Москва. Близко к сердцу [Евгений Захарович Воробьев] (fb2) читать онлайн

- Москва. Близко к сердцу [Страницы героической защиты города-героя 1941—1942] (и.с. Города-герои) 3.07 Мб, 337с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Евгений Захарович Воробьев

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]



Когда меня спрашивают, что больше всего запомнилось из минувшей войны, я всегда отвечаю: битва за Москву.

Г. К. Жуков

Города-герои



Указом Президиума Верховного Совета СССР от 8 мая 1965 года за выдающиеся заслуги перед Родиной, массовый героизм, мужество и стойкость, проявленные трудящимися столицы Союза Советских Социалистических Республик города Москвы в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, и в ознаменование 20-летия победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг. городу Москве присвоено почетное звание «Город-Герой» с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда».


Близко к сердцу Рассказ-хроника

Я ступал в тот след горячий.
Я там был. Я жил тогда…
А. Твардовский






С первых дней Великой Отечественной войны и до ее конца автор этой книги был военным корреспондентом газеты Западного (3-го Белорусского) фронта «Красноармейская правда». Он безотлучно находился в войсках, когда шли бои в верховьях Днепра на смоленской земле, на дальних подступах к Москве, а позднее на солнечногорском, волоколамском, можайском, наро-фоминском, малоярославец-ком направлениях и на южной окраине Тулы в поселке Рогожинском. Вместе с войсками входил в освобожденные Ельню, Истру, Наро-Фоминск, в усадьбу Ясная Поляна, Малоярославец, Юхнов, Медынь, Можайск, Вязьму.

Очерки, репортажи, зарисовки, записи, сделанные во фронтовых блокнотах, дополнены беседами после войны с маршалами, генералами, военными историками, героями битвы за Москву, бойцами народного ополчения, партизанами Подмосковья, рабочими и работницами оборонных заводов, пожарными, железнодорожниками, медиками, трамвайщиками, журналистами, минерами и другими участниками событий. Работая над книгой, автор обращался к военным мемуарам, а также к документам и материалам в архивах и музеях.

Двадцать четвертая годовщина

В канун Октябрьской годовщины в Москве несколько раз объявляли воздушную тревогу. Самолеты противника 6 ноября настойчиво прорывались к городу. Те, кто замыслил злодейский план «Барбаросса», хотели во что бы то ни стало сорвать советский праздник, деморализовать и терроризировать Москву. Около пяти часов вечера на город устремилось 250 самолетов. Зенитчики и истребители мужественно отражали попытки врага хозяйничать в московском небе. В этот день налетчики натолкнулись на плотную завесу зенитного огня. Над городом и на подступах к нему было сбито 34 самолета. В сумерки и вечером в облаках шарили лучи прожекторов, голубыми мечами рассекали пасмурное небо, они ослепляли вражеских летчиков, указывали цели воздушным часовым столицы.

За двадцать минут до начала торжественного заседания прозвучал отбой воздушной тревоги, налет отбит…

Весь день на станции метро «Маяковская» готовились к заседанию Моссовета в честь 24-й годовщины Октябрьской революции. Несколько военных корреспондентов, прибывших с Западного фронта, тоже получили пропуска.

В. П. Пронин, председатель Моссовета в годы войны, вспоминает, как 2 или 3 ноября в 10 часов вечера после доклада Генерального штаба Сталин вдруг обратился к нему и к А. С. Щербакову с вопросом:

«— А думают ли москвичи, сохраняя традиции, проводить торжественное заседание Моссовета, посвященное 24-й годовщине Октября?

Признаться, в сутолоке напряженной прифронтовой жизни мы тогда еще не занимались этим.

— Надо проводить, — сказал Верховный. — Где, по вашему мнению, это лучше всего сделать?

Начали перебирать варианты. Хорошо бы в Большом Кремлевском дворце или в Колонном зале, но опасно — фашистские самолеты могут прорваться в столицу… И вдруг кто-то предложил (не помню точно, кто именно):

— А может быть, в метро? Например, на станции „Маяковская“? Станция глубокая, зал вместительный, удобный, его можно быстро приспособить…»

Думал ли кто из строителей или пассажиров метрополитена, что станции «Маяковская», открытой три года назад, суждено в своем мраморном, нержавеющем великолепии стать бомбоубежищем?

Вход в метро темный, не светит даже тусклым синим светом коренастая буква М.

Сегодня станция закрыта для пассажиров и для тех, кто ищет безопасного ночлега.

В узкой двери стоял милиционер в каске, с ручным фонариком. Пятнышка света едва хватало, чтобы высвечивать пригласительные билеты и удостоверения личности.

После площади, погруженной в плотную темноту, люстра в вестибюле метро была празднично яркой. Пли так лишь показалось…

Эскалатор двигался безостановочно. Подземный зал превратился в огромный, вытянутый в длину партер. Днем воинские команды, иногда под вой воздушных сирен, переносили и доставляли вниз стулья, сложенные по два, блоки кресел, свинченные по полдюжины. Разношерстные стулья и кресла перекочевали из Концертного зала имени Чайковского и соседних зданий — бывшего мюзик-холла, кинотеатра «Аквариум», а также с противоположной стороны площади, из Театра Сатиры, кинотеатра «Москва» и Театра кукол Образцова.

Из Зала Чайковского перетащили пианино для концерта: транспортировали вниз по эскалатору.

В дальнем конце станции — трибуна. Два больших канцелярских стола, сдвинутые торцами, покрытые зеленым сукном, — стол президиума. Помощники военного коменданта Большого театра А. Т. Рыбина принесли эту скатерть, часы. На подставке бюст Ленина, рядом букет цветов.

Слева у платформы стоял метропоезд, двери открыты. Окна одного из голубых вагонов занавешены — артистическая для участников концерта.

По соседству с артистической — вагон-буфет: чай, бутерброды, сдобные булочки, мандарины. В окопах, заметенных снегом ранней и сердитой зимы, мандарины выглядели бы, наверное, плодами с другой планеты.

Нарушив привычное направление, от станции «Белорусская» на правый путь подошел специальный поезд. В портале туннеля показался вагон; он остановился в конце платформы. Прибыли члены Политбюро, секретари ЦК, МК партии и другие московские руководители. Через окна вагонов было видно, как пассажирам помогают снимать зимнюю одежду. Весь вечер вагон стоял под охраной, освещенный, двери настежь. Шубы, пальто, полушубки, шинели висели на никелированных поручнях…

Пришел я рано, удалось занять место сравнительно близко от трибуны.

Всеохватывающая сплоченность, преданность идеалам Октябрьской революции, заветам Ленина, ощущение сопричастности к огромному событию, насыщенному пафосом истории, воодушевляли двухтысячную аудиторию.

Подавляющее большинство собравшихся в военной форме. Вперемежку с штатскими — командированные на праздник с фронта, из казарм, из военных училищ, из госпиталей. На многих отпечаток переднего края — не успели побриться, выгладить гимнастерки, в сапогах, забывших о зеркальном блеске, со следами окопной глины. Рядышком сидели капитан с забинтованной головой и политрук — рука на марлевой повязке; капитан помог политруку выпростать ее из рукава шинели.

По тому, как иные неловко, неуверенно ступали на движущиеся ступеньки эскалатора, было ясно, что в метро они впервые.

Запрокидывая головы, вглядывались в красочные мозаичные плафоны художника Дейнеки на потолке.

Молоденькие лейтенанты и маститые комдивы; знатные люди с московских заводов; ткачихи в традиционных красных косынках и убеленные сединами ветераны партии. У вагона, где хлопотали радисты, встретились седовласая Роза Землячка, активная участница Октябрьского вооруженного восстания в Москве, и Николай Подвойский, бывший председатель Военно-революционного комитета в Петрограде.

В вагоне-артистической сидел в наушниках и колдовал над аппаратурой Юрий Левитан. Тепло поздоровались — мы не виделись с Первомайского парада, когда участвовали в радиопередаче с Красной площади. Выразительный голос его был хорошо знаком радиослушателям, но даже многие московские журналисты не знали его в лицо; телевизор еще не продавался.

Левитан многозначительно сказал мне:

— На всю страну!..

Прошло несколько минут и…

— Внимание, внимание! Говорит Москва. Работают все радиостанции Советского Союза. Начинаем трансляцию торжественного заседания…

Заседание началось в 7 часов 15 минут вечера. Открыл его короткой речью председатель Моссовета В. П. Пронин. Он предоставил слово для доклада Верховному Главнокомандующему И., В. Сталину.

В то мгновение, когда Сталин — в кителе с отложным воротником, без знаков различия и наград — поднялся на небольшую трибуну, можно было, казалось, услышать сердцебиение переполненного зала.

Прошло много лет, прежде чем полковник в отставке, бывший начальник штаба Московской противовоздушной обороны С. Е. Лапиров признался:

— Начался доклад. И в этот момент посты ВНОС донесли о появлении новых групп вражеских самолетов. Сразу же были приведены в действие все средства ПВО, а у нас в МПВО объявили готовность № 1. На все запросы с «Маяковской» я отвечал: «Все спокойно». А воздушные бои продолжались. В других условиях пора было бы объявить тревогу, но это значило бы прервать трансляцию доклада, и тревоги в Москве в тот вечер так и не было. Воины ПВО не пропустили к столице ни одного вражеского самолета.

Корреспонденты гадали: будет ли опубликован подробный отчет о заседании? А смогу ли я выполнить задание редактора «Красноармейской правды»? На всякий случай записал доклад подробно.

— Наше дело правое, победа будет за нами! — Этими словами закончилась речь, ее заглушили крики «ура!», пение «Интернационала».

Зал проводил докладчика восторженной овацией. Она прозвучала как священная клятва в безграничной и беззаветной преданности своей Родине, как присяга выполнить железную волю ленинской партии…

После концерта, после того как ушел правительственный поезд, поднялись в вестибюль. Нам доверительно сообщили: только что в вагоне метро состоялось совещание. Подтвердили решение — в случае благоприятной (то есть скверной) погоды завтра утром на Красной площади провести парад войск. Пропуска военным корреспондентам выдадут на рассвете в Московском Комитете партии, в секретариате А. С. Щербакова.

Всю ночь мы жили ожиданием плохой погоды. Обнадеживала метеосводка, которая вечером 6 ноября ушла в войска фронта: «Низкая облачность. Ограниченная видимость. Дороги для всех видов транспорта проходимы. В ночь на седьмое наступит похолодание. Вероятны осадки. Действия военно-воздушных сил будут затруднены…»

Конные патрули из конца в конец мерили притихшую Красную площадь, из темноты доносился цокот копыт, приглушенный выпавшим снежком. Циферблат часов на Спасской башне во тьме, не светилось и рубиновое созвездие Москвы.

Редкие машины неторопливо проезжали мимо ГУМа. Они освещали себе дорогу прищуренными фарами: узкие прорези пропускали лишь подслеповатый синий свет.

Решение провести парад на Красной площади до поры до времени держали в тайне — в прифронтовом городе нужно опасаться враждебных ушей и глаз.

Как же и когда возникло это смелое решение? 28 октября, после ежедневного доклада командующего Московской зоной обороны генерала Артемьева, Сталин вдруг спросил, собирается ли он проводить парад войск? Артемьев от неожиданности сослался на неблагоприятную обстановку и высказал сомнение в целесообразности парада. Сталин с ним не согласился, напомнил об огромном политическом значении парада и приказал готовиться. Командовать будет Артемьев, принимать парад — Буденный. Последовало строжайшее предупреждение о полной секретности решения: будет знать только начальство противовоздушной обороны, подготовка пройдет скрытно, под видом дальнейшего усиления обороны Москвы.

В казармах поговаривали о смотре частей перед отправкой на фронт, проводили строевые занятия. Не знали, что еще 1 ноября в Ставку был вызван командующий Западным фронтом Г. К. Жуков и что Сталин ему сказал:

— Мы хотим провести в Москве кроме заседания по случаю годовщины Октября и парад войск. Как вы думаете, обстановка на фронте позволит нам провести эти торжества?

Жуков ответил, что, по его мнению, противник в ближайшие дни не начнет наступления, так как понес большие потери, вынужден пополнить и перегруппировать войска. Против вражеской авиации, которая наверняка будет действовать, необходимо усилить воздушную оборону, перебросить к Москве истребительную авиацию с соседних фронтов…

«Мы, красноармейцы и сержанты, — вспоминает И. В. Орлов, бывший сержант мотострелкового полка дивизии имени Дзержинского, — догадывались, что состоится парад на Красной площади. Наши бойцы в свободные часы, как правило ночью, подгоняли новые шинели, пришивали к ним петлицы, до блеска начищали обувь. В образцовый порядок привели походное снаряжение. Строевые занятия проводились на площади возле Устьинского моста от зари до зари с перерывами на время воздушных тревог. В каждой шеренге было двадцать бойцов, а в каждом сводном батальоне — десять таких шеренг. 4 ноября прорвался немецкий самолет, но его бомбы упали рядом, в Москву-реку, подняв большие фонтаны».

Совет Г. К. Жукова был принят, и в первых числах ноября наша авиация произвела серию налетов на вражеские аэродромы. Внезапный удар нанесли на аэродром южнее Калинина: там базировались немецкие истребители, сопровождавшие бомбардировщики при палетах на Москву. На рассвете тридцать наших истребителей вынырнули из облаков, забросали «мессеры» зажигалками, прошили их пулеметными очередями и без потерь вернулись домой. Немцы потеряли около сорока машин. Тогда же совершили налеты на немецкие аэродромы в Юхнове, Инютине и другие. Это убавило прыти у фашистов в канун Октябрьской годовщины.

Святая святых

Еще в половине десятого вечера 6 ноября Красная площадь оставалась без праздничного наряда и была пуста. Но под стеклянной крышей промерзшего ГУМа, исклеванной осколками зенитных снарядов, работали декораторы и художники, сколачивали рамы к портретам, транспарантам и лозунгам.

Для борьбы с вражескими диверсантами, лазутчиками, снабженными ракетницами, с возможными воздушными десантами и для выполнения особых заданий в тылу противника в Москве была сформирована отдельная мотострелковая бригада особого назначения (ОМСБОН). В первом батальоне — чекисты и работники милиции, во втором — бойцы-интернационалисты, закаленные в боях с фашистами в Испании. В третий и четвертый батальоны зачисляли студентов и преподавателей Центрального института физкультуры. В середине октября ОМСБОН перевели из Мытищ в Москву и расквартировали в здании ГУМа.

В предпраздничную ночь здесь можно было встретить знаменитых спортсменов, мы их неоднократно видели на стадионах. В бригаду вошли наши чемпионы: легкоатлеты братья Серафим и Георгий Знаменские, гребец Александр Долгушин, дискобол Леонид Митропольский, лыжница Любовь Кулакова, боксеры Николай Королев и Сергей Щербаков, штангисты Владимир Крылов и Николай Шагов, конькобежцы Анатолии Капчинский и Константин Кудрявцев, борец Григории Пыльнов и другие.

В Ветошном переулке дежурили пожарные машины. С позднего вечера 21 июля они тушили пожары после бомбардировок. И вот впервые за месяцы воины пожарные выполняли праздничное поручение — они приставили высоченные лестницы к фасадам зданий, смотрящим на площадь, чтобы помочь ее украшению.

На крыши Исторического музея и ГУМа забрались саперы. Только электрикам нечего было делать в ту засекреченную ночь. Площадь оставалась по-прежнему темной. Не развешивать же гирлянды синих лампочек!

Перед утром все заиндевело от тумана; сырой, морозной тяжестью стлался он над землей. Колокольня Ивана Великого и его звонницы не посвечивали золотом. Купола всех соборов также покрыты зеленой краской. Стены Успенского, Благовещенского, Архангельского соборов замазаны черными и зелеными, косыми и изломанными полосами. Окна в храме Василия Блаженного походили на бойницы: в минуты опасности там появятся пулеметы и противотанковые ружья.

Брусчатку площади запорошило снегом, и намалеванный на брусчатке «озелененный» поселок исчез.

Аэростаты заграждения после ночного дежурства в московском небе не опустили, как делали обычно, не отвели на дневной покой, на заправку газом.

Воздушный парад, к которому тоже подготовились, отменен. А на случай нападения врага во время парада на аэродромах Москвы, Подмосковья и в более отдаленных пунктах находилось в состоянии «готовность номер один» несколько сот самолетов.

Да, погода не обманула ожиданий: ее следовало признать как нельзя более подходящей. Именно о такой погоде мечтали устроители и участники парада.

Во все райкомы партии, их было 25, умчались «газики» с нарочными, они развозили пригласительные билеты.

Получив пропуск, я успел прогуляться по Манежной площади, прошел Охотный ряд, дошагал до телеграфа и повернул обратно.

За неделю до парада возле Центрального телеграфа разорвалась тяжелая бомба. У магазина «Диета» тогда стояла длинная очередь, были жертвы. Много стекол вылетело в домах, начинающих улицу, много рам выбито. Ветер трепал в здании телеграфа обрывки маскировочных штор и клочья черной бумаги в оконных проемах. Но в предпраздничные дни успели «офанеровать» зияющие оконные пустоты; листы фанеры были, как желтые бельма. В гостинице «Националь» и в корпусе «А» на четной стороне улицы Горького вставили стекла.

Войска готовы к параду. На улице Горького вдоль тротуара стояли вереницей тяжелые танки КВ. У входа в Театр Ермоловой танкист в кожанке попросил огонька, разговорились. Все пятеро членов его экипажа в Москве впервые. Командир танка молоденький, черноволосый лейтенант Павел Гудзь с Западной Украины, это слышалось в его говоре. Воюет с первых дней, от самой государственной границы. Случай привел его к родному дому, когда бой шел в двух километрах от села Стувченцы. Гудзь показался мне смуглолицым, а может быть, лицо его задымлено. Мы неторопливо беседовали; я не спешил назад в ГУМ, где разгуливал ледяной сквозняк, и уверял лейтенанта, что на улице теплее. Гудзь кивнул — да, в танке тоже морознее…

Не только танкисты экипажа лейтенанта Гудзя, многие участники парада видели сегодня Москву впервые. А многие не увидят Москвы — ни завтра, ни послезавтра, никогда, — не увидят Москвы потому, что умрут за нее, ради того, чтобы по-прежнему во всех уголках земли трудящиеся с верой не только в наше, но и в свое собственное будущее на всех языках мира произносили слово «Москва».

«Рано утром 7 ноября, — рассказывал сержант И. В. Орлов, — по пути на Красную площадь нас приветствовали тысячи работниц и рабочих. Нигде не объявлено было, но люди ждали парада, как чуда. И оно происходило у всех на глазах. На нас смотрели с гордостью и надеждой. Нас бросались обнимать, целовать. Многие плакали… Полк прибыл на площадь к зданию ГУМа в 7.25. Другие части прибывали в 7.35, 7.45 — точно по расписанию. Гостевые трибуны были заполнены».

Среди гостей был секретарь парткома завода «Серп и молот», старший мастер прокатного стана Иван Ильич Туртанов. «Люди, находившиеся на трибунах, — вспоминал обработали по 12 часов в сутки, посылали фронту теплые вещи, давали раненым кровь и готовы были жизнь отдать за родную Москву».

Московский автозавод представляла небольшая делегация. Сегодня завод напряженно работал. В предпраздничную ночь директор завода Иван Алексеевич Лихачев получил сверхсрочное задание — освоить производство пистолетов-пулеметов системы Шпагина; каждый автомат ППШ был в те дни на вес золота…


Есть в жизни Красной площади минуты, полные грозного пафоса, они предваряют начало парада. Торжественная тишина, сдержанное волнение овладевают площадью. Тишина ожидания, когда каждая минута ощущается во всем ее объеме. Тишина, которая позволяет различать могучую поступь времени.

Литыми квадратами стоят на заснеженной площади войска, готовые к параду. Движение еще не наполнило ветром знамена. Безмолвен оркестр — не раздались голоса повелительной меди, мелодии не согреты дыханием трубачей.

Но в этой сосредоточенной тишине, в покое замершей площади слышится праздник, все ближе величественная и гордая минута — вот-вот начнется парад.

И сколько бы раз ты ни стоял в такую минуту на Красной площади, нетерпеливо поглядывая на стрелки часов Спасской башни, все равно ты, как и все вокруг, волнуешься. Нужно ли объяснять, почему в 24-ю годовщину Октября эти минуты особенно волновали?

В ожидании парада охватываешь памятью прошлое. У степ Кремля отчетливее, чем где-либо, ощущается веление эпохи, богатырский пульс народа — созидателя и воина…

Здесь Ленин прощался взглядом, жестом, словом с бойцами всевобуча, с рабочими, уходившими на защиту революции, биться с Дениным и Колчаком. На булыжном просторе площади учились маршировать первые красноармейцы и будущие красные командиры.

Больше полусотни военных парадов видела за годы Советской власти Красная площадь, еще больше числит в своей памяти демонстраций и других торжеств.

Вспомнился исторический день — Первое мая 1918 года. Летит самолет в просвете между двумя шпилями Исторического музея. То была первая ласточка красной авиации, предвестница будущих эскадрилий, стерегущих тревожное небо Москвы…

А 1 Мая 1919 года по Красной площади впервые прогромыхал трофейный танк, добытый в бою с белогвардейцами, интервентами. Праздничная толпа запрудила площадь, а красноармейцы демонстрировали танк на ходу, поворачивая его во все стороны, как игрушку. Рабочие с большим интересом следили за невиданной диковиной. Тогда казалось — танк идет быстро. На самом же деле неуклюжая бронированная колымага тряслась по булыжнику трехкилометровым ходом. Далекий предок современных сухопутных броненосцев!

Морозный туман был на руку воинам противовоздушной обороны, но музыкантов плохая погода не радовала.

Немало забот и хлопот принес устроителям парада сводный оркестр. Его расформировали, часть музыкантов оказалась в воинских частях гарнизона, остальные уехали на фронт.

И вдруг 2 ноября капельмейстеру В. И. Агапкину объявили, что он назначен главным дирижером, приказали собрать сводный оркестр из разрозненных групп музыкантов, в помощь москвичам вызвали оркестр из Горького. Было затруднение и с репетициями — духового оркестра на площади пока никто не должен слышать; марши, барабанный бой, фанфары могли насторожить. Репетиции оркестра шли в Хамовниках, в манеже, где в мирное время устраивали конные состязания.

Унылое зрелище явил собой 4 ноября сводный оркестр: музыканты пришли с винтовками за плечами, с противогазами, в походной амуниции, построились по ранжиру и недружно ответили маршалу Буденному на его приветствие. Трудно представить себе, что через сутки, в шесть утра 5 ноября, маршал нашел сводный оркестр в хорошем строю, отлично звучащий, с начищенными до блеска инструментами…

Известный военный дирижер, автор знаменитого марша «Прощание славянки», Василий Иванович Агапкин вспоминал:

«…Все эти дни были умеренно холодными. В ночь на 7 ноября, на рассвете, погода вдруг резко изменилась. Разыгралась суровая пурга. Прибывшие оркестранты заявили мне, что клапаны (педали) у инструментов замерзают, пальцы коченеют (некоторые были без перчаток). Как играть?

Положение действительно тяжелое, но нужно собрать все силы. Инструменты необходимо сохранить от замерзания. Ведь парад-то исторический — мы должны играть. Мелкие инструменты, как наиболее необходимые, держать под шинелями, крупные — прикрывать обшлагами шинели. Играть марши, чередуясь между собой: одни играют, другие отогревают инструменты.

…Я управлял оркестром, стоя на возвышенной подставке. Снег шел не переставая, мороз крепчал. Незаметно для других я мимикой напомнил музыкантам следить за замерзающими инструментами — начинался самый ответственный момент — раздалась команда: Смирно!

Капельмейстер стоял на возвышенной подставке, его кирзовые сапоги занесло снегом. Стрелковые полки прошли, вот-вот покажется конница, оркестр пора отвести к ГУМу. Агапкин хотел сойти вниз и попытался сделать шаг, но сапоги примерзли, подставка пошатнулась.

„Ну, думаю, беда, сейчас я упаду… Как быть? Что делать? Прохождение уже заканчивается. Задержу кавалерию, получится заминка, а я не могу даже слова выговорить, губы мои замерзли, не шевелятся. Жестом никого не подзовешь: любой мой взмах на виду у всех может быть истолкован как дирижерский приказ. Спасибо капельмейстеру Стейскалу. Он догадался и быстро подбежал ко мне. Я нагнулся, оперся рукой на его плечо, отодрал сапоги, спустился по ступенькам вниз и подал знак оркестр отвести к ГУМу…“

В тот год В. И. Агапкину уже было под шестьдесят. Тридцать лет оркестры играли его марш „Прощание славянки“, впервые исполненный в Тамбовском кавалерийском полку. Но еще никогда марш не звучал так проникновенно и тревожно, как на этом параде…

Марш в бессмертие

Предосторожности ради парад начался на два часа раньше, чем бывало до войны, — в восемь утра. Когда куранты отбили восемь ударов, принимавший парад маршал Буденный выехал на гнедом скакуне из Спасских ворот.

За пять минут до парада на Мавзолей поднялись члены Политбюро.

Сталин был в хорошем настроении. Показывая на небо, сказал:

— Везет большевикам.

Снег шел все усерднее. Небо сделалось цвета шинельного сукна. Снег набросил белые маскировочные халаты на шеренгу голубых елей. Ветер сметал белую пыль с зубцов Кремлевской стены, и казалось — это пороховой дым стелется над твердыней.

Кое-где виднелись следы камуфляжа. Летом стену маскировали под зеленую аллею — затруднить ориентировку вражеским летчикам. Осенью 1941 года Мавзолей прятали под макетом двухэтажного фанерного дома с мансардой; перед парадом макет разобрали.

Небольшая группа корреспондентов собралась у левого крыла Мавзолея. До войны во время парадов на этом месте обычно толпились военные атташе. Сейчас их не видно, посольства эвакуированы.

У входа в Мавзолей, как и в мирное время, стояли часовые, хотя гроб с телом В. И. Ленина еще в июле эвакуировали на Урал.

Микрофоны на площади уже включили. С Мавзолея послышались реплики Сталина, не рассчитанные на трансляцию. Когда Буденный поравнялся с командующим парадом генералом Артемьевым, до стоящих внизу донеслись слова Сталина: "А здорово поддувает!.."

Буденный поздоровался с войсками: "Здравствуйте, товарищи! Поздравляю с праздником!.." Отдал команду: "Парад, вольно!", по-кавалерийски легко спрыгнул с коня и, провожаемый раскатистым "ура-а-а!", направился к трибуне. Артемьев легким кивком подал капельмейстеру знак — сыграть сигнал "Слушайте все".

Вопреки традиции с речью выступил не принимающий парад, а Председатель Государственного Комитета Обороны Сталин. После речи оркестр заиграл "Интернационал", ему аккомпанировал орудийный салют. В непосредственной близости к линии фронта салют прозвучал, как залпы по противнику…

В то утро, из разумных требований безопасности, предполагалось, что радиотрансляцию с Красной площади услышат только москвичи. Противник на ближних аэродромах не должен был знать, что в эти минуты с трибуны Мавзолея говорит Сталин.

Перед тем как подойти к микрофону, Сталин спросил у Пронина, транслируют ли? Пронин ответил: только на Москву. Сталин еще раз посмотрел на низкое пасмурное небо за снежным пологом и распорядился — транслировать парад на всю страну. Как известно, речь Сталина в то утро начали передавать по радио с опозданием.

Через сорок три года после исторического парада, незадолго до 67-й Октябрьской годовщины, беседуя с В. П. Прониным о делах "давно минувших дней", я попросил его объяснить, чем была вызвана длительная заминка в трансляции речи.

— Выслушав тогда новое указание, я, до того как Сталин подошел к микрофону, побежал по лестнице Мавзолея вниз, к телефону. Радиотрансляцией командовали с Центрального телеграфа. Вызвал дежурную: "Давайте передачу на всю страну". — "Не имею права". — "Срочно позовите начальника телеграфа". Когда тот подошел, передал ему распоряжение. "Не имею права. У меня нет разрешения НКВД". — "Генерал Серов стоит рядом. Передаю ему трубку. Он подтвердит распоряжение". После короткого разговора с Серовым начальник телеграфа приказал транслировать речь на всю страну…

Но пока Пронин добежал до телефона, пока шли переговоры, утекло немало минут.

Поздравив воинов, советский народ с 24-й годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции, Сталин говорил о тяжелых условиях, в которых празднуется 24-я годовщина, о положении на фронте. Но закончил речь словами, которые воодушевили не только советских людей, но и все народы, подпавшие под фашистское ярмо.

Напутствием, заклинанием, благословением прозвучали для участников парада слова Сталина:

— На вас смотрит весь мир, как на силу, способную уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков. На вас смотрят порабощенные народы Европы, подпавшие под иго немецких захватчиков, как на своих освободителей. Великая освободительная миссия выпала на вашу долю. Будьте же достойными этой миссии!.. Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!.. Под знаменем Ленина — вперед к победе!..

Позже страна услышала речь полностью в специальной радиозаписи.

Красная площадь видела и более внушительные парады — когда все маршировали в парадной форме, когда все лошади в эскадронах и на батареях были подобраны в масть.

А сейчас в Москве оставалось не так много войск. Так, казармы училища имени Верховного Совета РСФСР изрядно опустели. В минувшие годы именно те, кто стояли в почетном карауле у Мавзолея Ленина, всегда участвовали в парадах. В первый раз за все годы эти курсанты не вышли на парад. В мирное время они восхищали чеканным шагом, строевой выправкой, а в это утро бились с фашистами под Волоколамском. Командовал ими Герой Советского Союза полковник С. И. Младенцев.

Парад возглавил курсантский батальон 1-го Московского краснознаменного артиллерийского училища имени Красина. Несколько батарей училища тоже сражались под Волоколамском. Курсанты, открывшие парад, остались в Москве только потому, что осваивали в ту пору реактивные установки.

Вслед за будущими командирами грозных "катюш" прошел отряд моряков московского флотского экипажа, шли полки дивизии имени Дзержинского, рота 332-й Ивановской дивизии имени Фрунзе. Привлекла общее внимание сводная рота автоматчиков. Дивизия прибыла в Москву две недели назад и занимала позиции на юго-западной окраине города. За ивановскими автоматчиками шагала 2-я Московская стрелковая дивизия, сформированная недавно.

Отдельные батальоны, роты были незаметно для противника отведены с менее опасных участков фронта во второй эшелон и переброшены в Москву только на часы парада.

Вслед за подразделениями, прибывшими с фронта, прошел полк народного ополчения.

Полушубки, бушлаты, стеганые ватники, бекеши и шинели; иные шинели еще помнили Каховку и Царицын, Касторную и Перекоп…

Сапоги, валенки, ботинки с обмотками…

Шапки-ушанки, буденовки, треухи, картузы, кубанки, папахи…

Винтовки вперемежку с карабинами, мало автоматов, противотанковых ружей. Прошагал взвод с ручными пулеметами Дегтярева: кто нёс пулемет на правом плече, кто — на левом.

В минуты, когда по брусчатке, запоздало учась чеканному шагу, маршировали бойцы народного ополчения, обращаешься воспоминаниями к вожакам русского народного воинства, нижегородцам, прославившимся в начале семнадцатого века — к земскому старосте Кузьме Минину, который в боях за Москву проявил личную храбрость, и к воеводе князю Дмитрию Пожарскому, раненному в схватке с польскими шляхтичами на Лубянке. Как мудро было установить памятник двум соратникам именно здесь, на Красной площади! Напомним, что памятник этот, заботливо обложенный мешками с песком, всю войну простоял невредимый у подножия храма Василия Блаженного.

Надо признать, вид у бойцов народного ополчения был не молодецкий, не парадный. Долговязый парень, из тех, кого кличут "дядя, достань воробушка", затесался на левый фланг и маршировал в соседстве с низенькими. Но кто поставит в упрек бойцам народного ополчения плохую выправку? Их ли вина, что не осталось времени на строевые занятия? Люди непризывного возраста и неотменного здоровья учились маршировать под аккомпанемент близкой канонады.

Именно отсюда, с Красной площади, где каждый камень принадлежит истории, начинается ваш путь в Бессмертие. Сыновья и внуки будут гордиться вашим непреклонным мужеством, доблестные красногвардейцы сорок первого года, волонтеры прифронтовой Москвы!

Вы явили всему миру преданность Родине, святым заветам Ленина. Да, только в минуту грозной опасности познается истинная привязанность и любовь. Только любовь, готовая на жертвы, выдерживает испытание в лихую годину.

Бесконечно дорога Красная площадь сердцу каждого советского человека и потому, что здесь покоится великий Ленин, а в Кремлевской стене и возле Мавзолея — его соратники. Здесь в вечном почетном карауле высятся голубые ели, здесь покоятся лучшие сыны революции, герои гражданской войны, сыны советского народа, обогатившие науку и культуру, умершие "от трудов, от каторг и от пуль, и никто почти — от долгих лет".

Владимир Маяковский по бессмертному праву поэта заверил революционеров, спящих вечным сном у Кремля:

Спите, товарищи, тише…
Кто
ваш покой отберет?
Встанем,
штыки ощетинивши,
с первым приказом:
"Вперед!"
Вся Москва встала "штыки ощетинивши" и ополчилась на врага.

В то утро, как бывало в годы гражданской войны, парад стал одновременно проводами на фронт. В отличие от мирных лет сегодня винтовки, пулеметы, орудия, танки были снабжены боеприпасами. Верная примета того, что путь с Красной площади вел не в казармы, а на позиции, — у многих участников парада заплечные вещевые мешки.

Вещевой мешок! Неразлучный спутник бойца в походах и маршах; нехитрый его гардероб, где хранятся такие ценности, как сухие портянки и пара чистого белья; запасной патронташ и солдатский арсенал: гранаты отдельно, запалы к ним отдельно; холщовая кладовочка с сухарями, пачками пшенного концентрата и банкой консервов; заплечная библиотечка, где лежит заветный томик стихов; портативный архив, куда спрятаны милая сердцу фотография, интимное письмо, детский рисунок… Солдатская тебе благодарность за верную службу и наша долговечная любовь тебе — незабвенный "сидор"!..

Снег, утоптанный пехотой, гасил стук копыт эскадронов, колесный скрип тачанок. За тачанками появились автомобили с зенитными орудиями.

С железным грохотаньем провезли пушки. Иные казались прибывшими из другой эпохи: "времен очаковских и покоренья Крыма". Наверно, то были очень заслуженные пушки, и за выслугой лет им давно пора было на музейный покой. И если они дефилировали на параде, то лишь потому, что все боеспособные пушки нужны, до зарезу нужны на фронте и не могли покинуть своих позиций.

Затем, к нашей радости, пошли танки, их было много, около двухсот, немало тяжелых. Танкисты оказались в Москве мимоездом. 33-ю танковую бригаду только в сентябре укомплектовали рабочими харьковских заводов.

На волоколамское направление двинется после парада 89-й отдельный танковый батальон. Одним из танков КВ командовал мой новый знакомый Павел Гудзь; пасмурным заснеженным предутром я не разглядел номера его машины.

Замыкала парад 31-я танковая бригада полковника А. Кравченко, сформированная недавно во Владимире. Занимались там строевой выучкой, проверяли моторы и ходовую часть. Многие танкисты никогда не были в Москве и не видели Красной площади. Поэтому в предпраздничную ночь выкроили время на своеобразную рекогносцировку. Поездка по Москве на грузовиках с выключенными фарами и проход по темной площади были единственной репетицией к параду: командиры и механики-водители поднялись мимо Исторического музея и прошагали по брусчатке "пеший по-танковому".

Все танки прошли с закрытыми люками. Только полковник Кравченко стоял в открытом люке.

Бригада прибыла в Москву из Ногинска и Владимира только 5 ноября. Накануне праздника разгрузилась на платформах Окружной дороги, в тупиках станции Москва-Товарная.

Пехотинцы шагали по площади с патронными подсумками, гранатами, а танки двигались с боекомплектом и сполна заправленные горючим.

Парад продолжался 1 час 2 минуты.

С Красной площади танки держали путь прямехонько на позиции. Может, для того чтобы сократить дорогу, танки не спускались, как обычно, мимо Василия Блаженного к набережной, а возле Лобного места поворачивали налево и через Ильинку, площадь Дзержинского направлялись по улице Горького на Ленинградское, Волоколамское и Можайское шоссе.

Дорогу механикам-водителям указывал регулировщик, стоявший на посту № 1 напротив Спасских ворот. До войны Ивана Иосифовича Щербакова охотно снимали фотографы, кинооператоры, гости Москвы — иностранцы и наши: уж больно артистично, элегантно он манипулировал жезлом. Трудно представить, что он когда-то работал молотобойцем в кузнице, клепальщиком, а будучи пограничником, задержал девятнадцать нарушителей. Он регулировал движение на Красной площади с 1936 года, тогда здесь ходили трамваи…

Щербаков, в каске, винтовка за спиной, штык за поясом, на боку противогаз, на ремне подсумок с патронами, в руке красный флажок, дает им отмашку.

Те, кто накануне вечером были на торжественном заседании на станции "Маяковская", могли увидеть и там старшего милиционера Щербакова: он дежурил в вестибюле. Поздно вечером их развезли по постам. В полночь Щербаков занял свой пост № 1 и сменился только в полдень, когда Красная площадь опустела.

В тот праздничный день хватило работы у московских регулировщиков. По мостовым города долго гремели танки, тягачи, броневики, пушки, слышался кавалерийский топот, маршевый шаг пехоты, скрип полковых обозов, тянувшихся на окраины, в пригороды, предместья…

Колесо истории

Через четверть века после героического парада снимался документально-художественный фильм о битве за Москву "Если дорог тебе твой дом". Длинные километры пленки просмотрел режиссер фильма Василий Ордынский в киноархивах под Москвой, в Берлине, Варшаве и Праге.

Один из еженедельных выпусков трофейной кинохроники "Вохеншау" был заготовлен ведомством Геббельса впрок: комбинированная съемка изображала церемониальный марш завоевателей по Красной площади. К. М. Симонов и я, соавторы сценария, рассказали тогда корреспонденту "Недели":

— Фашисты, пытаясь сфабриковать концовку своего фильма "Поход на восток", слепили кадры военного парада на Красной площади. Мы увидели парад задом наперед — от храма Василия Блаженного к Историческому музею. Так сказать, колесо истории, вертящееся в другую сторону…

Авторы кинофальшивки использовали комбинированную съемку. Гитлеровцы маршировали в летнем обмундировании, маршировали не по брусчатке, а по асфальту, которым косогор у набережной Москвы-реки не выстлан.

Шествие было заснято в погожий день позднего лета или ранней осени (блицкриг!). По-видимому, немецкие киножулики использовали при монтаже кадры парада, снятые при вступлении их войск в одну из европейских столиц — Амстердам, Брюссель, Копенгаген, Париж, Осло или Афины.

Подложили и фонограмму для фальш-марш-парада — нас оглушали выкрики, воинственные вопли "зиг" и "хайль".

Среди трофейных документов и писем, найденных в полевых сумках, планшетах офицеров, солдат дивизии "Рейх", убитых на позициях нашей 16-й армии, обнаружили отпечатанные пропуска на немецкий "парад". "Ладунгскарте" — пригласительный билет на торжества по поводу взятия Москвы: "Москва взята! С нашими знаменами — победа! Предполагается грандиозный фейерверк. Начало ровно в 19 часов". На пригласительном билете нет только даты.

А вскоре после разгрома немцев под Москвой на захваченном интендантском складе нашли и парадные мундиры для несостоявшейся церемонии на Красной площади.

В нескольких немецких дивизиях в солдатские книжки вложили для ориентировки карманные планы Москвы. Обозначены памятники, парки, театры, указаны главные улицы. А в одной дивизии в качестве допинга отпечатали и роздали солдатам пропуска для хождения по Москве в ночное время.


Не только защитники Москвы, не только участники торжественного заседания и парада получили 6–7 ноября огромный заряд бодрости. Весь народ почувствовал прилив сил, окрепла наша уверенность в конечной победе. Для этого следовало зорко и отважно заглянуть в многотрудное будущее, быть готовым к жертвам, потерям и лишениям. Присутствие духа, долготерпение и всенародная — от мала до велика — стойкость помогали превозмочь слабость духа тем, у кого могли опуститься руки, к кому закралось сомнение в непременной и безусловной победе.

Парад на Красной площади с его пафосом и патетическим ритуалом, торжественное заседание и большой концерт накануне — все убеждало: нет, мы не потеряли веру в себя, мы по-прежнему полны жизнетворного оптимизма, обеспеченного морально-политическим единством и патриотизмом советского народа…

"Таковы россияне"

1 мая 1941 года мы еще не знали, что от войны нас отделяет всего пятьдесят один день и шестнадцать часов.

Кинохронику Первомайского парада того года не успели показать на экранах страны. И зритель не увидел, как маршал Тимошенко обходил военных атташе и с кем здоровался.

Кто этот среднего роста, бритоголовый, плотный немецкий полковник со шрамом на лице? Кто этот военный атташе, снисходительно поглядывавший тогда с трибуны на легковесные броневики и тачанки?

Четыре года спустя, в ночь на 1 мая 1945 года, в Берлине, на Потсдаменштрассе показались белые флаги. Огонь прекратился: по Горбатому мосту шагали немецкие парламентеры. Они направлялись в штаб 8-й гвардейской армии. Возглавлял парламентеров бывший военный атташе Германии в Москве, начальник штаба сухопутных войск генерал пехоты Кребс. Он сообщил генералу Чуйкову, что Гитлер покончил с собой, а перед смертью назначил канцлером Геббельса. Тот уполномочил Кребса вести переговоры с советским командованием. Но Кребс, как стало понятно нашему командованию,не имел полномочий или не решался призвать немецкие войска к безоговорочной капитуляции. Переговоры к 13 часам закончились безрезультатно.

В 6 часов утра 2 мая на командный пункт Чуйкова вновь явились парламентеры во главе с начальником Берлинского гарнизона генералом Вейдлингом. Он объявил о полной капитуляции Германии и сообщил, что Кребс и Геббельс покончили жизнь самоубийством…

Поздно вечером 21 июня 1941 года от пограничной станции Брест отошел по узкой европейской колее и доверчиво проследовал по мосту через Западный Буг поезд Москва — Берлин. Многие пассажиры уже безмятежно спали, когда смазчик в Бресте простучал молотком по буксам курьерского поезда.

А в 3 часа 30 минут по среднеевропейскому времени 22 июня фашисты вероломно нарушили договор с СССР о ненападении, опрокинули, сломали наши пограничные шлагбаумы.

С первого же дня войны Брест надолго вошел в сводки германского вермахта. Защитники крепости явили миру пример героической самообороны. Воинская доблесть намного превосходила их силы. Неделя проходила за неделей. Брестская крепость оставалась "твердым орешком", а речка Мухавец была окрашена немецкой кровью.

С каждым днем войны сила сопротивления в приграничных зонах и частях не слабела, а крепла; росло их яростное сопротивление завоевателям.

Вслед за Брестом вошли в историю подвиги героев многих пограничных застав и отрядов, непреклонного Перемышля, стойкого Могилева, бои за Лиепаю, танковое сражение под Лепелем, бои под Борисовом, за Жлобин и Рогачев, под Оршей, на подступах к Смоленску, на его окраинах; дольше всего в северном Заднепровье.

По злодейскому плану "Барбаросса" Гитлер рассчитывал покорить Россию за шесть недель. Столько, полагал он, продлится молниеносная война — блицкриг.

Ставка Гитлера находилась в Восточной Пруссии, в "Вольфшанце" (волчье логово): пять этажей под землей и четырнадцать метров бетона над головой.

В "Вольфшанце" и возникла злобная идея Гитлера использовать волжские воды, чтобы затопить Москву: взорвать акведук на Волоколамском шоссе и сбросить оттуда реку на город.

Один из фашистских деятелей Фабиан фон Шлабрендорф напомнил об угрозе Гитлера:

"Там, где сегодня Москва, возникнет огромное озеро, которое навсегда скроет столицу русского народа от взглядов цивилизованного человечества".

Были и другие варианты: уморить москвичей голодом, взорвать город, разрушить с воздуха.

Великая битва за Москву, по сути дела, началась в первый же день войны. Начальник штаба сухопутных войск генерал-полковник Франц Гальдер записал 8 июля в дневнике:

"…Фюрер исполнен решимости сровнять Москву и Ленинград с землей, чтобы там не осталось людей, которых мы должны были бы кормить зимой… Оба города должны быть уничтожены авиацией. Танков не тратить…"

Захват Москвы был главной целью, поставленной Гитлером перед командующим группой армий "Центр" генерал-фельдмаршалом фон Боком. Он встретил Гитлера на аэродроме в Минске, а вскоре штаб-квартирой фон Бока стал Смоленск. Он входил в Париж, теперь ему предстояло взять Москву.

Когда немецкие танки подошли к Смоленску, фюрер считал, что победный блицкриг выигран. Геббельс писал в тот день:

"Смоленск — это взломанная дверь. Германская армия открыла путь в глубь России. Исход войны предрешен".

16 июля немцы объявили, что со Смоленском покончено и путь на Москву открыт. Но им пришлось еще две недели драться за этот самый Смоленск, особенно за северные окраины города. Две из шести недель, которые Гитлер отвел на завоевание всей России.

Трижды в конце июля 1941 года поредевшие батальоны 129-й стрелковой дивизии генерала Городнянского отбивали у противника Тихвинское кладбище, рядом с вокзалом. Дважды выбивали оттуда фашистов малолюдные батальоны 152-й дивизии полковника Чернышева. Под защитой памятников, надгробий, плит отражал атаки батальон смоленских ополченцев. Нередко сходились с немцами врукопашную. Командный пункт дивизии — семейный склей, подземная усыпальница какого-то дворянского рода, несколько замшелых каменных ступеней вмурованы в погреб. Связные уносили отсюда скупые и твердые слова приказов Авксентия Михайловича Городнянского. Над головами не бревна в несколько накатов, а тяжелые могильные плиты, кресты.

Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в бога не верящих внуков своих.
Стихи эти, полные трагического пафоса, Константин Симонов не написал бы, не прошагай он тем летом по пропахшим гарью дорогам Смоленщины, не будь непосредственным участником событий, свидетелем неслыханных и невиданных доселе воинских подвигов, рожденных ненавистью советского народа к фашистам, рвущимся на восток.

В то трагическое лето на захваченной противником территории начали действовать два оккупационных рейхскомиссариата, подчиненных ведомству Альфреда Розенберга: "Остланд" с центром в Риге и "Украина" с центром в Ровно.

После того как немцы объявили о взятии Смоленска, укомплектовали и рейхскомиссариат "Москва". Его шеф — обергруппенфюрер СС Зигфрид Каше. Начальником СС и полиции при рейхскомиссариате был назначен Эрих фон дем Бах-Зелевский, будущий палач Варшавы. Штаб свой они намеревались разместить не в Кремле, а в здании Моссовета. Кремль, по убеждению Каше, лучше отвести для "Музея величия Германии". Передовой отряд — "фор-коммандо Москау" — возглавит палач. Франц Зикс.

Перед Зиксом поставлена задача: ворваться в Москву с передовыми отрядами, захватить важнейшие архивы, ликвидировать "коммунистических деятелей".

Штандартенфюрер СС Зикс прибыл в Смоленск с большой командой эсэсовцев 25 июля 1941 года; в тот день еще продолжались ожесточенные бои в северо-западной части города, на Тихвинском кладбище.

"В отдельных исторических трудах, — читаем мы в посмертно опубликованных воспоминаниях героя Смоленского сражения прославленного генерала М. Ф. Лукина, — без всяких пояснений указывается, что советские войска 16 июля оставили Смоленск. Между тем последние подразделения 16-й армии вышли из Смоленска только в ночь на 29 июля… В дивизиях оставалось буквально по две-три сотни людей, у которых уже не было ни гранат, ни патронов. Остатки дивизий могли стать легкой добычей фашистов. Поэтому я отдал приказ оставить Смоленск. Другого выхода в то время не было".

Сознание того, что Смоленск издревле, издавна был стратегическим предпольем Москвы, что он всегда неколебимо стоял на страже русской столицы, удесятерило силы его защитников и в боях с фашистами.

Два месяца длилось кровопролитное сражение на смоленской земле. В ожесточенных боях нам удалось отбить у противника многострадальную Ельню. Генерал фельдмаршал фон Бок заявлял, что Ельня — трамплин для прыжка на Москву, но немцев выбили с этого трамплина. В тот вечер, когда мы освободили Ельню, кто-то вскарабкался на крышу двухэтажного дома и укрепил красный флаг. "Передаю привет трудящимся города Ельни, — можно было прочесть в записке, прибитой к входной двери райкома ВКП(б). — Город освобожден от фашистских банд сегодня, 5 сентября 1941 года, в 19 часов 30 минут. На здании райкома водружен красный флаг. Политрук…" (подпись неразборчива).

Может, потому всем так врезалась в память Ельня, что это был первый город, который нам, к сожалению, всего на месяц удалось тем летом отбить у оккупантов. Очень хотелось преувеличить значение этого частного успеха, но положение оставалось грозным…

Панорама Смоленска, раскинувшегося на зеленых холмах по левому берегу Днепра, не позволяет забыть его легендарное богатырское прошлое. 1120 лет несет ратную службу Смоленск. Старинный город снискал репутацию западной крепости государства Российского. Боярин Борис Годунов под звон колоколов заложил первый камень будущей крепостной стены, а возводил ее русский зодчий Федор Конь, после того как построил Белый город в Москве. Издревле смоленской стене суждено было ограждать не только границы города. 38 крепостных башен помнят осаду Смоленска польскими шляхтичами и литовцами. Здесь в начале августа 1812 года произошла кровавая сеча, отсюда французы двинулись к Бородино.

И сегодня в Смоленске, в правом притворе Успенского собора перед иконой Богородицы молятся старые женщины, коротая свой вдовий, одинокий век. Эта икона хранилась в шатре Кутузова в Бородино, воодушевляя перед боем набожных наших предков.

Спустя три месяца после Бородинского боя Кутузов вновь въехал в Смоленск. В бою под Красным, неподалеку от города, Наполеон потерял почти половину своей деморализованной армии — 32 тысячи солдат и 116 орудий. Русские преследовали колонны, обозы французов. Много их полегло в дни беспорядочного отступления на смоленской земле. Снежные метели все сильнее раздували партизанский пожар. Раздосадованный проигранной кампанией Наполеон, озлобившись, приказал взорвать восемь крепостных башен Смоленска.

В том году Кутузов, князь Смоленский, обратился к смолянам с письмом: "Достойные смоленские жители, любезные соотечественники! С живейшим восторгом извещаюсь отовсюду о беспримерных опытах в верности и преданности вашей… к любезнейшему Отечеству. В самых лютейших бедствиях своих показываете вы непоколебимость своего духа… Враг мог разрушить стены ваши, обратить в развалины и пепел имущество, наложить на вас тяжелые оковы, но не мог и не возможет победить и покорить сердец ваших. Таковы Россияне…"

Письму этому сто семьдесят три года, но высеченные на граните слова звучат, словно они произнесены Михаилом Илларионовичем сегодня.

"Враг… не мог и не возможет победить и покорить сердец ваших. Таковы Россияне".

Слова согреты Вечным огнем, горящим и сегодня по соседству с памятником Кутузову, у стены Смоленского кремля.

…Такие люди в стране в советской есть!

Лев Толстой писал о победоносной войне 1812 года: "Ежели причина нашего торжества была не случайна, но лежала в сущности характера русского народа и войска, то характер этот должен был выразиться еще ярче в эпоху неудач и поражений".

…"26 июня 1941 года в 10.30 с аэродрома вылетели девять самолетов ДБ-ЗФ под командой Николая Францевича Гастелло. Перед ними стояла задача с высоты 400 м нанести бомбовый удар по танковой колонне Гудериана. Во время второго захода самолет капитана Гастелло был подбит. Осколок зенитного снаряда попал в бензиновый бак, загорелась правая плоскость. Николай Гастелло сразу пошел в пике на скопление техники и живой силы врага на опушке леса. Там, очевидно, был заправочный пункт: стояли танки, автомашины, бензозаправщики. На моих глазах его самолет врезался в скопление автомашин. Раздался сильный взрыв, и пожар охватил стоящую поблизости технику. За два дня до гибели Гастелло подарил мне свой пистолет, так как в боевой вылет я шел без оружия. Этот пистолет остался у меня. Номер его 28438.

Власов Иван Петрович, гвардии лейтенант".

…В темную беззвездную ночь на рубеже июня и июля Никона Шевцова вызвали к большому начальству, в одинокий охотничий домик вблизи шоссе Витебск — Лиозно. Все встали по команде "смирно", когда в тесную горницу, сильно пригнувшись в дверях, вошел высокорослый командир в плащ-палатке, а за ним командующий 20-й армией генерал Курочкин. Высокий снял плащ-палатку, но если бы Никон Шевцов и не увидел маршальских звезд на петлицах, он сразу узнал бы Семена Константиновича Тимошенко. Маршалу доложили, что вызванные командиры отступают с боями от границы, почти все — пограничники… Маршал обратился к ним с кратким словом. Он сказал о тяжелых условиях, в которых начались боевые действия, о войсках, которые спешат из глубины России на подмогу, с горечью сказал о белорусской земле, которую оставляем врагу, напомнил о патриотических традициях нашего народа, о партизанской войне.

Нескольким командирам, в том числе капитану Шевцову с орденом Красного Знамени на гимнастерке, маршал приказал остаться на территории, которую временно оставляем, и наносить удары в спину захватчикам — рвать коммуникации, устраивать диверсии на дорогах. А месяца через два отряды должны с арьергардными боями прорываться через линию фронта к своим.

Маршал советовал не сколачивать громоздкие отряды, действовать мелкими группами, которые позже неминуемо разрастутся, войти в контакт с местными партизанскими группами, они, несомненно, будут расти в Белоруссии. Так между Лиозно и Рудией, в лесах западнее Сенно, Богушевска началась боевая деятельность капитана Шевцова.

Поначалу в отряде насчитывалось восемнадцать человек: бойцы, сержанты и три лейтенанта. Большинство в зеленых фуражках пограничников, без касок, с карабинами и гранатами. Отряд быстро набирал силу. К Шевцову прибивались те, кто отстал от своих рот, батарей, или те, кого не успели призвать в армию. В приграничных районах остались на замке или были разгромлены гитлеровцами призывные участки и военкоматы. Уже в первые недели войны местные жители брались за оружие, а отряды, подобные группе Шевцова, каждый день напоминали о себе диверсиями, засадами и обеспокоили оккупантов. Для борьбы с первыми партизанами они вызвали полевую жандармерию…


…На начальном этапе войны невиданную храбрость и находчивость проявил в поединке с танком И. П. Середа, рядовой стрелок 91-го полка 46-й танковой дивизии. Он подкрался к танку, взобрался на него и ударом топора согнул ствол пулемета. Бойцы ринулись в атаку и захватили танк. Об этом подвиге рассказала армейская газета "Боевой путь" 31 августа. И. П. Середа стал Героем Советского Союза…


…"Когда мы разговорились с Талалихиным, — вспоминает Герой Советского Союза летчик-испытатель Марк Галлай, — выяснилось, что, хотя он действительно очень молод — ему не было и полных двадцати трех лет, — на гимнастерке под комбинезоном у него орден Красной Звезды… Главное же, что запомнилось из беседы с этим спокойным, вежливым, серьезным пареньком, был, конечно, не его орден, а какая-то острая внутренняя нацеленность на то тяжелое дело, которое предстояло делать всем нам, — на войну… Разговор был обычный летчицкий… Но когда ночью 7 августа Талалихин, истратив безрезультатно весь боекомплект, таранил тяжелый бомбардировщик "Хейнкель-111" — это был первый ночной таран Отечественной войны, — никто из нас как-то не удивился. Такой парень иначе и не мог поступить, оставшись безоружным… Перед глазами у меня неизменно возникает невысокий, хрупкий мальчик со спокойными глазами и душой настоящего воина — Виктор Талалихин… Не от хорошей жизни шли наши летчики на таран — конечно же это в какой-то степени отражало слабость вооружения советских истребителей, особенно старых типов (характерно, что с середины войны тараны почти полностью прекратились). Но нельзя сбрасывать со счетов и такой первостепенный на войне фактор, как моральное воздействие этого отчаянного приема воздушного боя на немецких летчиков. Они знали, что наши истребители идут на такое, и это знание отнюдь не прибавляло им бодрости…"

Столь яростная сила самоотверженного сопротивления не была предусмотрена гитлеровским планом "Барбаросса". Такую возвышенную силу духа и беззаветной стойкости блицкриг не учел. Ни один генерал вермахта не задумался о том, сколь губительным будет моральное воздействие отчаянных подвигов советских патриотов на немецких солдат.

…"Особо запомнился героический поступок красноармейца Тетерина Алексея Васильевича, — пишет генерал армии С. М. Штеменко. — Этот симпатичный паренек из деревни Харино Рязанской области, только весною призванный в армию, проходил службу в батальоне охраны Наркомата обороны. С тех пор как противник усилил ночные бомбардировки Москвы, на весь личный состав батальона легла дополнительная задача — борьба с пожарами от зажигательных бомб. В ночь на 21 сентября зажигалка, пробив крышу здания Генштаба, попала на чердак. Тетерин накрыл ее каской, однако брызги термита продолжали лететь во все стороны, угрожая пожаром. Тогда Тетерин навалился на бомбу своим телом и все же потушил ее. Он умер от ожогов, но охраняемый им объект был спасен".


Отряд капитана Шевцова успешно прорвался к своим через линию фронта. Бойцы услышали свисток капитана — протяжный, какой в обиходе у спортивных судей. Шевцов подал сигнал к атаке. В ночной бой нельзя идти с криком "ура". Врагу легко в темноте определить направление прорыва. Но сейчас капитан отдал приказ наступать, не боясь шума. Как еще, если не русским, раскатистым "ура", можно дать знать по ту сторону фронта, что через вражеские окопы пробиваются свои? Шевцов вышел из двухмесячного рейда налегке. Двенадцать станковых трофейных пулеметов и большой запас взрывчатки он передал накануне вечером партизанскому отряду товарища М. С лесной опушки партизаны плотным пулеметным огнем поддерживали ночную атаку. Рассвет застал отряд Шевцова на околице деревни Южное Устье. Немцы бежали, так и не поняв, каким образом у них в тылу оказался советский батальон. Отряд Шевцова срочно перебросили на позиции 229-й стрелковой дивизии, это было 4 сентября 1941 года на Смоленщине, в Глинковском районе. Отряд насчитывал уже не восемнадцать отступавших от самой границы, а восемьсот бойцов, вооруженных немецкими автоматами, гранатами, легкими пулеметами. 3 октября в утреннем сообщении Совинформбюро можно было прочесть: "Группа капитана Шевцова, длительное время оперировавшая в тылу врага на Западном направлении фронта, уничтожила свыше 3000 немецких солдат и офицеров, 32 танка и много автомашин. Только на дорогах Витебск — Смоленск и Минск — Смоленск группа разгромила 17 немецких транспортов. В районе В. был разбит батальон СС и захвачено 13 станковых пулеметов".

За рейд по тылам врага Никона Федоровича Шевцова наградили орденом Ленина.


Дежурный телефонист сидел в землянке, склонившись над телефонным аппаратом. Второй телефонист после ночной вахты спал на охапке сена. Дежурный время от времени вызывал "Волгу", его голос заглушали то выстрелы орудий на окраине Наро-Фоминска, то пулеметы. От близких разрывов земля сыпалась сквозь щели бревенчатого настила. Снова зазвонил телефон, командир полка коротко приказал:

— Передайте "второму", пусть немедленно перебросит со своего участка два…

Голос оборвался, в трубке затрещало, провод онемел.

— "Волга", "Волга", — кричал сержант Новиков, но трубка молчала.

Он снял наушники, надел ушанку, взял автомат и, прежде чем выбраться из землянки, сказал напарнику:

— Обрыв на линии… А приказ командира срочный. Подежурь за меня…

Новиков повесил сумку с запасным аппаратом, взял автомат и зашагал по снежному полю, не выпуская провода. Возле воронки в минной копоти провод выскользнул из руки — обрыв. Второй конец провода, перебитого миной, Новиков нашел неподалеку, осторожно подтянул к себе, достал кусачки, собрался было зачистить концы, содрав с них оплетку, но в этот момент его заметили немцы и открыли огонь.

Времени срастить перебитую линию не осталось. Он сжал концы провода зубами, схватил автомат, висевший на груди, и стал отстреливаться. Фашистская пуля оборвала его жизнь, Новиков упал в снег, но линия связи не оборвалась. Связисты нашли его заледеневшее, полузасыпанное снегом тело возле закопченной воронки.

Подвиг Новикова взволновал и поэта Алексея Суркова:

Тот зимний день был облачен и хмур,
Дрожал от взрывов подмосковный лог.
Связист зажал зубами тонкий шпур
И за сугроб, отстреливаясь, лёг.
Лишь через час его в снегу нашли,
В больших глазах застыла синева,
Меж мертвых губ по проводу текли
Живой команды твердые слова.
Как знать, может, по живучей новиковской линии связи прошли такое донесение и боевые приказы, которые помогли освобождению Наро-Фоминска.

Парень из деревни Хитрово на Орловщине, бывший курсант военного училища, гвардии сержант московской Пролетарской дивизии Николай Сергеевич Новиков посмертно награжден орденом Ленина.


Летчик Николай Гастелло уподобил свой подбитый самолет огромной горящей торпеде; москвич Никон Шевцов стал разведчиком-диверсантом; И. П. Середа вышел победителем в дуэли с немецким танком; парнишка с московской окраины Виктор Талалихин таранил ночью бомбардировщик "Хейнкель-111". Он не знал тогда, что его подвигу последуют другие; только в небе над Москвой и Подмосковьем наши летчики совершили 24 тарана. Ценой жизни своей связал телефонный провод Николай Новиков.

За время, разделившее две отечественные войны, животворная сила нашего патриотизма неизмеримо выросла. Сотни, тысячи подвигов были порождены храбростью советских патриотов. Советский народ явил миру "непоколебимость своего духа".

Фельдмаршалы, разработавшие по заданию Гитлера план "Барбаросса", прилежно подсчитали, сколько дивизий у них отмобилизовано на шесть недель блицкрига, подсчитали, какое у вермахта превосходство в моторизованных войсках, тяжелых минометах, самолетах последних моделей, в автоматическом оружии, но не брали в расчет нашу выдержку, сплоченность, трижды благословенный героизм советского человека.

Родину защищали от фашистов не крепостные люди, а полновластные хозяева своей жизни, кузнецы своего будущего. Плечом к плечу с русскими сражались воины всех национальностей; иные прибыли от самых от окраин СССР.

Сочинители разбойничьего рабовладельческого плана "Барбаросса" не учли созидательной энергии, духовных ресурсов, верности долгу тех, кто предан идеям и идеалам Ленина.

Размышляя о начальном этапе войны с ее большими жертвами, вспоминаешь бессмертные слова Ленина:

"Во всякой войне победа в конечном счете обусловливается состоянием духа тех масс, которые на поле брани проливают свою кровь. Убеждение в справедливости войны, сознание необходимости пожертвовать своею жизнью для блага своих братьев поднимает дух солдат и заставляет их переносить неслыханные тяжести".

Красногвардейцы сорок первого года

Слушай, рабочий,
Война началася,
Бросай свое дело,
В поход собирайся.
Смело мы в бой пойдем
За власть Советов.
И как один умрем.
В борьбе за это!
Тревожным набатом прозвучал 4 июля 1941 года призыв Государственного Комитета Обороны записываться в Москве и Московской области в народное ополчение. Предполагалось сформировать двенадцать дивизий. Патриотический подъем был велик, в военкоматах и на призывных пунктах выстроились длинные очереди добровольцев. За три дня поступило 168470 заявлений — москвичи торопились на защиту Родины. Душой патриотического движения была Московская партийная организация. К вечеру 6 июля двенадцать дивизий уже насчитывали 120 тысяч бойцов в возрасте от 17 до 55 лет. Всех объединяло чувство, которое Лев Толстой назвал "скрытой теплотой патриотизма". Это чувство воодушевляло, торопило и безусых юнцов, и седовласых участников гражданской войны.

Во всех районах города — в школьных дворах, у райкомов, заводских клубов, военкоматов, кинотеатров — мужчины строились в ряды. Раздавались команды "станови-и-ись!", "смир-но-о!", "отста-а-а-вить!", подаваемые ломкими от волнения или с непривычки осекающимися голосами, или хриплыми, потерявшими былую звонкость и уверенность после двадцатилетнего перерыва голосами бывших красных командиров, или зычными голосами пожизненных старшин-строевиков…

Многие отвечали: "Я тут!", "На месте!" А кто побывал на сборах или прошел срочную службу, откликался по-воинскому: "Я!", "Есть!"

Шли проверки, переклички…

На призывных пунктах иногда играл духовой оркестр. Частенько звучал марш "Прощание славянки", сочиненный еще лет тридцать назад, когда русские добровольцы уезжали на Балканы, где болгары начали освободительную войну против турецкого владычества.

Ветераны 21-й дивизии, бывалые, искушенные в военном деле, сами прочитают сегодня не без улыбки приказ начальника штаба их дивизии полковника Первенцева от 28.7.41 г.:

"До 31.7 добиться умелой заправки обмундирования и снаряжения, воинских приветствий, умения подойти к начальнику, повторения отданных приказаний и их выполнения бегом. Добиться чистоты и опрятности в одежде, умения приветствовать не только вне строя, но и в строю. Добиться строевой слаженности подразделений, требуя четкого строевого шага при всех передвижениях и в повседневной жизни".

Две трети добровольцев составляли рабочие. Помимо горожан 140 тысяч заявлений подали жители Московской области; впоследствии многие влились в столичные дивизии.

Следует сказать об огромной творческой деятельности Московского областного комитета ВКП (б) (секретарь Б. Н. Черноусое) и Московского облисполкома (председатель П. С. Тарасов).

Партийная прослойка в этих двенадцати дивизиях была чрезвычайно высока: в некоторых соединениях и частях — до шестидесяти процентов состава.

Нельзя спокойно перечитывать и сегодня заявления добровольцев, продиктованные высоким патриотическим порывом, клятвенные обещания биться до последней капли крови за родную власть, за любимый город.

Стройку оборонительных рубежей на можайской линии, а также на смоленской земле, на вяземской линии предполагалось совместить с боевой подготовкой. Ополченцы работали не покладая рук, борясь с невзгодами, в очень трудных условиях.

Начать с того, что не все дивизии народного ополчения удалось перебросить к линии фронта по железной дороге или автотранспортом. Например, 1-я и 21-я дивизии, чтобы достичь рубежа обороны у Спас-Деменска, совершили длительный пеший марш.

Надобность ополченцев в вооружении и обмундировании намного превышала возможности московских интендантов. Этим объясняется, что сформированным дивизиям не хватало современного стрелкового оружия, орудий, минометов.

Мобилизация наличного оружия в Осоавиахиме также дала неутешительные результаты. Устаревшие пулеметы "гочкис", "браунинг", "кольт", "максимы"; наши патроны к этим "максимам" не подходили. Собрали 263 пушки устаревших систем, терпеливо ожидавшие переплавки. Четверть всех пушек оказалась и вовсе музейного возраста: 76-мм пушки французского образца 1877 года только на шесть лет опоздали к франко-прусской войне, а то могли бы принять участие в сражении под Седаном…

11 июля походным порядком двинулась по Волоколамскому шоссе на фронт 8-я дивизия народного ополчения.

"Уходили из Москвы в своей одежде, обмундирование получали в пути, на привалах, так же, как и оружие. Часть ополченцев отправилась прямо из университета… в походе занимались строевой подготовкой, изучали оружие, боевые уставы, знакомились с основами военной техники… Строили оборонительные сооружения, несли службу охраны фронтового тыла, готовились к надвигавшимся боям…" (из архива дивизии).

Дивизия Куйбышевского района отправилась на оборонительный рубеж в ночь на 12 июля. Получили 6500 лопат, но, по свидетельству секретаря РК ВКП(б) Шаховой, "на строительство рубежей дивизия выехала без оружия. Обмундирование выдали бывшее в употреблении, ботинок совсем не дали, поэтому ополченцы поехали кто в чем: в белых туфлях, в тапочках, в ботинках". Ополченцы работали на оборонительных рубежах (Сычевка, Андреевский район) по одиннадцати часов в сутки. Обучения не проводили и к боевым действиям не готовились. Лишь благодаря вмешательству партийных органов военная учеба была налажена, дивизия получила необходимое вооружение, снаряжение, обувь и обмундирование.

18-я дивизия (она прославит себя в будущем яркими подвигами) была поначалу в таком же положении. Через несколько дней после формирования начались строевые занятия во всех подразделениях, но, как подтверждают материалы архива, "никакого оружия тогда в 18-й сд еще не было, если не считать 250 учебных винтовок и 30 учебных пулеметов, выделенных дивизии Осоавиахимом… Ясно, что в те дни военная учеба проводилась исключительно по линии строевой, а также политической подготовки".

В донесении батальонного комиссара А. Д. Колесника из 4-й дивизии можно прочесть: "Дивизия вооружена французскими, польскими и другими иностранными винтовками, значительная часть которых требует войскового ремонта. Вооружена пулеметами системы "браунинг". Боеприпасы: дивизия имеет по 150 патронов на винтовку и по 2000 патронов на пулемет. Артиллерия, средства связи и транспорт в дивизии отсутствуют. Командный состав дивизии, полков, подразделений наганами и пистолетами не вооружен".

Патриотической волной прибило к колоннам народного ополчения и людей физически мало пригодных к суровой фронтовой обстановке. Подчас эмоциональный импульс, благородный нравственный порыв преобладал над трезвой оценкой своих физических возможностей.

Не всегда медицинский осмотр на призывном участке бывал тщательным. Не всегда врачи разгадывали попытки проверяемых скрыть от медицины недомогание, а то и хроническую болезнь. Длительные переходы отсеяли людей, непригодных для службы в пехоте. Например, из Н-ской дивизии демобилизовали около 900 человек, преимущественно пожилых. Среди них оказалось немало участников гражданской войны, утративших за четверть века необходимую на фронте выносливость. В 4-й дивизии свыше 300 ополченцев перешагнули порог пятидесяти пяти лет, в 3-й дивизии оказались подростки, которым не исполнилось семнадцати. Как слезно они упрашивали не отправлять их домой!

Отчислили и специалистов редкого профиля, в которых сильно нуждались авиазаводы, танковые заводы, конструкторские бюро, научные институты, лаборатории и прочие учреждения, работавшие на оборону. Таких добровольцев целесообразно было срочно демобилизовать из ополчения.

Выразили пылкое желание пойти в ополчение выдающиеся художники, музыканты, актеры, известные писатели. Многие просились в действующую армию. На Красной Пресне в дивизию ополчения записались Давид Ойстрах, Эмиль Гилельс, профессора Московской консерватории Григорий Столяров, Дмитрий Цыганов и другие. В Художественном театре на строевые занятия ходили Николай Хмелев, Павел Массальский, Марк Прудкин и другие актеры. Но вскоре решили, что такие мастера искусства принесут больше пользы в концертных фронтовых бригадах или выступая перед ранеными и трудящимися в тылу. Рядовыми пошли в ополчение писатели Степан Злобин, Александр Бек, Юрий Либединский, Виктор Розов, Ефим Зозуля, Сергей Островой, Павел Железнов и другие.

Многие заводы, институты, учреждения держали тесную связь с дивизиями народного ополчения. На фронт шефы отправлялись с подарками, иногда возвращались с печальными новостями. В дни пребывания на фронте делегации с завода "Динамо" шел ожесточенный бой за высоту под Наро-Фоминском. Был убит старший политрук Лев Александрович Стефанюк. Динамовцы завернули тело своего товарища в плащ-палатку и привезли в Москву. Отважный политрук лежал в зале заседаний парткома, с ним прощался завод…

У поэта Александра Межирова есть стихотворение "Защитники Москвы":

…с другими со всеми,
Неокрепший еще,
Под тяжелое Время
Он подставил плечо:
Под приклад автомата,
Расщепленный в бою,
Под бревно для наката,
Под Отчизну свою.
Пот по капельке вытек,
Кровью выкрасил снег —
Человек, а не винтик!
Человек… Человек…
Был он тихий и слабый,
Но Москва без него
Ничего не смогла бы,
Не смогла ничего.
Ополченцу завода "Динамо" старшему политруку Л. Стефанюку не посчастливилось шагнуть дальше высоты под Наро-Фоминском. Но благодаря подвигам таких героев, известных нам и безвестных, четыре московские дивизии народного ополчения (4-я, 18-я, 21-я и 3-я коммунистическая) получили впоследствии звание гвардейских.

Тысячи и тысячи бойцов ополчения стали офицерами, а некоторые и генералами. Начав боевой путь в Подмосковье, на смоленской, калужской, калининской земле, они завершили этот путь весной 1945 года в Кенигсберге, Будапеште, Вене, Праге, Бухаресте, Берлине.

И чем труднее было начало пути, тем больше наша гордость за людей, которые закалились в огне боев и покрыли знамена своих дивизий бессмертной славой.

Воздушная тревога

Противовоздушная оборона Москвы началась с досадных недоразумений в ночь на 24 июня.

Полковник в отставке, бывший начальник штаба МПВО в годы войны С. Е. Лапиров помнит, как наблюдатели Московской зоны ПВО ошибочно подали сигнал воздушной тревоги. Заревели сирены, паровозные, фабричные гудки. Прошло полчаса, самолеты противника, видимо, над городом, а бомбы не сбрасывают. В одном из районов наблюдатели приняли за купола парашютов воздушного десанта противника разрывы зенитных снарядов. Дежурный сообщения не проверил, доложил начальству и попросил срочной помощи. Но генерал М. С. Громадин уже знал об ошибке. Оказывается, наши бомбардировщики, возвращаясь с задания, потеряли ориентировку и их обстреляли зенитчики. Наутро генерал повинился во всем Сталину, и тот приказал принять меры, чтобы подобное не повторилось.

— Будем считать это учебной тревогой противовоздушной обороны. — Сталин, помедлив, добавил: — На этот раз, конечно…

Ту ночь председатель Моссовета Пронин назвал "ночью ошибок"… Позже и в документах, и в деловых разговорах эту тревогу начали называть учебной, да так оно в действительности и оказалось…

В первые дни войны москвичи не думали о затемнении, маскировке окон и балконов. А после "учебной" тревоги у магазинов "Канцелярские товары" появились очереди за черной бумагой.

Впервые вражеский самолет-разведчик появился в начале июля со стороны Волоколамска. Прошел среди бела дня над Москвой и безнаказанно удалился на запад. С того дня ввели дневные дежурства истребителей, в некоторых авиаполках — и ночные.

Укрепилась противовоздушная оборона Москвы. Над ночным городом повисали аэростаты воздушного заграждения; они заставляли немецких летчиков держаться на большой высоте, чтобы не угодить в проволочные тенета. Сперва аэростаты сторожили небо на высоте трех километров, затем их потолок подняли до пяти километров.

Сотнями зенитных орудий ощетинился город. Зенитчики расположились в парках, на площадях, стадионах, бульварах, им нужны позиции с хорошим обзором. Иные зенитки были подняты на плоские крыши высоких домов. На многоэтажных зданиях — бронированные наблюдательные пункты противовоздушной обороны. Настороженно вслушивались в ночь звукоуловители — чуткие "уши" зенитных батарей. Сотни наблюдателей не отрывали глаз от биноклей, стереотруб: не крадется ли, прячась в облаках, хищный "юнкере" или "Хейнкель"?

Крыши, фасады зданий, асфальт и булыжник площадей, улиц красили зеленой краской под аллеи и скверы. Камуфляжем пытались сбить противника с толку, затруднить прицельное бомбометание. Мы уже знали, что в штурманских планшетах немцев лежали подробные многоцветные планы Москвы со всеми ее характерными приметами.

Немало хитростей потребовала маскировка города. Вокзалы, мосты, электростанции и другие промышленные объекты, театры, церкви, прочие здания необычной конфигурации деформировались разного рода фанерными пристройками, надстройками, декорациями. Все это должно дезориентировать вражеских летчиков. Много труда, таланта вложили в маскировочные работы архитекторы города и командиры кафедры маскировки Военно-инженерной академии.

Через месяц после начала войны 21 июля в 22 часа 07 минут в Москве впервые была объявлена настоящая воздушная тревога. Отбой прозвучал только в 3 часа 25 минут.

В первом налете на Москву участвовало 200–250 самолетов. Удалось прорваться к городу и сбросить фугасные, зажигательные бомбы лишь одиночным самолетам.

Ущерб, нанесенный в ту ночь Москве, можно признать небольшим, хотя бомбежка вызвала несколько крупных пожаров и унесла первые жертвы. Много бомб беспорядочно сбросили на подступах к Москве, огороженной огненным частоколом зениток.

Приказ народного комиссара обороны СССР № 241 от 22 июля 1941 года отметил, что "благодаря бдительности службы воздушнего наблюдения (ВНОС) вражеские самолеты были обнаружены, несмотря на темноту ночи, задолго до появления их под Москвой… Нашими истребителями и зенитчиками сбито, по окончательным данным, 22 самолета противника".


Военный парад в Москве 1 мая 1941 года. Маршал С. К. Тимошенко здоровается с германским военным атташе Кребсом. Ровно через четыре года генерал пехоты Кребс выслушает требование о безоговорочной капитуляции.


На рассвете 22 июня 1941 года. Фашисты ломают наш пограничный шлагбаум Первые минуты вероломного нападения.


В Смоленск прибыл еще один воинский эшелон. Две недели шли бои за город, две недели из шести, отведенных Гитлером на "блицкриг". И с каждым днем гитлеровцы улыбались все реже. И все больше траурных извещений приходило с Восточного фронта.


Капитан Никон Шевцов воевал в тылу противника, затем командовал Особым полком Западного фронта


Утро 6 сентября 1941 года. Освобожден город Ельня. Военный корреспондент Евгений Воробьев у здания райкома ВКП(б).


Двухэтажный фанерный дом с мансардой скрывал от налетчиков Мавзолей В. И. Ленина.


Декорация к спектаклю "Князь Игорь" тоже помогла маскировке фасада Большого театра.


