Горящие сердца [Жанакаит Жунусович Залиханов] (fb2) читать онлайн

- Горящие сердца (пер. Лариса Лебедева) 1.06 Мб, 318с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Жанакаит Жунусович Залиханов

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Жанакаит Жунусович Залиханов Горящие сердца

Часть первая

1. ДЕВИЧЬИ ЗАБОТЫ

Темными тучами окутаны вершины гор. Быть непогоде. Ариубат это хорошо знает — ведь она всю жизнь живет в горах; как и у всех здешних жителей, у нее привычка: только вышла за порог — глядит на вершины, они всегда подскажут, ждать ясной погоды или ненастья. Сегодня будет пасмурно... Как у нее на сердце. Ариубат вздыхает тяжело, словно удрученная горем женщина преклонного возраста. Опустив голову, выходит она со двора и медленно идет вверх по улице.

Бабушка уговаривала позавтракать, Ариубат отказалась. Ей сейчас не до еды. Но незачем было огорчать старого человека. Бабушка бесконечно ласкова и добра. Прости, старенькая, свою внучку, ведь у нее сердце горит огнем. Таким огнем, жарче которого нет на свете...

Ариубат идет, никого вокруг не замечая. Стоит ли верить слухам? Может, Ханифа все сочиняет? Нарочно, чтобы испытать ее. Но ведь Асхат перед отъездом клялся, что никому не скажет... Или сестра не в счет? Сестра и брат. У брата нет тайн от сестры. Ариубат не знает, так ли это, у нее никогда не было братьев... Почему все-таки он не пишет? Может, самой написать? Нет, стыдно, да и адреса она не знает. Спросить Ханифу? Еще того не легче! Просто Асхат обманывал ее, когда объяснялся в любви. Насильно мил не будешь, судьбу не переспоришь, как бабушка говорит... Чепуха, человек должен бороться за свое счастье. А Фаризат? Может, и она борется?

Налетевший с гор порыв ветра подхватил косынку Ариубат. Девушка попыталась удержать ее, но косынка успела улететь в густые заросли крапивы у каменной ограды. Ариубат подбежала, подняла косынку, досадливо помахала обожженной рукой и решительно зашагала к себе в библиотеку.

Навстречу Ариубат, то и дело останавливаясь, чтобы вручить кому письмо, кому журнал, кому газету, идет почтальон Назир, весельчак Назир, язык у которого иногда не в меру болтлив и остер.

Вот Назир остановился у дома Азамата.

— Ханифа! — громко кричит он, заглядывая через забор. — С тебя причитается: от брата письмо.

Ханифа даже не выходит из коридора, где она старательно чистит отцовский пиджак. Назир и соврать не прочь, особенно когда ему хочется подольше поговорить с девушкой.

— Не болтай зря, иди, куда шел! — Ханифа при случае тоже за словом в карман не полезет.

Но Назир поднимает высоко над головой белый конверт.

— На, смотри. И теперь не веришь?

— Мало ли писем у тебя в сумке!

— Хочешь, обратный адрес прочту?

— Давай.

Едва Назир кончил читать, Ханифа выскочила из коридора во двор резвее, чем горная коза.

Ариубат слышала весь их разговор от слова до слова и стояла теперь красная, как мак, не в силах двинуться с места. Что же ты стоишь, девушка, где твоя гордость? Иди скорее прочь, пока тебя не заметили. Но Ариубат не уходит, стоит и ждет, что будет дальше.

— Подарок за мной, Назир, давай скорее письмо! — И Ханифа нетерпеливо протягивает руку.

— А замуж за меня пойдешь? — смеется Назир.

— Замуж пойду, но не за тебя, попроси о чем-нибудь другом.

— А не пойдешь, так и письма не получишь! — И тут Назир наконец обращает внимание на Ариубат. — Здравствуй, красавица! Доброе утро!

— Здравствуйте, — отвечает Ариубат, кивая им обоим, и спрашивает, будто и в самом деле ничего не слыхала: — О чем вы спорите?

— Ты только полюбуйся на этого молодчика, погляди, что он себе позволяет, — с возмущением, в котором больше игры, чем искренности, обращается к подруге Ханифа. — Клянусь здоровьем Асхата, если ты, Назир, сейчас же не отдашь письмо, я отцу пожалуюсь!

— Как тебе не надоест дурачиться, Назир? — пробует унять почтальона Ариубат.

Но парень продолжает дразнить Ханифу, и та в конце концов обращается к помощи «высшей власти».

— Отец! — зовет она.

Ариубат, которой не хотелось встречаться с Азаматом, повернулась было уходить, но Назир остановил ее:

— Погоди, забери сначала свои газеты. Не гоняй меня попусту.

Ариубат ждала, а Назир, как назло, перебирал да перебирал газеты и журналы в своей большой и порядком потрепанной почтовой сумке. Азамат показался на пороге в наглаженной рубашке, белой, как снег на горах.

— Ты чего, дочка?

Ханифа пожаловалась на Назира, но тот подмигнул Азамату:

— Ты, Азамат, у нас в ауле — советская власть. Знаешь, конечно, что письмо нужно отдавать тому, кому оно адресовано, а твоя дочь требует у меня чужое письмо.

И Назир протянул письмо вместе с пачкой газет Ариубат. Та хотела взять все это так, чтобы Азамат не обратил внимания на злополучный конверт, но вышло наоборот. Конверт упал на землю адресом вверх, Ханифа, конечно, тут же прочитала адрес, а бедняжка Ариубат снова покраснела чуть ли не до слез.

Назир, бессовестный, смеялся во все горло. Ариубат подняла письмо.

— Я с тобой, подружка, — сказала Ханифа, и Ариубат уже не знала, как быть, как избавиться от спутницы и вместе с тем не обидеть ее, но тут выручил Азамат.

— Ты, дочь моя, сначала кончай дело, — сказал он Ханифе, — а потом иди гулять. Я опаздываю, где мой пиджак?

Волей-неволей пришлось Ханифе снова взяться за щетку. Но мысли ее — в библиотеке, рядом с Ариубат. Надо же, каков Асхат! Единственной сестре не написал ни строчки, а возлюбленной — пожалуйста. А что если Фаризат узнает? И зачем только она ей наболтала бог знает что, зачем говорила, что Асхат влюблен в нее и хочет жениться? Ну, ладно, подумаешь! Как будто и пошутить нельзя!

Внутренний голос подсказывает Ханифе, что шутить, конечно, можно, но не на столь серьезные темы и не с такой девушкой, как Фаризат. Она очень славная, добрая. Правда, Ариубат красивее... Вот еще забота — брату невесту выбирать! Пусть сам решает, сердится на Асхата Ханифа, как будто он и в самом деле просил ее помочь ему в этом ответственном деле.

Когда Азамат вновь выходит из комнаты, Ханифа с чрезвычайно озабоченным видом стоит в коридоре, крепко прижав одежную щетку к сердцу, а невычищенный пиджак все еще ждет своей очереди.

— Что с тобой? — спрашивает Азамат.

Через несколько минут он, посмеиваясь в усы, получает из рук Ханифы наконец-то приведенный в порядок пиджак и уходит, а Ханифа еще долго смотрит отцу вслед, снедаемая угрызениями совести. Отец, должно быть, решил, что с ней что-то неладно. И вправду так. Зачем было врать? Надо пойти на ферму и поговорить с Фаризат. А что сказать Ариубат? Что? Нет, глупая, глупая Ханифа, что ты наделала своей болтовней!

Ариубат давным-давно уже у себя в библиотеке. Сидит, смотрит на заветное письмо и не решается его распечатать. Вдруг Ханифа правду говорила, и теперь Асхат пишет, чтобы она забыла его? Как бы то ни было, прочитать нужно.

Трах! — это дверь отворилась. В комнату входит Ахман, секретарь сельсовета, в руках у него книги. Ариубат прячет письмо и едва находит в себе силы ответить на приветствие. И зачем он пришел именно сейчас, будто бы другого времени нет! Обычно приветливая, она на этот раз даже не предлагает Ахману сесть. Она явно растерялась, и Ахман не без удовольствия отнес это на свой счет.

— Ты просила книги принести... Вот я принес. Прочитал.

— Вижу, что принес.

Ариубат успела заметить, что в одной из книг листы так и остались неразрезанными.

— Тебе эта книжка понравилась?

— Увлекательнейшая книга! — вкладывая в эти слова максимум эмоций, отвечает Ахман. — Головы не поднимал...

— Когда спал, да?

— Да нет, пока не прочел.

— Оно и видно, как ты увлекся. Даже страницы забыл разрезать.

Ахмана, однако, нелегко сбить с толку. Неразрезанные страницы — в конце книги, и он тут же находит выход.

— Я просто не успел дочитать, да там дальше все понятно...

— Ну, расскажи, что же было написано до этого «дальше»?

— Ты меня об этих вещах не спрашивай, у меня столько работы сейчас, что все остальное быстро вылетает из головы...

— Работы! Эх ты! Сам не прочел и другим не дал, забрал книжку в тот же день, как я ее привезла. А работа у тебя — не бей лежачего. Напишешь две справки в неделю и все.

— Нет, сейчас много, Ариубат. Батыр Османович вызвал Азамата в райком и отправил с ним людей к нам в аул, слыхала?

— Ну, слыхала.

— Сегодня мы поедем с ними в горы.

— А до сегодня?

Ахман замолкает, но ненадолго.

— Ну, хорошо. — Он прижимает руки к груди. — Я готов прочесть все книги в твоей библиотеке, даю слово. Но и ты дай слово мне. Не терзай меня.

— Я тебе уже сто раз говорила, что никакого слова тебе не дам.

— А мне дома только и твердят, чтобы я скорее женился.

— Почему же не женишься?

— Потому, что ты не соглашаешься выйти за меня.

— У нас много красивых девушек. Выбирай любую, тебе ни одна не откажет — ты у нас начальство.

— Ты же отказываешь.

— Найдется и такая, которая согласится.

— Ханифа, наверное, не прочь, но она не пойдет замуж, пока брат не женится.

— Так подожди.

— Долго придется ждать, а дома заставляют жениться обязательно в этом году. Да и к другим девушкам не лежит сердце. И подумай, Ариубат, ведь ко мне все хорошо относятся, без меня ни одна свадьба не обходится, всех друзей я, можно сказать, женил, а сам до сих пор холостой. Так и состаришься в одиночестве. Подумай еще, Ариубат. Пылинке не дам на тебя упасть. И мать любит тебя. И отцы наши — добрые друзья, оба чабаны. Не отказывайся. Ну, за кого еще ты можешь выйти в нашем ауле? За пастуха какого-нибудь?

— Странно ты рассуждаешь! Только что сам хвалился, что твой отец чабан.

Ахману крыть, как говорится, нечем, но и уходить сразу после того, как сел в лужу, не хочется. Выручил его оклик с улицы:

— Ариубат! Нашего начальника нет там у тебя?

Это Назир. Ахман облегченно вздыхает и, подойдя к двери, выглядывает на улицу:

— Чего тебе, почтмейстер?

— Меня прислал комиссар с приказом доставить либо тебя, либо твою голову.

— Сейчас. — И, повернувшись к Ариубат, Ахман разводит руками с притворным сокрушением: — Видишь? Я в ауле как-никак нужный человек! И хотел бы книжки читать, да некогда...

Назир встретил Ахмана насмешливой ухмылкой.

— Что-то ты, начальник, зачастил в библиотеку!

— Зачастил, не зачастил — а что толку? Нет, ты мне скажи, почтмейстер, почему девушки со мной так поступают? Что я, кривой, глухой? Чем я хуже других?

— Ты не хуже, а лучше. Девушки ссорятся из-за тебя. Ты один, а их много. Выбери одну, и все будет в порядке.

— Ты думаешь? — Ахман почесал затылок. — Может, и так. Только какую?

— Ариубат.

— А если Ханифу или Фаризат?

— Можно и кого-нибудь из них.

— Но ты же назвал Ариубат!

— Видишь ли, тут все зависит от тебя самого. Но если ты выберешь Ханифу, придется тебе уйти из сельсовета.

— Почему?

— Зять и тесть не могут работать вместе.

— Так пускай тесть и уходит! Почему я должен?

— Ну, дорогой, о чем ты толкуешь? Этот сугубо семейный вопрос решится в свое время. Ты еще пока не женат. Бери в жены Ариубат, и никаких осложнений не будет.

— Пожалуй, я так и сделаю. Спасибо за добрый совет.

— Желаю успеха. Но и ты мне помоги найти невесту, а?

— Ну, это для меня легче легкого. Для другого я все могу, не то что для себя.

— На тебя вся моя надежда.

Назир рассмеялся, обнял Ахмана за плечи, и они вошли в дом, где помещался сельсовет...

А что делает в это время Ариубат? Едва захлопнулась дверь за Ахманом, она, теперь уже ни секунды не колеблясь, берет в руки письмо. Только бы никто не вошел, только бы не помешали... Торопясь, неровно надрывает конверт. На стол падает фотография. Асхат... И надо же, чтобы именно в эту минуту в библиотеку влетела, как вихрь, Ханифа. Ариубат не сумела спрятать фотографию, которая тотчас оказалась в руках у подруги.

— О аллах, дай хоть разочек взглянуть! — кричит Ханифа, хотя она уже смотрит на снимок. Щеки у нее пылают, в блестящих, азартных глазах — слезы. — Братик, родненький мой, исхудал. Что с ним?

Девушки вместе принимаются рассматривать фотографию. От волнения Ариубат ничего толком не может разобрать. Да, кажется, Асхат действительно чуточку похудел. Но глаза нисколько не изменились: черные и глубокие, смелые и задумчивые — прямо в душу глядят. Строго сдвинуты широкие черные брови, губы плотно сжаты, но в уголках как будто спряталась улыбка. Или это только кажется?

— Ариубат, дай мне карточку на минутку! Я только отцу покажу и принесу обратно.

Но Ариубат уже успела заметить на обороте фотографии надпись.

— Ни за что! Я лучше умру. Что твой отец подумает обо мне?

Ханифа прекрасно понимает причину отказа и больше не настаивает. Однако и она заметила надпись, и ей, разумеется, совершенно необходимо ее прочесть. Что мог написать брат?.. Правда, письмо предназначено не ей, и фотография — тоже... Но любопытство берет верх, Ханифа быстро переворачивает фотографию и читает: «Ариубат! Смотри на эту фотографию и вспоминай обо мне. Асхат».

Ханифа поднимает глаза и говорит:

— Хорошая надпись!

И протягивает снимок Ариубат. А у той руки дрожат, и буквы прыгают перед глазами.

— Поняла?

— Нет!

— Ладно. Потом разберешься. Я пойду, надо на ферму ехать. Заглянула к тебе узнать о здоровье Асхата. Мог бы, кажется, единственной сестре написать два слова!

В последних словах Ханифы звучит прямая обида, но Ариубат молчит. Что делать? Может быть, нужно сейчас прочитать письмо, вслух? Сестра ведь, как ни говори, тоже тревожится за брата. Нет. Сначала надо прочитать самой. Любит или... Ариубат вздрагивает. Она совсем забыла о Ханифе, но та напоминает о себе:

— Что же ты молчишь? Что он пишет? Как он себя чувствует?

— Хорошо, — тихо отвечает Ариубат и краснеет: она не умеет лгать.

— Ну, ладно, я убегаю, до свиданья!

Ханифа обнимает подругу.

— Погоди, захвати с собой, пожалуйста, газеты и журналы для ваших. Чего ты так торопишься? Ты же вроде бы не собиралась так быстро возвращаться на ферму. Соскучилась?

— Да нет, просто обещала Фаризат сегодня вернуться. Она там одна. Кстати, что передать Адемею?

— Разве ты увидишь отца?

— Да, мы скоро выгоним скот поближе к его отарам.

— Передай, что я сама к нему приеду.

— Ладно! А ты захвати с собой новое письмо, если придет.

Ханифа целует подругу в щеку и убегает, прижимая к груди стопку газет и журналов.

Но Ариубат ее уже не слышит. Она снова взялась за письмо, которое ей до сих пор не удалось прочесть.

Что же он пишет?

«Ариубат!

Прости, что так долго не посылал тебе весточки. Если хочешь знать, это письмо и начал писать давно, как только приехал в Москву. Да все откладывал: хотелось отыскать для тебя такие слова, которых еще никто до меня не нашел. Но я их не нахожу, и вот видишь — пишу обыкновенно, как все. Помнишь наши школьные споры о любви? Дети, что мы в ней понимали? Одна фраза из «Онегина» казалась нам немного смешной — «Любви все возрасты покорны». Почему — «покорны»? Разве человек не свободен в своей любви, разве не сможет он по своей воле любить или не любить? Только теперь, Ариубат, я понимаю, какая это сила — любовь! Она, как магнит, притягивает человека к тому, кого он полюбил, как цепь, которую не разорвешь... И не можешь вырваться из-под ее власти. Да я и не хочу.

У нас сейчас уйма работы, времени мало остается, но где-то в глубине души все время живет память о нашей юности, о нашей дружбе, о тебе.

Помнишь, как-то Антонина Николаевна рассказывала в классе о лермонтовской Бэле? «А глаза у Бэлы, — сказала она, — были такие же, как... у нашей Ариубат!» И все обернулись к тебе, а ты покраснела и низко-низко опустила голову. Помнишь? Я никогда не забуду этого.

Но чаще всего я вспоминаю те короткие минуты, когда мы стояли с тобой у клуба в день моего отъезда в Москву. Ты была задумчивая и грустная, но потом улыбнулась и взглянула мне в глаза — и все вокруг вдруг изменилось и засияло, и я сам стал смотреть на все по-новому. Минуты расставания сблизили нас. Жаль, что мы с тобой почти ни о чем не сумели тогда поговорить. А разве письмо скажет все то, что я хочу тебе сказать?

Как поживают наши друзья? Что Ахман? Не женился еще на Фаризат? Помнишь, как мы однажды нашли под партой его записку к ней?

А как идут дела у нашего несравненного, неунывающего Назира? Все шуточки да розыгрыши? Чудесный был класс! Неужели мы больше никогда не соберемся все вместе?

Как поживают старики — твои и мои? Что поделывает моя стрекоза-сестренка, не заскучала еще на своей ферме?

Передай всем мой сердечный привет и самые хорошие пожелания.

Здесь у меня тоже много друзей. Съехались мы в Москву со всех концов страны: один мой сосед по комнате — сибиряк, другой — грузин, двое — из Средней Азии. Настоящий интернационал.

Ну, милая Ариу, надо же когда-нибудь и закончить это бестолковое письмо. Не написал тебе и сотой доли того, что хотел, да боюсь, что у тебя и от этого голова разболелась.

До скорой встречи. Помни обо мне!

Твой Асхат.»

Ариубат пробегает глазами последние строчки и оборачивается. Ей кажется, будто кто-то стоит у нее за спиной и вместе с ней читает письмо. Никого нет. Еще много раз будет перечитывать дорогие строчки, будет думать над каждым словом, а пока нужно как можно скорее спрятать письмо. Снова кто-нибудь может прийти — библиотека никогда не пустует. Не дадут побыть одной, помечтать... А помечтать так хочется! Прочь сомнения! Сейчас все стало на свои места: Асхат любит меня. А вовсе не Фаризат! И причем здесь она? Просто Ханифа разыгрывала меня, хотела, наверное, вызвать на откровенность. Хорошо, что я ей ни о чем не проболталась... Асхат просит передать привет друзьям. Но как я могу это сделать? Ведь тогда все узнают, что я получила от него письмо, — именно я, а не сестра и не Фаризат. Нет, дорогой мой, любимый мой, не обижайся, но я не могу пока выдать людям нашу тайну — передать им твой привет... Только бы Назир не проболтался! Нужно предупредить его.

Милый, как я соскучилась по тебе! «Погляди на меня еще раз, свет очей моих», — шепчет Ариубат, снова и снова разглядывая фотографию. Но где же ее хранить? Дома нельзя — там все на виду. Спрятать в книгу? А если забудешь, в какую именно, и попадет в чужие руки? Хорошенькое дело! Может, запечатать в конверт и дать бабушке, чтоб запрятала в свой сундук? Нет, и это не годится. Как же я проживу без твоей карточки хотя бы час? Лучше сделаю так: положу вот сюда, в ящик стола, под бумагу. Захочу — и погляжу на тебя, а ты — на меня. И никому больше не покажу. Ты ведь мой, только мой... Мой!

Радостно и тревожно бьется сердце Ариубат. А солнце уже перевалило через горы. Теперь их вершины сверкают, как серебряные иглы, воткнувшиеся в небо. Растаяли серые тучи. Кончается утро — начинается день, ясный и сияющий день Ариубат.

2. ДОРОГИ

Назир не знает, что Азамат неспроста так срочно вызвал к себе секретаря сельсовета.

Когда они с Ахманом вошли в кабинет, там полным-полно было народу.

Ахман здоровается со всеми за руку — как старый знакомый. Назир только скромно наклоняет голову.

Но Азамат, поглаживая усы, громко и даже торжественно рекомендует прежде всего именно его:

— Дорогие гости, хорошенько приглядитесь к этому молодому человеку! Зовут его Назир Муратов. На него возложена обязанность радовать вас.

— Очень приятно, — вежливо отвечает сидящий на диване мужчина средних лет. Лицо у него молодое, но на висках седина. — Будем знакомы: меня зовут Борисом Петровичем Потаповым. А это Валя Свиридова и Коля Медведев. Мы — геологи. А теперь объясните, пожалуйста, аксакал, почему этот молодой человек должен нас радовать? И чем?

— Письмами из дому, газетами, журналами, посылками, — отвечает Азамат, поглаживая усы.

— О, тогда это действительно самый нужный товарищ, — улыбнулась Валя, глядя Назиру в глаза. — Я сегодня как раз собираюсь отправить письмо домой. А письма на мое имя вы, пожалуйста, приносите мне сразу, Назир. Хорошо?

— Зачем, Валя, я тебе буду приносить письма? Лучше я сам скажу все, что мне захочется, — ответил, ни секунды не медля, Назир, а Валя покраснела.

— Силен друг! — нахмурился Коля Медведев.

— Назир у нас настоящий джигит! — И Азамат приосанивается, будто ему самому только вчера минуло двадцать. — Но я первым делом хочу сказать, что мы рады приезду друзей и постараемся им помочь, насколько хватит наших скромных сил. Можно было бы и здесь, в ауле, найти вам хорошее жилье, да боюсь, на работу далеко вам ходить...

— Спасибо на добром слове, товарищ председатель, — говорит Борис Петрович, — пока нам нужен только хороший проводник, знающий горные дороги. Вы нас извините, если мы сейчас попрощаемся с вами. Нам пора, время не ждет.

Тут и пришел черед Ахмана.

— Ты проведешь их в горы, Ахман, — тихо говорит ему Азамат.

— Может лучше — Назир?

— Делай, что тебе сказано!

— Ну, хорошо, хорошо, я ведь но против, — поспешил согласиться Ахман, поймав строгий взгляд председателя.

Азамат и Назир еще долго стоят на пороге и молча смотрят вслед уходящим.

Как бодро, однако, вышагивает Борис Петрович, — думает Азамат, — спина сутулая, а походка совсем как у молодого.

Что касается Назира, то он не спускает глаз с Вали. Волосы ее блестят на солнце, как золотые; перекинув через руку легкий плащ, она идет — будто земли не касается. Зато Коля ступает твердо, уверенно; воротник рубашки расстегнут, грудь открыта горному ветру. Вот и Ахман догнал их. Заговорил о чем-то с Борисом Петровичем. Показывает ему рукой на древнюю башню, что стоит немного в стороне от аула. Потом обращается к Вале. Азамат тоже заметил это:

— Эй, Назир, гляди, как бы Ахман не перебежал тебе дорогу!

— С меня довольно девушек нашего аула, — отшутился Назир.

— Да, у вас, молодых, это модно — заигрывать со всеми, без разбору. Сегодня — с одной, завтра — с другой...

— Не говорите так, аксакал, вам это не подобает. — Лицо у Назира серьезное, но в глазах пляшут лукавые огоньки. — Вы должны нас воспитывать. А то, знаете, у нас кое-кто любит рассуждать о том, что мы вот-вот построим коммунизм, а сами не могут распрощаться со старинными обычаями. — И, помахивая пустой почтовой сумкой, Назир гордо удалился.

Почтальон задел больное место. Азамат поморщился. Ушел к себе и с треском захлопнул дверь. Черт побери! Дня не проходит, чтобы этот молокосос не ковырнул его из-за глупой истории с Зайнаф. Любимая племянница Азамата, дочь его сестры, вышла замуж сразу после окончания средней школы. С дядей не посоветовалась, не спросила его согласия, а он хотел, чтобы девчонка продолжала учиться. Как так можно!

Вскоре после этой свадьбы комсомольцы устроили диспут. «Наш молодой современник» — так он назывался. Пригласили и Азамата. Он пришел, конечно, почему не пойти, и с удовольствием послушал молодежь. Все говорили хорошо, правильно, а потом на сцену вышел Назир, нацепивший по этому поводу свой самый яркий галстук, — и пошло!

— Хочу вам напомнить, друзья, — начал он, — о том, что мы уже давно начали забывать о дурных традициях прошлого, которые, оказывается, еще не изжиты в нашей среде. Вот здесь, на нашем собрании, присутствует всеми уважаемый человек (в ту же минуту все головы, как по команде, повернулись в сторону Азамата). Его племянница Зайнаф недавно вышла замуж за колхозного механизатора. Так Азамату, видите ли, это не понравилось: как это девушка посмела выскочить замуж, не спросив совета и разрешения у своего дяди — председателя сельсовета? Наш дорогой Азамат Атабиевич до сих пор не разговаривает со своей сестрой. Обиделся! Это же дикость, товарищи! Неужели в наше время девушка должна спрашивать у дяди, за кого ей выходить замуж? Может быть, нужно было с жениха еще и калым потребовать? В каком веке мы с вами живем, я вас спрашиваю? Я знаю только одно право, — уверенно продолжал Назир, — каждый может жениться на той, которую он любит, и каждая может выходить замуж за того, кого любит она. Вы согласны со мной или нет?

— Согласны, согласны! — закричали все хором. А скромница Ариубат встала и, сильно покраснев, добавила:

— Только с одной поправкой: каждый может жениться на той, которую он любит, если и она любит его...

Азамат едва усидел на месте. Стул под ним скрипел, как, бывало, колеса старинной арбы на крутом подъеме. Председатель весь вспотел от злости и от стыда... Пришлось, конечно, выходить на трибуну. Пришлось, можно сказать, оправдываться перед всеми этими юнцами, сводить все к шутке, к тому, что он, мол, хотел проверить, какой у него зять, да только сделал это не совсем удачно. Кто не научился камни бросать, попадает всем в голову... А Назир не постеснялся почтенного человека выставить на смех... Неприятная была история, к чему ее поминать на каждом шагу? Азамат не хотел ничего плохого, обиделся на сестру и на племянницу — так как же не обижаться? И почему это пережиток? Но ребята вообще молодцы! Как здорово они говорили о коммунизме, какие чистые у них сердца! Ведь это и нужно прежде всего — чистое, честное сердце, честный труд. Это основа основ.

Азамат улыбается. Счастливое поколение! Им-то и жить при коммунизме. Жить без обмана, без воровства, без лжи, взаимных попреков и косых взглядов... Трудиться самоотверженно и радостно. Хоть бы одним глазком заглянуть к ним в окошко, на один бы денек попасть туда! Да где уж — годы, старик, годы... Но разве и я не стараюсь? Разве и я не делаю все, что в моих силах, чтобы приблизить это светлое время? Вот приехали к нам геологи. Будут искать руду. Нужное это дело, хорошее дело...

Группа геологов между тем все выше и выше поднимается в горы. Идут гуськом вдоль горной речки, по узкой тропинке, и чем дальше идут они, тем сильнее неодолимое обаяние суровой красоты гор.

Белые плотные облака сидят на горных вершинах, как папахи на всадниках. Но вот ветер подбирается к ним, поднимает папахи все выше — и уже плывут по небу, разбегаясь и тая, белые клочья овечьей шерсти. И обнажаются сверкающие льдом вершины.

Валя и Николай все это видят впервые. Дух замирает от необъятного простора, горный воздух кружит голову, хочется остановиться и смотреть, смотреть...

Но Борис Петрович то и дело поторапливает их:

— Не отставайте, ребята! Успеете еще и налюбоваться горами, и ноги себе набить на этих кручах.

— Борис Петрович! Может, сделаем привал? — спрашивает Ахман, который и сам не прочь немного отдохнуть.

— Что ж, не возражаю. — Борис Петрович смотрит на часы. — Посидим часок и с новыми силами двинемся дальше... — И, быстро заглянув в блокнот, добавляет: — Ахман Даудович.

— Называйте меня, пожалуйста, просто Ахман.

— Хорошо. Вы извините, я плохо запоминаю имена и отчества и часто путаю их: потому и записываю. Скажите, как называется вон та вершина?

— Уллу-Тау — Большая гора.

— А та, что пониже?

— Гитче-Тау — Малая гора.

Потапов записывает оба названия в свой потрепанный блокнот.

— Пожалуй, названия ваших гор легче запомнить, чем имена ваших людей.

Подошли Валя и Николай. Они успели набрать образцы минералов. Все уселись под деревом, в тени, на самом берегу быстрой и шумной горной речки.

— Валентина, гляди, река белая, совсем белая, в-о-н там, — старается перекричать грохот воды Николай. — Я такой нигде не видел.

— Это от пены, — объясняет Борис Петрович, — горные речки почти все такие. Особенно здесь, на Кавказе.

Валя поднимает голову и замечает орла, парящего в вышине на неподвижно раскинутых крыльях.

— Борис Петрович, смотрите, орел! Коля, сфотографируй его, пока он над нами!

— Не спешите, Валечка, — успокаивает ее Ахман. — Орлов у нас много, увидите еще не раз.

Он тоже запрокидывает голову, следит за полетом орла и думает в это время, что до сих пор сам он, родившийся и выросший здесь, почти не замечал красоты родных мест.

А Валя спрашивает:

— Ахман Даудович, а он нас видит?

— Наверное, видит. У орла глаза острые. А вы тоже меня называйте просто Ахман, ладно?

— Ладно. И перейдем на ты! Хотите? — улыбается Валя, надо сказать, к большому неудовольствию Николая.

И Валя первая протягивает Ахману руку. Он смотрит на нее и как будто впервые видит золотые волосы и голубые Валины глаза. Какая она красивая! Как утренняя звезда... В общем, нетрудно заметить, что Ахман вдруг превращается в поэта. Говорят, случаются иногда с людьми такие внезапные превращения...

Борис Петрович и Коля занялись образцами.

— Надо разобрать их, когда придем на место, — говорит Коля. — Кто знает, может, и найдем что-нибудь стоящее.

— Найдем, Коля, обязательно найдем! В этих горах скрыты большие богатства. В обкоме меня познакомили с материалами последней партконференции и пленумов. Здешний секретарь райкома говорил очень интересные вещи.

Валя и Ахман теперь тоже внимательно слушают Барнса Петровича.

— Этот секретарь, видно, головастый мужик. Он говорил о том, что у района пока нет достаточных средств для проведения широких геологоразведочных работ, а делать это необходимо. Надо стучать во все двери, писать в Москву. Как говорится, дитя не плачет — мать не разумеет. В общем, вопрос поставлен резко и совершенно правильно, — заключил Потапов и вдруг заулыбался. — Э, да к нам вроде Казбич пожаловал, только без бурки, башлыка и винтовки!

— Это же наш Азамат! — удивленно воскликнул Ахман.

Все рассмеялись. Коля похлопал Ахмана по плечу.

— Ты не ошибся, друг.

Ахман не понял, почему геологи смеются, но на всякий случай улыбнулся тоже.

Азамат спешился и подошел к сидящим.

— Добро пожаловать! Милости прошу к нашему шалашу! Борис Петрович жестом пригласил Азамата сесть. Тут же, мельком заглянув в свой блокнот, спросил: — Далеко ли собираетесь, Азамат Атабиевич?

— Да к вам и собрался!

— Очень рад! Хоть мы, признаться, не ждали вас так скоро.

— После вашего ухода позвонил из райкома Батыр Османович. Говорит, что хотел сам с вами встретиться, да сегодня никак у него это не получается. Очень обрадовался, когда я сказал, что собираюсь за вами вслед, просил передать привет и пожелание большой удачи.

— А мы как раз его сейчас вспоминали, — сказал геолог. — Это прямо-таки символично!

— Да, действительно, — тактично заметил Азамат, не вполне понимая, о ком, собственно, идет речь и что означает красивое слово «символично».

— Я только что говорил своим ребятам о вашем секретаре, — продолжал Борис Петрович.

Азамат в замешательстве: о каком секретаре речь? С Батыром Османовичем Потапов, кажется, еще не знаком лично. Неужели об Ахмане? Не наболтал ли этот дуралей тут чего-нибудь лишнего? И Азамат строго смотрит в сторону своего секретаря, который в это время, ни о чем не подозревая, весело болтает с Валей и, кажется, уговаривает ее сесть на лошадь... Взгляды их встречаются. «У, бесстыжие твои глаза!» — думает Азамат. Ахман же никак не может понять, почему председатель так сердито смотрит на него...

— Ну и как же, Борис Петрович, нравится вам наш секретарь? — осторожно допытывается Азамат.

— О да, очень! Сразу видно: умный человек.

Азамат немеет. А Борис Петрович неторопливо ведет речь дальше:

— Мне очень понравились его выступления на партконференции и на пленумах. В обкоме меня познакомили с этими материалами. Деловой человек — знает, что нужно народу, и, видимо, умеет постоять за его нужды.

У Азамата гора с плеч свалилась. Слава аллаху! Так вот, значит, о каком секретаре шла речь! А он-то, умная голова, решил, что все это относится к секретарю сельсовета — Ахману... Хорошо хоть, что не выдал себя ничем.

— Мы все к нему хорошо относимся, — говорит Азамат. — Правильный человек. Прямой. Слов на ветер не бросает. Настоящий коммунист.

— Верно! — соглашается Потапов.

Пока старшие таким образом беседуют, молодежь вертится вокруг коня.

— Ахман! — зовет Азамат. — Отвяжи-ка от седла сумки да неси их сюда! И вы все идите сюда, поближе. Посмотрим, что Ханифа собрала нам, не забыла ли чего? — И председатель начинает аккуратно раскладывать на зеленой траве свои припасы: сдобные лепешки, отварную курицу, сыр, фрукты, коробочку с солью. — А это что? Чистые салфетки! Умница дочка, позаботилась обо всем. Вот только не забыла ли она о том, чем утоляют жажду?

Но Ахман уже достал из другой сумки пластмассовые стаканчики, бутылку, куски жареной баранины. Азамат доволен.

— Ну, дорогие друзья, прошу отведать нашего скромного угощенья. Вы, конечно, проголодались! Горы возбуждают аппетит, и еда на свежем воздухе кажется более вкусной. Ну-ка, Ахман, налей нам чего-нибудь из бутылочки, если она не пустая!

— Но я не пью, — вздыхая, говорит Борис Петрович. — Особенно в горах. Здесь водка — наш враг. Как ты на это смотришь, товарищ председатель?

— Поверь, я тоже не из тех, кто увлекается этим занятием. Но выпить стопку на радостях, наверное, не так уж и вредно, — не то спрашивает, не то утверждает Азамат.

— А какая сегодня у нас особая радость? — спрашивает Потапов. — Если повод серьезный, я не откажусь.

— Первый день вашего появления у нас в горах — для нас большой праздник. С сегодняшнего дня горы начнут раскрывать перед вами свои недра, начнут отдавать свои сокровища. За успешное начало этого дела я и хочу выпить вместе с вами, — Азамат поднимает пластмассовый стаканчик и первым осушает его.

— Николай! А ты чего ждешь? После такого тоста не выпить грешно, — поднялся Ахман.

Встретив недоуменный взгляд Вали, он объясняет:

— У нас, горцев, когда старший по возрасту провозглашает тост, молодые, из уважения к нему, пьют стоя…

— Уменье почитать старших — прекрасный обычай, — говорит Потапов. — И я знаю, что нигде он не соблюдается так истово, как у вас, на Кавказе. А гостеприимство кавказцев! Оно ведь вошло в пословицу! Кто не уважает гостя, тот сам себя не уважает, — размышляет вслух Борис Петрович. — Нет, важно, наверное, другое: мне кажется, что в гостеприимстве сказывается глубокая деликатность горцев, их нежелание обидеть человека: если я, хозяин, не окажу гостю внимания и уважения, как плохо будет он чувствовать себя в моем доме... Спасибо вам, Азамат Атабиевич, большое спасибо за ваше радушие!

— Что вы, Борис Петрович? — растроганно говорит Азамат. — Мы, к сожалению, растеряли многие наши прекрасные обычаи... У нас в ауле жил один старик — я его еще помню — так он, если только было у него в доме что-нибудь вкусное, немедленно выходил на улицу и приглашал к себе всех встречных — знакомых и незнакомых.

— Вот чудак! Охота была угощать всех встречных-поперечных! — недоумевает Коля.

— Жаль, Николай, что ты не понимаешь глубокой человечности этих обычаев, — покачал головой Потапов.

— Да, — поддержал Азамат. — Мало ли что может случиться с человеком в пути: проголодался, устал, заболел. В дороге все может быть и с тобой, и со мной. Как же не помочь человеку...

Припасы тем временем оказались съеденными, водка — выпитой, пора было двигаться дальше.

Азамат предложил Вале сесть на его коня. Ей помогли взобраться в седло. Девушка замирает от страха. В знак особого уважения к гостье, Азамат сам вел коня в поводу, и все же Валя чувствовала себя беспомощной, как будто навсегда потеряла опору под ногами. Хотела было уцепиться рукой за конскую гриву, да боязно оторвать руку от седла... Только бы остальные не заметили, как она струсила. Это ее единственное желание. И старый горец его отлично угадывает, но вида не подает и степенно выступает впереди, возглавляя шествие.

— Не трусь, Валя, — подбадривает наездницу Ахман. — Научишься. Скоро будешь на скачках призы получать.

— Да уж конечно, особенно если возьмет такой темп, как сейчас! — смеется Потопов.

Валя сумела-таки одной рукой вцепиться в гриву, а другой крепко держится за луку седла. По сторонам она уже не смотрит и красотами природы не любуется. Ноги начинают болеть от непривычного напряжения. Хорошо бы, конечно, спешиться, да стыдно. Нужно придумать какой-нибудь благовидный предлог.

— Азамат Атабиевич, — наконец не выдерживает она, — подъем такой крутой, лошади, наверное, тяжело, вон как она дышит. Может, мне сойти?

— Что ты, дочка! — улыбается в усы Азамат. — В этом месте и я никогда не схожу с коня. А ты по сравнению со мной — пушинка.

Валентина начинает срочно подыскивать какую-нибудь другую причину.

— Азамат Атабиевич, — снова просит она своего проводника, — помогите мне слезть, пожалуйста! Хочу нарвать цветов.

— Зачем же самой рвать цветы, красавица? Разве наши орлы не справятся с этой работой?

Ахман и Коля наперегонки бросаются собирать цветы. Скоро перед Валей мерно покачивается огромный букет горных цветов. А ноги болят по-прежнему. Куда там — сильнее прежнего! Кажется, еще минута — и они отвалятся совсем...

Борис Петрович поднимает голову к небу. Над ближними вершинами клубятся темные тучи. Ветер усилился и переменил направление.

— Что вы скажете про эти тучки, товарищ председатель? — обращается Борис Петрович к Азамату.

Тот, разумеется, раньше геолога заметил, что погода портится, но ему не хотелось тревожить спутников. Думал, что успеют они добраться до ближней пещеры, пока дождь не начался.

— Ничего страшного, Борис Петрович!

— Страшного-то ничего, только промокнем, у нас дождевиков с собой нет, — говорит Коля.

Вдалеке, над громадами вершин, затянутых темной пеленой, сверкнула молния. Прогрохотал гром. Подхваченный великанами-скалами, он долго еще эхом отдавался в ушах. Небо вверху стало почти черным, но здесь, внизу, все еще было залито солнечным светом.

Азамат ускорил шаг. Валя, теперь уже не стесняясь, спешилась, и с трудом передвигала онемевшие ноги. Ахман с Николаем подхватили ее под руки. Впрочем, скоро все прошло, и Валя зашагала самостоятельно.

Снова сверкнула молния, все вздрогнули от близкого удара грома. Азамат не на шутку встревожился. Он-то хорошо знает, что такое гроза в горах. Жаль будет, если приезжие в первый же день вымокнут до нитки, да еще, пожалуй, простудятся, заболеют.

— Ахман! — распорядился председатель. — Давай быстрее вперед, набери побольше сухого хвороста и тащи в пещеру.

Ахман повиновался на этот раз без всяких возражений.

Геологи сожалели теперь о том, что поторопились с утра отправить свои вещи на ослах в горы. Хотели сами двинуться налегке, но вот что получилось.

— Ничего, друзья, не волнуйтесь! Мы еще нагоним наших ишачков, — успокаивает их Азамат. — День впереди, а погода в горах переменчива, как женщина: только что она горько плакала, а вот уже весело смеется.

Ветер становится все сильнее. Темный полог туч прочно накрыл горы, — человеку, не знающему этих мест, и в голову бы не пришло, что вершины рядом. Между небом и землей протянулись беловатые нити. Их становится все больше; белая стена приближается.

«Только бы не град!» — думает Азамат, а вслух предлагает:

— Прибавим шагу! Пещера недалеко, вон за тем поворотом. Успеем добраться туда до дождя.

Ливень накрыл их недалеко от входа в пещеру. Путники в мгновение ока промокли до костей. Разгоряченные быстрой ходьбой, они почувствовали себя теперь так, будто окунулись в ледяную воду горной реки. Всех била дрожь, особенно озябла Валя. Азамат набросил ей на плечи свой пиджак.

Тьма кромешная. Вдруг — яркая вспышка молнии и удар грома над головой, будто рухнуло небо. Грохот не прекращается — это уже камни грохочут, начался обвал. Валя в испуге схватила Бориса Петровича за руку. Отчаянно рванулась куда-то в сторону лошадь и чуть не подмяла под себя хозяина. Коля, боясь повернуть голову туда, где прогремел обвал, жмется к Потапову.

Промокшие и окоченевшие, они, наконец, добрались до пещеры. Ахман ловко и быстро разжег костер, в который уже раз за сегодняшний день удивив своего начальника: ну и прыть у парня, смотри пожалуйста! Понемногу все успокаиваются, греются, сушатся у костра. От мокрой одежды валит пар. Сначала говорят мало и тихо, потом — все громче, начинают хохотать друг над другом, спорить, кто больше всех испугался грозы. Немного, в сущности, нужно человеку, чтобы к нему вернулось хорошее настроение.

А снаружи все гремит гроза. Дождь, видимо, уже стихает, но ветер не унимается, его бешеный вой хорошо слышен в пещере. Азамат подходит к выходу: вот наконец и град. Вслед за ним с гор обрушиваются стремительные потоки, неся с собой камни — маленькие и большие. Все столпились у выхода из пещеры. Поток бушевал совсем рядом. Николай, да и Ахман порядком встревожены, не говоря уже о Вале.

— Ничего, — спокойно говорит Азамат, подбрасывая в костер сухие сучья. — Как только кончится град, все придет в норму.

Его слова, а главное, спокойный тон, каким они произнесены, всех приободрили.

— А ты, Ахман, — оборачивается Азамат к юноше, — сегодня достоин особых похвал.

— Да, — подхватил Борис Петрович, — вы сегодня просто спасли нас от беды! Спасибо вам!

Ахман — на седьмом небе. Похвалы ему достаются не часто. Впрочем, сам он о себе совсем неплохого мнения...

3. ВОЛ И ДРАКОН

На ферме все с нетерпением ждут приезда Батыра Османовича, особенно Фаризат...

Работает на ферме в основном молодежь — девушки и ребята, недавно окончившие десятилетку. Поначалу они побаивались секретаря райкома, а теперь огорчаются, если он задерживается. Секретарь райкома — частый гость на ферме И последний раз он был здесь, кажется, недели две назад.

Батыр Османович привозит с собой книги, журналы. В следующий приезд непременно спросит, понравилось ли прочитанное, все ли понятно. Разговаривать с ним интересно, хотя кое-кому приходится частенько краснеть: не успел прочитать взятую домой книгу или же ничего в ней поначалу не понял... Однако многие вскоре пристрастились к чтению, обменивались книгами, с нетерпением ждали, когда Батыр Османович привезет новые.

Обычно Батыр приезжал на ферму рано, но сегодня прибыл, когда доярки уже возвращались с утренним удоем.

— Доброе утро, девушки! — весело здоровается он с каждой за руку.

— Добрый день, Батыр Османович! — откликается за всех Фаризат.

— Какое же утро — в полдень? — усмехается бойкая Ханифа.

— Стыдно, Ханифа! — останавливает подругу степенная Фаризат. — Пора знать, с кем можно шутить, а с кем — нельзя.

— Без шуток трудно прожить, — возражает Батыр. — Знаете, случилась однажды смешная история, вроде той, что со мной произошла только что...

И секретарь смеется, а за ним и девушки, хотя они еще не успели выслушать смешную историю...

— Чем ты так насмешил девчат? — спрашивает Конак, ночной пастух фермы, здороваясь с Батыром.

— Да пока только своим смехом, — отвечает секретарь.

Все усаживаются в кружок, кто на чем придется.

— Дело было не то в Баксане, не то в Чегеме, — начинает Батыр. — В знойный день идет с пастбища человек. Пить ему хочется страшно. Думать ни о чем другом не может. «Вот, — мечтает, — как толькоперевалю через гору, — напьюсь, там есть чудесный родник». Идет он, идет, поднимается в гору, спускается с горы, а навстречу ему — косари. И вместо того, чтобы первым делом поздороваться, как положено, говорит: «Где бы здесь воды напиться, товарищи...» Понял, что сморозил глупость, хотел поправиться и снова: «Где бы здесь водицы испить, товарищи?» Косари смеются, поняли его ошибку и направили его к своим шалашам... Вот, собственно говоря, и весь мой рассказ. Теперь ваша очередь рассказывать. Как поживаете, уважаемый Конак, как дела на ферме?

— Спасибо, хорошо, — скороговоркой отвечает Конак, — скота много, приплод здоров, надои хорошие, сами тоже сыты.

— Что ж, прекрасно, отец, — удовлетворенно говорит Баразов и, обращаясь к своему шоферу Борису, просит его принести из машины связку с книгами. Борис — неизменный спутник Батыра Османовича, он хорошо изучил характер своего начальника и все его поручения выполняет быстро, четко и без лишних слов.

Пакет принесен и развязан. Книги и журналы пошли по рукам.

— Батыр Османович, — обращается к секретарю зарумянившаяся Фаризат, — у нас с Конаком недавно вышел спор. Разрешите его, пожалуйста.

— О чем же вы спорили?

— Я на днях прочитала Конаку заметку в газете о землетрясении в Японии. Оказывается, у него есть своя собственная теория на этот счет. Мы стали ему возражать... Пусть он лучше сам расскажет. — Фаризат повернулась к старому пастуху.

Конак молчит. Почему-то не хочется ему возобновлять этот разговор при Батыре Османовиче. Но раз все просят, придется рассказать.

— А, ничего особенного! — машет Конак рукой. — Просто я объяснил им, как получаются землетрясения или, скажем, затмение луны. Мой отец был человеком грамотным: медресе окончил. Вот он мне и говорил, что земля не имеет ни начала, ни конца, огромная, значит, она. А держится эта громадина на одном роге вола. Когда у вола устает один рог, он перебрасывает землю на второй. От этого и получается землетрясение. Вот и все.

— Скажи, Конак, а на чем же стоит этот вол? — без улыбки спрашивает Батыр. Молодежь еле сдерживает смех, но секретарь взглядом просит всех не смеяться.

— Святой аллах! Откуда мне знать?

— Но ты же утверждаешь, что земля не имеет ни начала, ни конца?

— Ясное дело.

— Как же вол выдерживает на кончике одного рога такую тяжесть?

— Отец говорил, что этот вол в несколько раз больше земли, — отвечает Конак, почесывая затылок.

— А твой почтенный отец сам его видел?

— Нет, но он прочитал об этом в своих толстых книгах...

— Интересно, Конак, как такого великанского вола обеспечивают сеном, водой? Нелегко, наверное, приходится тем, кто приставлен его кормить.

— Этого тоже, кроме аллаха, никто не знает.

— И вообще возникает множество вопросов. Например, такой: неужели этот самый вол все время стоит на ногах? Ведь ему и отдохнуть нужно. Но если он уляжется спать или опустит морду, чтобы испить воды, земля, пожалуй, сорвется и покатится куда-нибудь, как футбольный мяч. Как ты себе все это представляешь, Конак?

— Земля тогда свалится на то, на чем стоит вол! — звонко выкрикивает Ханифа и заливается смехом.

— Ты еще молода об этих вещах рассуждать, — обрывает ее помрачневший Конак.

— Значит, этот вол вечно держит уразу, все время постится — не ест, не пьет и даже не отдыхает?

— Я лучше пойду посмотрю, как там наши коровы. — И Конак, кряхтя, поднимается с места. Но Батыр, смеясь, удерживает его.

— Прости, отец, но ты еще не объяснил нам, каким образом получается лунное затмение.

Чувствуется, что старику уже не хочется говорить:

— Что я вам могу объяснить? Вам рассказываешь, что знаешь, а вы потом разбиваете мои рассказы, как глиняные горшки... Но коли просите — быть по-вашему. О лунном затмении я слышал такую историю: днем и ночью луну караулят особые караульщики. Ежели они устанут и заснут, к луне подкрадывается дракон и начинает ее грызть. Так получается лунное затмение. И тогда люди на земле хватают ружья и начинают палить вверх. Бьют в медные тазы и старые ведра, поднимают шум, чтобы разбудить караульщиков. Те просыпаются и прогоняют жадного дракона, и луна снова сияет на небе как новая... Так я сам слышал от старших, так и вам рассказал тогда. И ничего смешного в этом не нахожу, — сердито покосился Конак на своих улыбающихся слушателей.

И снова вопросы со всех сторон:

— А как дракон добирается до луны?

— Аллах всемогущ!

— А как там живут эти люди — караульщики?

— Они не люди, они ангелы.

— Разве ангелы спят?

— Что же им и отдохнуть нельзя? — вопросом на вопрос отвечает Конак.

— И пуля из ружья может долететь до самой луны?

— Конечно, может.

— И попасть в дракона?

— Ну да!

— Тогда почему же это чудовище живет так долго? Ведь какая-нибудь меткая пуля может его и убить.

— Кто знает...

— Значит, он бессмертен. Интересно, за какие это заслуги его наградили бессмертием!

Конак совсем притих, будто язык проглотил. Молодежь хохочет в открытую.

— Перестаньте, ребята, — урезонивает их Батыр Османович. — Но у меня к вам, уважаемый Конак, все же есть еще один вопрос: почему всемогущий аллах вместо злого дракона, который каждую минуту может проглотить нашу луну, не сделал бессмертным хотя бы одного человека на земле? С какой целью, подумайте только, аллах создал такое нелепое чудище и поднял его так высоко? Не проще ли было сбросить его с неба на землю? Луна светила бы себе спокойно, никто бы ей не угрожал, и люди бы избавились от лишних забот.

— Слушай, Батыр, ты совсем прижал меня к стенке. Пусть всемогущий аллах простит меня. — Конак понижает голос, видимо, для того, чтобы бог не услышал его кощунственных слов, — но кажется мне, что я заблуждаюсь. Неграмотный я, что поделаешь. Все, что ты говоришь, мне никогда и в голову не приходило. В самом деле, допустим, что вол и вправду держит землю на своих рогах. Но где же опора для самого вола? Или выстрелы. Если охотник стреляет по ту сторону горы, а мы здесь ничего не слышим, — как дойдут до неба наши удары в медные тазы и плошки?

— Вот это совсем другой разговор! — радуется Батыр Османович. — Настоящий деловой разговор. Понимаешь ли, Конак, и земля, и луна находятся в постоянном, вечном движении: земля вертится вокруг солнца, а луна — вокруг земли. При этом вращении земля иногда оказывается между солнцем и луной, и на луну падает тень земли. Это и есть лунное затмение. И никакие драконы и ангелы здесь ни при чем, понимаешь?

— Понимаю, Батыр, понимаю! — Конак поднимает вверх обе руки в знак капитуляции.

— Кроме того, уважаемый Конак, наши герои-космонавты уже много раз облетели вокруг земли и все в один голос твердят, что никаких волов и драконов они не встречали...

— Правда твоя, Батыр, — вздыхает Конак. — Печально сознавать, что я более шестидесяти лет верил разным сказкам. Жаль, что ты раньше не побеседовал с нами на эту тему. Им-то, молодым, что! Они все эти премудрости в школе узнали. А где наша стариковская школа?

Баразов понял и принял упрек старого пастуха. Критика была справедливой...

— Ты прав, Конак. Мы эту ошибку обязательно исправим. На днях я привезу или пришлю вам книжки о космосе, о строении вселенной, а вы, молодежь, непременно почитайте их вслух — и вам полезно будет, и Конаку с его сверстниками.

— Хорошо, Батыр Османович, — отвечает Фаризат.

Батыр вынул из кармана чесучевого пиджака записную книжку, что-то отметил в ней, задумался... Фаризат пристально рассматривает его. Он изменился в последнее время: всегда веселые черные глаза глядят устало, протянулись под ними тонкие морщинки. Она впервые заметила седину на висках у секретаря. Он еще совсем молодой, откуда же эта ранняя седина? «Забот, конечно, много, — думает девушка, — весь район на плечах». И она тоже невольно морщит свой чистый, открытый лоб.

— Пришлем вам лектора, пожалуй, — говорит Батыр. — Он вам обо всех этих интересных вещах расскажет подробно. А вы не поленитесь пригласить на лекцию товарищей с соседних ферм. Идет?

— Насчет соседей не беспокойся, Батыр, сам приведу! — заверяет его Конак.

— Ну вот и ладно. Книги, которые я привез в прошлый раз, прочитали? — спрашивает Батыр.

— Прочитали, прочитали, — за всех отвечает Ханифа. — Можете спрашивать.

— Не сегодня, друзья. О книгах поговорим в следующий раз.

Фаризат задумчиво заплетает длинные косы, растрепавшиеся от ветра. И вдруг, обращаясь к Батыру, говорит:

— А вы знаете, наш Конак хочет подавать заявление в партию.

Старый пастух онемел от неожиданности. Зачем она это сказала сейчас, после сегодняшнего разговора, после всех этих «волов» и «драконов». Кто его примет в партию, такого темного и несознательного...

Но Батыр отвечает спокойно:

— Слыхал я об этом. Наш Конак — потомственный животновод. Кто лучше него знает свое дело? Правда, с грамотностью у него плоховато. Вот я и хочу, чтобы вы ему в этом помогли.

Конаку кажется, что он ослышался. Да нет, он хоть и староват, да вроде еще не глух. Вот оно как! Батыр не бросает слов на ветер. Молодец! И какая все-таки интересная вещь — жизнь! Правда, лучшие годы уже позади и времени в запасе осталось маловато, но он еще покажет, на что он способен... Старик сейчас испытывает к Батыру такую горячую признательность, что готов обнять его как сына...

Звонкий хохот Ханифы врывается в размышления Конака.

— Что с тобой? — допытывается Фаризат, но Ханифа не в силах ей ответить.

«Опять, наверное, какая-то дурь в нее вселилась», — догадывается Конак.

— Ой, умру! — чуть не плачет от смеха Ханифа. — Ни читать, ни писать не умеет, а туда же — в партию собрался!

— Это не порок, Ханифа, — говорит Батыр. — Разве Конак виноват в том, что его не учили грамоте? Человеку под семьдесят, из них по крайней мере пятьдесят лет он провел в горах, при отарах. А смолоду где он мог выучиться? Стыдно над этим потешаться. Наша обязанность — помочь ему. А мы с вами до сих пор не удосужились. Вы расписываться умеете, Конак?

— А как же! В колхозной ведомости всегда расписываюсь сам. Правда, кассирша у нас какая-то, извините меня, малограмотная, никак не может разобрать мою подпись и каждый раз ворчит на меня...

Ханифа снова начинает смеяться.

— Ясное дело, у нее ведь только среднее образование, куда ей до тебя!

На этот раз Батыр Османович тоже смеется от души. Но все же считает своим долгом подбодрить Конака:

— Не горюйте, отец! Девчата у нас прекрасные. Непременно помогут вам.

— Поможем, — обещает Фаризат. — С сегодняшнего дня берем шефство над Конаком.

Старый пастух забыл о своей обиде на Фаризат. Он ей даже благодарен за то, что она затеяла разговор о его намерении. По правде говоря, ему кажется, что сегодня его уже приняли в партию...

— Ну, а теперь, — говорит Баразов, поднимаясь, — перейдем к менее возвышенным, но не менее существенным вопросам. Покажите-ка мне график надоев.

Всей гурьбой вваливаются в маленькую комнату заведующей фермой. Здесь тесновато, но чисто и уютно. Чувствуется, что на ферме хозяйничают девушки.

— Боюсь, — продолжает начатый разговор Батыр, — как бы соседи не опередили вас. Быстро увеличиваются у них надои. Любо-дорого смотреть.

— Что ты, Батыр, если мы им уступим первенство, я эту шапку больше никогда не надену! — И Конак снимает с головы свою старую папаху.

— Серьезная угроза, уважаемый Конак, — подхватывает шутку Батыр. — И она, думаю, испугает ваших соперников. Но пока у них — по пуду молока на каждую корову, а у вас, я вижу, — поменьше.

— Но зато у нас надои все время повышаются! — В голосе Фаризат звучит уверенность. — Сейчас еще рано подводить итоги. Вот увидите: мы своего первенства никому не уступим.

Подруги поддержали ее.

Баразов еще долго пробыл на ферме. Просматривал отчетность. Поговорил с каждым в отдельности. Уже стемнело, когда он собрался уезжать.

— До скорого свиданья, друзья! — И, обращаясь к Конаку, прибавил: — Мне ведь, как ответственному работнику, надлежит кормить и поить того самого вола, на рогах которого держится мир.

Все засмеялись.

По горной дороге, прорезая ночь светом фар, мчится маленький газик секретаря райкома. Прошел еще один день.

4. ПРИЗРАКИ ПРОШЛОГО

Тетрадь уже подходит к концу, а письмо никак не получается. Ариубат перечитывает написанное, рвет на мелкие клочки, снова пишет и снова рвет ни в чем не повинную бумагу. На дворе глубокая ночь. Девушка опускает утомленную голову на руки.

«Что со мной? Не могу связать двух слов. Пять дней! Сколько бумаги извела — и все без толку. Что подумает обо мне Асхат? Я ведь и сама знаю, что это значит — каждый день, каждый час ждать письма. Наверное, и Асхат так долго не писал мне, потому что не получалось. Что же делать? Никогда не думала, что любовь — такая мука. Она — как болезнь, как внезапный пожар... Вспыхнет, будто сухая солома в летний зной на солнцепеке...

Ариубат вздрогнула. Ей показалось, что кто-то вошел в комнату. Нет, никого. Но вот послышался глуховатый бабушкин голос:

— С кем ты разговариваешь среди ночи, Ариу? И почему ты до сих пор не спишь?

Ариубат молча встала, пошла бабушке навстречу, стараясь не наступить на рассыпанные по полу обрывки неоконченных писем. Бабушка нагнулась поднять их, но Ариубат опередила ее и быстро собрала белые клочки. Должно быть, она задремала и разговаривала во сне. Бабушка от этого и проснулась. А вдруг она догадывается о том, что творится с внучкой?

— Ариу, родная, аллахом клянусь, ты нездорова. Ты вся горишь, бедняжка. Что с тобой? — И бабушка прикладывает прохладную ладонь к ее горячему лбу.

Ариубат стоит как вкопанная, судорожно сжимая в руках смятые листки... Старушка растерянно гладит ее по голове, потом, спохватившись, спешит к телефону. «Хочет вызвать врача. Зачем это? Среди ночи, и ведь я здорова. Только сердце сильно стучит».

— Не надо, бабушка, не надо! Я просто заснула за столом.

— Дитя мое, но почему ты вся горишь?

— Я же говорю тебе, что уснула за столом в неудобной позе...

— Ну хорошо, хорошо, дитятко, успокойся. Ляг, усни, может, и вправду все пройдет. Утро вечера мудренее.

Бабушка не ушла из комнаты, пока не услышала ровного дыхания заснувшей Ариубат...


Лучи утреннего солнца заглядывают в окошко. Длинными сверкающими полосами ложатся на пол, потом подбираются к постели, поднимаются выше, заглядывают в глаза. В ярких лучах пляшут пылинки. Комната полна света.

Ариубат не хочется вставать. Она лежала и вспоминала все, что случилось ночью. Кажется, напугала бабушку. Как теперь показаться ей на глаза? А письмо так и не написала...

Ариубат откинула было одеяло, но тут вошла бабушка.

— Ариу, детка, как ты себя чувствуешь?

Девушка вскочила с постели, крепко обняла старушку.

— Очень хорошо я себя чувствую! Нигде ничего не болит.

— Аллах с тобой, ночью я до смерти перепугалась.

Но Ариубат больше не хочет ничего слышать о вчерашнем. И, словно догадавшись о том, что творится у нее на сердце, бабушка умолкает и направляется к двери. Ариубат одевается.

Во дворе вдруг отчаянно закудахтала курица-наседка. Ариубат глянула в окно. Ах ты! С неба камнем падает коршун, мгновенно подхватывает с земли маленький желтый комочек и стрелой уносится ввысь. Бедная квочка металась, кричала, хлопала крыльями — да поздно. Напуганные цыплята жались к матери и только один, отброшенный в сторону, беспомощно барахтался у крыльца.

Все случилось так быстро, что Ариубат не успела ничего сделать. Девушке до слез жаль пушистого желтого цыпленка. Только вылупился из яйца, грелся на солнышке, клевал какие-то крошки — и вот уже нет его на свете. Какое, должно быть, несчастье — родиться слабым и неразумным. Налетит какой-нибудь коршун — и поминай как звали!

Стоявшая у порога бабушка тоже видела разыгравшуюся во дворе мгновенную драму, но отнеслась к ней спокойно.

— Не заметила, куда улетел разбойник? — спрашивает она у внучки. — Проголодался, видно, вот и осмелел.

Но Ариубат успела увидеть лишь огромную тень птицы, скользнувшую по камням.

— Ты, бабушка, как будто жалеешь этого вора, а мне цыпленка жаль. Вон у Шаваевых во дворе собака, к ним коршун не залетит. И нам надо сторожа завести.

— Не люблю я собак, — отвечает старуха, бросив недовольный взгляд на соседский забор. — Скажи лучше, ты почему коршуна не прогнала?

— Не успела.

Ариубат пора собираться на работу. Умывшись, она входит в дом. Прохладный ветер колышет занавески, солнечные лучи с пола перебираются на стену — утром время летит быстро.

— Что подать на завтрак, Ариу?

Ариубат обнимает бабушку и усаживает за стол.

— Сядь, родная, посиди, я сама все приготовлю. — И зажигает газовую плитку.

Сколько уж времени прошло, а бабушка до сих пор все дивится этому чуду — газовой плите здесь, в горах. Вспоминаются ей старые, темные дома, сырые жилища, стены которых были всегда покрыты толстым слоем копоти. То и дело, бывало, дрова и кизяк не разгораются, шипят, дым ест глаза... Грех вспомнить: торопишься, дома гости, нужно их поскорее накормить, а ты никак очаг не разожжешь — хоть умри на месте! То ли дело теперь: не успеешь посуду на стол поставить — все уже кипит на плитке. Правду говорят люди: никто не уйдет из жизни, не испытав всего, что ему судьбой положено. Пусть приезжают гости — милости просим. И за водой не надо далеко ходить, а уж за дровами — тем более...

Задумалась бабушка; она следит за быстрыми и легкими движениями Ариубат, и старое сердце радуется. Белая кофточка ловко облегает стройный девичий стан. Белые босоножки — Ариу ступает в них, как на пружинах. Щеки разрумянились — день теплый, а тут еще плитка горит. Внучка варит кофе. Вот она разлила его по чашкам, одну себе, другую — бабушке и села к столу.

— Попробуй, бабулечка, хорошо получилось? — спрашивает она, намазывая хлеб маслом.

— Хорошо, внученька, все у тебя получается хорошо.

Две женщины — старая и молодая — сидят за столом.

Им уютно вдвоем. Маленькими глотками прихлебывает бабушка кофе. Покупного печенья, с которым пьет кофе внучка, она есть не станет.

— Да ешь ты, бабушка, печенье, слово даю, что его не на сале пекут, а на сливочном масле!

— Откуда ты знаешь? А если у них сливочное масло кончится? Не останавливать же из-за этого машину.

Ариубат смеется. Этот разговор повторяется у них каждое утро... Через несколько минут девушка уходит.

«Как приеду в библиотеку, сразу сяду писать Асхату», — думает Ариубат по дороге на работу. Нужно отправить письмо с автобусом, который идет в Нальчик. Назиру отдавать не стоит — он может всем рассказать.

Ариубат поспешно отпирает дверь. Со стены на нее смотрит портрет Ильича. Ласковый взгляд чуть прищуренных глаз. «Доброе утро», — мысленно здоровается девушка, и ей кажется, будто Ленин на портрете отвечает ей теми же словами.

Ариубат уходит во внутреннюю комнату, оставив дверь приоткрытой, чтобы услышать, если кто зайдет в библиотеку. Она усаживается за стол и решительно кладет перед собой лист бумаги.

«Дорогой Асхат» — старательно выводит она первые слова.

«Во-первых, прошу тебя принять мой привет. Сердечное тебе спасибо за письмо. Я рада была узнать, что ты здоров, хорошо занимаешься и что у тебя хорошие товарищи. Отца твоего и сестру вижу часто. Оба здоровы, а Ханифа все такая же озорная и веселая... Сюда к нам приехали геологи, искать руду. Твой отец прямо-таки влюбился в них.

Недавно мы устроили в клубе вечер на тему: «По пути великого Ленина от победы к победе». Собралось много народу — и наши все, и гости из Нальчика, и из района — писатели, ученые, артисты, животноводы...»


Пришел, опираясь на свою палку, старый Ачахмат. Пришел, хотя пригласить его не догадались. Уселся в первом ряду, среди гостей. Одет он был очень нарядно: в черной старинной черкеске с белыми газырями, в легкой белой войлочной шляпе. Бородка аккуратно подстрижена. Все удивились приходу старика — до этого он никогда не показывался в клубе. И вообще в последнее время редко выходил из дому.

Вечер тогда у них, и в самом деле, удался на славу.

Азамат открыл его короткой вступительной речью. Потом, как водится, начали судить да рядить, кому выступать первому. Ачахмат встает и приближается к трибуне. Первым отреагировал на это Батыр Османович — поднялся и захлопал в ладоши. «Ачахмат, — сказал он, — самый старый человек во всем нашем районе. Спасибо тебе, аксакал, что ты пришел к нам. По всем законам тебе первому должно принадлежать слово на этом собрании!»

И Ачахмат начал свою речь.

Сидящие в зале слушали старика, затаив дыхание. Какой прекрасной памятью обладает этот патриарх, каким красноречием!

Ачахмат рассказывал о прошлом. Как живые, вставали перед слушателями тяжкие и горестные картины. Казалось, они сами попали в те далекие уже времена, когда людей продавали, как скот. «Дети мои, — говорил Ачахмат, — мои младшие сестры и братья! Седобородый старик, я пришел сюда не для того, чтобы поделиться с вами чем-то неслыханным и удивительным, и не для того, поверьте мне, чтобы поучать и наставлять вас. У каждого из вас гораздо больше знаний, чем у меня, неученого человека. Но я многое видел и многое пережил на своем веку, и мне хочется рассказать вам об этом... Сегодня я завидую вам, дети мои, завидую вашей радостной и светлой жизни. Не думайте, однако, что она всегда была такой светлой, наша жизнь. Конечно, вы читали о прошлом в книгах, слышали рассказы ваших учителей. Но одно дело услышать, а другое — самому увидеть и испытать. Увиденное дороже услышанного, так говорили наши предки...

В этом селении я прожил почти всю мою жизнь. Мне было семь лет, когда мой отец, посадив меня в корзину и навьючив ее на нашего единственного осла, пришел сюда. Свою мать я не помню, она умерла, когда мне не было и трех лет.

Отец рассказывал мне, что прежде, чем поселиться здесь, он испытал все ужасы рабства — дважды его продавали и перепродавали, как скотину, разным хозяевам... Люди тогда уже давно разделялись на баев и слуг. В этом горном селении жили такие же бедняки, как мой отец, всего дворов десять. Так же, как и мой отец, бедняки эти бежали в горы, чтобы отвоевать у камней для себя клочок земли, на котором можно было бы кое-как прокормиться... Ни у кого не было никакой животины, люди завидовали тому, что у нас есть хотя бы осел. Когда нет собаки, и лису возьмешь двор сторожить, есть такая поговорка. Для бедняка и осел — великая помощь в хозяйстве... А кругом скудость, такая бедность — представить себе этого вы не можете: нужно что-то есть — есть нечего; нужно где-то жить — жилья нет; нужно чем-то прикрыть наготу — нет одежды... Душа да тело — вот и все твое богатство. Вокруг селения, на горах, — сосновый лес. В горах — множество диких коз. Но что толку, если на все селение нет ни одного ружья. Те, кто пришли сюда раньше, жили в кошах. Соседи помогли нам — скоро и у нас появился кош...

Помню, люди тогда ходили с низко опущенными головами. Ни смеха, ни громких разговоров. По вечерам собирались в кружок — речи велись все об одном и том же: «Как жить дальше? Где найти клочок земли, пригодный для пахоты? А если и найдешь, чем его засеять? Как перезимовать без хлеба? Нет скота — не будет и мяса». У бедняка забот больше, чем волос на голове... Наконец решили сообща заняться охотой на диких коз. Мясо и шкура козы — это ведь и пища, и одежда... Но как же охотиться без оружия? Надумали устраивать в горах облавы и сбрасывать коз со скал. Иного выхода не было. Вы представляете себе, что это такое — гнаться в горах за дикой козой? Кажется, птицу поймать на лету и то легче... На эту охоту отправлялись все мужчины. Каждый привязывал к поясу сыромятный ремень, брал с собой кремень и огниво — в те времена с их помощью только и разжигали огонь. Нас, ребятишек, оставляли, конечно, дома. Мы, бывало, смотрели охотникам вслед, пока они подымаются по крутой тропе. Вскоре они исчезали из виду, а нам оставалось ждать их да бояться, как бы не случилось чего страшного с кем-нибудь из ушедших. Ждали охотников терпеливо, иногда по нескольку дней. Однажды они не возвращались пять суток. Женщины и подростки притихли от страха и волнения. Мы же, малые несмышленыши, играли да бегали наперегонки.

На шестую ночь меня разбудили голоса в нашем коше. Сначала я испугался, потом услышал голос отца, успокоился и заснул. Но скоро снова проснулся от чьих-то стонов и понял, что стонет отец.

— Отец, почему ты стонешь? — решился я спросить.

— Спи, сынок, спи. Ничего страшного. Я немного ушиб ногу, — ответил он. И стоны прекратились. Я снова заснул.

Проснувшись поутру, я увидел, что отец сидит согнувшись в три погибели. Голова его касалась колен, руками он обхватил левую ногу... Я вскочил и присел около него. Не приведи аллах никому из вас увидеть такое! Нога у отца была вся в крови, вся искромсана. Торчали обломки костей, видны были разорванные сухожилия. Я потерял сознание.

Вы хотите знать, что случилось тогда в горах? Я еще не наскучил вам своими россказнями? А случилось тогда вот что. Отец, немного погодя, сам рассказал мне обо всем. Пять дней и ночей, почти без отдыха и пищи, преследовали наши охотники диких коз. Наконец они подогнали стадо к обрыву у Белой скалы и окружили его со всех сторон.

Охотники рассчитывали, видимо, на то, что хотя бы часть стада спрыгнет с обрыва и разобьется о камни внизу. Но все получилось совсем не так, как было задумано. Козы тоже не хотели умирать. Внезапно они повернули вспять и бросились напролом по знакомой тропе, на которой в это время как раз стоял мой отец со своим товарищем. Безоружные люди ринулись стаду навстречу, громко крича и размахивая дубинками. И тогда все стадо вихрем взметнулось вверх — все выше и выше, перепрыгивая с уступа на уступ. Миг один — и козы скрылись из виду... Но они сумели жестоко отомстить своим преследователям. Как раз в этом месте на Белой скале была большая каменная осыпь — то ли молния ударила когда-то, то ли землетрясение было. Нога человека не ступала по тем камням, только птицы пролетали над ними... А козы ринулись вверх по этой осыпи, и под их острыми копытами загремели, понеслись вниз, на тропу, камень за камнем. Скоро целая лавина со страшным грохотом обрушилась на охотников. Отец и его товарищ попробовали укрыться за большим уступом и это спасло их от мгновенной смерти, но один большой камень все же настиг их... У отца была сломана нога, его товарищу глыба угодила в бок, размозжила ребра.

Всю ночь путники несли раненых на руках, ощупью, в полном мраке опускаясь с горных круч.

Товарищ моего отца скончался через неделю после неудачной охоты. Мой бедный отец промучился до середины лета. Смерть не выпустила его из своих когтей...

Если бы тогда были у нас такие прекрасные врачи и такие лекарства, какие есть сейчас, оба охотника конечно выжили бы.

После смерти отца меня приютил наш сосед Касбо Толгуров. У него я и прожил до десяти лет. Хочу с благодарностью почтить его память: добрый был человек и справедливый. Не обижал сироту... Большую помощь жителям селения оказывал наш старый ослик. Какую бы работу кому ни предстояло выполнить — привезти ли дрова или зерно отвезти на мельницу, — все он выполнял послушно. Один на целое селение. Поистине, коллективное было животное, как бы мы теперь сказали — колхозное... А потом появился у нас сосед, который пригнал с собой коровенку. Маленькая была коровенка, не больше телочки, а я до сих пор не могу забыть, как мы все обрадовались ее появлению. Хозяин коровы тоже был человек нежадный, спасибо ему, всех по очереди поил молоком, особенно нас, ребят. А осенью мужчины общими усилиями заготовили сено для коровы и привезли его, конечно, на нашем ослике. Иной раз грузили на него кожаные мешки с картофелем и везли продавать в долину. Мы, дети, с нетерпением ожидали возвращения нашего друга-ослика. Кто бы и по каким делам ни уезжал на нем, всегда привозил нам гостинцы. Получить яблоко — это было настоящее счастье. Но скоро на нас обрушилась новая беда: волки растерзали нашего единственного осла. Вы не поверите мне, быть может, когда я скажу, что все жители нашего Селения от мала до велика оплакивали гибель своего верного помощника. Но это — чистая правда, да и грешно лгать. Волки тогда сильно досаждали нам. Стали у нас поговаривать, что, мол, собаку бы завести, но за нее надо было отдать овцу с ягненком. Или же год проработать пастухом. Старшие устроили совет, и жребий пал на меня. Если бы я не согласился послужить общему делу, пришлось бы идти кому-нибудь из взрослых, а у нас все рабочие руки были наперечет. Вот так, десятилетним мальчишкой, я год пробатрачил у бая и заработал щенка для своего селения...

Дети мои, не дай вам аллах даже во сне испытать то, что я перенес в первый год моего пастушества. Одно слово — ад. Сплошной, беспросветный ад. Ишачье седло служило мне постелью, белый камень — подушкой, небо — одеялом, а едой — ссохшийся кусок кукурузного чурека... Какой там чурек — одно название... Дождь ли, буря ли, снег ли метет — встанешь до рассвета и целый день до поздней ночи бродишь за стадом. Ноги уже не ходят, отнимаются. А тебе — неполных десять годочков.

Да что говорить! Если я буду непрерывно рассказывать вам о том, что довелось мне пережить в то проклятое время, — поверьте, и пяти лет не хватит. И еще большой мешок рассказов останется. Как начну вспоминать все унижения и оскорбления, которые выпали мне на долю — болит, раскалывается моя седая голова... Поэтому прошу вас, друзья мои, когда у вас выдастся свободный час и вам захочется послушать рассказы старого Ачахмата — приходите ко мне, буду вам рад, как гостям дорогим. А сейчас не могу больше...

Но еще хочу я вам сказать, дети вы мои, свет моих старых очей, что такой счастливой, радостной и изобильной жизни, как у нас сейчас, никогда на свете не было. И эту счастливую жизнь дал нам вот этот мудрый человек...»

Закончив речь, старик спустился с трибуны, подошел к портрету Ленина и низко поклонился ему...

Обо всем этом Ариубат, как умела, рассказала Асхату в письме.

«С тех пор одна мысль не дает мне покоя, — продолжала девушка. — Таких людей, как Ачахмат, живых свидетелей прошлого, у нас остается с каждым годом все меньше и меньше. Скоро их совсем не будет. А мы? Я дала себе честное комсомольское, что стану записывать на магнитофон рассказы наших стариков. Их и всего-то в ауле осталось три-четыре человека. С сегодняшнего дня и начну. Непременно. Пусть это будет моим подарком Ильичу... Да и самим нам будет интересно услышать через сорок-пятьдесят лет голос Ачахмата... Верно?

Вот я пишу тебе, а со стенки на меня смотрит Ильич. У нас в библиотеке такой же портрет, как в клубе, только там он большой. Одобряет ли он мою затею? Я всегда советуюсь с Ильичом, спрашиваю у него, правильно или неправильно я поступаю. Иногда он словно улыбается мне ободряюще, иногда — смотрит сурово и с укоризной.

Ох, у тебя, верно, не хватит терпения дочитать это письмо до конца. Когда начинала его — не могла связать двух слов, а сегодня само пишется...

