Искушение любовью [Кортни Милан] (fb2) читать онлайн

Кортни Милан Искушение любовью

Глава 1

Лондон

Июнь, 1841 г.

Сэр Марк Тёрнер был совершенно не похож на девственника. Во всяком случае, Джессика представляла их абсолютно иначе.

Возможно, решила она, это из-за того, что его со всех сторон окружают женщины.

Окно харчевни было мутным, и Джессика не могла разглядеть то, что происходило по другую сторону улицы, во всех деталях. Да вряд ли ей это удалось бы, даже стой она прямо посреди дороги. Толпа набежала буквально за минуту. В то же мгновение, когда сэр Марк вышел из дверей, рядом с ним резко остановилась карета. Из нее выпорхнули две молодые девушки, сопровождаемые компаньонкой, причем у компаньонки вид был не менее оживленный. Две пожилые леди, неторопливо прогуливавшиеся по аллее, тоже заметили выходящего и с удивительной для своего возраста резвостью бросились через улицу, чудом не угодив под проезжавшую мимо повозку.

В данную минуту старшая из них одной скрюченной рукой сжимала рукав сюртука сэра Марка, а другой свою трость. Из всех почитательниц она, судя по всему, оказалась самой агрессивной. Итак, сэра Марка со всех сторон окружили женщины… и в толпу даже затесался мужчина с одной из этих дурацких голубых кокард на шляпе. Джессика смутно видела его — можно было разглядеть только серый сюртук и золотые волосы. Но она вполне представляла себе его белозубую улыбку — изображениями сэра Марка пестрели все газеты. Уверенную, победную, яркую, как будто он прекрасно осознавал, что является самым желанным холостяком Лондона.

У Джессики не было никакой охоты присоединяться к его поклонницам; у нее не было книжки — нечего было протянуть для автографа, а кроме того, женщины такого сорта, как она, не приветствовались нигде.

Сэр Марк вел себя безупречно. Он не наслаждался дамским вниманием, как наслаждались бы на его месте большинство мужчин, известных Джессике. Не шарахался от облеплявших его женщин. Достав из кармана карандаш, он подписывал книги, пожимал руки и осторожно, но непреклонно продвигался к карете, ожидавшей его на углу.

При мысли о девственниках перед внутренним взором Джессики возникали, как правило, краснеющие прыщавые юнцы или нелепые заикающиеся молодые люди в очках с толстыми стеклами. Но уж никак не светловолосые мужчины с правильными чертами лица и твердым, чисто выбритым подбородком; высокие красавцы с ослепительной улыбкой, от которой, казалось, становится ярче хмурый дождливый день. Судя по всему, о девственниках она не знала ничего.

И это было совершенно неудивительно. За все годы, проведенные в Лондоне, вряд ли ей встретился хотя бы один.

Джордж Уэстон презрительно фыркнул.

— Вы только посмотрите на него, — процедил он. — Настоящий фат. Устроил тут шествие. Как будто эта улица принадлежит ему.

Джессика задумчиво провела пальцем по стеклу. На самом деле половина домов на этой улице принадлежала брату сэра Марка, герцогу Парфордскому. Она знала, что Уэстон разозлится, если она укажет ему на этот незначительный факт, и на секунду задумалась, не стоит ли доставить себе маленькое удовольствие.

Но в конце концов, сэр Марк и сам по себе был достаточно раздражающим фактором. Каждый его чих упоминался в газетах — и в этом почти не было преувеличения. Сколько раз Джессика лично наблюдала мальчишек-газетчиков, размахивающих бульварными листками с огромными, в полполосы, заголовками: «СЭР МАРК: ЗДОРОВЬЕ ПОД УГРОЗОЙ?»

— Видимо, он полагает, что если его брат — герцог, — Уэстон как будто выплюнул эти слова, — а королева оказала ему небольшую милость, то теперь он может выкидывать коленца посреди улицы и оттеснять более достойных людей. Ты знаешь, что его могут назначить в комиссию?

Джессика окинула Уэстона взглядом. Пожалуй, нет нужды трудиться, подумала она. У него и так вот-вот пойдет пена изо рта. Кроме того, Уэстон был ей еще нужен.

— Ему никогда не приходилось ничего добиваться, — пробурчал Уэстон. — Все блага падают ему с неба. А я выбиваюсь из сил, пытаясь обеспечить себе будущее. Место Лефевра уже практически было мне обещано! Но нет, теперь объявился Тёрнер.

Сэр Марк наконец добрался до кареты и в последний раз улыбнулся своим почитательницам. Когда лакей захлопнул дверцу, над толпой пронесся дружный разочарованный стон. Его было слышно даже в харчевне.

— Я не могу понять, почему он вдруг сделался всеобщим любимцем. Можно ли в это поверить — его кандидатуру предложили в комиссию не потому, что этот человек обладает достаточным опытом и навыками, а только лишь по той причине, что им важно общественное одобрение! Почему, ну почему он возбуждает такой интерес? Он даже не желает заниматься тем, чем должен заниматься настоящий джентльмен!

Под занятиями настоящего джентльмена Уэстон, очевидно, понимал пьянство и беготню по публичным девкам.

— Он написал книгу, — кротко заметила Джессика, разглаживая на коленях юбки. Невинное замечание окажет куда более мощный эффект, решила она. — И она имела некоторый успех в обществе.

— Даже не упоминай это проклятое «Пособие»! — прорычал Уэстон. — И я не желаю больше слышать об ОМД! Этот человек — чума на мой дом!

Толпа все еще не расходилась, и лакеям пришлось осторожно потеснить ее, чтобы лошади могли пройти. Карета была закрытой, но сквозь боковое окошко Джессике был виден силуэт сэра Марка. Он снял шляпу и устало склонил голову.

Вот как. Значит, ослепительные улыбки и дружелюбные рукопожатия — не более чем притворство. Это хорошо. Человек, который способен притворяться в этом, вполне возможно, притворяется и в другом. И если хваленая добродетель сэра Марка — всего лишь маска, работа Джессики будет совсем легкой. И к тому же если он такой лицемер, то так ему и надо, мстительно подумала она.

А труд сэра Марка и в самом деле был очень популярен. Его прочитала сама королева и пожаловала автору титул за его вклад в исправление нравственности нации. После этого книгу стали читать во всех великосветских салонах Лондона. В каждой воскресной проповеди цитировались избранные места из «Практического пособия по целомудрию для современного джентльмена». Да что там говорить, в прошлом месяце было выпущено миниатюрное издание специально для дам, чтобы его можно было носить в кармане юбки — или в маленьком потайном кармашке в нижней юбке, предназначенном именно для этого.

Джессика подумала, что в этом есть определенная ирония. Достойные молодые леди, держащие «Практическое пособие по целомудрию для современного джентльмена» в опасной близости от своей обнаженной плоти.

Но в числе поклонников сэра Марка были не только женщины. Едва ли не половина мужчин в Лондоне присоединилась к его невежественным последователям. Они буквально заполонили улицы, узнавая друг друга по голубым кокардам и особым тайным жестам — по крайней мере, сами они считали их тайными. Сэр Марк совершил невозможное. Он сделал целомудрие популярным.

Прищурив глаза, Уэстон наблюдал за каретой. Кучер щелкнул кнутом, и она осторожно тронулась с места, медленно прокладывая путь через толпу. Он проводил ее глазами, покачал головой и повернулся к Джессике. Иногда ей казалось, что от взгляда Уэстона ее кожа покрывается мерзкой жирной пленкой. У Джессики было слишком живое воображение.

— Не думаю, что ты назначила мне встречу только для того, чтобы поговорить об этом несносном Марке Тёрнере. — Глаза Уэстона задержались на ее груди. — Я же говорил тебе, Джесс, что будешь по мне скучать. Давай выкладывай мне свое предложение.

Он коснулся ее руки. Джессика сжала зубы и мысленно приказала себе не вздрогнуть.

Она ненавидела, когда он называл ее так: Джесс. Это было похоже на ремешок для сокола. Как будто он поймал ее, надел на нее колпачок и сделал своей собственностью. Джессика стала ненавидеть это обращение, когда поняла, что Уэстон действительно приручил ее, выдрессировал, обучил командам и успешно использует в тех случаях, когда ему это нужно. Но она никогда не возражала. Вряд ли она могла возражать в том положении, в котором находилась.

Когда-нибудь все изменится. Когда-нибудь… очень скоро. Это было не просто обещание, которое она дала самой себе, пока Уэстон вел ее к столику в задней комнате. Это была надежда. Последняя надежда.

Уэстон подвинул стул, и Джессика села.

Шесть месяцев назад она распрощалась с ним и думала, что больше они никогда не увидятся. Если сейчас ее план сработает, так оно и будет. Она будет свободна от Уэстона, от Лондона и от всей своей нынешней жизни.

Уэстон сел во главе стола. Джессика пристально посмотрела на него. Она никогда не любила его, но некоторое время он был вполне сносным. Не сказать, чтобы щедрым, но и не слишком требовательным. Он обеспечивал ей крышу над головой и одежду. Ей не было нужды притворяться; он не хотел от нее фальшивых проявлений любви.

— Итак, Джесс, — сказал Уэстон. — Позвонить, чтобы принесли чай?

Ее пальцы впились в липкую деревянную столешницу. Каждый вдох вдруг стал даваться Джессике с огромным трудом, словно она взбиралась на вершину высокой башни. На мгновение ей показалось, что она действительно находится где-то высоко-высоко. Мужчина напротив был совсем маленьким, даже крошечным, как будто бы она смотрела на него сверху. Реальность отодвинулась куда-то очень далеко.

— Не надо чая, — с трудом выдавила она.

— О! — Уэстон бросил на нее быстрый взгляд. — Вот как. Понятно. Мне даже в голову не пришло. Ты все еще не забыла о том случае, да?

Она всегда думала, что в конце концов привыкнет к жизни куртизанки. Что сможет потерпеть еще лет десять, до тех пор, пока ее красота постепенно не увянет с возрастом. Но нет, шесть месяцев назад ее жизнь стала невыносимой. Для этого понадобилась всего лишь одна чашка чая. Джессика промолчала. Уэстон вздохнул и откинулся на спинку стула.

— Ну хорошо. Что ты от меня хочешь? — спросил он.

На самом деле она хотела совсем немногого. Выйти на улицу и снова почувствовать, как солнечный луч ласкает ее лицо.

Джессика и не подозревала, что все так плохо, пока не наступил первый по-настоящему солнечный весенний день. Она вышла на прогулку в парк, то есть ее почти силой вывела приятельница. И ничего не почувствовала. Ей не было холодно. Не было жарко. А когда на лицо упали теплые лучи весеннего солнца, она подумала, что это просто неяркий свет. И ничего больше.

Этот человек превратил ее в серый холодный камень. Она застыла и омертвела, от кожи до самого нутра. Никаких ощущений. Никаких надежд. Никакого будущего.

— Я пришла сюда не затем, чтобы сообщить тебе, чего я хочу, — твердо сказала Джессика.

Она больше не желала лежать в постели очередного мужчины и лгать ему — до тех пор, пока не забудет о своих собственных желаниях. Она хотела выбраться из грязи и мрака, которые окружали ее и проникали внутрь. Жизнь связала ей крылья, словно соколу, и Джессика мечтала только об одном — освободиться.

Она сцепила пальцы.

— Ты предлагал денежное вознаграждение той женщине, которая сумеет соблазнить сэра Марка Тёрнера.

Уэстон резко втянул в себя воздух.

— Откуда тебе известно, что это был я? Я думал, что сумел сохранить все в тайне. — Он пронзил Джессику взглядом. — Это не должно выйти наружу. Мне не хотелось бы свалить Тёрнера за счет потери своей собственной репутации.

Джессика пожала плечами:

— Я всего-навсего провела небольшое расследование. Между куртизанками нет тайн.

— Все это пустая трата времени. Не помогла даже награда в три сотни фунтов. Лучшие шлюхи Лондона оказались бессильны. Уж не хочешь ли ты сказать, что сама возьмешься за дело, Джесс?

Она посмотрела ему прямо в глаза.

— Значит, вот как? — Его губы искривились в улыбке. — Ну конечно. У тебя сейчас как раз нет покровителя. Но, Джесс, если ты так отчаянно нуждаешься в средствах, я могу принять тебя обратно.

Учитывая то, что он сделал с ней шесть месяцев назад, предложение Уэстона должно было заставить Джессику содрогнуться. Но она ощутила только небольшой холод, как будто на нее упала мрачная серая тень.

Она должна была бы жаждать справедливости. Мечтать отомстить. Или, по меньшей мере, мечтать отобрать у него что-нибудь, равное по значимости и величине той зияющей пустоте, которую он оставил у нее в душе.

Но Джессика давно усвоила, что для таких женщин, как она, справедливости не существует. Пути назад нет. Невозможно вернуться в прошлое; невозможно возместить тот ущерб, который ей причинили, забыть то зло, что ей пришлось пережить. Можно только надеяться отыскать узенькую, еле заметную тропинку в темном лесу и — если повезет — выбраться из чащи наружу.

— Дело в том, что у меня есть то, чего не было у всех этих женщин, — сказала она.

Уэстон потер подбородок.

— И что же это?

Отчаяние, подумала Джессика. Но вслух этого не сказала.

— Нужные сведения. Сэр Марк намерен провести лето в городке своего детства — небольшом поселении под названием Шептон-Маллет. Полагаю, ему хочется передохнуть от толп обожателей. Побыть немного подальше от дорогих поклонников. При этом он собирается остановиться не в поместье своего брата, где полным-полно слуг, а в небольшом уединенном доме, где о нем будет заботиться всего пара деревенских жителей.

— Ну, не такая уж это и тайна.

— Вдали от посторонних глаз у сэра Марка будет больше возможностей свернуть со своего праведного пути. Здесь, в Лондоне, он никогда не посмеет этого сделать — он же центр всеобщего внимания. Но там… — Джессика сделала многозначительную паузу. — Во всяком случае, я бы попыталась использовать шанс, — закончила она.

— Если ты знаешь о моем «конкурсе», то наверняка знаешь и об условиях. Соблазни его. И это должно быть достоверно — я уже пытался сбросить сэра Марка с пьедестала, но никакие инсинуации не помогли. Поэтому в доказательство ты должна будешь предъявить его перстень. И поведать о своем приключении всем — напечатать историю в бульварном листке, так чтобы раз и навсегда уничтожить его репутацию. Сделай все это — и ты получишь деньги.

Джессика задумчиво постучала пальцем по губам.

— Мне придется понести большие расходы. Дело займет больше, чем один вечер. Гораздо больше. Необходимо будет убедить его, что я — подходящая женщина. Недостаточно хорошая для того, чтобы жениться на мне, но достаточно благородная, чтобы приятно провести со мной время. Мне нужно будет снять дом в деревне. Нанять слуг. — На это уйдут все скопленные средства, подумала она. Если затея провалится, ей не останется другого выхода, кроме как искать нового покровителя. Она уперлась взглядом в стол. — Если я это сделаю, я хочу три тысячи.

Этого будет достаточно, чтобы купить маленький домик в крохотной деревушке, где никто не будет ее знать. Чтобы встречать каждое утро в одиночестве, принадлежать только себе самой, подставлять лицо солнечным лучам. Говорят, что время лечит все раны. Джессика надеялась, что это правда. Что однажды она сумеет заполнить эту невероятную пустоту в душе.

Уэстон сложил ладони.

— Ого. Значит, дочка викария научилась торговаться. Признай наконец, Джесс, это я сделал тебя тем, что ты есть. Ты очень и очень мне обязана.

Она действительно была ему обязана. Он в самом деле сотворил из нее то, чем она теперь являлась. Но что толку грезить о мести, которая никогда не состоится. В данный момент ее целью было выжить, и ничто больше.

— Три тысячи, — холодно повторила Джессика.

— Тысяча, — возразил Уэстон. — Погуби сэра Марка — и я сочту это выгодной сделкой.

Будь она проклята, если согласится. Но, впрочем, она уже проклята. Вопрос только в том, удастся ли ей выручить за свою душу подходящую цену.

— Полторы тысячи фунтов, — отрезала она. — И ни пенни меньше.

— Договорились. — Уэстон протянул руку. Неужели он и вправду надеялся, что Джессика ее пожмет?

Она вдруг вообразила, как хватает кочергу, стоящую у камина, — так соблазнительно близко — и обрушивает ее на ладонь Уэстона. Изо всех сил. Как он падает на колени… Видение было настолько ярким, что Джессика вздрогнула.

— Договорились, — сказала она и встала.

К руке Уэстона она так и не прикоснулась.

Глава 2

Шептон-Маллет

Две недели спустя

Покой. Наконец-то.

Сэр Марк Тёрнер пешком дошел от своего небольшого домика на северной окраине Шептон-Маллет до самого центра городка и при этом обратил на себя не больше внимания, чем любой другой приезжий, вышедший на рыночную площадь рано утром. Пару раз ему дружелюбно кивнули, пара местных жителей одарила его долгим взглядом. Но ни толп поклонников, ни криков узнавания, к счастью, не было. Никто не следовал за ним по пятам, поражаясь и ужасаясь тому, что сэр Марк ходит по улицам без сопровождения почетного караула из двенадцати слуг.

Он хотел побыть вдали от всех, чтобы как следует обдумать предложение, которое он только что получил. Вступить в Королевскую комиссию по делам бедных. Ему нужны были тишина и покой. И здесь он их получил.

Он остановился посреди площади и огляделся. Завтра ее заполнят мясники и торговцы сыром. Сегодня на площади царило блаженное спокойствие; вокруг было всего несколько человек.

Марк вырос в Шептон-Маллет. Он прекрасно знал историю этой площади, представлявшей собой интересную смесь нового, старого и откровенно древнего. Трактир, стоявший несколько в стороне, был построен за несколько веков до рождения Марка. Возвышавшееся в самом центре сооружение, в эту минуту служившее прибежищем от солнца для какой-то пожилой леди, носило название Маркет-Кросс. Это было любопытное сочетание готических шпилей и шестиугольного каменного павильона. Самая высокая из башен была увенчана крестом. Маркет-Кросс напоминал заблудившегося, сбитого с толку, застрявшего посреди площади племянника каменной церкви, расположенной в углу.

За те два десятилетия, что Марк здесь не был, городок заметно изменился. Люди, которых он смутно помнил с детства, значительно постарели. Он миновал здание, в котором раньше была большая, всегда кипевшая работой валяльня. Теперь от дома остались только руины — здесь поработал сильный пожар. И тем не менее эти метаморфозы только подчеркивали, как медленно на самом деле в город приходили перемены. Шептон-Маллет находился очень далеко от суетного Лондона. Здесь никто никуда не торопился. Даже овцы, которые встречались на пути Марка, казалось, блеяли медленнее, чем лондонские.

Пара человек прохаживались по площади, беседуя. Он не мог разобрать слов, только напевный сомерсетский говор, и Марк вдруг подумал, что… вернулся домой.

Он не приезжал в Шептон-Маллет больше двадцати лет. Достаточно долго, чтобы забыть местный акцент — теперь ему казалось, что он говорит слишком быстро, слишком резко. Достаточно долго, чтобы почувствовать себя чужаком, непрошеным гостем в этой знакомой до боли обстановке. Лондон несся вперед на немыслимой скорости, гремя поршнями, выпуская клубы пара; Шептон-Маллет шествовал неторопливо, с достоинством, словно стадо коров, возвращающееся с поля после долгого жаркого летнего дня.

Если бы кто-то из жителей городка услышал его имя, они бы непременно припомнили его мать. Вполне вероятно, они бы даже вспомнили, как выглядел его отец, притом что воспоминания самого Марка об отце были смутными. Возможно, местные не забыли и самого Марка — бледного, худенького мальчика, который часто сопровождал мать, когда она обходила город по делам благотворительности. Никто бы не подумал о сэре Марке Тёрнере, человеке, которому королева Виктория пожаловала титул, авторе «Практического пособия по целомудрию для современного джентльмена», светоче чистоты и добродетели.

И слава Господу Богу. Ему удалось сбежать.

Марк не спеша огляделся. Был четверг, раннее утро, но рынок выглядел точно так же, как в его детстве. Без сомнения, эти столетней давности прилавки — грубые деревянные скамьи — по-прежнему используются по назначению. За те века, что они прослужили, никому и в голову не пришло заменить их на новые. Им не меньше лет, чем здешнему трактиру.

— Сэр Марк Тёрнер?

Марк обернулся. Человек, стоявший чуть поодаль, с нерешительно вскинутой в приветственном жесте рукой, был ему совершенно незнаком. Это был довольно полный мужчина в черном, с жестким белым воротничком одеянии священника.

Незнакомец опустил руку.

— Меня зовут Александр Льюис. Я настоятель церкви Святых Петра и Павла. Пожалуйста, не удивляйтесь так. Я ожидал вашего прибытия в родные края с тех самых пор, как стало известно, что ваш брат, герцог, приобрел старое поместье Тамишей.

На самом деле это было старое поместье Тёрнеров, а вовсе не Тамишей. Но вряд ли настоятель об этом знал. Скорее всего, он поселился в Шептон-Маллет не так давно. Все же в городе время от времени появлялось что-то новое. Ничего удивительного, что приходской священник интересуется теми, кто приезжает или, наоборот, покидает город, и его любопытство вполне естественно. Марк немного расслабился. Это не очередной почитатель.

— Я много слышал о вашей семье от своего предшественника, — сказал настоятель. — Добро пожаловать в Шептон-Маллет. Рады видеть вас снова.

Значит, он не более чем блудный сын, вернувшийся под отчий кров. Отлично. Так даже лучше.

— Город почти не изменился, — заметил Марк. — Все кажется таким же, как раньше. Но разумеется, вы осведомлены лучше. Каковы последние новости?

Как он и подозревал, Льюис не нуждался в дальнейшем поощрении. Из его уст полился нескончаемый поток слов, причем Марк обращал внимание едва ли на половину. В этом не было никакой необходимости. В конце концов, они оба знали, что единственные перемены, происходящие в Шептон-Маллет, касаются только состояния старых мельниц, с каждым годом все больше и больше ветшавших.

— Но мы понемногу поднимаем голову, — продолжал Льюис. Речь шла как раз о пресловутых мельницах. — Появилась новая обувная фабрика. И шелковые мануфактуры получают теперь в два раза больше заказов. После того как ее величество изволили заказать в Шептон-Миллс шелк для своего свадебного наряда, к нам проявляют гораздо больше внимания.

Типично для маленького провинциального городка. Бракосочетание королевы вряд ли можно было назвать недавним событием. Это лишний раз доказывало, как медленно движется жизнь в сонном Шептон-Маллет. Здесь свадьба ее величества по-прежнему оставалась новостью номер один, хотя произошла более года назад.

Да, он не ошибся, приехав сюда. Может быть, в городе и слышали что-то о его книге и пожалованном титуле, но здесь его не будут преследовать такие толпы поклонников, как в Лондоне. Здесь его наконец-то оставят в покое.

Возможно — о чудо! — местные жители даже будут считать его вполне земным человеком, а не святым. Человеком, который иногда совершает ошибки и грешит.

— И все мы испытываем к вам огромную благодарность, — неожиданно заключил священник.

Марк ощутил смутную тревогу. В его буколические видения ворвался первый тревожный сигнал.

— Благодарны? — изумленно переспросил он. — Мне? Но за что? С какой стати кто-то должен испытывать ко мне благодарность?

— Какая скромность! — просиял Льюис. — Но ведь все знают, что ее величество обратила на нас свое высочайшее внимание только благодаря вам! — Он чуть подался вперед и дотронулся до лацкана сюртука Марка.

Марка охватил ужас. Это был не дружеский жест, не простодушное похлопывание по плечу. Льюис коснулся его так осторожно и благоговейно, будто опускал палец в чашу со святой водой.

— О нет, — решительно возразил он. — Нет-нет. Уверяю вас, здесь нет никакой связи. Я…

— Мы, жители Шептон-Маллет, обязаны вам всем. Если бы шелковые мануфактуры потерпели неудачу… — Льюис развел руками. Марк снова огляделся. Несколько человек, позабыв о своих делах, таращились на него, и в их глазах читался живейший интерес.

Боже, нет! Только не это. Неужели все начинается снова? Он приехал сюда, чтобы скрыться от низкопоклонства и лести, а не подвергнуться… чествованию.

— Этот город в неоплатном долгу перед вами. Все с нетерпением ждали, когда я представлюсь вам и познакомлю вас с другими. И позвольте мне начать с этого молодого человека.

Льюис сделал широкий жест, и один из мужчин, прохаживавшихся возле Маркет-Кросс, вдруг поднял голову и заспешил к ним. Несмотря на внушительный рост, это был совсем еще юноша, неловкий и нескладный. Он так торопился, что даже несколько раз споткнулся. На вид ему было не более семнадцати. Кто бы он ни был, этот юноша хорошо одет, отмстит Марк. На нем даже был цилиндр. Он то и дело поправлял его, словно еще не привык к этому головному убору. Ну конечно, он ведь столько лет носит картуз, как все мальчики.

— Сэр Марк Тёрнер, — высокопарно произнес Льюис, — разрешите представить вам мистера Джеймса Толливера. — По его тону можно было подумать, что говорит как минимум епископ.

К цилиндру Джеймса Толливера была прикреплена изящная голубая кокарда в форме розы. Надежды Марка на мир и покой, вознесшиеся было на высоту церковного шпиля — не меньше восьми этажей! — рухнули вниз и вдребезги разбились о вымощенную булыжником площадь. Пожалуйста, только не голубая роза. Все что угодно, но не голубая роза. Но может, это просто совпадение? Может, роза ничего не означает? Может, какой-нибудь заезжий торговец распродал партию таких кокард, не объяснив, что они символизируют? Потому что в ином случае всему конец. Значит, ему не удалось сбежать от шумихи, от почитателей, зевак и газетных сплетен. Эта мысль была такой страшной, что Марк постарался тут же ее прогнать. Он приехал в Шептон-Маллет, чтобы отдохнуть от суеты Лондона в этом относительном безвременье.

Но Толливер таращился на него широко раскрытыми, сияющими глазами. Марк знал этот восторженный взгляд слишком хорошо — в нем было абсолютное, чистое восхищение. Так ребенок смотрит на подаренного ему на Рождество пони, не в силах дождаться того момента, когда ему наконец разрешат в первый раз прокатиться. И в данном случае в качестве пони выступал Марк Тёрнер. Он не успел произнести ни одного слова, как Толливер пылко сжал его руку.

— Сорок семь, сэр! — пискнул он.

Марк озадаченно посмотрел на юношу. Кажется, эти слова имели какое-то особое значение.

— Сорок семь чего?

Еще сорок семь человек пристанут к нему на улице? Должно пройти сорок семь месяцев, прежде чем в обществе забудут, кто он такой?

Лицо молодого человека вытянулось.

— Сорок семь дней, — робко пояснил он.

Марк в замешательстве покачал головой:

— Сорок семь дней. Слишком долго для наводнения и слишком мало для осеннего триместра в университете.

— Сорок семь дней целомудрия, сэр. — Он удивленно нахмурился. — Я сделал что-то не так? Я думал, что члены ОМД приветствуют друг друга именно таким образом. Я являюсь основателем местного отделения и для меня очень важно знать все тонкости, чтобы делать все правильно.

Значит, кокарда настоящая. Марк подавил тяжелый вздох. Ну да, глупо было надеяться, что об ОМД знают только в Лондоне. Это общество очень его смущало. Кокарды, еженедельные собрания… Не говоря уже о тайных жестах — все постоянно пытались научить его каким-то тайным жестам.

Почему мужчинам обязательно нужно превращать любое благое начинание в некое подобие клуба? Почему нельзя делать что-то хорошее независимо от других? И как так вышло, что Марк впутался в эту затею и даже, против своего желания, стал кем-то вроде отца-основателя?

— Я не состою в Обществе мужчин-девственников, — сказал Марк, стараясь, чтобы его слова не прозвучали высокомерно. — Я просто написал книгу.

Несколько секунд Толливер изумленно смотрел на него, потом нашел в себе силы и улыбнулся.

— О, в этом нет ничего страшного, — сказал он. — В конце концов, Иисус тоже не принадлежал к англиканской церкви.

Священник удовлетворенно кивнул. Это было совершеннейшее безумие. Марк не знал, смеяться ему или плакать.

Он осторожно высвободил свою руку из ладоней Толливера.

— Я бы только хотел заметить… — осторожно начал он. — Сравнивать меня с Иисусом, пожалуй, несколько… — «Дико», — подумал он про себя, но огорчать бедного мальчика не хотелось. Конечно, это ложный логический вывод. Но юноша, хотя и несколько переусердствовал, все же не хотел сказать ничего плохого. И он действительно старался. Трудно сердиться на молодого человека, почти мальчика, всей душой стремящегося к целомудрию, в то время как многие его ровесники вовсю гоняются за юбками и плодят незаконнорожденных отпрысков.

Толливер вдруг побелел, хотя Марк не сделал ему никакого внушения.

— Богохульство! — прошептал он. — Я только что позволил себе богохульство в присутствии сэра Марка Тёрнера. О боже!

Марк не стал указывать юноше, что тот только что позволил себе второе богохульство, упомянув имя Божие всуе.

— В моем присутствии люди могут позволить себе ошибиться, — иронически заметил он.

Толливер поднял на него обожающие глаза.

— Да, конечно. Мне следовало знать, что вы необыкновенно добры и конечно же простите меня.

— Я не святой. И не праведник. Я всего лишь написал книгу.

— Ваша скромность, сэр… и добросердечие… Поистине вы пример для всех нас, — выпалил Толливер.

— Я тоже совершаю ошибки.

— В самом деле, сэр? Могу я поинтересоваться… как долго продержались вы? Сколько дней?

Вопрос был невежливым и слишком личным, и Марк поднял бровь.

Толливер сделал шаг назад и как будто съежился. Вероятно, он осознал свою бестактность.

— Я… я уверен, об этом пишут во всех газетах, — забормотал он, — но… к нам они попадают нечасто. Только если кто-нибудь едет в Лондон и привозит. Я… конечно же, я должен был бы это знать. П-пожалуйста… прошу извинить мое невежество.

Наверное, все же не осознал. И почему нужно скрывать эти сведения? В конце концов, Марк действительно написал книгу о целомудрии. Буквально. Он вздохнул и произвел в уме некоторые подсчеты.

— Десять тысяч. Хотите верьте, хотите нет.

Юноша восхищенно присвистнул.

Марк был гораздо менее счастлив. Если здесь существует отделение ОМД, то не хватает только…

— Разумеется, среди ваших почитателей есть не только мужчины, — сказал Льюис. — Я очень надеюсь, что в воскресенье, после службы, вы познакомитесь с моей дочерью Диной.

Не хватало только этого: постоянных попыток свести Марка с приличной девушкой. По правде говоря, он бы и вправду не возражал познакомиться с женщиной, которая бы ему подходила. Толливер нахмурился, потер подбородок и бросил на Марка неожиданно мрачный взгляд, как будто почуяв соперника. Так. Если незнакомая Дина интересует этого юношу, значит, все точно идет по установленному образцу. Ведь единственный тип девушек, который окружающие считают подходящим для такого благочестивого джентльмена, как Марк Тёрнер, это…

— Она чудесная девушка, — продолжил Льюис. — Послушная, целомудренная и приятной внешности. И очень покладистая. Уверенный в себе, сильный мужчина, вроде вас, был бы ей прекрасным мужем. И кроме того, ей еще не исполнилось шестнадцати, так что вы могли бы сформировать ее в точности так, как сочтете нужным.

Ну конечно, Марк в изнеможении закрыл глаза. Напиши книгу о целомудрии — и весь мир будет думать, что лучшей невестой для тебя станет неразвитая, покорная девочка.

— Мне двадцать восемь, — сухо заметил Марк.

— Значит, вы старше ее даже меньше, чем в два раза! — воскликнул священник. Его улыбка была абсолютно безмятежной. Он наклонился вперед и заговорщически прошептал: — Знаете, я бы очень не хотел видеть ее женой какого-нибудь старика. Или… — он покосился на Толливера, — несмышленого юнца, который и сам не знает, чего хочет. Итак, я знаю, что вы ведете холостяцкий образ жизни. Я предлагаю немедленно заняться расписанием ваших светских визитов. Если мы составим график, предполагающий ежедневное посещение вами самых достойных семейств, то в течение шести недель, я уверен…

— Нет. — У Марка не было другого выхода, кроме как проявить твердость и рискнуть прослыть невежливым. — Я приехал сюда, чтобы побыть в тишине и уединении, а не затем, чтобы ежедневно разъезжать с визитами. Тем более дважды в день.

Лицо Льюиса погрустнело. Толливер сморгнул. Марк почувствовал себя так, будто ударил беззащитного щенка. Почему, ну почему его книга не растворилась в море безвестных изданий, как все прочие?

— Возможно, раз в неделю, — сдался он. — Не чаще.

Священник испустил страдальческий вздох.

— Что ж поделаешь. Вероятно, если бы наши светские мероприятия были более многолюдными, более значительными… Может быть, устроить большой пикник среди прихожан? Да. Это вполне подойдет. А затем… О боже милостивый. — Льюис посмотрел куда-то через плечо Марка, и его тон вдруг стал ледяным. — По крайней мере, это оградит вас от неприятных знакомств.

Марк посмотрел в ту же сторону. Несколько лучей солнца, пробившихся сквозь тучи, весело играли на разложенных на рыночных прилавках товарах. Немногочисленные покупатели расположились так, чтобы удобнее было наблюдать за их разговором. Но взгляд священника был устремлен не на них, а на женщину, только что появившуюся на площади.

Сначала он обратил внимание только на ее волосы. Каскад иссиня-черных локонов и косичек, искусно уложенных в затейливую прическу, едва прикрытую крошечной кружевной шляпкой. Волосы достигали плеч. Марк всегда считал черный не цветом, а отсутствием цвета, но ее волосы, казалось, вобрали в себя все существующие оттенки. Они блестели и переливались на солнце. Наверное, если освободить их от шпилек и этого маленького кусочка кружев, то они тяжелой волной упадут почти до колен. Теплое шелковое облако, в которое так хочется погрузить руки.

Женщина двигалась легко и плавно, почти скользила по площади, и он подумал, что под пышными юбками должны прятаться длинные, стройные ноги. Это было ясно по ее походке. Она остановилась, не дойдя до трактира, и принялась разглядывать овощи, которые зеленщик, готовясь к рыночному дню, уже начинал понемногу выставлять на продажу. О том, как она рассматривала кочан капусты, можно было сочинить целую поэму.

Только потом Марк осознал, на что пялится священник. Платье незнакомки было бледно-розового оттенка, но опоясывала его вишнево-красная лента. Такие же ленты украшали корсаж, подчеркивая нежные округлости груди, хотя она отнюдь не нуждалась ни в каких дополнительных уловках. Ее фигура была потрясающей. Сногсшибательной. Она не была чрезмерно тонкой и хрупкой, и в то же время ее никак нельзя было назвать пышнотелой. Но рядом с этой женщиной любая другая показалась бы плохо сложенной.

Марк вдруг почувствовал острый укол сожаления.

Почему никто и никогда не пытается свести меня вот с такой женщиной?

В Лондоне она собрала бы немало взглядов — восхищенных и любопытствующих, а не презрительных. Но здесь? Несомненно, жители Шептон-Маллет не знали, что и думать о подобной женщине — или о таком вот смелом туалете. Зато Марк это прекрасно знал. Ее платье как будто приказывало: посмотри на меня.

Он всю жизнь терпеть не мог подчиняться приказаниям и поэтому отвернулся.

— Ах да, — сказал Льюис. — Это миссис Фарли. — По его тону можно было сделать вывод, что миссис Фарли не является желанной гостьей в этом городке, но лицо говорило совсем об ином. Он смотрел на нее скорее с жадностью, нежели с возмущением. — Вы только поглядите на нее.

Марку совсем не хотелось таращиться на миссис Фарли. Мысленно он как бы построил высокую стену из стеклянных кирпичей — прозрачную, но непроницаемую. С каждым вдохом он напоминал себе о том, кто он такой. Во что верит. Вдох за вдохом, кирпичик за кирпичиком он возвел крепость, в которую заключил свое желание — до того, как оно успеет овладеть сознанием и разрушить его жизнь. Он был хозяином собственного тела и своих инстинктов, и ничто не могло заставить его сдаться.

Ни желание. Ни вожделение. Ни похоть. В первую очередь — похоть. Обретя контроль над собой, Марк снова взглянул на миссис Фарли. Но все равно, даже с этим глупым чувством, запертым на замок, она показалась ему невероятно красивой.

— Она приехала почти две недели назад. Вдова. Но о своей семье или прошлом рассказывает очень мало и неохотно. Скорее всего, потому, что о таком прошлом, как у нее, лучше не распространяться. Достаточно одного взгляда — и можно тут же вообразить, чем ей приходилось заниматься.

Что ж, священники тоже обладают воображением, как и все прочие люди, подумал Марк. Однако сплетничать о поведении других им все же не следует. Миссис Фарли рассеянно оглядела рыночную площадь, и ее взгляд упал на него. Выражение ее лица нисколько не изменилось — на губах по-прежнему играла еле заметная загадочная улыбка.

Даже будучи защищенным стенами своей стеклянной крепости, Марк ощутил, как сгущается напряжение вокруг — словно где-то рядом ударила молния. Миссис Фарли секунду постояла и двинулась в их сторону.

Не дав ей приблизиться, Льюис бросился наперерез. Он проскочил сквозь каменные арки Маркет-Кросс, поравнялся с миссис Фарли и положил ладонь ей на плечо. Это не было похоже ни на ласковое, ободряющее прикосновение святого отца, ни на жест порицания. Рука Льюиса, затянутая в перчатку, приземлилась в опасной близости от груди прекрасной вдовы.

Светская улыбка миссис Фарли говорила о ее искушенности. Ее откровенный наряд свидетельствовал о том, что она привыкла соблазнять мужчин. Сплетни, пересказанные священником, намекали на то, что на самом деле она еще хуже. Но когда Льюис коснулся ее, она невольно напряглась. Это было почти незаметно — полшага назад, чуть сдвинутые брови, но тем не менее наблюдательному человеку этого было вполне достаточно. На долю секунды она стала похожа скорее на разъяренную кошку, чем на грациозного лебедя, ее многоопытность и чувственность вдруг испарились, и это мгновение выдало ее с головой. Миссис Фарли явно не была такой, какой хотела казаться.

Марк внезапно почувствовал интерес, который не смогли бы пробудить ни глубокое декольте, ни потрясающее телосложение.

Льюис и миссис Фарли находились в нескольких ярдах от него и, несомненно, не догадывались, что кто-то может слышать их разговор. Но они стояли прямо напротив арки Маркет-Кросс, и слышимость была на удивление хорошей, так что Марк мог разобрать каждое слово.

— Послушайте, миссис Фарли, — прошипел священник. — Сегодня не рыночный день, и вам нет нужды выставлять напоказ свой… товар. Подобное здесь спросом не пользуется.

Она вздрогнула от его прикосновения, отметил Марк, но намек на то, что она торгует своим телом, не смутил ее ни на секунду.

— А, преподобный, — небрежно бросила миссис Фарли. Она тоже говорила вполголоса. — Все, что продается на торгу…

Она многозначительно замолчала. Марк машинально закончил про себя фразу. Все, что продается на торгу, ешьте без всякого исследования, для спокойствия совести^[1]. Он тут же вернулся на двадцать лет назад, к одним из самых первых своих детский воспоминаний. Он читает матери заученные наизусть стихи из Библии, а она смотрит в стену за его спиной и слегка кивает, как будто в такт одной ей слышной музыке. Слова Священного Писания, четко и недвусмысленно определяющие, что есть добро и что есть зло, впечатались ему в память навсегда.

Льюис покачал головой:

— Я не понимаю, о чем вы. Здесь продается зерно. И скот.

Уголки ее губ дрогнули в улыбке, и интерес Марка возрос еще больше. Священник, почтенный, богобоязненный, выдающийся житель города, не заметил, что нечестивая миссис Фарли ответила ему цитатой из Библии. Вполне вероятно, он даже не сумел ее распознать. Аккуратно, двумя пальцами, как будто это был упавший с дерева лист, миссис Фарли сняла со своего плеча руку Льюиса.

— Не смею вас задерживать, пастор, — нежно пропела она. — Уверена, вам еще много чего нужно приобрести. Надеюсь, другие товары, на которые вы обратите внимание, вам действительно продадут.

Она развернулась и, не взглянув на Марка, пошла обратно. Льюис раздраженно сложил руки на груди и уставился ей вслед с несколько неподобающим священнослужителю интересом. Затем он повернулся к Марку и двинулся к нему.

— Ну вот, — громко сказал он, потирая ладони. — Не волнуйтесь, сэр Марк. Мы не допустим, чтобы женщины, подобные этой, снова вас побеспокоили.

Марк проводил миссис Фарли глазами. Она снова вернулась к лавке зеленщика. По сравнению с ее алым поясом выложенные на прилавок пучки редиски казались бледными и скучными. Вообще весь городок рядом с ней как будто выцвел и поблек, словно акварельная картинка.

Он был целомудренным, но не святым. И в конце концов, он всего лишь смотрел.

Но миссис Фарли только что удивила его контрастом не менее поразительным и интригующим, чем пронзительно-яркая лента на фоне бледного цвета платья. Она в лицо назвала Льюиса лицемером, а тот этого даже не заметил. Что бы она сказала, если бы посмотрела в глаза ему, Марку?

Увидела бы в нем святого? Икону для поклонения?

Или его самого?

Вопрос повис в воздухе. Нет, ни к чему лгать себе. Он не просто смотрел. Он хотел знать больше.

Глава 3

Джессика не слишком задумывалась над причинами, побудившими сэра Марка провести лето в городе своего детства. Она жила в Лондоне — или в непосредственной близости от него — последние семь лет. Покровители порой брали ее с собой в путешествия по сельской местности, но, поскольку положение Джессики в обществе было далеко от приличного, соседям ее никогда не представляли. Деревня была для нее как бы уменьшенной версией города — более тихой, с меньшим количеством людей и без опер. Джессика на удивление быстро забыла собственное детство.

Здесь она действительно чувствовала себя в большем уединении. Ей удалось снять домик на окраине городка, примерно в полумиле от того места, где мощеные дороги переходили в тропинки, а дома сменялись полями. Иногда она проводила целые дни, не видя никого, кроме служанки, которую привезла с собой из Лондона.

И это было, в общем, неплохо. Но именно по той же самой причине вероятность случайно столкнуться с сэром Марком на тропинке, ведущей к ее укромному уголку, практически равнялась нулю.

А это означало, что встретиться они могли только в одном месте. Там, куда он наверняка заглядывал. В церкви.

Этим ранним летним утром было еще довольно прохладно, но внутри оказалось гораздо жарче, чем Джессика ожидала: в церкви собралось очень много людей. Здесь царила строгая иерархия. Самые зажиточныеи почтенные горожане сидели впереди, на отведенных их семьям скамьях; более простой народ стоял позади.

Жители Шептон-Маллет еще не определились, к какому именно сословию отнести саму Джессику. Она была достаточно состоятельна для того, чтобы снимать дом и содержать служанку, но не отвечала на вопросы, касающиеся ее семьи или происхождения, а это было явным признаком сомнительного прошлого. Кроме того, она была красива, а красивым женщинам, как правило, не доверяли.

В Лондоне вообще никто никому не доверял, поэтому последнее беспокоило Джессику меньше всего. Немного подумав, она решила занять место посередине.

Сэр Марк, разумеется, сидел в первом ряду. Судя по лицам прихожан, его особа интересовала всех не меньше, чем церковная служба.

Джессика попыталась познакомиться с ним до начала службы, но потерпела неудачу, поскольку половина города желала сделать то же самое. Другая половина — та, что уже успела ему представиться, — твердо вознамерилась оградить сэра Марка от непонятной миссис Фарли. Однако Джессика не жалела о том, что создала себе сомнительную репутацию. В конце концов, она собиралась соблазнить его, а не заставить предложить руку и сердце. Ей нужно было выглядеть одной из тех женщин, на которых мужчины никогда не женятся. До сих пор это приносило ей только разочарование… но ведь они пока еще не познакомились.

Во время службы сэр Марк ни разу не отвлекся. Но когда Льюис стал подходить к концу, он вдруг обернулся — и не потому, что устал или захотел развеяться. Он посмотрел прямо на Джессику, словно знал, где она сидит. И знал, что она за ним наблюдает.

Их глаза встретились. Она не склонила голову и не отвела взгляда, как сделала бы скромная, застенчивая леди. Нисколько не смутившись, Джессика спокойно посмотрела на него в ответ.

Взгляд сэра Марка опустился ниже.

На секунду она пожалела, что по вошедшей в плоть и кровь привычке надела в церковь свой самый скромный наряд. Прошло столько лет, а ее рука все равно потянулась к закрытому платью с целомудренным вырезом.

Он снова поднял взгляд, посмотрел ей в глаза и неожиданно подмигнул.

Пораженная Джессика не успела среагировать — сэр Марк тут же отвернулся.

Он явно сделал это намеренно, но что означал этот жест? Что он пытался сказать? От волнения в животе у нее похолодело, как будто она снова превратилась в юную неопытную девочку, гадающую, почему на нее посмотрел симпатичный ей юноша. Но сейчас сердце Джессики сжималось не от девического волнения, а оттого, что на карту была поставлена ее судьба, ее будущее, сама ее жизнь! Это подмигивание должно было что-то значить!

Служба окончилась. Прихожане поднялись со своих мест и потянулись к выходу. В ту же секунду, как сэр Марк встал со скамьи, его окружила небольшая толпа. К тому моменту, как он добрался до выхода, вокруг было уже не протолкнуться.

Джессика решила подождать во дворе, возле кованой чугунной ограды. Она не собиралась прорываться к сэру Марку, расталкивая локтями юных особ, что добивались его внимания. В облаке исходящей от них невинности можно было буквально задохнуться. И тем не менее Джессика почти жалела, что не является одной из них. Как бы ей хотелось взглянуть на сэра Марка и увидеть в нем надежду на спасение!

Вместо этого ей приходилось полагаться лишь на холодный расчет. Джессика ненавидела обман и презирала притворство, но она преступила общепринятые понятия о морали много лет назад. И предала тем самым часть себя. И если сэр Марк не решится прийти к ней до того, как иссякнут ее скудные средства, ей придется прибегнуть к какой-нибудь уловке.

Он заметил ее и поднял руку. Словно по мановению волшебной палочки все голоса вокруг тут же стихли.

— Подождите здесь, — попросил сэр Марк, и толпа — пожилые матроны, молодые люди и полные надежд на будущее юные леди — разом задержала дыхание. Все расступились. Через церковный двор он направился прямо к Джессике. Их разделяли лишь несколько старых могильных плит. Трава была ярко-зеленой; солнце припекало. Его волосы казались слишком светлыми, слишком золотыми — они сияли, словно драгоценная корона.

Он остановился в нескольких футах от нее.

— Я просит, чтобы кто-нибудь представил меня вам как положено, — негромко произнес сэр Марк, — но отчего-то никто не захотел этого сделать. Очень странно.

— Это оттого, что я очень, очень порочная женщина, — пояснила Джессика. Она сделала шаг вперед, протянула затянутую в перчатку руку и внутренне приготовилась к тому, что сейчас он коснется ее. — Миссис Джессика Фарли, официальный позор этого города. К вашим услугам.

Он не склонится над рукой миссис Фарли, как сделал бы любой другой джентльмен, но взял ее в свою и крепко сжал — как будто бы заключал с ней какой-то тайный договор. Конечно, так делать не полагалось, но, в конце концов, и завязывать знакомство подобным образом тоже было против правил. Даже сквозь перчатку Джессика почувствовала, как его кольцо вдавилось ей в ладонь. Ее цель была так близка…

— Сэр Марк Тёрнер, — представился он. — Мой голос подобен пению тысячи ангелов. Бабочки следуют за мной по пятам, а птицы приветствуют каждое мое дыхание радостными трелями.

Он отпустит ее руку так же легко и непринужденно, как и взял, но Джессика все равно ощущала его твердое и уверенное прикосновение. Она молча смотрела на него, не зная, как ответить на столь странное приветствие. Если бы сэр Марк сошел с ума, об этом написали бы в газетах, ведь так?

— Я в замешательстве, — наконец выговорила она. — Кажется, вы где-то потеряли своих бабочек.

В его глазах загорелись веселые искорки.

— Предлагаю вам соглашение. Я не стану слушать сплетни о вас, а вы в свою очередь не будете верить всему, что говорят обо мне.

— Сэр Марк! — Один из наиболее смелых почитателей решился выступить вперед. Несомненно, они сочли, что их кумир провел уже достаточно времени в ее нелицеприятном обществе, и опасались, как бы его золотое сияние не потускнело.

У Джессики оставалось всего несколько секунд наедине с сэром Марком.

— Вы не совсем такой, как я ожидала… почитав лондонские газеты.

— Вы их читали? Забудьте обо всем, что видели там. Заклинаю вас.

Она слегка склонила голову и улыбнулась ему самой очаровательной своей улыбкой. И она действительно подействовала! Для Джессики это было ясно как день. Сэр Марк владел собой лучше, чем большинство мужчин, но она все же заметила, как дрогнули уголки его губ. Как он невольно расправил плечи. Как его тело чуть подалось к ней. Он был пленен; его влекло к ней — и очень сильно.

Он был у нее в руках. Оставалось только поманить его. Какая легкая победа!

Но их по-прежнему окружала толпа. Вряд ли можно довершить падение сэра Марка прямо здесь, во дворе церкви.

— Вы хотите сказать, что вы не святой? — поинтересовалась Джессика. — Сэр Марк, ваши читатели были бы в ужасе, если бы услышали это.

Их глаза снова встретились.

— Нет, — тихо ответил он. — Не нужно меня канонизировать. Я человек, миссис Фарли. Просто человек.

Он отвернулся от нее как раз за секунду до того, как пожилая леди в фиолетовом бомбазиновом платье осторожно дотронулась до его локтя. При этом дама бросила на Джессику злобный взгляд. Сэр Марк вошел в толпу; женщины расступились, чтобы пропустить его, — и снова сомкнули ряды.

Я просто человек.

Если Джессика и разбиралась в чем-нибудь по-настоящему, так это в мужчинах. Она знала, чего они хотят, и знала, как им это дать. Где-то в глубине души она почувствовала слабый укол совести, но… в конце концов, она не собиралась принуждать сэра Марка.

Этого не потребуется. Он все сделает сам.

Как и со всеми прочими мужчинами, ей нужно будет только намекнуть, что она доступна. А он охотно поучаствует в разрушении собственной репутации.

Надо лишь придумать нехитрый план, как его поторопить.

Свою первую неделю в Шептон-Маллет Марк провел в раздумьях. С тех пор как ему негласно предложили вступить в Комиссию по делам бедных, он никак не мог решить, как ему поступить. С одной стороны, комиссию, в задачи которой входил надзор за работными домами, ненавидели абсолютно все. Этот пост был предложен Марку только потому, что, будучи всенародным любимцем, он мог успокоить всеобщее недовольство последними просчетами в работе комиссии. Сам Марк подозревал, что эффект будет противоположным — новое назначение, скорее всего, подорвало бы его авторитет в глазах общества.

Вся система помощи бедным людям находилась в полном упадке. Вероятно, Марк смог бы помочь несчастным, если бы взялся за дело со всей присущей ему энергией. Кроме того, если уж судьбе было угодно даровать ему такую славу и почет, он был просто обязан использовать свое влияние на благо общества. Ко всему прочему, сама идея, лежавшая в основе законов о бедных, представлялась Марку в корне неверной. Он сомневался в том, что эту систему вообще можно было как-то исправить.

Все эти соображения он изложил несчастному заместителю секретаря, который нанес ему частный визит. Но кроме них, Марка беспокоила еще одна невысказанная вслух мысль, и именно здесь, в Шептон-Маллет, под родным кровом, она обрела новую силу. Здесь он вырос. Здесь едва не умер его брат. И все потому, что их мать сошла с ума.

Посвятить свою жизнь благотворительности было почетной, достойной уважения задачей. Но мать довела ее до абсурда, щедро раздавая беднякам скромное семейное состояние до тех пор, пока от него почти ничего не осталось. Из трех братьев Марк был единственным, кто более или менее понимал, почему она это сделала. И ему совсем не нравилось, что он так легко смог найти смысл в поступках безумной. Это означало, что он способен видеть мир ее глазами.

Возможно, именно поэтому он захотел искать убежища в знакомых краях. Политика вызывала у Марка отвращение. Даже если бы он и решился отдать себя служению бедным, то не стал бы заниматься управлением работными домами. И все же…

Ему часто приходило в голову, что единственной его задачей на этой земле является борьба с наследием собственной матери. Она держала планку так высоко, что признавала только совершенных людей — он написал практическое пособие по целомудрию, предназначенное для людей обыкновенных. Она впадала в ярость по малейшему поводу — он всю жизнь работал над тем, чтобы обуздать свой буйный темперамент. Она доводила до крайности любое благочестивое намерение — Марк выступал за умеренность.

Поэтому он не сказал «нет». Пока еще не сказал. Возможно, ему как раз предоставился шанс доказать, что он может послужить общему благу и помочь бедным и в то же время смирить свой нрав.

Возможно.

Он вернулся сюда, в дом своего детства, хранилище бесчисленных воспоминаний. Это место казалось ему вполне подходящим для принятия сложного решения; ничуть не хуже других. Нет, лучше. Он хотел уединенности и получил ее — хотя и в меньшем объеме.

Сегодня, когда дождь с самого утра барабанил по крыше, был лучший день из всех.

Приходящую служанку, убиравшую дом, он отослал еще в полдень, а мальчик, который присматривал за садом, приходил через день.

И что было лучше всего — при таком ливне дорожки развезло и грязи на улице было буквально по колено. Вряд ли кто-то в здравом уме осмелится навестить его сегодня. А если очень повезет, подумал Марк, ему удастся избежать любого общения вплоть до самого пикника, то есть еще два дня.

У него будет достаточно времени, чтобы все взвесить и обдумать.

Удобно устроившись в кресле с одним из старых дневников матери в руках, Марк вдруг услышал стук в дверь и еле сдержал стон.

Пару секунд он сидел неподвижно, смотрел на огонь в камине и раздумывал, что будет, если сделать вид, что он ничего не слышал. Это вполне мог быть преподобный — несомненно, со своей несчастной, забрызганной грязью дочерью.

Воображение внезапно нарисовало ему совсем другую картинку. А что, если это миссис Джессика Фарли, в промокшем платье, вся усеянная сверкающими каплями дождя? Может быть, она сбилась с дороги, промокла и нуждается… конечно нет. Какая глупость? Что за нелепые мальчишеские фантазии! Их время — глухая темная ночь; тогда он сумел бы справиться с неизбежно возникающим в таких случаях желанием.

Возможно, это прислуга, миссис Эштон. Решила проверить, как там сэр Марк. Конечно же. Она увидела, что начался дождь, натянула клеенчатый плащ и калоши и отправилась в путь, чтобы удостовериться, что с ним все в порядке. Три мили, отделявшие ее дом от дома Марка, ничего не значили. Она стремилась сделать как лучше.

Как и все остальные.

Тяжело вздохнув, Марк встал и направился к двери. Он был практически уверен, что увидит на пороге скромную пухленькую миссис Эштон, может быть, с горшком свежего масла и только что испеченным хлебом, аккуратно завернутым в промасленную бумагу. Это просто не мог быть никто другой. Он еще раз вздохнул и распахнул дверь.

И замер, словно пораженный молнией. Нелепая мальчишеская фантазия вдруг воплотилась в жизнь. Перед ним стояла миссис Джессика Фарли в насквозь промокшем платье.

Руки Марка невольно сжались — так сильно ему захотелось положить ладони на ее грудь и вытереть поблескивающие дождевые капли. Корсет почти не прикрывал дерзко выступающие бусинки сосков; сквозь ставший прозрачным муслин просвечивали темные ареолы.

С таким же успехом она могла бы быть обнаженной. Он мог разглядеть все детали — мелкие ювелирные стежки и изящную вышивку на ее белье… нежно-зеленая виноградная лоза. Он видел каждый шов корсета, облегающего ее стройный стан. А когда его взгляд невольно скользнул ниже — да, да, он был всего лишь мужчиной, — он рассмотрел ее бедра и ноги, которых не скрывали облеплявшие их нижние юбки. Эти бедра были созданы для того, чтобы их ласкали мужские руки.

Мальчишеская фантазия? Нет, это была вполне оформившаяся мечта взрослого мужчины. Восхитительная. Потрясающая. Слишком доступная. Такая, какой нельзя доверять ни в коем случае.

Намеренно медленно Марк поднял глаза и посмотрел ей прямо в лицо. Да, приказал он себе. На лицо. Смотреть только на лицо и ни на что больше.

Уловка не сработала. Одна капелька скатилась на самый кончик ее аристократического носа, и он почувствовал непреодолимое желание протянуть руку и смахнуть ее. Попирая все законы физики, капля практически зависла в воздухе.

Что ж, миссис Фарли не единственная, кто может обмануть природу. Стеклянные кирпичи. Марк мысленно нашел груду стеклянных кирпичей и принялся быстро выстраивать стену. За ней он не будет чувствовать страсти. Вожделения. Обуздает порыв сделать один совсем маленький шаг вперед и слизать капли дождя с ее губ.

— Сэр Марк, — заговорила она. Ее голос был нежным и мягким, словно ласковое прикосновение, — мне крайне неловко нарушать ваше уединение, но, как вы сами видите, обстоятельства вынуждают меня воззвать к вашему гостеприимству. — Она сжала промокшую шляпку.

Он заглянул ей в глаза. Они были такими темными, что ему никак не удавалось разобрать их выражение, особенно в этом тусклом освещении. Миссис Фарли выдала свою ложь без малейшей запинки, даже не моргнув. Даже не потрудившись отвести взгляд.

— Видите ли, — продолжила она, — я отправилась на прогулку, не обратив внимания на время и на погоду…

— Без шали, без плаща и без зонтика, — закончил он. Собственный голос показался Марку бесцветным и каким-то затхлым, словно вода, которая слишком долго простояла в ведре. — С самого утра небо было затянуто тучами, миссис Фарли. Еще до того, как пошел дождь.

— О, разумеется. Мне следовало быть более предусмотрительной и захватить с собой хотя бы платок. — Она беззаботно рассмеялась. — Но мой ум был занят совсем иными вещами.

Ее волосы были влажными. Наверное, у другой женщины они бы растрепались и свисали некрасивыми унылыми прядями, растеряв свой роскошный блеск. Но только не у нее. Несколько упругих завитков выбилось из тугого узла на затылке — как раз таких, чтобы можно было накрутить их на палец во время поцелуя.

С вожделением ему удалось справиться довольно легко. На самом деле Марк был сильно разочарован.

Миссис Фарли намеренно сказала ужасную глупость. Как будто она была совсем безмозглой и не могла одеться в соответствии с погодой. Многие знакомые Марку мужчины, несомненно, поверили бы в эту чушь. В конце концов, они были твердо убеждены в том, что все женщины дурочки.

Но только не Марк. И только не в случае с миссис Фарли. Если бы кто-то спросил его мнение, он бы сказал, что она подбирала каждую деталь своего туалета с той же тщательностью, с какой часовщик подбирает нужную пружину.

Он подавил вздох.

— Миссис Фарли, если бы вы были настолько глупы, вы бы давным-давно погибли от несчастного случая или смертельной простуды. Поскольку вы до сих пор живы и обладаете цветущим здоровьем, боюсь, я должен признать вашу историю выдумкой от начала до конца.

Она недоуменно моргнула — радужные капли сверкнули на невероятно длинных ресницах — и чуть нахмурила лоб.

— Теперь вы видите? Я вовсе не настолько добр и великодушен, как утверждает молва. Иначе я ни за что не осмелился бы назвать вас лгуньей.

Она опустила ресницы и сцепила руки за спиной.

— Прекрасно. Что ж, я признаю — мне было любопытно. Вы заинтересовали меня, а учитывая мою дурную репутацию и вашу безупречную, у нас с вами вряд ли появилась бы возможность побеседовать в общественном месте.

Марк обязательно нашел бы такую возможность. Он уже думал об этом. Его заинтриговали остроумные замечания миссис Джессики Фарли и любопытное противоречие между ее откровенными нарядами и странной манерой поведения. Он не мог забыть ее улыбку — мудрую, грустную и усталую одновременно. Он бы сделал все, чтобы побеседовать с ней. Но теперь, когда она вот так объявилась на пороге его дома, он чувствовал только противный медный привкус разочарования. Разумеется, она думала, что достаточно предстать перед ним во всей своей красе и его разум мгновенно испарится.

— Если бы вам хотелось просто побеседовать, — сухо заметил Марк, — вы бы надели плащ. — Он взглянул на небо. — И не было нужды дожидаться дождя.

Она вскинула на него огромные темные глаза и глубоко вздохнула. Ее грудь соблазнительно приподнялась. Марка не интересовало знакомство с опытной искусительницей. Он хотел узнать ее с другой стороны — с той, которую она не показывала миру. Его занимала женщина, язвительно и умно отвечавшая настоятелю, думая, что ее никто не слышит.

И лично для него это являлось куда большей приманкой, чем пикантные формы и мокрое полупрозрачное платье. Он мечтал, чтобы кто-то увидел его самого — его, а не его репутацию.

— Миссис Фарли, кажется, вы женщина с большим опытом.

Она облизнула губы и чарующе улыбнулась.

На Марка тем не менее чары не подействовали.

— Как по-вашему, в чем разница между мужчиной-девственником и мраморами Элгина^[2]?

Она нахмурилась и бросила на него нарочито озадаченный взгляд.

— О, это очень трудный вопрос. Они представляются мне весьма похожими и довольно… твердыми. Вы согласны? — Ее невинный тон только подчеркивал непристойный смысл ее слов.

Он покачал головой:

— На мужчину-девственника приходит посмотреть гораздо больше людей.

Она странновато посмотрела на него, но ничего не сказала. Ну-ну. Если бы она действительно хотела не «познать» его в библейском смысле, а просто узнать поближе, то по меньшей мере попросила бы пояснить, что он имеет в виду. Вместо этого миссис Фарли снова провела языком по губам.

Марк попробовал зайти с другой стороны.

— А какова разница между мужчиной-девственником и грудой камней?

— Опять же все они твердые.

— Камней намного больше. И они намного разумнее.

Ну засмейся же, мысленно попросил он. Разгляди меня. Перестань видеть во мне препятствие, которое нужно преодолеть.

— О нет! — воскликнула она. — Этого не может быть. Вы очень умны.

Может быть, он сам убедил себя в том, что она остроумна? Марк знал за собой эту слабость. Ему слишком хотелось, чтобы это оказалось правдой. Чтобы его видели не безупречной статуей, а обычным человеком, со своими слабостями и ошибками.

— Очень хорошо, миссис Фарли, — сказал он. — Вы победили. Значит, вы вышли прогуляться в грозу, рискуя жизнью и здоровьем, чтобы просто посмотреть на меня. Вы решили сделать это во вторник вечером — по случайности именно в тот день, когда парень, который пропалывает мой огород, сидит у себя дома. И вот мы с вами здесь, и мы абсолютно одни. — Марк покачал головой. — Будучи в здравом уме, я не могу отправить вас восвояси. До деревни несколько миль. Вы конечно же замерзли, а у меня в доме горит камин. Не важно, какие причины побудили вас прийти, но вы в любом случае не заслуживаете смерти от жестокой простуды.

— Благодарю вас, сэр. И ценю ваше гостеприимство.

Проявленное гостеприимство, однако, ставило его в затруднительное положение. Марк вел холостяцкое хозяйство, а миссис Фарли явно промокла до нитки. Прежде чем он сумеет снова выставить ее за дверь, ей придется снять с себя мокрое платье и белье и высушить их у огня. И вряд ли будет уместно вручить ей пару штанов, чтобы она натянула их на себя, пока сушатся ее собственные вещи.

Он развернулся и пошел вперед по коридору, на ходу обдумывая ситуацию. Миссис Фарли последовала за ним — он слышал ее мягкие шаги. В туфлях у нее хлюпала вода. Он провел ее в гостиную, где был разожжен камин, и остановился. Она тоже остановилась и с любопытством огляделась по сторонам.

— Спасибо, — просто сказала она.

— Я сейчас вернусь. — Марк внимательно посмотрел ей в глаза. — Принесу халат и полотенца, чтобы вы могли вытереться.

Выражение ее лица нисколько не изменилось. Это отсутствие реакции показалось ему странным и неестественным — как будто она присутствовала здесь только наполовину. Чего же она хочет? Сначала она возникла на пороге его дома, промокшая и запачканная. Потом солгала про причину своего прихода. Теперь… теперь, видимо, все как раз должно проясниться.

— Две минуты, — сказал он. — Я вернусь через две минуты. И кроме меня, в доме и в самом деле никого нет, так что вернусь именно я, а не служанка. Мы понимаем друг друга, миссис Фарли?

Она кивнула.

Марк вышел. Ему отчаянно, страстно хотелось убедиться, что он в ней ошибся. Конечно, это было глупо — он ничего не знал об этой женщине, кроме деревенских сплетен и покроя ее платья. Но он так хотел поверить, что в ней было нечто большее.

Причудливая мечта взрослого мужчины, хмыкнул он. Вернуться и найти ее полностью одетой. Поговорить с ней, наконец, без свидетелей, без любопытных ушей, ловящих каждое слово. Он хотел… чтобы она ему понравилась. Хотел с самого начала. На рыночной площади его увлекли в сторону прежде, чем он успел хотя бы поздороваться с ней. Возле церкви им удалось поговорить всего пару минут. А между тем миссис Джессика Фарли возбудила его живейший интерес в тот самый момент, когда вздрогнула от прикосновения преподобного Льюиса. Словно наивный, неопытный юнец, он увидел в этом особый знак. В нас обоих есть что-то, что не дано заметить другим.

Но разумеется, он ошибся. Для нее он — не более чем трудная задача. Препятствие, которое нужно взять. Мужчина, которого необходимо соблазнить.

Марк покачал головой, взял полотенца и пошел обратно в гостиную, мысленно готовя себя к тому, что ему предстоит увидеть. Уходя, он оставил дверь гостиной открытой. Зрелище, которое предстало перед его взором, не стало для него сюрпризом.

Она успела сбросить платье и нижние юбки и, стоя спиной ко входу, пыталась справиться со шнуровкой корсета. Сквозь тонкую, липнувшую к телу ткань виднелись ее щиколотки, тонкие и изящные, и мраморно-белые икры. Он невольно обвел взглядом линии ее стройных длинных ног.

Она вдруг обернулась:

— О! Сэр Марк! Как неловко!

— О, умоляю вас, — холодно прервал ее он.

Она вспыхнула:

— Но…

Марк старался не отрывать глаз от ее лица. Он чувствовал себя так, будто стоял на краю скалы, а далеко внизу бушевали разъяренные волны. Один взгляд вниз — и дурнота овладеет им и увлечет туда, в пропасть.

— Прошу вас. Избавьте меня от объяснений. И сделайте огромное одолжение — попытайтесь услышать. Что, по-вашему, я должен был бы сделать в данных обстоятельствах? Предполагалось, видимо, что я буду так охвачен вожделением, что не смогу сдержаться и наброшусь на вас?

— Я… это… — Она глубоко вздохнула и сделала шаг вперед.

— Вы полагаете, что вид обнаженной груди и ягодиц способен настолько свести меня с ума, что я забуду о своих принципах? Я девственник, миссис Фарли, а не невинное дитя. Я не настолько наивен.

Она остановилась и невольно приоткрыла рот от изумления. Она была так близко, что он мог бы схватить ее — схватить и толкнуть в кресло, что стояло прямо у нее за спиной. И согреть ее все еще влажную и холодную кожу своими ладонями.

— Удивительно, что похоть не овладела мной целиком и я способен связно излагать свои мысли, не правда ли? — презрительно бросил он и уронил полотенца и халат на пол.

— Сэр Марк, простите мне мою прямоту. Я только подумала, что… — Она протянула вперед руку, и он непроизвольно, не успев подумать, что делает, схватил ее.

Не осторожно. Не нежно. Этот прием они с братом отработали в совершенстве еще много лет назад. Не важно, насколько силен стоящий перед тобой мужчина — он не сможет противостоять даже мальчишке, если заломить его большой палец назад. Марк и его брат упражнялись часами, днями напролет, пока не научились делать это механически, в ответ на угрозу.

Когда она потянулась к нему, он действовал так же — сжал ее руку в своей, чтобы можно было в любой момент вывернуть палец.

И она снова вздрогнула. Не от боли — он даже слегка не надавил на ее палец. Точно так же она дернулась, когда ее схватил за плечо Льюис. Просто потому, что к ней прикоснулись.

Если бы Марк умел чертыхаться, он бы непременно сделал это сейчас. Потому что хуже женщины, которая видела в нем лишь цель для соблазнения, была женщина, вознамерившаяся совратить его, не питая при этом ни малейших чувств к нему. Она была невероятно близко и, несмотря на свой испуг или отвращение, слегка запрокинула голову, чтобы ему было удобнее ее поцеловать.

— Большинство мужчин на моем месте не стали бы смотреть в зубы дареному коню, — процедил Марк. — Не в этой ситуации.

— А вы?

— Если бы я пожелал приобрести кобылу, я бы проверил каждый зуб. И если бы обнаружил хоть один изъян, то развернулся бы и ушел прочь. Не раздумывая и не сожалея.

Она подняла свободную руку и легко обвела пальцем его подбородок.

— Какая жалость! Я как раз считаю изъяны своей наиболее привлекательной стороной. — Она говорила низким, бархатным голосом, напоминавшим кошачье мурлыканье. — Из меня вышла бы плохая племенная кобыла, сэр Марк. Но не думаю, что мужчину вроде вас интересует именно это.

Она играла свою роль очень убедительно. Кто угодно поверил бы, что она его хочет. Но мягкие, обволакивающие интонации плохо вязались с ее лихорадочным пульсом — Марк чувствовал его, сжимая ее запястье. Ее тело было напряжено, и она почти дрожала, как туго натянутая струна, — и это не соответствовало голосу еще больше.

— Похоже, мне вообще не нужна кобыла. Никакая.

— Не нужна? — Она погладила его щеку. — Вы мужчина. У вас есть… потребности, как у любого другого. Что касается меня… я вдова, но я не умерла. Мне тоже нужно утешение, и, как и вы, я бы желала сохранить все в тайне. Я бы не хотела, чтобы кто-то осуждал меня. — Кончиками пальцев она осторожно и нежно коснулась его шеи, потом ее рука опустилась ниже, к плечу. — Наши интересы во многом совпадают. Вы можете получить удовольствие и сохранить свою безупречную репутацию.