В конце дня аэростаты воздушного заграждения спешили на вахту в московском небе.


"Ястребок" Виктора Талалихина в ночь на 7 августа в 23 часа 28 минут на высоте 2600 метров таранил бомбардировщик "Хейнкель-111". Первый таран в московском небе!


"Детей разбуженных испуг вовеки не простится…" Тысячи детей находили приют в метро. В часы воздушных тревог там родились 217 младенцев.


Звукоуловители чутко прислушивались к гулу чужих моторов.


Иван Старчак (слева) на реке Угре, где держал оборону со своими десантниками.


В нелетную погоду зенитчики устанавливали стволы орудий горизонтально и вели огонь по танкам противника.


5 октября наша воздушная разведка обнаружила танковую колонну немцев. Она двигалась по шоссе на Юхнов.


Фашисты сожгли село Бородино, а в музее устроили скотобойню. На Бородинском поле защитники Москвы сражались рядом с бессмертными тенями предков…


Аня Селиванова (слева) и ее бригада собирала новенькие автоматы ППШ, вела их пристрелку. Слезились от порохового дыма девичьи глаза, от грохота очередей болели уши, девичьи плечи в синяках…


Сколько воинов, обутых в валенки, будут мысленно благодарить этих женшин!


Нельзя воевать с обмороженными руками Солдатское спасибо и за теплые варежки.


Нужно отметить, что в воздушном налете участвовали немецкие асы с большим опытом бомбардировок. Капитан Титенков сбил "Хейнкель-111", тот рухнул на землю под Рузой. Пилотировал бомбардировщик полковник, награжденный тремя крестами, вторым пилотом был подполковник. А двоих летчиков, оставшихся в живых, званиями пониже, захватили в плен.

"…Фугасная бомба крупного калибра, — вспоминает первый налет В. П. Пронин, — разбила водовод большого диаметра на площади у Белорусского вокзала. Вода мощными потоками устремилась к станции метро, где укрывалось несколько тысяч женщин и детей. Это грозило страшной катастрофой. Понимая грозящую опасность, командир аварийно-восстановительного полка доктор технических наук М. Н. Шестаков немедля прибыл вместе с батальоном на привокзальную площадь. Им удалось оградить от потоков воды станцию метро. Бойцы батальона за несколько часов восстановили разрушенный водовод. Быстрыми и умелыми действиями батальона были спасены тысячи людей".

23 июля, при втором налете на Москву, немцы увеличили высоту полета до 7 тысяч метров и нападали более мелкими группами с интервалами в 10–15 минут.

Вторая ночь выдалась не менее тревожной, но противовоздушная оборона с честью выдержала и этот экзамен, не позволила налетчикам разгуляться в московском небе.

Наши наблюдатели, прожектористы, зенитчики, в том числе зенитчицы, прибористки, аэростатчицы с каждым налетом умножали боевой опыт и мастерство. Но одновременно приближение линии фронта затрудняло своевременное предупреждение об опасности; оставалось меньше времени, чтобы изготовиться к отпору.

Чем ближе подступала к Москве линия фронта (а значит — аэродромы, захваченные врагом), тем легче было немцам уложиться с полетом на Москву и обратно в темное время суток.

Не случайно налеты на Москву начались, когда самолеты противника использовали взлетные дорожки аэродромов на Смоленщине, чем меньше горючего на дорогу — тем больше бомбовый груз.

Семнадцать ночных бомбардировок пережили москвичи лишь за три с половиной недели июля — августа. В налетах участвовало 2400 самолетов, а потерял противник около двухсот.

Защитники московского неба могли противопоставить противнику 602 боевых самолета, 1044 зенитных орудия среднего и малого калибра, 336 счетверенных пулеметов, 618 зенитных прожекторов, 124 аэростата заграждения и свыше 600 постов воздушного наблюдения, оповещения и связи. Это давало возможность отражать воздушного врага с любого направления, в любое время суток, при любой погоде, при любой высоте полета.

В то же время первые налеты подтвердили, что больше половины наших самолетов, оборонявших столицу, устарели. В воздушной обороне оказались изъяны. Чтобы не нарушить светомаскировку, летчикам не разрешали включать посадочную фару, и они садились на аэродром в темноте, что крайне опасно. Радиосвязь работала скверно. На девяти действующих подмосковных аэродромах насчитывалось лишь пять радиостанций. Далеко не вселетчики-истребители имели опыт ночных полетов на машинах новых типов; в авиакорпусе Климова было лишь восемь таких пилотов.

На помощь мобилизовали группу летчиков-испытателей. В первом же ночном бою Марк Галлай сбил бомбардировщик "Дорнье-215" и был награжден орденом Красного Знамени прежде, чем ему успели присвоить звание лейтенанта,

Летчики противовоздушной обороны на самолетах, уступающих немецким по техническим характеристикам и вооружению, совершали великолепные подвиги.

Сохранилась запись рассказа младшего лейтенанта В. В. Талалихина о том, как он таранил вражеский бомбардировщик:

"В ночь на 7 августа я поднялся в воздух на своем истребителе. Зайдя со стороны луны, я стал выискивать самолеты противника и на высоте 4800 метров увидел "Хейнкель-111". Он летел надо мною и направлялся к Москве. Я зашел ему в хвост и атаковал. Мне удалось подбить правый мотор бомбардировщика. Враг резко развернулся, изменил курс и со снижением полетел обратно. Я продолжал атаки, повторил их до шести раз. При этом мой "ястребок" оставался недосягаемым для врага: меня прикрывал его же стабилизатор.

Вместе с противником я снизился до высоты примерно в 2500 метров. И тут у меня кончились боеприпасы. Можно было преследовать врага и дальше. Но что толку? Он на одном моторе мог лететь еще довольно долго и все равно ушел бы.

Оставалось одно — таранить. "Если я погибну, так один, — подумал я, — а фашистов в бомбардировщике четверо".

Решив винтом отрубить противнику хвост, я стал вплотную подбираться к нему…"

В этот момент фашист дал очередь из крупнокалиберного пулемета, и пуля попала Талалихину в правую руку. Спускаясь после тарана на парашюте, он увидел, как "Хейн-кель-111", объятый пламенем, взорвался и рухнул вниз.

"Опустился я на небольшое озеро, выбрался на берег.

Вскоре подбежали три колхозника, а потом, наверное, и весь колхоз собрался около меня — так много было народу.

Тут же перевязали мне руку. Отвели в дом, переодели, дали валенки, чтобы я мог согреться, напоили молоком. На лошади отправили в часть".

Утром Талалихин в автомобиле поехал посмотреть на сбитый бомбардировщик, тот еще горел.

Силой взрыва членов экипажа выбросило далеко. Командир сбитой машины — немолодой, награжден железным крестом. У одного из летчиков, по-видимому, у стрелка, навылет прострелена шея. Все четверо плохо одеты.

"Я надеюсь, что самолет, сбитый в ночь на 7 августа, далеко не последний в моем послужном списке. Рука скоро заживет".

Рука зажила, а послужной список Талалихина и в самом деле увеличился: в последующих боях он сбил еще пять самолетов.

В июльские, августовские ночи фашистам не удалось нанести сильный удар с воздуха. Это объясняется мастерством и стойкостью наших летчиков, авиатехников, зенитчиков, прожектористов, а также самоотверженностью пожарных команд, железнодорожников, добровольных пожарных дружин, милиции, "Скорой помощи", трамвайщиков и других работников коммунального хозяйства, всех, кто в часы опасности оставались на своих постах, являя примеры храбрости.

Врагу не удалось дезорганизовать жизнь Москвы, нарушить рабочий распорядок, лишить сна и отдыха, посеять панику. К городу прорывались лишь отдельные самолеты, но некоторые из них принесли немало вреда.

В архиве сохранилась докладная записка в Моссовет председателя Краснопресненского райисполкома Нины Васильевны Поповой, где сказано об отличившихся жителях Красной Пресни:

"Боец 6-й роты батальона МПВО Соколов Александр Иванович получил приказ спасти людей, заваленных под обломками пятиэтажного дома на улице Воровского, 8/1. Бесстрашно выполняя задание, т. Соколов лично спас 14 человек, проявив при этом исключительную находчивость и быстроту действий".

"Начальник одной из команд МПВО, пенсионер второй группы, член ВКП(б), участница гражданской войны Елена Федоровна Пташкина — решительный и хладнокровный боец. Назначена начальником пожарной команды, состоящей из 65 мужчин. Сама гасила зажигательные бомбы во время дежурства в доме Шмитовский проезд, 12".

"Командир взвода комсомольско-молодежной пожарной роты Фомушкин Василий Алексеевич тушил пожар в таксомоторном парке. Туда сбросили фугасные бомбы с пикирующего "юнкерса". Фомушкина, раненного в руку и голову, дважды отбрасывало взрывной волной. Но он нашел в себе силы и вбежал в горящее здание, где лежал сторож, потерявший сознание. Фомушкин накрыл его мокрой спецовкой и пронес сквозь огненное пекло. Награжден орденом "Знак Почета".

В большой группе награжденных были и подростки, успевшие повзрослеть за месяцы войны. В мирное время дворники, управдомы вели непримиримую войну с голубятниками и крышелазами, а владельцы турманов и трубачей отвечали им такой же неприязнью. Теперь вчерашние неприятели объединились в пожарных дружинах, дежурят на крышах, чердаках.

"Трудно забыть самоотверженность и смелость школьников, которые тушили бомбы, — вспоминает председатель Моссовета Пронин. — Несмотря на запрещение, они ухитрялись вместе с командами, а иногда и в одиночку дежурить во время налетов на чердаках, во дворах и на улицах… На Красную площадь упали десятки "зажигалок". Смотрим, из подъезда ГУМа выбегает несколько маленьких фигурок и под оглушительный гром зениток начинают гасить бомбы. Руки у ребят обернуты смоченными водой кепками. Хватают за стабилизатор килограммовые бомбы, с силой ударяют их о мостовую, горючее вещество отрывается и "зажигалки" гаснут. Женя Нефедов и Володя Галанов с гордостью показывали обгоревшие кепки. За смелость правительство наградило мальчиков медалями "За отвагу"…


3 августа в 2 часа 30 минут ночи во время налета у Никитских ворот упала бомба весом в тонну. Зияла огромная воронка глубиной в десять метров. Коммуникации разрушены, трамвайный поезд смят и отброшен в сторону, разбита грузовая платформа, груженная мешками с мукой. Надолго повисло облако мучной пыли, взрывная волна выбелила все мукой, как порошей…

Памятник К. А. Тимирязеву рухнул с пьедестала и поврежден.

Инженерная разведка, возглавляемая архитектором города Москвы Д. Н. Чечулиным, определила на месте характер разрушений, и аварийно-восстановительный полк принялся за работу. На следующий день были устранены повреждения, заасфальтирована площадь. Памятник стоял на прежнем месте. Пожарные из брандспойтов смыли со статуи остатки известки и мучную пыль…

В середине августа 1941 года в Москву приехала делегация лондонской противовоздушной обороны. Увидев действия наших бойцов ПВО во время налетов, англичане восхитились их смелостью и самоотверженностью.

— Ничего похожего у нас нет, — заявили они.

Оказалось, что в Лондоне команды ПВО начинали спасение пострадавших и борьбу с пожарами лишь после окончания налета. У В. П. Пронина записано: "Вспоминаю приезд в Моссовет известного американского писателя и журналиста Э. Колдуэлла. Он попросил пригласить его во время очередного воздушного налета на место действий команд ПВО.

Писателя поразило бесстрашие девушек-дружинниц, которые на его глазах спасали людей из-под развалин и оказывали помощь раненым, когда бомбежка еще продолжалась.

— Какое величие духа! Какая беззаветная жертвенность у этих девушек! — воскликнул Колдуэлл. — На фронте от бомб укрываются в окопах или щелях, а здесь любая стена может обрушиться на человека. Ничего подобного американские города и жители не переживают".

Нескольких воздушных пиратов сбили над самим городом, и "юнкерсы" упали с бомбовым грузом, с запасом горючего, вызвав пожары и большие разрушения на улице 25 Октября, на Тишинском рынке и в других местах…

Молодому читателю трудно представить себе, как выглядела довоенная и военная Москва. Даже в центре города теснилось множество деревянных домов и домиков. Еще больше было их за границами Садового кольца, где-нибудь в Сокольниках, в Самотечных переулках, на Мещанских улицах, в Ленинской слободе, на Тверских-Ямских улицах, на Хорошевском шоссе, на Потылихе, в Лефортове. Деревянные, бревенчатые кварталы Москвы — огнеопасные соседи оборонных предприятий, научно-исследовательских институтов. Поэтому и сносили заборы, сараи, склады (тем более дровяные), дощатые гаражи, бараки. Даже цеха иных крупных заводов (например, "Шарикоподшипника") стояли с деревянными крышами, на них срочно натянули маскировочные сети.

И в часы воздушной тревоги не прерывались радиопередачи "Последних известий". Лишь в конце июля передачу пришлось прервать: в здание Радиокомитета на Пушкинской площади едва не угодила бомба. Она упала во дворе в канализационный люк, но не взорвалась. Воздушной волной выбило стекла в здании, порвало провода. Чтобы Юрин Левитан мог закончить радиопередачу, подсвечивали дикторский текст лучом карманного фонаря.

Ноль один

Зарево вполнеба. Чтобы увидеть столбы пламени, нет нужды взбираться на пожарную каланчу. Прожекторы подсвечивали небосклон. Разрывы зенитных снарядов вокруг самолета, пойманного в ослепляющий капкан. Согласный полет трассирующих пуль из счетверенных пулеметов. Сполохи и вспышки "зажигалок", брошенных на город. Чиркающие по небу и быстро меркнущие зеленые и красные ракеты. Зенитная канонада, сквозь нее доносятся торопливый колокол и сирены пожарных машин.

Очевидцу не забыть ни светящуюся кардиограмму той ночи, ни ее оглушительную фонограмму.

Эскадрильи противника пытались сломить сопротивление столицы. Наша противовоздушная оборона была достаточно сильна, чтобы защитить московское небо от воздушной армады. Но даже отдельные самолеты, если им удавалось прорваться сквозь заслоны истребителей и зенитчиков, вызывали потери, уносили немало жертв.

Заместитель начальника Управления противопожарной службы Москвы А. А. Рубин, полковник запаса, в те дни мужественно и умело руководил тушением пожаров. Он рассказывает:

— Пожарники работали буквально на износ. Четыре-пять раз в сутки объявлялись тревоги, они изматывали наши силы.

Бойцы пожарной охраны не только тушили многочисленные пожары, но порой в опасных условиях разбирали завалы, спасали людей, засыпанных обломками.

В ночь на 22 июля командный пункт противовоздушной службы работал с особым напряжением. Поступили сообщения о возникновении 1900 загораний. Наиболее крупные пожары охватили район Красной Пресни, Хорошевского шоссе, Белорусского вокзала, а также Волхонку и Кузнецкий мост.

В те дни Белорусский вокзал занимал в Московском железнодорожном узле самую ответственную позицию. От него ежечасно отходили на фронт эшелоны с войсками, вооружением, боеприпасами, горючим, продовольствием. С фронта приходили поезда с ранеными, беженцами.

Фашисты яростно бомбили составы на подходах к вокзалу. Взрывались вагоны со снарядами, цистерны с горючим, пылали платформы с лесоматериалами.

Ночь напролет шло сражение с огнем. Нестерпимая жара и едкий дым, осколки рвущихся снарядов не остановили бойцов и командиров 11-й и 13-й военизированных пожарных частей. Караул 11-й части во главе с Г. Власкиным сумел приостановить распространение огня на служебные и станционные постройки в сторону ипподрома, Бегов. Пакгаузы, ценные грузы и подвижной состав отстояли пожарные 13-й части. Геройски сражался на путях ствольщик Д. Данилюк, награжденный орденом Красной Звезды. На нем загорелась одежда, его ранило осколком, но боевой пост не оставил.

Несколько кварталов Хорошевского шоссе превратились в сплошное пожарище. С четной стороны горели деревянные бараки и магазины. Из двери гастронома вытекал ручеек топленого масла. По другую сторону шоссе, вдоль подъездных путей Белорусской железной дороги, горели склады. А посередке, на шоссе, спасаясь от нестерпимого пекла с обеих сторон и дыма, сидели погорельцы — кто в одном белье, кто с громоздким домашним скарбом. Храбро действовали пожарные 28-й и 29-й частей. Шофер Кодик помогал боевому расчету тушить огонь, перетаскивать рукавные линии, подменял ствольщика. Осколками бомбы его смертельно ранило.

В исключительно тяжелых условиях работали пожарные на Центральном аэродроме, там горели ангары и стоящие на поле самолеты. Фашистский летчик на бреющем полете носился над аэродромом и обстреливал пожарных из пулемета. Несмотря на это, пожар сравнительно быстро потушили. Отличился начальник караула 31-й части А. Карабчилов, он был ранен, но стойко боролся с огнем. А фашистский летчик получил по заслугам — его сбили зенитчики.

Вражеские самолеты рвались к центру города, к Кремлю. Плотный огонь зенитной артиллерии сбивал их с боевого курса, и они торопливо сбрасывали бомбовый груз. При этом сильно пострадал институт Академии наук на Волхонке. Начальник караула 4-й части И. Платонов и горстка пожарных оставались в горящем здании под обвисшими конструкциями, которые могли рухнуть в любую минуту. И все же пожарные справились с бушевавшим пламенем.

В первые часы налета гитлеровцы сделали попытку уничтожить штаб противопожарной службы; он размещался на Кропоткинской улице в доме № 22, на втором этаже. Его месторасположение немцы хорошо знали, так как до войны напротив дома находилось их посольство. Здание трижды подвергалось нападению фашистской авиации. В первые два захода противник сбросил зажигательные бомбы, но их быстро потушили сотрудники. Затем сбросили фугасную бомбу, попавшую в корпус во дворе. Взрывной волной выбило стекла и сорвало двери в штабе. Дежурный и несколько человек из группы резерва, находившиеся там, погибли. Остальные четко выполняли свои обязанности. Старший диспетчер А. Наседкина и группа связисток принимали сигналы, поддерживали телефонную связь, передавали информацию руководителям противопожарной службы.

Через несколько дней после первого налета под Москвой был сбит германский летчик. У него нашли план города с заштрихованными квадратами, обозначавшими зоны "обязательной бомбардировки". В квадрат № 16 входило здание Управления пожарной охраны. Как показал на допросе пленный, в ночь на 22 июля он бомбил штаб противовоздушной службы.

Нужно упомянуть и о том, что при свете зарева в городе фашистские летчики охотились на бреющем полете за пожарными машинами. Так, на набережной Шевченко нашу колонну преследовал и бомбил "юнкере"; расчет одной машины полностью погиб. Во время пожара на противоположном берегу Москвы-реки в таксомоторном парке фашисты, выследив пожарные машины, сбросили восемь фугасных бомб.

Самоотверженно помогал пожарным московский комсомольско-молодежный полк противопожарной обороны; позже полк насчитывал до пяти тысяч бойцов. Молодежь призвали военкоматы, вручили противопожарное снаряжение, посадили на автомашины. Началась боевая подготовка. Полк взял на себя противопожарную оборону важных объектов — электростанций, оружейных и интендантских складов, заводов — кузниц оружия, элеваторов с зерном, мельниц, холодильников, пакгаузов, овощехранилищ.

Одним из самых важных объектов — пожарники не спускали с него глаз — был авиазавод, который в прифронтовой обстановке к концу сентября довел выпуск скоростных истребителей "МИГ-3" до двадцати в сутки.

Совинформбюро неоднократно сообщало о подвигах бойцов МПВО. Они же помогали в устройстве районных пунктов помощи погорельцам. Благодаря пожарным в детской больнице № 1 (так называемой Морозовской) не пострадал ни один ребенок…

Возвращаюсь памятью к ночи на 22 июля, вновь слышу незабываемый отбой воздушной тревоги. К 6 часам утра основные очаги пожаров были ликвидированы. Важные промышленные и военные объекты не пострадали.

А 30 июля особо отличившихся наградили орденами и медалями.

Вражеские налеты продолжались. Фашисты почти ежедневно сбрасывали смертоносный груз. Но необходимо отметить, что количество больших, долго не затухавших пожаров уменьшилось. Боевой опыт, стойкость и обретенное умение противопожарных формирований преграждали путь огню.

Сыграли свою роль и 50 насосных станций, оборудованных на набережных Москвы-реки, Яузы, на московских прудах и других водоемах. Реже случались перебои при тушении пожаров, неустанно качали воду мощные помпы и насосы.

Разумеется, в дни осадного положения Москвы нецелесообразно было информировать противника о том, какой урон нанес он своими бомбардировками. Но и четверть века спустя читатели оказывались в заблуждении, прочитав такие, например, утверждения о первой бомбардировке: "Имелось несколько жертв среди населения". На самом деле, жертв, увы, было больше.

В воспоминаниях председателя Моссовета В. П. Пронина можно прочесть: "Пятнадцать фугасных и несколько сотен зажигательных бомб упало на территорию Кремля. Два раза бомбы попадали в здание кремлевского Арсенала. Возникшие от них пожары грозили уничтожить бесценные памятники русской культуры. Но мужественные защитники Кремля под руководством его коменданта генерала Н. К. Спиридонова не щадя жизни спасали кремлевские святыни. Более 90 воинов гарнизона Кремля при этом погибли". О них напоминает нам мемориальная доска в Кремле.

Город под ружьем

Лицо осенней Москвы не озарено улыбкой. Оно полно решимости, стало строгим и настороженным, как у часового на посту.

На улицах малолюдно. Да это и не удивительно, число жителей в Москве уменьшилось за военное полугодие почти вдвое. По количеству выданных продовольственных карточек можно довольно точно установить число жителей под крышами Москвы: два с половиной миллиона.

Строже стал городской распорядок. Въезд в Москву воспрещен. Не разрешено фотографировать, вести киносъемки. Водителям запрещается подсаживать случайных, посторонних пассажиров в кабину или в кузов. Все зрелищные предприятия, пункты коммунального обслуживания, столовые закрываются в 22 часа 45 минут.

Даже в погожий день не увидеть на центральных улицах гуляющей публики, а прохожие стали молчаливее. Изменилась и походка горожан: идут влекомые тревогами и заботами. Не слышно детских голосов, которые доносились с Никитского или Тверского бульваров: там стоят зенитки.

Не узнать и молодых москвичей. Неужели эти вот юноши и девушки беззаботно веселились на школьном балу, на выпускном вечере в школе, шумели в павильонах Сельскохозяйственной выставки, озорничали на катке, стояли у театральной кассы в очереди за билетами на спектакль "Много шума из ничего"? Они заполняли кинозалы, танцплощадки и трибуны стадионов. Где оно, беспокойное племя спортивных болельщиков или танцорок?

Десятки и десятки тысяч москвичей ушли на фронт, но все новые батальоны и отряды формирует столица, объявившая себя мобилизованной.

Прохожие одеты скромнее, чем в мирное время; многие в военной форме. И в женской одежде модным цветом стал защитный, цвет хаки. Шляп мало — платки, пилотки, вязаные шапочки, ушанки. Палитра уличной толпы, в которой мужчин меньше, чем женщин, стала менее пестрой.

Две молодые женщины, в касках, в брезентовых сапогах и куртках, подпоясанные широкими пожарными ремнями, проходят мимо закрытой парикмахерской. Надписи белилами по зеркальному стеклу: "Дамский зал" и "Шестимесячная завивка". Ни у одной сандружинницы, зенитчицы, парашютистки не появится желание завиться перед тем, как заступить на пост! У женщин нет времени долго сидеть в парикмахерской, делать перманент, маникюр, красить ресницы, брови. Может, мастерица из наглухо закрытого дамского зала (в пыльные зеркала давно никто не гляделся) перевязывает сейчас раненого или вытаскивает его с поля боя, а может, бреет раненых в московском госпитале…

Каждой клеточкой своего индустриального и коммунального организма город живет для фронта. Моссовет пересмотрел ассортимент изделий, какие производила довоенная Москва. Жестко урезан пестрый перечень вещей и предметов, которые нельзя назвать необходимыми и в мирной жизни. Временно сокращен список бытовых услуг жителям. Москва решительно отказалась от того, что делалось на потребу моде, а подчас — мещанскому уюту, отказалась от всякого рода излишеств. Не транжирить материалы на большие и маленькие побрякушки, не потакать напрасной трате времени и сил!

Закрыты многие фабрики (или отдельные цеха), мастерские, ателье, пивные, бильярдные, танцплощадки.

Тысячи кустарей, ремесленников, всякого рода обслуживающий персонал трудятся для фронта.

Вместо абажуров яркой расцветки и люстр мастерят лампы "летучая мышь". Вместо портсигаров, копилок, пудрениц — затворы для противотанковых ружей. Вместо изысканных духов — дезинфицирующие средства. Получили отставку хрустальные вазы, фаянсовые кошечки, слоны, амуры, мраморные пепельницы, бронзовые чернильницы. Вместо объемистых портфелей и кожаных бумажников — полевые сумки, портупеи и планшеты. Вместо дамских сумочек — вещевые мешки. Обойдемся без настенных паласов, ковров, вышитых скатертей, гамаков, бархатных подушечек. Вместо зонтиков — непромокаемые плащ-палатки. Вместо театральных биноклей — стереотрубы. Вместо кружевных занавесей и гардин — черные шторы для затемнения окон. Вместо брошек, серег, браслетов — брючные пуговицы и крючки с петлями для солдатских шинелей. Вместо шелковых халатов и галстуков — фланелевые портянки и войлочные туфли для ходячих раненых. Вместо лакированных туфель — кирзовые сапоги…

Когда раздается высокий голос воздушной тревоги, улицы быстро пустеют. Но токарь, вытачивающий снаряд, не бросит станок. Вагоновожатый не покинет опустевший вагон, застигнутый сиреной между двумя остановками. Не спустится в бомбоубежище хирург, который оперирует раненого. Заторопится на крышу женщина в каске, в холщовой робе, подпоясанная широким ремнем пожарного. Не покинут чердак бойцы пожарной дружины. И девушка, набирающая завтрашний номер "Комсомольской правды", не оставит свой линотип.

Мы помним девушек Метростроя, их шутливо и ласково называли "метрусями". В резиновых сапогах, брезентовых куртках, они поднимались в час обеденного перерыва из глубоких шахт и, щурясь от яркого света, окунались в суетливую Москву. Горожане уступали бетонщицам дорогу, провожали их теплыми взглядами. А теперь тысячи "метрусь" изучают военное дело, оказывают первую помощь раненому, и рядом тарахтит не отбойный молоток проходчика, а неутомимый "максим", принявший на старости лет советское подданство.

Не только улицы изменили свой облик. И на предприятиях Москвы, в учреждениях, общественных организациях установился новый, более строгий распорядок дня, деловой стиль работы, подобающий прифронтовому городу.

Запомнились полтора часа, проведенные мною 6 ноября 1941 года в Краснопресненском райкоме ВКП(б). Командированный в Москву фронтовой газетой "Красноармейская правда", я ждал пропуска на торжественное заседание Моссовета. Райком размещался в то время на Суворовском бульваре (где сейчас Дом журналиста).

Началась очередная воздушная тревога, и срочное совещание перенесли в подвал церкви Большого Вознесения у Никитских ворот, той самой, где венчался Пушкин. В часы воздушных налетов в церкви проходили совещания, инструктажи, военные занятия. Могучие своды и стены аршинной толщины делали подвал надежным бомбоубежищем.

Краснопресненский райком стал боевым штабом. Толчея в коридорах, комнатах. Сидели на мраморной лестнице и в вестибюле на полу, разматывали-наматывали портянки, снимали ботинки фасона "каши просят" и переобувались в брезентовые сапоги. Принесли, соблюдая осторожность, ящики с зажигательными бутылками КС. В зале второго этажа выдавали противогазы, подсумки с патронами. На дверях одной из комнат красный крест — выдают перевязочный материал.

Бесконечной вереницей шли посетители в кабинет первого секретаря С. А. Ухолина. Товарищ Ухолин — невысокого роста, коренастый — внимательно и дружелюбно прочитал записку Алексея Суркова и попросил секретаря райкома Саломатину, зашедшую в кабинет, выдать пропуск.

— А где состоится заседание? В билете не указано.

Соломатина привычно, видимо, уже не в первый раз, приглушила голос:

— Станция метро "Маяковская".

Пока мы спускались по лестнице и шли по коридору, товарищ Соломатина — средних лет, светловолосая, гладко причесанная — поделилась своими неотложными заботами. На Красной Пресне строят новые оборонительные укрепления. К субботнику заготовлено 1200 лопат, мешки, носилки. Не хватает кирок и ломов, нечем выковыривать булыжник для сооружения баррикад…

Но разве только Краснопресненский райком партии был всеми помыслами и делами озабочен обороной города, насущными требованиями Западного фронта?

Все двадцать пять райкомов ВКП(б) столицы круглосуточно, с предельным напряжением сил, крепили оборонительные рубежи, пополняли народное ополчение, дивизии, защищавшие Москву, коммунистами и комсомольцами.

Перебирая архивные документы, листая пожелтевшие протоколы заседаний, стенограммы, перечитывая записи, сделанные чернилами, ныне обесцвеченными, пытаюсь воссоздать распорядок жизни города в те дни. Вся настойчивая, многообразная деятельность партийных и советских органов подчинялась нуждам фронта. Немало задач требовало мгновенного решения, а решалась при этом судьба, жизнь москвичей.

Грудой срочных, важнейших дел, суматохой явлений и задач обрушивался каждый день на генеральный штаб Москвы, каким по праву и по заслугам можно было назвать Московский комитет ВКП(б), руководимый Александром Сергеевичем Щербаковым, и Моссовет во главе с Василием Прохоровичем Прониным.

Пусть Кремлевские звезды были укрыты чехлами, но их свет отчетливо видели защитники столицы во всех блиндажах, окопах, землянках, "секретах", на командных и наблюдательных пунктах.

Вместе с бойцами стояла на своем посту Москва. Город сжимал в руке винтовку. Он стоял настороженный, уверенный в своих силах, готовый к смертному бою, как и подобает фронтовику.

Оборванные рельсы

Семафор остановил поезд на станции перед выходной стрелкой, машинист резко дал обратный ход — линия фронта. На железнодорожном полотне, промеж шпал, робко росла трава, пропахшая каменноугольной смолой и гарью. Рельсы забыли о теплом прикосновении колес, рельсы успела покрыть ржавчина.

Бои шли на подступах к Москве, и во фронтовой сводке замелькали названия станций и платформ, хорошо знакомых московским дачникам.

А к концу ноября семь железных дорог из одиннадцати были перерезаны противником и, по существу, превратились в пригородные. Поездам не стало дальнего пути на запад, на север и на юг.

С критическим приближением линии фронта укорачивались железные дороги, расходящиеся веером из Москвы. К концу ноября только четыре дороги связывали Москву с тылом. В одном пункте противник подошел совсем близко к дороге на Рязань. Прервалась связь и с Тулой, противник подошел к Серпухову. Октябрьская железная дорога обрывалась у Сходни, Савеловская — южнее станции Яхрома, Калининская — второй дачной зоной.

Западная — не доезжая станции Кубинка, с Киевского вокзала нельзя было добраться до Наро-Фоминска, по Московско-Донбасской — до станции Ожерелье.

Немцы наносили удары по железнодорожным коммуникациям, ведущим к столице. Но железнодорожный узел продолжал трудиться и в часы воздушных тревог, под бомбами.

Поведение железнодорожников не назвать иначе, как героическим. Электромеханик станции Люблино Федоров продолжал тушить состав с боеприпасами и после третьего ранения. Сигналист станции Воробьевы горы Дронова, раненная, продолжала регулировать движение поездов. Машинист-инструктор Мокринский, раненный на станции Подлипки, отцеплял горящие вагоны от состава с боеприпасами; благодаря его усилиям поезд проследовал дальше к Москве. "Юнкерсы" обстреляли станцию Шереметьево. Загорелись вагоны, в которых лежали тяжелораненые, а на соседнем пути горел поезд с боеприпасами. Помощник механика Рижского восстановительного поезда Пронкин вынес из огня двадцать четыре раненых, но сам от осколка бомбы погиб.

В сравнении с довоенным временем нагрузка узла увеличилась в 3–5 раз; это было вызвано потоками военных грузов, эшелонов с войсками, спешащими на фронт, срочной эвакуацией заводов, учреждений, институтов, жителей Москвы, беженцев из западных областей.

Особенно были перегружены станции Окружной железной дороги, Москва-Сортировочная, Москва-Товарная, Москва-Пассажирская.

В июле и октябре были дни, когда отправляли на восток до 5 тысяч вагонов с оборудованием.

Осенью сорок первого центральные железнодорожные магистрали работали с колоссальным напряжением, особенно Горьковская линия (53 пары поездов в сутки по воинскому графику), Ярославская линия (56 пар поездов) и Ленинская линия (79 пар поездов). Только в октябре — ноябре московское кольцо приняло 11 748 вагонов. Можно представить нагрузку и перегрузку, какую испытывали путейцы. В те дни московские железнодорожники освоили так называемый караванный способ пропуска эшелонов, когда одни поезд следует в затылок другому на расстоянии видимости хвостовых сигналов впереди идущего поезда. Это происходило и в условиях светомаскировки. А каково было отыскать в рельсовом лабиринте Сортировочной единственную "зеленую улицу"! С огромным трудом перебрасывали подчас войска с одного участка фронта на другой. Когда укрепляли левый фланг Западного фронта, Ставка срочно направила туда 2-й кавалерийский корпус генерала Белова. В исключительно трудной обстановке в кратчайшие сроки под Тулу и Каширу отправили 39 эшелонов с войсками!

В таких условиях женщины-железнодорожники осваивали новые специальности, профессии. Билетные кассирши становились кочегарами на паровозах; счетные работники, конторщицы — помощниками машинистов, товарными кондукторами. Встали в ряд со взрослыми юноши и девушки, подростки, которые до войны занимались под Москвой на Детской железной дороге. Юноши Ольховцев, Агин, Скворцов работали помощниками машинистов в депо Москва-Сортировочная. Аню Козлову, начальника станции Детской железной дороги, назначили оператором станции Люберцы-1.

На полустанке Лихоборы 26 комсомольцев перед уходом в армию учили молодых женщин своим профессиям. Под присмотром комсомольца Макарова работали осмотрщиками вагонов Зина Серяпова и Нина Репина. По примеру Макарова призывники обучили 40 женщин. А конторщицы, счетоводы учили своей профессии выпускниц школ.

Огромную роль в битве за Москву сыграла Окружная железная дорога, чьи рельсы окольцевали город.

Братцево, Андроновка, Белокаменная, Угрешская, Пресня, Черкизово, пост Октябрьские казармы, Канатчиково, Лефортово, Лихоборы, Кожухово, Бескудниково, Бойня, Воробьевы горы, Кутузово, Ростокино, Серебряный бор…

Это ныне Москва разрослась и вместила довоенные пригороды и предместья. Но многие ли до войны, кроме жителей окраин, бывали на сортировочных станциях, разъездах, видели эти полустанки, путевые посты, околотки? Останавливались там лишь товарные поезда.

Нарушение светомаскировки на Окружной дороге было очень опасно. Фонари паровозов, семафоры, лампы путевых стрелок выдали бы вражеским бомбометателям световой контур дороги.

Вот почему машинисты, их помощники, смазчики, кондукторы, сцепщики, стрелочни ки, десятники путей, башмачники вынужденно работали в полутьме или в кромешной тьме. Кондуктор или сцепщик лишился возможности подавать световые сигналы; не очертишь условный круг фонарем, не помашешь им над головой.

На путях чаще слышались теперь сигналы, поданные рожками или свистками.

Окружная железная дорога не была безжизненной и в часы бомбардировок. При шатких отблесках паровозных топок, при слабом мерцании синих семафоров, при свете тусклых фонарей на стрелках шла бессонная работа.

Обеспечить безопасность движения, не принять поезд на занятый путь, избежать крушений, столкновений, без задержек пропускать поток грузов, адресованных городу: уголь, муку, керосин, дрова, картофель!

Но прежде всего — без промедления пропускать эшелоны на воинские площадки, чтобы танки, пушки, броневики, санитарные машины, повозки, полевые кухни как можно быстрее съезжали с платформ. Быстрее выгружать из вагонов застоявшихся в долгой дороге коней, а также снаряды, патронные ящики, минометы, пулеметы, катушки с проводом и колючей проволокой.

В нелетную погоду расторопные ротные повара безбоязненно разжигали топки и варили обед в полевых кухнях на платформах.

Осенью в ожидании воинских эшелонов срубили и поставили возле путей кипятилки-избушки для титанов, кипятильников; там хлопотали истопники, кубовщицы. И кипяток, поджидающий дальних пассажиров, соскучившихся по горячей пище, по чаю, можно было считать угощением…

Той осенью Окружная дорога стала крепким поясом обороны. Кольцевая магистраль блестяще сыграла роль рокадной прифронтовой дороги, хотя протяженность ее небольшая — всего 54 километра. Но она героически помогала перебрасывать войска, военную технику с одного направления на другое.

Остановка "по требованию"

До сих пор мало рассказано о героической работе московских трамвайщиков, особенно в первый год войны. Город насчитывал пятьдесят один трамвайный маршрут, протяженность иных до 25 километров. Трамвай очень помог в строительстве оборонительных сооружений на окраинах. Усердно служил трамвай, когда перебрасывались воинские части.

В конце ноября противник занял Красную Поляну, образовалась брешь между двумя нашими армиями, и создалась угроза прорыва фронта севернее Москвы. Нужно было срочно направить в тот район 2-ю коммунистическую дивизию, усилить оборону на Дмитровском, Рогачевском шоссе.

Немало времени заняла бы переброска дивизии с юго-западных окраин Москвы на северо-восточную. 2-й стрелковый полк размещался в те дни на Воробьевых горах, а своего транспорта дивизия не имела.

Бывший начальник штаба дивизии П. Курсов вспоминает: "Для скорейшего продвижения частей к месту обороны Моссовет предоставил в распоряжение дивизии 140 трамвайных вагонов до конечной остановки в Лихоборах. Заняв оборону, мы связались с действующими частями. Трудно даже представить себе такой трамвайный состав! Пассажирские и грузовые трамваи срочно доставили к Тимирязевской академии бойцов с их вооружением. В ту метельную ночь вагоновожатый выходил из вагона с ломиком, веником, очищал желоб рельса, посыпал солью и переводил стрелку, чтобы продлить рейс, пользуясь другим, параллельным маршрутом. А через минуту-другую торопливо забирался на свою высокую табуретку и ехал дальше, вглядываясь вперед".

Вереница трамваев двигалась в полной темноте. Сзади на прицепных вагонах смутно белели оградительные полосы — для тех, кто ехал следом. Вдоль путей не горела на поворотах ни одна из пятисот предупредительных лампочек, не светился ни один из тысячи московских указателей "Остановка". Вожатые, трогаясь с места, включали моторы плавно, без рывков. Они знали, где следует проезжать осторожно, где токоприемник сильно искрит, когда дуга касается провода; фиолетово-голубые зарницы нарушали светомаскировку.

Ночная переброска дивизии через весь город не признавала трамвайного расписания. Лоцман-вагоновожатый сам выбрал замысловатый маршрут. Орудия разгрузили на огневых позициях, дивизию доставили к переднему краю.

Трудно перечислить, сколько раз на дню в городе возникала срочная надобность в грузовых платформах. Какие только грузы не перевозили по трамвайным путям! Даже скот на бойню доставляли.

На Варшавском шоссе во время бомбежки пострадали цехи швейной фабрики "Красный воин". Вряд ли трамвайщики знали ее исто-ршо. А началась она в 1919 году, когда фабрика получила заказ Реввоенсовета. Именно на "Красном воине" сшили первые краснозвездные буденовки, похожие на древние богатырские шлемы. В наши дни их можно увидеть разве что на театральной сцене, на экране, в военном музее или в семейном архиве, где внуки чтут своих дедов, лихих кавалеристов времен гражданской войны. В мирные годы фабрика "Красный воин" шила и пионерские береты, и кепки, и дамские шляпы, а в военное время — армейские пилотки и шапки-ушанки…

Фабрике предоставили новое помещение в переулке на Арбате. Работницы сами погрузили на платформы и сами выгрузили швейные машины, и фабрика вновь ожила.

Во всех восьми трамвайных парках люди трудились самоотверженно. Каждый рейс по затемненному городу требовал напряжения, тем более что вожатые и кондукторы во время воздушной тревоги не имели права оставлять вахту и в пустом трамвае ждали конца налета.

До войны уличное освещение регулировалось в Москве из 385 пунктов; не так быстро удавалось выключить свет повсеместно. Поэтому оборудовали центральный щит, и теперь при воздушной тревоге город сразу погружался в темноту, обесточивались провода трамваев и троллейбусов.

Не всегда и не всем удавалось дождаться отбоя тревоги. У Никитских ворот, на Красноказарменной площади, в Дангауэровке и других пунктах города среди трамвайщиков были жертвы, а моторные и прицепные вагоны пришлось списать в металлолом.

Начальник депо на Красной Пресне обратился однажды к трамвайщикам с такими словами: "Знаю, все падают с ног от усталости. Все выехали из парка в четыре утра. Приказывать не могу. Но те, кто согласен выехать снова на линию, — сделайте шаг вперед". И не нашлось никого, кто бы не шагнул. Хотя у каждого за плечами была ночь с бомбежкой…

Днем трамваи перевозили обычных пассажиров, а вечером раненых; для этого некоторые вагоны переоборудовали. Вагоны с подвесными койками уходили в ночные рейсы к станциям Окружной железной дороги, а оттуда в госпитали. Например, от трамвайного пути, проходящего поблизости от Боткинской больницы, проложили ветку к ее корпусам.


Некоторые грузовые потоки потребовали стыковки трамвайных путей с Окружной железной дорогой. В первый же год войны трамвайные пути удлинили на 30 километров! Новые ветки сократили погрузочно-разгрузочные работы.

Трамвай сделался в прифронтовой Москве первостепенным средством передвижения. На его долю приходилось три четверти всех городских пассажиров.

Троллейбусов на улицах Москвы стало меньше. Когда учреждения и ведомства эвакуировали в Куйбышев, туда отправили много троллейбусов. Возможно, в Москве для них не хватало электроэнергии.

Движение поездов метрополитена сократили сравнительно с довоенным на шесть часов. А когда нужно было срочно перебросить воинские подкрепления на волоколамское направление, метро приходило на помощь: Волоколамское шоссе берет начало рядом с конечной станцией "Сокол".

Много лет живет в зрительной памяти картина: по эскалатору станции "Комсомольская" спускаются, стоя по двое на каждой ступеньке, сибиряки — в ушанках, полушубках, валенках, рукавицах, с автоматами, — только что прибывшие на подмогу Москве…

…Но баранку не бросал шофер

В начале августа сорок первого года в верховьях Днепра, невдалеке от незабываемой Соловьевой переправы, можно было увидеть переполненный ранеными санитарный автобус с номером и табличкой, напоминающими о былых мирных рейсах по московскому асфальту.

Раскачивались подвешенные койки с ранеными, тяжело скрипел автобус на ухабах, как ни осторожно объезжал московский шофер колдобины, рытвины и свежие воронки от снарядов и бомб.

Москва отправила в действующую армию не одну сотню автобусов. Многие переоборудованы под санитарные и штабные. 25 октября санитарному управлению Западного фронта передали еще 100 автобусов. Каждый санитарный автобус перевозил двенадцать тяжелораненых (носилки подвешены к потолку, меньше тряска) и десять легкораненых. А всего автосанитарные роты могли одновременно транспортировать 1500 человек.

Если восемь трамвайных депо в Москве почти полностью сохранили вагонный парк, то число автобусов на улицах столицы резко сократилось.

Однако авторемонтные заводы были перегружены работой, так как выполняли срочные заказы фронтовиков.

Генерал А. П. Белобородов с благодарностью вспоминал: "Московский авторемонтный завод № 1 отремонтировал нам более 200 машин…

Бойцов нашего автобата, совершавших регулярные рейсы в столицу, на любом предприятии, в учреждении встречали с радостью и надеждой. "Сибиряки помогут побить фашиста", — говорили москвичи".

Авторемонтники хранят с военной поры письмо К. К. Рокоссовского: "Искренне благодарю… за инициативу и высококачественную работу по восстановлению и ремонту автомашин. Желаю всему коллективу успехов в работе". А Г. К. Жуков поблагодарил устно за срочно выполненное поручение. Западный фронт попросил Моссовет помочь с автотранспортом. В те дни в заводских дворах, гаражах, на улицах стояло без движения много грузовиков, оставленных при спешной эвакуации или поврежденных. Через три дня, после ремонта, две с половиной тысячи машин было передано армии.

Во второй половине ноября Моссовет решил сделать Ленинграду подарок. На кондитерской фабрике "Красный Октябрь" хранился большой запас шоколада. И вот двадцать одна грузовая машина с шоколадом отправилась по молодому льду Дороги жизни.

Москва сама не жила в достатке и не всегда ела досыта. Но когда поздней осенью многие ленинградцы болели дистрофией, Москва протянула руку помощи оголодавшему Ленинграду. Можно ли вообразить себе подарок более питательный, чем "продовольственная посылка", доставленная двумя десятками грузовиков?

Позже Моссовет направил в Ленинград колонну автобусов. Погрузили их на платформы. Позади Ярославль, Тихвин, вот конечная действующая станция Октябрьской железной дороги — Жихарево, дальше Ладога. В Ленинград везли сверхнужные военные грузы, а обратными рейсами эвакуировали детей и больных. Часть сидений в автобусах сняли, часть переставили — теперь можно было вывозить каждым рейсом по тридцать ленинградцев вместо двадцати.

Водители автобусов оказались в тяжелой боевой обстановке. Фашисты беспощадно бомбили Жихарево. Сожгли теплушки, в которых ютились водители. Кончилось горючее, к счастью, на дне застрявших на путях цистерн нашли бензин. Несколько автобусов изрешетило осколками. Но лишь 14 апреля 1942 года, когда лед опасно истончился, появились зловещие трещины и полыньи, рейсы прекратились. На Большую землю вывезли 169 тысяч ленинградцев, и сорок автобусов вернулись на московскую автобазу. Начальником колонны был директор 3-го автобусного парка Виктор Гаврилович Иванов, а комиссаром — инструктор МГК ВЛКСМ Виктор Никитич Красов. Красо-ву посмертно присвоили звание Героя Советского Союза.

Каких только ответственных поручений не выполнял 6-й транспортный полк, которым командовал талантливый организатор И.М. Гоберман! Это он и его помощники "в пожарном порядке" привозили снаряды на огневые позиции батарей, вели в городе аварийно-восстановительные работы после воздушных налетов, помогли отправить из Москвы 7500 станков, крупнейшие московские типографии, драгоценные экспонаты ряда музеев. Вывезли под самым носом у противника 2500 тонн хлопка с фабричных складов подмосковного Нахабина; вывезли в такой же критической обстановке 1500 голов рогатого скота из Талдома; мяса не хватало и во фронтовом рационе, и при отоваривании продовольственных карточек.

Совершали сверхдальние рейсы в сверхсрочных случаях. Когда в четырехстах километрах, в городе Дзержинске, нашлось нужное сырье для производства боеприпасов, туда снарядили машину с прицепом. Через сутки два водителя, сменявшие друг друга, рапортовали о том, что приказ Ставки выполнен и взрывчатка доставлена в Москву.

Если подсчитать фугасный "багаж", сброшенный на транспортный полк Москвы — на гаражи, стоянки, автомашины в пути, — выйдет по одной бомбе (не считая зажигательных) на каждые три машины.

После возвращения автобусов из Ленинграда туда отправили колонну из ста грузовиков. В Жихареве московских водителей настигли свирепые морозы — до минус тридцати. Не всем удавалось отогреться в блиндажах, срубленных в лесу. Многие обморозили руки, "но баранку не бросал шофер". Опять налет на станцию, опять разбитые машины, опять убитые и раненые, опять один грузовик "нырнул" под воду и его вытащили с помощью водолазов.

Такого рода авральные рейсы, оперативные задания выполнялись потому, что в транспортном полку Моссовета царила фронтовая дисциплина.

Никто в колоссальном по тем временам — 900 машин! — московском автопарке, разделенном на батальоны и роты, не давал воинской присяги, не имел воинских званий. Но все подчинялись воинскому уставу.

Хлеб наш насущный

Четыреста фургонов, груженных свежим хлестом, разъезжали ежедневно в 4 утра по еще не проснувшемуся городу, по пригородам. От фургонов, которые везли горячий хлеб, подымались и ехали, не отставая от машин, аппетитно пахнущие облачка пара.

Карточки на продовольственные товары в Москве, в городах и пригородах Московской области ввели 18 июля 1941 года. Торговля хлебом начиналась в 6.30 утра. Открывались булочные, киоски, палатки; продавали хлеб и в автоприцепах. Хлебных фургонов не хватало, изготовили сто ручных тележек для снабжения палаток неподалеку от хлебозаводов и пекарен.

До войны московские булочные радовали богатым ассортиментом булок, батонов, буханок хлеба. Покупателя обдавало теплым запахом сдобы, тмина, аппетитных румяных пряников и кексов. Владельца карточки ждал только хлеб из муки грубого помола — ржаной или пшеничной.

Но москвичи без хлеба не оставались. В прифронтовом городе трудились 14 хлебозаводов, 51 механическая и 41 кустарная пекарни. Оборудовали много подземных пекарен. Все вместе пекли около четырех тысяч тонн хлеба в сутки.

Работу хлебопеков обеспечивал мельничный комбинат имени Цюрупы с элеватором емкостью 36 тысяч тонн зерна. Тревожные дни пережил председатель Моссовета, после того как мельница пострадала при воздушном налете. Муки осталось только на два дня! По-видимому, фашистов осведомили, что эта мельница — единственная в Москве.

В мельницу попало несколько мелких бомб, но ее пришлось остановить на три дня. Взрывная волна выбила оконные стекла, осколками засыпало мельничное оборудование. Пришлось тщательно очищать от осколков жернова, сита, транспортеры, в муке оказалась приправа из стекла. Во избежание таких бед в Филях построили запасную мельницу, приняли и дополнительные меры: замаскировали крупные хлебозаводы, укоротили трубы.

Озабоченная тем, чтобы бойцы и командиры получали на фронте свежий хлеб, а не "черствяк", Москва отправила в тылы армий пекарни полевого типа. Такие пекарни послали и в несколько дивизий народного ополчения. А всего из города к линии фронта отправили 108 пекарен и всевозможное оборудование для выпечки хлеба.

На полную мощность работали сухарные цеха на хлебозаводах имени Бадаева и имени Микояна.

Нуждался в сухарях и фронт, и партизанские базы Подмосковья.

Когда наши дивизии в первой половине октября бились, окруженные, в лесах северо-восточнее Вязьмы, маломощные, тихоходные, но храбрые самолеты "У-2" сбрасывали окружением ящики с патронами и мешки с сухарями.

Следовало предусмотреть спрос на хлеб, который может возникнуть в любое время суток, даже глубокой ночью, когда все кладовые на замке и там ночуют лишь крошки и сытный хлебный запах. А если среди ночи на какую-нибудь платформу Окружной железной дороги прибудет издалека воинский эшелон? На этот случай дежурили загруженные хлебом машины резервного назначения. Москва встречала бойцов и командиров свежим хлебом.

Зерно, муку, хлеб, крупу приходилось разгружать-нагружать в любое время суток. С баз и с мельницы ежесуточно вывозили не менее 2100 тонн муки. Грузчики на мельнице и на хлебозаводах жили на казарменном положении.

Когда хлеб выдается по карточкам, а нормы его по-военному скупы, к хлебу насущному следует отнести и картофель.

Доставлять картофель в прифронтовую Москву было труднее — кампания сезонная. На зиму 1941/42 года в овощехранилища, склады и базы следовало завезти 400 тысяч тони картофеля и 214 тысяч тонн овощей. Наибольшая нагрузка легла на трамвай. Трамвайщикам помогали автотранспорт, гужевой транспорт и троллейбусы. Справедливо упомянуть о помощи речников Московско-Окского пароходства. Они мобилизовали для доставки в Москву картофеля и овощей три баржи-ресторана, стоявшие на приколе, использовали 12 речных причалов на Москве-реке, на Яузе и на канале Москва — Волга. К сожалению, хранение овощей было организовано хуже, чем их доставка. Жители часто ели промороженную картошку.

Город кормил не только жителей Москвы и воинов Московского гарнизона. Он оказывал энергичную помощь войскам Западного фронта, снабжая их хлебом на ближних и дальних подступах к Москве. Красноречиво напомнил о кровной связи между Москвой и ее защитниками тогдашний командир 9-й гвардейской дивизии А. П. Белобородов:

"Огромную помощь оказывали нашим войскам грудящиеся столицы. Наши тылы в буквальном смысле опирались на Москву. Боеприпасы в дивизию доставлялись с окраины Москвы, а печеный хлеб — с хлебозавода на Валовой улице…"

"Тайфун"

Длительный орудийный гром предварил утро 2 октября. Он зловеще загрохотал по всему Западному, а двумя днями раньше — Брянскому фронту. Тайфун — тропический ураган огромной разрушительной силы. Этим кодовым названием Гитлер окрестил свою стратегическую операцию. "Тайфун" намечал разгром армий двух наших фронтов, окружение и захват Москвы. Начало операции приурочили ко дню рождения фельдмаршала Гинденбурга; это должно добавить воинственного пыла и уверенности в успехе.

В ночь на 2 октября во всех ротах группы армий "Центр" прочитали приказ Гитлера, где, в частности, говорилось:

"Создана наконец предпосылка к последнему огромному удару, который еще до наступления зимы должен привести к уничтожению врага… Сегодня начинается последнее большое решающее сражение этого года".

Наше командование предвидело вражеское наступление, но не ожидало такого масштаба и таких темпов операции.

В окружении оказались пять наших армий.

3 октября танки Гудериана ворвались в Орел, когда ходили трамваи, в школах шли уроки, работали учреждения и были открыты магазины.

7 октября 10-я немецкая танковая дивизия, замкнув кольцо окружения восточнее Вязьмы, соединилась с 7-й танковой.

Противника не удалось остановить на Вяземских рубежах. Оборонная линия не сыграла предназначенной ей роли. У нашего командования не было в те дни резервов. Противник осуществил глубокий прорыв фронта. Его дивизии, обладавшие высокой маневренностью, миновали наши оборонительные рубежи. Следует признать, что мы не предугадали направление главных ударов противника. В полосе Западного фронта находились три армии (31-я, 49-я и 32-я), подчиненные Резервному фронту. "Чересполосица" затрудняла взаимодействие двух фронтов.

Маршал И. С. Конев вспоминал: "Ощущался острый недостаток артиллерийского и стрелкового вооружения. За примерами далеко ходить не надо: запасный полк фронта не имел даже винтовок… Не хватало даже бутылок с КС… 5 октября Ставка подчинила Западному фронту две армии, но это было сделано с большим опозданием…"

Накануне "Тайфуна" 29 сентября последовал приказ Ставки провести наступательную операцию и отбить город Глухов. Ошибкой следует признать и то, что генерал Конев слишком долго не менял местопребывание штаба. Его адрес (Касня, под Вязьмой) был известен вражеской разведке, штаб фронта подвергся мощному авиационному удару.

Возглавить окруженную группировку обязали командующего 19-й армией генерал-лейтенанта М. Ф. Лукина. Храбрый и умелый военачальник вспоминал через четверть века:

"Я поставил себе задачу как можно больше измотать противника, нанести ему большой урон и приковать к себе силы с тем, чтобы командующий фронтом мог принять какие-то меры, чтобы парализовать удар… там… где немцы прорвались… на восток. Это были кошмарные, тяжелые, затяжные бои… Как мне потом стало известно, когда документы противника попали в наши руки, окруженная группировка задержала и приковала к себе 28 дивизий противника, из них — 7 механизированных и танковых дивизий. Это огромная сила".

С начала войны Гитлер не выступал публично. 3 октября он впервые поднялся на трибуну берлинского Спортпаласа и заявил:

"В эти часы на нашем Восточном фронте вновь происходят громадные события. Уже 48 часов ведется новая операция гигантских масштабов! Она поможет уничтожить врага на Востоке (здесь речь фюрера прервали восторженные вопли и крики). Я говорю об этом только сегодня, потому что сегодня я могу совершенно определенно сказать: этот противник разгромлен и больше никогда не поднимется".

В первых числах октября газета "Фелькише беобахтер" ежедневно публиковала карту Московской области с подвижной линией фронта; читатели могли следить за успехами вермахта.

Зима в 1941 году выдалась ранняя, уже в ночь на 7 октября в лесах северо-восточнее Вязьмы выпал первый снег. Однако завоеватели прошли мимо примет близкой зимы.

7 октября, в тот самый день, когда восточнее Вязьмы замкнулось кольцо окружения, военный советник Гитлера генерал-полковник Альфред Йодль отправил совершенно секретное распоряжение № 44 1675/41 оперативному управлению генштаба (генералу Хойзингеру).

"Фюрер вновь решил, что капитуляция Ленинграда, а позже Москвы не должна быть принята, даже если она будет предложена противником. Моральное обоснование этого мероприятия совершенно ясно в глазах всего мира…

Необходимо иметь в виду серьезную опасность эпидемий. Поэтому ни один немецкий солдат не должен вступать в эти города. Всякий, кто попытается оставить город и пройти через наши позиции, должен быть обстрелян и отогнан обратно. Небольшие незакрытые проходы, представляющие возможность для массового ухода населения во внутреннюю Россию, можно лишь приветствовать. И для других городов должно действовать правило, что до захвата их следует громить артиллерийским обстрелом и воздушными налетами, а население обращать в бегство.

Совершенно безответственным было бы рисковать жизнью немецких солдат для спасения русских городов от пожаров или кормить их население за счет Германии.

Все больше населения советских городов устремится во внутреннюю Россию, тем сильнее увеличится хаос в России и тем легче будет управлять оккупированными восточными районами и использовать их.

Это указание фюрера должно быть доведено до сведения всех командиров".

9 октября имперский пресс-шеф Дитрих по указанию Гитлера объявил, что "русский фронт разгромлен"…

Да, в первые дни операции "Тайфун" Красная Армия понесла большие потери. Но ошибочно было бы считать, как это изображали "Фелькише беобахтер" и германские фронтовые сводки, что наши дивизии, окруженные под Вязьмой и Брянском, не сопротивлялись упорно противнику и не наносили ему каждодневно большие потери.

Вот донесение генерала Функа, командира 7-й танковой дивизии, шедшей в авангарде (радиограмма была передана открытым текстом и перехвачена):

"Натиск Красной Армии в направлении Сычевки был настолько сильным, что я ввел последние силы своих гренадеров. Если этот натиск будет продолжаться, мне не сдержать фронта и я вынужден буду отойти".

В ответ на запрос командования: "Почему 7-я дивизия не идет на Москву?" — генерал Функ (его дивизия первой входила в Варшаву и в Париж) объяснил, что командующий 19-й армией русских тоже рвется к Москве и что дивизия с трудом противостоит атакам русских.

Это донесение подтвердил военный историк Клаус Рейнгардт:

"Несмотря на большие потери, русским удалось своевременно вывести из-под удара крупные силы. Выходя из окружения, русские наносили немцам очень большие потери. По донесениям командира 7-й танковой дивизии, 11 и 12 октября дивизия потеряла 1000 человек, один батальон был полностью уничтожен".

"Армии, попавшие в окружение, — вспоминал маршал Конев, — дрались героически. Они сыграли большую роль. И главное заключается в том, что они дрались, а не бежали. Если бы они бежали, то на плечах отходящих армий, имеющих малую подвижность, артиллерию на конной тяге, немцы прорвались бы еще дальше на восток"…

"Именно в эти дни, — писал генерал Лукин, — мною была получена радиограмма за подписью Сталина. В ней говорилось о том, что (пишу по памяти, так как штабные документы уничтожены, а в архивах найти радиограмму пока не удалось) приход 19-й армии к Москве необходим, защищать Москву некем и нечем"…

Моральные силы окруженных не надломились, не была поколеблена их воля, но положение с каждым днем становилось все труднее: на исходе снаряды, горючее, продукты; медпункты переполнены ранеными, не хватало медикаментов. 19-я армия сражалась нерасчлененная, но выходить из окружения Лукин приказал отдельными группами.

"Предварительно я спросил, — вспоминал М. Ф. Лукин, — все ли орудия взорваны, машины сожжены, конский состав уничтожен. Мне доложили, что первое и второе выполнено, а на то, чтобы уничтожить конский состав, ни у кого рука не поднялась. Коней распустили по лесу".

В последнем бою, раненный в руку и в ногу, находясь в беспамятстве, генерал попал в плен, ему ампутировали ногу. "Героизм Михаила Федоровича в боях в период окружения, его мужественное поведение в плену достойны самой высокой похвалы" (И. С. Конев).

Некоторые немецкие генералы сообщали о тяжелых боях под Вязьмой. Но Гитлер не хотел знать о потерях в своих двадцати восьми дивизиях. Ему хотелось думать, и он уверял других, что русский фронт разгромлен…

Первоначальный план "затопить Москву и ее окрестности" признали не осуществимым, и 12 октября Гитлер предписал:

"Капитуляцию Москвы не принимать, столицу советскую окружить и подвергнуть изнуряющему артиллерийскому обстрелу и воздушным налетам".

В тот день, когда в воспаленном мозгу фюрера возникла эта бредовая идея, на станции Бородино выгружались головные эшелоны 32-й стрелковой дивизии полковника Полосухина.

Много времени спустя Лукину стало известно о словах Сталина, сказанных им одному советскому военачальнику: "Передайте спасибо Лукину, он помог нам тогда выиграть время и подтянуть сибирские дивизии"…

"Седьмого октября, сдав командование начальнику штаба Ленинградского фронта генералу Хозину, я вылетел в Москву… — читаем в воспоминаниях маршала Жукова. — Прилетел уже вечером и сразу же направился на квартиру к Сталину в Кремле. Сталин болел гриппом, но работал. Поздоровавшись кивком головы, он предложил посмотреть на карту и сказал:

"Вот, смотрите, какая сложилась обстановка на Западном направлении. Не могу, — говорит, — добиться ясного доклада, что происходит сейчас. Где противник? Где наши войска? И если вы можете, поезжайте немедленно в штаб Западного фронта, разберитесь там с обстановкой и позвоните мне в любое время суток, я буду ждать…"

На Западном направлении сложилась крайне опасная обстановка. Все пути на Москву, по существу, были открыты, лишь на можайской линии находились наши небольшие части, но они, естественно, не могли остановить противника. Единственно… выигрышное положение… немцы… все их главные силы скованы действиями наших окруженных частей, западнее, юго-западнее Вязьмы"…

В дни упорных боев в вяземском котле удалось выиграть время для организации обороны на можайском рубеже, сюда срочно подтягивались силы.

— Была ли уверенность у нас, у штаба фронта, что мы удержим эту линию обороны и сумеем остановить противника на можайском рубеже? Должен прямо сказать, — ответил после войны Г. К. Жуков на вопрос Константина Симонова, — полной уверенности у нас, конечно, не было.

Москва еще не знала, на каком рубеже она остановит врага. Но, используя каждый день, выигранный в боях, каждый час, Москва готовила оборону на всех рубежах, вплоть до рубежа Садового кольца.

Генерал армии Жуков вступил в командование Западным фронтом 10 октября в 18.00. Он делал все от него зависящее, чтобы стабилизировать линию фронта и если не остановить, то замедлить продвижение фашистской железной машины на восток.

Дача Старчака

Генерал-лейтенант И. Лисов, кандидат исторических наук, мастер спорта, рассказал:

— Свой тысячный прыжок с парашютом (по тем временам это был спортивный подвиг) капитан Иван Григорьевич Старчак, начальник парашютно-десантной службы Белорусского военного округа, совершил 21 июня 1941 года. Уже перед самой землей сильным порывом ветра его вынесло за кромку аэродрома. В результате — тяжелая травма. Хирург окружного госпиталя обещал выписать капитана через месяц-полтора.

А назавтра началась война. Она застала Старчака на госпитальной койке. Фашисты бомбили Минск. Ночью от пожаров было светло как днем. В одну из таких ночей госпиталь эвакуировали…

Старчак нашел штаб… Спрятав костыли, прихрамывая, он бодро представился старшему и получил назначение — начальник парашютно-десантной службы Западного фронта. В те дни под Юхновом создавалась специальная база — "дача Старчака", как условно стали её называть. Сюда направлялись бывшие воспитанники капитана — десантники, спортсмены-парашютисты, молодые парни с путевками ЦК ВЛКСМ…

За июль, август и сентябрь капитан Стар-чак выполнил тридцать полетов во вражеский тыл, сопровождая десантников — разведчиков и радистов. Утром четвертого октября, вернувшись из очередного полета, капитан узнал, что авиационный полк, который обеспечивал их подготовку и проведение операций, срочно перебазировался на другой аэродром. Из Юхнова уходили жители…

Старчак мог, конечно, приказать отряду отправиться на новую базу авиаполка, никто бы его не осудил. Но враг стремился к Медыни, Малоярославцу, Подольску — на Москву! Дорога к столице открыта, наших войск поблизости нет.

И коммунист Старчак принял решение. Указав на сорванный с километрового столба лист жести с цифрой "205", он обратился к десантникам:

— Это расстояние до Москвы. Сегодня мы — передовой отряд Красной Армии на этом направлении. И защищать Москву будем здесь, на восточном берегу Угры.

На рассвете 5 октября десантники вступили в бой. Из-за поворота дороги появились гитлеровские мотоциклисты в сопровождении бронемашин, затем подошли два танка и машины с пехотой. Парашютисты подпустили их к самому берегу и, открыв ураганный огонь, заставили отступить… Используя передышку, ночью десантники глубже зарылись в землю, минировали берега реки, обочины дороги за мостом.

Ровно в 14.00 следующего дня на отряд обрушился шквал артиллерийского и минометного огня. Казалось, ничего живого не осталось на "десантном пятачке", но когда вражеская пехота при поддержке танков подымалась в атаку, ее встречал сильный, организованный огонь. И все повторялось снова…

Десантники продолжали вести тяжелые бои. Они не уходили от Варшавского шоссе, постоянно меняли позиции, били по врагу с флангов, совершали дерзкие, ночные налеты. На четвертый день к ним присоединился отряд подольских курсантов…

Маршал Г. К. Жуков, отмечая разумную инициативу, проявленную капитаном И. Старчаком, и оценивая боевую работу его отряда, поддержанного курсантами подольских военных училищ под командованием старшего лейтенанта Л. Мамчика и капитана Я. Россикова, писал:

"В результате пятидневных ожесточенных боев не многие остались в живых, но своим героическим самопожертвованием они сорвали план быстрого захвата Малоярославца и помогли нашим войскам выиграть необходимое время для организации обороны на подступах к Москве"…

На юго-западной окраине Юхнова у развилки шоссейной дороги стоит монумент в честь освободителей города от немецко-фашистских захватчиков. Это и в память героев-парашютистов, стоявших насмерть у отметки "205" на Варшавском шоссе. Ныне одна из улиц города называется Десантной. Заслуженный мастер спорта полковник в отставке Иван Григорьевич Старчак стал почетным гражданином города Юхнова.

"Заступили мы на пост 4 октября на 205-м километре, — вспоминал Старчак, — а сменились 9 октября на 180-м километре от Москвы… Уже после войны мне удалось познакомиться с архивным документом, в котором были строки и о нашем отряде. Вот они:

"В октябре 1941 года под Юхновом 430 человек, отобранных из батальона для подготовки десантников, под командованием майора Старчака в течение четырех дней сдерживали наступление немецких войск, рвавшихся к Москве. Из состава отряда погиб 401 человек. Но отряд не отступил и дал возможность подтянуть резервы и остановить врага".

Далее говорилось, что уцелевшие двадцать девять человек представлены к ордену Красного Знамени. Тут я должен внести некоторые уточнения. Да, в день составления политдонесений нас действительно было всего двадцать девять человек. Однако позже в отряд пришли еще около тридцати бойцов из числа тех, кого мы считали погибшими или пропавшими без вести. И продвижение противника мы задержали не на четыре, а на пять дней".

По мнению члена Военного совета Московской зоны обороны К. Ф. Телегина, "самым опасным моментом в боях за Москву были дни 5 и 6 октября, когда немецкие части двинулись на Юхнов и Малоярославец".

После девяти месяцев госпиталя Иван Григорьевич Старчак в середине июля 1942 года вновь поднялся в воздух и совершил свой 1045-й прыжок с парашютом.

Храбрый командир был дважды награжден орденами Ленина и орденами Красного Знамени, орденами Отечественной войны I степени, Красной Звезды и медалью "Партизану Отечественной войны" I степени.

Тревожный звонок

5 октября в десятом часу утра генерала К. Ф. Телегина насторожил звонок из Малярославецкого укрепленного района. Дежурный сообщал, что по дороге к Юхнову отступают беженцы и воинские обозы, противник непрерывно бомбит. Однако никаких сигналов от постов наблюдения не было. Облет зоны разведчиками в 8 утра также новостей не принес. Может быть, тревожные события произошли в последние полтора часа? Генерал Телегин приказал повторно направить самолеты для разведки.

Около полудня Телегин услышал взволнованный голос командующего военно-воздушными силами Московского округа Н. А. Сбытова:

— Летчики обнаружили движение немецких танков из Спас-Деменска на Юхнов.

"Сбытое буквально влетел в кабинет, — вспоминал К. Ф. Телегин. — Лицо его выражало глубокое волнение. Полковник подтвердил, что обнаружена колонна танков и мотопехоты противника протяженностью до 25 километров; летчики прошли над ней на небольшой высоте, ясно видели кресты на танках и были обстреляны из зенитных пулеметов и малокалиберной артиллерией.

— Кто летал? Надежные люди? Действительно снижались до малой высоты? Не приняли за противника наши части?

Сбытов, как мне показалось, даже несколько обиделся, но взял себя в руки и твердо, подчеркнуто решительно заявил:

— Нет! Разведку выполняли опытные летчики 120-го истребительного полка Дружков и Серов, люди мужественные. Я им верю.

…Сообщение было слишком неожиданным, почти невероятным и имеющим чрезвычайно важное значение не только для судьбы Москвы, но и для всей Родины. И я высказал Николаю Александровичу свои сомнения.

Но Сбытов столь же твердо стоял на своем".

Телегин еще раз запросил Генеральный штаб о положении в этот час на фронте. Слишком спокойный голос дежурного генерала вызвал подсознательную тревогу. Телегин позвонил маршалу Б. М. Шапошникову. Произвели повторную разведку, послали лучших летчиков. Пусть снизятся до бреющего полета, "утюжат воздух" сколько понадобится, но точно выяснят, что это за колонна и куда движется. Томительные минуты ожидания.

"Наконец около четырнадцати часов Сбытов быстро вошел в кабинет и доложил:

— Летало три боевых экипажа, прошли над колоннами бреющим полетом под сильным зенитным огнем, имеют пробоины. При снижении самолетов пехота выскакивала из машин и укрывалась в кюветах. Голова танковой колонны в 15–20 километрах от Юхнова…"

Снова Телегин позвонил в Генштаб, там с неудовольствием, сухо подтвердили свою неосведомленность. Снова поднялись в воздух разведчики, снова прошли над колонной, их обстреляли, они ответно сбросили бомбы и вернулись на аэродром. Около 15 часов Сбытое доложил, что данные подтвердились. Летчики были обстреляны, есть раненые… Обо всем этом Телегин доложил в Генеральный штаб…

"Через несколько минут зазвонил телефон, и хорошо знакомый, низкий, немного сипловатый голос:

— Телегин?

— Так точно, товарищ Сталин.

— Вы только что докладывали Шапошникову о прорыве немцев в Юхнов?

— Да, я, товарищ Сталин.

— Откуда у вас эти сведения? И можно ли им доверять?

— Сведения доставлены лучшими боевыми летчиками, дважды перепроверены и достоверны.

— Что предприняли?

Подробно доложил о подъеме по боевой тревоге подольских училищ, о боевой готовности Военно-политического училища и Академии имени В. И. Ленина, о других мерах.

Сталин внимательно выслушал, одобрил…

— Действуйте решительно, собирайте все, что есть годного для боя… Во что бы то ни стало задержать противника на 5–7 дней на рубеже можайской линии обороны. За это время мы подведем резервы Ставки…"

Несколько позже раздался звонок, звонил Берия. Он резко спросил Телегина, откуда получены эти сведения и кто их сообщил…

"…Последовало такое же резкое, заставившее задребезжать мембрану:

— Слушайте, что вы там принимаете на веру всякую чепуху? Вы, видимо, пользуетесь информацией паникеров и провокаторов…"

В тот же день начальник Особого отдела Красной Армии Абакумов приказал Сбытову немедленно явиться к нему.

"Когда я вошел в кабинет к Абакумову, — рассказывал Сбытое, — он резко бросил мне:

— Откуда вы взяли, что к Юхнову идут немецкие танки?

— Это установлено авиационной разведкой и дважды перепроверено.

— Предъявите фотоснимки.

— Летали истребители, на которых нет фотоаппаратов. Но на самолетах есть пробоины, полученные от вражеских зениток. Летчики отчетливо видели кресты на танках.

— Ваши летчики трусы и паникеры, такие же, видимо, как и их командующий… Предлагаю признать, что вы введены в заблуждение, что никаких танков противника в Юхнове нет, что летчики допустили преступную безответственность, вы немедленно с этим разберетесь и сурово их накажете.

— Этого сделать не могу. Ошибки нет…"

Абакумов раздраженно сказал:

— Идите и доложите Военному совету округа, что вас следует освободить от должности как не соответствующего ей и судить по законам военного времени. Это наше мнение.

Выслушав рассказ Сбытова, генерал Телегин позвонил секретарю ЦК и доложил ему о только что услышанном. Секретарь ЦК просил передать Сбытову, чтобы оставался на посту.

Установить истину оказалось — увы! — нетрудно: немецкие танки уже вошли в Юхнов.

Плечом к плечу

Спустя четверть века после Московской битвы шли съемки фильма "Если дорог тебе твой дом". Режиссер Василий Ордынский и Константин Симонов нашли тогда фотографии только четырех погибших подольских курсантов: Хозяинова, Соколова, Гофеншеффера, Вертелина.

За минувшие годы удалось восстановить многие подробности боев, которые сыграли в обороне Москвы огромную роль. Бывший комиссар южной группы курсантов Д. В. Панков и его сын историк Д. Д. Панков, а также научные сотрудники музея "Ильинские рубежи" немало потрудились, восстанавливая историю сражения четырехтысячного отряда курсантов.

Пехотное и артиллерийское подольские училища стали плечом к плечу на огневом рубеже, перекрывавшем дорогу на Москву. Сводным отрядом командовал начальник пехотного училища генерал-майор В. А. Смирнов, его помощником и начальником артиллерии был полковник И. С. Стрельбицкий.

Рубеж возле села Ильинское, на речке Выпрейке, заблаговременно был предназначен для обороны, но оказалось, что инженерные сооружения, в частности доты, готовы лишь на шестьдесят процентов. Многие доты не имели хорошего обзора, не успели установить броневые щиты к дверям и амбразурам: осколки снаряда, разорвавшегося снаружи, проникнут внутрь дота. Излишне высокие дзоты не замаскированы, торчали ориентирами на фоне местности. Не предусмотрели взаимодействия между огневыми точками. Много было и других недоделок. Но можно ли винить в этом строителей, если в последние дни они работали уже под огнем?

Не все курсанты прошли необходимую военную подготовку, среди них были новобранцы из сентябрьского призыва, с артиллерийским или стрелковым стажем в 15 дней. Оба училища слабо обеспечили вооружением; многие пушки устарели.

Ранним вечером 10 октября, когда немцы приблизились к главной линии обороны, в землянке запасного полка собрались командиры и комиссары батальонов, батарей. К подольским курсантам приехал А. С. Щербаков, член Военного совета Московского округа.

— Я приехал предупредить вас, — медленно, многозначительно сказал Щербаков, — дальше этого рубежа немца пускать нельзя. Некуда! Так партия требует… Если вас окружат — и тогда оставайтесь на своих позициях. Вы должны удержать их любой ценой! Пока остается хоть один человек… Окружат — сражайтесь в окружении. За вами — Москва. Кой у кого уже вошло в привычку кричать: "До последнего человека!..", "Умрем, но не пропустим!.." А чуть враг прижмет — оставляют ему шоссейные дороги и уходят в леса, потом пробиваются из окружения… Теперь, друзья, этого не должно быть! — повысил он голос. — Пока есть хоть один патрон, хоть один снаряд — бейтесь! Так и передайте всем курсантам: не выходить из окружения… Родина просит их. Партия просит их…


…Кожух "максима" был пробит пулями в четырех местах. Курсант Иван Шатырко заделал отверстия, а тем временем немцы подошли вплотную к доту. Пять часов отбивался гарнизон дота, ранили курсанта Бориса Тимошенко, Шатырко понес его, тяжело раненного, к санитарам. А когда пулемет в доте замолчал, Иван Шатырко, тоже раненный, пополз назад, в дот. Увидел — пулеметчик убит, а второй номер расчета беспомощно пытался устранить задержку ленты. Фашисты подошли к доту метров на пятьдесят, решили, что гарнизон перебит. В этот момент Шатырко уже лег за пулемет и начал косить гитлеровцев. Ночью в безмолвный дот пробрался сержант Михаил Никонов, заменил убитого Шатырко, и на рассвете дот снова ожил.

…Курсант Яков Гаврилов ослеп от контузии, но остался на огневой позиции и на ощупь продолжал набивать патронами пулеметные диски.

…Рядом со старшими товарищами по училищу отважно бился музыкантский взвод пехотного училища — воспитанники Михаил Титов, Иван Медянников, Иван Черный и другие юноши.

…В одном из немногих наших танков была повреждена ходовая часть, но уцелело орудие.

Курсанты перетащили танк на передний край обороны, превратив его в неподвижную, по меткую огневую точку.

Чтобы не позволить немцам вытащить с поля боя подбитые курсантами танки, машины, группы охотников поджигали эти машины бутылками, подрывали гранатами. А всего на этом рубеже немцы потеряли двадцать три танка.

