Мысли быстрого реагирования [Сергей Георгиевич Кара-Мурза] (fb2) читать онлайн

Сергей Георгиевич Кара-Мурза
Мысли быстрого реагирования

ТУРБУЛЕНТНОСТЬ 2012 ГОДА

НАБРОСКИ В НОВОГОДНЮЮ НОЧЬ

1.01.2012

Меня мало волнуют выборы — не здесь решается наша судьба. Ее надо строить, и строительство будет долгим, так что время для настоящих выборов еще не пришло, и отвлекаться на это мне не хотелось бы. Но и не хочется, чтобы кто-то по глупости или из корысти превратил очередную выборную интригу в цепной процесс обострения множества конфликтов, которыми пузырится наше болото, а то и довел бы этот процесс до катастрофы. Глупее (для нас) в нашем положении не придумаешь, а если это делается, чтобы сорвать зачатки строительства, — затея нормальная, испытанная (полезная не для нас).

Поэтому выскажу несколько тезисов. Что-то покажется любопытным, но в целом, думаю, не понравится почти никому. Ведь все хотят, как лучше, а главное — чтобы честно. Разве может из этого выйти глупость?

Считается бесспорным, что на выборах 4 декабря были подтасовки, «Единая Россия» хапнула себе лишнего («украла наши голоса!»). Вопрос поднят на уровень ценностей, так что сколько «украла» — не важно. Торг тут неуместен! А может, и уместен, но мы не о нем. Берем вопрос в принципе, в его чистоте. Тут-то и начинаются сомнения.

Вот самый неприятный вопрос: а кому в РФ нужны честные выборы (можно перечислить все социальные группы, начиная с благородных интеллигентов и студентов до красавиц и гопников)?

Примем, что «честность выборов» есть ценность, в общем, положительная. Я уважаю Касьянова и Ксюшу Собчак за их приверженность этой ценности (хотя бы избирательно, в приложении к Чурову). Говорят, правда, что со многими другими типами честности они ведут себя вольно. Ну, да ладно, а за эту честность — респект им.

С другой стороны, ценности не болтаются, как пельмени в кипятке, а встроены в системы. И тут возникает несуразица: почему целые толпы образованного народа, в общем отвергая демократию, вдруг требуют: вынь да положь им честные выборы? Ведь эта «честность выборов» — маленькая деталь в той ржавой инсталляции под названием «Демократия», которую мы поставили в Москве для вида. Не приняли и поломали эту машину сначала Ельцин и вся его рать, а затем, в условиях начавшейся холодной гражданской войны, и большинство населения. Рано, мол, нам. Мы — как начальство.

Все всегда знали, что выборы — ритуал, спектакль, и равнодушно принимали обман как мелочь, ибо не она решала исход нашей окопной войны. Сколько уж таких выборов прошло, мало кто интересовался. Так чего вдруг стали брыкаться? И кто?

Взбрыкнули именно новый «средний класс» и кандидаты попасть в него. Неужели из-за своей немыслимой приверженности к честности? Одна из версий состоит в том, что средний класс взбрыкнул из-за предчувствия, что до него дошла очередь на ощипывание. Это серьезный повод.

За 10 лет из вузов выпустили 5-6 млн «офисной интеллигенции», которая избегает служить в армии, не пашет землю и может жить только в уродливой экономике Трубы. А за ней тянется и вся молодежь, которую уже трудно загнать на фабрики и в коровники — лучше поработать у телевизора или в Интернете. Но тучные годы прошли, грядут перемены, объективно придется сократить потребительские претензии среднего класса: олигархов у нас мало, у бедняков в карманах пусто, обобрать можно только «средний класс».

Значит, эту образованную публику жизнь погонит к какой-нибудь производительной работе (например, убирать снег, экономя на мигрантах). Замаячила такая угроза. А у этой публики есть иллюзия, будто Медведев, как человек очень продвинутый, был бы их спасителем от такого «казарменного капитализма». Вот они и вышли на площади, выплеснув свою печаль и надежды в виде недоверия Чурову. Кто-то умный подсказал: тут, мол, слабое место режима, давите сюда!

Да, точка больная. Как показал опыт, догма «честных выборов», навязанная слаборазвитым демократиям, сразу сделала их покладистыми — все поползли к сапогу империалиста. Чуть выборы — надо просить контингент миротворцев. По всем ним прошла волна гражданских войн из-за «фальсификации подсчета голосов», после чего установились коррумпированные режимы. Мы этот процесс затянули, покуда не иссяк советский здравый смысл. Украина первая провела эту операцию, да хлебнула горя, так что начался откат к карающему патернализму (не тот патернализм, которого хотелось бы, но все-таки приятно).

Вообще-то социальные противоречия в РФ, если взглянуть в преисподнюю, где мыкает горе половина населения, надо трактовать как холодную гражданскую войну. Но в такой ситуации «честные выборы» — нонсенс. Уже потому, что мыкающая горе часть в основном и не ходит на выборы.

Для примера — маленький рассказик, как решалась проблема «честности выборов» в крестьянской России, именно в состоянии холодной гражданской войны. М.М. Пришвин в деревнях записал ход таких выборных собраний после Февральской революции. Вот один случай — 3 июля 1917 г.

Выборы в комитет — дело важное, так как комитет, в отличие от совета, ведет хозяйственные дела (и земельной собственности, и арендной платы). Кандидат — некто Мешков («виски сжаты, лоб утюжком, глаза блуждают. Кто он такой? Да такой — вот он весь тут: ни сохи, ни бороны, ни земли»). Мешков — дезертир и вор. Но ведущий собрание дьякон находит довод:

«— Его грех, товарищи, явный, а явный грех мучит больше тайного, все мы грешники!

И дал слово оправдаться самому Мешкову. Он сказал:

— Товарищи, я девять лет назад был судим, а теперь я оправдал себя политикой. По новому закону все прощается!

— Верно! — сказали в толпе.

— Благодарю вас, товарищи, — ответил Мешков. — Теперь я посвящу вас, что есть избирательная урна. Это есть секретный вопрос и совпадает с какой-нибудь тайной, эту самую тайну нужно вам нести очень тщательно и очень вежливо и даже под строгим караулом!

И призвал к выборам:

— Выбирайте, однако, только социалистов-революционеров, а которого если выберете из партии народной свободы, из буржуазов, то мы все равно все смешаем и все сметем!».

Нравится, не нравится — такая реальность возникает в иные периоды.

Подойдем с другого края.

Хорошо было бы митингующим в Москве задать такой вопрос: государство коррумпировано, элита вообще не следует нормам права и морали — объедает страну и половину населения. Коррупция стала системообразующим фактором, без нее никак. Какие же тут «честные выборы»? Как может предприятие «выборы» крутиться без системообразующего фактора? Это какой-то идеализм. Выборы — тип коррупции, по сравнению с другими — почти безобидный; почему же именно к нему такая неприязнь? Чего только у нас не творилось — взять хоть приватизацию как всеобщее «ограбление народа». Никаких митингов! Значит, не из-за фальсификации сыр-бор, хотя толпа на площади, возможно, себя в этом уверила.

На деле, думаю, все множество разных причин недовольства, накопившегося у «среднего класса», сумели «канализировать» в одну маленькую трубку, которая и выплюнула «всеобщее возмущение» — «Украли наши голоса!».

Опасен ли этот плевок? Многим он покажется мелким инцидентом. А на деле может стать зародышем урагана, как от крылышка бабочки.

Ясно, что последние три года вся система РФ нестабильна, многое надо менять, и давно пора. Страна — на перепутье. Одни считают, что сдвиг надо производить в сторону восстановления хозяйства и к более социально ориентированной политике. Перебрали с изъятием куска хлеба у обедневшей половины, причем перебрали так сильно, что остается удивляться терпению людей. Другие — «романтики с большой дороги цивилизации» — хотели бы сдвига в прямо противоположную сторону. А именно: расширить экономические свободы предпринимателей и завезти, для начала, миллионов двадцать покладистых мигрантов. Полезно было бы всем почитать их стратегические программы — но и этот гражданский долг мало кто выполнил. Вот эти-то романтики и заинтересованы устроить контролируемый хаос в мутной воде «подсчета голосов». Технология отработанная; политологов, жаждущих заказов, тоже много.

Подумали бы хоть студенты с проспекта Сахарова: а чего они ждут от этой дестабилизации? Представьте, что какой-то ангел заставил власть провести новые, «честные» выборы, о которых мечтают немцовы и лимоновы. Что было бы на выходе? Шведский социализм?

Наблюдая весь этот политический класс 25 лет, могу почти с уверенностью сказать, что, прилети такой ангел, вся нынешняя система, которая и так еле держится, рухнула бы без всякой революции. Хотите ли вы этого, обитатели дискотек и пассажиры чартерных рейсов? Думаете, как думали в 1991 г., что система рухнет, а все остальное — останется по-прежнему?

Неужели после опыта XX в. еще непонятно, что даже мощные державы могут быть обрушены, если кольнуть их в нужное место? Если хотим иметь страну, надо обращаться с ней осторожно. Захотелось выплеснуть негативные эмоции, хором обругав Путина и Чурова, — подумаешь, мелочь. И вдруг от такого баловства сходит лавина и накрывает город. Какая безответственность! Ставите под угрозу жизнеустройство страны, так подготовьте сначала силу, способную принять на свою спину этот груз. Так ведь нет же ничего! Кого вы впряжете в эту полуразрушенную телегу? — Ксюшу Собчак в паре с Лимоновым? Не можно…

Примечательно, что все это они интуитивно понимают и потому отказываются сказать, какой результат они посчитали бы «честным» (точнее, хотели бы его). Хотят ли они получить власть Каспарова или Касьянова? Думаю, все ужаснулись бы. Даже Зюганов — уж куда как честный и добрый человек, ни одного бюллетеня не присвоит — скорее, половину своих отдаст. А ведь многие сомневаются, справится ли он, такой нравственный, с нашей «темной энергией»? Знает ли он, с какой стороны надо мочить в сортире хотя бы какого-нибудь доцента?

Подозреваю, что большинство «активных протестантов» желало бы продолжения власти Путина, но чтобы он никому не позволил заставить их затянуть пояса, а изыскал средства где-то вне креативного класса. Другие хотят Медведева, а Путина — только пошантажировать. Думают, в этом случае им бросят еще кусок мяса, вырезанного из той половины населения, что без голоса сидит в «социальной тени» преисподней. Но надо же вникнуть в состояние, в каком пребывает эта молчаливая половина! Вот где требуются честность и мужество! И вот где зарождается корень настоящей угрозы!

Если студентов спросить, могут ли быть честными выборы при той структуре общества, которая сложилась, и при той степени всеобщей аномии, в которую мы погрузились, они и сами засмеются. Это нелепое предположение.

Тут есть еще более фундаментальное препятствие. Реальных выборов не бывает при отсутствии принципиально разных стратегических программ. А программы еще не вызрели — наш кризис слишком глубок и слишком плохо изучен. Многие формы нашей жизни еще условны, мы ходим в тумане по нашим порочным кругам и странно, что еще не свалились. Что до выборов, то власть и «элиты» компонуют из разных групп «политиков», загримированных слегка по-разному, — псевдопарламент: там и коммунисты есть, и социал-демократы, а противных либералов туда не берем, их русский народ не любит. Пусть они в ВШЭ и правительстве сидят, стратегические программы пишут для России. Сейчас, в этот «переходный период», Россия представляет собой типичное «общество спектакля». Пока что этот спектакль удерживают в рамках жанра вялой бытовой драмы — и то это почти подвиг нашей власти.

Если бы реально собрали Думу по «голосам сердец», спектакль стал бы страшным. Может, я гляжу слишком мрачно? Но много для этого есть признаков. В РФ «честные» выборы без программ — это риск катастрофы, без шанса быстро из нее выбраться.

Вот еще довод — философский, из современного либерализма. Патриарх английских либералов Дж. Грей пишет о том, что считает самой главной и трудной проблемой либеральной демократии: «Ценности, воплощенные в различных способах жизни и человеческой идентичности, и даже в пределах одного и того же способа жизни и идентичности, могут быть рационально несовместимыми… Когда эти ценности оказываются в конфликте или соперничестве друг с другом, нет ни общего критерия или принципа, ни общей “валюты” или системы измерения, позволяющих такой конфликт разрешить или рассудить».1

Обращаюсь к либералам с проспекта Сахарова (кто там у них поумнее — послушайте и вдумайтесь; чтобы было понятнее, выражаюсь буквально словами Грея).

Российское общество пережило в 1990-е гг. тяжелую культурную травму и дезинтеграцию. У нас возник калейдоскоп «различных способов жизни и человеческой идентичности». Мы попали в ситуацию, когда должны совместить две рационально несовместимые ценности! Одна из них дорога (сегодня) вам, это — «честность выборов». Другая ценность — стабильность, жизненно необходимая миллионам, чтобы пережить грядущие и неизбежные трудности (кстати, она особо необходима большинству митингующих).

Как пишет Грей, «эти ценности оказываются в конфликте или соперничестве друг с другом».

Так прикиньте, какой социальной ценой и страданиями будет оплачена ваша победа, если вы ее добьетесь! При этом «нет ни общего критерия или принципа, ни общей “валюты” или системы измерения, позволяющих такой конфликт разрешить или рассудить» — только ваша совесть (или сила и мужество власти, которые в нынешнем положении России тоже таят большие риски — ОБСЕ так и щелкает зубами).

И если вы действительно либералы, то никуда от этой дилеммы вам не деться. Прислушайтесь к Исайе Берлину, которого цитирует Грей: «Конфликт между несоизмеримыми ценностями возникает в самом сердце либерализма, содержится внутри самой идеи свободы».

Конечно, мы далеко продвинулись в нашей демократии, теперь даже наши эсеры стали другими (сравните Мешкова и Миронова). Но нам срочно надо собираться не на митинги, а для выработки национальной повестки дня — для обсуждения стратегических идей развития без монополии ИНСОРа и May с Кузьминовым.

Выход из несоизмеримости ценностей можно найти, только поднимая главные вопросы, которые население станет обдумывать по мере ухудшения положения. Тогда дело будут решать голоса всей массы избирателей, вместе с теми, кто сегодня в тени. Пусть все выложат свои идеалы и интересы! Но для этого и надо выстроить условия — вот за что надо бы идти на митинг!

Я думаю, на этом пути возьмут верх те, кто за восстановление хозяйства — без дураков! И к ним примкнет молодежь — не вся сразу, а шаг за шагом. Так я считаю, судя по настроению студентов.

Но эти вопросы надо сформулировать и хорошо обдумать. Когда будут выработаны основы честных программ, тогда и возникнут предпосылки для честных выборов.

ПРЯМО ХОТЬ НАЧИНАЙ ГОВОРИТЬ ОТКРЫТЫМ ТЕКСТОМ!

2.01.2012

Дело ведь не во власти (ах, она нехорошая, не слушает народ), а именно в народе, который пока что не решил, чего он хочет. Иначе и революцию быстро бы соорудил, и ее даже не заметили бы, потому что власть подчиняется силе, которую даже не требуется показывать.

Сейчас такой силы нет, а есть противоречивые идеалы и интересы в одной голове. Это произошло не потому, что свергли советский строй, а советский строй свергли потому, что народ развился до такого состояния — подъехал к распутью и сидит, как витязь.

Да, в совокупности всех, кто приходит на площадь, поровну тех, кто отрицает воображаемую власть Касьянова, Немцова, Каспарова, Зюганова и даже Ксюши Собчак. Но поскольку они — пока воображаемые, общим врагом оказывается власть реальная. Но зачем ее свергать и кого сажать — не только не договорились, но даже и не подумали. А ведь варягов к нам на княжение уже не заманишь.

Не только о проекте устройства жизни не думают (хотя бы в виде утопии), но даже вопрос такой в голову не приходит. Мы хотим, чтобы было хорошо! — вот и вся программа. Ничего себе, революция. Уничтожить весь нынешний правящий класс! Умно. Сразу все варенье съедим.

И ведь это и есть устойчивая установка, только выражается слегка по-разному.

В Ливии тоже такие умники нашлись, но им хоть прогрессивное человечество помогло. А наши на что надеются? Кстати, выложите штатную ведомость «правящего класса», кого конкретно уничтожать-то будете? Почтальоны входят?

ВАЖНЫЕ ДОПОЛНЕНИЯ

3.01.2012

В этих наших новогодних разговорах я узнал много полезного, спасибо всем. Некоторые из «борцов» (можно так, для краткости?) воспринимали реплики (мои и других) сердито. Прошу простить, обидеть, по-моему, никто никого не хотел. Говорили вообще о явлении социальном, а если затрагивали личности, то символические (типа Ксюши Собчак — это именно символ).

Ряд товарищей старались усилить имидж «борцов», приписывая им намерения произвести антиолигархическую революцию или защитить КПРФ, «которая победила в Москве». Это было приятно слышать — благородные помыслы. Но общей массивной картины это, по-моему, не меняет. Так же, мне кажется иллюзией убеждение многих, что они шли на митинг «не к Немцову и т. п.». Конечно, не к Немцову, но «за Немцовым». Он (в широком смысле слова) заказал и организовал вечеринку. Те же вожди КПРФ (как Смолин) простояли возле Немцова, как бедные родственники и слова не получили. Кстати, я не слыхал, чтобы КПРФ не признала результатов выборов (хотя я не следил, могу и ошибиться). Другие митинги, поменьше (КПРФ и Кургиняна), никаких основ, кажется, не потрясали, и о них мы не говорим (да и власть они не обеспокоили).

Но главное — никто внятно не сказал, чего «борцы», осознавшие себя властью и народом, грозно требовали у «чиновников». Требовать «честных выборов» — это понятно, это столь же конкретно, как и «Господи, помилуй!». Это обязательно надо время от времени говорить, и тут мы все согласны.

Сердитых «борцов» я упрекну только в одном: они вступили в разговор, заранее считая своих оппонентов близорукими, непонимающими очевидных вещей или даже шкурниками («робко прячут тело жирное в утесах»). Им на блюдечке революцию подают, а они боятся ее откушать. Это неверное мнение, при таких посылках пользы от перепалки не получить. Мы тут пытаемся понять свои мотивы и мотивы другой стороны, ибо нам вместе жить и взаимодействовать.

Позволю себе высказать пару предположений, мнение по поводу которых хотелось бы услышать. Они дополняют первое письмо и служат неуверенными ответами на многие вопросы участников.

1. Если не ошибаюсь, большинство «борцов» крайне негативно относятся к Путину. Они могут часами стоять под трибунами — иногда посвистывая, — с которых вещают Немцов и Каспаров, но появись там Путин, они бы зарычали от возмущения. Примерно так? Соответственно, они возмущены (но цивилизованно) «охранителями», которые такой антипатии к Путину не испытывают (точнее, не проявляют — не будем «читать в сердцах»).

Действительно, здесь проходит рубеж, пока еле заметный, который при некоторых поворотах событий может послужить линией тяжелого раскола (вспомним Украину, не говоря уж о Ливии). Лучше, если не рационализовать, то хотя бы выразить основания этих установок. Попробую объяснить, как я понимаю основания пропутинской или нейтральной к нему позиции (ясно, что речь идет об отношении в координатах спектра наличных политиков). Я сейчас говорю об отношении интегральном, интуитивном, без взвешивания параметров и индикаторов. Естественно, говорю не о моем личном отношении — мы тут все «мыслители о других», а о себе, хомячках, молчим.

Кто противостоит В.В. Путину в политике? Та часть гвардии перестройки и 90-х, которых он слегка (!) отодвинул от кормушки (об узнике совести Ходорковском не говорим, хотя его невидимые миру слезы жгут сердца этой гвардии, не говоря уж о прогрессивном человечестве; человек попал в передрягу, и это другая тема). Эта «антипутинская партия» представлена фигурами от Горбачева с Яковлевым до молодых последних птенцов гнезда Ельцина. Все они Путина ненавидят, все их слова о нем — на поражение, уже никакой критики он от них не получит.

Что об этой гвардии думает большинство населения (и, как показывают исследования, успешно передает свои оценки детям)? Эту гвардию большинство ненавидит холодно и тяжело, беспросветно. Очень большая доля опрошенных даже отмечает термин «с отвращением». Это — болезненный осадок в массовом сознании, волочим это наследие, как гирю.

И вот, Путина, которого большинство приняло с надеждами как антипода Ельцина, эта гвардия начинает ненавидеть примерно так же тяжело и беспросветно, как ее саму ненавидит большинство. Естественно, что большинство, даже ничего не зная о сути межпартийных свар в высших эшелонах политиков и олигархов, видит в Путине своего явного или скрытого союзника. И даже те вредные для большинства действия, которые Путин совершал и совершает как правитель, этого отношения не отменяют. Всегда находится объяснение: ему приходится так поступать, но в критический момент он нас поддержит, а мы поддержим его. Потому-то, мол, «эти» и беснуются.

Зачем я это говорю? Есть опасность, что «борцы», пренебрегая этим фактором, навлекут на себя ненависть (или антипатию) большинства населения в статусе, как говорили раньше, «подкулачников». С сожалением: «наши ведь ребята, а с кем снюхались».

Если указанный процесс будет развиваться, это будет огромная потеря. Будет сорвана сборка того «нашего гражданского общества», которому и придется вырабатывать национальный проект, создавать механизм давления на власть или совершать революцию (не «оранжевую», а собственного проекта и изготовления).

2. Теперь об одной стороне кризиса, на которой столкнулись цели, намерения, ограничения и угрозы молодежи, правительства, среднего класса, банков России, и много еще чего.

Это мысли сырые, тем более я не экономист, но эта корявая модель может быть полезной. А может, кто-то ее додумает до товарного вида. Ельцин удерживал социальную ситуацию в условиях резкого спада производства, изымая средства, откуда можно, и закупая товары по импорту. Но Путин, придя к власти, стал резко наращивать потребление — за счет нефтедолларов и кредитов. Банки брали кредиты на Западе под залог акций промышленных предприятий, да с перебором (без обеспечения). На Западе тоже надували этот пузырь. И образ жизни нашего среднего класса резко изменился, идеологически это подкреплялось, народ разошелся в две совершенно разные ниши по образу жизни. Все это укрепило систему. Ударил кризис, и этот дутый рост благосостояния прерван — с неоплаченными долгами и привычкой жить в кредит. Какую часть промышленности «наши» собственники потеряли, отдавая долги, неизвестно. А у среднего класса тревожные ожидания. Инвестиции малы, развития не предвидится, надо бы начать новый виток индустриализации — а кто оплатит? Надо ремонтировать ЖКХ, а денег нет. Внешний долг 520 млрд тоже надо отдавать. Конечно, у нас не так шиковали, как в Греции или Испании — не успели мы раскрутиться. Но и такого провала, как у нас в 90-е годы, там не было.

Конечно, для «атипутинской» партии это удачный момент устроить смуту и его свалить (эти соблазны во многих странах возникли). А для большинства такая смута сейчас очень и очень нежелательна.

Это, товарищи «борцы», тоже следует иметь в виду. Приведу два рисунка, которые, на мой взгляд, показывают, как мы «проели» ресурсы развития.

Рис. 1. Кредиты физическим лицам в России, млрд руб.

Рис. 2. Индексы капиталовложений в основные фонды, ВВП и розничного товарооборота в России, 1990 г.=100

ИЗ КОММЕНТА — В ЗАПИСЬ

9.01.2012

Мне показался важным вопрос: как же можно оказывать давления на власть «снизу» в нынешней обстановке? Я кратко ответил так.

В развитие учения Грамши Дж. Александер разработал доктрину «культуральной социологии». Ухвачены важные свойства массы и власти.

Для «давления снизу» я вижу такие ресурсы. Главные вопросы «национальной повестки дня» власть вынуждена замалчивать, так как не может их ни ставить, ни осваивать. Если бы было налажено производство «манифестов» хорошего качества по главным вопросам, и они пошли бы по Интернету, игнорировать их было бы очень трудно. Возник бы «плебисцит», и надо было бы участвовать. Сдвиги и компромиссы были бы оптимальным выходом для власти. Это то, что испанцы с Социнтерном добились после смерти Франко даже без Интернета — проведением «круглых столов». Но они были на подъеме и имели большую интеллектуальную поддержку в Европе. У нас тоже это можно было бы начать — публика готова.

Тут важны такие условия, которые власть, конечно, может сильно ухудшить, хотя в перспективе это было бы глупо (если, впрочем, к этому не принудят «темные силы»):

— Выработка такого «катехизиса России» даже в виде болванки — это новое сообщество обществоведов, хотя бы небольшое, но организованное и имеющее платформу; на втором этапе его будут подпитывать сами оппоненты. Для создания «зародыша» нужны силы и некоторые средства. Работа есть работа.

— Создание пары десятков трактатов («манифестов») по главным пунктам «катехизиса» — это уже очень серьезная работа. Плохие тексты загубят дело, если не будет ядра хороших. Написание хорошего текста требует досуга. Раньше как-то по тюрьмам и ссылкам устраивались, а то и за границей. Сейчас это нереально (в смысле, написать хороший текст в тюрьме). Такое ощущение.

— Требуется собрать в сеть контингент людей, которые в обстановке тотальной аномии — не впали в ретритизм (стремление хоть к маленькому успеху при тайном отрицании ценностей официального общества); не впали в ressentiment (смешанное чувство ненависти, злобы и враждебности к официальному обществу); не впали в конформизм «стяжательства больного общества» (имитация следования нормам официального общества при реальном нарушении их).

Иными словами, нужно собрать в сеть людей, которые отвечают на аномию мятежом. Определение мятежа берем у Мертона: «Мятеж, как реакция приспособления, возникает, когда существующая система представляется препятствием на пути достижения целей, признанных законными. Для участия в организованной политической деятельности необходимо не только отказаться от приверженности господствующей социальной структуре, но и перевести ее в новые социальные слои, обладающие новым мифом. Функция мифа заключается в определении социально-структурного источника массовых разочарований и в изображении альтернативной структуры, которая не должна привести к разочарованию достойных. Таков устав деятельности». Иными словами, мятеж — это выработка проекта благой жизни, который будет принят достойными («народом»).

Это и будет «катехизис + манифесты».

Достойных и дееспособных много, но они рассеяны, как солдаты разбитого полка в отступлении.

Надо собираться, а не лаяться в Интернете по мелочам.

ДИАЛОГ ИЛИ УЛЬТИМАТУМ?

(реплика для «Литературной газеты»)

14.01.2012

Вопрос условный: и диалог, и ультиматум — сложные формы общения. У нас общество переживает дезинтеграцию, а государство — приступ коррупции. В структуре общения (вне личных связей) преобладают сговор, обман, угрозы, жесты социальных масок. Здесь не обитают духи диалога и ультиматума. Но примем эти метафоры. Что мы видим?

Власть в диалоге пока не нуждается, и вести его в принципе не может, это факт. Диалог (в отличие от TV) не дает уйти от вопросов и возражений — вынуждает к откровению. Переход власти в этот формат — революция. Ее призрак уже бродит, но поодаль. Ультиматумы власти тоже не нужны — она и без них нанесла обществу парализующий удар. Травма такова, что общество распалось, а народ безмолвствует. Такая уж у него привычка — страшнее ультиматума. «Оранжевая» массовка — спектакль постмодерна. Перформанс опасный, но диалога и ультиматума в себя не включает, это и по актерам видно. Что происходит за кулисами — неведомо.

Нет пока в РФ субъектов для диалога и ультиматума. Всякие форумы и «телефонные разговоры с народом» — как пляска теней. Это — провал культуры в целом. Разорвалась цепь времен, и починить ее трудно. Есть ли силы протянуть хоть нить между остатками общества и властью? У кого хватит духа преодолеть конформизм и заговорить адекватно реальности? Мало надежды, хотя мы обязаны попытаться. Трудно представить себе первый шаг — чтобы власть объяснилась с народом. Не видно в ней даже искорки понимания того, как она оскорбила все население за эти 20 лет.

Конечно, о диалоге говорим условно, на этот уровень мы не скоро сможем подняться. Но если найдутся люди, способные предложить власти хотя бы обмен мнениями, то исходные документы «снизу» будут представлены незамедлительно — за 20 лет все обдумано, исчислено, взвешено.

Сразу будет предложена «национальная повестка дня» — главные проблемы и противоречия, которые разорвали общество. Это совсем не то, что вещает власть. Просто противно слышать ее лукавые речи — ведь этих проблем нельзя не видеть.

Будут названы главные угрозы, предчувствие которых гнетет большинство населения, — те угрозы, о которых власть молчит или профанирует. Если оппозиция не выставит для разговора честных и знающих экспертов, мы и сами найдем их в научном и инженерном сообществе. И пусть власть ответит на их вопросы перед телекамерой и Интернетом.

Пусть власть объяснит причины, по которым не пресекается реализация множества разрушительных для России и общества программ, отрицательное отношение к которым подавляющего большинства досконально известно.

Это уже будут зачатки диалога. Тогда и посмотрим; а там, глядишь, дорастем и до ультиматумов.

ЗАВЕРШАЯ ЦИКЛ РАЗГОВОРА О МИТИНГАХ

16. 01.2012

С резкой критикой исходного (новогоднего) сообщения выступил Ю.И. Мухин, который стал радикальным союзником «борцов с режимом» слева. Такая временная коалиция заклятых друзей.

Мой новогодний текст прочитали достаточно людей, чтобы возникло две общности — те, кто с тезисами в главном были согласны, и те, кто были участниками митингов и мои тезисы не принимали или принимали с большим сомнением. Если судить по числу комментариев, соотношение первых и вторых было 2:1, но это неважно — настроения «молчаливого большинства» участников нам неизвестны.

Главное другое. Практически все мои противники (кроме двух-трех) хотели объясниться и выслушать другую сторону. Они задавали вопросы и излагали свои доводы, и все это были приемлемые суждения, так что складывались две разумные версии, исходящие из разных постулатов. Поэтому мне и пришлось писать еще 3-4 текста.

То есть вопросы и реплики противников давали материал для развития обеих моделей. Выступления Мухина и большинства участников его форума, в плане мышления, были совершенно иными! Не знаю, какая уж это сила (их явно не «три», а больше), но сам этот факт мне кажется важным. Похоже, что в дальнейшем будут собираться общности, которые между собой не смогут не только договориться, но и разговаривать. И некоторые из них будут очень агрессивными.

Вот когда большинство хлебнет горя!

СОБЛАЗН «ЧЕСТНЫХ ВЫБОРОВ»

7.02.2012

И «правые», и «левые», и даже «националисты» сошлись в требовании честных выборов. Это стало столь всеобщим и обязательным, что никто не решается даже высказать сомнение. А ведь это требование предельно странное, как будто люди перестали соображать и идут за блуждающим огоньком. Магия слов или атрофия скептического разума?

Мы стали народом-лицедеем: играем роли, произносим чужие слова, но ведь надо вечером стереть грим, переодеться в свое потрепанное платье и вернуться на землю.

Ясно, что в населении накопилось недовольство по принципиальным вопросам, но по разным в разных группах. «Креативный класс», перспективы которого сумрачны, прильнул к нашей «демократической буржуазии», которую потеснили у кормушки «силовики и бюрократы». Он в томящем беспокойстве пошел на Болотную площадь требовать честных выборов. Это — средство компенсировать фрустрацию, реально нет никаких надежд на то, что эта «буржуазия», победив Путина, поделится с нашей креативной офисной молодежью.

Другая часть — большинство, но организованное гораздо хуже, считает, что «силовики и бюрократы» у власти — все же есть меньшее зло, чем «буржуазия», показавшая свой людоедский оскал в 90-е гг. Люди из этой части пошли на Поклонную гору. И вот абсурд — главный лозунг и на их трибуне: «За честные выборы!»

Зачем этот лозунг? При чем он здесь? Кто хочет украсть голоса на выборах в марте? В чью пользу? Почему прямо не сказать, что это — митинг сопротивления попытке реванша лихих 90-х гг.? Митинг в защиту меньшего зла, поскольку и ему понадобилась защита, и защитить его — в интересах большинства. А ведь этот лозунг — признание того, что выборы в Госдуму были нечестными, он — прямое обвинение Путину. Но разве в этом сейчас «суть времени»? Разве десяток-другой мест в Госдуме сейчас важнее угрозы резкой дестабилизации всей государственной системы, которая и так дышит на ладан? Этот лозунг дезориентирует людей и парализует их действия.

И ладно бы, если этот лозунг на обоих митингах был маской, ритуальным прикрытием истинных целей, как у ораторов на трибунах. Так нет, массы людей в него действительно верят и о нем напряженно думают. Как легко их отвели от главного, что происходит на их глазах!

Подойдем к вопросу с разных сторон. Итак, зовут на баррикады — ради «честных выборов» (прямо как в Сирии — «долой президента из алавитов!»).

Часть 1. Возможны ли честные выборы в том состоянии общества, которое переживает Россия?

Назовем лишь три признака этого состояния.

Во-первых, политическая система России коррумпирована настолько, что «коррупция стала системообразующей». В этом уверены почти все, но это «забывают». В этом образе коррупции есть преувеличение — хотя бы в том, что коррупция якобы гнездится «наверху». На деле она проросла во все слои, в разных формах. Мы даже не замечаем множества ее проявлений, и правильно делаем — иначе выжить невозможно. Мы не робинзоны — ни острова, ни Пятницы у нас нет — соучаствуем в коррупции. Но как в этих условиях может возникнуть и уцелеть такое большое и важное предприятие, как «честные выборы»? Ведь тут на кону ценности покрупнее, чем в банках. Почему же везде коррупция, а тут ее не будет?

Принимать коррупцию как норму, пусть даже ворча, и требовать «в порядке исключения» честности именно в выборах — немыслимая наивность. Или какая-то немыслимая манипуляция, циничное двоемыслие. При этом упор делают на подтасовке при подсчете голосов (трудно измерить ее величину, но не она решает дело). Выборы — это не опускание бумажки в урну, это — обдумывание и обсуждение программ, альтернативных векторов развития.

На деле партии или кандидаты, идущие на выборы, не могут внятно изложить свои программы. Их спокойное рассудительное объяснение заменено скандальными шоу с циничным посредником-краснобаем, который формирует тематику и стравливает выступающих. Это — профанация выборного процесса, которая целенаправленно искажает образ кандидатов (хотя и качество их программ оставляет желать лучшего — во многом из-за деформации массового сознания под влиянием манипулятивных СМИ). Но эту фундаментальную нечестность выборов как будто не замечают ни правые, ни левые.

Особенно удивляют националисты — они легко называют политический режим России «оккупационным», и тут же возмущаются, что «выборы нечестные»! И эти несовместимые образы у них уживаются в одной голове. Представляете: идет отряд партизан Ковпака, и на знамени — «За честные выборы!».

Во-вторых, в России произошло глубокое и тотальное отчуждение населения от власти. Ведь половина избирателей вообще не участвуют в выборах — их разными способами отвратили от этой операции. И это — тягловая сила России. Уже поэтому выборы нельзя считать честными, но на это не обращают внимания — средний класс принял «правила игры» такой демократии. Но и те, кто идет на выборы, голосуют в состоянии стресса.

Вот выводы из доклада «Двадцать лет реформ глазами россиян» (Институт социологии РАН. М., 2011): «Самое распространенное по частоте его переживания — чувство несправедливости всего происходящего вокруг. Это чувство, свидетельствующее о нелегитимности в глазах россиян самого миропорядка, сложившегося в России, испытывало в апреле 2011 г. хотя бы иногда подавляющее большинство всех россиян (свыше 90 %), при этом 46 % испытывали его часто…

На фоне остальных негативно окрашенных эмоций чувство несправедливости происходящего выделяется достаточно заметно, и не только своей относительно большей распространенностью, но и очень маленькой и весьма устойчивой долей тех, кто не испытывал соответствующего чувства никогда — весь период наблюдений этот показатель находится в диапазоне 7-10 %. Это свидетельствует не просто о сохраняющейся нелегитимности сложившейся в России системы общественных отношений в глазах ее граждан, но даже делегитимизации власти в глазах значительной части наших сограждан, идущей в последние годы…

В первую очередь в этой связи стоит упомянуть чувство стыда за нынешнее состояние своей страны. Стыд за страну… связан с отрицанием сложившегося в России “порядка вещей”, “правил игры” и т.п., которые представляются людям не просто несправедливыми, но и позорными… Новой тенденцией последних лет является при этом практически полное исчезновение связи чувства стыда за свою страну и всего блока негативных чувств с доходом — если еще пять лет назад наблюдалась отчетливая концентрация испытывающих соответствующие чувства людей в низкодоходной группе, то сейчас они достаточно равномерно распределены по всем группам общества, выделенным с учетом их среднедушевых доходов. Это значит, что если тогда эти чувства вытекали прежде всего из недовольства своей индивидуальной ситуацией, то сейчас это следствие несовпадения реальности с социокультурными нормами, широко распространенными во всех слоях россиян, что также говорит об идущих процессах делегитимизации власти. При этом, в последние годы чувство стыда за свою страну довольно быстро нарастает».

Ну как может в этих условиях разумная власть допустить честные выборы? Люди переживают сильнейший стресс, их недовольство и отчаяние канализированы именно на власть, которая предстает в массовом сознании как «коллективный враг народа». В таком состоянии сами граждане не могут выступить как разумные и расчетливые избиратели. Часто люди признаются: «Я голосовал за… но с отвращением». Ничего себе, честные выборы!

Строго говоря, на основании такого доклада главной социологической службы следовало бы принять решение об отсрочке выборов, но это уже было невозможно, да и Хиллари Клинтон не разрешила бы. Но и устраивать спектакль честных выборов, которые неизбежно привели бы к резкому обострению всех противоречий в обществе, было бы безответственно. Повторять опыт октября 1993 г.?

В-третьих, общество поражено аномией — социальной и культурной болезнью, приводящей к «безнормности» (отходу от нравственных и правовых норм), разрыву связей и утрате чувства ответственности (тип аварий и катастроф последних лет это хорошо показывает). Эта болезнь поразила все слои и общности, но все же мало-мальски организованным остался госаппарат — его кое-как восстановили «силовики и бюрократы». Но в тени действует едва ли не более организованная сила — преступные сообщества. Наше положение отягощено особенностями порожденной 90-ми годами аномии. Социолог-криминалист (В.В. Кривошеев) определяет ее так: «Специфика аномии российского общества состоит в его небывалой криминальной насыщенности… Криминализация общества — это такая форма аномии, когда исчезает сама возможность различения социально позитивного и негативного поведения, действия».

Как в этом состоянии обеспечить честные выборы? Да, избыточное участие государства ведет к некоторому сдвигу результатов в пользу власти. Но ведь у нас нет гражданского общества, которое на Западе выполняет контролирующие функции. Его там выращивали 300 лет, а у нас уже и надежды утратили на его возникновение — нет у нашей «буржуазии» протестантской этики. Кто же возьмет под свою крышу и под свое руководство избирательные комиссии, если отогнать от них «силовиков и бюрократов»? Именно преступные группировки — уже отвязанные от «силовиков». РФ в плоскости выборов станет одной большой Кущевкой. То-то будут довольны честные наблюдатели, которые возмущались грубостью функционеров «Единой России»! Их для начала вилками поколют. И ведь трудно этого не понять!

Но самое главное — в другом.

Часть 2. Выборы в обществах «переходного типа»

После возникновения «современного Запада» как мощной агрессивной цивилизации, которая, как акула, может существовать только в непрерывном движении, все незападные общества и культуры были вынуждены модернизироваться — или быть превращенными в колонии (а многие и уничтоженными). Традиционные общества впали в перманентный кризис модернизации, который проходили по-разному в разных культурах. Везде произошел раскол на «западников» и «почвенников», а культура стала синкретической, что отразилось на всех институтах. Поскольку вполне западными они стать не могут, а Запад в ряде сфер их пока опережает, модернизация не может быть завершена, и все эти страны и народы живут в нескончаемом «переходном состоянии».

Одним из западных институтов, который стал для таких обществ настоящей миной, являются выборы западного типа — тайные и равные («один человек — один голос»). На самом Западе такие выборы вводили постепенно, по мере укрепления и государства, и гражданского общества — со многими цензами и ограничениями, с мощным воздействием СМИ, так что бедная треть вообще на выборы не ходит. А главное, там сложился средний класс в размере ²/₃ населения, он разделился почти пополам, и каждая половина голосует за одну из партий, различия между которыми микроскопические. Они чередуются у власти, и общество идет галсами, как парусник, в целом не отклоняясь от курса. Никакого смысла фальсифицировать выборы там нет, поочередно уходить каждой партии от власти даже необходимо (чтобы «зафиксировать прибыль»). Да и опасно чиновнику фальсифицировать, так как смена партии у власти очень вероятна.

Но в традиционных обществах этих условий нет, в них ценность единства гораздо выше ценности конкуренции. Общества тяготеют к власти идеократической и долговременной, к одной главной партии (если они там есть). Появление конкурентов на выборах вызывает беспокойство, а затем и раскол. Сами многопартийные выборы приводят к тяжелому кризису государства. Поэтому в формат выборов вводят модификации, и они, с точки зрения западной демократии, становятся«нечестными».

Антропологи изучали это явление. Леви-Стросс пишет в «Структурной антропологии»: «Важно отметить, что почти во всех абсолютно обществах, называемых “примитивными”, немыслима сама идея принятия решения большинством голосов, поскольку социальная консолидация и доброе взаимопонимание между членами группы считаются более важными, чем любая новация. Поэтому принимаются лишь единодушные решения. Иногда дело доходит до того — и это наблюдается в разных районах мира — что обсуждение решения предваряется инсценировкой боя, во время которого гасятся старые неприязни. К голосованию приступают лишь тогда, когда освеженная и духовно обновленная группа создала внутри себя условия для гарантированного единогласного вотума».

О нашем опыте скажем ниже. А вот о чем говорят исследования последних десятилетий. Антропологи видят в спектакле выборов перенесенный в современность ритуал древнего театрализованного государства, отражающий космический порядок, участниками которого становятся избиратели. С. Тамбиа, изучавший этнические конфликты, вызванные выборами, пишет: «Идея театрализованного государства, перенесенная и адаптированная к условиям современного демократического государства, нашла бы в политических выборах поучительный пример того, как мобилизуются их участники и как их преднамеренно подталкивают к активным действиям, которые в результате нарастающей аффектации выливаются во взрывы насилия, спектакли и танцы смерти до, во время и после выборов. Выборы — это спектакли соревнования за власть. Выборы обеспечивают политическим действиям толпы помпезность, страх, драму и кульминацию…

Процессии как публичные зрелища проходят в окружении “медленных толп” зрителей. Эксгибиционизм с одной стороны и восхищающаяся аудитория зрителей — с другой, являются взаимосвязанными компонентами спектакля. Митинги, завершающиеся публичными речами на открытых пространствах. Центральным элементом массового ораторства является энергичная декламация стереотипных высказываний с готовыми формулировками, сдобренными мифически-историческими ссылками, напыщенным хвастовством, групповой диффамацией, грубыми оскорблениями и измышлениями против оппонентов. Эти речи передаются и усиливаются до рвущего барабанные перепонки звука с помощью средств массовой информации — микрофонов, громкоговорителей, современных теле — и видеоаппаратуры. Этот тип шумной пропаганды эффективно содействует “демонизации” врага и появлению чувства всемогущества и правоты у участников как представителей этнической группы или расы…

В ходе подробного исследования, которое я в настоящее время веду по теме недавних этнических беспорядков в Южной Азии, я все более утверждался во мнении, что то, как организуются политические выборы и события, происходящие до, во время и после выборов, можно в известной степени обозначить через понятие ритуализации коллективного насилия».

В Африке это — типичный исход выборов, где-то в Азии научились договариваться. А что осталось бы от Китая, если бы правители разделили свою партию, как КПСС, на несколько, и устроили честные выборы? Но они еще не забыли опыт гражданской войны с родственной партией Гоминьдан.

У нас сейчас до «ритуализации коллективного насилия» во время и после выборов пока не дошло, но по тому, как рычали ораторы на митингах и как орут на телевидении, видно, что мы идем по этой дорожке. Мы свою историю быстро забываем.

Вспомним. В 1905 г. царь согласился на демократизацию, провели «честные выборы». Даже при урезанных избирательных правах, четырехступенчатых выборах для крестьян, бойкоте большевиков, эсеров и многих крестьянских и национальных партий 30 % депутатов оказались крестьянами и рабочими. Но правительство не смогло вести с Думой диалог — и распустило первую Думу всего через 72 дня работы. Выбрали новую Думу — и снова разогнали, после чего выборы стали совсем «нечестными». И все равно Дума превратилась в штаб революции — Февральской.

После Февраля сразу стали готовить выборы в Учредительное собрание. После Октября его выбрали по старым спискам, но ситуация уже изменилась, советская власть утвердилась. Учредительное собрание не признало декреты советской власти — и его распустили. Никто не охнул, но именно его депутаты, социалисты-революционеры, и начали Гражданскую войну, опираясь на иностранную интервенцию — войну социалистов против социалистов.

СССР продержался, создав особую конструкцию выборного процесса («без выбора»: пришел — значит «за»). Но в 1989 г. началась демократия, и устроили «честные выборы». Воздвигли Вавилонскую башню Съезда народных депутатов, и за два года развалили СССР, а потом в России началась гражданская война в виде «шоковой терапии», которая в 1993 г. завершилась расстрелом Дома Советов. В 1996 г. выборы были очевидно фальсифицированы, но никто не пикнул и не потребовал «честных выборов». Зюганов первым поздравил Ельцина. И правильно сделал — потому что тогдашняя президентская рать была в силе и начала бы большое кровопускание (кстати, нынешние пожилые «оранжевые» были бы в первых рядах карателей). Давайте сегодня задумаемся: надо ли было тогда начинать братоубийство ради «честности» тех выборов?

Это было бы бессмысленным — не только потому, что жалко людей, а из-за неготовности оппозиции взять на себя бремя власти при отсутствии реалистичного проекта и организации.

В общем, в настоящее время российское общество находится в «переходном состоянии», и главная задача оппозиции — выработать новые формы оказания давления на власть, чтобы заставить ее сдвигаться к решению задач национальной повестки дня в интересах страны и большинства. Для этого надо преодолевать аномию, изучать реальную структуру общества и налаживать диалог с консолидирующимися социокультурными общностями с помощью современных информационных средств.

Если уж придется свергать эту власть, надо быть к этому готовыми и теоретически, и организационно, и в кадровом отношении, а не пользоваться «оранжевым» тараном, чтобы потом сразу сдуться и посадить нам на шею очередного Чубайса.

О РЕВОЛЮЦИИ: ОТВЕТ НА РЕПЛИКИ ТОВАРИЩЕЙ

10.02.2012

После двух заметок, которые коснулись митингов, ряд товарищей огорчились или возмутились — зачем я их отговариваю от революции. Они бы, мол, могли образовать «исторический блок» со своими противниками («Немцовым и Ко») и свергнуть надоевшего Путина. Революция — праздник угнетенных! Зачем этот СГКМ омрачает им праздник или хотя бы мечты о нем?

Понимаю, что нехорошо каркать, когда люди грезят наяву. Правильно кто-то объяснил, что это во мне бушует старческая зависть и страх перед переменами. Есть такое свойство у стариков. Но у меня к нему много чего еще примешивается.

Во-первых, «страх перед переменами» — вообще необходимое свойство разумного человека, даже ребенка. Перемены означают неопределенность, а она с большой вероятностью таит в себе опасности. Этот страх и отвлекает человека от грез наяву и заставляет беспристрастно изучить зону неопределенности. На фронте для этого даже существует разведка — ценой больших потерь она идет не для того, чтобы «уничтожить фашизм», а чтобы получить достоверное знание, позволяющее предвидеть будущее.

Этого знания не хватает, его приходится дополнять логическим анализом. Я и написал два текста в жанре такого анализа, опираясь на знание, которое набрал за 20 лет. Молодые люди, у которых кипит разум возмущенный, на логические доводы не ответили и, простите, знания не обнаружили. Они даже не сформулировали, в чем и как выразится их победа. А ведь постороннему невозможно представить себе этот «образ будущего».

Во-вторых, вся эта идея союза с «оранжевыми» шита белыми нитками. Мы, мол, «на плечах буржуазии придем к власти». Что за странная идея, шиворот-навыворот. Раньше говорили «Пролетариат борется, буржуазия крадется к власти», а теперь решили перехитрить всех. Не вяжутся концы с концами. Если вы, «красная молодежь», идете на митинг «норковых шуб» и придаете ему видимость «народного протеста», то на какое отношение к вам большинства населения вы можете рассчитывать? «Элита» этого митинга — маргинальная группа, остатки ельцинской группировки. Они населением отвергнуты, какие бы песни сейчас ни пели. Их сила — в деньгах олигархов и посольстве США. Зачем лезть в их чужую и враждебную вам революцию? Зачем помогать им свергать Путина, за которого держится минимум половина населения, как за соломинку? По-моему, глупее не придумаешь.

Советы и большевики за два месяца до своей революции спасали Керенского от мятежа Корнилова. А ведь Корнилов вовсе не собирался восстанавливать монархию. Почему бы Советам с ним не соединиться? Это было бы глупо. А ведь Корнилов был ближе Советам, чем Немцов, — в состав правительства, которое он должен был возглавить, входил Плеханов, отец русского марксизма.

Я связываю выход России из всего постсоветского пепелища с революцией. Но эта революция уже не с Чапаевым. Если она будет нормально подготовлена, ее вообще не заметят, она будет гораздо мягче, чем у Лукашенко в Белоруссии. Все потенциальные ресурсы для нее есть, ее примет 99 % населения. Время работает на нее, и для нее уже дееспособно поколение, которое выходит на общественную арену. Так зачем устраивать «выкидыш» этой революции? Не хочется работать для ее созревания?..

ЕЩЕ О СТЕПЕНИ ГОТОВНОСТИ НАШИХ ЛЕВОПАТРИОТОВ

12.02.2012

Они сердятся, когда им говорят, что «свержение власти» при неготовности самим принять на себя ее груз, — безобразие. Когда говорят, что послужив чужому дяде в качестве бульдозера, они посадят нам на шею власть гораздо более разрушительную и энергичную, чем нынешняя.

Ну, так предъявите свои рациональные доводы, речь же идет об огромной угрозе для мирного населения. Какие ресурсы вы мобилизуете, чтобы «овладеть реальностью»? Положение не имеет никакого подобия с 1917 г. Тогда Россию держал культурно-исторический тип с огромным трудолюбием и на духовном и культурном подъеме. Он был организован в общины с очень высоким уровнем координации. Его авангард (армия в 15 млн) три года тренировался в боевой обстановке и оттачивал план действий. Его интеллигенция напряженно трудилась и отрабатывала язык и логику — в тюрьмах и эмиграции, в Академии наук и на заводах, а не на пляже или в офисе.

Сейчас в Интернете сложилось много ячеек мысли и диалога, они работают, но россыпью, в систему не сложились — не успели. Их продукт пока очень сырой, идеи невызревшие, язык тусклый. Никакой конкретной проблемы никто сформулировать и доработать до «товарного вида» не может — нет ни времени, ни спроса. На публику, даже предвыборную, их вожди выходят с маниловскими фантазиями.

Если бы всерьез они пошли с Ксюшей Собчак свергать власть, то потом их, как мавра, сделавшего свое дело, отправили бы на конюшню (а Ксюша, может, стала бы президентом при теневом опекуне).

Аргумент «надо же что-то делать» не проходит. Если у кого-то есть средства работать на будущее полный рабочий день, надо скоординироваться и вырабатывать реальный проект, адекватный нашему моменту, а не 1917 г. Пока для этого есть время и терпимость власти.

ОХЛАДИТЬ РЕАКТОР ИЛИ «НЕ ПОРА ЛИ ВАМ ОСВЕЖИТЬСЯ?»

26.02.2012

Опять норовят сломать шею стране «двумя руками». Уже и в гражданскую войну начали играть, прямо Тимур и его команда, спасавшая народ от Мишки Квакина.

Устроив митинг «За честные выборы (и против Путина)», всенародно назвали митинг — с точно таким же лозунгом, но на другой улице — «врагами». Тутси против хуту!

Вот, вчера попала в руки листовка — шедевр экспериментального творчества. Надо, наверное, ее петь на мотив популярной песенки:

«— Что там за люди такие? — А просто враги.

— Просто враги? Вы уверены? — Да, я уверен».

А ниже — портретики Гитлера и дяди Сэма и надпись: «Вот этим нужна твоя помощь. Пойдешь на “оранжевый» митинг?”»

А на обороте — плакат «Родина-мать зовет!» с такой идентификацией:

«Мы с Сергеем Кургиняном… За Родину, за народ, против власти и против “оранжевых”»…

Если бы я был Маяковский, я бы сказал: «Вы что, товарищи, белены объелись?»

А может, это черный пиар, и листовка отпечатана в ЦРУ и привезена на подводной лодке? Неужели до такого докатились?

Вы хоть читаете то, что издаете? Ведь концы с концами не вяжутся — и это вы несете людям. «За народ, против власти…».

Вот, рядышком, два суждения: «Никогда больше мы не отдадим страну в руки врагов и предателей… Россия — наша страна, мы в ней хозяева».

Товарищи хозяева, когда же вы успели вырвать страну «из рук врагов и предателей»? И почему вы, хозяева, так плохо хозяйничаете? Вы, похоже, бредите наяву.

Что вы пишете о мотивации тех, кто был на Болотной площади? Вчитайтесь: «Они хотят нас грабить под прикрытием Запада, хотят стать полицаями при оккупационном режиме — не зря они цепляют белую повязку на рукав, — хотят забрать власть у одних воров и передать другим». Это, откровенно говоря, свинство, уж не сердитесь. Да и глупо это.

А неделю назад я видел очень похожую листовку, но еще круче: на плакате юноша со злобным, искаженным лицом бежит прямо на вас с голыми руками, и надпись: «На нас идут оранжевые собаки!»

Это уже ни в какие ворота не лезет! Кого вы называете собаками? Таких же студентов и инженеров, которые собрались на соседней улице! Да у них точно такая же каша в голове, как и у вас, различия очень малы, не воображайте. Все мы контужены, но надо же знать меру. У них точно такие же причины куда-то идти вместе, что-то кричать и свистеть. Потому что за двадцать лет — весь срок их жизни — она зашла в тупик, а десять последних лет в тупик их вела нынешняя власть. Вела по многим непреодолимым причинам — из коридора 90-х выбраться трудно, хорошей дыры нет.

И выходит, что и оба альтермитинга ведут их в тупик, уже безвыходный. Обе родственные группы внемлют, как их вожди с трибуны внушают им самосознание смертельных врагов. Ни на одной трибуне не говорят о том, как выйти из тупика! Только патетические заклинания.

Какой провал рациональности, этики и эстетики! В 1918 г. сорвались в Гражданскую войну — культура в этом плане не дозрела до революции. Интеллигенция грезила наяву и начала битву призраков, в которой разум отключается. Дорого мы заплатили за этот урок. И вот, когда он мог бы быть освоен, — устраивают спектакль новой гражданской войны.

Вот это и есть творческая помощь дяде Сэму!

ОТВЕТ НА МНОГИЕ РЕПЛИКИ. ПОЧЕМУ ОШИБОЧНО…

7.02.2012

…разделение на «своих» и «врагов» в политике нынешней России (речь идет не о ничтожно малой кучке идеологов и профессиональных политиков, а о крупных общностях). Ошибка — в приложении к нынешнему обществу старых представлений об устойчивой структуре. Сейчас общество дезинтегрировано, и люди «бродят» по лесам. Поэтому обозначать какую-то группу «пятой колонной» или «нашими» нельзя.

Вот выдержка из работы известного социолога культуры:

«Политическая жизнь в России сегодня далека от традиционных западных моделей, но близка современным западным моделям. Если отвлечься от преходящих проблем слабой процедурной организации, что естественно, ибо у нас пока крайне скудный опыт демократической практики, то главным признаком российской политики является практически полное отсутствие социально-слоевой идентификации политических партий. Многочисленные попытки отдельных партий и лидеров установить предполагаемую классическими политологическими учениями “принципиальную координацию” между партией с ее доктриной и соответствующим социальным слоем многократно и красноречиво проваливались. Рабочие отказываются идти в лоно социал-демократии, промышленники не поддерживают ни гайдаровскую партию, ни партию экономической свободы, которые собственно для них и создавались. Нет партии рабочих и партии крестьян, нет партии бедных и партии богатых.

Формирование блоков и движений регулируется не социальной (социально-слоевой) близостью участвующих партий, а именно актуальными политическими темами, по которым может возникнуть временная общность целей, и конкретными политическими ситуациями. Социально обусловленной идиосинкразии политиков разных ориентаций не возникает. И это не неразборчивость и беспринципность, как о том любит шуметь пресса, а принципиальная характеристика политики, в корне изменившейся вместе с ликвидацией и очевидной бесперспективностью восстановления традиционной классово-слоевой структуры общества.

Насколько подвижны партии, настолько же подвижен и изменчив избиратель, который уже не ищет партию, соответствующую его классово-слоевой специфике, и часто даже вообще не ищет партию, за которую голосует постоянно, неоднократно меняет предпочтения, ориентируясь на конкретные политические темы и ситуации. Если и существуют закономерности поведения таких «подвижных» избирателей, то изучать их надо, очевидно, опираясь на понятия жизненных и культурных стилей, которые, собственно, и выражают специфику электорального поведения.

Все эти факты приводятся здесь для того, чтобы показать: Россия в результате начавшихся в 1985 г. медленно и мучительно развивавшихся реформ, перешедших впоследствии в революционные по масштабам и стилю изменения, отнюдь не вернулась в собственное, досоветское, или буржуазное, характерное для середины века, прошлое, а естественным образом перешла в характерное для современных западных стран “постклассовое” состояние».

(Ионин Л.Г. Культура и социальная структура // СОЦИС. 1996. № 3)

ОЩУЩЕНИЕ ОТ ВЫБОРОВ

11.03.2012

Нынешний порядок РФ и «будущий» порядок — за который голосуют «не желающие назад в совок» — лишают права на жизнь (в пределе) примерно половину населения. Эта половина «мешает жить» креативной энергичной молодежи («не желаем в совок» — отговорка, туда уже не попадешь). Неудобства СССР, из-за которых и «не желают назад», были обусловлены именно принципом «давать жить всем». При этом, кстати, и возможности реализоваться творческому потенциалу рядового молодого человека были гораздо шире, чем сейчас и в будущем, даже несравненно — но это уже и неважно. Креативным уже не нужны наука, искусства и спорт, им нужен Великий поход в царство свободы и наслаждений.

Вот в чем кроется исторический выбор — косвенно (не своими же руками, а как бы стихийно, самим социальным порядком) умертвить половину соотечественников, а ресурсы, которые тратились на обеспечение их жизни, разделить.

К этому выбору и склоняются, не признаваясь в этом даже самим себе, уже большие группы. Символ этого сдвига — голосование за Прохорова в «продвинутых» городах — самый главный результат выборов. Ведь Прохоров своей дудочкой звал: «Уйдем туда, где нет взрослых».

Этот сдвиг — приглашение к большой этнической войне, так как этот выбор означает уже явное разделение на два народа, один из которых должен сгинуть. В 1991 г. это говорилось открыто, но мало кто принимал это всерьез.

Как только это осознание распространится в народе, который предполагается принести в жертву, этот народ будет активизирован и освобожден от всяких запретов и заповедей.

Исход такой войны, довелись до нее, трудно предвидеть. На помощь гибнущим начнут перетекать многие из числа «избранных».

ДОКЛАД НА СЕМИНАРЕ (занудливо)

ГОСУДАРСТВЕННАЯ ПОЛИТИКА В ДУХОВНОЙ СФЕРЕ: ЗАДАЧИ И ПРОВАЛЫ

18.03.2012

(Тезисы)

1. Исторически в России сложилась и укрепилась недооценка государственной властью ее функции в духовной сфере населения. До конца XIX в. эту функцию в неправомерно большой степени перекладывали на церковь и на традицию, хотя уже с XVII в. их потенциал ослабевал в результате модернизации. Более того, перегружая церковь выполнением заданий в идеологической и нравственной сферах, государство привело к кризису официального православия, что в начале XX в. резко сократило ресурсы легитимизации самого монархического государства (подобное наблюдается и сегодня в нашем демократическом государстве).

С середины XIX в. началось увлечение образованного слоя России марксизмом. Стереотипом (и часто догмой) стало ложное положение: «бытие определяет сознание». Оно как будто освобождало государство от работы по строительству и воспроизводству духовной сферы населения.

Государство даже уклонилось от очевидно присущей ему обязанности создать социальные условия для формирования научного обществоведения, и его заменила философско-морализаторская компонента классической литературы, а затем публицистики.

В СССР эти провалы в структуре функций государства не были заделаны (только место религии занял марксизм). На духовном ресурсе революции и большого проекта строительства страна решила очевидные задачи, но в цивилизационной «холодной войне» с 60-х гг. стала нести поражения, которые закончились крахом в конце 80-х гг. В символической сфере («войне смыслов») она оказалась несостоятельной — хотя в сфере объективной реальности имела большие преимущества.

2. В постсоветской России положение в этой сфере еще существенно ухудшилось. В 90-е гг. это можно было списать на тяжелую культурную травму, которая была нанесена всему населению (богатым досталось едва ли не больше всех). Но и потом положение не было выправлено. Неустойчивое равновесие поддерживается инерцией остатков культуры и нравственности, основных фондов и техносферы (особенно «ядерного зонтика») и природных ресурсов. Вот некоторые важные признаки фундаментального неблагополучия:

— население погружено в тяжелую аномию и постоянный стресс, уровень преступности и коррупции чрезвычайный; произошла институционализация бедности, разделившая страну на две разные и враждебные цивилизационные ниши;

— произошли дезинтеграция общества и распад социокультурных общностей, бывших историческими субъектами политического процесса; «разрыхлены» связи русского народа, нерусские народы сдвинулись к этноцентризму, деформированы матрицы, на которых были собраны и воспроизводились все народы России;

— государство уже 25 лет переживает перманентный кризис легитимности, ради смягчения противоречий и конфликтов в расколотом обществе оно выбрало соглашательский дискурс, утратив шанс на консолидацию нации и выработку национального проекта;

— «личный состав» страны (его численность, здоровье и квалификация) деградирует, хозяйство приобретает черты слаборазвитой периферийной экономики с соответствующим самосознанием экономически активного населения;

— вышедшее на общественную арену первое постсоветское поколение представляет собой новый культурно-исторический тип с неизвестным в России характером рациональности и потребностей, несбыточными притязаниями и комплексами, почти утративший коммуникации с государством и старшими поколениями, угасающий демографически.

Все это — признаки деградации и ослабления именно духовной сферы, ремонт, воспроизводство и обновление которой входят в ядро приоритетных функций государства. Однако до сих пор даже не встал вопрос о целях, задачах, структуре и ресурсах государственной политики в этой сфере. Принимаются лишь срочные ситуативные решения по типу действий МЧС — с помощью бригад политологов, следующих поворотам конъюнктуры. Нередко ради смягчения актуальной проблемы они наносят непропорциональный ущерб даже ближайшему будущему.

3. В принципе, выделение государственной политики в духовной сфере (культурной, информационной, идеологической и др.) как одной из «политик» допустимо лишь как абстракция, в целях анализа. Любая конкретная политика «пропитана» языком, символами, этикой и эстетикой, т.е. может быть изложена и реализована только во взаимодействии с духовной сферой человека и его общностей. Структурное выделение политики в духовной сфере как особого ведомства уже в послевоенном СССР приобрело характер ошибки «divisio», т.е. неверного структурирования системы власти и управления.

В настоящее время эта ошибка лишь усугублена.

4. Хотя все задачи государства в указанной сфере взаимосвязаны, а не соподчинены, выделим те, которые, будучи нерешенными, порождают цепные лавинообразные процессы деградации всей системы (типа тех, которые наблюдались в Российской империи в 1916-1917 гг. или в СССР после 1987 г.). Здесь — источники системных угроз.

Эти задачи чаще всего не решаются не из-за нехватки ресурсов, а потому, что они игнорируются или неверно формулируются вследствие фундаментально ошибочных представлений.

Первая ошибка уже указана выше («бытие определяет сознание»). Это — грубое расчленение диалектического взаимодействия. Сознание не отражает бытие, а создает его образ. Этот образ складывается в воображении из множества сообщений, выработанных в культуре, а не в объективной реальности. И зло, и добро — образы, созданные в культуре и внедренные в сознание некоторых социокультурных общностей. Объективная реальность — лишь инертное сырье для производства этих образов, ресурс бесполезный, если производство не налажено. Государство, уповающее на стихийное («естественное») воздействие бытия, идет к краху (об этом — у Пушкина в «Борисе Годунове»).

Мифические льготы номенклатуры в СССР были восприняты как нестерпимое зло, которое можно было избыть только свержением власти. А к олигархам, которые гораздо больше заслужили такое отношение, население не испытывает ненависти — не было корпорации, которая бы эту ненависть раскрутила. Американский социолог Дж. Александер пишет: «Для того, чтобы травматическое событие обрело статус зла, необходимо его становление злом… Холокост никогда не был бы обнаружен, если бы не победа союзных армий над фашизмом».

Вторая причина многих однотипных ошибок заключается в том, что мышление советской и российской интеллигенции (как и обыденное сознание) проникнуто эссенциализмом — верой в неизменность (или высокую устойчивость) некоторых сущностей и качеств, якобы присущих общественному (народному и т.п.) сознанию.

Государство СССР (в большой мере и общество) исходило из презумпции, что советскому человеку изначально присущи качества соборной личности, тяга к правде и справедливости, любовь к ближним и инстинкт взаимопомощи. В особенности, как считалось, это было присуще русскому народу — таков уж его «национальный характер». А поскольку все эти качества считались сущностью, данной человеку изначально, то присутствовала неосознанная уверенность, что они и будут воспроизводиться из поколения в поколение вечно.

Эта вера породила ошибочную антропологическую модель, которая и задавала установки государственной политики. Общественное сознание — система гораздо более подвижная и пластичная, чем казалось, она не терпит застоя. Уповать на «незыблемые убеждения» государство не может, это ведет к тяжелым провалам. А в позднем СССР культурные устои, которые были присущи обществу в период становления советского строя, были приняты за природные (иногда говорят «генетически присущие») свойства стереотипного гражданина. Задача воспроизводства этих устоев в меняющихся условиях не только не ставилась, но и отвергалась с возмущением. Как можно сомневаться в крепости устоев! А в действительности они непрерывно меняются, и их воспроизводство требует гибкости и адаптивности, регулярного «ремонта» и «модернизации».

В постсоветской России эссенциализм мышления государственной элиты лишь усилился. Остатки советских культурных структур (уважение к государству, патриотизм и терпение) опять считаются примордиальными сущностями, только теперь их увязывают с православием. Но уже поколение, вошедшее в активную взрослую жизнь после 90-х гг., обнаружило совершенно иное культурное лицо, которое поразило власть на Болотной площади. Надо вдуматься: плейбой М. Прохоров, обещающий сладкую жизнь, получил в Москве на выборах президента более 20 % голосов. Его электорат — уже почти готовая партия или, точнее сказать, новое племя, младое, незнакомое.

Третий тип ошибок порождается резким падением за последние 25 лет культуры структурно-функционального видения. И политики, и чиновники как будто утратили навыки видеть пространство своих действий как упорядоченную систему, в которой они выполняют свои определенные и необходимые (а не «предпочтительные») функции.

Например, очевидно, что политика в сфере идеологии или информационная политика реализуются через движение интенсивных потоков сообщений (семантически и эстетически оформленных смыслов, зашифрованных во множестве знаковых систем). Эти потоки движутся, как по кровеносным сосудам, по множеству информационных каналов. Это и есть национальное информационное пространство — сложная структура, каждый элемент которой выполняет свою функцию (газета — одну, телевидение или театр — другую). Очевидно также, что в 90-е гг. информационное пространство, выстроенное в советский период, было разрушено почти до основания. Сейчас его надо строить заново, разрабатывать доктрину и проект, но об этом даже речи нет. Государство озабочено потоками материи (особенно денег) и энергии, но о социодинамике информации как будто забыли. Невидимая рука рынка все устроит! Если и заходит разговор на эту тему, то больше об Интернете для сельских школ или о запрете на цензуру.

Коротко, в качестве примеров, коснемся главных задач государства и их исполнения.

5. Государство прежде всего обязано обеспечить свое выживание — ради страны (как пилот лайнера — ради пассажиров).

Уже Макиавелли определил, что власть держится на силе и согласии. Значит, «Государь» должен непрерывно вести особую работу по завоеванию и удержанию активного благожелательного согласия подданных. Вебер развил понятие легитимности как условия устойчивости власти. Это совсем не то же самое, что ее законность, т. е. легальность (наши политики в массовом порядке путают эти разные вещи, не всегда по незнанию). Формально законная власть еще должна приобрести легитимность. Это — проблема модерна, который заменил религию как легитимирующую силу идеологией. В отличие от религии, которая опирается на Откровение, идеология маскируется под науку и апеллирует к научной картине мира.

Антонио Грамши создал учение о культурной гегемонии — положение, при котором государство обеспечило себе благожелательное и активное согласие граждан. Гегемония опирается на «культурное ядро» общества, которое включает в себя совокупность представлений о мире и человеке, добре и зле, множество символов и образов, традиций и предрассудков, знаний и опыта. Гегемония — не застывшее, однажды достигнутое состояние, а динамичный, непрерывный процесс. Ее надо непрерывно обновлять и завоевывать.

Завоевать гегемонию — не значит изречь истину, которая совершила бы переворот в сознании. Это «огромное количество книг, брошюр, журнальных и газетных статей, разговоров и споров, которые без конца повторяются и в своей гигантской совокупности образуют то длительное усилие, из которого рождается коллективная воля определенной степени однородности, той степени, которая необходима, чтобы получилось действие, координированное и одновременное во времени и географическом пространстве».

Что же мы видели в Российской империи, СССР и видим сейчас? Тот же эссенциализм. Как только гегемония худо-бедно достигнута, власть считает ее неизменной сущностью «нашего народа». Вместо ее постоянного воспроизводства уповают на свой имидж, увеличение пенсий, страх перед «оранжевыми» или административный ресурс на выборах. Никаких размышлений о стратегии укрепления легитимности, никаких интенсивных потоков информации. Никого даже не интересует, какая социокультурная группа является главным субъектом легитимизации в современном обществе.

А ведь это интеллигенция! Именно создание и распространение идеологий, установление или подрыв гегемонии того или иного политического порядка — главный смысл существования интеллигенции в современном обществе. Но как поступили с ней реформаторы? З.Т. Голенкова, которая с 90-х гг. изучает изменения в структуре российского общества, пишет (в 1998 г.): «Ситуация сложилась таким образом, что мы “потеряли” средний класс интеллектуалов и интеллигенции (так называемый новый средний класс) и получили средний класс предпринимателей (старый средний класс)».2

Вот формулировка социолога (2004): «Раскол постсоветской интеллигенции на небольшую по численности богатую “верхушку” и массы полунищих бюджетников давно привлекает внимание специалистов и простых граждан как одно из наиболее драматичных проявлений социального неравенства в современной России. Есть все основания видеть в нем проявление острой социальной несправедливости и источник социального напряжения в противостоянии “богатые-бедные”»3

К 2005 г. вывод социологов стал вполне определенным: «Экономические реформы, проводимые в России, выдвинули на первый план комплекс проблем, связанных с изменением положения отдельных групп и слоев населения… Этот деструктивный процесс особенно коснулся изменения социального статуса российской интеллигенции, остро ощутившей все негативные последствия экономического кризиса».4

Возник латентный конфликт власти с интеллигенцией, а значит, кризис легитимности будет углубляться, и результаты выборов лишь на время маскируют этот процесс.

6. Реформа поставила целью демонтаж и замену всех больших советских систем. Самым первым объектом демонтажа стал народ (нация). Выполнение политической задачи «разборки» советского народа привело к повреждению или разрушению многих связей, соединявших граждан в народ. Эта операция велась в двух планах — как ослабление и разрушение ядра советской гражданской нации, русского народа, и как разрушение системы межэтнического общежития. Альтернативной матрицы для сборки народа (нации), адекватной по силе и разнообразию связей, создано не было. Никакой программы нациестроительства государство не выработало до сих пор. Разделение народа становится привычным фактом — разведенные реформой части общества уже осознали наличие между ними пропасти.

В результате дезинтеграции народа сразу же началась деградация внутренних связей каждой отдельной общности (профессиональной, культурной, возрастной). При демонтаже народа была утрачена скрепляющая его система связей «горизонтального товарищества», которые пронизывали все общности — и как часть их «внутреннего скелета», и как каналы их связей с другими общностями.

Непосредственной причиной распада или «переформатирования» государства и бывает исчезновение народа, слом или эрозия механизма, воспроизводящего те связи, которые соединяют людей и их малые группы в народ. Часто этот процесс бывает и предпосылкой поражения в войне или гражданской войны между частями рассыпающегося народа. При распаде народа страна и государство слабеют с необъяснимой скоростью и становятся добычей внешних сил.

Пока народ не будет вновь собран и вновь не обретет надличностные память, разум и волю, не может быть выхода из этого кризиса. Не кризис это, а Смута, особая национальная болезнь, которая нефтедолларами не лечится.

Эта сборка (нациестроительство) — приоритетная обязанность государства, или оппозиции. Но ни та, ни другая части политической системы нынешней России к выполнению этой задачи не готовы. Романтические представления об этносах и народах, которые культивирует политическая элита, неадекватны структуре и уровню этой задачи. Чтобы подойти к ней, требуется информационная и организационная база, возникновение интеллектуального сообщества научного типа. Пока что государство эту ношу на себя не берет и с трудом поддерживает неустойчивое равновесие в сфере этничности и национальных отношений.

7. Обязанность государства — строить, воспроизводить, ремонтировать и обновлять общество, особую большую систему со сложной структурой и динамикой. Это — иной тип общности, нежели народ и нация. Общество как система может быть повреждено или даже демонтировано.

Одна из главных причин глубины кризиса заключается в том, что в России произошла глубокая дезинтеграция общества. Этот процесс был запущен перестройкой и реформами 90-х гг., маховик его был раскручен в политических целях — как способ демонтажа советского общества. Но остановить этот маховик после 2000 г. не удалось (если такая задача вообще была осознана и поставлена).

В обзоре 90-х гг. сказано: «Трансформационные процессы изменили прежнюю конфигурацию социально-классовой структуры общества, количественное соотношение рабочих, служащих, интеллигенции, крестьян, а также их роль… Хуже всех пришлось представителям прежних средних слоев, которые были весьма многочисленны, хотя и гетерогенны: профессионалы с высшим образованием, руководители среднего звена, служащие, высококвалифицированные рабочие. Большая их часть обеднела и стремительно падает вниз, незначительная доля богатеет и уверенно движется к вершине социальной пирамиды…

Коренным образом изменились принципы социальной стратификации общества, оно стало структурироваться по новым для России основаниям… Исследования подтверждают, что существует тесная связь между расцветом высшего слоя, “новых русских” с их социокультурной маргинальностью, и репродукцией социальной нищеты, криминала, слабости правового государства».5

Прежде всего демонтажу были подвергнуты профессиональные общности, игравшие ключевую роль в поддержании политического порядка. Для советского строя таковыми были, например, промышленные рабочие («рабочий класс»), интеллигенция, офицерство. После 1991 г. сразу были ослаблены и во многих случаях ликвидированы многие механизмы, сплачивающие людей в общности, сверху донизу.

Самосознание социокультурных общностей разрушалось в ходе кампании, которую вполне можно назвать информационно-психологической войной. В большом обзоре 2010 г. сказано: «В тот период развенчивались не только партия и идеология. В ходе “реформирования” отечественного социума советского человека убедили в том, что он живет в обществе тотальной лжи. Родная армия, “на самом деле” — сборище пьяниц, садистов и ворья, наши врачи, по меньшей мере, непрофессионалы, а по большей — просто вредители и убийцы, учителя — ретрограды и садисты, рабочие — пьяницы и лентяи, крестьяне — лентяи и пьяницы. Советское общество и советские люди описывались в терминах социальной тератологии — парадигмы социального уродства, которая, якобы, адекватно отображает реалии… Происходила массированная дискредитация профессиональных сообществ, обессмысливание деятельности профессионалов».6

***

Приведенные выше отдельные, хотя и важные, проблемы — всего лишь примеры. Их можно множить без конца, они прибывают ежедневно. В этом наша беда, к которой неизвестно как подобраться. За последние 25-30 лет сформировалась политическая и культурная элита, из мышления которой как будто вынули некоторые чипы. Вызрел и стал действенным какой-то дефект нашей великой культуры. Похоже, иссяк ресурс холистического мироощущения русского космизма, но не успела сложиться культура аналитического системного мышления. Люди, принимающие государственные решения, сузили свои горизонты до минимума срезов реальности, как бывает в моменты катастрофы: спастись сегодня, а завтра — будь что будет. Большие проблемы с зонами неопределенности сознание просто отбрасывает, они не вмещаются в гештальт наших начальников.

В таком состоянии наши реформаторы разгромили сложные системы, выстроенные за предыдущие три века, и не выстроили ничего, что могло бы взять на себя выполнение тех функций, с которыми все же справлялись прежние системы. И не только не выстроили, но даже и не поняли, какую роль играли те системы и что надо строить.

Чтобы оценить глубину регресса в проектировании систем, формирующих мировоззрение и вообще духовную сферу России, достаточно вникнуть в замысел переделки российской школы, даже не касаясь социальной стороны этого дела. Невозможно даже представить себе, чтобы где-то в кабинете за одним столом собрались руководители государства, министры, ученые и педагоги, чтобы спокойно, внятно и ответственно обсудить смысл и риски этой реформы. Все группы, которые должны были бы высказаться на этом воображаемом совещании, неспособны к такому разговору.

Но — никакой реакции, никакого объяснения и ободряющего слова.

ЕСТЬ ТАКОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ,

7.04.2012

что из всех векторов политической активности именно левопатриотический выглядит самым заторможенным — я говорю о когорте молодых. Старики — это все же декорация спектакля, уже сходящего со сцены. Блокировка этого направления — общая беда, без него вся система оказывается вырожденной и недееспособной. Только это «разумно советское» течение совмещает ценности справедливости, свободы и развития с гражданским национализмом, а значит, может вести диалог почти со всеми другими «субкультурами». Если оно недееспособно, все остальные повисают в воздухе, система крутится на холостом ходу.

Такая заторможенность тем более странна, что именно в этой общности выросли и действуют довольно много молодых предпринимателей производственно-технологического типа, относительно менее аномичного и криминализованного, чем в других общностях. Они и могли бы стать «активом» сборки общества, у них есть и кое-какие средства для создания зародышей организованных политических движений. Почему же так слабы их притязания? Ведь в блогах и на форумах они демонстрируют и ум, и здравый смысл, и даже страсть. А посмотришь — все, вплоть до маргинальных сект, уже подали заявки на регистрации своих партий, а с этого фронта — ничего.

Будь организационная база (скажем, десяток региональных партий, создавших коалицию), в Сети вполне можно было бы собрать виртуальный институт кризисного обществоведения, который дал бы доступную объяснительную модель для населения трудоспособного возраста, а также начал «обстрел» власти очередями манифестов по главным вопросам национальной повестки дня.

Какие психологические блоки дезактивируют мотивацию этой общности?

ПОДВЕДЕМ ПЕРВЫЙ ПРОМЕЖУТОЧНЫЙ ИТОГ

8.04.2012

По-моему, массив комментариев дает основание для ряда суждений по общим вопросам. Кто-то со многим не согласится, но это неизбежно. Тотализирующего учения типа марксизма сейчас нет и пока быть не может — все и везде в поиске и сомневаются почти во всем. Это общий кризис картины мира имировоззренческой основы. У нас в XX в. изменения были очень быстрыми, и мы оказались более «открыты» такому кризису. Это нам дорого обходится, но, может быть, как-то вознаградится.

У каждого свой личный опыт и своя модель, через которую он этот опыт утрясает. Каждый в них верит, и нет желания эти инструменты другу друга ломать. Но мягко заронить сомнения — допустимо и нужно, для этого мы и выговариваемся друг другу на этих форумах. Так что выскажу кое-какие мысли, навеянные всей совокупностью реплик.

1. За последние полвека обществоведение сделало большие успехи — кое в чем, но важном для нас. Результат — технологии (в том числе «оружие»). Игнорировать это изменение глупо. Яркие факты — ликвидация СССР без бомб и ракет, «оранжевые» революции со смехотворными затратами, превращение образованных и умных советских людей в овец, которых «можно резать или стричь», ликвидация крепких арабских режимов без всяких разумных требований и оснований недовольства — с очевидной для каждого «повстанца» перспективой погружения его страны и его близких в нищету и дикость и пр. Эти примеры можно множить.

Совокупность реплик показывает, что наше рыхлое сообщество предпочитает все стоящее за этими явлениями знание игнорировать и пользоваться своим обыденным сознанием и обрывками формул, полученных на занятиях «научного коммунизма» или «истории ВКП(б)». И ведь это сообщество принадлежит к категории самых рассудительных и думающих, из тех, что я встречал. Вряд ли от меня ускользнула заметная группа принципиально высшего качества — я в этом кипящем слое варюсь. Значит, не надо надеяться, что кто-то где-то думает за нас. Ниоткуда не свалятся к нам Маркс-Энгельс-Ленин-Сталин. А если бы свалились, поспешили бы обратно.

2. Очень многие постулаты, из которых исходят товарищи, полностью противоречат тем положениям, на которых стоят современные представления. Не идеалы (они у нас, конечно, лучше всех иных), а «инженерное знание» об обществе и общностях. Но это значит, что если мы с такой квалификацией возьмемся вести какие-то группы наших сограждан в социальный бой, всех их положат, как англичане с пулеметами суданцев (в 1898 г. под Хартумом отряд англичан, вооруженный шестью пулеметами «Максим», уничтожил 11 тыс. воинов-махдистов, потеряв со своей стороны убитыми 21 человека).

Когда я говорил о создании партий, имел в виду прежде всего партию как школу и как лабораторию. Сейчас нам не то чтобы революционный класс собрать, а создать бы информационную базу (язык, образы, меру, каналы связи), чтобы возникли зародыши общностей. Практически все они за 25 лет демонтированы — рабочие, интеллигенция, офицерство. Мало-мальски соединены люди в госаппарате и в преступном мире, эти две общности уже и сравнимы по силе. Для прозябания на грани жизни и смерти еще хватает связей культуры и каких-то домотканых лохмотьев.

Речь именно об утрате системных качеств, а так — люди бродят, автомобили ползут, кто-то в робе, кто-то в очках или с погонами… Даже есть министры и бунтовщики.