Ее рука была все еще влажной и немного холодной. Но это не имело никакого значения — она трогала не плоть, а стекло. Не кожу, а гранит. Конечно, сегодня ночью он дюйм за дюймом припомнит тот путь, что прошли ее пальцы. Ночью какая-то греховная часть его существа пожалеет, что он не прижал ее к себе и не принял наслаждения, которое она предложила.

Марк постарался превратить себя в камень.

— Вы ничего не знаете о моих интересах. Это не то, чего я хочу.

— Если вы не хотите меня, — шепнула она, — почему до сих пор меня держите?

— Кажется, нужно внести ясность. — Он чуть нажал на основание ее большого пальца — не для того, чтобы причинить боль; он просто хотел дать ей понять, что легко может это сделать, если захочет. — Я всего лишь удерживаю вас на расстоянии. А это большая разница. А что касается остального, то дрожите как раз вы, а не я. В самом деле, миссис Фарли. Можно подумать, если я не знал никакой другой участи, то недоволен своей.

Он выпустил ее руку и отступил назад, к двери. Она осталась стоять на том же месте, с изумлением глядя на него.

— Итак, как мы выяснили, мне плевать на мою безупречную репутацию. Меня заботит целомудрие как таковое. И в любом случае если бы я вздумал изменить своим принципам, то уж точно не с женщиной, которую коробит от моих прикосновений. — Его голос стал резче. — Высушите свою одежду. Это может занять довольно много времени. Если вам станет скучно, то здесь есть книги для чтения. — Он показал на полки на стене.

Она шагнула вперед.

Был только один способ прекратить этот бессмысленный разговор, и Марк им воспользовался. Он просто закрыл дверь прямо у нее перед носом. Последним, что он успел увидеть, было лицо миссис Фарли. Не разъяренное, не страстное, но искаженное страхом.

Глава 4

Он захлопнул дверь прямо перед ее носом. И тут же, прежде чем Джессика успела осознать, что происходит, в замке щелкнул ключ.

Этот звук показался ей окончательным и бесповоротным признанием ее поражения. Она промокла до костей. И она проиграла.

Трясущимися руками Джессика расшнуровала корсет. Она дрожала не от холода — холод перестала чувствовать много месяцев назад. Она совершила не один, а сразу два грубых просчета и теперь боялась, что исправить ошибку невозможно.

Ее крошечный капитал исчислялся уже десятками фунтов. Можно было продержаться еще немного, если продать одежду, но, учитывая ее ремесло, это было все равно что отвезти на мельницу приготовленное для посева зерно. Кроме того, Джессика твердо усвоила, что куртизанка ни в коем случае не должна иметь такой вид, будто нуждается в покровителе. Мужчины, которых привлекали отчаявшиеся женщины, были, как правило, страшнее самого отчаяния.

Несомненно, сэр Марк решил, что ею движет страсть или что-нибудь в этом роде. Или, возможно, обыкновенное женское любопытство. Он и понятия не имел о том, насколько ужасно ее положение. Как необходимо ей завоевать его. Именно из-за нехватки времени и безысходности она неправильно оценила ситуацию.

Джессика убедила себя, что соблазнить его будет очень легко — он с радостью поддастся, будучи уверен, что никто ни о чем не узнает. Нет, даже хуже. Она опрометчиво решила, что после всего, что с ней произошло, сможет пережить прикосновение мужчины. Допустить, что кто-то снова будет владеть ее телом.

Она ошиблась. Ужасно, непоправимо ошиблась.

Чтобы оправиться после болезни, ей потребовалось много месяцев. Если бы не настойчивость доктора, она бы, наверное, не стала принимать лекарство и ежедневно через силу запихивать в себя пару ложек жидкой овсяной каши. Амалия, ее самая близкая, самая дорогая подруга, тоже каждый день заходила ее проведать и заставляла заботиться о себе. Даже теперь Джессика иногда напоминала себе, что необходимо есть.

И именно поэтому она решилась сделать то, что сделала.

Джессика знала, что случается с куртизанками, которые перестают за собой следить. За годы, проведенные в Лондоне, она наблюдала это печальное зрелище не один раз. Когда женщине становилось все безразлично, она забывала проявлять бдительность, выбирая покровителя. Достаточно было всего одной ошибки. Стоило только попасть в руки мужчины, любящего причинять боль своей любовнице или скрывающего дурную болезнь. Малейшая небрежность могла оказаться роковой, и очень скоро пустота в душе женщины начинала отражаться у нее на лице.

Джессика видела, как женщины за считаные месяцы после такой ошибки превращались в развалины. Они умудрялись пристраститься к джину или опиуму, а дальше дорога вела только в одну сторону — в могилу.

В первый год своей «новой» жизни, когда Джессика была еще юной и наивной, она решила, что быть куртизанкой совсем не так уж плохо.

Конечно, не об этом она мечтала, но все же с готовностью приняла предложенный ей выход. И обнаружила, что распутница Джесс Фарли может наслаждаться свободой, о которой невинная и строго воспитанная Джессика Карлайл даже не мечтала. Она могла позволить себе разбираться в коммерции, управлять своими собственными средствами, непринужденно разговаривать с товарками о том, что происходит между мужчиной и женщиной. А ночами… ночами ей хотелось забыть о том, что она потеряла, и поэтому Джессика с головой окунулась в кутежи. Сначала ей казалось, что вся жизнь — это один большой веселый бал, где мужчины бросают к ее ногам все, чего ей только захочется.

Но в последующие годы она убедилась, что блеск и роскошь — это обман и что бал не бесконечен. Такое существование медленно разрушало душу, вынимая из нее кусочек за кусочком. Это была пародия на любовь и счастье, и в один прекрасный день обнаруживалось, что твое сердце распродано по частям — за шелковые ленты и золотые побрякушки. Поэтому о душе нужно было заботиться в первую очередь. Одна ошибка — и избалованная, изнеженная куртизанка превращалась в шлюху с пустыми глазами, готовую делать что угодно, лишь бы забыть о том, что сотворили с ней мужчины. Джессике приходилось видеть подобное слишком часто.

Успешная куртизанка, как поняла она позже, чем-то похожа на удачливого игрока. Хитрость здесь была одна — вовремя выйти из игры. Тот, кто пропускал нужный момент, терял все. И она потеряла все.

Джессика стянула корсет и разложила его сушиться перед огнем. Ковер у нее под ногами был толстым и мягким — и гораздо более теплым, чем ее чулки. Их она тоже сняла и повесила на спинку стула. Отблески пламени играли на ее коже; она знала, что от огня исходит тепло, но не ощущала его. Она не ощущала ничего.

Сэр Марк был ее последней ставкой. Она рискнула всем, что имела, — и ошиблась, потому что перестала размышлять и слепо доверилась своему циничному опыту. Ей и в голову не приходило, что его убеждения истинны, что он сможет отказаться от удобной возможности удовлетворить зов плоти. Для мужчин, с которыми она привыкла иметь дело, принципы и мораль ничего не значили.

Она совершила ошибку, которую не могла себе позволить.

Джессика боролась не за деньги. Вернее, не совсем за деньги, а за то, что они могли ей дать: возможность убежать от своего прошлого. Купить маленький домик в тихой деревеньке. Почувствовать солнце на лице — теплые лучи, а не холодный, бледный свет. Она не собиралась становиться одной из тех несчастных, что каждую ночь продают свою душу и тело незнакомцам прямо на улице, прижавшись спиной к холодной стене, чтобы на вырученные гроши купить порцию джина и забыть обо всем.

Нет, после всех этих лет она точно знала, что ей нужно делать. То, что получается у нее лучше всего. Она будет выживать.

И не важно, что он запер ее в этой комнате. Что смотрел на нее с недоверием и презрением. Что у нее не больше шансов заставить его снова улыбнуться ей, чем у шлюхи попасть в рай. Она собиралась соблазнить сэра Марка Тёрнера и получить полторы тысячи фунтов. И купить симпатичный домик в деревне, где они будут жить вместе с Амалией и где у них наконец появится шанс забыть о прошлом.

Ей придется в последний раз продать свое тело, но теперь она получит за него самую высокую цену, какую только можно. Она выкупит обратно свою душу. И никто и ничто — ни запертая дверь, ни высокие моральные принципы сэра Марка — не смогут ее остановить.

Она даже знала, как добиться желаемого. Она неправильно оценила сэра Марка, но больше она не ошибется.

На этот раз она скажет ему правду.

К тому времени, как он вернулся, дождь прекратился и одежда Джессики успела высохнуть. Он дважды постучал в дверь, и почему-то это прозвучало довольно зловеще.

— Войдите.

Молчание.

— Вам ничего не угрожает, — добавила Джессика. И это была правда. Сегодня ему действительно ничего не угрожало. Полностью одевшись, она села возле камина. Больше никаких ошибок. Она не могла позволить себе ошибиться.

В замке снова щелкнул ключ. Сэр Марк приоткрыл дверь на пару дюймов, но внутрь не зашел. Лицо его пряталось в тени.

— Дождь перестал, — сообщил он, глядя на окно рядом с Джессикой. — Вы сможете спокойно добраться до дома. Я бы предложил вам чаю, но… — Он замолчал и пожал плечами. Жест обозначал, что он не извиняется за свое негостеприимство, а скорее объясняет его.

От чая она бы отказалась при любых обстоятельствах.

— Позвольте мне проводить вас до дверей. — Он повернулся к ней спиной, и Джессика встала. Все ее тело болело, словно она пробежала несколько миль. Сидеть и напряженно ждать его прихода оказалось довольно трудной задачей. Плечи сэра Марка тоже были напряженно выпрямлены, и это странно не соответствовало его плавной походке. У парадной двери он замер, нащупывая дверную ручку.

Джессика предусмотрительно держалась на несколько шагов позади.

— Сэр Марк, думаю, я обязана сказать вам правду.

С тех пор как он захлопнул перед ней дверь гостиной, он не посмотрел на нее ни разу, но сейчас вдруг обернулся, бросил на нее быстрый взгляд через плечо и снова отвел глаза.

— Правда в данном случае достаточно проста. — Несмотря на некоторую резкость слов, его тон был необычно мягким. — Я был слишком груб с вами. Не затрудняйте себя неудобными объяснениями. Давайте не будем об этом говорить.

С таким же успехом он мог сказать «давайте больше вообще не будем говорить». Но Джессику такой исход категорически не устраивал.

— Но я чувствую, что должна рассказать вам, почему я это сделала.

Он не обернулся, но дверную ручку все же отпустил.

— Я сделала это потому, что ненавидела вас, — выпалила Джессика.

На сей раз он повернулся к ней по-настоящему и даже посмотрел в лицо. Большинство мужчин вряд ли улыбнулись бы, если бы женщина призналась им в подобном, но сэр Марк улыбался. Правда, это была не радостная, а скорее удивленная улыбка.

— Я возненавидела вас потому, что вы не сделали ничего особенного. Вы просто руководствуетесь правилами, которым каждая порядочная женщина следует каждый божий день. И тем не менее за такое естественное поведение вас почитают и славят, как будто вы герой. — Джессика не испытывала никаких эмоций, но ее голос почему-то дрожал. Руки, как ни странно, тоже тряслись. — Мне ненавистны эти законы. Если женщина оступается единожды, она проклята навеки. А ваши последователи после многих лет, проведенных в разврате, нацепляют на шляпу кусочек ленточки и тут же превращаются в праведников. Так что я признаю, сэр Марк: я пришла сюда, чтобы соблазнить вас. Я хотела доказать, что вы обыкновенный человек, а не святой. И не пример для подражания. Вы не заслуживаете такого поклонения.

Джессика заговорила громче. Если бы она не знала себя так хорошо, то решила бы, что переживает по-настоящему. Ее спокойствие как будто распускалось, петелька за петелькой, как край старого шарфа.

Но это была неправда. Она ничего не чувствовала. Только ладони вдруг покрылись холодным потом, и ее начала бить крупная дрожь. Кажется, ее тело ощущало то, чего не могло ощущать сердце. Эти слова были недалеки от истины — вернее, они были слишком близки к истине.

Наверное, сэр Марк тоже понял это, потому что его глаза удивленно расширились, а улыбка исчезла. Он посмотрел на нее пристальнее; Джессика задрала подбородок и смело встретила его взгляд.

— Вы абсолютно правы, — наконец выговорил он. — Я согласен с каждым вашим словом. — Тут он неожиданно улыбнулся — и не изумленно, как раньше, а совершенно ослепительно. — Прошу прощения. Я согласен почти с каждым вашим словом. — Он прислонился к дверному косяку. — За единственным исключением. Должен признаться, я очень нравлюсь самому себе.

Никогда раньше Джессика не встречала мужчину, который предпочитал бы правду лести. Сэр Марк как будто сошел со страниц детской сказки — настоящий герой, рыцарь в сияющих доспехах, чистый и непобедимый. И непогрешимый. Но какова же будет ее собственная роль в этой сказке?

— Вы были бы куда более приятным человеком, не будь столь положительны.

— Нет, миссис Фарли. Вы не должны так думать. До сих пор вам прекрасно удавалось не поддаваться всем этим иллюзиям. Я уже говорил вам: я не святой. Меня снедают грехи. Для других это должно послужить чудесным утешением.

— Грехи? Полагаю, это совсем не те широко известные грехи, которым предается большинство мужчин.

— Достаточно известные. — Он пожал плечами. — Например, меня терзает гордыня.

— О, в самом деле?

— В самом деле. — Он заглянул ей в глаза. — Видите ли, я не сверкающая подвеска на ожерелье, которую можно нацепить на шею и продемонстрировать всему миру. Я даже слишком горд для того, чтобы становиться чьей-то… победой.

Это было одновременно объяснение и предупреждение. Теперь Джессика действительно заметила, какой гордый у него подбородок. Ее топорный метод соблазнения не сработал бы даже в том случае, если бы сэр Марк имел большую склонность к греху. Этот человек хотел сам заслужить свою награду.

— Кроме того, — добавил он, — я слишком-слишком горд, чтобы воспылать страстью к женщине, которой не нравлюсь.

— Симпатия в данном случае не имеет значения. Как по-вашему, в чем разница между мужчиной-девственником и неприступной скалой?

Он покачал головой.

— Мужчину-девственника куда легче покорить, — заявила Джессика.

Сэр Марк расхохотался — громко и от души.

— Да, — заметил он. — Такой вы нравитесь мне больше. Гораздо больше. Признаюсь вам откровенно, миссис Фарли, я не испытываю к вам неприязни. Не могу даже сказать, что вы мне не нравитесь, несмотря на ваши бесчестные намерения, проявленные сегодня днем. Полагаю, ваше положение не из легких. — Он смерил ее быстрым взглядом. Сияние его глаз и золотых волос показалось Джессике совсем невыносимым. — Я готов многое простить умной женщине. Особенно такой, которая способна видеть больше, чем окружающий меня ореол святости.

Джессика не совсем понимала, что имеет в виду сэр Марк, но он улыбался, а это было главное. Он не выставил ее вон и несказал, что впредь не желает с ней разговаривать. У нее снова появился шанс — последний шанс. Практически призрачный. И чтобы получить желаемое, нужно двигаться вперед медленно и осторожно. Очень осторожно.

— Ну, теперь и мне гораздо труднее вас ненавидеть, зная, что вы — нечто большее, чем сборник афоризмов о нравственности. Но я постараюсь. У меня извращенные вкусы.

— Будьте осторожны. — Он говорил серьезно, но его глаза озорно поблескивали. — Гордыня может овладеть мной настолько, что я решу переубедить вас и сделать так, чтобы вы меня полюбили.

— Нет, нет, нет. Так дело не пойдет. — Джессика решила подпустить в голос кокетства. — Если вы мне действительно понравитесь, я могу попытаться соблазнить вас снова. Не для того, чтобы что-то доказать, а просто ради удовольствия иметь вас в своей постели.

Сказав это, Джессика вдруг осознала, что это правда. Но она не ждала от сэра Марка никаких плотских удовольствий! Настоящее желание она перестала испытывать много лет назад.

И тем не менее ей этого захотелось — почти неодолимо. Несмотря на собственные возражения, сэр Марк казался хорошим человеком. Еще никогда у Джессики в постели не оказывался хороший человек.

Они стояли очень близко друг к другу, и она видела, как расширились его зрачки. Он не шарил глазами по ее телу, как пресыщенные развратники, с которыми обычно Джессика имела дело, но и не опускал стыдливо веки, как невинный юноша, который пытается отогнать от себя соблазнительное видение.

Вместо этого он поднял голову и посмотрел ей прямо в глаза, пристально и немного лукаво. Джессика судорожно сглотнула. Сэр Марк совершенно не соответствовал ее представлениям о девственниках. Он был слишком мужественным. Слишком уверенным в себе. Не отводя от нее взгляда, он открыт дверь. Возможно, это сигнал, подумала Джессика. Знак, что они подошли к определенной границе и разговор пора заканчивать.

— Миссис Фарли, — сказал сэр Марк, — вы интересная женщина. И вы сделали мне честь своей откровенностью. — Он отступил в сторону, и прохладный вечерний ветерок коснулся ее щеки. Висевшие над горизонтом тучи немного разошлись, и выглянувшее солнце заставило Джессику зажмуриться. — И поэтому я тоже буду с вами откровенен. — Он слегка улыбнулся. — Вы можете соблазнять меня сколько вам угодно, но у вас ничего не получится.

Конечно, она будет его соблазнять — а как же иначе? Но сейчас Джессика просто улыбнулась в ответ.

— Полагаю, вы высказались достаточно ясно.

Она сделал шаг к двери, но сэр Марк вдруг коснулся ее запястья — не придержал, а именно коснулся. Его рука была голой, ее — в перчатке. Джессика остановилась.

Его пальцы скользнули чуть выше — всего лишь на полдюйма сверх границы перчатки, не более. Разумеется, это была случайность, а не ласка. Сэр Марк был не из тех, кто позволяет себе нескромные прикосновения. На секунду Джессике показалось, что он колеблется. Но вот он повернулся, луч предзакатного солнца упал ему на лицо, окрасив щеки и лоб розовым, и оперся о дверной косяк. От неуверенности не осталось и следа. Он был совсем рядом, так что Джессика видела его глаза, голубые с коричневым ободком вокруг радужки, и чувствовала его запах, очень свежий и очень мужской, аромат мыла и немного морской соли. Он был так близко, что вполне мог бы ее поцеловать.

Но не поцеловал.

— Если уж быть совсем, до конца откровенным, то я должен признаться еще кое в чем. — Его теплое дыхание коснулось ее лба. — Если бы я действительно вам понравился и вы принялись бы меня соблазнять, я бы… не слишком возражал.

Как ни в чем не бывало сэр Марк отвесил ей церемонный поклон и закрыл дверь. Как будто это не он только что сказал совершенно неприличную, неподобающую вещь.

Глава 5

— Вам не стоило трудиться и приходить сюда лично, сэр Марк. — Миссис Тэтлок, супруга почтмейстера, стоявшая за прилавком новой почты, уперла руки в бока.

Сквозь мутные окна за ее спиной ярко светило солнце. В воздухе висели золотые пылинки, превращая обшарпанную, грязноватую комнату в сказочный сияющий дворец. Строго говоря, миссис Тэтлок являлась всего лишь женой разносчика писем. У нее не было никаких обязанностей или полномочий, и она не занималась денежными вопросами. Но все знали, что муж миссис Тэтлок имел склонность откладывать на потом доставку корреспонденции в дома, расположенные за чертой города, особенно летом и в хорошую погоду. В такие дни он предпочитал проводить время на рыбалке. Миссис Тэтлок завела особый порядок: письма придерживались на почте до тех пор, пока беззаботный письмоносец не находил время на выполнение своих прямых обязанностей — или пока адресат, не дождавшись, не решал забрать их сам. Все зависело от того, чье терпение кончалось первым.

День выдался поистине великолепный; все цвета казались особенно яркими и чистыми, словно драгоценные камни на витрине у ювелира. Мистер Тэтлок явно отправился порыбачить, и Марк решил сходить за почтой сам. Неторопливая прогулка до города получилась чудесной.

— Вот, пожалуйста, — проворчала миссис Тэтлок. — Человек, которому был пожалован титул, самая известная личность в городе, сам забирает свои письма, словно слуга. Это просто неприлично.

Марк подавил вздох.

— Уверяю вас, прогулка доставила мне удовольствие. — Кроме того, у него были серьезные подозрения, что миссис Эштон тайком просматривает его корреспонденцию. В последний раз, когда она подала ему письмо, конверт раскрылся прямо у него в руках. В ответ на вопрос Марка служанка заявила, что этому новомодному клею совершенно нельзя доверять, и она ничуть не удивлена. Марк тем не менее поверил ей не слишком. — К тому же моцион для меня полезен. Я бы не хотел превратиться в лентяя.

Лицо миссис Тэтлок расплылось в улыбке.

— Никто и никогда в жизни не обвинит вас в лени. — Она вытащила из ящика два письма и протянула их Марку. — Но мы и в самом деле обеспокоены. Вы не заботитесь о себе должным образом. Всего двое слуг, да и те не живут в доме. Сэр Марк, это подходило бы джентльмену, оказавшемуся в стесненных обстоятельствах. Но вы же имеете титул! Ваш брат — герцог. То, как вы живете, — это немыслимо. Если бы об этом прознали лондонские газеты, Шептон-Маллет никогда не сумел бы оправиться от позора. Прослыть настолько провинциальными! Как будто мы не в состоянии окружить вас заботой. — Она с траурным видом покачала головой.

Но они не окружили его заботой тогда, много лет назад. В этом было что-то декадентское, жить в доме матери теперь, в его новом положении, но Марк приехал сюда, чтобы вернуться в то время, а не потопить воспоминания в роскоши.

— Чепуха, — возразил он. — Газеты списали бы все на мою эксцентричность.

Миссис Тэтлок фыркнула:

— Эксцентричны? Вы? Что-то не похоже. Ваше появление здесь отнюдь не неуместно — во всяком случае, о вас нельзя сказать ничего плохого. В отличие от других. — Она снова фыркнула и многозначительно замолчала, но поскольку Марк не поддержал диалог, миссис Тэтлок не замедлила высказать собственное мнение. — В отличие от других недавно прибывших.

Марк положил руку на стол, ладонью вниз, и постарался придать себе самый незаинтересованный вид. В городке, кроме него, была только одна особа, прибывшая недавно. И вид этой особы, насквозь промокшей, с локонами, выбивающимися из прически, все еще стоял у него перед глазами.

Но нет, сплетничать о ней он не собирался. Он не позволял себе даже думать о ней. И совершенно незачем было о ней расспрашивать.

— А? — рассеянно переспросил Марк.

Сказать «а» — это не значит расспрашивать, решил он про себя.

Миссис Тэтлок схватывала все на лету.

— Миссис Фарли. — Она заговорщически понизила голос, и мягкий западный говор сразу стал заметнее. — Миссис Фарли… она пишет письма каждую неделю.

Марк почувствовал, как машинально кивнул.

— Она делает это регулярно. Словно петух кукарекает. Отсылает два или три каждый раз, как сюда заходит.

— Ага. — Односложное восклицание тоже вырвалось словно само собой.

— Но вот вопрос — пишет ли ей кто-нибудь в ответ?

Пальцы Марка сжались. Ему показалось, что его собственная почта, лежавшая в кармане, вдруг потяжелела. Он знал, что его обязательно будут ждать письма, что жена брата во что бы то ни стало настрочит длинный ответ, несмотря на свою занятость и многочисленные светские обязанности герцогини. И другой его брат тоже непременно напишет — хоть и не так пространно, но с не меньшей любовью. Без этих писем его жизнь была бы неполной.

Миссис Тэтлок мрачно улыбнулась.

— Вообще-то ей иногда отвечают. — Она решила ответить сама себе. — Ее поверенный.

— Возможно, другие письма адресованы инвалиду, — предположил Марк. — Человеку, который не может писать.

— Возможно. Вот на эти ответа не поступает. — Она порылась в сумке, висящей на стене у нее за спиной, и вытащила два конверта с наклеенными на них «красными пенни». Адрес был написан четким и твердым почерком, без завитушек и прочих «красивостей». Видимо, миссис Фарли не признавала глупостей. Одно предназначалось мистеру Элтону Карлайлу, в Уортфорд. Марк где-то слышал это название; кажется, городок располагался недалеко от Лондона, но он не был в этом уверен. Другое письмо было для Амалии Левек, в Лондон. — Она приносит их каждые несколько дней. И каждый раз спрашивает, нет ли чего для нее. — Миссис Тэтлок покачала головой. — Мне очень интересно, кому же она пишет. Судя по имени, какой-то француженке — а всем известно, какого сорта женщины эти француженки. Ни о каких моральных устоях там и речи быть не может. А второй, несомненно, ее любовник. И он не желает ее знать.

Марк вспомнил, как она дернулась от его прикосновения тогда, два дня назад, как в ее глазах блеснуло что-то… непонятное. Он словно наяву услышал ее голос. Я сделала это потому, что ненавидела вас.

— Нет, — тихо возразил он. — Не думаю, что она забрасывает письмами любовника.

Ему приходилось встречать женщин, жаждущих заарканить кавалера. На первый взгляд миссис Фарли производила именно такое впечатление. Эти зазывные взгляды, как по нотам разыгранная сцена с раздеванием… Но при этом в ней чувствовалась какая-то непонятная хрупкость, какой-то надрыв. Несмотря на то что она повела себя не очень-то красиво, сердце Марка сжималось, когда он представлял себе, как она пишет письма и не получает на них ответа. Ему невольно захотелось утешить ее.

Миссис Тэтлок усмехнулась:

— Значит, вы считаете, что у нее несколько любовников?

Марк выпрямился и бросил на почтмейстершу взгляд сверху вниз.

— Вы имеете точные сведения о ее личной жизни?

— Я… ну…

— С момента моего появления здесь я успел услышать уже много сплетен о миссис Фарли, но никто не может представить никаких конкретных доказательств.

По правде говоря, миссис Фарли сама представила ему более чем наглядное доказательство. И если бы Марк был из тех людей, что обожают разрушать чужие репутации, ему было бы достаточно просто рассказать о том, что произошло в его доме. Но такие развлечения были отнюдь не в его вкусе.

— Но… сэр Марк…

— Что «сэр Марк»? Я считаю, что очернять женщину словами не менее подло, чем оскорбить ее непристойными действиями. — Он оперся о прилавок, подался вперед и яростно уставился на миссис Тэтлок.

— Сэр Марк… Я не хотела… я подумала…

— Вы подумали? Вы подумали, что мне это понравится? Что я с удовольствием буду слушать, как поносят женщину, за которую некому заступиться, просто потому, что ей не повезло родиться красивой? — Он заговорил медленнее, чувствуя на языке давно забытый певучий сомерсетский выговор. — Или, может быть, вы подумали, что мне доставит удовольствие злословить о человеке, которого здесь нет и который не может сказать ничего в свою защиту? Не стоит губить чье-то доброе имя из-за глупых сплетен. Во всяком случае, не в моем присутствии.

Миссис Тэтлок распахнула глаза и сделала шаг назад. Ее руки затеребили серую юбку.

— О боже правый. Я не подумала… вернее, я решила, что… Нет. Я забыла. Позволила себе забыть. — Она чуть повысила тон. — В конце концов, вы ведь сын Элизабет Тёрнер.

Сын Элизабет Тёрнер. Марк покачал головой. Возразить было нечего. Он действительно был сыном Элизабет Тёрнер — и унаследовал как ее лучшие, так и худшие качества. Ее доброту. Ее рвение. Ее несдержанность и неистовость.

Брат. Воспоминания поднялись в нем, словно разрушительная черная волна.

Он тоже сделал шаг назад. Отступил от миссис Тэтлок. Отступил от самого себя. Он вдруг увидел собственный образ, отраженный в ее глазах: безжалостный, легкомысленный и одновременно добрый человек. Он невольно сжал кулаки, отказываясь принимать себя такого, и резко выдохнул.

— Что ж, — сухо заметил он. — Можете сплетничать об этом. По крайней мере, все, что говорят обо мне — чистая правда.

Миссис Тэтлок, видимо, решила не распространяться о том, как яростно Марк защищал миссис Фарли. Во всяком случае, в день пикника, устроенного прихожанками церкви Святых Петра и Павла, никто не намекнул ему об этом ни словом, ни чересчур любопытным взглядом. С той самой минуты, как Марк присоединился к обществу, он был окружен всеобщим вниманием и любовью. С поля, где проводился пикник, убрали весь скот, кроме выводка кур, оттесненных на самый край и оглашавших воздух возмущенным кудахтаньем. Не только овцы оказались нежеланными гостями на празднике. Устроителям пикника удалось удержать на расстоянии и менее удачливых членов общины — событие было назначено на утро среды. Простой народ в это время был на работе — на мануфактурах, в поле или просто дома, за прялкой. Единственными представителями низших слоев общества были слуги, разносившие еду и напитки.

Когда появилась миссис Фарли, по толпе пробежал возмущенный ропот. Сначала все разом вздохнули, затем зашептались. К тому моменту, как она преодолела половину расстояния, отделявшего ее от остальных, навстречу ей выдвинулась стайка взволнованных леди. Они окружили миссис Фарли и оживленно заговорили, жестикулируя при этом.

Марк не мог слышать ни единого слова, но он живо представил себе их разговор.

— На помощь! — возопила чрезвычайно скандальная миссис Льюис. — Привлекательная женщина! И у нее красивая грудь!

По крайней мере, он предполагал, что она говорила именно это. Иначе зачем еще было показывать на грудь миссис Фарли.

— О нет, — присоединилась миссис Финни, изящным движением руки взяв за локоть миссис Фарли. — Мы не можем подпустить к сэру Марку настоящую женщину. Это слишком большой риск. Он может захотеть ее. Подойдите-ка сюда, миссис Фарли.

Группа дам, тесня кур, которые теперь кудахтали еще громче, двинулась дальше. Марк заметил, что рука миссис Фарли замерла на бедре.

Миссис Льюис улыбнулась — ослепительно и так фальшиво, что Марк видел это даже на расстоянии. Дамы дружно покивали, потом так же дружно все вместе отошли в сторону, оставив миссис Фарли в одиночестве и не менее чем в двадцати ярдах от общества. Теперь компанию ей составляли только куры.

Миссис Фарли невозмутимо проводила их взглядом. Она не вздохнула, не покачала головой и даже не пожала плечами. Она как ни в чем не бывало достала из своей корзинки плед и расстелила его на земле, не обращая внимания на кур, которые тут же принялись клевать края.

Подходя к остальным дамам, миссис Льюис на ходу потерла руки, как будто с успехом завершила важное дело.

Разговор, придуманный Марком, был не более чем шуткой, но, судя по выражениям лиц его участников — и по холодному безразличию миссис Фарли, — он вряд ли доставил ей удовольствие.

Женщины снова заняли свои места рядом с Марком, продолжая болтать, словно ничего особенного не произошло.

Нет, ну в самом деле. Неужели никто из них не читал его книгу? Может быть, они просто положили ее на алтарь, как драгоценную реликвию, которой нужно поклоняться?

Марк повернулся к миссис Льюис. Она поправляла чепец на голове своей дочери. Миссис Льюис представляла собой воплощенную супругу священника — добродетельную, степенную и уравновешенную. В данный момент она как раз читала дочери лекцию об отношениях леди и солнца и достойном поведении — юная особа осмелилась снять головной убор.

И он собирался попрать законы этого чистенького, аккуратного, благоустроенного общества.

— Миссис Льюис.

Она бросила возиться с завязками чепчика и с готовностью обернулась к Марку. Все немедленно стихли, прислушиваясь к тому, что он скажет.

— Почему миссис Фарли сидит с курами?

Двенадцать человек, как по команде, потрясенно уставились на Марка.

Юный Джеймс Толливер издал странный звук, как будто поперхнулся, и сделал отчаянный жест.

Миссис Льюис замялась:

— Она… э-э-э… разве вы не слышали, что говорят?

— До меня доходили некоторые намеки, — осторожно заметил он. — И я имел возможность видеть несколько нарядов, но в целом ничего, что выходило бы за рамки модных законов. — Миссис Фарли была одета прекрасно. Возможно, слишком вызывающе для провинции. Но если бы она прогуливалась в таком виде в лондонском парке, ее сочли бы чуточку экстравагантной, и только.

Все головы повернулись, чтобы взглянуть на миссис Фарли, а затем снова на Марка.

— Дело в том, что… сэр Марк… — Супруга священника покраснела. — Нет, ну в самом деле. Может быть, в Лондоне такое и допускается. Но здесь… мы знаем, что такое нравственность. И добродетель.

— Какие именно вещи вы имеете в виду?

Миссис Льюис снова вспыхнула. На помощь ей пришла мисс Льюис. Ее лица почти не было видно из-за чепца, наружу доносился лишь голос.

— Декольте, — просто пояснила она. — Если бы вырез был не здесь, а вот здесь… — Она провела линию у себя на груди.

— Дина!

— Что такое? Я заметила, все мужчины на нее смотрели. Если бы только мне было позволено убрать эти ужасные оборки…

— Пожалуйста, прекрати говорить такие вещи. — Миссис Льюис бросила панический взгляд на Марка и криво улыбнулась. — Боже правый. Люди могут решить, что ты на самом деле так думаешь.

— Значит, дело всего лишь в вырезе, — подытожил Марк. — Ну что же, я могу это уладить.

Не дожидаясь ответа, он встал и направился через поле. Разговоры постепенно затихли. Когда стало ясно, что сэр Марк Тёрнер, почетный гость, приближается к миссис Джессике Фарли, гостье незваной и вообще паршивой овце общества, воцарилось потрясенное молчание. Из-под ног Марка выпорхнула курица.

Он остановился у края пледа.

Она медленно подняла голову. Три дня назад он видел ее почти обнаженной, в корсете и нижней рубашке. Однако сейчас хотел ее гораздо больше.

Возможно, дело было в солнце, сиявшем у нее в волосах. Яркие лучи словно запутались в локонах, обрамлявших ее лицо. Может быть, во взгляде, который неторопливо прошелся снизу вверх по его брюкам. В том, как округлились ее глаза.

Когда их взгляды встретились, Марк вдруг четко осознал: его привело к ней не просто чувство справедливости. И не заурядное любопытство. И даже не обыкновенное вожделение. Он и сам не знал, как это назвать, но, судя по тому, как скрутило в узел внутренности, ясно было одно.

С ним что-то случилось.

И ему это нравилось.

— Сэр Марк, — произнесла она, — как мило, что вы решили ко мне присоединиться.

Ее тон был довольно холодным, словно она ожидала, что Марк пришел изгнать ее из этого сомнительного рая — с церковного пикника.

— Я подошел к вам не затем, чтобы поздороваться.

Она вздернула подбородок.

— Так, значит, вы пришли закончить то, что начали они?

Марк отстегнул одну запонку и сунул ее в карман жилета.

— Мисс Льюис сообщила мне, что все мужчины смотрят на вашу грудь.

— В самом деле? Все? — невозмутимо заметила она. Она даже не попыталась подтянуть край корсажа повыше.

Он отстегнул вторую запонку.

— Я не наблюдал за всеми мужчинами, поэтому не могу сказать.

— А вы? Вы тоже смотрели?

Вместо ответа, Марк стал расстегивать сюртук. Его руки двигались сверху вниз, и Джессика невольно затаила дыхание. Он стянул один рукав, и свежий ветерок тут же забрался под легкую ткань рубашки. Женщины у него за спиной возмущенно зашушукались, но ему было все равно. Марк снял сюртук и, глядя в глаза миссис Фарли, протянул его ей.

— Наденьте. — Это было не галантное предложение, а требование. Он почувствовал, что его голос почему-то осип.

Она посмотрела на сюртук, но не взяла его.

— Очень великодушно с вашей стороны, сэр Марк, но, право же, мне совсем не холодно.

Он нахмурился:

— Я полагал, что мы уже миновали ту стадию, когда вы притворялись дурочкой. — Он наклонился к ней чуть ближе. — Вы прекрасно знаете, почему я предлагаю вам прикрыться.

Миссис Фарли пожала плечами. Ее полуобнаженная грудь при этом пикантно приподнялась.

— А я в свою очередь полагала, что вы читали свою собственную книгу. Глава тринадцатая, не так ли? Там говорится, что мужчина должен нести полную ответственность за свои дурные мысли, а не возлагать ее на женщину, которая якобы вводит его в искушение. Это всего лишь платье, сэр Марк. И к тому же не самое смелое мое платье. А вы смотрите на него так, словно это ядовитая змея, готовая напасть на вашу добродетель. Видимо, я не так поняла ваши слова.

— Никто никогда не понимает мою книгу, — сухо заметил Марк. — Выясняется, что она меньше всего похожа на практическое пособие.

— Значит, я не искушаю вас? Ни в малейшей степени? — Она взглянула на него снизу вверх. Его снова поразило это ощущение двойственности: словно она сама не знала, какой ответ устроит ее больше. Словно она хотела, чтобы он желал ее, и в то же время хотела оттолкнуть его.

Она более чем искушала его. Но именно ее странная нерешительность побудила Марка положить сюртук на край пледа.

— Я прошу вас надеть это не для того, чтобы совладать со своим собственным искушением. Больше на вас одежды или меньше — это едва ли имеет значение. — Сам не зная почему, он вдруг понизил голос до шепота. — Я помню каждый изгиб вашего тела. И сегодня ночью, когда окажусь в кровати, я вряд ли смогу думать о чем-либо еще.

Рука миссис Фарли замерла на полпути к его сюртуку. Она застыла, широко открыв удивленные глаза.

— Так что причина совсем в другом, — продолжил Марк. — Я не собираюсь избегать греха, но, скорее, хочу в нем сознаться.

— Избегать греха? — повторила она.

— Мы с вами уже обсуждали мои грехи, миссис Фарли. Я жаден, ненасытен и себялюбив. И еще кое-что. — Он подался вперед. — Я терпеть не могу делиться.

— Я… Но ведь я не… мы… — До странности смутившись, она отвела взгляд.

— Несмотря на то что я девственник, не желаю делить свои ночные фантазии с кем-нибудь еще.

Она испустила длинный вздох.

— Знаете… в случае с любым другим мужчиной я бы решила, что кто-то только что пригрозил меня соблазнить.

— Хуже. — Он наклонился ниже. — Я только что пригрозил увлечься вами. Подозреваю, что «соблазнить» — понятие вам знакомое.

Легкая улыбка тронула кончики ее губ.

— Сэр Марк, нет нужды пугать мне такими громкими словами, как «увлечься». Обыкновенная человеческая симпатия уже потрясает меня.

Марк выпрямился.

— И еще кое-что, миссис Фарли. — Он вздохнул и подождал, когда она снова с любопытством поднимет на него взгляд. — Красный вам очень к лицу. — С этими словами он удалился.

Джессика подняла сюртук, который лежал рядом с ней, и встряхнула его. Провожая сэра Марка взглядом, она попыталась прийти в себя и привести мысли в порядок.

Ей казалось, что нет ничего легче, чем подтолкнуть нерешительного девственника к действиям. Но в нем не было нерешительности. Он не отрицал своих желаний, своего влечения к ней. И она не знала, как сокрушить такую непоколебимую уверенность в себе.

Да, я хочу тебя, словно бы говорил он, но не собираюсь поддаваться этому порыву.

И это была уже настоящая проблема.

Он смотрел на нее с ожиданием и интересом. Джессика вспомнила его смех и слова: я очень нравлюсь самому себе. Да, это было очевидно — он пребывал в ладу с самим собой. Он нравился себе — и пообещал распространить эту симпатию на нее.

Несмотря ни на что, Джессика не могла не испытывать к нему уважение. Как можно не уважать прямого, честного, открытого человека? Он не прятался за общепринятыми нормами морали и не обвинял в своих ошибках других. Его не пугали собственные желания.

Он был… практически совершенством.

В первый раз за все время Джессике вдруг захотелось, чтобы все это было правдой. Чтобы она действительно была вдовой с чуть скандальной репутацией, вынужденной искать убежища в маленьком провинциальном городке.

Как восхитительно было бы с легким сердцем отдаться флирту, не ощущая никакого гнета, не боясь нищеты, которая вот-вот наступит!

Сэр Марк снова вернулся в компанию дам, готовых защитить его от кого угодно.

Джессика встала, оправила юбки и подняла сюртук, который он так и оставил на пледе. Ткань была все еще теплой. Она встряхнула его и почувствовала уже немного знакомый запах — чистый, чуть-чуть морской мужской аромат. Она медленно набросила сюртук на плечи. Конечно, он был слишком большим для нее, и в нем было чересчур жарко, но это ощущение напоминало дружеское объятие. Как будто кто-то хотел просто утешить и приободрить ее, не требуя, не ожидая ничего большего. Она не помнила ни одного мужчины, который обнимал бы ее вот так.

Женщины озабоченно закудахтали — явно хотели удостовериться, что сэра Марка не привлекла ее порочная красота.

Он чему-то засмеялся и развел руками. А потом, успокоив своих смятенных почитательниц, обернулся и посмотрел прямо на Джессику. Воротник сюртука шевельнулся от ветра и пощекотал ее шею.

Нет, она понятия не имела, как соблазнить такого мужчину. Льстить ему было бесполезно — он не обладал болезненным самолюбием. Своих желаний он не прятал — нельзя было вытащить наружу никакие скрытые пороки. Он хотел ее. Он думал о ней — и говорил об этом так открыто, что Джессика никак не смогла бы заставить его поддаться соблазну, совершить бесчестный поступок.

Более того, он сам искушал ее — искушал сказать правду, признаться в своих низких намерениях. Он вдруг улыбнулся ей — так чистосердечно и ослепительно, что сердце у нее в груди как будто взорвалось.

Когда Джессика думала о том, как к ней снова вернутся ощущения, то представляла себе что-то совсем иное. Легкое удовольствие от чего-то простого и невинного. Но это… это не было похоже на постепенное возвращение. Скорее на резкую боль, которая возникает в онемевшей после сна руке.

Она жаждала сказать ему правду. Отказаться от своих планов, забыть о том, что нужно его соблазнить, — и просто наслаждаться обществом мужчины, который не лжет. Ей хотелось нравиться ему. И оттого, что эта мечта никогда не смогла бы воплотиться в жизнь, у нее щемило сердце.

Она протянула руку и сорвала одуванчик. Воздушная, хрупкая сфера, состоящая из множества легких белых хохолков. Когда она переломила стебелек, от круглой головки отделилось несколько семян.

Он все смотрел на нее, она была похожа на дитя с улыбкой, сияющей ярче, чем солнце.

Джессика поднесла одуванчик к губам и дунула. Белая стайка, подхваченная ветерком, полетела прямо в сторону сэра Марка. Может быть, ей всего лишь показалось — пушистая головка рассыпалась слишком быстро. И было бы очень странно, если бы ветер в самом деле перенес семена через весь двор, за двадцать ярдов.

И все же… Через несколько секунд он поднял руку, как будто собирался кого-то поприветствовать. И сжал пальцы, выхватывая из воздуха что-то невидимое.

Глава 6

— Вы меня не заметили, сэр Марк? — воскликнул Джеймс Толливер.

Марк с трудом оторвал взгляд от миссис Фарли и сосредоточил его на худеньком юноше, стоящем рядом.

— Прошу прощения, Толливер. Вы хотели мне что-то сказать? Я немного… — Он замолчал, думая о ярко-алых юбках миссис Фарли, похожих на распустившийся на пледе цветок. Этот оттенок красного выгодно оттенял ее чудесную алебастровую кожу. Но Марка влекло не ее холодное мраморное совершенство, а глубоко скрытый под ним огонь. Он видел отблески этого пламени в ее глазах. Она была переменчива, опасна и невероятно притягательна. В ушах у него стоял легкий звон, словно в воздухе носились сотни мелких насекомых. Марк потряс головой и сделал еще одну попытку вступить в диалог. — Я несколько отвлекся. Мысли никак не желают мне подчиняться.

— Я имею в виду, не сейчас. Еще раньше, до того, как вы отошли поговорить с миссис Фарли. Я подал вам сигнал. — Толливер вытянул руку, сложил большой, средний и указательный пальцы в колечко и слегка повернул ладонь.

— Сигнал?

— Сигнал, — с нажимом повторил Толливер.

Марк в недоумении уставился на его руку. Ладонь Толливера, с отставленным в сторону мизинцем, напоминала голову маленькой настороженной собачки с торчащим ухом.

Толливер дотронулся до голубой розы на шляпе, обвел подозрительным взглядом толпу дам и заговорщически понизил голос:

— Ну, вы же понимаете. Сигнал.

— Боюсь, я плохо разбираюсь в сигналах, — в полный голос ответил Марк.

Толливер покраснел и снова оглянулся:

— Ш-ш-ш! Вы же не хотите, чтобы они услышали?

— Я и не подозревал, что мы находимся на вражеской территории. Кто эти «они», которых мы должны опасаться?

Толливер снова повторил жест и показал на свою руку:

— Я сделал что-то неправильно? Это же сигнал: «Осторожно! Впереди опасная женщина!»

Марк принялся медленно считать до десяти. Один, два, три…

— Толливер, — наконец не выдержал он. — Где вы научились этому сигналу?

— Во вводной брошюре «Руководство для вступающих в ОМД». Автор Иедидиа Прюэтт. Я…

— Есть такая брошюра?

— Да, конечно! Ее рекламируют в газетах! Нужно послать один шиллинг… — Толливер вдруг осекся, заметив, как сжались кулаки Марка и окаменело его лицо. — Это… эта брошюра не имеет отношения к вам?

— Нет.

Когда Марк продавал права на книгу издателю, он не думал ни о какой возможной выгоде. Философские труды, даже написанные популярным языком и рассчитанные на широкого читателя, обычно расходились с трудом. И кроме того, он не нуждался в деньгах. Издатель заплатил ему двадцать фунтов за исключительные и полные права на книгу и уверил Марка, что дает такую высокую цену только потому, что его брат герцог. Упомянутый брат убеждал его потребовать отчислений с продаж, но Марку было важно всего лишь увидеть свое сочинение в напечатанном виде. Поэтому он с легким сердцем пожаловал свои двадцать фунтов на благотворительность и больше о деньгах не думал.

Он не возражал, когда книга была переиздана в третий раз. Или в девятый. Или в двенадцатый. Но потом появилось иллюстрированное издание. Потом — особое королевское издание, предназначенное специально для королевы Виктории, в кожаном переплете ее любимого цвета. Цветочное издание. Издание с примечаниями, включавшее в себя гравюры, изображающие поместье Парфорд-Мэнор, комнату Марка в Оксфорде и дом его брата в Лондоне. И ужасающее карманное издание.

Марк подозревал, что издатель готовит к выпуску лесное издание, с изображениями очаровательных говорящих оленей. И без сомнения, олени на картинках будут напоминать его самого.

Нет, он совсем не жалел об упущенных деньгах. Дело было в контроле над положением. И Марк понимал, что потерял его навсегда — даже если лесное издание, с божьей помощью, никогда не увидит свет. Благодаря газетам, следившим за каждым его шагом, и Обществу мужчин-девственников, основанному Иедидиа Прюэттом, у него не было ни минуты покоя.

— Не говорите мне, куда вы послали деньги. — Марк побарабанил пальцами по боковому шву брюк. — Я бы предпочел этого не знать.

Толливер в замешательстве покачал головой:

— Так или иначе… сигнал я узнал оттуда. И я использовал его сегодня, потому что она опасна. Еще как опасна.

— Так, значит, вот чему учат в Обществе мужчин-девственников? Избегать опасностей вроде этой?

Толливер огляделся по сторонам и нервно сглотнул. Последние слова Марк произнес слишком громко. Мисс Льюис на полуслове прервала разговор с матерью и теперь смотрела на них, как и большинство других дам.

Он ненавидел находиться в центре внимания. И это было особенно неприятно здесь, в Шептон-Маллет, среди знакомых зеленых холмов, окружавших городок. Марк словно снова очутился в детстве, рядом с матерью. Все настороженно наблюдали за ней, будто за взбесившимся животным, которое может броситься на них в любой момент, боясь спровоцировать ее неосторожным словом или действием.

Конечно, никто не думал так сейчас. Никто, кроме самого Марка. И в любом случае его личные предпочтения не имели значения, когда речь шла о правильном и неправильном. Он глубоко вздохнул. В отличие от матери ему не нужно было кричать, потрясать руками или угрожать. Люди любили его. И это налагало на него определенную ответственность.

— Уверяю вас, я никогда не одобрял такого общественного порицания, — уже спокойнее сказал он.

— Но, сэр Марк! Она же в красном! Она заставила вас снять сюртук! Не можете же вы в самом деле считать, что она невинный ангел. Она… вполне возможно, она падшая женщина!

— Нет такого понятия, как падшая женщина. Виноват мужчина, который толкнул ее на этот путь.

Не стоило говорить этого — во всяком случае здесь. Очень многие могли бы вспомнить, чьи это слова. Но тем не менее никто не поморщился, услышав любимое изречение матери Марка. Более того, жена священника взглянула на миссис Фарли и понимающе покачала головой.

— Толливер, — продолжил Марк, — я придерживаюсь целомудрия потому, что не хочу принуждать женщин к пороку. Это и означает быть мужчиной. Я не причиняю страданий другим только лишь затем, чтобы почувствовать собственное превосходство. Сплетни могут погубить женщину точно так же, как непристойные действия. Настоящие мужчины не занимаются ни тем ни другим. Нам это не нужно.

Толливер бросил на него потрясенный взгляд:

— Я… это никогда не приходило мне в голову.

Это не приходило в голову большинству людей.

Миссис Фарли накинула его сюртук. Даже скучный, не шедший ей темно-синий оттенок не мог затмить ее потрясающую красоту.

— Когда человек падает, мы ведь не толкаем его обратно в грязь? Мы предлагаем ему руку помощи и помогаем подняться. Это действительно христианский поступок. — При мысли о том, что рука миссис Фарли может оказаться в его руке, Марком овладевали отнюдь не христианские настроения. Он снова вспомнил тот самый вечер, но не ее великолепные формы, обтянутые мокрой тканью, а странный огонь, полыхнувший в ее глазах, когда она признавалась в своей к нему ненависти. От этого видения по его телу до сих пор пробегала необъяснимая дрожь. Марк не понимал, что с ним происходит.

К своей чести, Толливер не промедлил с ответом:

— Но что… что же мне делать?

Мисс Льюис встала.

— Мы сейчас же пойдем и приведем ее сюда, — решительно заявила она и вызывающе взглянула на мать. Марк затаил дыхание. Дина и Толливер направились к тому месту, где сидела миссис Фарли, и никто не попытался их остановить.

* * *

Джессика не знала, что было на уме у сэра Марка, когда он оказался рядом с ней час спустя. Пикник подходил к концу. Все сворачивали пледы и складывали в корзинки остатки провизии, чтобы доесть их дома.

Они не разговаривали после того, как он отдал ей свой сюртук, но Джессика была уверена, что до этого беседа шла именно о ней. Дочь священника вдруг подошла к ней и сделала комплимент ее платью и прическе. Девушка даже обошла вместе с ней дам, которые неделю назад во время службы едва поворачивали в ее сторону голову, и представила им миссис Фарли. Джессика шла рядом с мисс Льюис, не зная, что ей и думать об этом необыкновенном дружелюбии, и чувствуя, как усиливается ее смятение.

Теперь перед ней стоял сэр Марк. Должна ли она испытывать к нему благодарность? До этого дня Джессика являлась практически изгоем. Он сумел без видимого труда остановить поток злых сплетен, словно Геракл, который повернул вспять реку.

Дело было не только в его безупречной репутации. Другой мужчина чувствовал бы себя глупо и неловко, если бы был вынужден находиться на людях в одной рубашке. Но сэр Марк держался так непринужденно и уверенно, словно это было совершенно обычным делом. Он выглядел так, словно был одет по последней моде, — и любой, кто указал бы ему на несовершенство туалета, казался бы неуклюжим деревенщиной.

Он молча наблюдал за ней. Джессика подняла плед и встряхнула его. Он ловко подхватил один конец и помог ей свернуть его сначала один раз, затем второй.

Он проделал все так осторожно и аккуратно, что их руки даже не соприкоснулись. При этом он по-прежнему не произнес ни слова.

Джессика нарушила молчание первой:

— Большое спасибо за помощь. Должно быть, вы хотите забрать… вашу одежду.

Она принялась стягивать рукав, но сэр Марк покачал головой.

— Вы ошибаетесь. Я хочу проводить вас домой. Вы ведь живете за старой лесопилкой, не так ли? Вверх по дороге?

Джессика сунула плед в корзинку для пикника.

— Что вы имеете в виду — проводить меня домой?

— Проводить. Прогуляться. Пройтись пешком. — Он пошевелил двумя пальцами, изображая идущего человечка. — Большинство людей постигают значение этого слова в сравнительно юном возрасте. Примерно тогда же, когда учатся ходить. Судя по моим наблюдениям, вы обладаете достаточным опытом в этом виде деятельности.

— Мой вопрос состоял не в этом, — фыркнула Джессика.

— В таком случае, вероятно, вы не знакомы со словом «домой»? Хотя должен вас предупредить, я действительно хочу выбрать не самый короткий путь — разумеется, если вы не возражаете против того, чтобы выдерживать мое общество в течение получаса. Я предлагаю пройти вдоль Доултинг-Уотер, а затем через рощу.

— Но…

— А! Видимо, вас смущает среднее слово.

— Среднее слово?

Их взгляды встретились. Его глаза показались ей необыкновенно, отчаянно голубыми. Джессика нервно сглотнула. Внутри у нее странно похолодело.

— Слово «вас».

Каким-то образом он произнес это слово так, будто во всем мире не существовало никого, кроме нее. Словно вокруг не было ни единой души.

Джессика, не найдя что ответить, повесила корзинку на согнутый локоть и беспомощно огляделась. Удивительно, но на этот раз никто не пытался прервать их беседу, спасти сэра Марка от общения с ужасной женщиной вроде нее. Что же он все-таки им сказал? И зачем он все это проделывает?

Она расправила плечи, пытаясь скрыть смущение.

— Насколько я понимаю, вы собираетесь дать определение и этому слову тоже?

— Даже если бы я был достаточно самонадеян, чтобы охарактеризовать вас, мне явно не хватает сведений. Я слишком мало о вас знаю. Собственно говоря, именно поэтому я и приглашаю вас на прогулку. — Он предложил ей опереться на его руку. Как будто бы она могла просто взять и сделать это. Как будто они были добрыми знакомыми, которые собираются совершить променад.

Решительно в этом человеке было непонятно абсолютно все.

— Но… но… едва ли это…

— Прилично? — Он пожал плечами. — Меня уверяли, что вполне. Мы же в деревне. Я знаю достоверно из самого надежного источника, что правила приличия вполне допускают небольшую прогулку — пока мы будем придерживаться тропинки.

Он твердо взял ее руку и положил на свое предплечье. Даже сквозь перчатку Джессика чувствовала тепло его тела под тонкой льняной рубашкой. Между его и ее плотью был только легкий слой ткани — ведь его сюртук был на ней! Но сэр Марк, казалось, не обращал на это никакого внимания, в то время как Джессика не могла думать ни о чем другом.

— Самый надежный источник? Хотела бы я почитать эту книгу по этикету!

— Я взял это не из книги. — Он беззаботно помахал рукой стоявшей у ворот церкви миссис Льюис. Жена священника с подозрением сузила глаза, но ничего не сказала. Сэр Марк легкомысленно улыбнулся. — Я написал герцогине Парфордской и спросил совета у нее.

Джессика закусила губу и свободной рукой сжала юбку. Слова сэра Марка поразили ее настолько, что она даже не сразу осознала, как сконфужена.

— Герцогиня Парфордская? Вы писали обо мне герцогине Парфордской?

— Уже два раза.

Джессика замолчала, не зная, что сказать. Он упомянул об этом так запросто, словно строчил письма герцогиням едва ли не каждый день. Хотя… ведь брат сэра Марка — герцог. Так что вполне возможно, так и есть. Непонятно, почему она так удивилась. Видимо, просто забыла, что он происходит из знатной семьи. Нет, не совсем так. Она не забыла. Но сэр Марк вел себя так естественно и непринужденно, что мысль о его аристократических родственниках даже не приходила в голову. В его манерах не было и намека на высокомерие.

Притихнув, она без сопротивления позволила ему вывести себя на мощенную булыжником улицу. Только когда они оказались под сенью деревьев, обрамлявших берега реки, Джессика решилась заговорить снова.

— И что вы сказали герцогине?

— Видите ли, она моя сестра. То есть она жена моего брата. И очень славная — совсем не такая, как можно вообразить, услышав ее громкий титул. Я не хотел, чтобы по городу поползло еще больше сплетен, и поэтому счел нужным сначала спросить ее мнение. После моего первого письма Маргарет буквально забросала меня вопросами.

— Вопросами?

Высокие берега поросли густой сочной травой. Через рукав реки, устремлявшийся к плотине, был перекинут узкий деревянный мостик; справа от Джессики шумно неслись воды основного русла. Течение в этом месте было довольно сильным.

— Она спросила, как давно я вас знаю. И хороши ли вы собой. И умны ли. — Он бросил на нее коварный взгляд. — На первый вопрос я ответил, что недавно, на два следующих — что очень.

Если бы ей было пятнадцать лет, она бы непременно покраснела. Даже теперь Джессика почувствовала, как горячо стало щекам и как тепло распространилось по всей груди.

— Если бы я не знала, с кем имею дело, я бы подумала, что вы со мной флиртуете.

Сэр Марк непроницаемо посмотрел на нее:

— Что ж, если следовать логике, вы должны быть правы. И тем не менее я не стану ничего подтверждать.

Его ответ привел ее в еще большее замешательство.

— Но вы же… вы же…

— Девственник? — В его голосе прозвучала явная насмешка. — Да, это так. Но если я не признаю браконьерства, это не означает, что я не могу охотиться тогда, когда это разрешено.

В горле у Джессики вдруг пересохло.

— Кроме того, я полагал, что мы уже оставили вежливые экивоки позади. Вы мне нравитесь, миссис Фарли. Все оченьпросто.

— Я… я…

— А вы меня ненавидите. — Теперь он уже откровенно забавлялся. — Так что видите сами — мы с вами оба вне опасности. Вам известно, что я никогда не перейду, так сказать, в наступление. А я в свою очередь могу не опасаться, что вы решите вывести нашу дружбу на новую стадию. Если только вы не вздумаете перестать меня ненавидеть. Мы можем не ожидать друг от друга ничего плохого.

— Значит, я вне опасности? — Джессика пронзила его яростным взглядом. Он выглядел вполне нормальным. Никаких признаков помешательства, если не считать этих отвратительных слов. — Позвольте вам напомнить, что я пыталась вас соблазнить.

— Да, правда. — Он пожал плечами. — Но меня это не пугает. Позвольте вам напомнить, что вы не слишком преуспели. Кажется, такие вещи вам не удаются.

— Да вы… — Она в бешенстве выдернула у него свою руку.

— Да ничего страшного. — Сэр Марк добродушно взмахнул рукой. — Забудем об этом несчастном происшествии.

— Я сделаю все, чтобы вы о нем не забыли! — Джессика остановилась. — И если бы на вашем месте был любой другой мужчина, я добилась бы успеха. А вы бы…

— Вы бы потеряли голову. Оробели. — Его лицо было абсолютно серьезным, только уголки губ слегка подрагивали.

— Что, собственно, вы имеете в виду, говоря, что такие вещи мне не удаются? Да я была неотразима. — Она вздернула подбородок. — Я вообще неотразима. Я могла бы заполучить вас в любую минуту, вы, самонадеянный невежа! Прямо сейчас. Если бы захотела.

— Понятно. Но вы меня ненавидите. — Его глаза блеснули.

— Да. — Джессика сложила руки на груди. — Только поэтому я ничего не предпринимаю.

Некоторое время они шли молча. Если бы она сказала кому-нибудь другому, что может соблазнить его в любой момент, но не делает этого лишь потому, что ненавидит, он был бы в ярости. Сэр Марк, насвистывая песенку, поднял с земли камешек и, как мальчишка, бросил его в воду.

— Я узнаю о вас все больше и больше, — заметил он. — Например, что в вас очень силен соревновательный дух. Вы забавное создание. Бьюсь об заклад, в детстве вы могли сделать все что угодно на спор.

— Ничего подобного. Я кротка, как овечка.

— Вы, наверное, хотели сказать, как огромный разъяренный бык. Который роет рогами землю.

— Если вы это называете охотой, должна вам сказать, такие вещи вам не удаются, — не удержалась Джессика.

Выпад, судя по всему, в цель не попал. Сэр Марк безмятежно улыбнулся:

— Не думайте, что это отобьет у меня желание флиртовать. Как раз это нравится мне в вас больше всего. То, что вы не боитесь прямо говорить мне нелицеприятные вещи. Мне в вас вообще многое нравится — и боюсь, это дает вам неоспоримое и несправедливое преимущество. Учитывая, что вы меня так презираете.

— О, вот как?

— Видите ли, вы напоминаете мне моего брата.

Джессика подняла бровь.

— Я напоминаю вам вашего брата? Сэр Марк, со мной флиртовали сотни мужчин. Ни секунды не колеблясь, я заявляю вам, что вы — худший из них. Вам нужно серьезно поработать над своим умением делать комплименты. Ни одной женщине на свете не понравится, что она напоминает мужчину. Даже если этот мужчина — герцог.

— Нет, не этого брата. Не герцога. Моего среднего брата. Дело в том, что слова и поступки Смайта полностью противоречат друг другу. Чтобы понять, что он действительно имеет в виду, нужно наблюдать за тем, что он делает, а не слушать, что он говорит.

— Теперь вы еще и назвали меня лгуньей. — Она покачала головой. — Сэр Марк, вы безнадежны. Поистине безнадежны.

Он проигнорировал и это.

— Вы постоянно утверждаете, что могли бы меня соблазнить.

— Я могла бы поставить вас на колени.

Сэр Марк остановился прямо посреди дороги и медленно повернулся к ней.

— Должно быть, это уже очевидно, — тихо сказал он.

Дорожка, на которую они свернули, была совершенно безлюдна. Ближайший дом скрывался за зарослями ежевики, покрытой белоснежной пеной цветов. Пыльная тропинка вдруг показалась обоим слишком узкой — настолько, что поместиться на ней вдвоем было просто невозможно. Не сводя с Джессики глаз, он шагнул к ней — и ей показалось, что ее грудь наполнилась обжигающей расплавленной лавой. Она приказала своим ногам стоять на месте, а спине — не сгибаться, распрямила плечи и смело, не дрогнув, встретила его взгляд.

Очень медленно Марк поднял руку. Сейчас он коснется ее. Ее кожа горела от предвкушения, и все равно где-то глубоко внутри затаилась эта холодная дрожь, этот молчаливый протест. Нет. Нет. Вокруг не было ни души, только он и она. Если она хочет добиться своей цели, то должна поддаться. Позволить ему дотронуться до нее там, где он пожелает, без всяких возражений. Джессика представила себе, что она — статуя из холодного, твердого металла. Статуя не отстранится, когда его рука прикоснется к ней. У нее нет чувств и нет сердца.

И нет страхов.

Сэр Марк поднял бровь.

— Миссис Фарли, — негромко заметил он, — вы собираетесь с силами, чтобы не отступить.

— Нет. Нет, это не так. Я не понимаю, о чем вы.

— Да. Вы прекрасно понимаете, о чем я. Вы застыли на месте, словно ледяная скульптура.

— Неправда.

Он протянул руку к ее лицу. Джессика затаила дыхание, пытаясь побороть панику.

— Правда. — Кончиками пальцев он слегка погладил ее щеку.

Она все же не выдержала. Это едва заметное прикосновение оказалось невыносимым. Джессика отпрянула на шаг. Ее сердце бешено колотилось; во рту было горько от отчаяния и противного чувства поражения. Она не могла произнести ни слова — голос выдал бы ее с головой.

— Какие глупости, — выдавила она. — Я… я…

Марк не шевельнулся.

— Я не могу вас раскусить, — признался он. — Вы терпеть не можете, когда до вас дотрагиваются. И тем не менее…

— Я понятия не имею, о чем вы говорите.

— Да? — Он убрал руку, и она облегченно перевела дыхание. Он склонил голову и бросил на нее проницательный взгляд. Джессике показалось, что его глаза заглядывают ей в самое сердце.

Она почувствовала себя так же, как и в его гостиной два дня назад: словно разделась догола, но не добилась никаких результатов. Ей нечего было предложить, кроме правды. Она закрыла глаза.

— Мужчины гладят свою лошадь, чтобы успокоить, — отстраненно произнесла она. — Или охотничьего сокола, чтобы напомнить ему, что он на привязи. Они любят касаться самых ценных своих приобретений. А я устала быть чьей-то собственностью.

— Разве никто никогда не обнимал вас, чтобы утешить? Ну или просто — в знак дружбы? Ни братья, ни сестры?

Джессика не могла заставить себя открыть глаза. Сестры. Прошло семь лет с тех пор, как она видела своих сестер. Эллен, должно быть, уже совсем взрослая. Кроме сестер, у нее была Амалия, самая лучшая подруга, но она осталась в Лондоне…

Да, конечно. Тогда, после всего, что случилось, Амалия обнимала ее. Джессика не возражала против дружеских объятий. Но она ненавидела собственнические прикосновения.

— Поэтому вы хотите прикоснуться ко мне? — спросила она. — Чтобы утешить? Или в знак дружбы? Я не думала, что вы из тех людей, что предпочитают использовать эвфемизмы.

Сэр Марк выпрямился.

— Нет, я действительно не из таких людей.

— Все думают, что раз вы девственник, то от вас можно не ждать подвоха. Но я вижу, как вы на меня смотрите. И знаю, что вы видите. Вы такой же мужчина, как и все, и вы хотите того же, чего хочет любой другой мужчина. В самом деле, сэр Марк. Иначе почему вы стоите на безлюдной тропинке рядом с женщиной с дурной репутацией?

Разумеется, ей показалось. Она не могла почувствовать его дыхание на своей щеке. Он ведь стоял не так близко.

— Миссис Фарли, — его голос звучал приглушенно, — вы не можете представить, как долго я ждал, чтобы кто-нибудь понял это. Я не невинный агнец. Я никогда не был невинным агнцем. Но все тем не менее считают меня каким-то неземным созданием, которому неведомо вожделение.

Джессика облизнула губы.

— Это умаляет мои достижения, — продолжил он. — Люди воображают меня святым. Верят, что я плыву по жизни и меня не терзают плотские желания или похоть. Как будто бы мне все легко дается. Я говорил об этом в первой главе своей книги, но, кажется, мне никто не поверил. Хранить целомудрие — это тяжело.

— Я не думала…

— Да, я испытываю влечение. Вожделение. Похоть. — Он погрузил пальцы в свои золотистые волосы и сокрушенно покачал головой. — Нет, вы совершенно правы. Вы заслуживаете того, чтобы с вами говорили прямо. Я хочу вас. Жажду вас. Испытываю страсть к вам.

Джессика снова почувствовала себя единственной женщиной в мире. Его взгляд будто пригвоздил ее к месту.

— Но я никогда не перейду к действиям.

Ее желудок болезненно сжался.

— Если вы хотите знать, что тогда я делаю рядом с вами на безлюдной тропинке… Я бы отдал всех своих так называемых почитателей за одного настоящего друга. За человека, который способен посмотреть мне в глаза и сказать, что я такой же мужчина, как и все. Я не хочу предъявлять на вас права собственника. Я боюсь, что это может разрушить что-то неоценимо важное. То, что не подлежит восстановлению.

Джессика сглотнула.

— Сэр Марк.

Он снова протянул руку, но, не коснувшись ее щеки, остановился.

— Я хочу это сделать. Очень. Но не беспокойтесь, со мной вы в самом деле в безопасности.

В безопасности. Земля завертелась у нее под ногами с угрожающей скоростью. На протяжении многих лет каждый раз, когда Джессике приходилось разговаривать с мужчиной, она была вынуждена обдумывать каждое свое слово. Не рассердится ли Марк, если она выскажется начистоту? Каких слов он от нее ждет? Что хочет услышать? Заводя любовницу, мужчина получал право не только на ее тело, но и на мысли.

Сэр Марк хотел ее такой, какая она есть, а не такой, какой желал, чтобы она была. От этой мысли что-то словно кольнуло ее в сердце.

В безопасности? Это можно было назвать как угодно, только не безопасностью.

Сэр Марк приподнял шляпу и улыбнулся. Его улыбка показалась Джессике отвратительной — как будто он знал, что потряс ее до глубины души, и наслаждался этим. Он уже успел отойти на несколько ярдов, когда она снова обрела некоторую ясность мысли.

— Сэр Марк!

Он остановился и обернулся.

— Вы забыли свой сюртук. — Джессика принялась вынимать руки из рукавов.

Он пожал плечами:

— Нет, не забыл. Я оставил его намеренно. Я смогу воспользоваться этим предлогом в следующий раз, чтобы проводить вас домой после службы.

Во рту у нее пересохло.

Сэр Марк весело подмигнул:

— До встречи.

Глава 7

Когда утром следующего дня в дверь Джессики кто-то постучал, ее сердце подпрыгнуло. Соседи ей визитов не наносили, никаких поставщиков она тоже не ожидала, а почтмейстер всегда обходил ее дом стороной.

Служанка шепнула ей на ухо имя посетителя. Оно отчего-то показалось Джессике знакомым, но тем не менее этого человека она не знала. В некотором замешательстве она вышла в гостиную. Мужчине, который ее ожидал, было лет тридцать пять — сорок. Он был невысок, худощав и совершенно лыс, зато его лицо украшали пышные рыжевато-каштановые усы. На нем был изрядно помятый сюртук и плохо повязанный галстук. Когда Джессика показалась в дверях гостиной, он окинул ее оценивающим взглядом и демонстративно сунул в карман часы, как будто она опоздала на встречу и ему пришлось ее ожидать.

Он похлопал по карману, нахмурится и поднялся ей навстречу.

— Чем я могу вам служить? — спросила Джессика.

— Полагаю, что ничем, — развязно ответит посетитель и воинственно взглянул на нее. — Можете ли вы мне служить… хмм.

Он сжал губы и чуть сгорбит плечи. Его поза могла бы показаться угрожающей, не будь он на целую голову ниже ее.

Джессике было не привыкать к унизительному поведению окружающих, но никто не имел права оскорблять ее в собственном доме.

— Прошу прощения. — Она подошла к двери и распахнула ее. — Если я не ошибаюсь, мы с вами не знакомы.

Человечек скрестил руки на груди.

— Вам прекрасно известно, что не знакомы, — объявил он. — И точно так же вам известно, кто я, черт возьми. Я Найджел Пэррет. Тот самый Пэррет. Из «Лондонз соушэл миррор».