С каждым днем увеличивался накал сражения, завязывались яростные рукопашные схватки. Фашисты несли большой урон, но части их 57-го моторизованного корпуса лезли вперед, прибегая и к провокации. Возле деревни Кудиново гитлеровцы переоделись в шинели убитых курсантов и сделали попытку захватить командный пункт нашего батальона.

Перед вечером послышался шум танков, идущих по шоссе со стороны Малоярославца. Кто это? Не разобрать. На головной машине красный флаг. Неужели подмога?

— Ребята, назад — немцы!

Оказалось, вражеские танки прорвались в тыл.

"В полдень 15 октября, — вспоминал годы спустя генерал-лейтенант артиллерии запаса Стрельбицкий, — после очередной бомбардировки над самыми вершинами деревьев пролетел самолет и разбросал листовки. В них было написано:

"Доблестные красные юнкера! Вы мужественно сражались, но теперь ваше сопротивление потеряло смысл. Варшавское шоссе наше почти до самой Москвы. Через день-два мы войдем в неё. Вы настоящие солдаты. Мы уважаем ваш героизм. Переходите на нашу сторону. У нас вы получите дружеский прием, вкусную еду и теплую одежду. Эта листовка будет служить вам пропуском".

17 октября критическая обстановка создалась в центре оборонительного рубежа, когда фашисты вклинились в оборону 2-го батальона, а на участке 3-го подавал признаки жизни только дот № 1 лейтенанта Дмитрия Разина, где погибли десять курсантов.

В этот день генерал-майор Смирнов отправил командарму Голубеву донесение: "Вот уже 12 дней Подольское пехотное училище обороняет данную ему полосу, имея громадные потери в людском и материальном отношении…" На следующий день: "Командный состав почти полностью потерян… Люди исключительно переутомлены, падают на ходу…"

К вечеру на командный пункт Смирнова добрался лейтенант, измученный переходом по лесам:

— Я из штаба 43-й армии. Вот приказ на отход…

К начальнику артиллерийского училища Стрельбицкому привели раненого сержанта, одного из семерых, кого отправил командарм за приблизительную линию фронта с приказом: "Приказываю… вывести вверенные подразделения… училища для досрочного выпуска курсантов офицерами противотанковой артиллерии…"

Ночью курсанты, сведенные в несколько рот, оставили свои позиции. Они всю ночь шли лесами севернее Варшавского шоссе на соединение с нашими частями, занимавшими оборону по реке Наре. Сопротивляться на Ильинских рубежах стало бессмысленно, потому что немцы, наступавшие с юга, 18 октября захватили в тылу у курсантов Малоярославец. Вывел группу преподаватель топографии подполковник Я. П. Пелнис.

— Знаю, силы на пределе, — сказал командарм Голубев, выслушав рапорт; штаб его находился в деревне Каменка, в здании школы. — Но до подхода сибиряков придется оборонять Каменку и рощу в двух километрах отсюда. Пока иного выхода нет. Формируйте сводный батальон.

Лишь 24 октября командарм Голубев приказал вывести из боев курсантов пехотного училища, и на следующий день поредевший батальон походным порядком направился в тыл; через 13 дней они пришли в Иваново. А группа командиров и курсантов артиллерийского училища, также выведенная из боев, добралась на пароходе "Работница" по Волге до пристани Куйбышев.

Оба училища героически сдерживали врага не пять-семь дней, а продержались две с лишним недели, оказав Москве неоценимую помощь, придя к ней на выручку в самый критический момент всей подмосковной битвы, исполнив воинский долг с доблестью и честью.

В Подольске, в Центральном военном архиве Министерства обороны СССР хранятся оперативные карты фельдмаршала фон Бока на каждый день октября. Две недели с этих карт не сходили надписи, сделанные дежурными офицерами в штабе армий "Центр"; "Zwei Olfiezirschule Podolsk" — Два офицерских училища Подольска.

От советского информбюро

Вечернее сообщение 12 октября: на Западном направлении фронта бои продолжаются со все нарастающей силой. Германское командование бросает в бой все новые свои части. Противнику, создав на некоторых участках фронта численное превосходство, удалось ценой огромных потерь в живой силе и вооружении на этих участках потеснить наши войска и вклиниться в расположение нашей обороны.

Рядом с тенями предков
Здесь каждая пядь земли принадлежит истории. Здесь рядом с бойцами 32-й Краснознаменной стрелковой дивизии полковника Полосухина сражаются бессмертные тени предков. На кургане, на обелиске, увенчанном парящим орлом, высечены слова: "Неприятель отражен во всех пунктах". Удастся нынче дальневосточникам подписаться под гордой реляцией фельдмаршала Михаила Илларионовича Кутузова? Или наши потомки смогут упрекнуть бойцов и командиров в нестойкости, произнесут свой приговор: "Богатыри — не вы"?

По пути к линин фронта один эшелон дивизии подвергся бомбардировке. Был разрушен железнодорожный путь, разбито 26 вагонов. Сибиряки пешком, навьюченные, продолжали свой марш в Можайск и дальше в Бородино.

Боевое воодушевление, душевный подъем царили на всем пути дивизии. Еще в эшелонах подали заявления о вступлении в партию 622 человека, а накануне боев на можайском рубеже подали заявления еще 200 бойцов и командиров.

Еще разгружались головные батальоны дивизии, когда Полосухин заспешил на Бородинское поле. Прошел березовой аллеей к белому дому. По словам военного корреспондента "Правды" Михаила Брагина, он бегло осмотрел местный музей: Полосухин был последним его посетителем. (Позже фашисты устроили в музее скотобойню, а уходя, сожгли.) В книге отзывов в графе "Цель посещения Бородинского поля" Полосухин написал: "Приехал Бородинское поле защищать".

12 октября, в тот день, когда комдив наведался в музей, туда подошла полуторка; директор музея Сергей Иванович Кожухов со слезами выпросил ее у военного коменданта Можайска для эвакуации музейных ценностей. Среди них — русские и французские знамена, картины, генеральские мундиры и солдатское обмундирование, старое оружие. Помогала укладывать экспонаты Евгения Ивановна, сестра Кожухова. Заколачивали, грузили ящики в то время, когда сибиряки на Бородинском поле уже рыли окопы и артиллеристы заняли огневые позиции вблизи Шевардинского редута…

Назавтра комдив провел рекогносцировку на местности. Памятники славы стали свидетелями командирской разведки, она закончилась на исторической батарее Раевского.

Полосухин запомнился мне таким: выше среднего роста, лысеющий со лба, для комдива молод, подтянутый, уравновешенный, голоса не повышал, умел слушать других и сам объяснял терпеливо. Осталась в памяти его беседа с артиллеристами; он подсказал им, где у немецких танков броня потоньше, шла также речь об особенностях стрельбы прямой наводкой. Несколько раз, то ли по аналогии, то ли, наоборот, подчеркивая несхожесть обстановки, упоминал о боях на Хасане. Со сдержанной гордостью сказал мне, что после боев с японцами в дивизии насчитывалась тысяча орденоносцев. Я делал отрывочные записи в моем видавшем виды блокнотике, трижды намокавшем в речках и трижды высушенном у костров. От Полосухина узнал, что дивизию первоначально направили к Ленинграду. 26 сентября началась разгрузка на станции Волховстрой, но в связи с операцией "Тайфун" 5 октября погрузились снова — скорее на можайский рубеж.

Напутствуя командиров, спешивших после рекогносцировки в свои полки, батальоны, Виктор Иванович Полосухин, стоя на холме, который, по-видимому, был редутом батареи, сказал многозначительно:

— Нас ждет жестокий бой. Будем биться с фашистами на Бородинском поле. Выстоять любой ценой — вот приказ. Такая нам досталась доля!

Эти слова прозвучали с особенной силой здесь, где рядом с памятником Кутузову и русским солдатам, героям исторического сражения, торчали сегодня надолбы, виднелись установленные на днях противотанковые ежи, склепанные или сваренные крест-накрест. Они уходили к горизонту бесконечно длинными рядами, похожими на позвоночники невиданных доисторических чудовищ…

В глубоких окопах сидели истребители танков с зажигательными бутылками и связками ручных гранат, к сожалению, без противотанковых…

Оценим по достоинству предусмотрительность Полосухина: он еще на Дальнем Востоке и в Сибири на полигонах, на полевых занятиях, на маневрах приучал своих бойцов втискиваться в узкие окопы, чтобы остаться неуязвимыми для танков противника. Он проводил учебную обкатку — пропускал танки над окопами, где сидели пехотинцы, чтобы те поскорее преодолели танкобоязнь, чтобы в боевых порядках не было растерянности в критические минуты боя…

И часа не успели отдохнуть после долгой дороги, после выгрузки. Скорее дойти до Бородинского поля, окопаться на его высотках, курганах! Каждый час следует опасаться появления танков противника, а после вяземского окружения наши танки на этом участке фронта наперечет…

Следовало срочно подготовить к взрыву мост на автостраде. Хоть Еленька — речка-невеличка, но, поскольку вдоль берега отрыты высокие эскарпы, преграда для танков серьезная. Успели установить бронеколпаки для пулеметов, а рабочие Московского метрополитена соорудили мощные доты.

Совсем недавно на Бородинском поле каждый день трудились на оборонительных рубежах москвичи. Трудились допоздна, уходили на ночлег в деревню за речкой Еленькой, над колонной землекопов звучала песня "Там вдали, за рекой…". Пели сыновья, дочери "юных бойцов из буденновских войск", которые "на разведку врага поскакали". Но кто знал, что одну из рот московских коммупистов-саперов, работавших здесь, возглавлял пожилой эстонский коммунист Николай Мартынович Кооль, автор песни "Там вдали, за рекой…"?

От советского информбюро

Вечернее сообщение 13 октября: после многодневных ожесточенных боев наши войска оставили г. Вязьму.


Вечернее сообщение 15 октября: "В течение ночи с 14 на 15 октября положение на Западном направлении фронта ухудшилось. Немецко-фашистские войска бросили против наших частей большое количество танков, мотопехоты и на одном участке прорвали нашу оборону".

"И клятву верности сдержали…"
В ночь на 13 октября, перед самым рассветом, наши саперы взорвали мост у села Верхняя Ельня, где проходил передний край обороны. Последним по мосту прошел танк из 18-й бригады, на буксире он тащилдругой, подбитый танк.

Наибольшая ответственность легла в те дни на 17-й Краснознаменный полк и батальоны курсантов. В центре их обороны находились автострада Минск — Москва и железная дорога, а окопы правофлангового батальона тянулись по самому Бородинскому нолю.

В штабе 5-й армии получили директиву из Ставки Верховного Главнокомандующего, назавтра она стала известна в дивизии: "Немедленно привести войска в боевую готовность и в случае наступления противника стоять насмерть, не допустить прорыва Можайского укрепленного района".

Ранним утром 13 октября немцы двинулись к Шевардинскому редуту, Багратионовым флешам, к батарее Раевского. Редут защищала 6-я рота 17-го полка, на флешах вкопалась в землю 5-я рота, рядом когда-то отбивались пушкари Раевского, это совсем близко от музея. С закрытых позиций вела огонь батарея старшего лейтенанта Нечаева. Разрывами снарядов разметало телефонные провода, и связисты, стоявшие вдоль линии, голосом передавали команды артиллеристам.

К концу боя на позиции, где когда-то вела огонь батарея Раевского, во взводе младшего лейтенанта Милова уцелело одно орудие, а из прислуги остался в живых только наводчик Федор Чихман. Справа у флешей Багратиона показался немецкий танк. Чихман успел зарядить орудие, но в это мгновение разорвался снаряд и Чихману осколком оторвало правую руку. Обливаясь кровью, очнувшись после потери сознания, превозмогая страшную боль, он уточнил прицел, произвел выстрел одной рукой и подбил танк. Это был шестой танк на счету комсомольца Чихмана, за этот бой его наградили орденом Ленина.

Полковник И. Орлов спустя двадцать лет после событий свидетельствовал: "Олицетворением мужества и отваги был прежде всего сам командир дивизии Виктор Иванович Полосухин… Бойцы знали, что это он сам вынес раненого наводчика Чихмана с огневой позиции и тем спас ему жизнь".

Курган долго оставался неприступным, хотя был момент, когда на батарею Нечаева двигалось больше десяти танков. С одного танка из мощного рупора доносились истошные крики на ломаном русском языке: "Комиссары, сдавайтесь! Москва — капут". По-видимому, этот призыв относился к курсантам Московского военно-политического училища имени Ленина; 12 октября училище было передано в подчинение Полосухину. В боях за деревню Шубинка курсанты 3-го батальона (капитан Черныш) провели две победные штыковые атаки.

Самые ожесточенные бои развернулись на левом фланге. Деревни Утица, Шевардино, Артемки, Рогачево, станция Бородино несколько раз переходили из рук в руки.

К вечеру 13 октября на автостраду вышла колонна вражеских танков, В бинокль можно было увидеть: танки шли по шоссе по два в ряд, некоторые с открытыми люками.

Полосухина очень тревожила автострада, движение по ней немцы регулировали с помощью самолета-разведчика.


За несколько дней до боя командарм Д. Д. Лелюшенко вспомнил про Кубинку, она неподалеку.

"Я постоянно думал над тем, где взять дополнительные противотанковые средства. Вспомнил, что до воины в этом районе был полигон. Не раз мне приходилось участвовать там в учениях. Нет ли на полигоне хотя бы неисправных танков? Послал на разведку майора А. Ефремова. Часа через полтора он с радостью доложил: "Есть 16 танков Т-28 без моторов, на вооружении 76-мм пушка".

В тех тяжелейших условиях для нас это явилось просто находкой. Конечно, надо использовать эти танки как неподвижные огневые точки. Зарыть в землю, дать нм больше боеприпасов и поставить на направление Бородино — Можайск, где, по нашим предположениям, враг нанесет главный танковый удар".

Мобилизовали тягачи "Ворошиловец", прибуксировали из Кубинки устаревшие трехбашенные танки Т-28 — без моторесурсов, но с исправным вооружением. Танки вкопали на танкоопасном участке по обеим сторонам шоссе на лесных опушках, там, где шоссе делает легкие повороты, и потому видимость, а соответственно и сектор обстрела улучшаются.

Подобрать орудийные и пулеметные расчеты оказалось несложно: нашлись нужные люди у Полосухина; кроме того, из окружения выходило много артиллеристов, пулеметчиков, которые при отступлении лишились материальной части. И вот каждый Т-28 превратился в мощный дот — 50-мм лобовая броня, 76-мм пушка, четыре пулемета.

Когда немецкие машины приближались, Т-28 открывали губительный огонь. Так расчет сержанта Серебрякова расстрелял четыре танка, расчет старшего сержанта Корнева три танка…


Трудно понять, как полковой письмоносец, которого все называли Харитошей, смог доставить на передний край фронтовую газету "Красноармейская правда" за 14 октября. Политруки, агитаторы читали сибирякам вслух передовую статью этой газеты:

"Дело идет о жизни и смерти. Жизнь и смерть Родины — это твоя жизнь и смерть. Но великий народ не может умереть, а чтобы жить, нужно преградить путь врагу, нужно победить!

— Во имя любви матери, ласки жены, улыбки ребенка, во имя солнца, сияющего над твоей головой, во имя свободной жизни и счастья, добытых твоим трудом, во имя всего того, чему имя — Родина, будь стойким до конца!

— Останови врага и бей его до тех пор, пока он не захлебнется в своей крови!

— Бей врага, и пусть ненависть к нему удесятерит твои силы!

— Бей врага, и пусть любовь к Родине удесятерит твое мужество!" [1]

В те дни на Бородинском поле могли бы заново прозвучать лермонтовские строки: "Смешались в кучу кони, люди, и залпы тысячи орудий слились в протяжный вой…" Конечно, ржания, предсмертного хрипа и храпа коней не слыхать было; кирасиры, драгуны, уланы и гусары не рубились на этом поле. Но сейчас к оглушительной канонаде добавился грохот танков, а все заглушал протяжный вой "Мессершмиттов-110" и "Юнксрсов-87". Они пикировали на позиции пехотинцев, артиллеристов безнаказанно, управы на них пс было.

Вражеские танки прорвались на командный пункт 5-й армии. Понесла потерн и без того малочисленная танковая бригада Орленко; комбриг погиб, отбивая атаку.

Обстановка стала критической, дело дошло до того, что командарм Лелюшенко и старшие штабные офицеры приняли под свою команду комендантский взвод. Швыряли гранаты и связки гранат, бутылки с горючей смесью, стреляли из винтовок, сожалея, что мало автоматов. Один немецкий танк дополз до окопа, где находился командарм, тот был тяжело ранен. И вскоре генерал-майор Говоров сменил Лелюшенко.

Немцам вновь удалось захватить станцию Бородино, они прорвались на автостраду, отрезали и окружили командный пункт 17-го полка. Группа командиров и бойцов с боем пробилась из окружения. Их вел геройский комиссар дивизии Мартынов. "Немногие вернулись с поля", но клятву верности сдержали, продолжали самоотверженно биться с врагом и в окружении.

Сдержал клятву верности и красноармеец Алексеев. В кармане убитого нашли письмо комиссару:

"Если мне суждено умереть в бою, я умру без страха. Погибнуть за великий русский народ не жалко, не для того ли я давал присягу Отчизне. Знай, партия, что я не отступил в бою ни на шаг и шел только вперед. Дела мои строго проверьте, и если найдете их достойными, прошу считать меня коммунистом". А возможна ли более строгая проверка, чем та, которую прошел на поле боя красноармеец Алексеев, оставивший нам в наследство предсмертное письмо?

Только по приказу командарма Говорова дивизия Полосухина оставила Бородинское поле, отошла за Москву-реку и заняла новый рубеж.

Вражеским танкам и мотопехоте удалось обойти Можайск с севера и с юга, утром 18 октября мы оставляли город.

Штабной "козлик" отошел от здания Дома культуры, перегруженный сверх меры железными ящиками с секретными, партийными документами, свертками карт и другим штабным имуществом. Руководил эвакуацией бригадный комиссар Абрамов, начальник политотдела 5-й армии.

В полнеба стояло облако дыма над станцией, горела нефтебаза. По шоссе уходили санитарные машины. Те, кто мог, стояли на ступеньках, держась за дверцы шоферской кабины, в кузовах лежали тяжелораненые.

Последними из Можайска уходили зенитчики, отряд милиционеров — истребителей танков, группа мотоциклистов в синих комбинезонах из полка Танасчишина и комендантская охрана армейского штаба.

Восемьдесят четыре километра отделяло фашистов от Кремля в субботу 18 октября, фашистам казалось, что до Москвы — рукой подать…

От советского информбюро

Вечернее сообщение 16 октября: "В течение 16 октября шли бои на всем фронте, особенно ожесточенные на Западном направлении фронта. В ходе боев на Западном направлении обе стороны несут тяжелые потери.

16 октября
Только в грозные минуты опасности проявляется самоотверженность и подлинная сила любви, познается ее прочность. Только любовь преданная, готовая на самые большие жертвы, выдерживает испытания в беде и несчастьях…

Еще не прошло двух суток, как генерал Жуков вступил в командование Западным фронтом. Еще не сосредоточились наши силы на Можайском рубеже и не было уверенности, что именно там мы выдержим удар бронированного кулака, которым Гитлер замахивался на Москву.

Генеральная задача — мобилизовать все силы для защиты можайского рубежа, для создания Московской зоны обороны.

При обсуждении этого вопроса прозвучал чей-то голос сомнения — хватит ли у Москвы новых сил после летнего формирования пятнадцати дивизий народного ополчения?

— Как это нет сил? — возразил Щербаков. — А наш московский рабочий класс, коммунисты, комсомольцы? Силы будут. Завтра мы поставим этот вопрос на партактиве. Будем формировать в каждом районе роты и батальоны, шире развернем обучение пулеметчиков, гранатометчиков, истребителей танков, снайперов. Москва еще может дать десятки тысяч первоклассных бойцов, а если потребуется, то защищать свою родную столицу будут все от малого до старого…

Пасмурное, сырое утро 13 октября. Просторный зал клуба НКВД переполнен. Ровно в полдень на трибуну поднялся руководитель московских коммунистов А. С. Щербаков.

В этот час на Бородинское поле выдвигалась танковая колонна противника. В ложбинке, где на закрытой позиции стояли орудия старшего лейтенанта Нечаева, танков не было видно. Но комдив Полосухин со своего наблюдательного пункта вблизи бывшего Шевардинского редута и Багратионовых флешей видел танки с белыми крестами.

До Москвы оставалась сотня километров…

Актив Московской партийной организации заслушал доклад секретаря ЦК, МК и МГК ВКП(б) товарища Щербакова "О текущем моменте" и подчеркнул "возросшую угрозу для страны в целом и особенно для столицы Советского Союза, для Москвы. Перед лицом этой возросшей опасности партийный актив считает необходимым мобилизовать всю Московскую партийную организацию, всех коммунистов, комсомольцев и всех трудящихся Москвы на отпор немецко-фашистским захватчикам, на защиту Москвы, на организацию победы".


Уже вечером 13 октября приступил к действиям городской штаб новых воинских формировании. Во всех районах Москвы создавались коммунистические истребительные батальоны. Они пополнялись коммунистами и комсомольцами близлежащих городов и поселков Московской области.

Одна из черт октябрьского призыва добровольцев в Красную Армию — увеличилось число женщин, настоятельно просивших, требовавших зачислить их в армию. Расширился перечень военных специальностей, которыми овладевали женщины. Помимо радисток, телефонисток, регулировщиц, зенитчиц, санинструкторов молодые женщины выражали готовность воевать снайперами, пулеметчицами, наконец, рядовыми стрелками. Только в 3-й коммунистической дивизии насчитывалось 500 женщин-воинов.

Не меркнет в памяти подвиг Анны Федоровны Жидковой. До войны доцент кафедры философии Высшей партийной школы при ЦК ВКП(б), кандидат философских наук Жидкова добилась зачисления в дивизию:

— Теперь у нас одна философия — бить нещадно врага…

Старший политрук Жидкова в качестве инструктора политотдела или медсестры все время была в 371-м стрелковом полку на передовых позициях. Вскоре она стала опытной пулеметчицей. В бою за деревню Павлово была смертельно ранена пулеметчица Дуся Бондаренко. Жидкова легла за ее "максим", успела жестоко отплатить за Бондаренко, помогла решению боевой задачи, но сама погибла…

Московская зона обороны опиралась на три рубежа: по Окружной железной дороге, по Садовому кольцу, Бульварному и Москве-реке с юга. Огневые точки для борьбы с танками или возхможными десантами противника размещались в полуподвалах, цокольных этажах домов, в окнах, на балконах и на чердаках. Около сорока боевых дружин, вооруженных гранатами и бутылками, готовы были встретить противника на ближних подступах к Москве.

Все новые и новые батальоны и отряды формировала столица, партийная прослойка в них была очень высокой. За первые шесть месяцев войны из Москвы на фронт по призыву и добровольцами ушли более 100 тысяч коммунистов и 260 тысяч комсомольцев.

А на подмосковных оборонительных рубежах настойчиво, самоотверженно продолжали трудиться сотни тысяч москвичей, преимущественно женщины. Впрочем, там можно было найти семейные "расчеты" землекопов, профессоров с их студентами, футбольные команды "старичков", седобородых ветеранов с внуками. Попросил зачислить его в коммунистический батальон Николай Ильич Подвойский. Да, тот самый первый народный комиссар Советской Республики по военным и морским делам. В истребители танков Н. И. Подвойского, само собой разумеется, не зачислили, но, несмотря на седьмой десяток, поручили ему возглавить седьмой участок оборонительного рубежа, который строили трудящиеся Красной Пресни…

Линия обороны Москвы проходила в те дни через сердца всех ее защитников — бойцов, командиров Западного фронта и москвичей, вставших плечом к плечу с армией. Приказы Ставки Верховного Главнокомандования зачитывались не только в ротах, эскадронах, но и в семьях.

Сила нашего отпора росла, продвижение противника на восток замедлялось, по немецкая бронированная машина по-прежнему имела превосходство.


В 3 часа утра 16 октября в Красном зале Моссовета начальник городского оборонительного рубежа генерал-майор С. Ф. Фролов инструктировал командиров только что сколоченных истребительных батальонов. К исходу дня первый эшелон нового призыва в московское ополчение — 12 тысяч бойцов — был под ружьем. К концу следующего дня они займут оборону на подступах к городу.

Но московская мобилизация при всем ее героическом порыве и размахе была лишь подспорьем к тому, что предпринималось Верховным Главнокомандованием для укрепления можайского рубежа и обороны Москвы. Это была не первая бессонная ночь в Государственном Комитете Обороны. И в Генеральном штабе ни на минуту не выпускали из рук нити управления войсками, делалось все, что было в силах и что было сверх сил.

16 октября, чтобы обезопасить Москву от возможного прорыва фашистов по Минскому шоссе, туда перебросили 4-ю танковую бригаду Кагукова; она блестяще зарекомендовала себя в боях под Мценском. Сталин позвонил Катукову и приказал срочно следовать в прежний район дислокации бригады — в Кубинку.


В этот день в Москву пришло таящее в себе тревогу и серьезную опасность слово "эвакуация".

16 октября было принято решение ГКО об эвакуации из Москвы посольств, наркоматов, центральных управлений и ведомств, многих фабрик и заводов.

Впервые с начала войны метро 16 октября не было открыто. Ночью пришел приказ срочно демонтировать основное оборудование и начать его эвакуацию. Напряжение с третьего контактного рельса по всей трассе было снято.

Бездействующее метро вызвало у полумиллиона москвичей опасение — лишиться ежевечернего, еженощного убежища. Это поколебало стойкость одних, наполнило тревогой других, породило панические настроения у третьих…

По-видимому, решение демонтировать оборудование метрополитена и отправить в тыл треть его подвижного состава в Государственном Комитете Обороны признали ошибочным, потому что демонтаж приостановили.

В 11 часов 12 минут вновь подали напряжение для перегонки составов. В 18.05 пришел приказ возобновить нормальное движение поездов, а в 18.45 открыли движение по Кировско-Фрунзенской линии.

Первые эшелоны отправились из Москвы в 18 часов 20 минут. В первую же ночь эвакуировали 150 тысяч жителей — рабочих, служащих и их семей. Распрощались со своими депо и ушли в далекие маршруты, вплоть до Узбекистана, 179 метровагонов. Уходили необычные составы, сплошь из вагонов-ресторанов, набитых пассажирами, из почтовых, багажных вагонов, снегоочистителей.

Решение об эвакуации было принято своевременно. Надо было разгрузить Москву от многих предприятий, учреждений, институтов, учебных заведений различного профиля и ранга, которые не могли нормально выполнять свои функции, обязанности в прифронтовой обстановке. Ведь огромный город надо кормить, снабжать товарами, лечить, обучать, одевать, отапливать, предоставлять жилье пострадавшим от пожаров и бомбежек…

При этом город должен бдительно охранять себя от чужаков, диверсантов, от вражеских сигнальщиков, нарушающих светомаскировку и указывающих цели налетчикам. В начале октября, когда разразился "Тайфун", в районе действий Западного фронта задержали и разоблачили 75 немецких шпионов; иные выдавали себя за беженцев, "окруженцев". Надо было обезопасить Москву и от спекулянтов, расхитителей хлеба, грабителей, а также паникеров и злокачественных трусов.


Было бы несправедливо причислять к трусам и паникерам всех, кто боялся попасть под власть фашистов, но был полон решимости в меру своих возможностей, состояния своего здоровья и своего умения посильно помогать в борьбе с врагом.

От однозначной, а потому несправедливой оценки поведения всех жителей города в те критические дни остерегал после войны Константин Симонов, в романе "Живые и мертвые". "Конечно, не только перед Москвой, где в этот день дрались и умирали войска, но и в самой Москве было достаточно людей, делавших все, что было в их силах, чтобы не сдать ее. Именно поэтому она и не была сдана. Но положение на фронте под Москвой и впрямь, казалось, складывалось самым роковым образом за всю войну, и многие в Москве, в этот день были в отчаянии готовы поверить, что завтра в нее войдут немцы.

Как всегда в такие трагические минуты, твердая вера и незаметная работа первых еще не была для всех очевидна, еще только обещала принести свои плоды, а растерянность, и горе, и ужас, и отчаяние били в глаза. Десятки и сотни тысяч людей, спасаясь от немцев, поднялись и бросились в этот день вон из Москвы, залили ее улицы и площади сплошным потоком, несшимся к вокзалам и уходившим на восток шоссе; хотя, по справедливости, не так уж многих из этих десятков тысяч людей была вправе потом осудить за их бегство история".


О том дне объективно рассказал Пронин: "Приступив к массовой эвакуации, Московский городской комитет партии и Московский Совет недостаточно разъяснили ее необходимость населению.

Патриотические настроения рабочих и уверенность в разгроме врага под Москвой были настолько сильны, что на некоторых предприятиях часть рабочих противилась выезду на восток. Партийным и советским работникам приходилось не раз выступать на фабриках и заводах, разъяснять рабочим, почему нужна эвакуация.

16 октября в Моссовет позвонили из Ленинградского исполкома и сообщили, что рабочие 2-го часового завода не выпускают со двора нагруженные оборудованием и материалами автомашины… Приехал на завод. Двор заполнен возбужденными рабочими. Выяснилось, они не знали о том, что эвакуация производится по решению правительства. Рабочие предполагали, что руководители завода самовольно вывозят оборудование. Объяснили товарищам необходимость эвакуации и решили на оставшемся оборудовании организовать производство боеприпасов для фронта. На следующий день поступило сообщение, что толпа жителей не пропускает на шоссе Энтузиастов идущий из города на восток транспорт. Решили побывать на месте. Чтобы не заподозрили, что мы хотим выехать из города, поехали на шоссе через улицу Бакунина и Измайловский парк. Подъезжаем. Недалеко от заставы Ильича толпа не пропускает несколько грузовых и легковых машин, требуя их возврата на заводы. Разъяснили причины эвакуации, рассказали, что руководители остаются на месте, что на подступах к столице строятся укрепления и никто сдавать Москву не собирается.

Для того чтобы рассеять тревожные слухи, руководители Московского комитета партии и Московского Совета вечером того же дня выступили по радио".

А назавтра Москва слушала у репродукторов и радиоприемников Л. С. Щербакова. Он откровенно, правдиво сказал о сложности обстановки, объяснил, чем вызвана эвакуация. Многие москвичи при виде грузовиков, выезжающих из заводских ворот со станками и оборудованием, при виде повозок с беженцами оказались во власти самой острой тревоги. Необходимо было опровергнуть слухи о том, что — Москва будет сдана противнику, слухи эти распространяли и вражеские агенты, и перепуганные обыватели.

— За Москву будем драться упорно, ожесточенно, до последней капли крови, — решительно заявил вожак московских большевиков. — Планы гитлеровцев мы должны сорвать во что бы то ни стало… Каждый из нас, на каком бы посту он ни стоял, какую бы работу ни выполнял, пусть будет бойцом армии, отстаивающей Москву от фашистских захватчиков…

Говорил оратор спокойным голосом, желая тем самым внушить слушателям уверенность, стремясь преодолеть естественную в тех условиях тревогу и даже панику.

И, может быть, самое красноречивое подтверждение этих слов — все станции метро были открыты и беспрепятственно принимали москвичей, ищущих ночного пристанища. Днем 16 октября на некоторых станциях (в частности, на "Динамо") успели демонтировать эскалаторы, но в 23.00 демонтаж прекратили, а на следующий день, 17 октября, и на этом радиусе восстановили нормальное движение.

В те тревожные дни последовало еще одно ошибочное распоряжение, но его исправить уже нельзя было. Поступил приказ: обрушить мачту радиостанции имени Коминтерна, хотя реально ей ничто не угрожало. Радиомачта высилась в Ногинске, в пятидесяти километрах восточнее Москвы. Туда направили монтажников-верхолазов, в их числе Прохора Игнатьевича Тарунтаева. Он выполнял приказ недоумевая, скрепя сердце:

— Вместо нас надо было послать двух дежурных саперов. В последней крайности подорвали бы мачту…

Город-арсенал

Крупные заводы Москвы значились на штурманских картах налетчиков, как важные цели.

На московский автозавод 23 июля сбросили 567 зажигательных бомб, 7 августа — 435.

На уже эвакуированный завод "Динамо" сбросили фугасные бомбы и 275 зажигательных. Пристальным вниманием пользовался у бомбометателей и завод "Шарикоподшипник". На его территорию упало 150 зажигательных и серия фугасных бомб. А ведь на "Шарик" поступали заказы сверхсрочные. Подшипник с маркой "1-ГПЗ"! Без него не взлетит самолет, не помчится в атаку танк, не произведет залп "катюша"…

Обезлюдели, притихли цехи заводов-богатырей "Красный пролетарий", "Калибр", имени Орджоникидзе, Москабель, "Фрезер", "Станколит" и других заводов, перебазированных на восток.

Но не долго опустевшие цехи оставались бездеятельными. Цехи этих и многих других заводов вновь быстро заполнил многоголосый рабочий гул. К знакомым заводским проходным шли пожилые рабочие, пенсионеры, а также фабзавучники. Быстро выяснилось, что в специалистах есть острая нужда. С каждым днем всё больше в цехах оказывалось женщин, готовых делать трудную мужскую работу.

Все понимали, что не скоро их завод, уехавший от родных труб и задымленных стен, доберется до нового места жительства, обживется и сможет давать продукцию.

Многим заводам, оставленным в Москве, несложно было наладить производство противотанковых "ежей", колючей проволоки, спирали "бруно", лопат, ломов, бронированных колпаков для пулеметов, котлов для полевых кухонь и всякого рода армейского ширпотреба, саперного инструмента, предметов солдатского быта: котелков, ведер, термосов, жестяных чайников.

Но помощь столицы в вооружении своих защитников не могла ограничиться столь несложными техническими задачами. Армии в дни тяжелых оборонительных боев нужна всесторонняя помощь. Надо было решительно и смело менять профили десятков, сотен предприятий! Богатейшие производственные резервы были вскрыты и пущены в ход рабочей инициативой.

Авиазаводы возвращали в цехах-ангарах к жизни самолеты, израненные в боях. Более тысячи самолетов вернулись в небо той осенью и зимой.

Одиннадцать московских заводов (среди них "Серп и молот", станкозавод имени Орджоникидзе, "Динамо") занялись ремонтом танков и бронемашин. Удалось наладить и производство легких танков.

Патриотический порыв объединил организаторские таланты наркомов оборонной промышленности, энтузиазм партийных работников, ученых, выдающихся конструкторов, изобретателей, творческую мысль профессоров слесарного и лекального дела.

Одаренность умельцев, техническое остроумие и творческая фантазия крупных специалистов спаялись, чтобы превратить город в кузницу оружия.

Секретарь ЦК и МК партии А. С. Щербаков напоминал: "Производство минометов, пистолетов-пулеметов Шпагина и противотанковых ружей — это не только дело хозяйственных руководителей. Это дело всей нашей партийной организации и особенно парторганизаций заводов и райкомов партии. Контроль за выполнением графика ежедневно должны проводить и секретари райкомов и секретари городского комитета… Здесь требуется боевая, напряженная работа".

Огромную роль сыграло широкое кооперирование заводов и различных мелких предприятий. Генеральная проблема предусматривала неотложную передачу с одних предприятий на другие, из одних цехов в другие особо нужных станков: токарных, строгальных, револьверных, сверлильных, а также всевозможных штампов, прессов, молотов, электромоторов, сварочных аппаратов. Отличное оборудование, не подлежавшее эвакуации, было иногда обречено на вынужденное безделье, оставаясь вполне работоспособным. Сотни заводов и фабрик решительно и смело меняли свои репутации и с каждым днем обнаруживали новые драгоценные умения и способности.

Дело не ограничилось производством разного рода военно-инженерного имущества и снаряжения. Удивительную метаморфозу претерпел перечень изделий, выпускаемых местной промышленностью. Уже в первые месяцы войны 59 ее комбинатов и 375 артелей промкооперации перешли на выпуск боеприпасов и вооружения. На маленьких, казалось бы, сугубо "штатских" фабриках и в артелях точили и снаряжали мины и снаряды, мастерили стрелковое оружие.

Далеко за полночь не смыкал глаз работящий, трудолюбивый город. Под крышами заводоуправлений, цехов, в парткомах, в конструкторских бюро, в кабинетах директоров, где-нибудь в комнате главного технолога или главного механика, в конторках начальников цехов обсуждались и рождались смелые, дельные проекты и планы.

На заводе "Каучук" вместо покрышек, шин, галош, детских игрушек делали аэростаты воздушного заграждения; "Каучуку" помогала фабрика "Красная роза". На 2-м часовом заводе и в различных артелях вместо булавок, скрепок, шпилек, заколок для волос делали взрыватели к минам.

На заводе фруктовых вод и на пивоваренном заводе имени Бадаева бутылки наполняли горючей смесью КС; достаточно разбить бутылку, и жидкость воспламенялась.

Протезный завод имени Семашко выпускал миноискатели.

Завод "Спортинвентарь" — спаренные лыжи для пулеметов.

Кроватная фабрика — колючую проволоку и корпуса для полковых мин.

Кондитерская фабрика "Рот-фронт" — пшенный и гречневый концентраты.

Фабрика пуговиц — запалы к гранатам. Цех, где делали угольники для чемоданов, — детали противотанковых гранат, рукоятки для них. Цех металлической галантереи — кинжальные штыки, ножны для них, замки и рукоятки.

Мастерская "Металлоштамп" — каски вместо кухонной посуды.

Кондитерская фабрика — цветные дымовые шашки, которыми летчики обозначали свой передний край.

Артель "Кооплаборхирургия" — ранцевые огнеметы.

Фабрика стеклянных бус, елочных украшений и детских игрушек (прежде самыми воинственными игрушками были оловянные солдатики и пробковые пистолеты) — запалы к ручной гранате Ф-1 и цветные сигнальные ракеты…

Удивительную предприимчивость проявили инженеры, техники и рабочие как эвакуированных из Москвы крупных заводов, так и местной промышленности.

По существу, весь рабочий класс жил на казарменном положении; многие неделями не уходили из цехов. Не оставляли станков, прессов, вагранок и в часы воздушной тревоги.

Честь и слава рабочему классу Москвы, который с такой непреклонной стойкостью в дни самых тяжелых испытаний Отечества до конца выполнил свой патриотический долг!

Велик вклад промышленности Москвы в снабжение действующей армии оружием. В суровые дни зимы 1941/42 года трудящиеся Москвы поставили фронту 76 тысяч автоматов, 10 тысяч минометов, много тысяч противотанковых ружей. Вернули в строй до 1000 танков и самоходных орудий, отремонтировали не менее 1200 самолетов и много другого оружия, снабдили армию могучим арсеналом боеприпасов.

Слабый пол
"В ту суровую годину, — вспоминал бывший старший мастер и секретарь парткома завода "Серп и молот" И. И. Туртанов, — на нашем заводе работало много женщин и совсем еще молодых девчат. Сами названия ведущих профессий металлургического производства подразумевают, что специальности эти мужские. Нет слова "сталеварша" — есть сталевар, нет слова "вальцовщица прокатного стана" — есть вальцовщик. Война изменила представления о женских и мужских специальностях…

Не скрою, мы, бывалые металлурги, с неохотой соглашались на требования женщин допустить их к труду на горячих участках. Думалось, какой из женщин получится вальцовщик, если когда-то и мужчин брали на эту работу самых сильных! Но просьбы женщин были так настойчивы, так непреклонны, что решено было попробовать. Обстановка тоже заставляла поступиться условиями охраны женского труда.

Во второй мартеновский цех пришла хрупкая, маленького роста Анастасия Савичева. Уступив ее просьбе, Настю поставили подручной сталевара; всю войну трудилась у мартеновской печи, не делая себе никаких скидок. В том же цехе на электроплавильных печах подручная сталевара Мария Харчевникова работала по 12 часов у раскаленных печей, дежурила в госпитале, а когда остановили печи — вместе с другими пошла рыть окопы. На стане "300" прокатного цеха работали Евдокия Виноградова, рядом с нею девушки Агриппина Боброва и Анастасия Аникиенко. Но ловчее всех была Галина Пикулина, она прокатывала металл на удивление быстро, и подруги завидовали ей. Галя пришла на завод вместе с матерью, поступила в калибровочный цех, училась на курсах медсестер. Мечтала пойти на фронт, но ей не было семнадцати лет — в армию не взяли".

Чем крупнее калибр орудия, тем тяжелее физический труд при изготовлении снарядов и тем труднее при стрельбе орудийному расчету, а прежде всего — подносчику снарядов, заряжающему.

Есть операции при литье, при холодной обработке металла, которые требуют предельного напряжения физических сил, даже сверхнапряжения. Не легче на сборке крупных узлов, где сохранилось много ручных операций и куда еще не пришла малая механизация.

Медленно движется люлька, а в ней тяжелая стальная болванка — будущий крупнокалиберный снаряд. Люлька на расстоянии вытянутой руки от станочницы. Ей необходимо не мешкая вынуть подъехавшую болванку из люльки, поднести к стакану, закрепить между бабками, обточить и вновь уложить в движущуюся люльку. Таким вот образом с места на место переносят вручную за смену тонны металла. Болят руки, немеют ноги, ломит поясницу…

А разве не мучительно изготовление опорных плит для 120-мм полковых минометов, самих мин? До токарного станка, до первой стружки стальная болванка весит сорок килограммов. Приходилось вручную поднимать, снимать с верстака и снова ставить болванку двести пятьдесят раз за смену! В мирное время женщина не могла даже вообразить, что ей такое, под силу — разгрузить за смену вагон металла!

Не меньше доставалось бригаде М. И. Ивановой на Коломенском паровозостроительном заводе. Каждая женщина вручную выгружала-нагружала за смену более 18 тонн речного песка. Зине Дорофеевой, освоившей профессию формовщицы, приходилось в литейном перекидывать до 16 тонн земли — груз двухосного товарного вагона!

Бывший начальник цеха завода имени Владимира Ильича С. И. Невструев вспоминает: "Тяжело приходилось девушкам, обтачивавшим медные пояски снарядов. За 12 часов через их руки проходило 1100 снарядов весом по 9 килограммов; их нужно было поднять на станок, а после обточки снять".

Тяжесть женского труда измеряется не только весом деталей, переносимых с места на место. Не меньшую усталость испытывали работницы на конвейерах, где собирается оружие.

Тогдашний нарком боеприпасов П. Н. Горемыкин обнародовал данные: на сборке зарядов приходилось выполнять вручную за смену 12–13 тысяч операций. И ни одна операция не допускала ошибки!

Ящик под ногами
Изнурительным, непосильным был и добровольный труд подростков, детей, особенно в ночные смены.

"Глубокой ночью мы приехали с секретарем ЦК комсомола Михайловым на "Красный пролетарий", — вспоминал в мирные годы бывший секретарь Моссовета А. М. Пегов. — В девятом цехе нас встретила необычная для завода тишина. Синие лампочки под потолком, яркие светильники у станков и полное безлюдье. Мастер цеха, старый коммунист Горячев, объяснил: "Сейчас обеденный перерыв. Ребята наскоро поели в столовке и теперь спят". Тут мы увидели: мальчишки и девчонки в спецовках, в домашних курточках и халатах устроились кто где — между станками, на ящиках, на грудах каких-то деталей — и спали мертвым сном. Было три часа ночи. Сердце сжималось при виде беспомощных фигурок, застывших в смертельной усталости. Вдруг резко прозвенел звонок. Перерыв окончился, и сразу ожил цех. Не мальчишки и девчонки — рабочие, опытные, быстрые, точные, стали к станкам. Завыли, загудели моторы, полетела, закружилась серебристая стружка. "Цех выпускает мины к полковым минометам", — пояснил мастер. Мы подошли к пареньку у токарного станка. "Стахановец! Пять норм выдает уже неделю!" — с гордостью сказал мастер. Я посмотрел на токаря. Он стоял на ящике — иначе не дотянулся бы до суппорта токарного станка! Нет, не жалость — гордость за этих замечательных ребят наполняла нас…"

"Ветеранов "Компрессора" можно встретить сегодня в заводской проходной, — рассказывал писатель Евгений Мар спустя четверть века после войны. — Многие, кто сейчас сед, были в ту пору подростками. Старичок-плотник принял тогда от директора необычный заказ — изготовить скамейки, чтобы и подростки могли работать у станков. Эта ступенька вверх стала для многих началом большого пути.

В памятный воскресный день 22 июня 1941 года Сережа Горбачев со старшими братьями Павлом, Александром и Николаем явился на работу, ему минуло тринадцать лет.

Получили повестки в военкомат и ушли на войну Александр и Павел Горбачевы. Из их династии остался на рабочем месте автомеханик Николай, да этот самый "мужичок с ноготок" Сережа. Верткий, ростом поменьше даже, чем ему по годам положено, он заправлял "катюши" горючим, а затем прокатывал торопящиеся на фронт машины по двору.

Сердитый звонок вызвал автомеханика Николая Горбачева к директору:

— Что это за "всадник без головы" у вас машины прокатывает? Гляжу — машина идет, а за баранкой никого не видно. Или вы какой-то автомат придумали, или мне от бессонницы померещилось?

— Да это Сережка, братишка мой. Его в самом деле за рулем не видно. Росточком не вышел…

Серегу вызвали к директору, тот учинил экзамен по правилам вождения машины и приказал выдать пареньку спецодежду.

— Поищите спецовку поменьше, — сказал он кладовщику. — А мать подкоротит. — Директор хорошо знал семью Горбачевых и их мать, вырастившую четырнадцать детей.

Сережа трудился по двенадцать часов в день, скидки на возраст не просил. Ночевал в цехе: автомобильный баллон — подушка, а брезентовый чехол заменял одеяло…"

Давным-давно вернулся завод к своим мирным обязанностям: дает стране не "машины огня", а "машины холода" — компрессоры. Они тарахтят на рыбных траулерах далеко в океане, меняют климат в холодильниках, дарят нам прохладу и свежий воздух в театрах и кинозалах.

Многие, многие годы Сергей Иванович Горбачев работал на "Компрессоре" мастером, техником…

Наш бронепоезд
В дни Московской битвы припев известной песни "Каховка" лишился своего смысла. Про нас нельзя было сказать, что "мы — мирные люди", и наш бронепоезд стоял не на запасном пути, а вел огневые бои.

До войны на вооружении Красной Армии было всего несколько бронепоездов, поскольку ориентировались на то, что война с противником будет на его территории, а за границей и железнодорожная колея другая…

Но в первые же фронтовые месяцы рабочий класс вспомнил об этом могучем подспорье в боях.

В Москве, Коломне, Подольске, Горьком, Муроме, Тбилиси и в других городах, словно сговорившись, рабочие вспомнили о ценном опыте, прославившем бронепоезда в годы гражданской войны.

В подмосковном депо имени Войкова снарядили бронепоезд "Комиссар Лестев", отлично вооруженный; четыре пушки 76-мм, пушка 45-мм, зенитные пулеметы, восемь бортовых "максимов". Бронедрезину для передового дозора, для разведки тоже снабдили пушкой. Паровоз, тендер, площадки с поворотными башнями, вагон для команды, вагон-баня, санитарный, вагон-кухня — все за броней. Команду бронепоезда составили 28 добровольцев — рабочих депо.

Той осенью монтажнику-высотнику Прохору Игнатьевичу Тарунтаеву пришлось основательно потрудиться на уровне первого этажа. Его направили с бригадой на разъезд Окружной железной дороги.

Ночью на запасной путь прибыл коренастый, с короткой трубой, невзрачный на вид, но мощный паровоз. За ним — десяток платформ. Состав надлежало срочно одеть в броню, вооружить. Прохор, Василий, Иван Тарунтаевы и их товарищи по бригаде обшивали платформы листами брони, кроили, сваривали, клепали орудийные башни. Автогеном вырезали амбразуры; орудия, пулеметы просовывали сквозь них свои стволы. И вот наконец маляр вывел на поворотной башне и на паровозе название бронепоезда: "Москвич" — подвел своей кистью победный итог работы.

Состоялись торжественные проводы. Прозвучала песня "Мы — мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути", и "Москвич" ушел на передовую.

Отныне, когда Прохор Игнатьевич читал в сводке Совинформбюро о действиях бронепоезда, каждый раз гадал: "Может, это наш "Москвич" отличился?"

Помимо "Комиссара Лестева" отправили на фронт московский бронепоезд "Смерть фашизму".

Пополнил боевой строй бронепоезд "Подольский рабочий", обязанный своим рождением коллективу завода имени Орджоникидзе. Бригаду машинистов составили подольские добровольцы.

Из Коломны ушел на фронт бронепоезд "Коломенский рабочий". В первом же бою он получил повреждение: снаряд ударил в заднюю орудийную площадку. После срочного ремонта бронепоезд отправился на перегон Тула — Мценск.

По маршруту, каким больше трехсот лет назад двигалось на помощь Москве нижегородское ополчение, пришел бронепоезд "Кузьма Минин" — подарок рабочих Горького.

Из Мурома подоспели "Илья Муромец" и бронепоезд № 73. "Кольчугу" богатыря Ильи Муромца смастерили из стальных листов толщиной 45 мм.

Все короче становились в Подмосковье маршруты бронепоездов, которые могли вести огонь по противнику, используя подвижность в зоне досягаемости орудий своего калибра.

Но какую пользу приносили они в боях! Остались в памяти активные действия бронепоезда в районе Дмитрова и Яхромы. Помощь оказывалась особенно ценной в тех местах, где была слаба наша противотанковая оборона.

"Рассвет застал нас в Дмитрове, — вспоминал генерал Лелюшенко о боях 28 ноября. — В городе было пустынно, наших войск нет… А южнее города, уже на восточном берегу канала Москва — Волга, слышна частая стрельба танковых орудий. Выскочили на машине на окраину и видим, как вдоль шоссе ползет более двух десятков вражеских танков… Критическое положение! Противник вот-вот ворвется в Дмитров, а здесь штаб армии и войск нет.

И тут, на наше счастье, на линии железной дороги Яхрома — Дмитров появился бронепоезд. Он с ходу вел огонь. Машинист то резко бросал его вперед, то так же стремительно уводил назад. Когда бронепоезд подошел ближе, мы с начальником связи подполковником А. Я. Остренко подбежали к нему.

Вскочив на подножку, я постучал по башне. В броне зияли две свежие пробоины и было несколько вмятин. Люк открылся, в нем показался человек в кожаной тужурке, какие ранее носили командиры-танкисты, но без знаков различия, лицо его было испачкано мазутом.

— Командир бронепоезда № 73 капитан Малышев, — представился он. — Веду бой, уничтожил восемь танков.

— Откуда попали сюда?

— Послан был вчера командующим Московской зоны обороны.

— А это кто ведет огонь впереди?

— Это моя вторая бронеплощадка.

Оказывается, поезд состоял из двух самостоятельных бронеплощадок, вооруженных пушками, пулеметами и зенитными орудиями.

Единоборство бронепоезда с 20 танками! Редчайший случай.

— Точно "Варяг" против японской эскадры! — вполголоса сказал Остренко".

Когда танки фашистов попятились, бронепоезд № 73 преследовал их точным огнем…

А неделей раньше, 20 ноября 1941 года, в напряженном бою на перегоне Клин — Подсолнечная принял участие бронепоезд, сооруженный железнодорожниками Тбилиси; командиром был Алексей Джахиев.

Опережая события, упомянем, что весной Прохор Тарунтаев вновь встретился со старым знакомым — "Москвичом". Бронепоезд доставили на памятный Тарунтаеву разъезд Окружной железной дороги.

Две орудийные башни разбиты, бронеплощадка с пулеметом снесена напрочь. А сколько пробоин, вмятин!..

Вторично бронепоезд ушел на фронт, выкрашенный зеленой краской, под цвет наступающей весны. У команды бронепоезда, так же как у танкистов, свои маляры, которые наводят летний камуфляж, то разрисовывают броневые башни, щиты рыже-черными пятнами под цвет осени, то красят броню белилами…

Всего на железных дорогах центральной России в дни Московской битвы было сооружено и отремонтировано 24 бронепоезда и 38 санитарных поездов.

Выходила "Катюша" за ворота

21 июня 1941 года за несколько часов до начала войны высокая государственная комиссия послеосмотра образцов ракетного оружия приняла решение — развернуть серийное производство реактивных снарядов М-13 и пусковой установки БМ-13.

На одиннадцатый день войны, 3 июля 1941 года, на фронт ушла первая батарея. А 14 июля в 15 часов 15 минут первые залпы возвестили о рождении нового, реактивного оружия. Командовал батареей Иван Андреевич Флеров, он первым в истории войны произвел смертоносный залп пусковых установок БМ-13 по врагу. Удару подверглась захваченная фашистами станция Орша, пути были забиты военными эшелонами.

Очевидцы вспоминали: "Над лесом прокатился гром. Высоко в небо поднялись огромные бурые клубы дыма и пыли. Казалось, что земля встала на дыбы. На секунды все замерло. Прекратилась перестрелка на переднем крае. Мгновение — загрохотали взрывы, сокрушая все — войска, боевую технику, боеприпасы, горючее, все, что противник сосредоточил на этой станции. Прошло несколько минут, и над станцией разразилось бушующее море огня. В ужасе бежали оставшиеся в живых немецкие солдаты, бросая оружие и технику".

Через полтора часа после "светопреставления" на железнодорожном узле Орша капитан Флеров произвел второй залп. Его ракетные установки обрушились на мост через реку Оршица и подходы к нему. Была сорвана переправа немецких войск, они понесли большие потери.

Спустя несколько дней батарея ударила по противнику в районе Рудни — три залпа по походным колоннам фашистов…

Но когда по полям и лесам Смоленщины в первых числах октября пронесся зловещий "Тайфун", батарея Флерова оказалась в окружении.

Флеров сделал еще одну попытку прорваться к своим, оставалась надежда на проселочную дорогу мимо деревни Богатырь. В голове колонны ехал грузовик с разведчиками, за ними в кабине боевой установки — раненый Флеров, следом — шесть зачехленных машин.

У деревни Богатырь выяснилось, что дорога перерезана, немцы устроили засаду. Батарея расстреляла остатки своего боезапаса. Согласно строжайшей инструкции, все боевые машины должны быть взорваны, что и было сделано, — ни одного секрета врагу! Иван Флеров взорвал батарею, а сам погиб. Под покровом ночи группа командиров и бойцов батареи пробилась в лес. Памятником герою и его боевым товарищам стоит монумент на крутом берегу Днепра в Орше…

Пожалуй, короче всех рассказал о гвардейском миномете бывший директор завода "Компрессор" И. А. Дорожкин: "Что такое "катюша" как боевая сила? Представьте себе 16 тяжелых орудий, выпускающих за 2–3 минуты 16 снарядов большой мощности. Для перемещения такого числа обычных орудий с одной огневой позиции на другую требуется немало времени. "Катюше" же, смонтированной на грузовой автомашине, для этого нужны считанные минуты".

Осенью 1941 года ласковое прозвище "катюша" еще не приобрело популярности, и защитники Москвы — панфиловцы называли эти ракетные установки "гитарами". Политрук Василий Георгиевич Клочков тоже успел ощутить гордость за наших оружейников. Он написал жене Нине и дочке Эличке, письмо оказалось предсмертным:

"Особенно, Нина, "гитары" наводят ужас на фашистов. "Гитары" — это такое мощное оружие, что ты и представить не можешь. Черт знает что за русские изобретатели! Когда бьет "гитара", немцы рвут на себе волосы, а пленные немцы говорят: "Покажите вашу "гитару", а потом расстреляйте". На самом деле, и мы близко наблюдали: где разрывались снаряды "гитары", все уничтожалось к черту, и мокрого места не оставалось…"

"Катюша"-"гитара" — первенец советской ракетной артиллерии.

Когда враг оказался на подступах к Москве, завод "Компрессор" эвакуировали на Урал, но группа работников осталась в опустевших цехах. Там на скорую руку устроили мастерские для ремонта минометного вооружения. Как важно было организовать ремонт "катюш" поблизости от фронта!

Время от времени в заводские ворота въезжала тщательно укутанная брезентовым чехлом машина. Реактивные установки, которые нуждались в скорой технической помощи, привозили скрытно.

Дни напролет и в бессонные ночи на "Компрессор" шел срочный ремонт. И пусть "Компрессор" подольше значится у немецких авианаводчиков в числе эвакуированных заводов!

Реактивные установки БМ-13 наглядно показали врагу свою испепеляющую мощь, повергая его в ужас и панику. Однако в первые же дни наши минометчики выявили некоторые конструктивные дефекты и их нужно было как можно быстрее устранять.

"Отремонтированные установки не красили, — вспоминает А. И. Васильев, бывший конструктор, — на это не оставалось времени. Включали краску и кисти в комплект запасных частей боевых машин, и расчеты сами красили их по дороге на фронт".

Далеко не все мог изготовить малолюдный, технически разоруженный "Компрессор". Узлы механизмов, детали, приборы делали смежники — завод имени Калинина, "Красный пролетарий", завод деревообрабатывающих станков, "Шарикоподшипник", Первый часовой завод и многие другие. Иные детали требовали обработки с точностью до одного микрона! Тут без академиков инструментального дела не обойтись.

Объем работы возрастал, рабочих рук не хватало, на подмогу приехали ремесленники из Коломны. Они жили на заводе вместе со своими наставниками на казарменном положении, сутками не уходили из цеха. Спали урывнами прямо на полу или залезали в неподвижные машины, еще комплектуемые, и спали, согнувшись в шоферских кабинах. Счет времени, отпущенного на выполнение некоторых заданий, шел не на дни, а на часы. Был случай, директор крупного московского завода самолично примчался на "Компрессор" с "горящей" деталью, из-за которой застопорилось дело. Скрытно привозили детали, поковки и в легковых машинах и на грузовых трамваях. Иногда экипажи реактивных установок устраивались на ночлег на заводском дворе, а днем помогали монтажникам.

Вскоре благодаря настойчивой помощи Ставки уже полсотни предприятий Москвы принимали участие в изготовлении реактивных снарядов для "катюш". Но монтировали установки на машинах с полной их экипировкой лишь на "Компрессоре".

Под покровом темной, августовской ночи, под плотным брезентовым чехлом из заводских ворот на 2-й улице Энтузиастов, дом 5, отправилась на фронт первая "катюша", рожденная, выкормленная, научившаяся ходить на "Компрессоре".

Холодная осень с ее распутицей оказалась самым горячим временем года для конструкторов, изобретателей. Бездорожье ограничивало радиус действия реактивных установок, смонтированных на грузовиках. Провели опыт — водрузили "катюшу" на мощный гусеничный трактор. На фронте ценится не только хорошая проходимость, но и скорость передвижения. Огневые позиции приходится менять часто, а трактор — машина тихоходная. Разработали новую конструкцию, пересадили "катюшу" на танк, но тут обнаружились свои минусы. А вот многосильные грузовики ЗиС-6 — три оси ведущие — отвечали всем требованиям. Бронепоезда, которые кочевали по железным дорогам, подходившим к линии фронта, тоже обзавелись реактивной артиллерией.

Однажды на завод приехали моряки и попросили установить "катюши" на катерах, быстроходных суденышках и судах — моряки получили особое задание. Казалось, у завода не было никакой возможности выполнить непредусмотренную просьбу моряков. Но моряки упросили оставить их на заводе, помогали всем, чем могли, а среди них были квалифицированные мастера. И рабочие завода, тронутые такой самоотверженностью, впряглись в работу с моряками заодно.

В декабре 1941 года Ставка потребовала наряду с ремонтом увеличить выпуск новых реактивных установок. Фронт настойчиво требовал: больше "катюш", а завод на Урале только становился на ноги. В цехах московского "Компрессора" начался долговременный аврал, спали по 2–3 часа в сутки, подменяя друг друга, не прерывая производственного процесса. Сократили даже время на обеденный перерыв.

Еще никогда за три четверти своего рабочего века закопченные заводские корпуса не жили столь бессонной и тревожной жизнью.


Когда в 1869 году заводчик Дангауэр основал на Вознесенской улице этот неказистый заводишко, его точнее было называть мастерской; выполняли разного рода меднолитейные и кузнечные работы. Как очутился в России немец с редкой у нас фамилией? На заводе этого не знают. Можно предположить, что москвич Дангауэр — отпрыск саксонца Дангауэра, который состоял придворным живописцем у Петра Великого. Переехал в Петербург за сто лет до смерти Пушкина, в 1737 году. Оставил нам несколько известных портретов русского императора и никак не думал, что его потомок, основавший некогда Дангауэровку, косвенно поможет москвичам отомстить злосчастным "покорителям" России — саксонцам, пруссакам, швабам, баварцам, силезцам, вестфальцам гитлеровского призыва…

На 2-й улице Энтузиастов в бывшей Дангауэровской слободе, у проходной завода "Компрессор", по соседству с памятником его погибшим на ратных полях рабочим высится и "катюша"; еще после первых залпов под Ор-шей немцы окрестили ее "адской трубой".

Ракетная установка БМ-13 стоит на гранитном постаменте как памятник Славы воинам и рабочим, которые мастерили, готовили к бою машины стремительного огня, созданные гением отечественной технической мысли.

В начале декабря 1941 года, когда Западный, Калининский и Брянский фронты перешли в наступление, в их составе действовало 415 установок реактивной артиллерии, созданных на заводах Москвы.

Школьница с автоматом

Начали с маскировки. Зашторить окна, закрасить синей краской 100 тысяч квадратных метров стеклянных крыш и оконных переплетов. На помощь рабочим поспешили студенты.

В цехах московского автозавода многое делалось для нужд фронта: "ежи", саперные лопаты, бронеколпаки, литье, поковки для авиационных, танковых заводов и другие изделия.

Но в тревожный день 16 октября поступил приказ эвакуировать станки. Закрыли заводскую проходную, и рабочие, так же, как на других предприятиях, получили полный расчет. Ане Селивановой и Зине Жирновой ничего не оставалось, как вернуться домой в деревню Ловцово.

Сорок километров подружки отшагали за одиннадцать часов; пригородные поезда в тот день не ходили.

С наступлением зимы подруги направились на второй оборонительный рубеж, на стройку дотов близ деревни Новлинская, в восьми километрах от родного дома. Там стоял в резерве отряд лыжников. Девушки подкармливали бойцов домашней картошкой, те делились гусиным салом, чтобы не обморозили лица.

Доты построили, до Ловцова дошел слух, что автозавод снова работает. Аню и Зину охотно приняли обратно.

— А что делать?

— Окурки собирать, — засмеялся знакомый мастер; новую продукцию завода поначалу держали в секрете.

Прошел месяц, и завод прославился на фронте не только своими выносливыми грузовыми машинами, но и пистолетами-пулеметами Шпагина. А ведь прежде здесь никогда вооружения не изготовляли! Трудно сейчас сказать, почему сборка автоматов ППШ была поручена автомобильному заводу. Возможно, сыграли роль инициатива и повышенное чувство ответственности директора Ивана Алексеевича Лихачева. Может быть, учитывали навыки рабочих у конвейера — предполагался поточный выпуск. Так или иначе Лихачев в полной мере ощутил масштаб и государственную важность данного ему задания.

Следовало как можно скорее исправить ошибку, допущенную перед войной в оснащении нашей армии стрелковым оружием. К началу войны у нас на вооружении недоставало пистолетов-пулеметов Дегтярева (ППД). Боевая практика, однако, сделала очевидным преимущество оружия, сконструированного за год до начала войны Шпагиным. Только 21 декабря 1940 года ППШ был принят на вооружение нашей армии.

Автоматов остро не хватало в кадровых пехотных полках, не говоря уже о новорожденных дивизиях народного ополчения.

"О том, как трудно было тогда с оружием, говорит такой факт, — вспоминает В. П. Пронин. — Однажды мне пришлось присутствовать при телефонном разговоре И. В. Сталина с командиром кавалерийского корпуса генералом Беловым. На вопрос: "Чем еще помочь?" — Белов ответил: "Пришлите хотя бы сотню автоматов". Сотню автоматов на целый корпус! Вот как остро стоял тогда вопрос". "Всеобщее восхищение на параде вызвала колонна автоматчиков, — вспоминал парад 7 ноября 1941 года в Воронеже генерал И. X. Баграмян. — Автоматы были на вес золота".

К началу войны наша армия была скудно оснащена пистолетами-пулеметами Дегтярева (ППД). Боевая практика, однако, быстро сделала очевидным преимущество оружия, сконструированного Шпагиным. В чем превосходство ППШ перед ППД? Автомат Шпагина можно в случае нужды быстро разобрать и собрать без отвертки, хороши скорострельность и точность боя, он устойчивее при стрельбе, не отказывает в любое время года, при любой погоде, автомат удобен или, как говорили бойцы, "прикладист".

Правда, в армейской печати появлялись пренебрежительные заметки, где безусловные достоинства автоматов принижались. Заметки эти, видимо, адресовались тем, кто боялся немецких автоматов. И было чего опасаться! Автоматы, например, незаменимы в ближнем бою, при действиях в населенном пункте или в густом лесу. Не случайно с трофейными автоматами быстро успели подружиться партизаны.

Дирекция автозавода сделала все от нее зависящее, чтобы наладить технологический процесс, скорее перевести производство на поток.

Пика сложная технология совершенствовалась, некоторые детали ППШ изготовляли вручную на верстаках.

При входе в цех на стене висел плакат:

Работай быстро, четко, ловко.
Сейчас станок — твоя винтовка!
Партком решил использовать для нового производства механосборочный цех № 6. С благословения московских партийных руководителей в цех привезли 200 станков с других предприятий. Их нужно было подобрать, установить, проверить, многие станки требовали ремонта. В те дни Георгий Семенович Шпагин подолгу не уходил из цехов и деятельно помогал в реконструкции цеха.

Заводская кооперация ускорила рождение и ритм потока. Ряд деталей для ППШ изготовляли на заводах имени Орджоникидзе, "Шарикоподшипник", в Институте стали и других местах. Позже для успешного решения этой сверхзадачи в Москве кооперировалось 106 предприятий!

В цехе № 6 работала преимущественно молодежь, девушек больше, чем юношей. Пожилые им помогали, но основная тяжесть легла на неокрепшие плечи зеленой молодежи. Сборка таила свои сложности и требовала сугубой точности. Случался и брак, не все детали удалось быстро и безболезненно освоить.

Когда работницы, фабзавучницы вернулись с оборонительных рубежей и стали к конвейеру, их встретили скептическими взглядами, доносились и обидные реплики.

Одна из линий сборки стала сплошь женской; на завод пришла группа школьниц 16–17 лет. Отвечала за женский конвейер двадцатилетия Аня Селиванова, в цехе ее хорошо знали. Пятнадцатилетней девочкой приехала в Москву из деревни Ловцово Подольского района. Ее приняли в ФЗУ, вступила в комсомол, стала опытным токарем. Вместе с Селивановой пришла на завод Зина Жирнова, она училась слесарному делу. Аня наставляла младших товарок, советовала им: "Приглядывайтесь внимательно к опытным сборщикам, следите за движениями их рук, перенимайте сноровку". На сборщицах халаты поверх зимних пальто, многие в перчатках, пальцы у перчаток обрезаны.

Первая операция — подборка ствольной коробки; вторая операция — затворную коробку соединяли со ствольной, здесь старшей была Тоня Дубцова, у нее под присмотром пять девчат, в их числе младшая сестра Шура. Дальше — подгонка ложи, затем отражатель, пружина с амортизатором. И окончательная отладка перед пристрелкой. За эту операцию отвечала Валя Баринова, у нее в бригаде девять отладчиц; самый важный этап сборки: чтобы мушка виднелась, как ей полагается, в прорези прицельной планки! Разве боец сможет взять фашиста "на мушку", если махонькая деталь будет не на месте, если этот "пустячок" не будет сработан безукоризненно?

Труднее всего в подвале цеха № 6, где устроили тир с мишенями и где непрерывно шла горячая пристрелка оружия боевыми патронами. Последняя возможность устранить даже малейшие дефекты, если они допущены при сборке.

Днем и ночью не затихала оглушительная стрельба в подвале, задымленном пороховыми газами, со слабой вентиляцией.

Наряду с мужчинами поражали контрольные мишени несколько молодых женщин, в их числе самоотверженные Дора Лупакова, Зина Ноятова, Таня Исаева, Маша Тасина, Шура Сергеева, Маша Карпухина.

К концу смены автоматы становились все тяжелее, женщины уже с трудом подымали их, приставляя приклад к плечу.

От деревянного молотка, от отвертки, от тугой пружины на руках мозоли, водяные волдыри, царапины. Терпеливо, подолгу колдовали над автоматами, которые требовали окончательной доводки, устраняли рикошеты.

А после рабочего дня, он длился 11 часов, дежурили на цеховой крыше, подстерегали "зажигалки". Часто, если не было воздушной тревоги, отправлялись в Яузскую больницу. Ночь в обрывках сна — дежурили у тяжелораненых.

Знал ли фронтовик, когда ему вручали желанный, долгожданный ППШ, что этот автомат тщательно ощупывали натруженные девичьи руки? Что первые выстрелы, короткие и длинные очереди, контрольные пристрелки провели недавние фабзавучницы, школьницы?

Где еще и когда слышали столько оглушительного грохота и дребезга нежные девичьи уши? Не затихая, грохочет поток децибелов; сила звука, его длительное напряжение не приглушены защитными наушниками, шлемофонами: в заводской тир этих предохранительных средств не присылали.

Где и когда так болезненно краснели, слезились от едких газов и сизого порохового дыма ясные девичьи глаза?

Подвал под инструментальным цехом № 6 не успевали проветривать. Ни архитектор, ни заводской конструктор, ни санитарный инспектор не могли и вообразить себе, что на автомобильном заводе будет оборудовано сутками не затихающее стрельбище.

По многу часов юные труженицы прижимали автоматы к саднящему девичьему плечу, девичьей груди в синяках. А ППШ дергался тяжелым металлическим телом при одиночных выстрелах или вибрировал при очередях.

Трудно девичьим рукам усмирить азартную дрожь автомата; тут уместнее были бы руки кузнеца, лесоруба, бетонщика…

Всю войну Анна Селиванова — ее все чаще стали называть Анной Петровной — работала в механосборочном цехе № 6. Когда на родном автозаводе отмечали изготовление миллионного автомата ППШ, наступил и ее праздник.

После того как А. П. Селиванова рассталась с конвейером, она стала оператором, планировщиком, инженером-диспетчером в цехах.

38 лет подряд ее дважды в сутки можно было увидеть в проходной Московского автозавода.

Верхолаз в дымном небе

С памятного 22 июня, когда Прохор Игнатьевич, шагая московской улицей, услышал по радио, что началась война, он готов был отправиться на фронт. Но мобилизовали его лишь 2 августа. Сидел во дворе военкомата с солдатским мешком за плечами, остриженный под машинку, и вдруг дежурный вызвал его: боец Тарунтаев обязан срочно вернуться к месту работы.

Из списка новобранцев вычеркивали тех, в ком остро нуждалась Москва. Существовала броня для сталевара, авиаконструктора, известного артиста, прокатчика, ученого, паровозного машиниста, конструктора, монтажника. К мастерам этой нелегкой и опасной профессии относился и московский строитель, монтажник-верхолаз Прохор Игнатьевич Тарунтаев. Высший патриотический долг людей подобных специальностей заключался в том, чтобы оставаться на своем посту.

В военной казарме П. И. Тарунтаев так ни разу и не переночевал. Но сколько месяцев, полных фронтового накала и фронтовых невзгод, прожил он за годы войны на казарменном положении! Быть на таком положении, — значит, не иметь права отлучаться даже ночью.

Некогда шестнадцатилетний крепыш Проша Тарунтаев, самый молодой в тульской артели, клепал первую домну на Магнитке. Прохор — монтажник потомственный. Отец Игнат Осипович еще молодым сооружал радиомачту инженера Шухова в Москве, на Шаболовке. Как и отец, Прохор — богатырского сложения и такого же здоровья: в любой мороз ходил душа нараспашку, работал всегда с расстегнутым воротом.

Прохор Игнатьевич и его двоюродные братья Василий и Иван Никифоровичи Тарунтаевы были монтажниками высокой квалификации. В дни московской обороны им часто приходилось и во время воздушной тревоги мчаться по срочному вызову, пробираться с одного загородного шоссе на другое.

На строительстве Дворца Советов в Москве остались бездельно стоять два десятка могучих подъемных мачт со стрелами — так называемые деррики. Каждый деррик закреплен девятью тросами. Но девять таких могучих расчалок нужны мачте для устойчивости, когда она подымает груз в десятки тонн. А если подъемная мачта торчит без дела, ей, чтобы не упасть, хватит и трех тросов. Значит, шесть драгоценных стальных тросов с каждой мачты можно снять, отправить в тыл на стройку военного завода.

И Тарунтаев вместе с товарищами поднимался по скобам, уголкам, привязывался монтажным поясом и снимал тросы. В часы работы случались и воздушные налеты, открывали огонь зенитки, осколки пели на все голоса. Больше всего ему запомнились именно те налеты, которые он пережил, сидя на сорокаметровой подъемной мачте.

С пустынной площадки Дворца Советов монтажников перебросили на станцию Отдых, там предстоял демонтаж теплоэлектростанции. В мощных котлах ТЭЦ до зарезу нуждался Урал, без них нельзя пустить в ход сверхнужный оборонный завод. И котлы уехали на Урал от своей старой трубы, которой не суждено было дымить. Демонтировать всегда горько, а разрушать построенное своими руками — еще горше.

Группу гроссмейстеров монтажа, которых в те дни точнее было бы называть специалистами по демонтажу, направили специальным самолетом из столицы в блокированный Ленинград. Москвичам предстояло выполнить задание государственной важности: демонтировать на Кировском заводе (бывший "Красный пути-ловец") пять мостовых кранов. При первой же возможности краны отправят в разобранном виде на барже или военном корабле через Ладогу на Большую землю. Краны жизненно необходимы на Урале — без них нельзя наладить изготовление танков. Через полчаса после их приземления монтажников принял в Смольном член Государственного Комитета Обороны Н. А. Вознесенский.

Дополнительная сложность их задания состояла в том, что передовые позиции врага находились в шести километрах от Кировского завода. У заводских ворот кондуктор трамвая объявлял:

— Конечный пункт. Дальше фронт…

Мостовые краны ходят под самой крышей, и от частых артиллерийских обстрелов монтажников ограждают только переплеты крыши с выбитыми стеклами! На крыше сидели наблюдатели со стереотрубой, но позиции врага просматривались и невооруженным глазом. Сполохи выстрелов. Перебранка пулеметов. Отчетливо слышны автоматные очереди. Маячить на крыше опасно — немцы начеку. Можно навлечь на себя огонь и вызвать задержку в работе.

Если бы фашисты знали, что у них из-под носа русские собираются вывезти на Урал столь необходимое оборудование! Пять раз, пока разбирали краны, Кировский завод подвергался такому сильному обстрелу, что демонтаж прерывали. Часами нельзя было выйти из укрытия.

И все же задачу решили — краны демонтировали, платформы для них подали в цех…

А потом столица послала Прохора Игнатьевича на автомобильный завод в Горький, выполнявший военный заказ…

А потом он восстанавливал взорванные мосты у подмосковной Яхромы и в Калинине, чтобы тем самым помочь нашему наступлению на запад…

Коммунист Прохор Игнатьевич Тарунтаев награжден за прифронтовую работу орденами Ленина и Красной Звезды.

"Сим объявляется…"

19 октября
ПОСТАНОВЛЕНИЕ

Государственного Комитета Обороны о введении в Москве и прилегающих к городу районах осадного положения

Сим объявляется, что оборона столицы на рубежах, отстоящих на 100–120 километров западнее Москвы, поручена командующему Западным фронтом генералу армии т. Жукову, а на начальника гарнизона г. Москвы генерал-лейтенанта т. Артемьева возложена оборона Москвы на ее подступах.

В целях тылового обеспечения обороны Москвы и укрепления тыла войск, защищающих Москву, а также в целях пресечения подрывной деятельности шпионов, диверсантов и других агентов немецкого фашизма Государственный Комитет Обороны постановил:

1. Ввести с 20 октября 1941 г. в городе Москве и прилегающих к городу районах осадное положение.

2. Воспретить всякое уличное движение как отдельных лиц, так и транспортов с 12 часов ночи до 5 часов утра, за исключением транспортов и лиц, имеющих специальные пропуска от коменданта г. Москвы, причем в случае объявления воздушной тревоги передвижение населения и транспортов должно происходить согласно правилам, утвержденным московской противовоздушной обороной и опубликованным в печати.

3. Охрану строжайшего порядка в городе и в пригородных районах возложить на коменданта г. Москвы генерал-майора т. Синилова, для чего в распоряжение коменданта предоставить войска внутренней охраны НКВД, милицию и добровольческие рабочие отряды.

4. Нарушителей порядка немедля привлекать к ответственности с передачей суду Военного трибунала, а провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, расстреливать на месте.

Государственный Комитет Обороны призывает всех трудящихся столицы соблюдать порядок и спокойствие и оказывать Красной Армии, обороняющей Москву, всяческое содействие.

Председатель Государственного Комитета Обороны

И. Сталин

Сталин распорядился, чтобы постановление было опубликовано не позднее 5 часов утра во всех газетах, передано по радио, расклеено по городу и в пригородах.

От советского информбюро

20 октября
Вечернее сообщение 19 октября: В течение 19 октября на всех направлениях фронта продолжались бои. Особенно упорные бои шли на МОЖАЙСКОМ и МАЛОЯРОСЛАВЕЦКОМ направлениях.

20 октября
"Утром ко мне подошел начальник политотдела Деревянкин, — рассказывал маршал бронетанковых войск, дважды Герой Советского Союза М. Е. Катуков, — он был явно расстроен.

— Михаил Ефимович, один экипаж пропал!

— То есть как пропал?

— Как в воду канул. И чей бы вы думали? Лавриненко. Ума не приложу, куда они делись!

Я рассказал Ивану Григорьевичу, что когда бригада пошла на Москву, то по просьбе командования 50-й армии оставил Лавриненко для охраны ее штаба. Командование армии обещало долго не задерживать его. Но с этого дня прошло уже четверо суток.

Кинулись звонить во все концы, но следов Лавриненко найти так и не смогли.