3. Задача, которую все смутно изложили, очень сложна — снова создать сплоченное справедливое общество с большим потенциалом развития и без мещанской тупости норм позднего СССР. В чем сложность? В том, что большая часть образованных и умелых людей сдвигаются к социал-дарвинизму (если ослабевает тоталитарная идеократия, а она вырождается быстро). Даже если таких людей 10-15 %, они побеждают остальное «мирное население», которое само не может организоваться. В позднем СССР интеллигенция составляла 30 % населения, из них половина была «энергичных», остальные примыкали к «мирному населению» и своей политической функции не выполняли.

А сейчас почти всю молодежь пропускают через «вузы». Знаний не так уж много, но идеологическая промывка эффективна. Даже крайне просоветские выражаются штампами из полученных курсов. Они и не знают, что «говорят прозой».

Мы видим, что какое-то время справедливые общества держатся на харизме вождей и первых трех поколений чекистов и «правдистов». Каддафи просто засыпал всех своих бедуинов нефтедолларами — и что? От Лукашенко молодые и продвинутые бегут, чтобы «защищать Беларусь» извне. И это понятно. Пока что его опора — простонародье. Но память «лихих девяностых» уже перестает работать, и легитимность его квазисоветского режима иссякает, как это было и в СССР. То же самое наблюдается на Кубе — хотя всем очевидно, что их сбросят с уровня постиндустриальной (во многих отношениях) страны на уровень Гондураса, да еще и примерно накажут.

Я уверен, что эта слабость — следствие романтических, идеалистических представлений о человеке и обществе. Справедливости, чистой совести и безопасности желают минимум 95 % населения (почти все с какими-то личными отклонениями, а без них — никак). Но незнание «общества, в котором живем» и тупое неуважение к «личным отклонениям» отталкивают массу людей — и они равнодушно смотрят на уничтожение главных ценностей.

4. Почему заговорили о партиях? Они — не какой-то магический инструмент. Но это — ставшая доступной и сравнительно простой форма организации для той деятельности, которая необходима. Тут говорили, что и школу, и лабораторию можно организовать просто в Интернете. Я сомневаюсь (с 1999 г. года сижу в интернет-форумах — они для этого не годятся). Партия — аналог предприятия. Попробуйте наладить какое-нибудь производство просто на общности идеалов. Не получится. Необходимы организация, социальные нормы и санкции, информационная система, требующая ресурсов. Существующие институты по многим причинам противятся обновлению их сложившейся системы знания и познания — трудно расставаться с привычными взглядами. В принципе, некоторое число партий могли бы заняться этим, и как «опытные образцы» предлагать новые объяснительные модели и тексты типа манифестов. Я думаю, что это привлекло бы людей, особенно молодежь.

Но, видимо, надо в течение еще одного цикла «наращивать слой почвы» в свободных дискуссиях, где можно, в основном — в Интернете. А там и какие-нибудь новые социальные формы организации появятся. Черт с ними, с партиями. Видно, что нет для этой работы свободных людей и денег им на прокорм.

Караван все равно будет идти вперед.

НА НЕЯСНО ВЫРАЖЕННЫЕ ВОПРОСЫ — ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ОТВЕТЫ

20.04.2012

Спрашивали, какие распространенные представления я считаю неверными. Я ответил слишком коротко, сейчас расширю.

Многие считают, что те люди, которые мельтешат перед нашими глазами, и есть «субъекты исторического процесса» («социальные акторы»). Если так, то задача — овладеть их сознанием, внушить им наши благородные идеи и повести к Добру. Иногда даже поминают Минина и Пожарского, которые так и сделали.

Я же мягко намекал, что эти люди — всего лишь население, слабо структурированная масса. В ней нет общностей, которые могут быть «социальными акторами» — кроме работников госаппарата и организованной преступности.

Почему мы этого не замечаем? Да просто за последние 300 лет привыкли к тому, что население структурировано и организовано в общности, сплоченные многими скрепами. Привыкли и считали, что такая организация населения — результат действия природных или божественных сил. Это ошибка. Сборка и сплочение этих общностей — результат кропотливого труда, множества культурных и социальных программ, проб и ошибок, изобретений и открытий.

В позднем СССР произошел срыв: государство и общество не справились с задачей воспроизводства и модернизации всей этой структуры в быстро меняющихся условиях. Этим воспользовались антисоциальные общности в союзе с внешним противником — и СССР рухнул. Для укрепления своего положения и безопасного изъятия национального достояния общности-победители продолжили демонтаж и советского народа, и советского общества — и довели до состояния, в котором само существование страны стало проблематичным.

Соответственно, я писал, что первой задачей сейчас стала сборка «зародышей», которые бы выработали мировоззренческую матрицу для штамповки культурного профиля людей, соединяющихся в общности. В этом «Живом Журнале» (ЖЖ) главные смыслы такой матрицы мы понимаем, в основном, приемлемо близким образом.

Это сейчас и есть, на мой взгляд, ответ на вопрос «что делать?» Думаю, именно этим сейчас будут в срочном порядке заниматься мозговые центры и СМИ реформаторов, с помощью государства. Для этого прекрасным материалом (почти полуфабрикатом) послужит электорат Прохорова.

Судя по совокупности комментариев, наш контингент этому не верит и такую задачу на себя не берет. Но четко объяснить свои резоны как-то не хотят.

Значит имеют по этому вопросу свое мнение, не совпадающее с моим. Ничего не поделаешь, продолжим наши пути, обмениваясь полезной информацией.

ОБОЗНАЧИМ ГЛАВНЫЕ СГУСТКИ МИРОВОЗЗРЕНИЯ, ВОКРУГ КОТОРЫХ,

22.04.2012

скорее всего, будут собираться общности. Как эти общности разойдутся по обе стороны главной линии фронта?

1. Думаю, главное разделение пройдет в сфере «представлений о человеке», между приверженцами разных «антропологических моделей». Грубо говоря, для одних «человек человеку — волк», для других «человек человеку — брат». На это надстраивается практически все остальное.

Поскольку слоев в этой надстройке много, люди в большинстве своем разделяются не на «чистые типы», а на размытые группы с разными профилями взглядов. Скажем, предприниматель — искренний православный, хочет быть справедливым, любит человечество, но вынужден в условиях конкуренции кое-где иногда поступать по-волчьи, и какие-то нормы этих отношений входят в привычку. Непрерывная рефлексия и самоанализ невозможны, времени и сил не хватит. Куда он сдвинется в критических обстоятельствах — заранее сказать нельзя. Но описать «чистые типы» полезно, это людям в решающие моменты сколько-то поможет.

2. Будет лучше, если общности тех, кто определился и наметил векторы своего дрейфа в критических обстоятельствах, определятся и консолидируются — возьмут в руки флаг. Можно сказать, наденут форму; вспомним, что участие в боевых действиях без формы есть нарушение конвенций. Конечно, появятся партизаны, но лучше, чтобы главные силы были регулярными — меньше травм для мирного населения. Флаг и более или менее внятное кредо позволяют вести переговоры, находить компромисс, а в худшем случае — заменить ковровые бомбежки прицельными.

3. Если верить социологии, большинство населения по главному критерию (п. 1) сдвинуто к типу «человек советский» в состоянии развития. Эта масса, мне кажется, имеет три сгустка (в каждом можно увидеть ядра, способные к развитию):

— люди, ностальгирующие по советскому строю, считающие несвоевременным его критический анализ и модернизацию его мировоззренческой основы; это, в основном, приверженцы ортодоксальной советской идеологии, слегка прикрытой «советским» марксизмом;

— люди, которые подвергали и подвергают советский строй критическому анализу с целью выработать мировоззренческую основу и технологии для сдвига постсоветского общества в коридор «нового советского проекта» как необходимого условия жизни страны и народа (точнее, многих стран и культур); большинство этих людей уже в конце 80-х или самом начале 90-х гг. отвергли доктрину перестройки и реформы; однако весьма велика и доля тех, кто сохранил идеалы демократии и либерализма, но отверг практику реформаторов, признав советский строй потенциально более демократическим и справедливым;

— люди, которые под давлением новой идеологии и социального бедствия отшатнулись от «надстройки» советского строя и прильнули к учениям (религиозным, культурным и этническим), амбивалентным по отношению к главному критерию; они могут стать и союзниками первых двух общностей, и их активными противниками — зависит от многих факторов. Это, видимо, самая массовая категория: это и люди, принявшие религиозную картину мира (при том, что очень влиятельные силы подталкивают Церкви к антисоветизму), это и националисты (которые усиленно склоняют к этнонационализму), а также те, кто попал под влияние криминальной субкультуры.

В принципе, превращение всех этих рыхлых масс в политические и даже социокультурные общности требует разработки их кредо и представлений о будущем. Надо бы этот процесс ускорить. Сейчас началась лихорадочная активность по консолидации православных как антисоветской общности, хотя по всем признакам она должна была бы сближаться с «советскими» — ведь видимые альтернативы организации земной жизни явно противоречат системе христианских норм. Но при всех дрейфах есть точки невозврата, так что потом договориться в мирных условиях становится почти невозможно.

О том меньшинстве, которое сплачивается на платформе «человек человеку — волк» и охотно заявляет свое кредо, пока говорить не будем. Но с уверенностью можно сказать, что по мере оформления массы их противников как политической силы у них начнется «отток персонала». Все-таки, участь волка печальна и перспективы неблагоприятны.

ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО «МАЙСКИХ ТЕЗИСОВ»

12.05.2012

1. Как показывает опыт, ни ЖЖ, ни продвинутые форумы в Интернете механизмом «сборки» дееспособных в политическом отношении общностей служить не могут. Но они создают «среду», в которой такие общности могут зарождаться, а в случае особой удачи производят «сырье» или даже «полуфабрикат».

Я на особую удачу не надеюсь, а по мере сил буду создавать «среду», излагая гипотезы или полученное знание, которое считаю полезным для этого дела. Так получилось, что мне пришлось 40 лет около этого знания топтаться, а теперь оно складывается в систему. На подробное обоснование, и тем более на полемику, времени у меня нет. Кто хочет — примет мои суждения к сведению.

2. В нынешнем состоянии (мышление, знание и навыки) нашего населения оно не может повлиять на ход событий в РФ. Конкретнее, оно не может заставить правящую верхушку изменить политический курс хотя бы в такой степени, чтобы перевести процессы деградации из лавинообразных в линейные. Это дало бы шанс на сдвиг к преобладанию процессов выздоровления и регенерации. Без давления «снизу» правящая верхушка и не может так изменить политический курс (да и вряд ли знает, что и как делать — она не может «преобразиться» без этого давления, знание и воля должны «перетекать» в нее из сгустков знания и воли в самом населении).

3. Общности, которые будут служить такими «сгустками», не должны быть большими, до массовых движений далеко. Обрастать людьми эти сгустки начнут уже в процессе деятельности («давления»), а первая стадия этой деятельности — создание языка для осознания реальности данного исторического момента. Не момента Маркса, Ленина или Сталина, а здесь и сейчас. Это этап «теоретической борьбы» (Энгельс), а Бурдье говорит о подготовке «когнитивного бунта», который предшествует политическому действию. Не надо для этого ни с полицией драться, ни здоровье губить голодовками. Бунт без «когнитивного бунта» — составляющая деградации.

4. Многие уповают на магическую силу чувств (недовольства) и заклинаний («идеологии»). Но мы же видим, что массовое недовольство само по себе не только не превращается в политический проект, но и легко канализируется на ложные цели. Зло, которое мобилизует людей на политическое действие, должно быть «создано» специальными культурными действиями, тогда его образ и становится частью сплачивающей идеологии.

5. Последние полгода мы наблюдаем всплеск недовольства разного типа, и надо было бы начать эту «теоретическую борьбу». Во всяком случае, в форме изучения происходящих событий. Вот, например, важный факт: с декабря по апрель изменился социальный состав митингов, вроде бы собираемых теми же политиками. Социологи, которые эти митинги изучали, собрали полезную информацию, ее надо обобщить и обдумать.

НАШИ РЕЛИКТЫ СОВЕТСКОГО СОЗНАНИЯ

13.05.2012

Эта болезненная тема встала в начале 90-х, когда вырабатывалась идеология КПРФ. Тогда мало кто мог выразить эту проблему в ясных современных понятиях. Те «продвинутые», кто могли, находились по «другую сторону баррикады». Я понятиями и концепциями не владел (даже о Грамши еще не слышал) и объяснялся кустарным способом, «на языке родных осин». В результате довольно быстро возник конфликт с «профессорами научного коммунизма», которые остались по нашу сторону баррикады. При всем уважении к этой их позиции, приходилось с ними спорить, потому что они, по моим расчетам, загоняли левую оппозицию в когнитивный тупик. Это было видно не из теории, а из массива эмпирических данных.

Меня перестали печатать, я перестал спорить и обижать уважаемых людей и даже признал, что лучше их не трогать — это им только вредило, пусть делают то, что могут. Но в Интернете читатели и собеседники — уже в основном нового поколения. А проблема осталась. Думаю, что о ней можно и надо говорить, раны будут не слишком глубоки. Речь вот о чем.

Русская революция и большие советские программы, начатые до 50-х гг. (включая войну), были совершены людьми конкретного и редкостного культурно-исторического типа, в мировоззрении и культуре которого произошел синтез структур традиционного общества (православия, космизма, общинного коммунизма и пр.) с модерном (Просвещением, равенством и системным мышлением). Традиционные представления о человеке и обществе были усилены идеологией. Все мы неверно оценивали устойчивость и изменчивость культурных и духовных структур. Люди и их общности в 60-80-е гг. быстро изменялись, сами того не осознавая. Они говорили на привычном языке советских понятий, а чувствовали уже по-иному. Поэтому и была принята «на ура» перестройка Горбачева, которая, в свою очередь, резко усилила расщепление сознания и «дала язык чувствам». Общество погрузилось в двоемыслие (устояли колхозники и менее образованные люди).

В 90-е гг. сформировался необычный культурный тип — человек с парадоксальным, по выражению социолога Тощенко, «сознанием-кентавром». Он не принимает нынешний режим и тоскует по советским принципам жизнеустройства — и в то же время отвергает глубинные советские структуры, на которых это жизнеустройство стояло.

А что же мы, кто пытается мысленно освоить эту реальность и выработать проект ее исправления? Мы берем те слова и жесты этого кентавра, которые выражают его «советские» архетипы, и создаем идеализированный образ человека, приверженного идеалам справедливости и солидарности, но обманутого и обобранного Горбачевым, Ельциным, Путиным и т. д. Надо, мол, только дать этому человеку обновленную идеологию, и он горы свернет.

В нас жив укорененный в советском обществоведении эссенциализм — вера в наличие у «нашего человека» неизменных культурных и духовных сущностей, которые надо лишь разбудить и активизировать магическим словом. Мы это слово пока что не нашли, но скоро найдем. Общаясь с нашими левопатриотическими идеологами, вынужден признать, что они практически все мыслят в духе такого эссенциализма. Потому-то двадцать лет и не велось никакой работы в сфере мировоззрения, а искались магические слова. Печально, что и в Белоруссии, где для такой работы имелись благоприятные политические условия, она не велась. Да что говорить, на Кубе то же самое.

Выскажу неприятную и обидную гипотезу. Но перед глазами много примеров. Похоже, что изживание этого расщепления сознания эффективнее происходит с «перегибанием палки»: многие молодые люди, с энтузиазмом окунувшись в либерально-демократическую антисоветскую утопию, глубоко ее пережили и рационально укрепили свои «советские архетипы». Это не значит, что они в социальном плане отвергли нынешний порядок (например, бросили свое предпринимательство и пр.). Но это — кадры проекта возвращения России на траекторию, по которой прошел СССР. Без ностальгии и фундаментализма, без утопии имитировать старые порядки. Я думаю, что таких «вернувшихся» будет все больше и больше, хотя наши ортодоксы их старательно отгоняют.

В общем, это лишь один из срезов целой системы причин, по которым не удастся ни создать партию по старым шаблонам, ни выработать идеологию на основе советской, ни использовать эстетику раннего СССР — хотя все это надо знать и понимать, как это работало.

И стоит задуматься, почему уже почти полвека как стали угасать и угасли компартии — почти везде, где они не успели срастись с государственной властью. Их язык перестал отвечать структуре сознания, и их программы стали похожи на религии, в которые уже не верят ни священники, ни прихожане. Такие религии долго живут, выполняя другие важные функции. Поэтому и священники, и прихожане выполняют необходимые ритуалы. А компартии съежились до небольших сект, которые поддерживают на случай бедствия. Они, как считается, сохраняют тайное знание о солидарном переживании катастроф.

ПЕССИМИСТИЧЕСКАЯ ГИПОТЕЗА

18.05.2012

Во многих комментариях явно, и еще во многих неявно, высказывалась мысль, что наше спасение — в восстановлении нравственности, выработанной на основе православия. Более того, многие убеждены, что дело даже не в нравственности, а в вере, в восстановлении религиозной картины мира и мистической связи личности с Богом (в основном, в лоне православия, но это детали — вопрос ставится более общий).

Эта стратегическая мысль пока не снижается на уровень практических задач — например, выработки социальных и культурных механизмов восстановления религиозной картины мира в индустриальном (и частично постиндустриальном) обществе; обращении в веру массы людей, в нескольких поколениях воспитанных образованием, основанным на научной (секулярной) картине мира. Это задачи очевидно очень сложные, а без их решения вся эта доктрина выродится просто в попытку создания секты, причем секты отшельников.

Но в данный момент речь идет не о практическом выполнении этих задач, надо сначала окинуть взглядом наше и прилегающее пространство — с точки зрения этой доктрины. Вот что я вижу и высказываю в качестве гипотезы.

Религиозная вера понесла большие потери при наступлении Просвещения и промышленной цивилизации. Однако инерция мировоззрения и, особенно, нравственности, корнями уходивших в религиозную рациональность, оказалась очень велика. Они прижились и на почве научной картины мира, и выполняли важную социальную и культурную роль.

Скажу даже, хотя это многих возмутит, что жизнь религиозной нравственности была продлена благодаря русской революции и СССР. Советский проект (представление о благой жизни) вырабатывался, а Советский Союз строился людьми, которые находились в состоянии религиозного подъема. В разных формах многие мыслители Запада, современники русской революции, высказывали такое утверждение: Запад того времени был безрелигиозен, Советская Россия — глубоко религиозна. Дж. Кейнс, работавший в 20-е гг. в России, писал: «Ленинизм — странная комбинация двух вещей, которые европейцы на протяжении нескольких столетий помещают в разных уголках своей души, — религии и бизнеса». Позже немецкий историк В. Шубарт в книге «Европа и душа Востока» (1938) писал: «Дефицит религиозности даже в религиозных системах — признак современной Европы. Религиозность в материалистической системе — признак советской России».

Уже говорилось, что в ходе индустриализации и урбанизации СССР погрузился в мировоззренческий кризис — унаследованные от традиционного общества крестьянской России идеократические ценности и нравственность не удалось облечь в новые слова и образы и передать послевоенным поколениям. СССР рухнул потому, что православная этика большинства населения, прикрытая «тонкой пленкой европейских идей» (Ортега-и-Гассет), исчерпала свой потенциал — требовалась подпитка новыми интеллектуальными и эстетическими инструментами, а она была недостаточна.

Ведь мощное (даже безумное) наступление на христианскую идею равенства (в карикатурном образе «уравниловки»), начатое в 70-е гг. в интеллигенции и охватившее «широкие народные массы», делегитимировало главные основания советского строя. Социальный порядок постсоветской России — торжествующее безбожное мракобесие. Размеры социального «дна», т. е. общности совершенно обездоленных, в середине 2000-х гг. достигало 15-17 млн человек, но благополучная половина населения вообще этого не видела. Еще в 1989-1990 гг., когда начали выезжать на Запад, нас поражало даже не столько зрелище бездомных и нищих, сколько абсолютное равнодушие благополучных. Но мы сами через 5-7 лет провалились гораздо глубже. А кого сейчас волнует безысходное бедствие деревни?

Церковь окормляет души людей строго по «госстандарту» — готовит к неизбежной встрече со смертью, отпускает огрехи, примиряет с земными печалями. Проблему дехристианизации социального порядка она не затрагивает.

Есть ли надежда, что «заграница нам поможет?» У меня такой надежды нет, тамошние мыслители (из консерваторов) еще с 1989 г. предупреждали: «Если СССР падет, то Запад оскотинится». Тогда это туманное предвидение понималось в политическом смысле, свидетельством стала, как полагали, «война в Заливе» и характер празднования «победы».

Но это были цветочки. Запад оскотинился в том смысле, что произошла его глубокая и почти молниеносная дехристианизация, причем синхронная с похоронами Просвещения. Универсальные ценности и нормы как корова языком слизнула. От гражданского общества остались рожки да ножки, социал-демократы выполняют жестокие неолиберальные программы, двухпартийная система называется «ambi-dextra» — «двоеправая».

К чему я клоню? К тому, что кризис всеобщий, и он пока на подъеме. Все хорошие и даже сомнительные идеи нам надо собирать и фиксировать, не заводя свары. И в то же время не придавать нашим, даже любимым, идеям ранг панацеи. Надо стабилизировать сознание, чтобы остаться на плаву, но надо пытаться охватить мысленно всю большую систему этого кризиса, вертеть ее в уме, чтобы найти слабые места. Какой-то одной ниточки, за которую следует потянуть, мы не найдем, надо будет растаскивать этот клубок за много ниточек.

Понятно, что среди нас много товарищей излишне возбужденных, нельзя их подзуживать и подкалывать, у нас всех глаза чем-то застит. Нам придется думать, разговаривать, а потом и действовать среди плевков, воплей и стонов. Надо надевать какие-то психологические защиты — «другого населения у нас нет».

О ПЕРЕДАЧЕ «ГРАЖДАНИН ГОРДОН»

25.05.2012

Не ожидал, что она вызовет такой интерес. Я и ехать не хотел, так как был болен, но уломали. Зато с большим интересом просмотрел полемику. По сути я противник «оранжевых», но о сути речи не было, а в тактике дискуссии они оказались сильнее. Это было неожиданно, в том числе для самого Гордона (у него был явный заказ их «зарыть», а что он сам думает — неизвестно).

В общем, «наша» троица «антиоранжевых» постоянно попадала в глупое положение, и «враги» это сразу использовали с видом наивных «простых людей». Таково мое мнение, а уж поклонники этой троицы могут оставаться при своем.

В конце Гордон дал мне слово, и я очень кратко высказал такие тезисы:

1. К сожалению, обе стороны тщательно обходили суть нынешнего момента (чуть не брякнул «суть времени»). Все свели к честным выборам, а это лишь повод выразить недовольство.

2. Здесь ситуация новая и сложная. Я зачитал цитату (в ЖЖ привожу ее несколько шире).

В выводах доклада «Двадцать лет реформ глазами россиян» (Институт социологии РАН, 2011) сказано: «В первую очередь… стоит упомянуть чувство стыда за нынешнее состояние своей страны. Стыд за страну… связан с отрицанием сложившегося в России “порядка вещей”, “правил игры” и т. п., которые представляются людям не просто несправедливыми, но и позорными… Новой тенденцией последних лет является то, что если еще пять лет назад наблюдалась отчетливая концентрация испытывающих соответствующие чувства людей в низкодоходной группе, то сейчас они достаточно равномерно распределены по всем группам общества, выделенным с учетом их среднедушевых доходов. Это значит, что если тогда эти чувства вытекали прежде всего из недовольства своей индивидуальной ситуацией, то сейчас — это следствие несовпадения реальности с социокультурными нормами, широко распространенными во всех слоях россиян, что также говорит об идущих процессах делегитимизации власти».

Таким образом, чувство стыда и несправедливости теперь «равномерно распределено по всем группам общества»! Это кризис, который неминуемо ведет к изменениям.

3. Второй важный сдвиг в структуре общества состоял в том, что на общественную арену вышло совершенно новое поколение — первое постсоветское и постимперское поколение. Оно представляет собой новый культурно-исторический тип, который мы почти не знаем.

На людей этого поколения возлагаются надежды — они уже лишены дефектов советского сознания, уже не тронуты либеральной утопией перестройки, их миновала контузия «лихих девяностых» и их мозги еще не успела промыть «реформированная школа». Этот «креативный класс» недоволен, и важно, куда он качнется. Выборы давали возможность начать серьезный диалог.

4. Власть вместо трудного диалога пошла по простому пути, который загнал в ловушку, — организовала столкновение двух частей этого поколения: Поклонная гора против Болотной площади. «На нас идут оранжевые собаки».

Это фундаментальная ошибка, которая нам дорого обойдется.

Это вызвало негодование С.Е. Кургиняна, а затем — скандал с оппонентами, и он ушел. Все это в итоге и вырезали…

КОММЕНТАРИИ ПРОЯСНЯЮТ СОЗНАНИЕ,

1.06.2012

а я возвращаю мое проясненное сознание товарищам комментаторам

Все мы прошли, проходим или будем проходить грустный завершающий период инерционной иллюзии, унаследованной от православия, советского строя и русской классической литературы. Это иллюзия «нашего» человека как соборной личности и, соответственно, «нашего» общества как солидарного. Эти представления были реалистичными еще в 50-60-е гг., но понемногу становились неадекватными — и общество, и человек менялись.

Если бы государство и политически активная часть общества это понимали и нарабатывали бы рациональное знание, они нужным образом меняли бы язык и социальные формы бытия — и советский строй продолжил бы существование без особых кризисов и даже с блеском. Люди и не замечали бы обновления — предание сохранялось бы.

Так не вышло: нарастало неосознанное недовольство, затем инакомыслие, затем враждебность — под уже изъеденной скорлупой официальной идеологии. Массы апатично приняли свержение СССР альянсом предателей, воров и внешних врагов — и хлебнули горя. Они сохранили многое от соборной личности и солидарного общества, на этом и продержались. Но вернуться к советскому соборному мировоззрению не смогут и не захотят. Это так грустно, что большинство наших собеседников этого признавать не желают.

Между тем, процесс это всемирный. Запад первым его испытал — и стал «вымирать», если бы не питался людьми из «отсталых культур». Как говорят его мыслители, мир стал «обезбоженным», и всеобщая мировоззренческая матрица распалась. Мы продержались еще полвека на советской матрице (немцы лет 15 — на матрице фашизма, бедняги). Китайцы ломают голову, лихорадочно ищут в своей культуре и под микроскопом изучают нашу перестройку.

В этих условиях, даже если бы все СМИ РФ бросились укреплять остатки наших соборных связей, успеха не было бы. На очень редкий изуродованный каркас, что у нас остался, уже наросли разделяющие нас субкультуры. Общество (и народы) распались на множество групп, тусовок, сект, «движений» — как во время Реформации в Европе. Почитайте «СОЦИС» о разделении молодежи на группировки.

Если так, то пытаться сочинить тотализирующее учение, вроде марксизма-ленинизма, глупо; возникнет лишь секта, причем небольшая. Даже собрать в катакомбах «нашу» общность на обновленной основе будет вредно, если она поставит целью рано или поздно «загнать» всех под свои знамена — она отторгнет людей.

Я считаю, что единственный вектор (путей больше) — это, укрепляя и очищая сохранившиеся общие практически у всех основы солидарности, собирая на обновленной основе «нашу» общность, создавать язык и организационные связи диалога с другими субкультурами и группами. За исключением антагонистов, которых не так уж много (это некоторые категории уголовников и «наймиты Госдепа»).

Лозунг «те, кто поют не с нами, те против нас» не катит.

Конечно, будут споры об индикаторах и критериях классификации, но пока до этого не дошло, и в нашем разговоре слишком многие комментаторы скатываются в «черно-белую» систему координат.

А кроме того, принимают аналитические рассуждения (т. е. беспристрастные) за враждебные. Это уж никуда не годится — позор советской системе образования!

Сейчас достоверное рациональное знание для нас важнее, чем революционные эмоции и завывания на митинге.

НОВЫЙ ЗАХОД, БОЛЕЕ ПРОЗРАЧНЫЙ

4.06.2012

Если комменты отражают восприятие всего состава читателей, то сделаю заход, абстрагируясь от «Болотной-Поклонной» и подобных эмоциональных деталей.

Вот начало темы, которую я намеревался поставить. В начале 90-х гг. мы пытались определить, какой общественный строй возникает. Я поначалу называл его «советский строй, в котором наверх поднялось дно». Потом, по мере искоренения остатков «советского», я составил такую модель, навеянную американскими фильмами: «город, в котором власть захватила банда». Эта модель открыта развитию — банда организует себе «защитный пояс», оплачивает помощников, налаживает порядок и пр., а какие-то герои вступают в борьбу, поначалу при скептической пассивности обывателей и т. д. В СССР был снят хороший фильм-аналог «Никто не хотел умирать».

Главный вопрос таков: возможна ли организация обывателей? К началу 2000 г. стал проглядывать фундаментальный фактор — демонтаж народа как субъекта исторического процесса. Это был тяжелый вывод, тем более что политика государства в этом плане никакого оптимизма не вызывала (и не вызывает) — оно оказалось еще менее дееспособно, чем позднее советское.

Я стал читать социологическую литературу. Монблан фактов в ней рос, объяснения пока были несвязными. На Западе начали осторожно говорить о признаках «исчезновения общества». Это ведь тоже система, которая может развалиться из-за социальных и культурных изменений, а может быть и демонтирована. Эти предчувствия появились уже в начале XX в. (дискуссия Вебера с Зиммелем о грядущем постиндустриализме).

Пошли работы об «исчезновении предприятия» — технология все расписала, и социальные связи между работниками стали не нужны. Предприятие утратило свою главную функцию — не производство пиджаков и телефонов, а воспроизводство социальных групп. Для собственников предприятие стало лишь источником денег, и буржуазия превратилась в «новых кочевников», инвестиции и заводы двигаются по всему миру за деньгами, «деньги — родина безродных». Исчезают группы («классы» и пр.), общество теряет структуру и тоже исчезает, «безродные» со своими деньгами сращиваются с уголовным миром — господствует «союз париев верха и париев низа».

Еще в 1990 г. на Западе мыслители (особенно из старых консерваторов и простонародья) надеялись на СССР с его трудовыми коллективами и предприятиями-общинами. Не вышло. «Безродные» его уничтожили, советский культурно-исторический тип в городе сник, а вдохнуть в него новую жизнь Суслов (в свое время) не сумел.

К 2010 г. российские социологи маленькими мазками, но создали великолепную картину дезинтеграции нашего общества — по всем главным общностям. Несколько социологов вникли в западные теоретические (туманные) разработки и дали ценные наметки для нашего анализа. Но дальше дело не пошло — замолчали, будто кто-то их напугал. Или сами испугались своих неизбежных выводов.

Власть игнорирует эту проблему жестко и тотально. Вероятно, правильно делает, ввиду отсутствия теории и моделей, ищет пути ускользнуть от чудовища (как, впрочем, и на Западе). Жаль. По моим расчетам, у нас осталось достаточно культурного материала, чтобы овладеть этой реальностью, если бы государство не было временщиком.

Я уже далек от политики, но для молодежи вижу спасение в решении самой срочной задачи — запустить процесс новой сборки социокультурных общностей некриминального типа. Пусть они поначалу будут разными, но связанными в сеть, хотя бы редкую. Теории и идеологии будут дорабатываться в ходе достраивания их познавательных и социальных структур.

Но эта работа будет идти в не очень благоприятных условиях — без ресурсов, но и без драконовского давления государства. Может быть, для некоторых продвинутых — и в катакомбах. Но главное, это не будет равномерным стационарным процессом, ростки не взойдут по всему полю. Нужны зародыши, центры кристаллизации. Когда они появятся, к ним и потянутся молекулярные массы.

Нетерпимость, вера в догмы и любовь к собственным идеям появлению таких зародышей сильно мешают. В ЖЖ я и пытался маленькими порциями давать полезные для этой работы сведения.

УСЛОЖНИМ НАШИ ПРЕКРАСНЫЕ МОДЕЛИ

18.06.2012

Большинство здесь склоняется к тому, что желаемый образ будущего — социализм. Считается, что это нечто определенное. А вот Чапаев не мог ответить на гораздо более простой вопрос: он за кого — за большевиков али за коммунистов? Я, говорит, за Интернационал! А Фурманов его потом спрашивает: за Второй или за Третий?

А уж социализмов — пруд пруди. Я думаю, здесь у нас мечтают о социализме типа советского, только «с человеческим лицом», чтоб репрессий не было, геронтократии и прочих неудобств. Дальше лезть в эти дебри боязно. Но я сделаю пару шагов, а там посмотрим. Начну шагать по опушке, потом мелкими шажками.

Во-первых, в СССР «социализм» был самоназванием, вроде как сейчас «капитализм» или «либерализм». Это чтобы не пугать нежную западную интеллигенцию с ее социалистическими мечтами. «Социализм» — это та самая «тонкая пленка европейских идей» (Ортега-и-Гассет), которую пришлось натянуть на «архаический крестьянский коммунизм» (Вебер). У нас о социализме мечтали меньшевики и даже либералы, но их сожрали после Октября. Сразу покатились к коммунизму, и тот факт, что его удалось соединить с Просвещением и модернизировать, надо считать почти чудом. Это высшее достижение нашей общественной мысли и культуры.

Возникла конструкция-кентавр, очень сложная. Основа — традиционное общество-семья с мироощущением крестьянского коммунизма, а надстройка — модерн Просвещения с утопией постиндустриального социализма. Обе части — мощные и на подъеме. Пока они были в братском союзе, кентавр был великолепен — и в войне, и в науке, и в спорте с искусством, и в общем предчувствии счастья. Но век этому творению был отмерен короткий.

Общество-семья — это очень жесткая конструкция. Она требует единства и взаимной любви, а также мудрого и справедливого отца-государства. Мало того, отца-государства, который берет на себя крест карателя, с неизбежными невинными жертвами. В 30-е гг. тех, кто нарушил завет «единства и любви», послали на плаху. А они «искали пути», забегали вперед или уходили в стороны. Но, думаю, если бы их не вырезали, прихватив кучу невинных, конструкция-кентавр не пережила бы и ВОВ. А она пережила, начав деградировать «эволюционно» после войны. И уже Сталин не помог бы, холодная война такого соединяющего эффекта, как танки Гитлера и Хатынь с Бабьим Яром, не оказывала.

Урбанизация и образование резко ослабили основу и ее самосознание, и шаг за шагом усиливали сознание модерна и постмодерна города. Город сдвигался от коммунизма к социализму — все более и более «цивилизованному». Начиная со «стиляг», отвергались принципы общества-семьи с его уравнительством и патернализмом. Следующее поколение номенклатуры и художественной (вообще — гуманитарной) интеллигенции считало себя «обделенным» и стало ненавидеть крестьянский коммунизм. За ними потянулась и остальная интеллигенция. Это противоречие не было осмыслено, рационализовано и смягчено, в результате уже при Горбачеве пришедшие к власти «элиты» стали громить общество-семью (и даже его родителей-крестьян) с поразившей весь мир жестокостью.

Какой же социализм можно устроить на этом пепелище? Это и есть главный вопрос. И уйти от него нельзя, потому что тот «капитализм», что тут устроили, — система нежизнеспособная.

Я думаю, что отталкиваясь от этого образа, можно сформулировать несколько разумных и возможных сценариев — и желательных или приемлемых, и пессимистических. Думаю также, что рано или поздно хаос утрясется в порядок, который соединит в новой конфигурации многое от общества-семьи, от модерна и от постиндустриального социализма.

Просто восстановить советский социализм не получится. Быстро возникнут те же трещины, что и в СССР, — это видно и по Беларуси, хотя ее положение и смягчает союз с Россией.

ВОЗНИКАЕТ ТАКАЯ ГИПОТЕЗА (ХОТЕЛОСЬ БЫ В НЕЙ ОШИБИТЬСЯ)

22.09.2012

К ней подтолкнули комментарии, в которых практически все игнорировали сам вопрос: есть ли у реформаторов шанс устроить приемлемый образ жизни одной половине населения, превратив другую половину населения в деградирующее и угасающее «нацменьшинство», вроде аборигенов Австралии? Ведь если такой шанс маячит, то, имея в руках власть, собственность, школу и СМИ, это «креативное господствующее меньшинство» сможет достаточно долго доминировать над всей массой. Мало кто устоит перед соблазном поймать этот шанс, а идеалы без религиозных догм оказались беззащитными перед современными культурными технологиями.

Во всяком случае, хороших средств защитить идеалы солидарности против соблазнов самими же идеалами не предложено. Вилли Брандт признал, что социал-демократия таких средств не нашла — немцы уже в 70-е гг. отошли от своей былой культуры солидарности. Поэтому никакие отраслевые забастовки не могут победить — система имеет ресурсы, чтобы выдержать убытки. Мы провалились с «реальным социализмом». Кубу ждет смена поколений, и прогноз здесь неопределенный. Китай еще опирается на ресурс крестьянского коммунизма и коллективную память.

Я был на большой конференции обществоведов, большинство участников из советского поколения, а молодые — симпатизирующие. Все доклады крутились вокруг наших вопросов — как бы «восстановить атмосферу достойной жизни». В целом — детский лепет, рассуждения типа «надо бы то, надо бы это…». Все это — поверх реальности.

Если этот культурный сдвиг, который вошел в кооперативное взаимодействие очень разных культур, продлится долго (это и есть гипотеза), то надо разрабатывать долгосрочную программу, прогнозируя состояниесознания хоть в паре поколений. Для этого надо организоваться как сообщество, вроде тайных обществ Китая, которые и вырабатывали философию революции начала XX в. (как выражался Сунь Ятсен, только эти общества отверженных «сохранили сокровище национализма», которое отбросила интеллигенция).

Если же есть надежда на скорые политические изменения, надо вести срочную разработку дискурса, логики, художественных средств. Вот почему хотелось бы взвесить шансы попасть в тот или иной коридор. А пока мы вынуждены действовать поодиночке — кто что умеет.

НАЧНЕМ ПОМАЛЕНЬКУ УЧЕБНЫЙ ГОД

5.09.2012

Думаю, между делом хорошо бы кратко разбирать мелкие казусы. Вот сообщение и комментарий:

http://lenta.ru/news/2012/09/03/payment/

Красноярский суд обязал местного оператора электричек «Краспригород» выплатить пассажиру 7,5 тыс. руб. за физические и нравственные страдания в электричке. Об этом сообщается в пресс-релизе суда.

Пассажир сел в электричку «Кемчуг — Красноярск». Она состояла из четырех вагонов. В то же время, состав должен был состоять из восьми вагонов. Их число было сокращено, т. к. компания «Краспригород» за день до предусмотренного по графику срока перешла на зимнее расписание движения электричек. В результате вагоны были переполнены, а многие не смогли зайти в электричку. Суд постановил, что железнодорожный оператор оказал пассажиру некачественную услугу. В пресс-релизе говорится, что гражданину «отдавили ноги», а женщина пожилого возраста ткнула его в ногу гвоздем от картины, которую везла с собой.

Кроме того, пассажир был вынужден слушать ругательные слова от тех, кто находился в вагоне и от тех, кто не смог в него сесть. Его сильно сдавили, и ему «было тяжело дышать», отмечается в сообщении суда. Суд установил, что пассажир испытывал нравственные страдания и после поездки: около месяца он якобы находился в раздраженном состоянии, что повлияло на распорядок дня и нарушило его сон.

Компенсации пассажирам за плохие условия перевозки в России крайне редки. Намного чаще операторы железнодорожного транспорта выплачивают клиентам пени за опоздания поездов. Так, в середине июля компания «Аэроэкспресс» (оператор московских поездов, идущих до аэропортов) выплатила пассажирам почти полмиллиона рублей компенсаций за сбой в графике движения составов. Компенсации также регулярно выплачивает РЖД за задержки скоростных поездов «Аллегро» и «Сапсан».

Вот что скажу на это я.

Экономия на комфорте — это остаток советского строя. Электрички убыточны, в РФ в 2000 г. плата за проезд компенсировала только 21 % расходов по содержанию и эксплуатации пригородных поездов, подняв этот уровень только до 43 % в 2009 г. В полностью рыночных условиях эта система существовать не может.

Истец и судья с помощью закона требуют этот советский остаток уничтожить — и тогда еще треть граждан будут отрезаны от услуг электричек. То же самое сейчас началось в здравоохранении — заставят платить пациентов, и сразу не станет очередей в поликлиники и больницы — так прямо и говорят законодатели. Очередей не станет, так как сразу процентов 40 перестанут обращаться к врачам, будут лечиться отварами и быстренько убираться в мир иной.

Разве это трудно понять?

ЛОГИКА РАССУЖДЕНИЙ ОБ ЭЛЕКТРИЧКЕ

10.09.2012

Вернемся к эпизоду с электричкой в Красноярске. Пришел поезд из четырех вагонов вместо восьми. Была давка, пассажиру наступили на ногу и укололи гвоздем, торчащим из рамы картины, которую везла какая-то дама. Он подал в суд иск на ОАО «РЖД». Суд удовлетворил иск на 7,5 тыс. руб. Народ в инете это одобрил. Я — нет, и коротко изложил доводы. Их, похоже, не приняли. Добавляю.

Мы живем в «переходный период». Остатки советского уклада уничтожают постепенно — и люди никак не хотят понять, на установление какого порядка они пассивно дали согласие. Они до сих пор уверены, что живут в государстве, которое обязано о них заботиться. Они не просто отвергают, но знать не хотят основной принцип рыночной экономики — свободы контракта. Продавец называет свою цену, он в этом свободен. А ты свободен покупать или не покупать услугу. Продавец не должен «входить в твое положение».

Чего бы добился истец, получив свои 7,5 тыс., в чистой модели прав и обязанностей? ОАО (открытое акционерное общество!), поклонившись судье, должно было бы тут же купить еще 4 вагона (может быть, даже первого класса) и повысить цену билета в три раза. Чтобы обеспечить европейские нормативы по комфорту.

Пока что электричка — социальная услуга. Билеты окупают 41 % издержек (2009 г.). Это — остаток советского уклада. Судиться с РЖД — явление уклада именно рыночного («продавец меня обманул»).

Тут беда в том, что товарищи поддерживают истца, не отдавая себе отчета, что тем самым поддерживают изживание остатков советского уклада и разрыв того компромисса, который имеется между властью, бизнесом и населением. Этот компромисс деградирует, но зачем ускорять процесс? Некоторые считают (особенно троцкисты на Западе), что нам надо скорее искоренить остатки советских отношений и готовиться к пролетарской революции. Эту мысль можно обсудить, но нельзя действовать бессознательно и смешивать несовместимое. Или мы стараемся сохранить остатки советских структур как «семена», которые потом оживим, — или уж плюнуть на эти недобитки и начать классовую войну! Я считаю, что в такой войне мы никогда не победим. Глупо делать врагами большинство систем, которые под коркой коррупции и риторики остались советскими.

Подчеркну, что важен не сам инцидент, а его трактовка в сообществе людей, которые анализируют реальность и вырабатывают адекватную ей идеологию (это все мы, которые рассуждают). Логика рассуждений сторонников таких исков типична для целого класса конфликтов. Напомню два аналогичных случая.

1. Вот, например, сообщение из Томской области. Губернатор В. Кресс обратился к гражданам: «Поставьте в своих квартирах счетчики. Я на собственном опыте убедился, что за тепло мне выставляют счет в 2 раза больше, чем я его потребил на самом деле. Фактическое потребление горячей и холодной воды по счетчику получается в 1,5-2 раза ниже, чем по нормативу».

Не будем говорить здесь о том, что ни технически, ни экономически установить во всех квартирах счетчики тепла невозможно. Не может быть речи даже о том, чтобы снабдить такими счетчиками многоквартирные жилые дома, а не то что отдельные квартиры. Губернатор путает счетчик горячей воды со счетчиком тепла. Одно дело измерить объем вылитой из трубы воды, и совсем другое — измерить количество тепла, излученного батареями отопления. Технически эта задача еще не решена, приборы очень несовершенны и дороги.

Но главное не в этом. Горячая вода вытекает из прохудившихся труб где-то вне дома, и при нынешней уравнительной системе оплаты ущерб от этих потерь раскладывается на всех граждан поровну (хотя и собранных таким образом денег не хватает для ремонта труб).

При помощи счетчика губернатор убедился, что не вся горячая вода, за которую он платил, доходила до его квартиры! Он призывает и других граждан в этом убедиться — и не платить за тепло даже ту плату, что с них требует «Томскэнерго». Каков будет результат, если граждане последуют призывам губернатора?

Результат очевиден заранее. Предприятие «Томскэнерго», которое и сегодня не имеет денег на ремонт теплосетей, получив по счетчикам только половину нынешней суммы, будет объявлено банкротом и ликвидировано. Будут уволены и те ремонтники, что сегодня устраняют аварии, и катастрофа резко приблизится. И В. Кресс с его сэкономленными 50 рублями останется зимой в нетопленой квартире. Он не хочет оплачивать работу изношенной системы, которая по пути к его квартире теряет часть горячей воды, — а другой, неизношенной системы нынешняя власть создать не в состоянии. И на месте предприятия «Томскэнерго», которое уничтожит губернатор и его последователи своими счетчиками, никакого другого предприятия с новенькими трубами не появится!

И это — установка правительства! На коллегии Госстроя его глава Н. Кошман заявил: «Жители должны платить только за то, что получают, а если теплосеть должна нести тепло, то это ее ответственность» (РИА «Новости», 3 апреля 2003). Государство отказывается приводить в порядок теплоснабжение как целое, как систему, но и жителям предлагается не поддерживать это целое, а платить только за полученный продукт. Съев желуди, не думай о дубе!

2. А вот требования шахтеров Кузбасса во время забастовок 1989 г. Они выступали за предоставление шахтам экономической самостоятельности — хотя при рынке все эти шахты были бы нерентабельны. Вот тезисы доклада с этими требованиями:

«О программе действий рабочих комитетов, направленных на ускорение экономической реформы. Содоклад члена регионального совета рабочих комитетов М.Б. Кислюка.

Для победы революции (а реформа — революция) необходима способность рабочего движения к смелым, решительным действиям. Совет рабочих комитетов считает необходимым:

1. Производственным объединениям по добыче угля перевести до 1 января 1990 года все шахты и разрезы на полную экономическую самостоятельность в соответствии с Законом о государственном предприятии (объединении)…

2. Кемеровскому облисполкому совместно с заинтересованными предприятиями и организациями начать разработку технико-экономического обоснования превращения Кемеровской области в свободную экономическую зону…

4. Средствам массовой информации, ученым, прогрессивным ИТР, рабочим комитетам, общественным организациям Кузбасса необходимо провести энергичную разъяснительную работу в трудовых коллективах с целью добровольного и сознательного перехода коллективов на полную самостоятельность.

Совет рабочих комитетов считает, что самостоятельность предприятий — не самоцель, а средство проведения политической и экономической реформы нашего общества. Активная торговля предприятий, в том числе с другими странами, заполнит товарами пустующие полки магазинов, избавит кузбассовцев от унизительных очередей».

Как могли этим тезисам аплодировать множество образованных людей, а вскоре после этого выбрать М.Б. Кислюка губернатором Кемеровской области! Какая может быть полная самостоятельность дотационных шахт, какая активная торговля с другими странами! Кажется невероятным, что этому бреду люди могли всерьез верить.

ВОТ СООБЩЕНИЕ О ТЕМЕ

6.09.2012

Началось общественное обсуждение проекта порядка и условий предоставления платных медицинских услуг пациентам государственных поликлиник и больниц. Проект подготовлен Министерством здравоохранения и социального развития и должен быть утвержден постановлением Правительства до конца текущего года.

Ректор Академии народного хозяйства и госслужбы при Президенте РФ В. May изложил свои представления о том, как надо вести модернизацию здравоохранения в России («Ведомости». 27.07.2012).

На кого рассчитана его «модернизация»? Тезис May: «Стремление не экономить на здоровье растет по мере повышения экономического благосостояния и общей культуры общества… По мере роста благосостояния и образования ценность человеческой жизни неуклонно возрастает».

Вот она, новая антропология хозяев России. Ценность человеческой жизни возрастает по мере роста благосостояния больного! В этом и есть суть предлагаемой модернизации здравоохранения. Жизнь состоятельного человека намного ценнее жизни среднего гражданина, который с трудом дотягивает до получки. Значит, и спасение этих двух разных жизней должно быть организовано по-разному.

Приоритет государственной политики, согласно May, таков: «Государство должно сосредоточить внимание на создании медицинских учреждений и школ, способных конкурировать на глобальном рынке. Критерием успешности клиники должно быть… количество иностранных пациентов, желающих в этой клинике лечиться и, соответственно, готовых платить за это свои деньги. Такие учреждения надо создавать, стимулируя приток в них платежеспособного спроса и отечественных пациентов.

Этот подход можно считать элитарным, противоречащим принципам социальной справедливости. Однако на практике именно элитные учреждения могут становиться локомотивами, стимулирующими поднятие общего уровня медицины в стране».

May предлагает изъять из национальной системы здравоохранения России лучшие клиники и медицинские центры и сделать их частью глобального рынка платных услуг. То, что останется, будет прозябать на медные пятаки пациентов: «Массовое здравоохранение с простыми случаями заболеваний вполне может быть предметом частных расходов семей (или частного медицинского страхования)».

Вот аналогичное выступление в РБК daily (24.08.2012 07:54), автор — Александр Элинсон, член экспертного совета по здравоохранению комитета Совета Федерации по социальной политике:

«Бесплатные лечебные учреждения сейчас перегружены пациентами, они испытывают острый недостаток квалифицированного персонала, диагностической и терапевтической техники, лекарств. В то же время частные клиники готовы работать с более мощным потоком пациентов, чем есть сейчас. Уровень сервиса и скорость обслуживания в частных клиниках на порядок выше, кроме того, частные клиники ведут активную кадровую политику… Партнерство государства с частными клиниками позволит решить целый комплекс проблем. Прежде всего в бесплатных учреждениях сократятся очереди. Далее, приток пациентов в частные клиники стимулирует развитие рынка платной медицины».

В среде врачей обсуждение этого проекта идет давно. Вот пара сообщений с форума травматологов после 9-го съезда травматологов-ортопедов России, состоявшегося в Саратове в сентябре 2010 г.7:

Отправитель: Александр Петрушин 26 сентябрь 2010, 16:25.

«Нет ничего удивительного в нынешнем состоянии дел в травматологии, ортопедии и медицине в целом. Реализуется реформа здравоохранения, направленная на полную его коммерциализацию. Одномоментно это сделать невозможно, поэтому процесс разделен на несколько этапов. Этап первый — разделение медицинских учреждений на муниципальные, региональные и федеральные /выполнен/.

Этап второй — резкое сокращение коечного фонда и объемов /госзаказа/ муниципальных учреждений. В идеале — сокращение до участковых служб и врачей общей практики, но не думаю, что это удастся реализовать. Оставление за муниципальными учреждениями возможности оказания лишь неотложной помощи. Одновременно частично решается вопрос кадрового дефицита по схеме — нет коек и объемов — нет ставок — не нужны кадры. Данный этап реализуется в настоящее время.

Этап третий — создание искусственных очередей на плановое лечение и обследование в региональных лечебных учреждениях /ведь их коечный фонд никто увеличивать не собирается/ и принуждение пациентов к обращению за платной помощью, где очередей нет или они не так значительны.

Впоследствии, думаю, на базе ОФОМС [областной фонд ОМС] или без него создадутся частные страховые компании, которые и будут заниматься оплатой плановой медицинской помощи за счет средств пациентов. Бесплатная медицина канет в Лету вслед за прочими, так называемыми, завоеваниями Октября.

Несмотря на создаваемые условия, мы, безусловно, выживем, но, как написано в книжке про Винни-Пуха, „это будет совсем другая история…“.»

Ему отвечают: «Вы один в один пересказали то, что мне рассказывали местные функционеры от здравоохранения разного уровня. Четвертый и пятый этапы будут, когда монстрам (Газпром, Роснефть, Альфа-группа и пр.) отдадут на откуп стационарное лечение по-дорогому: кардиология, ортопедия, онкология, нейрохирургия, оставив муниципальные больницы для бедных с минимальным набором возможностей лечения и минимальными затратами. Мы выживем и даже заработаем, только как-то совестно лишать специализированной помощи около 70 % населения России».

Вот еще:

«Добьет существующую государственную систему новый закон об ОМС, в котором предполагается участие в оказании помощи по ОМС коммерческих медицинских организаций. Принцип, я думаю, будет следующий: допустим услуга по ОМС стоит 150 р. (консультация), а в частной организации она стоит 300 р. Пациент оплачивает в кассу 150 р., а остальные 150 оплачивает страховая компания. Таким образом, поток пациентов в частные структуры увеличится, а в государственные — уменьшится. Это будет еще один гвоздь в крышку гроба».

Вообще, интересных сообщений много.

УТОЧНИМ УСТАНОВКИ

9.09.2012

В части комментариев обсуждение одной из проблем здравоохранения сдвинулось к экономическим и техническим вопросам. Вот пара тезисов.

В. May пишет: «В России всегда доверяли государственному университету, но частному врачу».

Странные фантазии бывают у В. May. Когда это «всегда» в России доверяли частному врачу? И кто доверял, какой процент населения, чтобы представлять это «доверие» как всеобщую социальную норму? Объяснил бы ректор академии, почему же эти частные врачи, которым так доверяла Россия, мирились с таким высоким уровнем детской смертности — 425 умерших на 1 тыс. родившихся в 1897 г.? Ведь причины такой смертности были тривиальными, томографов не требовалось. Может, врачей просто не было или они были недоступны для большинства населения? И почему к середине 20-х гг., сразу после создания государственной системы здравоохранения, младенческая смертность снизилась так резко, что средняя ожидаемая продолжительность жизни сразу выросла на 12 лет (в Европейской части СССР)?

Трудно поверить, что человек, находящийся на посту ректора, не знает, что большинство жителей дореволюционной России не имело доступа к специализированной врачебной помощи просто потому, что она существовала лишь в крупных городах. В России не было той общности «частных врачей», которым население могло верить или не верить, сравнивая их с «государственными». А когда стала возникать сеть больниц, врачи в них были земскими, а не частными. Какой неряшливый тезис!

Как же видит В. May главные проблемы здравоохранения в нынешней России в среднесрочной перспективе? Предельно странно видит, он просто ставит читателя в тупик: «При обсуждении принципов функционирования и реформирования современного здравоохранения можно выделить две ключевые проблемы. Во-первых, быстро растущий интерес образованного человека к состоянию своего здоровья. Во-вторых, асимметрия информации».

Что это такое, господа знатоки народного хозяйства и госслужбы? Поначалу мелькает мысль: может, это издевательство? Население больно, иммунитет подорван стрессом, идет деградация остатков советского здравоохранения, огромное «социальное дно» лишилось доступа к медицинской помощи (нищие, бездомные и беспризорники не регистрируются по месту жительства и не имеют полиса). Выводы социологов ясны и понятны: «Боязнь потерять здоровье, невозможность получить медицинскую помощь даже при острой необходимости составляют основу жизненных страхов и опасений подавляющего большинства бедных» (2004).

Это — экзистенциальная проблема практически для всего населения, которое страдает при виде бедствия соотечественников и от своей беспомощности помочь им — а нам выдают какую-то муть насчет «растущего интереса образованного человека к здоровью» и «асимметрии информации». Какой откат в культуре!

ТЯЖЕЛЫЙ ВОПРОС. ВСЕ-ТАКИ НАДО ЕГО ХОТЬ ПОСТАВИТЬ

9.09.2012

Вся доктрина реформ, как она складывалась с конца 80-х, исходила из социал-дарвинистского представления о человеке. Верхушка реформаторов видела население СССР (и конкретно — русских) как популяцию, состоящую из двух качественно разных общностей, — «слабых» и «сильных». Это говорилось так открыто, что даже вышла серия книжек Б. Диденко («Хищная власть», «Хищная любовь» и пр.), в которых он развивал теорию, что человек произошел от двух разных, но близких видов животных, один из них — хищный. Люди-хищники стали властвовать над нравственными и работящими. Они были тягловой силой и одновременно кормом для хищной «элиты» — пока не создали цивилизацию. Теория ложная, но взятые из жизни иллюстрации привлекали.

Сейчас примерно такую же теорию (о «людях и люденах», «элоях и морлоках») развивает целое элитарное течение «постчеловечество» (в РФ вышли две книги, о которых мы говорили, есть сайты).

Но для нас важнее практическая доктрина, которая явно принята и реализуется. В мягкой форме она сводится к тому, что если популяцию «слабых» (а их большинство) сильно сократить, то остаточный «российский народ» станет конкурентоспособным, а с его нефтегазовым комплексом еще и богатым, и войдет в мировую элиту. Работников же надо завозить, как в Арабские Эмираты, из Юго-Восточной Азии. Они не пьют, покладисты, работают под контролем своих же менеджеров и т. д. Этот проект тоже не скрывается, даже входит в официальные программы («замещающая этническая миграция»). Это надо уже принять как факт нашей нынешней культуры и как элемент социокультурной структуры нашего общества. И речь тут не о богатых, они — группа маргинальная, а явление вышло на уровень социального (это видно здесь и по комментариям наших особо «интеллектуальных и креативных»).

Я и многие (думаю, большинство) отвергаем эту доктрину не по рациональным основаниям. Она видится как огромная подлость, неожиданная в нашем населении. Есть также предчувствие, что эта подлость не может пройти безнаказанно, и наказание ударит откуда-то по всем нам, кто ее попустил и допустил. Кроме того, хищники с их школой и СМИ индоктринируют большую часть наших детей и внуков, которых мы все еще пытаемся вырастить нравственными и работящими. Старики и даже молодые родители страдают от невозможности их защитить.

Судя по всему, мы подходим к точке равновесия — нерациональные доводы перестают приниматься половиной населения. Мол, сколько можно нам капать на мозги! Где рациональный расчет? Не лучше ли нам попытаться пробиться в слой хищников, хотя бы притворившись? И прочее.

В чем же вопрос? Не пора ли нам поработать над рациональным расчетом или хотя бы над логическим анализом? Я лично убежден, что доктрина хищников утопична и дело закончится крахом. Это показал и подъем из руин СССР, который мобилизовал руки и умы «слабых» и на время стал могучим, и крах фашистской утопии, и другие подобные примеры. Но, может, во мне бурлят «убеждения»? Надо бы «проиграть» вопрос цинично, по-инженерному. Обоснование обоих взаимоисключающих тезисов надо сделать ясным на материале именно нашего больного общества.

Сегрегация населения ведется теперь по всему ареалу капитализма, и положение нашего населения едва ли не самое уязвимое.

Нам надо организоваться для большой войны в рациональной сфере (типа национально-освободительной войны, а то и войны со «сверхчеловеками», хотя и не инопланетянами).

Конечно, отрицание с опорой на ценности гораздо легче и греет душу. Но это должно уйти внутрь, как на обычном фронте. Нужно создавать оружие рационального типа, как и в ВОВ — ненависть к «отребью человечества» и облет Москвы с иконой сыграли свою роль, но нужны были и танки, и реактивная артиллерия.

КРИТИЧЕСКАЯ ГИПОТЕЗА

19.11.2012

Многие в этом ЖЖ стараются себя убедить в том, что впереди перед нами не маячит неразрешимый ценностный конфликт вовсе не с «олигархами и коррупционерами», а внутри той общности, которую мы считаем своей. Это я пытался и так, и эдак сформулировать в гипотезах, которые лучше бы оказались ошибочными. Попробую в другой форме.

Во всех книжках об СССР я предлагал считать, что хозяйство СССР было устроено по типу «семьи», альтернативному типу «рынка». Достоинство хозяйства семьи в том, что в производство благ вовлекаются ресурсы «низкой интенсивности», даже «бросовые». Это давало очень большую прибавку продукта. Можно сказать, сама Россия встала на ноги с такими ресурсами (читайте Милова о русском пахаре). Но вести такое хозяйство можно только при довольно высоком уровне солидарности и уравниловки. Поэтому пахари держались за общину, а советский народ — за трудовые коллективы и патерналистское государство.

В 70-80-е гг. продвинутая энергичная часть общества все громче стала требовать «каждому по труду», кончилось это криком «Больше социализма! Больше справедливости!». Уравнительность превратили в пугало, которым стращают детей.

Мы, не желая признать нечто страшное, объясняем апатию общества при ликвидации СССР обманом, изменой и пр. А может быть, люди почувствовали, что им дается шанс? Риск, конечно, но приемлемый.

Кто производит больше продукта и притом высокого качества? Тот, кто получает для своей работы ресурсы с высоким КПД. Небольшие подтасовки в экономической теории и в идеологии — и примерно половина честных трудящихся начинают ратовать за «оплату по труду». А если победа в конкуренции (пусть даже пока на мировом рынке) становится делом чести, доблести и геройства, то система сдвигается к концентрации лучших ресурсов в части хозяйства, и их «разбавление» ресурсами низкой интенсивности становится затруднительным или вообще подавляется.

Соответственно, из экономики (и почти сразу из общества) выдавливается та часть населения, которая и использовала в народном хозяйстве ресурсы низкой интенсивности. Так и произошло сразу же с началом реформы.

Забросили половину пашни Нечерноземья. Перестали косить траву на сено. Свернули оленеводство на Севере, которым жили малые народы. Ликвидировали речной флот и производство простых лекарств, охранниками стали не старушки, а красавцы-парни, перестали ремонтировать старые дома и инженерные сети — речь идет лишь о «новом жилье улучшенной планировки».

Примерно половину населения отодвинули от «модерна и постмодерна». И это расслоение гораздо более фундаментально, чем расслоение между работягой и миллионером. Потому что нефтяник, получающий 40 тыс. руб., считает, что он получает «по труду», как и крестьянин, получающий 6 тыс. Семья распалась, и масштабы производства тоже неизбежно сократились. «Пенок» с нефти и газа надолго не хватит.

Но половину, производство которой свернули, пока что подкармливают за счет «передовых тружеников», отбирая часть их выгодного продукта. Эту подкормку будут сокращать постепенно.

Ну, и какова перспектива? Каковы будут установки «передовых тружеников»? Ведь теперь понятия хозяйства-семьи, общинности и пр. уже стали абстракцией для обеих частей. Будет уже очень трудно показать, что целостное народное хозяйство намного выгоднее, чем собирание «пенок». Я думаю, экономически это можно показать, но никто из наших патриотических экономистов этого делать не желает — они бредят высокотехнологичными укладами, а не распашкой тощих почв.

Таким образом, эта гипотеза более пессимистична, чем предыдущая. В той ставился только вопрос: сможет ли меньшинство организовать себе комфортную жизнь в России, вогнав в архаизацию и вымирание большинство? От ответов, в общем, уклонились.

А теперь речь идет не о меньшинстве, а о половине.

СООБРАЖЕНИЯ ПО ПОСЛЕДНЕЙ ГИПОТЕЗЕ

20.11.2012

Предельно упрощаем структуру общества, когда оно созреет в нынешнем «коридоре развития». Всех — 100 %.

А — «верхушка», включающая в себя 1 %, и обеспечивающий ее за страх и за совесть (пока не припечет) персонал. Всего в А — 10 %.

Б — «средний класс» из креативных белых воротничков и эффективных синих воротничков, всего — 40 %.

В — неконкурентоспособные работники серпа и молота, учащая, лечащая и утешающая их народная интеллигенция и т.п., тоже 40 %.

Г — горемыки, выдавленные из общества, «народ без корней», — 10 %.

Гипотеза предполагала, что вероятен конфликт между Б и В, который и позволит А продержаться на верху дольше, чем могут стерпеть высшие силы.

Теперь мне кажется, что как минимум правдоподобен другой, такой вариант.

1. Между А и Б существует культурный контакт, соседние слои перекрываются. Популяция Б модернизирована и имеет также культурный контакт с Западом. Здесь актуальны представления о неравенстве (в В они ослаблены, как были ослаблены у крестьян; в Г эти понятия неактуальны, они их уже презирают).

Потенциал ценностного конфликта между и по поводу именно неравенства, на мой взгляд, велик и открыт культурному воздействию.

Где может быть локализован этот конфликт, который будет трудно погасить? Думаю, в сфере здравоохранении — даже раньше, чем в образовании. Здравоохранение (теперь говорят «предоставление медицинских услуг») — самая идеологизированная, наряду с политэкономией, сфера деятельности. Здесь же будет и самое наглядное неравенство между А и Б. Иномарку купить легче, чем дорогое лечение, а недоступность лечения вызывает иррациональный страх (похуже страха смерти).

Что мы наблюдаем сегодня в России? Здравоохранение явно настраивается на обслуживание почти исключительно богатой части общества, составляющей меньшинство населения. Даже из благополучной группы Б значительная часть будет отодвинута. Более того, ослабление всей системы здравоохранения как отрасли сокращает возможность предоставить лучшее лечение даже элите. Систему деньгами не заменишь.

Вот примеры. Так, одним из важнейших классов заболеваний являются болезни костно-мышечной системы — от них страдают 18,3 млн человек (2010 г.); ежегодно диагноз этих заболеваний ставится еще почти 5 млн человек. Экономические потери огромны — и от утраты трудоспособности, и от больших затрат на лечение (23 % от расходов на лечение всех болезней). Но из всех зарегистрированных больных под диспансерным наблюдением находились 7,1 % (2005 г.), специализированная амбулаторная помощь была малодоступна.

Резко сократился охват населения профилактическими осмотрами, которые позволяли получить помощь стоматолога на ранней стадии болезни: в 2010 г. стоматологи осмотрели в порядке профилактики 12,3 % населения, а среди подростков и взрослых — 7,5 %. При этом оказалось, что из осмотренных подростков и взрослых 56,8 % уже нуждались в лечении. Фактически, более чем для 90 % населения старше 14 лет перестали применяться методы упреждения болезни. Согласно Государственному докладу о состоянии здоровья населения РФ в 2005 г., на тот момент свыше 80 % населения в возрасте 20-60 лет нуждалось в протезировании зубов. Однако ортопедическая стоматологическая помощь была доступна лишь 5-10 % населения страны.

С тех пор доступность этой помощи неуклонно снижается — цены на эти услуги обгоняют рост доходов. Численность лиц, получивших зубные протезы, еще в 1995 г. составила 3,18 млн человек, в 2000 г. — 2,6 млн и в 2010 г. — 1,86 млн человек.

Имплантация дефибрилляторов спасала бы в РФ жизнь 200 тыс. человек в год, но этих операций делают лишь 5 % от необходимых — по финансовым соображениям. По официальным данным (2010 г.), «в 2010 году в РФ медики в 108 клиниках всех уровней смогут оказать ортопедическую и травматологическую помощь 44734 больным» — это по всем видам ортопедической и травматологической помощи! А, например, эндопротезирование крупных суставов требуется ежегодно для 300 тыс. больных, но за год делалось, по данным 2005 г., 20 тыс. операций (6,7 % от потребности).

Как видим, современное лечение, даже не высокотехнологичное, доступно лишь небольшому меньшинству, практически — группе А и некоторой части группы Б. Это неравенство трудно разрядить компромиссами. Более того, зрелище этого неравенства, интенсивность которого растет сверху вниз, активизирует совесть в высших слоях и создает серьезную опасность легитимности всей этой социальной конструкции.

При этом активисты, которые занимаются «становлением зла» (создают в данной точке системы образ невыносимой несправедливости), в основном будут представителями Б и частично А. Именно они и будут готовить протесты и проекты в большой группе В, превращая ее из «класса в себе» в «класс для себя».

Таким образом, потенциальный конфликт между Б и В при умелом культурном воздействии может быть превращен в конфликт (Б и В) против А (в котором тоже заведутся диссиденты).

Это — даже без разработки доказательств того, что сброс производства на «посредственных» ресурсах и омертвление большого человеческого потенциала быстро окажется крайне невыгодным для целого, в том числе для и На мой взгляд, эти доказательства можно представить, но надо поработать.

О НЕЭФФЕКТИВНЫХ ВУЗАХ РОССИИ

2.12.2012

Прошла первая волна кампании Минобрнауки по выявлению «неэффективных вузов», пока что государственных. Дальше якобы будут решать — какие закрыть, какие перестроить или пристроить, в каких начальство сменить. Хозяин — барин. Вузы государственные, захочет власть — вообще все вузы закроет. Наши вузы, мол, неконкурентоспособны, учитесь в Гарварде. Что на это скажет население — неясно. Возможно, пока что ничего не скажет.

Так что о самой идее прополки вузов говорить не будем. Да она, может, и сама захлебнется: зачешется в другом месте — и забудут. Скажем не об идее, а о методе. За методом, пожалуй, больше важных идей проглядывает, чем за идеями. Лучше вскрывается мышление министров, их персонала, да и широкой публики. Идеи мимолетны, а мышление и метод — вещь серьезная, каменная.

Итак, Минобрнауки РФ взяло на себя функцию рейтингового агентства в сфере высшего образования, как будто оно какой-то «Мудис» на рынке образовательных услуг. Хорошо известно, какую роль сыграли такие агентства в финансовой сфере, раскручивая кризис 2008 г. А у нас инновация — банкротить вузы или хотя бы шантажировать их угрозой ликвидации. Тоже, наверное, бизнес перспективный.

Западная пресса много писала об «ошибочных и субъективных решениях по рейтингам», требовала от агентств «ответственности за ошибки в результате небрежности и намерения». Но разница в оценке банка и вуза очень велика: и входы банка («сырье»), и выходы («продукт») измеряются в одной количественной мере — деньгами. В вузе и вход, и выход, и преобразование «сырья» в «продукт» имеют сложную структуру, описываются большим числом неформализуемых понятий, а немногие измеримые параметры не преобразуются в индикаторы, позволяющие количественно оценить целевой продукт.

Тезис этот тяжеловесный, но все же разберем его, пройдя по главным пунктам того метода, который Минобрнауки применяет к вузам. Вот объяснения министра Д. Ливанова в интервью газете «Коммерсантъ», № 222 (5007), 23.11.2012.

1. Исходная установка Минобрнауки: «Мы все заинтересованы в том, чтобы неэффективных вузов не было».

Ректоры, преподаватели, студенты и общество в целом легко приняли эту установку, как нечто очевидное. На мой взгляд, именно это — самое страшное в нынешнем эпизоде. Все соглашаются (и даже «заинтересованы»), чтобы в России «не стало части вузов» — тех, которые какая-то комиссия Минобрнауки назвала «неэффективными». Точно так же согласились в свое время ликвидировать колхозно-совхозное сельское хозяйство — как «неэффективное». Потом — науку и т. д.

Но что означает термин эффективный (или, симметрично, неэффективный)? Министр не говорит, а публика не спрашивает. Все понимают этот термин в его обыденном смысле: неэффективный — значит плохонький, чего-то он нам недодает, чего нам как раз надо. Но обыденные слова нельзя применять в документах и заключениях, чреватых серьезными последствиями для людей или организаций. Министр был обязан точно определить, что подразумевается под словом «неэффективный» — не вообще, а в приложении к высшим учебным заведениям. Не дает определения, но утверждает, что существенная часть имеющихся в России государственных вузов должна быть ликвидирована — «мы все в этом заинтересованы».

Почему же он не дает определения — трудно, что ли, еще десяток фраз сказать? Не дает потому, что ни министр, ни публика и не могут ничего точно определить (и понять). Ликвидировать «заинтересованы», а кого и за что — представляют себе туманно. Слово «эффективный (или «неэффективный») — это размытый наукообразный термин (так называемое «слово-амеба»), он не содержит жесткого смысла. Множество смыслов, которые ему придадут по своему разумению разные люди (с разными интересами и целями), не только невозможно измерить, но о них нельзя будет даже договориться. Слово «эффективный» настолько неопределенно, что вполне можно только что уволенного со службы чиновника назвать эффективным — и нет способа это логически оспорить. Только что мы слышали: «Сердюков был эффективным министром обороны, это проявилось в ходе преобразований, которые он проводил в вооруженных силах», — сказал Медведев журналистам, комментируя отставку министра обороны.

Очнитесь, господа и товарищи! Не будьте такими безответственными. Фраза министра Д. Ливанова звучит вроде бы безобидно, но по своей логике она совершенно аналогична предложению типа: «мы все заинтересованы в том, чтобы ликвидировать плохих людей». За фразами такого типа кроется самый дикий произвол. Двадцать лет страну растаскивают и демонтируют под прикрытием таких туманных, не поддающихся точной интерпретации высказываний, — и многомиллионная российская интеллигенция это легко глотает. Какое неприглядное зрелище!

Из всего того, что наговорило в этом Великом походе Минобрнауки, ясно, что оно и не пыталось определить базовое понятие своей программы — эффективность. Соответственно, и речи не шло о том, чтобы установить критерий неэффективности (как нехватки эффективности). Как может Правительство позволять своим министрам публично демонстрировать такое самодурство! Ведь в Правительстве есть умные и честные, насколько это возможно, люди (я даже знаю такого человека) — как им не стыдно? Какой регресс политической и элементарной культуры!

Если подойти хоть чуть-чуть строго, эффективность — сложный показатель. Он представляет собой частное от деления двух величин: «эффект/затраты». И обе из этих величин в свою очередь трудно поддаются измерению. «Эффект» — это совокупность всех полезных (для кого-то — еще надо определить, для кого) следствий от предпринятых действий. В нашем случае эффект — это совокупная полезность деятельности или просто существования вуза. Минобрнауки не пытался перечислить даже главные из этих полезных следствий для России и, похоже, даже не подумал, что эта операция обязательна. Вероятно, и не знал. В Министерстве ведь не студенты работают, а министры.

Но и «затраты» — сущность сложная, в деньгах ее не измерить. Бывает, что эффект оказывается недостаточным для решения поставленной задачи, но эффективны ли были действия или нет — сразу сказать нельзя. Одно дело, когда для решения задачи не было предоставлено необходимых средств («патронов не подвезли»). Другое дело — если средства были разворованы или руководителем по какой-то причине (наверное, по доброте) был назначен дурак или неуч. Вывод об эффективности или неэффективности действий требует исследования (или следствия). Иногда вместо этого указывают на немногие стереотипные признаки и «наказывают виновных». Так часто бывает, если начальство вместо измерения эффекта и ресурсов начинает рассуждать об эффективности, маскируя реальные причины.

В общем, ликвидировать вуз по обвинению в его «неэффективности» — это примерно то же самое, что расстрелять человека по обвинению в преступлении, которое не предусмотрено в законе и которое нельзя определенно описать.

2. Второе сильное утверждение министра таково: «Из списка вузов, обладающих признаками неэффективности, никто выйти не может — он сформирован на основе объективного исследования о состоянии учебных заведений».

Начнем с первой части утверждения. Здесь говорится, что если подозреваемому вузу вынесен приговор («он неэффективен»!), то это приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Но г-н Ливанов сразу же начинает противоречить сам себе, по привычке этого не замечая. Корреспондент спрашивает, почему же «губернатор Кировской области… сумел доказать министерству важность двух вятских вузов, которые были признаны неэффективными. По его словам, вузы были из списка исключены».

Значит, может все-таки кое-кто «выйти из списка», несмотря на железную «объективность» приговора! Оказывается, целая «группа вузов» по природе своей не поддается объективной оценке и заведомо признается эффективной. Видимо, для Минобрнауки важнее субъективная оценка некоторых высокопоставленных персон, чем «объективное исследование». Бывает…

Но под этот весьма у нас обычный феномен Ливанов подводит целую теорию: «Первая группа состоит из вузов, которые нельзя отнести к неэффективным в силу специфики образовательных программ. Обычно это творческие учебные заведения, вузы с культурной направленностью, которые просто нельзя оценивать по общим правилам».

Ну и объяснение! Даже поразительно это слышать. Каким образом специфика образовательных программ автоматически и заведомо делает вуз эффективным? Что за фантастический постулат! Если, скажем, МАРХИ «просто нельзя оценивать по общим правилам», то Минобрнауки обязано внятно, перед панелью специалистов, изложить критерии, согласно которым большинство вузов в России не обладают «спецификой образовательных программ», совершенно лишены творческой компоненты и лишены «культурной направленности».

Но нет таких вузов в природе — при всех дефектах и слабостях нашего полуразрушенного высшего образования! Господа министры и чиновники! В какую трясину вы погружаетесь со своими нелепыми концепциями! Разве можно так обращаться с национальной системой, которая вверена вашему руководству?

3. Рассмотрим вторую часть приведенного рассуждения министра: «Из списка [неэффективных] вузов никто выйти не может — он сформирован на основе объективного исследования о состоянии учебных заведений».

Мол, именно поэтому «из списка [неэффективных] вузов никто выйти не может». Так к неопределимому обвинению добавляется неопределимое качество доказательства вины — «объективность». Что это за магическое качество? Как понимают в Минобрнауки само слово «объективный»? Какие фундаментальные концепции они там напридумывали? Что за странные мысли ворочаются в головах чиновников!

Г-н Д. Ливанов не определил, что такое «неэффективность», но некоторые бессвязные банальные характеристики вуза называет диагностическими признаками этой самой «амебы».

Например, он приводит в интервью, как очевидный признак неэффективности вуза, такой: «Есть московские вузы, где средняя зарплата преподавателя сейчас находится в интервале от 20 до 30 тыс. руб. Очевидно, что такие вузы работают плохо. Их подход к формированию зарплаты преподавателей не позволяет иметь хорошо подготовленных специалистов».

Вчитайтесь: ведь вэтом нет никакого парадокса, ни скрытой оригинальной мысли, это — тривиальная глупость. Ни в земской деревенской школе сто лет назад, ни в советском МГУ, ни сегодня где-нибудь в Хабаровске преподаватель не соотносит качество своей работы с зарплатой. Пока у него не мутится голова от голода, он старается как можно лучше передать свои знания студенту. Преподаватель по типу культуры — не рвач, он знал, куда шел, его профессия — это не спекуляция своей рабочей силой на рынке. Это мы говорим о массе, о социокультурной общности учителей и преподавателей.

Даже в американской социологии труда ряд профессий, включая преподавателей, выделяется в особую группу, где зарплата является не целью и не мотиватором, а «фактором социальной гигиены». Да, низкая зарплата ограничивает возможности преподавателя, если она не позволяет ему нормально питаться и содержать семью, так что он вынужден тратить время на дополнительный заработок. Но если ты увеличишь ему зарплату в 10 раз, намного лучше преподавать от не будет — он и так выкладывается.

Но при чем здесь эффективность? Зарплата — один из ресурсов, и ее снижение в РФ как раз и есть едва ли не главный способ увеличить эффективность труда с точки зрения работодателя (это и называется «оптимизировать»). А главное, какова логика! В государственном вузе работодатель-государство дает преподавателю очень низкую зарплату. Тот, подавив возмущение, все равно выполняет свой профессиональный долг — ради студентов и будущего страны. И тут в аудиторию вламывается чиновник этого самого работодателя-государства и обвиняет преподавателя в том, что он плохо работает, так как соглашается на низкую зарплату. Да что же это творится у нас в государстве? Чиновники выступают как провокаторы, и этого даже не замечают!

4. Г-н Ливанов приписывает свойство истинности и объективности комиссиям Минобрнауки. Какое дикое смешение понятий! Комиссии создаются для выявления господствующего субъективного мнения — это часто (хотя и не всегда) бывает лучше, чем субъективное мнение одного человека, особенно если он слишком глуп. Вот как г-н Ливанов обосновывает достоверность и объективность оценок: «Список является результатом общественно-государственной оценки деятельности высших учебных заведений и их филиалов. Я специально подчеркиваю слово “общественной”, потому что в этом процессе широко участвуют не только органы государственной власти, но и работодатели, и представители ректорского сообщества».

Это объяснение — профанация, надругательство над здравым смыслом. Кто является работодателем в государственном вузе? Государство, представленное чиновниками системы образования, непосредственно подчиненными органам государственной власти. Зачем же наводить тень на плетень! Их оценка никак не является «общественной». А кто такие «представители ректорского сообщества»? Это именно те люди, которые и являются объектами той «оценки», которую учинили над вузами и их руководителями чиновники. Представлять этих людей «независимой общественностью», которая будет беспристрастно судить коллег, ставших первыми жертвами эксперимента, просто нелепо. Ведь те, кто сегодня включены в комиссию как «представители ректорского сообщества», прямо зависят от благосклонности чиновников Минобрнауки, ибо вскоре такая же комиссия будет оценивать их самих. Это — не демократическая процедура, а фарс.

5. Как вообще возникают у г-на Ливанова «признаки неэффективности» вузов? Ведь то, что берется как признак чего-то (индикатор, показатель чего-то) — это довольно сложный инструмент, причем он существует как система нескольких взаимосвязанных сущностей. Вот, например, в качестве индикатора «неэффективности» вузов был взят средний балл ЕГЭ студентов-первокурсников — он не должен быть ниже 60 баллов. Индикатором чего может служить эта величина?

Вспомним учебник. Для использования в каком-то суждении количественной меры нужны показатели (индикаторы), характеризующие какую-то важную сторону интересующего нас явления. Что такое индикатор? Это некая измеримая величина (параметр) интересующего нас явления. Но любому явлению присуще множество параметров, разные его стороны можно измерять и так, и эдак. Например, плывет корабль по морю. У этого состояния огромное число измеримых величин, параметров — размеры корабля, тип двигателя, курс, сила ветра и высота волн и т.д. Какой же параметр может служить в качестве индикатора? Тот, что надежно связан именно с интересующей нас величиной, которую трудно измерить непосредственно (ее называют латентной величиной).

Вот, в рубке на корабле стоит прибор эхолот. Он измеряет время между подачей звукового импульса и возвращением к кораблю его эха, отраженного от морского дна. Это время само по себе никого не интересует, штурману надо знать глубину — расстояние от киля до дна. Глубина — это латентная величина, измерить которую трудно. А скорость звука в воде хорошо известна, по времени возвращения эха глубину можно вычислить по простой формуле с достаточной точностью. Это время и берется как показатель (индикатор) глубины, т.е. расстояния от корабля до дна моря. Если бы мы не знали, с какой скоростью проходит в воде звук и его отраженное эхо, мы измерить глубину таким способом не смогли бы.

Таким образом, сама по себе внешняя, легко измеряемая величина (параметр) чаще всего мало что говорит нам об изучаемом явлении. Параметр становится индикатором только в том случае, если у нас есть теория или надежно установленное правило, которое связывает параметр с интересующей нас латентной величиной. Если связь неизвестна, никаким индикатором параметр не является.

В практических руководствах даже подчеркивается, что если исследователь выдает параметр за индикатор, не сообщая явно, какую латентную величину он стремится охарактеризовать, и не излагая теорию или хотя бы правило, которые связывают параметр с латентной величиной, то он нарушает нормы логики. В этом случае рекомендуется не доверять выводам этого исследователя, хотя они случайно и могут оказаться правильными. Принимать такой параметр за показатель нельзя.

