя послала на задание организация, и ты обязана подчиняться дисциплине. Советую тебе забыть о Крусе и прекратить упрямиться. Мы возвращаемся в цивилизованный мир, и точка.

— Вы ошибаетесь, сеньор Слейд, Медельин далек от цивилизации, — вмешался в разговор Эстило, и слова его были сущей правдой.

В Медельинском аэропорту их поджидал Крус в сопровождении вооруженных сикариос. Самолет еще не успел сесть, как Крус уже подходил к подвесному трапу и вскоре начал карабкаться вверх. Тори встала со своего места, пошла к входной двери и открыла ее. Все трое ждали, когда появится Крус, и наконец его толстая физиономия показалась в дверном проеме. Вслед за Крусом в кабину самолета поднялись сикариос и принялись тщательно обыскивать самолет. Крус, ничего не говоря, внимательно наблюдал за их действиями.

— Нашли кокаин? — наконец спросил он у одного из своих телохранителей, но тот, отрицательно покачав головой, подошел к хозяину и протянул ему прозрачную упаковку с темными шариками.

— Мы не за кокаином туда летали, — объяснил Рассел, стараясь не смотреть на загадочный цилиндр, который Крус вертел в руках.

— Ага. Тогда, может быть, вы узнали, кто владелец кокаиновой фермы? — зло осклабился Крус.

— Мы этого не узнали, потому что там нас плохо приняли.

— Ага. Значит, пришлись не ко двору. Так. — Крус криво усмехнулся и потряс в воздухе прозрачным цилиндриком. Но, я вижу, вы вернулись не с пустыми руками.

— Вы имеете в виду угнанный нами самолет? — как ни в чем не бывало спросил Рассел.

Крус разразился отвратительным хохотом, затем уставился на упаковку с шариками.

— Я имею в виду это. Чувствую, они вам очень дороги. — Он сделал многозначительную паузу. — То, что стоило вчера копейки, сегодня стоит миллион. Цены растут, да. На информацию в особенности. За время вашего отсутствия я узнал много интересного. Например, о том, что Соня была любовницей Рубена Оролы — того кретина, которому я вышиб мозги год назад. Соня сама бы вам об этом рассказала, но, к сожалению, бедняжка не может присутствовать здесь. Несчастный случай: отправилась на прогулку в опасный район города, и кто-то ее пристрелил. Сколько раз предупреждали глупую женщину, чтобы она не ходила гулять одна.

Наступило гробовое молчание. Крус с грозным видом подошел к Расселу и, глядя ему прямо в глаза, сказал:

— Не знаю, какую игру вы ведете, но ей пришел конец. Даю вам час на то, чтобы убраться из Медельина. Если нет, — он пожал плечами, — я за ваши жизни не ручаюсь.

— Мы с радостью уедем отсюда, — ответил ему Рассел, — но я попрошу вернуть мне этот цилиндрик.

— Ну нет, Я должен получить плату за мой вертолет, не говоря уже о том, что ваше присутствие в городе причинило мне массу хлопот.

— Эта вещь вам совершенно не нужна.

— Может, и так. А самолет нужен, это уж точно. К тому же мне приятно сознавать, что я владею тем, что вам дорого. Скорее всего, я через пару дней выброшу куда-нибудь эту дрянь, но сейчас я ее забираю, и не возражайте, я этого не терплю.

Крус повернулся, чтобы уйти.

— Постойте, — раздался голос Рассела, — я бросаю вам вызов.

Крус остановился и, не оглядываясь, спросил:

— Чего ради я должен принимать ваш вызов? Вы — жалкий гринго...

— А кто помог вам отыскать шпиона Орола среди ваших телохранителей и, возможно, спас вашу жизнь?

Внутренний голос говорил Расселу: «Остановись, куда тебя понесло?» — но Рассел уже не мог и не хотел остановиться. Он решил доказать всем, и себе в том числе, что и он чего-нибудь стоит и не хуже Тори способен выполнять боевые задания. Когда он находился в джунглях, и мимо него со свистом проносились пули, Расселу вдруг пришло в голову, что Бернард послал его на боевое задание, чтобы унизить, поиздеваться над ним. Сам Бернард был опытным бойцом и побывал не в одной опасной переделке, прежде чем стал директором Центра. А Рассел нет. Он никогда не занимался оперативной работой, и сейчас, в сложившихся не в его пользу обстоятельствах, ни за что не хотел доставить Бернарду — и Тори — удовольствие, проявив некомпетентность и неумение вести себя в боевых условиях.

— Кроме того, — продолжал Рассел, — ваши телохранители очень удивятся, если вы не примете мой вызов. Неужели причина в том, что я — американец? Или вы струсили? Или у вас нет ни характера, ни воли?

Крус резко повернулся к собеседнику, лицо его исказилось от ярости:

— Когда я обнаружил, что Соня — шпионка Орола, я застрелил ее. Засунул дуло пистолета ей в рот и нажал на курок. Я смотрел в ее глаза и видел в них смерть. Я видел, как Соня умирала, как жизнь оставляла ее тело. По-вашему, я трус, да? — Стиснув кулаки, Крус подошел к Расселу. — Мне, кстати, очень любопытно знать, почему это вы нашли только одного шпиона — Хорхе. А как же Соня, а?

— С Соней я не говорил, — ответил Рассел. Во рту у него появился противный металлический привкус. — Так вы принимаете мой вызов?

Крус повернулся к сикариос, которые выжидательно смотрели на него, коротко кивнул и, брезгливо передернув плечами, бросил:

— Готовься к смерти, гринго.

Это была странная коррида. Будний день. Безмолвный стадион, пустые трибуны и жаркий, палящий зной.

— Итак, сеньор Слейд, вы бросили мне вызов, и я принял его. — Окруженный сикариос, Крус обращался к Расселу, который стоял на арене. Сам Крус, его телохранители и Тори с Эстило расположились у нижних скамей стадиона. — Я приказал вывести на арену моего лучшего быка. Если вы справитесь с ним, я отдам вам вашу трубочку с шариками. Если же победу одержит бык, то для вас лично ничто уже не будет иметь значения. Мертвым ничего не надо.

Тори беспокойно вглядывалась в лицо Рассела, стараясь понять, о чем тот думает, но так ничего и не смогла прочесть на его лице — Рассел абсолютно бесстрастно смотрел на своего врага.

«Если Расс погибнет, — думала Тори, — виновата буду я. Никогда не прощу себе этого. Надо прекратить весь этот ужас».

— Рассел, — крикнула она, — слышишь? Не лезь в это дело! Не соглашайся на такие условия!

— Ах так! — взревел Крус, сделав знак одному из телохранителей. Тот поднял оружие и направил его на Рассела. — Мужчина не должен брать назад свой вызов. Но я забыл, что вы, сеньор Слейд, не мужчина, вы гринго. Чего можно ждать от гринго?

Рассел молчал, напряженно следя за массивными, оправленными в железо деревянными воротами, через которые на арену выпускали животных.

Крус взмахнул рукой, и ворота со скрипом распахнулись. Показался огромный бык. Животное устремилось к Расселу.

— Дайте ему оружие, — крикнула Тори.

— Нет. Шпага предназначена для матадора, а не для всяких там гринго. Пусть сражается голыми руками.

— Да вы что! Безоружный человек не справится с быком!

— Конечно, — Крус рассмеялся и что-то выкрикнул, увидя, как Рассел увернулся от рогов быка, — оле, гринго! Оле!

Рассел весь взмок от напряжения, взволнованно следя за быком. Бык вблизи казался громадным, от него исходил резкий запах, маленькие красные глазки с яростью глядели на человека. Рассел понял: или он одолеет животное, или бык убьет его. Бык низко наклонил голову, целя острыми минными рогами прямо в живот Расселу. Убегать от быка не имело смысла, он бросится следом, и, разумеется, догонит. Лучше, — думал Рассел, — подражать матадору, который не двигался с места до тех пор, пока это было возможно, а в удобный момент наносил быку меткий удар. Только ему помогали пикадоры, изматывая сильное животное уколами пик, а тореро наносили удары шпагами и доводили быка до изнеможения. Такой помощи у Рассела не было. Матадор боролся с уставшим и израненным животным, а не с таким свежим и полным сил, какое выпустили на американца. Он обреченно стоял и ждал, когда бык к нему приблизится, и не мог остановить противную дрожь в мышцах. Бык неожиданно атаковал, и Расселу лишь чудом удалось увернуться от острых рогов, но копыто животного ударило его в лодыжку и, не удержавшись на ногах, американец упал. Бык с размаху ударился рогами в стену, окружавшую арену, и обезумел от ярости. Рассел слышал, как он пыхтит, чувствовал влажный жар, исходивший от тела животного. С морды быка на песок капала пена.

Крус и сикариос не могли оторвать глаз от поединка, а вернее, заранее подготовленного убийства, потому что безоружный человек был бессилен перед мощью громадного животного. Они больше не кричали «оле!», а только смотрели, ожидая неминуемой гибели гринго. Даже охранники, стоявшие в верхних рядах стадиона, временно забыли о своих обязанностях и, не отрываясь, следили за быком.

Тори наклонилась к Эстило, что-то шепнула ему на ухо. Он кивнул. Девушка знала, что Эстило бесстрашный, настоящий друг, все для нее сделает. Она сосчитала про себя до шести и краем глаза увидела, что и Эстило тоже мысленно считает до шести, как она ему сказала, а затем прыгнула на арену и, как сумасшедшая, понеслась к Расселу. Одновременно с ее прыжком Эстило выбил оружие из рук Круса, и, приставив дуло пистолета к его виску, прокричал сикариос:

— Не двигаться! Стойте спокойно, если хотите, чтобы ваш хозяин был жив!

Тем временем бык ударил Рассела копытом, метя тому в голову, но Рассел успел откатиться в сторону, и удар пришелся ему в плечо. Человек со стоном пополз в сторону, и это было его ошибкой. Бык немедленно последовал за ним, низко наклонив голову. Рассел понял, что сейчас умрет, но тут увидел бегущую к быку Тори. Она прыгнула быку на спину и с силой ударила его ножом между лопатками. Животное взревело от боли, и все его массивное мускулистое тело содрогнулось, из раны фонтаном брызнула кровь. Тори не удержалась на спине быка и слетела вниз, больно ударившись о стену ограды и о землю. К ней уже бежал Рассел, успевший за это время прийти в себя и вскочить на ноги, помог ей подняться, и они бегом устремились к двери, через которую быка вывели на арену.

Тори, опасаясь за жизнь Эстило, оглянулась назад, на то место, где стоял Крус, и мельком заметила каких-то людей, стрелявших по охране Круса. Под аккомпанемент автоматных очередей они быстро пробрались к нижнему ряду скамей для зрителей, начали подниматься вверх. Стрельба неожиданно прекратилась, в верхних рядах не осталось ни одного охранника. Там стояли Эстило и Крус в окружении каких-то людей. Тори и Рассел подбежали к Эстило.

— Это свои, — сказал он вооруженным людям, взявшим под прицел Тори и Рассела. Девушка обеспокоенно спросила:

— Ты как? Нормально?

Эстило схватил Круса за шкирку:

— Как видишь. Здорово ты расправилась с быком, Тори.

— Что здесь происходит, я не понимаю? — обратился Рассел к Эстило.

Тот приказал одному из вооруженных людей:

— Не спускайте с них глаз, особенно с женщины. Она способна на все.

Затем повернулся к Расселу:

— Считаю своим долгом сказать, что наше милое приключение подошло к концу. Я заранее, еще с борта самолета, сообщил своим людям о том, что мы прилетаем в Медельин.

— Вашим людям? Кто вы такой?

— Я друг Тори. Больше вам знать не нужно. Тори мрачно посмотрела на Эстило и сказала:

— Мне следовало бы это знать. Раньше. А теперь кончилась наша дружба.

— Ты уверена, шецхен? Ничего не изменилось, для нас двоих, во всяком случае.

Тори видела в глазах Эстило искреннюю любовь, но что-то подсказывало ей: не верь. Она заметила в глазах Эстило страх, и это было непонятно: раньше ее друг никогда ничего и никого не боялся. Она буквально чувствовала, как ее старый товарищ, с которым она пережила много приключений, отдаляется от нее, и что никогда больше их отношения не будут прежними.

— Такие вот дела, — вздохнул Эстило. — Знаешь, я не удивился, когда мы нашли кокаиновую ферму, да и с какой стати я должен был удивляться, ведь ферма-то принадлежит мне.

— Тебе? — с удивлением переспросила Тори. Слова Эстило прозвучали для нее как гром среди ясного неба.

— А ты подумай хорошенько. Тебе не кажется, что заправленный и готовый к полету самолет оказался на взлетном поле очень вовремя? Как в фильмах про Джеймса Бонда.

— Не могу поверить...

— А я верю, что его слова — чистая правда, — вмешался Рассел. — Как же я раньше не догадался? Мы удивительно легко спаслись тогда от погони.

— Я думаю, шецхен, — скова обратился Эстило к Тори, не обращая внимания на Рассела, — в глубине души ты всегда подозревала, что не все мои дела — законны.

— Но кокаин — другое дело.

— Бизнес есть бизнес, шецхен. Если бы эта грязная свинья Крус не сунул свое рыло куда не следует, ты никогда бы не узнала о том, кто владелец кокаиновой фермы. Но не мог же я позволить, чтобы ты погибла из-за какого-то гафния.

— Значит, вы продаете гафний...

— Вы на редкость догадливы, сеньор Слейд. Кокаин — это так, игрушки, а вот гафний именно тот товар, которым я торгую. Привожу гафний контрабандой сюда, упаковываю его в прозрачные цилиндрики и прячу их в мешках с кокаином. А японцы покупают этот кокаин у одного моего концерна в Западной Германии. Японские надсмотрщики работают у меня на ферме и тщательно следят за тем, чтобы в каждый мешок с наркотиком были вложены прозрачные цилиндрики.

— Эстило, разве ты не знаешь, что японцы изобрели какой-то суперкокаин, разрушающий человеческий организм за несколько месяцев? И делают они его из того кокаина, который покупают у тебя.

— Ну, дорогая, меня это не касается. Я всего лишь бизнесмен. Просто покупаю и продаю, остальное меня не волнует. Неужели ты так наивна, что никогда не подозревала чего-нибудь в этом роде?

«Да, подозревала. Больше того, знала, что Эстило замешан в незаконной деятельности, но это не помешало мне подружиться с ним. Значит, и я не без греха, как говорится», — думала про себя Тори.

Рассел спросил у Эстило:

— Я слышал, гафний как-то используется в ядерных реакторах?

— Дорогой сеньор Слейд! Я торгую, а не занимаюсь научными исследованиями.

— А кому ты продаешь гафний? Кому? Назови имена! — вмешалась Тори. — Скажи мне, черт побери, сукин ты сын!

— А мне бы хотелось узнать у вас кое-что другое, — заявил Рассел. — Не вы ли приказали убрать Ариеля Солареса?

— Ариель был моим другом, — жестко ответил Эстило, — и я до сих пор скорблю о его смерти.

Эстило выглядел потрясенным до глубины души.

— Но если не вы убили Солареса, то тогда кто? — продолжал стоять на своем Рассел.

— Вот что я вам скажу, дорогой сеньор. Мне следовало бы уничтожить вас обоих, и это, без сомнения, был бы самый умный мой поступок. Бизнесмен во мне требует, чтобы я сейчас же избавился от вас, пока вы еще не успели навредить мне. Мне и моему делу. — Эстило взглянул на Тори. — Но вот стоит рядом со мной моя шецхен, моя дорогая подруга, и ради нее я готов забыть о своих интересах. Будьте покойны, я не трону и волоса на вашей голове.

— Все равно, я не понимаю тебя, Эстило, — произнесла Тори, — как ты можешь заниматься торговлей, совершенно не думая о последствиях? Ты же не спичками торгуешь. Неужели для тебя самое главное прибыль?

— Уж прости негодяя.

— Ни за что.

— А я все готов простить тебе, шецхен. — Эстило с грустью посмотрел на Тори. — Вот в чем разница между нами: я принимаю тебя такой, какая ты есть, плохую и хорошую, любую. А ты — нет. Я настоящий друг. У тебя никогда не было и не будет такого преданного друга, как я, но ты, милая, не понимаешь этого. Может быть, когда-нибудь... со временем поймешь.

— В аэропорту этих людей ждет мой личный самолет, — обратился Эстило к одному из своих людей. — Проследите, чтобы они благополучно добрались до аэропорта и без осложнений прошли через иммиграционную службу и таможню. Проводите их. А ты, Тори, когда прилетишь в Японию, повидайся со своим старым приятелем Хитазурой.

— Что ты знаешь про Хитазуру? — вскинулась Тори.

— Вопрос поставлен неправильно. Тебе следовало бы спросить, что знает Хитазура?

Тори долго смотрела на Эстило, ошарашенная, растерянная, не в силах собраться с мыслями, разобраться в своих чувствах. Все так перемешалось! Кто прав, кто виноват? Так ли уж виноват Эстило? В конце концов, он спас ее и Рассела от охранников Круса и, в определенном смысле, помог выполнить часть поставленной перед ними задачи. Почему же не простить его за участие в контрабандной торговле наркотиками? Или ей неприятно, что он лгал ей о своих делах, да и вообще много от нее скрывал, как сейчас выяснилось? Отчего такая боль в сердце?

— Прощайте, сеньор Слейд, — сказал Расселу Эстило. — Ауфвидерзейн, шецхен. Пора. У меня еще много работы сегодня. Мне нужно проследить, чтобы Крус, грязная свинья, получил по заслугам, а также организовать для Сони достойные похороны. Прощай, Тори. Может быть, ты прочтешь молитву за упокой Сониной души.

— За Соню помолюсь, а за тебя — нет, — сказала ему на прощание Тори, и, круто развернувшись, отправилась догонять Рассела, который уже уходил в сопровождении людей Эстило.

* * *

— Хочешь побыть одна?

Тори устало посмотрела на склонившегося к ней Рассела.

— Да.

Они летели на высоте 35 тысяч футов в «Боинге-727», взявшем курс на Токио.

Только Рассел собрался уйти, как Тори его остановила:

— Останься, сядь рядом со мной.

Она откинулась назад, на удобную спинку кресла. Все-таки хорошо, что Рассел здесь. Хватит одиночества, решила Тори, молчавшая почти всю дорогу после того, как они расстались с Эстило.

— Итак, следующая наша остановка — в Токио. Надеюсь, нам не придется, как бедным аргонавтам, плыть между Сциллой и Харибдой.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Если все твои друзья такие же, как Эстило, то этот твой Хитазура, из гангстеров якудзы, может оказаться еще и похлеще, и спокойненько пристрелит нас, как только мы приземлимся.

— Если бы Эстило захотел, он сразу бы расправился с нами.

— А зачем ему это? Он прекрасно все понял с самого начала, еще когда ты звонила ему по телефону из главного здания. Вот только почему он позволил нам зайти так далеко, так много узнать, и почему сам принял участие в нашем походе в джунгли?

— У меня нет ответов на эти вопросы, Расс. Скажу тебе только, что Эстило не раз имел возможность убедиться в том, что если я за что-то возьмусь, то доведу дело до конца. У меня мертвая хватка, как у бульдога. Может быть, Эстило хотел защитить нас, лично проследить, чтобы с нами ничего не случилось. Он врет, конечно, что он просто бизнесмен и ничего более, Эстило прирожденный авантюрист, искатель приключений, Для людей с его характером наш мир тесен, они не могут жить так, как живут обычные люди, и постоянно ищут острых ощущений, обожают всякие авантюры, любят всех дурачить. Эстило отправился в джунгли вместе с нами, помог открыть тайну кокаиновой фермы. Зачем? Господи, я никогда не понимала своего друга до конца! Вот каким он оказался!

— Неправда. Ты прекрасно понимала и понимаешь его, потому что ты — такая же, как он. Из этой же породы. Еще одна авантюристка. Вы с ним два сапога пара. Родственные души.

Тори отвернулась к окну, уставилась в бесцветное небо. Внизу виднелась голубая полоса, выглядывавшая из сплошной пелены облаков. «Что видел Грег в космосе? — думала Тори. — Какой казалась ему родная Земля?»

— Есть еще один любопытный вопрос, — сказал Рассел, и Тори повернулась к нему, — зачем Эстило рассказал нам о гафнии? Его ведь за язык никто не тянул. Какую Дьявольскую игру ведет твой аргентинский приятель?

— Что я могу ответить, Расс? Мне кажется, он сообщил нам о том, что торгует гафнием, просто потому, что хотел, чтобы мы знали об этом.

— А вдруг он лжет? Вдруг металлические шарики сделаны из другого материала?

— Да нет, это не в духе Эстило. Он бы тогда ничего не сказал, промолчал бы. А уж если сказал, значит, металлические шарики — это гафний, могу поручиться.

Рассел показал Тори свою ладонь, на которой лежал темный матовый шарик, в маленьком пластиковом пакете.

— Можешь не ручаться. У меня имеется образец для проверки.

И, деловито спрятав «вещественное доказательство» в карман, Рассел нахмурился.

— Эстило мог приказать убить Солареса.

— Но ты же сам слышал: он сказал, что это не его рук дело.

— А ты вспомни. Он не дал прямого ответа, а лишь заявил, что Ариель был его другом и он до сих пор скорбит о его смерти.

— Ну и что? Для Эстило это дело чести. Ариель действительно был его другом, как он мог дать добро на его убийство?

Рассел не стал спорить с Тори.

— Ну хорошо, давай вернемся к Японии. Желательно, чтобы ты описала в нескольких словах этого Хитазуру.

— Хитазура — самый молодой в клане, я имею в виду, что он самый молодой босс якудзы. Он заслужил свое нынешнее положение тем, что в свое время помог одному из старших боссов выпутаться из грязной истории, избавив таким образом семью от скандала. Помогли ему его друзья, занимающие довольно высокие должности в правительстве. Старейшины семьи были так благодарны молодому отпрыску, что назначили его оябуном. С тех пор Хитазура немало потрудился, и благодаря ему влияние семьи значительно выросло. Главный соперник Хитазуры — оябун по прозвищу Большой Эзу, настоящий сукин сын.

— Так что? Вся эта шайка, все эти якудза — тоже сукины дети.

— Отчасти ты прав, конечно, — кивнула Тори. — Можешь думать так и дальше, но стоит тебе повнимательнее присмотреться к этим людям, ты обязательно придешь к выводу, что все эти сукины дети, как ты говоришь, удивительно интересные личности. Хитазура — необыкновенный человек. Кроме того, он у меня в долгу, так что можешь не волноваться. Он не подведет.

Рассел молчал, ожидая, что Тори станет рассказывать, как Хитазура оказался у нее в долгу, но Тори не произнесла больше ни слова. Тогда Рассел, видя, что она не собирается продолжать, спросил об этом сам:

— Тебя это никоим образом не касается, Расс. И не задавай такие вопросы. Это нетактично.

Рассел видел, что Тори уже начинает входить в образ и вести себя подобно японцам, что не раз приводило его в бешенство, когда он работал с ней.

— При чем здесь такт? У нас есть общее задание, и рискуем мы тоже оба. Разве в такой ситуации ты не можешь сказать мне?

— Нет, — отрезала Тори.

— Послушай, дорогая, неужели мне придется объяснять тебе с самого начала: если Хитазура каким-либо образом замешан, в деле с гафнием...

— Расс...

— Мне плевать, в долгу у тебя этот японец или нет, пойми, если приказ убить Ариеля отдал не Эстило, то тогда выходит, что это сделал Хитазура.

— Давай не будем гадать. Не опережай события, ладно? Тори разозлилась, но Рассел не имел морального права осуждать девушку. И Эстило, и Хитазура были ее друзьями. Один из них уже предал ее. Как скоро предаст другой?

— Извини. — Тори поднялась, — мне нужно кое-куда.

Рассел наблюдал, как она шла к туалету. «И почему ему никогда не удается переспорить Тори?» — недоумевал он. Хотя сейчас они же не спорили, просто беседовали. Тогда почему он всегда расценивал их совместные беседы как дискуссии? И всегда стремился победить в споре? Непонятно. Ему на мгновение представился тяжело сопящий бык, с бешеными глазами, нависший над ним огромной тушей, вспомнился липкий страх при приближении смерти, ее вкус и запах, красная, сухая пыль арены, забившаяся в ноздри и рот. Какой бессмысленной была его жизнь!

Он встал и пошел за Тори, постучал:

— Эй!

Молчание. Он повернул ручку и вошел в узкую дверь. Тори скорчилась над унитазом — ее рвало, тело содрогалось в конвульсиях. Она повернула лицо к Расселу, в глазах ее стояли слезы.

— Уйди отсюда! Убирайся к чертовой матери! Оставь меня одну!

Рассел быстро проскользнул внутрь и закрыл за собой дверь, прямо перед самым носом подошедшего к туалету сотрудника Центра.

— Господи!

Он подошел к Тори, обнял ее за плечи одной рукой, другой поддерживал ей голову до тех пор, пока не прошел приступ рвоты. Тори в изнеможении уткнулась головой ему в плечо, и он содрогнулся от боли, потому что она задела место, куда бык ударил копытом. Вытянув руку, Рассел вытащил из стоявшей недалеко коробки влажную гигиеническую салфетку, стал нежно вытирать бледное лицо Тори, ее губы, шею, затем принес ей воды, и девушка прополоскала рот. Тело ее было мягким, горячим и одновременно упругим, Рассел слышал биение ее сердца и почувствовал, как внутри у него пробежала сладкая волна, пульс участился, и Рассел мысленнообругал себя за то, что он так расслабился. И почему с ним это случилось? Непобедимая Тори Нан без сил лежала в его объятиях. Что он почувствовал? Желание? Нет, он не мог определить чувство, которое испытывал сейчас по отношению к Тори, но это было не желание. Он совершенно растерялся, борясь с собой и не зная, против чего, собственно, борется. Неожиданно он увидел завиток золотистых волос, в которых запеклась кровь — кровь ужасного животного, чуть не убившего его. А ведь Тори спасла ему жизнь, вовремя подоспев на помощь, и заколола быка не хуже матадора. Как ей удалось это сделать? До сих пор у него перед глазами стояла картина, как Тори прыгает через барьер и сломя голову несется к нему.

Теперь, держа ее в объятиях, он заметил и нежный овал уткнувшегося ему в грудь лица, и длинные ресницы.

Тори была так близко! Рассел снова увидел себя, лежащего в пыли. Господи! Смерть была рядом; Рассел снова почувствовал ее ледяное дыхание. Вот когда привелось ему испытать чувство настоящего ужаса! Он словно переродился в тот жуткий момент, стал другим человеком, посмотрев в глаза смерти. В то мгновение, когда кровь быка брызнула на него, когда он понял, что бык убит, а он, Рассел, будет жить, что-то перевернулось в его душе. Даже десять тысяч часов, проведенных за рабочим стоком, бессонные ночи, нечеловеческое напряжение сил, волнение — все, что довелось ему пережить за время своей службы в Центре, — ничто по сравнению с тем, что пережил он на арене, став участником дикой корриды. Он узнал, что значит заглянуть себе в душу, что значит встретиться лицом к лицу со смертью и, несмотря на свои заслуги, таланты, ум, быть бессильным перед ее властью! Что с того, что он директор Центра? Чем помогла ему его должность во время поединка с быком? Ничем. Ни его должность, ни опыт, ни хитрость, ни другие качества. Рассел вдруг осознал, что он был всего лишь марионеткой в руках Бернарда Годвина, с удовольствием плясал под его дудку, видел в этом высший смысл своего существования. Глупый слепой идиот! Быть собственностью Бернарда Годвина!

Сначала Рассел думал, что бросил вызов смерти потому, что не хотел упасть лицом в грязь в глазах Бернарда и Тори, но потом понял, что он сделал это в первую очередь ради себя самого. Он давно уже устал быть Расселом Слейдом, которого все знали как прекрасного администратора, но и только. В отличие от других сотрудников Центра, он никогда не участвовал в боевых операциях, и поэтому чувствовал себя если не изгоем, то каким-то несовершенным, неполноценным, что ли. Может быть, именно поэтому он завидовал Тори? Она-то, не в пример ему, прекрасно знала, что такое оперативная работа.

Да, конечно, Бернард Годвин назначил его на пост директора, но что после этого принципиально изменилось? Принципиально, ничего. Бывший директор по-прежнему держал руку на пульсе организации, сохранил все свои прежние связи и только делал вид, что удалился от дел, предоставив полную свободу действия своему преемнику. Какое лицемерие! Расселу стало стыдно и за себя, и за Годвина.

Тори по-прежнему лежала у него на руках. Рассел внимательно посмотрел на нее, и сердце его дрогнуло. Охваченный внезапным порывом, он, почти не соображая, что делает, наклонился и поцеловал мягкие, нежные губы Тори, раздвинул их языком, проник глубже. Она оттолкнула его, прошептала: «Нет, не надо, пожалуйста». Их глаза встретились, и Рассел был поражен. Не тем, что глаза Тори оказались необыкновенно красивыми, а тем, что никогда раньше он не замечал этого, не замечал их блеска, сияния, удивительного зелено-голубого цвета.

— Тори...

— Рассел, я...

Рассел был уверен, что, прояви он больше настойчивости, и Тори поддастся ему, чувствовал, как она таяла в его объятиях. Но, хотя момент и казался на редкость удачным, Рассел не мог позволить себе овладеть ею. Наверняка он не встретит отказа, но вот в чем проблема: если он сделает это сейчас, то никогда не узнает, почему она отдалась ему: повинуясь моменту, капризу, или из-за отчаяния, а может быть, еще по какой-то неизвестной причине? А Расселу было невероятно важно знать, зачем нужна Тори эта близость. И знает ли она, чего хочет? Иначе не было смысла в близких отношениях.

Рассел помог Тори встать на ноги. Он не стал говорить: «мне очень жаль», «как я тебе сочувствую» и тому подобных фраз. Чувства, обуревавшие его, ничего общего с сочувствием не имели, и поэтому он, ничего не говоря, повернулся и пошел в кабину к пилоту, чтобы обсудить с ним маршрут. Он любил, чтобы все было ясно и понятно. Любил чувствовать твердую почву под ногами, но в тот момент почва явно уходила у него из-под ног, и в разговоре с пилотом Рассел надеялся обрести равновесие, обычную свою уверенность. Когда он вернулся в салон, Тори уже сидела на своем месте. Принесли кофе, сандвичи, и Рассел с Тори перекусили на славу, потому что аппетит у них обоих разыгрался не на шутку, и они, поглощая еду, запивая ее кофе, разговаривали, вернее, говорила одна Тори, а Рассел слушал:

— Самое главное, это понять современную Японию, всегда помнить о том, что в этой стране нет такого человека, который бы полностью принял на себя ответственность за ее судьбу. Никто в Америке не понимает этого: ни президент, ни чиновники с Капитолийского холма, ни Пентагон. Они, словно зачарованные, следят за успехами, которые делает Япония, и страшно удивляются, когда японцы игнорируют их просьбы.

Япония — страна особенная. Здесь в процессе управления государством принимают участие наряду с премьер-министром и правящей партией также самурайская бюрократия, корпорации большого бизнеса и даже воротилы преступного мира, такие как якудза. С 1640 года проводилась политика строжайшей изоляции страны от внешнего мира с целью ограждения Японии от влияния Запада. Лишь в 1854 году в результате военной демонстрации американских кораблей Япония была открыта для внешнего мира. Вскоре после окончания Второй мировой войны в Японии была принята новая Конституция, согласно которой абсолютная монархия превращалась в конституционную. Отношения Японии с другими западными странами укрепились и продолжают развиваться год от года.

Рассел с интересом наблюдал за Тори, пока она говорила; он бы много дал, чтобы узнать, что она чувствовала в данный момент. Лицо ее было совершенно спокойно, непроницаемо, можно было подумать, что между ней и Расселом ничего не произошло. Неужели недавняя сцена оставила ее равнодушной? Или она просто хорошо владеет собой? Если верно последнее, то у Тори редкое самообладание. Рассел не мог не признаться самому себе в том, что личность Тори как была, так и осталась для него загадкой. И теперешняя совместная их работа не помогла ему понять мотивы поведения и характер Тори, как раз наоборот — он запутывался все больше, тщетно пытаясь найти объяснение ее поступкам.

Неожиданно его влечение к Тори оказалось таким сильным, что легко могло перерасти в страсть, а до сих пор его единственной страстью была работа. Несколько лет назад, когда Бернард Годвин назначил Рассела на пост директора Центра, он сказал своему молодому преемнику:

— Теперь у тебя появилась госпожа, которая полностью займет все твои мысли и чувства. Можешь мне поверить, ты будешь занят с утра до вечера, стараясь справиться с нею.

Рассел наивно думал, что имеет какую-то власть над Бернардом, потому что иногда уличал своего учителя во лжи (разумеется, не говоря ему об этом прямо), а в действительности все оказалось совсем не так. Только Бернард Годвин имел власть и над Расселом, и над Тори: он прекрасно знал характер своих подопечных и умело играл, где нужно и когда нужно, на их тайных струнах, заставляя поступать так, как ему хотелось. Более того, он сумел сделать так, что Рассел и Тори относились к нему как к родному отцу, старались во всем ему угодить.

Вот и сейчас, слушая Тори, Рассел ясно видел, как трепетно она относится к Бернарду, как боготворит его, как она готова на все ради него, готова выполнить любую задачу, какой бы трудной она ни была. Бернард Годвин являлся для Тори живым воплощением самых лучших человеческих качеств, она была страстно привязана к нему. Раньше Расселу было на это глубоко наплевать, но теперь он считал своим долгом открыть Тори глаза на истинное положение вещей, сказать ей правду, объяснить, каков Бернард на самом деле, как далек он от идеального образа, который она создала. Рассел решил обязательно рассказать Тори о том, как Бернард приказал ему убрать ее в случае необходимости, но это потом, позже. Пока Тори совершенно не готова к тому, чтобы услышать хоть одно плохое слово о Бернарде. Кроме того, для Рассела существовали дела и поважнее: он хотел разобраться в себе, в своих новых чувствах, подумать, постараться понять, что произошло с ним и к каким последствиям это может привести.

Его отношение к Тори не будет прежним; он стал другим, и другим стал окружающий его мир.

Проделав девять тысяч миль, три раза совершив посадку для заправки горючим — в Картахене, Сан-Доминго и Франкфурте, самолет с Тори и Расселом на борту приземлился в японском аэропорту Нарита, в Токио. Рассел не успел еще пройти таможенный контроль и иммиграционную службу, как сразу почувствовал себя так, словно он прилетел на другую планету. Впервые в жизни, непосредственно на себе, он испытал, как японцы умеют одновременно быть с человеком чрезвычайно вежливыми и держать его на приличной дистанции, не подпуская к себе. Любой иностранец, прибывший в Страну восходящего солнца, немедленно становился участником разыгрываемой по всей стране грандиозной пьесы театра кабуки. Абсолютно все казалось Расселу наигранным, ненастоящим: фальшивые, неискренние улыбки, заученные, автоматические Поклоны, непонятные взгляды; слово «да» следовало здесь понимать как слово «нет»; о какой-нибудь ерунде японцы говорили с серьезным видом, как будто обсуждали дело государственной важности; общие темы разбирали в мельчайших подробностях. Существует ли еще где-нибудь на Земле другая такая загадочная страна, как Япония, другая такая непонятная и непредсказуемая нация, как японцы? Даже китайцы казались ему по сравнению с японцами простенькими и безыскусными.

В аэропорту Тори и Рассел взяли такси и поехали в неизвестном направлении. Рассел был так занят своими мыслями о японских нравах, что не обратил на это внимания. Потом ему захотелось выяснить маршрут, и он спросил у Тори:

— Мы едем на свидание с Хитазурой?

— Нет. Нам следует сначала побольше узнать о гафние. Если его покупал у Эстило Хитазура, то это кардинально меняет все дело. Я должна быть во всеоружии во время встречи с Хитазурой, должна как следует подготовиться к нашему разговору. Нужно раздобыть необходимые сведения.

И впервые за все время Рассел не спорил с Тори и был этим чрезвычайно доволен.

* * *

— Этот Деке немного странный, — сказала Тори. Рассел недоуменно посмотрел на девушку:

— Почему? Что с ним происходит?

— Сам увидишь, пошли, — ответила она, увлекая Рассела вниз по ступенькам какого-то непривлекательного на вид заведения в районе Синдзюку. Солнце уже взошло, но, если вы находитесь в центре Токио, определить точно, наступил рассвет или нет, невозможно — вокруг сияет лишь отраженный множеством окон искусственный свет.

Рассел с любопытством рассматривал покрытые росписью стены, пока спускался по лестнице; со стен на него глядели удивительные драконы, полуобнаженные женщины, пауки, змеи, воины в национальных одеждах и сказочные демоны. Рисунки, выполненные тщательно и умело, были хорошо видны в ярком свете ламп дневного света.

В подвале здания оказалась большая комната, в которой находились двое: раздетый по пояс и лежавший на животе на низком топчане плотный мужчина и подросток, сидевший рядом с мужчиной и занятый тем, что наносил на спину мужчины татуировку. Он на секунду оторвался от работы, чтобы взглянуть на посетителей, и продолжил свои занятия. На голове у подростка красовалась прическа панка, руки его были измазаны чернилами; ноги были обуты в легкие сандалии, а наряд состоял из шорт и футболки с надписью: «Волейбольная команда университета Пепадайн».

— Тебе привет от Генерала Токио, — сказал, не поворачивая головы, юноша.

— Как жизнь, Деке?

— Ни к черту, — ответил юный татуировщик, обмакивая острую деревянную иглу в специальные чернила и вонзая ее в спину клиента. Ни дать ни взять — настоящий художник, трудящийся над очередным шедевром.

Тори подошла к парню.

— У меня для тебя есть задачка.

— Давай.

Тори достала пакет с темным шариком и показала его татуировщику. Деке кивнул, и она быстро опустила пакет в карман его шорт.

— Через час, — строго сказал юноша. — Мы только что открылись.

Деке работал в татуировочной мастерской с раннего утра до полудня. Ловко орудуя иглой и окуная ее поочередно в чернила разных цветов, юноша отвлекся еще на минуту, чтобы дать своим гостям совет:

— Идите погуляйте где-нибудь, коктейль выпейте или еще что, а то мои клиенты нервничают при виде иностранных физиономий.

Тори и Рассел вернулись в мастерскую спустя час, как им велели, но в комнате никого не было.

— Куда это делся наш панк с моим драгоценным шариком? — недовольно спросил Рассел у Тори.

— Лаборатория Деке расположена в задней части здания, он, наверное, там, — ответила она.

— Слишком юный возраст у твоего приятеля, несколько неподходящий для серьезных дел, — заметил Рассел. — Он же только из пеленок вылез, этот Деке.

Тори улыбнулась.

— Деке молод, это правда. Но ты не обращай внимания на его возраст. Он удивительно талантливый юноша. Вообще советую тебе поменьше думать о всяких предрассудках, здесь тебе не Америка, в Японии многое по-другому, не так, как у нас.

Вскоре появился Деке в толстых резиновых перчатках и фартуке, держа в руке большие щипцы, в которых был зажат шарик. На шее у Деке висела защитная маска. Он посмотрел на Тори:

— Ты по-прежнему играешь в волейбол? Сегодня вечером у нас игра.

— Извини, дорогой. На этот раз у меня совсем нет свободного времени. — Она кивнула в сторону щипцов. — Скажи лучше, где сделан наркотик, в котором был спрятан шарик.

— В Колумбии. Хороший кокаинчик. — Деке прищелкнул языком. — Вкусный...

— Это все?

— А что еще ты хочешь узнать?

Тори кинула быстрый взгляд на Рассела, потом сказала:

— Давай-давай, выкладывай остальное.

— Металл, из которого сделан ваш шарик, — гафний. Очень чистый гафний. У тебя нет больше таких шариков на продажу?

— Нет, мы не торгуем гафнием, — резко ответил вместо Тори Рассел. Она, боясь, как бы он не наговорил что-нибудь лишнее, поспешила спросить у Деке:

— Что ты знаешь о гафнии?

— Ну, так... — Деке вернул Тори шарик. — Гафний — побочный продукт, получаемый при добыче циркония. Его используют в качестве контролирующих стержней в ядерных установках. Эти стержни — подвижные, они поглощают выработанные во время цепной ядерной реакции нейтроны. При помощи контролирующих стержней управляют ходом ядерной реакции. Обычно стержни изготавливают из бора, но этот материал быстро изнашивается, и стержни приходится заменять новыми. Гафний выгодно отличается от других металлов, применяемых для подобных целей, тем, что он изнашивается гораздо медленнее. И он способен поглощать какое угодно количество нейтронов. Как правило, стержни из гафния ставят в ядерные установки на подводных лодках, и это понятно: чем дольше работает ядерная установка, тем дольше подводная лодка может находиться в погруженном состоянии.

— Как долго служат стержни из гафния?

— Если стержни из бора изнашиваются через полгода, то стержни из гафния служат более двух лет.

— О'кей, — вмешался в разговор Рассел. — Ты говоришь о стержнях, а у нас-то шарик. Деке понимающе кивнул.

— То, что вы мне дали, настоящий, чистый гафний, я уже говорил об этом. То есть это супергафний, такой в природе не встречается.

— Но это не стержень. Видимо, шарики предназначены для какой-то другой цели?

— Угу. В точку попали. Шарики гораздо лучше стержней. Они — часть активной зоны ядерного реактора. Понимаете, ядерный реактор с такими шариками — нечто совершенно новое. Хотел бы я взглянуть на реактор, который работает с такими вот шариками. Кстати, ваш шарик очень бы мне пригодился.

— Ну-ну, спокойно, Деке, — сказала Тори.

— Да я ничего.

Рассел спросил:

— В чем может состоять преимущество новых ядерных реакторов?

Деке пожал плечами.

— Думаю, подводная лодка с таким реактором сможет находиться под водой в течение пяти лет.

— А еще что?

Деке поразмыслил немного, потом ответил:

— При помощи шариков из гафния можно будет сконструировать ядерный реактор гораздо меньших размеров и большей мощности, чем все известные на сегодняшний день модели.

— Какой мощности?

— Точно сказать не могу. Во всяком случае, это будет портативный реактор, который можно таскать в рюкзаке, и очень мощный...

* * *

— Господи Иисусе! — вздохнул Рассел, когда они вышли из татуировочной мастерской. — Сначала наркотики, теперь — портативный ядерный реактор! Значит, многие государства работают над созданием небольшого по объему источника ядерной энергии, вот оно что! Подумай, Тори, какие перспективы!

— Да уж, — содрогнулась Тори.

— Кстати, ты знаешь, тот кокаин, в котором находились упаковки с гафнием — обычный, не суперкокаин. Так что Эстило не замешан в деле с суперкокаином.

— Слабое утешение.

Они зашли в одну из многочисленных столичных кофеен в районе Роппондзи. Снаружи и внутри кофейня была оформлена в современном стиле; скрытые неоновые лампы подсвечивали красным светом карликовые деревья, скульптуры летящих журавлей, волн, сделанных из нержавеющей стали. Скульптурные изображения являли собой странное сочетание древних традиций японского изобразительного искусства и модернистских решений.

На улицах было полно народу; люди, спешившие куда-то по своим делам, были одеты, на взгляд Рассела, так чудно, что можно было принять их наряды за карнавальные костюмы. В одежде преобладали чистые, яркие цвета: черный, белый, серый, никаких оттенков, полутонов; за яркостью красок линии кроя как-то терялись, и одежда приобретала символический, нереальный вид.

— Тори, почему в Японии так любят символы?

— Я тебе объясню. Любовь японцев к символике всего лишь следствие их быта, отражение культуры; говоришь одно — делаешь другое. Слишком большое скопление людей на крошечном клочке земли. Из-за землетрясений нельзя было строить капитальные здания, — жилища делают из дерева и бумаги, потому что такие дома легче восстановить. Два этих фактора — недостаток пространства и хрупкое жилье — привели к тому, что у японцев не так сильно, как у других наций, развито стремление обособиться, отделиться от окружающих. Попробуй посекретничай с кем-нибудь в комнате, стены которой сделаны из рисовой бумаги! Разве в подобных условиях возможно уединиться? Теснота, определяемая природными условиями, полностью исключала уединение. Японец с древних времен привык быть на людях, составлять часть неизменной общности, подчинять ее интересам собственную жизнь. На этой основе сложилась так называемая групповая психология японской нации. Отсюда и любовь к символике — символ не является достоянием одного человека, символ понятен многим, всем.

— Но что стоит за этими символами? Они же не имеют смысла!

— Ты, Рассел, как представитель европейцев, по-своему, конечно, прав. Но японцы думают не так, как ты. То, что лежит на поверхности, — достойно восхищения, но не требует подражания. Если соблюдены условности, требования этикета, какая разница, что творится у человека в душе, какие у него мысли? И замечательно, что за символами ничего не стоит: тем меньше шансов попасть в смешное положение.

«Вот и я веду себя сейчас совершенно в японском духе, — думала про себя Тори, — рассуждаю о японской культуре, как профессор, словно являюсь частью этой культуры. Говорю, говорю, но все мои слова — не более чем фасад, маска. Я позволяю Расселу узнать себя до определенной границы, а рассказать ему о себе всю подноготную не могу». Тори, как и Рассел, была не в силах разобраться в хаосе своих чувств. Когда она увидела беспомощного, безоружного Рассела на краю гибели, она, не раздумывая, бросилась ему на помощь. Понимала, что не только чувство ответственности, долг товарища заставили ее рискнуть жизнью ради Рассела. Но что же тогда? А потом произошла та сцена в самолете...

* * *

И как объяснить поведение Рассела тогда, когда они летели по дороге в Токио? Она ведь ждала от него совсем другого: укоров, обвинений в некомпетентности, язвительной критики в адрес своих друзей, завоевать дружбу с которыми ей стоило немалых усилий, и — надо же — именно Рассел стал свидетелем того, как один из них, лучший, предал ее. В таком случае заслуживают ли доверия другие ее друзья, ее связи? Она много, очень много времени потратила на то, чтобы создать сеть агентов в разных странах мира, благодаря чему всегда была в курсе наиболее важных событий в сфере подпольного бизнеса, и вдруг эта тщательно подобранная агентура, в определенном смысле глаза и уши Тори, позволявшие видеть и слышать то, что, как правило, скрыто от большинства, оказались очень далеки от совершенства! Отлично налаженный механизм дал сбой! Какой прекрасный повод для Рассела унизить Тори, взять над ней верх! Она была убеждена в том, что Рассел буквально бесится от того, что не имеет власти над ней, не может диктовать ей свои условия, приказывать. И тут случилось невероятное: вечный ее соперник проявил сочувствие, не произнес ни слова упрека, поддержал в минуту душевной и физической боли, словом, повел себя совершенно необычно и неожиданно. Проявил такие не свойственные ему качества, как нежность и доброта. Тори и не подозревала о том, что он может быть чутким и отзывчивым товарищем.

Своевольная, дерзкая, независимая, она получала огромное удовольствие, издеваясь над Расселом, Мучила его, как умела, и упивалась своим успехом, который доказывал, с ее точки зрения, слабость Рассела, несостоятельность методов его работы, его незыблемой веры в силу руководства и порядка. Она-то сама добивалась прекрасных результатов без указаний начальства, не приемля организованность и дисциплину в принципе.

В тот день, когда Рассел сообщил ей о том, что она уволена из Центра, Тори поклялась отомстить своему обидчику, любым способом втянув его в ситуацию, где дисциплина и порядок, руководство и власть оказались бы не более чем пустым звуком. В конце концов она добилась своего, уговорив Бернарда Годвина отправить Рассела выполнять боевое задание под ее командованием. Как только Тори поняла, что Центр нуждается в ней, она немедленно начала осуществлять коварный план мести Расселу, выманила его с насиженного места, заставила работать в опасных условиях, не на поле боя, разумеется, но в условиях постоянного риска, которому обычно подвергались оперативные сотрудники Центра во время выполнения заданий. Она хотела, чтобы Рассел, как и они, оказался во власти непредвиденных, непредсказуемых ситуаций и зависел чаще от капризов судьбы, случая, чем от желания и воли руководства. В результате все получилось так, как ей хотелось: Тори заполучила Рассела, снова стала работать в Центре и, самое главное, — ей было поручено сложное и интересное задание. Желание отомстить Расселу исполнилось гораздо быстрее, чем она думала, более того — во время дикой корриды в Медельине он чуть не погиб, но... Вышло так, что насладиться местью ей не удалось, потому что она сама получила от судьбы удар, узнав о нелегальном бизнесе Эстило а ведь этот человек был лучшим ее другом и она бесконечно ему доверяла. Странная получилась история: с одной стороны, Эстило оказался не тем, за которого он себя выдавал, и Тори чувствовала себя обманутой, преданной; а, с другой стороны, Рассел оказался далеко не таким уж бесполезным и бездарным, каким она его считала: он проявил ум, находчивость и отвагу. Этого Тори от него не ожидала. Она надеялась, когда Рассел докажет свою полную непригодность к оперативной работе, отправить его, пристыженного и посрамленного, обратно в Центр. Но все произошло наоборот.

Отличный организатор, администратор, сторонник строгой дисциплины и порядка, Рассел не растерялся в сложной ситуации и, строго говоря, выдержал экзамен на смелость и профпригодность, достойно справившись с ролью «охотника на кротов», которую он сыграл в апартаментах Круса, не дрогнул под пулями во время экспедиции в джунгли, на кокаиновую ферму. В довершение всего он, рискуя жизнью, бросил отчаянный вызов могущественному кокаиновому королю и наверняка бы погиб, не подоспей вовремя помощь.

"Боже мой, — думала Тори, глядя на сидевшего напротив нее Рассела, — я же абсолютно не знаю этого человека! Он всю жизнь был моим заклятым врагом, соперником, но теперь я просто теряюсь в догадках, кто он на самом деле. Мы вечно, как глупые наивные дети, ссорились из-за Бернарда, воспитавшего нас, заменившего нам отца, спорили, кого из нас он любит больше, каждый старался доказать перед ним свое превосходство, отталкивал другого, крича: «Выбери меня! Я лучше! Я!»

Тори и Рассел сидели на втором этаже кофейни в районе Роппондзи, и Рассел уже допивал вторую чашку кофе, а Тори все не могла оторвать глаз от сидящего напротив нее человека, все не могла решить, как же она теперь к нему относится: по-прежнему ненавидит или уже нет? Да, она ненавидела его, особенно после того, как он уволил ее из Центра, а сейчас чувствовала, что ненависть ее куда-то улетучилась... Так и не разобравшись в своих чувствах, девушка благоразумно обратилась в мыслях к другому предмету, вспомнила дом, Сад Дианы. Больше всего она любила бывать там в вечернее время, когда сад наполняли темно-сливового цвета тени, когда он был такой молчаливый и спокойный. Поплавав полтора часа в бассейне, Тори нравилось отдыхать у бортика, смотреть на деревья, на воду, на небо. Вспомнился ей один из таких вечеров, проведенный вместе с Грегом, — он приехал домой на пасхальные праздники (сама она училась тогда в высшей школе). Тори сидела у бортика бассейна в саду и глядела вверх, в закатное небо, вся разгоряченная, словно нагретая солнцем; брат был рядом, и девушка с удовольствием ощущала идущую от его тела прохладу, ей всегда было приятно общество Грега; она смотрела в сине-зеленые глаза брата и видела в них отражение точно таких же глаз, своих. В тот день она была необычно возбуждена, и даже длительное купание не смогло ее успокоить. Она расплакалась. Грег сочувственно спросил:

— Что такое, Тор?

— Ничего.

— Но не можешь же ты плакать просто так? — недоверчиво хмыкнул брат, — что с тобой, глупышка?

— Я не глупышка.

— Знаю, знаю.

Тори застенчиво подняла на него взгляд:

— Я замучилась с русским. Непонятный, ужасный язык. Не могу его выучить.

— Ладно тебе. Постарайся уж как-нибудь, ты же знаешь, для отца очень важно, чтобы мы выучили русский.

— Угу.

Ее удивляло желание отца сохранить свои русские корни, ведь он так мечтал стать настоящим американцем, ничем не отличаться от своих сограждан. Разве не было здесь явного противоречия? Тем не менее именно он, и никто другой, настоял на том, чтобы она учила русский вместо французского, хотя большинство ее друзей занимались французским. Тори раздражали ее толстые и прыщавые соученики, она ненавидела их не меньше, чем сам язык, трудный, непостижимый для нее, нелогичный, лучше бы уж она учила марсианский!

— У тебя сегодня был экзамен, что ли? — высказал догадку Грег.

— Да. Стоило мне увидеть задание, как у меня сразу же разболелась голова. Даже до конца не дописала текст, так что скорее всего экзамен я завалила.

— Да сделай ты над собой усилие, постарайся, — сказал Грег. Он потянулся и подставил лицо последним лучам заходящего солнца. — Если постараешься, все обязательно получится.

— Это тебе все дается легко, а мне нет.

— И тебе будет легко, вот увидишь. Мы с тобой не такие разные, как ты думаешь.

— Но я ничегошеньки не понимаю! Не пропускаю ни одного занятия, записываю объяснения, делаю все, что надо, но все равно ничего не понимаю.

— Слушай, тогда у тебя, наверное, преподаватель плохой. Кто у вас? — Грег шесть лет назад закончил ту же школу, в которой училась сейчас Тори, и знал практически всех учителей.

— Брокер.

— Брокер дрянной педагог. Завтра же поговорю с директором школы Бобом Хейесом и попрошу его, чтобы тебя перевели в класс к Питеру Борачеву. Хейес-то знает, чего стоит этот твой Брокер. А Борачев — самый лучший преподаватель русского, можешь мне поверить. Пойдешь к нему, поняла?

— Я русский ненавижу.

— Не дури, Тор. Язык красивый, ты еще его полюбишь.

— Вряд ли.

— Точно тебе говорю.

— Да? Ну и ладно, проехали.

У Тори словно гора с плеч свалилась; стоило ей поговорить с братом, как проблема, которая казалась неразрешимой, начала проясняться. Плохое настроение и напряжение улетучились, и Тори почувствовала себя легко и свободно. Погода была прекрасная, все было хорошо. Грег начал поддразнивать ее, они устроили веселую возню и в конце концов оба свалились в бассейн. Тори ушла под воду и, когда захотела вынырнуть, не могла этого сделать, потому что брат с силой надавил на ее голову. Она понимала, что Грег шутит, понарошку топит ее, но девушка уже довольно долго находилась под водой и начала задыхаться, ее внезапно охватил животный страх. Она отчаянно забилась, двигая изо всех сил руками и ногами, пока наконец не почувствовала, что никто больше не удерживает ее под водой. Тори вынырнула и набросилась на брата:

— Никогда не смей так больше делать! — кричала она, плача и задыхаясь. Но вдруг заметив, что брат как-то странно на нее смотрит, спросила, вытирая слезы.

— Что ты так на меня уставился?

— У тебя лицо изменилось.

— Что значит изменилось? На негра, что ли, стала похожа?

— Не могу тебе объяснить, лучше покажу. — Грег взял руку сестры и положил себе на голову. — Я нырну, а ты не давай мне всплыть, договорились?

— Вот еще, глупости. Придумал тоже! Зачем это надо?

— Делай как я говорю! — заорал на нее Грег, и она подчинилась. Надавила с силой на макушку брата, и он скрылся под водой. Чтобы не дать ему всплыть, ей пришлось упереться в его голову обеими руками. Лицо Тори почти касалось поверхности воды. Последний солнечный луч весело блеснул на водной глади, и через секунду золотой диск скрылся за верхушками пальм. Стало сразу довольно темно. Кристально чистая вода бассейна успокоилась, в ней не было никакого движения. Тори вгляделась в погруженного в воду Грега. Наверное, он решил устроить себе проверку на выносливость? Или тренирует дыхание? Ей очень хотелось участвовать во всех тренировках Грега, постоянно находиться рядом с ним, противостоять с его помощью давлению родителей. Сейчас они были одни в Саду Дианы, в бассейне, никто не мешал им заниматься тем, что могло взбрести им в голову, как, например, сейчас, когда они придумали этот странный эксперимент. Тори казалось, что она принимает участие в чем-то важном, что доступно обычно только взрослым, а не девочкам-подросткам, и все потому, что рядом с ней — ее замечательный брат. Ради такого стоило потерпеть и какие-нибудь ужасы, вроде того, что она пережила несколько минут назад.

Время шло. Маленькие пузырьки всплывали на поверхность воды. Тори почувствовала, что Грег пытается высвободиться, и сильнее нажала на его голову, да еще забила ногами по воде. Неожиданно откуда-то прилетела синица и пронеслась над бассейном низко-низко, будто стараясь заглянуть под воду: кто это там? И Тори подумала: «Что это я, с ума сошла? Держу брата под водой, а сколько он может выдержать без воздуха?» Она испугалась и, перестав давить на голову Грега, нырнула, вытащила его на поверхность. Лицо брата было неестественно бледным, а глаза — необыкновенно темными. Он стал каким-то другим, непохожим на себя. Неужели он был близко к смерти, и ее ледяное дыхание так сильно изменило его? Тори похолодела от ужаса.

— Видела? — спросил Грег и, взяв Тори за плечи, повернул ее к себе лицом. — Теперь понимаешь? Понимаешь, о чем я говорил? Объяснить это невозможно, но я тебе это показал, не так ли?

«...Почему мне вспомнился сейчас именно этот эпизод?» — недоумевала Тори. Может быть, мысли о Расселе и ее чувствах к нему так сильно беспокоили Тори, что она подсознательно переключилась на еще более беспокойные и тревожные воспоминания. Не созрело ли у нее тогда давно, в тот памятный вечер, желание вступить на полный опасностей путь, который она избрала? Поняла ли она уже тогда, глядя в странно изменившееся лицо Грега, что не успокоится, пока сама не посмотрит в глаза смерти? Тори попробовала дальше развить эту мысль, но присутствие Рассела мешало ей, сбивало ее с толку. Она никак не могла забыть, как он стоял безоружный перед огромным быком и практически ничего не мог сделать, как он едва не погиб... Ей также не удавалось выбросить из головы сцену в самолете, когда, вместо того чтобы воспользоваться слабостью Тори, Рассел проявил нежность и сочувствие...

Сегодняшний Токио... Тори помнила этот город только таким, каким он был десять лет назад, помнила себя соответственно на десять лет моложе, смелую, самоуверенную и одновременно уязвимую, хотя мысль о поражении, а тем более о смерти, в то время попросту не приходила ей в голову. Такая вещь, как смерть, была невероятной, немыслимой. Как могла она умереть, будучи сильной, умной, ловкой, храброй?

Грег, несмотря на свою всегдашнюю занятость, нашел время и прилетел в Токио повидаться с сестрой. Оба теперь жили в разных странах; мир, который их окружал, люди, с которыми они общались, были очень непохожи, однако в образе жизни брата и сестры было много общего: они усиленно тренировались и благодаря этому находились в отличной физической форме; они прилежно учились, как губки, впитывая в себя все новое, и старались поскорее применить знания на практике. В определенном смысле их можно было отнести к разряду сверхлюдей, обладавших наряду с высоким уровнем развития интеллекта еще и превосходными физическими данными. И они стремились извлечь из этого как можно больше пользы.

Из-за того, что брат и сестра виделись теперь крайне редко, их душевная близость не стала меньше, они по-прежнему были сильно привязаны друг к другу. Возможно, свою роль сыграло здесь отношение к родителям, и взаимное желание Тори и Грега противостоять постоянному давлению со стороны отца и матери привело к возникновению крепкой дружбы.

В Токио они проводили время довольно весело, даже вместе напивались, если у них возникало такое желание, а возникало оно, по правде говоря, очень часто, хотя ни у одного из них не было никакой склонности к пьянству. Просто им хотелось расслабиться, отвлечься от своей буквально рассчитанной по минутам жизни (особенно это касалось Грега), отдохнуть от жесткого ритма тренировок, вырваться из крепких уз дисциплины и порядка. Кроме того, Тори считала, подобно большинству японцев, что человек способен выразить до конца свои чувства, мысли, намерения, отношение к окружающим только будучи в состоянии опьянения. Если уж кто-то напился, то ему разрешено все: не зазорно быть глупым, слабым, сентиментальным... Так брат с сестрой и развлекались: шатались по городу, поочередно заглядывая в разные питейные заведения, обходя за вечер огромное число баров, пока они не оказывались в таких местах, где собирался всякий сброд, в том числе и преступники. Опасное общение с обитателями токийского дна ничуть не пугало отчаянную парочку, лишь раззадоривало ее, толкая на дальнейшие поиски приключений. Тори не давала покоя одна вещь, понять которую ей удалось спустя несколько лет; лишь повзрослев и набравшись опыта, она разобралась, что к чему. А удивляло ее стремление брата продемонстрировать свое мужское превосходство, утвердиться в лидирующей роли. Сначала она думала, что подобная агрессивность явилась результатом образа жизни брата, что таким образом воспитывают всех американских астронавтов, но только позже девушка сообразила, что так вести себя Грега толкала она сама, своим поведением разжигала его мужское самолюбие.

Тори ни в чем не хотела отставать от брата, неважно, касалось это занятий спортом, учебы, участия в соревнованиях или работы. Этого постоянно добивался от нее отец, руководствуясь тем принципом, что его дочь должна не бояться встретить на своем пути самые разнообразные трудности и уметь справиться с любыми проблемами и неприятностями, которые готовила ей судьба. Отец не уставал повторять: «Если ты не способна конкурировать со своим собственным братом, ты никогда ничего не добьешься. Не хнычь и не увиливай от работы и учти, что тебе повезло. Мой отец не мог дать мне того, что даю тебе я».

Тем не менее, несмотря на все свои старания, Тори никак не удавалось угнаться за Грегом — тот всегда был на голову впереди, чем бы ни занимался. Не то чтобы она не старалась, вовсе нет, — она добивалась очень хороших результатов, но получалось так, что брат во всем ее превосходил. Он с готовностью и упоением выполнял малейшее требование или пожелание отца, и Тори это немного злило. Все кончилось тем, что она «сбежала» на край света — покинула отчий дом и улетела в далекую и загадочную Японию, которая давно занимала ее мысли и волновала воображение. Внезапный отъезд строптивой дочери супругов Нан за сотни тысяч километров от родной и милой сердцу Америки был не только протестом, девушка давно мечтала увидеть удивительную Страну восходящего солнца. Япония необъяснимым образом притягивала Тори, и она стремилась туда всем сердцем.

Приехав в Токио, Тори поступила в школу боевых искусств и первую неделю учебы буквально плакала от счастья, потому что строжайший аскетизм, которого требовали от учащихся преподаватели школы, явился от уставшей от домашней роскоши Тори своеобразной отдушиной. Ведь день проходил в интенсивных физических и умственных занятиях, и уставшая до изнеможения девушка, приходя вечером к себе в комнату, буквально падала на простенькую жесткую кровать и долго потом не могла заснуть, она смотрела в окно на луну и звезды, и на душе у нее было мирно и радостно. Здесь она наконец-то обрела покой, который, думала, не найдет никогда и нигде.

Нравился Тори и ее учитель — сенсей, маленький, подвижный человек. Несмотря на свой небольшой рост и некоторую суетливость, он имел солидный и внушительный вид. Во время занятий — тренировочных боев, проводимых между сенсеем и учениками, было трудно предугадать его тактику — он небрежно и ловко использовал то один прием, то другой, а «военных хитростей» у него имелось в запасе предостаточно.

— Вам, как представительнице европейской расы, гораздо труднее, чем моим соотечественникам, осознать все предстоящие трудности на выбранном вами пути, — сказал Тори ее учитель, когда она прошла четыре ступени обучения из необходимых шести. — Не подумайте, что я говорю о превосходстве японцев над европейцами, но правда и то, что немногие европейцы добиваются успеха. Видите ли, наша нация питает отвращение во всему случайному, непредсказуемому. Природа естественная, не измененная людьми, полна неожиданностей и потому пугает нас, а мы, чтобы еще усилить свой страх, придумываем себе таких богов, как, например, лисица.

— Но я не понимаю, учитель, — ответила Тори и показала рукой на разбитый невдалеке сад, — природа окружает нас повсюду.

Сенсей понимающе улыбнулся.

— Я попрошу вас еще раз взглянуть на тот сад, который вы только что мне показали и которому я посвящаю много времени и забот. Разве он является частью дикой природы? Когда вы будете гулять где-нибудь в сельской местности или подниметесь в горы на севере, вы увидите природу в первозданном виде. А этот сад? Он не что иное, как продукт моей фантазии. Каждое деревце в нем выращено, создано моими собственными руками или руками моих учеников, причем так, в таком виде, как хотелось этого мне. Совершенный сад — как я это понимаю, должен быть частью девственной природы, выходить из нее, сливаться с ней. Но совершенных садов не бывает и быть не может. С природой следует обращаться как можно осторожнее, ибо по неведению мы можем нанести ей непоправимый вред, а этого делать никак нельзя. Обособленность, замкнутость — два основных принципа создания японских садов, являющихся выражением нашей культуры.

Эти слова учителя вспомнились однажды Тори, когда они с Грегом отправились в очередной раз на поиски приключений в ночном Токио. Сакэ приносило ей изрядное облегчение, ибо она порядком устала от своей пуританской жизни. Им обоим была необходима эмоциональная встряска, так как их жизнь состояла из сплошных ограничений и требовала жесткой самодисциплины, правда, у каждого на свой лад: Тори подчинялась требованиям, выработанным много лет назад самурайским кодексом чести, а Грег — правилам и дисциплине, которые были необходимы ему в его будущей профессии астронавта.

После скитаний по разным столичным барам они заглянули в одно сомнительное заведение в районе Синдзюку — в акачочин под названием «Лемон Краш» — крутое местечко для еще более крутых посетителей. Каждый уже выпил не менее двух литров японской рисовой водки, и настроение брата и сестры было боевое.

— Ух ты, не бар, а конфетка! — восторженно вскричал Грег, спускаясь вместе с Тори на нижний этаж акачочина, — да чтоб я когда-нибудь отсюда ушел — ни за что! Клянусь!

От матери Грег унаследовал некоторую тягу к театральности и позерству, и сейчас, несомненно, работал на публику, пытаясь привлечь к себе внимание.

Их усадили за столик, находившийся на балконе, окружавшем нижний этаж. Все вокруг сияло синим и желтым неоновым светом — пол, столы, лестницы, а под потолком были укреплены оригами, — сложенные из бумаги фигурки, которые постоянно раскрывались и закрывались, напоминая чем-то большие экзотические цветы.

В соответствии со сложившейся традицией брат и сестра подналегли на сакэ, вливая в себя порции спиртного под оглушительные звуки музыки. Неожиданно Тори почувствовала, что внимание брата что-то отвлекло, и она повернула голову в ту сторону, куда смотрел Грег. А смотрел он на красивую, высокую японку, такую же экзотическую, как оригами. Не успела Тори и глазом моргнуть, как Грег уже направился к девушке. Ему поздно было что-либо объяснять, да и вряд ли в состоянии возбуждения и опьянения он бы понял, что Япония не Америка, и что в этой стране действуют совершенно другие законы И правила.

— Грег, черт тебя побери, — крикнула Тори, пытаясь все-таки остановить брата, но тщетно, Грег ее не слышал, В смятении она подумала о том, что будет дальше, потому что самыми невинными завсегдатаями этого бара были наркоманы и сексуальные извращенцы. Кроме того, он считался излюбленным местом разборок якудза— японских мафиози. Тори еще ни разу не встречалась лицом к лицу с представителями мафиозного клана, но понимала, несмотря на хмель в голове, что данный вечер — не лучшее время для подобных встреч. Одно дело — повыпендриваться, а совсем другое — иметь дело с профессиональными убийцами. А поговорить с Грегом о якудза и их принципах у нее как-то не нашлось времени.

Грег уже подошел к девушке и заговорил с ней, в ответ на его слова она улыбнулась. Брат Тори имел незаурядную внешность, и красота вкупе с другими его качествами обеспечивала ему постоянный успех у женщин. Когда Грег еще учился в высшей школе, от девушек у него не было отбоя, а позднее ему приходилось скрываться от своих многочисленных поклонниц словно какой-нибудь кинозвезде. Тори охотно помогала ему в этом, играя роль телохранителя, заботясь о том, чтобы брат не оказался застигнутым одной из своих поклонниц в то время, когда он ухаживал за другой.

Тори смотрела на довольного Грега, на смеющуюся японку, она боялась за его жизнь и злилась на брата из-за того, что он оставил ее одну, бросил из-за какой-то неизвестной аборигенки. Она редко виделась с Грегом, и поступать так с его стороны было нечестно! Лишь позднее Тори поняла, что в тот момент в ней говорили не столько ревность и обида, сколько желание постоянно быть вместе с братом и доказать ему и отцу, что она тоже кое-что значит, что умеет делать все не хуже Грега, а, может быть, даже и лучше.

«Неужели я ревную к этой японке? Наверное, Да», — с тревогой подумала Тори, вставая и направляясь к брату! Не успела она дойти до него, как заметила впереди высокого, широкоплечего парня, явно направлявшегося туда же, куда и она. Парень был местный. Его стройную фигуру облегал красивый модный костюм, волосы были пострижены еще короче, чем у Грега, как носят в армии. Еще до того как она подошла совсем близко к парню, она почувствовала в его взгляде силу ва — внутреннюю энергию, и это ее обеспокоило, потому что девушка с первого взгляда определила в нем по-настоящему опасного врага. Парень, уставившись на Грега, приближался к нему, и Тори видела, что он рассекает толпу, словно горячий нож сливочное масло. Он не расталкивал публику, не продирался сквозь толпу — люди сами расступались перед ним, не говоря ни слова, никак не проявляя свое недовольство, если таковое вообще имелось. Внезапно, резким движением, он вытянул руку вперед и схватил Грега за плечо. Рукав пиджака парня поднялся вверх, обнажив татуировку на руке — огнедышащего дракона. У Тори все сжалось внутри. «Боже мой, — подумала она, — Грег разговаривает с подружкой якудзы!» И крикнула: «Грег, сматываемся отсюда!», но брат уже скинул со своего плеча руку противника и принял боевую стойку. На молодого якудзу это не произвело ни малейшего впечатления. Грегу надо было бы вытащить пистолет и пристрелить японца, так как справиться в рукопашной борьбе с якудзой было очень трудно.

— Эй, я не хочу ссориться, — оскалив зубы в недоброй улыбке и внезапно выпрямившись, сказал Грег японцу. — Разве есть закон, запрещающий разговаривать с красивыми девушками?

— Эта девушка принадлежит мне, — ответил якудза. Он стоял совершенно неподвижно, держа одну руку около отворота пиджака; другая его рука висела вдоль тела.

— Ты ошибаешься, приятель. Рабство отменили почти сто лет назад.

— Америке весь мир пока не принадлежит.

— Да? Но и Японии тоже.

— Это пока.

Тори подошла к брату.

— Прекрати, Грег! Нечего обсуждать здесь разницу в обычаях двух стран.

— Женщина, отойди! Это тебя не касается, — прорычал якудза, отталкивая Тори от Грега.

— Пошел к дьяволу! — крикнула Тори, моментально забыв все, чему ее учили. — Раз ты угрожаешь моему брату, значит, будешь иметь дело со мной.

Якудза медленно повернулся к ней лицом.

— Ишь ты, какая умная, а это ты видела? — он показал Тори пистолет. — Так что двигай отсюда...

Не дав парню договорить, Тори ударила его кулаком в солнечное сплетение. Глаза якудзы широко раскрылись от удивления, ударом его отбросило назад. Грег потянулся за пистолетом якудза, но в этот момент левая рука японца вцепилась ему в предплечье. Словно в замедленной съемке Тори видела, как якудза целится в Грега... и схватила японца за правую руку, державшую оружие. Помогая себе левой рукой, отклонила кисть противника в сторону, и в этот момент щелкнул взведенный курок. Якудза с силой ударил Тори в живот. Взвыв от боли, она снова бросилась на него, и тут раздался выстрел.

По лицу японца разлилась внезапная бледность; он пробормотал что-то непонятное — среди шума голосов и грохота музыки слов разобрать было нельзя, — и упал на пол; из раны ручьем потекла кровь, она расплывалась по полу темно-красным цветком — цветком смерти.

Тори наклонилась к японцу и потрогала его шею. Затем схватила Грега за руку и стала проталкиваться с ним сквозь толпу, дальше и дальше от лежащего неподвижно тела; вокруг нее мелькали сине-желтые огни, причудливо изменяя тени на стенах, а под потолком, словно живые, колыхались разноцветные оригами, и злые, враждебные лица смотрели им вслед...

Наконец брат и сестра выбрались из бара на улицу, на свежий ночной воздух, но Тори продолжала торопить Грега: «Идем скорее!»

Грег медлил и колебался.

— Подожди, может быть, тот парень ранен... А вдруг он умрет? Я думаю, нам не следует так спешить.

— Грег, он уже мертв. Я проверила — у него не было пульса. Если мы задержимся тут, нас убьют. Тот парень был из могущественного преступного клана якудзы, понимаешь? Якудза очень опасные люди.

Грег выглядел смущенным.

— Но мы попытаемся объяснить... Они должны понять, — возразил он.

— Они ничего не должны. Родственники парня понимают только одно — гири, священный долг. И их священный долг заключается теперь в том, чтобы уничтожить нас. Пошли, ради Бога! — Тори изо всех сил тянула брата от бара. — Если мы даже сейчас побежим, я не уверена, что нам удастся уйти от погони! Ну давай же! Скорее!

...Кто застрелил молодого якудзу? Тори? Грег? Или он сам случайно выстрелил в себя? Теперь этого никто никогда не узнает. Налицо один простой факт: смерть наступила в результате огнестрельной раны...

Спустя какое-то время Тори и Грег сидели в грязной забегаловке, каких разбросано по всему Токио великое множество.

— Надо же! Подумать только! Вот это да! — не переставая восклицал Грег. — Чтобы ты защищала меня, Тор! Обычно случалось наоборот!

— Дурацкая ситуация. Нам немного не повезло, — кисло возразила Тори. — Такое не должно было произойти.

— Но тем не менее это произошло. Непредсказуемость судьбы! Такая уж наша жизнь, наверное. Надо было мне приехать в эту страну, где я ни разу не был, о которой ничего не знаю, с культурой которой совершенно не знаком, и вляпаться в историю. Видимо, это моя судьба. Или карма, правильно?

— Не должно было этого случиться, — упрямо повторила Тори. — Если бы ты не...

— Нет, нет. Дело не в этом. Я увидел кое-что. То, что должен был увидеть.

— Да ну тебя. Ни черта не понимаю, о чем ты сейчас говоришь, — возмутилась Тори. Она все еще злилась на брата и не могла опомниться от всего того, что произошло. Девушка и раньше терпеть не могла оружия, а теперь и вовсе возненавидела его. Тори посмотрела в глаза Грега, сидящего напротив нее за столом, и увидела в этих ангельских сине-зеленых глазах то же самое выражение, что и несколько лет назад, после того, как чуть не утопила брата по его же собственной просьбе.

Тори почему-то показалось, что стычка с якудзой, опасная ситуация с выстрелами, смертью возбудила Грега, понравилась ему. Может быть, даже не столько понравилась, сколько вызвала у него чувство гордости. «Неужели это правда? — спрашивала себя Тори. — Разве могут быть у моего брата такие примитивные эмоции? Нет, нет, не верю! Блестящий, замечательный, всегда положительный Грег, американский астронавт, и вдруг такое? Исключено». И все-таки Тори никак не удавалось убедить себя в обратном, потому что в глазах Грега она видела подтверждение своих мыслей.

— А что тут непонятного? — продолжал рассуждать Грег. — Ты-то как раз должна понимать. Ты у нас самая загадочная личность в семье. Поэтому ты и отправилась сюда учиться, а? Я, наоборот, чистой воды прагматик. Математик, пилот, скоро полечу на Луну, надеюсь, что скоро. Но перед полетом я приехал в Японию, чтобы повидаться с тобой, Тор. — Он посмотрел на сестру. — А ты говоришь, что ничего не понимаешь.

— Так оно и есть. Грег кивнул.

— Ладно. Я думаю, что после того, как ты смело защищала меня сегодня, ты заслужила награду. Я расскажу тебе одну вещь, хорошо? Кроме того, мы прилично надрались сегодня, так что все равно. — Грег глубоко вздохнул. — Насколько я понимаю, ты всегда считала, что я обожаю плавать, нырять и другие водные упражнения.

— Да, конечно, — ответила Тори, озадаченная словами брата. — У тебя это отлично получается.

— Не всегда так было, — ответил Грег. — Мальчишкой я, к примеру, боялся нырять. Отец страшно стыдил меня за мою трусость. Я боялся даже подойти к вышке, не то что прыгнуть с нее в воду, И однажды вечером он пошел со мной в Олимпийский плавательный комплекс. Эллис и его фирма оборудовали систему освещения в комплексе, оформили экстерьер и так далее, ну, ты понимаешь, поэтому он мог в любое время прийти туда. Он взял меня за шиворот и поволок на вышку. Я уже к тому времени догадался, что он собирался со мной сделать, и ревел во весь голос. Мне даже сейчас стыдно вспоминать об этом. Я так боялся, что описался от страха. Отец дотащил меня до самого края вышки, наклонил мне голову и я посмотрел вниз. В воде отражались дуги огней, и она была ужасно далеко внизу! Мне стало так страшно, что у меня застучали зубы, я еле держался на ногах, так что отцу пришлось поддерживать меня, чтобы я не упал.

— Вперед! — кричал он мне. — Единственный способ научиться нырять — это нырнуть! Прыгай!

— Не хочу, не буду! — ревел я.

— Мал еще, чтобы знать, чего ты хочешь! Делай, как я говорю!

И с этими словами он спихнул меня с вышки. Грег содрогнулся.

— Боже, как же долго я летел, пока не упал наконец в воду! Я и сейчас помню, как свистел ветер у меня в ушах, как стремительно проносились мимо окружающие бассейн строения... Мне кажется, один раз я увидел отца: он стоял на самом краю вышки, смотрел на меня и улыбался. Хотя, вполне вероятно, мне лишь показалось, что я его видел, не знаю. Дно бассейна, расчерченное линиями, было видно очень хорошо, словно воды в бассейне совсем не было, и это дно стремительно приближалось. Наконец мое тело ударилось о воду и быстро ушло вниз, дыхание перехватило... Затем отец подошел к краю бассейна, до которого я кое-как доплыл, и вытащил меня на бортик. Я был вялый, мягкий, как мешок с мукой, но отец только и сделал что хлопнул меня пару раз по спине, чтобы убедиться, что в легких не осталось воды. И мы снова поднялись на вышку. На этот раз я не плакал и, сцепив зубы, чтобы не стучали, сам прыгнул в воду. К четвертому прыжку у меня ломило от боли все тело, но я уже с интересом выслушал инструкции отца, как следует нырять.

Грег мрачно взглянул на сестру.

— Таким вот образом я научился прыжкам в воду, а потом даже полюбил плавать и нырять.

— Но это ужасно! Как ты мог полюбить все это после того эксперимента, который отец поставил над тобой?

— На этот вопрос я до сих пор пытаюсь найти ответ.

...Откуда-то донесся голос Рассела Слейда:

— Тори! О чем ты задумалась?

И Тори вернулась из прошлого в настоящее, в кофейню, где она сидела вместе с Расселом.