Только перед походом в Москву Лавриненко приняли кандидатом в члены партии. В боях под Мценском он проявил себя отважным и грамотным командиром. И вдруг такое чепе!..

В полдень к штабу, лязгая гусеницами, подкатила тридцатьчетверка, а за ней — штабной автобус немецкого производства.

Люк машины открылся, и оттуда как ни в чем не бывало вылез довольный, веселый Лавриненко, а следом — Борзых и Федотов. За рулем штабного автобуса сидел четвертый член экипажа — Бедный.

— Где вы были?! — зашумел было первым подбежавший Деревянкин.

— Да вот немного подзадержались, — улыбаясь, проговорил Лавриненко.

— Где? Почему так долго?!

Вместо ответа Лавриненко вынул из нагрудного кармана гимнастерки бумагу и подал начальнику политотдела.

"Полковнику Катукову, — прочел Деревянкин. — Командир машины Лавриненко Дмитрий Федорович был мною задержан. Ему была поставлена задача остановить прорвавшегося противника и помочь восстановить положение на участке фронта в районе Серпухова. Он не только с честью выполнил эту задачу, но и геройски проявил себя. За образцовое выполнение боевой задачи Военный совет армии всему личному составу экипажа объявил благодарность и представил к правительственной награде. Комбриг Фирсов".

Подошел и я к танку Лавриненко, прочитал записку Фирсова, обнял лейтенанта, поблагодарил за службу и попросил рассказать о случившемся подробнее.

Дело, оказывается, было так. Штаб армии отпустил Лавриненко вслед за нами. Дорога забита автотранспортом, и как ни торопился Лавриненко — нагнать бригаду ему не удалось.

Прибыв в Серпухов, экипаж решил побриться: как-никак направлялись в Москву…"

— Вижу — парикмахерская, — вспоминал сам Лавриненко. — Очень захотелось мне побриться. Вхожу в зал. Вид у меня, скажу я вам, совсем не джентльменский. Гляжу в зеркало и себя не узнаю — ватник грязный, порванный, штаны засаленные, на лице щетина черная. Хотел уже ретироваться, да девушка, милая такая, к креслу позвала. Только уселся, девушка намылила щеки, — гляжу, Федотов, водитель мой, влетает и кричит: "Товарищ командир, вас комбриг зовет! Скорей!" Вышел на крыльцо. И в самом деле, стоит пожилой военный с ромбом в петлице, спрашивает: "Вы командир танка?" Отвечаю: "Я командир". Положил он мне руку на плечо и ласково так, по-отечески говорит: "Выручай, браток. Дело есть, и очень срочное". А у самого губы прыгают, волнуется старик…

"— Вот что, лейтенант, — можно прочесть дальше у М. Е. Катукова, — по дороге из Малоярославца идет колонна гитлеровцев численностью до батальона. Под рукой у меня сейчас никого нет. Вот-вот подойдут наши части. Необходимо задержать врага.

В рощице у Высокиничей Лавриненко стал в засаду. Дорога в обе стороны просматривалась хорошо. Лейтенант сам сел за пушку. Стрелял он, как правило, без промаха.

Через несколько минут на шоссе показалась немецкая колонна. Впереди тарахтели мотоциклы, потом шла штабная машина, за ней противотанковые орудия и три грузовика с пехотой. Гитлеровцы в те времена были настолько уверены в своей силе, что иногда даже не высылали вперед разведку.

Подпустив фашистов на 150 метров, Лавриненко расстрелял колонну в упор. Два орудия были сразу же подбиты, третье орудие вражеские артиллеристы пытались развернуть, но танк выскочил на шоссе и врезался в грузовики с пехотой, а затем раздавил орудие. Оставшиеся в живых гитлеровцы разбежались, но вскоре подошла наша часть и добила противника. Экипаж Лавриненко сдал коменданту Серпухова 13 автоматов, 6 минометов, 10 мотоциклов с колясками и противотанковое орудие с полным боекомплектом. Штабную машину Фирсов разрешил забрать в бригаду. Ее своим ходом повел Бедный. В автобусе оказались важные документы и карты, которые мы немедленно отправили в Москву"…

После Серпухова Дмитрий Лавриненко почти два месяца не выходил из боев. Под деревней Горюны он уничтожил пятьдесят второй по счету немецкий танк. Участвовал в двадцати восьми боях, трижды горел в танке. Его боевыми подвигами гордилась вся 1-я гвардейская танковая бригада. На редкость высокоодаренным танкистом-снайпером оказался кубанский казак, двадцатисемилетний учитель из станицы Бесстрашной.

18 декабря, накануне штурма Волоколамска, старший лейтенант Лавриненко перебегал поляну под обстрелом. Вот он уже у своего танка, махнул рукой водителю, старшему сержанту Михаилу Соломянникову, подавая знак "заводи!", и тут же упал ничком.

"Я выскочил из машины и подбежал к нему, — писал в "Комсомольскую правду" Юрию Жукову лейтенант Леонид Лехман. — Тут же подбежал водитель танка Соломянников. Трудно было поверить, что Лавриненко уже нет в живых: крови не было. Мы расстегнули его полушубок, прослушали сердце, оно не билось. И только тщательно осмотрев Дмитрия, мы вдруг увидели у него на виске небольшое красное пятнышко. Крохотный осколок мины поразил насмерть нашего лучшего друга и командира… После смерти Дмитрия Лавриненко командовать ротой поручили мне".

Лавриненко похоронили между Покровским и Горюнами у дороги, на опушке леса.

Узнав о гибели своего любимца, комбриг Катуков с горечью сказал:

— Лучших людей забирает московская земля…


21 октября
РАСПОРЯЖЕНИЕ МОССОВЕТА

Всем начальникам участков, имеющих механизмы (экскаваторы и бульдозеры), обеспечить их круглосуточную работу… Работа механизмов на линии укреплений в одну смену совершенно недопустима.

1. Механизмы должны работать не менее двадцати часов в сутки с освещением фонарями "летучая мышь" в ночное время… Обеспечить питание механиков и отдых поблизости от места работы.

2. Немедленно развернуть строительство дотов и дзотов, считая это первоочередной работой.

3. По всей линии укреплений развернуть установку колючей проволоки по указанию воинских частей. Управлению строительства линии укреплений (тов. Яснову) в суточный срок вывезти колючую проволоку на участки укреплений.

4. В двухдневный срок пересечь дороги противотанковыми рвами с перекрытием дорог временными мостами, пробить колодцы под дорогами и дороги заминировать.

Об исполнении доложить Московскому Совету 27 октября 1941 года в 20 часов.

Председатель Исполнительного Комитета Московского Городского Совета депутатов трудящихся В. Пронин

21 октября
"В статье для "Красной звезды", — вспоминает бывший редактор газеты генерал-майор Д. И. Ортенберг, — генерал Артемьев более конкретно рассказал о задачах, обязанностях и долге москвичей в связи с введением осадного положения: о формировании новых ополченческих дивизий и истребительных батальонов, о создании и укреплении оборонительных полос на ближних подступах к Москве, в самой Москве и т. д.

Были в этой статье и такие строки:

"…Нужно быть готовыми к тому, что улицы Москвы могут стать местом жарких боев, штыковых атак, рукопашных схваток с врагом. Это значит, что каждая улица уже сейчас должна приобрести боевой облик, каждый дом должен стать укреплением, каждое окно — огневой точкой и каждый житель Москвы солдатом…

Население города Москвы вместе со всей Красной Армией уже сейчас должно подготовиться к борьбе не только с вражеской пехотой, но и вражескими тапками. Из окон, из ворот домов, на каждого закоулка посыплются на немецкие танки бутылки с горючим, связки гранат. Мы не пропустим вражеских танков…"

Вот так! Нужно быть готовыми к тому, что улицы Москвы могут стать "местом жарких боев, штыковых атак…" Меня, как редактора, смущало одно обстоятельство: не подумают ли, что на фронте так катастрофически плохо, что заговорили, мол, об уличных боях в столице. Я отложил статью и поехал в Перхушково в штаб фронта.

Георгия Константиновича я застал в домике старинной кирпичной кладки. Комфронта, видно, только закончил дела и сейчас, сияв китель, отдыхал, прохаживаясь по комнате…

Я сразу приступил к делу, которое меня больше всего волновало. Показал ему статью Артемьева, высказал свои сомнения. Георгий Константинович прочитал ее, подумал, потом улыбнулся и ответил фразой, я бы сказал, афористичной:

— Лучше быть готовыми к тому, чего не будет, чем не быть готовыми…

В этих словах я почувствовал непоколебимую уверенность командующего фронтом в том, что Москву удержим, не отдадим врагу".

24 октября
"Саперному взводу Омельченко было поручено взорвать паромную переправу и мост через Оку… Я задумался: кому из саперов можно доверить выполнение такого дела? Все опытные подрывники уже заняты. Мысленно перебирал людей, не мог ни на ком остановиться.

В штабе батальона был у нас в то время худенький, среднего роста, очень подвижный юный сапер-ополченец Володя Бекишев. Пришел к нам из отдельной саперной роты дивизии вместе с пожилыми ополченцами. Он-то и обратился с просьбой поручить ему взорвать мост. Я усомнился: сможет ли Володя один выполнить боевое задание? Он заявил, что выполнит, хорошо знает, как составляется зажигательная трубка, присоединяется детонирующий шнур, как подвешиваются заряды взрывчатки и т. д. Посоветовавшись с комиссаром, я приказал саперу В. Бекишеву взорвать мост через Оку. Взяв 20 килограммов тола, он отправился на боевое задание. Открыто подойти к мосту Володя не мог из-за пулеметного огня вражеского патруля, охраняющего объект. С высокого противоположного берега часовой держал под обстрелом все подступы. Володя по-пластунски прополз метров 200–250. Из-за бугорка стал изучать строение моста, определил, сколько нужно связать зарядов, где и как их лучше расположить. Где шпагат? Потерял! Не идти же искать его под пулями. Решил изорвать на ленты нательную рубашку. Связал заряды и с ними пополз к мосту.

Мост был полуразрушен, верхний настил у нашего берега сорван метров на 30–40. В прогонах торчали гвозди. После дождя прогоны стали скользкими. Высота настила над водой достигала трех метров. Все это осложняло минирование.

Володя переполз туда и обратно все четыре прогона. Связанные заряды, килограммов по пять каждый, он переносил в зубах, а детонирующий шнур — на шее. Капсюли детонаторов Володя держал в пилотке. Бекишев, скользя на прогонах, ежеминутно рисковал сорваться в воду. К тому же немцы жгли ракеты, пули свистели над головой.

Но вот заминированы все прогоны, сваи, заряды соединены детонирующим шнуром с капсюлями детонаторов, в запальную шашку вставлена зажигательная трубка.

Володя поджег зажигательную трубку и побежал прочь. Споткнувшись, упал в яму. В этот момент мост взлетел на воздух. Патрули открыли беспорядочную стрельбу, но поздно.

За блестящее выполнение задания саперу Бекишеву была объявлена благодарность.

С. Постников, бывш. командир саперной роты 178-й стрелковой дивизии (ранее 21-я дивизия народного ополчения Киевского района)".

25 октября
Младшего сержанта Петра Стемасова звали "Березой"; это позывной батареи, которая стояла на опушке березового леска, подступавшего к шоссе. Орудия менее заметны на фоне деревьев.

Радист Стемасов сидел в окопчике, вырытом возле первого орудия, не снимая наушников, и поеживался от холода.

Орудийный расчет только собрался позавтракать. Напекли блинов, чаи в котелке закипал. Но наполнить кружки не пришлось. Над позицией появилось звено бомбардировщиков. "Юнкерсы-87" вытянулись цепочкой, начали пикировать и бомбить. Стемасов отчетливо видел бомбы: отделяясь от самолета, они похожи на черные капли.

Все спрыгнули в окоп, сидели тесно прижавшись, втянув головы в плечи, пригнувшись, зажмурившись. Благословляли землю-матушку.

Стемасов оглянулся и увидел, что между первым и вторым орудием лежит в беспамятстве командир батареи Беляков: сбит взрывной волной. Стемасов добрел до окопа и увидел — горит ящик со снарядами:

— Как бы его потушить…

— Поздно, — предупредил Беляков. — Сейчас начнут рваться…

— Все-таки попробую, товарищ старший лейтенант.

И Стемасов со всех ног бросился к горящему ящику.

"Кто бы подумал! — командир батареи Беляков невольно залюбовался сильным и ловким парнем в каске, слегка откинутой на затылок. — Парень тихий. До армии варил сыры в каком-то заволжском городишке, кажется, в Ульяновской области. И откуда у него эта удаль?"

Стемасов подбежал к ящикам, прополз по слякотному, грязному снегу. В руках саперная лопата. Он закидал горящий ящик мокрой землей, сбил пламя и вернулся к окопу:

— Ну, теперь можно будет и чаю попить.

Над огневой позицией снова прошли громоносной цепочкой "Юнкерсы-87".

Немцы решили, что батарея разбита и путь свободен.

— Отставить чаепитие! — Беляков безотрывно всматривался в дорогу, ведущую в Спас-Рюховское.

Гуськом двигались танки. Прозвучала команда: "К бою!"

Расчет крайнего слева четвертого орудия, спрятанного за ельником, на команду не отозвался — никаких признаков жизни.

Стемасов подбежал ближе. Щит орудия помят, лафет покорежен, однако огонь вести можно.

Вторым выстрелом Стемасов подбил танк на повороте дороги. Танки двигались, подставляя бока, под таким углом, что колонна их образовала длинную движущуюся мишень. Если целиться в один из головных танков, стрелять можно без упреждения — все равно в какой-нибудь да угодишь.

Немцы заметили ожившее орудие в ельнике и открыли ответный огонь. Осколки угодили в накатник, снесли панораму, разбили ступицу колеса и развели колесо с осью, орудие перекосило.

Батарея подбила уже шесть танков, но не могла остановить их продвижение. По обочине дороги шли солдаты в зеленых шинелях.

Возле окопа дымил слабосильный костер, а над ним висел закопченный котелок. И как этот костерик не разметало взрывной волной!

Только костер возле окопа был разложен руками человека. А все остальные костры, которые взялись вокруг со злой силой, были зажжены бомбами.

Стемасов огляделся и приметил — у орудия валяются пять бронебойных снарядов. "Не пропадать же добру!"

А что, если стрелять без панорамы, наводить по стволу? Жаль, на полигоне, на учебных стрельбах они не упражнялись в такой стрельбе! Да, война вносит сейчас суровые поправки к занятиям… Стемасов решился выстрелить без панорамы. Только бы повернуть ствол вправо! Лафет зарылся в землю четверти на две. Как его поднять и отвести влево, в сторону? К счастью, грунт оказался твердым. Силенкой природа Петра Стемасова не обидела, орудие подалось, но все-таки цели накрыть не могло!

Стемасов скинул шинель, стало жарко на холодном ветру. Мучила жажда. Ловил ртом снежинки и поглядывал на догорающий костер, где впустую коптился котелок с чаем.

Еще раз поддел ломом станину. Теперь уже можно довернуть ствол вправо поворотным механизмом.

На шоссе возле стога соломы остановился средний танк. Стемасов видел крест на броне. Он прицелился ниже креста. Выстрел. Танк стоял на месте как ни в чем не бывало, а снаряд угодил в стог соломы, и тот сразу взялся ярким пламенем. Стемасова бросило в жар, словно сам очутился возле этой горящей соломы. Промах!

Да ведь очень хорошо, что он влепил снаряд в соседний стог, просто замечательно! Сам того не замышляя, он высветил цель и в то же время ослепил немцев.

Стемасов надвинул ствол чуть правее и снова выстрелил по освещенной цели.

Удача! Танк, стоящий возле стога, задымил.

Шатаясь, к орудию приковылял контуженный наводчик Неронов, он один уцелел из расчета четвертого орудия, у которого хозяйничал Стемасов. С трудом держался на ногах, ничего не слышал и сказать ничего не мог. Тем не менее притащил панораму, снятую с какого-то разбитого орудия, и установил ее.

Вдвоем они поддели ломом станину, передвинули сошники. Стемасов взмок на холодном ветру и теперь так продрог, что зуб на зуб не попадал. У них на батарее это называлось "продавать дрожжи".

Неронов занял место у панорамы и первым же выстрелом поджег танк.

Немцы приметили кусты, за которыми прячется орудие. Осколки и пули защелкали по щиту, как град по крыше.

Стемасов пробежал,низко пригнувшись, сквозь кустарник, прополз, утюжа слякотную землю локтями и коленями, через полянку и подтянул к орудию ящик с шрапнелью. В ящике четыре снаряда — целое богатство!

Немецкая пехота снова показалась на шоссе. Как же было не ударить прямой наводкой? Цель была так близка, что артиллеристы не ставили трубки и стреляли картечью.

После четвертого выстрела ставший глухонемым Неронов снял панораму и сунул ее за пазуху. Вдвоем со Стемасовым они торопливо отползли от орудия и забрались в глубокую бомбовую воронку.

Уже на краю воронки их едва не пришил к земле длинной-предлинной очередью пулеметчик. Стемасову так и не удалось добраться до своей шинели, брошенной возле орудия. Шинель дергалась и шевелилась под пулями, ее буквально изрешетило. Наверное, стрелок из танка решил, что там залег русский.

В лесу нашли своих. Стемасов доложил раненому Великову обстановку. Онемевший Неронов молча кивал. Из ушей у него шла кровь, она струйками стекала по небритым щекам, и казалось, что это алый ремешок, который держит каску[2].


26 октября
До середины октября 78-я стрелковая дивизия полковника Белобородова находилась на Дальневосточной границе. 14 октября, когда положение под Москвой резко ухудшилось, в день, когда полки Полосухина вели ожесточенный бой на Бородинском поле, 78-я дивизия по тревоге, прямо с учений, была направлена на станцию погрузки.

"Переброску войск контролировала Ставка Верховного Главнокомандования, — вспоминает генерал армии дважды Герой Советского Союза А. П. Белобородов. — Это мы чувствовали на всем пути. Железнодорожники открыли нам "зеленую улицу". На узловых станциях эшелоны стояли не более пяти — семи минут. Отцепят один паровоз, прицепят другой, заправленный водой и углем, — и снова вперед!

В результате все 36 эшелонов дивизии пересекли страну с востока на запад со скоростью курьерских поездов. Последний эшелон вышел из-под Владивостока 17 октября, а 28 октября наши части уже выгружались в Подмосковье, в городе Истра и на ближайших к нему станциях".

Комиссар дивизии М. В. Бронников помнит, что из 14 тысяч человек в дивизии насчитывалось тогда 870 коммунистов и 5 тысяч комсомольцев. Моральный дух бойцов и командиров был исключительно высок. Только в пути с Дальнего Востока на фронт поступило триста заявлений от желающих вступить в партию. Это ли не ярчайшее свидетельство патриотического подъема сибиряков, уральцев и дальневосточников?!

"Железнодорожная сеть СССР, — пишет немецкий историк Клаус Рейигардт, — позволила за 12–15 дней перебросить с Дальнего Востока, из Средней Азии и Сибири восемь дивизий, в том числе одну танковую. Таких темпов немцы не ожидали. Для переброски одной дивизии необходимы от двадцати до сорока составов, которые бы шли по обеим колеям с высокой скоростью. Целые "пачки" по 15–20 составов, идущие близко друг за Другом только в ночное время, полностью выпадали из поля зрения немецкой авиаразведки. Для обеспечения скорейшей переброски войск русские останавливали на несколько дней все другие составы, включая военные грузы, и таким образом дивизии прямо в эшелонах доставлялись непосредственно к линии фронта".


29 октября
За границей интересовались военной биографией командарма К. К. Рокоссовского, иностранной прессе потребовался очерк о нем. Редактор "Красной звезды" поручил это корреспонденту Павлу Трояновскому, который знал командарма еще по Забайкалью. Вот его рассказ:

— К. К. Рокоссовский вернулся в штаб довольно поздно, усталый, встревоженный. Долго отказывался от разговора со мной, ссылаясь на занятость, говоря, что очерки нужно писать не о генералах, а о бойцах…

— Хорошо, — сказал наконец Константин Константинович. — Поговорить поговорим. Но ничего писать и подписывать не буду…

На этом и порешили. Рокоссовский коротко рассказал свою биографию… Я быстро записывал, чтобы потом использовать в очерке.

— А теперь я вот здесь, где вы меня видите, — закончил Константин Константинович. — Время для Отечества тяжелое, но, думаю, не безвыходное. Враг еще силен, но это уже не тот враг, который 22 июня начал войну. Цвет немецко-фашистской армии выбит еще на полях Прибалтики, Белоруссии, под Ленинградом, у Смоленска, Киева и Одессы, у Брянска и под Москвой. Мы нанесли врагу очень сильный урон. Допускаю, что фашисты еще могут добиться каких-то отдельных успехов. Но только не решающих…

Рокоссовский сделал паузу. И вдруг спросил:

— У вас есть карта?

Я подал ему карту Подмосковья. Генерал взглянул на нее, вернул карту и позвал адъютанта:

— Сходите в оперативный отдел и попросите две карты Европы. Для меня и корреспондента. — И мне: — Без перспективы воевать нельзя. Надо видеть весь возможный театр войны. Вы что думаете, мы, Красная Армия, не будем в Берлине? — И тут опять вернулся к мысли, которую уже высказывал: — У врага уже нет и не может быть тех сил, которыми он начал войну. А наши силы…

Он остановился. И мне показалось, что генерал знает, какие у нас есть или собираются силы, но не считает нужным пока говорить об этом…

Вернулся адъютант с картой Европы. И я попросил генерала написать на уголке карты его слова о Берлине. Рокоссовский вывел:

"Специальному корреспонденту "Красной звезды" Трояновскому П. И. Воюя под Москвой, надо думать о Берлине. Обязательно будем в Берлине! К. Рокоссовский. Подмосковье, 29 октября 1941 года"…

И вот в конце войны начальник штаба фронта генерал-полковник М. С. Малинин неожиданно спросил у корреспондента "Красной звезды", которого встретил в Берлине:

— Карта Рокоссовского с вами?

Да, карта была со мной. Кстати, я возил ее с собой от самой Москвы…

— Дайте вашу карту, — вдруг попросил Малинин.

Я подал. Начальник штаба фронта правее записи, сделанной К. К. Рокоссовским, написал:

"Сим удостоверяю, что мы в Берлине! Начальник штаба 1-го Белорусского фронта, бывший начальник штаба 16-й армии, которой командовал К. К. Рокоссовский. Берлин, 22 апреля 1945 года".

Как ярко высветился в этом эпизоде характер, символ веры командарма!

Присутствие духа

Концерт в мраморном зале
"На Вашу просьбу отвечаю по существу вопроса. Как и почему я оказался G ноября в метро "Маяковская"? Был в то время военным комендантом ГАБТа СССР. Мы готовили сцену театра к торжественному заседанию. Одновременно подчиненные мне люди сопровождали членов ГКО при их выездах на фронт. Кроме того, мы несли охрану самолетов Ставки Верховного Главнокомандования. Когда торжественное заседание перенесли в метро "Маяковская" и там ждали появления руководителей партии и правительства, туда вызвали всех тех, кому положено там быть, в том числе и меня.

Коснусь обстановки, которая складывалась днем 6 ноября. В 17 часов Гитлер послал на Москву самолеты, многие были сбиты, остальные убрались восвояси, не достигнув цели. А в полдень этого дня Козловский и Михайлов, вызванные на концерт в Москву, летели на "Дугласе" из Куйбышева.

Утром 6 ноября я получил распоряжение прибыть к 15 часам на станцию метро "Маяковская" с задачей: обеспечить порядок на сцене и встретить артистов. На платформе встретил председателя Комитета по делам искусств М. Храпченко и диктора Ю. Левитана; каждый из них занимался своим делом — готовился к вечеру.

На сцене репетировал хор ансамбля НКВД СССР под управлением Зиновия Дунаевского. В оркестре, среди других, сидел со скрипкой известный в будущем дирижер Ю. Силантьев. 3. Дунаевский заставлял хор повторять номера, добиваясь филигранной отточенности.

Правительство из Кремля направилось к Белорусскому вокзалу, спустилось там в метро и прибыло на станцию "Маяковская".

Началось заседание. Если смотреть на сцену, я стоял с левой стороны у второй колонны. Хотя меня плохо видно, но на фотографии в книге Г. Жукова я все же просматриваюсь.

Концерт начал М. Михайлов, он спел арию из оперы "Иван Сусанин": "Страха не страшусь, смерти не боюсь, лягу за святую Русь…" Затем И. Козловский и М. Михайлов дуэтом исполнили "Яр хмель" и другие народные песни. Затем И. Козловский спел арию Ионтека из оперы "Галька". Восторженно была встречена песенка Герцога из оперы "Риголетто". Аккомпанировал певцам концертмейстер Московской филармонии А. Д. Макаров.

После исполнения этой арии Козловский пожаловался на усталость. Бурными аплодисментами зал требовал спеть арию на бис. После повторного исполнения Козловский вошел к нам в вагон и пожаловался: "Сколько же можно? Есть предел человеческим силам". А зал сотрясался от аплодисментов и требовал нового выхода певца. Члены правительства, сидевшие в первом ряду, активно поддерживали фронтовиков. Козловский покачал головой, отступать ему было некуда, и наш Иван Семенович пошел на сцену и спел эту тяжелейшую арию в третий раз.

Затем выступил ансамбль НКВД СССР, он исполнил "Марш чекистов" 3. Дунаевского, прозвучала украинская песня "Реве та стогне Дніпр широкий", после была украинская пляска. Глубоко запало в душу пение солистки хора комсомолки Екатерины Сапегиной, она спела известный романс Варламова "Что мне жить и тужить".

Сцену занял Краснознаменный ансамбль песни и пляски под управлением А. В. Александрова. Хор исполнил песни А. Новикова "Самовары-самопалы" и "Вася-Василек". Запевали солисты Г. Бабаев и В. Панков.

На этом концерт закончился, я вернулся со своей командой в Большой театр, а рано утром мы отправились на Красную площадь.

Бывший военный комендант ГАБТа СССР,

майор в отставке Алексей Трофимович Рыбин".


"Музейный" эшелон
Коллекция Музея изобразительных искусств имени Пушкина — драгоценное сокровище. Но разве одно такое сокровище необходимо было вывезти из Москвы? В том же эшелоне, названном "музейным", эвакуировали богатства Третьяковской галереи, Оружейной палаты, Музея искусств народов Востока, несколько частных коллекций (например, картины Е. Гельцер), государственную коллекцию редких музыкальных инструментов, картины Музея-усадьбы "Архангельское" и другие ценности.

А как не позаботиться об уникальных произведениях искусства и исторических экспонатах, хранившихся в подмосковном Воскресенском соборе (Новый Иерусалим), можно ли остаться равнодушным к судьбе реликвий Бородинского музея и в других пунктах Подмосковья?

Коллекции Музея имени Пушкина потребовали 460 ящиков. Упаковали более ста тысяч экспонатов. Вынули из рам и свернули 700 холстов. С болью смотрели хранители музея на стены с пустыми рамами. Не все поддавалось в тех условиях эвакуации. Остались ждать решения своей судьбы саркофаги, надгробья, статуи, скульптуры Древнего Египта, а бережно упакованные мумии отправились в Сибирь.

Из Третьяковской галереи вывезли 47 тысяч ценнейших произведений русской живописи, скульптуры, графики. Огромного труда потребовала упаковка и транспортировка таких крупногабаритных картин, как "Иван Грозный и сын его Иван" И. Репина, "Явление Христа народу" А. Иванова.

Из Оружейной палаты увезли драгоценные скипетры, державы, булавы, короны, среди них шапку Мономаха, троны Ивана Грозного, Бориса Годунова, царя Алексея Михайловича. В соборах Кремля из иконостасов вынули старинные иконы.

Коллекции вывозили из музеев под охраной красноармейцев, они же грузили ящики в вагоны.

Через несколько часов после того, как в дальнюю путь-дорогу тронулся музейный эшелон, станция Москва-Товарная подверглась бомбежке. О содроганием думаем и сегодня с том, что могли погибнуть в пламени и дыму шедевры Рембрандта, Боттичелли, Веронезе, Мурильо, Делакруа…

Вскоре после эвакуации Третьяковки в ее опустевших залах разорвались бомбы. К слову, эта картинная галерея значилась на картах авианалетчиков как объект, подлежащий уничтожению.

А какая трагедия ждала Музей имени Пушкина, если бы его не эвакуировали вовремя! В первый же налет 22 июля в музей угодило 8 зажигательных бомб. Одна из них пробила стеклянную крышу, упала в Греческий дворик, но не взорвалась. 6 и 7 августа на музей сбросили полторы сотни "зажигалок", но все очаги пожаров потушили.

Архитектор музея на Волхонке Р. И. Клейн возвел над ним хрупкий потолок из стекла. Когда начались налеты, стеклянную кровлю покрыли маскировочной сетью; музей выглядел сверху как сад или сквер. Но увы, этот камуфляж не спас от страшной беды…

Беда обрушилась в 9 часов вечера 14 октября. Тяжелая бомба разнесла соседнее здание, на улице Маркса-Энгельса, где находился Институт Академии наук. Взрывная волна чудовищной силы погнула балки перекрытия, деформировала наверху железные рамы, мгновенно лишила музей крыши. С грохотом обрушилось 6 тысяч квадратных метров стекла. Однако тяжеловесные экспонаты из Древнего Египта от осколков не пострадали, их успели оградить мешками с песком или упрятать в фанерные надстройки.

Как ни старался персонал музея обезопасить здание от потоков дождя, а затем от снегопадов — залатать крышу досками, листами железа, рубероидом, толем не удалось; музей оставался под открытым небом. Когда хлестал дождь, мраморная лестница превращалась в порожистый ручей, зловеще журчал водопад. Когда шел снег, в залы наметало высокие сугробы.

В Москве осталось около 15–20 сотрудников (точнее сказать — сотрудниц). Они-то и воевали самоотверженно, подвижнически с потоками воды, а в лютые морозы — со снегом. Они же перенесли в подвалы здания, в запасники музея оставшиеся гипсовые статуи (две тысячи скульптур!), всю библиотеку и другие экспонаты, стараясь уберечь их от сырой пагубы.

Чтобы оценить в полной мере подвиг работников музея — искусствоведов, реставраторов, хранителей, библиотекарей, экскурсоводов, — нужно прочесть дневник, который вела благородная и отважная Наталья Николаевна Бритова, ученый секретарь музея.

Крышу так и не удалось надежно залатать, и она долго оставалась зияющей раной, приносившей всем музейным работникам незатихающую, неизлечимую боль…

Все билеты проданы
В тревожное утро 17 октября после поспешного отъезда многих жителей из Москвы главный режиссер театра Туманов и ведущие артисты Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко Кемарская, Мельтцер, Бушуев, Томский, Янко, дирижер Алевладов, балетмейстер Бурмейстер обратились с ходатайством в Совет Народных Комиссаров. Они просили не ускорить эвакуацию театра, оставить их в осажденной Москве. Завтра же они готовы открыть зимний театральный сезон!

Афишу отпечатать не успели. На фанерных щитах при входе в театр и еще в нескольких пунктах написали от руки: "Сегодня, 19 октября, спектакль "Корневильские колокола". Билеты были распроданы за несколько часов.

— Спектакль прошел при переполненном зале, — вспоминала Л. Ягункова, — хотя над певцами стоял густой пар, деревенели ноги танцовщиц, а музыканты изо всех сил старались не фальшивить, перебирая струны посиневшими пальцами. Зрители долго вызывали Кемарскую, Ценина, Тимченко, Петрова. Артисты, выходя на вызовы, уговаривали зрителей разойтись до объявления ежевечерней воздушной тревоги. На другой день тревогу объявили, едва начался спектакль "Прекрасная Елена". Публика хлынула в убежище. Артистам переодеться и разгримироваться было уже некогда. Звенья ПВО немедленно заняли свои посты: Орест — на телефонной станции, Менелай и Парис — у пожарных рукавов. Прекрасная Елена стояла на посту в своей традиционной тунике с сумкой дружинницы Красного Креста через обнаженное плечо…

Прерванный спектакль возобновили в том же составе на другой день. Спектакль "Евгений Онегин" продолжался четыре дня, пока публика наконец досмотрела его до конца… Премьера балета "Штраусиана" состоялась в срок — через неделю после открытия сезона.

В зале было по-зимнему бело от маскировочных халатов на фронтовиках, и от этого казалось еще холоднее. А на сцене жила романтическая Вена с непременным кафе, зеленеющим бульваром, веселой толпой…

После суровой и радостной премьеры артисты послали в Тбилиси телеграмму восьмидесятидвухлетнему В. И. Немировичу-Данченко: "Театр по собственной инициативе, утвержденной правительством, непрерывно играет в Москве. За исключением нескольких актеров, вся труппа налицо. Играем с большим успехом и полными сборами "Севильского цирюльника", "Евгения Онегина", "Корневильские колокола", "Прекрасную Елену", "Цыган". Премьера балета "Штраусиана" прошла блестяще. Возобновляем постановку "Периколы" и "Риголетто". Работаем над операми "Суворов" и "Чапаев". Окружены вниманием правительства. В театре прекрасная рабочая атмосфера, чудесная дисциплина".


Публика, которая заполняла театральные залы, выглядела совсем не так, как в мирные дни. Чувствовалось, что для некоторых посещение театра — событие, праздник души, а многие посетители в этом здании впервые, плохо здесь ориентируются.

Желание принарядиться, конечно, у женщин осталось, оно вечно и неистребимо. Но палитра зрительного зала, покрой и фасоны одежды стали строже, будничнее. Защитный цвет преобладает. Короткая стрижка. Мало женщин старательно завитых, с губной помадой. Многие в военной форме, некоторые при оружии.

В театральном, концертном зале, в цирке, в мюзик-холле можно было увидеть и легкораненых — с рукой на перевязи, с костылем, с палкой. Из госпиталей привозили команды выздоравливающих. Приезжали команды из воинских частей, которые находились на переформировании или ждали нового вооружения. Билетами в театр премировали и бойцов противопожарной обороны, групп самозащиты, студентов, отличившихся на строительстве оборонительных рубежей. Билеты выдавали и донорам, сдавшим кровь предоставлялся выходной день. Иные приходили в театр после длительного пребывания на казарменном положении. Давали билеты на курсах, где обучали подрывников, шифровальщиков, радистов, снайперов, механиков-водителей, медсестер.

Кому-то посчастливилось увидеть знаменитого артиста или послушать любимого певца, его доводилось слышать только по радио. А кто-то предпочел цирк, где выступали клоуны Виталий Лазаренко, Бим и Бом. Удастся ли, и когда еще, увидеть фокусника, акробата, жонглера или дрессированных медведей?

Влекла не только редкая возможность отдохнуть, отрешиться на какое-то время от суровой повседневности, от житейских тягот и невзгод, от изнурительной работы, а случалось, от окопной жизни, от партизанской разведки, от бессонных дежурств в операционной или перевязочной…

Послушать музыку в ярко освещенном зале, переживать за "Парня из нашего города", проникнуться чувствами Татьяны Лариной, посмеяться над злоключениями жуликоватого цирюльника Фигаро или придурковатого царя Менелая, мужа "Прекрасной Елены", — в кии веки приобщиться к подлинному искусству, почерпнуть хотя бы толику на великого волшебного клада — музыки, театра, литературы, рожденных человеческим гением…

Мне приходилось до войны быть свидетелем театральных разъездов после громких премьер, оставивших след в истории театрального искусства пли музыкальной жизни столицы. Тогда восторженная публика долгодолго аплодировала, не покидая партера, амфитеатра, лож. Взад-вперед ходил занавес, и цветы благоухающим градом падали к ногам комиссара из "Оптимистической трагедии" или воскресших на просцениуме Ромео и Джульетты.

Но не меньшую зарубку в памяти оставил разъезд после спектакля в Москве, когда не из суфлерской будки, а громогласно, на весь зал объявляли "воздушная тревога!!!", когда зрители после спектакля разыскивали на затемненной площади свои машины — грузовики с поперечными досками-скамейками под брезентовым верхом, санитарные автобусы с красными (вечером черными) крестами, закамуфлированные по-фронтовому "эмочки", танкетки, броневики…

Киноафиша
Сократилось и число экранов, освещенных лучом киномеханика. В некоторых кинотеатрах обосновались призывные пункты, расположились на постой истребительные батальоны, военные курсы. Несколько кинотеатров ("Художественный", "Великан", "Спорт", имени Моссовета) пострадали при бомбежке, другие лишились электроэнергии.

Первые боевые киносборники отставали от событий, не могли ответить на тревожные вопросы кинозрителей, режиссеры ограничивались съемками боевых эпизодов и короткими рассказами о подвигах. Отступление наших войск, эвакуацию, беженцев снимать не разрешалось.

Успехом пользовались довоенные фильмы "Суворов", "Фронтовые подруги", "Валерий Чкалов", "Свинарка и пастух", "Майская ночь", американский фильм "Песнь о любви" — действие происходило в Советской России.

После двухлетнего перерыва вновь увидели экран антифашистские фильмы "Профессор Мамлок" и "Болотные солдаты".

"Военные объекты"
На картах немецких воздушных стрелков Большой театр значился как военный объект, подлежащий уничтожению.

Театр усердно замаскировали: фасад с колоннадой затянули декорацией к спектаклю "Князь Игорь". Квадригу Аполлона спрятали за трехэтажным фанерным домиком. Но слишком заметным было местоположение театра на площади, и, как ни усердствовали маскировщики, утаить от налетчиков столь массивное здание не удалось.

28 октября погода благоприятствовала воздушным разбойникам, день был солнечный, голубое небо в просветах облаков, за ними удобно прятаться "юнкерсам" и "хейнкелям".

Вражеский бомбардировщик вынырнул из-за облака, перешел в пике и бросил полутон-ную бомбу. В театр она не попала, разорвалась у центрального подъезда. Но сила её была такова, что здание качнулось, взрывная волна разрушила простенки подъездов и потолок в вестибюле…

Еще больше при бомбардировке пострадал театр имени Вахтангова на Арбате. В ночь на 24 июля актеры дежурили на крыше. Возглавлял пожарную оборону в звании политрука талантливый артист и режиссер театра Василий Васильевич Куза. Накануне налета состоялась премьера пьесы Лермонтова "Маскарад", Куза играл роль князя Звездича. Нелепо выглядела спецодежда на этих "аристократах" из "Маскарада": сапоги немецкого образца и летние комбинезоны из пьесы, сошедшей с репертуара, железные каски французских солдат из спектакля "Интервенция".

Около двух ночи в правый угол театрального здания угодила тяжелая бомба. Она разрушила часть зрительного зала, вестибюль, красное фойе; под развалинами оказалась и та часть дома, где находился штаб самозащиты.

Как рассказывает очевидец, тогдашний директор театра Я. М. Рожин, Куза вышел к подъезду, чтобы проверить, все ли ушли в бомбоубежище. Хотел убедиться, что никто из актеров не остался на улице, торопил всех, подталкивал к подъезду. В это мгновение взрывная волна подхватила его и смертельно ударила о колонну у входа.

На мемориальной доске в главном фойе театра, заново отстроенного после войны, в числе тридцати шести погибших на войне вахтан-говцев значится и заслуженный артист республики, парторг театра В. В. Куза…

Да, действующий в прифронтовом городе театр можно назвать военным объектом, как было указано на картах, розданных немецким бомбометателям.

Неумирающее искусство Москвы воодушевляло в дни войны ее защитников. Каждый спектакль, концерты на позициях или в госпиталях; талантливые "Окна ТАСС", выпущенные сатириками и карикатуристами; военная песня, запавшая в душу народа; повести, рассказы, стихи, написанные пером, приравненным к штыку, — все это наши духовные боеприпасы. Они повышали боеспособность фронта и тыла в их священном единомыслии, общности чувств, согласии дел, несли заряд бодрости, терпения, веры в конечную победу.

Городской пейзаж

Человек стоит в кузове полуторки, держась за шаткую кабину, упершись в нее коленями. Он вглядывается вперед, где в белесом тумане вырисовывается московское предместье.

Глаза слезятся от ветра и снега, колючего, как битое стекло. Человек стоит на сквозном ветру. Глубже втягивает голову в плечи, надвигает ушанку на глаза, но, не отрываясь, смотрит вперед. Полуторка подпрыгивает на выбоинах, каждый раз встряхивая пассажиров, сидящих на соломе. Скорей, скорей!

Москва лежит на перепутье военных дорог, и судьба забросила в город военного корреспондента, который вместе с расчетом тяжелого орудия держит путь на другой участок.

Только теперь понял, как любит свой город. Он волнуется, будто спешит на свидание с любимой после долгой разлуки и хочет поскорее вглядеться в ее потемневшие от горя, но прекрасные черты.

Да, изменились московские пригороды. Хоть и заколочены пристанционные киоски — зеленые, голубые, желтые, — на дачных платформах многолюдно. А прежде в ненастные ноябрьские дни бывало пустынно.

Медный кабель, питавший электричку, снят, намотан на огромные катушки, увезен в тыл, где его нетерпеливо ждут эвакуированные заводы. Электровозы тоже угнаны на восток, и на пригородной ветке их сменили слабосильные паровозы, страдающие старческой одышкой. Они обволакивали вагоны густым дымом.

Шесть вокзалов, по существу, превратились в пригородные: Киевский, Белорусский, Павелецкий, Рижский, Ленинградский, Савеловский. Поездам из Москвы не стало пути на запад, на север, на юг.

Те, кто сходит на дачных платформах, — в шинелях, ватниках, сапогах, лыжных штанах и обязательно в варежках, перчатках. Многие с лопатами, кирками.

Тревога за Москву вселила в них ожесточение и упорство. Каждый клочок промерзшей земли, каждое деревце и кочка — подступ к Москве. И та голая березовая рощица — подступ. И лесная прогалина справа, и бугорок, покрытый чахлыми, поникшими кустами, — это тоже подступ к Москве.

Женщин намного больше, они укутаны платками, шарфами.

Москвичи строят оборонительные рубежи. Противотанковый ров начинается тут же, вблизи платформы, и подступает вплотную к Можайскому шоссе. Видны бетонные надолбы, частоколы из бревен, врытых под углом, проволочные заграждения, "ежи" — обрубки рельсов, балок. В землю вкопаны железобетонные коллекторы, демонтированные котлы; под этими бронеколпаками займут места пулеметчики, бронебойщики.

На шоссе патрулируют броневики и танкетки — на случай визита немецких парашютистов.

Все ближе Москва. Пригород сменился окраиной, полуторка замедляет бег и ныряет в узкий проезд, оставленный в баррикаде.

Баррикада! Для молодого поколения она была символом, романтической подробностью революционных битв. Сейчас баррикада пришла в Москву как рубеж обороны.

Вот ее амбразуры, вот рогожные кули и мешки, вот бойницы со стальными козырьками, вот бронированные щиты. Мешки набиты землей, их припорошило снегом, они уподобились мешкам с мукой.

По соседству с баррикадой вырыты окопы. Давно ли мы радовались, когда где-нибудь на окраине Москвы поверх булыжной мостовой ложился асфальт? Жирный, знойный запах смолы провожал прохожих. Но теперь во имя благополучия города понадобилось рыть окопы. И москвичи долбят ломами мерзлую землю.

На балконе, где, бывало, хозяйка развешивала белье или поливала фикусы, — пулемет. За решеткой балкона и перилами — бронелисты.

В угловых многоэтажных домах, на перекрестках улиц можно заметить не только бронированные балконы. Некоторые чердачные, слуховые окна на крышах превращены в пулеметные гнезда.

Милиционер на уличном перекрестке в синей шинели, в каске, за плечами карабин; он теперь и регулировщик уличного движения, и часовой на посту.

На окраинной улице милиционер взмахнул перед полуторкой красным флажком. Дорога запружена огромным стадом свиней и поросят, их гонят на бойню. На улице визг, какого не слышал ни один хлев. Оголодали? Обессилели от длинного перехода? Замерзли? Не привыкли к асфальту? Свиней, которые бессильно падали, тут же прикалывали, и возницы бросали их на подводы, ехавшие позади стада. Устало передвигая ноги, шли колхозницы, повязанные платками, в руках палки, лица изможденные, заплаканные…

Перед въездом на мост, в начале Пятницкой улицы, у Балчуга, высится баррикада.

Полуторка въехала на Москворецкий мост, и человек в кузове проводил удивленным взглядом фанерные макеты домов, не виданных здесь прежде. Макеты установили на прибуксированных сюда баржах, пароходах, катерах и на большой "эскадре" лодок, собранных со всей Москвы-реки. Цель маскировки — скрыть от вражеских глаз излучину Москвы-реки, сбить с толку германских воздушных стрелков.

Рядом с гостиницей "Новомосковская" на берегу Москвы-реки дышит МОГЭС-1; странно смотреть на его сильно укороченные, с целью конспирации, трубы.

После эвакуации в Москве стало малолюдно. Прохожие озабочены, спешат, не видно беспечно фланирующих.

Баррикады сооружены и в центре города. Особенно щемит сердце, когда смотришь на баррикаду возле почтамта у Кировских ворот. Не отсюда ли в старину наши предки отсчитывали "версты полосаты".

На Театральной площади проезжий москвич с удивлением смотрит на фасад Большого театра; замаскированы и колоннада, и колесница, влекомая четырьмя конями.

Зеркальные витрины гастронома и других магазинов на четной стороне улицы Горького укрыты кулями с землей, спрятаны за дощатыми щитами. Многие витрины стали незрячими.

В городе мало детей. И все же на улице Горького у телеграфа ребятишки с санками превратили сугроб в снежную горку.

По левой, нечетной стороне улицы до самого Моссовета тянется забор, за ним — этажи недостроенных домов. Подъемные краны демонтированы. Здание Моссовета, высотой в два с половиной этажа, отодвинуто в глубь квартала.

В предвоенной Москве ходил слух, что Моссовет будут надстраивать.

Будничный перезвон трамваев на Пушкинской площади. Работящие трамваи колесят и за себя, и за автобусы, которых в городе осталось мало.

В начале Тверского бульвара, с непокрытой головой, держа в левой руке за спиной шляпу, на смертельном сквозняке стоит Пушкин. Он смотрит на город, в котором родился.

Вспоминаются слова, сказанные Тургеневым на тогдашней Страстной площади при открытии памятника: "Сияй же… благородный медный лик, воздвигнутый в самом сердце древней столицы, и гласи грядущим поколениям о нашем праве называться великим народом…"

Где-то высоко над памятником висит аэростат воздушного заграждения, но все равно за Пушкина боязно.

Откуда эта непроходящая тревога? Памятник почему-то не обложили мешками с песком, не соорудили над ним бревенчатую пирамиду.

В другом конце бульвара, у Никитских ворот, как ни в чем не бывало снова занял место на гранитном пьедестале Тимирязев в мантии доктора Кембриджского университета. В тот день любимого народом "депутата Балтики" можно было уподобить раненому, который не ушел с поля боя… Зенитное орудие обосновалось у самого памятника. Будто великий русский естествоиспытатель тоже вступил в народное ополчение и стал одним из номеров зенитного расчета.

Еще летом тяжелая бомба ударила в здание "Известий", совсем близко от памятника Пушкину.

Может, тревога за благополучие Александра Сергеевича вызвана тем, что, минуя памятник, проезжий вспомнил грохочущее утро 6 сентября, когда наши полки входили в Ельню? Портрет Пушкина в местной школе фашисты расстреляли, книги Пушкина и ноты Глинки варварски втоптали в грязь.

Все на Западном фронте были встревожены бомбардировками Москвы. Каждый в душе опасался за сохранность и благополучие дорогих с детства памятников истории, архитектуры, культуры, а прежде всего за нашу святыню — Кремль.

Ну а москвич, естественно, страшился еще и за свою родную крышу. Каково ему на фронте ежевечерне, еженощно всматриваться в слепое черное небо, прислушиваться к гулу "юнкерсов" и "хейнкелей", несущих смертоносный взрывчатый град, чтобы обрушить его на спавшую или бессонную столицу! Натужное завывание сотен моторов, приглушенное высотой и толщей плотных облаков, заставляло сжиматься сердце.

И как радостно было транзитному москвичу, пассажиру полуторки, убедиться, что город если и не цел-целехонек, но нанести ему сколько-нибудь серьезного урона налетчики не смогли; листовки фашистские, сброшенные на позиции, лгут, что "город превращен в развалины…"

Из конца в конец проехали улицу Горького. По левой стороне мостовой шли дорожные работы.

За Белорусским вокзалом на Ленинградском шоссе дорожная заминка, регулировщик запрещающе взмахивает флажком. Пятитонка держит путь, по-видимому, к Центральному аэродрому. Пешеходы и водители встречных машин проявляют к пятитонке повышенный интерес. Вслед несутся озорные напутствия, веселые возгласы.

На грузовике везут останки двухмоторного пикирующего бомбардировщика "Юнкерс-87". Чернокрылый хищник намеревался долететь до Москвы, но был сбит. Летчики приземлились последний раз в жизни и вырыли себе могилу, а "Юнкерс-87", бескрылый, продолжает "полет" на пятитонке.

На стадионе Юных пионеров ополченцы учились стрелять, стоя на лыжах, ползать по-пластунски по снегу, обучались штыковому бою, пронзая, сокрушая чучела.

На стадионе "Динамо" завтрашние истребители танков упражнялись в метании гранат и бутылок с зажигательной смесью. Слышал еще раньше, что метанию гранат на "Динамо" призывников обучают чемпионы страны по метанию диска, копья пли по толканию ядра и мастера-городошники. Сегодня на трибунах не бушуют страсти болельщиков, не слышно ни горячих криков одобрения, ни осуждающего свиста. За военными занятиями наблюдали на трибунах преимущественно женщины — и матери, и сестры, и невесты призывников, взволнованные предстоящей разлукой…

Вот и развилка, где сворачивает на север Ленинградское и берет начало Волоколамское шоссе (очень хороший ориентир).

Здесь построены маскировки ради фанерные бараки, а на щитах вдоль шоссе намалеваны фальшивые ели и декоративные кусты. Края тротуаров выбелены — водителям легче ориентироваться в полутьме.

Городской пейзаж, насколько он просматривался с транзитной полуторки, мало чем отличался на окраине от центра города. Но фонограмма, или, если так можно выразиться, партитура города, совсем иная.

Возле стадиона "Динамо" артиллеристы, едущие на новую позицию, приподнялись в кузове с соломы, подняли головы и прислушались. После развилки двух шоссе стало ясно, что канонада доносится со стороны Химок. Вскоре сплошной гул расчленился на отдельные выстрелы, залпы.

Остались позади Нижние Лихоборы, еще севернее и дальше от города — Верхние Лихоборы. Здесь у старой церкви, напротив дома № 20, вели огонь дальнобойные 152-мм орудия. Пушка № 4805 стояла на берегу худосочной речушки Лихоборка, притока Яузы. Не только уральцы-артиллеристы, но даже пассажир полуторки, коренной москвич, не слышали о существовании такой речушки.

Батарея старшего лейтенанта Лагушкина стояла северо-восточнее Тимирязевской академии и вела огонь по скоплению противника в направлении Красной Поляны и по другим целям.

Земля промерзла, отчего ощутимее мимолетные землетрясения после залпов. А так как вели огонь всем дивизионом, сразу из шести пушек, — лопались стекла в ближних домах, вылетали из проемов оконные переплеты, срывались с петель двери. Кирпичные трубы разваливались на глазах — кирпичи осыпались и съезжали по скатам с заснеженных крыш.

Те, кто расположились на постой в близлежащих домах, чувствовали себя виноватыми. Замковый Алексей Душин, тракторист Петр Котляров и другие помогали в свободные минуты домохозяевам — затыкали разбитые окна подушками, одеялами, матрацами, охапками сена, наспех забивали проемы фанерой, досками. Как не помочь в беде людям, с кем постояльцы успели завести дружбу. Жильцы Синицыны из дома № 20 и их соседи, когда номера расчета не могли отлучиться с огневой позиции, приносили туда "крупнокалиберный" чайник с чаем или кастрюлю с пшенной кашей.

В те минуты остро ощущалось, что Москва стала в полном смысле слова прифронтовым городом — на речке Лихоборка слышалась артиллерийская команда:

— Батареей по противнику — огонь!

Спустя годы подсчитали, что на строительстве оборонительных сооружений, опоясавших Москву в октябре — декабре 1941 года, в любую погоду, до кровавых мозолей, до изнеможения, самоотверженно трудились 600 тысяч москвичей, две трети — женщины.

На ближних и дальних подступах к городу возникли противотанковые препятствия общей протяженностью 802 километра, проволочные заграждения длиной в 611 километров. Лесные завалы тянулись на 1528 километров, на линиях обороны в Подмосковье оборудовали 7581 огневую точку.

Оборонительный пояс не ограничивался окрестностями и пригородами. И окраины столицы, и улицы, и площади в центре города готовились преградить путь завоевателям. На улицах соорудили 30 километров надолб, 46 километров проволочных заграждений, 496 огневых точек в домах (преимущественно в угловых домах, на перекрестках), установили 24 тысячи металлических "ежей".

А если все баррикады, перегородившие улицы, вытянуть в одну линию, эта с трудом воображаемая баррикада протянулась бы на 10 километров.

Дорога с фронта в город минует несколько укрепленных районов. Но разве вся Москва с ее окрестностями и дальними подступами не является сегодня сплошным укрепленным районом? Не только бетоном, железом, бревнами, землей крепятся подступы к Москве. Они скреплены сплоченностью защитников Москвы, их самоотверженностью и решимостью биться до последней капли крови.

Глухими тропами

В октябре — ноябре 1941 года фашисты оккупировали 17 районов Московской области полностью и 10 — частично.

"В области было создано 100 баз, — вспоминал С. Я. Яковлев, секретарь МК ВКП(б), который руководил партизанским движением, — пригодных для жилья в зимних условиях, хранения продуктов и боеприпасов. Особенно предусмотрительно были подготовлены базы в Волоколамском, Осташевском и Лотошинском районах. По окончании строительства землянок на каждую базу завезли продовольствие, боеприпасы, одежду, обувь, медикаменты и другое снаряжение, необходимое в боевых условиях…

В конце декабря 1941 — в январе 1942 года, гордые сознанием с честью выполненного долга, возвращались коммунисты и комсомольцы — подпольщики, партизаны и партизанки из лесных партизанских баз домой. Им было чем гордиться. Партизаны Подмосковья, истребительно-диверсионные соединения столицы и области нанесли большой урон живой силе и технике врага".

Активное участие в партизанском движении принимало Управление НКВД по Москве и Московской области. В их воинские отряды направлялись диверсанты-разведчики.

Сохранился благодарный отзыв К. К. Рокоссовского об отважных соратниках местных партизан:

"…Однажды мне позвонил по ВЧ из Москвы начальник милиции города В. Н. Романченко и спросил: "Не пригодится ли вам отряд милиции?" Я ответил, что люди нам очень нужны. И вскоре в Волоколамск прибыл прекрасно экипированный внушительный отряд, состоящий из добровольцев — работников московской милиции. Этот отряд мы использовали для действий в тылу врага, он на протяжении длительного времени оказывал нам неоценимые услуги".

"Благодарю командование партизанских отрядов и вас, товарищи партизаны, за сведения. Желаю вам успехов. Доватор". Эта короткая записка прославленного генерала адресовалась партизанам Осташевского района.

С партизанскими отрядами поддерживали боевую связь командарм Захаркин, комдивы Панфилов, Белобородов, Чанчибадзе и другие.

Не менее важную разведывательно-диверсионную работу вела в тылу противника войсковая часть 9903 Западного фронта.

В конце августа ее командиром был назначен майор А. К. Спрогис, заслуженный чекист, опытный парашютист, умелый подпольщик, в прошлом один из наших военных советников в республиканской Испании. Под его началом воевали и немцы-антифашисты. В здании, где прежде располагался детский сад, неподалеку от станции Жаворонки обосновалась его база; комсомольцев обучали действиям в тылу противника. Не раз переходил линию фронта под Москвой Спрогис. Сохранился красноречивый мандат, выданный ему начальником и военным комиссаром разведотдела штаба Западного фронта. "Тов. Спрогис А. К. выполняет задание Военного совета Западного фронта… Всем начальникам партизанских отрядов оказывать полное содействие в его работе всеми средствами.

Удостоверение действительно до полной победы над врагом".

Животворная сила партизанского движения в Подмосковье измерялась не только уроном, нанесенным ненавистным оккупантам, не только захваченными трофеями, не только числом немецких кладбищ, на которых становилось все теснее завоевателям.

Жители Подмосковья беззаветно, часто ценой самопожертвования, помогали нашим командирам, бойцам, которых разметало по лесам порывами смертоносного "Тайфуна", пронесшегося в начале октября на Смоленщине.

Тысячи и тысячи советских воинов пробивались на восток, чтобы снова взять в руки оружие и встать на защиту Отечества. Патриоты прятали их на дальних хуторах, в бездорожной глухомани, в избушках лесничих, в партизанских землянках, в подполье домов, на сеновалах. Прятали раненых, лечили их, выхаживали.

Через болота, урочища, чащобы партизаны выводили "окруженцев", беглецов из плена, помогали им перейти линию фронта. По подсчетам Яковлева, партизаны Подмосковья и местные жители вывели из окружения около 30 тысяч красноармейцев и командиров. Только из оккупированного Осташевского района удалось переправить 4 тысячи человек; из-под Вереи — 200 командиров и 1300 бойцов. Из того же района партизаны помогли перейти через линию фронта мотострелковому батальону, расстрелявшему все боеприпасы. Вернулись в строй 1000 "окруженцев" из лесов Угодско-Заводского района.

По заданию партизанского командования Солнечногорского района лесник В. И. Орлов глухими тропами провел через линию фронта из окружения 589-й стрелковый полк. Прошло несколько дней, и этот полк, снабженный боеприпасами и довооруженный, успешно участвовал в наступательном бою под Яхромой. Дочь лесника Оля Орлова дремучим лесом помогла выйти из окружения отряду численностью около 500 человек. Партизан Иван Можаев вывел роту бойцов, которые израсходовали все гранаты и патроны. Председатель колхоза имени 15-й годовщины Октября (Осташевский район) Константинов выводил из окружения красноармейцев небольшими группами. Так ему удалось выручить около 300 человек.

Кто подсчитает, сколько таких подвигов совершили известные нам и безвестные проводники, лесные лоцманы, скольких раненых и больных вернули в Красную Армию партизаны!

И может быть, спасенные воины — самые ценные "трофеи", которые были добыты партизанами Подмосковья.

Таня
Не забыть заснеженную подмосковную деревню Петрищево близ Вереи. Тело Зои, окаменевшее от мороза, удавка на нежной девичьей шее, лицо бессмертно-прекрасное, с печатью страдания на нем…

Двумя годами позже вранце немецкого офицера из 197-й пехотной дивизии были найдены фотографии, снятые в Петрищево в минуты казни Зои Космодемьянской. Так стало известно, что именно эта дивизия, которую бойцы Западного фронта выбили в конце августа 1943 года из многострадальной Ельни, воевала некогда под Москвой и выкормила палачей Зои Космодемьянской.

Рассчитался за Зою младший сержант П. Бондарев в бою за высоту 240,0 у деревеньки Потапово. Батальон капитана Лобанова ожесточенно штурмовал эту высоту, дело доходило до рукопашной. Последней очередью из автомата Бондарев скосил офицера и несколько солдат. Без малого два года фашист таскал в своем ранце эти злодейские фотографии.

Тем самым он громогласно обнародовал грязную родословную своей дивизии.

Кто-то узнал на фотографии партизанку Таню, у бойцов сжимались кулаки, они клялись жестоко отомстить за нее. Неизвестно, был ли среди них Павел Гаврилович Бондарев, младший сержант 6-й роты 2-го батальона 104-го полка 62-й стрелковой дивизии, потому что в конце боя за высоту 240,0 он был ранен и отправлен в медпункт. Демобилизовался из армии в октябре 1945 года, позже работал в родном колхозе села Свистуновка Ворошиловградской области.

Впервые мы узнали о Зое Космодемьянской от корреспондентов "Правды" и "Комсомольской правды" Петра Лидова и Сергея Любимова. Их очерки были опубликованы 27 января 1942 года. В них партизанка именовалась Таней, а подлинное ее имя выяснилось несколько дней спустя.

"Офицер, — писал Лидов, — задавал вопросы, и Таня отвечала на них без запинки и дерзко.

— Кто вы? — спросил офицер.

— Не скажу.

— Это вы подожгли вчера конюшню?

— Да, я.

— Ваша цель?

— Уничтожить вас…

Татьяну спрашивали, кто послал ее и кто был с нею. Требовали, чтобы она выдала своих друзей. Через дверь доносились ответы: "Нет", "Не знаю", "Не скажу", "Нет". Потом в воздухе засвистели ремни, и слышно было, как стегали они по телу. Через несколько минут молоденький офицерик выскочил из комнаты в кухню, уткнул голову в ладони и просидел так до конца допроса, зажмурив глаза и заткнув уши. Даже нервы фашиста не выдержали…

Четверо мужчин, сняв пояса, избивали девушку… Татьяна не издала ни одного звука. А после опять отвечала: "Нет", "Не скажу", только голос ее звучал глуше, чем прежде… Руки девушки были связаны сзади веревкой. Губы ее были искусаны в кровь и вздулись…

Она шла под конвоем — раздетая, ступая по снегу босыми ногами… На грудь девушки повесили отобранные у нее бутылки с бензином и доску с надписью: "Партизан". Так ее вывели на площадь, где стояла виселица…

— Вы меня сейчас повесите, но я не одна. Нас двести миллионов, всех не перевешаете. Вам отомстят за меня. Солдаты! Пока не поздно, сдавайтесь в плен, все равно победа будет за нами!

Русские люди, стоявшие на площади, плакали. Иные отвернулись, чтобы не видеть того, что должно было сейчас произойти.

Палач подтянул веревку, и петля сдавила Танино горло. Но она обеими руками раздвинула петлю, приподнялась на носках и крикнула, напрягая все силы:

— Прощайте, товарищи! Боритесь, не бойтесь".

Спустя несколько дней после падения Кенигсберга я встретил на его улице, суженной торосами битого кирпича, печальную процессию. Толпа пленных немцев сбилась к бывшему тротуару, освободив место машине; борта и кабина ее повиты черно-красным полотнищем. Пленные с угрюмым любопытством смотрели на неторопливый грузовик с гробом.

Весть о том, что хоронят молодого офицера Александра Космодемьянского, потрясла нас. Он ушел на войну мстить за свою сестру Зою, стал любимцем и гордостью фронта. И вот Александр Космодемьянский сложил свою горячую, красивую голову.

За бои на подступах к Кенигсбергу командир тяжелой самоходки Александр Космодемьянский был представлен к званию Героя Советского Союза. А погиб после штурма Кенигсберга, на Земландском полуострове.

Понадобилось три с половиной года, окровавленных, пропахших минным порохом, дымом пожарищ и потом воины, чтобы брат Зои и вместе с ним многие тысячи ее названных братьев вошли победителями в обугленный город-крепость и сделали еще один, решающий шаг к Победе.

Мост
Бывший секретарь подпольного Осташевского райкома партии А. И. Бормотов рассказывает:

— Когда читалось письмо, полученное из Московского комитета партии, в лесу, недалеко от базы, где проходил митинг, раздался выстрел. Партизанский часовой остановил двух красноармейцев, сообщивших, что они разведчики и прибыли от генерал-майора Панфилова с поручением связаться с нашим штабом. Удостоверившись в правильности показаний, я вместе с командиром партизанских отрядов А. М. Глаховым в сопровождении прибывших разведчиков направился в село Рюховское. Это село нашего района ближе всех к Волоколамску. Там стоял штаб дивизии, там находился товарищ Панфилов, руководивший боями на этом направлении.

Генерал был человек пожилой, среднего роста. Глубокие морщины на лбу свидетельствовали о том, что на его веку было немало и забот и трудов. На столе перед генералом лежала карта и лупа. На стене висели шапка и сабля. Сам все время стоял по-военному — легко и в то же время строго и подтянуто. Принял нас очень любезно, спросил:

— Вам нужна помощь оружием?

Мы попросили патронов к автоматам.

— Вот в этом у меня пока нехватка, — проговорил он, но тут же распорядился выдать партизанам 3 тысячи патронов. Прищурясь, генерал добавил с улыбкой: — Пока трофейного не добудете, строго экономьте свое.

В это время из села Клишино ему позвонил командир:

— Немцы наступают большими силами в обход, нам трудно держать рубеж, мало сил. Как быть?

Посмотрев внимательно на карту, он спокойно ответил:

— На войне не бывает легко… Приказываю держаться, подкрепления пока не будет. — Положив трубку, генерал обратился к нам: — Нужно на некоторое время сдержать наступление немецких танков. Это для выигрыша времени. Наши забыли взорвать Становищенский мост… Сумеете вы это сделать? И еще: надо заминировать в лесу дорогу Осташево — Спас. По ней наступают немцы. — Помолчав, он добавил: — Сделать это нужно сегодня ночью, завтра будет поздно.

От такого неожиданного задания, да еще полученного от генерала, мы в первое мгновение растерялись. Переступали с ноги на ногу и оба сразу пробасили:

— Будем стараться ваше задание выполнить.

Провожая нас, Панфилов добродушно сказал:

— Запомните, что так военные не отвечают, — и пожал нам руки.

На обратном пути мы завернули в партизанский отряд, где командиром был В. Ф. Проскунин. Выделили для отряда часть полученных патронов и рассказали партизанам о задании генерала Панфилова.

Комиссар отряда А. В. Горячев встал и как бы про себя, не глядя на нас, сказал:

— Я много лет работал в районе агрономом, мне здесь знакома каждая складка земли… К этому мосту знаю хороший подход. Поэтому мост буду взрывать я.

— Одному мост взрывать трудно, — усомнились бывшие осоавиахимовские работники района Саша Фомичев и Егор Косякин. — Минирование остается за нами.

В ту же ночь нагруженные минами и взрывчаткой отважные подрывники бесшумно подобрались к Становищенскому мосту. Тихо сняли часовых. Партизаны, стоя по грудь в ледяной воде, закладывали взрывчатку под сваи. Комиссар Горячев минировал подходы.

В 2 часа 50 минут ночи раздался сильный взрыв, и мост взлетел на воздух. Четыре дня немцы его восстанавливали. Продвижение танков на этом направлении приостановилось.

Клятва партизан
Волоколамского района:

"Если по злому умыслу или по своему малодушию я нарушу или отступлю от своей принятой клятвы, пусть презрение и ненависть народа всюду преследуют меня как изменника и предателя и пусть справедливой карой мне будет смерть".


Шаховского района:

"Я клянусь неизменно сохранять тайну отряда, фамилии партизан, намерения командования и, зная суровую кару партизану, попавшему в плен к фашисту, не сдаваться живым в руки врага. А если по малодушию моему нарушу священную клятву партизана, то пусть уделом мне будет общая ненависть, презрение и смерть".


Осташевского района:

"Обязуюсь соблюдать строжайшую дисциплину и тайну. Да постигнет меня суровая кара — смерть, если я струшу в борьбе или нарушу священную клятву партизана".


Красно-Полянского района:

"Если кто-нибудь из нас нарушит эту присягу, то его без пощады должна, как клятвопреступника и изменника, покарать революционная рука советского народа".


Серпуховского района:

"За нарушение настоящей присяги подлежу наказанию как нарушитель священной клятвы, и, если мое преступление будет тягчайшим как для Родины, так и для отряда, я подлежу суду своего отряда, и тогда да постигнет меня суровая кара, как изменника и предателя своей Родины".


Две зеленые ракеты
Наибольших успехов партизаны добивались, когда вступали в боевое взаимодействие с войсковой разведкой, с группами подрывников, ди-версантов, с отрядами чекистов, милиционеров. Только дружные усилия дерзких смельчаков, согласованная тактика, внезапность удара позволяли победно проводить операции крупного масштаба.

Таким был разгром штаба 12-го армейского немецкого корпуса; он расположился в селении Угодский Завод[3]. Возглавил операцию Виктор Карасев (позже ему присвоили звание Героя Советского Союза). Командовали группами капитан Владимир Жабо, старшие лейтенанты госбезопасности Вадим Бабакин, Дмитрий Каверзнев, Пигасов и другие. Комиссаром стал председатель райисполкома М. А. Гурьянов.

В операции участвовал сводный отряд в 320 человек. Большинство из них уже с опытом ближних боев, обстрелянные. В 2 часа ночи 24 ноября загорелись две зеленые ракеты, и по сигналу командира отряда, по тщательно разработанному плану, немецкий гарнизон был атакован. Нападению предшествовала умелая подготовка. Чтобы в темноте различать командиров групп, на шапке и на левом рукаве белели повязки.

Главные объекты гарнизона распределили между отрядами. Капитан Жабо штурмовал каменное здание семилетки — отделение штаба корпуса и офицерское общежитие. Группа Пигасова взяла на прицел казармы и склад горючего. Группу Бабакина нацелили на здание почты и телефона — разрушить немецкий узел связи. Двенадцать телефонных линий перерезали перед атакой.

Карасев должен был овладеть зданием райисполкома, оно также занято под штаб.

В этой группе рядом с Карасевым находился Гурьянов.

— Хотел бы я знать, — сказал он перед боем, — какая сволочь сидит сейчас в моем кабинете… Войти бы туда да как гаркнуть: "Кто здесь хозяин — ты или я?"

Атака была стремительной и весьма успешной. Пламя пожара осветило селение. Гурьянов первым метнул гранату в разбитое окно райисполкома; нижний этаж здания — каменный, второй — деревянный. Полтора десятка фашистов уложил он, прежде чем ворвался в свой кабинет. При штурме командир отряда Карасев был ранен разрывной пулей в правую руку, но остался в строю.

Наконец дан отбой, сигнал к отходу — четыре белые ракеты двумя сериями. На обратном пути Гурьянов попал в засаду, его, раненого, схватили фашисты и после пыток казнили. Посмертно ему присвоено звание Героя Советского Союза.

Совинформбюро сообщило о победе партизан Подмосковья:

"24 ноября несколько партизанских отрядов под командованием товарищей Ж., К., П., Б., объединившихся для совместных действий против оккупантов… ночью после тщательной разведки… обрушились на ничего не подозревавшего врага. Сводный отряд партизан потерял 26 человек убитыми, 8 тяжелораненых было вынесено с поля боя. А уничтожили партизаны до 600 немецких солдат, в том числе много офицеров, захватили важные документы, разгромили несколько складов, уничтожили 4 танка, около 100 автомашин, обоз с боеприпасами…"

Штурман в лесу

На севере Московской области, на стыке четырех районов — Волоколамского, Лотошинского, Высоковского и Тургиновского (Калининская область) — тянется хвойная чащоба. Это лесное захолустье можно назвать подмосковной тайгой. Массив в сорок километров длиной и десять — двенадцать километров шириной послужил основной базой для партизан в северо-западном Подмосковье.

В дневнике подпольного окружного комитета ВКП(б) сохранилась запись:

"20 ноября. В середине дня на заставе были задержаны четверо неизвестных. После проверки документов установили, что связные Коля и Саша посланы Яковлевым по заданию МК ВКП (б) из Москвы с пакетом в Лотошинский район. Они сопровождали двух подрывников — Илюшу Кузина и Костю Кауфмана. Подрывники — ребята подготовленные и обстрелянные; этого нам и не хватало. Илюша — парень лет двадцати, комсомолец, небольшого роста, о себе рассказывает скупо; он бывший работник речного флота. Проходил подготовку в спецшколе, как видно, подрывное дело знает. Костя — среднего роста, коренастый, лет двадцати шести, кандидат в члены партии, рабочий одкого из московских заводов, серьезный товарищ.

Вечером мы подробно расспросили подрывников об их знаниях, опыте…

21 ноября. В командирской землянке отряда разрабатывался план боевых операций. Встал вопрос о пополнении запасов взрывчатки и мин. Решили собрать часть мин, расставленных нашими бойцами на подступах к деревне Таксино. Задание выполнила группа партизан под руководством Кузина и Кауфмана. Они доставили на базу 190 мин…"

Илья Кузин сразу же включился в боевую жизнь отряда Тагунова. Немало подробностей о жизни, партизанской работе И. Кузина собрал журналист Г. Литвин.

Родился Илья Кузин в 1919 году в деревне Санниково Конаковского района Тверской губернии (ныне Калининская область). С детства его манили волжские просторы. Поступил в речной техникум. За год до войны Илья пришел с дипломом на буксирный пароход "Мария Виноградова", стал вторым штурманом. Чувствовал себя уверенно и на фарватере Оки, и на канале Москва — Волга. Перед войной его назначили первым штурманом. Он успел поплавать до первого августа, но в этот день, день своего рождения, направился в военкомат. К сожалению, не удалось скрыть от медиков, что нога у него побаливает, и его признали негодным к военной службе. Два его брата ушли в армию. Как же их догнать?

В райкоме прослышал, что в ЦК комсомола отбирают молодых парней не робкого десятка для засылки в тыл врага. Предупредили об опасностях и лишениях, связанных с такого рода заданиями, но это Илью Кузина не испугало.

8 августа их боевая группа — шестнадцать разведчиков-подрывников — перешла линию Западного фронта. Два с половиной месяца пробыли в тылу наступающего противника, совершив ряд диверсий. Илья Кузин начал с того, что с двумя товарищами забросал гранатами минометную батарею.

Вслед за первым переходом линии фронта был второй. Группой командовал старый коммунист Гуцкей, бывший директор МТС.

После второго возвращения на Большую землю товарищи подсчитали, что за три с небольшим месяца Кузин произвел за линией фронта сто пятьдесят взрывов!

К концу рейда это была не маленькая горстка, отряд вырос за счет "окруженцев", местной молодежи, взявшейся за оружие, и мелких боевых групп.

О последнем их переходе — от Смоленска к Можайску — напоминали шесть разрушенных мостов, взорванные машины с боеприпасами. Их операции в какой-то степени тормозили темп вражеского вторжения.

Бои шли возле Дорохова, разведчики двигались на восток вдоль железной дороги. Гуцкей, политрук Петренко и Илья Кузин следили с лесной опушки, подступающей к железнодорожному полотну, за перегоном. Установили: перед тем, как немцы отправляют эшелон с взрывоопасным грузом, путь проверяет дозорная дрезина.

К тому времени в отряде оставалось всего восемь метров электрического шнура. На расстоянии состав не взорвешь, мину тоже под рельсы не подложишь, — в лучшем случае, подорвется дрезина. И все же Петренко и Кузин решились на смертельно опасную вылазку. Вслед за дрезиной с дальнозорким прожектором и пулеметом, прочесывающим откосы пути и лесные опушки, паровоз тянул вагоны. Смельчаки подползли к рельсам, заложили заряд, присоединили шнур, залегли, и, как только паровоз приблизился, Кузин замкнул цепь на батарейку.

Что спасло двух подрывников от, казалось бы, неминуемой гибели? Их предусмотрительность! Они умно выбрали место для взрыва у закругления пути, рассчитали: когда паровоз свалится под откос, а в вагонах начнут рваться снаряды, паровоз заслонит их от осколков.

Взрыв был такой силы, что оба оглохли. Головокружение, тошнота, струйки крови из ушей.

Подмораживало, выпал и не таял снежок, речки в ледяных заберегах. Отгремел впереди артиллерийский гром на Бородинском поле. Наши оставили Можайск. Не дойдя до Кубинки, где-то возле деревни Репьи, группа напоролась на фашистов. Отстреливаясь, отползли к болоту, укрылись по пояс в леденящей жиже. Около двух суток отсиживались на кочках, выбеленных инеем.

Впадет Илья в забытье, ненадолго очнется, и снова беспамятство. Возвращала к сознанию его каждый раз нестерпимая боль в ноге.

После "грязевых ванн" в болоте он самостоятельно двигаться не мог. Его несли товарищи. Нога посинела, надолго распухла…

Через месяц выписали из госпиталя. Пожилой военврач считал, что возвращение Кузина в боевую группу невозможно. Медицинское заключение звучало как приговор — за линией фронта ему делать нечего.

— Жил я в Филях, — рассказывал позднее Илья Кузин. — Стал каждый день ходить на прогулки по 5–6 километров, утром и вечером делал физические упражнения. Здоровье постепенно крепло. Нога перестала ныть. Стал чувствовать себя значительно бодрее… Живу, ничего не делаю. Надоело. Пошел в Киевский райком партии. Был там хороший человек Сенькин. Мы с ним побеседовали. Он говорит: "Как чувствуешь себя? Все-таки есть здоровье? Смотри!" Я ответил: "Думаю, что здоров. Пойду снова…" Он меня направил к нужным людям. Там я познакомился с Костей Кауфманом…

Километров в двенадцати от Лотошинской базы проходила лесная дорога. Острым взглядом человека, много прошедшего по тылам врага, Кузин приметил: подозрительно часто по этой глуши мотаются грузовые и легковые машины. Обратил на это внимание и Кауфман. Оба проследили, куда именно направляются машины, откуда возвращаются, и убедились — рядом склад горючего, боеприпасов и разного снаряжения.

— Глядим, охрана ходит с автоматами, — докладывал Кузин комиссару отряда. — Мы обошли лес вокруг и видим: штабеля больших ящиков, авиабомбы, бочки бензина, автомобильные покрышки. Что делать? Взорвать или зажечь?.. Темнеет. Мы ждем, перекусили пока… Можно действовать. Оружия у нас не было с собой, лишь по две гранаты. Но если их бросить, ясно будет, что на склад совершили налет партизаны. Надо схитрить. Подобрались к бочкам. Вывинтили пробку из одной, а оттуда течет чистый авиационный бензин. Нашелся у меня клочок бикфордова шнура, аккурат на одну мину. Мы еще две бочки бензина опустошили, бензин потек под ящики со снарядами и патронами. Я закрепил шнур камнем, поджег. Бежим, говорю. Только отбежали метров пятьдесят — вспыхнуло. Светло, как днем. Нам бежать хорошо, от огня все видно. Сейчас бомбы начнут рваться. И точно — минуты через полторы первая взлетела, рассыпалась красным — точь-в-точь как фейерверк пускают. И поднялась стрельба. Понаблюдали мы издалека и пошли в отряд…

Из архивных материалов ясно, что диверсия была весьма значительна, намного крупнее, нежели устно доложил о ней Илья Кузин.