Минобрнауки оценивает неэффективность вуза (латентную величину), измеряя параметр этого вуза — средний балл ЕГЭ его студентов. Какие есть у Минобрнауки основания считать этот параметр индикатором неэффективности? Никаких! Тут не только речи не идет о какой-то теории связи между оценками школьников на ЕГЭ, но даже и какие-то бытовые домыслы трудно представить себе. Ведь школьников, поступающих в вузы, можно уподобить «сырью», поступающему на фабрики. Допустим, одна фабрика шьет костюмы из шевиота, а другая — сарафаны из ситца, а он в 10 раз дешевле шевиота. Как из этого можно вычислить эффективность или неэффективность фабрики, шьющей сарафаны? Никак нельзя вычислить, нет никакой связи между ценой сырья и эффективностью его превращения в продукт. Глупость это несусветная!

Когда в конце 60-х гг. на Западе увлеклись применением формализованных методов оценки сложных видов деятельности посредством измерения разных параметров, вопрос о методологической обоснованности этих подходов какое-то время был в центре внимания ученых и философов.

Лауреат Нобелевской премии О.Н. Хиншельвуд писал: «В настоящее время существует опасность, что может возникнуть серьезная путаница в том, каким образом общество, находящееся под влиянием силы научного метода, но имеющее мало интуитивного чувства практики настоящего ученого, сможет установить критерии меры и количества для качественных вещей, к которым они неприложимы. Если количественные измерения действительно приложимы — очень хорошо. Однако все еще имеется искушение там, где это не может быть сделано, произвольно заменять хорошие, но субъективные критерии явно худшими только потому, что эти последние могут быть представлены в данных числовых измерений и рассматриваемы механически.

Стремление поступать подобным образом еще более возросло в связи с модой вводить информацию в вычислительные машины… В самом деле, если вы введете в машину разумное, то и получите разумный результат. Однако, к несчастью, если вы введете неразумное, то получите не имеющее смысла решение, которое будет еще менее разумным, так как не будет сразу распознано в качестве чепухи, каковой оно в действительности является…

Защитой ложного количественного подхода не будет также и то, что мы часто не знаем лучшего выбора. Если не известно, каким путем достичь правильного суждения, то лучше уж принять факт как таковой и не делать положение хуже, чем оно есть, путем СИМУЛЯЦИИ. Я считаю, что замена трудных качественных суждений неадекватными механическими данными не является рационализацией или эффективностью или же беспристрастностью и объективностью, а просто представляет собой весьма печальное отсутствие ответственности».

Весьма печальное отсутствие ответственности — это, по-моему, самый мягкий упрек, который можно сделать Минобрнауки.

Но не в Минобрнауки дело. В России в целом за последние двадцать лет произошла тяжелая деградация культуры применения количественной меры для характеристики общественных явлений, процессов, проектов. Всякая связь между измерением и латентной величиной очень часто оказывается утраченной, да о ней и не вспоминают. Общей нормой стала подмена показателя параметром без изложения теории соотношения между ними и даже без определения той скрытой величины, которую хотят выразить при помощи параметра. Это определение чаще всего заменяется намеками и инсинуациями: мол, сами понимаете…

Нарушения в логике при использовании меры столь вопиющи, что трудно даже предположить, что в этих нарушениях первично — обусловленная политическим интересом недобросовестность или интеллектуальная безответственность. Важно, что и то, и другое ведет к деградации рациональности.

6. Отставим методологические тонкости и обратим внимание на неприемлемые по своему смыслу социальные и правовые суждения г-на Ливанова. Вникнем в суть «признака неэффективности», о котором только что шла речь. Высшее учебное заведение оказывается под угрозой потому, что средний балл по ЕГЭ у принятых в вуз абитуриентов составляет 60 или меньше. А разве по закону об образовании выпускник школы, получив на ЕГЭ средний балл 60, не имеет права поступить в государственный вуз?

Разве есть какой-то ценз, отсекающий весь этот контингент выпускников от высшего образования? Скажите прямо, г-н министр: имеет ли ученик после окончания 11-го класса, получивший свидетельство о полном среднем образовании («Аттестат о полном общем образовании») право поступить в высшее учебное заведение — или нет? Если Аттестат ему такое право дает, то как же мог у министра повернуться язык назвать неэффективным вуз, который взялся подготовить из этого юноши специалиста с высшим образованием? Это не только странно и дико, но и неприлично!

Юрий Гагарин окончил ремесленное училище, и никакое министерство СССР не попыталось преградить ему дорогу к высшему образованию — он стал не только летчиком и космонавтом, но и с отличием окончил Военно-воздушную инженерную академию им. Н.Е. Жуковского.

Да, в России многое переосмысливается, чиновники и даже президенты — в поиске подходящей идеологии. Но давайте все-таки следовать логике. Вот, в 2011 г. абитуриенты девяти вузов имели средний балл ЕГЭ меньше 50! На это В.В. Путин сказал: «Это означает, что по старой советской системе это слабенькая троечка». Да, троечка — ну и что? Эта оценка позволяет человеку стать студентом, а уж в кого он вырастет к защите диплома — никто знать не мог. Очень большая часть наших лучших инженеров, конструкторов и изобретателей были поначалу троечниками.

Что означала бы ликвидация трети неэффективных вузов? Противозаконную сегрегацию массы выпускников школы, имевших на руках Аттестат без единой неудовлетворительной оценки. Ведь МГУ и МГИМО и так уже укомплектованы, и троечникам некуда было бы податься — вузы для них Россия в лице Минобрнауки закрыла. Каких специалистов недосчиталась бы России? Именно тех, кто учился бы для того, чтобы трудиться в России на тяжелой работе без всякого гламура — не в офисах, а в поле, в шахте, в школе.

Вот выборка вузов, в которых в 2011 г. принятые первокурсники имели меньше 50 баллов:

— Приморская государственная сельскохозяйственная академия — 44,7;

— Дальневосточный государственный аграрный университет — 45,5;

— Ангарская государственная техническая академия — 47,1;

— Дальневосточный государственный технический рыбохозяйственный университет — 47,7;

— Иркутская государственная сельскохозяйственная академия — 48,7;

— Ульяновская государственная сельскохозяйственная академия — 48,7.

Слушаешь сейчас наших высокопоставленных чиновников, и возникает ощущение, что в самые последние годы мы в деградации нашей культуры перешли какой-то рубеж. Медленно отступали, отступали — и сломались. Того и гляди, снова проведут закон «О кухаркиных детях». Чем все это кончится…

Завершу этот краткий разбор сентенцией г-на Ливанова, которая совсем повергла в тоску. Он сказал о главном критерии их программы: «Если вуз нужен, то он будет развиваться, пусть даже сейчас качество его работы нас не удовлетворяет. Если же учебное заведение не выполняет никакой значимой функции, а просто существует, выдавая дипломы, — оно будет реорганизовано».

Какая узость, какое непонимание. Из всего интервью видно, что Минобрнауки как раз этого-то главного критерия и не выработало, и выражение «если вуз нужен» остается пустым звуком. На мой взгляд, в этом министерстве просто не задумывались, зачем нужен вуз. Что значит «учебное заведение не выполняет никакой значимой функции, а просто существует»? Какое страшное, дремучее представление об учебном заведении! Да его великая функция в том и заключается, что оно существует. Что в его аудиториях встречаются знающие и опытные преподаватели с юношами и девушками, вступающими в самостоятельную жизнь. Что им объясняют законы природы и общества, а между делом — и правила нашей трудной жизни. Что есть в этом здании библиотека, в которой студенты учатся читать по-взрослому, а не семинарах — спрашивать и говорить по-взрослому. Что именно в студенческие годы молодые люди учатся любить, проходят тяжелую практику благородства и низости — и могут получить поддержку. Неужели все это теперь стало непонятно?

В 60-е гг. в США после Спутника шли большие дискуссии о высшем образовании. Выступали умные, даже мудрые промышленники, ученые — говорили в основном о том, чем ценен любой вуз для Америки. Известно, что там у молодежи были проблемы, многим не хватало денег окончить полный курс. И эти мудрые промышленники и ученые замечательно объяснили, что для молодого человека проучиться даже всего год в вузе, пожить жизнью студента, находиться в контакте со старшекурсниками, преподавателями, бывать в библиотеке и лаборатории, в аудитории и на вечеринке кафедры — дает ему такой заряд и навыки мышления и духовной практики, инициативы и уверенности, социальных навыков и широты взгляда, что это становится важным фактором всей его жизни. Юноши, прошедшие даже всего один курс университета, становятся прекрасными рабочими, растущими новаторами. И этот особый контингент рабочей силы очень высоко ценился в США.

Мы все это видели и у себя дома, наши товарищи из троечников на первом-втором курсе становились авторами блестящих дипломов, а вскоре потом — академиками АН СССР. И американские рассуждения на эту тему нам были понятны и казались естественными.

А сейчас — где мы? Куда мы идем? Вылезем ли мы из трясины всей этой пошлости не считая прочего?

А МЕЖДУ ТЕМ, ВРЕМЯ ИСТЕКАЕТ

5.12.2012

Появилось тревожное ощущение, что последняя когорта еще советских бюрократов свой ресурс вот-вот исчерпает. Почему-то по особо нахальным коррупционерам они вдруг решили треснуть дубиной, в качестве какого-то прощального жеста. При этом вся конструкция, видимо, затрещит — и как будто этого им и не жалко. В любом случае, трещины пойдут, и управляемость будет серьезно ослаблена. При этом никаких признаков начать конструктивный диалог, чтобы собрать какой-то дееспособный резерв, не наблюдается.

На мой взгляд, необходимо срочно начать несколько проектов по «сборке» общностей, способных стать элементами временной политической системы. Хоть подпорки поставить. Для этого нужны прагматические, рациональные и реалистичные разработки «национальной повестки дня» уже на ближайшие лет 5-7 (а не СССР-2). А потом — что-то вроде кратких доктрин по конкретным проблемам.

Никто не хочет начать — нет кочек, на которых можно удержаться. Но есть люди, которые могли бы договориться и поработать в качестве «оргбюро». Ведь паралич возник потому, что толковые люди ходят россыпью, а те, кто пристроился к кормушкам, вынуждены свои мозги перенастроить. Может, все-таки попытаться пару-другую семинаров устроить с координацией? Долго не продержатся, все такие пылкие, но года два смогут поработать в Сети и иногда — в реале.

ЦЕЛЬ, КАК ВИЖУ Я, ДАЛЕКИЙ ОТ МЕТАФИЗИКИ

8.12.2012

Пока есть ресурсы для маневра и для компромисса, надо «перепрыгнуть» в другой коридор — изменить вектор движения. Нынешний коридор (1988-2012) губителен для РФ как целостности и создает все большие трудности для восстановительной программы (даже при благоприятных политических сдвигах).

Перескок из нынешнего коридора (с туннельным эффектом, а не возвратом) не должен быть кардинальным — он должен быть не революционным, а с величиной сдвига, разрешенной «пактом», заключенным с реальными политическими силами. Это будет сдвиг от общества конкурентного к более солидарному и с гораздо меньшим влиянием преступного мира. Новый коридор должен сразу перестраиваться так, чтобы стенки стали более гибкими и позволяли продолжать скачкообразный сдвиг румбами.

Есть основание предполагать, что такой сдвиг будет поддержан большинством населения. Вот недавний вывод:

«Доля россиян, которые считают, что реформы были проведены именно так, как их и следовало проводить, по-прежнему исключительно мала (6 %). Даже среди либералов этого утверждения придерживаются всего 11 %… В результате ошибок, неверно выбранной модели экономического и социального реформирования или по каким-то иным причинам в 90-е гг., по мнению россиян, произошло ухудшение практически во всех основных сферах жизни общества и государства. Негативная динамика характерна прежде всего для уровня жизни населения (77 % опрошенных фиксируют ухудшение), морального состояния общества (76 %), экономики страны в целом (73 %), социальной сферы — здравоохранения, образования, культуры (71 %), межнациональных отношений (70 %)…

Статистическая значимость связи чувства, что так жить нельзя, с доходом или возрастом стала просто несопоставима с ролью мировоззренческих особенностей конкретных респондентов, в частности наличием у них устойчивого чувства несправедливости происходящего и стыда за свою страну… Такие же показатели характеризуют и вполне благополучную группу с доходом от 1,5 до 2 медиан доходов. Более того — в плане пространственной локализации носители этого чувства сосредоточены отнюдь не в глубинке, они достаточно равномерно распределены по всем типам поселений, и даже в мегаполисах их доля составляет четверть населения…

Интересно также, что распространенность устойчивого чувства страха перед беспределом и разгулом преступности в стране, при кажущемся благополучии в этой области, за последние три года выросла очень значительно — с 28 % до 36 %. Одновременно заметно снизилась и доля тех, кто не испытывает этот страх никогда…

Одним из важных следствий сложившейся ситуации являются длительные стрессы, изнутри подрывающие и психику, и физическое здоровье многих россиян — ведь жизнь с постоянным ощущением несправедливости происходящего и одновременным пониманием невозможности что-то изменить иначе, чем стресс, охарактеризовать трудно. Сочетание это достаточно широко распространено, и почти 30 % россиян пребывает сейчас именно в таком состоянии при том, что лишь 4 % населения никогда не испытывают двух этих чувств. Причем картина эта изменилась за последние 15 лет в худшую сторону».8

Это — один из больших докладов, вся их совокупность — общее мнение сообщества социологов. Главные выводы:

— легитимность сложившегося общественного строя снижается во всех слоях общества, включая богатую часть;

— в массовом сознании соединились три сильных чувства: несправедливости всего происходящего вокруг; понимания невозможности что-то изменить; чувство стыда за нынешнее состояние своей страны.

Это значит, что требование изменения курса власти при надлежащем выражении должно приобрести характер общенационального, а не классового или группового.

Если это удастся, то при существующих информационных ресурсах может быть организован общественный диалог, который станет средством давления на власть, а потом и переговоров с властью. Это и будет означать начало эволюционного изменения политической системы. При этом большинство будет постепенно усиливаться в ходе обретения самосознания и самоорганизации, а у патриотических сил в государственном аппарате появится социальная поддержка.

Если такой эволюционный процесс не будет сорван посредством провокаций, задушить его административными и информационными воздействиями будет трудно. Такие «молекулярные» образования, которые у нас складываются, такими воздействиями задавить трудно.

Как я вижу доступные нам средства продвижения к цели?

Основываясь на выводах доклада Института социологии о наличии в массовом сознании системы трех негативных чувств, произвести декомпозицию этой системы. В каждой социокультурной группе «образы зла», которые и создают тяжелую социально-психологическую обстановку, более или менее различаются. Мы, посовещавшись, определим, что мы отвергаем в нынешней реальности прежде всего, как элементы ядра систем. Мы понятно и реалистично (с нашей точки зрения) создадим те «образы зла», которые надо срочно и ответственно искоренить из жизнеустройства РФ как источники социальных страданий сейчас и национальных угроз в обозримом будущем.

Предъявив эти «образы», мы можем требовать конкретных действий для сдвига тех или иных структур государства и общества в сторону, где зло будет ослаблено или даже устранено. Будут разногласия и расхождения, но рационализация проблем позволит вести диалог. Он потребует усилий, но наличие результатов анализа и «карты» общественного сознания повысит их эффективность.

Вероятно, наша начальная группа в ходе такой работы разделится, но постараемся, чтобы обдумывать и обсуждать альтернативы можно было совместно.

Мне кажется, что уже имеется много сырого материала, и за сравнительно короткий строк можно его превратить в некоторый общий манифест, а затем — в небольшие доклады, посвященные конкретному «злу» и изложению альтернативных способов его ослабить.

КАК СОВМЕСТИТЬ УТОПИЮ С РЕАЛЬНОСТЬЮ?

02.2013

И на презентации книги «Крах СССР», и в большинстве комментариев упорно высказывают пожелание, чтобы после нынешнего переходного маразма «мы строили социализм, а еще лучше — коммунизм». Это желание понятно и благородно — как прекрасно, если бы все наши сограждане жили в достатке, по разуму и по совести. Препятствие видится только в нынешней политической системе и частной собственности. Если бы мы усилием ума (или «Суть времени» усилием метафизики) изловчились сменить политический и социальный строй, то возник бы «СССР-2». Конечно, социальную базу нынешнего строя пришлось бы на время послать на перевоспитание в ГУЛАГ (но наш — комфортабельный, с Интернетом на всех нарах); однако об этой мелкой технической детали не вспоминают. Ведь жить по разуму и по совести все захотят, как только представится такая возможность, — это же очевидно!

Сказанное выше может показаться кому-то мрачной иронией. Если бы… Именно так и думают люди, живущие по разуму и по совести (насколько позволяет реальность). «Мир безумцу, который навеет человечеству сон золотой».

Я лет 8-9 назад пришел к выводу, что время проповедей прошло, и они стали наносить вред. Передозировка анестезии если и не убьет, то обессилит. Главное препятствие к СССР-2 — сами наши сограждане, которым ничего человеческое не чуждо. В том числе — иррациональные, необъяснимые желания. А также стремление к воле, которая открывает путь к исполнению этих желаний. А там — пусть черти тащат в ад.

Уже в 50-е гг., на целине, мы с приятелями были тяжело подавлены знакомством с «бичами» (кто-то сказал, что бич — значит «бывший интеллигентный человек»). Ребята с Севера сказали, что там это — целое социальное явление. Что толкало людей бросить вуз, должность инженера и стать бродягой — зарабатывать на жизнь шабашниками, грузчиками?

В 70-е гг. я начал ездить на машине. Бензин А-93 стоил 9,5 коп. литр. Доступно даже для м.н.с. — бывало, сдам две молочные бутылки и налью 3 литра бензина. Но почти все знакомые во дворе брали бензин у самосвалов. За треть цены. Принципиально! Я (и, думаю, многие) скрывали, что не берут левый бензин. Экономия ничтожная, но какой-то бес толкал.

Я подходил к этому в главе «Обездоленные в СССР», но тут дело хуже. Прочитал у Достоевского, что это для него — большая загадка, он около нее и крутился. В принципе, об этом у него «Легенда о Великом Инквизиторе» и его споре с Христом.

А в нашей теме загвоздка в том, что Ельцин крикнул: «Я дал вам свободу!» — так оно и есть. Он дал не демократию и либерализм, а именно ту свободу, о которой подсознательно тосковала значительная часть нашего населения. Эту свободу на время задавил и заморозил Сталин с его красносотенцами перед войной. А потом она стала прорастать. Эта жажда еще не утолена, хотя, по-моему, пик пройден. Но сейчас, имея примерно половину населения в таком состоянии, прыжок в социализм, по-моему, в принципе невозможен. Если бы эту половину удалось как-то загнать в социализм (что проблематично), то она стала бы вдвойне «обездоленной» — не дали догулять. Какой же это социализм?!

С другой стороны, эти вольные люди не приемлют и нынешнего маразма. Поэтому, на мой взгляд, сдвиг к жизни «по разуму и по совести» должен быть поэтапным, с реабилитацией «вольных людей» в темпе, который еще надо как-то определить.

На ряде этапов придется мириться с разными формами «гибридного социализма». Но общность людей, твердо желающих жизни «по разуму и по совести», надо собирать срочно, иначе молодежь поколение за поколением будет уходить в «казаки».

ВЕРНЕМСЯ В ИСХОДНУЮ ТОЧКУ

12.03.2013

Критическое описание реальности (приватизация, ЖКХ и пр.) мы накапливаем, согласно замыслу, как сырье, которое будет использовано не как жалоба на нашу горькую судьбу и не как повод обругать власть, слегка утолив этим свое возмущение. Все это началось с общего признания, что произошедшая дезинтеграция общества (и в целом, и по отдельным общностям) превратилась в фундаментальный фактор, который нас парализовал. Это историческая ловушка — яма, из которой не выбраться. При этом проблема общая — правых и левых, бедных и богатых. В яме, конечно, возмутительное расслоение по доходам, но доходы не спасут, хотя и скрасят агонию.

Дееспособных общностей нет, иначе к ним стягивались бы люди, и они себя проявили бы. Надо как-то собирать «зародыши» общностей и заботливо помочь им обрасти людьми. Государство могло бы это сделать в общих интересах, но не будет — организованная общность будет вынуждена правящий ныне слой отодвинуть от власти и подвергнуть «аттестации». Этот процесс надо начинать «снизу», и через какое-то время государство пойдет ему навстречу.

В нашей реальности сплотить такие группы можно только через борьбу за общие национальные жизненные интересы — борьбу с угрозами высокого уровня, борьбу со «злом». Мы и пытались начать такую борьбу в ее самых мягких формах — интеллектуальных. Это, впрочем, необходимый этап любого политического действия.

Я это говорю к тому, что рассказы о конкретных видах «зла» вызывают комментарии именно типа жалоб и обвинений власти. Это понятно. Но надо взглянуть на эти рассказы с другой стороны: надо ли, можно ли изложенные проблемы препарировать в «образ зла», способного побудить людей к сплочению для противодействия? Если будет найден метод их препарировать, то социальные сети позволят вовлечь людей в эту разработку, а потом и в политическое действие.

Пока что этого нет. Эти рассказы здесь читают около тысячи человек, но никаких идей их конструктивного использования не высказывается. Возможно, это «сырье» не годится? Возможно, еще не раскачалось воображение? Формы надо изобретать, для созревания идей необходим инкубационный период. Но хоть какие-то соображения хотелось бы услышать.

Или так и будем читать эти рассказы, пригревшись в яме?

ЖКХ И МЕРА

10.03.2013

Второй массивный процесс — деградация и даже разрушение жилищного фонда страны и инфраструктуры ЖКХ. Дело не только в том, что оставленная без надлежащего ухода и ремонта система требует все больших и больших затрат на ее содержание, которые перекладываются на плечи жильцов. Само проживание в домах, которые на глазах превращаются в трущобы, создает в сознании людей синдром бедности, который сталкивает людей в бедность реальную.

Под разговоры о «доступном жилье» власть сбросила с себя заботу о ЖКХ, которое за двадцать лет сама и поставила на грань краха. Вот суждение В. В. Путина (в сокращении): «Новый Жилищный кодекс возложил полную ответственность за содержание жилых домов на собственников. Однако эта нагрузка для подавляющего большинства граждан оказалась абсолютно неподъемной. Из 3 млрд кв. метров жилищного фонда России более половины нуждается в ремонте. Сегодня объем аварийного жилья — более 11 млн кв. метров. Вопрос, который вообще не терпит никакого отлагательства — расселение аварийного жилья. Невнимание государства к этим проблемам считаю аморальным. Правительство в 2007 году запланировало на расселение ветхого и аварийного жилья всего 1 млрд рублей».

Отказ власти соблюдать нормы рациональности — тоже аномия! Президент подписывает закон о новом Жилищном кодексе и тут же объявляет, что «подавляющее большинство граждан» абсолютно не могут его выполнять. Зачем же принимать такой закон?

Президент обращается с упреком в аморальности — к государству, главой которого он является. Как это понять? И почему вопрос переводится в сферу морали, если проживание людей в ветхом и аварийном жилье запрещено законом? Государство по закону обязано расселить этих граждан, а угрызения совести — лирика.

Но главное в том, что в качестве доводов Президент РФ приводит величины, которые несоизмеримы между собой. Из этого видно, что государство отказывается решать проблему в ее реальных измерениях. Структурируем процитированное рассуждение.

— Государство обязано расселить людей из аварийных домов (забудем о ветхих).

— Для этого требуется построить 11 млн кв. м жилья.

— Денег, выделенных государством для этой цели на 2007 г., достаточно, чтобы построить примерно 20 тыс. кв. м.

— Это составляет 0,2 % от требуемой для расселения площади.

Вывод: если бы старение жилищного фонда с 2007 г. чудесным образом прекратилось, граждане из аварийных жилищ были бы расселены, при сохранении нынешних темпов расселения, за 500 лет.

То же и с тарифами. Первой сферой, в которой власти ввели «адресные» субсидии вместо субсидирования отрасли, как раз и было ЖКХ. В конце 2002 г. был принят Закон «Об основах федеральной жилищной политики». Упор был сделан на регулярном повышении тарифов по оплате жилья и коммунальных услуг. ЖКХ из сферы, ответственность за содержание которой несет государство, перевели в ведение местных властей, которые должны продавать жильцам коммунальные услуги по законам рынка. По расчетам Госстроя, число граждан, имевших в 2003 г. право на субсидии, составило 47 млн человек. В бюджете на льготы и субсидии было выделено 20,5 млрд руб., т. е. на каждого по 37 руб. 96 коп. в месяц.

Уже 8 лет бедным обещается «социальное жилье». Что это такое, сколько его реально строится, какие государство дает «гарантии» его предоставления? Ничего определенного. Президенты много говорят об ипотеке, но о механизме обеспечения жильем бедных — ни слова. И можно понять, почему. Объемы строительства такого жилья ничтожны и вряд ли сильно возрастут.

В 2004 г. в интервью председателя Союза потребителей России, депутата Госдумы П. Шелища спросили: «Разработчики нового жилищного кодекса предполагают, что богатые и бедные будут жить в разных кварталах. Это неизбежно?» Он важно ответил: «Да, это неизбежно. Наступает естественное расслоение бедных и богатых… К тому же, если у человека не хватает денег на хлеб и лекарства, зато от советской власти осталась дорогая квартира, почему не поменять ее на другую, чуть проще, меньше и дальше?».

О СОТВОРЕНИИ ЗЛА

10.02.2013

Народ формируется вызовами «иного», т.е. угрозой «нашествия зла». И формируется в деятельности, в движении по реальному пространству, а не перескоком к идеалу. Так складываются и другие общности. С каждым шагом частично разрешается и внутренний кризис — разлад между людьми, собирается общность. Сейчас выработка идеального образа для нашего «культурно-исторического типа» только углубит расколы, в то время как деятельность по преодолению зла людей соединяет. Утопия, конечно, тоже нужна, но с ней все-таки проще, грубая карта общностей и их идеалов (пока противоречивых) уже есть.

Некоторые товарищи настаивают на том, что надо работать над положительным проектом, а не над «образами зла».

Да, революция повела людей «образом светлого будущего» — без этой апокалиптики она невозможна. Но если революция свершилась или для нее нет условий, людей соединяет систематическое искоренение зла. Можно сказать, что это — кредо социал-демократии (особенно Поппер на этом настаивал — не бороться за добро, а искоренять зло; мол, это улучшает жизнь и соединяет людей). Но на самом деле это — общий подход, в том числе и для коммунистов.

Сразу после Гражданской войны советская власть начала серию программ — преодоление детской смертности от желудочно-кишечных заболеваний; искоренение массового бытового сифилиса и алкоголизма, потом гельминтозов и трахомы, потом бруцеллеза и туберкулеза.

Без этих программ крестьяне не поверили бы ни в культурную революцию, ни в индустриализацию. Это — типичные программы «становления зла и борьбы с ним». У нас пока революция не светит, и сборка общностей может идти или через мятеж-войны, или через преодоление выявленного зла.

У нас беда в том, что большинство исходит из иллюзии, что объективное зло очевидно, и трудиться над созданием его образа нет необходимости. Мол, бедность или деградация образования всем очевидны, надо думать, как устроить весь порядок жизни, в котором этого не будет. Это — одна из фундаментальных иллюзий нашего общественного сознания. В действительности люди зла не видят, если его не включить в их категориальный аппарат (мировоззренческую матрицу). Я об этом писал, но, похоже, никто не обратил внимание, как на мелочь.

Возьмем явление — неравенство. Социальный характер этому явлению придают именно субъективные переживания, представляющие собой исторически обусловленный продукт культуры.

Л.Г. Ионин пишет (1996): «Неравенство людей является эмпирическим фактом… О социальном неравенстве можно говорить только тогда, когда важность различий людей по какому-то из… параметров закреплена институционально и сделана базисным принципом классификации. Несмотря на наличие объективного неравенства,… социальное неравенство не возникает, пока оно не осознано и не интерпретировано как таковое.

Обратимся к традиционному обществу. Здесь социальное неравенство не выглядит и не является проблемой, ибо объективное неравенство в этих обществах воспринимается как часть божественного порядка. Принцип вертикальной классификации интерпретируется как частное проявление идеи мирового порядка — божественной иерархии, воплотившейся в иерархии сословий и каст. Такая (или подобная) теория характерна для всех традиционных обществ, где бы они ни существовали, в частности же, она ярко проявилась в европейском Средневековье.

Наиболее выразительные последствия социальная дифференциация имела в индийской кастовой системе, где объективно выражавшееся неравенство достигло максимума возможного. Но, парадоксальным образом, это неравенство не только не способствовало стремлению к социальному равенству, но даже затрудняло его: божественное происхождение неравенства затрудняло истолкование кастовой системы как выражения социального неравенства…

Переопределение ситуации произошло в XVIII веке с подъемом буржуазного класса. Вообще-то дело выглядело так, будто в этот период социальное неравенство было открыто, обнаружено, так сказать, реальность, до того успешно скрывавшаяся от пытливого человеческого ума.

Сейчас у нас образы зла «размыты» с помощью телевидения, школы и пр. Поэтому и общество рассыпалось — не зачем объединяться, так как конкретного врага не видно, все в тумане. Иногда удается уцепиться за какое-то «зло», и в этих случаях власть даже встает в ряды борцов. Так было на днях, когда дали отпор «ювенальной юстиции» — сам В.В. Путин приехал (иногда даже кажется, что такие типы зла специально выращивают и выпускают, дав населению их победить, причем «народ и партия едины»).

Мне кажется, мы, общаясь в Интернете, смогли бы провести инвентаризацию «зла», выявив из его множества кандидатов на разработку и слепив, пусть грубо, их образы. У всех у нас для этого есть опыт, разум и чувство. Шлифовка — дело второе, появятся и таланты. А без большого массива грубой работы никто за это не возьмется.

По моему опыту, для этой работы нужно превратить в рутину три операции:

— написание или подбор текстов, которые дают корректное (без надрыва) описание поляны, где угнездилось какое-то зло;

— обсуждение этих текстов, которое поможет составить программку «создания образа»;

— создание кратких и эстетически привлекательных произведений, представляющих разным группам публики образ конкретного зла (публицистика, стихи, картины, может быть, киносценарии и пр.).

Может быть, будут и промежуточные пункты (например, написание более коротких текстов, но еще без художеств).

Я лично могу участвовать в двух первых пунктах — художественного таланта нет. Но сейчас два эти пункта необходимы. На мой взгляд, потребность в них — не классовая, а национальная. «Карта зла» нужна и власти, и оппозиции, и даже тем, кто мечтает о революции. Эта карта вообще поднимет уровень культуры, особенно в образовании, воспитании и управлении.

ПЕРВЫЕ ДВА ЗЛА

13.03.2013

Я считаю, что в данный момент практически перед всем населением РФ встают две фундаментальные угрозы — деградация двух больших систем жизнеобеспечения, ЖКХ и здравоохранения. По своей природе это системы коммунальные, которые всех связывают одной цепью. Попытки богатых создать маленькие частные бункеры (типа коттеджа с автономным энергоснабжением и личного врача) — иллюзии. Курс Правительства на уход государства из этих систем — утопия, которая для населения является злом высшего ранга.

Думаю, это можно разъяснить. Вот маленький кусочек для новеньких.

С 1 января 2013 г. начался переход к предоставлению медицинских услуг пациентам государственных поликлиник и больниц на платной основе. Проект подготовлен Министерством здравоохранения и социального развития и должен был быть утвержден постановлением Правительства до конца прошлого года. Этот проект — следствие принятого в ноябре 2011 г. закона «Об основах охраны здоровья граждан», который официально разрешил государственным медицинским учреждениям взимать плату с пациентов.

Как сказано в Государственном докладе о состоянии здоровья населения РФ (2005 г.), уже тогда медицинские учреждения произвели разделение потоков «платных» и «бесплатных» пациентов по месту и времени — так, чтобы разные категории пациентов не входили в контакт. Обоснование такой сегрегационной меры дается очень туманное («чтобы избежать злоупотреблений»). Так или иначе, в системе здравоохранения началось реальное разделение граждан по принципу платежеспособности. С равенством граждан перед лицом болезни было покончено формально даже в лоне государственной системы.

Это — фундаментальное изменение, исторический выбор. Министры здравоохранения и их эксперты об этой стороне дела не говорят, все сводят к техническим вопросам, но надо вникнуть в суть этого поворота. Речь идет об отказе от здравоохранения, которое обеспечивало воспроизводство жизни всего населения России, не разделяя его на избранных и отверженных в зависимости от платежеспособности. Это была система национальная, солидарного типа.

Смысл разделения людей перед лицом болезни был сформулирован еще во времена позднего Средневековья. Классовый антагонизм возник (т. е. был осознан) в Европе во время первых эпидемий чумы.

Историки (например, Ф. Бродель) считают моментом возникновения упорной классовой ненависти период Возрождения. Возникла эта ненависть не из-за разделения людей по доступу к материальным благам, а из-за сегрегации по отношению к болезни. Именно это было воспринято как разрыв с идеей религиозного братства — разрыв не социальный, а экзистенциальный. Тогда в больших городах Европы при первых признаках чумы богатые выезжали на свои загородные виллы, а бедные оставались в зараженном городе, как в осаде (но при хорошем снабжении во избежание бунта). Происходило «социальное истребление» бедняков. По окончании эпидемии богачи сначала вселяли в свой дом на несколько недель беднячку-«испытательницу».

Россия избежала такого классового разделения народа, а его вторжение в конце XIX в. вскоре привело к революции. И вот, такое разделение сейчас производит сама государственная власть. Что же нас ждет в конце этого тоннеля? Угроза для нас велика, отказ от здравоохранения и сдвиг к покупке медицинских услуг — ложная рыночная утопия, которая уничтожает великое достижение цивилизации.

Если реализация этой утопии заходит далеко, право на здоровье сосредотачивается у немногочисленного богатого меньшинства. А строго говоря, после некоторого порога не остается ни у кого. В Западной Европе ужесейчас богатые люди, серьезно заболев, обращаются к государственной системе социального здравоохранения — сидят в очереди в поликлинике, ложатся в общую палату в больнице. Потому что только эта, организованная государством, коммунальная система обладает возможностью создать и содержать целостную научно-техническую, информационную и организационную основу современной медицины. Эта медицина представляет сегодня огромную отрасль, даже, точнее, межотраслевую сферу типа ракетно-космической отрасли, содержать которую способны только государство или союз государств. Частные фирмы и госпитали в такой медицине могут быть лишь элементами этой системы, работая в симбиозе с государством.

Коммерциализация медицины (с неминуемой ползучей приватизацией больниц и поликлиник) — угроза практически для каждой семьи.

ЖИЛИЩНЫЙ ФОНД

10.03.2013

Вернемся к той части техносферы, прогрессирующий износ которой угрожает шкурным интересам подавляющего большинства населения России. Старение жилищного фонда России, быстрый переход его в категорию ветхого и аварийного ставит под угрозу даже физическую безопасность многих жителей Российской Федерации. По данным Росстроя, на 2005 г. общий износ основных фондов в ЖКХ составил более 60 %, а четверть основных фондов уже полностью отслужили свой срок. Процесс идет безостановочно и с ускорением, нет никаких надежд на то, что он вдруг сам собой затормозится и повернет вспять. Но все смотрят на это равнодушно, не предпринимают действий, соизмеримых масштабу угрозы, и не пытаются составить разумное представление о ней. Никто даже не делает успокаивающих заявлений, пусть ложных. В них нет необходимости, ибо общество не проявляет беспокойство.

Надо считать аномалией и такой факт, на который никто не обращает внимания. По данным Госкомстата, в Российской Федерации на конец 2001 г. было 90 млн кв. м аварийного и ветхого жилья или 3,1 % всего жилфонда Российской Федерации. Запомним эту величину. После этого Госкомстат долго не публиковал данных об аварийном и ветхом жилье. Однако о динамике старения сообщалось в документах и заявлениях официальных лиц. Так, председатель Госстроя российской Федерации Н. Кошман 8 апреля 2003 г. сообщил прессе, что в 2002 г. «в состояние ветхого и аварийного жилья перешло 22 миллиона квадратных метров».

9-11 февраля 2004 г. Госстрой России, Министерство жилищного строительства и городского развития США и Всемирный банк провели в Дубне международный семинар «Ипотечное жилищное кредитование». На семинаре выступали зам. премьер-министра Российской Федерации В. Яковлев, председатель Госстроя РФ Н. Кошман, зам. министра экономики А. Дворкович. Главный доклад сделал зам. председателя Госстроя В. Пономарев. Все это официальные лица очень высокого ранга. Но главное, в пресс-релизе семинара сказано, что «ветхий и аварийный фонд ежегодно растет на 40 %».

Простой подсчет показывает, что если скорость старения после 2001 г. принципиально не изменилась, то к концу 2006 г. категория ветхого и аварийного жилья должна была бы составить около 400-500 млн кв. м или 14-16 % всего жилфонда Российской Федерации. Ведь масштабы сноса ветхих домов очень невелики. Счетная палата отмечает в 2005 г.: «Ликвидировано за указанный период [2002-2004 гг.] ветхого и аварийного жилищного фонда 630,4 тыс. кв. м при плане 2406,0 тыс. кв. м, выполнение составило 26,2 %». За три года снос 0,63 млн кв. м — величина пренебрежимо малая.

Площадь ветхого и аварийного жилья 400-500 млн кв. м — величина правдоподобная, хотя наверняка неточная, мы можем сделать лишь грубую прикидку. Вот косвенные доводы на этот счет. Говорится, например, что в Москве ситуация лучше, чем в других местах, — здесь земля очень дорогая, фирмы охотно сносят ветхое жилье и застраивают участки большими новыми домами. В мэрии в 2006 г. сообщили корреспонденту «RBC daily»: «В ветхом состоянии у нас находится 28 млн кв. м жилья при общем размере жилого фонда 200 млн кв. м».

Итак, в Москве, где положение лучше всего в Российской Федерации, ветхое жилье составляет 14 % жилищного фонда. Согласно «Российской газете» от 2 марта 2007 г., «количество ветхих и аварийных домов в Дагестане составляет 26 % жилищного фонда». Таков диапазон на начало 2007 г.: от 14 до 26 % жилищного фонда — ветхий и аварийный.

Что же говорят высшие должностные лица, отвечающие за состояние ЖКХ России в целом? В феврале 2006 г. состоялось второе Всероссийское совещание на тему «Ветхий и аварийный жилищный фонд: пути решения проблемы». На этом совещании тогдашний министр регионального развития РФ В. Яковлев сообщил: «Сегодня в стране насчитывается более 93 млн кв. м ветхого и аварийного жилья».

После того совещания проходит 8 месяцев, и 5 октября 2006 г. зам. министра регионального развития РФ Ю. Тыртышов сообщает в интервью: «Доля ветхого и аварийного жилья в России достигла 3,2 % от общего объема жилищного фонда, что составляет 93,2 млн кв. м».

Он назвал данные, которые отражали состояние конец 2001 г. Его слова противоречат тому, что в 2003 и 2004 гг. говорил председатель Госстроя РФ Н. Кошман (и подтверждал заместитель премьер-министра Российской Федерации В. Яковлев). Почему чиновник высокого ранга, наверняка знающий о таком очевидном противоречии, никак не объяснил его в своем интервью?

Более того, 15 июня 2007 г. на заседании Государственной думы председатель Комитета по промышленности, строительству и наукоемким технологиям М.Л. Шаккум представлял законопроект о создании Фонда содействия реформированию ЖКХ. Депутат В.А. Овсянников (ЛДПР) задал вопрос о величине ветхого жилищного фонда. По его сведениям, «статистика вполовину сократила объем аварийного и ветхого жилья».

Согласно стенограмме, М.Л. Шаккум ответил в 13-00 час. Он сказал: «Я не могу согласиться с вами в части утверждения, что статистика вполовину сократила объем аварийного жилья. Статистика показывает, что за последние 5 лет количество аварийного жилья увеличилось ровно вдвое. Это по данным статистической отчетности. Это совершенно точно. Поэтому данные представляются мне вполне корректными. И на основании этих данных, а мы пользуемся данными статистики и другими пользоваться не можем…».

Вдумайтесь в слова председателя комитета Госдумы. Его спрашивают о площади ветхого жилищного фонда. Он отвечает: «Статистика показывает, что за последние 5 лет количество аварийного жилья увеличилось ровно вдвое». Таким образом, он говорит совсем о другом предмете. Но даже не это главное. Депутат В.А. Овсянников и М.Л. Шаккум говорят о разных статистиках. Вот официальная таблица — из статистического ежегодника Российской Федерации издания 2008 г. Из таблицы видно, что площадь аварийного жилья увеличилась за 5 лет (2003-2007 гг.) не вдвое, а на 32,2 %.

Какими же данными пользуется Госдума? Видимо, реальными! Теми, которыми пользуются региональные власти, применяя критерии отнесения жилищного фонда к категории ветхого и аварийного, действовавшие до 2003 г. и измененные Правительством. Из табл. 3 (которая приводится в ежегоднике) видно, что с 1995 по 2000 гг. доля ветхого и аварийного жилья увеличилась в 2,2 раза.

В последующие годы ветшание как физический процесс не прекратилось и не замедлилось — объемы капитального ремонта не увеличились, снос ветхих зданий был незначительным. Износ «замедлился» в результате изменения методики учета Правительством. Но местные власти, вынужденные отвечать населению, не могут пойти на такую операцию.

Это признак беды! Министры и их заместители, депутаты и председатели комитетов Госдумы называют несовместимые величины — и никакой реакции! Общество получает сообщения, в которых концы не вяжутся с концами — и никто этого не замечает. Общество утратило чувствительность к количественной мере самых актуальных явлений, в том числе таящих в себе большую угрозу.

Так это и идет поныне. В «Концепции долгосрочного социально-экономического развития Российской Федерации» (октябрь 2007 г.) сказано: «Достижению целевых параметров обеспеченности населения жильем препятствует необходимость быстрого выведения из оборота жилья ветхого и аварийного фонда (по данным Росстата, 95 млн кв. м на начало 2006 года, с тенденцией ежегодного роста на 2 млн».

Остановимся на этой аномалии: сведения о величине ветхого и аварийного жилищного фонда России, даваемые разными источниками, несоизмеримы. Более того, одни и те же люди в разной обстановке называют разные величины. Резкие и никак не объясненные изменения в динамике величин, которые присутствуют в данных Госкомстата, не вызывают вопросов и удивления даже у контролирующих органов.

Вот Отчет Счетной палаты о ходе программы переселения граждан из ветхого и аварийного жилья. Здесь сказано: «По состоянию на 1 января 2000 года суммарная площадь ветхого и аварийного жилья в Российской Федерации составляла 49,78 млн кв. м (1,8 % в общем объеме жилищного фонда России), в том числе аварийный жилищный фонд — 8,24 млн кв. м».

В приведенной здесь же таблице Госкомстата мы видим, что после 1999 г. начался резкий рост объема ветхого и аварийного жилья — 50 млн кв. м в 2000 г. и 90 млн в конце 2001 г. Этот рост имеет свои объяснения, которые не раз приводило руководство Госстроя Российской Федерации. Но после 2001 г., вплоть до настоящего времени практически никакого прироста этого объема как будто не происходит. Как аудиторы Счетной палаты могли не заметить этого странного явления? Как мог за эти годы остановиться процесс ветшания старых домов?

Напрашивается такое объяснение. Резкое изменение динамики старения жилищного фонда, в котором пороговой точкой стал 1999 г., побудило Правительство пересмотреть критерии отнесения жилых домов к категории ветхих и аварийных. Это было оформлено Постановлением Правительства Российской Федерации от 4 сентября 2003 г. № 552 «Об утверждении Положения о порядке признания жилых домов (жилых помещений) непригодными для проживания».

Во исполнение указанного Постановления Правительства Госстрой Российской Федерации принял постановление от 20 февраля 2004 года № 10 «Об утверждении критериев и технических условий отнесения жилых домов (жилых помещений) к категории ветхих или аварийных». Это постановление гласит: «… 2. Не применять на территории Российской Федерации Приказ Министерства жилищно-коммунального хозяйства РСФСР от 05.11.1985 № 529 «Об утверждении Положения по оценке непригодности жилых домов и жилых помещений государственного и общественного жилищного фонда для постоянного проживания».

Согласно этим новым критериям, ветшание жилищного фонда резко замедлилось (с 40 до 2 % в год). Поразительно и то, что практические работники местных властей (например, правительства Москвы) продолжают пользоваться старыми критериями и прессе сообщают соответствующие им величины.

Маскировка реальности не вызывает никакой реакции общества при самых разных подходах к проблеме ЖКХ. В своем интервью 5 октября 2006 г. зам. министра Ю.Тыртышов сделал два важных утверждения: «Потребность в капитальном ремонте составляет 144 млн кв. м в год при произведенных в 2005 г. 30 млн кв. м… Главное это объяснить и помочь людям осознать, что состояние их жилья — это их ответственность, а не мэра и губернатора».

Утверждается, что в 2005 г. капитально отремонтировано 30 млн кв. м жилья. А вот «Российский статистический ежегодник. Официальное издание. 2006» (М., Росстат, 2006). На стр. 209 дана таблица 6.44 — «Основные показатели жилищных условий населения». В ней есть строка «Капитально отремонтировано жилых домов за год, тыс. кв. м общей площади». В столбце за 2005 г. стоит: 5552, т. е. не 30, а 5,5 млн кв. м. Это слишком уж большая разница с тем, что говорит зам. министра — почти в 6 раз.

Выражение «Потребность в капитальном ремонте составляет 144 млн кв. м в год» имеет смысл, только если такая доля жилищного фонда ремонтируется регулярно каждый год. Реальная потребность в ремонте на 2005 г. — это 144 млн кв. м плюс величина «отложенного» ремонта; и чем более велик срок, на который отложен ремонт, тем более чрезвычайной становится эта потребность. Если считать, что с 1991 г. должен был выполняться этот норматив, то величина ремонта, отложенного за 1991-2004 гг., составляет 2,2 млрд кв. м. Это в 15 раз больше, чем говорит зам. министра!

В России ежегодно должен проводиться капитальный ремонт 4-5 % фонда. Однако в течение последних лет ремонтируется около 0,2 % городского жилищного фонда в год — в 20-25 раз меньше необходимого. Накопленное отставание огромно, и теперь оплатить ремонт не под силу ни государству, ни населению. Деградация жилищного фонда стала массивным неумолимым процессом, который не удается затормозить. Россия стоит перед угрозой стать цивилизацией трущоб.

Второе важное заявление зам. министра заключается в том, что главное в проблеме ветхого жилья — «объяснить и помочь людям осознать, что состояние их жилья — это их ответственность, а не мэра и губернатора». Это совершенно новая принципиальная постановка вопроса. Когда и где было принято решение о том, что теперь стоимость капитального ремонта полностью возлагается на население?

Во сколько обошлось бы гражданам капитально отремонтировать их дом? В октябре 2007 г. Ассоциация строителей России и Союз инженеров-сметчиков разработали нормативы стоимости капитального ремонта многоквартирных жилых домов по всем регионам России в прогнозных ценах 2008 г. Согласно этим нормативам, средняя стоимость капитального ремонта по России составила 1 рубль за 1 кв. метр.

На жителя Российской Федерации в среднем приходится по 20 кв. м общей площади квартиры. Значит, на семью из 4 человек — 80 кв. м. Эта семья, если действительно возложить на нее расходы, должна будет заплатить за капитальный ремонт 1,56 млн руб. При средней зарплате в 15 тыс. руб. это означает, что глава семьи должен заплатить за ремонт весь свой заработок за 8 лет. Понимает ли зам. министра Ю. Тыртышов, что он сказал? Но ведь его слова не вызвали никакой реакции — ни наверху, ни «внизу».

Несоизмеримость проблемы и средств для ее решения, когнитивный диссонанс — общее явление всей России. Вот сообщение Администрации Саратовской обл. от 5 февраля 2007 г.: «На переселение граждан из ветхого и аварийного жилищного фонда бюджетом области предусмотрено 180 млн руб., что позволит отселить порядка 240 семей». Это 1 % от тех, кого официально надо переселить — ветхий и аварийный жилфонд области (по «новым» критериям!) составляет 1,5 млн кв. м. Заметим, что согласно Постановлению Правительства, которое цитирует Счетная палата, «непригодными для проживания признаются жилые дома (жилые помещения), находящиеся в ветхом состоянии, в аварийном состоянии, а также в которых выявлено вредное воздействие факторов среды обитания».

Положение, в котором находится Саратовская обл., является типичным. Вот сообщение из Мурманска: «Жилищный фонд города на 01.01.2007 года составляет 2269 жилых домов, из которых 44 (2 %) аварийных, 316 (14 %) ветхих… Анализ технического состояния этих домов показывает, что положение близко к критическому, так как отдельные конструктивные элементы домов (70-80 %) не отвечают требованиям безопасной эксплуатации и санитарным условиям проживания. Непринятие мер по незамедлительному их восстановлению либо сносу и расселению людей может привести к массовой аварийности на жилищном фонде с тяжелыми последствиями… В настоящее время в капитальном ремонте нуждаются: 75 % кровель жилых домов, из них 20 % находятся в аварийном состоянии; 77 % фасадов, 99,9 % внутридомовых электрических сетей, 67 % сетей горячего водоснабжения, 60 % сетей отопления, из них 10 % в аварийном состоянии».

Как можно не видеть очевидного и молчать о нем: за год, согласно государственной программе, ликвидируется 0,5-1 % исходной проблемы, а сама проблема ежегодно возрастает на десятки процентов.

В 2007 г. в России, согласно официальной справке, более 300 млн кв. м нуждалось в капитальном ремонте неотложно. В Послании 2007 г. В.В. Путин сказал о выделении 150 млрд руб. на капитальный ремонт жилищного фонда — на 5 лет. Сколько жилья можно отремонтировать за 2008 г. на 30 млрд руб.? Если верить расценкам — 1,5 млн кв. м жилья. А только в неотложном ремонте нуждаются 300 млн кв. м. Значит, выделение средств, о котором в Послании говорится как о решении проблемы, эквивалентно 0,5 % усилий, которые государство обязано приложить срочно, в аварийном порядке. А если брать проблему в полной мере «отложенного» ремонта, то это 0,02 %. Для примера: стоимость «отложенного» капитального ремонта жилищного фонда Петербурга уже в 2007 г. составляла 7 годовых бюджетов города — около 275 млрд руб.

[Росстат объявил, что в 2008 г. капитально отремонтировано 12,3 млн кв. м жилья. Значит, строительным организациям выплачено в 5-8 раз меньше, чем предусмотрено сметой Ассоциации строителей России и Союза инженеров-сметчиков в ценах 2008 г. Это противоречие никем не объяснено. Вероятно, достигнут компромисс — немного уступили строители, а заказчики сократили перечень работ (например, не заменить кровлю, а покрасить и т.п.)].

Деградация мировоззренческой матрицы, соединявшей население России в общество, продолжается. А с ней продолжается и распад самого общества. Люди не заботятся тем, что происходит с большими системами, вне которых сама жизнь будет невозможна.

Большие технические системы, которые в стабильном режиме считаются частью экономики, по достижении порогового износа становятся источниками рисков.

МЕТОДОЛОГИЯ

ОДОЛЕВАЕТ МЫСЛЬ

1.04.2012

о скованности (ограниченности и пр.) мышления нашей интеллигенции. Причем эта ограниченность усиливается, а не рассасывается.

Повод высказаться у меня такой. Меня пригласили на передачу о Столыпине («Мифы о Столыпине») на канале «Культура». Спорить я не люблю, дебаты на телевидении наводят тоску, я стал отказываться. Но очень просили: «передача будет интеллектуальная, фигура Столыпина очень интересна…». Ладно, я поехал, подготовился, выбрал 4-5 тезисов, по-моему, важных и актуальных. Их почему-то не обсуждают ни левые, ни правые, а тогда, в 1906-1907 гг., оживленно обсуждали и в России, и Вебер — в Германии. И сегодня их надо бы поднять.

Но вышла совершенная лажа. Вел передачу В. Мединский, профессор МГИМО (кажется, из «Единой России»), я был его «оппонентом», сидели еще два профессора-историка и председатель фонда Столыпина. Никакие тезисы их не интересовали, им надо было поднять Столыпина на пьедестал, и они это делали с таким нахрапом и так примитивно, как даже в 90-е гг. редко можно было наблюдать. Тогда неудобные реплики вырезали, но в студии говорить давали, и это все-таки существенно. Даже у Познера (тот еще фрукт) можно было выкрикнуть одну связную реплику, и если ее сконцентрировать, она проходила в эфир — нельзя же приглашенному человеку ни разу не дать слова.

Но это политика, заказ — сам я виноват, что клюнул и настроился на «академический» лад. Меня удручило полное нежелание вникнуть в тему, которую сами же поставили. Я хотел объяснить, в чем позитивный вклад Столыпина — он с научной строгостью провел крупнейший эксперимент над Россией, проверил целый цивилизационный проект, на который возлагали надежды, честно организовал мониторинг хода реформы и регулярную публикацию. Вебер даже русский язык выучил, чтобы следить за всем этим. Реформа не прошла, но было добыто уникальное знание, большевики резко сменили доктрину (возник «ленинизм»), в общинном крестьянстве сложился «советский проект», а из подростков выросло поколение младших и средних командиров Красной армии (около 1 млн), которые и стали опорой Сталина и т.д. В этом плане Столыпин — реформатор уникальный (и не только в России) — сравните хоть с нынешними.

А профессорам, апологетам Столыпина, это неинтересно! Причем искренне. Они лучше данные подтасуют, чтобы задачу выполнить. За двадцать лет произошел негативный «естественный отбор». Каких же студентов они выпускают…

И ладно бы это наблюдалось только в «Единой России», это всем группам и течениям стало присуще. Национальная беда. Нас шокирует тупое самодовольство властных персон — несут ахинею и сами этого не замечают. Не могут вдуматься в то, что им написали спичрайтеры. Но мы в наших катакомбах недалеко от них ушли. Какую проблему ни поставь, почти у всех уже есть готовый ответ и оценки. Думать не надо, надо только переспорить других. Это — типичная ситуация на форумах в Сети.

Вчера я писал реплику для книги о Зиновьеве. О том, что у него была редкая способность любую проблему повернуть и так, и эдак, отбросив всякие догмы и стереотипные оценки. Для политики это не годится, но для исследования очень ценно. Решил о нем почитать в Гугле, открыл видео одной его лекции в МГУ. У него зашел социологический разговор о войне, он стал говорить, ссылаясь на свой опыт и конкретные типы поведения и т.д., и со всех сторон ему стали выкрикивать «правильные» объяснения, формулировки и оценки. Он пару раз пытался аудиторию остановить, мол, вы послушайте сначала — ни в какую. Плюнул, бросил портфель на пол и начал читать кусок из своей «логической социологии». Какими надо быть идиотами! — У вас на глазах Зиновьев разворачивает новый взгляд на сложные явления, вы этого нигде никогда не прочитаете, а вы затыкаете ему рот банальными штампами из газет и тупых учебников.

СКЕПТИЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ КАК МЕТОДОЛОГИЯ

10.06.2013

На днях у нас с товарищами по цеху возник разговор о методологии. Он заставил призадуматься: а в какой же методологии работает наш коллектив, в котором мы собрались и друг друга поддерживаем — и одобрением, и критикой? Мы по мере сил анализируем нашу социальную реальность — а какими средствами? Как оценить достоверность наших взглядов и выводов? Чем наша методология отличается от той, которой пользуются наши оппоненты?

Я лично над этим не задумывался, хотя на критику не скупился. Например, писал, что методологическая база советского обществоведения была дефектной, а постсоветского тем более. Это в целом, как говорится, в мейнстриме. А на уровне личностей — конечно, множество талантливых и замечательных ученых и мыслителей. Но ведь коллективы и сообщества собираются именно на методологической матрице, отдельные таланты и гении обеспечить страну знанием не могут.

С другой стороны, на защите диссертаций и даже дипломов редко когда кто-нибудь не ошарашит соискателя убойным вопросом: «А какая методология лежит в основе вашей работы?». Если диссертант имел дошлого руководителя, он, тонко улыбнувшись, легко парирует: «Диалектический подход и системный анализ!».

Раньше было еще проще: «Марксистско-ленинская методология!», — и зануда вынужден одобрительно кивать. Но многие бедняги и тогда, и сейчас принимают вопрос всерьез, потеют и начинают мямлить, пока не запутаются.

Раз так, выскажу свои соображения, их навеяли воспоминания о личном опыте.

В 8-м классе мне посчастливилось сдать экзамен и поступить в кружок на химфаке МГУ. Мы проходили практикум 2-го курса, нам все время что-то рассказывали, походя, о реальности научной работы; иной раз и академики заходили в лабораторию. В 10-м классе меня уже пустили работать с исследователями, а с 1-го курса я, как и многие, почти жил в лаборатории. Работали допоздна, и все время шла общая беседа, а иногда еще и пели хором. В походе у костра — так же. Диалектика и методология не поминались, но все эти беседы и практика к 5-му курсу вбили в мозг небольшой набор норм научного метода. По-моему, они и определяют, хороша ли твоя методология или нет, — хоть ты затрудняешься ее описать или, тем более, назвать.

Я даже думаю, что вопрос «Какова ваша методология?» незаконен. Автор излагает ход работы и ее результат — об этом и спрашивайте. Видите ошибку в опыте или в трактовке? — Укажите!

Если работа ценная и вокруг нее сложилась рассыпанная в пространстве «бригада» коллег, то познавательную матрицу, на которой эта бригада собралась, изучают ученые особой специальности — методологи. Если их усилия успешны, то и сами ученые, члены «бригады», узнают, в какой методологии они работают, — а до этого они похожи на человека, который и не знал, что всю жизнь говорил прозой. Я, сам побыв методологом (согласно моему диплому доктора хим. наук), скажу, что методология любого коллектива — сложная система познавательных средств, большая и подвижная. Ее выявление и «визуализация» — всегда трудное и дорогое исследование.

Какие же вопросы о методологии уместны при обращении к самим исследователям или в их внутренних дискуссиях? На мой взгляд, прежде всего вопросы о методологических ошибках. Для этого не требуется называть или обзывать всю сложную систему методологии, но можно говорить о конкретном изъяне замысла или проведения исследований, или трактовки эмпирических результатов. Например, когда ученый или целое сообщество игнорируют надежно установленный факт, несовместимый с постулатами и предположениями, из которых исходят эти ученые. Это бывает часто, и когда я это вижу, в голове начинают ворочаться вбитые в нее гвозди норм научного метода. Такая тоска берет… Нам вбивали в голову: не влюбляйся в свои идеи, гораздо важнее их — найти надежный метод контроля, который вскроет их ошибочность. Вот чем в основном и занимались те, у кого мы учились; чаще всего на этом пути и делались открытия.

А как все ценили тех редких коллег, которые обладали даром изобретать способы «разоблачить» счастливый результат! Их имена — навечно в истории классных лабораторий. Потому они и стали классными, что в них работали один-два таких таланта. Это можно назвать нормой скептического мышления.

Другой тип угрозы в сфере методологии, за которой надо следить, — это резкое изменение системы познавательных средств той «бригады», которая работает на переднем крае мировой науки, даже если наш коллектив в эту бригаду входит. При таком изменении, если мы его не заметили, ведущая часть бригады переходит на другой путь, а мы продолжаем идти по старой дороге. В этом надо разбираться и принимать сознательное решение. Тут тоже полезна помощь методологов. Очень часто этого не делают и, оторвавшись от бригады, увязают в ошибках или остаются позади. Потому что резкое изменение пути ведущего сообщества происходит не по прихоти начальника, а из-за какого-то прорыва в методологии, который резко повышает познавательные возможности.

Если исследовательский коллектив нарушает нормы скептического мышления и поклоняется, как говорил Бэкон, «идолам площади, рынка и театра», тушите свет! Тут уж не поможет ни марксистско-ленинская методология, ни экономика, ни системный анализ.

ВОПРОС О БЫТЕ, А НЕ БЫТИИ

12.06.2013

ВЦИОМ произвел опрос9 на тему: «Были ли, на Ваш взгляд, за последние 10-15 лет в жизни нашей страны значимые достижения, успехи или нет?». Надо было выбрать три ответа из предложенной хаотичной россыпи 20 вариантов, которые породила скудная фантазия (или, напротив, хитрый разум манипуляторов) ВЦИОМ. 28 % сказали, что затрудняются ответить, а 42 % — что никаких значимых достижений не было.

Газета «Коммерсантъ» сразу взяла интервью у Владимира Познера, и он авторитетно заявил:10 «Потому что на самом деле нечем особенно гордиться… Вот так, чтобы были какие-то особые достижения, чтобы мир как-то на это обратил внимание,… я что-то сам не могу вспомнить». Тут он подменил смысл вопроса: речь шла о мнении граждан России, а не о том, на что «мир как-то обратил внимание». С «гражданами мира» давно все ясно.

Декан факультета социологии Высшей школы экономики Александр Чепуренко тоже сказал:11 «Событий, которыми можно было бы гордиться, наверное, я присоединюсь к большинству россиян и скажу, что в современной истории, особенно не вижу».

А я лично именно в этом и вижу главное и даже огромное достижение — что Владимир Познер и декан из ВШЭ разочарованы (наверное, как и Евгений Ясин, научный руководитель Высшей школы экономики, которого декан «очень любит и уважает»).

Не вышло так, как они планировали в 1990-е гг., их успехи оказались скромнее, их амбициозные цели достигнуты не вполне. Второй раз в новейшей истории наша страна выскользнула из петли — а уж как старательно ее на этот раз намылили и приладили на шее. Выскользнула изуродованной, но начала лечить раны и возрождаться. Со скрипом и отступлениями, но и это подобно чуду, 15 лет назад перспектива была намного более мрачной.

Почему же при опросе граждане этого не заметили? Да потому, что эти опросы не выясняют мнения, а формируют его, загоняя мысль человека в узкий коридор, построенный из фальшивых вариантов ответа. Что, если бы социологи ВЦИОМа сказали людям: «Вспомните 1998 год, “шоковую терапию” и всю траекторию, на которую поставил Россию ельцинизм, и скажите, считаете ли значимым достижением тот сдвиг, который, при всех изъянах, удалось совершить за последние 15 лет?», — думаю, ответы были бы разные, но действительно важные.

Посмотрите, к примеру, динамику промышленного производства в России за 23 года (рис. 1). Разве перелом 1999-2000 гг. — не достижение?

Рис. 1. Объем производства промышленной продукции в РСФСР и РФ (в сопоставимых ценах.

Но ВЦИОМ, как говорится, снизил смысл опроса с уровня бытия на уровень быта, с уровня чаяний на уровень расхожих мнений. А комментарии «Коммерсанта» еще более вульгаризируют этот опрос.

КОНФЛИКТ ПРАВА И КУЛЬТУРЫ

24.06.2013

21 июня в нашем Центре прошел семинар на тему «Методология создания нормативно-правовых актов» — грубо говоря, «законов». Речь шла в основном о методологии, положенной в основу работы депутатов Госдумы — органа законодательной власти России. Два интересных доклада, сделанные юристами (Владимир Исаков, Максим Вилисов с Антоном Каменским) вызвали столь же интересную дискуссию. Строго говоря, доклады ставили вопрос шире, чем задала его тема: речь шла о методологии подготовки политических решений. Ведь принятие закона — не что иное, как оформление этих решений в императивной форме.

Говорили о взаимодействии правовой науки с законодателем — важном условии улучшения методологии и сокращения числа и масштабов совершаемых ошибок. Бесспорно, что совершенствовать структуру процесса выработки решений и затем законов очень важно, изъянов в ней еще много. Методология — это технология интеллектуального производства, дефекты инструментов мышления и алгоритмов операций приводят к браку и даже «авариям» будущих законов.

Но я хочу обратить внимание на ту сторону дела, которая, похоже, лежит вне сферы юридической науки. Можно назвать это подосновой методологии. Она как будто не видна, но определяет качество закона, даже если алгоритм разработки вроде бы хорош и строго выполняется. Я имею в виду общие («философские») установки, о которых обычно вообще не идет речи в Госдуме. Мне-то кажется, что они должны были бы быть необходимыми блоками методологии создания любого закона и зафиксированы прямо в преамбуле.

Скажу о двух вещах.

Право дееспособно, если законы согласуются с мировоззренческими представлениями большинства населения — в главном, что составляет основу национальной культуры.

Объект права — человек и его общности. Поэтому главной категорией, из которой должно исходить право, является человек — как он понимается в культуре данного общества. «Что есть человек?» — главный вопрос любой культуры, на это надстраиваются все нормы права в земной жизни.

Казалось бы, и депутаты, и юристы, помогающие им формулировать законы, первым делом должны определить, из какой «модели» человека они исходят при написании законопроекта. Этого нет, и никто этого не требует. А без этого рушится вся методология, как бы ни был хорош алгоритм дальнейших шагов.

В советском идеократическом государстве эта операция не требовалась — по умолчанию законы исходили из антропологии, изначально заложенной в советском проекте: «человек человеку брат». Правовой кризис в СССР возник, когда значительная часть населения (особенно в элите) усомнилась в этом постулате — в конце 1970-х и в 1980-х гг. Но что произошло дальше?

К концу 1980-х гг. верх взяла общность, которая в своих представлениях о человеке сдвинулась к социал-дарвинизму. Интеллектуальная часть этой общности в своем мышлении приняла так называемый «методологический индивидуализм». Он выводится из концепции Гоббса (XVII в.), которую ученый изложил в трактатах «О теле», «О человеке», «О гражданине».

Гоббс представляет «человека естественного» одиноким атомом (индивидом), зависящим только от себя самого и находящимся во враждебном окружении. Сосуществование индивидуумов в обществе определяется фундаментальным условием — их исходным равенством: «равными являются те, кто в состоянии нанести друг другу одинаковый ущерб во взаимной борьбе».

Это равенство предполагает как идеал не солидарность, а непрерывную войну всех против всех.

«Хотя блага этой жизни могут быть увеличены благодаря взаимной помощи, они достигаются гораздо успешнее подавляя других, чем объединяясь с ними», — пишет Гоббс.

Такое состояние общества определяется правом, в котором нет места моральным нормам: «Природа дала каждому право на все. Это значит, что в чисто естественном состоянии, или до того, как люди связали друг друга какими-либо договорами, каждому было позволено делать все, что ему угодно и против кого угодно, а также владеть и пользоваться всем, что он хотел и мог обрести». (В действительности эта концепция Гоббса не отвечала реальности, но она была принята в качестве идеологии молодого капитализма).

Очевидно, что в неконтролируемом состоянии такая борьба за существование означала бы самоуничтожение человечества.

Поэтому, согласно Гоббсу, между всеми «воюющими сторонами» заключается договор, превращающий войну всех против всех в конкуренцию.

Устанавливается политический порядок, который блюдет государство-Левиафан.

Из этого выводится идеологический миф о «человеке экономическом» — homo economicus, который создал рыночную экономику. Американский антрополог Салинс пишет о необычной свободе индивида «продавать себя»: «Полностью рыночная система — очень необычный тип общества, как и очень специфический период истории. Он отмечен тем, что Макферсон называет “собственническим индивидуализмом”. Собственнический индивидуализм включает в себя странную идею — которая есть плата за освобождение от феодальных отношений — что люди имеют в собственности свое тело, которое имеют право и вынуждены использовать, продавая его тем, кто контролирует капитал… В этой ситуации каждый человек выступает по отношению к другому человеку как собственник. Фактически все общество формируется через акты обмена, посредством которых каждый ищет максимально возможную выгоду за счет приобретения собственности другого за наименьшую цену».

Кстати, Кейнс, согласно доктрине которого в 1930-е гг. США вылезли из Великой депрессии, не прилагал метафору атома к человеку и отрицал методологический индивидуализм — главную опору политэкономии неолиберализма.

В России доктрина реформ, напротив, была основана на программе неолиберализма и декларировала принципы методологического индивидуализма.

Была поставлена амбициозная цель — заменить представление о человеке, традиционное для русской культуры и культуры народов постсоветских республик Евразии, на радикальный собственнический индивидуализм, перейти от солидарного общества к обществу конкуренции. Исходя из этой цели и стали вырабатывать законы — притом что и обыденная практика, и практически все социологические исследования показывали: у большинства населения смены представлений о человеке не произошло. Расхожие суждения, навеянные пропагандой, это маскировали, но не меняли дела.

Право вошло в противоречие с культурой.

Это значит, что методология создания законов стала принципиально неадекватной состоянию общества. Это — одна из главных причин кризиса. Но ведь этого как будто не замечают и никаких коррекций не предлагается! Получить разъяснения у правоведов не удается. Понятно, что найти приемлемую методологию для законодательства в обществе, расколотом по фундаментальному мировоззренческому вопросу, очень трудно. Но эту задачу надо же решать.

Вторая фундаментальная проблема методологии законотворчества, на мой взгляд, состоит в том, что законодатели принципиально игнорируют специфическое состояние кризисного общества России.

Социология за 20 лет накопила достаточный объем эмпирического знания, но оно просто не принимается в расчет.

Вот, на лекции12 29 апреля мая 2004 г. выступает Симон Кордонский — член одной из трех интеллектуальных групп, которые замышляли реформу. Он выделяет такую главную черту их методологии: «Мое глубокое убеждение состоит в том, что основной посыл реформаторства — то, что для реформатора не имеет значения реальное состояние объекта реформирования. Его интересует только то состояние, к которому объект придет в результате реформирования. Отсутствие интереса к реальности было характерно для всех поколений реформаторов, начиная с 1980-х годов до сегодняшнего времени».

Кордонский в этот момент работал референтом президента в его администрации, и этот его «посыл», конечно, влиял на методологию выработки законов.

Присутствовавший на той лекции Глеб Павловский добавил: «С моей точки зрения, утверждения докладчика можно интерпретировать так, что собственно реформаторы были людьми, которые согласились действовать, не имея никаких представлений о реальности, но при наличии инструментов для преобразования, изменения того, что есть, особенно в направлении своих мечтательных предположений.

Пример этих реформ <…> это то, что происходило в правовой сфере, где либерализация процессуального законодательства конца 80-х, начала 90-х годов привела к тому, что условия населения в лагерях стали пыточными, каковыми они не были при Советской власти. Они и продолжают ими быть, это продолжает усугубляться, там существует отдельная социальная реальность, которая совершенно не описывается современными правозащитниками».

На мой взгляд, это положение совершенно ненормально и требует глубокого беспристрастного обсуждения юристами, философами, социологами и вообще обществоведами. Серьезное обсуждение привлечет и политиков.

ЧТО ДЛЯ ВАС ВАЖНЕЕ, ПЕЧЕНЬ ИЛИ ПОЧКИ?

30.07.2013

«Левада-центр» провел опрос на тему «Что лучше — порядок или права человека?». Это напоминает пошлую поговорку: «У каждого свой вкус, своя манера — одна любит арбуз, другая любит офицера».

Удивляют специалисты этого «центра», они задают людям глупые вопросы, которые, однако, расщепляют сознание. Зачем они это делают?

Газета «Коммерсантъ» пишет13 в обзоре этого опроса в рубрике «Социология»: «Порядок в государстве важнее, чем соблюдение прав человека, уверено 57 % россиян. Противоположной точки зрения придерживается треть населения (33 %)».

Это издевательство над респондентами. Очевидно, что порядок в государстве и права человека — несоизмеримые сущности, разные структуры жизнеустройства, одинаково необходимые для жизни и не существующие друг без друга. Задать такой вопрос — это все равно, что, нацепив маску социолога, добиваться у людей ответа: «Что для вас важнее, печень или почки?». И ведь люди из уважения к «науке» отвечают!

Этими вопросами оболванивают людей, внушая им дикую мысль, что они стоят перед дилеммой «порядок — или права человека». Приняв любую сторону этой ложной дилеммы, человек должен возненавидеть государство, которое его ставит перед таким выбором. Наверное, на это и рассчитывают ловцы человеков из «Левада-центра».

Нет такой дилеммы! Нет на свете государств, которые не устанавливали бы порядка и не соблюдали прав человека, предусмотренных этим порядком. И это наверняка знают «социологи», составлявшие свои вопросы.

И «порядок в государстве», и «права человека» — большие системы. К подавляющему большинству их элементов люди привыкли и их не замечают. Поэтому они и клюют на вопросы, которые им задают манипуляторы. Граждане понимают их так: какие изъяны этих систем (изъяны наверняка ничтожные по сравнению с массами самих систем) в данный момент сильнее ухудшают условия их жизни? При таком понимании и места для ложной дилеммы нет. Разные группы граждан по-разному страдают от изъянов порядка и от нарушения прав человека. У 57 % именно дефекты в поддержании государством порядка сейчас более болезненны, нежели ущемление каких-то прав, но это не позволяет сделать вывод, будто они вообще считают «порядок важнее прав». Этот вывод — подлог, который говорит о кризисе сообщества социологов.

В обзоре сказано: «Почти половина граждан (46 %) не стали бы отказываться от свободы слова и выезда за границу, даже если бы государство гарантировало им “нормальную зарплату и приличную пенсию”». Какая чушь! Как «социологи» представляют себе эту фантастическую сделку? Выступает по радио президент и говорит: «Всем, кто откажется от свободы слова и не высунет носа из России, я гарантирую большую прибавку к зарплате или пенсии! Посылайте заявления прямо в Кремль»?

Еще круче другой вывод: «Почти столько же — 43 % — “согласны” и “скорее согласны” на введение в стране цензуры и железного занавеса ради достойного заработка и пенсии».

Господа, это похоже на бред, который вы приписываете своим респондентам. Ну кто в здравом уме будет требовать «достойного заработка» на основании того, что в стране ввели цензуру?

Вот еще перл (возможно, в трактовке газетчиков): «Замдиректора “Левада-центра” Алексей Гражданкин объяснил, что для населения главное — чтобы “исполнялся социальный договор с государством”. “Власть не дает прав и свобод, но взамен обеспечивает спокойную жизнь”, — говорит он».

То ли это серьезно, то ли нас дурачат? Что за «социальный договор с государством», исполнение которого население считает для себя главным в жизни? Какие демоны витают в растревоженном мозгу замдиректора? Каких прав и свобод не дает власть, благодаря чему жизнь населения становится спокойной? Похоже, маразм крепчает…

Вот еще прикольное суждение того же замдиректора: «Господин Гражданкин уверен, что россияне выбирают порядок в стране, потому что у большинства “никаких свобод никогда и не было — они выросли в эпоху Советского Союза”».

Чем-то этот господин очень похож на ту даму, которая на весь мир утверждала, будто в эпоху Советского Союза не было секса.

БИТВА С ИРРАЦИОНАЛЬНОСТЬЮ

19.08.2013

Эту тему поднимали в 1990-е гг., но ни до чего не договорились. Сейчас, подводя итоги, приходится признать, что эта тема осталась актуальной,и кому-то надо ее разрабатывать. Напомню первые шаги в том разговоре.

История показала, что одним из главных противоречий современного общества является столкновение иррационального с рациональным. Рациональное, логичное мышление — сравнительно недавний продукт культурного развития человека. Ницше писал: «Величайший прогресс, которого достигли люди, состоит в том, что они учатся правильно умозаключать. Это вовсе не есть нечто естественное, как предполагает Шопенгауэр, а лишь поздно приобретенное и еще теперь не является господствующим».

Это обязывает уделять особое внимание диалектике отношений бытия и мышления, чего истмат не только не сделал, но даже затушевал по сравнению, например, с социологией Вебера. При этом Вебер, конечно, вовсе не противопоставляет материальные факторы сознанию и вере. Он пишет: «Интересы (материальные и идеальные), а не идеи непосредственно определяют действия человека. Однако картины мира, которые создаются “идеями”, очень часто, словно стрелки, определяют пути, по которым динамика интересов движет действия дальше».

Английский историк Э. Хобсбаум заметил: «Точно так же, как Вебер многому научился у Маркса, не переставая оставаться при этом антимарксистом, нет никаких причин, чтобы марксистам не научиться многому у Вебера, не превращаясь в веберианских либералов». Прямо скажем, мы у Вебера не учились — и теперь практически не учимся. Доктрина российских реформ противоречит социологии Вебера в гораздо большей степени, чем марксизму.

В упрощенном истмате Бухарина проблемы столкновения с иррациональным как будто не существует. В его истматовской модели существуют интересы, объективно данные материальными условиями. И задача лишь в том, чтобы адекватно их понять и познать объективные законы развития. При этом исключается сама идея о значительной автономии общественного сознания от базиса, о существовании собственной логики развития сознания. Опыт же показывает, что сознание уязвимо и может быть испорчено или даже разрушено без прямой связи с материальными условиями жизни. С помощью целого ряда приемов у значительной части населения удается отключить способность к структурному анализу явлений — анализ сразу заменяется идеологической оценкой. Отсюда — кажущаяся чудовищной аморальность, двойные стандарты. На деле же болезнь опаснее: люди становятся неспособны именно анализировать.

Вебер в своих трудах прилагал большие усилия, чтобы не допустить отождествления мышления и бытия, тенденция к которому, как говорят, уже намечалась в философии Гегеля. Вебер выступал против фетишизации теории, которая, будучи высшим продуктом рационального мышления, превращалась в инструмент иррациональности, если приобретала ранг фетиша. Он подчеркивал, что логическая упорядоченность теории может привнести «утопический» элемент в познание, что историческая действительность в каждой «точке» и в каждый «момент» выступает как нечто уникальное и неповторимое — следовательно, не подчиняющееся никакому «объективному закону». Теория («утопия», закон) необходима исследователю как инструмент — как микроскоп или телескоп — для выявления тенденций в развитии общественного процесса.

Но вера в то, что теория полностью адекватна самой действительности, означает поражение рациональности. Истмат был полон именно такой веры.

Более того, истмат внедрил в массовое сознание уверенность в том, что объективным законом является прогресс общества. Та «революция гуннов», которая угрожала России после 1917 г. и была остановлена большевиками (об этом много писал М.М. Пришвин), совершенно не вписывалась в законы истмата, и мы не могли ожидать ее в конце XX в., — но она произошла на наших глазах. Более того, «революция иррационального» в XX в. захватила и Запад.

Николай Заболоцкий в 1931 г. в поэме «Битва слонов» («Битва слов! Значений бой!») писал:

В 1930-е гг. мир пережил урок фашизма, к которому теория истмата оказалась не готова. Недаром один немецкий философ после опыта фашизма писал: «Благодаря работам Маркса, Энгельса, Ленина было гораздо лучше известно об экономических условиях прогрессивного развития, чем о регрессивных силах».

На практике идеями психоанализа (не ссылаясь, конечно, на Фрейда) пользовались в своей очень эффективной пропаганде фашисты. Они обращались не к рассудку, а именно к иррациональному в человеке — к чувствам и инстинктам. Чтобы их мобилизовать, они с помощью целого ряда ритуалов превращали аудиторию, представляющую разные слои общества, в толпу — особую временно возникающую общность людей, охваченную общим влечением.

Фашисты исходили из фрейдистского сексуального образа: вождь-мужчина должен соблазнить женщину-массу, которой импонирует грубая и нежная сила. Это — идея-фикс фашизма, она обыгрывается непрерывно. Вся механика пропаганды представляется как соблазнение и доведение до исступления («фанатизация») женщины. Гитлер писал в «Майн кампф»: «В подавляющем большинстве простые люди имеют настолько женскую природу, что рассуждение возбуждает их мысли и их действия в гораздо меньшей степени, чем чувства и эмоции. Их чувства несложны, они очень просты и ограниченны. В них нет оттенков, все для них — любовь или ненависть, правильное или ошибочное, правда или ложь».

Опыт фашизма показал ограниченность тех теорий общества, в которых не учитывалась уязвимость общественного сознания перед наступлением иррациональности. Юнг, наблюдая за пациентами-немцами, написал уже в 1918 г., задолго до фашизма: «Христианский взгляд на мир утрачивает свой авторитет, и поэтому возрастает опасность того, что “белокурая бестия”, мечущаяся ныне в своей подземной темнице, сможет внезапно вырваться на поверхность с самыми разрушительными последствиями».

Потом он внимательно следил за фашизмом и все же в 1946 г. в эпилоге к своим работам об этом массовом психозе («немецкой психопатии») признал: «Германия поставила перед миром огромную и страшную проблему».

Он прекрасно знал все «разумные» экономические, политические и прочие объяснения фашизма, но видел, что дело не в реальных «объективных причинах». Загадочным явлением был именно массовый, захвативший большинство немцев психоз, при котором целая разумная и культурная нация, упрятав в концлагеря несогласных, соединилась в проекте, который явно вел к краху.

Почему уже после войны Юнг говорил о том, что проблема, которую Германия поставила перед миром, огромная и страшная? Потому, что это был лишь пример того, как идеологи разбудили и «раскачали» скрытые, скованные разумом и нравственностью устремления человеческой души — коллективное бессознательное, и этот зверь начал действовать способом, который невозможно было предсказать. Подобный слом произошел в СССР в конце 1980-х гг.

Поведение огромных масс населения нашей страны стало на время обусловлено не разумным расчетом, не «объективными интересами», а именно всплеском коллективного бессознательного.

Это поведение казалось той части народа, которая психозом не была захвачена, непонятным и необъяснимым. В некоторых частях сломанного СССР раскачанное идеологами коллективное бессознательное привело к крайним последствиям. Например, нет смысла искать разумных, пусть и эгоистических, расчетов в войне Армении с Азербайджаном или Кишинева с Приднестровьем.

Кто в 1990-е гг. поддержал Ельцина, если не считать ничтожное меньшинство «новых русских» с их разумным расчетом, и сбитую с толку либеральную интеллигенцию? Поддержали именно те, в ком взыграло обузданное советским строем коллективное бессознательное. Возникновение индустриальной цивилизации было очень болезненным «скачком из мира приблизительности в царство точности». И это царство — еще островок в мире, и нас тянет вырваться из него обратно в мир приблизительности.

Эти массы людей, освобожденные от рациональности заводов и КБ, правильно поняли клич Ельцина: «Я дал вам свободу!». В самом понятии рынок их слух ласкал эпитет — стихийный. А понятие плана отталкивало неизбежной дисциплиной рациональности. И к этим людям, пьяным и веселым, вооруженные истматом коммунисты взывали: выберите нас, мы восстановим производство и вернем вас к станку и за парты. И удивлялись, когда те шли голосовать за Ельцина или даже за Хакамаду.

Конечно, все мы испытываем тягу к такому бегству от цивилизации. Мы и совершаем порой такое бегство на время, отдыхаем душой. Но когда это происходит с половиной народа, и она начинает «жечь костры и в церковь гнать табун», то это — катастрофа. И чем она закончится — пока не ясно. И это — вовсе не возврат к досоветской российской цивилизации, это именно пробуждение в нас гунна. А гунн сегодня может сколько-то времени выжить, только истребляя все вокруг, — пока не иссякнет его страсть.

