Хижина [Ирина Белояр] (fb2) читать постранично

Ирина Белояр Хижина

Светлой памяти руководителя

Introductio.

…Он был безмозглой тварью — зеленохвостый палеозойский проточеловек. Иначе бы еще подумал — стоит ли высовывать рожу из воды, чтобы подышать атмосферным воздухом. А так все было просто: действительно, что значит слишком много кислорода, когда мы по крупицам собираем растворенный в воде? Как может быть слишком много того, чего всегда хорошо, но мало?

…Но по порядку: я хочу есть — готовлю пищу. Продукты сами с люстры не падают, поэтому иду в магазин. А перед этим получаю деньги за то, что работаю. Или: мне холодно, я одеваюсь. Для этого покупаю одежду на деньги, за которые работаю. И вдруг наступает рай, где всего слишком и за просто так. Так зачем тогда этот дурацкий, опостылевший алгоритм? Какого дьявола я работаю, получаю деньги, иду в магазин и т. д.

И вот, повинуясь этой неумолимой логике, зеленая бестолочь высовывает рожу из воды и начинает лопать кислород прямо из воздуха, подобно многим своим предшественникам, которые благополучно издохли при тех же обстоятельствах — потому, что даже того, чего всегда хорошо-но-мало, тоже может оказаться слишком. А этому — повезло, и он становится связующим звеном меж водой и воздухом, мессией, то бишь, и за ним идут другие.

И никаких тебе реинкарнаций, никаких архангелов с трубами. Я есмь, я дышу, дважды два по-прежнему четыре, воздух вполне осязаем, движения в нем — отнюдь не божественная преррогатива, и даже полет — суть падение снизу вверх.

Через эн поколений кто-нибудь ступит нетвердыми лапами на твердую землю и испуганно вернется обратно, где его встретят как героя, т. е. поспешно съедят. Но начало положено, эволюция продолжается…

Ныне я — хомо и, к сожалению, сапиенс, поэтому, работая на свою персональную эволюцию, тащу с собой не только генетическую, но и личную память, а с таким грузом уже летать не получается — так, порхаешь себе в приповерхностном слое и везде вьешь гнезда, каждое на всю жизнь. А над новым гнездом всегда маячит призрак старого, расслабляет и манит, и рвешься назад, чтобы вернуться к осколкам миража… эволюция встала.

Вот поэтому ползают по земле люди-улитки, таская с собой кусочек тепла, вьют временные гнезда, роют временные пещеры, не брезгуют чужими жилищами…

Да разве бы высунула пасть из воды зеленая тварь, если б могла предвидеть, к каким осложнениям это приведет? Она-то, наверно, думала, что рай — это налопаться от пуза, свернуться в клубок и ослепнуть.

…И все-таки удивительно хочется упасть снизу вверх.

Andante.

Меня предупреждали: машина по ущелью не пройдет.

Они не знали моей машины, но оказались правы.

Это — не единственное, в чем я просчитался.

Это — не единственное, в чем мне не повезло.

…Стемнело. Снаружи совсем распогадилось. Свистел ветер, снежные птицы отчаянно бились о стекло и, расшибаясь, бессильно сползали вниз. На что я рассчитывал? Как всегда: пару недель хорошей погоды, море усилий — до зубовного скрежета, неплохая подготовка и немножко удачи… а зря. Удача погибла и похоронена здесь же, восемь лет назад.

Знобило. Коченели ладони и ступни. В голове коты сватались — от ушиба по всему черепу, в шею, до самых ключиц шла пульсирующая боль. Приложил к голове металлическую фляжку, а через минуту опять провалился в черноту…

…Мне тяжело и нечем дышать. Пытаюсь поднять веки, но смертельная усталость или что-то еще давит на них. Не сразу удается понять, что я сам прижимаю их пальцами. Тяжело, но все же получается развести ладони и открыть глаза. Темно, по лицу непонятно в какую сторону каплями стекает вода. Сплевываю — плевок возвращается на щеку. По сантиметру начинаю отвоевывать жизненное пространство. Крайне тяжело дышать, но вот намотанный на руку темляк^[1] приводит ко мне головку ледоруба…^[2] дальше — легче, светлее, больше воздуха.

Наверху — тишина, как до сотворения мира и ослепительное солнце. Ни одной красной линии на корявой белой земле^[3]. Сидя наполовину в яме, пытаюсь выдернуть из-под снега свой конец веревки. Между нами было тридцать метров. Все тридцать нужно раскопать…

…Я очнулся.

Уже не птицы, но белые безглазые люди ломились в стекло. Боль в голове не прошла, и вдобавок ломило все тело. То, к чему я вернулся, трудно было бы назвать сознанием. Перспектива очевидна: завтра здесь будет труп, а еще через несколько суток его, может быть, найдут. Ни раскаяния, ни покаяния, ни сцен из детства, ни мыслей о бренности земного в этой голове не было. В ней было кошачье сватовство да еще свист ветра. Я сгруппировался, на секунду поймал иллюзию тепла и отключился снова.

…Он стоял под жандармом^[4] и завязывал проводник^[5]. Ярко-красный анорак^[6], голубая каска, блеск в глазах, пижонские