Внезапно Джессика вспомнила, откуда она знает это имя. Ну конечно. Все встало на свои места. Пэррет был автором многочисленных статей, посвященных сэру Марку. Фактически они были основным содержанием небольшой газетки, владельцем которой он являлся. В свое время она тщательно изучала все его отчеты о жизни всеобщего любимца.

Она услышала о награде, предложенной Уэстоном, от женщины, которая пыталась совратить сэра Марка и не преуспела в этом. Неудачливая соблазнительница все равно решила получить свои деньги, сфабриковав соответствующую историю. Однако выяснилось, что она не первая, кто утверждал, будто сэр Марк потерпел поражение. И именно Пэррет занимался расследованием подобных дел и опровергал лживые заявления. Несколько раз он сумел доказать, что сэр Марк никак не мог находиться в том месте, что указывали искательницы сенсаций в соответствующее время. Именно Пэррет сообщил своему другу — через которого, в свою очередь, об этом узнал Уэстон, — что он никогда не поверит ни в одну историю о соблазнении, если леди не предоставит в доказательство перстень сэра Марка — массивное кольцо с темным камнем, доставшееся ему в наследство от отца. Он не расставался с ним ни при каких обстоятельствах.

Так зачем этот человек здесь?

— Так, значит, это вы снимаете урожай с посевов, которые я так тщательно возделывал? — продолжил Пэррет. — Даже не поставив меня в известность! Судя по разговорам, что ведутся в деревне, вам каким-то чудом удалось получить у него эксклюзивное интервью!

— О ком вы говорите?

— О, не стоит притворяться невинной овечкой! — издевательски протянул он. — Мне слишком хорошо знакомы женщины вашего типа. Вы кружите головы, заманиваете, завлекаете добропорядочных джентльменов, которые иначе ни за что не сбились бы с пути!

Эти слова оказались слишком близки к истине, и Джессика не выдержала:

— Вы сказали вполне достаточно. Всего хорошего, сэр.

Она подхватила визитера под локоть и подвела к выходу. Но захлопнуть дверь перед носом Пэррета ей не удалось: ловкий газетчик успел вставить в щель ногу.

— Вы рассчитывали, что сможете так легко от меня отделаться? После того как обокрали меня! Да-да, именно обокрали! — Он энергично закивал. Джессика уставилась на него в изумлении. — Так я это называю! Воровство! Вы украли кусок хлеба у моей малолетней дочери!

— Сэр, мне кажется, вы забываетесь. Я настоятельно прошу вас…

Лысая голова мистера Пэррета постепенно приобрела багровый оттенок, словно он слишком много времени провел на солнце.

— Настоятельно! Вы не имеете права ни на чем настаивать! Я требую ответа — на кого вы работаете?

Он упер руки в бока и выпятил грудь. Джессика похолодела. Он знает! Каким-то образом ему известно все, о чем она так старается забыть. Она приехала сюда, чтобы заработать денег. Она должна совершить предательство, бросить сэра Марка на растерзание его врагам, разрушить его репутацию. И этот человек все знал!

— Ха! — Пэррет торжествующе улыбнулся и ткнул в нее пальцем. — Я так и знал. Ваше молчание весьма красноречиво. Так кто это? Миллер из «Тудэйз сосаети»? Или Уилфорд из «Дэйли ток»?

Джессика в недоумении покачала головой. Разговор становился все более загадочным.

— Теперь вы не можете этого отрицать, — разоблачительским тоном заявил Пэррет. — Я знаю, кто вы. Вы… — он сделал многозначительную паузу, — репортерша!

Он снова упер руки в бока и удовлетворенно кивнул. Его взгляд горел праведным негодованием. Джессика заметила, что нос Пэррета странно подергивается. Как будто репортер женского рода — это занятие, заставляющее его обладательницу пахнуть так же дурно, как трубочист в день перед своей единственной в году баней.

— Я вижу, вы ничего и не отрицаете, — заметил он. — Мы должны быть заодно. Мы должны вместе противостоять этому проклятию — женщинам, отнимающим работу у мужчин, что вынуждены кормить семью. Нам надо держаться плечо к плечу — ведь мы же братство!

— Кто это «мы»? — Джессика глянула на дорожку, ведущую к ее дому. На ней не было ни души. — Мне кажется, вы один.

— Я говорю от лица всех мужчин моей профессии! Сэр Марк — это моя территория. Мой кусок хлеба. Моя история! Я сотворил его! Я создал ему репутацию. Я сделал так, что он стал всеобщей душечкой, любимцем всего Лондона. А вы теперь пытаетесь снять плоды моей кропотливой работы. Я знаю все, что случилось между вами на церковном дворе. Он подошел к вам и поприветствовал вас лично! Так чтобы другие не слышали разговора! Он согласился дать вам интервью, не так ли?

— Вас ввели в заблуждение, — возразила Джессика. — Я ни на кого не работаю…

— Значит, вы действуете на собственных началах, — прервал ее Пэррет. — Надеетесь продать свою историю тому, кто подороже заплатит? Эта низменная погоня за презренным металлом выдает вашу истинную сущность, вот что я скажу.

Джессика покачала головой и прикинула, удастся ли ей пнуть Пэррета по ноге и закрыть наконец дверь. Он подался вперед. Лицо его вдруг приобрело слащавое выражение.

— Продайте ее мне, — вкрадчиво предложил он. — Мы сможем поровну разделить доходы, не так ли? За эксклюзивное интервью с сэром Марком на любую, даже самую скучную тему я могу заплатить вам самое маленькое пять фунтов. Подумайте об этой невероятной сумме!

— Вы пытаетесь вытеснить меня из бизнеса или поощрить? — изумленно переспросила Джессика. — Если вы хотите меня запугать, то вам следует быть по меньшей мере последовательным.

Пэррет опустил голову. Его плечи печально сгорбились, и он тяжко вздохнул.

— И то и другое — смотря по тому, что скорее сработает, — грустно подтвердил он. Его негодование испарилось. — В последнее время, пока сэра Марка нет в Лондоне, дела идут из рук вон плохо. Продажи сильно упали. Миссис Фарли, вы видите перед собой отчаявшегося человека. У меня есть дочь, ей еще не исполнилось пяти лет. Она настоящий ангелочек. Я вложил все свои средства в то, чтобы воспитать ее как настоящую леди. Я возлагаю на нее большие надежды. В один прекрасный день она должна сделать выгодную партию.

— Вы рассчитываете, что она сможет поймать сэра Марка?

Пэррет покачал головой. Краска сбежала с его щек.

— О нет. Увы. Никогда. Но… возможно, богатый торговец? Капитан флота ее величества. Или священнослужитель. Вы понимаете? — Он сжал руку в кулак и потер ею о другую ладонь. — Каждый полпенни, что зарабатываю, я отдаю ей. Вы конечно же не захотите отнимать будущее у маленькой девочки? Лишать ее наследства? Это ведь так неблагородно.

— Мистер Пэррет, — тихо сказала Джессика, — я не верю ни единому вашему слову. Во имя всего святого, что я должна думать? Вы являетесь сюда, для начала обвиняете меня в воровстве, затем предлагаете деловое сотрудничество и, в конце концов, пытаетесь воззвать к моим лучшим чувствам. Единственный вывод, который я могу сделать, — это то, что вас волнуют исключительно деньги. И вы, видимо, полагаете, что я либо собираюсь вас этих денег лишить, либо должна осыпать вас золотым дождем. Уверяю вас, и то и другое — полная чушь. Я не репортерша. У меня нет никакого желания мешать вашей… коммерческой деятельности.

Пэррет слегка кивнул и посмотрел на нее с новым интересом:

— Понятно. Что ж, может быть, все так и есть. Но зачем тогда вы стараетесь с ним сблизиться?

Судя по всему, он был искренне озадачен. Интересно, подумала Джессика, каким способом ему удалось обрести потомство? Видимо, не таким, как обычно.

— Будучи газетчиком, я думаю, вы без труда найдете объяснение тому, зачем женщина стремится остаться наедине с мужчиной.

— Но ведь всем известно, что сэр Марк не поддается на женские уловки, — протянул Пэррет. — Я наблюдал за ним в течение долгих месяцев. Слушайте… может быть, вы согласитесь писать для меня отчеты?

Джессика поперхнулась.

— Для вас это очень выгодное предложение, — вкрадчиво продолжал незваный визитер. — Что он сейчас читает? Работает ли над следующей книгой? — Пэррет сладко улыбнулся, но улыбка вышла не дружелюбной, а скорее хищной. — Я буду рад выплатить вам вознаграждение.

— Вы сошли с ума, — отрезала она.

Пэррет решил не настаивать.

— Вот моя визитка. — Он протянул ей карточку. Джессика не сделала попытки ее взять. Газетчик пожал плечами, положил визитку у порога и, насвистывая, удалился. Стоя у окна, она наблюдала за тем, как он уходил, и ее сердце билось в такт его шагам.

Ее руки были холодными и влажными. Джессика дождалась, пока мистер Пэррет скроется за живой изгородью, и медленно отошла от окна.

Она не знала, что ей думать.

Она не знала, что сказать.

Ей почти хотелось рассмеяться. Он решил, что она репортерша! Репортерша, которая приехала в этот городишко, чтобы обманом выудить из сэра Марка «жареную» историю. О нет, Джессика занималась мошенничеством совсем иного рода.

Впрочем, не так уж он был не прав. Она появилась здесь затем, чтобы соблазнить сэра Марка, разрушить его жизнь. И если хочет, чтобы ее затея в итоге принесла ей деньги, необходимо заручиться поддержкой этого человека. Нужно будет, чтобы он поверил ее рассказу. Если судить беспристрастно, у Джессики было куда больше общего с безумным мистером Пэрретом, чем с сэром Марком. И она не должна была об этом забывать.

Она мрачно открыла парадную дверь и подняла с земли карточку. Визитка Пэррета была легкой, как перышко, так почему же она показалась Джессике тяжелее камня?

Потому, угрюмо ответила ей совесть, что она все равно собиралась совратить сэра Марка. Даже зная, что он к этому не расположен. Ее уважение к самой себе было подорвано много лет назад, но никогда еще Джессика не опускалась до такой низости, как причинить вред хорошему человеку.

А он… она ему нравилась. Нравилась даже тогда, когда вышла из себя. Нравилась, особенно когда не пыталась выбирать слова и говорила начистоту.

В любви и на войне хороши все средства. Но перед ее внутренним взором по-прежнему стояла его чудесная улыбка.

— Я обещаю, — тихо сказала она. Себе или сэру Марку? — Я соблазню тебя. Я должна это сделать, у меня нет другого выхода. Но никаких уловок. Никакого притворства. Нет. Я обещаю — я соблазню тебя, будучи сама собой.

Марк отчего-то вообразил, что ему не составит труда выбраться из толпы после церковной службы в следующее воскресенье. Он горько ошибался. После того как был пропет последний псалом и священник сошел с амвона, он почувствовал, что его как будто подхватило море людей и повлекло за собой к выходу. Он вышел во двор, и здесь возможность побега испарилась окончательно. Его окружала толпа, и спрятаться, за исключением пары покосившихся надгробий, представлявших довольно ненадежное укрытие, было негде.

— Сэр Марк, мы надеялись, что вы согласитесь отобедать у нас когда-нибудь на этой неделе, — заговорила леди прямо перед ним. Миссис Кэдфолл.

У самого локтя раздался еще один голос:

— Сэр Марк, мы были бы чрезвычайно благодарны вам, если бы вы дали нам совет относительно скота…

Чья-то рука опустилась ему на плечо. Еще одна — на манжет сюртука. Он будто снова очутился в Лондоне — толпа, шум, всеобщий интерес. Не хватало только пары репортеров и утренней газеты за завтраком, в которой подробно освещалось бы все, что он делал накануне вечером. От какофонии голосов, требующих его внимания, у него закружилась голова.

— Сэр Марк! — выкрикнул кто-то сзади.

— Сэр Марк! ОМД хотело бы… — Марк узнал голос Джеймса Толливера, но что именно хотело от него ОМД, осталось загадкой — Толливера заглушили другие.

— Сэр Марк!

— Сэр Марк!

— Сэр Марк, я…

— Тихо! — вспылил Марк. Его нервы не выдержали. — Пожалуйста, не могли бы вы говорить со мной по одному?

Разумеется, все извинились. И разумеется, одновременно. Марк решил поочередно указывать, кому говорить, и старался выслушивать просьбы и предложения со всем возможным вниманием. Он видел, что за спинами остальных стоит миссис Фарли. Он обещал проводить ее домой. И по правде говоря, это было единственной причиной, заставлявшей его примириться с царившим вокруг безумием.

Нет, миссис Кэдфолл, он очень сожалеет, но не сможет прийти на обед. Что касается скота — его знания в этой области весьма и весьма ограниченны. Он последний, к кому стоит обращаться за советом. Без преувеличений.

— Теперь вы, Толливер. Что вы хотели?

Толливер испуганно моргнул, и Марк внезапно осознал, что его тон стал чрезмерно резким. Он вздохнул и терпеливо напомнил себе, что на свете существуют гораздо более ужасные вещи, чем всеобщая любовь.

— Мы в ОМД решили организовать дискуссию… или что-то в этом роде. — Толливер неотрывно посмотрел себе под ноги и шаркнул туфлей по каменной плите. — Мы подумали, что это может привлечь внимание к проблемам целомудрия.

— Дискуссия? — переспросил Марк. — В пользу ОМД? — Вообще сама идея ОМД не слишком ему нравилась. Марк терпеть не мог голубые кокарды-розы, тайные сигналы и в особенности брошюры, которые Иедидиа Прюэтт, основатель общества, продавал по два пенса за штуку. Все это сильно смахивало на бессовестное использование его идеи, и к тому же Иедидиа Прюэтт успешно прикрывался именем Марка. — Вы хотите, чтобы я принял участие в дискуссии?

Должно быть, неудовольствие слишком явно отразилось на его лице, потому что Толливер вдруг сник. Марку захотелось ударить себя по лбу. Он ничего не имел против этого юноши, его не устраивало…

— Вы совершенно правы, — сокрушенно выдавил Толливер. — Мне следовало обдумать все лучше. Кто, в конце концов, возьмется вам оппонировать? Кто может сказать хоть слово против целомудрия?

Над толпой разнесся печальный вздох.

— Но… не все так плохо. — Марк попытался утешить несчастного Толливера. — Есть множество… — Он замолчал. Никакие доводы в пользу дискуссии или в пользу собственно ОМД отчего-то не приходили ему на ум.

— Множество чего?

— Множество аргументов, которые можно было привести на подобного рода дискуссии, — раздался голос справа. Марк почувствовал, как по спине у него пробежали мурашки. Он медленно обернулся и увидел миссис Фарли, отделенную от него несколькими рядами прихожан. Никто не сдвинулся с места, чтобы дать ей пройти.

Толливер нахмурился:

— Например, каких?

Она безразлично пожала плечами:

— Ну, разумеется, мне такие аргументы неизвестны. Но чисто гипотетически, если такая дискуссия все же возникнет… Противник сэра Марка мог бы сказать пару слов об организации, которая слишком большое внимание уделяет ношению кокард и нарукавных повязок, забывая о том, что могло бы принести действительную пользу обществу.

С этим Марк спорить не мог.

— Продолжайте.

Миссис Фарли встретилась с ним взглядом.

— И я полагаю, что кто-нибудь — конечно же не я — мог бы поставить под сомнение правильность такой системы нравственных ценностей, которая провозглашает, что человек обязан строго придерживаться определенных моральных принципов, и не учитывает особые личные обстоятельства, в которых этот человек может оказаться.

Толливер нахмурился еще больше:

— Какие особые обстоятельства вы имеете в виду? Что правильно — то правильно, а что неправильно — то неправильно. — Он пожал плечами. — О чем здесь спорить?

— О, конечно. Я бы такой аргумент не выдвинула. Но какой-нибудь опытный полемист мог бы спросить, как в таком случае поступить человеку, который вынужден выбирать между спасением жизни невинного ребенка или нецеломудренным поведением.

Толливер озадаченно потер подбородок.

— Именно перед таким выбором порой стоят несчастные женщины, которых судьба заставляет торговать собственным телом, чтобы их дети не умерли с голоду.

Глаза Толливера округлились, а рот приоткрылся. Неужели он не знаком с существованием такой фундаментальной моральной дилеммы, подумал Марк.

— Я… но это… — Он беспомощно взглянул на Марка. — Я уверен, что это неправильно, потому… потому что…

Марк решил пожалеть несчастного юношу.

— Да-да, — быстро вставил он. — Это старый довод, давно всем известный: «Согрешить ради котят». Я слышал его много раз.

Миссис Фарли закашлялась.

— Согрешить ради… кого, прошу прощения?

— Ради котят. Обычно приводится такая история: предположим, на мосту стоит безумец, в мешке у которого находится шестнадцать прелестных, невинных, пушистых котят. Он угрожает утопить их в реке, если я не вступлю в связь с какой-нибудь не возражающей против этого женщиной. Что же я сделаю?

Она уставилась на него во все глаза.

— И что же вы сделаете?

— Учитывая, что перспектив только две — либо я согрешу, либо котята «покров земного чувства снимут», мой выбор довольно очевиден. Мои нравственные принципы не настолько суровы, чтобы позволить пострадать невинным.

— Но…

— Я готов также солгать, ударить своего ближнего в живот и высморкаться в присутствии королевы. Все ради котят.

— Котятам невероятно повезло, — выдавила миссис Фарли.

Марк видел, что она с трудом подавляет желание расхохотаться. Толпа вокруг замерла в недоумении. Ему вдруг очень захотелось услышать, как она смеется.

— Я признаю, что бывают ситуации, когда хранить целомудрие невозможно. Понимаете? Здесь вы абсолютно правы. И тем не менее в большинстве случаев не присутствуют котята. Или безумцы. Это лишь вопрос личного выбора, и притом очень простой вопрос. Нельзя оправдывать отсутствие обыденной морали чрезвычайными обстоятельствами. Иначе можно было бы безнаказанно убивать и насиловать, как только возникнет такое желание.

Воцарилось потрясенное молчание. Уголки губ миссис Фарли дрогнули.

— Вы меня убедили, — сказала она. — Дискуссия здесь невозможна.

Она явно насмехалась над ним. Как давно никто не подвергал его доводы сомнению! Марк не мог припомнить, когда он в последний раз так веселился.

— В любом случае, — добавила миссис Фарли, — если бы кто-то захотел спасти невинных котят, действеннее всего было бы поколотить безумца.

— И все же, если передо мной когда-нибудь встанет такой выбор, — небрежно заметил Марк, — я прежде всего подумаю о вас.

Ее глаза расширились от изумления. Все остальные были шокированы не меньше.

Неужели он только что сказал?.. О да. Да, сказал. Да еще в присутствии всех. Марк почувствовал, как его щеки налились жаром.

Миссис Фарли опомнилась первой.

— О, умоляю вас, — серьезно произнесла она. — Угроза смерти котят непременно испортила бы романтическую атмосферу. Кроме того, вы меня вполне убедили. Ваши нравственные принципы не слишком… тверды.

Если раньше молчание присутствующих было потрясенным, то теперь оно стало просто гробовым. Какая-то порочная часть натуры Марка так и подмывала его ответить: на самом деле, если того будет требовать ситуация, с твердостью у меня тоже трудностей не возникнет… но Марк счел за благо промолчать.

Слава создателю, этот маленький публичный промах случился в Шептон-Маллет, а не в Лондоне. Конечно, пойдут разговоры, но сплетни, как водится, совершенно исказят смысл сказанного. И хотя содержание их словесной дуэли с миссис Фарли будет обсуждаться повсюду от Шептон-Маллет до Кроскомба, по крайней мере, о ней не раструбят все городские газеты.

Из толпы, словно отвечая самым страшным кошмарам Марка, вдруг раздался тонкий, чуть надтреснутый голос:

— Вот это да, сэр Марк. Не могли бы вы это повторить?

Нет. Нет. Этого просто не может быть.

Говорящего не было видно за спинами людей, но Марку этот голос был знаком слишком хорошо. Он повернул голову и заметил край довольно потрепанного цилиндра, заслоненный другими плечами и шляпами.

Найджел Пэррет. Но что он делает в Шептон-Маллет?

Хотя ответ на этот вопрос был, увы, очевиден. Расталкивая людей и не сводя с Марка глаз, Пэррет стал пробираться ближе. В одной руке у него был карандаш, а в другой, как водится, маленькая записная книжка. Боже, человеку с такими усами не стоит даже пытаться делать наивный вид, решил Марк. Это никого не обманет. Кроме того, он знал Пэррета как свои пять пальцев. Это был не просто репортер. Найджел Пэррет представлял собой самый неприятный тип сплетника, который только можно было вообразить.

— Мой дорогой сэр Марк! — Пэррет оттер плечом миссис Фарли и бросил на нее сверкающий взгляд, значение которого Марк не понял. — Как давно мы с вами не виделись! Очень, очень давно! Прошло очень много времени!

Несколько недель, если быть точным, подумал Марк. Несколько восхитительных недель с того последнего раза, когда он отделывался от этого газетчика.

— Возможно, вы могли бы сказать мне, что чувствуете при виде меня после столь долгого перерыва?

— Разумеется, — ответил Марк. — Я могу выразить это в двух словах.

Карандаш Пэррета замер над блокнотом. Если не прекратить все это немедленно, десять тысяч человек и в самом деле узнают все, что он сказал.

— Убирайтесь. Прочь.

Пэррет поднял голову:

— Сэр Марк, должен вам заметить, это не слишком вежливые слова. А ведь мы с вами такие хорошие приятели, не так ли?

Марк пораженно уставился на него.

— Так что же вы там говорили? — спросил Пэррет.

Он повернул голову и встретился взглядом с миссис Фарли. Атмосфера зарождающегося флирта, зачатки симпатии — все вдруг испарилось. Найджел Пэррет был в состоянии погубить ее быстрее, чем Марк успел бы понять, что он, собственно, от этой женщины хочет.

Он воображал себе, как будет провожать ее домой после службы. Долгие неспешные прогулки. Нескончаемые разговоры. Хорошо — если быть честным, он воображал гораздо больше. Но все же по-настоящему Марк мечтал не о прикосновении ее руки, а о том, как он пробьется сквозь стену, которая стояла между ними, разгадает, что скрывается за этим загадочным фасадом. Он хотел узнавать ее постепенно, вдали от сотен жадных глаз Лондона, наблюдающих с неуемным любопытством за каждым его шагом.

— Мы ни о чем не говорили, — холодно заявил Марк. Он слегка приподнял шляпу, избегая взгляда миссис Фарли, и надменно кивнул Пэррету.

Не сейчас. Может быть, и никогда.

Краем глаза он увидел, как она отвернулась и двинулась сквозь толпу. Шум вокруг возобновился с прежней силой.

Нет. Нет. Он не даст этому случаю выскользнуть из рук. Он не упустит свой шанс.

Глава 8

Джессика как раз заканчивала завтрак, когда в комнату вошла горничная.

— Он здесь, — прошептала она. — Пришел к вам.

Джессика не сразу поняла, о ком идет речь. Сэр Марк! Он не проводил ее домой накануне, как обещал. После своего нечаянно откровенного признания на публике — и после неожиданного появления мистера Пэррета — он, казалось, внезапно потерял к ней интерес.

Ее сердце почти болезненно забилось от предвкушения. Что он здесь делает, да еще так рано утром? Джессика не успела уложить волосы — она только расплела их после ночи и расчесала, и теперь они свободно рассыпались по плечам. Времени на прическу не было, и она выскочила в гостиную прямо так.

Сэр Марк стоял у камина и изучал фигурки на полке. Их было немного: две фарфоровые статуэтки, которые она приобрела за истекшие семь лет, и разбитая раковина. Подарок младшей сестры на день рождения девять лет назад и единственное напоминание о доме.

— Сэр Марк?

Он обернулся. На мгновение просто замер на месте, чуть приоткрыв рот, не в силах произнести ни слова, затем сокрушенно покачал головой:

— Нет, так не пойдет. Это нечестно. Я пришел, чтобы принести свои извинения и попытаться компенсировать то, что я не проводил вас домой в прошлый раз. Но это… это совершенно ужасно. Не думаю, что когда-либо смогу вас простить.

— Что? Но что я сделала?

Он потер лоб.

— Не важно. Я хотел спросить — не согласитесь ли вы совершить вместе со мной небольшую прогулку? Сегодня утром.

— Сэр Марк, боюсь, я вынуждена напомнить вам последние слова, которыми мы обменялись. Двадцать четыре часа назад вы перед всем миром заявили, что желали бы совершить со мной совокупление. Только что вы сообщили мне, что я ужасна. Предполагается ли, что после этого я соглашусь на предложенную вами прогулку?

Сэр Марк посмотрел в угол комнаты и пожал плечами:

— Да, вы обрисовали ситуацию верно. Все так и есть.

— Вы представляете себе, что подумают люди, если увидят нас вместе после того, что вы наговорили в воскресенье?

— Я не планировал встречаться с людьми. Только с коровами. — Он вздохнул. — Кроме того, одно из преимуществ безупречной репутации состоит в том, что никто не подумает о ее обладателе ничего плохого. Даже если сам он неважного мнения о себе. — Его взгляд скользнул по ее талии, опустился ниже и снова впился в лицо. — Я должен задать вам вопрос. Вы когда-нибудь обрезали волосы?

Джессика вдруг догадалась, отчего беседа имеет такой бессвязный характер.

— Нет.

— Хмм. — На большее сэра Марка не хватило.

— Мне нужно причесаться. А еще надеть сапоги и камзол.

— Да-да, — пробормотал он.

— Вам придется немного подождать. Я сбегаю на задний двор и прихвачу поросенка. Он пойдет с нами. В качестве компаньонки.

— Угу.

— Знаете, он умеет выдувать огонь изо рта, — заявила она. — Я имею в виду, поросенок.

Марк поднял голову:

— Прошу меня извинить. Что вы сказали?

— Если бы я в самом деле вызвала вас на диспут, а в разгар дискуссии распустила волосы, смогли бы вы выдать хоть одно более или менее связное предложение?

Он уныло посмотрел ей в глаза:

— А вы как думаете?

Джессика хихикнула:

— Собственно, это не важно.

Наверху, пока горничная собирала ее волосы в тугой узел, подкалывая его шпильками, Джессике пришли в голову новые вопросы. Все было очень непонятно. Она нравилась сэру Марку. Это ее не удивляло; мужчинам, как правило, доставляло удовольствие смотреть на Джессику, и она к этому привыкла.

Но он был не похож на всех других мужчин. Он совершенно точно не был к ней равнодушен. Но, признавая, что его влечет к ней, сэр Марк тем не менее отверг ее авансы. Кто на его месте поступил бы так же? Если он не собирается завлечь ее к себе в постель, то чего он от нее хочет? А если он действительно ее вожделеет, но отказывается во имя сохранения целомудрия, то зачем так охотно подвергает себя искушениям?

Спускаясь вниз по лестнице, Джессика поняла, что ответов ей, похоже, не найти. Сэр Марк оставался для нее настоящей загадкой.

Он повел ее вверх по тропинке, дальше от воды. Стоя на крыльце своего дома, Джессика иногда могла слышать шум машин на шерстяной фабрике, но по мере того, как они удалялись, гул становился все тише; его вытесняли звуки природы. Ветер шелестел в ветвях деревьев, деловито жужжали насекомые, то и дело раздавались пронзительные птичьи трели.

Вверх по холму, мимо ограды, через пастбище, заросшее чертополохом с фиолетово-синими цветками, похрустывающими под ботинками Джессики… Сэр Марк, судя по всему, следовал своему собственному маршруту, не отмеченному никакими тропинками. Они спустились с холма, перебрались через узкий ручеек, над которым было перекинуто толстое бревно, и принялись подниматься по склону еще одного холма.

— Я очень надеюсь, что вы знаете, куда идете, — пробормотала Джессика, карабкаясь через четвертую по счету ограду.

— Мы идем к Фрайарз-Авен^[3]. Мы уже почти там.

— Интересно — это название должно вызывать страх или пробуждать аппетит? — заметила она.

Теперь они шли полем, где паслись коровы. Оно уступами спускалось вниз; за пастбищем виднелся еще один холм. Над его вершиной простиралось безбрежное ясное небо.

— Ни то ни другое, — возразил сэр Марк. — Эти коровы имеют возможность наслаждаться самым прекрасным пейзажем во всем Сомерсете.

Они добрались до вершины всего за пару минут. Вокруг лежали несколько огромных валунов, золотисто-розовых в нежном утреннем свете. Чуть дальше, там, где трава уступала место камню, скала круто обрывалась, с головокружительной резкостью уходя из-под ног. Прямо перед ними расстилалась необъятная долина, и от красоты вида у Джессики захватило дыхание. Где-то вдалеке мелькнула голубая лента реки.

Утренний туман еще не успел уйти, и она видела только намек на изумрудную зелень травы. Прямо посреди долины, поднимаясь из тумана, возвышался высокий, конической формы холм; его вершина была увенчана каменной башней.

— Это холм Святого Михаила, — произнес сэр Марк у нее за спиной.

Что это такое, Джессика не знала. Дул сильный ровный ветер; ее юбки трепетали вокруг ног, из прически выбился локон.

— Что скажете? — поинтересовался Марк.

— Для чего он? Защитное сооружение? Или для религиозных целей?

Он подошел ближе и встал рядом.

— Согласно легенде, там похоронен король Артур.

Джессика с любопытством обернулась:

— А это правда?

— О, конечно. Королева Гвиневра умерла в Эймсбери. Говорят, что в ночь новолуния дорога между Шептон-Маллет и Гластонбери освещается ее погребальными факелами. — Он вытянул руку, словно указывая призрачный путь в тумане.

— Значит, неправда.

— Однажды, будучи детьми, мы с братом пробрались сюда, чтобы лично увидеть это зрелище. Но — увы — заснули. — Сэр Марк лукаво улыбнулся. — Наверное, как раз в этот момент она мимо нас и прошла.

Все последние годы Джессика прожила в Лондоне. До сих пор ей даже не приходило в голову, насколько новым был этот город. В конце концов, он ведь сгорел дотла всего два века назад. Здания были современными — современный камень, современная постройка. Но здесь… здесь даже в самом воздухе чувствовалась великая древность. Эти столбы были воздвигнуты тут, должно быть, тысячу лет назад, и никто не знал, с какой целью и по какому принципу. Поля, где когда-то гремели битвы и проливалась кровь, успели зарасти травой, превратиться в пустоши, а затем снова в пастбища — и все это за много веков до того, как в основание ее дома в Лондоне был заложен первый камень. В этом заключалось не то чтобы волшебство, но определенно нечто сказочное.

— Еще у нас говорят, что если в такую погоду, как эта, виден холм Святого Михаила, то скоро пойдет дождь, — добавил сэр Марк.

Башня на вершине холма из медово-теплого оттенка камня вырисовывалась особенно четко. В такой прекрасный день Джессике не хотелось даже думать о дожде.

— Какая жалость! — огорчилась она. — А что, если холма не видно?

Он задумался.

— Значит, дождь уже идет.

Джессика расхохоталась:

— Вы невозможны!

— Вы тоже хороши. — СэрМарк задумчиво уставился на башню. Несколько минут оба молчали. — Гвиневра должна была подождать Ланселота, — вдруг заявил он.

— Прошу прощения?

— Видите ли, она слишком рано вышла замуж, как мне кажется. Ей нужен был не Артур. Тогда она еще не понимала кто. Артур просто показался ей подходящим парнем — король бриттов, большая армия, большой меч… И она сказала себе: «Ну что ж, король, я полагаю, вполне сойдет». А нужно было дождаться Ланселота.

— Но кто бы тогда стал женой Артура?

Джессика ожидала, что он ответит какой-нибудь едкой репликой, вроде женщина, которая сумела бы сохранить ему верность, но сэр Марк отнесся к вопросу неожиданно серьезно. Потирая подбородок, он несколько секунд разглядывал окутанную дымкой долину.

— Дева Озера, — наконец решил он. — Я бы выбрал ее, если бы был на его месте.

— Дева Озера? Но она даже не человек.

— Миссис Фарли, вообразите, что вы мужчина, и что вы король, и что вы должны избрать себе супругу. С одной стороны, есть прекрасная женщина — не только красивая, но и милая и добрая, — которая будет уважать вас и трепетать перед вашей властью. С другой — женщина загадочная, и непонятная, и, возможно, немного пугающая, но при этом она уже вручила вам древний меч и ножны. Она сделала вас сильнее, подарила вам власть. В глубине души вы преклоняетесь перед могуществом, которым она обладает, и опасаетесь, что оно превосходит ваше. Кого бы вы выбрали?

— Любой мужчина предпочел бы первый вариант. Красивую женщину, которая его боится. Кто захочет жену, которая будет сильнее его?

— Мужчине, который уверен в себе, нет нужды бояться проявлений силы в других. — Он бросил на нее быстрый взгляд. — Я знаю некоторых довольно непривлекательных мужчин, которые намеренно женились на уродливых женщинах, веря, что те не станут им изменять. — Он пожал плечами. — Что же касается меня, я всегда хотел жениться на красавице.

Джессика усмехнулась:

— Потому что вы сами красавец?

— Потому что я хочу завоевать ее любовь, ее ум и сердце. — Сэр Марк немного подумал. — И тело. Конечно же я собираюсь завоевать ее тело, — добавил он.

— Так, значит, поэтому вы до сих пор не женились? — заинтересовалась Джессика. — Потому что ни одна женщина недостаточно хороша для великолепного сэра Марка? Вы признавались мне, что вас терзает гордыня. Разве это не лишнее ее проявление?

— Не совсем.

— Не совсем. — Она улыбнулась и сделала несколько шагов вперед. Юбки хлопали ее по ногам. — Я не понимаю вас. Вы испытываете вожделение. Влечение. Похоть. Также вы верите в целомудрие. Но ведь выход очень прост, сэр Марк. Это не бог весть какая дилемма. Найдите подходящую девушку, женитесь и предавайтесь своим плотским желаниям сколько душе угодно.

— О, я уже размышлял на эту тему, и много. — Он снова пожал плечами и посмотрел в сторону. — Иногда даже представлял все в мельчайших подробностях. Я бы сказал, мучительных. Полагаю, скоропалительный брак помог бы мне на несколько месяцев. Может быть, на несколько лет. Но ведь супружество — это навсегда. Мужское целомудрие подразумевает, что впоследствии оно перейдет в верность.

— Для мужчины с вашим темпераментом верность не должна представлять проблему.

Сэр Марк покачал головой:

— Вот как? Предположим, я выберу девушку, которая будет меня устраивать. Просто — любую более или менее подходящую девушку. А потом, скажем два года спустя, я встречу женщину, в которой будет заключаться все, о чем я когда-либо мечтал. Умную, добрую, красивую. Женщину, которой под силу сделать из меня лучшего человека. Женщину, которая сможет подшучивать над моей гордыней и в то же время все равно любить меня.

Он повернулся и заглянул ей в глаза.

— Представьте себе, что я ее встретил — но уже связан с той, что просто меня устраивает. Я мечтаю о жене, которую я мог бы любить, миссис Фарли. О такой, которой хотел бы хранить верность — потому, что, кроме нее, мне больше никто не нужен, а не потому, что это правильно. Я не хочу сожалеть о своей верности или о том, что я женат. И поэтому я… жду.

— Что вы намереваетесь делать со мной? — Джессике стало так неловко под его пристальным взглядом, что она невольно отступила на шаг.

Она слегка споткнулась о камень. Скорее, даже оступилась. Сэр Марк протянул ей руку — и хотя Джессика знала, что он хочет всего лишь поддержать ее, и ничего больше, это было выше ее сил. Джессика дернулась, пошатнулась и потеряла равновесие окончательно. Выставив вперед руки, она полетела на землю и больно ударилась о камень.

— Вы ушиблись?

Она осмотрела перчатки — это было гораздо легче, чем встретиться с ним взглядом. Крохотные частички гравия прорвали ткань и впились в ладони. Щиколотка тоже болела, но совсем немного.

— Нет. Пострадало разве что мое самолюбие.

Он снова протянул ей руку, но тут же поморщился и убрал ее за спину. Потом присел рядом, так что его голова находилась на одном уровне с ее лицом.

— Послушайте, — тихо сказал он. — Я не пытаюсь сделать вам ничего плохого. Мне бы очень хотелось, чтобы вы это осознали.

— Но…

— Никаких но. Я не хочу взять над вами власть. Не хочу, чтобы вы стали моей собственностью. В данный момент я просто хочу удостовериться, что вы не поранились.

Джессика судорожно сглотнула и уставилась в землю. Затем, медленно и неуверенно, она протянула сэру Марку обе руки, ладонями вверх. Он не сделал попытки взять их — как глупо с ее стороны чувствовать к ему благодарность за такое, — но осторожно провел кончиками пальцев по порванной перчатке и аккуратно стряхнул камешки, прилипшие к ее коже.

— У меня даже кровь не идет, — заметила Джессика.

— Действительно.

Она посмотрела вверх. Их глаза встретились. Что же это такое? Что за человек сэр Марк? И что происходит с ней самой?

— Я охочусь из азарта, а не потому, что мне нужно мясо, — сказал он. — Потому что вы мне нравитесь. Потому что в Лондоне за мной по пятам следуют сплетники и навязчивые поклонники. Если мне случается поговорить с женщиной раз, на следующий день об этом пишут в газетах. Если мы беседуем два раза, люди начинают делать ставки. Я не рискую говорить с кем-то три раза. — Он вздохнул и сел на большой камень. — Я собираюсь ждать до тех пор, пока не встречу единственную нужную мне женщину. Но… мне недостает женской дружбы. И нет, это не эвфемизм. Я имею в виду именно дружбу. Я испытываю симпатию к женщинам вообще. И к вам в частности.

— На свете есть много женщин и кроме меня.

— Я это заметил. Вот что самое худшее в Лондоне — я не могу себе позволить за кем-то поухаживать. Даже совсем невинно. Я нахожусь в крайне затруднительной ситуации. Как я могу понять, что женщина — именно та, которая мне нужна, не уделив ей хоть немного внимания? Но стоит мне проявить хоть какой-то интерес, как в обществе начинают считать, что наша свадьба — это дело решенное. Если через некоторое время я пойму, что она мне не подходит, я поставлю ее в неловкое положение. Перед всеми. Все, что требуется, — это три танца в течение двух недель, и сплетням и домыслам не будет конца. Я не могу решить, подходит ли леди мне в жены на основании трех танцев.

Его пальцы замерли на ее запястье. Джессика чувствовала, как бьется ее пульс.

— В городе сейчас газетчик.

— Я избавлюсь от него. — Сэр Марк отвел глаза.

Джессика молча кивнула.

— Значит, вы понимаете, о чем я? Я просто хочу больше чем три танца. А вы само совершенство. — Он нежно погладил ее ладонь. — Но я в любом случае не могу сбить вас с пути. Ведь вы меня ненавидите. — Он улыбнулся.

Она вздрогнула. Это просто прикосновение его пальцев, ничего больше.

Она могла бы придумать остроумный ответ. Она должна была придумать остроумный ответ — ведь она хотела соблазнить его. Но как она могла добиться своей цели, если обычное прикосновение заставляло ее вздрагивать? Кроме того, она провела много месяцев в каком-то черном, страшном тумане. И это странное ощущение, этот едва заметный трепет где-то глубоко внутри, принадлежало ей. Это был солнечный луч на лице, то самое тепло, о котором она мечтала. В ней наконец-то шевельнулось настоящее, подлинное влечение, в первый раз за много-много лет. Джессика медленно и осторожно сжала пальцы, так чтобы погладить тыльной стороной ладони его руку.

Она позволила своему страху словно бы струиться сквозь нее, добраться до твердого, холодного ядра, в котором заключалось ее сопротивление. Уэстон по-прежнему владел ею, несмотря на то что они давно расстались. Она сжималась в комок от всего, что могло доставить удовольствие, даже от простых касаний. Но по крайней мере, к ней снова вернулась эта способность — испытывать искреннее влечение.

Их пальцы переплелись. Он прерывисто вздохнул.

— Я вас не ненавижу, — прошептала Джессика.

— Нет? — Сэр Марк тоже перешел на шепот. Большим пальцем он тихонько погладил ее запястье. — О боже, — вдруг выдохнул он и притянул ее к себе.

У нее еще оставалась секунда, чтобы посмотреть ему в глаза, вдохнуть его запах.

— Сэр Марк? — выдохнула Джессика. Ее голос внезапно задрожал.

Их губы соприкоснулись.

Это не был страстный, пылкий, самозабвенный поцелуй. Всего лишь его дыхание на ее лице. Его губы, нежные и ласковые, на ее губах. Но в то же время в нем не было ничего нерешительного. Ни малейших колебаний.

Ее целовали столько раз, что и не сосчитать. Джессика думала, что давно овладела наукой понимать язык губ. В конце концов, поцелуй мог означать не так уж много. Предложение — или его принятие. Приглашение к переговорам. Или изредка заключение сделки. Поцелуи равнялись деньгам. Они были печатью, подтверждающей право на обладание.

Или, во всяком случае, были для нее.

Но в этом поцелуе не было никаких требований, никаких притязаний. Его пальцы сплелись с ее, его губы легонько прошлись по ее губам. Он не провозглашал себя ее владельцем, и Джессика растерялась. Она не знала, как это воспринимать. Что делать с сэром Марком. И — что было всего важнее — что делать с собой, с этим невозможным клубком страха, желания и влечения, что таился сейчас в ее душе.

Он поднял голову и заглянул ей в глаза.

Он не стал извиняться и не стал ничего обещать.

Другой мужчина отпустил бы какую-нибудь шутку, сделал вид, что не произошло ничего особенного. Сэр Марк глубоко вздохнул и выпустил ее руку:

— Я предупреждал вас, что вы мне нравитесь.

Его слова словно повисли в воздухе. Джессике показалось, что атмосфера сгущается с каждым ее вдохом.

Так, значит, вот что это было. Вот что значил его поцелуй. Не торговая сделка. Не заявление права на собственность. Симпатия, влечение — чистое и без всяких примесей. Ни один мужчина не целовал Джессику только потому, что она ему нравилась. Невольно, не отдавая себе отчета, она поднесла руку к губам. Она хотела дотронуться до них, удостовериться, что ее кожа по-прежнему принадлежит только ей. Что на губах не остался его отпечаток. Тот самый странный трепет внутри окреп и усилился. Ощущение было незнакомым и в то же время невыразимо приятным.

Он ей нравился.

О боже, как плохо! Что может быть хуже? Что же делать с этим чувством — задавить его в зародыше или поддержать? Ответа на этот вопрос она не знала. Все это время Джессика раздумывала о том, чего хочет от нее сэр Марк, но ей даже в голову не пришло спросить себя, чего хочет она сама.

Она отвернулась и посмотрела на холм Святого Михаила. Солнце и ветер делали свое дело; туман уходил. Сам холм был освещен яркими лучами, туман покрывал лишь самое дно долины, от чего оно казалось молочно-зеленым. Будет дождь. По крайней мере, по мнению старожилов Сомерсета.

Джессика знала это и без местных примет. Здесь всегда шел дождь.

— А что вы будете делать, сэр Марк, если встретите наконец свою Гвиневру и узнаете, что на нее уже заявил права кто-то другой?

Он молчал так долго, что она снова повернулась к нему, чтобы убедиться, что он ее слышал. Их взгляды встретились. Джессика помнила, что глаза у сэра Марка голубые, но они, судя по всему, умели изменять свой цвет в зависимости от освещения. Сейчас они показались ей каменно-серыми.

— Меня это не беспокоит, — тихо ответил он. — Совсем не беспокоит.

* * *

Часы пробили одиннадцать, Джессика лежала в своей постели. На ней была только тонкая льняная ночная рубашка.

Как давно она не чувствовала желания! Это совсем не волновало Джессику. Она научилась воспринимать акт любви как средство выживания, превратила его в еще одну уловку в своем арсенале. Но сцены, которые она разыгрывала за деньги, были далеки от настоящего удовольствия, как небо от земли.

За последние семь лет ее собственная жажда, ее нужды отошли на второй план, подчиняясь желаниям мужчины, который платил за ее тело. Прошло много лет с тех пор, как она в последний раз ощущала наслаждение.

Эмоции, которые она испытывала сейчас, были максимально неразумными.

Одно дело — соблазнить сэра Марка. И совсем, совсем другое — поддаться соблазну самой, позволить своему сердцу и своим чувствам сосредоточиться не на его совращении, а на нем самом. И тем не менее Джессика снова и снова представляла себе тот поцелуй. Его потрясенные глаза, когда он взглянул на нее и произнес «О боже». Она вспоминала, как его губы прижались к ее, и воображение на этом не останавливалось. Один поцелуй — это слишком мало.

Она хотела еще и еще. Она хотела чувствовать на себе его руки — чувствовать, как он по-настоящему ласкает ее, а не целомудренно касается кончиков ее пальцев.

Она хотела прогнать свой ледяной страх, растопить его теплом истинного желания.

Джессика вспомнила, как опиралась на сильную руку сэра Марка, какими твердыми были его мышцы под тканью рубашки, и представила себе его обнаженное тело. Должно быть, оно стройное и мускулистое, поджарое, но крепкое. Дрожь пробежала по ее собственному телу, и Джессика закрыла глаза. Она надевала его сюртук и точно знала, что портной не добавил никаких особых уплотнений, так что шириной плеч сэр Марк был обязан исключительно природе, а не хитрому покрою.

При мысли о его сюртуке, о его запахе, обволакивавшем ее, словно туман, она почувствовала, как ее тело наливается жаром, как будто ее накрыли с головой теплым одеялом. Его запах… Свежий мужской аромат с едва заметными нотками морской соли и крахмала. Никаких посторонних примесей; ни помады для волос, ни одеколона, призванного заглушить другие, более едкие запахи. Его кожа должна пахнуть точно так же — чисто, свежо и невероятно притягательно. Этот запах она не могла бы сравнить ни с чем — ну разве что с кристально-прозрачным, холодным горным ручьем в яркий солнечный день.

В ее фантазиях она не дотрагивалась до него. Это было… не обязательно. Здесь ей не нужно было ставить его удовольствие выше своего, заботиться только о том, чтобы удовлетворить его, забывая при этом, чего хочется ей самой. Здесь он думал о ней. Он ласкал ее. Он старался доставить ей наслаждение.

Да, это была всего лишь фантазия, но… о, как она жаждала его! А ведь ей столько лет не хотелось вообще ничего, и тем более она не испытывала такой страстной тяги к мужчине.

Сейчас, в полной безопасности, в своей собственной постели, она могла разрешить себе хотеть его. Не думая, не анализируя, не планируя каждый шаг, не рассчитывая возможный эффект от прикосновений. Она могла хотеть его для себя самой.

Она вздохнула, и прохладный ночной воздух нежно поцеловал ее разгоряченные губы. Сэра Марка не было рядом, он существовал только в ее воображении, и поэтому ее собственные руки должны были действовать вместо него. Она дотрагивалась до себя, до своей груди, до бедер, постепенно отвоевывая территорию, которую отдала другим много лет назад.

Его, а не ее пальцы коснулись ее соска. Его губы. Это его рука раздвинула ее ноги, погладила бедра, нащупала нежный бутон между ними.

И острое, почти мучительное удовольствие, которым отозвалось ее тело, не принадлежало никому, кроме нее. Это было ее, и только ее наслаждение. Только ее нужды имели значение; она не должна была заботиться ни о ком, кроме себя. Не нужно было притворяться, делать вид, что ей хорошо, своей поддельной страстью возбуждая страсть в другом.

Сладкая судорога пронзила ее с головы до ног. Это было не просто физическое наслаждение; ощущение, потрясшее ее, было сильнее и ярче, оно скорее напоминало экстаз, и она едва не заплакала от счастья.

Я — это я. Я своя.

Она снова принадлежала самой себе. Ее тело, ее душа, ее удовольствия и горести. Каждый дюйм ее тела был ее, ее собственным, ничьим больше. Она являлась чужой собственностью много лет, но теперь она была свободна.

Она была самой собой.

Она прерывисто вздохнула. Ее тело все еще дрожало, веки трепетали. Джессика открыла глаза и увидела перед собой темноту.

И снова подумала о Марке.

— О… боже, — всхлипнула она.

Глава 9

Фигура, стоящая на пороге дома Марка, не обладала и тенью той привлекательности, что отличала неожиданную гостью, заявившуюся в его дом в тот самый памятный дождливый день.

Время приближалось к ужину, но сейчас, в разгар лета, солнечные лучи грели еще довольно сильно. На его сегодняшнем посетителе была поношенная куртка из прочной шерстяной материи, слегка измятая и с загрязнившимися обшлагами. Судя по лицу, красноватому и морщинистому, ему приходилось проводить много времени на солнце. В руках мужчина держал бесформенную черную шляпу с мягкими полями; он то сжимал ее, то крутил, при этом старательно отводя взгляд от Марка.

— Чем я могу вам помочь? — спросил Марк.

От мужчины пахло потом — но не кислым и противным, как от лондонского бродяги, а здоровым и чистым, как от человека, который целый день занимается тяжелым физическим трудом.

Огромные руки скомкали шляпу.

— Я… я хотел… Видите ли, сэр, мы с женой… мы не из тех людей, что забывают о долгах. Я мог бы просто поблагодарить вас, но…

Что-то в тоне этого человека, в отводимом взгляде подсказало Марку, что его посетитель говорит не о той неопределенной благодарности, которую, как правило, испытывали к нему богатые горожане за «Практическое пособие». Виделись ли они раньше? Он внимательно вгляделся в своего гостя, стараясь припомнить его лицо, представить его моложе и без морщин, но так и не узнал. Может быть, дело было в возрасте, а может быть, в том, что его детские воспоминания были чересчур расплывчатыми.

— Вам не за что меня благодарить, — заметил Марк. — Уверяю вас, я не сделал ничего особенного.

Мужчина сокрушенно покачал головой:

— Ничего особенного? Разве я могу забыть то, что сделала для меня ваша матушка? Да я бы со стыда сгорел! Я помню все так, словно это было вчера. Моя Джуди осталась одна с ребятишками… — Он еще раз покачал головой. — Пожалуйста, сэр Марк. Если вы не позволите отплатить вам, мне будет не по себе всю оставшуюся жизнь.

Стыд. Вот что чувствовал Марк прежде всего, когда вспоминал о матери. Ее припадки безумия, насмешливые взгляды, которыми обменивались жители города, слушая ее очередную тираду.

Он сделал шаг в сторону и жестом пригласил гостя в дом:

— Прошу вас, входите.

— Нет, я не могу. Я не собирался нарушать ваше…

— Но я вас приглашаю. Я почту за честь, если вы воспользуетесь моим гостеприимством.

Несмотря на свою известность и высокое положение, с этим работягой Марк чувствовал себя свободнее и естественнее, чем с местным священником. Он провел своего гостя по коридору. Краем глаза Марк заметил, что мужчина слегка припадает на одну ногу. Он вовсе не был калекой, его даже нельзя было назвать хромым; скорее, это было похоже на старую рану.

Посетитель не удивился тому, что Марк сам ставит на огонь чайник, или хлебу с джемом, которые он поставил на стол. Он не спросил, почему у знаменитого сэра Марка нет слуг. Его старший брат был очень богат, но одним из самых ранних воспоминаний детства Марка был веник в руках и попытки подмести пол, в то время как его старшая сестра моет посуду. В доме брата он все время боролся с привычкой делать все самостоятельно — принести газету, надеть сюртук, вместо того чтобы стоять, вытянув руки, и ждать, пока лакей просунет их в рукава.

— Сейчас я присматриваю за овцами Боусера, — сказал мужчина. — А мою жену зовут миссис Джудит Тонтон.

— Тонтон, — медленно повторил Марк. — Я ее помню. — Воспоминание было смутным — какая-то маленькая комнатушка в деревенском доме, молодая женщина с двумя маленькими детьми. Его мать навещала ее; Марк ходил вместе с ней. Она всегда брала его с собой. — Но это было много лет назад. Возможно, лет двадцать.

— Верно, — подтвердил Тонтон и наконец-то посмотрел Марку в глаза. — Это было еще до того, как я вернулся из ссылки. Не знаю, что сталось бы с Джуди, если бы не ваша матушка.

— М-м-м.

— Да, — сухо сказал Тонтон. — Я был одним из тех самых молодых поджигателей. — Он развел руками. — Я вместе с другими поджег фабрику, когда они привезли «Дженни-пряху» и уволили половину рабочих. — Он слегка покраснел, возможно, от того, что вспомнил: сожженная фабрика принадлежала отцу Марка. — Судьи выслали меня из страны за то, что я сделал. И ваша матушка помогла моим мальчикам не умереть с голоду. А потом оплатила мою дорогу до дома и поручилась за меня, за мое хорошее поведение, в то время как никто не хотел брать на работу преступника.

— Может быть, все это так и было, — тихо сказал Марк, — но ведь именно мой отец вас и уволил. Так что одно уравновешено другим.

Мать несомненно согласилась бы с этими словами. Она была совершенно безумна, но во всем, что делала, прослеживалась пугающе четкая последовательность и логика. Она продала все, чем владела семья, и раздала деньги бедным. Но при этом никогда не воспринимала свои действия как благотворительность. Она считала, что просто возвращает взятое ранее.

Тонтон снова посмотрел на него:

— Прошу прощения, сэр, но я все равно не чувствую, что одно уравновешивает другое. Я очень и очень обязан вашему семейству. — Он потер лоб. — Но я пришел сюда не затем, чтобы препираться с вами. Видите, в чем дело… у меня есть собака. Сучка. Не просто собака — лучшая пастушья собака во всем Сомерсете, клянусь вам. Другой такой просто не сыскать. Шотландской породы. — Его глаза неожиданно засияли. — Она гуляла с кобелем несколько месяцев назад. Весь народ здесь, в наших краях, готов все на свете отдать, лишь бы заполучить одного из щенков Дейзи. Всего их пять; семь недель от роду. О четырех я уже договорился, а пятого придержал, потому что… — Он положил руку на стол, ладонью вверх. Под ногтями у него было черно. — Сэр Марк, может быть, вы захотели бы щеночка? Я счел бы за огромную честь, если бы детеныш Дейзи отошел одному из сыновей Элизабет Тёрнер.

Марк проглотил ком в горле. Наиболее зажиточные члены общины — те, кому принадлежали мельницы или землевладельцы, — пару раз приглашали его разделить их скромную трапезу. Впрочем, даже это гостеприимство было вызвано вполне прозаическими причинами. Деревенские хотели вволю посплетничать и похвастаться перед соседями, что их гостем был сам сэр Марк.

Но он прекрасно знал, что значила для этих людей хорошая пастушья собака. Она не просто приносила пользу; она была верным спутником и надежным другом; она являлась символом благосостояния. Человек, имеющий собаку, не влачил жалкое существование; в глазах окружающих он жил в достатке. Предложить собаку Марку для Тонтона было равносильно тому, чтобы подарить своего первенца.

— Мистер Тонтон, я приехал в Шептон-Маллет, чтобы подумать… подумать над одним предложением. Видите ли, меня попросили стать членом Королевской комиссии по делам бедных.

Тонтон кивнул.

— Это… большая честь, — заметил он. Уголки его губ чуть дрогнули.

Марк потер висок.

— Вы хотите сказать, это ужасно. Я не сторонник законов о бедных, к тому же комиссия запятнала свою репутацию еще больше, чем парламент. У меня нет никакого желания тратить свою жизнь на обсуждение вопросов вроде величины порций овсянки в работных домах.

Тонтон побарабанил пальцами по колену.

— Ну… если там такая неразбериха, может статься, как раз вы им и поможете? Хорошему человеку дело всегда найдется.

— Да, я знаю. Только поэтому я и не отклонил предложение сразу же.

И люди — действительно важные люди — прислушаются к нему, если он скажет, что вся система никуда не годится. Марк понимал, что он смог бы улучшить положение вещей. Судьбе было угодно даровать ему известность, и он чувствовал, что обязан употребить ее на всеобщее благо. Только… это звучало так, словно он должен был любить всех по долгу службы, и это несколько его смущало.

— Понимаете ли, если я и в самом деле соглашусь на эту должность, то мне придется много путешествовать. И мне негде будет держать собаку. Мне кажется, щенок Дейзи заслуживает лучшей участи.

Лицо Тонтона потемнело.

— Ну конечно… — пробормотал он. — Вы будете блистать в самых известных салонах. Там нет места для грязной собачонки. — Он расправил плечи и оглядел комнату. — Ну что ж. Возможно, я смогу быть вам полезен чем-нибудь еще.

Может быть, Марк и не считал то, что делала его мать, чистой благотворительностью, но этот человек явно придерживался другого мнения. Отказаться от подарка было все равно что отрубить дружески протянутую руку.

— Но мой брат, — неожиданно для себя добавил он, — мой старший брат — он не станет запирать собаку в крошечной лондонской гостиной. И я знаю, что он давно мечтал иметь какое-нибудь животное. Как раз на днях я думал, что нужно ему кого-нибудь подарить.

Тонтон поднял голову. Его глаза снова заблестели.

— Я просто уверен — он будет счастлив получить щенка Дейзи, — заверил Марк. — И собаке будет гораздо лучше у него.

Тонтон расплылся в улыбке.

— Ему нужно еще немного побыть с мамочкой. Но вы правы. Полагаю, в Парфорд-Мэнор ему будет где попрыгать и порезвиться — места там достаточно.

— На самом деле… — Марк вдруг осознал, что ему даже не нужно было уточнять, какого из своих братьев он имел в виду. — На самом деле я все равно не собирался к нему в ближайшее время, так что в задержке нет ничего страшного. Спасибо. Вы даже не представляете себе, что это означает для моего брата.

Тонтон слегка кивнул:

— По правде говоря, сэр Марк, это пустяки, ничего особенного. Все эти годы я сожалел, что не могу ничем отплатить вам за доброту. И стыдился, что не сумел сделать большего для… для вашей сестры. А также для вас и ваших братьев. Я ведь видел, что происходит, когда вернулся… но не смел ничего сказать.

Марк застыл на месте, стараясь ничем, даже дыханием, не выдать своих эмоций. Слова Тонтона ударили его прямо в сердце.

— Только один человек во всем Шептон-Маллет мог остановить все это, — продолжал его гость. — Исправить то, что пошло не так. Элизабет Тёрнер…

Марк нашел в себе силы кивнуть.

— Я всегда считал — то, что произошло с вами и вашими братьями после ее смерти… может быть, это она с небес так о вас позаботилась. После того как снова вернулась к себе самой.

— Да. — Марку вдруг почудилось, что он отдалился от своего собеседника на много-много миль. — Да. Наверное, так оно и есть.

Воцарилось молчание. Вскоре Тонтон засобирался и ушел.

Проводив его, Марк обхватил себя руками и опустился в кресло. Иногда ему казалось, что он единственный из всех детей Элизабет Тёрнер, кто по-настоящему ее понимает. Она всегда была суровой и строгой. И набожной. Даже до того, как безумие овладело ею окончательно, мать была очень неуравновешенной. Ее вечно бросало в крайности, она просто не знала, что такое середина. В конце концов, она дала своим детям имена, основываясь на стихах из Библии!

Ей пришлось видеть немало страданий, и она считала своим долгом облегчать боль страждущих. Еще она видела грех, много греха, и тоже восставала против него. Марк совсем не помнил своего отца, но мать… мать он помнил слишком хорошо.

Она позволит умереть Хоуп, его старшей сестре. Она била Эша. Она заперла Смайта в погребе и оставила его там… Марк даже боялся вспомнить на сколько.

Но Марка она щадила. Не считала необходимым очищать его душу, изгонять из него дьявола. Однажды она призналась, что в этом не было нужды, поскольку только он, один из всех, был истинно ее сыном, а не сыном своего отца. Он запомнит это навсегда. Мать видела в нем себя, узнавала ту самую неустойчивость, чрезмерность, которая в итоге и свела ее с ума, и он старался никогда не забывать об этом. Возможно, именно поэтому он и стал тем, кем стал. Марк хотел убедить себя в том, что лучшие качества матери — ее способность сопереживать, великодушие, стремление делать добро — вполне совместимы со спокойствием и равновесием. Он хотел доказать, что можно быть хорошим и при этом не сумасшедшим.

Мысль о том, чтобы посвятить свою жизнь законам о бедных, как раз выводила его из равновесия. Да, это было бы добрым делом. Это было бы правильным, благочестивым поступком. Но он не хотел этого.

Он приехал в Шептон-Маллет, чтобы разобраться в себе. И вместо этого встретил миссис Фарли. Марк улыбнулся, вспомнив, как ее нежные теплые пальцы сплелись с его пальцами. Какими мягкими были ее губы. О чем же он, ради всего святого, думал, когда позволил себе поцеловать ее? Ответ был очевиден — в тот момент он не думал вообще.

И теперь ему тоже не хотелось творить добро и вести себя правильно. Он мечтал повторить все еще раз.

Лондон, Королевская комиссия и все сплетники страны вполне могут подождать еще неделю.

Как выяснилось, Лондон имел на этот счет собственное мнение.

Три дня спустя Марк выбрался в город. Он как раз шел через площадь к почте, чтобы отправить очередную порцию писем, когда его окликнул знакомый голос:

— Сэр Марк!

Пэррет был последним, кого Марку хотелось бы видеть в эту минуту. Маленький человечек с необыкновенной резвостью заторопился навстречу, придерживая на голове шляпу. Его башмаки стучали по брусчатке.

— Сэр Марк, я надеялся, что сейчас… мы с вами одни, в деревне… — Пэррет остановился в нескольких футах от Марка, напротив Маркет-Кросс, и попытался отдышаться. Слова вырывались из него со свистом.

— И в самом деле, — с иронией заметил Марк, оглядывая народ вокруг.

Пэррет насмешки не заметил. Он снял шляпу, открыв блестящую лысину с несколькими редкими, тщательно расчесанными прядями, и вытер пот со лба. Платок у него был немного пожелтевший и весьма сомнительной чистоты.

— Может быть, вы сочтете возможным дать мне эксклюзивное интервью?

Найджел Пэррет был не просто настойчив — он был назойлив до крайности. Марк мог бы даже восхититься его упорством — или, по крайней мере, проникнуться к нелегкому ремеслу газетчика сочувствием, если бы Пэррет не писал совершенно возмутительные, нарушающие все границы частной жизни статьи. Один случай запомнился Марку особенно хорошо. Пэррет собственными руками порылся в мусоре, который выбросила кухарка, а потом написал статью, в которой обстоятельно объяснил, почему, по его мнению, сэр Марк предпочитает баранью ногу отбивным.

Марк действительно предпочитал баранью ногу — до тех самых пор, когда после злосчастной статьи его две недели подряд угощали бараниной на всех званых обедах.

И это был еще не самый страшный из грехов Пэррета. Три месяца назад Марку случилось станцевать один танец с леди Евгенией Фитцхэвен. Она показалась ему славной девушкой — скорее даже девочкой, — и, кроме того, он был приятелем ее отца. Танцы устраивались вечером, и после них Марк сопроводил леди Евгению на званый ужин. По меньшей мере сто мужчин в Лондоне в этот вечер составили компанию ста молодым леди, и никто не придал этому ни малейшего значения. Но Марк не являлся просто одним из ста. Он был «тем самым» сэром Марком.

Разумеется, он заметит, какие яркие у нее глаза и какие румяные щечки. А еще он заметит, что юная леди Евгения в его присутствии смущалась настолько, что буквально не могла произнести ни слова. Марк был бессилен — он не мог запретить впечатлительным молодым особам воображать, что они в него влюблены. Однако он всегда пытался как можно раньше распознавать начинающееся увлечение и делал все от него зависящее, чтобы ненароком не поощрить очередную поклонницу. Девичья влюбленность, как правило, сходит на нет, если ничем не подпитывается, и Марк старательно сохранял дистанцию. Обычно юные леди довольно скоро переключали внимание на того, кто мог оценить их по-настоящему.

Но Пэррет отыскал леди Евгению до того, как она успела изменить свои сердечные склонности. Он поговорил с ней, и девушка наивно рассказала ему о своей безответной любви. Она даже изложила свой детский план завоевания сэра Марка — в основном он состоял в том, чтобы излучать в его присутствии радость, и с восторгом перечислила имена их будущих детей. Вспоминая об этом, Марк до сих пор морщился и едва ли не краснел.

Пэррет изложил все мечты юной девы на первой полосе своей газеты. Репутация Марка не пострадала — из статьи было совершенно ясно, что он не сделал ровным счетом ничего, чтобы спровоцировать эти страстные чувства. Однако девушки в столь нежном возрасте и не нуждаются в поощрении, чтобы предаваться грезам. Невозможно заставить их перестать желать недостижимого.

Кроме как выставить их самые сокровенные чувства на обозрение всего Лондона. Леди Евгения стала всеобщим посмешищем, а Найджел Пэррет заработал небольшое состояние на продаже номера со статьей. А Марк в свою очередь вообще перестал разговаривать с юными впечатлительными леди.

Сейчас Пэррет таращился на него глазами голодного волка. Марк почти видел, как у него в голове зреет очередная статья. Возможно, в этот раз он подробно проанализирует поленницу сэра Марка и сделает из этого определенные выводы. О том, что Пэррет мог бы написать о миссис Фарли, Марку даже не хотелось думать.

— Одно маленькое интервью, — проблеял Пэррет. Видимо, ему самому этот тон казался просительным. — Всего несколько вопросов.

— Ни за что. Вы последний человек на земле, которому я бы согласился дать эксклюзивное интервью.

Пэррет как ни в чем не бывало кивнул, словно и не заметил, что Марк только что нагрубил ему, быстро вытащил блокнот и тут же настрочил пару строк.

Марк бросил встревоженный взгляд на страницу. Пэррет писал крупными круглыми буквами, так что их можно было без труда прочитать даже вверх ногами и на расстоянии в два шага.

Ваш обозреватель встретился с сэром Марком в его родном городе Шептон-Маллет. Пэррет кропал свое сочинение с невероятной скоростью. Увидев своего дорогого друга — а именно таковым, о мой читатель, меня считает сэр Марк, как я смею на это надеяться, — он поприветствовал меня в самых цветистых выражениях.

— Какие еще цветистые выражения?!

— «Последний человек на земле», — процитировал Пэррет. — По-моему, очень цветисто.

Он продолжал строчить. Как и всегда, сэр Марк излучал жизнерадостность и со своей обычной скромностью отверг комплименты, которыми я щедро его осыпал.

Хватит, решил Марк. Эту игру нужно прекратить. Все, что он скажет, Пэррет сумеет вывернуть наизнанку и превратить в еще одну сплетню. Он сложил руки на груди и попытался найти нужные слова, чтобы послать Пэррета к черту так, чтобы тот не сумел переиначить это на нужный ему лад. Газетчик с надеждой поднял взгляд, ожидая следующих комментариев.

Марк плотно сжал губы и постучал пальцами по локтю.

Моя любезность, проявившаяся в том, что я посетил его, так тронула сэра Марка, что он буквально онемел от наплыва чувств. Тем не менее согласился дать мне эксклюзивное интервью, которое я и представляю вашему вниманию.

— Ни на что подобное я не соглашался, — процедил Марк сквозь стиснутые зубы.

Пэррет склонил голову набок.

— Я стою здесь и разговариваю с вами, и других репортеров поблизости нет. Это подразумевает определенную эксклюзивность.

Марк, не найдя что сказать, покачал головой, развернулся и зашагал к почте. Пэррет, естественно, засеменил следом.

— Коммуникация — это великая вещь, — заметил он. — Я могу угадать, что вы хотите сказать, по тому, как вы поворачиваете голову. Как вздергиваете подбородок. Если я не буду цитировать вас напрямую и писать о вас плохо, вы никак не сможете меня остановить.

Не отвечая, Марк ускорил шаг.

Пэррет, не отставая, держался рядом. Его дыхание заметно сбилось.

— Я единственный репортер в этом городе, — выговорил он. — Не важно, что там утверждают другие. Как вам известно, именно я расследовал некоторые наглые заявления, касающиеся вас, и доказал, что все это возмутительная ложь. Если бы не я и не мое неусыпное внимание, тот случай с леди Грантэм в прошлом году мог бы бросить тень на вашу репутацию.

— Не было никакого «случая» с леди Грантэм, — бросил Марк. — Все это знают. Никто не верит слухам, которые распространяют обо мне некоторые люди.

— Ваша правда, — согласился Пэррет. — Но льщу себя надеждой, что и я приложил к этому руку. Если бы вы только знали, сколько историй о вас мне приходилось слышать, сколько голословных обвинений… — Он сокрушенно покачал головой. — А ведь тот обмен остроумными репликами, свидетелем которого я стал несколько дней назад… это нельзя назвать ни на чем не основанной выдумкой, верно?

Марк резко остановился и повернулся к нему лицом.

— Вы пытаетесь шантажировать меня? Заставить меня поддаться вашим требованиям?

— О нет, нет, что вы. — Пэррет погладил усы. — Ну… если только это сработает.

Марк возвел глаза к небу.

— Можете процитировать меня дословно, если пожелаете, с кавычками и со всем, что нужно, и поместить это на первую полосу в своей газете. Вот вам мой ответ — я скорее продам душу дьяволу, чем позволю вам нажить хотя бы еще один пенни на моем имени.

— Продавайте, если хотите, мне-то что за дело? Я просто хочу заработать денег.

Марк снова развернулся и зашагал прочь так быстро, как только мог. Отсюда было уже видно церковный двор; вокруг церкви собралось несколько человек. Если бы он махнул им рукой и подозвал…

Что тогда?

Он попросил бы их взять Пэррета за ухо и выкинуть из города? Засадить Пэррета за решетку по какому-нибудь сфабрикованному обвинению? И то и другое показалось Марку хорошей идеей. Почти такой же хорошей, как взять Пэррета за ворот, поднять его в воздух и…

Он покачал головой, пытаясь вытряхнуть из нее жестокие мысли. Нет, он не собирается выходить из себя, терять душевное равновесие. Не с этим жалким человечком, у которого не наберется и малой толики морали.

— А если вы не согласитесь побеседовать со мной, то это сделает кто-нибудь другой, — заявил Пэррет. — Я бы с большим удовольствием написал о той самой женщине, с которой вы говорили — миссис Фарли, не так ли? Может получиться история почище, чем с леди Евгенией.

Ярость вдруг захлестнула Марка с такой силой, что он едва не перестал дышать. Он почувствовал себя щепкой, которую подхватил мутный горный поток. Не успев даже сообразить, что делает, он круто повернулся и толкнул Пэррета в грудь. Когда тот пошатнулся, Марк заломил ему руку, схватил за шиворот — точно так, как ему мечталось, — и оторвал от земли.

