Тоскливый Запад [=Сиротливый Запад] [Мартин Макдонах] (fb2) читать онлайн

Мартин МакДонах Тоскливый Запад

The Lonesome West by Martin McDonagh (1997)

Перевод с английского С. В. Петренко

Тоскливый Запад, совместное производство компании «Театр Друидов» и Театра Королевского Двора, был впервые представлен в театре Городского Совета в городе Гэлуэй 10 ^го июня 1997 года и затем в Нижнем Театре Королевского Двора 19 ^го июля 1997 года.

Роли исполняли:

Гэлин Келлехер Дон Брэдфилд

Отец Уэлш Дэйвид Гэнли

Коулмэн Коннор Мелитоза Стаффорд

Вэлин Коннор Брайэн Ф. О’Бэрн

Режиссер Гэрри Хайнс

Художник Фрэнсис О’Коннор

Художник по свету Бэн Омерод

Звукорежиссер Бэл Хеликоптер

Музыка Пэди Каннин

Действующие лица:

Гёлин Келлехер, семнадцать, симпатичная.

Отец Уэлш, тридцати пяти лет.

Коулмэн Коннор

Вэлин Коннор

Место действия: Линэн, маленький город в Коннемаре в ирландском графстве Голуэй.

Сцена первая

Кухня, она же гостиная старого фермерского дома в Линэне, графство Голуэй. Входная дверь в дальней части правой стены, стол с двумя стульями на переднем плане справа, старый камин в центре дальней стены, слева и справа от него стоят потрёпанные кресла. Дверь в комнату КОУЛМЭНА в левой части дальней стены. Дверь в комнату ВЭЛИНА в дальней части левой стены. Длинный ряд пыльных пластмассовых статуэток, каждая из которых помечена чёрной буквой «V», стоит на полке дальней стены, выше этой полки висит двуствольное ружье, а над ним большое распятие. На стене слева висит кухонный шкаф, комод стоит справа, на нём стоит фотография чёрной собаки в рамке. Пьеса начинается днём.

КОУЛМЭН, одетый в чёрное, только что после похорон, входит, развязывая галстук. Он достаёт из буфета жестяную коробку из-под печенья, отрывает ленту, которой примотана крышка и вынимает из неё бутылку вина, тоже помеченную.

ОТЕЦ УЭЛШ входит сразу вслед за ним.

Уэлш: Я оставлю дверь открытой для Вэйлина.

Коулмэн: Как что хочешь.

Он наливает два стакана, в то время как УЭЛШ садится за стол.

Выпьешь со мной?

Уэлш: Да, я выпью, Коулмэн.

Коулмэн (тихо): Дурацкий вопрос.

Уэлш: А?

Коулмэн: Я сказал, что это был дурацкий вопрос.

Уэлш: Почему?

Не отвечая, КОУЛМЭН подаёт УЭЛШУ стакан и тоже садится за стол.

Уэлш: Вот не надо так, хотя бы в такой день как сегодня, Коулмэн.

Коулмэн: Я буду делать так, как хочу.

Уэлш: Я говорю, после того как мы только что похоронили твоего отца.

Коулмэн: Ну да, верно, тебе лучше знать.

Уэлш (пауза): Так или иначе, людей на похороны пришло не мало.

Коулмэн: Стая стервятников, слетевшихся из любопытства.

Уэлш: Перестань, Коулмэн. Они пришли отдать последнюю дань уважения.

Коулмэн: Да они только и спрашивали где будет пьянка после похорон. А Мэриджонни все время ныла: «А будут слоёные пирожки?». Для таких, как они, не будет слоёных пирогов в этом доме. Во всяком случае, до тех пор, пока всем распоряжается Вэлин. Если б деньги были в моих руках, я бы сказал: «Приходите, хоть вы и стервятники». Но деньги не у меня, деньги у Вэлина.

Уэлш: Да. Вэлин действительно немного скуповат.

Коулмэн: Немного? Да он бы украл дерьмо из бегущей свиньи. Кстати, это его виски. Так что если он войдёт и начнет орать, скажи ему прямо, что ты попросил у меня выпить. Скажи, что ты просто требовал.

Уэлш: Ты постоянно выставляешь меня алкоголиком.

Коулмэн: Для этого не нужно иметь семь пядей во лбу. Даже малому ребёнку ясно, что ты алкоголик.

Уэлш: Я никогда не пил до приезда в этот приход.

Коулмэн: Некоторые спиваются гораздо быстрее, чем другие. Им нужнен лишь небольшой толчок.

Уэлш: Я не алкоголик, Коулмэн. Я просто люблю выпить.

Коулмэн: (Пауза) Слоёные пироги, чёрт возьми. Проклятая грязная шлюха. Она должна мне деньги аж с 1977 года. От этой твари только и слышишь: «Завтра, завтра». Меня не волнует, что у неё старческое слабоумие.

Уэлш: Нехорошо так говорить о…

Коулмэн: А меня не колышит: хорошо или нет.

Уэлш (пауза): Теперь, после смерти твоего отца, этот дом станет сиротливым, не так ли?

Коулмэн: Нет.

Уэлш: А, я уверен, он станет немного сиротливым.

Коулмэн: Ну, если ты говоришь, что дом станет немного сиротливым, значит он действительно станет таким. Я согласен, если ты настаиваешь. Не ты ли у нас представитель всемирной администрации над тоской и унынием?

Уэлш: Неужели вокруг нет девушек для тебя.

Коулмэн: Только твоя мамочка.

Уэлш: В хорошеньком ты сегодня настроении. (Пауза) Была у тебя любимая девушка когда-нибудь.

Коулмэн: Однажды я был влюблён, хотя это и не твоё собачье дело. В техникуме. Элисон. У нее были великолепные огненно-рыжие волосы. Но как-то раз карандаш воткнулся ей в глотку. Она сосала его заточенным концом в рот. Наверно её кто-то подтолкнул. Так нашим отношениям пришёл конец.

Уэлш: Она умерла?

Коулмэн: Нет, нет, она не умерла. Лучше бы она сдохла, сука. Нет, она обручилась с этим ублюдком врачом, который вырвал из неё карандаш. Любой мог это сделать. Для этого не нужен был врач. Не везёт мне.

Пауза. УЭЛШ пьёт немного ещё. ВЭЛИН входит с пластиковым [бумажным] пакетом с ручками, из которого он достаёт несколько новых статуэток и расставляет их на полке.

КОУЛМЭН наблюдает.

Вэлин: Стекловолокно.

Коулмэн (пауза): К чертям стекловолокно.

Вэлин: Нет, тебя к чертям вместо стекловолокна.

Коулмэн: Нет, тебя к чертям собачим два раза вместо стекловолокна…

Уэлш: Прекратите сейчас же!! (Пауза) О боже!

Вэлин: Он первый начал.

Уэлш (пауза): Том Хэнлон, я вижу, вернулся. Я говорил с ним во время похорон. Знал ли том вашего отца?

Коулмэн: Он немного знал моего отца. Он арестовывал его пять или шесть раз за то, что мой отец кричал на монахинь.

Уэлш: Я помню, слышал об этой истории. Это было странное преступление.

Коулмэн: Не такое уж странное.

Уэлш: Не спорь, конечно же, оно странное.

Коулмэн: Ну, если ты так считаешь, Уэлш, то так оно и есть.

Вэлин: Я ненавижу этих долбанных Хэнлонов.

Уэлш: Почему, Вэл?

Вэлин: Почему? А не ихний ли Мэртин, будь он проклят, отрезал уши у бедного Лэсси, чтобы тот истекал кровью до смерти?

Коулмэн: У тебя абсолютно нет улик, подтверждающих, что это Мэртин отрезал Лэсси Уши.

Вэлин: Не хвастался ли он об этом перед Слепым Билли?

Коулмэн: Это лишь доказательство, основанное на слухах. Такие показания не помогли бы помочь в суде. В любом случае не из уст слепого парня.

Вэлин: Я знал, что ты будешь против меня, был уверен в этом.

Коулмэн: Эта собака всё равно ничего не делала — только лаяла.

Вэлин: Нельзя же за лай отрезать уши, Коулмэн. Все собаки лают, если ты не знал.

Коулмэн: Но не до такой же степени. Они должны умолкать время от времени. Этот же долбаный пёс собирался установить мировой рекорд по лаю.

Уэлш: Ненависти в мире и так более чем достаточно, Вэлин Коннор, и тебе нет нужды добавлять её из-за мёртвой собаки.

Вэлин: Никто не заметит этого небольшого прибавления, если ненависти в мире уже более чем достаточно.

Уэлш: Хорошенький это настрой для…

Вэлин: Отвяжись и читай свои проповеди Морину Фолэну и Мику Дауду, если ты ищешь в людях правильный настрой, Уэлш. Это было бы более в твоём долбаном стиле, не так ли?

УЭЛШ качает головой и наливает себе самогон.

Коулмэн: Ну, теперь он заткнулся.

Вэлин: Да. Видишь как он быстро… О, это же мой долбанный самогон! Какого… а?

Коулмэн: Он вошёл, требуя выпить. Что я должен был ему сказать, после того как он только что положил в землю нашего отца?

Вэлин: В таком случае ты мог бы дать твою собственную выпивку.

Коулмэн: Я так и хотел сделать, пока не обнаружил, что мой буфет пуст.

Вэлин: Опять пуст?

Коулмэн: Гол как задница лысого.

Вэлин: Всегда пустоватые твои буфеты.

Коулмэн: Я думаю, они пусты сейчас, но это жизнь, не так ли?

Уэлш: И нет такого слова «пустоватые».

ВЭЛИН пристально и сурово смотрит на УЭЛША.

Коулмэн (смеясь): Он прав!

Вэлин: Придираешься к моим словам, Уэлш?

Коулмэн: Да, придирается.

Уэлш: Не придираюсь. Я только шучу с тобой, Вэл.

Вэлин: И не ты же ли пожимал руки с Миком и Морином, я видел вас там, у могилы как вы болтали…

Уэлш: Я не болтал…

Вэлин: Замечательный у тебя приход: один из прихожан топором разрубил голову своей жене, другая кочергой вытащила мозги своей мамочке. И ты с ними лишь непринуждённо разговариваешь. О да, конечно.

Уэлш: Что я могу поделать, если суды и полиция…

Вэлин: В задницу суды и полицию. Я слышал что парень, которого ты представляешь, был послан более высокой властью, чем суды и долбаная полиция.

Уэлш (печально): Да, я тоже это слышал. Так и должно быть. Но, похоже, Бог не властен над этим городом. Не имеет юрисдикции здесь совсем.

ВЭЛИН берёт свою бутылку, бормоча, и наливает себе выпить. Пауза.

Коулмэн: Это красивое слово, я думаю.

Вэлин: Какое слово?

Коулмэн: Юрисдикция. Мне нравятся слова на «Ю».

Вэлин: Юрисдикция звучит слишком по-американски для меня. Они постоянно говорят это слово в фильме «Меланхолия на улице Хил».

Коулмэн: В любом случае это лучше чем слово «пустоватые».

Вэлин: Не начинай опять хамить мне, чёрт тебя подери.

Коулмэн: Что хочу, то и буду делать, мистер Статуэтковый Человек.

Вэлин: Оставь мои статуэтки в покое.

Коулмэн: Сколько ещё тебе их нужно, мать твою?

Вэлин: Намного больше! Нет, намного намного больше!

Коулмэн: О да, конечно.

Вэлин: Да, кстати, где мой фломастер? Я напишу мою [букву] «V» на них.

Коулмэн: Я не знаю где твой долбаный фломастер.

Вэлин: Ты им вчера рисовал бороды в Женском журнале!

Коулмэн: Да, и ты выдернул его у меня, почти оторвал мне руку.

Вэлин: Это всё что ты заслуживаешь.

Коулмэн: И потом, наверно, ты его спрятал.

После этих слов ВЭЛИН тут же вспомнил где его фломастер и пошёл в свою комнату. Пауза.

Вечно он прячет свои вещи.

Уэлш: Я очень плохой священник, именно так. Я никогда не могу защитить Бога, когда люди говорят что-нибудь против него. А ведь это главное, что должен уметь священник, не так ли?

Коулмэн: О, много гораздо худших священников, чем ты, Отец Уэлш. Я уверен в этом. Ты лишь немного нескладный, слишком любишь выпить и сомневаешься в Католицизме. А во всём остальном ты хороший священник. Главное то, что ты не обижаешь бедных газуров, а это даёт тебе преимущество над половиной священников в Ирландии.

Уэлш: Это слабое утешение. В любом случае, цифры сильно преувеличены. Я ужасный священник, и я возглавляю ужасный приход, и больше говорить не о чем. В моём приходе совершены два убийства, и я не могу добиться ни от одного из этих плутов признать это на исповеди. Эти ублюдки всегда каются лишь в ставках на лошадей и нечистых помыслах.

Коулмэн: Хм, только я думаю, ты не должен говорить мне, о чём люди исповедуются, Отец Уэлш. Ты можешь быть отлучён от церкви за это, я думаю. Я видел такой случай в фильме с участием Монтгомери Клифта.

Уэлш: Ты видел? Ну и хорошо.

Коулмэн: Ты слишком строг к себе, и это только слухи что Мик и Морин кого-либо убили, только сплетни. С женой Мика это был чистой воды несчастный случай в результате вождения в нетрезвом состоянии. Это печально, но может случиться с кем угодно…

Уэлш: Это-то с топором, торчащим из её лба, Коулмэн?

Коулмэн: Просто результат пьянства за рулём. А Моринина мама упала с высокого холма, только-то и всего. И, к тому же, она всегда была неустойчива на ногах.

Уэлш: И была ещё более неустойчива, когда мозги вытекали из неё после сильного удара кочергой.

Коулмэн: У неё были проблемы с тазобедренным суставом — это всем хорошо известно. И уж если ты вешаешь обвинения в убийстве, то не я ли должен быть первым из обвиненных? Ведь я прострелил моему отцу голову в упор.

Уэлш: Да, но это же был несчастный случай и у тебя был свидетель…

Коулмэн: Это то, что я говорю. И если бы Вэлин случайно не оказался там и не видел, как я споткнулся и ружьё упало, то весь город говорил бы что я навёл ствол в отца и прострелил ему голову умышленно, не так ли? Только потому, что у бедных Мика и Морин не было свидетелей, все эти дерьмовые глотки судачат о них.

ВЭЛИН возвращается с фломастером и начинает писать буквы «В» на новых статуэтках.

Уэлш: Вот видишь? Ты замечаешь хорошее в людях, Коулмэн. Это то, что я должен делать. Но я не замечаю хорошего. Я всегда возглавляю очередь, чтобы бросить первый камень.

Вэлин: Уж не очередной ли у него кризис веры, будь он не ладен?

Коулмэн: Так и есть.

Вэлин: Нет этому человеку покоя.

Уэлш: Да, потому что мне абсолютно нечего предложить своим прихожанам.

Коулмэн: А не ты ли, как тренер, только что вывел нашу детскую футбольную команду в Коннотский полуфинал в первом же сезоне?

Уэлш: Детская футбольная не может восстановить нашу веру в священное служение, Коулмэн. В любом случае, наша команда — это банда штрафников.

Коулмэн: Ничего подобного. У нашей команды хорошая техника.

Уэлш: Десять красных карточек за четыре игры, Коулмэн. Это мировой футбольный рекорд среди девушек. Это, пожалуй, рекорд и среди юношей. Одна девушка из команды Святого Ангела до сих пор в больнице после встречи с нами.

Коулмэн: Если она не готова к перипетиям игры — нечего ей было соваться на футбольное поле.

Уэлш: Бедные девушки даже плакали. Я замечательный тренер, ничего не скажешь.

Коулмэн: Просто они изнеженные скулящие сучки, чёрт бы их побрал.