Помнишь нартское изречение: «Каждое начало имеет свой конец»? Хоть и очень мне не хочется прерывать беседу с тобой, нужно все же поставить точку.

Все что написала — писала от чистого сердца, но, наверное, бестолково.

Жду от тебя ответного письма.

Ариубат.»

Торопливо, не перечитывая написанного, Ариубат запечатывает конверт и выводит адрес — автобус вот-вот уйдет. Ариубат спешит к остановке, но на полпути останавливается. Ей не хочется, чтобы люди видели, что она посылает письмо Асхату. Знакомые парни, высунувшись из окошек автобуса, заговаривают с ней. Она им не отвечает. Наконец из сельсовета выходит водитель и медленно направляется к кабине. Слава богу, он ее не знает, хотя она его видела не раз. Можно смело отдавать письмо.

— Вас не затруднит, если я попрошу опустить письмо в Нальчике? — обращается она к шоферу.

— Не затруднит, красавица, давай хоть сто писем! — неожиданно громко отвечает тот и берет у нее конверт.

Конечно же, его слышат не только пассажиры автобуса, но и все обитатели ближних домов. Вот крикун! Ариубат растерялась. Если бы она знала, что у парня такой зычный голос, ни за что бы не обратилась к нему со своей просьбой.

Водитель, видимо, сразу смекнул в чем дело. На глазах у смеющихся пассажиров он медленно прячет злополучный конверт в карман своего кителя. Карман, как назло, маленький, и письмо в нем не помещается — чуть ли не наполовину высунулось наружу... Ариубат готова провалиться сквозь землю. Но вот заработал мотор, заглушил все шутки и прибаутки. Автобус тронулся.

Ариубат, не помня себя, бежит в библиотеку. Глядя на нее, люди, наверное, думают, что в библиотеке пожар. «Не везет мне! — досадует Ариубат. — Сегодня опять преследуют неудачи, как вчера!»

Задыхаясь, она подбегает к спасительному порогу. Никак не может успокоиться. Но сразу вслед за ней входят девочки-школьницы. Одной нужен учебник, другим стихи, третьей — еще что-то... Постепенно Ариубат с головой уходит в работу. Происшествие на автобусной остановке забыто.

А между тем солнце — самые верные в мире часы — движется своим путем не торопясь и не отставая. И хотя движется не солнце вокруг земли, а, наоборот, земля вокруг солнца, мы все-таки каждый день повторяем; солнце взошло, солнце — в зените, солнце село...

5. КОНАК

Всего три месяца прошло с того дня, как Фаризат утвердили заведующей фермой. Многие тогда сомневались, справится ли «девчонка» с трудной работой, где нужны и опыт, и знания, и твердый мужской характер. И что же? Оказывается, она умеет работать не хуже, а может, еще и лучше других. Кривая надоев, хоть и медленно, но все же ползет вверх, телята бегают веселые, падежа тоже пока нет. Все, кто работает на ферме, — а это в основном молодежь, — постепенно привыкли считаться с мнением Фаризат и беспрекословно выполнять ее распоряжения.

Один только Конак, старый, добрый пастух Конак, считает себя обиженным: он, старейший и опытнейший животновод, который проработал не один десяток лет, должен подчиняться начальнику в юбке.

— Никогда еще такого не было! — бурчит старик, опираясь на вырезанный из боярышника посох и с негодованием созерцая недоенных коров, молоко у которых сосут телята. — Вишь, сосут себе, посасывают, как ни в чем не бывало, и никому дела до этого нет. Так мы скоро совсем без молока останемся...

Мимо проходит Ханифа с ведром, до краев наполненным молоком. Воркотни Конака она не слышит, но по его виду догадывается, что он не в духе и новых методов выкармливания молодняка решительно не одобряет. Когда старик гневается — все написано у него на лице: глаза прячутся под густыми косматыми бровями, губы поджаты, седые усы топорщатся.

— О чем ты так задумался, Конак? — спрашивает Ханифа. — О ком тоскуешь? Вот я вечерком пойду к соседям и замолвлю за тебя словечко одной черноглазой.

— Ах ты бесстыдница, болтушка несчастная! — вскипает старик и наклоняется за камнем, но, к счастью для Ханифы, в сочной, густой траве никаких камней нет.

Ханифа, быстро опорожнив ведро и весело поигрывая им, проворно убегает к своим коровам. А старик смотрит ей вслед и так же искренне, как только что сердился, восхищается бойкой девчонкой. Ловкая, в руках все играет, веселая, общительная. Ладная девка, хорошая девка! Был бы у него сын — никому бы старик не уступил такую невестку. «Эх, не везет мне!» — горестно вздыхает Конак, приготовившись всласть поразмышлять о своих житейских неудачах — мнимых и действительных. Шум приближающейся машины выводит, однако, старика из задумчивости. «Неужели это Батыр снова к нам пожаловал? Нет, быть того не может? Слишком скоро после давешнего приезда. В районе ферм много — всюду нужно поспеть. Может, это айрыплан?»

И старик задирает голову вверх. Высоко в небе — шум мотора, а самолета не видно, хотя шум слышен совсем рядом. «Велика твоя сила, аллах, — думает Конак, — вот дал ты человеку крылья для полета, но почему не даровал ты ему бессмертия? У других сыновья невредимыми вернулись с войны, а мой единственный... Чем он тебе не угодил? Зачем ты отнял последнюю отраду у старого отца?»

В это время к ферме подкатила машина. Оказывается, это ее шум и слышал старик, а думал —самолет.

Из машины поспешно вылезает Ариубат:

— Вот привезла вам новый фильм. Соседям сообщите поскорей, чтобы и они могли посмотреть картину. А вас, Конак, — обращается она к пастуху, — вызывает Батыр Османович. Звонил по телефону и велел, чтобы завтра утром вы непременно были в райкоме.

— Он хочет посоветоваться с нашим Конаком. — Это уже опять Ханифа тут как тут. — Без нашего самого главного пастуха Батыр Османович не принимает никаких важных решений, это дело известное.

Но старик на этот раз пропускает колкость Ханифы мимо ушей.

— Не знаешь, зачем вызывает? — спрашивает он у Ариубат. — Недавно был тут — словом не обмолвился.

— Зачем вызывает, не знаю, но очень просил, чтобы вы не опаздывали, и еще, чтобы захватили с собой самое необходимое на несколько дней. Я думаю, Конак, что сегодня вечером, после сеанса, мы с вами с кинопередвижкой вернемся в аул, а рано утром вы с этой же машиной отправитесь в район. Хорошо?


В райкоме Конак впервые в жизни. Расспрашивая встречных, он добрался до кабинета Баразова и остановился в нерешительности. Потом тихонько приоткрыл дверь и, увидав ковровые дорожки, застыл у порога. Батыр Османович встал из-за стола и подошел к нему:

— Добро пожаловать, Конак, проводи сюда и подожди минутку. Располагайся на диване. Я сейчас закончу.

Люди в кабинете у Батыра были, как видно, разгорячены каким-то спором.

— Не ошибается только тот, кто ничего не делает, — обращается Батыр к одному из своих собеседников. — Уволить с работы, разбить человеку жизнь — легче легкого. Помочь ему, предупредить, умело указав на его ошибки, — это гораздо труднее. По-моему, парень будет работать. Надо, чтобы он понял: в него поверили. Почаще беседуйте с ним.

Проводив посетителей, Батыр уселся рядом с пастухом.

— Расскажи, отец, что нового, как себя чувствуешь?

— Что мне рассказывать, Батыр? Недавно виделись. Передали, что ты вызываешь меня, вот я и приехал.

— Ну и хорошо...

Зазвонил телефон, Баразов снял трубку:

— Спасибо, приехал. Старик оказался более дисциплинированным, чем некоторые председатели. До свидания! — И, обращаясь к Конаку, добавил: — Азамат звонил, о тебе тревожится... Знаешь, зачем я тебя вызвал?

— Скажешь — узнаю.

— Мы решили отправить тебя в Москву, на Выставку достижений народного хозяйства.

— Что ты, Батыр! Как я могу уехать? И кому я оставлю свое стадо? И потом — Мескуа, это очень далеко...

— Поезда и самолеты, как известно, сокращают большие расстояния.

— Да и что я там буду делать?

— На людей поглядишь и себя покажешь, — мягко улыбнулся Батыр. — Потом расскажешь другим.

— Я же не знаю русского языка. Неуч я, если что и увижу на этой самой выставке — все равно ничего не пойму.

— Твоими спутниками будут молодые люди, хорошо знающие русский язык, они все как следует объяснят и переведут, что нужно.

— Ну ладно, раз ты велишь, мне не пристало спорить. Только кто же за моими коровами будет ухаживать? Вчера, уезжая, я пообещал, что, если останусь жив, к вечеру вернусь на ферму.

— Об этом беспокоиться нечего, все будет в полном порядке. Через неделю вернешься. Ничего страшного не случится в твое отсутствие.

Батыр вызвал свою секретаршу Тоню и поручил старика ее заботам.

...Отъезжающие собрались в райисполкоме. До отхода машины осталось полтора часа. В помещении накурено и шумно:

— Времени в обрез, кого мы ждем?

— Какого-то старого пастуха.

— Опаздывал бы лучше к своим коровам, чем в Москву.

Тут как раз и подоспели Конак с Тоней. Все заторопились. Документы оформлены, можно ехать.

У машины их уже ждал Батыр — пришел проводить делегацию. Настроение у всех приподнятое. Отъезжающим кажется, будто сама природа радуется вместе с ними — и сверкающие на солнце вершины, и зеленый ковер лесов, и безоблачное небо, и щедро напоенная недавними дождями земля...

— Ну, товарищи, счастливого вам пути! Только не вздумайте оставаться в Москве, — улыбается Батыр.

— А что, вполне возможно, — смеется в ответ рослый, румяный парень, которого Конак приметил еще в исполкоме.

— Кстати, Алим, — обращается к парню Баразов, — этого почтенного старика и вот эту славную девушку я поручаю вашему попечению. Покажите им хорошенько Москву, оберегайте их.

— Постараемся их не разлучать, — отвечает Алим, и тут уже все смеются, а Конак начинает подумывать о том, что зря сердился на Ханифу за ее шутки. Молодость! Как не шутить, как не веселиться, если веселье бурлит в крови.

Машина тронулась. А вечером уже сели в поезд, который повез их в далекую столицу.

Проснулся старик, как всегда, на рассвете. С мыслью «Неужели проспал?» он быстро подскочил на вагонной полке. Спутники его мирно похрапывали. Пришлось Конаку убедиться, что он не на ферме... Лег снова, но сон бежал от него. Он лежал и вспоминал. Вспоминал проводы сына на фронт... И тоскливый, надрывающий душу гудок паровоза...

Поезд мерно покачивался, постукивали колеса, и старик снова задремал под их песню. Когда он проснулся вторично, было уже довольно поздно. Солнце светило вовсю, и его ослепительные лучи золотыми нитями протянулись от окна к дверному зеркалу. Его спутников в купе не было. Да он, оказывается, здорово вздремнул! Конак подсел к окну. Мимо проносятся бескрайние пшеничные поля. Как ни спешит поезд — не может добраться до их конца. А вот убирают пшеницу. Плывут по полю огромные комбайны, между ними, как трудолюбивые муравьи, снуют машины — подошла пустая, стала под золотую струю, и вот она, уже полная, отъезжает, а ее место занимает другая... Вдали, на горизонте, золотом светятся высокие горы зерна...

Внезапно страшный грохот обрушился на Конака. В купе стало темно, что-то замелькало, и старик в ужасе отскочил от окна. И тут же грохот и мелькание прекратились — как отрезало. Это был всего-навсего встречный поезд.

В купе вошел Алим:

— Уже поднялись, аксакал? Доброе утро! Вы так сладко спали, что нам не захотелось будить вас, и мы вышли покурить в коридор.

— Спасибо. И вам доброе утро, — смиренно ответил Конак, стараясь ничем не выдать недавнего испуга.

Вскоре поезд замедлил ход и остановился у большого, многолюдного вокзала.

— Вот мы и в Ростове. Если хотите, Конак, выйдем — посмотрим, — предлагает Алим.

— А вдруг не успеем вернуться, и поезд уйдет без нас?

— Нет, здесь он простоит долго.

Выйдя на платформу, старик и юноша потолкались в толпе бегущих в разных направлениях людей и вскоре возвратились к себе, так как видениеуходящего поезда преследовало Конака по пятам.

Днем всей компанией пообедали в вагоне-ресторане. Конак ел мало, отговариваясь отсутствием аппетита. Шум и тряска мешали ему есть спокойно и неторопливо, как он привык...

На следующее утро приехали в Москву.

Старик был ошеломлен и подавлен. Все, чем любовался он из окна вагона, — поля, леса, реки, красивые города, мимо которых они проезжали, — все это мигом вылетело у него из памяти. Толпы спешащих людей, вереницы машин, высокие, подпирающие небо здания, многоголосый оркестр огромного города — было от чего потерять голову.

— Что за чудо, Алим! Видать, люди со всего света собрались сюда. Как они здесь только помещаются? — растерянно бормочет старик.

— Да, в Москве живут миллионы людей.

— О аллах, смотри, смотри — какой громадный дом! Я думаю, в него вместилась бы вся Балкария.

Наконец сели в автобус и поехали на Выставку. Конака устроили у окошка, и он не отрывал глаз от незнакомых, быстро сменяющихся картин. Вот люди пьют воду подле каких-то ярких будочек. Сколько же воды нужно для того, чтобы напоить тебя, Москва...

В гостинице, которая, как оказалось, была расположена возле самой Выставки, чудеса продолжались.

— Пойдемте, я провожу вас в ваш номер, — приветливо говорит светловолосая девушка и вводит их в крохотную комнатку без окон. Здесь она нажимает какую-то кнопку в стене, и через мгновенье они уже вступают в широкий коридор, а потом в большую светлую комнату, в которой стоят кровати, застланные белым. В комнате несколько окон и раскрытая дверь, ведущая, по-видимому, во двор.

Провожатая советует им немного отдохнуть с дороги и уходит, уводя с собой единственную в их делегации девушку.

Но старик вовсе не устал и отдыхать ему совсем не хочется. Прежде всего, нужно посмотреть, что находится там, за раскрытой дверью. Конак переступает порог и замирает, словно пораженный громом. Где он? На вершине горы, с которой люди кажутся не больше мух? Как забрался он сюда без помощи лестницы?.. Эти и многие другие недоуменные вопросы молоточками стучат в голове старика, пока он с сильно бьющимся сердцем стоит на балконе, на одиннадцатом этаже высокого гостиничного дома...

Когда спускались в столовую, Алим потихоньку объяснил Конаку нехитрое устройство лифта: «ковер-самолет» оказался очень удобным приспособлением, и старик одобрил его в сердце своем. «Хорошенькое дело, подумал он, как бы это я без него одолел такое количество ступеней...»

Не меньше удивления и восхищения вызвало у него и московское метро. Разумеется, Конак слышал о его существовании, но одно дело слышать, а совсем другое — самому решиться вступить на движущуюся ленту эскалатора, побывать в высоких, похожих на сказочные дворцы подземных залах, прокатиться, удобно усевшись на мягком сидении, в быстрых подземных поездах.

«Сколько народу на улицах, — думает старик, — а под землей его, кажется, еще больше. И все куда-то спешат — и там, наверху, и здесь, внизу. Куда они торопятся, какая сила гонит их бесконечно вверх и вниз, вверх и вниз?»

К вечеру у Конака так разболелась голова от обилия новых впечатлений и мыслей, что он, едва добравшись до гостиницы, отказался от ужина и улегся в постель. Нелегок ты, первый день в Москве!

Остальные дни они почти целиком провели на Выставке. Особенно понравился Конаку павильон «Животноводство» и прилегающие к нему фермы. Подолгу простаивал он перед загонами с породистым скотом, внимательно выслушивал все, что говорил экскурсовод (Алим послушно переводил его речь) — и запоминал, запоминал увиденное...

Привычка тихонько бурчать себе в усы не покидала его и здесь: «Метро есть метро, и лифт есть лифт, — твердил он, обращаясь, как обычно, к самому себе, — но во всем, что касается коров, быков, телят и овец, старый Конак разбирается не хуже вашего. И повидал он их на своем веку не меньше, чем собрано здесь, в этих красивых и чистых постройках. Правда, такие великолепные представители коровьего и овечьего племени ему до сих пор наяву не встречались. Вот, к примеру, эта несравненная корова, дающая за год до восьми тысяч килограммов. Или этот лоснящийся бык, весом в полторы тонны. А что, если попросить одну такую корову для нашего хозяйства? Неужели не подарят? А может, продадут? Но, с другой стороны, как же ее перегнать отсюда, из Мескуа к нам, на Кавказ. Справился бы он, Конак, с этим делом? Вернее всего — нет... Счастливые эти москвичи! Вот я удивлялся тому, как много нужно воды, чтобы утолить их жажду, но при таких коровах, наверное, нетрудно было бы заменить газированную воду молоком — всем бы хватило...»

Много дней прошло с того времени, когда Конак и его товарищи возвратились в родные горы. А только с тех пор старик к каждому слову непременно прибавляет: «Когда я был в Мескуа», «Это я видел в Мескуа», «Там, в Мескуа, было так...» Насмешница Ханифа так и прозвала его: «Мескуа». И Конак не обижается. Замечено было также, что с той поры он начал более сочувственно относиться к тем нововведениям, которые Фаризат постепенно осуществляет на ферме. Там, «в Мескуа», он, знаете ли, все это уже видел...

6. ТЕМ ВРЕМЕНЕМ В ГОРАХ...

Валю и Колю не узнать. Куда девалась усталость первых дней, — теперь они ходят по горам, можно сказать, не хуже туров. Борису Петровичу не приходится жаловаться на своих помощников. Одна мысль, одно желание владеют всеми — найти. «Сегодня непременно!» — твердят они, просыпаясь на рассвете. «Нет сегодня — будет завтра!» — думают, засыпая...

Вот и нынешний трудовой день заканчивается подобным же образом.

— Ничего, ребята, не унывайте! Кто ищет, тот всегда найдет — так и в песне поется.

Это говорит у вечернего костра Борис Петрович.

— Не сомневаюсь, — вздыхает Валя.

— И я не сомневаюсь, Валька, — подхватывает Николай. — Это так же верно, как то, что завтра снова наступит утро. Но когда все-таки? Ведь дни проходят один за другим, а мы ничего путного еще не сделали.

— Подумаешь! — Валя пожимает плечами. — Что такое день по сравнению с вечностью? Если мы найдем то, что ищем, руды, наверное, хватит на сотню лет. Правда, Борис Петрович?

— Так, девонька, так... Однако сегодня, кажется, моя очередь готовить ужин.

— Нет, Борис Петрович, сегодня дежурю я. — И Валя направляется к газовой плитке.

Вечерняя трапеза в горах — дело серьезное: геологам она заменяет обед и ужин, вместе взятые. А на отсутствие аппетита жаловаться не приходится. Мужчины дружно помогают дежурной, и скоро еда готова.

Проглотив первую ложку борща, Николай вдруг начинает хохотать. Пробует есть — ничего не получается. Даже поперхнулся от смеха, и Вале пришлось стукнуть его по спине...

— Что случилось?

— Понимаете, в первый год учебы в институте... — Но продолжать Николай не может.

— Да ты поешь сначала, потом расскажешь, — успокаивает его Борис Петрович.

Но вот с ужином покончено. Валя быстро вымыла тарелки и кружки и подсела к мужчинам.

Солнце скрылось за большим желтым уступом. Но белые макушки гор еще излучают свет.

— Ну, Коля, теперь мы тебя слушаем, — говорит девушка, усаживаясь поудобнее.

Николай откашливается и... снова принимается смеяться. Слушатели терпеливо ждут, пока он успокоится. Эту Колину привычку первому хохотать над своими, не всегда, надо заметить, смешными историями, уже все знают...

— Итак, — солидно начал Николай, нахохотавшись вволю, — на первом курсе института нас в комнате общежития было четверо. По воскресеньям мы сами по очереди готовили обед. Он же и ужин, как у нас теперь... Как-то один из наших ребят сказал, что соскучился по домашнему картофельному супу. Дело было в воскресенье, в мое дежурство. Делать нечего, пошел я на базар, купил картошки, моркови, в магазине купил кусок мяса. Все это заложил в большую кастрюлю. Стряпали мы, как водится, на нашей общежитской кухне. Скоро мой суп сварился. Сели мы за стол в нашей комнате, открыл я кастрюлю. Ну, ребята голодные, конечно, как черти. Принюхались: «Прекрасный запах!» — говорят. Налили варево в тарелки. Хлебнули ложку-другую. Молчат, похвал не слышно. Сам попробовал — вкус очень странный. А ребята, гляжу, уже отодвинули в сторону свои тарелки. Стал и я ревизовать свой супчик: мясо, рис, морковь, лавровый лист — все на месте, а что-то не то... Не то суп, не то компот. Сластит вроде. Ну, посмеялись над моими поварскими способностями. Обед заменили хлебом и колбасой. А я даже ночью проснулся и начал думать о своем неудачном супе.

На другой день, в перерыве между лекциями, подводит ко мне товарищ незнакомую студентку. Она, между прочим, из Дагестана. Девушка эта говорит мне: «Извини, пожалуйста, но это из-за меня ты вчера попал в смешную историю». Я ничего не понимаю, а тайна моего супа объяснялась, оказывается, очень просто. Картошку я очистил, промыл, нарезал и положил в глубокую тарелку. А эта девушка собиралась варить компот из свежих груш, и они, нарезанные, тоже в тарелке лежали. Она куда-то вышла, а я, понимаете, тарелки перепутал. Кажется, не я один виноват, а смеялись надо мной чуть не год.

Геологи посмеялись.

— Держу пари, что ты на дагестанку засмотрелся, потому и перепутал все, — поддразнивает Валя Николая.

— Нисколько я не засмотрелся, а просто она подсунула мне тарелку да и все!

— Ты не ври лучше! Витал в облаках, и тебе было не до супа. Хорошо, что вообще кастрюлю свою не отнес куда-нибудь в чужую комнату. Правда, Борис Петрович?

— Правду я никогда не называю неправдой, Валюта, — поддержал ее Борис Петрович.

— Будь по-вашему, — сдается Николай. — Вас двое — я один...

Солнце село, и на темно-голубом небе начали проступать редкие звезды. Ущелье ненадолго погрузилось во мрак. Но вскоре вокруг просветлело — взошла луна и своим таинственным светом зажгла высокие лампады горных вершин. Звезд на небе все больше и больше, и вот уже небо, как огромный сверкающий шатер, раскинулось над головой. Все молчали, очарованные красотой ночи...

Тишину неожиданно нарушил Борис Петрович:

— Как ты думаешь, Валя, если к нижнему краю полумесяца подвесить ведро, наполненное водой, выльется вода или нет?

Валя вздрогнула, повернула к Потапову бледное от лунного света лицо с расширенными глазами. Мысли ее были, видимо, где-то далеко. Она ответила не сразу.

— Нет, по-моему, не выльется. Только зачем вам на месяц ведро вешать?

— А вот дадим Николаю полное до краев ведро и пошлем вон на ту высокую гору. Заберется на вершину, обождет немного, пока месяц поравняется с горой, и быстро повесит ведро. А, Валюша?

— Ну, если бы он оказался таким героем... — Валя запнулась.

— Что тогда?

— Я тогда накормила бы его хорошим картофельным супом. Нет, серьезно, Борис Петрович, к чему вы это?

— К тому, что если бы Колин поход увенчался успехом, это означало бы, что весь месяц будет хорошая, сухая погода. Такая примета есть: если полумесяц изогнут настолько, что к его краю как будто можно подвесить ведро с водой и эта воображаемая вода не прольется — значит, целый месяц не будет дождей...

— Что ж, проверим на собственном опыте. Дожди нам сейчас ни к чему, — замечает Николай.

Все поднимаются. Пора спать. Завтра снова ранний подъем, новые поиски, новые надежды...

Каким бы жарким ни было лето, утром в горах всегда прохладно. Первым, как обычно, просыпается Борис Петрович. Закончив несложные приготовления к завтраку, он будит своих молодых товарищей, которым, разумеется, очень не хочется вылезать из спальных мешков. «На зарядку становись!» — командует транзистор... Потом — бегом к горной речушке; холодная вода вливает бодрость в разгоряченные тела. Вот и завтрак закончен — пора в дорогу. Сегодня им предстоит трудное восхождение на Коргашинли-Тау — Свинцовую гору.

С рюкзаками за плечами, в темных очках и широкополых белых шляпах геологи медленно поднимаются. Впереди — Борис Петрович, за ним — Валя, Николай замыкает шествие. Идти становится все трудней; чем круче подъем, тем меньше разговоров. Последний отрезок пути идут молча, тяжело опираясь на ледорубы...

— Валя, гляди! — И Николай показывает на огромный камень, нависший над ущельем по ту его сторону. — Что он тебе напоминает?

Валя на минуту останавливается.

— Настоящий конь, приготовившийся к прыжку. Вот-вот перемахнет через ущелье... Сколько же это времени должно было пройти, чтобы дожди и ветры так его обтесали?

— Восемь часов шесть минут, — отвечает Коля, взглянув на часы. Видимо, он не расслышал Валиных слов.

— Какой ты точный! — усмехается девушка.

Добравшись до места, скинули рюкзаки и присели немного отдохнуть. Николай рассматривает Валю. Она сильно загорела, и это ей очень идет. Смешно: вначале она приклеивала к носу листик, чтобы уберечься от загара. Какая она красивая, черт возьми! Догадывается она об этом или нет?..

Николай наконец отводит глаза от Валиного лица и устремляет взгляд вниз — туда, где виднеется оставленная ими палатка.

— К нашей стоянке подъехал какой-то всадник, — говорит Коля.

Действительно, у палатки виден четкий силуэт всадника. Вот он спешился. Привязал коня к дереву. Заглянул внутрь палатки. Однако кто это — отсюда не узнать.

— Должно быть, либо председатель, либо его секретарь, — высказывает предположение Борис Петрович.

— Больше, кажется, некому.

— А вдруг это тот веселый почтальон? — говорит Валя и сразу же вспоминает о письме, которое она давно уже написала маме, но никак не может отправить.

— Кто его знает, — меланхолически замечает Коля. Он видел, как Валя писала письмо, предполагает, что оно адресовано какому-нибудь парню и поэтому сейчас вовсе не мечтает о приезде Назира...

Вале кажется, что она узнала почтальона. Но как его позвать, как дать ему знать, что они здесь?

— Попробуем окликнуть его, — предлагает Борис Петрович. — Впрочем, вряд ли из этой затеи что-нибудь получится: в горах, когда кричишь, голос твой уносит вверх. А внизу ничего не слышно.

— Давайте я все же попробую, — предлагает Николай и кричит что есть мочи: — О-го-го-го-о! Э-э-й!

Человек у палатки в самом деле не слышит зова. Он медленно отвязывает коня, вскакивает в седло и отъезжает от базы.

Валя явно опечалена. Николай видит это. Оттого ли, что не смогла отправить свое письмо? Или оттого, что ждет письма?

— Ничего, ребята, не огорчайтесь, — успокаивает обоих Борис Петрович. — Давайте за работу. Попробуем спуститься сегодня пораньше и отправим Николая в селение за новостями, если он еще будет в состоянии ноги передвигать.

— Пойдешь, Коленька? — обрадованно спрашивает девушка.

— Если ты скажешь, — серьезно говорит он, — я через эту гору перемахну. Хочешь?

Но Валя этого не требует, и друзья принимаются за работу.

Николай отбивал образцы, Валя и Борис Петрович тщательно рассматривали и сортировали их. Раз, два, три... Этот камень — сюда, налево, этот — в сторону, а что сулит нам вот этот?.. Солнце поднимается все выше и выше. Жара становится нестерпимой. Раз, два, три...

Растет в стороне груда ненужных камней, а холмик слева — совсем невысок... Сегодня работа без перерыва: нужно поскорее вернуться на базу. Шуток и смеха не слышно. Раз, два, три... Особой удачи сегодняшний день, кажется, не принес. Отложим еще раз исполнение надежд на завтра...

На базу возвращались молча. Спешили. Сбросив рюкзак с натруженных плеч, Борис Петрович сразу же направился к роднику — окунуться в его живительную воду. Валя нырнула в палатку. Николай направился под навес. Там, на столе, под алюминиевой кружкой, что-то белеет. Так и есть — записка от Назира: «Ждите. Постараюсь сегодня приехать снова». Первым желанием Николая было спрятать записку, да зачем это, если Назир все равно приедет.

— С тебя могарыч, тебе — письмо! — протягивает он записку Вале, которая, как раз в это время выходит из палатки.

Выхватив записку у него из рук, девушка внимательно читает ее, потом переворачивает листок, потом снова перечитывает торопливо написанные слова.

— Привезет он нам что-нибудь, как ты думаешь?

Коля этого не знает.

— Э-ге! Николай! Скорее сюда! Настоящий рай! — зовет Борис Петрович, по шею погрузившийся в воду у каменной запруды.

Парень нехотя приближается к роднику. Лезть в холодную воду страшновато, да ничего не поделаешь. Николай медленно раздевается и входит в ручей, но и это не в силах охладить его разгоряченное сердце...

— Не сыграть ли нам партию в шахматы? — после купанья предлагает Николаю Потапов.

— Только если на солнце! — нехотя соглашается тот, поеживаясь.

Сегодня оба они играют рассеянно. Затянувшуюся партию прерывает топот конских копыт. Так и есть — Назир! Как гордо и непринужденно сидит он в седле! Издали видно — настоящий горец.

Валя, зарумянившись, бросается навстречу всаднику. А тот уже видит, что геологи на месте, и поторапливает коня.

Один только Николай, как ни старается, не может заставить себя выглядеть довольным. Дело в том, что сегодня стало, наконец, ясно, что с ним случилось — окончательно понял, что любит Валю. «Этого только мне не хватало! — думает он. — А как же Татьяна? И наша пятилетняя дружба, и данное ей слово... Вдруг Таня приедет сюда... Нет, вряд ли! Впрочем, женщины — народ неожиданный, невозможно предвидеть, что им взбредет в голову».

Невеселые мысли теснятся в мозгу у Николая. А его товарищи тем временем оживленно беседуют с Назиром. В каждом молодом человеке Николай склонен теперь видеть опасного соперника... Через силу он заставляет себя подняться, подойти и поздороваться с гостем.

— А, Коля-Николай! — весело приветствует его Назир. — Как дела, кунак?

Коля сумрачно молчит, и Борис Петрович, спасая положение, отвечает:

— Дела наши недурны. Вот только никак не могу научить Николая играть в шахматы, хотя всегда даю ему фору.

Валя смеется. Ей почему-то очень весело сейчас.

— Что смеешься, Валя? Ты-то умеешь играть? — интересуется Назир.

— Валя — молодец, она меня обыгрывает, — ласково треплет Борис Петрович девушку по плечу. — А ты, товарищ почтальон, как, шахматист?

— Меня еще никто не сумел обыграть, Борис Петрович. Секрет фирмы.

— Открой его нам, Назир! — просит Валя.

— Секрет очень прост. Спрячьте, пожалуйста, свои записные книжки и карандаши — записывать ничего не нужно. Чтобы вам никто и никогда не поставил мат, снимите потихоньку с доски короля и спрячьте его в карман. Успех гарантирую...

Шутили и смеялись еще долго. Наконец Борис Петрович взмолился:

— Не томите нас, молодой человек, и если привезли корреспонденцию, — давайте сюда! Мои друзья сгорают от нетерпения.

— О, виноват! — опомнился Назир и даже слегка покраснел. — Вот письма — вам, Борис Петрович, а это тебе, Коля, газеты и журналы.

— А мне? — дрожащим голосом спрашивает Валя.

— А тебе я еще там, в ауле, сказал, что не буду писать письма; все, что мне нужно, ты услышишь непосредственно из моих уст...

Но Валя все стояла с протянутой рукой, и Назир наконец сжалился над ней:

— Получай, красавица! К этим письмам я все-таки добавил еще одно — от себя.

Обрадованная Валентина выхватила конверты у него из рук, быстро поцеловала почтальона в щеку и упорхнула в палатку. А Назир остался стоять в растерянности, размышляя над тем, действительно ли она его поцеловала или же это ему только почудилось...

— Спасибо, джигит, хорошие вести мне привез, — говорит Борис Петрович, снимая очки.

— Я всегда только хорошие приношу, — отвечает Назир не без гордости.

— Да... Сделать человеку доброе дело — это великая вещь. Ничего не жаль, никаких усилий. Вот и наш труд — он тоже для людей. Что бы я стал делать без своей работы? С ума бы спятил.

— Что до меня, — медленно, как сильно уставший человек, выговаривает слова Николай, — то, обеспечь меня всем необходимым, я бы охотно согласился ничего не делать. Люблю лежать на спине, на мягкой травке...

— Шутишь, дружище!

— Шучу, конечно...

Голос Николая звучит не очень убежденно.

— Этим не стоит шутить, поверь мне, — задумчиво продолжает старый геолог. — Труд — это и есть жизнь... Я еще в прошлом году мог уйти на пенсию, да вот видите — не ушел. Даже подумать страшно! А один мой приятель возмечтал об отдыхе, ушел с работы... Проводили его, как водится, торжественно, золотые часы подарили. Да... Так вот ровно на три недели ему этого «счастья» хватило. Посидел в скверике на скамеечке, поиграл в шахматы со стариками-пенсионерами, погулял по парку и... начал ежедневно ходить к себе на прежнюю работу. Христом-богом просит: «Возьмите назад, никакой мне вашей зарплаты не надо, только допустите к работе...»

Николаю рассказ Бориса Петровича показался не слишком убедительным, Назир же сразу вспомнил столетнего Ачахмата. Как ловко этот седобородый старец косит траву, сгребает сено, правит хозяйственные дела у себя во дворе. И внуков своих приучает сызмала к труду, чтоб все умели делать сами... Потом мысли его перешли к Батыру Османовичу. Вспомнился давний разговор с ним. У секретаря тогда спросили: «Если при коммунизме весь труд будет выполняться машинами, без затраты физических сил, что же тогда человеку остается? Ничего не делать, да?» «Нет, — ответил Батыр Османович, — когда всю физическую работу будет выполнять техника, автоматика, когда у человека высвободится много времени для удовлетворения своих духовных, умственных интересов, именно тогда неизмеримо возрастет потребность в труде на благо обществу. Тогда каждый захочет трудиться по своим способностям, там, где он сможет принести самую большую пользу людям... Именно тогда, наверное, уйдут из жизни леность, тунеядство, воровство, унижение человека человеком...»

Голос Вали прервал размышления Назира:

— Назир, отправь, пожалуйста, эти два письма!

— И у меня несколько, — прибавил Борис Петрович, выходя из палатки. — И еще вот этот пакет. Смотри, джигит, груз нелегкий, но отправить его необходимо. До аула трудно довезти будет, а?

— Ничего, справлюсь! — Назир тщетно пытается уложить сверток в почтовую сумку. — К седлу привяжу, сзади.

— Потеряешь.

— Ни за что! Привяжу так, что трактором не оторвешь. Вот, глядите! Ну как?

— Да вроде крепко, — собственноручно проверяет Борис Петрович.

Пора и прощаться. В последнюю минуту, однако, Назир вспомнил о том, что еще не выполнил поручения Ариубат и не спросил у геологов, какие им прислать книги. Борис Петрович выслушивает пожелания своих товарищей, быстро записывает несколько названий и отдает листок Назиру. Почтальон рад поводу поскорее приехать сюда снова и обещает привезти заказанные книги чуть ли не завтра же. Уезжать ему очень и очень не хочется. Но скоро стемнеет, надо поторапливаться.

Пожав всем руки, Назир удаляется. Отойдя немного, он птицей взлетает в седло, и вот уже только дробный стук копыт напоминает о всаднике и его коне... Валя с улыбкой смотрит Назиру вслед. Борис Петрович вздыхает. Вздыхает не без легкой зависти и сожаления...

7. ДЕЛА НАСУЩНЫЕ

Весь красный выскочил Азамат из кабинета секретаря райкома.

— Пожалуйста, воды, — вытирая пот со лба, попросил он человека, который сидел в приемной, дожидаясь своей очереди.

Тот послушно встал и, подойдя к тумбочке, налил в стакан воды из графина.

— Теплая. Неужели похолодней нет? — пробурчал Азамат, залпом осушив стакан.

Только тут он узнал в человеке, подавшем ему воду, старого своего знакомого, председателя соседнего колхоза. Однако вместо приветствия и благодарности, Азамат быстрыми шагами направился к двери. Даже не попрощался. Засунул под мышку видавшую виды лохматую баранью папаху и — ходу. Знакомый председатель в недоумении смотрел ему вслед. Что, в самом деле, случилось со всегда веселым и разговорчивым Азаматом? Хотел было догнать его, но раздумал и остался на месте, уставившись на дверь кабинета: вот-вот самого вызовут на бюро. Сколько времени уже заседают — ночь на дворе.

Дел у райкомовцев, правда, накопилось немало. Осень — пора подведения итогов. А осень в этом году выдалась прекрасная. Как вышли колхозники на заготовку сена, — ни одного дождя. С полей по берегам Терека собрали добрый урожай пшеницы. Не сегодня-завтра начнут сеять озимые. Скот на горных пастбищах отъелся за лето, хорошо прибавил в весе. И молодняк ладный — потерь почти нет. Конечно, не везде все идет гладко: там не управились с уборкой, здесь плохо готовятся к зимнему содержанию скота, еще где-то дисциплинка страдает, отстали в соревновании... Словом, пришла пора «пропесочить» как следует руководителей колхозов. Летом руки не доходили.

Сегодня настал черед Азамата, которого совсем недавно избрали председателем. Азамат противиться не стал. Приученный к упряжке конь, завидев телегу, сам направляется к ней и подставляет голову... Сказал несколько слов насчет того, что, мол, ноги в последнее время сдают и плохо его слушают, и — с головой ушел в работу. Мало, что ли, у председателя работы летом?

То, что Азамат в полночь, как встрепанный, выбежал из райкома, было, конечно, не случайно. Взбучку он получил на бюро изрядную. «Что-то голова мерзнет», — думает Азамат. Хлопнул себя по гладко выбритой голове — оказывается, он без шапки. Где же шапка? А она уже на земле валяется. Нагнулся за шапкой — вымазался в грязи. «Пропади оно все пропадом!» — сердится председатель, нахлобучивая на голову свою всему миру известную папаху.

Быстрым шагом поднимается Азамат по центральной улице. Голова гудит от разных мыслей. «Кажется, никого на свете я не уважал так, как Батыра Османовича. Всегда он со мной советовался, можно сказать, по душам. За что же он меня сегодня? Неужели у него на уме одно, а на языке другое? Не ожидал я от тебя, друг, такого... Разукрасил мой портрет за милую душу... Или я совсем с ума спятил, ничего не понимаю... Выговор влепили!»

Не разбирая дороги, шагает Азамат в гору. Где он? Дома встречаются все реже и реже, темнота сгущается, дороги не видать. Кажется, это уже колхозные сады начались. Азамат решительно поворачивает назад. И мысли его постепенно принимают другое направление: «Погоди, погоди, давай во всем разберемся... Так и свихнуться недолго. А что, если я сам во всем виноват? Доверился этому болтуну, моему заместителю Хамзату, который убедил меня в том, что все в порядке: все-то он подсчитал, взвесил, что нужно было, отгрузил в счет госпоставок, остальное, мол, сдал на мельницу, засыпал семена... Со всем, голубчик, управился, везде поспел... А ты, старый дурень, поверил ему и даже бумаги не удосужился как следует посмотреть. Подписывал не глядя... Эх, Азамат, Азамат... Любому ясно, что в летний зной гораздо приятнее проводить время на горных пастбищах, чем на уборке — в жаре и в пыли. Вот когда меня бес попутал. Место мое в уборочную было на терском участке. А я приеду, как ревизор, покручусь немного — и снова на машине в горы. Будто без меня там некому позаботиться об этих двух криворогих коровах. Правильно говорят люди: горбатого могила исправит. Дураком родился — дураком и помрешь. Чему и когда ты учился, Азамат? Весь век трудился, как вол... А с другой стороны, нельзя сказать, что не прельщали меня высокие посты да зарплата... До чего докатился! Ночь напролет ругательски ругаю Батыра Османовича. А на самом деле в ножки ему нужно поклониться, что из партии не выгнали... Ох, как стыдно! Вернусь сейчас в райком, попрошу у него прощения...»

И Азамат зашагал еще быстрее. Он шел, а вместе с ним шли и его размышления — не очень приятные, надо сознаться. И если ноги несли Азамата вперед, то мысли — по крайней мере, некоторые из них — хотели, чтобы он повернул назад. В конце концов, его несправедливые суждения о Батыре при нем были, при нем и останутся. Никто их не слыхал. Чего же идти и краснеть еще раз на старости-то лет? «Пускай мои лестные слова тоже при мне останутся, — бурчит себе в усы Азамат, замедляя шаг. — Будет подходящий случай, выскажу их. Лучше бы, конечно, без выговора обойтись... Стой, старая и дурная голова, сам знаешь, что выговор за дело получил». Он и в самом деле остановился и поглядел в ту сторону, где все еще светилось окно в кабинете секретаря райкома. Свет вдруг погас. «Не хватало только встретиться с ним сейчас на улице!» — подумал Азамат и свернул с дороги. Вскоре он очутился у дома своего старого знакомого — председателя райпотребсоюза. Придется зайти, хоть и поздно, другого выхода нет. Азамат решительно толкнул калитку. Загремела цепь, и собака с отчаянным лаем рванулась ему навстречу. В доме послышались голоса, вспыхнул свет, и растерявшийся Азамат ринулся обратно. Пробежал несколько шагов и в полном мраке налетел на Батыра Османовича. Азамат пулей кинулся бежать. Секретарь райкома включил карманный фонарик, но оставшийся неузнанным Азамат уже растворился в темноте...

У раскрытой калитки стоял председатель райпотребсоюза:

— На вас, что ли, Батыр, Османович, лаял этот проклятый пес? — спросил он.

— Да нет, друг! Только что налетел на меня какой-то человек, уж не знаю, друг твой или ночной грабитель. Вроде бы из твоего двора бежал. Но если это друг, зачем ему бежать? А пес у тебя молодец! Ишь как встретил чужака! Я вот до сих пор даже не знал, что во дворе собака есть, а почти каждый день иду домой мимо вас.

— Пес хороший, знает свое дело. Конечно, вора вспугнул. Если калитку чужой не откроет, наш сторож сидит тихо у себя в конуре.

— Да, видать, не с благими целями шел сюда незнакомец. Ну, не беда, все хорошо, что хорошо кончается. Спокойной ночи. — И Батыр Османович, освещая дорогу фонариком, продолжил прерванный было путь домой.

А Азамат уже далеко от места происшествия. Сердце колотится, как бешеное. Никогда еще старику не было так стыдно и тошно: «Узнал или не узнал меня Батыр? Как не узнать единственного козла Жаубермеза... Нет, видимо, все же не узнал, иначе окликнул бы. Значит, принял за вора. Однако куда деваться? Не ночевать же на улице...»

Вспомнив, наконец, о существовании гостиницы, Азамат медленно и неуверенно побрел в нужную сторону.

«Да, уважаемый, мастер, ты нас ругать, — мысленно продолжает он спор с Батыром. — Как приедешь, так тебе и то нехорошо, и это не в порядке. А между прочим, такой грязи, как у тебя в райцентре, в нашем ауле не встретишь. Если бы у нас в селении были такие шикарные лужи, я бы, пожалуй, переименовал его в город...»

Но вот наконец и гостиница. Двери, конечно, на запоре. Азамат стучит, сначала несмело, потом изо всех сил — никакого отклика. За одним из темных окон как будто что-то послышалось. Азамат прикладывает ухо к раме: кто-то храпит. Богатырски храпит — на улице слышно. Старик забарабанил в окно. Храп прекратился. К окну приближается некий джин в белых одеждах:

— Гонай, это ты, друг? — спрашивает «джин» и распахивает окно, из которого тут же шибает Азамату в нос густым водочным перегаром.

— Да нет, я не Гонай! Отопри дверь, приятель, никак не достучусь до дежурной.

— Зачем нам дверь? Влезай в окно! — предлагает пьяный «джин» и протягивает Азамату руку. Но старику после всех передряг этой ночи вовсе не улыбается подобным способом попасть в гостиницу, и в конце концов ему удается уговорить «джина», чтобы тот отправился на поиски дежурной.

Азамат терпеливо дожидается у дверей. Поднял голову — в небе мерцает одна-единственная звезда. «Если бы ночь была более звездной, — думает старик, — не пришлось бы мне так маяться».

Но вот наконец Азамата впускают внутрь. Ходики на стене показывают третий час ночи. Времени для отдыха остается совсем мало.

— Добро пожаловать, Азамат, — приветствует его знакомая дежурная. — Что ты так поздно? Проходи, располагайся, вот койка. Если холодно — закрой окно.

— Спасибо, сестренка, прости, если разбудил. — Азамат тихо прикрыл дверь за дежурной, раздевшись, улегся.

Однако сон бежит от него. Надо все разместить по своим местам и спокойно разобраться в случившемся. Все на свете имеет свои причины. Выговор ему записали за дело. Так. Это понятно. Но почему он позорно убежал от какой-то паршивой собаки? Начнем все сначала: если бы он во время уборки не запустил терский участок, его бы не вызвали на бюро. Если бы на бюро ему не влепили выговор, он бы не бродил, как потерянный, по райцентру и не явился бы ночью в чужой дом. Если бы он туда не явился, собака бы на него не набросилась. Выходит, и здесь он виноват сам...

«Правду я никогда неправдой не называю», — вспоминает Азамат любимое выражение Бориса Петровича... А сон все не идет и не идет. Новые мысли стучатся в голову: скоро начнутся дожди, крыши на фермах не в лучшем состоянии. Надо во что бы то ни стало достать еще шифера. Шифер-то, положим, найти можно, а вот деньги откуда взять? Совершенно необходимо подыскать еще двух чабанов... Догадался ли Хамзат сегодня привезти мотор? Забыл напомнить ему об этом по телефону... «Разлегся вот — полеживаю. Неужели старость одолела? И все это видят — один только я не замечаю. Нет, я могу еще кое с кем силами померяться. Если б я уж совсем состарился — разве стали бы меня перемещать с одного места на другое, как запасной автомобильный баллон? Значит, я еще нужен. Не ленись, Азамат, не ленись. Мы еще повоюем!»

С этими мыслями Азамат наконец успокоился и уснул.

Как бы поздно он ни лег накануне, поднимается Батыр Османович всегда рано — с рассветом. Эту черту он, безусловно, унаследовал от своего отца, который очень любил повторять: «Кто встанет пораньше, тот и шагнет подальше». Говорят, что старый бригадир Аду — из ближнего колхоза — встает даже раньше, чем Батыр Османович, но этот факт еще нуждается в проверке. И шофера своего, Бориса, Батыр приучил к строгой дисциплине: машина у него всегда наготове, в полной исправности, поблескивает свежевымытыми боками.

Вот и сегодня: осеннее солнце только-только позолотило горные вершины, а секретарь уже усаживается в машину.

— Куда путь держим, Батыр Османович? — осведомляется Борис.

— Прямиком к терским участкам.

Машина резво взяла разгон, и вскоре Батыр заметил Азамата, медленно поднимающегося по дороге. Подъехав к нему, машина остановилась, секретарь вышел из нее и поздоровался со стариком за руку:

— Что это ты в такую рань поднялся, Азамат?

— Да ведь и ты не отстаешь!

— У меня работа такая, — смеется Батыр. — Я ведь районный бригадир.

— Я вызвал машину, а теперь иду ей навстречу, не хочется ждать, — смущенно улыбается в ответ Азамат.

— Ну, с машиной тебе в скорости не сравняться. Вернись, зайди к нам домой, отдохни немного, а там, глядишь, и машина твоя подоспеет.

— Спасибо, Батыр, за приглашение. Охотно пошел бы к тебе, как в дом родной, но, поверь, очень тороплюсь. Времени нет совсем...

— Тогда понятно.

— Я и не сомневался, что ты меня правильно поймешь. Сено на фермы пора подвозить...

— Мы тебя обидели вчера, Азамат, — перебивает его секретарь. — Но пойми ты, друг, выхода иного у нас не было.

— Я понимаю, — отвечает старик без особого оживления. — Пожалуй, последую твоему совету и подожду машину на месте. У меня еще тут кое-какие дела найдутся.

— Но сейчас и шести еще нет. Все спят.

— А я разбужу всех, кого надо, по очереди. Стыдно долго спать в такое горячее время.

— Твоя правда, Азамат, буди всех — пусть работают.

Машина отъезжает, а старик возвращается в райцентр.

С чувством некоторой неловкости, приближается он к знакомой калитке. Кликнул хозяев — собака даже не пошевелилась. Лежит себе, положив голову на вытянутые лапы. Видно, не признала ночного гостя. Азамат крикнул снова — пес внимательно посмотрел на него. Но тут отворилась дверь, и на порог вышел хозяин дома:

— Проходи, Азамат, добро пожаловать!

— Спасибо, я здесь постою. Не слишком ли рано я тебя поднял?

— Ничего. Правда, ночью был у нас переполох. Какой-то злоумышленник ломился в калитку, да собака отогнала...

Азамат никак не реагирует на это волнующее сообщение.

— Какие заботы привели тебя к порогу моего дома? — вежливо осведомляется председатель райпотребсоюза. — Говори, что в моих силах, сделаю.

— Понимаешь, — тянет Азамат, переминаясь с ноги на ногу, — есть опасения, что скот наш будет зимовать под открытым небом. Крыши в коровниках прохудились. Вчера на бюро, знаешь ли, меня порядком взгрели... В общем, до зарезу нужен шифер. Помоги, друг...

Теперь уже собеседник Азамата начинает переступать с ноги на ногу:

— Шифер-то, пожалуй, найдется, да вот денег ваших, кажется, у нас совсем не осталось.

— Деньги будут. На днях закончим сдачу зерна. Вчера мне за это тоже изрядно всыпали. Выручай!

Председатель райпо, видимо, уже примирился со своей участью. Молча заходит он в дом за плащом, натягивает его на свои широкие плечи, и вот они оба уже идут по улице — будить бухгалтера.


— Кажется, никогда в жизни мне не было так стыдно, как в этот раз! — говорит Азамат, сидя у костра среди притихших чабанов. — Шуточное дело — дали выговор на бюро райкома. Мне, который более тридцати лет не знал никаких взысканий, берег свой партбилет как зеницу ока, носил у сердца... А из-за чего? Из-за вас. Вы бы знали, что мне довелось выслушать на этом заседании! Один говорит: приплода у нас мало и даже небольшой приплод мы не умеем сохранять; другой говорит: если мы, потомственные овцеводы, здесь, на наших прекрасных горных пастбищах, не сумели как должно ухаживать за отарами, то, скажите на милость, кому прикажете этим заниматься?

Чабаны сидят, опустив головы. Наконец старший из них, Адемей, рассудительным тоном произносит:

— Посоветуй, что нам делать, Азамат? Нам неприятно, что мы подвели тебя. Разве мы этого хотели? Что-что, а пасти скот, кажется, умеем. Не первый день. У нас и падежа-то особого нет, и молодняк неплохо сохраняется.

— Если бы во всех отарах дело обстояло так, как у вас, брат мой Адемей, мне, наверное, вместо выговора дали бы орден... Я ведь говорю о колхозе в целом.

— Я думаю, — продолжает Адемей, — что мы не откажемся принять самую отстающую отару. Чего молчите? — обращается он к своим товарищам.

— Кто станет возражать? Дело доброе, — откликается один из чабанов. — Но и у нас самих ведь еще много дел. Разве вы забыли, что зоотехник обещал привезти племенных баранов и для опыта выбрал именно нашу отару.

— Да-а, — раздумчиво говорит Азамат, вороша палкой угли в костре, — очень хотелось бы вашу отару превратить в племенную. А там посмотрим, как нам дальше быть...

— Но почему это дело нужно начинать только в одной отаре? А потом сидеть и сложа руки дожидаться результатов? — вступает в разговор молодой чабан Салих. — Почему нельзя это сделать сразу в нескольких отарах?

— В твоих словах, кажется, есть смысл, — поднимает голову Азамат. — Необходимо сделать все возможное и невозможное, чтобы улучшить породу овец. Неужели мы ленивее и бесталаннее наших отцов и дедов? Они-то трудились на князей да баев, а мы работаем для себя, для своего народа.

— Правильные слова говоришь, Азамат, — поддерживает его старый Адемей. — Слушаешь иногда по радио или читаешь в газете о прославленных чабанах и думаешь: у них по две руки и по две ноги и у нас по две руки и по две ноги, у них по одной голове на плечах, а у нас что — меньше? Чем мы хуже? Может, мы меньше их любим наш скот? Не умеем ухаживать за ним?.. Ты, Азамат, не сомневайся, делай все, что от тебя зависит, а мы — не подведем.

Лицо у Азамата заметно проясняется.

Салих приглашает всех к ужину: на низком дощатом столике уже разложены аппетитные куски душистой баранины. Чабаны рассаживаются и неторопливо приступают к трапезе.

— Славный ягненочек был, — говорит председатель, очищая от мяса косточку.

— Да, чуть позже других родился, — отвечает Адемей, расправляясь с лопаткой. — Это один из тех барашков, которые причитались Салиху в премию. Салих у нас — молодец! — И Адемей торжественно вручает Азамату голову ягненка.

— Так не годится, — возражает председатель. — Ты — старше меня, и голова полагается тебе. Не могу я нарушать дедовские обычаи.

— Гостя принято почитать старшим, а ты сегодня — наш гость. К тому же ты — голова колхоза.

— Если бы у наших предков были председатели колхозов, им бы за столом непременно с почетом отдавали бараньи головы... И этот обычай мы сейчас тоже называли бы дедовским, — улыбается Салих.

Азамат принимает почетный дар. Салих вынимает нож из деревянных ножен и протягивает ему.

— Тебе, Салих, полагается ухо. У молодого чабана слух должен быть острым и чутким. — И председатель кладет отрезанное баранье ухо на протянутую ладонь Салиха.

— Старший чабан — самый зоркий человек на свете! — Азамат подает Адемею глаз.

— А ты, — обращается председатель к молчаливому чабану средних лет, — живи, пожалуйста, дольше тех стариков, которые поедают бараньи головы! — И Азамат отдает ему нижнюю челюсть барашка. — Набирайся сил, друг мой!

Тем временем Адемей, обглодав баранью лопатку, степенно отложил ее в сторону.

— Погадай на ней, — просит его Азамат. — Что нам светит там?

Адемей отнекивается:

— Если что и было, я все очистил.

Но все же он снова берет лопатку в руки и внимательно разглядывает ее поверхность.

— Слава богу, ничего плохого впереди нет. Что еще я вижу? Вижу, что душа у нашего Салиха чиста, что не жадный он человек — не пожалел для нас своего барашка. Всех тебе благ, Салих! Чтобы ты не знал больших трудностей в жизни, чем принимать и потчевать гостей...


Многолюдно сегодня на центральной ферме. Послушать Азамата сюда собрались все животноводы колхоза. Фаризат, Ханифа и их товарки сбились с ног. Председатель же сидит хмурый и молчит, будто воды в рот набрал. Собравшиеся тоже притихли. На что уж разговорчив Конак, и тот сидит понуро, не поминает Москву, уперся подбородком в свою герлыгу, задумался... Вдруг подбородок соскальзывает с палки, и голова старика стукается о стол. То ли задремал Конак, то ли неосторожно задел палку ногой, то ли нарочно это сделал. Все смеются. Конак тоже улыбается.

— Не томи, дорогой, доведи до нашего слуха то, что имеешь нам сказать. Ты сердишься — мы дрожим. Долго ли нам терпеть эту муку?

— Давайте, вправду, начнем. Кажется, все собрались, — прерывает наконец молчание председатель. — Конак уже успел задремать, неровен час и остальные последуют его примеру.

— А мне показалось, будто ты сам задремал, — не остается в долгу Конак.

Снова слышится смех, лица оживляются. Дождавшись тишины, Азамат снимает шапку и приступает к своему невеселому сообщению. Вначале он рассказывает об общем положении дел в колхозе, потом подходит к главному — к состоянию животноводства.

— Здесь у нас дела обстоят совсем неважно, — со вздохом говорит он. — На днях на бюро райкома мне дали такую взбучку — не знал, куда деваться от стыда... Приплода, говорят, мало, овцы непородные, шерсть сдаем грубую, некондиционную. А когда речь зашла о надоях молока,поверьте, я растерялся. Думал, в простоте душевной, что тут-то у нас неплохо, а когда стали сравнивать показатели, выяснилось, что мы от своих коров получаем столько молока, сколько в колхозе имени Ленина получают от коз... В общем, вы сами знаете, я коров не дою и телят не пасу. Все это делаете вы. За свои упущения я всегда готов ответить. И свое я уже получил. И все из-за вашей безответственности. Лучше мне было умереть, чем так краснеть перед товарищами. Я сказал — теперь говорите вы.

Все молчат. Молчат долго. Притихла даже неугомонная Ханифа — сидит, как мышка в норке. Может, отца стесняется, а может, просто первый раз в жизни серьезно задумалась... Наконец откашливается Конак и торжественно начинает:

— Горькие слова сказал ты нам, Азамат, и горько нам было их слышать. Я вот все думаю: чем мы хуже наших соседей? И земля у нас благодатная, и скот хороший, и работать мы, сдается мне, еще не разучились. В чем же дело? Может быть, мыслю я, дело в том, что в последнее время мы как-то распустились, долго раскачиваемся, прежде чем начать работать по-настоящему? Не знаю, не знаю. Тебе виднее, Азамат.

И опять все молчат. Не хочется Фаризат опережать мужчин, но все же приходится брать слово. Начинает она неуверенно:

— Мы и вправду часто подшучиваем над соседями, а они, видите, взяли да и обогнали нас. Мы смеемся, а они работают... Нечего греха таить: наши девушки даже отказываются выходить замуж за соседских парней, дескать, все они лодыри, лежебоки, недотепы. Кто же теперь оказался лодырем, спрашиваю я вас? Эх, стесняюсь я старших, а то повязала бы на головы наших парней бабьи платки. Долго ли будете, друзья дорогие, резвиться на вольном воздухе, как упитанные бычки? Долго ли вам, досыта наевшись, полеживать на зеленой травке?

Парням явно не нравится такой оборот, но они помалкивают — крыть нечем.

— Слушай, — тихонько шепчет один другому, — я же тебе говорил, что у нашей Фаризат завелся дружок в соседнем селении. Теперь ее не удержишь у нас. Вспомнишь мои слова!

— Скажи, Азамат, какая ферма самая лучшая? — спрашивает девушка.

— Ваша, Фаризат.

— Нет, я спрашиваю — во всем районе?

Председатель подумал немного и ответил:

— Вторая ферма колхоза имени Ленина.

— Не предложишь ли нам соревноваться с ней? — снова вступает в разговор Конак. — Разве можно сравнить наш колхоз с теми, что расположены на равнине? У них кукуруза, у них силоса — завались.

— Зачем так говоришь, Конак? — возражает Фаризат. Будто ты не знаешь, что и приплод, и самые высокие надои мы получаем летом. А у них летом скот тоже на пастбищах, как и у нас. Правда?

— Я не о лете говорю, — не сдается Конак. — Если скот зимой хорошо обеспечен кормами и до весны сохраняет упитанность, то он дает хороший приплод и высокие надои.

— Что же, по-твоему, нашим коровам сена не хватило или такие уж они истощенные пришли к весне?

Азамат вмешивается и пытается прекратить пререкания:

— Не спорьте. Вы оба по-своему правы. Коровы, пасущиеся на равнинах, дают больше молока, чем наши, горные. Поэтому мясной скот нам выгодней выращивать, чем молочный. Мы уже говорили об этом с Батыром Османовичем, и он обещал помочь. Но пока нет такого решения, мы должны все силы приложить, но увеличить надои. Это для нас — вопрос чести.

Однако Конак не унимается:

— Правильно говоришь, Азамат! Я вот только сказать хочу: когда я был в Мескуа, видел там одну корову. Вот были надои, скажу я вам! Так, может быть, стоит попросить одного-двух телят от той коровы? А?

Все снова смеются: как же, Конак опять вспоминает свою Мескуа.

— Конак, конечно, записал адрес этой коровы? — острит кто-то.

— Если бы я умел записывать, то, уж наверно, не отлеживался бы на травке, как ты, с одной мыслью в голове — над кем бы еще посмеяться! — мигом парирует Конак.

— Скорей всего, ты стал бы главным руководителем.

— Негодник! Тебе все смех, а меня не шутя один раз хотели сделать большим начальником, да я сам отказался.

— Когда же это было, что-то я не помню, Конак? — спрашивает Азамат.

— Давно было. Еще когда колхоз только начинался. Предложили мне тогда заведовать фермой молодняка. Я и спросил их: печать своя у меня будет? А когда мне сказали, что печати не будет, я отказался. Какой такой начальник без печати?

Все смеются. Много ли нужно молодежи для смеха? Но Азамат призывает к порядку. Ему совсем не до шуток.

— Знаете, — снова вступает в разговор Фаризат, — мы здесь немного посоветовались с девушками и решили: вызвать на соревнование передовую ферму колхоза имени Ленина.

— А что, соревноваться внутри своего колхоза ты уже считаешь ниже собственного достоинства? — с обидой спрашивает ее дояр с другой фермы.

— Соревноваться надо с победителями. Только это заставит нас подтянуться.

— Хорошенько подумайте, Фаризат, не спешите, — пытается вразумить ее Азамат. — А пока поезжайте-ка вы к ним на ферму, познакомьтесь и с ними, и с тем, как у них дело поставлено. На коров их посмотрите повнимательней. Да и к себе в гости пригласите животноводов с равнины. Всем от этого будет польза.

На том и порешили. Народ начал понемногу расходиться, но молодежь все не отходит от Азамата и Конака.

Конак неторопливо достает из кармана шелковый кисет, затем свою неизменную трубку, не спеша набивает ее и со вкусом затягивается. Кисет аккуратно свернут и спрятан в карман. Никто во всем ауле уже не курит трубок — все перешли на сигареты. Один только Конак хранит верность своей любимице. Глаза у старика хитро поблескивают. Видно, снова вспомнил какую-то байку. Так оно и есть:

— Знаете ли вы, откуда в наших местах пошли карманы? — важно начинает он. — Не знаете? То-то и оно! Придется рассказать, а то умрет старый Конак — кто вам об этом поведает? В давние времена, знаете, был такой обычай: жениха приглашали в дом невесты для знакомства и при этом подносили ему большую деревянную чашу, наполненную бузой. А накануне родители невесты долго кипятили эту самую чашу в масле... Войдет жених в дом, возьмет в руки чашу, — в нее без малого полведра бузы вмещалось, — поднесет ко рту, а скользкий сосуд у него из рук и выскользнет... То-то смеялись тогда над беднягой! И неряха-то он, и удержать ничего в руках не может. Потом, с годами, обычай этот немного изменился, и чашу с бузой начали вручать уже не жениху, а его дружке. Да и то не всякому парню оказывали такую честь, а только самому остроумному и расторопному. Да еще такому, кто б сумел одним духом осушить огромную чашу. Но редко кому удавалось допить бузу, не пролив ни капли. И вот однажды нашелся один умник — пришил к штанам кусок материи да и насыпал туда золы. Прежде чем принять чашу, потихоньку натер руки золой. Чаша у него и не выскользнула. Вот так, дети мои, и появились в наших местах карманы. Как там у других, не знаю, а у нас — точно. Это я вам истинно говорю...

Долго в ту ночь не гасили огонь на ферме. Долго разговаривала Фаризат с подругами. Судили, рядили, подсчитывали. Чуть не поссорились даже. Согласились все же на том, что не хуже они прославленных девчат из колхоза имени Ленина и что в грязь лицом не ударят. Время показало, что девушки не ошиблись в своих расчетах.

Часть вторая

1. ДОЛГОЖДАННАЯ ВСТРЕЧА

Ясное летнее утро. Асхат стоит на пороге отчего дома. Хорошо вокруг! Какой пьянящий, кристально чистый воздух, какой праздник красок! Позади осталась шумная Москва, пять лет учебы, многолюдье студенческих аудиторий, тишина читального зала, шорох перелистываемых страниц... Неужели все это никогда не повторится? Он — дома. Дома навсегда.

Первым на глаза Асхату попадается, конечно, вездесущий Конак. Гляди-ка, думает Асхат, старик ничуть не изменился. Все такой же неугомонный. Давно бы мог оставить работу, отдохнуть немного, да где там! Разве можно представить себе Конака без фермы и ферму без Конака? А ведь, если не считать столетнего Ачахмата, Конак едва ли не самый старый человек в ауле.

Старик обнимает Асхата, поворачивает его во все стороны и, видимо, доволен результатами осмотра:

— Молодец! Ты стал теперь настоящим джигитом. Поздравляю с окончанием учебы! Да продлит аллах твои дни!

Молодой человек тоже от души рад встрече с добрым стариком. На минуту он забегает в дом и возвращается с маленьким свертком.

— Не обессудьте, Конак. Это; конечно, пустяк, но примите на память. Из Москвы привез...

Старик долго распутывает узелок непослушными пальцами, разворачивает бумагу и вот в руках у него красивая деревянная трубка, украшенная металлической инкрустацией.

— Спасибо, сынок, обрадовал ты меня. Знаешь, у нас говорят: кто утешит старика, тому судьба пошлет радость. Пусть исполнятся твои желания.

Тепло попрощавшись с Асхатом и взяв с него обещание скоро приехать на ферму, растроганный Конак пошел своей дорогой.

«Хорошо, что я остановился на трубке, — думает Асхат. — А ведь сомневался. Пора, мол, старику бросить табак. Куда там! Не такой это старик — скорей умрет, чем расстанется со своей носогрейкой. Адемею я тоже привез подарочек — карманный фонарик и батарейки. Старому чабану фонарик всегда пригодится. Но каким образом вручить подарок? Адемей — отец Ариубат, будущий тесть, можно сказать. Так просто в дом к нему не зайдешь. Может быть, лучше передать через Ариубат? Тоже неловко как-то».

Асхат досадливо морщит лоб, а между тем, к нему уже торопится Назир. Друзья обнялись.

— Что, старик, только приехал и уже заскучал? — шутит Назир, похлопывая друга по плечу.

— Нет, вроде бы заскучать еще не успел. Поговорил вот с Конаком. Молодец старик, ничего не скажешь!

— Ты гляди: бегом бежит в гору, подпрыгивает, как старый козел. А вон и наш друг Ахман шествует, — улыбается Назир. — Сейчас я его разыграю. А ты помалкивай — не мешай мне. Ладно?

Ахман, увидев Асхата и Назира, прошел мимо сельсовета и степенной походкой направился к ним. Торжественно и молча пожал руку Асхату, небрежно Назиру.

— Ты, Асхат, кажется, немного похудел.

— Шутишь, друг, каким был, таким остался.

— Пожалуй, что и так, — откликается Назир. — В Москве, видно, есть все, что нужно человеку. Послушайте, ребята, раз уж мы после долгого перерыва снова собрались вместе, давайте, как в прежние времена, совет держать. У меня к вам серьезное дело.

Ахман с Асхатом недоуменно переглянулись.

— Что за дело? — спрашивают они одновременно.

— Сегодня я наконец выбрал себе невесту, — заявляет Назир.

— Вот это новость! Как же ты до сих пор не сказал мне об этом? — интересуется Ахман.

— Ждал приезда Асхата. Давайте зайдем в библиотеку, там я вам все объясню.

Друзья молча направляются к библиотеке. Назир незаметно подмигивает Асхату, тот в ответ улыбается: «Я тебя понял».

Ариубат занята регистрацией новых книг. Посетителей пока нет. Увидев ребят, девушка смутилась, но быстро взяла себя в руки.

— Доброе утро, красавица! — приветствует ее Назир.

— Доброе утро! Заходите, гостями будете. — Девушка переводит взгляд с одного на другого. При виде Асхата слегка краснеет. Правда, накануне вечером они уже успели украдкой повидаться, но она еще не освоилась с мыслью, что ее Асхат здесь, что он приехал насовсем и больше они никогда не расстанутся...

В библиотеке воцаряется неловкое молчание. Первым нарушает его Ахман:

— Ну, Назир, может быть, ты скажешь, зачем привел нас сюда.

— Не спешите, друзья, — серьезным тоном отвечает Назир и начинает рыться в своей сумке. Наконец он вынимает какое-то письмо и прячет его в ладонях.

— Что же дальше? — торопит Ахман.

— А дальше вот что, — торжественно начинает Назир, все еще сжимая в руках белый конверт. — Все мы, собравшиеся здесь, — старые школьные друзья. У нас не было и нет тайн друг от друга. Все мы — я говорю о мужской половине нашей компании — холостяки. И я, и Асхат, и Ахман. Всем нам уже давно пора решать этот важнейший жизненный вопрос. Первым начал подумывать о женитьбе Ахман — он уже, насколько мне известно, лет пять подыскивает себе невесту и все никак не может на ком-нибудь остановить свой выбор. Красивых девушек много, а он один. Так нетрудно и состариться в одиночестве. Поэтому я и предлагаю сегодня сообща обсудить это и помочь нашему другу выбрать невесту. Ты не возражаешь, Ахман, против нашего вмешательства в твои личные дела?

— Конечно, не возражаю, — серьезно отвечает Ахман, который, как всегда, не понимает, что его разыгрывают.

— За дело, други! — также серьезно откликается Асхат.

— Итак, — продолжает Назир, — Ахман у нас парень видный. К тому же не какой-то там рядовой колхозник, а государственный служащий. Это тоже надо иметь в виду. Понятно, что нет такой девушки, которая отказалась бы от него. Перехожу к выдвижению кандидатур. Во-первых, имеется твоя, Асхат, сестра Ханифа. Во-вторых, наша знатная завфермой Фаризат. Отводов нет? Идем дальше: думаю, что и нашу скромницу Ариубат не следует сбрасывать со счета. Далее, в райцентре, кажется, у нас имеется вострушка Джаннет. Одна, две, три... всего пока четыре. И, наконец, москвичка, геолог Валя Свиридова.

До Ахмана, кажется, начинает доходить, что его разыгрывают, и он взрывается:

— Оставь свои шуточки! К тебе за советом не приду, не суй свой нос, куда не просят!

— А ты именно просишь, дружок, каждый день спрашиваешь. И не только у меня — у всех спрашиваешь... Вот письмо, пускай оно и решит дело.

Ахман не на шутку заволновался:

— Сейчас же дай сюда письмо!

— Как думаешь, Ариубат, отдать? Как ты скажешь — так и будет, — обращается Назир к Ариубат.

— Но ведь ты обязан отдать письмо хозяину, о чем разговор? Правильно, Асхат?

— Конечно, письмо должно быть вручено адресату, — откликается Асхат.

— Хорошо, — соглашается Назир. — Но с одним условием: прочитавший письмо даст потом и нам его прочесть.

— А уж это его личное дело, — сердится Ариубат.

— Да пропади ты совсем, давай сюда! — кричит Ахман и бросается к Назиру, чтобы вырвать письмо у него из рук.

Но почтальон высоко поднимает конверт над головой и наконец с почтительным поклоном вручает его... Ариубат. Девушка растеряна:

— Письмо из Москвы, но почерк незнакомый...

Парни не уходят. Асхат перебирает книги на полке, Назир перелистывает подшивку газет, недовольный Ахман уставился в окно.

Ариубат вскрывает конверт и принимается за чтение. В библиотеке тихо: кажется, пролетит муха — услышишь, но мух здесь нет. Асхат потихоньку наблюдает за девушкой. От кого бы она могла получить письмо? Вот она покраснела и низко опустила голову. Перевернула страницу, вздохнула. Еще страница — кровь отлила от щек Ариубат. Письмо прочитано...

Парни, как по команде, обернулись к девушке.

— От кого? — первый спрашивает Ахман.

— Мало ли ребят в Москве! — тихо, как бы самому себе, отвечает Асхат.

— Ну, пошутили, посмеялись, пора и честь знать, — заявляет Назир. — Мне даже совестно немного перед Ариубат. Прости нас за шутку!

Ариубат готова простить Назиру все на свете — все его выходки и прошлые и будущие, на десять лет вперед... Ариубат счастлива — это видно по ее лицу. Живой румянец окрасил побледневшие было щеки, глаза сверкают. Ребятам не хочется уходить. О чем она думает, что с ней произошло сейчас, у них на глазах?

Попробуем и мы заглянуть в мысли Ариубат. «Пусть хоть все читают, пусть узнают, какой бывает настоящая любовь!» — думает она и вздрагивает, будто очнулась от сна. Ей показалось, что ребята прочли ее мысли. В растерянности вскочила с места. Заметив ее смущение, Асхат решает поправить дело и вновь заводит шутливый разговор:

— Стыдно, Назир, бросать начатое дело, не доводя его до конца!

— О чем ты?

— Кажется, обещал сегодня выбрать себе невесту.

— Разве я говорил о себе? Речь шла, по-моему, об Ахмане. Что касается меня, то я, конечно, не отказался бы от Ханифы, но она явно очарована Ахманом.

— Ни одному из вас я сестренку не отдам, не надейтесь, — отшучивается Асхат.

Но Ариубат уже немного пришла в себя:

— Правда, Ахман, когда мы еще снова соберемся все вместе? Надо решать: назови нам наконец свою избранницу.

— Да оставьте вы в конце концов меня, в покое! — сердится Ахман и направляется к двери.

Назир решительно преграждает ему дорогу:

— Нет, нет, так ты от нас не уйдешь! Выбирай одну, а остальных оставь нам, дорогой.

— Ох, как вы мне надоели! С утра морочите голову, — Ахман умолкает и затем вдруг выпаливает: — Вообще-то я выбрал бы Ханифу...

С этими словами незадачливый жених выскакивает из комнаты.

Друзья смеются, а Назир посылает ему вдогонку:

— Силен бродяга! Умеет выбирать...

— Право, пора тебе наконец перестать шутить над Ахманом, — урезонивает Асхат, — Удивительный человек, начисто лишен чувства юмора. Он и так судьбой обижен и чуть что начинает сердиться. Все принимает за чистую монету.

— Ну, Асхат, — отвечает Назир, — ты бы посмотрел на него, когда он на какой-нибудь свадьбе торжественно пьет бузу из чаши или когда отшучивается от гостей. Орел! Палец в рот не клади! Ох, заболтался я с вами, а у меня вон сколько дел! — Назир похлопывает рукой по своей полупустой уже сумке и уходит.

Асхат и Ариубат остались одни. Именно этого хотелось обоим больше всего на свете. Но вот желание сбылось, а они не знают, о чем говорить, смущены оба.

Стоят друг пород другом, в молчанку играют. Только взгляды красноречивей слов выражают то, что творится у каждого на душе.

Зазвонил телефон, Ариубат нехотя подняла трубку:

— Да, я! Да, здесь... Тебе смешно?.. Это — Назир, — говорит она Асхату, прикрывая трубку рукой.

— Дай-ка мне, — протягивает руку юноша. Но Назир уже отключился.

В этот момент Асхат замечает письмо, лежащее на столе, и на лице его проступает искреннее удивление. Почерк он узнал сразу. Это — Алла, девушка, с которой он дружил в институте... Верный товарищ — «свой парень», как они ее называли. Знакомые картины роем проносятся в голове Асхата: вот они с Аллой на стадионе, вот — в кино, а вот — он тайком передает ей записку на экзамене: выручает друга... Вот Алла от души смеется, когда он передразнивает преподавателей — ему это неплохо удавалось. Однако, о чем она могла написать Ариубат? И зачем она вообще это сделала? Он ведь не скрывал, что сердце его занято Ариубат. Сколько раз он рассказывал о ней Алле, и та всегда внимательно и серьезно, склонив голову набок, выслушивала его «исповеди». Какая муха ее укусила? Правда, по лицу Ариубат не видно, что письмо Аллы чем-то огорчило ее. Но достаточно ли хорошо он знает Ариубат? Умеет ли он читать в ее сердце? Их разлука была долгой... Нет, нет, ничего не изменилось. Душа Ариубат — как раскрытая книга, любовь поможет ему прочесть ее до конца.

Голос Ариубат вернул Асхата к действительности.

— О чем ты задумался? Почему не спрашиваешь меня о письме? Разве ты не соскучился по Аллочке?

— Жду, когда ты сама мне все скажешь.

— На, читай. — Ариубат протягивает ему письмо.

— Я не привык читать чужие письма.

— Но я же сама прошу тебя об этом.

Асхат нерешительно берет письмо и погружается в чтение. Девушка отворачивается к полкам и начинает переставлять книги. Ей очень хочется, конечно, посмотреть, как будет Асхат читать это удивительное письмо, но душевный такт подсказывает ей, что делать этого не следует.

«Дорогая, незнакомая моя сестра! — читает Асхат. — Прости, что тревожу тебя, но я не могу молчать больше.

Я знаю, что это плохо — завидовать счастью другого человека, еще хуже — становиться ему поперек дороги. Поверь, у меня нет дурных намерений. Я люблю Асхата. Люблю давно, мучительно и тайно. Мне кажется, до встречи с ним я даже не подозревала, что на свете есть такие люди. Думала, что они существуют только в романах. Хочешь, я напишу тебе о том, какой он? Глупо, наверно, все это — ты ведь и сама хорошо его знаешь. Но, может быть, я, прожившая рядом с ним пять лет, знаю его в чем-то лучше, чем ты.

Дружа с Асхатом, я за эти пять лет, наверное, окончила не один, а целых два института. Если б ты знала, как много он сделал для меня, как много значило для меня то, что он был рядом...