— Сэр Марк! — завопил Пэррет, брыкаясь. Его ноги молотили воздух.

В голове у Марка мгновенно возникла картинка: он швыряет газетчика о стену таверны, а потом ударяет его об эту стену головой. Много раз. Это было невероятно приятно. Исцарапанные руки Пэррета, кровь, текущая у него из носа…

Он сделал два шага к зданию.

Остановись. Остановись.

Но останавливаться ему не хотелось. Марк попытался прийти в себя, стряхнуть наваждение. Это было похоже на барахтанье в трясине, когда никак не можешь нащупать под ногами дно. Кажется, он ободрал костяшки пальцев о засалившийся воротник Пэррета.

Он с усилием отвернулся от стены и поднял крохотного газетчика еще выше. Пэррет взвизгнул, что доставило какой-то самой темной части души Марка невероятное наслаждение, и отчаянно забился. Марк набрал воздуха в легкие и разжал руки.

Пэррет приземлился — вернее, приводнился — прямо в лохань с водой для лошадей. Поднялся фонтан брызг. Марк почувствовал, как в лицо ему полетели капли воды.

Отфыркиваясь, Пэррет вынырнул из лохани и вытер лицо. Привязанная рядом кобыла издала возмущенное ржание, как будто хотела сказать: О нет! Только не в мою воду!

— Вы ошибались, — сказал Марк. — Я могу остановить вас.

Но ни облегчения, ни удовлетворения не было. Вместо этого он чувствовал странную пустоту внутри и тошнотворное чувство раскаяния. Он позволил себе потерять контроль над собой. Опять.

Это видение — как он снова и снова ударяет обмякшее тело Пэррета о стену таверны — все еще стояло у него перед глазами, но теперь оно вызывало только отвращение. Марк почти ощущал, как подрагивают его руки, сами по себе, словно в них вселился злой дух, желающий претворить все это в жизнь.

Пэррет смотрел на него во все глаза. Едва ли не впервые в жизни он потерял дар речи.

Уже не в первый раз Марк поддался той беспредельной, безрассудной ярости, что окутывает, словно багровый туман, и не в первый раз ему приходилось об этом сожалеть.

Он вздохнул и покачал головой.

— Теперь вам ясно, Пэррет? Я не собираюсь давать вам эксклюзивное интервью. Этого не будет. И вы не будете больше печатать в газете собственные измышления на эту тему, которые вы называете статьями.

— Но…

— Нет.

— Но…

— Конечно нет. — Марк упер руки в бока.

— Но…

— И на это я тоже отвечу: нет.

— Сэр Марк, — проскулил Пэррет. — У меня малолетняя дочь. Я… я создал вам репутацию, возделал ее, кропотливо и бережно, как крестьянин поле. Разве я когда-нибудь писал что-то, порочащее вас? Я заработал свою собственную репутацию — сделал карьеру, — рассказывая о вас правду. Не следует ли нам работать над этим вместе?

С церковного двора подтянулись несколько женщин. Несомненно, они желали узнать, почему сэр Марк только что швырнул в лохань с водой какого-то человека.

— Я знаю, в чем дело, — с неожиданной злобой объявил Пэррет. — Вам сделали другое предложение. Кто-то перешел мне дорогу. Другой журналист предложил вам долю, так? Сколько вам посулили? Десять процентов? Пятнадцать? — Он понизил голос. — Я могу дать вам больше. Я перебью его цену. Обещаю.

— Меня не интересуют ваши обещания, — оборвал его сэр Марк. Он никак не мог сосредоточиться, опознать тех, кто их окружает. Все лица как будто расплывались, кроме одного — Джессики. Миссис Фарли тоже была здесь. Не то чтобы ее присутствие действовало на Марка успокаивающе — скорее наоборот; но он хотя бы сумел переключить внимание с Пэррета на нее.

— Высчитаете, что обладаете большим влиянием, чем я, — прошипел Пэррет. — Что популярность — ваша собственная заслуга. Это я сделал вас, сэр Марк. И я могу вас уничтожить, если захочу. Своим успехом вы обязаны мне, и только мне.

Марк снова покачал головой и отвернулся.

— Я не обязан вам ничем, — сказал он. — И я предупредил вас в первый и последний раз. Убирайтесь отсюда. Уезжайте из города.

Пэррет выбрался из скользкой лохани, изо всех сил стараясь держаться с достоинством.

— Однажды, — официальным тоном объявил он, — вы об этом пожалеете.

— Возьмите у меня интервью в Лондоне, — парировал Марк. — Я в подробностях расскажу вам, как я об этом сожалею.

Джессика, разумеется, хотела снова увидеть сэра Марка, но не сейчас. Не при подобных обстоятельствах. В кармане у нее лежало письмо от поверенного, где в точных цифрах измерялась ее свобода — или, точнее, отсутствие таковой.

За несколько недель, проведенных в этом тихом городке, она как будто немного успокоилась и даже начала понемногу снова обретать себя. Но первое же письмо от поверенного содержало отчет о ее долгах — их было слишком много, и о доходах — коих, естественно, было слишком мало. Аренда квартиры в Лондоне, средства, израсходованные здесь… Через три недели должны были прийти квартальные счета, и это означало, что Джессика окажется на краю финансовой пропасти. Ее сбережения почти подошли к концу.

В письмо от поверенного было вложено еще одно послание — от Уэстона.

Решение о назначении сэра Марка должно быть принято не позднее чем через несколько недель, писал он. Мне не будет никакой пользы от его совращения, если все произойдет слишком поздно. Заканчивай с этим делом как можно скорей.

Уэстон не добавил «а иначе…». Это было и не нужно. Без обещанной награды у Джессики не останется иного способа выжить, кроме как найти очередного покровителя.

И даже это решит проблему лишь на время. Темный провал не исчезнет, он только отодвинется. После того как этот мужчина оставит ее, ей придется искать следующего. И следующего. И следующего. И каждый раз она будет терять еще одну частичку себя.

Она должна это сделать. О, как ей ненавистно это задание — особенно с ним, с сэром Марком. Он нравился ей. Но вот он поднял глаза — кого это, кстати, он бросил в лохань? Уж не мистера ли Пэррета? О да. Прекрасно! — и посмотрел прямо на нее. Не отрывая от Джессики взгляда, сэр Марк направился прямо к ней и остановился напротив.

— Сэр Марк, — заговорила леди рядом, — пригласил ли вас мой сын Джеймс на состязание по стрельбе на следующей неделе? Я знаю, что…

Марк даже не посмотрел на миссис Толливер.

— Пригласил, — коротко ответил он.

— И вы придете?

— Как я уже сказал вашему сыну, я приду, если миссис Фарли тоже будет там присутствовать.

Джессика изумленно вздохнула.

— Она… она тоже приглашена. — Взглянуть на Джессику миссис Толливер не посмела. — И… и мы будем очень рады ее видеть. Ждем с нетерпением. Может быть, мы могли бы быть вам чем-то полезны?

Что бы там ни вынудило сэра Марка швырнуть человека в воду, это явно не добавило ему хорошего расположения духа.

— На самом деле, — сердито заметил он, — я давным-давно обещал миссис Фарли проводить ее домой, но так и не выполнил своего обещания.

Джессика не хотела испытывать к нему еще большую симпатию, не хотела подталкивать его к падению. И ей было противно думать о Уэстоне, ожидающем от нее детального отчета о «приключении» с тем, чтобы обнародовать его перед всем Лондоном.

— Мне не нужна…

Сэр Марк бросил на нее короткий взгляд, и она замолчала.

— Я знаю, что вам не нужна компания. Но мне она нужна.

Если он будет продолжать разговаривать с ней так открыто, то рано или поздно разразится скандал, подумала Джессика. Но именно скандала она, по идее, и должна была добиваться. Дамы проводили их глазами. Джессика независимо пожала плечами и поспешила вслед за Марком, который уже успел отойти на несколько шагов.

— Что вы делаете? — возмутилась она. — Вы хоть представляете себе как… что будут болтать эти женщины?

— Пусть болтают. — Он расправил плечи. — С кем им болтать? С Пэрретом?

Он даже не попытался замедлить шаг, и Джессика была вынуждена почти бежать, чтобы не отставать. Солнце припекало вовсю, и, миновав несколько улиц, она почувствовала, что задыхается от жары. Сэр Марк продолжал неумолимо шагать вперед. Они покинули центр города и вскоре приблизились к тому месту, где мощеные улицы сменялись дорожками и тропами. Все это время он молчал и смотрел прямо перед собой. Прошло не меньше пяти минут, прежде чем он заговорил снова:

— Должен признать, я поступил не совсем честно. В данный момент компания из меня неважная.

Брызги из лохани, окатившие его с головы до ног, успели подсохнуть. Темных пятен от капель воды на сюртуке почти не было видно. Джессика промолчала.

— По правде говоря, я немного вышел из себя, — добавил он.

— Никогда бы не догадалась.

Он искоса взглянул на нее. Джессике показалось, что из глаз сэра Марка вылетели искры. Ее сердце затрепетало.

— Вы такой грозный, когда сердитесь, — заметила она. Он снова отвернулся, и она смогла наконец вздохнуть.

Грозный — это слово даже и наполовину не передавало исходившей от него опасности. Джессика даже боялась себе представить, каково это — быть причиной подобного гнева. И понятия не имела, как его соблазнять, когда он в таком настроении. В его походке и жестах было что-то, от чего он казался больше и сильнее, чем обычно. Как будто с него слетел налет цивилизации и обнажил другого сэра Марка, менее словоохотливого и более порочного.

Надо быть настороже, подумала она.

— Я не доверяю себе, когда злюсь, — сказал он, словно подслушав ее мысли.

— Что ж… — протянула Джессика. — А я доверяю. Значит, все в порядке.

— Слабое утешение, — мрачно бросил он. — Вы не знаете, что я собой представляю, когда в ярости.

Каждый его шаг сопровождало небольшое облако пыли, поднимавшееся с дороги. Сэр Марк шел так быстро, что его шаги почти совпадали с биением ее сердца.

— Я стараюсь не выходить из себя, потому что, когда это случается, последствия бывают ужасными. Даже сегодня… я ведь почти размазал этого несчастного писаку по стене. Сумел овладеть собой только в самый последний момент.

— Можете считать, что я в ужасе.

— Мне нравится равновесие. Тишина. Спокойствие.

— Тогда вы, должно быть, меня ненавидите.

— Едва ли. — Он фыркнул. — Когда я был младше, я… я подрался со своим кузеном. Вернее, с одним из дальних родственников, Эдмундом Дэлримплом. Он сказал что-то обо мне… и о моей матери. Я сломал ему руку в двух местах. Инцидент стал причиной ссоры между нашими семьями. Этот конфликт длился много лет. А все потому, что я не сумел обуздать свой характер.

— Я поражена, — съехидничала Джессика. — Мальчишки — и дерутся? Это неслыханно. Переходит все границы.

— На самом деле действительно неслыханно, — возразил сэр Марк. — Теперь мой брат женат на сестре Эдмунда — ну разве не самое радостное примирение, которое только можно представить? Но мы с Эдмундом с тех пор так ни разу и не поговорили по-настоящему. И судя по всему, теперь так оно и останется. — Он помолчал. — Все еще сложнее. Мой средний брат Смайт раньше дружил со старшим братом Эдмунда, Ричардом. Но после нашей драки они тоже поссорились. Теперь Ричард отказывается приезжать в Парфорд-Мэнор, если там гостит Смайт. И то же самое со Смайтом. Так что… да, я не доверяю своему темпераменту. Когда я теряю голову…

— Смайт, — повторила Джессика. — Вашего брата зовут Смайт^[4]?

Сэр Марк тяжело вздохнул:

— Видите, что происходит, когда я выхожу из себя? Я не в состоянии держать рот закрытым. Если бы он слышал, то меня бы уничтожил. Сейчас для всех я — сэр Марк, а Эш, разумеется, Парфорд. Смайт предпочитает называться просто Тёрнер. Он ненавидит свое имя — причины, я полагаю, вы вполне можете себе представить.

— А вашего старшего брата зовут Эш^[5]? Это… м-м-м… интересное имя. Как вышло, что ваших братьев назвали Эш и Смайт, а вы отделались обыкновенным Марком?

Гневный румянец уже сошел с лица сэра Марка, и теперь он просто покраснел — слабо, но все же заметно. Он явно приходил в себя.

— Послушайте, миссис Фарли, пожалуй, этот разговор зашел слишком далеко. И я только что имел беседу с журналистом, что лишний раз напоминает мне о том, что некоторые люди заплатили бы целое состояние за такую информацию.

— Я буду нема как могила.

Он бросил на нее загадочный взгляд:

— Я и мои братья получили свои имена из стихов Библии. Марк, Эш — это всего лишь сокращенные версии наших настоящих имен.

— Как же в таком случае вас зовут?

— Могила вы или не могила, но этого я вам ни за что не скажу. — Он снова посмотрел на нее. — Такие вещи нельзя говорить женщине, на которую стремишься произвести впечатление.

Джессика вздохнула:

— Ну что ж, вероятно, вам еще повезло, что ваш стих был выбран из Евангелия от Марка, а не, скажем, из книги Захарии. Вам не очень подошло бы имя Захария. Или Аввакум.

Он наконец улыбнулся, чего она и добивалась.

— Ваш отец, наверное, был очень набожным, — заметила она. Даже ее собственный отец, строгий викарий, и то не зашел настолько далеко. Она посмотрела на сэра Марка и вспомнила, что он уже говорил ей что-то такое раньше…

— Это была моя мать, — тихо сказал он. — Мать дала нам имена. Отец не присутствовал при нашем рождении — ни одного из нас. И… да, она была очень набожной. Она… у нее в жизни было очень мало вещей, в которые можно было верить. И если уж она считала что-то истиной, то верила в нее безоглядно и со всей своей страстью.

— Вы сказали, что любите равновесие и покой, сэр Марк, — медленно произнесла Джессика. — Может быть, именно поэтому?

Он смотрел на нее очень долго, чуть сжав губы, и Джессика вдруг подумала, что ей известно имя портного сэра Марка и то, какие отметки он получал в школе, но она так мало знает о нем самом. Для человека, чей каждый шаг освещается в газетах, в нем было слишком много загадок. Она понятия не имела, что Марк — вовсе не его настоящее имя.

Он так часто улыбался, был так разговорчив и казался таким открытым, что Джессика считала его прямодушным и откровенным. Дрожь пробежала у нее по спине — не от страха, а от почти болезненного узнавания. У этого человека были тайны.

Она прекрасно понимала, что это такое.

— Есть вещи, которые просто не должны появиться в газетах, — сказал он. — Ни при каких условиях. Слишком часто моя жизнь выставлялась на всеобщее обозрение. Я не могу рисковать. Дело совсем не в том, что я вам не доверяю.

Он не должен был доверять ей. Она собиралась совратить его и сделать этот факт достоянием общественности. Джессика глубоко вздохнула, чувствуя неодолимое отвращение к себе.

— Некоторые вещи, — продолжил он, — я бы желал оставить при себе.

Когда Джессика предложила свою кандидатуру Уэстону, она думала, что всего-навсего испортит сэру Марку репутацию. В конце концов, его имя и так без конца упоминалось в газетах. Для него это будет еще одна история, не более того. Это было до того, как она узнала его лично. Если то, что она задумала, сработает, он возненавидит ее на всю оставшуюся жизнь. Она и сама себя возненавидит.

— Тогда ничего не говорите, — с наигранной легкостью сказала она. — В любом случае мы уже подошли к моему дому, и я вижу в окне Мари. Так что ни о какой неприкосновенности частной жизни и речи быть не может.

Он коротко кивнул.

— В таком случае увидимся на следующей неделе, верно? На состязании по стрельбе у Толливера.

Сэр Марк вздохнул:

— Я надеюсь, мистер Пэррет уберется из города до того, как у меня в руках окажется ружье.

Возможно, это была шутка. Джессика повернулась, чтобы идти к дому, но он поймал ее за руку:

— Миссис Фарли. Спасибо.

На секунду их пальцы переплелись. Джессика осторожно отняла руку, думая о том, что сэр Марк желал бы оставить при себе.

— Не надо, — тихо сказала она. — Не благодарите меня.

Глава 10

Солнце еще не успело прогнать утренний туман, когда Марк прибыл на лужайку за рекой, на которой должно было состояться состязание. Джеймс Толливер, отец которого устраивал мероприятие, радостно помахал ему рукой.

— Сэр Марк! — Он просто лучился от счастья и только что не скакал, как щенок, чей хозяин наконец вернулся домой. — Вы пришли! Я установил мишени номер два и четыре. Когда вы их увидите, скажите, правильно ли я все сделал.

— Хорошо. Но уверен, что вы сделали все как надо.

— И это я придумал правила состязания. Будет два тура — и стрелять нужно в парах. В первом туре устанавливается общее лидерство, а во втором каждый будет выступать уже сам за себя.

Марк понятия не имел, о чем говорит Толливер, но у него не было опыта в состязаниях подобного рода. Он рассчитывал, что вся его задача будет заключаться в том, чтобы нажать на спуск при команде «пли».

— Звучит очень разумно. Должно быть, вы посвятили разработке много времени.

— Ну… — Толливер слегка зарделся. — Вы не хотели бы быть в паре со мной? В первом туре?

Поколебавшись, Марк взглянул туда, где уже собрались остальные участники. В толпе мелькнуло желтое платье миссис Фарли, длинное, с роскошными белыми кружевными манжетами.

— Вам не стоит о ней беспокоиться, — с юношеской непосредственностью заметил Толливер. — Дина… то есть, я хочу сказать, мисс Льюис предложила ей быть в паре. Я очень много думал над тем, что вы тогда сказали.

— Хмм… — Возможно, так оно и есть, подумал Марк.

— И кроме того, Дина в самом деле хотела с ней поговорить, — продолжил Толливер. — Она пожелала узнать, как миссис Фарли заплетает волосы. Вы можете себе это представить?

Марк снова посмотрел на миссис Фарли. Сегодня ее шляпка была в тон платью — золотистый шелк с отделкой из белых лент. Шляпка не скрывала сложнейшее сооружение из затейливо уложенных кос и косичек, расплести которые мог бы только волшебник. По крайней мере, так показалось Марку.

— Вполне. Желание мисс Льюис представляется мне вполне понятным.

— М-м-м… — Толливер закашлялся. — Может быть, мы подойдем и поговорим с ними? — делано-невинно спросил он. — Может… мисс Льюис что-нибудь нужно.

Марк усмехнулся. О, эта юношеская неловкость. Он взглянул на Толливера, и щеки того немедленно приобрели пунцовый оттенок.

— Ну то есть… честное слово, я могу воздержаться. Я вовсе не испытываю никакого искушения! Такой выдающийся член ОМД, как…

— Какое отношение ОМД имеет к беседе с леди? — перебил его Марк. — Флирт вполне позволителен. Разве я когда-нибудь говорил иначе?

— Но членская карточка!..

— Членская карточка?

Толливер порылся в кармане жилета и вытащил небольшой прямоугольник из картона, размером не больше обычной визитной карточки, с потертыми и обтрепанными краями, как будто его долго носили при себе.

— Пожалуйста. Пункт третий. Торжественно клянусь не флиртовать и не предаваться иным легкомысленным действиям, поскольку это может ввергнуть в опасность.

— Дайте это мне.

Толливер передал ему карточку. Марк пошарил в своих собственных карманах, выудил огрызок карандаша. Он провел линию под пунктом три и крошечными буквами подписал: Право на флирт восстановлено. 21-6-1841. М947Т.

— Вот, — сказал он и вручил карточку Толливеру. — И как раз вовремя. Леди направляются к нам.

Толливер уставился на карточку.

— Но как же так вышло, что правила ОМД так… так расходятся с вашими убеждениями?

Да очень просто. Я старался избегать любых соприкосновений с данной организацией. Она способна вогнать в краску кого угодно. Однако Марк уже начинал понимать, что виновата во всем его собственная небрежность.

— Толливер, — сказал он. — Это вышло потому, что я совершил ошибку. И очень большую ошибку. И именно вы помогли мне это осознать.

— Вы? Ошибку?

— Я должен был поговорить с кем-нибудь из ОМД раньше. Возможно… — он вздохнул и посмотрел в растерянные глаза Толливера, — возможно, еще не поздно начать прямо сейчас.

— Вы хотите произнести речь перед ОМД? О, но это же прекрасно! Может быть, в следующий вторник?

Миссис Фарли и мисс Льюис подошли ближе. Им уже вручили ружья. Мисс Льюис держала свое большим и указательным пальцами, словно была готова в любой момент уронить его на траву.

— Чем скорее, тем лучше. Надо с этим покончить. Вторник вполне подойдет. А теперь идите и поздоровайтесь со своей возлюбленной.

Толливер залился краской:

— Она не моя… о, вы надо мной подшучиваете.

Когда дамы наконец присоединились к ним, Толливер снова завел речь о правилах состязания, объясняя их все более и более бессвязно, а когда он окончательно запутался и сбил всех с толку, то не нашел ничего лучше, чем начать расспрашивать мисс Льюис о предстоящей проповеди ее отца. Юная леди смутилась и покраснела.

Вряд ли флирт и легкомысленные действия ввергнут Толливера в опасность, подумал Марк. Скорее в полный конфуз.

Миссис Фарли поочередно взглянула на обоих молодых людей, а затем посмотрела на Марка. Они обменялись едва заметными улыбками.

Марк протянул руку и решительно отнял у Толливера членскую карточку.

— Я передумал. Я аннулирую это до тех пор, пока вы не научитесь как следует ею пользоваться, — заявил он.

— Чем именно? — поинтересовалась мисс Льюис.

— Ничем, — быстро ответил Толливер и махнул Марку рукой. — Абсолютно ничего особенного.

Но миссис Фарли все же успела заглянуть через его плечо в карточку и расхохоталась.

Это было нечестно. Никогда раньше он не видел, чтобы она смеялась. Ее лицо совершенно изменилось; оно сияло. Она смеялась звонко и от души, и Марк почувствовал, как все разумные мысли исчезают из его головы. Если бы он мог произнести хоть слово, то принялся бормотать что-нибудь о проповедях, совсем как Толливер.

— Не обращайте на него внимания, мистер Толливер. — Миссис Фарли выдернула карточку из рук Марка и сунула Толливеру в карман. — У вас все прекрасно получается — учитывая обстоятельства. А что касается вас… — она кивнула Марку, и у него перехватило дыхание, — я бы хотела кое о чем с вами переговорить.

Она повернулась и пошла вперед. Когда они отошли на несколько шагов, она покачала головой:

— Бедный юноша. Ему невероятно трудно производить впечатление одновременно на вас и на мисс Льюис. Вы же его герой, вы это понимаете? Постарайтесь проявить снисходительность.

— Вы правы. Мне не следовало его поддразнивать.

— Да уж. — Она вздохнула и улыбнулась. — Вы ведь поставили на той карточке свои инициалы, верно?

— Да?

— Марк 9:47? Не странноватое ли имя для маленького мальчика?

Улыбка на его губах угасла.

— Моих братьев зовут Эш и Смайт. Нашу мать не очень заботило то, чтобы дети получили веселые счастливые имена. — Он помолчал. — А вы можете вот так, с ходу, узнать, что это за глава? И при этом утверждаете, что вы дурная женщина?

— Так оно и есть.

— Вы самое неудачное воплощение падшей женщины, которое я когда-либо встречал.

— Мой отец был викарием, — холодно заметила она. — Детские воспоминания иногда всплывают против моей воли, и я ничего не могу с этим поделать. И потом, в самом деле, вас назвали в честь сорок седьмого стиха девятой главы Евангелия от Марка, где сказано, что если глаз твой соблазняет тебя…

— Я знаю, — прорычал Марк. — Незачем мне напоминать. И в следующий раз я подпишусь просто сэр Марк. Вам понятно? Забудьте о том, что вы видели.

Повисла долгая пауза. С того места, где они стояли, Марк видел Толливера и мисс Льюис. Толливер что-то бубнил, но по тому, как смотрела на него Дина, можно было сделать вывод, что он добился куда больших успехов, нежели Марк. Ярдах в двадцати священник рассказывал кому-то о той самой проповеди, содержание которой столь подробно изложила мисс Льюис.

Срочно требовалась новая тема для разговора.

— Вы хорошо стреляете? — наугад выпалил Марк и тут же понял, что попал в цель. По тому, как свободно миссис Фарли держала ружье, как будто бы и не осознавала, что оно находится у нее в руках, и в то же время готова была в любой момент вскинуть приклад к плечу и выстрелить, можно было безошибочно определить прекрасного стрелка. Такая легкость достигалась только упорной тренировкой и долгими годами практики.

Она безразлично пожала плечами:

— У меня не слишком большой опыт стрельбы из мелкокалиберного ружья. А у вас?

Ага. Значит, это мелкокалиберное ружье. Для Марка все они выглядели более или менее одинаково — длинный ствол и деревянный приклад.

— Я довольно равнодушен к стрельбе, — признался он. — Когда я был ребенком, стрельбища у нас не было. А последние годы я провел в Лондоне у своего старшего брата, и мне редко выпадала возможность пострелять где-нибудь за городом. Остается только надеяться, что я не займу позорное последнее место.

— Что-о-о? — изумленно протянула миссис Фарли. В ее голосе прозвучала явная насмешка. — У безупречного сэра Марка есть недостатки? О боже! А я как раз оставила нюхательную соль и уксус дома.

Сэр Марк не помнил, когда в последний раз кто-нибудь над ним подшучивал — исключая братьев, конечно. И сейчас, глядя в ее темные, искрящиеся смехом глаза, он чувствовал себя просто великолепно. Лучше, чем готов был это признать.

Он попытался придать лицу постное выражение.

— Это всего лишь один малюсенький недостаток. К тому же, если я буду говорить громко и уверенно, никто ничего не заметит. — Он взглянул на священника, который продолжал вещать что-то зачарованной группе слушателей.

Миссис Фарли снова рассмеялась. О да, уже много лет никто не осмеливался его поддразнивать, а уж тем более смеяться в ответ на его шутки; большинство их просто не понимало. Марк ощутил, как уходит напряжение последних дней. Подавленный гнев, нерешенный вопрос об участии в комиссии — все отошло на второй план и перестало его тяготить.

— А вот вы, судя по всему, отличный стрелок, — добавил он.

— Откуда вам знать? — возразила она. Однако Марк заметил, что на ее щеках выступил легкий румянец, который не имел ничего общего с припекающим солнцем.

— Что вы думаете о расстановке мишеней? — спросил он и махнул в сторону первой. Эта цель не представляла труда — она была помещена на расстоянии двадцати ярдов и на открытом месте.

За ней начиналась узкая тропинка, ведущая сквозь заросли невысоких молодых дубков. Из-за ветвей выглядывала вторая мишень. Все цели располагались в порядке возрастания сложности. Последняя, пятая, скрывалась, словно куропатка, в гуще папоротников на берегу Доултинг-Уотер; сейчас ее видно не было.

Джессика прищурила глаза — возможно, для того, чтобы точнее оценить расстояние, и повернулась к нему.

— Интересно придумано, — коротко заметила она. Ее подбородок решительно приподнялся.

— Как вы думаете, могли бы вы попасть в последнюю?

Миссис Фарли так и не ответила, хорошо она стреляет или нет, но ее резкий вздох сказал ему больше, чем любые слова.

— А-а-а… — протянул Марк, передразнивая ее. — У небезупречной миссис Фарли есть скрытые достоинства?

Она молча смотрела на первую мишень. Ее поза была застывшей и напряженной; она напоминала настороженного оленя, который не знает, оставаться ли ему на месте и продолжать спокойно щипать траву или скрыться в чаще. Ее губы чуть искривились — не улыбка удовольствия, но нетерпеливая, мрачная, упрямая усмешка. Она намеревалась получить то, что хотела, и Марк немного испуганно подумал, что он станет делать, если миссис Фарли когда-нибудь посмотрит вот так на него.

Однако судьба в лице священника, закончившего свою лекцию, решила прийти ему на помощь. Мистер Льюис подал знак старшему Толливеру, и тот призвал всех занять свои места. Марк неохотно приподнял шляпу и отошел от миссис Фарли.

Джессика вдруг подняла палец.

— Я могла бы попасть в последнюю, — небрежно бросила она. — Но я могу сделать и кое-что поинтереснее.

Марк понятия не имел, что может быть лучше выигрыша, но спросить уже не успел. Толливер увел его прочь. Оказалось, что он стреляет гораздо лучше, чем Марк; это было, в общем, совсем неудивительно, но юноша так отчаянно краснел и извинялся каждый раз, когда делал более удачный выстрел, чем его кумир, что привел Марка в довольно сильное раздражение.

В первом туре у него не было возможности перекинуться словом с миссис Фарли. Они шли рука об руку с Диной Льюис, отставая от всех остальных, и то и дело шептали друг другу на ухо. Марк не видел результатов стрельбы Джессики, но заключил, что если бы они были блестящими, то вокруг раздавались бы поздравления и одобрительные возгласы.

Поэтому он не узнал правды до самого конца первого тура, когда доказательства его мастерства — или, вернее, отсутствия такового — были выставлены на всеобщее обозрение. После каждого выстрела слуги снимали отстрелянные мишени и прикрепляли новые листки бумаги, так чтобы можно было сравнить результаты и подвести итог. В первый раз Марк взял слишком высоко; он попал во второй от «яблочка» круг, в его левую часть. Пуля миссис Фарли пробила мишень тоже во втором круге, но справа. Ее выстрел был зеркальным отражением его. То же самое повторилось во всех остальных случаях. Мишень за мишенью миссис Фарли точно воспроизводила выстрелы Марка, но в зеркальном отображении.

Никто не заметил этой странности, кроме него самого. И в этом не было ничего удивительного — кому бы пришло в голову, что можно стрелять метко, чтобы намеренно проиграть?

Результаты миссис Фарли означали, что они будут соперничать друг с другом во втором туре — и что благодаря своим одинаково низким показателям они станут последней парой, которая выйдет на стрельбище.

Пока все ожидали своей очереди, Марк снова подошел к Джессике:

— Где вы научились так стрелять?

Она стояла на краю лужайки и наблюдала за старательно прицеливающимися мужчинами. Несмотря на всю возню последнего часа, ее прическа по-прежнему оставалась безупречной; ни один волосок не выбился из сложного переплетения кос и косичек.

— Что такое, сэр Марк? Я целилась не слишком удачно — уверена, вы это заметили. — Она улыбнулась и невинно захлопала ресницами. Это было так мило и женственно, что Марк против своей воли почувствовал, как его охватывает желание. Как бы он хотел, чтобы этот трепет оказался настоящим. Было бы таким наслаждением знать, что он может хоть немного смутить и взволновать ее.

— Вы целились безупречно. Ваши результаты были не слишком удачны. Вы собираетесь ответить на мой вопрос или хотите нагнать еще больше таинственности?

Миссис Фарли вздохнула:

— Мне пришлось провести немало времени в охотничьих домиках в обществе мужчин. Когда они уходили, мне нужно было чем-нибудь развлекаться, чтобы не умереть со скуки.

— Ваш супруг брал вас на охоту?

Она пожала плечами:

— Его это забавляло. А я… я вскоре обнаружила, что у меня природный талант метко стрелять. И как только я это поняла, то была вынуждена научиться стрелять еще лучше, достигнуть совершенства. Ради… ради самосохранения.

— Самосохранения? Вы говорите всерьез? — Марк поднял бровь. — Что же произошло? Вашей жизни угрожали голуби?

Она не улыбнулась.

— Ни одному мужчине не нравится, когда женщина его в чем-то превосходит. Я должна была научиться попадать точно туда, куда мне требовалось. Потому что… — Не глядя на Марка, она сжала губы. В первый раз за все время миссис Фарли упомянула своего усопшего мужа, и по ее тону можно было заподозрить, что она не питала к покойнику теплых чувств.

И возможно, Марк начинал понимать ее лучше.

Миссис Фарли была красива. Нет, не просто красива — красивых женщин не так уж мало. Она была великолепна. Поразительна. Она притягивала к себе все взгляды, и мужские, и женские; одной только красоты для этого было бы недостаточно. Завидовать ей могли даже мужчины. Такая женщина, как она, легко затмила бы собственного мужа, и, несомненно, так оно и было. Вероятно, жених воображал себе, что приобрел некую красивую вещь, драгоценную безделушку, которую можно поставить на каминную полку и с гордостью демонстрировать знакомым. Но мужчина, который обзаводится дорогой женой, ни за что не потерпит, чтобы она хоть в чем-нибудь была лучше его.

— И вы научились проигрывать, — закончил за нее Марк.

И она стала вздрагивать, когда к ней прикасается мужчина. Конечно, иначе и быть не могло. Ведь самый важный мужчина в ее жизни принижал и затаптывал ее.

— Это был мой выбор. Я выбрала проигрыш. — Она чуть заметно нахмурилась. — Возможно, вам трудно понять, каково это — полностью зависеть от другого человека. Если бы я не проигрывала, он начал бы дуться, злиться, а закончилось бы все…

Она вдруг замолчала, вздохнула и покачала головой, не объясняя, к чему могло привести ее превосходство. Марк ощутил странную смесь эмоций. Возможно, он рассердился на нее — неужели она могла подумать, что он такой же? Что он хочет выиграть, заставив ее поддаться? Была ли это досада… или желание, простое и объяснимое?

Пара, стрелявшая перед ними, — Толливер и мисс Льюис — разрядила свои винтовки и двинулась к следующей мишени. Марк и Джессика остались на лужайке вдвоем. Она направилась к линии, от которой они должны были стрелять.

— Миссис Фарли, — позвал Марк. Она остановилась и наполовину обернулась к нему, старательно отводя взгляд. Ему показалось, что она держится несколько настороженно, и гнев захлестнул его с новой силой. — Я хочу, чтобы вы меня побили.

Она подняла голову и встретилась с ним взглядом:

— Прошу прощения?

— Давайте играть по-честному. Устроим наше собственное состязание. Выясним, кто сильнее. Победить должен только один. Предупреждаю вас, я буду стремиться к этому всеми силами. — Он чувствовал, что злится по-настоящему. Было невыносимо представлять себе, как она сезон за сезоном прячется в тени, намеренно тушуется, скрывает свой дар от мужчины, который не в состоянии оценить ее по достоинству. Он должен быт бы гордиться ею! Миссис Фарли как будто закопала свой талант в землю, отказалась от части себя, замаскировав потерю улыбками и трепетанием ресниц. И Марку это совсем не нравилось. Более того, это приводило его в бешенство.

Он вскинул ружье и прицелился. Марк терпеть не мог стрелять. Нужно было держать в голове так много вещей одновременно — учитывать ветер, расстояние, отдачу. Он собрался, быстро произвел необходимые расчеты и выстрелил. Даже с двадцати ярдов он увидел маленькую черную дырочку в мишени; пуля попала в самый ближний к «яблочку» круг, на одном с ним уровне. Это был его самый лучший выстрел за сегодняшний день.

— Конечно же вы меня превзойдете, — сказал он.

Миссис Фарли не ответила. Она неторопливо подняла ружье и сразу же выстрелила. Марку показалось, что она даже не прицелилась.

Они вместе подошли к мишени. Марк не дотянул до «яблочка» несколько дюймов. Миссис Фарли в него попала, но пуля вошла не в самый центр; ее отметина находилась на самой границе с первым кругом. Если до этого Марк просто злился, то теперь он почувствовал, как ярость накрывает его с головой.

— Вы полагаете, что обязаны сдерживаться, чтобы не рассердить меня? — У него перехватило дыхание. — Вы считаете меня настолько жалким и неуверенным в себе созданием? Думаете, что малейшее превосходство с вашей стороны способно погрузить меня в уныние и дурное настроение? Так вот, вы ошибаетесь. Я знаю, что вы можете стрелять гораздо лучше. Так покажите же мне.

Она удивленно распахнула глаза.

— Я говорю серьезно. Я хочу, чтобы вы не просто выиграли. Не стоит сдерживаться и вежливо стрелять только чуть-чуть лучше, чем я, чтобы победа не казалась такой уж бесспорной. Не надо щадить мою гордость — она не нуждается в поглаживаниях. Я хочу, чтобы вы победили по-настоящему.

— Я и так выигрываю.

Он снова вспомнил ее зеркальное отображение своих собственных выстрелов и презрительно покачал головой.

— Вы можете лучше.

Миссис Фарли сжала губы и отвернулась. Гордо расправив плечи, она прошагала прямо к следующей мишени. Марк последовал за ней. Не говоря ни слова, она зарядила ружье, приложила его к плечу и выстрелила; ее движения были уверенными, быстрыми и плавными одновременно. Он не видел, куда попала ее пуля, но по тому насмешливо-удовлетворенному взгляду, что бросила на него миссис Фарли, понял, что она поразила цель в самое «яблочко».

Марк прижал приклад к плечу. Он не знал, что за непонятные чувства владели им в эту минуту. Разумеется, он был далек от спокойствия; ему с трудом удавалось мыслить связно. Как высоко следует целиться? Где вообще мишень? Над землей? Наверное, да. Он ощущал себя чайником с водой, который должен вот-вот закипеть. Марк тряхнул головой и нажал на спуск.

Пуля едва задела край мишени.

Миссис Фарли снова ничего не сказала. По-прежнему молча они подошли к мишени, чтобы осмотреть ее отметину.

Точно в «яблочко». В самый его центр. Марк не знал, что сказать. Поздравления в данном случае прозвучали бы чересчур снисходительно. Но оставить подобную меткость без комментариев, этого он сделать не мог.

Миссис Фарли решила это затруднение сама. Она повернулась к нему и слегка приподняла бровь.

— Вы можете лучше, — бесстрастно заметила она.

Она направилась к следующему рубежу. Марк остался стоять на месте, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не сказать какое-нибудь богохульство.

Он нагнал ее только у третьей мишени. Она размещалась в тридцати ярдах от стрелка, на вершине холма. Возвышение должно было усложнить выстрел. Марк прицелился; миссис Фарли подошла и встала рядом с ним.

— Вы слишком много думаете, — сказала она. — Я уверена — будь у вас сейчас бумага и карандаш, вы бы принялись вычислять угол, под которым вам следует целиться. Но ваше тело мудрее, чем ваш разум. Оно само знает, что нужно делать. Доверьтесь ему.

Волна жара окатила его с головы до ног. Его тело точно знало, чего оно хочет, и это не имело никакого отношения к ружьям и стрельбе по цели. Он хотел вырвать ружье у нее из рук и бросить его на землю. Прижать ее к себе, скомкать, смять. Эта жаркая волна означала не гнев, не ярость и не спортивную злость. Это была страсть.

Марк попытался овладеть собой и успокоиться. Тихо. Тихо. Но тело не желало униматься. Он был ужасно, почти болезненно возбужден. Марк отвернулся от миссис Фарли и принялся отчаянно думать о чем-то постороннем. Он не решал задачек со времен своей учебы в Оксфорде, но сейчас это показалось ему вполне подходящей идеей. Если законы Ньютона не сумеют справиться с его желанием, значит, его невозможно победить вообще никакими способами. Если пуля вылетает из дула со скоростью сто футов в секунду, под углом в пятнадцать градусов и проходит расстояние более тридцати ярдов… то миссис Фарли все еще стоит рядом с ним, великолепная и прекрасная, и утверждает, что он может лучше…

Он выстрелил.

Она покачала головой:

— Слишком много раздумий.

Слишком много раздумий на посторонние темы. Теперь, когда этот образ — Джессика в его объятиях — закрепился у него в сознании, выгнать его оттуда было уже невозможно. Он не решался произнести хоть слово, даже никак не прокомментировал выстрел миссис Фарли. Она, разумеется, снова попала в «яблочко». Четвертую цель Марк провалил совершенно, он даже не попал в мишень.

Миссис Фарли снова покачала головой.

— Вы можете лучше, — повторила она.

Знакомая волна жара накрыла его по новой. Это была неутолимая жажда, жгучее, невыносимое возбуждение, которое вдруг обрушилось на него, словно смерч, сокрушило и увлекло за собой. Он не мог объяснить, почему, что послужило причиной. Но Джессика, кажется, тоже дышала чаще, ее грудь вздымалась; она смотрела на него насмешливо и вызывающе и… о да. Боже мой, Марк понял, что погиб окончательно. Ее зрачки были расширены, и она время от времени бессознательно облизывала губы. Если бы сейчас он прикоснулся к ней, она бы не вздрогнула и не отпрянула.

— Я предупреждал вас, что равнодушен к стрельбе, — сказал он.

— Хорошая отговорка, — бросила она и двинулась к последней мишени. Для этого нужно было пройти по тропинке через рощу. Мишень располагалась у самой воды, и ее заслоняли кусты и ветки упавшего дерева, густо поросшего плющом. Марк вряд ли попал бы в нее, даже будучи спокойным; в его теперешнем состоянии это было невероятно.

— Вы должны отдаться своим инстинктам. Позволить им вести вас.

— Это смешно.

— Это правильно.

Он зарядил ружье и стиснул его в руках.

— Даже если это и правильно, у меня не было возможности натренировать нужные инстинкты.

— Еще одна отговорка, сэр Марк. Больше я их не приму. Я бросаю вам вызов. Если ваш последний выстрел будет лучше, чем мой, я позволю вам поцеловать меня.

Он должен был остановиться и подумать. Но при этих словах разум и логика оставили сэра Марка окончательно. Кровь будто отхлынула от его головы. Он не видел ничего, кроме ее нежных алых губ, чувствовал, как они соприкасаются с его губами, как его руки обнимают ее стан, как напрягается ее тело. Он мечтал прижать ее к дереву и впиться в ее рот.

Без единой связной мысли в голове он повернулся и направился к флажку в тридцати ярдах от мишени. Все так же автоматически он вскинул ружье к плечу и прицелился, не размышляя, не прикидывая. И просто спустил курок. На мгновение его окутало облачко порохового дыма; плечо пронзила боль от отдачи.

Облако рассеялось, и они оба приблизились к мишени.

Каким-то чудом Марку удалось попасть в «яблочко». Правда, он почти вылез за его пределы, дырка находилась на самой границе, но все же это был его лучший результат. Вероятно, ему просто повезло.

А может быть, и нет. Он слегка кашлянул и посмотрел на миссис Фарли. Он почти физически ощущал вкус удачи, сладкий, чуть пахнущий порохом.

Вместо ответа, она вернулась назад, к флажку. Марк пошел за ней. Только теперь, глядя на изящный изгиб ее спины и плавную походку, он почему-то стал приходить в себя.

Она могла с легкостью превзойти его в меткости. В конце концов, это случилось уже три раза подряд, и Марк собственными глазами наблюдал ее мастерство.

Но хотела ли она этого?

И хотел ли этого он сам? Нет. И да. Он мечтал поцеловать ее, но не так — не потому, что он вышел из себя. И уж конечно, он не хотел, чтобы она подарила ему поцелуи из милосердия, поддавшись и позволив ему выиграть. Он не желал, чтобы из-за него она умаляла себя.

Миссис Фарли подождала, пока он присоединится к ней, подняла ружье и тут же выстрелила. Даже не взглянув на Марка, она направилась к мишени. Видимо, результат был ей уже известен.

Он вдруг понял, что не хочет, чтобы она проиграла. Ни намеренно, ни случайно.

Она остановилась у мишени. В самом центре, идеально в середине «яблочка», красовалось круглое отверстие.

Она побила его.

Марк почувствовал, как его захлестнуло облегчение, смешанное с острым разочарованием. Да, он сам хотел, чтобы она выиграла. Но все же…

— Вы знаете, — хрипло выговорил он, — это все равно было не слишком честное пари. Мы ведь так и не решили, что получаете вы, если победите.

Она взглянула на его губы и чуть высунула кончик языка.

Внезапно он захотел, чтобы она потребовала того же самого. Он знал, что это было нехорошо. Такое желание даже не должно было приходить ему в голову. Если бы у Марка была членская карточка ОМД, он бы вытащил ее из кармана и перечитал все правила, потому что опасность подошла к нему совсем близко. Но Джессика дышала так же часто, как и он; ее рука взметнулась было вверх и тут же упала, как будто она хотела дотронуться до него и передумала. Как будто она тоже не знала, что делать.

Она покачала головой, словно стараясь стряхнуть наваждение, и прерывисто вздохнула. А потом вдруг улыбнулась ему — не жестокой улыбкой победительницы, а понимающе, как бы принимая на себя часть вины за то, что своими поддразниваниями довела его до кипения.

— Что я получаю? — переспросила она. Эхо подхватило ее голос и разнесло его по поляне. — Но это же очевидно. Я получаю подтверждение того, что вы хотели меня поцеловать.

Яростное, безрассудное желание вернулось, и на этот раз Марк ничего не смог с ним поделать.

— Какая чушь! — бросил он. И прежде чем она смогла отодвинуться, взять свои слова назад, передумать, сделал шаг вперед, обхватил ее за талию и притянул к себе. Она откинула голову. В следующий миг его губы нашли ее рот и он прильнул к нему.

Глава 11

Джессика сама не понимала, что делает.

Сначала ей хотелось просто отплатить сэру Марку той же монетой — сказать ему, что он может выступить и лучше. Но до той самой секунды, когда он обернулся к ней, с огнем в глазах и решительно сжатыми губами, она не осознавала, к чему это может привести. Или… не вполне осознавала.

Ей приходилось заставлять мужчин терять голову. Но сейчас она ничего не рассчитывала и не планировала. По правде говоря, она и забыла о том, что должна соблазнить сэра Марка. С той самой минуты, когда он сказал ей, что хочет, чтобы она его побила, Джессика думала только о себе, о своих желаниях, на которые так долго не обращала внимания.

И когда он прижался к ее губам, она вовсе не почувствовала себя победительницей, добившейся желанной цели. То, что она испытывала, не имело никакого отношения к ее коварным планам по совращению. Это было чистое удовольствие и восторг; она была женщиной, а он мужчиной, и она была счастлива оттого, что ее целует именно он.

Он обнимал ее так крепко; его губы были такими ласковыми, а кожа чуть шершавой от пока еще невидимой щетины. Ни о чем не думая, она раскрылась ему навстречу, как цветок разворачивает лепестки навстречу солнцу. Она тянулась к теплу, а от него исходил настоящий жар, и она впитывала его всей своей кожей. Ее руки стиснули ткань его сюртука.

Все вокруг исчезло. Мишени, состязание, другие участники, которые, несомненно, уже собрались у дома Толливеров, чтобы подвести окончательные итоги и определить победителя… все словно растворилось в тумане. В мире остались только Марк и его вкус на ее губах, и расплавленное золото солнца, и ее собственное желание, переполняющее ее, переливающееся через край.

Они прижимались друг к другу, и он даже не делал попытки скрыть свое возбуждение, которое было уже более чем очевидно. И все же это был просто поцелуй — всего лишь губы на губах, его рот, становившийся все более требовательным, сплетающиеся языки.

Это был всего лишь поцелуй. Но они оба ощущали себя так, будто зашли гораздо дальше.

Он наконец оторвался от нее, поднял голову и выпустил ее из объятий. Прохладный ветерок с реки коснулся лица Джессики и охладил разгоряченные желанием щеки.

Она отступила на шаг и поднесла к губам руку. Разум постепенно возвращался. Другой мужчина на его месте выглядел бы виноватым или смущенным. Он обвинил бы в том, что случилось, ее и обозвал бы соблазнительницей. Или еще как-нибудь хуже.

На лице сэра Марка не было и тени стыда или гнева. Он казался таким же ошеломленным, как и сама Джессика.

— Что ж… — Он ковырнул невидимое пятнышко на рукаве, словно подбирая нужные слова. — Полагаю, настоящий джентльмен в подобной ситуации должен извиниться за свое неподобающее поведение.

— Если вы извинитесь, я найду палку и ударю вас по голове, — пообещала Джессика.

Он внимательно посмотрел на нее.

— Если вы это сделаете, Толливер упрячет вас в тюрьму по обвинению в физическом насилии, — заметил он. Его тон был серьезным, но глаза смеялись. — И я не думаю, что вам понравится щипать паклю в Корнхилле. Говорят, там довольно сыро и вообще нездоровый климат. Так что спешу заявить, что, к счастью для вас, я не испытываю никакой потребности извиняться, поскольку ни на секунду не сожалею о том, что произошло.

Джессика почувствовала, что у нее перехватило дыхание.

— Вот как?

— Да, вот так. — Сэр Марк протянул руку и легко коснулся ее щеки. Даже через перчатку она ощутила, какая теплая у него ладонь. Ей захотелось снова обнять его и прижать к себе.

Он вздохнул и убрал руку.

— Нет, я ни о чем не сожалею, — повторил он. — Но должен бы. В других обстоятельствах я бы счел за огромное удовольствие проводить вас до дома. Слишком большое удовольствие… Но боюсь, что сегодня я вынужден оставить вас в одиночестве. Надеюсь, вы меня поймете.

Джессика заглянула ему в глаза и вдруг вспомнила, зачем она здесь. Она пообещала совратить сэра Марка. Ей надо было это сделать. Ей нужны были деньги — нужны, как никогда. Он заставил ее забыть обо всем — кроме вкуса его губ.

— Уверена, что такой праведник, как сэр Марк, сумеет противостоять небольшому искушению, — сказала она.

Но он не улыбнулся, а только покачал головой. И на этот раз он был действительно серьезен.

— Не сегодня, миссис Фарли, — просто сказал он. — Сегодня я… не смогу.

Не дожидаясь ее ответа, он развернулся и пошел прочь. Джессика проводила его взглядом. Все должно было быть не так, совсем не так. В ее планы не входило испытывать к сэру Марку ответное желание. Предполагалось, что она будет его обольщать, но Джессика с ужасом осознала, что на самом деле сэр Марк обольщает ее.

Вы можете лучше.

Все, что ей оставалось, — это последовать своему собственному совету и перестать думать о соблазнении. Он нравился ей. Ей была по душе его честность, непринужденность и манера говорить по существу. Она оценила то, что он сумел заставить ее забыть обо всем, кроме первозданного влечения, — пусть даже и на несколько минут.

Но больше всего… больше всего ей понравилось, что он искренне хотел ее победы.

Мужчины делали комплименты ее необыкновенной красоте — но Джессику это не трогало. Они сочиняли оды ее чудесному голосу — но она оставалась равнодушной. Но Марк, хриплым от желания голосом заявляющий, что она способна на большее… от одной только мысли об этом она теряла голову. И не могла думать ни о чем другом.

В первый раз за много лет поцелуй мужчины доставил Джессике настоящее удовольствие. И в этом крылась опасность.

Может быть, ей удастся соблазнить его, просто оставаясь самой собой? Лучше всего будет не раздумывать, не анализировать, а лишь поддаться страсти, которая охватила ее так неожиданно? Но сможет ли она после этого отвернуться от Марка и хладнокровно бросить его на растерзание Уэстона? Способна ли она на такое предательство?

Ради выживания Джессике приходилось совершать и не такие отвратительные поступки. Она знала, что справится и с этим. В любом случае у нее не было выбора. Значит, все, что нужно, — это плыть по течению, не препятствовать притяжению, с головой окунуться в страсть, позволить возникшей симпатии укрепиться и дать плоды. А потом, когда она будет уважать его еще больше, когда оценит по-настоящему, когда его поцелуи и прикосновения станут нужны ей, как воздух, когда ее сердце будет разрываться при мысли о том, что кто-то может причинить ему боль… тогда она просто возьмет и предаст его. Всего-навсего. Это так несложно.

Ее вдруг затошнило.

Джессика покачала головой, глубоко вздохнула, чтобы унять подкативший к горлу ком, и подняла с земли свое ружье.

На почте — она зашла за корреспонденцией по пути домой — ее ожидало очередное письмо от поверенного. Конверт был толще, чем обычно; видимо, в письме было несколько страниц. Отойдя на достаточное расстояние, Джессика вскрыла его и тут же прочитала.

В первом листке не было ничего особенного — еще несколько счетов, которые не были присланы в прошлый раз, и заключительный отчет о состоянии ее финансов. У нее еще оставалось немного денег — что-то около девяти фунтов, но Джессика сочла эту сумму не заслуживающей внимания.

Чувство тошноты так и не прошло до конца, и проблемы с деньгами не способствовали хорошему самочувствию.

В конверт было вложено еще одно письмо — конечно же от Уэстона; короткое, резкое послание с требованием отчета. Джессика быстро сунула его в карман и достала третий листок.

Она узнала почерк своего поверенного. Нахмурившись, Джессика принялась читать его прямо на ходу.

С прискорбием сообщаю вам, что…

Она замедлила шаг, потом остановилась вовсе.

Ее руки не задрожали. Колени не подогнулись. Она запретила своему телу слабость. Не в силах оторвать взгляда от страницы, Джессика дочитала письмо до конца. То, о чем там говорилось, никак не могло быть правдой.

То светлое и доброе, что еще оставалось в ее жизни, было безжалостно у нее отнято. Пока она кокетничала с сэром Марком здесь, в Шептон-Маллет, все окончилось. И у нее даже не было возможности попрощаться.

Она должна была бы разрыдаться, но слезы почему-то не приходили. Все равно они не могли ничего изменить.

Амалия научила Джессику «правилам куртизанки». Бог знает отчего, но сейчас она вспомнила именно их.

Никогда не доверяй мужчине, который дарит тебе бриллианты. За что бы он ни просил таким образом прощения — боль, которую он собирается тебе причинить, не стоит никаких драгоценностей.

Каждый новый мужчина — это риск. Поэтому лучше держаться за покровителя со скромными средствами, который будет обеспечивать тебя два года, чем хвататься за богатого любовника, который бросит тебя через месяц.

И самое важное: Каждой куртизанке нужна подруга. Мы не сможем выжить поодиночке.

Последние семь лет такой подругой для Джессики была Амалия. Амалия заменила ей сестер. Она стала постоянным источником тепла и света в ее жизни.

Но теперь Амалии не было рядом, и ни один из ее мудрых советов не мог помочь Джессике справиться с постигшим ее страшным ударом.

Не думай. Действуй. Так всегда говорила Амалия, и то же самое сказала сегодня сама Джессика сэру Марку. И, следуя этому наставлению, она развернулась и пошла в другую сторону. Легкие горели, как будто она глотнула огня, и Джессике приходилось бороться за то, чтобы сделать каждый вздох. Может быть, завтра она поймет, что совершила ошибку, но сегодня… сегодня ей нужен был ДРУГ.

Это была ошибка.

Только эта единственная мысль стучала в голове у Марка, когда он возвращался домой после состязания. Он шагал широко и размашисто, поднимая вокруг себя облака пыли. Он заставлял себя идти ровно, хотя больше всего ему хотелось бежать во всю мочь, удалиться как можно дальше от событий сегодняшнего дня.

Разум говорил ему, что такой промах мог совершить кто угодно. Ведь оступиться так легко. Миссис Фарли была вдовой, а не неопытной пугливой девственницей. Это был всего лишь поцелуй — головокружительный и опьяняющий, но все равно не более чем поцелуй. Он не прижал ее к дереву, как хотел, не бросил на землю и не задрал ее юбки. Он даже не позволил своим рукам ничего лишнего — только держал ее за талию. А ведь он так жаждал узнать, почувствовать больше!

Это был всего лишь поцелуй. Флирт, зашедший чуть дальше, чем предполагалось. Любой другой мужчина насладился бы вкусом ее губ, а потом забыл обо всем, не придал бы этому никакого значения.

Но Марк знал себя. Для него случившееся было катастрофой.

Он уже терял голову раньше и ненавидел это ощущение. Он прекрасно знал, что это такое — действовать не думая, поддаваться импульсу, не иметь контроля над тем, что произойдет с тобой в следующую минуту. Это было похоже на безумие. Это был ближайший родственник безумия. А Марк был слишком хорошо с ним знаком…

Его мать, впадая в исступление, била его братьев. Она делала и добро тоже, это правда, но едва не убила одного из своих сыновей.

Марк не боялся, что однажды сойдет с ума. Он никогда не замечал в себе ни малейшего помрачения рассудка, никакого намека на помешательство. Но он ненавидел, когда ярость захлестывала его с головой, когда желание становилось таким сильным, что брало верх над разумом. Это напоминало ему о том, что какая-то часть матери всегда оставалась в нем, что бы он ни делал. Вместе с ее глазами и цветом волос он унаследовал и материнский темперамент.

Взрослея, он наблюдал за тем, как мать постепенно перестает быть собой, как от нее остается всего лишь оболочка, заполненная гневом и яростью. Все детство Марк послушно ел овсяную кашу; сегодня он не мог даже смотреть на нее; организм больше не принимал этой пищи. Отвращение к чрезмерным проявлениям эмоций развилось у него так же, как и неприязнь к овсянке.

Марк нередко думал о том, какой могла бы быть его идеальная жена. Он так и не нашел ее среди миллионов робких и послушных девушек, которых постоянно подсовывали ему все, кому не лень. Идеальная жена Марка должна была быть умной. Она была бы прекрасной собеседницей, живой и остроумной, так что он никогда не уставал бы от ее общества, искренней и откровенной, с сильным характером, чтобы не поддаваться его капризам. Она могла без страха отстаивать свое мнение и при необходимости даже бросить ему вызов.

Но в этой совершенной женщине должна была присутствовать еще одна черта — самая важная. Марку нужна была женщина, которая бы его умиротворяла, разумная и уравновешенная, чтобы он мог, ничего не опасаясь, показать ей свою истинную сущность. Она смогла бы усмирить его гневные вспышки; стала бы источником мира и спокойствия в его жизни.

Да, конечно, он надеялся, что его жена также сможет удовлетворять его физические потребности. И все же каждый раз, когда Марк представлял себе акт супружеской любви — о, слишком часто, что совсем не способствовало душевному спокойствию, — он воображал, что это будет… нечто рациональное. Разумеется, там будет присутствовать и страсть, и удовольствие — словосочетание «рациональное удовольствие» отнюдь не казалось Марку глупым и противоречивым. Но в результате сексуального взаимодействия его разум должен был проясняться и очищаться.

Познакомившись с миссис Фарли, он захотел узнать ее поближе. Она показалась ему… подходящей.

Она была красива. Она была умна. И самое важное — она не боялась бросать ему вызов. Она не придавала никакого значения всей окружавшей его мишуре и не верила, как все остальные, в его непогрешимое совершенство. Она была первой женщиной, сумевшей разглядеть за успехом и известностью настоящего Марка, понять о нем главное — он такой же мужчина, как и все остальные. Ему нужна была женщина, способная сказать: «Сэр Марк, вы не правы, и вы должны взять себя в руки».

Миссис Фарли вполне могла оказаться той самой. Марк даже стал надеяться, что именно ее он ждал все эти годы — и не важно, что болтают про нее эти глупые городские сплетники.

Но теперь ему было совершенно ясно, что с этой мечтой придется распрощаться. В одном — но самом значительном — миссис Фарли не подходила ему совершенно. Ее присутствие не успокаивало его; наоборот, она его воспламеняла. Буквально сводила его с ума. Закрывая глаза, он как наяву видел ее длинные угольно-черные ресницы — как она взмахнула ими, бросив на него тот взгляд через плечо. Он представлял себе ее алый рот, ее нежные губы, раскрывающиеся ему навстречу. Он все еще чувствовал их неизъяснимую сладость.

От миссис Фарли его разум словно начинал дымиться. Она как будто брала все его здравые мысли и логические рассуждения и вместо того, чтобы разложить их все по полочкам, в нужном порядке, перемешивала и встряхивала их до тех пор, пока Марк не переставал отличать плохое от хорошего, правильное от неправильного, пол от потолка… пока для него не оставались только две категории — она и не она.

Нет, несмотря на свой ум, несмотря на влечение, которое он к ней чувствовал, другого мнения здесь быть не могло. Миссис Фарли была женщиной не для него. Она не подходила ему — совершенно, абсолютно, вообще, никоим образом.

Его рассудок понимал это. Но и тело, и инстинкты, и все его существо противились этому решению.

Марк свернул с пыльной дороги на тропинку. Она спускалась по холму; по обеим ее сторонам росли березы, их ветви отбрасывали приятную тень. Тропинка шла параллельно с каналом, отводившем воду с мельниц. Здесь было свежо и прохладно, бодрый ветерок гладил его лицо и остужал жар тела. Быстрая ходьба, как ничто другое, помогала сбросить возникшее возбуждение. Марк намеренно прошел мимо дома матери. Он хотел вернуть свою невозмутимость и хладнокровие, снова овладеть собой, закутаться в плотный непроницаемый шелк спокойствия, покрывавший его обычно. Нужно было изгнать из своего тела вожделение. И для этих целей физическая активность подходила как нельзя лучше.

Стеклянные кирпичи. Марк в который раз призвал их на помощь. Он представил себе, как гладкое прохладное стекло касается его кожи, отделяя от всего и вся. Через стекло можно видеть, но нежелательные чувства и эмоции не способны проникнуть сквозь него. Если выкладывать их последовательно и правильно, то можно запереть за стеной эту дымящуюся, готовую взорваться в любой момент бочку с порохом — желание. Он вернет себе самообладание. Он не будет ощущать в себе отголоски материнского исступления. Он снова станет джентльменом, который умеет держать свои настроения и переживания под контролем.

Он сосредоточился на этом чуть мутноватом стекле. Оно приглушало краски, сглаживало формы, сдерживало жар — отбраковывало все, что хоть немного выходило за рамки трезвого и приличного. Марк все строил и строил свои стеклянные стены, до тех пор пока мысленно возведенная им башня не стала выше вавилонской. Ему было нелегко. С каждым шагом на глаза ему попадалось что-то, напоминавшее о ней. Тень дуба на воде была похожа на темный влажный блеск ее волос. Случайный луч солнца, вдруг пробившийся сквозь чащу, вызывал в памяти теплые, словно согретые солнцем губы, которых он касался. Он терпеливо продолжал; наконец, его дыхание стало ровнее, а эмоции вернулись в привычное русло.

Только теперь он огляделся по сторонам, пытаясь понять, где находится. Оказалось, что он прошел несколько миль вверх по течению от дома матери. Вдалеке виднелись обугленные руины — остатки фабрики, несомненно, той самой, что сожгли в смутные времена, о которых вспоминал Тонтон. Во времена, когда распалась и его семья. Если бы Марку требовалась еще одна причина для напоминания о том, что бывает, когда человек дает волю животным инстинктам, то эти черные развалины послужили бы прекрасным напоминанием. И дело было даже не в нем и не в его жгучем, невыносимом влечении.

Марк не был таким, как его отец. Или таким, как его мать. Но он мог удвоить их ошибки, если бы позволил себе оступиться.

Даже через час после этого поцелуя, даже после того, как он собрал всю свою волю, чтобы справиться с наваждением, после быстрой ходьбы и за стеклянной стеной, он все равно чувствовал вкус ее губ. Нет, избавиться от этого было невозможно. Нужно прекратить потворствовать своей прихоти. Перестать себе лгать, что за тягой к миссис Фарли кроется нечто большее, чем обыкновенная животная похоть.

И ему не следует с ней видеться.

Но почему же это решение казалось таким… неправильным?

Что за странное сожаление, что за невнятная боль, гложущая душу?

Лишнее доказательство того, что миссис Джессика Фарли — последняя женщина на земле, о которой ему стоит задумываться.

Твердо укрепившись в своем решении, Марк двинулся домой. Обратная дорога заняла больше времени. Теперь он не пытался убежать от своих желаний, и торопиться было незачем. На самом деле ему даже не хотелось возвращаться. В доме было пусто и холодно; его наполняли призраки детства, а как раз сейчас Марку, как никогда, требовались покой, утешение и уют — ощущения, несовместимые с его ранними воспоминаниями.

Когда он был ребенком, мир и покой выпадали на его долю крайне редко. Но все равно случались дни, когда ежедневная суета уступала место почти болезненной тишине. В такие дни, когда страх внутри его вдруг оживал, не заглушаемый ничем, и сбежать от него было невозможно, Марк находил почти медитативное успокоение в давным-давно заученных наизусть словах.

Вот, Ты возлюбил истину в сердце и внутрь меня явил мне мудрость^[6].

Знакомые, привычные псалмы. Молитва, призванная усмирить смятенный дух.

Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и дух правый обнови внутри меня^[7].

Вот чего он хотел больше всего — обновиться, родиться заново, не бояться своих собственных мыслей. Но мир и спокойствие не снисходили на него. Ничто не могло победить бурю в его голове. Мысли кипели и пенились, словно бушующий поток.

Он медленно шел вдоль берега канала, наблюдая за быстрым течением. Наконец показались знакомые очертания дома. Именно таким Марк и помнил его с детства — серым, ледяным и мрачным; почва вокруг была слегка заболоченной и заросла унылыми некрасивыми сорняками и кривым низкорослым кустарником. Сегодня здесь будет особенно сыро и промозгло. Марк вздохнул и впервые пожалел, что с ним рядом нет ни одного из братьев.

Когда он был всего в нескольких ярдах от входа, какое-то движение сбоку внезапно привлекло его внимание.

Марк обернулся.

И замер на месте, не в силах сделать еще один шаг. Бурный поток его мыслей вдруг замерз, в одно мгновение скованный льдом. Все его споры с самим собой смолкли, как будто она являлась ответом на все вопросы, главным аргументом, причиной и исходом.

Она лишала его покоя и равновесия. Он ненавидел несдержанность и избыточные эмоции; он должен был содрогнуться от отвращения при взгляде на нее.

Он не содрогнулся.

Джессика, отчаянно шепнуло его тело.

— Миссис Фарли, — сказал Марк.

— Сэр Марк.

На ней был длинный плотный плащ из темной материи, окутывавший ее от шеи до щиколоток. Ее голова клонилась к земле, словно под тяжестью какой-то ноши. Она подняла на него глаза, и сердце Марка пронзила острая боль.

Этот грустный, встревоженный взгляд… Ему захотелось подойти к ней и обнять, прижать к своей груди. Или отвернуться и скрыться в доме, забаррикадировав тяжелую дубовую дверь. Он хотел сделать так, чтобы она больше никогда не печалилась и не страдала. Он и сам не знал, чего хотел. Была ли она ответом на его безмолвную молитву о спасении или искушением, посланным, чтобы погубить его?

— Я знаю, мое появление может показаться особенно несвоевременным, — начала она. — Учитывая… события, произошедшие днем. Я понимаю, что вы могли обо мне подумать. Но я здесь не затем, чтобы… усугубить положение. Честное слово. Я пришла потому, что мне больше не к кому обратиться.

Она сделала еще один шаг к нему, и Марк заметил, что под глазами у нее залегли глубокие тени, а руки дрожат. Видимо, у нее действительно случилось какое-то горе — он не увидел ни малейших признаков фальши.

— Миссис Фарли, — повторил он.

Он мог отказаться от разговора. В конце концов, он ведь только что решил не иметь с ней ничего общего. Можно было посоветовать ей обратиться со своими заботами к священнику и отгородиться от чужих неприятностей.

Да, конечно. А этот мужлан схватит ее за грудь, а потом обвинит в том, что она ввела его в искушение.

Нет, у Марка было множество недостатков, но он был не из тех мужчин, что способны бросить женщину в беде. Особенно эту женщину. Эту безумно соблазнительную, безумно раздражающую, прекрасную женщину.

Он не ответил, и она невольно сцепила руки, как будто умоляя.

— Мы можем побеседовать здесь, если вам так будет удобнее. Я взяла плащ и захватила зонтик — на всякий случай. Но я хочу… нет, мне необходимо с кем-нибудь поговорить.

В этот момент Марк осознал, что все зашло гораздо дальше, чем он думал. Потому что стоило ей обратиться к нему с просьбой — единственной просьбой — и все доводы рассудка, вся его стройная логика — все рухнуло, растворилось, растаяло, словно дым. Все, о чем он мог думать, была она, и только она.

Глава 12

Джессика вздохнула с облегчением, когда сэр Марк молча открыл дверь и жестом пригласил ее войти. Он снял с нее плащ и повесил его на крючок. Все так же молча провел ее по длинному коридору; однажды ей уже приходилось по нему идти. Они вошли в гостиную. Он указал на кресло перед камином. Снаружи уже стало немного холодать, но здесь, в доме, царил настоящий холод. Сэр Марк быстро и мастерски разложил поленья в камине, взял маленькие мехи и раздул тлевшие угли. Появились первые язычки пламени.

Он проделал все ловко и проворно и ни разу не коснулся ее, ни случайно, ни намеренно. И Джессика была этому рада.

Затрещал огонь. Сэр Марк подвинул каминную решетку и повернулся к гостье. Он внимательно посмотрел ей в глаза, потом перевел взгляд на судорожно стиснутые, мраморно-белые руки.

— Вы продрогли, — заметил он. Его тон был таким сухим и бесстрастным, как будто они не целовались как безумные всего пару часов назад. Можно было подумать, что между ними нет никаких отношений, кроме шапочного знакомства. — Не хотите ли чаю?

— Нет. — Она вцепилась в юбку. — Спасибо. Нет. Я не люблю чай.

Должно быть, в ее голосе прозвучало что-то не совсем обычное, потому что он склонил голову набок и взглянул на нее с любопытством. Но расспрашивать тем не менее не стал.

— Кофе? Теплого молока?

— Полагаю, порто у вас не найдется? — спросила Джессика. Слова вырвались у нее против собственной воли.

Но сэра Марка, кажется, не удивило и не оскорбило желание леди испробовать столь неженский напиток. Его глаза весело сверкнули. Он вышел из комнаты; до Джессики донеслись шорохи и скрипы, звуки открываемых и закрываемых дверей. Наконец сэр Марк снова возник на пороге. В руках он держал два бокала из зеленого стекла и запыленную бутылку.

— Порто нет, — объявил он. — Но… — он приподнял бутылку, — у меня нашлось местное яблочное бренди. Вы его когда-нибудь пробовали?

Джессика покачала головой.

Сэр Марк вытащил пробку из бутылки и плеснул немного янтарной жидкости в бокал.

— Это местная традиция, — объяснил он, передавая ей бокал — их пальцы не соприкоснулись, — и налил себе порцию побольше.

Ей и в самом деле требовалось успокоить нервы. Всего-навсего маленький глоток. Джессика уже чувствовала себя неловко из-за того, что пришла сюда.

Он поставил бутылку на маленький столик и сел на диван. Можно было сказать, что он сел рядом, но… это был очень длинный диван, а сэр Марк устроился на противоположном конце от Джессики. Если бы она полностью вытянула руку, а он вытянул свою, то все равно они едва дотянулись бы друг до друга. И тем не менее по спине Джессики пробежала легкая дрожь. Они сидели… почти рядом. Она почувствовала, как прогнулись подушки, когда он откинулся назад, и погладила ладонью шелковую обивку.

— Ваше здоровье. — Он поднял бокал и сделал глоток.

Джессика неуверенно понюхала жидкость. За сладким ароматом яблока крылось что-то еще, что-то резкое, грубоватое и как будто сырое. Запах щекотал ее ноздри.