Сегодня в России в среде людей, воспитанных (и воспитываемых) в истмате, рациональность оттеснена в катакомбы, царит разруха в умах.

КОЛИЧЕСТВО КАЧЕСТВА

17.06.2013

Наукометрический подход к измерению «продукта» исследований приобрел большую популярность среди менеджеров и администраторов многих стран. Главным объектом наукометрических определений стала система научных коммуникаций, прежде всего массивы публикаций и уровень цитируемости авторов разных стран. Считается, что число публикаций отражает количество производимой научной продукции, а цитируемость этих публикаций — качество продукции.

Оба этих тезиса в общем случае неверны, и на основании таких измерений делать выводы нельзя. Научная публикация — это лишь «упаковка» научной продукции, вернее, один из многих видов упаковки. Можно ли сравнивать хотя бы количество продукции, не говоря уже о ее качестве, сравнивая число упаковок, не исследуя содержимое?

Важен и тот факт, что большая часть научно-технической информации передается не через формальные каналы (публикации), а через непосредственное личное общение и частную или полуформальную переписку. Эти каналы наукометрия не учитывает.

Что же касается цитируемости статей как меры научного вклада их авторов, то в качестве общего показателя оценки цитируемость использоваться не может (изучение библиографических ссылок с успехом применяется в науковедческих исследованиях для других целей).

Если бы работы всех авторов в одинаковой степени доводились до сведения мировой научной общественности (предположение заведомо неправильное), то высокая цитируемость какого-либо автора действительно указывала бы на то, что его вклад в науку высок.

Но низкая цитируемость автора не позволяет сделать вывода, что его научный вклад невелик.

Это становится ясно из рассмотрения «элементарного акта» цитирования. Автор, ссылаясь на другие работы, действует по принципу «все — или ничего», он или включает какую-то статью в библиографию, или не включает. Он оценивает ту работу, ссылку на которую помещает в библиографию своей статьи, в 1 балл, а все остальные работы, которые использовал в своем исследовании, но не может процитировать, — в 0 баллов. Но ценность тех работ, которые он использовал, вовсе не отличается так скачкообразно — или 0, или 1. И выходит, что работа с ценностью 0,99 балла все равно оценивается как бесполезная, она получает 0 баллов.

В среднем библиография статьи содержит около 10 ссылок — это лишь небольшая доля тех работ, результатами которых пользовался автор в своем исследовании (примем, что он действительно использовал самые ценные для его исследования работы).

Предположим, автор использовал информацию из 100 работ, и по их реальной ценности они могут быть ранжированы, получив оценки от 1 до 100 баллов. В библиографию попадают работы, набравшие более 90 баллов, — от 91 до 100. Они, разумеется, наиболее полезны для исследования автора. Однако работа с реальной ценностью в 90 баллов оценивается через цитирование в 0 баллов, как и работа с реальной ценностью в 1 балл. Дело не меняется оттого, что эта ситуация воспроизводится много раз, и в целом возникает сравнительно плавное распределение работ по их цитируемости.

Это создает правдоподобие оценки, не придавая ей достоверности.

На основании такого параметра ничего нельзя сказать о ценности таких работ — они оказываются в зоне неопределенности. А если еще есть дополнительные факторы, которые снижают цитируемость какой-то совокупности авторов, как это и есть в отношении российских публикаций, то использование этого параметра в качестве показателя приводит к заведомо ложным оценкам. Причем ошибка будет исключительно грубой. На деле это просто фальсификация, подлог.

Обсуждая возможность измерения цитирования для оценки «выхода» научной продукции, мы приняли ряд идеализирующих ситуацию предположений. На деле много факторов приводят к тому, что низкая цитируемость ценных работ даже внутри сообщества западных ученых — не редкость. Обсуждение всех этих факторов не входит в нашу задачу, и мы просто приведем два примера.

В 1979 г. С. Вейнберг был удостоен Нобелевской премии за теоретическую работу, изложенную в статье, опубликованной в 1967 г. Вот число ссылок на эту статью по годам (рис. 1):

Рис. 1. Число ссылок па статью С. Вейнберга (1967 г.), в которой описана теоретическая работа, принесшая автору Нобелевскую премию в 1979 г.

Мы видим, что в течение 5 лет (немалый срок) эта работа практически не цитировалась, и в это время будущий нобелевский лауреат, попадись он энтузиасту формализованных оценок продуктивности, мог бы быть не аттестован для продолжения научной работы. Почему же последовал затем такой бурный рост цитируемости? Объяснение заключается в том, что в 1971 г. голландский математик Г. Хофт опубликовал работу, которая позволила упростить математическую трактовку теории С. Вейнберга.

Не менее наглядна динамика цитирования главной статьи нобелевского лауреата по физиологии и медицине А. Кормака, разработавшего математический анализ поглощения рентгеновских лучей тканями. Эта работа (1963 г.) была необходима для создания сканирующего рентгеновского томографа. Вот цитируемость этой работы (рис. 2):

Рис. 2. Число ссылок на статью А. Кармака (1963), давшей основу для разработки томографии. В 1979 г. А. Кармак получил Нобелевскую премию за разработку компьютерной томографии.

Потенциальная ценность работы Кормака проявилась лишь тогда, когда была создана необходимая для томографии ЭВМ (для разработки которой эта статья создала математическую базу).

Оба эти случая являются прекрасными свидетельствами того, что открытия и изобретения следует рассматривать как системы, необходимые элементы которых порой создаются подспудно. Сам же факт открытия — это создание элемента или связи, недостающих для достраивания целостной системы, это — момент рождения системы, всегда очень заметный.

Ничто так не вредит применению количественных методов, как игнорирование того факта, что существуют неформализуемые аспекты и величины, которые нельзя выразить в численной мере.

Научный потенциал, как и продуктивность (страны, учреждения, исследователя), — это многоаспектная характеристика, которая не может быть выражена численно и принимает весьма различные значения в зависимости от контекста. Как бы ни была велика потребность в простом и надежном методе оценки научного потенциала, необходимо реалистично подходить к нашим возможностям.

Непредвзятое выяснение их ограниченности само по себе очень важно для лучшего понимания проблемы. Параметр цитируемости публикаций российских авторов никаким показателем быть не может, и его наукообразность и правдоподобность никак не могут извинить верхоглядства тех, кто пытается сделать из этих измерений какие-то многозначительные выводы.

Когда в конце 60-х гг. XX в. на Западе началась волна разработки и применения формализованных количественных методов оценки сложных видов деятельности, вопрос о методологической обоснованности этих подходов какое-то время был в центре внимания ученых и философов.

Лауреат Нобелевской премии О.Н. Хиншельвуд писал: «В настоящее время существует опасность, что может возникнуть серьезная путаница в том, каким образом общество, находящееся под влиянием силы научного метода, но имеющее мало интуитивного чувства практики настоящего ученого, сможет установить критерии меры и количества для качественных вещей, к которым они неприложимы. Если количественные измерения действительно приложимы — очень хорошо. Однако все еще имеется искушение там, где это не может быть сделано, произвольно заменять хорошие, но субъективные критерии явно худшими только потому, что эти последние могут быть представлены в данных числовых измерений и рассматриваемы механически.

Стремление поступать подобным образом еще более возросло в связи с модой вводить информацию в вычислительные машины. В самом деле, если вы введете в машину разумное, то и получите разумный результат. Однако, к несчастью, если вы введете неразумное, то получите не имеющее смысла решение, которое будет еще менее разумным, так как не будет сразу распознано в качестве чепухи, каковой оно в действительности является.

Защитой ложного количественного подхода не будет также и то, что мы часто не знаем лучшего выбора. Если не известно, каким путем достичь правильного суждения, то лучше уж принять факт как таковой и не делать положение хуже, чем оно есть, путем симуляции. Я считаю, что замена трудных качественных суждений неадекватными механическими данными не является рационализацией или эффективностью или же беспристрастностью и объективностью, а просто представляет собой весьма печальное отсутствие ответственности».14

Именно это «весьма печальное отсутствие ответственности» наблюдается в том, как Минобрнауки РФ применяет количественные параметры в качестве индикаторов для оценки труда ученых и преподавателей вузов.

ПРИХОДИТСЯ СНОВА ВОЗВРАЩАТЬСЯ К ПРОБЛЕМЕ ЦИТИРУЕМОСТИ

30.03.2015

Предисловие

В рубрике «Дайджест» сайта centero.ru помещена статья «Цитирование в науке и подходы к оценке научного вклада» (Вестник АН СССР. 1981. № 5). Нужно короткое объяснение, зачем надо было вытаскивать из пыли этот старый текст. Никто на него и не посмотрел бы, если не смягчить его лирикой. История была такая.

В конце 1950-х гг. химик Юджин Гарфилд (США) создал Коммерческую фирму «Институт научной информации». Сначала он вынес на рынок очень ценные и дешевые продукты — «Current Contents». Это еженедельные сборники оглавлений ведущих научных журналов, которые только готовились в редакциях к изданию. Всего 8 выпусков — по числу больших областей науки, на которые разделили все журналы. В библиотеку нашего института попали эти книжечки, кто-то из приятелей вчитался, ахнул и заставил ахнуть других. Они поступали к нам по пятницам, и мы ожидали наготове с пачками перфокарт, на которые тогда фиксировали ссылки и краткое содержание. Прочитываешь заглавия нескольких сотен статей, и то и дело попадает тебе блестящая идея — притом в журнале, в который никогда бы не полез. Часть идей прямо идет в дело, а остальные — для общего развития. Как будто волшебное зеркало дали на пару часов. Быстро росла личная библиотека перфокарт. Надо что-то найти — проткнешь всю стопку длинной спицей, потрясешь, и нужные падают.

В общем, мы внимательно следили за продуктами Гарфилда. В начале 60-х гг. он начал создавать «Science Citation Index» (SCI), оттолкнувшись от концепции указателя судебных дел в США — прецедентное право требовало, чтобы все дела были связаны ссылками. Ценность SCI и для ученых, и для аналитиков науки была нам очевидна, в СССР сложилась группа, которая вела методологические разработки. Странно, что эти инструменты очень плохо распространялись в массе ученых. Я в 1989 г. преподавал в университете Сарагосы (Испания), и весь курс провел через библиотеку, где стояли все тома SCI. Никто о них не слышал, а библиотекари не знали, как ими пользоваться. Дело нехитрое — но зачем?

Наша наука в СССР была в то время более восприимчива, и Гарфилд стал довольно часто приезжать, подружился, да и бизнес хорошо шел. Но бизнес оказал и негативный побочный эффект. Наукометрический подход к измерению «продукта» исследований приобрел большую популярность среди администраторов во многих странах. Возник большой рынок. Главным объектом наукометрических измерений стала система научных коммуникаций, прежде всего массивы публикаций и уровень цитируемости авторов. Считалось, что число публикаций отражает количество производимой научной продукции, а цитируемость этих публикаций — качество продукции.

Оба этих тезиса в общем случае неверны, и на основании таких измерений делать вывод о научном работнике нельзя. Научная публикация — это лишь «упаковка» научной продукции, вернее, один из многих видов упаковки. Можно ли сравнивать количество и качество продукта, сравнивая число ящиков?

В СССР тоже возникло влиятельное лобби, которое пыталось навязать «объективные формальные оценки научного труда». Я уже перешел на работу в науковедение, и пришлось ввязаться в эту свару. У меня была поддержка практикующих ученых, я много выступал в крупных институтах — начиная с Дубны и Пущино, Академгородка Новосибирска и до Владивостока. Некоторые простодушные начальники даже предупреждали меня, что если не перестану мешать прогрессу, то я больше никогда за границу не попаду. Вот чем пугали советского человека, клоуны! Кончилось тем, что в 1981 г. напечатали упомянутую статью. В АН СССР эта вредная для науки инициатива была остановлена.

Гарфилд приезжал ко мне в институт, убеждал, что цитируемость — надежный индикатор качества. Я ему изложил свои доводы, и, думаю, он понял, но промолчал. Рыночный интерес — страшная сила.

Потом я был у него в Институте научной информации в Филадельфии, и мы обсуждали более интересные возможности — построение «карт науки» с помощью измерения цитирования и социтирования.

Перестройка и реформы 1990-х гг. смыли у нашей интеллигенции многие блоки коллективной памяти, а также навыки размышления над мало-мальски абстрактными проблемами. Околонаучные предприниматели вновь пошли на приступ, и уже без труда захватили лакомый ломоть нашей разделенной культуры. Власть приказала всем, кто хочет подвизаться в науке, скрупулезно подсчитывать число ссылок и неустанно его увеличивать. Скорее всего, министры и чиновники Минобрнауки искренне не знают, почему несется из разрушенных лабораторий глухой стон.

Что делать? Раз власть приказала, нет смысла биться головой об стену. Бесполезно умолять или раздражать правителей логикой и здравым смыслом. Сейчас наш долг — сохранить, что возможно, из смыслов, навыков и стилей нашей науки, чтобы рано или поздно запустить механизм возрождения. Надо подчиниться, но про себя отвергать ложные сущности, иначе они облепят нас, как ракушки. Вероятно, большинство научных сообществ сейчас уверены, что цитируемость дает приемлемую степень истинности оценки. Но ведь и значительная часть уверена, что этот метод дает ложную информацию. Значит, надо вновь обсудить эту проблему — не на митинге, а на методологическом семинаре.

Для этого мы и вытащили эту статью почти из полувековой пыли:

Кара-Мурза С.Г. Цитирование в науке и подходы к оценке научного вклада // Вестник АН СССР. 1981. № 5.

Проблема оценки продуктивности ученого, его научного вклада — одна из важнейших теоретических и прикладных проблем науковедения. Стремление создать пусть даже «грубоватую», но в принципе работоспособную методику такой оценки психологически вполне понятно. Но конструирование систем оценки — область очень деликатная: любое решение здесь самым непосредственным образом воздействует на социально-психологические условия работы научных коллективов, затрагивает сферу человеческих отношений и мотивации ученых. И последствия ошибок здесь могут быть весьма серьезными.

Для оценки продуктивности исследователей уже сравнительно давно пытаются использовать различные параметры системы научных коммуникаций. Это вполне объяснимо: через систему коммуникаций поступают в хранилище «отпечатки» научной продукции — публикации. Подсчет этих «отпечатков» на первых порах показался самым простым и естественным подходом к определению научного вклада. Он и сейчас составляет основу большинства формализованных систем оценки научных кадров, хотя и стыдливо, со многими оговорками: трудно найти социолога или администратора, который не постеснялся бы прямо заявить, что число публикаций действительно отражает научный вклад исследователя. Значение качественных аспектов научной деятельности слишком очевидно.

Но вот в середине 60-х гг. появился информационный инструмент, который, казалось, давал возможность отразить качество научных публикаций. Это — «Указатель библиографических ссылок» (Science Citation Index — SCI), издаваемый Институтом научной информации (США). Почти 20 лет, в течение которых публикуется этот указатель, — солидный срок, позволяющий строить довольно представительные временные ряды, и социологи науки стали все активнее использовать открывающиеся здесь возможности. Создатель SCI Ю. Гарфилд с самого начала указывал на широкую применимость указателя в социологии и истории науки.15

Действительность не обманула этих ожиданий. Более того, нам представляется, что потенциальные возможности SCI в науковедении оценены еще лишь в малой степени, и по мере удлинения временных рядов ценность его будет возрастать. Но можно ли использовать такой измеримый параметр научных коммуникаций, как цитируемость, для оценки вклада в науку отдельных исследователей или целых коллективов?

Исходные посылки тех, кто отвечает на этот вопрос положительно, кажутся вполне обоснованными. Ссылки на предыдущие публикации отражают связи между работами отдельных ученых. Следовательно, чем больше ссылок получают работы ученого, тем в большей степени используется его продукция научным сообществом, тем выше полезность его вклада. Исходя из этих посылок, американские социологи науки Дж. Коул и С. Коул одними из первых применили измерения цитируемости для обоснования весьма радикальных социологических выводов.16 Измерение цитируемости быстро стало связываться со злободневными практическими вопросами. Поборники использования SCI для оценки продуктивности ученых, не дождавшись теоретических обоснований, начали выступать в широкой печати с пропагандой этого подхода. Судя по литературе, в некоторых университетах США показатель цитируемости уже вошел в методики формальной оценки сотрудников. Возможность использования цитирования для оценки научного труда видят и некоторые советские социологи. Так, Н.З. Мирская пишет: «Показатель цитирования — основание для определения эффективности научного труда, что особенно важно в плане практических рекомендаций… Цитирование отражает использование публикации, т. е. ее полезность и, следовательно, эффективность деятельности ее автора».17

Но позволяет ли измерение цитируемости верно оценить научный вклад? Действительно, цитирование отражает связь между работами ученых, говорит об использовании научных результатов. Но оно отражает не все связи. Если труды ученого цитируются широко, то это (в общем случае) указывает на тот факт, что его продукция высоко оценивается и в большой степени используется другими учеными. Но обратное утверждение в общем случае неверно. А для того чтобы цитируемость могла служить основой оценки научного вклада, необходимо чтобы были верны как прямое, так и обратное утверждение, — это кажется очевидным.

Как же получается, что цитирование «высвечивает» лишь часть научных коммуникаций? Рассмотрим механизм цитирования на «микроуровне» — на уровне единичной научной публикации. Чтобы упростить нашу задачу, введем три явно идеализированных предположения: 1) вся использованная в работе автора публикации научная информация изложена в статьях, на которые он может сослаться; 2) все сообщения, несущие необходимую автору для данной работы информацию, достигают этого автора; 3) отбирая статьи, на которые он сошлется в своей публикации, автор руководствуется только релевантностью, ценностью этих статей для своей работы.

Объем информации, которой пользуются при подготовке публикации даже начинающие исследователи, весьма велик. Если бы его удалось весь «упаковать» в научные статьи (наше первое предположение), то их минимальное число достигло бы, вероятно, сотни. Естественно, что процитировать их все невозможно, да и сам институт цитирования потерял бы тогда смысл. В самоорганизующейся системе научных коммуникаций установились определенные нормы цитирования (несколько отличающиеся в разных областях науки). В среднем «нормальная» публикация содержит около 15 ссылок. Это значит, что из, минимум, сотни статей автор отбирает 15 наиболее релевантных для его работы. Другими словами, устанавливается некоторый ценз, порог ценности статьи для данной работы. Этот порог — своеобразный «уровень моря», над которым видна лишь небольшая верхушка айсберга использованной информации — цитированные статьи.

Но если цитируемость связана с пороговыми явлениями, не может быть и речи о линейной зависимости между ценностью статьи и возможностью ее попадания в список цитированных трудов. Все, что ниже порога, получает одинаковую оценку — ноль. Все, что выше порога — единицу. Система работает дискретно, по принципу «все — или ничего». Используя такую двухбалльную шкалу, можно лишь сказать, что цитированные статьи для данной работы более полезны, чем нецитированные. Мы не можем вынести никаких суждений о том, насколько первые полезнее вторых, — изменение происходит скачкообразно. Внутри же обеих групп каждая статья находится в области неопределенности.

На микроуровне ясно, что такая «черно-белая» шкала мало что дает для распределения использованных 100 статей по их полезности: каждая из 85 нецитированных статей может оказаться по своей полезности почти равной любой из цитированных. Таким образом, нарушается первое требование к шкале оценки, которая должна быть достаточно растянутой и непрерывной.

Что же изменяется при переходе к «макросистеме» — крупному массиву публикаций — и сравнению авторов по числу ссылок на них? Мы получаем ряды чисел разумной величины, по которым, как будто, можно ранжировать авторов. Но это — иллюзия. Оттого, что мы складываем неопределенности, выявленные на уровне одной статьи, определенность не возникает. Обсуждая проблему оценки деятельности ученых, С.Н. Хиншельвуд писал: «Иногда заявляют, что для статистики полезны даже грубые результаты. Не может быть более опасной доктрины, чем доктрина, основывающаяся на представлении, что большое число ложных или бессмысленных догадок может быть каким-то образом усреднено, давая нечто имеющее смысл».18

Так, если какая-то работа цитируется во многих статьях, значит, многократно воспроизводится ситуация, которую мы рассмотрели на «микроуровне», — работа чаще других превышает порог полезности. Это говорит о широте «рынка» для данной работы, о массовости ее потребителя. Такие данные, позволяющие оценить масштабы того или иного научного сообщества, очень важны для науковедения. Но можно ли выражать вклад в науку, импульс, даваемый ее развитию какой-то работой, через массовость потребителя?

Анализ показывает, что наиболее массового потребителя имеют методические статьи. Это понятно: разнообразие идей и объектов науки во много раз превышает разнообразие методов. Поэтому каждая идея имеет небольшой «рынок», а одним и тем же методом пользуются при экспериментальных исследованиях, связанных со множеством идей, — и ссылка на этот метод появляется во многих статьях. Кроме того, в отношении изложения методической стороны исследования нормы в науке гораздо строже, чем в отношении идей и интерпретации результатов (на идею можно и не сослаться, на метод — нельзя).

Это хорошо видно при содержательном анализе приведенных в «Current Contents»19 заголовков наиболее цитируемых статей. По нашим оценкам, из 156 таких статей, относящихся к биохимии, биомедицинским исследованиям и психологии, 118 (т.е. 75,6 %) имеют методический характер. И эти методические статьи получают 84,7 % ссылок! Все 156 статей имеют 210759 ссылок (в среднем 1351 ссылка на одну статью); 118 методических статей имеют 178448 ссылок (1512 на одну статью), 38 неметодических статей — 32311 ссылок (850 на одну статью). В биохимии одна методическая статья имеет в среднем 1996 ссылок, а неметодическая — 949. В этой области методические статьи собрали 92 % ссылок всех 78 статей-чемпионов.

Этот подсчет сделан нами на основании опубликованных Ю. Гарфилдом материалов, хотя сам он считает ошибочным вывод, что методические статьи обязательно получают больше ссылок, чем прочие работы. Свое мнение он обосновывает тем, что статьи в журналах по аналитической химии не отличаются особенно высоким цитированием.20 На это можно ответить, что высокая цитируемость методических работ — не вывод, а эмпирический факт. Что же касается журналов по аналитической химии, то их статьи предназначены не для потребителя методов, а для их разработчика — химика-аналитика. Это — не продукт, а «полупродукт», и они, в сущности, не являются методическими статьями. Когда же аналитический метод доводится до «товарного вида» и выносится на широкий «рынок», он публикуется обычно в журналах той области исследований, для которой этот метод предназначен, и цитируется очень обильно.

Однако и в том, что касается создания методов исследования, цитирование не отражает сколько-нибудь адекватно вклад того или иного ученого (или совокупностей ученых). Создание нового научного метода — это процесс, состоящий из ряда стадий. Все стадии важны, но качественно различны (выдвижение идеи, концепции метода; внесение модификаций, направленных на улучшение, упрощение, расширение применимости, — т.е. придание методу «товарного вида»; пропаганда и широкое распространение метода). История многих нововведений в науке показывает, что вторая и третья стадии вознаграждаются цитированием несопоставимо щедрее, чем первая. Таким образом, еще более усугубляется ориентация механизма цитирования на работы по «расширению рынка», по доводке нововведений. Вот лишь несколько примеров.

В. Кеннет модифицировал известную с 1930 г. реакцию 3. Дише для определения ДНК (предложил нагревать пробу несколько часов при 30°С вместо 3-10 мин. при 100°С, как делал Дише). Эта статья, опубликованная в 1956 г., получила за 1961-1975 гг. 5037 ссылок. М. Шомодьи открыл хороший реактив для определения моносахаридов, и его статья получила 970 ссылок. Н. Нельсон путем небольшой модификации улучшил методику, и его статья получила более 3300 ссылок.21 В сущности, и абсолютный рекордсмен цитируемости О. Лоури (50 тыс. ссылок) модифицировал ранее известный реактив, добавив к нему еще одну компоненту и расширив границы применимости метода.

Специального интереса заслуживает история создания и распространения аффинной хроматографии, которая была разработана в двух практически одинаковых вариантах почти одновременно в Швеции и США. Американский автор получил на свои работы почти в 10 раз больше ссылок, чем шведские авторы. Это объясняется тем, что он был не только творцом метода, но и активным агентом по его внедрению в самых разных областях исследований.22

Сказанное ни в коей мере не означает, что мы склонны недооценивать значение методических работ, принижать их роль в развитии науки. Мы только хотим подчеркнуть, что создание и распространение методов — лишь один из элементов научной деятельности, по которому в общем случае нельзя судить о целом, обо всей системе. Здесь уместно повторить тезис, с которого мы начали рассмотрение: высокая цитируемость совокупности статей обычно указывает на их высокую полезность, но низкая цитируемость совокупности статей, отличающейся от первой совокупности каким-то существенным признаком, не позволяет утверждать, что их ценность низка. Этот тезис мы пытались обосновать, сделав три упрощающих ситуацию предположения. Как же изменится наш вывод, если мы откажемся от них?

Первое предположение: «Вся использованная в работе научная информация изложена в статьях, на которые может сослаться автор публикации».

Это условие не выполняется по разным причинам. Научное знание производится как в фундаментальных, так и в прикладных исследованиях, и роль последних относительно усиливается в результате тенденции к их «фундаментализации». Но в прикладных исследованиях по целому ряду соображений введены ограничения на публикацию результатов. Да и сложившаяся в них система стимулов не ориентирует работника на высокую публикационную активность. Значительная часть «продукции» фундаментальных исследований также не попадает в научную печать. Многие важные виды знания вообще не приспособлены к публикации (например, информация о неудачных исследованиях или ошибках). В другом случае действуют соображения секретности: фундаментальные исследования все в большей степени становятся неотъемлемой частью прикладных программ и НИОКР военного характера.

Если вся эта научная продукция не публикуется (и, следовательно, не «производит» ссылок), то значит ли это, что она не используется и не может рассматриваться как вклад в науку? Вовсе не значит — во всех странах это «непубликуемое» научное знание является важным продуктом науки и используется весьма широко. Существует целый ряд каналов его распространения: отчеты и доклады, суждения экспертов, выступления на совещаниях, консультации и т.п. В подавляющем большинстве случаев на эти сообщения просто невозможно сослаться. Аппарат ссылок отражает лишь небольшой фрагмент всей получаемой и используемой ученым информации. Очевидно, что это резко сокращает возможность использования цитируемости для оценки вклада в науку.

Снятие первого предположения усиливает аргументацию общего вывода, особенно когда речь идет о международных сравнениях. Удельный вес различных каналов в общей системе научной информации в разных странах различен. Например, отсутствие частной собственности на научно-техническую информацию в СССР позволило предоставить всем заинтересованным организациям доступ к отчетам по законченным исследованиям.

Второе предположение: «Все сообщения, необходимые для работы, достигают автора статьи». Это условие также не выполняется. Целый ряд барьеров препятствуют проникновению к потребителю даже опубликованной информации. Первый из них — языковой. Этот барьер может быть совершенно непроницаемым, когда речь идет о статьях, опубликованных на совсем незнакомом языке (а большинство зарубежных ученых не знают русского языка и языка других народов СССР). Но даже и для людей, более или менее знающих иностранный язык, этот барьер остается весьма существенным. Его значение усиливается тем, что, как правило, иностранные публикации, особенно книги, часто бывают гораздо менее доступны, чем отечественные издания.

Важный фактор, ограничивающий область поиска информации, — предвзятое мнение о научных достоинствах того или иного журнала. Возникающая обратная связь усугубляет ситуацию: статьи этого журнала цитируются меньше, и неблагоприятное мнение о нем укрепляется.

Все эти барьеры, синергически взаимодействуя и усиливая друга друга, образуют вокруг каждого ученого своеобразную «информационную скорлупу».23 У одного внутри этой скорлупы оказываются лишь несколько отечественных журналов по его узкой области знания, другой регулярно просматривает широкий спектр журналов на трех-четырех языках, третий же пользуется, кроме того, «Current Contents».

Ясно, что ученый может цитировать только те работы, которые оказываются внутри его «информационной скорлупы».

В статьях советских ученых много ссылок на работы американских авторов, а американские ученые мало цитируют советские статьи — что из этого следует? Из этого прежде всего следует, что научная литература США находится внутри «информационной скорлупы» советских ученых, а для исследователей США большая часть информационных ресурсов советской литературы недоступна. Но это известно и без SCI: подавляющее большинство советских ученых в достаточной степени владеют английским языком, чтобы читать специальную литературу, а научный шовинизм совершенно чужд советской интеллигенции.

Устранение второго предположения еще сильнее сужает тот сектор системы научных коммуникаций, который отражается в SCI, и еще больше увеличивает неопределенность оценок, сделанных на основании подсчета ссылок. При международных сравнениях эта неопределенность резко возрастает из-за асимметричности потоков информации, отражаемых SCI: оценка научной продуктивности стран, публикующих работы на труднодоступных для американских и западноевропейских ученых языках, занижается настолько, что один этот фактор лишает такие оценки всякого смысла. Асимметричность потоков информации «умножается» на асимметричность самого SCI — в нем, например, отражаются лишь 60 советских журналов (1335 журналов США, 529 — Великобритании, 179 — Нидерландов).

Третье предположение: «При цитировании автор руководствуется лишь ценностью статьи для своей работы».

Это допущение — слишком сильная идеализация. Во-первых, авторы зачастую без необходимости цитируют видных ученых. Ю. Гарфилд пишет: «Цитирование может быть вызвано стремлением автора поднять свою собственную репутацию, связав свою работу с более крупными исследованиями, или стремлением избежать ответственности, ссылаясь на работы других авторов».24 Расширение использования SCI как инструмента для оценки научной продуктивности индивидуальных работников неизбежно приведет к росту ненужного цитирования. Это нанесет ущерб SCI как исключительно ценному средству информационного поиска и науковедческих исследований.

Еще большеискажений вносит уклонение от цитирования релевантных работ, о которых автор знает. Это, конечно, нарушение научной этики, но разве такие нарушения редки? Важнейшим фактором, предупреждающим такие нарушения, является личное знакомство авторов. Но там же, где личные контакты советских ученых с американскими и западноевропейскими коллегами относительно слабы, в отношении советских статей этот фактор не действует. Замалчивание работ наших авторов — обычное явление. Известны случаи, когда советские исследователи по собственной инициативе посылали иностранным коллегам оттиски своих статей, чтобы предотвратить использование их результатов без ссылки на авторство, — и это не помогало. Поскольку цитирование — норма весьма расплывчатая, на поведение автора публикации часто действуют и чисто технические, но существенные на «микроуровне» факторы, — например отсутствие пишущей машинки с подходящим алфавитом.

Конечно, уклонение от цитирования не распространяется на ключевые, основополагающие работы. Но наука сейчас — деятельность миллионов людей, и статистика цитирования определяется не столько ссылками на «статьи-чемпионы», сколько сложением тех двух-трех ссылок, которые получают на свои работы большинство исследователей (в 1972 г. каждый отмеченный в SCI автор имел в среднем 6,65 ссылок).

Работы же ученых высшего ранга быстро перестают цитироваться вследствие хорошо известного явления «стирания» их имен. Ю. Гарфилд пишет: «Стирание (obliteration) происходит, когда авторы предполагают, что сделанный ранее научный вклад становится частью общего знания, известного каждому, кто работает в данной области».25 Сам факт такого стирания говорит о том, что вклад ученого велик и используется очень широко (Ю. Гарфилд говорит даже о преимуществах быть «стертым»), но это — еще один источник ошибки при использовании SCI как оценочного механизма.26

Таким образом, устранение третьего предположения также усиливает общий вывод, который мы обосновали, даже приняв весьма сильные допущения.

Нельзя не отметить, что недавно сам Ю. Гарфилд выступил с обзорной статьей под названием «Является ли анализ цитирования разумным инструментом оценки?».27 В этой статье он приводит аргументы противников этого подхода и отстаивает точку зрения, согласно которой измерение цитируемости служит хорошим методом оценки.28 Но те аргументы, против которых возражает Ю. Гарфилд, представляются настолько незначительными, что мы о них до сих пор даже не упоминали. Это — наличие «негативного» цитирования с целью критики работы, наличие «самоцитирования» и цитирования сотрудников. Все это — факторы второго порядка. Главное же — пороговые явления в цитировании и невыполнение тех трех условий, о которых говорилось выше.

В заключение необходимо еще раз подчеркнуть, что наши рассуждения касались лишь одной стороны использования SCI — как инструмента для оценки вклада в науку отдельных исследователей или целых стран. Но это рассмотрение ни в коей мере не ставит под сомнение иные, исключительно богатые возможности использования этого указателя в науковедении. Здесь нет смысла перечислять все эти возможности — они уже отражены в обширной литературе.

В рамках статьи трудно с достаточной полнотой осветить все вопросы использования SCI как инструмента оценки в исследовательской и управленческой практике. Необходимо глубокое методологическое рассмотрение, с четкой формулировкой всех допущений и тезисов. Такое рассмотрение тем более важно и актуально, что проблема выходит за рамки академического спора. Достаточно сказать, что данные о цитируемости ученых разных стран используются государственными органами США (Национальным научным фондом) для характеристики национальных научных потенциалов.29 Известно, что вопрос об оценке научного потенциала целых стран, измерение вклада в науку целых сообществ исследователей в настоящее время представляет не только теоретический интерес — он даже касается не только органов управления наукой. Хотят того социологи науки или нет, этот вопрос приобрел идеологическую и даже политическую окраску. Экономия усилий на анализе этого вопроса оборачивается расширением возможностей для демагогии, яркий пример которой — многочисленные статьи «советологов» о советской науке.

РЫБА РЫБЕ РОЗНЬ

28.12.2014

В рубрике «Белая книга» недавно выложены данные30 о динамике производства рыболовной отрасли (улове рыбы) в Российской Федерации и о потреблении рыбы и рыбопродуктах населением РФ. Эта небольшая тема служит хорошим поводом, чтобы обратить внимание на один из важных стереотипов нашего массового сознания — оценивать реальность по «потоку», почти не обращая внимания на «базу». Это очень серьезная и почти всеобщая деформация нашего мыслительного аппарата, которая еще во время перестройки оторвала нас от здравого смысла.

Речь идет вот о чем. В экономической науке уже с середины XIX в. четко различались понятия «потока» ресурсов (flux) и «фонда» или «запаса» ресурсов (stock). Годовое производство стали — это прирост запаса, «поток» данного года, а «потребляем» мы весь действующий в хозяйстве металл. Точно так же, как живем мы в домах, построенных за многие десятилетия, а не только за последний год. Можно ли не различать две категории — жилищный фонд в 1990 г. и ввод в действие жилья в 1990 г.?

Для оценки реальности надо обязательно держать в уме обе эти категории — ведь, например, жилищный фонд в целом может ветшать и даже разрушаться, в то время как ввод в действие жилья возрастает. В России «поток» (годовой ввод в действие жилых домов) составляет около 1,5 % от жилищного фонда.

В 2010 г. в отчете Правительства в Госдуме было сказано, что «мы встретили кризис, имея за плечами почти 10 лет экономического роста». Здесь смешиваются понятия. 10 лет происходило оживление омертвленных в 1990-е гг. производственных мощностей. Средства для этого были получены благодаря не «росту», а конъюнктуре мирового рынка нефти.

Точно так же, в «Стратегии 2020» говорится: «В 2000-е годы российская экономика демонстрировала впечатляющие успехи. Динамичный экономический рост 2000-х годов…». Это ошибка. Авторы доклада путают понятие «поток» (например, годовой ВВП) с понятием «основные фонды» (база экономики, производственные мощности, кадровый потенциал).

Эта ошибка с конца 1980-х гг. стала столь общей, что ряд западных экономистов, а в России — академик Ю.В. Яременко, пытались объяснить, что экономический рост — это рост национального богатства (а не только объем производства продукта). А значит, измерять надо не только потоки, но и динамику запасов, фондов.

Даже экономисты оппозиции приняли этот язык, игнорирующий разницу категорий, и говорили, что надо изъять у олигархов в пользу государства «природную ренту». Но прибыль от месторождений нефти нельзя считать рентой, ибо рента — это регулярный доход от возобновляемого источника. Земельная рента создается трудом земледельца, который своими усилиями соединяет плодородие земли с солнечной энергией. По человеческим меркам, это источник неисчерпаемый. С натяжкой природной рентой можно считать доход от рыболовства — если от жадности не подрывать воспроизводство популяции рыбы. Но доход от добычи нефти — не рента, ибо эта добыча есть изъятие из невозобновляемого запаса.

Английский экономист А. Маршалл в начале XX в. писал, что рента — доход от потока, который истекает из неисчерпаемого источника. А шахта или нефтяная скважина — вход в склад (stock) Природы. Доход от них подобен плате, которую берет страж сокровищницы за то, что впускает туда для изъятия накопленных Природой ценностей. В 90-е гг. этот страж впустил в сокровищницу России олигархов. И проблема не в том, как поделить доход. Нефть для народного хозяйства — это жизнь для народа России, ибо при замене лошади трактором нефть многократно окупается фиксацией энергии Солнца культурными растениями. Изъятие нефти для мирового рынка — это, после некоторого предела, угасание России.

Мы еще вернемся в проблеме этих категорий. А пока — о рыбе.

Мы понимаем и смотрим на два показателя — величина улова и годовое потребление рыбы. Но ведь это — показатели потока, важные и актуальные, но ничего не говорящие о состоянии базы. А состоянием базы будет определяться поток через весьма короткий срок.

Вспомним. Рыболовство было одной из наиболее динамично развивавшихся отраслей народного хозяйства СССР. Мы далеко не использовали возможность получать ренту от возобновляемых запасов рыбы. По объему добычи рыбы СССР стал одним из основных лидеров мирового рыболовства, деля первое-второе места с Японией и Перу. На долю Советского Союза приходилось 10 % общемирового вылова водных биологических ресурсов. Благодаря этому, а также политике низких розничных цен на массовые сорта рыбы, ежегодное потребление рыбы и рыбопродуктов составляло в РСФСР в 1980-е гг. 22 кг на душу (уровень, рекомендованный медицинской наукой).

Базой для этого было — быстрое развитие морского экспедиционного промысла, высокие темпы строительства рыболовного флота, кораблей-рефрижераторов и плавучих перерабатывающих фабрик, специализированных портов для этого флота, сети специализированных научно-исследовательских институтов и образовательных учреждений для подготовки кадров.

Возьмем некоторые данные из статистики и из книги31 ученых и администраторов — А.Н. Макоедова (в прошлом заместителя председателя Госкомитета РФ по рыболовству) и О.Н. Кожемяко (губернатора Корякского автономного округа, члена Совета Федерации, который курировал вопросы рыбохозяйственного комплекса РФ, руководителя крупной базы тралового флота в Приморье).

В результате реформы с начала 1990-х гг. произошла поразительно быстрая дезинтеграция рыбохозяйственного комплекса. Флот был приватизирован, крупные объединения рыбопромышленных предприятий (около 180 в 1990 г.) к 1995-му распались на 1,2 тыс., а сейчас их около 9 тыс. Одновременно был разрушен так называемый бассейновый принцип в организации отраслевого управления. После 1992 г. быстро снижалась численность работающих, а также снижались объемы вылова и производства продукции.

Резко сократились не только объемы производства продукции, но и производительность труда. В 1990 г. выработка продукции на одного работника отрасли составляла около 500 тыс. руб., а в 2003 г., в сопоставимых ценах, — 230 тыс. руб. Улов на одного занятого в отрасли сократился с 17 до 11 т.

Отрасль стала нерентабельной. Согласно литературным данным, общая стоимость продукции, произведенной рыбопромышленным комплексом страны в 2005 г., составила, по разным оценкам, от 75 до 90 млрд руб. При этом издержки на добычу оказались почти в 2,5-3 раза выше — около 214 млрд руб. При такой внешней убыточности предприятия могут выжить только за счет теневой экономики, нередко опасной.

Значительная часть улова рыбы, квота которого представляет собой национальное достояние, остается за границей. При этом наши предприниматели «обрушили цены на свою продукцию». В цитированной книге сказано: «Согласно одним статистическим данным, в последнее время на внутреннем потребительском рынке ежегодно реализуют 1,1-1,3 миллиона тонн рыбопродукции, из которой примерно половина представлена отечественными производителями и половина импортирована. Иными словами, на российский рынок поступает в пересчете на объемы вылова лишь около 700 тысяч тонн, или чуть более 20 % от общей добычи наших рыбаков».

Быстро сокращается материально-техническая база отрасли. К 2007 г. у 70 % судов рыбопромышленного флота России истекли нормативные сроки эксплуатации, они физически и морально изношены. По расчетам экспертов, к 2010 г. возраст всего отечественного промыслового флота должен был превысить 15 лет, а почти все суда среднего класса — достигнуть предельных нормативных сроков эксплуатации (18 лет). Уже в 2007 г. 20 % судов были полностью амортизированы и подлежали списанию.

Почти во всех морских рыбных портах производственные фонды сильно физически изношены и морально устарели. Большая часть погрузочной техники, и особенно портальные краны, подлежат списанию. Сверх нормативного срока службы работают около 45 % судов портового флота. Все судоремонтные предприятия рыбохозяйственного комплекса нерентабельны. Около 80 % их основных фондов физически и морально устарели. В целом данные предприятия в состоянии обеспечить не более 15 % потребностей в судоремонте.

Вывод. Радуясь некоторому приросту улова и потребления рыбы в России (приросту), мы, как граждане, должны вникнуть в то, что происходит с базой (фондом) этой жизненно важной для России отрасли. И не забывать об этой стороне дела, когда разговор заходит о любой отрасли или сфере российского хозяйства.

СОЦИОЛОГИЯ И ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ

23.01.2014

На мой взгляд, самое полное представление о состоянии российского общества дает совокупность статей журнала «Социологические исследования»,32 собранная с 1979 г. в 400 номерах. Советские и российские социологи в течение 34 лет непрерывно и тщательно наблюдали и изучали большинство важных процессов и изменения в главных общностях и обществе в целом. За это время мало кто из социологов оставил свой научный пост без очень веских причин, поэтому в большинстве своем они — настоящие эксперты, знающие свой предмет.

Конечно, многие явления и процессы, происходящие в России, еще плохо поняты и даже недостаточно детально описаны, но накопленный и систематизированный в журнале эмпирический материал огромен. Жаль, мало у кого найдется достаточно времени, чтобы прочитать весь этот массив. Пощипывать журнал, читая то одну, то другую статью, полезно, — но это совсем не то, что прочитать весь массив статей, описывающих общество под разными ракурсами и так дополняющих друг друга. Эффект совсем другой! Возникают выводы, которых не сделаешь из отдельных статей.

Но сейчас я хочу указать на один подводный камень, на который натыкается человек, читающий отдельные статьи, не находясь под давлением массива и не имея времени на критический анализ текста. Читатель часто принимает выводы, к которым автор приходит из краткого анализа своего эмпирического материала. Слишком часто исследователь считает этот материал «прозрачным» и очевидным. Здесь логические ошибки или подмена вывода предположениями — обычное дело. Когда соединяются данные многих статей, эти ошибки и подмены не важны, как небольшой шум. А для одной конкретной статьи — важны.

Поясню эту мысль разбором выводов и аргументов нескольких ценных статей «СОЦИСа».

Вот статья «Динамика норм и ценностей россиян»,33 опубликованная в № 7 (2013 г.).

Тема важная и острая, данные очень полезны, а в интерпретации, по-моему, есть изъяны. Автор пишет: «Судя по всему, уход от ценностей, характерных для обществ доиндустриальных (в России они уже практически не встречаются), не приводит к их замене ценностями развитых обществ поздне- и постиндустриальной стадии развития. Так, показано, что, хотя в России присутствуют группы с ценностями, характерными для современных обществ стран Запада, эти группы представляют относительное меньшинство. Доминируют же с большим перевесом разного рода альтернативные мировоззренческие группы с ярко выраженной национальной спецификой».

Это ответ на вопрос, заключенный в заглавии. Но как его понять? Ценности доиндустриальных, поздне- и постиндустриальных обществ — понятия формационного подхода. Говорится, что в современной России нет ценностей ни одной из этих категорий. Первые «уже практически не встречаются», но они не были заменены ценностями поздне- и постиндустриальной стадии. У россиян доминируют ценности «с ярко выраженной национальной спецификой».

Как можно перескочить от формационных понятий к этническим? Это разные вещи, и в любой культуре есть и те, и другие. Как могли исчезнуть ценности индустриального общества в промышленной стране? Скорее всего, эти ценности выражены в семантике с российским национальным колоритом, а в США или Англии ценности оформлены с англо-саксонским колоритом — и только с таким колоритом они воспринимаются социологом как реальные.

Большое сомнение вызывает утверждение, что «в России уже практически не встречаются» ценности доиндустриальных обществ — видимо, крестьянских. Но этого не может быть! Когда же они могли исчезнуть, если мировоззренческой основой СССР, по выражению М. Вебера, служил «общинный крестьянский коммунизм»? Советский завод в ценностном плане вобрал в себя основные ценности крестьянской общины — и до сих пор они бытуют даже на частных предприятиях.

Вот следующий туманный тезис: «Нормы и ценности сегодняшней молодежи России во многом, по нашему мнению, определят будущее страны, задавая возможные векторы ее развития».

Что он означает? Строго говоря, ничего. «Будущее страны» во многом определяют все возрастные когорты — от детей до пенсионеров. Чем конкретно, какой магической силой обладает именно «сегодняшняя молодежь»? Интересно было бы узнать. А может, она, как поколение хиппи в США, вообще уйдет во внутреннюю эмиграцию?

Что-то можно предположить, исходя из следующей посылки: «Начнем с ценностей индивидуализма, играющих ключевую роль для перехода от коллективистских культур к культурам индивидуалистического типа. Эти ценности были измерены с помощью ряда индикаторов. Один из них, показавший высокую значимость, — выбор общества (который, как показывают данные, остается достаточно стабильным все последние годы), в котором им хотелось бы жить, в дилемме “общество индивидуальной свободы / общество социального равенства”. Конечно, сам по себе выбор социального равенства как более предпочтительного еще ни о чем не говорит, поскольку интерпретация этого равенства может быть различна — и как равенства прав, и как равенства возможностей, и как равенства положения и условий жизни» [курсив мой — С.К-М.].

Если этот выбор «ни о чем не говорит» (поскольку не определен смысл термина), то как же мог этот выбор «показать высокую значимость»? Одна часть фразы опровергает другую.

Но что мы читаем дальше! «Доля сторонников общества социального равенства в последние 15 лет стабильно составляет более 60 %, в то время как на общество индивидуальной свободы ориентировано около трети. Это, впрочем, отнюдь не означает, что свобода не является базовой ценностью для россиян, и данные исследований свидетельствуют об обратном (две трети россиян из года в год согласны с утверждением, что без свободы жизнь теряет смысл)».

Где логика? Разве, если на шкале ценностей Б располагается чуть ниже, чем А, кому-то может прийти в голову, будто это «означает, что Б не является базовой ценностью для россиян»? Никому такое и в голову не придет, но автор пускается в доказательства, даже ищет какие-то странные основания, чтобы объяснить любовь россиян к свободе: «Скорее всего это отражает остроту проблемы равенства в современном российском обществе, в контексте которой 37 %, ориентированных на общество индивидуальной свободы как идеал, — очень высокий показатель, свидетельствующий о разложении культуры коллективистского типа». Это нелепость того же типа, но наоборот. Ценности и поочередно выходят вперед в зависимости от ситуации, от контекста.

Равенство выбирают ²/₃ опрошенных, но у автора все равно это «свидетельствует о разложении культуры коллективистского типа». Более того, даже если бы большинство проголосовало за свободу, это нисколько не говорит об отрицании коллективизма. Это разные ценности! Люди следуют разным и даже конфликтующим ценностям, потому что они люди, а не чурбаны. Де Токвиль писал: «Мой вкус подсказывает мне: люби свободу, а инстинкт советует: люби равенство».

Но, заявив что в России число «ориентированных на общество индивидуальной свободы как идеал, — очень высокий показатель, свидетельствующий о разложении культуры коллективистского типа», автор тут же делает противоположный вывод: «И все же выбор части общества индивидуальной свободы — характеристика американской нормативно-ценностной модели — не является, как видим, преобладающей в российском обществе. При этом динамика данного индикатора свидетельствует, что ожидать быстрого распространения представлений о доминировании индивидуальной свободы в ближайшее время не приходится».

Сколько отрицаний отрицания — всего-то по поводу опроса, из которого ничего нельзя вывести, вследствие неопределенности категорий. Было бы правильно различать разные области знания — социологию и изучение общественного мнения (даже, скорее, настроений и стереотипов). Ведь если при опросах большинство выбирает «социальное равенство», то это может обозначать и сложившийся за пару веков стереотип, который связывает слово «индивидуалист» с чем-то нехорошим. Этот опрос полезен, но плохо, если читатель примет его за социологическое исследование и доверчиво отнесется к выводу (даже если он случайно окажется верным).

Закончу выдержкой из статьи «Российская социология в поисках своей идентичности»,34 опубликованной в том же номере:

«Фабрики общественного мнения возникли на волне демократизации. Сначала был образован ВЦИОМ (1987 г.) благодаря решению М.С. Горбачева. На волне очевидного успеха от него отпочковались VoxPopuli (1989), Комкон (1991), ФОМ (1992), позднее (по политическим причинам) Центр Юрия Левады (2003). Возникли и другие социологические центры. Российских поллстеров отличает важная черта — многие из них по-прежнему идентифицируют себя в качестве социологов. И что характерно, в глазах многих за рамками профессионального сообщества социология в сильной степени ассоциируется с опросами общественного мнения».

Это очень важный вывод, о котором мало кто задумывается: поллстеры, которые опрашивают население, — вовсе не социологи. Это другая профессия, они изучают мнение, сущность летучую.

ЗНАНИЕ — СТРАШНАЯ СИЛА

3.04.2014

Либерал Е. Трубецкой жаловался: «В других странах наиболее утопическими справедливо признаются наиболее крайние проекты преобразований общественных и политических. У нас наоборот: чем проект умереннее, тем он утопичнее, неосуществимее. Например, у нас легче, возможнее осуществить “неограниченное народное самодержавие», чем манифест 17 октября».

Может, нам все-таки создать секту «малых дел»? Хоть бы человек семь наскрести. Если на то пошло, все «крайние проекты преобразований» и в России, и в «других странах» удавались, только если до этого такие секты лет двадцать делали малые «общественные и политические» дела. А все эти «пан или пропал» или «по щучьему велению» — опиум для народа.

Много умных людей (назову Вебера, Грамши и Бурдье) предупреждают, что догму «бытие определяет сознание» нельзя понимать буквально. В частности, политическое действие возможно именно потому, что и массы, и власть действуют согласно тому запасу знания, которым располагают. Изменяя состав этого знания, можно изменять ход событий в политике. Если бы либералы-кадеты не расшатали знание монархии, не было бы манифеста 17 октября, а без него — Думы и т. д. — вплоть до Госплана и НКВД. Знание — страшная сила!

Когда добили СССР, возникло государство, власть которого, помимо других слабостей, имела ущербную систему знания. Это — наследие старого обществоведения плюс благоприобретенные провалы в памяти. Строить капитализм — дело сложное, а наши корифеи учиться не научились, да и их аспиранты пошли по этой же дорожке. К тому же власть нанимала в консультанты «чикагских мальчиков». То еще общество «знания» возникло на просторах родины!

В результате власть не выполняет многих необходимых функций, о которых просто не знает. Есть у нее и другие причины, на которые мы не можем повлиять, но накачивать в российскую ноосферу знание об этих провалах было бы наверняка полезно. Ликвидировать целый класс прорех было бы в интересах и населения, и власти. Глядишь, и какой-нибудь «манифест 17 октября» появится. Хотя вряд ли…

Скажу об одной задаче, которую государство должно было бы выполнить, начиная реформу, — и не выполнило. Думаю, оно об этой задаче и не знало! Поэтому приведу высказывания авторитетных авторов, знатоков капитализма. Речь о задаче, которую сразу ставили либералы и власти Запада: не допустить «перетекания рыночной экономики в рыночное общество».

Очевидно, почему: в любой системе есть вещи, движение которых не должно регулироваться рынком. В некоторые зоны ему вход воспрещен. У нас это проигнорировали. Академик О.Т. Богомолов, который во время перестройки был энтузиастом рынка, признал: «Как это ни печально констатировать, но реформы в России сопровождались пагубным расстройством не только экономики, но всей системы общественных отношений».

Вот вывод экономиста (А. Кайе): «Если бы не было Государства-Провидения, относительный социальный мир был бы сметен рыночной логикой абсолютно и незамедлительно».

Сам Адам Смит исходил из того, что либерализм отвергает «подлую максиму хозяев», которая гласит: «Все для нас и ничего для других». Он предупреждал об опасности обеднения всей общественной жизни под воздействием рынка: «Таковы недостатки духа коммерции. Умы людей сужаются и становятся более неспособными к возвышенным мыслям, образование записывается в разряд чего-то презренного или как минимум незначительного, а героический дух почти полностью сходит на нет. Исправление таких недостатков было бы целью, достойной самого серьезного внимания».

Особенно Адам Смит предостерегал, чтобы бизнесменов не подпускали к законодательству: «К предложению об издании какого-либо нового закона, которое исходит из этого класса, надо всегда относиться с величайшей осторожностью; его следует принимать только после продолжительного и всестороннего рассмотрения. Оно ведь исходит из того класса людей, интересы которых не совпадают с интересами общества, которые обычно заинтересованы в том, чтобы вводить общество в заблуждение и даже угнетать его, которые действительно во многих случаях и вводили его в заблуждение, и угнетали».

Наши либералы этого не читали или постеснялись сказать Ельцину? Хотя, конечно, задача трудная — рынок лезет во все дырки.

Один из ведущих американских философов К. Лэш пишет: «[Рынок] оказывает почти непреодолимое давление на любую деятельность с тем, чтобы она оправдывала себя на единственно понятном ему языке: становилась деловым предприятием, сама себя окупала, подводила бухгалтерский баланс с прибылью. Он обращает новости в развлечение, ученые занятия в профессиональный карьеризм, социальную работу в научное управление нищетой. Любое установление он неминуемо превращает в свои образ и подобие».

Осталось добавить: уже в древности знали, что коммерсантов нельзя подпускать к власти и военному делу. Византийскому императору Феофилу (IX в.) донесли, что императрица приторговывает. Корабль, принадлежавший ей, тут же был сожжен, а она наказана. В летописи сказано о гневе Феофила: «А кто когда видел, — прибавил он с душевной горечью, — чтобы ромейский царь или его супруга были купцами?»

Многие бунты древности и Средневековья были вызваны тем, что воины-дворяне (феодалы) начинали заниматься коммерцией и стяжательством. Такое, кстати, и в Киевской Руси бывало. Про Москву Карамзин благоразумно не пишет. Наверное, наши князья и цари не давали перетекать рыночной экономике, куда не следует.

Ведь можем, если захотим! Вот какой наказ избирателей нашим правителям.

«ВАЛДАЙСКАЯ» РЕЧЬ: КОММЕНТАРИИ К КОММЕНТАРИЯМ

27.10.2014

После «валдайской» речи В.В. Путина правители Запада погрузились в размышления и пока молчат. А наши политологи сразу стали делать ценные замечания. Принципиальную мысль высказал М. Хазин («О чем не сказал Путин в своей “Валдайской” речи»35). Вот тезис его статьи (я убрал лишние слова, а суть — очень близко к тексту Хазина и от его лица):

«Я явно почувствовал, что в речи не хватает одного крайне важного аспекта. Выходя с заседания “Валдайского” клуба я поговорил на эту тему с Борисом Межуевым, который, совершенно независимо от меня, отметил это же обстоятельство…

У России всегда были свои правила. На первом этапе — православные, на втором — коммунистические. Построенные на одной и той же, традиционной системе ценностей. Мы несли миру некие ценности. Это и была та «мягкая сила», которая позволяла России, а затем СССР быть великой державой. А сегодня у нас такой силы нет. Официальная идеология у нас либеральная, строим мы либеральный капитализм, центром либеральной силы и идеологии являются США — как же мы можем их критиковать? И это противоречие Путин в своей речи не разрешил, он его даже не упомянул…

Если Россия предъявит миру новую справедливость — то многие из тех, кто уже понял, что США будут пытаться сохранить свой статус и положение за их счет, станут нашими союзниками. Что, собственно, и позволит России предъявить миру (и США в частности) свое право. А если новые правила, которые Россия должна нести миру, предъявлены не будут — то нас задавят».

Важный тезис, и я с ним не согласен. Но сначала отмечу вроде бы мелкие неувязки, но имеющие смысл.

Во-первых, умные и уважаемые люди — Хазин и Межуев — заметили отсутствие в речи «крайне важного аспекта», что породило противоречие. Оно, как сказано, лишает Россию права на критику США. Но если они сразу заметили эту «лакуну», то значит, у них уже есть представление о том, как можно снять это противоречие. Иначе они сказали бы друг другу: Путин поставил вечный вопрос, но ответа на него нет ни у нас с тобой, ни у самого Путина.

Но если у Хазина с Межуевым есть варианты ответа, то они бы в беседе хоть как-то их выразили. Не могут интеллектуалы не высказать свои идеи, пусть даже сыроватые! Уже в этой своей статье Хазин обязательно намекнул бы: Россия может «предъявить миру новую справедливость» так-то и так-то! Почему не намекает? Может, его вывод слишком пессимистический, и он не хочет огорчать читателей? Или его вывод слишком фантастический, и он не хочет выглядеть романтиком?

Во-вторых, Хазин верно замечает, что обращение к миру России — и царской, и советской («православной, потом коммунистической») — было построено «на одной и той же, традиционной системе ценностей». А теперь, мол, у России «официальная идеология либеральная», и «традиционная система ценностей» обратилась в прах, так что ничего предъявить миру мы не можем. Тут, по-моему, сбой логики.

Две официальные идеологии — православная и коммунистическая — настолько различны, что на первом этапе обе были воинственно враждебны друг другу. Тем не менее, Россия и СССР стояли на одной и той же платформе экзистенциальных ценностей — и эта платформа непрерывно обновлялась. Нынешняя официальная «квазилиберальная» идеология гораздо менее воинственна, чем православная и коммунистическая. Она не мешает России говорить миру — надо только как следует подумать и найти верный язык.

Вообще, официальная идеология, за исключением кратких приступов фанатизма, не подавляет главных ценностей национальной культуры. Нынешний «либерализм» наших купчиков, чиновников и братков — «тонкая пленка европейских идей», в тысячу раз тоньше марксизма, да она уже и слезла с них, как послед с теленка.

Теперь главное, в чем я не согласен с Хазиным. Не будем гадать, почему Путин сказал то-то и не сказал того-то. Ему виднее. Я лучше скажу, как сам вижу проблему, поставленную Хазиным.

1. Да, сейчас Россия не может «предъявить миру новую справедливость» как мессианское учение — Россия больна, но ведь она на своей койке борется за жизнь в больном мире. И то, как она борется, вселяет крупицы надежды по всему миру. На мой взгляд, сейчас эти крупицы нужны большему числу людей по миру, чем во времена СССР. Опыт выживания под глобальной «железной пятой» сейчас необходим практически всем народам. Глобальная раса «новых кочевников», эта коалиция «париев верха и париев дна», коррумпирует и выхолащивает все национальные государства и культуры. «Деньги — родина безродных!» Такой угрозы еще не было.

История человечества выдала формулу: «Побеждают те, кто умеет голодать». В XIX в. и XX в. Россия обладала этим знанием, и оно было востребовано большей частью мира. На последнем этапе СССР это неявное знание иссякло, а уставы спрятали от молодежи — и надстройка СССР рухнула. На Западе и консерваторы, и либералы старой закваски этого очень боялись. Уже в 1989 г. они говорили: «Если СССР рухнет, Запад оскотинится». Этого не понимали даже коммунисты — их удручал грядущий крах социального государства: «Если СССР рухнет, рабочие будут жрать дерьмо». Консерваторы глядели дальше.

В середине 1990-х гг. в Испании во всех аудиториях просили объяснить, как большинство населения постсоветских республик организовалось, чтобы выжить при таком кризисе — и не впасть в «войну всех против всех». Ведь на Украине реальная заработная плата работников упала до 23 % от уровня 1990 г., а в Таджикистане она 8 лет удерживалась на уровне 7 %.

Именно невидимые ценности и способность быстро возродить старые навыки позволили быстро сплести низовые социальные сети взаимопомощи. Благодаря им разорванная историческая Россия смогла выжить и начать подниматься.

Да, в этот раз без революции и даже с ярлыком либерализма. «Русь обняла кичливого врага», даже такого противного. А лучше было бы выйти на Майдан — с ненавистью к плутократам, но без проекта?

Россия — целостность, вовсе не сводимая ни к религии, ни к идеологии, ни к рыночной экономике. Голос ее сейчас не слышен, да и говорит она невнятно, «улица корчится безъязыкая», а люди в разных странах все равно знают, что она как-то сообщит им что-то очень ценное.

Да ведь и тот факт, что обедневшее и измученное население России почти единодушно возмутилось и разрушением Югославии, и войной в Ираке — важная зарубка в коллективной памяти народов.

2. Сформулировать воображаемое обращение России к миру нам трудно еще и потому, что адресат очень сильно изменился. Его монолит, ранее соединенный механической солидарностью «межклассового союза трудящихся», распался на множество субкультурных групп — не осталось ни классов, ни сословий. Как все эти группы видят зло, которое угрожает их подавляющему большинству? Ведь о таком слове России говорит Хазин!

Я вижу состояние человечества таким, что Россия как раз подходит к моменту, когда она сможет сказать свое слово — ожидаемое и с полным правом. И, хоть покажется странным, это право ей дает опыт тяжелого поражения, длительного бедствия и то, что она выкарабкивается из трясины соблазнов (которые у нас примитивно называют либерализмом). А второе условие, дающее России право на такое слово, — тот факт, что и мир, по-своему переживающий сходную с нашей болезнь, уже выстрадал способность выслушать такое слово и согласовать его со спецификой множества культур.

На это указывает современная социология. Сошлюсь на некоторых авторов, к которым стоит прислушаться.

А. Турен, тогда президент Международной социологической ассоциации, писал о характере общественного конфликта в нынешнем обществе (он называл его «программированным»): «В индустриальную эру общая основа называлась справедливостью, будучи связана с возвратом рабочим плодов их труда и индустриализацией. В программированном обществе единой основой как протеста, так и контрнаступления является счастье, т. е. всеохватывающее понятие организации социальной жизни, основанной на учете потребностей индивидов и групп в обществе.

Это значит, что арена социальной борьбы в программированном обществе определяется уже не так, как в предшествующих. В аграрных обществах все, очевидно, было связано с землей; в торговых обществах горожанин был главным актором; в индустриальном обществе таковым был рабочий. Но в программированном обществе это уже социальный актор в любой из многих своих ролей, можно даже сказать — просто живое существо.

Вот почему движения протеста действуют во имя коллективного целого, будь то индивид, рассматриваемый в понятиях его телесной природы и его планов, или же само сообщество. Вместе с тем все различные аспекты, которые придают социальным конфликтам в программированном обществе исключительную жизненность и широкое распространение, являются одновременно и причиной их слабости, поскольку обобщенная природа этих конфликтов в данном случае лишает их общей основы. Пользуясь грубой аналогией, пламя может вспыхнуть в любом вместе, но обществу меньше, чем прежде, угрожает огромный пожар». Но это значит, что этот уже тлеющий пожар не контролируется локальной официальной идеологией, интригами олигархов и даже телевидением.

Фундаментальное недовольство, по-разному окрашенное в разных группах, близко к созреванию. Горе стало вселенским. Чаша с краями полна! Так ведь Россия именно к страждущим всего мира и будет обращаться…

Турен считает противоречия «постиндустриализма» более фундаментальными и непримиримыми, нежели «классические» социальные противоречия индустриального общества. Он пишет: «На смену политическим и социальным движениям пришли культурные движения, которые шире по своим целям и намного меньше привязаны к созданию и защите институтов и норм… Определяемые культурой субъекты и экономические финансовые системы в большей степени противоположны, чем социальные классы индустриального общества… Для предотвращения варварства социальная теория и социальное действие в равной мере апеллируют к способности создать и воссоздать узы, которые могут быть и узами солидарности, и узами регулирования экономики».

Но именно эта экзистенциальная схема буквально висит над Россией — поэтому и нет массового порыва пойти под знаменами партий, следующих учениям индустриализма, разделяющим эти узы. Кстати, так было и в ходе русской революции — ни либералы, ни меньшевики не могли (и не хотели) создать эти узы.

Бодрийяр говорит примерно то же самое, что и Турен, называя наступление глобального капитализма («всеобщей обмениваемости») подавлением всякой сингулярности, т. е. качественных различий. Они вместе дают общую, фундаментальную постановку вопроса. Она кажется отвлеченной, но эта общая модель наполняется содержанием, если вглядеться в конфликты, порождаемые глобализацией. Ведь она загоняет разные культурные общности в неолиберальное стойло под эгидой США. Этнолог Дж. Комарофф пишет: «Мне как ученому трудно не испытывать сильного смущения перед сложностью тех исторических процессов, начало которым положила постколониальная политика самоосознания… Нам говорили, что всем “исконным” культурным привязанностям придется окончательно исчезнуть под влиянием “современности” и глобализации индустриального капитализма… Страны становятся частями обширной и интегрированной общепланетарной мастерской и хозяйства. Но по мере того, как это происходит, их граждане восстают против неизбежной утраты своего неповторимого лица и национальной суверенности. По всему миру мужчины и женщины выражают нежелание становиться еще одной взаимозаменяемой частью новой общепланетарной экономической системы — бухгалтерской статьей “прихода”, единицей исчисления рабочей силы».

И что очень важно, в этом стойле не смогут выжить и культуры Запада. «Фронтир», которым США обещают защитить Запад от Иного, оказался фикцией. С. Жижек сказал по этому поводу: «Ощущение того, что мы живем в изолированном, искусственном мире, вызывает к жизни представление, что некий зловещий агент все время угрожает нам тотальным разрушением извне».

Жители Запада испытывают мистический страх перед терроризмом. Но где он гнездится и производится? Жижек предлагает: «Бороться с терроризмом необходимо, но нужно дать терроризму более широкое определение, которое включит в себя некоторые действия Америки и западных держав… По отношению к “нам” и Буш, и бен Ладен являются “ими”. Тогда станет ясно, что американские “каникулы от истории” были фикцией, что “невинность” покупалась ценой экспорта катастроф вовне».

Но уже одна эта частная угроза в системе всего мирового кризиса — «экспорт катастроф вовне» — заслуживает того, чтобы подавляющее большинство жителей Земли объединились вокруг ядра, которое взялось бы за укрощение этой глобальной геморрагической лихорадки. И в собирании этого ядра, думаю, Россия сыграет ключевую роль. Без нее не получится, и это чувствуется.

КОНЦЕПЦИЯ НОВОГО НАЛОГА НА ЖИЛЬЕ: МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ СООБРАЖЕНИЯ

3.10.2014

Госдума в третьем, окончательном, чтении приняла закон, который изменит принцип формирования налога на имущество физических лиц. Если раньше он начислялся исходя из стоимости БТИ, то теперь будут исходить из кадастровой, т. е. «рыночной стоимости» недвижимости. Ряд положений закона представляются ошибочными.

В мае 2010 г. в Интернете и СМИ прошла серия публикаций о планах Правительства РФ по введению в России нового налога на недвижимость для физических лиц. Как сообщалось, этот план в начале мая был согласован Министерством экономического развития и Министерством финансов России.

Смысл реформы — заменить порядок налогообложения недвижимости, унаследованный от советского строя, на принятый в западном обществе порядок вычисления ставки налога исходя из рыночной стоимости объекта. В данном случае главным объектом является жилье — квартиры и дома, принадлежащие физическим лицам. Поскольку в таком жилье (собственном или съемном) в настоящее время проживает подавляющее большинство населения России, эта налоговая реформа непосредственно касается интересов практически каждого гражданина.

До сих пор в России действуют три налога на имущество:

79 % сборов дает налог на имущество юридических лиц (он поступает в региональные бюджеты), 2 % — налог на имущество физических лиц, 19 % — земельный налог (оба поступают в муниципальные бюджеты).

Налогообложение жилья регулируется законом «О налогах на имущество физических лиц» от 09.12.1991 № 2003-1. В ст. 3. «Ставки налога» (вред, закона от 17.07.1999№ 168-ФЗ) сказано, что ставки налога устанавливаются органами местного самоуправления в зависимости от суммарной инвентаризационной стоимости в следующих пределах: при стоимостиимущества до 300 тыс. руб. — до 0,1 %, свыше 500 тыс. руб. — от 0,3 до 2,0 %. Инвентаризационная стоимость домов, построенных в советское время, очень низка, даже ее регулярное повышение после 1991 г. не делает такое налогообложение обременительным.36

Согласно доктрине реформ, в постсоветской России был взят курс на исчисление ставки налога не по инвентаризационной, а по рыночной стоимости. Об изменении принципа налога на жилье в России говорилось с середины 1990-х гг.

В 2000 г. эта задача была поставлена Правительством в практической плоскости. Обсуждение проблемы велось периодически в течение пятнадцати лет, с 1997 г по 2005 г. проводились эксперименты в Твери и Великом Новгороде (точнее, Тверь вышла из эксперимента — у городского бюджета на него не хватило средств). В конце января 2006 г. в В. Новгороде на выездном заседании «круглого стола», организованном Комитетом по бюджету Совета Федерации, были подведены итоги эксперимента.

В частности, был сделан такой вывод: «Учитывая, что еще толком не заработал новый земельный налог, сейчас трудно прогнозировать, когда дело дойдет до недвижимости в целом. Но понятно, что начинать нужно не с граждан: после “удачно проведенной” монетизации льгот переход к налогообложению недвижимости на основе ее рыночной стоимости станет последней каплей, поскольку увеличит налоговую нагрузку на население. На начальном этапе все-таки нужно не пытаться собрать по максимуму, а дать с помощью налога на недвижимость импульс росту производства, а значит, и росту доходов работников».37

Однако еще в ходе эксперимента в 2004 г. Госдума приняла в первом чтении главу Налогового кодекса «Местный налог на недвижимость», основанную на новых принципах. В 2007 г. был принят план-график введения нового порядка, но этот график не выполняется. Только сегодня встал вопрос о дальнейшем прохождении этого законопроекта. Заместитель директора Департамента налоговой и таможенно-тарифной политики Министерства финансов С. Разгулин (в октябре 2008 г.) так изложил предлагаемый порядок:

Произойдет переход к налогообложению имущества исходя из его стоимости, приближенной к рыночной. Для физических лиц объектом налогообложения будут как жилые помещения, так и нежилые объекты, а также земельный участок, на котором расположены все эти здания.

Все это имущество станет оцениваться как единый объект собственности. Налоговая база и кадастровая стоимость будут определяться на 1 января каждого года.

В конце 2008 г. были обсуждены и предварительные итоги проводимого в четырех регионах (Калужской, Кемеровской, Тверской областях и Татарстане) эксперимента по созданию региональных реестров объектов недвижимости и разработке системы массовой кадастровой оценки их стоимости — как подготовки к введению новой системы на всей территории России.

Последствия введения нового налога на жилье

Для нашей темы важны такие выводы, сделанные на совещании представителей государственных ведомств и практиков рынка недвижимости в Институте экономики недвижимости (ИЭН) Высшей школы экономики в октябре 2008 г. (цитируем отчет о совещании):

— Первые результаты проведенного в четырех российских регионах эксперимента показали, что появление налога может иметь неоднозначные социально-экономические последствия.

— Сильная дифференциация по уровню и качеству развития территорий даже внутри регионов не позволяет задать единые параметры функционирования налога хотя бы на уровне субъекта Федерации.

— Заменить существующие налоги новым без потерь для муниципальных бюджетов и без кратного увеличения налогового бремени для собственников представляется крайне сложной задачей… Экспериментальным путем доказано, что целевые установки относительно налога на недвижимость, сделанные в апреле этого года в Астрахани премьер-министром Владимиром Путиным, для значительной части территорий страны являются взаимоисключающими.38

— Участники эксперимента предлагают установить в федеральном законодательстве предельную налоговую ставку в размере 1 % от стоимости зданий и сооружений, жилых и нежилых помещений; 0,3 % — в отношении земельных участков сельскохозяйственного назначения, а также занятых жилищным фондом, садовыми и прочими используемыми личными хозяйствами участками.

Основанием для последнего вывода были такие данные. Проведенная в ходе эксперимента оценка стоимости недвижимости показала, что на нынешний уровень сбора земельного налога, например, шести сельским районам Калужской области можно выйти при ставке налога на недвижимость в размере 0,03 % от кадастровой стоимости. Для большинства районов Тверской области ставка должна быть 0,1 %, а для Татарстана — 0,3 %. Если ставка налога не будет сильно различаться в разных муниципалитетах региона, то при ее уровне в 0,1 % от стоимости недвижимости владельцам однокомнатной квартиры в Твери придется платить 11 тыс. руб., двухкомнатной — 15 тыс., трехкомнатной — 18 тыс. руб. в год. Это очень высокие размеры налога. Но если снизить ставку, то бедные сельские муниципалитеты лишатся последних средств к существованию.

Важную вещь сказала начальник Управления оценки недвижимости Федеральной службы государственной регистрации, кадастра и картографии С. Бондарчук.

Оказывается, «налог на недвижимость первоначально позиционировался как налог на богатство».

А теперь, по ее словам, «надо учесть, что более 20 % плательщиков налога будут пенсионеры». Таким образом, Управление оценки недвижимости считает, что 80 % жителей России должны быть обложены налогом на богатство, и только в богатстве пенсионеров можно усомниться.

Техническая неподготовленность к введению нового налога

На этом совещании была приведена и важная информация о техническом состоянии проблемы. По словам С. Бондарчук, огромное количество данных в БТИ не оцифровано, учет ведется по разным схемам, давая разный перечень данных о строениях, так что иногда невозможно понять, о чем идет речь. Отсутствует единый государственный источник информации о сделках на рынке недвижимости. К тому же «официальная регистрация сделок ведется не по реальным ценам, а по ценам, направленным на оптимизацию налогообложения» («объем большинства сделок укладывается в 1 млн рублей»). Для разработчиков программы массовой оценки объектов источниками сведений о ценах на рынке примерно на 55 % был Интернет и на 26 % — другие СМИ, на 19 % — базы риэлторских агентств. Как сказала С. Бондарчук, «когда не хватало рыночных данных, проводилась индивидуальная оценка некоторых объектов собственности», которая затем экстраполировалась на весь рынок.

Руководитель аналитического центра корпорации «Инком» Дм. Таганов добавил, что «единой методологии рыночной оценки объектов недвижимости нет. Каждая компания использует свою». Причем результаты можно легко корректировать в любую сторону. На примере 2008-2009 гг. он наглядно доказал, что рыночная стоимость способна существенно меняться даже в течение одного года. Поэтому «приближенная к рыночной кадастровая стоимость» недвижимости неизбежно вызовет массу вопросов налогоплательщиков относительно ее обоснованности.39

Из всего этого можно сделать вывод, что даже если бы сама идея перехода к налогу на жилье западного типа была заведомо плодотворной, степень подготовленности государства и общества к такому глубокому преобразованию социальной системы страны надо считать совершенно неудовлетворительной.40 Трудно поверить, что власть действительно пойдет на такой шаг. Но тогда непонятно, почему Правительство поручает (или разрешает) чиновникам запускать такие пробные шары, которые потрясают общество.

Сообщается, что в III квартам этого года Минэкономразвития и «Росреестр» подготовят методику проведения массовой оценки недвижимости. До конца 2011 г. «Росреестр» оценит объекты капитального строительства на территории всей страны. До конца 2012 г. Правительство внесет в Госдуму поправки в Налоговый кодекс. Новый порядок взимания налога планируется ввести в 2013 г.

Что означает введение этого налога для обывателя?

Эта инициатива, ее исходные постулаты и аргументация являются, на мой взгляд, очень ценным методологическим материалом для обществоведения современной России. Именно методологические рассуждения составляют предмет данной статьи.

Сначала рассмотрим побочные для методологии вопросы (хотя они важны с точки зрения социальной значимости этой реформы).

Прежде всего, удивляет тот факт, что во всех выступлениях экспертов и чиновников обходится простой вопрос, который буквально висит в воздухе: какую сумму предполагает собрать с населения Правительство, вводя новый тип налога? Почему не называется это число? Ведь все исходные данные налицо, почему же не указать какую-то величину в «стандартных условиях», от которой можно было бы отталкиваться?

Вычислим эту величину по состоянию на 2008 г. сами. Весь жилищный фонд России в 2008 г. составлял 3,12 млрд кв. м. Средняя по России цена 1 кв. м на вторичном рынке жилья составляла 56,5 тыс. руб. Значит, введение налога на квартиры в размере 1 % их рыночной стоимости означает изъятие у населения стоимости 31,2 млн кв. м. В ценах 2008 г. это равно 1763 млрд руб. в год (около 60 млрд долл.). В состоянии ли население России ежегодно выплачивать такие суммы? Почему же в заявлениях чиновников не называются реальные числа? Думаю, это недостаток «духа расчетливости» (calculating spirit), необходимого в управлении.

Чем же обернется новый налог для обывателя?

В 2008 г. средняя зарплата после вычета подоходного налога составляла в Российской Федерации 15 тыс. руб. Средние величины тут, в принципе, не годятся, поскольку в 2008 г. 45 % населения имели средний доход на душу менее 10 тыс. руб., а 65 % — менее 15 тыс. руб. Но примем для простоты среднюю величину. В Российской Федерации в среднем доход равен начисленной зарплате после вычета подоходного налога.

Таким образом, за всю годовую зарплату средний гражданин Российской Федерации мог купить 3 кв. м среднего жилья. Рядовая квартира из двух комнат площадью 60 кв. м стоит всей зарплаты за 20 лет. Уже это показывает, что экономика жилищного хозяйства России выполняет критериев подобия с ЖКХ стран Запада, у которых Правительство собирается перенять порядок налогообложения (говорится, например: «в Германии налог на квартиру в среднем составляет 1,5 %, в Дании — 2,4 %, а в некоторых штатах США доходит до 7 % в год»). Это не лежит в русле нашей темы, но надо упомянуть как важный изъян методологии: перенося на российскую почву какой-то институт из иной системы, надо показать, что выполняются критерии подобия.

Перейдем от «России в целом» на уровень типичной семьи из трех человек, которая, взяв в долг все, что можно, у родственников и друзей, купила типичную квартиру площадью 60 кв. м, за которую будет расплачиваться всю жизнь. Когда эту семью уговаривали купить это «доступное жилье» и завести детей на благо России, ее не предупредили, что в 2013 г. она станет выплачивать каждый год по 1 % стоимости квартиры в качестве налога. В среднем по России это составит 33,9 тыс. руб., а в Москве — 93 тыс. руб. в год.

Возможно ли это при зарплате 15 тыс. в месяц, особенно если из-за рождения ребенка работает только отец? В какое «более скромное жилье» должна переехать эта семья, чтобы выплачивать налог? Ведь если она переедет в картонный ящик, отец (врач или инженер) не сможет заработать и свою скромную зарплату.

Эффективность налога — низкая, социальные последствия — негативные. Зачем он нужен?

Очевидно, что средняя ставка налога в 1 % рыночной стоимости для России невозможна, — но ведь именно ее рекомендует установить совещание «участников эксперимента и представителей государственных ведомств». Какова же логика их расчетов, каков прогноз социальных последствий реализации их рекомендации? И сообщество специалистов социально-гуманитарного профиля, и общество в целом имеют право (а строго говоря, обязаны) потребовать от Правительства внятного изложения методологических оснований принятия решений по данной проблеме.

На мой взгляд, методологические основания доктрины нового порядка налогообложения жилья сомнительны — независимо от социальных последствий и экономической эффективности этого порядка. Конечно, если бы эта эффективность обещала быть высокой, а социальные последствия благотворными, то критический анализ методологии имел бы лишь познавательное значение и вряд ли побудил кого-то активно протестовать против нововведения. Но в данном конкретном случае, как представляется, методологическая ошибка таит в себе риски принципиального характера, что оправдывает усилия по обсуждению обоснованности доктрины.

Итак, предлагается ввести налог на жилье из расчета 1 % от его рыночной стоимости. Предполагается, что эта рыночная стоимость является измеримым параметром, который можно принять за мерило налогооблагаемой базы. Это индикатор ценности жилья как блага, ради сохранения которого гражданин будет согласен платить налог. Определение ставки налога подчиняется критериям целесообразности, которые здесь не будем обсуждать.

В общем, при введении любого налога мера определяется разными способами. Власть, обладающая достаточной силой и легитимностью (авторитетом), может ввести налог волевым путем, исходя из критической необходимости (неважно, дает ли она при этом подданным или гражданам развернутые объяснения или просто уведомляет о своей воле). Если же власть желает убедить население в целесообразности налога с помощью рациональных аргументов, необходимо найти явную и надежную связь латентной величины блага, облагаемого налогом, с измеримым и ясным параметром (неважно, вводится ли эта мера в ходе общественного диалога или авторитарно).

В данном случае, в отличие от волевого решения, возникает опасность, что установленная властью мера будет воспринята населением как ложная (ошибочная или, что еще хуже, манипулятивная). Это происходит, когда связь между измеримым параметром и латентной величиной не имеет убедительного обоснования. Выбранный в качестве индикатора параметр не служит мерой того блага, которое оценивают с его помощью. Такое ложное обоснование налога приводит к большим издержкам и существенно подрывает легитимность власти. При этом даже неважно, «в какую сторону» искажает реальность измерительный инструмент. Вызывает возмущение сама его неадекватность.41

Как обстоит дело в нашем случае?

Две модели недвижимости: жилье как предмет купли-продажи и жилье как часть натурального хозяйства

Первым делом возникает вопрос, на каком основании за мерило берется рыночная стоимость того жилья, которое становится предметом купли-продажи и аренды на рынке.

Как ни странно, никаких объяснений этого выбора не давали ни чиновники, ни привлеченные для работы над доктриной специалисты. Когда удавалось задать этот вопрос, отвечали: «так делается во всем мире». Этот ответ принять невозможно. Ведь очевидно, что при жизни множества поколений в России так не делалось.

В действительности так делается именно в странах, где длительное воздействие рыночной экономики привело к формированию рыночного общества. Иными словами, в товар и предмет купли-продажи превратились и те сущности, блага и отношения, которые в иных культурах купле-продаже не подлежат. Страны рыночного общества — отнюдь не весь мир. Для того чтобы применять в России социальные технологии, используемые в этих «рыночных» странах, требуется показать, что в отношении данной технологии выполняются критерии подобия.

Исторически представления о недвижимости, сложившиеся в России и в рыночных обществах, различались кардинально. Нагляднее всего это выражалось в отношениях к земле.