Знаешь, какой он человек? Он добр и великодушен. Я никогда не слышала, чтобы он за глаза плохо отозвался о другом человеке. Он любит правду и высказывает то, что думает, с прямотой и смелостью горца. Он всегда верен своему слову и верен в дружбе. Не умеет проходить мимо малейшей несправедливости и всегда вступается за обиженного. Радуется чужой радости, как своей, и горюет вместе с другом, если у того случится горе. А как любит он свой Кавказ, свои горы, свой маленький, но отважный народ! Он так много и так часто рассказывал мне о своей родине, что мне порой казалось, будто я сама побывала там, у вас... Но я никогда не замечала в нем никакой самовлюбленности, никакой ограниченности. Наверное, любить другие народы можно только тогда, когда так сильно и глубоко любишь свой народ, свою родину...

Все это, сестра, я пишу не для тебя, а скорее для себя самой, чтобы выговориться, с кем-то разделить то, что переполняет сердце. Я все эти годы жила мыслью о том, что мы никогда с ним не расстанемся. Да, видно, судьба судила иначе.

Дочитай это письмо до конца и пойми меня. Больше я никогда не буду писать тебе. Но кому же еще могу я открыть душу? Асхат не догадывался о моей любви. Он считал меня добрым другом, и я была ему другом. Может быть, когда-нибудь, если я выйду замуж и у меня родится сын, я назову его Асхатом. Тогда до самой своей смерти я буду повторять и слышать дорогое имя.

Асхат часто рассказывал мне о тебе. Я в душе горько завидовала тебе. Но только перед самым отъездом, в наш последний разговор с ним я поняла, как сильно и безраздельно он любит тебя и как горячо любишь его ты, может быть, даже сильнее, чем я... И я отступила, отказалась в душе от своего счастья.

Будьте счастливы!

Не надо отвечать мне. Если когда-нибудь ты пришлешь мне фотографию, и я увижу на ней ваши радостные лица, — может быть, мне станет легче. Я ведь хочу, чтобы Асхат был счастлив...

Люби его, Ариубат, он достоин этого. И где бы вы ни были — всегда знайте: у вас есть верный, преданный друг.

Алла»

И снова Асхат стоит в глубокой задумчивости. Нужно ли было ему читать письмо? Если бы знал, что там сказано столько прекрасных слов о нем, не стал бы читать. Но ведь он хотел узнать, нет ли в письме чего-нибудь, что могло бы огорчить Ариубат. Бедная Алла! Он, конечно, догадывался о том, что она неравнодушна к нему. Это всегда чувствуешь и без слов. Но разве он знал, как глубоко она его любит! Видно, потому и отказалась выйти замуж за Володьку. Прекрасный парень Володька! Но чем он мог помочь ему, чем, наконец, он мог помочь Алле? Она любит его, а он — другую... Парень любит девушку, а она — другого... Как это сказано у Гейне? «Старая сказка, которая вечно нова». И вдруг Асхат понимает, что Алла, беспечная хохотушка Алла, сделала сейчас то, чего он сам не решался сделать — объяснилась в любви Ариубат. За него, Асхата, объяснилась ей в любви. Парень резко поворачивается к девушке: со страхом и надеждой смотрят на него ее прекрасные, сияющие глаза. Он бросается к Ариубат — она отступает за спасательные полки с книгами:

— Уходи, уходи скорей, сердце мое, пока никто не пришел!

— Нам некого больше бояться, любимая! Что ни скажут люди — все правда.

— Как мне жаль Аллу. Почему-то я чувствую себя виноватой перед ней. Она так любит тебя... А я не знаю, смогу ли я сделать тебя счастливым. Я так не уверена в себе, так мало знаю и видела...

— Но я люблю тебя! Мне тоже жаль Аллу. Она чудесный, искренний человек и настоящий друг. Но разве можно любить по заказу? Без тебя я не могу жить. Этой же осенью мы сыграем свадьбу. Согласна?

Ариубат не успела ответить, как в библиотеку влетела Ханифа. Всегда говорливая и шумная, на сей раз она молча обняла брата, и радостные слезы полились у нее из глаз.

Ариубат смотрит на них. Хорошо, когда есть брат! Даже завидно. Но ей самой Асхат, наверное, больше, чем брат... Муж... Ариубат впервые мысленно произносит это слово и сама пугается его. «Асхат сказал: осенью... До осени еще далеко. Ах, не все ли равно — длинная дорога, короткая дорога... Все равно — мой».

Но Ханифа уже обрела дар речи, и Ариубат неохотно расстается со своими радостно-тревожными мыслями.

— Что же ты не предупредил о приезде? — тараторит Ханифа. — Спускаюсь я с фермы, а навстречу мне Конак. Говорит, видел тебя, разговаривал с тобой и сразу же начал хвастаться твоим подарком. «Мне, говорит, когда я был в Мескуа, и в голову не пришло готовить вам подарки, а Асхат, видишь, даже обо мне, старике, вспомнил...» Но я уже не слушала его и прямо примчалась сюда. Ты то к нам, на ферму, наверное, и не подумал бы явиться, скорее в библиотеку!

— Разве ты дождешься, пока я к тебе приду! Я хотел идти к вам вместе с Ариубат. Дома была?

— Зачем? Разве я не знаю, где тебя искать?

— Может, ты кого-нибудь другого искала, а?

Ханифа от удивления даже рот раскрыла.

— Кого?

— Ахмана.

— А ну вас, я и слышать не хочу такую чепуху!

— Нисколько не чепуху. Спроси Ариубат. Только что здесь, в ее присутствии, да и Назир был тут, Ахман просил у меня твоей руки.

— Да ну вас! — смеется Ханифа. — Я думала и вправду, что-нибудь дельное, а эта болтовня у меня в одно ухо входит — в другое выходит. — И Ханифа бросается обнимать Ариубат.

— Что ты ко мне ластишься? — Ариубат хватает подругу за плечи и встряхивает. — Брат по старому обычаю над тобой хозяин, захочет — и отдаст тебя за Ахмана, плачь ты или не плачь.

— Вот спасибо, Ариу, ты мудро поддержала меня.

— Ты, я слышу, уже дал ей новое имя! — не преминула кольнуть Ханифа.

— Ничего подобного, ты просто слышать плохо стала, бабушка Ханифа. Однако, что прикажешь ответить Ахману?

— Я ему сама отвечу! — задирает подбородок вверх Ханифа. — Пошли-ка лучше домой.

— А Ариубат оставим здесь? Возьмем и ее с собой.

— Нет, нет, — пугается девушка. — Я на работе.

— Ну, работа у тебя, я вижу, не особенно изнурительная. Скоро обед, а читателей пока не видно, — поддразнивает Асхат.

— Ты всех распугал! — не унимается Ханифа. — послушайте, ну как хорошо, что мы снова вместе! Прямо не верится! Помнишь, Асхат, какие веселые вечера проводили мы на нашей ферме в прошлые твои приезды? Давайте завтра соберемся! Пригласим соседей, попляшем под гармошку, как прежде. Ты еще не разучился плясать, москвич?.. Кстати, ты уже был у Батыра Османовича?

— Заходил к нему в райком, пока был в райцентре, но не застал. А что?

— Он все время о тебе спрашивал. Уж не знаю, зачем ты ему понадобился.

— Повидаюсь с ним обязательно в ближайшее время. А как дела у вас на ферме? Все еще Фаризат хозяйничает?

— Она молодчина! Всем парням нос утерла. Работаем мы не покладая рук, встаем чуть свет.

— Бедняжка ты моя! Ты же больше всего на свете любишь поспать.

— Да уснешь тут, как же! Еще Конак этот. У него, видите ли, профессиональная бессонница, и нас тормошит ни свет, ни заря: «Вставайте, сони, ваши соперники из ленинского колхоза уже давно встали. Соревнование проспите!» — похоже передразнивает Ханифа старика. — А то еще так: «Что-то эта бурая с ноги на ногу переминается, выводи ее поскорей из стойла...»

Все смеются, а Ариубат рассудительно изрекает:

— Ну, если бы не Фаризат с Конаком, не видать вам первенства, как своих ушей.

— И то верно! — миролюбиво соглашается Ханифа.

И тут же, впрочем, начинает жаловаться на то, как много у них теперь хлопот с телятами. — Шутка ли! Требуется, чтобы каждый день они прибавляли в весе по килограмму. А они прибавляют по восемьсот пятьдесят граммов и точка, хоть плачь. Фаризат и сама с ног сбилась, и нам жизни не дает, а мы что? Разве нам не хочется, чтобы телята поправлялись? Угостили их солью, напоили как следует, а потом погнали взвешивать. Опять то же самое... А Конак предложил откармливать их, как индеек откармливают.

— Вот поднимусь к вам, сам во всем разберусь, — обещает Асхат.

— Что-то я не помню, чтобы твой институт назывался зооветеринарным. Или переквалифицировался? — шутит Ханифа.— Ой, от кого это? — замечает она распечатанное письмо.

— От вашей невестки, — отвечает Ариубат.

— Еще чего скажешь! Я серьезно спрашиваю.

— А если серьезно, — вмешивается Асхат, — то древние мудрецы говорили: «Не лезь своей ложкой в чужой котел, хорошая девушка!»

И Асхат прячет письмо в одну из лежащих на столе книг.

Ханифа огорчена, но не очень. Книгу она приметила: завтра встанет пораньше, прибежит к подружке и, конечно, прочитает это таинственное письмо.

Пора расходиться, а не хочется. Время горячее, все давно на работе.

— Что же мы сидим? — упрекает себя Асхат. — Надо за дело приниматься. Пошли, Ханифа!

Со стены смотрит на всех троих Ленин. «Сегодня улыбка у него особенно добрая», — думает Ариубат.

2. ДЕНЬ СЕКРЕТАРЯ РАЙКОМА

Рассветное небо безоблачно. Снеговые вершины ярко розовеют — вот-вот взойдет солнце. Батыр Баразов, как всегда, уже на ногах. По тихим утренним улицам идет он к зданию райкома. Идет и радуется бодрящему утру, которое предвещает хороший день. Сколько их, дней, погожих и дождливых, жарких и холодных, прошло с тех пор, как он работает в райкоме? Годы сложились из этих дней, годы... А Батыру кажется, что каждый новый день — первый, и все начинается сначала. Что принесет с собой нынешний?

В кабинете Батыр прежде всего открывает окно — он это делает всегда, в любое время года, так работается лучше. Утреннюю тишину взрывает телефонный звонок. Секретарь поднимает трубку.

— Да, я. Доброе утро, Азамат! Что так рано звонишь? Решайте сами, на месте. Нет, приехать не сумею. Совещание у нас сегодня. Приедешь — здесь и поговорим. Да, к десяти.

...В зале заседаний райкома к десяти часам собралось народу немало: секретари партийных и комсомольских организаций, председатели колхозов и сельсоветов. Батыр Османович открывает заседание. Рядом с ним в президиуме секретарь обкома Таулуев, подтянутый, с густой проседью в черных волосах. На нем белоснежная сорочка с темным галстуком. Лицо почти не загорело, не то что у Батыра, который без конца носится по району с непокрытой головой, в рабочем кителе и в сапогах. В этом же кителе стоит он сейчас у стола президиума.

— Товарищи! — начинает Баразов. — Мы сегодня собрались по весьма важному поводу. Принято решение о сооружении в нашем районе большой гидроэлектростанции. Товарищ Таулуев, которому я сейчас предоставлю слово, подробно расскажет об этом.

Таулуев поднялся на трибуну.

— Стоит ли говорить, товарищи, как у вас до сих пор обстояло дело с электрификацией? Движок — в колхозе, движок — на предприятии, вот и все богатство. Дорого и неудобно. День работаете при свете, два — без него. Собственная дешевая электроэнергия необходима вам, как воздух, это ясно и обсуждения не требует. Но вы должны иметь в виду, что обеспечить строительство рабочей силой — ваша задача, товарищи. Понадобятся не только чернорабочие, но и специалисты — трактористы, механики, электрики, каменщики. У меня все. — И Таулуев не спеша прошел на свое место.

— Техника начнет поступать на днях, — снова заговорил Батыр. — Я думал, что смогу познакомить вас сегодня с начальником строительства, но он где-то задержался. Не сегодня-завтра приедет, и тогда мы сообща составим разнарядку на рабочую силу: сколько и каких специалистов и разнорабочих должен будет выделить каждый колхоз и каждое предприятие района. Стройка наша — ударная, молодежная, и шефство над ней, думаю, должен взять комсомол. Уже сегодня надо думать о подборе кадров. И прежде всего о том, чтобы люди после окончания строительства могли остаться там на постоянной работе. Это должны быть надежные, честные люди: летуны и сезонники нам не нужны...

Вопрос обсудили быстро, спорить не о чем, а само сообщение о строительстве электростанции обрадовало всех. Перешли к делам текущим, а их, как всегда, оказалось немало. Когда совещание закончилось, в райкоме остались только те, у кого была нужда поговорить с Баразовым. Среди оставшихся был и Азамат. Он вошел в кабинет Батыра, когда уже собирался уезжать Таулуев.

— Заходи, заходи, Азамат, — сказал секретарь.

— Хорошо, что я застал вас обоих, — начал Азамат.

— Вы, товарищ Таулуев, давно обещали дать нам машину. Да что-то я ее до сих пор не вижу.

— Это ты, дорогой, у Баразова проси. Я машинами не торгую. Мы их распределяем по районам, а уж как они там распоряжаются — их дело.

— Ну вот и дайте нам хотя бы одну машину, а уж мы как-нибудь сами решим, кого ею наградить, — вмешался Батыр.

Азамат начал горячиться:

— У вас, товарищ Таулуев, наверное есть какой-никакой запасик. Сами знаете, дороги у нас каменистые. Машины, которые на равнине свободно проходят сто тысяч километров, у нас в горах не выдерживают и тридцати-сорока. А вы, прошу прощения, не принимаете в расчет эту разницу.

Батыр дипломатично молчал. Видно, доволен настойчивостью Азамата.

— Ты, пожалуй, прав, эту сторону дела мы действительно не учитываем, — согласился Таулуев и задумался, потирая рукой подбородок.

— Ну вот, а надо учитывать, — сказал Азамат наставительно, и тут Батыр поддержал его:

— Хорошо бы давать горным колхозам и побольше скатов для машин. Они невероятно быстро изнашиваются. До анекдота доходит: колхозы приобретают совершенно ненужные им прицепы, снимают с них скаты и обувают грузовики.

— Что ж, ладно! Посоветуемся у себя, попробуем что-нибудь придумать, — пообещал Таулуев и снова начал прощаться. Но Азамат еще не высказался до конца.

— А к нам когда приедешь? С прошлого года обещаешь. Пора бы!

— Некогда, Азамат! Что делать, повсюду не поспеешь.

— Что значит некогда? В республике сто селений, в году триста шестьдесят пять дней. Можно, кажется, успеть! Оставьте свои кабинеты, людей посмотрите, себя покажите.

— Правда твоя, Азамат. Нынче летом приеду обязательно. — И Таулуев пошел к дверям. Азамат с Баразовым проводили его до машины.

— Слушай, Батыр, как ты думаешь, не переборщил я немного? — спросил Азамат, когда они вернулись в кабинет секретаря.

— Нет, друг, не тревожься, ты хорошо сказал. Руководить народом и знать его нужды — это вовсе не такое простое дело.

Вроде бы все уже сказано, но Азамат не уходит. Медленно и нерешительно переставляет он предметы на секретарском столе, перебирает отточенные карандаши в карандашнице, теребит листки календаря... Батыр знает эту его привычку. Разговор, по-видимому, предстоит долгий.

— Я тебя слушаю, Азамат.

— У меня, Батыр, просьба...

— Что-то ты сегодня все время просишь — то одно, то другое. У Таулуева — машину, а у меня что?

— Освободи меня, пожалуйста, от работы. Очень прошу!

— Какая муха тебя укусила, старина? Может, не выспался, плохие сны видел?

— Какие сны, если я совсем сна лишился! Трудно мне, понимаешь, трудно! Тяжел стал на подъем, нерасторопен... Посмотри, какая у нас прекрасная молодежь выросла — мастера-животноводы, знатоки своего дела. И сил у них больше, чем у меня, и знаний...

— В этом ты прав, конечно! Но и тебе, с твоим опытом, рано еще записываться в пенсионеры.

— Тогда верните меня обратно в сельсовет.

— Не спеши, Азамат. У нас с тобой еще есть время подумать, посоветоваться. А я, признаться, ждал, что ты будешь говорить об Асхате.

— Что Асхат! У него своя голова на плечах. Одно я решил твердо: в этом году обязательно женю его.

— Это ты за него решил или он сам?

Азамат молчит, не отвечает. Вспомнил, видно, старые свои промахи...

— Сам, конечно, сам, — наконец отзывается он. — Разве у нас теперь спрашивают?

— На ком же он собирается жениться, если не секрет?

— Точно не скажу, но по всему видно, что они с библиотекаршей уже окончательно поладили. Давно дружат.

— Что ж, прекрасная пара! Ариубат — славная девушка, лучше не найти. С радостью спляшу у них на свадьбе. Между прочим, у нас на Асхата есть свои виды. Хотим направить его комсоргом строительства. Как думаешь?

— Не справится. Молод еще. Какой из него комсорг?

— Ты же сам только что сказал, что у нас подросла чудесная молодежь — готовые руководители.

— Я говорил о более опытных и возрастом постарше, — выкручивается Азамат.

— Да и Асхат на стройке будет не из младших. Подумай сам: там же соберутся ребята, недавно окончившие школу. И те, что не попали в вузы... Зеленая молодежь. А твой Асхат уже и мир посмотрел, и диплом получил, и жениться собирается... Кстати, мы его самого вызвали сегодня. Скоро, наверное, приедет.

Старику приятно, что Батыр хвалит Асхата. С деланным безразличием он пожимает плечами:

— Поступай, как знаешь, Батыр, но я все-таки думаю, что молод он.

— Ничего! Ошибется — поправим, споткнется — поддержим. Ну что, двинулись? Я хочу еще на ферму одну успеть.

Из райкома вышли вместе. Батыр Османович поехал на ближайшую ферму — были у него там неотложные дела. Азамат отправился домой...

Асхата сразу пригласили в кабинет секретаря. Батыр поздоровался приветливо, поздравил с окончанием института, а потом перешел к делу.

Предложение Баразова поначалу несколько ошарашило Асхата. Первая реакция была вполне естественной:

— Батыр Османович, я не справлюсь! И вас подведу, и сам провалюсь с треском... У меня ж никакого опыта работы с людьми. И не этому меня учили...

— Не торопись! — остановил его Батыр. — Все мы начинали когда-то. А опыт... Где же его взять, если не в самой работе? Поможем тебе. Вижу, ты уже склонен согласиться с моим предложением? Подумай только, какая это увлекательная и почетная работа! Главное, нужно поставить дело так, чтобы люди с первого же дня поверили в тебя. Никогда не обещай, не подумавши... Старайся всегда поставить себя на место другого человека. А если уж обещал — держи слово, чего бы тебе это ни стоило! Особых профессиональных секретов в нашей работе нет. Поменьше ненужной болтовни и треска. Побольше требовательности и настойчивости. Но при этом люди, которыми ты призван руководить, должны все время чувствовать, что ты по-настоящему уважаешь и понимаешь их — их жизнь, потребности, каждого в отдельности... Ненавижу этот тип руководителя — болтуна и «обещалкина». Ты понимаешь меня?

Асхат молча кивнул головой. Батыр Османович хорошо представлял себе, что происходит сейчас в душе молодого человека. В то же время Батыр понимал, что и он не может, не должен сулить Асхату «златые горы». Он обязан прямо и честно сказать ему обо всем.

— Не стану скрывать, что вас всех, и тебя в частности, ждут впереди немалые трудности, — продолжает секретарь. — Там, куда мы тебя посылаем, — сейчас голое место. Не сегодня-завтра начнет прибывать техника, начнут съезжаться люди. Пока их негде разместить, жить они будут в ближайших аулах, на работу ходить далеко. Ничего там сейчас нет. И клуба нет, конечно, его вам еще предстоит построить. А молодежи каждый вечер после работы подавай кино, танцы. Сейчас все это можно организовать под открытым небом. А поздней осенью, зимой? Словом, есть о чем хорошенько подумать.

А парень все молчит. Кажется, будто он не слушает Батыра. В растревоженном мозгу вихрем проносятся картины: стройка идет полным ходом... Вот с песнями и шутками трудится бригада молодых землекопов. Кирки и лопаты весело взлетают в воздух... Впереди, на пригорке, развевается красный флаг — почетная награда лучшей бригаде. Из репродуктора льются ликующие звуки духового оркестра. Нет, не так. Люди работают молча, сосредоточенно. Шуток не слышно. Скрежет вгрызающегося в землю экскаватора перекрывает все остальные звуки... Вдали — бетонный прямоугольник фундамента... Снующие грузовые машины... Но вот Асхат как бы просыпается и тихо говорит:

— Хорошо, Батыр Османович. Я готов сделать все, что от меня потребуют. Постараюсь оправдать ваше доверие. Но уж обращаться к вам за советом и помощью буду, наверное, часто. Так и знайте и не ругайте меня за это.

— Об этом я и сам тебя прошу. А теперь давай прощаться. Не буду тебя задерживать. Завтра-послезавтра тебе уже надлежит явиться на место работы. Парторг тебя ждет. Человек он превосходный, коммунист с большим опытом. Не первая у него стройка. Уверен, что вы с ним прекрасно поладите.

Итак, вроде бы все уже сказано, но Батыру жаль расставаться с Асхатом.

— Помнишь экспедицию Потапова?

— Конечно.

— Они снова работают у нас, только в другом ущелье. Думается, трудятся не напрасно. Нужно уметь смотреть вперед. Ты понимаешь, какое значение в этих условиях приобретает строительство электростанции? Это же — новые заводы, города. Понимаешь? Города в наших ущельях! Свой рабочий класс. Мы уже сейчас пытаемся начать специализацию колхозов, их ориентацию либо на молочное, либо на мясное животноводство. Строителей и горожан нужно кормить, правда?

Увлекшись, Батыр Османович вышагивает по просторному кабинету. Забыл уже, что попрощался с Асхатом. Видно, очень нужен секретарю сейчас слушатель, да еще такой внимательный и благодарный, как этот парень — новоиспеченный комсорг стройки...

И Асхат размечтался. Следит глазами за Батыром, поворачивает голову то в одну, то в другую сторону. И видятся ему тоже сверкающие огнями города в горах, широкие асфальтированные ленты дорог... Хочешь — сажай в собственную машину жену с сыном, да езжай себе в город, в театр... И в тот же вечер возвращайся домой...

При мысли о доме и о будущей жене с будущим сыном Асхат слегка краснеет.

На маленьком приставном столике зазвонил телефон. Батыр остановился, снял трубку:

— Слушаю. Кто говорит? Плохо слышно... Ах, это вы, Борис Петрович... Слышите меня? Вы легки на помине: только что говорил о вас с одним хорошим парнем... Что? Руда? Спасибо, дорогой друг, спасибо! Немедленно приезжайте! Сейчас же высылаю за вами машину. Жду!

Баразов нажимает кнопку. Девушка-секретарь входит в кабинет и выжидательно смотрит на Батыра.

— Тонечка, пускай Борис срочно едет в колхоз «Путь к коммунизму». Там, в парткоме, его будет ждать Потапов, надо привезти его сюда.

Тоня, кажется, никогда еще не видела Баразова таким возбужденным и радостным. Она молча улыбается, кивает головой и идет выполнять поручение. Асхату же не хочется уходить, толком ничего не узнав; он мнется в нерешительности, а секретарь уже обнимает его за плечи.

— Какой ты у меня дорогой гость, джигит! Знаешь, ведь с хорошим гостем приходят в дом счастливые вести. Нашли-таки геологи зарытый в наших горах клад! Ну, друг, счастливого тебе пути! Знаешь, как нам теперь твоя электростанция нужна — позарез! Спеши!

Оставшись один, Батыр снова принимается мерить шагами свой кабинет. Мысли теснятся, обгоняя одна другую: «Что-то теперь скажут маловеры и нытики? Может, попросят прощения? Не жди, Батыр, не попросят. Только бы не помешали... Впрочем, ключи от клада теперь у нас вруках. Да и средств на изыскания потрачено немало. Наш долг — вернуть их государству сторицей. Интересно, велики ли запасы? Дуралей, ни о чем не сумел расспросить Потапова как следует... Телефон барахлит — надо, чтобы проверили линию... Ладно уж, часа через три Борис Петрович сам будет здесь, все разузнаю. Нужно ли сейчас звонить в обком? Пока не стоит, пожалуй. Вот если бы и нефтяники до чего-нибудь докопались. Который год бурят пробные скважины... Тогда-то район быстро пошел бы в гору. Где промышленность, там и кадры... И культура... Все это близко, совсем у порога».

Батыра прерывает телефонный звонок:

— Слушаю. Товарищ Абазов? Слушаю. Трактор, говоришь? У кого? Подожди минуту у телефона.

Батыр снимает трубку с другого аппарата:

— Лесозавод? Салам, Андрей Николаевич! Что-то тебя не видно. Все мы рождены для того, чтобы выполнять планы. И перевыполнять тоже. Что у тебя делает твой ЭС-100? Работает? А после смены ты бы не мог одолжить его часа на три Абазову? Что? Тебе же будет лес подтаскивать. Да. Спасибо. Он приедет сам.

И в другую трубку:

— Поезжай к шести часам, возьми трактор. Да не забудь вернуть вовремя! Я тебя знаю... До свидания!

Батыр положил трубку, но, видно, тут же сам вспомнил о неотложном разговоре и звонит уже сам.

— Хажомаров? Справку для обкома написал? А как с семинаром? Не спеши, нужно подготовиться к нему как следует. В ночной тиши голова, говорят, лучше работает. Конечно, неплохо, чтобы в сутках было не двадцать четыре, а хотя бы тридцать часов? Согласен. Но уж тут я ничем тебе помочь не могу...

Вошла Тоня и положила на стол перед Батыром объемистую папку с бумагами. Среди официальных отношений, испещренных штампами, печатями и подписями, в глаза сразу же бросилась бумажка непривычного вида: страничка из школьной тетради в косую линейку; небрежные каракули, — вроде бы малограмотный человек писал, однако грубых ошибок нет. Так и есть — анонимка. Батыр брезгливо поморщился и отложил листок в сторону. Потом все же взял и стал нехотя читать. «Так, какие-то гадости про Азамата. Чем-то он не угодил этому пачкуну. А вот и Асхата лягнул. Не успел человек приехать, его уже порочат. Какая мерзость! Ходит, небось, этакий двуличный тихоня по аулу, все улыбается, перед председателем раболепствует, а про себя копит злобу и зависть... Страшная штука зависть! Холодной змеей в теплый день подползает, жалит в самое сердце... Когда же этому будет конец? Вот растут молодые, умные, чистые... Как их уберечь от чужой зависти, как сделать так, чтобы сами они никогда не поддавались подлому чувству?..» Приподнятое настроение Батыра быстро улетучивается. Ходу анонимке он, конечно, давать не собирается, но... Вытащить бы ее автора перед всем народом за ушко да на солнышко. Посмотрели бы люди, кто ходит по земле рядом с ними...

В дверь просунулась голова районного прокурора.

— Заходи, Мухаммет Каирбекович! — Батыр со вздохом сложил в папку бумаги, встал навстречу прокурору. — Ну, как? Санаторий на пользу пошел?

— Очень даже, спасибо, Батыр Османович! Трость свою бросил в Кисловодске.

— Ну и хорошо. Теперь не запускайте болезнь.

— Болезнь обещаю не запускать, а вам должен сказать, что кое-какие дела без меня здесь запустили. Перед отъездом оставлял в райисполкоме представления о нарушениях сельхозустава в некоторых колхозах. Так все и лежит без движения.

— Это не дело! — заметил Баразов и что-то записал на календаре.

В свою очередь пожаловался прокурору на то, что в районе развелось множество каких-то подозрительных личностей, — под видом заготовителей они втираются в доверие к колхозникам, по дешевке скупают у них ранние фрукты и овощи, в общем, обслуживают людей по-всякому.

Мухаммет Каирбекович обещал сам заняться этим и милицию привлечь на помощь.

— Да, вот еще что, — вспомнил Батыр. — Колхозы начинают стрижку овец. Но с приемкой шерсти не все, по-моему, обстоит благополучно. Ты сам, пожалуйста, проверь, в помощь возьми кого-нибудь из специалистов-зоотехников. Потом составишь нам справочку. Не обсчитывают ли колхозы на приемке? Может, я и ошибаюсь. Рад был бы ошибиться.

Прокурор в свою очередь аккуратно записывает поручения в записную книжку, прощается и уходит.

Батыр Османович вдруг ощущает, что он здорово проголодался. Хорошо еще, успел выпить кружку парного молока на ферме... Вырваться домой на обед сегодня, видимо, не удастся — назначен разговор с редактором районной газеты.

Редактор является точно в назначенное время и входит в кабинет с видом бодрым и столь деловитым, что Батыр подумал было, уж нет ли у редактора к нему какого-нибудь наиважнейшего дела.

— Садись, друг, — приветствует его секретарь. — Как говорят, для хорошего человека стул всегда готов.

Редактор усаживается. Начало разговора, кажется, не сулит ему ничего хорошего, и его бодрая улыбка слегка тускнеет.

— Должен сказать тебе следующее, — медленно начинает Батыр. — Если я не ошибаюсь, ты тоже являешься членом бюро. Не хуже меня знаешь состояние дел в районе и тоже, кажется, несешь за это ответственность. Так?

— Так, — соглашается редактор и начинает беспокойно ерзать на стуле.

— А раз так, — продолжает секретарь, — то объясни мне, пожалуйста, почему мы на бюро хвалим одни фермы, один хозяйства и критикуем другие, а ты у себя в газете поступаешь как раз наоборот? Вот полюбуйся. — И Батыр Османович протягивает редактору сегодняшний номер районной газеты, исчерканный во всех направлениях синим карандашом.

Редактор быстро разворачивает газету.

— Да, верно, виноваты мы. — Он разглядывает конец четвертой полосы. — Не видел. Ездил с докладом на лесозавод.

— А другие куда смотрели? Ты же в редакции не один. И потом, доклады можно читать и не в те дни, когда у тебя номер выходит. В дальнейшем, товарищ редактор, давай условимся так: сразу же после пленума, заседания бюро и так далее ты собираешь своих сотрудников и информируешь их обо всем, о чем у нас шла речь. Согласись с тем, что мы не зря критикуем одних и поддерживаем других. Нужно шире пропагандировать в газете опыт передовиков. И совсем не обязательны длинные статьи. Мало у вас оперативных заметок, информаций. Ваши читатели должны постоянно быть в курсе того, что делается на соседней ферме или на заводе... Не мне учить тебя. И еще: почему в газете не выступают ответственные работники, специалисты, руководители хозяйств? Да и рабкоровских заметок, писем с мест очень мало. Какую статью ни возьмешь — под любой подпись сотрудника редакции. Это не дело.

Редактор сокрушенно оправдывается.

— Говоришь, работники райкома не хотят писать в газету, ссылаются на свою занятость? А ты, товарищ редактор, когда составляешь план работы, укажи не только темы, но и авторов. Мы их вместе утвердим на бюро. Посмотрим тогда, будет тебе писать районное начальство или нет.

В заключение Батыр Османович советует организовать на строительстве электростанции специальный рабкоровский пункт. Съездить туда, познакомиться с парторгом, с комсоргом, поговорить с ребятами, найти среди них наиболее грамотных да зубастых. Шутка сказать, какая стройка затевается! В каждом номере газеты должна быть информация с места работ...

Проводив редактора, Батыр на некоторое время остается один и думает о только что закончившемся разговоре. Неплохой, в сущности, парень этот редактор, только не умеет еще организовать дело как следует, за все хватается сам. Покраснел... Хорошо, когда человек умеет краснеть за свои ошибки. Что-то, однако, Бориса Петровича долго нет... Баразов посмотрел на свои часы — подарок жены к сорокалетию. Два года он носит их. А сколько раз за это время они с женой обедали дома вместе? По пальцам можно перечесть. Работа, работа и опять работа... Как отец говорил, работе конца не бывает.

И, словно отвечая его мыслям, резко зазвонил телефон:

— Абазов? Снова ты? Послушай, я и вчера говорил и сегодня повторю: ни одного человека из райцентра на уборку мы не дадим, и школьников тоже хватит отрывать от занятий. Пусть работают на своих пришкольных участках, с них и этого достаточно... Хватит! Ежегодно останавливаем работу учреждений, посылаем людей к вам на уборку овощей и кукурузы, а колхозники, надеясь на них, порою даже не выходят на работу. Так? У людей, понимаешь, уже и психология такая появилась: приедет чужой дядя и поможет... Сами развращаем людей, поверь мне... Да и от гастролеров этих больше вреда, чем пользы... Половина урожая ежегодно остается неубранной... Думайте своей головой: установите премии и поощрения, выполняйте свои обещания — тогда и люди вам поверят, и вы сами откажетесь от посторонней помощи. Денежная заинтересованность колхозников — великое дело. Вот увидишь, через год уехавшие запросятся к тебе обратно. Да, да, вот именно...

Зашла Тоня и доложила, что в приемной дожидается какой-то старик.

— Пусть войдет.

Батыр Османович встал навстречу белобородому деду.

— Садитесь, отец, на диван, здесь удобнее. Я вас слушаю.

Старик рассказал о своей нужде — крышу покрыть нечем. Дом построили, а стоит он до сих пор непокрытый. Не дай аллах, дожди, — вся работа пропадет, развалится саманная постройка. Ходил он к начальникам разным, обещать обещают, а делать не делают.

— Что требуется то — шифер или черепица? — поинтересовался Батыр.

— Лучше бы шифер, он дешевле, — ответил старик. — А то у меня и лесу мало, черепицу не закрепишь... Колхоз помог — дал ссуду. Насчет крыши и обращаться стыдно, в колхозном хозяйстве каждый грош на учете.

— А что ж дети?

— Обоих сынов взяла война... Были бы живы — разве ходил бы я так, просителем? Два сына, два наследника, две руки мои... — Уловив живое сочувствие в глазах собеседника, старик принялся рассказывать свою горестную повесть: — Младший и жениться еще не успел. А у старшего уже двое детей было... Да... Их мать, бедняжка, в Азии умерла. Трактором придавило на уборке свеклы... Внуков мы с женой сами воспитали. Трудно было, но что поделаешь. Выучили, в люди вывели. Теперь они уже оба женаты, живут отдельно. Да на первых порах им тоже нелегко приходится. Вот и взяли мы с женой к себе их детишек. Мальчик и девочка... Мальчик в школу зимой пойдет. Хороший мальчишка, уже помогает бабушке по дому. Так оно и идет: сначала дети, потом внуки, потом — правнуки... Будь она проклята, эта война, во веки веков! Не дай аллах, повторится вновь.

Батыру жаль старика. Чем он может ему помочь? Ну, шиферу, конечно, достанут. Да разве этим залечишь давние и глубокие душевные раны? Сколько еще в одном их районе, таких вот беспомощных стариков и старух, сколько сирот! А инвалиды войны? Мало мы им помогаем, до сих пор мало знаем, как живут такие вот семьи...

Договорившись по телефону с председателем райпотребсоюза о шифере, Батыр провожает старика до дверей. И тут же просит Тоню вызвать к нему заведующего орготделом Хажомарова.

Батыр любит беседовать с этим толковым и рассудительным человеком. Первым делом он попросил Хажомарова вновь обследовать, как живут семьи погибших фронтовиков и инвалидов войны. Давно отгремела война, а раны и рубцы, нанесенные ею, все еще дают себя знать — в третьем поколении отзываются... Потом они дружно покритиковали работу инструкторов орготдела: в командировках бывают часто, а толку мало. Только фиксируют положение дел, помогать не помогают.

— Ты пойми, Хажомаров дорогой, инструктор должен, конечно, изучить обстановку, но изучить для того, чтобы делом помочь, — это первое, а потом и о будущем подумать, это второе. Согласен?

— Согласен, Батыр Османович, тут спорить не о чем.

— Ты-то с ними часто говоришь о делах?

— Часто. Надо бы и тебе, Батыр, с ними общаться.

— Надо, ты прав.

— Да, между прочим, из обкома опять звонили насчет курсов. Пора готовить людей.

— А что, не готовили еще?

— Да нет. Не успеваем, Батыр, сам знаешь, сколько сейчас дел.

— Вот тебе, пожалуйста! Используй своих инструкторов, ведь каждый прикреплен к какой-нибудь парторганизации. Пусть подберут людей. Сколько мы посылаем?

— Да человек пять-шесть ежегодно.

— Куда же они после окончания курсов деваются?

— Направляем на работу в колхозы, на предприятия.

— Вот видишь! А занимаемся такой ответственной работой формально. Неправ я?

— Прав-то ты прав, но еще учти, что в парторганизациях с толковыми работниками расстаются неохотно, хоть клещами выдирай. Отпускают кого похуже, без кого могут обойтись.

— Близорукая практика. Надо ее ломать во что бы то ни стало. Надо, чтобы человек, побывавший на курсах, возвращался на работу к себе же на предприятие или в колхоз да брался бы за серьезное дело. Тогда и отпускать будут охотнее.

Хажомаров слушает с явным одобрением, но не упускает возможности поспорить.

— Мы каждого человека на бюро утверждаем, так, Батыр? Так! Вот тогда и надо приглядываться повнимательнее.

— Надо, конечно! Ты верно говоришь, что зашиваемся мы с текучкой, о некоторых вещах не думаем по-настоящему, себя же и наказываем потом.

Хажомаров напоминает Батыру о партийном собрании в «Голубых озерах» и уходит.

Председатель райисполкома Соубаров зашел попрощаться перед отпуском и заодно поговорить о делах. Но у Батыра не выходит из головы недавний разговор с прокурором.

— Что же вы до сих пор не рассмотрели представление прокурора? — спрашивает он.

Соубаров мнется, ссылается на объективные обстоятельства. Договорились все же, что решит он этот вопрос безотлагательно, а потом уже отправится в Кисловодск.

— А ты когда в отпуск? — спрашивает Соубаров.

— Да вот как только закончу все дела, — смеется Баразов.

К вечеру похолодало. Свежий горный ветер парусом надувает оконную занавеску, врывается в кабинет. Батыр изрядно устал, а впереди еще — поездка в «Голубые озера», на партийное собрание.

Секретарь подходит к окну и отодвигает занавеску. Над крышами домов синеют горы. Лес на их склонах густой, если смотришь отсюда, темная до черноты зелень сливается в одну массу, только сверкнет кое-где под лучами вечернего солнца осенняя желтизна. Батыр любит эти предвечерние минуты у окна. Воздух вливается в грудь живящим потоком. Отдыхают уставшие за день глаза. Правду говорят люди: зеленый цвет врачует и успокаивает... Ослабевает напряжение, и словно улетают в открытое окно дневные тревоги и огорчения... Интересно, много ли зверья осталось в наших лесах? Дикие козы еще остались, кажется. Сколько раз товарищи приглашали его на охоту, он всегда отказывался. Зачем уничтожать живое без надобности? Разве дикая коза твой враг? Или она ест твой хлеб? А зачем убивать орлов? Кому мешают эти гордые в полете птицы, плавно парящие в вышине?

...Дверь кабинета отворилась почти бесшумно, но Баразов услыхал. Обернулся. В комнату вошел Потапов. Они с Батыром обнялись на радостях, обнялись молча и так же молча Потапов начал выкладывать из своей сумки прямо на стол секретаря образцы; выгрузил и тогда только сказал:

— Ну, хозяин, получай свой клад. С тебя причитается!

— Проси что хочешь — твое слово для меня закон.

— Тогда подари мне гору Уштулу.

— Бери, дорогой, о чем речь! И еще парочку в придачу.

— Спасибо! Вижу, ты у нас не скупой, товарищ секретарь...

Они еще долго беседовали, не зажигая света. Вместе позвонили по вертушке в обком, первому секретарю.

Было уже темно, когда они вышли из райкома. Баразов подвез Бориса Петровича к гостинице. Наутро геолог должен был выехать в Нальчик. Сам Батыр спешил в «Голубые озера».

...Ясная ночь. Звезд высыпало столько, что, кажется, нет в мире ничего, кроме звезд да луны над вершиной Дыхтау, да мерцающих в лунном свете снежно-ледяных вершин, застывших в тишине. И куда-то в звездную бесконечность убегает лента дороги. Батыру хочется послушать тишину, хочется, чтобы не нарушал ее шум мотора. Он просит Бориса остановить машину, медленно выходит на дорогу...

Собрание кончилось поздно. Торопиться домой уже нечего — там давно все спят. Имеет секретарь райкома, в конце концов, право немного помечтать и полюбоваться звездами?.. Звезды вздрагивают и мерцают, будто живые глаза неба. Которая из них Темирказак — Полярная звезда? Говорят, она ярче всех. Батыр хорошо знает звезды «в лицо», а вот названий не знает. Есть ли там жизнь и разумные существа? Может, и есть: ведь миров этих бесконечное множество, и среди них огромные — в тысячи раз больше, чем Земля. А ведь уже не далек тот день, когда мы узнаем о звездах гораздо больше, чем знаем сегодня. Его сограждане уже летают в космос. Не за горами, наверное, и полет на Луну, а там — на Марс, потом... Как интересна жизнь грядущих поколений! Наши деды не знали, что такое автомобиль, не говоря о самолете, а внуки полетят к звездам. Какое, черт возьми, потрясающее время!

Борис обходит машину, проверяет скаты, потом снова садится за руль. Батыр все стоит и думает. Когда он, спохватившись, идет к машине, то видит, что шофер задремал. Пускай отдохнет, жалко будить. Баразов присел на обочине.

Бориса разбудил шум тяжело подымающейся вверх по дороге грузовой машины. Борис быстро включил и тут же выключил фары. Грузовик проехал с непогашенными огнями.

— Видал ты его, а? — сказал Батыр, усаживаясь на свое место.

— Видал. Он шел со светом, рассчитывая, что среди ночи о таком нарушении никто и не узнает. Ну что, поехали, Батыр Османович?

— Поехали, поехали!

Миновали придорожный аул. В свете фар на мгновение мелькнула рыжая шерсть лисы.

— В курятник пробирается! — рассмеялся Борис. — Здесь лисы частенько кур таскают, а по лисам стрелять нельзя — Шохай не велит.

— Стало быть, хозяева с Шохая, а не с лис должны ответа требовать.

— Потребуешь с него! Он свой лес да зверей в лесу прямо обожает, не лесничий, а заячий пастух. Только и делает, что пересчитывает своих лис да зайцев, вся у него и радость.

— Ну, это как раз неплохо. Все бы так относились к своему делу!

Они уже у дома Баразова.

— Когда завтра приезжать, Батыр Османович? — спрашивает Борис.

— Завтра — не знаю, а сегодня, как обычно, к шести утра, — отвечает Баразов, отпирая калитку. — Второй час ночи, брат!

Вот и еще один день прошел. Батыр, стараясь не шуметь, ложится в постель и думает о том, что, к сожалению, многое осталось несделанным...

3. СЕРДЦА ТРЕХ

Вот и настоящая осень пришла в горы: зарядили холодные дожди, всюду слякоть, грязь. Ветер клонит вниз верхушки деревьев. Они не поддаются, выпрямляются, а ветер налетает с новой силой. Деревья размахивают ветвями, но стволы их стоят гордо и непоколебимо. Их опора крепка — корни, глубоко ушедшие в землю. В землю, которая поддерживает все живое и щедро отдает ему свою силу, свое богатство. Надо только уметь взять это богатство, уметь приумножить. Не всякому, кто ходит по ней, открывает земля свои недра, а только умному и настойчивому, терпеливому и смелому.

Подходит к концу так называемый полевой сезон у геологов. Работа у них нелегкая: изо дня в день по горам, по ущельям, все лето в неусыпных трудах — и ничего... Никаких результатов. Зато потом, вдруг, в один из самых обычных дней, приходит удача. Такой день стоит целого года, ради одного такого дня стоит жить, стоит отдавать все свои силы.

Это лето принесло геологам настоящий успех. Разумеется, и раньше группа Потапова трудилась не зря — обширный район в горной Балкарии был изучен серьезно и основательно. И вот наступил тот день, о котором мечтает каждый геолог. Не было предела ликованию наших друзей! Кажется, и сами горы, и солнце, и высокие деревья — все радовалось вместе с ними. Была бы пушка — дали бы салют в честь их открытия. Но у них не было даже двухстволки.

Работали после этого дня с утроенной энергией. Так уж устроен человек — что бы он ни нашел, ему хочется большего. Мечта зовет, манит и гонит его вперед с неослабевающей силой: вон там, за перевалом, говорит она, скрыты еще большие сокровища, иди и бери их... И человек идет все дальше и дальше, к новым перевалам, к новым находкам...

Наступление холодов положило предел поискам. Планы были большие, но волей-неволей пришлось их свертывать.

А уезжать отсюда не хочется. По крайней мере, двоим из трех. Борис Петрович и Валя полюбили места, где пришлось им на этот раз работать, чудесный край и его замечательных людей. Только любовь эта у каждого своя, особая.

Борис Петрович, например, более всего привязался именно к людям. Не первый год работает он на Кавказе и все крепче приникает душой к своим друзьям-горцам. По его мнению, люди они особенные — мужественные в борьбе со стихиями, скромные, простые, бесконечно гостеприимные. Видали вы когда-нибудь, чтобы горец отказал в помощи тому, кто в ней нуждается? Оставит свои дела и поможет человеку. Прекрасное качество!

А Валя Свиридова испытывает любовь иного рода. От этой любви у нее кружится голова. Так кружится, что порой, кажется, вот-вот сорвешься в пропасть с крутого обрыва... Она полюбила славного парня-балкарца. Полюбила за его открытую, чистую душу, за веселый нрав, за горскую удаль. Нетрудно догадаться, кто он. Это Назир.

Что касается Коли Медведева, то он, как известно, тоже неравнодушен к Вале. И поэтому недолюбливает Назира. Он готов сделать что угодно, лишь бы не встречаться с Назиром, не видеть, как радуется Валя каждому его приезду.

Старый геолог все замечает, но помалкивает. Однажды он сказал девушке: «Надо бы перевести нашу корреспонденцию сюда, на новое место. А то Назиру приходится делать большой круг из-за нас». «А может, ему это приятно?» — ответила тогда Валя. Хорошо, что Николая при этом разговоре не было.

Назир теперь либо идет к геологам напрямик, через перевал, либо действительно делает большой круг на попутных машинах, чтобы добраться до того места в Чегемском ущелье, откуда он прибывает в лагерь, как говорится, на своих на двоих.

Когда они впервые встретилась с Валей в сельсовете у Азамата, Назир шутя обещал устно сообщать ей все, что захочет сказать. Слова своего он тем не менее не сдержал и не раз приносил Вале письма, написанные не кем-нибудь другим, а им самим. Скажем по секрету, что бывали случаи, когда вся принесенная им почта состояла из одного такого письма. Вначале Валя не отвечала на его послания, отшучивалась. Но день проходил за днем, и Валя, пожалуй, не заметила даже, в какой из них Назир прочно поселился в ее сердце. И однажды Назир обнаружил в прочитанной Валей книге записку, ему адресованную, Случилось это в библиотеке, при Ариубат. Увидев записку, неуязвимый Назир покраснел, как девчонка. Хорошо еще, что Ариубат была занята с читателями и не заметила его смущения. Записка, правда, ничего особенного не содержала: Валя писала о том, о сем, но в конце было сказано нечто, заставившее Назира понять, где у него сердце, — так оно вдруг застучало. «Сегодня видела тебя во сне. К чему бы это? Может, привезешь мне письмо? Может, к чему другому — не знаю...» Назир быстро спрятал записку и с той поры уже не писал Вале писем, а только записки. И вкладывал их в те книги, которые Валя просила ей привезти. Так и наладилась их неосторожная, надо признаться, переписка. Неосторожная, но все-таки она меньше бросается в глаза, чем обмен письмами на глазах у людей.

Ариубат, наверное, догадывается о том, что творится с Назиром. Как не догадаться, если он целый год никаких других книг, кроме романов о любви, не читает? К тому же, как мы знаем, библиотекарша и сама сгорает от любви к своему Асхату, а влюбленные по каким-то им одним известным приметам хорошо узнают друг друга. Молчит Назир — молчит и Ариубат. Рано или поздно он ей во всем признается — нет ничего тайного, что не стало бы явным.

Пока же Назир и Валентина принуждены общаться только при помощи записок. Беда в том, что влюбленным никак не удается побыть наедине. Приезд почтальона — праздник для геологов: только он покажется вдали — бегут ему навстречу, усаживают, угощают, чем могут, расспрашивают об аульных новостях, обо всем, что делается «на большой земле». Только и успеешь, что передать из рук в руки книгу с заветной запиской и получить в обмен другую. Старик, тот кое-что понимает — поговорит, посмеется и уткнется в свежую газету, будто и нет его вовсе. А Николай этот — как стражник, к ним приставленный. Ни на минуту не оставляет Валю с Назиром наедине.

Отъезд геологов — Назир это прекрасно понимает — означает для него долгую разлуку с Валей. Зимой геологу нечего делать в горах, тут уж ничего не попишешь. Однако парень надеется на то, что зиму они проведут где-нибудь поблизости. Скажем, в Нальчике... Будут обрабатывать в лаборатории материалы летних разысканий. А он нет-нет, да и заглянет к ним ненароком. Предстоящий отъезд Вали в Москву для Назира — полная неожиданность. Если бы он мог предположить, что ему грозит столь долгая разлука с ней, он, наверное, старался бы навещать геологов почаще.

Сегодня Назир сидит в библиотеке, просматривает газеты, журналы — готовится к предстоящему молодежному вечеру. Много красоток попадаются ему на снимках. Но где им всем, вместе взятым, сравниться с его любимой! Как случилось, что он до сих пор не догадался попросить у нее фотографию? «Как только приеду, сразу же попрошу», — думает Назир. Скоро он, однако, в горы не попадет: через два дня комсомольский вечер.


А Валя тем временем тоже готовится к отъезду. Уезжать ей не хочется, и поэтому она особенно не торопится. Николаю же, наоборот, не терпится поскорее вырваться отсюда — подальше и от изрядно надоевших гор, и от удачливого соперника. Он всех тормошит и подгоняет:

— Хорошо бы нам, Валь, организовать перед отъездом горячую баньку! Грязи на нас — по пуду.

— Ты в таких случаях говори о себе, а не о других, — дергает плечиком девушка.

— Это почему?

— А потому.

Николай мрачнеет.

— Ну, до каких пор ты будешь на меня волком смотреть?

— Вовсе я не смотрю на тебя так, с чего ты взял?

— Валь, ну я ведь чувствую, знаю... Как только приедем в Москву, познакомлю тебя с мамой. Она тебе понравится. Я в этом уверен.

— Почему же не понравится — понравится, конечно. Я вообще людей люблю.

— А в частности?

— Назвать?

— Да!

— Не пугайся, Коля, тебя не назову. Тебя я оставляю Тане.

Николай опускает голову. В такие минуты его лицо делается неприятным — брови нахмурены, глаза превращаются в узкие щелочки, резче выступают острые скулы.

— Ну, друзья, косточки мои просят заслуженного отдыха! — провозглашает Борис Петрович, выходя из палатки. Он утеплился — в куртке и ушанке. — Оделись бы вы потеплей, ребята, холодно-то как, бр-р!

— Я одета вполне по погоде, — откликается девушка, — а вот Николай форсит: ворот распахнут, душа нараспашку. — Валя довольна, что Борис Петрович прервал неприятный разговор с Николаем.

— Надень на себя что-нибудь теплое, замерзнешь, — распоряжается Потапов. — Нам перед отъездом болеть никак нельзя. Знаете, как говорят балкарцы: резали-резали быка, а на хвосте нож сломался.

Старик с грустью смотрит на покосившийся навес. Хорошую службу сослужил он им этим летом. Сколько под ним сижено, сколько переговорено, сколько шахматных партий сыграно... И от солнца и от дождя защищал ты нас, старый друг. Только от осеннего холода спасти уже не можешь.

— Неси-ка шахматы, Николай! Сыграем еще разок, на прощанье, — предлагает Борис Петрович.

— Настроения нет. Играйте с Валей.

— Я готова, Борис Петрович.

— Что толку с тобой играть? Выучил тебя на свою голову, и теперь ты меня постоянно обыгрываешь. И не стыдно?

Валя смеется и обещает напоследок быть снисходительной. Николай приносит шахматы, и девушка зажимает в руках две фигуры.

— Выбирайте, Борис Петрович!

Потапов ласково улыбается. В прошлом году, когда Валя только училась играть, он отдал ей право всегда играть белыми. Теперь она играет лучше, чем он. Сегодня Вале достается черная пешка.

— Вам начинать, Борис Петрович.

Первые несколько ходов они делают быстро. Потом темп игры замедляется.

«Ямщик, не гони лошадей, мне некуда больше спешить...» — тихонько напевает Борис Петрович. Валя научилась во время игры думать о посторонних вещах... Старику не хочется уезжать отсюда. А ей самой? Больше всего на свете она боится уехать, не повидав Назира. Если бы она могла, растянула бы эту последнюю партию на всю ночь, и потом — на все утро, и на весь день, и еще на один день... Только бы дождаться Назира... Может быть, по пути к «Голубым озерам» свернуть в сторону и заехать к Назиру? Нет, это неловко. Если бы какой-нибудь повод, какая-нибудь серьезная причина...

— Что, по-вашему, лучше, Борис Петрович, ждать или догонять? — неожиданно спрашивает девушка.

— Ненавижу и то и другое, — отвечает Потапов и тут же объявляет Вале шах.

— А если бы пришлось выбирать?

— Тогда я предпочел бы догонять.

— Почему?

— Потому что догоняющий активен: он хочет и может догнать того, кого преследует. А если нет, винить ему приходится только себя. Ожидание, наоборот, пассивное и потому особенно мучительное состояние. Тут уж человек ничего не может сделать. Не правда ли? И обвинять надо не себя, а того, кто заставляет ждать...

Молча сделали еще несколько ходов.

— А у нас это называется вилкой, — говорит Валя.

— А у нас говорят: стреляющий опережает того, кто целится, — отвечает Потапов и, защищая своего ферзя, отдает ладью.

— Ох, Борис Петрович, сейчас вас разгромят, как шведа под Полтавой, — подает реплику молчавший до сих пор Николай. Ему сейчас хочется, чтобы проиграла Валя.

— Когда играют двое, кто-нибудь непременно выигрывает, — мудро изрекает Потапов, делая очередной ход.

— Более сильный. И более смелый, — медленно говорит Коля, думая о своем.

— Можно быть и сильным, и смелым, но если в голове пусто... — улыбается Потапов. — В конечном счете, побеждает всегда умнейший.

— А если и ума у тебя вроде бы хватает, да ты просто не умеешь им как следует пользоваться? — не унимается Николай.

— Ну, какой это ум! Ум, он себе всегда дорогу найдет. На то он и ум. Правда, Валя?

Но Валя задумалась и почти не слышит мужчин.

Партию кончили молча. Получилась ничья. Стало холодно. Валя ушла в палатку.

Мужчины еще немного посидели. Прерванный разговор не налаживался. Вздохнули разом и тоже отправились спать...

А ночь была хороша. Ветер утих. В высоком холодном небе ярко сверкали звезды, отражаясь в зеркале маленького пруда, некогда сооруженного Борисом Петровичем и теперь уже никому не нужного. В равнинных реках редко увидишь отражение звезд — лишь лунная дорожка бороздит их поверхность... А в горных водоемах звезды любят купаться... Снежные вершины блестят, как газыри на черкеске. Тихо вокруг. Лишь изредка филин своим странным криком нарушает первозданную тишь.

Чутко прислушивается Валя к ночным звукам. Ей не спится. Сердце беспокойно ворочается в груди...

«Зачем он пристает ко мне? — сердится она на Николая. — И какое мне дело до его матери и вообще до всей его родни? Неприятный какой-то. Назир совсем другой. Стройный, как березка... Дурочка, ты, кажется, сравниваешь Назира с Николаем? Причем здесь он? А вообще-то я не знаю, как Назир ко мне относится, серьезно или нет. У них в горах свои обычаи. Захочет ли он связать свою судьбу со мной? Интересно, что он сейчас делает? — Валя подносит к глазам руку со светящимся циферблатом часов. — Девять... Непременно спрошу его при встрече, о чем он думал сегодня в это время. Вряд ли он спит, еще рано, это нас тут холод загнал в палатки...»


Ну а что же, действительно, делает в этот час Назир? Он снова сидит в библиотеке, медленно листает подшивки газет и думает конечно же о Вале... Никто ему не мешает. Умница Ариубат оставила ключи: сиди сколько нужно. Сама отправилась, кажется, к Ачахмату. Старик обещал выступить на их вечере.

У Ариубат — свои заботы, свои огорчения. Никак не договорятся они с Асхатом о дне свадьбы. Асхат с головой ушел в работу. В прошлом месяце даже в выходные дни не приезжал домой. Днюет и ночует на стройке. Теперь, кажется, стало полегче — вокруг комитета комсомола уже есть неплохой молодежный актив. Впрочем, легче — это только так говорится. Каждый день новые задачи, новые трудности. Свадьбу, видимо, придется отложить до Нового года. Ариубат думает, что так лучше — неудобно, нехорошо как-то, если бы они сейчас, в самый разгар работ, занялись устройством своих собственных дел. И старшие согласились с решением молодых.

Наступило утро. Последнее Валино утро в горах. Девушка давно проснулась. Какой тут сон, когда ветер раскачивает палатку из стороны в сторону — вот-вот сорвет ее с места и унесет далеко, закружит по ущельям...

Вздрагивая от холода, девушка натягивает на себя теплую кофту и выходит наружу. Нет, утро ясное. В темной палатке все казалось гораздо страшней. Только, пожалуй, похолодало. Валя направляется к запруде. Первая пригоршня воды, которую она плеснула себе в лицо, показалась ледяной — иглами закололо щеки. Но потом даже жарко сделалось. Валя торопливо оглянулась, сдернула кофточку и стала быстро поливать себя ледяной водой. Потом докрасна растерлась полотенцем. Ох, как бодро, легко!

Сидя на камне подле запруды, Валя расчесывает волосы и смотрит на свое отражение в воде. Ничего, все как будто в порядке. Потом она сидит и смотрит на горы — надо же с ними попрощаться. Какие красивые они и какие разные! Эта вот — недовольно хмурит свой изрезанный морщинами лоб, а эта — приветливая и добрая, будто улыбается... А вот на склоне отвесной скалы что-то чернеет. Должно быть, пещера. Интересно, забирались туда когда-нибудь люди? Или только птицы изредка вглядывались в ее таинственный мрак?

Большой орел вылетает из-за горы и плавно парит в вышине. Валя не может оторвать от него взгляда. «Летит навстречу солнцу, — думает девушка. — Солнце, солнышко, что стало бы с нами, не будь тебя? А мы прячемся летом от твоих лучей, нам жарко. Сейчас вот холодно, хочется обогреться. Как сильно шумят сегодня деревья! Когда смотришь на них в жаркий день, приятно думать, что в тени деревьев прохладно. А сейчас от них, кажется, так и веет холодом... Куда же подевался мой орел? Вон он, на камне. Теперь все ясно: он прилетел сюда за добычей, это ее он высматривал с высоты своего полета... Сегодня я расстаюсь с вами, горы! Лучше умереть, чем расстаться с вами навсегда! Как не любить мне вас, если и любовь моя родилась здесь, в горах...»

На одной из скал Валя вдруг увидела тура. Он стоял, гордый и прекрасный, вонзив в синеву неба полукружья рогов.

Валя боится пошевельнуться, чтобы не вспугнуть сказочное виденье. Потом она тихонько подходит к палатке, где спят мужчины, будит Николая и заставляет его взять фотоаппарат, чтобы сделать несколько снимков. Полусонный Николай плохо понимает, чего она от него хочет, но в конце концов стряхивает с себя дрему и принимается разыскивать уже упакованный аппарат.

А тур все стоит неподвижно на своем утесе. Будто дожидается их, будто хочет, чтобы люди вволю налюбовались им...

— Он пришел попрощаться с нами, — говорит Борис Петрович, выбираясь из палатки. — Прощай, красавец, мы еще вернемся сюда, мы еще встретимся!

4. СВЕТ И ТЕНИ

Строительство канала идет полным ходом. Ребята-экскаваторщики работают посменно, днем и ночью. Обязательства взяты нешуточные: к Октябрьским праздникам закончить выемку грунта. Экскаватор рычит, как разъяренный бык, на шею которому набросили ярмо. Пусть рычит. Умелые и сильные руки заставляют его подчиняться. Рев огромной машины и шум горной речки сливаются в странную мелодию, похожую на прерывистые ритмы современного джаза.

Асхат уже так привык к этому неумолчному гулу, что даже не замечает его. Только говорит он теперь очень громко.

Во второй бригаде экскаваторщиков трудится почти одна молодежь. Немудрено поэтому, что Асхат чуть ли не все свое время проводит здесь. Парторг Сокуров упрекает его за пристрастие к молодежной бригаде, но ничего не попишешь — дел невпроворот, хорошо бы хоть с ними справиться как следует.

Умение организовывать работу, как известно, приходит к человеку не сразу. Поэтому и настроение у комсорга стройки меняется, как погода. Сегодня люди видят его веселым и улыбающимся, назавтра — он шагает с опущенной головой, хмурый, как осенняя туча. Трудно, очень трудно руководить большим коллективом людей, у каждого из которых — свой нрав, свои привычки и склонности. Частенько вспоминает Асхат слова Баразова: «Сколько людей — столько и характеров, и к каждому — свой подход. Постарайся понять человека, и он обернется к тебе лучшей своей стороной. Одни любят, чтобы их хвалили. В этом нет ничего плохого, ты должен уметь поощрять людей в их труде, вдохновлять их. Другой же, распущенный и самоуверенный, нуждается в постоянном наблюдении, в ежедневной деловой и требовательной критике. На улыбку отвечай улыбкой, а если у товарища горе — прежде всего постарайся выяснить, не можешь ли ты чем-нибудь помочь ему. И всегда помогай чем только можешь...»

Сегодня Асхат с группой молодых рабочих собирается бетонировать тот отрезок канала, где уже закончены земляные работы. Идут дружной гурьбой, шумят, смеются. Серьезен, пожалуй, один только прораб Малкаров.

— Боюсь, друг, — тихо говорит он Асхату, беря его под руку, — не управимся мы к празднику.

— С такими орлами да не управимся! — откликается комсорг; чувствуется, что в его вопросе заключен и ответ.

— Что ж, пусть будет по-твоему, но все же... — Прораб достает из кармана пачку сигарет — надежное средство для улучшения настроения.

— Закуришь? — спрашивает он Асхата.

— Пока я еще не покупаю для себя болезни!

Ребята смеются. Не смеется лишь один из них, курчавый Шамиль.

— Молод еще, не знает вкуса табака! — бурчит он себе под нос и демонстративно закуривает. — Влюбился бы разок до чертиков, как я, например, — небось, сразу закурил бы. Да еще и запил бы в придачу. Без курева да выпивки — какая жизнь...

— Что ты там бормочешь, Шамиль? — спрашивает его Башир.

— Ругаю некурящих! — недовольно отвечает Шамиль, выпуская изо рта густую струю дыма.

— А не лучше ли вообще не курить?

— Как так — лучше? Когда у тебя кончаются сигареты, значит, и стрельнуть будет не у кого?

— Зато, когда никто рядом не курит, своих сигарет надолго хватит! — улыбается Башир.

— Ничего ты не понимаешь!

— А ты объясни, если такой умный, да побыстрее, скоро дойдем уже...

— Все-то ты торопишься. А куда?

— Ты, что ли, за меня будешь работать? Ну, рассказывай, если есть что.

— Вот, к примеру, идешь ты в магазин, — начинает Шамиль, загадочно улыбаясь, — а у тебя не хватает пяти копеек на чекушку. Так? Ты, конечно, постесняешься попросить у незнакомого человека. Так? А если тебе хочется курить, а у тебя нет сигарет, ты у любого попросишь без стеснения, и никто тебе не откажет. Понял, в чем секрет?

— Тьфу, что за ерунда! У тебя получается, будто курево сближает людей. Замечательная теория, ничего не скажешь.

— Не знаю как насчет теории, а на практике именно так выходит. Зачем же тогда государство продает табачные изделия? А?

— Вот этого я как раз и не понимаю, — искренне признается Башир.

— То-то и оно, — говорит Шамиль, очень довольный тем, что последнее слово осталось за ним. — Все равно, дружок, закуришь рано или поздно...

— Нет уж, научи меня лучше чему-нибудь другому.

— Могу научить пить не пьянея. Хочешь?

— Ну, знаешь... Если уж выбирать, то, по-моему, лучше курить.

— Ну вот и выбери одно из двух, а я научу. Ты же сам без конца твердишь: один — за всех, все — за одного.

— Вы о чем, друзья, — спрашивает Асхат, подходя к ним.

— Пусть тебе Шамиль скажет, — отвечает Башир.

Шамиль молчит. Вообще-то в свои светлые минуты он относится к Асхату с явным уважением: ценит его за ум, образованность, душевный такт. Жаль только, что такие моменты просветления случаются у Шамиля редко. И он торопится заглушить их водкой, и забывает благие порывы так же быстро, как пьянеет... Парень лжет, когда говорит, что умеет пить не пьянея. Как раз этого-то он не умеет.

Жизнь у Шамиля сложилась неладно, путано. Родители его поженились после войны; отец — инвалид, мать постоянно тревожится за его здоровье, работает за двоих. Немало огорчений принес ей и Шамиль — учился плохо, еле дотянул до окончания школы.

Ни о каком вузе, конечно, и речи не могло быть. Рано начал курить, пить, связался с плохой компанией. Сейчас отцу совсем тяжко — болят старые раны, работать почти не может. Насилу мать уговорила Шамиля поступить на стройку. Надеялась, бедная, что хоть какая-то помощь от него будет, а он вот ни копейки еще ей не послал. Все на себя тратит.

Не раз уже Асхат разговаривал с ним по душам, и иногда комсоргу казалось, что его слова доходят до парня, задевают в его душе какие-то струны. Да все, видно, впустую! Встряхнется Шамиль, как теленок после укуса овода, и все идет по-старому.

Совсем иной человек Башир — лучший каменщик бригады, парень крепкий, спокойный, работящий. Любит шутку, веселье, верен в дружбе. С ним Асхату легко, они с полуслова понимают друг друга. Это — не Шамиль, с тем комсоргу придется немало повозиться...

— Итак, о чем спор, ребята? — повторяет Асхат свой вопрос.

Не ответить было уже нельзя, и парни одновременно раскрыли рты:

— Да просто так... — сказал Шамиль.

— Агитирует меня начать курить! — неожиданно для себя выпалил Башир.

— Я, признаться, думал, вы о чем-то серьезном рассуждаете. К примеру, о том, как нам выполнить наши обязательства.

Слова комсорга задели Шамиля за живое:

— Дай хоть приступить к работе, — раздраженно бросает он. — Тогда и увидим, кто что выполнил и кто чего стоит.

— Это время уже наступило, — отвечает ему Асхат.

— Да справимся мы с этим, Асхат, не бойся! Вот посмотришь — выполним обязательства к сроку! — веско говорит Башир.

Асхат немного отстал. Он недоволен собой: нет у него еще настоящего подхода к людям. Ребята шутят, смеются, а он, как дятел, долбит одно и то же: нормы, работа, обязательства... Так делу не поможешь.

— О чем задумался? — спрашивает Асхата прораб, снова оказавшийся рядом. — Не о моих ли опасениях?

— Пожалуй, ты угадал, Жунус.

Солнце печет все сильней. Асхат надевает широкополую шляпу, которую до этого держал в руках. Если раньше его длинная тень походила на стройный тополек, то теперь она напоминает высокую сосну, у которой ветви растут на самой макушке.

За шутками и разговорами не заметили, как дошли до места. Прораб быстро распределил задания, роздал инструменты. Шамиля с напарником назначили подносить раствор, Башир с тремя рабочими стал на кладку, другие подчищали и выравнивали зеленые стенки канала, готовили место для каменной облицовки. Работа закипела.

— Давайте-ка испытаем сегодня Шамиля, —обращается Башир к своему напарнику, круглолицему Хусею. — Эй, вы, поживее поворачивайтесь! Даешь раствор!

Шамиль с товарищем тащат носилки с раствором. Тяжесть прижимает носилки к земле, руки растягиваются, как резиновые; ноги гнутся, как ивовые прутья.

— На, получай, коли соскучился! — с этими словами Шамиль вываливает раствор прямо на ноги Баширу. Башир отскакивает в сторону, но поздно: сапоги и спецовка — в пятнах раствора.

— Что ж ты убегаешь? — хохочет Шамиль.

— Ничего, — рассудительно говорит Башир, — посмотрим, что он запоет после пятой ходки.

Принялись, наконец, за облицовку. Любо смотреть, как умело и споро работает Башир. Откуда у него такая сноровка? Как заправский, опытный каменщик, цепким оценивающим взглядом осматривает он камень со всех сторон и тут же находит ему нужное, единственно возможное и удобное место. Видно, сказывается в нем опыт многих поколений горцев-камнекладов... Товарищи едва поспевают подавать ему камни.

— Экий молодец, настоящий мастер! — говорит Жунус Малкаров, обращаясь к Асхату. — Зря мы, оказывается, его держали на подсобных работах.

— Да, но до сих пор ведь и не было для него настоящей работы.

Раствор кончился, а Шамиля с носилками не видать. Во-он он плетется, нога за ногу заплетается, и напарнику его, видать, не легче. Однако скоро и подносчики раствора втянулись в общий ритм. Каменщики больше не простаивали по их вине.

А солнце поднимается все выше и выше. Его прямые лучи жгут нестерпимо. Но люди, захваченные работой, кажется, не чувствуют жары. Один лишь Шамиль, улучив минутку, сбегал к речке, окунулся разок.

Асхат переходит от одной группы к другой, берется то за кирку, то за лопату: ничего, получается не хуже, чем у других. Асхат доволен, довольны и ребята.

— Дай-ка, подменю тебя, отдохни немного, — говорит он Баширу, беря у него из рук мастерок.

Шамиль заметил это и теперь старается еще быстрее оборачиваться с носилками. Приятно все же покрасоваться перед комсоргом, доказать ему, что и ты — не из последнего десятка. Однако ноги совсем уже не слушаются своего хозяина, вот-вот подломятся в коленях. Это не укрылось от зорких глаз Башира. Быстро выскочив из котлована, он отбирает носилки у Шамиля:

— Покури, видно тебе уже невмоготу.

Кажется, Шамиль еще ни к кому не испытывал такого прилива благодарности, как сейчас к Баширу. Он сразу опускается на землю. Даже «спасибо» не успел сказать. Курить почему-то совсем не хочется... Ломит руки, сильнее даже, чем ноги.

Башир с напарником дважды успел обернуться с носилками, а Шамиль все сидит на солнцепеке, не в состоянии шевельнуться. Наконец он заставил себя встать, сделал несколько шагов и опять обессиленно опустился на землю у самой реки. Как хорошо! Тень от большого камня надежно защищает его от солнца. От реки веет прохладой. Вот сейчас можно и закурить.

Малкаров смотрит на часы — полдень. Пора объявлять перерыв на обед, да повар сегодня почему-то запаздывает. Но вот на дороге показалось облачко пыли, оно быстро приближается — везут обед.

Ребята медленно собираются на берегу. Несколько смельчаков, сбросив одежду, полезли в воду; большинство ограничилось умыванием. Что ни говори, хоть осеннее солнце и припекает вроде бы по-летнему, да вода в реке обжигает холодом.

Обедают молча, сосредоточенно, с отменным аппетитом. После еды, как водится, снова начались разговоры и шутки.

— Дорогой наш комсорг, — заводит круглолицый Хусей, — хоть для приличия включили бы к нам в бригаду девушку. Одну. А?

— Что ж, ты прав, Хусей, — серьезно отвечает Асхат. — Подыщем подходящую. С девчатами веселей. Да и соревнование разгорится с новой силой — всякому захочется показать себя с лучшей стороны.

— А по-моему, совсем ни к чему нам здесь бабы, — заявляет Шамиль. — При них лишнего слова не скажешь.

— Лишних слов вообще не стоит говорить, — откликается Асхат.

— Нет, девушки здесь нам очень и очень нужны, — поддерживает его Башир. — Без них и работа не клеится, и глазу не на чем отдохнуть.

— Вон ты какой! — замечает прораб, поднимаясь с места. — С тобой, я вижу, шутки плохи.

Асхат с Жунусом направляются к газику поболтать с поваром. Разговор о женщинах продолжается и без них.

— Пойми, чудак, — серьезным тоном вразумляет Башир Шамиля, — не было бы женщин — не было бы и жизни на земле.

— Ну, жизнь-то, наверное, была бы, а вот людей действительно не было бы. Ты это хотел сказать? — мигом откликается Шамиль, всем своим видом показывая, что и он кое в чем разбирается.

К сидящим вновь подходит Асхат. Он взял у повара транзистор и сейчас настраивает его на московскую волну. Передают Чайковского. Думал ли когда-нибудь Чайковский о том, как величественно и торжественно должна звучать его музыка в горах? Асхат, конечно, не может ответить на этот вопрос; он знает только, что никогда знакомая мелодия не казалась ему такой прекрасной, как сейчас, здесь, в горах Балкарии... Но вот музыка смолкает, и раздается взволнованный голос Левитана: советская автоматическая станция летит к Луне... Ребята замерли, стараясь не проронить ни слова. Когда сообщение закончилось, все дружно захлопали.

— Поистине несчастны те, кто не дожил до наших дней! — воскликнул Хусей.

— Да, — быстро заговорил Жунус, — раньше от нас до Нальчика было два дня пути. А теперь спутники в полтора часа облетают вокруг Земли. И уже на Луну летим. Эх!..

— За дело, друзья! — говорит Асхат. — Пока мы раскачиваемся, станция того и гляди до Луны долетит.

Возбужденные и смеющиеся, они принимаются за работу.

Вскоре в бригаде землекопов возникло затруднение: трассу будущего канала преградил огромный валун. Асхат с Баширом подошли к землекопам, прораб был уже здесь.

— Что будем делать? — бригадир землекопов задумчиво почесывает затылок.

— Взять динамит и взорвать! — предлагает кто-то.

— Ну, динамита здесь нет, его еще найти нужно, — отвечает прораб.

— Что легче найти: взрывчатку или человека, который мог бы поднять этот камень? — не унимается рабочий, предложивший взорвать валун.

— Человека найти легче, — откликается Башир, которого ни о чем не спрашивают.

— Уж не ты ли поднимешь?

— Не я, но я знаю такого. Что мне будет, если найду его?

— Чего твоя душа пожелает, — серьезно отвечает прораб.

— Идет. Только чур: я привожу к вам этого умельца, а уж заставить его работать — ваше дело.

Жунус и Башир ударили по рукам.

— А теперь, — говорит Башир, обращаясь к только что подошедшему Хусею, — ты, как самый молодой и резвый, беги в библиотеку и принеси нам книгу Хабиба «Люди, что у вас нового?»

— Это еще зачем? — удивляется Хусей.

— Там как раз описан человек, который нам нужен. Помните Солтанбека, который обещался за одну ночь перетащить Эльбрус в Нальчик?

Все смеются и громче всех — сам Башир.

— Признавайся, Жунус, — провозглашает Асхат, берясь за лом, — победил Башир.

С ломом в руках Асхат долго возится у большого камня. Кажется, он вот-вот поддастся, упадет. Но все равно своими силами не удастся вытащить его из траншеи. Без Солтанбека здесь, действительно; не обойтись...

— Что же делать? — спрашивает Асхат.

— Может, привезти большую кувалду и раздробить его? — предлагает Башир.

— А сумеем разбить такую махину? — сомневается комсорг.

— Сумеем! — дружно отвечают ребята.

Решили заняться этим завтра, а пока, обогнув валун, продолжать выемку грунта.

...Жунус и Асхат медленно шагают по дороге. Прораб возвращается на строительство, комсорг провожает его. Неподалеку от дороги, на поляне, девушки убирают сено, парни идут за ними следом, складывают копны. Знакомая, отрадная картина напоминает Асхату о доме. Как давно он там не был, как долго не видел Ариубат. Асхат почти не слышит того, что ему говорит Жунус.

— Боюсь я, с укладкой труб не получилась бы у нас задержка, — доносится до него голос Жунуса.

— Да, — откликается Асхат, — но меня больше тревожит монтаж машинного зала.

— Там дела идут полным ходом. Скоро приступят к сборке генератора. Самое трудное — фундамент, а он почти закончен.

— А время, Жунус, время!

— Да ты погляди, сколько мы уже сделали!

— Знаю. Это потому, что нам удалось заранее подготовить необходимые материалы и механизмы. Многое еще предстоит получить. Не получим вовремя — не помогут никакие заклинания и разговоры о времени.

— Не бойся, комсорг! Я верю в план. Великое дело — план! Только бы осень продержалась сухая да теплая. Ну, я пошел, до вечера! — И Жунус быстро зашагал дальше.

По дороге завернул к экскаваторщикам. Рытье котлована продвигается споро. «Молодец, браток, молодец! — нахваливает Жунус умную машину, которая представляется ему живым, одухотворенным, сильным существом. — И как чисто работает...»

Здесь Жунус подхватил чью-то лошадь и поехал верхом. На пути — колхозный сад. Яблоки давно поспели, под их тяжестью пригибаются к земле ветви. На одних деревьях яблоки красные-красные, как яркие горящие фонарики. На других — светятся прозрачной восковой желтизной...

В глубине сада студенты, приехавшие из города, помогают колхозникам убирать фрукты. Не обошлись, значит, и в этом году без помощи горожан...