Лёгкий стук во входную дверь, затем заглядывает Гёлин, симпатичная девушка семнадцати лет.

Гёлин: Вам надо, нет?

Вэлин: Заходи сама-то, Гёлин. Да, я возьму пару бутылок. Сейчас принесу деньги.

ВЭЙЛИН идёт в свою комнату, в то время как ГЁЛИН входит, доставая две бутылки самогона из её сумки.

Гёлин: Привет, Коулмэн. Здравствуйте, Отец Уэлш Уолш Уэлш…

Уэлш: Уэлш.

Гёлин: Уэлш. Я знаю. Не придирайтесь ко мне. Как дела?

Коулмэн: Мы только что положили нашего отца в землю.

Гёлин: Восхитительно. Я встретила почтальона на дороге с письмом для Вэлина.

Она кладёт официально выглядящий конверт на стол.

Этот почтальон влюблён в меня, вы знайте? Я думаю, он не прочь залезть в мои панталоны. Собственно, я уверена в этом.

Коулмэн: Он не прочь — как и всё наше графство Голуэй, Гёлин.

УЭЛШ берётся за голову от таких разговоров.

Гёлин: Наше графство — это как минимум. Скорее всего, весь Евросоюз. Однако этот парень не залезет в мои панталоны на свою почтальонскую зарплату. Это уж будьте уверены.

Коулмэн: Так ты берёшь деньги за вход, Гёлин?

Гёлин: Я обдумываю эту идею, Коулмэн. Почему ты спрашива — ешь? Это будет стоить больше чем пинта пива и пакет чипсов, имей это в виду.

Коулмэн: У меня где-то есть неиспользованный почтовый перевод на три фунта стерлингов.

Гёлин: Это уже ближе к нужной отметке. (Обращаясь к Уэлшу). А какая зарплата у священников, Отец Уэлш?

Уэлш: Да может хватит, наконец?! Хватит?! Не достаточно ли того, что ты ходишь кругом и торгуешь самогоном из-под полы?! Совсем не обязательно в добавление к этому вести разговоры о торговле своим телом?!

Гёлин: Мы просто шутим с вами, Отец.

Она ерошит волосы УЭЛША своими пальцами. Он отмахивается от неё.

(Обращаясь к Коулмэну) Надеюсь, у него не кризис веры опять? Это уже будет двенадцатый на этой неделе. Мы должны сообщить о нём Иисусу [Христу].

УЭЛШ стонет с свои руки. ГЁЛИН тихонько хихикает. ВЭЛИН входит и платит ГЁЛИН.

Вэлин: Две бутылки, Гёлин.

Гёлин: Вот они. Тут тебе письмо.

Коулмэн: Купи мне бутылку, Вэлин. Я буду должен тебе.

Вэлин (распечатывая письмо): Купи тебе бутылку. Чёрта с два.

Коулмэн: Видите что это за тип?

Гёлин: Ты обсчитал меня на целый фунт.

ВЭЛИН платит, как если бы ожидал этого.

Вэлин: Попытка стоила того.

Гёлин: Ты вонючий долбаный ублюдок, Вэлин. Ты грязный сукин сын.

Уэлш: Не ругайся такими словами, Гёлин…

Гёлин: Мой волосатый зад, Отче.

Вэлин (о письме): Ага! Он здесь! Он здесь! Мой чек! И посмотри, на какую сумму!

ВЭЛИН держит чек перед лицом КОУЛМЭНА.

Коулмэн: Я вижу.

Вэлин: Ты видишь?

Коулмэн: Да я вижу, и убери его от моего лица.

Вэлин (держа чек ближе): Теперь ты видишь сколько?

Коулмэн: Теперь я вижу.

Вэлин: Ну, вот и хорошо. Может, ты хочешь поближе посмотреть?

Коулмэн: Не суй мне этот чек в лицо.

Вэлин: Может тебе плохо видно…

ВЭЛИН трёт чеком КОУЛМАНА по лицу. КОУЛМЭН вскакивает и хватает ВЭЛИНА за шею. ВЭЛИН хватает его таким же образом. ГЁЛИН смеётся над их борьбой. УЭЛШ бросается нетвёрдым пьяным шагом через комнату и разнимает их.

Уэлш: Прекратите сейчас же! Вы что с ума посходили?

Пока УЭЛШ разнимает братьев ему случайно достается пинок. Он морщится от боли.

Коулмэн: Извините, Отец. Я метил в эту сволочь.

Уэлш: Ну и боль! Прямо в голень, чёрт бы вас побрал.

Гёлин: Теперь вы знаете, какого этим девчонкам из команды Святого Ангела.

Уэлш: Да что с вами, в самом деле?

Вэлин: Он первый начал.

Уэлш: Два брата дерутся друг с другом в день, когда был похоронен их отец! Такого я никогда ещё не слышал.

Гёлин: Это всё потому, что вы такой плохой священник для них, Отец.

УЭЛШ пристально смотрит на неё. Она смотрит в сторону, улыбаясь.

Гёлин: Я только шучу с вами, Отец.

Уэлш: Что это за город вообще? Братья бьют друг друга, а девушки торгуют в разнос спиртным из-под полы? И два убийцы гуляют на свободе.

Гёлин: И в довершение всего я беременна. (Пауза.) Шутка.

УЭЛШ печально смотрит на неё и братьев, идя несколько пьяной походкой к двери.

Уэлш: Эй, вы двое, больше не деритесь. (Выходит.)

Гёлин: У Отца Уолша Уэлша нет чувства юмора. Я провожу его до дома, чтобы его не стукнула корова как в прошлый раз.

Коулмэн: До свидания, Гёлин.

Вэлин: До свидания, Гёлин. (ГЕЛИН выходит. Пауза.) Ну и батюшка, а?

Коулмэн (соглашаясь): Да, ну и батюшка.

Вэлин: Господи помилуй, а? Если он узнает, что ты умышленно застрелил нашего папку, то он совсем раскиснет.

Коулмэн: Он принимает всё слишком близко к сердцу, этот Отец Уэлш.

Вэлин: Слишком близко к сердцу.

Свет гаснет.

Сцена вторая

Вечер. У задней стены, закрывая камин, теперь стоит большая новая оранжевая кухонная плита с большой буквой «V», написанная небрежным почерком на её передней части. КОУЛМЭН, в очках, сидит в кресле слева, читая женский журнал, рядом с ним стакан самогона. ВЭЛИН входит, неся сумку. Медленно, осторож-но он кладёт руку на плиту в различных местах, проверяя, не была ли она недавно использована. КОУЛМЭН фыркает с отвращением на него.

Вэлин: Я проверяю.

Коулмэн: Я вижу, что ты проверяешь.

Вэлин: Я считаю, небольшая проверка не помешает, когда ты рядом.

Коулмэн: Из всего, что ты делаешь, проверки у тебя получаются лучше всего.

Вэлин: Просто небольшая проверка. Знаешь, что я имею в виду? По-моему.

Коулмэн: Да я бы не тронул твою плиту, даже если бы ты засунул чайник в мою задницу.

Вэлин: Правильно, потому что это моя плита.

Коулмэн: Да если бы даже ты заплатил мне, я бы не затронул твою долбаную плиту.

Вэлин: Да на хрена бы я стал платить тебе, чтобы ты трогал мою плиту.

Коулмэн: Я знаю, что ты не стал бы, скупая скотина.

Вэлин: И это моя плита. Ты платил за неё триста фунтов? За подсоединение газа? Нет. Кто платил? Я. Мои деньги. Или это были твои деньги? Нет мои.

Коулмэн: Я прекрасно знаю, что это были твои деньги.

Вэлин: Если бы ты внёс свою лепту [в покупку], я бы сказал: «Пожалуйста, пользуйся моей плитой». Но ты не внёс, поэтому я не дам тебе ею пользоваться.

Коулмэн: Да нам даже плита то не нужна.

Вэлин: Тебе может, не нужна, а мне нужна.

Коулмэн: Так ты ведь ни черта не ешь никогда!

Вэлин: Я начну! Видит Бог, я начну. (Пауза). Эта плита моя, и эти статуэтки, и это ружьё, и эти кресла, и этот стол. Что ещё? Этот пол, эти шкафы, всё в этом долбаном доме моё и ты, парень, не будешь здесь ничего трогать. Только когда я разрешу.

Коулмэн: Трудно будет не трогать твой долбаный пол, однако.

Вэлин: Только когда я…

Коулмэн: Если только я буду летать по воздуху, чёрт бы тебя побрал.

Вэлин: Только когда я…

Коулмэн: Как черномазые.

Вэлин (сердито): Только когда я разрешу, я сказал!

Коулмэн: Ты разрешишь, конечно.

Вэлин: Мне всё это было оставлено. Мне и только мне одному.

Коулмэн: Было не оставлено, а даровано.

Вэлин: Мне и только мне одному.

Коулмэн: Было даровано.

Вэлин: И ты не будешь ничего трогать. (Пауза). Какие черномазые?

Коулмэн: А?

Вэлин: Какие летающие черномазые?

Коулмэн: Черномазые. На коврах. Они летающие черномазые.

Вэлин: Так это пакистанцы. А вовсе не черномазые!

Коулмэн: Какая разница!

Вэлин: Большая разница! Они пакистанцы, это совсем не одно и тоже.

Коулмэн: Да ты, я смотрю, специалист по пакистанцам!

Вэлин: Да я специалист по пакистанцам!

Коулмэн: Так ты наверно ещё и влюблён в пакистанцев! О, я уверен.

Вэлин: Оставь любовь в покое.

Коулмэн: Что ты купил, ходя по магазинам, Господин «который хочет жениться на пакистанце»?

Вэлин: Что я купил, ты спрашиваешь?

ВЭЛИН берёт две статуэтки из своей сумки и расставляет их заботливо на полке.

Коулмэн: Чёрт подери…

Вэлин: Не ругайся, Коулмэн. Не перед святыми. Это богохульство.

Он достаёт восемь пакетов картофельных чипсов «Тэйтос» из сумки и кладёт их на стол.

И я купил немного [чипсов] «Тэйтос».

Коулмэн: Если покупаешь чипсы, то лучше бери «МакКойс».

Вэлин: Я буду покупать то, что я хо…

Коулмэн: Ты долбаный жмот.

Вэлин (пауза. Пристально смотря): Я не собираюсь покупать чипсы, которые на вкус точно такие же, а стоят в два раза дороже, Коулмэн.

Коулмэн: У них другой вкус и у них есть бороздки.

Вэлин: У них такой же вкус и плевать я хотел на бороздки.

Коулмэн: «Тэйтос» — это сушеное дерьмо и все это знают.

Вэлин: О, да я разговариваю со специалистом по чипсам. Ну и что, что они сушёное дерьмо? Они по семнадцать пенсов, и в любом случае, чьи они? Они мои.

Коулмэн: Да, это твои чипсы.

Вэлин: Да, мои и только мои.

Коулмэн: Или купи [чипсы] «Риплс».

Вэлин: В задницу «Риплс» и чтоб ты не лазил…что это?

ВЭЛИН берёт стакан КОУЛМЭНА и нюхает его.

Коулмэн: Что?

Вэлин: Это.

Коулмэн: Мой собственный [самогон].

Вэлин: Чёрта с два твой собственный. У тебя нет денег покупать твой собственный.

Коулмэн: У меня есть деньги.

Вэлин: Откуда?

Коулмэн: Что это — допрос?

Вэлин: Да, допрос.

Коулмэн: Да пошёл ты.

ВЭЛИН достаёт свой самогон из коробки из-под печенья, чтобы проверить количество содержимого. КОУЛМЭН кладёт журнал в сторону, снимает очки и сидит за столом.

Вэлин: Ты лазил сюда.

Коулмэн: Вообще даже не заглядывал.

Вэлин: Однако количество значительно…уменьшилось.

Коулмэн: Чёрта с два оно уменьшилось. Да я бы не притронулся к твоёму [самогону], чёрт бы тебя побрал, даже если бы ты засунул его…

Вэлин (пробуя самогон, с сомнением): Ты разбавил его водой.

Коулмэн: Верь, во что хочешь. Я никогда не трогал твой самогон.

Вэлин: Где ты мог взять деньги на…моя страховка на дом?! Ах ты сволочь…!

ВЭЛИН с отчаянием находит и изучает свою страховую книгу.

Коулмэн: Я заплатил за твою страховку дома.

Вэлин: Но подпись не Дафи.

Коулмэн: Это подпись Дафи. Разве там не сказано «Дафи»?

Вэлин: Ты заплатил?

Коулмэн: Да.

Вэлин: Почему?

Коулмэн: Хотел сделать тебе одолжение в ответ на все те любезности, которые ты оказал мне на протяжении стольких лет. О да.

Вэлин: Это легко проверить.

Коулмэн: Это действительно легко проверить, давай давай проверяй, скотина. Проверяй до посинения.

В замешательстве [сбитый с толку], ВЭЛИН убирает книгу прочь.

Выпивку можно купить не только на деньги. Сексуальная привлекательность тоже помогает.

Вэлин: Сексуальная привлекательность? У тебя то? Да на твою сексуальную привлекательность не купить даже слизь с мёртвой лягушки.

Коулмэн: У тебя есть твоё собственное мнение, и ты имеешь на него право. У Гёлин противоположное мнение.

Вэлин: Гёлин? Да поцелуй меня в задницу. [Да чёрта лысого].

Коулмэн: Это правда.

Вэлин: Да ну?

Коулмэн: Я сказал: «Дай мне бутылку, и я тебя хорошенько поцелую прямо сейчас». Она в ответ: «Если дашь мне пощупать тебя снизу, то можешь взять бутылку бесплатно». И подобные сделки мы заключали неоднократно.

Вэлин: Гёлин не стала бы щупать тебя снизу, даже если бы ты купил ей [лошадку] пони, и уж никак не дала бы тебе ещё бесплатно самогона в придачу.

Коулмэн: Видит Бог, я говорю правду, да и как ещё я мог бы получить самогон бесплатно?

Вэлин (неуверенно): Чёрт. (Пауза). А? (Пауза). Гёлин симпатичная. (Пауза). Гёлин ужасно симпатичная. (Пауза). Зачем Гёлин стала бы трогать тебя снизу?

Коулмэн: Зрелые мужчины — вот что нравится Гёлин.

Вэлин: Я нисколько тебе не верю.

Коулмэн: Напрасно.

Вэлин (пауза): И как это по ощущениям?

Коулмэн: Что по ощущениям?

Вэлин: Прикосновения снизу.

Коулмэн: Достаточно приятно надо сказать.

Вэлин (неуверенно): Я абсолютно не могу в это поверить. (Пауза). Нет, этого не может быть.

КОУЛМЭН открывает и начинает есть пакет ВЭЛИНовских картофельных чипсов.

Вэлин: Гёлин не стала бы трогать тебя снизу. Ни за что на свете не стала бы Гёлин трогать те- (Ошеломлён). Кто тебе сказал, что ты можешь есть мои чипсы?!

Коулмэн: Никто не говорил.

Вэлин: Нагло, прямо в моём присутствии?!

КОУМЭН: Я сам себе разрешил.

Вэлин: Тогда ты сам заплатишь мне семнадцать пенсов! И ты заплатишь мне прямо сейчас!

Коулмэн: Прямо сейчас, да?

Вэлин: Да!

Коулмэн: Деньги, которые ты припрятал?

Вэлин: И если ты не заплатишь, то по башке получишь.

Коулмэн: По башке от тебя? Ой, как страшно, я весь дрожу.

Вэлин: Семнадцать пенсов я сказал!

Пауза. КОУЛМЭН медленно достает монету из своего кармана и, не взглянув на неё, со стуком кладёт её на стол. ВЭЛИН смотрит на монету.

Это [только] десять.