— Сэр Марк, — с подозрением спросила она, — вы что, хотите меня напоить?

— Я налил вам меньше дюйма. — Он поднял бровь. — А вы что, совсем не умеете пить?

Джессика сжала губы. Эти слова прозвучали как вызов.

— Я могу выпить столько, что вы окажетесь под столом, — заявила она. Но участвовать в этом состязании ей не хотелось. Она поднесла свой бокал к губам и тоже сделала глоток.

Она ожидала, что на вкус это будет нечто вроде сидра, мягкое и согревающее. Но язык и горло обожгло, словно огнем, Джессика едва сумела проглотить бренди и отчаянно закашлялась. Это было совсем не похоже на бархатистые, благородные, хорошо выдержанные напитки, вроде тех, что пьют в клубах джентльмены. Это был простой грубый алкоголь, крепкий, с резким вкусом, который предпочитает простой рабочий люд, когда желает повеселиться. Эффект от выпитого оказался мгновенным. Джессика почувствовала, как внутри у нее стало тепло и уютно и как все заботы и печали вдруг отступили.

Она снова кашлянула и посмотрела на невинно выглядящую золотистую жидкость.

— Вы могли бы меня предупредить. Это чистый яд.

— Это тоже местная традиция. — Он улыбнулся, но улыбка тут же исчезла, как только он взглянул ей в глаза. — И по правде говоря, у вас был такой вид, будто вам не помешало бы взбодриться. Мне показалось, что это самое подходящее средство. — Он отхлебнул еще бренди и посмотрел на ее руки, сжимавшие бокал. Потом перевел взгляд на ее лицо. — К тому же… я пытаюсь утопить в вине свое лучшее «я».

Огонь? Совсем не бренди вызвало пламя в его глазах, в этом Джессика была уверена. Она могла бы опьянеть от одного лишь его взгляда. Это темное, тяжелое желание. Страсть. Ее было столько, что она выплескивалась наружу.

Джессика сделала еще один глоток. Легче было глотать эту расплавленную магму, чем смотреть на него. Все самое лучшее и доброе в ее жизни заключалось в Амалии.

— Вам повезло, — горько сказала она. — Лучшее «я». У меня такого нет.

Он взял бутылку и налил себе еще немного.

— Не добродетель приводит мужчин и женщин к греху, сэр Марк, — заметила Джессика. — Наоборот, их бросают друг к другу все худшее, что в них есть. А хорошее сдерживать незачем. И незачем топить.

Она не осознавала до конца, чего хочет, пока не произнесла эти слова. Кажется, именно поэтому она и пришла. Не из-за безрассудной страсти, не ради физической близости, а за чем-то, что было гораздо глубже и интимнее, чем просто желание.

Она пришла за утешением.

Сэр Марк отпил еще немного.

— Хотите еще? — невозмутимо предложил он.

Джессика нерешительно потерла шею.

— Удивительно, но я еще не совсем сожгла кожу в горле, так что… почему бы и нет. — Она протянула ему свой бокал.

Он поднял бутылку, но не взял бокал у нее из рук, а придвинулся ближе, не отрывая от нее глаз. Он обхватил ее пальцы своими. Если бренди было обжигающе горячим, то внутри Марка находилась, должно быть, раскаленная топка. Удерживая ее руку, он налил ей немного, и Джессика поднесла бокал к губам, притянув к себе и его ладонь. Его бедро оказалось совсем близко; она едва могла дышать. Она не смела сделать глоток. Он был рядом, он был живой и теплый, и от любого его прикосновения оживали ее самые тайные видения.

— Что вы делаете?

— Я размышляю, — тихо произнес он. — Думаю о правильном и неправильном.

Он провел пальцами по ее руке и обхватил локоть. Ее пальцы тоже сомкнулись на его руке. Она невольно подалась к нему; по всему ее телу пробежали восхитительные мурашки. Он осторожно отнял у нее бокал и поставил его на пол, рядом с бутылкой.

— Я вижу, вы сделали выбор в пользу правильного, — дрожащим голосом заметила Джессика.

— Не уверен, — прошептал он и склонился к ней. Она почувствовала, как его дыхание щекочет ей шею, а руки обвивают талию.

Откуда он узнал, что сейчас ей требуется именно это? Что разговор разорвет ее сердце на маленькие кусочки?

Как он понял, что нужно погладить ее подбородок большим пальцем и взять ее лицо в свои ладони? Как догадался, что больше всего на свете ей хочется прижаться лбом к его лбу? Любой другой мужчина ни на секунду не задумался бы о том, чтобы сделать ей хорошо. Он не стал бы обнимать и успокаивать ее, а поспешил бы заявить на нее свои права.

— Вы дрожите, — заметил сэр Марк.

— Я получила дурные известия.

Он не стал настаивать на том, чтобы она немедленно все рассказала. Он не требовал от нее ничего, и от этого Джессика чувствовала себя плохой и порочной. Она пришла к нему за утешением, и он сразу, не раздумывая, предложил ей помощь. Как и днем, к ее горлу вдруг подкатила тошнота, а руки опять затряслись.

Если она совратит праведника, то непременно попадет в ад. Но если ад действительно существует, свое место в нем она заработала уже давно. Вот что означало быть падшей женщиной. Потерять всякую надежду оказаться в раю.

Никакой надежды на рай не осталось… кроме его запаха, его рук. Спасение заключалось только в его губах, осторожно коснувшихся ее шеи. В его чуть-чуть грубоватых, очень мужских ладонях, гладивших ее плечи.

Когда ее пальцы нашли его подбородок, он вовсе не почувствовал себя осужденным на вечные муки грешником. Она приподняла его голову и заглянула ему в глаза. Их губы встретились; она обняла его за плечи, как будто не хотела отпускать; он держал ее нежно и бережно, будто хрупкую драгоценную вещь, которую легко сломать.

И это было прекрасно. Он совсем не удерживал ее. Каждой своей новой лаской он словно спрашивал разрешения; на каждое прикосновение его губ она могла ответить «да» или «нет», по собственному желанию, он не настаивал, а предлагал.

И ответ был только один. Да. Ее язык отвечал «да», «да», — говорило ее жаркое сбивчивое дыхание, «да!» — кричали ее руки, впивавшиеся в его плечи.

Его ладони спустились ниже, гладя ее стан, и Джессика почувствовала, что ее тело пылает, словно в огне. Его губы скользнули по ее подбородку и приникли к шее. Он обхватил ее грудь и нежно сжал ее. Его движения не были ни неуверенными, ни искушенными; он как будто бы медленно — мучительно, невыносимо медленно — изучал бесценное украшение и боялся, что нечаянно его сломает.

— Джессика, — прошептал он, уткнувшись ей в шею.

Он нашел бусинку ее соска, и Джессика прерывисто вздохнула, когда он обвел ее большим пальцем. Удовольствие пьянило и обжигало, словно бренди, и уносило все неприятные мысли, все, что она хотела бы забыть.

Ее руки погладили шерстяную ткань его жилета. Торопливо нащупывая пуговицу за пуговицей, она расстегнула их все и добралась до накрахмаленной льняной рубашки, согретой теплом его тела. Она вытянула край из брюк и прильнула ладонями к гладкой горячей коже.

Она провела рукой по его животу и груди, и он застонал. Она погладила его еще, чувствуя, как от ее прикосновений напрягаются и твердеют его мускулы. Другой мужчина давно бы опрокинул ее на спину…

Он снова поцеловал ее шею.

— Сегодня днем я дал себе обещание никогда не видеться и не разговаривать с вами, — прошептал он.

— Почему же вы изменили свое решение?

Он пожал плечами:

— Вы ждали меня у дверей. И моей первой связной мыслью при виде вас было — значит, плевать на все обещания. Достаточно было одного вашего появления, как вся моя решимость разлетелась в пух и прах. Может быть, вы мне совершенно не подходите, но я никак не могу с вами расстаться.

— Я чувствую то же самое. Для меня вы самый неподходящий на свете мужчина. Хуже просто быть не может.

— Значит, я такой плохой?

— Вы слишком хороший. — Ее горло судорожно дернулось. — Сэр Марк, деревенские сплетники были ко мне достаточно добры. Я… была близка с мужчиной, который не являлся моим супругом. — Она запнулась, но заставила себя договорить: — Больше чем с одним мужчиной.

— В самом деле? — Он даже не сделал попытки отодвинуться.

— Мои моральные устои далеко не так тверды, как должны бы быть. Конечно, вы уже заметили это сами.

— Если бы у вас в самом деле не было никаких моральных устоев, вы солгали бы мне не задумываясь, без всяких угрызений совести. Как вы считаете, должен ли я знать о вас что-то действительно важное? Что-то по-настоящему ужасное, возможно?

— О, сэр Марк. Я даже не знаю, с чего начать рассказ о том, какая я ужасная. Я совершила уже так много ошибок, что просто теряюсь. — Она пожала плечами. — И дело не только в моей… недостаточной целомудренности.

— Видимо, предполагается, что это должно меня озаботить.

— А вас это не заботит?

Отблески пламени освещали его лицо, и Джессика заметила, что оно странно искажено.

— О нет, — пробормотал он. — Я думаю только о том, что… — Он склонился к ней, и она не могла не податься в его сторону, не откликнуться на призыв — тело словно делало это само. Ее корсаж терся о его грудь, ее пальцы ласкали его плечи, и воздух, который она вдыхала, вдруг превратился в огонь.

— Вы думаете только о том, что… — выдохнула она.

— О том, что вы захотите хранить верность мне, — прошептал он.

Он потянул ее платье вниз, обнажив плечо, и Джессика почувствовала, что ее тело пронзило острое, сродни боли, удовольствие — такое острое, что она даже вскрикнула. Он всего лишь погладил ее ключицу, ничего больше, невинное прикосновение, от которого вряд ли можно потерять голову. Но это были его пальцы, его ласки, и от этого все ощущения становились мощнее в сотни раз. Он не сводил с нее глаз, и она не знала, куда деться от этого жгучего взгляда.

— Если бы это был кто-то другой, я бы решила, что вы пытаетесь подчинить меня себе.

— Если бы это был кто-то другой, вы бы не позволили ему это сделать, — возразил он. — Но я — это я. И я не хочу никакого подчинения. Я просто обещаю вам, что так будет.

Обещания… в такие моменты, как этот, мужчины могли пообещать Джессике что угодно, и она давно научилась забывать о случайно вырвавшихся словах. Но обещание Марка касалось совсем другого. Он легонько поцеловал ее в губы — нежно, совсем не требовательно. Этот человек никак не вписывался в ее картину мира.

— Однажды вы сказали мне, что с вами я в безопасности. — Джессика прильнула к нему и потрогала его руку сквозь тонкий лен рубашки. Его тело было восхитительно твердым и мускулистым. — В целомудрии есть одна ужасная вещь — нельзя касаться другого человека. Не то чтобы предаваться страсти, а просто дотрагиваться.

Он ничего не ответил, только закрыл глаза.

— Когда я жила дома, со своими сестрами, прикосновения были для меня чем-то естественным. Каждый вечер кто-то заплетал мои волосы в косы перед сном, обнимал, желая спокойной ночи. Утром возле умывальника я могла толкнуть локтем сестру, чтобы она поторапливалась.

Кажется, она так и не смогла забыть, почему вообще пришла сюда сегодня, несмотря на то что изо всех сил старалась об этом не думать. Он осторожно погладил ее по волосам. Утешение. Она пришла за утешением, и он давал ей его.

— После того как я покинула свою семью, я нашла подругу, — снова заговорила она. — Ее звали Амалия. Она была… она тоже не была праведницей, как и я. Она преподала мне урок. Жестокий урок — но такой, какой был мне нужен. Она спасла мне жизнь. Целых семь лет она помогала мне держаться за эту жизнь. Оставаться на плаву. Она была моим единственным другом — настоящим другом, на которого я могла положиться в любом горе и любой беде.

Джессика почувствовала, как в глазах у нее защипало. Слезы, которые никак не могли пролиться раньше, теперь туманили ее взгляд.

— Сегодня я получила известие, что произошло несчастье. — Она глубоко вздохнула. — И теперь я осталась одна — совсем одна. Дружеских, невинных прикосновений больше нет. Еще до этого, раньше, я… мне иногда так не хватало простого тепла, душевности, что я… отдала бы все на свете — сделала бы все что угодно, лишь бы ощутить его хоть на минуту.

Он притянул ее к себе. Ее тело замерло в предвкушении поцелуя, но он просто обнял ее и прижал к своей груди, поглаживая спину. Его руки двигались очень медленно, как будто он старался запомнить на ощупь каждый позвонок. Она чувствовала его дыхание на своей щеке. Она бессильно закрыла глаза и приникла к нему.

Всего лишь невинное объятие. И в то же время… нет. Он резко вздохнул:

— Нет. Нет, это неправда.

— Правда. Я так изголодалась по теплу и ласке.

— Я не это хотел сказать. Вы не одна.

И это тоже было обещанием. Его тело было напряжено от еле сдерживаемой жажды. Его пальцы казались якорями, не дававшими ему сорваться и унестись в открытое море. Она знала: одна лишь ее ласка, один маленький поцелуй — и его желание вырвется на свободу. Одно движение отделяло ее от победы. А после победы… даже это объятие останется в ее памяти как нечистое и порочное. Все то долгожданное тепло, которое она ощущала сейчас, будет обесценено и смешано с грязью.

Нет. Она была одна, и она не могла себе позволить об этом забыть. Какое безрассудство, какой ужасный самообман — верить в то, что в тебе действительно кто-то нуждается. В последний раз почувствовать невинную ласку. Она лелеяла это ощущение и боялась его отпустить. Было бы так просто запустить пальцы за пояс его брюк и завершить начатое — и, затягивая финал, она делала огромную глупость. В конце концов, главное правило, которое внушила Джессике Амалия, правило, которое вошло в ее плоть и кровь, было: Выживай. Выживай любой ценой.

Теперь ей предстояло жить за них обеих.

Он обнимал ее до тех пор, пока ее дыхание не стало ровным, а судорожно сжатые пальцы не расслабились.

Сейчас у нее не было ни воли, не решимости. Один раз — первый и последний — можно поддаться слабости. Сегодня она никак не могла предать и погубить его.

Джессика с усилием подняла руку и погладила его по щеке.

— А сейчас… — прошептала она. — Сейчас, думаю, мне пора домой.

Сегодня она его отпустила.

Алые лучи заходящего солнца заливали спальню Марка. Они били в глаза, ослепляли, и когда он пытался смотреть в окно, то видел лишь смутный силуэт холма в малиновых тонах. Сквозь яркий свет невозможно было разглядеть детали.

Он отвернулся от окна, но картинка все равно осталась в голове, словно отпечаталась в его внутреннем зрении.

Точно так же было и с Джессикой. Когда она находилась рядом, то слепила глаза, так что он не мог видеть ничего вокруг. А когда нет… ему стоило всего лишь закрыть глаза — и она стояла перед ним улыбаясь среди поля одуванчиков.

Вожделение было Марку не в новинку. Оно даже не было его врагом. Это чувство напоминало скорее назойливого странствующего торговца, который всегда появляется не вовремя и начинает громко колотить в дверь, требуя, чтобы ему открыли. В такой ситуации могло быть только два выхода. Нужно было заткнуть уши и тихо надеяться, что нежданный гость уберется восвояси. Или, если сделать этого не удалось, впустить его и попытаться отделаться незначительной тратой. Откупиться, получить что-то ненужное и совсем не то, чего тебе хотелось бы на самом деле, просто чтобы тебя оставили в покое.

После событий дня и вечера желание не оставило Марка. Оно словно укоренилось глубоко внутри и не давало ему покоя постоянной пульсацией во всем теле.

Сквозь открытое окно в комнату ворвался свежий вечерний ветерок, но даже это прохладное дуновение не смогло остудить его похоть. Он хотел Джессику так, как никого и никогда. И был только один способ успокоить разбушевавшуюся плоть.

То, что он собирался сделать, тоже считалось грехом. Поморщившись, Марк развязал галстук и бросил его на кровать. Он знал, что поступает нехорошо. Но это был типичный случай с котятами. Лучше совершить меньший грех сейчас и сбросить напряжение, чем потерять голову в следующий раз, когда он увидит Джессику. А они обязательно увидятся еще раз. И еще раз. И еще.

Солнце лишало его зрения, но Марк мог проделать все даже с закрытыми глазами — все равно он видел совсем другую картину. Не глядя, он стащил с себя рубашку и расстегнул пуговицы на брюках.

В его воображении была она, Джессика. Шпильки выскальзывали из ее волос, и черные кудри рассыпались по мраморно-белым плечам. И она была одета не в темно-красное платье, как в тот момент, когда они сидели рядом на диване, а в тончайшую полупрозрачную черную сорочку, краешек которой он сумел разглядеть. Сорочка подчеркивала волшебные изгибы ее тела.

Когда его брюки упали на пол, он представил себе, как снимает юбку с Джессики. Как приподнимает подол и открывает щиколотки — о, однажды он уже видел их! — и другие сокровища, которые еще не успел лицезреть. Стройные икры. Упругие бедра. Теперь он уже не мог сдерживать свое вожделение, оно поднялось до предела и готово было выплеснуться через край. Его кожа горела.

Он взялся одной рукой за резной деревянный столбик, поддерживающий балдахин над кроватью. Другой…

Это был акт физического удовлетворения. Это был грех — не такой вопиющий, как совокупление с женщиной, но тем не менее грех. Но когда его ладонь обхватила напряженное орудие, он даже не вспомнил об этом. Он сжал пальцы сильнее и подумал о пьянящем и сладком вкусе ее губ, о нежности ее рта… она была идеальной женщиной, словно созданной для него, несмотря на все доводы рассудка.

Он чувствовал не уверенные движения своей руки, а прикосновение ее прохладных пальцев. Ее тело было здесь, рядом с ним, под ним, на нем; ее волосы, словно облако черного шелка, струились по его груди. Он подался вперед, как будто и в самом деле искал ее губы.

От этих резких коротких толчков по всему его телу расходились волны наслаждения. С каждым движением он становился все тверже; чувствуя, что завершение уже близко, он открыл глаза и посмотрел в окно, на солнце, которое почти закатилось. Но даже так он продолжал видеть ее, и только ее.

Каждый его мускул был напряжен в ожидании взрыва. Уже совсем на грани он снова закрыл глаза, и на него обрушился целый шквал видений. Ее лицо. Ее губы. Ее плечи. Ее гибкая фигура. И в самом конце, как завершающий аккорд — Джессика, полностью одетая, на самом краю скалы в Фрайарз-Авен. Ее юбки трепещут на ветру, облепляют ноги, и она смотрит вперед, на объятую туманом долину.

Разрядка была мощной и оглушительной, и на несколько секунд он словно перенесся в другой мир. Это было то, чего так жаждало его тело, — освобождение. Давно сдерживаемое желание вспыхнуло и выгорело мгновенно, словно сухое дерево, объятое огнем. Он негромко застонал и содрогнулся в последний раз. Затем открыл глаза, пытаясь перевести дыхание.

Вожделение схлынуло; от него осталось только учащенное сердцебиение и чувство легкости в теле.

В комнатебыстро темнело. Небо было уже темно-синим. Марк сделал глубокий вздох и осмелился наконец отпустить столбик кровати. Он прошел к умывальнику с тазом, который стоял в другом конце комнаты. Вода показалась ему особенно холодной, а полотенце грубым, но это было даже хорошо. Он вымыл руки и обтер все тело. Солнце совсем скрылось за холмом, обведя его контур темно-красным.

Теперь, когда похоть больше не мучила его, Марк подумал, что его сознание должно проясниться. Но мысли в голове путались еще больше. Он был один, совсем один в темноте.

И все было плохо.

Слепящее солнце желания закатилось, жар спал, и он ожидал, что ему станет легче. Но на потемневшем небе появились звезды — тысячи, сотни тысяч маленьких серебристых точек, настоящее воплощение мелких раздражающих уколов, терзавших его душу. Это было уже не вожделение, а тоска по ней, ненасытный голод. Все его существо словно молило о ней.

Он добрался до кровати и рухнул в нее. Уже засыпая, опять подумал о Джессике, о том, как было бы прекрасно прижать ее сейчас к себе, поцеловать, приласкать. Не для того, чтобы заняться с ней любовью. А просто… ради чувства близости. Эту жажду невозможно было утолить при помощи своей собственной руки.

Марк открыл глаза и попытался дышать как можно глубже и ровнее. С каждым выдохом он изгонял из себя ее образ. Он рисовал в воображении все самое холодное и неприятное, что только можно было представить, — мрачные темные пещеры под водой, зимние бури, когда трудно отличить небо от земли. Где-то за окном монотонно пел сверчок, и он попробовал сосредоточиться на этом звуке. Перед его глазами была темнота — абсолютная, чернильная тьма, царство теней.

Его ум как будто прояснился, но где-то глубоко внутри он все равно чувствовал подземные толчки. Это была его тяга к ней.

Миссис Фарли — Джессика — была женщиной, неудобной во всех отношениях. Она слишком волновала его. Она не была скромной. Она даже не была респектабельной.

И несмотря ни на что… Марк вздохнул еще глубже и наконец признал правду, от которой он так давно и так безуспешно прятался.

Он был не в силах устоять перед ней.

Глава 13

— Полагаю, для меня снова ничего нет? — спросила Джессика.

В здании почты было довольно темно, и она надеялась, что тусклое освещение скроет ее вспыхнувшие от унижения щеки. Джессика ненавидела приходить на почту и спрашивать, нет ли для нее писем. Она всегда чувствовала себя нищенкой, попрошайкой, которая стоит на углу и звонит в колокольчик, в то время как прохожие торопливо отводят взгляд и переходят на другую сторону улицы.

Письмо, которое она получила несколько дней назад, отняло у нее всякую надежду на хорошее. Было бы глупо мечтать, что сегодня к ней вдруг прилетят добрые вести. И тем не менее упрямая надежда не желала покидать ее сердце. Может быть, судьба пошлет ей какую-нибудь радость, чтобы уравновесить еще свежее горе, — и именно по почте? Прошло много лет с тех пор, как Джессика была изгнана из своей семьи. Возможно, сегодня станет как раз тем днем, когда отец снимет запрет?

Потому что письмо от поверенного на этой неделе я уже получала, мрачно подумала она.

Жена почтмейстера вдруг наморщила лоб.

— Кажется, как раз есть.

Джессика сделала резкий вдох. Оказывается, все это время она, сама того не осознавая, сдерживала дыхание, и теперь у нее сильно закружилась голова. Она с трудом удержала желание схватить почтмейстершу за воротник и потребовать, чтобы она немедленно отдала ей письмо. Может быть, это от отца. Или от матери. Или от Шарлотты…

— То есть если это вас называют Джесс Фарли.

Джесс. Никто из ее семьи никогда не называл ее Джесс. Радостное волнение, охватившее ее, внезапно превратилось в тяжелый свинцовый шар в груди.

— Да, это я.

Только один человек на свете звал ее Джесс. Если он решил написать ей напрямую, минуя поверенного, через которого он обычно передавал свои послания, то, значит, дело было серьезное. С его последнего письма прошло всего несколько дней.

Она совсем не хотела никаких напоминаний о том, что ожидало ее в Лондоне. Почтмейстерша передала ей конверт, и Джессика осторожно взяла его двумя пальцами. Руки Уэстона трогали эту бумагу. Его пальцы держали конверт там же, где сейчас она. От одной только мысли о том, что он как будто касается ее через письмо, даже не ее, а ее перчаток, она содрогнулась от отвращения.

Она вышла на площадь. Не стоило утешать себя этими сказками о семье. Надежда — непостоянный друг. Человека, который питает надежду, можно сравнить с тем, кто съел слишком много сладкого. Сначала ему будет очень хорошо, но потом, когда прилив энергии схлынет, он будет чувствовать себя уставшим и разбитым.

Прошло семь лет. Нужно наконец признать, что для своих родных она больше не существует. Сестры наверняка забыли ее. Отец полностью исключил ее из их жизни. Для всех она стала не больше чем воспоминанием, слабеющим с каждым днем. То, что она снова не получила от семьи никаких вестей, не должно было стать для нее ударом.

Но сегодня ей показалось, что это именно тяжелый удар.

Джессика разорвала конверт от Уэстона и вытащила половинку листа бумаги.

Джесс. Поторопись. Лефевр собирается объявить о своем выходе в отставку в конце следующей недели. Я хочу, чтобы ты опозорила этого самодовольного лицемерного осла немедленно. Мне не будет никакого толку оттого, что ты его совратишь, если я не смогу получить должность в комиссии.

Она посмотрела на дату внизу и подсчитала. Время на дорогу до Лондона, время, которое потребуется для публикации… Если вычесть все это, у нее оставалось три дня. Всего три дня рядом с Марком до того, как она разрушит его жизнь.

— Ну-ну, — раздался знакомый голос у нее за спиной.

Джессика резко обернулась, машинально скомкав письмо в руке.

— Сэр Марк, — выдохнула она. Ее сердце забилось так громко, что, казалось, все вокруг могут услышать его стук.

— Марк, — поправил он.

— Прошу прощения?

— Просто Марк, — серьезно, без улыбки, произнес он. — Для вас.

Солнце вдруг стало чересчур ярким. На площади не было ни души, но прямо перед ними находилось окно таверны. За ними мог наблюдать кто угодно.

Я хочу, чтобы ты опозорила этого самодовольного лицемерного осла немедленно.

— Как вы чувствуете себя сегодня? — поинтересовался он.

Она могла уничтожить его. Она должна была сделать это. А он только что попросил называть его просто по имени, отбросив все условности, а потом участливо спросил, как она себя чувствует.

Джессике вдруг захотелось завизжать, толкнуть его в грудь и крикнуть ему, что он идиот. Она собиралась уничтожить его! Что еще ей оставалось делать?

— Джессика? — тихо позвал он. Они находились в общественном месте, где их мог видеть каждый. — Я могу называть вас Джессика, не так ли?

— Не надо, — выдавила она.

— Не надо? Что именно? Не надо так открыто признавать то, что я ощущаю некую близость к вам? Но вы знаете, что я не могу этого отрицать. Или может быть, мне не надо хотеть большего? Я пытался. У меня ничего не получилось.

— Сэр Марк, возможно, вчера вечером я выразилась недостаточно ясно. Я была близка со многими мужчинами, ни один из которых не был моим мужем. Не доверяйте мне.

Как и прошлой ночью, выражение его лица совершенно не изменилось.

— Возможно, — заметил он. — Но тем не менее в вас есть определенного рода чистота. Честность.

Это было сильнее, чем удар под дых. Письмо Уэстона, которое Джессика все еще сжимала в кулаке, жгло ей руку. Она должна была причинить ему боль. Но как это сделать, если от его слов ей хотелось броситься на землю и разрыдаться?

— В вас говорит вожделение, а не проницательность, — выговорила она. — Кажется, вы написали практическое пособие по целомудрию. Так примените же его на практике. Будьте реалистичны. Моя чистота и честность целиком и полностью придуманы вами. Их не существует. Я не могу нравиться вам всерьез.

— Вам бы больше понравилось, если бы я хватал вас руками? Это, по-вашему, лучше, чем чувствовать искреннюю симпатию?

— Да! — почти выкрикнула она. — Да! Это было бы в сто раз легче.

— Перестаньте, Джессика. Одна-единственная ошибка не означает, что вы прокляты навеки и не должны быть счастливы, как все. — Его взгляд смягчился. — И я знаю, что вы все еще оплакиваете свою подругу.

Одна-единственная ошибка? Одна? О, если бы она могла хотя бы сосчитать их. Но она сделала столько ошибок, что теперь горечь наполняла ее до краев и не давала дышать.

— Не нужно меня романтизировать, сэр Марк.

— Вот как? — Он озадаченно покачал головой. — Чего же вы тогда хотите?

Она пристально посмотрела под ноги, словно ответ на этот вопрос был написан на земле. Он терпеливо ждал.

Джессика наконец подняла голову и взглянула ему прямо в глаза.

— Я хочу снова почувствовать себя живой, — сказала она. Ее голос был необычайно спокойным, она делала все, чтобы он звучал невозмутимо и бесстрастно, но это было похоже на спокойствие моря между двумя ударами волн. Очередная волна уже подкатила совсем близко и готова была накрыть ее с головой. — Я хочу, чтобы мне больше никогда в жизни не пришлось лгать. — Она резко замолчала и покачала головой. — Сэр Марк. Марк. Пожалуйста, не заставляйте меня это делать.

Она совершала ошибки, и не раз. Но он был прав. Даже живя во грехе, Джессика старалась сохранить в себе остатки честности. Большую часть своих моральных принципов ей пришлось продать, чтобы выжить. Но честность… это был первый раз, когда жизнь вынуждала ее совершить столь подлый и безнравственный поступок. Если Марк поддастся, она потеряет все. Последние крупицы самоуважения.

Марк не мог понять, о чем она его просит, а Джессика, конечно, не могла ничего объяснить; инстинкт самосохранения запрещал ей это сделать. Но в эту секунду она искренне желала, чтобы Марк возненавидел ее. Чтобы он сумел противостоять ей, не дал ей разрушить свою жизнь.

— Знаете… — медленно произнес он. — Я совсем не хочу вас романтизировать.

— А что вы хотите?

Он скользнул по ней взглядом, и Джессика вдруг вспомнила, почти почувствовала, где он касался ее вчера. И еще острее она чувствовала те места, где он не успел ее коснуться, — живот, бедра, спину…

— Вы имеете в виду сейчас? — небрежно спросил он. Его равнодушный тон полностью противоречил полыхавшему в глазах пламени. — Сейчас я был бы полностью доволен, если бы вы называли меня Марк. И еще я хотел спросить, знаете ли вы о речи, которую я буду произносить сегодня. Я согласился выступить перед ОМД.

— Речь о целомудрии.

Он кивнул:

— Мне кажется, что я вполне заслужил медаль за воздержание. Принимая в расчет последние несколько дней. Знаете что? Позвольте мне проводить вас домой после. Возможно… вам будет приятна моя компания.

Она в самом деле его предупреждала. Пыталась предостеречь. Что ж… если он сам идет навстречу своей гибели, летит, словно мотылек на огонь, разве может она сказать «нет»? Должно быть, сама судьба назначила ей погубить сэра Марка, соблазнить его, как Гвиневра соблазнила сэра Ланселота.

— Хорошо, — тихо сказала она. — Я приду послушать вашу речь.

Ей показалось, что эти слова прозвучали как самое страшное богохульство.

Церковь была полна, причем все собрались задолго до назначенного времени. Перед тем как начать свою речь, Марк отметил, какая необыкновенная тишина стоит вокруг. Никто не перешептывался, не кашлял, не скрипел и не шуршал. Он вдруг подумал, что сейчас может произойти все что угодно. Например, начнется бунт. Или — гораздо вероятнее — он утомит своих слушателей так, что они заснут.

На сегодняшний вечер настоятель предоставил церковь ОМД, поскольку городская ратуша была не в состоянии вместить всех желающих присутствовать на выступлении сэра Марка. На скамьях не осталось ни одного свободного места, помещение было забито до отказа. Казалось, все жители прихода — а также все жители соседнего прихода — пришли послушать его речь. Удивительно, как Толливер успел всех оповестить, подумал Марк. Ведь у него было совсем мало времени.

Джессика сидела в одном из первых рядов. Горожане понемногу начинали принимать ее в свой круг, и Марку это нравилось. Сейчас она занимала место рядом с миссис Меткаф. И тем не менее он не мог не заметить, что ближайший к Джессике мужчина сидел не менее чем в трех футах от нее — не считая мистера Льюиса, который устроился по другую сторону. Он что-то говорил ей на ухо; Джессика, выпрямившись, смотрела прямо перед собой. Ее лицо было бесстрастным. Судя по всему, священник читал ей какую-то лекцию. Стало быть, ее принимали, но не доверяли. Марк почувствовал, как от обиды за Джессику у него больно сжалось сердце. Она заслуживала гораздо большего.

Самые первые скамьи занимали молодые люди с юными, воодушевленными лицами и горящими глазами. Они выглядели так, будто готовы были впитать каждое его слово. На рукавах у юношей были голубые повязки, что обозначало их принадлежность к ОМД. Однажды кто-то сказал Марку, что повязки предназначались для ношения в помещении, когда шляпа, а стало быть, и кокарда была не положена. Джеймс Толливер стоял по правую руку от Марка. Когда все наконец расселись по своим местам, он поднял руку, призывая к вниманию.

— Наш сегодняшний гость не нуждается в представлении, — начал Толливер. — Не найдется человека, который не знал бы непревзойденного, не знающего себе равных, великого сэра Марка.

Марку захотелось закрыть лицо руками. Не знающего себе равных? Великого? Он бы предпочел гораздо более скромные эпитеты. Например, «достойного» было бы более чем достаточно. И учитывая, насколько далеко зашло его знакомство с Джессикой за последнюю неделю, даже этого определения он уже не заслуживал. От этой мысли он почувствовал себя виноватым.

— Как вам всем известно, сэр Марк является автором знаменитейшего труда, «Практического пособия по целомудрию для современного джентльмена». Мы, жители Шептон-Маллет, знаем наизусть каждое слово этой священной книги.

Священной? Марк в красках представил себе, как он берет огромный тяжеленный молитвенник, лежащий рядом, и бьет Толливера по голове.

— Мы выучили каждое предписание, каждое правило. — Толливер повысил голос. — Каждая буква навеки отпечаталась в нашей памяти.

Предварительно исказив каждое «предписание», судя по членским карточкам. С другой стороны, это была всего лишь книга, написанная человеком, а не божественные заповеди, выбитые на каменных скрижалях.

— Мы приняли заветы сэра Марка как руководство к нашей собственной жизни, — торжественно продолжил Толливер. — И, будучи членами Общества мужчин-девственников, мы поклялись блюсти целомудрие и отвергать искушение. Где бы оно нас ни поджидало.

Марк вспомнил о Джессике и том, как поначалу они отвергали ее, и его кулаки невольно сжались.

— Сегодня сэр Марк обратится ко всем нам и расскажет, как сохранять добродетель при любых обстоятельствах. И я, со своей стороны, жду этого с нетерпением.

Раздались аплодисменты и поощрительные возгласы. Марк в замешательстве обвел глазами толпу. Его мысли бурлили.

Он не мог сосчитать всех людей, присутствовавших в церкви. Их было по меньшей мере несколько сотен — а если собрался целый приход, то, возможно, и пара тысяч. Ему приходилось устраивать публичные выступления и раньше, и этот вид деятельности никогда ему не нравился. Хуже, чем поддерживать светскую беседу с одним человеком, могло быть только держать речь перед сотнями людей. Ожидающие взгляды впивались в него, словно тысячи крохотных ножей.

Люди всегда ожидали от него выдающегося ораторского мастерства, хотя на самом деле Марк, как правило, не говорил ничего особенного. Для сегодняшнего дня он заготовил свою обычную речь — краткое изложение самых важных вопросов, поднятых в книге, с комментариями, неизменно сопровождаемое просьбой не забывать о том, что он самый обычный человек, а не какой-нибудь святой.

Первые несколько раз, произнеся заключительные слова, Марк ожидал разочарованного гула и криков. Он был готов к тому, что кто-то вдруг встанет, поднимет руку и скажет: «Да ведь это правда! Вы все слышали, что он только что сказал! Сэр Марк — подделка, он обманщик и плут! Почему, ради всего святого, мы столько времени слушали его?»

Он воображал, что поднимется невероятный шум, газеты накинутся на него с той же страстью, с какой еще вчера восхваляли, а через несколько месяцев все уляжется и люди забудут о нем, переключив свое внимание на более достойный объект.

Но чем больше он настаивал на том, что не является праведником, тем большее низкопоклонство возбуждал. Его почитатели считали, что он просто проявляет неоправданную скромность — никто никогда не верил в то, что он говорит правду. Это было невероятно. Он мог бы объявить, что заключил выгодную сделку с Люцифером, и они окружили бы его после выступления и принялись наперебой восхвалять его деловую хватку. Все бы поздравляли его и похлопывали по плечу, а когда он сказал бы, что интересуется их душами, все дружно впали бы в экстаз: как же, ведь их заметил сам великий сэр Марк!

Он снова посмотрел на Джессику. Сейчас он просто не мог поступить неправильно. Если он не выступит открыто на ее стороне, они так и будут молча осуждать ее. И он, и она не могли не привлекать к себе внимания — в глазах толпы он заслуживал уважения и почета, а она безусловного порицания. Но Марк не мог не помнить о том, что именно он положил руку ей на грудь в их последнюю встречу. Именно он припал губами к ее рту. И в то же время это он стоял сейчас перед сотнями людей и собирался произносить речь о целомудрии, хотя все его мысли на этой неделе отличались редкой непристойностью.

Между ними словно лежала глубокая пропасть, через которую невозможно было перекинуть мост. Думая об этом, Марк вдруг заметил взгляд Льюиса, сидевшего рядом с ней. На Джессике было вечернее платье, полностью соответствовавшее обстоятельствам, приличное, но… соблазнительные округлости выглядывали из отделанного кружевом выреза, и священник устроился так, чтобы можно было, не привлекая к себе внимания, заглядывать ей в декольте. Вся тщательно спланированная, скучная речь Марка тут же испарилась у него из головы.

— Добрый вечер, — начал он. Слушатели подались вперед, ловя каждое его слово. — Как правило, я всегда пытаюсь донести до своей аудитории, что я обычный человек, такой же, как все, к мнению которого стоит прислушиваться не более чем к любому другому. Обычно я признаюсь в том, что вношу свой собственный вклад во всеобщее лицемерие. В этом у меня нет никаких сомнений. Я лицемер. Но сегодня я бы не хотел заострять внимание на своем ханжестве и двоедушии, потому что под этой крышей присутствуют лицемеры и похуже.

Он оглядел юношей с голубыми повязками, на лицах у которых застыло смешанное выражение гордости и благоговейного страха.

— К примеру, члены ОМД — самые отъявленные лгуны, которых мне только приходилось встречать в своей жизни.

Повисла долгая потрясенная пауза. Как будто все эти люди внезапно забыли, как нужно дышать.

Марк бросил суровый взгляд на Толливера:

— Вы утверждаете, что выучили мою книгу наизусть. Но насколько я могу судить, вы не потрудились вникнуть ни в единое слово. Я делаю такой вывод из того, что никто из ОМД не понял самого главного, что я хотел сказать. Что ж. Позвольте мне начать с раскрытия ваших секретов.

Он воспроизвел жест, который Толливер показал ему на пикнике несколькими днями раньше.

— «Практическое пособие» не упоминает об этом жесте. Нигде. Вообще. И тем не менее мне сообщили, что это сигнал. Он означает предупреждение — так мужчины дают друг другу понять, что перед ними опасная женщина.

Толливер сморщил нос и хмуро посмотрел на Марка.

— Что же подразумевается под этими тайными сигналами и невысказанными обвинениями? Что мужчина, который вел себя нецеломудренно, нуждается в спасении и что он может искупить свою вину и очиститься, если всего лишь вернется на путь истинный. И тем не менее женщина, которая совершила ошибку, запятнала себя навсегда, она порочна и грязна, и должна быть навеки изгнана из общества.

Несколько леди принялись яростно обмахиваться веерами.

— Я не виню вас, — продолжил Марк. — Откуда вам было научиться добродетели? Конечно, не от пастыря, который способен грубо обращаться с женщиной и грубить ей, когда он думает, что никто его не видит.

Он заметил, что Джессика подняла голову и посмотрела прямо на него. Она слегка улыбнулась, но ее глаза все равно остались грустными. Льюис вздрогнул, оторвал взгляд от ее декольте и вздернул подбородок. Прекрасно.

— Итак, мне придется объяснить все самому, поскольку вы так и не усвоили основную идею. Нет такого понятия, как опасная женщина. Если рядом с ней вы чувствуете себя так, будто готовы потерять голову и забыть о том, что есть хорошо и что есть плохо, то опасны прежде всего вы сами — и для себя, и для той женщины, о которой идет речь. Я не могу поверить, что люди, признающиеся мне в восхищении, вообще читали мою книгу — как это может быть, если никло не понял мою главную мысль?

Марк почувствовал, как его понемногу охватывает гнев. Но сейчас он не считал нужным сдерживать свой темперамент.

— Не бывает распутных женщин или развратных мужчин. — Он оперся руками о трибуну. — Среди нас нет святых. Никто из вас, мужчин, конечно, не желает этого слышать. Так вот — это не женщина соблазняет вас и сбивает с пути. Это вы, вы сами сходите с дороги. Если я — такой же мужчина, как и все, то, значит, целомудрие доступно всем и каждому. Значит, вы сами отвечаете за свои ошибки. Вы обязаны брать на себя ответственность за то дурное, что совершили, а не перелагать ее на чужие плечи. Никогда не сваливайте собственную вину на женщину — даже если она хороша собой, умна и совершенно неотразима.

Джессика не сводила с него огромных, сияющих — и все равно грустных глаз.

— Когда вы подаете другому сигнал, что приближается опасная женщина, вы не проявляете тем самым дальновидность и проницательность. Вы только доказываете свою слабость. Какой настоящий мужчина будет прятать свое бессилие за женщиной? Какой джентльмен станет обвинять другого, особенно леди, в том, что он сам подвержен страстям? И поэтому должен вам признаться, я крайне невысокого мнения о всех вас. Я считаю вас сборищем трусов и обманщиков.

Джессика слегка приоткрыла рот. Неужели никто и никогда не принимал ее сторону? Не защищал ее от нападок? Не прикрывал? Откуда-то из самой глубины души Марка поднялось совсем другое чувство, сильнее гнева и ярости… что-то холодное и острое, похожее на обиду.

— Есть еще одна мысль, которую вы не поняли или извратили. Если вы считаете женский род своим заклятым врагом, противником в борьбе за вашу бессмертную душу, то… вы сильно заблуждаетесь.

Марк встретился взглядом с Джессикой. Следующие слова предназначались ей, и только ей.

— Женщины — не враги целомудрия. Они то, что придает ему смысл. Вы должны придерживаться чистоты не ради того, что скажут другие, а потому, что, когда вы поддаетесь собственному вожделению, прежде всего от этого страдает женщина. Это на ее голову падут все громы и молнии общественного мнения. Это она должна будет беспокоиться о возможной беременности и заботиться о ее последствиях. Это она станет изгоем. Мужчина? Мужчина легко перенесет временное порицание окружающих. Только бесчувственный скот способен пренебречь обязательствами, которые налагает на него быстро проходящая страсть. Только неразумная, незрелая личность может переложить груз ответственности на женщину, а потом еще и обвинить ее в собственной слабости.

Толпа вдруг куда-то удалилась. Он видел одну лишь Джессику и думал только о ней. Она смотрела на него не отрываясь, и ее щеки были бледны, как мрамор.

— Я знаю, что такое честность. Действительно честный человек сам отвечает за свои поступки. И я уважаю и ценю это гораздо больше, нежели громкие заявления и фальшивую добродетель.

Если бы он не знал Джессику так хорошо, то подумал бы, что она вот-вот расплачется. Марк отвел глаза. Ему было известно, как она горда, и он понимал, что она в любом случае не хотела бы показать свое волнение.

— И если вы можете утверждать, что женщина вас совратила, — Марк перевел взгляд на членов ОМД, — то вы более чем стайка безответственных ребятишек.

Толливер заметно съежился, и Марк, влекомый своей яростью, вдруг понял, что, кажется, зашел слишком далеко. Он позволил гневу овладеть собой. Он назвал собравшихся сборищем трусов и неразумными мальчишками, словно безумный проповедник, потрясающий кулаками, брызгающий слюной и обещающий всем геенну огненную в самом ближайшем будущем.

Но одна только мысль о Джессике, сидящей среди них, Джессике, которую принимали, но едва терпели, приводила его в неистовство. Несмотря ни на что, он не жалел ни об одном своем слове.

Что ему еще оставалось?

— Итак. — Он потер руки, словно Понтий Пилат, совершающий ритуальное омовение. — Это все, что я хотел сказать.

Марк сошел с кафедры. Первые три шага он сделал в полной тишине. Через мгновение толпа разом вскочила на ноги, осыпая его бешеными рукоплесканиями и одобрительными возгласами.

Марк остановился. Он не мог поверить своим ушам.

— Вы что, обезумели? — громко крикнул он. — Я только что обозвал вас младенцами и малодушными трусами!

Его никто не слушал. Свист, крики, аплодисменты раздавались со всех сторон. Марка тут же окружили; его хлопали по плечу, поздравляли и благодарили, хотя он сделал все, чтобы его возненавидели.

— Великолепная речь, сэр Марк! — заявил Толливер. Его глаза сверкали.

— Какая искренность! Какие справедливые обвинения!

— Я вдохновлен. Я горю желанием начать праведную жизнь.

— Все в восхищении, — снова подал голос Толливер. — Кроме… м-м-м… мистера Льюиса. Кажется, он немножко сердится. И миссис Фарли — она уже уходит.

Марк повернулся к выходу. Среди моря людей было трудно разглядеть что-то, кроме чужих шляп, широких рукавов и пышных юбок. Но ему достаточно было увидеть лишь ее локоть — или даже кончик мизинца, — чтобы узнать ее из тысяч.

Она уходила. После всего этого она уходила, не сказав ему ни единого слова!

— Толливер, — быстро произнес Марк, — окажите мне услугу. Ставьте подножки любому, кто захочет меня задержать.

— Что, сэр?

Но времени объяснять у Марка не было. Распихивая толпу локтями, он начал пробираться к выходу, вдогонку за Джессикой. Он не собирался ее отпускать — ни за что. Только не сейчас.

Глава 14

— Джессика!

Ей не хотелось оборачиваться — особенно когда она услышала его голос. Не хотелось смотреть ему в глаза, разбираться с собственными сложными ощущениями, обрушившимися на нее, словно лавина.

Но его шаги звучали все ближе и ближе. Должно быть, он бежал от самой церкви.

— Джессика, — повторил он.

Она остановилась.

— Сэр Марк. Я же говорила вам — не надо меня романтизировать. Вы… вы самый милый глупец на свете.

— Так вот что, по-вашему, происходит? — Он тоже остановился. — Вам кажется, что я вижу не вас, а некий идеальный образ? Разве вы не слышали ни единого слова из того, что я сказал? Дело не в вас.

— Не во мне? Значит, вы только что просто разыгрывали героя?

— Джессика.

— Я совсем забыла. Вы же и в самом деле рыцарь. Вам был пожалован титул. Неудивительно, что время от времени вы хотите ему соответствовать.

Он покачал головой и потер глаз.

— Вы кричите на меня потому, что вы мне нравитесь?

— Да!

— Тогда вам лучше к этому привыкнуть, — отрезал он. — Потому что я не могу выбросить вас из головы. Я думаю о вас постоянно. И вы можете кричать сколь угодно громко — вы все равно не сможете ничего изменить. Вам меня не остановить.

— Хотите пари?

— Давайте. Попробуйте. — Он сунул руку в карман, пошарил там и вытащил наружу часы. — Вот. Сейчас три минуты девятого. Кричите во всю мощь. Не обращайте на меня внимания. Я просто постою здесь и подожду, пока вам не надоест.

С его стороны было излишне напоминать ей о быстро бегущем времени. У Джессики оставалось всего два дня на то, чтобы его соблазнить, и она не могла, просто не могла об этом думать. Марк выжидающе уставился на нее. До нее вдруг дошла вся нелепость ситуации. Марк и она, стоящие посреди дороги… он предлагает ей покричать от души… Она откинула голову и расхохоталась. Он тут же оказался рядом и обнял ее за плечи. Джессика и сама не понимала, плачет она или смеется, она чувствовала только его руку, поглаживающую ее по волосам.

— Ну-ну, — тихо, успокаивающе сказал он. — Вот и все. Неужели никто никогда не был на вашей стороне?

— Может быть, и был… сто лет назад. Так давно, что я уже и не помню.

Она давно перестала сомневаться в том, что в итоге ей придется полагаться только на себя. Вопрос был только один — как больно ей будет, когда кто-то в очередной раз выбьет почву у нее из-под ног и она упадет?

Они медленно пошли вперед по дороге. Когда городские постройки скрылись из вида, Джессика сделала глубокий вдох.

— Сэр Марк. То, о чем вы говорили в своей речи, поразило меня до глубины души. — Эти слова и приблизительно не описывали того, что она почувствовала. Сэр Марк был похож на архангела с карающим мечом, готового обрушить на грешников огненный дождь и камни.

— Что вы говорите, — сухо заметил он.

— Почему вы так яро выступаете именно за мужскую добродетель? Почему не за… скажем, «хлебные законы», или избирательное право, или образование? Существует миллион различных социальных вопросов. И большинство из них не так трудны, как этот.

— Что я могу сказать? — Он искоса взглянул на нее. — Когда мужчины ведут себя нецеломудренно, ответственность за это несут женщины. Видите ли…

Джессика быстро обогнала его и преградила ему путь. Сэр Марк озадаченно остановился. Она прижала ладонь к его губам, не давая ему говорить дальше. От ее перчатки исходил нежный женственный аромат.

— Нет, — сказала она. — Я не хочу слышать теоретические рассуждения. Я читала вашу книгу. Но сегодня, когда вы говорили… Нельзя так разгневаться, если только дело не касается тебя лично. Я не спрашиваю вас, почему мужчина должен вести себя целомудренно. Я спрашиваю, почему вы решили посвятить большую часть своей жизни именно этому?

Кажется, он настолько удивился, что перестал дышать. Во всяком случае, Джессика его дыхания не чувствовала. Она медленно убрала руку. Интересно, не попытается ли сэр Марк поставить ее на место?

Он потрясенно покачал головой:

— Знаете… никто никогда не задавал мне этого вопроса. Даже мои братья.

— Я всегда славилась особенным нахальством.

Их глаза встретились. В его взгляде не было ни капли наглости. Он не таращился на ее декольте, не раздевал глазами, словно уже готовился уложить ее в постель. И тем не менее в нем была странная, отчаянная, почти яростная жажда.

— Нахальство вам к лицу, — заметил сэр Марк и снова подставил ей руку.

Джессика оперлась на нее, и они неторопливо пошли дальше.

Несколько минут он молчал. Только по тому, как напряжен был его локоть, Джессика понимала, что он не забыл о ее вопросе и думает над тем, как ответить.

— Причина в моей матери, — наконец выговорит он.

— Я слышала кое-какие разговоры. Люди… иногда вспоминают ее.

— Что вы слышали? — поинтересовался он.

— Что она была праведной, щедрой, очень набожной женщиной, — осторожно ответит Джессика. Она знала, что мужчины терпеть не могут, когда кто-то критикует их мать, даже если сами они только что делали то же самое.

— Ха. Конечно же сплетники рассказывают гораздо больше.

— Она была женой владельца фабрики. Я слышала, что, когда ваш отец умер, она очень горевала. И что горе… сделало ее немножко странной.

— Она сошла с ума.

Джессика понимающе кивнула.

— Должно быть, вам пришлось нелегко. Иметь мать, которая так сильно скорбит по отцу…

— Она сошла с ума не от горя, — прервал ее Марк. — Она ненавидела отца. Мать всегда была религиозна — даже слишком религиозна. А он, напротив, крайне редко ходил в церковь. Уже одного этого было бы достаточно. Но вдобавок ко всему он еще и не был ей верен. И она вбита себе в голову, что он принуждал женщин, работавших на фабрике много лет назад, спать с ним, чтобы получить место. А потом, когда они стали жаловаться и протестовать, привез и установит прядильную машину, чтобы можно было спокойно увольнять тех, кто не соглашался на его условия.

— О…

— Нельзя сказать, чтобы она все выдумала, — добавил Марк. — С некоторыми из них он действительно спал. Но со всеми ли? Конечно нет. Но мать твердо решила, что благосостояние семьи основывается на разврате. Она начала видеть грех повсюду. Она стала ненавидеть деньги, ненавидеть все, что связано с отцом. Если она видела женщину-попрошайку на улице, то немедленно убеждала себя в том, что это жертва отцовского распутства. Потом она принялась продавать вещи из дома. Сначала только вещи. А затем… она стала раздавать направо и налево довольно приличное состояние, накопленное отцом. Когда заболела моя сестра, мать отказалась платить доктору, сказав, что на все есть Божья воля и пусть Господь решает, жить ей или умереть.

Солнце уже заходило за горизонт. Огромный багровый шар наполовину скрылся за полем, окрасив его щеки оранжевым, а волосы красновато-золотым.

— Сестра умерла. Я плохо это помню, я был еще маленьким. Но думаю, мать приняла ее смерть за знак свыше. После этого она совсем лишилась рассудка. От того, что оставил отец, уже почти ничего не осталось… ничего, кроме моих братьев. Я говорил, что они оба очень похожи на отца? От этого им пришлось только хуже. Я был больше похож на нее. И вот… она стала бить их, а меня брать с собой, когда навещала бедных. Так я познакомился с обездоленными, больными и несчастными.

— Она была безумна.

— Я знаю, — тихо подтвердил он. — Но в этом безумии крылось и зерно истины. В том, что она говорила, была своя правда. Я видел людей, чьи жизни разрушило чужое распутство. Кому как не мне знать, что мужчины получают удовольствие, а женщины и дети страдают от последствий. Моя мать — ярчайший тому пример. Какой бы она была, если бы отец ей не изменял? Наверное, все равно неспокойной, нет, это было не в ее натуре, но, во всяком случае, она не стала бы пытаться…

Он резко замолчал и уставился прямо перед собой. У него был такой несчастный вид, что у Джессики сжалось сердце.

— Ага, — тихо сказала она. — Ну, теперь вы все выложили?

Она хотела вывести его из этой грустной задумчивости, заставить улыбнуться. Но он только печально посмотрел на нее.

— Нет, — так же тихо ответил он. — Не все.

Они продолжили путь.

— Она почти убила моего брата Смайта. Хотела наказать и… Не намеренно, конечно, все же я так не думаю. Но все равно это перешло все границы. Она заперла его в подвале и спрятала от меня ключ. Эш в то время был в Индии и написал, что вроде бы скоро вернется домой. Когда мне все же удалось вытащить Смайта, мы пешком отправились в Бристоль, за тридцать миль, чтобы дожидаться его там.

Сэр Марк смотрел в сторону, но, когда Джессика положила руку ему на локоть, он сжал ее пальцы.

— Мы ждали три месяца. Деньги, что взяли из дома, жалкие шиллинги, кончились в первый же месяц. Следующие два мы провели на улице. Я не знаю, понимаете ли вы, что это такое — умирать с голоду. Не недоедать, даже не голодать, а медленно умирать. Тебя перестает заботить вообще все — кроме еды. Мораль, законы, добро и зло — не важно ничто. Мир вокруг словно исчезает. Остаешься только ты и постоянная борьба за пищу. За любую пищу.

Джессика никогда не опускалась так низко. Она даже не приближалась к этой черте и поэтому сейчас слушала его с ужасом.

— Во всяком случае, так чувствовал себя я. Что же касается моего брата… Смайт бы отдал последнюю корку хлеба голодной кошке. У него никогда не было инстинкта самосохранения — даже когда жизни угрожала серьезная опасность. Это было сильнее его. Однажды мы ночевали в каком-то переулке. Я проснулся посреди ночи и увидел в полутьме фигуру женщины. Она меня не заметила. В конце прохода была свалена куча мусора. Страшные вонючие объедки, в которых даже я не рискнул бы рыться, гниющие тряпки, кости… Женщина подошла к куче, положила на нее какой-то сверток и быстро удалилась, даже не оглянувшись.

У Джессики засосало в желудке. Она уже знала, что последует дальше. В жизни куртизанок, проституток и шлюх были вещи, которые не менялись никогда.

— Я тоже подошел, — продолжил Марк. — Я хотел посмотреть, что там, — ну конечно же. В свертке оказался ребенок — крошечный, сморщенный, красный ребенок. Должно быть, ему было всего несколько часов от роду.

Он снова замолчал. Солнце закатилось, напоследок обведя холмы красной линией.

— Даже умирая с голоду, в полном отчаянии, без крыши над головой, я знал, как правильно поступить. У нас с братом не было ничего, мы были абсолютно бессильны, но все же мы имели больше, чем это несчастное дитя. Мы могли сделать хоть что-то. И насколько я знаю Смайта, он непременно сделал бы это. — Его рука сжалась в кулак. — Я понимал, как должен поступить. И еще я очень хорошо понимал, что, если сейчас подниму этого ребенка, мой брат ни за что не позволит ему умереть с голоду. Скорее умрем мы оба. И поэтому я ушел. И ничего ему не сказал.

Повисла еще одна пауза.

— Но вы же не можете винить себя за это. Сколько вам было лет?

— Достаточно, чтобы отличать плохой поступок от хорошего.

— Четырнадцать? Пятнадцать?

— Десять.

Джессика зажала рот рукой и больно прикусила палец. Десятилетний мальчик, умирающий с голоду на улице!

— В тот же день приехал Эш. Я настоял на том, чтобы мы вернулись в тот переулок, но ребенка там уже не было.

— Вам было десять лет. Вам нечем было его накормить. И в любом случае такому крошке нужно было грудное молоко, а не ваши последние корки хлеба.

Марк ничего не ответил.

— И скорее всего, ребенка там не было потому, что кто-то подобрал его и отнес в приют.

— Но я не подобрал. Каждый раз, когда на меня находит искушение — а с тех пор это случалось тысячи раз, — я вспоминаю этот никому не нужный, выброшенный, живой сверток. Я думаю о женщине, оставившей свое новорожденное дитя на куче мусора. Но еще больше я думаю о том, как одинока она была. И о мужчине, которого в том переулке не было. И я не собираюсь стать этим мужчиной.

Рука Джессики, сжимавшая его локоть, скользнула ниже. Она нашла его пальцы и стиснула их.

— Я понимаю, — сказала она. Он заработал свой титул много лет назад.

Он сжал ее ладонь в ответ. Его рука была живой и теплой.

— Вот это я и имею в виду, когда говорю, что я не святой.

— Вы гораздо лучше, сэр Марк.

Он поймал ее другую руку и повернул Джессику к себе. Их пальцы переплелись. Уже почти стемнело, и Джессика не могла разобрать выражения его лица.

— Нет.

— Да.

— Да нет же. После того, что я вам рассказал, вы уже обязаны звать меня Марк. Просто Марк.

— Вы никогда не будете для меня просто Марком. Ни за что на свете, — горячо возразила она. — Вы… вы…

— Вы считаете, что, если я немножко понимаю, что такое целомудрие, это сделает мир лучше? Я не открыл ничего нового, все это давно известно каждой женщине. Скажите, миссис Фарли, если бы мистер Фарли хранил вам верность, какой была бы сейчас ваша жизнь?

Мистер Фарли… Мистера Фарли никогда не существовало. Но был мужчина, который…

Джессика закрыла глаза.

— Он соблазнил меня, — сказала она. — В том возрасте я еще ни о чем не задумывалась. А если и задумывалась, то считала себя достаточно сильной. В юности не верится, что с тобой может случиться что-то плохое. Плохое происходит с другими людьми. Не с такими умными и красивыми, какой была я… это я так думала. Нормы поведения и морали, как мне казалось, были придуманы для невзрачных дурочек.

Она нервно сглотнула.

— Я полагала, что со мной никогда не случится ничего дурного… но оно вдруг взяло и случилось. Он поцеловал меня, и в тот момент я не думала ни о целомудрии, ни о том, что хорошо и что плохо. И уж тем более мне не пришла в голову мысль о последствиях или о том, как мои поступки могут повлиять на жизнь родителей или сестер. Я даже не успела опомниться, как скомпрометировала себя настолько, что моя семья просто не могла оставить меня под своей крышей. Так что… все оказалось правдой. А я оказалась той самой дурочкой.

Он сжал ее руку и погладил ладонь, а потом очень медленно снял с нее перчатку. Прохладный ночной воздух коснулся ее обнаженной кожи.

— С тех пор я несчастна.

— Сколько вам было лет?

— Четырнадцать.

Марк молча потянул ее за руку и привлек ближе к себе, как будто они танцевали какой-то танец. Другой рукой приподнял ее подбородок.

— Джессика, — серьезно сказал он. — Я буду вашим героем, если вы захотите. Если бы мне пришлось выбрать роль рыцаря, я стал бы вашим рыцарем. Позвольте мне защищать вас. Предложить вам свое покровительство.

Эти слова привели ее в полное замешательство.

— Вы предлагаете мне свое покровительство? Но мое… общество не сделает вам чести.

Вместо ответа, он поцеловал ее. Это был не короткий целомудренный поцелуй. И даже не долгий, нежный и все равно целомудренный поцелуй. Это была сама страсть. Пожар. Весь его так долго сдерживаемый голод. Он прижал ее к себе, не оставляя никаких тайн, не скрывая своего состояния, и овладел ее губами.

Она словно растворилась в его объятиях, растаяла, когда он обхватил ладонями ее лицо. То, что происходило сейчас, было далеко от целомудрия, как небо от земли; это была прелюдия к греху и скандалу. И совсем не вязалось с тем, что он только что рассказал.

— Пропади она пропадом, эта честь, — пробормотал он и припал к ее шее. — И моя репутация. Мне все равно, что обо мне подумают.

Он прижал ее крепче. Его слова опьяняли так же сильно, как поцелуи, и она почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног.

Джессика уперлась ладонями в его грудь и слегка оттолкнула.

— Вы не можете говорить серьезно. Вы просто потеряли голову от поцелуя. Вы же не хотите сказать, что готовы отказаться от славы и положения в обществе…

— Вряд ли до этого дойдет, но… да, Джессика. Если это будет означать счастье быть с вами. — Он глубоко вздохнул и покачал головой. — Я слишком тороплюсь. Разрешите мне сделать все как полагается. Могу ли я навестить вас завтра вечером? — Он понизил голос. — Вас… одну.

Завтра вечером. У нее как раз останется один день, чтобы разрушить его жизнь. Как удобно.

Да, сэр Марк. Приходите. Яуничтожу вас.

Да, сэр Марк. Я встречу вас одна и затащу вас в свою постель.

Да, сэр Марк. Я разрушу ваше доброе имя, погублю вашу честь и продам все это за тридцать сребреников.

— Пожалуйста, не будьте ко мне холодны. Я не мог думать ни о чем, кроме вас, все эти дни. И ночи тоже.

О да. Она победила. Но это была совсем не та победа, о которой она мечтала, когда этот план впервые возник у нее в голове. Тогда ей хотелось, чтобы сэра Марка привела к ней животная страсть, покорность инстинкту, а не это осознанное решение. Чтобы ее собственные чувства молчали, а голова оставалась холодной и ясной. Чтобы то, что произойдет между ними, было не более чем циничным актом физической любви между мужчиной и женщиной.

Как это было не похоже на нынешнее ощущение от прикосновения его руки к ее щеке. Она чувствовала, что дышит одним воздухом с ним, и в этом не было ничего от вожделения. И он хотел не только ее тела.

Вы не одна. Позвольте мне защищать вас.

Это была горькая победа. Победа, которая ранила больнее поражения.

Она посмотрела ему в глаза. В вас есть определенного рода чистота. И честность.

Он ошибался. Он так ошибался. Но что еще ей оставалось делать? Если сейчас она уйдет, то не получит ничего. Если нет…

Был ли у нее выбор? В Лондоне Джессику не ждало ничего хорошего — только еще больше долгов, еще больше позора. Она не могла сделать такое с ним, но не могла и вернуться к своей прежней жизни. Это было выше ее сил.

Нет, Джессика. Если ты смогла пережить смерть Амалии, то переживешь и это.

— Джессика? — Марк снова дотронулся до ее щеки. — Я очень этого хочу. Я хочу вас.

Она будет проклята навеки за то, что предала доверие единственного хорошего человека, который встретился на ее пути. Но ведь ее в любом случае ожидал ад. Когда ты знаешь, что тебя приговорят к повешению за кражу одной овцы, не лучше ли украсть сразу все стадо?

— Да, Марк, — тихо сказала она. — Вы можете навестить меня. Скажем, в семь вечера? Я позабочусь о том, чтобы нас никто не побеспокоил.

Он коротко кивнул, потом наклонил голову и еще раз быстро поцеловал ее. Его губы были нежными и теплыми, но Джессике показалось, что над головой раздался заунывный похоронный звон. Ее судьба была решена.

Она разрушит его жизнь. Оставалось только надеяться, что тем самым она не разрушит и свою.

Джессика уповала на то, что Марк все же передумает и не придет. Но он не только пришел, но и принес ей цветы. Он сам нарвал букет, буйную смесь купыря и лилий. Когда он передал его Джессике, она почти услышала, как ее сердце разбилось на тысячи кусочков.

Пока она искала, куда бы поставить цветы, Марк снял шляпу и перчатки. Он долго вертел их в руках, не зная, куда положить, и наконец неловко приткнул на кофейный столик. В первый раз за все время Джессика заметила, что он смущен и как будто бы стесняется.

— Вы волнуетесь. Не стоит.

Он слабо улыбнулся.

— Я не до конца уверен в вашей ко мне благосклонности.

Она подняла бровь:

— В самом деле, Марк?

Его улыбка вдруг исчезла. Он решительно выдвинул вперед подбородок и шагнул к ней. Но против ожиданий Джессики он не заключил ее в свои объятия, не привлек к себе и даже не поцеловал. Вместо этого он взял обе ее руки в свои и нежно сжал.

К ее ужасу, он опустился на одно колено, снял с руки перстень и положил его в ее ладонь.

— Джессика, — тихо сказал Марк. — Не окажете ли вы мне честь стать моей супругой?

Джессика похолодела.

Значит, она его не соблазнила. Она думала, что подготовилась ко всему, что может произойти в этот вечер, но этого предвидеть никак не могла. Даже если бы она не была падшей женщиной, если бы оставалась прежней Джессикой Карлайл, добродетельной дочерью викария, Марк никак не мог стать подходящей для нее партией. Они находились на разных ступенях социальной лестницы, их разделяли сотни миль! Брат Марка был герцогом. Королева Виктория пожаловала ему титул. Джессика же была никем.

Она не знала, что ей делать.

Скажи «да».

Ей не нужно будет губить его репутацию. С помощью брата Марк мог бы получить специальное разрешение на брак уже через несколько дней. Они смогли бы пожениться до того, как правда о ее прошлом выйдет наружу. Ей не нужно будет торговать своим телом. Она получит свободу — и заодно Марка.

Но разрушить репутацию и сломать жизнь — разные вещи. Если бы она соблазнила сэра Марка и сделала этот факт достоянием общественности, то поднялась бы целая буря. Он подвергся бы всеобщему остракизму, но разговоры затихли бы уже через несколько месяцев. Но женить на себе обманом? Таким образом она лишила бы его всякой надежды на счастливое будущее, не омраченное ложью и предательством. И от этой лжи она не избавится за всю свою жизнь, и не важно, сколько денег у нее будет.

Она не могла совершить такое с ним. И с собой тоже.

— Джессика, дорогая. — Марк продолжал стоять на коленях. — Вы должны ответить «да», только тогда я смогу снова вас поцеловать.

Она не разрешала себе думать об этом раньше. Любовь казалась такой же иллюзорной, как и надежда. Какой смысл размышлять о том, что никогда не сбудется? Но в эту секунду все стало понятно. Она любила Марка. За то, что его не заботила разница в их социальном положении. За то, что она так и не смогла совратить его, заставить отказаться от собственных принципов.

Но как выяснилось, любовь не была нежной. Любовь не была доброй. Любовь была невероятно, отчаянно ревнива. Джессика не могла согласиться на предложение Марка, и это означало, что уже через несколько минут она станет ему не нужна. Все то хорошее, что появлялось в ее жизни, рано или поздно безжалостно у нее отнималось. А Марк был самым лучшим, самым невероятным чудом… как когда-то Амалия.

Она осторожно отняла у него руку.

— Сэр Марк.

— Марк. — Его глаза затуманились.

— Сэр Марк, — продолжила Джессика. — По правде говоря, я не предполагала, что вы хотите навестить меня, чтобы сделать предложение руки и сердца.

Он озадаченно нахмурился.

— А что же еще я мог вам предложить?

Она посмотрела ему в глаза.

— Вчера вы предложили мне свое покровительство. Сказали, что хотите меня.

— Так и было. Так и есть. — Он неловко поднялся с колен. — Что такое? Я сделал что-то не так?

— Покровительство не означает брак. Это… это то, что мужчины обычно предлагают своим любовницам.

Марк ошеломленно покачал головой:

— Поскольку я никогда не предлагал ни одной женщине стать моей любовницей, полагаю, это объясняет мое невладение терминами. Но, Джессика. Я говорил с вами о браке с того самого первого дня, когда мы устроили прогулку к Фрайарз-Авен.

Он был прав.

Она заметила это еще тогда. Возможно, сегодняшнее не должно было стать для нее сюрпризом. Но каждый раз, слыша слова Марка, Джессика мысленно продолжала его предложение. Он сделал ей обещание. Но не «то самое» обещание, шепнуло ее воображение. Он сказал, что она не одна. Пока не одна, послышалось ей.

Он прямо заявил, что мечтал бы узнать ее ближе; чтобы их знакомство продлилось дольше, чем три танца, — потому что хотел понять, подходит ли она ему в жены. Но все же ей и в голову не приходило, что он рассматривает ее кандидатуру всерьез. Джессика была не из тех женщин, на которых женятся, и она знала это более чем хорошо. А он, по всей видимости, нет.

Если бы только можно было вернуться обратно. Начать с правды. Рассказать ему все… Но нет. Невозможно было отменить прошлое или приукрасить его, скатать в аккуратный ровненький колобок. Ложь тянулась за ней, как длинный грязный шлейф.

Джессика отвернулась от Марка и подошла к окну.

— У меня никогда не было мужа, — сказала она. Ее глаза налились слезами, но, к счастью, он этого не видел.

— Что вы сказали? — Он сделал шаг в ее сторону.

— Вы расслышали все правильно, — сказала Джессика, обращаясь к оштукатуренной стене. — Я никогда не была замужем. Я просто… отдавала свою честь. Много раз. Снова, снова и снова. Я лгала вам с самого начала.

— Но… наверное… конечно же этому есть объяснение, — растерянно ответил он. — Разумеется. У вас были причины так поступить. — Он приблизился еще на один шаг.

Не подходи ко мне.

— Я не леди, которая волею судеб оказалась в трудных обстоятельствах. Я куртизанка. Шлюха. Джордж Уэстон предложил вознаграждение женщине, которая сумеет вас совратить, и я решила участвовать в соревновании. Я собиралась рассказать об этом всем и каждому, в мельчайших подробностях, и разрушить вашу репутацию. — Она проглотила слезы. Любовь была в ярости, любовь рвала и метала — оттого, что ей дали невероятную, ужасную, несбыточную надежду и тут же отняли ее навсегда. Джессика резко повернулась к нему и сжала кулаки. — Я думала, что сегодня я получу свою победу.