— Я... — Тори сделала видимое усилие, чтобы окончательно стряхнуть с себя воспоминания о прошлом. — Я размышляла о том, что рассказал нам Деке про гафний.

«И зачем я вру ему?» — подумала она.

— О том, какие возможности откроются для определенного сорта людей, сколько зла будет сделано благодаря этому металлу.

— Да уж, только нечего забивать голову ночными кошмарами, я так скажу. Лучше постараемся сделать так, чтобы кошмары никогда не стали реальностью. Кто стоит за всей этой историей с гафнием — вот что необходимо поскорее выяснить. Поможет ли нам Хитазура?

— У него мы и спросим, Расс, — ответила Тори, поднимаясь из-за стола.

Добиться аудиенции у Хитазуры оказалось практически так же трудно, как найти сокровища в пирамиде Хеопса. Хизатура был крайне осторожным человеком — враги даже считали, что осторожность у него приняла форму паранойи, но так говорили его враги, явно завидуя ему, и их зависть лишь говорила в пользу последнего. Никому еще не удалось совершить покушение на жизнь Хитазуры, следовательно, его система самозащиты и охраны была необыкновенно эффективной. С другой стороны, такая неуязвимость вовсе не означала, что Хитазура сидел без дела. Помимо всего прочего он был еще и могущественным оябуном, хотя обычно этого поста достигали люди гораздо более зрелого возраста. Не желая делить свою власть с подчиненными, Хитазура успел в течение трех лет уволить двух из них, обнаружив, что подчиненные преданы иенам гораздо больше, чем ему самому.

Тори свела знакомство с Хитазурой десять лет назад, когда она и ее брат скрывались от якудза, горевших страстным желанием отомстить наглым американцам за смерть одного из своих отпрысков. Якудза были главными соперниками клана Хитазуры, и друг Тори — тогда еще совсем юный и не занимавший поста оябуна — взялся защитить ее и Грега от неожиданно появившихся у них могущественных врагов.

Спустя несколько лет якудза похитили родную сестру Хитазуры, и именно Тори удалось обнаружить место, где прятали девушку. А якудза решили, что будет очень умно с их стороны спрятать ее в публичном доме, куда, они были уверены, Хитазура никогда не сунется.

Чтобы освободить похищенную девушку, Тори пришлось убить четырех якудза, сама она отделалась легким ранением в левое плечо. В благодарность за спасение сестры Хитазура поклялся Тори в вечной дружбе, и с этого момента его гири по отношению к ней, его преданность были абсолютны, неизменны, и сомневаться в надежности его дружбы было просто немыслимо.

До того как Тори удалось связаться с Хитазурой, ей пришлось звонить ему много раз из телефонов-автоматов на улицах и в гостиницах. Как только она до него дозвонилась и поговорила с ним, ровно через двадцать минут ее и Рассела подобрал красный «БМВ-750» в районе Гиндза. Кто-то быстренько впихнул их на переднее сиденье, а чьи-то заботливые руки вставили им в уши восковые затычки и завязали глаза. После этого их заставили пересесть с переднего сиденья на заднее, и «БМВ» на большой скорости помчался в неизвестном направлении.

Никто из сидящих в машине не произнес за все время пути ни единого слова, даже неопытный в таких делах Рассел, потому что Тори заранее предупредила его не делать никаких лишних движений и помалкивать. «Сиди и ни о чем не думай, — сказала она ему. — Пусть они делают то, что им нужно». Рассел не стал возражать, и теперь тихонько сидел рядом с Тори, пока автомобиль стремительно несся по улицам Токио.

Изменение скорости, легкое торможение машины на поворотах и время, которое заняла поездка, были единственными ориентирами Тори, пытавшейся сообразить, куда ее везут. Она хорошо знала город, но определить направление было практически невозможно, это было все равно что пытаться сориентироваться в горах во время снежной бури, когда любые расчеты и логические вычисления не могли принести никакой пользы. Оставалось надеяться только на интуицию.

«Если бы я была на месте Хитазуры, то где бы я находилась сейчас?» — спрашивала себя девушка. И отвечала: «Где-нибудь на улице». В то время как одна часть ее мозга была занята фиксированием скорости, подсчетом количества поворотов и времени езды, другая часть старалась угадать место встречи. Тори знала три основные точки, где обычно скрывался Хитазура, но понимала, что этих знаний недостаточно для того, чтобы решить занимавшую ее загадку, тем более что она не была в Японии несколько лет. И все-таки ей очень хотелось догадаться, что могло оказаться чрезвычайно полезным для нее и Рассела, особенно если учесть, что Хитазура будет уверен в обратном. Информированность обо всех возможных местах, где мог в настоящий момент находиться человек, неважно, с другом он встречается или с врагом, умение вычислить его, было большим искусством, чрезвычайно ценным для профессии Тор. К сожалению, в данной ситуации Тори мешало чувство неуверенности. После неприятной осечки с Эстило она теперь начала сомневаться во всех своих знакомых и друзьях. Осторожность осторожностью, но и здесь нельзя было впадать в крайность, особенно Тори. Конечно, хорошо предусмотреть любые варианты и быть готовой ко всему, но трудно обойтись без определенной доли доверия по отношению к людям, с которыми имеешь дело. Если вообще никому не доверять, как тогда жить и работать?

Внезапно машина остановилась. Тори и Рассела вывели наружу. Девушка не могла отделаться от чувства, что «БМВ» все время ездил кругами, но если это так, то, значит, они вернулись в район Гиндза. Верна ли ее Догадка? Гиндза не входила в число излюбленных мест Хитазуры.

Их повели вперед, помогли подняться по ступеням и, заставив согнуться почти пополам, втолкнули в какой-то тоннель. Вскоре тоннель кончился, и они смогли встать so весь рост и идти нормально. Они прошли еще немного, пока ноги не ступили на что-то мягкое. После этого их куда-то усадили, сняли наконец повязки с глаз и вынули затычки из ушей. Одновременно с этим взревел дизельный мотор, и их снова куда-то повезли.

"Ну конечно! — догадалась Тори. — Все ясно! Нас возили кругами и привезли к тому же месту, откуда мы отправились, а этот автофургон, в котором мы сейчас находимся, все это время спокойно ожидал нас где-то поблизости! "Как только люди Хитазуры убедились в том, что за ними нет слежки, они вернулись в Гиндзу и перевели своих «пленников» из «БМВ» в автофургон.

Тори осмотрелась и увидела диванчик, обитый тканью с восточным орнаментом в голубых, зеленых и желтых тонах. В небольшой гостиной кроме дивана стояли еще медный кофейный столик, тумбочки из красного дерева с китайскими настольными лампами, пара вертящихся кресел синего цвета. На стенах висело несколько пейзажей в красивых рамах. Окон не было, но, несмотря на это, комната казалась необыкновенно уютной и симпатичной.

— Где это мы, черт возьми? — спросил Рассел.

— В домике на колесах, в моем автофургоне, — ответил ему низкий густой голос. Тори и Рассел посмотрели в сторону говорившего и увидели высокого, худощавого, темнокожего японца. Это был Хитазура.

— У меня таких несколько, — улыбаясь, сообщил он своим гостям. — В них очень удобно путешествовать.

Хитазура уселся напротив гостей в вертящееся синее кресло, достаточно большое, чтобы высокий хозяин мог поместиться в нем с комфортом.

— Тори, я рад тебя видеть, — сказал он. С точки зрения европейца, Хитазура мог считаться красивым мужчиной, однако в его лице было что-то тревожное: взгляд пронзительный и тяжелый, нос — хищный, а складка губ — слишком жесткая и твердая. Коричневого цвета родимое пятно занимало часть шеи, переходя на подбородок и нижнюю часть щеки.

— Хитазура-сан, — официально обратилась к своему другу Тори. — Это Рассел Слейд, вы можете ему доверять.

— Очень приятно, мистер Слейд, — наклонил голову Хитазура в приветственном поклоне. — Я надеюсь, что вы милостиво простите меня за те неудобства, которые я вынужден был вам причинить из соображений предосторожности, вполне извинительной.

— Что случилось? — спросила Тори, удивленная тоном Хитазуры.

Хитазура откинулся в кресле, соединил пальцы обеих рук, поставив ладони домиком.

— Даже не представляю, с чего лучше начать. Мне кажется, Тори-сан, что мы на пороге войны, хотя, надеюсь, мои опасения преувеличены. — Он быстро взглянул на Тори. — Мой единственный брат мертв.

— Что с ним случилось?

— Его убили. Вот все, что я знаю. Убийство произошло вскоре после полуночи. Дверь в его квартиру была взломана, вещи разбросаны. Возможно, что-то и пропало, но на ограбление не похоже, деньги и ценности не тронули.

— Вы кого-нибудь подозреваете? — спросила Тори. — Кто мог это сделать?

— Никого конкретно, — вздохнул Хитазура. Явная боль отразилась в его темных глазах, черты лица осунулись. Видно было, что он тяжело переживал утрату. — Однако вчера утром стало известно, что какая-то женщина убила и выбросила в реку учителя моего брата, университетского профессора по имени Гиин. Тело нашли в Нихонбаси. Профессор Гиин обучал моего брата искусству разгадывания шифров.

— Так кто убил Гиина? Фукуда?

— Я сразу же подумал на Фукуду, потому что она работает на Большого Эзу, а он — мой главный враг. Однако, к моему величайшему удивлению, оказалось, что Фукуда в тот день была занята в другом месте. Это точно.

— Значит, появилась другая женщина-убийца? — с сомнением в голосе спросила Тори. — Кто это может быть?

— Ты приехала в самый подходящий момент, Тори-сан. — Глаза Хитазуры зажглись недобрым огнем. — Я собираюсь поднять на ноги весь Токио, чтобы выяснить, кто убил моего брата и его учителя!

* * *

— У меня есть одна догадка по этому поводу, — сказал Хитазура Тори, держа телефонную трубку у уха.

— Какая? У вас же нет описания женщины, которая убила Гиина, кроме того, нельзя с полной уверенностью утверждать, что она убила и вашего брата тоже.

— Мы знаем, где находится Фукуда. Мы найдем ее. А она должна быть в курсе. Мы заставим ее рассказать нам все.

— Кто такая эта Фукуда? — спросил Рассел. — Я правильно понял, что она — убийца, работающая на якудзу.

— Правильно, — ответила ему Тори.

Фургон продолжал свой путь по городу. Хитазура сидел у телефона, выясняя последние сведения, связанные с убийством брата.

— Но я думал, что якудза не пользуется услугами женщин-убийц, — заметил Рассел.

— Вообще-то нет, но Фукуда — исключение.

— И исключение во многих смыслах, — на миг оторвался от телефона Хитазура и положил трубку на рычаг. — С ней связана целая история.

Тори хмыкнула.

— Хитазура-сан имеет в виду, что Фукуда буквально силой ворвалась в этот клан. Заставила оябуна якудзы заметить ее и взять к себе.

— Такое случается крайне редко, — вмешался Хитазура. — Другие оябуны ни за что не поручили бы женщине мужскую работу.

— Да, только эта женщина делает свое дело лучше мужчин, — едко заметила Тори.

Хитазура усмехнулся, потом вдруг рассмеялся.

— Тори-сан тоже исключение из правила. Я не имею ничего против нее, хотя она — женщина.

Хитазура сделал свое замечание таким тоном, словно ожидал, что в ответ на его снисходительность последуют бурные аплодисменты.

— Если я правильно поняла мысль Хитазуры-сана, — сказала Тори, — он полагает, что существует другая женщина-убийца, работающая на якудзу, и она, наверное, ученица Фукуды. Фукуда — ключ ко всему.

— Минутку, — Рассел перевел взгляд с Хитазуры на Тори. — Если даже вам и удастся поймать Фукуду, почему вы думаете, что добьетесь от нее признания?

Хитазура посмотрел на Тори.

Рассел сразу же среагировал на этот взгляд.

— Я что-нибудь не то сказал? — он вопросительно посмотрел на Хитазуру.

Хитазура отвел глаза в сторону.

— Тори?

Тори ничего не ответила, Вместо ответа она взяла руку Рассела и положила его ладонь себе на левое бедро. Жест был многозначительный, напоминающий ему об их свидании в библиотеке дома, в Лос-Анджелесе, когда он приехал уговаривать Тори вернуться обратно в Центр и сам тогда дотронулся до ее бедра с определенной целью — задеть ее, разозлить. «Как твое бедро, в порядке?» — спросил он тогда, изображая неискреннюю заботу, Но сейчас этот жест Тори как бы намекал на возможность близких отношений между ними в будущем, хотя в настоящий момент ни один из них не был в состоянии говорить об этом вслух. Тори словно обратилась к Расселу на языке дикарей, использовала примитивное, но эффективное средство передачи ему информации.

— Это Фукуда ранила тебя в бедро? — спросил Рассел шепотом, но Тори вздрогнула, вспомнив, как яркая вспышка бело-зелено-голубого света ослепила ее, а пламя от взрыва опалило брови, ресницы и волосы, вспомнила, как земля поплыла у нее под ногами. Сначала Тори не почувствовала боли, но когда шок прошел, боль пронзила все ее тело, она была везде, адская, невыносимая боль, все ее тело будто налилось свинцом и стало весить несколько тонн. Она рухнула на рельсы, и густая, горячая кровь ручьем потекла из раны в бедре, омывая прохладную сталь. Фукуда остановилась на минуту возле своей жертвы. В тоннеле метро, где произошла эта роковая встреча, стоял полумрак, но Тори все-таки разглядела, каким торжеством горят глаза ее врага. «Я же говорила тебе: уйди с моего пути, но ты не послушалась, — зловеще прошептала Фукуда. — Ты отняла у меня все самое дорогое и теперь заплатишь за это жизнью. Не на ту лошадку ты поставила. Рано или поздно мы расправимся с Хитазурой, как сейчас расправились с тобой. Для нас это плевое дело». Фукуда исчезла, оставив Тори лежать на рельсах, неподвижную, обессиленную... В тоннеле появился свет, рельсы задрожали от тяжести идущего поезда, и вот уже длинная гусеница вагонов вынырнула из-за поворота и с каждым мгновением неумолимо приближалась к беспомощной, лежащей на путях Тори...

— Тори, эй! — Рассел потряс плечо девушки. — О чем задумалась? Тебе плохо?

Тори повернула к коллеге белое как мел лицо.

— Да, — еле слышно прошептала она. Глаза девушки встретились с глазами Рассела, и он увидел, что они темные, словно два омута.

— Я прошла все круги ада, Расс. И победила смерть. А теперь мне придется пережить весь этот ужас снова.

Архангельское — Звездный городок — Москва — Токио

— Вы слышали последние новости? Они перешли в наступление.

— Кто они? — спросил Валерий.

— Члены «Белой Звезды», — ответил ему юноша с розовым родимым пятном. — Лучшие ее кадры хорошо вооружены, прекрасно подготовлены. Эта организация больше не ютится на задворках, она перестала быть задрипанной группкой националистов из разных республик. Теперь это настоящая армия. И часть войск уже действует. Они готовы атаковать Кыштым.

Валерий Бондаренко и его собеседник сидели на лавочке у большой одинокой березы, за которой начинался лес, а еще дальше, по другую сторону леса, располагалась усадьба Архангельское, Кроме юноши с родимым пятном, рядом с Валерием сидела его дочка, неподвижная, безучастная ко всему. За ними виднелось почти викторианское зловещее здание лечебницы для психически больных людей.

— Неужели это правда? — спросил Валерий у юноши. — В Кыштыме много атомных реакторов. Дело может кончиться очень плохо. И самое страшное — погибнет мирное население города, армия России будет защищать реакторы и начнется настоящая бойня.

— В том-то и дело, — вздохнул юноша. — Руководству «Белой Звезды» следовало бы об этом подумать, а президенту России бросить свои имперские замашки и прекратить давить на бывшие советские республики.

Валерий ничего не ответил и принялся с горечью размышлять о том, что президент сделал ошибку, полностью вытеснив компартию с ключевых позиций при помощи своей команды. Культ одной личности — опасная вещь, и нигде более чем в России не найти лучшего подтверждения этой истине. История советской страны является наглядной иллюстрацией того, что происходит в государстве, когда абсолютная власть сосредоточена в руках одного человека. Сейчас она в руках президента. Ему следовало бы поддерживать хорошие отношения со всем ближним зарубежьем, он же ссорится то с одной бывшей республикой, то с другой, да еще постоянно обращается за помощью к армии. В обмен на поддержку военных он пообещал выделить армии крупную сумму денег из бюджета, и, сделав это, ослабил другие секторы российской экономики. Теперь президент пожинает плоды своей недальновидной политики, главной целью которой было усиление России и собственных позиций. Страну сотрясают забастовки, многие предприятия и заводы стоят, пропасть между кучкой богатых и остальным населением углубляется, на границах России, да и внутри нее постоянно вспыхивают межнациональные вооруженные конфликты. И «Белая Звезда» в этих конфликтах играет далеко не последнюю роль, Валерий содрогнулся от этих мыслей, постарался думать о другом.

Он взял дочь за руку, словно хотел ободрить ее, напомнить ей, что он здесь, рядом. Он так мечтал о том, чтобы увидеть проблеск мысли в ее пустых, ничего не выражающих глазах, искру понимания, чтобы хотя бы раз она сказала: «Мне так хорошо, когда ты со мной, папочка»... Отец крепко сжал руку дочери. На руке девушки, под бледной кожей, ярко просвечивали синие вены, и Валерию сразу вспомнились припорошенные снегом березы с голыми, обнаженными ветками на фоне темного зимнего украинского неба. Вспомнил он и о том, как сидел у смертного ложа отца до последней минуты, пока глаза умирающего не закрылись навеки, а после того, как наступила смерть, взошло солнце и окрасило в алый цвет крыши домов под снежными шапками. Вспомнил Валерий и о Соловках, где несколько лет отбыл его отец за свое убеждение в том, что Украина должна быть самостоятельным государством.

В Соловках отец уцелел чудом, вернулся к семье. Жаль, не дожил он до того времени, когда Украина приобрела независимость от России. Правда, живется там народу сейчас нелегко. Зато расцвела культура, украинский язык стал государственным, восстановлены честь и достоинство нации. Но неужели все это скоро кончится, и Украина снова подпадет под диктат России? Этого допустить нельзя! Я помню твои уроки, отец, и сумею спрятать свою ненависть к москалям так глубоко, что никто никогда не догадается о ее существовании. Россия никогда больше не станет империей, я сделаю все, чтобы отстоять самостоятельность Родины. Но добиться этого надо малой кровью, а еще лучше — мирным путем!

* * *

«Итак, еще один день, еще один визит к человеку, считающему себя Богом», — сказал себе Марс Волков, въезжая на черной «Чайке» в Звездный городок и направляясь к напоминающему укрепленную крепость жилищу Героя России Виктора Шевченко. Подъехав к четырехэтажному зданию, он остановил машину и, перед тем как выйти, еще раз прокрутил запись последнего разговора с Виктором.

..."Я не знаю, что со мной произошло, — говорил космонавт. — До полета я не отличался чувством юмора... Может быть, встреча со смертью так на меня подействовала..."

«Ловко я придумал с отключением системы подслушивания, — самодовольно вспомнил Марс, — получилось очень эффектно и, наверное, произвело впечатление. Тем более, что микрофоны действительно отключили. И правильно, что я не предупредил штат на первом этаже; как они сразу прибежали, недовольные, испуганные... Их искреннее недовольство только сыграло мне на руку. Думаю, мне удалось обмануть Виктора и его чертова дельфина...» (Разрешение на дельфина Марс считал своей большой ошибкой, но коль скоро дело было сделано, менять что-либо нельзя.)

«...Некоторые считают, что вы лжете, или заблуждаетесь, или плохо помните, что же на самом деле произошло...» — спрашивал космонавта Марс.

Вы тоже к ним относитесь?.. — отвечал вопросом на вопрос Виктор.

«Как бы там ни было, — продолжал размышлять Марс, — а последний допрос я провел хорошо».

Марс Волков был достаточно умен, чтобы пытаться обмануть Виктора. Однако он не хотел недооценивать возможности противника, это было бы грубой ошибкой, хотя Марс надеялся, что поединок между ним и Виктором выиграет все-таки он, а не космонавт. Слова Марса о том что он сыт по горло бесконечными разговорами и постоянной пикировкой, были вполне искренни. Гораздо выгоднее, с его точки зрения, было сказать правду или полуправду, чем ложь, которую проницательный Виктор не медленно распознал бы. У Марса в тот день был спрятан в одежде крошечный микрофон, подсоединенный к мини-магнитофону. Сегодня микрофон с магнитофоном были у него опять при себе.

"... — Труп открыл рот и...

— Нет, нет. Никакой фантастики или сцен из фильмов ужасов. Труп не оживал, не превратился в зомби. Это было что-то другое..."

Марс потянулся к магнитофону и выключил его. Что же действительно произошло там, далеко, среди звезд и бескрайних просторов Вселенной? Эта загадка не давала Волкову покоя. Он еще посидел немного в машине, глубоко задумавшись, потом вышел, захлопнул дверцу «Чайки» и пошел к входу в здание, навстречу бесконечным и утомительным процедурам, установленным им самим для того, чтобы пройти в «крепость» космонавта.

Виктор находился в обществе Татьяны, невысокой светловолосой женщины с цветущим лицом и большими серыми глазами, смотревшими прямо и открыто. Татьяна была широка в плечах и тонка в талии, а бедра у нее были как у атлета. Она, так же как и Лара, могла с полным правом считаться красивой, хотя красота обеих женщин была совершенно разная.

— Доброе утро, — сказала Татьяна, увидев входящего в зал Волкова. Она сидела у бассейна, одетая в довольно вызывающий купальник, сильно вырезанный снизу, и Марс решил позднее обязательно позаботиться о том, чтобы его подопечных снабдили более скромными купальниками. Он дружелюбно кивнул Татьяне и спросил:

— А где Одиссей?

В бассейне над поверхностью воды показалась голова дельфина, который быстро подплыл к тому месту, где стоял Марс, и неожиданно окатил его водой с головы до ног. Татьяна при виде этой сцены прикрыла себе рот рукой и отвернулась, но Марс успел заметить, что она еле сдерживает смех. Справившись с собой через пару минут, она ответила:

— Он в душевой.

Затем встала и пошла за полотенцем. Беря полотенце из ее рук, Марс пристально вгляделся в лицо Татьяны, но на этот раз оно было серьезным.

— Какого дьявола ему делать в душе? — зло спросил Марс. — Виктор и так плавает с утра до ночи в бассейне.

— Он никогда не заходит в бассейн, не приняв душ. Раздался звонок, и Татьяна прошла через зал к прозрачной двери душевой и скрылась за ней. Марс слышал, как воду выключили, потом из душевой появилась Татьяна с Виктором на руках. Космонавт не произнес ни слова, пока его не опустили в воду. Он скользнул туда с проворством угря, и его гладкое, безволосое тело блеснуло, словно смазанное жиром. Дельфин немедленно завел свою непонятную трескотню, и Виктор отвечал ему отрывистыми звуками. Потом посмотрел на Марса:

— Вы сегодня рано.

— Доброе утро, Одиссей, — поздоровался Волков. Виктор поплескался в воде, подплыл ближе к своему мучителю.

— Вы что, в лужу упали? Я как-то не приметил, чтобы шел дождь.

— Дельфин, — краем глаза Марс видел, что Татьяна снова подавила в себе смех, — это ваш дурацкий дельфин изволил пошутить.

— О, это была вовсе не шутка! — поправил Виктор, когда дельфин прекратил щелканье, — он вас поприветствовал.

— Не говорите глупости, вы испытываете мое терпение!

— А вы постоянно испытываете мое. — Виктор улыбнулся. — И этот факт в какой-то мере делает нас равными, хотя до вас вряд ли дойдет, что я имею в виду. Вы, видимо, считаете, что находитесь в невыгодном положении. И, могу поспорить, не понимаете, почему я столько времени провожу в воде. Правильно?

Марс еще не успел открыть рот и ответить что-либо, как Виктор продолжил:

— Вам предоставляется уникальный шанс, товарищ Волков. Снимайте одежду и присоединяйтесь к нам. Испытайте сами, каково здесь.

Марс стоял в нерешительности, не зная, как ему поступить.

Виктор поинтересовался:

— Никак не решитесь? Придется вам помочь, Арбат! — позвал он дельфина, и тот, радостно выпрыгнув из бассейна и изогнувшись дугой, выпустил в лицо Марса сильную струю воды. Плюхнувшись обратно в бассейн, дельфин поднял такую волну, что вода выплеснулась из бассейна и окатила Марса с ног до головы. — Думаю, у вас сейчас нет выбора, — с явным удовольствием резюмировал Виктор.

Марс еле сдерживал ярость, но старался казаться спокойным, боясь, как бы космонавт не понял, что выиграл первый раунд. Какое-то внутреннее чувство заставило его растерянно проговорить:

— Но на мне нет плавок...

— Умнее ничего не придумали? Я без плавок, и вам они ни к чему.

Марс не нашел, что ответить, направился в душевую, разделся догола и, обвязав вокруг бедер полотенце, вернулся к бассейну.

— Давайте, давайте, Волков, — подбодрил Виктор, — добро пожаловать на остров циклопа Полифема.

С гримасой на лице Марс подошел к краю бассейна и, стараясь не смотреть на Татьяну, уже плескавшуюся где-то за спиной Виктора, развязал полотенце и прыгнул в воду. Дельфин с большим воодушевлением носился около людей, нырял и беспрерывно щелкал. Марс почувствовал себя крайне неуютно. Внезапно он сообразил, что ступил на территорию врага. Интересно, что будет делать дельфин? Пока он только нырял и издавал свои щелкающие звуки, но к Марсу близко не подплывал, резвясь на приличном расстоянии от него.

— В воде как-то легче, — сказал Виктор, когда дельфин ненадолго затих.

— Что легче?

— Живется, — ответил космонавт и, задрав голову вверх, уставился на сводчатый потолок. — Я думал, у вас появится такое же ощущение, как у меня, раз уж вы здесь. Но, видать, я вас несколько переоценил.

Виктор отвел взгляд от потолка, и Марс увидел, что глаза у космонавта темно-стального цвета и смотрят пристально и твердо.

— Надеюсь, вы ошибаетесь, — возразил Марс.

— Посмотрим.

— Мне бы хотелось вернуться к нашему последнему разговору. Помните, вы говорили о необыкновенном цвете глаз мертвого... Менелая. — Марс с трудом вспомнил имя, которое Виктор дал погибшему американскому астронавту. Менелай, еще один греческий герой, принимавший участие в великой Троянской войне, описанной Гомером. — Вы назвали тот цвет божественным. Вероятно, существуют какие-нибудь другие слова, чтобы описать этот странный цвет.

— Да? Сомневаюсь, а если даже таковые имеются, то вы-то их наверняка не поймете, эти слова. Все вы блуждаете в потемках, все без исключения. Лишь я могу осветить ваш путь.

— Пусть так, — ответил Марс, — а что вы скажете о Боге?

— Ну вот, мы снова вернулись к Богу. Вы же не хотели говорить о нем.

— Я передумал.

— Не может быть! Какая широта взглядов, как быстро вы меняете свое мнение, я просто поражен! — Виктор на мгновение закрыл глаза. — Пусть будет по-вашему. Итак, Бог. Знаете ли вы, что дельфин верит в Бога? У него представление о Господе яркое и живое, не то что смутные и неопределенные версии, находящиеся в распоряжении людей. Я выбрал определение «божественный», или «тот, кто принадлежит Богу» потому, что это слово единственно подходящее. Давайте вернемся к Арбату, к дельфинам вообще. Их мозг отличается от человеческого, Волков. Их мысли развиваются волнообразно или по спирали, никогда — линейно, как у людей. Так вот. Бог для дельфинов означает Время. Не ночь или день — такие категории для дельфинов не имеют смысла. Время в смысле движение, вечное движение, существовавшее до рождения, пронзающее нашу жизнь и продолжающее существовать после смерти.

Марс попытался обдумать то, что он услышал, и снова спросил:

— А какое отношение имеют все эти рассуждения к цвету глаз Менелая?

— Менелай был мертв, но его глаза оставались живыми, — ответил Виктор. — Безжизненное, израненное, изуродованное тело и чудесные глаза.

— Но что же вы увидели в них?

— Вы абсолютно неверно ставите вопрос! В них я ничего не увидел, я видел сквозь них! Я словно посмотрел в волшебный телескоп, и мне открылся мир. Я видел другое место, другое время!

Марс закрыл глаза, надавил на веки пальцами, У него начинала болеть голова. Он не знал, как относится к этому разговору: серьезно или с юмором. С кем он разговаривал: с сумасшедшим или?.. Что же, что происходило тогда? Почему отказали системы связи, мониторы и прочее оборудование? Как узнать все это? Как решить неразрешимую загадку? Действительно ли Виктор изменился, или он разыгрывает спектакль за счет государства, получая таким образом компенсацию за причиненный ему моральный и физический ущерб? А если все-таки в организме космонавта произошли какие-то непонятные изменения, то в кого он превратился, кем теперь стал?

— Вы не могли бы мне хоть как-то объяснить, что значат «другое место» и «другое время»?

Виктор махнул рукой Татьяне:

— Плыви к нам.

Татьяна послушно выполнила просьбу космонавта и через несколько секунд уже находилась рядом с ним, а затем они оба подплыли к Волкову, и, не успел тот сообразить, что к чему, как Татьяна плотно прижалась к Марсу всем своим телом, Волков почувствовал ее упругую грудь, крепкий, подтянутый живот, твердый лобок.

— Что за...

— Спокойно, друг, — успокоил Марса космонавт, — не отодвигайся от нее; Татьяна действует во имя так называемой науки. Попытайтесь представить, что вы это вы, и грудь Татьяны — это ваша грудь тоже, ее кровь, ее пульс бьется одновременно с вашим, что вы мыслите одинаково. Можете представить все это? Думаю, не получится. — Он жестом отпустил Татьяну. — Но это именно то, что я имел в виду, когда говорил «в другом месте».

— Значит, — предположил Марс, — в глазах Менелая вы ощутили присутствие другого существа.

— Да.

— И вы с этим существом соединились?

— Не совсем так. Скорее, мне разрешили как бы войти внутрь и осмотреться.

— Я прошу вас уточнить: под словом «существо» вы подразумеваете инопланетянина?

— Что же еще? Разумеется, это было не земное создание.

«Отлично, сумасшествие продолжается, — думал Марс, — но Виктор говорит так уверенно, что я готов ему поверить. Или у меня тоже крыша поехала? Возможно, я слишком много времени провожу здесь. Интересно, заразно ли безумие? Во всяком случае не могу этого исключить. И если Виктор, или Одиссей, будь он неладен со своими дурацкими именами, безумен, то это безумие особенное, врачам и ученым не известное и, следовательно, работа по изучению подобного рода помешательства еще впереди...»

— Хорошо, — снова обратился Марс к Виктору, — предположим, мы выяснили, что такое «другое место» и что значит тогда «другое время»?

— Как это ни странно, но объяснить про «другое время» мне гораздо легче, — ответил космонавт. — Помните, я говорил про удивительный свет? Он принадлежал Богу, он и есть сам Бог. А Бог есть Время, и я увидел Время. Не настоящее, не прошлое и не будущее, — просто Время.

— Вы начинаете говорить загадками, Одиссей. Эйнштейн доказал, что...

— Эйнштейн ошибался, — перебил Марса Виктор. — Каким бы гениальным умом ни обладал этот ученый, он был человеком, и поэтому находился в плену определенных понятий — человеческий интеллект имеет свои границы.

— Но разве когда мы говорим о времени, мы не имеем в виду такие понятия, как прошлое, настоящее и будущее?

— Получается, что нет. То, что увидел я, было прошлым, настоящим и будущим одновременно. Три потока, слитые воедино. Или, например, так. Представьте, что вы подошли к опушке густого леса, за ним открываласьприбрежная полоса и огромный океан, который вы вовсе не ожидали там увидеть.

Марс посмотрел на своего собеседника и заметил, что его лицо как-то изменилось. Марсу стало очень неуютно, в желудке возникло неприятное ощущение.

Виктор тем временем продолжал объяснять:

— Итак, я слился со Временем, понял, что существую сразу в трех временах, и эти времена были одинаковы, и я в прошлом ничем не отличался от себя в настоящем и будущем. Я был одного возраста, не старше и не моложе, чем сейчас. Смерти нет, Волков. Возраст, смерть это все выдумки, иллюзии, и это не единственные иллюзии, в которые верят люди. — Виктор высунулся из воды, дотронулся до своей блестящей, безволосой, серебристой кожи. — Тело — тоже иллюзия. Это оболочка, в которой мы живем, она создает иллюзию старения и смерти. Без этой оболочки человек может свободно войти в океан Времени.

Марс снова подумал о том, что между ними происходит очень странный разговор, он слышит что-то немыслимое.

И ему показалось, что он опять начинает сходить с ума. Кто же из них все-таки сумасшедший: он или Виктор? В этом еще предстояло разобраться.

— Вы не верите мне. Я вижу это по выражению вашего лица. Но вы сами хотели правды. И получили ее. Если вы не в состоянии осмыслить сказанное мною, я тут ни при чем. И вас за это винить нельзя. Как вы можете поверить в то, что я рассказал, если вы не были там? В такое невозможно поверить, надо видеть все собственными глазами.

После долгого молчания Марс проговорил:

— Мне непонятна одна вещь.

— Неужели только одна? — в голосе космонавта слышалась явная насмешка.

— Из всего, что вы сейчас рассказали, следует такой вывод: после встречи с неземным существом, божественным светом, Богом, вы должны были бы вернуться на Землю в состоянии умиротворения, покоя. Тем не менее, вам едва удается подавить в себе злобу и гнев. Вы объяснили это тем, если я правильно понял и ничего не путаю, что вам пришлось пережить ужас близкой смерти, что вы находились между небесами и адом. Как объяснить такое противоречие?

Виктор обернулся к Татьяне:

— Я хочу выйти из воды.

Женщина немедленно подплыла к бортику, вылезла из бассейна и ушла, оставив мужчин вдвоем, Марс только успел спросить:

— Куда вы...

— Спокойно, спокойно, Волков, — не дав Марсу договорить, оборвал его Виктор.

Дельфин высунул голову из воды и с любопытством смотрел на людей. Татьяна скоро вернулась, катя перед собой инвалидное кресло. Подойдя к бассейну, она вытащила Виктора из воды, усадила его в кресло, накинув на его плечи полотенце. Дельфин беспокойно защелкал, казалось, он был очень огорчен тем, что друг оставил его.

Виктор тем временем поехал в противоположный конец просторного зала, бросив Марсу на прощание:

— Побудьте здесь еще немного. Поговорите с Татьяной, может быть, вам удастся узнать кое-что полезное для себя.

Марс подплыл к бортику бассейна, ухватился за него руками. Долгим, изучающим взглядом всматривался в лицо женщины, потом строго спросил:

— Что с ним происходит, как вы думаете?

— Вы хотите узнать, в своем он уме или нет?

— Безусловно. Но не только это. Мне необходимо выяснить, говорит ли он правду. Действительно ли он встретился лицом к лицу с инопланетянином, или космическая радиация повредила его мозг?

— Видите ли, он говорит правду! Ту правду, которую он понимает. Но в то же самое время он отличается от нормальных людей, и по общему представлению может считаться сумасшедшим.

Татьяна говорила абсолютно таким же тоном, как и Виктор, и этот факт озадачил Марса до такой степени, что он даже не нашелся что ответить. Когда наконец он справился со своим удивлением, вернулся Виктор и, остановив кресло у бортика, сказал:

— Злоба и ад.

А затем бросил Марсу пачку бумаг со словами:

— Здесь вы найдете ответ на ваш вопрос.

Марс с удивлением начал просматривать бумаги. Каково же было его изумление, когда он обнаружил, что держит в руках фотокопию секретных правительственных документов! Виктор вручил ему копию доклада, который запрещено было копировать, и даже знать о существовании этого доклада не полагалось. Вне всякого сомнения, две трети правительства даже не подозревали и не слыхивали о подобном документе! Марсу с трудом удалось унять дрожь в руках и справиться с волнением. Каким образом кому-то, не говоря уже о Викторе Шевченко, удалось получить доступ к таким важным документам? Марс вспомнил о том, что космонавту было известно очень многое, чего ему знать не следовало: и то, что Лара и Татьяна — сотрудницы секретной службы и каждую неделю отчитываются в своих действиях перед начальством, то есть перед Марсом Волковым, и то, что в бассейне нет подслушивающих устройств, из-за чего, собственно, Виктор и выбрал бассейн в качестве убежища. Марс новыми глазами посмотрел на своего «подопечного». «Матерь Божья, — подумал он в ужасе и страхе, — кто он — этот человек, живущий среди нас?»

— Я, разумеется, ознакомился с этим докладом, — раздался голос космонавта, — и, должен сказать, он произвел на меня впечатление, поскольку в нем речь идет об эксперименте, проведенном во время полета космического корабля «Один-Галактика II». Ни Менелай, ни я не были проинформированы о таком необычном эксперименте, пребывали в полнейшем неведении.

— И никто не знал, не только вы.

— Я что, должен понимать ваши слова как утешение? Вы полагаете, что я буду чувствовать себя лучше по той причине, что не только мы, но и еще кто-то там, видите ли, не знал, что будет проводиться такой опыт? — Виктор весь напрягся, будто услышал голос, который только он мог слышать, — Вы же использовали нас в качестве подопытных кроликов!

Последние свои слова космонавт проревел таким страшным голосом, что Татьяна вздрогнула, а Марс вдруг понял, что сам он сейчас совершенно беспомощен — голый, в бассейне, а над ним в инвалидном кресле повышается человек, нормальность которого вызывает большие сомнения.

— Вас интересовало воздействие космических лучей на человека, — продолжал Виктор, — и вы встроили в наши скафандры устройства, пропускающие эти лучи! Минимальная доза космической радиации была нам обеспечена!

— Нет-нет, вы ошибаетесь, — хриплым от испуга голосом ответил Марс и откашлялся. — Возможность такого эксперимента обсуждалась, но было решено его не проводить.

— Да не притворяйтесь вы!

— Подумайте сами: разве американская сторона согласилась бы на такой эксперимент? Американцы тщательно следят за выполнением своей программы освоения космоса. Поверьте, тот факт, что вы подверглись воздействию космической радиации, не более чем случайность! Что-то вышло не так, возможно, какой-либо механизм вышел из строя.

— Я могу вам сообщить, что именно пошло не так! — повысил голос Виктор. — Я прекрасно знаю это: с самого начала наш корабль предназначался для проведения эксперимента, а планета Марс стала удобной ширмой и только!

— Нет! Нет! Нет! — замахал руками Волков. Поверьте! Не было никакого эксперимента. Вы заблуждаетесь!

— Вы не хуже меня знаете, что я получил приличную дозу космической радиации — по вине тех, кто решился на этот бесчеловечный эксперимент. Лицо Виктора стало жестким, он перестал сдерживать давно копившиеся гнев и обиду. — Я стал подопытной крысой, и все потому, что пара сволочей пожелала узнать, не может ли космическая радиация нейтрализовать вредное воздействие невесомости на человеческий организм. Кому-то в голову пришла бредовая идея, а я за нее заплатил своим здоровьем!

Виктор сжал кулаки.

— Вы хотя бы представляете себе, что мне пришлось испытать? Вряд ли, а если бы и представляли, вам на это глубоко наплевать! Все вы бессердечные ублюдки! «Нет сердца — нет и души», — так считают дельфины. Знаете ли вы об этом? А вот вам мой маленький подарок, — правая рука Виктора, сжатая в кулак, поднялась, пальцы разомкнулись, и в воду упало что-то блестящее. — Будьте любезны, получите немного плутония!

— Господи, Господи, помоги! — Марс как ошпаренный выскочил из воды. — Сумасшедший идиот, убийца!

Вода стекала с дрожащего от страха Марса, но никто не шевельнулся, чтобы принести ему полотенце, а сам он стоял как парализованный. Сердце неистово колотилось у него в груди, от волнения и ужаса Марс, пока вылезал из бассейна, обмочился. Волков лучше чем кто бы то ни было знал о том, как воздействует радиация на человека.

— Не волнуйтесь, спокойно, — сказал Виктор, глядя в белое, как мел, лицо Марса. — Это не плутоний. Я бросил в воду кусочек мрамора, обернутый в фольгу.

Дельфин разразился неистовым щелканьем, и космонавт пояснил:

— Арбат говорит, что вы написали в бассейн. Я немножко напугал вас, не правда ли? Может быть, после этого вы хоть отчасти поймете мои чувства, то, что я испытал!

— Но никто не проводил никакого эксперимента!

— Рассказывайте ваши сказки кому-нибудь еще, — Виктор резко повернулся и поехал в своем инвалидном кресле прочь от бассейна. Марс молча смотрел ему вслед, голый, мокрый и жалкий. Очередное «интервью» закончилось не самым лучшим образом.

* * *

Хонно лежала в полузабытьи и грезила наяву: перед ней проносились картины недавних событий, сцена убийства Гиина, когда давно копившаяся в ее сердце ярость вырвалась наружу. Она созерцала сияние новой жизни, открывшейся ей, и вновь мысленно прошла долгий и трудный путь обучения, без которого никогда бы не смогла стать той Хонно, какой оказалась сейчас...

Ей было восемь лет, когда однажды глубокой ночью она услышала разговор родителей. Хонно не спалось, у нее была лихорадка, и девочка вертелась на кровати с боку на бок. Случайно она посмотрела в окно и увидела яркую полную луну, освещавшую находившиеся неподалеку горы, которые Хонно излазила вдоль и поперек и которые сейчас ярко выделялись в лунном свете на фоне ночного неба. Однажды она наблюдала в горах движущиеся огоньки и, поскольку ей говорили, что горы населяют разные божества, она была уверена, что светятся именно эти божества. Она часто молилась горным Духам и просила их избавить ее от висевшего над ней проклятия. Ночь была душной, и движущаяся стенка-дверь (фусума) родительской спальни, выходящая во двор, осталась на ночь открытой. Хонно не только слышала голоса родителей, но и видела их силуэты сквозь стенку, сделанную из рисовой бумаги, вернее, их тени, большие, неправильной формы, напоминающие персонажей театра марионеток.

— Я видела сон, — говорила мать Хонно, — про нашу дочь.

— Не хочу ничего слышать о нашей дочери, — отвечал Нобору Ямато.

— Но как же так! Ты должен меня выслушать! — рука одной тени вытянулась вперед и схватила за рукав другую тень. — Этот сон очень важный! Он со значением, суди сам: я видела зиму, все кругом было покрыто снегом, и только деревья стояли совершенно голые, черные, будто опаленные огнем. Итак, была зима. Мы будто бы жили в каком-то уединенном месте, не знаю, где. Дочка наша проснулась, — она, как и сейчас, болела, — и я вывела ее на улицу в туалет, не понимаю, почему именно на улицу, когда на дворе зима и все в снегу, но так было во сне. Девочка присела на корточки, а я стояла рядом, следя, чтобы все было в порядке. И вдруг краем глаза я заметила какое-то движение. Недалеко от меня стоял горностай и наблюдал за мной внимательными, в красных ободках глазами. Это была самка горностая, в черной шубке, она почему-то не сменила свой черный мех на белый зимний, и я увидела, что с ее худого живота свисают соски. Морда у самки была страшной до ужаса, — вся в крови, и я почему-то знала, что она убила отца своих детенышей, чтобы спасти их от голодной смерти. Вдруг она повернула голову в сторону Хонно и с голодной жадностью начала пожирать девочку глазами. Я тоже посмотрела на дочку и в ужасе заметила, что наша дочка писает кровью — на снегу под ней растекалось яркое красное пятно.

— Хиноеума, убийца мужа, — сказал Нобору. — Глупая женщина, и почему ты не приняла нужные меры, чтобы не забеременеть?

— Нам нужно немедленно что-то предпринять. Мой сон — это знак, предостережение. Как предупредить зло, которое совершится в будущем?

— Что ты хочешь от меня?

— Отвези ее к Человеку Одинокое Дерево.

Человек Одинокое Дерево жил на небольшом острове у южного побережья Японии. Остров был каменистым, почти необитаемым. Летом его поливали дожди, а зимой засыпал снег. Почти всю его территорию занимала корневая система огромной старой сосны, и казалось, что сам остров стоит не на скале, а гнездится в извилистых корнях дерева. Благодаря необычному дереву единственный житель острова и получил свое прозвище.

Разговор родителей, случайно подслушанный Хонно, не остался без последствий; Нобору Ямато отправился с дочкой на юг и, добравшись до побережья, нанял лодку, которая отвезла их к каменистому острову. Человек Одинокое Дерево вышел им навстречу, и Хонно в страхе спряталась за спину отца: она увидела перед собой горбуна, похожего на обезьяну, его голова по сравнению с маленьким телом была несоразмерно большой.

Нобору обратился к хозяину острова с такой речью:

— Моя дочь имела несчастье родиться в год хиноеума — в шестидесятый по счету год Лошади. Мы, то есть я и моя жена, боимся, что в будущем наша дочь убьет своего мужа.

Человек Одинокое Дерево вместо ответа уставился на Хонно, которую отец поставил перед собой. Глаза у горбуна были смолянисто-черные, совершенно непроницаемые. Говорили, что родом он из Индонезии или эмигрировал оттуда много лет назад.

Нобору Ямато и его дочь с удивлением смотрели, как Человек Одинокое Дерево взял пять пластин, сделанных из черепашьих панцирей, и кинул их на землю три раза, после чего присел на корточки и, сведя густые брови, начал внимательно изучать расположение рун, вырезанных на внутренней стороне пластин.

Спустя некоторое время он, не вставая и держа руки на коленях, из-за чего выглядел еще более увечным, чем был на самом деле, сказал Нобору:

— Вам следует убить ее.

Хонно захныкала, и отец обнял ее и прижал к себе, пытаясь успокоить.

— Вы, наверное, сошли с ума, — ответил он горбуну. — Эта девочка — моя плоть и кровь. Какой бы она ни была, я никогда не причиню ей вреда. Как могу я убить собственную дочь?

Человек Одинокое Дерево важно кивнул, словно именно такого ответа и ожидал.

— Вы можете оставить девочку у меня, — предложил он другой вариант.

— Надолго? — спросил Нобору. Человек Одинокое Дерево поднялся с корточек и теперь стоял, в упор глядя на своего гостя.

— По истечении необходимого срока ваша дочка вернется домой.

— А моя жена? Что я ей скажу? Когда она сможет увидеться с Хонно?

— Скажите вашей жене, чтобы она забыла о том, что у нее есть дочь. Пусть займет свой ум чем-нибудь другим и не думает о девочке, иначе ей будет очень трудно пережить разлуку.

Хонно разревелась во весь голос, когда ее отец повернулся и ушел, не взяв ее с собой. Она побежала за ним, спотыкаясь об острые камни, которыми была усеяна поверхность острова, крича вслед Нобору: «Папа! Папочка!»

Но Нобору Ямато с решительным видом уже садился в лодку, и вскоре на серой морской воде виднелась лишь точка, двигавшаяся в противоположном острову направлении. Хонно все-таки добежала до самой воды и упала там и долго лежала, сотрясаясь от рыданий. Неожиданно она почувствовала, что ее подняли в воздух и, открыв глаза, увидела, что Человек Одинокое Дерево держит ее на руках с такой легкостью, будто она была пушинкой.

— Почему ты плачешь, малышка? — спросил он. — Для тебя наступила новая жизнь; ты будешь жить, вместо того чтобы умереть.

— Я хочу домой, — продолжала плакать Хонно. — Я понимаю. Но твой дом теперь будет там, куда я тебя отведу.

Меньше чем через год Хонно привыкла к своей жизни на острове и действительно, стала считать его своим домом. Дети есть дети, они более гибкие и восприимчивые, чем взрослые.

Человек Одинокое Дерево оказался на редкость хорошим учителем. Все, что он делал или говорил, представляло для Хонно огромный интерес. Если что-нибудь из сказанного им было ей не совсем понятно, она старалась это получше запомнить, и потом, лежа ночью под ветвями старой сосны, еще и еще раз мысленно возвращалась к словам своего учителя, пытаясь вникнуть в их смысл.

Хонно нравилось ее одиночество, нравилось слушать крики чаек и крачек, звук моря, шелест прибрежной гальки. Она слушала завывания ветра и думала, думала без конца.

В самом начале пребывания Хонно на острове ее учитель сказал ей:

— Обдумывание требует сил и времени. Ты должна потрудиться, чтобы решить, какие мысли послужат тебе во благо, и сохранить их, а какие — во вред, и избавиться от них. Человеческий ум требует такого же тщательного ухода, как и сад, ему необходимо постоянное наше внимание. Учись применять полученные знания на пользу, чтобы они питали твой мозг, ищи возможности побыть одной, наедине сама с собою, и старайся делать это регулярно, не ленись лишний раз «прополоть» свой ум.

Во время медитации Хонно любила смотреть на звезды, которые сияли так далеко, что даже ее внутренняя энергия — ва, — над увеличением силы этой энергии Хонно и ее учитель неустанно трудились каждый день — не могла достать до них. Но стремление в такие заоблачные дали помогало избавляться от всяких ненужных мыслей, заниматься «прополкой», как называл этот процесс Человек Одинокое Дерево.

По ночам Хонно вспоминала дневные уроки, обдумывала их, не оставляла без внимания ни единой мелочи, Детали, словно полученные за день знания, были драгоценными камнями, и она перебирала их и любовалась ими, Разглядывая на свету каждую грань. Все, чему ее учили, она поглощала, как губка — воду, проявив незаурядные способности. У нее развилась великолепная память; интереса к учебе ей было не занимать, она никогда не уставала от уроков, никогда не скучала и отличалась удивительной работоспособностью.

Человек Одинокое Дерево обучал Хонно основам синтоистской религии и философии дзэн, так как считал, что без религиозных знаний не может быть хорошего образования. Объяснял философию Тао и Лао-цзы, а от них переходил к воинственным учениям мастера стратегической науки Сун Цзу и мастера поединков на саблях Миямото Мусаси. Теория сопровождалась практическими занятиями, и Хонно постоянно практиковалась в боевых искусствах: тай-чи, дзю-дзю-цу, айкидо, каратэ и кендзюцу.

Образование, которое получила Хонно, живя на острове, было традиционным для мальчика, изучающего боевые искусства, но никоим образом не для девочки. Кроме того, в программу обучения Человек Одинокое Дерево добавил еще несколько эзотерических философий и приемы борьбы, которые он освоил во время долгих скитаний по Малайскому архипелагу.

— Ты никогда не будешь женщиной в обычном понимании этого слова, — сказал однажды ночью своей ученице Человек Одинокое Дерево. Прошло уже шесть лет с тех пор, как Нобору Ямато привез ее на остров. Хонно из девочки превратилась в девушку, у нее оформилась грудь, а на лобке закурчавились черные волосы. В тот день у нее начались месячные, как раз перед закатом солнца, окрасившего в алый цвет вечернее небо. Хотя она знала, что это означает и для чего подобный процесс существует в женском организме, но, еще не до конца избавившись от воспоминаний детства, с содроганием вспомнила сон матери во всех подробностях и представила себя, сидящую на снегу на корточках, умирающую от голода самку горностая, и растекающееся по белой снежной поверхности ярко-красное кровавое пятно.

— Я была и есть женщина, рожденная в год хиноеума, — с отчаянием ответила Хонно Человеку Одинокое Дерево. Она дрожала и, чтобы унять дрожь, начала тереть себя мозолистыми, красными ладонями. — Я не очистилась от проклятия.

— Ты никогда не будешь женщиной в обычном понимании этого слова, — повторил Человек Одинокое Дерево, Он взял Хонно за руку и отвел к старой сосне, усадил ее спиной к стволу, огромному как дом. — И это хорошо. Я сделал все, что мог, чтобы очистить твою душу. Не обращай внимания на свое тело — оно предаст тебя.

— Мое тело никогда не предаст меня, — наивно возразила Хонно.

— Когда ты снова будешь жить среди людей, все, чему я тебя здесь научил, со временем забудется, отойдет на второй план.

— Нет! Нет!

— Твоя жизнь здесь будет казаться тебе сном, — не слушая возражений Хонно, продолжал ее учитель, — И это совершенно естественно, — так устроены люди. Ты вырастешь и станешь женщиной, и тогда твое тело предаст тебя — тебе захочется иметь мужа, семью, детей, собственный дом. Но запомни: обычная жизнь обычной женщины не для тебя — она лишь спровоцирует темные силы зла, дремлющие в тебе, потому что ты была рождена в проклятый год. Поэтому послушайся моего совета: будь сильной духом. В тот момент, когда тебе захочется влюбиться, выйти замуж, вспомни о том, чему я тебя учил, найди заветный уголок в своей душе, откуда ты сможешь черпать силы, чтобы противостоять судьбе, чтобы избежать печальной участи женщины, убивающей мужа.

...Хонно открыла глаза, невидящим взором уставилась в бледное предрассветное небо, Словно наяву, увидела перед собой тело Гиина, которого она убила. Неужели это произошло всего лишь несколько часов назад? Ей казалось, будто с тех пор прошли годы, хотя на самом Деле со времени убийства прошло совсем немного времени. Хонно, все еще находясь в плену воспоминаний, снова видела свежую кровь на своих руках и слышала голос Большого Эзу:

— Госпожа Кансей, тетради Сакаты и текст их расшифровки у меня. Пойдемте, нам пора.

* * *

Ирина и Наташа Маякова теперь ужинали вместе почти каждый вечер, даже по тем дням, когда не было занятий на курсах. Ирина подходила к служебному входу старого МХАТа, — у Наташи были спектакли в театре, — и ждала ее там, а потом они вместе куда-нибудь отправлялись, бродили по улицам, гуляли в парках и вели долгие увлекательные беседы. Иногда заглядывали в недорогие кафе, чтобы перекусить, а потом продолжали свою прогулку.

Еще сильнее, чем раньше, Ирине хотелось выяснить, какие отношения связывают Наташу и Валерия; она просто сгорала от любопытства. Вряд ли они встречались по ночам, особенно накануне Наташиных спектаклей, потому что, как поняла Ирина, актеры не могут себе позволить перед работой ни обильные возлияния, ни бессонные ночи.

Ирина также начала чувствовать себя виноватой перед Наташей из-за того, что назвалась на курсах не своим именем. Ей было неприятно, что Наташа называет ее Катей; ей хотелось слышать свое собственное имя, а не чужое. Однако она не видела никакой возможности признаться в своем обмане: что она могла бы сказать в свое оправдание? И, несмотря на растущую между ними дружбу, Ирина не хотела отказываться от цели, которую раньше перед собой поставила — выяснить, где находится слабое место Валерия Бондаренко, найти брешь в его броне.

Как же утомительно было шпионить за человеком, который почти постоянно находился рядом! Во время длительных совместных прогулок с Наташей Ирина порой забывала, что она должна следить за подругой, и наслаждалась возникшей между ними духовной близостью, взаимопониманием, потом вдруг внезапно вспоминала о своих намерениях, и очарование момента нарушалось. Часто по ночам Ирина думала об отношениях, которые сложились между ней и Наташей. И тяготилась мыслью о том, что единственный человек, с которым она смогла подружиться, являлся объектом ее слежки, она была вынуждена лгать подруге, изворачиваться.

Ночи, которые она проводила с Валерием, стали ожесточенными, яростными. Они отдавались друг другу с безумием животной страсти, доводя себя до полного изнеможения, после чего Ирина засыпала как убитая, и утром Валерий не мог ее добудиться. Очнувшись наконец от глубокого сна, она, невзирая на протесты Валерия, забиралась на него верхом и начинала двигаться, и двигалась до тех пор, пока не чувствовала, что ее призыв услышан, и тогда довершала дело языком и губами и с наслаждением смотрела, как тело любовника содрогается в экстазе.

Она перестала различать грань между любовью и похотью; сладостные стоны Валерия, исторгнутые из его груди благодаря ее усилиям, потом преследовали ее целый день. Она слышала их и тогда, когда следила за ним и Наташей, и плакала от ненависти к нему и от жалости к себе.

«Ирина, Ирина, Ирина», — повторяла она свое имя словно молитву или заклинание, стараясь убедить себя в том, что Ирина — это она, а не кто-то другой. Женщина перестала понимать, кто она на самом деле, потеряла свое внутреннее "я", свою индивидуальность, и ей никак не удавалось найти себя снова.

Она продолжала встречаться с Марсом, а когда оставалась у него на ночь, то после непродолжительного любовного акта лежала в какой-то прострации, уставившись в потолок, и, прежде чем заснуть, каждый раз обещала себе признаться Наташе Маяковой в обмане и после этого дружить с ней, как дружат все нормальные люди. И каждое утро просыпалась с мыслью о том, что она никогда не сделает того, в чем клялась себе ночью. Что сделано, то сделано, и не было пути назад. Разве избежит она вполне справедливого негодования, которое вызовет у Наташи ее признание? Простит ли ее Наташа? Или никогда больше не захочет ее видеть? Ирина знала, что никогда не осмелится сказать подруге правду. Для нее эта дружба, пусть с ее стороны и не совсем искренняя, имела большую ценность, Ирина боялась ее потерять, боялась встретить кого-нибудь из знакомых в кафе или на улице, боялась, что ее окликнут, назовут настоящим именем, тогда придется во всем признаться. Ирина и ненавидела Наташу, и любила ее, презирала ее за связь с Валерием и сходила с ума из-за этой связи. Ей начинало казаться, что сущность ее разделилась на множество маленьких сущностей, как если бы жизнь была пустой яичной скорлупой, и эту скорлупу ударили о камень, и она разлетелась на мелкие кусочки, и эти кусочки, хотя и являлись раньше единым целым, сейчас никоим образом им не были. Ирина знала, что смута в ее душе существовала задолго до встречи с Валерием. Она никак не могла найти смысл жизни, обрести внутреннюю уверенность, которая присуща людям, живущим в согласии с самими собой и всем миром. Лишь однажды, во время поездки в Америку, в Бостоне, ей показалось, что она нашла то, что так долго и безуспешно искала.

Ей нравилось жить в Бостоне. Она часто наблюдала за студентами, веселой толпой выходящими после занятий из университета, вместе с ними она шла по зеленым улицам Кембриджа, вместе с ними заходила в пиццерию перекусить; покупала себе одежду там же, где и они, слушала ту же музыку, что и они, — музыка эта неслась поздними вечерами из машин, из музыкальных автоматов в пиццериях, из танцевальных клубов.

Как-то раз она неожиданно получила приглашение, как и другие советские сотрудники, на вечеринку в пиццерию. Первоначальной ее мыслью было отказаться, но, поразмыслив немного, она передумала.

В пиццерии стоял ужасный шум. Ирина раньше никогда не была в таком шумном месте, как это. От грохота музыки стакан в ее руке дрожал, и даже челюсти сводило от сильной вибрации звуковых волн. Но все равно чувствовала она себя прекрасно, великолепно, свободно, еще лучше, чем тогда, в кинотеатре, на просмотре фильма «Кто боится Виргинии Вульф?» с неподражаемой Элизабет Тейлор в главной роли. Атмосфера в пиццерии была абсолютно раскованной, доброжелательной, веселой. Каждый говорил, о чем хотел, и смеялся, когда хотел; болтали о ком угодно: о Кьеркегоре и его понимании смерти, о Вуди Аллене и его понимании жизни, о Томе Крузе и его понимании секса. И так далее. Все было забавно, интересно, словом, чудесно. Ирина не испытывала ни малейшего желания уходить с этой вечеринки. Кроме того, она увидела, что на нее обратил внимание молодой симпатичный человек с темно-каштановыми волосами, коротко остриженными у висков и на затылке и длинными на макушке, так что он все время отбрасывал волосы со лба назад. Сознание того, что за ней с интересом наблюдают, приводило Ирину в приятное волнение. Она переходила от одной группки студентов к другой, попеременно принимая участие в их разговорах или просто слушая, и совершенно случайно натолкнулась на того молодого человека, когда он танцевал с какой-то худенькой, светловолосой женщиной. В руке он держал стакан, и от столкновения содержимое стакана выплеснулось Ирине на одежду.

— О, простите меня, — стал извиняться он, — я не хотел. Ради Бога, простите.

— Ничего страшного, это же газировка, — успокоила она молодого человека и, поскольку он все еще стоял, не отводя от нее взгляда, спросила: — Вы разве не собираетесь вернуться к вашей партнерше по танцам?

Потом она встретила его на кухне пиццерии. Было уже поздно, и понемногу народ начал расходиться. Ирина проголодалась и пошла на кухню, чтобы разогреть кусок холодной пиццы в микроволновой печи. За этим занятием ее и застали.

— Вы разве не знаете, — сказал ей молодой человек, — в фольге пиццу разогревать в этой печи нельзя.

Он положил пиццу на бумажную тарелку и поставил ее в печь. Через пару минут пицца была готова, и они с аппетитом съели по большому куску. Сам собой завязался разговор.

— Вы русская, насколько я понимаю?

— Да.

— Вы прекрасно говорите по-английски. Хотелось бы мне говорить так же хорошо по-русски.

— А вы знаете русский язык? — спросила Ирина на своем родном языке.

— Не очень хорошо, так себе, — ответил он тоже по-русски.

— Вам нужно стараться больше говорить, вот и все, — сказала Ирина, снова переходя на английский. У нее самой не было никакого желания говорить на русском.

Неожиданно собеседник Ирины быстро наклонился к ней и поцеловал в губы.

— Я весь вечер мечтал о том, чтобы поцеловать вас, — торопливо объяснил он.

— Неужели вы думали, что этим меня обидите?

— Как я мог предугадать вашу реакцию? Я понятия не имел о том, как вы отреагируете на мой поцелуй.

Ирину словно током ударило: вот оно! Ну конечно же. Она тоже не имела ни малейшего понятия о том, что ей будет так хорошо в Америке! Она не испытывала ностальгии по дому, по Москве. Да и как она могла знать это, если раньше никуда не выезжала из своей страны и не подозревала о том, что существует на свете этот чудесный студенческий городок, в чем-то милый и старомодный, а в чем-то ультрасовременный.

Как же плакала Ирина в ту ночь, вернувшись после вечеринки домой! Никогда больше не сможет относиться она к своей родине так, как прежде! И как ей жить дальше, если она начала сомневаться в том, так ли уж хороша ее московская жизнь, и избавиться от этих сомнений ей вряд ли когда-нибудь удастся. Ей нравилось жить в Америке гораздо больше, чем у себя на родине!

После возвращения в Москву пребывание в Бостоне стало казаться Ирине не более чем сном: и прекрасные наряды, которые она примеряла в магазине, и Марта в исполнении Элизабет Тейлор, и бесконечные пиццы и кока-кола, и очаровательные студенты, и молодой человек на вечеринке, и его поцелуй, и сама вечеринка, — все стало таким далеким-далеким, и каждый день жизни в Москве, наполненный привычными делами и заботами, делал воспоминания все более яркими. Постепенно Ирина вспоминала Америку все реже и реже, но когда видела Бостон во сне, то просыпалась в слезах, как будто ей привиделся город, давно исчезнувший с лица Земли, словно Бостон был загадочным, нереальным, волшебным Авалоном. В конце концов тоска по Америке заглушила в Ирине другие чувства, отошли на второй план отношения с Марсом и Валерием, и единственным местом, где она находила хоть какое-то утешение, стала церковь Архангела Гавриила. Ирина часто приходила туда и, стоя на коленях, молила Бога о том, чтобы он указал ей путь, направил ее, дал хоть немного покоя.

И однажды случилось чудо. Был вечер, моросил противный мелкий дождик. Ирина и Наташа шли по мокрым московским улицам, А потом, скрываясь от дождя, зашли в ресторан «Прага».

Неожиданно Наташа сказала:

— Ты знаешь, самый яркий момент своей театральной биографии я пережила не в Москве, не в России, а в Соединенных Штатах. Я поехала туда по приглашению Центра имени Линкольна, что в Нью-Йорке.

— Я никогда не была в Нью-Йорке, — вздохнула Ирина. Сердце ее колотилось так яростно, что готово было выскочить из груди. Ей захотелось рассказать Наташе о своей жизни в Бостоне, но почему-то она не смогла заставить себя это сделать.

В «Прагу» заходило много иностранных туристов, и поэтому еда и сервис были там неплохими. Кроме того, в ресторане Наташу знали и обслужили быстро. Им отвели столик у окна, и, пока они сидели в ожидании заказа, Ирина смотрела на улицу, на мокрый тротуар, на людей, торопящихся куда-то по своим делам. Она чувствовала себя абсолютно чужой этим людям, мокрым и замерзшим, как будто не крыша и не оконное стекло отделяло ее от них, а целая вселенная. Но если люди, которых она видела, находились в Москве, тогда где же находилась она, Ирина? Может быть, в чистилище или в заключении, в тюрьме, из которой нет выхода?

— Катя, что с тобой? — Наташа дотронулась до руки подруги. — Тебе плохо?

Ирина так глубоко задумалась, что долго не могла сообразить, кто такая Катя, и с удивлением смотрела в лицо Наташи, не зная, что ответить.

— Катя!

— Ничего, все в порядке, — Ирина несколько раз глубоко вздохнула, — все прошло. Я не знаю... что-то на меня нашло. Голова сильно закружилась...

— Значит, так, — строгим голосом сказала Наташа, — заказ уже на столе, и ты немедленно выпьешь «Старки» и что-нибудь съешь. Ради Бога, я прошу тебя, поешь.

Позднее, когда убрали грязные тарелки и подали хорошо заваренный, крепкий чай, Наташа вернулась к разговору об Америке.

— Это такая необыкновенная страна — Америка! Как бы мне хотелось, чтобы ты хоть раз побывала там! В Америке все замечательно: природа, здания, люди, еда, запахи! И народ там веселый. В тот вечер, когда я познакомилась с одним банкиром из Техаса, я была одета в довольно вызывающее французское платье, я... — Наташа резко замолчала, взмахнула красивой, изящной рукой. — Пожалуй, хватит. Многовато для одного вечера. Я уже тебя шокировала, по всей видимости.

— Меня трудно чем-нибудь поразить.

— Как раз наоборот, очень легко! — Наташа рассмеялась. — Ты такая наивная, Катя. Сейчас образование в нашей стране находится на очень низком уровне! И вообще мы ужасно отсталые, ничуть не лучше так называемых стран третьего мира. Вечно мы им помогали. Зачем только? Сами хуже всех живем... Единственная страна, которая нуждается в помощи, — это наша несчастная родина.

Наташа сделала паузу, отпила чая из стакана.

— Я тебе вот что скажу, дорогая моя. В Нью-Йорке я встретила, — ты не поверишь, — Эдварда Олби! Он пришел на мой спектакль, чтобы посмотреть, как я играю. И я сделала замечательную вещь, — чего ради я должна была упускать такой уникальный шанс, как общение с одним из величайших театральных умов мира? Я плюнула на надоедливых нянек из КГБ и удрала с Олби. Нам удалось, как это называется, «уйти от преследования». То, что я узнала из разговора с Олби, я никогда не узнала бы от наших преподавателей. Его голос музыкой звучал в моих ушах, и я всеми фибрами души поглощала эту волшебную музыку. Я будто начала жить заново, он объяснил мне, как следует играть, как говорить, чтобы зрителям были понятны не только слова, но и мысли!

Глаза Наташи сияли, она все больше воодушевлялась:

— Мы проговорили всю ночь напролет. Я, конечно, страшно рисковала, но что же мне было делать? Кагэбешники устроили мне потом такую головомойку, страшно вспомнить! Я и теперь их боюсь, хотя многое в России уже изменилось. Но со мной мой ангел-хранитель, он помогает мне.

Ирине отчего-то подумалось вдруг, не подразумевает ли Наташа под ангелом-хранителем Валерия?

— Я сразу обратила на тебя внимание, Катя. Из-за твоей внутренней злости, ярости. Мой учитель считал, что ярость разрушает душу человека. И, чем старше я становлюсь, тем больше я склоняюсь к этому мнению. — Наташа взяла Ирину за руку. — Пойми, твоя ярость такого рода, что когда-нибудь ты не сможешь ее подавить, она вырвется наружу, сметая все на своем пути. И к чему это приведет?

Эдвард Олби показал мне, какой я должна быть. После встречи с ним я стала другой, потому что он открыл мне новый мир. Понимаешь, что я хочу сказать? Придет день, и ты тоже встретишь своего Эдварда Олби, который откроет тебе мир, и твоя жизнь совершенно изменится. Самое главное — не упустить такую возможность и, когда она появится, сделать так, как поступила я: в нужный момент послать всех к черту, забыть об опасности и смело идти вперед, к своей цели! Иногда нам следует принимать во внимание вытекающие из определенного поступка последствия, но в подобной ситуации не нужно о них думать. Ты слышишь меня, Катя?

— Ты даже не представляешь себе, как это неприятно, — два дня спустя говорил Марс Ирине, — знать, что где-то рядом с тобой находятся руководители «Белой Звезды» и быть не в состоянии добраться до них, задержать. Тебе удалось что-нибудь выяснить?

— Пока нет.

Они были у Марса в квартире, на площади Восстания. Разговор происходил поздно ночью, из окна квартиры была видна улица с одинокими прохожими, время от времени проезжали милицейские машины и грузовики с омоновцами.

«Я ненормальная, — думала Ирина, — я скучаю даже по уличному движению Кембриджа. Скучаю по рок-н-ро-лу, смеющимся лицам студентов и пиццам с кока-колой». Действительно, за последнюю неделю ни дня не проходило без того, чтобы она не вспоминала свою жизнь в Америке; воспоминание пробивалось к ней, как рыба сквозь лед, появлялось и исчезало, и отдаляло ее от мира, в котором она жила, от людей, с которыми она общалась. Иногда она чувствовала себя виноватой из-за того, что не использовала должным образом дружбу с Наташей Маяковой, а лишь наслаждалась хорошими отношениями с актрисой. В своих чувствах к Марсу и Валерию она окончательно запуталась и не знала, любит она их или ненавидит, или то и другое одновременно. Одно ей было ясно — судьба ее неразрывно связана с тремя людьми: Валерием Бондаренко, Марсом Волковым и Наташей Маяковой. Ирина понимала, что попала в ловушку, очутилась в таком месте, где не существует ни единого знака, который бы указывал, как следует поступать, что следует думать, чувствовать и куда идти. Ситуация вышла из-под контроля; Ирина словно бросилась в бурную реку и теперь плыла в неизвестном направлении, увлекаемая сильным течением.

— Видимо, я зря тебе доверился, — услышала Ирина голос Марса.

— Зачем ты так говоришь?

— А разве нет? Я сделал тебе фальшивые документы, дал служебную машину, добился свободного посещения в твоей конторе. Ты можешь идти куда хочешь и когда хочешь, и что же? Где результат?

«Кое-какой результат есть, — сказала сама себе Ирина, — но Марс никогда об, этом не узнает. Не хочу терять ни капельки власти над моими двумя любовниками! Но надо что-то придумать, дать Марсу какую-нибудь информацию, чтобы он не сильно разочаровался в моих способностях. Можно было бы, конечно, выдать ему Валерия, ведь в конце концов именно он интересует Марса, он и „Белая Звезда“. Как же мне быть?»

Ирина никак не могла сделать решительный шаг и рассказать Марсу о связи Валерия Бондаренко с некой актрисой Маяковой. Ей хотелось потянуть время, чтобы не возвращаться на свою скучную работу, она привыкла к новой жизни и вовсе не горела желанием жить по-старому. В то же время боялась полностью отдаться этой своей новой жизни.

Ирина молчала, и Марс пристально разглядывал ее, а потом заявил, словно вынес приговор:

— Ну, с тобой все ясно. Придется тебе вернуться к своим обязанностям в Министерстве просвещения. — Он раздраженно передернул плечами и с явным разочарованием на лице продолжил: — Невесело, конечно. В сложившейся ситуации было бы чрезвычайно полезно, если бы ты хоть что-нибудь разузнала. Сначала все шло превосходно — я имею в виду поиск руководителей «Белой Звезды», но с определенного момента наши поиски зашли в тупик.

— Как тебя следует понимать?

— Я выяснил, что наша служба безопасности готовит основательный удар по националистическому движению, и по «Белой Звезде» в том числе.

— Какой такой основательный удар?

— Точно не знаю. Информация подобного рода даже мне не доступна. Если я начну задавать много лишних вопросов, мной заинтересуются. Если бы Бондаренко слышал меня сейчас...

— А что общего между Бондаренко и службой безопасности?

— Как что? Валерий Денисович работает в этой замечательной организации.

— С ума ты сошел, что ли? Чушь собачья! Все знают, где работает Бондаренко, его послужной список широко известен.

— Разумеется, известен, в этом нет ничего особенного. А вот кое-чего ты не знаешь. Сейчас наши секретные службы мало чем отличаются от американского собрата, то есть официально они выполняют требования различных политических комитетов и комиссий, а на самом деле спокойненько продолжают заниматься обычной своей деятельностью. Пойми, Ирина, бывший КГБ остался таким же, как и раньше. Чтобы ослабить эту организацию, тех перемен, которые произошли в стране, мало. Организация эта по-прежнему всесильна, только сейчас высокопоставленные сотрудники вынуждены искать себе солидное прикрытие, как Валерий Бондаренко, например.

«Господи, — содрогнулась Ирина, — неужели все это правда?»

Марс взял пачку каких-то документов, перелистал их, затем вытянул из пачки одну страницу и протянул Ирине.

— Прочти, тебя это заинтересует.

Ирина взяла документ, в углу которого красовался штамп особо важных правительственных документов. Она начала читать:

"Валерий Денисович Бондаренко, полковник. Уполномочен создать собственный отдел или реорганизовать какой-либо старый по своему усмотрению.

Этот отдел, впоследствии именуемый Отдел N, источником финансирования имеет: смотри Приложение в (Особые расходы). Штат — около 160 человек, включая обслуживающий персонал".

Дальше Ирина не могла читать, строчки прыгали у нее перед глазами и сливались в сплошную массу.

— Этот документ объясняет активную деятельность Бондаренко, он пытается проникнуть в «Белую Звезду», — сказал Марс, забирая у Ирины бумагу и бережно укладывая ее в папку, а затем в дипломат. — На наше счастье, отдел Бондаренко, так же, как и любой другой, нуждается в средствах, и отчисления ему идут из бюджета...

Ирина поднялась со стула, подошла к окну. Она задыхалась, и поэтому распахнула окно, впустив в комнату влажный ночной воздух. Ее начало знобить. Сзади к ней подошел Марс, и она спиной чувствовала, какой он сильный, спокойный.

— Видишь, котик, как обстоят дела. Служба безопасности приготовила часовую бомбу для «Белой Звезды», а я никак не могу выйти на руководителей организации, чтобы предупредить их об опасности. А вот создание Отдела N доказывает тот факт, что Бондаренко знает, где находятся эти руководители. Убежден, что знает.

Марс повернул Ирину лицом к себе, откинул волосы с ее лба.

— Ты вся дрожишь. Что с тобой?

— Это труднообъяснить. — Ирина глубоко вздохнула, собираясь с мыслями. Вспомнился рассказ бабушки: ночь, топот ног в армейских башмаках, стук в дверь, арест деда...

Прошло несколько дней, а Ирина все никак не могла успокоиться. Сначала она решила немедленно порвать с Валерием, но потом, немного поразмыслив, поняла, что действовать ей надо по-другому. Во-первых, следовало тщательнейшим образом скрывать, что она шпионила за ним и что она в курсе того, кем он в действительности является. Если она даст ему хотя бы малейший повод для подозрений, то погубит себя. Валерий стал для нее олицетворением зла. Как тот человек в кожанке, который арестовал ее деда. И теперь ей хотелось за него отомстить. Наконец Ирина решилась. «Я откроюсь Марсу, — думала она, — придется, конечно, рассказать все про Натащу, но что она значит для Марса? Бондаренко — вот кто его действительно интересует».

— Мне кое-что удалось узнать про Валерия, — сказала она, в очередной раз встретившись с Волковым. — Может быть, это поможет напасть на след «Белой Звезды»?

— Что-что? — Марс нахмурился. — Значит, ты не теряла даром времени? Но Валерий Денисович опасный человек. Я, помню, говорил тебе, что Бондаренко занят поисками «Белой Звезды», но с ним лучше не связываться.

— Бондаренко тайно встречается с одной женщиной.

— Ага! — Марс явно заинтересовался. — Железная броня, как выяснилось, имеет уязвимое место!

— Он, несомненно, сильно привязан к той женщине, и я могла бы использовать его привязанность нам на пользу. Если только я смогу узнать истинную причину их связи, я попытаюсь сыграть на этом и выведать нужную информацию.

Марс с сомнением посмотрел на Ирину.

— Я знаю, что делаю, Марс, и я делаю свое дело хорошо.

— Нет, Ирина, я не желаю, чтобы ты подвергалась риску.

— Думаешь у меня кишка тонка для этого? Ты ошибаешься!

— Ну что ты, я вовсе так не считаю, — улыбнулся Марс. — В противном случае я никогда бы не втравил тебя во всю эту историю с поисками «Белой Звезды». Пусть будет так, как ты хочешь.

Ирина заметила восхищение, мелькнувшее у него на лице, и у нее потеплело на сердце.

— Голубка моя, умница моя, — Марс обнял Ирину и поцеловал ее в обе щеки.

* * *

— Надеюсь, ты не влюбилась в Марса Волкова? — сердито спросил Ирину Валерий.

— Придумаешь тоже! — возмутилась она.

— Не скажи. — Валерий оглядел Ирину с ног до головы внимательным взглядом. — Я знаю, ты была в гостях у его родителей.

Ирина была потрясена подобной осведомленностью.

— Ты что, следил за мной?

— Я слежу за тобой только тогда, когда ты находишься рядом с Волковым. Чтобы убедиться в том, что тебе ничто не угрожает.

— Что мне может угрожать?

Валерий включил духовку и заметил:

— Если дело касается женщин, — Волков становится опасным.

«Марс? Опасным? — недоумевала про себя Ирина. — Матерь Божья, как же можно извратить истину!»

Валерий вылил содержимое сковороды на противень и посмотрел на экран компьютера, где был высвечен рецепт блюда.

— И когда ты только находишь время записывать в память компьютера эти бесконечные рецепты? — поинтересовалась Ирина, не хотевшая больше говорить о Марсе.

— У меня есть помощник, — рассмеялся Валерий, — в компьютере живет добрый дух.

Ирина разбиралась в компьютерах, поэтому, собственно, ее и послали в Бостон; в министерстве ей поручили заняться системой новых ЭВМ, и хотя компьютеры были не очень-то новые, но соответствовали американским стандартам и значительно облегчали работу.

— Надеюсь, есть ты будешь лучше, чем спать, — ехидно заметил Валерий.

Впервые за все время, что Ирина ночевала у Валерия, она плохо спала. Среди ночи он обнял ее, и Ирина проснулась. Она лежала напряженная, не зная, как она отдастся ему, зная, что он — высокопоставленный сотрудник ужасного ведомства, наводившего страх на миллионы людей в течение долгих лет. И однако, когда Валерий прижал ее к себе и она почувствовала, что твердый, как сталь, пенис уткнулся ей в низ живота, ее охватила сладкая истома и желание. Женская ее сущность раздвоилась: одна женщина до смерти боялась Валерия, а другая жаждала близости с ним, возможность этой близости возбуждала ее, она видела в ней свое спасение.