КОУЛМЭН смотрит на монету, достаёт из кармана другую и также кладёт её со стуком.

Коулмэн: Сдачи не надо.

Вэлин: Я могу оставить себе сдачу, да?

Он кладёт монеты в карман, достает три пенса, открывает одну из ладоней КОЛЕМАНА и кладёт в неё деньги.

Мне не нужны подачки.

Он отворачивается. Продолжая сидеть, КОУЛМЭН с силой бросает монеты в затылок ВЭЛИНА.

Ах ты сволочь!! Ну давай, иди сюда!

КОУЛМЭН вскакивает, опрокидывая свой стул.

Коулмэн: Ну, давай, значит?

Вэлин: Швырять в меня деньги?!

Коулмэн: Да. И ты их сей час соберёшь для своего вонючего свинячьего банка, ты маленький девственный долбанный гомик ты…

Они вцепляются друг в друга, падают на пол и дерутся, катаясь по полу. Немного пьяный УЭЛШ входит через наружную дверь.

Уэлш: Эй, вы двое! Эй! (Пауза. Громко). Вы что не слышите!

Коулмэн (раздражённо): Что?

Уэлш: Том Хэнлон только что покончил с собой.

Вэлин: А?

Уэлш: Том Хэнлон только что покончил с собой.

Вэлин (пауза): Отпусти мою шею, ты.

Коулмэн: Тогда отпусти мою руку.

Они медленно отпускают друг друга и встают, в то время как УЭЛШ садится за стол, потрясённый.

Уэлш: Он вошёл в озеро с этой проклятой пристани. Да, и продолжал идти. Его тело там на досках. Его отцу пришлось тащить меня пьяного из [пивной] Рорис, чтобы я помолился над ним, что я и сделал, шатаясь.

Вэлин: Том Хэнлон? О, Господь. Да я ведь только вчера разговаривал с там Томом. [А теперь] похороны.

Уэлш: Один ребёнок видел его. Видел, как он сидел на скамейке на пристани с бутылкой пива и смотрел на горы там за озером. Допив пиво, он встал и вошёл в воду, не снимая одежду, и шёл не останавливаясь. Не останавливаясь. Пока бедняга не скрылась под водой. И даже затем он продолжал идти.

Коулмэн (пауза): Мне никогда не нравился этот долбаный Том Хэнлон. Он всегда был поглощён своей персоной как все эти полицейские, будь они не ладны…

Уэлш (гневно): Бедняга ещё не остыл, Коулмэн Коннор. Должен ли ты так говорить о нём?

Коулмэн: Да должен, если я не хочу быть лицемером.

Вэлин: Он теперь про лицемерие. Видишь, что это за парень, батюшка? Только что съел пакет моих чипсов без моего разрешения…

Коулмэн: Я заплатил тебе за эти чипсы…

Вэлин: А теперь говорит, что он не лицемер.

Коулмэн: Я заплатил тебе на три пенса больше, чем эти чипсы стоят. Да и вообще, разве употребление чипсов делает человека лицемером?

Вэлин: Да делает. И в довершение к этому приставать к школьнице — это ещё одно преступление, батюшка.

Коулмэн: Я не приставал к школьнице. Я приставал к бывшей школьнице.

Вэлин: Какая разница!

Уэлш: Что это за школьница?

Коулмэн: Эту школьницу зовут Гёлин. Она заходила сегодня днем, и мы классно провели время, ещё как.

Уэлш: Гёлин? Весь день Гёлин помогала мне стирать спортивную форму для детской футбольной команды, не отлучаясь ни на минуту.

Смущённый, КОУЛМЭН встаёт и идёт в свою комнату. ВЭЛИН преграждает ему путь

Вэлин: Ага! Видал! Так кто теперь девственный долбанный гомик?

Коулмэн: Прочь с дороги, немедленно.

Вэлин: Немедленно, а?

Коулмэн: Прочь с дороги, я сказал.

Вэлин: Я так и знал!

Коулмэн: Ты пропустишь меня или я тебя подвину?

Вэлин: Так что теперь — я был прав? А?

Коулмэн: А?

Вэлин: А?

Уэлш: Коулмэн, вернись сюда. Мы…

Коулмэн: И ты можешь тоже заткнуть свою долбаную глотку, Уэлш или Уолш или как там твоё дурацкое имя, поп! Если ты уличил Коулмэна Коннора во лжи, не жди быть… не ожидай…быть…

КОУЛМЭН входит в свою комнату, хлопая дверью.

Вэлин: Ты заикающаяся вонючая задница, вот ты кто! «Быть…быть…быть…» (Обращаясь к УЭЛШУ). А?

Пока ВЭЛИН поворачивается к УЭЛШУ, КОУЛМЭН бросается вперёд, пинает плиту и мчится обратно в свою комнату. ВЭЛИН пытается схватить его, но не успевает.

Ах ты, козёл!

Он осматривает плиту, чтобы выяснить, нет ли повреждений.

Моя любимая плита, чтоб её! Если что-нибудь сломалось в этой плите, то ты будешь платить за это, сволочь! Вы видели это, батюшка? Да разве он не сумасшедший? (Пауза). Тебе нравится моя новая плита, батюшка? Хорошая, не правда ли?

Коулмэн (из своей запертой комнаты): Ты видишь букву «V» на его плите, батюшка? Ты думаешь, это означает «Вэлин»? Вовсе нет. Это сокращение от слова «virgin», то есть «девственница».

Вэлин: Что за чёрт…?

Коулмэн: «V» означает «девственница», ах — ах.

Вэлин: И это говоришь мне ты — самый главный девственник?

Коулмэн: «V» означает «девственница Вэлин».

Вэлин: Ты самый главный девственник, чтоб ты сдох! И не подслушивай за дверью!

Коулмэн: Что хочу, то и буду делать.

ВЭЛИН снова осматривает плиту. ВЭЛШ чуть не плачет.

Вэлин (о плите): Нет, я думаю, плита в порядке, так…

Уэлш: Смотрите: я пришёл к вам…и вы ругайтесь. Достаточно справедливо будет сказать, что вы двое постоянно только и делайте что бранитесь. Вы никогда не изменитесь. Я достаточно много раз пытался…

Вэлин: Ты плачешь, батюшка или у тебя простуда? Да, это простуда…

Уэлш: Нет, я плачу.

Вэлин: Такого я никогда не видел.

Уэлш: Потому что я прихожу и говорю вам, что человек только что пошёл и убил себя, парень с которым вы ходили в школу…с которым росли вместе…парень, который слова плохого никогда ни о ком не сказал и который старался как можно лучше служить своим согражданам каждый день своей жизни…и я говорю вам, что он утопился, а это ужасная смерть, вы даже глазом не моргнули… вы не только глазом не моргнули, так вы ещё и препирайтесь о чипсах и плитах к тому же!

Вэлин: Я моргнул.

Уэлш: Что-то я не заметил!

Вэлин: Я сильно моргнул.

Уэлш: Однако я не заметил ни чуть!

Вэлин (пауза): Но это хорошая плита, не так ли, батюшка?

УЭЛШ кладёт свою голову в свои руки. ВЭЛИН идёт к плите.

Вэлин: Я её подключил лишь вчера. Она до сих пор пахнет новизной. Коулмэну вообще запрещено прикасаться к ней, так как Коулмэн не вложил в неё ни гроша, так как у Коулмэна нет ни гроша, чтобы вложить в неё. (Поднимает три пенса). У него есть три пенса, но этого мало, чтобы вложить в плиту. Слишком мало. Он бросил эти три пенса только что в мою голову, знаешь ли ты об этом? (Поняв в чём дело, со злостью). И если у него нет денег и он не путался с Гёлин, откуда, чёрт возьми, взялся этот самогон?! Коулмэн…!

Уэлш (кричит): Вэлин, ты конченая скотина, вот ты кто!!

Вэлин: Что? А, да, бедный Томас.

ВЭЛИН склоняет голову в притворном сочувствии.

Уэлш (пауза. Говорит печально, стоя): Я пришёл за вами, чтобы вы пошли к озеру со мной принести тело бедного Тома в его дом. Поможете вы, нет?

Вэлин: Я помогу, батюшка, я помогу.

Уэлш (пауза): Проклятье. Два убийства и одно самоубийство уже. Два убийства и проклятое самоубийство…

УЭЛШ выходит, качая головой.

Вэлин (вслед Уэлшу): Я уверен, в этом нет твоей вины, батюшка. Не впадай опять в сентиментальность! (Пауза). Коулмэн? Я ухожу к…

Коулмэн (из-за запертой двери своей комнаты): Я слышал.

Вэлин: Так ты идешь?

Коулмэн (из-за двери): Даже и не подумаю. Таскать по округе мёртвого полисмена? Того самого полисмена, который смеялся надо мной, когда я отжимался от пола на физкультуре [в школе]? Да ни за что.

Вэлин: Ты очень злопамятный. Да в любом случае, Отцу Уэлшу нужна помощь сильных мужчин, а не девственных долбанных гомиков, которые даже не могли бы заплатить пьяной обезьяне, чтобы поприставать к ней.

ВЭЛИН быстро выходит. КОУЛМЭН стремительно входит в комнату, чтобы убедиться, что он ушёл. Он идёт к двери и стоит там, раздумывая и осматривая комнату. Его взгляд падает на плиту. Он берёт спички и открывает дверцу плиты.

Коулмэн: Девственный долбанный гомик, да? А не включить ли нам теперь газ на полную мощность без всякой причины? Я думаю да.

Он зажигает плиту, добавляет подачу газа, закрывает дверцу и уходит в свою комнату. Через несколько секунд он возвращается и осматривает комнату.

Без всякой причины, а?

Он берёт из шкафа большую металлическую кастрюлю, кладёт в неё все статуэтки с полки и ставит кастрюлю в духовку, после чего закрывает дверцу.

Теперь мы посмотрим, кто из нас девственный педик, который не мог бы даже заплатить обезьяне, чтобы она переспала с ним. Теперь мы посмотрим.

Он надевает куртку, расчёсывает свои неопрятные волосы пятернёй в течение двух секунд и выходит через входную дверь.

Свет гаснет.

Сцена третья

Через несколько часов входят ВЭЛИН и УЭЛШ, немного выпившие. ВЭЛИН достаёт бутылку самогона из железной банки и наливает себе стакан. УЭЛШ смотрит на этот стакан некоторое время.

Вэлин: Это было ужасно, а?

Уэлш: Кошмар. Да, просто кошмар. И я ничего не мог сказать им. Ничего.

Вэлин: Да и что можно было им сказать? Они хотели услышать только одно: «Ваш сын жив». И эти слова не утешили бы их, когда его тело лежит в их гостиной и с него капает вода.

Уэлш: Ты когда-нибудь слышал такой плачь, Вэлин?

Вэлин: Слезами этой семьи можно было бы заполнить целое озеро. Или, по меньшей мере, резервар.

Уэлш (пауза): Что?

Вэлин: Резервар. Один из резерваров.

Уэлш: Резервуар?

Вэлин: Да, резервар. И ихний Мэртин рыдал чуть не больше всех. Я никогда не видел, чтобы Мэртин так плакал. Я думаю, это заслуженная кара за то, что он отрезал уши у бедного пса.

Уэлш: Я думаю, любой будет рыдать, если потерял единственного брата.

Вэлин: Я бы не рыдал, если бы потерял моего единственного брата. Я бы купил большой торт и пригласил гостей.

Уэлш: Ах, Вэлин Вэлин. Если ты не можешь ужиться со своим собственным братом, то как же мы можем надеяться обрести мир во всём мире…?

Вэлин: Мир, чёрт бы его побрал, и лучше не продолжай. Ты всегда скулишь на эту вонючую тему, когда ты пьян.

ВЭЛИН садится за стол со стаканом и бутылкой.

Уэлш (пауза): Пустынное вонючее озеро как место самоубийства. Одна лишь мысль об этом наводит на меня печаль. Когда я думаю, как бедняга Том сидит там один, наедине со своими думами, перед ним холодное озеро, и он взвешивает что лучше. Жизнь, полная одиночества привела его туда, но жизнь полна и хороших моментов, даже если это всего лишь…видеть реки или путешествовать или смотреть футбол по телику…

Вэлин (кивая): Футбол, да…

Уэлш: Или надежды что тебя кто-то полюбит. И Томас положил всё это на одну чашу весов, а на другую положил смерть в холодной воде и предпочёл смерть. И сначала это шокирует тебя как глупость и напрасная трата, [и хочется сказать]: «Том Хэнлон, тебе было тридцать восемь лет, ты был здоров, у тебя были друзья, огромное количество людей находится в худшей ситуации, чем ты…»

Вэлин: В Норвегии родилась девочка без губ.

Уэлш: Я не слышал о ней.

Вэлин: Это девочка из Норвегии и она была рождена совсем без губ.

Уэлш: Надо же. Но если ты говоришь, что если этот мир такое славное место для проживания, то где были его друзья, когда он нуждался в них в этом славном мире? Когда он нуждался в них больше всего, чтобы они сказали: «Уходи оттуда, сумасшедший, мы будем тосковать по тебе, ты стоящий парень, хотя ты и глуповат». Где тогда были его друзья? Где я был тогда? Сидел в кабаке, напившись один, как свинья. (Пауза). Теперь Том Хэнлон гниёт в аду. Во всяком случае, в соответствии с учением Католической церкви он в аду, как любой самоубийца. Нет сожаления. Нет милосердия для него.

Вэлин: Неужели это правда? Все самоубийцы, ты говоришь?

Уэлш: В любом случае, это именно так, по мнению нашей толпы.

Вэлин: Я не знал этого, однако. Это находка для книг. (Пауза). Значит парень из [фильма] «Он же Смит и Джонс» попал бы в ад?

Уэлш: Я не знаю парня из [фильма] «Он же Смит и Джонс».

Вэлин: Не блондин, а второй парень.

Уэлш: Я не знаю этого артиста.

Вэлин: Он покончил жизнь самоубийством, и причём на вершине своей славы.

Уэлш: Ну, если он наложил на себя руки, да, он тоже будет в аду. (Пауза). Это замечательно. Ты можешь убить дюжину человек, даже две дюжины. До тех пор пока ты сожалеешь о содеянном, ты можешь попасть в рай. Но если ты убиваешь самого себя, тогда нет. Тогда попадёшь прямо в ад.

Вэлин: Это звучит очень сурово. (Пауза). Значит, Том будет теперь в аду, не так ли? О Господи. (Пауза) Я размышляю, встретил ли он уже парня из [фильма] «Он же Смит и Джонс»? Ох, этот артист должен сей час быть уже очень стар. Том, возможно, даже не узнает его. И это если он вообще смотрел этот фильм. Я видел его только в Англии. Может, здесь этот фильм вообще не показывали по телику.

Уэлш (вздыхая): Ты не поделишься каплей этого самогона, а, Вэлин? У меня страшная жажда…

Вэлин: Ах, батюшка, у меня только капля и осталась и мне самому она нужна…

Уэлш: Да у тебя же пол бутылки…

Вэлин: И если бы у меня была возможность, я бы поделился, но у меня нет такой возможности, да и вообще должны ли священники пить спиртное? Нет не должны, во всяком случае, не в ночь…

Уэлш: Ты должен делиться, как говориться в Библии. Или это говорится где-то ещё…

Вэлин: Я хотел казать, что ты не должен пить в ночь, когда ты позволил одному бедняге из твоей паствы наложить на себя руки.

Уэлш: Удачно было это сказать, да?! Надо мне это сейчас?!

Вэлин (бормочет): Не пытайся выпрашивать выпивку у бедняка, у тебя есть твоя зарплата.

ВЭЛИН встаёт, кладёт бутылку обратно в железную коробку из-под печенья и тщательно заклеивает крышку, (напевая с закрытым ртом).

Уэлш: Какой-то странный запах сегодня, Вэл, в вашем доме, а?