Он побледнел. Не просто побледнел, а стал мраморно-белым; и что было страшнее всего, его глаза вдруг превратились в два куска сверкающего льда. Из них исчезло все уже привычное тепло и доброта.

— Джордж Уэстон? — медленно повторил Марк. — Вы целовали меня потому, что Джордж Уэстон заплатил вам за это? Но какого черта? При чем здесь он? Какое ему вообще до меня дело?

— Какая разница. Если бы вы пришли сюда, чтобы лечь со мной в постель, я бы позволила вам сделать это. Я бы позволила вам обладать мной так, как вы захотите, и так долго, как вы захотите, исполнила бы все ваши желания, а потом записала бы все на бумаге и послала в газеты.

— Ага. — Его голос тоже как будто замерз. — Все понятно. Но ведь… вы не… не могли же вы мне лгать во всем.

Было трудно сказать ему правду. Но оказалось, что сложить губы в холодную, безжалостную улыбку и придать лицу самодовольное выражение еще труднее.

— Да, — заявила она. — Это было очень правдоподобно, не так ли? Не могу поверить, что вы проглотили каждое слово.

Больше всего на свете ей хотелось, чтобы он возразил ей. Глупая, глупая надежда — опять. Уголки его губ чуть приподнялись в саркастической усмешке. Он смотрел на нее, словно на змею, которая забралась в его прекрасный сад; как будто пытался преодолеть брезгливость и выкинуть ее вон.

— А я-то думал, что вы сумели превозмочь свою изначальную антипатию ко мне. Как же я ошибался. Должно быть, вы ужасно веселились за моей спиной. Хохотали, когда я вел себя как влюбленный глупец.

Джессика почувствовала, как внутри ее со звоном лопнула какая-то струна.

— Влюбленный? — в ярости прошипела она. — Да вы понятия не имеете, что такое любовь. Если вы называете влюбленностью это, то, значит, вы никогда не испытывали никаких эмоций! Вы же сдерживали каждый свой шаг. Всякий раз, когда я пыталась вызвать у вас страстный отклик, вы отшатывались от меня. И почему же вы это делали, сэр Марк? Потому что вы «не такой» человек. Потому что вы никогда не позволите себе хотеть. Умоляю вас, не притворяйтесь, что я разбила вам сердце, — я просто задела вашу гордость, не более того.

Он мрачно уставился на нее, и она заметила, что он то и дело сжимает и разжимает кулак.

— Я бы простил вам все что угодно…

— Да, — перебила Джессика. — Как счастлива была бы я, скажем, лет через десять. Когда узнала бы, что мой муж наконец-то снизошел до того, чтобы простить меня. Как прекрасно осознавать, что он всю жизнь считал себя выше и лучше меня, что мои грехи всегда были пятном, которое я не могла смыть, как бы ни старалась. Что каждый день он просыпался с мыслью о своем благородстве. Бьюсь об заклад, вы бы очень гордились собой, сэр Марк. Еще бы — какое великодушие! Опуститься до такого создания, как я!

У Марка вытянулось лицо, но Джессика отметила, что он не стал опровергать ее слов.

— Вы знаете, — сказала она, — меня действительно мучили угрызения совести. Мне казалось, что использовать вас вот таким образом — это дурно. Но, честно говоря, сэр Марк… вы заслуживаете того, чтобы вас пару раз макнули носом в грязь. Тогда бы вы подумали дважды, прежде чем заявлять, что готовы простить мне мои грехи.

— Вы не знаете, о чем говорите. — Он понизил голос. — Вы, черт возьми, даже представить себе не можете, через что я прошел. И чего я хочу — хотел — от вас.

Джессика задрала подбородок.

— Я знаю достаточно, чтобы понимать — чего бы вы там ни хотели в глубине своей загадочной души, вы никогда не позволите этому выбраться наружу. Я уверена в этом — точно так же, как и в том, что сейчас вы хотите меня ударить. Но вы никогда этого не сделаете. Нет, сэр Марк. Не важно, что вы чувствуете в эту секунду, — вы засунете все это в большую бутылку и заткнете пробкой, вместе со всеми остальными живыми человеческими эмоциями. Вы слишком долго добровольно запирали себя в клетку, чтобы позволить шлюхе вроде меня вывести вас из себя.

Он сжал зубы.

— Господи боже мой. Если бы вы знали…

Джессика помахала рукой.

— Но я никогда не узнаю, не так ли? Ничего, вы скоро обо всем забудете.

Одним движением он вдруг оказался рядом с ней. Его глаза угрожающе потемнели.

— Не. Смейте. Мне. Диктовать. — Он схватил ее за плечи. — Не смейте мне диктовать, о чем забывать, а о чем помнить. — Если бы это был другой мужчина, она бы всерьез испугалась. Но это был Марк. И даже теперь его тело противоречило его резкому тону. Она невольно начала дышать в одном ритме с ним. Он сжимал ее плечи крепко, но не больно. — Вы ничего не понимаете.

Он впился в ее губы, грубо, безжалостно. Его тело вдавилось в нее, и она почувствовала, как сильно он возбужден.

Любовь была в ярости. Ее уязвили, ей причинили боль. Но она жадно брала все, что могла получить. Он прижимал ее к стене, раздвигая губы языком, так, словно хотел выместить на ней весь свой гнев и разочарование. Сейчас в его прикосновениях не было ни капли любви или удивленного восхищения, как раньше — только вожделение.

Он немного наклонился и прикусил зубами ее шею. Джессика запрокинула голову и закрыла глаза. Она бы позволила ему делать с ней все что угодно.

Я люблю тебя.

Он отстранился от нее и окинул ее презрительным взглядом.

— Давайте. Напечатайте все это в газетах. Уверен, Найджел Пэррет будет счастлив. Расскажите всем, что вы подвели меня к самому рубежу. К крайней степени возбуждения. Что я едва смог от вас оторваться.

— Сэр Марк…

— Расскажите, что я доверил вам тайны, которые не смел открыть ни одной живой душе до вас. — Он медленно поднес руку к ее лицу, словно хотел дотронуться до нее на прощание. — Пусть в газетах напечатают, что вы поставили меня на колени, а когда добились своего, рассмеялись мне в лицо.

Меньше всего на свете ей хотелось смеяться. Ей даже не хотелось плакать. Она была за гранью эмоций, словно только что убила невинное, милое живое существо. Она сделала то, что должна была сделать. И она знала, что все так и случится. Все хорошее не могло длиться долго. С самого начала Джессика была уверена, что расположение к ней Марка, его доброта и внимание испарятся, как только она расскажет ему правду о себе.

— У меня… у меня не было выбора, Марк, — выговорила она. Ее руки затряслись. — Мне нужно было уехать. Мне нужны были деньги, или…

Он покачал головой.

— Или что? Или вам пришлось бы взяться за другого мужчину, не такого простофилю, как я?

Она склонила голову и прижала руки к юбкам, чтобы унять дрожь.

— Вы сможете легко избежать дальнейших встреч со мной. Завтра я уезжаю. — Джессика понятия не имела, куда отправится и что будет делать дальше.

— В этом нет необходимости, — холодно возразил он. — Завтра утром меня здесь не будет. И я не хочу вас больше видеть — никогда.

Она протянула к нему руку, но он сделал шаг назад, и ее рука бессильно повисла в воздухе. Джессика неслышно вздохнула:

— Марк. Будьте… счастливы.

Он коротко поклонился, затем как ни в чем не бывало взял свои перчатки и шляпу и вышел. Он даже не обернулся — как будто они и не прощались друг с другом на всю жизнь. Через несколько мгновений его фигура исчезла в наступающих сумерках.

Он избежал опасности. А она оказалась в невозможной, катастрофической ситуации. Что ж… пусть лучше она, чем он.

Только когда Марк окончательно скрылся из вида, Джессика осознала, что все еще сжимает в руке его перстень.

Глава 15

Дождь стекал по лицу Марка тонкими струйками. Он плотнее завернулся в плащ, перехватил удобнее кожаную сумку, приятно гревшую бок, и постучал в дверь.

На улицах Бристоля уже стемнело. Масляный фонарь на углу улицы еще не горел — фонарщик пока не успел до него добраться; узенький серп луны прятался за седыми тучами. Сумка зашевелилась, но тут же снова замерла. Дверь отворилась.

— Марк.

Конечно же Смайт всегда открывал дверь лично. Несколько секунд он молча смотрел на брата, затем быстро отступил в сторону.

— Входи. Входи скорее. — Смайт окинул взглядом его насквозь промокший плащ. — Я не ожидал тебя в такую непогоду. По правде говоря, я вообще тебя не ожидал.

Двадцать четыре часа назад Марк был полон самых радужных надежд на будущее. Сейчас он стоял на пороге дома своего брата — просто потому, что не мог придумать, куда еще ему податься. По дороге сюда — половину пути он проделал верхом, половину проехал на поезде — Марк тысячу раз представлял себе, как он все расскажет Смайту. Иногда его история получалась сердитой, иногда грустной, но теперь, глядя на брата, он не мог вымолвить ни слова. Это было слишком унизительно.

Марк стянул с себя мокрый плащ, шляпу и перчатки и поставил сумку на дощатый пол.

— Мне забрать ее?

Сумка не шевелилась; это был хороший знак.

— Не важно, — сам себе ответил Смайт. — У тебя такой вид, будто тебе не помешает выпить. Только не говори мне, что она сказала «нет».

Марк уже тысячу раз проклял себя за то, что не сдержался и изложил свои глупые планы в письме. Зачем, ради всего святого, он поспешил послать его Смайту до того, как получил от нее ответ?

— Мы можем… не говорить об этом?

Должно быть, на лице у Марка было написано настоящее страдание, потому что Смайт, вместо того чтобы поддразнить его, как обычно, просто пожал плечами:

— Как хочешь.

Незнакомый со Смайтом человек мог бы принять это за безразличие или холодность. Но Марк примчался к брату именно потому, что знал — тот поймет его без единого слова. Это было между ними всегда.

Он уже бывал у Смайта дома раньше. Человек такого достатка, как его брат, мог бы поддерживать куда более роскошный образ жизни — богатый дом, куча слуг. Но Смайт, разумеется, избегал подобных излишеств. Раннее детство и жизнь с матерью повлияли на него странным образом; Марк с трудом понимал это сам и уж тем более не смог бы объяснить другим. Смайт был слишком горд, чтобы разрешить кому-то увидеть, с каким трудом достается ему его хлеб. Пусть даже слугам.

Они никогда ничего не просили друг у друга. Возможно, именно поэтому Марк с такой легкостью мог отдать брату все что угодно.

— Твоя сумка. Она шевелится.

— О, замечательно. Это означает, что твой подарок проснулся.

— Подарок? — Смайт сделал шаг в сторону.

Марк почувствовал, как его сердце переполняется любовью. Только его брат, один из всех людей на свете, мог насторожиться при упоминании о подарке.

— Да, подарок. Хороший подарок.

Он присел на корточки и отстегнул металлический замок. Кожа была маслянистой и прохладной на ощупь. Марк старательно прикрывал саквояж от дождя, и тот совсем не промок, но тем не менее, когда он сунул руку внутрь, ее коснулось что-то горячее и влажное.

— Ну вот. — Он вытащил содержимое наружу. Пушистый комок отчаянно извивался и от этого казался в два раза тяжелее. Он протянул комок Смайту.

— Боже правый, — потрясенно выдохнул Смайт. — Что же это такое?

— Мне кажется, если ты хорошенько пороешься в своей недюжинной памяти, то припомнишь, что тебе уже приходилось видеть создания вроде этого.

— Да. — Смайт осторожно дотронулся до щенка пальцем. — Вроде этого… возможно. Но, основываясь на своем опыте, я всегда считал, что щенки — это существа… с глазами. А не просто огромные комки меха с большим черным носом. — Он с сомнением раздвинул серую шерсть на лбу. — О господи. Кажется, у него и в самом деле есть глаза.

Марк сунул собаку ему в руки. Лицо Смайта было совершенно ошеломленным.

— А что это за… порода?

Щенок действительно напоминал комок длинной серой шерсти; только его лапы и грудь были белыми.

— Это отпрыск самой замечательной пастушьей собаки со всем Сомерсете. Но не бойся, тебе не придется покупать для него стадо овец. Владелец уже проверил, насколько сильны его пастушеские инстинкты, и, кажется, наш герой полностью провалился. Ему было куда интереснее копаться в грязи.

— Хмм… — Смайт поставил щенка на пол. Его лапы немного разъезжались. — И ты, конечно, подумал, что мне необходима собака. Чтобы было кому делать лужи на полу. Ты вообразил, что я мечтаю о чудовище, которое станет таскать меня на длительные прогулки по окрестностям. Ты хотел, чтобы я стал рабом животного, годным только на то, чтобы бросать, когда нужно, палку. Ты хоть представляешь себе, какой это труд — собака? — Укоризненные слова Смайта шли вразрез с его веселым голосом. Он почесал щенка за ухом, и тот немедленно впился зубами в его манжету. Смайт попытался отдернуть руку, но собака вцепилась еще сильнее, зарычала и забила хвостом, приглашая хозяина поиграть. — Ничего не говори. Я все понял. Это часть твоего коварного плана по превращению всей моей обуви в жалкие объедки.

— Ничуть, — сообщил Марк. — Я вовсе не думал, что тебе необходима собака. Я решил, что это ты нужен ей.

Смайт поднял глаза, потом снова посмотрел на щенка. Его лицо тут же посерьезнело.

— Спасибо, — тихо сказал он. Это было самым открытым выражением чувств, на которое только можно было надеяться.

Он осторожно отцепил собачьи зубы от своего рукава.

— Прекрати себя так вести, Призрак, — потребовал он. — Вот. На, погрызи лучше вот это.

— Эй, это же моя сумка, — запротестовал Марк.

Смайт ничего не ответил. Щенок вцепился в ручку и поволок сумку к себе.

— Хорошая собака, — пробормотал Смайт и улыбнулся.

Только час спустя — после того как щенка дважды вывели на прогулку, скормили ему остатки курицы, соорудили мяч из ненужных тряпок, нашли для него коробку и постелили туда одеяло — Смайт внимательно оглядел Марка.

— При обычных обстоятельствах я бы посоветовал тебе переночевать в гостинице — там тебе было бы удобнее, — заметил он. — Но полагаю, сегодня это будет неправильно.

Среди возни с собакой Марк почти забыл о том, что произошло. Но при этих словах все события последних недель вдруг снова обрушились на него и погребли его под собой. Он был полностью уверен, что Джессика — его единственная, предназначенная ему судьбой. До той самой тошнотворной секунды, когда выяснилось, что это не так. Боль сдавила его сердце с новой силой.

— Наверное, — по возможности беспечно ответил Марк. — Впрочем, ничего страшного. Не беспокойся за меня.

— Хмм… — Смайт подоткнул внутрь выбившийся из тряпичного мячика клок. — Ты писал мне, что она невероятно красива и умна. Полагаю, и добродетельна тоже. Если у нее действительно есть хоть капля мозгов, то я просто не представляю себе, в чем может быть причина отказа. Только не говори мне, что ее родители против. Достаточно будет напустить на них Эша — он их очарует.

— Ради бога, и ты туда же. — Марк закрыл лицо руками. — Почему все думают, что мое самое огромное желание — это взять в жены маленькую тихую девственницу?

— Даже не знаю, — сухо ответил Смайт. — Не из-за того же, что ты написал книгу о целомудрии, нет?

Сарказм. Этот стиль общения был привычен им как воздух. И именно в этом Марк сейчас нуждался — что-то знакомое с детства, за что можно ухватиться, отвлечься от гнева, ярости и глубокого, ноющего, неутолимого желания.

— Выяснилось, что Джордж Уэстон нанял ее, чтобы совратить меня. На самом деле она куртизанка. Не можем ли мы побеседовать о чем-нибудь еще?

— Ты попросил куртизанку стать твоей женой?

— Умоляю тебя, говори об этом поменьше.

Смайт надолго замолчал.

— Она… небезразлична тебе? — наконец спросил он.

— Я просил ее руки. Как ты думаешь?

— Это не ответ на мой вопрос. Ты просил ее руки — значит, она была небезразлична тебе. А я спрашиваю, как ты относишься к ней сейчас.

— Я не знаю. Откуда мне знать? Я представлял себе совершенно другого человека. Как я мог так ошибиться?

Смайт наклонился вперед и положил руку ему на плечо.

— Очень просто, — сказал он. Его голос и дружеское, теплое прикосновение немного успокаивали израненное сердце Марка.

Смайт был не из тех людей, кто выражал свои чувства через физический контакт. Он замирал, когда братья обнимали его, и обычно избегал любых прикосновений, кроме рукопожатия. И Марку было совершенно понятно почему. То, что сейчас Смайт поступил вопреки своим привычкам, означало, что дело показалось ему действительно серьезным.

Марк очень хотел, чтобы все произошедшее не коснулось брата. Несмотря на то что Смайт был старше, их выковали в одной кузнице. Смайт был наковальней, Марк — молотом. В детстве и юности они не раз ссорились, но, когда судьба наносила настоящий удар, они встречали его лицом к лицу.

Может быть, Смайт был прав. Может быть, все действительно просто. Ошибочное суждение.

Но насколько же ошибочное… Он хотел ее, да — но ведь ему приходилось желать женщин и раньше. Марк знал, что такое физическое влечение. Но в случае с Джессикой… Он хотел ее. Он хотел завоевать ее расположение. И ему казалось, что она поняла его, по-настоящему поняла, увидела, какой он на самом деле, со всеми достоинствами и недостатками. Поэтому он встретил не просто отказ. Он хотел узнать ее, не только ее тело, но ее всю.

А она не хотела узнать его совсем.

— Хотел бы я, чтобы все было так просто.

— Да конечно же это просто, — возразил Смайт. — Я точно знаю, почему ты так оплошал.

— В самом деле?

— Да. — Смайт похлопал его по плечу. — Потому что ты идиот.

Марк усмехнулся. Совсем слабо, но зато по-настоящему. Значит, жизнь после Джессики все же возможна. Ему только кажется, что его сердце разбилось на тысячи кусочков. Он выживет.

— Возможно, — ответил он. — Но знаешь — у нас это семейное.

Визитная карточка, которую Джессика так предусмотрительно сохранила, привела ее во второй этаж дома в Чипсайде, где располагалась квартира Пэррета. Молодая служанка впустила ее внутрь и проводила в какую-то полинявшую гостиную. Белая краска на стенах пожелтела, а коричневая обивка с течением времени превратилась в песочную. Даже деревянная мебель как будто выцвела. Джессика села на стул; он угрожающе скрипнул, хотя она была совсем легкой.

Она страшно устала. После ухода Марка они с горничной не спали всю ночь, собирая и упаковывая вещи, чтобы успеть к утреннему поезду. К рассвету чемоданы Джессики были уложены в экипаж, который доставил их на вокзал в Бате. Поезд, однако, опоздал, и Джессике пришлось провести на пропахшей дымом станции целых два часа.

Последние несколько монет, что у нее были, она истратила на билеты для себя и Мари. По прибытии в Лондон Джессика нацарапала коротенькую записку поверенному с просьбой дать девушке немного денег и предоставить самые лучшие рекомендации. Она знала, что скоро ей не понадобится горничная.

После путешествия все ее тело болело. Было странно думать, что простое сидение на одном месте может быть таким утомительным, но вагон сильно раскачивался взад и вперед, и непривычный шум никак не давал Джессике расслабиться и подремать. Но таким образом у нее было время все обдумать, и к тому моменту, как поезд въехал в Лондон, она уже знала, как будет действовать.

Она собиралась делать то же, что и обычно. Выживать.

Занавески в гостиной мистера Пэррета были подняты; из окна открывался вид на серую лондонскую улицу. Может быть, дело было не в полинявших цветах. Может быть, краски поблекли только для нее.

— О боже мой.

Джессика обернулась. В дверях, держась одной рукой за косяк, стояла маленькая девочка.

— Вы леди? — спросила девочка.

Несомненно, это была дочь Пэррета. Его невыразительные черты в этой девочке странным образом преобразились в деликатные и тонкие. Найджел Пэррет не солгал — его дочка действительно была очаровательна.

— Нет, — сказала Джессика. — Я не леди.

Девочка распахнула глаза от удивления и сделала шаг вперед.

— Но вы не можете быть джентльменом! — воскликнула она. — И вы не похожи на служанку.

На вид ей было года четыре — чуть меньше, чем младшей сестре Джессики, Эллен, когда она видела ее в последний раз. Конечно, она была еще слишком мала, чтобы разбираться в тонких различиях между женщинами.

— Белинда! — раздался из холла голос Пэррета. — Милая, где твоя гувернантка? Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не беспокоила моих гостей?

— Мисс Хорас уснула.

Пэррет вошел в комнату и подхватил девочку на руки.

— Хорошо. Тогда я только…

Он замер и посмотрел на Джессику. Улыбка тут же исчезла с его лица.

— А. Это вы! Это из-за вас меня выпроводили из Шептон-Маллет. Из-за вас я потерял кучу денег, вам это известно? Репортерша.

Возможно, он был прав. Теперь судьбе угодно было сделать из нее репортершу. Джессика молча поклонилась.

— Я знал! — Пэррет прижал дочь покрепче и слегка отвернулся от Джессики, словно прикрывая юную Белинду от тлетворного влияния женщины, которая владеет профессией. — Я знал это с самого начала. Ну что, пришли позлорадствовать? Вы получили эксклюзивное интервью. С тех пор как сэр Марк выбросил меня за ухо, мне не о чем писать. Полагаю, вы очень и очень довольны.

— Нет, я совсем не довольна, — возразила Джессика. — Но я пришла затем, чтобы рассказать вам кое-какую историю. Я уже записала часть ее.

— Ага, теперь вы передо мной пресмыкаетесь. — Он фыркнул. — И с чего вы решили, что я буду иметь с вами дело?

— Потому что в противном случае я обращусь к вашим конкурентам. У них нет такой репутации, как у вас, но что поделать…

— Обращайтесь! Какая мне разница!

Не отвечая, Джессика расстегнула цепочку на шее, сняла ее и положила поверх бумаг, которые принесла с собой.

Пэррет уставился на нее во все глаза.

На цепочке был перстень сэра Марка. В самом центре тускло поблескивал черный оникс.

Пэррет медленно опустил девочку на пол.

— Белинда, — тихо сказал он, — иди и найди свою гувернантку.

— Но я хочу послушать, что расскажет леди.

— Иди. Сейчас же.

Он подождал, пока девочка выйдет из комнаты, медленно подошел к столу и взял в руки цепочку с перстнем.

— Ага, — протянул он. — Ну что ж. Это как раз одно из возможных осложнений, которые пришли мне в голову в Шептон-Маллет. Мне не хотелось об этом думать. В конце концов, у меня не было цели разрушать репутацию сэра Марка.

Как и у нее. Джессика долго думала над тем, как ей поступить. У нее было не так уж много способов заработать себе на жизнь, и она не собиралась — не могла — опять начать торговать своим телом. Но даже если не продавать себя… она все равно могла продать свою честность.

В вас есть определенного рода чистота. Так сказал однажды Марк. Может быть… может быть, после всего, что было сказано и сделано, ей удастся и обеспечить свое будущее, и сохранить этот последний оплот самоуважения?

— Полагаю, вам стоит рассказать мне свою сказку, — заявил Пэррет, усаживаясь в кресло.

Джессика сделала глубокий вдох.

— Все началось, когда я встретилась с сэром Марком в Шептон-Маллет, — сказала она. — Видите ли, я приехала туда именно за этим. Чтобы соблазнить его.

История, которую она поведала Пэррету, была почти правдой. Ей пришлось изменить всего несколько деталей, чтобы преобразить смысл всего рассказа. Газетчик внимательно слушал и кивал, а когда Джессика закончила, взял со стола несколько страниц, что она написала сегодня утром, и погрузился в чтение.

— Вы хорошо пишете, — с удивлением заметил он после первых же строк.

— Для куртизанки, хотите вы сказать?

— Для женщины. — Он рассеянно забарабанил пальцами по столу и взял следующую страницу. — Если уж на то пошло, то и для мужчины тоже.

Джессика попыталась подобрать подобающий ответ, выбирая между убийственным сарказмом и честной вспышкой ярости, и наконец остановилась на самом простом:

— Спасибо. — Она мило улыбнулась.

Дойдя до конца, Пэррет поднял голову и посмотрел ей в глаза. Его губы сжались в решительную тонкую линию.

— Думаю, это не пойдет, — сказал он.

— В таком случае я иду к вашим конкурентам. — Джессика попыталась скрыть свое разочарование. Она надеялась получить у него достаточно, чтобы не думать о деньгах еще очень долго.

Пэррет нахмурился.

— Да нет же, не статья. Я хочу сказать, мы не можем сообщить всем, что вы куртизанка. Это слишком рискованно. Что, если мы назовем вас просто «женщиной с погубленной репутацией»? Это звучит очень таинственно, и читатели смогут воображать что угодно.

Она облегченно выдохнула.

— Разумеется, я предложу вам обычный гонорар, — продолжил Пэррет. — Шиллинг за один дюйм колонки. Это будет справедливо. Такую же цену я заплатил бы мужчине-репортеру.

Джессика почти улыбнулась:

— Мой дорогой сэр. Должно быть, вы шутите. Ни один мужчина-репортер не рассказал бы вам такую историю. Мы с вами говорим о самой скандальной статье за последние несколько лет. И вы не отделаетесь от меня парой шиллингов. Я хочу пятьдесят процентов от выручки.

Пэррет прищурился.

— И это притом, что расходы на публикацию несу я и риск тоже на мне? Два фунта, не больше.

— Сорок пять процентов. Не забывайте, что я могу продать свой «отчет» кому угодно. Или я получу свою долю с доходов, или вы не получите ничего.

Он хлопнул ладонью по столу.

— Двадцать пять.

— Тридцать. И пять фунтов вперед.

Пяти фунтов хватит на то, чтобы заплатить долги. И прожить пару месяцев. Этого было достаточно, чтобы будущее вдруг показалось снова возможным — настоящее будущее, а не страшная черная дыра. Даже мрачная улица за окном внезапно стала выглядеть более приветливой.

Пэррет склонил голову:

— Хорошо. Я принимаю ваши условия.

Он протянул ей руку. Джессика осторожно ее пожала.

— Вы неплохо торгуетесь. Для мужчины, — добавила она.

Он печально усмехнулся.

Вот и все. Для того чтобы куртизанка превратилась в бывшую куртизанку, оказалось достаточно простого рукопожатия. Она даже сумела обеспечить себя на несколько месяцев вперед. И до того, как эти деньги кончатся, она обязательно придумает способ раздобыть еще. И ей больше никогда не придется торговать собой.

— Сэр Марк будет в ярости.

Это было самое ужасное. Теперь Джессика знала, как ненавидит Марк вмешательство в личную жизнь, и понимала, какую боль ему причинит.

Пэррет, даже не моргнув, разгладил бумаги.

— Он всегда в ярости. Обычно я не обращаю на это внимания.

Может быть, когда-нибудь и она сможет относиться к этому с таким же равнодушием. Но это должно было случиться еще очень не скоро.

— Разделим ту часть истории, что вы написали, на пять номеров. Будем публиковать по одному куску каждый день. Так всем станет интересно, что же будет дальше, и мы сможем удвоить цену за последний выпуск. Что касается названия, я предлагаю «Искушение сэра Марка». Очень мило, вам не кажется?

— Но что же будет, когда он это прочитает?

— Очень надеюсь, что выйдет из себя. Его злость только укрепит всеобщие подозрения. А мы заработаем кучу денег.

Глава 16

Через два дня после приезда Марка в Бристоль брат предложил ему совершить небольшое пешее путешествие.

— Я гораздо меньше занят в летнее время, — сказал Смайт. — И кроме того, Призраку пошел бы на пользу свежий воздух. — Он показал на щенка, который путался у них под ногами.

Прекрати хандрить и ходить с постным лицом, перевел Марк.

Они послали письмо Эшу, сообщая о том, что будут отсутствовать в течение нескольких дней, — старшие братья вечно беспокоятся о младших, даже если младшие уже вполне взрослые люди, — и остальную часть дня провели в заботах о припасах и составлении маршрута. Марк долго сидел над картами и железнодорожным расписанием и наконец решил, что они сядут в поезд до Рединга, а оттуда пойдут пешком по проселочным дорогам до Бейзингстока. Путешествие должно было занять четыре или пять дней. Марк отметил на карте несколько небольших гостиниц и постоялых дворов, где они могли бы остановиться.

— Только никаких роскошных гостиниц, пожалуйста, — лениво заметил Смайт. — Я не знаю, как они отнесутся к присутствию собаки.

Зная о том, что они братья герцога, любой владелец гостиницы разрешил бы им разместить с собой целый зверинец. Но Марк не стал возражать; странности Смайта были ему хорошо известны.

Это было и в самом деле хорошо — рассеяться и подумать о чем-нибудь другом. И он почувствовал себя еще лучше, когда они вышли из вагона в Рединге на яркое солнце. День был настолько прекрасным, что Марк почти забыл о своих огорчениях и о том, что все остальное в его жизни было весьма далеко от совершенства.

Локомотив отошел от станции, выпустив облако белого пара; Марк и Смайт остались стоять на платформе. Вокруг бурлила толпа; люди спешили, толкали их локтями, и Смайт, встретившись взглядом с Марком, молча кивнул в сторону проселочной дороги. В такую жаркую сухую погоду, как эта, пыль от повозок и экипажей поднималась почти до небес, но его брат, разумеется, предпочитал задыхаться, чем находиться в окружении людей. Марк вскинул на плечо свой саквояж. Ему была приятна эта тяжесть. Она тоже отвлекала от навязчивых воспоминаний и мыслей о ней.

И к счастью, ничего не нужно было говорить. Они выбрались из толпы на платформе и вышли на дорогу, стараясь сдерживать дыхание. Поля были совсем недалеко; как только они окажутся там, можно будет ни с кем не разговаривать до самого вечера, когда придет время остановиться на ночлег.

В глазах Марка эта перспектива выглядела достаточно заманчиво.

— Эй!

Голос позади был им более чем знаком — и в то же время услышать его здесь и сейчас было невероятно.

Смайт обернулся. К ним направлялся высокий и крепкий мужчина; он двигался быстро, но в то же время не суетливо, как будто совсем не торопился. В руке он держал кожаный саквояж. Едва обращая внимание на сновавшие мимо телеги и коляски, мужчина решительно перешел дорогу и приблизился к ним.

— Я надеялся, что вы двое все же достаточно цивилизованные люди и у вас хватит ума подкрепиться в трактире, прежде чем отправляться в дальние странствия, — заявил он без каких бы то ни было предварительных приветствий.

— Ты ошибся, — невозмутимо ответил Смайт. — И мы не отправляемся ни в какие дальние странствия. Мы просто… гуляем.

Марк уставился на новоприбывшего.

— Эш, — глупо спросил он, — что ты здесь делаешь?

— Я получил письмо Смайта вчера поздно вечером, — ответил старший брат. — И не могу допустить, чтобы вы двое метались по проселочным дорогам сами по себе.

— Мы не мечемся. Мы… гуляем. С достоинством.

Призрак, полностью опровергая это утверждение, прыгнул на Эша и поставил лапы ему на колени, оставив две пыльные отметки.

Эш всегда волновался за них — иногда даже слишком. Уже по тому, что он не ответил на письмо Смайта длинной лекцией на тему опасностей пеших путешествий, можно было заподозрить что-то неладное. Будь все как обычно, Эш непременно предложил бы им вооруженную охрану или еще какую-нибудь глупость, которая могла прийти в голову только ему.

Должно быть, он добирался сюда целое утро. И все только затем, чтобы провести с ними час?

У Эша, однако, был совсем не утомленный вид. Он переложил саквояж в другую руку.

— Итак, — сказал Смайт. — Полагаю, мы должны отложить свои дальние странствия и метания по проселочным дорогам и сделать короткую остановку.

— Ни в коем случае. Не стоит менять свои планы из-за меня. — Эш ухмыльнулся. — Я могу идти в одном темпе с вами.

Смайт с Марком обменялись взглядами. Эта замаскированная просьба доставила ему не меньше удовольствия, чем слезные мольбы.

— Идти в одном темпе?

— Я иду с вами, — объявил Эш. — Если только… — Он поджал губы и отвернулся.

— Но разве ты можешь так надолго оставить свои дела? — воскликнул Марк.

— Разве ты можешь так надолго оставить свою жену? — коварно поинтересовался Смайт.

Эш вздохнул.

— Маргарет предложила… то есть настояла, чтобы я отправился с вами.

Марк и Смайт снова переглянулись. Маргарет и Эш были женаты уже пять лет и абсолютно счастливы вместе. Марк не мог себе представить причину, по которой Маргарет могла бы отослать мужа подальше.

Он попытался придумать, как бы повежливее спросить у Эша, что случилось, но Смайту такая деликатность была не свойственна.

— Господи, Эш, что ты сделал?

— Ничего! — быстро ответил Эш. — Во всяком случае, ничего особенного. Я просто вел себя как обычно.

В этом месте дорога, ведущая через поле, была достаточно широкой, и они могли свободно идти рядом друг с другом.

— Ничего особенного?

— Ну… хочу вам сообщить, что мы ждем прибавления в семействе, — важно сказал Эш.

— О, поздравляю! — Марк хлопнул брата по плечу.

Смайт молча пожал ему руку. Эш приосанился.

— Но теперь я удивлен еще больше, — заметил Марк. — Разве ты не должен неотлучно находиться рядом с женой?

Эш слегка напрягся.

— Она говорит… она говорит, что я слишком над ней порхаю, — пробормотал он. — Что я… нависаю.

Марк подавил смешок; Смайт быстро отвернулся.

— Я не нависаю, — добавил Эш. — И не порхаю. Разве я нависаю?

— Конечно нет, — чересчур вежливо ответил Марк.

— Никогда! — слишком горячо возразил Смайт.

— Даже представить такое трудно.

— Я бы сказал, вообще невозможно.

— Кроме того, слово «порхать» вызывает в памяти некое воздушное создание, перелетающее с цветка на цветок, невесомое и хрупкое, готовое исчезнуть при малейшем дуновении ветерка, — сказал Марк.

— А это совсем не похоже на тебя, — закончил Смайт. — Я полагаю, что ты скорее кружил над ней, как жуткий стервятник.

— Высматривая незащищенные места.

Эш упер руки в бока и изумленно-весело покачал головой.

— Жалкие клоуны! Я не…

— Разумеется, только чтобы помочь, — перебил его Марк. — Ты самый добрый стервятник, какого мне только приходилось встречать на своем веку.

— Хотя и не самый вежливый, — усмехнулся Смайт.

— Вы двое — два самых неблагодарных негодяя, когда-либо топтавшие эту землю, — сухо заметил Эш.

В первый раз с тех пор, как Джессика отвергла его предложение, Марк поймал себя на том, что улыбаетсяво весь рот. Будущее больше не казалось ему серым и безрадостным. Братья были рядом, и, что бы ни ожидало их впереди, в жизни не было ничего невозможного.

Эш глубоко вздохнул.

— Но в самом деле — я не буду вам мешать?

Марк ничего не ответил. Это решение зависело не от него.

Он сказал Джессике, что Смайт с трудом заводит друзей. Это была даже не половина правды, а жалкая ее крупица. Смайт не разрешал слугам ночевать в его доме. Он не соглашался останавливаться в гостинице, где его могли бы потревожить с разговорами вечером. Приезжая в Лондон, он никогда не жил в доме Эша; специально для этой цели Смайт держал за собой квартиру. Всего три человека на свете понимали почему. И Эш к ним не относился.

Смайт сжал губы и тоже вздохнул.

— Не беспокойся, Эш, — сказал он. — Мы — жалкие клоуны и неблагодарные негодяи. Ты как раз впишешься в наше общество.

Пешее путешествие. Идеально. Просто идти вперед по дороге и беседовать с братьями. Ничто не будет напоминать ему о Джессике почти целую неделю. Марк улыбнулся. К тому времени, как он вернется в Лондон, он забудет о ней окончательно.

Заголовок газеты гласил: «СЭР МАРК: ЦЕЛОМУДРИЕ ЗАБЫТО?!»

Буквы были такими крупными, что Джессика могла прочитать их даже через площадь. Мальчишку-газетчика окружала целая толпа; люди совали ему монеты и жадно выхватывали их рук свежие номера. И это был всего лишь первый выпуск из нескольких задуманных. Через неделю или две она получит то, что ей полагается, у Найджела Пэррета и сможет уехать из Лондона. Куда она отправится и что будет делать, Джессика еще не знала.

Оставалось завершить последнюю часть этого дела. Собравшись с силами, Джессика вошла в харчевню, из окон которой когда-то впервые увидела сэра Марка. Этот разговор она откладывала так долго, как только могла. Сейчас она собиралась сообщить Джорджу Уэстону то, что нужно было сказать еще много месяцев назад. Чтобы он проваливал в ад к дьяволу.

Он уже ждал ее за столом в глубине зала. Уэстона нельзя было назвать некрасивым — каштановые волосы, карие глаза, обычный, ничем не примечательный нос… и тем не менее, садясь за стол напротив, Джессика содрогнулась от отвращения. Каждый дюйм ее кожи хранил воспоминание о том, что он сделал. Он вызывал у нее внутреннее, какое-то животное отторжение. Она разгладила юбки, пытаясь справиться с тошнотой. Даже воздух вокруг этого человека казался ей отравленным.

Нет, он никогда ее не бил. И если бы кто-то спросил ее мнение о Уэстоне, Джессика ответила бы, что он, пожалуй, не такой уж ужасный человек. Он регулярно ходил в церковь. И в те времена, когда он был ее покровителем, он был к ней… не то чтобы добр, но… он не притронулся к ней и пальцем. И вплоть до самого конца казался вполне приличным человеком.

Но он назначил награду тому, кто разрушит репутацию Марка. И… поступил с ней… так, как поступил. Да, он не являлся воплощением зла, но простить его Джессика не могла. И теперь, когда она узнала действительно хорошего человека, воспоминания о Уэстоне и о времени, проведенном с ним, были ей особенно мерзки. С того самого момента, как они договорились о встрече, Джессика подготавливала себя к тому, чтобы вытерпеть несколько минут в его обществе.

Он улыбнулся:

— Мои поздравления, Джесс. Я знал, что у тебя все получится. Нужно было всего лишь немножко тебя подтолкнуть.

Снова это ненавистное Джесс. Марк называл ее Джессика. Так она чувствовала себя полноценным человеком, а не обгрызенным куском.

— Это немного преждевременно, тебе не кажется? Я пока еще не предоставила тебе полный отчет.

— Я и так могу догадаться. — Он лениво и самодовольно улыбнулся. — Сегодня в «Лондон соушел миррор» появилась первая часть истории некоей женщины с погубленной репутацией под названием «Искушение сэра Марка». Все вечерние газеты уже подхватили новость. Я же не идиот, Джесс. Молодец. Отличное исполнение. Весь Лондон уже стоит на ушах. А то, что ты решила разделить рассказ на несколько частей, — это просто гениально. Никто в жизни этого не забудет. Как только Лефевр уйдет в отставку, я займу его место.

Джессика подумала о перстне сэра Марка, по-прежнему висевшем у нее на шее. Интересно, что будет, если она покажет его Уэстону?

— Должна признаться, ты меня удивляешь. Никогда не замечала в тебе особого рвения помогать бедным.

Он пожал плечами:

— При чем здесь бедные? Это отличная возможность решать, кто из моих знакомых извлечет пользу из работных домов. Комиссия определяет, с кем заключить контракт на поставку пищи, одеял и всего прочего. А также что будут производить обитатели и кто получит от этого прибыль. Человек, обладающей подобной властью, имеет массу преимуществ. И разумеется, это отличная ступень в карьере. Со временем можно достигнуть больших высот.

Джессика едва заметно улыбнулась.

— Сэр Марк не сумел бы использовать такой шанс, — добавил Уэстон. — Он вообще не имеет склонности к политике и ничего не смыслит в администрировании; его сфера — философские рассуждения и мораль. Ты оказала услугу не только мне, но и всей Англии.

Она покачала головой:

— Как много предположений. Но не важно. Я пришла затем, чтобы…

— Я знаю, зачем ты пришла. — Уэстон ухмыльнулся. — Ты всегда любила ясность. Вот. — Он вытащил из кармана сюртука клочок бумаги и подвинул к ней. — Держи. Ты это заработала.

Джессика подождала, пока он уберет руку, и посмотрела на бумагу. Это был банковский чек. Но она пришла сюда не за деньгами. Она пришла, чтобы порвать с этим человеком раз и навсегда.

Однако, увидев сумму, обозначенную в чеке, Джессика почувствовала, что у нее стало горько во рту. Ну конечно. Уэстон решил, что трехсот фунтов с нее вполне хватит. Она посмотрела ему прямо в глаза:

— Как странно. Кажется, мы договаривались о полутора тысячах.

Он нагло улыбнулся:

— Да ладно, Джесс. Ты же знаешь, я не так уж богат. Кроме того, я должен заботиться о своей репутации — не могу же я тратить все деньги на шлюх, и не важно, какие именно услуги они мне оказывают.

Джессика постучала пальцем по чеку.

— Не понимаю, какое отношение ко мне имеет состояние твоих дел. И мне плевать на твою репутацию. Мы заключили сделку, ты и я. И четко оговорили условия.

— И что ты собираешься делать? — лениво поинтересовался он. — Подашь на меня в суд? Ты же знаешь, что наш договор не имеет юридической силы. — Он подался вперед и протянул руку, чтобы погладить ее по щеке. — Если ты хочешь получить остальные деньги, то знаешь, как их заработать.

Джессика оттолкнула его.

— С чего ты взял, что я захочу снова с тобой связываться? Ты только что меня обманул.

Уэстон, не удосужившись ответить, молча покачал головой.

Это случалось уже не в первый раз. Когда-то она заключила с ним контракт — настояла на этом. Но когда речь зашла о выполнении условий, Уэстон просто разорвал его пополам. Да, да, он не был ужасным человеком. Он был всего-навсего… жадным бессовестным ублюдком, который ставил свои денежные интересы выше вопросов чести. Джессика мельком подумала, что этого следовало ожидать — наоборот, было странно, что она вообще удивилась.

— Я бы не притронулась к тебе и за вдвое большую сумму. — Она взглянула на чек. — Вообще ни за какие деньги.

— Ну прекрати. Я был не так уж плох, а? Я думал, что после неумелого лапанья девственника ты особенно оценишь мужчину с опытом.

Она резко встала.

— Сэр Марк доставил мне больше удовольствия, чем ты за всю свою жизнь.

Уэстон сжал зубы и протянул руку к чеку. Ни секунды не колеблясь, Джессика накрыла его своей ладонью и пронзила Уэстона взглядом. По правде говоря, она не заработала этих денег — он только думал, что она выполнила свою часть сделки. И фактически она не имела на них права. Но…

На нее вдруг снова нахлынули воспоминания о долгих месяцах, последовавших за тем самым нарушением первого контракта. Болезнь. Тьма, тьма, сплошная тьма кругом. Полная безнадежность, ощущение, что будущее потеряно для нее навеки. Он никогда не сможет возместить ей ущерб. Никаких денег не хватит, чтобы заплатить за печаль, которая останется с ней навсегда. Он будет должен ей всю жизнь.

Это была всего лишь капля в море. Она уже унизила его, только пока он об этом не знал. Когда Уэстон прочитает последнюю главу о ее приключениях, он поймет, что его надули.

К тому времени она обналичит чек. Он не знал ее нынешнего адреса, и, кроме того, через несколько недель ее уже не будет в Лондоне. Это не было возмездием — самая страшная кара за его поступок и то не казалась ей достаточной. Но… это было правильно.

— Джесс, — протянул он. — Ну будь же благоразумна.

Джессика сложила чек и сунула его в карман.

— Меня зовут не Джесс.

— Да? Тогда как же мне тебя называть?

— Уэстон, тебе никак не нужно меня называть. Никогда. Мы больше не увидимся. Если ты будешь меня искать, я уеду из страны.

— А если я против этого возражаю?

Она понизила голос:

— Тогда я тебя пристрелю. Держись от меня подальше.

Джессика расправила плечи и направилась к выходу.

— Джесс! — крикнул Уэстон.

Она не обернулась.

После путешествия Лондон показался Марку… серым. Несмотря на то что они не упоминали Джессику, Смайт, должно быть, почувствовал, что Марку все равно тоскливо и одиноко, потому что он без всяких объяснений вызвался вернуться вместе с ними в Лондон. Он даже согласился сопровождать их на званый вечер. Возможно, затем, подумал Марк, чтобы не давать ему предаваться грусти в этот первый день в Лондоне.

В первый раз за все время братья Тёрнер появились на суаре все вместе, втроем. У них едва хватило времени, чтобы помыться и переодеться с дороги. Они вошли в гостиную, и все головы разом повернулись.

В этом не было ничего удивительного. Эш был герцогом, Марк обладал непостижимой для него самого популярностью, а Смайт был богат и хорош собой… и при этом крайне редко появлялся на людях, что вызывало у всех крайний интерес.

Марк отсутствовал в Лондоне достаточно долго, чтобы отвыкнуть от подобного рода мероприятий. Ему казалось, что все глазеют на него с удвоенным любопытством. Это нормально, напомнил он себе. Люди всегда смотрят. Ему отчего-то почудилась жалость в глазах присутствующих… но, должно быть, просто воображение сыграло с ним злую шутку. Ведь никто не мог знать, что произошло с ним за время отсутствия.

Нет, это вовсе не жалость, обычное обожание, уверил себя Марк. Он был всеобщим любимцем — из-за рыцарского титула, из-за известности… и кроме того, он был богат. Но сегодня это раздражало его больше, чем обычно.

Он оглянулся по сторонам и вдруг понял, что действительно… богат. Не с общепринятой точки зрения, а по-другому. Им пришлось пережить немало нелегких лет до того, как Эш нажил состояние, и Марк до сих пор помнил, что такое чувство голода. Но если что-то в этом мире и могло считаться богатством, то отнюдь не бархатные жилеты или шелковые цилиндры, не великолепные кареты и не восхитительные марципаны на серебряных блюдах.

Не раздумывая, не задавая лишних вопросов, его братья в любую минуту готовы были встать с ним плечо к плечу — даже Смайт. И даже в таком многолюдном собрании. И вот это была настоящая роскошь, доступная не каждому. Всю жизнь братья защищали и прикрывали его. Он родился богачом.

Именно поэтому Марк нашел в себе силы наклеить на лицо улыбку и пожать руки знакомым, которых он не видел несколько месяцев. Он старательно не обращал внимания на косые взгляды и приглушенные разговоры за его спиной, живо поддерживал беседу и вежливо смеялся, как будто за это время в его жизни не случилось ничего особенного. Он знал, что за ним стоят братья, что они пришли специально ради него и поддержат его, что бы ни случилось.

Он даже пригласил какую-то юную леди на танец, хотя забыл ее имя еще в тот момент, когда их представили друг другу. Марк выдавал блестящую имитацию обычного поведения; в конце концов, нужно было всего лишь двигаться на манер заводной куклы.

Но при виде женщин воспоминания стали терзать его с новой силой. Все дамы на балу казались лишь бледным подобием Джессики. Она была более живой, более яркой. И хотя юная особа, с которой он в данный момент кружился в вальсе, была очень хорошенькой, Марк с трудом понимал, что она ему говорит.

Думать о Джессике было все еще больно. Но это была уже не острая боль; рана понемногу заживала.

— Значит, вы все еще о ней думаете? — поинтересовалась юная леди.

Марк нахмурился. Неужели он нечаянно заговорил вслух? Но нет, такого быть не могло. Он неопределенно покачал головой.

Девушка не сводила с него вопрошающих глаз. Как ни странно, но она не излучала обычную для дебютантки восторженность и обожание.

— Так вы любили ее? — настойчиво переспросила девушка. Кажется, она даже затаила дыхание в ожидании ответа.

Марк споткнулся, но чудом удержался на ногах.

— О чем вы говорите?

— О женщине из газеты, конечно! О чем же еще я могу говорить! Все только это и обсуждают! А теперь, когда вышла последняя часть истории…

— Истории? Какой истории?

— Так вы еще не читали? — Ее глаза округлились. — А мои подруги поручили мне во что бы то ни стало узнать у вас все подробности. Вы должны прочитать! Обязательно!

— Меня не было в городе несколько недель. — Марка слегка затошнило. Почему никто не сказал Эшу, подумал он.

Но конечно же. Они прибыли поздно вечером; к тому времени секретари и помощники Эша уже разошлись. Разумеется, честь сообщить дурные новости была предоставлена Джеффрису, правой руке Эша. И разумеется, Джеффрис оставил ему записку, а слуги, радуясь, что им не придется ничего рассказывать хозяину самим, предпочли держать рот на замке.

Или не совсем на замке… Что на самом деле имел в виду камердинер, когда заметил, что Марк был, наверное, очень и очень занят в деревне?

— Я и мои братья… нас не было в городе последние несколько дней. И мы ни с кем не поддерживали связь.

Они намеренно избегали больших деревень и оживленных дорог — Марк не хотел встретить своих почитателей. По пути им попадались лишь пастухи и бродячие торговцы; эти люди не знали ничего о светском обществе и не читали бульварных газет. Когда они сели в поезд до Лондона, другие пассажиры действительно немного таращились на Марка и перешептывались, но в этом, в общем, не было ничего удивительного. Он давно привык к такому поведению окружающих. Правда, эти взгляды были как будто бы несколько настойчивее и любопытнее… но он подумал, что ему только кажется.

— Как ее звали? — спросил он, хотя ответ, разумеется, был ему уже известен. Джессика.

— Никто не знает. Но конечно же вы мне скажете?

Марк прекрасно помнил свои собственные слова. Давайте. Напечатайте все это в газетах. Расскажите всем, что вы подвели меня к самому рубежу. Тогда они прозвучали прекрасно. Но сейчас…

Неужели действительно весь Лондон знает историю его ухаживания и горького разочарования? Неужели он не ошибся и все действительно смотрят на него с жалостью? И как в таких обстоятельствах можно забыть о ней?

— В какой газете это было напечатано? И как называется статья?

— Она называется… — Юная леди нервно сглотнула и бросила панический взгляд куда-то в глубь зала. Марк не видел, на кого она смотрит — вероятно, на подруг, которые машут ей руками и подают отчаянные знаки. Что, ради всего на свете, наговорила Джессика? Щеки его партнерши покрылись нежным румянцем. — Она называется… «Искушение сэра Марка».

— Значит, меня успешно подвергли искушению, так? — Она и в самом деле соблазнила его — покорила сердце и ум, хотя акта физической любви между ними так и не случилось.

— О нет, сэр, — невинно заметила девушка. — То есть я хочу сказать — это самая романтическая история на свете. Прочитав последнюю часть, я выплакала море слез. Умоляю вас, скажите — это правда? Мы все очень, очень хотим узнать. — Она снова заглянула ему за плечо.

Марк обернулся. Как он и ожидал, на стульях сидели пять молодых леди, не сводивших с них глаз. Заметив, что Марк на них смотрит, они как по команде прикрыли лица веерами.

— Я не знаю. Я ведь не читал. О чем рассказывается в этой истории?

— Ну как же… о том, как вы повстречались с одной женщиной. Вы не знали, что на самом деле ее нанял ваш заклятый враг с целью погубить вашу репутацию. Вы были к ней очень добры, отнеслись к ней с христианским милосердием, и из-за вас она решила измениться и начать новую жизнь.

Марк уставился на нее:

— И это все? Я отнесся к ней по-христиански?

Она кивнула.

И никакого упоминания о поцелуях? О том, как переплетались их пальцы? То, что происходило между ним и Джессикой, даже близко не напоминало христианское милосердие. Марк почувствовал странное унижение. Но, может быть, она говорила о чем-то еще. Он рассказал ей о матери. И о Смайте — во всяком случае, частично. Неужели он случайно выболтал и секреты Эша? Это был бы полный конец.

Нет. Нет. Этого не может быть. Об этом он проговориться не мог.

Неудивительно, что люди смотрят на него с таким сочувствием. Они все знают, что он потерял голову из-за лгуньи и обманщицы. Влюбился, как последний глупец.

— Сэр Марк. — Собеседница Марка серьезно посмотрела ему в глаза. — Полагаю, я выскажусь от лица любой женщины в этом зале. Я непременно влюбилась бы в вас сама, но… я так мечтаю, чтобы вы полюбили ее!

Он поймал взгляд Эша. Выражение лица брата было мрачным; он коротко кивнул в сторону выхода: «Давай быстрее уберемся отсюда».

Вальс подходил к концу.

— Так вы любите ее, сэр Марк?

Он надеялся, что костер уже догорает. Что воспоминания скоро поблекнут и раны вот-вот затянутся. Но эти новости раздули пламя в его душе еще больше прежнего.

— Люблю ли я ее? — медленно повторил он. — Да я ее убью — как только найду.

Глава 17

Они собрались в кабинете Эша.

Доклад, разумеется, лежал на его письменном столе. «Срочно», было написано рукой Джеффриса. «Прочитать немедленно по возвращении». В самом низу было добавлено еще несколько строчек — Джеффрис сообщал, что, поскольку Эш эксцентрично исчез на несколько дней, он вынужден изложить свой отчет в письменной форме.

Эш посмотрел на Марка.

— Я… я этого не видел. — Он перевел взгляд на Смайта. — Честное слово. Я и понятия не имел. Не знаю почему…

Марк положил руку ему на плечо.

— Не переживай, Эш. Конечно, мы все понимаем.

Он быстро пролистнул доклад, к которому прилагались аккуратно подобранные газетные вырезки. В первый раз за эти дни присутствие братьев ему мешало. Он практически ничего не рассказывал о своих отношениях с Джессикой, и теперь мысль о том, что все подробности они узнали от кого-то еще, сводила его с ума. Это было даже ужаснее, чем то, что о его личной жизни осведомлен весь Лондон.

Прочитайте это, когда я закончу и уйду, хотел сказать Марк, но вдруг передумал. Эш смотрел на доклад со смешанным выражением жалости и грусти; братья поддерживали его все последние дни, и отталкивать их сейчас было бы просто несправедливо.

— Здесь только один экземпляр, — сказал он. — Возможно… возможно, будет быстрее, если я прочитаю все вслух?

— Если… ты можешь, — заметил Эш, отводя глаза.

Марк сел на диван; Эш и Смайт уселись по обе стороны от него. Джеффрис собрал не только все части статьи, но и вырезки с комментариями. Их Марк пропустил. Ему было плевать, что говорят люди. Единственно важным было то, что сказала Джессика.

Вот оно. Все началось с этого тоненького листка бумаги.

— «Когда я впервые встретила сэра Марка, он сказал мне, что его голос подобен пению тысячи ангелов, — прочитал он. Боже. Он совсем об этом забыл. Марк не решался посмотреть на братьев; прекрасный способ представиться, ничего не скажешь. — Но через некоторое время знакомства я поняла, что он не ангел, не святой и не аскет. Он просто человек, такой же как все. Разве что… гораздо лучше всех».

Если до этого у него могли возникнуть хоть какие-то сомнения в том, что это написала Джессика, то теперь они исчезли. Марк почти слышал, как она произносит эти слова. Но его собственная реакция оказалась совсем неожиданной. Это был не гнев, не возмущение, а щемящее чувство узнавания. Он словно нырнул в холодную, глубокую реку. Джессика как будто признавалась ему в чем-то, что он не хотел слышать, но уже давно подозревал.

— «Должна сказать правду — поначалу я хотела задеть его…» — продолжил он.

Было странно смотреть на себя самого чужими глазами. Все это время Марк считал, что Джессика в глубине души потешалась над ним. Она с удовольствием наблюдала, как он влюбляется в мираж. Ему казалось, что она каким-то внутренним чутьем угадала, чего он ищет в женщине, и успешно имитировала эти качества. И больше всего его уязвляло то, что, даже зная об этой подделке, он все равно отчаянно тосковал по ней.

Но по мере того, как он читал, все вставало на свои места. Эта история была рассказана женщиной, которую он знал. Он будто бы слышал ее сомнения, хотя она и не высказывала их напрямую. Он видел и чувствовал, как она постепенно увлекается им — точно так же, как и он сам все больше и больше подпадал под ее чары. Марк обретал Джессику заново. Это была она, та самая женщина, в которую он влюбился. Она была настоящей.

Обида, которую он пестовал всю прошлую неделю, вдруг показалась ему немного детской. Если Джессика говорила правду… значит, в ранней юности ее соблазнил какой-то негодяй. Ее выгнали из дома. Она потеряла свою ближайшую подругу — единственную подругу, и у нее фактически не было родных. Он взглянул на Эша и Смайта.

У нее ничего не было, в то время как он был богат.

Он продолжал читать. Боль в сердце не утихла, она только приняла другую форму. Джессика скрыла все интимные подробности их свиданий. Она не сказала ни слова об их поцелуях и ласках — разве что о тех моментах, когда он смотрел ей в глаза и не мог отвести взгляд, но тем не менее он словно пережил все заново. Она не выдала ни одной из его тайн. Повествование заканчивалось сценой злосчастного предложения руки и сердца.

Пробежав глазами последние слова, Марк онемел и отложил вырезку в сторону. Он просто не мог прочитать это вслух. Он чувствовал себя так, будто кто-то ударил его в солнечное сплетение.

Смайт тут же подался к нему, а Эш приобнял за плечи.

Если уж она смогла написать это, совсем одна, то он тем более мог произнести это в присутствии самых близких своих людей. Марк снова придвинул к себе вырезку.

— «Я уехала. Что еще мне оставалось делать? Я ненавидела его за то же самое, за что и любила. За то, что я так и не сумела сломать его… и за то, что женщина вроде меня никогда не сможет завоевать любовь такого мужчины, как он… как бы она ни старалась».

Я ненавидела его. Я любила его. Его сердце стучало как молот. Одиночество, звучавшее в ее словах, было таким осязаемым, что казалось, его можно было потрогать руками.

Я любила его. После спокойного, грустного рассказа эти три слова звенели, словно долгое протяжное эхо в горах. Возможно, это была ложь. Или преувеличение.

Или… правда.

Ему было удобно считать, что Джессика все время лгала ему. И не хотелось думать ни о чем другом. Он представлял себе, как она смеется над ним. Как она встречается с Джорджем Уэстоном и язвительно обсуждает своего уморительно-наивного поклонника. Он с готовностью поверил в свои собственные фантазии, потому что… в противном случае выходило, что он пообещал Джессике всегда быть с ней рядом, и обманул ее.

Я любила его. Марк чувствовал себя словно пьяный, у него колотилось сердце и кружилась голова.

Я любила его. Но она же лгала ему! Он попытался пробудить в себе праведное негодование, но не смог. Она причинила ему боль. Ведь это что-нибудь да значит?

Я любила его… но женщина вроде меня никогда не сможет завоевать любовь такого мужчины, как он.

Он был слеп. Слеп и глуп. И не прав. Он так погрузился в свои страдания, что даже не задумывался, так ли она виновата на самом деле. А в действительности… Марк вспомнил, как Джессика практически умоляла его не увлекаться ею. Она сказала, что является изгоем общества и ее репутация погублена окончательно. Но чем же она в таком случае живет, вдруг подумал он. Если она согласилась принять участие в таком грязном деле, значит, ей отчаянно нужны деньги? И что она делает сейчас?

По сравнению с ней Марк был невозможно, баснословно богат. У него были письма близких, любовь и дружба — всю жизнь.

Но где же она?

Как ее найти?

Он уставился в темноту. Вопросы кружились в голове, как назойливые насекомые. Он не моргал так долго, что предметы вокруг расплылись и потеряли цвет. В кабинете стояла полная тишина; Эш и Смайт молчали. В камине потрескивал огонь. Наконец Эш шутливо толкнул Марка в плечо, но так нежно, что это было больше похоже на поглаживание.

— Насколько это схоже с правдой? — спросил он.

Марк покачал головой:

— Она пропустила все, что могло бросить на меня тень. Я рассказал ей о маме. Если бы она хотела опозорить нас, то легко смогла бы это сделать.

— Хмм… — протянул Смайт.

— Хочешь, я заставлю газету напечатать опровержение? — вмешался Эш. — Я мог бы, скажем, купить здание, в котором они размещаются. Доставить владельцу некоторые… неприятности.

— Но здесь все правда. Более того, она представила меня в гораздо более благоприятном свете, чем… это было на самом деле. Она даже не упомянула о том, что я ее целовал.

Оба брата повернулись к нему и обменялись многозначительными взглядами.

— Ты целовал ее? — воскликнул Эш.

— Целовал, а не поцеловал? Значит, это было больше чем один раз?

Марк устало выдохнул.

— Вовсе незачем так удивляться. Я девственник, а не мертвец. Хотя… несколько раз я был близок к тому, чтобы потерять свою драгоценную невинность. — Он откинулся на подушки и закрыл глаза. — Более чем близок.

— О… молодчина, — тихо заметил Смайт. — Ничего не скажешь.

— Ничего не было, — пробормотал Марк. — Что тут говорить.

— В самом деле — чего ты хочешь, Марк? — спросил Эш. — Ты хочешь, чтобы я все это прекратил? Я сделаю все возможное. Хочешь, чтобы мы нашли ее и закрыли ей рот? Я заплачу ей столько, сколько понадобится. Тебе стоит только сказать — я к твоим услугам.

Чего же он хочет? Марк чувствовал себя так, будто он уцепился за край скалы и чудом удержался от падения в пропасть. Он хватался за остатки своего благоразумия, уравновешенности и спокойствия.

Но… она считала, что женщина вроде нее никогда не сможет завоевать любовь такого мужчины, как он. Он во всеуслышание обвинил членов ОМД в лицемерии. Женщины — не враги целомудрия. Они то, что придает ему смысл, объявил он.

Золотые слова. Но есть ли смысл держаться за этот пресловутый край скалы, если видишь, как женщина, которая тебе дорога, срывается вниз?

— Эш, — сказал Марк. — Да, мне действительно нужна твоя помощь. Позволь мне объяснить…

Дождь хлестал вовсю. Джессика порылась в кармане плаща, пытаясь отыскать ключ от своей лондонской квартиры. Она занимала несколько комнат в Уайтчепеле; улицы здесь были грязными и неприветливыми. Джессика сняла эту квартиру поздней весной, перед тем как отправиться в Шептон-Маллет; ей требовалось где-то хранить свои вещи; кроме того, после завершения дела с сэром Марком нужно было куда-то вернуться. Здесь она совсем не чувствовала себя дома, но Пэррет обещал выплатить оставшиеся по договору деньги через неделю или две, и с квартирой приходилось мириться.

Из-за дождя на улице было уже почти темно. Джессика нагнула голову и ткнула ключом в замок. Пальцы замерзли и не слушались, и ей никак не удавалось попасть в замочную скважину. Последняя часть статьи вышла несколько дней назад, и сейчас ей было немного не по себе. Она слышала, что Марк снова в Лондоне — он вернулся прошлым вечером.

Ей не хотелось о нем думать. Ни о нем, ни о том, как она с ним поступила. В конце концов она сделала то же, что и всегда, — попыталась выжить. Любой ценой. И это ей удалось. Ключ наконец попал куда нужно; Джессика отерла мокрую щеку и вошла внутрь. Она стащила с себя насквозь промокший плащ и обернулась, чтобы выжать его за дверью.

На углу улицы горел один-единственный фонарь, почти не дававший света. В такой темный дождливый вечер, как этот, он не освещал, а скорее отбрасывал тени — длинные, мрачные, страшные тени.

Одна из теней вдруг зашевелилась, отделилась от покрытого мраком прохода между домами и двинулась в ее сторону. Сердце Джессики заколотилось. Мужчина. Она быстро отступила за порог и схватилась за дверную ручку.

— Джессика, — сказала тень.

Это был он. На нее разом обрушились все возможные эмоции — радость, страх, надежда, облегчение, тревога. Голос Марка, напротив, был ровным и бесстрастным.

Она сделала еще один шаг назад.

— Сэр Марк. Что вы здесь делаете?

Он подошел ближе. Теперь Джессика могла различить его лицо. Его сюртук был абсолютно мокрым; выбивавшиеся из-под шляпы пряди светлых волос прилипли ко лбу. Струйки воды стекали по его лицу и капали с подбородка. Ей показалось, что его глаза мечут молнии.

— Как вы считаете? Что я могу здесь делать?

Джессика съежилась.

— Должно быть, вы очень сердитесь.

— Я в ярости.

— Но в самом деле — что же вы делаете? В такой дождь, без плаща, без зонтика, без… без…

Он шагнул вперед. Теперь он стоял так близко, что мог бы до нее дотронуться. Джессика посмотрела ему в лицо, и все слова вылетели у нее из головы.

— Когда я выходил из дома, дождя не было, — просто ответил он и взялся за дверную ручку, как будто хотел пресечь любую ее попытку к бегству.

Ее сердце забилось быстрее.

— Дождь идет с трех часов.

— Я здесь с двенадцати, — заметил он. Он говорил тихо и спокойно, и это пугало Джессику больше, чем любой самый громкий крик. — Кроме того, так я могу быть уверен, что вы не выставите меня за порог. Великодушие за великодушие.

Она вспомнила тот день, когда точно так же стояла у дверей его дома, промокшая до костей. Тогда она пришла, чтобы его соблазнить. Она сказала ему, что ненавидит его. Джессика содрогнулась и снова накинула на плечи мокрый плащ.

— Я знаю, что вы расстроены из-за моего поступка, — сказала она. — И я знаю, что вы терпеть не можете внимание к своей персоне и вмешательство в вашу частную жизнь. Я понимала, что вы возненавидите меня за то, что я передала наши с вами беседы всему Лондону. Вы меня презираете. — Когда она говорила, с ее губ срывались облачка белого пара. — И мне нечего сказать в свое оправдание.

Он протянул руку и коснулся ее подбородка.

— В самом деле? Ни единого слова в свою защиту?

Джессика отодвинулась.

— Я сделала то, что и обычно. Попыталась выжить. И я не стану просить за это прощения. Но и от вас я прощения не жду.

Как только она делала шаг назад, он приближался. Сами того не заметив, они оказались внутри. Прихожая была крошечной и захламленной, и Джессика тут же оказалась прижата к стене. Он медленно поставил руки по обе стороны от ее головы. Она была в ловушке. Бежать было некуда.

— Марк, — взмолилась она. — Я понимаю, что вы чувствуете ко мне отвращение, но…

— Чувствую к вам отвращение? — повторил он. — Ради всего святого, с чего вы взяли, что я на вас сержусь?

Ее страх словно превратился в стекло. Джессика покачала головой, не зная, что ответить. И как реагировать на то, что он наклонился к ее лицу.

Он погладил ее по щеке. Его пальцы были холодными и мокрыми, но тем не менее настоящими. Он стоял здесь, рядом с ней, и это был не сон. Он снова погладил ее, осторожно, едва-едва, как будто боялся, что она исчезнет или сломается, если он нажмет слишком сильно.

— Когда вы сказали мне, что вас нанял Уэстон, я думал только о том, как вы смеялись за моей спиной все это время. Что вы постоянно притворялись. Что на самом деле я всегда был вам безразличен. Но… вы ведь не лгали, не так ли?

Джессика слышала, как бьется ее сердце. Он… не держит на нее зла? Но это невозможно. Не может быть, чтобы он простил ее.

— Я солгала вам, что была замужем.

— Но вам же было четырнадцать лет! — Он отер влагу с ее лба и нежно коснулся кончика носа. — Вам было четырнадцать, вас соблазнил мужчина и отец выгнал вас из дома.

Она не могла выговорить ни слова — в горле будто застрял комок. Это чувство было больше чем облегчение и сильнее, чем сама надежда.

— И с тех пор вы вынуждены были заботиться о себе сами.

Она кивнула. Он повернулся и закрыл дверь. Теперь их окружала полная темнота. Она стояла рядом с мужчиной, лица которого не могла видеть.

— То, что вы сказали мне тогда… ведь это было правдой. — Его голос доносился словно из ниоткуда. Он был близко и в то же время за сотни миль от нее. — Сначала вы меня ненавидели.

— Да. Но это длилось недолго. Это не могло длиться долго.

Марк вздохнул.

— На это я и надеялся. — Он немного помолчал и снова вздохнул. — Джессика. Я умоляю вас простить меня.

— Меня? Простить вас? — Джессика почувствовала, что сейчас задохнется.

— Я сказал вам, что хочу быть вашим защитником. Кажется, пока я не слишком в этом преуспел.

Было бы ужасно глупо расплакаться от этих слов. Но в темноте она могла притвориться, что ее щеки еще мокрые от дождя. Джессика нашарила его руку и сжала ее. Он крепко сжал ее пальцы в ответ.

— Вам незачем просить у меня прощения.

— Вы так считаете? Тогда скажите мне, почему у меня перед глазами до сих пор стоит та ужасная минута, когда я ушел от вас. Скажите, почему у меня болит вот здесь, — он положил ее руку к себе на грудь, — когда я вспоминаю, как бросил вас одну. Скажите, что я должен сделать, чтобы вы хотя бы снова мне поверили, если уж я не могу сразу заслужить ваше прощение.

— Могу только повторить — вам незачем просить у меня прощения. Вы были прощены за все вперед еще в тот день, когда отдали мне свой сюртук. Мне кажется, я уже тогда была наполовину в вас влюблена.

Рука Марка скользнула по ее спине, и он притянул ее к себе. Джессика замерла. Было так тихо, что биение ее собственного пульса казалось ей громким, как барабанная дробь. Это было словно вступление к симфонии, момент, когда остальные инструменты оркестра еще не присоединились, но уже наготове и ждут своей очереди. Она невольно стиснула мокрую ткань его сюртука и почувствовала, как его тело подалось ей навстречу.

А потом он поцеловал ее. Вкус его губ после столь долгого перерыва вызвал в ней такое острое удовольствие, что это было почти больно. Сначала они были холодными… потом потеплели. К привкусу дождя примешивался жар его рта. Этот поцелуй пробудил ее к жизни. Теперь она больше не могла скрывать свои желания и лгать самой себе, что самое главное — это выжить, и больше ей ничего не нужно.

Нет. Марк стал ей необходим, и это было гораздо страшнее, чем все, что случилось с ней за последние годы. В любую секунду он мог сломать ее, разбить ей сердце. И сделать это своей добротой, а вовсе не жестокими словами. Ей хотелось разрыдаться от каждого его прикосновения. Каждый поцелуй поднимал ее над землей.

Может быть, очень скоро она упадет на землю.