На строительстве станционного здания прораб встретил Сокурова. Парторг кого-то громко отчитывал:

— Неужели тебе непонятно, что мы строим не на один год! Рабочий человек не должен плохо работать! А ты — рабочий!

Увидав Малкарова, Сокуров, не переводя дыхания, набросился на него:

— С утра обхожу бригады — много жалоб! Сегодня вечером в парткоме заседание. Будь добр явиться без опоздания!

— В котором часу?

— В восемь. Начальника строительства нет на месте. Батыр Османович взял его с собой в обком — насчет оборудования. Поэтому изволь непременно быть!

— Может, лучше дождаться возвращения главного?

— Нет, откладывать нельзя.

— Ну хорошо, я готов.

— Вот и пойди хотя бы в первую бригаду. Люди жалуются: снабжение плохое, в ларьке, кроме водки, ничего нет, кинопередвижку давно не привозили. Грош цена всей нашей работе, если это так! — горячился Сокуров.

Слова парторга не на шутку расстроили и обидели Малкарова. Вообще-то Жунус — человек честный, простой и душевный. Но он очень самолюбив, вспыльчив и, нечего греха таить, любит, чтобы его хвалили... Сейчас же его больше всего огорчает то, что рабочие пожаловались на него парторгу.

— Извини меня, товарищ Сокуров, — официальным тоном обращается он к нему, — но ошибок не бывает только у того, кто не работает. К тому же, кажется, ты не сам заметил недостатки в моей деятельности, а дождался подсказки...

— Спасибо за разъяснение, — все более распаляясь, отрезал парторг. — Я и добиваюсь, чтобы каждый добросовестно выполнял свои обязанности. Тогда, поверь, и жалоб не будет. Что я вам — завхоз, что ли? Кстати, где завхоз? Никогда его не найдешь на месте. Чтоб к вечеру он был тут! Я его расшевелю!

— Не беспокойтесь, к совещанию я вам его доставлю, — отвечает Жунус и, крайне недовольный собой и всем на свете, уезжает в первую бригаду.

Прораб знает: рабочие любят Сокурова именно за то, что он вникает во все мелочи, близко к сердцу принимает нужды строителей. Видимо, потому и пожаловались ему.

Сокуров тоже недоволен собой. Погорячился, сорвал гнев на хорошем человеке! А ведь виноват он сам! Нечего за все хвататься! Не зря говорят люди: из одного дерева дома не построишь. Нужно больше доверять товарищам по работе. Твое дело, парторг, такое: раз уж приняли правильное решение — следи за его выполнением, чтобы дело было доведено до конца и в лучшем виде. Недаром Батыр Османович всегда боролся с этой дурной сокуровской привычкой: «Где ты видел человека, — спросил он однажды, — который мог бы одновременно читать доклад, писать докладную записку, обедать и разговаривать по телефону?..» Действительно, не встречал Сокуров такого человека. Жил, говорят, в древности один римский император, который умел делать несколько дел сразу. Да и то, наверное, обязанностей у него было чуть поменьше, чем у современного парторга стройки... Ладно, будем бороться со своими старыми болезнями. От них, видно, нелегко отделаться! Одно только Сокуров знает твердо: что он начал, — до конца доведет обязательно. Можете не сомневаться.

Заседание подходило к концу, когда парторг получил записку: приехал самодеятельный коллектив районного Дома культуры. Рабочие уже собрались, ждут окончания заседания.

Концерт был веселый и интересный. «Артисты» старались вовсю, да и аудитория на редкость благодарная: каждой шутке смеются, не жалеют ладоней на аплодисменты. В перерыве сообща послушали радио: летит наша станция к Луне, летит... Счастливого ей пути!

После концерта долго не расходились. Потанцевали еще немного вместе с гостями, попели, и лишь усадив артистов в машины, нехотя отправились по местам. Многие остались ночевать здесь же, в палатках и вагончиках: до дому далеко, а завтра чуть свет на работу.

Эх, молодость, молодость, только ты не знаешь усталости! Уж как уходились ребята за день, а разреши им — веселились бы до утра... Впрочем, от веселья какая усталость? Оно лишь умножает силы.

Тихо на стройке. Спит экскаватор, спят рабочие, спят горы. Ночь...

5. ТРЕТЬЯ СКАМЕЙКА

Любовь — и радость, и испытание для человека. Гони, говорят, природу в дверь — она влетит в окно. Влюбленное сердце вспыхивает жарким пламенем, но пламя это горит лишь для любимого, и только его одного оно согревает. Его или ее.

Вот таким огнем пылало и сердце Назира. Он долго бродил под дождем, весь промок, но домой не вернулся. Отправился в колхоз «Голубые озера». Зашел в кафе на берегу горной речки, долго сидел и слушал вечернюю песню воды.

Он слушал, а в душе у него словно спорили два Назира. Один убеждал: «Ты потерял Валю. Что же сидишь, чего дожидаешься? Спеши за Валей, пока она не уехала из Нальчика. Не теряй времени попусту!» Второй Назир не соглашался: «Зачем спешить? Все равно не вернешь. И вообще, чего ты переживаешь? Как будто не найдешь у себя в ауле девушку по сердцу! Выпей-ка лучше коньяку, погрейся. Если бы она хоть немного думала о тебе, то сообщила бы о своем отъезде. Не мучайся зря!»

Назир сокрушенно опустил голову. На него оглядывались из-за соседних столиков. Тогда он заказал коньяку, бутылку минеральной воды. Выпил разом стопку и запил водой.

Спор двух Назиров, — может быть, не без влияния коньяка, — закончился в пользу первого. Надо ехать в Нальчик!

Пришлось долго ждать попутную машину. Наконец пришла одна, но водитель сказал, что едет только до Кашкатау, райцентра. «Ладно, — решился Назир. — Из райцентра до Нальчика легче добраться». И подсел к шоферу в кабину.

В райцентре он постоял у стоянки автобусов. Неподалеку, возле чайной, затормозила машина. В ней сидели крепко подвыпившие люди. Они ненадолго зашли в чайную. Назир подошел, спросил, не возьмут ли они его с собой до Нальчика. Веселые пассажиры охотно согласились, и скоро Назир уже сидел в маленьком автобусе вместе с ними.

Спутников у Назира оказалось пятеро. Едва автобусик миновал Кашкатау, они затянули песню, потом другую и пели до самого Нальчика. Назира, по его просьбе, высадили у гостиницы «Россия».

Был одиннадцатый час вечера. К счастью для Назира, нашелся свободный номер. Почтальон с наслаждением вымылся в ванне и лег. Но заснуть не мог. «Как же это я у администратора не спросил ничего?» — пилил он себя. Схватил телефонную трубку, позвонил дежурной по гостинице:

— Скажите, пожалуйста, Потапов Борис Петрович в каком номере живет?

Если Потапов здесь, значит, здесь и Валя, думал Назир. Но Потапова в «России» не оказалось. Назир поблагодарил дежурную и тут же принялся звонить в гостиницу «Нальчик». Получил короткий ответ: «В двести десятом». Обрадовался, вскочил на ноги: пойти сейчас же к ним в гостиницу. Вообще переселиться туда. Голос рассудка предостерег: в той гостинице может не оказаться свободных номеров. Да и с какой стати он заявится чуть ли не среди ночи? Позвонить? Нет, пожалуй, вернее будет пойти рано утром. А сейчас надо заснуть, чтобы встать пораньше, чтобы не проспать... Назир лег, закрыл глаза, но еще долго ворочался с боку на бок.

Вскочил он в шесть часов — едва заговорило радио. Умылся. Неплохо бы и побриться где-нибудь. Назир оделся и вышел на улицу.

В Нальчике начинался великолепный осенний день. Только осенью так густо синеет небо, так прозрачен воздух, так мягко освещает солнце белые вершины гор. Назир идет по проспекту Ленина вверх, идет и любуется придвинувшимися к городу горами, и радость переполняет его сердце. Радость жизни и молодости. Как хорошо, что он живет! Как хорошо, что он живет здесь, рядом с этими прекрасными горами!

Назир свернул на Лермонтовскую. Ему очень нравится эта улица. И еще Республиканская. По обеим сторонам их посажены ряды каштановых деревьев. Это гордость жителей Нальчика. Особенно хороши каштаны весной, когда на каждой ветке будто загораются десятки бело-розовых свечек — деревья цветут...

Дойдя до гостиницы «Нальчик», Назир успел утратить значительную долю своей решительности. Слишком рано он, пожалуй, явился, неудобно это. Сел на диван в вестибюле. По радио передавали урок гимнастики: стало быть, семи еще нет. Сидеть здесь и ждать скучновато, почитать нечего, лучше уж погулять у входа. Если кто выйдет, он увидит сразу.

Походил по площади, полюбовался фонтаном. Как сейчас там, в ауле? Интересно, что сказала бы Ариубат, узнай она, куда он подался? Уехал и никому ничего не сказал. Черт, а почту кто получит? Ну и скандал! Как же он не подумал? Надо, пожалуй, позвонить по междугородному. Только, вроде бы, неловко объяснить Ариубат... Хотя чего особенного, она поймет, сама влюблена без памяти. И вообще можно не говорить, зачем уехал. Уехал по делам — и все.

Дозвониться удалось быстро: утро, народу на переговорном пункте — никого. Трубку взял Адемей.

— Доброе утро, Адемей! — поздоровался Назир. — Можно Ариубат к телефону? Да, я из Нальчика. Ну уж и рано! Все чабаны, кроме тебя, встали давно. Ну, хорошо! Ариубат, это ты? Здравствуй. Да, да, это я. Был вчера вечером в Кашкатау, оттуда — прямо сюда. Вернусь когда? Завтра вернусь обязательно. Получи сегодня почту за меня. Ну, пойми ты, нет другого выхода! Нет, сказать ничего пока не могу. Прими почту, скажи, что я просил отдать тебе. Если спросят, почему от нас нет почты? Сама напиши пару писем и отдай. Кому? Одно Асхату, а другое кому хочешь. Ну, спасибо, не сердись! До свиданья! Подарок за мной.

Весь мокрый от пота вышел Назир из переговорной кабины. Ну и дела! От любви обо всем забываешь. Снова пошел к гостинице, посмотрел на часы, которые висели на стене здания. Семь. Когда ждешь, время не идет, а тащится. Другое дело, когда опаздываешь, — тут время несется, как хороший иноходец.

В это время из дверей гостиницы вышла девушка.

Валя? Нет, не она. Назир вздохнул, поглядел девушке вслед, сравнил ее с Валей. Он и не заметил, что следом за девушкой вышел Борис Петрович. Старый геолог увидел парня, хотел было понаблюдать, что тот собирается делать, но передумал и первый заговорил с почтальоном.

— Здравствуй, Назир! Что, письма привез?

Назир, досадуя, что сразу не заметил человека, которого так ждал, шагнул навстречу старому геологу.

— Доброе утро, Борис Петрович!

— Доброе, доброе, — геолог обнял парня. — Ну, откуда ты взялся?

Назиру пришлось соврать: повторил то же, что говорил по телефону Ариубат.

— Ну, хорошо, — Борис Петрович протер платком очки, водрузил их на нос и поглядел на горы. — Не хочется, брат, уезжать от ваших гор. И Валя не хочет. Только Николай спешит домой.

— А вы не уезжайте, Борис Петрович. Кто вас гонит?

— Работа, брат, работа. Отчет о полевом сезоне должны сдать и здесь, и в Москве, результаты обработать, да мало ли еще... Кто не знает, думает, у нас легкая жизнь. Летом — на чистом воздухе, зимой сидим дома сложа руки. Чепуха! Зимой еще больше дела у нас, а летом ты сам видел, как мы отдыхаем.

— Да, что греха таить, я раньше тоже думал, что жизнь у вас легкая, — улыбается Назир, но улыбка у него совсем не такая веселая, как бывало. Ему очень хочется, чтобы Борис Петрович заговорил о Вале, но тот берет парня под руку.

— Что мы тут стоим? Пошли! Ты теперь наш гость.

В номере у Потапова Назир долго и растерянно оглядывается, как будто Валю можно обнаружить где-нибудь здесь. Борис Петрович уходит, а Назир, думая, что тот отправился за Валей и Николаем, в панике бросается на балкон: он боится выдать свое смущение при виде Вали. Гостиница стоит у входа в знаменитый нальчикский парк. Море зелени.

— Ты где, джигит? — слышит Назир наконец голос Потапова.

— На балконе. — Назир входит в комнату.

Борис Петрович один. Он принес с собой, видимо из буфета, бутерброды, минеральную воду, коньяк и расставляет все это на столе.

— Ресторан, брат, закрыт пока. Вот, давай перекусим, чем бог послал, потом позавтракаем еще раз. Садись!

От коньяка Назир отказался. Пьет минеральную воду, слушает в пол-уха добродушный говорок Потапова, а сам только и думает, удобно ли спросить о Вале. В конце концов, он не выдерживает.

— А Николай и Валя спят еще?

— Кто их знает! Николай получил номер в «России», а Валя живет у знакомых, они чуть ли не силой затащили ее к себе, она не хотела никого беспокоить.

Все рухнуло. Не может Назир спрашивать у Потапова, где Валя живет. Не может, язык не повернется. Он вытирает платком мгновенно вспотевший лоб и готов вскочить и бежать куда глаза глядят, но геолог неожиданно извлекает его из пропасти отчаяния:

— Они должны прийти к девяти часам. Подожди немного. Да ты ешь, не стесняйся...

Когда в дверь постучали, Назир побледнел. Но вошел Николай и, увидев Назира, на минуту застыл на пороге. Он даже забыл поздороваться и почти машинально пожал руку почтальону, когда тот подошел к нему.

— Да, да, с приездом, — опомнился он.

— Валю видел? — спросил его тут же Борис Петрович.

— Н-нет... Она записку передала, чтобы сегодня ее не ждали. — Николай протянул Потапову конверт.

Тот прочел.

— Что за чудеса, что за тайны? Куда-то едет, а куда — непонятно, зачем — тоже не пишет.

У Назира горели уши. До чего же ему не везет, черт побери! Для приличия он решил хоть что-то сказать.

— По делу, наверное...

— Коля, а ты с ее подругой говорил, у которой она живет? — перебил Назира Потапов.

Николай замялся. Не хотел при Назире объясняться.

— Я обещал утром встретить Валентину, а эта подруга вынесла и отдала мне конверт, когда я пришел.

— И ты ничего не спросил?

— Я думал, в записке все сказано. Прочитал только здесь, в гостинице.

— Удивительное дело! А вчера Валя ничего не говорила о какой-либо поездке?

— Нет.

Как всегда в затруднительных случаях, Борис Петрович начинает тщательно протирать очки.

Потом, видимо, решив что-то, надевает их.

— Сходите-ка к этой подружке да расспросите ее получше.

— Но я не знаю, где она живет, — быстро ответил Николай.

— Не знаешь? Как же ты шел встречать Валю, если не знаешь, где это?

— Я только улицу знаю.

— А из какого дома вышла с письмом девушка, ты заметил?

Николай покраснел.

— Я один схожу.

— Нет, идите с Назиром вдвоем! — твердо сказал Потапов, и Николай больше не спорил...

Молча дошли они до калитки маленького домика на улице Чернышевского. Николай остановился у калитки.

— По-моему, здесь.

Во дворе рвалась на цепи собака, заливаясь сердитым лаем.

— Ишь, как разрывается! — сказал Назир.

Николай промолчал и изо всех сил застучал по калитке. Собака залилась еще громче, но тут послышался женский голос, и пес замолк.

Пожилая женщина отворила калитку.

— Вам кого? — Поглядев внимательней на Николая, спросила: — Это ты, что ли, к нам вчера приходил?

Тот, изобличенный, смутился и промямлил:

— Да нет... в общем, да... Мы вот пришли узнать, где Валя.

— Валя ушла чуть свет. Обещала к вечеру вернуться.

— Она не сказала, куда собирается ехать? — вмешался Назир.'

— Нет. И насчет того, чтобы куда-то ехать, разговору не было.

— Спасибо! Вы извините нас. Что ж, Николай, идем погуляем, погода хорошая.

— С удовольствием, — согласился Николай, обрадованный тем, что Вали не оказалось дома.

— Давай только зайдем за Борисом Петровичем. Вместе и пообедаем.

На том и порешили. На автобусе доехали по улице Ногмова до Пушкина, а дальше двинулись в сторону парка пешком по Республиканской. Назир любовался каштанами. Николай глядел на горы.

Борис Петрович согласился пойти в парк, но не надолго: в двенадцать часов он должен уйти по делу.

В парке буйно цвели розы. Народу было много, все скамейки заняты. Шли медленно, любуясь цветами. Назир показал на одну из куртин.

— Вот эти розы ночью как будто засыпают. А утром расправляют лепестки навстречу солнцу, я сам видел, Они очень мне нравятся.

— Хороши! — согласился Борис Петрович. — В горах тоже много цветов, настоящий ковер.

— Как бы раздобыть букет из таких роз? — спросил Николай.

— Как это раздобыть? Нарвать, что ли? — Потапов поднял очки на лоб, сердито глянул на парня.

— Да нет, я совсем не собираюсь их трогать.

— Ну, не знаю, не знаю.

— Борис Петрович, вот моя любимая скамейка, — потянул Назир старого геолога за рукав.

— А что в ней особенного?

— Да вы посмотрите, под каким красивым деревом она стоит! А розы кругом какие! И фонтан совсем рядом.

— Что ж, пожалуй. Но ты лучше скажи мне другое. Живешь ты в горах, далеко отсюда. Почему так хорошо знаешь город и парк?

— А я долго жил в городе, у тети. И в школу здесь пошел. Когда учился в четвертом классе, тетя погибла, в аварию попала. Меня взяли домой, в аул. Но парк не забыл. И скамейку свою запомнил. Третья скамейка. Третья от фонтана.

Николай покачал головой.

— Скамейка стоит на красивом месте, верно. Только неясно, третья она или нет...

Назир не ответил. Он с горечью думал о том, что не удалось ему назначить Вале свидание у этой скамейки, как он хотел. И все же он надеется на встречу, ждет ее, как будто она обязательно должна состояться.

Пообедать зашли в «Эльбрус», на верхнюю террасу. Горы отсюда как на ладони. Леса за Хасаньей и Белой Речкой уже расцвечены красками осени. Ярко желтеют березы среди совсем еще зеленых дубов.

— Красота какая! — широко раскрыв глаза, говорит Николай. — Как же я раньше не замечал?

— Вопрос по существу, — смеется Назир.

Потапов любуется молча и, когда Назир протягивает ему меню, отодвигает карточку.

— Мне все равно, выбирайте сами... Эх, всегда я думал, что красивее всего в горах весна, оказывается, и осень не хуже. Век живи — век учись, а природой никогда не устанешь восхищаться.

Официантка принесла заказ: шашлыки, цыплята-табака, коньяк... Потапов было запротестовал против возлияния, но поглядел на огорченное лицо Назира и умолк. Не захотел обижать парня, у того, видно, настроение было подавленное.

Поднимали тосты, ели с аппетитом...

Поднялись. Несмотря на протесты Бориса Петровича, расплатился Назир.

Успели забежать в гостиницу. Потапов переоделся. Ребята проводили его до управления. Борис Петрович протянул Назиру руку.

— Когда сегодня увидимся?

Назир замялся.

— Видите ли, Борис Петрович, у меня тут тоже дела, а вечером хочу уехать.

Потапов потрепал его по плечу.

— Вот оно что! Ну ладно. Жаль, что уедешь скоро. Оставайся до завтра, а?

— Я подумаю, спасибо. То есть, я постараюсь. Ну, а если не увидимся, отец, счастливого вам пути!

— Да, тогда уж до будущей весны.

...Никаких дел у Назира, конечно, нет, но не мог же он сказать об этом геологам. До вечернего автобуса времени еще целый день, и Назир снова отправился в парк на свою скамейку.

«Валя, Валя, как же так получилось! Хотел показать тебе мою скамейку, хотел... Эх, дурацкая голова твоя, Назир, даже адреса московского не узнал. Мальчишка! Из аула сорвался, как ненормальный... Что там теперь? Выполнила Ариубат мою просьбу? Выполнила, она человек слова».

На ветку ближней ели села какая-то птаха. Назир загадал: «Если полетит к выходу из парка — увижу сегодня Валю. А полетит к горам — тогда ничего не выйдет, и надо уезжать, не дожидаясь вечера». Птичка поглядела на него одним глазом, наклонив набок серенькую головку. Клювиком почистила перышки... Послышались голоса — вверх по аллее шли люди. Птичка вспорхнула и полетела вверх, к горам.

Рассерженный Назир пошел, на автостанцию. Не зайти ли к Борису Петровичу хотя бы за Валиным московским адресом? Утром не спросил, а теперь заявиться? Нет уж, пеняй на себя, дуралей, и езжай домой. Там дела ждут, а здесь ничего не клеится...

Часы у Назира стояли. На автобус он едва поспел, втиснулся без билета. В машине много односельчан. Есть и жители Кашкатау. Назира не узнать: веселый почтальон мрачен, как зимняя туча. Иногда он пытается шутить, но получается у него плохо, и тогда на очередной вопрос кого-то из знакомых: «Какая муха тебя укусила, Назир?» или «Ты на похоронах был?» — он выразительно морщится: «Друзей в городе встретил, выпил малость, а голова, понимаешь, трещит...»

У памятника Кязиму автобус поворачивает направо, тяжело и медленно подымается в гору. Крутые повороты следуют один за другим, и машина все время идет на первой скорости.

На остановке Назира поджидала Ариубат.

«Чего она меня ждет? Что случилось?» — Назир спешит к девушке, она улыбается ему. Нет, плохого, видно, ничего не случилось...

— Добрый вечер, славная девушка! — здоровается Назир.

— И тебе тоже. Как хорошо ты научился здороваться, уважаемый почтальон! — Ариубат смотрит Назиру в глаза.

Парень отчего-то пугается этого взгляда.

— Говори скорей: случилось что? Почту получила?

— Два раза получила.

— Как это два раза? Не понимаю!

— Скоро поймешь.

— Но ведь раньше никогда такого не было!

— Раньше не было, а сегодня стало.

— Ты передала нашу почту?

— Передала два письма.

— Спасибо тебе, Ариубат! Теперь я твой раб на всю жизнь.

— Да уж конечно. Попробуй только отказаться мне служить.

— Почта у тебя в библиотеке?

— Да, пойдем, я тебе все отдам. Газеты я не успела раздать.

— Ничего.

Пока они идут до библиотеки, Ариубат старается сообразить, как начать разговор. Интересно, встретились они или нет?

— Назир, когда автобус отсюда пришел в Нальчик, ты был на автостанции?

— Нет. Я чуть вообще не опоздал.

— Значит, Валю ты не видел?

Назир останавливается. У него от волнения начинают дрожать ноги. Говорить он не может и только смотрит на Ариубат.

— Не видел?

— Н-нет...

— Она приехала утренним рейсом и уехала на том же автобусе назад.

Все ясно, все понятно. Ариубат показывает Назиру письмо, но в руки не дает.

— Вот это и есть вторая почта. Пляши! Теперь моя очередь мучить тебя. Ну, давай!

— Как я могу плясать на улице?

— Это дело не мое. Не спляшешь — письмо не отдам!

Назиру припоминаются все шуточки, которыми он в свое время осыпал Ариубат. Оказывается, приятнее шутить самому, чем терпеть чужие насмешки. Он беспомощно смотрит в ту сторону, где солнце уже готовится опуститься за седые вершины гор. Никогда в жизни ему не хотелось, чтобы оно двигалось быстрее, а сейчас хочется. Но золотые лучи щедро заливают своим светом всю окрестность.

Сжалившись над ним, Ариубат отдает письмо. Назир схватил его, не поблагодарив, и тут же распечатал.

...Ариубат встретила Валю у автобуса, видела, как девушка зашла на почту и тут же вышла. Ариубат подошла к ней.

— Кого вы ищете?

— Назира.

— Он уехал.

— Далеко? Надолго?

— В Нальчик.

— А когда он уехал?

— Вчера.

— И скоро вернется?

— Не знаю точно. Звонил мне оттуда, просил, чтобы я почту вместо него получила.

Валя опустила голову. Вид у нее был такой печальный, что и камень бы посочувствовал. У Ариубат, как известно, сердце совсем не каменное, ей было очень жаль Валю.

— Скажите, что вам нужно, я постараюсь помочь.

— А вы ему кто?

— Мы с ним друзья, учились в одном классе. Он секретарь комсомольской организации, а я работаю в библиотеке.

Валя оживилась.

— Значит, вы и есть та девушка, которая работает в библиотеке?

—Ну, конечно!

— Назир о вас много рассказывал и очень хвалил.

— Скажите, пожалуйста, какая нам слава! — усмехнулась Ариубат.

— Я должна этим же автобусом вернуться, — немного смущаясь, сказала Валя. — Я работала здесь, у вас в горах. Мы познакомились с Назиром. Мне очень нужно его увидеть, понимаете? Завтра я уезжаю в Москву.

— Я могу только передать, если что-нибудь нужно...

— Спасибо. Я напишу записку, хорошо?

— Хорошо, пойдемте ко мне, отдохнете у нас и напишете.

— А сколько стоит автобус?

— Полчаса.

— Тогда надо спешить. Может, я его в Нальчике встречу.

— Может быть. Ну, идем на почту, я дам вам бумагу, конверт.

Записку Валя написала быстро.

— Вот, передайте. Скажите, Валя оставила, он поймет. Очень нужно было встретиться, да, видно, не судьба.

— Валя, зайдем все-таки к нам, наш дом рядом. Надо поесть на дорогу, — пригласила еще раз Ариубат, но в это время автобус дал сигнал отправления.

Валя попрощалась и уехала...

Да, не судьба была им увидеться ни в ауле, ни в городе, ни по дороге. Может, оно и к лучшему?

Назир, во всяком случае, бесконечно рад и письму, и тому, что Валя оставила ему свой адрес. Он читает и перечитывает письмо, забыв об Ариубат. А она смотрит на него и от всей своей доброй души радуется тому, что узнала сегодня.

6. ЛАРИСА И ДРУГИЕ

Адемей молит небеса о том, чтобы продержались осенью солнечные дни. Несмотря на все его заклинания и мечты, дуют холодные ветры и льют дожди. Осталось неубранным некоторое количество сена. Немного, но осталось. И, как будто назло Адемею и Салиху, — у их зимнего пастбища.

— Ничего, Салих, — бодрится старый чабан. — Это нам испытание. Но мы его выдержим.

Салих огорчен сверх меры. Он краснеет и бледнеет при мысли о нескошенном сене.

— Сена не будет — ничего и не получится, как ни старайся.

— Получится. Будем сено беречь, на пастбище подножного корму пока хватает.

Адемей выходит из коша. Салих за ним: не случилось ли чего с отарой. Вроде бы ничего не слыхать, только дождь льет себе да льет, как из ведра. Вокруг овчарни, по временам отряхиваясь, ходит бдительный Бёрюкес. Чабаны возвращаются в кош, усаживаются поближе к очагу.

— Просвета не видать, Салих?

— А! — машет рукой Салих. — Небо, наверное, прохудилось, я такого ливня в жизни не видал.

— Да, не вышло по-нашему. Жаль!

— А знаешь, Адемей, о чем я думаю?

— Скажешь — буду знать.

— Такие овцы нам не годятся.

— Это почему?

— Потому что они не для наших гор.

Адемей не отвечает. Делая вид, что поправляет поленья в костре, он пытается сообразить, к чему клонит Салих. Непонятно, чем овцы не хороши. Наконец старик решается высказать свое недоумение вслух:

— Как это не годятся для гор?

Салих обхватывает руками колени и тоже некоторое время молчит. Потом говорит негромко:

— Конак побывал в Москве и с тех пор каждый разговор, к месту и не к месту, начинает словами «Когда я был в Мескуа...» Вот и я съездил на курсы в Нальчик и все вспоминаю, что я видел там.

— Да брось ты! Чего стесняешься, я над тобой смеяться не стану. Ты парень знающий, не то что я.

— Наши овцы степной породы. Для степи они хороши. И приплод дают большой, и шерсти много, и сами здоровые, когда живут там. А у нас погода неустойчивая, много дождей. Почва каменистая. От сырости у овец преют копыта, они их легко сбивают об камни, хромать начинают, истощаются. В ранки грязь попадает, всякая зараза. От таких животных ни приплода, ни шерсти, ни мяса. Вот я и говорю, что овцы наши не для гор.

Адемей и сам все это знает. Хромых овец хотели летом содержать отдельно. Намучились с ними так, что вовек не забудут. Траву рвали для них руками, косили по склонам холмов, листья с деревьев собирали. Ветеринары с ног сбились. Труд не пропал даром, но хромых овец и сейчас немало.

— Веришь, Салих, я когда вижу хромую животину, душа болит! Хочется отвернуться и пройти скорей мимо, жалко очень. А какой выход?

— Выход, например, такой: перегнать отары на равнинные участки. Или надо разводить породу особую, горную.

— Первое, насчет равнины, я не одобряю, а второе не понимаю.

— Почему перевод на равнину не одобряешь?

— Там холодно зимой. Нужны теплые кошары.

— Построим.

— Сказать легко, сделать трудно, Салих. Да там и леса нет, строить не из чего.

— Отсюда привезем.

— Ну, джигит, это еще трудней!

— Эх, Адемей, и то нехорошо по-твоему, и это плохо. А что делать?

— Погоди, а что ты толковал еще-то?

— Что толковал? Что породу надо улучшать.

— Ну что же, это, может, и верно.

— Надо только породу умело выбрать. Чтобы была привычная к горам, с хорошей шерстью и плодущая.

— Бог мой, кто же станет против этого возражать, Салих! Ты только отыщи такую породу, а уж все прочее я могу взять на себя.

— Надо с зоотехником посоветоваться. И с Азаматом. Только ты, Адемей, не противься.

— Нет, зачем? Только не говори, что надо с гор уходить, мы едва здесь наладили все.

Поговорили они до полуночи. А дождь все лил. Салих то и дело выходил посмотреть на овец — как они там.

Дождь стих только к утру. Адемей уловил это своим чутким ухом: редкими стали удары дождевых капель о крышу. Старик хотел было встать, но чуть не вскрикнул от боли — так вступило в поясницу. Адемей потянулся за буркой и тут заметил, что постель Салиха пуста. «Наш пострел и тут поспел», — подумал старый чабан не без чувства благодарности к молодому напарнику, а потом, держась за поясницу, вышел из коша.

Холодно, все кругом напиталось водой. Идешь по траве, под ногой хлюпает, как будто ручей переходишь вброд. Подымая лапами брызги, бежит к Адемею Бёрюкес. Пастух ласково треплет пса по мокрому загривку.

— Как отара, Салих? — спрашивает Адемей подошедшего товарища.

— Все в порядке, Адемей!

— Ну, слава аллаху! — Адемей запрокидывает голову и долго смотрит на небо. — Погода вроде налаживается, а, Салих?

— Подождем до вечера, тогда будем говорить, — улыбается Салих.

— Это верно.

Бёрюкес с лаем несется вниз по тропе. Уж не своих ли кого завидел? Нет, это он лает на каких-то незнакомых людей, что идут мимо по дороге.


Осенние дожди поломали и планы строителей ГЭС, особенно туго пришлось тем, кто работал на канале, — укладывать камень и бетонировать в дождь невозможно. На других участках было легче. Асхат же места себе не находил при мысли о том, насколько пострадает порученное ему парткомом дело. Строители канала в соревновании все время шли впереди, теперь как бы не отстать. Не болела душа у одного лишь Шамиля, он полеживал себе на койке, покуривал да прикладывался к бутылке. Чего волноваться понапрасну — дождь есть дождь, его переживаниями не остановишь.

Едва погода прояснилась, бригада Асхата двинулась на канал.

— Дружней, братцы, не то прокладчики труб перегонят нас! — подбадривает ребят Асхат.

— Не поддадимся! — за всех отвечает Башир. — На два часа после смены будем оставаться, наверстаем.

— А что? Так и сделаем, — подхватывает Хусей.

— Молодец, Хусей, даром что молодой строитель! — оборачивается к нему Башир и тут замечает Ларису, которая шагает рядом с Хусеем.

В рабочем комбинезоне она похожа на мальчишку, и это ей очень идет. Башир, а за ним и Шамиль присоединяются к Ларисе и Хусею. Некоторое время идут молча, но скоро Шамиль не выдерживает:

— Лариса, ты знаешь, что нынче работаешь со мной?

— Нет, не знаю. Хусей сказал, что я с ними буду работать.

— Верно, — это Башир вмешивается в разговор. — Раствор таскать — не женское дело.

Лариса смотрит на него с благодарностью, и взгляд ее красноречивее всяких слов, но Шамиль не отстает:

— Тогда мы с тобой вдвоем будем работать, а Хусей пусть таскает раствор.

Он просительно поворачивается к Баширу. Тот пожимает плечами:

— Это Асхату решать,

— А я на каменщика учусь, и от Башира не уйду, — улыбается Хусей.

— Подумаешь, велика наука! — кипятится Шамиль. — Как будто горцу надо учиться, как положить камень на камень.

— Камень на камень положить я и до прихода на стройку умел, а специальность — дело особое.

— Тут тебе не школа — работать надо! — Последние слова Шамиль произносит чуть ли не шепотом.

Но Башир слышит хорошо.

— Он не из тех, кто останавливается на полдороге! — бросает он возмущенно. — Чего ты о себе, заметим кстати, сказать не можешь.

Шамиль прикусил язык. Ларисе перепалка, видимо, не понравилась, она ушла вперед и теперь догоняет Асхата. Шамиль смотрит ей вслед. Хороша, ничего не скажешь! Откуда она, интересно! Хотя не все ли равно — ему нужна она, а не ее аул.

Асхат вежливо уступает Ларисе дорогу.

— Это ты, Лариса? Ну, как самочувствие?

Девушка не отвечает. Она немного смущена вниманием Асхата и мысленно сравнивает его с Шамилем. Небо и земля! Ничего похожего.

— Лариса! Тебя, я вижу, тоже думы разные осаждают, вроде как нашу стрекозу Ханифу? — смеется Асхат, и Лариса вздрагивает.

— Что ты говоришь, Асхат?

— Я спрашиваю, как твое самочувствие?

— Хорошо, спасибо!

— Ну и замечательно! Гляди-ка, мы уже дошли. Ты где хочешь работать?

— С Баширом.

— Правильно. Он у нас лучший комсомолец, ты сделала удачный выбор. Да не смущайся, я шучу. Работай, конечно. А где он?

— Я ему сама скажу, — торопливо говорит Лариса. Она боится, что их разговор с Асхатом услышит Шамиль.

— Ладно!

Работа на канале закипела. Хусей и Лариса помогают Баширу. До обеда Лариса подает камни, а Хусей носит раствор. После обеда они меняются ролями, а Шамиль, которому тоже приходится подносить раствор, цепляется к девушке:

— Что? Это тебе не в клубе на танцульке!

— Ничуть не трудней, — коротко отвечает она, продолжая работать.

«Гляди-ка, мала-мала, а сильная! — думает Шамиль даже с некоторой опаской. — Такая даст по зубам — искры из глаз посыпятся». Он молча стоит возле носилок, не замечая, что напарник уже взялся за ручки с другой стороны. Но Лариса не обращает на него никакого внимания. Башир давно заметил маневры Шамиля и теперь говорит как можно громче:

— Хусей, а Лариса лучше подавала камни, чем ты. Ее работой не испугаешь, не то что некоторых...

Шамиль понял, что это камень в его огород, и спешит уйти. Понял и Хусей и подхватывает шутку Башира:

— Между прочим, если бы не я, Лариса здесь сегодня не работала бы.

— Почему? — спрашивает Лариса.

— А потому, что это я просил комсорга и прораба, чтобы с нами были девушки. Хорошо я сделал?

— Каксказать! И хорошо, и плохо.

— Не понимаю.

— Хорошо, что меня перевели к вам, плохо, что ты раньше не догадался.

Хусей хохочет, а Шамиль, который в это время снова проходит мимо них, весь кипит. Хусей намеренно не замечает его злости и что-то шепчет Ларисе на ухо. Шамиль уже теряет всякое соображение и, вышагивая с носилками, твердит про себя: «Погоди, мальчишка, я тебя подкараулю вечером на узкой дорожке... Погоди!»

Подошел Асхат, взял у Башира мастерок, начал работу. Башир сменил тем временем Ларису — пускай отдохнет.

— Асхат, ты где учился на каменщика, а? — спрашивает Башир у комсорга.

— Да у тебя! — смеется Асхат. — Смотрел, как ты работаешь, вот и все.

— Один ноль в твою пользу!

Никто не заметил, как подошли только что приехавшие на машине Батыр и Сокуров. Баразов приехал узнать, как идут дела на стройке, в чем нуждаются строители. Вначале никто ни о чем не спросил. Но вот Баразов остановился возле Шамиля, который размешивает раствор:

— Ну, как дела, джигит?

— Пока неплохо. Спросите у начальников, — отвечает парень самодовольно.

— Они тоже так считают, — говорит секретарь и задает Шамилю тот же вопрос, что и другим: — Нуждаетесь в чем-нибудь?

— Да.

Все насторожились, а больше всех Асхат.

— В чем?

— Да вот, сигарет здесь не продают, а надо бы.

Сокуров и Асхат переглянулись, а Батыр сказал сухо:

— Это дело простое. У вас много курящих? — спрашивает он на этот раз у Асхата.

— В общем-то, нет, немного.

— Да что там — немного? — вмешивается Башир, обозленный тем, что Шамиль лезет с пустяками к занятым людям. — Раз-два и обчелся, человека четыре и курят-то.

Батыр улыбается ему.

— Ну вот. А таких вещей, которые мешали бы работе по-серьезному, нет ли?

— Таких нет, — отвечает Шамиль.

— А развлечения? Газеты, журналы у вас есть, я знаю. А кино?

— Раньше редко давали, а теперь часто.

— Раньше! Раньше здесь и строительства не было. — В голосе Батыра легкое раздражение. — Не о том, что раньше было, речь идет, а о нынешнем дне.

Он поворачивается к Асхату, который об одном только и мечтает, чтобы секретарь скорее отошел от Шамиля.

— Асхат, ты больше здесь или на других участках, с другими ребятами, бываешь?

Вместо Асхата отвечает Сокуров:

— Везде успевает, Батыр Османович. Это так случилось: дожди шли, участок невольно попал в отстающие, пришлось Асхату здесь закрепиться на несколько дней.

— А сколько у вас комсомольцев?

— Сорок шесть.

— Большая сила!

Втроем они прошли чуть дальше.

— Девушка эта — комсомолка? — интересуется Батыр.

— Да.

— Хорошо, отлично! Надо постараться, чтобы после окончания строительства она осталась здесь на работе. А в ближайшие дни подобрать людей, которых направим на монтажные работы. Это должны быть лучшие из лучших.

— Сделаем, Батыр Османович,— отзывается Сокуров.

— Из этой бригады надо было бы взять Башира, Хусея, Ларису, — предлагает Асхат. — Все трое комсомольцы, с десятилеткой...

К вечеру похолодало, и сильно, но ребята этого не замечают, работают с увлечением, и Сокуров радуется, глядя на них.

— С такой молодежью мы любой план выполним, товарищ секретарь.

— И на всех участках так дела идут?

— Да не хуже, если не лучше, — отвечает с гордостью Асхат.

Батыр задумался.

— Да, чуть не забыл, — вдруг спохватывается он. — Как Малкаров работает?

— Неплохо.

— А точнее?

— Точнее можно сказать, что работник он хороший, но несколько рассеян, не собран, — отвечает Сокуров.

Секретарь райкома вытаскивает свой видавший виды блокнот и крупно записывает фамилию прораба. Пряча блокнот, он спрашивает:

— А вы ничего не записываете, товарищи руководители? Я у вас обоих что-то блокнотов не заметил. Или память у обоих такая, что никогда не подведет? Дел-то много, так все и держите в голове до мелочей?

Асхат смутился, а Сокуров улыбнулся:

— Критика в точку, товарищ секретарь, обзаведемся блокнотами.

— Погода того и гляди испортится надолго, — обеспокоенно смотрит на предвечернее небо Батыр. — Надо все силы сейчас бросить на те работы, которые невозможно выполнить зимой. С людьми надо быть постоянно, вовремя приходить им на помощь. В райком звоните, если что нужно.

— Батыр Османович, бывает и нужно, но неловко как-то беспокоить. — Сокуров разводит руками.

— Когда Азамату требуются самые обыкновенные гвозди, он тут же звонит мне, — смеется Батыр. — Чего стесняться? Вы же не для себя просите. Впрочем, и по своим делам нечего проявлять ненужную застенчивость. Ну, до свидания! Ты, Асхат, старайся бывать на всех участках почаще. Надеюсь, теперь-то не придешь ко мне с тем, с чем в прошлый раз приходил?

Асхат густо краснеет. В прошлый раз — это когда он после первых дней работы на стройке, после первых, казалось, таких ужасных и непреодолимых трудностей в организации быта рабочих, кинулся в райком и просил, умолял Баразова освободить его от работы. Чем подводить райком и позорить себя, лучше сразу уйти.

Баразов тогда долго смотрел Асхату в глаза прежде чем заговорить.

— Трудностей испугался? — сказал наконец он тихо.— Если бы те, кто делал революцию, пугались трудностей и бросали свое дело, отказывались от поручений партии, не было бы революции. Ленин воспитывал в своих товарищах по партии стойкость, мужество, упорство в достижении цели. И они боролись за нашу сегодняшнюю жизнь, не отступая ни перед чем. А мы, выходит, что же? Не смогли сразу обеспечить рабочих жильем — бежать со строительства? О нас заботятся партия и правительство, о нашем народе, а мы откажемся пойти навстречу этой заботе? Нет, джигит, так дело не пойдет! — Батыр встал и твердо ударил ладонью по столу. — Без трудностей работы не бывает. Надо их преодолевать! — Последнее слово Батыр произнес по слогам.

Никогда не забудет Асхат об этом разговоре. И чем больше погружается он в свою работу, тем чаще вспоминает тот разговор с Баразовым, — секретарь райкома еще долго тогда толковал с ним, делился своим опытом. Работа на строительстве стала для Асхата вторым институтом, академией жизни...


Адемей спустился с гор в аул дня на два: помыться, белье сменить. Привел себя в порядок к вечеру, а наутро пошел пройтись, людей, как говорится, посмотреть и себя показать. Возле правления колхоза обычно собирались старики для ежедневной неторопливой беседы. На этот раз привычное течение разговора нарушил спор Ачахмата с Конаком. Адемей еще издали увидел, что эти двое пререкаются, а прочие внимательно следят за ними. Адемея даже заметили не сразу, а когда заметили — приветствовали радостно и горячо. Конак и Ачахмат обняли его.

— Ты совсем запропастился, — сказал Конак, доставая свою знаменитую трубку — подарок Асхата.

— Где там, мы все больше тут поблизости, не то что вы, в Мескуа побывавшие, — ответил на это Адемей с шутливой почтительностью, произнеся слово «Москва» так, как обычно выговаривает его Конак.

— Да, мы с ним только что об этом говорили и даже поспорили, — вставил слово Ачахмат.

— Ясное дело, у Конака никакой разговор без Мескуа не обходится, — продолжал Адемей. — «Я видел в Мескуа...» Вот и толкуй с ним.

— Ты, Адемей, смеешься. — Конак не спеша набил трубку табаком, поудобнее уселся на камне. — Но я, клянусь аллахом, видел в Мескуа баранов-производителей ростом, ну, можно сказать, с ачахматова двухгодовалого бычка. А шерсть? Поверишь ли, запустил я руку в эту шерсть, а она чем к корню ближе, тем золотистее.

— Бараны белые? — спросил Адемей.

— Белые.

— И длинная шерсть?

— Длинная. Как бы вам объяснить? Ну, с четверть длиной будет, пожалуй.

— Вот это да! — удивленно промолвил кто-то из стариков.

Адемей вспомнил недавний свой ночной разговор с Салихом.

— А на копыта ты, Конак, не посмотрел?

— Нет, а зачем? Копыта у всех овец одинаковые.

— То-то что неодинаковые, мы как раз об этом и думаем.

— Какая может быть разница?

— Такая, что не у всех пород копыта приспособлены для жизни в горах. На камнях наши овцы сбивают копыта, а в сырость они у них преют.

Старики словам Адемея немало удивились, даже Ачахмат пробормотал негромко, что шестьдесят, мол, лет чабанил, а такого, не знал.

— Ты когда, Конак, в аул приехал? — спросил Адемей.

— Вчера, как и ты. Сегодня хочу вернуться. Жду ребят, за фруктами послал.

— Сено-то как у вас? Заготовили много? Как выпасы?

— Сена много. Пять скирд больших поставили, спасибо колхозникам. Сено хорошее. Кормовой свеклы, силоса в бурты заложили тоже много. Кормов хватит, теперь все зависит от нас. Фаризат как стала заведующей, дела пошли на лад. Я такой дотошной в работе девки, ей-богу, за всю жизнь не видал, а она у меня, жизнь-то, долгая, как вы знаете.

И Конак важно выпустил из своей трубки целое облако дыма.

— Бросил бы ты это дело, дым, как от кизяка! — поморщился Адемей, отмахиваясь.

— Тоже скажешь — от кизяка. Знаешь, откуда у меня эта трубка?

— Купил, наверное, в Мескуа? — кольнул Адемей.

— Нет. Я таких и не видел там. Это Асхат, хороший наш Асхат привез мне.

— Привез бы чего-нибудь получше!

— Помилуй, что может быть лучше для такого старика, как я?

— Я к тому, Конак, и веду, что пора тебе бросать табак.

— Если мне бросить курить да работать, тогда ложись и помирай. Сто лет курю

— Ну это ты хватил лишку! — покачал головой Адемей.

— Сто не сто, а шестьдесят будет. С шестнадцати лет, как батрачить пошел, так и курю. Посчитай сам.

— Не спорь, Адемей, — снова вмешался Ачахмат. — Даже я не помню, когда он не курил.

Старики засмеялись.

— Ну что, веришь теперь? — И Конак поднялся со своего камня: подошли ребята, которых он посылал за фруктами.

Ребята нагрузили ишака и лошадь, на которой приехал пастух. Конак сел верхом и, погоняя перед собой осла, двинулся в путь. После его отъезда старики примолкли.

— Доброй души человек наш Конак, — сказал Адемей, которому хотелось возобновить общий разговор. — Без работы ни дня прожить не может.

— А ты, Адемей? И ты такой же, — отозвался Ачахмат, привычно по-стариковски опершийся подбородком на свой посох.

Открылась дверь почты, оттуда вышли Назир и Ариубат. Молодым людям надо было идти мимо собравшихся стариков. Назир, занятый мыслями о Вале, даже не заметил их, Ариубат же отчего-то застеснялась.

— Назир, пошли лучше по нижней улице.

Назир очнулся от своих размышлений. Сообразил, в чем дело.

— Азамата стыдишься? Ему до нас нет дела.

Ариубат покраснела. В самом деле, чего она стесняется? Она современная девушка! Что это, приверженность старому обычаю? Наверное. Только это хороший обычай — уважать стариков. Плохие обычаи следует забывать, а хорошие — беречь. Они с Назиром уже подошли к старикам. Азамата среди них не было, и Ариубат вздохнула с облегчением. Назир принялся здороваться со всеми за руку, начиная, как положено, с самого старшего — Ачахмата.

— Здравствуй, джигит, — приветствовал Назира в свою очередь Ачахмат, который любил парня за его сообразительность, открытый характер и почтительное отношение к старшим. — Посиди с нами, расскажи, что новенького слышно.

— Спасибо, отец! С удовольствием, но, может, Ариубат это сделает лучше меня? — И он посмотрел на девушку.

Адемей заерзал на месте. Неужели дочка усядется среди стариков и начнет растабарывать? Нескромно это, нехорошо. А может, и нет? Она грамотная, образованная. Должен образованный человек делиться с другими тем, что знает? Должен. Если больше некому... А здесь Назир стоит, пускай лучше он... Адемей чуть было не вскочил с места, да опомнился и сделал вид, что просто устраивается на камне поудобней.

— Ты, Назир, у нас лучший рассказчик, — поспешил он похвалить почтальона. — Вот ты и растолкуй нам, какие там на свете дела.

Назир больше не стал отнекиваться. Рассказал о том, что прочитал в газетах.

Ачахмат сидит с приоткрытым ртом — так внимательно слушает рассказ. Адемей старательно обстругивает ножичком поднятую с земли щепку. Ариубат следит за движениями рук отца, будто бы он делает что-то важное.

Ачахмат вздохнул.

— Аллах милостивый, если бы мой отец и его ровесники могли увидеть нашу жизнь! Не поверили бы своим глазам. Велика твоя сила, аллах, но ум Ленина оказался сильнее и дальновиднее. Ничего бы я не просил у аллаха, кроме одного: чтобы все, кто умер в нищете и бесправии, воскресли и увидали, как мы теперь живем.

Ачахмата слушали серьезно, но Назир и тут не удержался от шутки:

— Я угадал твое тайное желание, Ачахмат. Ты просто захотел повидать своего отца под благовидным предлогом.

— Хотел бы и этого! — Ачахмат погладил белоснежную бороду. — Ты веришь, однако, в загробную жизнь, Назир?

Назир замешкался с ответом, но обидеть молчанием самого старого в селении человека нельзя, и он сказал:

— Сам я ее не испытал, Ачахмат. И спросить было не у кого, никто еще с того света при мне не возвращался.

— Я потому спрашиваю, — продолжал Ачахмат, — что думаю иной раз, а не видят ли они нас оттуда?

— Кто знает! Наверное, хорошо им там, если никто не вернулся.

— А ну тебя! — махнул сердито рукой Ачахмат. — Вот уж поистине Тойчу-улу.

Дед Назира, как говорили в ауле, был большой любитель ходить на свадьбы. Такого человека называют Тойчу — любитель пиров. А Тойчу-улу значит — сын любителя пиров. Прозвище считалось немного обидным, но Назир на него не обижался, хоть был не сыном, а внуком Тойчу.

— Ачахмат, моего деда не зря так прозвали, он и вправду любил погулять на веселых свадьбах. Но если есть такие, кто этого не любит, скажи мне, их самих-то любит ли кто?

— Правда твоя, Назир. Человек должен любить радость и веселье. — Ачахмат поднялся со своего места, взглянув на запад. — Да пошлет нам аллах побольше радости. Прощай, чуть на молитву я не опоздал.

Ариубат в разговор не вмешивалась; слушая Назира и Ачахмата, думала о том, что означает имя Ачахмат. Это же два слова, соединенные вместе — Ач и Ахмат. Ахмат — просто имя, а слово «ач» значит «голодный». Может, не зря отец дал сыну такое имя в старину? А что если бы умершие могли возвращаться к жизни через пятьдесят или сто лет? Все казалось бы им необыкновенным...

— Пойдем, Ариубат, а? — окликнул девушку Назир.

— Я тебя жду, между прочим, — отвечала она. — Давай, Назир, проведем вечер для молодежи о... ну, просто о жизни — предложила Ариубат, когда они уже шли вместе с Адемеем по улице.

— Не понимаю.

Ариубат рассказала, о чем она думала. Адемей с Назиром рассмеялись.

— Вот она о чем, оказывается, раздумывала! — сказал Адемей. — То-то я гляжу, притихла.

— А я решил, что она от кого-то прячется. От Азамата, например, хоть его там и не было.

Ариубат снова покраснела.

Шутка Назира разбередила душу Адемею. Несерьезно все это получается. Надо решать, на что ж это похоже? Может, Азамат раздумал? Слухи далеко разлетелись, а как до дела, то и шепота не слыхать. И спрашивать неудобно, как будто он навязывает свою дочь. Если бы Ариубат с Асхатом поженились, Адемей был бы только рад. Асхат — хороший парень, очень хороший! Скромный. Это Адемей ценит больше всего.

Назир и Ариубат тем временем договорились о вечере.

— Тут нужен лектор очень знающий, — сказал Назир.

— Попросим в райкоме партии.

Ариубат хотелось, чтобы Батыр Османович тоже приехал на такой вечер. И Асхат. Только сама она Асхата уговаривать не станет. Пускай Назир позвонит, а она поговорит тоже, после него. Назир ведь все знает... Удобно ли беспокоить Баразова? Привыкли уже по любому поводу к нему обращаться. Как тогда Назир Азамату во время его телефонного разговора с Батыром Османовичем возьми да шепни на ухо: «И гвоздей попроси». Тот, не сообразив хорошенько, — бух в трубку! Вот смех.

Назир сказал уверенно:

— Пришлют лектора, конечно. Даже из самого Нальчика. Слушай, Адемей, а как там Салих? Выполняет свое обещание?

— Которое на комсомольском собрании дал? Выполняет, конечно, он не какой-нибудь болтун, работает, можно сказать, сверх сил. Я подымусь в горы, а он должен сюда прийти. С Батыром ему надо повидаться. Салих — боевой парень!

— А зачем в чабаны плохого посылать? — сказал Назир.

Тут встретился им Ахман, крайне недовольный, как видно, этой встречей.

Назир протянул было руку, но Ахман сделал вид, что не замечает этого.

— Можешь радоваться! — обернулся он, и глаза у него сверкнули злостью. — Теперь и меня выжил из аула.

— ..Назир, что это с ним? — недоумевал Адемей. — Проскочил мимо, злой, как пес, который норовит куснуть исподтишка.

— А, он всегда такой!

— Злится за то, что на собрании было, — сказала Ариубат.

— Может, и так.

— Тебя вчера искал Кичибатыр.

— Зачем?

— Не знаю.

— На будущей неделе состоится сессия Совета. Наверное, в связи с этим. Ладно, зайду-ка я к нему в партком.

Назир попрощался. Адемей с дочерью пошли дальше, домой.

Кичибатыр обрадовался Назиру.

— Слушай, где тебя носит? Исчез, как дым.

Назир смутился, припомнив свои приключения. На мгновение показалось, что Кичибатыр все знает.

— Здравствуй, товарищ секретарь! Говорят, я тебе понадобился, вот пришел.

— Вижу, что пришел. — Кичибатыр пожал руку Назиру. — У нас только что закончилось заседание парткома, а ты нам нужен был. Решили мы Ахмана освободить от работы, а в будущую среду — сессия.

Так вот почему Ахман злой! Назиру стало неловко.

— Кичибатыр, а может, не стоило торопиться с освобождением от работы? Дать время одуматься?

— Нет. Это вы на комсомольском собрании не довели дело до конца.

— Как это?

— А так. Он запустил руку в карман к народу, а вы решили ограничиться критикой по его адресу. Тут не критика нужна, а оргвыводы.

— Мне кажется, мы правильно поступили...

— И напрасно тебе так кажется! Он собрал налог и пропил деньги.

— Не так уж много денег.

— Сегодня немного, а завтра больше. Да и не в том суть. Конечно, надо верить людям, но человек, способный присвоить общественные, народные деньги, — плохой человек. Да и сказать по правде, должность он занимает такую, с которой любая грамотная девушка справится. А он, здоровый бугай, сидит и справки выдает. Райком не раз указывал на это, мы вовремя не прислушались, а теперь приходится краснеть. Ты не спорь, Назир, а лучше подумай, кого на его место предложить.

— Лучше всех Ариубат.

— Лучше-то лучше, а как бы не вышло хуже. Она хорошо справляется со своей работой, Батыр Османович очень хвалил ее на бюро.

— Можно Фаризат, только тогда на ферме кто?

— Да, ферма — участок ответственный. А Ханифа там не справится?

— Не знаю. Только мне кажется неудобно: отец председатель колхоза, а дочь заведует фермой.

— Пустые опасения, перестраховка. Согласится ли она?

— Думаю, да. Надо только с Азаматом посоветоваться.

— Ладно! Пошли к Азамату, — предложил Кичибатыр.

Азамата на месте не было, они вернулись в кабинет секретаря.

— Только что был здесь, куда он успел сбежать? — посетовал Кичибатыр, усаживаясь за стол.

Стол еще хранил следы только что закончившегося бурного заседания. Вот на этом месте, видно, и сидел Азамат, — он имеет привычку, когда волнуется, скручивать в трубочку уголки газет. А если с ним не соглашаются, может и порвать.

— На стройку надо направить трех комсомольцев. Вот и пошлем Ахмана в их числе, — сказал Кичибатыр.

Назир понял, что вопрос решен.

— Ты знаешь, Кичибатыр, я не могу об этом поговорить с Ахманом.

— Почему?

— Только хуже будет. Я над ним часто подшучивал, он сейчас обозлен, зачем это?

— Ладно, я сам поговорю. А с Азаматом до среды обязательно надо обсудить все.

Кичибатыр взял со стола ручку и задумался. Назир смотрел на секретаря, на знакомые полоски орденских планок у него на груди. Два ордена боевого Красного Знамени... Один за мужество в битве под Москвой, другой — за взятие в плен немецкого офицера. И медаль «За победу над Германией» — ею Кичибатыр очень гордится. Много времени прошло, но рассказывает он о тех днях каждый раз с волнением.

— Ты, Назир, — заговорил Кичибатыр, выводя на бумаге имя Фаризат, — проверь работу клуба, не забудь.

— Клуб работает хорошо, сам знаешь.

— Чтобы он и в дальнейшем так работал.

— Ясно.

Назир попрощался и ушел. Он шел и думал о Вале. Где-то она теперь? И что сказал ей о нем Борис Петрович? Эх, судьба, судьба, разлучила ты нас! А он-то, слепец, никак не мог понять Валю! Не знает человек своего будущего до конца, так, чтобы все как на ладони... Может, это и хорошо, иначе жить было бы совсем неинтересно. Или страшно, если тебя, например, ждет автомобильная катастрофа. Но было бы очень здорово, если бы он, Назир, хоть в одном случае обладал даром предвидения, — знал бы, что Валя приедет в аул. Как бы он ждал ее! Смотрел бы весь день на дорогу... Что поделаешь, судьба решила иначе... Но, честное слово, надо эту самую судьбу покрепче взять в свои руки!

7. В СПОРАХ РОЖДАЕТСЯ ИСТИНА

Вот и зима пришла в горы. Настоящие холода, правда, еще не наступили. Снег идет часто, но и солнце не забывает нас, согревает ласковыми лучами еще не промерзшую землю, и оттого снег быстро тает, не мешает работать. И строительство ГЭС идет полным ходом, ни на минуту не останавливается. У строителей бодрое, хорошее настроение, а лучше всех, пожалуй, — у Асхата.

Вы спросите: почему? Ну, прежде всего, когда дело спорится — и душа веселится. Кроме того, есть у него еще одна особая причина для радости: осенью они с Ариубат сыграли свадьбу.

Славная была свадьба — веселая, комсомольская. И что особенно дорого — старики пришли поздравить молодых, признали, выходит, новые обычаи... Ведь раньше как было? Невеста весь вечер сидит под покрывалом в углу, в отдельной комнате, скучает, бедняжка. А жених пирует с друзьями. Хорошо ли это? Нет, у Асхата и Ариубат все было по-другому. А гостей сколько собралось — и односельчане, и из района приехали, и со строительства, конечно! На второй день заехал и Батыр Османович, поздравил молодых. Тостов же и добрых пожеланий было столько, что, кажется, переженись все комсомольцы района, — на всех хватило бы...

Сейчас у Асхата работы — выше головы, и дома, разумеется, приходится бывать редко. Хорошо еще, что жена попалась умная и добрая — не ворчит, не жалуется. Понимает, как трудно ему сейчас.

Техника на строительство все прибывает и прибывает. Ребята успешно осваивают новые механизмы. Организованы краткосрочные шоферские курсы: без этой специальности теперь нельзя. Сел за баранку и наш Асхат: ничего, неплохо, говорят, у него получается. Да что Асхат! Шамиль и тот учится водить самосвал. Бетон-то теперь не таскают вручную, на носилках, а возят на машинах...

Появились на стройке и новые люди. Вот, хотя бы Ахман. После того как его с треском освободили от ответственной должности секретаря сельсовета, он, оскорбленный в лучших своих чувствах, и дня не пожелал остаться в родном селении. Приехал на стройку и, минуя Асхата, прямо заявился к Малкарову: так, мол, и так, хочу у вас работать и притом — непременно вместе со своим старым дружком Шамилем. Прораб, не разобравшись, согласился и вот теперь, извольте радоваться, — два лентяя в одной бригаде. Асхат не на шутку рассердился, узнав об этом, да уж было поздно.

— Ты что такой мрачный, Ахман, не смеешься, на девчат не глядишь? — спрашивает Шамиль, прихлебывая горячий суп.

— Э, брат, знал бы ты, какие у меня трудности!

— Зачем нам трудности? Нельзя ли жить полегче?

— Нет, брат, не могу...

— Выше голову, плюй на все! Может, вечерком тяпнем слегка?

— Не возражаю.

— Вчера я немного того, голова гудит... Значит, до вечера!

Обеденный перерыв подходит к концу. Бригада Башира принимается за дело.

Любо-дорого смотреть, как ладно и споро работают ребята. Не зря «башировцы» держат первенство на всем участке. И Лариса втянулась — не отстает от парней. В паре с Хусеем девушка работает на заливке бетона. Быстро и размеренно мелькают ее руки, уверенны и точны движения.

— Хусей! — окликает парня Башир, на минуту останавливаясь, чтобы счистить раствор с мастерка. — Придется тебе подтянуться, обставит она тебя!

Хусей улыбается во весь рот:

— Не бойся, бригадир, не придется!

— Ты только погляди, как ловко она орудует мастерком.

— Слушай, Башир, смотрю я на тебя и вижу, что эта девушка крепко тебе приглянулась...

— Ну, чтобы убедиться в том, что она тебе самому нравится, — смотреть никуда не нужно.

Парни смеются. Хусей почему-то краснеет. Лариса смотрит на них издали и пытается угадать, о чем они говорят. Уж не о ней ли? Сбросив рукавицы, подходит к ним — парни мгновенно замолкают.

— Что за секреты в рабочее время? — весело спрашивает девушка.

Башир с Хусеем растерянно молчат.

— Может, нашли новый способ укладки бетона и скрываете его от меня? — не унимается Лариса, заправляя под платок выбившуюся прядь белокурых волос.

— Да, н-нет, — тянет Башир. — Пусть тебе Хусей скажет...

— Говори, Хусей!

— После смены скажу.

— Ладно, послушаем! — И девушка возвращается к своему рабочему месту.

— Что, прикусил язык? — с видом победителя спрашивает Хусей.

— Ничего, переживем... Вижу, счастье тебе привалило — на редкость хорошая девчонка. Смотри, не упусти. А теперь давай поднажмем...

Работают молча, сосредоточенно. Время от времени поглядывают друг на друга — не обогнал ли кто. Темп нарастает. В косых лучах зимнего солнца поблескивают свежим бетоном стенки канала.

Наверху, у кромки котлована, останавливается самосвал с раствором. Ахман выходит из кабины, Шамиль остается за рулем. Оба с интересом смотрят вниз, на работающих. Шамиль даже немного завидует им: как здорово у них все получается.

— Видишь ту девчонку? — указывает он Ахману на Ларису.

— Вижу, ну и что? — нехотя отзывается тот.

— Хороша, правда? Это она в комбинезоне, а посмотрел бы ты на нее вечером, на танцах.

— А я ее, кажется, там видел.

— Постой, постой, ты что, тоже ее приметил? Может, я уже опоздал?

— Может, и опоздал. Она вчера танцевала вон с тем парнем, — и Ахман указал на Башира.

«Вот, значит, какие дела, — со злостью подумал Шамиль, — я ушел немножко подзаправиться, а она тем временем — с Баширом!»

— Ларка-а! — кричит он, высовываясь из кабины чуть ли не до пояса.

— Осторожно, вывалишься! — хохочет Лариса, подняв голову и заслонив ладонью глаза от солнца.

— Не бойся, не свалюсь к вам в яму, мне и здесь хорошо! — хорохорится Шамиль.

На макушках высоких деревьев у здания райкома лежит снег. Батыр Османович смотрит на них из окна своего кабинета; он знает: если снег на деревьях не тает — быть холодам. Да и пора уже — конец ноября.

Сегодня секретарь райкома проводит совещание с работниками агитпропа. В последнее время он много ездил, добывал почти во всех колхозах района, встречался с рабочими леспромхоза и других предприятий. Наблюдений накопилось много, пришла пора делать выводы.

— Вот что я вам скажу, дорогие товарищи, — начал Баразов. — Повсюду, где я побывал в последнее время, все наши доклады, лекции, беседы посещает лишь определенная группа людей. Кто они? Коммунисты, комсомольцы — руководители предприятий, бригадиры, заведующие фермами, учителя, механизаторы, зоотехники... В общем, — актив. Хорошо ли это? Конечно, хорошо. Но где, спрашиваю я вас, рядовые колхозники, старики, домохозяйки? Не ходят они к нам на лекции, и нас это почему-то мало тревожит. Вот, например, вчера проводил я в колхозе «Голубые озера» беседу о международном положении. Гляжу на своих слушателей — сплошь знакомые лица. Те самые люди, которых и так чуть ли не ежедневно встречаешь в райкомовских коридорах...

Затем Батыр Османович заговорил о том, что работники райкома по-прежнему недостаточно внимания уделяют сети партийного просвещения. Редко сами выступают перед слушателями, редко проводят теоретические конференции. Да и в самом райкоме, если приглядеться, не все ладно: многие его работники отговариваются тем, что они, дескать, самостоятельно изучают марксистско-ленинскую теорию и поэтому почти не посещают конференции и семинары.

Некоторые участники совещания при этом стыдливо опустили головы. Обсуждение закончилось, люди начали расходиться. В это время в дверях показался Салих. Батыр Османович пригласил его войти.

Усаженный на диванчик молодой чабан смущенно молчит. Секретарь приходит ему на помощь:

— Видимо, серьезное дело привело тебя ко мне, Салих. Иначе ты не оставил бы своих овец, так ведь?

— Ты уже знаешь, Батыр Османович? — спрашивает Салих с надеждой.

— Еще не знаю, но надеюсь услышать от тебя.

Однако Салих никак не может начать разговор.

— Как там Адемей, не сдается холоду? — спрашивает Баразов.

— Нет, держится крепко. Просил передать тебе салам.

— Спасибо. Доволен он зятем?

— Ну, уж если таким зятем не быть довольным!..

— Правильно говоришь. Асхат — чистое золото! Я очень рад за Адемея.

— Батыр Османович, — решается наконец Салих, — я к вам пришел по очень серьезному делу.

— Но я тебя уже давно слушаю, мой друг.

— Я насчет овец... Те, что у нас в колхозе, — они нам не подходят. Нужно их заменить овцами другой породы. С этим я к вам и пришел.

— Постой, но какое же отношение я имею к овцам? Что по этому поводу думает Азамат, правление, парторг, наконец?

— С Азаматом мы не сошлись, он ничего не хочет решать самостоятельно, без района.

— А ты-то как себе это мыслишь?

— Я думаю, что здесь может быть два выхода. Либо сейчас же, в начале декабря, не откладывая, произвести искусственное осеменение овцематок и таким образом скрестить их с породой баранов кроссбред. Или же, если это невозможно, перегнать наши отары на равнинные земли, на притерские участки нашего колхоза. Я знаю одно — нужно немедленно что-то делать.

Батыр Османович встает, подходит к окну и снова смотрит на верхушки деревьев, покрытые снегом. Вон ту высокую орешину он когда то, еще пионером, посадил сам, в день рождения Ленина. Как давно это было... Какой, однако, молодчина Салих! Научились люди мыслить по-государственному...

А молодой чабан тем временем молча смотрит в спину Баразову и старается понять, о чем он думает. Понравился ему проект или нет?

— Ну, Салих, видимо, ты прав, — говорит Батыр Османович, отходя от окна и садясь рядом с чабаном на диван. — Что-то действительно нужно делать с вашими овцами. А как считает Адемей? Я очень дорожу его мнением.

— Старик согласен на все, что можно сделать здесь, в горах. На равнину он переселиться не хочет.

— А тебе самому который из двух вариантов больше по душе?

— Думаю, и тот и другой неплохи. Мы посоветовались с нашим зоотехником, он говорит, что скрещивание с породой кроссбред должно дать хорошие результаты.

Батыр Османович подошел к дверям и попросил Тоню немедленно вызвать к нему главного зоотехника.

— Слушай, а почему Адемей так упорно не хочет переселяться на равнину? — возвратился Баразов к прерванному разговору.

— Он говорит, что после того, как он с таким трудом снова добрался до родных гор, никуда он отсюда больше не уйдет.

— Ну, старик ошибается... Переход на равнинные пастбища — это хозяйственная необходимость, вызванная тем, что мы хотим резко поднять общественное овцеводство. К тому же по берегам Терека у нас прекрасные участки.

Секретарь снова задумался. На этот раз мысли его витали далеко — над равнинами Киргизии и Казахстана...

Вошла Тоня и сказала, что главного зоотехника нет на месте — уехал на фермы.

— Что ж, Салих, сегодня, видимо, мы ничего не сможем решить...

В это время зазвонил телефон, и Салих стал невольным свидетелем не слишком приятного для секретаря разговора.

— Слушаю, — говорит Баразов. — Здравствуйте, товарищ Таулуев! Спасибо, ничего. Да, есть. Силоса тоже много. Пожалуй, продержимся на уровне пастбищного периода... Как с мясом? Что ж, если хотите знать наше мнение, то оно таково: додержать скот на откорме до конца декабря и к новому году сдать все мясное поголовье — хорошей упитанности и хорошего веса. Очень просим не нажимать на нас... Конечно, если возникнет нужда, мы поможем, какой разговор! Разумеется, это вас касается тоже. Если зачтете в план будущего года, можем частично сдать хоть сегодня. Не можете? Жаль! В общем, мы сдаем мясо к новому году, выполняем квартальный план на сто десять процентов, да еще при этом получаем экономию по сену и силосу... Что? При досрочной сдаче еще больше сэкономим? Да-а... Короче говоря, без досрочной сдачи нам не обойтись. В покое вы нас не оставите... Хорошо, посоветуемся здесь у себя. Уже сегодня? Хорошо, обсудим... До свиданья! Всего хорошего!

Батыр Османович положил трубку на рычаг и вытер лицо носовым платком.

Салих знает, что Батыр Османович слывет спокойным и уравновешенным человеком. Многие даже завидуют его спокойствию и выдержке. Но сейчас видно, что он еле сдерживает себя. Вон как виски поседели у секретаря. Как будто спешит куда-то эта ранняя седина, все больше и больше ее становится. Что говорить, ответственная и трудная у него работа! К тому же, как говорится, груженая арба движется по дороге в гору, а кое-кто не прочь камень подложить под колесо.

— Что, Салих,— говорит Батыр Османович, очнувшись от размышлений, — конечно, следует пойти по пути скрещивания, и времени это займет не так уж много.

— Да, к концу декабря можно бы и закончить.

— Тогда возвращайся на работу. А мы посоветуемся с зоотехниками, поговорим с Азаматом и Кичибатыром и сообщим вам наше мнение.

— Можно надеяться? — спрашивает Салих, стыдясь своей радости: он всей душой сочувствует секретарю, у которого утомленный вид: устал, наверно, после долгого рабочего дня.

— Думаю, Салих, не получится у нас, как у тех людей, которые спорили, что лучше: курдюк ягненка или ухо козленка... Ну, иди, доброго тебе пути!

После ухода чабана Баразов снова вызвал Тоню:

— Созови, пожалуйста, всех членов бюро к пяти часам. Я пока съезжу на ферму. Да, если Хажомаров вернулся, попроси его ко мне.

Батыр Османович уже одевался, когда в кабинет вошел Хажомаров. Вид у него был усталый — только что возвратился из командировки.

— О том, как съездил, расскажешь потом, — с места в карьер начал Баразов, — я сейчас на ферму, меня там ждут. Секретарей нету на месте. А ты, пока я вернусь, попробуй похлопотать о путевке в Кисловодск для Чернихова. Вчера встретил его в леспромхозе — еле узнал. Болен старик. У нас уже мало осталось таких ветеранов. Шутка ли — Ленина видел... Ты уж позаботься о путевке, ладно? В пять часов экстренное бюро. Смотри, чтоб все были на месте.

— А какой вопрос?

— Насчет мяса. — И Баразов быстро вышел из кабинета.

Хажомаров удивленно смотрит ему вслед: ничего не объяснил, ничего толком не сказал. Неужели он так торопится на эту ферму?


К вечеру сильно похолодало, и небо подернулось туманной дымкой. А ночью выпал глубокий снег. Будто какой-то великан прошел по окрестностям и огромной кистью побелил все вокруг — и лес, и горы, и равнину. Утром солнышко даже и не проглянуло. Ничего не попишешь: зима есть зима. Дети радуются снегу, вытаскивают салазки, щебечут, как птицы. А птицам неуютно, перепархивают с ветки на ветку, недоуменно перекликаются, не узнают знакомых мест.

Сегодня на строительстве выходной. Почти все разъехались по домам. Только Шамиль с Ахманом остались в общежитии. Любят оба поваляться в постели. Да и утро выдалось неудачное: у Ахмана после вчерашних возлияний голова раскалывается на части. Дома-то в основном пробавлялся водочкой, а здесь пьет все без разбору: и водку, и коньяк, и портвейн, и шампанское, а иногда, скажем вчера вечером, еще и пивка прибавил сверх всего. Потому и трещит голова.

— Ох, Шамиль, подменили мою бедную головушку, — стонет он, уткнувшись лицом в подушку.

— Беда. Побегу звонить в скорую помощь. Скажу, из-за ста граммов пропадает голова ценой в тонну золота! — И Шамиль вскакивает с койки, будто и впрямь сейчас помчится за врачом.

Ахман не на шутку пугается и начинает убеждать друга в том, что голова у него уже не болит.

— Ну, ладно, — смиряется Шамиль. — Найду я сам тебе лекарство. — И вытаскивает из тумбочки початую бутылку «Столичной». Куда это у нас стакан запропастился?

— Давай сюда, — вырывает у него из рук бутылку Ахман. — Я из горлышка...

— Ты хоть мне оставь! Я ведь вчера почти и не пил, все на тебя любовался. — Шамиль, в свою очередь, выхватывает бутылку у Ахмана и, запрокинув голову, тянет из горлышка. Однако получается это у него не очень ловко: водка попадает, что называется, не в то горло, и Шамиль заходится в приступе кашля. Кашляет он долго, натужно, мучительно, и Ахман уже начинает думать, что за скорой помощью, видимо, придется бежать ему. Наконец Шамиль кое-как отдышался и снова забрался под одеяло. Немного помолчав, заговорил сдавленным голосом:

— Уф, кажется пронесло. Думал, концы отдам... Знаешь, брат, твой вчерашний рассказ не идет у меня из головы. Даже во сне видел твоего обидчика. Вот что значит найти себе плохого друга...

— Да, отец мой всегда говорил: если друг тебе изменил, вырви его из сердца. Эх, Асхат, Асхат...

— Слушай, а эта девушка любила тебя?

— Еще бы! Только, бывало, зайду в библиотеку, она сразу: тебе какую книжку дать?

— Ну, это, пожалуй, еще ничего не означает. Она у всех обязана так спрашивать. Ей за это зарплату выдают.

— Я же тоже не дурак, правда? У нее к каждому был свой подход. Если хочешь знать, она все новые книги мне первому отдавала. Если не любила, зачем тогда так делала, а?

— А открыто про любовь вы с ней не беседовали?

— Бывало, и откровенничали...

— А она что?

— Да разве девушка первая признается?

— Ну, а что она тебе все-таки говорила?

— Да так... Вообще-то она говорила, что не пойдет за меня, но я по глазам видел: врет, стесняется просто.

— Что-то не пойму я тебя, Ахман, право, не пойму.

— А чего тут понимать? Если бы не вмешался этот бессовестный Назир, она бы уже давно была моей.

— Чем же он помешал?

— Хотя бы тем, что тайком от меня передавал ей письма Асхата.

— Письма? — Шамиль был поражен подобным вероломством. — Да, друг, тогда ты правильно поступил, что ушел из села. Подумать только, письма!

Вконец расстроенные парни вспомнили об оставшейся водке и мирно допили ее за здоровье друг друга. Шамиль «закусил» глотком воды, Ахман просто понюхал рукав, заявив, что он всегда так поступает, если нет лучшей закуски.

Доверительная беседа возобновилась.

— А Лариска здорово тебе нравится? — спрашивает Ахман.

— Так нравится — прямо выразить не могу... Мне только не по душе, что около нее увивается Башир.

— Ты хочешь сказать — Хусей?

— Я говорю: Башир.

— Ошибаешься, за ней ухаживает Хусей. Это точно. Я прошлым вечером так за тебя оскорбился, что решил вызвать этого кругломордого красавчика на улицу и основательно намять ему бока... Да он сам меня чуть не угробил.

— Ты о сегодняшней ночи... Да, если бы я не подоспел вовремя — он бы тебя изуродовал, как бог черепаху.

— Я ему еще припомню, — хорохорится Ахман. — Он у меня наплачется.

— Лучше не связывайся с ним, алан. Он здоровый, как бык. Когда я вас разнимал, он меня так саданул по плечу — до сих пор чувствую...

— А я исподтишка сделаю ему какую-нибудь гадость. Отомщу и за тебя и за себя. Он и не догадается.

Но тут дружеские излияния были прерваны появлением нового лица. Дверь без стука отворилась, и вместе с клубами холодного воздуха в комнату ввалился Башир. Ребята растерялись. Ахман даже встал с койки, а Шамиль потихоньку сдернул с тумбочки пустую бутылку и спрятал ее под подушку.

— Вы что сидите здесь, как медведи в берлоге? — морщится Башир, старательно отряхивая снег с шапки.

— А что, разве в выходной это запрещается? — спрашивает Шамиль, который раньше своего товарища справился с растерянностью.

— Вставай, лежебока! — И Башир сдергивает с него одеяло. — Знаете, какое интересное предложение сделала Лариса?