Вэлин: Если ты собираешься критиковать запах в моём доме, можешь уходить. Да, можешь идти.

Уэлш: Пахнет как пластмасса, а?

Вэлин: Выпрашивает мой самогон, а потом говорит, что мой дом воняет. И это ещё не самое худшее.

Уэлш (пауза): Зато Коулмэн пришел, в конце концов, помочь нам с беднягой Томом, хотя он и опоздал. Но это было ужасной ошибкой с его стороны, когда он спросил несчастную мать Тома, будет ли она печь слоёные пироги на поминки.

Вэлин: Это было ужасно почти до предела.

Уэлш: И как она сидела там плача, и он подталкивал её локтем снова и снова и спрашивал: «У вас будут слоёные пироги, Госпожа, не так ли?»

Вэлин: Если бы он был пьян, это можно было простить, но он был трезв. Это было просто от злобы. (Смеётся). Хотя это было и смешно в тоже время.

Уэлш: Да кстати где же он? Мне помнится, что он шёл с нами по дороге.

Вэлин: Он остановился, чтобы завязать свои шнурки. (Пауза. Продолжает, осознав). У Коулмэна нет шнурков. Он носит [лёгкие] кожаные туфли [типа мокасин]. (Пауза). Куда делись все [статуэтки] Непорочной Девы Марии?!

Он наклоняется над плитой, кладёт свои руки на её верх, чтобы убедиться, что статуэтки не упали за неё. Опаляю- щий жар от плиты жжёт его руки, и он отдёргивает их с визгом.

(В истерике). Что?! Что?!

Уэлш: Что случилось, Вэлин? Уходя, ты оставил плиту включённой?

Потрясённый, ВЭЛИН открывает дверцу плиты с полотенцем. Дым валит наружу, поднимаясь. Он вынимает дымящуюся кастрюлю с расплавленной пластмассой, с чувством тошноты он ставит кастрюлю на стол и осторожно достаёт одну из полу — расплавленных статуэток с полотенцем.

Все твои статуэтки расплавлены, Вэлин.

Вэлин (шатаясь, отступает назад): Я убью эту сволочь! Я убью эту сволочь!

Уэлш: Я готов побиться об заклад, что это был Коулмэн, Вэлин.

Вэлин: Всё указывает на это! Я убью эту сволочь!

ВЭЛИН хватает ружьё со стены и шагает по комнате, ошеломлённый. УЭЛШ вскакивает и пытается успокоить его.

Уэлш: О Вэлин! Положи это ружьё!

Вэлин: Я прострелю ему башку! Я прострелю его проклятую башку! Я говорил ему не трогать мою плиту, и я говорил ему не трогать мои статуэтки, а он что сделал? Он сварил мои статуэтки в моей плите! (Смотрит в кастрюлю). Эта была благословлена Папой [Римским]! Эту дали моей матери американцы! И все они пропали! Все! Они все теперь только дурацкие головы, катающиеся вокруг!

Уэлш: Ты не можешь стрелять в своего брата из-за неодушевлённых предметов, Вэлин! Отдай мне это ружьё немедленно.

Вэлин: Неодушевлённые предметы? Мои статуэтки святых? И ты называешь себя священником? Не удивительно, что ты предмет насмешек Католической Церкви Ирландии. А этого нелегко добиться, парень.

Уэлш: Теперь отдай мне его, я сказал. Ты собираешься убить свою собственную плоть и кровь.

Вэлин: Да, мою собственную плоть и кровь, а почему нет? Если ему позволено убивать свою собственную плоть и кровь и остаться безнаказанным, почему мне нельзя?

Уэлш: Ну о чём ты говоришь? Коулмэн выстрелил в вашего отца в результате несчастного случая, и ты прекрасно это знаешь.

Вэлин: Чёрта с два несчастного случая! Ты единственный идиот в Линнэне, который верит, что этот выстрел был несчастный случай. Разве не смеялся отец над причёской Коулмэна и разве Коулмэн не вскочил, не потянул его назад за волосы и не прострелил бедняге череп именно так как он обещал с восьмилетнего возраста и отец наступил на его Scalectrix, разломив его пополам…

КОУЛМЭН входит через наружную дверь.

Коулмэн: Однако я любил этот Scalectrix. Он светился в полумраке.

ВЭЛИН поворачивается и направляет ружьё на КОУЛМЭНА. УЭЛШ отступает со стоном, обхватив голову руками. КОУЛМЭН невозмутимо идёт к столу и садится.

Уэлш: Это не правда! Это не правда!

Коулмэн: Смотри, он побледнел как бумага…

Вэлин: Нет, ты заткнись! Не болтай после твоих грязных преступлений…

Уэлш: Скажи мне, что ты не застрелил твоего отца умышленно, Коулмэн. Пожалуйста, сейчас…

Вэлин: Это не о нашем отце, будь он не ладен! Это о моих статуэтках, чёрт бы тебя побрал!

Коулмэн: Видишь, какие у этого парня приоритеты?

Вэлин: Плавить статуэтки — это действие, направленное прямо против Бога!

Уэлш: Также как и стрелять в голову своего отца!

Вэлин: И регулятор газа был на максимальной отметке!

Уэлш: Скажи мне, Коулмэн, пожалуйста, скажи мне. Скажи мне, что ты не застрелил своего отца намеренно. О, скажи мне прямо сейчас…

Коулмэн: Да успокоишься ты, наконец? (Пауза). Конечно, я застрелил моего отца намеренно.

УЭЛШ начинает стонать опять.

Коулмэн: Я не собираюсь выслушивать ни от кого замечания. [Он сказал, что] мои волосы выглядят как волосы пьяного ребёнка. А я как раз только что причесал мои волосы, и они были в полном порядке! И я прекрасно знаю, что прострелить голову собственному отцу против Бога, но есть оскорбления, за которые нельзя прощать.

Вэлин: И варить статуэтки тем более против Бога, особенно если это статуэтки Святой Девы Марии.

Коулмэн: Это достаточно верно, трудно спорить, если у парня ружьё, и я скажу тебе ещё одну вещь, которая против Божьей воли, пока этот парень не влепил в меня пулю…(обращаясь к УЭЛШУ). Эй, стонота, ты слушаешь?

Уэлш: Я слушаю, я слушаю, я слушаю…

Коулмэн: Я скажу тебе ещё одну вещь, которая против Бога. Усадить своего брата в кресло, когда мозги его отца стекают по нему, и обещать сказать всем что это был несчастный случай…

Вэлин: Теперь заткнись, сволочь…

Коулмэн: Если я подпишу, что я отказываюсь в его пользу от всего, что мой отец оставил мне в своём завещании…

Уэлш: Нет…нет… нет…

Коулмэн: Его дом и его землю, и его столы и его кресла и его сбережения чтобы транжирить их по мелочам на дерьмовые плиты, чтобы мучить ими меня, мерзавец…

Уэлш: Нет, теперь…нет…

Вэлин: Прощайся с белым светом, сволочь!

Коулмэн: И дерьмовыми Тейтосами, наихудшими чипсами в мире…

ВЭЛИН взводит курки ружья, приставленного к голове КОУЛМЭНА.

Уэлш: Нет, Вэлин, нет!

Вэлин: Я сказал, попрощайся с белым светом, сволочь

Коулмэн: Прощай белый свет, а ты мерзавец.

ВЭЛИН нажимает курок. Происходит пустой щелчок. Он снова нажимает на курок. Опять щелчок. Третий раз, и опять щелчок. КОУЛМЭН достает из кармана два ружейных патрона.

Коулмэн: Ты думаешь, я сумасшедший идиот, а? (Обращаясь к УЭЛШУ) Ты видел это, батюшка? Мой собственный брат стреляет мне в голову.

Вэлин: Отдай мне эти долбаные патроны.

Коулмэн: Нет.

Вэлин: Дай мне патроны, я сказал.

Коулмэн: Я не дам.

Вэлин: Дай мне их, чёрт…

ВЭЛИН пытается вырвать патроны из сжатого кулака КОУЛМЭНА, КОУЛМЭН при этом смеётся. ВЭЛИН хватает КОУЛМЭНА за шею, и они падают на пол, сцепившись в драке, катаются вокруг. УЭЛШ пристально смотрит на них, онемевший, в ужасе. Его взгляд останавливается на кастрюлю с дымящейся пластмассы рядом с ним и, почти безучастно [беспомощно], по мере того как драка продолжается, сжимает свои кулаки и медленно погружает их в жгущую жидкость. УЭЛШУ удаётся сдержать свой крик на десть или пятнадцать секунд, затем, всё ещё держа свои кулаки погружёнными, он издаёт ужасающий вопль на высокой ноте, который длится около десяти секунд, во время которых ВЭЛИН и КОУЛМЭН прекращают драку, встают и пытаются помочь ему…

Вэлин: Отец Уолш, так…

Коулмэн: Отец Уолш, Отец Уолш…

УЭЛШ достаёт свои кулаки из кастрюли, ярко красные, снова сдерживает свои крики, осматривает шокированных ВЭЛИНА и КОУЛМЭНА с отчаяньем и мукой, опрокидывает кастрюлю со стола и быстро выходит через входную дверь, его кулаки прижаты к груди в боли.

Уэлш (кричит, выходя): Моё имя Уэлш!!!

ВЭЛИН и КОУЛМЭН пристально смотрят ему в след секунду или две.

Коулмэн: Нет сомнений, он совершенно сумасшедший.

Вэлин: Совершенно сумасшедший.

Коулмэн: Он размазня. (Указывая на кастрюлю) Уж не ждёт ли он, чтобы мы убрали этот бардак после него?

ВЭЛИН высовывает свою голову из входной двери и кричит наружу.

Вэлин: Уж не ждёшь ли ты, что мы будем убирать этот бардак за тобой?

Коулмэн (пауза): Что он сказал?

Вэлин: Он уже ушёл.

Коулмэн: Он квашня и больше ничего. (Пауза) А, это же твой долбаный пол. Ты и прибирай.

Вэлин: Ты что?!

Коулмэн: Видишь мои классные патроны, Вэлин?

КОУЛМЭН трясёт свои два патрона перед лицом ВЭЛИНА, затем выходит из комнаты.

Вэлин: Ты, чёрт тебя…!

Дверь КОУЛМЭНА со стуком захлопывается. ВЭЛИН морщится, медлит, тупо чешет свою промежность и нюхает свои пальцы. Пауза.

Свет гаснет.

Антракт

Сцена четвёртая

Простая скамейка на пристани у озера вечером, на которой УЭЛШ сидит с бутылкой пива, на его руках лёгкие повязки. ГЁЛИН подходит и садится рядом с ним.

Уэлш: Здравствуй, Гёлин.

Гёлин: Здравствуйте, Батюшка. Что вы тут делайте?

Уэлш: Так, просто сижу.

Гёлин: Да, конечно, конечно. (Пауза) Хорошую проповедь вы сказали сегодня на похоронах Тома, Батюшка,

Уэлш: Я тебя там не видел, не так ли?

Гёлин: Я стояла в задних рядах. (Пауза) Ваши слова почти довели меня до слёз.

Уэлш: Чтобы ты плакала? За все эти годы я никогда не слышал, чтобы ты плакала, Гёлин. Ни на похоронах, ни на свадьбах. Ты даже не плакала, когда Голландия выбила нас из Кубка Мира, чёрт бы его побрал.

Гёлин: Время от времени я плачу, когда я одна, по разным причинам…

Уэлш: Этот долбаный пакистанец Боннэр. Он не смог бы поймать мяч, даже если бы его пнула корова.

УЭЛШ потягивает пиво из своей бутылки.

Гёлин: Я бы сказала, это уже не первая бутылка сегодня, Батюшка?

Уэлш: Не иронизируй надо мной. Это достаточно делают все остальные.

Гёлин: Я не иронизировала над Вами.

Уэлш: Не надо хотя бы сегодня.

Гёлин: Я совсем не иронизировала над Вами. Я иногда дразню Вас только то и всего.

Уэлш: Иногда? «Постоянно» — более точное слово — как и все кругом здесь.

Гёлин: Я только иногда дразню Вас и только чтобы скрыть сумасшедшую страсть к Вам, которая испепеляет меня изнутри…

УЭЛШ бросает на неё грязный взгляд. Она улыбается

Гёлин: Нет, я только шучу сейчас, Батюшка.

Уэлш: Ну теперь ты видишь?!

Гёлин: Ах, шутят над Вами, да, Батюшка? Это только потому, что Вы так выделываетесь и заноситесь, Вы такая лёгкая мишень для шуток.

Уэлш: Я не очень выделываюсь и заношусь

Гёлин: Хорошо, Вы не очень выделываетесь.

Уэлш (пауза): Я действительно выделываюсь и заношусь?

Гёлин: Нет-нет. Во всяком случае, не больше чем другие священники.

Уэлш: Может, я тоже задираю нос тогда. Может в этом причина, почему я не ко двору в этом городе. Хотя я бы убил половину моих долбаных родственников, чтобы быть принятым в этом городе. Господи. Я думал, что Линэн милое местечко, когда я приехал сюда, но я ошибся. Оказалось что это столица Европы по убийствам. Ты знала, что Коулмэн убил своего отца умышленно?

Гёлин (опускает голову, в замешательстве): Да, я слышала слухи об этом где-то…

Уэлш: Слухи, будь они не ладны? И ты даже глазом не моргнула и не сообщила в полицию?

Гёлин: Я не стукачка, чёрт возьми, да и отец Коулмэна всегда был сварливой вонючей скотиной. Как-то раз он пнул моего кота Имонна.

Уэлш: И что же, он заслуживает смерти за то, что пнул кота?

Гёлин (пожимает плечами): Это зависит от того, что за человек и что за кот. Но в Ирландии кошек пинали бы гораздо меньше, скажу я Вам, если бы пинающий точно знал, что после этого ему прострелят голову.

Уэлш: Похоже, что у тебя совсем нет понятия о нравственности, Гёлин.

Гёлин: Моя нравственность на должной высоте, только я не скулю об этом постоянно как некоторые.

Уэлш (пауза): Вэл и Коулмэн когда-нибудь убьют друг друга, если никто не сделает что-нибудь чтобы остановить их. В любом случае это буду не я, кто остановит их. Это будет кто-нибудь кому эта работа по плечу.

Он достаёт письмо и передаёт его ГЁЛИН.

Я вот написал им небольшое письмо, Гёлин. Не передашь ли ты его, когда увидишь их в следующий раз?

Гёлин: Разве Вы не увидите их скоро сами?

Уэлш: Нет. Я уезжаю из Линэна вечером.

Гёлин: Уезжайте куда?

Уэлш: Куда угодно. Куда бы они не послали меня. Куда угодно — только не здесь.

Гёлин: Но почему, Батюшка?

Уэлш: По многим различным причинам, но три убийства и одно самоубийство среди моих прихожан сыграли свою роль.

Гёлин: Но ни в одном из этих случаев не было Вашей вины, Отец.

Уэлш: Неужели?

Гёлин: И разве Вы не должны тренировать завтра утром детскую команду для полуфинала?

Уэлш: Эти сучки никогда не слушали моих советов раньше. И я не вижу причин, почему они должны начать слушаться сейчас. Никто никогда не слушает моих советов. Никто вообще меня никогда не слушает.

Гёлин: Я слушаю Вас.

Уэлш (с сарказмом): Это огромное утешение.

ГЁЛИН склоняет голову, обижена.

Уэлш: И ты тоже не слушаешь меня. Сколько раз я говорил тебе не продавать по городу самогон твоего отца, а что толку?

Гёлин: Я перестану торговать, как только скоплю немного денег, Батюшка.

Уэлш: Немного денег для чего? Чтобы таскаться по клубам в Караре, где пьяные подростки будут лапать тебя.