"По дорогам к Москве беспрерывно шли немецкие колонны автомашин и танков. Боевая разведка установила, что между селениями Грибаново — Свистуново немцы на поляне, около лесной сторожки, организовали перевалочный склад боеприпасов и горючего, который охранялся автоматчиками.

22 ноября на уничтожение склада послали группу подрывников: Кузин, Кауфман, Аверьянов и Потапов. Группа в белых халатах, используя ненастную погоду и темноту, в 7 часов вечера вплотную подошла к складу, изучила движение часовых, расположение склада и путь своего отхода. После этого было решено: взорвать склад, используя поджог, часовых не трогать.

Находившиеся в засаде Кауфман, Аверьянов и волоколамский стажер Потапов прикрывали действия Кузина, держа на мушке часовых.

Кузин, вскрыв два бачка с бензином, облил имущество склада. К одному из бачков прикрепил бикфордов шнур, отвел его на пять — десять метров и после отхода товарищей поджег. Раздался сильный взрыв, начался пожар. Двое часовых, находившихся у склада, силою взрыва были убиты. Взрывной волной Кузину оторвало ремень от револьвера и лямки вещевого мешка; сам он упал в снег. Никто из группы не пострадал. Взрывы и пожар на складе продолжались в течение пяти часов. Это вызвало сильное беспокойство среди немецкого командования. Фашисты начали розыски партизан в окрестных селениях.

Всего при взрыве и пожаре было уничтожено: патронов винтовочных — 350 тысяч, авиабомб — 100, орудийных снарядов — 300, автопокрышек с камерами — 100, бензина в бочках — 5 тонн, ящиков с ручными гранатами — 30. Кроме того, сгорел находившийся здесь прицеп от автомашины с грузом; опознать груз не удалось".

В подпольном окружкоме решили одного из прибывших подрывников, Илью Кузина, оставить в отряде у Тагунова, а Костю Кауфмана направить в Лотошинский отряд Грачева. Принесенные Кузиным и Кауфманом взрывчатку, шнур разделили поровну на два отряда.

Кузин проводил Костю до леоной дороги, они дружески распрощались. Не предполагали, что никогда больше не увидятся: в один из последних дней ноября, закладывая мину на дороге, от случайного взрыва погибли Костя Кауфман и политрук истребительного отряда Т. Н. Дрнндрожик, белорусский чекист.

Запись в журнале боевых действий, который вел М. П. Щербаков, заместитель секретаря Северо-Западного подпольного окружкома ВКП(б):

"Окрыленный первым успехом отряд Тагунова за 10 дней ноября уничтожил на дорогах 9 автомашин с грузом, 2 автомашины с немецкими солдатами, 2 штабные машины, автомашину с орудием, вывел из строя тягач, порвал связь и истребил до 100 солдат и офицеров… Комиссар отметил, что подрывник Кузин стал примером бесстрашия для всех бойцов отряда Тагунова. В отряде создали ударную комсомольскую группу подрывников из пяти комсомольцев во главе с Ильей Кузиным. В составе группы ученики средних школ Володя Беденко, два брата Бриллиантовы и Женя Жучкин. Ударную группу юных партизан называли гвардейской, ее посылали на особо сложные операции".

Запись в журнале 14 декабря:

"Немцы спешно отступали после разгрома их армий под Москвой. Колонны автомашин и танков двигались с фронта. Не хватало бензина. Из-за отсутствия горючего немцы бросали автомашины на дороге. Боевой группе партизан в составе 8 человек под руководством подрывника Кузина была поставлена задача: не пропустить ни одной немецкой цистерны с бензином, уничтожать их по дороге к фронту. Группа, получив боевое задание, двинулась к дороге Лотошино — Высоковская, к селению Грибанове. Ту дорогу немцы хвастливо именовали магистраль "Берлин — Москва", самый удобный путь на Высоковскую и Калинин.

Устроив засаду метрах в пятнадцати от дороги, группа вела наблюдение. На фронт уже проехало 17 грузовых машин, но цистерны все не появлялись; пять часов ожидали их партизаны. И только поздно ночью головной пост подал сигнал о движении колонны цистерн.

На дороге, в заранее подготовленные ямки, спешно заложили в шахматном порядке шесть противотанковых мин. Одна за другой следовали три восьмитонные цистерны. Первая машина наскочила на мину, взорвалась и загорелась. Вторая, пытаясь обойти ее, свернула в сторону — мина, взрыв! Третья не успела затормозить, наскочила на вторую машину и тоже взорвалась. Все три автоцистерны горели. Столб огня поднялся к небу, освещая округу, как днем.

У противника поднялась тревога. К месту взрыва и пожара со стороны Грибанова мчалась грузовая машина с пехотой, которая, в свою очередь, наехала на мину — взрыв! С другой стороны осторожно подошли еще автомашины и автобусы с пехотой и автоматчиками. Целые сутки немцы бешено обстреливали лес из пулеметов и автоматов, несколько дней держали усиленные засады на этом участке"…

Илья Кузин был дерзок, удачлив и в самые рискованные моменты: однажды он прыгнул на подножку немецкой штабной машины, из нагана в упор застрелил водителя и в перестрелке на шоссе убил еще четверых фашистов.

Комиссар Волоколамского отряда написал о Кузине: "Вот человек, которого можно считать настоящим героем, какая силища в нем! Кинофильм можно о таком показывать, и, знаете, десять раз будут смотреть. В нем — дух орла!"

Дерзкая смелость Кузина опиралась на тонкую тактику диверсанта — умел запутать следы своей группы, перехитрить противника. Талантливый минер: вперемежку с обычными снаряжал мины, говоря по-саперному, "с элементами неизвлекаемости". У фашистов было немало жертв при разминировании "сюрпризов" Кузина.

На партийном собрании отряда единогласно приняли в партию одновременно комсомольца Илью Николаевича Кузина и боевого командира, бывшего учителя, Бориса Васильевича Тагунова.

Их пригласили в Москву на встречу с комсомольским активом 27 февраля 1942 года.

Герой Советского Союза Илья Кузин держался скромно и был немногословен:

— Как и вы, я работал на производстве, водил пароходы по Москве-реке, вы, наверное, меня часто видели. Началась война, я не мог оставаться спокойно на прежней работе. В армию меня не взяли, сказали "не годен". Пошел в другую армию, в леса. Послали в Волоколамский район, в отряде был командиром группы. Группа небольшая, подобрал себе сам, семь человек, молодежь 24-го года, учащиеся школ. Были и милиционеры, люди храбрые. Они не только могут тут на посту стоять.

В отряде я хозяйственными вопросами не занимался, занимался только боевыми операциями. Отдыхал и — снова на операции. Ходил километров за 70 на дорогу, где было большое движение. Тут никакой излишней смелости нет, просто я знал, что это необходимо в настоящее время… Никакого милосердия! Каждый из нас хорошо это чувствовал…

Чтобы все вам рассказать, надо много времени. Вся моя группа награждена орденами и медалями. Сейчас группа восстанавливает Волоколамск, и я вместе с ними. Но если придется, снова уйду в лес. Я уже получил кое-какую практику, драться будем, пожалуй, еще лучше… Все, товарищи.

Илью Николаевича Кузина избрали секретарем Волоколамского райкома комсомола, позже перешел на партийную и хозяйственную работу. Но здоровье его в военные годы было сильно подорвано, и он умер в 1960 году.

Подземный этаж столицы

На четвертый день войны станция метро "Кировская" была закрыта для пассажиров. Пришел приказ: "В 4 часа 30 минут утра 27 июня 1941 года выходной светофор № 65 выключить из действия и закрестить".

Подготовка Генштаба к работе под землей оказалась весьма предусмотрительной. От первых бомбардировок нас отделяло около месяца, а в конце лета и осенью (налеты люфтваффе зачастили.

"Бомбежки Москвы усилились, — вспоминал генерал армии С. М. Штеменко. — Воздушные тревоги объявлялись почти каждую ночь. Иногда бомбы падали недалеко от Генштаба. Оборудованное в подвале бомбоубежище теперь приходилось использовать и для работы, а оно оказалось совершенно не приспособленным к этому.

Вскоре последовало решение: на ночь Генштабу перебираться в помещение станции метро "Белорусская". Там были оборудованы командный пункт и узел связи.

Теперь мы каждый вечер собирали документы в чемоданы и ехали к Белорусскому вокзалу. В течение всей ночи на одной половине метрополитеновского перрона функционировал центральный командный пункт, тогда как другая половина, отгороженная от первой только фанерной перегородкой, с наступлением сумерек заполнялась жителями Москвы, в основном женщинами и детьми. Так же, как и мы, они являлись сюда, не ожидая сигнала тревоги, и располагались на ночевку. Работать в таких условиях было, конечно, не очень удобно, а самое главное — при ежедневных сборах и переездах терялось много драгоценного времени, нарушался рабочий ритм.

Вскоре мы отказались от этого и перебрались в здание на улице Кирова. Станция метро "Кировская" тоже была полностью в нашем распоряжении. Поезда здесь уже не останавливались. Перрон, на котором мы расположились, отгораживался от путей высокой фанерной стеной. В одном его углу — узел связи, в другом — кабинет для Сталина, а в середине — шеренги столиков, за которыми работали мы. Место начальника Генштаба — рядом с кабинетом Верховного…

Понятия дня и ночи у нас полностью стерлись. Круглые сутки приходилось быть на своих рабочих местах. Но так как без сна обойтись все-таки нельзя, то "а станцию метрополитена нам подавали для этого поезд. Вначале спали сидя. Потом стали подавать классные железнодорожные вагоны, где мы устраивались с большими удобствами.

И. В. Сталин в свой подземный кабинет спускался лишь при объявлении воздушной тревоги. В остальное время он предпочитал находиться в отведенном ему флигельке, во дворе занятого под Генштаб большого дома на улице Кирова. Там он работал и принимал доклады.

А бомбежки Москвы все усиливались".

В октябре под Москвой бушевал "Тайфун", в ноябре фашисты приблизились к столице на выстрел из дальнобойного орудия.

Бывали дни, воздушную тревогу объявляли до шести раз. В такие моменты в радиопередаче случалась маленькая заминка, и голос диктора как бы осекался: это городскую радиосвязь отключали от трансляции, которая шла на всю страну. И в самом деле, слушателям за пределами Москвы (а тем более самим авианалетчикам) не обязательно было знать о том, что воздушная тревога объявлена.

После тревожной сирены пожарные дружины занимали посты на верхотуре, готовые тушить "зажигалки", гасить огонь. Жители, которые не дежурили на крышах, на лестницах, в подъездах, — прежде всего женщины с детьми и старики — спускались в бомбоубежища.

Метро стало самым безопасным, удобным и просторным бомбоубежищем. Некоторые станции принимали десятки тысяч жителей. Например, на станцию "Маяковская" спускалось до 50 тысяч, на "Курскую" — до 40 тысяч.

Всем, кто знает о битве за Москву понаслышке, трудно представить, как выглядели станции, когда метрополитен выполнял обязанности огромного бомбоубежища.

21 сентября Моссовет установил распорядок жизни подземного этажа столицы, где находили приют до полумиллиона человек. Если движение поездов прекращалось до сигнала "Воздушная тревога", вход в метро был разрешен только детям и женщинам с детьми до 12 лет. Во время воздушных тревог метропоезда доходили до ближайшей станции и стояли у платформы в ожидании отбоя. Диспетчер подавал команду: "Снять напряжение с третьего контактного рельса". И москвичи могли располагаться в тоннелях метро.

В октябре и в ноябре, когда Москву часто бомбили, в метро приходили на ночевку до пяти утра. Поэтому движение поездов прекращалось сперва в семь, а потом и в пять часов вечера. Женщинам с детьми разрешался ночлег в вагонах, стоящих у платформ. Остальные ночевали в тоннеле. Разрешалось брать с собой постельные принадлежности.

Новая функция метрополитена-бомбоубежища потребовала колоссальной организационной работы от его сотрудников.

На подземное полотно в тоннелях настилали дощатые щиты, общая длина настила достигала 36,5 километра. Чтобы удобнее, быстрее сойти с платформы в тоннель или подняться, на всех станциях установили откидные металлические мостики, их было 80. На двадцать две станции завезли 3800 детских кроваток и 4600 топчанов.

Провели дополнительное освещение, позаботились о питьевой воде. Дежурные водопроводчики проверяли, есть ли на всех станциях вода. В тоннелях обычные водопроводные краны, а на платформах устроены питьевые фонтанчики. Оборудовали уборные — 25 постоянных и 15 переносных.

Семьдесят тысяч жителей получили медицинскую помощь в метрополитене-бомбоубежище. Ежевечерне на дежурства в метро заступало триста санитарных дружинниц.

В убежищах было полно хлопот. Надо было вовремя спустить с платформ на пути мостки-сходни, задраить проемы от возможной взрывной волны и все это проделать в считанные минуты.

Помимо действующих станций использовались тоннели третьего, незаконченного радиуса "Автозаводская" — "Площадь Свердлова". Под убежища приспособили перегоны и недостроенные платформы. Неподалеку от будущей станции "Новокузнецкая" участки тоннеля обстроили деревянными нарами. Сандружинницы предупреждали тех, кто приходил с детьми: их нужно одевать потеплее: это на улице душный, теплый вечер, а в недостроенной шахте — холодная сырость.

Детей поили молоком, кормили, укладывали спать. Случалось, детей приводили, приносили среди ночи. К малолетним москвичам можно отнести прекрасные строчки поэта:

Детей разбуженных испуг
Вовеки не простится…
Не все родильные дома, больницы имели надежные, хорошо оборудованные бомбоубежища. Неудивительно, что роженицы искали приюта и помощи на станциях метро. И вот здесь, в служебных помещениях, открылись никем поначалу не предусмотренные, стерильно чистые родильные комнаты; распоряжались там опытные акушерки.

Хочу обнародовать цифру, которая доселе не названа во всеуслышание: в часы воздушных тревог в московском метро родилось двести семнадцать младенцев. В возрасте нескольких дней каждый из них на руках матери совершил первое в своей жизни путешествие… на эскалаторе. Вот бы проследить за судьбами уроженцев метро!..

Ошибочно было бы думать, что с наступлением вечера все платформы, неподвижные составы и тоннели превращались во вселенскую спальню.

В тишине и тепле, при электрическом свете на подземном бивуаке можно было позаниматься, почитать книгу, написать письма, узнать свежую фронтовую сводку, прослушать лекцию, обзор международных событий. На каких-то станциях появились кинопередвижки. Чья-то бабушка, может быть, старая учительница, учила группу ребятишек азбуке.

На станции метро "Арбатская" силами преподавателей и аспирантов Московской консерватории через день устраивали концерт. Выступали квартет имени Бетховена, Д. Ойстрах, Л. Оборин, Г. Гинзбург и другие.

Красноречивую заметку напечатали 29 ноября в "Комсомольской правде" под заголовком "Подземный читальный зал".

"На станции метро "Курская" открылся филиал Государственной публичной исторической библиотеки. Как только прекратилось движение поездов метрополитена, на платформе станции был оборудован читальный зал. Сотрудники библиотеки приступили к выдаче книг москвичам, пришедшим на ночь в метро…

Вчера в большом спросе были "Война и мир" Л. Толстого, "Наполеон" академика Е. Тарле, "Суворов" К. Осипова, "Кутузов" М. Брагина, "Родина" Ванды Василевской.

Подземный филиал библиотеки открыт ежедневно с 7 часов вечера до 12 ночи. Открыты две передвижные выставки "Отечественная война 1812 года" и "Великая Отечественная война советского народа с гитлеровской Германией". Оформляется стенд, посвященный гвардейским частям Красной Армии…"


Не только мраморным великолепием станций может гордиться Московский метрополитен имени В. И. Ленина. С торжественным достоинством отпраздновал он 24-ю годовщину Октябрьской революции.

Под его сводами рождались решения, предвосхитившие поражение гитлеровской Германии. Он предоставлял приют москвичам в часы бомбардировок, кормил и поил молоком детей, стал родильным домом для двухсот семнадцати граждан Москвы.

"Завтра напишу тебе из Москвы…"

Спустя неделю после торжественного заседания в метро "Маяковская" наблюдательные старожилы переднего края заметили, что немцы перекрашивают танки, пушки, цуг-машины и санитарные автобусы в белый цвет. Снайперы обратили внимание на то, что они на некоторых участках фронта надели маскировочные халаты.

— Не к добру этот зимний маскарад, — заметил командир Особого полка Западного фронта Никон Шевцов, — что-то немчура затевает…

На следующий день, 14 ноября, противник бомбил Москву с упорным ожесточением. Командование немецкой воздушной эскадры не примирилось с тем, что большевики осмелились невозбранно неделю назад провести у них под носом праздник на Красной площади. А может, налет этот в отместку за то, что в первой половине ноября мы нанесли бомбовые удары по вражеским аэродромам, уничтожив при этом 88 самолетов. С 5 по 8 ноября наши летчики бомбили 28 аэродромов, 12 и 15 ноября — еще 19.

Предположение и объяснение эти прозвучали в присутствии Никона Шевцова. Он отрицательно покачал головой — был склонен думать, что ожесточенная бомбежка среди бела дня связана с "малярными работами" немцев и что, скорее всего, предваряет их новое наступление.

Часовым московского неба удалось 14 ноября сбить 43 самолета и сильно остудить пыл налетчиков.

Для наших военачальников, командиров новое наступление немцев не было неожиданностью. Радиоразведка записала текст приказа Гитлера; он кричал о близком крахе всей советской обороны.

По мере того как фашисты, неся большие потери, продвигались к Москве, все энергичнее развертывал деятельность передовой отряд эсэсовцев "форкомандо Москау". Зима вступала в свои права, и намерение затопить город, сбросить на него воды канала Москва — Волга становилось все более иллюзорным, утопическим. Обергруппенфюрер СС шеф нового рейхскомиссариата "Москва" Зигфрид Каше о затоплении больше не упоминал. Но его многочисленная "форкомандо Москау" перебралась из Смоленска в Малоярославец с задачей: ворваться в Москву с войсками.

К 14 ноября, к началу нового наступления на Москву, эсэсовские зондеркоманды уже успели расстрелять, сжечь на оккупированной территории, по их отчетам, 45 467 "коммунистических деятелей".

Материалы, захваченные позже в разведотделе группы армий "Центр", позволяют судить, какими именно мероприятиями "форкомандо Москау" предполагала начать свою деятельность, вступив в Москву:

захватить Московский комитет партии, Старая площадь, дом 6;

Международную организацию рабочей помощи — МОПР, ул. Огарева;

обратить внимание на следующие пункты: Трест московских гостиниц. Бани. Мосгорсправка, адресный стол — захват материалов. Милиция, Петровка, 38. Мостаксомотор, Кузнецкий мост, 20;

захват готовой продукции всех видов, в первую очередь необходимых для войск зимних вещей…

Штаб Западного фронта располагал сведениями о том, что наступление начнется 15 ноября. Более того, нашей разведке стало известно, что 4-я армия противника будет атаковать фронтально, а ударные группировки созданы им на флангах. Большую роль сыграл тот факт, что Жукову, Шапошникову, Василевскому и другим военачальникам удалось предугадать направление ударов противника.

"В начале ноября у меня состоялся не совсем приятный разговор по телефону с Верховным.

— Как ведет себя противник? — спросил И. В. Сталин.

— Заканчивает сосредоточение своих ударных группировок и, видимо, в скором времени перейдет в наступление.

— Где вы ожидаете главный удар?

— Из района Волоколамска. Танковая группа Гудериана, видимо, ударит в обход Тулы на Каширу.

— Мы с Шапошниковым считаем, что нужно сорвать готовящиеся удары противника своими упреждающими контрударами…

— Какими же силами, товарищ Верховный Главнокомандующий, мы будем наносить эти контрудары? Западный фронт свободных сил не имеет. У нас есть силы только для обороны… Мы не можем бросать на контрудары, успех которых сомнителен, последние резервы фронта. Нам нечем будет подкрепить тогда оборону армий, когда противник перейдет в наступление своими ударными группировками.

— Ваш фронт имеет шесть армий. Разве этого мало?

— Но ведь линия обороны войск Западного фронта сильно растянулась; с изгибами она достигла в настоящее время более 600 километров.

У нас очень мало резервов в глубине, особенно в центре фронта.

— Вопрос о контрударах считайте решенным. План сообщите сегодня вечером, — недовольно отрезал И. В. Сталин…

Минут через пятнадцать ко мне зашел Н. А. Булганин и с порога сказал:

— Ну и была мне сейчас головомойка!

— За что?

— Сталин сказал: "Вы там с Жуковым зазнались. Но мы и на вас управу найдем!" Он потребовал от меня, чтобы я сейчас же шел к тебе и мы немедленно организовали контрудары…

Однако эти контрудары, где главным образом действовала конница, не дали тех положительных результатов, которых ожидал Верховный. Враг был достаточно силен, а его наступательный пыл еще не охладел" (Г. К. Жуков).

Дальнейшие события показали, что возражения Г. К. Жукова были обоснованными.

Командование Западного фронта предугадало направление ударов противника, но противостоять им не удалось из-за большого превосходства фашистов в танках.

Самое напряженное положение создалось на правом фланге; немцы наносили главный удар в направлении Волоколамска и на Клин — Дмитров. Против наших войск действовало одновременно свыше трехсот танков, почти половина обрушилась на панфиловцев. Немцы воспользовались тем, что снег покрыл промерзшую землю тонким слоем. Чернели оголенные холмы и бугры, и танки могли двигаться не только по дорогам, но местами напрямик по полям и перелескам.

Чтобы противостоять танковым атакам на правом фланге, с огневых позиций в Москве решено было снять часть зенитных орудий среднего калибра, чтобы использовать их в качестве противотанкового оружия.

Очень скоро 200 зениток стояли на боевых рубежах.

Крайне напряженная обстановка создалась и на левом фланге фронта, южнее Серпухова, где противник сосредоточил много танков. С каждым днем становилось все очевиднее: предпринятый недавно упреждающий контрудар, где Верховный Главнокомандующий чересчур большую роль отводил кавалерии, был нецелесообразным.

Имея в виду это и подобные решения, А. М. Василевский писал: "…в первые месяцы сказывалась недостаточность оперативно-стратегической подготовки Сталина. Он мало советовался тогда с работниками Генштаба, командующими фронтов".

С таким же упорством, как под Волоколамском, защитники Москвы сражались в конце ноября под Яхромой, Клином, Солнечногорском, Кубинкой, Наро-Фоминском, Каширой, на шоссе Тула — Серпухов, которое немцы пытались перерезать.

И тем не менее давление противника по всей линии фронта не ослабевало. Наши войска продолжали вести тяжелейшие, изнурительные, кровопролитные бои; враг медленно приближался к Москве.

В полевой сумке убитого танкиста, штабного офицера, нашли письмо:

"Дорогой дядюшка, десять минут назад я вернулся из штаба дивизии, куда возил приказ командира корпуса о последнемнаступлении на Москву. Через два часа это наступление начнется. Я видел тяжелые орудия, которые будут обстреливать Кремль. Я видел наших солдат, которые должны первыми пройти по Красной площади у могилы их Денина. Ты знаешь, я не восторженный юноша, но это — конец. Москва наша! Россия наша! Европа наша! Тороплюсь, зовет начальник штаба. Завтра напишу тебе из Москвы…" (подпись офицера неразборчива).

22 ноября генерал Гальдер записал в дневнике:

"Фельдмаршал фон Бок лично руководит ходом сражения под Москвой с передового командного пункта. Его неслыханная энергия гонит войска вперед".

"Не помню точно какого числа это было… — вспоминает маршал Жуков, — мне позвонил И. В. Сталин и спросил:

— Вы уверены, что мы удержим Москву? Я спрашиваю вас это с болью в душе. Говорите честно, как коммунист.

— Москву, безусловно, удержим. Но нужно еще не менее двух армий и хотя бы двести танков.

— Это неплохо, что у вас такая уверенность. Позвоните в Генштаб и договоритесь, куда сосредоточить две резервные армии, которые вы просите. Они будут готовы в конце ноября. Танков пока дать не сможем".

Погода летная и нелетная

Сирена воздушной тревоги прозвучала в Москве сто сорок один раз. Но налетов было больше; не обо всех одиночных самолетах или мелких группах оповещались жители.

С приближением линии фронта придвинулись и аэродромы, откуда стартовали налетчики, сокращалось время, потребное для того, чтобы достичь черты города. Борис Полевой писал в "Правде": "Их летчики, едва поднявшись с аэродромов, оказывались над Москвой".

Урон, наносимый налетами "втихомолку", без предупредительной сирены, бывал, однако, весьма чувствительным, и поэтому противовоздушная оборона по-прежнему оставалась начеку.

С началом операции "Тайфун" нападения с воздуха участились. В октябре совершили 31 налет, из двух тысяч бомбардировщиков прорвались 72. В воздушных боях и зенитным огнем маши сбили 278 самолетов. В двадцатых числах октября в районе Москвы держалась густая облачность, и все-таки ожесточенные налеты бывали и днем и ночью.

27 октября шестерка истребителей под командованием Героя Советского Союза Виктора Талалихина вылетела на прикрытие наших войск в районе деревни Каменка, на берегу Нары (85 км западнее Москвы). При подходе к немецкому аэродрому Талалихин сбил еще один "Мессершмитт-109", но пулеметные очереди из другого самолета, прятавшегося в облаках, ударили по ведущему. Талалихин был смертельно ранен в голову, черный столб дыма отметил место падения его самолета.

28 октября воздушная тревога объявлялась четырежды. Зенитчики вели такой интенсивный огонь, что стволы орудий приходилось обматывать мокрыми тряпками.

Немало дымящихся черных обугленных следов оставили налеты 30 октября в разных районах города: флигель Курского вокзала, Фрунзенская набережная, Петровка, улица Горького, Старо-Конюшенный переулок, улица Дзержинского, Мерзляковский переулок, кинотеатр "Художественный" и другие объекты и адреса.

В канун Октябрьского праздника 6 ноября фашисты пытались испортить москвичам праздник и расплатились за это сбитыми самолетами. 7 ноября ни одна бомба не была сброшена на столицу.

В ноябре совершен 41 налет, прорвалось 28 самолетов. 12 ноября крупная бомба попала в здание МК В КП (б) на Старой площади. Мощным взрывом часть здания оказалась разрушенной. Налет произошел во время совещания, доклад делал генерал Артемьев. Сильную контузию получил секретарь ЦК и МК партии А. С. Щербаков. Сквозь пламя и дым пожарные в кислородных масках выносили раненых, спасатели работали с 17 часов вечера до 3–4 часов утра.

Массированный налет состоялся 14 ноября, перед решительным наступлением немцев. Более 120 бомбардировщиков и истребителей прорывались к центру города. Для отпора противнику поднялось 250 истребителей. Ожесточенные воздушные бои шли над треугольником Красногорск — Центральный аэродром — Кунцево. За день сбили 43 самолета.

После этого противник отказался от дневных налетов.

Наши летчики базировались не только в Подмосковье, но и на Центральном, Тушинском аэродромах.

Поздней осенью подбитый фашистами штурмовик Григория Светличного не мог дотянуть до своей посадочной полосы. Но, умело маневрируя, летчик сумел избежать катастрофы. Он направил самолет в сторону Белорусского вокзала и приземлился в конце улицы Горького, не причинив никому вреда, не повредив ни одного дерева, ни одного дома. Легко представить себе удивление редких в тот час прохожих, увидевших, как ИЛ-2 садится на мостовую.

Уже в ту пору на боевом счету летчика было несколько вражеских самолетов и десять танков[4].

17 ноября тяжелая бомба разорвалась на станции Лосиноостровская, где под путепроводом на соседних путях стояли составы с боеприпасами, горючим и эшелон с тяжелоранеными. Три пожарные команды (22-я, 35-я и Бабушкинская), железнодорожники, отряды МПВО десять часов боролись с огнем, спасали раненых, отцепляли горящие, стреляющие вагоны. А затем героическими усилиями в кратчайший срок восстановили железнодорожные пути, связывающие Москву с восточными областями страны.

Каждая схватка с огнем вооружала отряды самозащиты и батальоны ПВО строжайшей дисциплиной, умением пробиваться в бомбоубежища сквозь завалы, спасать погорельцев, быстрее локализовать пожары, тушить зажигалки. У немцев появились и зажигательные бомбы с гремучей ртутью, вызывающей при горении вторичный взрыв.

Полковник в отставке Ю. Ю. Каммерер, один из руководителей штаба МПВО Москвы в годы войны, рассказывает о маскировке города. Необходимо было ввести в заблуждение штурманов с "юнкерсов" и "хейнкелей", сбить их с толку несоответствием между врученной им картой Москвы и тем, что они увидят…

— Работа эта проводилась с широким размахом по единому замыслу. Возглавляли ее ведущие архитекторы, опытные градостроители К. С. Алабян, В. С. Андреев, Н. Я. Колли, И. И. Ловейко, М. В. Посохин и многие другие под общим руководством архитектора города, позднее Героя Социалистического Труда, Д. Н. Чечулина. В считанные дни Москва неузнаваемо преобразилась. Некоторые широкие улицы и площади "заселили" домами и, не жалея краски, щедро "озеленили". На Садовом кольце, прямо на асфальте, как в далеком прошлом, когда кольцо действительно было садовым, снова раскинулись "кроны деревьев". Там же среди зелени проглядывали разноцветные "крыши". Плотно застроили Красную площадь и другие. Крыши цехов крупных предприятий тоже превратились в дома, преимущественно малоэтажной застройки, характерной для того времени…

Среди главных целей были Кремль и здание МОГЭС — важный в то время источник энергоснабжения города. Основными ориентирами для них были излучины Москвы-реки, Стрелка, Обводной канал. По замыслу маскировщиков, Обводной канал строители за одну ночь замаскировали под улицу старого Замоскворечья, МОГЭС надстроили фанерным этажом, и вот уже новый "жилой" дом набережной не выделяется в массе окружающих строений…

Как убедиться в том, что город хорошо замаскирован? Для этого нужно осмотреть его сверху. Председатель Моссовета Пронин и генерал Журавлев совершили на высоте полутора километров два контрольных облета — днем и ночью.

Ко времени массированных налетов задача обеспечить население столицы убежищами была в основном решена. В городе подготовили 1029 газоубежищ, 6215 бомбоубежищ, не считая линий метрополитена. В защитных помещениях могли разместиться 1366 тысяч человек — практически все оставшееся после эвакуации население столицы.

Возникли сложности в детских садах и яслях.

И не потому, что убежищ не хватало. Трудность была и в другом: перенести за считанные минуты после объявления воздушной тревоги 100–120 детишек в укрытие, а располагалось оно чаще всего в соседнем доме, дежурили всего три-четыре няни.

Выход нашли, закрепив за детскими учреждениями бойцов из батальонов МПВО. По сигналу они прибывали к подшефным, одевали малышей и переносили их в убежища. Так же эвакуировали больных и раненых, находившихся в госпиталях…


Да, Москва осталась единственной европейской столицей, которой гитлеровские люфтваффе не смогли нанести большого ущерба. Но фашистские летчики, которым удавалось пробить брешь в зенитном заслоне, сбросили в дни войны бомбы на Большой театр и разрушили здание Театра имени Евг. Вахтангова на Арбате; Москворецкого исполкома и райкома партии; Всесоюзной книжной палаты на улице Чайковского. Тяжелая фугасная бомба пробила перекрытия здания редакции "Московская правда" в Потаповском переулке.

Воздушными бомбежками противника было разрушено и повреждено 117 промышленных предприятий, 496 жилых домов, 40 больниц, родильных домов, поликлиник, детских садов и яслей, 59 средних школ, вузов, музеев, библиотек, театров и гостиниц. От вражеских бомбежек пострадало свыше 10 тысяч жителей[5].


За пять месяцев войны — с первого налета 22 июля по 20 декабря 1941 года — фашисты совершили 8278 вылетов, а прорвалось к городу 229 самолетов. У бывших работников противопожарной обороты последняя цифра вызывает сомнения, так как было немало налетов без оповещения. Подсчитан бомбовый груз, сброшенный противником на Москву (не считая бомб, упавших в воду), — он превышает грузоподъемность 229 самолетов.

Да, наша столица пострадала меньше всех в Европе. И в этом заслуга не только героических летчи, ков-истребителей, зенитчиков, прожектористов, бойцов противопожарной обороны, но и всех трудящихся Москвы. Они защищали каждый клочок московского неба и добились, что любая погода стала для фашистов нелетной.

Ложная цель
Маскировка важных объектов в черте города дополнилась ложными целями в пригородах и предместьях. Мало ввести в заблуждение вражеского штурмана, наводчика. Нужно, чтобы он промахнулся, израсходовал свой смертоносный груз не в густонаселенном районе города, а где-нибудь на безлюдной окраине.

— Хитростью, уловкой военного времени были ложные объекты на окраинах города, в пригородах, — рассказывает Юлий Юльевич Каммерер. — Они предназначались для того, чтобы привлечь внимание врага и заставить его сбросить бомбы "а пустыри, якобы ставшие "объектами оборонного значения". Каркасно-фанерные сооружения, ряды остекленных парниковых рам имитировали заводские цехи и здания… Часто немецкие штурманы клевали на нехитрую приманку и сбрасывали на "завод" зажигалки. Тогда наземная команда поджигала заготовленные кучи хвороста, дров, бочки с отработанным маслом — и возникал пожар. На него, как мотыльки на огонь, набрасывались идущие следом бомбардировщики… Строились и ложные аэродромы с макетами самолетов, которые по специальному заказу поставлял один из московских деревообрабатывающих комбинатов. На ложные объекты гитлеровцы сбросили почти одну треть своего бомбового груза. Эта форма маскировки оказалась весьма эффективной.

"В Москве и на подступах к ней, — писал генерал-полковник артиллерии в отставке Д. А. Журавлев, — были созданы… "нефтебазы" с подъездными путями и железнодорожными составами. В одном районе даже имитировали "военный лагерь" с палатками и декоративными фигурами бойцов. В ряде мест построили ложные аэродромы и создали огневые позиции зенитной артиллерии".

Многие защитники московского неба слышали про бомбежку подмосковного поселка Томилино. Немецкий летчик высмотрел длинные застекленные корпуса, вытянутые параллельными рядами, и решил — крупный завод. Бомбы легли точно в цель и разнесли в пух и прах томилинскую… птицефабрику. "Несколько дней обезумевшие от бомбежки куры, отчаянно кудахча, в полной панике носились по окрестностям Томилина", — вспоминали летчики с соседнего аэродрома.

Сооружение ложных объектов с лихвой себя окупило. Фашисты сбросили на них 697 фугасных, 2521 зажигательную, 156 осветительных бомб. И все они предназначались для столицы…

Верхом на бомбе
Люди этой специальности часто ходят по краешку жизни. Их обязанность — после отбоя воздушной тревоги обезвреживать неразорвавшиеся бомбы, распознавая самые хитроумные взрыватели.

Иван Васильевич Лузан уволился в запас в звании старшины, а когда бомбили Москву, был сержантом. Немало опаснейших операций провел он в городе.

Однажды бомба, пробив мерзлую землю, ушла глубоко в грунт.

"Вот уже гора земли выброшена лопатами, — рассказывал журналист П. Горбунов, — а бомбы все не видно. Наконец показалась часть стабилизатора. Теперь пользоваться лопатами было опасно. Малейший удар — и не миновать взрыва. Тогда бомбу начали откапывать руками.

— В укрытие! — скомандовал Лузан, когда бомба была полностью освобождена от земли…

Самые тревожные минуты. Оставшись один, Иван Васильевич попытался извлечь взрыватель — никак не поддавался. Очевидно, деформировался при падении. Пришлось поднимать бомбу со взрывателем. Осторожно закрепив тросы, спущенные с установленной наверху лебедки, Лузан сел на корпус бомбы и скомандовал:

— Тихонько… подъем!..

Так верхом на бомбе его и подняли, затем осторожно опустили на заранее подготовленную в кузове грузовика подстилку из песка.

— Трогай!.. На первой скорости! — приказал Лузан водителю.

Важно было, чтобы бомба не скатилась С подстилки, не ударилась о борт; от удара взрыватель мог сработать.

Иван Васильевич сидел на бомбе до тех пор, пока машина тихим ходом не миновала городскую черту. Вдали от жилых домов пиротехники осторожно сняли с машины бомбу и подорвали ее".

Техник И. В. Лузан на всем протяжении войны многократно участвовал в обезвреживании невзорвавшихся боеприпасов (около двух тысяч мин, бомб, снарядов на его счету).

Бывшему пиротехнику, инженеру-строителю Шнееру Монусовичу Фридбургу на всю жизнь запомнился случай на Колхозной площади, хотя он обезвредил множество опаснейших бомб и мин.

"Вблизи упала тяжелая бомба, весом в тонну, и не взорвалась. А место здесь густонаселенное. Кругом дома. Совсем рядом институт Склифосовского, там госпиталь. Вот сюда-то со своими бойцами и прибыл сержант Фрид-бург. Прежде всего вывели из опасной зоны людей, живших в домах, примыкавших к площади. Потом начали раскопки. Работали быстро, споро, соблюдая осторожность. Железными лопатами стало уже опасно копать, сменили их на деревянные. Поставили крепь. И вот команда:

— Все в укрытие!

В воронке остался только сержант. Он осторожно осматривает обнаженный корпус бомбы, определяет тип взрывателя. Пишет записку, прикрепляет ее к спущенному связными концу бечевки. Это на случай, если не удастся лично доложить старшему командиру.

Донесение поднято вверх, доставлено по назначению. Принимается решение: извлечь взрыватель и уже обезвреженную бомбу вывезти на дальний пустырь…

Пришлось оперировать нехитрым инструментом — молотком да зубилом. Это потом у нас появились более совершенные инструменты. А тогда… Малейшее неосторожное движение, неточный удар могли стать роковыми для пиротехника. Но вот "жало" бомбы извлечено. Теперь эта железная туша, начиненная взрывчаткой, уже не опасна".

И до войны и после Фридбург работал в Москве, по специальности он инженер-строитель, немало домов построено при его участии. Четверть века он успешно трудился в тресте Главмонтажспецстрой. И пусть знают посетители кинотеатра "Севастополь" на Большой Черкизовской улице, что это тоже детище минера-строителя.

Иные командиры саперных отрядов и частей МПВО накопили за фронтовые годы огромный "взрывоопасный" опыт. Лейтенант Николай Федорович Малов стал прекрасным специалистом, усовершенствовал средства поиска и обезвреживания невзорвавшихся боеприпасов, выслеживал бомбы с часовым механизмом.

Александр Глебович Ковалев лишь за первые месяцы войны разрядил сто авиабомб. Одну из них, чтобы не испачкать обмундирования, Ковалев обезвреживал в трусах. Инженер Петр Николаевич Коханенко, кандидат технических наук Горохов изобрели специальные инструменты, применили, освоили технические новинки при обезвреживании. Нельзя забывать, что некоторые бомбы фашисты вооружали хищными смертоносными сюрпризами, так называемыми элементами неизвлекаемости, которые унесли с собой много жизней минеров.

Самая тяжелая бомба, весом в 1400 килограммов, упала у гостиницы "Националь", как раз там, где теперь подземный переход. Бомбу даже выслушивали особым стетоскопом, искали часовой механизм. Она была быстро обезврежена.

Старые москвичи, наверное, помнят, как в начале войны на площади Свердлова, а позже в Центральном парке культуры и отдыха наряду со сбитыми самолетами была устроена выставка немецких бомб разного калибра — от мелких до огромных, весом в тонну. Каким потом, иногда и кровью была оплачена безопасность этих экспонатов с выпотрошенной взрывчаткой!

К концу января 1942 года военно-воздушные силы вермахта потеряли на Восточном фронте 6894 самолета, из них 4903 самолета безвозвратно.


I октября 1944 года на улицы Москвы выехали нормально освещенные трамваи, троллейбусы — предвестники конца войны. Прошло еще семь военных месяцев, и в дневнике Юрия Жукова "Крутые ступени" появилась запись:

"Опубликовано долгожданное решение. Начиная с поля часов 30 апреля в Москве отменяется затемнение. Вторые сутки подряд по радио почти непрерывно звучит веселая музыка. В перерывах дикторы передают радостные сообщения: в Берлине наши войска ведут бои в центре города; союзники идут к Мюнхену; в Австрии создано временное правительство…

11 часов вечера… Еду в центр поглядеть освещенную Москву. Ведь мы так долго мечтали об этом! Еще нет полуночи, но нетерпеливые москвичи досрочно срывают осточертевшие за четыре года шторы из плотной черной бумаги. Мальчишки жгут их во дворах. Ровно в полночь разом вспыхивают уличные фонари. Над входами в метро зажигаются малиновые буквы "М". Ослепительно сияют фары автомашин. Всюду толпы людей, гремит "ура!".

Пожалуй, не было в Москве другого дня, когда бы детские стихи Сергея Михалкова прозвучали так своевременно:

Мы отметим с облегченьем:
Затемненья больше нет,
И что только для леченья
Нужен детям синий свет…
Отпала надобность во всех средствах затемнения, в тот день был сброшен и выцветший брезент с Кремлевских звезд. После 1408 ночей, когда столица не знала света, зажглись уличные фонари, засветились московские окна.

По странному совпадению, именно в этот день, 30 апреля, Гитлер покончил с собой.

Последняя пядь

Спустя четверть века после Московской битвы на даче маршала Г. К. Жукова звукооператор записывал на магнитную ленту его рассказ. Хозяин дачи сидел с Константином Симоновым в гостиной, в углу, под большой картиной Ю. Непринцева "Отдых после боя"; в картине легко угадывается эпизод из поэмы "Василий Теркин".

— На участке 16-й армии немцы в общей сложности ввели в дело более шестисот пятидесяти танков. Причем в первом эшелоне сразу бросили против армии Рокоссовского такую махину!.. На его участке, я вам прямо скажу, были моменты тяжелые. Фронт иногда выгибался дугой, и казалось, вот-вот может случиться непоправимое, фронт будет прорван. Но нет! Фронт выдержал! Для того чтобы укрепить это самое опасное для нас направление — армию Рокоссовского, — мы перебрасывали все, что было можно, с других, соседних участков. Брали из центра фронта, где противник был менее активен и, по существу, вел сковывающие действия. Это дало нам возможность взять оттуда все, что можно. Вначале мы взяли армейские резервы — перебросили к Рокоссовскому, потом взяли дивизионные резервы — перебросили к Рокоссовскому, это уплотняло, усиливало оборону, потому что армия истекала кровью, надо было ее чем-то подкреплять. А затем дело дошло до того, что мы уже начали в батальонах забирать отдельные взводы, отдельные группы танков, отдельные противотанковые ружья — и все это на машинах быстро доставлялось на участок 16-й армии и включалось в борьбу на самых ответственных участках. И в конце концов нам удалось укрепить армию Рокоссовского. Войска дрались мужественно и не дали себя опрокинуть…

Да, на фронте 16-й армии, где немецкие танки настойчиво пытались прорвать фронт, было самое критическое положение.

Тяжелейшие оборонительные бои вела возле деревни Горки 18-я (бывшая ополченческая) стрелковая дивизия. Комдив запросил командарма о помощи. "Товарищ Чернышев! — получил он ответную записку. — Держитесь, не уступайте ни одной пяди русской земли без крови противника. В критическую минуту поддержу всем, чем располагаю. Рокоссовский. 18. 11.41".


Пядь, объясняет нам словарь Даля, — старинное русское слово: протяженье меж большого и указательного перстов; мера в четверть аршина.

Нетленна память народа о событиях горестного 1941 года, когда под Москвой земля становилась последней пядью на наших тропах, проселках и шоссе. Александр Твардовский с горечью сказал о той земле, истоптанной разношенными сапогами пехоты:

Та последняя пядь,
Что уж если оставить,
То шагнувшую вспять
Ногу некуда ставить.
Его страстный призыв к стойкости сродни словам политрука Василия Клочкова в бою у разъезда Дубосеково.

16 ноября
16 ноября в районе разъезда Дубосеково взвод четвертой роты 1075-го стрелкового полка 316-й дивизии Панфилова в ожесточенном бою подбил и сжег 18 вражеских танков.

Отличились бронебойщики, они метко бросали противотанковые гранаты, бутылки с горючей смесью. Бой длился свыше трех часов, редели ряды защитников, кончались боеприпасы. Навстречу тяжелому танку поднялся политрук роты Василий Клочков со связкой гранат в руке. Сквозь скрежет гусениц оставшиеся в живых услышали его призыв, который обрел легендарное бессмертие:

— Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва!

Прежде чем Клочков упал, пронзенный пулей, ему удалось гранатой перебить гусеницу танка.

Истребители танков не позволили фашистам прорвать фронт, выйти к Волоколамскому шоссе. Всем 28 участникам боя было присвоено звание Героя Советского Союза. Считалось, что все они сложили головы. Но позже выяснилось: четверо героев остались живы. На другой день после боя разведчики подобрали в соседней роще контуженного Григория Шемякина и Иллариона Васильева с перебитыми рукой и ногой. Иван Шадрин и Дмитрий Тимофеев, тяжело раненные, попали в плен.

До войны мало кто слышал о железнодорожном разъезде Дубосеково, в семи километрах юго-восточнее Волоколамска. Ныне он вошел в историю Великой Отечественной войны…

Фронтовой корреспондент "Красной звезды" Павел Трояновский рассказал мне о звонке в редакцию командующего артиллерией 16-й армии генерал-майора Казакова:

— В этот же день мы с Василием Ивановичем Казаковым прочитали в штабе армии материалы о бое 3-й батареи 694-го артиллерийского противотанкового полка. Батарея уничтожила четырнадцать танков, потеряв в бою все орудия и почти весь личный состав. Оставшиеся в живых чаще других называли имя рядового Ефима Дыскина, наводчика орудия.

На столе перед генералом Рокоссовским лежал наградной лист. Из него я узнал, что Ефим Дыскин до войны жил и учился в Брянске, окончил 10 классов средней школы, мобилизован 22 июня…

В штаб полка, стоявшего на опушке березовой рощицы, вела узкая и неглубокая траншея. Чтобы обезопасить себя от пуль снайперов и осколков, надо было идти, изрядно нагнувшись… Утром 16 ноября враг действительно начал наступление, и оно оказалось страшным для полка… Вот возвышенность, где третья батарея стояла насмерть. Вот подбитые фашистские танки. Вот колеса дыскинского орудия. И всюду — воронки от снарядов и бомб, осколки, осколки… Земля и воздух, казалось, еще не остыли от накала боя… Через два дня в "Красной звезде" появилась моя корреспонденция о третьей батарее… Через какое-то время из омского госпиталя пришло письмо; главный врач сообщал, что упомянутый в моей корреспонденции наводчик орудия Ефим Анатольевич Дыскин жив и находится у них на излечении. По ряду причин встреча с Дыскиным состоялась только после войны. Я попросил его рассказать о том памятном дне. Дыскин очень разволновался: легко ли человеку вспоминать такой бой? Минуты, равные всей жизни… На батарее осталось в целости лишь его орудие, а из всех расчетов — он и Гусев. На них шло восемь вражеских танков. Гусев подносил снаряды… Выстрел! Загорелся один танк. Второй выстрел. Подбит второй. Враг увидел, что перед ним орудие-одиночка. И шесть танков, минометы и крупнокалиберный пулемет открыли по орудию огонь… Гусев упал на полпути от снарядного ящика к орудию. Дыскин поднял выпавший снаряд, зарядил пушку и долго прицеливался в третий танк: он ближе всех и мог раздавить орудие… Машина задымилась и взорвалась. Дыскин бросился за новым снарядом и увидел в траншее политрука Бочарова. "Беги к орудию! — закричал политрук. — Снаряды буду подносить я…" Что-то острое вонзилось в спину. Дыскин все же навел орудие на четвертый танк. Огонь! Танк застыл на месте, задымил. Адская боль пронзила спину, новая рапа. А перед ним еще танк. Дыскин стреляет почти в упор и опять удачно. Потерял сознание, но только на мгновение! Он успел сделать еще два выстрела. И тут упал Бочаров. Дыскин сделал к нему шаг, но увидел еще один, восьмой танк. Шатаясь, пошел за снарядом. Из последних сил вернулся к орудию, успел сделать выстрел и упал, теряя сознание… Орудие замолчало. В дивизионе, а затем в полку сочли, что Дыскин погиб. Но санитары заметили — в покалеченном теле солдата теплится жизнь, и доставили его в медсанбат"[6]


18 ноября
Нашел я Хаметова на марше. Полк выдвигался на новый рубеж, на берег Рузы. Заслуженный "максим" и коробки с патронами погрузили на повозку. По обочине дороги шагали в валенках и полушубках номера расчета, лишь на повозочном — шинель и сапоги.

— Садись, Максим, подвезу, — уже несколько раз предлагал повозочный.

Валиулла Хаметов, которого все называли Максимом, еще не окреп после госпиталя, но от приглашения отказывался. Может, ему неудобно поддерживать со мной беседу, сидя на повозке?

Бледность проступала на смуглом лице, кожа туго обтянула скулы. Пока он лежал в госпитале с рукой в лубке, его командир роты лейтенант Кочергин стал гвардии старшим лейтенантом, а сам он, сержант, стал гвардии старшим сержантом!

Шагал подтянутый, не отставая от колес, а вспоминал о бое под Городищами с огоньком в блестящих, слегка раскосых глазах.

Рассказывал без самодовольства и пренебрежения к противнику, отдавая должное упорству солдат дивизии "Рейх". При этом критически оценивал свое поведение (Хаметов сказал "работу"). Разрешил расчету погреться в деревне! Хаметов с досадой махнул рукой, будто отмахнулся от самого себя, непредусмотрительного, беззаботного: что, мол, требовать от новичка, каким он был под Городищем, молодо-зелено. Ведь еще в начале осени он участвовал в учениях на Дальнем Востоке и стрелял на полковом стрельбище по фанерным мишеням.

Каждый раз, когда вода закипала, Хаметов сгребал руками снег и набивал в кожух "максима" через узкое наливное отверстие. В ложбинке намело снегу щедро, а вот на взгорках он успел покрыть землю тонким слоем. К, тому же рассыпчатый снег никак не уминался в руках. И все-таки необходимо остудить ствол пулемета, разгоряченного длительным боем; видно, как воздух поднимается над "максимом" легким парком.

Ах, если бы сейчас у "максима" хлопотал весь расчет! Но фашисты начали контратаку, когда Хаметов отпустил в деревню второй номер и подносчика патронов — пусть отогреются, пожуют пшенного концентрата, а может, и кипяточку хлебнут…

"Максим" был спрятан в мелкорослом ольшанике, а сам Хаметов укрылся в узком, глубоком окопчике. Снег выпал весьма кстати, он выбелил бруствер и замаскировал выброшенную глину.

Фашисты обнаружили пулемет с опозданием. Эта ошибка стала последней в их жизни.

Хаметов стрелял с искусством, которое принесло ему славу лучшего пулеметчика первого батальона 258-го полка 78-й стрелковой дивизии.

В начале дуэли с фашистами он ловко управлялся за весь расчет — за себя, за второй номер и за подносчика патронов. Ленты лежали в коробке аккуратно, и снарядили их впрок немало.

Взвод фашистов так и не поднялся на высотку за околицей. Солдаты остались коченеть на пятнистом серо-белом поле. И только трое, самые прыткие, убежали.

Хаметов готовился к новой атаке. Во время передышки набил патронами еще две ленты, растянул их, чтобы не перекашивало при стрельбе.

Очень не хотелось расстаться с обжитым окопом — такой глубокий, узкий, так надежно защищает от пуль, от осколков мин. Но все же благоразумнее сменить позицию.

Он отполз с "максимом" в сторону, в запасной окопчик.

На белесой поляне показалась новая, еще более плотная цепь. Фашисты приближались, пулемет молчал. Хаметов мог уже рассмотреть фигуры солдат, шагающих впереди; доносились воинственные крики "хох".

Когда гитлеровцы приблизились метров на сто пятьдесят, Хаметов нажал на спусковой рычаг. Очередь, еще очередь, еще длинная-предлинная очередь… Немцы залегли, огонь их стал более точным. Пули летели над окопчиком, ударялись в щиток "максима". Он бил и бил, пока цепь не повернула обратно.

Почти сутки не ел Хаметов, но не притронулся к сухарям. Передышку использовал, чтобы перетащить пулемет по мелкому ходу сообщения в запасной окопчик.

В третью атаку двинулось роты полторы, не меньше. Фашисты уже не шли в рост, а ползли, хоронясь за убитыми, за ранеными, залегая в ложбинках.

Пули взвихривали снег рядом, а когда Хаметов присмотрелся к белым хлопьям, мгновенно опадающим, понял: автоматчики зашли с тыла. Значит, перерезали дорогу на Городище, и теперь к нему на помощь не пробиться.

Ствол раскалился, запахло горелой краской. О ствол можно погреть руки, даже обжечься. Хаметов успел отвинтить пробку наливного отверстия, нагрести снегу и набить кожух. Он развернул пулемет, прострочил ближний лесок в своем тылу, занял круговую оборону.

Подоспели сумерки, вспышки от его коротких очередей все заметнее.

Хаметов вновь перекочевал в первый, глубокий окоп. Пуля попала ему в левую руку, но он не отпустил рукоятку — расстрелять ленту до конца, удержать фашистов на снегу!

Хаметов, как сумел, перевязал руку, сменил позицию и снова прострочил лесок позади.

Ну и денек выдался! Сколько раз немцы шли на высотку, сколько атак он отбил — шесть, семь, восемь? Позже узнал, что высотку атаковали десять раз.

Первыми на помощь пробились саперы. Командовал ими секретарь комсомольского бюро полка младший политрук Федор Феркович. На всех трех позициях "максима" валялись пустые коробки из-под патронов, пулеметные ленты, кучи стреляных гильз. На склонах высотки густо лежали неподвижные тела в мышиных шинелях с черными воротниками, в сапогах с широкими голенищами. А сколько валялось автоматов!

Саперы насчитали больше ста убитых. Судя по обмундированию и по документам, все из эсэсовской дивизии "Рейх".

Хаметов потерял много крови, его погрузили на санитарную повозку. Он просил не увозить далеко от полка, а "максим" передать в надежные руки[7].

19 ноября
19 ноября командующий группой армий "Центр" фельдмаршал фон Бок, который руководил ходом сражения, отправился на передовые позиции. Специальный поезд довез фельдмаршала до станции, захваченной немцами недавно, дальше поехал машиной на передний край, желая "посмотреть в бинокль на Москву".

Именно эти критические дни вспоминал позже поэт Александр Твардовский в "Балладе о Москве", написанной в стиле былины, народного сказа. Баллада относится к дням, когда "стоял противник под Москвой".

Уже вблизи его войска
Гремят броней стальною,
Уже видна ему Москва
С Кремлевскою стеною.
Уже слова: "Моя Москва"
По-русски враг заучивал…
21 ноября
Хорошо помню, как адъютант принес из штаба и подал майору Шевцову новые квадраты карты.

С хмурым, полным решимости лицом взял Шевцов карту-полуверстку, на которой значились западные и юго-западные предместья, пригороды, окраины Москвы и сам город.

На фронтовую карту попали уже Красная площадь и Кремль; на карте были обозначены мосты и памятники, церкви и парки, стадионы и радиостанции.

Москва-река на карте уже не просто река, а водная преграда; шоссе, ведущее в дачные местности, не просто шоссе, а стык двух дивизий; Воробьевы горы — высота с такой-то отметкой. Достопримечательности, дорогие сердцу советского человека, — ориентиры.

Внимательно посмотрел командир Особого полка Шевцов на карту и начал ее складывать гармошкой, чтобы уложить в планшет. Карта была новехонькая и хрустела на сгибах. Сколько помню, Шевцов всегда сам складывал карты — и наши, и трофейные, не передоверяя этого никому, даже расторопному адъютанту Пешеходову.

— Тут еще четыре квадрата восточнее Москвы, — адъютант подал новые листы.

— Тех листов мне не нужно.

— Топографы из штаба просили передать.

— Не понадобятся, — мрачно отозвался Шевцов. — Понятно?

Адъютант растерянно молчал, не зная, куда деть "восточные" листы.

Шевцов обвел всех, кто набился в штабной блиндаж, быстрым озорным взглядом, подмигнул мне и сказал, притворяясь рассерженным:

— Чего же непонятного? Живой я из Москвы со своим полком не уйду. А мертвым карты не нужны. Дорогу в рай я на память знаю. В крайнем случае — связной доведет!..[8]

24 ноября
Рокоссовского можно было увидеть под Солнечногорском не только на командных, наблюдательных пунктах полков, но и на передовых позициях. Он продолжал руководить боем в Клину и после того, как немецкие танки перерезали дорогу на юг к Солнечногорску и ворвались в Клин с севера; бой шел уже на улицах города.

Разговор Рокоссовского по Бодо с начальником штаба фронта Соколовским был оборван разрывом снаряда; здание телеграфа сотряслось, стекла вылетели, штукатурка осыпалась, снаряд разворотил угол дома. Бледная, испуганная телеграфистка услышала "спасибо" от командарма, выходившего из дома.

Ночная дорога к штабу армии была опасной. Прямым попаданием танковой пушки немцы разбили штабную машину со счетверенным пулеметом. Рокоссовский, как и все сопровождающие, вооружился на случай ближнего боя: пистолет, две гранаты и автомат, подаренный тульскими оружейниками.

"К вечеру 24 ноября мы прибыли в деревню Пешки, — читаем в мемуарах маршала. — Начался артиллерийско-минометный обстрел. Один снаряд угодил в наш дом, пробил стену, но, к счастью, не разорвался. Вбежавший офицер доложил, что гитлеровские танки вошли в деревню по шоссе, а автоматчики двигаются по сторонам, обстреливая дома.

В такую переделку мы еще не попадали. Наши машины были оставлены на краю деревни. Надо было немедленно добраться туда. На улице над нами со свистом проносились снаряды. Они шлепались о землю или ударяли в постройки и заборы, но не разрывались. Это были, по-видимому, болванки, которыми стреляли гитлеровские танкисты".

В этот критический момент командарма вызвали к телефону. Как рассказывает В. Кардашов в книге "Рокоссовский", командующий Западным фронтом Жуков "потребовал от командарма немедленного перехода в наступление на Солнечногорск. В ответ на возражения Рокоссовского, считавшего, что в сложившейся обстановке и с теми ограниченными силами, которые находились в его распоряжении, наступление обречено на неудачу, а потому лучше бы придерживаться обороны, командующий фронтом повысил тон, и на Рокоссовского посыпались упреки. Присутствовавшие при разговоре видели, как побледнел Рокоссовский".

Подобные инциденты не были редкостью в те дни. Впоследствии Рокоссовский писал:

"Не только мы, но и весь Западный фронт переживал крайне трудные дни. И мне была понятна некоторая нервозность и горячность наших непосредственных руководителей. Но необходимым достоинством всякого начальника является его выдержка, спокойствие и уважение к подчиненным. На войне же в особенности. Поверьте старому солдату: человеку в бою нет ничего дороже сознания, что ему доверяют, в его силы верят, на него надеются…

Высокая требовательность — необходимая и важнейшая черта военачальника. Но железная воля у него всегда должна сочетаться с чуткостью к подчиненным, умением опираться на их ум и инициативу".

26 ноября
"Разомкнувшись слегка, чтобы видеть друг друга, — вспоминал К. К. Рокоссовский, — а собралось нас человек 12–14, мы стали пробираться к оврагу в конце деревни. Это удалось сделать без потерь. Затем перебрались через овраг и осторожно приблизились к шоссе. Там мы нашли свои машины — водители не бросили нас в беде. Убедившись, что, блуждая под носом у противника, мы пользы никакой не принесем, мы решили сразу направиться в штаб армии и оттуда управлять войсками…"

Летом в боях восточнее Ярцева, на Смоленщине, все, кто воевал рядом с Рокоссовским, нередко любовались его уверенностью и мудрым спокойствием. Спустя годы он написал: "Я не сторонник ненужной напускной бравады, как и бесцельной храбрости-рисовки. Это нехорошо. Это ниже правил поведения командира. Но порою нужно быть выше правил". В конце ноября Рокоссовскому иногда приходилось бывать "выше правил".

После того как 1-я гвардейская танковая бригада отошла в ночь на 26 ноября на восточный берег Истры, Катуков попросил Военный совет армии предоставить бригаде 2–3 дня, чтобы привести в порядок материальную часть. И той же ночью получил ответ: "Обстановка сейчас такая, что не приходится думать о передышках, формированиях и т. п. Сейчас ценность представляет каждый отдельный боец, если он вооружен. Деритесь до последнего танка и красноармейца. Этого требует обстановка. Налаживайте все в процессе боя и походов. Рокоссовский. 26.11.41 г."

Да, обстановка потребовала от командира такой строгости и сверхтребовательности, какие не укладывались в обычные правила его поведения.

27 ноября
Командный пункт Белобородова находился на западной окраине Дедовска в помещении сельмага. По соседству высилась давно остывшая труба прядильно-ткацкой фабрики. На каждый разрыв снаряда дом отзывался дребезжанием уцелевших стекол.

Рано утром мне посчастливилось привезти в 78-ю стрелковую дивизию радостную новость: дивизия стала девятой гвардейской, а полковнику Белобородову присвоено звание генерал-майора. "Красноармейская правда" еще печаталась, когда я в конце ночи захватил с собой влажный оттиск первой полосы газеты.

Афанасий Павлантьевич Белобородов, черноволосый, широкоскулый, плечистый, взял в руки оттиск, остро пахнущий типографской краской, и медленно перечитал приказ № 342 наркома обороны. Комиссар Бронников читал через плечо комдива.

— Гвардейцы! И Ленин на знамени… Такая честь, — на лице смешались счастливое волнение и озабоченность. — А мы ночью снова отошли на новый рубеж…

И в штабе дивизии, и в полку, и в ротах М. В. Бронникова, начальника политотдела М. М. Вавилова, комиссара полка Д. С. Кондратенко и других образцовых политработников бойцы любовно называли "наш комиссар".

"Наш комиссар, — вспоминал А. П. Белобородов, — это тот, кто делит с тобой все радости и горести, кто ведет за собой словом и делом, кто может и всегда бывает таким, каким мечтаешь быть ты сам. Он, сидя с тобой рядом под осенним дождем, умеет отказаться от глотка спиртного. В зимнюю стужу он сбросит с себя полушубок, чтобы согреть раненого. Он первым подымет залегший батальон и последним остается у пулемета, прикрывая отход. Словом, комиссар — это тот, с кого ты берешь пример и в мирных буднях, и здесь, на войне"…

В то утро командир новорожденной гвардейской дивизии как бы обрел новый запас сил, новую решимость, почувствовал новую ответственность. Заряд его энергии передавался всем, кто находился рядом.

Фашисты наращивали силу ударов, и бои в те дни достигли крайнего напряжения. В Нефедьеве шел бой за каждую избу.

— Понимаете, браточки? — устало, но твердо сказал комдив, стоя в заснеженном окопе на околице деревни, наполовину захваченной противником. — Ну некуда нам отступать! Нет такой земли, куда мы можем отойти, чтобы нам не стыдно было смотреть в глаза русским людям…

Дивизия Белобородова ни разу не отступила без приказа, а отступая, не потеряла ни одного орудия. Все от комдива до рядового бойца были полны решимости до последнего вздоха отстаивать каждую пядь русской земли.

Со дня прибытия на фронт дивизия Белобородова вела очень тяжелые бои. Пришлось скрестить оружие с моторизованной дивизией СС "Рейх". После войны обнародовано донесение ее штаба, там отмечалось: "Бои в последние дни были самыми тяжелыми и кровопролитными за все время восточной кампании".

28 ноября
Огромную роль в укреплении наших позиций к северо-востоку от Москвы должен был сыграть полноводный канал Москва — Волга. Попытки немцев переправиться через канал без танков и закрепиться на восточном берегу не удались. Тяжести танков лед не выдержит. Вот почему так важно держать в руках мосты через канал и взорвать их вовремя. Один автодорожный мост — у Дмитрова, другой — у Яхромы, а еще южнее, ближе к Москве — железнодорожный мост.

Оперативно-инженерная группа генерала Галицкого подготовилась к подрыву мостов, дежурили три команды минеров.

Немцы с помощью танков овладели Яхромой, им противостоял лишь стрелковый батальон.

В ночь на 28 ноября полковник Леошеня, заместитель Галицкого, решил выяснить обстановку и проверить готовность команды подрывников к взрыву моста. Перед рассветом Леошеня вернулся.

"В комнату он не вошел, а вбежал, встревоженный, побледневший, — вспоминал генерал Галицкий.

— Что случилось? — спросил я.

— В Яхроме мост захвачен фашистами. Они с танками переправились на восточный берег.

В первую минуту я лишился дара речи. Так был ошеломлен этим известием. Потом, придя в себя, крикнул:

— Ну что же мы стоим! Надо немедленно проверить Дмитровский мост, чтобы там подобного не случилось.

Выяснилось, что на Дмитровском мосту все в порядке: команда бдительно охраняет объект, комендант имеет прямую телефонную связь с командиром батальона, который охраняет предмостную позицию".

Автор мемуаров рассказал, каким образом фашистам удалось ночью 28 ноября вслед за Яхромой овладеть мостом. Это была кровавая провокация.

"Немцы, переодетые в красноармейскую форму — белые полушубки, шапки-ушанки, скрытно обошли с фланга обороняющийся мотострелковый батальон,спустились в канал, скованный льдом, внезапно вышли к мосту, напали на подрывную команду саперов (12 человек), захватили и разминировали мост, переправились на восточный берег…"

К утру на восточном берегу канала оказался сильный отряд немцев — танковый и пехотный полки; ими командовал полковник Хассо фон Мантейфель. Противник захватил плацдарм близ деревни Перемилово.

Фельдмаршал фон Бок мечтал развить успех на этом участке фронта.

"Эта мысль занимает меня уже много дней, — записал он 28 ноября в дневнике. — Если ее осуществить, то рухнет весь северо-восточный фронт обороны Москвы".

В штабе 1-й ударной армии узнали обо всем только утром. Полковник Леошеня безуспешно пытался ночью связаться с подрывной командой на мосту; позвонил на пристань. Дежурная, очень волнуясь, сообщила: мост, по-видимому, захвачен немцами; у танков, прошедших по мосту, — кресты на броне. Леошеня сообщил в штаб о нападении эсэсовцев и выехал к мосту. Он убедился, что мост захвачен противником (наших минеров закололи кинжалами, а подрывные шнуры перерезали), и с нарочным направил донесение командарму Кузнецову. Тот немедля доложил об этом в Ставку и выслушал от Сталина приказ: остановить противника, разгромить его, отбросить за канал. Командарму приказано лично руководить операцией и доложить об исполнении.

29 ноября
Днем успеха не добились: на восточном берегу не оказалось противотанковых пушек, мало противотанковых ружей, гранат. Но рано утром, при скверной видимости, когда танки не могли эффективно вести огонь, наши внезапно атаковали противника и ворвались в Перемилово. Отряд Мантейфеля бежал на западный берег канала, потеряв два десятка танков и около сотни солдат. Преследуя врага, наши захватили уцелевший мост.

29 ноября, в тот самый день, когда немцы были отброшены назад на западный берег канала Москва — Волга, Гитлер заявил:

"Война в целом выиграна… то, что еще оказывает сопротивление в России, исходит не от людей, а от природных условий, то есть от погоды и проходимости дорог… У Красной Армии нет не только материального обеспечения для ведения войны, но и подготовленных войск".

Военный историк В. А. Анфилов восстановил драматические события, связанные с мостом у Яхромы, проследил, как гитлеровцам из 56-го моторизованного корпуса удалось такое вероломство. Нити тянутся от Яхромы к Даугавпилсу, от канала имени Москвы к Западной Двине, от 28 ноября к 1 июля 1941 года. Через девять дней после внезапного нападения немцев на СССР этот корпус (тогда им командовал будущий фельдмаршал Эрих фон Манштейн) форсировал Западную Двину. Солдаты из полка "Бранденбург" прибегли к подобной же провокации. Они переоделись в красноармейскую форму, беспрепятственно приблизились к нашим саперам, оставленным для подрыва моста, взяли их в плен, захватили переправу и, по существу, безоружный город. Диверсия в Даугавпилсе создала тогда угрозу окружения наших войск в Прибалтике и овладения с ходу Ленинградом.

Если бы армейская разведка напомнила саперам о провокации фашистов на Западной Двине, трагедии под Яхромой можно было бы избежать. Ведь речь идет об одном и том же 56-м моторизованном корпусе; под Москвой им командовал генерал Шааль.

Наученные горьким опытом, наши подрывники вовремя взорвали мост у Дмитрова и не позволили противнику использовать свое преимущество в танках.


На этом направлении в дивизии СС "Рейх" служил известный диверсант Отто Скорцени. При его участии был сформирован "особый отряд" для захвата важнейших предприятий и других объектов Москвы. В частности, отряду Скорцени поручили захватить плотины и мосты на канале Москва — Волга. Можно полагать, что Отто Скорцени имел прямое отношение и к диверсии на мосту у Яхромы.

"Нас подстегивала вполне достижимая возможность успешного окончания похода, и это давало нам дополнительные силы, — записано в дневнике Отто Скорцени. — Нам удалось достичь небольшой деревеньки примерно в 15 километрах северо-западнее Москвы. Кажется, она называлась Николаево. В хорошую погоду с церковной колокольни была видна Москва, а наши артиллерийские батареи обстреливали московские предместья".

Но "успешное окончание похода" становилось все более проблематичным, и спустя две недели, 10 декабря 1941 года, в дневнике Скорцени появилась запись:

"Скоро станет ясно и войскам: продвижение вперед закончено. Здесь наша наступательная сила иссякла.

У соседей 10-й танковой дивизии осталась всего дюжина боеспособных танков".

И дальше:

"Поскольку похоронить своих убитых в насквозь промерзшей земле было невозможно, мы сложили трупы у церкви. Просто страшно было смотреть. Мороз сковал их руки и ноги, принявшие в агонии самые невероятные положения. Чтобы придать мертвецам столь часто описываемое выражение умиротворенности и покоя, якобы присущее им, пришлось выламывать суставы. Глаза мертвецов остекленело уставились в серое небо. Взорвав заряд тола, мы положили в образовавшуюся большую яму трупы погибших за последние день-два".

Из-под Москвы гауптштурмфюрер СС Скорцени отправился в глубокий тыл с санитарным эшелоном, жаловался на болезнь желудка. В Германии его быстро разыскал обергруппенфюрер СС Кальтенбруннер и предложил стать шефом агентуры СС. Резиденцией Скорцени стал охотничий замок Фриденталь. Замок, овеянный тайнами, в пяти минутах ходьбы от зловещего концлагеря Заксенхау-зен.

12 сентября 1943 года незадачливый завоеватель Москвы по личному распоряжению Гитлера отправился в Италию на выручку арестованному Муссолини. Скорцени возглавил отряд планеристов, долетел к подножию пика Монте-Корво и выкрал из отеля "Кампо императоре" Муссолини, хотя того охраняла сотня карабинеров.

После войны Отто Скорцени охотно делился подробностями, связанными с лихим похищением Муссолини, но был скуп, когда речь заходила о днях, прожитых под Москвой…

30 ноября
Фронтовая сводка за 30 ноября принесла тревожное сообщение: противник захватил Красную Поляну, соседний поселок Пучки и деревню Катюшки. Немцы подошли к Москве так близко, что с высокого холма в Пучках в ясную погоду могли увидеть колокольни, купола, башни Кремля. От Красной Поляны всего 27 километров до центра Москвы, до Кремля.

Слишком близко к сердцу все это было. Слишком близко…

А теперь представим себе удивление телефонистки в Долгопрудном, когда спустя несколько дней ее вызвала Красная Поляна.

Неизвестная назвалась дежурной телефонного узла. Срывающийся от волнения торопливый женский голос:

— Срочно соедините с Москвой. С военным штабом. С самым главным!

Телефонистке из Долгопрудного удалось найти в Москве тех, кого искала Красная Поляна, чтобы передать важные сведения: фашисты устанавливают тяжелые дальнобойные орудия. Видимо, собираются начать прицельный огонь по городу.

Женщина хотела передать еще что-то, но не успела.

— Немцы подходят к дому, — послышалось в трубке, и связь оборвалась.

Долгопрудный настойчиво вызывал соседний, такой бесконечно далекий теперь телефонный узел, но за линией фронта никто не откликался ни в ту минуту, ни глубокой ночью, ни завтра…

Спустя четверть века в Красной Поляне шли съемки фильма "Если дорог тебе твой дом".

Как за восемь дней оккупации уцелел телефонный узел? Об этом рассказал Николай Павлович Охотников, бывший техник узла.

Телефонные кабели в Красной Поляне проложены под землей и тем самым замаскированы. Связисты издавна обретались в неказистом доме, он ничем не отличался от соседних. Вывеску "Телефонный узел" догадались сбить в первую же ночь после прихода немцев. Крыльцо замело снегом, никаких следов. В доме не топили, труба не дымила.

Кто же все-таки звонил через Долгопрудный в Москву?

В дни оккупации дежурили две телефонистки. Одна из них Мария Гавриловна Ратникова, а фамилию второй установить не удалось.

После памятного разговора с Долгопрудным Охотников ночью перерезал провода, вывел из строя коммутатор и ушел через линию фронта в Лобню, где вела бои морская пехота.

Сигнал безвестной патриотки дошел до К. К. Рокоссовского. Фонограмма киноинтервью с маршалом прозвучала с экрана:

— К аппарату ВЧ меня вызвал Верховный Главнокомандующий и задал вопрос: "Известно ли вам, что Красная Поляна занята врагом?" Я ответил: "Да, я недавно получил сообщение, принимаем меры к тому, чтобы ее освободить…" — "А известно ли вам, что, отдав Красную Поляну, мы даем возможность немцам обстреливать Москву, вести огонь по любому пункту города?" Я сказал: "Известно, но мы примем меры, чтобы не допустить такого обстрела…" На рассвете следующего дня ударом с двух направлений Красная Поляна была освобождена от врага. Командующий артиллерией 16-й армии Василий Иванович Казаков доложил мне: захвачены два 300-мм орудия, которые действительно предназначались для обстрела города…


Командование сухопутных войск вермахта приказало срочно, к 6 декабря, перебросить под Москву 13 батарей тяжелых орудий, в том числе с дальностью стрельбы 15 300 метров и даже (194-мм) 20 800 метров.

Хорошо видимые в ясную погоду шпили и колокольни — ориентиры для вражеских артиллеристов. После захвата немцами Красной Поляны второй секретарь горкома ВКП(б) И. А. Парфенов получил срочное задание: замаскировать шпиль здания Речного вокзала. Красная звезда была снята, шпиль вобрали внутрь, укоротили. Вражеские наводчики лишились важного ориентира.

1 декабря
И следующие дни были полны тревожных неожиданностей. Началось с того, что на рассвете 1 декабря Верховный вызвал к телефону комфронта Жукова:

"— Вам известно, что занят Дедовск?

— Нет, товарищ Сталин, неизвестно.

И. В. Сталин не замедлил раздраженно высказаться по этому поводу:

— Командующий должен знать, что у него делается на фронте. Немедленно выезжайте на место, лично организуйте контратаку и верните Дедовск.

Я попытался возразить:

— Покидать штаб фронта в такой напряженной обстановке вряд ли осмотрительно.

— Ничего, мы как-нибудь тут справимся, а за себя оставьте на это время Соколовского.

Положив трубку, я сразу же связался с К. К. Рокоссовским и потребовал объяснить, почему в штабе фронта ничего не известно об оставлении Дедовска. И тут сразу же выяснилось, что город Дедовск противником не занят, а речь, видимо, идет о деревне Дедово…

Я решил позвонить Верховному и объяснить, что произошла ошибка. Но тут, как говорится, нашла коса на камень. И. В. Сталин окончательно рассердился. Он потребовал немедленно выехать к Рокоссовскому и сделать так, чтобы этот злополучный населенный пункт непременно был отбит у противника. Да еще приказал взять с собой командующего 5-й армией Л. А. Говорова… Мы заехали к Рокоссовскому. Вряд ли командир дивизии Белобородов обрадовался нашему появлению в расположении своих частей. У него в то время и так было забот по горло, а тут еще пришлось давать объяснения по поводу занятых противником нескольких домов Деревни Дедово, расположенных по другую сторону оврага.

Афанасий Павлантьевич, докладывая обстановку, довольно убедительно объяснил, что возвращать эти дома нецелесообразно исходя из тактических соображений. К сожалению, я не мог сказать ему, что в данном случае мне приходится руководствоваться отнюдь не соображениями тактики. Поэтому приказал А. П. Белобородову послать стрелковую роту с двумя танками выбить взвод засевших в домах немцев, что и было сделано".


По капризу фронтовой судьбы, по своенравной случайности бойцам и командирам бывшей Пролетарской дивизии пришлось оборонять от немцев военный городок в Наро-Фоминске, свои бывшие казармы, столовые, конюшни, гаражи, бани, служебные помещения, спортивные площадки, стрельбища, полигон, свой дивизионный Дом офицеров с кинозалом и библиотекой. Кто из командиров, бойцов бывшей Пролетарской дивизии, участников Первомайского парада на Красной площади в 1941 году, мог допустить мысль, что линия фронта пройдет через их военный городок, что своим мужеством, любовью, жизнью они будут защищать Москву?

Здесь, в Наро-Фоминске, дивизия много лет жила и училась, отсюда дважды в году отправлялась в Москву, чтобы "горя огнем, сверкая блеском стали" принять участие в парадах на Красной площади. И отсюда же дивизия в полдень 22 июня была поднята по боевой тревоге. В кинотеатре полкового клуба прервали сеанс — показывали фильм "Если завтра война".

Командир 175-го стрелкового полка Нерсес Парсиевич Балоян не мог знать в пять часов утра 1 декабря, чем порожден яростный огневой шквал противника и мощные огневые удары по позициям полка. Не мог знать, что "человек железной воли" фельдмаршал Клюге предпринял атаку с можайского рубежа в стык наших 5-й (генерал Говоров) и 33-й (генерал Ефремов) армий, чтобы, оседлав Минское и Можайское шоссе, кратчайшими путями вырваться к западным предместьям и пригородам Москвы. По расчетам фельдмаршала фон Бока, русские ослабили на этом участке фронта боевые позиции, усилив за счет центра свои фланги. Фон Бок полагал, что резервов у русских нет, и внушал эту ошибочную версию своим генералам. Таково же было убеждение хозяина "волчьего логова" Гитлера, а генерал Гальдер 2 декабря записал в дневнике:

"Сопротивление противника достигло своей кульминационной точки. В его распоряжении нет больше никаких новых сил".