— Работать без выходных? — продолжает ухмыляться Шамиль.

— Дурень! Тебе бы только отдыхать! — Глаза у Башира блестят. — Она предлагает нам самим делать большие цементные плиты и ими устилать дно и бока канала. Понимаете? Нам придется только скреплять стыки. Это же ускорит работу раз в десять!

Друзья молчат. Особого восторга сообщение Башира у них не вызывает. И только тут бригадир замечает, что оба они сильно навеселе. Настроение у него резко меняется. Как он сразу не заметил? И какой тяжелый воздух в комнате, и какие красные, бессмысленные лица у ребят! Стоит ли, право, делать для них что-нибудь хорошее?

— Пошли! — строго, почти зло говорит Башир. — Асхат срочно созывает комитет. Нужно посовещаться. Если предложение Ларисы окажется приемлемым и выгодным, завтра же доложим прорабу и начнем работать по-новому.

— А мы-то здесь причем? Мы же не комитетчики! — тянет Ахман, заталкивая ногу в сапог.

— На совещании должны присутствовать все. Нас и так сегодня мало.

— И Лариса там? — интересуется Шамиль.

— Да, вместе с Хусеем.

При этом известии у Шамиля окончательно пропала охота идти куда бы то ни было. Вспомнилась ночная драка. Однако делать нечего — пришлось собраться. На улицу вышли втроем.

Чудо как хорошо было на дворе! Потеплело, медленно падал снег, слепила непривычная белизна. Ахман и Шамиль, насидевшиеся в закрытом помещении, сперва не могли даже глаз раскрыть. Потом постепенно огляделись вокруг, и первые, кого увидел Шамиль, были, конечно, Лариса и Хусей, которые играли около клуба в снежки. Убегая от Хусея, Лариса налетела на них, спряталась за их спины и большой снежный комок, предназначенный ей, угодил Ахману прямо в грудь.

— Э, друг, так вместо дикой козы можно убить кошку, — шутит Башир.

— Ну как, отрезвел немного? — говорит Шамилю подошедший Хусей. — Ночью ты был совсем тепленький, не ведал, что творил...

Шамилю вовсе не нравится, что Хусей затеял этот разговор при Ларисе.

— Салам, салам, — небрежно приветствует он соперника и тут же обращается к девушке: — Башир нам все рассказал. Ты здорово придумала, молодчина! Жаль только, что эти светлые мысли не пришли тебе в голову пораньше.

— Доброе дело не измеряется временем. — Вместо Ларисы отвечает ему Хусей словами старой нартской пословицы, услышанной от Асхата.

А вот и он сам. Лицо у Асхата раскраснелось, глаза зияют. Сегодня он не может и не хочет скрывать свою радость. Какая умница эта Лариса.

Комсорг весело здоровается со всеми.

— Ну, ребята, теперь наш участок вырвется вперед — никто нас не обгонит. Спасибо тебе, Лариса! Жаль только, что сегодня выходной.

— Может, завтра и начнем? — спрашивает девушка, не поднимая глаз. Похвалакомсорга и общее внимание смутили ее.

— Что значит один день по сравнению с вечностью? — дурашливо вопрошает Башир.

— Оно, конечно, — вслух размышляет Асхат, — если Малкаров не вздумал бы отправиться домой, можно было бы все решить и сегодня. Но, как говорится, «Туппук оживает в воскресенье»... Ничего не поделаешь, придется отложить до завтрашнего дня. А во вторник, пожалуй, и начнем заливку плит по методу Ларисы.

Ахман не отрывает взгляда от Асхата. Что говорить, сегодня он ему явно завидует, да и всегда завидовал, пожалуй. Комсорг, видимо, почувствовал на себе этот пристальный, недружелюбный взгляд и прямо посмотрел в глаза парию:

— Что отмалчиваешься, Ахман?

Ахман ответил с вызовом:

— Лучше думать, чем разговаривать!

Асхат вызова не принял. Слишком светло и радостно было на душе.

— Ну, друзья, — обратился он к собравшимся, — заседать сегодня, конечно, не будем, да и комитетчиков нет на месте, раз-два и обчелся. А сейчас — отдыхать, отдыхать и еще раз отдыхать.

— Что делать-то будем? — поинтересовался Башир.— Отвыкли мы отдыхать.

— То есть, как это отвыкли? — возразил Асхат. — А клуб на что? А библиотека? Биллиард, шахматы...

— Шахматы я люблю, — серьезно говорит Башир, — да жаль, играть не умею.

— Если не умеешь играть, как же ты их любишь? — смеется Хусей. — А по мне — биллиард лучше. Кто со мной?..

Башир с удивлением смотрит на Хусея. Больно разговорчив стал! Не Лариса ли тому причиной? Видимо, так. Что ж, это к лучшему. Бедняге явно не хватало бойкости. Теперь его шансы повысятся.

— Я хотел сказать, — так же серьезно продолжает Башир, — что не сумею с таким мастером, как ты. Вообще то я могу отличить ладью от ферзя.

— Шахматисты, за мной! — провозглашает Асхат, и, беря под руку Башира, направляется к двери клуба. Ребята, смеясь, устремляются за ним.


Заседание бюро началось ровно в пять. Батыр Османович доложил о своем телефонном разговоре с Таулуевым, рассказал слово в слово, ничего не утаивая.

После недолгого молчания первым выступил председатель райисполкома Саубаров. Как всегда, понять его было не так-то просто. Не то он — за, не то — против.

— С одной стороны, — тянет он, пожевывая губами, — раз сверху дано такое указание — нельзя его не выполнить. Если же выполним — в каком положении мы окажемся...

— Короче, будем сдавать скот или нет? Говори яснее, — настаивает Баразов.

— Я сказал, что думаю, — тем же унылым тоном говорит Саубаров. — Сдавать скот досрочно нам крайне невыгодно. Но если не сдадим, что скажут в обкоме?

— По-моему, — громко чеканит редактор газеты, глядя прямо в глаза секретарю, — нужно сдать. Мы не имеем права игнорировать указание обкома.

Одного за другим опрашивал Баразов членов бюро: единого мнения явно не было.

Наконец Хажомаров предложил позвонить секретарю обкома и послушать, что он окажет. Если будет настаивать на сдаче, — придется подчиниться, но лично, он, Хажомаров, полагает, что настаивать «первый» не будет.

Батыр Османович в душе был согласен с Хажомаровым, но грызли и сомнения.

— Нет, так не годится, — уверенно сказал он. — Получается, будто мы одному секретарю обкома жалуемся на другого секретаря. Из разговора с Таулуевым я не понял, знает ли об этом первый. Что же касается моего мнения, то я думаю: сдавать нам бычков придется. Речь, в сущности, идет о трехстах головах. Сдадим, а... Если мы не будем выполнять указания обкома, а, скажем, первичные парторганизации не будут выполнять наши с вами указания — что тогда получится, дорогие товарищи? Существует партийная дисциплина, и она обязательна для всех. Хотя перекладывать груз с одних плеч на другие — в этом я ничего хорошего не вижу... Эх, была не была, позвоню я все-таки первому! — И Батыр Османович решительным движением снял трубку.

— Добрый вечер, Темболат Алиевич, — начал он, удостоверившись в том, что первый секретарь его слушает. — Да, Баразов говорит. Нет, пугать пока не стану — топлива хватает. Сидит. Здесь. Передам непременно. Что, Азамат Асланов? Силен старик — и до нас добрался. А я не согласился: есть еще у него порох в пороховницах. Ну, хорошо, посоветуемся, уважим его просьбу, если вы за него ходатайствуете...

Потом Батыр Османович заговорил о своем деле. Говорил долго и горячо. Затем помолчал — слушал. Собравшиеся сидели, затаив дыхание, однако из немногословных реплик Баразова понять что-либо было трудно. Разговор том временем подходил к концу.

— Хорошо, пусть приезжают. Поможем. Как-никак соседи... Хорошо! Спасибо, Темболат Алиевич! Всего доброго. — И Баразов положил трубку на рычаг.

— Ну вот, товарищи, — обратился он к собравшимся, — первый говорит, чтобы мы поступали по нашему усмотрению. Говорит, что для нас это, конечно, — тяжелая жертва, а в масштабах республики — вклад небольшой. Однако мы должны, по его мнению, его внести. Мы ведь сами не захотим, чтобы по нашей милости республика не выполнила план по мясозаготовкам...

— Я же говорил, — не сдавать нельзя, — откликается Саубаров.

— Сдать скот сейчас нетрудно, но в будущем году нам придется туговато, — замечает Хажомаров.

— В общем так, — обращается Баразов к начальнику управления сельского хозяйства, — сегодня же ночью дай распоряжение председателям колхозов начать досрочную сдачу скота. Да не забудь сказать и о том, чтобы сразу же на месте находили пополнение поголовью. Если хорошенько пошевелятся — найдут резервы... С этим все.

И Батыр Османович перешел к следующему вопросу — о судьбе старого Азамата.

— Темболат Алиевич, — сказал Баразов, — встретил в Терском районе старика и тот попросил освободить его от работы. Он и меня недавно просил о том же, да я отказал, думал, что рановато — потянет еще... Может, в самом деле, рекомендовать его снова в Совет, а для колхоза подыскать более молодого руководителя?

Поспорили и по этому поводу.

— Если он уже непригоден для руководства колхозом, то почему вы думаете, что он сгодится в Совете? — с обиженным видом вопрошает Саубаров.

— Он уходит не потому, что не может работать, просто ему в Совете поспокойнее будет.

— Есть ли у тебя хоть один такой работник, как Азамат? — наскакивает на Саубарова Хажомаров.

— Спокойней, товарищи, — увещевает их Батыр Османович. — Ни сельсоветы, ни их председатели не являются собственностью Саубарова. Не забывайте об этом, пожалуйста...

Страсти немного затухают.

— Но кого же тогда в колхоз? — спрашивает присмиревший председатель райисполкома.

— А это решать будем подумавши, — отвечает Баразов. — Азамат еще поработает немного, а мы тем временем приглядимся к специалистам. Колхоз-то в основном животноводческий, хорошо бы туда в председатели толкового зоотехника найти. У тебя на парткурсах нет подходящего человека? — обратился секретарь к Хажомарову.

— Пока нет, а в выпуске будущего года есть один крепкий , парень — подошел бы.

— Ну, год ждать долго... Пока спешить не будем.

Члены бюро начали было подниматься с мест, но Баразов остановил их и объявил, что им предстоит обсудить еще один важный вопрос.

— Выполнили ли вы то, о чем я просил вас сегодня? — обратился секретарь к начальнику сельхозуправления.

Тот молча протянул ему листок, сплошь исписанный цифрами. Батыр Османович начал читать справку вслух, но быстро оставил это занятие.

— Чтобы лучше разобраться в приведенных здесь расчетах, — сказал он, — мы все должны понять следующее... — И Батыр Османович подробно рассказал собравшимся о своем утреннем разговоре с Салихом.

— Мое же мнение таково, — заключил он свой рассказ: — рациональней всего в горах разводить овец кроссбредной породы. Правда, в первое время настриг шерсти по району намного уменьшится. Кроссбреды, как вы знаете, овцы мясные. Думаю, что общий доход не сократится. Мериносы же — овцы равнинных, степных районов. В условиях горных, каменистых пастбищ они развиваются хуже да и приплод дают меньший. Поэтому у меня такое предложение: в горах начать разводить кроссбредов, а мериносов вначале, конечно, частично, перегнать на равнинные, притерские участки. В этом году, в виде опыта, попробуем проделать это в одном колхозе, хотя бы у Азамата... Пока же на горных участках необходимо повсеместно улучшить уход за молодняком. Кстати, я думаю, нужно нам в горах разводить побольше коз. В общем, подумать есть о чем. А теперь, товарищи, я хочу выслушать ваше мнение обо всем этом.

Как обычно, первым отозвался Саубаров.

— Вижу, задумали вы, Батыр Османович, целую революцию у нас в горах совершить... А сколько шерсти мы при этом потеряем, учитываете?

— В справке приведены точные расчеты, — терпеливо втолковывает ему Баразов. — Потери в шерсти мы возместим мясом. Вы сами прекрасно знаете, что кормов на равнине раза в два больше, чем в горах. Через некоторое время, если мы осуществим задуманное, поголовье мериносов у нас удвоится. Вот вам и шерсть.

— Вы что-то упомянули насчет коз, я не понял, в какой связи, — поинтересовался редактор газеты.

— Да, о козах: раньше, как, должно быть, помнят некоторые из вас, в горах разводили много коз. Теперь же их у нас почти не увидишь, и это очень печально. Каждый знает, что коз содержать гораздо легче, чем овец. Они неприхотливы, не требуют особого ухода и сами прекрасно добывают себе пищу в расселинах скал. И чабанов для них нужно гораздо меньше, и о заготовке кормов заботиться почти не приходится. Не так ли?

— Хорошо бы пуховых коз завести, — мечтательно протянул начальник сельхозуправления.

— Куда бы лучше, — в тон ему ответил Баразов. — Да вот беда — хлопот с пуховыми козами едва ли не больше, чем с мериносами: им и кошары теплые подавай, и комбикорм, и уход особый... Нет, это невыгодно...

В результате вопрос об овцах и козах был решен единогласно. Начальник сельхозуправления получил соответствующие распоряжения, и все начали расходиться.

Одно за другим гаснут окна в здании райкома. Но в кабинете Батыра Османовича еще долго горит свет.


До открытия сессии сельсовета осталось полчаса. Депутаты собираются не спеша и усаживаются на широких скамьях. А пока Кичибатыр созвал партбюро и о чем-то беседует с Фаризат. Разговор, видимо, идет серьезный. Девушка раскраснелась, крепко сжала лежащие на коленях руки. Вдруг, как раскат грома, вдали послышался мощный голос Конака. А вот и он сам, как холодная буря, врывается в помещение парткома. Все остолбенели от неожиданности.

— Кичибатыр! — громко провозглашает старик, сдергивая с головы шапку. — Не обессудь меня — я ровесник твоему отцу. Прошу, не калечь жизнь этой девушке, да и нам вместе с ней.

Собравшиеся недоуменно пожимают плечами, и лишь Азамат нарушает молчание.

— О чем ты просишь, алан?

— О, Азамат, и ты здесь! — продолжает громыхать старик. — Так я и знал — твои козни. Ты бы лучше вспомнил, что ты говорил, когда эта девушка пошла к нам работать. А? Забыл? А я вот не забыл...

— Прошу прощения, Конак, — уговаривает разбушевавшегося старика Кичибатыр, — проходи, садись, если пришел, послушай, о чем мы говорим. Поверь, что у нас тоже имеются свои дела.

— Не сомневаюсь, что вы очень занятые люди. Об одном прошу: не забирайте у нас Фаризат.

— Но, Конак, мы ведь хотим ее повысить в должности.

— Лучшей должности, чем сейчас, ей не нужно! — не унимается старый животновод.

— Сейчас она руководит одной фермой, а мы хотим сделать ее секретарем сельсовета.

— Никуда она не уйдет от нас, — упорствует Конак. — Вы что, хотите развалить нашу работу?

— Она нужна аулу, всем нам.

— Для чего нужна, хотел бы я знать?

— Необходимо наладить работу сельсовета, наладить отчетность, справки выдавать населению... Мало ли дел в Совете?

— Я, конечно, человек необразованный, — гнет свое Конак, — одно прошу — не отнимайте у нас Фаризат...

Кичибатыр молчит. Фаризат смотрит на старика с благодарностью.

— Мы к вам пошлем хорошего человека, не хуже Фаризат, — уговаривает старика Кичибатыр.

— Вот и оставьте вашего хорошего человека здесь, в Совете, — не сдается старик. — Когда вы назначали Фаризат заведующей фермой, помните, что я говорил? Я первый кричал тогда, что мы пропали. Виданное ли это дело, чтобы женщина руководила фермой! Наверное, лошадь тогда стукнула меня копытом по моей старой башке... Совсем спятил... Она так организовала работу — всем на зависть.

— Что будем делать, Кичибатыр? — спрашивает Азамат, понимая, что Конака не переспорить.

— Да ничего не будем делать! — в сердцах отвечает парторг. — Через месяц Конак начнет хвалить нового заведующего так же, как сейчас нахваливает Фаризат. Прости, алан, но мы не можем отменять свое решение.

— А издеваться над девушкой, которая не хочет уходить со своей работы, вы можете? — Конак даже шагнул вперед, к столу.

— Она коммунистка, а коммунист не имеет права не выполнять решения партийной организации.

Конак немного растерялся. Однако сразу и опомнился. Как говорят в народе: лучше не лезь в лужу, но если уж полез — не задирай подол и шагай дальше... Поняв, что с Кичибатыром ему не сговориться, старик переменил тактику и обратился ко всем присутствующим сразу:

— А вы чего молчите? В одном месте, значит, разрушать, а в другом строить? Это, по-вашему, правильно? Разве нас партия так учит? Дайте мне эту рогулину, я сам позвоню Баразову и спрошу его. Давай сюда трубку, Кичибатыр! — И старик потянулся к телефону.

Парторг, улыбаясь, поднял трубку и протянул ее старику. Не так давно Кичибатыр сам пытался связаться с секретарем райкома, но не нашел его на месте. Пусть старик потешится, думает он теперь.

Конак же, услышав в трубке какие-то далекие непонятные звуки, кричит что есть мочи:

— Плохо слышу! Что? Мне нужен сам товарищ Баразов. Баразов, это ты? Я говорю, я! Нет, не он, а я! Неужели не узнаешь? Да объясните ему, наконец, кто я такой! — в полном отчаянии обращается Конак к окружающим. Какой-то незнакомый парень берет трубку у него из рук и спокойно произносит: «С вами говорит Конак, пастух второй фермы». С дальнейшим Конак справляется уже самостоятельно:

— Товарищ Баразов, теперь узнал, с кем говоришь? Когда посылал в Мескуа, небось, ни о чем меня не спрашивал! Теперь послушай меня.

Все смеются. Заседание парткома, в сущности, уже прервано. В тесную комнату набилось много посторонних, Неожиданный спектакль всех забавляет. Одна Фаризат недовольна: Батыр Османович может подумать, что она подучила старика. Впрочем, здесь столько свидетелей: все видят — она тут ни при чем.

Между тем старик, сжимая телефонную трубку обеими руками, уже подходит к концу ответственной беседы с секретарем райкома:

— Да, да понимаю. Спасибо! А теперь, прошу тебя, не поленись и повтори ему то, что ты сказал мне! — Конак передает трубку Кичибатыру и шапкой утирает пот, струящийся по лицу.

Старик гордо поглядывает на Фаризат — совсем как полководец, выигравший решающую битву. Девушка приветливо улыбается ему в ответ.

— Хорошо, Батыр Османович, — говорит Кичибатыр, — пусть будет по-вашему. Да, нет подходящего человека... Хорошо, подумаем. Может, пока, временно, возложим эти обязанности на Ариубат? Да... Нет, Фаризат не тронем, не беспокойтесь...

— Ну, Конак, если бы не ваша старость... — обращается Кичибатыр к старику.

— Мою старость уважил не ты, а Батыр Османович! — гордо отвечает Конак. — Ну, Фаризат, пойдем, — оборачивается он к девушке. — Больше нам здесь делать нечего.

— Нет, уж теперь я вас не отпущу, — говорит Кичибатыр, отдуваясь и тоже почему-то отирая пот со лба. — Побудьте на сессии, потом пойдете.

— Ладно, теперь не возражаю, — отвечает старик и с победно поднятой головой выходит из кабинета.

8. РАЗРОСЛИСЬ ОРЕХОВЫЕ ДЕРЕВЬЯ

Правильно говорят старики: «Ленивый спит до обеда и до вечера просыпается». В справедливости народного изречения Асхат недавно убедился.

Сегодня на строительстве — молодежный воскресник. Все работают дружно, с огоньком. Но где же, однако, Шамиль с Ахманом? Асхат решил зайти к ним в общежитие. Так и есть: Шамиль спит на своей неопрятной койке, натянув одеяло на курчавую голову. Ахман же, видимо, только что продрал глаза, не разберет спросонья, кто это к ним пожаловал.

— Вот что, дорогой мой, — говорит Асхат, присаживаясь на табурет подле его койки, — долгих разговоров я с тобой вести не намерен. Как говорят у нас в горах, нет слова лучше, чем короткое слово... Ответь ты мне поэтому лишь на один вопрос: что с тобой происходит?

Ахман сидит на койке, уставясь на свои босые ноги. Поднять глаза на Асхата он не в силах. Так упорно смотрит в пол, будто ищет там оброненную иголку. Отвечать на поставленный вопрос он, как видно, не собирается. Да и что ответишь? Комсорг между тем ведет речь дальше и сам отвечает себе:

— По-моему, ты просто сошел с ума. Или во всяком случае — начинаешь сходить. Подумай хорошенько, ты же неглупый парень: что означают эти бесконечные пьянки? Ведь именно пьянство и распущенность довели тебя до беды. Работу завалил, сам знаешь, — и люди от тебя отвернулись. Вспомни, с каким уважением относились к тебе в ауле, когда ты только начинал работать в Совете. А теперь? Да если ты появишься сейчас там, поверь, кроме старых дружков-выпивох, тебе и руки никто не подаст! Видел ты когда-нибудь человека, которому водка принесла бы счастье? Молчишь? Нет таких людей на свете, сам знаешь не хуже меня... Если человек своим трудом, своим поведением не завоюет себе авторитет и уважение окружающих — кто ему их завоюет? Не пора ли подумать об этом?

Ахман молчал. На душе было нехорошо, впору заплакать, как в детстве. А тут еще этот чертов Шамиль, не то он спит, не то прислушивается... Лежит — не шелохнется.

— Кончай, Асхат, мне и так тошно, — с трудом выдавливает из себя Ахман.

— Ну, перестану, и что? Сколько раз ты каялся, сколько раз давал слово исправиться... Мы ведь с тобой росли вместе, вместе в школу ходили. Неужели я плохого тебе желаю? Или, может быть, я тебя плохому учу? Пить, безобразничать? Где твоя совесть, друг? Говорят, человеком родиться нетрудно — трудно им остаться на всю жизнь. Посмотри на себя — на кого ты похож? Как последний нищий...

Ахман повалился ничком на койку. Асхат ничего больше не сказал и вышел из комнаты. Тихо притворил за собой дверь.

Он был доволен сегодняшним разговором с Ахманом. Пусть, пусть подумает, дуралей! Может, еще не все потеряно, может, еще сохранилась у него в душе хоть капля совести, а в дурной башке — крупица разума... Хочется верить, что он опомнится. А если нет, если все пойдет по-прежнему? Не зря ребята говорят: «Да ну их к чертям, этих лодырей и пьяниц! От них — вся беда, дурной пример другим. И без них справимся, нам такие не нужны». «Но, может, я спешу с выводами, думает Асхат. Вспомни, как учил Батыр Османович: выдержка, выдержка и еще раз выдержка, успокойся, комсорг. Ну, ладно, сегодня мы их выгоним отсюда. Куда они пойдут, в какой коллектив попадут? Да к тому же — хороший подарочек мы сделаем кому-то! Скажут, небось: сами не справились, нам подкинули... Нет, так не годится. Не надо спешить... Башир тоже виноват: возится со своим Хусеем, налюбоваться на него не может! А Хусей и без его забот отличный парень и работник хоть куда. Вот что, пожалуй, нужно сделать: разлучить эту парочку, Шамиля с Ахманом, оторвать их друг от друга. Шамиля переселить к Хусею, а Ахмана к Баширу. И потом вот еще что: лодырей этих мы все время браним на чем свет стоит, проводим с ними душеспасительные беседы... А надо попробовать приободрить их немного — похвалить за старание, поощрить малейший успех, вселить в них хоть какую-то уверенность в своих силах. Может, так, постепенно и втянем их в работу, сдружим с коллективом.

В таких размышлениях Асхат и не заметил, как дошел до участка Башира. Бригада работала так дружно и весело, что у Асхата сердце загорелось — подбежал к Баширу и, дурашливо саданув его в бок, выхватил у него широкую совковую лопату и сам начал отгребать в сторону щебенку и прочий строительный мусор, перемешанный со снегом. Славно работалось на морозном воздухе!

Хусей переглянулся с Ларисой. Так уж у них повелось теперь: где она — там и он, где он — там и она. Молчаливого парня не узнать, он теперь, как щегол, трещит без умолку.

Впрочем, работать это ему не мешает. Наоборот, надо же покрасоваться перед Ларисой своей силушкой!

— Товарищ комсорг, — подмигнул он Ларисе, — за что Баширу такая честь? Отдыхает, когда мы трудимся! Уж не за то ли, что он все время отвлекает нас от работы своими прибаутками да загадками?

— Неужели он у вас такой знаток загадок? — отшучивается Асхат. — Ну а ты сам? Не сомневаюсь, что ты нам загадаешь сейчас не меньше трех загадок. А?

Хусей, не ожидавший такого оборота, растерянно морщит лоб.

— Ты что, кость проглотил? — посмеивается Лариса.

— Да я ничего, просто не хочется повторяться и отбивать хлеб у Башира, — отвечает Хусей. — Может, Лара скажет нам что-нибудь новенькое!

Девушка с притворным негодованием замахивается на него лопатой. Асхат и Башир, не желая мешать дружеской перепалке, отходят в сторону. Милые бранятся — только тешатся.

В это время к бровке канала подкатил газик, и из него выбрались два женственных создания. Башир и Хусей, гулявшие у Асхата на свадьбе, сразу узнали Ариубат и Ханифу.

— Э-ге-ге! — закричал снизу Башир. — Нашего полку прибыло! Милости просим к нам сюда — поработать немного!

— А мы не знали, что у вас воскресник, приехали с пустыми руками! — откликнулась бойкая Ханифа.

Асхат быстро выбрался наверх и крепко обнял жену и сестру.

— Зачем приехали? — с ворчливой лаской в голосе обращается он к дорогим гостям. — В такой туман и заблудиться недолго.

— Ты, кажется, нам не рад? — надула губы Ханифа.

— Рад-то рад, но ты погляди, как Ариубат побледнела. Замерзла, Ариу? — нежно спрашивает он жену.

— Ну, я пошла к машине, — решительно заявляет сестрица.

— Что ты там забыла?

— Не хочу вам мешать!

— Ты лучше сходи в общежитие — там тебя Ахман ждет не дождется. Полюбуйся на своего непрошеного женишка!

— Брось ребячиться, Асхат! Говорят, он совсем от рук отбился?

— Да. Я утром был у него. Радоваться нечему... Стоит парень на краю пропасти. Ветер дунет, и он свалится вниз...

— Асхат, — быстро и озабоченно заговорила Ариубат, — нужно что-то предпринять. Нас и отец Ахмана просил передать тебе, что он очень озабочен судьбой сына и умоляет приложить все усилия для того, чтобы спасти его. На старика жалко смотреть.

— Видно, голубка, ты специально для этого приехала, а я и не догадался сразу, — улыбается Асхат.

— Глядите, все оставили работу и смотрят на нас... Неудобно, какой-то театр получается! — И Ханифа, передернув плечиком, подняла меховой воротник своего модного пальто и повернулась спиной к работающим.

— В самом деле, девочки, зайдите-ка пока к Ахману в общежитие, поговорите с ним по душам. А я освобожусь и зайду за вами. Соскучился очень. В будущее воскресенье непременно домой приеду.

— Ты не болен? — спрашивает Ханифа. — Почему такой бледный?

— Худой — от забот, а бледный — от холода, — отшучивается Асхат, бережно усаживает женщин в машину, а сам возвращается к ребятам.

Быстро покончив с расчисткой труб, бригада Башира перешла на уборку двора подле машинного зала. С шуточками да прибауточками справились и с этим несложным делом и разошлись по домам.

Комсорг с бригадиром зашли в общежитие. Асхат увел к себе жену и сестру, Башир остался в комнате у ребят.

Оба они, и Шамиль, и Ахман, имели растерянный вид. Заметно было, что приход женщин и разговор с ними задели их за живое. Шамиль, задумчиво глядя в зеркало, расчесывал свою буйную шевелюру; Ахман, понуро опустив голову, сидел на койке.

— Ну, герой труда, покоритель девичьих сердец, что скажешь? — с наигранной веселостью обратился Шамиль к Баширу.

Ахман, как будто очнувшись, поднял голову и тоже посмотрел на бригадира. Только сейчас заметил его присутствие.

Глаза Ахмана показались Баширу похожими на большие спелые сливы. Синева под нижними веками как бы увеличивала их — вот-вот сорвутся с побледневшего лица и покатятся вниз... Лицо худое, вялое, щеки ввалились. Зато нос румяный, как свекла. Рукав пиджака распорот, одежда вся в пятнах.

Первым побуждением Башира было как следует отколотить его. Ахман словно почувствовал это и медленно поднялся с койки.

— Знаешь, Башир, — неуверенно и тихо начал он, глядя прямо в глаза бригадиру, — пить я бросил. Все. Конец.

— Скорей твои сапоги износятся до дыр, чем ты пить бросишь, — со злостью откликнулся Башир.

— Нет, бригадир, он правду говорит, — отозвался и Шамиль. — Сегодня с утра еще капли в рот не брал.

— Кто-кто, а ты бы придержал язык, — резко обернулся Башир к Шамилю. — Это ты сбиваешь его с толку. Не пора ли кончить?

— Ребенок он, что ли? — огрызнулся Шамиль. — Своя голова на плечах есть, за свои дела пусть сам и отвечает. Ты его лучше спроси, за чей счет он пьет! Не на мои ли деньги?

— Что ты сказал? — Ахман стал медленно придвигаться к столу, за которым сидел его неверный друг. Сейчас Ахман был страшен: глаза налились кровью, руки беспокойно загребают воздух... «Если он его вздует — я прощу ему все грехи», — молнией пронеслось в голове у Башира.

— Что ты сказал о деньгах, подлюга? — продолжал наступать Ахман.

Шамиль, видимо, струсил, но еще хорохорился: оторвавшись от зеркала, он медленно поднял голову, как будто боялся испортить свою красивую прическу, и примирительным тоном сказал:

— Да я ничего!

Но Ахмана уже не остановить. С громким криком: «Повтори, что ты сказал!» — он схватил со стола графин с водой и запустил им Шамилю в голову. Если бы Шамиль не изловчился быстро нагнуться, печальный рассказ о его курчавой голове долго бы бродил по свету... Графин угодил в зеркало, и то и другое разбилось вдребезги, засыпав пол осколками стекла. Вода из графина брызнула во все стороны. Шамиль выскочил за дверь, Ахман бросился за ним, но Башир преградил ему путь.

— Перестань, успокойся, прошу тебя. — Он обхватил парня за плечи и усадил на койку. Минуту тому назад он и сам был не прочь поколотить Ахмана, теперь же ему было жаль его. «Зря, зря отдали мы парня на растерзание этому матерому волку», — подумал Башир, стараясь утихомирить Ахмана. А тот, вырываясь, кричал:

— Убью, убью! Будешь знать! — И, уткнувшись лицом в подушку, он зарыдал громко и неистово, как женщина, — во второй раз за сегодняшний день...

«Милый Назир! Письмо твое получила. А ты мое? Не знаю почему, но я до сих пор стесняюсь писать тебе, хоть и многими письмами мы обменялись (о записках уже не говорю!). Может быть, это происходит потому, что писать я вообще не умею и не очень люблю, но ты — другое дело. Будто какой-то маленький человечек сидит в сердце и выстукивает: «пиши, пиши, пиши», а потом спрашивает: «написала, написала, написала?..»

Со вчерашнего дня этот маленький человечек все нашептывает мне: «Позвони Назиру, позвони». А как поговорить с тобой — не знаю. Если бы можно было надеяться, что тебя сразу позовут к телефону — давно позвонила бы. А если не найдут, станут разыскивать, а в это время чужой голос будет расспрашивать меня — кто я, да зачем звоню, да что хочу передать...

Сегодня Николай принес снимки, которые он делал в горах. Удосужился наконец проявить пленки! Многое получилось хорошо — парящие орлы, дикие козы, красавец тур, одиноко стоящий на вершине. И я опять перенеслась мечтой в горы, к тебе... С тех пор, как я перед отъездом в Москву побывала у тебя в ауле, мне все хочется поторопить время, чтобы дни бежали быстрее и поскорее наступило долгожданное новое лето. А они, как назло, тянутся и тянутся. Наступит рассвет — и никак не дождешься сумерек, придет вечер, кажется, что никогда не настанет новый день.

Борис Петрович, видимо, догадывается о наших с тобой отношениях. Он часто вспоминает тебя, ставит в пример Николаю. Особенно охотно рассказывает о том, как он водил их в «Эльбрус», как показал им осеннюю красоту города...

Сегодня купила тебе транзистор. Как ты думаешь, лучше послать по почте или привезти с собой? Когда я принесла его домой, мама меня спросила: «Зачем тебе эта игрушка, ты же не парень?» Я ответила, что проспорила его одному человеку там, в горах, и, кажется, покраснела при этом. Первый раз в жизни солгала маме... Мы с ней — добрые друзья, всегда говорим друг другу правду. А может, это не такой уж большой грех? Ведь неправдой является только одно слово «проспорила», а все остальное — чистая правда...

Господи, Назир, сколько глупостей я тебе сегодня написала! Я так соскучилась и так хочу поговорить с тобой, что вот пишу сейчас все, что приходит на ум, важное и неважное, серьезное и глупое...

Знаешь, что я надумала: позвони мне сам. Номер телефона ты знаешь, легче всего это сделать после десяти вечера. А буду ждать твоего звонка, и никто, кроме меня, не подойдет. Слышишь, с сегодняшнего вечера я буду ждать! Позвонишь?

Как дела у Асхата? А у Ахмана? Как поживает Азамат? По-моему, он истинный горец. Напиши, как живет Ариубат. Наверное, осуждает меня в глубине души? Или нет?

Ну, пора и кончать. Буду по-прежнему терпеливо ждать твоих писем, а теперь еще — и телефонного звонка.

Послушай, ну, неужели же никак нельзя тебе вырваться в Москву? Ну, хоть на несколько денечков? Подумай только, какое бы это было счастье! Вместе бродить по московским улицам и переулкам, ходить в театр, в музеи... Может, и в Ленинград бы слетали на денек-другой! А?

Теперь эта мысль не даст мне покоя ни днем, ни ночью. При-ез-жай, при-ез-жай!

Валя».

Письмо это Назир читает каждый день. Много хороших писем прислала ему Валя, но такого еще не было... Кажется, наизусть его выучил. Очень заманчиво, конечно, приглашение приехать в Москву. Может, в самом деле съездить? Отпуск на недельку ему всегда дадут. Но как-то неловко... Здесь он — у себя дома, здесь ему не занимать уверенности в себе и в своих силах. А там, в Москве, как он будет чувствовать себя рядом с Валей? Он — простой горский парень; не разочаруется ли она в нем, сравнив его со своими московскими знакомыми?.. Срочно нужно с кем-то посоветоваться, да, как назло, Асхата нет поблизости. Можно было бы, конечно, съездить к нему на строительство, но, говорят, он уехал в Ростов в командировку...

Недолго думая, Назир направился в Совет, к Ариубат, и молча протянул ей распечатанный конверт.

— Что это? — удивилась она.

— Прочтешь — поймешь, — буркнул он в ответ и выбежал из комнаты.

Немного поостыв, Назир зашел на почту и оттуда позвонил Ариубат по телефону.

— Будь добра, — сказал он ей, — как прочтешь, позвони мне сюда. Я зайду к тебе. Очень нужно посоветоваться.

Ариубат тем временем читала Валино письмо и вспоминала те нежные письма, которые сама она писала Асхату. Теперь ей казалось, что это было очень давно.


Зимой на фермах работа тяжелая и ее больше, чем летом, когда скот пасется на подножном корму. Поэтому Азамат с Кичибатыром теперь частые гости здесь.

Вторая ферма — самая отдаленная, и начальство обычно начинает именно с нее. Вот и сегодня: Кичибатыр еще не успел уехать, а на пороге уже стоит Азамат.

— Э, алан, ты уже здесь! — приветствует председатель парторга. — Собираешься ехать?

— Да, хочу попасть на третью.

— Ладно, тогда я туда не буду заезжать. Только вот что: поругай, пожалуйста, тамошнего учетчика: где-то потерял центнер молока.

— Каким образом?

— Понятия не имею. Если б знал — не поручал бы это дело тебе...

Кичибатыр попрощался со всеми, сел на лошадь и уехал.

Что-то сегодня не нравится Азамату. Не узнает он людей — какие-то они унылые, вялые, и Конака не видно и не слышно...

— Что случилось, Фаризат? — опрашивает председатель. — Может, это Кичибатыр залил водой ваш очаг?

— Нет, он ни в чем не виноват, — отвечает девушка, снимая халат, — я одна всему виной.

— В чем же дело? — не на шутку встревожился Азамат.

— Ладно, отец, оставь ее в покое, — вмешалась в разговор Ханифа, — разве не видишь: у человека беда, а ты пристал с допросом, как следователь. Пойди лучше в коровник, к Конаку, с ним потолкуй.

— Я тебя не спрашиваю, куда мне идти и с кем разговаривать, — резко отвечает отец. — Иди лучше занимайся своим делом. — И, взяв Фаризат за руку, он усадил ее рядом с собой:

— Расскажи мне, дочка, все по порядку.

— Да что здесь рассказывать: послала я в университет контрольную работу, а они не засчитали ее, вернули обратно...

— Ну, это не такая уж большая беда. Я думал, что-нибудь посерьезнее стряслось.

— Куда же серьезнее! — снова вмешивается в разговор Ханифа, которая и не думает никуда уходить.

— Ты-то что в этом понимаешь?

— А то понимаю, что Фаризат с утра ходит, как прибитая, в глаза никому не смотрит.

— Не печалься, дочка, — утешает Азамат. — Я скажу Батыру Османовичу, он чем-нибудь нам поможет — позвонит декану или что другое сделает.

— Я лучше умру, прежде чем он об этом узнает! — со слезами в голосе отвечает Фаризат.

— Ладно, ладно, так и быть, не скажу...

За дверью послышался зычный голос Конака:

— Кичибатыр, ты что, еще не уехал?

Войдя в дом и узнав Азамата, старик, однако, продолжает начатую игру: долго и удивленно смотрит на председателя, протирая глаза и покачивая головой.

— Входи, Конак, что стоишь у порога! — приветствует его Азамат.

— Алан, ты ли это? — вопрошает Конак. — Если ты, то куда подевался Кичибатыр? Ты кто?

— Я это я, — убежденным тоном ответствует председатель.

— А утром разве не Кичибатыр приезжал?

Желая немного рассеять грустное настроение Фаризат, Азамат продолжает шутить:

— Ты, видно, выпил, Конак! А? Разве Кичибатыр был здесь сегодня?

— О, аллах, видно я ошибся, думал, парторг приезжал, а это был ты... Глаза стали подводить...

— Надо носить очки!

— Да разрази гром мою седую голову! Поверь, когда я был в Мескуа, совсем забыл об очках. А надо, надо было купить. Подумать только — принял тебя за Кичибатыра!

— А может, ты его просто увидел во сне?

— Может, и так. После того как мы поспорили с ним на собрании или заседании, как вы там называете, не знаю, он мне частенько снится.

Азамат понял, что теперь старика не остановить, и «подбросил хворосту в огонь».

— Да, что было то было: крепко ты его тогда проучил!

— А что поделаешь? Иначе нельзя. Ты не думай, Азамат, что я ее хвалю в глаза. Но работать на ферме действительно куда труднее, чем писать справки в Совете. Это только вы все думаете, что на ферме легко...

— Возможно, ты и прав, Конак.

— А если возможно, то почему тогда молчал, как пень? Не поддержал меня? Спасибо товарищу Баразову, я еще двух слов не сказал ему по телефону, а он уже все понял. Так и сказал мне: «Если ты так сильно просишь и девушка не прочь остаться на ферме, пусть ее не трогают, пусть работает!..» Вот так! — И Конак окинул присутствующих гордым взглядом.

— Ну, а теперь расскажи мне о ферме. Как у вас тут дела идут?

— Дела наши, слава аллаху, неплохи. Разве сам не знаешь? Вот свидетель нашей работы. — И старик указал на знамя, стоящее в углу комнаты.

— А я думаю, если не поднажмете еще, недолго оно у вас продержится! — На сей раз Азамат уже не шутит. — Знамя-то — переходящее, переходит из рук в руки. Из хороших рук — в лучшие... Понимаешь?

— Ну, уж нет, Азамат, из рук мы его не выпустим!

— Как сказать. Недавно я встретил ленинцев, так они грозятся, что после подведения годовых итогов отберут у вас знамя! — разжигает страсти Азамат. — Признаться, я был не на шутку встревожен.

— Я тоже побаиваюсь этого, — вмешивается в разговор Фаризат. — Тем более, что Кичибатыр сегодня говорил... — Поняв свою оплошность, девушка прикусила губу.

— Какой такой Кичибатыр, когда говорил? — заволновался Конак.

Азамат понял, что его разоблачили, засмеялся и рассказал Конаку все, как было.

— Здорово ты меня одурачил! — признался старый пастух.

— А ведь ты всегда похвалялся, что тебя никто не обманет, — смеется Азамат.

— Да вот, нашелся, видно, один похитрей меня... Что же все-таки говорил Кичибатыр?

— Сказал, что по районной сводке ленинцам не хватает до победы над нами уже не центнеров, а килограммов молока. Вот, пожалуйста, почитайте. — Азамат протянул Фаризат номер районной газеты.

Девушка развернула газету и быстро пробежала сводку. Ханифа, выглядывая из-за ее плеча, тоже прочла.

— Вот, полюбуйся, — Фаризат протянула газету Конаку, — тут мы, а тут — они.

— Ты мне не показывай, а рассказывай, — ворчит старик.

— Отстали они от нас всего на восемьдесят килограммов. Слышишь?

— Слышу, слышу — не глухой! Да... Теперь я понимаю, почему начальство к нам зачастило.

— Правильно понимаешь, Конак. Приходится ездить — подгонять вас, нерадивых... Насчет приплода я вам ничего плохого не скажу, приплод хороший, и здесь нас уж никто не обгонит. Это точно. А вот надои меня беспокоят...

— Так что же мы тут сидим без дела? А ну — по местам! — И Конак первым вышел из комнаты, поманив за собой Азамата.

Когда они ушли к коровнику, подальше от посторонних ушей, Конак приблизился вплотную к председателю и жарко зашептал ему на ухо:

— Девушке нужно помочь, видишь, какая она стала — все из рук валится. Веришь, если бы я мог за нее написать эту проклятую курсовую, или как там она называется, работу... Помоги, алан, иначе все у нас прахом пойдет.

Азамат и сам понимает: нужно помочь Фаризат, но что он-то может сделать?

Вместе с Конаком они обходят коровниц. Везде чистота и порядок, корму вдоволь, сытые коровы неторопливо перетирают жвачку... Да, минули те времена, когда скот зимовал в дырявых, насквозь продуваемых помещениях, когда приходилось дрожать над каждой охапкой сена...

Неожиданно в голову Азамата приходит неплохая мысль: а что если послать Фаризат дней на десять в Нальчик? Посидит она там, в библиотеке, посоветуется с преподавателями — глядишь и напишет свою курсовую как следует. Девушка толковая, просто ей сейчас некогда сосредоточиться, собраться с мыслями.

Приняв такое решение, Азамат не стал откладывать дела в долгий ящик, а прямо заявил об этом заведующей фермой.

— Так и сделаем, дочка, — сказал он ей в заключение, — собирайся, сегодня пораньше спустимся в аул, а завтра чуть свет и поедешь в Нальчик.

Фаризат вначале растерянно молчит, но, собравшись с мыслями, решительно отказывается от заманчивого предложения:

— Нет, Азамат, спасибо, но сейчас я не могу ехать! Конец года. Как я оставлю ферму?

— Да ты не беспокойся, я каждый день буду приезжать.

Фаризат действительно очень хочется — да и нужно — поехать в Нальчик. Не провалится же, в самом деле, ферма без нее! И она потихоньку начинает сдавать позиции:

— А что если вместо себя я оставлю Ханифу? — спрашивает она неуверенно.

— Нет, по-моему, лучше Конака. Он здесь никому покоя не даст, можешь не беспокоиться! А учет поручи Ханифе.

— Ладно, ехать так ехать! — И Фаризат машет рукой, отгоняя сомнения.

Ох, как обрадовался Конак, когда услыхал об этом! Будто добрый десяток лет с плеч сбросил. К тому же и ответственность какая на него ложится! Ого-го-го, он еще покажет, на что он годен!

Медленно и в полном молчании спускаются в долину Фаризат с Азаматом. Лошади идут шагом. Вечереет.

Длинные тени всадников ложатся на дорогу. Каждый думает о своем.

Мысли у Фаризат невеселые. Вспоминается, как совсем недавно, вручая ей переходящее Красное знамя, Батыр Османович хвалил ее, ставил в пример другим... «Посмотрите,— сказал он тогда,— на эту девушку — все у нее спорится, и работа и учеба... В будущем году она закончит заочно зоотехническое отделение сельхозфакультета в университете. Всем бы так жить, как она!..» А теперь? Недаром нартская пословица гласит: не раскрывай рта, раскрой лучше глаза... Давно пора было трезво оценить свои силы. Что теперь скажет о ней Батыр Османович? Почему ее мысли все время возвращаются к этому человеку? Надо, наконец, признаться себе: она не может жить, не видя его, не думая о нем... Кто он ей? Никто. Немолодой, семейный человек... Но разве в ее мечтах есть что-нибудь плохое, нечистое? Его имя свято для нее... Не нужно думать об этом, не нужно. Вдруг Азамат догадается, прочтет ее мысли! Лучше броситься вниз головой вон с той высокой скалы, чем знать, что кто-то раскрыл ее тайну... Забыть, забыть о нем и поскорей. Но как забыть, и разве это в ее власти? Старые люди говорят: болезнь влетает в печную трубу, а уходит — через игольное ушко...

Потом ее мысли приняли другое направление. В чем ее ошибка? И почему в отзыве не указали на нее конкретно? Ведь она основывалась на опыте собственной работы. И, кажется, все у них в порядке: породность улучшается, приплод хороший и хорошо сохраняется... Но они обязались получить по теленку от каждой коровы, а не справились с этой задачей. Что-то проглядели. Может быть, ошибка именно в этом?..

— Ты, я вижу, сильно переживаешь? — неожиданно говорит Азамат, натягивая поводья.

Фаризат пугается: так и есть — он прочитал ее мысли! Девушка чувствует, как щеки ее покрываются краской. Хорошо еще, что стемнело — Азамат не увидит.

— Думаю, — отвечает она, — где я могла ошибиться, в чем загвоздка?

— Не горюй, все уладится. Посоветуешься со знающими людьми и исправишь свои ошибки... Жить-то где будешь — в гостинице или у Атаевых?

— Наверное, у них. Я ведь их не стесню — буду приходить ночевать, а весь день в библиотеке... Думаю, что десяти дней мне даже не понадобится.

— Да ты не спеши, если понадобится еще время — позвони мне. Главное — успешно закончить дело.

— Спасибо, Азамат, я постараюсь...

Аул встречает их приветливой россыпью огней. Азамат обещает завтра пораньше прислать за Фаризат машину. Они прощаются. Девушка заезжает к себе во двор, а председатель направляется в правление — узнать, как шли дела в его отсутствие.


Батыр Османович держит речь на совещании директоров школ. Собрались они сегодня со всего района, сидят серьезные, сосредоточенные — у каждого свои заботы, свои нужды, их они принесли сегодня сюда, в райком партии.

— Дети — наше будущее, — говорит Баразов, — будущее нашей партии, нашего народа. Не мне вам об этом рассказывать... От того, как мы их воспитаем, к чему мы их приучим, какие представления вложим в их души, — зависят их жизнь и труд в будущем. Я повторяю эти хорошо известные вам истины для того, чтобы мы с вами еще раз подумали о важности стоящих перед нами задач, мобилизовали все свои силы для их выполнения. Мы обсудили вопрос с товарищем Саубаровым и, возможно, поставим его на очередной сессии районного совета. Нужно привлечь к подготовке очередной сессии комсомольских работников, школьных учителей, врачей, воспитателей детских садов, родителей — всех тех, кто имеет отношение к воспитанию детворы,кто несет ответственность за ее учебу и ее здоровье... Хотелось бы выслушать ваше мнение по этому поводу, товарищи.

Саубаров и другие участники совещания поддержали предложение Батыра Османовича. Предстоящую сессию Совета, таким образом, решили посвятить вопросам воспитания и обучения подрастающего поколения.

После окончания совещания директора школ плотным кольцом окружили Баразова, Саубарова и заведующего районо. Пришло время решать вопросы насущные и неотложные: тот жалуется на плохое качество ремонта школы, другой — на нехватку учителей, третий просит заменить вышедшую из строя машину... В результате блокноты руководителей покрываются мелкой вязью записей и пометок. Все будет сделано: может быть, не сразу, но сделано будет непременно.

Вернувшись в свой кабинет, Баразов попросил Тоню вызвать к нему редактора районной газеты.

«День сегодня какой-то бесконечный, — думает Батыр Османович, — что у нас? Четверг? Четверг как четверг, не лучше и не хуже других четвергов... Что это со мной? Устал, что ли?»

Быстрой и энергичной походкой в кабинет входит редактор.

— Что нового? — встречает его вопросом секретарь.

— Новости мы не печатаем в газете, — улыбается в ответ редактор.

Разговор пошел о том, что необходимо организовать постоянный раздел «Трибуна учителя» и привлечь для участия в нем лучших педагогов района, корреспондентов от каждой школы. Редактор, разумеется, не возражает и со своей стороны предлагает привлечь и родителей для участия в этом разделе... Можно будет и поспорить иной раз на страницах газеты по острым вопросам обучения в школе и воспитания в семье.

Телефон на столе Баразова зазвонил, как всегда, громко и требовательно. Секретарь взял трубку. Редактор прислушивается, пытается понять, с кем беседует Баразов. Звучат имена Адемея, Кичибатыра, Конака, еще раз Конака... Видимо, на проводе — Азамат. Он часто звонит сюда, они с секретарем райкома друзья старые, верные.

Батыр Османович, кажется, доволен разговором, улыбается в трубку, поддакивает собеседнику.

— Вот тебе еще одна хорошая новость, — обращается Баразов к редактору газеты. — Азамат организует экскурсию для своих колхозников по местам Сталинградской битвы. Двадцать человек повезет и среди них, кого бы ты думал? Конака! Будет потом об этом целый год вспоминать, как про «Мескуа»...

— Может, послать с ними корреспондента? — загорается редактор.

— Что ж, пошли, мысль хорошая... Еще Адемей с ними поедет. Он воевал там, знаешь? Нет? Да, многого мы еще не знаем о наших людях, я вот тоже только что впервые услышал. Адемей — золотой человек. Сколько пережил, а как работает до сих пор! Молодежь хорошую воспитывает — Салих его выученик. Вот бы написал кто-нибудь из твоих ребят очерк об Адемее — толково написал бы, с фотографиями... Какая тема, а? Много ли осталось у нас таких героев? Пока они живы, мы не должны забывать о них, на их опыте нужно учить молодых, понимаешь?

Редактор все понимал и обещал обязательно написать хороший очерк о старом Адемее, выделить для этого самого способного своего журналиста.

После беседы с редактором Баразов занялся почтой. Внимательно, с пристрастием изучает он последнюю сводку республиканского статистического управления. Как там район выглядит по сравнению с другими? Так, так. Поголовье скота неуклонно растет. Однако падеж овец тоже есть, и немалый. И это сильно отражается на доходах... «Мало в районе специалистов по сельскому хозяйству, — думает Батыр Османович, — да и используем мы их неважно. Они должны быть настоящими хозяевами колхозов, должны организовывать производство на научной основе... Да, наука плюс опыт передовиков — огромная это сила... Может, позвонить Тембулату Алиевичу, попросить, чтобы помог специалистами? Нет, не стоит, пожалуй. К тому же Тембулат тоже не всесилен, людей пока не хватает... Начнет упрекать меня, что мы плохо их используем. А если созвать районное совещание специалистов и посоветоваться с ними? Неплохо... Нужно будет, пожалуй, позвать и председателей колхозов, чтобы потом зоотехники, к примеру, не жаловались на них: мы, дескать, отдаем распоряжения, а они их не выполняют. Так и сделаем, — решил Баразов и сделал пометку в настольном календаре, — так и сделаем...»

Потом мысли его невольно обратились к Азамату: «Что-то Азамат сегодня ему буркнул по телефону? Забыл в какой связи... «Ах, да... Я ему сказал про Конака — не забывайте, мол, о старике, возьмите с собой в экскурсию. А он, — дескать, не забывайте и обо мне, во второй раз прошу, я тоже уже стар... Да, надо решать с Азаматом. Трудно ему в его годы без специального образования. В Совете ему, конечно, будет полегче. Но колхоз он пока еще держит в руках, тут спору нет. Люди его любят, слушаются его. Очень не хочется заменять Азамата. Да и кем заменить? Может, Фаризат? Прекрасная девушка и, кажется, в этом году кончает университет. Или в будущем году? Да, в будущем... Что ж, придется уговорить Азамата потерпеть еще годик. Но не слишком ли молода Фаризат, потянет ли она колхоз?.. Сам же только что думал о нехватке специалистов, а они — здесь, рядом. Как говорится: ищу медь за горой, а на пороге лежит золото. Нужно только уговорить Фаризат. Золотая девчонка — как здорово она работу на ферме поставила!.. Вот и будет у нас молодая горянка — председатель колхоза. Замечательно!.. А Конак-то, Конак, ай да старик, спасибо ему. Как он тогда орал в телефон, чтобы Фаризат не снимали с фермы, не назначали секретарем сельсовета! Оказался дальновидней Кичибатыра... Не вижу я в общем другой замены Азамату. И если не будет лучших кандидатур, — непременно назову Фаризат...»

Батыр Османович поднялся из-за стола и, подойдя к приемнику, повернул ручку. Передавали сводку погоды. Ночь обещала быть холодной... Вспомнилась почему-то прошлогодняя авария: на горной дороге из-за гололедицы перевернулся автобус. Были жертвы... Уж не тогда ли начали седеть его, Баразова, виски? Видимо, тогда... Как выяснилось потом, причиной аварии были неисправные тормоза. Однако тогда он, Баразов, даже эту беду, эту катастрофу сумел использовать на благо своему району. Таулуев-то мигом примчался на место аварии... И ничего, помогла республика району. Вначале они сами, вместе с Саубаровым и начальником дорожного отдела, приняли временные меры: сделали песчаные насыпи вдоль опасных участков горной дороги... А потом, когда правительство выделило дополнительные средства, наладили и дорожное строительство как следует. Сейчас вроде бы ничего, дороги неплохие, надежные, а все же, зимой особенно, щемит сердце, как бы снова чего не случилось. Горы есть горы...

Сам Батыр Османович, кажется, больше всего на свете любит свое Черекское ущелье! Есть ли на земле место красивее? Правда, каждый хвалит места, где он вырос, но, в самом деле, что может сравниться с Черекским ущельем? Слов нет, красиво и Баксанское — по склонам гор растут там высоченные сосны, сказочные красавицы. А Эльбрус, сияющий Эльбрус, окруженный ореолом прозрачного, как бы светящегося воздуха? А гордость Кавказа — Чегемское ущелье с его живописными водопадами?.. А сам Чегем —стремительный и бурный, с трудом прорубающий себе дорогу в тесных скалах?.. Местами они так близко подошли друг к другу, что человек свободно может перепрыгнуть с одного берега на другой... И в Хуламском ущелье так же... А сверкающие льды Безенгийской стены! Есть ли еще на земле такое чудо? А Голубые озера, а минеральные источники?.. Нет, безнадежное дело — пытаться перечислить все наши сокровища! Потому едут сюда люди — поклониться красоте, налюбоваться ею, унести в своих сердцах хотя бы частицу ее...

Он, Батыр, вырос здесь, он знает каждую тропинку, каждый утес, и не устает восхищаться окружающей красотой, каждый день открывая для себя что-нибудь новое, не замеченное прежде...

Батыр Османович выключил свет и подошел к окну. На фоне звездного вечернего неба четко вырисовывались ветви высоких, раскидистых деревьев. Лишенные листьев, кое-где присыпанные снегом, они напоминали причудливый орнамент на черненом серебре.

«Дерево и зимой красиво, — подумал Батыр. — А вон и мой любимец-орех! Как широко и вольно он раскинул свои ветви! Сам сажал... Недаром наши предки говорили, что тот не мужчина, кто не посадит дерева и не родит сына... Сына у тебя нет, Батыр, а деревья... Деревьев-то, если взять широко, в метафорическом смысле, ты насажал немало. Тем и счастлив... Счастливый полюбит весь аул, а несчастный — только себя... Что-то сегодня тебя потянуло на пословицы, Батыр?..»

Вошла Тоня и сказала, что Борис уже давно подал машину. Да, нужно срочно ехать к строителям на комсомольское собрание, если он, конечно, не хочет поспеть к шапочному разбору.

Батыр Османович очнулся от своих мыслей и стал быстро собираться. Уже одетый, он снял с полки томик стихов Кязима, но, поколебавшись, поставил его на место. Некогда. А как хочется сейчас почитать хорошие стихи...

На улице он еще раз окинул взглядом ореховые деревья. «Как они выросли и окрепли, — снова подумал он, — эти символы народной любви к вождю и вечной памяти о нем... Свидетели наших добрых дел и нашего счастья…»

Часть третья

1. УКРОЩЕНИЕ СТРОПТИВОЙ

Весна выдалась холодная, и река, берущая свое начало в древних ледниках, еще не наполнилась. Обмелевшая и непривычно спокойная, она медленно текла меж крутых берегов, лениво облизывая промерзшие каменные глыбы. Но вот солнце начало щедрей сыпать свои огненные стрелы на землю, и река стала полнеть, надуваться; снова запела она свою старую, громкую песню.

Зазеленела трава на горных пастбищах, и для чабанов наступила горячая пора. На душе у Адемея радостно и тревожно: в отаре начался окот. С первой весенней травкой появляются и первые новорожденные ягнята — так повелось от века, и ничто не в силах нарушить заведенный порядок. Как заботливые молодые мамаши, хлопочут Адемей с Салихом вокруг новорожденных, ревниво оберегая их от малейшей опасности. Даже друг другу доверять перестали — как ни старателен Салих, все равно Адемей не успокоится, пока не осмотрит и не проверит все сам. Отхода пока нет, все ягнята здоровенькие, бодрые, есть и двойняшки.

Азамат и Кичибатыр приезжают сюда каждый день, поочередно. Батыр Османович тоже почти ежедневно справляется по телефону о том, как идут дела. Опыт колхозных животноводов его очень волнует. Если надежды оправдаются, можно будет повсеместно проводить скрещивание горных овец с баранами-кроссбред. А если надежды рухнут, ох, не простит ему этого обком! Да и сам себе он не простит... Надо, пожалуй, съездить своими глазами посмотреть, что у них там получается. Может, пригласить с собой Таулуева? Нет, не стоит. Решив так, секретарь райкома однажды в послеобеденную пору поехал на пастбище.

Дорога из райцентра в горы весной еще живописнее, чем летом. Склоны покрыты густой растительностью. Издали кажется, будто здесь никогда не ступала нога человека. Скоро зацветут дикие яблони и груши, и тогда на темном фоне леса особенно белыми и пушистыми покажутся их кроны.

А дорога все вьется и вьется, медленно подымаясь вверх. Вот уже и в ущелье въехали, потемнело вокруг. «А что если между этими двумя утесами построить канатную дорогу? — подумал Батыр Османович. — Она привлекла бы в наш край туристов... Сиди себе в кресле и любуйся естественной панорамой, слушай неумолчный говор реки. А с того утеса, наверное, открывается вид на Баксанское ущелье... Не такая уж это несбыточная мечта в наше время — канатная дорога. А может, лучше протянуть ее над озером Ариу на вершину Эменли... Тоже здорово!»

В таких размышлениях Баразов незаметно доехал до поворота и, не заезжая в аул, решил отправиться прямиком в чабанскую бригаду.

Нелегко Борису вести машину по каменистым подъемам. Если бы нужно было, Борис, кажется, свой пиджак бросил бы под колеса, да разве этим поможешь делу. Мотор перегрелся, из радиатора валит пар, как из котелка с кипящей картошкой. Борис сидит хмурый, сосредоточенный, будто сам испытывает те же муки, что и машина.

За перевалом стало полегче. Ровное горное плато расстилается вокруг. Говорят, на этой Хуламской поляне прежде устраивали скачки. А где-то еще раньше — Адемей рассказывал об этом Батыру — аулы насмерть дрались за право владения плодородными пастбищами. Потом они как-то помирились и согласились отвести поляну под скачки.

— Не люблю я эти скачки, — сказал тогда Адемей Батыру.

— Почему же?

— Да за что их любить? Несправедливое дело. Побеждает на скачках конь. Правда? А почести и награды достаются наезднику.

— А ты, Адемей, оказывается философ. В самом деле — несправедливое распределение благ... Мне раньше и в голову не приходило, — улыбнулся Батыр Османович.

Теперь, вспоминая этот разговор, он тоже улыбается. Занятный старик Адемей, и о многом, видимо, успел подумать, пася своих овец...

Собаки издали услыхали шум машины и с громким лаем выбежали навстречу. Вдалеке, на зеленой поляне, пасутся овцы, на краю ее возвышается статная фигура Адемея. В извечной библейской позе всех пастухов стоит он, опираясь на герлыгу, посреди своей паствы... Салих окриком призвал собак к спокойствию и поспешил к машине.

— Как дела, джигит? — приветствует Батыр молодого чабана, крепко пожимая ему руку.

— Неплохо, совсем неплохо, даже хорошо, — смущаясь, отвечает Салих и ведет секретаря на дальний край поляны, где Адемей с Жамалом помогают появиться на свет новому ягненку. Старик тщательно обтирает травой маленький мокрый комочек живой плоти... По поляне прыгают ягнята, родившиеся раньше и уже немного подросшие. Овцы с тревожным блеянием бегают за ними. А совсем молодые мамаши не отходят от новорожденных, поглядывая по сторонам испуганными глазами.

На вопрос секретаря о том, как идут дела, старый Адемей тоже отвечает, что дела идут совсем неплохо, можно сказать, даже хорошо.

— Что вы словно сговорились: хорошо да хорошо. Будто не знаете других слов, — шутит Баразов.

— А ты погляди вокруг, — степенно отвечает Адемей. — Если найдешь другое слово, то вот тебе моя папаха. — И старик сдергивает с головы свою старую широкополую шляпу.

— Как же ты собираешься проспорить мне то, чего у тебя нет? — смеется Батыр, глядя на головной убор пастуха. Смеется и Адемей: его видавшую виды шляпу папахой и вправду не назовешь...

— А у тебя и такой шляпы нет, — поддразнивает Адемей, радуясь доброму настроению гостя.

Все вместе осматривают молодых ягнят. Какие они славные, точно игрушечные. И все, кажется, одинаковые, будто их смастерил один и тот же умелый мастер.

Овцы потянулись к овчарне. Она — открытая, просторная, залитая солнцем. Длинные узкие корыта наполнены водой, в кормушках — сытное месиво, рядом и корыта, в которые насыпана соль. Крепкие ворота замыкают ограду, чтобы по ночам овцы не разбредались.

— Молодцы! — радуется Баразов. — Только бы никто не сглазил ваших питомцев.

— А мы привяжем им на шеи разноцветные тряпочки, — откликается Жамал, — говорят, помогает от дурного глаза.

— Лучше уж пусть Адемей поколдует над ними, — добавляет рассудительный Салих.

— Как умею, так и колдую, — улыбается старик.

— Однако, шутки шутками, — сразу посерьезнел Баразов, — а как стукнет нас по затылку — будет не до шуток. Большое дело вы сделаете, товарищи, если сохраните весь приплод без потерь. Основная работа у вас еще впереди. Если эксперимент удастся, — а я на это очень надеюсь, — можно будет распространить ваш опыт на все хозяйства района. Надо подождать до осени.

— Правда твоя, Батыр, — медленно говорит Адемей. — Ягнята — полдела. Посмотрим, как они будут чувствовать себя летом. Мы ведь не собираемся их содержать в закрытых, теплых помещениях. Будут в горах и дожди, и сырость. Земля каменистая...

— Салих больше всего беспокоился о состоянии копыт, — говорит секретарь, глядя на молодого чабана.

— Да, это меня больше всего тревожит. Как увижу хромую овцу — сердце переворачивается.

— Что ж, посмотрим, — говорит Баразов, заканчивая разговор. — Посмотрим, как ваши подопечные будут переносить горные условия, сколько дадут шерсти, мяса. Осень и зима покажут. Специалисты все проверят, а уж тогда будем решать...

И Батыр Османович стал прощаться.

— Не положено гостю уезжать из коша, не отведав нашей еды, — удержал его Адемей.

— Чашку айрана, я, пожалуй, выпью, — ответил ему секретарь, отказываясь от приглашения зайти в кош. — Я спешу, не обессудьте.

Жамал выносит ему кружку пенящегося айрана. Батыр Османович осмотрел кружку со всех сторон, отхлебнул прохладный напиток и сказал:

— Айран-то хорош, спасибо, а вот кружка к нему не подходит.

Адемей мигом понял его и, быстро зайдя в кош, возвратился оттуда с деревянным обрубком в руках:

— А это пойдет? — спросил он у секретаря.

— Береза, что ли? — удивился Батыр. — Откуда она здесь?

— Выпросил у приезжих ребят. К следующему твоему посещению сделаю тебе хорошую кружку для айрана. А пока, может, отведаешь мяса молодого ягненка?

— Адемей, это же грех — трогать их сейчас.

— Мы трудились, как видишь, не покладая рук, — неужели не можем себе позволить поесть свежего мяса?

— Всему свое время. Мы еще у вас попируем, поверь мне. — И секретарь прощается со всеми уже окончательно.

Газик легко катится под гору, но водитель еще крепче, чем прежде, сжимает руль.

— Что, Борис, после дождя сюда на машине, верно, не добраться?

— Да, дорога трудная. На лошади добраться можно.

Выехали на широкую дорогу, напряжение спало, и Батыр Османович погрузился в воспоминания. Вспомнил он почему-то одного незнакомого человека, который однажды зашел к нему в кабинет и назвался его родственником.

— Что ж, я очень люблю и почитаю своих родственников, — ответил ему Батыр. — Пойди, пожалуйста, ко мне домой, я скоро закончу работу, и мы с тобой хорошо побеседуем.

Однако новоявленный родственник от приглашения отказался и стал вдруг просить Баразова, чтобы он похлопотал за него и помог ему получить тепленькое местечко ночного сторожа в колхозном саду. Очень тогда рассердился и огорчился Батыр Османович. Помнится, ответил он так:

— Вот что, брат мой, чем просить меня о протекции, ты бы лучше подумал о том, что скажет обо мне народ, если я на тепленькие места буду назначать своих родственников. Ты что думаешь, направляя на работу в этот район, меня так напутствовали: «Езжай, Батыр, там твоим родственникам плохо живется»... Так, что ли? Поверь, не затем меня послали сюда. Если ты считаешь себя моим родственником и уважаешь меня, — неужели тебе приятно, чтобы я краснел за тебя? Ступай, брат, к себе домой и берись за ту работу, которую поручают...

Обескураженный посетитель ушел, не промолвил и слова. Несколько лет Батыр о нем ничего не слышал. А недавно произошла новая и весьма любопытная встреча с «родственником». Баразов присутствовал на отчетно-выборном собрании горного колхоза. Сидел, как водится, в президиуме. Вдруг с задней скамьи поднялся какой-то человек и попросил слова. Батыр с удивлением узнал в нем «родственника» и шепотом спросил у председателя, кто это.

— Наш знатный кузнец, — ответил председатель, — когда-то был у вас в райкоме и просил, чтобы вы направили его на самый трудный участок работы, вот мы и назначили его в кузницу... Отличный работник, скажу я вам...

А «родственничек» Баразова тем временем уже взобрался на трибуну и оттуда во всеуслышание стал рассказывать о том, какой конфузный разговор произошел у него когда-то с секретарем райкома...

— Народ! — сказал кузнец. — В своей оплошности я уже однажды повинился. Вы знаете — работаю я, не жалея сил, и техника отремонтирована у нас как будто неплохо... Но сегодня я хочу еще раз попросить прощения у вас и у товарища Баразова. Человек, который дал мне тогда совет пойти к нему и попросить его о легкой работе, сидит сейчас среди нас. Я его не буду называть, но пусть он знает, что я ему не прощаю его грех, и аллах, надеюсь, тоже не простит. Вот и все. Сейчас я чувствую себя так, будто сбросил с души большой груз. — С этими словами кузнец сошел с трибуны.

Батыр Османович улыбнулся своим воспоминаниям: неожиданными путями приходят они в голову.

До райцентра было уже недалеко. По дороге заехал в школу-интернат, расположенную в пригожем лесистом уголке. Побеседовав с директором, педагогами и воспитателями, Баразов посоветовал нм завести своих коров и обещал похлопотать, чтобы колхозы выделили интернату по одной корове — колхозам будет ненакладно, а школе — прямая выгода...

Приближаясь к дому, Батыр Османович рисовал себе приятные картины: как детишки получили уже колхозных коров, как старательно они ухаживают за ними, наделяют их ласковыми кличками, спорят о том, чей теленок лучше... Не забыть бы завтра распорядиться...

Батыр Османович не заметил, как подъехал к дому.

Солнце печет вовсю. Только подумать: еще недавно было по-весеннему холодно, а сейчас... Воды в реке сильно поприбавилось. Она уже не походит на спящую красавицу, а скорей, напоминает необъезженного коня, скачущего по утесам. И шум ее изменился: вместо монотонных всплесков, не умолкая ни днем, ни ночью, звучит в ушах гортанная песня. Такие громкие, воинственные песни певали когда-то в старых саклях, притаившихся в самом сердце гор. Густой туман расползается от реки по всей равнине. Нынче перед рассветом неожиданно разразился сильный и долгий ливень, и река просто разбухла от воды.

Множество людей собралось на берегу, смотрят, сокрушенно покачивают головами. Старикам не нравится быстрый, неукротимый бег потока, по их приметам, следует ждать беды...

Башир со своими ребятами — тоже на берегу. Они не на шутку встревожены. Того и гляди, течением снесет перемычку недостроенной плотины. К полудню воды в реке стало еще больше; она уже затопила высокие прибрежные камни, и стало ясно, что перемычка не выдержит. Малкаров с Сокуровым уже здесь. Нужно что-то предпринять, но что? Башир предлагает часть воды отвести в канал, но прораб категорически против:

— Как вы не можете понять — пустить воду по трубам нельзя! Зальет машинный зал, а он еще не забетонирован. И отводной канал, как назло, еще не начали строить.

— Что будем делать? — кричит Асхат. — Перемычка не выдержит!

Прораб принимает мгновенное решение отводить реку в искусственное русло и посылает Асхата, как самого проворного и решительного, за бульдозером и экскаватором.

А река бесится все пуще и пуще. В ее шум вплетаются новые звуки: то бьются друг о друга подхваченные потоком камни. Будто насмерть дерутся старые туры, ударяя друг друга рогами. Но вот на вздыбленной поверхности реки появляются вырванные с корнем деревья, старые доски и бревна — остатки сорванных в верховьях мостов. Положение становится еще более угрожающим: под ударами этих таранов плотина не устоит. Они еще страшнее, чем бушующая вода.

Вскоре подоспел Асхат, пригнавший технику. Прораб сам забрался в кабину экскаватора и, не медля ни минуты, приступил к выемке грунта; бульдозер выравнивал дно. Ребята тоже были тут с лопатами и кетменями, но толку от них немного.

— Эх, рвануть бы динамитом! — предлагает Башир и мчится на машине к дорожникам за взрывчаткой.

Работа кипит, рев экскаватора сливается с шумом прибывающей воды. Со стороны кажется, будто вода и машина соревнуются друг с другом — кто кого.

Вода прибывает неумолимо. Люди, всю зиму тосковавшие по солнцу, торопившие лето, сейчас отдали бы все на свете, лишь бы солнце поскорее скрылось за горным хребтом. Но светило как будто заупрямилось — оно светит все ярче, греет все жарче, растапливая ледники на вершинах.

Вернулся Башир с дорожным мастером, оба они принялись за подготовку к взрыву. С противоположного берега реки хорошо видно, как горит подожженный запальный шнур, как он с каждым мгновением укорачивается, подбираясь к скважине... Грохот взрыва потряс окрестности и мощным эхом отозвался в горах. Освобожденная река ринулась в новое русло, огибая плотину и сметая все на своем пути. Деревья, кусты, камни, несутся в мутном потоке. Уровень воды в реке заметно снижается.

Радоваться, однако, еще рано: вырванные с корнями деревья сгрудились у плотины, грозя разнести ее. Необходимо во что бы то ни стало выловить их. Асхат, Башир и Хусей взялись за это небезопасное дело. В ход пошли привезенные цепи и канаты. Стоя на покачивающихся, скользких стволах, ребята пытаются привязать их к концу цепи, другой ее конец крепко держат их товарищи на берегу. В любую минуту тебя может смыть в воду, затянуть под бревна или сбить проплывающими корягами...

— Осторожней, осторожней! — беспрестанно повторяет Жунус, сжимая в руках конец цепи, которую Хусей пытается привязать к дереву.

— Асхат, вылезай, скорей! — кричит с берега промокший до нитки Башир. — Давай я сам... — Бригадир уверен, что у него дело пойдет успешнее, к тому же он сильно беспокоится за Асхата, зная его склонность к простуде. Но комсорг и слышать не хочет о замене.

— Отпусти немного, не тяни так сильно, — кричит он Баширу, привязывая цепь к ветвям полузатонувшего дерева.

И Хусей уцепил наконец свою корягу. Парни вылезли из воды, и бульдозер начал потихоньку подтягивать деревья к берегу. В этот момент одна из цепей оборвалась, и конец ее пролетел в нескольких сантиметрах от того места, где стоял Асхат. Цепь с грохотом ударилась о бетонную стойку, и на бетоне остался глубокий след. Плохо пришлось бы Асхату, окажись он чуть правее.

Несколько стволов уже удалось вытащить на берег. Но одно упрямое дерево — то самое, с которого сорвалась цепь, все еще не поддается усилиям людей. Видимо, зацепилось за что-то корнями. Особой опасности оно уже не представляет, но Хусей не может успокоиться и просит опустить его на веревках с плотины, посмотреть, в чем там дело, и постараться все же оттащить это проклятое дерево. Вначале все идет гладко: Хусей опускается на полузатонувший ствол и, медленно переступая, подвигается по нему от кроны к корням. Ребята, затаив дыхание, наблюдают за ним сверху, готовые прийти на помощь. Но в эту минуту проплывающее мимо еще одно дерево ударило Хусея сучком. Парень покачнулся — вот-вот свалится в воду. Осторожно натягивая веревку, втаскивают его наверх.

— Ушибся? Больно? Что с тобой? — сыплются вопросы. Хусей отвечает, что ничего у него не болит, но вдруг бледнеет и начинает дрожать.

— Простыл, наверное, — шепчет он непослушными губами, — опять лихорадка...

Сокуров усаживает его в машину и с провожатым отправляет в поселок — нужно как можно скорее доставить парня в медпункт. Шофер гонит вовсю, но тут случается досадная авария — спускает скат, напоролись на покореженный арматурный прут. Вот проклятое невезение! Водитель заменяет скат и, наконец, довозит ослабевшего Хусея до медпункта. Из машины его выносят на руках. Врач определяет перелом двух ребер. Травма серьезная, придется нашему герою на некоторое время забыть о работе.

У плотины снова тревога: прибежали взволнованные люди и объявили, что серьезная опасность угрожает Верхнему мосту — затор из деревьев вот-вот снесет его. Асхат и еще несколько человек погнали туда бульдозер, и все началось сначала. Опять пришлось обвязывать деревья цепями и тащить их из воды. И здесь не обошлось без происшествий — сорвалась наспех привязанная цепь и концом переломила руку стоявшему на берегу старику. Раненый бледно улыбается: хорошо, что руку, а не голову. Его тоже отправляют на медпункт. Но вот самые толстые стволы вытащены на берег. Особенно хорошо потрудился здесь Ахман. С радостью смотрит он, как оседает река, устремляясь в освобожденный проход под мостом.

Уже вечереет, но люди на берегу все не расходятся.

— Если бы это буйство приключилось ночью, — говорит шустрый старикашка с козлиной бородкой, указывая на реку своей кизиловой палкой, — не миновать бы нам беды. С нашей речкой шутки плохи, не одно поколение горцев плакало от ее капризов горькими слезами. Слава аллаху, строители оказались под боком, помогли. Что бы мы стали без них делать? Хорошо еще, что без человеческих жертв обошлось, хотя пострадавшие все же имеются.

Только теперь ребята поняли, как они устали. Промокшая насквозь одежда прилипла к телу, стало холодно. И очень хотелось есть. Попрощавшись с местными жителями, они сели в машину и что есть духу погнали ее к поселку строителей. По дороге, однако, Асхату пришла мысль навестить Хусея. Как были, грязные и промокшие, комсорг с Баширом ввалились в медпункт и, набросив халаты, прошли в маленькую боковую комнатку, где лежал Хусей. Лариса, пригорюнившись, сидела у его кровати. У Хусея лицо горело — начался жар. У Ларисы красные глаза.

— Ты-то чего плачешь? Ведь ты, кажется, не пострадала? — Это Башир, пытается шутить.

— Не могу я видеть его мучения, — тихо отвечает девушка.

— Перестань, сестренка, — говорит Асхат. — Пойдем с нами. Вместо того чтобы подбодрить его, ты сама раскисла...

Хусей попытался повернуть голову к товарищам, но не сумел этого сделать и тихо застонал.