Гёлин: Вовсе нет, Батюшка. Я коплю, чтобы купить несколько хорошеньких вещиц из каталога Фримэна, который есть у моей мамы. У них есть множество…

Уэлш: Короче, покупать всякое дерьмо. Мне бы твои проблемы, Гёлин. Твоя жизнь сплошная мука, что и говорить.

ГЁЛИН встаёт и дёргает голову УЭЛША назад за волосы.

Гёлин: Если бы кто-нибудь другой говорил со мной с таким сарказмом, я бы заехала ему в глаз, но если я Вас стукну, Вы наверно заплачете как девчонка!

Уэлш: Я не просил тебя сидеть рядом со мной.

Гёлин: Я не знала, что существует закон запрещающий сидеть рядом с Вами, но в данную минуту я хочу, чтобы такой закон существовал.

ГЁЛИН отпускает его и идёт прочь.

Уэлш: Я сожалею, что говорил с сарказмом о каталоге твоей матери и других вещах, Гёлин. Я сожалею.

ГЁЛИН останавливается и после паузы идёт обратно к скамейке.

Гёлин: Я не сержусь.

Уэлш: Просто я чувствую себя немного…я не знаю…

Гёлин (садясь рядом с ним): Сентиментальным.

Уэлш: Сентиментальным. Да, так и есть.

Гёлин: Сентиментальным и тоскующим. Сентиментальный и тоскующий Отец Уолш. Уэлш. (Пауза). Извините, Батюшка.

Уэлш: Никто никогда не помнит.

Гёлин: Просто Уолш настолько близко от Уэлш, Батюшка.

Уэлш: Да, я знаю, я знаю.

Гёлин: Какое Ваше имя, Батюшка?

Уэлш (пауза): Родерик.

ГЁЛИН сдерживает смех, УЭЛШ улыбается.

Гёлин: Родерик? (Пауза). Родерик — это ужасное имя, Батюшка.

Уэлш: Я знаю, и спасибо что сказала, Гёлин, но ты сейчас просто поднять мой дух, не так ли?

Гёлин: Я сейчас просто хорошо к Вам отношусь.

Уэлш: «Гёлин» — разве это имя для девушки? Какое твоё настоящее имя?

Гёлин (съёживаясь): Мэри.

Уэлш (смеясь): Мэри? И ты ещё смеёшься над [таким именем как] Родерик?

Гёлин: Мэри — это имя матери Господа нашего, Вы когда-либо слышали эту историю?

Уэлш: Я где-то слышал об этом.

Гёлин: Это причина того, что она никогда ничего не достигла для себя. Дурацкая Мэри.

215/48

Уэлш: Ты достигнешь чего-нибудь для себя, Гёлин.

Гёлин: Вы так думайте?

Уэлш: Такая упрямая идиотка как ты? Угрожающая священникам побоями? Такая конечно далеко пойдёт.

ГЁЛИН убирает волосы с глаз УЭЛША.

Гёлин: Я бы не ударила Вас, Батюшка.

Она нежно похлопывает его по щеке.

Может несколько хорошеньких пощёчин.

УЭЛШ улыбается и обращается вперёд. ГЁЛИН смотрит на него, затем отворачивается прочь, смущённая.

Уэлш (пауза): Нет, я просто вышел подумать о Томасе перед тем как я отправлюсь моей дорогой. Немного помолиться за него.

Гёлин: Вы уезжайте [сегодня] вечером?

Уэлш: Да, вечером. Я сказал себе, что останусь на похороны Тома и на этом закончу моё пребывание здесь.

Гёлин: Но это ужасно быстро. Ни у кого не будет даже возможности попрощаться с Вами, Батюшка.

Уэлш: Попрощаться, да и сказать «скатертью дорога» мне в спину.

Гёлин: Вовсе нет.

Уэлш: Нет?

Гёлин: Нет.

Пауза УЭЛШ кивает, не переубеждённый, и снова пьёт [из бутылки].

Вы будете мне писать оттуда, куда Вы едете и дадите мне Ваш новый адрес, Батюшка?

Уэлш: Да, я попробую, Гёлин.

Гёлин: Просто чтобы мы могли передать привет друг другу иногда.

Уэлш: Да, я попробую.

Пока он говорит, ГЁЛИН удаётся смахнуть слёзы так, чтобы он не заметил.

Отсюда он вошёл в воду, ты знаешь? Бедняга Том. Посмотри, до чего она холодная и мрачная, эта вода. Как ты думаешь, Гёлин, он сделал это от смелости или от глупости?

Гёлин: От смелости.

Уэлш: Именно так.

Гёлин: И от [пива] Гиннес.

Уэлш (смеясь): Это уж точно. (Пауза). Посмотри как здесь печально, тихо и неподвижно.

Гёлин: Не только Томас покончил здесь с собой, знайте ли Вы это, Батюшка? Моя мать рассказывала мне, что ещё три человека кроме него утопились здесь.

Уэлш: Это правда?

Гёлин: Это было много лет назад. Может даже во времена [большого] голода [в Ирландии в IX веке].

Уэлш: Утопились?

Гёлин: Да, они все утопились здесь.

Уэлш: Мы должны бояться их призраков, но мы не испуганы. Почему?

Гёлин: Вы не боитесь, потому-то напились [пива по самое] горло. Я не боюсь, потому что…я не знаю почему. Во-первых, потому что Вы здесь со мной, а во-вторых, потому что…я не знаю. Я также не боюсь ходить на кладбища ночью. Наоборот, мне нравятся кладбища ночью.

Уэлш: Почему? Потому что ты патологически бесчувственная преступница?

Гёлин (сильно смущённая): Вовсе нет. Я не бесчувственная. Это потому что…даже если вам грустно или что-то вроде этого, или вам одиноко, вы всё равно в лучшем положении, чем они зарытые в земле или канувшие в озеро, потому что…у вас хотя бы есть шанс быть счастливым, и даже если это действительно небольшой шанс, это [всё равно] больше чем то, что есть у мёртвых. И это не значит, что вы говорите: «Ха, я лучше, чем вы», нет, потому что в долгосрочной перспективе может кончиться тем, что ваша жизнь окажется хуже, чем у любого из них и для вас лучше было бы сразу быть мёртвым как они. Но, по меньшей мере, когда вы всё ещё здесь имеется возможность счастья, и кажется, что мёртвые знают это, и они рады за вас что у вас есть эта возможность. Они говорят: «Удачи тебе». (Тихо). Во всяком случае, я так это вижу.

Уэлш: Миллион мыслей проносится в твоей голове за этими большими карими глазами.

Гёлин: Я никогда не думала, Вы замечали мои большие карие очи. Они прекрасны, да?

Уэлш: Ты будешь очень красивой женщиной со временем, Гёлин, благослови тебя Господь.

УЭЛШ снова пьёт из бутылки.

Гёлин: (тихо, печально): Со временем, да. (Пауза). Я пойду сейчас домой, Батюшка. Вы остаётесь или пойдёте со мной?

Уэлш: Я посижу ещё немного один, Гёлин. Я помолюсь за бедного Тома.

Гёлин: Значит, мы прощаемся надолго.

Уэлш: Да надолго.

ГЁЛИН целует его в щеку, и они обнимаются. ГЁЛИН встаёт.

Уэлш: Не забудь передать письмо Вэлину и Коулмэну, хорошо Гёлин?

Гёлин: Я передам. Что в нём, Батюшка? Это звучит очень загадочно. Я надеюсь, письмо не наполнено презервативами для них?

Уэлш: Ничего в этом роде!

Гёлин: Потому что, как вы знаете, Вэлину и Коулмэну они ни к чему, разве только если они будут использовать их на курице.

Уэлш: Гёлин, прекрати…

Гёлин: И это должна быть слепая курица.

Уэлш: Ты говоришь ужасные вещи.

Гёлин: Да, всё равно лучше, чем…нет, я не буду заканчивать это предложение. Слышали ли Вы о новом хобби у Вэлина, Батюшка? Он бродит по всему графству Коннемара, собирая для себя статуэтки святых, но только керамические и фарфоровые, которые не плавятся. При последнем подсчёте у него их было тридцать семь, и всё это лишь для того чтобы мучить бедного Коулмэна.

Уэлш: Они очень странные, эти двое.

Гёлин: Они действительно странные. Более странных не бывает. (Пауза). Прощайте, Батюшка.

Уэлш: Прощай, Гёлин. Или [ты] Мэри?

Гёлин: Если вы дадите мне знать куда Вы переехали, я напишу Вам о результатах завтрашней игры нашей детской команды. Хотя об этом будет в газетах в любом случае. Под заголовком «Девочка обезглавлена в ходе футбольного матча».

УЭЛШ кивает, слегка улыбается. ГЁЛИН идёт прочь.

Уэлш: Гёлин? Спасибо что побыла со мной. Это имело для меня значение. Правда.

Гёлин: Всегда пожалуйста, Батюшка, всегда когда хотите.

ГЁЛИН уходит. УЭЛШ опять пристально смотрит перед собой.

Уэлш (тихо): Нет, не всегда, Гёлин. Не всегда.

УЭЛШ допивает свою бутылку, ставит стакан на землю, крестится и сидит в тишине некоторое время, думая. Свет гаснет.

Сцена пятая

Сцена не освещена за исключением УЭЛША, который быстро повторяет по памяти.

Уэлш: Дорогие Вэлин и Коулмэн, это вам пишет Отец Уэлш. Я навсегда покидаю Линнэн этим вечером, и я хотел сказать вам несколько слов, но я не буду читать вам наставления т. к. какой в этом смысл? Это никогда не помогало в прошлом, не поможет это и сейчас. Всё что я хочу — это просить вас как человек, который беспокоится о вас и ваших жизнях, как в этом мире, так и в грядущем и грядущий вы скоро увидите, если продолжите безумствовать, как вы безумствуйте сейчас, чёрт бы вас побрал. Коулмэн, я не буду здесь говорить о том, что ты убил своего отца, хотя это заботит меня и как священника и как [просто] человека даже самым туманным представлением о морали, оставим это на твоей совести, хотя я надеюсь, что когда-нибудь ты осознаешь, что ты совершил и будешь искать прощения за содеянное, потому что позволь мне сказать тебе, если оскорбили твою причёску, это не повод для убийства человека, более того, это самый худший мотив о каком я когда-либо слышал. Но на этом я и оставлю этот вопрос, хотя тоже самое относится и к тебе, Вэлин, за твою роль в убийстве вашего отца, и не говори, что ты не участвовал, потому что ты участвовал и участвовал самым серьёзным образом. Лгать, что это был несчастный случай только для того чтобы заполучить деньги вашего отца не менее чёрное дело чем то, что сделал Коулмэн, если не более чёрное, т. к. Коулмэн совершил своё деяние под влиянием своего характера и злобы, а ты добывающий деньги проклятый бессердечный жмот. Но я сказал, что не буду читать вам проповеди, и я к тому же потерял нить моего повествования, поэтому я перестаю проповедовать и начну новый абзац. (Пауза).

Я уже сказал, что уезжаю сегодня вечером, но я постоянно думал о вас с той ночи, когда я обварил мои руки в вашем доме. Каждый раз когда они болят, я думаю о вас и позвольте сказать вам следующее. Я бы согласился на эту боль и на боль в тысячу раз сильнее и перенёс её с улыбкой, если бы я мог восстановить между вами братскую любовь, которой вам так страшно не хватает. Она ведь была у вас когда-то. Разве вы не любили друг друга, когда были мальчишками? Или когда были подростками? Куда всё это делось? Неужели вы не думайте об этом? Я думаю, что вы зарыли эту любовь глубоко в себя под грудой обид и ненависти и нападайте друг на друга как две проклятые злые бабы. Вы двое как пара злых баб, такие вы и есть, спорить о долбаных чипсах, плитах и статуэтках — это же спор, достойный идиотов. Но я уверен, что ваша любовь всё ещё там под всем этим хламом, более того, я бы поставил на это всё что мне дорого, и пусть я буду гореть в аду, если я не прав. Всю свою жизнь вы жили во вражде друг к другу, и это было печальное и одинокое существование без женщин, чтобы умиротворить вас, во всяком случае, немного женщин или не те женщины. И поэтому горечь копилась всё больше и больше без всякого контроля, ежедневные обиды и ошибки, жалобы и детские проказы друг против друга которые, похоже, никогда не можете забыть и увидеть любовь под всем этим и простить друг друга. Смысл моего письма в поиске ответа на вопрос: Что вы можете сделать для решения ваших проблем? Не могли бы вы оба отступить назад и выслушать всё друг о друге, что нервирует вас, обо всех злодеяниях, которые каждый из вас совершил в течение всех этих лет и которые вы до сих пор не можете простить друг другу, перечислить эти обиды и откровенно обсудить их и, сдержав эмоции, простить друг друга, невзирая на тяжесть этих обид? Будет ли это очень трудно? Да, я знаю, что это будет очень тяжело для вас двоих, но почему бы вам не попробовать? И даже если ничего не получится, то, по меньшей мере, вы смогли бы сказать, что вы сделали попытку, и разве такая попытка ухудшила бы ваше положение? И если вы не станете делать это для себя, разве не сделайте вы эту попытку для меня? Для вашего друга, который беспокоится за вас, который не хочет допустить, чтобы вы прострелили друг другу головы, который ничего не достиг в [этом городе] Линнэне как священник, скорее наоборот, который считал бы ваше примирение как братьев самым главным достижением за всё время его пребывание здесь. Действительно — это было бы почти чудо. После этого меня могут даже причислить к лику святых. (Пауза). Вэлин и Коулмэн, я всё ставлю на вас. Я знаю наверняка, что любовь есть где-то там, вам просто надо отойти, чтобы увидеть её. Я готов заложить мою собственную душу за то, что эта любовь где-то там, хотя я знаю, что шансы против меня. Они наверно один из ста тысяч в этот раз, но я всё равно поставлю на вас, так как, не смотря ни на что, не смотря на ваше убийство, драки и скупость, которая вырвала бы зубы у заезженной лошади, я верю в вас. Вы не подведёте меня теперь, не так ли?

Искренне ваш, и ваш с любовью Христовой теперь,

Родерик Уэлш.

Пауза. УЭЛШ немного вздрагивает.

Свет гаснет.

Сцена шестая

Дом Вэлина. Ружьё опять на стене, над полкой полной статуэток, которые все помечены буквой «V». Коулмэн в очках сидит в кресле слева рядом с ним стакан самогона и рассматривает новый женский журнал. ВЭЛИН входит с сумкой и кладет свою руку на плиту в нескольких местах. Раздражённый, КОУЛМЭН пытается не обращать на него внимание.

Вэлин: Я проверяю. (Пауза). Небольшая проверка не помешает. (Пауза). Я думаю, не помешает, как ты думаешь? (Пауза) Просто небольшая проверка. Ты знаешь, что я имею в виду?

Продолжив проверку ещё некоторое время, ВЭЛИН достаёт несколько новых статуэток из своей сумки и расставляет их вместе с другими на полке.

Коулмэн: Ах, для…

Вэлин: Что?

Коулмэн: Что?

Вэлин: Ну, как, а?

Коулмэн: Что как?

Вэлин: Что? Они классные, я думаю. А? Что ты думаешь, Коулмэн?

Коулмэн: Я думаю, ты можешь идти ко всем чертям.

Вэлин: Нет, вовсе не ко всем чертям. Или если немного влево они будут смотреться лучше? Гм, мы поставим нового Святого Мартина вот здесь, так что у нас будет по одному черномазому святому с каждой стороны, так что будет симметричное равновесие. (Пауза). Оформление полок у меня здорово получается. Я и не подозревал что у меня такой талант. (Пауза). Теперь уже сорок шесть фигурок. С таким количеством святых в моём доме я точно попаду на небеса.