Вплоть до реформы Столыпина практически вся земля находилась в казенной, общинной и феодальной собственности, а также в собственности монастырей. Свободной купли-продажи не было. Попытка провести приватизацию общинных земель успехом не увенчалась. Соответственно, рыночная стоимость земли, очевидно, не могла служить индикатором для оценки участков — земля не имела товарной формы.

Приложение к земле рыночных индикаторов применялось колонизаторами с целью замаскировать явный произвол при изъятии недвижимости у населения колоний. Это — важная глава в истории Запада. Превращение в товар общинных земель, начиная с XVII в., с экспроприации общинных земель в Ирландии Кромвелем, и последствия такого изменения были предметом интенсивных исследований экономистов, социологов и антропологов. Затем Локк исследовал эту проблему по заказу администрации колоний Северной Америки при организации рынка общинных земель индейских племен.

Когда европейцы вторглись на земли индейцев-скотоводов, для их захвата применили старый принцип res nullius (право захвата «ничьей» земли). Но англичане, двигаясь по плодородным прериям, натолкнулись на племена земледельцев. Попытались опереться на трактат Томаса Мора «Утопия» (1516) — он пошел дальше принципа res nullius и определил, что колонисты имеют право силой отбирать у аборигенов землю и «депортировать» их, если их земледелие менее продуктивно, чем у колонистов. Эта идея стала позже в Англии знаменем, под которым вели «огораживание» и сгон крестьян с общинных земель. Испытав этот принцип на своих крестьянах, английские лорды провели экспроприацию большей части земли у ирландцев с колоссальной «экономической эффективностью». Чтобы делить отнятую землю между солдатами Кромвеля, пришлось разработать теорию стоимости.

В Америке превратить все эти заделы в стройную теорию собственности поручили Джону Локку. Локк дополнил трудовую теорию собственности новой идеей: труд, вложенный в землю, определяется в цене на рынке. Хороший урожай у индейцев не имеет значения — это от природы. Земля у них не продается — вот главное! Она дается бесплатно или обменивается на ценности, «в тысячу раз меньшие, чем в Англии». Это значит, что индейцы в нее не вкладывали труда. А англичане вкладывали очень много труда — потому у них земля покупается и продается по высокой цене. Значит, землю у индейцев надо отобрать, потому что англичане «улучшают» землю. Так возникло новое право собственности: земля принадлежит не тому, кто ее обрабатывает, а тому, кто ее изменяет (увеличивает ее стоимость).42

Таким образом, к землям индейцев были приложены индикатор и критерий, которые были к ним неприложимы из-за отсутствия у индейцев частной собственности и купли-продажи земли. Методологический подлог (или ошибка — неважно) помог легитимировать в глазах колонистов изъятие недвижимости у аборигенов и, фактически, их геноцид. Легитимность этой экспроприации в глазах колонистов была необходима, поскольку колонисты стремились строить «правовое государство».

Это маленькое отступление делает логичным вопрос: сложилось ли в России, как общая норма, отношение к жилью как товару?

Вспомним, как формировался жилищный фонд России и, соответственно, как формировалось его восприятие в массовом сознании. Вплоть до конца 1920-х гг. 80 % населения СССР жило в селах и деревнях. Жилье практически полностью не покупалось, а строилось для своей жизни. В большой мере так же было и в городах.

Это значит, что подавляющее большинство населения жило в домах, составлявших часть натурального хозяйства, а не рыночной экономики. Дом не рассматривался как товар, покинуть его, продать или бросить заставляли повороты судьбы, и это чаще всего было драмой.

В советское время очень небольшой рынок жилья дореволюционной России сузился еще больше. Городской жилищный фонд был собственностью государства и предоставлялся гражданам практически в вечное пользование. Отношение к дому как товару иссякло; смена квартиры, тем более с теневыми коммерческими сделками («доплата»), было редким приключением. Рынок жилья стал складываться лишь с середины 1990-х гг.

На Западе, напротив, буржуазное общество формировалось через разрыв всяческих «оков», привязывающих человека к земле, деревне, общине. Свободный индивид становился неукорененным и подвижным. Крестьяне сгонялись с земли и превращались в пролетариев. В сельской местности они переселялись в коттеджи (т.е. мызы, хутора) и арендовали участки, в городе — снимали жилье. Даже купив квартиру, они не привязывались к ней, перемещаясь по стране согласно спросу и предложению на их рабочую силу.

Даже сегодня, когда самой массовой социальной группой стал «средний класс», 60 % немцев в Германии живут на съемных квартирах. Понятие «родной дом» ушло из массового сознания. Жилье — ликвидная недвижимость, продажа которой определяется чисто рациональными соображениями и является рядовым событием. Жилищный фонд здесь реально есть часть рыночной экономики.

Если так, то применение для урегулирования жилищных отношений в России инструментов, созданных и применяемых на Западе, с необходимостью требует предварительно обосновать саму эту возможность. Инструменты рыночной экономики могут быть совершенно непригодны для применения в натуральном хозяйстве.

Два этих экономических уклада описываются разными моделями, и внешне одинаковые категории имеют в них разные смыслы и по-разному измеряются.

Это фундаментальное положение экономической теории. А.В. Чаянов, изучавший специфическую систему трудового крестьянского хозяйства (натуральное хозяйство, включенное в капиталистический рынок), предупреждал: «Экономическая теория современного капиталистического общества представляет собой сложную систему неразрывно связанных между собой категорий (цена, капитал, заработная плата, процент на капитал, земельная рента), которые взаимно детерминируются и находятся в функциональной зависимости друг от друга. И если какое-либо звено из этой системы выпадает, то рушится все здание, ибо в отсутствие хотя бы одной из таких экономических категорий все прочие теряют присущий им смысл и содержание и не поддаются более даже количественному определению.

Так, например, к экономической формации без категории цены, т.е. системе экономических единиц, по своей организации абсолютно натуральных и служащих исключительно удовлетворению собственных потребностей либо семьи, ведущей хозяйство, либо хозяйствующего коллектива, неприложима ни одна из перечисленных национально-экономических категорий в обычном смысле слова».43

Это суждение А.В. Чаянова почти полностью соответствует нашему случаю. Жилищный фонд России существует в двух различных формациях. Большая его часть построена в советское время — дома «для себя» населения или колхозов в сельской местности, государственные и кооперативные — в городе. После 1991 г. квартиры оформили в собственность граждан не через куплю-продажу, а формально. Эта часть существует «в экономической формации без категории цены», она «по своей организации абсолютно натуральная и служит исключительно удовлетворению собственных потребностей семьи».

Другая, очень небольшая часть жилья является предметом купли-продажи и циркулирует на рынке недвижимости. Но для первой части «все [рыночные] экономические категории теряют присущие им смысл и содержание и не поддаются даже количественному определению».

Строго говоря, рыночная цена квартир, ставших товаром, неприложима к квартирам, иммобилизованным в натуральном хозяйстве. Поэтому нет оснований брать эту рыночную цену за точку отсчета налога на квартиры, которые не продаются и «служат исключительно удовлетворению собственных потребностей семьи».

Конечно, с помощью налога можно разрушить натуральную часть жилищного хозяйства, заставить жильцов продать свои квартиры или даже сделать их бездомными. Однако такая цель не была декларирована Правительством в программе введения нового налога. Подобного рода незапланированные результаты, как правило, приводят к большим издержкам и общество, и государство.

Можно также пренебречь методологической стороной дела и привязать ставку налога к рыночной цене квартир волевым путем, просто опираясь на политическую силу; но такой манипулятивный волюнтаризм гораздо хуже открытого.

В любом случае, и Правительство, и его эксперты-экономисты должны были как-то аргументировать применение рыночных индикаторов к натуральному хозяйству. Ведь экономическая сущность объектов недвижимости в этих двух формациях различна, независимо от внешнего сходства физических сущностей. Что касается жилья, Маркс специально замечает: «Только в потреблении продукт становится действительным продуктом. Например, дом, в котором не живут, не является действительным домом».44 Сказано витиевато, но для нас важна мысль, что дом, в котором живут, и дом, построенный на продажу, — объекты разные.

Различие земли как объекта купли-продажи и земли, арендуемой крестьянином для удовлетворения собственных потребностей, подробно обсуждается А.В. Чаяновым. Он обращает внимание на такую кажущуюся аномалию: арендные цены, уплачиваемые крестьянами за землю, были в России значительно выше той чистой прибыли, которую с этих земель можно получить при их капиталистической эксплуатации. И это — общий в России случай. А ведь именно капиталистическая рента определяет цену земли на рынке.

А.В. Чаянов в книге «Теория крестьянского хозяйства» (1923) пишет: «Многочисленные исследования русских аренд и цен на землю установили теоретически выясненный нами случай в огромном количестве районов и с несомненной ясностью показали, что русский крестьянин перенаселенных губерний платил до войны аренду выше всего чистого дохода земледельческого предприятия».

Расхождения между доходом от хозяйства и арендной платой были очень велики. А.В. Чаянов приводит данные для 1904 г. по Воронежской губернии. В среднем по всей губернии арендная плата за десятину озимого клина составляла 16,8 руб., а чистая доходность одной десятины озимого при экономичном посеве была 5,3 руб. В некоторых уездах разница была еще больше. Так, в Коротоякском уезде средняя арендная плата была 19,4 руб., а чистая доходность десятины — 2,7 руб. Разница колоссальна — 16,6 руб. с десятины, в семь (!) раз больше чистого дохода.45

Первая фундаментальная, методологическая проблема

Таким образом, первая методологическая проблема, которую, на наш взгляд, требовалось явным образом разрешить при обнародовании плана введения налога нового типа, состоит в обосновании принципиальной правомерности принятия за основу для исчисления налога на жилье в России цены циркулирующей на рынке жилой площади.

Натуральное и рыночное ЖКХ — два пространства, различных экономически и культурно. Переток недвижимости и граждан из одного в другое идет с большим трудом и в малом масштабе (точнее, купленная на рынке «для жизни» квартира в большинстве случаев уходит с рынка и включается в «косную материю» натурального хозяйства).

Попытка получить разъяснения в Интернете46 была безуспешной. Экономисты просто не понимали вопроса и отвечали: «Так делается во всем мире. Понятие “рыночная стоимость” все равно существует и ее надо как-то рассчитывать». Предложение разобрать методологические основания принятого «во всем мире» подхода для его применения в конкретных условиях России отвергалось, зачастую агрессивно.

Проблема принципиальной правомерности — методологическая, а не техническая. Она существует независимо от величины ошибки при переносе рыночной цены в натуральное хозяйство как инструмента измерения. Признание наличия этой проблемы важно даже в том случае, если при дальнейшем рассмотрении окажется, что этот в принципе неадекватный инструмент на практике пригоден, так как вносимое им искажение приемлемо мало. Вспомним, что в древности землемеры и строители владели методами измерения. Но важный шаг к науке сделали греки, которые стали теоретизировать. Вместо того чтобы просто взять и измерить гипотенузу и катеты десятка треугольников и вывести эмпирическое правило, Пифагор разработал теорему — и доказал ее. У нас идет разговор именно о теореме налога на недвижимость.

Однако обсуждение показало, что большинство его участников отвергают саму эту проблему. Они принципиально отказываются признавать различие между рыночным и натуральным хозяйством в жилищной сфере, отвергая внеэкономические факторы и ограничения.

Многие искренне не понимают, о чем идет речь, или даже не верят, что существуют методологические проблемы. Они готовы обсуждать методику оценки квартир «натурального сектора», но и здесь не видят никаких трудностей. Получивший образование в Европе экономист (назовем его П.) пишет: «Если сегодня квартира не выставлена на продажу — это не значит, что завтра владелец не захочет или не сможет этого сделать. И значит, рыночная оценка к его квартире вполне применима… Можно построить эконометрическую модель. Тогда можно почти моментально получить оценку цены данной квартиры на основе данных об известных продажах других квартир. Такие упражнения делают студенты-второкурсники в российских ВУЗах».

Более того, само различение натурального и рыночного хозяйства многие экономисты, оказывается, считают фикцией. Ведь закон никому не запрещает продать его квартиру, значит, все они «уже на рынке». Один видный экономист (он участвовал в обсуждении под псевдонимом, и мы будем называть его М.) написал: «В установлении рыночной цены участвуют не только покупаемые и продаваемые квартиры — в ней молчаливо участвуют потенциальные покупатели и продавцы жилья, свидетельствующие самими фактами покупки/продажи или отказа от таковой, как именно относится рыночная цена с экономической эффективностью использования жилья для них лично. При этом замечательным свойством рынка является то, что какое бы решение человек ни принял в части купли или продажи, он это делает себе во благо по сравнению с альтернативами. Рынок поощряет эффективное использование ресурсов» (курсивом выделено мною. — Авт.).

Нет смысла спорить об «эффективном использовании ресурсов», поскольку критерии эффективности различны в разных укладах. Судьба «недвижимости» затрагивает самые глубокие структуры этнического чувства, и экономические критерии здесь почти не играют роли. В 1996 г. не удалось ни за какие деньги выкупить землю у индейского племени в Чили для постройки ГЭС. А летом 1993 г. наемными бандитами были полностью расстреляны два племени — одно в Бразилии, другое в Перу — по сходной причине. Во многих культурах живы запреты на продажу земли и дома.

Леви-Стросс пишет: «Именно в этом смысле надо интерпретировать отвращение к купле-продаже недвижимости, а не как непосредственное следствие экономических причин или коллективной собственности на землю. Когда, например, беднейшие индейские общины в Соединенных Штатах, едва насчитывающие несколько десятков семей, бунтуют против планов экспроприации, которая сопровождается компенсацией в сотни тысяч, а то и миллионы долларов, то это, по заявлениям самих заинтересованных в сделке деятелей, происходит потому, что жалкий клочок земли понимается ими как “мать”, от которой нельзя ни избавляться, ни выгодно менять».47

Здесь имеет место размежевание российского общества.

Культуролог Кирилл Дегтярев писал о предполагаемом налоге в интернет-форуме: «Мне кажется, закон нарушает некие глубокие основания, фундаментальные права и потребности человека. Начнем с того, что человеку нужен СВОЙ дом. Если же он должен платить за право в нем жить, и его могут оттуда выгнать, если у него упадут доходы, это уже не свой дом. И, тем более, не родной дом…».

Далее он продолжает: «Человек, которого при определенных обстоятельствах могут выгнать из дома, — потенциальный бомж. Еще хуже, если у него формируется психология бомжа. Современное западное общество — это общество бомжей. Какой бы ни был там ВВП на душу населения…

Применение подобного закона автоматически означает включение гражданина и его жилья в рыночные отношения на рынке недвижимости, поскольку оплата налога по рыночной цене означает согласие гражданина на отношение к его жилью как к объекту купли-продажи по рыночной стоимости.

Для многих их дом не может иметь рыночной стоимости, поскольку является как бы родовым гнездом. Особенно это касается сельской местности. Да и для малых городов с индивидуальной застройкой, и даже отдельных районов крупных городов. В частности, многие индивидуальные дома после постройки освящаются попом, становятся как бы святыней. И тем самым превращение их в товарную ценность становится покушением на православные ценности. То есть можно говорить об акции кощунства и о моральном ущербе, наносимом гражданам».

Вопрос о сущности (цели) вводимого налога

Таким образом, удержать дискуссию в рамках методологической проблемы не удалось, встал вопрос о сущности (цели) вводимого порядка налогообложения жилья. На поверхности лежат три цели: 1) пополнение бюджета путем всеобщих поборов, (типа налога на дым); 2) уменьшение социального расслоения путем дополнительного налогообложения богатых; 3) территориальная дифференциация населения по имущественному признаку.

Станислав Покровский, видный мыслитель современной России, предположил наличие более фундаментальной цели — «мошенничество с планами, далеко выходящими за рамки сбора дополнительных налогов». Он пишет: «Сама система, которую выстраивают реформаторы, основана на том, чтобы связать общество отношениями, в которых каждый чих описывался бы в денежном выражении, требовал бы добывания денег с других членов общности, а государство превращалось бы в собирателя налога и распределителя средств с него для набора видов деятельности, без которых система рассыпается.

Слово “рынок” для этой системы — имя бога. Если не рыночная цена, то возникает вопрос о смысле, на основании которого собирается налог. А система изначально строится так, чтобы в ее существовании не было никакого смысла, кроме доминирования самой идеи рынка и потому увековечения господства тех, кто не имеет иных целей, кроме преумножения символов своего возвышенного положения — денег.

От них можно ожидать всего чего угодно. Я знаю, что идеологи этого образа жизни сейчас усиленно обсуждают вопрос о проституции как о важном секторе рынка услуг. Так что у них ума хватит и на введение налога на сексуальные отношения с женой по цене услуг проституток. Закон принуждает к переводу в разряд товаров то, что для людей товаром не является. Это можно сравнить с обложением каждой женщины налогом по рыночной оценке доходности промысла проститутки. Не можешь уплатить налог? Но у тебя же есть товар, который ты можешь продать. Женился? Значит, ты получаешь услуги, имеющие рыночную стоимость».

Скорее всего, ничего такого чиновники Правительства и экономисты, которые готовили доктрину налога, не думали. Но они приняли неолиберальную парадигму реформы, причем приняли некритически, привыкли к ней и теперь мыслят по канонам этой парадигмы и даже не замечают, что «говорят прозой», которая устарела уже в 1990-е гг. Они не замечают, что их планы проникнуты социал-дарвинизмом, который немыслим на Западе, с которого они якобы берут пример.

М. пишет о том, как рынок «поощряет эффективное использование жилья»: «Занимая данную жилплощадь, пенсионерка отбирает у офисного работника возможность устроиться на работу или не простаивать в пробках, снижает эффективность экономики. Кому из двоих отдать приоритет — пенсионерке или офисному работнику? Рынок возлагает решение на них самих. Если старушка оценивает полезность квартиры выше, чем ее цена и выплачиваемый налог, то она квартиру не продает, а если ниже — то продает. Аналогично с офисным работником. Все добровольно, каждый поступает так, как выгодно ему и стране».

По этой логике, еще эффективнее — пенсионерку подвергнуть эвтаназии. Но не будем спорить о сущности, мы говорим о методологии. В данном случае вовсе не рынок «возлагает решение на них самих», а государство, которое устанавливает налог, задающий императив поведения «пенсионерки».

Но вообще-то речь не об этом.

Дело в том, что большинство населения (в том числе и наша «пенсионерка») вовсе не «живет в рыночном обществе» и не принимает его критериев, а только пользуется рынком в ограниченных сферах своей жизни.

М. считает возможным игнорировать систему ценностей, интересы и понимание выгоды этого большинства. Между тем, мирное сосуществование двух разделенных частей общества возможно только до тех пор, пока большинству позволяют жить, пусть и в бедности. Но Правительство раз за разом норовит перейти красную черту.

С. Покровский указывает на целый ряд возможных при новом налоге социальных коллизий. В частности, он пишет: «Можно говорить о дискриминации абсолютного большинства населения, которое не собирается превращать жилье в товар, но которое может оказаться в ситуации законодательного принуждения к этому. Может легко быть предсказана ситуация взвинчивания рыночных цен на жилье в каких-то местностях — с целью принуждения проживающих к продаже жилья после выяснения неспособности жильца к уплате налога. При этом из-за лага времени между назначением налога и моментом продажи жилье может оказаться скупленным по смехотворно низкой цене».

Таким образом, первая методологическая ошибка концепции нового закона о налоге заключается в том, что она игнорирует важный факт: дом дому рознь. На рынке «движутся» дома-товар (вероятно, это 5-6 % жилищного фонда), остальные закоснели в «натуральном хозяйстве». Они существуют для личного потребления («для жизни») людей и почти с ними срослись. Эти два множества различаются не меньше, чем земля-товар и общинная земля в годы реформы Столыпина. Внешне земля одинакова, а политэкономически и социально — разная. И к общинной земле ошибочно применять инструменты меры (цену), действующие на рынке. Разумеется, и дома, составляющие часть натурального хозяйства, можно облагать налогами. Но при этом обоснование налога и принцип оценки налогооблагаемой базы должны явно исходить из признания характера объекта и понимания той ценности, которую представляет для обывателей дом.48

Вторая методологическая ошибка: мера, или метод определения «рыночной стоимости» квартир

На мой взгляд, из первой, фундаментальной, ошибки концепции закона вытекает и вторая методологическая ошибка, связанная с мерой. Речь идет о методе определения «рыночной стоимости» квартир, которые не выставляются на продажу, исходя из цены квартир-товара.

Фактическая сторона такова. На рынке недвижимости в год заключается 300-400 тыс. сделок купли-продажи. Это 1-1,3 % жилищного фонда. При этом, как было сказано, большинство купленных квартир сразу же превращаются в «косную материю» натурального хозяйства, рынок для них служит просто заменой архаичного строительства «своими руками» (хотя многие жильцы «достраивают» сдаваемые без отделки квартиры именно своими руками). Почти весь жилищный фонд России и «товарные» квартиры, которые обращаются на рынке, — это две совершенно разные системы. Как можно из цены одного объекта вывести цену совершенно другого объекта, не превращенного в объект отношений купли-продажи? Это требуется объяснить, что, на мой взгляд, сделать будет непросто.

Очевидно, что рыночную цену имеет только товар, который поступает на рынок. Выше уже говорилось, каким подлогом было изъятие земли у индейцев согласно «закону трудовой стоимости». Оценив по «рыночной стоимости» то, что не обращалось на рынке, колонизаторы занизили цену почти до нуля. У нас наоборот — цену вещи, которую мы и не собираемся продавать, завышают многократно. Определение «рыночной цены» жилищного фонда исходя из сделок с ничтожной долей квартир, можно было бы даже считать крупномасштабным подлогом, но речь идет, скорее, о методологической ошибке. Строго говоря, это ошибка даже в рыночной парадигме.

Рынок жилья — это «поток», совсем иная категория, чем «фонд».49 «Поток» этот очень невелик по сравнению с «фондом». Колебания цены 1 % жилья, составляющего «поток», не могут определять налог с «фонда». С 1998 г. по 2008 г. цены на рынке жилья в России выросли в 6 раз. И налог должен был бы вырасти, если бы закон был принят в 1998 г.! Почему? Квартира не изменилась, человек тоже.

Экономисты, которые поддерживают предложенный в концепции закона метод оценки, не видят здесь никакой методологической проблемы. Процитированный выше П. считает, что квартиры, ставшие объектом купли-продажи, и те, которые их хозяева не собираются продавать, совершенно аналогичны. Они пишет: «С аналогичностью все просто: район, общая и жилая площадь, этаж, планировка, техническое состояние дома и квартиры и т. п. Зная эти характеристики, можно легко сравнить данную квартиру с теми, которые продаются на рынке, и определить ее цену».

Ему отвечают: «На каком основании цена квартиры соседа, который решил ее продать, вдруг начинает рассматриваться в качестве оценки моей квартиры, которую я не хочу продавать ни за ту же цену, ни за сравнимую? Для меня моя квартира вовсе не аналогична соседской и как раз отсутствие аналогии подтверждается тем, что сосед хочет продать, а я нет. Соответственно, оценка моей квартиры через цену соседской есть некая граничная (крайняя) величина, характеризующая ту сумму, которую я теоретически могу получить, если мне почему-то захочется лишиться собственного жилья».

П. этого аргумента не признает и повторяет постулат, согласно которому «в установлении рыночной цены участвуют не только покупаемые и продаваемые квартиры — в ней молчаливо участвуют потенциальные покупатели и продавцы жилья» (хотя проблема как раз в том, что подавляющее большинство населения именно не является «потенциальными покупателями и продавцами жилья»). На это ему отвечают: «Вы уверяете, что непродаваемое жилье присутствует на рынке. Это — абсурд. Если на земле 6 млрд обладателей пары почек, а желают продать вторую почку 1 тысяча, то вы будете утверждать, что на рынке присутствуют 6 млрд почек?!! То, что не продается, не может быть рыночным. Какова рыночнаястоимость вашей совести, если Иуда оценил свою в 30 сребренников? Не обижайтесь. Я хочу, чтоб вы поняли, какую глупость вы написали».

Здесь мы видим резкий разрыв между когнитивной системой экономистов-рыночников и той части общества, которая мыслит в традиционных категориях, разделяющих ценность и цену. Этот разрыв — важная проблема всей доктрины реформирования России и порожденного ею кризиса.

Мы здесь не затрагиваем техническую сторону дела, о которой один участник дискуссии в интернет-форуме, работник местной администрации, высказался так: «Никто и никогда не делал таких обоснований. На практике для определения размера финансирования чего-либо или налогообложения чего-либо всегда дается какое-нибудь уравнение, каждая из переменных которого вообще берется с потолка. Никто и никогда не считал себя обязанным обосновывать введение того или иного налога. Высокомерные граждане-налогоплательщики никогда не поднимали подобного вопроса. Исключение — НДС. Но его обосновывают… величиной поступления в бюджет. Почти все величины берутся с потолка. А там, где могут возникнуть неприятные вопросы, утверждается или рекомендуется к применению методика с огромным перечнем величин, коэффициентов и порядком исчисления».

Учитывая эту реальность, мы все же считаем важным разобраться в методологических обоснованиях, в ходе мысли чиновников и законодателей, прямо влияющих на жизненные интересы и даже на судьбу большой части населения.

П. возмутился сравнению квартиры с почкой: «Я не рассматриваю продажу своих почек как гипотетически возможную при любой цене (если, не дай бог, не прижмет совсем смертельно), тогда как продажа моей собственности (жилья, машины, дачи…) — вполне возможна при наличии хорошего предложения». На это ему резонно отвечают: «Для большинства жителей нашей страны, в реальности, продажа их квартир не рассматривается как гипотетически возможная (если, не дай бог, не прижмет совсем смертельно)».

Конечно, эти аналогии — не аргумент. В сравнении почки с квартирой искажена мера, как и в сравнении переселения «пенсионерки» на окраину с эвтаназией. Но аналогии указывают на слабые места логики.

Некоторые участники диалога пробовали примирить позиции, просто исключив проблему несоизмеримости квартир «рыночного» и «натурального» сектора. Один коллега пишет: «Я полагаю, что “правдоподобность” или неправдоподобность показателя в данном случае не имеет большого значения, поэтому она тут особо никого не трогает. Сама по себе стоимость квартиры не является налогооблагаемой базой. Это некоторая условная величина, с которой предполагается взимать налоги. С таким же успехом в качестве такой величины можно принять площадь окон, количество замков на дверях или расстояние между габаритными огнями автомобиля».

Но дискуссия показала, что выбор условной величины как раз очень сильно «трогает» и довольно многих. Речь идет как раз о том, что условная величина должна быть условной демонстративно, а «правдоподобность» тут вредна, поскольку воспринимается как подлог, имеющий целью вытеснить из сознания категорию ценности и заменить ее ценой.

Еще одна ошибка меры — предложенный индикатор ценности квартиры

Можно указать и на другой изъян меры, которая предлагается в концепции закона. Определение величины искажения меры — отдельный вопрос, он требует моделирования возможных ситуаций, но для начала надо зафиксировать наличие проблемы в принципе.

В качестве индикатора ценности квартиры, которая и облагается налогом (латентной величины), предложено использовать параметр, зависящий от объекта измерения.

Вот аналогия: в качестве индикатора температуры тела человека долго использовался объем ртути, содержащейся в баллончике термометра. Это было возможно потому, что в необходимом диапазоне температур коэффициент расширения ртути достаточно стабилен. Если бы он заметно зависел от температуры тела, измерение было бы невозможно. Так же нельзя измерять длину линейкой, длина которой меняется от приложения к измеряемому предмету или в зависимости от числа замеров. Это — элементарные общие правила подбора параметров и индикаторов для оценки латентных величин.

В нашем случае зависимость измеряемого параметра (цены квартир на рынке) от состояния изучаемого объекта (множества квартир) налицо. Цена, как известно, определяется спросом и предложением, и даже от ожиданий колебаний спроса и предложения. Значит, в принципе, латентную величину цены «не участвующих в рынке» квартир нельзя вычислить, исходя из цены «участвующих». Превращение в товар всего 1-1,3 % «не участвующих в рынке» квартир сразу удвоит предложение и обрушит цену. Поэтому индикатором цены «дремлющих» квартир актуальная цена продаваемых квартир не является.

Это хорошо иллюстрируется и поведением фондового рынка. Акции Evraz Group за ноябрь 2008 г. потеряли 95,6 % цены. Можно ли было, исходя из цены акций Evraz Group, установить стоимость металлургического завода, который акций не выпускал и на продажу себя не выставлял? Это было бы смешно. Но ведь и 99 % жильцов России свои квартиры на продажу не выставляли (их «акций» не выпускали). Как же могут налоги на их квартиры вычисляться, исходя из цен рынка?

Другой аналогией может служить рынок картин. За последние четыре века огромное число музеев и дворцов, интерьеры важных присутствий и салонов состоятельных любителей заполнились сотнями тысяч картин известных художников. Ничтожная доля таких картин превращена в товар, который покупается и продается на десятке аукционов. Цены этих картин баснословно велики. Можно ли, исходя из этих «рыночных» цен, установить налог в размере 1 % на все подобные картины? Очевидно, что нельзя. И не потому, что музеи и частные владельцы такого налога не смогли бы заплатить. Такой налог не имел бы никаких объективных оснований. Ничтожная часть картин была бы выставлена владельцами на продажу — и весь этот «свободный рынок» в тот же день потерпел бы крах.

Мы отвлекаемся от того факта, что на нынешней стадии развития информационных технологий легко организуются сговоры групп дилеров и брокеров для «атак» на подобные рынки с целью воздействовать на цены без реального изменения предложения. Последние два года это красноречиво показали. И тут же без всяких объяснений объявляется о намерении использовать цену квартир как «объективный показатель», прилагаемый практически ко всему населению России. Это странно.

Настаивая на объективности «рыночной цены» для оценки всего массива квартир, независимо от их присутствия на рынке, П. пишет: «Скажите, пряник на прилавке имеет цену до момента физической передачи покупателю?» На это его оппонент отвечает уже грубо: «Вы называете себя экономистом, а говорите такие глупости, что можно подумать, Адам Смит еще не родился. Пряник имеет цену только в контексте знания, что такое-то количество пряников ежедневно продается. Если завтра все перестанут покупать пряники или наоборот кинутся скупать все пряники подряд, их цена либо упадет до нуля, либо взлетит до небес.

Да, что там пряники. Цены на квартиры в Казахстане и Средней Азии в первой половине 90-х годов упали до смешных. Новая двухкомнатная квартира в Целинограде (нынешняя Астана) стоила столько же, сколько подержанный “Москвич-2141”. Один знакомый кореец в Ташкенте скупил все квартиры на площадке, так как соседи уехали в Россию и Германию. А он был совсем не богач. Если хотя бы 1 процент квартиросъемщиков решит, что платить налог им невмоготу и решит продать квартиры и купить поменьше-подешевле, цены на квартиры рухнут, как в Средней Азии в 90-х».

Можно ли игнорировать эти доводы? Что может заставить Правительство задуматься и изменить выбор индикатора или внести серьезную коррекцию?

Я предложил, в качестве мысленного эксперимента, ввести следующее ограничение. Если налоговая служба утверждает, что «рыночная стоимость» моей квартиры равна 5 млн руб., и требует с меня в качестве налога 1 % этой суммы, она обязана, если я пожелаю, выкупить у меня эту квартиру именно за 5 млн руб.

Это и будет критерием достоверности ее оценки, за ошибочность которой должно платить государство.

В нынешнем виде налог будет отбрасывать от квартир массу людей, которые живут в бедности или находятся в пограничном слое. Средняя величина дохода не показательна, поскольку система слишком гетерогенна. У 45 % населения доход в 2008 г. составил менее 10 тыс. руб. 31 % работающих получали на руки менее 8 тыс. руб. в месяц. После обязательных выплат у этой части граждан остается прожиточный минимум. У 6 млн безработных не остается и этого! Что если всю эту массу обяжут платить хотя бы по 3 тыс. руб. налога в месяц? Они будут съезжаться, а одну квартиру сдавать государству. «Вы установили цену моей квартиры — заберите ее за эту цену и продавайте, за сколько хотите!»

Сторонники этого налога, которые участвовали в дискуссии, отвергли такое предложение с возмущением. Это понятно, можно с уверенностью сказать, что государство этого условия не примет — покупателей квартир и сейчас меньше, чем предложений. Значит, цена при таком порядке упадет, а следовательно, налог был сильно завышен. Выходит, метод измерения налогооблагаемой базы был неверен. Так зачем порождать массовое возмущение людей такой мистификацией!

Вместо заключения

Лауреат Нобелевской премии физик О.Н. Хиншельвуд писал уже в конце 1960-х гг.: «В настоящее время существует опасность, что может возникнуть серьезная путаница в том, каким образом общество, находящееся под влиянием силы научного метода, но имеющее мало интуитивного чувства практики настоящего ученого, сможет установить критерии меры и количества для качественных вещей, к которым они неприложимы. Если количественные измерения действительно приложимы — очень хорошо. Однако все еще имеется искушение там, где это не может быть сделано, произвольно заменять хорошие, но субъективные критерии явно худшими только потому, что эти последние могут быть представлены в данных числовых измерений и рассматриваемы механически.

Стремление поступать подобным образом еще более возросло в связи с модой вводить информацию в вычислительные машины… В самом деле, если вы введете в машину разумное, то и получите разумный результат. Однако, к несчастью, если вы введете неразумное, то получите не имеющее смысла решение, которое будет еще менее разумным, так как не будет сразу распознано в качестве чепухи, каковой оно в действительности является…

Защитой ложного количественного подхода не будет также и то, что мы часто не знаем лучшего выбора. Если не известно, каким путем достичь правильного суждения, то лучше уж принять факт как таковой и не делать положение хуже, чем оно есть, путем симуляции. Я считаю, что замена трудных качественных суждений неадекватными механическими данными не является рационализацией или эффективностью или же беспристрастностью и объективностью, а просто представляют собой весьма печальное отсутствие ответственности».50

Выступления экспертов и чиновников, представлявших концепцию законопроекта, а затем и наша дискуссия в Интернете показали, что эти соображения О.Н. Хиншельвуд отвергаются как нечто несерьезное, почти достойное презрения. На мой взгляд, это говорит о том, что в нашей «рефлексирующей» среде происходит странный сдвиг от норм рациональности научного типа. Становится обычным равнодушие к различению методологических подходов к важным решениям, явно влияющих на дальнейший ход событий в России. В большей или меньшей мере это проявляется в отношении всех главных решений, но в случае налога на жилье представился хороший учебный материал, а его отбросили.

Надо вспомнить, что важным смыслом Научной революции XVII в. был сдвиг от размышлений о сущности объекта исследования к методологии — к размышлению о методе познания, о познавательной возможности применяемых инструментов. В Лондонском королевском обществе, первой «невидимой коллегии» ученых, специально учились при обсуждении экспериментов спорить не о сущности явлений, а «всего лишь» о том, как применяются в данном эксперименте инструменты и методы. Таким образом, важнейшим продуктом деятельности научного сообщества являются не столько результаты конкретных исследований, а выработка самой способности заниматься наукой.

Можно сказать, что результаты — побочный продукт науки (см. 51). Сравнительно недавно это казалось банальным правилом, которого молодым сотрудникам не требовалось даже объяснять, — они усваивали его из практики общения в лаборатории. По мере продвижения реформы наука тихо уходит из сознания российской интеллигенции.

Нас теперь ведет «звезда Полынь» Саяно-Шушенской ГЭС.

В ЗАЩИТУ ПОСТМОДЕРНИЗМА

4.03.2014

Вот фрагмент моего выступления на одной конференции. Говорил я про постмодернизм, «защищая» его от обвинений со стороны одного из докладчиков (С.Е. Кургиняна).

В докладе <таком-то> постмодернизм представлен как враг прогрессивного человечества. Я прошу прощения у этого человечества, но скажу о практической пользе познавательных средств постмодернизма.

Рациональность просвещения — это один из главных продуктов модерна, который все мы осваивали по мере сил. Модерн задал определенные нормы мышления и дал инструменты рациональности. Постмодернизм существенно изменил ряд норм и инструментов рациональности модерна. И перед нами вопрос: обладают ли они комплементарностью — или совмещать две эти системы познавательных средств, которыми мы сейчас располагаем, нельзя? Как нам быть? Я вижу дело так.

Первое. Надо отличать постмодернизм от антимодерна. Факт, что мы, как тут выразились, «живем сейчас на помойке», вызван не тем, что применили средства рациональности постмодернизма, а тем, что мы претерпели глубокую деградацию всякого рационального сознания. Эта деградация вовсе не означает, что мы автоматически перешли в пространство рациональности постмодерна. Этот переход довольно сложен, потому что постмодернизм легко допускает альянсы своих когнитивных структур с традиционной рациональностью и даже с архаикой. Таким примером служит современный терроризм.

Второе. Нам было бы очень полезно провести мониторинг тех явлений, для познания которых рациональность модерна, как оказалось, не годится или очень слаба. Например, я считаю, что ту катастрофу, которую пережило наше общество, было бы невозможно адекватно описать — и продвинуться в ее понимании — без текстов постмодернистов, без их понятийного аппарата. А таких явлений довольно много и помимо нашей катастрофы. Это острые кризисы разных классов, социальные срывы, «бунтующая» этничность. Для всех этих классов явлений те познавательные средства, которые предлагает постмодернизм, очень и очень полезны.

Третье. Мне кажется, следовало бы выявить зоны модернистского фундаментализма, которые просто омертвляют всякое познание внутри и вокруг себя. Это касается и истматовского фундаментализма, и либерального.

Если практически подходить к делу, то для познания и описания тех необычных явлений, кризисов и катастроф, которые мы все чаще и чаще наблюдаем в социальной сфере, полезно было бы разделять познавательные средства рациональности модерна и постмодернизма. На мой взгляд, удобнее, эффективнее и экономнее сначала прорабатывать эти явления в уме, анализировать с помощью средств постмодернизма, а потом обрабатывать полученный результат или даже переписывать его в терминах рациональности модерна. Тогда это будет легче восприниматься публикой и в то же время сохранит ценную информацию.

Что же касается России первой половины XX в., то нам для ее понимания без постмодернизма никак не обойтись, поэтому он для нас сейчас просто необходим. Вот, Вебер сказал, что Россия вынуждена одновременно догонять капитализм и убегать от него. Это типично постмодернистская ситуация. Догонять — это модерн, а вот одновременно убегать — это уже постмодерн.

На деле постмодерн для нас был необходимой защитой от давления рациональности модерна, иначе мы из исторической ловушки не выбрались бы. Наша культура еще находилась в процессе становления, в состоянии быстрой трансформации, и без такой защиты, которая позволяла выдержать давление уже догматического модерна, нам было не обойтись.

УХОД В АБСТРАКЦИЮ

6.10.2014

Начну с автобиографического вступления. По образованию я химик, с 8-го класса занимался в кружке на химфаке МГУ (мы там проходили в лаборатории практикумы 2-го и 3-го курсов; в 10-м классе мне уже посчастливилось участвовать в исследовании). Так же и будучи студентом — наполовину был в лаборатории, выполнял дипломную работу уже в НИИ. В 1966 г. я отпросился на Кубу — хотел посмотреть, что там делается. Сразу попал в обстановку дебатов — как строить их науку, да и все остальные системы. Спорить приходилось и с советскими экспертами, и с кубинцами, и со специалистами из СЭВа, США, Европы, с левыми из Латинской Америки. Были и молодые, и старики, из университетов и практики. Все относились к своему делу как к миссии, без дураков. Напряженно думали, искали аргументы в своем прежнем опыте. Для меня это была школа — вторая после всей той, что я прошел в СССР.

Вернулся я в свой московский НИИ, но тянуло обдумывать то знание, что получил на Кубе, — в ином пространстве и в необычных для нас контекстах. Посчитал, что это сырое знание надо доработать и ввести в оборот дома. Возникло ощущение, что тот международный «мозговой штурм» обнаружил для меня ряд важных изъянов в нашем советском подходе к выявлению и анализу проблем. Можно сказать, к проблемам в принципе. Надо было скорректировать очки, через которые мы смотрели на проблему как систему. Я ушел из химии, из любимого дела, занялся методологией и организацией науки.

Это уже 1970-е гг. Было сколько-то таких, как я. Разными путями, но они подошли и погрузились в такую работу. Эти люди были рассыпаны по НИИ и вузам, работали на заводах и в управлениях. Их уважали, слушали и берегли; но институционализации их сообщества не произошло, и официальное обществоведение они не поколебали. Они работали без конфликтов с мейнстримом, а как-то сбоку. Было тяжелое ощущение, что в СССР частота и масштаб ошибок при выработке решений (самого разного типа) будут расти.

Я пытался тренировать своих аспирантов. Например, давал им книгу Г.Х. Попова об организации научно-технических программ и поручал найти некогерентность и разрывы в логике умозаключений. Это там почти на каждой странице. Похоже, что таких маленьких сгустков активности было довольно много — сходные статьи и выступления влияли на ученых и администраторов.

Но до заметного сдвига дойти не успели. Этот процесс был оборван перестройкой, резко. Власть подняла такую океанскую волну, что наши методологические потуги на этой волне оказались мелкой рябью. Тонкий слой «кропателей» исчез, их как корова языком слизала. Кто-то примкнул к реформаторам, кто-то — к оппозиции, многие канули за границей — в общем, друг друга растеряли.

Еще в 1990-е гг. казалось, что задел 1970-1980-х не мог пропасть. Вот, пройдет период «бури и натиска», разумные интеллектуалы новой власти обновят старые тексты и учебники, продолжат модернизацию арсенала нашей российской рациональности. Я, например, этим и стал заниматься, стараясь не приближаться к власти, но и не раздражая ее. Читал, писал, слушал. Но в целом события пошли по едва ли не худшему коридору — Сорос и прочие партнеры дали деньги, наши интеллектуалы перевели западные учебники 1970-1980-х гг., освежевали их и заполнили ими вузы и школы. Образование посадили на такой сухой паек, что даже пресловутое телевидение не могло бы так оболванить последние три поколения, как учебники.

Сейчас, принимая экзамены у здоровых, благополучных и умных студентов, читая их дипломы и даже диссертации, я как будто стою на краю пропасти.

Казалось невозможным стереть из сознания массы образованной молодежи навыки и знания, которые еще недавно были уже хоть и не господствующими, но широко известными. Какая это была иллюзия! Министерство образования дает инструкцию — и исчезает целый пласт знания и культуры мышления. При этом видно, что руководство министерства делает это не по злому умыслу, а просто потому, что оно к этому пласту никогда не прикасалось. Ему даже бесполезно что-то объяснять.

Так получилось, что за последний год я был на многих совещаниях в «мозговых центрах» и властных структур, и «системной оппозиции». Они с уважением приглашали, слушали, просили почитать их концепции и программы, дать свои замечания. Я бы и не стал лезть с замечаниями, но раз просят — делать нечего: я давал свои замечания, и на этом наши контакты прекращались. Тихо, мирно…

Но что мне кажется важным — во всех прочитанных и выслушанных концепциях, независимо от их политических или идеологических установок, я видел одни и те же провалы и ошибки. Как будто эту возрастную когорту советской интеллигенции реформа развела по разным «партиям», но при этом изъяла у всего состава определенные инструменты мышления. Какая чертовщина! Сама эта проблема заслуживает большого исследования. Ведь после этой когорты придет поколение, лишенное уже и того здравого смысла и опыта, которыми обладает арьергард советской интеллигенции.

В этой короткой заметке неуместно разворачивать систему ошибок, которые я имею в виду. Скажу об одной общей особенности: тексты, которые излагали концепции и программы, всегда исходили из какой-то цели, опирающейся на определенные ценности (самые разные — от социальной справедливости до неолиберальных). Но эта цель никак не была привязана к российской реальности и к тем очевидным ограничениям, которые накладывает эта реальность.

Спрашиваешь: а какой социальный субъект поймет и примет к исполнению вашу программу? Никто не отвечает!

Иногда соглашаются: «Да, такого субъекта в наличии нет, его уничтожила реформа. Но мы говорим, куда надо двигаться, а возрождением этого субъекта будут заниматься другие ведомства…».

Так не бывает! Когда в 1920-1930-е гг. начинали программы — создания авиации, атомную и пр., — лидеры этих программ представляли их как системы. Это были не абстрактные модели, а совокупность взаимосвязанных задач, для решения которых надо было произвести средства из доступных отечественных материалов. И первым делом принималась доктрина создания той социальной и культурной общности, которая и будет выполнять программу, — организации ПТУ, техникумов и вузов, обучения и воспитания рабочих, инженеров и конструкторов, установления их тесных и прямых связей с учеными, военными, поэтами и кинорежиссерами, не говоря уж о создании социальных условий. Все это и генеральные конструкторы, и Курчатов обсуждали со Сталиным, вплоть до бытовых деталей, потому что «выращивание» социального субъекта крупной программы было чрезвычайной и самой сложной задачей.

А сейчас эта задача, пожалуй, намного сложнее, чем в те годы. Абстрагироваться от этой задачи — признак ухода от выполнения самых первых этапов структурно-функционального анализа. Но это значит, что цели намечаемых программ так и не будут достигнуты, ибо они являются всего лишь благими пожеланиями.

Печально, но похоже, что обучение этим умениям, необходимым всем гражданам — каждому на своем месте, — еще не скоро будет предусмотрено в образовательных стандартах. Надо самим делать, сколько успеем.

НЕМНОГО ОБ ОБРАЗОВАНИИ

ЗАЦИКЛЕННОСТЬ НА «ТЕОРИИ»

6.08.2013

Как совместитель, я работаю на факультете политологии МГУ. Пришлось изучать учебники, по которым учат политологов. Эти учебники написаны в основном в 1990-е гг., и за образцы для них были взяты самые популярные западные учебники 1970-1980-х гг… Учебники хорошие, надо их изучать как основу.

Но ведь наше общество — переходное. Его, все кому не лень, сравнивают с убежавшими от фараона евреями, которых Моисей сорок лет водит по пустыне. Чему же наших-то будущих политологов учат? Читаешь эти хорошие учебники, и охватывает странное чувство: о чем все это? Может, плохо переведено, не удалось подобрать русские слова и выражения? Понять содержание трудно, и главное, оно совершенно не связано с той действительностью в политике, которую мы наблюдаем воочию, причем и на самом же Западе. Он, похоже, тоже переходит «куда-то вбок». О России и речи нет, она в этих учебниках практически не упоминается, иногда только помянут «Муссолини, Гитлера и Сталина».

В 1990-е гг. я регулярно проводил 3-4 месяца в году в Испании, в университете. Там тоже после смерти Франко прошла либерализация и модернизация, и гуманитариев учили уже по «европейским» учебникам. Я их не читал, у меня другие курсы были, но разговоры студентов и аспирантов очень удивляли. Спрашиваю: откуда вы все это взяли? Все не так, ребята! Посмотрите вокруг, вспомните хоть свою историю. Мнутся, и чтобы начать говорить о реальности, делают усилие, как будто для того, чтобы переключиться на другой язык. Насколько адекватнее и богаче мне казался разговор людей без высшего образования, даже малограмотных.

И что удивительно — в университете даже на каждой кафедре имеются прекрасные библиотеки! Стоят книги всех видных философов — от Аристотеля до постмодернистов. Каждая книга — клад, всегда есть что-то, открывающее глаза на нашу реальность сегодня. Даже если прямо неприложимо — дает импульс и простор для своих размышлений.

Тогда, в начале 1990-х, наши студенты еще были совершенно непохожи на испанских, у наших еще была искра скептического разума, была привычка увязать услышанное от преподавателя с той реальностью, которая «дана им в ощущении». Преподавать было труднее, но, похоже, имело смысл.

Сейчас в Интернете возникают кружки, в обсуждениях которых просвечивают зачатки нового обществоведения — без догматического официоза советского времени и без навязанных нам штампов западных учебников «для массы».

Что, на мой взгляд, следовало бы в этих кружках учесть? Мне кажется, развитие их тормозит инерция советского обществоведения — защищенность на «теории». Одни пытаются реанимировать конструкции марксизма, другие — сконструировать новую синтетическую теорию. Эти попытки тянут в схоластические споры, и признаков теоретического прорыва не видно.

Но зачем ограничивать себя этим узким коридором? Теория — очень ценная форма организации знания, но вовсе не единственная. Что же касается такой подвижной и текучей материи, как общество, особенно в периоды смут и трансформаций, то возможность описать ее в хорошей теории вообще сомнительна. Изменчивость объекта такова, что почти все понятия обществоведения не имеют «замкнутого» определения — это определение постоянно надо дополнять новыми содержательными уточнениями и оговорками. Нынешний Запад — совершенно иная система, чем та, которую представляют учебники 1970-1980-х гг. В России поколение рожденных в 1990-е мыслит и говорит по-иному, чем предыдущее поколение. Прервалась цепь времен — попробуй собрать ее рассыпанные звенья в теоретическую модель!

И при этом мы сидим на сокровищах эмпирического знания, достаточно обработанного, чтобы дополнить понятия обществоведения новыми содержательными уточнениями, которые дали бы им буквально новую жизнь. Но как раз желающих запустить руки в эти сокровища — раз-два и обчелся. А ведь перед нами пример школы Броделя: он занялся «структурами повседневности», ползучей эмпирикой. Какую кашу и сколько ели в XVI в. в разных слоях общества, как переживали чуму богатые и бедные… Яснее представляется ход становления капитализма и причины, по которым он так трудно приживается в постсоветской России, — гораздо яснее, чем от чтения «Капитала» Маркса.

Социологи, которых в России немало, за последние 25 лет собрали «Монблан фактов», говорящих о том, что произошло и происходит в нашем обществе. А теории не создали! И вся эта гора фактов осталась втуне. Молодая интеллигенция копаться в эмпирике не желает. Она создает фантастические модели, в которых, глядишь, затвердеет философский камень. Вот тогда они все объяснят.

Ну ладно, эмпирические данные об актуальном моменте еще не отлежались, не превращены в учебники. Но ведь у нас есть уже систематизированная фактология огромного эксперимента русской революции. Тогда столкнулись 5-6 больших национальных проектов, опубликованы размышления главных авторов этих проектов, дневники свидетелей попыток реализовать эти проекты. Мало того, за этим великим экспериментом внимательно следил Макс Вебер — и оставил нам почти лабораторный журнал этого наблюдения. Ведь не один же «Краткий курс ВКП(б)» у нас под рукой. Изучение этого материала — как системы проблем — могло бы стать прекрасным учебным практикумом, сродни экспериментальному.

Вот, например, дать бы студенту-политологу такую задачу. А. Деникин писал, что ни одно из антибольшевистских правительств «не сумело создать гибкий и сильный аппарат, могущий стремительно и быстро настигать, принуждать, действовать. Большевики бесконечно опережали нас в темпе своих действий, в энергии, подвижности и способности принуждать. Мы с нашими старыми приемами, старой психологией, старыми пороками военной и гражданской бюрократии, с петровской табелью о рангах не поспевали за ними».

Пусть студент 5-го курса объяснит причины этого парадокса — ведь у белых было гораздо больше образованных кадров, большая доля деловых людей из буржуазии, интеллектуальная и военная помощь Запада. Эта проблема эффективности аппарата власти представлена в целом ряде глав учебников политологии, но только теоретически. Так приложите теории к данному эмпирическому факту! Из подобных фактов можно за месяц задачник составить.

Но от такого практикума бегут, как черт от ладана, — и преподаватели, и студенты. Пережевывают идеологические байки — тоталитаризм, демократия…

А ведь наша нынешняя смута — эпизод той неоконченной революции. Как же нам вылезти из этой ямы, не обеспечив людей рациональным и доступным знанием?

ОЩУЩЕНИЕ ВОЙНЫ

13.03.2014

Я давно живу с ощущением, что в стране идет гражданская война. Но сказать это кому — отшатнется. Понятие «гражданской войны» нам сузили литература и кино. Услышишь — и встает образ: тачанка с пулеметом, Чапаев, «поручик Голицын, налейте вина»… Говоришь: сейчас дело хуже — воюют разум с безумием, и разум отступает. Махнут рукой: «это ерунда, утрясется».

Летом часто езжу по Минскому шоссе. В середине 1990-х в каждой поездке видел одну-две аварии. Иногда еще трупы разбросаны. Метров за 100 посреди шоссе — кресло: целехонькое, выбито из автомобиля. Это молодой средний класс — мчатся в своей «тойоте» и вдруг на полной скорости разворачиваются из правого ряда. Обычно на тот свет с собой еще и парочку мирных жителей прихватят. Всех жалко — ведь они не со зла. Что-то с головой — безумие. Сейчас таких аварий меньше стало — этот отряд почти весь полег на шоссе сражений.

Но основные симптомы не так наглядны и драматичны. Зато они массовые и наблюдаются повсюду. Хотя и безумием это трудно назвать, тут нужна латынь. Вот, три дня я сидел в комиссии — принимали госэкзамен у политологов. Часто бывало так: задашь простой вопрос в рамках билета, но в приложении к нашей стране, где студент и живет. Он сразу всполошится, смотрит в глаза — вы, мол, серьезно? Я же отвечаю по учебнику, что вам еще от меня надо?

Отвечает девушка — умная, живая, симпатичная. Вопрос билета: «Социальная справедливость в социальной философии». Отвечает бойко, поминает Аристотеля. Я спрашиваю: какие представления об этом бытуют сейчас в нашем обществе? Глаза у нее стали испуганные, думает-думает и говорит:

«Да, я забыла сказать, что понятие “социальная справедливость” уже устарело». Как так? «Так, что теперь каждый человек хочет сам добывать для себя блага». И все люди так хотят? «Нет, не все», — глаза совсем испуганные. Член комиссии мне шепчет: это очень умная студентка, на красный диплом идет. Мол, прекрати приставать.

Что же это такое? Пять лет учить политологию и не знать, что главный ценностный конфликт, расколовший общество, в котором она живет, возник именно в отношении социальной справедливости. Какую картину мира вложили ей в голову и какой фильтр поставили перед глазами?

Я взялся за муторное дело — пишу рецензию52 на школьный учебник «Обществознание». Авторы его — наверняка умные и хорошие люди. Но читаю, и после каждого параграфа меня трясет. Не могу понять, как можно написать текст, ухитрившись миновать главное в накопленном по вопросу знании и отключить здравый смысл!. Ведь это не может быть злонамеренно! Что-то с головой…

Я давно чувствовал, что гражданская война у нас идет не только между разумом и безумием (иррациональностью) — что-то есть еще, не такое грозное, но покрывающее все, как туман. И вот прочитал статью К.А. Свасьяна (работал в Институте философии РАН, уехал в 1993 г.). Статья жестокая, с перегибами, но пару выдержек приведу — лучше не скажешь. Итак:

«Можно допустить, что в мире социального есть нечто более страшное, чем болезнь: незнание болезни. Вопрос даже не в том, насколько сегодняшняя культура больна, а в том, что ее болезнь оттого и близка к тому, чтобы стать неизлечимой, что ее вообще не считают болезнью…

Пробил час слабоумного. В России сегодня (радикальность сказанного верифицируется радикальностью свершаемого) в разгаре гражданская война, от исхода которой и зависит ее будущее. Разумеется, многим это покажется преувеличением и даже бредом. Но ведь найдутся же и такие, которые воспримут это как реальность. Тогда их единственным отвечающим ситуации решением было бы объявление — для себя — чрезвычайного положения…

Чрезвычайное положение — тотальная мобилизация всех не тронутых еще вирусом распада и разложения сил восприятия. Наверное, это — последнее, что еще осталось. Полагаться на закон и адекватные реакции власти в обществе, напичканном анальгетиками либерализма и страдающем шизотипическими расстройствами, все равно что при переходе улицы глядеть на светофор, а не на пьяных лихачей, устроивших гонки».

Что значит «чрезвычайное положение для себя» — мы теперь должны сами думать, какие мы ни есть слабоумные. Туман умных и безумных не разбирает.

О ПОЛИТИЧЕСКОЙ СОЦИАЛИЗАЦИИ НЕ ПО УЧЕБНИКАМ

6.11.2013

У нас с товарищами возникла дискуссия о понятии «политическая социализация». Этому явлению посвящен целый раздел в политологии. Мнения разделились, разговор, наверное, продолжится, но, по-моему, он коснулся важного общего вопроса нашей политологии, и о нем стоит подумать.

Проблема вот в чем. Основные труды западных ученых и написанные ими учебники берут за «чистую модель» общества и государства равновесное, стабильное состояние этих систем. Наши современные ученые и авторы учебников в основном повторяют эти модели.

Например, так пишут об установках видных создателей концепции обсуждаемого понятия: «Д. Истон и Дж. Деннис рассматривали политическую социализацию в качестве процесса воздействия политической системы на личность с целью создания у них положительных установок на систему. Данное понимание вытекает из трактовки личности как элемента политической системы, который не является целью политики, а служит лишь средством поддержания системного равновесия».

Вот типичная формулировка из наших словарей и учебников: «Политическая социализация — необходимый элемент воспроизводства и сохранения политической системы, ибо она готовит граждан к выполнению предписываемых ею политических ролей: гражданина, избирателя, члена партии, профсоюза и т. д. В то же время социализация важна для самой личности, поскольку она позволяет ей адаптироваться к политике, освоить ее ценности, нормы и правила и включиться в политическую жизнь, реализовать с помощью власти свои интересы».

Вот еще несколько определений наших политологов:

— Процесс усвоения индивидами или их группами ценностей и норм политической культуры, присущих конкретному обществу и позволяющих эффективно выполнять политические роли и функции и тем самым обеспечивать сохранение самого общества и политической системы, называется политической социализацией.

— Под социализацией понимается процесс обучения человека нормам, отношениям и поведению, предпочтительным для существующей политической системы.

— Усвоение человеком политической культуры, политических ролей происходит в процессе социализации. Это сложный, непрерывный процесс, осуществляющийся на протяжении всей жизни человека. Суть политической социализации заключается в формировании качеств, ценностей, необходимых для адаптации к данной политической системе и выполнения определенных политических ролей.

Нетрудно видеть, что общепринятым или господствующим является понимание политической социализации как обучения людей знаниям и навыкам, позволяющим приспособиться к данной политической системе, быть лояльным этой системе и даже претендовать на политическую карьеру. Если обучение не отвечает этим целям, это рассматривается как прискорбный изъян политической системы, а поведение плохих учеников называется девиантным (отклоняющимся).

Профессор Е.Б. Шестопал пишет о современном моменте в России: «Существует все усиливающаяся общественная потребность в политическом развитии личности, ее активном включении в политику, в росте ее самосознания. Эта тенденция особенно ярко проявляется в процессах демократизации. С другой стороны, налицо и тормозящая тенденция, проявляющаяся в разных формах отчуждения человека от государства, его институтов, от принятия политических решений».

На мой взгляд, эта установка уместна и объяснима для политтехнологов, организующих или ведущих политическую социализацию в интересах власти (политического режима), но она совершенно чужда политологу. Ведь его обязанность — добывать беспристрастное достоверное знание обо всей политической системе и идущих в ней процессах. Власть (шире — государство) есть лишь часть политической системы, хотя и доминирующая. Очевидно, что политической социализации подвергаются все дети, подростки и даже взрослые, и очень большая доля их вовсе не собирается принимать «нормы, отношения и поведение, предпочтительное для существующей политической системы»! Но если их реальная социализация игнорируется политологией, исключается из раздела «политическая социализация», то о каком беспристрастном и достоверном знании может идти речь?

Если из познавательной структуры нашего обществоведения выбрасываются целые массивные блоки объектов, то ни власть, ни общественные структуры их просто не видят или принимают за какие-то аномалии, с которыми должны разбираться МВД и ФСБ. Вот общности молодежи, не просто политизированной, но даже радикальной: «несогласные» («белоленточники»), этнонационалисты, приверженцы радикальных религиозных движений (например, ваххабиты). Что политология знает об условиях, организации и методах их политической социализации?

В начале XX в. монархическое государство утратило контроль и даже представление о процессе политической социализации молодежи, которая в 1914 г. была призвана в армию, — возникла полная некоммуникабельность власти с 11-миллионной армией. Она и свергла царя по программе либералов. Было невозможно составить верное представление о российском обществе того момента, не зная о векторах политической социализации тех, кто пошли по пути либералов, эсеров, большевиков и поддержавших их общностей. Монархия оказалась беззащитной перед революцией уже просто из-за отсутствия знания о социально-политической реальности.

Нечто подобное произошло и в СССР — советское обществоведение «не видело», как происходил процесс политической социализации молодежи в 1960-1970-е гг. Оно только давало государству рекомендации, как улучшить «формирование качеств, ценностей, необходимых для адаптации к данной политической системе». Слепой вел слепого, и оба упали в яму.

Но разве сейчас положение изменилось? Российское общество раскололось и представляет собой очень сложную «текучую» систему. Как можно ограничивать политологический анализ группами, лояльными власти! Да и действительно ли лояльны те, кто ловко «адаптировались к данной политической системе»? Разве Немцов или Касьянов не были фаворитами этой системы?

Я бы сказал, что сейчас необходимо исследование политической социализации не просто всех групп — структурных элементов нашего общества, — но и в первую очередь больших групп, не принимающих ценностей «данной политической системы». Без этого нельзя наладить с ними диалога, а без него государство будет все глубже погрязать в кризисе.

Вот вывод статьи В.Э. Бойкова, директора социологического центра РАГС при Президенте РФ (2010): «Наибольшее количество сторонников социализма среди крестьян (68 % респондентов) и рабочих (58 %); за развитие капиталистической рыночной экономики отдали голоса 65,5 % представителей малого и 75 % — среднего бизнеса. Последние данные отражают социально-классовый аспект дифференциации нормативно-ценностных ориентаций… Капитализм ассоциируется в сознании многих людей с диктатурой и национализмом, а социализм — с демократией».53

Что же выходит! Почти 70 % рабочих и крестьян, двух самых массивных «тягловых» социальных групп, — сторонники социализма. Против них — неустойчивые, почти маргинальные группы «представителей малого и среднего бизнеса», которые за капитализм. Но политология занята изучением именно маргинальных групп, потому что они «хорошие». Это неразумно.

А ведь мы не сказали еще о массивных группах, политизация которых замаскирована вроде бы аполитичными интересами, — фанатов и гопников, а то и самих преступных групп. Что мы знаем о векторах, субъектах и методах их политической социализации?

И главное, как мне кажется, что такое отношение политологии к частной проблеме политической социализации является общей установкой всего обществоведения ко всем проблемам, «неприятным» для «данной политической системы».

ВАЖНЫЕ ОШИБКИ В ПРОСТОМ АНАЛИЗЕ

И ВЛАСТЬ, И АКАДЕМИКИ ОДИНАКОВО НЕАДЕКВАТНЫ

8.07.2013

В политической системе России произошел новый кризис, чреватый, на мой взгляд, тяжелыми последствиями. Правительство сделало внезапную молниеносную попытку ликвидировать Академию наук — ядро сложившейся в исторической России научной системы. Большинство депутатов Госдумы (234депутата из 450) эту попытку поддержало. Эта операция была проведена как блиц-криг, в полной секретности и с анонимностью авторов доктрины и плана, без предупреждения и объяснений. Аргументация, заявленная в Госдуме, не может считаться ни прагматической, ни рациональной. Ответа на вопрос «зачем?» не было.

Сама форма прохождения этого законопроекта, думаю, внушила страх очень многим наблюдавшим за ним гражданам — иррациональные и непонятные действия власти у разумных людей вызывают прежде всего страх.

Власть — страшная машина, и ее внезапные необъяснимые действия внушают ужас.

Когда проводили приватизацию, которая ввергла Россию в кризис, а население в бедность, имелось разумное объяснение — надо было сломать советскую систему и создать влиятельную социальную базу новой политической власти. Но зачем разрушать РАН? Какие геополитические задачи требуют сегодня такой жертвы? Зачем власти идти на конфронтацию с научно-технической интеллигенцией, за которой потянется весь «креативный класс»? А ведь на него эта власть и делает ставку. Зачем ради этой операции раскручивать антиинтеллектуальные настроения в массовом сознании? Ведь для любой власти это значит пилить сук, на котором она сидит.

После 1990-х гг. в России осталось лишь одно крупное и мало-мальски связанное традицией и нормами научное сообщество, ослабленное и изношенное, но пока что живое, — 40 тыс. научных работников, кое-как соединявших островки тлеющей научной деятельности в вузах и корпорациях. В РАН хранится и оживляется организованное знание о территории России, ее населении и ее богатствах. Зачем громить это хранилище? Зачем посылать на это дело Дмитрия Ливанова, который, скорее всего, искренне не знает, зачем нужна вся эта наука и, тем более, эта ветхая Академия наук? Он прекрасно организовал ЕГЭ, но это не значит, что он так же хорошо может управиться с РАН или с военно-морским флотом.

К чему я это говорю? К тому, что интеллигентную публику в Сети переполняют эмоции, которые, как показал длительный опыт, не имеют шанса перерасти в конструктивные умозаключения. Этот провал возник давно — уже в перестройке он обнаружился как феномен массовой культуры. Но уже поднялось три поколения — и никакого восстановления нормальных связей в мышлении. Следствие — вырождение политической системы.

В Сети пошумят, иногда на митинг выйдут, но связной концепции, которая втянула бы власть в диалог, сформулировать не могут.

Ученые принесли к президиуму Академии наук «гроб российской науки», постояли с ним и пошли домой. Ну что это такое! Выступления академиков на собрании вызывают лишь недоумение. Все сводится к тому, что Академию учредил Петр I и не надо ее трогать. Ни о незаменимой роли даже этой, больной, Академии внятно не говорят, ни о тех изменениях, которые сами ученые предлагают для адаптации Академии к реальности, непохожей на время ни Петра I, ни Сталина, ни Брежнева.

И власть, и академики одинаково неадекватны, о населении и речи нет.

Что же мы должны делать? В таком положении самая приоритетная задача — беспристрастно изучать и российскую реальность в целом, и место в ней несущих конструкций, в данном случае — науки и РАН. Без этого невозможны ни разумные коррекции планов и действий власти, ни предложения по разумному обновлению унаследованных от исторической России систем, в данном случае РАН. И даже самая крайняя мера социальной защиты — революция — при нынешнем состоянии знания невозможна. Мы похожи на пациентов Канатчиковой дачи в песне Высоцкого — возмущаемся тем, что «фельдшер вырвал провода».

Вот, оказывается, для какого момента Ленин нам завещал: «Учиться, учиться и учиться!» Только учебники нам придется писать самим.

МЫСЛИ ПЕРЕД ЗАКАТОМ

11.07.2013

Судьба РАН будет объявлена осенью, есть время поразмышлять. Из всего, что мы слышали сейчас и что всплыло из памяти, напрашиваются такие предчувствия.

Завершается цивилизационный цикл России, солнце клонится к закату. Но большие цивилизации не исчезают, а впадают в тяжелый сон и забытье. Сколько продлится ночь и каким будет рассвет — зависит от того, что мы успеем раскопать и понять до заката, что будем шептать на ухо спящему.

Что подвело к такой мысли? В целом — весь поток сознания интеллигенции и вехи событий последних тридцати лет. А в последнее время — катастрофа на Саяно-Шушенской ГЭС и общее нежелание в нее вникнуть; реформа образования и абсолютное нежелание Правительства услышать вопли родителей и учителей; падение «Протона-М», точнее, не сама эта тяжелая неудача, а репортажи об окроплении ракеты на старте святой водой. И все эти вехи, наконец, связало прохождение в Госдуме законопроекта о реформировании РАН. Не сам проект переделки РАН, а весь политический спектакль, который по этому поводу был поставлен.

Даже если Академию пощадят и операцию спустят на тормозах, символический ритуал уже совершен — власть позволила над ней поизмываться.

Да это уже и не та РАН, которую мы принимали за уменьшенную АН СССР. Та и не могла долго прожить в нынешней системе, надо же это признать.

«Хозяева дискурса» и не скрывали, что речь идет вообще не о науке, а о сносе мешающей им ветхой постройки. Снос долго откладывали, деликатно дожидаясь смерти дряхлых обитателей, а теперь там почти никого не осталось, и их переместят в удобное заведение («клуб ученых»). А о науке уже в 1992 г. было сказано, что она будет в России другой — маленькой и чужой, без Вернадских и Курчатовых.

Внятных возражений против смены «генотипа» со стороны научного сообщества, на мой взгляд, не было ни тогда, ни сегодня. Возможно, СМИ их и не транслировали, но, думаю, не в этом дело.

Главная причина в том, что наша научная элита в большинстве своем вступила в 1980-1990-е гг. в альянс с радикально антигосударственной группировкой Горбачева — Ельцина.

По этому коридору все и покатилось. Но в том «общественном договоре» было определенно и четко записано, что «имперская» научная система СССР будет демонтирована до основания, как армия и колхозы. Очень немногие академики тогда пытались протестовать. Академия наук как институт не выступила даже против доктрины деиндустриализации, механизмом которой была приватизация промышленности, — а ведь она означала моментальную ликвидацию почти всей отраслевой науки. Нельзя же было не понять, что без этой системы и фундаментальная наука не выживет — голова профессора Доуэля жила и мыслила без тела только в фантастическом романе.

Многие академики страдали, но не были готовы выступить, да им и не дали бы трибуны. Мой учитель, замечательный химик и человек, сказал мне в 1992 г., что теперь уважает мой выбор — я ушел из лаборатории в 1968-м и занялся методологией, и он тогда был обижен моим уходом. А теперь сказал, что, глядя на разгром науки, которой он посвятил жизнь и которой гордился (было чем), он жалеет, что не погиб на фронте, как его товарищи. Они этого разгрома не видят.

Но дело не в академиках, прильнувших к Горбачеву, — те же настроения были «внизу», в НИИ. Я приходил в родную лабораторию и говорил друзьям: «Как вы можете поддерживать эту политику, вы же совершаете социальное самоубийство. Наука нужна была только державному государству, теперь ее будут сносить».

А мне отвечали: «Ее и надо снести, советская наука нам не нужна, даже если мы без нее с голоду умрем».

И это — дети рабочих и крестьян, ставшие учеными и с энтузиазмом работавшие в прекрасной лаборатории. Что же теперь они могут возразить Ливанову с Дворковичем?

Вот что нам и еще паре поколений придется обдумывать до рассвета. Ведь на имперский и советский энтузиазм, на котором держалась Академия наук, надеяться уже нельзя. Аристократизм научной идеократии задавлен пошлостью рынка, харизма знания обернулась «человеческим капиталом». Нужны новые мотивы и социальные формы, но совершенно иные, чем те, что впаривают нам Минобрнауки и «Роснано».

Простых понятий и логики во всем этом нет. Беда, что энергичные и креативные легко лепят свои штампы — одни из истмата, другие — из либерализма, третьи — из преданий о Святой Руси. Мало кто хочет признать, что перед нами сложное явление, и знание, необходимое для его понимания, надо собирать по крупицам, без грантов и премий.

Но сколько-то готовых к этой работе есть.

УЧЕБНИК ИСТОРИИ: КАВАЛЕРИЙСКАЯ АТАКА И ПЕРВЫЕ ПОТЕРИ

22.07.2013

Послушав и почитав доклады умных людей, историков и социологов, можно сделать такой комментарий, опираясь на их тексты.

Прежде всего, не был уточнен предмет разговора. Часто подменяют смысл слова «история» и говорят о разных вещах. История как реальность прошлого, как предмет науки или как предмет школьного образования — разные вещи. Они настолько разные, что лежат в плоскостях, которые пересекаются, но практически не соприкасаются. Споры академиков-историков и политиков из наших национальных республик напоминают разговоры глухих — каждый о своем. Федеральные политики пытаются их примирить, но как это сделать, если они говорят о разных вещах?

История как наука дает нам лишь модели прошлого, отбирая из реальности ничтожную выборку фактов. Это не истинное знание о прошлом, а именно модели — инструмент познания, чтобы конструировать систему координат для настоящего и будущего. Хороший историк дает крупицу достоверного знания, но она не раскрывает истину. Из прошлого можно создать множество моделей, несовместимых между собой, причем опираясь на факты. Опираясь на эту науку, единого учебника нельзя составить в принципе.

А какова политика центра в лице Минобрнауки? Вот 2001-й год, Министерство образования ставит гриф на учебник «Отечественная история XX века»; в конце раздела — контрольный вопрос: «Согласны ли Вы, что в России создано полицейское государство?» — школьник должен обдумать эту мысль Явлинского. Это педагогический абсурд, в конце 2003 г. гриф сняли, а первый замминистра объяснил: «Для девяностых годов такой учебник был нормален». Как это понять: тогда вся страна была сумасшедшим домом?

Тут ни при чем демократия. История как наука ищет знание, исходя из ограничений своих моделей прошлого. А история в образовании исходит из ограничений восприятия школьника. И сообщать ему даже достоверное знание, разрушающее его образ мира, граничит с преступлением. Ибо знание — сила, а воздействовать на ребенка силой надо осторожно.

Государство должно охранять школу, чтобы она вырастила гражданина, любящего свою страну, как мать. Вырастет, узнает о ней горькую правду — и справится с ней, как только осознает свою ответственность. А кем вырастет подросток, которому в школе ушибут голову «правдой ГУЛАГа»? Он вырастет мстителем — неважно кому и за что.

Спросите первоклассника: «Кто такой Сталин?» Ответит: «Это был наш командир в войне с фашистами». Остальные детали в его маленьком образе мира отброшены. А в четвертом классе его подвергают «десталинизации», такой грубой, что образ мира раскалывается. Учитель, как и врач, не имеет права «срывать маски» и «показывать изнанку». В школе нет места плюрализму без берегов, это особое пространство. Надо было прежде всего определиться в этом вопросе, а не смешивать научное знание с «семейным преданием».

Пока что Россия для детей и подростков — «общество риска», взрослые контужены культурной травмой Великой капиталистической революции. В такое время коллективное представление о прошлом — едва ли не главная спасительная связь. А в школе учитель истории — главный врач для раненной детской души. От него ждут, чтобы он связал цепь времен, хоть временными связями. Тут — вызов для преподавателя истории. Перед ним сложнейшая задача — ликвидировать разрыв непрерывности в истории государства. Это трудно, ведь новую власть в основном представляют люди, которые крушили прежнее государство и уничтожали его образ. Теперь они должны «поступиться принципами», бросить эту жертву на алтарь примирения. Задача большевиков была легче — работу по свержению монархии совершили в феврале либералы, но своего государства не создали.

А в среде историков надо, наконец, договориться о моратории на ведение холодной гражданской войны — хотя бы на некоторых направлениях. Дайте населению передышку! Тут требуются политические решения государства. Ведь не зря принималась доктрина информационной безопасности…

Историческое образование как инструмент нациестроительства — важная проблема России. Здесь масса нерешенных и даже неосознанных задач. Этот срез истории — и не наука, и не преподавание. Это — создание предания России, обновленного с учетом кризисов, катастроф и расколов XX века.

Мы погрязли в актуальных конфликтах. А история должна отлить образ первой половины XX в. в бронзу предания. Это позволит мирному населению заняться актуальными проблемами и прекратить войну призраков. Школьная история должна лечить, а не растравлять старые раны. Выходит учебник — и начинаются публичные взаимные обвинения с обеих сторон. В какое положение это ставит преподавателей и учеников?

Предание как инструмент сборки нации — это синтез рационального знания с художественными образами и даже мистикой. Тексты и фильмы, картины и оперы, запечатлевшие предание, сосуществуют с наукой и учебниками, в норме не заменяя друг друга и не вступая в борьбу. Воссоздать такую систему — вопрос в национальной повестке дня России. От качества этой системы зависит, по какому пути пойдет развитие русского национализма и национализма нерусских народов России. Сама собой эта система не сложится.

К сожалению, идея о создании единого учебника по истории была заявлена без необходимой подготовки — и сразу обострила конфликты и между сторонниками и противниками СССР, и между интеллектуалами этнических групп. Сырой конфликтогенный проект вбросили в общественное сознание, хотя прежде требовалось провести несколько программ и заключить целый ряд пактов.

Вот, была учреждена «Комиссия по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России». Это нечто вроде гражданского суда в сфере истории. Но, в отличие от самосуда, суд должен опираться на писаные «законы». В данном случае профессиональное сообщество должно было бы, с участием представителей государства, выработать критерии для выявления фальсификации, определения интересов России и оценки ущерба. Ведь сегодня именно эти понятия и составляют предмет разногласий. Это непростая проблема, но ее надо было решать.

Следовало бы на самом высоком политическом уровне провести всероссийское совещание по принципам этнической истории России в ее образовательном срезе. Конечно, требуется обновить и методологию социальной истории, и все же, искажения в этнической истории создают более актуальные и острые проблемы. Укореняясь, стереотипы этнонационализма резко затрудняют сборку гражданской нации, разрывают страну. А ведь многие преподаватели истории стали активными пропагандистами этой тупиковой идеи этничности — пусть даже из лучших побуждений.

Неподготовленная наступательная операция осложнила положение. Нужно извлечь уроки, перегруппироваться и переломить ситуацию.

Попробуем в следующем комментарии провести простейший структурно-функциональный анализ проблемы «единый учебник истории».

ЕДИНЫЙ УЧЕБНИК ИСТОРИИ: ПРОСТЕЙШИЙ АНАЛИЗ

24.07.2013

Итак, в продолжение разговора о едином учебнике истории попытаемся провести простейший структурно-функциональный анализ проблемы.

Этот учебник для нас — структура, которую надо спроектировать, изготовить опытные образцы, испытать их в пилотном проекте, лучшие — запустить в серийное производство, произвести испытания на массовых выборках, обсудить результаты, после чего довести лучшие варианты до требуемых кондиций и обеспечить ими все школы страны. Структурный анализ показывает, что надо создать на каждом этапе и в результате всей программы.

Зачем это надо? На этот вопрос отвечает функциональный анализ. Какова целевая функция всего этого предприятия? Ведь структура проектируется целенаправленно — так, чтобы в идеале привести целевую функцию к оптимуму (а в реальности — в зону хорошего или хотя бы приемлемого соответствия цели).

Оба вопроса — что и зачем — сложны, хотя обычно «что» вторично и предопределяется ответом на вопрос «зачем».

Разные группы в обществе и государстве ответят на эти вопросы по-разному, ибо у них разные интересы, ценности и цели. Группы, занимающие крайние позиции в этом спектре, дадут ответы несовместимые. Структурно-функциональный анализ необходим, чтобы выяснить интересы, ценности и цели разных групп, придать их различиям и конфликтам рациональную форму, которая позволит вести переговоры в поисках компромисса и с целью маргинализовать непримиримых.

Начнем с функции. Зачем нужен «единый учебник истории»? Говорят: чтобы все школьники России, получив посредством такого учебника одинаковое представление о прошлом, были объединены в общность, связанную коллективной исторической памятью. Когда несколько поколений школьников будут связаны общим образом прошлого, сложится новая гражданская нация России. Конечно, одним учебником нацию не собрать, но он этой сборке, если ей всерьез займутся, очень поможет.

Определена ли этим ответом функция учебника настолько, чтобы можно было проектировать структуру? Нет, не определена и в малой степени. Чтобы говорить о структуре, надо договориться о том, какую нацию задумано собирать. Ведь нация — сложная система, собранная на сложной матрице. Эта матрица самопроизвольно не возникнет, ее надо конструировать, а затем создавать в трудном «каждодневном плебисците», который требует от всех групп общества выложить и обосновать свои представления о благой жизни. Когда критическая масса населения придет к соглашению, а власть получит от нее мандат на подавление (кнутом и пряником) несогласных, этот общественный договор фиксируется в разных формах, включая конституцию.

Учебник как структура должен соответствовать той матрице, на которой будет собираться нация. Поскольку этот процесс будет идти поэтапно, то и учебник будет меняться соответственно этапам общественного договора.

Пока что о модели сборки нации не было и речи, не говоря уже о дискуссиях. На какую же нацию должны ориентироваться проектировщики структуры? Ведь одно дело — нация США, другое — Франции, иные модели у Великобритании и Германии, не говоря уж о Китае, Индии или Бразилии. Об опыте Российской империи или СССР никто и не заикается. Какой же смысл было устраивать совещание по структуре учебника, скажем, в Татарстане, если не разобрались с его функцией? Зачем было вывешивать на сайте Минобрнауки какие-то импровизации плана учебника, который может только подлить масла в огонь противоречий? Все это действительно странно.

Посмотрим чуть глубже. Ясно, что в большой программе сборки российской нации учебник с его функцией — лишь одна структура из большой системы других необходимых структур. Все они должны быть увязаны так, чтобы возникло их кооперативное взаимодействие. Понятно, что в данный момент власть еще не может изложить свои стратегические представления о будущем жизнеустройстве общества и нации. Но хоть в какие-то рамки образ будущего надо ввести. Межэтнические отношения, которые должен гармонизировать учебник истории, неразрывно связаны с отношениями социальными, поэтому и структура учебника должна быть согласована с той социальной системой, в которой будет организовано бытие нации. Ведь нельзя же удалить из учебника истории этот срез. Каковы были чаяния народов России, как они двигались к желанному типу человеческого общежития, что считали добром и злом? Как писать учебник истории, не имея ориентиров в будущем? Чтобы проектировать структуру элемента системы в начальной стадии ее становления, нужны хоть грубый набросок ее главных качеств, хоть приблизительный вектор ее движения. Пусть бы рабочая группа, организующая проектирование учебника, огласила хотя бы свои предварительные представления — это необходимое условие.

Мы видим, как непросто сформулировать функцию, выполнить которую предназначено учебнику, но в действительности проектирование структуры — задача гораздо сложнее. Очень часто считают, что если цель поставлена, то выбор средств делается автоматически — структура это всего лишь отражение той функции, которую она должна выполнить. Это ошибочное представление. Адекватное соответствие структуры поставленной перед ней задачей надо еще «открыть», оно не лежит на поверхности. Мы видели много решений (создания структур), которые приводили к столь плачевным результатам, что многие подозревали власть в злонамеренности. Нередко созданные структуры были настолько дисфункциональными, что порождали эффект, прямо противоположный ожидаемому. Достаточно вспомнить приватизацию промышленности, которая создала частную собственность такого типа, что привела к деиндустриализации и спаду производства вдвое. А ведь от этой структуры ожидали расцвета экономики «как на Западе».

Если бы функция учебника истории была сформулирована адекватно, то и задание на проектирование его структуры, обозначенное термином «единый», обрело бы определенное содержание. Эта определенность сняла бы многие сомнения и возражения. Ясно, что подавляющее большинство граждан России, включая интеллигенцию, понимают, как велики для любого народа преимущества жить в большой, мощной стране. Функция учебника истории — объяснить это школьникам во всех частях России, не пытаясь подавить их подростковое национальное самосознание. Именно в этом смысле учебник должен быть единым. А для этого он должен быть дополнен чем-то особым в разных частях России. В 1990-е гг. мы пережили «бунт этничности», и он еще не утих. Совместить идею единства России с возбужденным этническим чувством — задача слишком сложная, чтобы можно было обойтись одним учебником для всех. Раз уж из политических соображений людям растравили уже зарубцевавшиеся раны памяти, соединять разорванное надо очень бережно.