— Крепись, браток, — растерянно говорит Асхат, обращаясь к больному. — Доктор уверяет, что серьезной опасности нет. Все заживет.

— Да я ничего, — с усилием произносит Хусей, — только дышать трудно... Как там, на плотине?

— Полный порядок! — бодро откликается Асхат. — Вода убывает, и Верхний мост мы тоже отстояли.

— Почему не взяли меня с собой на плотину? — с укором говорит Лариса. — Думали, помешаю?

— Нет, просто очень торопились! — отвечает Асхат и, быстро поворачиваясь к Баширу, говорит: — Ну, пошли!

— Да, идите скорей, — гонит их Лариса, — вы ведь промокли до нитки.

— Если ты обещаешь не плакать больше, мы уйдем, — отвечает Башир.

Лариса не знает, что сказать. «Он, наверно, думает, что я буду здесь ночевать, — мелькает у нее в голове. — А может быть, мне действительно нужно остаться здесь на ночь? Но спросить неловко...»

— Нет, Башир, пускай и Лариса идет домой. Ей здесь нечего делать, — говорит Асхат.

— Да, иди... — тихо произносит Хусей, — тут сестра есть, мне ничего не нужно...

Лариса снова наклоняется и кладет руку на его пылающий лоб. «Странно, — думает она, — почему он опять побледнел? Губы белей щек... Нет, никуда я не уйду...»

В эту минуту в комнату входит рассерженный врач:

— Собирайтесь, товарищи! Я вас пустил на три минуты, а вы сколько сидите! Больному это вредно.

— Простите, доктор, мы уже уходим. А Лариса, если можно, пусть еще немного побудет, — смиренным тоном произносит Асхат и, обращаясь к Хусею, добавляет: — Спокойной ночи, друг, не вешай голову.

По пути в общежитие Асхат подумал, что напрасно он все же оставил девушку у постели Хусея. Она еле на ногах держится от волнения.

Башир шагает молча, и думы его о тех, кого он оставил в маленькой комнатке медпункта. «Послушай, Башир, — корит он себя с новой силой, — ты оказался полным идиотом! Ведь только слепой не заметит, что они любят друг друга... А ты? Ловко ты пошутил: ты-то чего плачешь, ведь тебе не больно... Ох, какой я дурак! Приятно, нечего сказать, было Хусею слышать такие слова. Как говорят умные люди: прежде подумай, а потом шути. Не то, смотри, как бы пущенный тобой камень не попал в твою же голову... Слушай, а ведь эта девушка нравится тебе самому! И давно уже. Ерунда какая-то... Уехать, что ли, отсюда? Да как уедешь, когда сердцем прикипел к стройке, к друзьям. Нет, с собой он совладает, все это пройдет, пройдет! Соперничать с Хусеем он не намерен, да и Лариса... Ведь она любит не его, Башира, а Хусея...»

Так шли они, думая каждый о своем, когда из-за угла на них налетел вдребезги пьяный Шамиль. Размахивая руками и не замечая никого вокруг, он изрыгал громкие проклятья:

— Дайте мне ее сюда, эту девку. Я ей косы повыдергаю и брошу под ноги...

Ребята сразу поняли, что речь идет о Ларисе. Башир рванулся было к хулигану, но Асхат удержал.

А Шамиль уже стучит в освещенные окна женского общежития, продолжая ругаться на чем свет стоит.

— Ты что здесь забыл? — еле сдерживая себя, спрашивает у него подбежавший Асхат.

— А тебе что здесь надо?

Однако, увидев подоспевшего Башира, Шамиль счел на благо повернуть вспять и, бормоча себе под нос какие-то несвязные слова, пошел прочь.

— Ну, этот уже никогда не станет человеком, — говорит Асхат, глядя ему вслед.

— Да, — откликается Башир, — а Ахман, по-моему, стал выправляться, после того как его разлучили с Шамилем. Правда? Ты заметил, как он здорово сегодня работал?

— Да, я тоже обратил на это внимание.

Наконец, Башир с Асхатом добрались до общежития. Простившись друг с другом, разошлись по своим комнатам. Асхат, переодевшись в сухое, сразу завалился в постель и скоро уже спал сном праведника, а Башир еще долго ворочался на своей койке, беспокойно перемалывая в мозгу тяжелые, неотвязные мысли. Что ж, как у нас говорят, у девушки может быть тысяча женихов, но замуж она выходит лишь за одного из них. Он, Башир, и виду не подавал, что она ему мила. По доброй воле выбрала она Хусея. Красивая она, умная и умеет вести себя. Ее все любят и уважают... Этот болван Шамиль, конечно, не в счет. Надо будет поутру, когда он проспится, приструнить его как следует, чтоб и думать забыл о Ларисе... А сколько есть на свете легкомысленных женщин, не уважающих ни себя, ни других! Зачем далеко ходить — дружок его, Саша, женился на одной такой вдовушке. Ну и вдовушка! Чем только она понравилась тихому, скромному парню? Видно, такие женщины умеют нравиться, умеют заставить полюбить себя... До сих пор не может Башир забыть первого посещения молодоженов. Как она тогда на него уставилась, своими круглыми навыкате глазами. И сразу же начала с ним заигрывать. А вино пила наравне с мужчинами... Изменяет, должно быть, Сашке. Когда ни придешь к ним — ее дома нет. Тьфу! Срам вспомнить...

Нет, Лариса не такая... Рядом с этой вдовушкой она как безвинная овечка. Грешно даже сравнивать их... Ах, Лариса, Лариса...

Заснул Башир лишь на рассвете.


Вот и закончен весенний сев в районе. Осталось засеять последние участки кукурузы; идет посадка картофеля. И тут, как по заказу, пошли дожди. Люди довольны: весенний дождь — предвестник урожая, его встречают, как самый радостный праздник.

Азамат по пути с терского участка, под аулом Арабан, попал под живительный ливень. Истомленный жарой и духотой, он с радостью подставляет голову под прохладные струи. Промок насквозь, но как хорошо дышится — и на душе легко. В приподнятом настроении он зашел в райком партии, где на втором этаже носом к носу столкнулся с Батыром Османовичем.

— С приездом, Азамат! — приветствует он старика.

— Спасибо. Слушай, ты, я вижу, куда-то сильно торопишься?

— Да, прости, и, если у тебя нет ко мне спешного дела, я действительно потороплюсь, меня ждут.

— Спешного у меня к тебе ничего нет. Ехал снизу — дай, думаю, зайду, навещу старого друга.

— Ты, я вижу, здорово промок. Что, внизу тоже дождь?

— Нет, до Арабана дождя не было, но теперь, может, он уже дошел и туда.

— Мы ему крепко наказывали, чтоб дошел, — шутит Батыр Османович, — ты домой?

— Домой.

— Ну, тогда прощай. Позвони мне завтра, пожалуйста. Понимаешь, приехал гость из Москвы, ждет меня у Голубого озера — опаздываю...

— Езжай, езжай, счастливого тебе пути, — напутствует секретаря Азамат.

Сели по машинам и поехали. Впереди Баразов, за ним — Азамат. Проезжая мимо объединения «Сельхозтехника», старик, как приученный конь, решил заехать туда, похлопотать насчет запасных частей к тракторам. Вдруг привезли! Можно ли упускать такой случай?

Машина секретаря райкома, во все стороны разбрызгивая грязь, скрылась за поворотом.

Дождь прекратился. Многоцветная радуга легким, воздушным мостом соединила Тогай-Баши с Чегет-Сыртом. Блестит, сверкает в солнечных лучах... Батыр Османович любуется причудливыми переливами красок. Существует, думает он, старое поверье: если бесплодная женщина пройдет под радужным мостом, у нее непременно родится мальчик. Кто это придумал? И почему именно мальчик? А вдруг девочка?.. Как хорошо, что прошел дождь! Нее мы, кажется, научились предусматривать и планировать, только дождик не закажешь по графику. Жаль впрочем, что гость пожаловал в такую погоду. Если он хоть немного знаком с сельским хозяйством, то, наверное, порадуется вместе с нами. А если приехал любоваться красотами природы, к чему ему ливень? Но разве сейчас не красиво кругом? Блестит на солнце мокрая трава, промытый дождем воздух чист и прозрачен... Интересно, бывает ли в Москве радуга? Вроде бы я ее там никогда не видел... Наверное, и там бывает, но за громадами домов ее не видно... То ли дело у нас! Эх, в таких местах жить бы человеку до ста лет, а еще лучше — до двухсот... Непременно до двухсот...

2. ВСТРЕЧА

Ждать да догонять — что может быть хуже? Кто сам не испытал мук долгого и томительного ожидания, не поймет этого.

Медленно текут мгновения для путника, который в знойный день с трудом добрался до первого дома селения и ждет не дождется, пока хозяин вынесет ему воды. Что же говорить о тех, кто ждет встречи с любимым человеком не час, не день и даже не месяц, а целую долгую зиму? «Правда, — думает Назир, — письма дают известное утешение, создают иллюзию общения, но ненадолго, а потом — снова тоска, жажда встречи...»

В эту зиму Назир так и не решился приехать в Москву, хотя Валентина усиленно приглашала его. Может быть, Ариубат и могла бы подтолкнуть его и помочь ему преодолеть нерешительность. Да, видно, счастливые люди слишком заняты своим счастьем: слишком быстро забывают они о том, с каким нетерпением прежде сами ждали свидания с любимыми. Одно ее слово — и он бы полетел к Вале без оглядки. Но Ариубат не сказала этого слова, а сам Назир не сумел побороть свою робость.

Правда, они с Валей все время обмениваются письмами, а и последнее время — и по телефону часто беседуют: то он позвонит ей, то она вызовет его. Уже все телефонистки в райцентре узнают его голос. Раньше он и в Нальчик-то редко звонил, а теперь, извольте видеть, Москву ему подавай...

Время, оставшееся до приезда любимой, Назир измеряет теперь уже не днями, а часами. Об их отношениях с Валей, кроме Ариубат, по-прежнему никто не знает. Даже Асхату она ничего не сказала. Назир очень просил ее об этом.

На днях Ариубат не удержалась и здорово подшутила над Назиром. Дело было так: влюбленный почтальон по заведенному обычаю сидел вечером на почте и ждал Валиного звонка, а Ариубат из своей комнатки в Совете позвонила ему и измененным голосом сообщила, что его вызывает Москва. Долго, посмеиваясь, слушала она, как Назир, надрываясь, кричал: «Алло, алло, Москва, Валя, ты меня слышишь?..» А потом тихонько повесила трубку. Тогда Назир стал звонить на междугородную станцию и бранить телефонистку за то, что прервали его разговор с Москвой. А та, искренне негодуя, спрашивала его, не с луны ли он свалился. Тут только Назир догадался, что эта была проделка Ариубат и позвонил ей:

— Неплохо ты меня разыграла...

— Ничего, стерпишь. Ты тоже не раз подшучивал надо мной. Времена меняются, и я плачу тебе той же монетой. Сильно скучаешь? Когда приезжает невеста?

— Тише ты, услышат! — шипит в трубку Назир.

— Что, испугался? Вспомни, как ты со мной поступал, негодник!

— Я всегда восхищался тобой.

— Что ты сказал? Повтори, пожалуйста.

— Я говорю, что всегда восхищался тобой...

— То-то! Ну а все же, когда она приезжает?

— Жду вот звонка, сегодня должна сообщить.

— Хочешь, поедем встречать вместе?

— Не стоит, пожалуй. Валя будет чувствовать себя неловко.

— Она ведь знает, что мне все известно о ваших отношениях, — сама дала мне понять это во время нашей встречи. Я в глазах ее тогда все прочитала...

— Нет, нет! И что скажет Асхат?

— Да перестань ты, наконец, скрытничать. Скажем Асхату все как есть и возьмем его с собой.

— Даже не заикайся! Я сам скажу, когда будет нужно.

— Ладно, тебя не переспоришь. Сообщи хоть время приезда Вали.

— Ладно. Спокойной ночи!

— Спи спокойно.

— Благодарю. В следующий раз, красавица, ты меня не обманешь, — тихонько говорит Назир и кладет трубку.

Ранним утром Назир подошел к сельсовету и, подсунув под дверь записку для Ариубат: «Я уехал», поспешил к автобусной остановке. А машина почему-то все не подходит. Что за чудеса? И почту не привезли. Назир сразу сообразил, что прошедшие дожди где-то размыли дорогу, и надеяться на автобус не приходится. Позвонил в райцентр, оттуда ответили, что автобус вышел в положенное время, а что с ним приключилось в пути, — они не знают... Назир кинулся искать лошадь. Однако и тут ему не повезло: не только бригадира он не застал дома, но даже и бригадирова жена на сей раз отсутствовала. Обычно-то она целыми днями сидела на своем крыльце у дороги и поносила всех проходящих мимо, независимо от их возраста, пола и общественного положения. Бросился Назир в правление колхоза — и там, как назло, никого нет. Что будешь делать? Вспомнил о своем давнем друге — стороже колхозного сада Каитмырзе. Этот славный старик, в отличие от других сторожей, был известен своей любовью к детям. Назир привязался к нему еще со школьных лет. Однако и Каитмырзы с его лошадью не оказалось на месте — с утра поехал на ферму к сыну с каким-то поручением от своей старухи, которая и сообщила об этом обескураженному Назиру.

Совсем приуныл почтальон и решил уж было идти пешком до развилки дорог, но тут он услышал дробный перестук копыт, доносящийся с верхнего конца аула. Вмиг направился он в ту сторону. Но, к счастью, сообразил, что и лошадь не стоит на месте, а движется со своим всадником к центру. Быстро переменив направление, Назир поспешил навстречу всаднику.

Всадник, оказавшийся знатным чабаном Салихом, сразу же согласился на время уступить Назиру своего коня. Какой же истинный горец не поделится конем с другим горцем? Особенно если тот торопится по неотложному делу. А уж на лице у нашего Назира все было написано, за километр видно: огонь нетерпения сжигает его душу.

— Пожалуйста, дорогой, — ласково сказал Салих и, спешившись, помог Назиру вдеть ногу в стремя. Доброе лицо Салиха засветилось улыбкой.

Назир тут же отправился в путь, даже забыл поблагодарить Салиха, но, отъехав немного, вспомнил и обернулся:

— Спасибо!

— Да постой же, плетку возьми! — в свою очередь крикнул Салих, подбегая к нему.

Назир еще раз поблагодарил товарища и, хлестнув плеткой ни в чем не повинного коня, во весь опор пустился вниз по дороге — навстречу своей судьбе. Судьба эта, конечно же, рисуется ему сейчас в образе светловолосой красавицы, которая, стоя у окна вагона, радостно устремляет свои голубые очи навстречу горам. Полетел бы к ней соколом, да приходитсяехать шагом, пропуская мимо стада коров и отары овец, которых перегоняют на летние пастбища. А время идет, вот уже и лес впереди, недалеко и до ущелья. Занятый своими мыслями, Назир не успел спросить у встречных пастухов, что случилось с дорогой, не размыло ли ее дождем. Но вот путь освободился, и Назир снова погнал коня вперед. Конь устал, весь в мыле, тяжело дышит. Парень пожалел его — весна, откуда животному взять сил? Немного проехали шагом, а потом Назир снова погнал коня вскачь.

А вот и ущелье, и, конечно, в самом узком месте — обвал. «Так и есть, — подумал Назир. — Однако и по другую сторону поврежденного участка машины не видно. Значит, где-то еще размыло дорогу». Медленно переведя коня через опасное место, Назир поехал дальше. Обвалов больше не встречалось. «Экие лодыри, — сетует Назир, — доехали до половины пути и повернули обратно... Здесь двоим-то на час работы... Ладно, возвращаться не буду, поеду дальше и, если возле моста найду кого-нибудь, отправлю лошадь назад, а сам попрошусь на попутную машину...»

От спины коня валит пар. Устал, бедняга... Жалея его, Назир спешился и некоторое время шел по гладкой, смытой дождями дороге. Умное животное будто читает его мысли, послушно идет следом, благодарно дышит ему в затылок, даже уздечку натягивать не надо. Не доезжая до моста, Назир снова сел верхом и не спеша поехал дальше. У моста никого не было. Назир посмотрел вниз на дорогу, оттуда тоже никто не подымался. Парень спешился, отпустил подпругу и привязал коня к дереву. Потом, когда он немного отдохнул и отдышался, Назир спутал его и пустил пастись. Проголодавшееся и усталое животное жадно набросилось на сочный корм. Видно, приучен конь к трудным, далеким дорогам и за свою долгую жизнь не раз пересчитал все камни на этом пути. Знает, должно быть, все полянки по обочинам и где какая растет трава... Привык послушно следовать за своим хозяином...

Со стороны Красивых озер спускается машина, но Назир не останавливает ее. Лошадь-то оставить не на кого. Приходится только завидовать пассажирам и терпеливо дожидаться встречных людей. «Вот досчитаю в уме до ста, — решает Назир, — и, если никто не появится, доеду до колхоза и оставлю там лошадь, а завтра вечером, на обратном пути, заберу...» Считает он медленно, не спеша... Ближе к ста — еще медленней. На дороге никого. Снова начал считать; время близилось к вечеру. «В такую пору кто ж отправится со скотом в горы?» — подумал Назир и стал распутывать коня. В это время со стороны школы-интерната послышались мычание и рев скота. Назир прислушался: колхозное стадо или гулевой скот? На сей раз парню действительно повезло. Пастухи гнали стадо в сторону его аула, и он упросил их довести коня до места и вручить хозяину. Сам же остановил попутную машину и помчался на ней в Нальчик. Наконец-то! Может, на легковой было бы побыстрей, но сойдет и грузовик.

Ночь он провел в гостинице, а утром чуть свет поспешил на вокзал. Сейчас весна, рассветает рано. Будь это зимой, можно было подумать, что уже поздно... На улицах ни души, и до прихода поезда еще много времени. Но Назиру все равно — утро или полночь... Большими шагами меряет он перрон, мучительно размышляя над тем, что он скажет Борису Петровичу, если тот спросит, откуда он, Назир, узнал об их приезде. «Может, сказать, что узнал от Вали? А если она что-нибудь другое придумала? Досадно, что не успел условиться с ней позавчера, когда говорил по телефону...»

Вдалеке послышалось пыхтение паровоза. Сердце у Назира застучало так быстро, будто он только что пробежал стометровку.

«Валя говорила, их вагон — пятый, где он остановится, хотел бы я знать?» — думает Назир, бросаясь то в один, то в другой конец платформы. Но вот в окне вагона он увидел знакомое смеющееся личико... Поезд остановился, а Назир все не знает, как ему поступить: бежать ли навстречу или стоять на месте. Из вагона вышел улыбающийся Борис Петрович.

— А, мой друг Назир! Какой молодец, что приехал нас встретить! — И старик сердечно расцеловал смущенного парня.

В дверях вагона показалась Валя. Назир поспешил к ней и подхватил ее вещи.

— С приездом, Валя! — только и нашелся он ей сказать.

— Спасибо, Назир! Ой, как ты поправился! — Валентина тоже явно не знает, о чем и как ей говорить с Назиром в присутствии Бориса Петровича.

— Зимой, кроме еды, других забот у нас нет, — в тон ей ответил Назир. — А где же Николай?

— Приедет через день-два.

Назир заботливо усадил приезжих в такси, сам устроился рядом с водителем. По приезде в гостиницу он помог им отнести вещи в номера и, усевшись в холле, стал дожидаться, пока они приведут себя в порядок. Вскоре на лестнице показалась сияющая, нарядная Валя. Села рядом с ним на диван, но... говорить им по-прежнему было не о чем. Казалось, сбылись все их мечты — они снова вместе после долгой разлуки, им никто не мешает... Наконец Валя и Назир громко рассмеялись, и лед молчания был сломан.

— Над чем ты смеешься?

— Над нами обоими. Так ждали встречи — и молчим... а ты?

— Просто мне радостно смотреть на тебя. Если бы ты знала, как я соскучился... Посиди вот так, молча, а я буду смотреть на тебя. — И Назир взял девушку за руку.

— Что-то задержался Борис Петрович! Пойду узнаю, что с ним, — шепчет Валя.

— Погоди, я сам пойду, — тоже шепотом отвечает Назир и, быстро поднявшись, взбегает по лестнице.

Валя смотрит ему вслед и вспоминает горного тура, которым любовалась прошлой осенью перед отъездом. Таким же стремительным и легким был его шаг.

Назир возвращается быстро.

— Ну что, идет?

— Нет, говорит, что хочет немного отдохнуть с дороги. Велел не ждать его и еще велел, чтобы я показал тебе наш парк.

— Что ж, пошли. Я нисколько не устала, — говорит Валя и сама берет Назира за руку.

Так, по-детски держась за руки, они и вошли в главную аллею парка. Идут молча, вбирая в себя неизъяснимую прелесть весеннего утра. Воздух чист и прозрачен, в небе ни облачка. Восходящее солнце начинает свой дневной путь: сначала позолотило вершины гор, потом спустило свои лучи в предгорья, поросшие темным лесом, а вот они дошли и до нашего парка, высветлили песок на дорожках, заиграли в буйной зелени деревьев...

— Господи, как хорошо! — прерывает молчание девушка.

В парке пусто — гуляющих пока нет. Солнышко поднялось повыше, сейчас его лучи добрались уже до лощин и распадков, прогоняют тени из их последних убежищ. Птичий хор, как бы приветствуя наступление нового дня, заводит свою извечную многоголосую песню. Валя чутко прислушивается к птичьим голосам. В них явно намечается какой-то лад и порядок. Каждая певунья вступает в общий хор в свое время, потом замолкает, потом опять в нужный момент начинает сольную партию. Трели, щелканье, свист, сливаются в единую удивительную симфонию — ликующую, нежную, неповторимую.

Щеки у Вали разрумянились, голубые, в цвет неба глаза блестят. Много ли нужно человеку для счастья? Только такое вот ясное утро, да пенье птиц, да зелень деревьев, да рука Назира в твоей руке — вот и все...

— И осенью здесь, наверное, чудесно, — говорит Валя. — Жаль, что в прошлом году, когда мы с тобой так бестолково разыскивали друг друга, не успели побывать здесь перед разлукой.

— Да, это все по моей вине, но сейчас мы наверстаем упущенное. Правда?

В ответ Валя молча сжала его руку...

Так дошли они до «третьей скамейки», любимой скамейки Назира. Розы, правда, еще не цветут, но все равно здесь хорошо — и мимо пройти никак нельзя. Назир останавливается:

— Может, посидим немного?

— Ты устал?

— Нет. Посидим просто так. Это мое любимое местечко...

Валя охотно усаживается рядом с Назиром на «третьей скамейке». Широким жестом он показывает ей на высокие, стройные сосны, что стоят чуть поодаль дороги.

— Посмотри, я называю их княжнами.

— А ты их видел когда-нибудь, княжен-то? — смеется Валя.

— Нет, сроду не видал, — честно признается Назир, — но я представляю их себе по песням и сказкам, они, наверное, были такими же стройными, гордыми и величавыми.

— Да ты поэт, — снова смеется девушка.

— Тут любой станет поэтом, право. А знаешь, сколько здесь всяких цветов будет летом и осенью — море!

— Да, Николай мне рассказывал о том, как ты тогда водил их по парку... В тот день, когда мы с тобой искали друг друга и не нашли...

— В тот день, — улыбается Назир, — мы долго сидели с ним и Борисом Петровичем на этой скамейке...

— В тот день... — тихо повторяет Валя и придвигается ближе к Назиру. Он крепко прижал ее к себе, и она не оттолкнула его.

— Валя!

— Что?

— Я соскучился по тебе...

— И я...

Так сидели они довольно долго. Потом Назир рассказал, с какими приключениями добирался он вчера до Нальчика.

— Значит, мы не сможем добраться до места!

— Ну, теперь-то дорогу, наверняка, починили. Да, Валюша, ты до сих пор не сказала мне, где вы собираетесь работать в этом году.

— Борис Петрович наметил Чегемское ущелье. Это так далеко от вашего аула... — И девушка неожиданно заплакала, припав головой к груди Назира.

Он растерялся: ему еще не приходилось иметь дело с плачущими женщинами.

— Перестань, Валюша, перестань, — твердит он, поглаживая ее по волосам, — сегодня у нас такой радостный день, не плачь, прошу тебя...

— Я не плачу, — отвечает Валя, и начинает плакать уже по настоящему, всхлипывая и вздрагивая.

Назир крепче прижимает ее голову к своей груди.

— Назир, — шепчет она сквозь слезы, — почему так бьется у тебя сердце?

— Оно горит, понимаешь, горит... У меня пожар сердца, Валюша... Помнишь, как у Маяковского... Я люблю тебя...

Валя обвивает руками шею Назира.

Как хорошо, что вокруг никого нет... Лишь вдалеке, на Комсомольской аллее, маячат фигуры отдыхающих. У каждого возраста свои заботы. Пожилые люди, пытаясь вернуть ускользающую молодость, степенно совершают свою утреннюю прогулку или бегают по аллее мелкой трусцой. Какое дело Вале и Назиру до них, а им — до молодых влюбленных, застывших в тесном объятье на тенистой садовой скамейке!

Парень целует девушку, она вырывается из его рук, но не бранит его, а только говорит:

— Пошли... Засиделись... Покажи мне парк.

— Ладно, — Назир неохотно поднимается со скамьи. — Сегодня до вечера — я в твоей власти. Приказывай.

— Ты что, собираешься сегодня уехать?

— Работа, Валюша. Что делать? Но до вечера еще далеко.

— А потом что — Чегемское ущелье?

— Забудем о нем сегодня. Все же это не Москва, правда? Найдем какой-нибудь выход.

Так, смеясь, грустя и по временам останавливаясь, чтобы потеснее прижаться друг к другу, дошли они наконец до канатной дороги. Перед ними расстилалась озерная гладь.

— Что, дорогой мой, дорога сегодня работает? — Валя слегка краснеет: она впервые назвала его дорогим.

— А как же! Вчера вечером я специально приходил сюда и просил, чтобы сегодня ее непременно пустили — ради приезда моей Валечки. Только сейчас еще рано: солнце еще не согрело Кизиловку, не высушило росу — у тебя ножки промокнут.

— За такую заботу — спасибо тебе, мой рыцарь.

— Служу моей даме...

Озеро лежит тихое, не шелохнется. Четко, как в зеркале, отражаются в нем растущие на его берегах деревья. Линия канатной дороги, отражаясь в воде, напоминает нитку, а кресла, висящие на канате, — перстни. Но вот на блестящей поверхности озера промелькнула тень большой птицы. Валя подняла голову — над озером кружил орел.

— Милый, молчи, мы вспугнем его, — шепчет девушка.

— Но он высоко, и ему до нас нет никакого дела.

— Молчи, прошу...

Долго стояли они, обнявшись, наблюдали полет двух орлов, одного в небе, другого — в зеркале озера... Потом, будто не желая мешать им, огромная птица улетела в сторону Долинска.

Медленно кружа по парку, Назир и Валя прошли мимо аттракционов и направились к курзалу. Теперь отдыхающие стали чаще попадаться на их пути. Валя с Назиром не обращали на них ровно никакого внимания. Для обоих сейчас ничего на свете не существовало, кроме их самих да этого неповторимо прекрасного, наполненного солнцем и птичьим щебетом утра.

— Не устала?

— Что ты! Мне кажется, я могу сейчас пешком дойти до Дыхтау. Только бы с тобой вместе...

— Не проголодалась?

— Нисколько. Я сыта воздухом. — Валя засмеялась.

— Ошибаешься, дорогая. На нашем воздухе аппетит лишь разгорается...

Валя расспрашивает Назира о старом Ачахмате, об Ариубат, Асхате, Ахмане. Назир подробно рассказывает ей о них. Известие о том, что Ахман сильно пьет, огорчает ее, Назир говорит, что, по слухам, парень начал выправляться. Стали вспоминать день их первого знакомства.

— Помнишь, что ты сказал мне, когда Азамат познакомил нас? — спрашивает Валя.

Назир, разумеется, очень хорошо помнит, но ему приятно услышать это еще раз из Валиных уст.

— А что я сказал тогда?

— Сказал, что писем писать не будешь, а все, что захочешь мне сказать, будешь передавать устно. Ну, почему же ты не выполняешь своего обещания, почему молчишь?

— Я не молчу, а все время повторяю: дороже тебя у меня нет никого на свете.

— А был кто-нибудь раньше?

— Никогда.

— Поклянись.

— Чем же?

— Чем хочешь, иначе не поверю.

— Но ведь клятва — это тоже слова. Неужели, не веря словам любви, ты поверишь словам клятвы?

— Я верю тебе, Назир, верю во всем... Знаешь, это ведь из-за меня Борис Петрович решил ускорить наш приезд на два дня.

— Я бы, наверное, умер от тоски, если б нужно было ждать еще два дня.

— Правду говоришь?

— Клянусь!

— Вот ты уже клянешься. А ведь не хотел... Ты ведь тоже сразу понравился мне. Еще при первой нашей встрече...

— Чем же?

— Не знаю. Может быть, свободной, непринужденной манерой говорить. Может, тем, что ты сразу показался мне иным, не таким, как другие. Я тогда сравнивала тебя с Николаем...

— Все никак не можешь забыть Николая,

— Перестань!

— Ты же сама заговорила о нем.

— Прости.

— Считай, что уже простил, — улыбнулся Назир, — видишь, как быстро я исполняю твои желания. Говори еще, я слушаю...

— Полюбуйтесь-ка на него! Как ему нравится слышать о себе приятное...

— А кому это не нравится?

— Кто вас, парней, знает? Нам, девушкам, это очень даже приятно. Особенно когда нам говорят такие вещи ребята, которые и нам небезразличны.

Так дошли они до курзала в Долинске. По пути фотографировались вдвоем у бродячего фотографа. Тот, видимо, понимал, что имеет дело с влюбленными и все время многозначительно улыбался, стараясь выбрать наилучшее освещение и поворачивая их то в одну, то в другую сторону. Карточки обещал прислать Назиру домой...

Солнце уже припекало.

— А в Москве еще прохладно, — задумчиво сказала Валя, — уж здесь погреюсь как следует...

— Грейся. Мы не жалеем своего солнца.

— Какой ты щедрый.

— Знаешь, два дня тому назад стояла у нас такая жара — и в середине лета не часто бывает. В горах ледники раньше времени начали таять и реки вышли из берегов.

— Хотела бы я посмотреть...

— Зрелище, конечно, красивое, да чуть беды не было: едва не снесло плотину на строительстве...

Валя любуется нарядными зданиями санаториев и домов отдыха, ажурными беседками, белеющими на фоне зелени. Назир рассказывает ей обо всем, мимо чего они проходят, — эти места он знает, как свои пять пальцев. Молодые люди уже изрядно устали, но уходить им не хочется.

Назир предложил зайти в ресторан — немного отдохнуть и подкрепиться. Валя охотно согласилась. По дороге разговаривали об общих друзьях и знакомых,

Назир передал Вале привет от Ариубат. Потом речь зашла о Борисе Петровиче.

— А ты догадываешься, почему он сегодня не пошел с нами? — спрашивает Назир и сам себе отвечает: — Не хочет мешать нам, вот почему.

— Да, — подтверждает Валя. — Я же тебе и в письме писала. Он все понимает, только не показывает вида, чтобы не смущать нас.

— Мне тоже так кажется. В прошлом году, когда я приехал сюда и не нашел тебя, он так переживал, ты бы посмотрела на него.

— Замечательный человек!

— Он чем-то похож на нашего Батыра Османовича.

— Вашего секретаря райкома? Я слышала о нем от Бориса Петровича. Он его очень хвалит.

— Знаешь, какой он, наш Батыр? Диву даешься, откуда у него столько знаний. Начнет говорить — заслушаешься. Но не краснобай какой-нибудь, он очень деловой, обязательный. Никогда не дает пустых обещаний и не откладывает на завтра то, что можно сделать сегодня. Люди вовсе не боятся его — он очень простой. Но любой сделает для него все, что он ни попросит... Любят и уважают его, вот что.

— И Потапов то же говорит. Он хочет непременно встретиться с ним и посоветоваться о дальнейших изысканиях. Хотя Чегемское ущелье находится в другом районе? Правда?

— Да, в другом. Но это не особенно далеко, по другую сторону хребта. Через перевал.

Девушка не может понять, как это все расположено по отношению к Нальчику и — к Назирову аулу... Назир прутиком чертит ей план на песке. Конечно, рассказать легко. Но на самом же деле — путь неблизкий и трудный. Но, как говорят, для влюбленных нет трудных дорог. Не дальше же Москвы, в самом деле!

Оба понимают это, но все же им грустно. Идут молча, думая об одном и том же.

— Я бы запретила автобусам курсировать между Нальчиком и Долинском, — неожиданно произносит Валя.

Назир рад, что она переменила тему разговора, и в душе хвалит ее за это. Ему самому хочется отвлечься от печальных размышлений о предстоящей разлуке.

— Почему? — охотно откликается он.

— Вместо того, чтобы идти пешком по этому сказочному парку и дышать свежим воздухом, люди трясутся в душном автобусе. Глупо же...

— Но ведь многие спешат на работу.

— Пусть встают пораньше...

Отдыхающие группами и поодиночке выходят из помещений. Одни, с мохнатыми полотенцами в руках, торопятся к озеру или на процедуры. Пожилые идут не спеша, беседуют друг с другом. Есть и такие, что тяжело опираются на палочку, но их немного. Общее впечатление от толпы — бодрое, праздничное: безмятежные, отдохнувшие лица, громкий смех, шутки.

— Самое лучшее купание у нас на Белой речке. — Назир вдруг спохватился, что он плохо выполняет свои обязанности гида. — Это как бы окраина курорта, большое селение раскинулось в лесу и на берегу реки. Там тоже очень красиво, и когда-нибудь мы с тобой обязательно там побываем.

— Непременно, Назир, и выкупаемся в Белой речке... Только когда?

На этот вопрос Назир, к своему великому огорчению, не мог ей ответить.

Повернули к озеру. В нем уже было много купающихся.

— Господи, ведь вода-то еще холодная, не согрелась, должно быть! — воскликнула Валя, поеживаясь. — Впрочем, — прибавила она, немного подумав, — есть такие любители, что и зимой купаются, моржи...

Незаметно подошли к ресторану. Он уже открыт, заманчивый запах шашлыка оповещал об этом, не оставляя места сомнениям. Молодые люди сели за столик на открытой веранде, над озером. Назир заказал шашлыки и шампанское. Валя попробовала было возражать и предложила ограничиться кофе с булочками, но Назир настоял на своем:

— Как можно не отметить такой день, Валюша? — И, торжественно подняв полный бокал, Назир пожелал своей любимой столько счастья и радости, сколько она сейчас видит листьев на деревьях и травинок на земле.

— Не слишком ли много? — смеется девушка. — Этого счастья хватило бы всем людям на свете.

— А мы не жадные, мы с ними поделимся! — серьезно отвечает Назир. — Ешь, шашлык нужно есть горячим.

— Вкусно! — искренне восторгается девушка. — Никогда не ела ничего подобного!

— А это потому, что у нас шашлык готовят особым способом, на древесном угле и обязательно — на шампурах.

— А у нас его жарят на сковородке, на газовой плитке. Вот разве на даче можно на костре...

— А у вас есть дача?

— Нет, конечно... — И снова они оба весело смеются.

Назир наполняет бокалы и уговаривает девушку выпить еще. Она решительно отказывается и ему не советует тоже. Он горячо уверяет ее в том, что он вовсе не пьяница, но что сегодня, дескать, такой день. И Вале не остается ничего другого, как согласиться.

— За наше счастье! — глядя ей и глаза, говорит Назир. — Знаешь, по нашим обычаям этот тост должен был бы произнести кто-нибудь другой, но сегодня нам больше никто не нужен, правда?

— Никто другой нам не нужен, — тихо повторяет Валя его слова и выпивает вино до дна.

Все, что связано с Назиром, — хорошо. Валя задумалась, и Назир тотчас забеспокоился:

— Что ты приуныла? Голова разболелась?

— О нет... Ничего у меня не болит. — И Валя сама кладет свою тонкую белую руку на такую широкую, крепкую и надежную руку Назира...

— Погляди, Валюша, — говорит он, показывая ей на противоположный берег озера. — Видишь белые пятна среди зелени — будто снег лежит на деревьях?

— Вижу, а что это? Неужели снег?

— Глупенькая, это цветут в лесу дикие яблони и груши. Правда, красиво? Я их очень люблю. А знаешь, как цветут весной каштаны? Кажется, нет ничего красивее.

— Хочу посмотреть на цветущие каштаны.

— Я и сам мечтал показать тебе их. Но теперь поздно, они отцвели...

— Давай поищем, может, найдем хоть одно дерево с цветами.

— Давай!

Назир расплачивается, и они выходят из ресторана. Валя оборачивается и долго смотрит на приветливую веранду, на озеро, на цветущие деревья вдали. Будто хочет навсегда запомнить все это и унести с собой.

— Слышишь, — говорит она Назиру, — птицы замолкли.

— Завтракают, наверное, — шутит он, — едят свой шашлык и пьют свое вино. Валя, — неожиданно спрашивает Назир, — что говорит твоя мама?

— О чем?

— О твоей поездке.

— Знаешь, раньше она страшно боялась. Представляла себе Кавказ по Лермонтову: будто все кавказцы ходят с длинными кинжалами и похищают девушек без их согласия... Ты бы мог меня похитить, Назир? Ну, пожалуйста, я сама прошу тебя об этом! — Валя засмеялась. — А теперь, после того, как я много рассказывала ей о жизни на Кавказе, она успокоилась... Хотя этой зимой зазвала к нам в гости Бориса Петровича и долго расспрашивала его обо всем — о ваших обычаях, привычках, нравах... Видно, чует ее сердце что-то неладное... Может, все-таки украдешь меня, а?..

Из курортной зоны они уже вышли. Теперь отдыхающие попадались уже не так часто, но народу в парке не убавилось. Сейчас здесь больше всего, пожалуй, детей. Их звонкие голоса, соревнуясь с птичьим щебетом, заполняют все уголки. Оживленные, румяные мордашки высовываются из окошек вагончиков детской железной дороги. А вот ребятишки катят в забавной коляске, в которую впряжены маленькие лошадки-пони с бубенчиками на шее. Малыши под присмотром бабушек деловито копаются в песке.

Валя с Назиром дошли до гостиницы. Нальчикский парк манит их назад, точно раскрывает им свои объятия: «Добро пожаловать!» О, они еще вернутся сюда, непременно вернутся!

...Однако, как сказал некогда мудрый нарт: любое дело имеет не только начало, но и конец. Подходит к концу и этот прекрасный день. Наступает час разлуки. А как не хочется расставаться...

К вечеру Валя с Борисом Петровичем пришли на автовокзал проводить Назира. В глубине души девушка надеялась на то, что дорогу еще не успели починить и поэтому Назир и задержится в городе. Надежды, однако, оказались тщетными. Когда объявили посадку на автобус, Валя чуть не расплакалась. Она низко опустила голову, чтоб никто не заметил ее слабости. Подошел Назир с билетом в руках. Непонятно, почему Борис Петрович именно сейчас направился к киоску за газетой. Видимо, забыл, что краешек свежей газеты выглядывал у него из кармана...

Назир взял Валю за руку.

— Значит, договорились: как прибудете на место, сразу же сообщишь мне, и я приеду.

— Хорошо, — тихо отвечает Валя, не поднимая головы.

Среди пассажиров, как водится, оказалось несколько односельчан Назира, которые, смеясь и пошучивая, начали звать его. Подошел и старый геолог.

— Вот как получается, — говорит он Назиру на прощанье, — сегодня утром ты встречал нас, как дорогих гостей, а сейчас мы выпроваживаем тебя, как негостеприимные хозяева...

Борису Петровичу явно хочется ободрить приунывших молодых людей, но шутка получается невеселой.

— Ничего, — крепится Назир, — я буду рад встретить вас у себя дома. Примите мое самое горячее приглашение.

Борис Петрович и Валя обещают непременно навестить Назира, но их слова уже почти не слышны в шуме мотора.

— Привет Азамату! — кричит Потапов, сложив ладони рупором.

Автобус срывается с места, Назир высовывает голову из окна и долго смотрит на удаляющиеся фигуры своих друзей... Когда-то он теперь снова увидит Валю?

3. ЯБЛОНЯ

Весна не обманула ожиданий: обильные дожди щедро увлажнили почву, и вскоре зазеленели дружные всходы. Немало труда и усилий затратили и люди — внесение в почву минеральных удобрений, культивация, подкормка озимых... Земля всегда отвечает добром на заботу и ласку. Все предвещает хороший урожай.

В эти горячие дни Батыр Османович вместе с главным агрономом района не отходит от механизаторов, днюет и ночует вместе с ними. Сегодня, однако, он решил вырваться на строительство.

Радостные мысли роятся в его голове, пока машина уверенно катит по знакомой дороге: «Похоже, что все идет неплохо, если так будет и дальше, — обязательства мы, безусловно, выполним. Может, и перевыполним даже... Впрочем, луна еще не взошла на небо, а я уже любуюсь ее светом. Как говорят русские, не стоит делить шкуру неубитого медведя. Тем не менее, виды на урожай хорошие...»

Привычное течение мыслей внезапно прервал шум встречной машины, несущейся под уклон. Не успел Батыр Османович подумать: «Не иначе — Тарзан. Когда-нибудь бешеная езда выйдет ему боком!» — как откликнулся и Борис:

— Глядите — Тарзан!

— Да, я тоже узнал, хоть он и пролетел мимо, как молния.

— Он, знаете, и по ровному месту, и в ущелье гонит, как ненормальный.

— Нужно попросить автоинспектора, чтоб остерег его. Этак недолго и угробиться.

— Уже предупреждали. У него на все один ответ: «Тихо ездить я не могу...»

— Что ж, если не может, придется отобрать у него машину и передать другому, — говорит Баразов и пытается снова вернуться к прерванным размышлениям.

Однако «Тарзан» не выходит у него из головы: «Лихой джигит, ничего не скажешь. Только ездить-то у нас в горах нужно осторожно, с умом... А так недалеко и до беды. Он, кажется, коммунист? Что если сделать его начальником гаража? Технику-то он знает и любит. Да где там! Разве такого оторвешь от машины? Быстрая езда — его единственная отрада и гордость... Как это он пошутил однажды в разговоре со мной: пока лодырь искал лошадь, пеший дошел до места... Остряк! Любит, впрочем, наш народ шутку. В сущности, это хороший признак, признак жизнелюбия народа, свидетельство его умения радоваться жизни. Интересно, существует ли на свете народ, начисто лишенный юмора? Едва ли. А может, и есть... Если человек живет в постоянной нужде, в постоянном страхе за завтрашний день, если жизнь постоянно бьет и терзает его — до шуток ли тут...»

Издали послышалась песня. Они подъезжали к строительству. Секретарь посмотрел на часы — половина пятого.

Увидав секретарскую машину, парни и девушки притихли. Баразов узнал среди них Башира.

— Здравствуйте, ребята! Это твоя бригада, Башир? Куда путь держите?

— Здравствуйте, Батыр Османович! — ответил за всех бригадир. — Закончили смену, идем отдыхать.

— А я-то торопился к вам, думал, успею до конца работы.

— Вот мы и поспешили дружными рядами вам навстречу! — шутит кто-то.

Баразов узнал Шамиля.

— Ну, как дела? — спросил его секретарь.

— Да все хорошо как будто бы, — поторопился ответить Башир, чтобы предупредить неуместные, с его точки зрения, шуточки.

— И сигареты имеются в продаже? — задал Батыр Османович новый вопрос, лукаво поглядывая на Шамиля.

Шамиль почувствовал себя неловко — надо же, секретарь запомнил чепуху, которую он тогда наговорил.

— В магазине их сколько угодно, — ответил за Шамиля Башир, — лучше бы поменьше было...

— А как чувствует себя тот парень, который пострадал во время паводка?

— Поправляется!

— О вашем геройском поведении мне рассказал товарищ Сокуров. Сам я уехал тогда в Терский район, там тоже время было тревожное... Молодцы, еще раз спасибо вам. Мы сделали представление о наградах для наиболее отличившихся — Малкарова, Асхата, того парня, который тогда пострадал...

— Хусея?

— Да, Хусея, обязательно. Как выпишется из больницы, пошлем его в санаторий.

— Как же, поедет он!

— Почему не поедет?

— Его и сейчас в больнице еле удерживают, так и рвется на стройку.

— Замечательный вы у меня народ! Орлы! — улыбается Баразов. — С такими ребятами горы своротить можно. Не то что электростанцию построить! А где Асхат? Что-то я его не вижу.

— Он в другой бригаде.

— Вот за это его можно похвалить. А то обычно он как прилепится к вашей бригаде — клещами не оторвешь... Будто он ваш собственный комсорг.

— Нет, Батыр Османович, он бывает во всех бригадах, вы не думайте, — защищает друга Башир.

— Он у нас, как юла, крутится! — не может промолчать Шамиль.

— Хочешь сказать, что от него мало толку? — оборачивается к нему секретарь. «На язык-то ты остер, а на работу, кажется, не очень», — думает он про себя.

Шамиль понял, что опять сморозил глупость. Но не отвечать секретарю, однако, было неудобно:

— Нет, — потупившись, говорит он. — Комсорг старается, работает много...

Башир несколько успокоился.

— Ну, а как у вас с курсами? — продолжает расспрашивать Батыр Османович.

— Уже работают курсы электриков, механиков, — отвечает бригадир.

— А как с посещаемостью?

— Ходим, большинство ходит.

— И ты учишься? — спрашивает секретарь у Ларисы.

— Учусь... — тихо отвечает девушка. Внимание Баразова смущает ее.

— Вот и хорошо! Специальность нужна всем. Закончим строительство — кому же еще здесь работать, если не вам? Вы построили — вам и работать. Правильно я говорю?

— Правильно-то правильно, — вдруг расхрабрилась Лариса, — только всем нам здесь все равно не найдется работы.

— Как не найдется? Электростанции понадобятся специалисты. К тому же знания, друзья мои, никогда не бывают лишними. Они не просят у нас ни хлеба, ни квартиры...

Ребята заулыбались.

— Ну, а теперь идите отдыхать, я и так задержал вас. — И, попрощавшись со всеми, Батыр Османович устало забрался в машину.

Видно было, что он тоже здорово намотался за день. Да и проголодался порядком. «Можно было бы, конечно, дойти с ребятами до столовой, — подумал он, — да не хочется мешать им. У них своя дружная компания, свои интересы, свои шутки... Поем на каком-нибудь полевом стане», — решил он и велел Борису ехать к механизаторам.


Через несколько дней Батыр Османович — снова на строительстве ГЭС. Ему удалось приехать пораньше, и вот сейчас, во время обеденного перерыва, подле машинного зала возникло незапланированное общее собрание. Из досок, положенных на кирпичи, соорудили скамьи, притащили откуда-то стол, накрыли его красным сукном — чем не стол президиума в настоящем конференц-зале?

Председательствующий, секретарь парткома Сокуров, первому предоставил слово Баразову.

Батыр Османович поднялся. Прямо перед его глазами раскинулась широкая панорама строительства. Сооружение машинного зала близилось к концу, заканчивалась уже и прокладка труб. В радостном, добром настроении держит секретарь речь к собравшимся, говорит им о значении электростанции в жизни республики, о благородном труде ее строителей. Затем переходит к недавним волнующим событиям.

— Во время паводка, — говорит он, — многие из вас вели себя геройски. За мужество, проявленное в борьбе со стихией, за спасение материальных ценностей и предотвращение серьезной аварии Президиум Верховного Совета республики награждает наших товарищей почетными грамотами. — И Батыр Османович называет имена: это старший прораб Жунус Малкаров, комсорг стройки Асхат Асланов, бригадир Башир Кодзоков.

Секретарь горячо поздравляет их и поручает Сокурову передать грамоту лежащему в больнице Хусею.

Его речь встречают дружными аплодисментами.

С кратким ответным словом от имени награжденных выступил Малкаров. В числе тех, кто своим самоотверженным трудом спас тогда и плотину, и мост, он называет имя Ахмана.

Асхат очень рад, что Жунус не забыл упомянуть Ахмана, и благодарно кивает ему головой. «Но где же сам Ахман, — думает он, — куда он подевался? Очень хорошо, что Жунус догадался похвалить его при всех. В сущности, он не меньше нашего заслужил грамоту... Если бы не Шамиль и его вредное влияние, он бы давно уже был с нами». Тут только Асхат заметил, что Ахман стоит у него за спиной и внимательно слушает заключительные слова Батыра Османовича.

— Товарищи, — говорит Баразов, — самая трудная часть дела позади. Скоро начнется монтаж машинного зала, и мы уверены, что ваш дружный, сработавшийся коллектив и здесь покажет себя с самой лучшей стороны. К новому году мы обязаны полностью закончить строительство нашей красавицы ГЭС, и давайте встретим новогодний праздник при ярком сиянии электричества.

После работы, выполняя поручение секретаря, Асхат с Жунусом зашли в палату к Хусею, чтобы вручить ему Почетную грамоту. Похудевший, бледный Хусей заулыбался товарищам.

— Спасибо... — сказал он, приподнимаясь на постели. — Что я такого особенного сделал...

— Ладно, чего уж тут скромничать — шутит парторг. — Не заслужил — не награждали бы. Как чувствуешь себя?

— У меня все в норме.

— Зачем тогда лежишь здесь?

— Испытываю долготерпение нашего государства: долго ли еще собирается кормить меня бесплатно...

Ребята смеются.

— Ты не спеши выписываться, — советует Асхат. — Здорового тебя здесь никто держать не станет, поверь мне. А врачи что говорят?

— Говорят, недельку-другую еще придется поваляться.

— Ну, это не так уж долго. Батыр Османович обещал после больницы отправить тебя в санаторий, — говорит Асхат, не зная о том, что Лариса давно уж сказала об этом Хусею.

— Ну уж нет! — вскидывается Хусей. — Хватит, наотдыхался. Двадцать суток отлежал — шутка ли!

Асхат осматривает палату — чисто, светло, на стенах развешаны репродукции. Над кроватью Хусея — нестеровский портрет академика Павлова: могучий старик сидит в кресле, положив на стол сжатые в кулаки напряженные руки... На столе перед ним — ваза с белыми, неприхотливыми цветами, но он не смотрит на них. О чем он думает?.. На другой картинке изображена просто ветка цветущей яблони, и такая она свежая, живая, что, кажется, заглядывает в комнату через окно.

— Пошли, Асхат, — говорит Жунус Малкаров, подымаясь.

— Пойдем... Впрочем, если наше присутствие может помочь Хусею выздороветь, я готов сидеть до утра.

— Идите, идите, — торопит их Хусей. — Танцы уже начались...

Попрощавшись с Хусеем, Асхат с Сокуровым вышли из больницы. Со стороны клуба действительно доносились веселые звуки танцевальной музыки. Идти туда Асхату не хотелось, и он свернул на тропинку, ведущую в горы. Хочется побыть одному, подумать... В голову почему-то приходит мысль о фруктовых деревьях. «Может быть, репродукции в палате у Хусея натолкнули меня на это, — думает Асхат, — белые цветы в вазе и рядом руки Павлова... Цветущая ветка яблони... Почему у нас в горах так мало культурных фруктовых деревьев? Ведь это — несметное богатство, и красота какая. Ухода особого они не требуют, есть не просят, как любит выражаться Батыр Османович... Лишь поливать изредка, да ограждать от скота. А осенью — пожалуйста, собирай богатый урожай плодов. И склоны наших гор как будто самой природой предназначены для террас. Почему раньше в горах почти не занимались садоводством?»

Мысли Асхата постепенно принимают другое направление: «Что-то сейчас делает голубка моя Ариубат? Дома сидит, склонившись над шитьем? Навряд ли. На ней ведь теперь и библиотека, и сельсовет... А ей уже тяжело — в положении она, скоро станет матерью. А я — отцом. Чудно как-то, непривычно. Мать... Какое великое слово! Такой святой труд — в одну только мучительную ночь родов — ребенок твой не искупит потом трудом всей своей жизни. Одна только ночь. Бедная, бедная мама... И у Ариубат тоже нет матери. Оба мы с ней сироты... Часто ли вспоминает о матери моя Ариу? Я свою хорошо помню, будто только что расстался с ней... На правой щеке были у нее две родинки. Длинные черные косы, строгие прямые брови, тонкие черты лица... К нам часто заходили соседки — мама кроила бешметы для их мужей и рубашонки их детям. А какие прекрасные шляпы мастерила она из белой шерсти! Как назывался тот старинный станок, на который натягивались эти шляпы? Вот этого не помню... Соседки часто просили станок у матери — и она никому не отказывала. Как же он назывался? Кажется, тауат? Да, точно — тауат... Добрая она была. Кто бы ни пришел в дом, никогда не проводит с пустыми руками. Особенно любила детей, своих ли, чужих — все равно. Любого накормит и обласкает. И никогда не кричала на нас. А руки у нее, хоть и огрубевшие в работе, мозолистые, какими они были теплыми и мягкими... как пух. Бывало отец спросит ее, почему не ешь? А она ему: я быстро ем и быстро наедаюсь... Почему она так говорила? Наверное, хотела, чтобы нам больше досталось. Как она старалась выучить нас — себя не жалела... Ариу не помнит своей матери, а мою она знала. Чем-то Ариу на нее похожа — щедростью, добротой... Чудесная у меня жена, ничего не скажешь. Обычно женщины хороши с нами, пока мы сами хорошо к ним относимся. Но Ариу не такая. Как часто я бываю невнимателен к ней, неделями не показываюсь дома, а она никогда , не упрекнет, не рассердится... Только бы роды прошли благополучно! Ариу, бедная, думает, наверное, об этом днем и ночью — тревожится. А я вспоминаю лишь иногда. Голова не тем занята... Интересно, кто у нас родится — мальчик или девочка? По мне так все равно. Лишь бы она разрешилась благополучно. В самом деле, чем я могу помочь Ариубат? Может быть, лучше было бы загодя перевезти ее из аула в райцентр? Впрочем, это решат и без меня. Моя стрекоза-сестрица уже приготовила, наверное, приданое — рубашечки, чепчики, пеленки. Смешные и милые вещи. Когда придет время, отец, конечно, все организует... Надо подумать серьезно и о судьбе сестренки.

Не засиделась бы в девках, чего доброго! Ведь и миловидная она, и неглупая, да нескладная какая-то. Никто ей, видите ли, не нравится — и тот нехорош, и этот немил... Надо, надо самому взяться за это дело. Да разве Ханифа позволит, чтобы кто-то вмешивался в ее жизнь? Больно самостоятельная стала...»

Асхат взглянул на часы и, убедившись, что время перевалило за десять, повернул обратно. Звуки музыки стали приближаться. Асхат миновал ярко освещенное здание клуба и прошел прямо к себе.

На ферме дела такие: после перевода скота на летние пастбища надои заметно увеличились. Ферма уверенно держит первенство в районе и уступать его, кажется, не собирается. Да вот беда — заболел Конак. Душит старика кашель, ослабел совсем, с постели не встает. Уж к врача к нему вызывали. Дал какие-то таблетки, но проку пока от них мало.

— Сколько раз тебя просили, чтобы ты бросил свою проклятую трубку — и вот докурился! — говорит в сердцах Фаризат, сидя у постели больного и уговаривая его хоть немного поесть.

— Оставь, дочка, не заставляй меня делать то, чего я не могу, — тихо отвечает старик, отодвигая от себя кружку со сливками.

— Ты же со вчерашнего дня ничего в рот не брал.

— А айран кто пил?

— Ну, один глоток не в счет.

— Да я три глотка сделал...

— А я о чем говорю?

— Не заставляй меня есть, дочка, сидит у меня что-то в горле — да и все.

— Может, протолкнуть черенком трубки?

Фаризат засмеялась, а старик слабо улыбнулся. «Начало неплохое, — подумала девушка, — улыбается, значит, дело на поправку пойдет».

— Я ее, твою зловредную трубку, так спрячу — никогда не найдешь!

— Зачем прятать? Видишь, я и так не курю. Как заболел, — так и перестал.

— Еще бы! Сейчас тебе только курева не хватает — к твоему-то кашлю. Не забывай, Конак, доктор строго-настрого запретил курить.

— Я сам себе хороший доктор.

— Почему же не вылечишь себя сам?

— Хвала аллаху, помаленьку начал выздоравливать. Скоро встану на ноги... А ты иди, дочка, иди. Своим сидением ты мне не поможешь.

— Поешь немного — я и уйду. Ты ведь знаешь; сколько у меня работы, а вот приходится сидеть подле тебя и уговаривать, как малое дитя... От дел отрываешь.

Хитрость Фаризат подействовала:

— Ну, ладно, давай сюда, — недовольно пробурчал старик и взял чашку из ее рук. С трудом сделал один глоток, другой, третий...

— Поверь, Паризат, не могу больше, — и протянул ей кружку. Он выговаривает имя девушки по-своему, на старинный лад.

— Ну, тогда попей немного теплого молока, оно пойдет легче, — тут же подсунула ему девушка другую кружку.

— Вижу, ты от меня не отстанешь! — И Конак неожиданно для самого себя глоток за глотком выпил все молоко...

— Спасибо, отец! Порадовал ты меня. Теперь я вижу, что в самом деле поправляешься. Я пойду, дела не ждут! — И, довольная своей изобретательностью, Фаризат вышла от больного. Впрочем, она тут же подослала к нему Ханифу.

Увидев «стрекозу», Конак немного приободрился: она-то уж не станет его заставлять есть и пить, как другие...

— Где ты была, девочка? — обращается к ней старик. — Что не заглянула ко мне с утра ни разу?

Хорошо проинструктированная Фаризат, Ханифа серьезно отвечает:

— Как ты слег, столько стало работы, еле управляемся. Ищу вот Фаризат, а она, оказывается, ушла отсюда...

— Бедные, вы бедные, — сокрушается старик, — сколько я вам лишних забот причинил.

А Ханифа уже подбирается к нему, спрашивает вкрадчиво:

— Может, чего-нибудь поешь, Конак?

Старик никак не ожидал от нее такого вероломства:

— Поверь, Ханифа, если я чем и болен, так только оттого, что ем слишком много. Ты бы послушала, как Паризат уговаривала меня, прямо насильно втолкнула еду в глотку... Аллах даст, завтра поднимусь.

— Завтра приедет доктор. Он лучше нас с тобой знает, когда тебе вставать.

— А как коровы, Ханифа, наедаются досыта?

— Да, едят вволю.

— А телята?

— Что им делается! Подрастают. Бегают, целыми днями, резвятся.

— Хорошо. Прежде телят этой породы называли «заводскими».

— Как ни называй, а телята в самом деле прекрасные.

— Что-то Османович не приезжает? Вот бы порадовался...

— Или у тебя дело какое есть к нему?

— Есть и дело...

— Приедет, не беспокойся. Он же знает, что пока с тобой не посоветуется, у него у самого дела не пойдут на лад. А зачем он тебе понадобился?

— Хочу поручить ему, чтобы купил мне очки в Мескуа, — рассудительно отвечает Конак, — видеть что-то плохо я стал...

— Вот те раз! — хохочет Ханифа. — Главарайона поедет в Москву за очками для Конака.

— Зачем самому ехать, пошлет кого-нибудь,

— За твоими очками?

— Мне — очки, другому еще что-нибудь. Мало ли...

— А здешние очки тебя не устраивают, подавай московские?

— Как ни говори, а таких очков, как в Мескуа, наверное, больше нигде не найти...

И пошел-поехал Конак... Стал, в который уж раз, рассказывать о московских чудесах — о высотных домах, которые упираются в небо своими крышами, что твои горы. О подземных городах метро, и, конечно же, о маленьких деревянных домиках, которые сами собой возносят человека на десятый этаж...

Ханифа обо всем этом знает и сама, но слушает старика, не перебивая: пусть выговорится. Раз говорит — значит, сил прибавилось. И только, когда речь зашла о лифтах, рассказала Конаку о канатной дороге на Чегет. Старик удивился:

— Как же так — кресла сами идут по канату и не срываются вниз?

— А твой деревянный домик? Люди, что ли, на руках его наверх поднимают?

— Говорили, будто он поднимается с помощью воздуха.

— Да нет же! И лифты, и канатная дорога работают на электричестве.

— А если ток выключится, что тогда? Все кресла попадают вниз?

Ханифа, как умеет, объясняет старику устройство канатной дороги. Конак недоверчиво покачивает головой, но все же решает в будущем непременно поехать посмотреть на это диво своими глазами, потому что, как говорили наши предки, «лучше один раз увидеть, чем десять раз услышать...» И, что вы думаете, Конак не усядется в это самое кресло? Еще как усядется. Что он — хуже других, что ли!..


Азамат съездил в питомник и привез оттуда целую машину саженцев. Новые сорта яблонь. Часть из них он раздает колхозникам для посадки на приусадебных участках, а остальные посадят в колхозном саду.

Старый Ачахмат тоже пришел полюбоваться на будущие плодовые деревья. Он от души удивляется: «Где это Азамату посчастливилось получить такое богатство? Неужели бесплатно раздают — приходи и бери?»

— Почтенный Ачахмат, — торжественно обращается к старику Азамат, снимая с машины стройный и красивый саженец, — от имени жителей нашего аула прошу тебя посадить эту молодую яблоньку там, где ты найдешь нужным.

Ачахмат польщен оказанной ему честью. Держа саженец обеими руками, он внимательно осматривается.

— Если ты не возражаешь, Азамат, — говорит он наконец, — я посажу его во дворе школы.

Присутствующие шумно выразили свое одобрение и все гурьбой направились к школьному двору.

— Умру я, но дерево останется. И, глядя на него, дети будут вспоминать обо мне, — говорит старик, облюбовывая для саженца чистое, солнечное местечко у самых окон школы. Двое молодых парней быстро выкопали лунку, но остальное Ачахмат сделал сам: притащил кошелку навоза, потом ведро воды, смешал навоз с водой и глиной, влил раствор в яму. Потом бережно опустил в нее корни деревца.

— А пуповину ты повернул к солнышку? — спрашивает его Азамат.

— Посмотри сам, мои глаза уже плохо видят...

Азамат поглядел: дерево было посажено правильно.

Затем Ачахмат сам засыпал ямку, утрамбовал почву ногами, сделал околоствольный кружок — для полива.

— Пусть вырастет такое дерево, чтоб о нем в сказках рассказывали, — говорит Ачахмат, прижимая руки к груди. — Пусть аллах даст мирную, счастливую жизнь и аулу нашему, и народу нашему, и стране нашей...

Условились, что школьники поставят вокруг «ачахматовой яблони» специальную ограду и будут каждый день поливать деревцо.

Довольный старик сидит у дома на солнышке и думает свою думу: «Дай аллах Азамату столько сил и здоровья, сколько он сегодня доставил мне радости... Разве не прекрасное дело — украшать землю деревьями! Жаль, что мало мне приходилось их сажать на своем веку. Жаль еще, что так мало времени отпущено человеку для жизни... Человек строит прекрасные дома, сажает сады, прокладывает путь во вселенную и только-только начинает пожинать он плоды рук своих, как ты, аллах, призываешь его к себе. Разве это справедливо? Почему ты не даешь человеку полностью насладиться жизнью?.. Едва он почувствует радость и удовлетворение от трудов своих, а ты его сразу — в землю. Какой же ты жадный и скаредный! Хоть бы раз, по ошибке, проявил щедрость. Разве сто лет это много? Прошли, как миг один: только встал поутру и уже наступает ночь, надо ложиться спать... Вот какая она короткая, наша жизнь. Покажи мне хоть одного человека, который мог бы сказать, что он уже насытился жизнью. Нет таких людей на свете, нет... Аллах, аллах, зачем ты так рано призываешь нас к себе? Что тебе надо от нас? Из ничего ты создаешь живое и потом снова превращаешь его в ничто. Созидаешь, чтобы тут же разрушить. Зачем? Дал жизнь — дал бы и пожить!»

Короче говоря, у нашего Ачахмата с аллахом свои счеты, и разговор этот тянется уже давно. Не раз в горькие годины просил старик бога, чтобы тот поскорей прибрал его к себе. Но теперь Ачахмату хорошо, и жизнь кругом стала иной — радостной, красивой, полной. Как же не хочется старику покидать этот мир, уходить из него навсегда! И куда уходить?..

Ариубат работает теперь и в библиотеке, и в сельсовете. Со своими обязанностями справляется хорошо, но с некоторых пор ей это дается все труднее и труднее. Скоро она пойдет в декретный отпуск. В зеркало смотрится сейчас редко — не очень-то приятно глядеть на свое изменившееся, побледневшее лицо с какими-то страшными темными пятнами у губ и у носа. Бабушка утешает ее тем, что потом все пройдет, что так всегда бывает у беременных. Кому же знать, как не ее милой, заботливой бабушке! В ауле бабушку Ариубат все знают и любят: прежде она часто принимала у женщин роды, и немало сейчас ходит здесь вполне взрослых людей, которым она когда-то перерезала пуповину...

— Посиди со мной, бабушка, что ты все бродишь по дому, — просит Ариубат.

— Да и ты, голубка, сидела бы почаще, хватит уже бегать, не девочка! — откликается старушка.

— Врачи говорят, что нужно ходить как можно больше, двигаться, нагибаться нужно...

Старушка пригорюнилась. Все это она знает, знает и то, что роды сейчас принимают в больнице, а не дома, как прежде... Но как быть спокойной, когда речь идет о твоей любимой, единственной внучке?

Ариубат молчит, тихонько перебирая на коленях крошечные детские рубашонки.

— Ариу, почему этот человек так долго не едет? — спрашивает бабушка, смущенно поглядывая в сторону.

— Какой человек? — удивляется молодая женщина.

— Муж твой... — Старушка впервые назвала Асхата ее мужем.

— Некогда, наверное, — тихо отвечает Ариубат, — работы много.

— Как некогда? — Бабушка повышает голос. — Что значит некогда? Где он у тебя, на краю света, что ли, а ты — за морями, за горами?

— А работа, бабушка?

— Работе конца нет. Пусть живет дома, со своей семьей. Не хуже его люди находят себе работу по душе здесь, в ауле. И он может найти, если захочет.

Ариубат не хочется огорчить добрую старушку. Бабушка искренне огорчена и обижена. Нужно срочно найти какую-нибудь вескую причину, чтобы оправдать Асхата.

— Так решили люди постарше его, — говорит она наконец.

— Неужели Азамат? — всплескивает руками бабушка. — До чего мы дожили: отец своими руками разлучает сына с женой.

— Я не говорю, что он, — возражает Ариубат, — есть и еще постарше. Районные руководители, например...

— И они не имеют права разлучать мужа с женой и отца с сыном! — не унимается старушка. — Бога они не боятся…

Ариубат чувствует, что бабушку ей не переспорить. К счастью, в этот момент приходят звать ее в библиотеку.

Там полно народу — молодые чабаны и, конечно же, вездесущий Назир.

— Прости нас, сестричка, — говорит он, обращаясь к Ариубат, — потревожили тебя не вовремя. Понимаешь, ребята сейчас отправляются на пастбище...

— Что ж, очень хорошо, что позвали меня. Я и на ферму кое-что отправлю с ними. А вы, ребята, сами подберите себе книги для чтения.

Парни охотно принялись копаться на полках, а Назир с Ариубат уселись в сторонке, беседуют вполголоса.

— Что, зятек мой с тех пор так и не приезжал? — шутит Назир.

— Нет, не приезжал... А когда, говоришь, приедет моя сноха? — не остается в долгу Ариубат.

Назир кивает головой в сторону ребят. Дескать, разговор не для их ушей.

— Что-то у тебя новых книг маловато, — заводит снова Назир. — Был бы здесь Ахман — помнишь, какой он у нас любитель чтения? — он бы заставил тебя позаботиться о новых поступлениях...

— Бедный, как-то он там? Не слыхал?

— Придется рассказать Асхату, что ты по нем соскучилась.

— Я не шучу... Душа болит за парня. Асхат рассказывал мне о нем такие вещи... Да и сама я его видела не так давно — жалкий он какой-то...

— Брось, не жалей! Говорят, он здорово изменился к лучшему в последнее время. Там у них такие ребята есть — орлы. Захотят, так и сталь замесят, как тесто...

— Хорошо, если бы так. Тут отец его, знаешь, как переживает.

— Нет, я правду говорю — за Ахмана можно больше не беспокоиться. Скоро, наверное, я сам к ним съезжу. Не хочешь ли чего передать зятьку или ему? Приготовь.

Ариубат стала записывать отобранные ребятами книги в их карточки. Когда она взяла в руки роман Островского «Как закалялась сталь», то взглянула на Назира и улыбнулась ему. Тот ответил ей улыбкой.

— Что, снова Ахмана вспомнила?

Ариубат смеется: умница Назир, читает мысли.

Выпроводив ребят и пожелав им счастливого пути и доброй работы, она снова обратилась к Назиру:

— Ты как догадался, что я подумала об Ахмане?

— А я провидец, разве не знаешь? Как погляжу на человека, так сразу и угадаю, о чем он думает. Сам себе удивляюсь.

— Ты хвастунишка, Назир! Но я действительно вспомнила, как Ахман целый месяц держал у себя эту книгу и потом очень ее расхваливал, а сам, чудак, даже и не раскрывал ее...

— Хочешь, скажу, о чем ты сейчас подумала? — не унимается Назир.

— Скажи, если знаешь.

— Нет, давай раньше поспорим. Если я угадаю, исполнишь мое желание, если не угадаю — сделаю, что захочешь.

— Идет. Так о чем же я сейчас думаю?

— Ты думаешь о Вале.

Он не угадал, но Ариубат поняла, что следует сделать вид, будто он угадал.

— Как ты узнал? — воскликнула она, притворно удивляясь.

— Ага, значит я попал в самую точку. Тогда вот тебе мое желание: садись и пиши Вале письмо.

— О чем же писать? Я не знаю.

— О себе, обо мне, обо всех знакомых.

— Да как же это я вдруг ни с того ни с сего сяду писать малознакомому человеку?

— Ариу, сестренка, мне так хочется, чтобы вы с ней подружились!

— Ох, Назир, Назир, обмираешь ты по своей Валентине!

— Ариу, если бы ты знала, какая она!

— Ну, быть по-твоему, напишу. А когда она сюда приедет?

— Это во многом зависит от тебя.

— Почему?

— Она здесь никого не знает, ей неловко...

— Я охотно приглашу ее, и жить она будет у нас.

— Да она и приедет-то в лучшем случае на один день, на выходной. И то неизвестно — сумеет ли. Сама еще точно не знает, где они будут работать.

— Ты же говорил о Чегемском ущелье.

— Чегемское ущелье большое. От Лечинкая до Гара-Лузу все это Чегемское ущелье.

— Да, — задумчиво тянет Ариубат, — в один день обернуться трудно.

— В том-то и дело!

— Послушай, а ты возьми двух коней — одного для себя, другого для нее.

— Дай тебе бог счастья, Ариу, но Валя, наверное, сроду на коня не садилась.

— Садилась, садилась! Ты забыл, что ли, как Ахман хвастал, что выучил ее ездить верхом?

— Ну, значит, считай, что дело это решенное. И хватит заговаривать мне зубы, садись и пиши Вале.

— Сейчас, сейчас. Только, если я выполню твою программу, мне придется написать целую книгу.

Они еще немного поговорили, обсудили план предстоящего комсомольского собрания, которое решено было проводить прямо на горном пастбище, и Назир ушел. Условились, что завтра утром он зайдет к Ариубат за письмом и сам отвезет его Валентине. Она пока еще в Нальчике, а повидаться лишний раз всегда приятно.

Идет Назир по улице в самом добром расположении духа. Идет мимо школы — знатную яблоньку посадил здесь старик Ачахмат. А вот и колхозный сад — здесь где-то у Назира есть и своя яблоня, своими руками посадил ее когда-то. И у Батыра Османовича есть здесь свое деревцо — любит он сажать деревья, это все знают...

Ариубат тем временем сидит в библиотеке и грызет кончик ручки. Со школьных лет осталась дурная привычка... О чем же она сейчас напишет Вале?..

4. СОЛНЦЕ И ВОДА

Хорошие вести приходят нынче с Терского участка. Урожай превосходный. Дружно зреет кукуруза, золотом отливают поля и подсолнечники. Все радует глаз. Да, пожалуй, не меньшая радость — урожай бахчевых культур. Особенно много сейчас арбузов. Приезжие удивляются: откуда в горах арбузы, они же там не растут?

А машины, доверху нагруженные тяжелыми зелеными шарами, все поднимаются и поднимаются вверх, к высокогорным аулам, к чабанам, животноводам, косарям...

Вот и у нашего Конака нож теперь редко остается в ножнах. Только и слышишь от него:

— Опять накинулись на арбузы? Кто взял мой нож? Верните сейчас же! Я без него, как без рук, скот не могу пасти.

Фаризат слушает его речи и усмехается: «Вот что значит привычка. Если утром забуду надеть часы, весь день мне будто не хватает чего-то... Так и Конак без своего ножа...»

Это и в самом деле необыкновенно приятно: в знойный летний день высоко в горах разрезать сочный, прохладный арбуз.

— Ханифа, дочка! Поди-ка пришли мне один из тех, что без косточек, — доносится до Фаризат голос Конака. Из окошка она видит, как тщательно старик вытирает свой нож, который до этого, видимо, побывал в других руках.

— Неужели они тебе до сих пор не надоели? — шутит Ханифа.

— Разве такое может надоесть человеку? — степенно отвечает Конак, вонзая нож в алую мякоть. — По мне сейчас арбуз вкуснее, чем мясо молодого ягненка.

— Верю, верю! — смеется Ханифа. — Для беззубого — самая подходящая пища.

— На свои зубы я, кажется, не жалуюсь.

— Да, я позабыла. Ты ведь на глаза жалуешься. Кстати, где твои новые очки?

— Будь проклята та криворогая корова, что хвостом смахнула их с моего носа... — отвечает старик, протягивая девушке увесистый ломоть арбуза.

Ханифа заливается пуще прежнего:

— Придется просить Батыра Османовича, чтобы снова командировал тебя в Москву. Купил бы ты себе в запас с десяток очков. Да и нам бы привез гостинцев. Правда?

— Да, уж с пустыми руками не вернулся бы!

— А что ты нам привезешь, скажи, Конак? — ластится к старику Ханифа.

— Знаю что, да не скажу!

— Скажи, Конак, дорогой, золотой, серебряный! — не унимается девушка.

— Ты что у него клянчишь? — строгим тоном спрашивает Фаризат, высовывая голову из окошка. — Снова нож?

— Пусть он тебе сам скажет! — надувает губы Ханифа.

— Попроси Баразова, чтобы он опять послал меня в Мескуа, тогда скажу...

— Оставь его в покое, Ханифа! — сердится Фаризат уже не на шутку. — И иди включай газ — пора обед готовить. На одних арбузах далеко не уедешь.

Ханифа нехотя направляется к кухне, а старик, нахлобучив на голову широкополую белую шляпу, идет проведать свое стадо.

Опираясь на палку, он медленно поднимается в гору. Мысли у старика невеселые. И вот, несмотря на съеденный арбуз и несмотря даже на традиционный разговор о его поездке в «Мескуа»...

«Слишком быстро выгорает трава на южных склонах, — думает Конак. — Что приключилось с небом? Весной прошли хорошие дожди, а теперь вот уж целый месяц — ни капли. На небе ни облачка. Если так пойдет дальше — плохи будут наши дела. Косари-то, небось, радуются — ничто не мешает уборке сена. Но чему же радоваться, если трава вянет и сохнет? Скоро и убирать нечего... Если б знать, что делать, чем помочь? Вон в Мескуа какие хорошие были машины для искусственного дождя. Да в горах они, видно, непригодны. А то, наверное, позаботились бы, купили...»

Скот поднялся со склона на гребень увала. Там прохладней и мух нет. Старик не стал трогать стадо, и только когда солнце перевалило за полдень, погнал коров на водопой. Напившись, стадо разбрелось по северному склону, медленно приближаясь к ферме.

Конак знает каждую корову в своем стаде: какой у нее нрав, какие повадки, сколько она дает молока, какого принесла теленка. А любимица у него одна — безрогая.

Можно сказать, настоящая умница. Она ведет все стадо, выбирает лучшие пастбища, сама находит дорогу на водопой и обратно. Если солнце припекает слишком сильно, она отделяется от всех, находит тенистое местечко и ведет туда остальных. И очень далеко от стада никогда не уходит. Все говорят, что корова — неумное животное. А поглядите-ка на эту красавицу — умней иного человека. Три года тому назад она первая в стаде принесла двойняшек — двух телочек. Они и сейчас здесь — вон как вымахали, гладкие, крутобокие, в мать. И теперь безрогая идет впереди всех, степенно шагает, не торопится. Поэтому и ест много, и молока дает больше других. Вот она у нас какая! — Конак не устает мысленно расхваливать ее.

Однако сегодня и эта, да и все другие коровы какие-то вялые, невеселые. Видимо, сказываются жара и сушь. Старик снова с надеждой смотрит на небо. «Ох, как нужен дождь, — думает он, — давно уж так не было, чтобы за целый месяц ни разу не пролилась небесная влага. На равнине прошли дожди, а у нас нет. Зря, видно, говорят люди, что туман зимует на равнине, а летом поит горы. Почему он нынче покинул нас? Или мы его чем обидели?..»

Ближе к вечеру тучи все же появились на небе и начали потихоньку стягиваться к вершинам. Но тут же, будто приветствуя их, подул ветер, и Конак с огорчением увидел, что облака стали понемногу расходиться и наконец скрылись за перевалом. И сразу же — будто сделал свое дело — затих ветер.

Смеркалось, когда старик пригнал стадо на ферму. Доярки разобрали своих коров и принялись за дело. То тут, то там слышатся взволнованные голоса: надои с каждым днем уменьшаются...