В этот самый день, 1 декабря, ведомство Геббельса предупредило редакции газет — оставить в очередных номерах пустые места для сообщения о поражении большевиков и захвате Кремля…

— Оборона дивизии на рубеже Наро-Фоминска была обойдена с обоих флангов, наш 175-й полк оказался в тактическом мешке, — вспоминал спустя тридцать лет командир полка Нерсес Парсиевич Балоян. — Прорвав оборону на участках наших соседей, противник ввел в бой 3-ю моторизованную Бранденбургскую дивизию, прибывшую из резерва. Немцы просочились в тылы нашего полка. Вся проводная связь вышла из строя. Рации комбатов и соседей на вызовы не отвечали. Посыльные не вернулись. Я оказался в окружении на своем наблюдательном пункте, на чердаке Дома офицера. Немцы установили ручной пулемет возле угла дома, метрах в двадцати пяти, простреливали наш парадный подъезд. Через окно первого этажа я дал очередь, и пулемет замолк. Ловкий сын полка Гавруша притащил трофейный пулемет и открыл огонь. Медсестра Елена Ковальчук устроила в подвале перевязочный пункт, она же по-матерински ухаживала за прибившимися к полку ребятами. Ротный повар кормил и нескольких беспризорных сирот, подобранных на окраине Наро-Фоминска. Старшим среди них был двенадцатилетний Гавруша, на год младше — Витя Кусакин. К тому времени, как застучал пулемет Гавруши, немцы просочились в наши тылы. В стычках участвовали связисты, саперы, химики, повара, санитары, кладовщики, ездовые. Я спустился с чердака, расставил их всех и легкораненых у дверей, окон первого этажа, вооружил их. На быструю помощь не рассчитывал, все подходы к дому противник блокировал. Шла ожесточенная перестрелка у наших блиндажей, землянок, захваченных противником. Когда стемнело, немцы по отблескам из топки увидели нашу полевую кухню и пытались ее захватить. Я попросил Витю Кусакина незаметно доползти до кухни и передать приказ: вылить в снег солдатские щи и выбросить пшенную кашу с мясом. Витя прополз, пробежал между сугробами, передал приказ и вернулся. Оценив обстановку, я решил вызвать огонь на себя: положение критическое. Мы спустились в подвал. После сильного обстрела нашими батареями дома я предпринял контратаку. Кто же сражался рядом? Четыре автоматчика из моей охраны, группа санитаров, пять легкораненых. К нам присоединился комбат Большенков с тремя бойцами. В этот решающий час подоспели на помощь отважные автоматчики Павел Бирюков и Николай Минеев. Оба в возрасте, участники гражданской войны. Бирюков, пожалуй, постарше. Уже потом узнал, что в 1917 году он воевал в Красной гвардии, выбивал белогвардейцев из Кремля. В октябре оба по призыву Московского комитета ВКП(б) добровольно вступили в коммунистический отряд. Вскоре их направили к нам в дивизию.

После напряженного боя Дом офицеров вызволили из блокады…

Майор Балоян назавтра узнал, что силами двух армий врагу нанесен сокрушительный удар. Не удалась попытка перерезать Минское шоссе, враг выбит из деревни Акулово в пяти километрах от шоссе, выбит из деревни Юшково, не удалось врагу овладеть Апрелевкой, что угрожало бы командному пункту Западного фронта в Перхушкове. Восстановлена прежняя линия обороны 1-й гвардейской мотострелковой дивизии, бывшей Пролетарской.

Полк Балояна был лишь одним из полков 5-й и 33-й армий, чьими героическими усилиями и жертвами Можайское, Минское и Киевское шоссе — кратчайшие дороги на Москву — стали непроезжими и непроходимыми для противника…

Через несколько дней операторы кинохроники пробрались к Дому офицеров в Наро-Фоминске — крыша в жестяных лохмотьях, окна выбиты. Кинооператоры засняли поле боя, с трупами немцев на снегу, трофейные танки, цуг-машины, пушки. Для многих уроженцев Бранденбурга этот бой оказался первым и по-следним. Мертвецов закопали в ходах сообщения и в траншеях, а для бойцов Балояна в мерзлой земле вырыли новые окопы[9].

2 декабря
В тот самый день, когда гвардейцы Белобородова выбили взвод немцев, засевших в деревеньке Дедово, положение на фронте крайне обострилось. Г. К. Жуков был прав, возражая Верховному Главнокомандующему: "Покидать штаб фронта в такой напряженной обстановке вряд ли осмотрительно".

Противник нанес сильный и неожиданный удар, глубоко вклинился на стыке 5-й и 33-й армий с намерением перерезать Минское шоссе. Немцы захватили деревни Петровское, Юшково и Бурцево. В боях за деревню Акулово снова отличилась сибирская дивизия Полосухина. В беседе с корреспондентом "Правды" командующий 5-й армией генерал Л. А. Говоров рассказал об этих боях: "Фашистские танки вышли непосредственно на командный пункт Полосухина, но полковник и бывшие с ним командиры не растерялись: оставаясь на своем командном пункте, продолжали руководить боем и организовали отпор врагу. Они ушли от опасности быть раздавленными гусеницами танков только тогда, когда получили на это мое разрешение и оборудовали новый командный пункт. Один из полков дрался одновременно фронтом на запад и на восток и не позволил противнику расширить фронт прорыва. На пути германских танков был создан протяженностью в полкилометра барьер из сена, соломы, хвороста и других горючих предметов и материалов. Его подожгли, образовался сплошной огневой вал, пламя высотою до 2.5 метра бушевало два часа. Встретив на своем пути сплошную стену огня, танки повернули и подставили таким образом свои бока под выстрелы наших противотанковых орудий. Из 40 вражеских машин 25 остались на месте".

Попытку пробиться к Москве кратчайшим путем вдоль Минского шоссе можно уподобить отчаянному прыжку смертельно раненного хищного зверя…

Противник оказался в непосредственной близости к штабу Западного фронта в Перхушкове; командующий фронтом не хотел отходить к Москве, демонстрируя большую меру стойкости и смелости.

"Довольно большая группа противника, — вспоминал Г. К. Жуков, — видимо, усиленный полк, прорвалась к штабу фронта, и в березовом лесу, где мы располагались, завязался бой. В нем приняли участие полк охраны и штабные офицеры. Немцы были разбиты и отброшены. Это был единственный случай, но он говорит, в какой обстановке приходилось в то время штабам работать".

Нетрудно представить себе, какую нечеловеческую нагрузку несли наши военачальники, работники Генерального штаба в дни, когда гитлеровцы рвались к Москве и когда одновременно разрабатывался план контрнаступления.

"Да, то были тяжелые времена. Врагу иногда удавалось нанести то или иное частное поражение войскам армий Западного фронта. Греха таить не буду, были моменты, когда замирало сердце в ожидании развязки ожесточенных битв, но я не помню, чтобы возникали моменты неверия в стойкость наших войск.

На последнем этапе оборонительного сражения, 25.XI — 5.XII, я не спал одиннадцать суток, будучи в чрезвычайно нервном напряжении, но зато, когда наши богатыри погнали врага от Москвы, я свалился и проспал более двух суток подряд, просыпаясь только для того, чтобы узнать, как развивается контрнаступление. Даже Сталин и тот не разрешал меня будить, когда звонил по телефону" (Г. К. Жуков).

Сестра милосердия

Вскоре после того как Елена Ковальчук вернулась из госпиталя в Лефортове, полковые разведчики получили задание достать "языка". Пятнадцать добровольцев готовились к ночной вылазке; надели белые халаты, получили запасные диски к автоматам и гранаты.

Командир 175-го полка 1-й гвардейской мотострелковой дивизии майор Балоян давал последние наставления разведчикам, а рядом с ними стояла Ковальчук.

— Мені теж треба в разведку, — заявила она Балаяну.

— Ты знаешь, куда идут?

— А як же!

— В тыл к немцам.

— А коли в разведке кого ранит? Кто допоможе?

Ковальчук выдали белый халат, автомат, и она принялась набивать санитарную сумку перевязочным материалом…

Вылазка оказалась безуспешной. "Языка" добыть не удалось. На обратном пути немцы при свете ракет обнаружили разведчиков и открыли сильный огонь. Командир разведывательной группы прикрывал отход, шел последним, и Ковальчук не теряла его из виду.

Командира тяжело ранило, осталась с ним. Оба лежали ничком в белых халатах среди убитых.

Она упрятала волосы под ушанку, флягу подсунула под себя, уткнулась лидом в снег и притворилась мертвой. Халат ее был в крови — след перевязок. Командир лежал без сознания.

Совсем близко прошла группа немцев. Солдат мимоходом пнул Елену в бок сапогом, она не застонала, не шевельнулась. Рядом валялись на снегу ее перчатки. И как только немец приметил их, ведь еще не развиднелось. Он подобрал перчатки и поспешил вдогонку за своими.

Вскоре к командиру вернулось сознание. Ковальчук сделала новую перевязку, поднесла к его губам флягу с водкой и согрелась сама. Весь день пролежали они недвижимо на окраине Наро-Фоминска. Она не съела ни одного сухаря — все отдала раненому — и ослабела. Правая рука, которой разгребала снег, стала бесчувственной.

Дождались ночи, проползли около двух километров и добрались до своих. Часовой, увидев, с каким грузом ползет Ковальчук, забыл про пароль "Обойма", про отзыв "Осечка" и выскочил из окопа, чтобы подхватить раненого.

Ковальчук отдала рапорт майору Балояну, стоя по команде "смирно!", с трудом держа окоченевшие руки по швам.

Следующий день она отдыхала, или, по ее выражению, "ремонтировалась" — руки опухли и сильно болели. Но ее утешало сознание, что в разведке не было ни одного "беспомощ-него" раненого, то есть такого, который остался без ее помощи.

За это ее отдельно поблагодарил командир дивизии Лизюков. В те дни он ютился со своим штабом в бетонной трубе, врытой поперек железнодорожной насыпи.

— Ну как? — спросил майор Балоян, пряча усмешку. — Отобрали немцы перчатки? Больше в разведку проситься не будешь?

— А як же?

Балоян махнул рукой — не переспоришь, упрямая!

— А руки не болят?

— Не…

— Вот и хорошо! Ответь сперва на письма, — Балоян рассмеялся и протянул Ковальчук пачку писем, которые пришли на ее имя из госпиталей.

Она часто получала письма от раненых.

— Якісь незнайомі хлопці дуже декують, — пожимает она плечами.

В лицо она, наверно, узнала бы многих своих "хлопців", но фамилий их не спрашивала и не запоминала.

Если собрать вместе всех, кого она спасла в снегах Подмосковья! Можно было бы наверняка выстроить роту полного состава. И все стояли бы со своими винтовками, автоматами, ручными пулеметами, подобранными ею на поле боя.

Наро-Фоминск

Декабрь 1941

"За обороной следить, не спуская глаз…"

В один из самых тревожных дней Московской битвы, 16 октября 1941 года, в Туле собрался партийный актив. Слушали председателя городского комитета обороны первого секретаря обкома и горкома ВКП(б) Василия Гавриловича Жаворонкова. Коммунисты поклялись Родине:

"Тула, красная кузница, город славных оружейников, город металлистов, не будет в грязных лапах немецко-фашистских бандитов. Мы, большевики города Тулы, заверяем Центральный Комитет ВКП(б), что все, как один, с оружием в руках будем сражаться до последней капли крови за нашу Родину, за наш любимый город и никогда не отдадим Тулу врагу".

Патриотический подъем был столь велик, будто сейчас вот, а не во времена гражданской войны на собрании огласили письмо Владимира Ильича Ленина Тульскому ревкому, полученное в дни, когда белая армия Деникина угрожала Москве: "За обороной следить, не спуская глаз…"

Из 40 тысяч тульских коммунистов 32 тысячи взялись за оружие. Ежедневно 5 тысяч человек трудились на оборонительных рубежах. Прославился легендарный Рабочий полк. Командовал им А. П. Горшков, комиссаром был старый большевик, участник гражданской войны Г. Л. Агеев; он погиб в бою.

Потомственного оружейника, коммуниста ленинского призыва Петра Максимовича Короткова не отпускали с завода в истребительный батальон Пролетарского района. Он настоял на своем; уже проводил на фронт четырех сыновей и зятя. Вернулся на завод после ранения — с забинтованной головой, на костылях — и вновь стал к станку.

Рабочий полк Горшкова сыграл огромную роль в обороне Тулы — не подоспели части 50-й армии, а всю тяжесть отпора несли полк НКВД, зенитчики, артиллеристы.

На случай, если фашистов не удастся задержать на подступах к городу, в ночь на 16 октября в Туле заминировали мосты, железнодорожный узел и другие важнейшие объекты. Под 12 городских мостов заложили 21,6 тонны взрывчатки; дежурства минеров держали в секрете.

31 октября, за один только день вражеского штурма, туляки подбили и сожгли 34 танка Гудериана. Но не менее важно, что за все самые напряженные дни обороны туляки отремонтировали 529 пулеметов, 66 танков, 70 орудиям вернули боеспособность.

Подвиг "красной кузницы" может быть оценен в полной мере, если вспомнить, что оружейный, патронный и другие заводы Тулы часто оставались без электроэнергии. С перебоями действовала высоковольтная линия, идущая из Каширы. Многие операции приходилось делать вручную, металл плавили и на дровах и на хворосте.

Тула, как южный форпост Москвы, учитыва лась в стратегических планах вермахта. 6 ноября, в канун советского праздника, в часы ожесточенных воздушных налетов на Москву, фашисты около тульского вокзала пошли в психическую атаку — во весь рост, напролом, пьяные, под музыку и с развернутыми знаменами. Артиллеристы уничтожили около 700 гитлеровцев.

Любопытно перечитать короткую корреспонденцию Петра Лидова о том, как фашистов оттеснили от южной и западной окраины города, о неудачных атаках противника на юго-восточной окраине. Заметка, иллюстрированная фотоснимками Сергея Струнникова ("Правда", № 318, 16 ноября 1941 г.), заканчивалась фразой: "В Москву мы возвращались по прямому, как стрела, Серпуховскому шоссе". Я был попутчиком правдистов и тоже знал, что на одном участке Тулу с Москвой соединял лишь коридор шириной в шесть километров. Петр Лидов хотел словами "по прямому, как стрела" опровергнуть ходившие по Москве слухи об окружении Тулы.

Противник настойчиво пытался отрезать Тулу от Москвы. Положение на Серпуховском шоссе, а тем более на железной дороге в Москву, несколько дней было критическим. Усилиями танкистов под командованием Гетмана, кавалеристов генерала Белова, 173-й стрелковой дивизии и других частей опасность была отведена.

19 ноября Гудериан сделал в дневнике запись:

"…таков был наш последний успех под Тулой. С этого момента колокольни церквей большого города исчезают из поля зрения немецкого солдата".

Одним из самых тревожных дней в боях за Тулу следует считать 26 ноября, той ночью отличились танкисты. "Мы решили, — вспоминал генерал армии А. Л. Гетман, — с вечера 25 ноября начать в Серпухове переправу дивизии по железнодорожному мосту через Оку. Это экономило время, а ночь скрывала маневр от противника".

Стремясь окружить Тулу, танки Гудериана наступали на Каширу. А местная электростанция вносила свой неоценимый вклад в снабжение энергией Москвы и Тулы. Сталин позвонил командующему МПВО генералу Громадину: "Опасаясь, что Каширская электростанция попадет в руки врага, некоторые товарищи предлагают взорвать ее. Так вот: электростанцию взрывать не будем. Каширу удержать во что бы то ни стало. Продержаться до утра. Корпус Белова на подходе".

В бой бросили и зенитчиков и летчиков.

Каширу должны отстоять кавалеристы генерала Белова, но корпус еще был на марше. В тот день, 26 ноября, Гудериан мог с ходу захватить Каширу и переправы через Оку, но, не дойдя до города восемь километров, остановился в селе Пятница, подтягивая силы.

Тем временем первые эскадроны Белова уже входили в Каширу. На наиболее важных перекрестках выросли баррикады. На каланче, она возвышается в центре Каширы, оборудовали наблюдательный пункт.

Генерал-полковник П. А. Белов вспоминал позже: "Эскадрон за эскадроном проходил мимо меня. Люди подтягивались, выравнивались тройки. А я смотрел на них и гордился ими. Им было очень трудно, неимоверно трудно, но они — настоящие солдаты — выполнили боевой приказ. Они шли без сна и отдыха, зная, что впереди их ждет бои, а может быть, смерть".

Менее чем за двое суток они совершили марш в сто километров. При этом немало верховых лошадей было подковано по-летнему, только на передние, ноги.

11 все-таки 26 ноября немцы перерезали железную дорогу Тула — Москва, а 2 декабря в пятнадцати километрах севернее Тулы им удалось в нескольких местах перекрыть и шоссе Тула — Серпухов. Но танки полковника Гетмана, наши пехотинцы, артиллеристы, конники не позволили взять в кольцо Тулу, окруженную с трех сторон.

Гудериан, чей командный пункт находился в Ясной Поляне, 30 ноября отдал приказ перейти к обороне. Он подвел в своем дневнике печальный, но дальновидный итог:

"Наступление на Москву провалилось. Все жертвы и усилия наших доблестных войск оказались напрасными. Мы потерпели серьезное поражение, которое повело в ближайшие недели к роковым последствиям".

Последнюю попытку окружить Тулу противник предпринял 3 декабря — вновь оседлал шоссе и железную дорогу Тула — Москва. Сильный снегопад, морозный ветер, но танкисты Гетмана с севера и части 50-й армии (командарм И. В. Болдин), 49-й армии (командарм И. Г. Захаркин) с юга продвигались вперед. Немцы оказались между двух огней и вынужденно убрались сперва с шоссе, а затем и с железнодорожного пути.

Сегодня кажется невероятным малоизвестный подвиг, совершенный монтерами-линейщиками Мосэнерго. Они устраняли повреждения высоковольтной линии Кашира — Тула, которая частично проходила по территории, занятой противником.

Мастер по электросетям Клементий Семенихин собрал группу смельчаков и, подвергая себя и товарищей смертельному риску, повел ремонтников ночью через линию фронта. Они долго шли вдоль трассы, искали повреждения и устраняли обрывы, случалось, и под огнем. Это было к северо-востоку от Тулы, когда противник захватил селения Синетулица и Сухотино. Шли упорные бои, то и дело бомбы, снаряды, мины рвали провода. Но снова и снова уходили монтеры в опасный ночной дозор вдоль трассы.

Тулякам и москвичам очень повезло: гитлеровцы не подозревали об исключительном значении магистрали, считали, что она бездействует. А монтеры-линейщики Мосэнерго оставались на своих постах, защищали Москву вдали от нее, не позволили обесточить высоковольтную линию Кашира — Тула. В отряд Клементия Семенихина входили: Иван Тарасов, Георгий Мосолов, Тимофей Новиков, Василий Молчанов, Алексей Кузнецов, Александр Конорев и Александр Кофанов.

Их можно назвать партизанами-высоковольтниками.

Трамвай № 232
В непроглядной морозной темени где-то на юге, за поселком Рогожинским, возникают и гаснут далекие отсветы. Они напоминают трамвайные зарницы, отблески вольтовой дуги, а на самом деле — стреляют немецкие батареи.

Стекла дребезжат так, будто вожатый только что резко затормозил вагон. А трамвай неподвижен и необитаем.

Нетронутый снег на ступеньках вагона, на высокой табуретке вагоновожатого. Пусты скамейки. Заледенели кожаные держатели.

Еще недавно трамвай ходил по улице Коммунаров в поселок Рогожинский. Можно было подъехать близко к линии фронта. Помню пассажиров — пожилых ополченцев с новенькими винтовками и вещевыми мешками на лямках, молоденьких парней, которые старались держаться уверенно, девушек с санитарными сумками через плечо. Какая-то старушка курсировала на том трамвае взад-вперед, перевозя фикусы, узлы с разным скарбом, иконы, тазы, корыто и старомодный граммофон с трубой.

Потом фашисты овладели Рогожинским. В конце улицы Коммунаров поперек рельсов лег обрушенный трамвайный столб.

Глубокой ночью моторный вагон № 232 с прицепом покинул трамвайный парк и отправился в свой предсмертный рейс.

Трамвай шел медленно — разве спешат на кладбище? Вагоновожатый остановил вагон у самой баррикады, отъединил прицеп от моторного вагона, потоптался возле и, сгорбившись, тяжело зашагал в темноту, оставив вагон посреди улицы.

В случае необходимости моторный вагон и прицеп будут опрокинуты, чтобы основательней забаррикадировать улицу.

Вагон № 232 готовился умереть героической смертью, охраняя будущее города.

Много дней простояли вагоны на углу Советской улицы и улицы Коммунаров, до крыш заметенные снегом. На этом перекрестке, в окопе, зазимовали бронебойщики.

Ноябрь, 1941

Четная сторона улицы
Батальон капитана Реваза Габараева вел упорные бои на улице Шевченко. В нескольких домах на четной стороне улицы — под одной крышей, ко на разных этажах — находились и фашисты и наши. Дело доходило до рукопашной в подвалах, на лестницах, на чердаках. Габараев отбил восемь домов, но положение осложнилось после того, как немцы двинули на улицу Шевченко два танка.

Вот тогда Габараев вспомнил о противотанковом ружье Симонова, присланном накануне оружейниками. Письменную инструкцию на заводе не отпечатали, а может, еще и не сочинили, ружье в батальоне видели впервые, но успели провести накоротке занятия. Единственное противотанковое ружье послужило наглядным пособием.

Танк приближался, ведя огонь. Момент был критический, и комбат Габараев сам взялся за ружье. Он занял позицию на третьем этаже дома, связной батальона Евгений Пичужкин исполнял обязанности второго номера.

Со второго выстрела Габараев попал в гусеницу танка.

— Готов! — закричал от радости Пичужкин, увидев, что танк дернулся и сбавил скорость.

— Барса еще не убнлн, уже продаешь его шкуру, — усмехнулся Габараев, не отрываясь от прицела.

Лишь после других выстрелов танк остановился.

Бронебойщики напряженно следили за попаданиями — вспыхивало ярко-оранжевое пламя, показывался дымок.

Габараев заторопился через улицу к пулеметчикам — указать новые цели, а Пичужкину обещал прислать подмогу. Но вскоре подступы к дому оказались под огнем, туда не пробраться, Пичужкин остался в одиночестве.

В конце улицы показался второй танк, шел на помощь первому.

Пичужкин открыл огонь, когда танк приблизился метров на двести. Ружье положил стволом на подоконник, сам улегся на полу. Правое плечо из-за сильной отдачи при стрельбе нестерпимо болело. Или вывихнул руку? Поразить цель никак не удавалось. Танкисты заметили огневую точку в окне, выпустили несколько снарядов, но не попали и долго строчили по окнам из пулемета.

Пичужкин расчетливо и хитро менял позицию. Сделает выстрел, побаюкает больное плечо и — к другому окну, в другую квартиру, на другой этаж.

Габараев, лежа за пулеметом, наблюдал за поединком с чердака дома на нечетной стороне улицы. Смотрел и удивлялся: как Пичужкин один управляется с тяжелым ружьем да еще таскает сумку с патронами?

— Когда ружье охотника хорошо стреляет, у нас в Осетии хвалят его глаза и руки, — сказал Габараев пулеметчикам.

Пичужкин все-таки подбил второй танк и сделал это ко времени: гитлеровцы уже взяли на буксир неподвижный танк.

Пичужкин целился, как учил Габараев, в гусеницы. Фашисты с опозданием поставили дымовую завесу, и потому Пичужкин мог вести прицельный огонь…

Назавтра в батальон Габараева доставили еще несколько противотанковых ружей, их сокращенно называли ПТР. Эти ружья наловчились собирать на тульском заводе из запасных частей. Или ружья были с заводским изъяном, или свежеиспеченные пэтээровцы не приспособились — ружья то и дело отправляли на ремонт к оружейникам 437-го полка 154-й стрелковой дивизии.

Оружейники довольны, — значит, бронебойщики все чаще останавливают танки Гудериана.

Ноябрь, 1941

Левша на передовой
В мастерскую оружие приносят холодным, но оно опалено дыханием боя — пороховая копоть, горелая краска, окалина, царапины, вмятины.

Полчаса назад притащили разбитый миномет, и оружейники собрались в "операционной" — хвойном, шалаше, спрятанном в овражке. Мастера склоняются над минометом, как хирурги над тяжелораненым. Можно ли возвратить миномет к жизни? Что решит "консилиум"?

Воентехник Костиков с помощниками принимается за ремонт; нужно заменить в миномете раздробленные, перебитые суставы. А кто лучше может отремонтировать оружие, нежели мастер, который сам его изготовил? Вот она, марка родного завода!

Завод эвакуировали, станки увезли, с ними уехали в тыл оружейники, но в опустевшие цехи пришли пенсионеры, подростки и пустили в ход те станки времен царя Гороха, которые не тронули с места — куда их, немощных…

Когда полк воевал в поселке Рогожинском, на окраине Тулы, и позже, когда ушел на запад, чуть ли не ежедневно из заводских ворот выезжали полуторки, доверху груженные новехонькими винтовками. На заводе мастерили также ручные пулеметы Дегтярева, "максимы", противотанковые ружья.

В один из дней тульской осады оружейники передали командиру рабочего полка Горшкову и комиссару Агееву собранный ими полковой миномет. К стволу прикрепили стальную пластинку "Тула. Миномет № 1". Первая огневая позиция миномета находилась неподалеку от завода. Первым командиром расчета стал Дмитрий Никитич Орлов, нормировщик.

Может быть, миномет № 1 займет когда-нибудь место в музее русского оружия в Туле. Но ему еще рано на музейный покой. И хотя ствол его обгорел, миномет № 1 усердно стреляет по врагу.

Самое различное оружие, какое только находилось на вооружении нашей армии и у гитлеровцев, начиная с пистолетов "парабеллум" и кончая шестиствольным минометом, побывало в руках полковых оружейников. Прошло время, когда мастера неуверенно разбирали, чинили трофейное оружие. Бойцы постарались, чтобы у лекарей-оружейников была богатая практика!

Иногда оружие подлежало заводскому ремонту, но умельцы все-таки обходились своими силами. Проходил день-другой, и пулемет, миномет или "пушка-прямушка" (ее называют также "сорокапяткой") занимали свое место на огневой позиции. Самозарядные винтовки превращали в подобие автоматов, которых ох как не хватало, а немецкие пулеметные ленты приспосабливали для набивки нашими патронами.

Во время боя в мастерскую приволокли "максим". Его изрешетило осколками; кожух пробит в четырех местах, у станины выкрошило бок, искорежен спусковой рычаг. Оружейники Чичелов, Шишкин и Афанасьев через два часа вернули "максим" на передовую.

Подобно заботливым санинструкторам, оружейники отправлялись к своим "раненым" на поле боя, чтобы оказать им первую помощь. Под сильным огнем Гуськов исправил старый, видавший виды пулемет, который закапризничал, не стрелял автоматически. Кузин починил "максим" также под сильным обстрелом. Пуля пробила Кузину кисть руки, когда он уже вставил ленту и закрывал исправленную крышку короба.

Слава о тульских оружейниках распространилась и за пределами полка. К ним приезжают за консультацией, привозят оружие, которое самим отремонтировать не удалось. И почти всегда туляки выручают соседей.

Воентехник Василий Чичелов часами возится с оружием — разбирает, чистит, проверяет. Он отлично знает винтовки одиннадцати систем, пулеметы пяти систем, противотанковое ружье Симонова, самозарядную винтовку с оптическим прицелом.

Вечером, когда я уходил из батальона, Чичелов при свете фитиля, плавающего в снарядной гильзе, разбирал трофейный пулемет МГ-34. Ладони и пальцы его, как обычно, были в ружейном масле, и он попрощался со мной кивком головы.

Кажется, любовь к оружию и умение пользоваться им, отвага и пытливость, русская смекалка и рабочая закалка многих поколений тульских оружейников вселились в этот хвойный шалаш на переднем крае. Будто вовсе не воентехник Василий Чичелов здесь самый главный, а его предок и земляк Левша, тоже вступивший в ряды народного ополчения, в доблестный Рабочий полк.

Декабрь, 1941

Трамвай № 232
Прошло два месяца, в поселке Рогожинском подняли и поставили на место трамвайные столбы, натянули провода.

Трамвай, весело позванивая, шел по улице Коммунаров, по наезженному маршруту, где вожатому знакомы все вывески, киоски и воскресшие дворники — они прилежно скалывали лед на тротуаре.

Трамвай подошел к остановке, и я увидел на моторном вагоне его номер — 232. Старый, добрый знакомый!

Вожатый резко затормозил, и белые заиндевевшие стекла задребезжали так, будто вблизи прогрохотал орудийный выстрел. Но вокруг было тихо, фронт отступил на запад.

Через переднюю площадку трамвая входили женщины с детьми на руках. В вагоне сутолока, на подножках полно висунов. Мальчишки с нетерпением ждали, когда трамвай отойдет от остановки, чтобы продолжать заманчивую поездку на "колбасе".

Вагон № 232 миновал баррикаду через узкий проезд, пересек улицу, по которой прежде проходила линия фронта.

Баррикада осталась далеко позади. Она стоит нетронутая, по-прежнему оберегая счастье и будущее города.

Январь, 1942

Зима тревоги нашей

Пожилой мастер литейного цеха Виктор Степанович Селиверстов долго стоял, подняв воротник пальто и постукивая ботинком о ботинок, на остановке. Заснеженный ветер на просторной площади казался еще порывистее. Селиверстов ждал, пока подойдет заблудившийся где-то трамвай. Шел трамвай по темным улицам медленно, как бы на ощупь; вожатый несколько раз выходил с ломиком и переводил трамвайные стрелки.

Тяжело вчерашнему пенсионеру после длинной-предлинной смены подниматься на пятый этаж. Полутемно, синие лампочки тлеют налестничных клетках через этаж; энергию экономят.

Трубы центрального отопления дома холодные и, сколько их ни трогай, теплее не станут. Каждый выдох в промороженной комнате отмечен облачком пара. Включать электроплитку категорически запрещено. Вся надежда на кухонный газ, ночью синий язычок пламени чуть посильнее. Можно вскипятить стакан чаю, но и в кухне не согреться.

Приехал Селиверстов с завода после одиннадцатичасового рабочего дня, надеясь найти письмо от жены с Урала, узнать, как она, невестка, внуки, но письма в почтовом ящике не нашел. Вздыхая и поеживаясь от холода, он разделся и улегся спать, накрывшись двумя одеялами и пальто.

Уже полтора месяца Виктор Степанович живет в литейном. Вагранка не гаснет, всегда тепло, действует горячий душ и можно прикорнуть, хоть и не раздеваясь, но смыв с себя пот и копоть вагранки…

Сколько таких ныне бессемейных Викторов Степановичей осталось в Москве жить в цехах, на трудовых вахтах? Правомочно сказать, что весь город прожил эту зиму на казарменном положении.

Зима вступала в свои права, "короче становился день", но город оттого не становился менее деятельным, работящим.

Повысился производственный потенциал предприятий, которые обжились в стенах эвакуированных заводов. За эти месяцы оборонная промышленность Москвы богатырски окрепла, чему способствовало всеохватное кооперирование крупных заводов и мелких фабрик, мастерских, артелей. Мобилизация производственных ресурсов осуществлена поистине талантливо.

Рабочая Москва с каждым днем набирала мощность и наращивала выпуск военной продукции в ошеломляющей прогрессий. Начали массовое производство противотанковых ружей. Количество минометов в декабре увеличилось четырехкратно. А декабрьский план изготовления автоматов ППШ был в 35 (тридцать пять!) раз больше, чем в ноябре.

Узким местом в изготовлении ППШ оказались ложи автоматов. Огромный поток работы обрушился на столярные и модельные цехи, мастерские по ремонту мебели, фабрики и артели игрушек. Все острее нужда в столярах, краснодеревщиках, токарях по дереву, умелых плотниках.

Поистине волшебная метаморфоза произошла в местной промышленности! Из 670 предприятий 654 изготовляли боеприпасы, вооружение, военное снаряжение, обмундирование.

В Центральном государственном архиве Октябрьской революции и социалистического строительства Москвы хранится любопытная папка, поражающая точной статистикой (фонд 2872, опись № 1, связка 60). Знакомимся с данными — сколько и какой продукции изготовила (кроме нательного белья) швейная промышленность Москвы в декабре для фронта:

телогрейки 60 597 шт.

шаровары ватные 68 060"

шапки-ушанки 80 472"

перчатки двухпалые 133 811"

зимние маек, костюмы 135 728"

санитарные конверты 629"

сумки для бутылок 81 715"

рукавицы меховые 13 563"

кисеты 65 615"

свитера 19 724"

обмотки 79 213"

теплое трикотажное белье 2 875"

Гул швейных машин, тесно стоящих рядами в большущем цехе, усиливается до трескучего грохота, если эти машины стучат в уши день-деньской, а день этот длится — ни много ни мало — одиннадцать часов. Но военное обмундироваиие — оружие, а швейная фабрика — оборонная промышленность!

Женщины, склонившиеся к швейным машинам, подолгу не позволяли себе разогнуть онемевшую спину, сведя руки на затылке, размяться, пройтись из конца в конец цеха. Тяжелеет к концу смены утюг. Мучительно пришивать пуговицы, когда пальцы уже плохо гнутся и исколоты иголкой.

Окопные старожилы, жильцы блиндажа, десантники на броне танка, разведчики в снежной берлоге ждут гимнастерок, галифе, ватных шаровар или телогреек, варежек или подшлемников. Мечтают сменить белье, попариться в походной или деревенской баньке, потеплее одеться, чтобы не промерзнуть, не окоченеть, ползая по снегу…

Белошвейки, портнихи, закройщицы, швеи-ручницы, швеи-мотористки…

Вспомним сегодня об этих труженицах с нежной благодарностью. Они делали все возможное и невозможное, чтобы теплее одеть защитников Москвы.

По мере того как отвоевывали подмосковные поселки, к москвичкам присоединялись работницы, вернувшиеся на свои фабрики, если те не были разрушены, сожжены. Например, в Истринском районе через несколько дней после его освобождения на нескольких местных фабриках и в артелях усердно шили белье, гимнастерки, телогрейки, стеганые брюки, ватные конверты для раненых, вещевые мешки.

Стоит еще упомянуть, что в Первомайском районе Москвы сваляли тысячу пар валенок — почин дороже денег!

В последний месяц года изготовили 3331 печку "буржуйку", 69 720 защитных рукавиц, 101 198 лыжных креплений, 32 376 пьексов.

Тысячи бойцов становились на лыжи. Весь спортинвентарь в городских парках и на загородных лыжных базах — 15 тысяч пар лыж — передали армии. 35 тысяч пар лыж обязались изготовить.

Все хуже у москвичей с обувью; пришлось открыть пункты для скупки поношенной обуви. Это было попросту необходимо тем москвичам, которые продолжали трудиться на оборонительных рубежах. Работа шла и в ненастную погоду, все труднее поддавался мерзлый грунт. Многие скверно обуты, без перчаток, а по карточкам обувь, одежду выдавали редко.

Карточки на дефицитные товары были в ту пору весьма скупыми — и на обувь, и на керосин, и на дрова. В начале декабря ввели нормированную продажу соли — 400 граммов на человека в месяц, спичек — три коробка. Полки в гастрономах опустели еще в середине октября; пожалуй, лишь два продукта можно было купить свободно — крабы и паштет из раковых шеек; продавали их по коммерческой цене…

Противотанковые рвы в пригородах давно занесло снегом, но до поздней осени, внимая призыву партии, москвичи энергично продолжали долбить заледеневшую землю, укреплять три внутригородских кольца обороны — от Окружной железной дороги до Бульварного кольца.

На случай уличных боев сооружались баррикады. Накануне парада, на Красной площади бюро Дзержинского РК ВКП(б) приняло постановление "О закреплении за предприятиями улиц района для строительства баррикад". 2 ноября провели воскресник по сооружению баррикад и оборонительных линий на Сущевском валу, к 4 ноября работы намеревались закончить.

Светлое время суток сокращалось, город все дольше жил и работал при освещении, а значит, электрический голод становился острее. Морозы набирали силу, город все труднее обогревать. А тут еще на Одну из станций МОГЭС фашисты сбросили бомбы.

Зеленая маскировка под парки, сады, аллеи, бульвары сослужила свою службу, но зимний город она могла демаскировать. На глухой кирпичной стене литейного цеха, где работал Селиверстов, летом нарисовали зеленые скособоченные деревья. Теперь же искусственную зелень пришлось замазывать мелом.

Появились и новые заботы, связанные с отоплением, которых не знала довоенная Москва. Например, необходимо было утеплить временные насосные станции и всасывающие трубопроводы на Москве-реке, Яузе и на прудах. В сторожках, дощатых домиках установили печи, чтобы при тушении пожаров заиндевевшие шланги не оставались сухими и не подводили пожарных.

К счастью, число воздушных налетов шло на убыль. С одной стороны, усилилась наша противопожарная оборона, с другой — чаще выручала нелетная погода. А кроме того, моторы и вооружение на некоторых марках фашистских самолетов не были приспособлены к полетам при низкой температуре.

Пришло время расформировать комсомольско-молодежный противопожарный полк — бойцы и командиры его ушли в Красную Армию, в партизаны, в диверсионные отряды, в милицию, в органы государственной безопасности и правопорядка.

Поздней осенью и зимой в прифронтовой Москве следовали строгим законам осадного положения, не знали пощады те, кто пытался подорвать обороноспособность города.

Жители с пониманием и одобрением читали в газетах информации коменданта города Москвы. Разбазарили государственное имущество и пустились в бегство руководители одной из фабрик в то время, когда рабочие продолжали выполнять заказ фронта. Преступников осудили и расстреляли; такая же кара последовала за хищение 1836 килограммов хлеба и продажу его спекулянтам, за ограбление квартир эвакуированных. Строго осудили тех, кто распространял провокационные слухи, нарушал светомаскировку. Расстреляли на месте немецкого шпиона, который в минуты воздушного налета подавал условные световые сигналы.

Благодаря сознательной дисциплине и тому, что законы осадного положения были безжалостны к преступникам, в городе сохранялись спокойствие и порядок…

Еще задолго до наступления холодов город был серьезно озабочен заготовкой топлива на зиму. Чем хуже фронтовая обстановка в Подмосковном угольном бассейне, тем большая роль отводилась торфу и дровам.

Не забудем о деревянной Москве, о жителях старых и старинных домов с печным отоплением. В декабре открыли пункты по продаже дров населению. Их привозили грузовыми трамваями, на некоторых остановках выстраивались длинные очереди. Ежедневно продавали 4 тысячи кубометров дров. Круглосуточно трудились 25 трамвайных поездов, 30 грузовиков, а также 300 подвод, но дров не хватало.

Может быть, молодым читателям небезынтересно узнать, что после мобилизации коней в Красную Армию в Москве продолжали возить поклажу (то есть работали на оборону) 5500 лошадей. Рабочий день их длился десять часов. Гужевой транспорт помогал городу изо всех сил.

До самого ледостава снабжали столицу торфом Московско-Окское и речное пригородное пароходства, прогулочные пароходы и катера с канала Москва — Волга. Пригодились причалы, пристани и три плавучие на постоянном приколе баржи-ресторана. Пока Москва-река не замерзла, торф разгружали у Дома правительства, Крымского моста, на Потылихе, в Кожухове, у Киевского вокзала, на Красной Пресне, у пивоваренного завода, в Дорогомилове, у Артиллерийской академии, в Хорошеве и в Филях.

Дров и торфа ждали не только истопники в котельных и озябшие жители. Березовые чурки и брикеты торфа требовались водителям 13-й роты московского транспортного полка. Бензина и дизельного топлива не хватало, вспомнили о газогенераторных двигателях. Водителей таких машин снисходительно называли "кочегарами".

Сотни тысяч москвичей ночевали в ту пору в учреждениях, на предприятиях. Не меньше народу обитало в казармах, общежитиях — истребительные батальоны, полки внутренней охраны, диверсионные отряды, ожидающие перехода через линию фронта, военные курсы. И всех нужно было уберечь от ночных холодов под крышами.

Мерзли артисты (больше всего артисты балета), мерзли зрители на спектаклях в выстуженном филиале Большого театра. И тогда отправились "ходоки" в Моссовет; их выслушали там с пониманием и готовностью помочь.

— Ленин просил беречь Большой театр, — напомнил городским хранителям тепла В. П. Пронин. — Дадим же храму искусства тепло!

Но больше других нуждались в тепле раненые и больные. Еще в самом начале войны, к 4 июля, госпитальное хозяйство Москвы увеличилось на 6060 коек и достигло 23 тысяч коек, к 22 октября прибавилось еще 10 тысяч. Уже в августе только в Боткинскую больницу поступило 7412 раненых, в сентябре — 10486. Для транспортировки раненых к Боткинской больнице продлили трамвайную ветку.

Осенью в одном из бомбоубежищ больницы оборудовали подземную операционную. Помощниками хирургов становились врачи других специальностей, не столь дефицитных в дни войны.

Сотни санитарных поездов с тяжелоранеными отправила прифронтовая Москва в глубокий тыл, но число раненых в декабре не уменьшилось — шли тяжелые наступательные бои.

Бывали сверхтрудные дни, когда сортировочно-эвакуационный госпиталь № 290 Западного фронта, занимавший корпуса в Лефортове, принимал до десяти тысяч раненых.

Чем успешнее развивались военные действия под Москвой, тем больше росла забота о завтрашнем дне столицы, о ее ближайшем будущем, улучшались ее самочувствие и жизненный тонус. Росла и забота об удобствах и безопасности жителей.

В узких проходах, оставленных рядом с баррикадами, возникали транспортные пробки, во многих местах были перегорожены и тротуары. Пешеходы поневоле шагали по мостовой. Случалось, когда переполненный донельзя трамвай проходил через узкий проезд в баррикаде, с трамвая сшибало "висунов".

26 декабря Моссовет разослал распоряжение № 216:

"Обязать председателей исполкомов райсоветов и нач. МПВО до 30 декабря убрать на узких улицах часть баррикад, мешающих движению транспорта… Расширить проезды, сделать проходы на тротуарах… Обеспечить каждого дворника киркой вместо лома, изготовить для домов на центральных магистралях стандартные ящики на салазках для вывоза снега от домов во дворы".

Кирка, которой выковыривали булыжники мостовой при сооружении баррикад на Красной Пресне, и кирка для скалывания льда с тротуара — разные эпохи в жизни города. А разделяют их лишь два месяца!

В тот же день, 26 декабря, Моссовет выделил десять тонн кондитерских изделий для новогодних подарков детям. Распорядился устроить новогодние елки, чтобы ребятишки в детских домах, интернатах, больницах, дети, недавно ставшие сиротами, потерявшие родителей во время эвакуации, бомбежки, не остались без подарков. Для этого Деду Морозу выделили пять тони конфет и две с половиной тонны печенья. Собирали подарки и для фронтовиков. Комсомолка Нина Топтыгина принесла на пункт сбора подарков в Осоавиахим Ростокинского района 20 кусков туалетного мыла, 2 килограмма колбасы, 2 килограмма сухарей, 2 бритвенных прибора, 3 носовых платка, 100 коробок спичек, 10 пачек папирос, 100 конвертов.


Немало прозвучало в городе отзвуков канонады нашего наступления. Праздничное эхо!

Но, может быть, самое красноречивое свидетельство нашей победы под Москвой — транспортировка с передовых позиций в Москву трофейного вооружения и имущества: искалеченные, бескрылые "юнкерсы", искореженные танки, цуг-машины, дальнобойные пушки с разорванными дулами, из этих пушек собирались обстреливать Кремль. Для сбора трофеев создали три специальных отряда. Первый отряд волоколамское направление, второй — ленинградское и дмитровское, третий — можайское и наро-фоминское.

Задача заключалась не только в том, чтобы обеспечить москвичам приемлемый, сносный уровень жизни, хотя бы минимум бытовых удобств, не только в том, чтобы духовная жизнь столицы по-прежнему отличалась высокой гражданственностью и патриотическим накалом.

Генеральная задача, которая блестяще решалась даже на расстоянии 27 километров от противника, — не уменьшить всестороннюю практическую помощь Красной Армии в условиях суровой зимы.

Всю прифронтовую тревожную зиму оставались на круглосуточном посту городской, областной и все двадцать пять московских райкомов ВКП(б): они возглавляли работу партийных организаций Москвы и Подмосковья.

Полной мерой можно оценить их самоотверженную конструктивную деятельность, если учесть, как сильно уменьшился отряд московских коммунистов и комсомольцев после мобилизации в армию, после призыва в народное ополчение, после эвакуации заводов, учреждений, академий, институтов в первое полугодие войны.

В обстоятельной книге А. М. Самсонова "Поражение вермахта под Москвой" приведена интересная статистика. Перед войной насчитывалось 236 240 членов и кандидатов в члены партии в Москве и 93 976 в области, кроме того, соответственно 400 тысяч и 216 968 комсомольцев. А на 1 декабря осталось в Москве и области 50 803 и 36 175 членов партии, а комсомольцев соответственно 40 тысяч и 31 469.

Москва оставалась жизнедеятельным Донором, Оружейником, Чекистом, Интендантом, Военврачом, Кормильцем фронта.

С гордым достоинством прожила столица СССР свою первую фронтовую зиму, полную тревоги.

Главные слагаемые

После сильных контрударов, нанесенных противнику в самые первые дни декабря в районе Тулы и на можайском направлении, командованию стало ясно, что силы немцев на пределе. Все отчетливее симптомы их нарастающей слабости.

"Точно не помню, — вспоминал Г. К. Жуков, — кажется, утром 2 декабря, разговаривая со мной по телефону, И. В. Сталин спросил: "Как фронт расценивает противника и его возможности?" Я ответил, что противник окончательно выдыхается. Видимо, у него уже нет возможностей усилить резервами свои ударные группировки, без чего гитлеровские войска не смогут вести наступление. Верховный сказал: "Хорошо. Я вам еще позвоню". Я понял, что в Ставке обдумывают дальнейшие действия наших войск".

Информацию о начатом нами 5–6 декабря контрнаступлении наша печать давала с опозданием; фронтовые сводки были немногословны.

Под вечер 6 декабря А. С. Щербаков предостерег редакторов центральных газет, чтоб они не забегали вперед с материалами о наступлении:

— В Ставке считают, что пока не следует печатать сообщении о нашем наступлении. Обождем. Пристраивайтесь к сообщениям Информбюро…

Так, в вечернем сообщении Совинформбюро 6 декабри скупо говорилось: "В течение 6 декабря наши войска вели бои с противником на всех фронтах". Не настораживать разведку и командование противника, пусть дольше расценивают наши действия как разрозненные контрудары. Утаивать, сколько возможно, что после пяти с половиной месяцев тяжелых оборонительных боев Красная Армия перешла в решительное контрнаступление! Юрий Жуков, в ту пору заведующий военным отделом "Комсомольской правды", вспоминает: "Подготовка к контрнаступлению наших войск держалась в строжайшей тайне. Сообщения о наступательных боях советских войск под Москвой и об их первых успехах были опубликованы в декабре с преднамеренным опозданием".

Пристально всматриваясь сегодня в события, развернувшиеся под Москвой в начале декабря, следует назвать несколько предпосылок, генеральных слагаемых, которые позволили советскому оружию одержать такую сокрушительную и блистательную победу над немецкими захватчиками на ближних и дальних подступах к Москве.

Наше командование правильно оценило состояние немецкой группы армий "Центр" как кризисное.

"Со всех концов к Боку поступали донесения о том, что наступление окончательно захлебывается, — читаем мы в книге Л. Безыменского "Укрощение "Тайфуна". — Бок не хотел признавать, что терпит крах, пока наконец 30 ноября на его командном пункте не раздался телефонный звонок. Звонил начальник оперативного отдела генштаба Хойзингер.


— Фюрер хочет знать, — говорил нетерпеливый полковник, — когда можно будет объявить об окружении Москвы?

Бок не пожелал ему отвечать и потребовал к телефону главнокомандующего сухопутными войсками Браухича…

Бок. Положение критическое. Я бросаю в бой все, что у меня есть, но у меня нет войск, чтобы окружить Москву. Противник понял наш замысел, и он сосредоточивает свежие силы севернее и южнее Москвы…

Браухич. Фюрер уверен, что русские находятся на грани краха. Он ожидает от вас, фельдмаршал фон Бок, точного доклада, когда же этот крах станет реальностью?

Бок. Командование сухопутных войск неправильно оценивает обстановку. Я десять раз докладывал за последние дни, что у группы армий "Центр" нет сил для того, чтобы добиться успеха… Я повторяю, господин фельдмаршал, произошел огромный просчет. Командование сухопутных сил и сам фюрер, к сожалению, переоценили наши силы… Прошу доложить фюреру, что группа не может достичь намеченных рубежей. У нас нет сил…

Браухич. …Но фюрер хочет знать, когда же падет Москва?

Бок. Что вы спрашиваете? Неужели вы не знаете, что здесь творится?

Браухич. Бок, вы отдали приказ о новом наступлении? Когда оно начнется?.,"


Обещания помочь Боку, подбросить свежие силы не последовало. Днем раньше советские войска нанесли сильный удар на Южном фронте, освободив Ростов, и вели наступательные бои под Тихвином. Эти удары сковали силы противника на юге и на севере, воспретили переброску резервов группе армий "Центр", но ставка Гитлера не разгадала нашего двойного стратегического удара.

Пренебрегая трезвой оценкой сил и возможностей, которую давал фон Бок, ставка Гитлера через свое информационное бюро угрожала в начале декабря:


"Германское командование будет рассматривать Москву как свою основную цель даже в том случае, если Сталин попытается перенести центр тяжести военных операций в другое место. Германские круги заявляют, что германское наступление на столицу большевиков продвинулось так далеко, что уже можно рассмотреть внутреннюю часть города через хороший бинокль".


Несмотря на сверхнапряженную обстановку, тяжелейшие оборонительные бои на Западном фронте во второй половине ноября, Ставка Верховного Главнокомандующего смогла мобилизовать боевые ресурсы в объеме трех армий.

"План контрнаступления под Москвой, — писал маршал Г. К. Жуков, — разрабатывался в процессе битвы, и, по мере определения сил и средств, которые фронт предполагал получить от Ставки в свое распоряжение, план уточнялся.

Окончательно план был отработан в конце ноября, в связи с подходом 1-й ударной армии (командарм В. И. Кузнецов) в район Яхромы, 20-й армии (начальник штаба армии Л. М. Сандалов) в район Красной Поляны и 10-й армии (командарм Ф. И. Голиков) в район Рязани. План был во всех деталях отработан военным советом и штабом Западного фронта.

Верховный Главнокомандующий рассмотрел план и сделал лаконичную надпись: "Утверждаю. Сталин".

Добились создания и соблюдения такого режима секретности, при котором сосредоточение в тылах Западного фронта трех армий осталось незамеченным разведкой противника.

О предстоящем наступлении советских войск не догадывались ни в штабе Бока, ни в штабе Гальдера, ни в "волчьем логове" Гитлера, что свидетельствует о грубом просчете, а резче сказать, о провале вражеской военной разведки. Нам удалось утаить от разведки прибытие на фронт более 20 дивизий. Нужно упомянуть, что погода восточнее Москвы благоприятствовала скрытой переброске войск, затрудняла работу воздушной разведки противника: туманы, снежные метели.

3 декабря штаб немецких сухопутных войск констатировал:

"Можно предполагать, что в настоящий момент противник не располагает сколько-нибудь значительными соединениями полного состава для использования в качестве резерва".

В немецкой сводке о положении противника 4 декабря отмечалось:

"…Боевая мощь противника не так велика, чтобы он мог в настоящее время предпринять наличными силами крупное контрнаступление на участке фронта группы армий".

В тот же день, 4 декабря, начальник штаба Бок утверждал:

"Со стороны войск Жукова ни о каком наступлении крупного масштаба речи быть не может".

После Московской битвы в наших руках оказалась отчетная карта немецкого генерального штаба. Так вот на ней вместо десяти армий Западного фронта 6 декабря было указано лишь семь. Три резервные армии в начале контрнаступления оставались невидимками — умелая конспирация.

В дни, предшествовавшие наступлению, у нас возникало весьма критическое положение на некоторых участках фронта. Конечно, переломить ход тяжелых боевых действий с помощью резервных войск было бы легче. Но Сталин не позволял использовать накопленные резервы в оборонительных боях, берег силы для "прыжка вперед". "Создание же мощных стратегических резервов, по существу, и явилось уже началом подготовки к переходу в контрнаступление" (А. М. Василевский). А при решении тактических задач Генеральный штаб и командующий фронтом прибегали к переброске отдельных полков, бригад, даже дивизий с одного участка на другой, происходили рокировки воинских частей и подразделений. Эти перемещения в рамках Западного фронта были замечены противником. Немцы отметили в сводках частые передислокации, но расценили это как крайнее истощение наших сил.

Совершенно секретная разведывательная сводка немецкого генштаба № 1693/41:


"Боевая численность советских соединений сейчас слаба, оснащение тяжелым оружием и орудиями недостаточно. В последнее время вновь сформированные соединения появляются реже; чаще отмечается переброска отдельных воинских частей со спокойных участков фронта на близлежащие кризисные участки".

Таким образом, строгая и настойчивая скупость Ставки в привлечении к боевым операциям накопленных резервов дезинформировала противника. Дальновидная бережливость Верховного Главнокомандующего и Генерального штаба ввела немецкую разведку в заблуждение, заставила немецких фельдмаршалов сделать опрометчивый стратегический вывод.

Наконец-то по-настоящему вступил в свои нрава русский мороз-воевода, который дозором обходил свои подмосковные владения, проверяя "хорошо ли метели лесные тропы занесли и нет ли где трещины, щели, и нет ли где голой земли". 3 декабря термометры показывали минус 24 градуса, 5 декабря — минус 26, 7 декабря — минус 28 градусов. После крутого, но кратковременного потепления — вновь резкое понижение температуры до минус 28 градусов в середине месяца. При таких морозах следовало в полной мере воспользоваться летними просчетами "глашатаев блицкрига".

Снежные сугробы лишили немецкие танки возможности маневрировать вне дорог, по полям и перелескам. Колесный транспорт противника также опасался бездорожья. Многие шоссе, большаки, проселочные дороги в дни оборонительных боев были превращены нашими саперами в непроезжие. Минные заграждения, взорваны мосты и водопропускные трубы под дорогами, через каждые 100–200 метров воронки и мощные торосы железобетона, непреодолимые даже для танков, тягачей. Генерал инженерных войск И. П. Галицкий докладывал, что именно так было подорвано Ленинградское шоссе от Клина до Солнечногорска.

Германское командование не застраховало свои войска на случай, если наступление на Москву окончится неудачей. Так велико было убеждение, что русские обескровлены и им не по силам контрнаступление! Подвоз немцами горючего, боеприпасов, снабжение фронтовых авангардов, эвакуация раненых, обмороженных резко ухудшились. И это при сильно растянутых, неприкрытых флангах, на чрезвычайно невыгодных для обороны позициях. По свидетельству военного историка К. Рейнгардта, немцам пришлось "перейти к обороне там, где они остановили свое наступление и где подчас условия местности и пути подвоза были неблагоприятными для ведения боев".

Важно отметить, что противник находился перед нами в тот момент в наступательном построении, но от продолжения наступления вынужден был отказаться.

Интересно сопоставить две записи в дневнике фон Бока. Еще 3 декабря он не исчерпал воинственного оптимизма и сказал Альфреду Йодлю, главному советнику Гитлера:

"Несмотря на неблагоприятные обстоятельства, я не теряю надежды. Еще остается небольшая возможность взять Москву. Все решит последний батальон".

На второй день нашего контрнаступления, 7 декабря, Бок писал в дневнике:

"Тяжелый день. 1) распутица, 2) транспорт и 3) недооценка силы сопротивления противника, его людских и материальных ресурсов".

В тот же день Гальдер сделал запись:

"События этого дня опять ужасающи и постыдны. Фюрер, не замечая главнокомандующего сухопутными силами, сам сносится с командующими группами армий. Самым ужасным является то, что верховное главнокомандование не понимает состояния наших войск…"

В то хорошо памятное противнику 7 декабря наши войска овладели городом Михаилов. Генерал Гудериан, чтобы избежать окружения, отступил от Тулы в западном направлении.

А 8 декабря фельдмаршал Браухич приказал группе армий "Центр" перейти к обороне.

6 декабря

Серое, по-декабрьски неторопливое утро. Снежинки падают на промерзшую землю как бы нехотя, и нельзя понять — то ли снег перестает идти, то ли принимается. Все заиндевело от тумана, он стелется над землей морозной тяжестью.

Еще 13 ноября немцы надели маскировочные халаты и перекрасили свои танки, пушки, цуг-машины, санитарные повозки и автомашины в белый цвет. Но до последних дней ноября снег покрывал промерзшую землю лишь тонким слоем.

Весь месяц наши бойцы на фронте ждали снегопадов. Пусть подымутся высокие сугробы, пусть занесет проселки и большаки, чтобы не было пути чужеземным танкам и машинам! Пока чернели оголенные холмы и бугры, танки с крестами могли двигаться не только по дорогам, а кое-где напрямик.

В начале декабря ударили крепкие морозы, завьюжили метели, зачастили долгожданные снегопады. Бойцы, даже сибиряки, уральцы и дальневосточники, изрядно мерзли. Но их согревала мысль, что еще сильнее мерзнут фашисты в своих шинелишках, подбитых ветерком, в обуви не по сезону, в пилотках, опущенных на уши, обмотанных поверх бабьими платками.

Незабываемый день для защитников Москвы — впервые прозвучал приказ о наступлении! Не для всех приказ вступил в силу в один и тот же день и час; на правом фланге раньше.

На огромной дуге от Клина до Каширы развернулась и смертоносно ударила по врагу тугая пружина нашего наступления.

Заговорили наши батареи, причем батарей оказалось значительно больше, чем предполагали окопные старожилы. С радостным удивлением вслушивались они в голоса пушек, стоящих за ближними и дальними лесами. При каждом залпе снег хлопьями опадал с дрожащих ветвей, хвоя обнажалась.

Усердно били батареи, сгоняя немцев с шоссе, проселочных дорог в глубокий снег.

В морозном воздухе подымался пар от раскаленных стволов, а под орудийными щитами таял снег.

Сильно поредевшие в непрерывных боях полки передавали свои рубежи полнокровным. Вступали в бой свежие части и соединения.

В наступление ехали и шли бойцы в новых полушубках, шинелях, ушанках, варежках, подшлемниках, ватных штанах, в яловых сапогах, неразношенных, нестоптанных валенках.

175-й стрелковый полк, где служила Елена Ковальчук, в канун наступления тоже переобулся — прибыла большая партия валяной обуви, и санинструктор на привалах занята подгонкой валенок… Кто там вздумал надевать валенки на три-четыре портянки? Отставить! Как правило, валенки нужно носить только на две портянки — летнюю и шерстяную. Если голенища тесны — надрежь их в верхней части сзади, а если высоки — отрежь излишек. Пока валенки не разносились, заполняй пяточное углубление чистой ветошью, сеном или соломой. Просушивай валенки при первой же возможности. Сырая валяная обувь плохо защищает от холода, быстро растаптывается, теряет свою форму. И тесные, и излишне просторные валенки затрудняют пеший марш и приводят к потертостям, ноги можно намять на марше… Немало забот у Елены Ковальчук, но она делает это с охотой и озорно подмигивает какому-то малорослому крепышу в валенках и шинели не по росту.

Бронебойщики несли на плечах противотанковые ружья — для многих стрелков они были в диковинку. Попадались роты, где бойцы сплошь вооружены автоматами.

Привлекали к себе внимание многолюдные отряды лыжников. На лыжах везли и разобранные минометы, а также противотанковые ружья, пулеметы.

Морская пехота надела белые маскировочные халаты с капюшонами на черные бушлаты, ватники. Командир 64-й бригады морской пехоты полковник Чистяков неделю назад приказал на перекличке поднять руки тем, кто умело ходит на лыжах. К его огорчению, из восьмисот бойцов хороших лыжников оказалось всего сто пятьдесят. Вот если бы была нужда в хороших гребцах — подняли бы руки все восемьсот. Но даже те, кто стал на лыжи недавно, тренировались усердно и сдали экзамен.


Не только на окраинах Москвы выросли баррикады. Они перегородили улицы и в центре города — у Главного почтамта.


Когда безусому "дяде Саше" не хватало одного ящика, он подставлял под ноги второй.


Реваз Габараев подбил в Туле немецкий танк из противотанкового ружья Симонова, присланного оружейниками. Снимок 1945 г.


Пулеметчика Валиуллу Хаметова прозвали в роте "Максимом" за снайперскую точность. Снимок 1940 г.


6 ноября 1941 года на станции метро "Маяковская" состоялось торжественное заседание. Подземный зал вместил две тысячи человек. С докладом выступил Верховный Главнокомандующий И. В. Сталин.


Генерал Л. М. Доватор командовал 2-м конным корпусом. 9 декабря корпусу вручили гвардейское знамя.



Ополченцам не хватило времени на строевые занятия. Они учились маршировать под аккомпанемент близкой канонады. Сыновья и внуки будут гордиться вами, доблестные ополченцы сорок первого года!


Герои Московского сражения маршал Г. К. Жуков, генерал-лейтенант М. Ф. Лукин, маршалы К. К. Рокоссовский и И. О. Конев после просмотра фильма "Если дорог тебе твой дом". 1967 г.


С парада танк лейтенанта Гудзя направился на Волоколамское шоссе — прямехонько в бой!


В бою за деревню Нефедьево П Д. Гудзь уничтожил десять вражеских танков.


Радист батареи Петр Стемасов, стреляя без панорамы, наводя по стволу, подбил несколько танков и сорвал атаку врага.


"Велокросс" немецких самокатчиков плачевно оборвался в сугробах пол Боровском.


Дороги, по которым нельзя было проехать на велосипедах, стали лыжными трассами. На фронт уходят батальоны лыжников.


Маршал К. К. Рокоссовский вспоминает о минувших здесь боях. Справа Е. Воробьев. Яхрома, 1966 г.


Эсэсовцы устроили в Воскресенском соборе в Новом Иерусалиме склад боеприпасов Отступая, они взорвали памятник архитектуры, отмеченный гением безвестных крепостных зодчих Казакова и Растрелли.


От деревни Катюшки, южнее Красной Поляны, до центра Москвы оставалось всего 27 километров…


19 ноября 1941 года командующий группой армий "Центр" фельдмаршал фон Бок пожелал с передовых позиций "посмотреть в бинокль на Москву".


Где расчет этой дальнобойной немецкой пушки — убиты, ранены, замерзли, сдались в плен или на этот раз им удалось убежать? Пушка готовилась начать обстрел Москвы.


Поземкой и жестоким морозом провожает фашистов в плен зима сорок первого года…


"…Долог будет сон гостей на тесном, хладном новоселье".


Если собрать каски всех солдат и офицеров вермахта, убитых лишь в ходе операции "Тайфун", мы насчитаем 126 966 штук. Металлолом истории!


Партизаны Лотошинского отряда минируют дорогу. Справа Герой Советского Союза комсомолец Илья Кузин.


Длинными, аккуратными шеренгами, строго держа равнение, лежат завоеватели "жизненного пространства".


На обелиске в селе Тарутино начертано: "На сем месте российское воинство, предводительствуемое фельдмаршалом Кутузовым, укрепись, спасло Россию и Европу".


Знаменитая комната под сводами в Ясной Поляне — такой ее оставили оккупанты.


Жители села Никольское возвращаются из леса к родному очагу, к родной крыше. Но целы ли они?


Прославленной 78-й стрелковой дивизией под Москвой командовал А. И. Белобородов. Ныне генерал армии, дважды Герой Советского Союза


Многие бойцы и командиры, раненные в боях под Москвой, обязаны своей жизнью санинструктору Елене Ковальчук.


Маршал Г. К, Жуков рассказывает о Московской битве писателю Евгению Воробьеву (Август 1966)


Впервые артиллеристы огнем и колесами сопровождали в наступлении пехоту. Номера расчетов ехали на передке зарядного ящика, на станинах орудия, обратив лица на запад, туда, где горизонт застлало дымом и поднятой землей. Как сказано в "Василии Теркине":

Пушки к бою едут задом —
Это сказано не мной.
Теперь на каждой огневой позиции пушку придется развертывать на сто восемьдесят градусов — святая, желанная обязанность пушкарей!

— Ну-ка, повернемся лицом к Гитлеру! — кто-нибудь из номеров расчета, чаще наводчик, не забывал весело подать эту команду.

Прозвучал приказ "Вперед!" и в полку, которым командовал майор Балоян. Опустели обжитые окопы и траншеи на берегу реки Нара, опустели штабные землянки и блиндажи, опустел — от чердака до подвала — Дом офицеров на окраине Наро-Фоминска.

Санитарная повозка Елены Ковальчук впервые двигалась на запад в общем потоке с наступающим полком. Она шагала с санитарной сумкой за плечом; в коренастой фигуре ее угадывались выносливость и сила. Прядь белесых волос выбивалась из-под сдвинутой на затылок ушанки.

Может быть, уже завтра она будет делать перевязки на поле боя и вытаскивать раненых из-под огня. Но Елену уже не будет преследовать, как минувшим летом и осенью, опасение, что где-то в воронке или в окопе остался лежать в беспамятстве тяжелораненый. Лежит безгласный, полузасыпанный землей или снегом, а она его не приметила в горячке боя. Если его не увидели свои при отходе, может случиться самое страшное — беспомощный, он умрет от потери крови или будет пристрелен фашистами…

Когда-то в московской Пролетарской дивизии служили преимущественно москвичи. После жестоких летних и осенних боев дивизия пополнялась украинцами, сибиряками, уральцами, белорусами, волжанами, кавказцами.

— Зараз ми yci москвичі, — убежденно сказала Елена Ковальчук в день нашего знакомства и произнесла это с таким классическим украинским акцентом, что захотелось спросить: не с Полтавщины ли она, не с хутора ли близ Диканьки? [10]

В третьем батальоне, где хлопотала Елена Ковальчук, воевали политэмигранты из Чехословакии братья Йозеф и Ян Райнеры; они составляли расчет пулемета. Заслышав разговор, старший, Йозеф, сказал с акцентом:

— Мы тоже есть москвичане.

А разве 28 гвардейцев-панфиловцев, хотя большинство из них не видели Москвы и для некоторых родной язык казахский, киргизский, не считали себя москвичами?

Вдоль Киевского шоссе торчали разбитые немецкие танки, пушки, автомашины, прицепы. В иных местах они стояли длинными вереницами.

К радиатору сожженной цуг-машины, набитой обугленными солдатами, прикреплена на счастье подкова. Не помог талисман! На обочине шоссе немецкий танк, в предсмертном жару растопивший вокруг себя снег. Разит горелой резиной, краской, тряпьем. Неподалеку целехонький танк, брошенный экипажем. Не хватило горючего? Не удалось завести мотор? На броне танка, выкрашенного белилами, кто-то старательно вывел углем: "До Берлина без бензина — топай, топай!" Русский человек любит бить и приговаривать… А на соседнем танке по-немецки написано: "Прощай, Москва, убегаем домой". Тоже неплохо…

Но, к сожалению, наступление наше развивалось с успехом не повсеместно. Еще неделю назад фашисты ценой крайнего напряжения и больших потерь захватили Крюково. Панфиловцы, танкисты Катукова и 44-я кавалерийская дивизия девять раз атаковали вражеский узел сопротивления. Фашисты превратили каменные дома в маленькие форты. Обледеневшие танки и пушки врыли в сугробы. Захватили два этажа здания школы. Приспособили для обороны кирпичный завод. Поселок и станция переходили из рук в руки. Только 8 декабря, на третий день наступления, 1073-й полк панфиловской дивизии и катуковцы овладели поселком…

Шоссе в бесконечных объездах, на них указывали шесты с пучками соломы, похожие на метлы. Объезды ждали шофера-возницу, всадника, пехотинца. Ждали всюду, где саперы еще не разминировали дорогу, не соорудили временный мост. Пролеты вывернуты наизнанку страшной силой взрывов, виднелись рваные железобетонные внутренности мостов.

Машинам, лошадям, людям — всем достается на подъемах, на временных переправах, на съездах с шоссе. Моторы ревут так, что кажется, вот-вот надорвутся. Тягач приходит на помощь трехтонке. Лошади берут на буксир "эмочку". Артиллеристы спешат на помощь батарейным лошадям — упираются плечами в орудийный щит, хватаются за лафет, за ствол орудия, за спицы колес. Еще один дружный толчок, еще одно вездесущее и обязательное "раз-два, взяли!". Еще одно общее усилие — и орудие выкатывается из сугроба. Все — и люди и лошади — облегченно вздыхают.

Защитники Москвы впервые увидели на дорожных перекрестках, объездах немецкие указатели, увидели путевые столбы со стрелками "Moskau", увидели таблички, воспринимаемые как кощунство: названия исконных русских деревень начертаны на них готическим шрифтом.

И как ни утомлены, ни измучены маршем защитники Москвы, они не замедляют шага. Они несут возмездие на остриях своих штыков, в дисках автоматов, в запалах ручных гранат, на мушках снайперских винтовок, в перекрестиях орудийных прицелов.

Вмятины на броне

Ночь такая, что не видно дальше вытянутой руки, не видно снега под ногами.

Впереди, нащупывая дорогу, шагал Гудзь. Тяжелый танк послушно следовал за поводырем. Полз медленно: когда мотор работал на малых оборотах, огонь из выхлопных патрубков не был виден.

Танк должен использовать затеянную нами канонаду и незаметно подойти к деревне — за батарейным громом не слышно мотора, гусениц.

Еще в сумерки Гудзь присмотрел густые ветлы у речушки, петляющей за околицей. А то, что ветлы низкорослые, Гудзя не смущало — лишь бы укрыли танковую башню. Механик-водитель Кирин ввел танк в рощицу, как в гараж, и заглушил мотор.

По ту сторону речушки темнело Нефедьево. В конце ноября в этой самой деревне шел бой за каждую избу, здесь прокатился вал рукопашной схватки.

Днем Гудзь снова вглядывался вНефедьево. В бинокль виднелись немецкие танки, вымазанные белилами. Он прикинул: его позиция метрах в семидесяти пяти от крайних изб.

Гудзь приказал стрелку-радисту Татарчуку вылезти из танка и подать сигнал артиллеристам. Две ракеты одна за другой загорелись ядовитым светом. Именно этих ракет — одна вдогонку другой — ждали наблюдатели на батарее. Сигнал принят, пушки замолчали.

Татарчук вернулся, закрыл люк, но в машине не стало от этого теплее. Каждый прикорнул на своем месте в ожидании близкого боя.

Мыслями Гудзь обращался к членам экипажа. Знать каждого из четырех в лицо и запомнить фамилии нетрудно. А вот как загодя узнать — стоящий ли танкист, каков в бою? Четыре загадки… Фронтовая судьба свела его с экипажем накануне. Он чувствовал себя не совсем уверенно и понимал, что еще меньше оснований для уверенности у экипажа — идти в бой с незнакомым командиром!

Каждый из членов экипажа, наверное, тоже терялся в догадках: не стушуется ли в бою? Хватит ли умения?

Лейтенант очень молод, на вид года двадцать два. Но командир батальона обмолвился, что он воюет с первых дней.

— Когда немец только берется за снаряд, — напомнил лейтенант, — мы уже должны выстрелить по нему. Необходимо опережать, ошеломлять врага в бою, полностью использовать огневую мощь КВ…

Декабрьский рассвет неторопкий. Туман рассеивался медленно. Гудзь вылез на башню. Стоял, упершись ногами в края люка.

При скоротечном свете дальней ракеты удалось разглядеть крайнюю избу. Стал виден весь деревенский порядок. Где-то там немецкие танки, днем он насчитал их восемнадцать и все средине — T-III и T-IV.

Гудзь долго всматривался в деревню, закрыл глаза, так легче обдумать план боя.

— Начнем, друзья.

Внешне Гудзь был спокоен, но голос его дрогнул.

Все пятеро сняли с себя снаряжение, наганы переложили в карманы комбинезонов. Танкистам неудобно во время боя в ремнях: в танке очень тесно, ремни (особенно кобура, будь она неладна!) все время цепляются за рукоятки, рычаги, ручки.

Гудзь решил ударить по головному танку. Необязательно именно там находится старший офицер. Однако разумнее ударить по этому танку, чтобы в стоящих сзади поубавилось прыти.

Прогремел выстрел, командир орудия Старых был точен, передний танк засветился в дрожащем пламени, затем вспыхнул, как куча хвороста, облитого бензином. А второй танк зачадил дымным столбом без огня.

Татарчук поводил стволом пулемета, готовясь встретить немцев-погорельцев. Но из горящих машин никто не выскочил, люки не открылись.

Зарево вставало над деревней, отодвигая тусклый рассвет. Небо почернело, будто время повернуло вспять и на смену рассвету снова шла декабрьская ночь.

Пороховые газы, пламя выстрелов снесли или опалили верхушки ветел. КВ стоял теперь "на самом на юру". Пока его выручало зарево в деревне, ослеплявшее немцев.

Экипаж неотрывно наблюдал за деревенской улицей. Гудзь смотрел в перископ, Старых — в оптический прицел, механик-водитель Кирин — в триплекс, радист Татарчук — в диоптр пулемета. И только заряжающий Саблин оставался в полном неведении.

Немцы выбегали из домов, иные, полуодетые, выпрыгивали из окон.

Заговорил пулемет Татарчука, теперь КВ полностью себя демаскировал.

Не прошло и минуты, как танк содрогнулся со страшным грохотом. Ощущение у Гудзя было такое, будто по шлему ударили молотом и наступил конец света.

Снаряд попал в лобовую броню, но КВ устоял. Благословенны руки сталевара, который сварил эту сталь!

Гудзя отшвырнуло от прицела, он больно ударился плечом, но тут же закричал:

— Огонь! Опережайте их! Еще быстрее! Огонь!..

Старых ничего не слышал, но понял командира. Гудзь показывал большой палец, и Саблин доставал осколочный снаряд; показывал указательный палец — орудие било бронебойным.

Заряжающий едва успевал подавать снаряды: бронебойные с донным взрывателем — для танков, осколочные с головным взрывателем — для пехоты, высыпавшей из домов.

Гильзоулавливатель вскоре был набит до отказа. Саблин швырял пустые гильзы себе под ноги, складывал за спинку сиденья водителя, на десантный люк.

После трех десятков выстрелов дышать совсем нечем. Пороховые газы вытеснили воздух из танка, и, хотя вентилятор включен, все кашляли, задыхались.

Мучительно хотелось пить. Фляги с водой не оказалось, оба бачка в башне пусты: зимой вода в них замерзает, и бачки не наполняются.

А тут еще Кирин включил мотор, его пора прогреть, проверить — не пострадал ли?

На минуту Саблин прислонился к стенке и закрыл глаза. Тошнотный ком подступил к горлу, ноги подкашивались. Гудзь сам подавал снаряды, пока заряжающий не справился с внезапной слабостью.

Еще несколько раз свирепые удары сотрясали танк, но броня успешно противостояла снарядам.

Шлем стал тяжелым и сжимал голову, как тиски; Гудзь сорвал его.

Он отлично использовал преимущество в огневой мощи и толщину брони. Одна за другой запылали еще три машины, которые не успели укрыться за домами. Восемь чадящих костров, восемь зловещих факелов!

И в эту минуту Гудзь услышал: кто-то стучит прикладом о броню.

— Горят, еще три горят!!! — послышался приглушенный крик. — Не давайте им роздыха! Не жалейте на фашистов боевого питания! От бойцов третьей роты — ура-а-а!!!

Кто-то из наших пехотинцев подбежал к танку — выразить свой восторг и сообщить новость, которую экипаж уже знал.

Немецкие танки высвечивали деревенскую улицу.

Откуда-то издалека донеслось нестройное "ура". Наша пехота поднялась в атаку.

Танк двинулся, набирая скорость. Гудзь опасливо посматривал по сторонам. КВ оставил укромную позицию, где борта его были защищены. Теперь он поневоле подставлял их противнику.

Татарчук бил из пулемета, его очереди отзывались снаружи странным эхом, звучащим невпопад.

Не сразу Гудзь понял, в чем дело. Оказывается, какой-то пехотинец вскарабкался на броню с ручным пулеметом и, так сказать в порядке пехотной самодеятельности, сопровождал экипаж.

Головастый парень взгромоздился к ним на танк, бил трассирующими пулями. Зеленым пунктиром указывал цели. Гудзь же не имел такого обзора, как пассажир за башней!

КВ миновал мостик, ворвался в деревню. Немецкие танки бросились наутек. Гудзь достиг западной околицы и остановился за избой. Открыл люк — где же пассажир?

Наверное, спрыгнул с танка во время одной из коротких остановок. Может, кончились патроны? А может, пострадал на броне?

Саблин выбросил гильзы, которыми завалил пол. Кирин возился с мотором. Все жадно глотали чистый морозный воздух.

Танк двинулся. Немцы попытались преградить ему дорогу. Но Старых с ходу подбил ближний танк, а вторым снарядом поджег еще один.

Радист Татарчук догнал очередями немецких танкистов, которые выскочили из подбитых, подожженных машин. Трупы валялись на примятом окровавленном снегу, и уже хватало света, чтобы увидеть розовую окантовку на их черных куртках.

Восемь уцелевших машин поспешно отходили на запад. А Гудзь вел танк все дальше, настигая противника огнем, вминая в снег орудия с их расчетами.

Саблин стоял в тряской темноте. Он думал, в простоте душевной, что Кирин ведет танк по лютому бездорожью, по колдобинам и буеракам — вот безбожно трясет! Машина выделывала какие-то немыслимые выкрутасы и акробатические номера: на что-то карабкалась, обо что-то спотыкалась, куда-то проваливалась.