ВЭЛИН находит свой фломастер и метит новые статуэтки.

Коулмэн (пауза): Несчастная девочка родилась Норвегии без губ.

Вэлин (пауза): Да слышали мы эту новость про девочку и её губы.

Коулмэн: Эту девочку никогда не будут целовать. Кто станет целовать торчащие дёсны?

Вэлин: Она точно такая же, как ты, а значит, если она никогда не будет целована, и у тебя нет оправдания. У тебя полный комплект губ.

Коулмэн: Я полагаю, ты перецеловал миллион девушек в своё время. О да.

Вэлин: Около двух миллионов.

Коулмэн: Два миллиона, да. И все они тетушки, когда тебе было двенадцать лет.

Вэлин: Вовсе не тётушки. Настоящие женщины.

Коулмэн: Мой брат Вэлентайн живёт в его собственном маленьком мире грёз, с воробьями, феями и маленькими волосатыми человечками. Вот это да! И людьми цветами.

Вэлин (пауза): Я надеюсь, что это не мой самогон.

Коулмэн: Это вовсе не твой самогон.

Вэлин: Точно? (Пауза). Ты слышал новость?

Коулмэн: Да. Это ужасно, не так ли?

Вэлин: Это позор. Это полный позор и больше ничего. Нельзя исключить из соревнований целую девичью футбольную команду.

Коулмэн: Во всяком случае, не в долбаном полуфинале.

Вэлин: Верно, никогда. Если ты должен удалить игроков — удаляй, но по одному за их индивидуальные нарушения. Ты не должен выбрасывать всех их оптом да ещё через семь минут после начала матча, так что они плача пошли домой к своим мамочкам.

Коулмэн: Команда из Святой Джозэфины прошла только через выход из состязаний нашей команды и только поэтому. Если у них было бы хоть какое-то понятие о чести, они отказались бы от их места в финале и отдали бы его нам.

Вэлин: Я надеюсь, они проиграют в финале.

Коулмэн: Я тоже надеюсь, что они проиграют в финале. Тем более теперь, когда ихний вратарь в коме они обязательно проиграют.

Вэлин: Нет, их вратарь уже давно вышла из своей комы. Она сейчас на интенсивной терапии.

Коулмэн: Так она притворялась? Нас исключили из всех соревнований вообще без всякой причины? Я надеюсь, она опять впадёт в свою кому и сдохнет.

Вэлин: Точно так. Я надеюсь, что она опять впадёт в свою кому и сдохнет. (Пауза). Посмотри-ка на нас — мы согласны [друг с другом].

Коулмэн: Мы согласны, я полагаю.

Вэлин: Мы можем иногда иметь одно и тоже мнение.

Он выхватывает журнал из рук КОУЛМЭНА.

Я говорил тебе, чтобы ты не смел читать мои журналы пока я сам их не прочитаю.

Он садится за стол и листает журнал, не читая его. КОУЛМЭН кипит от злости.

Коулмэн (вставая): И не…не вырывай их из моих рук, чёрт побери! Ты почти вырвал мне пальцы!

Вэлин: Пометь эти пальцы (показывает знак V) и возьми их с собой в постель.

Коулмэн: Ты даже не читаешь этот журнал «Отдохни».

Вэлин: Я читаю этот журнал, во всяком случае, я его просматриваю в удобном мне темпе как человек вправе делать, если он купил этот журнал на свои собственные деньги.

Коулмэн: Ты всегда читаешь только женские журналы. Точно, без всякого сомнения, что ты должно быть педик.

Вэлин: Тут про одного парня в Боснии: у него не только нет рук, так ещё и его мама только что умерла. (Затем он бормочет, читая про себя). Да они лишь хотят денег как всегда, чёрт бы их побрал.

Коулмэн: И не надо опасаться, что ты пошлёшь этому бедному однорукому мальчику сколько-нибудь денег это уж точно.

Вэлин: Они наверно сказали, чтобы он спрятал свои руки сзади просто, чтобы одурачить нас.

Коулмэн: Тебе лишь бы оправдаться.

Вэлин: И бьюсь об заклад его мамочка в порядке.

Коулмэн (пауза): Покупай лучше журнал «Белла». В твоём журнале «Отдохни» одни вопросники.

Вэлин: Здесь есть купоны на медово-ореховые колечки.

ВЭЛИН начинает осторожно отрывать купон. Одновременно с этим КОУЛМЭН тихо достаёт немного чипсов «Тэйтос» из кухонного шкафа.

Коулмэн: Вопросники и калеки-сироты. (Пауза). Э, не дашь ли ты мне пачку чипсов, Вэл? Я немного проголодался.

Вэлин (смотрит вверх. Пауза): Ты это серьёзно?

Коулмэн: О Боже. Я буду должен тебе за них.

Вэлин: Положи чипсы сейчас же обратно.

Коулмэн: Я буду должен тебе за них, я сказал. Ты можешь записать их на тот же счет, на который ты записал расплавленные статуэтки.

Вэлин: Положи их…положи их…Что ты делаешь? Положи чипсы назад, я сказал.

Коулмэн: Вэлин, послушай меня…

Вэлин: Нет…

Коулмэн: Я голоден и мне нужно немного чипсов. Разве я не ждал твоего возвращения, чтобы попросить тебя, и только потому что я честный…

Вэлин: И ты спросил меня, и я сказал нет. Я помню, как ты только и делал, что ты только и делал, что ругал мои [чипсы] «Тэйтос» на прошлой неделе. Я вижу ботинок теперь на другой ноге.

Коулмэн: Я попросил вежливо, Вэлин, и к чертям ботинки. Я попросил вежливо уже три раза.

Вэлин: Я прекрасно знаю, что ты попросил вежливо, Коулмэн. Ты попросил очень вежливо. И я тебе отвечаю, что я не дам тебе никаких чипсов, понял!

Коулмэн: Это твоё окончательное решение по этому вопросу?

Вэлин: Это моё окончательное решение по этому вопросу.

Коулмэн (пауза): В таком случае я не возьму твои чипсы. (Пауза). Я просто растолку их в порошок.

Он мнёт чипсы в труху и кидает пакет в ВЭЛИНА. ВЭЛИН вскакивает и бросается вокруг стола, чтобы схватить КОУЛМЭНА, за это время КОУЛМЭН успевает схватить ещё два пакета из шкафа и держит их высоко по одному в каждой руке, угрожая тоже растолочь их.

Не подходи!

ВЭЛИН останавливается, окаменев.

Коулмэн: Не подходи, а то с ними будет тоже самое!

Вэлин (испуганный): Оставь мои чипсы в покое, Коулмэн.

Коулмэн: Оставить их в покое, да? Когда всё что я хотел — это купить один из них, и я бы полностью заплатил за него, так нет.

Вэлин (готовый расплакаться, задыхаясь): Это напрасная трата хороших продуктов — вот это что, Коулмэн.

Коулмэн: Хороших продуктов, ага?

Вэлин: Боснийцы были бы рады этим чипсам.

КОУЛМЭН открывает один из пакетов и начинает есть. В этот момент распахивается входная дверь и входит ГЁЛИН, её лицо в пятнах, в руке письмо.

Коулмэн: Это действительно хорошая еда, знаешь ли ты?

Гёлин (абсолютно в шоке): Вы слышали новость?

Коулмэн: Какую новость, Гёлин? Детская команда…?

Видя, что КОУЛМЭН отвлёкся, ВЭЛИН бросается к его шее, пытаясь одновременно отобрать у него чипсы. Они роняют друг друга на пол, катаясь и дерясь, КОУЛМЭН нарочно ломает чипсы при каждой возможности. ГЁЛИН пристально смотрит на них какое-то время, затем тихо достаёт мясницкий нож из одного из ящиков, подходит к ним, оттягивает голову КОУЛМЭНА назад за волосы и приставляет нож к его шее.

Вэлин: Не тронь Коулмэна, Гёлин. Что ты делаешь?

Гёлин: Я вас разнимаю.

Коулмэн (испуганно): Мы уже перестали.

Вэлин (испуганно): Мы уже перестали.

Как только эти двое разделены, ГЁЛИН отпускает КОУЛМЭНА и печально кладёт письмо на стол.

Гёлин: Там письмо, которое Отец Уэлш написал вам.

Коулмэн: Опять стонет, держу пари.

ВЭЛИН берёт письмо, КОУЛМЭН вырывает письмо у него, ВЭЛИН вырывает его обратно. Они стоят, читая его вместе, КОУЛМЭН начинает скучать через несколько секунд. ГЁЛИН вынимает кулон в виде сердечка на цепочке и смотрит на него.

Гёлин: Я уже прочитала его пока шла сюда. Оно всё о том, что вы двое должны любить друг друга как братья.

Коулмэн (сдерживая смех): Что?

Вэлин: Отец Уолш Уэлш уезжает, похоже.

Коулмэн: Письмо полно нытья, Вэлин? А?

Вэлин: И больше ничего, одно нытьё. (Передразнивая). «Если оскорбили твою причёску, это не повод для убийства человека, более того, это самый худший мотив о каком я когда-либо слышал».

Коулмэн (смеясь): Это был смешной голос.

Гёлин: Я заказала для него это сердечко на цепочке из каталога моей мамы «Фримэн». Оно пришло только сегодня утром. Вчера вечером я попросила его писать мне с его нового адреса, хотела послать ему кулон по почте. У меня никогда не хватило бы смелости отдать ему его лично. Я бы сгорела от смущения. Четыре месяца я копила деньги, чтобы купить ему кулон. Все мои самогонные деньги. (Плача). Все мои самогонные деньги пропали. Я лучше бы промотала их с парнями в Караре, а не возлагала мои надежды на человека, которого, как я прекрасно знала, мне никогда не видать, чёрт бы его побрал.

ГЁЛИН разрезает цепь ножом надвое.

Коулмэн: Не режь свою хорошую цепочку, Гёлин.

Вэлин: Оставь в покое твою цепочку, Гёлин. На вид она чего-то стоит.

ГЁЛИН бросает цепочку в угол.

Гёлин (сопя): Ну что, вы там прочитали письмо, нет?

Вэлин: Я прочёл. Куча вонючего дерьма.

Гёлин: Я прочла его, чтобы посмотреть — может он упоминает меня. Ни слова.

Коулмэн: Это письмо просто дерьмо, [так ведь] Вэлин? Не стоит его и читать?

Вэлин: Не стоит.

Коулмэн: Тогда я не буду, у меня нет времени на письма. Я никогда не видел в них смысла. Они просто писанина, да и всё.

Гёлин: Мне понравилась часть, где он закладывает за вас свою душу. А вам понравился этот фрагмент.

ВЭЛИН подбирает сломанную цепочку.

Вэлин: Я, пожалуй, не понял этот кусок.

Гёлин (пауза): Отец Уэлш утопился в озере вчера вечером, в том же самом месте, что и Том Хэнлон. Они вытащили его тело сегодня утром. Его душа в аду, о котором он говорит в [письме], и только вы можете спасти его душу. (Пауза). Заметьте, он никогда не просил меня спасти его душу. Я бы хотела спасти его душу. Почла бы за честь, но нет. (Плача). Он просит сумасшедших пьяных безмозглых дерьмовых тупиц.

Шокированный КОУЛМЭН читает письмо, ГЁЛИН идёт к двери. ВЭЛИН подаёт ей кулон.

Вэлин: Твоё сердце, Гёлин, храни его для себя.

Гёлин (плача): К чёртям моё сердце. Ко всем чертям. Выбрось на помойку этот дурацкий кулон, это будет самое лучшее место для него. (Выходя). Даже ни слова обо мне!

После того как ГЁЛИН вышла, ВЭЛИН садится в кресло, рассматривая цепочку. КОУЛМЭН заканчивает чтение письма, оставляет его на столе и садится в кресло напротив.

Вэлин: Ты прочитал письмо?

Коулмэн: Да, я прочитал.

Вэлин (пауза): Печальная история, а?

Коулмэн: Да, печальная. Очень печальная.

Вэлин (пауза): Ну что попробуем для самих себя? Поладить друг с другом?

Коулмэн: Попробуем.

Вэлин: Попробовать не вредно.

Коулмэн: Да, нисколько не вредно.

Вэлин (пауза): Бедный Отец Уэлш Уолш Уэлш.

Коулмэн: Уэлш.

Вэлин: Уэлш. (Пауза). Я думаю, почему он сделал это?

Коулмэн: Я полагаю, он должен был быть расстроен чем-то.

Вэлин: Да наверно. (Пауза). Это дорогая цепочка. (Пауза). Мы отдадим её Гелин, когда в следующий раз увидим её. Она сейчас просто в шоке.

Коулмэн: Да. Она вообще не в своём уме. Она также изо всех сил больно рванула мои волосы, видал?

Вэлин: Видно было, что тебе больно.

Коулмэн: Ещё бы.

Вэлин (пауза): В любом случае самоубийство Отца Уэлша делает споры о чипсах неуместными.

Коулмэн: Да, конечно.

Вэлин: А?

Коулмэн: Да, конечно.

Вэлин: Да. Ужасно неуместными. Ужасно неуместными.

Коулмэн (пауза): Ты видел, что его звали «Родерик»?

Вэлин (сопит): Видел.

Коулмэн (пауза. Серьёзно): Зря мы смеялись.

ВЭЛИН кивает. Лица у обоих становятся серьёзными. Свет гаснет.

Сцена седьмая

Комната более прибрана. Письмо УЭЛША приколото к основанию распятия. Входят одетые в чёрное ВЭЛИН и КОУЛМЭН только что после похорон УЭЛША, КОУЛМЭН несёт маленький пластиковый пакет полный пирожков с сосисками и слоёных пирогов. Он садится за стол. ВЭЛИН открывает свою коробку, в которой лежит бутылка с самогоном.

Вэлин: Ну, вот и всё.

Коулмэн: Да, вот и всё. Отца Уэлша больше нет.

Вэлин: Доброе дело.

Коулмэн: Да. Это часто доброе дело, когда они хоронят священника.

КОУЛМЭН опорожняет свой пакет на стол.

Вэлин: Ты вовсе не должен был набивать целый пакет, Коулмэн.

Коулмэн: Разве они сами не предлагали?

Вэлин: Но не набивать же полный пакет, я говорю.

Коулмэн: Всё равно это пошло бы в отходы. К тому же этого пакета нам с тобой хватит не на долго.

Вэлин: Нам с тобой?

Коулмэн: Конечно нам с тобой.

Вэлин: Оо.

Они едят немного.

Это хорошие слоёные пироги.

Коулмэн: Они действительно классные.

Вэлин: Ты не можешь отрицать, что Католическая Церковь знает, как делать хорошие слоёные пироги.

Коулмэн: Это лучшее что у них есть. Их пирожки с сосисками тоже не плохи, хотя они наверно их просто покупают.

Вэлин (пауза): Э, не выпьешь со мной стаканчик самогона, Коулмэн?

Коулмэн (шокирован): Да, выпил бы. Если ты можешь выделить пятнадцать капель.

Вэлин: Я легко могу выделить пятнадцать капель.

ВЭЛИН наливает два стакана, в одном больше чем в другом, подумав, даёт КОУЛМЭНУ тот в котором больше.

Коулмэн: Спасибо тебе, Вэлин. Точно у нас тут собственный небольшой пир.

Вэлин: Это точно.

Коулмэн: Ты помнишь, как мы мальчишками натягивали одеяла между нашими кроватями и прятались под ними, как будто это была палатка над нами, и затем пировали ароматными сэндвичами с джемом?

Вэлин: Это вы с Миком Даудом пировали в палатке между нашими кроватями. Вы вообще никогда не пускали меня туда. Вы наступали мне на голову, если я пытался залезть с вами в палатку. Я до сих пор помню это.

Коулмэн: Так это был Мик Дауд? Я вообще не помню этого. Я думал, что это был ты.