Вечером снова поднялся ветер — влажный, прохладный. Конак воспрянул было духом, но капризный ветер будто разгадал его мысли, опять затих, и в воздухе повисла тяжелая, неподвижная духота. «В этой комнате совершенно нечем дышать», — ворчит старик и выносит свою постель во двор. Старому пастуху не спится. Долго, не мигая, смотрит он в высокое темное небо, на котором, таинственно мерцая, светят далекие звезды. Изредка то одна, то другая срывается со своего места и, прочеркивая огненную дорожку, падает на землю. Но до земли они почему-то не долетают, гаснут у самого горизонта... Сколько уж лет смотрит Конак вот так на падающие звезды, но ни разу не видел он, чтобы хоть одна долетела до земли. Куда они деваются? Но вдруг он замечает, как одна яркая звездочка медленно движется по небу необычным путем снизу вверх. «Что за чудо?» — пугается старик, но тут же догадывается: это звезда особая — наша, земная, сделанная человеческими руками. Он долго следит за спутником.

Утром тучи начали собираться на небе, но Конак, рассердившись, решил больше не смотреть на них. Махнул он рукой и погнал стадо на пастбище. Подул порывистый, резкий ветер — старик все шел, не поднимая головы. И только когда крупные капли забарабанили по его шляпе, он сдернул ее с головы, подставляя лицо дождю. Конаку казалось, будто он видит, как начинает оживать и расправляться поникшая трава... Казалось, даже коровы и те радуются дождю, втягивая широкими ноздрями посвежевший воздух.

Батыр Османович приехал на ферму вместе с дождем.

— Сыпь, сыпь, голубчик! — радостно восклицает он, выбираясь из машины и пожимая руки дояркам. — Вот и дождик за нас. Теперь соперники вам не страшны!

— А мы их и не боимся! — как всегда, раньше всех откликается Ханифа.

— Впрочем, — смеется Баразов, — он и ленинскую ферму поливает, не только вашу. Не сомневаюсь, что и у них надои поднимутся. Давно не было такого хорошего дождика. Сыпь, дорогой, не жалей!

Отряхиваясь, все заходят в помещение. Вскоре в дверях появляется и промокший до нитки Конак. Он не успел далеко отойти от фермы и, услышав шум баразовской машины, тут же повернул назад, оставив стадо на попечение умной безрогой коровы. Пропустить встречу со своим старым другом он, конечно, не может.

— Ну и дождь, вот радость-то! — приветствует старик Баразова, подавая ему мокрую руку.

— Если и дальше будет так лить — мы с Борисом не сумеем выбраться отсюда, — улыбается секретарь.

— Дорогими гостями будете, — в тон ему отвечает Конак.

Фаризат приносит большую пивную кружку, наполненную айраном, и подносит ее гостю. Баразов принимает кружку у нее из рук и, обращаясь к старику, говорит:

— Знаешь аксакал, Адемей смастерил мне замечательную деревянную чашку для айрана.

— А где же она?

— Что ты, Конак, неужели, по-твоему, я должен носить ее в кармане?

— Нет, просто я думал, что ты возишь ее с собой на машине, — быстро находит ответ Конак. Вот уж кто действительно за словом в карман не полезет.

Все смеются. Баразов вежливо подносит кружку старику и просит его первым отведать айрана. Конак делает несколько глотков и возвращает гостю, который и выпивает ее до дна.

Фаризат, словно завороженная, смотрит, как все выше и выше запрокидывается его голова... Спохватившись, девушка опускает глаза.

— Спасибо, красавица, прекрасный айран! — говорит секретарь. Фаризат смущенно смотрит в пол. Она надеется, что никто не заметил, как она глядела на Баразова.

Со двора входят двое парней. Конаку кажется, что на них сухая одежда.

— Что это, дождь перестал, что ли? — с тревогой спрашивает он.

— Нет, льет пуще прежнего. Теперь жди, когда кончится! — отвечает один из вошедших.

— Не смей так говорить! — набрасывается на парня старик, будто его неосторожные слова и впрямь могут остановить дождь.

Все смеются.

— Вспомнился мне один забавный случай, — говорит секретарь. — В позапрошлом году, если помните, в эту пору тоже долго дождя не было и посевы начали гореть. И вот до меня дошли слухи, что в одном ауле — не стану говорить, в каком — старики решили собраться на берегу речки и помолиться о ниспослании дождя. Поехал я в тот аул, вызвал к себе их старейшего эфенди Огурлу и говорю ему доверительно: «Знаешь, Огурлу, скажу тебе по секрету, мне точно известно, что послезавтра пойдет дождь!» Старик удивился, но виду не подал. На том мы с ним и распрощались. А на следующий день старики собрали с каждого двора по рублю, купили трех баранов и, зарезав их на берегу речки, досыта наелись жареного мяса. А потом, помолившись, поймали лягушку и, закутав в какие-то тряпочки, бросили ее в реку. Глядит Огурлу на то, как лягушка барахтается в воде, и важно так говорит, обращаясь к собравшимся: «Дождь будет через два дня...» И что бы вы думали? На третий день действительно полил дождь. Что за диво, как ему удалось так точно предсказать изменение погоды? Проезжал я через несколько дней мимо того аула, пригласил старика и спросил его об этом. Мялся, мялся, Огурлу, а потом и выложил: «Мы, говорит, специально посылали одного человека в Пятигорск на метеостанцию разузнать насчет погоды». Эх, думаю, не удалась моя хитрость. Я-то, конечно, сводку погоды тоже видел, но думал своим «секретом» сбить старика с толку, чтобы он ошибочно предсказал дождь на завтра и тем самым лишился доверия своих одноаульцев. Но старик оказался хитрее: поверил не мне, а сводке погоды. Я ему тогда попенял на то, что он людям голову морочит своими молитвами. А он, знаете, что мне ответил! «Что в том плохого? Ну, собрались на берегу, поели, отдохнули немного. И дождик, слава аллаху, пошел в свое время...» Такие вот дела еще бывают на свете. Не молился ли и из вас кто-нибудь о ниспослании сегодняшнего дождя? — смеясь, закончил свой рассказ Баразов.

— Все — темнота наша! — глубокомысленно заметил Конак.

— Конечно, темнота, — сочувственно поддакнул ему секретарь, — вроде твоего дракона.

Старик замолчал. Не очень-то он любит, когда ему напоминают про вола и дракона.

Батыр Османович стал расспрашивать собравшихся о делах. Просмотрел сводку надоев, посетовал на то, что стенгазета старая — с мая висит. Поинтересовался, давно ли приезжал лектор, когда была кинопередвижка. Роздал принесенные Борисом газеты и журналы. Пришлось Батыру Османовичу, разумеется, выслушать и историю о криворогой корове, которая своим хвостом смахнула очки с носа Конака. Секретарь пообещал привезти ему новые. В том, что глаза у Конака действительно начали слабеть, убедиться было нетрудно: взяв в руки свежий номер «Огонька», старик стал всматриваться в рисунок на обложке— то отодвинет его от себя, то приблизит.

— Видишь что-нибудь? — спрашивает его секретарь.

— Вроде бы — голова? — ткнул старик пальцем в носовую часть огромного самолета, изображенного на обложке.

— Чья голова? — спросила Ханифа.

— Пожалуй, орла. Вот клюв, вот глаза, а это — крылья.

— Что ж, отец, — серьезно сказал Баразов, — ты ненамного ошибся. Это действительно огромная птица, только она посильней твоего орла. Она поднимает в воздух двести человек и летит быстрее звука. Понял, старик?

— Понял, старик, понял, — смиренно ответил Конак, — но на орла очень похожа...

— Надо было тебя тогда в Москву на самолете отправить, — заметил Баразов. — Полетел бы на таком орле выше облаков...

— Нет, нет! Если он так быстро и высоко летит, я бы ничего оттуда не увидел...

В заключение Батыр Османович одобрил работу животноводов, пожелав им, однако, по своему обыкновению, не зазнаваться и помнить о том, что «ленинцы наступают им на пятки»

— В этом деле, — сказал он, — вы у нас в районе застрельщики, на вас все смотрят. Удастся опыт — во всех колхозах района станут заводить племенных коров. Прекрасный приплод от кроссбредов получили и Адемей с Салихом. Правда, дом не сразу строится, и пройдет еще немало времени, прежде чем мы закончим эту работу, но перспективы хорошие...

— Пусть сбудутся твои мечты, Османович, — пожелал Конак. — И наши тоже.

Попрощавшись со всеми, Баразов вышел во двор к машине. Дождь почти перестал, но все небо было затянуто тучами. Часы показывали три часа пополудни, а казалось, что уже вечер. Чувствовалось, что дожди зарядили всерьез и надолго.


Чегемское ущелье, в котором на этот раз обосновалась изыскательская группа Потапова, очень нравится геологам. Да и не диво — кто бы мог не восхищаться Чегемской тесниной, Чегемскими водопадами! А ущелье Башиль? Или Гара-Аузу с его минеральными источниками! Геологи работают в Куру-Коле, но Борис Петрович обещал показать ребятам ему самому давно известные и горячо им любимые уголки, в том числе и нарзанные источники. Лучшего, чем источник на Гара-Аузу, по мнению старого геолога, не только на Кавказе — во всем мире не найдешь.

— Знаете, Борис Петрович, — говорит Валя, мечтательно поднимая к небу большие голубые глаза, — каким мне представляется этот знаменитый источник?

— Нет, дочка, не знаю.

— Будто из огромной расщелины бьет вверх кипящий фонтан воды. Так?

— Похоже, хотя и...

— Приедем — увидим. — Потапова прерывает прозаический голос Николая.

— Пожалуй, съездим туда в следующее воскресенье, — говорит Борис Петрович после небольшой паузы. — Все увидим своими глазами — и расщелину, и фонтан. И нарзана попьем вдоволь. Ох и вкусен же он, когда его пьешь прямо из источника, а не из бутылки.

— До воскресенья осталось всего четыре дня, — радуется Валя.

И вдруг вспоминает о Назире. Собственно, она и не забывает о нем ни на минуту. Если бы Назир сумел приехать сюда в воскресенье утром! Они все вместе отправились бы на Гара-Аузу... Чем занят Назир в эту минуту? Валя посмотрела на часы — половина второго.

Нужно запомнить и обязательно спросить его, что он делал во вторник, в половине второго... Девушка улыбнулась своим мыслям. Сколько уж раз она так загадывала, а потом оказывалось, что Назир в это время тоже думал о ней. Сумеет ли он приехать в воскресенье? Место их работы вдалеке от трассы, и письма сюда доставляют редко. Но Назиров аул, кажется, недалеко отсюда, за перевалом. Надо будет хорошенько свериться с картой.

Валя отложила молоток и поглядела вокруг. Прямо перед ней возвышается зубчатая скала. Залитая солнцем, она кажется отлитой из чистого золота. А зубцы вверху ровные и одинаковые — будто сделаны людьми. Посередине скалы — черное пятно. Борис Петрович говорит, это вход в древнюю пещеру. Интересно, добирались когда-нибудь до пещеры люди?.. Да нет, не забраться туда человеку. Скала почти отвесная, ниоткуда к ней не подступишься. Разве что с вертолета. А по веревочной лестнице?.. Если закрепить лестницу наверху...

— На что засмотрелась, Валюша? — спрашивает Борис Петрович.

— Таинственная какая пещера, правда?

— А тебе хотелось бы туда проникнуть?

— Конечно.

— Эх, Валя, Валя, — задумчиво говорит старый геолог. — Не в пещерах дело. В этих горах скрыты такие богатства! Руды, минералы, вода...

— Что за богатство — вода! — смеется Валя.

— А разве нет? Ты только погляди на толщу этих ледников — сколько в ней спрессовано рек и водопадов. Чему только тебя в институте учили, дитя малое! Без воды нет жизни на земле.

— И без солнца тоже, Борис Петрович.

Валя, конечно, давно уже не «дитя», и все это она и сама неплохо знает. Просто любит «заводить» старого геолога, вызывать его на спор. А он не чувствует подвоха и продолжает:

— Да, сила солнца безгранична. Оно дарует жизнь, но оно же и уничтожает ее. Вспомни о выжженных солнцем пустынях, о сгоревших посевах. Единственная сила, которая может одолеть солнце, — вода. Солнце само же пробуждает враждебную себе силу — его лучи растапливают ледники на вершинах гор, наполняют реки и водопады... Потом солнце испаряет влагу, пар поднимается все выше, и охлаждаясь, проливается на землю дождем. А потом — снова круговорот.

Борис Петрович подозрительно посмотрел на лукаво примолкшую девушку. Валя засмеялась:

— Ой, Борис Петрович. Это же все в школе учат! Мне только пить захотелось от вашей лекции. А вода во фляжке, наверно, совсем теплая.

— Тогда я дарю тебе вон ту речушку. — Геолог указал рукой вдаль, на белую ниточку реки, бесшумно спадавшей с горы. — Пойди напейся. Представляешь себе, какая там вода — холодная, вкусная, чистая...

— Не дразните меня! — протестует Валя.

— Что за шум, нашли что-нибудь? — оборачивается к ним Николай.

— Нет, — отвечает Борис Петрович.

— Да, — отвечает Валя.

— Не пойму я вас. — В голосе Николая слышится привычная обида.

— Вон ту речушку нашли, видишь? — смеется Валя.

Пить, однако, хочется пуще прежнего. Но прохладная река далеко, и Вале приходится утолять жажду теплой водой из фляги.


Батыр Османович не спеша идет по луговине. Впереди темнеют фигуры косцов. Скошенная трава, которая успела слегка привянуть, запахом своим кружит голову.

Люди вышли косить рано, по росе. Теперь солнце поднялось уже довольно высоко — пора, пожалуй, ворошить сено. Однако, заметив на дороге машину секретаря райкома, косари решили пройти еще ряд. Впереди всех, широко взмахивая косой, шел Азамат, на некотором расстоянии от него — остальные, позади маячила фигура Назира.

Батыр Османович подошел к Азамату. Поздоровались. Вскоре и все остальные косари окружили секретаря.

— Чей же это ряд так небрежно скошен? — шутит Баразов, искоса поглядывая на комсорга.

— Что ты, алан, плохих косарей у нас нету, — серьезно отвечает Азамат, очищая косу пучком свежесрезанной травы.

Назир молчит, точно воды в рот набрал. Разумеется, он бы сумел как следует ответить секретарю, да неудобно — он же старший. «Поглядел бы я на тебя, как ты умеешь косить», — думает Назир, опуская мрачный взор на блестящие ботинки Баразова.

И, словно отвечая на его мысли, Батыр Османович обратился к Азамату:

— Ну-ка, друг, дай мне свою косу, попробую и я тряхнуть стариной.

Азамат протягивает косу Батыру Османовичу. Многие в бригаде знают, что секретарь райкома любит и умеет косить. Редкий сенокос не увидишь его с косой в руках. Шагает он широко, траву срезает аккуратно, у самой земли, и ряд за ним остается ровный и чистый. Да вот беда — устает быстро. Видно, с непривычки. Любой колхозник, разумеется, мог бы сейчас легко опередить его, да неловко вырываться вперед, и Батыр Османович возглавляет строй.

— Отменным косцом, видно, был твой отец! — искренне любуется Азамат сноровкой секретаря.

— Да, его копны до сих пор помнят у нас в ауле, — откликается тот, не останавливаясь.

А последним в ряду по-прежнему идет Назир. Глядя на него, никто не подумает, что он уже очень устал и что косить ему с каждой минутой все трудней и трудней. Товарищи, правда, догадываются: слишком уж часто останавливается Назир, чтобы направить косу, — но виду не подают. Парень старается — и это главное. С непривычки у Назира все кости разломило. Да, может, к вечеру ему полегчает — втянется в конце концов.

— Не робей, Назир! — обернувшись, говорит ему парень, идущий впереди. — Видать, косить-то потруднее, чем девушкам письма писать.

— Заткнись, Солман, — шипит Назир, — не то поддам как следует!

— Ну, на это ты мастер, — вставляет словечко невесть откуда появившийся Азамат. Однако, на ходу меняя тактику, он примирительным тоном обращается к Солману: — Если бы он, как ты, косил каждый день, — наверняка не отстал бы от тебя.

— О чем разговор? — подходит Батыр Османович. Он уже кончил свой ряд и сейчас возвращает косу Азамату.

— Может, еще рядок пройдешь? — улыбается председатель, принимая косу. — Ты, я вижу, мастер косить.

— Нет, с него хватит, пожалуй! — быстро откликается Назир, хотя его, кажется, ни о чем не спрашивают.

— Не зря говорят люди, — улыбается Батыр Османович, — мало ли, много ли наработал — главное, чтоб с душой.

— Что ни говори, а косцов у нас с каждым годом становится все меньше, и меньше, — сокрушенно вздыхает Азамат, присаживаясь на скошенное сено и откладывая косу в сторону. — Старики сходят с круга, а молодежь, видите ли, считает постыдным косить вручную в век космоса... А таких машин, чтоб умели косить сено у нас в горах, видно, никогда не придумают. Правильно я говорю, Батыр?

— Нет, друг, неправильно, — отвечает Баразов, усаживаясь рядом с Азаматом. — Будут такие машины, обязательно будут. А может, — вдруг перебивает он себя, — со временем и отпадет необходимость в горных покосах. Наука быстрыми шагами идет вперед, и скоро, наверное, нам и равнинных кормов будет хватать. Подумайте сами: если там, где мы теперь накашиваем одну-две копны сена, в будущем можно будет снять пятьдесят копен? Разве это не выход из положения?

Косари молчат. Думают, отдыхают.

— А знаешь, Батыр, — снова заводит речь Азамат, — хоть на равнине мы и применяем сенокосилки, толку от них мало.

— Почему?

Азамат уже жалеет, что затеял этот разговор, но как говорится, птичка упорхнула, и теперь ее не поймаешь. Приходится отвечать:

— Да потому, алан, что она плохо косит — высоко забирает и оставляет много травы.

— Ну, это уж вопрос уменья.

— Не говори так, Батыр, — возражает секретарю Азамат, все больше и больше расстраиваясь по поводу того, что необдуманно ввязался в спор. — Разве ты не знаешь, что на лугах у нас много камней и валунов, и они мешают опускать ножи косилок до нужного уровня?

— Но там, где камни, и ручная коса бессильна.

— Верно. Но здесь мы весной обычно очищали склоны от камней.

— И там, на равнине, нужно очищать.

— Как я могу задержать камни, падающие с гор? — подымает брови Азамат.

— Раньше задерживали, а теперь нельзя? Может, у нас теперь камней стало больше?

Старики молча прислушиваются к спору. Молодые тихонько посмеиваются: поприжал секретарь председателя.

— Да, алан, раньше старики строили каменные загородки, и они задерживали весенний камнепад, — отвечает на это Азамат, в который уже раз вспоминая поговорку: не умеющий бросать камни попадает в свою же голову.

— А теперь перевелись, что ли, эти мастера? — не унимается Баразов.

— Да где их возьмешь? — уныло бубнит Азамат.

— А вот где! — Батыр Османович показывает на стариков-косарей, молча сидящих рядом. — Весной же они все равно без дела. Неужели им трудно огородить те участки, где летом они будут косить? Что молчите, отцы? Или я не дело говорю?

— Дело говоришь, Батыр Османович, дело, — ответил за всех седобородый старик, сидящий поодаль. — Это и вправду наше упущение. Следующей весной, будем живы, и загородки выложим, и сенокосы от камней очистим. Женщины с детьми помогут — не откажутся...

«Молодец, старик, — думает Азамат, — выручил». И, свободно вздохнув, он предлагает всем снова приняться за работу:

— Пора копнить, как бы погода не испортилась.

— Что-то она в этом году редко портится, — замечает тот же седобородый старик, с сомнением поглядывая на небо, — все горит кругом! — И первым поднимается с места.

Азамат с Баразовым работают рядом. Секретарю давно уже пора уезжать, но трудно оторваться от пахучего горного поля, от слаженной, дружной работы.

— Сегодня я проезжал мимо вашего аула, — говорит он, обращаясь к своему напарнику, — грязновато у вас все же. Как вам не совестно — не пойму! Туристы приезжают, да и самим какая радость жить в грязи! Ты поговори, пожалуйста, с Кичибатыром, поднимите людей. Нужно очистить улицы, дворы привести в порядок, побелить дома, покрасить ворота.

— Верно, верно, давно нужно, да все руки не доходят, — согласно кивает головой Азамат, поддевая на вилы большую охапку сена,

— Подумай сам, — продолжает секретарь, — прежде чуть не насильно заставляли вас сажать деревья, а теперь они вон как разрослись — любо-дорого смотреть. И фруктовые в этом году хорошо принялись. На таком фоне ваши обшарпанные дома и неметенные улицы — просто позор. Летом постараемся протянуть асфальтовую дорогу к вашему аулу, а там, глядишь, и дальше, в горы. Люди обзаводятся машинами, им нужны хорошие дороги...

— Кстати, о машинах, — перебивает секретаря Азамат, радуясь тому, что разговор свернул с неприятной колеи, — сейчас, если хочешь знать, каждый пастух мечтает о собственной машине. Приходят ко мне толпами, просят записать их на машину, уговаривают, грозятся даже. А что я могу? Сам же у тебя для колхоза машину клянчу. Может, подсобишь чем? Хорошо бы к Октябрьским праздникам хоть несколько машин продать колхозникам. А?

Батыр Османович обещает помочь, но говорит, что очередь на машину по району очень большая, что всех желающих пока не удастся удовлетворить, нужно в первую голову снабжать машинами животноводов — пастухов, работников ферм. А там, годика через два-три, глядишь и все, кто захочет, обзаведутся своими машинами. Потом Баразов рассказывает Азамату о том, что строительство ГЭС подходит к концу и что скоро начнут устанавливать столбы и тянуть провода. В ауле Азамата будет построена большая трансформаторная установка. И со стареньким движком, который так славно и долго служил им, можно будет распрощаться...

Но вот, наконец, колхозная повариха привезла на телеге обед. Побросав вилы и грабли, люди уселись в тени большого валуна и, перебрасываясь шутками, принялись за еду.

— Слушай, а ты, оказывается, великий мастер поесть. Если бы ты еще и работал так!

— Бедный! Утомился — спину не разогнет. Вон как припал к миске!

— Если бы твои руки так быстро махали косой, как ты орудуешь ложкой...

— А что у нас на третье? — спрашивает Назир.

Повариха протягивает им толстые ломти арбуза.

После обеда, сложив вместе с Азаматом еще одну копну, Батыр Османович уехал.

Настроение было бодрое, приподнятое. «Славно прошел сегодня субботник, — думает он, — вон сколько народу собралось, и стар и млад. Говорят, даже Ачахмат совсем было уже собрался, и косу направил, да не удалось — приболел немного старик... Все за одного — один за всех, этот великий принцип, лежащий в основе коммунистического общества, не сегодня народился на свет. Еще и предки наши, помогая друг другу, сообща выполняли трудную работу».

Машина въехала в аул. Из здания почты быстро вышла какая-то старушка. Если бы не всегдашняя осторожность Бориса, — быть бы ей под машиной. Водитель резко затормозил — и у него, и у старушки вид был напуганный. Но больше всего испугался, пожалуй, Батыр Османович. С побледневшим лицом выскочил он из машины и бросился к старушке. Та стояла ни жива ни мертва.

— Дома сидеть надо, бабушка! — говорит Батыр, плохо понимая смысл собственных слов. — Чуть не угодила под колеса...

— Это ты, Баразович? — Старушка уже оправилась от испуга и заулыбалась.

— Ох, напугала ты меня, бабушка...

— Знаешь, Баразович, у меня такая радость, что теперь мне и смерть не страшна, — опомнившись, тараторит старушка, — только что звонили из района и сказали, что она осталась жива. Спасибо дохтурам, чтобы я умерла вместо них, спасли мою сиротку.

Батыр Османович никак не может понять, о ком и о чем идет речь:

— Успокойся, мать. Что случилось? Кого спасли?

— Да я же говорю: сиротку мою, Ариубат. Мальчика она родила.

— Вот оно что! — обрадовался Батыр и от души поздравил старушку с рождением правнука.

— Понимаешь, мальчик, говорят... Я как услыхала — совсем потеряла голову от счастья. Ты, Баразович, мне первым встретился на дороге, потому и назову внука твоим именем. Ты добрый человек, тебя все уважают, и Адемей, и Азамат... Где бы сейчас мог быть Азамат?

Баразов сказал ей, где он.

— Пошлю сейчас к нему кого-нибудь из ребятишек, — продолжает старушка, — пусть возьмет с него сюйюнчу[1]. А ты, Баразович, не уезжай, заклинаю аллахом, зайди к нам в дом, буду очень рада. Так рада, будто единственный брат поднялся из могилы.

— Спасибо, мать, — ласково отвечает Батыр, — я и сам рад был бы к тебе зайти, но, извини, мне некогда, очень спешу. Лучше садись в машину, довезу до дому.

— Нет, нет, — качает головой бабушка, — если зайдешь в дом — поеду, а если не можешь — побегу дальше. Я тороплюсь. Пусть все видят мою радость. Говорят, мальчик очень похож на отца. А на кого же ему еще походить?

Распростившись с бабушкой Ариубат, Батыр Османович поехал дальше. Борис сейчас ведет машину еще осторожней, чем раньше. Баразов улыбается своим мыслям:

«Вот и еще один человек в ауле родился! Мальчик, который сегодня впервые открыл глаза, вырастет, выучится, станет трудиться людям на благо. В свой час и у него родятся дети. Круг без начала и конца. После ночи наступает день, день сменяется ночью... Есть ли на свете большее счастье, чем труд для людей! Жизнь коротка, и надо уметь прожить ее так, чтобы каждая секунда служила людям, приносила им радость.

А мы подчас даже тот малый срок, что нам отпущен природой, не умеем использовать как следует. Войны, распри... И где-то падают бомбы на головы детей, стариков. Если так пойдет дальше, к чему это может привести? Есличеловечество и не будет истреблено полностью, то все равно — жизнь остановится. Погаснет огонь, остынут очаги. Нет сейчас более важной задачи, чем сокращение и уничтожение вооружений. Объединившись, люди сумеют избежать войны. Сумеют ли? Разве Гитлер спрашивал у своего народа разрешения развязать войну? Чем мы гарантированы от того, что и сейчас какой-нибудь новоявленный маньяк не нажмет кнопку? Нет, не те времена... Если где и вспыхнет пожар, можно сообща затушить его, не дав ему распространиться и охватить всю землю.

Жить — это великолепно, и жить нужно красиво, а это значит — жить для других. Кто не любит народ свой, тот и себя самого не любит... Хоть и клянется в верности народу, а не любит — ни его, ни себя. Родится ли еще когда-нибудь человек, подобный Ленину? Счастлива мать, подарившая земле великого сына...»

Батыр Османович доехал до райкома. Уже смеркалось, но неотложных дел было еще много.

5. ДРУГ ДОРОЖЕ БРАТА

В этом году октябрьские торжества у строителей будут особенно радостными: к празднику выполнены годовые социалистические обязательства. Люди работают с удвоенной энергией, настроение у всех приподнятое. Сокуров, Малкаров, Асхат едва, как говорится, успевают поворачиваться.

— Асхат, ты побудь здесь, а я — туда, — на ходу бросает парторг комсоргу.

— Сокуров, ты лучше возьми на себя строительство Дворца культуры, а этот участок возьму я, — предлагает Малкаров, вышагивая по машинному залу, монтажные работы в котором уже подходят к концу.

Бригаду девушек-монтажниц теперь возглавляет Лариса. Да, да, не удивляйтесь, пожалуйста: недавно она закончила курсы и теперь не хуже любого мужчины-специалиста разбирается в болтах, гайках, проводах и трубках, в которых, как может показаться непосвященному, сам черт ногу сломит. Теперь-то все убедились, насколько полезными и необходимыми были курсы, на организации которых настаивал Батыр Османович.

— А ведь девчата опередили нас! — сокрушается Хусей.

— Да, — весело отвечает ему Башир, — они, действительно, победили. Что поделаешь: когда двое соревнуются, кто-то должен выйти победителем. В конечном же счете всегда выигрывает работа.

— Ты прав, конечно.

— Чем же ты недоволен?

— Не очень-то приятно было слышать, как Лара вчера весь вечер потешалась над нами.

— Не беда... Во всем виновата любовь, поверь мне.

— Не пойму я тебя, Башир.

— Не понимаешь, так слушай: если б ты так сильно не влюбился в Ларису, мы бы, наверное, не уступили первенство ее бригаде. Понял? Нужно ж было поддержать девушку. Правда?

Хусей растерян. Только сейчас он понял и оценил благородство друга. «Оказывается, все это не так просто, — думает он, — вызвав на соревнование бригаду Ларисы и затем уступив ей первенство, Башир этим не только заставил подтянуться обе бригады, но и позаботился о том, чтобы поднять и укрепить авторитет девушки. Сразу убили двух зайцев: и работу двинули вперед, и Ларисе с ее девчачьей бригадой обеспечили любовь и уважение коллектива. Молодец, Башир, спасибо тебе...»

— О чем задумался? — нарушает Башир его размышления. — Не о Шамиле?

— Еще чего! Больно он мне нужен.

— И я так думаю. Ты лучше скажи мне, когда вы с Ларисой собираетесь свадьбу играть?

Хусей давно ждал такого вопроса, и все же он застал его врасплох. Парень переминается с ноги на ногу, молчит и вздыхает. Как всегда в моменты сильного волнения, у него краснеют уши и на лбу выступают капельки пота.

— Что с тобой сегодня? Или оглох?

— Нет, я все слышу.

— Почему же не отвечаешь?

— Как не отвечаю?

— Ну, в таком случае я оглох. Ничего не слышу. Так когда, говоришь, свадьба?

— Я и сам не знаю... Решай ты.

— Свои личные дела я улаживать не мастер, а для друга — с открытой душой постараюсь.

— Сам знаешь нашу поговорку: «И река не унесет, если тебя друг в воду бросил».

— Пока скажу тебе только вот что: дело, которое можно сделать сегодня, не следует откладывать на завтра.

В машинный зал вошел Асхат с рулоном бумаги под мышкой. Башир заметил его первым и, желая предупредить своего товарища о его приходе, громко воскликнул:

— Добро пожаловать, Асхат!

— Что кричишь, — улыбается комсорг, подходя к ним. — Не хуже нашего Конака, который всегда криком приветствует гостей.

— У меня к тебе дело, боялся, что пройдешь мимо.

— Успеха вам в работе! — здоровается с парнями Асхат, кладя свой сверток на станину.

Хусей полагает, что речь сейчас пойдет о нем, и хочет отойти в сторону, но комсорг удерживает его:

— Не знаю, какое у тебя ко мне дело, Башир, но у меня к вам, ребята, действительно, есть серьезный разговор.

Глаза у Асхата блестят, рот полуоткрыт в улыбке. Парни с любопытством и ожиданием смотрят на него. Что-то он им скажет?

— Почему ни о чем не спрашиваете? — загадочно улыбается Асхат.

— Говори, не тяни! — в один голос отвечают ребята.

— Ну, тогда вот что: я сейчас из райкома. Батыр Османович вызвал меня и поручил поговорить с вами и другими товарищами: согласны ли вы в нынешнем составе, побригадно, после окончания ГЭС направиться на строительство завода? Вот в чем вопрос, ребята.

— Постой, постой, — Башир потирает лоб, — того самого завода, который будет строиться за вашим аулом?

— Да. Сейчас туда уже тянут линию электропередачи.

— От нас, что ли? — растерянно спрашивает Хусей, хотя и ребенку ясно, что больше неоткуда.

— Откуда еще? Конечно отсюда.

— Что ж, — решительно заявляет Башир, — я согласен.

Хусей думает, мучительно наморщив лоб: «Как же он уедет, оставив Ларису? У ее бригады здесь еще много работы. Вот те на... И как вообще Лариса к этому отнесется? Но и перед товарищами неудобно. Скажут, держится за бабью юбку».

— Ну, а ты чего молчишь?

Хусей как воды в рот набрал. К ответу он решительно не готов. Башир хорошо понимает, что творится в душе у друга, и, как всегда, выручает его.

— Что ж тут спрашивать? — восклицает он.

Обрадованный Асхат обнимает друзей и спешит к следующей бригаде — выполнить почетное задание Батыра Османовича. Башир с Хусеем наблюдают за ним издали. Судя по всему, миссию свою Асхат осуществляет успешно: оживленные голоса и радостные лица рабочих — тому свидетельство.

— Я тебя понимаю, — говорит Башир, возвращаясь к прерванной работе и тщательно зачищая концы проводов. — Лариса остается здесь. Это тебя беспокоит?

— Да.

— Иди к ней и посоветуйся. Мы должны срочно дать ответ Асхату.

— Может, не так срочно, а?

— Поверь, Хусей, нужно решить немедленно.

— Но ведь и мы еще не все здесь закончили. Не сегодня же ехать?

— Что до меня, то я охотно уехал бы сегодня! — отвечает Башир, не глядя на Хусея.

— Почему?

— Много будешь знать, скоро состаришься...

Осень в горах выдалась сухая и теплая, а вот ночи уже прохладные, предвещающие скорое наступление холодов. Но это не мешает молодежи веселиться: каждый вечер на утоптанной площадке у клуба танцы, песни, веселые шутки и громкий смех.

Взявши под руки Башира с Хусеем, Лариса прогуливается с ними подле танцевальной площадки.

— Никуда я вас не отпущу, и не думайте, — шутливым тоном говорит она, обращаясь сразу к обоим. — Сначала потанцую с одним, потом с другим, а от себя — ни на шаг. Идет?

— Лариса, — серьезно спрашивает Башир, не отвечая на ее шутливый вопрос, — как ты относишься к решению Хусея?

— Он ни о чем мне не говорил, — пожимает плечами девушка.

— Неужели? — От удивления Башир даже остановился.

Хусей вначале молчит, потом выдавливает из себя, точно оправдываясь.

— Так ведь мы еще не виделись с ней и не успели ничего обсудить.

— Вы весь вечер вместе, а ты говоришь — не виделся...

— Как хотите, а так сразу я не могу... — мнется Хусей.

— Может быть, мне уйти? — притворно обижается девушка.

— Нет, нет, — протестует Хусей.

— Тогда будь мужчиной — говори! — произносит она, глядя Хусею в глаза.

— Ну, знаешь, неженатый парень — еще не мужчина! — улыбается Башир, желая как-то сгладить ее резкость. — Право, Хусей, у нас ведь нет секретов друг от друга — говори.

— Что ж, и скажу, — собирается с духом Хусей и, наконец, выпаливает: — После окончания работы на ГЭС я вместе с бригадой поеду на строительство завода.

Башир удивлен. Признаться, он ждал совсем другого разговора — о предстоящей свадьбе. Лариса стоит неподвижно, устремив глаза в землю. Хусей с мольбой смотрит на друга, ожидая от него поддержки.

— Нужно хорошенько подумать, — говорит, наконец, Башир, — изменить своему слову мы не можем. Я предлагаю еще раз посоветоваться с Асхатом.

На том и порешили.

— Красавица, могу ли я пригласить тебя на танец? — раздался вдруг над ухом Ларисы голос тихонько подобравшегося к ним Шамиля. Девушка нерешительно поглядела на Хусея, потом на Башира и, поняв по их лицам, что им хочется побыть наедине, согласилась.

Оставшись вдвоем, Башир и Хусей совсем уже вознамерились обсудить создавшееся положение, когда к ним неожиданно подошел Ахман. Делать нечего, пришлось отложить откровенную беседу до лучших времен.

— Говорят, один мужчина выскочил из лопнувшего арбуза. А ты откуда взялся, алан? — протянул ему руку Башир.

— Просто проходил мимо и увидел вас, — смиренно ответил Ахман. Одет он на сей раз аккуратно и даже щеголевато — белая рубашка, новый, ладно сидящий на нем костюм, светлый, однотонный галстук.

— Дружок, такой костюм надо обмыть! — не без лукавства произнес Башир.

— Ну, я уже, наверное, авансом обмыл двадцать таких костюмов, — с горечью усмехается Ахман.

Друзья не пожелали продолжать неприятный разговор и ничего не ответили. В последнее время его уже не встречали с Шамилем. Ахман явно взялся за ум — не пьет, исправно работает на бульдозере.

— Послушай, у меня к тебе просьба, — обратился к Ахману Башир, — пойди потанцуй с Ларисой, уведи ее от Шамиля, будь другом.

— Что ж, это не так уж трудно, я думаю. — И Ахман степенно направился к танцующим.

— Ты что-то скрываешь от меня, Башир, — неожиданно сказал Хусей.

— Что? — спросил Башир, не то Хусея, не то самого себя.

— Не знаю что, но чувствую. Говори — я пойму...

Но Баширу нелегко начать. Помолчав немного, он, наконец, тихо промолвил:

— Что же, ты прочитал мои мысли... Видишь ли... Не знаю, как сказать, В общем — я полюбил сестренку Асхата, полюбил не на шутку. Вот и все.

Хусей ждал от Башира чего угодно, только не этого признания. Хусею прежде казалось, вроде бы Башир неравнодушен к Ларисе. И вдруг — сестренка Асхата. Теперь стало понятным многое: и заявление Башира о том, что он хоть сегодня готов поехать в горы на строительство завода, и то, что он первым согласился на предложение Асхата. Завод-то будут строить подле аула, где живет эта девушка. Понял Хусей и то, почему в отношении Башира к Асхату в последнее время появилась какая-то скованность, смущение. Но делиться своими открытиями он с Баширом не стал, а только спросил его сдержанно:

— Ну, а она как?

— Откуда я знаю? Мы ведь с ней и встречались-то всего два-три раза.

— Когда же ты успел так сильно влюбиться?

— Знаешь ли, прежде мне нравилась одна девушка, но... Но потом я понял, что она любит другого и что я не имею на нее никаких прав. В общем, с этим было покончено. А Ханифу я увидел впервые у Асхата на свадьбе. Она сразу же показалась мне очень славной — веселая, милая, за словом в карман не полезет. Бойкая, но без грубости. Сразу чувствуется, что у девушки легкий и жизнерадостный нрав. Очень она тогда мне приглянулась. А потом раза два приезжала сюда вместе с невесткой, к брату. Мне удалось поговорить с ней, но, конечно, не о любви. Ты должен помочь мне!

— Я готов. Только чем?

— Не знаю, подумай сам, может, найдешь чем. Я ведь старался быть полезным тебе и Ларисе. Я рад вашему счастью... Помоги и ты мне.

— А писать ты ей не пробовал? Верное дело.

— Ну что ты? Как подумаю о том, что она может показать письмо брату, — страх берет.

В это время Лариса с Ахманом подошли к ним, и разговор сам собой прекратился.

— Спасибо, — вежливо сказал Ахман своей даме.

— И тебе спасибо, Ахман. А куда подевался Шамиль?

— Соскучилась? — насупившись спросил Хусей.

Башир решил оставить их вдвоем и, взяв Ахмана под руку, повел его в сторону от танцевальной площадки. Он был рад сейчас встрече с Ахманом. Ему хотелось поговорить с ним о Ханифе. Они друзья детства, он, наверное, все о ней знает. Может, она уже связала себя с кем-нибудь, а он, Башир, станет набиваться к ней со своей любовью. Но как начать этот разговор?

— Ахман, ты уже слышал новость?

— Какую?

— Мы поедем отсюда строить завод невдалеке от вашего аула.

— Да, я слышал. Асхат сказал.

— А как ты на это смотришь?

— Обрадовался, конечно.

— Еще бы не обрадоваться! Жить дома, каждый день встречаться с любимой девушкой...

— У меня нет девушки, — угрюмо ответил Ахман, опуская голову. — И вообще нет никого.

— Так я тебе и поверил!

— Хороших девушек у нас много, но...

— Неужели никого не выбрал себе по душе?

— Выбрать-то я, может, и выбрал, да не во мне одном дело. Понимаешь?

— Начинаю понимать: она к тебе равнодушна? Так?

— По правде говоря, не знаю. Может, и так.

— Ну в таком случае ты сам виноват. Нужно было взяться за дело покрепче.

— Времени у меня, знаешь, не было за ней ухаживать. Глупый был, как баран. А отсюда, издалека, — какое ухаживание?

— Она что, замуж вышла?

— Пока нет.

— А может, она ждет тебя?

— Может, и ждет. Не знаю...

— Чудной ты... ничего не знаешь. Смешно, право.

— Да, наверное, я сам во всем виноват. А как связался с этим придурком — совсем разума лишился.

— Что за девушка? Я ее знаю?

— Нет, откуда же. Это — сестра Асхата. Работает на ферме. Веселая такая, бедовая...

Башира точно громом поразило. Во рту сразу стало сухо, язык прилип к гортани: «Ну и дела! Не везет тебе в любви, Башир, — подумал он, — крепко не везет. Опять на твоем пути встал соперник. Правда, существует складная поговорка, будто ухаживать за девушкой могут сколько угодно парней, а замуж она выйдет лишь за одного, но меня это не утешает...»

— Почему ты думаешь, что я ее не знаю? — тихо говорит Башир. — Знаю.

— Откуда? — удивился Ахман.

— Она к брату несколько раз приезжала.

— Да, приезжала... Ох и хорош же я был тогда — страшно вспомнить.

Молча, думая каждый о своем, они повернули в сторону общежития. Танцы уже закончились. Парни и девчата со смехом и шутками расходились с площадки. В темноте светились огоньки папирос. Всем, решительно всем, кроме Башира и Ахмана, было весело и легко.

Что же делает в этот славный осенний вечер Асхат? Танцует со всеми? Ничуть не бывало: не поднимая головы, сидит он над учебником английского языка. Еще в прошлом году решил поступать в заочную аспирантуру, но не сумел осуществить своего намерения — помешала загруженность делами. Но уж нынешнюю зиму он использует как следует и на будущий год, какие бы дела его ни ждали, в аспирантуру поступит. Потому и сидит за учебниками, когда все танцуют и веселятся... Подходя к общежитию, Башир увидел свет в окне у Асхата и подумал: «Что-то не спит наш комсорг, не иначе — сочиняет письмо своему сыночку.» Башир улыбнулся своим мыслям, но заходить к Асхату не стал. Чем бы он ни занимался, мешать ему, очевидно, не следовало.

Письма новорожденному сыну Асхат, конечно, не писал, но думы его были о нем. Английские глаголы решительно не шли сегодня на ум. «Плохо, очень плохо, — думал он, — что мне так редко удается вырываться домой. Привез жену с ребенком из больницы и даже не разглядел малыша хорошенько. Впрочем, маленькие, кажется, все похожи друг на друга, как две капли воды. Он, Асхат, пока в этом плохо разбирается. А вот Ариу, бедняжку, жаль — горько ей, конечно, что он так редко бывает дома и так мало уделяет внимания ей и сыну. Сын... Батыр, Батырчик... Хорошо, что они назвали парня Батыром. Молодец бабушка, славно придумала».

Асхат отодвинул учебник, и мысли его приняли иное направление. «Сейчас у нас одна задача: как можно скорей закончить дела на электростанции и приниматься за строительство завода. Коллектив создали хороший, спаянный. Это прекрасно. Но и трудности нас ждут немалые — новые условия, новая работа. Ну и что же? Здесь не убоялись трудностей — и там выдюжим... Ах, Асхат, Асхат, кто это, по-твоему, не убоялся? Уж не ты ли сам? Забыл, как ездил к Батыру Османовичу, умолял его, чтоб освободил тебя от этой работы. Стыдно вспомнить. Сейчас-то я благодарен Батыру Османовичу, что он сумел настоять на своем. В самом деле, что может быть лучше работы строителя? Мирный, созидательный труд, несущий радость другим и глубокое удовлетворение тебе самому. Мы и атом поставили на службу человеку. Заставили его служить созиданию и творчеству, а не разрушению и уничтожению всего живого на земле... Вот мы, не уставая, твердим о мире, о спокойствии, о прекращении войн. Мне кажется, наши враги неправильно понимают нас или, вернее, не хотят понять. Может быть, они полагают, что мы просто слабее их и поэтому хлопочем о мире?.. В таком случае, эти господа сильно заблуждаются. Мы действительно любим мир и стремимся к нему, но это показатель нашей силы, а не слабости. А если придется — мы сумеем это доказать на деле. Уже доказали... Плохая у вас память, господа поджигатели! Не покладая рук трудимся мы над тем, чтобы сделать жизнь еще лучше, еще прекрасней и счастливей. Вся страна в лесах строек. И надо всем — яркое, мирное солнце труда, солнце ленинской правды».

Вот к каким высотам устремились сейчас мысли молодого отца. Асхат тряхнул головой и снова погрузился в учебник...


Вчера Назир был у геологов, а сегодня он возвращается домой. Как быстро пролетел день: не успел оглянуться — и уже нужно уходить. Когда он накануне рано утром вышел из дому, направляясь навстречу своей Вале, кругом было темно и сумрачно. Низкие тучи висели над горами, и он не сумел как следует разглядеть дорогу. Да и нетерпение подгоняло его, некогда было осматриваться по сторонам.

А сегодня, когда свидание позади, яркое солнце осветило небо, будто просило прощения за то, что вчерашний день был пасмурным. Кругом, куда ни глянь, все видно, как на ладони. До чего преображается мир, когда смотришь на него с вершины высокой горы! Назиру кажется, будто все это он видит впервые. Речка, бегущая вниз, представляется бесконечно далекой, в то время как до сияющего небесного свода можно, кажется, дотянуться рукой. Да, определенно — до неба сейчас ближе, чем до реки. Широко распахнув ворот рубахи и жадными глотками впивая в себя сладкий и прозрачный горный воздух, Назир не может оторвать глаз от окружающей его красоты. Вокруг, как бессмертные, сказочные великаны, стоят острые скалы. Тысячелетиями пытались сокрушить их буйные ветры, а они ничего — стоят себе, будто думают вечную, нескончаемую думу, и никакие ураганы им не страшны. Вон орел вылетел из гнезда и полетел вниз, к лесу. Назир следит за его полетом. А что это белеет вдали? Ба, да это же протоптанная человеком тропа! И какая удобная: если пойти по ней, гораздо скорее перевалишь через хребет. Почему он до сих пор не знал о ее существовании? Назир мысленно благодарит орла, указавшего ему новый, ближний путь к любимой, и, держа лошадь под уздцы, медленно спускается с перевала.

«Теперь всегда буду пользоваться этой тропой, когда поеду к Вале, — думает он, — Валя, Валя... Через месяц кончится срок ее работы в горах... Вчера они обо всем договорились. Валя приедет к нему, и больше он ее никогда и никуда не отпустит... Надо предупредить мать. Разве можно, ничего не сказав ей, так просто — взять и привести в дом невесту? Может быть, попросить Ариубат, чтобы она поговорила с мамой? Нет, этот план не годится — Ариубат еще слаба, после родов почти и из дому не выходит. Вот если бы Асхат приехал, было бы отлично, да что-то редко ему в последнее время приходится бывать дома... Бедная моя мама! Сколько трудов она приняла! До сих пор не верит она в гибель отца, все ждет-поджидает его возвращения... Она во мне видит его черты — он ведь был совсем молодым, когда они расстались и он ушел из жизни. Мама любит повторять, что по сыну судят об отце, и еще: в хорошем сыне видно лицо и отца, и матери. Помнит ли он своего отца? Нет, пожалуй, не помнит. Вот разве — несколько веснушек на носу и добрые, улыбающиеся губы... Конечно, маме очень хотелось бы, чтобы ее сын женился. Она как-то сказала, что только в день моей свадьбы снимет траур по отцу...»

Лошадь вздрогнула и натянула уздечку, — видно, испугалась чего-то. Назир очнулся от своих мыслей и в душе побранил ее за то, что она прервала их нить. Немного погодя он снова погрузился в размышления: «Валя зря боится. Мама все понимает и никогда не помешает нашему счастью. Она об одном мечтает: чтоб жена ее сына была по-настоящему хорошим, сердечным и добрым человеком. А уж балкарка она или русская — не все ли равно... Валя ей обязательно понравится. Она добрая и скромная, его Валя. И обычаи наши понимает. Валя говорит, что без работы не может жить. Однако геологу нечего делать в нашем ауле. Наверное, она станет преподавать в школе. Может быть, географию. Или химию? Какая из этих специальностей ближе геологу? Нужно будет посоветоваться с Ариубат — она все знает.. Не то что он, Назир... Как говорит Конак: такому дурню надо, чтоб лошадь как следует стукнула его по голове, — тогда поумнеет... Сколько времени упущено! Если с этого же года не начну учиться, будет совсем поздно. Итак, решено — на заочный. Но куда поступать? Валя советует на геологический. Слов нет, профессия на редкость красивая и увлекательная. Разве плохо выучиться и найти ключ к земным сокровищам?.. Ариубат советует подавать на литературный. Тоже интересно, конечно. Да к родному языку нового слова не прибавишь. А зачем, собственно говоря, прибавлять? Хорошо бы суметь использовать хотя бы то, что уже накоплено веками. А у нас и это забывается. Зачем далеко ходить: он, Назир, знает, например, что дети некоторых интеллигентов в республике не умеют даже двух слов связать на родном языке. Дети, конечно, не виноваты. Виноваты родители. Завидую я тем, кто хорошо владеет нашим языком. Пожалуй, сейчас — это уже только старики. Взять хотя бы Ачахмата, Конака, Адемея, Азамата. Как складно, красиво и образно беседуют они между собой — век бы слушал. Но больше всего, надо признаться, меня влечет история. История родного народа — сколько в ней еще нераскрытого, неизученного. Сколько тайн и загадок. Этим можно заниматься всю жизнь, без устали. Да, советы друзей и близких — вещь хорошая и к ним, разумеется, стоит прислушаться, но... В глубине души я давно уже решил этот вопрос: буду историком. Решено и подписано».

Человек и его конь медленно одолевают крутой спуск. Медленно, в такт шагам, текут и мысли Назира.

«А Ханифа? Как она посмотрит на мою женитьбу? Не знаю, не знаю!.. Славная она девочка. Может быть, мне просто казалось, что она выделяет меня среди других парней? Говорят, за ней пытался ухаживать Ахман. Говорят, что на стройке он здорово исправился, стал совсем другим человеком. Может, у них что-нибудь и сладится. Ох, нет... Трудно даже представить себе бойкую, веселую, задорную, вечно смеющуюся Ханифу рядом с этим мрачным, обидчивым, самолюбивым Ахманом. Нелепо даже думать об этом союзе. Впрочем, не мое дело. Каждый решает свою судьбу сам. И не пытайся лучше, Назир, следовать примеру старого Азамата, который когда-то так безуспешно вмешивался в личные дела своей племянницы...

С Валей мы договорились, что обязательно позовем на свадьбу Бориса Петровича. Вот это человек. Он мне и Вале — как отец родной. И что из того, что я балкарец, а он русский? Да я и сотой доли не сделал для своего народа из того, что сделал для нас он. И сумею ли сделать? Если бы у нас было побольше таких кристально чистых людей, как он или Батыр Османович, или Ариубат, — какой счастливой была бы жизнь. Но что поделаешь — доброта и человечность не покупаются и не продаются. Покупаются и продаются совсем другие вещи... Откуда берутся в нашей жизни недоброжелатели, завистники, кляузники? Как тот, например, человек, у которого поднялась рука написать грязную анонимку на Азамата. Стыдно было слушать, когда Батыр Османович рассказывал об этом на собрании. Как только земля держит таких людей? И как их распознать? Хорошо было бы, к примеру, если бы у этих подлецов вдруг взяли бы да и отсохли руки. Тогда бы все узнали, кто лжец, анонимщик, склочник... Эх, Назир, Назир, недурные мысли для будущего историка».

Внизу, в лощине, люди скирдуют сено. Как сквозь сон, к Назиру доносятся их голоса. А вон, кажется, и Кичибатыр. Ба, да как же Назир мог забыть — сегодня ведь у них в колхозе субботник по уборке сена! А он тем временем прохлаждается в горах, нехорошо... Тихим шагом Назир подъезжает к краю поляны, привязывает к дереву своего коня и незаметно смешивается с гурьбой работающих. И вот он уже с вилами в руках на верхушке скирды, принимает охапки сена у подающих. Неожиданно взгляд Кичибатыра наталкивается на нового скирдовщика:

— С неба он свалился, что ли? — удивляется парторг.

— Нет, он с утра здесь, — откликается круглолицый парень, работающий рядом с Назиром, — ты просто не заметил его прежде.

Кичибатыр пожимает плечами. А Назир наш работает, старается изо всех сил. «Я и впрямь свалился с неба», — думает он.

— Смотри, летун, не упади со скирды на землю! — поддевает его кто-то из стариков.

— Не беспокойся, аксакал, не свалюсь... Кто тут у вас, на земле, с кем соревнуется? Кому подсобить?

Как приятно пахнет вовремя скошенное и хорошо подсушенное сено! Видимо, поэтому люди и не так устают на сеноуборке — живительный дух бодрит, вливает новые силы. Однако старикам-то все же нелегко. Надо их сменить. А вон и новые работники появились — бригада плотников, закончив ремонт коровника, в полном составе вышла на субботник. Работа закипела еще дружней.


Сегодня Башир с Хусеем где-то задержались, и Лариса пришла на танцы раньше них. Шамиль тотчас оказался возле нее.

— Пойдем пройдемся, Лариса.

Девушка вздрогнула от неожиданности:

— Я устала. Не хочу.

— Ну, тогда посидим в беседке!

Лариса не нашла, что ответить, и неохотно пошла рядом с Шамилем. «Пожалуй, ребята не догадаются искать меня здесь», — подумала она, усаживаясь на скамейку.

— Почему ты так ко мне относишься, Лариса? — с места в карьер начал Шамиль.

— Как — «так»?

— Избегаешь меня, не любишь, а я... ты же знаешь — я схожу с ума от любви...

— Ты, должно быть, вычитал эти слова в старых романах. Кто много говорит о своей любви, тот, наверное, не любит по-настоящему.

— Но если я не скажу тебе о своей любви, как ты узнаешь о ней? — нашелся Шамиль.

— Есть много способов дать понять человеку, что ты его любишь.

— Я их не знаю.

— Ну, хорошо... Тогда скажи, за что ты любишь меня?

Шамиль, который никогда не терялся, на этот раз не нашел ответа.

— Молчишь? — Лариса воспользовалась его замешательством и захватила инициативу. — А хочешь, я докажу тебе, как дважды два — четыре, что ты не любишь меня и вообще не способен любить по-настоящему? Или лучше промолчать?

— Говори.

— Не обидишься? Смотри, не пожалел бы потом!

— Говори... Если скажешь правду, не обижусь.

— Что ты понимаешь в правде? Ты — болтун. И — хвастун, и — пьяница... У тебя нет друзей, и ничто в жизни тебе не дорого...

У Шамиля голова пошла кругом. Он-то, считавший себя первым парнем на строительстве, принужден выслушивать такие слова! Выхватил сигарету и стал зажигать ее непослушными, дрожащими руками. Сигарета никак не зажигалась. В неверном свете спички Лариса заглянула ему в лицо — сейчас ей стало даже жаль парня.

— Не сердись, Шамиль, я говорю, что думаю. Ты сам виноват. Об этом не раз говорили тебе и твои друзья, но ты не слушал их, и все от тебя отвернулись. Ты такой же, как и все. А знаешь, может, и больше других, но распустился, не хочешь взять себя в руки. И жизнь проходит, проходит мимо тебя. Вот и все, что я хотела сказать. Подумай и не обижайся на меня.

Шамиль схватил девушку за руку.

— Лариса, послушай, — бессвязно забормотал он, — я исправлюсь, я обещаю, поверь мне. Только не бросай меня. Клянусь тебе...

— Успокойся, Шамиль. Если ты бросишь пить, любая девушка пойдет за тебя. Мало ли кругом хороших и красивых...

— Мне нужна ты. Пропади они пропадом, все эти хорошие и красивые!

— А я, Шамиль, дала слово другому. Ничто и никто не разлучит меня с ним. — И Лариса поднялась с места.

— Не уходи! — вскричал Шамиль и, резко притянув к себе девушку, попытался обнять ее.

— Не смей! — Больно толкнув его в грудь, она выбежала из беседки-

Проходившие невдалеке Башир и Хусей услышали ее крик и остановились в недоумении. Лариса бросилась к ним навстречу.

— Что вы так поздно? Где были? — с упреком сказала она.

Хусей увидел идущего к ним Шамиля, и сердце у него упало.

— Мы-то здесь, а ты где была? — зло бросил он в лицо Ларисе.

— Она была здесь. Со мной, — ответил Шамиль, подходя и становясь рядом с девушкой.

— Уходи! — Хусей, не помня себя, бросился к Шамилю. Башир и Лариса одновременно схватили его за руки, пытаясь удержать. Воспользовавшись этим, Шамиль быстро покинул поле боя.

— Ты что, с ума сошел? — встряхнул друга Башир.

— Я-то не сошел. А этот подонок что здесь делал? — хрипит Хусей и вдруг, резко повернувшись к Ларисе: — А ты что здесь делала с ним?

— Разговаривала, — спокойно отвечает девушка.

— О чем, если не секрет?

— О нем.

— Что ж, друг, — обращается Хусей к Баширу, — у них тут, видно, какие-то серьезные дела, о которых мы с тобой ничего не знаем. И мы здесь лишние!

Ларису не на шутку задели эти слова. Слезы навернулись ей на глаза, и, не говоря ни слова, она быстро пошла прочь.

— Опомнись, Хусей! — увещевает товарища Башир. — Что за чушь ты несешь? Зря только обидел Ларису.

— А она меня не обидела? Что все это значит, по-твоему?

— Остынь, не торопись с выводами. Поспешишь — людей насмешишь... Поди лучше догони ее и сам обо всем спроси. Да не забудь извиниться — ты тоже, знаешь ли, был хорош.

— Никуда я не пойду! Она, наверное, побежала за своим красавчиком, а я должен догонять их.

— Не говори глупостей. Иди...

— Пойдем вместе.

— Пошли.

Они искали ее, но девушки нигде не было видно...

Вы спросите: куда она подевалась? Может быть, и впрямь, обиженная Хусеем, пошла вслед за Шамилем, которого только что сама обидела? Ничуть не бывало. Уткнувшись лицом в подушку, лежит она на постели, в комнате общежития, и плечи ее вздрагивают от прорвавшихся рыданий. Даже не слышит она осторожного стука в дверь. Ребята входят в комнату — она не поднимает головы. Хусей сам вот-вот заплачет, и лишь сознание того, что слезы не к лицу настоящему мужчине, удерживает его от этого.

Башир тихонько подходит к девушке и касается ее плеча:

— Перестань, Лара!

Девушка вскакивает с постели, пытается скрыть слезы, но тут же, поняв, что это безнадежно, роняет голову на грудь Баширу и заливается пуще прежнего.

— Зачем он меня оскорбляет? — бормочет она. — Разве он меня не знает?..

Башир растерянно гладит Ларису по голове. Утешать плачущих девушек он не умеет. Хусей угрюмо молчит, переминаясь с ноги на ногу.

— Ну, хватит, прошу тебя... Хусей ошибся. Чего не сделаешь сгоряча? Вот он пришел просить у тебя прощения, посмотри! — При этом Башир весьма ощутимо наступил на ногу Хусею. Но тот продолжал молчать, а Лариса — плакать.

— Полно, полно, — нежно шепчет Башир, снова толкая товарища ногой, — погляди: Хусей сейчас сам заплачет! — И он отрывает голову девушки от своей груди.

— Если я виноват, то прости, — наконец с трудом выдавливает из себя Хусей. Тон, которым он это говорит, не нравится Баширу.

— Скажешь, не виноват? — наступает он на друга. — Сейчас же проси прощения! Такую девушку обидел!

— Прости, Лариса, я действительно вел себя как свинья, — говорит Хусей и протягивает девушке руку. Но она не берет ее, и тогда Башир сам соединяет их руки:

— Помирились? Вот и ладно. Если бы все беды на свете было так легко исправить... А теперь, Ларка, выкладывай нам все, как есть, с самого начала.

По-прежнему не глядя на Хусея, Лариса рассказывает о том, что произошло между Шамилем и ею.

— Теперь скажи мне, в чем моя вина? — заканчивает она свой рассказ, обращаясь по-прежнему к одному Баширу.

— Ни в чем ты не виновата. Ты умница. Может, после такой отповеди этот безмозглый баран возьмется, наконец, за ум. Нет худа без добра. Ну, а ты-то, — обращается он к Хусею, — видишь теперь, как ты ее незаслуженно обидел, можно сказать, даже оскорбил, ревнивец несчастный.

— Виноват, сознаюсь...

— То-то... А ты, Лариса, забудь об этом недоразумении. Прошу тебя... Будто ничего и не было. Ладно? Учти еще и то, что этот неразумный сам пришел просить у тебя прощения. Тоже мне, феодал выискался!

Но Лариса по-прежнему грустно смотрит мимо Хусея.

— Ну, улыбнись разочек, — терпеливо уговаривает ее Башир. — Если ты сейчас не улыбнешься, мы оба уйдем от тебя с разбитыми сердцами. Ты ведь не хочешь этого? — Башир посмотрел на часы и быстро стал прощаться, сославшись на телефонный звонок от сестры, которого он, дескать, должен дожидаться на почте.

После его ухода в комнате воцарилось молчание. Хусей попробовал было несмело улыбнуться, но девушка не обратила на это никакого внимания.

— Выходит, он обещал тебе исправиться? — спрашивает, наконец, Хусей.

— Да, — односложно отвечает Лариса.

И опять молчание. Оба они сейчас думают о Шамиле. «И откуда только он свалился на мою голову, — сокрушается Лариса, — весь вечер испортил!» И у Хусея есть основания припомнить старые обиды — то, как однажды Шамиль отобрал у него носилки, чтобы работать в паре с Ларисой, да еще при этом обозвал его «ребеночком»... И то, что Шамиль всегда старается танцевать именно с Ларисой, отбивая ее у других парней. И то, как загораются его нагловатые глаза, когда он смотрит на нее... В общем, подозрения еще не оставили Хусея, и сейчас у него на душе скверно.

— Ну, а если он исправится, станет человеком, что тогда? — спрашивает Хусей, ища ответа на свои мысли.

— Не знаю... Наверное, будет жить, как все живут, трудиться. Это уже — его дело.

— Безусловно... Я тоже думаю, что это — не твое дело.

— Хусей, умоляю тебя, оставь в покое Шамиля! И так вы мучите меня весь вечер.

— Он или я?

— И он, и ты, — резко ответила девушка.

Хусей замолчал. Однако, чувствуя в глубине души, что виноват, решил поправить дело, но, к сожалению, взялся за это неудачно:

— Ты же сама понимаешь, Лара, что если бы не Шамиль с его дурацкими признаниями, мы бы с тобой сегодня не поссорились. Я очень прошу тебя поэтому — не разговаривай с ним. Можешь быть уверена, что он не только не сядет больше рядом с тобой, но и имени твоего не посмеет произнести.

— Как же мы можем заткнуть рот человеку? — в первый раз за весь вечер улыбнулась Лариса.

— Ну, ты хоть сама с ним не разговаривай.

— Хусей, подумай, что ты говоришь? Жить и работать в одном коллективе, бок о бок, и — не разговаривать. Ведь мы с тобой комсомольцы. Стыдись!

Парень молчит — ответить ему нечего, Лариса во всем права. Да только что он может поделать со своим бедным сердцем, которое не хочет слушать доводов рассудка и болит, разрывается от ревности...

Лариса приближает свое лицо к его лицу, и в глубине ее широко распахнутых, правдивых и доверчивых глаз он читает, как в раскрытой книге: «Как же ты можешь не верить мне, пачкать меня и себя грязными подозрениями? Как открыты сейчас мои глаза, так же открыта тебе и душа моя...» Хусей притягивает девушку к себе и нежно целует ее — глаза, щеки, волосы, мягкие, податливые губы... Лариса не отталкивает его от себя.

— Уже поздно, — шепчет она, — иди, милый, скоро вернутся девчата...

Подле мужского общежития прохаживается Башир — ждет друга.

— Ну как, поговорили?

— Поговорили, — во весь рот улыбается Хусей.

Откуда ни возьмись на них наскакивает Шамиль. Он уже сильно пьян, пошатывается и напевает залихватскую песенку. Не узнав друзей, он просит у них закурить и, получив отказ, намеревается мирно продолжать свой путь. Однако Хусей хватает его за рукав, и быть бы здесь, наверное, новой потасовке, если бы Башир сильным движением не оттолкнул друга в сторону.

— Уходи, и чтоб духу твоего здесь больше не было! — шипит Башир, едва удерживая желание врезать Шамилю как следует. Шамиль поворачивается и уходит. Вряд ли он понял, с кем только что «беседовал».

— Долго же ты держал свое слово, паразит! —возмущается Хусей.

События длинного дня утомили бригадира, он уснул, едва его голова коснулась подушки. Хусей же еще долго ворочался на своей скрипучей койке, мешая товарищам. Разные мысли, без порядка и лада, кружились в его возбужденном мозгу. Но вот одна из них заслонила собой все другие: «Я балкарец, Лариса — кабардинка... Все это сейчас никакой роли не играет, однако, не зная кабардинских обычаев, я могу ее чем-нибудь обидеть или удивить. У нее самой спрашивать вроде бы неудобно, она никогда не вспоминает об этом. Спрошу лучше обо всем у Башира. Интересно как получается: он, кабардинец, любит балкарку, а у нас с Ларисой — наоборот... В сущности, между Баширом и мною нет никаких различий. Только вот — язык. А так мы с ним совсем как родные братья. А друг человеку бывает дороже брата...» — с этой мыслью Хусей, наконец, уснул. Однако и во сне он продолжал вертеться и вскрикивать, к неудовольствию своих товарищей.

А когда утром они начали бранить его за беспокойную ночь, которую он им устроил, Хусей с безмятежной улыбкой ответствовал: «Мне снилось, будто я всю ночь танцевал...»

6. МЕЧТА НА ГОРАХ...

Снова наступили осенние холода. Валя не замечает погоды, не чувствует холода; она вся горит, а душа ее вознесена высоко — витает примерно где-то у самых снежных вершин. Валя ждет Назира.

Геологам надо уезжать дня через два, через три. Назир должен подойти сегодня к обеду. Валя смотрит на перевал: он закрыт густым туманом. Но Назир найдет к ней дорогу.

Валя в сомнении: рассказать все еще до появления Назира или подождать? «Пусть сам скажет, он мужчина, — решает она и тут же меняет свое решение: — Нет, будь что будет, лучше сама. Назир только обрадуется».

Она еще раз глянула на перевал и зашла в палатку к Борису Петровичу. Взяла в руки старый журнал, полистала. Сердце бьется, как бешеное. С чего начать разговор?

Потапов несколько удивлен. Что это творится с девушкой, отчего она то вспыхнет, то побледнеет? Нездоровится? Или рада, что едет домой, к матери?

— Смотрю я на тебя, Валюша, и кажется мне, что ты ждешь не дождешься отъезда в Москву... — начал старый геолог.

Но Валя, почти не слыша его, заговорила сама:

— Борис Петрович, знаете...

— Знаю, девочка, знаю. Соскучилась по матери, это естественно. Скоро увидитесь.

— Да я не о том.

— Что, не хочется расставаться с горами? Это понятно — горы тянут к себе всякого, кто хоть раз побывал на их вершинах.

— Борис Петрович, а если вообще отсюда не уезжать? — тихо и с трудом выговорила девушка.

— Ну и прекрасно! Кто останется здесь — проживет две жизни.

— Вы... дорогой Борис Петрович... вы извините, я хочу сказать... я выхожу замуж! — выпалила наконец Валя и, не в силах смотреть Потапову в глаза, сунулась лицом в раскрытый журнал.

Потапов встал, постоял молча, не решаясь спросить, за кого. Валя несмело подняла голову и, несмотря на все свое смущение, чуть не рассмеялась — такой ошеломленный вид был у Бориса Петровича.

— За кого, Валюша? — спросил он, и голос у него дрогнул?

— За Назира.

Борис Петрович облегченно вздохнул:

— Фу, гора с плеч! — и поздравил девушку: — От души желаю тебе счастья!

— Спасибо!

— Я очень рад. Хороший парень, прекрасный парень!

— Он сегодня должен приехать. И мы вместе уедем прямо к ним. Вы уж меня простите.

— За что прощать? Я тебя поздравляю и хочу сам на свадьбе у вас побыть.

— Мы будем очень рады.

— Ладно! Так и быть, попляшу ради такого случая.

Борис Петрович подумал о том, насколько сроднились они за прошедшие три года. Не один пуд соли съели вместе, и характер Валин он хорошо знает. Работящая девушка, хороший товарищ, сдержанный, достойный человек. Даже Николай с его фокусами не мог вывести ее из равновесия. Николай, между тем, как раз вошел в палатку.

— Коля, у нас радость, — сказал Потапов. — Будем веселиться.

— Согласен повеселиться. А по какому случаю?

— Валентина Павловна замуж выходит.

Николай опустился на край постели Потапова, который даже и не представлял себе, в какое смятение он привел парня своим сообщением.

— Что молчишь? Почему не поздравляешь? — спрашивал Борис Петрович, и Николай, взяв себя в руки, сказал:

— Поздравляю, Валя...

— Спасибо, Коля! — ответила Валя серьезно.

— Почему же ты не спросишь, за кого? — не унимался Потапов.

— А я знаю, Борис Петрович... я давно знаю.

— Ну? А я, брат, ничего, ну буквально ничего не замечал. Она тебе, стало быть, сказала?

— Нет, Борис Петрович, я ему не говорила. Никому не говорила, — ответила вместо Николая Валя.

— Не говорила, верно... Но я чувствовал, знал. — Голос у Николая был полон такой горечи, что Борис Петрович поглядел на него очень внимательно.

— Ты, может, не рад этому, Николай.

Николай молчал, Потапов все смотрел на него, ожидая ответа.

— Хотел бы я, чтобы она не ошиблась, — сказал парень с трудом.

— По-твоему, она ошибается?

— Да.

Борис Петрович хотел было сказать Николаю что-то резкое, но сдержался. Зато не сдержалась обиженная Валя.

— Почему же я ошибаюсь? Потому что выбрала его, а не тебя?

— Да! — отрезал Николай к величайшему негодованию Потапова, который на этот раз молчал лишь потому, что на некоторое время лишился дара речи.

— Коля, я тебя прошу, не портить мне этот день, — сказала Валя, и слезы навернулись ей на глаза. — Не сердись, не обижайся.

— Я не обижаюсь, смотри только, как бы тебе в обиженных не быть. Не думаю я, чтобы ты была с ним счастлива.

— Не думаешь?

— Не думаю. Кто он? Человек без специальности, почтальон. Тоже мне занятие для мужчины!

— Замолчи! — Глаза у Вали вспыхнули. Неизвестно, что бы она еще наговорила, но тут вмешался Потапов.

— Николай, разве место красит человека? И чем плоха его работа? Нет работы плохой или хорошей ,есть люди — хорошие или... не очень...

Валя слушала Потапова с чувством благодарности. Но вот он замолчал и в палатке стало тихо.

Снаружи внезапно зашумел ветер. Хорошо, что ветер, подумалось Вале, может, развеется туман на перевале. Назир скорее доберется до них. Увезет ее к себе. Умыкнет. Валя улыбнулась.

Чему радуешься! — тут же жестко спросил ее Николай.

— Что мне, плакать, что ли?

— Ты решила остаться здесь?

— Решила.

— А мать?

— К маме мы с Назиром поедем на праздники.

— Ты ее хотя бы подготовила!

— Николай, советы советами, но замуж выходит Валя, а не ее мама. Ей с Назиром жить, ей и решать. Так, Валентина Павловна?

Валя только улыбнулась.

— Назир славный человек. Воспитанный. Но позволь сказать тебе, Валентина Павловна: ему надо учиться. Об этом ты с ним непременно поговори.

— Мы уже договорились. Но Назир хочет учиться заочно, а я настаиваю, чтобы он поступил на очное.

— Прекрасно. По-моему, Назир такой парень, который учиться будет не для того, чтобы диплом получить, бумажку. А кто учится по-настоящему, тот и на заочном отделении станет заниматься с толком, дорогая ты моя Валентина Павловна.

Старый геолог называл теперь Валю по имени и отчеству, и она видела в этом проявление особой его деликатности, такта: он как бы отдавал должное серьезности принятого ею решения.

Разговор оборвался. Мужчины уселись за шахматы. Валя снова взялась за журнал и, немного успокоившись, принялась читать какую-то статью. Николая, однако, шахматы не отвлекали, потому что он заговорил снова о том же:

— Ты бы хоть до Нового года подождала.

— Зачем?

— Поехала бы домой, к матери, там и устроили бы свадьбу.

— Ну, а какая разница? Здесь — мама Назира.

— Так то мама Назира, — подчеркнул последнее слово Николай. Он держал в руках коня и делал вид, что обдумывает ход.

— Слушай, друг, чего тебе неймется? Для нее теперь и мать Назира не чужая, — сердито сказал Борис Петрович. — Сидишь, гудишь... Чего ты уцепился за этого коня? Пока ты его держишь в руках, в Нальчик можно было бы съездить. Ходи!

Николай поставил коня на доску. Потапов поглядел на парня поверх очков.

— Если так пойдешь, тебе мат. Подумай. Разрешаю взять ход обратно.

Старый геолог понял, что Николай поглощен вовсе не игрой, и решил, кончив партию, потолковать с парнем.

Валя тем временем думала о том, как будет жить в ауле. Надо подружиться с Ариубат, она добрая, отзывчивая, умница. «Она поможет мне сойтись с другими людьми, — решила Валя. — Не то в ауле станут считать меня гордячкой. И по-балкарски надо научиться говорить. Назир утверждает, что это легко. Попрошу всех разговаривать со мной только по-балкарски. Вот смеяться будут вначале! И Назир... Девчонки в Москве умрут от зависти. Чернобровый, смуглый, глаза карие... И стройный. Ростом только невысокий. Мне всегда нравились высокие. А Коля, кажется, выше Назира», — Валя мельком глянула на Николая и увидела, что он неотрывно смотрит на нее.

— Что, давно меня не видал?

— Такой, как сегодня, — никогда.

— Спасибо, ты, наверное, прав.

Потапов вышел из палатки. Хотел было позвать с собой Николая, потом передумал: «Пускай выговорится, успокоится».

Николай был этому рад. Ему действительно надо, обязательно надо было высказать Вале все, что так долго скрывал он, таил в сердце. Невозможно дольше молчать — особенно сегодня, когда он узнал... Но слова не шли с языка. Николай вышел из палатки, постоял немного, потом вдруг испугался: ведь Потапов скоро вернется, а он так ничего и не сказал.

— Валя!

— Что?

Николай смотрел Вале в глаза. На обветренном лице его смешно торчат усы, которые он начал отпускать летом. Вале вдруг показалось, что у Николая дрожат губы.

— Ты не заболел?

Николай, кажется, и не слыхал вопроса. Валя повторила, он ответил — не ей, а своим мыслям:

— Да…

Встал, задел рукой шахматную доску, посыпались фигуры.

В палатку вошел Борис Петрович.

— Думал я, что осень будет сухая, да, видно, ошибся.

— Что, дождь? — с беспокойством спросила Валя.

— Пока нет, но, думаю, вот-вот начнется.

— Пойду погляжу.

— За Назира беспокоится, — сказал старый геолог, глядя ей вслед.

Валя и в самом деле беспокоилась. На перевале — по-прежнему туман. Верхом или пешком отправился Назир? Она вдруг вспомнила, как они ездили в ущелье Гара-Аузу. Назир тогда все дразнил девушек-туристок: «Зачем зря время переводить, лазаете по горам, лучше бы пошли на ферму, помогли нашим девчатам. Таскаете рюкзаки — парням не в подъем, а польза какая?» Туристки смеялись, а ребята-туристы еще предлагали им взять и их рюкзаки... А как в Нальчике были, ели в кафе «Конак» шашлык по-чабански. Вкусно! Пусть на свадьбе будет такой. Надо угостить Бориса Петровича... Господи, как же она любит Назира! Никто больше не может любить его так... А мать? И вообще Назира все любят...

Валя увидела, что из палатки показался Николай, и мысленно добавила: «Кроме него...»

Вечером сидели в палатке, обсуждали, что сделано за лето. Не так уж много, но больше, чем планировали. А на будущий год предстоит работа потруднее. Николай, впрочем, вряд ли приедет сюда еще раз. Вряд ли, хоть пока об этом и не говорит вслух. Он оглушен своей бедой и никак не может собраться с мыслями.

Валя думает о Назире. Его все нет. «Теперь уже лучше бы и не приезжал, туман страшный...» С этой мыслью она ушла к себе в палатку.

Назир с утра был у Ариубат. Она только что искупала маленького Батырчика и одевала его. Мальчуган улыбнулся Назиру.

— Дай его мне, Ариубат! — Он взял у матери ребенка. — Какой легонький, тепленький!

В комнату вошла бабушка.

— Это ты, Назир? Доброе утро! А я думала Асхат приехал.

— Спасибо на добром слове, бабушка! — сказал Назир. — Асхат, наверное, так с ним не нянчится, как я?

— Что ты говоришь? Да он его без памяти любит, — засмеялась старушка.

— Да ну, бабушка, зачем так говорить! — покраснела Ариубат.

— Правду говорю!

— А ну, Батырчик, скажи-ка ты, правду ли говорит бабушка? — спрашивал Назир, подбрасывая высоко вверх — слишком высоко, по мнению бабушки, — маленького сына Ариубат.

Бабушка с беспокойством протянула к ребенку руки.

— Не бойтесь, Назир просто хочет научиться нянчить детей, — подпустила шпильку Ариубат.

Назир не оставил удар без ответа и принялся рассказывать, как Ариубат еще до замужества целый день возилась с чьим-то ребенком, но тут почувствовал, как в его рукав потекло что-то теплое, и скоренько вручил бабушке ее внука.

— Вот разбойник!