Ясно, что структура должна быть адекватна функции, но для этого она должна быть адекватна и той внешней среде, в которой будет действовать.

На Западе частная промышленность хорошо работает, а имплантация этой структуры в России привела к катастрофе. Не учли множества факторов внешней среды. Поставили задачу: улучшить национальные отношения в России, построить гражданскую нацию, соединив все народы, — и для этого создать единый учебник истории. Почему? Никто даже гипотезы никакой не высказал, почему такой учебник улучшит отношения, а не ухудшит. Это как будто само собой разумеется — на Западе есть такие учебники, в СССР был такой учебник, значит и в Российской Федерации он сослужит такую же службу. Но это совершенно нелогично. Внешняя среда, в которой будет действовать такой учебник, — политическая, социальная и культурная — не обладает подобием со средой ни Запада, ни СССР. Без аналитического исследования мы ничего не можем сказать, как поведет себя структура, которую власть поручила создать.

Но почему же сначала не провести такого исследования?

ЧТО ШАГ ЗА ШАГОМ МЕНЯЕТСЯ В НАШЕЙ ЖИЗНИ

ДЕНЬ СОЛИДАРНОСТИ ТРУДЯЩИХСЯ

29.04.2013

В моем детстве любили этот праздник — он был народным. Мы знали, что по всей стране люди выходили на демонстрацию, гуляли, собирались за столом — вся наша большая семья. Праздник связывает людей в народ. Это такой момент, когда как будто открывается в небесах окошко, через которое наша жизнь озаряется особым светом. Он позволяет нам вспомнить или хотя бы почувствовать что-то важное и проникнуть взглядом в будущее.

Мне хорошо жилось среди трудящихся, а солидарность была условием нашего выживания. Но мы, дети военного времени, это не только чувствовали нутром, нам это заботливо объясняли дома, в школе, незнакомые люди на улице. Думаю, все, кто выжил, были не раз спасены этой солидарностью, хоть и не все заметили. Этот праздник был радостным — рано утром ехать с матерью к месту сбора, идти под музыку и песни через Москву, покупать игрушки подмосковных ремесленников, мороженое. А на Красной площади какой-нибудь высокий дядя брал тебя на плечи — масса детей так ехали над колоннами.

Запомнился и Май 1993 г. Остро потребовалось хозяевам разрушить нашу солидарность, это понятно.

Запретили собираться — «демонстрация нецелесообразна», но знали, что люди все равно пойдут. Устроили «антипраздник», черную мессу. Отвели для демонстрации пятачок между Октябрьской площадью и Крымским валом. С трех сторон — сверкающие на солнце щиты и каски, баррикады из грузовиков и машин для арестованных, много овчарок. Перед ними людям было «разрешено» провести шествие. Мой знакомый (изобретатель и наивный предприниматель), рассказал, как, нарядно одетый, он вышел из метро и испытал потрясение, увидев эти легионы с овчарками. Он обошел этот строй и не выдержал — заплакал. «Ничего не мог поделать, — рассказывал он. — Текут слезы, и все. И уехал». Человек, кстати, на редкость крепкий.

Люди пошли от центра на Ленинские горы. Им преградили путь в километре. Милиция просила у мэра разрешения пропустить демонстрантов, ей отказали. Избили головную часть колонны, назавтра в мэрии объяснили: «1 Мая был тот Рубикон, который мы должны были перейти». Ну, перешли…

Через год начали методичную профанацию праздника, назвали его «Праздником весны и труда», профсоюзы несли лозунги «Мир, Труд, Май». Эти потуги уже никого не трогали. Это пошлый спектакль, а праздник ушел в подполье и открыл нам, постсоветским, свой смысл.

1 Мая — это ежегодный крик трудящихся о солидарности, предупреждение. Это всемирный праздник на крови.

Мы при патернализме СССР это забыли, а сейчас, под давлением нужды, соблазнов и сладких песен СМИ, утратили и половину нашей силы, нашего сокровища — солидарность трудящихся. Жизнь заставит собрать его по крупицам.

В 1989 г. я работал в Испании. Утром по радио выступал католический священник, и как-то он сказал: «В рыночной экономике наверх поднимается не тот, кто умнее или кто лучше работает, а тот, кто способен топтать товарищей — только по их телам можно подняться наверх». Сказал коротко и ясно, я записал. Везде есть люди, кто так говорит, на разных языках.

Да, сейчас весь мир сдвигается к формуле «человек человеку — волк». И везде люди, по мере сил, будут поддерживать огонек солидарности, в России многие уже конструируют средства его защиты. Но, видно, этот спад будет долгим. Но и в более тяжелое время сказал В. Брюсов:

Наши дети и внуки увидят!

ИСЧЕЗАЮЩИЕ НОРМЫ

10.10.2014

Впервые осознанно я увидел метро, когда вернулся из эвакуации в 1944 г. Оно меня очаровало, и всю жизнь я его очень любил, даже если приходилось ехать в давке. Самое удобное для меня место в вагоне — в углу, у двери напротив входа с платформы. Там можно опереться на дверь и поручень, отдохнуть, подумать расслаблено и посмотреть на людей. Если не удалось там устроиться, лучше всего встать спиной к той же двери между двух пассажиров, которым повезло занять углы.

В последнее время часто стало тяжело ездить: эти два пассажира нередко расширяют свое индивидуальное пространство — опираются на створки дверей, да еще ноги расставляют. Пытаешься втиснуться — не уступят ни пяди. Где раньше нормально стояли трое, теперь двое тебя отгоняют холодным взглядом. Настроение сразу падает — рушится еще один общественный институт человеческих отношений. Иногда кто-то потеснится, да еще улыбнется, порадует; но это случается все реже и реже.

Еще тяжело бывает смотреть, как стоит женщина преклонных лет, и никто ей не уступит место. Все сидят, уткнулись в свои планшеты — кто читает, смотрит кино, чаще играет. Или заткнет уши, закроет глаза и слушает музыку. Атмосфера мрачная, все молчат. Похоже, школьникам перестали преподавать правила хорошего тона, они просто не знают, как им вознаграждается такой маленький жест. Ведь когда кто-то уступит место, видно, как почти все вокруг радуются.

Не понимаю, почему учителя в школе перестали это объяснять. Те, кому следовало бы уступить место, обычно боятся, что кто-то начнет укорять сидящих юношей, умоляюще смотрят вокруг, чтобы никто не вмешался. Я однажды не вытерпел — стояла молодая беременная женщина, а парень сидел со своим гаджетом и почти упирался лбом ей в бок. Я его потрогал за плечо, он вытащил наушник из уха, повернулся ко мне, я ему шепнул: «Посмотри налево». Он смутился, вскочил, усадил женщину и убежал в другой конец вагона. Парень явно не знал, что надо осматриваться — его не научили.

А недавно был случай, который надолго испортил настроение мне и, думаю, многим.

В вагон вошла девушка «кавказской национальности» (может, таджичка), беременная на последней стадии. С ней, видимо, отец, маленький и тщедушный. Вагон был полупустой, но все места заняты. Молодые люди бросили на нее взгляды — лицо у нее было замечательно красивое. Бросили взгляды и снова уткнулись в свои экранчики. Девушка страдала, что-то у нее очень болело. Она как вошла, остановилась у двери и вцепилась в вертикальный поручень, потом стала сгибаться, руки скользили. Я уступил свое место в углу у противоположной двери, отец подвел ее, закрыл от публики. Я сказал ему: «Давайте, я кого-нибудь подниму, она сядет». Он испуганно ответил: «Пожалуйста, не надо. Будет еще хуже!» Он боялся неприятностей.

Подъехали к моей остановке, и я вышел. Давно такой тоски не было. Хоть бы кто-то сумел сказать этим молодым людям, что как аукнется, так и откликнется. Но как трудно это сказать! Мало кому это дано, и мы куда-то сползаем.

ЧТО ПЕЧАЛИТ ИСПАНСКИХ МОРЯКОВ

31.01.2014

Недавно в нашей рубрике «Белая книга России» мы выложили данные54 о динамике улова и потреблении рыбы. Эта тема, кажется, довольно узкая сама по себе, навела меня, однако, на мысли о проблемах55 более общих, касающихся нашего массового сознания. А кроме того, вызвала в памяти один случай из моей жизни, о котором я и хочу вам рассказать.

В начале 1992 г. случайно познакомился я в Испании с человеком, который много повидал на свете и в то же время почти всю жизнь прожил в отрыве от прессы и телевидения. С юных лет и до седых волос он плавал моряком на самых разных судах и под разными флагами. Тогда, в 1992 г., он был капитаном испанского рыболовного флота. Плавает по полгода, приехал в Сарагосу в отпуск (сам он баск) и зашел навестить друга в университет. Так мы встретились, разговорились, быстро подружились (до сих пор он — мой близкий друг). А назавтра я уехал с лекцией в маленький городок в ста километрах, за Уэской. Он взялся меня подвезти на машине, а там остался и на лекцию, а потом часть аудитории переместилась в ресторанчик, где мы проговорили почти до утра. И простые суждения этого человека были для меня, избитого демократической пропагандой, как глоток свежей воды в жару, хоть и наговорил он мне неприятных вещей. Хочу этим глотком поделиться; пересказываю вкратце, но почти дословно.

То, что произошло с СССР, сказал Эдуардо Гарсия Осес, — большое горе для очень многих во всем мире, даже для тех, кто вроде бы радуется краху коммунизма. И дело не в политике. Без опоры оказались и те, кто считал себя антикоммунистами. И не из классового сознания надеялись люди на СССР, не потому, что «пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Все это давно не так, и на Западе рабочий — это тот же буржуй, только без денег. А надеялись потому, что у вас говорилось: «Человек человеку — брат». А по этому тоскуют все, что бы они ни говорили на людях.

Потому что чувствуют себя здесь все, как мухи, прилипшие к клейкой бумаге. Бумага эта сладкая, и вроде бы ты сам к ней тянулся, а прилип — и стало тоскливо. Сопротивляться всей этой пропаганде «нового мирового порядка», которая лезет тебе в душу и через прессу, и через рекламу, и через витрины, — у человека нет сил. Он сдается, но у него всегда была уверенность, что есть на свете Советский Союз и есть очень культурный советский народ, который на сладкую приманку не клюнет и к бумажной ловушке не прилипнет, — а там, глядишь, и нам поможет оторваться. И что же мы видим? Этот-то народ и увяз глубже всех и поверил в совсем уж невероятную ложь. Если это так — все меняется в мире.

Смотри, — говорит Эдуардо, — как из человека делают марионетку. Стоим мы в порту в Нигерии. Рядом — кубинский корабль. На берег кубинцев власти не пускают — мол, на Кубе нет демократии. Кто же это такой чувствительный к правам человека? Военный режим Нигерии, явные фашисты, которые уничтожили целые племена, миллионы людей, никто и не знает точно, сколько. Но они — свои для Буша и рады ему услужить, как раньше были своими все диктаторы — что Батиста, что Сомоса. А сегодня то же самое в Анголе. Буш, да и ваши, наверное, все требовали от Анголы свободных выборов. Когда я бывал в Анголе, мне говорили: если будут выборы и победит нынешний режим, нам устроят мясорубку. Так и получилось. Савимби устроил в Анголе кровавую баню, и никакая ООН наводить порядок не собирается.

Но дело-то не в диктаторах и не в Савимби. Вот нигерийский докер. Все, что у него есть, — кусок мешковины, чтобы прикрыть наготу. Получает гроши — и миску риса с кукурузной мукой. Живет в хижине из листьев, мы к нему заходили. Вместо мебели — картонный ящик. Детей бросил — прокормить не может, а видеть невыносимо, как умирают один за другим. Грузит каждый день какао и арахис — лучшая земля Нигерии «работает» на Европу и Америку. И он понимает это, и понимает, почему сам в жизни ни разу не пробовал шоколада из нигерийского какао. И в то же время — тычет пальцем в кубинский флаг: «Ах, боюсь Кастро!» Ну чего тебе-то бояться? «Как же, у них нет демократии». Да что такое демократия, что она тебе? «У них нет свободы!» Какая, к черту, свобода! Ты сначала детей должен накормить, они у тебя с голоду мрут! Молчит, сжимается, чувствует, что всю эту чушь о демократии ему в голову вдолбили, и она ему дороже детей стала. Так вот этот-то докер и страдает, что СССР рухнул. Значит, все. Теперь установлено во всем мире, что «дети — чушь» а многопартийность — самое главное в жизни. А он втайне надеялся, что кто-то поставит этот мир с головы на ноги.

И спрашивает меня с надеждой Эдуардо: «Неужели и у вас в России думают так же, как этот докер? Ведь он-то в школе вообще не учился, а у вас инженер на инженере». И не могу я его утешить. Да, говорю, думают примерно так же, и в первую очередь как раз инженеры. Хотя дети у них пока с голоду не умирают, но даже если и до этого дойдет, они от этой демократии не отступятся. Ведь сейчас у нас много партий — такое счастье.

Да, кое для кого многопартийность важна, — соглашается Эдуардо. Для тех, кто стал болельщиком политики. Один болеет за одну команду, другой — за другую: чья возьмет? Но увидишь, что скоро и у вас таких болельщиков станет немного. Футбол и интереснее, и честнее политики. А вообще-то это к демократии никакого отношения и не имеет. Я во всех портах бывал — и в Африке, и в Латинской Америке, и в Азии. Такую-то демократию везде установили — везде и парламенты, и многопартийность. Да разве это хоть чуть-чуть мешает грабить страну или расстреливать крестьян? Посмотри, что сделали с Латинской Америкой. Я после войны плавал на пассажирских судах. Мы туда возили полные пароходы — каждый месяц тысячи человек. И в Аргентину, и в Уругвай. Земля богатейшая, население — те же европейцы, не скажешь, что, мол, негры, не умеют работать. А сегодня все они, если бы смогли, переплыли бы океан обратно в Европу. Производство у них каждый год растет, а все уходит на оплату долга, да и долг-то увеличивается. А теперь мы слышим, что и СССР полез в эту яму к Международному валютному фонду. А ведь всем уже точно известно, как она устроена, — вылезти невозможно.

Вы говорите — коррупция была в СССР. Вы еще не представляете, что такое коррупция в обедневшей стране. Там все коррумпированы, и иначе быть не может. Когда заходишь в порт, нормально для проверки судна являются 4 человека — из порта, из полиции, из таможни и санитарной службы. А сейчас зайди в любой порт в Африке или Латинской Америке. К тебе плывут человек тридцать. Выпьют, закусят, а потом каждому надо дать в лапу. И сердиться на них нельзя — семью прокормить не могут, а мы почти со всеми знакомы много лет.

Если уж говорить о демократии, то вот тебе простой показатель — врач на судне. Если общество ценит рыбака или моряка как личность, а не как рабочую силу, оно тратится на врача, это-то и есть демократия. Потому-то наши испанские капитаны как придут в район лова, первым делом выясняют, где находятся ближайшие кубинские или советские суда, и стараются, чтобы они всегда были в пределах досягаемости. Потому что у кубинцев и у вас на любом судне есть врач, а во время лова чуть не каждый день травмы — то палец оторвет, то крюком зацепит. И люди чувствуют себя спокойнее, когда знают, что если дело серьезное — прибудет катер с кубинским врачом, поднимется он со своим чемоданчиком и даже, если надо, операцию сделает. И денег не возьмет — засмеется. Сегодня вам на это наплевать, а посмотрим, что скажут русские рыбаки завтра, когда останутся без врачей, а операции им будет делать боцман, получая консультации по радио. Это у нас — вершина прогресса.

Или вот еще — ты скажешь, мелочь. Раньше у советских почти на каждом судне был биолог. Мы всегда удивлялись, откуда у них столько ученых. А для нас очень было важно, что кто-то рядом изучает море и нас спрашивает. То и дело по радио просят советские капитаны: привет, Эдуардо, там у тебя мерлуза идет, вскрой пяток, посчитай, что там у нее в желудке, — нашему биологу надо. Думаешь, это для рыбака неважно — чувствовать себя членом экипажа, который не просто гонит треску, а и ведет научную работу? Важно, да вы на это наплевали. И будут завтра ваши рыбаки и без врачей, и без биологов.

Будет ли только это «завтра» у русских рыбаков? Что-то их стало почти не видно. А когда видно — тошно смотреть.

Раньше советские суда были самые чистые и самые красивые. А сегодня они похожи на пиратские. Не ремонтируют, не красят и даже не прибирают. В последнем рейсе зашли мы в Салерно, в Италии. Стоит рядом русское судно, уже под чужим флагом. А капитана я давно знаю. У судна толчется портовая шпана — русские распродают контрабанду, привезли ящики с американскими сигаретами. Потом смотрю и глазам не верю — продают канаты с судна, а один тащит банки с краской. Корабль весь ржавый, а краску продают. Спрашиваю капитана: что творится? А он смеется. Хочешь, говорит, продам тебе корабль? Покупай, Эдуардо, судно почти новое.

Закончил Эдуардо такой фразой и замолчал: ?Que han hecho ustedes, cabrones, con su pais? Что буквально значит: «Что же это вы, козлы, сделали со своей страной?»

На этот вопрос испанского моряка я не нашел ответа. Мы и сами еще не понимаем, что же мы, козлы, сделали со своей страной.

ТОВАРИЩИ ОТСТУПАЮТ

10.02.2014

В 1965 г., еще веяли либеральные ветры, мне подарили томик Кафки. Одна притча застряла у меня в голове, тягостно. Хотя как будто еще ничего она не предвещала, а просто тяготила, без привязки к моей жизни. Вещь небольшая, приведу ее здесь:

Рулевой

— Разве я не рулевой? — воскликнул я.

— Ты? — удивился смуглый рослый человек и провел рукой по глазом, словно желая отогнать какой-то сон.

Я стоял у штурвала, была темная ночь, над моей головой едва светил фонарь, и вот явился этот человек и хотел меня оттолкнуть. И так как я не двинулся с места, он уперся ногою мне в грудь и медленно стал валить меня наземь, а я все еще висел на спицах штурвала и, падая, дергал его во все стороны. Но тут незнакомец схватился за него, выправил, меня же отпихнул прочь. Однако я быстро опомнился, побежал к люку, который вел в помещение команды, и стал кричать:

— Команда! Товарищи! Скорее сюда! Пришел чужак, отобрал у меня руль!

Медленно стали появляться снизу усталые мощные фигуры; пошатываясь, всходили они по трапу.

— Разве не я здесь рулевой? — спросил я.

Они кивнули, но смотрели только на незнакомца, они выстроились возле него полукругом и, когда он властно сказал: «Не мешайте мне», — собрались кучкой, кивнули мне и снова спустились по лестнице в трюм. Что за народ! Думают они о чем-нибудь или только, бессмысленно шаркая, проходят по земле?

Пока я работал в лаборатории, с нашим мощным и благородным руководителем, заноза этой притчи меня мало беспокоила, хотя была активной. Притча — абстрактная модель. В лаборатории, погруженные в наши задачи, мы часто сталкивались с вторжением чего-то чуждого и непонятного. Сил не хватало, но я, рулевой моего стеклянного реактора с колбами и хозяин компаса, сразу мог крикнуть: «Команда! Товарищи! Скорее сюда!» Появлялись усталые мощные фигуры и помогали разобраться с чужаками и идолами. Они не пошатывались и не шаркали бессмысленно. Голова ясна и руки золотые.

Чувствуя за спиной эту силу, я в приступе самонадеянного патриотизма ушел в «общественную науку». И тут эта заноза стала подключаться к энергетическому полю нашей реальности. Чужаков стало много. Звать команду и товарищей стало непросто — они были с тобой согласны, но предпочитали или сидеть в трюме, или даже слегка поддакивать чужакам — оправдывая мои заблуждения. Приходилось ехать к старым друзьям, заставлять их вникать в чужие для их работы проблемы, чтобы удержать свой руль и укрепить компас.

Поскольку я пришел из другой сферы, это мне казалось ненормальным. Чужаки как будто обладали какой-то силой и понимали друг друга, а те, кто по всем признакам были моими товарищами, как будто чем-то связаны, заторможенные. И не было заметно, чтобы за этим стояли какие-то политические факторы. Взрослые из моего детства были того же поля ягодами, но другими, по очень многим параметрам. Но они старели и были все менее видны.

Сейчас, когда я читаю социологическую литературу, мне кажется самым правдоподобным для определения разных групп термин «культурный тип». Чужаки были людьми иного культурного типа и были как-то связаны, а я и мои товарищи постепенно становились разобщенными и слабыми.

Все это обнаружилось воочию сразу в 1985 г. Чужаки быстро поднялись наверх, хотя нередки были и между ними распри. Притча Кафки как будто ожила.

Что сильно удручает? То, что все эти явления хорошо описаны в научной литературе — пока чтозападной, но и к нам они проникают, а интереса не вызывают. Большинство вокруг, в общем, думают и переживают примерно одинаково. Они должны были бы быть «товарищами», поддерживать друг друга словом и делом, хотя бы обсуждать совместно нашу жизнь. Но нет общего языка для обсуждения трудных, неизученных проблем. И разговор скатывается в колею, в которую нас загоняет телевидение.

И со временем положение не улучшается, а наоборот. Люди как будто какими-то магнитами слепляются в маленькие группы, которые начинают вяло спорить друг с другом по второстепенным вопросам. А если кто-то поставит явно важный, но неразработанный вопрос, от него стараются отойти в сторону. И это очень ловко удается.

И начинаешь думать: не получится ли так, что понемногу, без страсти и сильных чувств, наша культура иссякнет и так обветшает, что и слово «товарищ» будет забыто. Будут вокруг тебя одни «чужаки» — наверху сильные и хищные, а ниже — вполне приемлемые в быту.

ЭТА КАМПАНИЯ ПУГАЕТ, КАК СПЕКТАКЛЬ АБСУРДА

3.07.2014

Сейчас, как и в годы перестройки, раскручивается кампания против детских домов — остаток «проклятого прошлого». Эта кампания пугает, как спектакль абсурда. Ведь реформа стала генератором «социальных сирот». Разумно ли сейчас затевать эту атаку — не конструктивную критику, а удар на поражение? Треть детей рождается в «неполных семьях» — вне брака. Очень много людей, не имеющих постоянного источника дохода, находятся в местах заключения, многие пьют. Во многих бедствующих семьях царит бытовое насилие. Масса детей и подростков убегали из дома. Теперь органы опеки стараются устроить их в детские дома — место печальное, но там ребенок выживает и получает сносное образование. Пока что это место — меньшее зло для ребенка.

В нашем Центре идет работа над проектом, посвященным изучению проблем современных детских домов и анализу направления их реформирования. Пока мы в коллективе обсуждаем эти темы, хочу написать о тяжелых воспоминаниях, которые вызвала эта новая кампания против детдомов.

Я вспомнил, как девушки с нашего курса (1957-1958 гг.) ездили в детский дом в Хотьково — подружились там, и уже было трудно оторваться. Вспомнил я их, когда в начале перестройки стали на телевидении громить детские дома. У журналистов было идеологическое задание — надо было опорочить порождение тоталитарного советского государства. Не буду спорить об этом мотиве. Но сколько при этом выплеснули тупой бесчувственности и безжалостности к детям! Эти передачи сразу отвратили меня от Горбачева, сильно подействовали.

6 апреля 1989 г. Главная редакция пропаганды Центрального телевидения выпустила на экран новую художественно-публицистическую программу «Ступени». В первой передаче был сюжет о московском специнтернате № 81 — лечебном учебно-воспитательном учреждении для детей-олигофренов. Изюминка была в том, что директором интерната 12 лет была К.Б. Корнеенкова, которая оказалась сталинисткой и даже имела дома портретик Сталина. Репортер брал у нее дома интервью, очень ласково, так что она и не подозревала, каков весь сценарий передачи. К.Б. Корнеенкова была явно польщена тем интересом, который пробудила ее приверженность Сталину у элегантного молодого человека с телевидения.

А весь спектакль должен был показать, что и директор, и не восставшие против нее педагоги — изверги, а интернат — учреждение для «откровенного угнетения детей» и издевательств над ними. Интервью с директоршей монтируется с сюжетом, в котором у одного воспитанника и трех бывших сотрудников интерната (порознь) вытягивают расплывчатые сведения о безобразиях в интернате. Раз просят — люди поддакивают.

Чередующиеся кадры создают эффект, так что зритель (тогда очень доверчивый) верит: политические убеждения директора, входя в резонанс с порочной системой детского дома, неизбежно превращают это место в застенок. Вот он, звериный оскал детского дома конца 1980-х гг.! Так лепят этот образ.

Я уже к тому моменту убедился, что любимым объектом телевидения в то время были прячущиеся по закоулкам сталинисты-старики, да и то не всякие. Журналисты, как и в далеком прошлом, «имели похвальное обыкновение налегать на таких, которые не кусаются» (Гоголь).

Но меня слишком возмутил этот фарс, нарушающий элементарные права людей, у которых берут «интервью», и моральный ущерб, нанесенный сотрудникам и воспитанникам интерната. Даже на пятом году перестройки трудно было терпеть такой цинизм. Ведь по существу заготовленных обвинений никакого разбирательства не было, и люди, попавшие в ловушку, даже и предполагать не могли, что потом будет состряпано. Добрые тети и дяди с телевидения заставляли детей перед телекамерами говорить гадости о своих воспитателях и учителях. Допустимо ли это юридически — не знаю. Но каково детям после этого было жить с их воспитателями и нянечками, когда журналисты убрались в свой телецентр?

Я и вспомнил детский дом в Хотьково, в котором тоже бывал. И мне стало тяжело, что и я там про себя возмущался грубыми нянечками, орущими на детей и дающими им подзатыльники. Ведь и тогда было видно, что эти грубые нянечки и есть самая милосердная часть нашего общества. Ибо они шли работать с этими несчастными детьми за плату, совершенно не соответствующую тяжести труда. Предположим, после передачи уволят сотрудников интерната, или посредством обличений доведут их до ухода по «собственному желанию» — заполнятся ли вакансии культурными и гуманными людьми? Ясно, что нет. И это понимают сами дети.

Насколько же мудрее были наши девочки из МГУ, которые ездили в детдом, — а ведь всего-то студентки первого и второго курсов. Я иногда ездил с ними, и тогда меня удивили это их чутье и такт. Дети им радовались, липли к ним — ведь всегда хочется кому-то пожаловаться, снять груз с души. Им и жаловались: «Меня тетя Настя мокрой тряпкой стукнула…» И все в таком роде. Наши девочки все выслушают, поохают, по голове погладят — и успокоят. Мол, ничего страшного, бывает. Главное, тетя Глаша и тетя Настя вас любят. И дети рады — они ведь понимают, что никого у них нет, кроме тети Глаши и тети Насти.

Совершив свой удар по хрупкой структуре интерната, гуманисты со «Ступеней» отбыли к своим семьям — пошатнув единственный, при всех его недостатках, дом полусотни детей. Ведь они не усыновили их и не пошли сами работать к ним педагогами и нянечками. «Маленькие» люди с ТВ в маленьком масштабе воспроизвели весь тот проект перестройки, который «большие» люди произвели в стране.

Этот урок лучше не забывать.

К МОЛОДЕЖИ

ЧЕТЫРЕ ТЕЗИСА ДЛЯ НОВОГО ПОКОЛЕНИЯ

26.05.2013

Поставленная Менделеевым задача для России на XX век — «уцелеть и продолжить свой независимый рост» — в XXI веке ложится на нынешних подростков. У них есть возможность выполнить эту задачу, но времени не так много. Преимущества нынешних студентов преходящие: они уже не оболванены советским прекраснодушием, уже не тронуты либеральной утопией перестройки, их миновала контузия «лихих девяностых» и их детские мозги еще не промыла «реформированная школа». Если удастся соединить жесткий рационализм рожденных в «лихие девяностые» с опытом поражения, который систематизируют в своих катакомбах советские старики, в России через 10-15 лет на арену выйдет дееспособное патриотическое поколение. Ему некуда будет бежать, а выжить можно будет, только выполнив завет Менделеева.

Что же можно вывести внятного из анализа краха СССР? Вот, на мой взгляд, несколько тезисов — коротких, только чтобы задумался тот, кто готов нагрузить свой разум.

1. Утрата СССР — это поражение в войне цивилизаций, которого нам никак не следовало допускать. Мое поколение проявило неполное служебное соответствие.

Жизнь народа — непрерывный труд, она не только не гарантирована, но она хрупка и может угаснуть просто по халатности, лени или доверчивости пары поколений. Нас уговорили сдать СССР, как сдают тактическую высотку для передышки. А на деле это был рубеж, за который трудно зацепиться.

Почему же сдали? Разве были опыт или логика, обещавшие выгоды от такого шага? Не было ни шкурной выгоды для народа, ни подвига во имя Добра — вот симптом болезни нашей культуры. Можно ли было всерьез поверить всем этим Горбачевым? Нет, невозможно! Никто и не пытался пересказать их проект будущего, продумать его и определить свою позицию — поверить в него, хотя бы и ошибочно. Не было в головах такого процесса — вот в чем дело! Политическая «элита» перестройки представляла собой коллективного Мавроди, а народ — коллективного Буратино, который несет этому Мавроди на блюдечке свое достояние.

Этот опыт нельзя замалчивать, его надо изучить, как изучают проваленную военную кампанию.

Сейчас идет замена программного обеспечения нашей культуры. Удастся сменить главные блоки мировоззренческой матрицы нашей культуры — будут решены проблемы и нефти с газом, и замещающей миграции, и избыточного местного населения.

Отсюда — новая, и для России необычная, задача: создать социальные ниши, где новая русская интеллигенция ремонтировала бы нашу поврежденную мировоззренческую матрицу и ее защиты, которых не сумели или не успели выстроить советские люди. Зря многие уповают, как на броню, то на «русскость», якобы коренящуюся где-то в крови, то на православие, данное нам от роду. То и другое — культура, которой нас обучили отцы и деды. Она у нас в языке, в мыслях и в памяти, а это хранилища уязвимые, их надо уметь защищать. Тут отцы с дедами недоработали. Надо потрудиться молодым, уже в очень трудных условиях.

Говорю о русской культуре, потому что с пресечением ее корня и братские народы разбредутся и захиреют. Пока ядро не восстановится, все будут в подвешенном состоянии. Вот, белорусы решили, что уже вылезли из ловушки: отстроили промышленность, работают в три смены, нет ни бандитов, ни коррупции, жизнь прекрасна. А дадут команду из какого-нибудь Бильдербергского клуба — и разорят ее в два счета. И даже вступление в ЕС не поможет. Вон, у Испании — и демократия, и НАТО, и бомбить будет, кого прикажут; а чуть прижмет метрополию кризис — и его яды сбрасывают сюда. Для того и периферия, буферные зоны типа Греции и Португалии. Венгрию с Латвией пока щадят: они еще недостаточно одомашнились.

2. Я бы дал молодым еще один совет. Те, кто примут крест возрождения России, должны изучить большие системы, которые были построены в советское время: школу и промышленное предприятие, ЖКХ и колхоз, армию и Единую энергетическую систему и т. д.

В них сконцентрирован примерно столетний опыт вхождения России в индустриальную и научную эпоху, но не имитационный вариант «модернизации», а опыт синтеза европейских институтов и технологий со сложной природной и культурной самобытностью России.

В этом синтезе много блестящих открытий и изобретений.

В царское время они не могли воплотиться из-за сословности, давления западного капитализма, малограмотности массы и резких социальных и этнических различий. Эти барьеры были сняты русской революцией — с травмами и потерями, но она проделала дыру для выхода из ловушки периферийного капитализма. СССР этот шанс использовал — во временных рамках своего проекта. Были не только доработаны заделы российской науки и общего знания, были открыты новые духовные ресурсы. Для них были созданы и новые социальные формы, что и сделало возможным «русское чудо» — культурную революцию, индустриализацию и модернизацию, создание нового социального и межэтнического общежития, Великую Отечественную войну, космос и др.

Конечно, объектом изучения этих систем будут и провалы, и дефекты проекта и его реализации — они часто связаны с достижениями. Знать это надо для того, чтобы не впасть в ностальгию.

Встала задача инженерная и прагматическая: Россия живет на унаследованных от СССР системах и других уже не построит — денег не хватит, да и не дадут ей такого шанса. Ее толкают в коридор анклавного развития: оазисы модерна и постмодерна, окруженные беднотой, архаичным хозяйством и трущобами. Чтобы «уцелеть» и встать на ноги, Россия должна эти советские системы, изуродованные реформой и воровством, быстро привести в рабочее состояние и срочно достроить. Они на нынешнем этапе развития — лучшее из возможного, что путем перебора всех вариантов отобрали или усовершенствовали в XX в. наши ученые и инженеры, все труженики.

Знание об этих системах мало формализовано в учебниках, оно быстро утрачивается с уходом стариков, которые эти системы строили и лелеяли. Надо дать этим старикам выговориться, перевести их рассказы на современный язык и создать курсы ликбеза, чтобы это знание распространить. Трудно это сделать при нынешнем строе, который эти системы оболгал и стариков оскорбил, но надо.

Незнание систем, которые присвоила «буржуазия», тупость ее «менеджеров» поражают, но делать нечего — все мы поразили мир.

3. Те, кто возьмется за восстановление России, должны видеть ее как цивилизационную целостность («историческую Россию»).

Это не значит, что надо вновь собрать братские народы в одну систему типа СССР: формы государств быстро развиваются, разнообразие моделей увеличилось. Речь о том, что большая система (хозяйственная, военная и культурная) дает всем участникам очень большие преимущества. Потому и старались расчленить СССР.

Осколки СССР тяготеют к интеграции. Как только Россия вылезет из ямы, этот процесс пойдет с ускорением. Но для этого надо знать, что происходит в других республиках, как они пережили реформы, какие новые формы жизни испытали. Все они накопили ценный опыт, исходили много путей, с разных сторон изучили и Запад, и Восток. Это знание — большое богатство. Нас от него отводят скандалами, а для работы требуется знание инженерного типа — объективное и точное.

Отправной пункт таков: нельзя вливать новое вино в старые мехи. Старые формы надо изучать и знать, но вернуться в них нельзя.

Восстановление России — это строительство, в нем традиция должна дополняться творчеством. Возрождение надо понимать как новое рождение, а не оживление усопшего. Кажется, это прочувствовали, но раз за разом появляются программы, мотив которых — ностальгия по прошлому. Они греют душу, но организующим действием не обладают, их нереальность очевидна.

В общем, молодые мыслители должны создать новое обществоведение для России. Не получим мы его ни от заслуженных академиков, ни от западных либералов и постмодернистов, хотя знать их надо. У нас свои болезни и надо искать свои лекарства.

4. Наконец, крах СССР показал нам еще один изъян нашего мышления, который давно пора было выправить, но все руки не доходили. Мы считаем, что люди и их сообщества — очень устойчивые системы (в культурном отношении), чуть ли не природное свойство.

Если речь шла о советском человеке, то были уверены, что он обладает таким-то набором качеств, и на них можно рассчитывать. Эту устойчивость мы преувеличиваем. Люди и их общности гораздо подвижнее, чем мы думаем. Были советские, а промыли им мозги всего-то года за три — и их как подменили. Рабочие стали поддерживать идею приватизации… Чудеса!

Из этого следует, что мыслящий человек не должен уповать на какие-то устойчивые сущности, якобы выражающие качества групп, на которые мы делим (часто ошибочно) общество. Он должен все время составлять «карту» противоречий, которые подспудно или явно разделяют общество, и «карту» социальных общностей, которые группируются по разные стороны линий раздела. Обе карты подвижны, на обе системы можно и нужно влиять. Побеждают те, кто имеют более достоверные карты нашей местности и лучше владеют технологиями воздействия на поведение общностей. Нас этому не учили, а теперь надо осваивать.

Для этого и требуется новое, «инженерное» обществоведение.

Крах СССР, когда советские люди повели себя не так, как ожидалось, должен стать уроком. Ведь все эти антикоммунисты, сепаратисты и даже террористы были выращены в нашем обществе, из обычных советских людей, о которых мы ничего такого и подумать не могли еще лет за пять до их перевоспитания.

Чтобы Россию возрождать, надо изучить процессы разделения и соединения людей по идеалам и интересам и найти язык для диалога. Общество расколото, и ни дубинкой, ни деньгами его не собрать. Надо обращаться к разуму, совести, памяти людей и их способности предвидеть будущее. Урок гибели СССР нам должен сослужить эту службу.

ХУЖЕ ВСЕГО — БРОСИТЬ ДЕТЕЙ НА ПРОИЗВОЛ СУДЬБЫ

22.05.2013

Недавно тихо прошла годовщина пионерской организации. Сейчас о ней мало вспоминают, а в СССР не оставили ее научного описания — она воспринималась как данность, вроде воздуха. О воздухе думают, когда душно. Сейчас я размышляю о пионерах, среди которых рос с 10 до 14 лет (1949-1953). Это личные впечатления, но чем-то они могут быть полезны.

Пионерская организация (ПО) тогда была жизненно необходимой сферой бытия городских детей этого возраста (жизнь в деревне другая, о роли ПО там не скажу). Только дети очень тонкого слоя элиты могли бы обойтись тогда рамками семьи и школы, но и родители старались, чтобы их дети были пионерами, как все. Тогда в элите в основном были фронтовики и люди с заводов. В общем, семья, школа и ПО были единой системой, иную трудно было представить.

Что нам дала ПО, как я понимаю? Первым делом — чувство надежности, защищенности. Родители, почти исключительно матери, весь день на работе, дети после школы — на улице. Но все мы были в организации, и это давало особое качество связности наших дворовых ватаг.

Пионерская организация дала всем навыки самоорганизации хорошего типа.

Я сам один год был председателем отряда и помню это чувство: чуть что — своему помочь, кого-то созвать, куда-то побежать. Травм было много, дети тогда были очень «инновационные», это сейчас даже не объяснить.

О пионерах радели воспитатели разного типа (помимо семьи и государства): учителя, вожатые и шефы. Они тоже были связаны в систему. О шефах сейчас как-то забыли, а это был важный институт. Во-первых, шефы — из старших классов. Они и на улице помогут, и книги свои дадут почитать, и пластинки послушать. Их близость и каждодневная доступность были большой ценностью.

Другая помощь — шефы извне, в основном с заводов и НИИ. Приходил в наш отряд инженер из Института автоматизации и телемеханики АН СССР, рассказывал о своей работе, о датчиках и обратных связях. Потом вытаскивал из кармана игрушечный трактор на батарейках, пускал по классу — и это было чудо. Трактор отыскивал себе дорогу в лабиринте, «осматривал» препятствия, «думал». Эти кибернетические машины мы видели и трогали руками в начале 50-х гг. — и могли поговорить с человеком, который их конструировал и делал в мастерской. А потом он вез нас в ЦАГИ, где монтировал какие-то датчики, и там его знакомые рассказывали об аэродинамике и показывали испытательные стенды.

Большое место занимал в нашей жизни Дом пионеров. «Секциями» и кружками, как правило, руководили энтузиасты из педагогов, инженеров или мастеров какого-то дела, часто старики. В личном контакте, в непрерывных беседах и воспоминаниях, в совместной работе руками они вводили нас в курс дела какой-то профессии, знакомили с ее историей и достижениями, «социализировали» рассказами о повседневной реальности мастеров.

Я думаю, подъем науки и техники в СССР во многом обязан тому, что поколение 30-40-х гг. в массе своей прошло через кружки Домов пионеров и всяких «станций» — юных натуралистов, краеведов, моряков или автомобилистов.

Все эти человеческие контакты в рамках ПО воспитывали подростков с сильным самоуважением и правовым сознанием. Это, может, странно звучит, но это так. Это особая тема — и, по-моему, очень важная.

Наконец, огромное дело сделала ПО, создав в стране, вместе с государством и профсоюзами, сеть пионерлагерей с их самобытным укладом и организацией. Тогда большинство городских детей проводили один-два месяца где-то в лесу у речки или озера; и природа, хорошая пища и заботливые люди чудесно поправляли и укрепляли их здоровье. Этот отдых был бесплатным, путевки поступали из разных предприятий. Я, например, побывал во многих лагерях, от разных заводов и от АН СССР. Везде было прекрасно — и ребята, и вожатые, и врачи, и баянисты. В послевоенные годы это был спасительный институт ПО.

Конечно, общество менялось, должны были меняться и социальные формы, в том числе и детские организации. Думаю, и школа, и ПО отставали в своей эволюции. Но большую ошибку делают сегодня многие молодые и взрослые люди, примеряя к себе, нынешним, идеалы и уклад пионерской организации 1950-1960-х гг. Такую же ошибку делают те, кто хотел бы возродить ту организацию.

Но хуже всего — бросить на произвол судьбы детей и подростков из обедневших за годы реформы семей.

Они, как говорится, живут в «зоне риска», а это, вероятно, большинство наших детей и подростков. Они нуждаются в «гнезде», которым в 1940-1950-е гг. была для меня и моих сверстников пионерская организация.

СОВЕТСКАЯ ЛАБОРАТОРИЯ

9.09.2013

Я прочитал первую лекцию на 5-м курсе факультета политологии МГУ. Ко мне потом подошел студент и спросил, почему я хорошо отзываюсь о тоталитарном СССР (он читал мои книжки). Человек незнакомый, я ответил сухо: мол, этот строй создало поколение на большом духовном и нравственном подъеме, заботясь о будущем. Я этот тип людей хорошо знал и любил. То, что с 1960-х гг. мы не справились с обновлением ряда систем, — другая история.

Но его вопрос меня зацепил. Многие об этом думают, и подходить к ответу надо с разных сторон. Я решил выложить маленький текст с сугубо личным взглядом. В молодости я был химиком, работал у академика Н.К. Кочеткова. Недавно отмечали 50 лет нашей лаборатории, и у всех просили написать краткие воспоминания. Вот это я здесь и выкладываю.

Я проработал в Лаборатории весь период ее пребывания в Институте биоорганической химии (тогда ИХПС), а потом еще пару лет в Институте органической химии (ИОХе). Не оторвался я от нее и поныне, но скажу о том, первом периоде, о времени становления, когда изобретались и испытывались многие новые формы организации, человеческих отношений, языка общения, постановки проблем — всей той социальной инженерии, которая порождала надежды на замечательный взлет нашего общества, но и послужила его краху. Не знали мы общества, в котором живем.

Наша Лаборатория оказалась одним из зародышей, как теперь говорят, «социалистического идеализма» и советского постмодернизма. Зародыш и младенец были прекрасны. Если нам повезет и каким-то чудом кто-то начнет программу возрождения жизнеустройства России, то многому можно будет научиться у Лаборатории Н.К. Кочеткова периода ее становления. В учебнике истмата или «Экономиксе» этого не прочтешь.

Я не буду говорить о моей работе химика, нет в ней признаков, по которым в историю отбираются муравьи науки. Скажу о Лаборатории как явлении нашей национальной культуры в один из узловых моментов ее развития — шестидесятые годы XX в. Конечно, это мой личный взгляд, но и он может чем-то быть полезен молодым — если нам повезет.

Я поступил на химфак МГУ в 1956 г., до этого три года занимался в факультетском кружке. Это были три года счастья, еще подросткового. Колбы, реакции, огонь, кристаллы, умные товарищи, прекрасные руководители — добрая рука толкнула нас в жизнь. С первого же курса я попал в команду Н.К. Кочеткова, «на кафедру» — через приятелей по кружку. Тут первые взрывы и пожары, их предчувствие за последнюю долю секунды, воспоминания и терзания, выработка «ответственности химика». Вспоминаю сейчас 5-6 взрывов и пожаров, к которым был причастен, со странным чувством. Все вместе — и расширенные зрачки подруги, которая отшатнулась, увидев «порог возгорания», и столб пламени, и мороз огнетушителя — все это как-то направляло мою жизнь, наставляло на путь.

Потом в мою жизнь вошел Николай Константинович. Я относился к третьему поколению его сотрудников, и, думаю, его свет и влияние доходили до меня в более чистом и слегка ослабленном виде, не отягощенные эмоциями слишком тесного общения, как у «стариков». Для меня он — прекрасное и противоречивое порождение русской культуры советского периода. Редкостное сочетание ума, страсти и художественного чувства. И совести, благородства высокой пробы. Даже вспышки его гнева, даже по ошибке, несправедливые, несли в себе созидательный заряд. Для меня он так и остался мысленным собеседником, в трудные моменты я стараюсь угадать его реакцию на тот или иной мой выбор. Не то чтобы я всегда соглашался с его реакцией, но она для меня — важный аргумент.

Несомненно, Н.К. был той матрицей, на которой собралась Лаборатория. Сам он был настолько целостной и устремленной ввысь личностью, что у него не было потребности никого вокруг подавлять и сдерживать, он собирал самых талантливых, до кого могла дотянуться его рука, и помогал им расти. В нем было редкое сочетание аристократизма и глубокого демократического чувства.

Согласно моим понятиям о советском проекте, Н.К. принадлежал к важной категории его творцов и носителей. Сейчас, после краха советского строя, о причинах которого еще придется задуматься, в образе Николая Константиновича я вижу черты, предопределившие наш кризис. Слишком высокая интенсивность порыва, за которой не поспевают тылы. Нехватка мещанского здравого смысла, без которого не удается устроить гомеостатическую систему. Возникает скрытая напряженность, ведущая к расколу. Ничего не поделаешь — «время было такое», таких людей выращивало.

Но в то время, несмотря на все напряженности и частичные беды, мы жили на фоне общего ощущения счастья и светлых ожиданий. Лаборатория стала для нас чудесной башней, где это счастье обитало в концентрированной форме. И люди, и химия, и внешняя среда тут сложились с кооперативным эффектом. Все по отдельности так бы не действовало.

Вот мой личный случай. Вся химическая компонента моей жизни доставляла мне великое наслаждение. Я ушел из Лаборатории в 1968 г., но лишь недавно меня, наконец, перестал мучить такой сон. Я возвращаюсь в Лабораторию, меня встречают друзья, очищают мне место, собирают посуду. У меня хорошая, обдуманная тема, обсуждаем ее, Варвара Андреевна и Н.К. одобряют. Я готовлю колонки, реактивы. Какое счастье! Начинаю эксперимент и вскоре вижу, что тема моя не стоит выеденного яйца, что я безнадежно отстал от хода моей области, что все соглашались со мной из жалости. И тут я просыпаюсь…

Что же такое, что такого давала нам химия? Так ли сейчас? Помню, окно нашей комнаты в ИХПС выходило на ул. Вавилова. Видно было, как подходил трамвай от метро, спускался припозднившийся сотрудник, оглядывался воровато — и пускался к институту бегом. Пожилые стеснялись бежать, но бежали. Чтобы на пару минут раньше достать свои хроматограммы или взглянуть на кристаллы.

Но только ли в радости каждодневных открытий было дело? Вспоминаю — точно с таким же чувством мы сидели тогда у костра или погружались за водорослями у Вити Васьковского в экспедиции на Японском море, спорили за чаем о вреде и пользе безработицы, отмечали в столовой очередную диссертацию. На матрице, заданной Н.К., собрался коллектив, который, как выражаются нынешние философы, находился в «страстном состоянии». Время было такое…

Сейчас, усиленно вспоминая, я скажу с уверенностью: это состояние было разлито во всем пространстве СССР. То же самое мы чувствовали на заводе в Орске, где проходили практику, все рабочие — девушки и юноши. Как красиво они стояли, ходили, говорили! Как будто их не давили быт и суета. Как они мыслили о науке! Теперь это и представить себе нельзя.

Это было время «массового призыва» в науку. Не припомню, чтобы велась какая-то пропаганда, накачивание «престижа» науки; но сейчас вижу, что в нас, начиная с кружка химфака, было что-то вроде мессианского чувства. Может быть, у «стариков», буквально из поколения шестидесятников, оно было интенсивнее, но и на моих сверстников хватило. Меня именно оно и из химии погнало, и я только через двадцать лет упорной учебы понял, какие соблазны крылись в этом мессианизме интеллигенции массового призыва. Да и то мне память о пожарах помогла. Дьявол силен…

Думаю, что в нашей Лаборатории совместными усилиями Н.К. и его соратников-основателей, вместе задавших вектор и стандарты наших мыслей, чувств и действий, возникло, как побочный продукт их усилий, особое культурное и духовное пространство. Здесь вызрели и раскрылись качества очень разных и очень способных людей, собранных в коллектив с системными свойствами. Это был сгусток интеллектуальной и духовной энергии с большим творческим и созидательным потенциалом. И, как оборотная сторона этих свойств, был потенциал сомнения, отрицания и разрушения. Как вводить такие сгустки в режим спокойного стационарного горения — не знали и не знают.

Мне кажется, мы находились в зоне явления, важного для понимания источников силы и хрупкости российского бытия. Но трудно эту историю осмыслить тем, кто жил и дышал в этой зоне. Может, кто-то со стороны посмотрит на нас в свой прибор и запишет его показания. А я счастлив, что жил в этом коллективе, и его тепло до сих пор меня греет.

ОБЩЕСТВО

ЗАЧЕМ ЗУБРИТЬ УСТАРЕВШИЕ ШТАМПЫ?

12.08.2013

К любой проблеме, которая раскалывает наше общество, можно подбираться с разных сторон. Чем больше сторон мы рассмотрим, тем надежнее вывод. При этом во многих случаях противостоящие стороны еще сильнее разойдутся, но разойдутся с пониманием друг друга. А значит, у них в запасе будет вариант компромисса, и кто-то в каждом лагере начнет думать о формуле соглашения. Это лучше, чем культивировать иррациональную ненависть (часто вообще «не к тем»).

Мне пришлось копаться в одном срезе одной широкой проблемы. В срезе — проще и нагляднее, а в целом я бы назвал ее расколом нашего культурного слоя (условно — интеллигенции) по основаниям познания и понимания нашего общества и государства. Эта беда у нас случилась в ходе русской революции, даже затолкала нас в Гражданскую войну. Потом она назревала в 1920-е гг. и разрядилась в 1930-е — эту историю я осваивал по рассказам родных, а будучи студентом — по стенограммам съездов и пленумов ЦК, изданным в те моменты, еще без цензуры. В 1950-е гг. уже пришлось вести дебаты с друзьями и оппонентами — в школе. Потом — на факультете, и в 1960-е — в лаборатории, походах и экспедициях. Тут уж, как писал Брюсов, «знаю, не окончен веков упорный спор, и где-то близко рыщет, прикрыв зрачки, раздор». И ведь это — между близкими друзьями. Потом я получил практику — поехал в 1966 г. работать на Кубу. Врос в их жизнь, в самых разных слоях и группах — тут и старые профессора, вернувшиеся из Калифорнии, и те, которых, наоборот, перехватили в лодке курсом на Флориду и вернули в университет, и студенты, отсидевшие четыре года за контрреволюционную деятельность, а оттуда — в университет, а рядом с ними — бойцы Че Гевары. И все говорят с жаром — о государстве, обществе и будущем, и требуют объяснить, как все это было в России и СССР. Тут приходилось задуматься.

Более того, меня, помимо работы в лаборатории и аудитории, втянули в проблемы организации науки на всех уровнях — от академии наук до завода и даже поля. Тут были дебаты не только с кубинцами, но и с экспертами — немцы из ГДР, чехи, поляки, молодые французы из Сорбонны (сразу после Красного Мая), левые ученые из Италии и США, да и наши специалисты — крепкий орешек. У всех были свои модели — и внутреннего уклада науки, и ее отношений с обществом и властью.

Чтобы все это утрясти в голове, я, вернувшись домой, покинул химию и занялся методологией. Давило разнообразие форм общественной организации, с которыми столкнулся, и та страсть, с которой люди отстаивали привычные им формы и трудно принимали иные. Потом были аспиранты из разных стран, с Востока и Запада, у всех самобытные типы общественных институтов — хоть в связи с наукой, но за ними видно было много необычного. Все это складывалось исторически, под какую-то абстрактную модель подогнать было трудно. Абстракции полезны, но нельзя им слишком верить, в жизни чистых моделей нет.

И вот вопрос, на который, по-моему, не так просто ответить: как получилось, что в 1980-1990-е гг. значительная часть нашей интеллигенции поверила в абстрактные и даже фантастические модели жизнеустройства, стала их с энтузиазмом пропагандировать и даже внедрять в жизнь. Совокупность этих моделей назвали «Западом», хотя множество западных же авторитетных ученых предупреждали, что на реальном Западе ничего похожего нет.

Дж. Гэлбрейт, побывав в декабре 1990 г. в Москве и побеседовав с нашими учеными-«рыночниками», так сказал об их планах: «Говорящие — а многие говорят об этом бойко и даже не задумываясь — о возвращении к свободному рынку времен Смита не правы настолько, что их точка зрения может быть сочтена психическим отклонением клинического характера. Это то явление, которого у нас на Западе нет, которое мы не стали бы терпеть и которое не могло бы выжить».

Ну, впали в утопию, наломали дров; но ведь уже 24 года прошло, а «отклонение клинического характера» все продолжается. И разговор о нем заводить считается неприличным. У разных частей общества как будто сложились разные картины мира, должна же интеллигенция как-то с этой аномалией разобраться.

Сейчас у меня возник такой повод завести этот разговор — при всем уважении и пр. Я четыре месяца погружаюсь в изучение учебников политологии. Товарищи собрали мне лучшие учебники. Есть в политологии такой постулат: «Искусство управлять является разумным при условии, что оно соблюдает природу того, что управляется». Эта мысль считается настолько очевидной, что М. Фуко называет ее пошлостью.

Государство управляет обществом — изучение этого процесса и есть предмет политологии. В этой науке общества грубо разделяют на два типа — современное (или гражданское, западного типа) и традиционное (т. е. незападное, разновидностей их много). Сказано и припечатано, что в России гражданского общества не было и нет. Значит, мы попадаем в категорию «традиционных» (хотя и в процессе модернизации). Ничего — назови хоть горшком… Так же и японцы, китайцы, сербы и пр. — живут себе и не переживают из-за ярлыка; главное, что у них есть и общество, и граждане.

Но чему же учат студентов-политологов? Ведь они должны ставить диагноз политике и даже лечить ее своими припарками. Как им объясняют «природу того, что управляется»? Причем управляется именно в России, а не в Англии или Зимбабве. Что нам говорят учебники о так называемых «традиционных» обществах, хотя бы обобщенно?

В прекрасном во многих отношениях учебнике «Политология» (М.: МГИМО, 2009; рук. авторского коллектива А.Ю. Мельвиль) о традиционном обществе сказано: «Характеристиками традиционного общества с подачи Спенсера, Дюркгейма и Фердинанда Тенниса принято считать его основанность на механизмах простого воспроизводства, слабую заинтересованность в обмене результатами экономической активности с другими хозяйственными единицами по типу горизонтальных связей, преимущественную ориентированность на замкнутую жизнедеятельность и на самообеспечение» (с. 337). Помянуты и «перевес труда доиндустриального над индустриальным,… явное преобладание автократических приемов властвования» и т. п.

Это туманное определение прилагается к обществам и культурам, в которых проживает 80 % человечества. Но главное, это определение ошибочно, оно — продукт евроцентризма, который в XIX в. был метаидеологией Запада, занятого проектом империалистической глобализации. Влияния этого евроцентризма не избежали ни Спенсер и Дюркгейм с Теннисом, ни сам Маркс, который описывал общество Индии, исходя из докладов Ост-Индской компании. Все эти авторы обладали лишь скудным знанием о традиционных обществах, и привлекать их как авторитетных ученых по этому вопросу нельзя.

Почему берут для учебника их устаревшие представления, а не современные?

Широкое исследование традиционных обществ началось в 1940-1950-е гг., когда прошла мировая волна революций («не по Марксу») именно в этих обществах — в крестьянских странах от России и Китая до Мексики. А за ними поднялась волна антиколониальных национальных движений. Тогда и кинулись антропологи изучать традиционные общества.

В «Структурной антропологии» (1958) К. Леви-Стросс так определил суть контактов Запада с традиционными обществами: «Запад построил себя из материала колоний». Именно тогда в части (!) традиционных обществ на время возникли формы жизнеустройства, которые в цитированном учебнике политологии представлены как главные и вечные характеристики незападного общества. Эти формы были способом выживания при длительном изъятии метрополией ресурсов производства и развития.

Это прекрасно разобрано антропологами и культурологами. Примечательно, что в учебнике даже не упомянуты главные политологические выводы Леви-Стросса, одинаково важные для понимания и западного, и традиционных обществ.

Дотошный историк XX в. Ф. Бродель, изучавший потоки ресурсов на Западе, писал: «Капитализм является порождением неравенства в мире; для развития ему необходимо содействие международной экономики… Он вовсе не смог бы развиваться без услужливой помощи чужого труда». В середине XVIII в. Англия только из Индии извлекала ежегодно доход, равный трети всех инвестиций в Англии. Если учесть доход от всех ее обширных колоний, то выйдет, что за их счет и делались все инвестиции, и поддерживался уровень жизни англичан, включая образование, культуру, науку, спорт и т. д.

Как можно это не учитывать в политологии!

Уже в XIX в. земельная собственность в Африке, Полинезии и Австралии была присвоена западными колониальными державами практически полностью, а в Азии — на 57 % (в Америке было круче). Без земельной собственности там и не могло возникнуть промышленности. К началу XX в. всякая возможность индустриализации и модернизации для тех стран, которые попали в периферию Запада, была утрачена. Их уделом стала слаборазвитость.

Более того, уже на первой стадии колониальных захватов Запад пресекал развитие «туземной» рыночной экономики (в Индии она была процветающей — и разрушена). Запад стремился вывезти из колоний тот «материал», из которого могла быть построена местная экономика.

И ведь не во всех промышленно развитых странах сложилось современное общество, это очевидно. Япония — развитая промышленная страна — сохранила главные черты традиционного общества, сумев «закрыться» от Запада. Степень индустриализации не служит критерием для отнесения общества к тому или иному типу.

Вопреки установкам евроцентризма, традиционное общество вовсе не является косным, застойным. В особых условиях (прежде всего при достаточной независимости от Запада) оно выполняет проекты быстрого и мощного развития с высоким уровнем инновационной активности (это видно на примере России, Японии, сегодня — Китая, многих других стран). Как можно назвать косным российское общество в XIX-XX вв. — политологи забыли о русской революции?

И гражданское общество может быть духовно больным и выхолощенным; и традиционное, даже тоталитарное, может быть одухотворенным и возвышающим человека. Сам по себе тип общества не предопределяет, будет ли оно в тот или иной исторический момент жестоким или терпимым, деспотическим или свободным. Не будем забывать, что именно гражданское общество развязывало беспрецедентные по жестокости войны, породило философию и идеологию расизма, проводило геноцид на огромных территориях, колонизовало и эксплуатировало большую часть мира, в том числе изымая из нее большую массу населения как рабов для вполне современной (для XIX в.) капиталистической экономики. И ведь многие элементы этих структур возрождаются!

Уж не говорим о том, что и на Западе гражданское общество становится преданием. Все их политические институты после краха СССР быстро изменяются — в сторону авторитаризма, если не хуже.

Но этот раздел о традиционном обществе — лишь пример. Зачем наши уважаемые гуманитарии и обществоведы излагают устаревшие штампы, когда перед их глазами происходят величественные и драматические сдвиги? — Вот проблема! Ведь даже на социальный заказ перестройки и реформы уже нельзя сослаться.

ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЗА ЖИЗНЬ

9.04.2013

В системе угроз для России особое место занимают мировоззренческие срывы, которые поражают общество в целом или большие его части. Если по какой-то причине люди начинают видеть реальность в ложных формах, их решения становятся ошибочными в целом. Любое общество «собрано» и воспроизводится на определенной матрице. Важным ее срезом является система средств познания реальности. Ее можно выявить методами социодинамики культуры и представить в виде «карты», что позволяет следить за состоянием общества. На этой карте мы видим провалы. Вот один из них.

Жизнь семьи, общества, страны требует деятельности, в которой неразрывно связаны два разных вида — создание и сохранение. Усилия того и другого рода по-разному осмысливаются и организуются. В сознании они выражаются двумя разными категориями. За годы перестройки и в 1990-е гг. каким-то образом из нашего сознания была изъята категория сохранения. Много и конкретно говорилось о разрушении, туманно и красиво — о созидании. Ничего — о сохранении. Что имеем — не храним! И даже, потеряв, не плачем.

Этот провал — тяжелое поражение сознания. Вызревало оно постепенно, но реформа 90-х гг. его закрепила и усугубила, дала импульс.

Оно стало общим состоянием, потому-то его не замечают. И касается оно, в общем, всех классов объектов, которые общество создает, а ныне действующее поколение обязано сохранять. Возьмем объект высшего уровня — сам народ России. Разве когда-нибудь мы задумывались о том, что его надо сохранять? Разве говорилось нам в школе, вузе, в СМИ, что для этого необходимы такие-то и такие-то усилия и средства? Нет, мы его как будто получили от предков как данность и даже не думали, что народ нуждается в охране, уходе, «ремонте».

На деле жизнь народа сама по себе вовсе не гарантирована, нужны непрерывные усилия по ее осмыслению и сохранению. Это — особый труд, требующий ума, памяти, навыков и упорства. Как только этот труд перестают выполнять, народ рассыпается. Он жив, пока все его части непрерывно трудятся ради его сохранения, берегут и ремонтируют центральную мировоззренческую матрицу, хозяйство, тип человеческих отношений. Эту работу надо вести как непрерывное строительство, как постоянное созидание и сохранение национальных связей между людьми. Но созидание и сохранение — задачи во многом разные, выполняются они разными средствами.

С 1991 г. народ стал таять количественно. Объявили о демографической катастрофе,но речь шла не о народе как сообществе, а о «населении». Из заявлений на демографическую тему вовсе не следовало признания того факта, что существование народа может быть под угрозой, даже если население, как совокупность индивидов, прирастает. А ведь это именно так — население может сохраниться и увеличиться, но при этом лишиться качества народа как субъекта истории. Возможно, народ — слишком сложная система для обсуждения, многие считают его Божьим даром или явлением природы, и мысль о необходимости «ухода и ремонта» принимается с трудом. Возьмем для начала примеры попроще.

За 90-е гг. из всех больших систем были изъяты средства, предназначенные для их содержания и ремонта. Разрушается наше культурное пространство. Изъято из оборота 42 млн га посевных площадей. Треть земли, которую возделывали много поколений наших предков, продукт нашей культуры, на глазах дичает. Год за годом превращается в пустырь культурное поле, с необъяснимым равнодушием смотрят на это государство и общество.

Как же объяснить тот странный факт, что причины деградации культурного пространства не выявляются, не устраняются и даже не становятся предметом обсуждения? Более того, говорится, что кризис позади и Россия вступила в период быстрого развития. Это вызвало бы удивление, если бы общество видело темп деградации основных фондов. Но никто не удивляется, поскольку проблема их сохранения стерта из общественного сознания.

В рамках национального проекта фермерам дали кредиты на покупку телят. За два года продали в рассрочку 100 тыс. телят. Это 5 % от ежегодной убыли крупного рогатого скота в РФ. Реформа создала условия, не позволявшие содержать скот. Скот — одна из главных составляющих основных фондов, огромное национальное достояние. Надо же разобраться в причинах его неуклонного разрушения! Это же бездонная бочка — 100 тыс. телят закупили, миллион потеряли. Полное равнодушие.

За годы реформы Россия утратила свой золотой капитал — 7 млн организованных в колхозы и совхозы квалифицированных работников сельского хозяйства. Их осталось менее 2 млн и еще 0,3 млн фермеров. И темп сокращения этой общности не снижается (как и темп сокращения тракторного парка, потребления электричества в сельском производстве и т.п.). На что мы надеемся?

В советское время сохранение основных фондов было предписано законом (планом). Техническое обслуживание следовало нормативам, средства на него планировались — вплоть до списания объекта. Эти нормы были отменены после приватизации. Рынок как будто отключил здравый смысл, чувство опасности и дар предвидения.

Перед нами — национальная проблема. Утрата важных блоков общественного сознания подкреплена ликвидацией административных механизмов, которые заставляли эти блоки действовать. Это было уже столь привычно, что сохранение и ремонт основных фондов выполнялись как бы сами собой, без усилий разума и памяти. Теперь нужно тренировать разум и память, заставить людей задуматься об ответственности за сохранение технических и культурных условий жизни общества. Сейчас нам всем нужна большая программа реабилитации, как после контузии. Нужно создавать хотя бы временные, «шунтирующие» механизмы, не позволяющие людям уклоняться от выполнения этой функции. Само собой это не произойдет, и основной груз по разработке и выполнению этой программы ложится на государство. Больше нет организованной силы для такого дела. Но государство без общества бессильно, как будто его и не видно.

ИСПРАВЛЕНИЕ ИМЕН

26.08.2013

Один уважаемый человек, большой знаток Китая, говоря о наших проблемах, сослался на такую китайскую мудрость: надо время от времени производить «исправление имен». Это значит вспоминать и обдумывать главный, исходный смысл важных слов. Со временем слова ржавеют, покрываются всякими наслоениями, им придаются новые смыслы. От текста к тексту, от разговора к разговору смыслы эти расходятся. Часто люди, особенно в разных культурах, начинают понимать эти слова по-разному, а уж если кто-то заинтересован в том, чтобы их смысл исказить, то дело еще больше усложняется. Тут-то и надо «выправлять имена», чтобы понимать друг друга.

Конечно, язык развивается, слова приобретают новый смысл, который принимается молодежью, и требовать от нее, чтобы она вернулась к исходному смыслу, бесполезно. Но тогда надо договориться об употреблении таких слов в разных смыслах и как-то уточнять, что ты имеешь в виду, когда произносишь или пишешь это слово. Обычно бывает достаточно пояснить это контекстом. А можно договориться исходный смысл забыть и использовать слово в его новом значении. Но это рискованно — кто-то будет манипулировать смыслами и создавать недоразумения. Это обычное дело.

Суть в том, что наше официальное обществоведение, в основном идущее в фарватере западного, не только ложно представляет свойства незападных обществ («традиционного общества», о котором мы уже говорили56), но и создает неверный образ альтернативного общества — «гражданского» (т.е. западного).

Сейчас в одном из лучших учебников политологии сказано: «Гражданское общество — совокупность множества межличностных отношений, семейных, социальных, экономических, культурных, религиозных и других ассоциаций и структур, которые развиваются в данном сообществе вне рамок государства и без его непосредственного вмешательства или помощи».57

Это — для наших студентов, образ гражданского общества привлекательный. От нас уже 25 лет требуют, чтобы мы свое «неправильное» общество заменили на это, гражданское. На Западе же студентам сообщают исходный смысл этого термина, и он совсем иной. Думаю, что нам тут в любом случае надо этот исходный смысл знать, потому что он никуда не делся, лишь маскируется современным привлекательным образом.

Исходный смысл понятия гражданское общество таков. В Новое время, по мере того как складывались современная западная цивилизация («Запад») и колониальные империи, в западной общественной мысли возникло различение двух образов жизни человека — цивилизованного и дикого. В пределах западной культуры человек живет в цивильном (гражданском) обществе, а вне этих пределов — в состоянии «природы». Представление о гражданском (цивильном) обществе возникло в так называемой натуралистической школе политической мысли, которая противопоставляла «естественное» общество (societas naturalis) «цивилизованному» или гражданскому (societas civilis).

Нам в России не повезло с переводом: в русский язык вошел неудачный синоним из тех, которыми переводится латинское слово. Вышло так, будто речь идет об обществе граждан (от слова город). На деле же в точном переводе «гражданское общество» — это общество цивильное, цивилизованное. С самого возникновения понятия оно означало оппозицию «цивилизация — Природа» и «цивилизация — дикость». Иногда выражаются мягче: «цивилизация — варварство».

Чтобы понять смысл, надо посмотреть, из кого состоит это цивильное гражданское общество и каковы отношения «граждан» к тем, кто находится вне его, вне этой «зоны цивилизации». Прежде всего, для возникновения «гражданского общества» понадобилась переделка человека — Реформация в Европе, в XVI-XVII вв., освобождение человека от всяких уз с ближними, его превращение в индивида (атом). Возникла совершенно новая антропология, нигде кроме Запада не существующая.

Разрабатывая понятие человека-атома и его взаимоотношений с обществом, английские философы Гоббс и Локк дали представление о частной собственности. Она и стала осью гражданского общества. Жан-Жак Руссо в «Рассуждениях о происхождении неравенства» (1755) так писал о возникновении гражданского общества: «Первый, кто расчистил участок земли и сказал: „это мое“ — стал подлинным основателем гражданского общества». Он добавил далее, что в основании гражданского общества — непрерывная война, «хищничество богачей, разбой бедняков».

Те, кто признают частную собственность, но не имеют ничего, кроме своего тела и потомства (пролетарии), живут в состоянии, близком к природному (нецивилизованному); те кто имеют капитал и арендуют по контракту рабочую силу, объединяются в гражданское общество, которое Локк называл Республикой собственников. Вот слова Локка: «Главная и основная цель, ради которой люди объединяются в республики и подчиняются правительствам, — сохранение их собственности» (слово «республика», т.е. «общее дело», изначально применялось к любому государству, в том числе и монархии).

В норме государство гражданского общества должно поддерживать условия для конкуренции (которая есть введенная государством в рамки права война всех против всех), а периодически — испытывать революции. В фундаментальной «Истории идеологии», по которой учатся в западных университетах, читаем: «Гражданские войны и революции присущи либерализму так же, как наемный труд и зарплата — собственности и капиталу. Демократическое государство — исчерпывающая формула для народа собственников, постоянно охваченного страхом перед экспроприацией… Гражданская война является условием существования либеральной демократии. Через войну утверждается власть государства так же, как “народ” утверждается через революцию, а политическое право — собственностью… Таким образом, эта демократия есть ничто иное, как холодная гражданская война, ведущаяся государством».58

Борьба гражданского общества с пролетариатом — это на Западе. А за морями жили люди, не признающие частной собственности. Согласно теории гражданского общества, эти люди находились в состоянии дикости. Западная философия создала образ дикаря, которого надо было завоевать, а то и уничтожить. Колонизация заставила отойти от христианского представления о человеке. Западу пришлось позаимствовать идею избранного народа (культ «британского Израиля»), а затем дойти до расовой теории.

Основатель теории гражданского общества Джон Локк был автором Конституции рабовладельческого штата Каролина, одна из статей которой гласила: «Каждый свободный человек Каролины обладает абсолютной властью над своими черными рабами». Локк вложил свои сбережения в акции Королевской Африканской компании, которая занималась работорговлей. Он же создал теорию стоимости, узаконившую захват земли индейцев в Северной Америке.

Оправдания рабству, сформулированные Локком, были настолько жесткими и абсолютными, что, как пишут, «оправдание рабству, которое за две тысячи лет до Локка давал Аристотель, кажутся отеческим напутствием». Локк считал, что «гражданское общество» имеет естественное право вести войну против тех, кто «не обладает разумом», обращать их в рабство и экспроприировать их богатство в уплату за военные расходы. Эти рассуждения вызвали полемику в последние годы потому, что ими буквально оправдывалась война против Ирака.

Таким образом, гражданское общество основано на конфронтации с неимущими. Фундаментальный смысл понятия гражданского общества основан на двух концепциях — антропологической (человек как индивид, атом) и политэкономической (частная собственность). Следовательно, это понятие в его главном смысле неприложимо к незападным культурам, которые стоят на иных антропологических и политэкономических представлениях.

Однако в XX в., когда «политика канонерок» стала дополняться и даже замещаться культурным империализмом, важными инструментами западной международной политики стали идеологические концепции общечеловеческих ценностей и прав человека. Исходные смыслы понятия гражданского общества были выведены в тень, но не утратили своей консолидирующей Запад силы. Отношение к «дикарям и неимущим» не изменилось ни в реальной политике, ни в риторике.

Вот заголовок обзорной статьи в New York Times (4 апреля 1999 г.) о войне в Югославии: «Новое столкновение Востока и Запада». Далее в статье сказано: «Демократический Запад, его гуманистические инстинкты коробит варварская жестокость православных сербов».

Однако в западном политическом языке уже фигурируют понятия типа «транснациональное гражданское общество» и даже «глобальное гражданское общество», т.е. принадлежность к нему любой ассоциации не ограничено никаким критерием, за исключением одного — чтобы эта ассоциация действовала в русле политики Запада.

Поэтому, например, общество Российской империи начала XX в., хорошо структурированное в множество экономических, социокультурных и политических ассоциаций (достаточно сказать, что 85 % населения было организовано в общины), не считается гражданским обществом, как и вполне развитое индустриальное общество СССР и даже общество современной России.

Конечно, мы вынуждены признать, что понятия обществоведения приняли от Запада, и придется ими пользоваться: надо и ЕГЭ сдавать, и экзамены в вузе. Но никто не запретит нам знать их главный смысл, а не политкорректную шелуху. Нам действительно необходимо общество, способное к самоорганизации, — истинное общество граждан, а не Республика собственников, она и так сидит у нас на шее. Но строя такое общество, надо непрерывно оговаривать, в каком смысле наше общество будет гражданским. Пусть оно будет Республикой трудящихся. Думаю, в эту республику войдут и будут приняты многие собственники и предприниматели. Далеко не все из них хищники и воры.

НКО И ДРУГИЕ

3.06.2013

Меня попросили дать комментарий о возможных последствиях применения поправок, внесенных в декабре прошлого года в закон «О некоммерческих организациях» (НКО). Они предписывают НКО, получающим деньги от иностранных источников и участвующим в политической деятельности, зарегистрироваться в качестве выполняющих функции иностранного агента.

Это, конечно, малая деталь нашей жизни, но рассмотреть ее стоит.

Понятно, что любое государство старается пресечь финансирование подрывной деятельности из-за рубежа. Такие деньги необходимы для организации первого эшелона «перестройщиков», пока сама власть не решается на «революцию сверху», а внутри страны денег собрать не удается. Это мы видели и при Горбачеве, и в «оранжевой» революции при Кучме. Потом пришедшая к власти «новая элита» открыто питалась из госбюджета. Понятно, что закон об НКО подразумевает под «политической деятельностью» ту, которая наносит ущерб государству. Так все это и поняли — в российских законах много недомолвок, самим соображать надо.

В символическом плане закон сказал сильное слово — «иностранные агенты». Это в России — черная метка. С таким клеймом трудно повлиять на массовое сознание. Такие символические жесты в политике важны, даже если за ними не следует дело.

Закон направлен не на реальную оппозицию (ее пока не существует, хотя ростки проклевываются), а на элитарную фронду, которая слегка подкармливается на Западе — реальной оппозиции никто там денег не даст. Большого вреда этой «фронде сытых» буква закона не нанесет, но окрик суровый, неявная угроза в нем есть. Придется нашим «оранжевым» из буйных слегка посуетиться. Например, преобразоваться в ООО и продавать на мировой рынок рога и копыта. Назвать иностранными агентами все коммерческие организации — это было бы слишком.

На практике закон трудно выполним. Вот, «Сколково» заплатил за лекции Ильи Пономарева огромные деньги, которые, видимо, и пошли на политическую деятельность. А поскольку «Сколково» получает еще более огромные деньги из-за границы — то надо ли считать этот инновационный центр «агентом» или нет? Занимается ли он политической деятельностью, финансируя Илью?

Но главное — большие деньги на подрывную антигосударственную деятельность пока что выделяются у нас прямо из госбюджета.

Гранты от какого-нибудь фонда Макартура — на карманные расходы активистам не хватит. Фильмы «Штрафбат» или «Сволочи» — наглядные примеры.

Менее очевидное, но намного более важное средство воздействия на общественное сознание (а это и есть политическое действие) — реклама, формирующая ложную картину мира и массовые потребности. И таких «подрывных» факторов еще множество, но Госдума, включая «оппозицию», их не замечает.

Теперь о жалобах тех деятелей, которые чувствуют себя ущемленными законом. Они настолько неискренни, что удивляют. Чаще всего звучит такой мотив: «Мы же не занимаемся политической деятельностью! Мы только проводим опросы в разных местах России. Мы только запечатлеваем на кинокамеру истинную реальность нашей Родины» и т. п. Не уважают они своих читателей, считают их такими же доверчивыми, как в годы перестройки.

Сейчас в России каждый кусочек пространства и времени насыщен политикой.

В каждом квартале и селе можно так провести «социологический» опрос, что из него будет следовать вывод: «Долой власть плутократов!» Эти опросы — средство формировать мнение, а не узнавать его. Это банальная истина. Их и к социологии не причисляют. А уж о том, как снимают на кинокамеру «нашу реальность», эти имиджмейкеры, мы, опять же, насмотрелись в перестройку.

Что поразительно — тогда они создавали для иностранного телевидения за гранты отвращающий образ СССР, при Ельцине стали гнать на Запад отвратительные клипы уже о «демократической России», иногда прямо из банд боевиков, а теперь опять стараются разделить и стравить еле-еле собранное государство.

Казалось, что государство это терпит потому, что все эти «ужасы и разоблачения» отвлекают общество от главных процессов и факторов, которые нас затягивают в болото.

С точки зрения политиков-временщиков, эта служба манипуляторов была неприятна, но полезна. Но во всем нужна мера. Перебрали…

Восстановительная программа стала очевидной необходимостью почти для всех слоев общества, и профессиональным злопыхателям велели умерить пыл. Если это подействует, у нас останется чуть больше времени и сил заняться главными проблемами.

ДЕМОГРАФИЯ, ОПТИМИЗМ И КОСМИЧЕСКОЕ ЧУВСТВО

4.02.2014

За исключением небольшого числа идеологизированных специалистов, пропагандирующих «рыночную» реформу, обществоведы сходятся в том, что Россия втянулась в демографическую катастрофу. Достаточно взглянуть на данные о рождаемости, смертности и естественном приросте населения, которые мы публикуем59 в «Белой книге России». Демографическая картина в стране оказалась хуже, чем самые катастрофические прогнозы специалистов. При этом объяснять спад рождаемости тем, что Россия якобы находится в демографическом тренде западных развитых стран, ошибочно. Как ошибочно и объяснять эту катастрофу исключительно обнищанием населения в ходе реформ.

В 1993 г. в издательстве «Наука» вышла книга «Население Советского Союза. 1922-1991». Написана она была в конце 1991-го. Это максимально полное изложение динамики демографических процессов в нашей стране, хотя и с сильным антисоветским идеологическим флером — время было такое.

Для нас здесь важна гл. 11 — «Взгляд в будущее». В главе даны три варианта прогноза на 2000 г. — «оптимистический», «пессимистический» и «демографическая катастрофа». Последний вариант считался маловероятным. Более того, оптимистическим был и прогноз ООН для СССР. В докладе World Population Prospects. 1988 (N.Y., 1989, р. 555) продолжительность жизни в 2005-2009 гг. должна была составлять у нас 70,4 года для мужчин и 78,2 года — для женщин.

Что авторы обозначили термином «катастрофа»? Снижение ожидаемой продолжительности жизни мужчин-горожан в 1995 г. до 63,1 года (с 65,4 года в 1988-м). А что же произошло в результате реформы? Уже в 1994 г. этот показатель упал до 57,9 лет! На 4,2 года жизни ниже того, что считалось катастрофой.

Всего прошло два с половиной года после написания книги — но такая катастрофа даже в воображении не могла привидеться ученым-демографам. Так что катастрофа — научное и подтвержденное опытом определение нашего состояния.

Это же ощущение катастрофы разлито и в широких слоях общества — среди людей, далеких от точного знания, которые судят просто по числу детских колясок на улицах и в скверах и по числу беременных женщин в метро и автобусе. В упомянутой книге демографы в прогнозе «демографическая катастрофа» считали катастрофой снижение рождаемости в городе с 15,4 (на 1 тыс. населения) в 1988 г. до 10,8 — в 1995 г. На деле же рождаемость упала до 8,6! (Рис. 1).

Рис. 1. Рождаемость на 1000 жителей в РСФСР и РФ

Поскольку в мышлении нашей интеллигенции силен евроцентризм и считается, что Россия после 1991 г. наконец-то пошла «правильной дорогой» вслед за Западом, естественно, возник интерес к тому, что происходит с рождаемостью на Западе. Этот интерес подогревается и рядом российских и западных демографов, которые как раз и отвергают тезис о демографической катастрофе в России на основании того, что и на Западе наблюдается спад рождаемости. Мол, верным путем идете, господа-товарищи! Низкая рождаемость — признак богатства, и этот признак Россия в ходе реформы уже приобрела. Ну, само богатство слегка задерживается, но объективные законы общественного развития ему не обмануть — придет как миленькое.

Просто отбросить эти утверждения как пропаганду идеологов-«реформаторов» невозможно. Нам действительно необходимо осмыслить опыт Запада, ибо в нынешнем реформировании России у Запада заимствовано очень многое, причем гораздо более фундаментальное, нежели «богатство».

Ложным в этой пропаганде является необоснованное придание «богатству» статуса причины сокращения рождаемости. Да, корреляция может быть, а причинно-следственной связи нет. Правильнее рассуждать так: в ходе реформы мы, очевидно, не переняли у Запада его умения «быть богатыми», но переняли нечто такое, что на Западе привело к падению рождаемости.

Вот это «нечто» и надо искать. Ведь вдвойне обидно будет нам в поисках этого западного умения вымереть, богатством даже не насладившись, — просто оттого, что глотнули из западного котла какой-то дряни, не разобравшись.

Это — общее предположение, и в этом смысле наша катастрофа может иметь общие с Западом причины. Если же говорить о конкретном историческом моменте, о реформе в России, то, конечно, надо отвергнуть успокаивающие заверения демографов-«рыночников». То, что происходит в России, по своему типу никак не напоминает процесс, происходящий на Западе. Уже по форме кривой, отражающей эти процессы, видно, что мы переживаем именно катастрофу — резкий разрыв непрерывности; перелом демографической ситуации в течение одного года — явление уникальное в истории.

Авторы упомянутой книги пишут: «Можно с уверенностью сказать, что дальнейшее углубление социально-политического и экономического кризиса, падение жизненного уровня населения, дезинтеграция страны, утрата опоры на социальные структуры, воцарение незащищенности индивидуума в наступающем социально-политическом и экономическом хаосе, утрата надежд на нормализацию ситуации повлекут за собой демографическую катастрофу… Грозные признаки такой катастрофы уже различимы в демографической динамике последних двух лет… Несомненно, динамика рождаемости за последние 2,5 года есть реакция на социально-экономический кризис… Прошлое пока не дает нам аналогичных примеров. Еще ни одна страна, ни одно общество, в котором деторождение хорошо регулируется на уровне семьи, не переживало в мирное время такого кризиса» (с. 109-110).