Вэлин: Половину моего детства ты только и делал, что наступал мне на голову и к тому же без всякой причины. А помнишь, как ты прижал меня к полу и сел на меня в мой день рождения и выпустил тягучую слюну из своей глотки и пускал её всё ниже и ниже, пока она не попала мне в глаз?

Коулмэн: Я хорошо это помню, Вэлин, и я скажу тебе следующее. Я хотел всосать обратно эту слюну, когда она попала тебе в глаз, но у меня не получилось.

Вэлин: И это в мой день рождения.

Коулмэн (пауза): Прости меня за то что я пустил слюну тебе в глаз и я прошу простить меня за то, что я наступал на твою голову, Вэлин. Я прошу прощения и душа Отца Уэлша тому свидетель.

Вэлин: Я принимаю твои извинения.

Коулмэн: Однако я помню, ты часто кидал камни мне в голову, когда я спал, довольно большие камни.

Вэлин: Эти камни всегда были лишь возмездием [за обиды с твоей стороны].

Коулмэн: Возмездие или нет. Просыпаться от ударов камнями очень пугало [меня — ведь я был] маленьким ребёнком. И это не может считаться возмездием, если прошла уже целая неделя. Мстить можно только в течение недели после обиды.

Вэлин: Тогда я приношу извинения за то, что кидал в тебя камнями. (Пауза). Потому что твой мозг так и не восстановился от этих повреждений, так ведь, Коулмэн?

КОУЛМЭН пристально смотри на ВЭЛИНА секунду, затем улыбается. ВЭЛИН тоже улыбается.

Вэлин: Это замечательная игра — эти извинения. Отец Уэлш был прав.

Коулмэн: Я надеюсь, что Отец Уэлш вовсе не в аду. Я надеюсь, он на небесах.

Вэлин: Я надеюсь, что он на небесах.

Коулмэн: Или в чистилище в худшем случае.

Вэлин: А если он в аду, то он хотя бы сможет поговорить с Томом Хэнлоном.

Коулмэн: Такчто не будет, как если бы он никого не знал.

Вэлин: Да. И ещё этот парень из фильма «Он же Смит и Джоунс».

Коулмэн: Разве парень из этого фильма в аду?

Вэлин: Да он там. Отец Уэлш говорил мне.

Коулмэн: Блондин.

Вэлин: Нет другой.

Коулмэн: Второй был хороший.

Вэлин: Он был самый лучший.

Коулмэн: Лучшие всегда попадают в ад. Я наверно прямо в рай, хотя я и прострелил голову бедному папке. Во всяком случае, до тех пор, пока я каюсь и исповедаюсь. Этим и хорошо быть католиком. Ты можешь застрелить своего отца, и это даже вообще не имеет никакого значения.

Вэлин: Ну, некоторое значение это имеет.

Коулмэн: Это имеет некоторое значение, но небольшое.

Вэлин (пауза): Гёлин выплакала свои глаза на похоронах, ты видел?

Коулмэн: Я видел.

Вэлин: Бедная Гёлин. А ты слышал, что её матери пришлось дважды за ночь тащить её с криком от озера, оттуда, где Отец Уэлш утопился. Она просто стояла там, глядя на [озеро].

Коулмэн: Она, должно быть, любила Отца Уэлша или что-то [в этом роде].

Вэлин: Я думаю да. (Достаёт цепочку Гёлин). Она не берёт цепочку обратно. Вообще не хочет и слышать о ней. Я положу её здесь вместе с письмом, которое он нам написал.

Он прикрепляет цепочку к кресту так что сердце лежит на письме, которое он осторожно расправляет.

Они так скоро положат Гёлин в психбольницу, если она продолжит в том же духе.

Коулмэн: Думаю, это только вопрос времени.

Вэлин: Не печально ли это?

Коулмэн: Очень печально. (Пауза. Пожимает плечами.) Ну что ж.

Он съедает ещё один слоёный пирог. ВЭЛИН вспомнил что-то, ищет в карманах своей куртки, достаёт две керамические статуэтки, ставит их на полку, почти машинально открывает свой фломастер, решает не метить статуэтки и убирает фломастер прочь.

Я думаю, мне начинают нравиться слоёные пироги. У меня развивается к ним привычка. Мы должны чаще посещать похороны.

Вэлин: Они готовят их и на свадьбах.

Коулмэн: Да? Так кто следующий собирается здесь замуж? Раньше я говорил Гёлин, ведь она такая красавица, однако она наверно покончит с собой раньше, чем выйдет замуж.

Вэлин: Я наверно буду следующий, кто женится, так как я довольно симпатичный. Ты видел, как на меня сегодня смотрели все молодые монашки?

Коулмэн: Да кто пойдёт за тебя замуж? Даже эта безгубая девушка из Норвегии отвергла бы тебя.

Вэлин (пауза. Сердито): Смотри, я уступаю сейчас… Я уступаю, как Отец Уэлш сказал, и я прощаю тебя за оскорбления в мой адрес.

Коулмэн (искренне): О…о, я сожалею, Вэлин. Я извиняюсь. Это просто вылетело у меня непроизвольно.

Вэлин: Никакого зла не причинено тогда, если это было случайно.

Коулмэн: Это было случайно. Также не забудь, что ты оскорбил меня ранее, сказав, что мой мозг повреждён камнями в детстве, и я даже ничего тебе не сказал.

Вэлин: В таком случае я извиняюсь за эти слова, что твой мозг был повреждён в детстве.

Коулмэн: Не нужно извинений, Вэлин. Кроме того, я оставил тебе последний слоёный пирог.

Вэлин: Съешь этот последний пирог сам, Коулмэн. Я не очень большой любитель слоёных пирогов.

КОУЛМЭН кивает в благодарность и ест пирог.

Вэлин: Красивые сегодня были молодые монашки, а, Коулмэн?

Коулмэн: Да, монашки были восхитительные.

Вэлин: Они, должно быть, знали Отца Уэлша в монашеском колледже или что-то в этом роде.

Коулмэн: Я бы с удовольствием пощупал бы этих монашек и сверху и снизу. За исключением толстухи, которая стояла сзади.

Вэлин: Она смотрелась ужасно и она это знала.

Коулмэн: Если бы отец был там сегодня, он покричал бы на этих монашек.

Вэлин: Почему отец кричал на монашек, Коулмэн?

Коулмэн: Я понятия не имел, почему он кричал на них. У него должно быть был какой-нибудь случай с монашками в детстве.

Вэлин: Если бы ты не прострелил отцу мозги, мы могли бы спросить его самого.

КОУЛМЭН пристально смотрит на него.

Вэлин: Нет, я ничего не говорю сейчас. Я спокоен, я отступил, и я говорю это тихо и вообще без какой-либо злобы, но ты прекрасно знаешь, Коулмэн, что это было [большой] ошибкой стрелять в нашего отца. В своём сердце ты всегда знаешь правду.

Коулмэн (пауза): Я знаю, что это было [большой] ошибкой. Не только сердцем, но и умом, и всем. Я был не прав, когда стрелял в отца. Ужасно неправ. И я сожалею об этом.

Вэлин: И я сожалею, что усадил тебя и заставил подписать отказ от наследства, Коулмэн. В тот момент это был единственный способ, который я мог придумать, чтобы наказать тебя. Конечно, я мог отправить тебя за решётку, но я не хотел, чтобы ты сел в тюрьму и не от скаредности я не дал тебе сесть. Это было больше оттого, что я не хотел остаться совсем один здесь. Я бы скучал по тебе. (Пауза). С этого дня…с этого дня половина этого дома и всего что в нём снова твоя, Коулмэн.

Тронутый КОУЛМЭН протягивает руку, и они обмениваются рукопожатиями, смущённые. Пауза.

Есть ли ещё какие-либо признания, от которых мы должны освободить свою совесть, раз уж мы начали?

Коулмэн: Их наверно миллионы. (Пауза). Я переломал твои чипсы, Вэлин, прости меня.

Вэлин: Я прощаю тебе это. (Пауза). Помнишь нашу поездку в детстве в Лэтэмаллен, и ты оставил твой ковбойский фургон под дождём той ночью? И на следующее утро он исчез, и мама с папой сказали: «О, его, должно быть, захватили индейцы». Он не был захвачен индейцами. Я встал пораньше и привязал его в море.

Коулмэн (пауза): Я любил этот ковбойский фургон.

Вэлин: Я знаю, что ты любил его, прости меня.

Коулмэн (пауза): О той слюне, которую я выпустил на тебя в твой день рождения. Я вовсе не пытался всосать её обратно. Я хотел, чтобы она попала тебе в глаз, и я был доволен. (Пауза). И я сожалею об этом.

Вэлин: Хорошо. (Пауза). Морин Фоулэн однажды обратилась ко мне, чтобы я спросил не хотел бы ты посмотреть с ней фильм в [кинотеатре] Клэдэг Палас, и она бы отвезла тебя, а также заплатила за ужин, и по тону её голоса было ясно, что на этом её планы не кончаются. Но я ничего не сказал тебе просто из чистой зависти.

Коулмэн: Наверняка это была небольшая потеря, Вэлин. Морин Фоулэн выглядит как тонкогубое привидение с прической как у испуганной рыжей обезьяны.

Вэлин: Но она бы переспала с тобой.

Коулмэн: Переспала бы или нет. Не о чём тебе было и каяться. Хорошо, мой черёд теперь. Я выигрываю.

Вэлин: Что значит ты: выигрываешь?

Коулмэн (задумавшись): Ты помнишь твою игру Кер-Планк?

Вэлин: О, я помню мою игру Кер-Планк.

Коулмэн: Вовсе не Лайэм Хэнлон стащил шарики из этой твоей игры, а я.

Вэлин: Зачем тебе были эти шарики?

Коулмэн: Я бросал ими в лебедей в Гэлуэе. Классно провёл время.

Вэлин: Это погубило мою игру. Невозможно играть в Кэр-Планк без шариков. К тому же это была наша общая игра. Это всё равно, что отрезать свой нос назло своему лицу, Коулмэн.

Коулмэн: Я знаю, что это так, Вэлин, прости меня. Твоя очередь теперь. (Пауза). Ты слишком медлишь. Помнишь у нас останавливались умственно отсталые дети и как они выбросили в огонь половину твоих комиксов про Человека- паука? Они были ни причём. Знаешь, кто это сделал? Я. Я всё свалил на них, потому что они были слишком глупые, чтобы спорить.

Вэлин: Это были классные комиксы, Коулмэн. В них Спайдэмэн сражался с Доктором Октопусом.

Коулмэн: Прости меня за это. Твой черёд. (Пауза). Ты слишком долго возишься…

Вэлин: Хэй…!

Коулмэн: Помнишь, как Пэйто Дули отдубасил тебя когда ему было двенадцать лет а тебе двадцать, а ты так и не знал за что? Я знал за что. Я сказал ему, что ты назвал его покойную мать волосатой шлюхой.

Вэлин: В тот день он побил меня стамеской! Почти выколол мне глаз!

Коулмэн: Я думаю, Пэйто должно быть любил свою мамочку или типа того. (Пауза). Я ужасно извиняюсь. Вэлин.

КОУЛМЭН лениво рыгает.

Вэлин: По тебе похоже на то!

Коулмэн: Ну что мне продолжить?

Вэлин: Я вылил кружку мочи в твою бутылку пива как-то раз, Коулмэн. Да, и знаешь что? Ты даже не заметил.

Коулмэн (пауза): Когда это было?

Вэлин: Когда тебе было семнадцать, это было. Помнишь, ты лежал месяц в больнице с бактериальным тонзиллитом? Это было примерно в тоже время. (Пауза). И я извиняюсь за это, Коулмэн.

Коулмэн: Каждую неделю я достаю твой самогон из коробки, выпиваю половину и доливаю бутылку водой. И так уже десять лет. Ты не пробовал настоящего крепкого самогона аж с долбанного восемьдесят третьего года.

Вэлин (пьет. Пауза). Но ты сожалеешь об этом.

Коулмэн: Я думаю я сожалею об этом, да. (Бормочет). Заставлять меня пить мочу, и не просто чью-нибудь мочу, а твою мочу, чёрт бы тебя побрал…

Вэлин (сердито): Но ты сожалеешь об этом, ты говоришь?!

Коулмэн: Я сожалею об этом, да! Я сожалею об этом, чёрт возьми! Разве я не сказал?!

Вэлин: Тогда всё хорошо, если ты сожалеешь об этом, хотя по твоему проклятому тону не скажешь, что ты сожалеешь.

Коулмэн: Так поцелуй тогда мой зад, Вэлин, если ты не…Я сдерживаю себя теперь, сдерживаю. (Пауза). Я сожалею, что разбавлял водой твой самогон все эти годы, Вэлин. Я сожалею.

Вэлин: Хорошо, ух. (Пауза). Сейчас твоя очередь или моя?

Коулмэн: Я думаю сейчас твоя очередь, Вэлин.

Вэлин: Спасибо, Коулмэн. Ты помнишь когда Элисон О’Хулихэн сосала тот карандаш на спортивной площадке в тот раз, и вы собирались пойти на танцы на следующий день, но кто-то подтолкнул её и карандаш воткнулся в её миндалины. И к моменту выписки из госпиталя она была обручена с врачом, который выдернул этот карандаш из неё и оставил тебя с носом. Помнишь?

Коулмэн: Да, я помню.

Вэлин: Это я подтолкнул тот карандаш, и это был вовсе не несчастный случай. Я сделал это чисто из зависти.

Пауза. КОУЛМЭН бросает пирожок с сосиской ВЭЛИНУ в лицо и бросается через стол к его шее. ВЭЛИН отражает атаку.

И я сожалею об этом! Я сожалею об этом! (Указывая на письмо). Отец Уэлш! Отец Уэлш!

ВЭЛИН отражает КОУЛМЭНА. Они стоят, пристально смотря друг на друга, КОУЛМЭН кипит.

Коулмэн: А?!!

Вэлин: А?

Коулмэн: Я действительно любил Элисон О’Хулихэн! Мы может поженились бы, если бы не этот долбанный карандаш!

Вэлин: А зачем она сосала его остриём внутрь? Она сама искала горя!

Коулмэн: И она нашла его с твоей помощью, будь ты неладен! Этот карандаш мог убить Элисон О’Хулихэн!

Вэлин: И я сожалею об этом, я сказал. Что ты делаешь — бросаешь хорошие пироги в меня? Они стоят денег. Ты должен был сдержаться и успокоить себя, но вместо этого ты просто взбеленился. Душа Отца Уэлша будет теперь гореть в аду из- за тебя.

Коулмэн: Ты душу Отца Уэлша сюда не впутывай. Мы говорим о тебе, как ты втыкал карандаши в горло несчастным девчонкам.

Вэлин: Этот карандаш уже прошлогодний снег и я уже от всего сердца извинился за этот карандаш. (Садится). К тому же она была косоглазая.

Коулмэн: Не было у неё косоглазия! У неё были красивые глаза!

Вэлин: Но что-то с ними было не так.

Коулмэн: У неё были красивые карие глаза.

Вэлин: О да. (Пауза). Хорошо, теперь твоя очередь, Коулмэн. Попробуй переплюнуть меня. Ха.

Коулмэн: Попробовать перекрыть тебя, да?

Вэлин: Да.

КОУЛМЭН задумывается на секунду, чуть- чуть улыбается, затем садится обратно.

Коулмэн: Я сдержал себя сейчас.

Вэлин: Я вижу, что ты сдержал себя.

Коулмэн: Я совершенно спокоен сейчас. Хорошо выговориться и облегчить душу.

Вэлин: Это действительно хорошо. Я рад, что эта история с карандашом свалилась с моих плеч. Теперь я смогу спать по ночам.

Коулмэн: Это облегчение для тебя?