Ариубат смеялась.

— Он тебе отплатил за твой не в меру острый язык.

Бабушка унесла Батырчика, а Назир говорит Ариубат:

— Еду, пожелай мне доброго пути.

— Один?

— А чего мне бояться?

— Не в страхе дело, а вроде бы неудобно.

— Я так сделаю: сейчас туда, а завтра — в район. Там будут ждать Асхат и другие ребята, и мы все вместе привезем ее сюда. Как?

— Лучше бы Асхат с товарищами поехали вместе с тобой.

— Сегодня у них рабочий день, не хочу я отрывать их от дела. А завтра воскресенье. Днем я буду в районе, а потом — сразу сюда.

— А потом?

— А что потом? Я уже все приготовил, даже дрова.

— А мать как?

— Это уж твоя забота. Она увидела овец в сарае, спросила, почему я не пустил их в стадо, я ответил, что жду гостей.

— Ну что ж, ладно.

— Остальное за тобой.

— Кому, кроме Жамий, еще сообщить?

— С матерью посоветуйся. Скрывать теперь нечего.

— Хорошо. Ох, Валя сегодня волнуется, наверное!

— Разве ты сама не волновалась?

— Волновалась, конечно...

— Я, в общем, ничего, верно? Только вот за мать беспокоюсь, как она все это примет.

— Положись на меня, я постараюсь ей объяснить.

— Да, уж ты постарайся! Ну, я пошел.

— Пешком?

— Пешком. Лошадь пришлось бы приводить обратно.

— Верно. Ну, счастливого тебе пути, Назир!

— Спасибо, Ариу!

Солнце припекало. Назир перекинул плащ через руку и отправился в путь по знакомой тропе, насвистывая «Подмосковные вечера». Шел он легко и радостно. Поднявшись повыше, остановился и поглядел на родной свой аул. Мирный и красивый. Кое-где из труб подымается дым, люди хлопочут по хозяйству. Верно говорит старый Ачахмат — да не погаснет огонь родного очага... Назир увидел, как вышла из дома во двор его мать... Ну что ж, в путь!

Шел он мимо фермы, подумал о Фаризат. Работает, бедняга, не покладая рук, забывая о себе. Что за характер! Все о других, все для других. Говорят же, что топор, который построил дом, остался потом лежать во дворе. Фаризат — не Ханифа, та о себе сама сумеет позаботиться. Но дела на ферме Фаризат хорошо наладила — в этом году получила по теленку от каждой коровы. Как там Конак поживает, добрая душа? Старый стал совсем...

Теперь Назир шагал, не замечая ничего вокруг, — думал о Вале. Что она сейчас делает? Собирается? Или спорит о чем-нибудь с Борисом Петровичем? Или просто ждет, смотрит на дорогу?..

Как-то все устроится? Сможет ли Валя сейчас работать? И где? В школе вряд ли, занятия уже начались. Не лучше ли отдохнуть до лета, а там продолжать работу с Потаповым? Откажется, наверное, всю зиму отдыхать. Надо было заранее все обсудить. Ладно, можно и с Борисом Петровичем еще посоветоваться. Он как отец родной. Интересно, согласилась бы Валина мать приехать сюда? Две вдовы, наверное, нашли бы общий язык, ведь жизнь у них сложилась в чем-то похоже...

Назир не сразу заметил туман и опомнился только, когда заволокло вокруг. Назир подосадовал: надо было еще этому чертову туману именно сегодня приключиться! Ладно, у него плащ с собой. Время только перевалило за полдень, а до перевала рукой подать.

Асхат говорил верно: неприятен дождь, противна сырость, но они нужны. Как он выразился? «Пока земля не напьется, село не насытится». Точно! Умница Асхат и очень хороший человек. Назир вспомнил, как горячо уговаривал его Асхат ехать в Москву учиться. Сам он готовится в аспирантуру, несмотря на то, что работы по горло, да еще семья. Батыр Османович не ошибся в Асхате, понял, чего он стоит. И Ариубат с ним счастлива. Пусть будут счастливы всегда. Валя тоже подружится с ними, он уверен...

Назир споткнулся, попытался удержаться на ногах, но ноги соскользнули с тропы, повисли над пропастью. Он успел ухватиться руками за куст, вырвал его с корнем из почвы, посыпались земля, камни... Назир полетел в пропасть. Молнией мелькнула в голове мысль о матери...


Валя места себе не находила. Беспокоился и Потапов, но старался не подавать виду.

— Не переживай, Валентина Павловна, в такой туман твой Назир не рискнул бы отправиться в горы. Да и глупо рисковать! Приедет завтра.

— Нет, Борис Петрович, вы сами знаете: Назир — человек слова.

— Но если невозможно слово сдержать?

— Не знаю. Я знаю одно: он не мог не поехать.

— Ложись-ка, дочка, спать. Утро вечера мудренее.

Потапов ушел к себе.

Николай не спал. Он рад был, что Назир не приехал. Хоть бы и вообще никогда не являлся.

Валя так и не заснула. Задремлет — и снова просыпается. Промучилась до утра, а утром вышла из палатки с отчаянной надеждой, что Назир приехал ночью и не стал ее беспокоить, ночевал в палатке Потапова. Борис Петрович стоял и смотрел на перевал, а лицо у него было тревожное. Увидев Валю, он поздоровался.

— Смотри, Валентина Павловна, небо-то сегодня какое ясное. Только над Тихтенгеном висит небольшое темное облачко.

— Борис Петрович, я хочу пойти Назиру навстречу, — говорит Валя, но старый геолог не советует.

— Не стоит, Валя. Если он в пути, то и сам доберется. Потерпи, девочка.

— Коля, а ты? Может, пойдешь? — просит тогда Валя, и Николай соглашается.

Пока они обсуждали, стоит ли идти, сомневались, думали, солнце поднялось высоко. Назира все не было. Валя лежала у себя в палатке и плакала.

Николай в глубине души надеялся, что Назир просто обманул Валю. Тогда у него самого еще есть надежда...


Асхат с товарищами нетерпеливо ждали. Чтобы скоротать время, болтали о разных пустяках, шутили.

— Башир, ты, наверное, только и мечтаешь, чтобы в твоей жизни настал такой день? — Хусей говорит нарочно как можно громче, чтобы Асхат услышал.

Баширу же это совсем не хочется, он подмигивает Хусею и укоризненно качает головой, но Асхат откликнулся:

— Баширу спешить нечего, он уже договорился обо всем. Лучше скажи, как у тебя дела?

Хусей не отвечает и продолжает поддразнивать Башира:

— Наш друг скрытный, у него ничего не выведаешь.

— А ты и не старайся, думай лучше о себе, — отвечает явно смущенный Башир.

Асхат поглядел на часы.

— Говорят, Ходжа Насреддин привел однажды своего соседа к скале и попросил постоять и поддержать ее спиной до его возвращения — как бы, мол, она не упала. Не кажется ли вам, что Назир проделал с нами нечто подобное? Башир, сходи, позвони в аул.

— А что сказать?

— Ты спроси, там он или уехал сюда.

— Кому звонить-то?

— Хотя бы к нам домой.

Башир зашел на почту и позвонил к Аслановым. Телефон молчал. Башир вернулся ни с чем, тогда Асхат сам дозвонился до Ариубат и узнал, что Назир ушел еще вчера, как и собирался.

С почты Асхат вышел в тревоге. Возле райкома повстречался он с Батыром Османовичем.

— Ты что, Асхат, такой озабоченный? — спросил Батыр, когда они поздоровались.

— Есть отчего, Батыр Османович. — И Асхат рассказал, в чем дело.

Батыр задумался. Не хотелось прежде времени предполагать что-нибудь скверное. Огляделся.

— Давай-ка, Асхат, садись в машину, вон, видишь, Борис стоит? Поезжайте, надо выяснить, что случилось.

Баразов поглядел вслед отъезжающей машине и решил идти домой, воспользоваться неожиданным отдыхом.

Борис вел машину на большой скорости, благо дорога хорошая — асфальт, но Асхату казалось, что едут они медленно. Они к тому же должны были останавливать встречные машины: расспрашивали водителей, но никто ничего не знал. Уже к вечеру свернули с большой дороги к перевалу. Валя первая увидела машину, и вздохнула облегченно.

— Борис Петрович, машина! Вот почему он задержался, решил на машине приехать! — И она вытерла платком слезы.

Машина подъехала, ребята вышли, но Назира среди них не было. Асхат первый подошел и поздоровался, но при виде Валиного лица почувствовал, что ноги у него подкашиваются.

— Асхат Азаматович! — старый геолог отвел его в сторону. — Почему Назира нет с вами?

— Я хотел задать этот вопрос вам, Борис Петрович.

— Но где же он?

— Я звонил в аул, мне сказали, что он ушел вчера.

— Наваждение какое-то! — Старый геолог поднял к глазам бинокль и посмотрел на перевал.

— Борис Петрович, я боюсь, не случилось ли чего. Вы с Валей садитесь в машину и уезжайте. А мы с ребятами пойдем на поиски. Беда стряслась, Борис Петрович, не иначе.

— Но Валя не согласится. Поговорите с ней сами, Асхат.

— Вас она больше послушает. — Асхат вытер глаза. — Простите, Назир — мой самый близкий друг.

Валя увидела слезы Асхата. Подбежала, обняла его и вскрикнула так, будто сердце у нее разрывалось.

— Что случилось? Почему ты плачешь?

Асхат молчал. Да и что он мог ответить? Он мужчина, должен был сдержать слезы и — не сдержал. Потапов пытался успокоить Валю, но она крикнула:

— Что же вы стоите? Идемте искать... — и упала.

Ее на руках отнесли в палатку. Асхат с ребятами отправились в путь. Темнело, найти почти невозможно, но невозможно и сидеть сложа руки.

До перевала добрались уже ночью. По пути искали, прислушивались к каждому шороху, кричали, стреляли из ружья. На перевале Асхат отдал ружье Хусею.

— Вот по этой тропе выйдешь к аулу. Иди скорей и расскажи там...

Хусей ушел. Асхат и Башир искали, искали — без устали и без результата.

Худая весть быстро бежит. К утру весь аул, все, кто мог, пришли на перевал. Уже к полудню кто-то из стариков вспомнил о тропе, которая укорачивала путь, но ходили по которой редко. Вскоре нашли и то место, где с Назиром случилось несчастье. Спуститься здесь не было никакой возможности, пришлось идти в обход. Пошли трое, среди них — Асхат. Нашли полузасыпанное землей и камнями тело Назира...

Хоронили Назира через день... Неутешно было горе матери, вместе с ней оплакивало Назира все село. Приехали на похороны геологи: Валю вели под руки Борис Петрович и Николай.

Потапов долго протирал очки, заговорил, стараясь, чтобы голос звучал твердо:

— Это и наше горе, друзья. Я любил Назира, замечательный был он мальчик. Звали меня на свадьбу... — Он махнул рукой и заплакал, не в силах говорить дальше.

— «Мечта на горах, а смерть на плечах», не зря, видно, говорили так наши предки. — Азамат обнял Потапова за плечи. — Да, хотели праздновать свадьбу, а вот...

7. РАДОСТЬ ТРУДА

На два с лишним месяца раньше срока завершено строительство электростанции. Электричество пришло на помощь людям — особенно это чувствуют те, кто работает на животноводческих фермах. Вообще дела идут недурно: и к зиме колхозы подготовились, и плановые задания выполнили.

— По-моему, товарищи, — говорит Батыр Османович членам бюро, собравшимся на очередное заседание, — надо представить к правительственным наградам тех, кто особенно отличился на строительстве электростанции. И наших передовых животноводов тоже.

Саубаров быстро пишет что-то у себя в блокноте. Хажомаров смотрит на секретаря и улыбается — доволен. Редактор газеты как будто бы хочет взять слово, но не решается пока что просить об этом.

— Ну так как? — спрашивает Батыр.

— Вы в обкоме обговорили? — вопросом на вопрос отвечает Саубаров, которому почему-то кажется, что члены бюро не одобряют предложение секретаря.

— Был разговор.

— Ну тогда это можно... — Саубаров важно выпячивает нижнюю губу.

Редактор поддержал:

— Да, неудобно...

Хажомаров его перебил:

— А зачем нам разрешение? Мы, наверное, все помним, что сказал товарищ Таулуев, когда строительство только начиналось. Выскажем свои предложения, а обком решит, основательны ли они.

Заговорил второй секретарь:

— Я бы хотел прежде, чем обсуждать вопрос как таковой, узнать, кого конкретно будем мы представлять к награде.

— Это действительно существенно, — отозвался Баразов. — Я предлагаю обсудить кандидатуры... Ну, скажем, Малкарова, Сокурова. Из бригады каменщиков — Башир Кодзоков, Маремкулов, Лариса и Хусей Салихов. Да и комсорга стройки Асхата Асланова.

— Не возражаю! — Второй секретарь легонько пристукнул ладонью по столу.

Согласились и другие члены бюро, только редактор добавил, что рабочих в списке маловато. Это было резонно, и Баразов предложил пригласить в кабинет Малкарова и Сокурова, которые были тоже вызваны на бюро и ждали в приемной. Когда вопрос о строителях был решен, начали обсуждать, кого из животноводов следует включить в список.

Саубаров сразу же назвал Конака, второй секретарь — Фаризат. Третьей была доярка из колхоза имени Ленина Бица Маршанова, но тут Батыр Османович напомнил всем о заслугах Адемея и Салиха.

— Верно, — подхватил Саубаров, заглянув предварительно в свой блокнот. — Я был у них. Отара хороша, и приплод получен большой.

— Ты еще увидишь, какой приплод принесут в будущем овцы, которые родились нынче.

— А не рано ли радоваться? — послышался чей-то вопрос.

— Не рано! — возразил Баразов. — Этих людей необходимо поощрить. Жаль только, что обком просил представить к награде максимум троих, а у нас уже пятеро.

— А вам, Батыр Османович, кто насчет этого указание дал? — спросил Саубаров. — Таулуев?

— Да.

— А если поговорить с Темболатом Алиевичем? Попросить разрешение включить в список пятерых?

— Лучше сделаем так: представим всех, а если кто не пройдет, наградим в районе ценными подарками. Хватит у нас достояния поощрить людей! Можно выдать чабану или пастуху овцу, например.

— А не припишут ли нам это как разбазаривание колхозного добра? — спросил редактор.

— Не думаю. По сравнению с прошлым годом приплод у нас выше. Нет, хороших работников материально поощрить необходимо, от этого только польза делу.

Редактор продолжал сопротивляться:

— Раздадим животноводам скот, будут пасти не колхозное стадо, а своих телят.

Баразов поморщился.

— Будто бы не знаешь, сколько голов личного скота может колхозник держать по уставу! Сдадут лишнее, либо съедят.

В конце концов с предложением Батыра Османовича все согласились.

— Ну, ладно, решено! — заключил Баразов. — Ты, товарищ Хажомаров, не забудь документы оформить для обкома. Еще вот о чем, товарищи. Строительство ГЭС закончено, надо людей переводить на другую стройку — на завод. Вы знаете, теперь это наша самая важная задача...

После бюро Саубаров остался. Он просил, чтобы секретарь решил дело с его заместителем.

— Мне нужен человек деловой, а этот... — Саубаров махнул рукой, а Батыр подумал при этом: «Гляди-ка, сам-то ты у нас больно деловит». Но вслух этого не высказал, а на просьбу Саубарова поговорить с заместителем согласился.

— Только ты тоже прими участие в разговоре, — сказал он.

— Зачем? — Саубаров явно хотел остаться в стороне.

— А затем, что надо людям в глаза высказывать претензии по поводу их работы. — Батыр нажал кнопку вызова, а когда вошла Тоня, допросил ее пригласить зампреда.

Саубаров нервничал. Но на его счастье заместитель, как сообщила Тоня, уехал в леспромхоз.

На следующий день Саубаров, собираясь ехать куда-то по делу, зашел к заместителю. «Тебя Баразов разыскивает», — сказал он на ходу. Из кабинета они вышли вдвоем — один устремился к двери на улицу, другой поднялся на верхний этаж.


Строители электростанции готовятся к ее открытию и пуску — наводят везде порядок и чистоту, пишут лозунги, делают транспаранты. Больше всех хлопочут Асхат, Башир, Лариса и Хусей; не бездельничает и Ахман. Только Шамилю на все наплевать. Время от времени он появляется возле работающих и, покрутившись для виду, удаляется.

— Берегись, ребята, контролер идет, — говорит Хусей, заметив приближение Шамиля.

Шамиль выступает, гордо напыжившись. Во рту у него сигарета, руки в карманах нейлоновой куртки. Из карманчика на груди выглядывает конец расчески и краешек маленького зеркальца.

— Привет рабочей гвардии! — залихватски здоровается Шамиль.

Всем — а Ларисе больше всех — хочется, чтобы Шамиль шел своей дорогой и не останавливался. Лариса его терпеть не может. Еще бы, это из-за него Хусей поссорился с ней.

Сейчас именно Хусей говорит то, о чем думает каждый:

— Валяй, проходи. Твоя дорога налево.

— Без тебя знаю! Эту дорогу я с закрытыми глазами найду.

— Ты же клялся, что больше не станешь пить.

— А я эту клятву давал тоже с закрытыми глазами.

Тут уж не выдержал Асхат.

— Все твои беды, наверно, оттого, что ты, можно сказать, и живешь с закрытыми глазами, — бросает он со злостью.

И Шамиль удаляется — прямого разговора с Асхатом он боится. Да и молчание Башира кажется ему угрожающим. Уходит Шамиль нарочито медленно, держит, как говорится, фасон.

Вскоре к ребятам присоединяется Ахман: по предложению Асхата он берется за уборку, а Хусей, поглядев ему вслед, замечает:

— Знаешь, Асхат, я рад, что ты не зря возился с Ахманом. Труды не пропали даром.

— Здесь, пожалуй, у Башира заслуг больше, чем у меня.

Хусей на это не отвечает. «Неужели Асхат не знает, что Башир любит его сестру? — думает он. — Только и знает хвалить Башира. Неудобно же, честное слово. А Ханифа в последнее время совсем грустная, даже не улыбается. Оказывается, она любила Назира. Жаль, что я мало его знал, хороший был парень. Надо же такому несчастью произойти!»

Асхат в это время тоже думает о Назире. «Какой же он был веселый! Искренний, чистый человек, вот за что его все любили — и взрослые, и дети. Борис Петрович по-настоящему привязался к нему. Как это Назир говорил? Да! Поведешься с хорошим человеком — помолодеешь, с дурным поведешься — состаришься прежде времени. Борис Петрович как будто ответил на эти слова: когда, говорит, приезжал Назир, я чувствовал себя молодым. Это очень верно, очень. Назир наш был настоящим балкарцем, горцем в лучшем смысле слова. Не зря его Валя полюбила, было за что любить. Славная она и умница. Мы должны ее поддержать. Ее и бедняжку Жамий. И отец так думает...»

Асхат погрузился в размышления и не заметил, что ребята закончили работу и приехал Сокуров.

Парторг был очень доволен тем, как много успели они сделать. Улыбаясь, похвалил комсомольцев. Асхат поднялся со своего места, выпрямился не без труда.

— Что, стареешь, комсорг? — спросил Сокуров.

— Старею, товарищ парторг, радикулит нажил. Простыл.

— Его, брат, надо лечить ледниковой водой. Клин только клином вышибать. Я знал одного человека, который только так и вылечился.

— А что? Я об этом способе тоже слыхал. Даже снегом, говорят, лечатся, в снег ложатся.

— Это одно и то же.

— Кончим работу, попробую.

— Зачем тянуть? Пожар надо тушить в самом начале. А вы молодцы, ребята, здорово все сделали!

— Еще что-нибудь нужно?

— Возле самого здания убрать. Завтра, когда кончат окраску зала. А еще что, вы сами должны знать. Ну?

Асхат пожал плечами.

— Не знаю.

— Я знаю, — улыбнулась Лариса и покраснела. — Самим надо прихорошиться. В парикмахерскую сходить, прическу сделать...

— Верно! — Сокуров засмеялся от души. — Мы сами должны быть красивыми, очень красивыми.

— Комиссия когда приедет? — спросил Асхат.

— Послезавтра.

— Значит, время еще есть.

— Есть, но немного. Завтра все должно быть закончено. Вы Малкарова не видели?

— На головной вроде поехал.

— Поеду за ним. Его Батыр Османович разыскивает.

Сокуров уехал.

И вот он настал — день, которого с таким нетерпением ждали не только сами строители, но и весь район. День ясный, солнечный. Легкий ветер приносит мягкую прохладу. Лица у людей радостные — праздник, время веселья и поздравлений. Должен приехать Темболат Алиевич. Его все ждут.

Но вот поднялась вдали на дороге туча пыли, а из нее вынырнула, сверкая никелем в косых предвечерних солнечных лучах, «Волга» секретаря обкома. Машина остановилась поодаль, Темболат Алиевич вышел и направился к собравшимся. То и дело останавливался поздороваться с тем, с другим, улыбался, поздравляя.

— Ну как, товарищ Баразов, все готово?

— Теперь все, — отвечает Батыр, намекая, что ждали только секретаря обкома.

Темболат Алиевич глянул на часы.

— Вроде бы не опоздал, приехал к назначенному часу. Давайте начинать.

— Начинать будет Сокуров.

— Можно и так, но лучше веди сам.

Батыр спорить не стал и, когда в зале все успокоились, предоставил слово Темболату Алиевичу. Секретарь обкома говорил тепло. Баразов слушал, как произносит он имена Асхата, Ларисы, Хусея, Башира, Сокурова, Малкарова, — и радовался, и гордился. Заметил в зале Асхата и улыбнулся.

Темболат Алиевич закончил речь свою так:

— Символично, товарищи, что электростанцию нашу открываем мы в дни подготовки к столетию со дня рождения Ленина. Мы решили назвать нашу ГЭС именем вождя.

Секретарь перерезал ленточку перед входом в машинный зал и включил рубильник. Лампочки Ильича загорелись в вечерней мгле. Все зааплодировали.

Темболат Алиевич поздравил строителей и вручил награжденным Почетные грамоты.

Было еще несколько выступлений, потом начался концерт.

— Ордена товарищи получат позже, — сказал Баразову секретарь обкома. — Поздновато представили к наградам...

— Ничего, лучше поздно, чем никогда, — отвечал Баразов. — Эти награды — стимул и для дальнейшего. Мы будем строить завод.

Секретарь обкома уехал еще до ужина, а Батыр остался со строителями и пробыл допоздна. Танцевал и ужинал, и поднял тост за успех общего дела.

Перед отъездом Батыр Османович поговорил с Асхатом. Асхат стоял и смотрел вслед уезжающей машине Баразова, когда к нему подошел Башир.

— Асхат, что будем делать с нарушителями порядка?

— Что ты имеешь в виду? — встрепенулся Асхат.

— Не что, а кого? Хусея с Ларисой,

Асхат рассмеялся.

— Разве вопрос еще не решен?

— Не в этом дело. Хусей считает, что неудобно говорить о свадьбе, пока не снят еще траур по Назиру.

Будь Хусей сейчас здесь, Асхат от души обнял бы его за такую деликатность. Баширу ответил:

— Горе не должно мешать радости. Поезжай в аул, поговори со старшими, посоветуйся.

— Я так и хотел,

— Ну и поезжай, коли хотел. Лариса как?

— Лариса хочет ехать, но Хусей, мне кажется, предпочел бы, чтобы она осталась здесь.

— Ладно, время еще есть.

Башир побывал у Азамата, с которым увиделся впервые только на похоронах Назира и которого очень стеснялся. Азамат намерение молодых людей одобрил. Пригласил Башира к себе, но тот отказался скрепя сердце, потому что на самом деле очень ему хотелось побывать в доме у Азамата.

— Автобус уйдет, — пробормотал парень, не слушая сожалений Азамата, и пустился к остановке.

Строители ГЭС получили отпуск на месяц и разъехались по домам. Вернуться они должны были в первых числах декабря.

Пришла зима, легли снега. Ветер выл в горах. Солнце показывалось редко и почти не грело, а старый Конак ворчал: «Ишь, прячется в тумане, как медведь в берлоге. Выглядывало бы почаще...» Но солнце, должно быть, не слышало его воркотни.

На ферме у Фаризат вовсю кипит учеба. Здесь, можно сказать, все — заочники университета, кроме разве Конака. Фаризат учиться кончила и теперь помогает другим.

— То, что я знаю без всякого высшего учения, вам ни в каком институте за десять лет не узнать, — прищуривает один глаз старый Конак. Он все дивится на Фаризат, которая собирается теперь в аспирантуру.

— Смотрю я на тебя, — говорит Конак, — и просто не могу понять. Ты же сама радовалась, что окончила учебу. И мы радовались. А теперь тебе чего надо?

— В аспирантуру надо поступить.

— Ты же говорила, что ученью конец...

— Скажи, дорогой Конак, иссякают ли реки, которые берут начало в ледниках?

— Нет, на моем веку такого не было.

— Так и ученье. Ему конца нет.

— Ладно, дочка, тебе видней.

Конак идет взглянуть на коров в теплых стойлах. Упитанные, гладкие, они флегматично пережевывают свою жвачку и, завидев Конака, тянут к нему с мычаньем головы. Он отвечает каждой, гладит их и так проходит коровник из конца в конец. Заходит он в телятник и здесь снова встречается с Фаризат.

— Как думаешь, дочка, не холодно здесь?

— Нет, Конак. Теплее не нужно.

— Почему?

— Если выпустить их из очень теплого помещения во двор, могут простудиться с непривычки. Нормально.

— Ну, ладно. Чего же им не хватает?

— Да всего хватает, вроде бы.

— Вроде бы да. Но я тебе, Паризат, вот что скажу. Раньше скотину и зимой держали всего лишь под навесом, и ничем она не болела. А теперь нянчимся с телятами, как с малыми детьми, а все равно от болезней не можем уберечь. Непонятно мне это, Паризат.

Фаризат ничего не отвечает на сетования старика.

Адемей пасет отару на заснеженном склоне. Отара хороша. В этом году получили по девяносто четыре ягненка от каждой сотни маток. Адемей и Салих рассчитывают, что в будущем году получат более ста ягнят от сотни. Все основания для этого есть, только бы самим не подкачать.

К вечеру от Дыхтау поднялся туман и двинулся в сторону аула. Не миновать бури — это Адемей знает. Чабан завернул отару к кошаре. Салих вышел ему на помощь.

— Ну как, Салих? Посчитал? — спросил старик. — Что получается?

—Д а получается, что ты сосчитал верно. По девяносто четыре.

— Неплохо. На будущий год, да поможет нам аллах, и за сто перевалим.

— Я тоже так думаю. Мне только досадно, что в этом году до сотни не дотянули.

— А у других-то как дела? У соседей?

— Кто их знает. Азамат говорит, хорошо и у них.

— Тогда, джигит, давай поступим вот как. Если у них показатели выше, на собрание поеду я, а если выше у нас — ты поедешь.

— И в том, и в другом случае ехать надо тебе, Адемей.

— Ты со мной не спорь, пускай будет по-моему.

Салих не стал больше перечить старику. «К тому времени многое может измениться. Азамат или Кичибатыр приедут, тогда и решим».

Адемею все же любопытно, как дела у других чабанов. Встал, надел тулуп и сказал Салиху:

— У меня есть к тебе просьба. Выполнишь?

— Почему не выполнить, если смогу.

— Поздно уже, правда, но до аула недалеко. Сходи, узнай, как у других.

— Я и сам хотел сходить, только не знал, как ты к этому отнесешься, Адемей.

— Сходи. Расспроси обо всем. О соседях.

— Хорошо.

— Сегодня возвращаться и не думай. Ночуй дома, а утром возвращайся. Малыша нашего навести.

Салих быстро оделся, взял ружье и, попрощавшись с Адемеем, ушел.

Шел он почти в полной темноте, да ноги сами уже знали дорогу, каждый ее камешек, можно сказать. Тихо кругом, только издали, со стороны Джора, доносится какой-то едва различимый вой. «Когда идешь с ружьем, — думалось Салиху, — и зверя-то никакого не встретишь, а выйди без ружья — обязательно попадется...» Он шагал и шагал, и казалось ему, что он слышит стук собственного сердца.

Остановился, поглядел на аул, сверкающий россыпью электрических огней. Вот так, сверху, в темноте, аул похож на город: дома построены на разной высоте, и кажется, что огни горят в многоэтажных зданиях. Так, по крайней мере, может подумать человек, который увидит аул ночью впервые. Салих попробовал определить, где же его собственный дом, но не смог. «Еще заблудишься», — подумал он, улыбнулся и начал спускаться. Соседская собачонка с лаем бросилась ему под ноги. Салих глянул в сторону правления, там света не было. Он зашел ненадолго к себе, потом вышел и отправился к Азамату.

У Азамата еще не спали. Старик играл с внуком.

— Какой ты нынче поздний гость! — сказал Азамат Салиху, приветливо здороваясь с ним.

— Наверное, не так уже поздно, если дед с внуком еще не спят, — возразил чабан и, взяв мальчугана на руки, принялся качать его на колене. — Хороший парень! Подрос. А отец-то где?

— Отца мы видим редко. — И Азамат пощекотал мальчонке живот.

— Адемей велел обязательно проведать своего внука. Уж извини, что пришел поздно.

Салих решил не заговаривать пока что о делах — лучше начать исподволь, чтобы не обидеть Азамата. Поэтому он расспросы свои начал, так сказать, обходным путем. Мало-помалу узнал, что в отаре Боташа получено по девяносто семь ягнят от сотни маток, что всех обогнал Зекерия — у них в отаре по сто одному. Не намного отстал от Зекерии и Джамал, который зато оказался впереди всех по настригу шерсти.

— Стало быть, мы позади? — не удержался от вопроса Салих.

— У вас по девяносто четыре?

— Да.

— Но зато у вас потерь меньше всех.

— Это радость небольшая. Потерь вообще быть не должно. Совсем! Мы еще не умеем, как надо, ухаживать за ягнятами.

— Ну, конечно, было бы прекрасно, если бы потерь совсем не было, а ягнят получили бы по сто тридцать от сотни маток. Но и наши результаты хорошие.

— На будущий год, Азамат, мы обязательно получим больше сотни.

— Верю.

— У соседей-то как, Азамат?

— Да, видишь ли, друг, не хочется хвастаться, но приходится сказать, что наш колхоз занял в районе первое место.

Салих просветлел. В это время в комнату вошла Ариубат, накрыла на стол к ужину, взяла у Салиха сынишку и, сказав: «отведайте нашего угощения», вышла.

— Садись к столу, Салих, — пригласил и Азамат, доставая из буфета бутылку коньяку и рюмки. — За твое здоровье, Салих.

— Спасибо, Азамат, будь и ты здоров долгие, долгие годы.

— Угощайся. — Азамат сам положил себе жаркое и принялся за еду.

Аппетит у Азамата поистине завидный» За столом он обходится всегда без помощи ножа и вилки. «Отец мой ел именно так, — шутит он, когда над ним посмеиваются, — быть бы мне на него хоть в чем-нибудь похожим!» Салих из вежливости тоже ел руками. Ариубат принесла яблоки, и чабан поспешил взять одно.

— А мясо? — спросил Азамат.

— По мясу мне скучать не приходится. А яблок хочется.

«Зря мы нашим чабанам не посылаем никакой зелени», — подумал Азамат, глядя, как смачно откусывает Салих большие куски от сочного плода. Надо эту оплошность исправить. Пища-то у них там, что ни говори, однообразная.

— Как там наш дедушка, Салих? — спросила Ариубат.

— Хорошо, только по Батырчику скучает.

— Э, наш джигит скоро сам станет подыматься в горы, верно, мальчуган? — И Азамат взял у невестки внука. — Он у нас уже кое-что понимает.

— А где Ханифа? На ферме?

— На ферме.

Салих стал прощаться.

Вернулся он в кошару наутро и рассказал Адемею новости.

— Батырчик твой кругленький, как мячик, румяный. И, видать, смышленый паренек.

— Да, мальчишка хороший. Скучаю я по нему. Так бы и прижал к сердцу.

Салих вспомнил свое сиротство. Когда он думал об этом, хотелось быть одному.

— Отдыхай, Адемей, я пойду к отаре, — сказал он и, не дожидаясь ответа старого чабана, ушел.

8. ЗОЛОТЫЕ ЧАСЫ

Горный район живет своими каждодневными заботами. Зима-старуха еще крепится, уходить не хочет, но весной уже пахнет.

В конце февраля состоялось районное совещание животноводов. Съехались передовики из всех колхозов. Разговор был серьезный, не обошлось и без споров.

Доклад делал Батыр, пришлось говорить не только об успехах — а их немало, но и о недостатках, их тоже еще достаточно. Недостатки признать — полдела, главное состоит в том, чтобы найти путь к их устранению. Батыр начал рассказывать об опыте передовиков и увлекся. Он заговорил о Конаке и Салихе, головы находившихся в зале повернулись в ту сторону, где сидели старый пастух и молодой чабан. Конак заерзал на месте и побагровел: а вдруг Батыр начнет его критиковать. За что? А очень просто — он уже стар и отстает от молодых... Салиху тоже было не по себе, он думал, что Батыр Османович пристыдит их с Адемеем за низкие по сравнению с другими показателями прироста отары. Горбоносый Жамал подтолкнул плечом Конака и начал было подшучивать над Салихом, но тут все услыхали, как Баразов говорит:

— На молочной ферме, где пастухом Конак, от каждой коровы получили по теленку. И только один теленок пал, и не по вине пастуха.

Жамал уже не подшучивал. Поздравил Конака. Глядя на это, и Салих поднял свою низко опущенную голову. Ему стало весело, боялся он теперь одного, что Конак захочет выступить. Вылезет, чего доброго, на трибуну и заведет свою «песню о Мескуа». Его рассказы всем надоели, как бы не стали смеяться над стариком.

А Баразов тем временем продолжал:

— Надо попросить Конака поделиться с нами здесь своим опытом. Правление колхоза премировало пастуха, а сегодня мы должны ему еще раз сказать спасибо. Стоит похвалить и чабана Салиха. Парень молодой, но смелый. Он был инициатором начинания, которое уже принесло плоды, он настаивал на том, что необходимо улучшить породность овец. Он и Адемей на практике осуществляли такую работу. От каждой сотни маток сохранили по девяносто четыре ягненка. Вы скажете: у них не самые высокие в этом отношении показатели. Но ведь дело-то новое, товарищи, вот что ценно.

— Хочу я рассказать вам об одном случае, — продолжал Баразов. — Как-то осенью приехали мы с Саубаровым к отаре Адемея и Салиха. В коше чабанов не было. Возле отары мы тоже никого не нашли. А холодно, сыро. Ищем чабанов — и за большим камнем находим Адемея. Сидит он и прижимает к себе только что родившегося ягненка, согревает его...

В зале загудели одобрительно.

— Из той шерсти, что получил Адемей от овец своей отары за все время работы в колхозе, можно было бы изготовить костюмы всем учащимся нашего района. Такие люди, как Адемей, Конак, — наше главное богатство. Спасибо им! Спасибо и за их работу, и за то, что они воспитывают смену, учат молодежь...

Животноводы выступали один за другим. Поднялся наконец на трибуну и Конак. Салих заволновался, а Конак смотрел на сидящих в зале как ни в чем не бывало.

— Спасибо тебе, Баразов, за твою высокую похвалу. Не бог весть что мы сделали, ухаживая за животиной, дело нам знакомое, привычное, но за честь спасибо...

Конак умолк и принялся шарить по карманам. Вытащил из одного кармана носовой платок и переложил зачем-то в другой карман. В зале догадались, что старик ищет очки. Но для чего они ему сейчас понадобились? Бумаги с текстом у него в руках нет, да и неграмотный он, как известно.

— Опять она спрятала...

Конак думал, что этих слов его никто не услышит, но они разнеслись по всему залу и вызвали дружный смех. Старик махнул рукой и продолжал:

— Я не могу сказать вам ничего нового, такого, что вам не было бы известно. Я вот что хочу. Ты, Баразов, хвалишь нашу ферму и меня лично хвалишь. Почему не хвалишь того человека, который сделал ферму передовой? Нашу Паризат почему не хвалишь? Она сделала из нас настоящий коллектив. У нас нет «твое — мое», когда говорим о работе. Каждый отвечает за все. И потом все наши люди учатся. Кроме меня, конечно, А Паризат... она, как это называется... прапесером будет скоро.

Снова все смеялись, и краснела смущенная Фаризат.

— Когда я был в Мескуа, — продолжал Конак, дождавшись, пока стихнет смех, — я на выставке видел корову, которая давала по пуду молока за сутки. Я даже хотел просить, чтобы нам дали теленка от этой коровы. А теперь и у нас, когда стадо было на горных пастбищах, наши коровы давали по пуду молока. Вот хотел вам и об этом рассказать.

После совещания передовикам вручили подарки: кому отрез на костюм или платье, кому транзистор, кому путевку в Москву на ВДНХ. Адемею дали отрез на костюм и путевку в Москву, Фаризат — швейную машину, а Конак и Салих получили золотые часы.

Батыр сам надел часы старику на руку и пожелал ему здоровья и долгой жизни.

— Не обессудь, Османович, я красиво говорить не умею, — отвечал на это Конак. — Скажу только: пусть аллах пошлет нашей родине мир, богатство и силу...

Жамал тут же принялся ежеминутно приставать к Конаку с вопросом, который теперь час. По домам разъехались вечером. Конак накупил подарков всем на ферме — и девушкам, и ребятам. В аул отправились на машине Азамата, захватив с собой подарки для Адемея. Конак, поглядывая на часы, толковал о том, что самый хороший подарок получил Адемей — в Москву поедет.

— Это для нас, стариков, самое дорогое. Мы с Адемеем обязательно должны встретиться перед его отъездом, я ему все расскажу, научу, как там надо жить.

Салих переживал, что Адемей не получил часы. Может, отдать ему свои? Как быть? Надо с Азаматом посоветоваться.

Азамат удивился:

— Разве путевка и отрез — плохой подарок? Хуже, чем часы? Что ты выдумываешь?

Азамата поддержал и Конак, который прямо заявил, что обменял бы двое часов на одну поездку в Москву.

— Слышишь, Салих?

— Слышу. Но ты, Азамат, скажи, что лучше — часы или отрез?

— Часы.

— Так я отдам Адемею часы и путевку, и себе оставлю отрез.

— Спасибо, Салих, за такое твое решение, — сказал Конак с важностью.

Одобрили это и другие, и по просьбе Салиха решили Адемею секрет не раскрывать.

Салих вручилАдемею подарки на следующий же день.

— Батыр Османович очень жалел, что тебя самого на совещании не было. Просил поздравить.

— Спасибо, — ответил растроганный Адемей. — А когда ехать?

— В мае. С десятого по двадцатое — видишь, написано.

—Это неудобно. Как раз начинается окот.

— Ничего. Ехать необходимо. Дадут нам людей в помощь. Знаешь, как Конак тебе завидует?

— Хочется ему еще раз побывать в Москве? Скажи, Салих, а тебя чем наградили?

— Отрез на костюм подарили очень хороший.

— Это, брат, неплохо. Но еще лучше будет, если эти часы станешь носить ты. — И Адемей протянул парню часы. — Ты молодой, дай тебе аллах счастья. Носи на здоровье, пусть они будут твои.

— Я лучше умру, чем возьму их, — отвечал Салих и почти бегом побежал за отарой.

Адемей недоуменно смотрел ему вслед: «Обидел я его чем-нибудь, что ли?»


В ущелье началось строительство завода. Техники прибыло видимо-невидимо. В ожидании ее были отремонтированы дороги и мосты. Почти все, кто работал на строительство ГЭС, приехали на новую стройку. Партком по-прежнему возглавляет Сокуров, комсомольскую организацию — Асхат. Башир, Хусей, Ахман тоже здесь, как многие другие; работают они сейчас еще лучше, чем на электростанции, и понятно — опыт что-нибудь да значит. «Как гэсовцы появились, стройка наша рванулась семимильными шагами», — говорит начальник строительства инженер Андрей Васильевич Крылов. И он прав.

Крылов не расстается со своим большим черным портфелем, набитым чертежами. Инженер — человек беспокойный, и кажется, что он присутствует на всех участках стройки одновременно, — так часто он бывает на каждом из них. Сейчас Крылов у себя в палатке, у него и Сокуров с Асхатом.

— Одна просьба: людей не хватает, — переживает Андрей Васильевич. — И времени не хватает тоже. Ахмет Гумарович, если тебе не трудно, съезди в райком. Мне самому сейчас на минуту со стройки нельзя отлучиться. Повидайся с Батыром Османовичем, — поговори насчет кадров. Нам нужны люди. Больше не надо ничего. Скажи, что телефона до сих пор нет, поэтому связаться с ними не можем. И передай, что столовая работает пока из рук вон плохо.

— Это, выходит, единственная просьба, Андреи Васильевич? — засмеялся Асхат.

— Я думал, Асхат Азаматович, ты моей хитрости не заметишь.

Сокуров вышел из палатки, уселся в газик и уехал в райком.

Крылова на стройке полюбили с первого дня. За справедливость, за чуткость к людям, заботу о них. Он быстро со всеми познакомился, всех запомнил и не путал имен и отчеств. Есть у него смешная привычка: если задумается или начнет что-нибудь про себя рассчитывать, то при этом как будто бы дирижирует указательным пальцем правой руки.

— Асхат Азаматович, — говорит после ухода Сокурова Крылов, — нам с тобой надо продумать, куда людей разместим, если приедут.

Он открывает портфель, рассматривает какие-то бумаги и продолжает, обращаясь явно уже к самому себе:

— А-ха, нам нужны еще две большие палатки. Двенадцатиместные. А если женщины приедут? Если женщины приедут, освободим... освободим маленькие палатки.

И Крылов покидает помещение. За ним выходит Асхат. Надо разыскать завхоза.

— Андрей Васильевич, — возвращается Асхат к прерванному разговору, — материалы на стройку поступают с перебоями. Камня и гравия хватает и здесь, — а вот цемента надо побольше.

— Ты прав. Но этот вопрос в районе не решить. Надо мне самому ехать в Нальчик. Скоро настанут теплые дни, и, если мы ребят обеспечим всем необходимым, знаешь, как они у нас работать будут!

— Работать будут, в этом сомнения нет. Надо надеяться, Сокуров не зря съездит в район. Над нашим объектом как-никак шефствует комсомол. Райком комсомола организует молодежь.

— Это я считаю самым необходимым.

Пришел завхоз.

— Искали, говорят, меня, Андрей Васильевич?

— Точно. У тебя есть еще две большие палатки?

— Должны быть.

— Надо их срочно установить. И печки чтобы были, и койки. Завтра к вечеру. Вопросы есть? Да, палатки вон там на поляне установишь.

— Понятно, Андрей Васильевич.

— Ну и хорошо, если понятно. Действуй!

— Андрей Васильевич, приходи сегодня вечером на бюро комсомола, — просит Асхат.

— А я не помешаю вам про ваши секреты разговаривать?

— Шутишь? Ты же член райкома. И какие у нас секреты?

— И ты тоже, между прочим, член райкома.

— Стало быть, нас двое. Можем принять серьезное решение.

— А какой вопрос обсуждается?

— Соревнование молодежных коллективов.

— Приду, найду время. А сейчас давай на стройку. Решим только, кто в какую сторону. Иди-ка в котельную. Там работают одни комсомольцы. А я к монтажникам. До вечера...

Сокуров первым делом, как добрался до аула, решил зайти к секретарю парткома.

Кичибатыр был на месте. Они поздоровались.

— Снимай пальто, Ахмет Гумарович, — предложил Кичибатыр.

— Некогда. Разреши мне в райком позвонить.

— Звони, пожалуйста. — Кичибатыр пододвинул Сокурову аппарат.

Сокурову, однако, скоро стало жарко в одежде. Снял шапку, расстегнул, а потом и совсем снял пальто.

— К доброму совету надо прислушиваться сразу, — заметил Кичибатыр.

— Это было бы замечательно, особенно если бы сразу становилось ясно, что дают добрый совет, — в тон ему отвечал Сокуров, набирая номер райкома.

— Мне товарища Баразова... Тоня, это ты? Здравствуй! Да, это я. У себя Батыр Османович? Ну? Когда, когда? А-а, через четыре часа! Не запаздывает? Ладно, ладно, это я просто так спросил. Через четыре часа буду у вас.

Он повесил трубку.

— У тебя, я вижу, срочное дело? — спросил Кичибатыр.

— Угадал. Люди нужны срочно и до зарезу.

— И много?

— Сколько найдем, всех возьмем.

— До весны могу дать вам сезонников.

— Много?

— Человек сорок.

— Тогда мне и в райком ехать незачем.

— Не забывай только наш уговор — до весны.

— Если ты не очень занят, поедем вместе к Андрею Васильевичу.

— Сначала договоримся с Азаматом.

— Хорошо. А он здесь?

— Должен быть дома, пошел туда.

Кичибатыр позвонил Азамату:

— Азамат? Тут понимаешь, какое дело... — И он рассказал о разговоре с Сокуровым. — Пускай поработают, чего им зря болтаться? Да, это верно. Но я сам поеду и твердо договорюсь...

— Ну что? — спросил Сокуров, с нетерпением ожидавший окончания переговоров.

— Согласен. Только боится, что весной наших людей не отпустят.

— Так поедем и договоримся.

— Поехали быстрее.

Шофер был удивлен переменой направления, но куда больше удивился Крылов.

— Что случилось, Ахмет Гумарович?

— Я нашел вот у них в ауле сорок человек, так что в райком и не обращался. Кичибатыр выручает нас.

— О, да он прямо ангел с небес, а не человек!

Кичибатыр, хоть его и назвали ангелом, поделился своими опасениями:

— Мы, товарищ секретарь, — ответил ему Крылов, — ваши заботы понимаем. Люди за один-два месяца освоят специальность, и мы, конечно, их терять не захотим в самый разгар строительного сезона. Подумайте, правы ли вы по отношению к этим людям? Мне кажется, вы даже обязаны направить хотя бы сорок — сорок пять человек на стройку. Это же молодой рабочий класс...

Андрей Васильевич уговаривал долго. Кичибатыр пошел и разыскал Асхата. Тот отнесся к делу с большой горячностью.

— Ты, Кичибатыр, не возражай, прошу тебя. Крылов прав. Ну, подумай, как следует, — ведь люди в большинстве своем станут заводскими кадрами. Я собирался ехать в аул и потолковать с комсомольцами.

— А если у нас косарей не хватит?

— Поможем. По выходным дням будем вам помогать,

— Азамат меня живьем проглотит.

— Если и проглотит, так только от неумения видеть перспективу.

— Мне это будет все равно, коли я окажусь проглоченным... А колхоз сильно пострадает.

Кичибатыр сказал это так серьезно, что Асхат не сразу понял шутку. Потом засмеялся.

— Извини, Кичибатыр. Лучше пускай отец меня проглотит. И ругает пусть меня одного.

— Ладно, — сказал Кичибатыр, и они с Асхатом пошли к Крылову.

— Ну, какое принято решение? — спросил Крылов, который видел, что они стояли и спорили.

— Немного по-другому, чем предлагали вы. Разрушили ваши замыслы.

— Это непохвально, товарищ комсорг, — улыбнулся Крылов. — Как же?

— Да я говорю, Кичибатыр, что на стройку надо послать не сорок, а больше.

— Молодец, Асхат Азаматович! Таким образом можешь разрушать все мои замыслы. Очень рад. Когда же будут люди?

— Завтра, — отвечал ему Кичибатыр. — Пускай Асхат сейчас едет со мной, а завтра к обеду посылайте машину.

— Без него, значит, не рискуете? — Крылов положил руку Асхату на плечо.

— Да, лучше действовать совместно.

— Ахмет Гумарович, а как с поездкой в район? Ведь, кроме главного дела, есть и второстепенные, но такие, что мы сами не решим, — обратился Крылов к Сокурову.

— Сейчас отправляюсь. Время еще есть, успею, — сказал тот.

В дорогу отправились втроем — Сокуров, Кичибатыр и Асхат.

Весенняя пора для чабанов и радость, как для всех прочих людей, и забота — начинается окот. Адемей, однако, с такими заботами привык справляться, а ягнятам он рад необычайно. Очень любит смотреть, как малыши шалят, играют на траве и вдруг все разом шарахаются в сторону, будто убегают от кого.

Молодые овцы стараются не спускать глаз со своих драгоценных детенышей, носятся с блеянием, разыскивая озорников. А старые мамаши пасутся на сочной траве, не проявляя никакого беспокойства.

Адемей сидит на пригорке, под кустом боярышника. Тени начали удлиняться, — стало быть, время перевалило за полдень. Старик поглядел на часы, они стояли. Адемей вспомнил, что не завел их, — слышал от кого-то, будто бы часы вредно заводить часто, и решил завести их попозже, когда вернется в кош и послушает радио.

Бёрюкес увидел кого-то на дороге внизу и бросился к нему. Всадник, видимо, испугался собаки, свернул. Адемей узнал его — Боташ. Окликнул пса и привязал к дереву, а всаднику замахал рукой — подъезжай, не опасайся. Он стоял и ждал, пока Боташ приблизится. Смотреть на старика в эту минуту было очень приятно — у него такое доброе лицо. Глаза у Адемея светлые, голубые — он любит говорить, что у голубоглазых зрение особо острое, потому что сам он действительно видит очень хорошо. Борода белая и легкая, а усы почти совсем черные, только под носом слегка пожелтели от табака. Зубы у Адемея целы до сих пор все до одного. «Не зря я пью молоко горных коз», — шутит он, когда кто-нибудь удивляется его молодым зубам.

Боташ не решался сойти с коня и, только увидев, что собака привязана, спешился. Адемею страх Боташа казался смешон, и в ответ на пожелание «Да умножится твоя отара, Адемей!» он сказал:

— Спасибо, мой робкий. Куда путь держишь, не за счастьем ли? Отара-то твоя, кажется, на равнине?

— На равнине. Еду пастбища посмотреть. — И Боташ с опаской оглянулся на привязанного волкодава.

— Не бойся, прошу тебя.

— Как не бояться такого зверя? Не пойму я тебя, Адемей. Напарник у тебя есть, ружье тоже, зачем тебе еще и собака?

— Ты ведь сам чабан, Боташ, должен понимать, собака нам первый помощник.

— Не знаю. Я еще в жизни не видел хорошей собаки. Наверное, мирился бы с их повадками, но не могу, что они на людей кидаются.

— На то и собака.

— Не на то. Пускай бросается на хищника, на вора, а для чего на всех?

— А брось ты пустые слова! Ты взрослый мужчина, а боишься собак.

— Взрослых мужчин псы кусают так же больно, как всех прочих.

— Как твоя отара?

— Неплохо, только пастбища не очень хороши.

— Ничего, скоро в горы, трава уже подымается.

— Скорее бы! Приплод у нас хорош. Да и у вас, я вижу, недурной.

Боташ загляделся на ягнят и незаметно для самого себя приблизился к привязанному волкодаву. Пес залаял и рванулся к нему, тот отскочил. Адемей прикрикнул на Бёрюкеса. Боташ собрался уезжать.

— Новости какие хоть бы рассказал! — с упреком сказал Адемей.

— Расскажешь тут, когда того и гляди кинется на тебя этот зверюга. Говорят, Баразов был и ругал наших за то, что посевную проводят хуже других. Механизаторам крепко досталось. Что, мол, у вас не такие руки, как у ребят из других колхозов? Вместе учились. Даже девушки смеялись после этого над трактористами, те от стыда чуть сквозь землю не провалились. Ну, бывай, Адемей, мне еще до места далеко.

— Зайдем в кош, перекуси чего-нибудь.

— Спасибо, я сыт.


В районе посевная идет полным ходом. Батыр радуется тому, что вовремя подготовили кадры механизаторов и других специалистов. Очень это здорово, особенно, если вспомнить что лет пять назад специалистов в районе было раз-два и обчелся.

Весной одна работа обгоняет другую. Теперь на очереди перегон скота на горные пастбища. А с этим связано множество дел: надо составить план культурно-массовой работы, проверить, как подготовлены автолавки, обеспечены ли они товарами, которые животноводам особенно нужны.

— Надо все предусмотреть, — говорит Батыр в трубку председателю райпо. — Вы проследите, чтобы бурки, плащи, сапоги были в достаточном количестве. И батарейки к радиоприемникам. Да, на ковры спрос большой, верно.

Он кладет трубку и почти тотчас снова поднимает ее: междугородный звонок.

— Здравствуйте, Темболат Алиевич! Идет нормально. Закончили сев кукурузы, с подсолнухом кончаем. Картофель? Можем посадить немного. Семена есть. Хорошо, сделаем, Темболат Алиевич.

Батыр обращает привычный взгляд к ореховым деревьям во дворе. Думает о том, хорошо ли подготовился к очередному пленуму райкома. Обсуждается на нем вопрос о работе с кадрами. А это вопрос для района ответственнейший и жизненно важный.

9. ВАЛЕНТИНА ПАВЛОВНА

Осталась позади зима, незаметно миновала и весна. Жизнь идет своим чередом, прошедший день сменяется новым, принося людям свои радости и заботы. Рождаются дети, первым требовательным криком своим обозначая начало еще одного жизненного пути.

Но Валентина Павловна как будто не видит окружающего, не слышит голоса жизни. Одетая в черное платье, ходит она, опустив голову, по аулу, в котором осталась со дня похорон Назира.

Мать Назира вначале проклинала Валю, слышать о ней не могла, считая виновницей гибели сына. Но время шло, и Жамий, умная и рассудительная женщина, опомнилась. «Смерть моего мальчика свела меня с ума. За что я ненавижу человека, которого так любил мой сын? Ведь он хотел, чтобы и я любила его невесту. Если существует жизнь загробная, он этого хочет и теперь. Пусть приведут ко мне эту девушку, она еще несчастнее меня» — так думала и говорила Жамий.

И Валентину Павловну привели к ней.

Кое-кому это не понравилось — не могут, дескать, быть вместе Жамий и та, из-за которой погиб Назир. Но люди сердечные одобрили поступок матери.

Валя жила в доме Жамий и каждый день с утра уходила на кладбище. Посидит на могиле, поплачет, а потом идет на работу в школу.

В ауле к ней относятся хорошо, и нет человека, будь он молод или стар, который бы при встрече не поздоровался с ней с уважением.

В первые дни Жамий и Валя, отдавшись своему горю, как будто забыли о самих себе. Ночи бессонные, дни безотрадные. В доме не топится печь. Мать Назира и его невеста, ставшая вдовой до свадьбы, едят от случая к случаю — что соседи принесут. Чаще других заходит к ним Ариубат. Смотрит на исхудавшие, заплаканные лица обеих и только головой качает. Аульные старики пробовали уговаривать Жамий изменить образ жизни, вернуться к обыденным делам, но старушка отвечала одно:

— Что нам сделается? Погиб мой сын, дорогой мой, единственный, что хуже этого несчастья?

Азамат был в тревоге. Не раз приходил он поговорить с Жамий и Валей; приходил один — безрезультатно. Приводил Кичибатыра — успех тот же. Вызвал Асхата, и тот, приехав, пошел к Жамий не один, а вместе с товарищами Назира.

— Жамий, ты нам всем мать. У тебя был один сын, теперь мы тоже твои сыновья. Не заставляй ходить в трауре весь аул. Да и Вале нужно найти свое место, заняться чем-то.

И Жамий уступила. Валентина Павловна пошла работать в школу. Жамий днем одна дома, соседи помогают ей, и наконец-то загорелся огонь в очаге.

Валентине Павловне трудно. Трудно видеть Асхата и других товарищей Назира. Они сейчас заняты сооружением памятника на могиле и спешат закончить его: наверное, им кажется, что от этого хоть немного легче на душе будет у Вали и Жамий. Валя любит сидеть на скамейке возле дерева, посаженного Ачахматом; нередко присаживаются с нею рядом и другие учителя. С ребятишками Вале лучше всего: они не дают покоя, пристают с вопросами, что-то рассказывают, и тогда голова у Вали хоть ненадолго освобождается от власти одной мысли, одних и тех же воспоминаний. Как-то раз подбежал к ней мальчуган и пожаловался на своего приятеля-сорванца.

— Балентина Пабловна, чего Назир ко мне пристает?

Валя чуть не упала, услыхав это имя...

Установили памятник. Черный мрамор, на нем в углублении под стеклом — портрет Назира. Рядом с памятником посадили яблоню. Через несколько дней Валя получила посылку от матери, был в посылке и пакетик с семенами травы, которую посеяли на могиле.

Однажды Валя решилась пойти туда, где не раз бывали они вместе с Назиром и где теперь разворачивалось строительство завода. Медленно, долго бродила она по тропинкам, останавливалась, вспоминала. Ее узнал возвращавшийся с работы Башир. Пошел, сказал Асхату; тот бросил все дела, побежал к Вале, привел ее к себе в комитет, где как раз в это время полным-полно было народу — прибыли новые рабочие.

— Товарищи, это Валентина Павловна Свиридова. Сейчас она работает в школе, учит ребят. А вообще-то она одна из тех, благодаря кому строим мы наш завод. Она была в группе геологов, открывших месторождение.

Валю засыпали вопросами. Она смутилась, но Асхат выручил:

— Друзья, мы попросим Валентину Павловну приехать к нам специально и провести беседу. Тогда она и ответит на наши вопросы. Сегодня разговор у нас неожиданный, вы уж извините, отложим его.

Валя тихо сидела в сторонке, пока Асхат разговаривал с новичками. Скоро люди разошлись, и Асхат повернулся к ней.

— Не замучились вы с ребятишками, Валентина Павловна, может, к нам на завод пойдете?

— Нет, нет, — быстро и с каким-то даже испугом отвечала Валя.

— А вы подумайте.

— Нет, Асхат. Я не могу оставить мать Назира.

— А я думал вас разлучить на время.

— Нет. Я даже в Москву во время школьных каникул не поеду. Вызову свою маму сюда.

— А она приедет?

— Обещает.

— Хорошо бы!

— Да, я хочу, чтобы наши матери познакомились, — Валя вздохнула. — Поздно уже, Асхат, я пойду. Жамий, наверное, беспокоится.

— Ладно. Идемте, я вас провожу.

Они вышли на улицу, но тут кстати подоспел газик Крылова, и Валю отправили в аул на машине.

На лето пробовали предложить Валентине Павловне путевку в санаторий. Она отказалась и уехала с ребятами в пионерский лагерь. Жамий поехала тоже — поварихой.

Работа с детьми заполняла все время. Огорчало и Валю и Жамий то, что мать Вали так пока и не приехала в аул.

Но вот наступил и день, когда в лагере загорелся прощальный пионерский костер. Жамий и Валя вернулись в аул, навестили первым долгом могилу Назира. Зеленый ковер посеянной Валей травы не утратил свежести под жаркими летними лучами — за могилой ухаживали...

Оставалась всего неделя до начала учебного года. В школе заканчивали ремонт. Заносили в классы парты, вынесенные во время ремонта во двор. Занимались этим старшеклассники. Валя как раз была в школе, когда один из ребят передал ей телеграмму о приезде матери.

Наутро Валя отправилась в Нальчик, чтобы встретить мать. Приехала в город намного раньше, походила по парку, посидела на третьей скамейке. Величаво стояли серебристые ели, которые так любил Назир. А его уже нет. Валя вдруг подумала, что хорошо бы на его могиле посадить серебристую ель. Непременно сделает она это, пусть только весна придет...

Пора на вокзал. Валя пошла пешком — потому что Назир любил ходить здесь, а не ездить в автобусе.

Поезд подошел к платформе. Мать и дочь обнялись, Ксения Петровна заплакала.

— Валюша, как ты похудела, бедная моя! Постарела, волосы начали седеть...

— Идем, мама, не опоздать бы на автобус.

— Ехать долго?

— Два часа.

— Далеко?

— Да нет, мама, не очень. И дорога такая красивая, что времени не замечаешь.

Ксения Петровна восхищалась городом, любовалась горами. В автобусе почти все пассажиры знали и, как видно, уважали ее дочь. Валя сказала:

— Это моя мама.

С Ксенией Петровной знакомились, усаживали ее на самое удобное место, откуда она могла бы видеть окрестности; она благодарила, смущалась от всеобщего внимания, но вот наконец автобус тронулся и покатился по асфальту. День был жаркий, но в машине разгуливал прохладный ветерок, и ехать было очень приятно. Свернули к Урвани. Ксения Петровна глядела теперь во все глаза. Вот и Жемталинский мост. Дальше пошли такие красоты, что у Ксении Петровны замирало сердце.

Валя смотрела на лицо матери, понимала ее настроение и думала, что, может быть, мама останется здесь. Может быть... «Нет, вряд ли. Она привыкла к Москве, к своему дому. К удобствам... А чем здесь неудобно? Здесь настоящий рай. Но ведь не могу я заставить маму, не могу уговаривать. Пускай решит сама. Я-то отсюда не уеду до самой смерти. Умру — похоронят меня рядом с Назиром. Больше я ничего не хочу, и никто меня за это не осудит».

На крутом подъеме у автобуса спустил скат. Все вышли из машины. Парни помоложе помогали водителю заменить колесо. Валя с матерью стояли на краю дороги, у обрыва. Глубоко внизу несется горная речка. Ксения Петровна не выдерживает:

— Как красиво, Валюша! Смотри, вон пещера...

— Мамочка, впереди еще более красивые места.

— Что ты, девочка? По-моему, этого быть не может.

— Может, мамочка... — Валя слегка улыбнулась — ласково и грустно.

Но вот приехали и в аул.

— Что ж, добрались, и вправду, незаметно, — говорит Ксения Петровна, выходя из автобуса.

— Нравится тебе, мама, здесь?

— Нравится, Валечка. Скажи, а пассажиры все местные, все из вашего аула?

— Да, мама.

— Славные люди какие!

Жамий встречала их. Они с Ксенией Петровной обнялись, и Валя заметила, что Жамий выше ее матери.

— Добро пожаловать, — тихо сказала Жамий. — Устала?

— Нет. Все любовалась красотой ваших мест, не замечала времени, — ответила Ксения Петровна.

— Дорога не близкая. И не легкая. Ну, заходите, заходите. Я приготовила ужин, дочка, — обратилась Жамий к Вале. — Приглашай маму за стол.

— Жамий. — Ксения Петровна взяла мать Назира за руку. — Твое горе — и мое горе. Валя теперь и твоя дочь. И Назира я считаю... — Она на секунду замолкла от подступивших слез. — Назир был и моим сыном. От судьбы не уйдешь, говорят. Я прежде всего хотела бы пойти на кладбище, если это дозволено по вашему обычаю.

— Какой обычай может это запретить? — Жамий стерла слезы. — Спасибо. Идемте, сестра. Спасибо за Валю, она мне теперь родная.

— Пойдемте, пока еще не совсем стемнело, — сказала Валя, и они пошли.

Им встретилась Ариубат — она хотела поприветствовать гостью. Теперь она присоединилась к Жамий, Вале и Ксении Петровне, которая сразу понравилась чуткой молодой женщине. «Добрая. И симпатичная, — думала о Ксении Петровне Ариубат. — У Вали и должна быть такая мама».

На кладбище поплакали, стоя у могилы. Ариубат наклонилась и поцеловала портрет Назира.

Учебный год начался. Валентина Павловна весь день в школе, с детьми, Жамий и Ксения Петровна видят ее только по вечерам. Утром Валя уходит из дому, когда почти еще весь аул спит, — она идет на кладбище, не изменяя своему обыкновению.

После уроков Валя ведет кружок юных геологов. Ребята очень увлечены минералогией, и всю школу завалили собранными на экскурсиях камнями. Конечно, все члены кружка — а их много — собираются стать в будущем геологами. Часто проходят в школе вечера, и в их подготовке Валентина Павловна принимает обязательное участие.

Ксении Петровне нравится горный аул. Нравятся горы. И больше всего — люди. Она и Жамий объясняются с трудом, потому что Жамий по-русски хоть и говорит, но не очень хорошо, а Ксения Петровна совсем не умеет говорить по-балкарски. Но в конечном итоге обе женщины понимают одна другую. Чаще всего разговор у них идет о Вале, и однажды Жамий говорит:

— Не знаю, сестра, как думаешь ты, но мне кажется, большой грех, если Валя всю жизнь проведет, как теперь.

— Не надо, Жамий, не надо сейчас об этом, — стиснула руки Валина мать. — Нельзя ей пока говорить так! На всю жизнь ранишь ей сердце. Нужно время. Будущее покажет...

Валя вошла в дом, и разговор оборвался... С осенними холодами Ксения Петровна стала собираться в Москву. Валя и Жамий уговаривали ее остаться.

— Нет, Жамий, сестра моя дорогая, надо ехать, — отвечала на все просьбы пожить еще Ксения Петровна. — Я здесь всех полюбила и особенно восхищаюсь тем, какие труженики ваши люди, какие смельчаки, ведь в горах, особенно зимой, жизнь нелегкая, работать тяжело. Я зимы вашей, честно сказать, побаиваюсь. Начну, не дай бог, болеть... сколько вам со мной возни. Нет, надо ехать. Весной — снова к вам.

— Наши двери для тебя открыты всегда, зимой и весной, и летом. Я без тебя скучать буду, ждать буду... приезжай.

— Дочка с тобой остается, Жамий.

— Она теперь больше моя дочка, чем твоя.

— Да, — сказала Ксения Петровна и заплакала вдруг, но быстро справилась с собой и продолжала: — Я бы, кажется... Валю мою полюбила еще сильней, да сильнее и некуда...

Провожать Ксению Петровну, к немалому ее удивлению, собралось много народу, хотя об отъезде ее узнали поздно. Она захотела непременно ехать автобусом, от машины отказалась, — ей хотелось побыть в дороге с людьми, которых она полюбила душевно.

Ариубат успела все-таки приготовить Ксении Петровне гостинцев на дорогу.

Жамий казалось, что после отъезда матери Валя стала еще грустней. Хотела спросить, отчего так, да не решалась. Наконец, не выдержала.

— Дочка, ты здорова? Не случилось ли чего?

— Здорова, мама, и ничего со мной не случилось. А что?

— Да я вижу, ты беспокоишься о чем-то. Скажи, о чем? Может, легче будет тебе. И мне тоже.

— Мама, милая, у нас с вами такое горе, о чем еще можно думать?

— Нет, Валя, я вижу. Горе горем, а у тебя что-то есть на душе. Огорчение какое-то. Не скрывай от меня, прошу.

И Валя рассказала, как слышала в автобусе во время проводов Ксении Петровны чьи-то злые слова.

— Что за слова? — нахмурилась Жамий.

— Этому человеку другие люди много говорить не дали, но он успел сказать, что, мол, все это горе ненадолго. До тех пор, пока встретится другой. Был бы ребенок, тогда дело иное...

Жамий молчала, думала. Потом сказала спокойно:

— Плохой человек сказал это. Но, Валя, дочка, ведь на чужой рот замок не повесишь. Есть такие, что судят о других по себе. Ты лучше вот о чем подумай — тебя-то весь аул знает. А того болтуна покажи мне.

— Он, по-моему, не из нашего аула.

— Кто с вами из наших был в автобусе? Я у них спрошу...

— Не надо, мама. Ему сразу дали отпор.

— Ну вот, видишь! Тебя же все знают.

— Лучше было бы мне не начинать этого разговора, но, как наш Назир любил повторять, не лезь в грязь, а если уж залез — подол не подымай. Не обессудьте, мама.

— Аллах простит, дочка, что же ты еще хочешь сказать?

— Может, возьмем на воспитание ребенка?

Жамий никак не ожидала этого вопроса, но первым ее чувством была радость. Сердце матери — неиссякаемый источник любви.

— Видит аллах, я согласна, — от волнения почти шепотом сказала Жамий.

— Согласна, мамочка?

— Согласна, дочка.

— Если так, я хотела бы, чтобы вы взяли мальчика.

— Хорошо.

— Но где же его взять?

— У меня племянница многодетная, дочка. Возьмем у них одного мальчика.

— Мама, нужно взять совсем маленького, пойми.

— Эту заботу ты мне предоставь, дочка. Я все сделаю.

Валя ушла в школу, а Жамий принялась думать, как взяться за дело. «Пошлю кого-нибудь за Назифой, — решила она и, не откладывая, отправила за Назифой одного из внуков Ачахмата.


Башир зачастил в аул. Вместе с ним приезжает и Хусей — вдруг понадобится дружеский совет или помощь. Но с Ханифой им не довелось встретиться ни разу. Друзья надумали тогда организовать на ферме концерт самодеятельного коллектива строителей. Оба были участниками самодеятельности. Асхат с радостью согласился с их предложением.

Выходного ждали с нетерпением, а время ползло на удивление медленно. Хусей подшучивал над Баширом, а тот только отмахивался.

— Отстань, друг...

Настал наконец долгожданный день. На ферму отправились в пятницу сразу после работы. Асхат назначил Башира ответственным за концерт. «Что бы он, интересно, сказал, если бы узнал, что мы все затеяли ради того, чтобы встретиться с его сестрой?» — посмеивается про себя Хусей.

На ферме их ждали.

— Хусей, дружище, вот испытание для твоего мужества, — говорит Башир.

— Ладно. Только невесты не видать что-то. Вдруг домой уехала, вот будет дело.

— Не может быть.

— Кто знает? Если она здесь, так прямо и скажу: приехали умыкнуть тебя! — делает Хусей нарочито серьезное лицо.

— Ты что? Разве можно? Я с ней еще не говорил...

— Все равно.

— Брось, друг...

— Зачем бросать? Зачем тянуть дело?

— Нет, прошу тебя! Ведь она не может выйти замуж сразу же.

— Почему?

— Назир для нее и для Асхата был все равно что брат. Ты этого не забывай.

— Понятно.

— Ты с ней поговори, понимаешь... ну, хорошо, красиво поговори...

— Будь спокоен. Боюсь только, чтобы не вышло чересчур красиво.

Вечером молодежь веселилась долго, разошлись за полночь. А наутро животноводы занялись спозаранку своими делами, строители же осматривали ферму, гуляли. Хусей успокаивал друга.

— Ты не переживай, сейчас они кончат дойку, и я с Ханифой сразу поговорю.

— Боюсь, как бы ты спешкой своей не испортил дело.

— Боишься — разговаривай сам. Я вообще не понимаю, зачем мне вмешиваться? Как-никак живем в атомный век и вдруг — старозаветное сватовство.

— А полгода назад какой был век, атомный или каменный? — не без яду спросил Башир.

Хусей покраснел, но продолжал разыгрывать друга:

— Нет, я что сказал, то сказал.

Он отвернулся, скрывая улыбку, а Башир обиделся:

— Верно говорят: чтобы узнать человека, надо с ним пуд соли вместе съесть.

Хусей рассмеялся в открытую:

— А еще учил меня не вспыхивать по пустякам.

— А ну тебя! — с облегчением сказал Башир, но тут же засуетился: — Вон она, иди...

Хусей зашагал навстречу Ханифе.


Валя чувствовала себя так, будто родилась заново, — столько радости внес в ее жизнь годовалый малыш, которого недавно привезли к ним с Жамий. Мать Назира уговаривала ее быть спокойней — она и сама присмотрит за мальчиком, пусть Валя отдыхает больше. Но Валя готова и по ночам не спать, только бы хорошо было мальчику, только бы он не плакал. Жамий то и дело отирает слезу, глядя на хлопоты Вали: «Бедная ты моя, сама-то еще как ребенок! Надо же было случиться такому в жизни!»

— Ты что, мама? — встревожилась Валя, увидев, что Жамий смахнула слезу. — Что с тобой?

— Это тебе кажется. Мы с тобой договорились не плакать больше.

— Да. Год прошел. Уже год прошел с того злосчастного дня, — горько сказала Валя.

— Прошел. Не холодно мальчонке?

— Нет, — ответила Валя, но все же подошла взглянуть на спящего ребенка и задумалась.

«В школе тоже говорили, год прошел, можно снять траур. Нет, я свой траур не сниму до самой смерти. А сына попрошу, чтобы похоронил меня рядом с Назиром... Сына... — Валя подняла голову. — Нужно дать ему имя, новое имя. Как же назвать его?»


Асхат избран первым секретарем райкома комсомола. Бабушка Ариубат чрезвычайно была этим огорчена.

— Ариубат, я думала, Асхат скоро будет дома, а видишь, что вышло?

— Бабусенька, ничего не поделаешь.

— Клянусь Адемеем, Ариу, ты, наверное, сама хочешь переехать в район?

— Нет, бабушка, как же я покину вас? — успокаивала старушку Ариубат.

— Ох, как мне хочется хорошенько отругать Азамата! Зачем он отпускает сына?

— Что ты, бабушка, он подумает, я тебе сказала это.

— Пусть думает, что хочет! А кто подумает о тебе, о твоей жизни?

Заплакал проснувшийся Батырчик, и бабушка, забыв о том, зачем она пришла в дом к Азамату (а она действительно собиралась потолковать с ним по-свойски), принялась успокаивать мальчика.

В это время появилась Ханифа, явно чем-то обеспокоенная.

— Дайте мне Батырчика, — попросила она и начала тормошить племянника.

Бабушка собралась уходить. Ханифа пошла ее провожать, Ариубат осталась с сыном.

Ханифа вернулась скоро. Рассказала Ариубат о разговоре с Хусеем. Ариубат рассмеялась:

— Вот почему твой брат хвалил Башира!

Ханифа схватилась за сердце:

— Асхат знает?

Ариубат поняла, что Ханифа, всегда такая бойкая, волнуется, и поспешила успокоить ее:

— Нет, нет я шучу.

— Ох, чуть сердце не выскочило!

— Отчего же?

— Стыдно.

— Скажи на милость! Ну, хорошо, а что же ты ответила?

— Ничего.

— Как это?

— Сказала, чтобы с Асхатом разговаривали.

— Зачем же? То ты боишься, что Асхат знает, а то сама к нему посылаешь. Он удивится, чтобы не сказать больше.

— Почему?

— Да ведь это твое дело, тебе и решать.

— Ты права, но я, конечно, хочу с Асхатом посоветоваться.

— Совсем ты голову потеряла, Ханифа! Советуйся с братом, но советуйся сама. Ты знаешь, что комсоргом здесь остается Башир?

— Нет.

— Ну вот... Вообще, ты-то что думаешь?

— Он мне нравится. Но я не знаю кабардинских обычаев.

— Какие там особенные обычаи? Такие, как у нас. Язык только другой.

— Башир... — Ханифа снова покраснела. — Он говорит по-балкарски.

— Жемталинцы все знают балкарский. Парень хороший. Давай, если хочешь, вместе поговорим с Асхатом.

— Нет, ты одна. А потом мне все-все перескажешь. Ладно?

— Даю слово.

Ханифа пошла было в другую комнату, но на пороге задержалась, спросила:

— Ариубат, ты слышала, Валентина Павловна ребенка взяла?

— Слышала.

— Бедный Назир! Мы его никогда не забываем. Фаризат нашла его карточку, повесила в рамке на стену. Конак горюет о нем ужасно.

— Кто же о нем не горюет? Парень был замечательный.

— Да. И очень добрый... Хорошо, что Валя взяла ребенка, верно?

— Хорошо. Так легче, есть в жизни смысл.

— Как же Назифа решилась отдать мальчика?

— Да ведь не в чужие руки. Жамий уговорила. Ребенку будет хорошо, я уверена.

Мальчик лежал в колыбели и жмурился от ярких солнечных лучей. Жамий отодвинула колыбель так, чтобы свет не беспокоил ребенка, и принялась его укачивать. Она напевала песню и думала о малыше, вспоминала, каким был в детстве ее Назир. Мальчик не засыпал, внимательно смотрел темными глазенками на Жамий — как будто понимал, о чем она думает. Валя сидела поодаль.

Отворилась дверь, вошли Асхат и Ариубат. Поздоровались, и Асхат тут же вынул из кармана на груди конверт.

— Валентина Павловна, вот документ об усыновлении. Пусть мальчик растет счастливым и здоровым на радость всем нам.

— Спасибо, Асхат! — Валя взяла конверт, достала свидетельство.

— Муратов Назир Назирович, — прочитала она и подняла на Асхата благодарные глаза. Наклонилась к колыбели, прижалась щекой к теплой детской головенке, шепнула.

— Назирчик.

Примечания

1

Подарок за радостное известие.

(обратно)

Оглавление

  • Часть первая
  •   1. ДЕВИЧЬИ ЗАБОТЫ
  •   2. ДОРОГИ
  •   3. ВОЛ И ДРАКОН
  •   4. ПРИЗРАКИ ПРОШЛОГО
  •   5. КОНАК
  •   6. ТЕМ ВРЕМЕНЕМ В ГОРАХ...
  •   7. ДЕЛА НАСУЩНЫЕ
  • Часть вторая
  •   1. ДОЛГОЖДАННАЯ ВСТРЕЧА
  •   2. ДЕНЬ СЕКРЕТАРЯ РАЙКОМА
  •   3. СЕРДЦА ТРЕХ
  •   4. СВЕТ И ТЕНИ
  •   5. ТРЕТЬЯ СКАМЕЙКА
  •   6. ЛАРИСА И ДРУГИЕ
  •   7. В СПОРАХ РОЖДАЕТСЯ ИСТИНА
  •   8. РАЗРОСЛИСЬ ОРЕХОВЫЕ ДЕРЕВЬЯ
  • Часть третья
  •   1. УКРОЩЕНИЕ СТРОПТИВОЙ
  •   2. ВСТРЕЧА
  •   3. ЯБЛОНЯ
  •   4. СОЛНЦЕ И ВОДА
  •   5. ДРУГ ДОРОЖЕ БРАТА
  •   6. МЕЧТА НА ГОРАХ...
  •   7. РАДОСТЬ ТРУДА
  •   8. ЗОЛОТЫЕ ЧАСЫ
  •   9. ВАЛЕНТИНА ПАВЛОВНА
  • *** Примечания ***