Так что слом произошел у нас вследствие реформы, а не вследствие постепенного снижения рождаемости от «благополучной жизни», как на Западе. Результаты реформы известны — резкое обеднение большинства, разрушение важнейших систем жизнеобеспечения, острая нестабильность и страх перед социальными бедствиями.

Все это важные факторы, и все же я бы сказал уклончивее: да, наша демографическая катастрофа вызвана реформой. Но нельзя же закрывать глаза на то, что в результате развала СССР и реформ жители Узбекистана и Таджикистана обеднели гораздо сильнее, чем жители РФ, и больнее ударила по ним политическая нестабильность, — а уровень рождаемости там заметно вырос.

Почему же? Потому, что они не глотнули из «западного котла» то, что глотнули народы Европейской части страны, — или сумели эту дрянь выплюнуть. По ним и видно, что крайняя бедность и нехватка средств к жизни определяют не столько рождаемость, сколько выживаемость детей.

Так что не непосредственно социальными бедствиями реформы вызвана наша демографическая катастрофа, а тем, что реформа перенесла на нашу почву нечто такое, прямо не связанное с богатством или бедностью, что вызвало взрывное падение рождаемости. И этот взрывной, катастрофический характер означает «сжатие» во времени того процесса, который на Западе растянулся на полвека. Нас просто обязали пробежать, догоняя Запад, этот путь за десять лет.

Вот об этом «нечто» и поговорим.

Итак, демография регистрирует убыль коренного населения в развитых странах Запада по причине резкого сокращения рождаемости. В настоящее время рождаемость (суммарный коэффициент рождаемости) здесь снизилась до отметки 1,5 ребенка на женщину, а в Европе — до отметки 1,34. В некоторых странах Европы — в частности, в Италии — суммарный коэффициент рождаемости снизился до 1,1. Уровень рождаемости, необходимый для простого воспроизводства населения, составляет 2,1 рождения на женщину.

В прессе можно прочитать такие прогнозы: «Европа исчезает как социокультурный организм, к 2050 году она сократится на 100 млн человек» (без учета иммиграции — на 120 млн). В США дело несколько лучше, но тенденция та же самая. Все страны Запада пытаются восполнить спад рождаемости «импортом людей» — допуском иммигрантов. Европейский рекорд держит Швейцария, где каждый пятый житель — иностранец. В ФРГ живет 10 млн турок, но, по расчетам демографов ООН, к 2050 г. население страны сократится с 82 до 58,8 млн человек. Всего в странах Западной Европы в 1999 году родились около 4 млн детей, причем 3 млн — у иммигрантов.

Что же вызывает у людей удивление? Тот факт, что на Западе, в общем, достигнут высокий уровень личного благосостояния («потребления»). Казалось бы, заводи детей — ведь всех их можешь прокормить, обеспечить им хорошее образование, здравоохранение и прочие блага. Так нет, не рожают… А в это время в бедных странах семьи охотно производят новую жизнь, радуются детям, даже живя впроголодь, даже переживая горе смерти ребенка.

И на Западе становится чуть ли не общепризнанным вывод, что материальное благополучие подавляет материнский «инстинкт». Мол, бедному-то все равно, у него дети — единственная утеха. А перед женщиной современного Запада все дороги открыты — эмансипация, карьера, свободная любовь, сплошной постиндустриализм. И кажется даже благоразумным решением, что женщина стала откладывать материнство на более поздний возраст или даже вовсе отказываться от рождения детей. Как говорят, «западная семья сегодня — это 3 автомобиля и 1 ребенок».

Мне кажется, весь этот ход рассуждений неверен. Известно, например, что население богатых исламских стран (Саудовской Аравии и т. п.) вовсе не следует примеру Запада.

Более того, и на самом Западе небольшое богатое меньшинство вовсе не собирается «вымирать»: многодетные семьи там — обычное дело. Утрата «материнского инстинкта» — болезнь именно среднего класса буржуазного общества. И болезнь эта является болезнью духа, прямо не предопределяемой уровнем материального благосостояния.

Эта болезнь среднего класса является «заразной», в ходе вестернизации она распространяется и среди тех слоев населения бедных стран, которые возомнили себя средним классом и приняли его мировоззренческие установки — даже если по западным меркам их можно было бы причислить к бедноте.

В декабре 2000 г. я был в Уругвае на совещании экспертов ООН, и как раз в те дни в стране произошло событие, которое очень взволновало общество. Уругвай — небольшое государство, оазис благополучия в Латинской Америке. Там почти изжита бедность, чем гордятся и либералы, и социал-демократы, по очереди меняющиеся у власти. И вдруг был опубликован доклад, согласно которому более 50 % детей в Уругвае проживали ниже уровня бедности. Это всех просто потрясло, возникли жаркие дебаты. Выяснилось, что рождаемость в семьях среднего класса упала настолько, что основная масса детей оказалась в семьях бедного меньшинства. Благополучная («европейская») часть населения Уругвая вымирает, а бедная часть быстро растет — при отсутствии экономического кризиса.

Средний класс — основа буржуазного общества, генератор и носитель «духа капитализма». Очень богатое меньшинство давно приобрело характер замкнутого сословия, почти аристократии, оно утратило «буржуазность» и протестантскую этику.

Что же характерно для мироощущения среднего класса, основы буржуазного общества? Для нашей темы самая важная его черта — пессимизм. На Западе даже говорят антропологический пессимизм, и в этом определении много смысла. Это — неверие в человека, в его благое предназначение, в его причастность Добру.

Ницше сказал западному обывателю: «Бог умер! Вы его убийцы, но дело в том, что вы даже не отдаете себе в этом отчета». Причины этого пессимизма многообразны, но на Западе в момент становления буржуазного общества они ударили по человеку одновременно — чего не произошло в других культурах. На мышление человека Запада наложились несколько «волн страха»: страх перед Страшным судом и адом раннего Средневековья, страх перед чумой XIV в., а затем «страх Лютера» времен Реформации и последующий за ним страх, вызванный разрушением общины. На источник этого «страха индивида» указывает психолог Э. Фромм: «Человек, освободившийся от пут средневековой общинной жизни, страшился новой свободы, превратившей его в изолированный атом».

Разрушение общины совпало на Западе со сменой картины мира. За двадцать тысяч лет цивилизации человек остался существом с сильным космическим чувством, с ощущением себя в центре Вселенной как родного дома. Он воспринимал Природу как целое, а себя — как часть Природы. Все было наполнено смыслом, все связано невидимыми струнами. Наш поэт-философ Державин так определил место человека в Космосе:

Научная революция разрушила этот образ: мир предстал как бездушная машина Ньютона, а человек — как чуждый и даже враждебный Природе субъект. Это было тяжелое потрясение, из которого родились европейский нигилизм и пессимизм (не знакомый Востоку). Когда читаешь Ницше и Шопенгауэра, поражаешься: откуда столько грусти? Шопенгауэр сравнивал человечество с плесенным налетом на одной из планет одного из бесчисленных миров Вселенной. Эту мысль продолжил Ницше: «В каком-то заброшенном уголке Вселенной, изливающей сияние бесчисленных солнечных систем, существовало однажды небесное тело, на котором разумное животное изобрело познание. Это была самая напыщенная и самая лживая минута «всемирной истории» — но только минута. Через несколько мгновений природа заморозила это небесное тело и разумные животные должны были погибнуть».

Реформация не только разъединила людей и превратила человека в атом (индивида), но в своем радикальном выражении (кальвинизм) прямо отняла у людей веру в спасение души — для вечного блаженства предназначены лишь «избранные».

Вот фундаментальное утверждение кальвинистов (1609 г.): «Хотя и говорят, что Бог послал Сына своего для того, чтобы искупить грехи рода человеческого, но не такова была Его цель: Он хотел спасти от гибели лишь немногих. И я говорю вам, что Бог умер лишь для спасения избранных».

Макс Вебер в своем главном труде «Протестантская этика и дух капитализма» пишет: «Это учение в своей патетической бесчеловечности должно было иметь для поколений, покорившихся его грандиозной последовательности, прежде всего один результат: ощущение неслыханного дотоле внутреннего одиночества отдельного индивида… Вместе с тем эта отъединенность является одним из корней того лишенного каких-либо иллюзий пессимистически окрашенного индивидуализма, который мы наблюдем по сей день в “национальном характере” и в институтах народов с пуританским прошлым» (М., 1990, с. 142, 144).

Понятно, что решение родить ребенка — это акт любви, желания человеческой близости, веры в счастливое будущее этого ребенка и в спасение его души. «Пессимистически окрашенный индивидуализм» сильнейшим образом подавлял этот порыв, и как только во второй половине XX в. появились простые и эффективные противозачаточные средства, число рождений пошло на убыль.

Этот индивидуализм был и прямо направлен против семьи. Вот, в изложении Вебера, такое место из самой распространенной книги пуритан: «В ней описывается, как некий “христианин”, осознав, что он находится в “городе, осужденном на гибель”, услышал голос, призывающий его немедля совершить паломничество в град небесный. Жена и дети цеплялись за него, но он мчался, зажав уши, не разбирая дороги и восклицая: “Life, eternal life!”…60 И только после того, как паломник почувствовал себя в безопасности, у него возникла мысль, что неплохо бы соединиться со своей семьей» (с. 145).

Нам трудно понять, но в спорах с католиками протестанты отстаивали тезис об изначальной порочности детей, и это сказалось на светской социальной практике. Шотландские пуритане даже не допускали к крещению детей тех, кто «отвергнут Богом» (например, детей пьяниц). Даже в XX в. приютских детей Амстердама вели по праздникам в церковь в шутовском двухцветном наряде. Как пишет Вебер, это «назидательное зрелище… служило во славу Божью именно в той мере, в какой оно должно было оскорблять “человеческое чувство”».

Трудно нам понять, что кальвинизм с его учением о предопределенности (делении людей на избранных и отверженных) привел, как говорят, к внутреннему освобождению индивида от «естественных» уз. Вебер пишет о знаменитом письме герцогини Ренаты д’Эсте Кальвину, где она признается, что возненавидела бы отца или мужа, если бы узнала, что они принадлежат к числу отверженных. Но, поскольку узнать это невозможно, приходится подозревать и отца, и мужа, и будущих детей.

Мы видим, что этот пессимистический духовный фон жизни на Западе стараются подавить различными способами.

Иногда этому способствуют периоды процветания, иногда, наоборот, кризисы и даже бедствия типа войн. Иногда массу людей увлекают приступы фанатизма, как во времена фашизма, в благополучное время — сексуальные революции или приступы потребительской лихорадки. Но за всем этим Э. Фромм видит нарастающую некрофилию — так он называет то проявление антропологического пессимизма, которое выражается в неприязни к живым структурам, к зарождению и пестованию жизни. И, напротив, тягу к разрушению или хотя бы к зрелищу и вообще образу разрушения, что красноречиво отразилось в культуре (кино, телевидение, музыка, мода).

Известно, что православное общинное мироощущение было жизнерадостным. Оно было наполнено верой в лучшее будущее. И дело тут не в классовых корнях — очень важно наблюдение А.В. Чаянова: в русском крестьянстве совершенно не было мальтузианства, запрета на «размножение бедных», а в сознании крестьянства Франции оно было очень сильно. Еще более жизнерадостным было космическое чувство советского человека — мы именно обладали «уверенностью в завтрашнем дне», что никак не сводилось к сытости.

Исследователь фашизма Л. Люкс пишет по этому поводу: «Коммунисты не поняли европейского пессимизма, они считали его явлением, присущим одной лишь буржуазии… Теоретики Коминтерна закрывали глаза на то, что европейский пролетариат был охвачен пессимизмом почти в такой же мере, как и все другие слои общества. Ошибочная оценка европейского пессимизма большевистской идеологией коренилась как в марксистской, так и в национально-русской традиции».

На короткий период и в сознании народов Центральной Европы, втянутых в орбиту «советского лагеря», были ослаблены страхи, и возобладал антропологический оптимизм. Инерция его велика, ее не могут подавить даже «рыночные реформы» и демонтаж структур солидарного общества.

С 1988 г. по 1999 г. в 24 странах мира проходило так называемое «Обследование рождаемости и семьи в странах, входящих в зону Европейской экономической комиссии». Вот вывод: «Распределение женщин по числу рожденных детей показало заметные различия в репродуктивном поведении всех изучаемых возрастных когорт между странами с традиционно рыночной экономикой и бывшими “социалистическими” странами Восточной Европы».

Но там, где население радикально вырвали из «полусоветского» состояния и вернули в лоно «среднего класса», в отношении к рождению детей произошла духовная катастрофа. Это показал опыт ГДР. Ежегодно в бывшую ГДР в виде помощи «осей» вкладывалось по 100 млрд марок. Вот счастье! Но в 1994 г. был опубликован важный доклад: за четыре года после поглощения ГДР рождаемость на этих землях упала более чем вдвое! Как сказано в сообщении агентства «Эфе», излагающем данные доклада, «социальная нестабильность и отсутствие будущего привели к головокружительному росту добровольной стерилизации восточных немок — более чем на 2000 % за четыре года».

Формулировка неверна — социальная стабильность и сытость как раз были обеспечены этими миллиардами марок. Вернулся западный страх, страх перед бытием, антропологический пессимизм. Именно глотнув этого страха и этого пессимизма перестали рожать и русские женщины — реформаторам на время удалось подавить в нашей молодежи веру в будущее.

Если мы соберемся с силами и стряхнем с себя это наваждение, жизнь снова зацветет на нашей земле. Первый удар мы выдержали, духовное выздоровление начинается. Укрепимся духом — наладим и хозяйство. И все прогнозы ЦРУ о глубоком вымирании русского народа пойдут насмарку.

И ЖАРЕНЫЙ ПЕТУХ НАМ НЕ ПОМОЖЕТ

26.01.2015

Сейчас, когда мы входим в кризис, возрос интерес к причинам краха СССР, к которому непосредственно привела перестройка. В СМИ часто проводится аналогия между нынешним кризисом и падением цен на нефть в 1986 г. Эта аналогия — фальшивка. Не существует никакого подобия между процессом уничтожения СССР и актуальными процессами в мировой системе и на постсоветском пространстве. Это две совершенно разные системы.

Однако разобраться в системе «крах СССР» нам необходимо: те сдвиги в сознании, которые разрушили духовную основу СССР, не были скорректированы после его гибели и теперь делают беспомощными уже граждан постсоветской России.

На мой взгляд, будет полезен разбор частной и простой методологической диверсии 1980-х, чтобы затем показать, что структура этой диверсии используется и в подрыве фундаментальных основ нашего мировоззрения.

Итак, вводная наглядная часть.

Одной из важных «глав» пропаганды реформы (деиндустриализации России) была и остается дискредитация политики ускоренного развития металлургии и металлического фонда страны. Успех этой пропаганды имел большие политические и даже геополитические последствия. Главное — принципиальные изменения в мировоззрении населения, и особенно молодежи.

В частности, в 1980-е гг. в массовое сознание была внедрена психология «общества потребления». Доводы были таковы: раз СССР по годовому объему производства приблизился к уровню Запада, то мы можем и имеем право перейти к показателям потребления, как на Западе. А.Н. Яковлев в 1988 г. призывал: «Нужен поистине тектонический сдвиг в сторону производства предметов потребления». Очевидно, для этого надо было изменить экономику и социальный строй по типу западного, а также ликвидировать СССР.

Эти доводы оказались сильнее, чем довод гораздо более очевидный: «железо — фундамент цивилизации». Издавна показателем развития страны является накопленный в ней металлический фонд. С.Г. Струмилин писал в 1975 г.: «С полным основанием можно констатировать, что современная мировая материальная культура строится на этой базе, достигающей 5,5 млрд т накопленного металлического фонда».

Каково же было положение СССР со сталью? Напомним, что в России в 1913 г. было произведено 4,2 млн т стали, в 1940 г. в СССР — 18,3 млн т стали, в 1960-м — 65 млн т, в 1970-м — 116 млн т, а к середине 1980-х гг. металлургия вышла на стабильный уровень — около 160 млн т. Действительно ли надо было так наращивать производство стали?

Ведущие экономисты-реформаторы (включая академиков РАН) утверждали: «Мы производим и потребляем стали в 1,5-2 раза больше, чем США». Это подлог, элемент методологической диверсии.

В экономической науке уже с середины XIX в. четко различались понятия «потока» ресурсов и «фонда» или «запаса» ресурсов (stock). (Подробнее об этом мы уже писали на примере ситуации в рыболовной отрасли http://centero.ru/ digest/ryba-rybe-rozn). Их ввел У.С. Джевонс в книге «Угольный вопрос» (1865), в которой он дал прогноз запасов и потребления угля в Великобритании до конца XIX в.

Даже в рамках простого здравого смысла очевидно, что годовое производство стали — это «поток», прирост запаса, а «потребляем» мы весь действующий в хозяйстве металл. Точно так же, как живем мы в домах, построенных за многие десятилетия, а не только за последний год. Может ли экономист не различать две категории — жилищный фонд в 1990 г. и ввод в действие жилья в 1990 г.?

Каков же был металлический фонд Российской империи, а затем СССР? В 1911 г. он был равен 35 млн т. Прирастать он начал с 1924 г. и достиг к концу 1932-го 55-60 млн т. К началу 1941-го в СССР было 118-124 млн т. За время войны металлический фонд СССР понес большой ущерб, но разруху преодолели быстро, и к концу 1950 г. металла в СССР было в 1,5 раза больше, чем до войны. С конца 1960-х гг. СССР обогнал США по приросту металлического фонда, в 1973 г. металлический фонд СССР достиг 1 млрд т.

Таким образом, металлический фонд на душу населения СССР вырос с 300 кг в 1920 г. до 3700 кг на 1 января 1972 г. С этой базы и началось развитие тех трех пятилеток, программу которых во время перестройки высмеивали как абсурдную и ненужную, сравнивая СССР и США. Каков же был металлический фонд у США?

В 1920 г. металлический фонд СССР составлял 40 млн т, а США — 476 млн т — металла у нас было в 12 раз меньше, чем в США! В 1970 г. металлический фонд США составлял 1639 млн т, а в СССР 857 млн т. На душу населения в СССР приходилось 3,7 т металла, а в США — 8,0 т.

К 1980 г. СССР приблизился к размерам того фонда, которымСША располагали в 1970 г. Этот процесс сорвали реформой. При этом в СССР металлоемкость основных фондов объективно должна была быть существенно выше, чем в США — из-за больших расстояний, климатических условий (как в сельском хозяйстве и строительстве), из-за геологических условий залегания главных полезных ископаемых.

Таким образом, в 1950 г. СССР имел металлический фонд в размере 160-180 млн т, и чтобы к 1970 г. стать по этому показателю развитой промышленной страной, пришлось осуществить форсированную программу развития металлургии.

Чтобы устроить «общество потребления», треть населения должна была буквально вырвать кусок хлеба у остальных соотечественников. Неужели это было трудно понять в 1980-е гг.? Но и сейчас мало кто думает, какой ценой оплачен «достойный уровень потребления» для 40 % населения.

О РАБОВЛАДЕНИИ И КАПИТАЛИЗМЕ

5.02.2015

Широкий доступ к иностранной литературе, а также волна исследований истории дореволюционной России позволяют шаг за шагом создавать картину принципиальных различий исторической России (включая СССР) и Запада. Противопоставление социализма капитализму в советской идеологии, по сравнению с этой картиной (хотя она, скорее, еще набросок), кажется тусклой схемой. Но тогда нам и этого хватало, хотя формационный подход явно был недостаточным.

На важные и неожиданные срезы двух наших культур указал Чаянов, которого мы читаем61 с 1989 г. Добавляем к нему другие источники, и возникают содержательные образы.

Я много раз перечитывал его работу «К вопросу теории некапиталистических систем хозяйства» (1924). Там много важных мыслей, он торопился и разработать их не успел — задача огромная. Здесь затрону одну тему. Он изучал в сравнении структуры античного рабовладельческого и российского крепостного хозяйства и пришел к выводу, что эти структуры принципиально различны: рабовладельческое хозяйство — гомолог (звено одного ряда) капиталистического хозяйства; крепостное хозяйство (особенно оброчное) — гомолог семейного трудового (некапиталистического) хозяйства.

Чаянов писал: «В теории рабовладельческого хозяйства могут сохраняться все социально-экономические категории капиталистического хозяйства с той только разницей, что категория наемного труда заменяется рабовладельческой рентой. Эта последняя присваивается рабовладельцем, и ее капитализированная стоимость дает цену на раба, которая является объективным рыночным феноменом…

Русское крепостное право в форме оброка является полной противоположностью описанной выше системе рабовладения… Хозяйство крепостного оброчного крестьянина ни в чем не отличается по своей внутренней частно-хозяйственной структуре… от обычной и уже семейной формы трудового хозяйства».

Барщину и зарождающееся советское хозяйство Чаянов разбирал отдельно. Это были разные и особые системы.

Что мне кажется интересным: то, что на Западе после падения Римской империи эволюция общин варваров, где земля была в личной собственности, порождала буржуазное сословие, которое возрождало рабовладельческие структуры. В России этого не происходило — ни в поместьях, ни в общине.

В Лондоне рабство и работорговля были запрещены в 1102 г., а во всей Англии — в 1215-м («Великая хартия вольностей»). Но в ходе Реформации идея о разделении людей на «избранных» и «отверженных» потеснила христианскую антропологию и породила расизм. И Европа, начавшая колониальные захваты, вновь стала рабовладельческой. Но наша официальная история нам ничего об этом не сказала. А мне это кажется важным для понимания дальнейшего хода событий.

Бродель писал о Средиземноморье конца XVI в.: «Особенность средиземноморских обществ: несмотря на их продвинутость, они остаются рабовладельческими как на востоке, так и на западе… Рабовладение было одной из реалий средиземноморского общества с его беспощадностью к бедным… В первой половине XVI века в Сицилии или Неаполе раба можно было купить в среднем за тридцать дукатов; после 1550 года цена удваивается» [в марте 1556 г. инженер на государственной службе в Венеции получал жалованье в размере 20 дукатов в месяц.]. В Лиссабоне в 1633 г., при общей численности населения около 100 тыс. человек, только черных рабов насчитывалось более 15 тыс.

И уже в век Просвещения и Великой французской революции в хозяйственной системе Запада рабство было одним из важнейших элементов. Мы как-то не представляли себе масштабы рабства и его влияния на человеческие отношения в целом. Между тем вот данные, опубликованные в 1803 г.: в 1790 г. в английской Вест-Индии на одного свободного приходилось 10 рабов, во французской — 14, в голландской — 23.

Маркс в «Капитале» пишет: «Ливерпуль вырос на торговле рабами. Последняя является его методом первоначального накопления… В 1730 г. Ливерпуль использовал для торговли рабами 15 кораблей, в 1751 г. — 53 корабля, в 1760 г. — 74, в 1770 г. — 96 и в 1792 г. — 132 корабля. Хлопчатобумажная промышленность, введя в Англии рабство детей, в то же время дала толчок к превращению рабского хозяйства Соединенных Штатов, раньше более или менее патриархального, в коммерческую систему эксплуатации. Вообще для скрытого рабства наемных рабочих в Европе нужно было в качестве фундамента рабство sans phrase [без оговорок] в Новом свете».

В США рабство было запрещено в 1865 г. Но некоторые штаты тянули более ста лет. Так, в Кентукки рабство было запрещено в 1976 г. Это, конечно, бюрократические уловки, чисто символические, но любопытно. Более того, в штате Миссисипи формально рабство не было отменено до 7 февраля 2013 г. — якобы из-за бюрократической ошибки.

Но это курьезы. А серьезно можно выдвинуть гипотезу, что структурное сходство рабовладельческого хозяйства Рима со структурой хозяйства раннего капитализма сильно облегчило легитимацию идеи возродить на Западе рабство и долго использовать этот не знакомый нам уклад. Более того, это отношение к человеку не забыто и периодически актуализируется. После ликвидации СССР на Западе все чаще говорят о «неоантичности» — мировом порядке, при котором к человеку, живущему на периферии метрополии, снова относятся как к «говорящему орудию» (instrumentum vocale), одушевленной собственности. Иначе трудно понять жестокость многих действий и мыслей современного Запада по отношению к целым странам и народам.

СУМЕРКИ… НО СОВА МИНЕРВЫ НЕ ВЫЛЕТАЕТ К НАМ

3.01.2014

Консерваторы времен раннего капитализма требовали, чтобы государство посредством своего патернализма поставило заслон против разрушительного «перетекания рыночной экономики в рыночное общество». Потому что в любой культуре есть жизненные блага, наделение которыми не может регулироваться рынком, — их распределяет государство, как отец семьи.

Как известно, подобных советов наши реформаторы не слушали. Они уповали на невидимую руку рынка, но эта рука дала России такой оплеухи, что вся наша жизнь пошла кувырком. Масса людей обеднела так, что норовит урвать некоторые жизненные блага даром — конечно, блага скромные и не в таких масштабах, как гребут олигархи или коррумпированные чиновники, но ведь дело не в масштабе. Олигархи и коррумпированные чиновники — в своем праве, писаном и неписаном. Они решают, кто на что может рассчитывать — и в целом, и, в частности, в ЖКХ.

Даже авторы весьма «социального» справочника «Социально-экономические проблемы России» были возмущены иждивенческими поползновениями отдельных граждан: «Предстоит разработать и законодательно утвердить действенные меры к неплательщикам. Согласно закону “Об основах федеральной жилищной политики”, те, кто не платит за жилье и коммунальные услуги свыше 6 месяцев, должны выселяться из квартир в общежития. Но этот закон нигде не действует, в частности потому, что неплательщиков некуда выселять. Правда, в Москве и некоторых других городах началось строительство такого жилья. Кроме того, власти должны иметь возможность тем или иным способом “отключать” неплательщиков от жилищно-коммунальных услуг» (2001).

Это уже после «эпохи Ельцина».

Вот официальные сведения, приведенные в национальном докладе «Теплоснабжение Российской Федерации. Пути выхода из кризиса» (2001). Сведения о первых шагах на этом пути.

Череповец: «С 1 июля в городе введена 100 % оплата услуг ЖКХ, ранее жители оплачивали 40 % от тарифа. Резкий переход на 100 % оплату не вызвал особых потрясений в городе… Наработана практика взимания платежей с жителей. Уже проведено 4000 судов. Выявлено 1500 семей, которые не платят, с помощью судебных приставов их количество уменьшилось до 1050».

Тут много неясного. Не платят 1500 семей, а судов проведено 4000 — кого же судили? «С помощью судебных приставов уменьшилось число семей…» — но почему так незначительно? Уж если «наработана практика», надо было осветить ее яснее — исторические прецеденты закладываются.

Хабаровск: «По неплатежам юридическая служба Дальэнерго возбуждает судебные иски. Если не помогает, то обрезается горячее водоснабжение… Массовое воровство теплоизоляции с теплосетей надземной прокладки и люков с камер». Здесь тоже остаются неясности. Что значит «судебный иск не помог» — суд не удовлетворил претензию Дальэнерго? И тогда спецслужба Дальэнерго без всяких юридических тонкостей проникла в подъезд и расправилась с неплательщиком сама, обрезая трубы?

Иваново: «От полного развала система удерживается только за счет организации Ивгортеплосетью постоянного контроля за подвалами жилых домов, так как жители научились рассверливать сопла элеваторов даже без снятия пломб. В морозы увеличивается несанкционированный слив, что приводит к еще большему уменьшению перепадов давлений и некоторым домам приходится давать разрешение на постоянный слив, иначе дома размораживаются».

Эти лаконичные сообщения создавали страшную картину наступающего на Россию абсурда. Жители Иванова, «города невест», по ночам спускаются в подвалы, чтобы украсть немного тепла — «даже без снятия пломб». Для борьбы с этими расхитителями Ивгортеплосеть создает армию подвальных надзирателей. Но вот наступают морозы, и люди начинают воровать горячую воду прямо из батарей в своих собственных квартирах — «несанкционированный слив»!

Надо бы в каждую квартиру послать надзирателя с отмычкой.

Омск (по сообщению местной газеты, 2002 г.): «Энергосбытом подготовлен список, где фигурируют 88 самых злостных должников… В ближайшее время специальные бригады Тепловых сетей начнут работы по отключению от теплоснабжения таких недобросовестных потребителей. Причем работы будут производиться по самой сложной схеме — с нарушением целостности трубопровода… Информация к размышлению: стоимость работы бригады — 3225 рублей из расчета на одного должника. Но пока должник рассчитается, дополнительные затраты ложатся тяжким бременем на Тепловые сети, к тому же приходится отвлекать специалистов в самый горячий сезон, когда их и так не хватает для выполнения полного объема капитальных и текущих ремонтов магистральных тепловых сетей». На наказаниях экономить нельзя, дело принципа!

Чита: «Созданы структуры по работе с физическими лицами. На каждом участке для этого выделено 5 человек: инженер, 2 техника и 2 инспектора (примерно 100 домов на участке). Работа заключается в разъяснительной работе с жильцами, обходе квартир, подготовке судебных исков и, по решению суда, в демонтаже приборов отопления. В среднем за неделю демонтируются батареи в 16 квартирах. Обратная установка платная».

Вот и есть чем занять теперь в Читинской области инженеров и прочих специалистов интеллигентных профессий — пусть работают с «физическими лицами». И производительность труда выше мирового уровня — по 3,2 батареи на каждого ИТР за неделю удается отрезать.

В Читинской области расположен город Борзя с населением 42 тыс. жителей. В него входят два военных городка. Вот какое положение там сложилось: «Некоторые дома в городе не отапливаются по 2-3 года; в январе 2001 г. из-за отключения котельных было разморожено 42 дома с населением 13 тыс. человек. Теплоснабжение до конца зимы восстановить не удалось… Накопился опыт судебной практики по взиманию просроченных платежей. 5 семей за неплатежи переселены из своих квартир в размороженные дома».

Вдумаемся: правительство, в чьем ведении находилось теплоснабжение, может по 2-3 года не отапливать дома — без всяких для себя неприятностей. Оно может всю зиму не восстанавливать отопление в домах, где проживает треть населения города, но 5 семей за неуплату копеечных сумм выселяют из их квартир в брошенные неотапливаемые дома. Кстати, выселяют с нарушением закона, предусматривающего выселение лишь в общежития, «соответствующие санитарным нормам».

И ведь надо сравнить урон для обоих «субъектов-неплателыциков»! Правительство за 12 лет недоплатило жилищно-коммунальному хозяйству России амортизационные отчисления в размере 5 трлн руб. Но никто из граждан, чье отопление фактически уничтожило это правительство, не может ни возбудить против Гайдара или Черномырдина судебный иск, ни поработать с их физическими лицами, ни отрезать в их резиденциях хотя бы батареи отопления.

А дальше инновационный потенциал наших креативных чиновников вышел из берегов. По какому пути пошли власти, «отключая неплательщиков от жилищно-коммунальных услуг», мы увидели в холодную зиму 2003 г. по телевидению. Например, власти города Ангарска ходили по домам и на лестничных площадках кувалдой пробивали дыры в стенах квартир неплательщиков. Обнаженные трубы водопровода и отопления сварщики разрезали автогеном, а затем заваривали наглухо. Перед телекамерой представитель мэрии простодушно объяснил действия властей: «Закон не запрещает заваривать трубы отопления». Видно, наслушался речей А.Д. Сахарова — «разрешено все, что не запрещено законом».

Академик Сахаров, поднявшись во власть, решил умолчать о важной вещи: согласно принципам Просвещения, именно гражданам разрешается все, что не запрещено законом, а власти разрешается только то, что разрешено законом. Указанные действия местных властей по наказанию неплательщиков посредством разрушения систем их жизнеобеспечения не просто незаконны, а и преступны. Но, как известно, «с диктатурой закона» наши власти обращаются диалектически.

Помимо заваривания труб нашлись и другие подходы. По сообщениям прессы, в ту зиму «в Кемерове одному неплательщику работники коммунальных служб заварили дверь в квартиру. При попытке выбраться из нее через окно, мужчина погиб». Детальнее этот инновационный подход осветил ведущий телепередачи «Момент истины» А. Караулов (09.03.2003): «Вслед за Кемерово, где коммунальщики заварили заживо за неуплату платежей в своей комнате в общежитии 50-летнего гражданина Плотникова и довели его тем самым до самоубийства, сегодня в нашей стране происходит череда новых кровавых коммунальных драм… Заваренный заживо гражданин Плотников, как самый современный, самый наглядный метод выбивания из народа долгов за ЖКХ, — не единственная жилищно-коммунальная драма. В Омске компания Горгаз отключает потребителей, поставив на трубы заглушки. Результат, на улице Крупской взорван жилой дом. Погибло 5 человек. Понижение давления в системе подачи газа — и еще один взрыв в Омске на улице Барнаульской. И тоже 5 трупов».

Но по масштабу и накалу инновационной фантазии (теперь уже ТСЖ и управляющих компаний нашего приватизированного ЖКХ) все это меркнет перед инициативой 2012-2013 гг., которая ширится с поразительной скоростью и уже покрыла почти всю территорию России и ряд других постсоветских республик Евразии. Железная пята инновационно-криминального рыночного общества вытаптывает остатки заповедников нашей культуры. Надежда лишь на то, что наша культура научилась быстро убегать и прятаться. Наверняка что-то потом вылезет на свет.

Об этом в следующей колонке.

СУМЕРКИ… ЛЕД ТРОНУЛСЯ

15.01.2014

Публикую обещанное продолжение колонки о российских сумерках (первая часть здесь62). Наш креативный класс наконец-то перевел стрелку нашего уклада на колею инновационного развития. Вот сообщение из Новосибирского Академгородка (рубрика «Инновации России»):

Заглушка для неплательщиков «ГЛОТ» оборудование для локального ограничения водоотведения, блокирования канализации

Назначение

Заглушка для неплательщиков — устройство многократного применения, предназначено для локального ограничения площади сечения канализационных канальных отводов (блокирования) путем его размещения на заданной высоте канализационного канала.

Применяется для стимулирования выплат задолженности потребителями услуг ЖКХ.

Фирма — резидент «Академпарка» (Технопарка Новосибирского Академгородка).

Видеоролик на Youtube 63.

***

Разработка и производство высокотехнологичных роботов для установки оригинальных заглушек на унитазы граждан, не заплативших за услугу по водоотведению, а также заключение трудовых договоров по приведению в исполнение этих наказаний приобрели в Российской Федерации характер эпидемии. Каких только гаджетов, вдохновленных рыночной идеологией, не создали наши юные конструкторы, шагнувшие в постиндустриализм! Это чуда современной микроэлектроники и информационных технологий: «ГЛОТ» и «Терминатор», «Спрут» и «Таракан», «Кит» и «Питон», «Ихтиандр»… Одни творцы дают своим детищам страшные имена, другие — ласковые.

Можно над всем этим пошутить, но мы уже слишком долго шутим над происходящим у нас на глазах, и уже перешли границу.

Вот еще одна реклама фирмы, в сдержанных тонах:

Эффективная и надежная система сокращения задолженности жителей за услуги ЖКХ!

Комплекс «Терминатор» — это простой способ стимулирования жителей многоквартирных домов к погашению задолженности за жилищно-коммунальные услуги путем блокировки водоотвода канализации.

Оформить заявку

Блокировка канализации в квартире должника — новый, законный и самый эффективный способ борьбы с неплательщиками за жилищно-коммунальные услуги.

Начиная с 2010 года специалистами нашей компании была освоена, опробована и запатентована (Патент на Полезную модель № 129124) новая технология, позволяющая производить блокирование отводов водоотведения в зданиях практически любой этажности без проникновения в квартиру.

С момента выхода на рынок каждый день к нам в компанию обращаются организации, имеющие дебиторскую задолженность из-за неплательщиков за жилищно-коммунальные услуги.

***

Некоторые фирмы стараются успокоить сомнения клиентов и убеждают их, что отлучить от канализации человека, не оплатившего услугу, — законное право продавца услуги или общности собственников квартир, честно рассчитавшихся с Водоканалом. Тем более, заглушка удостоена Золотой медали.

К рекламам иногда приложена такая информация:

Мера по отключению канализации (водоотведения) должникам за коммунальные услуги вполне законна, и законность эта закреплена в Постановлении Правительства РФ от 06.05.2011 № 354 «О предоставлении коммунальных услуг собственникам и пользователям помещений в многоквартирных домах и жилых домов», cm. 119: «Если иное не установлено федеральными законами, указами Президента Российской Федерации, постановлениями Правительства Российской Федерации или договором, содержащим положения о предоставлении коммунальных услуг, исполнитель в случае неполной оплаты потребителем коммунальной услуги вправе после письменного предупреждения (уведомления) потребителя-должника ограничить или приостановить предоставление такой коммунальной услуги».

Это не так уж важно для нашей темы, но в ответ на приведенные заверения на форумах, посвященных этой проблеме, юристы дали опровержения. Например: «Исходя из технологии отключения канализации для отдельно взятой квартиры, ограничение (или приостановление) ее предоставления сопряжено с вмешательством либо в общее имущество многоквартирного дома, либо в индивидуальное имущество собственника… А Постановление № 354 не содержит норм, разрешающих ограничивать права собственника отдельного помещения в доме по использованию общего имущества многоквартирного дома, и вмешиваться в работу санитарно-технического оборудования способами, не предусмотренными проектом многоквартирного дома».

Другие просто приводят выдержки из законов и нормативных актов:

Жилищный кодекс РФ:

Ст. 3, п. 12. Жилое помещение должно быть обеспечено инженерными системами (электроосвещение, хозяйственно-питьевое и горячее водоснабжение, водоотведение, отопление и вентиляция, а в газифицированных районах также и газоснабжение).

Ст. 36, ч. 3. Уменьшение размера общего имущества в многоквартирном доме возможно только с согласия всех собственников помещений в данном доме путем его реконструкции.

П. 122 Постановления № 354: «Действия по ограничению или приостановлению предоставления коммунальных услуг не должны приводить к:

… в) нарушению установленных требований пригодности жилого помещения для постоянного проживания граждан.

Видно, что в этих нормах забота о жилых помещениях и об общем имуществе, в работу которого запрещено вмешиваться, нарушая проект, косвенно защищает и жильцов от уголовного произвола, с которым управляющие компании принялись наказывать должников. Но мы говорим не о правах, а о культурных установках верхушки ТСЖ и УК, конструкторов «орудий наказания», бизнесменов, обрадованных новым рынком услуг.

Пресса в большинстве случаев гордится этим прогрессом, охотно описывает устройства и их поразительную эффективность, берет интервью у фирм. Чистый бизнес, ничего личного!

Вот обычное сообщение: «Как уже отмечалось экспертами, отечественное ЖКХ из подсистемы жизнеобеспечения переродилось сферу бизнеса. А бизнес не переваривает тех, кто не желает оплачивать его услуги. Оригинальный способ понуждения злостных неплательщиков к оплате его услуг применяет МУЛ “Ангарский Водоканал”. Это искусственный запор. Делается он с помощью специального оборудования, блокирующего канализацию».

А вот пара интервью Н. Радуловой, автора статьи «В несмываемом долгу» в популярном журнале («Огонек, № 44 от 11.11.2013).

Рассказывает председатель ТСЖ: «Я сразу выступил на общем собрании жильцов. Рассказал, что вот, мол, появился в нашем городе такой агрегат, который может перекрыть унитаз неплательщику и тем самым вынудить его погасить свои долги. Человек ведь без туалета долго не продержится. Соседям идея понравилась, и мы заключили договор на установку этих систем… Из 215 квартировладельцев почти половина задерживала оплату за коммунальные услуги — кто на месяц, кто на два. Но долги этих, незлостных, даже не считали и “Спрутом” решили их не атаковать… Пятерым таким упертым и было решено ограничить канализационный отвод. Двое из них побежали с квитанциями в сторону сберкассы уже через пару дней… Одна женщина сопротивлялась месяца два… Короче, поставили мы ей заглушку. Она терпела это неудобство на протяжении двух месяцев. Как справлялась — не знаю. Меня это не волнует. Моя проблема — истребовать с нее задолженность. И на третий месяц это удалось».

27-летний генеральный директор ООО «Спрут» на чердаке показывает журналистам свой робот в действии и поясняет: «Канализационные трубы современных домов выведены на крышу или технический этаж, в том числе и для того, чтобы в случае крупного засора их можно было легко прочистить сверху. А мы сейчас воспользуемся этими трубами с противоположной целью — будем засорять канализацию должнику… Заглушка стоит тысячу рублей. Установка и снятие ее обойдется примерно в 7 тысяч, если это разовая акция. Деньги потом заплатит товариществу сам должник».

В конце статьи автор напоминает: «Наши люди вообще просто так не сдаются. Демонтируют сантехнику, долбят стены, чтобы добраться до “Спрутов” и “Тараканов”, разбирают стояки. В Елабуге эти кулибины уже столько домов разбомбили…».

С другой стороны, на форумах, открытых для обсуждения этой проблемы, большинство реплик полны возмущением и меткими суждениями. Вот несколько примеров:

«Заглушки надо ставить не в системе водоотведения, а в одном месте местных чиновников. Делая это пожизненно, без уведомления и росписи. А если серьезно, любителей запоров должна останавливать прокуратура, немедленно и радикально!»

«Погрузившись в капитализм, Россия стала громадным Зазеркальем, зоной “Ч”, где не действуют привычные нормы закона и правила поведения, формальная логика, последовательность действий. Регресс во всем искажает пространство и время».

«Насколько мне известно, системы жизнеобеспечения, а канализация относится к таким системам, отключать без решения суда нельзя. Думаю, что коммунальщикам не стоит останавливаться на достигнутом. Они, не ограничиваясь запором канализации, через систему вентиляции в квартиры злостных неплательщиков могут вводить боевые ОВ. Что самым радикальным образом снизит их количество».

«Все технические специалисты борются за работоспособность системы, за предоставление качественной услуги, за повышение благоустройства своего родного города. Но НЕТ!!! Подключаются менеджера и поехала — перекрыть что-либо, отрезать, заварить, заткнуть».

«Ощущение сюрреализма, маразм. Похоже, доиграются в жмурки с народом…».

«А может, это просто утка с целью запугать неплательщиков?.. Как-то слишком тухло и незаконно даже для ЖКХ».

Теперь к выводам. Во всей этой программе — в самой идее вышибать долги таким образом, в работе менеджеров, конструкторов и мастеров с их роботами, в рассуждениях председателей «товариществ собственников жилья» и журналистов, которые это пропагандируют, — что я лично вижу? Я вижу, наконец-то, действительно страшный симптом такой деградации нашей культуры, о характере которой мы и не думали, и поверить в нее не могли бы.

Мы многое повидали за последнюю четверть века — и хищную жадность, и порок с цинизмом, и массовую преступность с насилием, и даже танковые залпы по горящему парламенту, битком набитому людьми. Но все это воспринималось как признаки хаоса — бедствия, но временного, как короткая гражданская война нового типа. Пройдет — и снова начнем отстраиваться и воспитывать детей. А теперь дохнуло необратимостью.

Оказалось, что деформации в сознании, вещь временная, произвели мутации в культурном генотипе — и у существенной части новых поколений возникли устойчивые духовные конструкции, которые создают принципиальную некоммуникабельность с другими группами — по немногим, но важным вопросам. Это уже не аномия и не девиантное поведение, это — культурная несовместимость, угроза фундаментальная. Часть наших образованных людей «отвязались» от норм Просвещения. Им и в голову не приходит, что эта вроде безобидная идея — вышибать долги, отрезав человека от канализации, — идея предельно низкая и по сути преступная. Трудно объяснить, но в чем-то она более низкая, чем жестокие средства, применяемые к должникам (типа утюга). Бандит есть бандит, а тут — «два мастера» и высокая норма прибыли.

В чем суть культурного разрыва? Я вижу его так. В Европе в XVIII в. усилиями Просвещения сложилось новое представление о человеке — его тело стали считать его частной собственностью, и на нее нельзя было посягать. Неотчуждаемое право на целостность человека!

На этой основе стали запрещаться пытки (в России они были отменены секретным указом Екатерины II в 1774 г., официально — Александром I в 1801 г.). Под защиту этого представления подпадали и те физиологические процессы, без которых тело не может существовать. В городских условиях человеческое тело пришлось снабжать некоторыми техническими устройствами — в частности, унитаз и канализация есть необходимое «продолжение» кишечного тракта человека. Это устройство важнее электричества, газа и отопления (даже по соображениям безопасности — летом город без канализации не проживет и трех дней).

Каково становится положение человека, которого отключили от этого «продолжения его тела», поставили на унитаз заглушку? Его не убивают — он может отправить свои надобности прямо в комнате или в подъезде. Но это причинит ему сильное нравственное страдание (возможно, невыносимое). Согласно Конвенции ООН 1984 г. (Россия к ней присоединилась), «перекрыть унитаз неплательщику и тем самым вынудить его погасить свои долги» есть пытка — прямо и безусловно. Выберем из ст. 1 Конвенции то, что касается нашего случая. Там сказано: пытка — любое действие, которым какому-либо лицу умышленно причиняется страдание, физическое или нравственное, чтобы запугать или принудить его [к чему-то].

Вернемся в Россию. Статья 21 Конституции РФ гласит:

1. Достоинство личности охраняется государством. Ничто не может быть основанием для его умаления.

2. Никто не должен подвергаться пыткам, насилию, другому жестокому или унижающему человеческое достоинство обращению или наказанию.

Это — однозначная квалификация той программы, которая под аплодисменты и с Золотой медалью шагает по стране. Человек не заплатил за услугу ЖКХ, нарушил договор. Должностное лицо нанимает «двух мастеров», и они «подвергают его унижающему человеческое достоинство обращению». Умаляется ли при этом достоинство его личности? Безусловно. Оправдывается ли это тем, что он задолжал ЖКХ? Нет, не оправдывается, в Конституции прямо сказано: ничто не может быть основанием для умаления достоинства.

Об этом как будто никто и не вспоминает — вот в чем провал культуры! Наше государство и общество XXI в. не ищут способа обязать граждан оплатить сравнительно недорогую услугу, каким-то другим образом возместить расходы или, в конце концов, простить им эту недоимку — нет, первым делом изобретают меру унизительную и гнусную! Они этого не понимают!

Судя по публикациям, этих «злостных неплательщиков» — раз-два и обчелся. Пятеро жильцов на 215 квартир. Разложить их долг на 200 квартир — и дело с концом, ТСЖ этой издержки и не заметит. Нет, лучше поставить им заглушки за 40 тыс. руб. А ведь всем известно, что почти все эти неплательщики — обедневшие и пьющие люди. Они уже почти выдавлены из общества, и все к ним бегут: «падающего — подтолкни!»

Надо еще вспомнить примечательное обстоятельство. Первыми эту систему блокировки канализации придумали инженеры полтавского областного предприятия «Полтававодоканал», еще в 2005 г. «Огонек» пишет: «В Полтаве коммунальщики сначала нарадоваться не могли на свое ноу-хау — до тех пор, пока горожане не начали, будто в каком-то средневековом городе, выплескивать содержимое ночных горшков из окон и справлять нужду на лестничных площадках… Власти всерьез заговорили о возможности общегородской эпидемии инфекционных болезней… Крымчане держали на балконах ведра “со всем этим”, выливали нечистоты в мусоропровод. Соседи пытались силой образумить “вонючек”, милиция протоколировала десятки “туалетных” драк, а дворники отказывались убирать придомовые территории».

Там неплательщики поступили просто и наивно, а окружающие отвергли эту инновацию. Там еще теплится здравый смысл в таких земных делах.

Думаю, в России этот процесс «пойдет другим путем».

СЧЕТЧИК ДОТИКАЛ

15.01.2014

Довольно активную дискуссию в соцсетях вызвала проблема, изложенная в прошлой колонке64 (напомню, речь шла о том, что работники ЖКХ взяли на вооружение для борьбы с неплательщиками новые отечественные гаджеты — локальные заглушки канализации). Были высказаны и принципиальные идеи общего характера. Мы приводим здесь фрагмент одной из дискуссий, который, думаем, будет интересен посетителям нашего сайта.

Разговор шел об одном «мягком» способе найти хоть временный компромисс между таким противоречием. 1) Надо оплатить Водоканалу его услугу по «отводу воды» из квартир. 2) Большинству претит применение к неплательщикам драконовой санкции — «перекрытия» им возможности пользоваться канализацией.

Этот способ был упомянут вскользь как пример. Очевидно, что есть и другие, более общие и стабильные способы — ведь в СССР никому бы и в голову не пришло заваривать людям входную дверь, отрезать трубы водоснабжения и пускать по дому робот, затыкающий неплательщикам вход в канализацию. Все это можно было устроить без революции и при нынешней системе, как и много другого хорошего, чего не сделали. Но что-то в голове чиновников и предпринимателей мешает. В этом и надо осторожно разобраться, голова — дело тонкое. Поэтому и пример приведен «мягкий».

Суть этого примера, как сказано в колонке, такова:

«Судя по публикациям, этих “злостных неплательщиков” — раз-два и обчелся. Пятеро жильцов на 215 квартир. Разложить их долг на 200 квартир — и дело с концом, ТСЖ этой издержки и не заметит. Нет, лучше поставить им заглушки за 40 тыс. руб. А ведь всем известно, что почти все эти неплательщики — обедневшие и пьющие люди. Они уже почти выдавлены из общества, и все к ним бегут: ’’падающего — подтолкни!”».

Это вызвало такой обмен репликами:

Александр

При всем уважении к интеллектуальным качествам его работ, в плане моральном и юридическом Сергей Георгиевич порой говорит вещи, слегка вгоняющие в ступор.

С какой вдруг радости долг злостных должны оплачивать соседи? Простите, но что за дичь вроде как живем не в деревне во времена крепостного права и круговой поруки.

Имхо, злостных асоциалов (алкоголиков, тунеядцев, бомжей, наркоманов, воров, попрошаек и т.д.) просто необходимо изолировать от общества и помещать в такие дисциплинарные учреждения, в которых они будут вынуждены обеспечивать себя и все меры по их изоляции сами.

Денис

Александр, мы все постоянно платим за других, сначала нам говорили — поставьте счетчики и будете платить сами за себя. Итог — все поставили счетчики, платят за себя и плюс некие ОБЩЕДОМОВЫЕ нужды, а по сути за кого-то другого, так как эту воду они не видели и не расходовали. То же самое с теплом. Теперь вводится плата за капремонт, где мы будем оплачивать ремонт чужого имущества из своего кармана. Забудьте эту идею — платить только за себя. Она отменена в РФ.

Александр

Денис, я с Вами абсолютно согласен. В РФ любые разговоры о “справедливости” ведутся для прикрытия грабежа. Тут и спорить не о чем. Это еще с перестройки повелось, когда под разговоры о том, как бы нам ликвидировать уравниловку и сбросить балласт бездельников и паразитов, нас попросту развели и ограбили.

Ильдар

Александр, а я согласен по главному вопросу с Кара-Мурзой, что перекрывать канализацию неплательщика это низко и подло и что это недопустимо в нормальном обществе.

Александр

Ильдар, да с тем, что перекрывать канализацию это сущая дикость, я и не спорю (и не потому, что жалко алкашей, а потому, что они загадят весь дом и прилегающую к нему территорию). Я не согласен с СГКМ по другому вопросу, по поводу его идеи перекладывать долги неплательщиков на других жильцов. Это просто вызовет массовую десоциализацию и вообще окончательный правовой нигилизм. Вместо осознанной коллективной борьбы за восстановление правовой системы начнется всеобщий индивидуальный саботаж и погружение целых кварталов в режим трущоб со всеми вытекающими в прямом и переносном смысле последствиями. Тут коллектив собственников жилья должен на оба фронта бороться одинаково жестко — и против ЖКХшников, и против асоциалов.

Ильдар

Александр, конечно же вопрос с неплательщиками сложная проблема. Виновата реформа жкх, которая вынудила людям делать такой похабный выбор: либо платить за «асоциалов», либо выкидывать их из общества самым диким образом.

Александр

Ильдар, это процесс разрушения правовой системы. Если само государство нарушает свои же законы, то каждый рано или поздно осознает, что соблюдать уже нечего и вынужден учиться жить в состоянии “естественного права”, т. е. по закону джунглей. Вопрос в том, как из этого выруливать обратно в цивилизацию. И вот здесь как раз точка моего фундаментального несогласия с СГКМ.

Он предлагает принцип “пытаться спасать всех”. Я убежден, что в такой ситуации нужно объединяться тем, кто коллективно может спасти себя. Безо всякой жалости избавляясь от захребетников и паразитов, т. е. тех, кто пытается спастись за чужой счет. Коллективизм — да (как высшая осознанная форма индивидуализма, достигшая осознания того, что выжить самому можно только объединившись с другими), но отнюдь не безвозмездный альтруизм. Нужно честное товарищество и предельно жесткое отсечение паразитов. Потому что стоит только одного паразита приголубить, вместо того, чтобы показательно отторгнуть, и в категорию паразитов тут же перейдут десять прежде нормальных и адекватных. Потому что это тактически выгоднее. А в конечном итоге погибнут все.

Дмитрий

Александр, а может, мы погибнем, если начнем отторгать, да еще показательно?

Мало ли что может быть. Человек попал в некую катастрофу, на время лишился трудоспособности и стал иждивенцем на шее общества. Возможно, ему надо помочь, а не сталкивать дальше в пропасть.

Думаю, в русской традиции Спасение может быть только Общим.

Александр

Дмитрий, тут сложно спорить, потому что это скорее вопрос ценностных позиций, чем логических доказательств. Мой жизненный опыт и моя позиция состоят в том, что одно гнилое звено всю цепь погубит. Я не сторонник моралистической максимы о всеобщем спасении. Да, без товарищества в одиночку выжить сложно, но прежде, чем кого-то взять в товарищи, я очень внимательно отнесусь к выбору. Я совершенно не против, если у кого-то другая моральная позиция, но при одном условии: если гуманисты занимаются благотворительностью за свой счет, а не пытаются ее вменить в обязанность мне. Как говорили в советские времена, колхоз — дело хорошее, но добровольное. Имхо это справедливо.

Что можно сказать на это?

Во-первых, все участники этого разговора согласны с тем, что «перекрывать канализацию — это сущая дикость». Это уже важный вывод, ведь часть общества не воспринимает этот способ воздействия на должников сущей дикостью. Раз об этом спорить нет необходимости, нам легче подобраться к главному.

1. Александр верно и уместно заметил, что суть этого спора — «скорее вопрос ценностных позиций, чем логических доказательств». Но это и важно! Вопрос именно не в деньгах и не в технологиях — этот казус обнажает раскол в ценностях, который и рассыпал наше общество. Нам, пока не поздно, надо обязательно его выявить, очистить и обдумать.

В важной работе Питирим Сорокин писал: «Гражданские войны возникали от быстрого и коренного изменения высших ценностей в одной части данного общества, тогда как другая либо не принимала перемены, либо двигалась в противоположном направлении. Фактически все гражданские войны в прошлом происходили от резкого несоответствия высших ценностей у революционеров и контрреволюционеров».

Поэтому осторожно!

Александр подчеркивает, что считает перекрытие канализации дикостью «не потому, что жалко алкашей, а потому, что они загадят весь дом и прилегающую к нему территорию». Ясно.

Ценностная позиция Ильдара иная: «Перекрывать канализацию неплательщика это низко и подло, это недопустимо в нормальном обществе». Тоже ясно — дело не в неприятностях для жильцов, а в том, что это «низко и подло, недопустимо в нормальном обществе». Так нельзя поступать с людьми, как бы они не были виноваты.

Сошлюсь на другую, давнюю дискуссию об алкашах. Она случилась в начале 1960-х гг. в лаборатории, где я работал. Как-то зимой зашел спор: если ты вечером идешь и видишь пьяного, спящего в сугробе, должен ли ты оттащить его в ближайший подъезд и прислонить к теплой стенке? Таков был обычай, так и делали. И вдруг несколько наших товарищей заявили, что не надо их спасать — нация будет здоровее. Думаю, остальные про себя ахнули и как-то все увяли. Было сказано что-то важное. Как будто нас поставили на счетчик — и вот он дотикал до 1991 г.

Точно сказал Александр: «под разговоры о том, как бы нам ликвидировать уравниловку и сбросить балласт бездельников и паразитов, нас попросту развели и ограбили». Для меня этот путь в объятья мошенников и грабителей был обозначен, когда мой друг в лаборатории сказал, что не надо «жалеть алкашей». Оздоровили нацию!

Не забудем, что сказал Дмитрий: «Александр, а может, мы погибнем, если начнем отторгать, да еще показательно? Думаю, в русской традиции Спасение может быть только Общим».

2. Кажется очевидным, что основная вина за покрывшее Россию (и почти все постсоветские пространства) лежит на всем населении — прежде всего на той его части, которая обладала правами гражданства с середины 1980-х гг. Ведь именно этих граждан «под разговоры о том, как бы нам ликвидировать уравниловку и сбросить балласт бездельников и паразитов, попросту развели и ограбили».

Были и такие, которые предупреждали: захотели «ликвидировать уравниловку и сбросить балласт» — хлебнете горя, и поделом. Уж к такому случаю годится фраза Маркса: «Нации, как и женщине, не прощается, если она отдалась мошеннику».

Теперь задача — извлечь урок.

Но, похоже, очень большая часть не признает своей ответственности и не признает наличия именно социального бедствия, т. е. такого удара, последствия которого практически не зависели от личных усилий отдельного человека.

Александр считает, что «злостных асоциалов (алкоголиков, тунеядцев, бомжей, наркоманов, воров, попрошаек и т.д.) просто необходимо изолировать от общества и помещать в такие дисциплинарные учреждения, в которых они будут вынуждены обеспечивать себя и все меры по их изоляции сами». Интересно, учел ли он при этом, что такие «дисциплинарные учреждения» должны иметь емкость, примерно в 20 раз большую, чем ГУЛАГ в годы его расцвета. А для обеспечения их охраной не хватит ни призывников, ни контрактников.

Кого он предлагает запереть в эти лагеря и заставить работать? Алкоголики и наркоманы — люди больные, их надо лечить. Половина тунеядцев и бомжей — бывшие промышленные рабочие, в основном квалифицированные: большинство нищих и бездомных имеют среднее и среднее специальное образование, а 6 % — высшее. Бездомным фактически отказано в праве на медицинскую помощь, при этом практически все они больны, их надо прежде всего лечить, класть в больницы. Больны и 70 % беспризорников. Эти люди в массе своей — жертвы социального процесса, асоциалами их сделало общество. К нимприходится применять санитарные меры — но как можно их не жалеть!

3. Александр проявил антропологический пессимизм, думаю, под давлением своей позиции. Он пишет:

«Если само государство нарушает свои же законы, то каждый рано или поздно осознает, что соблюдать уже нечего и вынужден учиться жить в состоянии “естественного права”, т. е. по закону джунглей. Вопрос в том, как из этого выруливать обратно в цивилизацию… Если сегодня за пятерых неплательщиков-алкашей заставить заплатить нормальных адекватных людей, то на следующий месяц уже как минимум половина жильцов перейдут в разряд неплательщиков, а через два месяца — все сто процентов. Нужно честное товарищество и предельно жесткое отсечение паразитов. Потому что стоит только одного паразита приголубить, вместо того, чтобы показательно отторгнуть, и в категорию паразитов тут же перейдут десять прежде нормальных и адекватных. Потому что это тактически выгоднее. А в конечном итоге погибнут все».

Это ошибочное представление о человеке, Гоббс ошибся фактически, это известно антропологам. Его модель человека в «природном состоянии» — идеологическая концепция. В примитивных обществах, без государства и законов, люди вовсе не живут по закону джунглей. Сильные едят в последнюю очередь и при голоде умирают первыми. «Потому что это тактически выгоднее!». Общество, в котором искоренили безвозмездный альтруизм и патернализм (государства, предприятия, помещика, соседа и пр.), утрачивает черты цивилизации.

В своем пессимизме Александр обронил: «В РФ любые разговоры о “справедливости” ведутся для прикрытия грабежа. Тут и спорить не о чем». Это для красного словца.

Я даже думаю, что если бы к пятерым неплательщикам пришли и сказали: «Иван Иванович! Ты сейчас на мели, так мы скинулись всем товариществом и покрыли твой долг. Пользуйся на здоровье своим санузлом», — то многие бы наскребли денег и заплатили бы за услугу. И вряд ли кто-то при этом из благополучных перешел в армию «асоциалов».

4. В этом разговоре неявно, но упорно проходила утопия искоренить (в идеале) коммунальный характер ЖКХ. Похоже, многих точит подозрение, что его обирают, каким-то образом заставляют платить за других.

Денис пишет: «Александр, мы все постоянно платим за других. Сначала нам говорили — поставьте счетчики и будете платить сами за себя. Итог — все поставили счетчики, платят за себя и плюс на некие ОБЩЕДОМОВЫЕ нужды, а по сути за кого-то другого, так как эту воду они не видели и не расходовали. То же самое с теплом. Теперь вводится плата за капремонт, где мы будем оплачивать ремонт чужого имущества из своего кармана».

На деле именно коммунальная система выгоднее каждому, доведение контроля до совершенства — так, чтобы никто не потратился на какие-то «общедомовые нужды», — намного увеличит стоимость содержания жилья. Это все равно что поставить задачу поймать в автобусе всех до одного зайцев. Уже только счетчики — шаг в этом направлении — обошлись обывателям в большую копеечку, но нисколько не сократили потери воды в водопроводе. А если бы эти обыватели организовались и судами довели водопровод до банкротства, то остались бы без воды и, главное, без канализации — и никаких роботов не потребовалось бы.

НЕ УВЕРЕН, ЧТО ТЕРМИН «ПЯТАЯ КОЛОННА» ГОДИТСЯ

11.04.2014

Попалось на глаза интервью о «пятой колонне». Записано оно было осенью 2011-го, еще до Болотной и до Евромайдана. Какие суждения в свете последних событий требуют корректировки, а какие остались актуальными — судить вам.

— «Пятая колонна» была использована в «оранжевых революциях» в Сербии и Грузии. Кто ее формирует в России?

— Не уверен, что термин «пятая колонна» тут годится. Ведь она действует, когда на «город» наступают «четыре колонны» регулярной армии врага, и его тайные союзники («пятая колонна») без этого наступления не осмелились бы выйти из подполья. В случае «оранжевых революций» эти враги существующей власти действуют в ситуации неустойчивого равновесия сил практически открыто, но без помощи «четырех колонн». Скорее, сама власть отступает под давлением шантажа извне — но не противника (хотя бы и в холодной войне), а теневого хозяина, спонсора или заимодавца. Милошевич, возможно, и стал бы сопротивляться, но госаппарат и элита его «сдали». А о Шеварднадзе и этого нельзя сказать, он сам служил внешним хозяевам верой и правдой.

А в России можно говорить не о «пятой колонне», а об открытой оппозиции «справа», организованной еще в 1990-е гг. Ни Касьянов, ни Немцов никогда не были в подполье, имеют деньги, подконтрольные СМИ и открытую поддержку за рубежом. Термин «пятая колонна» приложим к ним только как ругательство. Другое дело, что без поддержки Запада их вряд ли стали бы терпеть в России, но это — плата за «открытость» и «демократию».

— Какие у нее цели и задачи?

— Удалить от власти «силовиков», которые слегка оттеснили эту «оппозицию» от кормушки. Тут никаких тайн нет, да и ее идейные расхождения с властью невелики. В государственности того типа, который сложился в России, такие свары группировок — обычное дело.

— Какие слои населения входят в нее? Кто еще может войти в ближайшем будущем?

— Понемногу из всех слоев, хотя и в разных пропорциях. Вряд ли ожидается массовый наплыв новых энтузиастов. В этих революциях важно качество массовки и художественного оформления спектакля, информационная поддержка, а не численность контингента.

— Когда и при каких условиях она может проявить себя?

— Скорее, ближе к выборам — при условии, что власть РФ не найдет компромисса с «мировым сообществом».

— Какие общественные круги могут поддержать «пятую колонну»?

— Общественными кругами назвать это нельзя, будут действовать группировки элиты, СМИ и подготовленная массовка — в основном молодежная. Какова будет интенсивность гвалта за рубежом — сказать трудно. Тут надо торговаться.

— Есть ли «пятая колонна» в регионах РФ или она сосредоточена только в столицах и еще паре крупных городов?

— За двадцать лет реформаторы ухитрились озлобить множество общностей практически из всех социальных и этнических групп, всех возрастов. Более того, оскорбление больших общностей и натравливание их на государство усиливается. Никаких стабилизирующих и примиряющих действий власть не предпринимает (вероятно, бездеятельность считается в верхах меньшим злом — нам трудно судить). Это значит, и в регионах, и в столицах есть социальная база, которая может быть политизирована и на краткосрочной основе соединена в неустойчивый альянс. Массовых «движений» организовать, думаю, не удастся, но этого для современных политтехнологий и не требуется. Достаточно посмотреть на ту массовку, которую снимали «на мобильные телефоны» в Ливии.

— Была ли «пятая колонна» в СССР перед его распадом?

— Да, здесь этот термин уместен, так как эта «колонна» действовала в момент последней ударной операции холодной войны. Уникальным моментом было то, что эту «пятую колонну» возглавило высшее руководство КПСС и государства, но это детали. Сама «колонна» была достаточно массовой, зрелой, интеллектуальной и с большим символическим капиталом.

— Если она была, то что надо было делать тогда, чтобы не дать ей возможности участия в развале СССР?

— Делали то, для чего имелись личный состав и материальная часть. Уже в 1970-е гг. силы были неравны и «советские части» отступали, успев хотя бы заложить в страну запас прочности (основные фонды, кадры, культуру), который и позволил нам двадцать лет жить при заглохшей экономике — и еще лет десять потянуть.

— Есть ли примеры успешной борьбы в 2000-х гг. с «пятой колонной» и в каких странах?

— По-разному, но пока что держат в приемлемых рамках эти свои «колонны» и Китай с КНДР, и Иран, и Куба с Венесуэлой, да и с Сирией еще не определилось. На всех сразу сил не хватает, да и сценарии надо обновлять — на каждом конкретном случае все учатся. Да и на самом Западе положение не ахти. Начали блефовать с риском на грани допустимого.

— Что может российское общество противопоставить угрозам «оранжевой революции»?

— Надо говорить о государстве, а общество находится в полуразобранном состоянии и само пока ничего никому не может противопоставить. Если государство решится оказать хотя бы небольшую помощь, с современными информационными средствами патриотическая часть могла бы быстро собрать свои незрелые ячейки в сеть, которая стала бы политической силой. Но власть на это вряд ли пойдет — она в ней видит угрозу опаснее «оранжевых».

НАШИ РАСКОЛЫ

СИНЕГЛАЗЫХ ПОКА НЕТ

29.04.2014

Наткнулся на мысль В.В. Розанова, что «Россию погубила литература»: восприятие русских не давало им отделить художественный образ от социальной реальности. Об этой опасности предупреждали Гоголь, потом Чехов, но все напрасно. Сами писатели снять идеологическую нагрузку их образов не могут.

Мы модернизируемся и идем за Западом, разделяя этику и эстетику и освобождая слово от цензуры этики. Писатели ставят духовные эксперименты, сокращая нам опыты быстротекущей жизни. Без этого не обойтись, а эксперименты эти опасны.

Откроем «Окаянные дни» И.А. Бунина. Редко кто из политиков всех цветов в 1990-е гг. не помянул ее как мудрость писателя-патриота. Чуть ли не истина о революции. Книга очень помогла бы понять то время, если бы была воспринята хладнокровно. Но созданный вокруг нее ореол превратил ее в орудие разрушения страны — через помрачение сознания. Потому, что в нас жива еще старая вера в то, что художественное Слово, дар Ученого или другой талант обладают благодатью. Через них не может приходить зло. А значит, носителям таланта, если они что-то заявляют в поворотные моменты, следует верить. Так и верили — академикам, актерам, писателям.

Нас не предупредили, что эта вера ложна, в ней много от идолопоклонства. Хоть бы сказали, что по одному и тому же вопросу разные позиции занимали одинаково близкие нам и Бунин, и Блок. Значит, вовсе не связан талант с истиной и никак нельзя верить писателю только потому, что мы очарованы его талантом.

Бунин изображает «окаянные дни» с такой позиции, которую просто немыслимо разделять человеку с чувством справедливости — если не отказал разум. Ведь в Бунине говорят сословная злоба и социальный расизм. И ненависть, которую он не скрывает, — к народу.

«В Одессе народ очень ждал большевиков — “наши идут”… Какая у всех [из круга Бунина] свирепая жажда их погибели. Нет той самой страшной библейской казни, которой мы не желали бы им. Если б в город ворвался хоть сам дьявол и буквально по горло ходил в их крови, половина Одессы рыдала бы от восторга». Что ж мы сегодня удивляемся ненависти Майдана!

Смотрите, как Бунин воспринимает тех, против кого уже готовилась гражданская война. Он описывает рядовую рабочую демонстрацию в Москве 25 февраля 1918 г., когда до реальной войны было еще далеко: «Знамена, плакаты, музыка — и, кто в лес, кто по дрова, в сотни глоток:

— Вставай, подымайся, рабочай народ!

Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин, все как на подбор, преступные, иные прямо сахалинские. Римляне ставили на лица своих каторжников клейма: “Cave furem”. На эти лица ничего не надо ставить, — и без всякого клейма все видно…

И Азия, Азия — солдаты, мальчишки, торг пряниками, халвой, папиросами. Восточный крик, говор — и какие мерзкие даже и по цвету лица, желтые и мышиные волосы! У солдат и рабочих, то и дело грохочущих на грузовиках, морды торжествующие».

И дальше, уже из Одессы: «А сколько лиц бледных, скуластых, с разительно ассиметричными чертами среди этих красноармейцев и вообще среди русского простонародья, — сколько их, этих атавистических особей, круто замешанных на монгольском атавизме! Весь, Мурома, Чудь белоглазая…».

Здесь — представление всего «русского простонародья» как биологически иного подвида, как не ближнего. Это самовнушение, снимающее запрет на убийство представителя одного с тобой биологического вида.

Теперь о вере, что патриотизм был сосредоточен в сословии Бунина («белый идеал»). В «Окаянных днях» мы видим страстное желание прихода немцев с их порядком и виселицами. А если не немцев, то хоть каких угодно иностранцев — лишь бы поскорее оккупировали Россию.

«В газетах — о начавшемся наступлении немцев. Все говорят: “Ах, если бы!”… Вчера были у Б. Собралось порядочно народу — и все в один голос: немцы, слава Богу, продвигаются, взяли Смоленск и Бологое… Слухи о каких-то польских легионах, которые тоже будто-бы идут спасать нас… Немцы будто-бы не идут, как обычно идут на войне, сражаясь, завоевывая, а “просто едут по железной дороге” — занимать Петербург… После вчерашних вечерних известий, что Петербург уже взят немцами, газеты очень разочаровали… В Петербург будто бы вошел немецкий корпус. Завтра декрет о денационализации банков… Видел В.В. Горячо поносил союзников: входят в переговоры с большевиками вместо того, чтобы идти оккупировать Россию» и т. п.

А вот из Одессы: «Слухи и слухи. Петербург взят финнами… Гинденбург идет не то на Одессу, не то на Москву… Все-то мы ждем помощи от кого-нибудь, от чуда, от природы! Вот теперь ходим ежедневно на Николаевский бульвар: не ушел ли, избави Бог, французский броненосец, который зачем-то маячит на рейде и при котором все-таки как будто легче».

Читаешь все это и вспоминаешь, как наши патриоты, представляя белых носителями идеала государственности, поносили советскую власть, которая в феврале 1917 г. лихорадочно собирала армию дать отпор немцам. А ведь синеглазый рабочий, воплощающий в записках Бунина враждебный ему окаянный «красный» идеал, выразил самый нормальный патриотизм, сказав призывавшим немцев буржуям: «Раньше, чем немцы придут, мы вас всех перережем».

Сейчас синеглазых нет. Но все-таки…

БЕДСТВИЕ КАК ОРУЖИЕ ИНФОРМАЦИОННОЙ ВОЙНЫ

20.09.2013

Не раз зарекался не участвовать в передачах телевидения — очень часто все оказывается не так, как обещают, когда приглашают. Или сказанное тобой полностью вырезают, или еще хуже — вырвут из контекста пару фраз, так что ты выглядишь идиотом, который несет чепуху. Но в прошлую пятницу опять дал маху — позвали на обсуждение проблемы износа жилищного фонда. У вас, мол, такая интересная книжка об этом есть. Я, как ворона, каркнул во все воронье горло и поехал в «Известия-ТВ». Шикарная студия, симпатичные люди, приветливая ведущая.

Началась передача. Оказалось, совсем на другую тему — о пожаре в психоневрологическом интернате, который произошел накануне в деревне Лука Новгородской области. Как сообщали, вероятные причины возгорания — неисправность электропроводки или неосторожное обращение с огнем. Случилась беда — погибли 36 человек, в том числе санитарка, которая вывела из горящего дома 23 больных.

О чем здесь говорить! Пожаров стало много — и дома обветшали, и электропроводка, и состояние людей неблагополучно. Утратили осторожность, чувство опасности, очень много людей у нас погибает от «неестественных» причин. Практически все живем в стрессе, психика повреждена тяжелой культурной травмой 1990-х гг.

Показали ужасные кадры с места событий, и ведущая говорит: «Вот, это традиционная для России жестокость к душевнобольным людям, вообще к людям, непохожим на других. Беспомощных людей оставили без защиты, и они сгорели».

Я давно так не удивлялся, уже лет 15 такого не слышно. В одной фразе несколько диких концепций! «Причем тут, — говорю, — традиции России? Ветхий деревянный дом, пожароопасный. Вы же знаете, что у нас 25 лет идет реформа, строительство больниц практически прекращено, как и капитальный ремонт старых зданий. Это простые и очевидные причины, зачем тут приплетать жестокость? Конечно, и люди не берегутся, травм очень много — посмотрите, как ведут себя на шоссе. Это наша общая беда, люди перенесли тяжелый период, но ведь пережили его благодаря взаимопомощи».

Кстати, о «цивилизованных» странах. Там теперь новая политика — закрывать психиатрические больницы и выставлять пациентов на улицу. Свобода! А прежде всего — экономия. Главный психиатр Нью-Йорка, сам из католиков, с горечью писал: «Беззаветные защитники так называемой свободы обрекают этих отверженных на жалкое существование, таящее большую опасность для них самих и, нередко, для общества». А в обзоре о состоянии психиатрических больниц на Западе эксперт из Швеции замечает, что «к психопатам очень хорошо относились в больницах России и избивали ногами в США». Под Россией имеется в виду СССР, но это еще не изменилось. При всей бедности и дефектах наших больниц — почему бы это?

Теперь о пожарах. В перестройке раздули эту тему — гибель в огне производит особенно сильное впечатление. Тогда ТВ этим сильно злоупотребляло. Помню пожар в гостинице «Россия», где погибло четыре человека. Какие делались выводы: преступное использование горючих материалов; СССР не дорос до высотных гостиниц; пожарные не имеют длинных лестниц. Все правильно — если бы не вывод, что «Россия неспособна» (а вот Запад — тот да!). И никто не дал тогда фактическую сводку о положении с пожарами на Западе. А если бы дали, то вопрос вывернулся бы наизнанку: как СССР сумел, не имея ни того, ни сего, обеспечить столь низкий уровень опасности?

В Сарагосе (Испания) в начале 90-х гг. при мне случился пожар в дискотеке. Никто из танцевавших внизу, в зале, об этом и не узнал — все умерли. Пятьдесят два трупа вынесли и положили на тротуаре. Загорелся диван, и образовались столь ядовитые тяжелые газы, что смерть людей была моментальной — официант так и остался стоять за стойкой с бутылкой в руке, мертвый. Разве правые использовали этот случай для критики правительства социалистов или испанских традиций? Такое и в голову никому не пришло. Газеты опубликовали сведения о подобных пожарах в дискотеках США, и оказалось, что трагедия в Сарагосе — рядовой случай. И никакого комплекса неполноценности у испанцев никто не стал создавать.

Этот довод на телевидении пропустили мимо ушей. Опять стали давить на жестокость: почему, мол, не помогли людям выбраться из дома? Я чуть не подпрыгнул: только что было сказано, что санитарка одна вывела 23 больных — в темноте и в дыму. И сама сгорела, снова войдя в огонь. У нее осталось четверо детей. Как тут можно говорить о жестокости? Ведь она была одна, больше персонала не было. Но и за это уцепились! Почему не было медработников — какая жестокость!

Рядом со мной сидел врач-психиатр, стал мягко объяснять, каков штат таких интернатов и какова оплата труда санитарок и медсестер. Он еще пытался дать понять, как трудно вывести из горящего дома умственно отсталых людей, разбуженных среди ночи пожаром.

Тогда ведущая подошла с другой стороны: «Больные не могли выйти потому, что их перед сном накачали амизином!» (я могу ошибиться в названии, но поиск в Гугле показал, что такой препарат есть — для стимулирования нервной системы, дают и людям, которых мучают кошмары). Накачали! Психиатр объяснил, что это нормальная практика: амизин успокаивает и улучшает сон. Его стали спрашивать, разве нет чего-нибудь получше? Он ответил, что сейчас появились препараты лучше амизина, но очень дорогие. Их пока в больницах не используют. Какое это вызвало возмущение: «Экономить на больных! Какая жестокость!»

У меня на это вырвались грубые слова, виноват. «Вы, — говорю, — хотите, чтобы и олигархи могли покупать яхты длиной 500 метров, и чтобы душевнобольным давали дорогие лекарства, поместили в новенькую больницу и дали им сиделок вместо одной санитарки. Так не бывает! Вы как будто с Луны свалились».

Больше длинных фраз мне сказать не удалось, но кое-что я еще прокричал.

Показали ролик «из Интернета»: где-то на юге, в большом парке психбольница. Кто-то издалека снимал. В загонах, огражденных проволочной сеткой, по одному прогуливаются больные, некоторые иногда кричат что-то нечленораздельное. Ведущая говорит: «А это разве не жестокость нашего государственного здравоохранения? Этот ролик уже посмотрели в сети 140 тыс. человек!» Психиатр опять объясняет: «Это больные, которые могут нанести вред себе и окружающим. Но им же надо гулять. Как Вы представляете, это можно сделать?» Ему не поверили — это, мол, издевательство над больными. Я подал голос: «Вы хотите сказать, что врачи пытают больных?»

Это рассердило ведущую, и она рубанула: «А в Интернете пишут, что эти больницы для душевнобольных специально поджигают. Таково наше общество». Я только успел спросить: кто конкретно поджигает — врачи или полиция? Но время передачи закончилась.

Меня поражает, как легко некоторые интеллигентные люди используют явления, кричащие о большой беде всего общества и государства, как повод лягнуть Россию. И ее традиции, и население, и врачей с сестрами, которые с ничтожными зарплатами тянут тяжелейшую лямку в нашем ветшающем здравоохранении, пока еще государственном. Надеюсь, что эта передача уже не донесется до глаз и ушей той жертвенной санитарки, которая успела спасти 23 человек.

ЧЕЛОВЕК ИЗ ПОДПОЛЬЯ

26.09.2013

Посмотрел на канале «Культура» фильм-спектакль «По поводу мокрого снега» (режиссер Кама Гинкас). Неожиданно он оказался «сообщением» в ту центральную тему, которую мы обсуждаем последние полгода, а до этого смутно обдумывали.

Сценарий написал Кама Гинкас по повести Достоевского «Записки из подполья» (1864 г.). Я постановок Гинкаса до этого не видел, телевизор почти не смотрю, и фильма бы не заметил. Но меня предупредил сын, он — художник этого фильма. Снимали они зимой, в самые морозы, в руинах поместья в Подмосковье, и все было странным. Работали по 14 часов, по колено в снегу, промокшие насквозь, главный актер (Девотченко) обморозил руку. Реальные руины — это не павильон.

Мне казалось вообще невозможным снять связный фильм по этому тексту Достоевского, перевести его на понятный язык и в художественные образы. Какие тут могут быть декорации и костюмы, как показать перескоки во времени, следуя потоку сознания «человека из подполья»? Сын искал всякую рухлядь, я привез ему пачки газет еще советских времен, которые зачем-то хранил на чердаке, а теперь уж стал жечь в печке. И в фильме увидел эти газеты — нормально! Даже какая-то красота во всем этом ужасе подполья обнаружилась. Думаю, Достоевскому понравилось бы — он не упрощал свои идеи.

Почему я назвал этот фильм «сообщением»? Фильм называется «По поводу мокрого снега», это название второй части повести, но сценарий сделан на основе обеих частей. Первая часть — «Подполье». Я студентом пытался прочесть повесть, не смог. Но из первой части кое-что врезалось в память, хотя в тогдашней жизни все это казалось каким-то бредом, психическими вывертами, которые в реальной жизни встречались, но очень редко. Точнее, были редкими в тех кругах, где вращались обычные («средние») люди. Потом такие странности стали попадаться чаще, а уже в перестройку «подполье» раскрыли, и оттуда повалил как будто другой народ. Было, впрочем, видно, что они соединились между собой в общность раньше — «на кухнях».

В своих ранних (романтических) антиперестроечных статьях я даже прибег к образам из «Подполья» — выбрал то, что раньше запомнил, но опять же, читать всю повесть не стал, не до того было. А Кама Гинкас удивительным образом извлек у Достоевского целый букет идей, которые оживляют абстрактный образ «обитателя подполья», что сложился у меня в перестройку. Художественное знание — великая сила. Не важно даже, с какой позиции Кама Гинкас описал это явление, в этот оживленный образ полезно сегодня вглядеться всем нам. Именно этот культурный тип «обитателя подполья» сломал хребет СССР, господствует сейчас в России — и ей сломает хребет, пользуясь нашим незнанием и непониманием, — если мы не преодолеем наше «неполное служебное соответствие».

Рис. 1. Эскиз костюма к фильму «По поводу мокрого снега» (автор — Георгий Кара-Мурза)

Глеб Павловский в 1991 г. опубликовал такие откровения о «его народе», интеллигенции: «Русская интеллигенция вся — инакомыслящая: инженеры, поэты, жиды. Ее не обольстишь идеей национального (великорусского) государства… Она не вошла в новую историческую общность советских людей. И в сверхновую общность “республиканских великорусов” едва ли поместится… Поколение-два, и мы развалим любое государство на этой земле, которое попытается вновь наступить сапогом на лицо человека.