Он запустил руки в ее волосы, нащупывая в темноте шпильку за шпилькой, освобождая их. Тяжелый водопад локонов, немного влажных от дождя, обрушился на ее плечи и спину. Он зарылся в них лицом и глубоко вздохнул. Потом немного отстранился и прислонился лбом к ее лбу.

— О, Джессика. Вы должны рассказать всем и каждому, какой я лицемер. Я совершенно серьезно прочел вам лекцию о том, как мужское распутство влияет на женщину, а потом даже не соизволил подумать, как оно повлияло на вас. Не говорите, что мне незачем просить прощения.

От этого признания ее сердце и в самом деле чуть не разорвалось. Он тоже был слаб и уязвим. Они оба искали друг друга в полной темноте; искали и боялись найти.

Джессика отстегнула застежку тяжелого от воды плаща и сбросила его на пол. Ей показалось, что у нее с плеч свалился невероятный груз.

— Марк, — серьезно сказала она. — Ни за что на свете я не хотела бы вас ранить. — Ее голос дрогнул. — Чего бы вы от меня ни хотели — я отдам вам это. С радостью.

— Я хочу этого. — Он обнял ее. Ее платье быстро намокало от его сюртука, но ей было все равно. Важно было только то, что его губы снова нашли ее рот, что его твердое тело прижималось к ней. Он был таким сильным, и в то же время ей достаточно было положить ладонь ему на грудь, чтобы он отступил. Нет, этот человек не причинит ей боли. Сегодня — нет.

Но завтра…

Она покачала головой, стараясь прогнать тревожные мысли, и полностью отдалась поцелую. Несколько минут в мире не было ничего, кроме прикосновения губ и сплетения языков, неровного дыхания, нежного штурма и сладостной капитуляции. Оторвавшись на секунду, Джессика потянула его в гостиную, на диван. Они почти рухнули на него и снова прильнули друг к другу. Его одежда была еще по-прежнему влажной, но уже теплой.

Он бережно обхватил ее лицо ладонями. Да, сегодня, в эту минуту, в это мгновение, она действительно была ему дорога. И в следующую… и еще через минуту…

Его пуговицы впивались ей в грудь, и она начала нетерпеливо их расстегивать — сначала просто чтобы избавиться от помехи, потом все более и более жадно. Он на секунду отвлекся, чтобы стянуть сюртук, и опять припал к ее губам. Их тела прижимались друг к другу, грудь терлась о грудь, бедро о бедро. И это была единственно правильная вещь на свете. Джессике было так хорошо, что это просто не могло продолжаться долго.

Когда он отстранился, она не удивилась — она ожидала, что это вот-вот произойдет. Но вместо того, чтобы извиниться и сказать, что он уходит, Марк вдруг опустился перед диваном на колени и поднял ее юбки. Прохладный воздух коснулся ее бедер, а тело заныло от предвкушения.

Его горячие руки начали медленное путешествие от коленей вверх.

— Джессика… — выдохнул он, когда его большой палец коснулся ее влажного естества. Острое наслаждение пронзило ее с головы до ног. Его пальцы раздвигали и ласкали шелковистые складки, и движения становились все более и более уверенными.

— Так правильно? Хорошо? — шепнул он, поглаживая самое чувствительное место. Это было не хорошо, это было неописуемо прекрасно.

— Да.

— А так?

Она накрыла его руку своей.

— Вот так. Здесь. О да… так.

Он открывал все ее секреты.

— Я хочу… — Он погладил ее снова, и она слегка вскрикнула.

— Скажи мне, чего ты хочешь, — настойчиво попросил он.

— Нет… о, Марк… мы не должны. Нам надо остановиться. Боже мой, мы совсем потеряли голову.

Он действительно остановился. Ее юбки упали вниз. Все ее тело сладко ныло, умоляя о большем, но она все же нашла в себе силы встать.

— Вот там умывальник… если тебе нужно, — неловко произнесла Джессика, показав в угол, и тут же поняла, что он не может видеть ее в темноте. Она сделала шаг вперед, споткнулась о кофейный столик, нащупала на каминной полке спички и попыталась зажечь свечу. Ее руки дрожали так сильно, что спичка загорелась только с третьего раза. Комнату наполнил резкий запах серы. Джессика бережно прикрыла трепещущий огонек ладонью и поднесла его к свече. После полной тьмы свет показался ей слишком ярким, и только теперь она осознала свою ошибку. Если Марк увидит ее глаза… он увидит все.

Он нашел раковину и тщательно вымыл руки; затем повернулся к ней.

— Позволь мне кое-что тебе объяснить, — начал он. Его брюки весьма красноречиво оттопыривались впереди, и Джессика старалась не смотреть на этот внушительный бугор. — Однажды ты сказала мне, что я не должен тебя романтизировать. — Он подошел к ней ближе, но не поцеловал, как она ожидала, а развернул спиной и обнял. — Но дело в том, что у меня практически нет другого выхода. — Его руки скользнули к ее талии и быстро развязали пояс. — Я собираюсь переубедить тебя, — сказал он ей в шею. — Я заставлю тебя понять, что ты заслуживаешь самого романтического отношения. И ты, моя дорогая, моя милая, моя прекрасная Джессика, не сможешь меня остановить.

Пояс бесшумно упал на пол.

— Марк?

Он расстегнул самую верхнюю пуговку у основания шеи.

— Я вообще зря тебя слушал.

Он потрогал губами ее ухо. Она почувствовала его жаркое дыхание, и ее соски тут же затвердели, а откуда-то изнутри поднялась волна тепла. Он легонько прихватил ее мочку зубами, а потом пощекотал ухо языком, и это невероятное ощущение отдалось сразу везде — в ладонях, в груди, внизу живота.

— Что ты делаешь?

Он ничего не ответил, только молча и неспешно расстегнул последние пуговицы.

— Спасибо, что зажгла свечу, — пробормотал он. — Я не смог бы сделать это без света.

Он спустил платье с ее плеч и на мгновение прижался губами к шее. Затем его руки перешли к корсету.

Он неторопливо развязал узел, распустил ленты и бросил его на пол. Ей вдруг захотелось схватить корсет и надеть его обратно. Марк хотел не просто ее тело; он хотел близости, а она не была ни с кем близка уже много лет. Несмотря ни на что, ее не покидал страх, что он внезапно очнется от наваждения, встанет и уйдет, а она останется стоять на месте, дрожа от холода, боли и желания.

— У этих юбок тоже есть секрет? Или нет? — Он расстегнул пуговицу, на которой держалась самая верхняя.

— Марк, что ты делаешь?

— Ты знаешь, что я делаю. — Он откинул юбку в сторону и взялся за следующую. — Я тебя раздеваю. — Вторая юбка присоединилась к первой. Он покачал головой. — Похоже на то, будто я разбираю часы. Разъединить все части довольно легко, но вот собрать их воедино без помощи специалиста я бы точно не смог.

— В самом деле, Марк. Ты должен остановиться. — Ее начала бить дрожь.

Последняя юбка упала на пол. Теперь она стояла перед ним в одной сорочке.

— Ты правда этого хочешь?

Она обернулась. Его глаза скользнули по ее телу, теперь свободному от излишков одежды и прикрытому единственным тончайшим слоем ткани.

Вся ее неуверенность и уязвимость вдруг испарились под этим обжигающим взглядом. Она почувствовала себя кроликом, который замер на месте при виде ястреба. Но конечно, это был не ястреб, и он не бросился на нее, а просто наклонился к ней и поцеловал. Очень нежно, очень трепетно — только его губы на ее губах, и его рука на ее плече. Ей показалось, что она тает. Но страх так и не исчез до конца; он был похож на осколки стекла в бурном потоке ее страсти. Она могла пораниться в любую секунду.

Он медленно провел рукой по ее плечу, как будто старался запомнить его на ощупь. Волоски на ее руке встали дыбом.

— Если мы будем продолжать в том же духе, я очень скоро перестану владеть собой, — призналась она.

Он откинул голову назад и посмотрел ей в глаза.

— Жду этого с нетерпением.

Потом он снованаклонился и поцеловал ее грудь. Ее окатила волна жара. Теперь она совсем не могла противостоять своему желанию — хотя и до этого ее возражения были слабыми и не очень искренними.

— Тебе нравится, — хрипло проговорил он. — Я мечтал сделать это уже очень давно. Не мог думать ни о чем другом.

Она молча кивнула, боясь, что голос подведет ее. Он обвел языком ее сосок. Она слышала его неровное дыхание, ощущала его на своей коже. Наслаждение рождалось тут, в этой самой точке, и толчками расходилось по всему телу. Ее возбуждение стало почти нестерпимым.

Другой мужчина, потрудившись немного над ее удовольствием, давно перешел бы к удовлетворению своей собственной похоти. Но Марк смаковал ее, как изысканное лакомство, упивался каждым прикосновением, как будто ее наслаждение было главным, как будто в нем и заключалась цель — а вовсе не в том, чтобы сделать свое проникновение в нее более приятным.

— Быстрее, — прошептала она.

Он поднял голову и улыбнулся, еле заметно, одними уголками губ, и это показалось ей необыкновенно порочным и волнующим.

— Я ждал этого двадцать восемь лет. Еще пара часов ничего не изменят.

То, что он пришел к ней, было почти невероятно. То, что он продолжал думать о ней хорошо даже после всего, что узнал, было немыслимо. Но при этих словах у нее вдруг пересохло в горле. Сомнений не было — он хотел ее, ее саму… и это было просто невозможно.

Он взялся за подол ее сорочки и медленно снял ее. Тонкая ткань прошлась по ее разгоряченной коже.

— Пара часов? — пискнула она. — Ты… большой оптимист.

Его губы снова дрогнули в улыбке, и он стал покрывать поцелуями ее живот, прокладывая путь от груди до пупка.

— Это потрясающе, — прошептал он. — Трогать тебя, видеть, как ты вздрагиваешь. Знать, что причина этому — я, и только я. — Он погладил ее по бедру, а затем осторожно раздвинул колени и снова коснулся ее трепещущего бутона. — Это намного лучше, чем я себе представлял.

Она запустила пальцы ему в волосы.

— А что будет, когда я начну трогать тебя…

— Как хорошо, — выдохнул он. — А тебе приятно… здесь?

Лаская ее, он смотрел ей прямо в глаза, и это возбуждало ее еще больше.

— Или лучше здесь?

— Да.

Теперь его пальцы казались более опытными и уверенными.

— А может быть, здесь?

Она прикусила губу.

— Да… да…

Его палец скользнул внутрь. Она содрогнулась.

— А так?

— Это слишком хорошо… о, Марк… и слишком мало.

Он встал, расстегнул жилет и развязал галстук. Несмотря на ситуацию, в его движениях не было спешки. Он через голову стянул с себя рубашку и бросил ее на пол; Джессика не могла оторвать глаз от золотистой поросли у него на груди.

Она протянула руку и погладила его плечо. Это было восхитительно — он, такой сильный и широкоплечий, трепетал от одного только ее прикосновения. Она провела ладонями по его груди, остановилась на сосках и погладила их большими пальцами. У него перехватило дыхание.

— Джессика. Пожалуйста. Милая, сделай это еще раз.

И она с удовольствием повиновалась.

Почему считается, что только женскому телу свойственны округлости и изгибы, смутно удивилась она. Его тело было словно вылеплено искусным скульптором. Мускулистые руки. Сильные, изящные пальцы. Мощная грудь. Чистые, плавные линии торса. Это был настоящий образец мужской красоты.

Он начал расстегивать брюки. Она судорожно вздохнула, протянула руку и накрыла его пальцы своими.

— Что же ты делаешь?

Он остановился.

— Знаешь, почему я стал таким сторонником целомудрия? Я уже говорит. Потому что не хочу никому причинять вред. Особенно тому, кто мне дорог.

Он осторожно отвел ее руку в сторону и расстегнул еще одну пуговицу.

— Но главное — это женщина. То, чего хочет она. Не моя гордость. Не моя репутация. Даже не мои принципы. На первом месте должна быть ты. — Он приспустит брюки. — Я мечтал о спокойствии и равновесии. Но — повторю — на первом месте должна быть ты. И на последнем тоже. Только ты. Везде. Всегда. Джессика… всю мою жизнь.

Должно быть, это был сон. Видение. Он не мог говорить этого на самом деле. Он не мог стоять перед ней без всякой одежды. Но вот он взял ее за руку — и его ладонь была теплой и настоящей. Он потянул ее к дивану. Ее босые ноги ступали по полу — и это ощущение тоже было реальным. Ни за что на свете она не смогла бы представить его, обнаженного, сидящего на диване, или себя, опускающуюся к нему на колени. Он обнял ее за талию и поцеловал.

Она подалась к нему. Их пальцы переплелись.

А его мужской орган…

Он был большим и твердым. Когда она прикоснулась к нему, он как будто вздрогнул, и это окончательно свело ее с ума. Его тело выгнулось навстречу ей; инстинкт вел его там, где опыт не мог.

Это было невозможно.

Она обхватила его рукой. Он казался тяжелым и массивным; головка была чуть влажной. Она сжала его чуть крепче, скользя вверх и вниз, и ее возлюбленный испустил сдавленный стон.

Она немного приподнялась над ним, а он обхватил ее за талию. Его рука направила мужское орудие в цель. Он слегка надавил на ее бедра, призывая опуститься.

И это произошло. Он был внутри ее. Все вдруг стало возможно.

Его дыхание было судорожным и неровным. Он держал ее за руки, и она чувствовала в себе его горячую, тугую плоть. Это не было обладанием, это было желание, соединенное с другим желанием.

— Джессика, — прошептал он. Все его тело напряглось.

Она ощущала это сладостное давление изнутри, тесноту и дрожь. Не сводя глаз с ее лица, он ласкал ее грудь, гладил спину; она снова чуть приподнялась и снова опустилась, и его взор затуманился.

Она сама не заметила, как начала двигаться. Каждое скольжение ее бедер рождало ответный толчок. Все быстрее и быстрее, все нетерпеливее и нетерпеливее… пока все ее тело не содрогнулось от неистового, безумного, невероятного наслаждения. Она запрокинула голову и громко застонала.

Он стиснул ее бедра. Она ощущала под собой разгоряченное, влажное тело; на мгновение он будто окаменел, вскрикнул и… да, его потряс тот же взрыв, он тоже извергался, и между ними не было никакой лжи и никакого притворства.

Его тело чуть ослабело, но дыхание было по-прежнему прерывистым и тяжелым. Он привлек ее к своей груди, крепко обнял, и их губы соединились в долгом поцелуе. Как ни странно, но завершение, к которому они пришли, нисколько не пригасило их страсть друг к другу.

И это было для Джессики новостью. Она не понимала, что произошло. Конечно, она была прекрасно знакома с механикой процесса. И знала, что такое экстаз — ей приходилось испытывать его и раньше. Но это… это было совсем другое наслаждение. Странное и непостижимое. Такого с ней не было никогда. Она еще не могла мыслить ясно, поэтому просто уткнулась лбом в его лоб. Они так и не расцепили пальцы. Он все еще был внутри ее, они дышали в одном ритме и постепенно приходили в себя.

Только через некоторое время она осознала эту разницу. Обычно было так: мужчина брал, а она отдавала. Эти несколько минут он владел ею. Удовольствие принадлежало ему. И даже если оно вызывало ответный отклик с ее стороны — это тоже принадлежало ему.

Но… то наслаждение, которое они только что испытали, не принадлежало ни ему, ни ей.

Это было их общее наслаждение.

Глава 18

Потом Марк отнес ее в постель.

Ничто не могло сравниться с великолепием ее кожи.

Свеча горела только в соседней комнате, и здесь, в спальне, было почти совсем темно, поэтому его прикосновения должны были восполнять то, что не видели глаза. Ее округлое гладкое плечо. Шелк ее волос… они оказались мягче, чем он ожидал.

Он не понимал, как мужчины могут метаться от одной женщины к другой. Он влюбился в Джессику до потери сознания еще в Шептон-Маллет. Что могло быть прекраснее, чем ее стройная спина — он гладил ее и чувствовал, что ему до смешного дорог каждый позвонок. Еще был запах и вкус ее шеи, чуть-чуть разный возле уха и возле плеча. Слабый дрожащий огонек выхватывал из темноты отдельные детали: мраморную кожу, смоляные кудри, алые губы… все было бесподобно и все — невероятно соблазнительно.

Марк не знал, как долго они лежали обнявшись. Он старался запомнить ее во всех подробностях, не упустить ни одного оттенка своих ощущений. Свеча в гостиной наконец догорела, и постепенно его восхищение и изумление снова переросло в желание. Он накрыл ее тело своим и снова вошел в райские врата, о которых так долго мечтал и которые оказались несравнимо прекраснее, чем все его фантазии.

Ее тело. Ее руки, хватающиеся за него, как за свое единственное спасение в этом мире. Каждое ее движение, каждый вздох были драгоценнейшим даром. Он чувствовал ее страсть, и это разжигало его пламя еще больше. Инстинкт и интуиция подсказывали ему, что нужно делать; он слышал, как изменяется ее дыхание, улавливал сдержанный стон. В тот момент, когда ее тело напряглось, готовое взорваться, он забыл обо всем на свете. В мире существовала только она, она, она…

Когда разум снова вернулся к нему, он обнаружил, что лежит на ней сверху, уткнувшись лицом ей в волосы, а ее руки обнимают его за талию.

— Все же ты загадка, — пробормотала Джессика. — Не могу тебя раскусить, как бы я ни старалась.

Марк поцеловал ее в губы и осторожно отодвинулся, не выпуская ее из объятий. Он знал, что теперь не отпустит никогда.

— Какая там загадка. Я вовсе не такая уж сложная личность.

Она помолчала, ожидая продолжения.

— Полагаю, тебе следует знать две вещи, — сказал он. — Кое-что о прошлом. И о будущем.

Он почувствовал, как она затаила дыхание, когда он произнес слово «будущее», как вдруг застыло ее тело.

— М-м-м?.. — протянула она.

— Я имею в виду самое недавнее прошлое. Ты знаешь, я бы ни за что не стал подвергать тебя опасности и заниматься с тобой любовью, если бы не был уверен, что впоследствии ты не останешься без защиты. Конечно, риск есть всегда, и, даже если я имею по отношению к тебе самые честные намерения… в меня может, скажем, попасть молния. И я ни за что не хотел бы, чтобы ты осталась без средств к существованию и тебе было бы не на что растить дитя.

Марк все еще помнил того ребенка в Бристоле и женщину, уходящую в темноту. Он должен был быть уверен, что однажды на этом месте не окажется его сын.

— Да, я… я тоже об этом думала. — Она погладила его по щеке.

— Поэтому сегодня утром я пошел к своему поверенному и перевел на твое имя пять тысяч фунтов.

Джессика резко села, прикрыв грудь простыней.

— Ты сделал… что?

— Я дал тебе пять тысяч фунтов. — Марк говорил спокойно, но его сердце стучало, словно молот.

Она обхватила колени руками.

— Они мне не нужны. Я не хочу этих денег. Я… отказываюсь.

— Очень жаль. Деньги переданы в траст. Я не смог бы взять их обратно, даже если бы и захотел. — Он протянул руку, чтобы погладить ее по спине, но она отстранилась.

— Надеюсь, ты не считаешь, что заплатил мне за оказанные услуги.

— Это было бы смешно. На тот момент ты еще не оказала мне никаких услуг, и, когда я к тебе прикоснулся, ты уже была богатой женщиной.

Джессика невольно фыркнула.

— Прошу прощения. Мне… мне трудно все это осмыслить.

Он промолчал, не зная в точности, как реагировать на ее слова.

— У меня и так есть средства, — выговорила она. — Я… не нуждаюсь.

Марк пожал плечами:

— Ну что ж. Теперь у тебя их еще больше.

Она наконец рассмеялась:

— Боже мой. Честное слово, я не понимаю, что происходит. Еще вчера я была совсем одна. А сейчас… — Она покачала головой. — Такие вещи не могут случаться с женщинами вроде меня.

Снова это выражение, подумал он.

— Женщины вроде тебя? Позволь спросить, к какому же сорту женщин ты себя относишь? — Он уже с трудом сдерживал негодование.

— Марк, я женщина, которая была близка с мужчинами, не находясь при этом в браке.

— Джессика, — передразнил он, — на случай, если ты не заметила — я мужчина, который был близок с женщиной, не находясь при этом в браке.

Она замолчала.

— Как по-твоему, почему я пришел к тебе вот так? Однажды я уже говорил — ты смысл целомудрия, а не его враг. Зачем мне было придерживаться принципов, из-за которых ты чувствовала себя ниже меня? Когда мы поженимся, я хочу, чтобы ты знала — мы с тобой абсолютно равны.

— Когда мы поженимся? Ты что, всерьез хочешь на мне жениться? Марк, ты мне ничем не обязан. Только потому, что мы были близки…

— Я пожертвовал двадцатью восемью годами целомудрия. И это не было необдуманным поступком. Я не стал бы просить твоей руки из-за чувства долга или вины. Я хочу, чтобы ты стала частью моей жизни. Я хочу, чтобы ты познакомилась с моими братьями. Чтобы ты была матерью моих детей.

Она потрясенно выдохнула.

— Все равно. Ты никогда не убедишь меня, что всю жизнь мечтал жениться на куртизанке. И… о боже, я пытаюсь все это осознать, но просто не могу.

Он нашел ее руку и сжал ее.

— Это правда. Я никогда об этом не мечтал. Но теперь, когда я встретил тебя, все остальное кажется мне кошмаром. Со временем мечты меняются, Джессика. И очень часто — к лучшему.

— На моем опыте — нет. — Ее голос был грустным и каким-то безжизненным, но руку она не отняла. — Два месяца назад моей самой заветной мечтой было никогда больше не продавать свое тело. — Она невесело рассмеялась. — Как это не похоже на мои юношеские фантазии.

— Значит, я тоже не похож на твои юношеские фантазии?

Она покачала головой.

— Я всегда знала, что обязательно выйду замуж. Я была хороша собой — все это говорили. И я представляла себе, как в один прекрасный день мой идеальный мужчина найдет меня. Он предложит мне руку и сердце, мы объявим о помолвке в церкви моего отца, и через три недели я пойду к алтарю.

Ее ногти слегка надавили на его ладонь.

— Ну конечно, — бесстрастно заметил Марк. — Ведь твой отец — викарий.

— Он был очень строгим. Очень… правильным, чинным, понимаешь? И он не понимал, что с нами делать. Думаю, то, что у него родились такие красивые дочери, стало для него неприятной неожиданностью. Моя мать тоже очень привлекательна, но я и мои сестры… это что-то совсем другое. Где бы мы ни появлялись, на нас всегда все оборачивались. И это приводило отца в полное замешательство. — Она грустно усмехнулась. — Я доставляла отцу неприятности еще до того, как погубила себя. Как забавно.

— Он очень сердился, когда обо всем узнал?

— Сердился? Нет. Он страшно испугался. Наша семья была совсем небогата. Бедный викарий с тремя красивыми дочерьми должен быть очень и очень осторожен. Любой опрометчивый шаг — и сплетни раздуют все до небес. Если бы на моей репутации появилось хоть малейшее пятно, это непременно отразилось бы на моих сестрах. И разрушило бы все их надежды на будущее. Возможно, они погибли бы точно так же, как я.

— И сплетни тут же разнеслись по округе?

— Нет. — Она покачала головой, и шелковая волна волос упала ему на руки. Она нетерпеливо отбросила их в сторону. — Этого удалось избежать. Все просто очень сочувствовали.

Он удивленно поднял бровь.

— Никто ничего не узнал. Отец выгнал меня из дома. Потом он распустил слух, что я больна и меня отправили к родне в Бат, чтобы поправить здоровье. А через месяц он объявил всем, что я умерла.

У него перехватило дыхание.

— О… Джессика.

Как раз вчера Марк думал о том, как он богат, потому что у него есть братья. Теперь он ощутил свое богатство вдвое острее. Он положил руки ей на плечи.

— Прошу тебя, не надо. Не надо меня жалеть. Все давно прошло, мне уже не больно.

Он не поверил ей ни на секунду.

— И отец был совершенно прав. Он был прав, когда предупреждал меня, что я должна быть очень и очень осторожна с моей репутацией. Он был прав, когда говорил, что ни в коем случае нельзя позволять до себя дотрагиваться, и когда запрещал мне разговаривать с мужчиной старше меня. И он был прав, что вышвырнул меня из дома и отказался от меня. Мое урожденное имя — Джессика Карлайл, но с тех пор я стала называть себя Джессика Фарли. Я потеряла все права на свое настоящее имя, когда потеряла семью.

Повисла долгая, едкая, словно кислота, тишина.

— Твой отец. Мужчина, который погубил тебя. И… я. Когда ты мне все рассказала, я повернулся и ушел. Джессика, кто-нибудь когда-нибудь был на твоей стороне?

— Мои сестры, — шепнула она. — Шарлотта и Эллен. Мы были очень близки. Если бы их спросили… я даже боюсь подумать, чем они могли бы пожертвовать ради меня. Они… — Ее голос пресекся. — Может быть, мне все-таки еще немного больно.

Она старалась дышать как можно размереннее, чтобы не разрыдаться.

— Я писала отцу письма. Чтобы они знали, что я жива и здорова и что со мной все в порядке. Но за семь лет я ни разу не получила ответа. Каждый год я проверяю церковные книги… чтобы знать, что с ними тоже все в порядке.

Семь лет. Марк попытался себе представить, что он не имеет связи с братьями — хотя бы несколько недель, но не смог. Это было немыслимо. Даже когда они со Смайтом провели несколько недель в трущобах Бристоля, брат защищал его. Он не мог представить мир без своих родных. Оказывается, он никогда не был одинок.

— О, Джессика.

Она шлепнула его по плечу — не сильно, но чувствительно.

— Посмотри на меня, Марк. Посмотри на меня и перестань меня жалеть. Мне уже не четырнадцать. Я жива. Я выжила. Я сделала то, что должна была сделать. Все могло обернуться гораздо хуже.

— Например?

— Он мог бы и не взять меня с собой в Лондон, — просто заметила Джессика. — И я бы оказалась в руках сводни — или в борделе. Да, мне было всего четырнадцать, когда все случилось, но в первую же неделю я встретила Амалию. У нее уже пять лет был один и тот же покровитель. Она научила меня всему. Как избежать самых худших ошибок. Не надо меня жалеть, Марк. Я выжила.

— Я хочу, чтобы ты перестала выживать. Я хочу, чтобы ты просто жила. Будь моей женой. Забудь о том, что…

Она стремительно склонилась к нему и зажала его рот ладонью.

— Нет. Прекрати. Замолчи. Самое важное, чему меня научила Амалия, — это когда можно остаться, а когда необходимо уйти.

— Ты собираешься уйти от меня? — Марк почувствовал, как похолодело его сердце. — Ни за что. У тебя нет ни малейшего шанса.

— Погоди. Ты еще не знаешь самого худшего. — Она заговорила тише, почти шепотом. — Есть кое-что еще.

— Еще хуже, чем быть изгнанной из дома в четырнадцать лет?

Она ответила не сразу. Он привлек ее к себе и обнял. Ее руки немного дрожали, но она не отстранилась. Он долго гладил ее по голове, перебирал волосы, и она наконец прижалась к его груди.

— Это произошло, когда я обнаружила, что беременна, — наконец выговорила она.

Он вздрогнул от неожиданности, и Джессика испуганно замолчала. Потом, собравшись с силами, она заговорила снова:

— Конечно, я принимала меры предосторожности. Но ведь эту возможность нельзя исключить совершенно. К тому времени, как я поняла, что происходит, я… опаздывала на несколько месяцев. Я рассказала обо всем своему покровителю.

Марк хотел что-то сказать, но не смог. У него сжалось горло.

— Он… прогнал тебя? — выдавил он.

— Нет. — Джессика глубоко вздохнула. — Он… он был со мной довольно ласков. Во всяком случае, так мне тогда показалось. Он сказал, что мне не о чем беспокоиться и что он сам обо всем позаботится. Я подумала… я подумала, что он хочет…

Она снова замолчала. Вероятно, она решила, что он хочет как-то обеспечить ее будущее. Позаботиться о ней.

— В следующую нашу встречу он предложил мне чашку чая. Особого чая. Он сказал, что это сложная смесь, которую составили специально для него, и он хочет, чтобы я ее попробовала и высказала свое мнение. Что это крайне редкий сорт и еще разные ароматические добавки.

Марк не мог вымолвить ни слова. Он только крепче прижал ее к себе.

— Там были не только чайные листья, но и болотная мята, и болиголов… и я даже не знаю, что еще. Целая аптека. Чтобы отвар не казался горьким, в него добавили сахар и молоко. Я понятия не имела, что это. Думала, что действительно чай. Он сказал, что ему понравилось. И я выпила всю чашку, просто чтобы угодить ему. Нужно… всегда угождать своему покровителю.

У него в голове был полный хаос.

— Я ничего не знала, — повторила она. Теперь в ее голосе уже явно послышались слезы. — Я не знала, что он туда намешал.

— А потом… что… — Даже не успев задать вопрос, Марк уже знал ответ.

— Это смесь вызывала кровотечение. Если принять достаточную дозу…

Он почувствовал горячую влагу на плече, и у него тоже защипало в глазах. Он ничем не мог ей помочь. Он мог только сжимать ее в своих объятиях.

— Потом он признался, что не был уверен, сколько травы заварить. Чтобы действовать наверняка, он утроил дозу, которую посоветовал аптекарь. И вечером того же дня у меня началось кровотечение. Кровь все шла и шла и никак не останавливалась. Я чуть не умерла. А потом приехал врач, осмотрел меня и заставил его сказать, что он мне дал. Только тогда я обо всем узнала. Этот врач… он хороший человек. К его услугам прибегали очень многие куртизанки. Он всегда проявлял такт и терпимость и относился к нам как к людям.

Он погладил ее по лбу, по щеке, отер слезы. Он по-прежнему не знал, что сказать.

— Я была такой дурочкой, — горько сказала она. — Когда я поняла, что беременна, я очень испугалась. Я не знала, что со мной будет. Но в то же время какая-то часть меня обрадовалась, потому что… это означало, что я больше не буду одна. — Она всхлипнула. — И он это отнял. Не спрашивая. Он превратил меня в ничто. Я была так беспомощна и бесправна, что не могла даже решать свое собственное будущее. И я постоянно об этом думаю. Не могу забыть ту боль и отчаяние. Я сумела пережить все остальное. Но это… это почти убило меня.

— Джессика. Милая, не плачь. Пожалуйста, не плачь. Ты все-таки выжила. Все прошло, все кончилось, и давай благодарить за это Господа.

— Тогда я поняла, что надо спасаться. Нужно бросить это ремесло, перестать быть куртизанкой. Поэтому я и согласилась соблазнить тебя — мне нужны были деньги, чтобы никогда не возвращаться в ту жизнь. Я не могла, не могла заниматься этим опять.

— Тихо, тихо, — прошептал он. — Больше ничего не говори. Я все понимаю.

— И это еще не все. Врач сказал мне, что теперь я, возможно, бесплодна. Ты хочешь семью, ребенка… я не уверена, что смогу его тебе подарить.

Марк снова вспомнил о темном переулке и о женщине в плаще.

— Если даже это так, я уверен, на свете есть много детей, которым необходимы родители. А что касается семьи… у меня есть семья. И я хочу, чтобы она стала и твоей семьей.

— Но что с ними будет, если ты на мне женишься? — Джессика сжала его руку. — Человек, который сделал со мной все это… это Джордж Уэстон.

Из всего, что он услышал сегодня, это было, пожалуй, самым скверным. Все мысли разом вылетели у Марка из головы.

— Джордж Уэстон, — машинально повторил он. — Джордж Уэстон. Джордж Уэстон?

— Если мы поженимся, то я не смогу избежать встречи с ним. Он принадлежит к людям твоего круга. И ненавидит тебя. Он с радостью расскажет всем и каждому, кем я была до встречи с тобой. Ты можешь сколько угодно утверждать, что мы с тобой равны во грехе, но ты прекрасно знаешь, что общество с этим ни за что не согласится.

— К черту общество, — глухо сказал Марк. — Мне на всех плевать.

— Но мне не плевать. Если мы будем вести светскую жизнь, я вынуждена буду видеться с Уэстоном. Я не смогу убежать от него… и от своего прошлого. И… Марк. Мне невыносимо об этом вспоминать.

Он почувствовал, как вместе с ужасом и болью в нем поднимается что-то еще. Гнев. Ослепительная, всепоглощающая ярость. Он знал, что, если дать ей волю, она накроет его с головой. То, что Уэстон назначил награду женщине, которая соблазнит сэра Марка Тёрнера, было оскорбительно и мерзко. Но то, что он сделал с Джессикой, просто не поддавалось описанию. Он вспомнил, как в первые их встречи она вздрагивала и отшатывалась от любого прикосновения. Уэстон совершил настоящее преступление, не менее жестокое и отвратительное, чем изнасилование. Он почти убил ее.

— К черту Уэстона, — свирепо сказал он. — К черту все на свете. Мы что-нибудь придумаем.

— Нет никакого «мы», — возразила она.

Возможно, пока она не готова была это признать. Но Марк понимал, что сейчас не время обсуждать ее слова и ее настоящие чувства. Сейчас нужно было только обнимать ее, успокаивать и шептать на ухо что-нибудь ласковое. И уверять, что все будет хорошо.

— Я не откажусь от тебя. Даже если на карту будет поставлена моя репутация, или мое благосостояние, или мое место в раю — что угодно. Неужели я должен отступиться только лишь потому, что один мужчина оказался негодяем и скотиной? Ни за что.

— А если я попрошу тебя уйти?

Он ухмыльнулся и покачал головой:

— Черта с два.

И тогда, несмотря на то что она рассказала, несмотря на то что на ее глазах еще не высохли слезы, она вдруг улыбнулась.

Спокойствие. Равновесие. Он давал ей то, в чем она нуждалась сейчас больше всего. Но что-то темное, прятавшееся в самой глубине его души, шептало совсем другое.

Спокойствие сегодня. Возмездие — завтра.

Глава 19

Завтра наступило очень быстро, а с ним пришло время осуществить план мести Марка. Долго искать Уэстона ему не пришлось; его враг был человеком привычки, и все знали, где он находится в то или иное время дня.

Солнце стояло высоко над головой. Уэстон торопливо пересекал лужайку в Гайд-парке. По иронии судьбы он как раз торопился на встречу с людьми, которые, как он надеялся, помогут ему получить пост в Комиссии по делам бедных. Об освободившемся месте было объявлено сегодня, и решение о назначении должно было быть принято в течение нескольких дней.

— Уэстон! — позвал Марк.

Уэстон замедлил шаг и с удивлением обернулся. При виде Марка его лицо приняло кислое выражение; брови чуть приподнялись, а уголки губ, наоборот, опустились.

— Сэр Марк. — Удивительно, но в его устах это прозвучало как оскорбление. Хотя после всего, что рассказала об этом человеке Джессика, любые его слова могли показаться Марку оскорблением.

Он подошел ближе.

— Я слышал, вы интересуетесь местом в комиссии.

Уэстон нахмурился и сложил руки на груди. Вокруг прогуливались люди, и Марк знал, что его появление непременно привлечет чье-нибудь внимание. На самом деле он даже рассчитывал на это. Он чувствовал себя на удивление спокойно, как корабль, который отдался на волю волн.

— Какое вам до этого дело? — презрительно бросил Уэстон.

Марк улыбнулся:

— Просто хочу заверить вас, что я сделаю все возможное, чтобы вы его не получили.

— Вы… самодовольный ханжа. Хотел бы я посмотреть, как вы меня остановите.

— Прошу прощения. — Марк понимал, что терять спокойствие еще рано. — Как вы полагаете, не заинтересует ли кого-нибудь тот факт, что вы заплатили женщине, чтобы она меня соблазнила? Эта деталь послужит занятным дополнением к статье, что была напечатана в газетах пару дней назад. И не повлияет ли это на вашу репутацию?

— Я… — Уэстон судорожно сглотнул. — Вы не сможете это доказать. То есть я не понимаю, о чем вы, — тут же поправился он.

— О, я мог бы это доказать, — беспечно заметил Марк. Конечно, мог бы… но он знал, что этого не сделает. Меньше всего на свете ему хотелось привлекать всеобщее внимание к Джессике; и кроме того, в глазах общества это навсегда соединило бы ее имя с именем Уэстона, а это было бы ужасно. — Как вы думаете, какое влияние на людей вы будете иметь, если все узнают ваше истинное лицо? Лицо труса, который нанимает женщину, чтобы обделать свои грязные делишки. Да к тому же бесчестного труса, настолько подлого, чтобы еще и обмануть ее в конце?

Уэстон шагнул вперед. Его руки сжались в кулаки.

— Я не трус. Не советую вам начинать драку, сэр Марк. Считайте, что я вас предупредил.

— Конечно нет. — Марк безмятежно улыбнулся. Начинать драку он не собирался. — Воображаю, как вы напуганы. Не очень-то легко изображать из себя сильного мужчину, когда имеешь дело с кем-то соответствующим тебе по размерам.

Его спокойствие было не более чем тонким слоем, под которым бушевал океан ярости. Время вдруг остановилось. Марк видел, как лицо Уэстона искажается от злобы, как он медленно, словно во сне, выбрасывает вперед кулак. Он мог бы легко уклониться — ему казалось, что кулак летит в его лицо целую вечность.

Но он не хотел уворачиваться. Весь Гайд-парк должен был увидеть, что Уэстон напал на него первым. Марк был в таком бешенстве, что едва почувствовал удар. Его голова запрокинулась, и он вдруг понял, что лежит на земле. Прямо над ним шелестели зеленые ветки дерева; сквозь листву мелькало ослепительно-голубое небо. Вокруг раздались встревоженные крики; со всех сторон уже спешили люди.

Марк легко вскочил на ноги.

— Я регулярно занимаюсь боксом, — заявил Уэстон. — И стрельбой тоже. Я же говорил — не стоит начинать со мной драку.

— А я вот совсем не занимаюсь боксом, — возразил Марк. Он спокойно стоял на месте, в отличие от Уэстона, который принял боевую стойку и пружинил на носках. — И я не хотел начинать драку… но очень надеялся, что у меня будет возможность ее закончить.

Марк действительно не занимался боксом. Он не видел особого смысла в этом виде спорта, особенно с новыми правилами, которые сделали кулачные бои более цивилизованными. Но он провел несколько месяцев на улицах Бристоля и учился драться в гораздо более жестких условиях, чем Лондонский призовой ринг.

Поэтому когда Уэстон попытался ударить его во второй раз, Марк с легкостью отклонился в сторону, поймал его руку и дернул. Уэстон потерял равновесие и по инерции свалился на землю. Пока он пытался прийти в себя, Марк небрежно оперся о дерево.

— Ты обманул меня! — Уэстон ошеломленно потряс головой. — Это нечестно! Я все равно сильнее.

Он поднялся; его лицо все еще хранило удивленное выражение. Однако улыбка Марка снова привела его в ярость. Уже через мгновение Уэстон опять бросился на него. Марк тем не менее совсем не собирался боксировать. Уэстон был действительно силен, он быстро двигался и был полностью сосредоточен на атаке. Именно это его и подвело. Когда Уэстон сделал выпад, Марк ушел влево, схватил его за руку и заставил совершить полный поворот вокруг своей оси, так что Уэстон с размаху врезался в дерево, не успев даже защитить лицо.

Люди вокруг ахнули.

Марк даже не сбился с дыхания.

Уэстон, шатаясь, снова встал на ноги. Он осторожно коснулся своего разбитого рта и выплюнул на ладонь зуб. Несколько секунд он просто таращился на него, как будто не верил своим глазам, затем поднял голову и посмотрел на Марка.

— Ты грязный ублюдок, — пробормотал он и кинулся на Марка в третий раз.

Теперь он был осторожнее. Но тем не менее, когда он прыгнул вперед, Марк обошел его сзади и нанес короткий удар локтем в шею. Уэстон стал валиться на землю; Марк снова поймал его за запястье и с силой дернул. Он почти услышал хруст, когда рука Уэстона вывернулась под неестественным углом: Марк выбил ему плечо.

Следовало отдать его врагу честь — он сумел сдержать крик, хотя его лицо искривилось от боли.

— Сдаюсь, — прохрипел он. — Сдаюсь. Честное слово. Я все понял… — Он побледнел и прислонился к дереву.

Марк сделал шаг вперед.

— Честное слово, сэр Марк! — Уэстон говорил очень тихо, почти шептал. — Я сдаюсь. Вы победили.

Марк вдруг припомнил последний раз, когда он вот так же потерял голову от гнева. Это случилось в Итоне. Забияки окружили его со всех сторон; они не давали ему прохода, и он вышел из себя. Он измолотил их в труху и не остановился даже тогда, когда они стали молить о пощаде. Много лет он чувствовал себя виноватым за эту вспышку и не давал волю своей ярости. Он боялся, что станет похожим на мать.

Но теперь, глядя на скорчившегося Уэстона, Марк внезапно понял одну важную вещь. После того как он избил тех мальчишек, он не прикоснулся ни к кому и пальцем. Ему было нечего стыдиться и не в чем раскаиваться. Выражение «праведное негодование» было придумано не зря. И иногда остановить или наказать зло можно было только грубой силой. Поэтому он не стал, как обычно, запирать свой гнев за стеклянной стеной, а шагнул к Уэстону.

— Ты ничего не понял, — тихо и угрожающе произнес он. — Я знаю, что ты сделал с Джессикой Фарли.

— Что я сделал? Да, я нанял ее, чтобы она вас соблазнила. Эта сука… она взяла мои деньги и…

Марк схватил его за волосы и дернул. Уэстон зашипел от боли.

— Я говорю про чай.

— А-а-а! — Уэстон попытался вырваться, но только сделал себе больнее. — Господи ты боже, она что, еще не забыла про этот чертов чай? Я оказал ей услугу, избавил от необходимости принимать это решение самой.

— Ты лишил ее возможности принять решение самой. Ты почти лишил ее жизни!

— Это была случайность.

Марк перехватил волосы Уэстона поудобнее и с наслаждением ударил его затылком о дерево. Уэстон застонал.

— О-о-о… Пожалуйста. Я с радостью уступлю вам пост в комиссии. Только, пожалуйста, пожалуйста… не бейте меня больше.

Он точно знал, когда нужно проявить милосердие. И это время еще не пришло.

— Какой ты жалкий, — сообщил он Уэстону и в последний раз стукнул его головой о дерево.

Колени Уэстона подогнулись; Марк отпустил его волосы, и враг рухнул на землю. Толпа вокруг потрясенно выдохнула. Несколько долгих секунд Марк смотрел на неподвижное тело своего врага. Он не слышал ничего; только шум крови в ушах и бешеный стук своего сердца. Наконец он опустился на колени, взял руку Уэстона и нащупал пульс. Он был сильным и ровным.

Он не сошел с ума. Он не потерял контроль над собой и своим гневом. Он сумел использовать его и был этому рад.

— Кто-нибудь, позовите врача, — бросил он. — С ним все будет в полном порядке… если не считать небольшой головной боли, когда он очнется.

Он встал на ноги и пошел прочь. Толпа за его спиной взволнованно загудела.

— Это же сэр Марк! — сказал кто-то.

— Должно быть, Уэстон это заслужил, — добавил другой голос. — Раз сэр Марк с ним так обошелся. Вообще-то он добрая душа, этот сэр Марк. И мухи не обидит.

— Что же он такого сделал?

— Наверняка что-то ужасное, — присоединился третий. — Кроме того, я все видел. Он напал на сэра Марка первый, без всякой причины. Наверное, сумасшедший, не иначе.

Значит, вот как легко разрушается репутация. Марк покачал головой. Что ж… в этом была некая причудливая справедливость. Он потер кулак, который уже начинал побаливать, и отправился дальше.

— Угадай, что у меня есть?

Был вечер, и Марк стоял на пороге дома Джессики. На нем была старая шляпа с широкими полями, закрывавшая лицо, но даже сейчас, в сгущавшихся сумерках, было видно, что на скуле у него красуется свежий синяк.

Она отступила в сторону. Марк вошел, и она закрыла за ним дверь.

— Ты забыл о газетах, — мрачно сказала она. — Новость уже давно там.

Она показала ему свежий номер с огромным заголовком. Сэр Марк: ссора с Уэстоном и получение особого разрешения.

— Скажи спасибо, что Пэррет не стал делиться своими предположениями об имени невесты, — заметила Джессика. — Хотя он вполне мог бы.

Марк снял шляпу и, ничуть не смутившись, улыбнулся:

— Значит, сюрприза не получилось.

— Не думаешь ли ты, что получать особое разрешение немного преждевременно?

— Я никогда ничего не делаю преждевременно, — сообщил он, снял пальто и повесил его на крючок. — У меня всегда все вовремя.

Когда-то она мечтала о маленьком домике в деревне, о тихой спокойной жизни вдвоем с Амалией. Возможно… возможно, она просто боялась желать чего-то еще. Надежда, в конце концов, всегда означала боль. Но теперь Джессике было гораздо труднее оттолкнуть ее, справиться с глупыми фантазиями. Она почти поверила в будущее вместе с Марком. И не только с Марком, но и со своей семьей.

Первым, что пришло ей в голову, когда увидела газетные заголовки, были ее сестры. Если она станет женой сэра Марка, то конечно же получит возможность увидеть их снова? Может быть, им придется встречаться тайно, учитывая то, что для всех она умерла. Но ведь она не будет умершей для них?

Она раздраженно отогнала эти мысли. Лучше ничего не хотеть и ни на что не надеяться, тогда не будет и разочарования.

Наверное, этот синяк болит, подумала она.

— Иди сюда, — сурово сказала Джессика, взяла Марка за руку и решительно провела его в комнату. Она поставила возле умывальника стул и достала салфетку. Марк с удивлением наблюдал за ее действиями. Она усадила его на стул, намочила салфетку и приложила ее к синяку.

— А-а-а, — выдохнул он. — Как приятно.

Вода была прохладной и ароматной. Джессика настаивала ее на травах; ей нравилось, когда в доме пахло лесом и лугом. Тогда она представляла себе, что находится в роще или горной долине, а не в маленькой комнатушке в грязном Лондоне.

Она еще раз промокнула синяк и принялась нежно растирать плечи Марка.

— Скажи мне, Уэстон кричал? Умолял о пощаде?

— Разумеется.

— Как мило. Вот это действительно приятно.

Марк фыркнул.

— Должен признаться, что полностью с тобой согласен. Жаль, что тебя там не было.

— О, газеты дали довольно подробный отчет. — Джессика вздохнула. — Хотела бы я…

— Чего бы ты хотела?

Ее пальцы были прохладными и влажными от компресса.

— То, что ты сделал, Марк, — это замечательно. Никогда не думала, что Уэстону придется за все заплатить.

Но. Этого она не сказала, однако Марк понял все и без слов. Он не мог заставить Уэстона взять назад все то зло, которое он причинил, даже если бы избил его тысячу раз. Джессика все равно чувствовала себя больной и несчастной каждый раз, когда она о нем вспоминала. Она напоминала испуганного зверька, прячущегося в кустах. От того, что Марк сделал с Уэстоном, ей не стало лучше. Просто Уэстону стало хуже.

Тоже повод для радости. И все же…

— Джессика, дорогая. — Марк снял салфетку с глаза. — Ты же выйдешь за меня замуж, правда?

От невероятной, безумной надежды у нее перехватило горло.

— Я… Даже если Уэстон будет молчать и не станет вмешиваться, меня может узнать кто-нибудь другой. В газете сказано, что тебя, скорее всего, назначат в Комиссию по делам бедных — после того, как Уэстон так себя опорочил. Ты постоянно будешь находиться в центре внимания. Может быть, даже больше, чем сейчас, хотя в это трудно поверить. Кто-нибудь обязательно поднимет скандал. Нас опозорят.

Марк улыбнулся:

— Ты еще не встречалась с моим старшим братом. Герцогом Парфордским. Он позаботится о том, чтобы все было в порядке.

— Даже герцог не в силах остановить сплетни.

— Перестань беспокоиться. — Он сказал это легко и беспечно, но Джессика заметила, что его щека слегка подергивается.

— И ты теперь должен будешь работать в комиссии… а ведь ты этого даже не хотел.

— Что ж… — Возразить на это Марку было нечего. — Но зато я хотел тебя.

Она проходила через это уже много раз. Сначала мужчины были готовы отдать ей буквально все. Но довольно скоро страсть сменялась фамильярностью. Все начиналось с каких-то мелочей, небрежности, невнимания… это ранило все больше и больше и заканчивалось, как правило, разочарованием и болью.

Джессика с трудом принимала заботу Марка. Но она знала, что его холодность ее просто убьет.

Она протянула ему руку. Никакой надежды на завтра быть не могло. Существовало только сегодня и сейчас.

— Ты разделишь со мной постель? — спросила она. Это был не ответ на его вопрос, а совсем другое предложение.

Марк посмотрел на ее ладонь и медленно погладил ее кончиками пальцев.

— Да, — глухо ответил он. — Конечно да.

Глава 20

Когда Джессика проснулась, Марк лежал рядом. В бледном утреннем свете он выглядел таким невинным и юным, что она почти боялась до него дотронуться, чтобы не разрушить чары. Несомненно, только волшебство могло привести к ней такого мужчину, как он.

Это было похоже на рождественское утро в детстве — ощущение радостного предвкушения, уверенность, что впереди ее ждет что-то очень хорошее; нужно только поторопиться и скорее начать день. Но так хорошо им могло быть только в постели. Несмотря на все, что говорил ей Марк вчера вечером, он должен был наконец понять, что она ему не подходит. Во всяком случае, ей он не подходил точно. Рыцарь, любимец ее величества, поборник морали, официальный душка лондонского общества… Он был сэром Марком Тёрнером, а она по-прежнему была женщиной, которая его соблазнила.

Все, что было в ней невинного, давно умерло — почти буквально. Джессика до сих пор слово в слово помнила некролог, который опубликовал в газете ее отец. Она не была Гвиневрой для Ланселота. Она была куртизанкой. Ни один рыцарь, как бы ни был он опытен и отважен на поле боя, не смог бы одолеть ветряную мельницу, где ее держали в плену.

И все-таки… Джессика нежно провела рукой по его подбородку. Он был теплым и немного колючим от отросшей за ночь щетины. Чем же она обязана судьбе за то, что та столкнула ее с таким человеком? И кто она такая, чтобы от него отказываться? И неужели он действительно перевел на ее имя пять тысяч фунтов? Что за дурацкий, нелепый… романтический жест.

Он распахнул глаза, несколько раз моргнул и наконец сфокусировал их на Джессике.

— Есть нечего, — трагически сообщила она.

— Прекрасно. — Он сел на постели и потер глаза.

Джессика замерла в ожидании. Сейчас к нему наконец-то вернется разум. Сейчас он обязательно пересмотрит свое решение.

— Доброе утро, — сказал Марк и потянулся к ней, чтобы поцеловать.

Пока длился поцелуй, она верила в то, что все возможно. Что чудо не исчезнет, что они будут просыпаться рядом еще тысячу раз. Десять тысяч раз.

Джессика резко отстранилась. Можно было любить Марка, пока он казался ей недоступным — это было вполне безопасно. Но теперь… она сама не понимала, во что верить. Одно Джессика знала наверняка: все, что она когда-либо любила, обязательно от нее уходило.

— Нужно было позаботиться о твоей одежде вчера вечером, — пробормотала она. — Она всю ночь валялась на полу и теперь, скорее всего, страшно измята.

— Я развесил ее перед камином, — сказал он. — После того как ты уснула.

Джессика бросила на него недобрый взгляд. Что же это такое, в самом деле? Иногда он был невыносимо положительным.

— Конечно, она слегка помялась, — добавил он, — но все равно выглядит довольно прилично. Ты можешь завязать мне галстук?

— О, и еще как туго, — буркнула она.

Марк пожал плечами. Дурное настроение Джессики его ничуть не смутило.

— Да перестань ты беспокоиться. Давай. Предлагаю тебе преломить со мной хлеб.

— Я же сказала…

— Не здесь.

— Ты хочешь позавтракать со мной? При всех? Ты,наверное, сошел с ума.

Его глаза сверкнули, и Джессике тут же захотелось забрать свои слова обратно. Но он ответил вполне ровно и спокойно:

— Я хочу прожить с тобой всю жизнь. При всех. Пожалуйста, не забывай об этом.

Она с трудом представляла себе их совместный завтрак. Сэр Марк, входящий в трактир и спрашивающий чай и копченую селедку? Здесь, в Лондоне, толпа окружит его за считаные минуты. Один только взгляд на его измятую рубашку и спутницу с сомнительной репутацией — и его доброе имя будет погублено. И как только он узнает на собственном опыте, что такое неодобрение общества, он вряд ли будет по-прежнему жаждать соединить с ней свою судьбу.

— В любом случае я не собирался завтракать в общественном месте. У меня на уме есть совсем другая идея. Нечто более… приватное.

— Но слуги…

— Скажут, что моя нареченная невероятно хороша собой и любезна. — Он посмотрел ей в глаза. — Ты ведь умеешь быть любезной, не так ли?

Джессика поморщилась и закрыла лицо руками. Она вела себя отвратительно и невежливо — и только потому, что сэр Марк все еще от нее не отказался. Как странно. Он предвкушал долгий счастливый брак, она — горе и отчаяние.

— Ты совершенно прав, — наконец сказала она. — Я буду чувствовать себя гораздо лучше, когда что-нибудь съем. — В конце концов, наказывать его за то, что он еще не сделал, было действительно несправедливо. — Помоги мне одеться, — попросила она. — А потом я помогу тебе.

Процесс одевания занял слишком много времени — отчасти потому, что Марк оказался сомнительным помощником. Когда Джессика накинула на себя рубашку, он принялся разглаживать ткань у нее на бедрах. А когда она попросила его потуже затянуть корсет, он притянул ее к себе, сжал в объятиях и стал нежно целовать в шею. Его руки в это время ласкали ее грудь. Джессика хотела вырваться, сказать ему, чтобы он поторапливался, но тут его губы накрыли ее рот, и все протесты тут же вылетели у нее из головы. Никакое дурное настроение не могло устоять перед этим нежным долгим поцелуем.

Он прижал ее к стене, и в этом уже не было ничего нежного и деликатного, только мощное, неприкрытое желание. Она не могла представить их будущее, но зато остро чувствовала сейчас, этот самый момент. Его твердая плоть упиралась ей в живот, его рот настаивал, требовал, и ее собственное желание вдруг поднялось и накрыло ее с головой. Она подняла ногу и закинула ему за пояс.

— Подержи меня, — шепнула она и положила его руки на свои бедра.

Он сразу же понял, чего она хочет, и через мгновение она почувствовала его в себе. Каждый толчок его бедер разбивал ее неуверенность и колебания. Каждый поцелуй прогонял тревоги и сомнения. Его руки не давали ей упасть. Когда наслаждение пронзило ее тело, она почувствовала, как все ее темные страхи разлетелись на куски.

Он последовал за ней. Вцепившись в его плечи, она чувствовала, как содрогается его тело, и не думала вообще ни о чем. Через несколько секунд он испустил длинный вздох и прижался губами к ее шее.

Это был первый мужчина в ее жизни, который целовал ее после всего. Может быть, у них и в самом деле был шанс. Джессика открыла глаза и встретила его взгляд.

— Марк, — шепнула она.

— Да?

— Доброе утро.

В этот раз им действительно удалось одеться. Джессика нашла для Марка старый плащ — он отлично защищал и от дождя, и от нескромных взглядов. Но как вскоре выяснилось, его шляпа с широкими полями тоже служила неплохой маскировкой; никто не обращал на него никакого внимания. Марк переговорил о чем-то с возницей — Джессика не расслышала ни слова, и они быстро сели в карету.

Первые десять минут они просто молчали и держались за руки. Джессика заговорила первой:

— Куда мы едем? Я думала, что уединенную гостиницу можно найти не более чем в полумиле отсюда.

Он погладил ее ладонь большим пальцем.

— Это займет немного больше времени. Мы едем не в гостиницу.

— Может быть, впредь такими вещами стоит заниматься мне, — заметила она. — В конце концов… у меня гораздо больше опыта в сохранении чужих тайн, чем у тебя.

Он прижал палец к ее губам.

— Я не говорил, что мы едем в место, где нас никто не узнает. Я сказал, нечто более приватное.

— А есть разница?

Карета подпрыгнула на ухабе.

— Есть. Я не собираюсь прятать тебя от людей. Ты не какая-нибудь ужасная постыдная тайна.

Джессика ощутила странную неловкость.

— Что ты задумал? — подозрительно спросила она. — Куда мы все-таки едем?

В карете было окошко, но оно было так забрызгано грязью, словно его не протирали по крайней мере месяцев восемь. Джессика могла разглядеть только смутные тени домов, проносящиеся мимо.

— Мы едем в Мейфэр.

— В Мейфэр?

Марк бросил на нее невинный взгляд.

— К моему брату, — закончил он.

Джессика вскочила с места и конечно же стукнулась головой о потолок кареты. Вдобавок она больно прикусила язык. Но физическая боль была не так страшна по сравнению с охватившим ее ужасом.

— К твоему брату! — Язык повиновался ей с трудом. — Ты же не серьезно, скажи?

— Совершенно серьезно. — Он осторожно усадил ее на место и погладил по макушке, в том месте, где она ушиблась.

— Прекрати! — Джессика вырвалась у него из рук. — Ты портишь мне прическу. И я не одета для визита к герцогу. — Паника не давала ей дышать, и она говорила все быстрее и быстрее. — И он выставит меня вон, как только увидит. О чем ты вообще думал? Как можно привести куртизанку в дом герцога Парфордского? Как?!

Марк покачал головой:

— Ты все искажаешь. Я не привожу куртизанку в дом герцога, а хочу познакомить своего брата со своей будущей супругой. То, что он еще и герцог, не имеет никакого значения. Но в любом случае Эш… Эш, он… Понимаешь, такого рода вещи ему глубоко безразличны. Он не из тех, кто может выставить человека вон из-за глупых предрассудков. Поверь мне, Эш будет счастлив принести мне пользу.

— Марк. — Ее страхи вернулись — все сразу. — Марк, я куртизанка. Я тебе не подхожу. Мне нет места в твоей жизни. Как ты не понимаешь — на карту поставлена твоя репутация, твое доброе имя!

— Если хочешь знать мое мнение, я буду просто счастлив, если моя репутация наконец пострадает. Никто не будет следовать за мной по пятам. Писать отчеты о каждом моем шаге. Рыться в моем мусоре. — Он вздохнул и откинулся на спинку сиденья. — Это был бы настоящий рай. Мы можем жить в деревне. Как бы ты отнеслась к такой перспективе?

Перед ней вдруг снова встало видение — уединенный домик в деревне. Но на этот раз она была не одна. С ней был Марк. И теперь это было не убежище, в котором можно спрятаться от мира и зализать раны, но место, где можно начать все сначала. Войти в новую жизнь, где ее мужем будет сэр Марк, где сама она будет леди Тёрнер, а не женщиной, которую может оскорбить и унизить даже жена почтмейстера. Картинка была такой яркой, что у Джессики перехватило дыхание.

— Ты меня любишь? — спросил он как будто между делом. — Ты говорила, что любишь.

Она настороженно посмотрела на него, не зная, что ответить.

— Я так и думал. — Марк ослепительно улыбнулся. — Вполне объяснимо, что сейчас ты чувствуешь некоторое волнение. Но погоди, ты познакомишься с моими братьями — и все пройдет. Ты им понравишься. Они будут от тебя без ума.

— М-м-м… — промямлила Джессика.

— Не волнуйся.

Она покачала головой:

— Это два самых бесполезных слова, которые только может придумать мужчина. «Не волнуйся». Я не могу перестать волноваться только потому, что кто-то уверяет, будто мои волнения напрасны.

Он глубоко вздохнул:

— Ну тогда волнуйся. Если тебе так легче.

Конечно, никакие обещания не могли унять ее беспокойство. Когда колеса кареты захрустели по гравию, Джессике сделалось почти дурно от возбуждения. Через мгновение карета остановилась, и лакей в ливрее распахнул дверцу. Марк помог ей выйти наружу, и они оказались на ослепительно-чистой полукруглой дорожке, выложенной белым камнем, которая опоясывала величественное строение из портлендского камня. Он предложил ей руку, и они вошли внутрь.

— Сэр Марк, — невозмутимо поприветствовал его дворецкий. Казалось, он не заметил никакого непорядка в костюме Марка. Джессика живо представила себе газетный заголовок. Сэр Марк: разгульный образ жизни?

— Эш еще завтракает? Смайт здесь?

— Нет, сэр, и да, сэр. Мистер Смайт Тёрнер завтракает. — Дворецкий сделал паузу, как будто обдумывая, что сказать. — Мистер Смайт Тёрнер сообщил мне, что провели две последние ночи у него и что вы, возможно, будете чувствовать себя не очень хорошо.

Вероятно, это означает, что братья Марка уже придумывают для него прикрытие, решила Джессика.

— Ага, — сказал Марк. — Понятно. Эш в кабинете?

— Да, сэр.

— Полагаю, он очень занят? Но все равно не могли бы вы попросить его заглянуть в голубую гостиную, когда у него появится возможность?

— Да, сэр.

— Это… — Марк помедлил и бросил взгляд на Джессику. Боже, как неловко, стремительно подумала она. Наверное, он даже не помнит ее настоящего имени. Ей хотелось провалиться сквозь землю. — Это моя нареченная. Сообщите Эшу.

Дворецкий повернулся и посмотрел на Джессику, несомненно ожидая, что Марк представит ее как полагается, затем с достоинством кивнул:

— Очень хорошо, сэр.

— О — и пришлите нам завтрак, пожалуйста, — добавил Марк.

Он провел ее в комнату справа. Конечно, Джессика знала, что его семья богата — в конце концов, он не моргнув глазом подарил ей пять тысяч фунтов. Но до этой минуты она, кажется, не осознавала насколько. Это было похоже на королевский дворец. Голубые бархатные подушки лежали на изящных стульях из розового дерева. Одну стену покрывал роскошный гобелен. На столе стоял изысканной работы глобус; континенты и океаны были выполнены из янтаря, бирюзы и ляпис-лазури.

А у Джессики не было даже имени, достойного, чтобы его называли вслух. Она поставила палец на Африку и крутанула глобус. Марк подошел к ней и встал рядом.

— Я не представил тебя должным образом, — сказал он вполголоса.

— Я заметила. — Все континенты пронеслись перед ней за считаные секунды.

— Я подумал, что до тех пор, пока мы не обсудим все с Эшем и не решим, как действовать дальше, лучше будет говорить как можно меньше. — Он протянул руку и, когда Земля сделала полный оборот вокруг своей оси, остановил ее. — Как только мы назовем слугам твое имя, пути назад уже не будет.

— Да, конечно.

Разумеется, он был совершенно прав. Но тем не менее неприятное ощущение, что на самом деле ее здесь быть не должно, только усилилось. Эта гостиная была предназначена для богатых, уважаемых людей. Даже канделябры тут были отделаны горным хрусталем, который отбрасывал на окружающие предметы сверкающие снопы искр.

В коридоре послышались торопливые шаги.

— Какая скорость, — заметил Марк.

Дверь распахнулась.

— Марк! — воскликнул вошедший. — Ради всего святого, о чем ты думал? Что ты вытворяешь? — В три шага мужчина пересек комнату и сдавил Марка в яростных объятиях. — Ты идиот, — свирепо продолжил он. — Сначала ты неделю дуешься, потом исчезаешь, и сорок восемь часов от тебя нет ни слуху ни духу. Только информация, которую Маргарет сумела выудить из газет. Ты хоть представляешь себе, как я беспокоился?

— Прекрати суетиться, Эш. Я взрослый человек. И я говорил тебе, куда отправляюсь. — Марк сделал шаг в сторону, и Джессика сумела по-настоящему разглядеть его старшего брата. Эти двое были… совершенно не похожи друг на друга. Герцог Парфордский был выше и крупнее; такое сложение больше подошло бы рабочему или крестьянину, нежели пэру и деловому человеку. У него было смуглое лицо и темные, кофейного оттенка волосы.

— Никто и не суетится, — пробормотал Эш и взъерошил Марку волосы.

Как же это прекрасно — быть частью семьи, подумала Джессика. Она почувствовала, как защемило сердце. Герцог Парфордский окинул ее взглядом, и его лицо приобрело настороженное выражение, а на щеках тут же обозначились две резкие морщины. Джессика ожидала куда худшей реакции, но все равно — ей показалось, что он захлопнул дверь ей прямо в лицо.

— Нам нужно о многом поговорить, — сказал он, обращаясь к Марку.

Марк повернулся к Джессике:

— Эш, это Джессика Фарли. Она…

Не дав ему закончить, герцог подошел к ней и медленно протянул ей руку. Джессика испуганно моргнула и протянула свою в ответ.

— Итак. Полагаю, нам нужно обсудить, как вам избежать публичной порки. Я имею в виду общественное мнение.

— Я… полагаю, да.

Он вежливо кивнул и вполголоса, так, чтобы не услышал Марк, пробормотал:

— Если вы причините ему боль, я выпорю вас лично.

По непонятной причине эта угроза заставила Джессику почувствовать себя гораздо свободнее. Это было лучше, чем напускное дружелюбие.

Эш махнул рукой:

— Марк, идем поговорим у меня в кабинете.

— Не пытайся исключить Джессику. Это касается и ее тоже, и…

— Боже мой, Марк… — Эш закатил глаза. — Вчера приехала Маргарет — ты что, меня не слушал? Она хочет поговорить с твоей Джессикой. Какие-то женские дела. Предполагается, что мы уберемся отсюда и оставим их вдвоем.

— Ага. Ну что ж, прекрасно, — просиял Марк. — Маргарет тебе понравится. И она тебя непременно полюбит — я ведь ее самый любимый брат.

По мнению Джессики, герцогини вряд ли хорошо относились к женщинам, соблазняющим их невинных младших братьев. Особенно любимых братьев. Но возразить было нечего.

— Хмм, — протянула она. — Это… успокаивает.

Марк уже закрывал за собой дверь.

После его ухода гостиная показалась ей меньше и темнее. Когда она познакомилась с Марком, он жил в маленьком домике, сам по себе, всего с парой слуг, которые вели его скромное хозяйство, — как будто бы он был небогатым дворянином с доходом в несколько сотен в год. Даже тогда разница между ними представлялась ей ошеломляющей.

Но это… Роскошные подсвечники. Темные панели из ценных пород дерева, подобранные так, чтобы лучше оттенять кремово-золотую обивку стен. Джессика задрала голову, чтобы лучше рассмотреть лепнину и искусную роспись на потолке — прелестные пейзажи, обрамленные голубыми с позолотой карнизами. Она почувствовала себя нищенкой в лохмотьях, пробравшейся в королевские покои. Ей захотелось потрогать стоящую на столике вазу, убедиться, что она настоящая — настолько тонкой была работа. Нет… это никак не могло быть настоящим. Ничто из этого.

У нее за спиной раздался деликатный стук. Джессика резко отдернула руку и спрятала ее за спину, словно воришка, которую застали за кражей фамильного серебра.

Но в дверях оказалась вовсе не герцогиня Парфордская — ну разве что герцогу совсем не свойственны предрассудки, ехидно подумала Джессика.

— Миссис Фарли.

Мужчина, стоявший перед ней, был выше и худощавее, чем Марк. У него были иссиня-черные волосы и голубые глаза. Он был одет в темно-синий сюртук. В его лице было некоторое сходство с Марком, но при этом ни следа невинности Марка в глазах.

— Вы, должно быть, См… я хочу сказать, мистер Тёрнер.

— Я вижу, мой брат уже успел открыть вам мое отвратительное имя.

Он не улыбнулся, и Джессика замерла в ожидании. Некоторое время они настороженно смотрели друг на друга, словно две кошки, которые не знают, разойтись ли им мирно или броситься в драку. Джессика боялась, что если она отведет глаза первой, то он тут же вцепится ей в загривок и хорошенько проредит шерсть.

— Я не кусаюсь, — наконец сказал Смайт и прошел в комнату.

— Нет? Но вы же судья, не так ли?

Они присели на кушетку.

— О… нечистая совесть? Но вам нечего бояться. Моя юрисдикция не распространяется на Лондон.

Джессика отвернулась.

— Предполагалось, что это была шутка, — заметил он и запустил руку в волосы. — Кажется, я начал не с того. Давайте попробуем еще раз. Добро пожаловать в семью, Джессика.

Наверное, это была какая-то ловушка.

— Вряд ли вы мечтаете о такой родственнице, как я.

Смайт пожал плечами:

— Разве Марк не рассказывал вам обо мне? Я живу один в Бристоле и время от времени привожу местную знать в ярость тем, что отпускаю на свободу разных грязных ублюдков только потому, что верю в их невиновность.

— Вот как?

— Они называют меня Лорд Справедливость. Это, конечно, ужасно, и я бы непременно возразил… но все же это в миллион раз лучше, чем Смайт. Поэтому обычно я помалкиваю.

— Значит, вы, как и Марк, завладели умами светского общества.

— Ах. К сожалению, Лордом Справедливостью меня зовут только простые люди.

Он говорил серьезно, но Джессика заметила, что в его глазах поблескивают искорки смеха.

— Тогда как же вас называет знать?

— Ваша честь. — Смайт выпрямился и вдруг подмигнул ей. — Если в лицо. А за спиной…

Джессика засмеялась, и Смайт улыбнулся в ответ.

— Вот и весь секрет, — торжественно объявил он. — Пусть люди болтают что угодно у вас за спиной — только будьте сильны, чтобы они не посмели говорить вам этого в лицо.

— Прекрасно. Тогда скажите мне, пожалуйста, Лорд Справедливость, что мне делать?

— Вам? Лучше всего вам выйти замуж за моего брата.

Джессика распахнула глаза.

— Но как вы можете этого желать? Ведь скандал…

— …выйдет грандиозный. — Он пожал плечами. — Но нет ничего невозможного. Я мог бы перечислить выдающиеся достоинства Марка, но, если вы до сих пор не разглядели их сами, полагаю, вы его не заслуживаете. Кажется, вы умны… но своим способом решать проблемы вы напоминаете мне ящерицу.

— Ящерицу?!

— Именно. Ящерицы — очень неглупые создания. Но как только они видят опасность, то сбрасывают хвост и убегают.

— Забавно, — парировала Джессика. — Знаете, однажды Марк сказал мне, что я напоминаю ему вас.

— В самом деле? — Он посмотрел на нее и скривил губу. — Думаю, это сравнение не делает чести ни одному из нас.

— Вы вовсе не суровый благоразумный судья, каким я вас представляла, — заметила она. — Меня ввели в заблуждение.

