На острие меча [Алексей Сергеевич Азаров] (fb2) читать постранично

Алексей Сергеевич Азаров На острие меча

…Прежде всего скажу вам, что я спокоен и не испытываю никаких угрызений совести за то, что совершил и за что осужден. Напротив, я исполнен сознания, что выполнил свой долг насколько хватило сил — в равной степени по отношению к болгарскому народу и к нашим освободителям русским… В войне между Германией и Советским Союзом место каждого болгарина, каждого славянина на стороне России… Настаиваю, чтобы Митю женился и поскорее создал семью. Чтобы не довольствовался одним ребенком, как мы с его матерью. Дети — самая большая радость в жизни. Елисавета и за меня будет любить этих детей.

…Я никому ничего не должен. В своей жизни я старался больше давать, помогать, чем мог, не ожидая вознаграждения… Я хотел быть лучше, но таким уж родился. Прощайте.

Целую вас, всех родных и друзей много, много раз.

Из письма Александра Пеева, отправленного им из Центральной софийской тюрьмы в ноябре 1943 года.

1

…Итак, наконец-то он ехал! Паспорт с заграничной визой открывал перед ним дорогу за кордон, и сейчас все колебания последних месяцев казались отброшенными — раз и навсегда. Синий паспорт (регистрационный номер 4049), подписанный директором полиции Антоном Кузаровым, разрешал ему, доктору Александру Костадинову Пееву, выезд в страны Европы, Азии и Африки; он был словно пропуск в будущее — этот паспорт.

Получил он его не сразу.

Вообще-то с паспортами обычно не тянули. Пятьсот левов пошлины, еще сто за гербовую марку, неделя-другая ожидания, пока бумаги медленно проползут из кабинета в кабинет по конвейеру канцелярской волокиты, и все, можно двигаться куда угодно. Но в данном случае дело стопорилось, и Пеев нервничал, терял покой.

«Неблагонадежный»… Это было как каинова печать — черный оттиск, поставленный навечно в бумагах его полицейского досье. Он догадывался, что досье было немалым, может быть на сотни листов, где донесения полицейских осведомителей перемежались официальными справками околийских управлений и участковых офицеров, а с доносами провокаторов соседствовали заключения военной контрразведки.

Дирекция полиции изучала досье, тянула и отмалчивалась почти семь месяцев.

Чиновники из политического отделения «А», возглавляемого Николой Гешевым, колебались. С одной стороны, марксистское прошлое доктора Пеева накладывало табу на просьбу о визе; с другой — высокие связи доктора. И какие! На самом «Олимпе», при дворе. Черт его знает, как тут поступить?

Пеев приходил раз в неделю, вежливо осведомлялся:

— Есть ли решение господина директора?

— Пока нет, господине… Немножко терпения, господине… В самые ближайшие дни, господине…

«Господине» было сладким, как виноградный локум. Чиновник подобострастно провожал до двери. Еще бы — связи! В досье лежали справки о близких друзьях Пеева, и даже если не вчитываться в существо справок, от одного перечня имен в душе полицейского возникал трепет. Генералы Марков, Лукаш и Никифоров, депутат Говедаров — один из лидеров правой партии «Народный сговор» и председатель комиссии по иностранным делам Народного собрания, профессор Филов, друг царя, советник МИДа Атанасов, канцлер посольства в Риме Чалчев и прочие, и прочие…

— Доброго здоровья, господине… Может быть, решится на следующей неделе. Я лично позвоню вам, господине. Да, да, лично! Прямо в контору на улицу Графа Игнатиева; сорок — тридцать шесть — вот видите, я наизусть помню ваш телефон, господине…

А что еще помнили наизусть в дирекции полиции? Точное число обысков, проведенных в квартире доктора права Александра Пеева в период с 1923-го по 1933-й? Точное число бумаг, изъятых во время обысков? Точное число друзей господина доктора, не связанных с высшими кругами, коммунистов, убитых после переворота и зверского умерщвления Александра Стамболийского?

Сам Пеев вел им свой, нигде не записанный счет. Его память была почти неестественно цепкой, в мельчайших подробностях запечатлевала все… Лучше б иначе. Лучше бы, как у других, периодически самоочищаться от того, что с движением дней становится отдаленным прошлым. Тогда бы он спал спокойно, не прислушиваясь к шагам на лестнице — такие же шаги, услужливо возрожденные памятью, напоминали о ночных налетах агентов отделения «А». «Всем быстро одеться! Не ходить, ничего не трогать!.. Где тайники, листовки, документы?.. Не двигаться, будем стрелять!»

Что-что, а стрелять агенты умели! В подземельях из коммунистов делали живые мишени; целились не в сердце, а в живот, чтобы умер не сразу, через несколько наполненных смертной мукой часов… Мужа родной сестры Харитины Николу Голубова убивали особенно изощренно. В 1922 году Голубов стал кметом Пловдива от левых партий. После переворота его схватили на улице, втолкнули в черное авто и вывезли на пустырь. Здесь агенты связали ему руки за спиной и выстрелили в живот. Долго стояли, наблюдая, как он