В этот раз Валерий был необыкновенно нежен, он стал ласково целовать Ирину, сначала ее шею, затем грудь, Живот; когда он добрался до бедер, Ирина уже вся дрожала от сладостного ожидания, сознание ее охватил всепожирающий страстный огонь, и она машинально отключила свой разум, забыла на время о своем ужасе перед этим человеком и полностью отдалась сексуальным ощущениям. Чувства ее обострились до предела; она застонала от наслаждения, почувствовав горячий язык Валерия внутри себя. Бессознательно мотая головой из стороны в сторону, Ирина забылась в безумной, горячей интимной ласке, а влажные губы и язык любовника без устали ласкали ей клитор и влагалище. Предчувствуя близость финального момента, Ирина наклонилась вперед, ухватившись за густые волосы Валерия, потянула его на себя, затем, держа любовника за бедра, изогнулась так, чтобы твердый член до самого основания вошел в ее изнемогающее от желания лоно. Все это Ирина делала, охваченная безумием страсти, и позже не могла вспомнить ни слов, которые она говорила, ни сколько времени прошло с момента первой ласки и до кульминации их близости. Ей казалось, что время остановилось и их жаркие тела, ее и Валерия, навечно слились в единое целое, крепко сцепившись между собой в напряжении мускулов, и это длилось долго-долго, и они кончили одновременно, и губы Валерия нашли ее губы и целовали их, пока восхитительная, сладкая, дрожащая боль заставляла двигаться ее тело, и она стонала, и стон ее тонул в его стоне; она кричала, и ее крик заглушался поцелуем, и сплетенные тела все содрогались и содрогались...

Потом наступило долгое молчание, и Ирина с наслаждением слизывала солоноватый пот с груди и плеч лежащего под ней любовника и думала о том, почему ее близость с Марсом, красивым, сильным мужчиной, была такой пресной и ничего не оставляла в ее теле, кроме неудовлетворенности, удивления и разочарования.

Она так и заснула, лежа на широком, могучем теле Валерия, а поутру, проснувшись, вспомнила все свои опасения и страхи и беззвучно заплакала от сознания собственного бессилия, неумения противостоять велению греховной плоти...

...И наступил новый день, и было утро; безумная ночь казалась не более чем сном; Валерий усердно хлопотал на кухне, пока наконец не закончил возню с завтраком. Ирина равнодушно смотрела на еду ковыряя омлет в тарелке.

— Я хочу, чтобы ты прекратила видеться с Волковым, — требовательно и строго произнес Валерий, наблюдая за тем, как она нехотя ела.

— Я не могу этого сделать, — ответила Ирина, и сердце у нее сжалось в маленький трепещущий комочек.

— Не можешь, но сделаешь, — Валерий отломил кусок черного хлеба. — Я приказываю тебе. Ирина удивленно смотрела на него.

— Зачем тебе это нужно?

— Я немного ошибся — вот и все. Очень просто.

— Не ври.

Валерий промолчал, взял кусок огурца, положил его на ломоть хлеба, обмакнул этот бутерброд в желтоватого цвета йогурт и с аппетитом съел.

— Да, неспроста у тебя появилось такое желание, но может быть, ты все же объяснишь, чем оно вызвано? Ты всегда говоришь со мной загадками, — сказала Ирина.

— Не хочу больше твоей связи с Волковым, что тут непонятного?

— Но ты же сам впутал меня во всю эту историю! Заставил завязать с Волковым роман...

— Ничего подобного! — крикнул Валерий так громко, что Ирина от неожиданности подскочила, — Ты что, ничего не понимаешь? Я хотел, чтобы он влюбился в тебя, а не наоборот. Я сильно просчитался, послав тебя прямо в пасть льву. Теперь этот лев позавтракает тобой.

— Хорошего же ты обо мне мнения! Думаешь, каждый может вить из меня веревки, а я буду молчать, как пай-девочка?

— Марс Волков не такой, как все. Это тебе не каждый, запомни.

Ирина молчала, смотря в пол, и боялась поднять глаза. Разговор совершенно обескуражил ее. Как же понимать слова Валерия? Неужели он вполне серьезно собирается выступить в роли ее защитника от Марса Волкова? Получается какая-то ерунда. Валерий — сотрудник секретной службы, а значит, сейчас лжет, нагло лжет ей в лицо.

— Я могу сама позаботиться о себе.

— Возможно. С твоей точки зрения. Но я считаю твое мнение ошибочным.

— Неужели мое мнение так мало значит? Я же не просто приспособление для того, чтобы раскрывать секреты Волкова.

— Разумеется, нет. Только чем дальше ты будешь находиться от него, тем лучше. Не хочу, чтобы ты поддалась его влиянию. Для меня сейчас ясно одно: ты не способна устоять перед этим красавцем киногероем, перед его обаянием.

— Это чушь, которой мужчины забивают себе голову. Глупость, понимаешь? Женщина не влюбляется в мужчину только из-за того, что он красив.

— Волков обаятелен, а обаяние — такая вещь, которой пренебрегать не следует, можешь мне поверить, я-то хорошо в этом разбираюсь.

— Тем не менее ты заблуждаешься. Я вовсе не влюблена в Волкова.

— Да? А чем же ты тогда с ним занимаешься? Книжечки вместе читаете?

— Как ты смеешь так говорить после всего... — Ирина не договорила, задыхаясь от ярости и гнева.

— Да сядь ты, — более спокойным тоном сказал Валерий. — Я же не называю тебя шлюхой.

— По-моему, ты как раз собирался это сделать.

Валерий внимательным, испытующим взглядом посмотрел Ирине в глаза.

— Мне кажется, тебе нравится заниматься со мной сексом.

— Да, нравится, а что? — Ирина с горечью подумала, что как раз в этом Валерий абсолютно прав.

— Я не хочу с тобой ссориться.

— Но чего ты добиваешься, ты можешь мне сказать?

— Я пытаюсь защитить тебя.

— Защитить? — если бы Ирина так сильно не боялась Валерия, она бы сейчас рассмеялась ему в лицо. — От чего защитить, объясни толком.

— Марс Волков — враг. Мой враг, и он хочет уничтожить меня. Ты этого, случайно, не забыла?

— Я ничего не забыла.

— Но ты напряжена, я вижу. Что с тобой происходит?

— Волноваться не о чем, просто... — С ужасом Ирина додумала о том, какой опасный человек Валерий, и о том, что она избрала в разговоре с ним неправильную тактику. — Я устала. Все время надо притворяться, изобретать что-то, придумывать лживые объяснения, это несколько утомительно, знаешь ли. Нервы сдают. Иногда я уж и не знаю, кто я есть на самом деле.

— Вот видишь. Роль агента вражеской разведки не для тебя. И тем более, в таком случае тебе нельзя больше общаться с Волковым, лучше держаться от него подальше. Понимаешь ты это или нет? Я глубоко сожалею о том, что дал тебе задание не по силам, но... сделанного не воротишь. Теперь для тебя главное — забыть о существовании Марса Волкова, как будто такого человека никогда не было и нет. Я придумаю что-нибудь другое, но доберусь до него обязательно, без твоей помощи, разумеется. Рисковать тобой я не хочу, даже ради такой важной птицы, как Волков.

Как ни хотелось Ирине делать это, но сейчас ей пришлось-таки посмотреть на Валерия. Она никак не могла собраться с мыслями, растерявшись от неожиданных слов своего любовника, не знала, что ответить ему.

— Все-таки я не до конца понимаю... — вымолвила она наконец.

Валерий с грохотом отодвинул свою тарелку в сторону.

— Но ты должна знать, как я к тебе отношусь! Неужели тебе до сих пор не ясно? Даже когда мы занимаемся любовью? По-моему, я никогда не скрывал своих чувств, а уж тем более во время нашей близости.

— Но, Валерий...

— Я люблю тебя, Ирина, — нежно сказал Валерий, беря ее руки в свои. — Я ужасно, жестоко ошибся, втравив тебя в эту историю с Волковым, будь он неладен! Я был настолько охвачен желанием навредить ему, что глаза мои стали слепы, а разум помутился. Сейчас мне очень стыдно, поверь, и я хочу вытащить тебя из опасного болота, пока еще не поздно, пока ты не увязла окончательно, а я могу помочь тебе спастись. Пока еще могу.

Валерий говорил так ласково, так проникновенно, что Ирина окончательно растерялась. Доводы логики, разума как-то поблекли, и обычное желание физической близости с Валерием начало заглушать все другие чувства. Ей пришлось сделать над собой немалое усилие, чтобы напомнить себе, кто такой Валерий, что его слова — не более чем прикрытие, маска; она вновь представила себе документы, которые недавно продемонстрировал ей Марс, и внутренне содрогнулась. «Нет, нет, я должна помочь Марсу, Валерий — сотрудник органов безопасности, его необходимо уничтожить!» — сказала себе Ирина.

* * *

«Я не назвала Марсу имени Наташи, значит, я не предала ее», — думала Ирина, наблюдая за Валерием и Наташей из-за дверного проема, ведущего в фойе старого Художественного театра. Она видела, как они беседовали между собой, и не испытывала прежней ненависти и ревности. Ее чувства к Валерию изменились, сейчас он вызывал у нее лишь отвращение. Или нет? "Как же может так быть, что в данную минуту он мне противен, а когда мы в кровати, я его обожаю? — спрашивала себя Ирина и не находила ответа. Все утро она пыталась ответить на этот вопрос, но безуспешно. Получался настоящий парадокс, сводивший ее с ума, ее мысли вертелись и вертелись по кругу, и в голове получалась какая-то каша. Где правда, где неправда, не отличить; не понять, что добро, а что — зло. Продолжать интимные отношения с Валерием, зная, кто он, ей было противно. Она давала себе слово порвать с ним, и верила, что решение это окончательно, но стоило ей увидеть Валерия, почувствовать его прикосновение, как она таяла и млела, мечтала о близости с ним и отдавалась ему, забыв обо всем. Даже посещение церкви Архангела Гавриила больше не помогало ей успокоиться, обрести мир в душе.

Она представляла Валерия в черной кожанке, хотя сотрудники службы безопасности уже десятки лет их hp носили, но все равно ее сердце сжималось от страха, словно она стояла на краю обрыва и смотрела вниз. Она боялась за себя, она боялась за Наташу, которая не подозревала о том, что человек, который целует ее, с которым она встречается раз в неделю, — полковник секретных органов. Последний раз, когда Ирина следила за Наташей и Валерием, не случилось ничего примечательного. Сейчас она смотрела на них, слушала, как Валерий прощался с актрисой, и вспоминала его слова: «Я люблю тебя, Ирина. Я ужасно, жестоко ошибся, втравив тебя в эту историю...» Господи, какая наглая ложь!

По правде говоря, Ирина абсолютно не понимала Валерия; она не могла сказать с уверенностью, как он к ней относится, зачем он завязал с ней близкие отношения, чего он от нее в действительности хочет? Любит он ее или не любит? Ирина даже попыталась рассуждать так, как рассуждал бы, с ее точки зрения, настоящий разведчик или шпион: если она была нужна Валерию только для того, чтобы помочь ему в борьбе против Волкова, то зачем тогда он приказал ей прекратить с ним отношения? Что изменилось? Или она в чем-то ошиблась? Ирина не знала. Ей хотелось одного: отомстить в его лице тем чекистам, которые арестовали и расстреляли ее деда, принесли столько страдания бабушке и матери. У нее даже созрел конкретный план мести, но какой-то маленький чертенок поселился у Ирины в мозгу и напоминал о том, как ей хорошо с Валерием, рисовал в ее воображении интимные сцены, будил сексуальное чувство. «И ты собираешься уничтожить все это? — спрашивал чертенок Ирину, — ты разве сошла с ума?»

Очнувшись от своих невеселых мыслей, Ирина рассеянно огляделась вокруг и хотела уже выйти из своего укрытия, как вдруг увидела Наташу Маякову, которая незаметно выскользнула из театра и теперь переходила улицу. Ирина взглянула на часы: репетиция была в самом разгаре. Куда Наташа отправилась в такое неурочное время? Ирине страшно захотелось выяснить это, и она пошла вслед за актрисой, стараясь не упускать ее из виду в шумной, суетливой толпе людей, спешащих куда-то по своим делам. На Тверской Наташа заглянула в книжный магазин. Ирина, подождав немного, тоже вошла внутрь. В магазине толпились иностранные туристы, москвичи, приезжие из других городов. Наташи нигде не было видно. Ирина снова выскочила на улицу и, успев заметить, что актриса заворачивает за угол ближайшего дома, побежала вслед за ней и вскоре оказалась недалеко от театра, где недавно стояла. Наташа села в черный «Зил», поджидавший ее во дворе недалеко от театра, и машина на большой скорости рванула с места.

Ирине ничего не оставалось делать, как отправиться восвояси, и она пошла к своей машине — голубой «Волге», которую Марс Волков предоставил в ее распоряжение. Бог весть, откуда он достал эту машину! Ирине это было все равно. Она вдруг вспомнила, что не убрала дворники с ветрового стекла, и мысленно обругала себя за забывчивость, а когда подошла к машине, увидела, что дворники действительно исчезли, как и следовало ожидать. Раздраженная, расстроенная, Ирина села в машину и помчалась следом за черным «Зилом». Минут через сорок обе машины почти одновременно подъехали к Звездному городку.

* * *

Марс Волков собирался выходить из машины, но тут в поле его зрения попала голубая «Волга», припаркованная неподалеку от дома, где жил Виктор Шевченко. Марс хорошо знал, кто приехал на «Волге», и решил подождать и пока не выходить из машины. Приказав своему шоферу отъехать метров на пятьдесят в сторону, он внимательно следил за голубой «Волгой», испытывая такое чувство, словно он пришел домой и увидел, что замок на входной двери сломан.

Сверкающий, новенький черный «Зил» стоял напротив входа в здание. Вскоре из здания вышла Наташа Маякова, подошла к «Зилу» и, открыв заднюю дверцу, села в машину. Когда «Зил» отъехал на приличное расстояние.

Марс вышел из машины, подошел к голубой «Волге», открыл дверь и, зло уставившись в побледневшее от страха лицо Ирины, спросил:

— Какого черта ты тут делаешь?

— Марс! — Ирина схватилась за горло, словно она задыхалась. — Ты меня напугал до смерти!

— Ну уж извини, котик мой, — улыбнулся Марс, неожиданно сменив гнев на милость, — но ты меня здорово удивила! Ты что, стала интересоваться космонавтами?

— Скажи мне, — Ирина вышла из машины, — почему во всей Москве не найти свежего перца или цуккини, а на космонавтов и полеты на Луну правительство всегда находит деньги?

Марс нахмурился.

— На Луну мы уже летали, поэтому сейчас деньги тратятся на полеты к другим планетам, на Марс, например. — Он пожал плечами. — Что ты имеешь против космонавтики?

— Я, между прочим, здесь не просто так. Я работаю.

— Работаешь? — Марс недовольно сдвинул брови. — Каким это делом ты занята, интересно?

— Я ехала за черным «Зилом» прямо из Москвы.

— За машиной, в которой приехала Наташа Маякова? Чего ради?

— А ты знаешь эту женщину?

— Разумеется. Я знаю всех, кто заходит в это здание.

— Здесь живет Виктор Шевченко? — спросила Ирина и, когда Марс утвердительно кивнул, задала следующий вопрос:

— А откуда Наташа знает его?

— Ты мне лучше скажи, ты следила за Маяковой? Это она тайно встречается с Бондаренко?

— Да, она.

— Ах, вот оно что. О-очень интересный поворот.

— Ты собираешься на встречу с Шевченко? — поинтересовалась Ирина и тут же добавила: — Я бы с удовольствием на него посмотрела. Можно?

— Боюсь, что нет... Хотя, — Марс заколебался. «Почему бы и не разрешить ей? — подумал он. — Возможно, разговор с Ириной как-то смягчит неприязнь Виктора по отношению ко мне. Она должна ему понравиться, и у нее хватит ума увлечь его беседой. В конце концов она мне предана, и не выставит меня в невыгодном свете. Как-нибудь все и наладится, а то мои отношения с Виктором после этого последнего разговора об эксперименте окончательно испортились, и тоненькая ниточка доверия, протянувшаяся между нами, порвалась. Вдруг Ирина как-то поможет?»

После недолгого раздумья Марс пришел к выводу, что Ирина появилась в Звездном городке как нельзя кстати, и даже решил, что это к удаче, хотя суеверным он не был и не верил в приметы и знамения.

— Ладно, — Марс взял Ирину под руку, — если тебе очень хочется увидеть Шевченко, то я это устрою.

* * *

Сначала Ирина услышала плеск воды, а затем крик дельфина.

— Боже мой, — радостно воскликнула она, — какое чудесное животное!

Женщина подошла к бортику бассейна, наклонилась и опустила руку в воду, чтобы дотронуться до круглого носа дельфина.

— Как тебя зовут, красавец мой? — спросила она у животного и неожиданно увидела голову человека, вынырнувшего из воды рядом с дельфином.

— Его зовут Арбат, — ответил незнакомец, смеясь над изумлением Ирины, а как ваше имя?

Ирина совершенно забыла про дельфина и широко открытыми от удивления глазами смотрела на смеющегося человека, чья кожа фосфоресцировала при неярком освещении, не могла оторвать глаз от бледного лица, странных, заостренных черт. А какие у него были глаза! Господи, какие необыкновенные глаза! Ирине казалось, что в их глубине она видит все цвета, когда-либо существовавшие на Земле. Она смотрела и смотрела в эти глаза, как будто хотела навечно впитать в себя их силу и свет.

Единственной растительностью на лице космонавта были длинные темные ресницы. Ни малейшего намека на пробивающуюся щетину усов или бороды — одна гладкая безволосая кожа; как ни странно, необычная безволосость не делала его женоподобным, а лишь усиливала его обаяние. Ирина на мгновение представила, что смотрит не на человека, а на мифическое существо — тритона.

Дельфин игриво суетился рядом с космонавтом, и Ирине сначала показалось, что и космонавт вроде бы тоже находится в игривом настроении, но через некоторое время поняла, что за его игривостью скрывается совсем другое чувство. И будто наяву услышала голос Наташи Маяковой: «Придет день, и ты тоже встретишь своего Эдварда Олби, который откроет тебе новый мир, и твоя жизнь совершенно изменится. Самое главное — не упустить такую возможность и, когда она появится, сделать так, как поступила я: в нужный момент послать всех к черту, забыть об опасности и смело идти вперед, к своей цели!»

— Ирина. Меня зовут Ирина, — прошелестел над бассейном чей-то голос, и в этом голосе Ирина едва узнала свой собственный. — А как тебя зовут?

— Добро пожаловать, Ирина, — сказал Виктор и потянул ее за руку к себе, и в этот момент она подумала, что ее окружили одновременно солнце, луна и звезды. Волшебная музыка послышалась близко-близко, и Ирина всей душой окунулась в океан этой незнакомой музыки. — Ты можешь называть меня именем Одиссей, — сказал космонавт.

* * *

Хонно с любовью всматривалась в красочную панораму родного Токио. Солнце сверкало над крышами высотных домов. Оно отражалось в зеркальных стеклах окон последних этажей, оставляя без внимания средние и нижние, и те стояли в тени и жили как бы в подводном мире, куда не достает солнечный свет, где все — зеленоватый полумрак и темные тени.

"Мне только нужно сконцентрироваться и сжать мою внутреннюю энергию — ва — до размеров теннисного мяча, думала Хонно, — и вот он, этот мячик, зажат в моей ладони: могу разжать пальцы и бросить его на город, и он будет гулять по улицам, и переулкам, и домам, подобно шарику на игровом поле.

Прежняя жизнь Хонно теперь казалась ей призрачным видениям, далеким, забытым, словно пачка старых, пожелтевших и никому не нужных фотографий, валяющихся на пыльном чердаке. Другая жизнь, другая женщина.

— Госпожа Кансей!

«Разве еще существует госпожа Кансей?» — спросила себя Хонно, наблюдая, как в аэропорту Нарита идет на посадку сверкающий в полуденном солнце самолет.

— Я хочу сменить имя, — резко сказала она, отворачиваясь от окна и от прекрасного, раскинувшегося внизу города. — Разве подобные вещи не в обычаях якудзы?

Большой Эзу согласно кивнул.

— Да, пожалуй. Иногда такое случается. — Он, не отрываясь, наблюдал за Хонно, менявшейся буквально на глазах, моментально приобретавшей новые качества, оттенки характера, поведения, словно разноцветные стеклышки калейдоскопа каждый раз складывались в другую картинку, другой узор.

— Кои, — после минутного размышления предложила Хонно. — Я беру себе имя Кои, оно мне нравится.

Имя, которое выбрала себе Хонно, помимо названия одного из видов японского карпа, имело ряд и других значений: «темный», «сильный», «власть императорского трона», «переодеваться».

В определенной степени все значения слова «кои» подходили к Хонно. Новой Хонно.

— Так вот, Кои, — сказал Большой Эзу, сидевший за массивным деревянным письменным столом, — твой друг, самурай Какуэй Саката, имел веские причины для самоубийства.

Большой Эзу показал на пачку бумаг, которые он забрал из квартиры Асаку Хитазуры, знакомого Гиина, и произнес такую речь:

— У нас имеется полный перевод записей, содержавшихся в тетрадях Сакаты. Саката-сан был человеком необыкновенно скрупулезным и аккуратным, поэтому сведения, которые он собрал, имеют особую ценность. Здесь в мельчайших деталях зафиксировано все: самые разнообразные случаи взяточничества, вымогательства, назначения на министерские должности с целью личной выгоды и так далее. Подробная энциклопедия человеческих грехов — чего тут только нет! Алчность, зависть, похоть, жадность, гордость, даже обжорство! Ниточка тянется от твоего бывшего босса Кунио Миситы прямиком к Министерству международной торговли и промышленности. Какуэй Саката, посредник Миситы, служил лишь ширмой, — на самом деле посредничеством занимался мой заклятый враг Хитазура.

— Хитазура... — задумчиво произнесла Кои, перебирая страницы лежавших у нее на коленях тетрадей Какуэя Сакаты, — не так ли звали человека, которого я убила вчера?

Большой Эзу не отвечал. Он был ошеломлен спокойным тоном, каким Кои говорила о совершенном недавно убийстве, словно речь шла об обыкновенном, ничего не значащем деле. Неужели ей было все равно, и она не испытала никаких чувств, когда сломала позвоночник Асаку Хитазуре? Что ж, если это так, тем лучше. Фукуда хорошо поработала, ее уроки не пропали даром. И все-таки опытный и мудрый Большой Эзу, обладавший сильно развитой интуицией, ощущал в душе некоторую тревогу, какое-то непонятное беспокойство.

«Эта женщина — фанатичка, — рассуждал он про себя, — Хонно осознала свою силу. Теперь единственным смыслом ее существования будет убивать, убивать и убивать. Похоже, это ей нравится... Не завидую тому человеку, который встанет у нее на пути».

— Асаку был младшим братом оябуна Хитазуры, — ответил Большой Эзу на вопрос Кои. — Сейчас его люди с безумным упорством прочесывают весь город, чтобы разузнать, кто убил Асаку.

— Пусть ищут, — махнула рукой Кои, — кроме вас, меня и Фукуды никому ничего не известно.

— Насчет Асаку одно могу сказать точно. Он был настоящим гением дешифровки.

— Асаку — высокомерная дрянь, — заявила Кои. — Он смотрел на меня свысока только потому, что я — женщина. Он смеялся мне в лицо.

— Смеялся потому, что разозлился. Ведь ты с легкостью проникла в его квартиру. Ты напугала его так, что он был готов наложить в штаны.

— Я не только напугала его, но и сделала кое-что еще.

...Большой Эзу вспомнил, какое лицо было у Хонно-Кои после того, как она убила Асаку Хитазуру. Оно стало безжизненным, как лицо одного из персонажей кукольного театра бунраку, на представлении которого однажды был Большой Эзу. Кукла изображала какое-то божество, какое — Большой Эзу точно не помнил; на ее умело нарисованной физиономии удивительным образом слились воедино жалость и восторг. В течение всего представления Большой Эзу не переставал восхищаться куклой и даже хотел найти мастера, с таким искусством выполнившего свою работу, но потом все-таки не стал наводить справки, боясь, что встреча с мастером не принесет ему ничего, кроме разочарования.

Большой Эзу хорошо помнил маску, так сильно понравившуюся ему когда-то, и вдруг — о, чудо! — он увидел точно такое же живое человеческое лицо. Такое лицо было у Кои в то время, когда она убивала, и после убийства. Большой Эзу любил и ценил всякого рода редкости, собирал их, и со вчерашнего вечера решил, что самым большим его приобретением стала Хонно. Он мечтал со временем превратить Кои, так же как раньше превратил Фукуду, в совершенное физическое воплощение своей внутренней сущности.

Фукуда пришла к нему в состоянии эмоционального надлома, нервная, не удовлетворенная жизнью. У Большого Эзу был опыт, он знал, что все люди, а особенно женщины, становились очень уязвимыми, если жизнь наносила им незаживающие душевные раны, которые постоянно кровоточили, и не было на свете лекарства, чтобы залечить их.

До того момента, пока он не увидел на лице Кои выражения неизвестного божества, Большой Эзу считал Фукуду высшим своим достижением, но теперь он склонялся к мысли, что Кои намного превзойдет Фукуду.

После того как она безжалостно расправилась с Асаку Хитазурой, Большой Эзу отвез Кои на ту самую квартиру, которая так нравилась его американским друзьям и которую он предоставил в полное распоряжение женщины. Приехав домой, Кои сразу же отправилась в ванную, и Большой Эзу последовал за своей «ученицей» и с интересом наблюдал, как она подставляет тело под струи горячей воды; затем он закатал рукава рубашки и, намылив Кои с головы до ног, долго тер ее мочалкой, смывал пену под душем, намыливал снова. Глядя на сильное, тренированное тело Кои, Большой Эзу неожиданно поймал себя на том, что завидует ей. Наконец Кои смыла с себя всю пену и грязь, почистила ванну, наполнила ее горячей водой и с наслаждением погрузилась в воду. И первый раз за все время заговорила:

— С самого раннего возраста мне внушали, что женщины с рождения несут на себе проклятие и в течение всей жизни не могут от него избавиться, что женщина — существо нечистое. То, что каждый месяц у женщин наступает период кровотечения, считается лишним подтверждением ее грешной, злой сущности, порочных страстей, присущих слабому полу. — Кои посмотрела в глаза Большого Эзу. — Что же говорить обо мне, если я не только являюсь женщиной, но еще и родилась в год хиноеума, год жен-убийц.

Большой Эзу ничего не ответил. Он был доволен. Ему было приятно и смотреть на Кои, и слушать ее. От общения с ней он получал такое же эстетическое наслаждение, как и в тот день, когда пошел на представление кукольного театра и, с замиранием сердца глядя на освещенную сцену из темноты зрительного зала, следил за спектаклем.

Женщина подняла руки; вода струйками стекала с них, и эти струйки блестели, переливались, отражая свет, и тут Большой Эзу заметил, что маникюр на ее ногтях был ярко-красного цвета.

— Теперь я знаю, что я — сильная, — продолжала говорить Кои, — и я могу управлять своей силой в зависимости от моего желания. Захочу — и выпущу ее на волю, как я сделала это вчера, а захочу — и она будет дремать, как уставший любовник после бурно проведенной ночи. Право выбора остается за мной.

Женщина откинула голову назад, закрыла глаза и глубже погрузилась в воду; линии ее тела стали размытыми, колеблющимися, из-за чего Кои стала казаться какой-то нереальной.

Размышляя, Большой Эзу продолжал наблюдать за ней. Сегодня эта женщина взяла себе новое имя, желая забыть прошлое, стереть из памяти все, что было связано с именем Хонно. Прочь старые лохмотья! Теперь ей нужна новая одежда, подходящая для недавно родившейся женщины-воина. Кои будет идти, не останавливаясь, только вперед, туда, где темнота. Глубина. Сила. Власть...

* * *

— Итак, кроме вас, меня и Фукуды никто ничего не знает, — повторила Кои и, отвернувшись к окну, снова стала смотреть на город.

Большой Эзу встал из-за стола, подошел к ней и тоже посмотрел в окно: небо было затянуто тучами, голубизна, которая проглядывала между ними, изменила свой цвет на грязновато-желтый из-за смога, висевшего над Токио, а Фудзияму — символ Японии — совершенно не было видно.

— Хитазура наверняка подумает, что я замешан в убийстве Асаку, — сказал он. Находясь близко от Кои, он явственно ощущал ее внутреннюю силу и гордился этой женщиной, как мастер гордится своим творением, испытывая чувство благодарности судьбе, пославшей ему Кои. — Это лишь вопрос времени. Рано или поздно Хитазура доберется до нас, и придет он не один.

— Ну и что? Пусть приходит, — ответила Кои, и на ее лице появилось странное выражение — смесь отчаяния, удовольствия и угрозы. Большой Эзу почувствовал напряжение в воздухе, словно приближалась гроза, — Я встречу его с распростертыми объятиями, — пожала плечами женщина.

Большой Эзу самодовольно подумал о том, что это он сумел сделать из Кои воина, сумел прижечь ее душевные раны, после чего в сердце этой женщины не осталось места ни жалости, ни сочувствия к людям, ни любви. Жестокая, злая ярость и сознание собственной силы заполнили ее существо. Большой Эзу был удовлетворен. «Приходи, я жду тебя, проклятый ублюдок Хитазура, — мысленно обратился он к своему давнему врагу, — у меня есть для тебя сюрприз — замечательная женщина, творение моих рук. И эта женщина — не человек, она — безжалостно убивающая машина».

Токио

Тори в который уже раз держала фотографию Ариеля Солареса — он стоял рядом с небольшим парком недалеко от своего дома — и до боли в глазах вглядывалась в нее, пытаясь понять, почему эта самая обыкновенная фотография имела такое огромное значение для Ариеля. Она посмотрела на обратную сторону карточки — на ней была дата: «21 мая». А что, если все дело в дате? Тори попыталась вспомнить в подробностях сверхсекретное досье, касающееся производства и распространения суперкокаина, которое Бернард Годвин дал ей для изучения, но попытка эта принесла ей мало пользы. Вернее, никакой.

Насколько было известно Тори, Бернард Годвин и Рассел Слейд хотели, чтобы она вернулась в Центр потому, что именно она, и никто другой, могла оказать действенную помощь в операции по ликвидации производства страшного наркотика. В соответствии с информацией, собранной Соларесом, непосредственное отношение к суперкокаину имели японцы, а в Центре не было человека, который бы лучше Тори знал Японию и японцев. После событий в Колумбии перед Тори встала новая задача — выяснить, каким образом в пакетах с наркотиками оказались упаковки с шариками из гафния и зачем вместе с кокаином в Японию отправляется стратегически важный металл, а также куда деваются эти упаковки, когда партия наркотика приходит в Японию. Тесты, проведенные Деке, показали, что упаковки гафния лежали в обычном, «чистом» кокаине, и в этом случае была непонятна связь между суперкокаином и гафнием, а она, несомненно, существовала. Если верить Эстило, намекнувшему на то, что Хитазура замешан в этом деле, а, другими словами, — является покупателем гафния, то тогда подтверждаются сведения Солареса о том, что супернаркотик производится не в Колумбии, а в Японии. Если дело обстоит именно так, то Хитазура обязательно должен знать, кто и зачем производит новый наркотик.

Тори закрыла глаза, сделала дыхательные упражнения, замедлив биение пульса. Глубоко задумалась. После того, как открылся секрет ее аргентинского друга, она больше не могла доверять Эстило. Но вот могла ли она положиться на Хитазуру? В глубине души Тори боялась, что слова Эстило окажутся правдой, и в этом случае она потеряет не только своего старого верного товарища, но и человека, которому будет чрезвычайно трудно найти достойную замену. Кроме того, в определенной степени такой поворот событий станет ее провалом.

Тори видела, что Рассел ждет не дождется, когда же она начнет расспрашивать Хитазуру о вещах, которые их интересовали, но не спешила с вопросами. Непрекращающаяся война Хитазуры с Большим Эзу и появление на поле боевых действий Фукуды оправдывало непонятную для Рассела медлительность Тори. Самым лучшим вариантом было бы тихонько отвезти Хитазуру в укромное место и все выяснить, но поступить так Тори не могла, и не только потому, что боялась узнать правду, но и потому, что знала — японцы не любят торопливость и прямолинейность — они никогда не идут напролом, предпочитают обходные пути. Итак, Тори была вынуждена ждать благоприятного момента для разговора и придумывать, какой подход к Хитазуре будет наиболее эффективным.

Хитазура разговаривал по телефону. Рассел подошел к Тори и тихо спросил у нее:

— Тебе не кажется, что сейчас самое подходящее время рассказать мне о том, как и почему возникла вражда между тобой и Фукудой?

— Хорошо, — согласилась Тори, подумав про себя:

«А почему бы не рассказать Расселу всю правду?» — Однажды она попыталась меня убить.

Помнишь, какую информацию мне удалось раскопать незадолго до моего ранения?

Рассел кивнул.

— Прекрасно помню. Благодаря этой информации ты стала подозревать, что существует какое-то японо-советское совместное предприятие, о котором не знали даже дотошные японские власти. Честно говоря, я тебе не верил и считал дальнейшую разведку бессмысленной тратой денег и сил, но Бернард был целиком на твоей стороне и лично настоял на том, чтобы ты продолжала работать в этом направлении. Ты же знаешь, как фанатично Бернард относится ко всему, что связано с Советским Союзом. Сейчас, когда эта империя развалилась, он еще больше сходит с ума по русским, если такое вообще возможно. Мне очень жаль, что тогда в споре победил Бернард; если бы мне удалось переубедить его, у тебя бы не было сейчас искусственного бедра.

Тори так посмотрела на Рассела, словно не знала, что ему ответить. Потом сказала:

— Очень мило с твоей стороны, что ты неравнодушен к моему здоровью, но искусственное бедро оказалось лучше настоящего, и физически я стала сильнее. Поэтому хорошо, что случилось так, как случилось. Она застенчиво улыбнулась Расселу, надеясь скрыть за улыбкой свои настоящие чувства, и продолжила: — Все-таки слухи о том загадочном совместном предприятии могли оказаться правдой. Жаль, что мне не довелось довести свою работу до конца, — Фукуда вывела меня из строя раньше, чем мне удалось узнать что-либо определенное о совместном предприятии.

— А что, собственно, Фукуда имела против тебя?

— О, это долгая история, и в ней замешан мужчина. Даже не мужчина, а юноша, почти мальчик. Ему было не более двадцати, но, несмотря на свой юный возраст, он был личностью выдающейся. Я слышала о нем еще о Деке, который называл его цукуру-хито. В переводе слово означает «человек, обладающий большой внутренней силой», которым все восхищаются. Таких японцы ценят превыше всего.

— Он был из клана якудза?

— Ты будешь долго смеяться, но он не был якудза, хотя связь с мафиози поддерживал. Его звали Йен Ясувара, но я не уверена, что это имя — настоящее. Йен был большим знатоком международного права и часто помогал якудзе в сложных вопросах бизнеса. Он был человеком насмешливым, ироничным, любил втихомолку посмеиваться над собой и другими людьми. Он весело и легко шагал по жизни, хотя и не совсем законной дорогой.

Йен никогда не шел на компромисс с собственной совестью, что довольно необычно для японца; презирал бесконечные уловки и ухищрения, облегчающие жизнь в консервативном, свято чтящем обычаи и традиции японском обществе. Йен не хотел просто тихо плыть по течению, заботясь лишь о благополучии. Он мечтал достичь не только богатства, но и славы. Он желал выделиться из толпы, яркой звездой блеснуть на небе респектабельного делового мира Японии. Не удивляйся, Рассел, что я говорю о Йене в эдакой поэтичной манере, но он сам любил выражаться витиевато и даже напыщенно, и я делаю это для того, чтобы у тебя сложилось о нем более-менее правильное представление.

Как-то раз Йен признался мне, что мечтает провернуть какое-нибудь такое дело, от которого вся Япония встанет на уши.

— Что-нибудь вроде совместного предприятия с русскими?

— Ну да! Теперь понимаешь, почему я решила познакомиться с Йеном? «Японии необходим хороший пинок под зад», — это его любимые слова. А когда я узнала его ближе, то поняла, что он говорит это на полном серьезе.

— Что значит, ты «узнала его ближе»?

— Не забегай вперед, Рассел. Итак, Йен работал в известной токийской юридической фирме «Будоко Ассошиэйтед». Фирма небольшая, но пользуется отличной репутацией. Отец Йена и один из высокопоставленных компаньонов фирмы — земляки, родом из какой-то деревни на Хонсю, так что с происхождением у Йена было все в порядке, и образование он получил отличное, — ну, и все остальное тоже в самых лучших традициях. Короче говоря, со всех точек зрения замечательный японский гражданин. "Как только я достиг, чего хотел, — объяснил мне Иен, — я начал готовить одну из своих «примочек».

— "Примочек"? Что он имел в виду, черт его возьми?

— Точно не могу сказать. Если бы я как следует подумала, то, наверное, пришла бы к выводу, что Йен собирался «подложить мину» в современное японское общество, устроить ему эдакую встряску, Юкио Мисима, известный писатель, сделал себе харакири в знак протеста, осуждая своих соотечественников за мягкотелость, за утерю воинственного характера, а вот Йен, наоборот, видел проблему не в мягкотелости, а в экономическом успехе Японии. Он презирал страну за ее самодовольство, презирал богатых японцев, которые разъезжают по всему свету, приобретая одежду у Тиффани, Картье, Унгаро, скупая недвижимость, вкладывая деньги в строительство курортов — каких-нибудь мини-Токио на Гавайских островах, но при этом изображают из себя нуворишей. Сегодняшняя Япония напоминает мне одновременно промышленно развитую индустриальную Америку пятидесятых годов и разбогатевшие на нефти арабские страны семидесятых, — говорил Йен, — сейчас мы ничуть не лучше других стран. Прогресс превратил мою родину в скопище кровавых преступников".

— Я смотрю, твой юрист-международник большой философ. Такая опасная философия может далеко завести.

— Вот именно. Могла бы, если бы не его потрясающее обаяние. Я никак не приняла это в расчет, когда встретилась с Йеном первый раз. Разумеется, я подстроила нашу встречу — в поезде. Якобы случайно налетела на нашего юриста-философа. Между нами завязался разговор, который очень увлек меня: Йен оказался удивительным собеседником, но что было у него на уме — одному Богу известно. Йен мне тогда сообщил, что направляется в Кокедеру — знаменитый монастырь; говорят, он окружен садом, в котором насчитывается не менее сорока видов мха. Чтобы понять очарование того места, где расположен монастырь, необходимо там побывать. Нельзя передать словами необыкновенную тишину и умиротворение, которые там царят; над озером струится туман, солнце лукаво выглядывает из-за ветвей криптомерий и сосен, и его блики падают россыпью на разноцветный мох. Но, поверь мне, Рассел, всю эту красоту лучше увидеть собственными глазами. Волшебное, благословенное место. Время там не движется, создается впечатление, что оно остановилось навечно, — настолько сильно очарование окружающей природы и самого монастыря. Думаю, если бы Йен и янаходились в другом месте, я вряд ли бы так быстро поддалась влиянию своего нового знакомого. За исключением его внешности, в нем не было ничего детского, да и некоторая размытость черт лица, детская пухлость, что ли, не портили его. Мне тогда абсолютно все в нем казалось образцом совершенства, словно этот человек являлся физическим воплощением ауры необыкновенного монастырского сада. Устоять перед Йеном было невозможно.

— Ну, знаешь, Тори...

— Подожди, Расс, лучше скажи, но только честно: разве с тобой никогда такого не случалось? Разве не встретилась тебе, хотя бы однажды, женщина, перед которой ты не мог устоять?

— Во время работы я не позволяю себе лирических отступлений.

Тори в этот момент вспомнила об Ариеле Соларесе, его загадочной фотографии и спросила:

— Ты в случае опасности уничтожаешь компрометирующие документы? Да? Неудивительно.

— Благодарю за приятные слова.

— Извини, Расс, но ты напомнил мне сейчас того Рассела Слейда, к которому я привыкла. Непогрешимого, совершенного и самоуверенного.

— Да ну тебя, Тори, не считал я себя совершенным. Никогда.

— Значит, ты носил маску. Маску суперсовершенства.

— Бог с тобой, Тори, — Рассел был явно удивлен. — Что ты выдумываешь? Можно подумать, что ты говоришь о другом человеке, а не обо мне.

— Возможно. Ты был тогда другим.

— Тот Рассел Слейд больше не существует. Он исчез в красной пыли арены в Медельине.

— Знаешь, — Тори посмотрела на Рассела, — ты меня удивил в тот день, когда успешно разыграл в апартаментах Душки Круса роль эксперта по отлову «кротов». — При этих словах Тори и Рассел дружно рассмеялись, и впервые за все время Тори почувствовала, что общество Рассела ее не тяготит, а даже очень нравится. — А потом ты показал себя молодцом в джунглях. И на корриде тоже. Я-то надеялась, что ты, мягко говоря, обмишуришься, поэтому и уговорила Бернарда отдать тебя под мое начало. Я хотела унизить тебя, посмеяться над тобой и над твоей слабостью.

Голубые глаза Рассела потемнели.

— Понимаю. Я тоже унизил тебя, когда уволил из Центра. В угоду собственным амбициям.

— Похоже, Бернард специально натравливал нас друг на друга, — сказала Тори и почему-то вспомнила историю, рассказанную Эстило о двух близнецах, которые были очень дружны между собой. Эстило посеял между близнецами семена вражды, и эти семена дали богатые всходы. Но Бернард — другое дело. Он никому из них двоих — ни ей, ни Расселу — не желал зла. Эстило же сделал братьев врагами из мести. Странно, отчего эта история вдруг всплыла в памяти?

Тори показалось, что Рассел собирался в чем-то ей признаться, но передумал и вместо этого, вздохнув, сказал:

— Странная штука жизнь. Никогда не знаешь, что ждет тебя за следующим поворотом. Человек бессилен предугадать, что случится с ним в ближайшем будущем. Готовься не готовься, а жизнь постоянно преподносит сюрпризы.

— Верно. С Йеном у меня получилось именно так. Сплошной сюрприз. — Тори помолчала, ожидая, что Расс опять начнет возмущаться, но он воздержался от замечаний. — Мы прекрасно провели день, а потом, расставшись, разъехались в разные стороны. Правда, я не забыла, зачем я завела с ним знакомство, поэтому тайком вернулась обратно и проследила за Йеном до какого-то ресторана в Киото. В ресторане у него была назначена встреча.

— О, можешь не продолжать. Его ждала Фукуда.

— Совершенно верно. Йен и Фукуда находились в близких отношениях.

— О, Господи!

— Ты не понимаешь. Стоило мне узнать, что целью приезда Йена в Киото была встреча с его подругой, как я развернулась на 180 градусов и ушла. К сожалению, в создавшейся ситуации существовало одно «но». Я уже выяснила кое-что интересное, и о Фукуде тоже. И чем больше я узнавала о ней, тем мне становилось хуже. Кроме того, Йен, несомненно, был связан с японо-советским совместным предприятием, если таковое все-таки существовало, и поэтому я не могла позволить себе выпустить своего нового знакомого из виду, вот в чем заключалась проблема.

Я не хотела прекращать наше знакомство, потому что это было мне невыгодно, — я имею в виду свою непосредственную работу. А там, где был Йен, была и Фукуда.

Когда я вернулась в Токио, то придумала одну хитрость. Я снова встретилась с Йеном, но на этот раз как клиентка фирмы. Помнишь те липовые документы, которые я просила у Центра?

— Да, конечно.

— Я приложила массу усилий для того, чтобы наши с Йеном отношения носили исключительно деловой характер, но Йен хотел от меня другого. Он даже был готов бросить Фукуду. Он говорил, что если я привлекаю его как женщина, никто не может помешать ему быть со мной. При условии моего согласия, разумеется.

— Н-да, любвеобильный парень.

— Не без этого. Только не со всеми. Он не бегал за каждой юбкой, но уж если какая-нибудь женщина очень ему нравилась, он умел о ней как следует позаботиться и не отпускал от себя до тех пор, пока она ему не надоедала. А когда это случалось, он спокойненько бросал ее.

— Как я понимаю, Фукуда к тому времени успела ему надоесть.

— Йен признался, что его чувства к этой женщине прошли, их связь была исчерпана. Надо сказать, что создавшийся любовный треугольник его забавлял, хотя Йен, конечно, понимал, что Фукуда опасна. Правда, он любил играть с огнем, но не настолько, чтобы огонь обжигал пальцы. Так или иначе, а наши будущие отношения с Йеном были под большим вопросом.

— То есть, другими словами, они были маловероятны.

— Нет, почему же? Все зависело исключительно от его желания.

— Звучит великолепно.

— Но разве подобное не в характере мужчин?

— Да брось ты, Тори. Большинство женщин вполне самостоятельны и делают, что хотят.

— Но вот только что у этих женщин на уме? В течение долгих лет им вбивали в голову всякую ерунду. — Тори пожала плечами. — Короче, Йен настаивал на интимных отношениях. Я отчаянно сопротивлялась.

— Верится с трудом.

— Ну, хорошо. Не могу сказать, что я не хотела близости с ним. Я не святая. Что толку быть святой, если я — женщина, живая, из плоти и крови.

— Мне следует понимать твое признание так, что ваша связь имела-таки продолжение. Тори помолчала, потом ответила:

— Да, она продолжалась, но только на поставленных мною условиях: не появляться вместе в общественных местах и у него дома ни при каких обстоятельствах. Какое-то время это помогало. Я не забывала и о своей работе и постоянно намекала Йену, что меня интересует заключение сделок международного характера.

Ничего путного мне выяснить не удалось. Между Хитазурой и Большим Эзу началась война за сферы влияния, за раздел территории и прочее, и Фукуда была срочно вызвана из Киото, где она долгое время работала над заключением одной крупной и сложной сделки по закупке оружия, в Токио. И пошло-поехало. Через двадцать четыре часа после приезда в Токио Фукуда знала, что Йен встречается с какой-то женщиной. Еще через сутки она выяснила, что этой женщиной была я.

— Быстро работает, сука.

— Подожди, слушай дальше. Фукуда постоянно следила за мной, за каждым моим шагом. Понятно, связей в городе у нее было гораздо больше, чем у меня, и, кроме того, она отличалась завидным упорством. А на мне она сразу зациклилась. Когда Деке предупредил меня о грозящей опасности, было поздно. Эта чертова Фукуда уже практически вцепилась мне в горло, и избавиться от нее не было никакой возможности.

— Давай, рассказывай скорее, — торопил Рассел. И Тори подробно рассказала ему, как произошла ее встреча с Фукудой в тоннеле метро, как ревнивая японка ранила ее и, зная, что Тори не могла двигаться, оставила лежать на рельсах, а из-за поворота уже показался поезд.

— Странно, что Фукуда не прикончила тебя сразу. Глупо с ее стороны.

— Ясное дело, это было ее ошибкой. Хитазура оттащил меня с путей раньше, чем подошел поезд.

— Да, не повезло Фукуде.

Тори весело рассмеялась шутке Рассела, хотя и понимала, что Фукуда — смертельный враг, и веселиться ей нечего.

— Но почему ты не рассказала мне все это раньше, в Центре, когда отчитывалась о проделанной работе? — удивился Рассел.

— И правильно сделала, что не рассказала. Ты меня бы и слушать не стал. Ничьи взгляды, кроме твоих собственных, тебя не волновали.

— Тори, ты не права.

— Но ты был именно таким, это правда.

— Пойми, ты работала не на захудалую лавочку, а на серьезную организацию, и обязана была подчиняться дисциплине. При чем здесь мои взгляды?

Разумеется, Рассел был прав, но Тори была готова скорее провалиться сквозь землю, чем признать его правоту.

* * *

— Хитазура, — послышался в наушниках голос Большого Эзу.

— Вижу-вижу, вон показался его автофургон, — ответила Фукуда в мини-микрофон, прикрепленный к наушникам.

— Ты где?

— У Киндзи-то.

Несмотря на то что Большой Эзу находился от нее в нескольких милях, Фукуда слышала его голос так, как будто босс был рядом, и подивилась достижениям современной радиотехники.

— Отлично. У меня все готово. Ты сообщай о передвижении фургона.

— Есть. — Не переставая следить за фургоном, Фукуда спряталась за стеклянной дверью Киндзи-то. — Уж я постараюсь.

— Хитазура не один. У него есть помощник.

— Судя по вашему тону, этого помощника я знаю.

— Это Тори Нан.

В наушниках Большого Эзу послышалось тихое, но угрожающее восклицание.

— В таком случае, — заявила Фукуда, — пусть Кои немного подождет. Я хочу использовать свой шанс.

— Последний шанс.

— Последний шанс, согласна, но не для меня. Для Тори.

— Приехали, — сообщил Хитазура.

— Куда? — не понял Рассел.

Фургон остановился, и Хитазура, быстро вытолкнув гостей из комнаты, поспешил к выходу в задней части фургона. Тори и Рассел быстро последовали за ним, и через пару секунд все трое стояли на улице, перед массивным строением в форме пирамиды, эдаким художественным нагромождением деталей из блестящего хрома, стали, покрытого ржавчиной железа и огромных окон из зеленого стекла, доминировавших надо всем остальным, В ночной темноте здание казалось большим волшебным зеркалом, в котором в причудливых очертаниях отражался город, его небоскребы и неоновые огни, улицы, полные машин.

— Это музей Камбата, — сказал Хитазура, но все называют его Киндзи-то, то есть «пирамида». Хитазура пошел к входу в музей.

— С тех пор, как ты была здесь последний раз, — обратился Хитазура к Тори, — в Киндзи-то появилось много новых экспонатов. Например, потрясающая коллекция древнего оружия... Так, — Хитазура взглянул на табличку у входа. — Сегодня понедельник, музей закрыт для посещения.

— Это здесь видели Фукуду последний раз? — спросил Рассел.

— Она и сейчас здесь, — ответил Хитазура.

— Если она здесь, — сказала Тори, — то неспроста. Хитазура кивнул.

— Ты абсолютно права, Тори.

— Догадывается ли Фукуда о цели нашего визита? — снова спросил Рассел.

Тори вопросительно посмотрела на Хитазуру, но тот равнодушно пожал плечами. Тогда она спросила:

— Догадывается Фукуда или нет, не имеет значения. Мы должны войти в музей и схватить ее.

Пока они поднимались по гранитным, отделанным сталью ступеням, Рассел, шедший следом за Тори, взял ее за плечо и повернул лицом к себе.

— Ты ошибаешься, Тори. Это имеет значение. Если Фукуда знает, что мы приближаемся к ее логову, она будет готова к встрече с нами. Поэтому нам следует изменить нашу тактику.

— Пусть так. Что ты предлагаешь?

— Во-первых, нас мало. Почему не привести больше людей?

— Исключено, — покачала головой Тори. — Мы не можем привлекать к себе внимание. Чем больше будет людей, тем скорее вмешается токийская полиция. Придется обойтись малыми силами.

Рассел подумал над доводами Тори, а потом тихо сказал, так, чтобы слышала только она:

— Мне не по вкусу вендетты. Со всех точек зрения они противопоказаны для здоровья.

Тори коротко кивнула.

— И мне они тоже не нравятся. — На мгновение выражение ее лица смягчилось, и она спросила:

— У тебя когда-нибудь чесалось сильно какое-нибудь место, которое ты не мог достать? А представь, что ты вдруг добрался до этого зудящего места, а кто-то уговаривает тебя не чесать его? Понимаешь, что я имею в виду? Со мной происходит сейчас нечто подобное.

— Ладно. По крайней мере, я могу присматривать за тобой.

Все трое поднялись по лестнице и остановились у входной двери. Дверь была закрыта, но не заперта. Рассел быстро осмотрел замок, но не нашел следов повреждения. Никто замка не вскрывал. Как же Фукуда проникла внутрь? При помощи своего ключа? Или она большой спец по замкам? Перед тем как войти в музей, Рассел проверил свое оружие: кольт 32-го калибра, легкий нож и металлическая цепь с деревянными ручками на концах. Проверка ничего ему не дала: Рассел все равно чувствовал себя неуютно. После всего, что он услышал о Фукуде, его воображение рисовало необыкновенную женщину, неуловимую и страшную. Он ощущал в воздухе запах страха, исходящий от Хитазуры и Тори, и от этого ему стало еще хуже. Противно и тревожно.

Тори шла впереди, уводя своих спутников все дальше в глубь музея, и думала о Сун Цзу. «Если у вас нет возможности самому выбрать поле боя, — писал он, — постарайтесь выбрать для военных действий время». Тори боялась, что сейчас она лишена обеих возможностей, если только Фукуда знает о том, что она здесь.

Вскоре они оказались в громадном зале, где располагалась основная экспозиция музея. Совершенно невероятных размеров зеленые оконные стекла тянулись вверх этажа на три; снизу казалось, что это не окна, а древние военные знамена, развешанные по стенам средневекового замка.

Тори, Рассел и Хитазура проходили мимо великолепных образцов оружейного искусства Японии Х — XIX веков и ощущали на себе особую атмосферу старины. Вдруг Тори остановилась и прислушалась: она уловила слабый звук, похожий на шелест ветра в ветвях деревьев. Звук постепенно становился громче, пока не превратился в гортанный, глухой рык, который можно сравнить разве что с рычанием льва, готового наброситься на свою жертву и безжалостно растерзать ее.

— Что это такое, Господи? — прошептал Рассел. Коротко остриженные волосы у него на затылке зашевелились.

— Она где-то здесь, недалеко, — глухо произнес Хитазура.

— Е-ибуки, — объяснила Тори. — В карате существует два способа дыхания. Е-ибуки — один из них, используемый в атаке.

— На курсах в Виргинии ничего подобного нам не рассказывали, — с обидой в голосе произнес Рассел.

— Естественно, откуда им такое знать? — заявила Тори, напряженно вглядываясь в пространство перед собой. — Участие в «боевых действиях» приносит-таки некоторую пользу, правда?

Сквозь зеленые стекла проникал неясный, рассеянный свет. Неровными полосами растекался он по помещению, создавая неприятную, зловещую атмосферу; выхватывал из темноты то старинную железную кирасу, то разукрашенный древним орнаментом кавара панцирь, сделанный из находящих друг на друга слоев кожи и по твердости не уступающий металлу. Каждый вид оружия имел свою ленту или повязку, с помощью которых в средние века различали ранги военных.

Глаза Тори понемногу привыкли к полумраку, и она разглядела стоящую на постаменте в конце зала статую. Она была облачена в военные доспехи императрицы Дзинго, детали которых были соединены между собой при помощи красных шнурков. Вглядевшись внимательнее, Тори с изумлением увидела, что голова статуи, облаченная в рогатый шлем, повернулась, а в следующую секунду фигура в старинных доспехах спрыгнула с пьедестала и двинулась навстречу Тори. Угрожающий звук Е-ибуки наполнил зал.

Рассел был начеку. В мгновение ока он вытащил кольт и выстрелил прежде, чем Тори успела крикнуть «Нет!». Ему было все равно, что хочет сейчас Тори; он должен был защитить ее от Фукуды и поскорее прекратить кровавую бойню, которая вот-вот начнется между двумя женщинами.

Тори успела лишь заметить, как фигуру в доспехах выстрелом отбросило назад, затем зал осветила яркая вспышка взрыва, и ударная волна сбила их всех с ног.

Тори показалось, что кто-то с силой толкнул ее в грудь, в ушах звенело.

Фукуда была мастер на небольшие, но эффективные взрывы, и сейчас продемонстрировала врагам свое мастерство. Тори понимала, это лишь начало, что в данный момент Фукуда не собиралась встречаться со своими противниками лицом к лицу. Тот факт, что она использовала в качестве камуфляжа старинные доспехи, говорил о ее осведомленности: она заранее знала о непрошеных гостях и подготовилась к встрече наилучшим образом; несмотря на то, что Тори и Рассел сделали все возможное, чтобы сохранить в тайне свой приезд в Токио. Фукуда была в курсе их визита, а это могло означать лишь одно — сеть ее осведомителей расширилась, увеличилось количество контактов. И, наконец, право выбора места встречи осталось за ней, и она выбрала Киндзи-то, замысловатое здание-пирамиду, внутренние помещения которого она, по всей видимости, хорошо изучила. Итак, Тори и ее друзья находились на незнакомой вражеской территории, имели дело с опасным, и хорошо подготовленным врагом, и поэтому им следовало быть вдвойне осторожными. Фукуда, несомненно, припасла для них не один сюрприз. Единственное, чего всегда избегала Фукуда, — это фронтальных атак, предпочитала косвенные, обходные пути.

Когда Тори пришла в себя и шум в ушах исчез, она услышала стон. Перекатившись на другой бок, она спросила:

— Расс?

Стон повторился. Тори, с трудом встав на колени, подползла к лежавшему на полу Расселу и помогла ему сесть.

— Ты в порядке?

Рассел, посмотрев на Тори затуманенным взглядом, кивнул. Она поискала глазами Хитазуру, но его нигде не было видно. Куда он мог запропаститься? Странно.

Тори встала, Рассел поднялся следом за ней.

— Как все глупо, — фыркнул он.

— Что глупо?

— И зачем я выстрелил? Поспешил, как дурак.

— Да, получилось забавно.

Они тщательно обыскали все помещение, но Хитазуры и след простыл, как будто его никогда здесь и не было. Рассел вопросительно посмотрел на Тори.

— Нет-нет, только не говори мне, что он нас предал, не хочу этому верить!

— Я тоже не хочу, но, посуди сама, получается так, что он завел нас в ловушку.

Продолжать поиски не имело никакого смысла, и Тори с Расселом отправились дальше, в глубь здания. Они шли осторожно, стараясь не шуметь, и вскоре вышли в узкий коридор. Вокруг стало уже совсем темно. Рассел вытащил из кармана фонарик и протянул Тори. Она включила фонарь и остановилась как вкопанная. Свет выхватил из темноты блестящую металлическую нить, натянутую поперек коридора на высоте человеческого пояса. Тори дотронулась до Рассела и безмолвно указала на провод: если бы они наткнулись на него в темноте, то обязательно бы поранились. Тори опустилась на колени, потом легла на спину. Рассел сделал то же самое. Направив свет фонаря вверх, лежа на спине и стараясь не задеть проволоку, Тори стала медленно продвигаться вперед. Неожиданно она почувствовала, как непонятная сила надавила ей на плечи, а по коже головы словно побежали мелкие острые иголочки. Девушка пыталась повернуть голову, чтобы увидеть, что мешает ей двигаться, но так и не смогла этого сделать.

— Расс, — шепотом позвала она, — ползи сюда! Рассел подполз у ней поближе и хотел уже ползти дальше, как девушка прошептала:

— Стой! Я на что-то натолкнулась! Посмотри, что это.

— Еще одна проволока! На уровне твоих лодыжек.

— Понятно, Вторая проволока — для тех умников, которые заметят первую.

— Что будем делать? Я могу оттащить тебя назад.

— Ни в коем случае! Я чувствую, что во второй проволоке, за которую я зацепилась, при малейшем нажиме с моей стороны появляется странное напряжение; если ты оттащишь меня, может сработать какое-нибудь устройство.

— Ладно. — Рассел, используя тело Тори в качестве опоры, перелез через вторую проволоку.

— Не дотрагивайся до проволоки руками, — предупредила Тори. — Ты моментально порежешься.

— Минутку. — Рассел лег на живот, вытащил нож и лезвием оттянул проволоку от спины Тори к себе, стараясь, чтобы провод сохранил то же напряжение, что и раньше. — Теперь можно.

Тори быстро отскочила от проволоки, и сразу же Рассел почувствовал, что странное напряжение внутри провода теперь передалось ему, — ощущение было такое, словно рядом проходила линия тока. Тори уже подползла к Расселу сбоку и сказала:

— Я буду сзади. По моему сигналу уберешь нож от провода.

— Ты что?!

— Не беспокойся. Положись на меня.

Рассел на секунду закрыл глаза, чтобы успокоиться. По его лицу струился пот, руки дрожали от напряжения.

Тори дотронулась до Рассела:

— Считаю до трех. Готов?

— Готов.

— Один, два, три. Давай!

Рассел убрал нож; одновременно Тори с силой рванула Рассела к себе и оттащила его как можно дальше от проволоки; и в этот момент что-то со свистом пролетело мимо его лица, послышался странный звук. Тори осветила фонариком стену, к которой крепился провод, и увидела, что в нее воткнулся сурикен — небольшой дротик — это он пролетел мимо Рассела, когда изменилось натяжение провода, — острие дротика было чем-то смазано, скорее всего ядом.

— Только женщина способна на такое, — прошептал Рассел, утирая с лица пот.

— Да, — отозвалась Тори. — Хитро придумано.

— Дьявольски хитро. Не удивляюсь, что Хитазура слинял. Эта женщина, Фукуда, — исчадие ада.

— Да. И она послана мне в наказание. Я ничего не могу изменить — такая моя карма. В своей предыдущей жизни я наверняка грешила, причем много.

— А теперь настало время искупления грехов, — усмехнулся Рассел.

Тори придвинулась к нему близко-близко, глаза ее блестели.

— Оставайся здесь, а дальше пойду я. Это касается только нас двоих — Фукуды и меня.

— Ни за что, будь я проклят!

— Расс, забудь на время о своем мужском достоинстве. Зачем тебе во все это вмешиваться...

— Ну вот еще! Как бы ты прошла через эти проволоки без моей помощи?

— Как-нибудь нашла бы выход.

Рассел схватил Тори за плечи:

— Я тебе уже сказал, как я отношусь к вендеттам. Мало кому удается остаться в живых, я имею в виду участников вендетты.

— Все равно. Я знаю Фукуду, а ты — нет.

Рассел вздохнул.

— Иди, — сказал он Тори и дотронулся до ее искусственного бедра, как сделал тогда, в библиотеке у Тори дома, во время своего неожиданного визита. Казалось, с тех пор прошло много лет. — Я понимаю, ты хочешь отомстить Фукуде за то, что она с тобой сделала.

— Спасибо. — Тори торопливо поцеловала Рассела в губы и ушла в темноту, навстречу неизвестности и опасности.

Рассел постоял на месте, затем выругался и произнес:

— Я не уйду и буду тебя защищать, нравится тебе это или нет.

Но девушка уже его не слышала.

* * *

Тори сняла обувь, прикрепила ее к поясу и бесшумно пошла дальше по коридору. Можно было подумать, что она едва касается ступнями мраморного пола, так тихо она шла, пробираясь в темноте на цыпочках, стараясь перенести вес тела с опорной ноги на другую, как это делают бегущие четвероногие.

Коридор кончился, и Тори вышла к лифтам, закрытым и неработающим. Справа от нее находилась большая лестница с широкими мраморными ступенями, построенная в классическом стиле, — лестница эта выглядела совершенно неуместно в ультрамодном здании музея. Поднимаясь по ней, девушка старалась держаться поближе к стене. Внезапно она почувствовала под ногами песок и присела на корточки. Рядом с собой в стене, в щели между двумя мраморными плитами, она увидела еще один сурикен. Лезвие сурикена было смазано темным растительным ядом. Тори аккуратно выдернула оружие из стены, в которой Фукуда заботливо проделала щель, из-за чего на ступенях лестницы и появилась мраморная крошка. Девушка решила взять дротик с собой.

Поднимаясь выше, она теперь держалась середины. Вдруг сверху на Тори обрушилось что-то темное, и с силой ударило в грудь. Девушка, не удержавшись на ногах, упала и покатилась вниз по лестнице, остановилась она в том самом месте, где несколько минут назад нашла сурикен. Горячее дыхание какого-то крупного животного обжигало ей лицо, острые когти раздирали кожу, а Тори лежала в таком неудобном положении, что не могла оттолкнуть от себя животное или пустить в ход оружие. Совсем рядом с собой она увидела красные глаза свирепой собаки. Это был хорошо обученный сторожевой пес, он делал свою работу умело и бесшумно, стараясь добраться до горла Тори, она же никак не могла прийти в себя, хотя понимала, еще немного — и пес убьет ее. Наконец, заткнув локтем пасть псу, другой рукой она вытащила отравленный дротик и изо всей силы воткнула его в живот собаке. Когти пса еще царапали девушку, потом его хватка ослабела, и Тори, быстро сбросив с себя собаку, устремилась вверх по лестнице к площадке второго этажа.

Там сначала было тихо, а потом внезапно раздался звук, напоминающий скрип каминной решетки на сквозняке или звенящее зудение натянутого провода. Тори посмотрела вокруг и увидела, что с лифтами происходит что-то странное. Когда она подошла ближе, то увидела, что дверь одного лифта была распахнута настежь, а странные звуки доносились из шахты. Держась за дверцы лифта обеими руками, Тори наклонилась и заметила в пустой шахте Фукуду, которая спускалась по канату лифта вниз. Основной канат терся о вспомогательный, потоньше, звук этого трения и привлек внимание Тори. Дотянувшись до каната и схватив его, девушка оттолкнулась от пола и устремилась в шахту. Спускаться по канату было тяжело, потому что он был толстый и из-за смазочных масел скользил. Тори приходилось напрягать все мускулы бедер, голеней и лодыжек, чтобы не сорваться, однако постепенно она освоилась, и спуск пошел быстрее.

Когда Тори почти достигла первого этажа, канат, за который она держалась, резко натянулся, а вспомогательный канат рядом с ней пришел в движение: Фукуда включила лифт! Для Тори, мертвой хваткой вцепившейся в дрожащий от напряжения канат и висевшей между вторым и первым этажами, оставался только один выход, — и она, больше не упираясь в канат ногами, поехала вниз, держась только руками, и если бы не маслянистая поверхность каната, она изодрала бы себе ладони в кровь. Посмотрев вверх, чтобы увидеть, насколько сократилось расстояние между ней и кабиной лифта, Тори поняла, что лифт все равно опускается быстрее, чем она. Под ней зияло бетонное дно шахты, из которой выхода не было. Стало темно, и Тори почувствовала жар, исходивший из приближающейся со стремительной скоростью кабины. "Что я теряю? — подумала про себя Тори и, не доехав до дна шахты метров около пяти, спрыгнула вниз на маслянистый бетонный пол, упала, но быстро откатилась в сторону, к стене шахты. Через секунду с грохотом и визгом на то место, куда только что приземлилась Тори, опустилась кабина лифта. В шуме Тори расслышала звук удаляющихся шагов и повернула голову в том направлении, откуда он доносился.

В шахте уже не было темно — она освещалась светом электрических лампочек, укрепленных в бетонных стенах.

Посмотрев внимательно вокруг себя, Тори заметила, что подвальное помещение, в котором находились шахты лифтов и прочие коммуникации, было не до конца достроено и повсюду на стенах висели листочки бумаги с указаниями электрикам и водопроводчикам. Тори встала и пошла туда, откуда услышала шаги, стараясь не упасть на скользком полу и внимательно обходя дыры, из которых торчали огромные связки канатов для лифтов. Вскоре девушка вышла к тыльной стороне здания музея, которая оканчивалась не стеной, а открытым пространством, предназначенным для парковки машин, что было и оригинально, и удобно в плотно застроенном Токио, — в здание музея, в соответствии с замыслом архитектора, была встроена специальная многоэтажная автостоянка, по своему внешнему виду напоминающая стальное колесо с прорезями для машин и вращавшееся подобно скрепленным в крут вешалкам в химчистке.

Тори огляделась, но Фукуды нигде не было видно. Тогда она ступила на стальную перекладину автостоянки, и та немедленно начала двигаться вверх. Девушка смотрела во все стороны, надеясь увидеть где-нибудь своего врага, но Фукуды не было видно. Стоять на одном месте было небезопасно, и она без труда начала переходить от одной прорези к другой, которые были сделаны в виде решеток и за которые удобно было цепляться.

Чтобы погубить своего врага, писал Сун Цзу, нужно превратиться в невидимку и стать тише, чем само молчание. Фукуда, похоже, точно следовала этому совету и водила за собой Тори, как собачку на поводке. «Есть ли логика в действиях Фукуды?» — спрашивала себя девушка, глядя на недостроенный подвал Киндзи-то.

Бу-ум! Тори вздрогнула от неожиданности, и на мгновение в центре колеса автостоянки мелькнуло ухмыляющееся лицо Фукуды. В сторону Тори летел горящий снаряд, — изобретенное Фукудой взрывное устройство, — и Тори только успела прыгнуть вниз на предыдущую решетчатую прорезь, как сзади раздался взрыв, и все вокруг заволокло дымом. Снова мелькнуло лицо Фукуды, она бросила в девушку новый горящий шар, и Тори опять торопливо прыгнула вниз, и так без конца: новый прыжок — Фукуда — летящий снаряд — взрыв — дым — снова прыжок. На мгновение ошалевшей от безумной «скачки» Тори представился Сизиф, катящий камень в гору только для того, чтобы потом увидеть, как этот камень катится с вершины горы вниз.

Бу-ум! Летящий снаряд — взрыв — дым. Тори, сжавшись в комок, оттолкнулась от решетчатой прорези, прыгнула в сторону зеленого окна музея, оказавшегося совеем недалеко, разбила ногами стекло и едва сумела ухватиться за нижнюю, утыканную осколками разбитого стекла раму. От резкой боли в ладонях она сжала зубы, по запястьям ручьем текла кровь. Так Тори и висела высоко над землей, одна, ночью, обдуваемая ветром; издалека до нее доносились звуки города, напоминающие ритмичный стук большого мотора, стук такой же бесконечный, как движение звезды по орбите. Висеть в таком положении было и больно, и неприятно, и опасно, но все-таки лучше, чем без конца прыгать с прорези на прорезь, спасаясь от бомб Фукуды. Тори старалась не смотреть вниз и не знала, высоко ли от земли она находится. С каждой секундой боль в ладонях и особенно в плечах становилась все сильнее, тело, находившееся неподвижно в одном положении, затекло. Тогда девушка осторожно попробовала поискать ногами опору, но не нашла ничего, кроме гладкого стекла. У нее оставался один-единственный шанс, чтобы спастись — попытаться подтянуться и достать ногами до стальной рамы, за которую она, мокрая от пота и усталости, с трудом еще держалась.

Тори повисела еще пару секунд, сделала дыхательные упражнения, чтобы восстановить силы, затем, глубоко вздохнув, бросила тело вверх, подтянулась и, достав ногами до подоконника, зацепилась за него, а потом, оттолкнувшись, прыгнула через разбитое окно внутрь помещения.

Колесо автостоянки больше не двигалось, и Тори, оставив свое убежище, прыгнула на него и пробралась к центру, где недавно видела Фукуду. Нажав на кнопку, включающую колесо, Тори уселась на решетку и поехала вниз. Вытащив сурикен, которым она убила напавшего на нее пса, девушка отрезала от блузки полоску ткани и перебинтовала кровоточащие ладони. Во время перевязки Тори неожиданно обнаружила на своей правой ладони порез, резко отличающийся от остальных тем, что кожа вокруг него потемнела и вздулась. Тори попробовала двинуть пальцем, но не смогла, потрогала порез, нажала на него, но ничего не почувствовала, никакой боли. Посмотрела вниз — невдалеке показался подвал, а у входа на автостоянку стоял Рассел и смотрел на нее.

— Тори! — позвал он.

— Прыгай сюда, — прокричала ему Тори, когда поравнялась с ним.

— Да какого...

— Прыгай скорее!

И Рассел прыгнул на прорезь, где находилась Тори. На движущемся колесе они миновали подвал, за которым начинался тоннель метро, и в этом месте они соскочили вниз. Девушка была почти уверена, что Фукуда поджидает ее в том же самом тоннеле, где происходил их последний поединок, явно намереваясь довести до конца дело, которое не закончила в прошлый раз.

— Где это ты так поранилась, черт возьми? — спросил Рассел, беря в свои руки перебинтованные ладони Тори.

— Да так, училась летать, — пробовала отшутиться девушка, — но у меня не очень-то получилось. — В этот момент она подумала об опухшем от странного пореза среднем пальце; скорее всего, она порезалась во время борьбы с собакой, и часть яда, которым был смазан сурикен, попала в рану.

— Фукуда тоже была на этой штуке, на которой ехала ты, — сказал Рассел.

— Я знаю, где искать Фукуду, — ответила Тори, увлекая Рассела за собой в глубь тоннеля. — Где-то здесь, недалеко, она оставила меня тогда на рельсах.

— На рельсах? — переспросил Рассел. — Но этот тоннель и все близлежащие тоннели заброшены, причем давно. — В этот момент послышался шум, земля завибрировала. Рассел посмотрел под ноги.

— Это внизу, что ли?

Тори кивнула.

— Чушь какая-то.

— Я тебя предупреждала — не вмешивайся!

— Но, Тори! Мы же приехали в Японию не за тем, чтобы ты сводила личные счеты, а для рассле...

— Именно поэтому мне нужно покончить с Фукудой! — взорвалась Тори. — Пойми, Фукуда знает, что я — в Токио, и она не даст мне ни минуты покоя! Неужели ты думаешь, что она позволит нам заниматься своими делами? Пока Тори говорила, глаза ее потемнели. В одном можешь быть уверен: кто-нибудь из нас обязательно умрет — или я, или Фукуда. Карма.

— Да хрен с ней, с этой кармой! — горячо возразил Рассел, — Вбила себе в голову ерунду!

— Да? Ты считаешь это ерундой?

— Знаешь, я могу сбить тебя с ног, положить себе на плечо и унести отсюда.

— Ну что ж, попробуй.

— Подумай, Фукуда водит тебя за нос; ты руководствуешься только эмоциями, и она прекрасно этим пользуется.

— Не становись мне поперек дороги, Расс. Я не отступлюсь.

Слейд молчал. Он сдерживал свою ярость, но это чувство пересиливало другое — страх за Тори. Рассел боялся за нее и толком не знал, что ему следует говорить или как ему следует поступить. «В одном можешь быть уверен: кто-нибудь из нас обязательно умрет», — повторял он про себя слова девушки, и от этих слов ему все больше становилось не по себе.

Наконец Рассел кивнул, неохотно соглашаясь с Тори. «Карма, — подумал он. — Что же, карма кармой, а я все равно буду присутствовать при решающей встрече Тори с Фукудой. Твоя судьба, дорогая коллега, теперь тесно связана с моей, и никто не разлучит нас».

Тори и Рассел продолжали идти вдоль путей, пока не наткнулись на поврежденный участок, где сверху на рельсы были накиданы доски, чтобы прикрыть дыру, образовавшуюся в результате поломки. Сквозь дыру был виден другой путь, проходивший на более низком уровне. Рассел опустился на колени и посмотрел вниз.

— Ого! Ничего себе! Далеко нам придется спускаться! Он раздвинул доски шире, достал моток веревки и, укрепив один ее конец в щели между шпалой и рельсой, бросил вниз. Веревка раскрутилась и повисла в пространстве. Рассел обхватил ее руками и соскользнул вниз, как по канату, помогая себе ногами, пока не добрался до конца. Там он повис, поджидая Тори, а она, когда веревка кончилась, стала спускаться, цепляясь за Рассела и, наконец, спрыгнула вниз. Рассел прыгнул вслед за ней. Они стояли на рельсах, а где-то близко слышался шум идущего поезда.

— Куда теперь? — спросил Рассел.

— Фукуда покажет, куда. Чем больше действий с ее стороны, тем лучше я узнаю ее тактику.

— Не нравится мне твоя карма, Тори.

Тори одарила Рассела улыбкой и сказала:

— Твой подход в корне неверен. Карма не может нравиться или не нравиться. Человек вынужден принять ее такой, какая она есть.

— Не знаю, как ко всему этому относиться.

— Расс, помнишь наш разговор о вымысле и реальности?

— Да. Но, по-моему, это к делу не относится.

— Если ты поймешь, почему это имеет к разговору о карме прямое отношение, тогда поймешь и про карму тоже.

— Это что, загадка дзэн?

— Ты имеешь в виду коан? — рассмеялась Тори. — В определенном смысле, думаю, что да. Шум идущего поезда наполнил тоннель.

— Поезд идет сюда? — спросил Рассел.

— Нет, это наверху.

— Значит, сюда поезд придет еще не скоро, — сделал вывод Рассел.

— Пусть Фукуда занимается расписанием движения поездов, — ответила Тори, направляясь в глубь тоннеля. — У нее это получается замечательно.

Рассел считал, что, позволяя Фукуде брать инициативу на себя, Тори поступает неправильно. И зачем она так делает? Сам он привык всегда атаковать первым, если, конечно, представлялась такая возможность. Почему Фукуда, а не Тори, устанавливает правила игры? Рассел многое в поведении Тори не понимал и принял решение при первом же удобном случае изменить ход событий. Впереди показался свет.

— Поезд?

Тори поставила ногу на рельс и не почувствовала никакой вибрации, как обычно бывает, если идет поезд.

— Нет, это Фукуда.

— Стой здесь, — приказал Рассел и так неожиданно и сильно оттолкнул Тори с пути, что она не успела оказать сопротивление. Стараясь держаться в тени, вытащив оружие, Рассел побежал в сторону, откуда шел свет.

«Идиот! — воскликнула про себя Тори, устремляясь вслед за Расселом. — А я еще, глупая, думала, будто он откажется от роли моего защитника! Он же обещал! И опять повел себя как последний дурак!»

Девушка услышала глухой звук и восклицание Рассела. Подбежав к тому месту, где он стоял, Тори увидела искусно замаскированное отверстие, сделанное недалеко от пути. Об него и споткнулся Рассел. Слейд лежал на правом боку и был не в состоянии подняться, потому что его правая нога застряла в разветвлении двух рельсов.

— Не подходи к нему, — раздался окрик, и Тори остановилась на полпути. Не далее чем в четырех с половиной метрах от нее стояла Фукуда, держа руку на хромированном рычаге.

— Эта стрелка — рычаг ручного переключения, — грозно проговорила Фукуда. — Если ты только шевельнешься, я нажму на него, рельс сдвинется и раздавит твоему приятелю ногу.

— Скажи ей, пусть нажимает на рычаг, — крикнул Рассел Тори, лихорадочно шаря рукой в поисках пистолета, который выскочил у него из руки во время падения, и проклиная себя за собственную глупость и неосторожность. Наконец ему удалось сесть, он хотел освободить застрявшую ногу, но у него ничего не получалось, нога страшно болела.

— Чего ты хочешь? — спросила Тори у своего врага.

— Ты это прекрасно знаешь, — ответила Фукуда. — Я хочу твоей смерти. — Она поманила Тори рукой.

Тори на несколько шагов приблизилась.

— Достаточно! — скомандовала убийца.

«Она по-прежнему меня боится, — подумала Тори. — И не хочет, чтобы я подходила слишком близко. Хорошо, я это запомню. У Фукуды в распоряжении несколько видов оружия, и все равно она боится».

Тори попробовала пошевелить рукой, где был порез: три пальца совершенно онемели, а в мизинце было ощущение колющей боли.

«Боже мой! Я проиграла! Как я буду сражаться одной рукой?»

— Тебе не удастся спастись во второй раз, — заявила Фукуда, сверля Тори пронзительным взглядом черных глаз. — Признаюсь, мне приятно видеть тебя здесь снова. Я знала, что сурикены и собака не остановят тебя, но то, что ты сумела избежать гибели в шахте лифта и потом, на автостоянке, для меня — полная неожиданность. Не понимаю, как тебе это удалось. — Фукуда рассмеялась. — Все равно. Теперь это не имеет значения. Ты здесь, и здесь ты умрешь. Умрешь так, как угодно мне.