— Я должен сказать вам одну вещь, — тихо проговорил Смайт. — Марк никогда вам этого не скажет, потому что он и сам не понимает. Но… мы все очень хотим полюбить вас и хотим, чтобы вы полюбили нас. Если бы у меня была отвратительная жена, которая никому не нравится, это не имело бы никакого значения. Но Марк… это совсем другое дело. Понимаете… совершенно невозможно, чтобы я не нравился жене Марка. Он держит всю семью вместе.

Он быстро посмотрел ей в глаза и отвел взгляд. И хотя Джессика не знала, что ответить, она прекрасно понимала, что Смайт имеет в виду. Марк словно стоял у нее перед глазами. Он улыбался и говорил, что очень нравится самому себе. Конечно — иначе и быть не могло. Ведь его любили все вокруг.

— Кроме того, я являюсь попечителем траста, который основал для вас Марк. А я вряд ли смогу быть вашим попечителем, если вы не будете мне доверять. Так что все это — часть моего хитрого плана по завоеванию вашей симпатии.

— Кстати, об этих деньгах, — начала Джессика, но шум за спиной заставил ее прервать фразу. Она обернулась и в панике вскочила, издав при этом какой-то мышиный писк.

— Я не хотела вас напугать, — заметила вошедшая в гостиную женщина. Она была одета в утренний туалет из темно-зеленого шелка, отделанный черными кружевами. Мягкие локоны обрамляли ее лицо; глаза у женщины — конечно же герцогини Парфордской — были большие, живые и очень внимательные.

— Маргарет. — Смайт встал. — Миссис Фарли. Я ухожу и оставляю вас двоих наедине.

— Я… — Джессика прикусила язык. Что она собирается сказать? Ваша несть, суровый благоразумный судья, я боюсь эту леди?

— Ты можешь остаться, — заметила герцогиня.

Смайт покачал головой:

— Нет, дорогая. Я ни в коем случае не посмею.

Он вышел. Герцогиня села на диван и похлопала рукой по подушке:

— Садитесь же.

Джессика неловко примостилась на самом краю, как можно дальше от нее.

— Называйте меня Маргарет.

— Ваша светлость.

Золовка Марка чуть сузила глаза.

— Значит, вы Джессика. Марк писал мне о вас. Я приехала сразу, как только узнала о том, что случилось в городе. Я никогда не видела, чтобы Марк с кем-нибудь ссорился, а тем более дрался.

— Мне очень жаль…

Герцогиня Парфордская небрежно махнула рукой, как будто отметая условности.

— Будь сейчас здесь мой муж, он посоветовал бы вам никогда не извиняться, когда вы находитесь в обществе. Они воспримут это как разрешение нападать на вас.

Они немного помолчали. Джессика нервно сцепила руки на коленях. Вошел слуга с подносом.

— Могу я предложить вам сливок? Или сахар?

Герцогиня была леди до кончиков ногтей; она принадлежала к высшей знати от рождения и вдобавок сделала прекрасную партию. Для Джессики было непостижимо, почему эта блистательная аристократка обращается с ней так любезно.

— Нет, спасибо. Я… я не пью чай.

— Тогда кофе или шоколаду? Я могу позвонить.

Попросить принести яблочного бренди было бы, видимо, чересчур, мысленно усмехнулась Джессика. Герцогиня налила себе чашку чаю.

— Разумеется, у меня были и другие мотивы. Я хотела посмотреть на женщину, которая вывернула нашего Марка наизнанку.

— Он говорил вам, что я куртизанка?

— М-м-м… нет. — Маргарет поставила чашку на стол. — Впрямую не говорил. Но Эш мне все рассказал. В самом деле. Если мы собираемся представить вас обществу, нам нужно придумать историю получше. Собственно, за этим я здесь. Марк слишком джентльмен, чтобы спрашивать о таких вещах, а Эш бы об этом ни за что не подумал. Скажите… каковы шансы, что вас узнают?

— Я… я не была особенно известной куртизанкой.

Маргарет прищелкнула языком.

— Прошу простить мою прямоту в столь личных и деликатных вопросах, но у нас нет другого выхода, кроме как прояснить все до конца. Если вы переспали с половиной мужчин в Лондоне, пожалуйста, скажите мне прямо сейчас, чтобы мы могли без лишнего шума отправить вас в провинцию, пока правда не вышла наружу.

— О-о-о. — Джессика закрыла глаза. — Не с половиной, нет. И даже не с четвертью. И я бы даже не сказала, что со значительным числом. У нас с моей подругой Амалией было правило. Видите ли, каждый новый мужчина — это риск, поэтому…

Джессика приоткрыла глаза, набралась храбрости и изложила герцогине Парфордской правила выбора покровителя.

— Но это не важно. В принципе достаточно и одного. — Ее горло болезненно сжалось. — Можно сказать, что гораздо больше мужчин знало обо мне, чем знало лично меня.

Маргарет понимающе кивнула.

— Значит, скромное семейное торжество и свадебное путешествие за границу. А затем вы сможете жить в деревне и спокойно создавать семью. Джессика Фарли — это ваше настоящее имя? Или вы взяли псевдоним?

— Меня зовут Джессика Карлайл.

— Чудесно. Тогда нам лучше использовать это имя. Таким образом помолвка не вызовет ненужных разговоров. — Она взяла чашку и сделала глоток.

Джессика съежилась.

— Я… если я стану женой Марка, ваша светлость, я обещаю, что не буду навязывать вам свое общество. Нам совсем не обязательно видеться, и…

Маргарет снова поставила чашку на стол.

— Необязательно видеться? Моя дорогая, Парфорд-Мэнор тоже находится в деревне. Боюсь, я нечаянно ввела вас в заблуждение. — Она взяла Джессику за руку. — Я должна еще раз извиниться за свою прямоту. Знаете, я начала думать о вас как о своей будущей сестре еще тогда, когда Марк написал мне и спросил совета по поводу того, можно ли пригласить вас на прогулку. У меня нет ни одной сестры, и ни один из моих братьев до сих пор не выказывал ни малейшего намерения доставить мне такое счастье.

Джессика обхватила себя руками, пытаясь сдержать эмоции. Сестра. Она никогда не думала, что сможет с кем-нибудь сблизиться… кроме Амалии.

— Но ведь вы не можете на самом деле хотеть, чтобы Марк связал свою жизнь с женщиной моей репутации.

— Нет, — просто ответила Маргарет. — Но вы должны понять, что значит для нас Марк. Он научил меня, как защититься от мужчины. Он… он просто очень, очень хороший человек. Братья готовы ради него на все. А это означает, что мы будем делать все и для вас тоже — если только вы не надумаете причинить ему боль.

Как давно никто ничего для нее не делал!

— В конце концов, именно для этого и существует семья, — добавила герцогиня.

В первый раз за все время Джессика действительно поверила в то, что все возможно. Может быть, она действительно победит. Может быть, она выйдет замуж за Марка и оставит кошмары прошлого позади. Надежда… для такого хрупкого и бесполезного чувства она была на редкость сильной.

— Я… — Джессика замолчала и посмотрела на поднос с чайными принадлежностями. — Кажется, я передумала. Можно мне все-таки чашечку чаю?

— Ну конечно! — энергично воскликнула герцогиня. — Нам еще нужно распланировать все ваше приданое. Нам понадобится много, много чая.

Глава 21

Марк оставил Джессику с Маргарет. Когда он уходил, она бросила на него умоляющий взгляд, но у него оставалось еще одно важное дело. Он откладывал эту неприятную обязанность слишком долго, хотя каждая встреченная на улице голубая кокарда напоминала ему о ней. Марк старался всячески избегать не только столкновений, но и мыслей об ОМД, но события, произошедшие в Шептон-Маллет, показали ему, насколько он был не прав.

Он знал, что теперь, когда Уэстон дискредитировал себя, ему, скорее всего, придется занять пост в комиссии — хотя одна мысль об этом вызывала у него зубную боль. И если уж он мог принять на себя такое бремя, то не стоило пренебрегать и прочими обязательствами.

Именно по этой причине он стоял перед клубом «Дэниэлс», заведением, где собирались молодые джентльмены. Клуб был закрытым; причем настолько, что на его двери даже не было вывески. Те, кто нужно, о его местонахождении знали, а прочие были недостойны членской карточки.

Марк не состоял в членах клуба, но все равно прошел внутрь. На рукаве у лакея, стоящего на входе, красовалась голубая повязка. Увидев Марка, он вытаращил глаза и молча распахнул перед ним дверь, даже не сверившись со списком членов. Марк сообщил ему, чего он хочет, и лакей так же молча и серьезно кивнул.

Он принял у него пальто и шляпу и передал их слуге; сквозь стеклянную дверь гардероба Марк заметил целое море шляп, украшенных голубыми кокардами. Поистине, он добровольно входил в клетку с тиграми.

Молодые люди, сидящие за столами, вполголоса беседовали друг с другом. Добрая половина из них имела на рукавах голубые повязки. Здесь не было ни громкого смеха, ни безумных пари, как в обычных, менее «трезвых» заведениях. «Дэниэлс» считался местом, где собирается будущий цвет нации, элита страны. Эти юноши в один прекрасный день должны были занять места в парламенте или унаследовать титулы.

Лакей проводил Марка в небольшую заднюю комнату, где за столом сидел один-единственный посетитель. Марк часто слышал имя этого человека, но видел его в первый раз. Они были примерно одного возраста, и он мельком удивился, почему они не встречались в Итоне или Оксфорде. Интересно, где же он тогда учился, подумал Марк. Как странно.

У Иедидиа Прюэтта были коротко остриженные волосы и небольшая редкая бородка. Цвета его глаз Марк не разглядел из-за очков. Единственным цветным пятном в его темном строгом одеянии была голубая повязка на рукаве, накрахмаленная и без единой морщинки. Он был настолько погружен в чтение, что даже не заметил, как Марк вошел в дверь.

Марк подвинул к себе стул и сел. Прюэтт читал Библию; скользя взглядом по строчкам, он то и дело поправлял очки на носу. Казалось, он не видит и не слышит ничего вокруг.

Марк решил немного подождать. Прюэтт наконец перевернул страницу, поднял взгляд — и уронил книгу на стол, перевернув заодно стакан с какой-то прозрачной жидкостью. Скорее всего, с водой.

— Сэр! — Прюэтт вскочил на ноги, едва не опрокинул стул и сделал попытку одновременно удержать его и спасти Библию, пока она не промокла насквозь. Вместо этого он каким-то чудом наступил на собственные брюки и свалился на пол.

Марк подхватил Библию и предложил Прюэтту руку, чтобы помочь ему встать. Он со вздохом поднялся на ноги.

— Как неловко получилось. — Прюэтт смущенно отряхнул брюки. — Я бы хотел познакомиться с вами совсем по-другому, сэр. Уверяю вас, обычно я вовсе не такой неуклюжий. Я просто… очень удивился, увидев вас. — Он энергично потряс руку Марка. — Должен вам сказать, вы изменили мою жизнь. Не могу передать, как много вы для меня значите. Честное слово, до того, как я прочел вашу книгу, я был… я был… — Он слегка зарделся. — Я был пропащим человеком. Я основал ОМД, чтобы помочь другим встать на истинный путь — точно так же, как вы помогли мне.

Марк осторожно отнял у Прюэтта свою руку. Ему было страшно неудобно.

— Что ж. Большое вам спасибо.

Прюэтт порылся в карманах, вытащил носовой платок и промокнул лужу на столе.

— Могу ли я быть чем-то вам полезен?

Собственно, Марк пришел в клуб как раз за тем, чтобы попросить его быть… в общем, менее полезным. Но Прюэтт как будто нарочно избегал его взгляда. Он подошел к двери, крикнул слугу и подождал, пока тот наведет порядок на столе. Все это время они неловко молчали.

— Вы, наверное, хотели бы играть более активную роль в ОМД? — заговорил наконец Прюэтт. — Мы были бы счастливы. — Он прикусил губу. У него был такой вид, будто на самом деле он вовсе не радовался такой перспективе; кроме того, он заметно волновался. — Я питаю к вам огромное уважение.

Эти слова прозвучали довольно искренне.

— Я польщен. Я не ожидал, что кто-то примет мою работу так близко к сердцу… что уж говорить о тысячах почитателей. Я очень вам благодарен, но, с другой стороны… поверьте, мне очень неловко об этом говорить, но… мне не очень близка идея ОМД.

Прюэтт ощутимо расслабился.

— Ну… в таком случае я рад, что вы решили нанести мне этот визит вежливости. Не согласитесь ли вы со мной выпить? Обещаю, что больше не стану разливать никаких жидкостей.

Марк вздохнул:

— Нет. Дело в том, что… Как же это трудно сказать. Когда я говорю, что мне не очень близка идея ОМД… Ну, словом, я понимаю, что у вас были самые лучшие намерения, но… мне не нравится то, что вы сделали.

Прюэтт побледнел. Марк почувствовал себя так, словно он ударил щенка, но другого выхода у него не было.

— ОМД учит, что все женщины — враги, что мужчины должны их избегать. Такое отношение накладывает и на нас, и на них позорное пятно.

— Со всем уважением, сэр, но основная цель ОМД отнюдь не в этом. Смысл в том, чтобы создать особую атмосферу товарищества, если хотите, братства. Найти то, что объединяет и сплачивает мужчин.

— Да, но, чтобы достичь этого, вы прибегаете к вульгарным оскорблениям и делаете из некоторых женщин изгоев. — Марк нахмурился. — Я не понимаю, почему нельзя хранить целомудрие… без всяких клубов.

— У мужчин должно быть нечто, что они могли бы делать вместе. Иначе они начнут все вместе бегать по борделям в поисках развлечений.

— Так, значит, вы ради развлечения придумали сообщать другим людям, сколько прошло дней с тех пор, как вы в последний раз вели себя нецеломудренно? — Марк покачал головой.

— Нет, не ради развлечения. Но было необходимо ввести своего рода отчетность. — Прюэтт поправил очки. — Без этого все, что мы делаем, было бы не более чем лицемерием. Встречи, особые сигналы — все это нужно для того, чтобы связать людей вместе, сделать так, чтобы они захотели хранить целомудрие, выбрали чистоту, а не грех.

— Хм… — Марк никак не мог сосредоточиться. В глазах Прюэтта было что-то неуловимо странное, какая-то неправильность, которую он никак не мог определить.

— Оглянитесь вокруг, — горячо сказал Прюэтт. — Посмотрите на этих мужчин — у них всех есть чем заняться. Но подумайте о младших сыновьях, последних в семье, о юношах, у которых слишком много денег и слишком мало прав. Ведь они потеряны для общества! Они вынуждены прожигать свою жизнь, поскольку у них нет ни призвания, ни предназначения. Они никогда не займут кресло в парламенте, их никогда не назначат членами какого-нибудь комитета. Им нечем гордиться, кроме своего имени, и нечем заняться, кроме как предаваться праздным удовольствиям. Я хотел найти для них дело. — Он перевел дыхание. — Я хотел найти дело для самого себя.

— Вы хотите сказать, что основали ОМД, потому что вам было скучно?

Прюэтт вытаращил глаза, и Марк вдруг понял, что не давало ему покоя. Обычно очки искажали глаза человека, они казались больше, немного напоминая совиные. Но глаза Прюэтта выглядели совершенно нормально.

Марк протянул руку, осторожно снял с носа Прюэтта очки и рассмотрел их поближе.

— Сэр…

— Да ведь они с простыми стеклами, — удивленно заметил Марк. Он взглянул на Прюэтта. Теперь его нос казался больше. А если представить его без бородки… — Дэвис? — изумленно воскликнул он. — Питер Дэвис?

Прюэтт — или Дэвис? — рухнул на стул, как будто из него вдруг удалили стержень. Марк все же встречался с ним в Оксфорде. И тогда Дэвис был… порядочным шалопаем. Марк частенько становился объектом его шуточек.

— Это что, хитроумный розыгрыш? — поинтересовался Марк.

Прюэтт-Дэвис резко выхватил очки у него из рук и чопорно нацепил их обратно. У него был весьма оскорбленный вид.

— Розыгрыш? Весь последний год я посвятил ОМД. Я создал эту организацию с нуля — позволь тебе заметить, без всякой помощи с твоей стороны.

— Я знаю, каким ты был раньше.

— Я тоже знаю, каким я был раньше. — Он закрыл лицо руками. — И я буду тебе очень благодарен, если ты не станешь мне об этом напоминать. Я был безответственным ослом.

Прюэтт глубоко вздохнул и понурился. Марк почувствовал к нему некоторое сострадание.

— Я, кстати, говорил совершенно серьезно, — пробормотал Прюэтт сквозь ладони. — Ты действительно меня спас. По правде говоря, я купил твою книгу, чтобы посмеяться, но уже после первой главы мне стало совсем не смешно. Мне было невероятно стыдно! Совестно называть себя человеком, в то время как на самом деле я не стоил ровным счетом ничего. После того как я ее прочитал, я захотел посвятить себя добрым делам, как ты и советовал. Я пытался найти себе применение несколько месяцев. Но никто из людей, занимающихся благотворительностью, не желал иметь со мной дела. Выяснилось, что когда-то я чересчур много шутил. — Он опустил руки и расправил плечи. — Тогда я взял девичью фамилию своей матери и выбрал имя из Библии — и дал уведомление в газетах, так что мое новое имя не просто уловка, оно полностью законно. Питер Дэвис только и делал, что насмешничал и бил баклуши. Но у Иедидиа Прюэтта была цель, и эту цель дал ему ты. И ты ее не отнимешь — я тебе просто не позволю.

— Я не собираюсь лишать тебя смысла жизни, — возразил Марк. — Но я не хочу, чтобы твое горячее рвение… мешало кому-то еще.

Прюэтт снова поправил очки.

— Возможно, деятельность ОМД действительно немного… м-м-м… вышла за пределы, — признал Прюэтт. — Но куда же мне девать свое свободное время?

Марк положил руку ему на плечо. Он никак не ожидал, что Прюэтт вызовет у него такую симпатию. ОМД превратило его жизнь в кошмар. Питер Дэвис в свое время немало ему досаждал. Но тем не менее он не мог не сочувствовать этому человеку.

— Знаешь, — заметил Марк, — а ты проделал неплохую работу. Сколько членов насчитывает ОМД?

— Несколько тысяч.

— И ты… ты ведь сам создал устав, расписал правила, организовывал встречи и собрания. И сам улаживал дела с прочими организациями и обществами, с типографией, решал вопросы, связанные с печатанием карточек и брошюр… Это огромный труд и большая ответственность.

Прюэтт кивнул. Вид у него был по-прежнему несчастный.

— А еще я устраивал небольшие групповые собрания и отладил всю эту систему докладов. Это помогает людям не сбиваться с правильного курса. Хотелось бы верить, что я и в самом деле принес в чью-то жизнь некоторые перемены. Мне нужен был шанс, всего лишь шанс, а никто не хотел мне его давать. И поэтому я был вынужден дать его себе сам.

Марк склонил голову и окинул Прюэтта внимательным взглядом. Внезапно ему в голову пришла великолепная — потрясающая — невероятная идея.

— Прюэтт, — сказал Марк. — Скажи мне, ты горишь желанием защищать именно целомудрие или ты мог бы посвятить свою жизнь добру вообще?

— Я… — Прюэтт зарделся. — Я пытался предложить свои услуги всем, кому только мог. Я готов делать что угодно. Честное слово. Но… кажется, во мне никто не нуждается.

Марк хищно улыбнулся:

— О, мистер Прюэтт. Поверьте мне — вы очень и очень ошибаетесь. Вы нужны мне. И вы нужны Англии. Я хочу, чтобы вы встретились с одним человеком. Полагаю, у него есть для вас предложение.

Джессика вернулась в свою квартиру только вечером. Маргарет уверила ее, что через несколько дней они огласят помолвку и вскоре после этого будет проведена свадебная церемония. События развивались с такой скоростью, что у нее кружилась голова.

Она даже не догадывалась, что в мире столько хороших людей. И ни за что бы не поверила, что они захотят ей помочь. Даже самая жестокая судьба не посмела бы отнять у нее это внезапно обретенное сокровище — это было бы слишком несправедливо. Она уселась в кресло и наконец разрешила мечтам овладеть ею. В жизни было место не только доброте, но и счастью, и… любви.

В дверь постучали.

Джессика вскочила на ноги и бросилась открывать. Но на пороге стоял не Марк, который должен был зайти к ней сегодня, а Найджел Пэррет. Первой мыслью Джессики было, что он явился, чтобы ее поздравить — и заодно выпросить приглашение на свадьбу, ради эксклюзивного репортажа для своей газеты. Но этого быть, конечно, не могло. Несмотря на то что все газеты, включая бульварный листок Пэррета, успели обсудить получение сэром Марком особого разрешения на брак, имя невесты по-прежнему оставалось для всех тайной. Кроме того, у Пэррета было такое мрачное лицо, что все ее радостные мысли мгновенно испарились.

Он протянул ей письмо.

— Это пришло мне сегодня. Оно было послано на мой адрес. Вероятно, отправитель решил, что раз уж я напечатал у себя вашу историю, то мне должно быть известно ваше местонахождение.

Конверт был вскрыт. Джессика бросила на Пэррета подозрительный взгляд, но он невозмутимо пожал плечами:

— Кто на моем месте поступил бы иначе?

Сверху было нацарапано ее имя. Нет, это было не ее имя. Джесс Фарли.

Словно мрачная холодная тень опустилась на ее голову. Джессика быстро пробежала письмо глазами.

Джесс!

Не сомневаюсь, сейчас ты очень гордишься собой. Ты обманула меня. Если это особое разрешение, которое он получил, означает то, что я думаю, то тебе все же удалось соблазнить Тёрнера. Неужели ты решила, что можешь вот так запросто сделаться его женой и занять подобающее место в обществе?

Я знаю, кто ты такая и что ты сделала. Если ты выйдешь замуж за сэра Марка, я превращу вашу жизнь в ад. Я слышал, что герцогиня Парфордская ожидает прибавления в семействе. Интересно, насколько хорошо она будет к тебе относиться, когда поймет, что по твоей вине тень ляжет и на ее будущего ребенка?

Ты ни за что не выйдешь за него замуж. Но если ты расскажешь всем правду — напишешь еще одну статью, где объяснишь, что он напал на меня в парке, потому что подрался из-за шлюхи, — я, так и быть, не стану подавать на тебя в суд за мошенничество. Не забывай, ты обманом присвоила мои деньги. Встретимся завтра ровно в пять на Хартфорд-сквер. Принеси перстень сэра Марка. Он мне понадобится.

Когда она дочитала письмо до конца, почувствовала, как сильно трясутся ее руки. Она снова погрузилась в непроглядную ледяную тьму.

— Сочувствую, — сказал Пэррет. — Могу вас утешить только одним — я эту историю печатать не буду. Можете мне верить.

— Спасибо, — прошептала Джессика. Она почти не могла говорить.

— Хмм… — Пэррет смущенно поежился. — Герцог, скорее всего, подал бы на меня в суд за клевету, так что… Это, знаете, совсем не выгодно.

— Вы превосходно прикидываетесь жадным человеком, мистер Пэррет. Еще раз спасибо, но не могли бы вы… оставить меня одну?

Он быстро потрепал ее по плечу и вышел. Дверь захлопнулась. Джессика в изнеможении сползла вниз по стене.

Ничего не изменилось. Письмо только напомнило ей, что на самом деле все в ее жизни осталось на прежнем месте.

В выживании была и своя положительная сторона. Она всегда чувствовала некий страх, непреходящее беспокойство. Ее мускулы никогда не расслаблялись до конца. Желудок был постоянно сведен судорогой. Так продолжалось целых семь лет. Это было ужасно, но она была готова к плохому.

Только сегодня она поверила, позволила себе поверить, что все будет хорошо, что она сумеет оставить прошлое позади. Но нет. Страх был все еще с ней.

Марк был необыкновенным чудом — лучше, чем можно было себе представить в самых смелых мечтах. Он был таким хорошим, что иногда даже пугал ее. Как же она могла забыть? Хорошее никогда не задерживалось в ее жизни надолго. Она несла с собой разрушения и несчастья. Всей его силы не хватило бы, чтобы спасти ее, вместо этого она погубила бы его самого.

К тому времени, как Марк постучал в дверь, Джессика находилась уже на грани истерики. Она бы сбежала, если бы только знала, как сбежать от собственных желаний.

Он улыбнулся, и она почувствовала исходящее от него тепло. Он взял ее за руку, и она почувствовала себя в безопасности. И все это было не более чем иллюзией — иллюзией, в которую она на минуту поверила, потому что отчаянно нуждалась в утешении и поддержке.

— У меня хорошие новости, — объявил он. — Я нашел нового секретаря для Комиссии по делам бедных. Ни Уэстон, ни я не были подходящими кандидатурами. Но как выяснилось, есть один человек, который горит желанием творить добро и обладает неплохим опытом административной деятельности. Он даже имеет некоторую популярность. Мне оставалось только изложить ему идею и познакомить с тем, кто принимает решение о назначении. После того как мы поженимся — через три дня, — ничто не будет удерживать меня в Лондоне.

— Поженимся? — потрясенно повторила Джессика. — Через три дня?

— Сколько еще раз я должен это повторить? Тебе не о чем волноваться. Никто не сделает тебе ничего плохого.

Нет. Никто не сделает ей ничего плохого, это правда. Это она сделает плохое ему. И его семье. Она станет клином, который вобьет между ними Уэстон, чтобы расколоть их счастливый тесный семейный круг.

— Кроме того, я люблю тебя, — добавил Марк. — И ты не можешь этого отрицать.

В этом Джессика не сомневалась. Она знала, что это правда, и это пугало ее больше всего — сказка, по прихоти судьбывоплотившаяся в жизнь. Как самый желанный холостяк Лондона мог влюбиться в нее? Как больно ей будет, когда он перестанет ее любить, когда поймет, что она стала несчастьем для его семьи?

— Марк, — слабо сказала она, — ты не можешь изменить основ. Я…

— Ты женщина, которая стреляет в тысячу раз лучше меня. Которая может переспорить меня в два счета и заговорить насмерть. И не думай, что мне это не нравится. Я люблю тебя, Джессика. И я верю, что и ты ко мне не безразлична.

— Ты — брат герцога. Тебе был пожалован рыцарский титул. А я шлюха.

Он схватил ее за запястье.

— Не смей так говорить. Я никому не позволил бы так тебя называть — не позволю и тебе самой.

— Очень хорошо. В таком случае можешь называть меня падшей женщиной.

— Неужели ты думаешь, что это имеет для меня значение? Моя мать говорила, что падших женщин не бывает. За каждой такой женщиной стоит мужчина, который ее толкнул.

От его взгляда ей захотелось завизжать. Но по крайней мере, об этом можно было поспорить. Доказать ему, что он не прав. Ей обязательно нужно было выплеснуть свой страх наружу, побороть тьму, наполнявшую сердце.

Джессика сделала глубокий вдох. Свежая мысль вдруг пришла ей в голову. Она не могла победить Уэстона, но зато она могла помешать его планам. Если Марк ее бросит… если она уедет… Уэстону нечем будет ему пригрозить, кроме туманных намеков, которые общество спишет на обыкновенную зависть.

— Нет, Марк. Никто меня не толкал. Я упала сама.

— Тебя соблазнил мужчина. А твой отец, твой собственный отец, объявил всем, что ты умерла.

— Я могла бы сказать нет, — тихо возразила она. — Никто не принуждал меня силой.

— Тебе было четырнадцать лет…

— Вот именно. Четырнадцать. Я уже не была ребенком. Ты считаешь, что мог принимать правильные решения и отличать добро от зла уже в десять. Я знала, что он делает, и позволила ему это. — Она посмотрела Марку в глаза, мысленно убеждая его поверить. Если он уйдет, она сможет сбежать. Она исчезнет прежде, чем появится Уэстон, и репутация Марка не пострадает. Он сумеет все это пережить, семья ему поможет.

— Но…

Она уперла руки в бока.

— Я не снимаю с него ответственности, но это был мой собственный выбор. Я выбрала падение. Я решила уехать с ним в Лондон. Может быть, это было глупо и неправильно, но ты принижаешь меня, когда говоришь, что я была ни при чем. Мои поступки — это мои поступки, а не цепь событий, которые со мной происходили.

Лицо Марка становилось все более и более недоуменным.

— Джессика, я вовсе не хочу сказать, что ты не способна сама принять решение, я просто…

— А что еще я должна думать? Ты вообразил, что я чиста, словно только что выпавший снег. Я не дитя. Если ты снимаешь с меня ответственность за мои решения, ты таким образом лишаешь меня возможности их принимать. И я не котенок, которого нужно спасать из пасти голодного волка. Я взрослая женщина. И ты не должен решать мои проблемы, не спросив прежде, хочу ли я этого вообще.

Ей даже не нужно было изображать гнев. Она была в ярости оттого, что счастье снова выскользнуло у нее из рук, что ей не дано было вкусить этого сладостного плода.

Он в отчаянии покачал головой:

— Джессика, я просто хочу тебе помочь.

И это тоже была правда. Если бы она показала ему письмо Уэстона, он бы немедленно начал действовать. А Уэстон, несомненно, нашел бы способ рассказать всем правду.

— Ты не можешь ничего поделать с тем, кто я есть. Все, что ты можешь, — это заставить меня поверить тебе на несколько дней. Поверить в то, что я могу стать тем, кем ты хочешь. Что люди будут думать обо мне не как о шлюхе. А что будет, когда эта иллюзия испарится? А ведь она не может не испариться. Я буду чувствовать себя маленькой и бессильной — снова. Только тогда ты осознаешь это так же ясно, как и я, и захочешь от меня избавиться.

— Прекрати. — Он встряхнул ее за плечи. — Просто прекрати. Если бы я хотел от тебя избавиться, я бы сделал это несколько недель назад. Все свои двадцать восемь лет я ждал женщину, с которой мог бы разделить свою жизнь. Я нашел ее. Послушай меня. Умоляю тебя, перестань. Это просто паника. Я люблю тебя.

Но от этих слов ей захотелось сопротивляться еще яростнее, сражаться до победного конца. Если она позволит ему уговорить себя, поверит ему, это не приведет ни к чему хорошему. Она могла пережить свое собственное разочарование, но не разочарование Марка.

— Ты видишь не меня, а некий абстрактный образ женщины, с которой дурно обошлось общество. Ты не любишь меня. Это я ошибалась. Я делала выбор. Я превратила себя в то, что я есть, — я, а не кто-то другой. А когда я оказалась там, где я есть, — я пережила это. Сама. Одна. Ты признаешь свои грехи, но не даешь мне права признать мои.

— Джессика. — Марк шагнул вперед.

— Всю жизнь я манипулировала мужчинами, заставляла их платить мне большие деньги за то, что они могли бы получить и за пару шиллингов в подворотне. И если ты во мне этого не видишь, значит, ты не очень-то приглядываешься, Марк. Значит, ты любишь иллюзию.

— Ты должна была выживать. Я не виню тебя за это.

— Почему? — прошептала она. — Ведь я виню себя.

Когда она попыталась совратить его в тот далекий вечер, он улыбнулся и сказал, что очень нравится самому себе. И странным образом именно это, а вовсе не Уэстон, и не его репутация, и не ее страхи, было самой глубокой, самой непреодолимой пропастью между ними.

Она любила Марка. Но она никогда не смогла бы полюбить себя, понравиться себе самой. И ей было невыносимо думать, что его хорошее отношение в один прекрасный день сойдет на нет.

— Ты мне нравишься, — возразил он. — Я тебя боготворю. Я хочу, чтобы ты разрешила мне защищать тебя.

— Мне не нужен покровитель! — Эти слова вырвались у нее как будто сами по себе, и Джессика наконец перестала сдерживаться. — И не важно, называет ли он себя моим мужем, или возлюбленным, или просто мужчиной, который платит мне за услуги. Я знаю, что это такое — когда у тебя отнимают выбор. Когда ты не имеешь власти над собственным будущим. Когда позволяешь кому-то «позаботиться» о тебе. Через это я уже проходила.

— Ты ведь прекрасно понимаешь, что я имел в виду. Я не собираюсь извиняться за то, что хочу для тебя самого хорошего и мечтаю сделать тебя счастливой. Ради всего святого, что на тебя нашло? Что случилось? Почему ты на меня бросаешься?

— Потому что сейчас ты напоминаешь мне Уэстона! — выкрикнула она.

Это было самое худшее, что она могла придумать. Джессика поняла это сразу, по тому, как он вздернул подбородок, как повернулся к ней, как сжались его губы. То же самое случилось бы через несколько лет — а может быть, и раньше. Гнев и разочарование заняли бы место привязанности. Любовь не задержалась бы надолго — только не в ее случае.

Значит, нужно разрушить ее сейчас. Так будет лучше для него. А для нее… что такое для нее еще одна ложь?

Ее тошнило от слов, которые она собиралась сказать. Она знала, что это несправедливо, что ему будет больно, но иного выхода не было.

— Ты в точности такой же, как он. — Она ткнула пальцем ему в грудь. — Ты решаешь мои «проблемы», не спрашивая меня, хочу ли я этого. Швыряешь в меня деньгами, даже не интересуясь, как я к этому отнесусь. Я никогда не просила тебя помогать мне. Мне… противно.

— Ты не можешь сейчас говорить серьезно, — глухо сказал он.

— Да, вот как? Думаешь, я несерьезно? Ты так же, как и он, заставляешь меня чувствовать себя слабой и бесправной. Лишаешь меня возможности решать свое будущее. Ты последний человек на земле, который может сделать меня счастливой!

— Джессика, — прошептал он, — прошу тебя.

Еще один удар, подумала она. Один завершающий удар — и она навсегда освободит себя от страха перед будущим, от неизбежной печали, ожидающей в конце.

— Ты и Уэстон сделаны из одного и того же материала. Не могу поверить, что я поняла это только сейчас. Я не выйду за тебя замуж. Я ни за что не смогла бы с тобой жить. Одна мысль об этом мне невыносима.

Марк побелел.

— Полагаю, здесь мне нечего добавить, — неживым голосом произнес он.

— Ты прав, нечего. Убирайся из моего дома.

Он ушел. Конечно же он ушел — разве могло быть иначе. Когда дверь за ним закрылась, Джессика подскочила к своему письменному столу и одним махом сбросила на пол все, что на нем стояло. Перья и карандаши с грохотом раскатились во все стороны, чернила залили ковер, но легче ей не стало. Она скорчилась на полу среди всей этой разрухи и разрыдалась, задыхаясь и сжимая кулаки.

Она сделала это. Она избавилась от страха.

После этого можно было пережить все что угодно.

Глава 22

Джессика не знала, как долго она пролежала на полу. Чернильница не разбилась, но треснула, и ее оставалось только выкинуть. Она чувствовала себя точно так же — как этот безнадежно испорченный, никуда не годный пузырек.

Она очнулась лишь тогда, когда церковный колокол пробил полночь. Джессика подняла голову, огляделась по сторонам и осторожно села. Нужно было подбирать осколки.

Она вздохнула и потянулась к чернильнице. Но ее руки дрожали, а стекло было скользким, и чернильница вырвалась у нее из пальцев. Джессика перехватила ее на лету, и стекло раскололось прямо у нее в руках. Острые куски тут же порезали ей палец. Она зашипела от боли и зажала его в кулаке.

Боль. Всего несколько месяцев назад это казалось ей почти невозможным. Она не ощущала ничего, как будто была выточена из камня. Боль была лучше, чем холод и тьма, заполнявшие тогда ее сердце.

Да, она потеряла Марка, но она по крайней мере обрела себя.

Ее глаза упали на письмо Уэстона, которое она в порыве ярости скомкала и швырнула в угол. Теперь Джессика подняла его и медленно разгладила бумагу.

Обрела себя? Какая ложь. Она не обрела ничего, кроме долгих одиноких лет впереди. Она сама оттолкнула от себя все хорошее, что могло бы с ней случиться. Она снова позволила Джорджу Уэстону одержать над собой верх. Лишить ее будущего.

Джессика схватилась за живот — пережитая боль отозвалась в ней словно эхом.

Нет. Нет. Только не это. На этот раз — нет.

В ней вдруг поднялась ослепительная, неистовая, обжигающая, как раскаленный добела металл, ярость. Ее было так много, что она полностью вытеснила страх и заполнила всю ту зияющую пустоту, что оставил в ней Уэстон.

Больше никогда.

Она посмотрела на проклятое письмо, которое все еще держала в руке. Странно, но ее пальцы перестали дрожать. Джессика аккуратно свернула листок бумаги вчетверо и сунула его в карман.

— Больше никогда в жизни я не буду чувствовать себя беспомощной, — сказала она вслух. Это была ее торжественная клятва. Она решительно накинула на плечи плащ и вышла из дома.

— Сэр Марк.

Марк вернулся в городской дом Эша и сидел в своих комнатах. Он налил себе на два пальца бренди — не яблочного бренди, нет, этого бы он просто не вынес — и теперь собирался его выпить. Выпить ему было просто необходимо.

— К вам пришли, — доложил дворецкий. Его губы были сжаты в тонкую нитку. — Я проводил леди в ту же гостиную, что и накануне.

Леди. Стало быть, это Джессика. Марк хотел бы обрадоваться, но на самом деле он чувствовал себя совершенно выжатым. Он размышлял все время по дороге домой и пришел к выводу, что для Джессики гнев и страх означали практически одно и то же. Это объясняло ее внезапную вспышку. Он знал, что она успокоится и придет к нему просить прощения.

Единственное, чего он не знал, — это как сделать так, чтобы все не повторилось снова.

Он устало поднялся и прошел в голубую гостиную.

Она даже не присела. Когда Марк вошел, она беспокойно расхаживала вокруг дивана. Она показалась ему такой красивой, что у него перехватило дыхание. В эту минуту он был готов простить ей все что угодно, любые обидные слова — если бы не знал, что это будет происходить снова и снова. Это был порочный крут — страх, агрессия, сожаление и снова страх, и Марк не хотел, чтобы его жизнь превратилась в бесконечную карусель. И Джессика… Джессика заслуживала лучшего.

Она обернулась и увидела его.

— Марк…

Он не знал, что лучше — раскрыть ей объятия или развернуться и уйти. Он был огорчен и очень устал и, кроме того, выпил бренди и еще не успел обдумать все, что она ему наговорила.

Должно быть, она заметила нерешительность в его лице, потому что вдруг твердо кивнула, достала из кармана листок бумаги и протянула ему.

— Я получила это сегодня вечером, — сказала она.

Он подошел поближе и взял у нее письмо. Ну разумеется. Шантаж. Гнусные намеки. Конечно, она испугалась — причем не за себя, а за него. Наверное, она никогда не перестанет за него бояться, подумал Марк. Где-то в глубине его души затеплилась злость.

— Я мог бы убить его, — медленно сказал он. Его собственный голос показался ему холодным и отстраненным.

Джессика страшно побледнела; вся краска разом сбежала с ее щек. Он был прав. В этой женщине страх и гнев всегда шли рука об руку. Значит, в том, что она сказала, действительно было зерно истины. А именно — она чувствовала себя беспомощной.

Марк сделал еще один шаг к ней.

— Я мог бы убить его, — повторил он, — если бы знал, что тебе станет от этого легче. Однажды я обещал тебе, что буду твоим рыцарем. Я был готов сражаться за тебя до последней капли крови. Но я не думаю, что тебе это нужно.

Она молча и печально покачала головой.

— Ты всегда была своим собственным рыцарем, — продолжил он. — Ты первая мчалась себе на помощь. А я — просто мужчина, который пришел и увидел, как ярко сияют твои доспехи.

Он снова сложил письмо и отдал его ей.

— Мне и не нужно было тебя романтизировать. Но… мне кажется, что тебе стоит романтизировать себя в своих собственных глазах.

— Я не позволю ему уничтожить тебя. — Джессика решительно вздернула подбородок.

— Я знаю, — мягко заметил он. — Но ты была готова позволить ему уничтожить тебя.

Она глубоко вздохнула и посмотрела ему прямо в глаза.

— Ты прав. Ты абсолютно прав. Я кое-что поняла. — Уголки ее губ чуть-чуть дрогнули в улыбке. — Я могу и лучше.

И это были те самые слова, которые Марк так надеялся услышать.

Джордж Уэстон появился на Хартфорд-сквер ровно в пять, как и обещал. Утренний туман еще не рассеялся; молочная дымка окутывала деревья и стелилась по траве. Хартфорд-сквер напоминала скорее крошечный парк, чем площадь; в одном углу ее возвышалась небольшая группа деревьев. Уэстон заметил Джессику и широкими шагами направился в ее сторону. На губах его играла самодовольная, торжествующая улыбка, впечатление от которой несколько портили огромный фиолетовый синяк во всю щеку и свежие царапины на лице.

— Я знал, что ты меня послушаешься, — сказал он. — Давай сюда перстень сэра Марка и свой отчет.

Даже если бы она действительно выполнила его требования, она никогда бы от него не избавилась. Он всегда имел бы над ней власть.

— Ты ошибся, — медленно сказала она.

За ее спиной раздались шаги.

— Уэстон! Так это по твоей вине меня заставили встать в четыре утра? Клянусь честью, тебе должно быть стыдно. Очень, очень стыдно.

Уэстон отвел глаза от Джессики.

— Годвин? — удивленно спросил он. — Годвин, какого черта ты здесь делаешь?

— Разве ты не знаешь? Он твой секундант, — спокойно ответил Марк.

На эту роль подошел бы только Силас Годвин, как объяснил он Джессике. Марк выбрал именно его. Во-первых, Годвин обладал хорошим чувством юмора. Во-вторых, он умел держать язык за зубами. И в-третьих, он был надежным товарищем. Когда Марк разбудил Годвина среди ночи и сказал, что требуется его помощь, тот без малейших вопросов и колебаний последовал за ним.

— Тёрнер? — выплюнул Уэстон. — Тёрнер?! Ты хочешь драться со мной на дуэли? И кого ты еще привел?

— Это доктор Эгсли, — представил Марк. — В таких делах полагается присутствие доктора.

Джессика нащупала край перчатки и стащила ее с руки.

— Значит, тебе было недостаточно избить меня до полусмерти? — Уэстон покраснел. — Теперь ты собираешься вызвать меня на дуэль. Только не говори, что ты готов умереть за честь шлюхи. Даже такой глупец, как ты…

Джессика с размаху ударила его перчаткой по лицу.

— Не будь идиотом, Уэстон. Это я собираюсь с тобой драться.

Она никогда не пошла бы на это, если бы ее жизнь подвергалась хоть малейшей опасности. Но она знала Уэстона и знала, как он стреляет. С расстояния в тридцать ярдов он не попал бы даже в слона.

— Ты? — Уэстон закинул голову и расхохотался. — Ты? О, это замечательно. В день, когда я соглашусь защищать свою честь перед такой, как ты…

Она еще раз шлепнула его перчаткой. Уэстон потер щеку. Джессика полезла в карман, достала пистолет и наставила его на Уэстона.

— Ты не можешь выбирать, согласиться ли тебе на дуэль или уйти. Твой выбор заключается в следующем: либо ты будешь драться, либо я просто пристрелю тебя на месте. И моя рука не дрогнет. Разве ты не помнишь, что в нашу последнюю встречу я предупреждала тебя, чтобы ты не вмешивался в мою жизнь или я тебя убью?

Она говорила ровно и спокойно, хотя внутри у нее все тряслось.

— Я не могу драться на дуэли, — фыркнул Уэстон. — У меня нет при себе дуэльного пистолета.

— У меня есть, — бодро вмешался Силас Годвин. Он взглянул на Уэстона и нахмурился. — Кажется, все в порядке. — В добавление к прочим важным достоинствам Годвина он еще и не отличался чрезмерно острым умом.

— Разумеется, не в порядке, — огрызнулся Уэстон. — Я не стану драться с женщиной. Это было бы не по-джентльменски. Это неправильно. В самом деле, Джесс…

— Не называй меня Джесс! — Она взвела курок.

— Но, Джесс…

Она отступила на шаг назад.

— Тебе нравится верить в то, что я слабая и беспомощная. Что я ничего не могу. Что ты можешь манипулировать мной как тебе нравится, ставить меня туда, куда удобно тебе. Ты хотел бы считать меня своей собственностью. А я слишком долго тебе это позволяла.

— Да ладно, Джесс. Ты расстроена, я понимаю. Но давай вести себя разумно.

Ее голос дрогнул:

— Я не твоя жертва. И я веду себя очень разумно. Единственный способ жить спокойно — это избавиться от тебя. Ты смотришь на меня и видишь перед собой всего лишь вещь. Вещь, которую можно взять и использовать, когда она тебе понадобится.

— Джесс, мы оба знаем, что стрелок из тебя никакой. Это просто смешно. Какая-то пародия на дуэль.

— Опять же — тебе просто нравится в это верить. Сейчас ты убеждаешь себя, что тебе ничто не грозит, что женщина ни за что не сможет в тебя попасть. Ты говоришь себе, что тебе нечего бояться и что стоит только выбраться из этой нелепой ситуации — и ты снова сможешь манипулировать мной, как тебе захочется. Но может быть, я не такой уж плохой стрелок. Ты хочешь опять причинить вред мне и тем, кто мне дорог, и на этот раз я не стану поворачиваться и убегать.

Уэстон презрительно посмотрел ей в лицо:

— Прекрасно. Можешь думать так. Но предупреждаю — когда этот спектакль закончится и я не получу ни одной царапины, мы поговорим еще раз. — Он искоса взглянул на Марка. — Если, конечно, мне позволят говорить. Некоторые из присутствующих здесь уже показали свое дурное воспитание и неджентльменское поведение.

— Я просто не стал драться с тобой по твоим правилам, — заметил Марк. — Подумай о том, что ты сделал.

— Что? Что я сделал?

— Уэстон, — сказала Джессика, — по твоей вине я чуть не умерла. Смерть прошла буквально в трех дюймах от меня. С чего ты взял, что я отпущу тебя безнаказанным?

Он зевнул.

— Хорошо. Давай покончим с этим цирком.

Они развернулись друг к другу спинами. Секунданты — Годвин со стороны Уэстона, Марк с ее стороны — начали отсчитывать шаги. С каждым футом ситуация казалась Джессике менее и менее реальной. Это было невероятно. Неужели она и в самом деле вызвала Уэстона на дуэль? Неужели сейчас все закончится?

Они обернулись. Фигура Уэстона почти полностью скрывалась в тумане. Какой жалкий человек, внезапно подумала Джессика. Она не могла поверить в то, что из-за него чувствовала себя такой бессильной. Ее слегка била дрожь. Годвин поднял белый платок.

Ей было необязательно стараться опередить Уэстона. Джессика взяла себя в руки и попыталась стоять спокойно. Он ни за что не попадет. В таком тумане и на таком расстоянии… для Уэстона это было невозможно.

Годвин взмахнул платком. В эту же самую секунду Уэстон вдруг направил пистолет на Марка. Должно быть, все это произошло мгновенно, потому что Марк даже не успел отреагировать. Но эти доли секунды, промежуток времени между двумя ударами сердца, показались Джессике вечностью. Дуло пистолета Уэстона медленно поворачивалось к человеку, которого она любила больше всего на свете, и Джессика выстрелила.

Почти тут же прозвучал и его выстрел. Кто-то вскрикнул. Отдача ударила ее в плечо, и все вокруг заволокло облако черного порохового дыма. Не дожидаясь, пока оно рассеется, Джессика со всех ног бросилась к Марку, чувствуя, что ее сердце сейчас разорвется на куски. Ее руки были холодными как лед.

Они оба были на земле, и Марк, и Уэстон. Но Марк спокойно прижимал к плечу Уэстона платок, в то время как Годвин бесполезно метался рядом.

— У меня были противоречия исключительно с сэром Марком, — выговорил Уэстон. — Это… это просто смешно.

— Это неправильно, — бессмысленно повторял Годвин. — Это совсем не по правилам. — Казалось, он только сейчас понял, что намеревался сделать Уэстон.

— Я о том же. — Марк нажал чуть сильнее, и Уэстон поморщился. — В таком деле, как это, не может быть никаких правил чести.

— Но следует… следует обо всем рассказать.

— И признать, что меня подстрелила женщина? Господи, ни за что. — Он взглянул на Джессику. — Ты промахнулась.

— Нет, это ты промахнулся, — заметил Марк. — Притом что стоял в шести шагах.

К ним уже спешил доктор. Он склонился над Уэстоном, сосчитал его пульс и осторожно осмотрел рану.

— Кость не задета, — объявил он. — И жизненно важные органы тоже. Рана сквозная. Но если бы пуля прошла тремя дюймами ниже и левее… — Он присвистнул и достал из кармана фляжку. — Держите. Вам это понадобится.

Уэстон поднес фляжку к губам.

— Я не промахнулась, — сказала Джессика. — Тогда смерть прошла в трех дюймах от меня. Сейчас я подарила тебе эти три дюйма.

Их взгляды встретились, и Уэстон побелел, как лист бумаги.

— В следующий раз, — добавила она, — я не буду такой великодушной. То, что ты со мной сотворил, — оскорбление, и его можно смыть только кровью. Ты ничего не можешь мне сделать. Разве что поставить в неловкое положение. Но я могу сделать с тобой все что угодно. У меня есть власть над твоей жизнью и смертью. Это, — Джессика показала на рану, — чтобы ты знал, что в следующий раз, когда ты побеспокоишь меня или моих близких, я применю эту власть без колебаний.

Кадык Уэстона судорожно дернулся.

— Но ведь следующего раза не будет? Не так ли, Уэстон?

Он покачал головой. И в этот раз — в этот раз — она ему поверила.

Глава 23

Марк помог Джессике войти в ожидавшую их карету и забрался следом.

Он провел много бессонных часов, думая о том, что она сказала ему вчера. Он снова и снова прокручивал в голове эти жестокие слова, изучал их со всех сторон. Он даже перечитал все части статьи, которую Джессика написала для Пэррета. И пришел к неизбежному заключению: какая-то часть ее действительно его ненавидела. Они еще не успели обсудить вчерашнюю размолвку, и она висела между ними, словно темное облако.

Джессика сидела напротив него и старалась не встречаться с ним глазами.

— Прости меня, — наконец сказала она, внимательно рассматривая кожаную обивку сиденья. — Мне очень, очень жаль, что вчера я наговорила тебе таких ужасных вещей. Я… не должна была этого говорить.

— Не извиняйся. — Марк поймал ее взгляд. Джессика вздохнула. — Когда мы с тобой познакомились, ты вздрагивала от моих прикосновений. И я понял, что ты так и не перестала этого делать — во всяком случае, внутренне.

Она закрыла глаза.

— Думаю, что тогда, в Шептон-Маллет, ты сказала мне правду. Ты ненавидишь меня за то, что все досталось мне так легко, в то время как тебе пришлось тяжело бороться. Ты презираешь меня за то, что я сам себе нравлюсь. И, Джессика… я думаю, ты все еще думаешь, что не заслуживаешь счастья.

Она снова вздохнула:

— Счастье всегда кончается. А когда оно уходит… это так невыносимо больно.

— Попробуй продержаться год, — предложил Марк. — Думаю, ты привыкнешь.

— Целый год счастья? — не поверила она.

— Целая жизнь счастья, — поправил он. — Ты будешь счастлива, и тебя будут окружать люди, которые тебя любят, — братья, сестры, друзья, дети… лошади, если хочешь. И кошки. И утки.

— Утки?

— Да, утки, — упрямо повторил Марк. — И еще муж.

Джессика подняла голову. В ее глазах блеснули слезы.

— Сегодня я перестала убегать от своего прошлого, — тихо сказала она. — Может быть, у меня получится не убегать от мужей и уток.

Он подсел к ней ближе, осторожно обнял и поцеловал — так нежно и невинно, словно это был их первый поцелуй и он хотел только узнать вкус ее губ. И в каком-то смысле это было действительно так, потому что в первый раз за все время Джессика по-настоящему расслабилась в его объятиях. Он обхватил ее лицо ладонями, и она ласково и неуверенно поцеловала его в ответ — как будто это было будущее, расстилавшееся перед ней. Как будто она хотела… сохранить его навсегда.

— Я люблю тебя, — сказала она. — А это особое разрешение… как ты думаешь, может быть, мы все же могли бы его использовать?

Марк поцеловал ее в щеку. Потом в другую. Потом чуть отстранился и заглянул ей в глаза.

— Нет, Джессика, — серьезно сказал он. — Думаю, что время особого разрешения истекло.

Она встревоженно распахнула глаза и крепко сжала его руку.

— Я много думал о семье, — сказал Марк. — И понял, что получение особого разрешения на брак было ошибкой. Есть гораздо более важные вещи.

Марк не думал, что для встречи с Элтоном Карлайлом, викарием Уэтфорда, маленького городка в окрестностях Лондона, ему понадобятся особые рекомендации. Тем не менее он пришел подготовленным. Он передал женщине, открывшей дверь, рекомендательное письмо и свою визитную карточку и немного подождал.

Должно быть, служанка передала карточку миссис Карлайл, потому что она появилась считаные секунды спустя. Она суетливо проводила Марка в гостиную; вид у нее был крайне взволнованный, а руки дрожали.

— Мистер Карлайл в саду, — слегка задыхаясь, сообщила она. — Я пойду и приведу его. Сейчас же.

Яркое утреннее солнце заливало небольшую комнату. Вышитая обивка на мебели слегка поблекла, но гостиная выглядела очень уютно.

— Пожалуйста, садитесь.

Вместо того чтобы тут же отправиться на поиски мистера Карлайла, миссис Карлайл распахнула боковую дверь и громко крикнула:

— Эллен! Иди сюда. У нас очень важный гость, выйди и составь ему компанию.

Марк услышал какой-то приглушенный ответ, но не смог разобрать ни слова. Миссис Карлайл стояла к нему спиной, и он не видел ее лица, но губы молодой леди, вошедшей в гостиную, были воинственно сжаты, а глаза метали молнии. Она бросила взгляд на Марка и быстро отвела глаза. Видимо, мать в это время подавала ей знаки.

Смотри, какой отличный жених для тебя! Будь с ним вежлива!

Значит, его все еще стараются свести с четырнадцатилетними девочками. Однако Эллен Карлайл, кажется, была вовсе не заинтересована в Марке как в потенциальном женихе. На взгляд Марка, она была хорошенькой — в ней действительно было очень много от Джессики, и она в любом случае не могла бы оказаться обыкновенной. Но ее длинные темные волосы были все еще заплетены в детские косички.

Эллен сложила руки на груди и упрямо подняла подбородок, как будто бы бросая ему вызов.

О да, это и в самом деле была сестра Джессики.

— Вы всегда наносите визиты так неожиданно? — поинтересовалась она, убедившись, что мать вышла.

Марк пожал плечами:

— Считайте, что я нечто вроде Иоанна Крестителя. Важен не я сам по себе, а весть, которую я принес.

Эллен вздернула бровь.

— Я должна думать, что вы Иоанн Креститель? Ваша уверенность в себе просто поражает. И какая жалость — я не захватила с собой серебряного блюда^[8].

Прекрасно. Эта девочка уже ему нравилась. Марк вытащил из кармана часы и положил их на стол.

— Как мило. Но не волнуйтесь. Я понравлюсь вам через… шесть минут и двадцать две секунды.

Эллен закатила глаза.

— Умоляю, не говорите этого моему отцу. Это только подогреет его надежды, и он сделает мою жизнь совершенно невыносимой. — Она нахмурилась. — Как обычно.

— Не беспокойтесь. Я столь же не заинтересован в том, чтобы становиться вашим мужем, как и вы — в том, чтобы стать моей женой.

Эллен слегка фыркнула и надменно задрала носик. Марк почти рассмеялся от такой нахальной самонадеянности. Разумеется, она не хотела выходить за него замуж, но все же надеялась, что этого хочет он, ведь было бы так забавно ему отказать.

— Это просто смешно, — продолжил он. — Вы очень привлекательная молодая особа, но для меня вы слишком молоды. И кроме того, я люблю вашу сестру.

Эллен распахнула глаза.

— Шарлотту? Но ведь она замужем!

— Не Шарлотту. Джессику.

Румянец мгновенно сбежал с ее щек. От высокомерного безразличия не осталось и следа.

— Джессику? — медленно, почти по слогам повторила она. Ее голос дрожал. Она вдруг бросилась к Марку, упала перед ним на колени и схватила за руку. — Вы знаете Джессику? Мне не позволено говорить о ней или упоминать ее имя — никогда, ни при каких обстоятельствах… Но — скажите, как она? Она здорова? Откуда вы ее знаете? Можно ли мне с ней увидеться? Умоляю вас, я сделаю все, что вы захотите, только…

— Эллен!

Резкий, высокий голос прозвучат как удар хлыста.

— Как ты себя ведешь! Это неприлично! Сэр Марк, я прошу прощения за недопустимое поведение своей дочери.

Марк вдруг осознал, как эта сцена выглядит со стороны — Эллен Карлайл, стоящая перед ним на коленях, с блестящими от слез глазами. Эллен взглянула на отца и прикусила губу.

Мистер Карлайл объявил свою дочь мертвой. Это ему она много лет писала письма — и много лет эти письма оставались без ответа. Это он выгнал ее из дома и из своей жизни и запретил упоминать ее имя.

И тем не менее, к удивлению Марка, он был совсем не похож на чудовище. У него были седые волосы и узкое лицо — немного раздраженное и смущенное, но отнюдь не суровое. Линия его рта немного напомнила Марку Джессику. И конечно же эту манеру гордо вздергивать подбородок она тоже унаследовала от мистера Карлайла.

Марк шагнул вперед и протянул ему руку:

— Сэр Марк Тёрнер.

Отец Джессики ответил крепким рукопожатием:

— Элтон Карлайл. К вашим услугам, сэр. Хочу сказать, что ваша книга доставила мне огромное удовольствие. И должен признаться, я часто вставляю цитаты из нее в свои проповеди. Для меня большая честь видеть вас в своем доме. Не согласитесь ли вы отобедать с нами? Обещаю, что никаких глупостей больше не будет. — Он бросил строгий взгляд на Эллен.

— Вы должны извинить мисс Эллен, — сказал Марк. — Ее переполняют эмоции. Видите ли, я собираюсь жениться на вашей дочери, и она только что узнала эту новость.

— Жениться на моей дочери. — У Карлайла вытянулось лицо. Какое-то мгновение он выглядел совершенно потерянным, но способность мыслить тут же вернулась к нему, и Марк мог сказать наверняка, о чем именно он подумал. Какие великолепные перспективы. Родство с герцогом. Зять, который пользуется особой милостью ее величества. На губах Карлайла появилась чуть заметная гордая улыбка. Его дочь каким-то чудом сумела заполучить руку самого желанного холостяка во всех пяти графствах.

Он с готовностью закивал.

— Конечно. Разумеется. Я даю свое благословение на брак.

— Я уже перевел на ее имя пять тысяч фунтов, — как бы между делом заметил Марк. — Чтобы у нее был собственный отдельный капитал — и у наших детей, разумеется, если они у нас будут.

— Да-да. Конечно. — У Карлайла был все еще несколько ошеломленный вид. — Прошу простить меня за глупость, но все это кажется мне сном. Я и понятия не имел, что вы знакомы с моей дочерью. Ведь мы с вами не были представлены друг другу. — Он провел рукой по своим редеющим волосам. — Видимо, сейчас вы мне объявите, что женитесь на ней по особому разрешению и что церемония будет проходить в соборе Святого Павла. Это… этого не может быть.

— Увы, здесь ваш сон кончается, — сказал Марк. — Я не хочу жениться по особому разрешению. Я хочу, чтобы вы огласили помолвку в вашей церкви. Чтобы весь ваш приход знал о том, что я женюсь на вашей дочери. Чтобы вы назвали всем ее имя.

Эллен тихо заплакала.

— Конечно, конечно. Я сделаю все, как вы пожелаете. В точности.

— И еще кое-что.

— Я внимательно вас слушаю.

— Теперь, когда она будет писать вам письма, я хочу, чтобы вы на них отвечали. И когда она войдет в ваш дом, что произойдет через… — Марк посмотрел на лежащие на столе часы, — примерно через две минуты, я хочу, чтобы вы приняли ее тепло и сердечно.

Мистер Карлайл судорожно сглотнул и дико взглянул на Марка. Потом на Эллен, все еще сидящую на полу. Потом снова на Марка.

— Вы все поняли правильно, — сказал Марк. — Это не сон. Я никогда не встречался с мисс Эллен до сегодняшнего дня. Я собираюсь взять в жены вашу старшую дочь, Джессику.

Карлайл подтянул к себе стул и тяжело опустился на сиденье.

— Я не могу огласить помолвку Джессики. Все думают, что она умерла.

— Значит, нужно будет открыть всем правду. Как вы это сделаете, меня, честно говоря, не беспокоит. Решите эту проблему сами.

— Я должен был позаботиться о других своих дочерях. Они… их не приняли бы ни в одном приличном доме, если бы стало известно, что их сестра погубила свою репутацию. Я…

— Я вас понимаю, — перебил Марк. — Вы испугались. Вы должны были думать о своем положении и сане. Что же касается будущего мисс Эллен… мы решили, что герцогиня Парфордская может взять на себя расходы на ее сезон. Кажется, вы не совсем уяснили, что именно я вам предлагаю. Я хочу жениться на вашей дочери. Мой брат готов принять ее в свою семью с распростертыми объятиями. Если вы думаете, что я и он вместе не сможем погасить любой возможный скандал, вы глубоко ошибаетесь.

— Сэр Марк, возможно, вы не понимаете…

— Нет, это вы не понимаете. Я пришел сюда не для того, чтобы спросить, согласны ли вы отдать свою дочь мне в жены. Я спрашиваю, согласны ли вы признать мою жену своей дочерью — снова.

— Да. — Голос Карлайла дрогнул. — Да. Да. Разве нужно об этом спрашивать? Вы думаете, я не читал ее писем? Вы думаете, я не сожалел о своем решении? С тех пор я не провел ни одной спокойной ночи. Я не знал, что еще можно было сделать. К тому времени, как я обо всем узнал, было уже слишком поздно. Ничего нельзя было исправить.

Марку вдруг захотелось напомнить этому человеку, что у него было целых семь лет на то, чтобы все исправить. Он не воспользовался этой возможностью, зная, что его дочь совсем одна в этом большом мире и никто не может ей помочь. Но сейчас было не время для упреков. Сейчас было время встречи после долгой разлуки.

— Еще не слишком поздно. Она ждет у дверей. Идите к ней. Ей не хватало вас все эти годы. — Он посмотрел на Эллен и улыбнулся ей. — Всех вас.

Три недели спустя

Утром в день своей свадьбы Джессика никак не могла успокоить свои нервы. Она перепробовала все способы. Она расхаживала по нефу. Заплетала волосы. Пыталась разговаривать с сестрами. Они тоже отвлекали ее как могли — суетились над ее платьем, прикалывали к подолу цветы… и просто были рядом. Было так прекрасно снова обрести семью. Последние несколько недель они почти не разлучались. На первой же службе, которая последовала за визитом Марка, отец представил ее приходу и объявил, что сказал всем неправду, что на самом деле его дочь жива и он глубоко сожалеет о своем поступке. Против Джессики он не сказал ни слова, а когда он огласил ее помолвку с сэром Марком, все были так взволнованы и поражены, что забыли обо всем на свете. Все оставшееся до свадьбы время сестры навещали друг друга так часто, как только хотели, и никак не могли наговориться вдоволь.

И еще с ней постоянно был Марк. Он ходил на прогулки вместе с Джессикой и ее сестрами. Целых три недели они бродили по лугам, полям и лесам, и он целомудренно держал ее за руку. Она несколько раз обедала с его братьями. Однажды он вовлек ее отца в философский диспут, и они несколько часов оживленно листали религиозные труды и спорили. После вчерашнего ужина у Джессики почти не было возможности увидеться с Марком наедине. И все же они улучили минутку и сбежали в сад. Он нетерпеливо прижал ее к ограде и припал к ее губам — нежно, но страстно, вложив в поцелуй ожидание всех трех последних недель. Они целовались до тех пор, пока у обоих не закружилась голова от предвкушения, пока Джессика не почувствовала, что от желания у нее подгибаются колени. Он наконец оторвался от нее и прошептал в самое ухо:

— Завтра. Наконец-то.

И по спине у нее пробежали мурашки.

Она думала, что никто не заметил их исчезновения, но сестры встретили ее ехидными улыбками. Эллен подошла к Джессике и вытащила у нее из волос бог весть как попавший туда прутик.

— Какая удача, что сэра Марка целомудрие интересует только в теории… несмотря на его «Практическое пособие», — лукаво заметила она.

Мысль о том, что им снова придется расстаться, пусть даже на время, была почти болезненной. Сейчас они хлопотали вокруг нее. Эллен разглаживала бантики на платье. Долгожданное завтра наконец наступило, и Джессике казалось, что в животе у нее порхает целая стайка бабочек. Шарлотта наконец ушла, чтобы занять место рядом со своим мужем на передней скамье, за ней последовала и Эллен, которая должна была выполнять обязанности подружки невесты. Джессика осталась одна; минуты тянулись невероятно медленно.

В дверь ризницы, где она ждала своего выхода, вдруг постучали. Маленький человечек просунул свою голову внутрь.

— Мистер Пэррет! Что вы здесь делаете?

— Вы же меня пригласили. — Он ухмыльнулся. — И кроме того, я хотел показать вам это.

Он протянул ей газету. Джессика развернула ее и ахнула.

СЭР МАРК: НАКОНЕЦ-ТО СВАДЬБА!!! — гласил заголовок.

— К тому времени, как отзвонят колокола, это перепечатают все остальные газеты, — гордо заявил Пэррет.

Сегодня утром, — прочитала она, — сэр Марк Тёрнер сочетался браком с мисс Джессикой Карлайл, дочерью преподобного Элтона Карлайла из Уэтфорда. Нашим читателям, несомненно, интересно будет узнать, что именно она та загадочная незнакомка, чей репортаж печатался в нашей газете некоторое время назад. Мы провели расследование и узнали некоторые подробности о ее прошлом, которые и представляем сейчас вашему вниманию.

Согласно статье, ее «падение» заключалось в том, что в юности Джессика согласилась писать статьи для скандально известного бульварного листка, и за это ее семья отказалась от нее. Больше никаких деталей не сообщалось. В газете был представлен образ юной честолюбивой особы, движимой мечтами о славе… и Джессика выглядела так, будто на самом деле заслуживала уважения.

Она изумленно покачала головой:

— Мистер Пэррет, но это же сплошная ложь.

Он тоже покачал головой:

— Чепуха. Ведь вы действительно написали прекрасную статью — и вы действительно молодая журналистка. На целых двадцать лет моложе, чем я.

— Полагаю, вы не смогли устоять перед большими деньгами, — поддразнила Джессика.

Пэррет слегка улыбнулся:

— Этот номер идет бесплатно. Ваш… деверь заходил ко мне на днях и рассказал мне о вашем поступке. Я имею в виду мистера Тёрнера, а не герцога Парфордского.

— А что я сделала? — удивилась Джессика.

— Он сказал, что вы перевели некую сумму на имя моей Белинды. — Голос Пэррета дрогнул. — Достаточную, чтобы покрыть расходы на ее сезон. Приданое. За это я готов солгать даже ради репортерши.

— Значит, мистер Тёрнер так вам сказал? — Джессика улыбнулась. Она представила себе, как Смайт сообщает эту новость Пэррету — в своей обычной манере, холодно и слегка отстраненно. Но она не давала никаких распоряжений на этот счет — Смайт конечно же сделал все сам. — Знаете… — начала она.

— Сейчас не время спорить, — перебил Пэррет. Он протянул руку и поправил ее вуаль. — Номер уже вышел из печати, и к тому же вот идет ваш отец. Даже если вам все равно, что сэр Марк стоит у алтаря и притопывает ногой от нетерпения, вы не можете заставлять ждать ее величество.

— Ее величество!

— О да. — Пэррет положил руку Джессике на плечо и мягко развернул ее к двери. — Признаюсь, я не имею к этому никакого отношения… но некий герцог, которого мы оба знаем, позаботился о том, чтобы самый ранний утренний выпуск попал к ней на стол. И после того, как ее величество прочитала мою статью, она пожелала непременно присутствовать на вашей свадьбе. Вы знаете, она обожает истории о счастливых браках. После этого ни одна живая душа во всем Лондоне не посмеет смотреть на вас косо.

Марк и Джессика не планировали жить в Лондоне. Возможно, они не изменят своего решения и все равно будут жить в деревне, но знать о том, что у них есть и эта возможность, было очень приятно.

Пэррет вдруг отвернулся.

— Вы дали моей дочери приданое, — пробормотал он. — Самое меньшее, что я могу для вас сделать, — это…

Он не договорил. Джессика заметила, что его глаза предательски покраснели. Но он сдержался и нежно подтолкнул ее к выходу.

Оглушенная и растерянная, она позволила подвести себя к проходу между рядами. Звучала торжественная органная музыка. Солнечные лучи пробивались сквозь витражные окна и отбрасывали веселые разноцветные тени на серый каменный пол. Все гости поднялись, чтобы поприветствовать ее. Вокруг Джессики было море лиц — родных и знакомых, новых и немного путающих. Все расплывалось, будто в тумане. Здесь были его братья. Ее мать. Ее старые друзья, люди, которых она знала с детства и которые много лет считали ее умершей. Новые знакомые, чьих имен она не могла вспомнить.

Ее сестры.

И… да… Ее королевское величество.

Паника вдруг ударила ей в голову. Нет. Это невозможно. Она не может, не может, не может пройти к алтарю в присутствии всех этих людей.

Джессика глубоко вздохнула и посмотрела прямо вперед.

У алтаря стоял Марк, ослепительно красивый в серебряно-белом свадебном костюме. Он улыбнулся ей, и она почувствовала, как в груди разлилось тепло. Герцоги, королевы, все на свете вдруг исчезли вместе с ее страхами.

Перед ней расстилалось ее будущее. И она с радостью шагнула ему навстречу.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

1 Кор., 10: 25.

(обратно)

2

Мраморы Элгина — непревзойденное собрание древнегреческого искусства, главным образом с Афинского акрополя, которое было привезено в Англию в начале XIX века лордом Эльджином и ныне хранится в Британском музее.

(обратно)

3

Фрайарз-Авен (англ. Friar’s Oven) — «Печка Монаха».

(обратно)

4

Смайт (англ. smite) — сокрушать, поражать. (Примеч. пер.)

(обратно)

5

Эш (англ. ash) — пепел, прах.

(обратно)

6

Пс., 50: 8.

(обратно)

7

Пс., 50: 12.

(обратно)

8

Танец юной Саломеи на праздновании дня рождения Ирода Антипы очаровал его так, что он согласился выполнить любое ее желание. Будучи научена своей матерью, Саломея потребовала принести ей на серебряном блюде голову пророка Иоанна Крестителя. (Примеч. пер.)

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

*** Примечания ***