Вэлин: Это большое облегчение для меня. (Пауза). К чему ты клонишь?

Коулмэн: У меня есть одно [признание], и я ужасно сожалею об этом. О, ужасно сожалею я.

Вэлин: Что бы это ни было, ему далеко до этого случая, когда я воткнул карандаш в несчастную косоглазую Элисон.

Коулмэн: О, я думаю, ты прав. Только моё признание немного воняет. Ты помнишь, ты всегда думал, что это Мэртин Хэнлон отрезал уши бедному Лэсси?

Вэлин (уверенно): Я нисколько тебе не верю. Ты просто придумал это сейчас.

Коулмэн: Это был вовсе не кроха Мэртин. Теперь ты знаешь, кто это сделал?

Вэлин: Чёрта с два это был ты. Придумал бы что-нибудь получше, Коулмэн.

Коулмэн: Я притащил его к ручью, мои ножницы в руке, и он визжащий во всё его жирное горло пока дело не было сделано и он упал замертво без писка из этого вечно воющего долбаного пса.

Вэлин: Как ты видишь, это совсем не причиняет мне боль, когда ты врёшь. Ты не понимаешь правила [игры], Коулмэн. Признание должно быть правдой, а иначе это просто кретинизм. Ты не можешь хвалиться тем, что отрезал уши собаке, когда ты и пальцем не трогал этого пса, и все это знают.

Коулмэн (пауза): Доказательства, значит, тебе нужны?

Вэлин: Да, мне нужны доказательства. Иди принеси мне доказательства того, что ты действительно отрезал моей собаке уши. И принеси мне эти доказательства побыстрее.

Коулмэн: Я вовсе не собираюсь торопиться, Я потрачу столько времени, сколько мне надо.

Он медленно поднимается и лёгким шагом идёт в свою комнату и закрывает за собой дверь. ВЭЛИН терпеливо ждёт, нервно смеётся. После через десять секунд КОУЛМЭН возвращается лёгкой походкой, неся немного влажный коричневый бумажный пакет. Он берёт паузу на секунду у стола для драматического эффекта, медленно открывает пакет, достаёт большое чёрное пушистое собачье ухо, кладёт его на голову ВЭЛИНА сверху, достаёт второе ухо и тоже кладёт его ВЭЛИНУ на голову, кладёт пустой пакет на стол, разглаживает его, затем садится в кресло слева. ВЭЛИН всё это время смотрит пристально в пространство, онемевший. Он наклоняет свою голову так, что уши падают на стол, и он смотрит на них некоторое время. КОУЛМЭН берёт фломастер ВЭЛИНА, приносит его и кладёт на стол.

Коулмэн: Вот твоя авторучечка, Вэл. Почему бы тебе не пометить собачьи уши твоей буквой «» так что мы будем помнить, кому эти уши принадлежат.

Он садится обратно в кресло.

И хотел бы ты услышать кое-что ещё, Вэлин? Я сожалею, что обрезал собаке уши. Всем своим сердцем я сожалею, о да, потому что я сдержал себя сейчас, посмотри на меня…

Он слегка смеётся через нос. ВЭЛИН встаёт, смотрит пристально невидящим взглядом на КОУЛМЭНА секунду, идёт к буфету направо и, стоя спиной к КОУЛМЭНУ, вынимает из него мясницкий нож. В этот же короткий момент КОУЛМЭН встаёт, снимает ружьё [со стены] над плитой и садится с ружьём в руках. ВЭЛИН поворачивается, нож наготове. Ружьё направленно прямо на него. ВЭЛИН теряет немного присутствие духа, обдумывает ситуацию секунду, смелость и злость возвращаются к нему, он медленно приближается к КОУЛМЭНУ, поднимая нож.

Коулмэн (удивлён, немного испуган): Что ты делаешь, Вэлин?

Вэлин (решительно): Ничего я не делаю, Коулмэн, сейчас убью тебя вот и всё.

Коулмэн: Положи этот нож обратно в ящик, ты.

Вэлин: Нет, я воткну его сейчас в твою голову.

Коулмэн: Видишь это моё ружьё?

Вэлин: Мой бедный Лэсси, который мухи никогда не обидел.

ВЭЛИН подошёл вплотную к КОУЛМЭНУ, так что дуло ружья упирается ему в грудь. Он заносит нож как можно выше.

Коулмэн: Что ты делаешь? Прекрати это.

Вэлин: Я прекращу это, хорошо…

Коулмэн: Душа Отца Уэлша, Вэлин. Отец Уэл…

Вэлин: Душа Отца Уэлша, будь всё проклято! Душа Отца Уэлша была в стороне, когда ты отрезал моей собаке уши и хранил в кульке!

Коулмэн: Так это было год назад. Какое это имеет отношение?

Вэлин: Прощайся с жизнью, сволочь!

Коулмэн: Ты тоже должен прощаться с жизнью, потому что я возьму тебя с собой.

Вэлин: Неужели похоже что меня это трогает?

Коулмэн (пауза): Э э, подожди подожди…

Вэлин: Что…?

Коулмэн: Посмотри на моё ружьё. Посмотри куда оно направленно, видишь…?

КОУЛМЭН отводит ружьё в сторону и вниз от груди ВЭЛИНА и направляет его на дверцу плиты.

Вэлин (пауза): Убери это ружьё от моей плиты, понял.

Коулмэн: Нет, не уберу. Вонзай нож теперь. Твоя плита погибнет со мной вместо тебя.

Вэлин: Оставь…что…? Я заплатил за неё триста фунтов, Коулмэн…

Коулмэн: Я прекрасно это знаю.

Вэлин: Оставь плиту в покое. Это просто хитрость, да и всё.

Коулмэн: Отойди ты вместе с этим ножом, маменькин сынок.

Вэлин (чуть не плача): Ты вообще не мужик — наставляешь ружья на плиты.

Коулмэн: Меня не колышет: мужик или нет. Отойди, я сказал.

Вэлин: Ты просто…ты просто…

Коулмэн: А?

Вэлин: А?

Коулмэн: А?

Вэлин: Ты совсем не мужик.

Коулмэн: Теперь отойди, плакса. Уступи для себя же самого. Ага.

Вэлин (пауза): Что ж, я уступаю.

Коулмэн: Это было бы самое лучшее.

ВЭЛИН медленно отступает, кладёт нож на стол и печально садится рядом, нежно гладя уши своей собаки. КОУЛМЭН всё ещё держит дверцу плиты под прицелом. Он чуть-чуть качает головой.

Коулмэн: Я не могу поверить, что ты поднял на меня нож. Нет, я не могу поверить, что ты поднял нож на своего собственного брата.

Вэлин: Ты поднял нож на мою собственную собаку и направил ружьё на нашего собственного отца и причинил гораздо больше вреда, чем этот несчастный нож.

Коулмэн: Нет, я не могу поверить в это. Я не могу поверить, что ты поднял на меня нож.

Вэлин: Перестань долдонить об этом ноже и убери ружьё прочь от моей долбаной плиты, на случай если оно выстрелит случайно.

Коулмэн: Случайно, да?

Вэлин: Есть на этом ружье предохранитель, а?

Коулмэн: Предохранитель, да?

Вэлин: Да, предохранитель! Предохранитель! Что, я тысячу раз должен повторить?!

Коулмэн: Предохранитель, ага…

Он вскакивает на ноги, направляет ружьё вниз на плиту и стреляет, разбивая на части правую сторону. ВЭЛИН падает на колени в ужасе, закрыв лицо руками. КОУЛМЭН взводит курок ружья снова и разносит на куски и левую сторону [плиты], затем беспечно садится обратно.

Нет, вообще нет предохранителя, Вэлин. Представляешь?

Пауза. ВЭЛИН всё ещё на коленях, онемевший.

И я скажу тебе ещё кое-что…

Он неожиданно вскакивает опять и, держа ружьё за ствол, начинает крушить им статуэтки, разбивая их на куски, летящие по комнате, пока не остаётся ни одной стоящей статуэтки. ВЭЛИН кричит всё это время. Закончив, КОУЛМЭН опять садится, ружьё лежит у него на коленях. ВЭЛИН всё ещё на коленях. Пауза.

И не пытайся говорить, что ты это не заслужил, потому что мы оба прекрасно знаем, что так тебе и надо.

Вэлин (оцепенело): Ты сломал все мои статуэтки, Коулмэн.

Коулмэн: Да, я сломал. Видел, как я орудовал?

Вэлин: И ты разнёс в дребезги мою плиту.

Коулмэн: Это отличное ружьё для того, чтобы делать дырки в вещах.

Вэлин (вставая): И теперь у тебя не осталось патронов в этом отличном ружье.

Он лениво снова берёт нож и приближается к Коулмэну. Но в это же время КОУЛМЭН открывает ствол, выбрасывает использованные гильзы, шарит в своём кармане, достаёт сжатый кулак, в котором может есть патрон, а может его и нет и заряжает или имитирует что заряжает его в ружьё. Ни ВЭЛИН, ни зрители не знают, заряжено ружьё или нет. КОУЛМЭН защёлкивает затвор и лениво нацеливает ружьё в голову ВЭЛИНА.

В твоей руке не было патрона, Коулмэн! Патрона вовсе не было!

Коулмэн: Может не было. Может я блефую. Испытай свою судьбу.

Вэлин: Я испытаю свою судьбу.

Коулмэн: И затем мы посмотрим.

Длинная, длинная пауза.

Вэлин: Я хочу убить тебя, Коулмэн.

Коулмэн: О, не говори так, Вэл.

Вэлин (печально): Это правда, Коулмэн. Я хочу убить тебя.

Коулмэн (пауза): Так попробуй.

КОУЛМЭН взводит курок. Пауза. ВЭЛИН всё вертит и вертит нож в своей руке, всё это время пристально глядя на КОУЛМЭНА, пока его голова не опускается и он возвращает нож в ящик. КОУЛМЭН переводит курок обратно в «невзведённое» положение и кладёт ружьё на стол, стоя рядом с ним. ВЭЛИН идёт к плите и трогает письмо, прикрепленное над ней.

Вэлин: Отец Уэлш горит в аду из-за нашей ссоры.

Коулмэн: А что, мы просили его закладывать свою душу за нас? Нет. И совершенно точно, что священникам по правилам запрещено биться об заклад, тем более об заклад такого рода. На нас и пять фунтов было бы ставить рискованно, не то что душу. И если мы ссоримся — ну и что такого? Я люблю хорошую ссору. Ссора показывает, что ты неравнодушен. Это то, чего плаксивый Уэлш не понимает. Тебе нравится хорошая ссора?

Коулмэн: Мне нравится хорошая ссора. Однако я не хочу, чтобы убийство моей собаки и убийство моего отца были на моей совести.

Коулмэн: И я сожалею о твоей собаке и об отце, Вэлин. Я сожалею. Мне действительно жаль. И это вовсе никак не связано с письмом Отца Уэлша. Это в моём собственном сердце. Это же я могу сказать о твоей плите и о твоих бедных статуэтках. Посмотри на них. Это была вспыльчивость в чистом виде. Хотя признай, ты сам виноват с этой плитой и статуэтками.

Вэлин: Чёрт, ты опять начинаешь. (Пауза). Ты действительно сожалеешь, Коулмэн?

Коулмэн: Да, Вэлин.

Вэлин (пауза): Тогда может с душой Отца Уэлша всё будет в порядке.

Коулмэн: Может быть. Может быть.

Вэлин: Он был неплохой человек.

Коулмэн: Да неплохой.

Вэлин: Он не был великим человеком, но был неплохой.

Коулмэн: Да. (Пауза). Он был средний [сносный] человек.

Вэлин: Он был средний человек.

Коулмэн (пауза): Я собираюсь пойти выпить. Пойдёшь со мной?

Вэлин: Да, иду через минуту.

КОУЛМЭН идёт к входной двери. ВЭЛИН печально смотрит на разбитые статуэтки.

Коулмэн: Я помогу тебе убрать твои статуэтки, когда вернусь, Вэлин. Может мы можем склеить некоторые из них. У тебя ещё есть твой суперклей?

Вэлин: У меня есть мой суперклей, хотя я думаю, он засох сверху.

Коулмэн: Да, в этом недостаток суперклея.

Вэлин: Ну, всё равно страховка дома покроет мои статуэтки. Как и мою плиту.

Коулмэн: О…

Вэлин (пауза): Что «о»?

Коулмэн: Помнишь, две недели назад ты спрашивал меня, не украл ли я твои деньги на страховку и я ответил, что я заплатил их страховой компании за тебя?

Вэлин: Да, я помню.

Коулмэн (пауза): Я вовсе не вносил страховой взнос. Я прикарманил их и пропил.

ВЭЛИН кидается к ружью. КОУЛМЭН выбегает через входную дверь. ВЭЛИН с ружьём выбегает на улицу в погоню, но КОУЛМЭН уже убежал. ВЭЛИН возвращается через несколько секунд с ружьём в руке, трясясь от гнева и почти в слезах. Через некоторое время он начинает успокаиваться, глубоко дыша. Его взгляд падает на ружьё в его руках, затем он осторожно открывает ствол, чтобы посмотреть зарядил КОУЛМЭН ружьё или нет. Ружьё заряжено. ВЭЛИН достаёт патрон.

Вэлин: Он бы меня тоже застрелил. Он бы застрелил своего собственного брата! Застрелив своего отца! Вдобавок к моей плите!

Он бросает ружьё и патрон прочь, срывает письмо ОТЦА УЭЛША с креста, роняя цепочку ГЁЛИН на пол, приносит письмо к столу и достаёт коробок спичек.

И ты, ты проклятый плаксивый поп. Зачем мне чтобы твоя душа висела надо мной всю мою оставшуюся долбаную жизнь? Кто может с этим жить?

Он чиркает спичкой и поджигает письмо, которое он бегло просматривает, держа его вверх. Через две секунды, когда письмо лишь немного опалено, ВЭЛИН задувает пламя и смотрит на него, положив на стол, вздыхая.

(Тихо). У меня слишком доброе сердце, чёрт бы его побрал. В этом моя проблема.

Он возвращается к кресту и прикалывает цепочку и письмо обратно к нему, расправив письмо. Он надевает свою куртку, проверяет, есть ли в ней карманные деньги, и идёт к входной двери.

Во всяком случае, я не собираюсь угощать этого негодяя пивом. Это я тебе прямо скажу, Отец Уэлш Уолш Уэлш.

ВЭЛИН оглядывается на секунду на письмо, смотрит вниз на пол, затем выходит. Свет постепенно гаснет, только одна лампа задерживается на распятии и письме на пол секунды дольше, чем остальные.

Также написано Мартином МакДона

КАЛЕКА ИЗ ИНИШМААН

С этой мрачно-комической пьесой Мартин МакДона выполнил обещание Королевы Красоты Линэна, одновременно заслужив себе место среди таких писателей как Синг, О’Кэйси и Брэндэн Бихэн. В 1934 году жители Инишмаан узнают, что режиссер из Голливуда Роберт Флэхэти едет на соседний остров снимать фильм Человек из Арана. Больше всех взволнован Калека Билли, нелюбимый мальчик главным занятием которого является пристальное рассматривание коров. Билли намерен пересечь море и пройти прослушивание у американца. И по мере того как новость о его смелости наполняет его жадную до слухов округу, Калека из Инишмаан становится беспощадным изображением мира, который настолько стиснут и ограничен, что надежда является оскорблением его порядку и спокойствию.

«Смелость и талант бьют [у МакДона] через край… [Он] возможно,…самый оригинальный, с серьёзным подходом ирландский драматург за многие годы».

A Vintage International Original

Drama/0-375-70523-6

Оглавление

Сцена первая

Сцена вторая

Сцена третья

Сцена четвёртая

Сцена пятая

Сцена шестая

Сцена седьмая

Также написано Мартином МакДона