«Она блефует, — думала Тори. — В конце концов она человек, а не автомат». С этой мыслью девушка бросилась на Фукуду, успев еще подумать о том, сумеет ли Рассел хотя бы сейчас понять, почему она все время шла у своего врага на поводу, разрешая Фукуде выбирать все: тактику борьбы, время, место поединка. Тори видела, как широко раскрылись от удивления глаза Фукуды, как ее рука напряглась, нажимая на рычаг, но опустить его до конца она не успела: Тори изо всех сил схватила здоровой левой рукой руку Фукуды и сбросила ее с рычага. Спустя мгновение обе женщины, сцепившись в клубок, упали на рельсы. У Тори было преимущество — внезапность нападения, благодаря чему ей и удалось помешать Фукуде осуществить свою угрозу в отношении Рассела. Фукуда не предполагала, что между ними произойдет рукопашная схватка, поэтому ответила на атаку противника недостаточно быстро, из-за чего Тори выиграла время и сумела придавить Фукуду бедром. Фукуда отчаянно сопротивлялась, вцепившись пальцами в горло Тори. Девушка уперлась коленом в бедро Фукуды и вывернула его в сторону. Сухожилие, соединяющее бедро с низом живота, натянулось, а когда Тори провела при помощи ступни прием атеми, с треском разорвалось. Фукуда крикнула от боли, но хватку на горле Тори не ослабила. Наоборот, она умудрилась прижать Тори спиной к рельсу и надавила ей на трахею. Тори задыхалась. Правая ее кисть онемела, запястье, казалось, распухло и стало больше обычного размера раза в три. Боль из мизинца передалась в предплечье. Тори с силой пнула женщину коленом и почувствовала, что вывихнула Фукуде бедро. Фукуда, стараясь подавить острую боль, начала глубоко и тяжело дышать, используя метод дыхания е-ибуки. В этот момент Тори поняла, что только смерть может заставить Фукуду разжать пальцы. Мозг Тори начал заволакивать густой черный туман, и лишь усилием воли она заставила себя не потерять сознание. «Держись! — приказала она себе. — Держись!» Но в этот момент почувствовала спиной, прижатой к рельсу, сильную вибрацию: шел поезд.

* * *

Мокрый от пота, Рассел пытался вытащить из-под рельса ногу, но это ему никак не удавалось. Не мог он и дотянуться до своего пистолета, хотя тот лежал совсем недалеко. Рассел вытащил нож и попробовал с его помощью отодвинуть рельс, но он не сдвинулся с места. Рассел видел, как Тори и Фукуда сцепились в смертельной схватке, потом вдруг их тела замерли. Это было странно. Взгляд Рассела скользнул мимо сцепившихся тел, и он с ужасом увидел приближающийся поезд. «Матерь Божья! — прошептал он. — Мы погибли!»

* * *

Реальное и нереальное смешалось в сознании Тори. В мозгу, ослабленном недостатком кислорода, мысли беспорядочно вспыхивали и гасли, как всполохи молний на грозовом небе, случайно появились и неизвестно куда исчезали. Тори периодически впадала в беспамятство, хотя ее сознание полностью не отключалось, а тренированное тело продолжало бороться, однако периоды потери памяти с каждым разом становились все длиннее. Ей все труднее было возвращаться в действительность, усталые мозг и тело хотели отдыха. Тори с трудом преодолевала желание отказаться от борьбы и провалиться в мягкую уютную пустоту, в безвременное молчаливое пространство.

«Проснись!»

...Тишина обволакивала Тори и опускалась на нее темным, теплым облаком.

«Темнота — это смерть!... Ну и что?»

— Тори!

Тори очнулась и увидела над собой искривленное гримасой лицо Фукуды, надеявшейся убить ее прежде, чем сама потеряет сознание от боли из-за вывернутого сустава.

«Прочь, прочь, уплытьдалеко...»

— Тори!

Снова очнувшись, Тори услышала крик Рассела. «Это хорошо. Крик мешает мне провалиться в сон... Или это плохо? Что-то там было с лицом Фукуды? Как тяжело думать, все равно, что брести по сыпучим пескам. Зачем думать? Прочь, прочь...»

— Тори!

..."Фукуда... Что же Фукуда? Ах, да, ее лицо совсем рядом... Неужели? На этом лице отчаяние? Значит, Фукуда так же близка к смерти, как и я? Или ближе? Посмотрим". Тори двинула коленом в то место, из которого раньше выбила сустав женщины. Ударила изо всех сил. Фукуда вскрикнула, ослабив ненадолго свою хватку, и Тори моментально просунула свои руки под запястья Фукуды, левой рукой блокировала правую руку противника, а правой схватила ее за запястье. Но правая рука Тори ничего не чувствовала. И тогда, так быстро, как только могла, Тори здоровой рукой схватилась за локоть Фукуды и выворачивала его до тех пор, пока не сломала. Фукуда от боли заскрипела зубами, на ее глазах выступили слезы. Она пыталась освободиться от левой руки Тори, но не могла, а Тори прервала эти попытки серией быстрых ките в области грудной клетки. Часто и прерывисто дыша, девушка с новой силой надавила ногой на бедро Фукуды, в низ живота, и на этот раз ее усилия увенчались успехом — Фукуда больше не сопротивлялась. Обессиленная Тори была настолько измотана борьбой, что какое-то время не могла шевельнуться, потом она все-таки собралась с силами, поднялась и побрела к стрелке; нажала на рычаг, но он не поддавался, и тогда Тори заметила, что ручка автоматического переключения вернулась в положение, в котором была до того, как ее опустила Фукуда. Она не успела тогда опустить рычаг до конца, потому что ей помешала Тори, и он автоматически принял первоначальное положение. Тори подошла к Расселу, корчившемуся от боли, но сумевшему-таки вытащить ногу, помогла ему встать, хотя у нее самой голова кружилась и она еле держалась на ногах. Помогая друг другу, они доковыляли до ближайшей ниши в стене тоннеля, предназначенной для дорожных рабочих, — такие ниши были сделаны в стене на равном расстоянии одна от другой, чтобы рабочие, проводящие дорожные работы, могли в любой момент сойти с пути и переждать в нише идущий поезд. Едва Тори и Рассел спрятались в нише, как мимо них, свистя, промчался поезд и скрылся вдали. Тори вышла из укрытия и пошла к тому месту, где лежала Фукуда, и увидела, что та исчезла. Тори вскрикнула от удивления, и в этот момент сзади ее схватили за ногу. Тори обернулась и увидела искаженное гримасой, белое лицо Фукуды, более походившее на маску, чем на человеческое лицо; ее черные глаза были полны боли и ненависти, а во рту Фукуда держала маленькую трубку со смертельным жалом внутри. Тори хотела высвободиться, но железные пальцы Фукуды впились в ногу словно клещи, а рот округлился, готовясь выплюнуть из трубки отравленную иголку.

И вдруг гулко прозвучал выстрел, так что Тори вздрогнула от неожиданности. Тело Фукуды конвульсивно дернулось, на груди ее с левой стороны расплылось кровавое пятно, бездыханная, она упала навзничь, так и не успев использовать свое последнее оружие.

Трясясь как в лихорадке, Тори без сил опустилась на землю. Рассел, хромая, подошел к ней, с опаской посмотрел на распростертое перед ним тело Фукуды, словно боялся, что она оживет.

— Пошли, Тори, вставай, — крикнул Рассел. — Смотри, идет другой поезд!

Тори не двинулась с места, она, не отрываясь, смотрела на застывшее лицо убитой, и ей показалось, что она видит перед собой свое будущее, конец избранного ею пути, на котором смерть уже не раз поджидала ее.

— Тори, черт тебя возьми, вставай! Вендетта закончилась! — Рассел, присев рядом с девушкой, тряс ее за плечо, но она не двигалась, и тогда он, хромая, поднял ее и поволок к ближайшей нише, втолкнул ее туда и втиснулся сам.

— Она мертва, — хрипло сказал Рассел. Он весь дрожал от пережитого потрясения и боли. — Надеюсь, теперь ты довольна? Как себя чувствуешь? Есть серьезные раны?

— Когда я боролась с Фукудой, там, на рельсах, ты постоянно звал меня, и этим спас. Если бы не ты, я потеряла бы сознание и Фукуда убила бы меня, — ответила Тори и, закрыв глаза, прижалась к Расселу, но от этого ей только сделалось хуже, головокружение и тошнота усилились. Ее состояние все ухудшалось.

— Рассел, а как твоя нога?

Туннель наполнился светом, и мимо них с грохотом промчался очередной поезд, а потом снова наступила тишина, и стало темно.

— Наплевать на ногу, Тори. Все кончено. Давай выбираться отсюда, — сказал Рассел и хотел выйти из ниши, но Тори безжизненно повисла на нем.

— Что такое? Что с тобой?

— Еще не все кончено, Расс, — прошептала Тори, думая об отравленном сурикене, который она выдернула из щели между мраморными плитами и которым убила огромного пса. — Я не могу двигаться.

Девушка показала Расселу правую руку с ужасной вздувшейся раной на среднем пальце. Рука опухла и почернела.

— Проклятая Фукуда отравила меня.

Книга третья Полицейский Дзэн

Желание оделять добро часто оборачивается злом.

Оскар Уайльд

Токио — Звездный Городок — Москва — Архангельское

Будь он проклят, Хитазура! Большой Эзу стоял в сыром тоннеле подземки, под зданием музея Киндзи-то, и смотрел на скрюченное тело Фукуды. В зубах ее была зажата трубка, и Большой Эзу с горечью заметил, что отравленная иголка находится внутри, — значит, Фукуда не успела отомстить своему врагу. Выражение лица мертвой женщины, которая напоминала тигрицу, защищавшую своих детенышей, потрясло Большого Эзу: Фукуда умерла достойной смертью — смертью воина.

— Чертов ублюдок Хитазура!

Большой Эзу был просто вне себя, потому, что убили члена его клана, да еще такого ценного, как Фукуда.

В полутемном тоннеле изредка был слышен шум идущих поездов; он появлялся, нарушая зловещую тишину, становился громче, а потом постепенно затихал вдали.

— Хитазура привел сюда своих людей, и они убили ее, — сказал Большой Эзу.

Кои, женщина-убийца, бывшая раньше Хонно Кансей, встала на колени рядом с телом Фукуды. Дотронулась до ее белой щеки.

— Не так все просто, — сказала Кои каким-то чужим, отстраненным голосом. — Сначала она боролась один на один с кем-то, кто сильнее ее, лучше ее, а потом ее застрелили.

— Тори Нан, — Большой Эзу злобно выплюнул ненавистное имя. — Когда Тори попала в первую ловушку Фукуды, Хитазура смылся, а потом привел своих людей в музеи Киндзи-то. Они обшарили все здание, спустились в тоннели метро, и все из-за этой американки. Из-за нее Хитазура даже рискнул связаться с полицией. Короче говоря, теперь они снова работают вдвоем: Хитазура и Тори Нан. Нам придется плохо, Кои.

— Нет, — ответила Кои. — Плохо придется ей, а не нам.

* * *

Сквозь темно-серую пелену облаков просочились первые солнечные лучи и ярко осветили сумрачное небо, разлив по нему веселую золотистую краску. Утреннее солнце заиграло на поверхности Сумиды, лениво катящей свои воды вдоль берегов, и превратило реку в большую полосу расплавленного свинца. Кои смотрела в окно на занимающийся рассвет, на реку, по которой шла моторная лодка, везущая свежую рыбу на рынок Цукидзи. На волнах качались серые тени, отбрасываемые на реку с берегов, и Кои начала считать многочисленные серые пятна, словно решала задачу по измерению бесконечности.

— Перед нами стоит несколько вопросов, — раздался голос Большого Эзу, и Кои отвернулась от окна и стала внимательно слушать. — Во-первых, нужно каким-либо образом расстроить союз между Хитазурой и Кунио Миситой. Мисита наверняка платит своему сообщнику огромные деньги за посреднические услуги. Записки Сакаты-сан дают нам полную картину политической коррупции, принявшей поистине немыслимые размеры; они несут в себе бесценную информацию. Почему бы нам не использовать эту информацию с выгодой для себя?

— Это будет нелегко сделать, — возразила Кои. — В записях Какуэя Сакаты не говорится прямо об отношениях между Хитазурой и Миситой. Может быть, Саката-сан умышленно опустил этот факт, или не знал о нем.

— Во-вторых, наш долг — наказать Хитазуру за его преступления против членов моей семьи. В-третьих, следует стереть с лица земли Тори Нан. Уничтожить ее, чтобы впредь не вмешивалась в наши дела. Кроме того, эта женщина убила Фукуду.

Кои снова посмотрела в окно. Над рекой летела чайка; тело птицы то исчезало на фоне серых теней, то появлялось вновь. Из света в тень, и так без конца. «Наверное, чем-то я похожа на эту летящую чайку, — подумала Кои, — тени окружают меня, самые разные тени, я сливаюсь с ними, и сама превращаюсь в тень».

— Жаль, что мне довелось провести вместе с Фукудой слишком мало времени, — сказала Кои, поворачиваясь к Большому Эзу. — Мне будет так не хватать ее общества.

Большой Эзу удивленно воззрился на Кои, стоявшую в оконном проеме и освещенную солнцем, ее лицо оставалось в тени, и его черты потеряли свою четкость, реальность, из-за чего оно снова стало похожим на лицо куклы-божества из пьесы театра бунраку. Впечатление было таким сильным, что Большой Эзу даже усомнился, человеческое ли перед ним лицо.

Кои слегка повернулась к свету, и золотой солнечный блик коснулся ее щеки, оживил бледную кожу, высветил из темноты один блестящий черный глаз. И в нем Большой Эзу уловил странное безумное выражение, выражение темной грозной силы, оно было сродни напряженному состоянию атмосферы перед началом бури. Большой Эзу понял, что справиться с этой силой будет трудно, и от этой мысли ему стало неуютно. Внутренне содрогнувшись, он отбросил неприятные мысли в сторону и произнес деловым тоном:

— Постарайся вспомнить то время, когда ты работала у Миситы. Не можешь ли ты назвать мне имена солидных клиентов и других лиц, с которыми твой бывший босс виделся регулярно, ну, скажем, чаще трех раз в месяц?

— Разумеется, — ответила Кои и начала перечислять имена, словно список отпечатался в ее мозгу, как в компьютерной памяти. — Но это не считая людей Каги, у которого было с Миситой совместное предприятие.

— Какого рода?

— Что-то вроде научно-исследовательской лаборатории. Но вряд ли эта лаборатория имеет отношение к задачам, стоящим перед нами.

Большой Эзу посмотрел на часы.

— Думаю, нам пора позавтракать, — сказал он.

— Сначала ты меня искупаешь, а потом мы займемся всеми необходимыми делами.

Большой Эзу не привык, чтобы ему приказывали, но промолчал. Открыл было рот, чтобы возразить, но так ничего и не сказал, решив, что умнее будет не противоречить Кои, а согласиться. Кои была нужна ему, особенно теперь, когда не стало Фукуды, но он не хотел, чтобы Кои об этом знала. Безжалостная расправа врагов над Фукудой обязывала его отомстить им как можно быстрее. В противном случае Большой Эзу рисковал низко упасть в глазах своих людей. Поэтому он послушно проследовал за Кои в ванную комнату.

Ванна была примитивно-оригинальной — сложенная из прозрачных стеклянных плит зеленого цвета, причудливо отражавших свет, она имела форму буквы "S"; из окна открывался вид на Токио — геометрически правильное скопление серых домов, еще не сформировавшийся до конца город будущего, который, по мнению Кои, был очень далек от совершенства.

Со стен комнаты мрачно глядели застывшие темные лица древних богов — редкие фетиши Айну, связанные с полузабытыми легендами. Кои считала эти древние изображения жилищем духов облаков, дождя и ветра, которые японцы почитали на протяжении веков. В безмолвных божках был ключ к пониманию истории великой империи, ее прошлого и настоящего, той Японии, которая сегодня, затаив дыхание, пряталась за кричащим фасадом технических достижений, где образ и символ говорили языком, лишенным всякого смысла.

Кои разделась и скользнула в наполненную горячей водой ванну, села в позу лотоса и включила душ. Струи воды потекли вниз, падая ей на голову, создавая вокруг нее ореол сверкающих брызг.

— Наконец-то я могу видеть сквозь нагромождения лжи, — сказала Кои. — Я узнала правду. То, что я родилась в год хиноеума, — не проклятие, а благословение свыше. Если бы я не появилась на свет именно в этом году, меня никогда бы не отвезли на остров к Человеку Одинокое Дерево и я никогда бы не познала военную науку. Когда я вернулась домой, в семью, мне пришлось забыть — на время — все то, чему меня научили. Я стала образцовой дочерью, затем образцовой женой. Я больше не боялась быть хиноеума — Человек Одинокое Дерево сделал меня достаточно сильной, чтобы противостоять проклятию. Он сказал мне при расставании, что у меня достаточно сил, чтобы не быть хиноеума. Но он ошибался или лгал, в конце концов он тоже человек, как и все.

Вот она — истина: моя агрессивная сущность, мои злые инстинкты, прирожденная страсть к убийству — божественный дар. Я должна быть благодарна своей судьбе.

С этими словами Кои поднялась. В эти мгновения она была похожа на черноволосого Левиафана, чудовище, вынырнувшее из морских глубин, — с ее тренированного мускулистого тела стекала вода, раскосые черные глаза горели воинственным огнем.

* * *

Над Сумидой стоял туман. На рынке Цукидзи утренний улов был уже распродан, но торговля другими продуктами шла бойко — закупалась провизия для лучших ресторанов Токио: им еще предстояло кормить посетителей обедом и ужином.

Возле рынка остановился сверкающий стального цвета «Мерседес», из него вышли Большой Эзу и Кои. Пройдя мимо рыбных лотков, с которых струями воды смывали остатки рыбьей требухи и чешуи, к торговому ряду под номерами 5 — 9, токийский мафиози и его спутница нырнули в небольшой ресторанчик, располагавшийся неподалеку. Это был скорее не ресторан, а кофейня, мест на двенадцать и площадью около двенадцати квадратных метров. У стойки никого не было, кроме человека средних лет, одетого в темно-серую тройку. По виду он походил на чиновника. Кои всмотрелась в посетителя получше и вдруг узнала в нем вице-директора из администрации Каги. Она прекрасно помнила, как этот администратор просадил кучу денег в одном из игорных домов, принадлежащих Большому Эзу и как, по его указанию, Фукуда дала согласие хозяину казино на очередную ссуду денег под расписку азартному вице-директору.

Большой Эзу и чиновник кивнули друг другу, но и только. Не последовало никакого традиционного приветствия, обмена именами и прочее. Большой Эзу не представил Кои, и у нее на миг появилось чувство, что она находится в кабинете у Кунио Миситы, не замечавшего своей секретарши, как не замечают удобную мебель. Но это чувство возникло и тотчас исчезло.

Большой Эзу заказал себе асари — нечто вроде супа из морских моллюсков, а Кои попросила официанта принести ей оякони — горячее блюдо из яиц и жареного репчатого лука, а также три ломтика торо сасими.

— Вы должны мне крупную сумму Денег, — сказал Большой Эзу администратору Каги.

— Я не могу заплатить сейчас.

— Понимаю. Я буду вполне удовлетворен, если вы вернете мне эту сумму с процентами.

Кои смотрела на мужчин — их лица ничего не выражали, и постороннему наблюдателю могло показаться, что речь шла об обыденных, ничего не значащих вещах, но при последних словах Большого Эзу его собеседник трусовато втянул голову в плечи и в ответ ничего не сказал, только кивнул. Лица чиновника Кои не видела.

— Мне известно, что у вашей компании есть совместное предприятие с Кунио Миситой. Что это за предприятие? — спросил Большой Эзу.

Чиновник с минуту подумал, а потом сказал:

— Наши сотрудники два года назад столкнулись с определенными технологическими проблемами. Мы думали, что зашли в тупик, но появился Мисита и начал с нами переговоры.

— А как Мисита узнал о ваших проблемах? — спросил Кои.

— Хороший вопрос. Мы не можем найти на него определенный ответ до сих пор. Как мне кажется, у Миситы был или есть осведомитель, работающий в нашей компании.

— И все-таки, — задумчиво произнесла Кои, — хотелось бы точно знать, из какого источника Мисита получал информацию.

— Так или иначе, — продолжал говорить чиновник, не обращая внимания на замечание Кои, — Мисита нашел применение нашей технологии. Мы не хотели полностью раскрывать Мисите секрет технологического процесса, но сами не могли найти этому процессу никакого применения. В создавшихся условиях обе компании сочли полезным начать между собой сотрудничество.

— Так... — Большой Эзу положил в рот ракушку, высосал ее содержимое и выплюнул пустую ракушку на стол. — Значит, совместное предприятие не занимается исследовательскими работами?

— Нет, — ответил вице-директор. — Оно занимается производством.

— Производством чего?

— Точно не знаю. Наша компания нелегально поставляет партии гафния для этого совместного предприятия, это все, что мне известно.

— Гафний? Что это такое, черт возьми? Вице-директор рассказал Большому Эзу о применении гафния в качестве материала для изготовления контрольных стержней ядерных реакторов и о том, что стержни из гафния служат гораздо дольше стержней, изготовленных из традиционных металлов.

— Вполне вероятно, что предприятие изготавливает различные детали для ядерных реакторов, — сделал вывод вице-директор.

— Ядерные реакторы? — Большой Эзу покачал головой. Лицо его выражало сомнение: он ожидал совсем другой информации. — Но Кунио Мисита всегда был далек от ядерной промышленности, — эта отрасль индустрии не входила в сферу его интересов.

— Раньше он не интересовался ядерной промышленностью, а сейчас ситуация изменилась.

— Кто продает Мисите гафний?

— Одна западногерманская фирма, принадлежащая подданному Аргентины по имени Эстило.

— Занимается ли фирма Эстило производством гафния? — спросила Кои.

— Откуда мне это знать?

Большой Эзу вопросительно посмотрел на Кои, и она объяснила:

— Мне знакома эта западногерманская фирма. Она имеет ряд контрактов с компанией Миситы. Аргентинец Эстило — человек средних лет, маклер, специализирующийся на разных видах металлических изделий и сырья, такого, как, например, гафний. — Кои помолчала, потом пытливо посмотрела на вице-директора. — Если фирма из Западной Германии не производит гафний, то тогда у кого она его покупает?

— Понятия не имею, — ответил вице-директор. — Думаю, этого не знает даже Тен-сан — директор компаний Kara Фумида Тен. — Я лично не располагаю практически никакими сведениями о фирме Эстило. Могу сказать только, что эту фирму в Японии представляет «Будоко Ассошиэйтед».

— Юридическая фирма? Но она огромная. Кто конкретно ведет дела с фирмой Эстило?

— Не знаю. Я и о «Будоко» узнал совершенно случайно. Обычно я подписываю счета, предназначенные для оплаты нашей компанией. Счетов «Будоко» я видел всего один раз. Повторяю, тот счет попал мне в руки случайно.

Большой Эзу закончил есть и прищелкнул языком от удовольствия, — еда была очень вкусной.

— Можете ли вы сообщить мне еще что-нибудь полезное? — спросил он у чиновника.

— Пожалуй, нет, — ответил тот. К завтраку вице-директор не притронулся и выглядел так, словно давно забыл, что такое аппетит. — Хотя... Есть кое-что. Инициатором создания совместного предприятия был не Мисита. В переговорах участвовал американец.

— Бизнесмен?

— Не похоже. Нам американца представили как мистера Смита. Вам это о чем-нибудь говорит?

Большой Эзу утвердительно кивнул, встал и бросил на стол несколько йен. Кои поднялась вслед за Большим Эзу, и они вышли из кофейни. Народу на рынке стало меньше, и теперь не нужно было пробираться сквозь толпу.

— Итак, — начал Большой Эзу, — в поле нашего зрения появились новые интересные личности. Как выяснилось, охотиться надо не на Хитазуру и Миситу, а на какого-то неизвестного из самой крупной в Токио юридической фирмы и Кагу. Каким, спрашивается, образом, Хитазура оказался замешан во всю эту историю? Мы так и не приблизились к решению одной из наших задач: узнать, что связывает Миситу и Хитазуру. Впридачу появился еще какой-то загадочный американец. Ты, случайно, не помнишь мистера Смита или другого американца, не похожего на бизнесмена, с которым бы Мисита имел контакт?

— Нет.

— Ладно, оставим это на время. Почему, скажи мне: вопрос о том, откуда приходит гафний, так тебя заинтересовал?

— На мой взгляд, те сведения, которые мы только что получили от вице-директора компании Каги как-то не складываются в единое целое.

— Думаешь, любитель азартных игр нам солгал?

— Нет, не думаю. Он слишком вас боится. Скорее всего, он просто не в курсе. Так же, как и мы. Мы представляем себе ситуацию в общих чертах и вряд ли сможем сделать какие-либо конкретные, а тем более правильные выводы.

Какое-то время они шли молча; Большой Эзу обдумывал слова Кои. Наконец он спросил:

— Есть у тебя другие соображения?

— Да. Расшифрованным записям из тетрадей Сакаты следует найти достойное применение. Давайте используем их для того, чтобы заставить Хитазуру заговорить.

Большой Эзу, не дослушав, отрицательно покачал головой.

— Я почти уверен, что Хитазуре известно содержимое тетрадей. Не забывай, записи расшифровал его брат. Я не хочу рисковать только затем, чтобы потом попасть впросак.

— Тогда используйте информацию Сакаты против Кунио Миситы.

— Скорее всего я так и сделаю. Но не сейчас. Тетради — наш единственный козырь. Зачем стрелять, если мы можем добиться своего, просто показав оружие?

— Согласна. — Кои кивнула. — И вот еще что. Когда вице-директор компании Каги упомянул «Будоко Ассошиэйтед», я вспомнила одного человека. Я о нем не подумала раньше, когда вы просили меня назвать имена людей, с которыми Мисита виделся довольно часто. Этот человек — молодой адвокат, его зовут Йен Ясувара. Он — компаньон «Будоко». Вы о нем когда-нибудь слышали?

— Я-то слышал, но удивительно, что о нем знаешь ты. Йен Ясувара был тем самым парнем, из-за которого разгорелась смертельная вражда между Фукудой и Тори Нан. Фукуда начала встречаться с Йеном главным образом потому, что Большого Эзу интересовали сделки, которыми занимался молодой юрист. Фукуда получила задание выяснить, что можно сделать в создавшейся ситуации и устроить все в соответствии с интересами своего босса. То, что Фукуда вступила в близкие отношения с Йеном, никоим образом Большого Эзу не волновало. Беспокоило его лишь одно — Фукуда никак не могла вывести своего любовника на чистую воду: он оказался крепким орешком — не раскусишь. А потом на сцене появилась Тори Нан, и заварилась каша! Сердце Фукуды, как неожиданно выяснилось, не успело окончательно окаменеть, в нем осталось место для человеческих чувств. В результате кончилось все тем, что Большой Эзу так и не получил информацию, которой добивался. И вдруг еще новость! Йен Ясувара имеет деловые отношения с Миситой! Что же их связывало? Может, их отношения и есть недостающее звено в цепочке событий?

— Что за дела были у Ясувары с Миситой?

— Не могу ничего сказать по этому поводу. Мисита никогда не встречался с Ясувара в своем офисе. Фактически я узнала о юристе лишь благодаря случаю, странному стечению обстоятельств. Во время переговоров нашей компании с компанией Каги был момент, когда переговоры зашли в тупик, Мисита был сильно озабочен таким положением дел и, если уходил из офиса, оставлял мне один и тот же номер телефона, где я всегда могла бы его найти или передать по этому номеру нужную информацию. Он также просил меня не занимать телефон с двух до трех часов дня. Разумеется, я не задавала лишних вопросов. Итак, когда наступил кризис в ходе переговоров, я несколько раз была вынуждена звонить по загадочному номеру.

— Это был номер телефона «Будоко»?

— Подождите, это еще не конец истории. Трубку снимала женщина. По тому, как она говорила, я сделала вывод, что она — не профессиональный секретарь. Если я звонила не в офис и разговаривала не с секретарем, то тогда куда же я звонила? Я предположила, что это было частное владение, но ошиблась.

Однажды днем, во время отсутствия Миситы, в офис принесли конверт с какими-то бумагами, имевшими, по-видимому, большое значение, потому что конверт принес курьер, а обычно тексты документов передаются по факсу. Конверт был запечатан красной сургучной печатью, с эмблемой компании Каги. Я позвонила Мисите по тому номеру, и босс приказал мне привезти бумаги к нему. Но предупредил, чтобы я не брала служебную машину, а ехала на метро. Тогда я, естественно, подумала, что он хочет поскорее получить документы, и метро в плане времени — более надежный вид транспорта, чем автомобиль, который может застрять в уличной пробке. Как я узнала позднее, Миситу интересовало не время, а секретность. Я нашла его в частном клубе в районе Синдзюку в компании с Йеном. Женщина, отвечавшая на телефонные звонки, охраняла вход в комнату не хуже орлицы, защищающей от врагов гнездо с птенцами. Эта женщина сообщила мне, что у нее есть собственный акачочин, но за свою работу здесь она получает гораздо больше. В ее обязанности входит обеспечение полнейшей конфиденциальности встреч «особых» клиентов.

— Н-да, дельце становится с каждой минутой все интереснее и занимательнее, — сказал Большой Эзу. — Мисита и Ясувара обстряпывали такую сделку, что вынуждены были оставить свои респектабельные конторы и встречаться тайком. Так. А теперь ответь мне: почему Мисита решил не таиться от тебя? Он так сильно тебе доверял?

— Нет, доверие здесь было ни при чем. Мисита не принимал меня всерьез. Я настолько хорошо делала свою работу, что мое присутствие босс едва замечал. Для Миситы я была не более чем живым компьютером с руками, ногами и головой. Машиной, не имеющей индивидуальности.

Большой Эзу усмехнулся:

— Ну и дурак твой босс.

* * *

Йен Ясувара жил в новом, опрятном доме в районе Минато. Очевидно, преуспевающий юрист был лишен зазнайства, заставляющего богачей выставлять напоказ свое богатство и гордиться этим перед лицом многочисленных глупцов, которые относятся к собственности других очень неравнодушно. Человеческая глупость! Большой Эзу делал немалые деньги на человеческой глупости, благодаря ей он процветал!

Сверкающий «Мерседес» стального цвета ехал мимо аккуратных зеленых улиц к дому Йена Ясувары. У дома машина остановилась, ко мотор остался включенным. За рулем «Мерседеса» сидел Большой Эзу.

— Ты узнаешь его? — спросил Большой Эзу у Кои.

— Да.

Если Кои ответила «да», значит, так оно и будет. Большой Эзу никогда не сомневался в ее словах. Он безгранично доверял ей. Кои не имела привычки лгать — ей это было не нужно. Она с полным безразличием относилась к реакции других людей на свои слова и поступки. С одной стороны, эта черта характера Кои являлась ее достоинством, а с другой, подобное равнодушное отношение к общественному мнению подразумевало вседозволенность, и это беспокоило Большого Эзу. Хорошо, конечно, когда из крана под большим напором течет вода, но что делать, если хочешь закрыть кран, а он не работает?

Время было довольно позднее, на фоне бронзового неба горели миллионы ярких звездочек — огни вечернего Токио.

Большой Эзу и Кои весь день потратили на поиски Хитазуры и Тори Нан, но, несмотря на широкую сеть осведомителей, им так и не удалось выяснить, где находятся их враги. Многообещающее утро вылилось в бестолковый, беспокойный день, и неизвестно было, чем закончится вечер. Получив заверения своих людей в том, что к полуночи Хитазура и Тори Нан будут найдены, Большой Эзу отправился вместе с Кои на встречу с Йеном Ясуварой.

Ничего не подозревающий Йен шел домой, когда Кои остановила его. Адвокат был явно недоволен тем, что его потревожили, но Кои сказала что-то ему на ухо, и лицо Йена из недовольного стало белым от страха. Большой Эзу плотоядно улыбнулся. Кои открыла заднюю дверцу «Мерседеса» и, впихнув Йена в машину, быстро скользнула вслед за ним и уселась рядом.

— Вы красивый молодой человек, — сказал Большой Эзу, нажимая на газ. — Вы должны иметь успех у женщин.

— Кто вы такие? — резким, напряженным голосом спросил Йен. — Что вам от меня нужно?

Большой Эзу заметил, что адвокат, хотя и был до смерти напуган, смотрел на Кои не отрывая глаз. «Тем лучше, — подумал Эзу, — я останусь в тени. Это работа Кои, пусть она ее и делает».

— Красота, по моему мнению, — продолжал свою речь Большой Эзу, — это дар свыше. Красоту не следует воспринимать как само собой разумеющееся.

— Да что за чушь вы тут несете? — возмутился Йен, стараясь казаться сердитым, но выглядел он еще более напуганным, чем когда сел в машину.

Сидевшая рядом с Йеном Кои подняла правую руку и вонзила ему в щеку острый и длинный, покрытый кроваво-красным лаком ноготь мизинца. Йен дернулся от боли и ужаса и попытался отстраниться от своей ужасной соседки, но та уже вцепилась ему левой рукой в плечо, как клещами, и с нажимом повернула ноготь в ране, вонзая его глубже.

— Вы!.. — завопил ошалевший Йен, — как вы смеете?

— Не волнуйтесь так, господин Ясувара, — издевательским тоном проговорил Эзу, — мы решили немножко поразвлечься.

Кои провела ногтем вниз, и на щеке несчастного адвоката образовался глубокий продольный порез; потекла кровь, и скоро отутюженный воротник белоснежной рубашки Йена насквозь пропитался густой алой жидкостью. Кровавые капли падали на бежевато-голубой галстук и дорогие шелковые подтяжки.

— Господи, помоги мне, — прошептал Йен.

— Кажется, сейчас наступил подходящий момент для нашего разговора, — заметил Большой Эзу.

— Разговора? Это все, чего вы хотите? Почему было не сказать об этом с самого начала?

— Разговор будет серьезный, и, надеюсь, мы ясно дали вам это понять, — продолжал Эзу. — Я делаю деньги на добывании информации, господин Ясувара, и сегодня я благодаря вам должен прилично заработать.

— Вы ошибаетесь. Вы меня с кем-то путаете. Иногда подобные вещи случаются.

Большой Эзу пропустил этот жалкий лепет мимо ушей.

— Вы имеете деловые отношения с двумя людьми. Имена этих людей — Кунио Мисита и Фумида Тен, директор компании Каги. Я не ошибся?

— Вы якудза, не так ли? — ответил ему Йен вопросом на вопрос и в ужасе уставился на приблизившийся к его лицу кровавый ноготь, похожий на клюв ястреба.

— Какая вам разница, кто мы такие? — холодно спросил Эзу. — Это не ваше дело. Вам задали вопрос. Будьте любезны быстро на него ответить.

— Отпустите меня. Я не знаю этих людей. Кровавый ноготь молнией метнулся к щеке Йена, и через секунду на ней красовалась еще одна кровавая рана. На этот раз Кои распорола щеку без лишних раздумий.

— Мисита и Тен — ваши клиенты?

— Да, — моментально подтвердил Йен. Стараясь не выпускать из поля зрения ноготь Кои, он рисковал получить косоглазие.

— Что вы знаете о западногерманской фирме, принадлежащей аргентинцу Эстило?

— Послушайте, если я отвечу на этот вопрос, у меня будут большие неприятности.

Большой Эзу рассмеялся.

— Но вы не понима... — диким голосом завопил Йен, когда кровавый ноготь вонзился ему под правый глаз. Адвокат хотел было отодвинуть голову назад, но Кои не дала ему сделать это.

— Да, да! — закричал Йен. Глаз его залило кровью, по щекам потекли слезы. — Хорошо, я скажу. Фирма Эстило наняла меня для того, чтобы я помогал ей перевозить необычный груз с места на место.

— Что вы имеете в виду под словом «необычный»? Незаконный? Скорее всего именно так. А выражение «с места на место» означает, по всей видимости, провоз груза через таможенные границы?

Йен Ясувара молчал, и Кои, намочив свой палец его кровью, вымазала ему рот. Адвокат всхлипнул и сказал срывающимся голосом: «Да».

— Откуда Эстило получает гафний? — спросила Кои, и Йен подпрыгнул на месте от неожиданности, — он и не подозревал, что женщина, сидящая рядом с ним, может говорить человеческим языком.

— О, пожалуйста, прошу вас, — захныкал Йен. Кои зловеще склонилась над адвокатом, и тот, дрожа как осиновый лист, заговорил:

— Эстило покупает гафний у французской фирмы «Ля Люмьер д'Ор». Эта фирма — частная, но ее патронируют американцы.

— Не является ли собственником фирмы тот американец, который сопровождал Кунио Миситу во время переговоров с Кагой о создании совместного предприятия? — немедленно среагировала Кои.

— Не знаю.

— Но скорее всего, это именно он.

— Не думаю, — возразил адвокат, — я считаю, что «Ля Люмьер д'Ор» — не более чем перевалочный пункт, удобный для транспортировки партий гафния. Поверьте моему опыту. Кроме того, американец, интересующий вас, мало походит на бизнесмена.

Уже второй раз Кои слышала о том, что загадочный американский подданный не был похож на бизнесмена.

Вице-директор компании Каги сказал то же самое, что и Йен Ясувара.

— Kara покупает гафний непосредственно у Эстило?

— Нет. Собственно говоря, для этой цели я и понадобился: с моей помощью мы устроили дело так, чтобы Ми-сита покупал гафний через один банк на Карибском острове Монсеррат; банк же, не подозревая ни о чем, оплачивает счета несуществующего, фиктивного треста. Так что Мисита официально не имеет ни малейшего отношения ни к гафнию, ни к немецкой фирме.

— Как так? — вмешался Большой Эзу. — Кто-то же должен представлять этот фиктивный трест? Он не может существовать сам по себе.

— Разумеется, не может, — подтвердил Йен. По его лицу ручьями тек пот, смешиваясь с кровью. — Существует третье лицо.

— Да? Кто же это?

Йен колебался лишь мгновение и, прежде чем кровавый ноготь приблизился к его глазу, выпалил: «Хитазура!» и обмяк, как мяч, из которого выпустили воздух.

«Вот оно что, — подумал Большой Эзу. — Наконец-то мы нашли ключ к головоломке! Даже Какуэй Саката не осмелился изложить этот факт в своих записях».

— Трудно поверить, не правда ли? — обратился Эзу к Кои. — Хитазура, Мисита и Kara — все трое замешаны в этой миленькой истории с гафнием.

— Почему, — спросил он у адвоката, — Мисита и Хитазура пошли по незаконному пути, чтобы создать предприятие по производству деталей для ядерных реакторов? Секретное предприятие, о котором никто ничего не знает.

— Потому что в Японии законы, касающиеся атомной промышленности, слишком строгие. Кроме того, совместное предприятие не только делает ядерные реакторы, но и продает их.

— Продает, и по выгодной цене, конечно?

— Не совсем так. У предприятия — единственный покупатель. — Йен говорил таким голосом, словно на мгновение увидел свое будущее и понял, что оно не сулит ему ничего хорошего. — Сделку устроил я, так что отвечаю за свои слова. Товар уходит в Россию. А покупатель — организация «Белая Звезда», которая объединяет националистов всех республик бывшего Советского Союза.

* * *

Свет погас, но в темноте Ирина видела Одиссея даже лучше, чем при свете. Странно светящаяся кожа космонавта в темноте начинала фосфоресцировать. Ирина необыкновенно хорошо чувствовала себя в соленой воде бассейна, плавая рядом с Одиссеем и дельфином.

— Я должен тебя предупредить, — сказал космонавт. — Во время полета к далеким звездам я подвергся действию космических лучей и получил, судя по всему, изрядную долю радиации.

— Неужели и в космосе существуют ловушки для человека?

— А тебя моя внешность не волнует? — вопросом на вопрос ответил космонавт.

— А почему она должна меня волновать? Ларе и Татьяне все равно, не так ли?

— Они на работе, пойми. И ко многому привыкли.

Ирина дотронулась до Одиссея и сказала:

— Извини, что я так легкомысленно говорила о твоей беде.

— Не извиняйся, — ответил Одиссей, и широкая улыбка осветила его лицо, словно солнышко мелькнуло над водой. — К сожалению, люди, окружающие меня, не отличаются большим чувством юмора. Мне так скучно с ними.

— Ну, это Марс сплоховал, — заявила Ирина и вдруг вскрикнула от неожиданности: дельфин проплыл у нее между ног.

— Ты ему нравишься, — сказал Одиссей. — Я думал, дельфин будет к тебе ревновать.

Дельфин подплыл к Ирине, громко прищелкнул, и Ирина погладила его симпатичную морду.

— Арбат знает, что я не собираюсь забирать его у тебя.

— Верно. Дельфин все знает.

Животное резвилось в воде, поднимая волны, соленые брызги фонтаном взмывали вверх, и Ирина совершенно расслабилась; в присутствии этих двух удивительных существ она ничего не боялась, и измученная ее душа стремилась к ним, хотя до этого момента она пряталась глубоко внутри ее, подобно тому, как прячется улитка в своем домике.

— Скажи, Одиссей, а что еще знает Арбат?

— Это Волков интересуется? — глаза космонавта стали светлыми-светлыми, еще светлее, чем его бледная кожа.

— Нет. Зачем ему это?

Наступило недолгое молчание, и даже дельфин притих.

— Да, ему это вряд ли интересно, — согласился Одиссей.

— Не очень-то тебе нравится Марс Волков.

— Давай не будем о нем говорить. Предмет для беседы довольно неинтересный.

— А как ты познакомился с Наташей Маяковой?

— Когда я вернулся из космоса, ни бассейна, ни дельфина еще не было. Я маялся от скуки, и меня повезли в Москву, в театр. Шла «Чайка» Чехова. Наташа играла в этом спектакле и произвела на меня сильное впечатление. Я попросил, чтобы меня познакомили с актрисой. Она — необыкновенная женщина.

— Это правда. Я тоже полюбила Наташу, хотя сначала она мне не очень понравилась. Некоторые люди при близком знакомстве оказываются совсем не такими, какими кажутся вначале. И получается, что они как бы дурачат других.

— Это лучше, чем дурачить самих себя. Ирина подплыла ближе к Одиссею.

— Здесь, кроме нас, есть еще кто-нибудь? — спросила она.

— Волков ушел. Лара и Татьяна спят. Мы одни, если не считать, конечно, мониторов. Но они, кроме щелканья Арбата, ничего не улавливают.

— Как ужасно, когда за тобой следят.

— Можешь попробовать на себе.

— Я поговорю с Марсом, может быть, он сделает что-нибудь?

Одиссей, откинув назад голову, рассмеялся.

— Поговори. Жаль только, что я не буду при этом присутствовать и не услышу его ответ.

— А что ты смеешься? У Марса есть власть.

— Н-да. Ну, если ты уговоришь его увести своих сторожевых псов, я буду тебе глубоко благодарен.

— А тебе не надоел этот бассейн? — задала очередной вопрос Ирина.

— А тебе не надоела Россия? — передразнил ее Одиссей.

— Ты шутишь, что ли?

— Ни в малейшей степени. Я серьезен, как никогда. Свобода — не объект для шуток.

— Ты прав. Я устала от жизни здесь.

— Замечательно. Первый шаг в нужном направлении. Ирина рассказала бы Одиссею все: о Кембридже и славных студентах, о кока-коле и пицце, рок-н-роле и многом другом, но слова застряли у нее в горле и никак не хотели выходить наружу.

Одиссей какое-то время плавал в молчании. Он смотрел в потолок, словно мог видеть сквозь него ночное небо и звезды, закрытые большой тучей, нависшей сейчас над городом, словно у него были не глаза, а радары. Ирина уже привыкла к частым паузам в их разговоре, они внезапно возникали и так же внезапно кончались. Молчание Одиссея не означало, что он забыл о ее присутствии или не слушает ее, как раз наоборот: он находился в состоянии напряженного внимания. Позднее Ирина поняла, что долгие паузы в разговоре с Одиссеем — не паузы вовсе, а просто иная форма общения.

— А что ты увидел там, далеко, среди звезд? Одиссей будто застыл, и глаза его, похожие в этот момент на глаза дельфина, заблестели подобно лампам, развешанным повсюду в помещении, где находился бассейн.

— А как ты узнала о том, что я что-то видел? — с неподдельным удивлением спросил космонавт у Ирины.

— Не могу сказать. Я не совсем понимаю. — Ирина была изумлена не меньше, чем Одиссей. — Я будто услышала слова. Или увидела какой-то образ...

— Я думал сейчас о той части моей души, что осталась в космосе. Или не души, не знаю, Просто части меня.

— Какой части?

— Точно не знаю. Это не нога и не рука. — Одиссей подумал, подыскивая подходящее слово. — Часть моей сущности во время того неудачного полета исчезла, сгорела, что ли. Но, потеряв эту часть, я получил взамен новую. А потом уже я потерял кусочек этого нового, и это ужасно. Понимаешь? Или все это кажется тебе полной белибердой? Бессмыслицей?

— Не более, чем все остальное в этом мире.

— Но то, о чем я говорил сейчас, не имеет отношения к нашему миру, — терпеливо продолжал объяснять Одиссей. — Ни к тому миру, в котором мы живем, ни к любому другому, который ты можешь себе представить.

Ирина ничего не ответила. Она как бы полностью растворилась и плыла в фосфоресцирующем пространстве, и все окружающее казалось ей далеким-далеким, она словно попала в другое измерение, и случилось это так, что она даже не успела ничего заметить.

— И все-таки я постараюсь тебе получше объяснить. Мне так необходимо поделиться этим хоть с кем-нибудь, кроме Арбата. Марс Волков не в счет — ему такого никогда не понять. — Одиссей облизнул сухие губы. — Представь, что я тебе говорю: «Вот огонь. Сунь в пламя руку». Ты, естественно, будешь думать, что, сделав это, обожжешься. Или, если я заведу тебя на крышу высотного дома и скажу: «Прыгай вниз!» Что ты подумаешь? Что ты упадешь и разобьешься, верно? А если нет? А если ты не обожжешься и не разобьешься? Представь другое. Шесть часов утра, время рассвета, ты выходишь на улицу, а солнца нет. Какое ты испытаешь чувство? И это чувство будет сродни тому, что я испытал в космосе. Вселенная бесконечна, и, следовательно, бесконечно число понятий о вещах и материях. Только реальность, та действительность, в которой мы существуем, имеет начало и конец. Но реальность огромна, она пересекается с временем и не всегда подчиняется его законам.

— Я поняла так, что ты — вроде как беженец, бездомный; что-то изменилось в тебе, когда ты был в космосе, тебе открылся путь в другую реальность, в другой мир, а мир, в котором мы живем, перестал быть твоим домом. Правильно?

— Правильно. — Лицо Одиссея смягчилось, напряжение исчезло. — Ты выразила мысль как нельзя лучше.

"И почему я на удивление хорошо понимаю все, о чем говорит Одиссей? — думала Ирина. — Возможно, причина во мне. Я чем-то похожа на него, я тоже живу одной жизнью, а часть моего существа живет другой, принадлежит другому миру. Происходит какое-то ужасное раздвоение, а то и растроение личности. Слова Одиссея для меня полны глубочайшего смысла, но почему это так, я не могу объяснить. Слава Богу, что мы одни здесь и никто не слышит наш разговор, иначе принял бы нас обоих за сумасшедших.

— Если бы ты знала, как мне нужен человек, который бы понимал меня! — воскликнул Одиссей. В глазах его стояли слезы. Он вдруг начал смеяться, покрывая горячими поцелуями глаза, щеки, губы Ирины. — Подумать только! И это именно Волков привел тебя сюда, спасение мое!

Когда Одиссей дотронулся до Ирины, она вздрогнула, и ее сердце затрепетало, как испуганная птица, и вскоре обжигающее пламя охватило не только тело, но и разум Ирины. Взаимопонимание, возникшее между ней и Одиссеем, прочной нитью протянулось от ее души к его душе, инавечно связало их вместе, в одно целое.

— Космос жесток, — говорил Одиссей, и Ирина не только слышала его слова, но и чувствовала их, словно они были осязаемыми предметами, — он притягивает к себе, как магнит, как сладкоголосая сирена, до тех пор, пока сердце не открывается ему навстречу, и тогда... Ты делаешь шаг вперед, ступаешь в неизвестные темные воды — пространство между звездами, — и обнаруживаешь, что дна нет, и проваливаешься в это пространство, в его всепоглощающую тишину, и с удивлением узнаешь, что это не тишина, что ты можешь разговаривать с этим пространством, понимать его, и твой неразвитый, ленивый человеческий мозг меняется, начинает воспринимать все по-новому... Уходит сознание того, что ты — человек, ты становишься частью этого неведомого мира, растворяешься в нем, и остается только полное и совершенное взаимопонимание, и только это важно. Ничто не избавляет людей от одиночества, но там одиночеству нет места. Божественный свет наполняет душу, и ты становишься сродни ангелам.

От охвативших ее чувств Ирина испытывала легкое головокружение. Близость тела Одиссея и удивительное единение душ слились в одно ощущение, в водоворот эмоций и мыслей, и она с жадностью окунулась в этот водоворот. Над темной поверхностью воды бассейна пульсировали концентрические круги: реальность (время) энергия — реальность (время) энергия... И вода стала горячей, и горячим стал воздух, и легкие, как мехи, качали кислород в кровь, а кровь уже не пульсировала, а пела...

Окружающий мир исчез, остались только Ирина и Одиссей — две звезды в темноте Вселенной, и Одиссей был близко-близко, и был частью Ирины, и был внутри нее.

Ирина не заметила, когда и как произошло их соитие, ей казалось, что так было давно, всегда. «Божественный свет наполняет душу, и ты становишься сродни ангелам...» Ирина знала г что она больше не одинока, что пришел конец ее мучениям. Их близость не была просто физическим актом, но актом психологическим, эмоциональным, и даже символическим. Наконец-то она могла отдать всю себя, каждую клеточку своего тела, не думая, не страдая, не испытывая страха, ревности или скуки, и целиком принять того, кого любила, кого хотела, таким каким он был, плохим или хорошим; растворилась темнота в ее душе, ушла безвозвратно, потому что, обнимая Одиссея, растворяясь в нем, она примирилась сама с собой, и та ее часть, которую она всегда ненавидела, которой боялась и хотела отторгнуть от себя, не была больше инородной частью.

Грудь Ирины соприкасалась с грудью Одиссея, ее соски терлись о его гладкую странную кожу, ее руки обнимали его, пальцы чувствовали искривленный позвоночник, но ничего похожего на страх или отвращение не было в ее сердце — таким был Одиссей и таким она его любила.

Она открыла глаза, чтобы видеть его лицо, и вздрогнула от неожиданности, когда и его глаза распахнулись и с любовью посмотрели на нее; она окунулась в их глубину и узнала все, что случилось с ним в далеком необъятном космосе, среди звезд. Она видела то, что видел он, чувствовала то же, что чувствовал он, и два их сердца бились в унисон: их биение — тиканье космических часов в черном океане реальности — времени — энергии.

Во время близости, когда бедра Ирины двигались все быстрее и быстрее, а плоть тяжелела, наполнялась сладким ожиданием и изнывала от желания, Ирина увидела, почувствовала то загадочное неведомое существо, которое Одиссей встретил в космосе, которое показало ему вселенную (время) реальность; существо, пульсирующее, как сердце, существо с жидкими костями и твердыми мускулами, с органами чувств, собранными в звездчатый пучок, напоминающий голову, существо с телом, очертания которого уловить было невозможно, потому что тело его существовало одновременно в двух-трех измерениях и постоянно переходило из одного измерения в другое.

Одиссей не сошел с ума, а если он был сумасшедшим, то и Ирина стала сумасшедшей тоже. Два безумца. Но если это так, если все это было безумием, Ирина считала такое безумие счастьем и благодарила судьбу за такой чудесный дар.

Мгновение спустя тело Ирины уже содрогалось в сладостном экстазе, и Одиссей достиг вершины наслаждения одновременно с ней, и извержение было таким бурным и сильным, а его член проник так глубоко, что Ирина испытала оргазм вторично, со стоном прижавшись к груди Одиссея и слыша его стон не только ушами, но всем своим существом.

Вокруг них по воде шла сильная рябь; вода скрыла их, защитила от любопытных глаз, омыла и обласкала. Дельфин плавал на другом конце бассейна, спокойный, молчаливый, счастливый, потому что Одиссей был счастлив, довольный, потому что Одиссей был доволен.

Прошло много времени, пока Одиссей наконец оторвался от Ирины, вышел из нее, но Ирина не ощутила ни горького чувства, ни пустоты и внутренней неудовлетворенности, как обычно случалось с ней после окончания акта. Она полна была новыми образами, ощущениями, знаниями; она протянула руку и дотронулась до Одиссея, чтобы узнать: а вдруг у него вместо костей — жидкая субстанция?

Одиссей засмеялся и сказал, прочитав мысли Ирины:

— Нет-нет, пока еще нет. Но, может быть, однажды...

Ирина все еще дрожала, никак не могла прийти в себя. Все было так чудесно, необыкновенно, и только одна мысль угнетала ее: она лгала Валерию, Марсу, Наташе. Но она не хотела лгать Одиссею. И поэтому, стараясь не думать о последствиях, Ирина призналась:

— Марс просил меня кое-что у тебя узнать. Одиссей ничего не ответил. Дельфин подплыл ближе и посмотрел на Ирину странным напряженным взглядом. Она судорожно сглотнула слюну и на мгновение пожалела, что начала этот разговор, но продолжала говорить дальше:

— Марса интересует, откуда ты достал документы величайшей секретности, доступ к которым имеют немногие. — Ирина наблюдала за реакцией Одиссея затаив дыхание. — Ты сердишься на меня?

— Да ты что? Напротив, я благодарен тебе, что ты мне это сказала.

Ирина обвила руками шею Одиссея, прошептала:

— Я должна была сказать тебе с самого начала.

— Разве?

— Я не хочу тебе лгать. Никогда.

— Похвальное намерение. — Одиссей улыбнулся. Он произнес эту фразу таким тоном, что было ясно, — подобное желание он считает практически неосуществимым.

— Мне бы хотелось... — начала Ирина и замялась. — Мне нужен человек, которому я бы полностью доверяла, на которого могла положиться, не боялась бы рассказать ему все-все.

— А Волков не годится на эту роль? «Ну вот, — подумала Ирина, — наступил тот самый момент. Я должна рассказать. Одиссей поймет, обязательно меня поймет». И, набрав в легкие побольше воздуху, Ирина начала сбивчиво рассказывать:

— Я была в Америке, в Бостоне. Работала там какое-то время. Встречалась со студентами — в Кембридже полно студентов из самых разных стран. Мне все там нравилось: университет, студенты, бесконечный обмен мнениями, вообще, атмосфера студгородка. Я буквально ходила пьяная от всего этого. А потом, когда вернулась в Москву, очарование кончилось; я стала скучать по студентам, по Кембриджу, по Америке. Я оставила часть своей души там, в другом полушарии. Я была безнадежно влюблена и не находила себе места. Можно ли влюбиться в город, в университет? Почему нет? Но я страдала от этой любви, тоска по Америке камнем лежала у меня на сердце. — Ирина остановилась и перевела дух. Дельфин подплыл ближе, у него был такой вид, словно он тоже слушал. — Теперь я знаю, какие чувства испытывала шекспировская Джульетта. Часто любовь и страдание неотделимы друг от друга.

— Да, — согласился Одиссей. — Это правда. И воспоминания тоже часто причиняют боль. Воспоминания о том, что было и чего не было, грустные мысли о непройденных дорогах, о несовершенных поступках, о непережитых чувствах.

Ирина наблюдала за игрой света и тени на лице Одиссея, и видела на нем печаль, и ощущала эту печаль всем сердцем.

— Ты находишься здесь по собственной воле? — спросила она.

— Вопрос из области метафизики, — сказал Одиссей. — Даже не уверен, что я в состоянии на него ответить. Знаний может не хватить.

Ирина вскинула голову, но ничего не ответила, промолчала. Она уже немного научилась пользоваться паузами в разговоре.

— Вопрос о свободе выбора — очень непростой и очень важный, Допустим, человек уверен, что он делает что-то по своему собственному желанию, но так ли это на самом деле? С детства нам внушают определенные понятия, кроме того, мы бессознательно впитываем множество информации от наших близких, знакомых, друзей, и эта информация оседает в нашем мозгу, прибавь сюда воспитание и образование. Вот и получается, что, когда мы вырастаем и начинаем вести самостоятельную жизнь, мы судим о себе и своих поступках очень субъективно.

Пока Одиссей говорил, Ирину почему-то начало знобить, и она, чтобы согреться, прижалась к нему. Ей было так хорошо вместе с ним, и близость их была восхитительной, но чем дальше, тем сильнее мучили Ирину неприятные мысли. Только что она познала настоящую свободу и не хотела терять ее.

— Интересно, — заметил Одиссей, — ты обнимаешь меня точно так же, как и других своих любовников?

— А ты ревнуешь? — игриво ответила Ирина вопросом на вопрос, стараясь казаться веселой, но от этого ей стало еще тоскливее.

— Ревность здесь ни при чем.

— Конечно, ни при чем. Ты — не единственный мой любовник. А один из них — сотрудник органов безопасности.

— Знаю.

— Как? Откуда ты об этом знаешь? — Ирина была поражена.

— Секретным службам известно многое, но мне — еще больше. — Глаза Одиссея посветлели, и Ирина увидела в их глубине танцующие искорки. — Я понимаю, что мы встретились не просто так, по воле случая. Но мне на это наплевать. Меня беспокоит твоя зависимость от мужчин.

— Что ты имеешь в виду? — сердце Ирины тревожно забилось, предчувствуя ответ.

— Да так. Ничего особенного. — Одиссей проговорил эти слова таким печальным тоном, что Ирина окончательно расстроилась.

— Ты не хочешь об этом говорить?

— Нет. Не хочу. Лучше я буду говорить с тобой о космосе. Космос — это последний рубеж, правда? — Одиссей горько засмеялся, и Ирина почувствовала тревогу в его голосе, отчего ей стало невыносимо больно, Дельфин беспокойно наблюдал за людьми и плавал рядом с ними.

— Разве я сказала тебе что-нибудь обидное?

— Ни в малейшей степени.

— Но что случилось? Почему ты сразу как-то отдалился от меня?

— Это не я от тебя отдалился, Ирина. Ты находишься не в ладах с собственным сердцем, стало быть, проблема заключается в тебе самой.

— Тогда почему ты не поможешь мне?

— Если я попытаюсь это сделать, то добьюсь лишь того, что ты заблудишься еще больше в том дремучем лесу, в котором, собственно говоря, давно заблудилась.

— Я не понимаю тебя, — сказала Ирина, готовая расплакаться.

Дельфин подплыл к ней, ткнулся мордой ей в руку, словно сочувствовал ее горю.

— Арбат, — спросила Ирина у дельфина, — что же мне делать?

Дельфин ответил что-то высоким голосом, и Ирина грустно прошептала:

— Если бы только я могла понять, что ты говоришь...

— Я переведу, — сказал Одиссей. — Он говорит, что жизнь коротка, а уроки свои мы выучиваем, к сожалению, слишком медленно.

— Это и к дельфинам относится?

— Дельфины не учатся, за исключением тех случаев, когда им приходится иметь дело с людьми.

* * *

— Думаю, наш разговор подошел к концу, господин Ясувара, — заявил Большой Эзу.

— Это все, что вы можете мне сейчас сказать?

— Все.

— Вы меня отпустите?

— Нет, конечно. Как я могу вас отпустить? С самого начала нашей беседы вы пытались обмануть меня. Лгали наглым образом.

— Но как же?..

— А вот так. Вы что, хотите, чтобы я поверил, будто три таких крупных бизнесмена, как Хитазура, Кунио Мисита и Фумида Тен, объединились для того, чтобы создать какую-то нелегальную фирму по производству ядерных реакторов или деталей для них, неважно, а затем продавать их России? Стране, которая настолько бедна, что покупает пшеницу у американцев, потому что сама не в состоянии накормить свои народ? За кого вы меня принимаете? В том, что вы мне тут наговорили, нет даже простой логики.

— Но это правда! Клянусь вам! — вскричал адвокат; глаза его были выпучены от страха, а руки тряслись.

— Тогда объясните, почему Хитазура не побоялся вложить деньги в такое сомнительное предприятие?

— Спросите Хитазуру или Миситу, откуда я могу это знать?

— Разумеется, вы этого знать не можете, — спокойно сказал Большой Эзу и обернулся к Кои: — Убей его.

— Постойте, — крикнул Йен и в ужасе закрыл глаза. Краска сбежала с его лица. «Боже, Боже», — повторял он про себя, затем, открыв глаза и облизнув сухие, потрескавшиеся губы, прошептал: — У меня есть доказательство, что я сказал вам правду.

— Да что вы, — усмехнулся Эзу, — с какой стати мы должны вам верить?

Кои придвинулась к адвокату.

— О, прошу вас! — завопил Йен. Его глаза говорили о том, что он готов рассказать своим мучителям абсолютно все, что знает. Даже детектор лжи не мог бы работать эффективнее Кои.

Большой Эзу подождал, прежде, чем ответить. Адвокат уже прощался с жизнью, затем измученный услышал такую фразу:

— Мы даем вам последний шанс, господин Ясувара. Надеюсь, что вы воспользуетесь им с наибольшей пользой для себя.

* * *

Как-то возвращаясь от матери, которая была безнадежно больна и давно впала в старческий маразм, Ирина поняла, почему ей нужно постараться обязательно найти организацию «Белая Звезда». Не потому, что это нужно Марсу Волкову, и не потому, что это поможет ей быть рядом с Валерием Бондаренко, хотя и поэтому тоже, но гораздо в меньшей степени. «Белая Звезда» оказалась вдруг очень нужной ей самой, Ирине. Ирина знала теперь ответ на вопрос: почему она все время чувствует себя так, словно находится в заключении? Свободы — вот чего ей так сильно не хватало; жизнь на родине, как ни старалась Ирина лгать сама себе, стала ей невмоготу, здесь, правда, теперь больше говорили о свободе, но на самом деле ее не было, как и прежде. В некотором смысле стало еще хуже: все врали и приспосабливались, каждый знал, что врет и приспосабливается, но делал вид, что счастлив и свободен безмерно. В конце концов Ирина поняла: Россия и русские — не свое, не любимое, чужое. Конечно, «Белая Звезда» не могла дать Ирине то, чего ей хотелось, но, по крайней мере, при помощи этой организации она могла попытаться найти способ уехать в Америку, в Кембридж, где люди были ей милы, где любые мысли, взгляды, теории, философские учения высказывались свободно, без оглядки, не шепотом на кухне, а открыто, во всеуслышание, и никто ничего не боялся.

«Итак, решено, — сказала себе Ирина, — отныне „Белая Звезда“ — моя единственная надежда, может быть, когда-нибудь я смогу уехать в мою любимую Америку!»

* * *

— Вот она! — сказал Марс Волков в телефонную трубку. — Взять ее.

Он говорил из черной «Чайки», и после его приказа трое людей, одетых в серое, выступили из тени, где они прятались; один из них подошел к Наташе Маяковой сзади, а двое других встали по бокам и схватили ее за запястья.

— В чем дело? — спросила удивленная Наташа. — Что вам нужно?

— Служба безопасности, — ответил ей человек, стоявший сзади, — не двигаться.

Из окна автомобиля Марс видел, что глаза Наташи расширились от ужаса, пока она слушала то, что ей говорил его сотрудник. Марс был доволен, видя, как напугана Наташа; он всегда любил наблюдать за тем, что страх делает с людьми, словно это зрелище придавало ему сил.

Сотрудники отвели Наташу к поджидавшей их «Чайке» и втолкнули в машину, на заднее сиденье, на котором сидел Марс; туда же сел один из оперативников, так что Наташа оказалась зажатой между двумя мужчинами; остальные разместились впереди. Машина поехала в сторону Лефортово.

— Марс! — воскликнула Наташа, увидев, кто сидит рядом с ней. — Зачем же такая пышность? Что за театральные эффекты? И куда вы меня везете?

— В Лефортово, в тюрьму.

«Интересно, — подумал Марс, — как при слове „тюрьма“ исказилось от страха лицо этой женщины. Люди боятся по-разному, но все равно, есть нечто общее, объединяющее их всех».

— Ты плохо себя ведешь, Наташа, — голосом недовольного учителя сказал Марс. — Я тобой недоволен.

— Кто дал вам право говорить со мной таким тоном? — возмутилась Наташа, — Вы не мой отец, чтобы учить меня уму-разуму.

Марс размахнулся и наотмашь ударил Наташу по лицу.

— Вот мое право!

— Скотина!

— Если я скотина, то и ты тоже, — заявил Марс. Он наблюдал, как из рассеченной от удара скулы Наташи струйкой стекает по лицу кровь. Лицо Наташи раскраснелось, и, как ни удивительно, ей это шло. — Тебе позволялось многое, но, дорогуша, следует соблюдать правила игры. Государство требует послушания от своих граждан, и от тебя, и от меня. Если в один прекрасный день я окажусь в такой же ситуации, как ты сейчас, меня тоже отвезут в Лефортово.

— Да что за вздор вы говорите! Вы и я — это ночь и день, нечего нас равнять. Вы работник службы безопасности. А, вы удивлены и не понимаете, откуда я это знаю? От Виктора Шевченко, но вот откуда это стало известно ему, узнику или подопытному кролику, ума не приложу. Разумеется, вы не сообщили ему о том, где работаете. Вы слишком осторожны для того, чтобы выдать себя! Надеялись стать для него эдаким добрым дядюшкой? «Ах, мой дорогой, доверься мне, скажи мне всю правду...» Вот ваш стиль! Но Виктор вас сразу раскусил, и меня вы не обманули. От вас за версту несет тайной полицией. Как бы вы ни старались скрыть свою принадлежность к секретной организации России, вам никогда не удастся это сделать. Все вы одинаковы, подлые и лицемерные!

— Лучше остановись, дорогуша! Как я подозреваю, ты еще не излечилась от своей самоуверенности и надеешься, что твой ангел-хранитель защитит тебя сейчас точно так же, как тогда в Америке, помнишь? Ты поставила в дурацкое положение не только себя, но и наших людей. Повторяю, если ты надеешься на этот раз выйти сухой из воды, забудь свои надежды. И Бог не защитит тебя! Я поставлю на место твоего ангела-хранителя; он, может быть, пока и не подозревает об этом, но скоро ему придется оставить свой высокий пост, и, чем выше он сидит, тем больнее ему будет падать вниз. А падать очень неприятно и больно.

Черная «Чайка» подъехала к следственному изолятору Лефортовской тюрьмы. Кабинет для допроса находился на третьем этаже; туда и отвели Наташу. За старым, видавшим виды деревянным письменным столом сидел Марс Волков, перед ним на столе лежала раскрытая папка. В кабинете было два деревянных стула; на одном сидел Марс, а на другой села Наташа.

— Встать! — прозвучала команда.

— Что? — не поняла Наташа.

— Я сказал: встать! — заорал Марс так громко, что Наташа испуганно вскочила. — Без разрешения садиться не смей!

— Говнюк! — сказала Наташа и снова села.

— Есть хочешь? — спросил Марс, углубившись в бумаги, лежавшие перед ним, и не обращая внимания на Наташу.

— А почему вы не в форме, полковник? — не ответив на вопрос, спросила актриса. — Вам она очень пойдет.

Марс обвел что-то ручкой в тексте, который читал, и, перевернув страницу, потребовал:

— Расскажи о своих отношениях с Валерием Бондаренко?

— Валерий мой брат.

Марс оторвался от бумаг и удивленно посмотрел на Наташу.

— Твой брат?

— Разве я сказала «мой брат»? Нет, я хотела сказать «мой любовник».

— Так брат или любовник? — нахмурился Марс.

— И то, и другое.

Марс отложил в сторону ручку, сложил руки на груди, одну поверх другой. Наташа, как часто случается с людьми, чья жизнь находится в опасности, видела и запоминала малейшие мелочи; вот и сейчас она обратила внимание на неестественно маленькие уши своего мучителя и подумала о том, что они делают его похожим не на киногероя, а на противное злое животное.

— Наташа, от того, как ты будешь отвечать на мои вопросы, зависит многое.

— Что многое?

Марс улыбнулся.

— Если бы ты была не здесь, а на свободе, то твой выбор был бы именно таким. Но, пока ты находишься в этом заведении, ты должна отвечать на вопросы, которые тебе задают. И, поверь мне, в моем распоряжении есть разные методы, чтобы заставить тебя заговорить, в том числе и неприятные.

— Неужели вы до сих пор применяете здесь пытки, а как же хваленая свобода и демократия?

— Зачем ты усложняешь свое и без того незавидное положение?

— Я делаю то, что вынуждена делать.

— Я хорошо вижу твои глаза, Наташа, и в них — страх.

— Да, я боюсь, и очень боюсь, но страх не может изменить мои взгляды на жизнь и на людей.

Марс долго изучал лицо Наташи, потом спросил:

— Какие отношения между тобой и Валерием Бондаренко?

— Он мой брат или любовник, или брат и любовник одновременно.

Марс перевернул страницу.

— А какие отношения связывают тебя и Виктора Шевченко?

— О, на этот вопрос я могу сразу дать точный ответ. Я продолбила ему все мозги.

— Грубость тебе не идет, Наташа.

— Откуда вдруг такая щепетильность, господин Волков?

— Это ты достала сверхсекретные документы и передала их космонавту?

— Я актриса, а не шпионка.

— Наташа, ты знаешь, какое бывает наказание за шпионаж?

— Если меня собираются держать в этой дерьмовой тюрьме, то лучше мне умереть, чем гнить здесь.

Марс кивнул:

— Что ж, хорошо, я сделал для тебя все, что мог.

— Я в этом не сомневаюсь.

Марс нажал на кнопку звонка, находившуюся где-то под крышкой письменного стола.

— Скажите ему, пусть приходит, — произнес Марс в пространство.

Сердце Наташи сжалось от ужаса.

Открылась дверь. Наташа повернула голову, чтобы посмотреть на вошедшего, и увидела невысокого человека с крайне неприятным лицом. Человек этот направлялся к ней, а в руках у него был шприц.

— Нет! — закричала Наташа.

Игла вонзилась в руку, впрыснув внутрь какую-то жидкость, и мгновение спустя неприятный холод сковал тело женщины, заморозив каждую ее клеточку, мозг заволокло туманом, а сердце болезненно сжалось в ожидании побоев.

* * *

— Кунио Миситы нет дома, — сказал Йен Ясувара, кладя трубку телефона.

— Возможно, вы подстроили все так, что в данный момент его не оказалось дома, — Большой Эзу был явно недоволен.

— О, нет, нет. — Йен бросил боязливый взгляд в сторону Кои. — Мы отыщем Миситу. Почему бы не попробовать поискать его в Кайдзине?

Эзу и Кои знали, что имел в виду адвокат под словом «Кайдзин». «Кайдзин ни кисуру» был самым дорогим в Токио чайным заведением. Чайная работала вечером и ночью и по сути являлась акачочином, но сохраняла свое название из соображений респектабельности, прикрывалась им, как щитом, хотя в переводе «кайдзин ни кисуру» означало «сжечь дотла», «превратиться в пепел», то есть вещи, ни имевшие ничего общего с церемонией распития чая.

Серый «Мерседес» резко развернулся и поехал в район Симбаси, где находилась чайная. Подобно всем закрытым и дорогим столичным клубам, она имела на редкость неприметный вид. Единственное, что как-то привлекало к ней внимание, была огромная дверь, сколоченная из массивных досок, сделанных из дерева киоки и скрепленных между собой железными гвоздями ручной ковки. Дверь, несмотря на свой почтенный возраст, сверкала, как новенькая, благодаря постоянному тщательному уходу. Ходили слухи, что эта дверь была изготовлена специально для замка, принадлежавшего основателю династии сегунов Иэясу Токугаве, но насколько подобное утверждение соответствовало действительности, никто не знал. Для страны, чья история жила в устных преданиях, такое положение вещей было естественным; японские школьники никогда не допытывались, что есть правда, а что — вымысел в преданиях старины.

У каменных ступеней, ведущих к двери, росли два кипариса, подстриженных необычным способом и имевших причудливые, фантастические очертания, напоминающие сказочных животных. Недалеко от двери в стену был вделан звонок, но, если случайный любопытный прохожий решил бы позвонить, то дверь осталась бы закрытой: войти в заведение могли только его члены, и новичок, если хотел попасть в клуб, должен был прийти в сопровождении одного из членов клуба.

Йен Ясувара в сопровождении Большого Эзу и Кои поднялся по каменным ступеням и позвонил. Израненную часть лица адвокат прикрыл носовым платком. Когда, спустя долгое время, тяжелая дверь отворилась, из темноты донесся голос:

— Добро пожаловать, господин Ясувара. С вами два гостя?

Йен кивнул, пробормотав что-то нечленораздельное, и переступил порог. «Гости» последовали за адвокатом.

Внутри чайной стояла абсолютная тишина, можно было подумать, что находишься в пустой церкви. Помещение освещалось скупо; на сложенных из старых камней стенах висели антикварные свитки, на которых были изображены в основном пейзажи древнего Китая, а не Японии. Простота отделки холла контрастировала с откровенной роскошью убранства внутренних комнат. Длинные, обитые кожей диваны с удобно изогнутыми спинками, просторные бархатные кресла, в которых свободно поместились бы двое людей, роскошные паркетные полы, покрытые звериными шкурами, — все предназначалось для комфорта и отдыха тех, кто имел доступ в клуб.

— Господин Мисита ждет нас, — сказал Йен Ясувара крупному, крепко сбитому охраннику со шрамом на мочке уха.

Охранник перевел взгляд с адвоката на его спутников, затем обратно и поклонился.

— Прошу сюда, — сделав указующий жест рукой, обратился он к посетителям. — Господин Мисита в Зеленой комнате.

Помещения в Кайдзине имели особые названия в зависимости от своего интерьера или места, где они находились. Зеленая комната была оформлена в стиле традиционной чайной и выходила окнами в небольшой ухоженный сад. Сад со всех сторон окружали стены, но из-за того, что деревья располагались ярусами друг над другом, из окон стены были не видны; создавалось полное впечатление присутствия в сельской местности — риокане.

Йен, Большой Эзу и Кои прошли по просторному холлу с блестящими полированными паркетными полами; стены, окрашенные в коричневато-бежевый цвет неровными по густоте мазками, создавали иллюзию ветхости и походили на стены старинной усадьбы.

Кои приметила, что они миновали семь фусуми — раздвижных стенок-дверей, решетчатые каркасы которых, сделанные из ясеня, были оклеены плотной рисовой бумагой. Все двери оказались закрытыми, Кои даже на пару секунд останавливалась возле каждой фусуми и дотрагивалась кончиками пальцев до бумаги в надежде почувствовать хотя бы слабую вибрацию от разговора или движения людей, но напрасно. Значит, в комнатах никого не было? Кои охватило беспокойство: все ли в порядке? Она не могла понять, почему, но беспокоилась все больше и больше. Оглянулась, но никого не увидела. Почему же ей было не по себе? Может быть, потому, что охранник с изуродованной мочкой уха ничего не сказал по поводу израненного лица Йена? Или потому, что Большой Эзу и Кои попали в чайную с удивительной легкостью? Вряд ли охранник знал Большого Эзу, не говоря уже о Кои. А самые большие опасения у Кои вызывал адвокат; она не доверяла ему.

Наконец охранник подвел гостей к фусуми, ведущей в Зеленую комнату, и хотел открыть, вернее, отодвинуть дверь (фусуми ходят по специальным низким полозьями с пазами), но Кои остановила его.

— Позвольте мне, — сказала она и, прежде, чем охранник успел что-нибудь ответить или сделать, толкнула дверь в сторону и дала Йену такую оплеуху, что тот влетел в комнату, словно его выпустили из катапульты. Ничего не произошло. Охранник с удивлением уставился на Кои, так же, как и Йен, смотревший на нее через дверной проем. Большой Эзу, в свою очередь, не отрываясь, следил за Кунио Миситой, сидевшим, скрестив ноги, на татами и резко повернувшимся на звук стукнувшей двери.

— Что это значит? — взвизгнул Кунио Мисита.

— Сейчас объясню, — ответил Эзу, делая шаг вперед. Кои услышала негромкий хлопающий звук, увидела, как Большой Эзу пошатнулся и упал на колени, закатив глаза. На груди его расплылось красное пятно, но сердце все еще продолжало качать кровь сквозь дыру, пробитую пулей.

Кои осталась стоять на месте и не вошла в комнату, где ее ждала ловушка. Вместо этого, видя, что Большому Эзу уже ничем не поможешь, Кои схватила в охапку охранника, втолкнула его в Зеленую комнату и побежала назад по просторному холлу с коричневато-бежевыми стенами к выходу.

Из комнаты вышел Хитазура и с улыбкой посмотрел на застывшие глаза Большого Эзу. В руке Хитазура держал пистолет марки «Беретта».

— Один выстрел, — сказал Хитазура. — Один выстрел — вот и все, что нужно, чтобы заставить замолчать любого.

— Я должен вернуться к Тори, — произнес Рассел Слейд, выходя следом за Хитазурой. Тот кивком головы отпустил Рассела. Трое людей выбежали из Зеленой комнаты и бросились вслед за Кои.

— Поторопитесь! — крикнул им вдогонку Хитазура, продолжая с явным удовольствием рассматривать труп врага. — Догоните ее и убейте! И убедитесь в том, что она мертва.

Он долго, с удовольствием смотрел на мертвое тело, думая о том, что наконец отомстил своему врагу.

* * *

«Марс Волков — не в счет, ему такого никогда не понять». Что хотел сказать этим Одиссей? Ирине страшно хотелось докопаться до истины, и как можно скорее. В мыслях женщины царил ужасный беспорядок, она, подобно Мафусаилу, проснувшемуся от многовекового сна, никак не могла сосредоточиться, сообразить, что же происходит на свете, и чувствовала себя, как и он, чужой в этом мире.

Открыв дверь ключом, который дал ей Валерий, Ирина проникла в квартиру на Мясницкой улице. В квартире было тихо, Ирина вошла внутрь, быстро захлопнув за собой входную дверь. Еще раз осмотревшись и прислушавшись, нет ли кого в квартире, женщина начала методично обыскивать каждый угол, рыться в шкафах и ящиках. Ее волнение быстро прошло, когда она убедилась в том, что в комнатах, кроме нее, никого не было. В спальне она подошла к окну и выглянула на улицу.

«Меня беспокоит твоя зависимость от мужчин», — вспомнила она слова Одиссея.

Потом подумала о другом. Где-то в квартире спрятана информация о «Белой Звезде». Но где? Ирина отошла от окна и пересмотрела содержимое каждого ящика, карманов брюк и пиджаков, заглянула во все коробки, переворошила постельное белье, кипы старых фотографий, все официальные документы, письма, стопки чистой бумаги, лежавшие в письменном столе. Насмотревшись фильмов о Джеймсе Бонде, Ирина уже знала, что нужно искать за картинами, в аптечке, в наволочках и подушках, в матрацах. Она опустилась на четвереньки и обшарила дно всех шкафов, которые были в доме. Не остались без внимания и кухонные полки, банки с крупами, мукой и прочим, пачки с чаем и кофе. Но ничего не нашла, ни единого клочка бумаги, на котором было бы написано что-нибудь ценное. Усталая, измученная бесплодными поисками, Ирина в изнеможении опустилась на табуретку, бездумно уставившись на экран персонального компьютера, стоявшего перед ней. Полтора часа прошли впустую. Где еще искать?