Время от времени раздавались радостные крики четырех танкистов — это когда танк подминал под себя и превращал в лепешку очередное орудие.

Саблин, незрячий с начала боя, изнывал от неутоленного любопытства.

— Ну что там? Что?

Но вот он подал последний, сто двадцать пятый снаряд. Татарчук расстрелял последний, пятидесятый по счету диск, а в каждом диске по шестьдесят три патрона…

Остыл замок орудия, остыл на морозном ветру и раскаленный ствол пулемета. В тапке совсем не осталось боеприпасов, если не считать патронов в барабанах пяти наганов.

К этому времени танк получил несколько ранений. Снарядами вмята боковая броня, разбит каток. И танк медленно, боясь потерять гусеницу, двинулся через Нефедьево, уже занятое нашими, мимо горящих немецких машин, через мостик, мимо сожженных, вырубленных осколками ветел.

Когда танк вернулся на исходную позицию, его трудно было узнать. Снаружи смело все: крылья, бачки, инструментальные ящики, запасные траки. Броня во вмятинах, царапинах, застругах, окалине. Пять часов назад танк радовал глаз белой краской. Это Кирин перекрасил его "для незаметности в пейзаже". А вернулся обугленный, закопченный…

Затих чихающий мотор. Но люк не открывался.

Командир батальона Хорин взобрался на танк и прислушался. Тихо. Он постучал кулаком. Тихо.

— Что же вы, товарищи? — окликнул Хорин срывающимся голосом.

И тогда наконец крышка люка приподнялась и показался Татарчук: лицо его было под цвет черного шлема. Он ухватился за края люка, но опереться руками не смог. Хорин подхватил его под мышки.

За Татарчуком показался Гудзь. Затем вылезли Старых, Саблин и Кирин, изможденный до такой степени, что не мог самостоятельно встать с сиденья водителя, и ему помогли.

Их повели под руки. На морозном воздухе сильнее головокружение, ноги подкашивались.

Назавтра Павел Гудзь вместе с комбатом и корреспондентом фронтовой газеты насчитали на черной покореженной броне двадцать девять вмятин. И каждая вмятина была подобна шраму на теле.

Нефедьево

8 декабря 1941


Из выступления руководителя советской профсоюзной делегации товарища Шверника на массовом митинге в Лондоне

"На одном из участков Западного фронта танк лейтенанта Гудзя спешил на поддержку атаки пехоты. Завязался горячий бой одного советского танка с 18 фашистскими. Один против 18. Советский танк методически выводил из строя один танк за другим. Вскоре на поле боя уже насчитывалось 10 сожженных и подбитых немецких машин. (Аплодисменты.) Тем временем наши славные пехотинцы наседали на врага, который не выдержал натиска и побежал. Танк преследовал отступающих, давил их гусеницами и расстреливал из пулемета. На поле боя осталось до 400 гитлеровских бандитов, которые никогда не увидят не только Москвы, но и Берлина. (Смех, аплодисменты.) Несмотря на полученные танком 29 вмятин, героический экипаж машины оставался до конца боя, блестяще поддерживая пехоту"[11].

Правда, 4 февраля 1942 г.

Шашки к бою!

Скупой декабрьский закат отгорел быстро, и все вокруг стало синим — небо, сосны, снег.

Конники выстроились полукругом на лесной прогалине. Раздалась команда "Шашки к бою!" — и пятьсот клинков сверкнули стальной синевой.

Конники подняли шашки над головой эфесом к себе, а затем коснулись плеч остриями клинков. Кони переступали с ноги на ногу, стоя в глубоком снегу.

На торжественную церемонию съехалось три эскадрона. Другие остались за дальним синим лесом, откуда доносилась канонада.

Генерал-майор Доватор спешился, снял серую каракулевую шапку-кубанку, опустился на колено, преклонил голову, поцеловал край знамени и принял его из рук командарма Рокоссовского и члена военного совета 16-й армии Лобачева.

Доватор поднялся, отряхнул снег с бекеши цвета хаки, борта оторочены серым каракулем, вскочил в седло и произнес короткое горячее слово. Он впервые назвал своих казаков гвардейцами. Прозвучала клятва: "Москвы не отдавать!"

Командир эскадрона Георгий Соболь подъехал к Доватору на Нарциссе. Жеребец донских кровей с золотистой гривой, с лысиной на лбу, казавшейся в ту минуту синей, и в чулках, которые то виднелись, то были скрыты снегом.

Соболь вложил в ножны шашку с рукоятью из черненого серебра, ладную дедовскую шашку. Она по наследству переходила от отца к сыну в казацком роду Соболей из донской станицы Усть-Медведицкой.

И дед и отец Соболя не знали иного оружия, кроме клинка, пики и ружья, а их внук и сын Георгий стреляет из миномета, пулемета, вооружен автоматом. Он научился воевать и в пешем строю, когда на коней навьючены минометы в разобранном виде, ящики с минами, патронами, станковые пулеметы.

Казачья удаль, однако, осталась. В горячие минуты боя Соболь залег за немецкий пулемет, хотел отрезать путь фашистам. Его коновод и земляк Василь Бескокотов зацепил повод себе за ногу, чтобы не ушли кони, и аккуратно подавал ленту. А в начале боя, когда они на полном галопе ворвались в деревню Горбово, Бескокотов снес шашкой голову настигнутому гитлеровцу. Такие же лихие рубаки — кубанцы Несветайлов, Петренко и Чередниченко — земляк Соболя.

Соболь принял знамя, поставил его у стремени на носок сапога, развернул дончака и пустил вдоль фронта.

За острыми плечами бурки мельтешил на ветру башлык, при солнечном свете он нестерпимо алел.

На пол-лошади сзади, с шашками наголо, ехали ассистенты знаменосца Саркисян и Воробьев.

В бою за Горбово Саркисян догнал фашиста с автоматом. Тот пытался залезть на дерево и уже поставил ногу на сук, но это было последнее, что он успел сделать в своей жизни. Рядом с Саркисяном скакал башкирский богатырь Султанов. Он сбил фашиста с ног ударом кулака и прикончил его. После боя Султанов появился в эскадроне с опозданием: он успел залезть на церковную колокольню и рассчитался там со "звонарями" — немецкими автоматчиками…

Казаки стояли в строю, держа равнение направо, и провожали глазами гвардейское знамя с изображением Ленина. Алое знамя казалось в сумерках темно-вишневым.

Знаменосец с ассистентами проехали на правый фланг. Конники смотрели на знамя, не отрывая глаз.

Эскадроны тронулись с места. Кони утаптывали снег. На лесной прогалине слышались приглушенные удары копыт, поскрипывание седел, бренчание уздечек и ржанье коней.

Темное небо над головой, сине-серый снег.

Конники держали путь туда, где недавно отгорел за лесом закат и откуда доносились раскатистые голоса пушек.

Я не отважился в праздничной суете заговорить с Доватором, к нему уже подвели коня. Мне вызвался помочь расторопный старший лейтенант Соболь. Он гаркнул, с удовольствием смакуя новоявленное слово "гвардия": "Товарищ гвардии генерал-майор, разрешите обратиться!!!" — и представил меня. Доватор повернулся ко мне, на боку у него висел маузер. Он сокрушенно развел руками, держа повод, готов вдеть ногу в стремя, пусть капитан не обижается, разговор придется отложить до следующей встречи, очень торопится, нужно проверить, как смастерили вьюки для разобранных станковых пулеметов. Насколько я понял из обрывков разговора с Соболем, Доватор требовал, чтобы вьюки для пулеметов было удобно приторочить, чтобы они не натирали холку коню и чтобы не бренчали-тарахтели, когда коня ведут на поводу и даже когда кони идут рысью. Была еще одна срочная забота: не во всех эскадронах лошади перекованы по-зимнему, а заболоченные низинки заледенели, и задние копыта скользят…

9 декабря


Следующая встреча не состоялась.

19 декабря корпус Доватора перерезал шоссе Волоколамск — Можайск, преследуя противника по глубокому снегу. С крутого берега Рузы Доватор заметил у села Дьяково отряд отходивших фашистов. Он приказал командиру дивизии Тавлиеву, ехавшему рядом: "Развертывай быстро дивизию и рысью в обход Палашкина…"

Это был последний боевой приказ, отданный Доватором. Он спешился, оставив своего Казбека отважному коноводу Саркису Акопяну, спустился к реке и собрался перейти ее по льду. Разведчики доложили, что немецкий гарнизон отходит, в деревне тихо.

Доватор решил, что фашисты из Палашкина ушли, и двинулся вперед, туда, где, спешившись, лежал на льду передовой дозор. Рядом с Доватором шли политрук командирского эскадрона Карасев и еще несколько кавалеристов из охраны штаба корпуса. Они пробежали по льду уже полдороги, но достичь берега не удалось. Из кустов на берегу Рузы ударила пулеметная очередь.

Доватор упал, к нему бросился адъютант Тейхман, его скосили новой длинной очередью. Полковник Тавлиев также был убит наповал. Карасев кинулся к ним, но не добежал нескольких шагов. Группу кавалеристов постигла та же участь…

Несчастье произошло 19 декабря в 14 часов 36 минут.

Коновод Саркис Акопян был свидетелем трагедии. Бой продолжался, он стрелял из автомата с колена, был без шапки и рукавиц, по щекам текли слезы…

Казаки атаковали Палашкино в конном и пешем строю, отомстили за своего любимца.

В сумерки Доватора перенесли на западный берег Рузы. По улице деревни, затихшей после боя, Акопян вел под уздцы боевого коня. Конь был запряжен в широкие розвальни, на них лежало тело Доватора, накрытое буркой…

Не удалось мне выполнить поручение редактора "Красноармейской правды" бригадного комиссара Миронова. Но все слышанные позже отзывы о Доваторе давали новые поводы для огорчения и подтверждали характеристику, которую дал ему в первые дни знакомства К. К. Рокоссовский:

"Хорошее впечатление произвел на меня командир корпуса Лев Михайлович Доватор. Он был молод, жизнерадостен, но вдумчив и хорошо знал свое дело. Уже одно то, что ему удалось вывести корпус из вражеского тыла боеспособным, говорило о талантливости и мужественной решительности генерала".

Половодье в декабре

Длинной цепочкой, тающей в тумане, шли бойцы батальона, которым командовал лейтенант Юсупов. Шагали след в след по узкой тропке, проложенной через минное поле. По обеим сторонам лежал задымленный снег, пропахший минным порохом и гарью. Снег в рябых отметинах, проплешины чернеют там, где поземка не успела замести воронки. Саперы установили здесь ночью вехи — торчали воткнутые дулами в снег трофейные карабины, длинные деревянные рукоятки от немецких гранат, уже обезвреженные, безопасные мины, и все это вперемешку с хвойными ветвями.

Не забыть Истры в утро освобождения, 11 декабря. Неужели этот вот городок называли живописным, и он привлекал московских дачников сочным зеленым нарядом, уютными дачами? Все взорвано, сожжено педантичными минерами и факельщиками. Уцелели лишь два кирпичных здания справа от шоссе, а в центре городка остался в живых дом с разбитой крышей и зеленый дощатый киоск. Сплошное пожарище и каменоломни, все превращено в прах, обломки, головешки, пепел.

Молоденький сапер с миноискателем подошел к обугленному квадрату и тихо сказал:

— Кажется, здесь стоял домик Чехова. Мы приезжали сюда в мае. Экскурсия…

Больше он ничего не сказал и стал прислушиваться к миноискателю. Взрыв следовал за взрывом: наши саперы продолжали свое опасное дело.

Пора бы уже показаться на горизонте золоченым куполам Воскресенского монастыря. Стал менее плотным туман, и дым на горизонте опал.

Вот видны стены монастыря. Но где же знакомые купола? Куда они исчезли?

Храм Новый Иерусалим обезглавлен, разрушен. Наше командование, в частности Белобородов, знало, что интенданты эсэсовской дивизии "Рейх" устроили в храме склад боеприпасов. Наши летчики получили строжайший приказ — Новый Иерусалим не бомбить, чтобы не повредить памятник архитектуры. Гитлеровцы же, отступая, взорвали драгоценное сооружение, отмеченное гением безвестных крепостных зодчих, а позже Казакова и Растрелли.


Генерал Белобородов кричал в трубку телефона, прижимая ладонь к уху, чтобы не заглушал пушечный гром, и поднимая при этом правую руку так, словно требовал, чтобы воюющие прекратили шум и грохот — что за безобразие, в самом деле, не дают поговорить человеку!

— Что? Не слышишь? — Комдив раскатисто засмеялся и подмигнул комиссару Бронникову. — Когда тебя хвалю, всегда слышишь отлично. А когда ругаю, сразу глохнешь. Город пора брать, говорю. Что же тут непонятного?

Не теряя времени, возьми город. Теперь понятно?..

На проводе был командир 258-го полка Суханов, а речь шла об Истре.

После того как фашистов выбили из Истры, они пытались остановить наступательный порыв наших и закрепились за рекой. Западный берег господствовал над местностью. Там на холмах, поросших густым ельником, прятались вражеские пулеметы, минометы, пушки. А перед лесистыми холмами простиралось открытое снежное поле.

9-я гвардейская дивизия перешла в наступление в ночь на 7 декабря. Мороз достигал 26 градусов, накануне прошли обильные снегопады и метели. Они принесли и нашим бойцам немалые лишения, тяготы.

Русло реки Истры сковало морозом. Вчерашние воронки затянуло тонким молодым ледком, а от сегодняшних шел пар.

Вдруг с правого фланга, с севера донесся смутный, зловещий гул, и на переднем крае увидели, как поверх русла пошла вода. Она затопила воронки, свежие и старые. Бурное декабрьское половодье леденило все — и кровь в жилах тоже. Это выше по течению противник взорвал дамбу Истринского водохранилища. Многие помянули недобрым словом наших минеров, которые не успели взорвать плотину полмесяца назад, когда немцы теснили дивизию на восток.

Но тогда был ледостав, а сейчас при лютом морозе белели гребешки волн — то ли пена, то ли пороша, подмытая и унесенная водой.

Взбаламученная вода быстро прибывала, и шла зимняя река с таким напором, словно Истра накапливала силу все годы своего заточения за дамбой. Облако пара, послушное поворотам реки, ее излучинам, повисло над течением, пар смешивался с дымом. Каждый разрыв мины, снаряда рождал маленькую снежную метель. Не успеет она утихнуть, как новый разрыв взметает снег, пропахший порохом и горелой землей.

Ни одной, даже утлой лодки, ни одного понтона не подтащили к заснеженному берегу вечером, ночью или на рассвете. Можно ли поставить это в вину саперам? Кто мог вообразить, что в берегах, окованных льдом, неожиданно возникнет водная преграда!

Вода затапливала подступавшие к реке овражки, лощинки, а эти низинные места, хоть и намело туда снегу, были самыми удобными, скрытыми подходами к реке. Бойцы, спасаясь от внезапного наводнения, подымались на высотки, карабкались на оледенелые взгорки и бугры (по-дальневосточному называя их сопками). Но "сопки", увы, просматривались и простреливались противником.

Бойцы из роты Кочергина пытались перейти Истру вброд на быстрине — куда там! Дно неожиданной реки превратилось в ледяной каток, и каждая свежая воронка, выдолбленная снарядом и залитая водой, стала невидимой и смертельной западней. Позже реку пытался форсировать первый батальон 258-го полка; командовал им Иван Никанорович Романов.

Ночь напролет просидел комдив над картой. В этой операции была та обдуманная дерзость, тот расчетливый азарт, какие в высшей степени свойственны старому комдиву и молодому генералу Белобородову. Он ждал и никак не мог дождаться условной ракеты с того берега. Не было в его фронтовой жизни сигнала, которого он ждал бы с такой тревогой и таким скрытым возбуждением. Тревога всегда больше, когда комдив сам не испытывает тех опасностей и невзгод, каким подвержены сейчас его бойцы и командиры.

Переправлялись кто как приспособился, на подручных средствах. Связисты догадались притащить половинки ворот и связать их проводом. Пулеметный расчет со своим "максимом" забрался на плотик из трех телеграфных столбов, скрепленных обмотками, обрывками проволоки. А самые отчаянные переправлялись вброд-вплавь, держась за плащ-палатки, туго набитые сухим сеном, за пустые бочки, за доски, за колеса, за снарядные ящики.

Нелегко дались дальневосточникам и сибирякам эти двести пятьдесят метров через русло реки и оледеневший берег. Тем больше обрадовали ракеты — белая и красная — с того берега, тем больше обрадовало первое донесение Романова!

— Держитесь, браточки, держитесь, земляки! Ай да Иван Никанорович, геройская твоя душа!.. — сказал Белобородов так, словно Романов мог его услышать.

Все раннее утро 12 декабря комдив и комиссар не уходили с берега. Вникали во все мелочи. Под их присмотром саперы сколачивали первый плот из спиленных телеграфных столбов. Бревенчатый настил залили водой, лед накрепко схватил связанные бревна; на скользкий настил легче вкатить пушку. А как нужны были на том берегу пушки для стрельбы прямой наводкой!

Комдив командовал переправой, стоя у подножия заснеженного кургана, близ взорванного немцами монастыря. Когда-то здесь произошло сражение войск молодого Петра с взбунтовавшимися стрельцами. Мы помним об этой кровавой странице русской истории прежде всего благодаря картине Сурикова "Утро стрелецкой казни". Но в то декабрьское утро никому в голову не приходило, что дивизия форсирует Истру в историческом месте.

Начальник дивизионной разведки Тычинин вручил комдиву захваченный его разведчиками и уже переведенный приказ командира дивизии СС "Рейх" Биттриха от 2 декабря. Эсэсовский генерал вычислил в часах и минутах темп наступления на Москву. Белобородов перечеркнул это аккуратное расписание.

Пушки помогли Романову закрепиться на западном берегу. Саперы старшего лейтенанта Трушникова воспользовались тем, что напор воды ослабел. Пустили в дело сваи разрушенного моста, навели переправу, и теперь на подмогу батальону Романова торопились новые роты. По шатким мосткам прогромыхали орудийные передки, груженные снарядами, и санитарные повозки, которые тоже ехали не порожняком, а везли ящики с патронами. На радостях Белобородов старшего лейтенанта Трушникова называл Толей.

Комдив подбадривал тех, кто принял ледяную ванну, и бойцы по его приказу переобувались, наматывали сухие портянки, сушили валенки, обсыхали у догорающих домов. Роль костра играл и немецкий танк, горевший близ берега. В нем уже взорвалось все, что могло взорваться. Старшины по приказу комдива выдавали всем "моржам" порцию продукции номер шестьдесят один, в переводе с интендантского языка на русский означавшей водку.

Кроме бойцов в обледеневшей одежде, которым комдив строго приказал греться-сушиться, все остальные торопились на запад, подгоняемые горячим ветром наступления.

Истра

12 декабря

От советского информбюро

В последний час
Провал немецкого плана окружения и взятия Москвы

Поражение немецких войск на подступах Москвы

…6 декабря 1941 г. войска нашего Западного фронта, измотав противника в предшествующих боях, перешли в контрнаступление против его ударных фланговых группировок. В результате начатого наступления обе эти группировки разбиты и поспешно отходят, бросая технику, вооружение и неся огромные потери…

После перехода в наступление, с 6 по 10 декабря, частями наших войск занято и освобождено от немцев свыше 400 населенных пунктов.

С 6 по 10 декабря захвачено: танков — 386, автомашин — 4317, мотоциклов — 704, орудий — 305, минометов — 101, пулеметов — 515, автоматов — 546.

За этот же срок нашими войсками уничтожено, не считая действий авиации: танков — 271, автомашин — 565, орудий — 92, минометов — 119, пулеметов — 131.

Кроме того, захвачено огромное количество другого вооружения, боеприпасов, обмундирования и разного имущества. Немцы потеряли на поле боя за эти дни свыше 30 000 убитыми…

Теперь уже несомненно, что этот хвастливый план окружения и взятия Москвы провалился с треском. Немцы здесь явным образом потерпели поражение…

Девять муз

"Как хлеб, как окопная махорка…"
Когда 14 октября о Куйбышев эвакуировался Большой театр, группа артистов, оставшаяся в Москве, обратилась к правительству с просьбой возобновить спектакли на сцене филиала. Военное командование, Московский комитет партии, Моссовет, народные артисты СССР Н. Голованов и А. Нежданова горячо поддержали эту просьбу.

Деятельно помогали ведущие артисты Большого театра С. Лемешев, Н. Обухова, М. Габович, Е. Степанова, И. Смольцов, Н. Ханаев, Е. Катульская, Ф. Петрова, С. Юдин и многие Другие.

Поскольку оркестровые партитуры к операм и балетам отправили в Куйбышев, дирижеры и музыканты восстанавливали их по оркестровым голосам. От бомбежки пострадало хореографическое училище на Неглинной улице, артисты репетировали без станков, без балетных туфель, держась за столы, стулья, подоконники.

11 ноября по пути из Генерального штаба в штаб Западного фронта (Перхушково) генерал армии Жуков заехал в филиал Большого театра на Пушкинской улице. В беседе с дирекцией, с артистами Жуков просил ускорить открытие театра, а прощаясь, сказал певцу Ивану Бурлаку:

— Фронту нужно искусство, как хлеб, как солдатская окопная махорка. Это заряд моральных и духовных сил.

18 ноября газета "Известия" напечатала заметку о предстоящем открытии филиала ГАБТа.

Народный артист РСФСР, лауреат Государственной премии СССР, солист балета Михаил Габович был политруком роты, входившей в истребительный батальон Свердловского района. Его отозвали из ополчения и назначили директором и художественным руководителем филиала Большого театра.

— Забот было много, — вспоминает Михаил Габович. — Работу затрудняли частые налеты вражеской авиации, ранний комендантский час, регулярные дежурства групп самозащиты. И тем не менее я не помню большей товарищеской сплоченности, чем в то время. Это относилось как к артистам, так и к обслуживающему персоналу. Всех объединяло чувство личной ответственности перед Родиной…

Открыли наш филиал 19 ноября большим концертом, он начался в 2 часа дня. Поздней нельзя было — мешали воздушные тревоги.

Первый концерт сопровождался большим успехом и… тремя воздушными тревогами. По инструкции после сигнала воздушной тревоги мы должны были прекращать спектакль и предлагать зрителям покинуть зал. В филиале не было бомбоубежища, поэтому публика спускалась в метро на станцию "Площадь Свердлова".

Помню, шла опера "Евгений Онегин". Рядом со мной в ложе дирекции сидел командующий Московской зоной ПВО генерал-майор М. С. Громадин. На сцене Ленский — Сергей Лемешев — только что пропел: "Что день грядущий мне готовит…" И в этот момент сообщили, что в городе объявлена воздушная тревога. Я наклоняюсь к командующему и говорю об этом. Он отвечает: "Подождите". Выходит в аванложу, набирает номер телефона. Задает вопрос: "Сколько? Каким курсом летят? Какие квадраты?" Выслушав ответы и немного подождав, говорит: "Продолжайте спектакль". После бала в доме Гремина снова объявлена воздушная тревога. Опять командующий идет к телефону, но, возвратившись, теперь уже говорит: "Прекращайте спектакль! Ситуация опасная". Так жило и боролось в те суровые дни искусство…

22 ноября шел спектакль "Евгений Онегин"; 23 ноября — "Тщетная предосторожность", главную партию танцевала Т. Бессмертнова; 26 — "Русалка", партию Мельника пел И. Редикульцев; 29 ноября — "Риголетто".

Чем дальше в декабре отступали от Москвы немцы, тем позже поднимался занавес, приближаясь к обычному вечернему времени.

Помогал труппе в те дни и Алексей Трофимович Рыбин, военный комендант ГАБТа.

— В трудный для Родины час, — вспоминает майор в отставке А. Рыбин, — габтовцы не растерялись и действовали, как солдаты сцены, их не остановили ни холод, ни голод. Во время представления у артистов от истощения кружилась голова, некоторые из них, танцуя, падали, поднимались и продолжали танец. Певица Е. Боровская, исполняя на концерте арию Травиаты, упала в обморок… После открытия 19 октября 1941 года Музыкального театра имени К. Станиславского и Вл. Немировича-Данченко спектакли в филиале ГАБТа стали второй победой оперно-балетного искусства в прифронтовой Москве. Бои шли в 30 километрах от города, а только на одной Пушкинской улице работали два оперных театра! Спектакли проходили при переполненных залах…

У селения Белый Раст шли в атаку матросы из 64-й бригады морской пехоты; под бушлатами у них "морская душа". И в таких же точно тельняшках танцевали матросы залихватское "яблочко".

На первый концерт удалось заехать командующему 16-й армией генералу К. К. Рокоссовскому. В антракте он поблагодарил артиста балета В. Кузнецова за отличное исполнение партии Кочегара в сцене из балета "Красный мак".

На афише Музыкального театра Станиславского и Немировича-Данченко — оперы, оперетты, балеты.

И в двух драматических театрах (сцена филиала Малого театра, помещение Цыганского театра) было полно зрителей. Шли спектакли "Платон Кречет" А. Корнейчука, "Дама-невидимка" Кальдерона, "Парень из нашего города" К. Симонова, "Мария Стюарт" Ф. Шиллера, "Весна в Москве" В. Гусева, "Машенька" А. Афиногенова.

Музы, вечные, бескорыстные служительницы искусства, объединили свои волшебные умения в желании помочь защитникам Москвы — в штатской одежде и в военной форме — отдохнуть от тягот и невзгод войны, почерпнуть душевные силы из сокровищницы культуры.

Волоколамское шоссе
12 ноября в центральных газетах промелькнула заметка: "Вчера в Зале имени Чайковского состоялся творческий вечер писателей и поэтов… Единодушная аудитория живо отзывалась на их новые произведения".

Некоторые из прочитанных на вечере рассказов, очерков, стихотворений уже были опубликованы в газетах или прозвучали по радио. В центральной печати и радиовещании работали военными корреспондентами Алексей Толстой, Михаил Шолохов, Илья Эренбург, Константин Симонов, Алексей Сурков, Николай Тихонов ("Красная звезда"), Владимир Ставский, Борис Полевой, Вадим Кожевников, Петр Лидов ("Правда"), Евгений Петров, Владимир Лидин, Евгений Кригер ("Известия"), Аркадий Гайдар, Юрин Жуков, Николай Маркевич ("Комсомольская правда"). Многих московских писателей мобилизовали фронтовые, флотские, армейские, дивизионные газеты. Многие ушли в народное ополчение и погибли в боях — 81 фамилия высечена на мраморной доске при входе в Центральный Дом литераторов имени А. А. Фадеева — бессмертная рота московских писателей! Долговечными книгами стали многие произведения московских авторов, созданные в военные годы.

В 8-й дивизии народного ополчения Краснопресненского района демобилизовали и отозвали для работы в журнале "Знамя" Александра Альфредовича Бека. Очки с сильными стеклами, грубошерстная солдатская шинель на крючках, ботинки с обмотками, заплечный "сидор", в котором лежали скудный красноармейский паек, запасные блокноты и том немецкого военного теоретика Карла Клаузевица "О войне". Александр Бек торопился на фронт. Рассказал мне, как добирался в 78-ю стрелковую дивизию Белобородова: на метро до станции "Сокол", потом автобусом № 21 до Красногорска, оттуда до линии фронта 12–15 километров. На контрольнопропускном пункте проверили документы, Бек проголосовал раз-другой, и попутные машины довезли его до штаба дивизии.

Несколько раз встречал я Бека в штабе 78-й дивизии, он успел там обжиться, стал своим человеком. С разрешения генерала Белобородова сделался его тенью ("куда вы, туда и я…") и оставил нам волнующую хронику-стенограмму — с 4 часов 35 минут утра 8 декабря и до глубокой ночи, когда в дивизию пришел приказ о наступлении.

Почему так живы образы генералов Панфилова, Белобородова, комбата Баурджана Момыш-Улы и их однополчан? Писатель внимательно наблюдал их в боевой обстановке, старался постичь их внутренний мир. Он не обрисовал бы с такой силой взаимоотношения бойцов и офицеров, если бы сам не хлебнул солдатского лиха, не прошагал под огнем с батальоном Романова ночным маршем.

Популярность "Волоколамского шоссе" возросла в послевоенные годы в молодых революционных армиях социалистических стран. Во время боев на Кубе книга выдержала несколько издании. Каждый командир роты имел книгу при себе вместе с уставом и читал в свободное время вслух бойцам. Такую же популярность приобрела повесть во Вьетнаме в годы освободительной войны. "Волоколамское шоссе" издано на 22 языках и выдержало 89 издании — счастливая, редкостная судьба. Вождь Итальянской компартии Пальмиро Тольятти оставил нам отзыв о романе: "Эта книга, стремительная и простая, — одно из самых больших произведений во всей литературе, порожденной недавней мировой войной".

Предваряя свою повесть, Александр Бек писал: "В этой книге я всего лишь добросовестный и прилежный писец". Но дело не только в добросовестности и прилежании. Жесткая, не знающая скидок и послаблений проверка временем подтвердила — книгу написал большой художник.

В довоенные годы Волоколамское шоссе, не слишком-то оживленное, можно сказать, захолустное, водило знакомство лишь с маленькими городками, поселками, деревнями. А сегодня о нем знают в разных уголках планеты. Силой правды — реальной и художественной — "Волоколамское шоссе" прорубилось сквозь плантации сахарного тростника на Кубе, протянулось через джунгли Вьетнама, рвавшегося к свободной жизни. И не удивлюсь, если услышу, что название этой книги звучит сегодня в Никарагуа, под тревожным небом Латинской Америки.

Из всех книг о Московской битве с такой многоязычной популярностью может соревноваться лишь роман К. Симонова "Живые и мертвые".

Балетные туфли и валенки
Первый концерт на Западном фронте состоялся 28 июля 1941 года. Возглавлял бригаду московских артистов директор Мосэстрады Борис Михайлович Филиппов, в группу входили Лидия Русланова, Владимир Хенкин, Михаил Гаркави, Татьяна Ткаченко, Игнатий Гедройц и другие популярные артисты.

При Центральном Доме работников искусств создали штаб по обслуживанию воинских частей, призывных пунктов, госпиталей. Две тысячи артистов записались в эти бригады, среди них В. Барсова, М. Михайлов, И. Москвин, А. Яблочкина, И. Ильинский, М. Рейзен, О. Лепешинская, А. Зуева, Н. Доронин и другие. Артисты Краснознаменного ансамбля песни и пляски Красной Армии А. В. Александрова разделились на три группы, выступали артисты ЦДКА, театра Вахтангова, джаз-оркестр Д. Покрасса.

Только за первые семь дней войны на призывных и агитпунктах, в казармах, на заводах Москвы состоялось более 1000 выступлений, сыграли 70 спектаклей. А за полгода артисты Всесоюзного гастрольно-концертного объединения и Театрального общества дали в частях Московского военного округа для бойцов противовоздушной обороны и в госпиталях 2874 концерта, бригады ЦДКА — 1271 концерт. Артисты МХАТа дали 376 концертов на фронте, 328 в воинских частях, 1199 в госпиталях и в палатах.

Из певцов Большого театра наибольшая нагрузка выпала на долю Максима Дормидонтовича Михайлова, народного артиста СССР; около 500 раз спел он арию Сусанина.

С наступлением холодов актерам стало намного труднее, но концерты в прифронтовой полосе и на переднем крае продолжались. Михайлов пел в валенках, изо рта шел пар. На грузовой, крытой брезентом машине установили печку-буржуйку, возле нее актеры обогревались. Танцовщицы выступали перед бойцами в балетных пачках, кисейных платьях, предварительно смазав лицо, плечи и руки гусиным жиром.

"Мне вспоминается, — пишет балерина Нонна Кузнецова, — концерт для артиллеристов днем, в лесу, на открытом грузовике. Ступенями служили ящики с патронами. Противник был близко и обстреливал местность. Нашим бойцам приходилось ползком пробираться к месту концерта. Было холодно, шел снег, и я со страхом думала, что не смогу танцевать. Но когда я выскочила на "сцену" и увидела радостные, благодарные лица, мне стало так тепло, что я забыла о 15-градусном морозе, о легком балетном одеянии и готова была выступать без конца, лишь бы чувствовать, сколько радости и бодрости приносят бойцам наши концерты…"

Однажды на таком же грузовике выступала Вера Иванова, популярная исполнительница русских народных песен, награжденная на фронте двумя орденами. Звучала песня Захарова — Исаковского "И кто его знает".

Вдруг раздался возглас "воздух!", предупреждающий о появлении немецкого воздушного разведчика. Вера Иванова не покинула "сцену", а лишь изменила припев песни:

И кто его знает,
Чего он летает?
Многолюдный "зрительный зал" ответил веселым гулом, все остались на местах. "Костыль", ничего не заметив, пролетел мимо, и концерт благополучно продолжался…

Вслед за профессиональными актерами на фронт отправились и участники художественной самодеятельности, они часто выступали в московских клубах, в цехах заводов, в госпиталях. В октябре на автозаводе создали бригаду для поездки на фронт. В нее вошли участники самодеятельности — слесари, жестянщик, копировщица, электромонтер, машинистка и другие. Выехали на фронт 12 ноября. Директор завода И. Л. Лихачев напутствовал отъезжающих:

— Очень нужны вы заводу, можно сказать, с кровью вас отрываем от коллектива. Но вам поручается важное дело — воодушевлять бойцов, поднимать их боевой дух!

А на станкостроительном заводе имени Орджоникидзе в то время появилась совсем молоденькая ученица токаря Люда Зыкина. Чтобы поступить на завод, девочка прибавила себе два года. Отец на фронте, мать санитарка, а иждивенческой карточки не хватало…

Задолго до того как она стала токарем пятого разряда, Люда отличилась в художественной самодеятельности. Пела и плясала в нетопленом фойе кинотеатра "Художественный", за что однажды получила премию — буханку хлеба…

Танк "Беспощадный"
Танк "Беспощадный" был построен на средства писателей и художников В. Гусева, С. Маршака, С. Михалкова, Н. Тихонова, Кукрыниксов (М. Куприянова, П. Крылова, Н. Соколова).

После торжественной передачи танка семеро гостей надели танкошлемы, и командир Павел Хорошилов прокатил их с ветерком; по пути снес несколько сосенок.

Писатели и художники обратились к экипажу "Беспощадного" с воззванием: "Дорогие товарищи!

Мы, поэты и художники, передали вам тяжелый танк "Беспощадный". Пусть это грозное оружие в ваших умелых руках беспощадно уничтожает врагов нашей Родины, косит их орудийным огнем и пулеметными очередями, давит их гусеницами на поле боя, в блиндажах и окопах.

Пусть танк "Беспощадный" защищает нашу культуру от гитлеровских варваров, осквернивших святыни нашего народа: "Ясную Поляну" Льва Толстого, могилу Тараса Шевченко в Каневе, домик Чайковского в Клину, домик Чехова в Таганроге…

Смерть немецким оккупантам!"

Под Малоярославцем

Учитель истерии
Александр Бараев вернулся из разведки в шинели без хлястика, вырванного осколком, с прорехой на плече, с опаленной полой.

Как обычно, он взял в разведку шесть гранат, запасные диски к автомату, а вернулся налегке и долго чистил закопченное оружие.

За плечами Бараева пятьдесят шесть вылазок в тыл противника — десятки стычек, исход которых решали граната, приклад, пуля, рукоятка пистолета или просто сильные руки.

В этом коренастом человеке с массивными плечами угадывалась большая физическая сила и ловкость. Он умел бесшумно подкрасться к часовому, подмять его под себя, обезоружить, притащить на спине связанного "языка".

За Бараевым ходила слава безоглядного смельчака. В пылу боя он часто забывал обосторожности и, по выражению санитарного инструктора Бутузова, "сгоряча шел на отчаянность".

Однажды Бараев, пытаясь выяснить местонахождение огневых точек противника, подполз к вражеским окопам с гармошкой. Притаился за небольшим взгорком и заиграл "барыню". Гитлеровцы обстреляли из минометов взгорок и лощинку за ним. Этого Бараев и добивался. Он отложил гармошку и засек адрес минометной батареи…

Давно ли учитель истории Александр Илларионович Бараев рассказывал школьникам родного села Нижний Шкафт Лунинского района Пензенской области о походе Наполеона, о битвах в Тарутине, в Малоярославце. Здесь французов согнали с Калужской дороги и заставили свернуть на старую Смоленскую, выжженную, опустошенную, там с каждым днем все смелее хозяйничали партизаны.

А теперь Бараев сам ведет бой за Тарутино, у дороги, где на заснеженном холме стоит памятник героям Отечественной войны 1812 года. Гранитный обелиск в отметинах от пуль и осколков. Бараеву пришлось пройти мимо несколько раз, запомнил надпись: "На сем месте российское воинство, предводительствуемое фельдмаршалом Кутузовым, укрепись, спасло Россию и Европу".

Бараев подумал: а ведь и сейчас в Подмосковье решается судьба не только России, но и всей Европы! Радостно сознавать, что он — участник таких исторических событий! И он горд, что ему, командиру роты, недавно доверили батальон.

Командуя ротой, он, в сущности, оставался тем же лихим разведчиком, каким был в начале войны. Но теперь понял, что на подмогу храбрости командир должен призвать осмотрительность и трезвый расчет, понял, что даже в разгар горячего боя нельзя терять хладнокровия. Но понять — еще не значит следовать этому.

Рядом с комбатом шагал адъютант Григорий Мурашкин. Их знакомство состоялось, когда Бараев еще командовал ротой. Бараев дополз до берега Нары, обессиленный длительным поединком с четырьмя фашистскими автоматчиками. Он расшвырял все гранаты, расстрелял из пистолета все патроны, кроме единственного. Мурашкин сбегал к Наре, зачерпнул в каску воды; после нескольких глотков к Бараеву вернулись силы.

В бою за деревню Кузовлево Мурашкин снова выручил своего комбата. Мина разорвалась совсем близко, Бараева сшибло взрывной волной, кинуло плашмя на снег, и прежде чем он встал, лес, по его выражению, "три раза перевернулся в глазах". Показалось, что в рощице тишина. Он хотел подать команду, но голос не подчинился — сиплый шепот.

— Слушайте комбата! — кричал Мурашкин и повторял команды.

Когда опасно шуршала мина на излете или рядом щелкали разрывные пули, Мурашкин хлопал оглохшего комбата по плечу. Тот послушно падал на снег, затем снова вскакивал и шел вперед, превозмогая боль в ушах, головокружение, острое желание полежать на снегу.

"Пусть все три роты сосредоточатся для атаки на опушке, — рассудил Бараев. — Сперва обнаружим пулеметы противника. Тем более сумерки на подходе. Найдем пулеметы по отблескам. Отобьем еще одну русскую деревеньку, через которую лежит дорога в Европу…"

В ранних сумерках засекли станковый пулемет, строчивший с фланга зеленым свинцом.

Трассирующие пули подсказали — немецкий пулемет возле сарая с соломенной крышей. Бараева так и подмывало желание подобрать группу смельчаков, самому подкрасться к пулемету. Но перед атакой комбату нужно побывать во всех трех ротах, проверить, подсказать. Он разрешил старшему сержанту Киселеву с добровольцами подползти к пулемету. Они забросали расчет гранатами.

Комбат по бежал очертя голову, не отрывался от телефониста с катушкой и от ротных связных, не упускал всю панораму боя. Мурашкин не отставал и транслировал шепот комбата во всеуслышание.

Огонь становился плотнее, это Киселев развернул трофейный пулемет МГ-34 и "подметал" деревенскую улицу из конца в конец; скосил десятка полтора беглецов.

Бараев снял с убитого офицера полевую сумку, сегодня — четвертую, и отдал Мурашкину. Тому все труднее шагать по снегу; он увешан трофейными сумками и трофейным оружием. Но комбат Бараев понимал, что планшет офицера может оказаться разговорчивее самого словоохотливого "языка".

Кто-то доложил комбату о трофеях. Но есть еще один победный итог боя: старший лейтенант Бараев получил боевое крещение как комбат. Да, командовать батальоном потруднее, нежели совершить набег на вражеский штабной блиндаж…

Впрочем, бывали обстоятельства, когда о нем вспоминали как о дерзком смельчаке. Таким был стремительный бросок Бараева через глухие леса к Боровскому шоссе, чтобы перерезать немцам путь отхода из Малоярославца. Вечером 31 декабря Бараев захватил на этом шоссе шесть немецких грузовиков, один из них — с новогодними подарками. Нашлось чем согреться и чем закусить его бойцам в новогоднюю ночь. Помнится, в офицерских посылках был французский коньяк, не боявшийся русского мороза, португальские сардины и голландский шоколад.

Днем 2 января я поздравил Бараева с Новым годом. Он выкроил время и прогулялся по Малоярославцу, миновал "березовую рощу" — немецкое кладбище в центре города с надетыми на кресты касками.

Батальон Бараева расположился на короткий отдых в домах неподалеку от монастыря. На каменной стене укреплена памятная табличка с надписью: "Язвы 12/24 октября 1812 года". Бараев всмотрелся внимательно — в монастырской стене, рядом с табличкой, глубокие пробоины от ядер. И тут же следы от свежих осколков.

Он остановился возле монастырских ворот и прочел на мемориальной доске гордое напоминание:

"Малоярославец — предел нападения, начало бегства и гибели врага. Кутузов".

Учитель истории Бараев вспомнил, что Малоярославец в той, первой Отечественной войне переходил из рук в руки восемь раз. Такова была мера упорства россиян!

"Где нам удастся сейчас поставить врагу этот предел?" — задумался Бараев, командир батальона 475-го полка 53-й стрелковой дивизии 43-й армии.

8 декабря 1941 года младший лейтенант Александр Илларионович Бараев был награжден орденом Ленина. 14 февраля 1942 года старшин лейтенант Бараев получил второй орден Ленина.

Макароны с мясом
Вот что рассказал старшина четвертой роты Николай Зайцев:

— Вы, конечно, знаете, что наш батальон воевал на левом фланге, у самого вокзала. Но пути на тот фланг кухне не было: по улицам шлялись фашисты, искали дом потеплее, никак не могли согреться, шинелишки-то худые.

Ну что же, коней мы завернули по двор и оставили кухню в затишке. Повар Хмурович сварил макароны с мясом; тревожился, чтобы они не перестояли. Поэтому топку пришлось потушить — помощник повара Изотов забил ее снегом. На коней набросили попоны, а точнее выразиться, трофейные плащ-палатки, пятнистые такие, не по зимнему сезону, даже в глазах рябит. Была у нас на вооружении и торба с трофейным овсом. Повар Хмурович со своим помощником остался лично охранять макароны, а мы, двое старшин, — Халюков и аз грешный, подались в четвертую роту кружным путем, через центр города.

Где же четвертая рота, которая состоит у нас на довольствии?

Адреса нам никто не оставил, да и если бы сказал кто из своих, на какой улице воюем, — разве найдешь в чужом городе? А тут еще фашисты сменили таблички с названиями улиц: Интернациональную перекрестили в Соединительную, а вместо улицы Парижской коммуны — Зеленая улица. Может, когда-то она и бывала Зеленая, но сейчас мы чуть не утонули в сугробах.

Только прошли базарную площадь и свернули в узкий закоулок — навстречу бежит мальчонка лет четырнадцати, щуплый такой, треух на нем с оторванным ухом.

— Дяденьки, — говорит, — у нас фашисты сидят на чердаке.

Полезли со старшиной Халюковым на чердак, гранаты, само собой, на боевом взводе. Подали команду: "Хенде хох!" Но фашисты нашего распоряжения не выполнили, пришлось истратить гранаты по назначению. Лично аннулировали четырех укромников вместе с их замерзшим пулеметом.

А мальчонка в треухе — по-нашему, по-старшински выразиться, бывшем в употреблении — заново докладывает:

— Дяденька, во втором доме от угла фашисты в подвале прячутся.

Пришлось второй раз отложить поиски четвертой роты и завернуть к тому подвалу. Подобрались, конечно, втихомолку. Лично подал команду: "Вылезай!" — но фашисты меня, наверно, недопоняли. Пришлось истратить еще одну гранату ручного действия и аннулировать двух подвальных крыс.

Идем дальше по городу Малоярославцу, юго-западнее базара улицу перебегают три фашиста, и все трое замотали головы тряпьем, видимость у них слабая, по сторонам не глядят. Вскинул карабин, прикончил одного мерзляка, а двое, более прыткие, подались в переулок.

Мы со старшиной Халюковым кинулись наперерез. Перемахнули через забор, миновали палисадник, двор и заняли позицию: Халюков за одним углом, я за другим. А фашисты бегут по тому переулку, нас не видят. Бегут, а про то забыли, что в спину целиться легче. Оба там и преставились между сугробами.

Наш батальон, оказывается, сильно вперед продвинулся. Комбата Миронова я нашел в двухэтажном каменном доме у самого вокзала.

— Разрешите доложить, — говорю комбату, — кухня прибыла, ждет в затишке.

— Хорошо, очень хорошо, Зайцев, — лично похвалил комбат. — Кормите людей, да посытнее, да поскорее!

Разузнали точный адрес четвертой роты и отправились мы, двое старший, восвояси, за походной кухней, а по дороге внимательно вели наблюдение за местностью, чтобы в случае чего предупредить самих себя.

Решили больше не отвлекаться посторонними делами. Время двигалось к семнадцати ноль-ноль, шибко смеркалось.

Кухню мы нашли в полном порядке. Помощник повара Изотов быстро разжег топку. Обед разогревали на ходу. Из трубы шел дымок, но дверцы топки закрыли, и когда мы ехали по улицам, огня не было видно. Чтобы макароны с мясом не пригорели, добавили жиру.

А все-таки по пути от штаба батальона в роту пришлось обстрелять одну машину. Фашист выскочил из кабины, через овраг и — под мост, но старшина Халюков лично догнал его пулей. Это был девятый фашист, отправленный нами за тот день в недра русской земли. Одного дня не дожили эти девять фашистов до нового, сорок второго года, не получили они от Гитлера своих новогодних подарков.

А между прочим, бойцы похвалили обед, который подоспел к ужину.

Малоярославец

2 января 1942

Конная тяга
После артиллерийских дуэлей, после стрельбы прямой наводкой с открытых позиций, после танковой атаки противника дивизион понес большие потери. Лишь на батарее старшего лейтенанта Рысьева уцелело одно орудие.

Шли жестокие бои под Малоярославцем, а новые орудия все не прибывали. Формально батарея продолжала существовать, не было приказа о ее расформировании. С нетерпением ждали материальную часть — куда же они запропастились, новехонькие пушки? Однако же не сидеть сложа руки в ожидании! И орудийные расчеты Чухнина, Капитонова стали "активными штыками" в потрепанной третьей роте, наводчик Никишин и замковый Суханов ушли в саперную роту, Гарцев и Панков сделались связистами, подносчики снарядов Крючков и Усачев — санитарами, а несколько ездовых, в том числе сын дагестанских гор, обидчивый, горячий в спорах Мехтиханов, ушли в повозочные.

Было время, командир первой упряжки первого орудия Мехтиханов с гордостью называл себя "командиром тяги". Его определили в ездовые еще летом, когда батарея колесила по пыльным, дымным дорогам Смоленщины, когда лошади на батарее еще были подобраны в масть, когда на дышлах упряжек еще болтались попарно чудовищные лошадиные противогазы. А после гибели батареи Мехтиханова перевели на какую-то инвалидную повозку, от которой все время норовило оторваться заднее колесо. Как "командир тяги" ни смазывал ходовую часть, скрип от повозки стоял такой, что шарахались нервные пехотинцы.

Невезучие батарейцы сменили карабины на винтовки со штыками, но черных петлиц на гимнастерках, на шинелях не спарывали — авось дождемся новых орудии, авось будем греть руки о ствол, разгоряченный боем!

Уличный бой в Малоярославце свел артиллеристов вместе. Они безотчетно, по давней привычке, держались в минуты боя ближе друг к другу, будто вновь хлопотали в соседних расчетах.

Первым увидел беспризорные немецкие гаубицы подносчик Усачев, от восторга он длинно и витиевато выругался. Гаубицы стояли в самом конце Колодезной улицы, на огороде, позади дома с голубыми наличниками.

Бывший командир батареи, временно начштаба батальона Рысьев, лихо перемахнул через высокий плетень и побежал к брошенным гаубицам.

Одна, две, а чуть поодаль и третья, калибр 105 мм, замки невредимы. А возле сарая — ящики со снарядами.

Вчетвером артиллеристы быстро, благо площадка оледенела, развернули пушку на сто восемьдесят градусов. Рысьев связался с артиллерийским наблюдателем, который дежурил в штабе. Рысьев торопливо "привязал цели", сделал необходимые вычисления и со счастливым нетерпением, накопленным за дни вынужденного молчания батареи, подал громогласную, раскатистую команду "ого-о-онь!" и рот закрыл не сразу. Трофейные пушки — посерьезнев наших полковых, и черт их знает, какой гром ударит сейчас в уши.

Не далее как вчера возле железнодорожного моста через реку Лужа Рысьев видел вражеский орудийный расчет, перебитый до последнего номера. На снегу лежало шесть мертвецов, все с предохранительными наушниками. Рысьев подумал: "Уши свои сберегли по всем правилам немецкого устава. Да только к чему теперь барабанные перепонки этим аккуратистам, если сами они вмерзли в лед…"

Пришло время сниматься с позиций на огороде, сопровождать нашу пехоту "огнем и колесами". Особенно много хлопот ожидало в те дни Мехтиханова. Нужно было срочно разыскать в обозах батарейных коней, да не каких-нибудь слабосильных "вольнонаемных", а кадровых, дюжих. Савраски, отобранные Мехтихановым, в прилежном согласии тянули лямки, но на косогорах или через овраги немецкие тяжеловесные гаубицы всем расчетом тащили "врукопашную" — кто подставлял плечо под орудийный щит, кто упирался в лафет, кто хватался руками за спицы колеса…

И после взятия Малоярославца 105-мм гаубицы прилежно били по своим бывшим владельцам. Каждое орудие сделало по четыреста выстрелов. В снарядах недостатка не ощущалось, начальник боепитания лейтенант Гачуа доставлял на трофейную батарею снаряды со всей округи. Нашли снаряды в совхозе Кудиново, два орудийных нередка, груженных снарядами, отбили на восточном берегу речки Выпрейки, солидный штабель ящиков обнаружили в березовом лесу на 146-м километре Варшавского шоссе.

Там же, на опушке, искалеченной снарядами, фашисты оставили батарейных лошадей, привязав их к самодельным коновязям или к стволам берез. Лошади давно сжевали овес, засыпанный в торбы, и стояли недвижимо — ни звяканья уздечек, ни ржанья, — стояли из последних сил. Лишь бы не подкосились ноги, лишь бы коняги не упали на снег, упадут — уже не встанут…

Торбы заморского покроя, кожаная сбруя на медных бляшках, блестящая, вожжи не веревочные — из всамделишной кожи. Лошади привязаны попарно, как привыкли ходить в своих упряжках. Командир батареи пояснил — бельгийские брабансоны. Поначалу с конями трудно было совладать, русских команд они не понимали, но при кормежке обходились и без них. На самое грозное "стой", "вперед" или "прими" брабансоны не реагировали, слушались только команды "тпру". У подносчика Усачева не хватило терпения. Он быстро израсходовал свой запас ругательств, ударил строптивого жеребца кулаком в морду и выругал его: "У-у-у фашистская тварь!"

— Животное самыми черными словами ругаешь, — бушевал Мехтиханов. — Зачем дерешься? Может, жеребец по-немецки тоже не понимает, только по-бельгийски. Жеребец ухода, ласки ждет. Тогда тебе кунак будет…

Он назвал бельгийского жеребца Эльбрусом, смазал копыта пушечным салом, расчесал гнедую гриву, потрепал по холке, накрыл трофейной плащ-палаткой. И норовистый жеребец доверчиво потянулся к новому хозяину, ткнулся шершавыми губами в его щеку, заросшую иссиня-черной щетиной.

За несколько дней артиллеристы успели дать клички всем двенадцати брабансонам; Тиран, Манька, Бородавка, Градусник, Эльбрус, Утюг, Раиса, Золотистый, Охламон, Гильза, Катюша и Фриц.

Вороного мерина Мехтиханов обозвал Фрицем — именно не назвал, а обозвал — за то, что он самый зябкий и нерадивый в орудийной упряжке. Серую кобылу в передних белых чулках окрестили Катюшей в честь вороной Катюши, убитой под деревней Шемякино. Все остальные клички — плод фантазии артиллеристов. Неисповедимы и таинственны пути, по которым следует воображение ездовых.

Но дело не в кличках. Важно, что есть работящие бельгийские брабансоны. Они таскают немецкие пушки. Пушки стреляют по своим.

Январь, 1942

Кудиново

Генерал мороз

"…Начиная с середины октября неоднократно шел снег, — пишет в книге "Поворот под Москвой" военный историк Клаус Рейнгардт, — но у солдат и к началу ноября не было зимнего обмундирования и снаряжения. План операции "Барбаросса" исходил из того, что восточная кампания должна закончиться самое позднее осенью. На предостережения обер-квартирмейстера штаба сухопутных войск генерала Паулюса о возможных трудностях в снабжении на Восточном фронте Гитлер возразил:

"Я не хочу больше слышать этой болтовни о трудностях снабжения наших войск зимой… Никакой зимней кампании не будет. Сухопутные войска должны нанести русским еще только несколько мощных ударов… И тогда мы увидим, что русский колосс стоит на глиняных ногах. Поэтому я категорически запрещаю говорить мне о зимней кампании".

Поначалу ведомство Геббельса относилось к приходу зимы с игривой насмешкой. В еженедельных фронтовых выпусках кинохроники "Вохеншау" мелькали кадры: немецкие солдаты плетут соломенные лапти; Гитлер и два генерала снисходительно осматривают солдатскую печку, подобие нашей буржуйки; походная кухня на санных полозьях; снегоступы для лошадей; сдобные немецкие барышни в купальных костюмах валяются на снегу, играют в чехарду — настоящие арийки мороза не боятся!

Впрочем, среди гитлеровских генералов нашелся один, который еще в августе не верил в победный блицкриг и смотрел дальше своего фюрера. Командир 123-й дивизии генерал Раух педантично установил порядок расправ с советскими людьми и столь же обстоятельно — порядок ограбления жителей городов и сел. Прежде всего было приказано отнять у всех и каждого теплые вещи.


"1. Любыми средствами должны быть захвачены меховая одежда всех видов: невыделанные меха, меховые пальто, жакеты, шапки…

2. Также должна быть собрана и сохранена другая пригодная для зимних условий одежда: зимние пальто на вате, куртки, перчатки, рукавицы… наушники, наколенники!.. теплое зимнее белье, валенки…"


Это в августе-то! Но генерал Раух не знал русской пословицы: "Ворованная шуба не греет".

Фашисты пытались скрыть истинное состояние дел. Геббельс в ноябре лгал своей прессе:


"Необходимое для войск зимнее обмундирование (шубы, шинели для водителей, теплое нижнее белье и т. д.) подготовлено еще в течение лета".

"У вас в тылу ходят разговоры, что солдаты получили здесь, в России, меховые куртки, но я пока еще такой в глаза не видел. У нас даже нет перчаток и шлемов", — жаловался жене старший ефрейтор Г. Бернхард 16 ноября из Подмосковья.

"Войска не были готовы к боям в зимних условиях, — тоже жаловался генерал-майор фон Ленски, командир 11-й танковой дивизии. — Так, мой штаб получил на 40 человек 16 пар перчаток и 4 теплых шинели".


С наступлением холодов стал еще более очевиден масштаб катастрофы. Генералы вермахта жестоко расплатились за легкомыслие и самоуверенность. Повторяя режиссера и диктора фильма "Если дорог тебе твой дом" Василия Ордынского, можно с иронией воскликнуть: "Немцы стали жаловаться, что в России — кто бы мог подумать! — после осени бывает зима?!"

Особенно туго пришлось Гудериану. Его танки не умели преодолевать обледенелые склоны, не было шипов для гусениц. Потели стекла оптических приборов, и танки становились незрячими; есть на этот случай специальная мазь, но ее из фатерланда не прислали. Горючее нередко (в бензинопроводах) и масло густели; приходилось часто разогревать моторы, транжиря горючее и — что еще хуже — лишаясь элемента внезапности: из-за шума моторов приходилось отказываться от танковых засад. Автоматическое оружие выходило из строя из-за негодной смазки. Не было тросов, канатов для застрявших машин, когда колеса просились на буксир к гусеницам. Обмундирование не годилось для пребывания в промороженной машине: не было теплых брюк и курток, теплых шапок, шерстяных перчаток, подшлемников. Участились простудные заболевания и обморожения. Приходилось или делать раненым операции на морозе в палатке, или везти раненых, часто по бездорожью, много часов в санитарных машинах, которые не отапливались.

Провалились на зимних экзаменах в России не только немецкие танки, цуг-машины, самолеты, санитарные автобусы. По данным Клауса Рейнгардта,

"до 70 процентов немецких паровозов не выдерживало низких температур. Участились и ошибки в отправке составов. В третьей танковой группе был случай, когда вместо нетерпеливо ожидаемого состава с горючим пришел состав со спиртными напитками из Франции. Бутылки на морозе полопались, так что выгружать пришлось ледяные сосульки и битое стекло".

Вот уже сорок лет нечистые на руку военные историки и бывшие гитлеровские вояки, мечтающие в старческом маразме о реванше, прилежно склоняют слово "снегопад", стращают русскими морозами.

Да, в начале нашего декабрьского наступления мороз набрал силу. 8 декабря фронтовая газета "Красноармейская правда" напечатала письмо сержанта П. Ковтуненко, воевавшего под Рузой:

"Дорогие товарищи из редакции! Хочу рассказать, как мы выгнали немцев на мороз. Жаркое было дело! Немцы ни за что не хотели выходить из хат, пока не запустишь туда гранатой. С одним солдатом я столкнулся прямо лицом к лицу, он выскочил из-за угла… К ночи деревня была в наших руках. Остатки немцев ушли в засыпанное снегом поле, как голодные волки, отщелкиваясь автоматами. Тут только я осмотрел убитого… Ну и скверно же их обмундировал Гитлер! Лежит этот Фриц или Ганс, или как там его звали, — кажется, ему и мертвому холодно. На ногах какие-то опорки, шинелька худая, на голове пилотка, а под пилоткой женский платок, как будто он не воевать к нам пришел, а из хаты в хату перебежать. А морозец-то в поле градусов под 30. Вот почему немцам не хотелось уходить из деревни. Вот почему они так рвутся в Москву — сушить свои портянки на трубах центрального отопления и давить вшей на паркетных полах. Средство против вшей — выбросить их на мороз, и против немцев — то же".

Комдив А. П. Белобородов рассказал эпизод, при котором присутствовал командующий фронтом Г. К. Жуков.

"Наши разведчики еще вечером ушли во вражеский тыл с целью добыть "языка" и вернулись только что. Это я понял по жестам, которые делал мне из-за плащ-палатки майор Тычинин.

— Разрешите на минуту выйти к разведчикам? — спросил я.

Командующий кивнул. В соседней комнате меня встретил улыбавшийся Тычинин. Он указал на фигуру, закутанную в шерстяной женский платок:

— Вот он, "красавец". Танкист из разведывательного батальона.

"Красавец" стоял нахохлившись, а по шерстяному платку, по вороту шинели, по плечам ползали вши. То, что фашистская армия завшивела, для нас не было новостью. Но этот пленник далеко превзошел своих соплеменников, попадавшихся до сих пор.

— Хоть бы веником обмели, — говорю Тычинину. — Неудобно перед командующим.

Наш разговор услышал генерал Жуков, приказал ввести пленного. Поглядел на него внимательно и сказал:

— Вшивая армия — факт знаменательный. Запишите его в журнал боевых действий: историкам пригодится.

Так в журнале боевых действий 9-й гвардейской дивизии появилась не совсем обычная запись: "Захвачен в плен обер-ефрейтор, 1920 г. рождения, 90-го разведбатальона 10-й танковой дивизии. Из Германии прибыл в октябре. Имеет массу вшей"…

Удобнее всего было объяснять провал операции "Тайфун" атмосферными условиями: "Шесть педель хорошей погоды — и Россия была бы уничтожена Германией". Гитлер пытался уверить, что вынужден отказаться от наступления на Восточном фронте лишь из-за тяжелой распутицы и "необычайно сильных морозов, которых не было в России за последние 150 лет".

На самом же деле наиболее низкая температура, какая была однажды отмечена к северу от Москвы, — минус 38°. Да, мороз в чистом поле, когда на солдате шинелишка, подбитая ледяным ветерком, посердитее того, какой регистрируют в городе, в бюро погоды…

Клаус Рейнгардт отвергает пропагандистские утверждения о том, что вермахт понес поражение из-за русского климата:

"Совершенно ясно, что немецкая армия на восточном фронте была остановлена не морозами, а еще до них, вследствие того катастрофического положения, в котором оказались ее соединения, лишенные материального обеспечения и, что самое главное, встретившие неослабное сопротивление русских войск на участках фронта всех трех групп армий".

Рейнгардт точно указал на то, что гитлеровцы были "лишены материального обеспечения". Даже такой опытнейший военачальник, как Хайнц Вильгельм Гудериан, генерал-полковник танковых войск, автор книги "Внимание, танки!", оказался позорно несостоятельным в кампании под Тулой. Там окончилась крахом его блистательная карьера.

"Конечно, и погода и природа играют свою роль в любых военных действиях. Правда, все это в равной степени воздействует на обе противоборствующие стороны. Да, гитлеровцы кутались в теплые вещи, отобранные у населения, ходили в уродливых самодельных соломенных калошах. Полушубки, валенки, телогрейки, теплое белье — все это тоже оружие" (Г. К. Жуков).

В первые морозные дни в московском гарнизоне, по ежегодному обычаю, объявили о переходе на зимнюю форму одежды. А в немецких войсках такой переход не состоялся из-за отсутствия зимней формы.

Несравним вклад в победу под Москвой, внесенный заводом "Компрессор", изготовлявшим "катюши", и, к примеру, вклад работниц прядильно-ткацкой фабрики в Дедовске. И однако же…

На командном пункте в Дедовске стоял, терпеливо дожидаясь начальства, лейтенант в закопченном полушубке.

Комдив Белобородов вошел, увидел лейтенанта и резко сказал:

— Не разрешаю! Можете идти. Займитесь более полезным делом!

Лейтенант поспешно вышел, обрадованный запретом комдива.

Комиссар дивизии Бронников объяснил мне: решается судьба местной фабрики. Все подготовлено к взрыву, под стены и фабричную трубу заложены фугасы. Но комдив не позволяет взорвать фабрику и клянется, что не отступит к Москве ни шагу.

Рабочие Москвы и Подмосковья помнили о своих защитниках, которые мерзли в предзимние, зимние дни и ночи в окопах, траншеях, пикетах, землянках.

На Подольском механическом заводе имени Калинина в полуразрушенном бомбами литейном цехе восстановили вагранку. По рабочей инициативе начали делать окопные печки — согреть бойца в его промороженном окопе. Печную трубу мастерили пониже, в несколько нолей, чтобы отвести дым в сторону, не демаскировать печку, чтобы окоп или землянка не стали мишенью. Как знать, не подарок ли подольчан прославлен поэтом в строчке "Бьется в тесной печурке огонь"?

К концу декабря дивизия ушла далеко на запад от Дедовска. В час затишья в блиндаж к комдиву вошли ткачихи. Они приехали на фронт поблагодарить за спасение фабрики. После вынужденного перерыва сотканы первые метры ткани. Из этой ткани уже шьют телогрейки, ватные брюки. На фабрике уцелели тюки с серой ватой, вот и стегают одеяла, спальные мешки, в них раненых волокут по снегу, перевозят в санитарных повозках.

"Другие генералы, буржуазные историки винят во всем грязь и распутицу… Но я видел своими глазами, как в ту же самую распутицу и грязь тысячи и тысячи москвичей, главным образом женщин, не приспособленных, вообще-то говоря, к тяжелым саперным работам, покинув свои уютные городские квартиры, копали противотанковые рвы, траншеи, устанавливали надолбы, сооружали заграждения, таскали мешки с песком. Грязь прилипала к их ногам, к колесам тачек, на которых они возили землю, неимоверно утяжеляя и без того несподручную для женских рук лопату…

Ссылки гитлеровских генералов и буржуазных историков на русскую распутицу и морозы не новы. Наполеон, загубивший свою 800-тысячную армию, тоже ссылался на русский климат", — напоминает Г. К. Жуков.

Любопытно заглянуть в записи участника того похода, французского писателя Стендаля; он служил интендантом, обеспечивал своих соплеменников провиантом, фуражом. Стендаль пишет: "Было бы ошибкой думать, что зима в 1812 году наступила рано; напротив, в Москве стояла прекрасная погода. Когда мы выступали оттуда 19 октября (по старому стилю), было всего три градуса мороза, и солнце ярко светило…" А в его письме домой 9 ноября 1812 года из Смоленска: "Мороз легкий, два или три градуса, но, так как мы в России, каждый убежден, что он замерзает".

Да, апостол блицкрига оказался в более трудном положении, чем император Франции: зима 1941/42 года была ранней и довольно суровой. Но если быть честным перед историей, следует напомнить, что в бесснежном ноябре, например, морозы были даже на руку гитлеровцам, потому что танки их двигались и без дорог по полям и перелескам, лишь слегка присыпанным снегом.

Разгромленным генералам вермахта не оправдаться бесконечными ссылками на русский климат, распутицу, русские дороги.

Мы можем разделить с поэтом Анатолием Брагиным его недоумение:

Гудериан, тебя понять
Мне, русскому, довольно сложно:
Идущий землю покорять,
Не жалуйся на бездорожье.

Можайская тетрадь

Меткий почерк
Снайпер Михаил Лысов вел нехитрое ротное делопроизводство. И хотя карандаш в руке держал редко, числился ротным писарем.

Боец Федчук стоял рядом с Лысовым и следил за тем, как тот пишет.

— Тебе бы только на червонцах расписываться, — говорил Федчук с завистью.

Но Лысов тяготился своими обязанностями, а само звание "писарь" казалось ему, по молодости лет, пренебрежительным: что-то вроде "тыловой крысы".

— Разрешите подать в отставку, — упрашивал Лысов командира второй роты. — Ну не лежит у меня душа к канцелярским принадлежностям, никак не лежит!

Командир роты был непреклонен:

— Найдешь бойца с таким же метким почерком, как твой, — уволю. А так беспорядок в роте пойдет, нельзя.

Но почерк у Лысова, как назло, был красивее, чем у всех, и он по-прежнему ходил в писарском звании…

"И откуда она взялась у меня, эта чертова каллиграфия? — пожимал плечами Лысов. — Не иначе — заразился в чертежном бюро…"

Михаил Лысов мог бы обратить на себя внимание уральским выговором, если бы все в роте, и вообще в полку, не говорили точно так же — певуче и с неожиданными вопросительными интонациями в конце фраз, которым полагалось звучать вполне утвердительно.

Родом он из поселка Благодать. Окончил в соседней Кушве девять классов и поступил в рудоуправление копировщиком. Когда-то, еще до службы в армии, мечтал побывать в Москве, по ему так и не пришлось походить по ее улицам, увидеть Кремль, хотя бы издали. Не вылезая из теплушки, Лысов проехал по Окружной железной дороге, а разгрузился эшелон где-то возле Голицына. Их 82-ю стрелковую дивизию бросили в бой чуть ли не "с колес", а прибыла она с монгольской границы.

Есть у писаря скорбная обязанность — составлять строевую записку, указывать, сколько рота за последние сутки потеряла убитыми и ранеными. Но вот на днях Лысову поручили составить донесение о подвиге Алексея Груничева, второго номера орудия, которое стояло в засаде на кромке, леса. Вдоль сосновой опушки тянулись свежевырытые окопы их второй роты. Лысов вел оттуда прицельный огонь и хорошо видел, как все произошло.

В конце боевого донесения ротный писарь не забыл упомянуть, что Груничев поджег два танка из зенитного орудия. Еще 17 октября, когда фашистские танки прорывались к Можайску, зенитки были установлены для стрельбы в горизонтальном положении и с тех пор по воздушным целям огня не вели.

Окоп Лысова находился в близком соседстве с зенитчиками, и в час затишья он грелся у костерка, который разжигали артиллеристы. Он в добрых отношениях с первым номером расчета Тихоном Токаревым, и тот подарил ему таблицу: "Силуэты немецких самолетов". Лысов научился распознавать самолеты в небе. Недостатка в наглядных пособиях не было: фашисты летать не стеснялись.

Стрелковый полк, которым командовал полковник Соловьев, оседлал Можайское и Минское шоссе там, где они впритык подходят одно к другому.

Фашисты были обозлены неожиданным упорством и воинским умением, с каким оборонялись русские. Оба шоссе на Москву стали для них непроезжими и непроходимыми! Вот почему на этом стыке фашисты летали особенно назойливо. Безнаказанно снижались над позициями полка, высматривали цели, гнались за грузовиками, за повозками и бомбили, стреляли из пулеметов. В небе частенько торчал любопытствующий разведчик, которого Федчук называл не иначе, как ябедником, стукачом или табельщиком…

Лысов сидел на пне и переписывал начисто боевое донесение, его самозарядная винтовка с оптическим прицелом всегда под рукой.

Внезапно из-за хвойного леса вынырнул самолет. Зениток поблизости не было, истребители наши появлялись редко, и фашист не считал нужным прятаться в низких облаках. Лысов сразу определил: "Юнкерс-87".

Фашист сбросил две бомбы на сосновую опушку, по которой тянулись окопы второй роты и стояли зенитки в танковой засаде.

Лысов прыгнул в окоп, однако не зажмурился, не вобрал голову в плечи, а деловито наблюдал за пикировщиком. Он уже заметил, что при выходе из пике самолет как бы зависает в воздухе на какую-то долю секунды, как бы теряет (или в самом деле теряет?) скорость. Лысов прикинул, что в этот момент попасть в самолет легче, а вернее сказать — менее трудно. И он поспешно зарядил свою саморазрядную винтовку бронебойно-зажигательными пулями.

"Юнкерс-87" сделал новый заход, снова пошел в пике и сбросил бомбы с самой ерундовой высотенки; одна бомба разорвалась в опасном соседстве со штабной землянкой.

Лысов вскинул свой полуавтомат, торопко, но тщательно прицелился, прижавшись к стенке окопа.

Три выстрела. Самолет клюнул носом, мотор задымил. Еще десяток секунд — из мотора выбилось пламя. Летчик пытался его сбить, проделал несколько сложных фигур, но его неодолимо тянуло к земле.

— Фигура низкого пилотажа, — весело заметил сержант Сапегин, из зенитчиков; он сидел на бруствере окопа, а сейчас от волнения вскочил на ноги. — Что-то среднее между штопором и глубоким виражом…

— Кувырком пошел… — крикнул. Федчук. — На заземление!

Пикировщик быстро снижался к станции Дорохово и упал за дальним лесом. Судя по грому и столбу дыма, вставшему за хвойным частоколом, "Юнкерс-87" взорвался на собственных бомбах.

С того памятного дня к Лысову прижилось прозвище "зенитчик". Первым его так назвал командир полка Николай Николаевич Соловьев. И хотя Лысов по-прежнему вел нехитрое ротное делопроизводство, писарем его больше никто не называл.

Кубинка

Ноябрь 1941

Верим в победу
"Здравствуй, дружище Павел! Твои письма я получил. Давно тебе ис писал потому, что сейчас на подмосковных рубежах у нас уйма горячих дел — сам понимаешь. Но сегодня я не мог не написать тебе, сегодня у меня особенный день.

Павел! Только что мне вручили кандидатскую карточку… В одной из схваток осколок немецкой мины ранил меня. Выйдя из госпиталя, я тотчас же подал заявление о приеме меня в партию.

Сейчас я поправился. Буду сражаться как коммунист. А я видел, как сражаются настоящие коммунисты, я знаю, как они отдают жизнь за Родину. Среди них, Павел, есть люди, которых я не забуду никогда. Их нельзя забыть. Один из них на днях погиб. Это политрук роты автоматчиков Хомутов, сибиряк. Как его любили бойцы! Правильно писали о нем в газетах, что это человек с горячим сердцем. И вот горячее сердце перестало биться.

Я хочу жить, хочу победить врага, хочу бороться за новый расцвет моей Родины. Но если придется умереть, я сумею умереть, как коммунист Хомутов, чтобы ты, мой лучший друг, мог, прямо глядя в глаза, сказать моей Тамарочке, когда она подрастет: твой отец честно выполнил долг перед Родиной.

Я и мои товарищи верим в победу и с этой ворон вступили в партию большевиков.

Желаю тебе, Павел, здоровья и успехов в работе. Привет землякам. Крепко жму руку.

С коммунистическим приветом красноармеец

Анатолий Черновинский"

(Напечатано в "Красноармейской правде"

3 декабря 1941 года

с разрешения автора письма;

адресовано красноармейцу Павлу Быстрову.)

Бинокль
Карасюк бежал к немецкой пушке. Она стояла у плетня, за крайней избой. Прислуга пушки разбежалась, и только один фашист прятался за ее щитом.

Карасюк бежал не хоронясь, со штыком наперевес. Фашист испугался поединка и бросился к лошадям. Они стояли рядом, у колодца, в упряжке. Фашист перерезал кинжалом постромки, вскочил на серую в яблоках лошадь, и она понеслась по деревенской улице.

— Стой, фашистская твоя душа, стой!!!

Карасюк добежал до пушки и не мешкая выстрелил.

Лошадь на всем скаку упала на колени и ткнулась мордой в снег.

Карасюк побежал дальше быстро, у него свистело в ушах, как при сильном ветре. В левой руке он держал винтовку, правой поддерживал подсумок с гранатами.

Фашист сполз с подстреленной лошади. Стали видны офицерские погоны и красный артиллерийский кант на них.

Карасюк выстрелил.

Офицер еще пытался бежать, но с каждым шагом хромал сильнее. Через несколько секунд он услышал за спиной тяжелое, прерывистое дыхание и обернулся.

Увидев Карасюка, офицер плюхнулся на колени. Поднял руки, согнутые в локтях, и пошевелил белыми губами.

Карасюк подскочил и хотел подать команду "хенде хох", но фашист и так уже поднял руки, а больше Карасюк по-немецки не знал. В эту минуту он увидел бинокль. Лакированный черный "цейс" висел на груди фашиста. Карасюк уставился на бинокль и вдруг заорал на всю улицу:

— Ты чего не видел? А ну! На землю нашу заришься? Москву хочешь увидеть? И доброго конягу по твоей милости пришлось…

Лошадь лежала на снегу, как на красной подстилке, и дрыгала ногой, пытаясь нащупать копытом пропавшую куда-то землю. По всему было видно, что ей хочется встать, что ей неудобно лежать вот так, на боку, с неестественно вытянутой шеей.

Карасюк еще не успел отдышаться после бега, но не усталость, а ненависть перехватывала сейчас дыхание. Он "стратил", по его выражению, не одного фашиста. Но тех догонял пулей или в крайнем случае гранатой, а этот был первым, кого он увидел так близко.

Карасюк закричал, будто бинокль был поводом для смертельной вражды этих двух людей:

— Ты чего? А ну! Снимай бинокль к чертовой матери! Насмотрелся…

И так рванул бинокль с шеи, что лопнул ремешок.

Он держал "цейс" в правой руке и не знал, куда его деть: повесить бинокль уже нельзя, в карман не лезет.

Офицер заметил, что у Карасюка заняты обе руки, изогнулся, быстро расстегнул кобуру, и в руке зачернел парабеллум.

Но Карасюк его опередил. Швырнул бинокль в снег и, перехватив винтовку правой рукой за цевье, наотмашь ударил фашиста прикладом в висок. Подобрал офицерский парабеллум и бинокль. Связал концы ремешка и повесил "цейс" на грудь…

— Ты чего тут натворил? — услышал грозный окрик.

Комбат стоял рядом. Карасюк выпрямился, стал по команде "смирно" и торопливо отрапортовал:

— Воевал согласно приказу. По всей строгости. Если фашист не сдается, его уничтожают.

— Выходит, тебя еще хвалить полагается, — сказал комбат. — Ну что ж, разрешаю оставить бинокль в качестве трофейного имущества…

Карасюк очень гордился биноклем и не расставался с ним.

— На кой черт он сдался тебе? — допытывался сержант Жарков.

— Для крупной видимости. Ты думаешь, это простой бинокль? — сочинял Карасюк с вдохновением. — Из этого бинокля Гитлер хотел Москву смотреть.

Но сам Карасюк никогда им не пользовался, потому что обладал исключительно острым зрением.

"Цейс" жил у Карасюка недели две. После боя у деревни Терентьево он подарил бинокль земляку, наводчику орудия Капитонову.

— За аккуратный огонь по противнику выпала тебе премия, — торжественно объявил Карасюк.

Капитонов осторожно, даже боязливо взял бинокль закопченными пальцами.

— Восьмикратный… С делениями, — сказал Капитонов в радостном смущении.

Поблагодарить земляка за подарок он забыл.

Декабрь 1941

Щепотка табаку
— За что вас наградили орденом Красного Знамени?

Тихон Никифорович Игнатьев, рядовой третьей роты, рассказал: — Награду мне выдали, поскольку я человек курящий, а без курева легко могу пойти на отчаянность. А был я пешим посыльным между нашим батальоном и штабом полка. То донесение доставить, то приказ, то еще с чем-нибудь шагаешь, тащишь ящик с патронами или катушку с проводом.

Когда мы вышли на берег Ламы, пришлось принять горячий бой. Потревожили и нас, подсобный народ — повозочных, ездовых, трофейщиков, кухонных помощников, пеших посыльных, санитаров. Тылы наши подмели под метелку, поскольку активных штыков не хватало. И заняли мы оборону вдоль голой березовой рощи, позади наших окопов, наподобие второго эшелона.

Пролежал я несколько часов, и так захотелось курить, ну прямо невтерпеж. Табачок у меня кончился до последней крошки, а сосед мой окопный, папаша Федотов из трофейной команды, и вовсе не курит.

Посидел, посидел в окопе, погрустил — что делать? Решил пойти за табачком к Фатыхову — однокашник, в нашей роте воюет, курящий человек и кисет свой не боится распахнуть перед гостем.