Ирина сидела на том же месте, где и всегда, когда наблюдала за Валерием, готовившим завтрак. Зимой на кухне у Валерия было очень тепло, и Ирина всегда вспоминала кухню у себя дома, на которой хлопотала бабушка и из которой доносились аппетитные запахи. Неужели Валерий, такой хозяйственный, умевший готовить вкуснейшие вещи, и такой нежный, умелый любовник, неужели Валерий — полковник органов безопасности? Она долго сидела, уставившись на темный, молчаливый и словно насмехающийся над ней экран всезнающего компьютера. Вдруг в ее памяти всплыли кадры из американского фильма «Загадка», который она видела в маленьком кинотеатре в Кембридже, Ирина стала лихорадочно перебирать в уме всевозможные варианты, искать в обычных предметах что-нибудь, что могло навести на мысль, где находится секретная информация. И тут догадка осенила ее. «Ну, конечно, прошептала Ирина, — и почему я сразу не догадалась!»

Она встала и включила компьютер. Ирина хорошо знала файлы, записанные на мягком диске, и быстро добралась до меню, на котором высветились файлы твердого диска, пробежала глазами по директориям, но не обнаружила ничего подозрительного. Записи рецептов, и все. Она поискала скрытые команды, но не нашла. Возбуждение угасло, и Ирина с горечью подумала, что фильм есть фильм, а жизнь есть жизнь. Валерий мог записать информацию о «Белой Звезде» на мягкий диск и спрятать его, но тогда где этот диск? Ирина перевернула все вверх дном, но никаких дисков не обнаружила. Вдруг ей вспомнился обрывок разговора с Валерием.

— И когда ты только находишь время записывать в память компьютера эти бесконечные рецепты?

— А у меня есть помощник. В компьютере живет некий дух.

Ирина снова включила компьютер и нажала на клавишу «Reveal Codes». Ничего. Она нахмурилась, потому что надеялась обнаружить «духа» в списке кодов, — а вдруг где-нибудь в тексте мелькнет подсказка! Текст! «Ну я и дура!» — обругала себя Ирина и стала торопливо нажимать на клавиши. На экране высветились файлы директория, затем появилось меню первого текстового файла. Так. «Жареный цыпленок». Теперь нажать на «Reveal Codes». Вот оно! Вверху, над рецептом цыпленка, высветились три одинаковых значка для поисков в памяти компьютера. Снова текст рецепта. Затаив дыхание, Ирина нажала на нужную клавишу три раза. Никакого эффекта. Но для чего тогда эти непонятные значки, не имеющие отношения к рецепту, но записанные в его файле? Ирина вернулась к «Reveal Codes», затем опять три раза нажала на клавишу значка. На экране, в левом нижнем углу, появилась надпись: «Пожалуйста, ждите». Надпись могла обозначать одно; компьютер ищет на твердом диске большой по объему файл, Сердце Ирины радостно забилось в ожидании. Время шло, и, наконец, на экране побежал текст, запестрели названия разнообразных рецептов. Рецепты, рецепты, одни рецепты. Ирина нажала на клавишу «Scroll Key», и текст на экране замер. Внимательно вчитавшись в текст рецепта, Ирина не нашла в нем ничего интересного. Рецепт холодного десерта. Десерт как десерт. Она со злостью нажала на клавишу «Scroll Lock», но строчки не поехали вверх, как должно было быть, а исчезли с экрана. Вместо этого опять появилась надпись:

«Пожалуйста, ждите». Через пару секунд появился новый текст. Даты, места встреч, имена, бессчетное количество имен... И новый текст. Ирина чуть не разрыдалась от счастья: она нашла то, что искала! Она нашла секретную информацию о загадочной «Белой Звезде».

* * *

«По всему Токио рыщут люди Хитазуры, и я не могу позволить себе встречу лицом к лицу, — вспомнила Кои слова Большого Эзу, сказанные им еще утром. — Есть гораздо более удобный, надежный и безопасный способ получения информации — через осведомителей».

Было одиннадцать часов вечера, но, несмотря на позднее время, на улицах в Сибуе толпился народ, и Кои мало что видела из-за большого скопления людей. Небо, грязновато-желтое, нависало над городом, наполовину скрытым под густым слоем смога. На большом табло, установленном у Общественного информационного центра, высвечивалось процентное содержание вредных веществ в атмосфере; углекислого газа, окислов азота и серы, а под цифрами шел такой текст: «Детям, пожилым и больным людям рекомендуется остаться сегодня дома».

* * *

«Не хочу сложа руки сидеть у себя в офисе или машине и ждать, пока до меня доберутся люди Хитазуры, — повторял Кои Большой Эзу. — Хитазура не настолько старомоден, чтобы напасть на меня с саблей в честном поединке. Все это было давно — вызовы на поединки, честные бои, — и годится лишь для кино».

«С саблей Хитазура не напал, — подумала Кои, — а напал с пистолетом, из-за угла. В каком мире мы живем? Если умерли понятия о чести, зачем тогда вообще жить?»

Кои стояла у Общественного информационного центра. За сегодняшний день она приходила сюда уже в третий раз; долго кружила по городу, меняла транспорт, заметая следы, скрываясь от погони.

В центре было шесть CRT-мониторов, подсоединенных к новейшему компьютерному оборудованию, и Кои подошла к одному из них. Электронной ручкой она дотронулась до секции с надписью: «Читай», На экране появился список четырех действий на выбор. Кои выбрала действие номер два: «Информация для ваших друзей под кодовым словом». Строчки исчезли, и на экране появилась просьба:

«Введите кодовое слово». Кои написала электронной ручкой слово «ками», которое сообщил ей Большой Эзу, и через секунду уже читала «электронную записку»: «Деке, татуировщик. Синдзюку». Кои торопливо нажала на кнопку выключения, и «записка» мгновенно исчезла в недрах электронной памяти громадного компьютера, а сама Кои быстро растворилась в огромном городе.

* * *

— Сначала скажи мне, Волков пришел с тобой или ты одна? — обратился Одиссей к Ирине с вопросом, когда она скользнула с бортика бассейна в воду. — Отплывем подальше, на середину.

— Я пришла одна.

— А где Волков, ты знаешь?

— Понятия не имею. Он мне ничего не говорил. Космонавт посмотрел на Ирину непонятным, загадочным взглядом.

— А что такое? — спросила она, чувствуя себя крайне неуютно.

— Интересно, что тебя привлекает в Марсе Волкове?

— Привлекает?

— Да.

Ирина обратила внимание на то, что дельфин к ним не приближался, а беспокойно плавал в стороне, словно не желал участвовать в неприятном разговоре.

— Я обещала, что не буду тебе лгать, и поэтому отвечу честно: у меня нет семьи, я фактически одинокая женщина. У Марса семья есть. Он познакомил меня со своими родными, и я больше не испытываю такого острого одиночества, как раньше. А родственники Марса — очень милые, приятные люди. И я чувствую себя у них в безопасности.

— Не понимаю.

— Чего ты не понимаешь? Я разве плохо объяснила?

— Объяснила ты хорошо, но я не понимаю, как можно чувствовать себя в безопасности в обществе сотрудника секретных органов?

— Ты имеешь в виду Валерия?

— Какого Валерия?

— Ну, как же. Валерия Денисовича Бондаренко, полковника, в данный момент возглавляющего Отдел N, который занимается националистической организацией «Белая Звезда».

Слова Ирины произвели на Виктора потрясающий эффект. Наступило гробовое молчание, не слышно было ни единого шороха, ни всплеска, ни дыхания. Молчание, осязаемое, тяжелое, сковало все вокруг, и Ирине показалось, что внизу, под ней, зияет зловещей черной дырой глубокая пропасть, в которую она начинает проваливаться...

— Что я особенного сказала?

Сердце ее неистово билось в ожидании ответа, но Одиссей молчал. Казалось, даже время вдруг замедлило свой бег. Молчание стало таким невыносимым, что Ирина готова была закричать от нервного напряжения. И тут космонавт наконец спросил:

— От кого ты узнала про Отдел N?

— От Марса.

— А то, что Бондаренко возглавляет этот отдел, тоже Марс тебе сказал?

— Не совсем. Марс показал мне документ, секретный, и там было написано, что Валерий Бондаренко — руководитель отдела N.

— Боже, Боже, спаси и помилуй! — Одиссей закрыл глаза, а дельфин, как бы в ответ на его отчаяние, подплыл ближе, но не издал никаких звуков, сочувствовал молча. Потом посмотрел на Ирину с выражением, которое больше всего походило на изумление.

— Да ты можешь мне наконец объяснить, в чем дело? — возмутилась женщина.

Одиссей так на нее посмотрел, что Ирина не поняла, чего в его взгляде больше: жалости или гнева.

— Даже не знаю, как лучше объяснить, — медленно начал он. — Думай не думай, ничего не придумаешь. Значит, вот что, Ирина. Тебе известно, что в этом помещении, где мы сейчас находимся, полно подслушивающих устройств, как и в других местах в этом здании. Исследования, которые проводятся надо мной, курируют органы безопасности. Лара и Татьяна — сотрудницы этих органов. Какой из всего вышесказанного ты можешь сделать вывод?

— Ты хочешь, чтобы я попыталась уговорить Марса прекратить это? Я, конечно, попробую...

— Ирина, пойми, Марс Волков — высокопоставленный сотрудник органов.

Сначала Ирина подумала, что ослышалась, так неправдоподобно прозвучало это заявление. А вдруг Одиссей решил пошутить?.. Хотя вряд ли, слишком серьезное у него было лицо.

— Ты смеешься надо мной? — спросила Ирина, чувствуя себя полной дурой. — Такого не может быть. Я собственными глазами видела документы...

— Документы были фальшивые или, вернее, поддельные. То есть, я не сомневаюсь в том, что Марс показал тебе настоящие бумаги, только он или кто-то другой, откуда мне знать, изменили имя полковника.

— Невозможно! Нет-нет, не верю!

— Хорошо. Давай я позову сейчас Лару и Татьяну, и они подтвердят...

— Не нужно! — остановила его Ирина, уже читая правду в глазах Одиссея. — Прошу тебя! Не нужно ничего делать!

Неожиданно Ирина вспомнила, как ходила с Марсом на «Три сестры» Чехова, и в антракте завела разговор о Наташе, желая узнать мнение своего «приятеля» об актрисе, а он отозвался о ней довольно пренебрежительно и сказал, что не помнит ее фамилии. А когда Ирина выследила Наташу до Звездного городка и случайно встретилась там с Марсом, между ними произошел следующий диалог:

«Каким это делом ты занята, интересно?» «Я ехала за черным „Зилом“ прямо из Москвы». «За машиной, в которой приехала Наташа Маякова? Чего ради?»

«А ты знаешь эту женщину?»

«Разумеется. Я знаю всех, кто заходит в это здание». Получалось так, что тогда, в театре, Марс лгал. Ирина содрогнулась от страха. Черная пропасть под ней разверзла свою страшную пасть и нетерпеливо ждала, когда же наконец Ирина упадет в нее... Боже, Боже мой! Что же делается на свете? Ирину охватил страшный озноб, ей стало дурно, к горлу подступила тошнота. В следующий момент началась рвота, и Одиссей быстро подтащил Ирину к краю бассейна и держал ее голову над бортиком, чтобы рвотная жидкость не попала в воду. Легким свистом он позвал Лару с Татьяной, на зов мгновенно явилась Лара.

— Твой любимый Волков заимел еще одну жертву, — сказал ей космонавт.

Лара подошла к бортику, вытащила Ирину из воды, уложила и отправилась за пылесосом — убрать грязь.

— Ты как, нормально? — обратился к Ирине Одиссей, когда Лара ушла. Дельфин подплыл к тому месту, где лежала Ирина, и, выпрыгнув из воды, дотронулся круглым носом до плеча женщины.

— Пока нет, — глухо ответила Ирина. — Чувствую себя отвратительно, — Она села и хотела еще что-то добавить, но Одиссей приложил палец к губам, напоминая о подслушивающих устройствах.

Вернулась Лара и начала уборку.

— Сколько времени вы работаете в органах? — спросила Ирина у молодой женщины.

— Да всю свою сознательную жизнь, — ответила Лара. — И Татьяна, кстати, тоже.

— А как долго вы работаете под началом Марса Волкова?

— С тех пор, как было организовано все это с целью выяснения причин и последствий того неудачного полета на Марс.

— Вы со всеми так откровенны? — спросила Ирина Лару.

— Нет, только с вами, — ответила Лара. Уборку она закончила, но пылесос не выключила.

— Мне кажется, — сказал космонавт, — Лара и Татьяна немного изменились стех пор, как стали работать здесь.

— Да, — кивнула Лара. — И мы не все докладываем начальству.

Ирина улыбнулась.

— Я смотрю, у вас тут дружная команда собралась.

— В определенном смысле ты права, — ответил Одиссей. — Однажды Волков, чтобы завоевать мое доверие, отключил подслушивающие устройства. Но меня не обманешь. У него в одежде был крохотный магнитофон, и мне это было прекрасно известно. В следующий раз я заставил его раздеться и зайти в воду, а Лара, пока он плавал со мной в бассейне, сделала копию с кассеты, записанной на этом магнитофоне. Хочешь послушать? Там много интересного...

Ирину вдруг как током ударило, ее охватила паника и страх, а краска сбежала с лица.

— Ирина, тебе что, плохо?

— Я сделала одну ужасную вещь, Одиссей. Ужасную. Я следила за Наташей Маяковой и обнаружила, что она тайно встречается с Валерием Бондаренко, и рассказала об этом Марсу. Понимаешь? Я ему все рассказала!

В наступившей тишине пылесос монотонно и нудно гудел. Одиссей повернулся к Ларе и жестко сказал:

— Иди и позвони.

Лара, явно удивленная подобной просьбой, спросила:

— Ты уверен, что так надо?

— Быстро, Лара. Иди.

И молодая женщина послушно отправилась звонить.

* * *

Когда Наташа не пришла на свидание, Валерий сразу понял; что-то случилось. Он, не раздумывая, сел в машину и поехал в Архангельское, но не обычной дорогой, а другим путем, и еще перед этим покружил немного, чтобы убедиться, что за ним нет слежки. Все время, пока ехал, Валерий думал о Наташе. Когда он ждал ее в фойе театра, где они обычно встречались, у него появилось нехорошее предчувствие. Он ждал и ждал, сгорая от нетерпения, а Наташа все не показывалась. Это могло означать только одно: произошли неприятности. Между Наташей и Валерием было условлено, что в случае, если один из них не сможет прийти на свидание, он должен оставить письмо с предупреждением в отделе корреспонденции до востребования на почтамте. Перед каждой встречей Валерий отправлялся на почтамт и проверял, нет ли на его имя письма. Перед последним, несостоявшимся, свиданием Валерий, как обычно, ходил на почтамт — письма не было.

Наташа была человеком аккуратным и не могла забыть про письмо. Значит, какие-то совершенно неожиданные события помешали ей прийти. Валерий не имел возможности навести справки о Наташе в театре, не привлекая к себе внимания, поэтому он сразу же отказался от этой мысли и ушел, огорченный и взволнованный, надеясь, конечно, на лучшее, но в глубине души предчувствуя самое плохое. Позднее он позвонил Наташе домой из телефона-автомата. Трубку снял какой-то мужчина и официальный голосом поинтересовался, кто спрашивает. Ошарашенный Валерий быстро положил трубку на рычаг и посмотрел на нее с отвращением, словно она превратилась в змею.

Всю дорогу из Москвы в Архангельское Валерий сосредоточенно думал, просчитывал возможные варианты, как шахматный игрок. Усилием воли он заставил себя забыть про Наташу, потому что, во-первых, ничего не мог для нее сделать в данный момент, а во-вторых, понимал, что ее судьба уже решена и изменить что-либо будет вряд ли возможно. Наташа была опытным конспиратором, многому научилась у Валерия и стала практически профессионалом своего дела. К сожалению, и профессионалам не всегда удается выходить сухими из воды, В чем-то Наташа, наверное, совершила ошибку. В чем? Сейчас у Валерия не было времени выяснять это, ему предстояло заняться решением других важных дел. Вот только удастся ли ему опередить своих врагов?

Итак, вероятнее всего, Наташа уже находится в следственном изоляторе. А если это так, ей там быстро развяжут язык, заставят рассказать все. Значит, времени у Валерия мало. Он не надеялся на то, что Наташа будет героически молчать, так как знал, что в следственном изоляторе бьют...

Валерий приехал в Архангельское, избежав слежки; обогнув чудесную усадьбу и березовую рощу, он вскоре уже подъезжал к интернату, но не стал парковать машину на стоянке, а оставил ее в дорожной колее, диагональю идущей через лес, в укромном, незаметном месте. Перед тем как выйти из машины, Валерий еще недолго оставался в ней, не выключая мотора, прислушиваясь к говору синиц, жужжанию насекомых. Лесная жизнь шла, как обычно, ничего в ней не менялось, и каждый день походил на предыдущий. Мир и покой. А что готовило будущее Валерию? Он вытащил кобуру, достал пистолет. Оружие было сделано в Германии и работало отлично. Валерий заткнул пистолет за пояс и вышел из машины, направившись в сторону интерната. С пистолетом за поясом идти было не очень-то удобно, но для личной безопасности это было лучше, чем держать оружие в кобуре.

Валерий заодно проверил и свой нож — достаточно ли у него острое лезвие. Около интерната было тихо, ничего подозрительного Валерий не заметил, видимо, сотрудники безопасности еще не успели приехать и окружить здание. Обходя широкие ступени, ведущие к входу, Валерий почти убедил себя в том, что с Наташей все в порядке, что она каким-то образом сумела выкрутиться или пока еще не успела рассказать на допросе абсолютно все, что знала. В интернат Валерий вошел через неприметный служебный вход, и сразу же в нос ударили неприятные резкие запахи, но на этот раз он не обратил на них никакого внимания, осторожно поднялся на третий этаж и постоял у двери, ведущей с лестницы на этаж, напряженно вглядываясь вдаль — нет ли кого. Откуда-то появился человек, по виду — явно сотрудник органов, прошел по коридору до двери комнаты, где находилась дочь Валерия, открыл ее и вошел внутрь. Сердце Валерия упало: бедная, бедная Наташа. Она все им рассказала! Но, вероятно, это случилось не так давно — в противном случае здание было бы оцеплено к приезду Валерия. Время шло, и Валерий, стараясь не шуметь, снова выглянул в коридор, посмотрел налево — никого, посмотрел направо — и увидел еще одного сотрудника, охранявшего вход в комнату. Валерий стремительно прошел по коридору и, подойдя к охраннику, сказал:

— Мне нужен доктор Калинин. Вы его не видели?

Охранник открыл рот, чтобы ответить, но не успел ничего сказать: острый нож воткнулся ему в грудь между третьим и четвертым ребрами и пронзил сердце. Охранник безмолвно повалился на Валерия, и тот быстро оттащил труп по коридору в комнату одной древней старухи, находящейся в коматозном состоянии. Обыскал карманы охранника, взял себе его удостоверение и оружие и бесшумно выскользнул из комнаты. Дойдя до комнаты дочери, Валерий вошел внутрь. Второй сотрудник органов безопасности успел лишь крикнуть: «Стоять на месте», а затем в изумлении посмотрел на нож, торчавший из его груди. Упав на одно колено, он вытащил пистолет, но Валерий пинком выбил оружие из руки раненого. В следующую секунду тот схватил ногу Валерия за лодыжку и с силой потянул к себе, Валерий не удержался на ногах и упал, а сотрудник безопасности уже был сверху, из раны на его груди сочилась кровь, и Валерий понял, что лезвие ножа при ударе задело кость, поэтому ранение не стало смертельным. Сотрудник безопасности вцепился пальцами в горло Валерия, стараясь задушить своего противника. Валерий ударил его коленом в пах; враг дико закричал, вытаращив от боли глаза и плюясь кровью, но продолжал давить большими пальцами на горло Валерия. Тогда Бондаренко три раза провел удар ките в грудь противника и почувствовал, что на третий раз сломал ему ребра. Сотрудник мешком повалился на пол, а Валерий вскочил и подбежал к кровати, на которой лежала дочка.

Никогда он не был так рад увидеть ее бледное, безрадостное лицо. Схватив девушку в охапку, он вышел из комнаты в коридор; коридор был пуст, и Валерий, быстро пройдя его, дошел до лестницы и стал спускаться вниз. Через семь минут он уже находился рядом с машиной. Оставив дочь в машине, Валерий поспешил обратно к интернату — надо было закончить еще одно дело. Обогнув здание, он устремился к лужайке, где часто отдыхал, когда приезжал к дочке. Обернувшись на здание интерната, он увидел через распахнутые двери главного входа деловито снующих медсестер, занятых обычным своим делом; кто-то из них поддерживал больного, кто-то катил перед собой инвалидное кресло. Невдалеке стояла группа врачей, и Валерий заметил среди них доктора Калинина. Почти в тот же момент и доктор заметил Валерия. Лицо врача побледнело, и он начал торопливо пробираться между своими коллегами в направлении, противоположном тому, где стоял Валерий. Валерий побежал к лужайке, кинулся к лавочке, на которой всегда сидел парнишка с родимым пятном на щеке. Лавочка была пуста, и тут, случайно посмотрев на большую одинокую березу и мимо нее в лес, Валерий заметил, что за подростком, которого он искал, гонятся двое людей. Парнишка бежал в лес, но было ясно, что скрыться от своих преследователей он не сможет. Валерий вытащил оружие, встал на одно колено и, держа пистолет обеими руками, прицелился и выстрелил два раза, Двое мужчин упали.

— Товарищ! — раздался голос за спиной Бондаренко. Валерий резко обернулся и увидел доктора Калинина, бегущего по лужайке. Он показывал на Валерия пальцем. Врач кричал, не переставая. Валерий выстрелил, и доктор Калинин, взмахнув руками, упал ничком на землю. Прежде чем убитый успел коснуться лицом земли, Валерий уже мчался к березовой роще и, добежав, услышал окрик:

— Руки вверх!

Валерий встал как вкопанный и поднял руки.

Из кустов вышел парнишка с родимым пятном.

— Валерий! — радостно воскликнул он.

— Ну ты меня и напугал, — облегченно вздохнул Бондаренко, опуская руки. — Привет, Сергей. Что это ты тут делаешь, прячась по кустам?

— Я хотел убедиться, что вы выбрались отсюда без проблем. Метко вы стреляете!

Они дружно рассмеялись, но Сергей, внезапно посерьезнев, спросил:

— Что случилось?

— Пошли, — сказал Валерий, увлекая парня за собой. — Наташа в Лефортово.

— Но как же они узнали? Неужели среди нас находится предатель? Если это так, мы пропали.

Пробираясь между деревьями, Валерий и его товарищ вышли на заброшенную дорогу, у обочины которой была оставлена машина.

— Давай без паники, — строгим голосом посоветовал парнишке Валерий.

— Это все Волков, я уверен. Я его за версту чую, — ответил тот. — Хитрая лисица. Сколько людей он провел, не счесть! Обаятельная скотина.

И в этот момент Валерий подумал об Ирине.

* * *

Разделаться с Деке оказалось очень просто. Он не сопротивлялся. Кои, уходя, подвесила его труп вверх ногами в лаборатории, которая находилась за татуировочной мастерской. Лицо Деке, изуродованное до неузнаваемости, находилось все-таки в лучшем состоянии, чем его тело.

Прошло всего лишь двадцать две минуты с тех пор, как Кои вошла в лабораторию Деке, полную необычных запахов: формальдегида, серной кислоты, ацетона и других. Эти запахи связывались в воображении Кои со смертью, мгновенным разрушением, и она довольно долго втирала разные ядовитые жидкости в тело юноши, словно он был не человек, а цыпленок, предназначенный для жарки, и Кои натирала его не химикалиями, а специями.

Женщина спустилась в метро, села в поезд. Стены подземки и вагонов поезда пестрели рекламными объявлениями; реклама была везде: на больших плакатах, свисающих с потолка, на флагах, развевающихся над головой, даже на поручнях, за которые держались пассажиры поездов. Кои без разбора читала все объявления подряд, но их смысл не доходил до нее, Она как бы находилась вне времени, вне реальности, жила в своем собственном пространстве, путешествовала не по темному тоннелю подземки, а по тоннелю иного мира. Ум Кои не был занят ничем, лицо ее застыло, превратилось в маску божества, которое так нравилось Большому Эзу: жалость и удовольствие, слитые воедино.

Женщина вышла из метро на станции Хамако. Здесь начиналась вражеская территория, и следовало соблюдать особую осторожность. Словно наяву, Кои слышала голос Большого Эзу: «Во-вторых, наш долг — наказать Хитазуру за его преступления против членов моей семьи. В-третьих, следует стереть с лица земли Тори Нан. Уничтожить ее, чтобы впредь не вмешивалась в наши дела. Кроме того, эта женщина убила Фукуду».

Деке рассказал Кои о том, как к нему приходила Тори Нан в сопровождении мужчины по имени Рассел Слейд и расспрашивала о металлическом шарике, который принесла с собой. Шарик был сделан из гафния, что выяснилось после тестов, проведенных в лаборатории за татуировочной мастерской. Недавно американец пришел снова вместе с Хитазурой, на руках они несли Тори, которая была без сознания. Как сообщили мужчины, Тори была ранена отравленным сурикеном; яд был органического происхождения, в его состав входили токсичные вещества, выделенные из рыбы-фугу и аконита. Как правило, отравление этим ядом заканчивалось смертью.

Тори Нан повезло — в кровь попало очень небольшое количество яда, и благодаря этому и еще сильному организму девушки, смерти удалось избежать. Кои узнала от Деке название больницы, в которую поместили Тори. Больница принадлежала Хитазуре и была расположена недалеко от станции метро «Хамако». Сначала Деке не хотел говорить, где находится больница, но Кои заставила его сделать это, превратив лицо и тело Деке в кровавое месиво.

Кои без труда нашла больницу. Она представляла собой современное, геометрически правильное высотное здание из железобетона с узкими прорезями окон. При больнице имелся небольшой дворик, пройти в него нужно было через окованные железом ворота. Во дворике высилась одинокая криптомерия, выращенная умелыми руками мастера бонсай, были разбросаны группы камней, из-за чего двор казался большего размера, чем он был на самом деле.

В течение сорока пяти минут Кои наблюдала за зданием больницы, за всеми приходящими и выходящими из здания людьми, за машинами, приезжавшими туда и парковавшимися на другой улице, а не на той, на которой стояла больница. Людей Хитазуры Кои не видела, но знала, что они должны быть где-нибудь поблизости. Прежде чем проникнуть внутрь здания, Кои хотела выследить охранников, и через час после того, как она начала наблюдать за домом, ее терпение было вознаграждено. Она приметила человека, который ходил вокруг больницы, причем довольно быстро, из чего Кои заключила, что он — не единственный охранник. Где-то были еще люди, но их она не видела. Внимательно следя за поведением охранника, Кои думала о том, что ей вряд ли удастся пробраться в больницу, не привлекая его внимания. С самого начала она подумала о крыше, именно таким путем — через крышу — она сможет попасть в дом, и теперь, спустя час, склонялась к первоначальному мнению: единственный ее шанс — крыша. О главном входе и думать было нечего, а у черного входа стоял автомобиль с двумя охранниками. Кроме того, из соображений безопасности, Хитазура, скорее всего, поместил Тори Нан на верхнем этаже.

Еще двое людей Хитазуры дежурили на крыше, но они услышала шаги Кои слишком поздно, когда она уже была рядом. Первому охраннику не повезло — Кои сломала ему шею, но до второго — огромного, как бык, лысого бугая с маленькими злыми глазками — добраться не успела, и тот, ухмыляясь и не обращая ни малейшего внимания на мертвого товарища, манил ее к себе пальцем. Вместо того, чтобы подойти к нему, Кои быстро скрылась в тени каких-то сооружений на крыше и следила за врагом издали. Лысый бугай вытащил свое оружие — киотецусог, длинную цепь, на одном конце которой крепилось изогнутое обоюдоострое лезвие, а на другой — утыканный острыми иглами шар.

Размотав цепь, охранник начал вертеть ею над головой, приближаясь к месту, где скрылась Кои. Пока он это делал, Кои незаметно вышла из своего укрытия и подобралась к бугаю сзади. Подойдя к нему достаточно близко, она прыгнула на него, изо всей силы ударив его локтем в бок, а другой рукой надавила ему на горло спереди. Это было с ее стороны ошибкой, потому что охранник вцепился зубами в ее руку с таким остервенением, что прокусил ее до кости. Кои, вскрикнув, упала и едва успела откатиться в сторону, как на то место, где она лежала секунду назад, с грохотом опустился игольчатый шар, а в следующий миг в ее сторону полетело обоюдоострое лезвие, прикрепленное к другому концу цепи. Кои увернулась и ударила ступнями обеих ног лысому охраннику ниже колен. Тот покачнулся и, чтобы не упасть, вытянул вперед руки, и тогда Кои, схватив конец цепи с ножом, моментально перерезала охраннику горло.

Поле боя было очищено от врагов, и Кои могла спокойно осмотреться. Внизу, под пеленой смога, лежал Токио; густые испарения вредных веществ размыли очертания города, смешали краски. Тускло сияли огни в домах, а небо, нависавшее над грязно-желтым туманом, было необыкновенного перламутрового цвета, какого Кои еще ни разу в своей жизни не видела.

Станция «Хамако» находилась близко от здания больницы, и Кои недолго наблюдала за тем, как снуют поезда, как расплавленной ртутью сверкают рельсы, как толпы людей на платформе спешат к подошедшему поезду. Потом отвернулась и пошла к трупу лысого охранника. Оторвав полосу ткани от его рубашки, она перевязала себе рану на руке, чтобы остановить кровотечение. Проделав это, женщина внимательно огляделась. Невдалеке от нее находилась небольшая железобетонная конструкция с дверью, ведущей в здание, но Кои не хотелось использовать этот путь. Чересчур рискованно. Если она наткнется на охранников на узкой лестнице, то тогда останется единственный выбор — вернуться наверх, на крышу, где ее могут ждать враги. Через ярко освещенные окна больницы пробраться внутрь тоже было невозможно — сразу заметят.

Неожиданно Кои обратила внимание на небольшое окно над главным входом, на которое падала тень от здания, стоящего напротив. Окно, по всей видимости, вело в ванную комнату и было таким маленьким, что мужчина едва ли смог бы в него пролезть, но Кои решила попробовать. Взяв с собой цепь, она пошла к задней части здания, прикрепила к цепи кусок нейлоновой веревки: обмотала цепь вокруг дымохода, аккуратно размотала веревку и привязала ее свободный конец к поясу. Потом прошла до стены, в которой было маленькое окно, и спустилась вниз с крыши, повиснув в воздухе. Веревка держала ее, и Кои вполне благополучно добралась до окна, оперлась обеими ногами о боковые выступы. Окно было полуоткрыто, и Кои пролезла внутрь. Отвязав веревку от пояса, женщина в течение десяти минут тихо стояла, прислушиваясь к доносившимся до нее звукам; хлопанью дверей, шагам, голосам. Она не услышала ни включенного телевизора или радиоприемника, ни проигрывателя или видеомагнитофона. Когда Кои убедилась, что запомнила все возможные звуки, она прошла через ванную комнату к двери и снова прислушалась. Потом открыла дверь и постояла в дверном проеме еще минут десять, привыкая к больничным запахам. Никаких чужеродных звуков слух Кои не уловил, и она решила действовать.

В здании больницы было пять этажей, и Кои стояла сейчас на последнем этаже, где, по ее расчетам, Хитазура поместил Тори, Кои сделала шаг вперед, в холл. Справа от нее была лестничная площадка, с которой вела вниз витая металлическая лестница. Вдали виднелись две комнаты, обе без света, с открытыми дверями. Слева находилась еще одна комната, дверь в нее была закрыта, а из-под двери просачивался свет.

Кои замерла, затаив дыхание. Боковым зрением она вдруг увидела справа от себя движущуюся тень — кто-то поднимался по лестнице. Женщина сжала свое энергетическое поле до минимальных размеров, практически перестала дышать. И вдруг увидела над лестницей голову мужчины. Послышались приглушенные голоса. Изогнувшись, Кои посмотрела вниз, на лестницу, и заметила макушку головы другого мужчины. Это был охранник, стороживший лестницу. Разговор между двумя мужчинами скоро закончился, и один из них двинулся вниз. Коротышка-охранник остался на своем посту.

Кои невидимкой скользнула к двери комнаты слева, пока внимание охранника отвлеклось на его собеседника, подождала у двери, прислушалась. В комнате было тихо. Тогда Кои открыла дверь и вошла. Спальня была меблирована в европейском стиле: на полу лежал огромный черно-красный ковер, на стене висело зеркало и несколько современных картин, на тумбочке у кровати стояла зажженная лампа. Кои посмотрела на деревянную кровать — там мирно спала красивая, несмотря на болезненный цвет лица, женщина. Кои застыла. Не двигаясь, смотрела она на спящую. Та дышала ровно, спокойно, длинные, блестящие волосы разметались по подушке.

Так вот ты какая, Тори Нан!

Токио

Тори снилось то время, когда ее называли Диким Ребенком. Это было девять лет назад, год спустя после того, как она познакомилась с Хитазурой, который помог ей и ее брату выпутаться из неприятной истории, связанной со смертью молодого якудзы. А потом Тори познакомилась с Бернардом Годвином и вскоре после этого начала работать в Центре.

Главным администратором Центра был тогда Том Ройс — долговязый, костлявый и загорелый уроженец Техаса. Необыкновенно энергичный, быстрый, сильный, Ройс напоминал удалого ковбоя, его легко можно было представить в ковбойской шляпе, гоняющимся с лассо в руках за молодым бычком. Бернард Годвин отправил Ройса в Токио, к Тори. Он должен был дать проинструктировать ее о порядках и дисциплине, заведенных в Центре. Тори считала, что в Японию надо было послать кого угодно, только не Тома Ройса. Через неделю Тори отправила Бернарду телеграмму о том, что Ройс не годится для работы в Японии, но в ответ получила следующий категоричный текст: "Ты обязана подчиняться дисциплине. И выполнять приказы. К мнению Тори в Центре не прислушались, и напрасно — она оказалась права. Пребывание Ройса в Японии закончилось самым плачевным образом.

Ройс воображал себя ковбоем, хотя никогда им не был. Однако Япония — не Соединенные Штаты, и ковбойские замашки в этой стране были совершенно неуместны. Когда однажды Тори нашла мертвого Ройса, лежащего на заднем крыльце дома, где она жила, то даже не удивилась. Этого следовало ожидать. Тем не менее все происшедшее не избавляло ее от ответственности, и Тори страшно разозлилась. Она же предупреждала! Кроме того, ей совсем не понравилось, что убийство произошло буквально у нее под носом. Она встала на колени перед телом Ройса и увидела, что Тома застрелили из его же собственного кольта. Пистолет лежал рядом с трупом. Какая ужасная смерть! Тори была готова поспорить, что Ройса убили якудза. Разъяренная, она отправилась к Хитазуре.

— Я не знаю, кто убил твоего американца, — заявил Хитазура после обычного обмена приветствиями и после того как, в соответствии с протоколом, они выпили по чашке зеленого чая и обсуждали множество малозначащих, не имеющих отношения к делу тем, — но мне его не жалко. Слезы лить я не собираюсь, так же, как и ты, наверное.

— Мое личное отношение к Ройсу здесь ни при чем, — возразила Тори. — Фактически он приехал в Японию из-за меня, поэтому я несу ответственность за все, что с ним случилось. И его убийца прекрасно понимал, что к чему; убив Ройса, он бросил вызов мне.

— Твой американец был плохо воспитан и вел себя отвратительно: говорил громко, держал себя вызывающе, агрессивно, заигрывал с нашими женщинами и унижал наших мужчин. Он получил по заслугам.

— Но застрелил-то его один человек, — сказала Тори, вставая, — и этот человек должен ответить за свой поступок.

Хитазура разлил чай по чашкам.

— Думаю, на этот раз, Тори-сан, тебе следует предать случившееся забвению.

— Но для меня это вопрос чести. Если я промолчу, ничего не сделаю, то потеряю уважение к себе, и мои хозяева тоже перестанут меня уважать.

Хитазура молчал, и Тори ушла, оставив его допивать чай в одиночестве.

* * *

В следующие несколько недель Тори развила бурную деятельность: встречалась с массой людей, знакомых и незнакомых, льстила им, угрожала, поила спиртным и так далее, но не выяснила ничего нового об убийстве Тома Ройса. Люди или действительно не знали, или не хотели говорить. Несмотря на свою известность, на уважение, которое она завоевала среди японцев, Тори оставалась для местных жителей всего лишь иностранкой. Она давно мечтала о том, чтобы Япония стала ее родным домом, но во время своего безуспешного расследования убийства Ройса поняла, что этого не будет никогда. Какой бы замечательной ни была Тори, в Японии ее все равно считают чужестранкой, хотя бы потому, что родилась она в другой стране.

Оставив свои бесплодные попытки, Тори собралась и уехала в Штаты, испытав при этом чувство необыкновенного облегчения. Она встретилась с Бернардом Годвином в главном здании Центра, а потом отправилась домой, в Лос-Анджелес, в Сад Дианы.

Отец не встретил ее словами: «А какого черта ты тут делаешь?», потому что был в отъезде по какому-то делу; Грег тоже отсутствовал, выполняя секретное задание НАСА, так что Тори повидалась только с матерью. Но вскоре, сытая по горло и Лорой, и жизнью в Лос-Анджелесе, Тори упаковала свои вещи и, попрощавшись с родительницей, улетела обратно в Токио.

Встреча с любимым городом принесла ей невыразимую радость; за время отсутствия Тори Токио успел измениться — на месте старых домов и кварталов выросли новые, и она едва узнала некоторые районы. Ей нравилась такая переменчивость, уникальная способность города меняться прямо на глазах. Тори любила его суетливость, вечную занятость, нервную энергичность, любила его за беспокойный нрав. Стоило Тори увидеть знакомые здания и улицы, и у нее на душе стало спокойно и весело. Она вернулась к своим обычным занятиям, но все-таки убийство Ройса не выходило из головы. Она постоянно вспоминала свою встречу и разговор с Хитазурой и склонялась к мнению, что Ройса могли застрелить люди Хитазуры, и, может быть, даже он сам. Тори размышляла и о том, что она будет делать в случае, если эти ее опасения вдруг подтвердятся. Начинать ли ей войну с Хитазурой или лучше сделать вид, что ничего не произошло? Этот вопрос полностью занимал мысли Тори, когда она однажды вечером пошла поужинать в престижный клуб «Неоновая морская звезда», в районе Гиндза.

Недалеко от нее, за соседним столиком, сидели два на удивление похожих друг на друга бизнесмена и пили сакэ. Судя по их внешнему виду, они уже приняли изрядную дозу спиртного; пиджаки сняли и повесили на спинки стульев. Бизнесмены были бы не прочь провести оставшуюся часть вечера в компании женщин, но дойти до ближайшего акачочина, чтобы нанять там подружек за плату, равную среднемесячному окладу обычного японца, они были уже не в силах. Вместо этого они начали рассказывать о своей сексуальной жизни в семье с отвратительными подробностями, а потом резко, без всяких переходов, как обычно бывает с пьяными людьми, изменили тему разговора. Теперь они стали хвалиться своими трудовыми подвигами, выставляя себя настоящими героями, каковыми они себя, очевидно, считали. Тори эти скучные и противные разговоры утомили, и она уже собиралась пересесть за другой столик, как вдруг один из бизнесменов, тот, что был ниже ростом, сказал:

— А, это что! Вот мой босс убил человека! Сущая правда, клянусь! На прошлой неделе мы немного выпили вместе, и он мне сам обо всем рассказал. Да, точно, он застрелил какого-то американца. Тот якобы изнасиловал его дочь и за это получил, Мой босс, ты знаешь, человек старомодный, его предки — Мурасито — были самураями и служили при дворе первого сегуна Иэясу Токугава. Я спросил моего босса, почему он не пошел в полицию, на что он очень рассердился. «Как? — спросил он. — В полицию? Мучить мою бедную дочь? Чтобы ей устраивали там допросы, обследования, чтобы она испытала на себе весь позор? Никогда! Суды, дознания — это не для меня. Дело следовало закончить быстро, тихо, без свидетелей. Наказать мерзавца — и все», Я с ним согласен, он абсолютно прав.

Тори, услышав такую интересную речь, подвинулась поближе к низенькому бизнесмену, наклонилась, сделав вид, что ищет что-то в своей сумке, и незаметно вытащила бумажник коротышки из внутреннего кармана пиджака, Достала оттуда визитную карточку и засунула бумажник обратно в карман; потом выпрямилась и посмотрела кругом как ни в чем не бывало.

На следующее утро Тори заявилась в офис «Тандем Поликарбон». Офис располагался в большом двенадцати-этажном здании в Синдзюку; кабинет директора находился на последнем этаже. Поднявшись наверх, Тори зашла в приемную и попросила аудиенции у Тока Мурасито, но ей отказали, объяснив, что директор в данный момент проводит совещание, а потом будет занят весь день. На столе у секретарши Тори заметила блокнот, куда заносились имена желающих получить аудиенцию у Мурасито, однако ей не было сделано на этот счет никаких предложений. Ее не спросили, когда бы она желала назначить встречу. Подождав немного, Тори подошла к секретарше и попросила:

— Сообщите, пожалуйста, господину Мурасито, что его хочет видеть сестра Тома Ройса.

— Мурасито-сан оставил указание не беспокоить его.

Тори наклонилась, приблизила свое лицо к лицу секретарши и тихо, но веско сказала:

— Позвоните ему. Я подожду.

Секретарша вскочила со стула, словно ее ткнули в бок горячей вилкой. Дрожащими руками она схватилась за телефонную трубку и набрала длиннющий номер, коротко сказала что-то в трубку, подождала немного, потом опять говорила, но недолго. Положив трубку на место, секретарша испуганно-удивленным взглядом посмотрела на Тори и сообщила:

— Мурасито-сан вас ждет. Я провожу вас. Выйдя через массивные деревянные двери, она повела Тори по просторному коридору, стены его были увешаны цветными фотографиями образцов тканей, которые производила корпорация «Тандем Поликарбон». Фотографии были вставлены в рамки и висели в художественном беспорядке, как произведения искусства.

Кабинет Тока Мурасито выходил окнами на юго-запад; из окон открывался великолепный вид на Токио. На стенах красовались картины Брака, Мане и других художников. Тори была поражена богатством и хорошим вкусом Мурасито. Секретарша ввела Тори в кабинет и ушла. Оставшись одна, девушка моментально забыла о хорошем вкусе и прочих подобных вещах. Мурасито намеренно не появлялся какое-то время, а потом неожиданно вошел в комнату через потайную дверь, умело спрятанную в стене, за деревянной панелью, на которой крепился бар и стояла древняя мексиканская статуэтка, а также шесть полок с книгами, более уместными в приемной юриста.

Мурасито-сан был человеком маленького роста. Он казался еще ниже, чем тот коротышка-бизнесмен в ресторане, Коренастый, с широкими, мощными плечами культуриста, он больше походил на борца, чем на делового человека, и наверняка одежду шил на заказ, потому что нужный размер на такую фигуру в магазине найти было невозможно.

— Итак, — сказал Ток Мурасито, не тратя времени на расшаркивание, — что вам нужно?

— Вы убили американца по имени Том Ройс.

— Меня вынудили это сделать, — не моргнув глазом, ответил Мурасито.

— Интересно, что по этому поводу думает полиция.

— При чем здесь полиция? Полицию вмешивать никто не собирается.

— Почему вы так в этом уверены?

Мурасито, обойдя письменный стол, подошел к окну. Постоял там, заложив руки за спину, и, глядя вниз, на город, спросил:

— Зачем нужна полиция?

— Когда совершается убийство, обычно сообщают в полицию, разве не так?

— Так, — кивнул Мурасито. — По правде говоря, полиция уже извещена. Вы удивлены? С полицией у меня налажены хорошие контакты, мисс. Мы хорошо ладим между собой. А с Ройсом у меня были кое-какие дела. Бизнес.

Тори вспомнила о том, что Том Ройс приехал в Японию под видом бизнесмена, занимающегося продажей тканей.

— Что ж, — сказала она, — а полиции известен мотив убийства?

Ток Мурасито напрягся.

— Кто вы? — спросил он.

— Вы не сказали вашим полицейским друзьям, что ваша дочь была изнасилована? — спросила Тори, игнорируя обращенный к ней вопрос.

При этих словах лицо Мурасито как-то странно изменилось, и неопытный наблюдатель мог бы подумать, что Ток расслабился, то только не Тори. Она увидела на лице директора страдание. Мурасито отвернулся.

— Моя дочь достаточно натерпелась стыда. Она пережила сильную душевную боль и потрясение, это многовато для молодой девушки.

Тори тихо подошла к Мурасито сзади.

— Я не сестра Тома Ройса. Меня зовут Тори Нан. Вам это имя о чем-нибудь говорит?

Ток Мурасито отрицательно покачал головой.

— В Токио меня называют Диким Ребенком. Я могу убить вас прямо сейчас, и никто никогда об этом не узнает.

— Вы глупая молодая женщина. Вы слишком горячи и необузданны. Идите-ка лучше домой.

Тори не двигалась, и Ток Мурасито, отвернувшись от окна, повернулся к ней лицом.

— Когда-нибудь позднее, когда вы повзрослеете, вы поймете, что помимо насилия существуют и другие способы настоять на своем.

— От вас мне странно слышать подобные вещи.

— Священный долг. Гири. Я сделал то, что обязан был сделать.

— Я тоже пришла сюда не развлекаться.

Ток Мурасито долго, не отрываясь, смотрел на Тори. Наконец сказал:

— Время издевается над всеми нами, мисс Нан. Я стараюсь помнить об этом, но все равно постоянно забываю. — Тори ничего не ответила. — Вы убьете меня сейчас?

— Если я убью вас, то скорбь и боль вашей дочери навсегда останутся на моей совести.

— Ну что ж, — вздохнул Мурасито, по-прежнему пристально изучая лицо Тори, — видимо, на свете все-таки существует справедливость. Объясните мне, мисс Нан, зачем вы сюда пришли?

— Чтобы вы узнали обо мне. Чтобы посмотреть на вашу реакцию.

— То есть вы устроили мне проверку?

— Что-то в этом роде.

Мурасито провел рукой по лицу.

— Должен признаться, что впервые женщина экзаменует меня.

— И какое вы испытываете при этом ощущение?

— Я чувствую себя довольно неуютно, скажу правду.

— Несколько непривычно, да? Мужчина и женщина поменялись местами.

— Не совсем так. Я имел в виду другое.

— Я чувствую себя неуютно оттого, что вы так необыкновенно легко относитесь к насилию. Словно это само собой разумеющееся, обычная вещь, ничего особенного.

— Вы считаете, что я должна ненавидеть насилие только потому, что я — женщина?

— В общем-то, да. Так говорит мне мой жизненный опыт. Кто-то ведь должен бороться с насилием? Если женщины перестанут выполнять свою традиционную миротворческую миссию, то куда мы придем?

— Господин Мурасито, вы — загадочный человек.

— Ваши слова мне следует понимать как комплимент, не так ли, молодая леди? Тори нахмурила брови.

— Никто не называет меня молодой леди.

— Вот и прекрасно, значит, настало время так вас называть.

...Образы, картины прошлого постепенно начали ослабевать в сознании спящей Тори, словно бледнело отражение луны на поверхности воды, как бывает с приходом дождя. Что-то темное, твердое давило на мозг, и Тори, сделав усилие, проснулась, сбросив с себя остатки сна, вернулась из мира грез в мир реальный. Открыв глаза, она при свете ночника увидела человеческую фигуру, стоящую у ее ног. Тори напрягла память, чтобы вспомнить, где она находится, как очутилась в этом месте, что с ней произошло. С большим трудом ей удалось вспомнить о событиях, которые произошли в Киндзи-то, о Фукуде. Прошлое находилось далеко, скрытое плотным туманом, а вот незнакомая женщина была вполне осязаемой, живой, настоящей. Какая-то сила мешала Тори думать, упорно пробиваясь к ее сознанию.

Тори не сразу сообразила, что испытывает на себе влияние мощного энергетического поля, чужого ва.

— Ты кто?

Кои подошла ближе, сказала:

— Я — духовная сестра Фукуды. Я пришла, чтобы отомстить тебе за ее смерть.

Мгновенно в памяти Тори всплыла та давняя встреча с Током Мурасито. Сейчас происходило нечто похожее, только на месте Тока Мурасито теперь находилась она сама, а на ее месте — эта женщина, которая очень напоминала Тори, какой она была девять лет назад, в то время, когда ее называли Диким Ребенком.

Незнакомка была красивой невысокой женщиной с широкими плечами и узкими бедрами, черноволосая. В глазах ее, казалось, жила, как некий дух, сама королева ночи.

Тори попробовала исследовать, насколько сильное поле у незнакомки, и почувствовала неудержимо бьющий источник, противостоять которому оказалось необыкновенно трудно.

— Как тебя зовут? — спросила Тори.

— Я взяла имя Кои.

— Ты глупая женщина, Кои. Ты слишком горяча и необузданна. Иди-ка лучше домой.

— Я уйду после того, как убью тебя, — ответила Кои.

— Сколько в тебе ярости, ненависти. Ты разве не видишь, что с тобой происходит?

— Нет.

— Конечно, нет, и я не видела, когда была такой же, как ты, только на девять лет моложе. Я даже не уверена, что и сейчас до конца это понимаю.

— О чем ты говоришь?

— Слушай меня внимательно, Кои. Я убила Фукуду, но я вынуждена была сделать это. Священный долг. Гири. Она первая объявила мне войну, и она же заманила меня в ловушку. Фукуда считала, что мир тесен для нас двоих, что одна из нас должна умереть.

— Меня это не касается. У меня тоже есть свой священный долг.

— Между нами есть небольшая разница, Кои. Одно дело — слушать собственную совесть, и совсем другое — исполнять чьи-то приказания.

— Не вижу особой разницы.

— В таком случае ты лишена своего "я", своей индивидуальности, свободной, независимой от других людей, воли. Значит, ты не существуешь на самом деле, ты являешься чужим творением. Кто сотворил тебя в угоду своим желаниям, Большой Эзу? Конечно, нечего и сомневаться. Это Большой Эзу, больше некому. Кои на самом деле нет, есть женщина-автомат, созданная Большим Эзу. — Тори внимательно наблюдала за своей гостьей. — Скажи мне, Кои, кто ты на самом деле?

— Я женщина-убийца.

— Это то, что из тебя сделали, пойми. Ты не можешь мне ответить, потому что сама не знаешь, правда? Я готова поспорить, что ни разу в жизни ты не была сама собой, тебе постоянно кто-то говорил, как следует себя вести и что следует думать.

Кои долго молчала, задумавшись, словно вспоминая что-то, потом сказала:

— Меня воспитал сенсей, которого зовут Человек Одинокое Дерево. Он взял меня под свою опеку, вырастил, когда мои родители уже не знали, что со мной делать. На мне лежит проклятие. Я родилась в год хиноеума, год женщин, убивающих своих мужей. — Кои слегка качнула головой, но глаза ее продолжали смотреть в одну точку. — Человек Одинокое Дерево научил меня, как бороться против проклятия, полученного мной при рождении. Он считал, что карму можно изменить, если иметь сильно развитую волю. Я поверила в это, больше верить мне было не во что. Я долгие годы провела на острове, где жил мой учитель, стала считать себя его дочерью, а он относился ко мне по-отечески тепло, словно на самом деле был мне родным отцом. Это было так хорошо. Мой настоящий отец боялся меня, и его родительские чувства распространялись на моих братьев и сестер, а меня обошли стороной.

Однажды Человек Одинокое Дерево объявил, что мы покидаем остров на несколько дней. Как выяснилось, мы отправились на свадьбу его дочери. Я увидела выражение его лица, когда он с любовью смотрел на невесту, и поняла, какие глупые фантазии вбила себе в голову. Для него я была ничто, никто. Как я могла думать, что он считает меня своей дочерью, членом своей семьи! Какая опасная наивность! Я приняла желаемое за действительное и верила в это в течение многих лет своей жизни на острове. Мне пришлось глубоко спрятать свое разочарование, чтобы учитель ничего не заподозрил. Я не могла его винить. С какой стати он должен был относиться ко мне как к дочери? Я же — хиноеума, недостойна такой высокой чести, его любви.

Конечно же, я не рассказала о своих чувствах Человеку Одинокое Дерево. Я нуждалась в нем еще больше, чем прежде. Мне было необходимо его внимание, как воздух, лишись его — я бы убила себя.

Кои замолчала и долго стояла совершенно неподвижно, погруженная в воспоминания.

Тори почувствовала, как напряжение начало ослабевать, как сила энергетического поля уменьшилась, но не стала сама ускорять этот процесс, а спросила:

— Кои, скажи, почему насилие, убийство стали смыслом твоей жизни?

— Я рождена для насилия. Мои руки запятнаны кровью.

— Неправда. Ты такая же женщина, как и я, как многие другие.

— Но ты тоже любишь насилие, принимаешь его радостно, как любовника.

— Ты ошибаешься, Кои.

— Нет, не ошибаюсь. Я чувствую в тебе такую же внутреннюю злость, которая живет во мне.

— Подожди, Кои. Не забывай, что все-таки мы — женщины, и поэтому должны искать другие варианты, кроме насилия.

— Зачем?

— Потому что, если сжигающий наши сердца огонь не заливать изредка водой, мы сойдем с ума. Страсть к убийству — страсть противоестественная, и рано или поздно природа возмутится. Так жить нельзя, Кои.

— Тогда я, подобно звезде на темном небе, сверкну ярко и погасну.

— Ты этого хочешь? Разве ты ищешь для себя смерти?

— В том мире, в котором мы живем, в котором нет места чести, смерть — единственно достойный выход.

— Ты не права, Кои. Гораздо лучше время от времени гасить огонь водой.

— Для меня такой путь неприемлем. Это невозможно.

— Для нас с тобой, Кои, нет ничего невозможного.

Кои дотронулась рукой до Тори.

— Ты сама не можешь потушить огонь в твоей душе, почему же ты советуешь сделать это мне?

— Неудачи не должны нас пугать. Если я пытаюсь что-то сделать, и у меня не получается, это не значит, что я перестану пытаться. Я попробую еще и еще.

— И будешь совершать все те же ошибки.

— Нет, почему? — Тори попыталась сесть в кровати, но сильная рука Кои остановила эту попытку. — Рано или поздно, но человек при желании добьется своего. Мы должны стараться стать лучше. Я не могу указать тебе способ это сделать, но ты должна сама его искать, и ты найдешь его! Многие люди в течение долгого времени работали над собой и добивались хороших результатов.

— Я лучше не стану, — упрямо ответила Кои. — Я проклята, я — хиноеума.

— Да перестань ты верить этой суеверной чепухе! Ты принципиально ничем не отличаешься от меня, только тем, что всегда была одинока. Учителей у тебя было много, а толку от этого вышло мало. Это ужасно, если не знаешь, для чего живешь. Жизнь кажется никчемной и глупой, и лишь отчаяние помогает выжить. — Тори поймала взгляд Кои. — Доверься мне. Может быть, вместе мы чего-нибудь добьемся?

— Невозможно. — Кои крепче вцепилась в Тори. — Я должна отомстить за смерть Большого Эзу. Гири. Я должна убить тебя.

— Тогда ты безнадежна, Кои, — устало сказала Тори. Кои молчала и ничего не делала. Женщины продолжали пристально смотреть друг на друга, и тут до их слуха донеслись слова: «Вот она! Она работает на Большого Эзу! Убить ее! Схватить!»

Тори узнала среди других голосов голос Хитазуры, увидела Рассела, нацелившего пистолет на голову Кои.

— Стреляйте, — спокойно сказала Кои. — Но прежде, чем я умру, я возьму с собой Тори Нан.

— Назад! — крикнула Тори, и ее крик, как бомба, разорвал внезапно наступившую после слов Кои напряженную тишину. — Я говорю серьезно, Расс! Уходи и забери с собойХитазуру!

— Тори, эта женщина — профессиональная убийца, — начал Рассел. — Она пришла сюда, чтобы расправиться с тобой. Ты что, не понимаешь?

— Я уже устала от того, что вы вечно вмешиваетесь в мои дела! — заорала Тори. — Убирайтесь к дьяволу! Чертовы мужики! Коты драные!

— Тори! — проговорил Рассел, опуская оружие. Тори молчала. Мужчины постояли и ушли.

— Зачем ты это сделала? — спросила Кои.

— А их наши дела не касаются. Разберемся между собой без их помощи.

— Они могли успеть выстрелить в меня прежде, чем я покончила бы с тобой.

— Может быть.

— Но ты все равно настояла на том, чтобы они ушли. Почему?

— Я же тебе уже все объяснила.

— Но я могу убить тебя сейчас.

— Я знаю.

— Большой Эзу хотел, чтобы я убила тебя.

— Послушай, кто он такой, этот Большой Эзу? Он что, твой отец? Или брат? Почему ты обязана его слушаться?

Кои ничего на это не ответила, потом вдруг начала смеяться. Она смеялась и смеялась, вся тряслась от смеха, держась за бока; по щекам ее текли слезы. Смех закончился так же внезапно, как и начался, и Кои зарыдала, оплакивая свою несчастную судьбу. Вся горечь, накопившаяся за многие годы, вышла из нее с этими бурными потоками слез, и, немного успокоившись, Кои положила голову на плечо Тори, и Тори нежно гладила ее волосы, утешая, словно напуганного ребенка.

— Все будет хорошо, успокойся, — прошептала Тори, — все будет хорошо.

Кои покачала головой и, всхлипывая, сказала:

— Нет. Никогда. Я не могу никому довериться. Я никому не верю.

— Но ведь ты же сейчас пытаешься поверить мне, правда?

Кои кивнула головой.

— В таком случае, если и не все у тебя будет хорошо, Кои, то хоть что-нибудь станет лучше. Не сомневайся. Я знаю.

* * *

— Я чувствую себя прекрасно.

— Да уж вижу. Краше в гроб кладут.

— А ты, оказывается, остряк!

Тори и Рассел сидели друг против друга в той самой комнате, где тридцать шесть часов назад девушка разговаривала с Кои. Теперь кровать была пуста, а Тори, одетая, плотно пообедавшая, не собиралась больше задерживаться в больнице. Рассел пытался уговорить ее остаться еще на какое-то время.

— Но ты можешь выслушать меня спокойно?

— Могу. Давай говори.

— Ты же человек, Тори, а не гуманоид с планеты Криптон.

Девушка расхохоталась.

— Не волнуйся, Расс. Я не буду бегать как угорелая и прыгать через высотные дома. Но у нас есть работа, наше задание. И где сейчас Кои, скажи на милость? Надеюсь, ты сделал так, как я тебя просила? Ты не оставил Кои и Хитазуру наедине?

— Нет, только это оказалось совсем не просто, и к тому же случай с твоим отравлением выбил Хитазуру из колеи.

— Неужели? — удивилась Тори.

— А о чем ты так долго говорила с Кои? Вы же несколько часов провели вместе!

— Сначала мне нужно кое-что сделать, а потом я тебе расскажу, ладно? Слушан. Во-первых, мне нужно получить доступ к компьютерам Центра. Ты понимаешь?

— Нет проблем. Я сейчас же пойду и позвоню насчет этого. У Центра есть свое помещение, арендованное на год в районе Синдзюку.

— Отлично. Во-вторых, мне нужно кое о чем выспросить Хитазуру. Давно пора было этим заняться.

— Согласен. У меня тоже имеется к нему парочка вопросов.

— Нет, Рассел. Оставь это мне. Хитазуру буду расспрашивать я одна. Так лучше. Слейд не хотел соглашаться.

— Ни за что, Тори. Ты только что поднялась с больничной койки...

— Может быть, устроим маленькое состязание по армрестлингу?

— Да ну тебя. Беседа с Хитазурой может привести к совершенно непредвиденному результату. Я не хочу, чтобы ты подвергался риску.

— Рассел, что ты так переживаешь? Что бы ни случилось, Хитазура не посмеет убить меня.

— Не уверен. А вдруг вы друг друга перестреляете? Кто вас знает. Если ты будешь разговаривать с Хитазурой, то только при одном условии: я тоже буду присутствовать.

— Расс, ну подумай хорошенько! Хитазура не скажет ничего в твоем присутствии, как ты не понимаешь?

— И слушать не желаю. Никаких возражений, Я не разрешаю тебе видеться с ним наедине.

— Господи, Расс, — возмутилась Тори, — если Хитазура замешан в деле с производством суперкокаина, он и со мной не станет говорить.

— Он обязан ответить на твои вопросы. Ты же его собственность, не так ли?

Тори улыбнулась.

— Если бы все было так просто, как ты думаешь, Расс, — Она покачала головой. — Неважно, что по отношению ко мне у Хитазуры есть определенные обязательства. Гири. Я прежде всего иностранка. И этот факт перевешивает все остальные соображения и чувства, даже гири. С точки зрения японцев, иностранка имеет право рассуждать о гири, но жить, подчиняясь требованиям, которые диктует гири, не в состоянии. Поэтому Хитазура имеет полное моральное право говорить мне о своем долге передо мной, а на самом деле не воспринимать этот долг всерьез.

— Ничего себе. Если он на самом деле считает, что ничего тебе не должен, как же ты собираешься разговорить его, вынудить признаться в чем-либо?

— Честно говоря, сейчас я еще не знаю, как это сделать.

Рассел подсел ближе к Тори, обнял ее.

— Здорово ты меня напугала.

— Расс, а твой директорский авторитет?

— Плевать я хотел и на авторитет, и на директорский пост.

— Тебя понизят в должности, — улыбнулась Тори.

— Ну и что? Зато я узнал много нового. И отношение к Центру у меня изменилось. Чем выше поднимаешься по иерархической лестнице нашей организации, тем хуже представляешь, как работает Центр. И все потому, что приходится жертвовать старыми связями и искать новые, в сфере политики, чтобы шавки с Капитолийского холма не сильно тявкали, или, по крайней мере, тявкали на расстоянии.

— Тяжелая работа. И очень опасная.

— Месяц назад я бы напрасно потратил свое время и твое, стараясь переубедить, переспорить тебя. Но теперь, со стороны, ясно вижу, насколько опасно то, чем занимаемся Бернард и я. Мы страшно отдалились от реальной жизни; придумываем какие-то хитроумные ходы, изобретаем политические ситуации и заставляем людей проливать кровь в угоду нашей изобретательности. Зачем? Политика и жизнь — совершенно разные вещи. Вот что я понял, Тори.

— Это происходит с каждым из нас, — Тори поцеловала Рассела в щеку. — Все мы имеем свои представления о людях, вещах, событиях, и зачастую наши представления не совпадают с тем, что есть на самом деле. Как-то раз Бернард рассказал мне одну длинную историю.

— О том, как он приехал к своему папаше?

Тори изумленно воззрилась на Рассела.

— Бернард и тебе об этом рассказывал? «Ну вот, — подумал Рассел, — приехали».

— Тори, Бернард любит эту свою выдумку и часто пользуется ею. Он попробовал и меня поймать на эту удочку, но я оказался хитрее. Я навел о нем справки. Так вот, моя дорогая, Бернард Годвин родом из аристократической семьи, его отец был преуспевающим и известным в Виргинии юристом и основал свою юридическую контору. Он прожил в браке со своей женой — матерью Бернарда — более пятидесяти лет и, насколько известно, был счастлив в семейной жизни.

— Но как же та история... — промямлила Тори, и Рассел почувствовал, что в душе девушки снова возникла неприязнь к нему, она не желала знать ничего плохого про Бернарда. И все-таки Рассел решил, что настало время для Тори узнать правду.

— Бернард считает, что эти россказни помогают ему завоевать доверие у людей, привязать их к себе. Таких доверчивых простачков вроде тебя.

— Только не надо преувеличивать, — запротестовала Тори. — Бернард вовсе не такой циничный, каким ты хочешь его изобразить.

— И он тоже не считает себя циничным. Согласно его утверждению, ради бизнеса можно пойти на любые жертвы, лишь бы добиться успеха.

— Я тебе не верю.

— Дело твое. Тогда ты тем более не поверишь, что перед тем, как мы с тобой отправились на задание, Бернард дал мне совершенно конкретные установки на тот случай, если ты будешь слишком своевольничать, и твое своеволие будет вредить интересам Центра. — Рассел встал. — Он приказал убрать тебя.

Когда Тори вышла из здания Сумимото, арендованного Центром в Токио, на город уже опустились сумерки. Шел дождь, и тонкие серебряные струи-иголочки барабанили по тротуарам, улицам, крышам машин, стеклам окон, загрязняя их пылью и песком. Крупными каплями вода падала с фасадов зданий; тротуары превратились в движущиеся ковры из зонтиков. Дневной свет сменили разноцветные неоновые лампы.

Рассел остался в офисе, чтобы составить отчет и переправить его в Центр, а также очистить помещение от использованных бумаг, огромными кипами скопившихся на столах за время работы. Тори была буквально потрясена информацией, полученной от главной системы компьютеров Центра. Все, что рассказала Кои, подтвердилось. Существовал союз между Кунио Миситой, Фумидой Теном и Хитазурой, а Эстило играл роль посредника.

Сильное беспокойство вызывал у Тори неизвестный американец, не похожий на бизнесмена, о котором несколько раз упоминала Кои. Кто это был? Тори вспомнила, как удивились она и Рассел неожиданной откровенности Эстило, который признался им, непонятно зачем, что является владельцем кокаиновой фабрики. Подобное признание могло выйти ему боком и плохо повлиять на ход прибыльного бизнеса с поистине необычным партнером в лице трех абсолютно разных людей — Миситы — Тена — Хитазуры, и тем не менее Эстило не стал скрывать от Тори свое настоящее занятие — торговлю гафнием. Кроме того, Эстило зачем-то упомянул тогда Хитазуру, и Тори тоже не могла этого понять. Теперь она знала, что Эстило хотел предупредить ее. И чувствовала себя обязанной ему за такое предупреждение. Если Эстило в определенном смысле и предал их дружбу, то после своего поступка заслуживал прощения. Разумеется, Эстило мог сразу рассказать Тори обо всем, но прекрасно понимал, что девушка ему не поверит и поэтому должна сама, постепенно, шаг за шагом, докопаться до истины.

Согласно данным, полученным через компьютер, во время переговоров между Кагой и Миситой Бернард Годвин находился в отъезде. Однако не только этот факт посеял сомнения в душе Тори. Числа, когда проходили эти переговоры, были связаны еще с какими-то событиями, но Тори никак не удавалось вспомнить, с какими. Безуспешно напрягала она память, — мозг отказывался выдать нужную информацию. Тогда Тори перестала копаться в памяти и стала думать о том, где мог находиться в тот период Бернард Годвин. Список служебных командировок, занесенный в компьютер, показал, что в тот раз Бернард не воспользовался транспортными услугами Центра. Компьютерная система, обслуживающая авиаперевозки по Соединенным Штатам, выдала следующие сведения: на имя Бернарда Годвина был куплен билет первого класса до Сан-Франциско. Это произошло за неделю до переговоров. Из Сан-Франциско Бернард Годвин вылетел на следующий день в Токио, где оставался три недели. Тори не верила в случайности, совпадения, и поэтому пришла к выводу, что неизвестным американцем, сыгравшим главную роль в создании союза между Кагой и Миситой, был Бернард Годвин.

Бернард Годвин?! Невероятно! Тори никак не могла заставить себя поверить в то, что Бернард замешан в деле с суперкокаином. Как же так? Ведь Бернард и Рассел сделали все возможное, чтобы вернуть Тори в Центр. Чтобы она выяснила, кто производит супернаркотик. Тори помнила разъяренное лицо Бернарда, слушавшего Рассела, когда тот читал доклад о влиянии суперкокаина на организм человека. Неужели Бернард тогда притворялся? И тем не менее факт остается фактом: Хитазура являлся третьим звеном в цепи, созданной Бернардом для снабжения националистической организации «Белая Звезда» в России новым видом ядерного оружия. А супернаркотик? Эстило говорил, что Хитазура покупал чистый кокаин. Кто же тогда делает суперкокаин? Это необходимо выяснить. И помочь ей в этом мог только Хитазура.

Тори встретилась с Хитазурой в его огромном казино в Гиндзе. Зал игры в пачинко^[4] был похож скорее на площадь, чем на помещение. Это заведение было не единственным, принадлежащим клану Хитазуры, и Тори знала, какие астрономические доходы приносит Хитазуре игорный бизнес. Автоматы стояли в зале рядами, около них толпились люди, мужчины и женщины, разгоряченные, играющие без остановки. Завсегдатаи собирались у тех автоматов, в игорные доски которых был встроен миниатюрный телевизор с той целью, чтобы игроки, проигрывая деньги, могли заодно насладиться и любимым телесериалом.

Хитазура принял Тори в своем кабинете на третьем этаже. Задняя стена кабинета представляла собой сплошную сеть телеэкранов, с помощью которых можно было постоянно наблюдать за игроками в зале.

— В прошлом месяце заявился тут один умник, — начал рассказывать Хитазура, приветственно махнув Тори рукой и указав ей на зеленое кресло рядом с собой. Тори поставила на пол, у стены, мокрый зонтик, и села, — Вот сукин сын, жалко, ты его не видела. Он принес с собой какое-то электронное приспособление, которое управляло шариком. И выигрывал сначала каждую вторую игру, а потом, совсем обнаглев, стал выигрывать все игры подряд. Это уж слишком, как ты считаешь?

Тори молчала, Вид у нее был нарядный — в офисе она переоделась в узкие коричневые кожаные брюки, кремовую широкую блузу, поверх накинула короткий стеганый плащ.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил Хитазура. На нем был дорогой, но плохо сшитый костюм из акульей кожи, весь во влажных пятнах от дождя. — Когда мы наткнулись на вас в тоннеле метро и мистер Слейд сказал мне, что ты отравлена, я все вверх дном перевернул, чтобы спасти тебя от смерти.

— Деке мертв, — сухо сказала Тори. — Йен Ясувара искалечен.

Хитазура слегка качнулся в кресле, на минуту принял скорбный вид.

— Мне очень жаль, что ты узнала о смерти Деке не от меня. Я хотел сказать тебе об этом сам.

— В данных обстоятельствах, — осторожно заметила Тори, — это было бы более правильно.

Состояние Йена Ясувары Хитазура никак не прокомментировал.

— Может быть, Тори-сан, тебе стоило бы получить консультацию у своей новой подруги, женщины-убийцы, называющей себя Кои. Это она замучила Деке.

— Я уже говорила с ней.

Хитазура посмотрел в сторону телеэкранов, взгляд его переходил с одного экрана на другой. Неожиданно Хитазура сказал резким, напряженным голосом:

— Она здесь!

Тори посмотрела на тот экран, к которому был прикован взгляд Хитазуры, и увидела, как по одному из коридоров второго этажа шла Кои.

— Что она здесь делает? — вне себя от негодования спросил Хитазура.

— Это я попросила ее прийти.

— Ты?!

Хитазура, отвернувшись от экрана, уставился на Тори. Она спокойно выдержала тяжелый взгляд и заявила:

— По-моему, настало время поговорить серьезно. Оплатить старые счета.

Лицо Хитазуры приняло совершенно бесстрастное выражение, глаза словно заволокло пеленой. Он вытащил из кобуры пистолет, положил его на правое колено.

— Оружие необходимо? — язвительно поинтересовалась Тори.

— Когда старые друзья ведут себя, как враги, следует принять все меры предосторожности.

— Разве я веду себя, как враг?

Хитазура указал подбородком в сторону экранов.

— Ты привела убийцу из клана Большого Эзу на мою территорию, ты подружилась с монстром, пришедшим убить тебя, когда ты лежала, беспомощная и больная, в моей больнице! Как я должен расценивать твое поведение?

— Не знаю. Могу точно сказать — моя совесть чиста. — Тори наблюдала, как Кои поднимается по металлической лестнице, ведущей к кабинету Хитазуры. — Раз уж зашел разговор о монстрах, то я хотела бы выяснить у тебя, как следует называть человека, который изобрел новый вид наркотика, разрушающий человеческий организм в течение считанных месяцев?

Хитазура ничего не ответил, не сделал ни малейшего движения, и Тори поняла: Эстило был прав. На совести Хитазуры было производство суперкокаина, и Эстило неспроста намекал Тори на ее японского друга.

— Как только она приблизится к моему кабинету, я отдам приказ застрелить ее, — вскричал Хитазура. — Обещаю тебе.

— А потом ты застрелишь меня, и все твои проблемы будут решены. Я правильно понимаю? — Тори покачала головой. — Не выйдет. Есть еще Рассел. Что ты сделаешь с ним? Тоже убьешь? А дальше что? Из Центра пришлют новых людей отомстить за смерть Рассела, И за мою смерть. Думаю, на этот раз ты проиграл.

Хитазура улыбнулся.

— Это так ты понимаешь ситуацию? Прекрасно. Тогда мне нечего опасаться. — Из его горла вырвался короткий смешок. — Извини, что я смеюсь над тобой, но удержаться не могу. Ты настолько неверно судишь об истинном положении вещей, что мне просто смешно. Спасибо, развлекла меня немного, хотя разговор между нами будет серьезный.

— А что смешного я сказала? — не удержавшись, задала вопрос Тори, хотя и знала, что именно такого вопроса от нее ждут.

— Хм. Я предполагаю, что смерть Тома Ройса еще не забыта? Так, по выражению твоего лица я вижу, что ты помнишь ту историю. А как насчет Тока Мурасито? Его ты тоже помнишь? Какое замечательное у вас было свидание: ты, в роли карающего ангела, пришла отомстить Мурасито за смерть этого идиота Ройса. Тори не могла скрыть изумления.

— А как ты узнал о моей встрече с Мурасито?

— Не от тебя, конечно, — Хитазура вскинул голову. — Что, не нравится? О'кей, я продолжу. Итак, Мурасито застрелил Ройса, это верно, но он застрелил его не потому, что Ройс изнасиловал его дочь. С моей точки зрения, Ройс мог изнасиловать женщину, но Мурасито был не настолько глуп, чтобы подпустить Ройса близко к своей дочери. Не было никакого изнасилования. Твой американец был застрелен по приказу одного человека. Кого? Думаю, тебе будет интересно узнать. Ройса приказал застрелить Бернард Годвин. А почему? Дело в том, что Ройс еще в Америке начал свое собственное расследование, касающееся деятельности Бернарда в Японии, и чем больше он узнавал, тем меньше ему нравилось то, что становилось известно. Поэтому Ройс и добился, чтобы работать с тобой в Токио послали его. Бернард разрешил Ройсу эту поездку — тогда он не был уверен, что именно Ройс, а не кто-нибудь другой, копает за его спиной. Как только Бернард выяснил, что Ройс интересуется его делами, смертельный приговор был вынесен. Судьба дурака-ковбоя была решена. А теперь подумай, Тори-сан, чего стоят твои угрозы? Из Центра в Токио никто не явится, чтобы отомстить мне за тебя и мистера Слейда. Конечно, какое-то расследование проведут — для вида, — но Бернард обязательно возьмет расследование в свои руки. Вот такие складываются обстоятельства.

Хитазура снова издал странный смешок, и Тори поежилась; вид у нее был крайне озадаченный.

— Ты шокирована? — с явным удовольствием в голосе спросил Хитазура. — Может быть, я говорю слишком быстро, и ты не успеваешь следить за моей мыслью? Я могу говорить медленнее.

Тори не ответила. Она думала об одном человеке — о Бернарде Годвине. Как же ловко он манипулировал людьми, включая и ее, разумеется! А она-то, наивная, относилась к нему, как к родному отцу! А он просто использовал ее для своих целей. В мозгу Тори пронеслись недавно сказанные ей слова Рассела: «...Бернард дал мне конкретное указание на тот случай, если ты будешь слишком своевольничать и твое своеволие будет вредить интересам Центра. Он приказал убрать тебя». Как же был прав Рассел!

— Продолжай, пожалуйста, — попросила Тори. — Значит, ты работал на Центр много лет?

— Нет, я работал не на Центр. Я работал на Бернарда Годвина. — Хитазура как-то странно ухмыльнулся, словно украдкой съел шоколадную конфету, несмотря на категорический запрет врача-диетолога есть сладости. — Гораздо интереснее и приятнее иметь дело с одним человеком, чем быть составной частью какой-либо организации. Думаю, ты это очень хорошо понимаешь, Тори-сан. И что только заставило тебя к ним вернуться? Зачем ты вернулась в Центр?

— У меня не было выбора.

— Бедная девочка! Если бы я знал об этом раньше, я бы тебе предложил...

— Забудь об этом, — остановила его Тори. — Меня твои предложения не интересуют. Боже мой! — Тори закрыла руками лицо. — Как же я могла так ошибиться в Бернарде? В конечном итоге, и он оказался причастным к этому проклятому суперкокаину!

— Ты что, с ума сошла? Да Бернард содрал бы с меня заживо шкуру, узнай он, чем я занимаюсь!

Тори удивленно уставилась на Хитазуру. Сердце ее тяжело и болезненно билось, словно находилось не в теле, а в жидком цементе.

— Я тебя не понимаю.

— В некоторых вопросах Бернард до странного старомоден. Я объясняю эту его особенность тем, что у него характер альтруиста. На мой взгляд, это несколько необычно для человека, занимающегося такими делами, какими занимается он: его профессия требует исключительно прагматического подхода ко всему. Но что ж поделаешь? Люди оказываются намного сложнее, чем о них поначалу думаешь.

— И Бернард хорошо тебе платит?

— О, да. Бернард — превосходный деловой партнер, только, к сожалению, не всегда. Его нелепая любовь к русским и стремление окончательно освободить их от коммунистов приняли гипертрофические размеры и сделали его слепым. Он, к примеру, не знает, как я достаю гафний. То есть, он у меня не спрашивал, а я не лез к нему с откровениями. Бернард слишком занят другим: он следит за тем, чтобы миниатюрные ядерные реакторы с контрольными стержнями из гафния не уходили на сторону, а служили для создания нового вида ядерного оружия.

— Боже мой! — Тори чувствовала себя так, будто наяву видела кошмар.

— Я получил много удовольствия, делая деньги на альтруизме Бернарда. — Хитазура рассмеялся. — Только вот заявилась ты и стала везде совать свой нос. Ты не женщина, Тори-сан, а настоящая чума. Вредительница. Я в тебе разочаровался. Неприятно обнаружить такие черты характера у своего друга.

Тори охватил ужас. В голове у нее стучало, и вообще состояние было такое, словно она получила удар ниже пояса, Но Тори не желала отступать, она была готова выслушать все до конца, испить до дна чашу с ядом.

— А Ариель Соларес? — спросила Тори.

— А, этот, — Хитазуре разговор явно начинал надоедать. — Он, как и Ройс, лез во все дыры, вынюхивал, выспрашивал. Изрядно досадил Бернарду своим неуемным любопытством. И мне, кстати, тоже. Поэтому и получил свое.

— Это Бернард приказал убрать Солареса? — с замиранием сердца высказала предположение Тори.

— Нет, что ты! — Хитазура, казалось, развеселился от ее слов. — Бернард бы никогда на это не пошел! Мы обсудили все между собой, разумеется. Бернард опасался дружбы Солареса с Эстило. Но я был лучше проинформирован и знал, что в своем расследовании Соларес зашел гораздо дальше, чем предполагал Бернард, Я сделал то, что должен был сделать, Для нашей обоюдной пользы.

Тори откинулась на спинку кресла, вздохнула глубже. В душе ее появилось чувство пугающей пустоты, как случалось всегда, когда ей приходилось убивать людей. С каждым убитым ею человеком уходила в черное, мертвое пространство частичка ее души, кусочек жизни. Тори подумала о том, что Эстило предупредил ее насчет Хитазуры не только из дружбы, но и из желания отомстить, и тут же вспомнила историю о двух братьях-близнецах. Историю о том, как Эстило отомстил братьям, убившим его любимого кота; как он, выждав удобный момент, сумел посеять вражду между ними, и вражда эта сделала близнецов заклятыми врагами. Любовь и доверие превратились в страх и ненависть. Эстило жил по своим собственным законам чести. Выстрелить врагу в затылок из-за угла — это мелко. Слишком быстрая смерть. И бестолковая. Он считал, что лучше врага помучить, и, желательно, подольше. Ариель Соларес наверняка рассказал своему другу о том, что подозревает Бернарда, и поэтому Эстило, когда Ариель попал в западню и погиб, вполне естественно предположил, что именно Бернард приказал убить Солареса. Месть Эстило состояла в следующем; он надеялся, что Тори все разузнаем и тогда Бернарду придется плохо.

— Бернард был в курсе дел компании Каги благодаря тебе? — спросила Тори у Хитазуры. Тот кивнул.

— Мои люди работают во многих местах. Мы пока не можем контролировать различные отрасли промышленности, но сделать кое-что в соответствии со своими интересами можем.

— А зачем же тогда понадобилась Бернарду я? Если у него есть такие прекрасные помощники, как ты и Мурасито, какую пользу он видел во мне? Чего он от меня хотел?

— Трудно сказать. Могу только предположить, хорошо зная Бернарда, что он нанял тебя для того, чтобы не выпускать меня из виду, держать руку на моем пульсе, если можно так выразиться.

— По-моему, в этом смысле от меня мало пользы.

— Почему? Ты видишь, чем я занимаюсь, а Бернард — нет.

— Пожалуйста, объясни мне, что произошло бы в том случае, если бы я тогда так глупо не купилась на ту историю, рассказанную Мурасито, и убила его?

— Да ничего бы не произошло. — Хитазура пожал плечами. — Невелика потеря. После того как ты вывела его на чистую воду, он потерял свою ценность для Бернарда.

— А вам срочно нужно было искать человека на место Мурасито? И ваш выбор остановился на Кунио Мисите?

— Совершенно верно. Ты в определенном смысле оказала нам услугу: Мисита — гораздо лучше Мурасито, опытнее и влиятельнее.

— Какая же я дура. Набитая дура. Идиотка.

— Не удивительно, — важно сказал Хитазура. — История вашей нации показывает, что американцы всегда делали героями дураков. — Его рука потянулась к рукоятке пистолета. Хитазура поднял оружие и прицелился в грудь Тори. — Очень жаль, что тебе больше никогда не придется увидеть Америку.

Тори встала и моментально почувствовала, как напрягся Хитазура.

— Не делай этого, — сказал он, не опуская пистолета.

— Почему мне не сделать то, чего я хочу? Ты же все равно убьешь меня.

— Я не очень-то хочу убивать тебя, поверь мне.

— Поздновато для угрызений совести.

— Я не испытываю угрызений совести, Я испытываю жалость. Ты была мне настоящим другом. До некоторых пор.

— Ты хочешь сказать, до тех пор, пока тебя наша дружба устраивала?

— Я сказал то, что сказал. Стилистические особенности английского языка меня не интересуют.

— Это понятно. От английской грамматики доходов не получишь.

— Странно, — сказал Хитазура, и в голосе его слышалось восхищение. — Во многих отношениях ты, Тори-сан, совсем не иностранка. — Он пожал плечами. — Возможно ли понять все в этом сложном мире? Есть вещи, недоступные моему разумению.

— У меня есть еще один вопрос. Кто покупает продукцию совместного предприятия? Кто в России связан с Бернардом?

— Последняя просьба? — усмехнулся Хитазура. — Отчего же не выполнить твою предсмертную просьбу? Ты не сможешь уже ничего никому рассказать, У Бернарда в России есть друг — Валерий Денисович Бондаренко. Он родом с Украины, но живет в России. По роду своей деятельности он должен бороться с укреплением националистов в бывших советских республиках, как того требует Кремль, на самом же деле он тайно помогает им объединиться в борьбе против Кремля. Хорошее занятие, мне такие люди нравятся. Бернард говорил мне, что Бондаренко ненавидит русских шовинистов, но кто его знает? Вполне может быть, что этот человек работает на службу безопасности. В России ни в ком нельзя быть полностью уверенным. Эта страна — темная лошадка. Непонятно, к чему она стремится: хочет уничтожить Запад или же получить от него деньги? Как можно вообще доверять бывшим советским гражданам, даже если сейчас они называют себя демократами? А Бернард им доверяет. И да поможет ему Бог: ситуация в последнее время осложнилась. Из Москвы пришло секретное сообщение о том, что в организации «Белая Звезда», к которой имеет отношение Бондаренко, появился предатель. Зная это, я не завидую Бернарду. На почте в отделе «Россия» мы организовали связь с помощью писем до востребования на имя некой госпожи Куйбышевой, но я не стал бы совать голову в петлю и выходить с «Белой Звездой» на связь, даже если бы мне пообещали за это пятьдесят миллионов йен. К черту Бернарда и его русских, я умываю руки. Зачем создавать себе лишние трудности, изображая из себя святого? В наши дни, в наш современный век, слово «святой» можно приравнять к слову «глупец».

Хитазура посмотрел на Тори и спросил:

— Я удовлетворил твою последнюю, предсмертную просьбу? С разговорами, надеюсь, теперь покончено?

— Да, — ответила ему Тори.

И Хитазура выстрелил. Звук от выстрела был довольно громким, но услышать его было некому. Кроме того, стены кабинета были изготовлены из звуконепроницаемого и пуленепробиваемого материала. От выстрела Тори отлетела к прозрачной стене; на груди, на том месте, где расположено сердце, в плаще образовалась дыра. Тори упала, и Хитазура в мгновение ока оказался рядом с ней, наклонился над телом точно с таким же выражением лица, как и несколько дней назад, когда он смотрел на труп Большого Эзу.

Хитазура ткнул носком ботинка в бедро Тори, но она не пошевелилась. Тогда он взвел курок и приставил дуло пистолета к ее лбу, чтобы сделать тот самый выстрел, который уже наверняка отправит Тори в царство мертвых, И в этот миг распахнулась дверь, и в кабинет ворвалась Кои. Хитазура, услышав звук открывшейся двери, отвлекся на секунду. Этого оказалось достаточно, чтобы Тори, размахнувшись, ударила Хитазуру острым длинным каблуком в переносицу с такой силой, что каблук пробил кость и вонзился в мозг. Хитазура, с выражением испуга и недоумения на лице, рухнул навзничь, ударившись головой о ножку стула, но этого удара уже не почувствовал.

Кои подошла к сидящей у прозрачной стены Тори, мимоходом бросив взгляд на распростертое тело Хитазуры, встала рядом с ней на колени.

— Ты как?

— Он мертв, да?

— Да.

— Вот и еще одна частичка моей души ушла вместе с ним, — Тори закрыла глаза, ее сердце бешено колотилось, и она никаким усилием воли не могла унять этот бешеный стук. — Я не собиралась убивать его. У меня нет к нему ненависти. — Она посмотрела Кои в глаза. — Пора прекращать эти убийства, слышишь? Достаточно смертей.

Кои кивнула, протянула к Тори руки, помогла ей подняться. Просунув руку под ее плащ, сказала:

— Все-таки рискованно было надеяться на то, что Хитазура первый раз выстрелит тебе в грудь. Хорошо, что на тебе был бронежилет. А если бы Хитазура сначала выстрелил тебе в голову?

— Тогда на месте Хитазуры сейчас лежала бы я, — ответила Тори, переступая через его труп, — и все бы закончилось.

Колени у нее внезапно подогнулись, и, не успей Кои подхватить ее, она бы упала.

— А теперь ты должна помочь мне, Тори. Ты ведь у меня в долгу. Мне необходимо сделать одну вещь, но боюсь, я одна не справлюсь.

* * *

Сенгакудзи. Историческое место. Обитель упокоения погибших героев. Здесь Какуэй Саката совершил обряд ритуального самоубийства — сеппуку, очистив свою совесть от преступлений, а душу — от грехов. Принял достойную смерть.

...Мягкое, негромкое дыхание ин-ибуки сменилось грозным, используемым в бою е-ибуки. Кои начала дышать прерывисто и громко. Не говоря ни слова, она вложила в руку Тори перевод записей из тетрадей Сакаты, опустилась w колени, на землю, покрытую зеленым травяным ковром.

Среди красочных, веселых цветов белое одеяние Кои выделялось ярким, резким пятном. Она надеялась, что этот цвет, олицетворяющий чистоту, надолго останется в памяти Тори, как остался и в ее памяти после того, как здесь покончил с собой Саката. Кои на всю жизнь запомнила развевающиеся на ветру белые одежды ее друга, сверкнувшее на лезвии кинжала солнце, тяжелый, одурманивающе-сладкий запах цветов...

Тори наклонилась, положила руку на пальцы Кои, сжимавшие рукоятку кинжала, попросила:

— Не делай этого, Кои. Умоляю тебя, подумай еще, измени свое решение. У тебя есть другой выбор.

— Может быть, для тебя выбор есть, но не для меня. Я зашла слишком далеко, и путь, избранный мною, был ужасен.

— Но теперь ты не одна на этом свете. У тебя есть Друг, Кои. Подожди, и твоя жизнь изменится.

— Иллюзии, — покачала головой Кои. — Приятно обманывать себя, но я больше этого не хочу. Насилие — часть меня, и рано или поздно оно возьмет надо мной верх. Если не сегодня, то завтра. Душа моя запятнана чужой кровью. Я должна очиститься.

Кои повернулась к Тори, посмотрела на нее глазами, полными слез.

— О, Господи, — прошептала Тори.

— О себе я не думаю, — сказала Кои, по щекам ее струились слезы. — Я думаю сейчас о других людях, которым могу принести зло. О тебе. — С этими словами она вонзила кинжал себе в живот.

— Кои!

Губы Кои побелели, изо рта вырвался еле слышный вздох. Она напрягла руки, тело ее дрожало от нечеловеческого усилия; кинжал с треском рассек живот слева направо, во всю длину. От тела Кои пошел пар, словно туман поднимался над призрачными полями. Она не выпускала из рук кинжал, крепко вцепившись в него бескровными пальцами. Кровь ручьем текла из раны вниз, по ногам, и трава под Кои стала красного цвета.

— Темнеет, — еле слышно прошелестел голос Кои. — Не уходи.

— Я здесь. Я никуда не ухожу, — успокаивала ее Тори, полная ужаса и отчаяния. Во рту у нее появился привкус свежей крови.

— Становится совсем темно... Но я вижу горы, и там есть свет... Свет...

Жизнь оставила тело Кои; тень смерти набежала на ее лицо, как темная туча на луну; пелена заволокла глаза. Кои неподвижно уставилась вдаль, казалось, ее незрячие глаза видят где-то загадочные горы и свет среди них...

* * *

Тори долго уговаривала Рассела уехать из Токио, и в конце концов уговорила. Сама она после произошедших событий не имела ни желания, ни интереса оставаться дольше в японской столице. Когда Боинг-727 птицей взмыл в небо, Тори заперлась с Расселом в кабинете и рассказала ему все. О союзе между Миситой, Кагой и Хитазурой, созданном Бернардом; о том, что Ариель Соларес был убит по приказу Хитазуры, так же, как и Том Ройс, потому что они предприняли свое собственное расследование. Она не утаила и своей незавидной роли сторожевого пса, который должен был следить за действиями Хитазуры, — именно этого, как выяснилось, хотел от нее Бернард. И как она невольно помогла Бернарду, обнаружив убийцу Тома Ройса — Мурасито. Из-за этого Бернард был вынужден искать себе нового партнера и нашел его в лице Кунио Миситы — более опытного и влиятельного бизнесмена, чем Ток Мурасито.

Тори с удовольствием говорила и говорила; ей давно хотелось выговориться, облегчить душу, сказать обо всем, что узнала, вслух, чтобы поверить в это. Многое из того, что Тори удалось выяснить, не укладывалось у нее в голове, а Рассел выслушал признания Тори на удивление спокойно.

— Ты был абсолютно прав насчет Бернарда, — сказала Тори. — У меня сердце разрывается, как вспомню о нем. Ну и бессовестно он использовал нас! Я его ненавижу.

Рассел, после непродолжительного раздумья, ответил:

— Тори, тебе пора научиться думать головой, а не сердцем. Проанализируй все спокойно, без эмоций. Зачем Бернард создал союз Мисита — Kara — Хитазура? Он увидел в нем уникальную возможность помочь республикам бывшего Советского Союза укрепить недавно полученную долгожданную свободу.

Тори побледнела.

— Знаешь, а я как-то не думала об этом. Получается, что Бернард никогда и не уходил на пенсию. Делал свои дела, как и раньше, и даже ты, Рассел, хотя и был директором, ни о чем не подозревал.

— Ты абсолютно права. Бернард всегда был себе на уме, конспирация — его конек.

— А как давно ты начал подозревать Бернарда?

— Не очень давно.

— Какой же он гнусный! Чтоб он сдох!

— Тори, опомнись! Какой тебе прок от злобы и ненависти? Стоит ли так люто ненавидеть Бернарда? Он одержим своим желанием освободить от угнетения порабощенные народы, и ты его не изменишь.

— Я ничего не имею против того, чтобы помочь бывшим советским республикам. Но методы Бернарда мне не по вкусу.

— Да, так часто говорят, — Рассел притянул Тори к себе. — Бернард все-таки человек, и, как и все остальные, совершает ошибки. Серьезные ошибки. То, что он сквозь пальцы смотрел на подпольный бизнес Хитазуры — производство суперкокаина — непростительная ошибка.

Тори отвернулась к окну, посмотрела на ватные, какие-то ненастоящие облака, плывущие внизу.

— Расс, как ты можешь защищать его после того, что он с нами сделал? Он пользовался нашим доверием, любовью, заставлял служить своим интересам. Дергал нас за ниточки, как марионеток, а мы послушно плясали под его дудку.

— Я тебе вот что скажу, Тори. Бернард использует для достижения своих целей любую возможность. Чем Япония хуже других стран, если здесь есть чем поживиться? Так я думал вначале. Думал, что для Бернарда Япония — очередной шанс. Но теперь я в этом не уверен. Бернард был разъярен, когда узнал об убийстве Ариеля Солареса, и не только сам факт убийства возмущал его, но и та наглость, с которой убийство было совершено. Взрыв наделал столько шуму, что о нем говорила вся Виргиния. Бернард считал, что это было сделано специально, чтобы произвести на нас впечатление. Он еще тогда знал, кто стоит за всем этим, — Хитазура. А твое возвращение в Центр? Это была моя идея, но именно Бернард внушил мне ее, подстроил так, чтобы я поступил в соответствии с его желаниями. Это он в первую очередь хотел твоего возвращения, а не я. И знаешь, почему? Теперь я могу тебе объяснить. С точки зрения Бернарда, только ты могла справиться с Хитазурой.

— Ну-ну, продолжай.

— Но он также прекрасно понимал, что если ты подберешься к Хитазуре достаточно близко, то узнаешь кое-что интересное и о нем самом, о Бернарде. То есть ты являлась опасным оружием, кинжалом, заостренным с двух концов: с одной стороны, ты — единственный человек, способный уничтожить Хитазуру, с другой — ты, скорее всего, узнав столько нового о Бернарде, пошлешь его далеко и надолго.

— Поэтому Бернард и приказал тебе убить меня?

— Не думаю. Бернард приказал мне убрать тебя лишь при определенных обстоятельствах, но, я уверен, он уже тогда знал, что я не посмею тебя и пальцем тронуть. Он насквозь видит всех и каждого, и понял, что я в тебя влюблен, гораздо раньше, чем я.

Тори молчала. Наконец, закрыв лицо руками, она глухо сказала:

— Я больше не могу. Это слишком...

— Пришло время твоей корриды, Тори. Ты на арене, и бык так близко, что ты чувствуешь его горячее дыхание.

— Да-да, ты прав. Рассел взял Тори за руки:

— Ты должна теперь подумать о себе. Пора учиться думать самостоятельно, а не так, как это угодно Бернарду.

Тори была абсолютно согласна с доводами Рассела, и все-таки какая-то часть ее существа упрямо сопротивлялась логике и ненавидела Бернарда за то, что он предал ее.

— Все равно, Расс. Бернард приказал тебе убрать меня, или просто сказал, или попросил, какая разница? Он думал о собственной шкуре и хотел от меня избавиться.

— Нет, неправда, — Рассел поймал взгляд Тори. — Я думаю так: если бы Бернард действительно хотел твоей смерти, он не стал бы обращаться с подобными указаниями ко мне. Повторяю, он знал о моих чувствах к тебе. На роль твоего убийцы я подходил меньше любого другого человека.

— Ну, хорошо. Почему же тогда он обратился к тебе?

— Я долго думал над этим. Бернард задал мне загадку, и ответ на нее я нашел не сразу. Бернард был в курсе того, как плохо поступил Хитазура: убийство Ариеля Солареса было против всяких правил. Скорее всего, Бернард не знает о том, что Хитазура занимается производством суперкокаина, но насчет убийства он знал точно. Итак, один из партнеров Бернарда — Хитазура, обманув его, превратился во врага. И этот партнер имеет связь только с Бернардом, с ним одним. Бернарду было крайне необходимо избавиться от Хитазуры как можно скорее, но тебе он не мог открыто обо всем сказать — ты бы не поверила. Бернард и мне не стал ничего говорить — из боязни, что я открою тебе правду. Ты бы просто развернулась на 180 градусов и ушла. Ты должна была сама все выяснить. Бернард намекнул мне на то, что не все обстоит так, как кажется, надеясь, что я благодаря своей сообразительности буду всегда на шаг впереди тебя. Бернард не мог целиком и полностью на тебя положиться, зная твою импульсивность и недисциплинированность, поэтому и устроил так, чтобы я следил за тобой, а ты, в свою очередь, следила за Хитазурой. Тори невесело рассмеялась.

— А теперь у меня появилась возможность отомстить Бернарду за то, что он так беззастенчиво использовал меня в течение долгих лет.

— Надеюсь, теперь ты понимаешь, что Бернард полностью отдает себе отчет в своих поступках. В некотором роде, он поставил себя под удар, мы ведь так много о нем узнали, А знания дают власть.

— До сих пор не могу поверить в то, что я так сильно заблуждалась в отношении Хитазуры. Он так ловко манипулировал Бернардом, как Бернард манипулировал нами. Сам Хитазура сказал мне, что Бернард не отдавал приказа убрать Солареса и понятия не имеет о суперкокаиновом бизнесе. Бернарду будет крайне неприятно узнать о том, как его обвели вокруг пальца. Он-то привык сам проделывать это с другими.

Рассел ничего не ответил.

— Есть одна аргентинская пословица, — продолжала Тори. — И эта пословица гласит: «Дьявол видит и ночью, а месть слепа даже днем».

«Наконец-то!» — подумал Рассел. Неужели Тори решила покончить со своей бесшабашностью и сделала первую попытку встать на путь логики, здравого смысла. Холодный ум — вот чего всегда не хватало Тори, но почему не попробовать стать лучше, мудрее, чем мы есть? А вдруг она сумеет без боязни заглянуть в глубины собственной души, чтобы разобраться в самой себе, вместо того чтобы убегать от себя без оглядки, бросаясь навстречу опасностям и смерти?

— Послушай, — обратилась Тори к Расселу, — мы ведь не ищем Бернарду оправдания, правда?

— Тори, ты должна иметь собственное мнение об этом. Помнишь, что ты сказала мне несколько минут назад? Что ты хотела бы помочь бывшим советским республикам укрепить свою самостоятельность. Бернард указал тебе путь. Теперь все зависит от тебя. Решай.

— Так ты считаешь, что мы должны помочь Бернарду? Он продает какие-то непонятные ядерные штучки в Россию, и кому? «Белой Звезде». Это тайная, террористическая организация. Но может быть, за ней стоят и органы безопасности. Такое уже бывало. Однако использование нового вида ядерного оружия может привести к еще большей нестабильности на территории бывшего СССР, спровоцировать конфликт, стать искрой, которая разожжет пожар большой войны в Европе. Нам надо проникнуть в «Белую Звезду», которой помогает Бернард, и тогда мы узнаем, что это за организация, какие у нее намерения и прав ли наш шеф, делая ставку на националистов.

— Ничего себе задачка. Дьявольская.

Рассел показал на иллюминатор.

— Смотри, Тори. Наш самолет вошел в воздушное пространство России. Добро пожаловать в преисподнюю.

Москва — Звездный городок

— Мы упустили его.

— Упустили? Да вы что?! — Марс Волков сжал кулаки. Этот предатель уничтожил четверых наших! Похитил свою полоумную дочь у вас из-под носа! И все, что вы можете доложить мне по этому поводу, это: «Мыупустили его». Безобразие!

Капитан Николаев, сотрудник наружной службы, временно подчинялся руководителю Отдела N. Неловко чувствуя себя под грозным взглядом начальника, он плюхнулся на деревянную скамью для зрителей: разговор происходил на территории бейсбольного поля, расположенного недалеко от Московского государственного университета на Ленинских горах. На поле тренировалась национальная команда, и некоторое время двое мужчин наблюдали за действиями игроков. Со стадиона были видны павильоны Мосфильма и красивые особняки — одни из красивейших в городе. С другой стороны, напротив стадиона, виднелись корпуса университетского студгородка — неуклюжие, громоздкие, как и другие строения, возведенные в период правления Сталина.

— Каждый раз, когда я прихожу сюда, — сказал Марс, — я думаю о Николае Ивановиче Лобачевском. Великий был человек! Перед зданием университета есть его бюст, и я, если бываю там, всегда останавливаюсь около бюста на несколько минут, испытывая чувство гордости оттого, что я — русский.

«А я, — подумал капитан, — когда прихожу на Ленинские горы, вспоминаю историю великого русского народа. Странный этот Волков, любитель неэвклидовой геометрии».

— Насколько мне известно, — заговорил о другом Марс, — подошла последняя танковая часть, и мы готовы в любое время пересечь границы с так называемыми суверенными государствами Литвы и Латвии.

— Да, — отозвался капитан Николаев, — план смелый.

— А еще что вы можете сказать по этому поводу?

— Я не военный тактик, и не могу судить о подобных вещах с должной компетентностью.

Марс посмотрел на своего собеседника с некоторым удивлением.

— Но неужели эта военная акция оставляет вас равнодушными, не будоражит кровь?

— Мне кажется, — усмехнулся капитан, — что золотое время для армии уже прошло. Николаев промолчал и продолжал наблюдать за игроками, с горечью думая о том, что и военным не помешали бы такие вот ежедневные тренировки.

— Мы не смогли захватить и связного Бондаренко, который находился в интернате в Архангельском, — со вздохом продолжал докладывать капитан. Когда мы погнались за парнем — связным и почти догнали его, откуда-то, словно из-под земли, появился Валерий и помешал нам. Ловко он это придумал — обмениваться информацией в этом Богом забытом заведении, да еще и дочку свою туда упрятал.

— Ловко, спору нет, — согласился Марс. — Так бы мне хотелось всадить этому Бондаренко пулю в затылок...

— Полагаю, с большой долей уверенности можно считать Валерия Бондаренко одним из самых активных членов «Белой Звезды». Мы получили информацию, подтверждающую этот факт.

— Поэтому и надо как можно скорее схватить его. Он сейчас скрывается — ушел в подполье, так сказать, но не будет же он скрываться вечно! А вот когда эта крыса высунет нос из норы, нашим людям следует быть наготове.

Снова наступило молчание. Мужчины, ничего не говоря, следили за двумя худыми, подтянутыми тренерами, работавшими с молодыми игроками национальной сборной по бейсболу. Это были обычные тренеры по физической подготовке, не профессиональные бейсболисты, — лучшими, на взгляд Марса, до сих пор оставались кубинцы, — и главной их целью было развитие у своих подопечных быстроты реакции, а не выносливости, что, по мнению русских специалистов, должно было стать основополагающим элементом тренировок. Возможно, специалисты были правы, и выносливостью русские спортсмены, прошедшие хорошую подготовку в спортшколах, обладали в полной мере. Профессор Кутателадзе, много разглагольствовавший о «системе воспитания бейсболистов», обещал, что выпускники его школы получат достойное образование и смогут составить конкуренцию лучшим западным игрокам. Марс надеялся, что когда-нибудь действительно так будет.

— Капитан, вы узнали, где в данное время находится Ирина Пономарева?

— Пока нет.

"Где же может быть Ирина? — недоумевал Марс. — Ее нет ни дома, ни на квартире Бондаренко, ни в Звездном городке. Николаев лично проверил эти места, Она пока может оказаться для меня полезной. Ирина уже принесла немалую пользу и, вероятно, еще принесет в будущем. Эта женщина была в течение последних месяцев в близких отношениях с Валерием. Если кто и знает место, где он прячется, так это она. Придется мне самому начать поиски Ирины.

* * *

Внутри здания все было тихо. Марс сначала увидел Татьяну — она складывала в аккуратную стопку свежепостиранные и выглаженные рубашки космонавта. В воздухе стоял приятный, домашний запах чистого белья. Татьяна равнодушно взглянула на вошедшего в комнату Марса, поздоровалась. Ее широко расставленные серые глаза ничего не выражали. Она спокойно продолжала заниматься своим делом.

— Он один? — спросил Марс.

— С ним Лара. Вы же дали указание, чтобы кто-нибудь из нас обязательно был при нем.

— Да-да, конечно.

Марс сел в шезлонг, вытянул ноги, молча наблюдая за Татьяной.

— У вас такой вид, что вам не помешает выпить чего-нибудь покрепче. Хотите, я принесу, — сказала Марсу Татьяна.

— Нет ли «Перцовки»?

— Пойду посмотрю.

Женщина ушла и через несколько минут вернулась с двумя стаканами из толстого стекла и бутылкой. Показав на бутылку, сказала:

— Не думаю, что вам этого хватит.

— Посмотрим, — ответил Марс, налил водку в стакан и с удовольствием выпил.

Приятное тепло сразу разлилось по телу, согрело горло. Марс протянул Татьяне стакан:

— Налей-ка еще. — Выпив, утер рот рукавом. — Хорошо. Знаешь, мне кажется, космонавт взял над нами верх.

— В каком смысле?

— Ну, я имею в виду поединок умов между нами, им и мною. Могу признаться тебе в том, что для меня лично он как был загадкой, так и остался. Сумасшедший он или нет? Действительно ли он встретился с инопланетянином? Или он так зол на нас за тот эксперимент, что все это время нагло врет?

— Вы хотели бы узнать мое мнение?

— Разумеется. А почему нет?

— Ну что ж. — Татьяна отхлебнула из стакана, словно хотела набраться смелости перед тем, как высказаться. — Я считаю, что Виктор ненормален. И стал таким после полета, а что уж там с ним произошло, теперь трудно узнать. Но Виктор ненормален не в привычном понимании этого слова. Понимаете, он не шизофреник и не псих. Вряд ли наши ученые сталкивались с таким явлением когда-либо прежде. Виктор отличается от всех нас, он — другой. Он не такой, как вы или я, к примеру.

— Это точно, на нас он не похож.

— Да нет, я о другом. — Татьяна опустила глаза.

— Что ты хочешь сказать? Что он перестал быть человеком? Да ты-то хоть не будь идиоткой, Татьяна! Я уже начинаю думать, что и ты, и Лара, вы обе подпали под его влияние, слишком долго находитесь в его обществе.

— Вот именно. Мы знаем его лучше, чем кто-либо другой. Если он и ведет себя, как обычный человек, это ничего не значит. Мозг его изменился, Виктор мыслит совершенно другими категориями, чем мы.

«И почему, когда я прихожу сюда, я чувствую себя не в своей тарелке, словно нахожусь во вражеском лагере? — думал Марс, наблюдая за лицом Татьяны. — Неужели все, кто проводит с Виктором много времени, постепенно сходят с ума? Или Татьяна говорит правду?» Марс внезапно встал, отставил в сторону пустой стакан. — Я пойду к нему, — сказал он и с решительным видом покинул комнату. Татьяна принялась снова складывать выглаженные рубашки.

* * *

Наверху, в зале с бассейном, стояла тишина. Никто не плескался в воде. В помещении было темно, и Марс потянулся к выключателю, чтобы включить свет, но тут раздался голос Лары:

— Пожалуйста, не включайте свет. Он плохо действует на зрение нашего подопечного.

Марс сердито прошествовал в полумраке к бассейну и спросил:

— А вы предупредили врачей?

Стоя рядом с бассейном, он заметил, как фосфоресцирует соленая вода.

— Да, врачи провели тщательное обследование. И они в недоумении, — ответила Лара.

— Да ну их! Они приходят в недоумение по любому поводу. И какой от них прок, от этих медиков?

Марс присел на корточки у края бассейна, подождал, пока подплывет Лара. Он хорошо видел ее темные глаза, откинутые назад блестящие волосы. Лицо ее было удивительно правильной овальной формы. «Странно, раньше я этого не замечал», — отметил про себя Марс.

— Что-то происходит, — прошептала Лара таким странным грудным голосом, что у Марса зашевелились волосы на затылке.

— Что такое? О чем это ты говоришь?

— Я говорю, что чувствительность к свету — не единственное изменение, которое с ним произошло. Это всего лишь часть общего процесса.

— Да чепуха! — разозлился Марс неизвестно на кого. Затем, внимательно вглядевшись в выражение лица Лары, спросил: — Космическая радиация что ли на него действует?

— Врачи считают, что нет.

— Да врачи дураки, ничего они не знают! — Несмотря на старание успокоиться, Марс разволновался, в низу живота у него появилось неприятное, сосущее ощущение. Он вспомнил слова Татьяны о том, что мозг Виктора изменился, стал не таким, как у людей. Призрак жуткого страха замаячил перед Марсом в полумраке. — Лара, объясни толком, что именно с ним происходит!

— Я не уверена, но, по-моему, он начинает меняться.

— Как меняться?

— Принимает другую форму.

Марс от изумления сначала не мог вымолвить ни слова, потом усилием воли заставил себя говорить, продолжая расспрашивать Лару:

— Какую форму он принимает? форму чего?

Лара молчала.

— Где он?

— В бассейне. У противоположного бортика, вместе с дельфином.

— Оставайся здесь, — приказал Марс, а сам поднялся с корточек и направился к дальней части бассейна.

— Одиссей? — позвал Марс. Голос его эхом разнесся по залу; в темноте, казалось, пульсировало нечто живое, непонятное. Марс поежился, внутренне сжался. — Одиссей?

— Я здесь.

Марс взглянул вниз, в воду, и увидел перед собой бледное лицо Виктора. Кожа космонавта показалась Марсу еще более бесцветной, чем обычно, и странный ее оттенок — серовато-металлический — вроде бы стал ярче. Вдруг сильные пальцы обхватили лодыжку Марса.

— Вы слишком далеко стоите, — раздался голос Виктора.

— Что вы делаете? — вскричал Марс, чувствуя, что рука космонавта тянет его за ногу в воду.

— Подойдите поближе.

Тут Марса дернули за ногу так сильно, что он, не удержавшись, упал, больно ударившись о бортик бассейна. И в ту же секунду почувствовал, что его тянут дальше, вниз. Как ни упирался Марс, ничего ему не помогло, мышцы его словно одеревенели, и скоро он уже бултыхался в воде. Одежда и обувь, мгновенно намокнув, стали тяжелыми и тянули его на дно. Беспомощно взмахнув руками и пару раз дернув ногами, Марс еле успел глотнуть воздуха и пошел ко дну. Затем его схватили сзади за рубашку и вытащили на поверхность. Марс, задыхаясь, отплевывался, соленая вода ела глаза, и он тер их рукой. И тут увидел прямо перед собой лицо Виктора.

— Это необычный мир, правда? — спросил космонавт.

— Очень необычный, — согласился Марс. Он пытался побороть растущий в его сердце страх. Достаточно было того раза, когда Виктор напугал его, бросив в воду металлический шарик и сказав, что он из радия. Так на тебе, мало этого, сейчас он оказался наедине с Виктором, в воде, и неизвестно, что с этим треклятым космонавтом происходит. Еще превратится в какое-нибудь чудовище.

— Благодарю вас за то, что не включай свет, — раздался в темноте голос Виктора.

— Да что вы, не стоит благодарности.

— Теперь мне не нужно много света, чтобы видеть. «Голос у него вроде бы нормальный, — подумал Марс, но что такое он говорит?»

— И я начал видеть то, чего раньше никогда не видел, — продолжал Виктор.

Марс открыл было рот, чтобы спросить: «А что вы видите?», но слова застряли у него в горле. Он внезапно понял, что не хочет этого знать. Или какая-то часть его личности не хочет. И эта часть требовала от него немедленно вылезти из воды и уйти от бассейна как можно дальше. Марс сделал над собой усилие, чтобы подавить желание убежать, скрыться от опасности.

— Я могу видеть под водой с закрытыми глазами. И еще. Дельфин объяснил мне, что у меня развивается такой же слуховой аппарат, как у него.

— Все это одни фантазии, — выдавил из себя Марс, Но в его голосе не было уверенности. — Вы просто вообразили себе все это, Одиссей. Находитесь в плену у собственных выдумок.

— А свет среди звезд я тоже придумал, по-вашему? — Виктор близко-близко придвинул свое лицо к лицу Марса. От него пахло чем-то, напоминающим запах гвоздики. — Свет, исходящий от Бога. — Глаза космонавта казались сделанными из металла. — Значит, все фантазии, да? Тренировки, полет на корабле, испорченный скафандр, смерть Менелая — это я все придумал? Посмотрите кругом. Здание, где мы находимся, бассейн, дельфин, вы и я — это реально? Если бы я был материалистом, я бы с вами согласился, но мой опыт сделал меня человеком, далеким от материализма.

Голос космонавта, хотя и негромкий, звучал над бассейном подобно колоколу, или, во всяком случае, так казалось Марсу, лихорадочно соображающему, как бы ему превратить бесконечный монолог в диалог и обрести, таким образом, некоторое душевное равновесие.

— Должен сообщить вам, Одиссей, — сказал Марс, — что ваше спокойное существование здесь подходит к концу. Больше не будет наших бесед с глазу на глаз. — Марс вгляделся в лицо космонавта, стараясь прочесть на нем чувства Виктора, вызванные подобным заявлением. Точно так же он недавно изучал и лицо Наташи Маяковой, Марс с удовольствием отправил бы в Лефортово и Виктора Шевченко, но в данной ситуации не мог себе этого позволить, боясь вызвать возмущение космонавтов, живущих в Звездном городке. Восстановить против себя замечательных представителей космонавтики — национальной гордости России — было попросту неразумно, особенно в условиях крайне нестабильной обстановки в стране, вызванной частыми забастовками, демонстрациями в защиту россиян, оставшихся в ближнем зарубежье, требованиями переизбрать президента и правительство. Итак, по отношению к Виктору Шевченко Марс не мог применить свои обычные меры воздействия и вынужден был терпеть от космонавта то, чего ни за что бы не потерпел от других людей. — Вы очень умны, Одиссей, спору нет, но я еще умнее, — заявил Марс. — Я обнаружил тот источник, откуда вы черпаете свою информацию.

— Значит, решение изолировать меня исходило лично от вас?

«А, чтоб ты провалился!» — ругнулся про себя Марс, обозленный тем, что ничего не может прочесть на непроницаемо-спокойном лице космонавта.

— Да вы не волнуйтесь. Это временные меры, — сказал Марс Виктору. — Надо же наказать вас за ваш проступок. И я еще довольно мягко с вами обхожусь, а будь на моем месте другой человек, построже да покруче, вы бы так легко не отделались. Доступ к секретным личным делам, хранящимся в архивах Лубянки, по-прежнему закрыт.

— Я знаю, даже многие члены правительства не имеют доступа к этим документам.

— А ваше-то какое дело! — раздраженно крикнул Марс. — Мы здесь не для того, чтобы обсуждать подобные вопросы!

Заметив удовлетворенное выражение на лице космонавта, Марс тотчас же пожалел о том, что позволил себе сорваться.

— Я одного не понимаю, — спокойно сказал Одиссей, — правительство демократической России много раз всех заверяло, что на Лубянке не будут больше заниматься политическим сыском. Почему же вы продолжаете это делать?

— Мало ли что говорится. Политический сыск вечен, он необходим.

— Понятно. Значит, снова будете хватать людей по политическим мотивам и отправлять их в лагеря?

Марс с неприязнью посмотрел на обтянутое сероватой кожей лицо Виктора, потом жестким, чеканным голосом заявил:

— Да, будем. Мы уже взяли, например, вашего осведомителя, актрису Наташу Маякову.

— Под словами «мы взяли» следует подразумевать, что вы подвергли ее допросу с пристрастием, не так ли? И еще утверждаете, что строите правовое государство!

— Мы выяснили, от кого она получала секретные сведения, — продолжал Марс, не обращая внимания на слова Виктора. — Так вот, сведениями Маякову снабжал небезызвестный вам Валерий Бондаренко. Теперь источник перекрыт, и вам придется посидеть какое-то время без свежих новостей.

— Значит, придется.

— Не сомневайтесь.

— Замечательно. Наконец-то вы перестанете изображать из себя моего благодетеля, эдакого добрячка, не будете больше мучить меня бесконечными дурацкими вопросами.

— Из-за предателя Бондаренко ситуация кардинально изменилась. Вполне очевидно, что... — не договорив, Марс замолчал и в ужасе взглянул на Виктора. Тот смотрел на него с застывшим выражением на лице, затем глаза космонавта закатились, и голова бессильно упала на левое плечо. Одновременно Марс почувствовал, как что-то холодное, шершавое, похожее на кожу морского животного, задело его ногу. Подумав, что это был дельфин, он оглянулся и обнаружил, что Арбат спокойно плавает в дальнем конце бассейна. В смятении Марс повернулся к космонавту и увидел, что тот уставился на него в упор.

— Что за чертовщина! — вскричал Марс. — Что вы тут устраиваете!

Виктор, открыв рот, начал издавать какие-то нечеловеческие звуки, выплевывать слова, не имеющие значения. Волосы на голове Марса от страха зашевелились, в голове молнией пронеслись слова Лары: «по-моему, он начинает меняться».

— Одиссей, вы в состоянии понимать человеческую речь? — обратился Марс к Виктору. Космонавт молчал. Тогда Марс позвал Лару, и она, быстро подплыв, вопросительно на него посмотрела.

— Представляешь, — показал Марс на Виктора, — минуту назад я обратился к нему, а он ответил мне на каком-то незнакомом языке. Такое раньше случалось? Он говорил на этом языке с тобой или Татьяной?

— Нет. Смотрите: что-то в его лице не то.

— Что не то? Что ты там увидела? — нервно спрашивал Марс, злясь на себя за свой страх, а заодно и на Лару.

— Глаза, они стали другими, — ответила Лара, подплывая ближе к Виктору.

Марс, вытянув руку, схватила Лару за купальник, притянул к себе.

— Какими другими?

— Прозрачными. Я могу видеть сквозь них.

— Чушь собачья! Только что они были никакие не прозрачные, а как у всех людей. — И все-таки Марс внимательнее всмотрелся в лицо космонавта, однако в полумраке ничего толком не разглядел, — нужно было приблизиться к Виктору, а Марс не собирался этого делать. Прекратив разговор, он подплыл к бортику бассейна и, ухватившись за перила, вылез из воды. Вид у полковника был не очень-то солидный: одежда намокла, ботинки были полны воды, галстук болтался, как веревка, и съехал куда-то на бок. Марс поежился в мокром костюме, почесал то место на ноге, о которое царапнулось что-то непонятное и шершавое.

— Лара, — позвал он, — где Ирина Пономарева?

— Не знаю, — ответила Лара, неотрывно глядя в глаза космонавта. — Она уехала отсюда совсем недавно.

— На машине?

— Кажется, да.

Марс удовлетворенно кивнул. В машине, в моторе, был встроен передатчик, благодаря которому легко было установить ее местонахождение. Следовательно, если найдется «Волга», найдется и Ирина.

— Мне нужна сухая одежда, — требовательно обратился Волков к Ларе.

— Сию минуту, — отозвалась молодая женщина и, выбравшись из бассейна, быстро скрылась в дверях, ведущих в жилые помещения.

Поджидая Лару, Марс стоял и смотрел на плавающую в отдалении фигуру космонавта. «Что с тобой происходит, Виктор? — про себя спрашивал он, — Во что ты способен превратиться? Человек ли ты? Ты и сам, видимо, на знаешь, ни кто ты есть на самом деле, ни что с тобой произойдет в будущем».

* * *

Валерий Бондаренко прятался в церкви на Большой Полянке. С ним был Сергей, На длинной деревянной скамье рядом с ним лежала дочка Валерия. Она не спала, а просто лежала с закрытыми глазами, на ее лице не отражалось абсолютно никаких чувств.

— Бог, наверное, испытывает нас, да? — спросил Сергей у Валерия. — Как-то мне не по себе.

— Испытание наше скоро кончится. Хорошо ли, нет ли, но кончится, — серьезно ответил ему Валерий.

— Значит, нас разоблачили? Им известно, что мы члены «Белой Звезды»?

— Как я могу знать? Марс Волков...

— Чтоб он провалился в преисподнюю!

— Марс Волков выжал из Наташи Маяковой все, но она, в любом случае, не могла ему сказать больше того, что знала. Нам нанесли серьезный удар, но это еще не значит, что вся организация в опасности. В принципе, дело обстоит не так уж и плохо. Только бы сотрудники с Лубянки не добрались до тех сведений, которые хранятся в памяти моего компьютера!

— А почему тогда вы выглядите так озабоченно, если организация в относительной безопасности?

— Потому что компьютер стоит у меня дома. Это рискованно.

— А что, там находятся все сведения о «Белой Звезде»?

— Все. Абсолютно все сведения, имеющие какое-либо отношение к деятельности нашей организации. В некотором роде это наш судовой журнал, подробный дневник. Я надежно спрятал эту информацию от любопытных глаз, но все-таки...

— Понимаю... но сейчас люди Волкова прочесывают всю Москву, пытаясь отыскать нас, и ни вы, ни я не можем пойти к вам на квартиру за компьютером. Но кого туда послать? Да и стоит ли подвергать этого человека риску попасть в лапы наших врагов?

— Послать можно любого члена организации. Или близкого мне человека.

— У вас есть кто-нибудь на примете?

— Есть. Одна женщина.

— Да что вы! Опять женщина! Разве недостаточно Наташи? Неужели вам безразлична ее судьба?

— Нет, конечно, далеко не безразлична.

— Вот видите. Извините, но я вам кое-что скажу: вы чересчур эмоциональны, и эта ваша эмоциональность...

— До добра не доведет. Да, я знаю, Сергей, но ты пойми, не могу же я манипулировать людьми, словно они пешки на шахматной доске.

— Не можете, а сами собираетесь двинуть новую пешку в ход — толкнуть эту неизвестную мне женщину в пасть ко льву.

— Я постараюсь объяснить ей, что необходимо сделать, но умолчу о причинах, о главном. У нее будет выбор: помогать мне или нет.

— Выбор? Вряд ли. Если она — ваша любовница, то она пойдет в огонь и воду, если вы ее попросите.

— Не надо преувеличивать, Сергей. Она взрослый человек.

— А Наташа? Она что — не взрослый человек? А делала все, что вы ей говорили. И пострадала за всех нас.

— Наверное, я был неправ, пользуясь Наташиным ко мне отношением так безрассудно.

— Неправы? Почему? Вы неправильно меня поняли, Валерий. Вы поступали так, как должны были поступать в интересах общего дела. Вам нечего стыдиться.

— А я в этом не уверен.

— И зря. Вспомните Марса Волкова — без вашей помощи и Наташиной, конечно, тоже, «Белая Звезда» давно пропала бы — этот монстр на Лубянке сожрал бы нас с потрохами.

— Не знаю, Сергей. Возможно, ты и прав. Не знаю.

— Войны, революции требуют от людей жертв. Приходится идти на жертвы, что остается делать?

— Нет, Сергей. Революции еще никому, ни одной стране, ничего хорошего не принесли. Достаточно нашему государству и Великой Октябрьской. Ты что, хочешь чтобы те ошибки, которые совершили наши деды и прадеды, повторились? Нет, мой дорогой. Никаких жертв во имя революционных идеалов и благородных целей. С насилием необходимо кончать, раз и навсегда. Сейчас в стране плохо, но зачем один режим сменять другим, таким же? Понимаешь, о чем я говорю? Согласен со мной?

— Я с вами, Валерий, До конца. Валерий ласково похлопал Сергея по спине, но мысли его были далеко.

— Бедная Наташа, — прошептал он, глядя в темноту перед собой, — твоя боль велика, но ты страдала не зря. Пусть Волков схватил тебя, но он наивно полагает, что твоя роль заключалась только в снабжении информацией Виктора Шевченко, всей правды он пока не знает. — Валерий посмотрел на Сергея. — Пока.

* * *

— Он ушел?

— Да.

Ирина вышла из душевой, где Лара спрятала ее, когда Татьяна пришла с известием о том, что Марс Волков находится в здании. Прошла к бассейну, спустилась в воду.

— Пусть тебя не пугает то, что ты слышала обо мне, — сказал Одиссей.

— А почему я должна пугаться? Они отплыли на середину бассейна. Вслед за ними плыла Лара.

— Марс искал тебя.

— Он не говорил, зачем я ему нужна?

— Неужели надо было ему сообщать, где ты? — спросила Лара.

— Но что он хочет?

— Он думает, что ты можешь знать место, где прячется Валерий Бондаренко, — объяснил Одиссей.

— Если он найдет Валерия, его арестуют, — сказала Лара.

— Господи, как я боюсь, — пожаловалась Ирина.

— Не волнуйся, милая, — Виктор положил руку Ирине на плечо, и она почувствовала его тепло. — У тебя есть ангел-хранитель, который тебе поможет.

— Вот-вот. И Наташа тоже говорила мне про своего ангела-хранителя, и где она сейчас? — Ирина закрыла глаза. — И почему на свете есть насилие, боль, страдания, смерть?

Из бассейна донесся плеск воды: четыре живых существа, связанные единой невидимой нитью, плавали рядом.

— Это виновата человеческая природа, — сказал космонавт.

— Нет, неправда, ты ошибаешься, — возразила Ирина.

— Люди все время чего-то хотят, не довольствуясь тем, что имеют: денег, власти, влияния, хотят править другими людьми, другими государствами. И так без конца, понимаешь? Человечество обречено на такую судьбу из-за своей порочной натуры.

— Неправда, — повторила Ирина. — Ты говоришь, словно Бог, приговоривший людей к вечному наказанию.

— Волков тоже обвинил меня в том, что я хочу быть Богом. Но я этого не хочу.

— А чего же ты хочешь? К чему стремишься?

— К свободе. Вроде бы просто, правда? Только люди загнали эту свободу, точно краба, в сачок, и он карабкается, карабкается, а выбраться никак не может.

Ирина собиралась ответить, но тут услышала громкий всплеск воды, — это Татьяна прыгнула в бассейн. До этого она стояла на страже, чтобы в случае необходимости предупредить всех. Виктор, Лара и Ирина обернулись к Татьяне.

Показав рукой на Ирину, Татьяна сказала:

— Ей надо уходить.

— Сейчас? — спросил космонавт.

— Немедленно.

— Но куда же мне идти? — Ирина готова была расплакаться. — Я не хочу никуда уходить.

Виктор обратился к Ларе:

— Сделай так, чтобы она вышла из здания незамеченной, поняла?

Лара кивнула и поплыла к выходу из бассейна, за ней — Татьяна.

Ирина посмотрела на космонавта.

— Мне действительно нельзя больше здесь оставаться?

— Да, тебе надо уходить.

— Я не пойду. Надоело. Все время кто-то приказывает мне, как я должна поступать. Я не игрушка, в конце концов.

— И ты хочешь свободы?

— Хочу.

— Все мы мечтаем о свободе. Даже дельфин. И все-таки, если ты сделаешь так, как я тебя прошу, то поможешь всем нам.

— Тогда конечно, как я могу отказаться? Я ухожу.

— Ты смелая женщина.

— Но куда мне идти?

— Не знаю. Но так лучше, Ирина. Иди.

Ирина смотрела на Одиссея, еле сдерживая слезы. Он подплыл к ней ближе, обнял, крепко поцеловал в губы.

— Только возвращайся поскорее, — прошептал он. — Мне без тебя очень плохо.

Ирина ничего не отвечала, не слушала его, только смотрела ему в глаза, разговаривала с ним без слов, так, как она недавно научилась. Молча они поплыли туда, где их уже ждали Лара и Татьяна.

— Пора, — сказал Виктор.

Лара и Татьяна наклонились к воде, помогли Ирине вылезти. Нужно было спешить.

* * *

— Скажите, капитан, — спросил Марс, — что для вас имеет первостепенное значение?

— Суверенитет и безопасность России.

— Вы ответили, не задумываясь.

— А о чем задумываться?

Марс важно кивнул. Разговор происходил в его рабочем кабинете, где он уже в течение двенадцати часов занимался прослушиванием записей разговоров с людьми, подозреваемыми в причастности к организации «Белая Звезда». Капитан возился с новейшим электронным оборудованием.

— Хорошо быть уверенным в себе, капитан, — сказал Марс. — Но самоуверенность с годами проходит. Вам, кстати, сколько лет, тридцать пять?

— Тридцать два.

— Ну, вы еще совсем мальчик. Молодость есть молодость, она берет свое. — Марс загадочно улыбнулся. — Вот и наш переходный период от социализма к капитализму претерпевает трудности. Это естественно. Болезнь роста... Капитализм наш еще очень молод и неопытен. — Рот Волкова скривился, словно он съел какую-нибудь тухлятину. — Интересно, а как вы относитесь к американизации России?

— Американизации России?

— Я вам не советую этого делать, капитан, — рявкнул Марс. — Вы можете притворяться перед своими начальниками, но передо мной нечего изображать послушного исполнителя. Меня вы не обманете. Я знаю, что вы умны, знаю, где вы учились и что изучали. Ваша любовь к исторической науке тоже для меня не секрет. Так же, как и то, что ваши исторические изыскания привели вас к выводу о полной несостоятельности официальной истории, ее несоответствии реальным историческим событиям.

— Но, прошу вас...

— Минуточку, капитан. Я не собираюсь выдавать ваш секрет. Только не делайте вид, что не понимаете значения слов «американизация России», хорошо? Военные сейчас занимаются попрошайничеством, требуют у Думы увеличить расходы на армию. А где взять деньги? Наши органы безопасности тоже влачат жалкое существование. Прежний Комитет госбезопасности разогнали, облили его грязью и сейчас все постоянно суют нос в нашу работу. Выдают американцам такие секреты, что подумать страшно. Раньше за такие дела расстреливали и правильно делали. А что творится в промышленности? Заводы и фабрики стоят. Колхозникам за работу не платят, а страну наводнили импортные товары и продукты. Это не реформы, а американизация страны!

— Вы считаете, что страну губят намеренно? — спросил Николаев.

— Вне всякого сомнения! — ударил кулаком по столу Марс. — Я не хочу сказать, что раньше у нас не было недостатков, но мы, по крайней мере, мечтали о совершенном обществе. Сейчас же у нас происходит самая настоящая криминальная революция. Что сейчас творится в нашей стране? Ее разворовывают все кому не лень. Культура в загоне. Мы выбрали правителей, которые не заботятся о сохранении национальных культурных ценностей! Американцам больше не нужно никаких «Голосов Америки», «Свободной Европы» и прочих радиостанций, занимающихся подрывной деятельностью. Сам президент делает за них всю работу.

— Это ваш субъективный взгляд на вещи. И наглядная иллюстрация того, как личное восприятие человека искажает суть событий.

— Что ж, ваш ответ соответствует всем требованиям дипломатии. Вы закапываете в землю свои таланты, находясь на военной службе, мой дорогой капитан.

— Как вам, наверное, известно, моя служба не отнимает у меня много времени, и я имею возможность тратить его сообразно своим интересам.

— И все равно я не понимаю, капитан, как вы можете любить историю, которую постоянно переписывают?

— А я думал, что вы-то как раз не против реформ.

— Вы интересный человек, капитан. Видимо, вы, как и я, считаете истину неуловимой, постоянно ускользающей от нас.

— Я вообще затрудняюсь дать определение того, что есть истина на самом деле.

Марс рассмеялся.

— А вы похожи на айсберг, капитан: большая часть вашей личности скрыта от людей. — Марс кивнул на электронную аппаратуру, с которой занимался капитан Николаев. — Что-нибудь новенькое?

— Да все то же самое. «Волга» Ирины Пономаревой находится на старом месте — в шести кварталах от вашего дома. Я поставил четверых своих людей следить за машиной.

— Да? А кто вас об этом просил?

— Никто. Просто я подумал, что так будет луч...

— Вы неправильно подумали, капитан. Немедленно отзовите ваших людей. Оставьте только одного человека на посту. Пономарева не знает, что я — сотрудник безопасности. Если она заметит кого-нибудь из ваших, — а она обязательно их заметит, будьте уверены, — она и на пушечный выстрел не подойдет к машине. Ясно?

— Да.

Пока Николаев выполнял его указания, Марс думал об Ирине. К сожалению, за ней не так пристально следили, как, скажем, за Наташей Маяковой. Он правильно делал, что не доверял Ирине, подозревая ее в симпатиях к Америке, но и прекрасно воспользовался ее беспринципностью, заставив работать на себя — против Валерия Бондаренко, чтоб он пропал, этот предатель! Ирина потрудилась на славу, выследив Бондаренко и Маякову. Вспомнив о Бондаренко, Марс бессознательно стукнул ладонью об стол. Капитан Николаев удивленно посмотрел на своего начальника:

— Что-то не так, шеф?

Марс в это время уже внимательно следил за мониторами, подключенными к системе связи «Белой Звезды».

— Кажется, руководство этой организации, зная о том, что над ней сгущаются тучи, послало сообщение в одно из иностранных государств с просьбой о помощи, — сказал он. — Мы пока еще не полностью расшифровали их код, но знаем достаточно, чтобы понять общий смысл их послания. Как вы считаете, капитан, настолько ли плохо положение «Белой Звезды», что она осмелилась открыто просить о помощи?

— Но даже если она и попросила о помощи, кто отзовется? Дураков нет.

— Н-да. — Марс почесал в затылке. Всмотрелся в значки перед собой, словно собирался предсказать по ним судьбу, затем взял небольшой дневник, служащий для внутренних записей, открыл его, прочел вслух: «Американская дипломатическая миссия вылетает в Москву».

— Так что в этом особенного? Американские дипломаты постоянно летают в Москву.

— Так-то оно так, только эта миссия отличается от других. И знаете, чем? Тем, что она вылетает из Токио, а именно в Токио «Белая Звезда» послала сигнал о помощи.

Капитан Николаев пожал плечами.

— Не вижу ничего необычного. Простое совпадение. Марс, не отвечая, положил дневник обратно, посмотрел на капитана, спросил:

— "Волга" Пономаревой под наблюдением?

— Да.

— Если вдруг машина тронется с места, я хочу, чтобы вы немедленно мне об этом доложили. Если я буду спать, разбудите меня, понятно?

— Будет сделано.

* * *

К гостинице «Россия», огромному двадцатиэтажному зданию неопределенного стиля, — советские архитекторы хотели, видимо, сделать гостиницу в стиле модерн, но у них не очень-то получилось, — можно было выйти по улице Разина, и именно по этой улице шла Ирина Пономарева. Войдя через главный вход в гостиницу, она, как ее научила Татьяна, подошла к почтовому отделению и спросила, нет ли писем на имя госпожи Куйбышевой. Работница почты дала Ирине письмо. Взяв гладкий белый конверт, она поднялась по лестнице и вошла в один из ресторанов на втором этаже. Быстро пройдя в женский туалет, Ирина закрылась в одной из кабинок и вскрыла конверт. Пока женщина читала письмо, сердце ее так сильно билось от волнения и страха, что она удивлялась, почему его стука не слышат другие посетительницы туалета. Дважды внимательно прочитав письмо и запомнив его наизусть, она, опять же выполняя указания Татьяны, разорвала письмо и конверт на мелкие кусочки и выбросила их в унитаз. Затем дважды спустила воду и посмотрела, не плавают ли обрывки бумаги в унитазе. Выйдя из кабинки, Ирина вымыла руки и ушла, даже не взглянув на себя в зеркало — боялась увидеть свое лицо. Выйдя из гостиницы через другой вход, она остановилась и посмотрела вокруг. Невдалеке виднелись разноцветные нарядные луковицы куполов собора Василия Блаженного — Красная площадь была буквально в двух шагах от «России», но к Кремлю Ирине идти не хотелось, наоборот, при мысли о том, что там работает президент, бывший крупный партийный босс, она содрогнулась. Ей вдруг стало так холодно, словно внезапно ударил мороз.

Татьяна сказала, чтобы Ирина шла пешком, или ехала на автобусе, но другими видами транспорта не пользовалась, поэтому она пошла к автобусной остановке, заставляя себя не смотреть по сторонам, но все равно не могла удержаться и следила за машинами и людьми, отражавшимися в стеклах домов и витрин. Ирина поездила на разных автобусах, погуляла пешком по улицам, пока наконец не оказалась около кинотеатра «Ударник» на Большом Каменном мосту. Наклонившись с моста, она посмотрела в воду и не увидела там собственного отражения. «Вот и хорошо, — с облегчением подумала она, — а то увидела бы в воде совсем другую женщину. Я уж и не знаю, я ли это на самом деле?» Пройдя мост, Ирина направилась пешком по Большой Полянке и через несколько минут оказалась около своей любимой церкви.

В церкви Ирина долго молилась за Валерия, за себя, но больше всего просила она Бога помочь Одиссею. Она боялась: мысли о смерти, о том, что ее схватят, преследовали ее постоянно; она уже не пыталась определить, где зло, а где добро, не советовалась с собственной совестью и, чем дальше шла по опасному пути, который сама себе выбрала, тем меньше задумывалась о том, что она делает правильно, а что — неправильно, и желала только одного — чтобы кошмар, в котором она жила, поскорее кончился. Помолившись, Ирина прошла в ризницу, где было тихо и покойно, помещение заполняли плотные серые тени, сквозь них кое-где просачивалась черными нитями густая мгла. Ирина вздрогнула, когда тихо подошедший к ней сзади батюшка тронул ее за руку, и хотела что-то ему сказать, но он приложил палец к губам, призывая к молчанию. Лицо священника Ирина не разглядела и тихо шла, куда ее вели, через темные, пыльные коридоры. Впереди показалась деревянная дверь. Открыв ее, батюшка повел Ирину дальше, спускаясь вниз по истертым ступеням. Стало прохладно; в воздухе запахло сырой землей. Когда лестница кончилась, батюшка остановился и повернулся лицом к Ирине. И тут женщина с удивлением увидела перед собой юное лицо подростка с розовым родимым пятном на щеке.

— Сюда, — показал он, и Ирина последовала за ним. Имени своего юноша называть не стал, а Ирина и не спрашивала, Они довольно долго шли, плутая по извилистым коридорам, пока не пришли в помещение, где прятался Валерий. Первое, что увидела Ирина в полумраке, была девушка, спящая на деревянной скамье. Из темноты в полосу света вышел Валерий и сказал, указывая на девушку.

— Моя дочь. Я говорил тебе, что у меня нет детей, но это была вынужденная ложь. Тот факт, что моя девочка... нездорова, мог быть использован против меня моими врагами.

— Но почему она здесь?

— На Лубянке узнали, где она раньше находилась, поэтому я забрал ее оттуда.

— Они заставили Наташу сказать им об этом? Валерий кивнул.

— Господи, жива она сейчас или нет? — спросила Ирина.

— Не имею понятия.

— Валерий, она попала в беду из-за меня. Я такая дура...

— Успокойся. Ты за последнее время слышала столько лжи, что я не удивляюсь твоим поступкам: любой бы на твоем месте запутался. — Валерий ободряюще улыбнулся Ирине. — Не вини себя. Тебе нелегко пришлось. — И все из-за тебя и Марса Волкова.

— Ты права, — Валерий подошел к ней ближе.

— Но ты! — воскликнула Ирина. — Почему ты-то лгал? Зачем?

— Хотел тебе помочь, защитить. Так я себе говорил. Я читал личное дело твоего деда, знаю историю твоей семьи, и что ей в свое время досталось от чекистов. Я убедил себя в том, что, если скрою от тебя кое-какие сведения, то лишь выиграю от этого. То есть, я не хотел говорить тебе, что Марс работает на Лубянке, надеясь, что твое неведение будет тебе же на пользу, вернее, мне, — ты вела себя естественно и непринужденно, а если бы была в курсе насчет Волкова, то вряд ли смогла бы так хорошо сыграть свою роль, Я был настолько увлечен своими интересами, что долго не понимал, в какую опасную игру втравил тебя. Я был эгоистичен и глуп, кроме того лишь недавно понял, что полюбил тебя. И испугался. Стоило только Марсу заподозрить, что ты шпионишь за ним по моему поручению, и он стер бы тебя с лица земли. А я потерял бы женщину, которую люблю. — Валерий придвинулся к Ирине совсем близко. — Ненависть к Волкову сделала меня слепым.

— Не придвигайся ко мне, — резко сказала Ирина. — Я не уверена, что отношусь к тебе по-прежнему. Ты не очень-то хорошо обошелся со мной.

— Но я не хотел причинить тебе зла, поверь мне, Ирина.

Женщина молчала.

— Ты должна простить меня. И ты здесь, ты пришла сюда.

— Я пришла потому, что меня просил об этом Одиссей. Он говорил мне, если я выполню его просьбу, то помогу многим людям. И у меня будет возможность сделать благородное дело.

— Он абсолютно прав.

— Разве вы работаете вместе?

— Конечно, у нас одна цель.

— Тогда должна тебе сказать, что твои методы немногим отличаются от методов Волкова.

— Марс Волков почти ежедневно допрашивал Одиссея с тех пор, как тот вышел из состояния комы. Марс Волков схватил Наташу Маякову и подверг ее допросу с пристрастием. Я не знаю точно, что это такое, но наверняка допрос с пристрастием не обходится без побоев, людей лишают сна, еды, подвергают электрическому шоку, делают инъекции...

— Хватит, хватит! — крикнула Ирина, закрывая уши.

— Я только собирался объяснить тебе разницу между мной и Волковым.

— Ты объяснил замечательно.

— Спасибо на добром слове.

Наступило гнетущее, враждебное молчание. Когда оно стало почти невыносимым, Валерий вздохнул и сказал:

— И как только мы до этого договорились!

— Тебе лучше знать.

— Ты намекаешь на то, что виноват во всем я? Пусть так. Я виноват. Но не мог же я тебе довериться. Разве можно определить с первого взгляда, что ты за человек?

— По-моему, ты уже сам себя не понимаешь. Посмотри, что сделала с тобой твоя работа! Ты никому не доверяешь, никого не подпускаешь к себе близко из боязни, что люди, бывшие друзья, превратятся во врагов.

— Здесь ты не права, Ирина. Наташа Маякова была близким мне человеком. У меня сердце разрывается из-за того, что с ней случилось. И за тебя мое сердце болит. Потому что любит.

— Нет, Валерий. Прошу тебя, не говори о любви. Вряд ли тебе известно значение этого слова. Я тебя не осуждаю. Твое дело — важнее всего, так было и будет, и я это понимаю. А в своих чувствах к тебе я пока разобраться не могу, да и не хочу. Оставим это на будущее.

— Будущее — понятие растяжимое.

— Давай прекратим этот разговор и перейдем к делу — ведь нужно что-то делать?

— Значит, ты нам поможешь?

— Какое радостное у тебя стало лицо! — рассмеялась Ирина. — Как у ребенка, когда он получает подарки. Я и забыла, что ты можешь быть таким симпатичным.

Валерий схватил Ирину за руки, горячо заговорил:

— Не хочу преувеличивать опасности, которая ждет тебя, но ты должна быть готова ко всему. Марс Волков охотится за мной, за всеми нами. В его распоряжении много людей, подключится милиция.

— Если ты хотел напугать меня, то добился удивительного успеха.

— Пусть. Если ты боишься, страх заставит тебя соблюдать крайнюю осторожность. А теперь слушай меня внимательно: тебе нужно пойти ко мне на квартиру. Помнишь мой персональный компьютер «Тошиба»? Ты должна принести его сюда.

Ирина чуть не рассказала Валерию, что нашла секретного «духа», живущего в компьютере, что добралась до секретной информации и знает все о «Белой Звезде» и о ее руководителях, но какое-то внутреннее чувство остановило ее и она промолчала, опасаясь, как бы Валерий не отменил задания из-за того, что она чересчур много знает.

— А как же я принесу компьютер сюда? Не могу же я разгуливать с ним поулицам?

— Конечно, нет. У тебя, случайно, нет машины?

— Есть, но не моя.

— Какая разница! Доберешься на машине. Слава Богу, кажется, удача повернулась к нам лицом.

* * *

— А как вы относитесь к американцам, капитан? Ненавидите?

— Да нет, — сказал капитан Николаев. — Я однажды разговаривал с американцем, разумеется, не во время службы. Нормальный хороший парень. Познакомился с ним недалеко от Кремля, мы довольно долго беседовали: он задал мне кучу вопросов. Его очень интересует Россия, но в нашей жизни ничегошеньки не понимает.

— Вот-вот, американцы абсолютно ничего не смыслят ни в политике, ни в экономике, ни в общественном развитии нашей страны.

— Так вы, как и Хрущев, хотели бы уничтожить Америку?

— Вроде того. Эта страна несет зло всему миру.

— Да бросьте вы! Что за дикие идеи? Америку нельзя уничтожить. Это супердержава. Куда с ней тягаться нашей полуразрушенной стране? Нас теперь никто не боится.

— Ну, не скажите... Римская империя, Византия, СССР? Такие великие империи пали, чем Америка лучше? Настанет и ее черед развалиться.

— В Америке люди хорошо живут, чего ей разваливаться? Это от нищей России все республики бегут...

— Разбежались потому, что Горбачев повсюду поддерживал националистов, а когда спохватился, было уже поздно... Правда, мы жили небогато, зато были уверены в своем будущем. Сейчас многие люди жалеют, что держава развалилась, тоскуют по «застою». А что мы получили в результате реформ? Экономика разрушена, страна не в состоянии прокормить собственный народ. Все воруют, мафия села нам на шею, люди пьют, кончают жизнь самоубийством, многие голодают, так как зарплату не выдают. Америка и Запад превратили нас в сырьевой придаток, скоро на полную катушку будут использовать нашу дешевую рабсилу. Партийные перевертыши предали страну... Да, социализм наш был несовершенным, но не будет здесь и капитализма. Думаете, Америке нужна сильная Россия? Нет, не потерпит она никакой конкуренции. Будем сидеть не на пальмах, а на елках. Страна третьего мира — вот что такое сейчас Россия. Банановая республика, где бананы жрут только богатые. Но и Америка тоже развалится. Где сейчас величие и мощь Рима? Канули в вечность, в небытие. Так и с Америкой будет. Вот где истина.

— Если бы мы знали, где истина! — капитан посмотрел на приборы и присвистнул от неожиданности.

— Что там? Какие-нибудь новости?

— Да, «Волга» Пономаревой тронулась с места.

* * *

До дома Валерия Ирина доехала без приключений. Прежде чем остановить машину, она объехала вокруг здания раза три: Валерий предупредил ее, что если сотрудники безопасности и оставят кого-то наблюдать за домом, то не более чем одного человека. Ирина постаралась принять все возможные меры предосторожности: припарковала машину у соседнего дома, зашла туда, спустилась в подвал и через десять минут уже находилась в подвале дома Валерия: несколько лет назад этот дом и соседний были одним целым, и после реконструкции подвал остался общим для двух зданий. Из подвального помещения Ирина поднялась в холл здания, но не стала пользоваться лифтом, а пошла на лестницу. Постояла там, прислушалась. Кто-то вышел из квартиры, хлопнула дверь. Запахло щами и сигаретным дымом. Тяжелые шаги протопали по коридору, затем открылась дверь, ведущая в коридор, послышалось гудение лифта. Лифт остановился и через секунду поехал вниз. В холлах обоих зданий теперь уже не сидели лифтерши-дежурные, следившие за всеми, кто входил или выходил из здания, им платили очень маленькую зарплату, и работать никто не хотел. Ирина поднялась по лестнице до нужного этажа. На площадке у лифтов никого не было. Женщина открыла дверь в общий коридор. Никого. Дверь в квартиру Валерия выглядела обычно, Ирина на мгновение заколебалась: может быть, ей лучше уйти, не рисковать? Повернуться и уйти тем же путем, что пришла, и никто не узнает, что она вообще здесь была. Вроде бы просто. Но Ирина не могла повернуть назад, она чувствовала себя ответственной за судьбы других людей, за будущее «Белой Звезды». Свобода не дается просто так, ее нужно завоевать. И если ей, Ирине, сейчас уйти, то куда она пойдет? К себе домой? Чтобы там дожидаться Марса Волкова, а потом отвечать на его вопросы? И что делать потом? Возвращаться на работу в Министерство просвещения? Немыслимо. Лучше подвергнуться опасности, чем возвращаться в свою прошлую жизнь.

Ирина еще немного постояла у двери, прислушиваясь. Где-то плакал ребенок, в какой-то квартире вдруг громко включили телевизор, зазвучала веселая музыка, потом внезапно затихла. Лифт двинулся вверх. Собрав все свое мужество, Ирина шагнула в коридор, прошла к двери в квартиру Валерия. Быстро вставила ключ в замочную скважину, повернула его, нажала на ручку и вошла внутрь. И сразу поняла, что здесь уже кто-то был, — в воздухе стояли чужие запахи: мужского пота и дорогого табака, — однако в квартире был полный порядок. Тот, кто обыскивал комнаты, аккуратно положил и поставил все вещи на свои места. Затаив дыхание, Ирина пошла на кухню, где должен был находиться компьютер. Он оказался на своем обычном месте у разделочного столика. Ирина выключила компьютер из сети, закрыла его и положила вместе с проводом в чехол, застегнула на чехле молнию. Неожиданно у входной двери послышались какие-то скребущие звуки, и Ирина встала как вкопанная, держа в руке чемоданчик. От страха ей стало дурно, к горлу подступила тошнота. Не помня себя от ужаса, Ирина осмотрелась вокруг: «Я погибла! — подумала она. — Господи, помоги!» И тут Ирина увидела, что недалеко от кухонного окна по стене дома идет пожарная лестница. Женщина распахнула окно, выбралась наружу, держась одной рукой за лестницу и не выпуская из руки чемоданчик, а другой закрыла за собой окно, прижалась спиной к грязной бетонной стене. Ирина посмотрела вниз — до земли было далеко, — тогда она закрыла глаза и заставила себя думать о чем-нибудь приятном. Она вспомнила, как в детстве ходила вместе с матерью в церковь, как слушала пение хора, молитвы. Жаль, что нельзя было вернуться в детство.

Ирина вздрогнула, услышав мужские голоса, донесшиеся из кухни, и открыла глаза.

— Она была здесь? — спросил мужской голос.

— Наверное. Входная дверь открыта, капитан, — ответил другой голос.

— Обыскать квартиру, — приказал первый голос. Ирина повернула голову, стараясь заглянуть в окно кухни, увидела там молодого человека и удивилась, как это ее могли выследить. Неужели она привела за собой хвост? Или за квартирой следили?

— Никого нет, капитан.

— Зачем же она сюда приходила, а?

Молчание.

— Что-нибудь пропало?

— Персональный компьютер.

— Ах, компьютер! Если эта баба уйдет, Волков с нас три шкуры спустит.

Сколько же в квартире людей? Ирина могла лишь предполагать. Эти люди почему-то напомнили ей больших муравьев, заползающих на расстеленное на земле одеяло, и спастись от этих надоедливых насекомых не было никакой возможности.

Выждав довольно долгое время, Ирина начала осторожно спускаться по лестнице вниз, стараясь не выронить компьютер и каждую минуту боясь или упасть, или оказаться замеченной снизу. Однако ничего особенного не случилось, и Ирина благополучно добралась до тротуара и пошла по Телеграфному переулку. Начался дождь, но Ирина не побежала к своей машине, а укрылась под аркой ближайшего дома и там стояла, зажав чемоданчик между ног, чтобы прохожие, не дай Бог, не обратили на него внимание.

Ирина внимательно вглядывалась в лица редких прохожих, в окна проезжающих мимо машин. В небе раскатисто прогремел гром, и стало темно, как ночью. Несколько раз сверкнула молния, на мгновение осветив дома и улицы; дождь превратился в ливень. Ирина больше не могла стоять под аркой; ей казалось, что чем дольше она там стоит, тем быстрее ее найдут, единственное свое спасение она видела теперь в том, чтобы добраться до машины. Ирина выскочила из укрытия и побежала под проливным дождем к тому месту, где была припаркована ее «Волга».

Путь был неблизкий, а бежать было трудно, потому что дорога была разрыта. На пути Ирины встретились старушки с авоськами в руках, уличная торговка с газетой на голове, окруженная ящиками с вялой редькой и свеклой, заливаемыми потоками воды. Один раз Ирине показалось, что за ней кто-то идет, и она в страхе нырнула в подъезд полуразрушенного здания, прошла через груды битой плитки и всякого мусора к черному ходу, выглянула наружу. Никого. Она чуть не расплакалась, — сказывалось нервное напряжение, страх и усталость. Затем женщина подумала о том, что пока, слава Богу, она еще на свободе, и от этого ей стало немного легче. Она снова вышла на улицу, под дождь. Вернее не на улицу, — Ирина попала во двор, грязный, неблагоустроенный. Чемоданчик с компьютером с каждой минутой становился почему-то все тяжелее и тяжелее, оттягивал руку, но Ирина старалась об этом не думать. Пройдя двор, она повернула налево и пошла по улице. Откуда-то вынырнул черный «Зил» и медленно поехал Ирине навстречу; она в ужасе повернулась и побежала обратно во двор, спряталась, но так, чтобы видеть машину. Черный «Зил» остановился недалеко от двора. Ирина в тот момент пожалела, что она не маленькая девочка и не может спрятаться в каком-нибудь крохотном закутке, где ее никто никогда бы не нашел. Ей было так страшно, кровь так сильно стучала в висках, что, казалось, этот стук разносится по всей улице. «Зил» стоял на месте и никуда уезжать не собирался. Сквозь дымчатые окна машины ничего нельзя было разглядеть. Правда, Ирина и не хотела знать, кто там сидит внутри, в этом ужасном «Зиле», заметили ли ее из машины, что собираются делать. Или они играют с ней, как кот с мышью? Но наконец черная машина тронулась с места и вскоре скрылась из виду.

Ирина вышла из укрытия и направилась в сторону, противоположную той, куда уехал «Зил». Когда она проходила мимо церкви, ей страшно захотелось войти внутрь, опуститься на колени, снова помолиться за всех — за Валерия, за Одиссея, за себя. Но на это времени у нее не было, и она просто обратилась к Богу с молитвой, не заходя в церковь, а постояв недолго около нее. Завернув за угол, Ирина увидела свою «Волгу», но подходить к ней не стала, а осмотрелась — на улице вроде бы никого не было. «Волга» стояла на том же месте. Но почему-то Ирине машина уже перестала казаться единственным спасением, надежным убежищем. Ведь не кто иной, как Марс Волков, дал ей эту машину. А вдруг «Волга» находится под постоянным наблюдением? Тогда на ней ехать нельзя. Что же делать? Ирина растерялась. В машину садиться было рискованно, но и добираться до церкви, где прятался Валерий, на общественном транспорте или пешком, когда вокруг рыскали ищейки, было опасно. В конце концов Ирина решила все-таки поехать на машине, торопливо открыла дверь и плюхнулась на сиденье водителя. Лобовое стекло автомобиля сильно запотело, и, вытирая его рукавом пальто, Ирина подумала о том, что сама она только что вошла в машину, и от ее дыхания стекла так быстро запотеть не могли. Значит, в автомобиле находится кто-то еще? И тут ей на плечо опустилась тяжелая рука, раздался голос:

— Я тебя напугал, Ирина? Извини.

Ирина посмотрела в зеркальце заднего обзора и увидела знакомое лицо, которое менее всего ожидала сейчас увидеть. Еле сдерживая себя, стараясь, чтобы от страха не стучали зубы, она выдохнула:

— А-а, это ты, Марс.

Москва — Звездный городок

Тори во сне видела Кои, в белых одеждах, залитых кровью; солнце светило ярко-ярко, освещая разноцветный цветочный ковер, разбрасывая вокруг золотистые блики. Глядя на лежащее перед ней безжизненное тело, она думала о бесстрашной душе Кои, женщины-воина, не пожелавший идти ни на какие компромиссы с собственной совестью. Тори недоумевала, почему такая древняя и мудрая нация до сих пор продолжает считать, что кровью можно смыть с себя самые страшные преступления, очиститься. И тут кто-то начал трясти Тори за плечо, и она, очнувшись ото сна и открыв глаза, увидела перед собой лицо Рассела.

— Наш самолет сел в окрестностях Новосибирска для заправки, — сообщил он. — Мы на полпути к Москве.

Хотя самолет приземлился в положенном месте, и с документами все было в порядке, военный комендант ближайшей авиабазы направил своего заместителя и еще одного человека с постным лицом и неприметной внешностью — явно сотрудника безопасности, — к американцам. Двое мужчин долго рассматривали фальшивые документы, предоставленные в распоряжение Рассела и Тори соответствующими службами Центра, долго, как и раньше, во время первой посадки в Улан-Баторе, бумаги проверяли официальные лица. Центр выполнял поручения подобного рода — снабжение своих сотрудников нужными документами, — на высшем уровне, так что придраться было не к чему: соответствующие печати, имена, даты, — все было на месте, как положено. Тем не менее заместитель коменданта и его сопровождающий делали какие-то бесконечные пометки в своих документах, переговаривались, обсуждая что-то, задавали много вопросов Расселу, успевая в то же время смотреть на ноги Тори; потом направились проверять документы у экипажа самолета. Прошло целых сорок минут, пока они, явно разочарованные, не отправились восвояси. Однако перед тем, как выйти из салона, они успели бросить угрожающий взгляд на Рассела и жадный взгляд на Тори.

— Какие гнусные, — сказала Тори.

— Ты стала бы точно такой же, если бы жила в этой дыре. Ничего удивительного. Меня волнует вот что. Если Бернард никак не связан с суперкокаиновым бизнесом, — а я уверен, что он не имеет к этому делу ни малейшего отношения, — то откуда он достает средства, чтобы финансировать закупку этого нового ядерного оружия? Мы даже и не знаем, что это за оружие такое. Понятно, совместное предприятие не может давать Бернарду деньги. Финансы Центра здесь тоже ни при чем, — могу тебе дать гарантию, — даже Бернард не имеет возможности тайно пользоваться средствами Центра, — я об этом знал бы обязательно. Итак, откуда Бернард берет деньги?