С разрешения взводного пополз вперед в боевое охранение. Там, конечно, пули свистят и так далее. Между прочим, наш танк в овражке дежурит. Где же, интересно, Фатыхов? Пришлось елозить от окопа к окопу, искать Фатыхова.

По дороге вдруг заметил: ползет еще кто-то. Присмотрелся, благо сумерки еще не подоспели, — немец! В одной руке у него автомат, в другой граната; ручка длинная у ихних гранат, хорошо видна. И ползет тот немец к нашему танку, который ведет огонь с места, только башня торчит над овражком.

"Ну-ка, Тихон Никифорович, — сказал я себе, — твое слово!"

Вскинул винтовку — она у меня хорошо пристреляна, и мушку закоптил, чтобы не блестела на солнце, — прицелился пониже каски и "отменил" того немца.

Не успел отдышаться — второй ползет к танку. Он уже близко, меня не видит и дружка своего покойного тоже не видит, так прилежно глядит в сторонутанка. Вот немец встал на колени и достал гранату с длинной ручкой. Но броска у него не получилось, не успел он напроказить, пришлось и его взять на мушку.

Только собрался дальше искать Фатыхова — смотрю, из траншеи своей выскочили два немца и со всех ног к лесу. Наверно, они видели, как преставились те, с гранатами, и стало им слишком страшно.

"Ну-ка, Тихон Никифорович, — сказал я себе, — скажи свое веское слово!"

И тут я опять неторопко, но без проволочки прицелился и два раза пальнул. Далеко они не убежали, оба улеглись. Так и не пришлось мне обойму сменить: четыре пули — четыре фашиста.

Пополз дальше за табачком. Однако где же Фатыхов? Прямо обыскался. Солнце показывало уже около четырех дня, а я с утра не курил.

И что вы думаете? Не далее как в шестидесяти метрах от танка нашел я своего закадычного курильщика Фатыхова. Над бруствером торчала знакомая мне личность. Человек Фатыхов заметный — черноволосый, и ростом бог его не обидел.

Залег с Фатыховым рядом. Достал он свой кисет, отсыпал мне щепоть табаку. Скрутил я толстую цигарку, подымил вволю, поблагодарил, как полагается, и пополз обратно.

Пришлось дать кругаля — обшарил карманы у всех четырех фашистов, собрал их документы, подобрал за ними оружие и обратно в свою оборону. Один немецкий автомат не ахти какой тяжелый, но когда их четыре!..

Хочу признаться, что и куревом я малость разжился. Три фашиста, правда, оказались почему-то некурящие, но у четвертого залежалась в кармане пачка папирос, по-немецки сказать — сигарет, пришлось их реквизировать.

К вечеру к нам на позицию пришагал из штаба пеший посыльный. Ну-ка, что за новости? Оказывается, по мою душу. Вызывает командир батальона старшин лейтенант Алексеи Анисимович Булахов. Знаю его имя-отчество, поскольку мы с ним еще от реки Оки воюем-сражаемся.

Сдал я старшине трофейные автоматы, а потом комбат поздоровался со мной за руку и попросил:

— Ну-ка, расскажи, расскажи, как ты там за табачком охотился.

Я рассказал все как было и сдал старшему лейтенанту трофейные документы. И только когда вернулся в землянку, заметил насчет своей шинели: зря фашист прострочил ее из автомата в шести местах.

Уварово

Январь 1942

Без сна
Входя в блиндаж, оттирали щеки и носы, притоптывали ногами, откидывали капюшоны, снимали рукавицы, каски, ушанки, подшлемники. От этой возни и сутолоки блиндаж стал еще более тесным.

Иней оттаивал на бровях и ресницах, на затворах автоматов, на чьем-то бинокле: в оправу окуляров, как в чашечки, налилась вода.

Печь раскалилась, в блиндаже жарко. Белый маскировочный халат старшего политрука Дорохова сделался мягким. А когда Дорохов входил, гремел им, будто халат скроен из жести.

Начальник политотдела 144-й дивизии, сидя на лежанке, покрытой хвоей, делал инструктивный доклад. Он часто закрывал глаза и каждый раз с трудом поднимал веки.

Политработники сидели на пустых ящиках из-под мин, на лежанке начподива и на полу, устланном соломой.

На бревенчатой стене рядом с противогазом и пустой полевой сумкой висела "летучая мыть". Не столько светила, сколько чадила. Политработники с блокнотами в руках в полумраке записывали указания начальника. Пальцы слушались плохо, еще не отогрелись.

Старший политрук Дорохов сидел сгорбившись на ящике, возле печки. Он держал блокнот на коленях, и никто не заметил, когда блокнот упал на солому. Политрук держал карандаш в руке и сидел в позе пишущего человека. Но он спал.

Я перестал прислушиваться к словам начподива, сухим, официальным; слова скользили мимо сознания. Смотрел на Дорохова, уронившего голову на грудь, словно он разглядывал пистолет, засунутый за отворот шинели…

Люди на войне смертельно устают. Я видел сапера, который спал под проливным дождем. Это было на берегу Днепра, у моста, который восстанавливали саперы. Сраженный усталостью, он упал на прибрежный песок. Капли дождя бежали по его лбу, щекам, подбородку, затекали за шиворот. А сапер спал…

Видел, как сон настиг телефониста батареи. На линии работал его сменщик, и батарея могла обойтись без спящего. Телефонист лежал на пороге землянки, и каждому приходилось переступать через него. Его пытались добудиться, долго трясли за плечо — все напрасно! Он так и остался лежать на пороге.

Видел артиллеристов, когда они, зачехлив орудия, двигались по размокшей, избитой дороге. Кислый запах конского пота над упряжками. Артиллеристы умели спать на передке орудия, на зарядном ящике, под железное громыхание батареи. Они спали сидя, ни к чему не прислонясь спиной. Выбоины на дороге — орудие с грохотом подскакивало, прислуга просыпалась, чтобы через минуту снова забыться неверным сном. Жесткая походная жизнь, про которую артиллеристы говорят: "Ходя наешься, стоя выспишься". Добравшись до крыши, они, как бы ни были голодны, уже не помышляют о еде. Скорей улечься где-нибудь на полу, натянуть до подбородка шинель, пропахшую порохом и орудийным маслом…

Видел, как вернулся в землянку из ночного поиска разведчик. Он едва успел дойти до лежанки, как тут же повалился и заснул раньше, чем успел положить голову на вещевой мешок, служивший подушкой. Кто-то предложил снять с него сапоги. Принялись стаскивать, сапоги были мокрые и плохо поддавались. Кто-то тянул сапог, кто-то держал разведчика, чтобы не упал с лежанки, а он так и не проснулся, только хмурился во сне…

Обо всех этих смертельно уставших людях вспомнил, глядя на Дорохова. Он дышал ровно. Подбородок его касался рукоятки пистолета. Сосед толкал Дорохова в бок, всем было неловко: на таком совещании во время доклада начподива — и вдруг заснуть!

Начподив увидел, что Дорохова исподтишка тормошат, и запрещающе поднял руку:

— Не трогайте. Дорохов не спал две ночи. Из разведки. Он сегодня со своими орлами за Можайском побывал. До Бородинского поля дошел.

— Эва, куда пробрались, — донесся из угла голос.

— Новости невеселые, — начподив посмотрел на спящего. — От села Горки ничего не осталось. В Семеновском из ста семи домов уцелели три. Село Бородино сожгли. В музее скотобойня. А вот памятник Кутузову стоит, пока не взорвали. — После паузы начподив сказал: — Дорохова на свою койку уложу, утречком отдельно проинструктирую. Передайте его блокнот. В батальон пошлем связного, чтобы там не беспокоились…

Начподив продолжал доклад усталым, приглушенным голосом. И сухие слова "недооценка", "проработка", "на сегодняшний день" уже не казались холодными.

Январь 1942

Зеленая крыша
Ночью на батарею пришли два незнакомых бородача — один рыжий, второй черный. На обоих полушубки, за плечами немецкие автоматы.

Чернобородый посовещался о чем-то с командиром батареи. Втроем вышли из землянки и направились к первому орудию.

— Только насчет прицела мы люди, простите, несведущие, — сказал рыжий, оправдываясь. — Будем считать на метры, по-партизански.

— Ну и отлично, — согласился капитан.

Батарея дала залп по дому, который стоял в шестидесяти пяти метрах северо-восточнее колокольни.

— Немцев там битком, — подбодрил заряжающего рыжий.

Ударили по другому дому, в пятидесяти метрах строго на восток от первого.

— Под тем домом с зеленой крышей в подполье миномет установлен, — объяснил рыжий артиллеристам. — Ствол прямо в оконный проем глядит. Дом с зеленой крышей надо снести.

— По зеленой крыше — огонь! — отдал команду капитан.

Темнота такая, что наводчик не видел ствола орудия. Но колокольня села Уварова была пристреляна, и точный адрес зеленой крыши установлен. Три залпа дали артиллеристы по цели. Первый — зажигательными снарядами (поджечь дом), второй — фугасными (разбить дом), третий — осколочными (уничтожить фашистов, если уцелеют и выбегут из дома).

Над селом занялось зарево. Снег при свете пожара стал розовым. Бородачи стояли возле первого орудия и пристально смотрели вдаль, будто там можно было увидеть что-нибудь, кроме красных отсветов пожара.

— Ну, товарищи, благодарим вас душевно за огонек, — сказал, обращаясь к расчету, рыжий. — Надеюсь, фашистов побили немало. Их в комнате было полным-полно. И в другой комнате, на печи. Да еще сени в доме теплые. Наверное, там тоже постояльцы околачивались.

— Откуда такие подробности? — удивился капитан.

— Что же я, собственного дома не знаю? — обиделся рыжебородый.

Он еще раз поблагодарил артиллеристов и зашагал прочь.

Зарево занималось все ярче. Бородачи ступали по розовому снегу. Через несколько минут они скрылись из виду.

Январь 1942

Генерал и Мишутка
Письмо не прошито нитками, сургучные печати не стерегут его тайн. С ним не мчался на взмыленном коне связной, его не вез в полевой сумке офицер связи. Письмо пришло по почте, обычное письмо без марки, со штампом "красноармейское".

Письмо в голубом конверте адресовано генерал-лейтенанту артиллерии Говорову. Его вручили поздно ночью, когда он сидел со штабистами над картой-полуверсткой. Карта испещрена черными и красными полукружьями, кружками, стрелами, дугами — многозначительными штабными иероглифами. Все иероглифы двигались по карте влево, на запад. Одни шли вслед за полками, по их следам, другие условные значки опережали события: полки, бригады, дивизионы еще не знали задачи, которую только что разработал военачальник.

Генерал урвал минуту, распечатал письмо в голубом конверте.

"Простите, — значилось в письме, — что в такое время дерзаю обратиться к Вам, глубокоуважаемый товарищ Говоров. Вам пишет гражданка Л. С. Сапелкина из Москвы. Вот уже скоро пять месяцев, как я лежу в больнице.

Муж в армии. Когда ему пришлось по долгу службы побывать в Москве, он свез сынишку в деревню, к своей сестре. Вот о сынишке-то я и хочу Вас спросить. Дело в том, что ребенок не на востоке, а остался там, где побывал немец, представьте себе весь ужас моего положения. Ребенок находился в деревне Новинское, в семье учителя Николая Васильевича Наумычева. Товарищ Говоров, не откажите, в просьбе и, если возможно, узнайте о судьбе нашего сынишки. Я буду Вам благодарна так, как бывает благодарна мать. Может, Вы сами отец, и меня поймете. Сынишку моего звать Мишутка Сапелкин. От всей души желаю Вам здоровья и дальнейших успехов. Уважающая Вас Л. С. Сапелкина".

Генерал хорошо знал деревню Новинское. Вот она на карте. Войска 5-й армии выбили немцев из деревни недавно. Но линия фронта отодвинулась на запад, и в Новинском, пожалуй, не слышно даже канонады.

На голубом конверте не было пометок, какие пишутся на пакетах, вручаемых генералу: "Срочно", "Очень срочно" и прочее. Тем не менее, прочитав письмо, генерал вызвал адъютанта и отдал приказ срочно разыскать Мишутку Сапелкина.

Порученец отправился в освобожденную деревню Новинское и через два дня доложил генералу, что Мишутка найден.

Почти три месяца мальчик скрывался в лесу вместе с семьей учителя Наумычева. Мальчонка и в глаза не видел фашистов. Жил в землянке и благодаря заботам старого учителя и своей тети не слишком страдал от голода и холода.

Той же ночью, после доклада порученца, генерал отправил ответное письмо Л. С. Сапелкиной. Сообщил все, что узнал о Мишутке, одном из тысяч Мишуток, ради которых с таким геройским упорством, не щадя жизни, воюют бойцы и офицеры его 5-й армии.

И ради этих же Мишуток сам Леонид Александрович Говоров далеко за полночь сидит в штабной избе, склонившись над картой, объезжает под огнем передний край, шагает по огневым позициям батарей, обходит траншеи, бывает суров и строг, а иногда по-отечески заботлив…

Январь 1942

Палачи в перчатках

Та память вынесенных мук
Жива, притихшая в народе,
Как рана, что нет-нет, а вдруг
Заговорит к дурной погоде.
Александр Твардовский
Подводя итоги, вернемся памятью к угрозе Гитлера, прозвучавшей в начале операции "Тайфун":

"Там, где сегодня Москва, возникнет огромное озеро, которое навсегда скроет столицу русского народа от взглядов цивилизованного человечества".

Много лет спустя, когда шли съемки документального фильма "Если дорог тебе твой дом" (1966 год), в группе консультантов, которой руководил К. К. Рокоссовский, возникли сомнения в технической возможности осуществить подобное затопление — "спустить воду" канала Москва — Волга на город.

Военный историк, в годы войны офицер войсковой разведки, корреспондент на Нюрнбергском процессе, знаток германского вермахта Лев Безыменский вспоминает в книге "Тайфун" под Москвой":

"Маршал считал, что надо проверить эти сведения. В соответствии с его указанием, по моей просьбе друзья в Бонне разыскали Шлабрендорфа[12], который подтвердил, что именно об этом говорил Гитлер, когда приезжал в Борисов к Боку.

Я же занимался раскопками в архивах. Поиски оказались небезрезультатными. Удалось найти запись, сделанную во время так называемых застольных бесед фюрера со своей свитой".

9 октября 1941 года участник беседы записал в своем дневнике:

"Фюрер распорядился, чтобы ни один немецкий солдат не вступил в Москву. Город будет затоплен и стерт с лица земли". Запись от 17 октября: "В русские города, в том числе в большие, немцы не должны вступать, если эти города переживут войну. С Петербургом же и Москвой этого не случится" (дневник группенфюрера С. А. Кеппена).

В угрозе Гитлера затопить Москву стоит обратить внимание на конец фразы: "…от взглядов цивилизованного человечества". Себя, кто вынашивал этот варварский замысел, и тех, кому предстояло его осуществить, Гитлер причислял к цивилизованному человечеству, а все москвичи разлучались с цивилизацией навек…

Квалифицированный убийца с большим стажем (один из основателей лагеря в Освенциме, палач Варшавы) фон дем Бах-Зелевский, по всей видимости, оправдал доверие фюрера, так как в разгар Московской битвы его повысили в звании — обергруппенфюрер СС и полный генерал полиции. В этом звании ему предстояло стать "высшим начальником СС и полиции Москвы".

Когда "цивилизованному" фюреру стало ясно, что замысел затопить Москву потерпел крах, он решил в поверженной большевистской Москве воздвигнуть монумент победы Германии над Советской Россией. По приказу Гитлера на Восточный фронт пришел эшелон, груженный гранитом из Скандинавии.

Темно-красный гранит этот видят сегодня все, кто проходит по улице Горького. Им облицован массивный цоколь дома № 9, соседнего со зданием Моссовета.

Полированная арка ведет на улицу Неждановой. Знаменитая певица Антонина Васильевна Нежданова равно радовала слушателей, когда нежно, сердечно пела о русской Снегурочке или норвежской девушке Сольвейг. Кто мог подумать, что въезд на улицу Неждановой будет украшать гранит, украденный Гитлером в Скандинавии. Но такова затейливая и капризная правда истории… Трофейного гранита хватило и на фонтан в сквере у Большого театра, и на парапет вдоль Неглинной улицы у здания ЦУМа. Каприз истории в том, что облицовкой гранитом занимались пленные немцы…

Уже первое полугодие войны потрясло советский народ вандализмом и нравственным дикарством, непостижимыми уму изуверствами представителей "высшей", "превосходительной", арийской расы, их омерзительным обликом. Факельщики и минеры превращали деревни, поселки, города в сплошные пожарища, каменоломни, пустыри, кладбища. Грабежи, насилия над женщинами, растление малолетних, садистские убийства детей, пытки, расстрелы заложников и пленных, учиняемые карателями…

Еще 16 сентября фельдмаршал Кейтель, начальник штаба германского верховного командования, подписал строго секретный приказ, вызванный ростом партизанского движения, растущей силой народного сопротивления на захваченной советской территории. В приказе отмечалось, что "повсеместно вспыхнуло коммунистическое повстанческое движение", которым централизованно руководит Москва. Кейтель отмечал, что возросла угроза для "немецкого руководства войной".

"Фюрер распорядился повсюду пустить в ход самые крутые меры для подавления движения… При этом следует учитывать, что на указанных территориях человеческая жизнь ничего не стоит и устрашающее воздействие может быть достигнуто только необычайной жестокостью. Искуплением за жизнь одного немецкого солдата в этих случаях, как правило, должна считаться смертная казнь для 50—100 коммунистов. Способ приведения приговора в исполнение должен еще больше усилить устрашающее воздействие".

Кейтель рассылал этот приказ, уже будучи военным преступником. Хотя 8 мая 1945 года, подписывая в Карлсхорсте под Берлином акт о безоговорочной капитуляции Германии, выглядел весьма респектабельно: в перчатках, с коротким фельдмаршальским жезлом.

Вопреки палаческому приказу Кейтеля, сила народного сопротивления оккупантам возрастала. Эсэсовский террор не мог подавить сопротивления советских патриотов.

В дневнике унтер-офицера О. Зайбольда, убитого под Москвой в начале декабря, можно прочесть:

"24 ноября. Как разведывательная команда идем впереди через лес до Горки. Заняли позицию на ферме. Маленькие, веселенькие домики тают на глазах, прожорливый огонь съедает один домик за другим…

25 ноября. Проехал через город Истра. Мы находимся по ту сторону понтонного моста. Каждый поспешно окапывается… Общее настроение определяется событием, происходящим за нашим домом. Эсэсовцы беспрерывно расстреливают одного пленного за другим… С холодным спокойствием русские один за другим подходят к сараю, становятся к стене, как будто ничего особенного не происходит… Такого стального, преданного фанатизма я еще никогда не видел!"

Командир танковой группы наших войск Герой Советского Союза полковник Поль Арман писал жене с дальних подступов к Москве из 20-й армии:

"…Чем дальше фашисты рвутся, тем больше сила нашего сопротивления и сила мщения. Сколько к ним ненависти у жителей! Не все видели жестокость фашистов, и в тылу не могут представить весь этот ужас. Помнишь, в начале войны я с недоверием относился к подобным сообщениям? Теперь я вижу людей, все это переживших. Вижу спаленные села, женщин, изувеченных ради прихоти дегенерата-фрица. Этим сволочам можно отплатить только одним — истреблением…

…Идет дед и ведет за руку двух своих внуков — пяти и двенадцати лет. Увидев меня и группу моих старших командиров, старик стал на колени, отвесил нам земной поклон и благословил Красную Армию, Советскую власть, освободившую их от рабства… На шее деда и старшего внука висели ярлыки с названием деревни. За выход из деревни — расстрел на месте. Сколько перебито детей! Понуждаемые голодом, они ходили в лес по ягоды. Детей, в том числе грудных, пьяные фашисты бросали в колодцы, чтобы садистски любоваться горем матерей…

Я никогда не видел прежде столь потрясающих картин человеческого горя и унижения, какие наш народ терпит под фашистами. Я многое видел, но волосы шевелятся иногда от ужаса… Не думал, что война может еще чем-то удивить и поразить… Но фашисты меня поражают вновь и вновь…"

Партизаны Уваровского района рассказали москвичам по радио о трагической судьбе коммунистки Александры Мартыновны Дрейман, работника райисполкома. Невысокая, коротко остриженная женщина 33 лет, дочь латыша, боровшегося за Советскую власть и бежавшего от преследований из буржуазной Латвии в Подмосковье. Семья жила бедно, девочка Шура в школу не ходила, позже выучилась грамоте на курсах ликбеза. Дрейман была очень нужным человеком в партизанском отряде: до войны работала в дорожном управлении и хорошо знала подрывное дело. Внезапно она ушла из отряда, немногие знали, что готовилась стать матерью. Ее захватили на квартире в поселке, домогались, где скрываются партизаны. Она ответила: "Предателем Родины никогда не стану, где партизаны — не скажу". Допрашивал ее комендант поселка обер-лейтенант Хаазе, раненный партизанами под Смоленском. Фашисты избили Дрейман до беспамятства и бросили в холодный сарай. В одну из зимних ночей начались преждевременные роды. В сарае, на соломе она родила сына. Фашисты требовали, чтобы она указала дорогу в партизанский отряд, Дрейман отказалась, и тогда ребенка закололи штыками. Ее раздели и держали голой два дня, не давая есть. Ослабевшая от перенесенных мук, гордая и непокоренная шла она на казнь. Крикнула: "Матери! Слышите меня?

Всем скажите… Сына своего не пощадила, а правды нашей не выдала". Расстреляли ее за больницей в карьере кирпичного завода, а тело бросили в пруд.

О Дрейман напечатала "Правда", ее подвиг нашел отражение в повести Ванды Василевской "Радуга". Писательница назвала героиню украинкой Оленой Костюк, но в основу повести и одноименного фильма Марка Донского легла судьба подмосковной партизанки, посмертно награжденной орденом Ленина.

В канун 1985 года в Смоленске судили трех палачей-карателей. Жительница деревни Леоново Сафоновского района Таисия Семеновна Горшкова чудом уцелела, когда за связь с партизанами расстреляли 250 крестьян.

— Мне было тогда одиннадцать лет. Убивали нас группами, в каждой — человек по двенадцать. Я оказалась в группе рядом со своей бабушкой. В последний момент она и заслонила меня собой от пуль. До сих пор не дают спать воспоминания: лежу под убитой бабушкой, и на меня течет ее кровь… Где-то рядом кричит мой братик: "Дяденьки, дострелите же меня!" Он был ранен и ему, видать, сильно больно было. Дострелили…

Приведем страшную цифру: за годы оккупации Смоленщины фашисты уничтожили 351 630 мирных жителей. Кровавый след оставила война — 278 воинских и партизанских кладбищ и 99 братских могил местных жителей, умерщвленных оккупантами.


В архиве 160-й стрелковой дивизии можно найти воспоминания комиссара 1295-го полка А. Перченкова и старшего политрука И. Рыжова о боевых действиях ополченцев в Боровском районе и близ Вереи.

После того как у врага были отбиты обезлюдевшие, сожженные дотла деревни Устьево, Тищево, Старые Глинки, разнесся слух, что жителей окрестных деревень — в том числе женщин с грудными и малолетними детьми, стариков — сгоняют в село Спас-Косицы и запирают в церковь. Церковь окружили каратели с пулеметами.

Прослышали об этом разведчики, которые пробрались в тыл к фашистам. Группой из семи бойцов командовал сержант Филиппов. Переходя через линию фронта, группа напоролась на вражескую засаду и попала под сильный пулеметный огонь.

"Шесть красноармейцев, — значится в боевом донесении, — были убиты, а сержант, тяжело раненный, притворился мертвым. Немцы сняли со всех шинели и валенки. Немецкий офицер ударил сержанта сапогом, и сержант пошевелился. Немецкий офицер еще раз выстрелил в него из револьвера. Когда немцы ушли, сержант поднялся и пополз. Но он полз не на медпункт. Три километра с лишним он полз, ковылял и бежал босиком по снегу в двадцатиградусный мороз. Бежал, истекая кровью, на командный пункт к комдиву Орлову[13], чтобы предупредить о грозящей гибели ни в чем не повинных мирных людей. Кроме последней, револьверной пули в левом боку у Филиппова было еще шесть ранений.

Товарищ Филиппов представлен к правительственной награде, и он будет жить. Это настоящий большевик, преданный нашей партии, им теперь гордятся в дивизии".

По приказу комдива Ф. М. Орлова ночью срочно была снаряжена рота автоматчиков в белых халатах, на лыжах. Рота пробралась в центр села Спас-Косицы, к церкви; завязался огневой и рукопашный бой с охранниками. В итоге офицер и тридцать четыре немецких солдата были уничтожены. Взломав забитые гвоздями двери церкви, разведчики спасли около семисот крестьян. Учительница немецкого языка из Спас-Косицы, также обреченная на казнь, слышала, что пулеметчики на паперти часто склоняли слово "динамит": какие-то эсэсовцы опаздывали с доставкой динамита.

При разгроме немецкого штаба разведчики нашли приказ по 512-му пехотному полку вермахта:

"Всякий раз оставляемая нами местность должна представлять собой зону пустыни. Чтобы произвести основательные разрушения, надо жечь все дома… Каменные постройки взорвать. Подвалы уничтожать. Мероприятия по созданию зоны пустыни должны быть беспощадны, полностью подготовлены и выполнены".

Фашисты немало преуспели в своем старании превратить Подмосковье в "зону пустыни". Полностью уничтожили 640, а частично 1640 селений, сожгли Истру, Верею, Рузу, Наро-Фоминск, Боровск, Можайск. Было уничтожено около 1000 школ, 400 больниц, около 700 очагов культуры, 450 детских учреждений. После изгнания оккупантов из районов Московской области там осталось 1,6 процента крупного рогатого скота, 1,2 процента овец и на все освобожденные районы 17 свиней.

Среди слагаемых, которые способствовали успеху нашего контрнаступления под Москвой, было еще одно, не принятое в расчет немецким командованием. Тем не менее это слагаемое являлось нашим весьма существенным "неприкосновенным боезапасом" — ненависть к палачам за их злодеяния.

Я стреляю — и нет справедливости
Справедливее пули моей!
Сознание своей справедливой миссии позволяло нашим бойцам превозмогать крайнюю степень усталости, мобилизуя остаток сил. И чем больше кровавых следов оставляли завоеватели, тем больше было упорство освободителей, шагавших, бежавших вдогонку за врагом, тем больше была их готовность к самопожертвованию.

Осознанная, устойчивая непримиримость к оккупантам, способность народа вынести самые тяжелые испытания и не утратить, а закалить волю к борьбе не были предусмотрены планом блицкрига.

Кроме Александра Матросова, закрывшего телом амбразуру и заставившего замолчать вражеский пулемет, такой подвиг совершили более 300 добровольцев-подвижников.

Подвиг Виктора Талалихина, который пошел в московском небе на ночной таран, повторили в годы войны около 600 человек; половине удалось сохранить свою жизнь.

Более ста воинов, жертвуя жизнью, бросались с гранатами под танки.

Десятки героев подорвали последней гранатой себя и фашистов.

Свыше 350 последователей летчика Гастелло в предсмертную минуту превратили свой самолет в огненную торпеду и направили ее на колонну танков, машины с мотопехотой, батареи, воинские эшелоны, склады боеприпасов и горючего, вражеские корабли.

Какой взрывчатой силой оказались эти невиданные подвиги! Никто из фашистских главарей не мог предположить, сколь губительным будет подавляющее воздействие таких подвигов на солдат вермахта…

А воинов воодушевляли и слезы советских людей, вызванные горькими утратами, и слезы радости, восторга, гордости на глазах людей, вызволенных из немецкого рабства.

Многих генералов, офицеров и солдат вермахта, кто остался в живых после Ельни, Можайска, Ясной Поляны, Вязьмы, ждала расплата в последние дни войны, когда Красная Армия один за другим нанесла ряд стратегических ударов. Победный итог операции "Багратион" — освобождение Белоруссии, части Латвии, Литвы и выход к границе с Восточной Пруссией, и сокрушительный разгром группы армий "Центр". Это произошло в лесах под Витебском, Могилевом, Бобруйском, под Минском, в самом Минске и западнее его.

17 июля 1944 года 57 600 немецких военнопленных по приказу Верховного Главнокомандующего привезли в Москву, для чего потребовалось 50 эшелонов. Все это вшивое воинство прошло по 20 человек в ряд бесконечно длинной колонной по Ленинградскому шоссе, улице Горького и Садовому кольцу. Их плачевный "марш" продолжался более трех часов.

Впереди шли 19 генералов, которым были оставлены ордена, и 600 офицеров — некоторые в перчатках. Кто понуро опустив голову, кто вызывающе и нагловато улыбался. Иные шли с независимым видом, глядя только перед собой, иные прихрамывали, другие, любопытствуя, вертели головами, внимательно оглядывая город и удивляясь тому, что Москва встретила их невредимая, целехонькая, без видимых следов бомбардировок.

Берлинское радио истошно фантазировало, уверяя немцев, будто Москва сильно разрушена. Еще в августе 1941 года оно вещало:

"Сильные соединения немецкой авиации каждую ночь подвергают уничтожающей бомбардировке этот важнейший индустриальный центр страны… Кремль и почти все вокзалы разрушены, Красной площади не существует. Особенно пострадали промышленные районы. Москва вступила в фазу уничтожения".

О подобной радиобрехне фронтовой поэт Михаил Светлов говаривал: "Передачу ведет барон Мюнхгаузен".

Горожане густо заполнили тротуары. Все, кто прошел в тот солнечный июльский день по Москве, носили одинаковую форму с душегубами, поджигателями и вешателями, и уже одно это не могло вызвать к ним жалости.

Тяжелый запах давно немытых тел, грязной одежды висел над серо-зеленой, устало шаркающей колонной. А по ее следам медленно двигались поливочные машины, смывая вшивую грязь.

Москвичи провожали немцев суровым молчанием. Сочувствия не было. Но никто извернувшихся в Германию не мог упрекнуть советских людей в жестокости к военнопленным…

Военные преступники, такие, как фельдмаршал Кейтель, не могли рассчитывать на снисхождение. Он носил элегантные перчатки, но разве он мог скрыть, что руки у него — по локоть в крови? И казнь его по приговору международного суда в Нюрнберге была справедливой.

Березовые кресты

Первой военной осенью мы прочли статью Алексея Толстого "Москве угрожает враг", статью, полную ярости и пафоса, несгибаемой духовной силы.

"Мы, русские, часто были благодушны и беспечны. Много у нас в запасе сил и таланта, и земли, и нетронутых богатств. Не во всю силу понимали размер грозной опасности, надвигающейся на нас. Казалось, так и положено, чтобы русское солнце ясно светило над русской землей…

Черная тень легла на нашу землю. Вот поняли теперь: что жизнь, на что она мне, когда нет моей Родины?.. По-немецки мне говорить? Подогнув дрожащие колени, стоять, откидывая со страха голову, перед мордастым, свирепо лающим на берлинском диалекте гитлеровским охранником, грозящим добраться кулаком до моих зубов? Потерять навсегда надежду на славу и счастье Родины моей, забыть навсегда священные идеи человечности и справедливости — все, все прекрасное, высокое, очищающее жизнь, ради чего мы живем? Видеть, как Пушкин полетит в костер под циническую ругань белобрысой немецкой сволочи и пьяный немецкий офицер будет мо-читьея на гранитный камень, с которого сорван бронзовый Петр, указавший России просторы беспредельного мира?

Нет, лучше смерть! Нет, лучше смерть в бою! Нет, только победа и жизнь!"

Статья взволновала меня так сильно еще и потому, что 6 сентября, в день освобождения Ильин, мне пришлось увидеть следы "цивилизованных" варваров.

Памятник Ленину, расстрелянный из пулемета. Городской театр, превращенный в конюшню; нечистоты стекали в оркестровую яму. Исколотый кинжалом портрет Пушкина в местной школе. Затоптанные грязными сапогами ноты, рукописи Глинки, уроженца этих мест. Все было исковеркано, загажено, разбито, изуродовано, разрушено.

Но свое кладбище фашисты в городе благоустроили. Дважды за полтора месяца оккупации нм пришлось прирезать землю, пристраивать ограду, уплотнять мертвецов. Каски надеты на березовые кресты, а на могилах — цветы. Приказом коменданта Ельни жители обязывались отнести на кладбище горшки с геранью, бегонией, фуксией и другими комнатными цветами. Несколько человек расстреляли за неподчинение.

"Березовая роща" крестов выросла и в Можайске. Илья Эренбург обходил кладбище, читая надписи на фанерных дощечках, все — потери немцев в октябрьских боях. "Немцы закапывали своих мертвецов, — писал после фронтовой поездки Илья Эренбург в "Красной звезде", — не на кладбищах, не в сторонке, нет, на главных площадях русских городов. Они хотели нас унизить даже могилами.

Они думали, что завоевали русские города на веки веков. Малоярославец должен был стать "Клайн-Ярослаф", а Можайск "Мошайск-штадтом". Они рассчитывали, что на площадях русских городов будут выситься памятники немецким солдатам. Они хотели, чтобы налетчики и насильники покоились рядом с Львом Толстым… Забвению будут преданы имена немецких захватчиков, погибших на чужой земле. Немецкий народ будет молить другие народы: "Забудьте о них!"…"

12 марта 1943 года была освобождена Вязьма. Мы долго колесили по городу — грязные лужи, закопченная слякоть. Оттепель превратила дорожные выбоины в ямы с водой. Изредка слышались взрывы. Бродили саперы с миноискателями. Наш спутник подполковник Баканов рассудил, что безопаснее всего передохнуть на центральной площади, где немцы устроили обширное кладбище — единственное место в городе, где можно ходить не глядя под ноги, не опасаясь мин. Не нужно бояться и воздушного налета — немцы свое кладбище бомбить не станут.

В каждом ряду по 32 могилы — мертвецы строго держали равнение, длинными аккуратными шеренгами, будто их муштровали и после смерти.

Бойцы 222-й дивизии устроили привал на холодном мартовском ветру — грелись у костра, сушили сапоги, валенки, портянки. Мой спутник Александр Твардовский сидел и сумрачно вглядывался в пламя костра. Усатый дядька с миноискателем, в шинели с обугленной полой зябко ежился, жался поближе к огню. "У костра в лесу прожженная, отмен-ная шинель", — сказал с улыбкой Твардовский, отодвигаясь, давая место солдату. В костре бойко горели березовые жерди, колья, таблички. Когда в костер бросали очередную табличку с фамилией и воинским званием покойника, Твардовский, не отрываясь, следил, как она обугливалась и сгорала. Одно за другим бесславные имена предавались забвению на веки вечные.

В статье Оренбурга упоминался Лев Толстой, чей прах очутился… на немецком офицерском кладбище. Мне довелось быть у великой могилы на следующий день после того, как из Ясной Поляны бежали последние группы солдат немецкой дивизии "Оленья голова".

К могиле Льва Толстого надо было пробираться, минуя немецкие могилы, обступившие нас со всех сторон.

Усадьбу Ясная Поляна отбили у врага 14 декабря. Вот как в день освобождения выглядел дом-музей: ворота в усадьбу взорваны, деревья по обочинам дороги обгорели. В доме разрушено и загажено все, что постояльцы успели и что оказалось им по силам. Жгли, рубили мебель, вспороли диван, на котором родился Лев Николаевич. Украли из шкафа седло; Толстой до старости ездил верхом.

На долгие годы запомнилась известная комната под сводами: железная койка, бутылки из-под шнапса, отбросы, вонючее тряпье, куча окурков; немцы тут устроили курилку. Под этими сводами когда-то стоял столик писателя, возле него низенькая табуретка. Здесь написаны "Воскресение", "Хаджи Мурат", "Смерть Ивана Ильича" и другие рукописи.

Совинформбюро поведало в вечернем сообщении 17 декабря:

"…Группа научных работников и рабочих музея-усадьбы Л. Н. Толстого, а также местные колхозницы и учителя составили акт о чудовищных преступлениях гитлеровских негодяев, надругавшихся над памятью Л. Н. Толстого. В акте отмечается, что с первого же дня своего прихода в Ясную Поляну немцы приступили к планомерному разрушению музея-усадьбы. Фашисты расхитили почти все экспонаты литературного музея, устроили в доме Толстого казарму для офицеров и их денщиков. Все шкафы, в которых прежде хранились архивы, разбиты. Личные вещи Л. Н. Толстого сожжены в печах. Фашистские хулиганы разломали и выбросили соху, которой пахал Толстой. Они покрыли порнографическими рисунками стены музея, превратили знаменитую комнату со сводами в грязный хлев. В комнатах писателя гитлеровцы открыли сапожную мастерскую… Отступая из Ясной Поляны, фашисты, намереваясь скрыть следы своих чудовищных надругательств над величайшим культурно-историческим памятником, подожгли дом Толстого. Усилиями работников музея пожар удалось потушить. Сгорели комнаты, в которых помещались библиотека и спальня Л. Н. Толстого".

Акт подписали хранитель музея С. И. Щеголев, сторож, бывший кучер Толстого И. В. Егоров, колхозницы, учительницы и другие свидетельницы фашистского варварства.

Столь же мрачную картину увидели освободители Клина в музее-усадьбе П. И. Чайковского — ноты порваны, партитуры шли на растопку. Предположим, их сердцу ничего не говорит имя Чайковского. Но к чему было срывать со стен и рвать портреты бессмертных немцев Моцарта и Бетховена?!

Еще 2 ноября, спустя месяц после начала операции "Тайфун", Геббельс послал командующему группы армий "Центр" Федору фон Боку телеграмму о том, что Смоленск будет переименован в Бокбург. В оккупированном Киеве появились улица Гитлера и улица Геринга. Фашисты осквернили место вечного успокоения Пушкина в селе Михайловском. Рядом с его могилой захоронили соучастников своих преступлений в Пушкинском заповеднике.

Фашисты жестоко поплатились за то, что попирали святое чувство человеческого и национального достоинства.

Вспомним пушкинские строки, написанные к "Бородинской годовщине", не утратившие злободневности и сегодня для тех, кто зарится на нашу землю и хотел бы установить на ней свои порядки.

Но тяжко будет им похмелье;
Но долог будет сон гостей
На тесном, хладном новоселье,
Под злаком северных полей!
Потери группы армий "Центр" составили к концу 1941 года 462 тысячи человек, а к 1 апреля 1942 года 796 тысяч человек.

Только в ходе операции "Тайфун" фон Бок потерял 126 966 человек, из них после 15 ноября — 33 295 человек.

Общие потери сухопутной армии на Восточном фронте достигли к концу января 1942 года 917 985 человек, среди них 28 935 офицеров, Вот сколько "своих озлобленных сынов" послал на восток Гитлер.

И всем нашлось место "в полях России, среди не чуждых им гробов" других неудачливых завоевателей русской земли.

Потери подсчитаны гитлеровцами со свойственной им педантичностью и точностью. Правомерно было бы включить эти цифры в презренный, проклятый всеми народами некролог фюрера.

Дорога на запад

Победоносное декабрьское наступление войск Западного, Калининского и Брянского фронтов отбросило группу армий "Центр" на 100–350 километров от Москвы. А к северо-западу линия фронта отодвинулась даже на 400 километров.

Были вызволены Московская, Тульская, часть Калининской, Смоленской, Калужской, Рязанской и Орловской областей, освобождены десятки городов — всего свыше одиннадцати тысяч населенных пунктов.

Вообразим себе ликование жителей освобожденных городов, поселков, сел и деревень — одиннадцать тысяч воскрешений к жизни после фашистского ярма, одиннадцать тысяч праздников!

Люди выбегали из домов, вылезали из погребов, землянок, подвалов, выходили из ближних лесов, бросались навстречу освободителям и в радостном смятении пожимали им руки, обнимали, плакали и говорили бессвязные, ласковые слова, которые можно услышать только от близких людей после долгой, горькой разлуки. Бойцы были вестниками самой жизни, отвоеванной у смерти. Женщины постарше осеняли бойцов крестным знамением. Бывало, освободителей встречали хлебом-солью на блюде с вышитым полотенцем, а бывало — только чистой колодезной водой: "Простите меня, грешную, больше потчевать нечем…" А случалось и так, что оголодавшие дети угощались солдатским "хлебом-солью" — щами и кашей из походной кухни.

Освободители входили в селения и вместе с жителями сбивали немецкие дорожные указатели, уличные таблички, срывали уцелевшие объявления оккупантов на русском языке — смертные приговоры партизанам и "саботажникам", угрозы, запреты.

На территории Можайского района кое-где висело на стенах домов, на заборах, на столбах объявление-приказ:

"Каждая семья обязана сдать местной комендатуре не позднее 10 января 1942 года следующие теплые вещи: одну пару новых валенок или восемь фунтов шерсти; одну выделанную или две невыделанные овчины; одну пару шерстяных варежек; одну ушанку на меху и на вате; один шерстяной шарф".

Велики были надежды солдат и офицеров вермахта отогреться в Москве, отоспаться в тепле, раздобыть теплую одежду, отмыться от походной грязи и от вшей. И глубоко было разочарование, уныние, озлобление гитлеровцев, которых ждали дороги отступления, снежные сугробы, промороженные блиндажи, пепелища и руины, самими же завоевателями оставленные.

Сознание того, что зимняя кампания проиграна, вызвало падение дисциплины, ослабило силу сопротивления немецких частей под Москвой, подорвало их стойкость.

14 декабря в журнале боевых действий третьей танковой группы появилась запись:

"Вокруг то и дело можно видеть поодиночке двигающихся солдат, кто пешком, кто на санях, кто с коровой на веревке… Вид у людей безразличный, безучастный… О том, чтобы как-то защититься от беспрерывных налетов русской авиации, почти никто и не думает. Солдаты, убитые в результате прямых попаданий бомб, так и остаются лежать никем не убранные… Трудно сказать, когда снова восстановится линия фронта. Если даже такие отличные соединения, как 1-я и 7-я танковые дивизии, находятся теперь под угрозой почти полного уничтожения, это является достаточным мерилом того, насколько велико перенапряжение сил наших войск".


19 декабря командир 23-й пехотной дивизии генерал Гельмесгерберг обратился с отчаянным призывом к своему командному составу:

"Господа командиры! Общая обстановка военных действий властно требует остановить быстрое отступление наших войск на рубеже реки Ламы. Позиция на реке Ламе, поселок Лудина Гора, должна защищаться до последнего человека…

Дивизия прочесывает в настоящее время все свои тылы и возвращает в полки отставших солдат. В дальнейшем требуются энергичные действия всего личного состава, чтобы каждый берег свое и собирал брошенное оружие. У каждого воина должны снова пробудиться и укрепиться воля к обороне, вера в нашу собственную силу и превосходство. Настоящий кризис должен и будет преодолен. Вопрос поставлен о нашей жизни и смерти. После оповещения этот приказ уничтожить".

Герой Советского Союза полковник (в ту пору младший лейтенант) А. А. Булахов вспоминает: 21 декабря, когда их 830-й полк 238-й дивизии в упорном бою отбил деревню Сучаново, гитлеровцы укладывали своих убитых в штабеля, оставляя бойницы между трупами…

В те страшные для вермахта дни, когда один солдат вел корову на веревке, другой безразлично шагал мимо неубранных немецких мертвецов (волосы вмерзли в красные лужи), а в Сучаново строили доты из заледеневших трупов, в "волчьем логове", при крайней нервозности и раздражительности фюрера, хоронили план захвата и окружения Москвы.

С постов сняли группу высших военачальников, сочинителей и исполнителей плана "Тайфун". Отправили в отставку командующего группой армий"Север" генерал-фельдмаршала Лееба. Несколько позже освободили от должности генерала Гудериана. В ночь на 16 декабря Гитлер уволил Браухича "по состоянию здоровья" и занял пост главнокомандующего сухопутными силами. 17 декабря Федору фон Боку предложили "подать прошение об отпуске для восстановления здоровья". На его место назначили генерал-фельдмаршала Клюге.


Декабрьское наступление, длившееся весь январь, воодушевляло бойцов Красной Армии, Эти дни укрепили решимость поскорее освободить от захватчиков родную землю.

Ко времени нашего наступления под Москвой стали ощутимы первые успехи оружейников, их героическими усилиями улучшалась техническая вооруженность Красной Армии. Пехота и другие рода войск пополнились автоматическим оружием; автоматы ППШ неотъемлемо вошли в ротные арсеналы. Заметную роль в дуэлях с танками начали играть бронебойные ружья Симонова, потеснившие подобные же, но однозарядные ружья Дегтярева. Истребители танков получили противотанковые мины и уже не прибегали к связкам ручных гранат: четыре рукоятки в одну сторону, за рукоятку пятой гранаты, снятой с предохранителя, берется метатель. Далеко не каждому пехотинцу под силу швырнуть связку на такое расстояние, чтобы самому гранатометчику при этом не угрожала взрывная волна или осколки.

Чаще слышалась, становилась все громогласней реактивная симфония наших гвардейских минометов.

От танкостроителей потребовалась предельная мобилизация духовных и физических ресурсов, чтобы заводы, эвакуированные на Урал — в Нижний Тагил, Челябинск, и заводы, сохранившие старые адреса, наладили выпуск "тридцатьчетверок".

В книге английского военного историка Дугласа Орджилла "Т-34. Русские танки" можно найти отзыв немецкого офицера, оставшегося в живых после боев в России:

"Нет ничего более ужасного, чем танковый бой против превосходящих сил. Численный перевес здесь ни при чем, мы к этому привыкли. Но когда у противника танки лучше, это — страшно. Ты даешь полный газ, но твой танк слишком медленно набирает скорость. Русские танки такие быстрые, на близком расстоянии они успевают взмахнуть на холм или проскочить болото быстрее, чем ты успеешь развернуть башню. И сквозь шум, вибрацию и грохот ты слышишь удар снаряда в броню. Когда они попадают в наши танки, по большей части раздается глубокий затяжной взрыв, а затем ревущий гул вспыхнувшего бензина, гул, слава богу, такой громкий, что мы не слышим воплей экипажа…"

Военачальники, прославившие себя в сражениях за Москву, показали высокое военное искусство и в наступательных операциях. В советском народе стали популярны имена командармов Рокоссовского, Говорова, Ефремова, Кузнецова, Голубева, Болдина, Захаркина, Голикова, Лелюшенко, Хоменко; имена командиров корпусов, дивизий и бригад Доватора, Белова, Панфилова, Белобородова, Полосухина, Катукова, Орлова, Лизюкова, Карамышева. Чанчибадзе, Мартиросяна, Чистякова и многие другие.

"Мне часто задают вопрос: "Где был Сталин во время битвы под Москвой? — читаем в воспоминаниях Г. К. Жукова. — Сталин был в Москве, организуя силы и средства для разгрома врага под Москвой. Надо отдать ему должное, он, опираясь на Государственный Комитет Обороны, членов Ставки и творческий коллектив руководящего состава наркоматов, проделал большую работу по организации стратегических резервов и материально-технических средств, необходимых для вооруженной борьбы. Своей жесткой требовательностью он добивался, можно сказать, почти невозможного. В период битвы под Москвой он был весьма внимателен к советам, но, к сожалению, иногда принимал решения, не отвечающие обстановке. Так было с выводом в резерв 1-й ударной армии, с развертыванием наступления всех фронтов…

16 и 17 января войска правого крыла фронта при содействии партизанских отрядов заняли Лотошино, Шаховскую и перерезали железную дорогу Москва — Ржев. Казалось бы, именно здесь следовало наращивать силы для развития успеха. Но получилось иначе.

19 января поступил приказ Верховного Главнокомандующего вывести из боя 1-ю ударную армию в резерв Ставки. Мы с В. Д. Соколовским обратились в Генштаб с просьбой оставить у нас 1-ю ударную армию. Ответ был один — таков приказ Верховного.

Звоню лично И. В. Сталину.

Объясняю, что вывод этой армии приведет к ослаблению ударной группировки.

В ответ слышу:

— Выводите без всяких разговоров. У вас войск много, посчитайте, сколько у вас армий.

Пробую возразить:

— Товарищ Верховный Главнокомандующий, фронт у нас очень широк, на всех направлениях идут ожесточенные бои, исключающие возможность перегруппировок. Прошу до завершения начатого наступления не выводить 1-ю ударную армию из состава правого крыла Западного фронта, не ослаблять на этом участке нажим на врага.

Вместо ответа И. В. Сталин бросил трубку. Переговоры с Б. М. Шапошниковым по этому поводу также ни к чему не привели.

— Голубчик, — сказал Б. М. Шапошников, — ничего не могу сделать, это личное решение Верховного".

"Были в деятельности Сталина того времени и просчеты, причем иногда серьезные. Тогда он был неоправданно самоуверен, самонадеян, переоценивал свои силы и знания в руководстве войной. Он мало опирался на Генеральный штаб, далеко недостаточно использовал знания и опыт его работников…" (А. М. Василевский).

А ведь 1-я ударная армия весьма успешно действовала северо-западнее Москвы, у противника там не было готовых оборонительных рубежей.

К сожалению, Западный фронт испытывал тогда нужду в вооружении, а еще острее — в боеприпасах. На некоторых батареях доходили до голодной нормы: 1–2 выстрела на орудие в сутки. Наступательные возможности фронта были истощены.

"Критически оценивая сейчас эти события 1942 года, считаю, что нами в то время была допущена ошибка в оценке обстановки в районе Вязьмы. Мы переоценили возможности своих войск и недооценили противника. "Орешек" там оказался более крепким, чем мы предполагали" (Г. К. Жуков).

Противнику удалось надолго стабилизировать линию фронта. Ржев освободили лишь 3 марта, а Вязьму — 12 марта 1943 года. Всего 226 километров отделяют Москву от Вязьмы. Но километры эти оказались мучительно длинными, и для того, чтобы их преодолеть, понадобилось без малого полтора года. Эта дорога длиной в полтора года потребовала немало жертв…

Темп продвижения на запад замедлился, поредевшие полки не пополнялись, орудия, минометы и пулеметы пребывали на голодном пайке. Противнику удалось укрепить оборону, его противодействие усилилось.

Тяжелая обстановка сложилась в бою западнее Можайска у деревни Иванихи. Комдив Полосухин приказал водителю "газика" подъехать поближе к передовым позициям, чтобы уточнить обстановку, организовать отпор. "Газик" остановился в редком березняке. Полосухин разгадал: немцы в густой соседней роще сосредоточили силы для встречного удара.

Не отрывая глаз от бинокля, Полосухин что-то скомандовал, но фраза оборвалась на полуслове — он безжизненно опустился на землю, припорошенную снегом. Пуля немецкого снайпера пробила нагрудный карман, удостоверение личности и попала в сердце…


События лета 1942 года не позволили нам сосредоточить крупные силы на Западном фронте — немцы рвались на Кавказ, в Крым и к Волге, к Сталинграду. Видимо, наши главные ресурсы направлялись на другие фронты, "болевых точек" в то тяжелое лето было предостаточно.

Неуважительно к истории было бы преуменьшать военный потенциал и силу противника в 1942 году. Но всегда будем помнить, что именно "в белоснежных полях под Москвой" начался перелом в ходе войны, в подмосковных сугробах Красная Армия захоронила гитлеровскую идею блицкрига, именно здесь начался закат фашистской империи.

Воины Красной Армии защищали не только столицу первого в мире Советского государства, "где жил и где не умер Ленин", не только колыбель и святыню национальной культуры, но и надежду всех антифашистов мира, всех угнетенных.

В самые критические дни из Москвы доносились по радио голоса Мориса Тореза, Георгия Димитрова, Пальмиро Тольятти, Долорес Ибаррури, Вильгельма Пика. Радиопередача "Говорит Западный фронт" была обращена к патриотам многих стран, к участникам движения Сопротивления, к партизанам, ко всем, кто вынужденно работал на немецкой каторге, к узникам концлагерей.

В битве за Москву Красная Армия явила всему миру бессмертный героизм и готовность к самопожертвованию, вызвав восхищение у союзников, надежду на освобождение у покоренных стран Европы, поколебав уверенность, вселив тревогу и растерянность в солдат, офицеров и фельдмаршалов вермахта.

С течением времени значение Московской битвы не меркнет, а становится все более очевидным.

Сквозь годы мчась

Навеки врублен в память поколении
Тот год в крови,
Тот снег
И та страна,
Которой даже мысль была странна —
Что можно перед кем-то — на колени…
Страна, где жил
И где не умер Ленин.
Константин Симонов
Память проступает, как кровь сквозь бинты.

Неостановимое время движется по своим извечным законам. Сорок четыре года отделяют нас от дней, когда в Подмосковье бушевал огненный "Тайфун", рожденный в "волчьем логове". Уже могли стать дедушками и бабушками те, кто родился в московских бомбоубежищах в часы воздушной тревоги. А в памяти народа живут подвиги защитников Москвы.

Эти подвиги запечатлели романы и поэмы, фильмы и диорамы, скульптуры и полотна художников, пьесы и мемуары, симфонии и памятники. И подобно тому как о героях гражданской войны до сих пор "былинники речистые ведут рассказ", живут в пароде предания, сказы, песни и были о 28 героях-панфиловцах, о богатырях-сибиряках и дальневосточниках, о морских пехотинцах, пришедших на выручку Москве, о конниках Доватора и Белова, о снайперах, поймавших в перекрестие оптических прицелов не один десяток фашистов, о смельчаках, выходивших на поединок с танками, зажав в руке связку гранат или бутылку с горючей смесью, о летчиках, дерзко шедших на таран, о пулеметчиках, чье искусство перешло по наследству от чапаевского Петьки вместе с его "максимом". Заправленная Чапаевым пулеметная лента никогда не будет расстреляна до конца.

Нетленна память народа о зиме 1941/42 года, тогда Подмосковье стало последней пядью на нашей попятной дороге.

Надгробьями стоят на пьедесталах "тридцатьчетверки", пушки, "катюши", самолеты, зенитки. Неумолимая ржавчина выстлала изнутри стволы пушек и броню. Давным-давно недвижимы замки орудий, затворы, рукоятки, пусковые рычаги. Стали незрячими оптические прицелы, триплексы. И пусть армия оснащена сегодня несравненно более мощным, современным вооружением — "старое, но грозное оружие" навечно останется в нашем арсенале. Вознесенное на пьедесталы, омываемое прибоем цветов, это оружие не подвластно времени.

Немало в подмосковных городах, поселках, деревнях поднялось величественных памятников защитникам Москвы с тяжелыми венками у гранитного подножья. Но так же близки сердцу скромные деревянные пирамидки с жестяными звездочками, где лежат неприхотливые букеты полевых цветов, собранных детскими руками.

Дмитровское, Рогачевское, Ленинградское, Волоколамское, Можайское, Минское, Боровское, Старо-Калужское, Варшавское, Серпуховское, Каширское шоссе…

На Дмитровском шоссе воздвигнут монумент на Перемиловских высотах у Яхромы.

Между Дмитровским и Рогачевским шоссе в селе Белый Раст стоит памятник морским пехотинцам. Цепь связала с якорем могильную плиту, а на ней отлитая из металла бескозырка. Корабли Тихоокеанского флота сковал лед, а матросы-добровольцы поспешили на выручку столице. Моряки стали лыжниками; под белым маскхалатом бушлат, под бушлатом — матроска, под матроской — тельняшка, на голове ушанка, а бескозырка за пазухой.

Высятся исполинские противотанковые ежи на Ленинградском шоссе, там, где проходила линия фронта. Черные цифры на белых квадратах обозначают: до Москвы — 41 километр, до Ленинграда — 678. Стальные крестовины напоминают о днях, когда подступы к Москве были опоясаны бесконечными рядами таких ежей, уходивших к горизонту.

"Тридцатьчетверка" на высоком цоколе напоминает, что с этого рубежа начался разгром врага в Подмосковье.

Об ожесточенных боях у деревни Крюково в те дни напоминает песня М. Фрадкина — С. Острового:

Шел в атаку яростный
Сорок первый год.
У деревни Крюкове"
Погибает взвод.
Все патроны кончились,
Больше нет гранат.
Их в живых осталось только семеро
Молодых солдат.
Фронт рассек Волоколамское шоссе между деревнями Ленино и Снегири тоже на 42-м километре. Вся окрестная земля была засеяна осколками, пулями, и когда сошел снег, они поблескивали на оттаявшей земле, среди сосен, вырубленных снарядами, иссеченных осколками. И сейчас неподалеку от народного музея боевой славы стоят две обезглавленные сосны. Рядом с музеем, у самого шоссе, установлены четыре надолбы, около них на постаменте — "тридцатьчетверка".

На Минском шоссе, при повороте на деревню Петрищево нас встречает бронзовая Зоя Космодемьянская.

Где-то неподалеку от поворота бились не на жизнь, а на смерть истребители танков 612-го полка 144-й дивизии. Через двадцать пять лет, когда срубили и распилили израненную березу на обочине Минского шоссе, нашли вбитую в ствол гильзу винтовочного патрона. В позеленевшей гильзе хранился скрученный клочок бумаги, на котором наспех было написано карандашом: "Нас было 12 послано на Минское шоссе преградить путь противнику, особенно танкам. И мы стойко держались. И вот уже нас осталось трое: Коля, Володя и я — Александр. Но враги без пощады лезут. И вот еще пал один — Володя из Москвы. Но танки все лезут. Уже на дороге горят 19 машин. Но нас двое. Но мы будем стоять, пока хватит духа, но не пропустим до подхода своих.

И вот я остался один, раненный в голову и руку. И танки прибавили счет… Уже 23 машины. Возможно, я умру. Но, может, кто-нибудь найдет мою когда-нибудь записку и вспомнит героев. Я из Фрунзе, русский. Родителей нет. До свидания, дорогие друзья. Рядовой Александр Виноградов".

Записку эту с волнением читают сегодня посетители музея. Такие реликвии Великой Отечественной войны обрели права и власть обелисков.

У села Ильинского на Варшавском шоссе сохранились железобетонные остатки старых дотов. Заросли травой и кустарником полузасыпанные, обмелевшие окопы и траншеи на обочинах шоссе. Тут стояли насмерть курсанты подольских военных училищ.

Сорок четыре года отделяют нас от памятного дня, который с пожизненной горечью вспоминал Константин Симонов:

Тот самый длинный день в году
С его безоблачной погодой
Нам выдал общую беду
На всех, на все четыре года.
Она такой вдавила след
И стольких наземь положила,
Что двадцать лет и тридцать лет
Живым не верится, что живы.
А к мертвым, выправив билет,
Все едет кто-нибудь из близких,
И время добавляет в списки
Еще кого-то, кого нет…
И ставит,
ставит
обелиски…
Да, время добавляет в списки еще кого-то, кого нет…

Несколько лет назад следопыты музея боевой славы "Строка, оборванная пулей" (поселок Рыбное Дмитровского района Московской области) разыскали могилу поэта Николая Майорова. Политрук пулеметной роты 1106-го полка 331-й стрелковой дивизии погиб 8 февраля 1942 года на дальних подступах к Москве. Поиски шли долго и безрезультатно по вине полкового писаря, который вместо деревни Баранцево написал в боевом донесении Баренцево. Следуя боевым путем полка, нашли деревеньку Баранцево в 17 километрах от Гжатска (ныне город Гагарин), нашли участника боя, нашли на опушке леса могилу; здесь оборвалась жизнь политрука Майорова.

Семья Гагариных, в том числе восьмилетний Юра (1 сентября 1941 года он собирался в первый класс), жила неподалеку, в деревне Клушино. Спасаясь от обстрелов, Гагарины отрыли на огороде землянку, отец сложил печь, там семья и ютилась.

Доверяясь символам, можно сказать, что политрук Майоров огнем своего пулемета гнал фашистов с гжатской земли, вызволял от немцев и боролся за жизнь, будущее Юры Гагарина, его семьи, его земляков…

Прекрасны строки Николая Майорова:

Мы все уставы знаем наизусть.
Что гибель нам? Мы даже смерти выше.
В могилах мы построились в отряд
И ждем приказа нового. И пусть
Не думают, что мертвые не слышат,
Когда о них потомки говорят…
Да, мертвые слышат, когда мы, потомки, рассказываем об их подвигах, воздаем им почести, каких они заслужили.

Много улиц, площадей, бульваров названо в столице именами героев Московской битвы — и маршалов и рядовых. На зданиях, где формировались дивизии народного ополчения, — мемориальные доски. Памятные таблицы на стенах домов, где когда-то размещались госпитали, где страдали от ран защитники Москвы. Есть и памятник медицинской сестре.

Могилы не только на подступах к Москве. Их множество на калужской, калининской, а еще больше на смоленской земле, все это — предполье подмосковного сражения.

Осенью 1941 года в окружении под Ельней сражались московские дивизии народного ополчения. Мы не обходим памятью братские могилы в многострадальной Ельне, откуда ведет свою родословную советская гвардия. Там, где покоится прах 7800 безымянных защитников Москвы, возвышается стела. На ее верхушке свили гнездо аисты. Совсем как на кровле крестьянской избы, где попахивает дымком уютного человеческого гнездовья. Исстари в народе гнездо аистов — символ бескорыстного доверия пернатых к человеку. Снизу к ним доносится благоухание цветов. Небо простирается над гнездом и братскими могилами.

Столько же горя впитала в себя подмосковная земля, когда шли ожесточенные бои у порога города.

Тесно в братских могилах на Бородинском поле, под Юхновом на берегу Угры, под Волоколамском, в Наро-Фоминске, в поселке Рогожинском под Тулой, в селе Ильинском, под Зайцевой горой, в Можайске, в деревнях Акулово, Юшково, Петушки, в Гжатске, в Солнечногорске, на берегах канала Москва — Волга, в Красной Поляне, в Крюково и во многих других пунктах…

Командир батальона 1073-го полка панфиловской дивизии Баурджан Момыш-Улы достал из планшета и развернул новый квадрат карты. От Крюкова до окраин Москвы двадцать с небольшим километров. Для танков это совсем немного — один бросок.

"По привычке прежних отступательных боев, — пишет Момыш-Улы, — я поискал промежуточный рубеж от Крюкова до Москвы, где можно было бы зацепиться, и… этого рубежа не нашел…"

Момыш-Улы перочинным ножом отрезал часть карты юго-восточнее Крюкова и велел сжечь.

— Как? — переспросил адъютант, голубоглазый Петр Сулима.

— Сожгите, — повторил командир.

Адъютант "посмотрел на меня с недоумением, — вспоминал Момыш-Улы, — но секунду спустя понял. Для чего нужна карта? Для ориентировки… Нам не понадобится ориентировка в дорогах, речках, населенных пунктах, что лежат позади Крюкова… Мы или отбросим немцев, или умрем под Крюковом".

Чиркнув спичкой, Момыш-Улы зажег отрезанный кусок.

Оба молча смотрели, как горит карта, "как исчезают, превращаясь в черный прах, названия шоссейных дорог и проселков, ведущих к Москве".

Если вести отсчет по рельсовому пути, от Крюкова до перрона Ленинградского вокзала 40 километров. Это был последний рубеж, на котором фашисты пытались закрепиться в декабрьских боях под Москвой.

Комбат Момыш-Улы, приехавший защищать Москву из казахстанских степей, и командир Особого полка Западного фронта майор Никон Шевцов воевали на разных участках, знакомы не были. И полон глубокого значения тот факт, что оба в патриотическом порыве отказались пользоваться картой, которая им понадобилась бы при отступлении от Москвы. Такова была самозабвенная готовность защищать Москву до последней капли крови. И Момыш-Улы и Никон Шевцов следовали завещанию героев Бородина — "умремте ж под Москвой, как наши братья умирали…".

Счет № 700828

Его зарыли в шар земной,
А был он лишь солдат.
Всего, друзья, солдат простой
Без званий и наград.
Сергей Орлов
Москва готовилась принять останки Неизвестного солдата.

В Крюкове вскрыли братскую могилу. Гроб установили на алый постамент рядом. На крышке саркофага, перевитого гвардейской лентой Славы, — военная каска.

3 декабря 1966 года в 11 часов 25 минут саркофаг перенесли в траурную машину, и Неизвестный солдат отправился в свой последний путь, путь, по которому не ступила нога завоевателя. В начале улицы Горького воины Таманской гвардейской дивизии водрузили саркофаг на артиллерийский лафет, и бронетранспортер, убранный кумачом и крепом, двинулся дальше. Плотный коридор москвичей провожал процессию скорбным молчанием.

Теперь мы не можем представить себе Москву без могилы Неизвестного солдата. Мы ничего о нем не знаем. Знаем лишь, что он защищал Москву своим мужеством, прикрыл ее своей грудью на самом ближнем рубеже.

Может, он коренной москвич? Или был в Москве лишь однажды, когда проезжал на фронт? Или вообще никогда не видел столицы?

Но кем бы ни был Неизвестный солдат — он наш дорогой однополчанин, бессмертный гражданин Москвы…

Неизвестные солдаты, где бы их ни согревал Вечный огонь нашей любви и памяти, — родные братья. Вот почему Неизвестный солдат — сын всех матерей, отец всех сирот, муж всех вдов, жених всех невест, не ставших женами.

Вот почему Неизвестный солдат никогда не состарится, он навсегда — наш современник. Об этом сказал на траурном митинге защитник Москвы Герой Советского Союза А. А. Булахов, выступавший от имени трудящихся Московской области.

Огонь, зажженный возле Кремлевской стены, у Арсенальной башни, доставили из Ленинграда с Марсова поля. Этим подчеркнули символическую преемственность революционных и боевых традиций советского народа.

Имя твое неизвестно,
Подвиг твой бессмертен.
Мемориал Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов будет воздвигнут в Москве на Поклонной горе. Еще в 1958 году объявили конкурс на проект памятника, и вот теперь началось его сооружение. На площади в 135 гектаров раскинется комплекс архитектурно-скульптурных сооружений, осененных Знаменем. Стяг из красного гранита высотой в 83 метра, а на нем — рельефное изображение Ленина. В беломраморном дворце расположится музей с залами Славы и Памяти. В зале Славы в хрустальном пилоне будет храниться Знамя Победы, которое подняли на купол берлинского рейхстага народные герои Егоров и Кантария. В мраморном зале Памяти павших загорится Вечный огонь.

Все большую популярность приобретает счет № 700828 в Мосгорбюджетбанке. Трудящиеся со всех концов страны вносят свои сбережения: деньги, заработанные на субботнике; полученную премию; выигрыш по займу и т. п. Уже назвались строители, которые готовы безвозмездно отработать свой отпуск на строительной площадке. Уместно напомнить, что в начале прошлого века русский народ поставил памятник Минину и Пожарскому на Красной площади также по всенародной подписке.

Не найти в Москве места, более подходящего для мемориала, чем Поклонная гора. Еще в давние времена враг угрожал Москве с запада.

До сооружения высотных зданий с Поклонной горы открывалась величественная панорама города, раскинувшегося вокруг Кремля. Русские люди, приезжавшие по Смоленской дороге, здороваясь и прощаясь с Москвой, кланялись ей в пояс. Как было не отвесить поклон матери городов русских!

Здесь, у Поклонной горы, в деревне Фили, в избе крестьянина Андрея Фролова состоялся военный совет, вошедший в историю и запечатленный на известной картине, висящей в этой избе. Когда в 1887 году "Кутузовская изба" сгорела, новый сруб был поставлен на пожертвования русского народа — символический счет № 700828 столетней давности.

После Бородинского боя, перед тем как оставить Москву, на Поклонную гору подымался Кутузов. Стоял здесь и Наполеон, тщетно поджидая делегацию жителей с ключами от города и Кремля… Но еще никто и никогда не видел Москву коленопреклоненной.

Нам дороги реалии, реликвии и Отечественной войны 1812 года. Французские знамена, отбитые у наполеоновских полков; личная повозка Кутузова; батальные картины Верещагина; скамейка, на которой фельдмаршал сидел, держа военный совет в Филях; сани Наполеона; икона Богоматери, мимо которой, крестясь, проходили перед Бородинским сражением наши предки…

Но достаточно ли отчетливо представляем мы ту роль в воспитании молодого поколения, которую могут и должны сыграть арсенал, укрепления минувшей войны, воздвигнутые советским народом "в тяжкий час земли родной", поверженное оружие врага, наглядные свидетельства нашей великой Победы?

Повесть Леонида Леонова "Взятие Великошумска" — гимн восхищения несравненному нашему танку "тридцатьчетверке"! "Моя стальная героиня, — прочел я в письме Леонида Максимовича, — поставленная на гранитном постаменте для обозрения веков — с оплавленными пробоинами и пороховым нагаром на рваной броне, куда вещественней, наглядней и речистей нас, литераторов, рассказала бы потомкам, в каком вулканическом зное, смертельном вихре металла добывали для них победу легендарные предки… Маршал Рыбалко горячо поддержал мою мысль, к сожалению, осуществленную лишь на страницах повести "Взятие Великошумска". Думается, что, как и простреленные в бою знамена, тот драгоценный железный лом сильнее воспитывал бы в молодежи чувство исторической преемственности, нежели отличные и новехонькие машины, хотя и вызывающие прилив законной гордости за военную промышленность тех лет".

Такое же чувство исторической преемственности вызывает обугленный остов товарного вагона в Новороссийске на месте боев, бережно сохраняется разрушенная мельница в Волгограде; зловещие уродливые руины мельничного комбината в Смоленске, руины эти и сегодня подпирают мирное небо города-героя; железобетонные доты на Ильинских рубежах по обеим сторонам Варшавского шоссе, где бились насмерть подольские курсанты. В печати промелькнула заметка о том, что ленинградцы хотят установить на правах памятника престарелый трамвайный вагон; весь изрешеченный, он долго стоял между нашими и немецкими позициями в Автове, неподалеку от Кировского завода… Даже бережно сохраняемое на Невском проспекте с военных времен предупреждение: "Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна!" — бессменно несет большую эмоциональную нагрузку.

Василий Прохорович Пронин согласился с Леонидом Леоновым и посетовал, что Москва не сохранила ни одной подобной достопримечательности. Разве мало таких красноречивых памятников на окраинах Москвы и в Подмосковье!

Склоняюсь к мысли, что было бы уместно реставрировать (художнику вкупе с архитектором, сапером, военным историком) в одном из окраинных тупиков, закоулков столицы или в московском предместье баррикаду — вот обрубки рельсов, бруствер с бойницами из мешков с землей, бетонные надолбы и стальные ежи на подступах к баррикаде, воскресшей "весомо, грубо, зримо"… Баррикада красноречиво напоминала бы москвичам — дедушкам из народного ополчения и воинам-новобранцам, экскурсантам, туристам — о том, что общая протяженность всех баррикад, выросших той героической зимой на дальних, ближних подступах к Москве и на ее улицах, составляла несокрушимый заслон длиной в десять километров…

После первого салюта в честь освобождения Орла и Белгорода 5 августа 1943 года московское небо еще много раз празднично расцвечивалось фейерверками, Москва салютовала армии-победительнице. В конце войны в приказах Верховного Главнокомандующего все чаще упоминались чужеземные города, столицы государств на востоке Европы.

Вспомним пророческие слова, начертанные на обелиске в селе Тарутино. Вспомним: "На сем месте российское воинство, предводительствуемое фельдмаршалом Кутузовым, укрепись, спасло Россию и Европу".

Московская битва не только начало перелома в ходе Великой Отечественной войны. Второй раз в истории наша страна выступила спасительницей Европы от деспотии. У города-героя Москвы есть основания гордиться воинскими и трудовыми подвигами москвичей.

Стоит прислушаться к совету фельдмаршала Кутузова, который некогда завещал потомкам беречь укрепления в селе Тарутино на Калужской дороге. Как известно, Наполеону, отступившему от Москвы, был нанесен под Малоярославцем смертельный удар.

"…Пускай земледелец, — напоминал Кутузов, — обрабатывая вокруг укреплений мирное свое поле, не трогает их своим плугом; пускай и в позднее время будут они для россиян священными памятниками мужества; пускай наши потомки, смотря на них, будут воспламеняться огнем соревнования и с восхищением говорить: вот место, на котором гордость хищников пала перед неустрашимостью сынов Отечества…"

Пусть же наши потомки, стоя у памятников прифронтовой Москвы 1941 года, скажут: "Вот город-герой, у стен которого гордость хищников пала перед неустрашимостью сынов Советской Родины!"



Примечания

1

Автор передовой статьи — писатель, батальонный комиссар М. Слободской.

(обратно)

2

9 ноября 1941 года младшему сержанту Петру Дмитриевичу Стемасову присвоено звание Героя Советского Союза.

(обратно)

3

Ныне Жуково Калужской области.

(обратно)

4

Приезжая в Москву из Луцка, где Григорий Лаврентьевич Светличный работает старшим мастером ОТК на автомобильном заводе, он каждый раз приходит на место своей вынужденной посадки. Герой Советского Союза Г. Л. Светличный награжден тремя орденами Ленина, двумя — Красного Знамени, Отечественной войны I и II степени и другими наградами.

(обратно)

5

См.: Криворучко М. Г., Мишин П. И., Смирнов И. Г. Москва — героям Великой Отечественной. Путеводитель. М., 2-с изд., 1981, с. 19.

(обратно)

6

Ефиму Анатольевичу Дыскину присвоили звание Героя Советского Союза посмертно. Через некоторое время в Указ внесли поправку. Ныне Е. А. Дыскин — доктор медицинских наук, начальник кафедры Военио-медицинской академии, генерал-майор медицинской службы.

(обратно)

7

За бой под деревней Городищи Валиулла Хаметов награжден орденом Ленина, позже орденом Красной Звезды. Погиб в бою за деревню Березки на Смоленщине. Его имя высечено на обелиске в Комсомольске-на-Амуре, откуда он ушел в армию.

(обратно)

8

За рейд по тылам врага Никон Шевцов награжден орденом Ленина, за бои под Москвой — вторым орденом Красного Знамени. Полк Шевцова освободил десятки подмосковных деревень, поселков, станций. В боях за Медынь он пал смертью храбрых. В городском сквере стоит "тридцатьчетверка", первым на пьедестале значится имя Никона Федоровича Шевцова. Неподалеку улица его имени (бывшая Адуевская).

(обратно)

9

Много лет спустя к автору пришло письмо от почетного гражданина города Наро-Фоминска Балояна: "Вам пишет старый знакомый, полковник в отставке, фронтовой Ваш товарищ Нерсес Парсиевич Балоян. Надеюсь, мы снова встретимся и поговорим о прошлом, а пока напоминаю свой адрес: Ереван, ул. Тер-Габриэляна, 42, кв. 24… Большое спасибо за то, что вспомнили о боевых днях в военном городке Наро-Фоминска. Ведь мы с Вами — тоже участники событий…"

(обратно)

10

Отважная сестра милосердия Елена Ковальчук прошла путь от Нары до Немана. При форсировании Немана ее ранило, но она продолжала оказывать помощь другим. Делала перевязки, оттаскивала раненых в укрытие под песчаным обрывом. Держала в руке бинт, когда рядом разорвался снаряд.

За три фронтовых года спасла около восьмисот бойцов и командиров 1-й гвардейской московско-минской стрелковой дивизии (бывшей Пролетарской). В дивизии считали эту цифру приуменьшенной.

Елена Борисовна Ковальчук награждена орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени, Отечественной войны II степени, Красной Звезды и Славы III степени.

После войны ее прах перевезли в город Калининград. На скромном обелиске высечено: "Гвардии старшина м/с Елена Борисовна Ковальчук. 1910–1944 гг."

Именем Елены Ковальчук названы улицы в Киеве и Калининграде.

(обратно)

11

За годы войны Павел Данилович Гудзь получил два тяжелых и легкое ранение. За бой в деревне Нефедьево награжден орденом Ленина, а позже орденами Красного Знамени, Александра Невского, Отечественной войны I и II степени, Трудового Красного Знамени, двумя орденами Красной Звезды, "За службу в Вооруженных Силах" III степени и несколькими зарубежными.

В 1947 году окончил Академию бронетанковых войск. Ныне генерал-полковник П. Д. Гудзь — заместитель начальника Академии имени Малиновского, доктор военных наук, профессор, заслуженный деятель науки РСФСР.

(обратно)

12

Фабиан фон Шлабрендорф, адъютант начальника оперативного отдела штаба группы армий "Центр".

(обратно)

13

Федор Михайлович Орлов вступил в народное ополчение в возрасте 65 лет. Был участником русско-японской и первой мировой войн, прошел гражданскую войну, получил 24 ранения и контузий, командовал частями и соединениями Красной Армии. Уволился в запас в звании командарма 2-го ранга. Вступил в народное ополчение, когда три его сына и дочь уже воевали. Был назначен командиром стрелковой роты, позже успешно командовал дивизией. Награжден орденом Ленина и тремя орденами Красного Знамени.

(обратно)

Оглавление

  • Города-герои
  • Близко к сердцу Рассказ-хроника
  • Двадцать четвертая годовщина
  • Святая святых
  • Марш в бессмертие
  • Колесо истории
  • "Таковы россияне"
  • …Такие люди в стране в советской есть!
  • Красногвардейцы сорок первого года
  • Воздушная тревога
  • Ноль один
  • Город под ружьем
  • Оборванные рельсы
  • Остановка "по требованию"
  • …Но баранку не бросал шофер
  • Хлеб наш насущный
  • "Тайфун"
  • Дача Старчака
  • Тревожный звонок
  • Плечом к плечу
  • От советского информбюро
  • От советского информбюро
  • От советского информбюро
  • Город-арсенал
  • Выходила "Катюша" за ворота
  • Школьница с автоматом
  • Верхолаз в дымном небе
  • "Сим объявляется…"
  • От советского информбюро
  • Присутствие духа
  • Городской пейзаж
  • Глухими тропами
  • Штурман в лесу
  • Подземный этаж столицы
  • "Завтра напишу тебе из Москвы…"
  • Погода летная и нелетная
  • Последняя пядь
  • Сестра милосердия
  • "За обороной следить, не спуская глаз…"
  • Зима тревоги нашей
  • Главные слагаемые
  • 6 декабря
  • Вмятины на броне
  • Шашки к бою!
  • Половодье в декабре
  • От советского информбюро
  • Девять муз
  • Под Малоярославцем
  • Генерал мороз
  • Можайская тетрадь
  • Палачи в перчатках
  • Березовые кресты
  • Дорога на запад
  • Сквозь годы мчась
  • Счет № 700828
  • *** Примечания ***