— Хороший вопрос. Я как-то об этом раньше не думала, но даже если бы я спросила у Кои или Хитазуры, они вряд ли бы мне ответили. Бернард абсолютно не в курсе финансовых дел Хитазуры, тем более и Хитазура не мог быть в курсе финансовых дел Бернарда. Исключено.

Рассел задумчиво посмотрел на Тори и неожиданно перевел разговор в другое русло:

— Знаешь, Тор, я так до конца и не понял, что там у тебя были за отношения с Кои. Что было между вами общего, что связывало вас, таких разных женщин? Как можно было доверять Кои, не знаю.

— Расс, все не так просто, как ты думаешь. Кои — незаурядная личность.

— Да, конечно, Кои — убийца.

— И я тоже.

— Но она замучила Деке до смерти. И, судя по всему, сделала это с удовольствием.

— А вот тут ты ошибаешься. Когда она мучила Деке, она мучила и себя тоже. Эта женщина вовсе не испытывала удовольствия, только отвращение. Бедная Кои всю свою сознательную жизнь считала себя проклятым существом, не заслуживающим ничего, кроме мучений. Вот она и мучила себя. Поверь мне, Кои заслуживает жалости, а не презрения.

— Но ее нужно было остановить. Чтобы не повторилось того, что случилось с Деке.

— Я и остановила ее, — Тори посмотрела Расселу прямо в глаза, — ты не можешь представить, как я счастлива, что мне это удалось!

— Вроде бы все ясно, Тор, но все-таки...

— Понимаешь, Расс, Кои руководили демоны. Так же, как демоны руководят Бернардом. Да-да, не удивляйся. Может быть, это разные демоны, но между ними много общего. Просто Бернарду удалось найти способ существовать в мире со своими демонами, а Кои — нет.

— Но Кои в будущем стала бы второй Фукудой.

— Хорошо, а кем стал Бернард? Ты можешь ответить на этот вопрос? Нет? Тогда я отвечу: Бернард такой же хладнокровный убийца, как и Кои.

— Но Бернард делает все из самых лучших побуждений, у него такие альтруистические мотивы!

— Так думают в Центре, я знаю. Но мотивы — мотивами, а как же мораль? Кои по крайней мере смело посмотрела правде в глаза — на то, кем она стала.

— А потом совершила самоубийство. — Рассел покачал головой. — Не понимаю я людей, которые предпочитают смерть жизни.

— Дело здесь вовсе не в том, что Кои предпочла жизни смерть, Для нее смерть — способ очиститься от грехов; только ритуальное самоубийство — сеппуку — смывает с человека все его преступления, поэтому Кои и совершила его. И поступила достойно.

Рассел поднялся с места:

— Все эти разговоры о смерти вызывают у меня клаустрофобию, — сказал он и пошел в носовую часть самолета.

Тори раздраженно повернулась к иллюминатору.

— Господи, — прошептала она, — и почему он такой бестолковый! Одновременно проницательный, умный и бестолковый!

Потом Тори тоже встала и пошла вслед за Расселом, надеясь снова завязать с ним разговор, попытаться объяснить ему то, что сама она так хорошо понимала, хотя это и не укладывалось в рамки логики.

Тори, догнав Рассела на полдороге, окликнула его. Тот обернулся на голос и долго-долго, целую вечность, смотрел на Тори, а она — на него. Затем он схватил Тори за блузку, пылко притянул к себе, сказал хриплым голосом: «Теперь тебя ничто не спасет» и страстно поцеловал Тори в губы, а девушка подумала: «И не хочу спасаться». Она раскрыла губы, нашла своим языком язык Рассела и растворилась в сладком поцелуе; изогнув спину, прижалась к Расселу всем телом, одновременно испытывая негу, слабость и головокружение. Ноги Тори отяжелели, а по бедрам пробежал сладострастный огонь, дыхание участилось. Рассел, расстегнув ее блузку, неистово ласкал грудь возлюбленной, нежно мял соски пальцами, а Тори стонала от удовольствия. Сгорая от нетерпения, она лихорадочно искала молнию на брюках Рассела, наконец, нашла, быстро расстегнула ее и, взяв в руку плотный, твердый член, ввела его себе во влагалище до самого основания. Когда их тела соединились, и Тори, и Рассел одновременно вскрикнули от необыкновенно сильного приятного ощущения. Рассел приподнял Тори, держа ее за бедра, помогая ей двигаться; оба они стонали и кричали, и им было все равно, услышит ли их кто-нибудь или нет, одно было сейчас важно — горячие тела, слившиеся воедино, объединенные всепожирающим огнем страсти, желания, любви. Тори обнимала Рассела за шею, проводила руками по его густым волосам и все время повторяла: «Расс, Расс...», а он неутомимо покрывал поцелуями ее лицо, шею, уши, и так продолжалось до тех пор, пока Тори чуть не потеряла сознание от наслаждения. Закрыв глаза, она терлась лицом о его щеки, и сладкие толчки внутри нее наполняли ее тело неизъяснимым блаженством. Она почувствовала, как движения Рассела стали интенсивнее, напряженнее, но не резче, к чему она привыкла, а, наоборот, даже более мягкими и нежными, а через несколько неописуемых мгновений перед завершением акта его член внутри Тори как бы набух, еще больше затвердел, и горячая жидкость излилась из него в разгоряченное лоно Тори. Рассел глухо застонал, его тело содрогалось в экстазе, а Тори почти задохнулась от удовольствия. Вскоре она, широко раскрыв глаза, громко закричала, не в силах сдержать себя, настолько сильным было охватившее ее ощущение блаженства, когда она достигла вершины любовного акта.

Неожиданно Рассел быстро выскользнул из Тори, опустил ее на пол.

Тори запротестовала:

— Нет, нет, — стонала она, — не сейчас, подожди еще.

Но Рассел уже опустился на колени, нашел ртом ее влагалище, начал ласкать его языком, облизывать внутри и снаружи, и Тори стала двигать бедрами, помогая Расселу, гладила его голову и прижималась к нему, и ноги ее дрожали, и она вторично испытала высшее наслаждение страсти, и тяжело навалилась на Рассела; они оба повалились на пол. Тори взяла член в руку, прошептала:

— Я снова хочу тебя. Прямо сейчас, слышишь?

Рассел рассмеялся и сказал ей:

— Ты разве не помнишь, что только один из нас — гуманоид с планеты Криптон? Дай мне пару минут.

Но Тори не слушала его и продолжала ласку, двигая рукой вверх-вниз, и этого времени для Рассела оказалось более чем достаточно.

Они снова предались безумству страсти, пока не исчерпали себя до дна и не затихли. Тори положила голову на грудь Рассела, слушала, как бьется его сердце, совсем не так, как у нее. В этот момент ей показалось, что она наконец-то поняла Рассела: знала, что ему нравится и что не нравится, что делает его счастливым, а что огорчает, что успокаивающе действует на него, а что пугает. Она понимала, что это ощущение — иллюзорное, что ни один человек никогда не поймет другого до конца, но тем не менее такой самообман был ей необыкновенно приятен.

— Мы почти прилетели в Москву, — сказала Тори Расселу некоторое время спустя, когда они, одевшись и успокоившись, заняли свои места в салоне самолета, — а в голове у нас один секс.

— Это в нас говорит инстинкт выживания, Тори, — ответил Рассел, — разум наш знает, что впереди нас ждет опасность и, может быть, смерть, и поэтому будит в нас животные инстинкты, напоминая о том, что мы еще живы.

— Значит, то, что только что произошло между нами, для тебя не более, чем инстинкт? Зов плоти заглушает в нас голос разума. Ты это имел в виду?

— Тори, ты неправильно меня поняла!

— Я правильно поняла, — сказала Тори, отодвигаясь подальше от Рассела.

— Да успокойся ты, — Рассел дотронулся до Тори, но она отбросила его руку.

— Не нужно мне говорить, что я должна делать!

— Ничего ты не должна, Господи! Особенно мне.

— Хорошенькое дело! После такого замечательного акта любви ты заявляешь мне, что это было всего лишь проявлением какого-то инстинкта! Неужели для тебя близость — не более, чем спаривание двух гомо сапиенс?

— Разумеется, нет! Ты с ума что ли сошла, Тори? Разве я тебе не говорил, что люблю тебя? Ты, между прочим, ничего не сказала мне в ответ.

После этих слов наступило гробовое молчание, и двое влюбленных уставились друг на друга.

— Иногда я думаю, что лучше бы мне было не любить тебя, — первым нарушил молчание Рассел. — Мы такие разные. И ты такая изменчивая, непонятная. А временами просто путаешь меня, я уж не говорю о твоих физических возможностях... Любить тебя — это все равно что броситься в темный омут. Что принесет мне такая любовь?

— Никто этого не знает, — мягко ответила Тори. — Может быть, именно поэтому любовь так волнует воображение людей: два человека, которые любят друг друга, идут навстречу неизвестности.

— Тори, ты не ответила на мой вопрос. Ты любишь меня?

Вместо ответа Тори крепко поцеловала Рассела в губы.

— И не только. Я еще и испытываю страх.

— Страх? Почему?

— Боюсь поддаться твоему влиянию.

— Перестань городить ерунду. Я же не отец тебе.

— Что ты имеешь в виду?

— Не что, а кого. Я имею в виду тебя и то, что ты хотела подчиняться своему отцу, но у тебя не получилось, и тогда ты обрела другого отца — Бернарда Годвина, и стала слушаться его.

— Это неправда. Какой ужас.

— Ничего ужасного, — Рассел взял Тори за руки. — Бернард с самого начала правильно себя повел — он увидел твою беспризорность и неприкаянность. Как тебя называли тогда в Токио? Диким Ребенком. Неужели ты думаешь, что Бернард встретился с тобой благодаря счастливому стечению обстоятельств? Наверняка прежде, чем разыскать тебя в токийских злачных местах, он в течение долгих месяцев изучал тебя, можешь мне поверить. А изучив, сделал так, чтобы все особенности твоего характера, твоей психологии приносили пользу ему, Бернарду Годвину. Он большой специалист по этому делу.

Тори повернулась к иллюминатору, стала смотреть на струйки воды, стекающие по стеклу, и обдумывала слова Рассела. Ей почему-то представилось, что идущий за стеклом иллюминатора дождь пришел из другого, неизвестного ей мира, который ей предстояло скоро узнать.

— Расс, — жалобно сказала она, — я ведь и сейчас Дикий Ребенок. Но я не хочу меняться.

Рассел успокаивающе погладил Тори по волосам:

— Тебе сейчас трудно, я понимаю, но ты не бойся. И что бы ни случилось, какая-то частичка твоей души всегда останется неизменной.

— Почему так тяжело расставаться с любимыми людьми, Расс? — спросила Тори. Потом закрыла глаза, прижалась к Расселу.

— Почему? Ну, хотя бы потому, что, когда теряешь близкого человека, остаешься один в этом мире, лицом к лицу со своим одиночеством.

— Но я теперь не одна, да? — Тори открыла глаза, посмотрела на Рассела и расплакалась. — Я люблю тебя.

Рассел прижал Тори к себе, и они долго сидели, обнявшись.

— Что ж, — сказал наконец Рассел, — давай настраиваться на деловой лад, Тор. Работа есть работа.

— Вот ты всегда такой.

— Какой?

— Всегда серьезный. Вечно у тебя работа на первом месте.

— С некоторых пор на первом месте у меня не только работа, — Рассел наклонился к Тори и поцеловал ее.

* * *

Капитан Николаев сидел в одной из комнат, занимаемых сотрудниками Отдела N, и перебирал груды документов, относящихся к Валерию Бондаренко и Ирине Пономаревой, как вдруг наткнулся на телеграмму, сообщавшую о том, что американская дипломатическая миссия, вылетевшая в Москву из Токио, задерживается в Шереметьевском аэропорту в силу каких-то причин. Капитан встал из-за машинки, на которой печатал, и быстро вышел из комнаты. Он отправился в гараж, где стояли служебные машины, и по дороге думал о том, что, если уж Марс Волков вбил себе что-нибудь в голову, то он будет стоять на своем до последнего. Раз он решил, что американская миссия, отправившаяся из Токио, связана с «Белой Звездой», никто не переубедит его в обратном, Почему американцев задержали в аэропорту, было капитану вполне ясно. Он бегом, перепрыгивая через две ступеньки, спустился в гараж, предупредил водителя и, сняв свою шляпу с вешалки, отправился к тому месту, где его уже ждала машина.

Лил проливной дождь, улицы были перегружены транспортом. Николаев попросил шофера выехать на окружную дорогу, чтобы поскорее добраться до аэропорта Шереметьево, не простаивая вместе с другими машинами в пробках и у светофоров. Капитан хотел приехать в аэропорт раньше представителей американского посольства, чтобы они не успели прежде него встретиться со своими соотечественниками.

Несмотря на свой опыт и боевую подготовку, капитан Николаев был совершенно потрясен, увидев двух американцев — мужчину и женщину, прилетевших из Токио. Мужчина — крупный, красивый, с жестким взглядом, прекрасно образованный и острый на язык, произвел на капитана неизгладимое впечатление. Но, взглянув на его спутницу, капитан потерял дар речи. Он увидел перед собой женщину совершенно незаурядную: стройную, высокую, длинноволосую блондинку с необыкновенными, зелено-синими глазами. На ней были надеты короткая юбка и блузка без рукавов, открывавшие взору изумленного капитана сильные, с накаченными бицепсами руки и не менее сильные и мускулистые ноги. Такой женщины капитан еще ни разу в своей жизни не встречал. Он терялся в догадках: кто она?

Американцы были окружены группой русских официальных лиц с постным выражением на физиономиях. Капитан, стряхнув с себя свое удивление, немедленно приступил к делу, причем с таким видом, словно обладал неограниченной властью и мог делать все, что хотел. Еще прежде чем он взял документы американцев в руки, он испытал внутреннее чувство уверенности в том, что эти документы фальшивые, однако, просмотрев все бумаги, не нашел в них абсолютно ничего подозрительного. Документы были в полном порядке. Можно было бы подвергнуть их специальной проверке, и первоначальное подозрение капитана в подделке могло бы и подтвердиться. Так или иначе, капитан решил действовать так, как подсказывали ему опыт и интуиция.

— Мистер Слейд, мисс Нан, — сказал он по-русски, — затем представился сам и спросил: — Кто-нибудь из вас знает русский язык?

— Я знаю русский довольно сносно, — ответила Тори, — но я не говорила на вашем языке очень давно. Николаев улыбнулся, вежливо заметил:

— С произношением у вас неплохо. А как насчет грамматики?

— Посмотрим.

«Действительно, — подумал капитан, — посмотрим. Будущее покажет».

Он протянул документы американцам:

— Возьмите. По-моему, ваши бумаги в порядке.

— Не может быть! — воскликнула Тори. — А почему же нас здесь продержали целый час?

Капитан пожал плечами.

— Ничего не поделаешь. Бюрократия. И бюрократы есть в любой стране, не только у нас, правда? — Он улыбнулся. — Возможно, кто-то из чиновников подозревал, что вы пролетели над военно-воздушной базой недалеко от Новосибирска.

— Я абсолютно точно знаю, что над базой мы не пролетали, — заявила Тори.

— Понимаю, понимаю, — капитан снова улыбнулся. — Надеюсь, я не причиню вам особых неудобств, если возьму парочку своих людей и проверю самолет, на котором вы прилетели?

— Боюсь, это невозможно, — возразила ему Тори. — Мы представляем дипломатическую миссию, и имущество, находящееся на борту нашего самолета, принадлежит правительству Соединенных Штатов и является неприкосновенным. Так же, как и дипломатические представители этой страны.

— Я обещаю, что к личным вещам никто не прикоснется. А вот от моего начальства мне сильно достанется, если в самолете обнаружится что-нибудь из недозволенного оборудования и тому подобные вещи.

— Уверяю вас, на борту самолета нет ничего недозволенного.

— Я верю вам, мисс Нан, и все-таки...

— Оставьте в покое наш самолет и все, что в нем находится, уважаемый капитан, если не хотите международного конфликта. Наше государство очень ревностно следит за тем, чтобы не нарушались права человека, а уж тем более лиц, облеченных дипломатическими правами.

Капитан подумал немного, потом лицо его осветила очередная улыбка.

— Да, конечно, вы правы, — сказал он. — Прошу меня извинить. — Он сделал приглашающий жест рукой. — Думаю, вы уже достаточно времени провели в помещении иммиграционной службы, Я на машине; могу подвезти вас на улицу Чайковского в качестве компенсации за причиненные неудобства.

Тори молчала. Она знала, что наступил ответственный момент, и нужно было на что-то решаться. Капитан Николаев, она была уверена в этом, хотя и не понимала почему, ни на секунду не поверил в то, что они — дипломаты. Но как такое было возможно? Тори даже показалось, что этот человек ждал их прилета. Отчего у нее возникло такое подозрение? Единственное, к чему могли придраться власти, был маршрут. Но даже если с маршрутом было что-то не то, этот факт никак не мог вызвать беспокойства на Лубянке. А эта чушь про базу под Новосибирском? Тори нельзя было провести на такой ерунде. И вообще, если бы русские сильно обеспокоились их полетом, они никогда бы его не разрешили. Что же происходит?

Раздумывать дольше было неудобно, и Тори в знак согласия кивнула капитану. Тот пошел вперед, а она и Рассел последовали за ним.

— Что тут происходит, черт побери? — тихо спросил Рассел у Тори.

— Симпатичный капитан из службы безопасности вежливо предложил нас подвезти.

— Что-то он чересчур вежлив, — заметил Рассел и замолк.

— И я того же мнения, — согласилась Тори.

Черный «Зил» ждал их у входа.

Капитан открыл дверь в машину, пригласил садиться и сам сел впереди, а Тори с Расселом поместились на заднем сиденье.

— Предлагаю вам немного проехаться по Москве, прежде чем машина доставит вас в посольство на улицу Чайковского, — предложил американцам капитан. Еще раньше он уговорился об этом с водителем.

Тори перевела слова капитана Расселу, а потом сказала:

— Благодарим вас, капитан. Мы в Москве впервые и с удовольствием посмотрим город.

— В таком случае, я постараюсь, чтобы Москва вам запомнилась, — пообещал капитан, а Тори опять подумала о том, что человек этот ведет себя очень подозрительно.

Они поехали на Ленинские горы, потом к Московскому университету, от университета — к Парку Горького, нарядному и зеленому в летний день. У лотков с мороженым толпились ребятишки с родителями, и вообще народу у входа в парк было много.

— Сейчас замечательное время года, — сказал капитан. — Вам повезло, что вы прилетели в Москву летом.

— Везение здесь ни при чем. Мы подчиняемся приказам Госдепартамента, — ответила Тори.

— Разумеется, — капитан повернулся назад и посмотрел на свою собеседницу. Ему было несколько непривычно иметь дело с женщиной, но, поскольку ее спутник не говорил по-русски, другого выбора пока не было.

— Не хотите перекусить? Я что-то проголодался, да и вы, думаю, тоже. Путь-то неблизкий, как-никак вы сутки провели в самолете.

— Большое спасибо, но лучше мы поедем в посольство. Нас там заждались.

— Ничего страшного не случится, если вы задержитесь еще ненадолго. Вы уже задержались в аэропорту и, если бы не моя помощь, просидели бы в иммиграционной службе целый день. Сейчас время обеда, и я отвезу вас в лучший московский ресторан.

Тори ничего не ответила, и капитан расценил ее молчание как согласие. Машина повернула и скоро выехала на Краснокурсантскую улицу. Тори поняла, что они едут в Лефортово, где, как она знала, находилась знаменитая в Москве тюрьма. Вскоре показалось и здание тюрьмы, знакомое и Тори, и Расселу по фотографиям. Увидев Лефортовскую тюрьму, Рассел сердито спросил у Тори:

— Что за черт?

Капитан рассмеялся.

— Не думаете ли вы, что я везу вас туда? — игриво заметил он. — Там содержатся в заключении шпионы и преступники. — Машина пересекла улицу. — Я угощу вас обедом в ресторане «Лефортово».

Машина остановилась.

— Очень мило, — сказала Тори, выходя из автомобиля. Тротуар под ногами был мокрый из-за недавно прошедшего дождя.

— Не очень, — согласился капитан, не обращая внимания на иронию Тори. — Место малосимпатичное, зато готовят здесь превосходно. А обслуживание еще лучше, чем еда, — заметьте, для Москвы такая вещь имеет особое значение. Кроме того, берут в этом ресторане недорого, что тоже хорошо; мы люди военные и зарплата у нас невысокая, так что рублики считаем. — Все трое вошли в ресторан. — Думаю, вы тоже деньгами не сорите.

— Это почему вы так думаете? — спросила Тори. Капитан промолчал, снял фуражку и сунул ее под мышку, подозвал к себе метрдотеля, сказал ему несколько слов, после чего его и гостей проводили к столику в углу.

— Мне кажется, мисс, — вернулся капитан к прерванному разговору, — что государственные службы всех типов во всех странах оплачиваются не очень высоко. Или я ошибаюсь?

Тори сочла за лучшее не отвечать на этот вопрос. И, в свою очередь, спросила:

— Почему вы привели нас именно в этот ресторан, капитан? Я уверена, вы прекрасно знаете, что это место не может вызвать у нас ничего, кроме отрицательных эмоций.

— Я прекрасно понимаю, что вы имеете в виду, и прошу меня простить, — К столику подошел официант, и капитан заказал всем водки. — Но мне необходимо обсудить с вами одно дело, и для переговоров этот ресторан подходит лучше других.

— Переговоров? О чем?

— Что он говорит? — спросил Рассел у Тори, и она перевела ему слова капитана. — И что нужно от нас этому болвану?

— Этот болван, — сказал капитан на прекрасном английском языке, — намерен сделать вам предложение.

Наступило неловкое молчание, и Тори так яростно стрельнула глазами в сторону Рассела, что, будь у нее вместо глаз лазеры, Рассел, наверное, остался бы без головы. Капитан кашлянул. Ему, по всей видимости, было так же неуютно, как и его гостям. Тут подошел официант с водкой — как нельзя кстати. Капитан поднял рюмку:

— За что будем пить?

— За то, чтобы исчезла Лефортовская тюрьма, — предложила Тори.

— Маловероятно, конечно, но... — капитан опрокинул рюмку. Рассел и Тори тоже выпили. Однако неловкость оставалась: капитан Николаев работал в службе безопасности, и ему что-то было нужно, но вот что? Тори попробовала прощупать энергетическое поле капитана, но не почувствовала ничего, кроме напряженности. Причем эта напряженность отличалась от напряженности Рассела, она была более интенсивной, темной, многослойной. Кажется, он боится, но вот кого?

Не успели Тори и Рассел ступить на территорию неприятеля, как оказались в обществе одного из врагов. Но враг ли капитан Николаев? От принципиального решения этого вопроса зависело многое: самым важным качеством разведчика всегда считалось умение распознавать врагов и друзей, правильно выбирать людей, на которых можно положиться, которым можно довериться. Компьютеры ничего подобного делать не могут, поэтому и в век всеобщей механизации и компьютеризации разведслужбы не потеряли своего значения. И если кто-то терпел неудачу, — один разведчик, или целый отдел, или даже государство, происходило это главным образом потому, что лицо, которому доверяли, оказывалось в стане врагов.

— Я попытаюсь объяснить вам, — прервал молчание капитан. — Посмотрите вокруг себя. Вы везде увидите здесь военных, я имею в виду в этом ресторане. И на близлежащих улицах, кстати, тоже. Большинство тех людей, которых вы видите, мне знакомы, но мы, разумеется, не друзья, просто знаем друг друга. Мы ни разу вместе не собирались за одним столом, наши дети не дружат. Но в этот ресторан я могу спокойно привести любого своего знакомого, и никто не будет обсуждать это, сплетничать, следить за нами, потому что сюда я привожу только своих друзей, гостей или деловых знакомых. Вы понимаете мою мысль?

— Я, возможно, и понимаю, но мистер Слейд — вряд ли. Он не такой сообразительный, как я, — ответила Тори.

— Странно, — обратился капитан к Расселу, — я, видимо, недостаточно хорошо изъясняюсь на английском.

— С произношением у вас неплохо, — вмешалась Тори, не давая Расселу ответить, а вот грамматику вашу оценит мистер Слейд.

— Юмор я люблю, — рассмеялся Николаев, — особенно, если шутит женщина. Хорошо, когда у женщины есть чувство юмора, правда?

— Правда. Только юмор у людей разный.

— Согласен. — Капитан внимательно посмотрел на Тори, перевел взгляд на Рассела. — Вы наверное думаете о том, чего я от вас хочу, не так ли, мистер Слейд? Кстати, что значит слово «bozo», которым вы меня назвали? «Болван?»

— Не совсем так, — сказал Рассел. — Это синоним слова «клоун». На жаргоне.

— Понятно, — капитан слегка нахмурился, но тут принесли первое блюдо, и он повеселел. — Угощайтесь. Надеюсь, вы не очень огорчились из-за того, что я сам, не спрашивая вас, сделал заказ?

— А что нам огорчаться? В России ко всему приходится привыкать, — съязвила Тори.

Обед прошел в молчании. Когда с последним блюдом было покончено и тарелки унесли, капитан спросил у своих гостей:

— Ну как? Понравился обед?

— Вполне, — ответил Рассел, бросая кусок сахара в стакан с крепким чаем.

— Вот и прекрасно. Думаю, все мы чувствуем себя лучше после еды.

— Не уверен насчет всех, — сказал Рассел.

— Мистер Слейд хочет сказать, — поспешила объяснить Тори, — что мы несколько озадачены. Вы чего-то от нас хотите, это ясно, но мы и понятия не имеем о том, чего именно.

— Хорошо. Мы провели вместе какое-то время и сейчас, немного узнав друг друга, могли бы побеседовать.

— Смотря о чем беседовать. Может, и не стоит, — заметил Рассел.

Капитан посмотрел на него долгим взглядом, словно решаясь на что-то; вытащил носовой платок и, вытерев вспотевший лоб, наконец сказал:

— Доверие — вот что важно. Я не знаю, могу ли я вам доверять.

Рассел, пивший в этот момент чай, от этих слов поперхнулся и закашлялся, а Тори уставилась на капитана так, словно он у нее на глазах сошел с ума.

— Я что-то не то сказал? — удивленно обратился капитан к своим гостям.

— Не прикидывайтесь, — заявила Тори.

— Вы, капитан, самый потрясающий экземпляр из всех русских, которых я когда-либо встречал, — ответил Рассел.

— Что ж, я принимаю ваши слова как комплимент.

— Вы раньше говорили о каком-то предложении с вашей стороны, — напомнила Тори.

— Вы можете пообещать мне, что выслушаете меня до конца?

— Говорите, — ободрил Рассел. — Что за предложение?

— Э-э, я предлагаю обменяться некоторой информацией.

— Что ж, но ты будешь говорить первым, Иван, — сказал Рассел.

— Рассел! — возмущенно вскричала Тори.

— Оставь, Тори, — осадил ее Рассел, — ты разве забыла, где мы находимся? В стране, где человеку выносят приговор раньше, чем предъявляют какие-либо обвинения. Все, что мы скажем или сделаем, начиная с настоящего момента, будет использовано против нас, и мы окажемся в приятном местечке вроде того, что находится здесь неподалеку. Начать разговор с этим... господином равносильно самоубийству. Все равно что ступить в зыбучий песок. Он такой же чокнутый, как Дэффи Дак.

— А кто такой Дэффи Дак? Тоже клоун? — поинтересовался капитан.

Тори рассмеялась, потом сказала:

— Нам нечего скрывать, и я хочу, чтобы вы хорошо себе это уяснили. Капитан кивнул.

— Далее, — продолжала Тори, — ни я, ни мистер Слейд не знаем, стоите ли вы нашего доверия.

— Тори, ради Бога... — вмешался Рассел.

— Мне кажется, я вас понимаю, — сказал капитан голосом, в котором послышалось облегчение.

— Давайте не будем ходить вокруг да около, — сказала Тори и положила руки на стол ладонями вверх. — Продолжайте, капитан.

— Я хотел бы сделать вам предложение, но не здесь.

— Где?

— В одном месте, на Ленинских горах.

— Но, капитан, постарайтесь взглянуть на ситуацию с нашей точки зрения. Почему мы должны снова ехать с вами в незнакомое место? Какие у нас гарантии того, что вы не завезете нас куда-нибудь...

— Я говорю с вами по-английски, а сотрудники службы безопасности всегда скрывают свое знание иностранных языков, чтобы выведать побольше сведений.

— На мой взгляд, — сказал Рассел, — для гарантии этого маловато.

— Не спеши, Расс, — возразила Тори, — мы-то пока ему вообще ничего не предлагаем, Капитан, — обратилась она к Николаеву, — мы согласны выслушать ваше предложение, или информацию, которую вы хотите нам сообщить, но только выслушать. Не более.

Капитан в ответ кивнул.

Рассел недовольно поморщился:

— И зачем мы сами лезем в пасть льву?

* * *

Марс Волков обнял Ирину и долго держал ее в своих объятиях. Затем отодвинул от себя, посмотрел в глаза.

— Я уже начал беспокоиться, — сказал он. — Ты прекрасно справляешься со своими обязанностями, верь мне, я искренне и глубоко признателен тебе за ту информацию о Бондаренко и Маяковой, но сейчас Бондаренко находится на свободе, и я, не получая от тебя никаких известий, приготовился к худшему. Собирался даже заявить в милицию, но неожиданно появилась ты сама. Как удачно!

— Конечно, удачно, — согласилась Ирина, изо всех сил стараясь, чтобы в ее голосе не звучал страх. Если Марс продолжает притворяться, значит, она ему еще нужна. — Сотрудники службы безопасности уже побывали на квартире у Валерия. Они чуть не схватили меня.

— Видишь, как хорошо, что я здесь, с тобой. Дождь не прекращался, и потоки воды стекали по стеклу. Ирина смотрела на Марса и видела свое будущее — крохотную серую тюремную камеру. Украдкой онавзглянула на компьютер — на месте ли он, — чемоданчик лежал там, куда она его положила. Она отвернулась к окну.

— А где дворники?

— Их украли. Последний раз я забыла их снять.

Марс равнодушно пожал плечами:

— В багажнике есть другие. Пойду принесу.

Он открыл дверь, вышел и подошел к багажнику машины, открыл его. Ирина положила руки на руль, хотела включить зажигание, но побоялась. Пока Марс возился у багажника, ей достаточно было нажать на газ и машина рванулась бы с места, оставив далеко позади и Марса, и его страшную тюрьму. Однако Ирина все же не решилась уехать. Где находятся другие сотрудники безопасности, обыскивавшие квартиру Валерия? Наверняка недалеко, Марс не может быть один. И что тогда? Дадут ли ей спокойно уехать?

Хлопнула крышка багажника, и Ирина увидела, как Марс подошел к лобовому стеклу с дворниками в руках. Он проворно укрепил их, орудуя одной рукой, затем открыл переднюю дверцу и сел рядом с Ириной, поставив компьютер Валерия между ног.

Ирина посмотрела на руки Марса и в его правой руке увидела пистолет. Марс заметил ее взгляд и поспешно объяснил:

— На улице мне показалось, что ко мне приближается один из сотрудников службы безопасности. Между мной и Валерием теперь война, ты понимаешь. — Он убрал пистолет, — И ты очень рисковала, так как находилась между двух огней.

— Я старалась выполнить твое задание, — сказала Ирина, отчаянно надеясь на то, что ее голос не сорвется на крик, — Кое-что я все-таки выяснила.

— Да-да, конечно, я уже говорил тебе, что ты мне здорово помогла. Наши отношения с Валерием дошли уже до последней степени противостояния, мы ведем бой ни на жизнь, а на смерть. — Марс улыбнулся Ирине. — А тут появилась ты, словно добрый ангел. За знакомство с тобой я благодарен судьбе.

В машине стало душно, и Марс опустил окно до половины. Крупные тяжелые капли дождя забарабанили по краю стекла, и брызги полетели в лицо Марса, но он этого не замечал.

— Однако, признаюсь тебе честно, Ирина, ты меня сильно удивила. Мне непонятно, чего ради ты пошла в квартиру Бондаренко?

— Чтобы найти какие-нибудь сведения о «Белой Звезде». — Ирина повернула голову к Марсу. «Неужели ты собственными руками мучил Наташу, выпытывал у нее все, что она знала о Валерии и организации? Сволочь!» — думала Ирина, глядя Марсу в глаза. — Ты сам меня об этом просил.

— И ты что-нибудь нашла?

— Я обыскала всю квартиру сверху донизу, но ничего не нашла.

— Кроме этого, — Марс показал глазами на компьютер. — Что это?

— Компьютер Валерия.

— Прекрасно. А почему ты взяла его персональный компьютер?

Ирина лихорадочно искала ответ, но мысли ее путались, страх мешал ей сосредоточиться, и она никак не могла найти подходящий ответ.

— Правда, я и сам могу тебе сказать, — донесся до Ирины, словно издалека, голос Марса. — Ты подумала, что в компьютере может содержаться информация о «Белой Звезде».

— Да, — промямлила Ирина. Что еще ей оставалось?

Марс вздохнул, оперся головой о верх сиденья спинки, закрыл глаза. Губы его растянулись в улыбку.

— Ты догадливая девочка. Покопаемся в компьютере, может, и найдем что, а?

Ирина слишком поздно поняла свою ошибку. Ей следовало выбросить компьютер, пока была такая возможность. Лучше бы он бесследно исчез, но не попал в руки Марсу. У Ирины сердце разрывалось от жалости к Валерию, Наташе, себе, потому что этот проклятый монстр — Марс Волков — выиграл. И она догадывалась, чего он от нее хотел. Проклиная себя за свою недогадливость, Ирина включила дворники, и они дружно заработали, очищая стекло от воды, нажала на педаль газа, спросила:

— Так куда мы поедем, к тебе домой?

— Нет. Мы поедем в Звездный городок.

* * *

Дельфин беспокойно вертелся в воде, плавал кругами.

— Что это с Арбатом? — удивилась Лара.

— Не знаю, — сказал Виктор. — Подожди-ка. Он защелкал, и дельфин, прекратив делать нервные круги по воде, приподнял нос, тоже издал множество щелкающих звуков.

— Что-то случилось, — Виктор был явно обеспокоен.

— Что?

— Он точно не знает. Но произошло нечто ужасное, страшное.

— Значит, Марс Волков.

— Вполне возможно. Это ведь он у нас главный злодей.

Виктор подплыл к дельфину, обнял животное за шею, и оно ткнулось носом в лицо своего друга.

— Ты не волнуйся, — прошептал Виктор, а потом повторил эти слова на языке дельфина.

Только сейчас Лара поняла, как сильно переживает космонавт. Он больше пытался утешить себя, чем животное. Она подплыла ближе к Виктору, успокаивающим голосом сказала:

— Может быть, нам не стоит так бояться Волкова, особенно после того спектакля, когда ты изображал превращение в нечто неземное.

Виктор улыбнулся.

— Интересно тогда получилось. И ты ловко царапнула его за ногу под водой.

— А ты сыграл свою роль вообще замечательно.

— Спасибо господину Волкову, у меня было время потренироваться.

Лара дотронулась рукой до Виктора, лицо ее стало серьезным:

— Шутки шутками, но я о другом думаю. Как повлияла на твой организм космическая радиация?

— А что мы чувствуем после того, как умираем? — спросил Виктор, в его голосе послышалась горькая ирония. — Это все вопросы, не имеющие ответа. И вопросы, безусловно, крайне волнующие, интересные, жаль только, что некому на них ответить. Нам остается только ждать, а там будет видно. Узнаем когда-нибудь.

— Как ты думаешь, у Ирины хватит смелости быть с тобой до конца?

— Точно не скажу, — признался Виктор. — Я попытался ей объяснить, что мог и как мог, но есть вещи труднообъяснимые.

— Ты любишь ее?

Виктор долго молчал, наконец сказал:

— Я люблю свет среди звезд. Мои мысли там, а не здесь. Я живу в мире, где время не имеет границ; но мне показали лишь частичку того мира, и теперь я мечтаю снова вернуться туда и узнать его больше и глубже.

— Ты не подумай, что я спросила из ревности. Ни я, ни Татьяна, мы ни за что не предадим тебя после того, что ты для нас сделал. Ты многое объяснил нам в этой непонятной жизни, мы относимся к тебе как к члену семьи.

— Если я и люблю Ирину, — а это так, — то я все равно не могу объяснить вам, что это за чувство. Это не та любовь, к которой привыкли люди.

— Я видела, ты разговариваешь с ней без слов.

— Совершенно верно.

— И точно так же ты разговаривал с тем существом, которое встретил в космосе?

— Да.

— Расскажи, как это было.

— Я же рассказывал тебе миллион раз.

— Опять расскажи. Для меня это как сказка, которую мама в детстве рассказывала мне на ночь, ее хочется слушать снова и снова.

— Не знаю, как бы тебе все понятнее объяснить? Я находился в космосе, причем так далеко, как никто до меня. А когда между мной и этим существом начался контакт, я понял, что путешествовал в такую невообразимую даль лишь для того, чтобы попасть в центр мира, я окунулся в такую глубину, что обнаружил другую вселенную.

— В глубину чего ты окунулся?

— Не знаю. Может быть, в глубину Времени, а может быть, и нет.

— Как бы мне хотелось понять это.

— И мне бы этого хотелось, Лара.

— А дельфин понимает?

— Конечно, но дельфин — существо необыкновенное.

— А Ирина? Она ведь тоже понимает?

Виктор открыл глаза, и они сверкнули, подобно двум ярким звездам, и излучали не только свет, но и тепло.

— Ирина понимает, как я разговаривал с существом.

— Я завидую ей, правда.

Дельфин подплыл к ним, нетерпеливо ткнулся носом в руку Виктора; послышался громкий всплеск, и через минуту к ним уже подплывала Татьяна.

— Приехал Волков, — сообщила она. — С ним Ирина. У Волкова — персональный компьютер Валерия.

— О, Господи! — воскликнул космонавт таким голосом, что обе женщины похолодели от ужаса.

* * *

Автомобиль остановился у одного из красных особняков на Ленинских горах. Капитан Николаев, Тори и Рассел вышли из машины, поднялись по ступенькам к входной двери.

— В этом доме живет мой начальник, — сказал капитан. — Руководитель Отдела N службы безопасности Марс Волков.

— У него большие полномочия, у этого человека?

— Да, очень. Считайте это еще одной гарантией с моей стороны. Я страшно рискую, находясь здесь.

Капитан посмотрел на американцев, вытащил ключ, отпер дверь квартиры. В прихожей он показал им места, где были спрятаны микрофоны. В комнате гостиной он подошел к бару, внутри которого, за фальшивой стеной, был встроен двухбобинный магнитофон, используемый в прослушивающих устройствах. Капитан снял с магнитофона бобины.

— Могут быть еще нательные микрофоны, — заметил Рассел. — Предлагаю всем раздеться.

Капитан засмеялся, посмотрев на Тори:

— Я буду польщен.

Американцы переглянулись, и Николаев спросил:

— Я опять что-то не то сказал?

— Просто вы выражаетесь немного старомодно, — фыркнула Тори.

Нательных микрофонов ни у кого не нашли, и капитан усадил гостей на безвкусный диван, обитый темно-коричневой тканью, принес водки. Капитан явно нервничал и не знал, как себя держать. Тори и Рассел водку пить не стали, а капитан свою порцию выпил и налил себе еще. Тори почувствовала, что нервное напряжение Николаева еще больше возросло, и беспокойно ерзала на месте.

— В мире, полном лжи, как можно найти правду? — начал разговор капитан.

— Только с помощью доверия, — ответила Тори.

— А с доверием в вашей стране плоховато, — добавил Рассел.

Все помолчали, потом капитан попытался продолжить свою мысль:

— Марсу Волкову, руководителю Отдела N, даны полномочия использовать любые средства для выявления членов организации «Белая Звезда» и уничтожения их, равно как и самой организации.

— Сказано яснее некуда, — заметил Рассел.

— Я пытаюсь доказать вам, что мне можно доверять. — Капитан глубоко вздохнул, набрав в грудь побольше воздуха. — И, прежде чем мы пойдем дальше, я хотел бы узнать у вас одно: вы прилетели в Москву в ответ на просьбу о помощи, которую отправила в Токио «Белая Звезда»?

— Это и есть ваше предложение?

— Нет. Начало обмена информацией. — Капитан выглядел не лучшим образом — ему разговор давался тяжело. — Поймите, я пошел на смертельный риск.

— Все мы смертельно рискуем, — сказала Тори.

— Я хочу осмотреть квартиру, — Рассел поднялся и вышел из гостиной, оставив Тори и капитана вдвоем настороженно следить друг за другом, как гладиаторам, не знающим, начать ли им поединок между собой или объединиться, чтобы убить хозяина.

— А мистер Слейд — крутой мужчина. Свое дело хорошо знает.

— За это ему и платят.

— А вам за что платят, мисс Нан?

Вместо ответа Тори встала, прошлась по комнате, подошла к капитану и остановилась напротив него, глядя ему прямо в глаза.

— Мне платят за умение отличать друзей от врагов. Капитан взглянул на сильные, мускулистые руки Тори, облизнул пересохшие губы.

— А что вы делаете с теми, кого считаете вашими врагами?

— Я их убиваю, — ответила Тори, надеясь, что слова ее не прозвучали чересчур кровожадно.

— Я друг, мисс Нан, Вы мне верите?

Тори молчала. Вернулся Рассел, и капитан спросил у него:

— Что вы, собственно, искали?

— Смотрел, не спрятались ли в доме сотрудники службы безопасности.

— Итак, вы убедились, что здесь никого нет. Теперь ответьте на мой вопрос, только тогда я смогу продолжить нашу беседу. Я должен знать, имеете ли вы отношение к «Белой Звезде».

— Да, — сказала Тори.

— Господи! — воскликнул Рассел, явно недовольный. — Что ты говоришь, Тори?!

— Ничего особенного, — Тори сверлила капитана взглядом. — Капитан пока находится в полном неведении. Мы ведь можем работать и на Марса Волкова, И по его поручению завлечь капитана в ловушку, с тем чтобы его начальник смог обвинить его в государственной измене. — Тори одарила капитана очаровательной улыбкой. — Что вы на это скажете?

— Все возможно.

— Так или иначе, ставки сделаны и смертельная игра началась. Вы получили ответ на свой вопрос. Следующий ход ваш.

Капитан опустил голову, уставился пустым взглядом в свою рюмку.

— Я пришел не восхвалять Цезаря, а убить его.

— Что? — не понял Рассел.

— Я чувствую себя сейчас так, как, наверное, чувствовал себя Брут. Извините за лирическое отступление.

Тори стояла близко от капитана и физически ощущала, как в нем борются совершенно противоположные чувства. Если он ведет двойную игру, у него хорошо получается. Капитан поднялся с места, прошел к окну, посмотрел на раскинувшиеся вдали Ленинские горы; его плечи приподнялись, и весь он как-то съежился, будто ждал удара в спину.

— На Лубянке разработали план, который одобрили и в Министерстве обороны. План этот заключается в том, чтобы силой заставить Латвию и Литву присоединиться к России. И этот безумный план очень скоро начнет претворяться в жизнь, хотя о нем никто ничего не знает, даже наш президент. — Капитан повернулся к американцам и они увидели, что он еще очень молод, совсем юноша, с мягким пушком над губой вместо усов. — Я понимаю, что мне не поздоровится за то, что я выдал вам этот план. Пусть так. Мне все равно. Главное — то, что военная кампания против Прибалтийских республик начнется через тринадцать часов. Завтра на рассвете. Поймите, погибнут люди, много людей. Народу будет преподнесена официальная версия: Прибалтийские страны хотят вступить в НАТО, что представляет непосредственную угрозу для России. Поэтому надо сделать все, чтобы ее предотвратить.

— А президент? — спросила Тори.

— Я уже сказал: он ничего не знает. Он стар, давно болен и практически отстранился от дел. Все решает его окружение. Президента часто ставят перед уже свершившимся фактом. Но на этот раз случится самое худшее: в тот момент, когда будет дан приказ двигаться на Латвию и Литву, на президента нападут его телохранители. Все как в Риме во время правления императора Клавдия.

— Да это же бред! — воскликнул Рассел. — Неужели вы думаете, что мы поверим в то, что вы тут нам рассказываете?

— Подожди, — Тори взяла Рассела за руку и обратилась к капитану: — Какое отношение ко всему этому имеем мы? В подобной ситуации вы, наверное, можете хоть что-то сделать, но не мы?!

— Вы можете помочь, — взволнованно начал объяснять капитан. — Если только вы мне поверите. На Лубянке знают, что «Белая Звезда» получает с Запада помощь. Если вы прилетели в Москву, чтобы помочь этой организации, то вас просто Бог послал! Значит, не все еще потеряно! Марс Волков рыщет по всему городу в поисках одного из самых активных членов «Белой Звезды» Валерия Бондаренко, который в данное время вынужден скрываться, но пока не может его найти. Однако вы, я уверен, должны знать, как связаться с Бондаренко. Вы должны сообщить ему о плане нападения на Прибалтийские страны, и тогда у нас появится шанс остановить это безумие. «Белая Звезда» — козырная карта, поэтому Марсу Волкову и разрешили пользоваться любыми средствами, чтобы уничтожить эту организацию. Сейчас только «Белая Звезда» может спасти Литву и Латвию. В Прибалтике есть мощный отряд этой организации, он пользуется популярностью в народе, у него есть силы противостоять, помешать осуществлению интервенции Москвы. «Белая Звезда» располагает не только людскими ресурсами, но, и как это недавно стало известно, особым оружием. Прибалтийцев поддержат национальные отряды «Белой Звезды», базирующиеся в других республиках... Сведения об особом оружии не совсем проверены, но есть все основания полагать, что такое оружие имеется...

— Вы говорите, у «Белой Звезды» появилось оружие? — переспросила Тори.

— Именно так. Разумеется, никто не знает, что это за оружие, но члены «Белой Звезды» готовы использовать его в нужный момент. Следует убедить Валерия Бондаренко в том, что этот момент уже наступил. Он должен воспользоваться новым оружием, чтобы спасти страну от войны. «Белая Звезда» должна захватить власть и помешать силовым структурам совершить очередное преступление.

— А вы, капитан, что вы будете делать, когда мы установим контакт с руководителем «Белой Звезды» и с Бондаренко? Ждать, что мы вам его выдадим?

— Нет, ну как же вы не понимаете! — капитан уже не скрывал своего нетерпения, — это нужно не мне, а стране! Думаю, и на Западе не придут в восторг от того, что на всей территории бывшего СССР начнется кровавая бойня.

— Слушай, — повернулся Рассел к Тори, — разве не ясно, что этот человек собирается использовать нас? Бондаренко так здорово спрятался, его до сих пор никак не найдут, а капитан мечтает сделать из нас ищеек, чтобы мы привели его к норе, в которой прячется зверь. Как только мы выйдем на Бондаренко, капитан окажется тут как тут со своими соратниками и выйдет на всех руководителей «Белой Звезды».

— Нет! — вскричал капитан. — Это не так! Я не этого хочу! Верьте мне, я сказал вам правду!

— Я думаю, что он ведет честную игру, — сказала Тори, но Рассел отмахнулся от ее слов и обратился к Николаеву:

— Докажите, что вы говорите правду.

— Но как?! — растерянно спросил капитан, — хотя... Я предлагаю вот что: пока вы выходите на связь с Бондаренко, я попробую достать его персональный компьютер, которым недавно завладел Марс Волков. В этом компьютере содержатся абсолютно все сведения о «Белой Звезде», и ни в коем случае нельзя допустить, чтобы Волков добрался до этих сведений, в противном случае он немедленно уничтожит всех руководителей и организацию. Учтите, преданные ему работники бывшего КГБ остались во всех республиках. Или есть еще вариант: вы можете лично проследить за всеми моими действиями, и тогда вы убедитесь, что я вам не лгу. Достать компьютер будет необычайно сложно, и я рискую не только своей жизнью, но и жизнью доверенных мне людей. Вы иностранцы, и никогда не поймете, что случится, если я и мои товарищи потерпим неудачу. Не будет ни суда, ни следствия, ни тюремного заключения. Нас просто убьют, и все. И никто не будет платить пособия нашим семьям.

— Если мы пойдем с вами, мы потеряем драгоценное время, — сказала Тори. — Мы должны встретиться с Бондаренко как можно скорее, задолго до рассвета.

— Вы правы, но что, если вам не удастся связаться с Валерием вовремя? На карту поставлена судьба всего бывшего Союза!

— Что будем делать, Рассел? — спросила Тори.

— Мне все это не нравится.

— Вы должны помочь мне, поймите, — настаивал капитан. — Вы обязаны. Если все-таки произойдет военное нападение на Прибалтику, последствия его будут ужасны. Вы же знаете, что бедные страны всегда стремятся к диктатуре и экспансии. В России вот-вот к власти придет репрессивное правительство, появится какой-нибудь новый Сталин и тогда конец реформам, конец всему. Нас ждет страшное будущее.

* * *

— Мы пропали, — прошептал Виктор за секунду до того, как в зал с бассейном вошел Марс Волков в сопровождении Ирины. Татьяна к этому времени уже вылезла из воды и, завернувшись в огромное махровое полотенце, подошла к своему начальнику, поздоровалась.

— Добрый день, — ответил ей Марс. — Посмотри, что у меня есть! — Он радостно показал ей персональный компьютер, который держал в руке. — Помоги Ирине подключить его к сети и придумай, на что его можно поставить где-нибудь здесь.

Татьяна сделала все, как ей было сказано, мельком бросила взгляд на Ирину, но Ирина стояла с каменным лицом, боясь, как бы Марс не заметил что-нибудь подозрительное, и в глубине души надеясь провести его. Пока он считает ее своим человеком, у нее оставался шанс выкрутиться, придумать что-нибудь. Она расстегнула чехол, достала компьютер, протянула адаптер и шнур питания Татьяне.

Пока Ирина возилась с компьютером, Марс подошел к бассейну, наклонился к воде, позвал:

— Одиссей! Где вы? Как вы себя сегодня чувствуете? Лучше?

— Что-то я не помню, чтобы я себя плохо чувствовал, — отозвался космонавт.

— Ну как же, — Марс встал на колени у бортика, наклонился к воде. — У вас был припадок. Вы не помните?

— Нет.

— Во время припадка вы говорили на каком-то чужом языке.

— А-а, свет среди звезд. Я помню, я говорил на их языке.

— Каком языке? Чьем?

— Во всяком случае, не на том, на котором изъясняетесь вы, господин Волков.

Марс резко выпрямился, словно его что-то ужалило, и пошел к Ирине, та поспешно пододвинула ему стул. Неожиданно к ним подошла Лара, сказала, что Марса просят к телефону. Уголком глаза Ирина наблюдала, как Марс разговаривал по телефону, укрепленному на стене, бросая в трубку короткие, отрывистые фразы, потом долго слушал, и, наконец буркнув что-то напоследок, повесил трубку. После разговора лицо у него стало жестким, непроницаемым. Через пару секунд он уже стоял у Ирины за спиной и смотрел на экран компьютера, по которому непрерывной чередой бежали тексты рецептов.

— Что это за ерунда? — спросил Марс.

— Пирог с ананасами, — ответила Ирина, не переставая думать о том, кто же мог звонить Марсу по телефону и что сообщил этот неизвестный человек. Новости явно привели Марса в дурное настроение.

— Идиотизм, — зло фыркнул он. — Где, спрашивается, у честного человека деньги на ананасы? Что там еще?

— Рецепты, ничего больше.

— Ерунда! Нет, тут что-то не так. Неужели Валерий использовал такой дорогой компьютер только для записи рецептов? Прямо как баба какая-то...

— Эту, как вы выразились, бабу никак не могут найти, — раздался громкий голос космонавта.

Марс встал, подошел к бассейну на негнущихся ногах, рявкнул:

— Кто вам это сказал?

Виктор молчал, продолжая спокойно плавать в соленой воде.

— Я спрашиваю, кто вам это сказал? Дельфин защелкал, предупреждая об опасности. Марс вытащил пистолет, прицелился в голову Виктора:

— Или ты мне ответишь, или я вышибу твои мозги, гад!

Ирина подбежала к Марсу, взяла его руку, держащую пистолет, мягким голосом попросила:

— Марс, пожалуйста, не надо.

— Мне никто ничего не говорил, — донесся из бассейна голос космонавта. — Разве вы не помните, что успешно лишили меня моего источника информации. Повторяю, никто мне ничего не говорил, и мне это не нужно. Я могу читать ваши мысли.

— Что такое?!

— Вы упустили вашего заклятого врага, не так ли? Не отрицайте, я знаю. Вижу это по вашему лицу, искаженному злобой и ненавистью. Вы приложили массу усилий, чтобы найти Бондаренко, и что же в результате? Вы так же далеко от него сейчас, как были в начале.

— Молчать! — взревел Марс, и Ирина поняла, что он боялся, как бы космонавт не назвал его места работы. Волков не подозревал о том, что Ирина давно знает об этом. Она отпустила руку Марса, присела на корточки у бортика, всмотрелась в лицо космонавта, поймала его взгляд и долго-долго смотрела ему в глаза. Между ними шел молчаливый диалог, пока Ирина не произнесла тихо: «Достаточно, Одиссей, зачем ты его провоцируешь?»

Космонавт нырнул и поплыл в противоположную от Марса и Ирины сторону; дельфин последовал за ним.

— Как ему удается так долго находиться под водой? — недоуменно спросил Марс.

— Возможно, он — наполовину дельфин, — пошутила Ирина, но, взглянув в лицо Марса, пожалела о своей шутке: Волков не собирался иронизировать на эту тему. Ирина вспомнила также последний разговор Марса и Одиссея, свидетелем которого она была, и поняла, какую тактику выбрал космонавт в борьбе против своего мучителя.

— Пойдем, — Ирина потянула Марса за руку, — убери оружие — зачем оно? Пойдем, Марс, давай, не упрямься. — Она, как ребенка, увела его от бассейна, а затем вернулась к своей работе: все сведения, нужные Марсу, были записаны в памяти умной машины, и он с нетерпением ждал, когда Ирина сможет найти их.

* * *

— Ожидание — хуже всего, — заявил Рассел.

— Ты, конечно, думаешь о капитане, — сказала Тори, — до сих пор считаешь, что он намеревается использовать нас как ищеек?

— Хотел бы я доверять ему так же, как доверяешь ты, Тори.

— Видишь ли, в Эстило и Хитазуре я тоже была уверена. Разговор между Расселом и Тори происходил на двадцать первом этаже гостиницы «Россия», в ресторане. Они сидели за столиком у окна и ждали, пока их обслужат. Из окна открывался чудесный вид на Красную площадь, собор Василия Блаженного, как всегда, нарядный и красивый.

— Хитазура — хитрая лиса, и обманул всех, не только тебя. А Эстило... Возможно, ты напрасно на него так сердита. Подумай, без его помощи мы бы вряд ли смогли добиться того, чего добились.

— Наверное, ты прав, но... Бедный Ариель, как жалко, что он погиб.

— Очень жалко. Пытался, докопаться до правды и поэтому погиб.

Тори достала из кармана фотографию, положила ее на стол, разгладила смявшиеся уголки.

— Посмотри, Рассел. Я раньше не говорила тебе об этой фотографии. Ее мне дал Ариель перед смертью. Для него этот снимок имел огромное значение.

— Обычная фотография, — Рассел вгляделся в снимок. — Это Сан-Франциско?

— Да. Дом Ариеля находится совсем близко от парка, который ты видишь на фотографии.

Рассел взял фотографию, взглянул на ее обратную сторону и прочел дату: «21 марта».

— О, Господи! — неожиданно вскрикнула Тори и выхватила снимок из рук Рассела.

21 марта, вот оно что! Тори поняла, почему то число, когда Бернард летал в Сан-Франциско, показалось ей знакомым, — такая же дата стояла на обороте фотографии Ариеля! Тори внимательнее всмотрелась в людей на заднем плане фотографии. В левом углу, недалеко от неизвестной пары, она увидела мужчину и только теперь узнала его. Это был Бернард Годвин, Она сказала об этом Расселу, и тот, еще раз посмотрев на снимок, согласился с Тори.

— Ариель выследил Бернарда, — сказала она.

— Похоже на то, — кивнул Рассел.

— И за это был убит.

— Думаешь? — Рассел с сомнением покачал головой. — Что-то еще должно быть, Тор. Пусть Ариель засек Бернарда в Сан-Франциско, но что с того? Разве Бернард не мог поехать в этот город по делам, на свидание с какой-нибудь женщиной, отдохнуть и так далее. Существует масса вариантов. — Он изучал снимок еще какое-то время, потом вернул его Тори. — Кто эти двое, парочка неизвестных?

— Я пыталась их разглядеть, но парочка находится от фотографа дальше, чем Бернард, однако, похоже, что эти двое направляются к Бернарду, а?

— Нужно спроецировать снимок на экран и увеличить фотографию насколько возможно. Но для этого необходима лаборатория.

— На Лубянке, я думаю, много разных лабораторий. Не хочешь воспользоваться?

— Замечательное предложение. Обязательно обращусь туда за помощью, — усмехнулся Рассел. — Знаешь, Тор, этот капитан Николаев все-таки кажется мне сомнительной личностью.

— Нет, Рассел, в данном случае ты не прав. Капитан доказал нам, что ему можно доверять.

— Значит, я очень недоверчивый человек.

— Нет, — Тори взглянула на Рассела, — ты не недоверчивый. Ты осторожный.

Тут к столику подошла официантка и приняла заказ.

— Темнеет, — сказала Тори, глядя в окно на позолоченные купола знаменитого собора, отливающие тусклым светом в лучах заходящего солнца. — Москва — холодный город, даже летом.

— Наверное, в этом виноват не только климат, — усмехнулся Рассел. — Да-а... Ожидание — хуже всего. Не выношу сидеть просто так и ждать.

— К сожалению, нам больше ничего не остается делать, Расс. Мы вынуждены ждать ответа от миссис Куйбышевой. Придется потерпеть.

— Если этот ответ вообще придет. Бондаренко скрывается, и, вообще, такая ситуация... Вряд ли у членов организации много возможностей...

— Ситуация как раз такая, как было сказано в сообщении, полученном от «Белой Звезды». Отчаянная. Сигнал о помощи был отправлен Хитазуре. А приехали мы.

— Все это прекрасно, только вот хотел бы я знать, что известно о нас на Лубянке? Знает ли капитан о том, что «Белая Звезда» послала сигнал о помощи. А вдруг работникам службы безопасности удалось расшифровать код, используемый «Белой Звездой»?

— Капитан нам многое рассказал, с его точки зрения, разумеется.

— Тори, Николаев тоже из этой службы.

— Ну и что? Он — живой человек. И несчастный. Хочет избавить свою родину от зла, понимаешь? Он даже чем-то похож на нас. Запутался в паутине лжи, как муха, и всеми силами старается выбраться из этой паутины.

— Боже мой, Тори, я так страстно желаю, чтобы ты оказалась права!

Тори снова повернулась к окну, посмотрела вниз, на город. Какой чужой была Москва! Тори хорошо помнила рассказы своего отца, услышанные им еще от деда. Отец любил рассказывать ей об уральских лесах, где водятся волки и другое зверье; о храбрых жителях грузинских деревень; о смелых солдатах, сражающихся с морозом в холодных просторах Сибири. Как сильно эти рассказы отличались от того, с чем она столкнулась в Москве! Тори терпеть не могла, когда отец говорил с ней по-русски, хотя и понимала, что он делает это, желая помочь ей. Она ненавидела и занятия русским языком, и все, связанное с Россией. А теперь, находясь в чужом и несимпатичном ей городе, мечтала о том, чтобы отец оказался рядом и разговаривал с ней не на английском, а на русском языке, и показал ей Москву, и чтобы они вместе гуляли по улицам, но... Тори даже не знала, понравилось бы отцу в Москве, если бы он приехал сюда. Скорее всего, он тоже был бы разочарован современным городом, страной, патриархальный образ которых он все еще носил в своем сердце.

Когда с ужином было покончено, на улицах стемнело, и Рассел сказал:

— Зря мы не отправились в Звездный городок вместе с капитаном, Тор.

— Поздно об этом жалеть.

Официантка принесла счет на маленьком подносе. Тори взяла поднос, счет и неожиданно обнаружила на подносе маленький сложенный листочек бумаги, лежавший под счетом, Она взяла его в руки, развернула и, прочтя содержание записки, радостно посмотрела на Рассела:

— Пошли, Расс. Нас ждут дела.

* * *

— Ирина, — позвал Марс, — подойди ко мне.

Ирина, с удовольствием оторвавшись от компьютера, за которым сидела уже довольно долго, поднялась из-за стола, подошла к Марсу. Он стоял в тени, и она не видела его лица.

— Сюда, — открыл он дверь в комнату. — Я хочу поговорить с тобой, пока Одиссей спит.

Ирина послушно кивнула, стараясь сохранять спокойствие. Сердце у нее колотилось сильно, и она пожалела, что не умеет, подобно тибетским монахам, прекращать на время его биение.

— Что говорил тебе космонавт о том, где он берет информацию?

— Информацию? — Ирина недоуменно посмотрела на Марса. — Я думала, что он получает сведения от Наташи Маяковой.

— Получает, да. Но она была курьером, не более. Его снабжает информацией другой человек или люди. Он постоянно в курсе происходящего, слишком много знает. Откуда? Вот вопрос. Наташа виделась с ним не чаще одного раза в неделю. Я вижусь с ним гораздо чаще, и у него всегда наготове что-то новенькое для меня.

— Он мне ничего по этому поводу не говорил, а заставить его это сделать я не могу.

— Он не упоминал в этом смысле Лару или Татьяну?

— Нет.

— А он выглядел подозрительным, когда ты расспрашивала его?

— Нет. Я не спрашивала его об этом прямо. И мысли его заняты другим.

— Чем?

Ирина отвела взгляд в сторону.

— Знаешь, он очень сексуально активен. Понимаешь, что я имею в виду?

— А-а...

— Ты сердишься?

— Спроси меня об этом через полчаса.

— А что произойдет в ближайшие полчаса?

— А через полчаса я буду точно знать, была ты в союзе с Бондаренко против меня или нет.

— Да ты что? Ведь Валерий работает на Лубянке. Разве ты не знаешь, что сотрудники безопасности вызывают у меня отвращение?

— Должен сказать тебе, Ирина, что я не чувствую к тебе того доверия, какое хотел бы чувствовать.

— Странно, ты здесь стал совсем другим и разговариваешь со мной по-другому.

— Дело не в том, здесь или там. Бондаренко объявил мне войну. И я должен держаться настороже. Война — дело нешуточное. — Марс двигался с обычной присущей ему грацией, как дикий кот, но Ирина заметила, что он старается держаться ближе к двери. — Я тебя предупредил, Ирина.

— Но как же ты можешь меня в чем-то подозревать? Я ведь выдала тебе Наташу.

— Совершенно верно, — кивнул Марс. — Ты это сделала, но ты могла выдать ее по ошибке.

— По ошибке? — возмущенно спросила Ирина. — Я отдаю отчет в своих действиях. За кого ты меня принимаешь?

— А вот это интересный вопрос. — Марс пронзил ее проницательным взглядом. — Мне самому хотелось бы знать, кто ты есть на самом деле? Ты справляешься с работой, которая зачастую не под силу даже профессионалу, а ты профессионалом не являешься. Для того чтобы сознательно обманывать людей, заводить с ними дружбу, а затем предавать их, нужны определенные качества характера. Ты постоянно изображала из себя кого-то другого, а когда человек постоянно притворяется, он начинает верить, так же как и окружающие его люди, что его фальшивая личина — настоящая. Понимаешь меня? Самообман превращается в реальность и наоборот. Человек верит в свое новое "я" и становится им. Психология. Любой специалист-психолог скажет тебе то же самое.

— Не согласна, — возразила Ирина, — почему ты так уверен, что это произошло и со мной? Люди разные.

— Да? — Марс подошел к Ирине вплотную. «Слышит ли он, как у меня бешено колотится сердце?» — в смятении думала она. — Тогда скажи мне, кто ты. Очаровательная Ирина Пономарева, которую знает моя семья? Или Катя Боровская, предавшая Наташу Маякову на муки? Или, может быть, храбрая женщина, не побоявшаяся следить за Валерием Бондаренко? Я лично запутался во всех этих личностях, а ты как? Если и ты тоже запуталась, я тебя пойму.

— Что ты хочешь этим сказать? Чего ты добиваешься?

— Ничего особенного, — Марс развел руками. — Я просто пытаюсь отделить вымысел от правды, факт от выдумки, миф от реальности. Знаешь, как археолог на важных раскопках. От того, какое у меня сложится мнение, будет зависеть многое, если не все.

— Все равно я не понимаю, к чему все эти разговоры.

— Подожди, я еще не закончил. Я даже считаю себя виноватым в том, что толкнул тебя на это. Я имею в виду твою тройную жизнь. И с моей стороны подобный поступок был довольно глуп, но я должен уничтожить Бондаренко! Ты из-за него ступила на опасный путь, все время шла по туго натянутой проволоке высоко над землей, а теперь ты, не удержав равновесия, свалилась вниз. Ты забыла, кто ты есть на самом деле, кому ты должна подчиняться.

— Ничего подобного!

— Я уже сказал раньше и повторяю сейчас, что я тебя вполне понимаю. Никто не собирается обвинять тебя в каком-либо преступлении или причинять тебе зло. Но ты должна сказать мне правду, не бойся, скажи мне, что бы это ни было, никто тебя не тронет. Я сам позабочусь об этом. — Марс успокаивающе похлопал Ирину по плечу. — Доверься мне, Ирина, я твой ангел-хранитель.

Ирина слушала Марса, и с ней вдруг случилась удивительная, но вполне объяснимая вещь: она почти поверила всему, что пообещал ей Марс. В его речах все было логично, одно вытекало из другого, и она готова была принять его слова за чистую монету: когда все сказанное было правдой и лишь малая его часть — ложью, то эту ложь очень трудно найти. Ирина поверила, что Марс ничего с ней не сделает плохого, не будет обвинять ее и что ей нечего бояться. И все-таки Ирине хватило здравого смысла не поверить Марсу до конца; она вспомнила Наташу и ее несчастную судьбу и в ужасе подумала о том, что ей никогда не справиться с этим человеком. Как ей с ним бороться? Ирина знала, что Одиссей находился под наблюдением Волкова восемнадцать месяцев, и что же? Он сумел взять над Марсом верх, используя его тактику против него же самого. Значит, Марс Волков не такой неуязвимый, каким кажется. Более того, он может испытывать страх: Одиссей заставил Марса поверить в то, что постепенно превращается в какое-то иное существо, отличное от человека, и Марс боялся этого неизвестного существа! Правда, Ирина сильно подозревала, что и сам Одиссей не очень-то понимает, что с ним происходит, хотя всячески старается не показывать этого. Так или иначе, а он оказался жертвой преступного эксперимента, и никто не в состоянии, а тем более он сам, сказать с полной определенностью, что готовит ему будущее. Одиссей имел контакт с загадочным существом, если слово «существо» вообще подходит в данном случае. Он видел необыкновенный свет среди звезд — божественное сияние. Как это повлияло на его разум, на его психику? Никто точно не знает. «Итак, — решила Ирина, — надо действовать по примеру Одиссея».

Марс прервал невеселые раздумья Ирины, крепко схватив ее за запястье сильными пальцами. И неожиданно Ирина бросилась ему на грудь чуть не плача:

— Что ты хочешь от меня, Марс? Я дала тебе все, что ты хотел!

— Я хочу правды, Ирина. Только правды. Она уткнулась головой ему в плечо, прижалась к нему, ища у него защиты, помощи, сочувствия.

— Ирина, — прошептал Марс ей на ухо, — скажи мне все. Не бойся. Я тебе обещаю — все будет хорошо.

— О, Марс! — воскликнула Ирина и, заставив себя думать о Наташе и о том, как ее мучили, заплакала. — Когда Одиссей заставил меня пойти с ним на близость, это было так неожиданно, так внезапно! Я растерялась, а он этим воспользовался.

— Я знаю, знаю, котик мой. Он и на Татьяну с Ларой действует — они поддались его влиянию, я это ясно вижу.

— И у меня был как раз тот период... Благоприятный для беременности! — всхлипывая, говорила Ирина. Она почувствовала, как напрягся Марс, услышав ее слова, но прижалась к нему еще сильнее, чем прежде.

— Я конечно, не могу сказать наверняка, но, ты понимаешь, некоторые вещи женщина сама знает лучше врача. Я боюсь, Марс. Мне страшно. Я не знаю, кто такой Одиссей, и он сам не знает, кто он, хотя и делает вид, что с ним все в порядке. Что теперь со мной будет? Чей зародыш во мне? Человека или инопланетянина? О, у меня просто нет слов! Я что-нибудь с собой сделаю! Я убью себя! Я...

Марс резко оттолкнул Ирину, словно ядовитого гада, долго и напряженно смотрел на нее.

— Как же ты могла? — спросил он наконец. — Почему ты пошла на сексуальный контакт, если знала, что у тебя были неблагоприятные дни?

— Но я уже объясняла тебе! Он проник в меня неожиданно, я даже опомниться не успела! Я была совершенно беспомощна... Неужели ты не понимаешь?

— Я...

Раздался стук в дверь.

— Кто это? — Марс, не выдержав нервного напряжения, сорвался на крик.

— К вам капитан Николаев, — сказала за дверью Татьяна.

— Я занят! Скажи ему...

— Но он хочет видеть вас прямо сейчас. Он говорит, что дело крайне срочное...

— Черт! — Марс посмотрел на Ирину, — иди работай на компьютере, быстро! Ищи закодированную информацию о «Белой Звезде»!

Марс, не обращая больше внимания на Ирину, стремительно вышел из комнаты. Как побитая собака, женщина поплелась за ним следом.

— Что такое, капитан? — рявкнул он, подходя к ожидавшему его Николаеву. Они отошли в сторону, подальше от любопытных взглядов Лары и Татьяны.

— Мы нашли Валерия Бондаренко.

— Отлично! — Марс даже забыл на мгновение об Ирине и ее жуткой истории. — Привезите его сюда.

— Боюсь, это невозможно.

— Нет ничего невозможного, капитан! Я вам приказываю! Немедленно доставьте Бондаренко сюда! Мне нужна «Белая Звезда» и все ее секреты!

— Нам придется поехать туда вдвоем.

— Я не могу уехать. Я не могу оставить космонавта наедине с Ларой и Татьяной.

— Почему вам не вызвать сюда своих людей?

— Нет. Этого делать нельзя, иначе мой долгий кропотливый труд в течение многих месяцев пропадет даром! Космонавт мне нужен, с его помощью мы сможем открыть новый мир!

— Тогда забирайте компьютер и поехали.

— Молчать! Делайте, как я вам приказал!

— Но как вы не понимаете? До Бондаренко можно было добраться только одним способом, и я этот способ использовал. Помните американскую дипломатическую миссию, которая должна была прилететь в Москву из Токио? Так вот, я встретился с американскими дипломатами в Шереметьево. Убедил их в том, что я — на их стороне. Они прилетели сюда в ответ на призыв о помощи, посланный «Белой Звездой», это точно. — Капитан наклонился к Марсу: — Они сказали мне, что свяжутся с Бондаренко. Сейчас американцы в гостинице «Россия».

— Так Бондаренко прячется в гостинице?

— Нет. Но гостиница — связной пункт. — Капитан с интересом наблюдал, как чередой проходят по лицу Марса разнообразные чувства. — Мы должны действовать как друзья Валерия Денисовича. Или я один — так даже будет лучше. А в качестве доказательства мы привезем американцам компьютер. Я знаю, что вы ни за что не захотите расстаться с компьютером, поэтому и предлагаю вам ехать вместе со мной.

— Бондаренко и его люди хорошо меня знают. Я не смогу подобраться к ним близко.

— И не надо. Вы спрячетесь вместе с нашими людьми, а я пойду к Бондаренко вместе с компьютером в сопровождении американцев. В нужный момент я дам вам сигнал, и вы накроете всю теплую компанию: и Бондаренко, и американских друзей, и тех, кто будет там.

Марс долгое время молчал, раздумывая над предложенным планом, сравнивая все «за» и «против», вычисляя варианты.

— План неплох, — сказал он. — Но у него есть одно слабое место: как американцы заставят Бондаренко раскодировать информацию о «Белой Звезде» и начать игру в открытую?

— Я сказал им о готовящемся нападении.

— Что?! — У Марса был такой вид, словно он вот-вот упадет в обморок.

— Но мне необходимо было убедить американцев в своей лояльности. Поверьте мне, это люди незаурядные и их не обвести вокруг пальца при помощи лжи. Вы же сами учили меня: чтобы завоевать доверие людей, следует говорить им правду, а правда может быть такой, что в ней легко запутаешься. Разве я плохо сделал?

Марс кивнул.

— Идемте. Возьмите компьютер с собой.

Двое мужчин спустились вниз, вышли из здания и подошли к ожидавшей у входа черной «Волге», на которой приехал капитан. Открыв дверцу со стороны водителя, Николаев занял место у руля, а Марс тоже сел вперед, на пассажирское сиденье. Компьютер он держал у себя на коленях.

— А где ваш шофер? — спросил Марс у капитана.

— Я приехал один, — ответил капитан, включая зажигание и нажимая на педаль стартера, но тут Марс положил свою руку на руль.

— Минуточку, капитан, — сказал он. — В соответствии с инструкциями...

— Оставьте, товарищ Волков, — капитан завел мотор, и машина рванула с места, — какие инструкции? Все мои люди оставлены следить за американцами; я расставил своих сотрудников вокруг гостиницы — и муравью не пробраться незамеченным сквозь мой кордон.

Марс довольно рассмеялся.

— Что ж, — сказал он, — вы проделали хорошую работу, капитан. Ждите повышения.

Трасса была практически свободна от машин, и «Волга» ехала с приличной скоростью. Когда Звездный городок остался далеко позади, Николаев, подъехав к обочине дороги, остановил машину.

— Что случилось, капитан? — удивился Марс. Николаев приставил пистолет к груди Марса.

— Компьютер сюда, ко мне, — сказал капитан.

— Ну, капитан, вы меня разочаровали, — Марс спокойно смотрел в лицо капитану.

— Меня это не волнует. Давайте сюда компьютер, быстро!

— Информация, содержащаяся в компьютере, видимо, дорого стоит, иначе вы не стали бы рисковать жизнью, а, капитан?

— Не тянитевремя. Я сказал, компьютер сюда.

— Так вы, капитан, снюхались с американцами? Я должен был это предвидеть. Если коммунисты старшего возраста предали страну, что ожидать от молодых?

— Не предали, а поняли, что коммунизм — миф, сладкая сказка для детей. А я уже давно вышел из детского возраста. Отдайте мне компьютер! — капитан сделал нетерпеливый жест оружием.

— Я вам отдам компьютер, а дальше что? — Марс вопросительно поднял брови. — Вы бросите мой труп у дороги или оставите в лесу, на съедение диким зверям?

— Не заговаривайте мне зубы, — капитан начинал злиться.

— Я и не заговариваю, — Марс выхватил пистолет, который спрятал под компьютером, и выстрелил в капитана.

Капитан удивленно посмотрел на кровавое пятно, растекавшееся на животе, — если бы Марсу не помешал компьютер и он попал бы точно туда, куда целился, рана Николаева была бы смертельной, — и пальцы его автоматически нажали на спуск. Раздался выстрел, но пуля лишь пробила крышу автомобиля, потому что Марс успел до выстрела ударить капитана по руке. Капитан, в свою очередь, схватил Марса за грудки одной рукой, а другой плашмя ударил противника по горлу. От этого удара Марс покачнулся, а капитан, воспользовавшись моментом, выбил пистолет из его руки. Компьютер упал на пол.

Марс, оправившись от удара, размахнулся и с силой врезал кулаком капитану как раз в то место, куда раньше попала пуля. Николаев закричал от боли, на глазах его выступили слезы. Марс наклонился, чтобы подобрать с пола свой пистолет, но не успел этого сделать — капитан блокировал его руку приемом, рассчитанным на то, чтобы руку сломать. Заскрипев зубами, Марс локтем ударил капитана в лицо, услышал треск сломавшейся челюсти, подумал: «С ним покончено». Однако Марс несколько поторопился с выводами. Капитан, бледный, истекающий кровью, сумел неожиданно нанести Марсу два быстрых последовательных удара в солнечное сплетение, отчего у Волкова потемнело в глазах, и он чуть не потерял сознание. Пытаясь прийти в себя и набрать воздуха в грудь, он почувствовал, что его ударили в то же место третий раз и, теряя силы, ребром ладони хотел нанести ответный удар капитану в лицо, но не сумел — недостаток кислорода лишил его последних сил.

Пока Марс находился почти в бессознательном состоянии, капитан избивал его. Марс ощущал боль во всем теле, а свой правый бок он вообще перестал чувствовать. Паника охватила Марса, он был практически беспомощен. Собравшись с силами, Марс сделал отчаянную попытку и лбом ударил Николаева в переносицу, сломав ее, однако боль в груди не позволила ему нанести более сильный удар. Теряя контроль над собой, Марс собрал остатки сил и ударил противника головой еще раз, и теперь добился успеха, — капитан отлетел к лобовому стеклу, разбив его, и упал навзничь на приборную доску. Марс, хватая ртом воздух, продолжал бить капитана по ребрам до тех пор, пока не сломал ему кости. Николаев свалился на пол, лицо его было залито кровью, утыкано осколками стекла. Глаза закатились.

Марс, почти рыдая от нервного напряжения, матерясь, пнул труп ногой и устало отвалился на спинку сиденья. В машине стоял сильный запах свежей крови, тошнотворный, напомнивший Марсу о том, как близко он находился от смерти.

— Сукин сын, — вслух сказал Марс, — хотел обыграть меня, да не вышло, кишка тонка. Я правильно сделал, что приставил своего человека следить за тобой.

Он плюнул капитану в лицо, но тому было уже все равно. Однако Марсу после этого стало как-то легче на душе. Он открыл дверцу машины, подтащил труп к выходу, выкинул на дорогу. «Падаль, — процедил Марс сквозь зубы, глядя на мертвое лицо Николаева, — изменник».

Компьютер валялся на полу. Марс поднял его, осмотрел. Чемоданчик был усыпан битым стеклом, кусочками кости, замазан кровью. Марс поспешно расстегнул молнию на чехле, вытащил компьютер и грубо выругался: компьютер был поврежден — пуля пробила твердый диск, и вся информация о «Белой Звезде» теперь была вне досягаемости. Отбросив в сторону ненужный уже компьютер, Марс включил радио, связался со своим сотрудником, сидящим на связи, и попросил позвать лейтенанта Пскова. Пока радио молчало, Марс нетерпеливо барабанил пальцами по залитой кровью приборной доске. Наконец радио заговорило:

— Поков слушает.

— Это Волков. С этой минуты вы принимаете на себя командование одиннадцатым отделением. Ясно?

— Да.

— Американцы под наблюдением?

— Да. Все в порядке.

— Отлично. Американцы приведут нас к норе, где прячется Бондаренко. Задействуйте в операции столько людей, сколько сочтете нужным. Мы обязаны схватить его, любой ценой. Желательно взять и американцев, но если только с ними возникнут хоть малейшие проблемы, тогда не церемоньтесь, пустите американцев в расход, — чем меньше свидетелей, тем лучше. Ясно, лейтенант?

— Да.

— Конец связи.

Марс положил трубку, сел за руль и, развернув «Волгу», поехал обратно в Звездный городок. Разбитое лобовое стекло мешало как следует видеть дорогу, и через некоторое время Марс вынужден был остановиться, чтобы выбить остатки стекла, мешающие обзору. Приехав в Звездный городок, Марс припарковал машину у здания, где жил Виктор Шевченко, и без обычных процедур зашел внутрь и отправился в его комнаты. Охранники лишь проводили своего начальника удивленными взглядами. Поднимаясь наверх, Марс думал о капитане Николаеве, осмелившемся встать на пути у него, Марса Волкова, об Ирине, которая, подобно Николаеву, возомнила себя настолько умной, чтобы взять над ним верх, выиграть в смертельной игре. Марс, несмотря на все старания Ирины убедить его в своей лояльности, считал, что лояльности этой — грош цена. Он почему-то был уверен, хотя доказательств у него и не было, что Ирина знает о том, что он, а не Бондаренко, работает на Лубянке. Он видел страх в глазах Ирины, когда она разговаривала с ним, чувствовал страх внутри нее, когда она дотрагивалась до него. Следует ли верить словам Ирины о том, что Одиссей был с ней близок в благоприятный для оплодотворения день цикла, Марс не знал. Способна ли она на такую чудовищную ложь? Хотя, почему нет? Почему нет? — спрашивал себя Марс снова и снова, бегом взбираясь по ступенькам. Ирина проявила себя человеком, способным на многое, и Марс одновременно восхищался ею и ненавидел ее так сильно, как и предателя Валерия Бондаренко, который был ему физически противен. «Посмотрим, — сказал себе Марс, открывая дверь в зал с бассейном, — хорошо ли сыграет свою роль Ирина, будет ли лгать мне, рискуя собственной жизнью?»

* * *

Тори и Рассел шли по Большой Полянке. За ними в отдалении следовало четверо людей Николаева, которых он оставил для того, чтобы Тори и Рассел без приключений добрались до цели своего путешествия. Капитан убедил американцев в том, что это необходимо: «Марс Волков, — говорил он, — расставил посты по всей Москве, прочесывая город в поисках Бондаренко; поэтому вы сами ни за что не доберетесь до цели, — вас просто схватят, и все».

Лейтенант Поков вышел из «Жигулей» и сказал американцам:

— Мы приближаемся к патрулям, расставленным Волковым. Далеко еще идти?

— Пошел ты... — ответил Рассел.

Поков явно обиделся. Это был темноволосый крепкий мужчина с развитой мускулатурой, какую можно увидеть у спортсменов, занимающихся армрестлингом, быстрый и подвижный.

— Я оставлю машину здесь, — сказал он. — Так будет лучше. Машина привлекает ненужное внимание.

Рассел оглянулся на лейтенанта, отвел Тори в сторонку, прошептал:

— Слушай, мне это не нравится. И раньше не нравилось, а сейчас — еще меньше. Мы завязли по уши, даже не можем отличить своих от чужих. Нас убьют, этим дело и кончится.

— Ты продолжаешь думать, что капитан обманул нас?

— Ты пойми, я бы сам хотел верить ему, но не могу. Оцени ситуацию трезво: у Николаева имелось больше причин лгать нам, чем говорить правду. Или возможен другой вариант: он сказал нам правду, но цели преследовал не те, что мы.

— Правда есть правда, независимо от целей.

— Тор, ты разве не видишь? Мы стремимся найти правду, а утонули в океане лжи. И Москва — чудовищный город. Затеряешься здесь — и никто тебя не найдет. Мы пропадем тут, говорю тебе.

— Нам нужно прийти к Бондаренко, и чем быстрее мы это сделаем, тем лучше. Уже час ночи, до рассвета осталось не менее четырех часов. А на рассвете начнется вооруженное нападение на Прибалтику.

— Начнется, если капитан не наврал нам.

Они замолчали, увидев, что к ним направляется лейтенант Поков.

— Извините меня, — сказал он, — нам нужно торопиться. Поздно, на улицах людей мало, и вы очень заметны. Мы рискуем попасться на глаза одному из патрулей Волкова, и тогда придется плохо. Мы не сможем вас защитить от людей Волкова...

— Он прав, — Тори потянула за собой Рассела, — пошли.

— Влипли мы в историю, черт возьми, — ругнулся Рассел, но не стал останавливать Тори, устремившуюся в сторону церкви.

— Оставайтесь здесь, — обратился Рассел к лейтенанту.

— Здесь? Бондаренко, значит, прячется в церкви?

Что-то в голосе лейтенанта не понравилось Расселу, и он, схватив Тори в охапку, потащил ее к входу в церковь. Дверь была закрыта, и Рассел, достав маленький специальный инструмент, вставил его в замочную скважину, повернул, и тяжелая массивная дверь открылась. Они зашли внутрь, в темное помещение церкви; прислушались, ожидая услышать на улице крики, топот бегущих ног. Но все было тихо.

— Ну, что? — спросила Тори.

— Да вроде бы нормально, — ответил Рассел.

В дверях мелькнул силуэт одного из людей Николаева.

Рассел указал на него Тори, и она мгновенно метнулась к входной двери. Остановившись недалеко от входа, Тори затаилась. Вошедшего в церковь человека она не видела, но, несмотря на все его старания, хорошо слышала. Осторожно двинулась в его сторону, повесив снятую заранее и связанную вместе за шнурки обувь на шею, и, догнав, кинулась на него. У сотрудника наготове был нож, и он, стараясь высвободиться из-под навалившейся на него Тори, взмахнул им, метя в живот. Удар не достиг цели, и Тори, отбившая руку противника в сторону одним из приемов айкидо, схватила врага за подбородок и с силой повернула его голову влево, сломав ему шею. Голова сотрудника бессильно повисла, как сломанный прутик, тело дернулось и затихло навсегда.

* * *

Рассел пошел вслед за Тори к входу и стоял там, ожидая, что войдет еще один или несколько патрульных. Неожиданно он почувствовал холодную сталь на своем затылке.

— Стоять! — раздалась команда на русском языке. Рассел не понял и, обернувшись, увидел незнакомца в рясе.

— Разве русские священники носят с собой оружие, святой отец? — спросил Рассел у незнакомца.

— Только когда прячутся, — ответил он на английском.

* * *

— Вы — Валерий Бондаренко?

— Да.

Рассел попытался получше рассмотреть лицо своего собеседника, но в церкви стоял полумрак, ничего не было видно.

— Я представляю здесь Бернарда Годвина. Со мной еще один человек...

— Подождите. Если вы от Бернарда Годвина, то тогда почему вы привели с собой сотрудников службы безопасности?

— Долго объяснять, у меня на это сейчас нет ни времени, ни возможности. Вы должны помочь нам избавиться от наших преследователей, все остальное потом.

— Сколько людей пришло за вами?

— Трое и их начальник, лейтенант Поков. Всего четверо.

— Так мало? Странно. Обычно сотрудники безопасности не работают таким маленьким составом.

Рассел не отвечал. В метре от себя он увидел автомат Калашникова.

* * *

Тори разжала пальцы трупа и взяла нож. Она собралась было взять и пистолет, но сомневалась, стоит ли это делать: огнестрельного оружия она вообще не любила, а в данном положении один лишний выстрел мог поднять на ноги всю округу. В конце концов она бросила пистолет в темном углу храма, чтобы им больше никто не мог воспользоваться.

В церкви было так темно, что Тори на минуту представилось, будто она находится одна ночью в дремучем лесу. Подобный опыт у нее однажды был: несколько лет назад она сдавала экзамен.

Этот экзамен заключался в том, чтобы найти своего учителя — сенсея в глухих лесных дебрях Хоккайдо. Тори потребовалось целых десять дней, но она выполнила задание и нашла сенсея. Как выяснилось впоследствии, большинству учеников это не удавалось. Кроме того, Тори нашла жилье учителя на восемнадцать часов быстрее, чем один из учеников до нее, установивший рекорд по времени.

В темноте что-то блеснуло, и Тори, всмотревшись, обнаружила, что в нескольких шагах от нее крадется один из людей лейтенанта, а блеснула укрепленная у его пояса металлическая дубинка. Минутой позже противник остановился, поднял оружие, и тут только Тори разглядела, что целится он в Рассела, и ударила левой ногой в том направлении, где должен был находиться противник. Нога задела его, но насколько сильным оказался удар, Тори не знала, и в следующий миг атаковала, используя прием атеми. Близко-близко от себя она увидела пистолет противника, который он держал в обеих руках. Через пару секунд раздастся выстрел и случится неизбежное: в церковь придут другие сотрудники службы безопасности, или какой-нибудь случайный прохожий, привлеченный звуками выстрелов, предупредит милицию.

Тори ударила противника по запястью руки, и тот не успел выстрелить, но схватил Тори за бедро и потянул к себе, пытаясь направить дуло пистолета в ее голову. Тори дернула головой, чтобы уклониться от выстрела, а противник уже, вытянув руку, схватил ее за блузку и снова тянул к себе. Эта попытка стоила ему сломанного запястья, но он не выпустил Тори. Она же, подняв с пола валявшуюся дубинку, ударила ею противника, но он успел ткнуть пистолетом ей в ребра. От боли у Тори захватило дух, и она упала на колени. Ко лбу ей приставили дуло пистолета, и она услышала слова: «Умри, сука». Однако выстрела не прозвучало, так как Тори изо всех сил ударила кулаками обеих рук противнику по ушам, затем схватила одной рукой пистолет, а другой — руку, державшую оружие. Левая рука сотрудника безопасности, которую она сломала, была ей не страшна. Однако противник был очень силен, и Тори никак не удавалось выбить пистолет. Борьба шла за каждый сантиметр стали. Вены на шее мужчины вздулись и стали похожи на толстые веревки, он пытался еще помогать себе левой рукой, но от этого проку было мало. Тори имела преимущество положения, но ее противник обладал звериной силой. Так они и боролись, — молча, жестоко, сила против силы. Такое противостояние не могло продолжаться вечно, и в конце концов верх взяла Тори, использовав один из основных принципов айкидо, — внезапно прекратила сопротивление, а когда противник размахнулся для удара здоровой рукой и промазал, она провела прием ките в область шеи и свалила его. Он упал замертво, глаза его закатились. Тори осмотрелась, но никого около себя не увидела.

* * *

— Опустите оружие, — обратился к человеку в рясе сотрудник безопасности.

Валерий опустил пистолет.

— Бросьте оружие на пол, — раздался приказ. И тут сзади на сотрудника безопасности бросился Рассел. Он сломал ему лопатку и сбил с ног. Затем выхватил у него автомат и добил своего врага прикладом. Тот затих.

Тори медленно ползла вдоль стен храма туда, где оставила Рассела, и вскоре увидела его; он наклонился над лежащим у его ног человеком. Рядом с Расселом стоял незнакомец в рясе. «Кто это? — удивилась Тори. — Может быть, это переодетый Бондаренко? Хорошо бы».

— Рассел, — спросила она, подходя к мужчинам, — ты видел лейтенанта?

— Нет. А где остальные из его команды?

— О них не беспокойся. С ними все о'кей, — Тори кивнула на труп рядом с Расселом.

— А ты как?

— Нормально.

— Да-а, опасная ты личность.

— Полегче, мистер Слейд.

— Ладно, ладно. Познакомься, Тори — это Валерий Бондаренко.

— Очень приятно. Нам нужно с вами о многом поговорить.

— Конечно, — фигура в рясе кивнула. — Прошу сюда.

— Не торопитесь, гражданин Бондаренко, — из темноты вышел лейтенант Поков. Увидев его, Тори обругала себя за неосторожность: Поков стоял так тихо, что она даже не почувствовала его присутствия! Какая досада! Сенсей был бы недоволен, случись нечто подобное с одним из его учеников.

— Рад познакомиться с вами, Валерий Денисович, — сказал Поков. Наконец-то я нашел вас, предатель!

— Ты видишь, Тори, — вскричал раздраженно Рассел, — нам не следовало доверять этому капитану!

— Ах, несчастный капитан! — театрально воскликнул Поков и засмеялся. — Не по той дорожке пошел! Он, к моему большому сожалению, сказал вам правду, дорогие гости из Америки. Но вам это уже не поможет. Вы отсюда прямиком отправитесь в одно замечательное место — в Лефортово. Знаете что это такое? Там вами займется сам Марс Волков, — он большой специалист по допросам и быстро развяжет вам языки. Так что лично я вам не завидую. — Лейтенант махнул пистолетом в направлении выхода. — Дверь там. Прошу пройти вперед, леди и джентльмены.

Трое людей в молчании двинулись вперед, лейтенант шел за ними следом. Когда они прошли мимо второго убитого сотрудника безопасности, с которым расправилась Тори, лейтенант мрачно заметил:

— Это вам даром не пройдет, дамочка. Я отомщу вам за смерть моих товарищей.

Тори увидела впереди другую свою жертву и вспомнила про пистолет, который должен был лежать где-то недалеко.

— Так вы переметнулись на другую сторону, лейтенант? — спросил Рассел.

— Что вы! — расхохотался Поков, — я не перебежчик, я не настолько глуп, чтобы становиться на пути у Марса Волкова, как попытался это сделать капитан Николаев. За что и поплатился жизнью. Люди, которые осмеливаются идти против Волкова, долго не живут. А я люблю жизнь и не хочу с ней расставаться. По крайней мере в ближайшее время.

Пока лейтенант разглагольствовал, Тори, проходя мимо трупа убитого ею сотрудника, быстро наклонилась и подняла пистолет. Лейтенант сразу это заметил и закричал:

— Что вы делаете? Прочь оттуда!

Тори обернулась к нему, держа оружие в руке.

Увидев это, лейтенант, запрокинув голову, захохотал:

— Вы собираетесь меня напугать? Напрасно, дамочка. Пистолет-то не заряжен. Я об этом заранее позаботился. Неужели американцы такие дураки, что поручают женщине мужскую работу?

— Не заряжен, говорите? — переспросила Тори и выстрелила.

Поков от выстрела отлетел назад, ударившись спиной о стену. Ноги у него подкосились, а на лице появилось смешанное выражение изумления и ярости.

— Но как же так? — прошептал он. — Пистолет был не заряжен, я точно знаю.

Тори подошла к лейтенанту, протянула к нему ладонь, полную патронов.

Глаза лейтенанта затуманились, голова безжизненно повисла, и он съехал на пол.

— До свидания, Поков, — сказала Тори, кинув пистолет на грудь лейтенанта.

— Отличная работа! — воскликнул Сергей, парень с родимым пятном на щеке. — Думаю, сейчас мы в безопасности.

— Да, мой друг, — из темноты выступил какой-то человек. — Ты уже достаточно рисковал своей жизнью ради меня.

Незнакомец повернулся к Тори и Расселу.

— Меня зовут Валерий Денисович Бондаренко. Рад вас видеть. Я вам чрезвычайно признателен за то, что вы храбро сражались, но, боюсь, усилия ваши были напрасными. Эти четверо ищеек Волкова приведут сюда за собой целую свору. По всему району расставлены посты.

— Этот ублюдок Поков наверняка держал связь с Волковым, — сказал Рассел.

— Не сомневайтесь. А теперь Марс Волков потуже затянет сеть, в которую мы попались, и...

— Еще не время отчаиваться, — вмешался в разговор Сергей. — Здесь есть подземный ход.

— Все равно, — покачал головой Бондаренко, — посты расставлены везде. Нам вряд ли удастся уйти от преследования.

— Возможно, сейчас это не самое главное, — заметил Рассел и рассказал Валерию о готовящейся интервенции в Прибалтику и покушении на жизнь президента.

Услышав такие новости, Валерий помрачнел.

— Я ожидал чего-нибудь в этом роде, — тихо сказал он, — но не так скоро. Не так скоро.

— Капитан Николаев говорил нам, что «Белая Звезда» — козырная карта в этой рискованной игре. Он говорил нам, что если мы сумеем связаться с вами и с руководителями организации в странах, как у вас говорят, ближнего зарубежья, вы будете в состоянии принять нужные меры, чтобы предотвратить военное вторжение в Прибалтийские республики, — продолжал Рассел. — Мы знаем о том, что Бернард Годвин продает «Белой Звезде» какой-то новый вид ядерного оружия. Не настало ли время пустить это оружие в ход?

Валерий покачал головой:

— Он не продает нам оружие. Он дает нам его даром. Члены нашей организации считают Бернарда Годвина героем, настоящим человеком. Он — наш духовный вождь.

— Не может быть! Силы небесные!

— Это правда. Но сейчас мы в безвыходном положении. Мы отрезаны от наших соратников в других республиках, у нас нет средств связи. Как можно что-то организовать, сидя здесь, в церкви? Мне еле удалось найти человека, чтобы установить с вами связь. Надо отсюда выбираться.

— Нам следует прежде всего отправиться в Звездный городок, — вмешалась Тори. — Марс Волков сейчас там, и вместе с ним женщина по имени Ирина и ваш компьютер. Информация о «Белой Звезде» записана на твердом диске компьютера, насколько мне известно?

— Ирина... — прошептал Валерий, не ответив на вопрос Тори. — Ясно, что люди Волкова схватили ее у меня на квартире! Если Марс держит Ирину при себе, значит, он сомневается в ней. Он думает, что она — на моей стороне.

— Итак, компьютер — в руках врага. Это опасно.

— Смертельно опасно. Вся наша работа, связи, люди, цифры, все там! Сведения закодированы таким образом, что никто не сможет докопаться. В машине, — вдруг Валерий остановился, побледнев. — Боже мой! Я же как-то сказал Ирине о том, что в компьютере живет дух. Она может догадаться, и она догадается! Она отлично разбирается в компьютерах. — Валерий посмотрел на часы. — Итак, сейчас три часа утра. Вы правы, нам надо немедленно ехать в Звездный городок. Немедленно.

— На чем ехать? — спросил Сергей. — По подземному ходу мы выберемся на улицу, а дальше?

— У нас есть машина! — радостно вскричал Рассел. Он почти смеялся от радости. — Машина лейтенанта Покова.

Рассел встал на колени у трупа лейтенанта, вытащил ключи от машины из его кармана. В эту минуту входная дверь с громким стуком распахнулась.

— Служба безопасности. Всем стоять на местах! — раздался окрик.

— Быстрее сюда, — шепотом сказал Валерий, и вся компания устремилась за ним, через церковь, в ризницу, и Валерий запер за собой дверь. На минуту он там задержался, и Сергей показывал путь дальше, к подземному ходу. Когда они спустились по первой лестнице, Валерий нагнал их.

— Я разбил окно в ризнице, чтобы они подумали, что мы ушли тем путем, — сказал он. — Сергей, — обратился он к своему товарищу, — тебе придется остаться здесь с моей дочкой. Ее нельзя беспокоить, и нужно, чтобы при ней кто-нибудь был. Кроме того, в машине всем нам, вместе с дочкой, места не хватит. Договорились?

— Договорились.

— Присматривай за ней хорошенько.

— Буду смотреть как за родной, не волнуйтесь.

Они обнялись.

— Удачи вам, Валерий.

— Я вернусь за тобой, Сергей. После рассвета. Попрощавшись с Сергеем, Валерий Бондаренко повел Тори и Рассела по подземному ходу навстречу неизвестности.

* * *

— Не подходите ко мне, — сказал Марс Ларе и Татьяне угрожающим голосом, — я разберусь с вами позднее.

Он широким шагом прошел к бассейну, и женщины проводили своего начальника удивленными взглядами, переглянулись, заметив следы крови на его одежде.

У бортика бассейна Марс остановился, поискал глазами Виктора. Космонавт был там. «Сам он проснулся и попросил отвезти его к бассейну, или его разбудили?»

— Смотрите сюда, — Марс поднял высоко над собой компьютер и, размахнувшись, бросил его в воду. — Подарочек для вас. Как видите, мне эта машина без надобности. Хотите знать, почему? Хотя зачем мне говорить вам, вы же можете читать мой мысли, не так ли? Но я все-таки скажу. Компьютер мне больше не нужен, потому что я получил главное. Мои люди схватили Бондаренко и скоро привезут его сюда, а я устрою ему небольшой допрос. Как вам это нравится?

— Мне жаль вас, Волков.

Марс заскрипел зубами, сжал кулаки, стараясь сдержать порыв ненависти.

— Что же вы ждете? — спросил космонавт. — Идите ко мне, и устроим поединок. Сразимся лицом к лицу, как и подобает мужчинам. Вы ведь этого хотите? Только, если быть точным, этот поединок будет схваткой человека с получеловеком, и вы этого боитесь, Вы не знаете, кто я и что могу сделать с вами в воде, на своей территории. Я вас и не виню, оставайтесь там, где вы есть, и занимайтесь своими грязными делишками.

Марс склонился к воде:

— Вы думаете, что вы все знаете, — прошипел он, — у вас на любой вопрос готов ответ. Хорошо, посмотрим, на что вы годитесь, Одиссей.

Марс подошел к Ирине, стоявшей неподалеку, схватил ее за волосы и с силой дернул вниз, так что она упала на колени.

Татьяна с Ларой протестующе вскрикнули.

Марс свирепо посмотрел на женщин.

— Только попробуйте вмешаться, — пригрозил он им, — убью на месте.

Он с силой ударил Ирину по лицу.

— Перестаньте, Волков! — крикнул космонавт.

— Заткнись, хитроумный Одиссей!

— Остановитесь, Волков. Это недостойно.

— Почему? Эта женщина зашла слишком далеко, — он снова дернул Ирину за волосы, загибая ее голову назад. — Я собираюсь сделать ей еще больнее, Одиссей. И предупреждаю вас об этом заранее. Вы — мой главный свидетель.

— Она — женщина. Оставьте ее в покое. Не вмешивайте ее в мужские разборки.

— Э, нет, — возразил Марс. — Она совершенно сознательно согласилась играть со мной по моим правилам, с того самого момента, как переспала со мной.

— Она же не знала, кто вы.

— Знала, и очень хорошо. И следила за мной по поручению Бондаренко. Завязала дружбу с Наташей Маяковой, а потом предала ее. Вы об этом знаете? Взяла и предала свою подругу, просто так. А потом предала меня. Она не менее хладнокровна, чем мы с вами и любой мужчина. Насилие влечет за собой насилие, и ей пора знать эту истину. Это будет только справедливо по отношению к ней, нечего было соваться в мужские игры.

— Это не справедливость, а месть. Обычная примитивная месть.

— Неправда! — заорал Марс. — Я говорю о справедливости.

— Это вы хотите так думать и нас заставляете думать по-вашему. Вы живете в гадком мире. И я бессилен помешать вам, я нахожусь здесь не по своей воле. В вашем мире, Волков, нет места справедливости, в нем властвуют личные интересы и амбиции. И кто хочет быть Богом на земле, вы или я? По-моему, ответ ясен.

— Пропадите вы пропадом! И где вы только этому научились! Так болтать языком!

— Мой язык защищает меня. Он — мое единственное оружие. То оружие, которым вы разрешили пользоваться.

— Я вообще слишком многое вам разрешил, сейчас я понимаю это. Я дал вам свободу, и напрасно. Зря я был таким мягкотелым по отношению к вам и шел у вас на поводу. Позволял капризы, нарушал правила в угоду вам, баловал, словно отец любимое дитя. И вот результат — ребеночек-то вырос злым, эгоистичным, испорченным. Но я положу этому безобразию конец. — Марс повернул голову. — Татьяна, подойди сюда.

Татьяна послушно подошла к Марсу. Дельфин высунул голову из воды и бешено защелкал.

— Волков, — беспокойно спросил Одиссей, — что вы собираетесь делать?

— Для вас все кончено, Одиссей. Я заставлю вас вести себя как следует. И отвечать на вопросы, и уважать начальство.

— Волков...

— Молчать! — Марс вытащил пистолет, прицелился и выстрелил в Татьяну.

Она, как подкошенная, упала в бассейн. Ирина закричала. От выстрела в зале стояло гулкое эхо. Лара дикими глазами смотрела на труп Татьяны, сначала ушедший под воду, а потом всплывший на поверхность. Дельфин замолк, подплыл к безжизненному телу, потыкался в него носом, словно хотел оживить, и скрылся под водой.

— Сволочь! — крикнул Одиссей.

— А-а, ты ненавидишь меня! Что же ты не выйдешь из воды и не остановишь меня? Слабо?

— Вы глупы, Волков. Как и все, вам подобные, стремящиеся к абсолютной власти. Я полагаю, что вы скоро узнаете о том, что стремление к власти и обладание ею отнюдь не одно и то же.

— По-моему, с вашей стороны неуместно сейчас высказывать какие-либо мнения и давать мне советы, — угрожающе взмахнул пистолетом Марс и оглянулся, ища Лару. Лара торопливо шла в другой конец зала. Одиссей, видя, куда она направляется, закричал:

— Стой! Не ходи туда, Лара!

Злая улыбка появилась на лице Марса.

— Я вижу, между вами тут нет секретов. Значит, я был прав, подозревая этих двух женщин.

Лара между тем подошла к шкафу, встроенному в стену, достала связку ключей, выбрала один и вставила в замочную скважину на двери шкафа.

— Ловко вы обработали моих сотрудниц, Одиссей. Прямо волшебство какое-то! Впечатляет. А ведь до встречи с вами они были одними из моих лучших агентов.

Одиссей, поняв намек Марса, запротестовал:

— Нет, Волков! Не делайте этого, достаточно уже!

— Почему? Урок продолжается, и впереди у нас еще много тяжелых уроков, Одиссей, — сказал Марс и, подождав, пока Лара откроет шкаф, выстрелил в нее два раза. Лара упала, словно от удара невидимой руки. Дверца распахнулась, и содержимое шкафа показалось во всем его блеске: начищенные и смазанные автоматы Калашникова и другое оружие висело на стене аккуратными рядами.

Марс зло улыбнулся, глядя на поникшую голову космонавта.

— Прекрасно, — довольным голосом сказал он, — вот мы и начали узнавать, что такое власть, Одиссей. Но это только начало.

Марс во все время разговора продолжал держать Ирину за волосы и теперь с силой загнул ей голову назад. Ирина закричала от боли. Одиссей поднял на врага глаза, темные, как ночь, спросил:

— Что вы хотите?

Марс прижал голову Ирины к полу и приставил к ее виску пистолет.

— Если вы задаете мне такой вопрос, Одиссей, значит, вам есть что сказать мне. Скоро вы мне все расскажете, все, что я захочу!

— Вы все узнаете сейчас. Не убивайте ее, — бесцветным, сухим голосом сказал космонавт.

— А я и не собираюсь убивать ее, она представляет для меня немалую ценность. Видите, Одиссей, Цезарь умеет оказывать милость своим врагам. Я просто время от времени буду мучить нашу дорогую Ирину, а в перерывах задавать вам вопросы. Если вы будете отвечать на какой-нибудь мой вопрос неточно или неопределенно, я снова помучаю ее немножко. Наше интервью может затянуться надолго.

— Не мучайте ее!

— Что я слышу? Вы просите, Одиссей? Какое жалкое зрелище вы представляете собой! Вы еще хуже, чем многоуважаемый Валерий Денисович Бондаренко.

— Вы так думаете? — раздался громкий голос, и Марс резко обернулся назад.

— Кто это? — изумленно спросил он, никого не увидев. Из тени в полосу света вышел Валерий Бондаренко.

— Извините, что задержался с визитом, Марс Петрович, но у меня было много неотложных дел. Марс беспомощно оглянулся вокруг себя.

— А где лейтенант Поков? Где мои люди?

— Они сюда, я думаю, уже не придут.

Марс, оттолкнув Ирину, встал лицом к Бондаренко.

— Вы пришли сюда один? Как вам удалось войти в здание, ведь у входа стоит охрана?

— Взял и вошел. Бывает так, что и охрана не помеха. Бондаренко посмотрел вокруг себя, тревожно спросил:

— Вы что, убили Лару и Татьяну?

— А вы откуда про них знаете? — зло огрызнулся Волков.

— Я знаю много, господин Волков, но сейчас у меня нет времени объяснять вам, к тому же вы человек непонятливый.

Марс молча переводил взгляд с Валерия на космонавта и обратно, и постепенно до него доходил смысл того, чем занимались эти люди.

— Какой же я идиот! — вскричал он. — Но теперь-то мне все ясно! Наташа была не только курьером, она была связной, помогала осуществлять обмен информацией между членами «Белой Звезды»! А Одиссей помогал вам, чем мог.

— Почти так, — согласился Валерий, — но не совсем. Вы несколько туповаты, Марс Петрович, и никогда не додумаетесь до правды.

Пока двое заклятых врагов вели такую странную беседу, Ирина потихоньку отползла в сторону, подальше от них. Она почти видела электрические искры, пробегавшие между ними; в воздухе стояло такое напряжение, как перед бурей, сильно пахло разгоряченными телами, кровью. Ирина беззвучно плакала, и со слезами уходили ужас, страх, отчаяние, она вся горела, словно в огне, и одновременно находилась в состоянии какого-то оцепенения. Мысль о Марсе, о том, каким чудовищем он оказался, вызвала у Ирины чувство отвращения, ей стало противно до тошноты, особенно когда она вспомнила, что хотела войти в его семью.

Наблюдая за стоящими друг против друга мужчинами, в свое время немало значившими в ее жизни, Ирина осознала, что абсолютно не понимала мужскую психологию, не догадывалась, чем они руководствуются в своих поступках. Что заставляло их стремиться к жестокости и насилию? Неудержимое желание властвовать над людьми? Порочная страсть, сделавшая их души больными? Ирина только теперь осознала всю глубину морального уродства Марса и Валерия. Они беззастенчиво, не задумываясь о последствиях, использовали ее в своих целях, каждый на свой лад; ослепленные желанием властвовать, они забывали о том, что она — живой человек, а не послушный инструмент; им, в общем-то, по большому счету не было никакого дела до ее интересов, чувств, желаний, до ее судьбы. В сущности, и Валерий, и Марс были больны одной болезнью, между ними не существовало принципиальной разницы. Что с того, что цели у них были разные? Они оба готовы были ради достижения своих целей смести всех и каждого на своем пути. «Забудь про них, — сказала себе Ирина, — пусть они разбираются между собой сами, без меня, пусть их ненависть и жажда власти борются между собой, пусть они поубивают друг друга, — так только будет лучше. Для всех. Кошмар кончится».

Она увидела, как Марс поднял пистолет, выстрелил, как Валерий покачнулся, и его плечо моментально окрасилось кровью. Это уже было для Ирины слишком. Она закричала, пытаясь остановить их, уже не соображая, что с ней происходит, — минуту назад она хотела отстраниться от всего, не вмешиваться больше ни во что, хотела остаться всего лишь наблюдателем смертельной схватки. И не смогла. Ирина находилась рядом со шкафом, где хранилось оружие. Шкаф был открыт, и она сняла со стены автомат Калашникова и подошла к двум мужчинам. Марс уже снова прицелился в Валерия; Ирине также показалось, что в помещение вошли какие-то люди, и она со страхом подумала, что это люди Марса.

— Остановись, Марс! — сказала она, подходя ближе.

— Заткнись! — огрызнулся тот.

— Ирина, не вмешивайся, — попросил Валерий. Но Ирина не послушалась и в тот момент, когда Марс был готов нажать на курок, выстрелила. Звук от выстрела оглушил ее, и она как в полусне увидела, что Волков распростерся у ног Валерия. Ирина зарыдала в голос, отбросила от себя автомат, словно это была гремучая змея, и стала неистово тереть ладонями о бедра, как будто пыталась очистить руки то невидимой грязи. Увидев большое кровавое пятно на спине Марса, она, не в силах стоять, опустилась на колени.

— Одиссей, — посиневшими губами прошептала она, — помоги мне.

Виктор подплыл ближе к бортику бассейна, дотянулся до Ирины рукой, потянул к себе, в воду. Когда Ирина оказалась в воде, к ней со дна бассейна поднялся дельфин, начал беспокойно тыкаться носом ей в бок.

— Ой, Арбат! — воскликнула Ирина, засмеялась, потом зарыдала снова.

* * *

— С вами все в порядке? — спросила Тори, подходя к Валерию.

— Не знаю, — ответил Валерий. — Произошла странная вещь. Я так давно мечтал об этой минуте, думал, что буду счастлив, увидев перед собой труп врага, но сейчас никакого счастья или радости не испытываю. Я обессилен, опустошен, — он положил руку на голову Марса, — у меня такое ощущение, словно часть моей души омертвела, перестала существовать.

— Вам не следовало приходить сюда, — сказал Рассел, — с вашей стороны это было опрометчиво. Этот сукин сын чуть было не убил вас. Странно, что он промахнулся...

— Поймите, я поступил так, как следовало. Волков уничтожил бы вас без малейшего колебания. Поэтому вам нельзя было появляться здесь вместе со мной. Кроме того, у Волкова была возможность взять в заложники кого угодно из присутствовавших здесь, кандидатов много.

— Ну и что? — возразил Рассел, — у нас было бы время предотвратить такую попытку и...

— Вы не знали Марса Волкова так хорошо, как знал его я, — перебил Рассела Валерий, — он почему-то только ранил меня, первый раз за свою жизнь промахнулся. Меня это тоже очень удивляет... — Валерий оторвал взгляд от лица мертвого врага и взглянул Расселу в глаза: — Марс был отличным стрелком.

* * *

— Не молчи, скажи что-нибудь, — сказал Одиссей Ирине.

— У меня такое чувство, что я — грязная, — Ирина положила голову ему на плечо. — Обними меня, — попросила она и, когда Одиссей обнял ее, прижалась к нему сильнее. — Марс был прав, говоря, что насилие влечет за собой насилие, он вообще все правильно сказал. Обо мне. Я соблазняла мужчин, лгала, и мне нравилось это делать. Я дошла до того, что сознательно пошла на предательство. Я выдала Наташу Марсу, рассказав ему о ее связи с Валерием. Но я не знала тогда, что на Лубянке работает не Валерий, а Марс. Но теперь это не имеет значения. Предательство есть предательство. Наташа относилась ко мне как к подруге, а я поступила гадко, предала нашу дружбу. Я виновата в ее мучениях. И я своими руками застрелила человека, с которым была близка. Совершила убийство. Мне место среди таких, как Марс.

— Я не могу тебе помочь, Ирина. Не могу избавить тебя от угрызений совести! Сделанного не воротишь.

Ирина отодвинулась от Одиссея, посмотрела в его необыкновенные глаза.

— Почему ты не можешь помочь мне? — спросила она. — Я так надеюсь на тебя.

— Нет, Ирина. Ты должна полагаться только на свои собственные силы. Пришла пора. Только ты сама способна спасти себя от той жизни, какую вела, ты сама, и никто другой, в состоянии свернуть с того пути, который ты избрала. Если ты, конечно, действительно хочешь порвать со своим прошлым.

Ирина вся внутренне напряглась, знакомое чувство пустоты, безысходности заполнило ее измученную душу. Она снова испугалась, что ее схватят, бросят в тюрьму — ведь она убила человека. «У тебя ничего нет», — сказал Ирине внутренний голос. «Это правда, — подумала она, у меня нет ничего. Я все потеряла, и жизнь моя прошла зря. И зачем только я родилась на свет, Господи?»

Женщина готова была разрыдаться от отчаяния, но поборола подступившие к горлу рыдания, заставила замолчать внутренний голос. «Нет, — решила она, — еще не все потеряно, и в моем положении можно найти выход, и даже не один». И ее захлестнуло горячее желание найти этот выход, бороться, но не сдаваться. Пусть мечта об Америке останется только мечтой, пусть! Мечтать о таком было глупо. Кому она нужна в этой Америке? Да и от самой себя никуда не убежишь. Надо в конце концов отвечать за свои поступки, этому она научилась у Одиссея. Ирина посмотрела в его глаза, в их непрозрачную глубину, и во время молчаливого диалога сказала ему, что готова отвечать за все то плохое, что сделала в своей жизни.

* * *

Рассел занялся раной Валерия, а Тори пошла к Ларе посмотреть, жива ли она. Лара была мертва. Затем Тори подошла к бассейну, наклонилась, ухватилась за тело Татьяны и вытащила его из воды. Татьяна тоже была мертва. «Сколько смертей, сколько ушедших жизней! — с горечью в сердце подумала Тори. — Кончится ли это когда-нибудь?» Этот вопрос девушка постоянно задавала себе с тех пор, как умерла Кои. Очистилась ли душа ее японской подруги такой страшной ценой? Тори не знала. Но не могла забыть сцены самоубийства, навеки запечатлевшейся в ее памяти. Не могла забыть яркую голубизну неба, белые одежды Кои, ковер цветов и ужасную рану, мгновенно окрасившую в кровавый цвет не только ткань, но и траву под ногами Кои. А что за странные горы увидела она? И огоньки в горах? Тори мысленно прочла молитву за упокой души Кои и за себя тоже.

Тори стояла у бассейна, где находился Виктор Шевченко — космонавт, товарищ и коллега ее брата. Виктор долгое время провел вместе с Гретом, они жили и тренировались вместе, работали вместе. Он последний видел Грега живым. Какая странная судьба привела ее сюда! И, находясь так близко от этого человека, Тори почти боялась приблизиться к нему. Она слышала плеск воды, видела бледно-голубые и насыщенно-синие тени, игравшие на водяной поверхности, образовывавшие причудливые узоры. Откуда-то издали слышался странный говор дельфина. На мгновение Тори показалось, что она стоит не у бассейна, а на пороге иного времени, что она попала не в Россию, а в какой-то иной мир, существующий почему-то именно здесь, в этом месте.

Сначала Тори увидела дельфина и так удивилась, что не знала, что и сказать. Дельфин заметил ее и быстро поплыл к тому бортику, где она стояла, а подплыв, выпрыгнул целиком из воды и дотронулся круглым носом до щеки Тори, а потом с шумом плюхнулся обратно, подняв вокруг себя целые фонтаны брызг. К Тори подплыла Ирина и назвала себя.

— Я Тори Нан, — в свою очередь представилась девушка, — мы пришли сюда с Валерием, чтобы сделать общее дело — помочь «Белой Звезде».

Тори протянула Ирине руку, и та крепко пожала ее. Мгновение женщины смотрели друг другу в глаза, и какая-то странная связь возникла между ними во время прикосновения рук, — молчаливый обмен словами, чувствами?

— Извините меня, — сказала Тори, прервав молчание, — я ничего не говорю, но дельфин так сильно меня удивил!

— У Арбата — свои симпатии и антипатии. Вы очень понравились дельфину, поэтому он так себя и повел. — Ирина улыбнулась, затем повернулась к Одиссею. — Плыви сюда и познакомься с Тори, — позвала она его. — Тори приехала из Америки, чтобы... — Ирина резко замолчала, потрясенная выражением лица Одиссея. — Что случилось, Одиссей?

Космонавт медленно подплыл к тому месту, где было больше света; дельфин присоединился к своему другу, и Одиссей оперся рукой о спину животного. Тори с замиранием сердца следила за дельфином и человеком, когда они оказались в полосе света, пристально всмотрелась, заметила странную безволосую кожу космонавта, чем-то похожую на дельфинью, — гладкую, с серебристым оттенком, — вгляделась в лицо космонавта, поймала взгляд огромных непрозрачных синих глаз. И открыла рот от изумления. Закрыла его и открыла снова. Долго-долго смотрела в глаза космонавту и наконец прошептала:

— Грег?

— Тори. Боже мой!

Тори, обезумев от радости, прямо в одежде прыгнула в воду, подплыла к брату. По ее щекам ручьями текли слезы, но она этого не замечала.

— Перестань, ну что ты, — он ласково гладил ее по волосам.

— О, Грег! — Тори притянула брата к себе, прижала к груди, покрывала поцелуями любимое лицо, не веря собственным глазам. Боялась отпустить его от себя идолгое время не отпускала.

— Но я думала, что ты погиб, — всхлипывая говорила она. — Мы все думали. Как же...

— Это сделали русские, — ответил Грегори Нан, ибо это был действительно он. — Они незаконно подвергли Виктора Шевченко и меня действию небольших доз космического излучения — экспериментировали, надеясь, что радиация станет средством борьбы с отрицательным влиянием невесомости на человеческий организм. А потом произошла поломка скафандра, и Виктор Шевченко погиб. Я вернулся на Землю живой, но находился в бессознательном состоянии несколько месяцев. А когда пришел в себя, то узнал, что русские вовсе не собираются отправлять меня домой, в Америку. Я после полета приобрел для них особую ценность. Не могу представить, как им удалось уговорить американскую сторону и убедить наших специалистов, что погиб в космосе именно я, но они это сделали. И начали называть меня именем Виктор, думаю, затем, чтобы я немного пообвыкся в своей тюрьме. Как видишь, тюрьма у меня не такая уж и плохая, но... И золотая клетка остается клеткой.

К бассейну подошел Рассел, Тори повернулась к нему.

— Познакомься, Расс! Это мой брат, Грег. Оказывается, в космосе погиб русский, а Грег остался жив!

— Господи Иисусе! — воскликнул Рассел и присел на корточки у бортика. — Что они с вами сделали?

— Долго рассказывать. Как-нибудь в другой раз.

— Да уж вижу, — нахмурился Рассел. — А как вы себя чувствуете? Нормально?

— Вряд ли нормально.

— Как бы то ни было, а мы заберем вас отсюда. Дома, в Америке, с вами захочет встретиться огромное количество людей. Да они наизнанку вывернутся, лишь бы поговорить с вами.

— Они в этом мало отличаются от русских.

— Я что-то не так сказал? — удивился Рассел.

— Расс, у нас мало времени, — напомнила Тори.

— О'кей. Я, конечно, всего не знаю, Грег, но надеюсь скоро узнать, а сейчас...

К бассейну подошел Валерий.

— Одиссей, — обратился он к Грегу, — служба безопасности и армия России объединились, как мы того и боялись. Сегодня на рассвете будет отдан приказ о вооруженном нападении на Литву и Латвию, а на президента будет совершено покушение.

— Так скоро, — озадаченно проговорил Грег. — Придется пускать в ход оружие.

— Оружие? — переспросил изумленно Рассел.

— Да, — ответил Грег. — Противопехотное ядерное оружие, которым снабдил нас Бернард Годвин. — Он кивнул Валерию. — Я согласен с вами. В данной ситуации наше оружие — единственный способ остановить кровопролитие. Помогите мне вылезти из воды.

Валерий и Рассел наклонились и вытащили Грега из воды. Валерий, хотя и помогал Расселу одной рукой, сморщился от боли, и космонавт внимательно посмотрел на Валерия.

— Ничего серьезного, — успокоил тот. — Кость не задета. Беспокоиться не о чем. Повреждена только мышца.

— Кровь я остановил, — вмешался в разговор Рассел, — смазал рану противовоспалительной мазью, перебинтовал как следует. Здесь, кстати, есть прекрасная аптечка. Но Валерию нужна консультация врача.

— Позже, не сейчас, — сказал Валерий. Пока мужчины разговаривали, Ирина выбралась из бассейна, пошла за инвалидным креслом. Прикатив кресло к бассейну, она подождала, пока Грега усадят, а потом обернула его большим махровым полотенцем, как делали это Лара и Татьяна. Вскоре к ним присоединилась Тори, вся мокрая, и Ирина накинула на нее другое полотенце, чтобы девушка могла согреться.

Валерий покатил кресло с Грегом в аппаратную связи и, когда космонавт занялся радио, спросил:

— А Марс почти обо всем догадался?

— Почти. Но всей правды он узнать не мог, разумеется. Валерий обратился к вошедшим Тори и Расселу:

— У нас была трудная работа. Прошли годы, прежде чем мы добились каких-то результатов: националистические движения в республиках окрепли, осмелели, республики отделились от России и стали самостоятельными государствами. Но появились другие проблемы: каждый теперь старается только для себя, — грузины думают только о Грузии, украинцы — об Украине и так далее, да еще многие воюют друг с другом — Валерий сделал паузу, и стало слышно его тяжелое дыхание — он изо всех сил боролся с болью. Ему предложили сделать болеутоляющий укол, но он отказался. — И вдруг, восемнадцать месяцев назад, — продолжил он, — появился Грег. Свалился на нашу голову, как звезда с неба, и с его появлением наши дела пошли лучше. Он оказался под строгим надзором Лубянки, его допрашивали ежедневно, держали, можно сказать, в тюрьме. Он стал символом, объединившим всех членов нашей организации, и возглавил ее.

Пока Валерий говорил, Грег отдавал какие-то отрывистые распоряжения по волновому радиоприемнику, меняя волны каждые двадцать секунд.

— Отсюда, — сказал Валерий, — мы можем успешно и эффективно воспользоваться нашим оружием.

— Но ведь сейчас почти пять часов утра, — заметил Рассел. — Времени не осталось.

— Неважно. Если приказ не будет отдан, интервенция не начнется. Наше оружие спрятано в Москве, недалеко от церкви, где я скрывался, — в подвале Министерства атомной энергетики в Старомонетном переулке. — Валерий кивнул в сторону космонавта: — Одиссей, вернее, Грег занят сейчас тем, чтобы подключить к делу нужных людей и раздать оружие членам «Белой Звезды». А уж с ядерным оружием они смогут поехать на дачи генералов и заставить высшие чины на Лубянке выслушать наши требования. У нас есть свои люди в верхах, которые помогут нам сделать это. Валерий поднял автомат, брошенный на пол Ириной. — Конечно, лобовой атаки не будет, никто не собирается идти на Лубянку и расстреливать всех, кто там находится. Но осложнения неизбежны. Может быть, кто-нибудь из нас погибнет прежде, чем все кончится. Я лично должен принять участие в боевых действиях, проследить за тем, чтобы все было сделано как подобает. Чтобы никто из заговорщиков не ускользнул из расставленных нами сетей. Кроме того, я собираюсь встретиться с президентом и сообщить ему о готовившемся на него покушении.

— Чем мы можем вам помочь? — спросил Рассел.

— Вы уже выполнили свою часть задачи, — улыбнулся Валерий, — а теперь мы будем выполнять свою. Лучше, если вы больше не будете вмешиваться, — вдруг в печать просочатся сведения о том, что американские агенты принимали участие в ликвидации правительственного кризиса в России. Это ни к чему.

— Но что будет происходить здесь? — спросила Тори.

— А этого никто точно не знает. Ясно одно: необходимо покончить с самодержавной политикой России, самостоятельные государства, возникшие на территории бывшего СССР, должны укрепить свой суверенитет, жить так, как они хотят. Но мы не стремимся к войне, к противостоянию, наша цель — мирное сосуществование, на равных правах.

Грег закончил свою работу, и приемником завладел Рассел, — он послал закодированное сообщение через берлинский филиал в главное управление Центра. Ирина увела с собой Тори, показала, где душевая комната, дала сухую одежду. Когда Ирина принимала душ, а Тори переодевалась, в комнату на инвалидном кресле въехал Грег. Тори бросилась к брату, опустилась рядом с ним на колени.

— Как же я рад видеть тебя, Тори. Ты не можешь себе представить, как я рад!

— Что они сделали с тобой, Грег? Что с тобой произошло в космосе? Как ты жил здесь все это время? Мама с папой с ума сойдут, когда увидят тебя.

— Я так не думаю.

— Почему?

Грег протянул к Тори руки, обнял ее за плечи.

— Они уже знают, Тори.

— Мама и папа знают, что ты жив? — Тори была потрясена. — Но откуда они узнали?

И тут догадка молнией сверкнула в мозгу Тори. Один за другим вспомнились фразы из разговоров с Расселом:

«...даже Бернард не имеет права тайно пользоваться средствами Центра... Итак, откуда Бернард берет деньги?..» Тори дрожащими от волнения пальцами вытащила фото Ариеля, которое всегда носила с собой. «...Что-то еще должно быть, Тор... Пусть Ариель засек Бернарда в Сан-Франциско, и что с того? — звучали у нее в голове слова Рассела. — Разве Бернард не мог поехать в этот город по делам, на свидание, с какой-нибудь женщиной, отдохнуть и так далее. Существует масса вариантов».

Тори всмотрелась в снимок: на первом плане Ариель, за ним виднеются солнечные часы, играющая девочка... В левом нижнем углу Бернард, и загадочная пара — мужчина и женщина, идущие в сторону Бернарда, идущие на встречу с ним! Кто эти люди? Неужели ее родители? Неужели Лора и Эллис Нан приехали в Сан-Франциско встретиться с Бернардом Годвином? Зачем? Предположить можно было лишь одно: они снабжали Бернарда деньгами, на которые он покупал у японцев ядерное оружие. Если это так, головоломка решена — все становится на свои места.

— Валерий связался с Бернардом, — заявила Тори с ноткой удивленного торжества в голосе, — и рассказал ему о тебе, Грег. Правда? А потом Бернард поехал к отцу и сообщил ему о том, что ты жив, и что у него есть возможность помочь укрепить в республиках бывшего СССР националистические движения. — По выражению глаз брата Тори поняла, что пока говорит правильно. — Господи Иисусе, Бернарду было мало того, что он меня в это впутал, он добрался и до моих родителей!

— Не думаю, что слово «добрался» здесь подходит, — возразил Грег. — Мне кажется, родители сами решили финансировать Бернарда.

— Нет, нет, Грег! — горячо воскликнула Тори. — Ты не знаешь Бернарда так хорошо, как я! Он заставил их, — не силой, разумеется, а каким-нибудь хитрым способом. Бернард мастер на такие дела. Нашего отца не так легко убедить в чем-либо, а тем более заставить что-либо сделать, однако и у него есть свои слабости, а одна из его слабостей — ты, Грег. Да, конечно! Я уверена, что Бернард использовал тебя, чтобы уговорить родителей!

— Тори, ты слишком много приписываешь Бернарду. Он далеко не так всесилен, как ты думаешь. А мама и папа имеют свое собственное мнение.

— Далеко же зашел Бернард, — мрачно заявила Тори.

— Разве плохо он сделал? Он распахнул веками запертую дверь, и теперь наконец люди из бывшего СССР увидят солнечный свет, понимаешь?

— Может быть, но чем он за это заплатил? Ты не знаешь, Грег, сколько крови пролилось по вине Бернарда.

— Я знаю, сколько крови уже пролилось здесь и сколько еще пролилось бы, не помоги нам Бернард. И ты, Тори.

Тори молчала. Она понимала, что Грег прав, и Бернард прав — по-своему, но ей хотелось проучить Бернарда за его самоуверенность, властность, пренебрежение правилами, законом, людьми.

— Тори, прежде чем ты на что-нибудь решишься, поговори сначала с отцом!

— Мы оба с ним поговорим. Я забираю тебя домой.

— Нет.

Наступило напряженное молчание.

— Я не поеду в Америку. Я не могу вернуться домой. Сейчас, по крайней мере. Может быть, когда-нибудь потом. У меня много дел, много друзей, которых я предам, если уеду. Я нужен здесь, в России. — Неужели ты говоришь серьезно?

— Я серьезен как никогда. — Грег посмотрел на озадаченное лицо Тори. — Ну как мне тебе объяснить? Отец когда-нибудь рассказывал тебе о полицейском по имени Дзэн?

— Да, — еле слышно прошептала Тори.

— Так вот, можешь считать, что Дзэн — это я. Нахожусь в чужом месте, в чужой стране. Помнишь, Дзэн пришел в незнакомый монастырь и дежурил там ночью, и не понимал, зачем его заставили дежурить, а потом увидел души монахов и испугался? Все это пережил и я, и так же, как и Дзэн, постепенно понял, зачем я здесь нахожусь. Цель моего присутствия в этой стране гораздо важнее моих личных интересов.

— А как же родители, наш дом?

— Родители приедут повидаться со мной, если Бог даст. А что касается дома, то я обрел другой дом, Тори. И этот дом — я сам.

Тори заплакала.

— Грег, Грег, — всхлипывала она, я только что нашла тебя, я не хочу расставаться с тобой.

— Тори, перестань. Кого ты оплакиваешь? Меня? Или себя? — Грег взял сестру за подбородок, повернул ее лицо к себе. — Почему ты не понимаешь, что тебе давно пора перестать играть вторую роль? Ты самостоятельная. Тори рассмеялась сквозь слезы.

— А кто же поможет мне управиться с родителями? Без твоей помощи мне будет тяжело.

— Не выдумывай, Тори, ты совсем так не думаешь, я-то знаю. Я тебе для этого никогда и не был нужен, ты просто делала вид. Гораздо легче переложить свои заботы на плечи другого человека, чем бороться самой, а? — Грег поцеловал Тори, — У тебя есть твоя собственная жизнь, и ты должна прожить ее без меня. Ты же у нас храбрая и сильная.

Дверь в комнату открылась, и в проеме показалась голова Рассела.

— Что это тут происходит? От Бернарда пришел ответ: он требует нашего немедленного возвращения в Штаты.

Из душевой вышла Ирина, замотанная в махровое полотенце. Она посмотрела на Грега, перевела взгляд с его лица на залитое слезами лицо Тори. Тревожно спросила у нее:

— Случилось что-нибудь?

— Нет-нет, все в порядке, — ответила Тори, вытирая глаза. — Мы прощались, и я... я не люблю долгих прощаний.

Тори подошла к Расселу, все еще стоявшему в дверях, взяла его за руку, потом обернулась к брату, всмотрелась с любовью в его удивительные синие глаза, похожие на глаза ангела.

— Передай привет от меня Саду Дианы, о'кей? — попросил Грег. Ирина стояла рядом с ним, обвив его руками за плечи. — И поговори с отцом. Обещаешь?

— Обещаю.

И прежде, чем Тори повернулась, чтобы уйти, Грег обратился к ней с загадочной просьбой, о которой Тори думала весь обратный путь в Америку: «Помни о полицейском по имени Дзэн». Что значило это непонятное «помни» и странная улыбка на лице брата? Тори не знала.

Возвращение домой

Лос-Анджелес — Звездный городок

Тори вернулась в Лос-Анджелес в самый разгар послеполуденной жары; душный, желтоватый смог уже неделю висел над городом, и детям и пожилым людям старше шестидесяти лет врачи советовали оставаться дома во избежание несчастных случаев. В это время года Лос-Анджелес мало чем отличался от Токио. Рассел остался в аэропорту дожидаться прилета Бернарда с восточного побережья. Тори не имела ни малейшего желания видеться с Бернардом и заявила об этом Расселу еще в самолете. Полет прошел относительно спокойно; оба — и Тори, и Рассел — были эмоционально и физически вымотаны и проспали практически всю дорогу. Незадолго до посадки между ними произошла небольшая стычка из-за Бернарда.

— Знаешь, Тори, — сказал Рассел, — только что пришел факс. Бернард шлет нам свои наилучшие пожелания.

— Вот это новость! Ума не приложу, что же мне теперь делать: радоваться или плакать.

— И я тоже.

— Ты меня не понял, — Тори посмотрела на Рассела. — Я не собираюсь бежать к Бернарду с распростертыми объятиями. И вообще, после всего, что случилось, как ты можешь общаться с ним?

— Во-первых, это моя обязанность. — Рассел наклонился, налил себе кофе в чашку, положил сахар, — Во-вторых, события в Москве показали, что не все так просто, как нам казалось сначала. Разве Бернард виноват? В чем, скажи на милость? А мы сами? Мы всегда поступали правильно? Я судить не берусь и тебе не советую. Кто мы такие, чтобы осуждать его? Ты, по-моему, слишком строга, Тори. Все так запутанно, так сложно! А в-третьих, мне необходимо кое-что обсудить с Бернардом, поставить точки над i, и если мы не придем к определенному соглашению по некоторым вопросам, я вынужден буду оставить свой пост. И уволюсь из Центра.

— По крайней мере, — съязвила Тори, — ты хоть немного изменился. Перестал быть противным твердолобым карьеристом.

— О, того Рассела Слейда больше нет. — Рассел нахмурился. — И все-таки, Тори, лучше дождись Бернарда.

— Бернард подождет, — ответила Тори. Мои родители для меня важнее. Кроме того, признаюсь, я сейчас не готова к встрече с ним. Мне надо какое-то время, чтобы прийти в себя, чтобы я смогла посмотреть на ситуацию со стороны, как посторонний человек. Я до сих пор не разобралась в своих чувствах к Бернарду и поэтому, боюсь, в беседе с ним наговорю много лишнего.

— Не сомневаюсь, — ответил Рассел, и что-то в тоне его голоса насторожило Тори.

— Ты что, Расс? — спросила она.

— Послушай, — он притянул ее к себе, — ты не исчезнешь неожиданно, как раньше делала? Тебя ведь и днем с огнем не отыщешь.

— Нет, — серьезно сказала Тори, — у меня нет причин для того, чтобы неожиданно исчезать.

Рассел не отпускал ее.

— Нам нужно многое сказать друг другу.

Тори ласково дотронулась до его щеки:

— Ты боишься, что у нас не будет на это времени?

— Я задержу тебя еще ненадолго, ладно? Когда я учился в колледже, мне постоянно снился один и тот же кошмарный сон. Будто я долго-долго иду по бескрайней, пустынной равнине. Иду месяцы, годы. И вдруг равнина кончается и передо мной, совсем рядом, открывается бездонная, черная пропасть. Я просыпался в холодном поту от страха, что упаду в эту жуткую дыру, просыпался как раз перед тем, как сделать следующий шаг — в пропасть. А теперь у меня появилось другое желание: я не хочу больше оставаться на бескрайней безликой равнине и готов сделать шаг вперед. С риском для жизни.

— Значит, сделаем этот шаг вместе, — заявила Тори и, обняв Рассела, крепко его поцеловала. — Мы будем вместе столько времени, сколько ты захочешь, сколько мы захотим, обещаю тебе.

Самолет приземлился, и Тори пошла к выходу. В аэропорту было душно, пахло чем-то горелым, словно в Лос-Анджелесе был пожар. Поскольку у нее был статус дипломата, она быстро прошла таможню и иммиграционную службу. В аэропорту Лос-Анджелеса, а также в аэропортах Вашингтона, Сан-Франциско и Нью-Йорка, работали специальные отделы Центра, — об этом в свое время предусмотрительно позаботился Рассел, — и Тори зашла туда, чтобы оформить кое-какие бумаги. И встретила там Бернарда Годвина.

— Здравствуй, Тори, — поздоровался Бернард.

— Здравствуйте.

Они помолчали, испытующе глядя друг на друга, потом Бернард сказал:

* * *

— Великая кудесница вернулась. С приездом. Почему-то Бернард показался Тори ниже, мельче, она помнила его более крупным, хотя своего представительского вида Бернард не утратил.

— Хочешь кофе? — предложил Бернард.

— Нет.

— Но мне нужно поговорить с тобой.

— Вас ждет Рассел. — Тори повернулась к Бернарду спиной, подписала счет, который ей дал служащий Центра.

— Тори, вы с Расселом провернули огромную работу, — снова начал Бернард, — сотворили настоящее чудо.

— Мы старались для вас, — ответила Тори, — исключительно для вас.

— Зачем городить всю эту ерунду, Тори? Это не так, и ты об этом прекрасно знаешь. Тори молчала.

— В чем дело? — спросил Бернард, — Ты недовольна? Я же дал тебе все, о чем ты просила: работу, особые полномочия, Рассела, в конце концов. Я даже вернул тебе твоего брата.

«Вот скотина, — подумала Тори. — Язык бы ему отрезать или врезать по шее». И тут она выложила Бернарду последние новости: оставленную про запас информацию о том, как Хитазура преспокойно занимался производством суперкокаина буквально у него под носом. Услышав это, Бернард побледнел, лицо его вытянулось, он схватился рукой за сердце, покачнулся, но Тори и пальцем не шевельнула, чтобы помочь ему, и продолжала говорить, пока не рассказала все.

— К сожалению, Бернард, — едко заметила она напоследок, — платить приходится каждому, и вам в том числе. Свобода не дается даром.

И ушла, оставив ошеломленного и расстроенного Бернарда переваривать полученные новости. Тори думала, что ей будет приятно видеть его страдания, но она ошиблась. Сознание своей победы над Бернардом и превосходства над ним не принесло ни облегчения, ни радости.

* * *

Лоры Нан дома не оказалось, — она уехала на киностудию на съемки какого-то детектива под названием «Дело Черной Лисицы». В картине Лора исполняла роль матери главного героя.

А вот отец, к большому удивлению Тори, взял в этот день выходной. Тори приехала после пяти утра, уже не застав мать, и тихо прошла в дом, никого не потревожив. Оставив багаж в холле на первом этаже, она поднялась к себе в спальню и с наслаждением плюхнулась на свежезастеленную кровать, — несмотря на то что Тори никогда не предупреждала родителей о своем приезде, в спальне было убрано, все сияло чистотой.

Несколько часов Тори проспала как убитая, а проснувшись, встала, подошла к окну и посмотрела вниз, на раскинувшийся у дома Сад Дианы. У бассейна прогуливался отец; на миг солнце осветило его с головы до ног, он остановился, повернулся к окну спальни дочери, и Тори ясно увидела отца, удивилась тому, какое все-таки русское у него лицо. Все старания Эллиса Нана ничем не отличаться от американцев были потрачены впустую, — внешность есть внешность, и изменить ее было невозможно. Жесткое выражение лица несколько смягчали большие сине-зеленые глаза, такие же, как у Тори и Грега.

Через полчаса Тори спустилась в столовую завтракать. Отец сидел за столом, заставленным едой, и, увидев Тори, поднялся, радостно обнял дочь, расцеловал в обе щеки.

— Добро пожаловать, — сказал он по-русски, потом перешел на английский. — Ужасно рад видеть тебя целой и невредимой. Но давай оставим разговоры на потом, ты, наверное, умираешь от голода, — он показал на обильный завтрак, — во всяком случае, твоя мама думала именно так и поэтому подняла с постели Марию и нагрузила работой с утра пораньше.

— Но мама уехала на съемки, и я ее не застала. Мария только что выложила мне все домашние новости.

— Н-да. — Эллис помолчал. — Тогда, значит, Мария увидела твои сумки и сообразила сама, что нужно делать. У нее всегда была к тебе слабость.

Тори достала из кармана фотографию, на которой был снят Ариель. Показала отцу. Эллис взял снимок и долго разглядывал его.

— Подумать только! — в голосе отца слышалось восхищение, — Бернарда и меня застали на месте преступления! Застукали, что называется с поличным. Да, на этом снимке мы с мамой, спешим на свидание с Бернардом.

— Снимок был сделан одним из сотрудников Бернарда.

— А-а, понятно.

Завтрак остался почти нетронутым, — выяснилось, что ни Тори, ни ее отец есть не хотели. После еды они вдвоем вышли в сад на прогулку. День выдался солнечный, в саду повсюду стоял запах цветущей липы.

— А почему ты никогда не говорил мне о «Ля Люмьер д'Ор»? — спросила Тори. Она имела в виду французскую фирму, принадлежавшую американцу Эллису Нану, как Тори узнала позже, — о которой говорила Кои.

— С какой стати я должен был говорить тебе об этом? Я владею фирмами в Италии, Испании, Гонконге, так же как и во Франции. О других своих фирмах я тоже тебе никогда не рассказывал. Мне не приходило в голову, что тебя подобные вещи могут интересовать.

— Как раз деятельность французской фирмы представляет для меня интерес.

— Но мой бизнес касается только меня. — Эллис посмотрел на дочь. — Ну не гляди такой букой, Тори. Я и твоей матери сказал бы то же самое, что и тебе сейчас, но у нее хватает ума не спрашивать.

— Но в сделке с Бернардом участвовал не только ты, но и мама.

— Бернард имел с Лорой отдельный разговор. Твоя мама — обеспеченная женщина и принимает свои собственные решения. И по этому вопросу тоже. Она вполне справляется с делами, а бизнес, кстати, вносит некоторое разнообразие в скучную семейную жизнь.

— Не понимаю, как Бернарду удалось втянуть вас в это дело. Почему вы согласились финансировать покупку оружия для националистической организации в бывшем Советском Союзе? Он рассказал вам про Грега, так?

— Во-первых, Тори, Бернард нас ни во что не втягивал, как ты изволила выразиться. Мы оба — я и Лора — сами решили финансировать затею Бернарда, и приняли свое решение независимо друг от друга. Во-вторых, Бернард предупредил нас, что дело рискованное. Он объяснил нам ситуацию.

— Рискованное дело? — переспросила Тори.

— Ну да. — Эллис остановился, повернулся лицом к дочери. — Я говорю о том риске, которому подвергались ты и Грег, а не мы с Лорой.

— А-а...

Они пошли дальше, к увитой плющом и виноградной лозой аллее, и Эллис спросил дочь:

— Ну как тебе понравилась Москва?

— Она мне показалась такой... странной, что ли, — быстро ответила Тори. — Я ждала другого. Чувствовала себя в этом городе неуютно, наверное, из-за тех сложных обстоятельств, в которых мы там очутились. Хотя, Москва... вообще какая-то беспокойная, неустроенная, там не расслабишься...

— Да, я понимаю, — задумчиво сказал Эллис; перед его глазами встали картины детства, проведенного в России, и они были таким яркими, словно все происходило только вчера.

— Папа, но ты мне так и не ответил на мой вопрос, — напомнила Тори. — Почему все-таки Бернарду удалось уговорить вас?

— Подожди, Тори. Имей терпение. — Эллис остановился посередине аллеи. — Как ты нашла Грега? Я имею в виду его самочувствие.

— Грег изменился, — ответила Тори и увидела, что отец вздрогнул при этих словах. — Ничего удивительного в этом нет. Наоборот, после того, что он пережил, это даже естественно.

— Что с ним произошло? Даже Бернард не имеет ни малейшего представления о том, что с Грегом делают русские и почему они держат его в плену.

— Грег и русский космонавт были незаконно подвергнуты эксперименту, в результате которого получили приличную дозу космической радиации.

— Боже мой! — воскликнул Эллис. — Тори, нам необходимо заключить с тобой соглашение. Никогда и ни при каких обстоятельствах мы не скажем этого твоей матери.

— Но Грег уверял меня, что вы знаете о том, как он сейчас выглядит.

— Нет. Мы не знаем. Или он ошибся, или его неправильно проинформировали.

— Тогда конечно. Мама не выдержит удара, если увидит его таким, какой он сейчас. У него кожа стала скользкой и гладкой, как у дельфина, да еще приобрела серебристый оттенок. У него абсолютно нет волос. Нигде. А какие с ним произошли внутренние изменения — одному Богу известно. Вполне возможно, что к тому времени, когда ты увидишься с ним, появится что-нибудь новое.

Эллис устало опустился на массивную каменную скамью, стоявшую неподалеку, и долго сидел, ничего не говоря и уставившись в пространство.

— Какой жестокий мир, — наконец вздохнул он. Тори подошла к нему, постояла рядом. На душе у нее было пусто. Ни сочувствия, ни жалости к отцу она не испытывала, и не потому, что у нее было черствое сердце, просто она знала, что он, как всегда, далек от нее; несмотря на то что они были одной плотью, — отец и дочь — между ними никогда не было ни настоящей близости, ни взаимопонимания. Отец и сейчас был так же далек от Тори, как и прежде. И в его переживаниях она не видела ничего, кроме огромной любви к Грегу. Тори вспомнила Кои, последний ужасный день, проведенный вместе с ней, яркие краски, удушливый запах цветов, блеск стального лезвия в лучах солнца, фонтаном брызнувшую кровь. Непонятные горы и мелькавшие среди них огоньки... Открыть дверь и впустить свет в комнату... О чем-то похожем, кажется, говорил Грег. Интересно, смерть человека может открыть путь свету?..

Наверное, такое возможно. Последние секунды жизни Кои изменили не только ее саму, но и Тори тоже. И она была одета в тот день в белые одежды, и кровь Кои пролилась на них, и очистила ее. Тори смогла наконец сделать то, что так долго боялась сделать: заглянуть в глубину собственной души, понять, что, как и Кои, зашла слишком далеко. Она привыкла к насилию, упивалась властью, которую оно давало в мире, где правят сильные. И насилие испортило, развратило ее, распространилось в ее душе, как раковая опухоль. Кои не видела для себя выхода и предпочла умереть; Тори надеялась, что сумеет справиться с собой, изменить себя.

Эллис Нан отвлекся от своих мыслей, посмотрел на дочь. Изумился выражению ее лица и хотел что-то сказать, но передумал. Так они и молчали, два родных человека, одновременно близкие и далекие друг другу люди.

* * *

Лора Нан вернулась со съемок где-то около полуночи и быстро нашла Тори, — она всегда знала, где следует искать дочь. Чутье не подвело ее и на этот раз. Она зашла в библиотеку и увидела, что девушка, свернувшись калачиком в кресле, читает книгу Стэнли Карноу «Вьетнам. Страницы истории».

— Моя дорогая! Как чудесно, что ты снова дома!

— Здравствуй, мама, — Тори закрыла книгу. Лора нахмурилась и подошла к креслу, где сидела дочь, опустилась рядом с ним на пол, сложила ноги в позе лотоса.

— Занятия йогой помогают быть в форме, — сказала Лора и весело рассмеялась, вспомнив серьезный тон, каким произносил эту фразу ее преподаватель по гимнастике йоги.

Тори почувствовала, что мать нервничает. Это было так необычно! Она не помнила, чтобы Лора когда-нибудь нервничала. Во всяком случае, в ее присутствии.

— Если я не ошибаюсь... Я так поняла, что ты виделась с Гретом?

— Почему ты мне не сказала о том, что мой брат жив? Очень жестоко с твоей стороны, Зачем ты заставила меня проливать слезы скорби по живому человеку?

— О, дорогуша, ты думаешь, мы с отцом не страдали? Нас постоянно мучили мысли о том, как он там? Что с ним?

— Мама, ты мне не ответила.

— Я не люблю, когда меня допрашивают.

— Мама, ну что ты говоришь? Никто тебя не допрашивает. Я просто задала тебе вполне естественный вопрос.

— Мне не нравится тон, которым ты задала этот вопрос.

— Ну, хорошо, извини меня, пожалуйста, — примирительно сказала Тори, зная, что если она сейчас не извинится, то дальше будет разговаривать еще сложнее.

— Ничего, ничего, — Лора милостиво кивнула головой. — Меня попросили, чтобы я не говорила тебе о Греге.

— Кто?

— Твой отец, конечно. Кто же еще?

— А чья это идея? Эллиса?

— Нет. Насколько я помню, Бернард Годвин что-то такое говорил по этому поводу.

— А ты не знаешь, почему Бернард хотел скрыть от меня, что Грег жив? — продолжала терпеливо допытываться Тори.

— Конечно, знаю, — сердито ответила Лора. — Он не хотел беспокоить тебя. Да-да, я прекрасно помню его слова: «Хочу избавить Тори от ненужных волнений».

— Странно как-то.

— Поговори с отцом. Тори наклонилась к матери:

— Но сейчас я разговариваю с тобой и спрашиваю тебя.

— Не настаивай, Тори. Я не имею права...

— Но ты — моя мать. И ты имеешь право. Лора закрыла лицо руками и разрыдалась. Тори наблюдала за матерью, не зная, искренние ли это слезы или всего лишь актерское притворство.

— Ты, наверное, считаешь меня глупой, — немного успокоившись, сказала Лора. — Занятой лишь модами да организацией пошлых вечеринок. И не отрицай, я вижу тебя насквозь. Ты презираешь тот образ жизни, который я веду. — Лора вытерла глаза, вздохнула. — Но и я сама презираю эти вечеринки, глупые разговоры и прочее. В душе я — простая деревенская девушка, стеснительная, боящаяся быть самой собой. Я живу не в том городе, занимаюсь не тем делом. Все не то и не так. И никого не волнует, что творится в моей душе. А если кто и копнет поглубже, то это не из интереса к моей особе, а в каких-то своих эгоистических целях.

— Что-то похожее есть и в моей профессии, — задумчиво произнесла Тори.

— Да, ты права, — Лора подняла голову, — вполне может быть. В определенном смысле, конечно. — Она дотронулась до коленей Тори ласковым и нежным жестом. — Но ты, моя дорогая, занимаешься гораздо более важными делами. Нас и сравнивать не стоит. Ты ведь у нас полицейский Дзэн, не так ли?

«Помни о полицейском по имени Дзэн», — снова прозвучали в ушах Тори слова брата, сказанные ей на прощанье.

— Что ты имеешь в виду, мама?

— Ну, видишь ли... Мне, наверное, не следует говорить тебе об этом, но... Твой отец считает тебя полицейским Дзэн. — Лора взяла руку Тори в свои, погладила. — О, я знаю, ты считаешь отца жестким и бессердечным. И тебе больно думать, что Грега он любит больше, чем тебя. Понимаю твои чувства, твою обиду. Только, дочка, ты на этот счет сильно заблуждаешься, так сильно, что мне просто смешно. Поверь мне, именно Грегом, а не тобой отец был всегда недоволен. Грег доводил отца до отчаяния, представь себе. Он был на редкость слабым ребенком, всего боялся: темноты, одиночества, а особенно воды. Ты даже не представляешь себе, как Грег боялся воды! Я обычно защищала его, но это злило Эллиса еще больше. «Мальчик должен слушаться отца, а не мать», — говорил он мне. А когда родилась ты, Эллис чуть с ума не сошел от счастья. Он любил тебя безумно, а ты была таким прелестным и смышленым младенцем! И чем дальше, тем умнее, красивее и сильнее становилась. Ты обожала играть с Эллисом, а он приходил от тебя в полный восторг. Ему все в тебе нравилось, абсолютно все. Для него ты была идеальной дочкой. И когда ты была маленькой, и когда выросла. Это правда, Тори. Отец так горячо любил тебя, всем сердцем, и сейчас любит, разумеется, а ты вдруг взяла и сбежала из родительского дома на край света, в Японию, бросила его. Он сильно горевал, когда ты уехала!

Тори вспомнились слова Бернарда: «Если жизнь и научила меня чему-то, так это тому, что истина — шустрый зверек. Только ты ухватишь его за хвост, а он, глядишь, опять от тебя сбежал».

— Но, мама, я же объяснила причины отъезда.

— Конечно, конечно, моя дорогая девочка. Но твой отец не мог или не хотел понимать этих причин. Ты была всем для него — его вселенной, смыслом жизни. Он мог думать лишь о том, что его любимая дочь оставила его.

— И с тех самых пор он злится на меня? Придумывает мне наказания?

— Что ты! — Лора уставилась на Тори широко открытыми от удивления глазами. — Как тебе такое в голову Пришло! Ничего подобного. Кстати, кто, ты думаешь, поднял сегодня Марию ни свет ни заря? Он, твой отец. Ему хотелось, чтобы к тому времени, когда ты проснешься, завтрак был уже готов. Он, понятно, никогда тебе в этом не признается. А если он и злился когда-либо, то не на тебя, а на себя. Он, по-моему, считает, что упустил что-то в твоем воспитании, поэтому все и произошло, поэтому ты и бросила родительский дом так внезапно, так неожиданно.

Лора поднялась с пола, нежно поцеловала дочь в щеку:

— Мы гордимся тобой. Понимаешь, почему мы согласились на предложение Бернарда? Не только из-за Грега и русских корней Эллиса. К тому же Бернард нам ничего не сказал.

— Наверное, потому что мы похожи друг на друга. И полны иллюзий и призрачных надежд, которые никогда не осуществятся.

— Может быть, ты и права, дочка. Ты всегда была у меня умницей.

— Без твоего воспитания здесь не обошлось. Эллис крепко прижал ее к себе, ласково погладил по голове.

— Я так люблю тебя, папа! — сказала Тори.

* * *

Грегори Нан спал у дельфина на спине. Ирина тихо плавала рядом с ними. Все самое худшее осталось позади:

Валерию Бондаренко и его организации удалось предотвратить страшные события. И хотя ядерное оружие применять не пришлось, жертвы все же были: одного из людей Валерия застрелил полковник службы безопасности, другой погиб при попытке убедить одного из генералов отказаться от безумной затеи вторгнуться на территорию Латвии и Литвы. Итак, все кончилось относительно благополучно. Вторжение в Прибалтику не состоялось. Ничего не случилось и с президентом. Попытка России снова стать империей была предотвращена.

Ирина наблюдала за отблесками света, падавшими на лицо спящего Грега; ей хотелось разбудить его, но она не осмелилась потревожить его сон — Грег, измученный и уставший, первый раз спал спокойно. Однако он вскоре проснулся, может быть, услышав мысли Ирины. Она не только видела, но и чувствовала, что он открыл глаза, их свет начал согревать ее.

— Ты тоже спала? — спросил Грег.

— Немножко. Но я больше наблюдала за тобой. Ты скучаешь без своей сестры?

— Скучаю. Но другие вещи меня волнуют гораздо сильнее.

— Понимаю...

— Я знаю, что ты понимаешь.

— Интересно, они разрешат мне полететь с тобой?

— Если их об этом попрошу я, они не смогут отказать.

— Но у меня нет никакой специальной подготовки.

— Я сам займусь твоим обучением, — рассмеялся Грег. — Надеюсь только, что ты не боишься замкнутого пространства.

— Все равно, я не уверена, что смогу отправиться в космос. Почему русские должны тратить время и деньги на организацию нового полета?

Грег пожал плечами:

— Человек по своей природе исследователь. Он все время стремится к знаниям. Твои соотечественники заинтересовались тем существом, которого я встретил в космосе, они обязательно организуют полет, чтобы я смог выяснить, кто это был. Конечно, в России сейчас не хватает средств на социальные нужды, но русские всегда помнят о том, что первыми проникли в космос, и, как бы им ни было трудно, не приостановят космических исследований.

— Что мы найдем там, в далеком космосе? — спросила Ирина.

— Ты действительно хочешь знать это сейчас?

— Да.

Ирина почувствовала, что должно произойти нечто важное, таинственное. Она увидела, как просветлело лицо Грега, словно солнце поднялось над пустыней. Ирина испытывала бесконечную любовь к Грегу, их общее дело объединило навеки их сердца, соединило их тела, окутав бессмертной бесконечностью космоса. Душа Ирины наполнилась радостью, и ее радость слилась с радостью Грега, и она уже знала, что он скажет ей.

— Мы найдем там Время, — сказал Грег и улыбнулся своей загадочной улыбкой. — Время такое же бесконечное и удивительное, как ангельское терпение.

Примечания

1

Лурд — город на юго-западе Франции, место паломничества католиков.

(обратно)

2

Ронин — самурай, оставивший своего сюзерена и ведущий бродячий образ жизни, подрабатывая, где придется и как придется.

(обратно)

3

Седзи — передвижные решетчатые стенные рамы, оклеенные матовой плотной рисовой бумагой.

(обратно)

4

Пачинко — игра в шарики. Шарики опускают в специальное отверстие и нажимают ручку. Он движется по заранее размеченной траектории в застекленном, вертикально стоящем автомате. Если шарик попадает в цель — одно из отверстий, расположенных вдоль линии движения, — игрок получает приз.

(обратно)

Оглавление

Убежище

  Буэнос-Айрес — Сан-Франциско

Книга первая Странная находка

  Виргиния — Лос-Анджелес

  Токио — Москва

  Виргиния — Город оружия

  Москва — Токио

  Льяно-Негро

Книга вторая Женщина-убийца

  Москва — Звездный городок — Архангельское — Токио

  Город оружия — Токио

  Архангельское — Звездный городок — Москва — Токио

  Токио

Книга третья Полицейский Дзэн

  Токио — Звездный Городок — Москва — Архангельское

  Токио

  Москва — Звездный городок

  Москва — Звездный городок

Возвращение домой

  Лос-Анджелес — Звездный городок

*** Примечания ***