Русский интеллигент является носителем суверенитета, который не ужился ни с одной из моделей российской государственности, разрушив их одну за другой… Великий немецкий философ Карл Ясперс прямо писал о праве меньшинства на гражданскую войну, когда власть вступает в нечестивый союз с другой частью народа — даже большинством его — пытаясь навязать самой конструкции государства неприемлемый либеральному меньшинству и направленный против него религиозный или политический образ».65

Конечно, Павловский сильно преувеличивает, говоря за всю «русскую интеллигенцию». Но сказанное надо учитывать, так как та часть интеллигенции, о которой он говорит, оказалась очень влиятельной. Интересно, читал ли он перед тем, как написать свою статью, «Записки из подполья»?

Сам Достоевский в примечании так объяснил идею повести: «Такие лица, как сочинитель таких записок, не только могут, но даже должны существовать в нашем обществе, взяв в соображение те обстоятельства, при которых вообще складывалось наше общество. Я хотел вывести перед лицо публики, повиднее обыкновенного, один из характеров протекшего недавнего времени… В этом отрывке, озаглавленном “Подполье”, это лицо рекомендует самого себя, свой взгляд и как бы хочет выяснить те причины, по которым оно явилось и должно было явиться в нашей среде».

Не будем спорить с Достоевским, но, по-моему, причин появления такого типа «в нашей среде» ему открыть не удалось, однако он подметил ряд корреляций, которые могут служить эмпирическими диагностическими признаками. Тем-то и интересным мне показался фильм, что он показал это явление вне времени, но явно в нашем пространстве. Стена в этом «подполье» обклеена и старыми газетами с портретом Сталина, и нынешними демократическими газетами, тут и сломанная газовая плита, и киноаппарат, а через пролом виден прекрасный зимний пейзаж. И странный язык Достоевского кажется вполне адекватным. Хотя, наверное, с непривычки не всякий зритель вытерпит, если сразу не заинтересуется. Теперь-то я после фильма вчитался, вжился и почти привык.

Дам короткую «объективку» героя (или «антигероя»), как его изображал и понимал сам Достоевский и как его воспринял я, еще не вникая в тему. Это разночинный интеллигент 60-х гг. XIX в., чиновник (но не дворянин), по нынешним временам весьма и универсально образованный (в его монологах множество аллюзий, часто ироничных, на высказывания философов, ученых и писателей). Более того, его рассуждения логичны и проникнуты диалектикой. В примечаниях к повести (Г. Фридлендера, изд. 1982 г.) сказано: «В центре повести образ своеобразного “идеолога”, мыслителя, носителя хотя и “странной”, “парадоксальной”, но в то же время теоретически стройной, законченной системы взглядов». Насчет «теоретической стройности» — это метафора, парадоксальная система взглядов человека из подполья вряд ли может быть причислена к теориям.

Достоевский в дискуссии о повести сделал очень сильное утверждение: «Я горжусь, что впервые вывел настоящего человека русского большинства и впервые разоблачил его уродливую и трагическую сторону». Это уже гипербола — интеллигенты-разночинцы, даже во всей их совокупности, были небольшой, можно сказать, маргинальной группой и никак не представляли «настоящего человека русского большинства». Да и вообще, попытка представить сущность «настоящего русского человека» (пресловутый национальный характер) — бесплодная затея. С изменениями сознания и бытия этот характер очень быстро меняется, не говоря уже о сложности и разнообразии всей совокупности русских (немцев, китайцев и пр.). Советские интеллигенты-«шестидесятники» еще в начале 70-х гг. и помыслить не могли, что через 15 лет станут уничтожать СССР.

Но, отодвинув гиперболу, признаем, что Достоевский разглядел тот тип, который в определенных условиях будет оказывать огромное влияние на «русское большинство», что его система взглядов таит соблазн, против которого русская культура плохо защищена. И Достоевский сделал вполне строгий научный вывод, что «причина подполья» заключается в уничтожении веры в общие правила — в том, что позже (в 1893 г.) Дюркгейм назвал аномией (безнормностью, отходом от общих правил).

Повторю: нельзя ожидать, чтобы Достоевский назвал причины этого сложного явления, которое в настоящий момент приобрело в России небывалые глубину и масштабы и может считаться главным препятствием для преодоления кризиса. Но историю болезни он изложил хорошо, причем выйдя далеко за рамки парадигмы Просвещения. Он дал постклассический анализ в методологии художественного знания (недаром Эйнштейн считал его своим учителем).

Что же мне показалось особенно ценным из того, что выбрал из текста Достоевского сценарист и режиссер? Я имею в виду не художественные приемы (хотя без них никакая идея не прошла бы, это не учебник). Я скажу о выводах из долгих рассуждений героя и развития ситуации. Эти выводы высказаны вскользь, без давления, но несут большой смысл. Это — на мой взгляд, преобразованный тем, что мы повидали за последние 25 лет. Думаю, раньше я бы этих выводов не заметил или принял за плод больного воображения автора.

Вот, коротко, о чем речь.

Тот «человек из подполья» говорит о себе: «Я бедный, но благородный. Так бывает — бедный, но благородный». Это его самосознание, хотя он во всех своих монологах именно этим сочетанием своих качеств объясняет свою исключительную подлость и желание унизить других людей. Он страдает от своей бедности и обид до такой степени, что получает от этих обид наслаждение. Но обидеть его, благородного, кажется ему такой несправедливостью, что она требует отмщения — и он мстит всем, кто ему попадается на пути и не может от него уклониться.

Американский социолог Р. Мертон подробно описал аномию среднего класса в предвоенных США. Там эта болезнь протекала проще и мягче. Желание попасть в «благородное общество», т. е. в высший средний класс или буржуазию, породило в США массовую беловоротничковую преступность. Признаком «благородства» там служили деньги, и их добывали неприглядными (в основном преступными) средствами. Просто и понятно, без всякой «достоевщины». У нас же это сопровождалось психологическими извращениями.

О 60-х гг. XIX в. написал Достоевский. В 60-е гг. XX в. мы вошли еще наивными и безмятежными. Большинство жило в локальном пространстве (например, общаясь в школе, вузе или на предприятии) примерно в одинаковых послевоенных материальных условиях. Очень немногие думали, что они «бедные, но благородные», это казалось чудачеством, их даже любили и старались ненароком не обидеть. Но потом это, тогда странное, сословное чувство стало как будто заражать людей и приобретать агрессивный характер. Товарищи, от которых никогда бы раньше нельзя было этого ожидать, вдруг давали понять, что им «недоплачивают», что у них накопилась глубокая обида — выискивали по журналам сведения о зарплате в США работников их уровня, давали почитать другим. Это было неожиданно, потому что в научной лаборатории почти все ощущали себя муравьями, которые совместно делают общую работу, и это доставляло большое удовлетворение. Удавалось подработать — прекрасно, но обижаться? На кого?

Началась перестройка, и обиды «бедных, но благородных» заполнили эфир и прессу. Как оказалось, жестоко страдали креативные личности в СССР. Как они поносили «люмпенов и поденщиков», которые обирали их с помощью «уравниловки». Более того, они прямо декларировали свое право отомстить «люмпенам и поденщикам», даже самым жестоким и подлым способом (например, посредством безработицы). Мы это наблюдали как странный феномен, но под этим была и философская база, «законченная система взглядов».

Второе сложное следствие из этой системы взглядов состоит в том, что «человек из подполья», по его собственному мнению, осознает и переживает «все тонкости всего прекрасного и высокого». То есть он — человек не просто благородный, но и тонкий, культурный, духовный. И тут же он признается с удивлением, что «чем больше он сознавал о добре и о всем этом “прекрасном и высоком”, тем глубже он опускался в свою тину», — им овладевало желание сделать какую-то гадость людям.

И с этим нам пришлось сталкиваться уже в 1970-80-е гг. Бывало, именно духовные и высоконравственные люди, которые считались «совестью сообщества», вдруг совершали такие подлые поступки, что столбенеешь. И он тебе объясняет, что это пришлось сделать именно из нравственных побуждений, и поэтому не надо это никому разглашать. Это — в малых коллективах, а уж что говорить о телевидении конца 80-х гг. Немыслимые вещи творили молодые интеллектуалы, которые даже считались духовными авторитетами. Средний человек был к этому совершенно не готов.

В фильме эта особенность заострена, вся вторая половина ленты показывает эпизод, которому посвящена вторая часть повести. Герой, в нетрезвом виде впав в «переживание всего прекрасного и высокого», вцепился в попавшуюся ему жертву — проститутку Лизу. Он стал убеждать ее оставить порок, причем достиг такого уровня искренности и красноречия, что сломал все ее психологические защиты. Змей-искуситель, натренированный в провокациях. Она поверила, полюбила его, ей уже открылся путь к преображению — и тут он наговорил ей гадостей, высмеял ее доверчивость, оскорбил. Он радовался, видя какую глубокую травму ей нанес. И ведь это его совершенство в провокации опиралось именно на способность к «переживанию всего прекрасного и высокого». Куда там американским белым воротничкам!

Наконец, в фильме представлено еще одно качество как необходимое условие для двух изложенных выше «парадоксов» (можно сказать, психологических извращений). Именно указав на это качество, Достоевский сделал важный шаг вперед от парадигмы Просвещения — прямо предсказав наступление постмодерна. Речь идет о том, что герой повести ставит «свое собственное, вольное и свободное хотенье» выше всех других ценностей и выгод. «Самая выгодная выгода» для человека из подполья — сделать то, что ему хочется, пусть даже ценой саморазрушения, даже вплоть до гибели мира. Достоевский заявил, что постулаты Просвещения, утверждающие рациональность индивида, его неуклонное стремление к расчетной выгоде и, таким образом, прогрессу, неверны в принципе.

Этот бунт иррациональности, отметающей выгоду и расчет, это стремление разрушить существующие структуры и институты и ввергнуть людей в хаос Достоевский обнаружил в озлобленном человеке из подполья. Но в других местах он предупреждал, что это — общее качество человеческой натуры. Оно подавляется культурой, солидарностью человека общественного, переплавляется в творчество и т.д. Но в условиях больших кризисов, когда на общественную арену из подполья выходит целый контингент обиженных талантливых (пусть и в разрушительном творчестве) людей, их пафос может передаться другим, еще вчера рассудительным и ответственным людям. При современных информационных технологиях это может вызвать целенаправленное или спонтанное «заражение» массового сознания с лавинообразным размножением «свободных радикалов». И происходит национальная катастрофа, которую невозможно объяснить в рамках рациональности Просвещения.

Это мы и пережили. Фильм Камы Гинкаса с удивительным, на мой взгляд, художественным мастерством открыл и сделал доступным широкой публике важные и актуальные для нас смыслы предвидений Достоевского.

Я бы посоветовал своим товарищам посмотреть, не торопясь, этот фильм. А потом прочитать или перечитать «Записки из подполья». Мне лично фильм очень помог.

ТАКОГО ДРЕМУЧЕГО СОЦИАЛ-ДАРВИНИЗМА НЕ БЫЛО ДАЖЕ В XIX ВЕКЕ

24.10.2013

Массовая трудовая миграция в России — порождение глубокого кризиса после краха СССР — за двадцать лет обросла многими слоями проблем, перерастающих в угрозы. Массы людей из разных народов выброшены кризисом из своих семей и родных мест, ищут работу на «анклавных рынках труда», где правят теневые предприниматели и посредники, организованные преступные группы и коррупция. Конфликты интересов этих групп периодически приводят к вспышкам насилия, в эти конфликты втягивается часть местного населения, также живущего в состоянии стресса. Масла в огонь подливают СМИ: такие новости — их хлеб. «Этнические предприниматели» получают свои дивиденды, политизируя и обостряя национальные чувства и местного населения, и мигрантов, и их земляков на Кавказе или в Средней Азии.

Деятельность этих политиканов — важный фронт вязкого, неоформленного противостояния частей нашего расколотого общества, тоже очень рыхлых. В целом, подавляющее большинство населения, для которого сохранение и укрепление России объективно стало вопросом жизни и смерти, на этом фронте отступает. Массовое сознание заполнено множеством упрощенных стереотипов, которые ведут людей, как блуждающие огоньки. А те интеллектуалы СМИ, кто формирует язык (а значит и сознание населения), идут на этом фронте двумя колоннами — преследуя общую цель. Одна колонна создает из трудовых мигрантов образ врага, навязывая людям стереотип «Россия для русских!» Публицисты из другой колонны создают, часто в той же прессе, образ «русского националиста» как какого-то дегенерата.

Вот, по поводу событий вокруг овощной базы в Бирюлево в одном номере журнала сошлись известные журналисты — Юлия Латынина и Николай Сванидзе.

Ю. Латынина требует закрыть Россию от «азиатов». Она убеждает, что их труд не нужен, что для них специально изобретают нелепые работы: «Не говорить, что в России “дефицит рабочих рук на рынке труда”. Если есть дефицит, значит, нет рынка. Если в стране относительный дефицит рабочих рук, как в Англии XIV в. после чумы, это прекрасно!..

Необходимо ввести визовой режим со странами Азии. Необходимо запретить созданные под мигрантов работы вроде стрижки травы. Необходимо ввести запрет на найм неграждан бюджетными учреждениями. Необходимо ввести драконовские штрафы на найм неграждан девелоперами, торговыми сетями и пр.».

При этом журналистка ухитряется пнуть чуть ли не все государственные службы — мол, и они не нужны: «Нам говорят, что “в России не хватает рабочих рук”. Вопрос: если в России не хватает рабочих рук, то зачем Москве 10 тыс. гаишников? Это на 10 тыс. больше, чем надо… Если в России не хватает рабочих рук, почему не разогнать гаишников, ментов, проверяющих?

Нам говорят, что “русский не будет работать на овощебазе”. Естественно, он не будет работать на овощебазе, если он может пойти в гаишники и через год купить новый “мерседес”… Необходимо в разы сократить количество проверяющих, лицензирующих, надзирающих, полицейских (гаишников вовсе распустить)».

Вдумайтесь в логику этого рассуждения! А ведь оно публикуется в прессе, популярной в кругах нашей либеральной интеллигенции…

А вот рассуждения Николая Сванидзе (кажется, он член Общественной палаты РФ и член комиссии, которая охраняла нашу культуру от «фальсификации истории»). Он вроде бы противоречит Ю. Латыниной и хотел бы «закрыть Россию от русских националистов», но тоже пинает государство.

Этот историк пишет: «Хватит все время талдычить про мигрантов, легальных, нелегальных, граждан России, иностранцев и т. д. Не в них дело…

Есть очень тяжелый, беспросветный социальный фон. Особенно тяжелый в спальных районах больших городов. То есть в маленьких городах этот фон, разумеется, не лучше… Грязь, мат, насилие, пьянство и полное, безнадежное отсутствие перспектив. Алчная полиция, продажный суд, охреневшее от шальных, сумасшедших денег и полной безответственности чиновничество… Эдак и ангела можно довести до зверского состояния.

А эти молодые люди с окраин никак не ангелы. Они — продукты того негативного биосоциального отбора, который происходил в нашей стране на протяжении последней сотни лет. Они — очень злые ребята. Такими они родились и так воспитаны — и родителями, и жизнью.

А дальше надо должным образом… переплавить социальную агрессию в национальную. И с этой задачей, вполне функциональной, справляются радикальные националисты, которые расплодились, как грибы, чувствуют себя вольготно и выглядят вполне респектабельно. Их уже долгие годы пестует и выкармливает власть, отчасти из соображений идеологической близости, отчасти из популистских соображений — вроде бы как к народу поближе.

Власть охотно идет на этот вариант, поскольку, во-первых, считает, что сможет их контролировать, а во-вторых, надеется найти в них организованную силовую опору. Ошибочные расчеты и тщетные надежды. Аналогичный опыт столетней давности с созданием, фактически с Высочайшего благословения, Союза Русского народа и Союза Михаила Архангела неумолимо свидетельствует: нет ни контроля, ни опоры. Эти ребята охотно готовы насиловать и грабить, но сражаться не готовы».

Это невероятные заявления. Даже не верится, что часть нашей интеллигенции докатилась до такого мракобесия. Вчитайтесь: «молодые люди с окраин» наших больших и малых городов — «продукты негативного биосоциального отбора», в результате которого за сотню лет (в СССР) якобы вывелся особый биологический вид (фашисты сказали бы «недочеловеки»). «Такими они родились», — утверждает Сванидзе, т. е. все приписанные им мерзости унаследованы генетически от родителей.

Какой позор, какой регресс знания и приличий! Такого дремучего социал-дарвинизма и социального расизма в России не было даже в XIX в.

Такие люди у нас подбираются в Общественную палату и в блюстители норм научности. И ведь масса образованных людей это читают и аплодируют. Это, пожалуй, самое страшное.

Как получилось, что в среде трудовой интеллигенции зародился червь элитарного чванства? Как образованные люди усвоили такие примитивные иррациональные стереотипы и легко воспринимают выражаемые ими идеологические штампы? Откуда в интеллигенции такая ненависть к большой массе молодежи нашего народа, которая ранена кризисом, — и к тем, кто приехали работать на стройках и овощных базах, и к тем, которых «теневики» посылают громить ларьки с арбузами. Неужели всерьез поверили Сванидзе, что все они «такими родились»?

Нельзя нам закрывать глаза на эту тяжелую культурнуюболезнь нашего образованного слоя. Трудно об этом говорить, но надо.

ПОСТСОВЕТСКОЕ ПРОСТРАНСТВО

ЕВРАЗИЙСКАЯ ИНТЕГРАЦИЯ: ГЛАВНЫЕ ТРУДНОСТИ

11.12.2013

Выступление на международной научной конференции «Международное воспроизводственное обустройство евразийского (постсоветского) пространства: экономика и политика», 4 декабря 2013 года, Московский государственный университет.

В истории больших стран периоды укрепления связности и единства чередуются с кризисами, иной раз приводящими к распаду. Особенно драматично это происходит, если страна складывается как империя, включая в себя разные народы и большие территории. Обычно такие тяжелые кризисы создаются коалициями внутренних «анти-имперских» сил и внешних геополитических противников страны. Такие коалиции разорвали в феврале 1917 г. Российскую империю, похожий на них альянс сумел расчленить СССР в 1991 г. Противники единства страны всегда используют моменты ослабления ее государственности и быстро идущие в такие моменты изменения в мировоззрении людей.

Нас интересует вопрос: каковы после таких кризисов шансы у разделившихся частей вновь собраться в едином государстве или союзе какого-то типа? Уже 22 года как расчленен СССР, но до сих пор мы не изжили последствия этой катастрофы. Тяжелый удар нанесен хозяйству всей Евразии, так как практически вся производственная система была выстроена за советский период — как одно огромное предприятие. Его расчленение погрузило в кризис все страны, и выйти из этого кризиса пока не удается.

Взглянем на общежитие наших народов в Российской империи, на ее распад в 1917 г., сборку в СССР, его расчленение и перспективу воссоединения постсоветских республик как на техническую проблему — дезинтеграцию и новую сборку системы из элементов и связей в их движении и развитии.

Образование целого из частей — трудный процесс, строительство нового. «Целое больше суммы его частей», оно имеет особую силу — энтелехию.

Вот две империи — Россия и США. Обе создали разные типы жизнеустройств, обе несли мессианские идеи, очень разные. США пошли по пути этнической чистки территории, а потом ассимиляции — «переваривания» иммигрантов в этническом тигле и сплавления их в новую нацию. Собирание России было именно интеграцией — каждая новая часть включалась в целое, не теряя своей особенности. Каждый народ, входя в Россию, придавал этому целому какое-то свое качество. Система получилась сложной, но разнообразие — великая ценность.

Для нас важно, что интеграция не достигается просто путем обмена — ты мне, я тебе. Между продавцом и покупателем на рынке, конечно, возникает взаимодействие, но это связи слишком временные и слабые, рынок не соединяет части в целое. Интеграция — это всегда создание какого-то «общего котла», в который каждая часть вносит свою лепту. Например, в отличие от рынка, в семье все делают свои вклады, и они соединяются, а не обмениваются. Это соединение и создает то целое, которое «больше суммы частей». Очень часто вклады участников несоизмеримы между собой, качественно различны, так что выразить их в единообразной форме — например, денежной — трудно или невозможно.

Когда во время перестройки производили расчленение СССР, то напирали на экономическую выгоду или невыгоду. Это был подлог, и только тотальный контроль над СМИ не позволил его разоблачить. При разделении целостности на части устраняется тот «кооперативный эффект», который и придает главную ценность большой системе. Этот эффект может достигать огромной величины. Потеряв целостность страны, мы утратили такие огромные выгоды (энтелехию), которые никакими деньгами не оценить. Но ведь постсоветские страны свернули на рельсы рыночных отношений. «Газпром», государственная компания, объявляет, что поставки газа в Беларусь — только бизнес, и ничего больше. На таких принципах интеграция невозможна.

Торговля — это не интеграция. У этих типов отношений разные меры и критерии выгоды. Пока в нашей культуре господствует инстинкт торгаша, противники интеграции будут брать верх. Это — первое фундаментальное препятствие.

В войне любого типа важная цель — нарушение системной целостности противника. Найти «слабое место» у противника — значит нащупать в его системе тот узел связей, который необходим для целостности. Не оценить в деньгах потери России и Украины от того, что значительную часть украинцев сумели настроить против русских. В 1990 г. политизация этнического чувства на Украине была самой слабой в СССР: наибольшую значимость национальному вопросу там придавали только 6 %. Радикальные националистические группы поддерживали 1 % населения (в Казахстане — 2 %). Но ведь за 23 года ситуация резко изменилась. Надо же выяснить — почему, и определить, каковы ресурсы для того, чтобы повернуть этот процесс вспять.

Мы пережили дезинтеграцию СССР и наблюдаем вялотекущую дезинтеграцию РФ. Процесс у нас перед глазами, можем учиться. Без этого знания не воссоединить земли и народы. Но пока что ни исследование, ни обучение не начаты. Все надежды возлагаются на экономическую выгоду.

Дефицит знания — второе фундаментальное препятствие интеграции.

Дезинтеграция — это в основном разрыв связей между элементами системы (хотя и сами элементы деформируются). Пройдя мысленно по перечню разорванных в 1991 г. связей, мы и увидим программу дезинтеграции. Это нужно, чтобы договориться о том, какие связи надо защищать, укреплять, восстанавливать, какие надо создавать заново и по-другому, какие в новой реальности никуда не годятся, так что остатки их надо обрезать и зачистить. Опыт разрушения систем дает колоссальное знание, и раз уж над нами такой жестокий эксперимент история поставила, надо из него выжать максимум информации.

Разрушение каждого пучка связей — особая программа и особая тема. Важнейший пучок связей создает государство — едиными законами, общим языком и идеологией, своими символами, множеством систем, соединяющих людей и территории (например, армией и школой). Подрыв единой государственной надстройки — вот первый этап в расчленении. Надо его вспомнить и обдумать.

Для интеграции нужны большие системы — транспорта, связи, энергосетей и пр. Многие из этих общих систем тоже расчленили, а части их стараются изменить так, чтобы они потеряли способность к сращиванию. Например, отказ от общей технической политики или ликвидация отечественного авиастроения сразу облегчают растаскивание больших систем западными конкурентами.

Союз связывается общим языком, общей школой и общим культурным ядром. По всем этим сущностям били силы, работающие на разделение. Баланс этих сил в наших странах различен и неустойчив — перевес берут то одни, то другие. В целом пока что идет расхождение единого ранее цивилизационного облика. Если мы будем апатично наблюдать за этим процессом, то вскоре шансов соединить разорванные связи не останется.

Скорее всего, уже сейчас иллюзорны надежды на воссоединение хотя бы общего экономического и культурного пространства через восстановление части прежних связей.

Расчленение Российской империи после Февральской революции было краткосрочным. В ходе Гражданской войны страна была опять собрана почти на той же территории (не считая Польши и Финляндии). Такое быстрое воссоединение частей страны можно назвать реинтеграцией. Части срослись по линиям разрыва — разделенные поверхности еще не «окислились».

Конечно, собирание России в образе СССР шло с обновлением многих систем, при наличии общего проекта, принятого большинством. Опыт нейтрализации сепаратизма этнических элит считается в антропологии блестящим достижением советского государственного строительства. Но в 1990-е гг. и сегодня эти самые этнические элиты очень старались и стараются накопленный опыт опорочить, и это понятно — их цель в том, чтобы подавить постсоветские интеграционные проекты.

В какой же мере возможно сращивание разорванных связей сегодня? В 1990-е гг. казалось, что это возможно. Но не удалось. Силы разделения внутри республик и за рубежами были намного мощнее. Те, кто разваливал СССР, за 22 года завладели собственностью, финансовой системой, СМИ и школой. Они готовы к выгодному сотрудничеству, как и с другими странами Запада и Востока, но мы не об этом говорим. А сторонники интеграции, даже если их большинство, дезорганизованы. Это — третье фундаментальное препятствие, также плохо изученное.

Судя по многим признакам, время, когда была возможна реинтеграция, истекло. Уже нельзя «зачистить контакты», соединить те же провода — и машина заработала бы.

Нужны новая программа, новое строительство целого, создание новых стыковочных узлов, производство материалов для связей нового типа, новый язык, новые формы и символы единства. Значит, нужен и новый уровень разнообразия интеграционных связей.

И первым делом необходимо менять представления обо всех сущностях, которые надо собрать в систему. Эти представления устарели, что и было важным фактором ослабления связности СССР. Во-вторых, надо менять весь дискурс. Выросли новые поколения, и взывать к их чувству «общей исторической судьбы» — только злить их. Еще во время перестройки Москва стала двигаться под лозунгом «Вернуться в лоно цивилизации!» Какой цивилизации? Было сказано и повторяется до сих пор, что европейской! А разве таджиков и туркмен туда приглашают? А разве они туда хотят? Как такой идеологией интегрировать Евразию?

Беловежское соглашение сбросило многие республики в длительное бедствие — договор об «общей судьбе» был растоптан. Как показывает динамика множества показателей, до 1990 г. все республики развивались как члены одной семьи, а с конца 1991 г. все они стали переживать бедствие по-разному, и за последующие 20 лет пути их очень сильно разошлись.

Схема реинтеграции стала невозможна, а у нас и знания о новом состоянии бывших республик СССР недостаточны. Постсоветские республики разошлись из разрушенной Цивилизационной системы, и теперь их соединение стало намного сложнее. Это — четвертое фундаментальное препятствие.

Даже то направление интеграции, в котором мы как будто дальше всего продвинулись я имею в виду отношения с Беларусью, уже возможно лишь как строительство нового Союза, а не как воссоединение двух союзных республик. Белорусы выработали оригинальный национальный проект, сплотились вокруг него и почти вылезли из кризиса, внеся множество важных творческих изменений в структуры советского типа. Повторить этот проект в РФ сейчас невозможно. Было бы опасно для Беларуси открыться российской экономике, да и для России будут необходимы сохраненные и обновленные там структуры.

Быстрая интеграция России с Украиной тоже чревата рисками. На Украине идет быстрый процесс этногенеза — изменения многих черт народа, можно сказать, его «пересборки». Это процесс плохо изученный, в чем-то даже интимный. У большой части украинцев его сумели загнать в антирусское русло. Если проявить терпение и добрую волю, то почти наверняка этот всплеск антироссийских настроений сникнет, люди спокойно обдумают свои долгосрочные и фундаментальные интересы. А если в момент общего возбуждения лезть к ним и спорить с ними, то смута затянется надолго. Надо делать все то, что полезно для сближения наших народов, и не делать того, что вредно. А желающих навредить немало — и там, и сям, и у нас (достаточно посмотреть телевидение).

Нужен многосторонний разговор и о тех новых формах интеграции, которые вызревают в последнее десятилетие. Очевидно, что сам тип национального государства быстро меняется, у него появляются новые «стыковочные узлы» для взаимодействия поверх национальных границ. Зачем же нам пытаться воспроизвести старые формы в совершенно новых условиях? Эти попытки наталкиваются на сопротивление, недоверие, требуют больших средств. Лучше выявить и изобрести весь перечень возможных форм интеграции и выбирать из него способы, подходящие для каждого конкретного случая. Разнообразие придает устойчивость.

Нужен основательный и хладнокровный («инженерный») анализ реальности постсоветского пространства и его динамики, а не декларации с благими пожеланиями.

ОПЫТ СССР

ЭВОЛЮЦИЯ РОССИЙСКОЙ АНАЛИТИКИ

16.12.2013

Аналитическая деятельность возникла вместе с человеком разумным. Чтобы овладевать природой и создавать мир техники, надо было обдумать прошлые дела (опыт), понять актуальную реальность и ход событий, вообразить (предвидеть) будущее и проектировать его желаемый образ. Уже в глубокой древности это были важные и высоко ценимые функции. Появление государства, а потом империй и цивилизаций, резко расширило и усложнило эти функции, они стали предметом истории и философии. В XVII в., в ходе Научной революции, аналитика обрела характер научной и получила мощные методы (моделирование).

В начале XX в. в России сложились сильные школы аналитики — в Академии наук, в ведомствах, в Госдуме и в партиях. Они вели комплексные программы: анализ производительных сил России (Академия), пятилетние планы развития экономики (Министерство путей сообщения), выбор модели массовой школы (военные), меры против вывоза капитала (разведка). Либералы сотрудничали с лучшими учеными Европы (М. Вебером), левые — с Социнтерном. С 1905 г. очень продвинулись большевики. Они преодолели ограничения и догмы марксизма, как-то освоили идеи неклассической науки («науки становления», неравновесных состояний) и по уровню аналитики стали ведущей партией в Европе.

Это сильно повлияло на исход Гражданской войны. В ее столкновениях удалось нейтрализовать национализм буржуазии окраин, предложить народам новую модель национально-государственного устройства и вновь собрать почти всю территорию в СССР, а народы за 20 лет соединить в советский народ как полиэтническую нацию. Сегодня западные антропологи считают это достижением высшего класса.

После Гражданской войны миллион младших и средних командиров Красной армии пошли в вузы и в госаппарат — стали управленцами с сильным аналитическим мышлением. Удалось не допустить разрыва с Академией наук, генералами Генштаба, полиции и жандармерии, рядом министров царского и Временного правительства. Уже ГОЭЛРО, доктрина НЭПа, модель СССР, интеграция Советов в вертикаль власти, стратегия научного строительства — все это результаты аналитики качественно нового уровня. Атомная программа началась в 1918 г.! Форсированное создание авиации — в 1923-м. Сейчас ту программу представляют проявлением якобы скрытого языческого культа в СССР — такова была массовая поддержка. Это наивные упреки. В 1933 г. состоялся первый пуск ракеты ГИРД-09, а уже в 1940-е над созданием ракетной техники работали 13 НИИ и КБ и 35 заводов.

Создание в 1920-е гг. новаторской профилактической медицины и большие программы на всей территории резко снизили смертность и ликвидировали эпидемии. Средняя ожидаемая продолжительность жизни сразу выросла с 32 лет в 1897 г. (по европейской России) до 44,4 лет в 1926-1927 гг.

В 1920-е сложились и главные системообразующие институты аналитики: межведомственные проблемные комиссии АН СССР, Госплан, Госстандарт, управления спецслужб и вооруженных сил. В 1930-е гг. по мере развертывания научной сети каждый НИИ вел аналитическую работу в зоне своей ответственности (анализ аварий и отказов, прогнозирование). Поскольку информация была государственной собственностью, сложилось национальное сообщество экспертов, из которых для каждой конкретной задачи быстро формировалась рабочая группа нужного состава. Прекрасный урок — дискуссии с оппозицией на пленумах и съездах в 1924-1934 гг. С обеих сторон — ценная аналитика.

Я считаю, что до середины 1950-х гг. аналитики в СССР допустили немного крупномасштабных ошибок — при решении совершенно новых задач. Самая тяжелая — ошибочный выбор модели колхоза по типу кибуца (он считался в мире самой успешной моделью кооператива). Не хватило знаний о культуре своего крестьянства. Но какое быстрое исправление ошибки: 1931-1932 гг. — кризис, приведший к голоду; уже весной 1932 г. запрещено обобществлять скот и предписано помочь колхозникам в обзаведении скотом. К 1935-му кризис был преодолен и началось быстрое развитие.

Но это — история. Для нас важнее фатальный кризис советской аналитики, нараставший с середины 1950-х гг. — вплоть до краха СССР в 1991 г. Можно предположить, что в 1930-е собраться населению СССР в разновидность военного отряда («тоталитаризм») было понятнее и проще, чем провести демобилизацию этого отряда в 1950-е гг.

Радость Победы и иллюзия безопасности и растущего благоденствия при смене поколений создали новую, необычную ситуацию, для контроля над которой не было ни знаний, ни опыта. XX съезд стал срывом, который и сегодня непросто объяснить. Он не просто нанес удар по государству и массовому сознанию, он разрушил всю систему аналитики общественных процессов. Эксперты в технических сферах по инерции продолжали работать вплоть до 1991 г., а обществоведение так и не поднялось. После отставки Хрущева нараставший мировоззренческий кризис был подморожен, но научный подход в обществоведении был подавлен идеологией.

Между тем, общество быстро менялось; основа, на которой был поставлен советский строй 1920-1950-х гг. (общинный крестьянский коммунизм), исчерпала свой ресурс в ходе урбанизации. Ее надо было модернизировать, но необходимых для этого знаний и кадров уже не было. Многие из них перетекали к диссидентам. Основные угрозы для СССР вызревали уже в общественном сознании, но аналитиков для этой сферы не было — советологи США знали о нас больше, чем мы сами. Андропов, став генсеком, сказал: «Мы не знаем общества, в котором живем».

Это и есть главная оценка аналитики последнего этапа СССР.

О состоянии аналитики в постсоветской России будет идти речь на этой конференции. Кратко я определю его так:

1. Мировоззренческий кризис СССР в 1990-е гг. стал системным, т. е. резко усложнился. Мы еще не имеем его удовлетворительного описания и не выявили те угрозы, которые он породил. Это — вызов не только аналитикам, но и всей российской интеллигенции.

2. В этих условиях обязанность аналитиков — не вести пропаганду проектов власти или оппозиции, а добывать достоверное знание о той реальности, которая сложилась к настоящему моменту, и о тех процессах, которые будут доминировать в среднесрочной перспективе.

3. Для получения достоверного знания аналитика должна сдвинуться из «пространства идеологии» в «пространство научной методологии», требующей объективного и беспристрастного подхода к реальности.

Это трудно, но возможно.

Для этого требуются организационные усилия и общая воля. Необходимо вновь создать национальное сообщество аналитиков, соединенное рациональной методологической основой, общими социальными и научными нормами, своей профессиональной информационной системой. Такое сообщество сможет обеспечить ответственность аналитиков, потому что в их работах главный контролер — совесть. А заказные выводы коррумпированного аналитика обходятся государству и обществу слишком дорого.

ДЕЛО ЛЕНИНА

20.01.2014

Когда умер Ленин, Есенин написал: «Того, кто спас нас, больше нет». Сегодня нам надо это понять — не для того, чтобы разобраться в наших чувствах «любим — не любим», а ради знания.

Русская революция — главное событие XX в. Она — стартер мировой революции «крестьянских» стран, изменившей все мироустройство. Китай, Индия, Латинская Америка — ее дети. Она — конец модерна, за этим порогом все пошло не так, как предписано в проекте Просвещения. На мировую арену вышла доиндустриальная цивилизация, идущая в обход западного капитализма. Это — цивилизация крестьян и этносов, отвергнувшая господство гражданского общества и гражданских наций.

Мы, Россия, и сейчас живем в этой революции. Крах советского строя в его первой версии — ее эпизод, сегодня — лишь начало этого эпизода. Если мы хотим выжить как народ и как страна, надо знать и понимать эту революцию.

Ленин — ее продукт и ее творец, ее теоретик и конструктор. Он — ключ к знанию и пониманию.

Наша беда, что Ленин и его соратники не имели времени, чтобы ясно описать свое дело и тем более понять его, — они следовали неявному знанию. Эйнштейн в физике «сначала находил, потом искал». Они находили, а искать не было времени. Нам надо реконструировать ход их мысли и дела.

Эту возможность мы получили только сейчас, когда сникла советская идеология, превратившая, «для пользы дела», Ленина в икону, и когда выдохся антисоветский черный миф Ленина. Молодым нужно холодное и достоверное знание, им разгребать руины и строить на пепелище — а главные удары еще впереди.

Вот условия для разумных суждений тех, кто не боится знать:

1. Отделять свои нравственные оценки от фактов. Допустим, вы считаете священной собственность помещиков на землю, но надо признать, что практически все крестьяне (85 % населения) считали ее незаконной.

2. Оценивать политика в реальных координатах, сравнивать его не со святыми, а с теми, кто в тот период воплощал альтернативные проекты. Для Ленина мы имеем такой ряд: Керенский (либералы-западники), Деникин («белые»), Савинков (эсеры), Махно (анархисты) и Троцкий (коммунисты-космополиты). Монархисты к концу 1917 г. уже сошли с арены, даже Столыпин стал историей. Мечтать о «добром царе» — детская забава. Все актуальные фигуры «предъявили» свои проекты, люди попробовали их на зуб, а не изучали в кабинетах. Отрицаете Ленина? Скажите, с кем бы вы были и почему.

3. Не копаться в мелочах. Надо сравнить два главных проекта, два вектора, задававших России разные (и расходящиеся!) цивилизационные пути. Один проект предполагал построение в России государства западного типа с рыночной экономикой. Его воплощали сначала Керенский, а потом Деникин и Колчак. Это — Февраль, «белые». Другой проект — советский, его воплощал Ленин. Это — Октябрь, «красные».

Названные проекты Россия сравнила не в теории, не по книгам, а на опыте. С февраля по октябрь 1917-го — в мирных условиях сосуществования Временного правительства и Советов. Керенский проиграл вчистую. Под давлением и при участии Запада блок кадетов и эсеров попытался вернуть власть военным путем, сравнение проектов происходило в форме гражданской войны. За ней наблюдала вся Россия, и военное соревнование белые также проиграли вчистую.

Надо прислушаться к мнению предков, для которых, как для народа, этот выбор был вопросом жизни и смерти.

Совершенно неважно, какой из проектов нам сегодня нравится больше. Важно не сегодня, а тогда.

О ценностях мы не договоримся — сытый голодного не разумеет. Даже если сейчас захотелось жить по-другому, по-рыночному — плевать в прошлое неразумно, если мы хотим ужиться на одной земле.

— О личности Ленина говорить не стоит. За ним не замечено пороков, которые объясняли бы его мысли и дела. Он не был ни стяжателем, ни тираном. Это был умный и образованный человек, великий труженик, преданный своему делу, которое он считал справедливым. Многие сегодня считают его дело несправедливым. Пусть так. Но Ленин сделал свое дело мастерски, с большим успехом — так давайте брать с него пример именно в этом.

Ленин входил в мировую элиту социал-демократов, в «политбюро» второй партии в двухпартийной системе будущего Мирового правительства. Он блестяще выполнил последний завет Маркса — интеллектуально разгромил народников с их доктриной революции «не по Марксу» и развития «по некапиталистическому пути». Но осознав смысл революции 1905 г., Ленин совершил радикальный сдвиг в обеих плоскостях раскола России — он встал в ряды простонародья против сословной элиты и в стан почвенников против западников. За это одни его возненавидели, а другие — полюбили.

Что касается характера, то Сергей Есенин, поэт не купленный, о Ленине написал: «Слегка суров и нежно мил». А в другом месте: «Застенчивый, простой и милый, // Он вроде сфинкса предо мной».

На какое-то время в России стали верить Волкогонову больше, чем Есенину, но это время проходит. Значит, будем говорить о делах.

— Надо прислушаться к носителям художественного чувства. Были те, кто ненавидел Ленина, как Бунин. Были те, кто его принял как избавление, — Блок, Есенин, Шолохов. Надо вникнуть в мотивы и тех, и других.

А кто считает себя западником, пусть почитает современников Ленина, которые наблюдали его проект лично, — Бертрана Рассела и Ганди, Грамши и Кейнса. В 1920-е гг. Кейнс работал в Москве и сказал, что Россия тогда была главной лабораторией жизни. Она, как никто, была близка и к земле, и к небу. А Ленин «соединил то, что в душе европейца давно помещено в разные уголки души — бизнес и религию». В том смысле, что соединил чисто земные задачи с высшими идеалами.

Все это — урок истории, его надо освоить независимо от нынешней позиции каждого.

Но это — первое приближение. Надо понять, что же такого ценного сделал Ленин, за что его уважали многие достойные и умные люди во всем мире и любила большая часть народа России. И что он сделал не так, из-за чего антисоветские силы через 70 лет одержали верх. Разговор трудный. Нынешняя антиленинская кампания недобросовестна и нанесла всем большой вред. В ней не было разумной критики, и все сложные проблемы так принижались, что мы отвыкли ставить вопросы даже самим себе.

Вспомним ситуацию. С конца XIX в. России приходилось одновременно догонять капитализм и убегать от него. Она слишком раскрылась Западу, а он не желал и уже мог «принять» ее. В России складывался периферийный капитализм, и это было «исторической ловушкой» — истощением с утратой своей цивилизационной идентичности. Возникли порочные круги, которые не удавалось разорвать, — даже разумные меры правительства ухудшали положение (это признак «ловушки» как особой системы обратных связей). Замаячила революция как выход через катастрофу.

Было несколько проектов, все их перепробовала Россия: Столыпин, либералы, эсеры, социал-демократы и большевики.

Каждый проект отражался в другом, каждая неудача обогащала знанием. Успешным был проект Ленина. Этот выбор вынашивал весь народ, все оппоненты и противники. В этом рывке было сделано много открытий всеобщего значения.

Сегодня наше общество духовно больно — элита, вскормленная великими делами планетарного масштаба, эти дела своего народа старается принизить и оплевать.

В основе советского проекта был крестьянский общинный коммунизм («Толстой — зеркало русской революции»). Маркс считал его реакционным, он исходил из того, что крестьянство должно исчезнуть, породив сельскую буржуазию и пролетариат. В это верили и Столыпин с кадетами, и поначалу Ленин. Его подвиг в том, что он преодолел давление марксизма, при этом нашел такие доводы, что стал не пророком-изгоем, каких немало, а вождем масс.

Чаяниям русского крестьянства и рабочих Ленин дал язык, облек их в сильную теорию. Назад из кризиса не выходят, и ленинизм соединил общинный коммунизм с идеалами Просвещения, что позволило России не закрыться в общине, а создать промышленность и науку — минуя котел капитализма. Это был новаторский проект, и он сбылся — на целый исторический период. И Победа, и Космос, и тот запас культурной прочности, на котором мы переживаем нынешний кризис, — результаты того проекта.

Ленин — мыслитель, конструктор будущего и виртуозный политик. В каждом плане у него есть чему учиться, он был творец-технолог, мастер.

Он создавал прочные мыслительные конструкции и потому был свободен от доктринерства. Он брал главные, массивные процессы и явления, взвешивал их верными гирями. Анализируя в уме свои модели, он так быстро «проигрывал» множество вероятных ситуаций, что мог точно нащупать грань возможного и допустимого. Он не влюблялся в свои идеи и доводил сканирование реальности до отыскания всех скрытых ресурсов. Поэтому главные решения Ленина были нетривиальными и поначалу вызывали сопротивление партийной верхушки, но находили поддержку снизу.

Ленин умел работать с неопределенностью, препарировал ее, взвешивал риски. В методологии науки труды Ленина приводятся как канон научного текста, из которого изгнаны все «идолы». А посмотрите на тексты современных политиков, начиная с Горбачева: в них кишат все «идолы» — рынка, площади и театра.

Наше национальное несчастье в том, что ненавидеть стали даже не столько Ленина-политика, сколько ленинский тип мышления и мировоззрения. Этот тип мышления нам нужен позарез, но если вокруг разлита ненависть, он не появится.

Предвидения Ленина сбылись с высокой точностью (в отличие от Маркса). Читая его рабочие материалы, приходишь к выводу, что дело тут не в особо мощной интуиции, а в методе работы и типе мыслительных моделей. Он мыслил уже в категориях постклассической науки становления, видел общество как неравновесную систему, как переходы «порядок — хаос», остро чувствовал пороговые явления и кооперативные эффекты. Исходя из трезвой оценки динамики настоящего, он «проектировал» будущее и в моменты острой нестабильности подталкивал события в нужный коридор. В овладении этим интеллектуальным арсеналом он обогнал время почти на целый век. В этом плане Сталин был его учеником.

Ленин выдвинул и частью разработал с десяток фундаментальных концепций, которые и задали стратегию советской революции и первого этапа строительства, а также мирового национально-освободительного и левого движения.

Здесь отметим лишь те, которые советская история оставила в тени.

1. Ленин добился «права русских на самоопределение» в революции, т. е. на автономию от главных догм марксизма. Это обеспечило поддержку или нейтралитет мировой социал-демократии. Он преодолел цивилизационную раздвоенность России, соединив «западников и славянофилов» в советском проекте. На полвека была нейтрализована русофобия Запада.

2. Создавая Коминтерн, Ленин поднял проблему «несоизмеримости России и Запада», проблему взаимного «перевода» понятий обществоведения этих двух цивилизаций. Она осталась неразработанной, но как нам не хватало в 1980-1990-е гг. хотя бы основных ее положений! Да и сейчас не хватает.

3. Ленин поднял и, в общем, успешно решил проблему выхода из революции (ее обуздания). Это гораздо сложнее, чем начать революцию. Гражданская война была остановлена резко, ее переход в «молекулярную» форму погубил бы Россию. Именно поэтому Есенин сказал, что Ленин «спас нас». Системность мышления и чувство динамики нелинейных процессов придали силу политическим технологиям Ленина.

4. Ленин предложил способ «пересобрать» русский народ после катастрофы, а затем и вновь собрать земли «империи» на новой основе — как СССР. Способ этот был настолько фундаментальным и новаторским, что приводит современных специалистов по этнологии в восхищение — опыт XX в. показал, какой мощью обладает взбунтовавшийся этнический национализм.

О том, чего не удалось сделать Ленину, надо сказать не для баланса: это уже задачи для нас.

1. Ленин предвидел (как позже и Сталин), что по мере развития советского общества в нем будет возрождаться сословность («бюрократия»), и сословные притязания элиты создадут опасность для строя. Так и произошло. Никаких идей о том, как этому можно противодействовать, Ленин не выдвинул (как и Сталин). Не предложены они и до сих пор, и угроза России со стороны «элиты» растет.

2. Ленин преувеличивал устойчивость мировоззрения трудящихся и рациональность общественного сознания, его детерминированность социальными отношениями. Он не придал адекватного значения тому культурному кризису, который должен был сопровождать индустриализацию и быструю смену образа жизни большинства населения. Этот кризис свел на нет тот общинный крестьянский коммунизм, который скреплял мировоззренческую матрицу советского строя. Требовалась смена языка и логики легитимации социального порядка СССР, но эта задача даже не была поставлена в проекте Ленина, к ней не готовились ни государство, ни общество. Поэтому кризиса 1970-1980-х гг. СССР не пережил.

3. Наконец, Ленин, разрешив срочную задачу сборки СССР, не учел тех процессов в национальном самосознании народов СССР, которым способствовало огосударствление этносов. В период сталинизма возникавшие при этом проблемы разрешались чрезвычайными способами, а с конца 1950-х гг. контроль за их развитием был утрачен. Эта важная для многонациональной страны проблема в проекте Ленина не была даже названа, надежды возлагались на консолидирующую силу социальных отношений.

Эти задачи легли на плечи нынешних поколений.

НЕСЛЫШНЫЙ ДИАЛОГ С ЦЕРКОВЬЮ

ГОРЯЧИЕ ТОЧКИ НЕ В ФОКУСЕ

14.10.2013

11 октября состоялась научная конференция «Научное и религиозное познание мира: единство и отличия». Собрались и люди науки, и философы, и богословы. Я прослушал доклады пленарного заседания и круглого стола «Научное знание в мировоззренческой системе мировых религий». Все доклады были очень интересными и умными. Не все было легко понять, участники и докладчики, по-моему, провели на редкость тяжелый рабочий день. Темы непривычные, выступления страстные, многие с блеском. Думаю, познавательная польза от этой встречи несомненна, хотя формат конференции для таких тем слишком узок.

Но одна сторона этой конференции заставила задуматься. Название конференции обозначает тяжелую и сложную проблему в отношениях науки и религии в нынешний момент общего кризиса индустриальной цивилизации, кризиса проекта Просвещения и, как говорят, «ренессанса религии». Взаимодействие и конфликт научной и религиозной систем познания неожиданно приобрели чрезвычайную актуальность, став активными факторами острых процессов в политической, социальной и культурной сферах. Но как-то все эти «горячие точки» удалось обойти и даже не упомянуть. Говорю это не в упрек — уже двадцать лет на всех гуманитарных конференциях происходит то же самое. Главные проблемы обходят или излагают иносказательно, через отсылки к событиям Средневековья или в «цивилизационных странах».

В СМИ проблемы нашей конференции ставятся постоянно, но сразу же в духе конфронтации. Вместо исследования проблемы и ее корней в обществе прорывают еще одну межу.

Вот, например, в «Русском журнале» писали о том, что уже даже в учебной литературе ставятся под сомнение общепринятые научные взгляды на происхождение человека и предлагается на уроках «уравновешивать» Дарвина религией, «выделяя сильные и слабые стороны двух мировоззренческих подходов». Цитировали «методолога образования» М. Эдельштейна, который утверждал: «Преподавать и учить детей должны… скептики. Но скептики подлинные, т. е. люди, способные усомниться в истине не только религиозной, но и научной, готовые объективно изложить все основные точки зрения, сознающие пределы разума, способные объяснить сущность эволюционизма и креационизма, не разъясняя при этом, что один о-го-го, а другой бяка-бяка. Более того, ученикам в школах и студентам в институтах не мешало бы рассказывать не только о физических законах и химических элементах, но и о Туринской плащанице, благодатном огне и мироточивых иконах».

Раньше считалось, что именно смешение, переплетение разных форм сознания, научного с религиозным, ведет к подрыву обоих способов видения мира — потому и говорил Ницше, что оба типа мышления «должны лежать рядом, быть отделимыми и исключать всякое смешение». Смешение школы и вуза, ставших механизмом передачи именно рационального знания и навыков мышления, с религиозным собранием чревато риском создать питательную среду для химерического сознания. Что об этом думают философы и богословы? Их диалог на такие темы не возникает.

О чем это говорит? Мне кажется, все наши гуманитарные сообщества были так травмированы грубым реформаторским вторжением радикальной идеологии в мировоззренческие структуры, что все, не сговариваясь, как будто дали обет молчания в случае приближения к этим болезненным проблемам. Это как-то ясно проявилось на нашей конференции, где царил дух взаимного уважения и даже симпатии — так не хотелось ненароком разбередить раны!

Если так, то не стоит настаивать на диалоге и тем более его форсировать. Но ведь где-то — не на конференциях, а на семинарах в более узком кругу — надо же начинать распутывать клубки запутанных противоречий! Я имею в виду не религиозные вопросы, а вообще проблемы общества и культуры, хотя и там придется коснуться взаимодействия разных типов мировоззрения и познания.

Вот методологическая проблема — найти приемлемые формы организации таких обсуждений, чтобы участники не разбежались после первого заседания.

ПРОВОЖАЯ 2014 ГОД!

29.12.2014

Мы подошли к важному вопросу (для самих себя). Надо или не надо нам подвести итоги наших умозаключений в тот период, когда делался исторический выбор начала девяностых годов? Тогда нам предложили расплеваться с Россией в форме СССР, обрести независимость от всех этих казахстанов и украин и пролезть в комфортный «наш общий европейский дом»… Многое излагалось туманно, но главное можно было понять. Например, в меню входило прощание с исторической Россией — новая Россия родилась с Декларацией о независимости 12 июня 1990 г. Серьезный шаг — отказаться от такого исторического наследства. Но кто из нас в тот момент подумал, куда ведет этот шаг!

Это личный вопрос к тем, кому сегодня за 50 лет, но и для нынешней молодежи он важен. Ведь самое главное и самое страшное, что происходит в нашей общей жизни сегодня, есть прямой и неизбежный результат того исторического выбора. Надо же восстановить в уме причинно-следственные связи наших нынешних и грядущих потрясений! Это обязанность разумного человека. Предать забвению непосредственные причины современного состояния — значит лишиться способности рационального предвидения угроз, которые над нами нависают.

Чем оправдывали свое согласие на ликвидацию СССР мои интеллигентные коллеги, люди умные и с прекрасной душой? Тем, что в СССР были очереди, а не было партий, кроме наскучившей КПСС. Так жить нельзя!

Сейчас, после ознакомления с самыми разными кризисами, стало понятно, что в моменты социальных потрясений сознание массы людей на время сильно меняется, и все видится в дико искаженной форме. И толпа (особенно из высокообразованных людей) с радостью мчится за козлами-провокаторами в трясину. Но из описания таких иррациональных состояний видно, что долго они не длятся — суровая реальность заставляет людей напрячь свои серые клеточки, вернуться к трезвому мышлению, разобрать руины и снова начать строить на пепелище.

Но ведь у нас все пошло не так! Летом 1989 г. у меня был разговор с товарищами по институту — гуляли в отъезде на конференции. Я говорил, к каким тяжелым последствиям неминуемо ведет курс на реформу, и меня прямо спросили: «Скажи, Сергей, ты что же, противник перестройки?» Тогда этот вопрос еще звучал угрожающе. Я ответил (подумавши): «Да, противник. Перестройка приведет к огромным и массовым страданиям людей». Ну ладно…

А через 7 лет, в 1996 г., встретил я этих коллег, привел к ним в институт философа-немца. И теперь я спросил, не изменили ли они своих оценок после всего, что видели со времени того разговора в 1989 г. И одна женщина, видный философ, ответила: нет, она и сейчас рада тому, что происходит. Она даже голосовала за Ельцина, хотя считает его бандитом и подонком (в общем, покритиковала его). А голосовала за него потому, что она может, не боясь, сказать про него то, что думает. Остальные промолчали.

Это что такое? Доктор философских наук наверняка понимала, что эта ее свобода обличать Ельцина — это ее сугубо личное духовное удобство, никакого социального значения не имеет, никакого воздействия на режим не оказывает. И эта конфетка для нее перевешивает реальные смертельные страдания десятков, а то и сотен миллионов людей.

Но теперь-то с 1989 г. уже прошло 25 лет! Разве в этом весьма массовом сознании что-то сдвинулось? Ведь почти никто не связывает с катастрофой краха СССР нынешнюю трагедию, которая с Украины продвигается по России (далее — везде). Неужели не видно этой причинно-следственной связи? Кто-то обвиняет Бандеру, кто-то Яценюка, кто-то Хрущева, а то и генетические особенности тех или иных деятелей. Все это — инсценировки, декорации и реквизиты, взятые из истории для тех новых общностей, которые сложились в постсоветских России и Украине после разрушения всех систем СССР.

Те, кто радовались свободе обругать Ельцина, не хотели видеть логичных следствий этой свободы как причины. А ведь планы этих следствий никто и не скрывал, а запроектированные структуры выстраивались очень быстро — их нельзя было не заметить тем, кто хотел видеть. Российские структуры, даже и постсоветского типа, могли помочь украинцам нейтрализовать эти следствия — были для этого культурные и социальные ресурсы. Могли, но в сознании общества и правителей причины и следствия были разведены, и государство было слепо. Поклонялись богам торжищ — «бабки, в натуре, решают все!»

Это урок колоссальный и катастрофический. Но ведь не только в нем дело. Мы живем в турбулентном потоке, где кишат хищные системы, основой которых служит причинно-следственная связь точно такого же типа. Эти системы не так страшны, часто даже мелки, но их совокупность изматывает наши души и пожирает наши жизни.

Заменить разум патетикой и даже героизмом нельзя. Мы должны хладнокровно оценить разрушения тех систем, благодаря которым мы уживались и развивались в Евразии, и найти шунтирующие структуры, которые на время заменили бы разрушенные. Советских структур создать уже нельзя, но на протезах мы все же сможем продержаться и добрести до острова Преображения, не перебив друг друга.

ДЕЗИНТЕГРАЦИЯ ОБЩЕСТВА. ПОДХОДЫ К СБОРКЕ СОЦИОКУЛЬТУРНЫХ ОБЩНОСТЕЙ

18.11.2013

Субъекты общественных процессов — не индивиды, а общности, собранные и воспроизводимые на какой-то матрице. Состояние всей системы общностей, соединенных в общество, — один из главных факторов безопасности страны. Их воспроизводство и развитие — одна из главных функций государства.

Как и в отношении понятия народ, обыденное представление об обществе проникнуто эссенциализмом. Это значит, что мы думаем о нем как о вещи — массивной, подвижной, чувственно воспринимаемой и существующей всегда. Критики такого представления пишут: «Можно констатировать, что подавляющее большинство социологов отождествляют социальную группу с “субстанцией” — множеством людей, границы которого тем или иным способом конструируетнаучное сообщество».

В стабильное время с этим можно мириться, а во время бурных изменений надо рассматривать общество как сложную систему, которая не возникает «сама собой» и не существует без необходимых условий. Общество надо конструировать и создавать, непрерывно воспроизводить и обновлять. Общество находится в процессе непрерывного изменения, так что в динамическом взаимодействии переплетаются интеграция и дезинтеграция — как отдельных элементов, так и всей системы в целом.

1. Состояние российского общества

Общий кризис индустриального общества отмечен преобладанием процессов дезинтеграции обществ. В 2002 г. А. Турен таким образом сформулировал вызов, перед которым оказалось обществоведение в ходе кризиса индустриализма:

«Мир становился все более капиталистическим… Это привело к дезинтеграции всех форм социальной организации, особенно в случае городов. Распространился индивидуализм. Дело идет к исчезновению социальных норм, заменой которых выступают экономические механизмы и стремление к прибыли.

Главной проблемой социологического анализа становится изучение исчезновения социальных акторов, потерявших под собой почву или из-за волюнтаризма государств, партий или армий, или из-за экономической политики, пронизывающей все сферы социальной жизни. В последние десятилетия в Европе и других частях света самой влиятельной идеей была смерть субъекта».

Вывод, трагический для современной цивилизации: смерть субъекта. Исчезновение социальных акторов, т.е. коллективных субъектов общественных процессов. Это новое состояние социального бытия, мы к этому не готовы, а осваивать эту новую реальность надо срочно. Глубина и разрушительность этого кризиса «в Европе и других частях света» не идет в сравнение с тем, что переживает Россия.

Кризис российского общества, перешедший в 1991 г. в острую стадию, потряс всю эту систему, все ее элементы и связи. Период относительной стабилизации после 2000 г. сменился в 2008 г. новым обострением. Одна из главных причин глубины кризиса в том, что в России произошла глубокая дезинтеграция общества. Здесь мы не будем обсуждать причины, по которым многие структуры и связи советского общества к 80-м гг. XX в. оказались очень уязвимыми к «культуральным» (идеологическим, информационно-психологическим) воздействиям. Они как будто удовлетворительно служили в стабильной ситуации «застоя», но были легко демонтированы при лавинообразном кризисе.

Этот процесс был запущен перестройкой и реформами 1990-х гг., маховик его был раскручен в политических целях — как способ демонтажа советского общества в целом. Но остановить этот маховик после 2000 г. не удалось (если такая задача вообще была осознана и поставлена) — он начал крушить вообще все общности уже постсоветской России, кроме антисоциальных. Сейчас диагноз состояния системы общностей (социокультурных групп) стал актуальной и срочной задачей.

В 1999 г. исследователи этого процесса писали:

«Социальная дезинтеграция понимается как процесс и состояние распада общественного целого на части, разъединение элементов, некогда бывших объединенными, т.е. процесс, противоположный социальной интеграции. Наиболее частые формы дезинтеграции — распад или исчезновение общих социальных ценностей, общей социальной организации, институтов, норм и чувства общих интересов… Социальная дезинтеграция способствует развитию социальных конфликтов… В настоящее время в российском социальном пространстве преобладают интенсивные дезинтеграционные процессы, размытость идентичностей и социальных статусов, что способствует аномии в обществе».

А. Тойнби писал, что «больное общество» (в состоянии дезинтеграции) ведет войну «против самого себя». Образуются социальные трещины — и «вертикальные» (например, между региональными общностями), и «горизонтальные» (внутри общностей, классов и социальных групп). Это и происходит в России.

В условиях глубокого кризиса, когда система расколов, трещин и линий конфликта является многомерной, классификация общностей не может быть основана только на экономических индикаторах (собственность, доход, обладание товарами длительного пользования и т. д.).

Кластеры отношений, соединяющих людей в группы, выражают именно социокультурные структуры.

Поэтому произошедшие в обществоведении после краха СССР методологические сдвиги не приблизили к пониманию процессов дезинтеграции с их сильными синергическими эффектами.

Надо говорить о социокультурных общностях.

П. Сорокин, говоря об интеграции, исходил именно из наличия общих ценностей, считая, что «движущей силой социального единства людей и социальных конфликтов являются факторы духовной жизни общества — моральное единство людей или разложение общей системы ценностей». Но нынешние социальные страты в России вовсе не интегрированы общими ценностями. Напротив, по ряду ценностей группы складываются по вертикальной оси, пронизывая все страты и соединяя их в «больное общество».

Например, отмечено, что «тревожность и неуверенность в завтрашнем дне присущи представителям всех слоев и групп населения, хотя, конечно, у бедных и пожилых людей эти чувства проявляются чаще и острее». И таких «вертикальных связок» много, и они едва ли не сильнее, чем горизонтальные связи в социальных стратах. Можно сказать, что происходит вертикальное членение общества, а не слоистое.

Социолог культуры Л.Г. Ионин пишет:

«Гибель советской моностилистической культуры привела к распаду формировавшегося десятилетиями образа мира, что не могло не повлечь за собой массовую дезориентацию, утрату идентификаций на индивидуальном и групповом уровне, а также на уровне общества в целом…

Болезненнее всего гибель советской культуры должна была сказаться на наиболее активной части общества, ориентированной на успех в рамках сложившихся институтов, т. е. на успех, сопровождающийся общественным признанием. Такого рода успешные биографии в любом обществе являют собой культурные образцы и служат средством культурной и социальной интеграции. И наоборот, разрушение таких биографий ведет к прогрессирующей дезинтеграции общества и массовой деидентификации.

Наименее страдают в этой ситуации либо индивиды с низким уровнем притязаний, либо авантюристы, не обладающие устойчивой долговременной мотивацией… Авантюрист как социальный тип — фигура, характерная и для России настоящего времени».

Российское общество переживает процесс дезинтеграции — происходит разрыв связей между общностями и в то же время разрыв связей между членами каждой общности. С другой стороны, идут и процессы интеграции — иногда в виде «сетей взаимопомощи», нередко в болезненных формах (например, в теневой или даже криминальной экономике, в молодежных сообществах типа фанатов или гопников). Динамическое равновесие неустойчиво и может быть резко нарушено, да и деградация, скорее всего, преобладает и ускоряется по мере исчерпания тающего запаса советских ресурсов.

2. Как собираются и скрепляются общности?

Во-первых, для «сборки» общности необходима конструктивная деятельность особой группы, которая выстраивает матрицу будущей общности.

В интервью (1992) П. Бурдье сказал: «Тот особый случай, который представляет собой проблема социальных классов, считающаяся уже решенной, очевидно, чрезвычайно важен. Конечно, если мы говорим о классе, то это в основном благодаря Марксу. И можно было бы даже сказать, если в реальности и есть что-то вроде классов, то во многом благодаря Марксу, или более точно, благодаря теоретическому эффекту, произведенному трудами Маркса».

Надо сказать, что советское образование в этой проблеме не освоило даже заделов Маркса, не говоря уже о Ленине. Маркс постулировал деление людей на классы по их отношению к собственности, но это была научная абстракция сугубо для политэкономии. Более того, Маркс уточнил, что группа людей, объединенная определенным отношением к собственности на средства производства, объективно существует как «класс-в-себе». У этой группы еще не сформировалось самосознания как особой структурной единицы общества. Только с момента формирования субъективного коллективного сознания (например, пролетарского мировоззрения) эта группа являет себя обществу как «класс-для-себя». Это важное уточнение модели, но у нас оно не отложилось. На нем не делали акцента, поскольку оно противоречило упрощенной официальной истории русской революции как пролетарской.

Выдвигается тезис, согласно которому «социальная группа практически существует лишь как субститут группы, способный действовать в качестве практической группы». Отношение между этим субститутом и социальной группой подобно отношению между обозначающим и обозначаемым. Об этом отношении Бурдье писал: «Обозначающее — это не только тот, кто выражает и представляет обозначаемую группу; это тот, благодаря кому группа узнает, что она существует, тот, кто обладает способностью, мобилизуя обозначаемую им группу, обеспечить ей внешнее существование».

Для того чтобы возникло самосознание, должна быть создана внутренняя система коммуникаций (язык, знаковые системы, стиль, каналы передачи информации — в наше время СМИ).

Во-вторых, группа складывается в ходе общей деятельности. В нашем обществоведении не задавались вопросом: класс — реальность или абстракция? Именно западные историки-марксисты (особенно Э. Томпсон в Англии) поставили этот вопрос и пришли к выводу: в определенный исторический период классы — реальность! Они сделали две оговорки, которые именно для нас меняют все дело.

В труде Томпсона «Формирование рабочего класса Англии» (1963) сказано: «Класс есть образование “экономическое”, но также и “культурное” — невозможно дать теоретического приоритета ни одному аспекту над другим». История становления рабочего класса показала, что структура общества складывается из социокультурных общностей.

Было также установлено, что классы образуются, стягивая людей на единой основе, лишь в действии, а именно — в классовой борьбе. Важный факт: классовая борьба предшествует возникновению класса, а не наоборот.

В Англии вполне классовая борьба началась в XVIII в. Но даже и в XIX в. это было борьбой крестьянской общины против нового класса «патронов», отступивших от традиционных понятий справедливости.

В основательном обзоре сказано: «Группу, мобилизованную вокруг общего интереса и обладающую единством действия, нужно производить, создавать путем постоянной целенаправленной работы — социально-культурной и в то же время политической — как через конструирование представлений о группе, так и через репрезентирующие ее институции (от «групп давления», возникающих ad hoc, до ассоциаций, обществ и партий)».

Подобные группы, «представляющие» общность (актив), в разных сферах формируются по-разному. Но именно эти группы видны обществу, и их образ — язык, поведение, ценности и интересы, образ действий — приписывается стоящим за их спиной общностям. Если такая группа не образуется, то общность не видна, а значит, ее как социального явления не существует, ибо она не имеет канонического образа «самой себя» и не может обрести самосознания. Она остается, перефразируя Маркса, «общностью в себе».

Таким образом, в-третьих, общность не только должна иметь актив, который формирует ее самосознание, представляет ее обществу и организует ее общественную деятельность (например, борьбу за ее интересы и идеалы). Общность еще должна быть постоянно в поле зрения общества, о ней должны говорить и ее установки должны обсуждать граждане. «То, что не присутствует в СМИ, не существует».

3. Процесс дезинтеграции общества

Рассмотреть этот процесс надо, чтобы представлять себе варианты «сборки». Она требует знания о внутренних связях общностей, характере поломок и разрушений. В технике такое знание достигается анализом аварий или при экспериментах, в обществе — при изучении социальных катастроф как «незапланированных экспериментов».

Первым объектом демонтажа общностей, еще во время перестройки, стал народ (нация). Это привело к повреждению или разрушению многих связей, соединявших граждан в народ помимо этнических. В результате сразу же началась деградация внутренних связей каждой отдельной общности (профессиональной, культурной, возрастной). Совокупность общностей как элементов общества потеряла «внешний скелет», которым для нее служил народ (нация). Была утрачена скрепляющая народ система связей «горизонтального товарищества», которые пронизывали всеобщности — и как часть их «внутреннего скелета», и как каналы их связей с другими общностями.

Прежде всего демонтажу были подвергнуты профессиональные общности, игравшие ключевую роль в поддержании политического порядка. Для советского строя таковыми были, например, промышленные рабочие («рабочий класс»), интеллигенция, офицерство, правоохранительные органы.

Грубо говоря, для распада любой социокультурной общности достаточно разрушить три скрепляющие ее структуры:

— когнитивную (понятийный аппарат, картину мира и самосознание)

— информационную (каналы передачи сообщений внутри общности и с внешней средой)

— нормативную (правовые и нравственные нормы и правила социальных отношений в общности и в обществе в целом).

Когнитивная структура, соединяющая население в общество, была разрушена на удивление быстро. Социолог пишет (2012): «Общество постепенно отучили размышлять. Эта усиливающаяся тенденция принимается без возражения и им самим, так как осознание происшедшего приводит к глубокому психологическому дискомфорту. Массовое сознание инстинктивно отторгает какой-либо анализ происходящего в России».

Сразу были ослаблены или ликвидированы многие механизмы, сплачивающие общности. Например, такие простые укорененные социальные формы сплочения, как общее собрание трудового коллектива (аналог сельского схода в городской среде). Были повреждены инструменты системной памяти общностей — необходимого средства для их сплочения. Политическим инструментом разрушения самосознания профессиональных общностей стало резкое обеднение населения. Директор Центра социологических исследований РАГС В.Э. Бойков писал в 1995 г.: «В настоящее время жизненные трудности, обрушившиеся на основную массу населения и придушившие людей, вызывают в российском обществе социальную депрессию, разъединяют граждан и тем самым в какой-то мере предупреждают взрыв социального недовольства».

Так политический режим с помощью пауперизации приобрел «социальную терпимость» граждан ценой распада общества.

В социологии отложилась летопись разрушения главных общностей посредством их неожиданной пауперизации. Такое состояние общества стабилизировалось. Общие выводы подтверждены социологами и в 2009 г.: «В настоящее время формы социального неравенства структурализованы, фактически закреплены институционально, ибо касаются распределения власти, собственности, дохода, других общественных отношений».

Самосознание социокультурных общностей разрушалось и «культурными» средствами — в ходе кампании СМИ, которую вполне можно назвать операцией информационно-психологической войны. О.А. Кармадонов в большой работе (2010) показал, как «советское общество и советские люди описывались в терминах социальной тератологии — парадигмы социального уродства, которая, якобы, адекватно отображает реалии».

Основные профессиональные общности были выведены в «социальную тень», а упоминания о них были крайне негативными. Помимо нанесенного им удара реформы (обеднение), СМИ разрушили их самосознание, надев на каждую общность трудящихся «образ зла». Рассмотрим кратко примеры.

Рабочие

Первый удар по этой общности состоял в ее дискредитации. О выведении в тень рабочих (уже в 1985 г.) сказано: «Драматичны трансформации с группой рабочих — в референтной точке 1984 года они занимают максимальные показатели по обоим количественным критериям. Частота упоминания — 26 % и объем внимания — 35 % относительно обследованных групп…

В 1985 году резко снижаются частота упоминания и объем внимания к рабочим — до 3 и 2 % соответственно… Был период почти полного забвения — с 1999 по 2006 год индексы по обоим параметрам не поднимались выше 0,3 %…

Работают символы и символический капитал. Утратив его, рабочий класс как бы «перестал существовать», перешел из состояния организованного социального тела в статус дисперсной и дискретной общности, вновь превратившись в “класс в себе” — эксплуатируемую группу людей, продающих свою мускульную силу, озабоченных выживанием, практически не покидающих область социальной тени, т. е., лишенных санкционированного поощрения в виде общественного внимания».

Второй удар нанесла приватизация промышленных предприятий. В 1990-е гг. страна пережила деиндустриализацию, а рабочий класс, соответственно, деклассирование. В короткий срок контингент рабочих России лишился статуса и сократился вдвое.

Была прекращена общественная деятельность рабочих как трудового коллектива — были ликвидированы его полномочия в участии в управлении предприятием. Социологи пишут: «Произошло практически полное отчуждение рабочих от участия в управлении на уровне предприятий, выключение из общественно-политической жизни в масштабах общества… Российские работодатели демонстрировали буквально иррациональную нетерпимость к участию рабочих в управлении. Происходит “разрушение статуса социальной группы”».

Был полностью разрушен «актив» рабочих — «кадровые рабочие», составлявшие рабочую элиту предприятия. Они были группой, представляющей рабочих в обществе и государстве, хранительницей социальных и культурных норм. В 1990 г. в России из общей численности рабочих высококвалифицированных было 38 %, а в 2007-м — всего лишь 5 % (для сравнения, в США этот показатель составлял 47 %).

В настоящее время «рабочий класс» существует лишь латентно, не представляя собой социальную и политическую силу. Рабочие вновь стали группой-в-себе. порознь они в России есть, а общность — демонтирована.

Процессы дезинтеграции других общностей (крестьян, интеллигенции, офицерства и др.), в принципе, протекали сходным образом. Коротко отметим изменения в трех больших общностях.

Крестьянство

Судьба его, в принципе, схожа с судьбой рабочего класса, хотя во многих отношениях тяжелее. В 2008 г. член Совета Федерации РФ С. Лисовский сказал: «Мы за 15 лет уничтожили работоспособное население на селе». Надо же вдуматься в эти слова! Уничтожили…

О.А. Кармадонов пишет: «В худшей [чем рабочие] ситуации оказались крестьяне. В 1984 году группа занимала в медийном дискурсе “АиФ” 11 и 13 % по объему и частоте упоминания соответственно. После повышения обоих распределений до 16 и 14 % соответственно в 1989 году, что было связано с надеждами на развитие фермерских хозяйств и спорами о приватизации земли, показатели не поднимались выше 4 % (2001), а в 2008 году составили менее 0,3 % по обоим критериям… Крестьяне, как и рабочие, вытеснены в социальную тень и характеризуются негативными символическими образами».

За годы реформы Россия утратила 7 млн организованных в колхозы и совхозы квалифицированных работников сельского хозяйства. Их осталось 1,9 млн, и еще 0,3 млн фермеров. И темп сокращения этой общности не снижается.

Реформа превратила село в огромную депрессивную зону с глубокой архаизацией хозяйства и быта — оно «отступило на подворья». Между современным индустриальным аграрным производством и архаичным подворьем — не только экономическая, но и культурная пропасть. Она травмировала массовое сознание. Три четверти сельскохозяйственных работ выполняется сейчас ручным и конно-ручным способом.

В работе социологов 2007 г. сказано о 1990-х гг.: «Почти у половины аграрного населения доход был в пределах 5-27 % от величины прожиточного минимума. В 2001-2007 годах он несколько вырос, но у ⁴/₅ все еще ниже уровня прожиточного минимума».

Катастрофа крестьянства усугубляется той социал-дарвинистской трактовкой, которую ей дают идеологи реформы. Новые латифундисты в отношениях с бывшими колхозниками проявляют неожиданные наглость и хамство.

Фермеры выделились из общности крестьян и заняли особую социокультурную нишу. Они были сельской элитой, образованным составом сельского населения. Они были и активной группой, представлявшей российское крестьянство на общественной арене. 34,2 тыс. фермеров имеют высшее профессиональное образование, 4,8 тыс. — незаконченное высшее образование, а 46,6 тыс. — среднее специальное. Изъятие из общности крестьян такого числа специалистов и превращение их в мелких хозяев на клочке земли — удар по социальной структуре деревне. Крестьяне лишились представительства и голоса.

Интеллигенция

Переживает дезинтеграцию интеллигенция — системообразующая для России общность. Она замещается «средним классом», новым социокультурным типом с «полугуманитарным» образованием, без жестких профессиональных рамок. Социологи пишут: «Ситуация сложилась таким образом, что мы “потеряли” средний класс интеллектуалов и интеллигенции (так называемый новый средний класс) и получили средний класс предпринимателей (старый средний класс)».

Эту общность вытолкнули в «социальную полутень», что нанесло ей тяжелую травму и сразу деморализовало ее.

Вот изменение статуса двух массовых групп интеллигенции — врачей и учителей: «Специфична дискурсивно-символическая трансформация врачей. Анализ “АиФ” 1984 года показывает положительное к ним отношение — 88 % сообщений такого характера… Объем внимания составлял 16 %, частота упоминания — 11 %.

В 1987 году показатели обрушиваются до 0,1 %. После этого освещение группы в медийном дискурсе приобретает нестабильный характер, не поднимаясь выше 5 % по частоте и 6 % по объему… С 1987 года больше пишут о недостатках; врачи становятся “труднодоступными” для пациентов. В 1988 году тенденции усугубляются, появляются первые статьи о врачебных ошибках (доминирующий Д-символ “вредят”), о врачах-мошенниках, нетрудовых доходах (доминирующий К-символ “преступники”)… В 1989 году появляются статьи о халатности и безответственности врачей… В1993 году вновь доминируют термины “непрофессиональные”, “вредят”…

На протяжении 2002, 2004, 2006, 2007 годов доминируют символы исключительно негативной окраски: “преступники”, “дилетанты”, “убийцы”…Тем самым, наряду со снижением количественных показателей освещения группы врачей в текстах “АиФ”, происходила и негативизация их символических характеристик; «профессионалов» превращали в “дилетантов” и “мошенников”».

Краткий вывод из описаний учительства таков: «Сегодня мы имеем совершенно иные образ и суть учителя, нежели в 1984 году. Уважаемый, авторитетный, высококвалифицированный, молодой, полный сил советский учитель сменился стареющей, малообеспеченной, уставшей от жизни учительницей».

В целом, к 2005 г. вывод социологов вполне определенный: «Этот деструктивный процесс [социально-структурная трансформация общества] особенно коснулся изменения социального статуса российской интеллигенции, остро ощутившей все негативные последствия экономического кризиса».

Непосредственную угрозу для экономики России представляет деградация инженерного корпуса — самой массовой общности технической интеллигенции. Эта общность в новых социально-экономических условиях теряет свои системные качества — профессиональную этику, социальные нормы и санкции за их нарушение. Красноречивым свидетельством этого процесса стала авария на Саяно-Шушенской ГЭС в августе 2009 г.

По данным всероссийского опроса в мае 2011 г. (Левада-центр), на вопрос «Хотели бы Вы уехать за границу на постоянное жительство?» утвердительно ответили 33 % специалистов, 53 % предпринимателей и 54 % учащихся и студентов.

Военные

Коротко, несколькими штрихами, наметим картину изменений в офицерстве.

Вот выдержка: «Драматична дискурсивно-символическая трансформация социально-профессиональной группы «военные». Триада — “героизм”, “крепкие духом”, “защищают”, частота упоминания (7 %) и объем внимания (10 %) — не повторялись после 1984 года. В 1985 году оба показателя падают до 2 %, в 1987 — до 1 %… В 1990 году позитивная оценочная тональность сообщений “АиФ” о военных уменьшается до 50 % (88 % в 1989 г.). Нет речи о героизме советского воина. Все сводится к символам “дедовщина”, “недовольные”, “конфликтуют”… Доминирующая символическая триада 1991 года — “развал”, “ненужные”, “уходят”. В 1992 году “развал” дополняется символами “жадные” и “воруют”. Общая негативная тональность символических рядов сохраняется до 1999 года — второй чеченской кампании… Соответственно доминируют символы — “Кавказ”, “отважные”, “воюют”. После завершения той или иной “операции” внимание к группе военных стабильно ослабевало… Возникает впечатление, что армия России либо сражается, либо “зверствует” в казарме».

Была проведена целая кампания по подрыву авторитета и самосознания армии и правоохранительных органов СССР. Армия стала «безопасной» для нового режима, но одновременно утратила и волю защитника Отечества.

Начался отток из армии офицеров — признак распада профессиональной общности. В 1990 г. количество рапортов на увольнение возросло, по сравнению с началом 80-х гг., более чем в 30 раз.

Около 70 % — офицеры в возрасте до 25 лет, в большинстве своем дисциплинированные, прилежные, инициативные офицеры (90 % из них окончили военные училища на «хорошо» и «отлично»).

С.С. Соловьев, социолог Главного управления воспитательной работы Министерства обороны РФ, пишет в 1996 г.: «Осознание своей причастности к защите Отечества,… выступавшее несомненной доминантой ценностей военной службы, в настоящее время воспринимается скорее как громкая фраза, нежели побуждающий фактор. Как личностно значимую ценность ее сейчас отмечают около 17 % курсантов, 25 % офицеров и прапорщиков и 8 % солдат и сержантов».

Следующий удар был нанесен по экономическому и социальному статусу офицерства. Это создало обстановку, немыслимую для вооруженных сил: «За крайне короткое время военнослужащие из категории сравнительно высокооплачиваемой группы населения превратились в социальную группу с низким достатком».

Опросы показывают, что в обществе происходят глубинные процессы переоценки нравственных ценностей воинской службы, особенно среди гражданской молодежи. Воинская служба перестает быть символом мужества, доблести и славы, осознанной необходимостью для каждого гражданина. Многие авторы обращают внимание на деградацию системы социальных норм, скреплявшей общность офицеров и вообще военных. Возникновение «кланово-коррумпированной прослойки в офицерской среде», которая организует и покрывает хищения военного имущества, — это свидетельство распада общности.

Травму нанесла программа радикального разрушения «культурного генотипа» советской армии: «Идет формирование утопического и, следовательно, психологически тупикового имиджа профессиональной армии как идеального антипода существующей».

Социологи предупреждают: «Игнорирование моральных стимулов чревато скорым разложением создаваемой профессиональной армии. Анализ мотивационной структуры показал, что у призывников получает распространение психология “наемника”. Значительная их доля намерена заключить контракт на прохождение службы вне России, в том числе в армиях других государств (13,5 %), в объединенных Вооруженных силах СНГ (5,6 %), в казачьих формированиях (2,1 %). Характерно, что свыше 50 % желали бы участвовать в военных действиях и готовы служить в любых условиях, только бы больше платили».

Милиция

Очень коротко. Социологи считают главной причиной деградации этой общности коммерциализацию милиции с самого начала 1990-х гг. Вот выводы исследования 2004 г.: «В середине 90-х годов появились данные о том, что сотрудники милиции получали дополнительный доход не только за охрану коммерческих структур, частный извоз, но и за выполнение роли консультантов по вопросам безопасности предприятий. Доля имеющих дополнительную работу составляла не менее половины личного состава органов внутренних дел. В целом спрос на платные услуги милиционеров высок: 89 % опрошенных заявили, что сотруднику милиции несложно найти дополнительную работу. Только 11 % считали, что это сделать сложно…

Какие виды дополнительной работы легче найти милиционерам, а какие труднее? Занятия, которые по их природе являются криминальными (плата вместо штрафа, плата с торговцев, плата при проверке документов и др.), по оценкам опрошенных, находятся легче, чем те, которые по их природе никакой криминальности в себе не содержат…

Активная занятость работников милиции коммерческой деятельностью переориентировала милицию как социальный институт с оказания правоохранных услуг жителям страны на оказание тех услуг, которые могут быть оплачены. Сложилась система, когда население в сфере правоохраны обслуживается по остаточному принципу. Мы спрашивали сотрудников милиции: как относится население страны к ним? Лишь 3 % опрошенных считают, что отношение к ним населения хорошее, 58 % — характеризуют его как настороженное, 32 — как негативное, 7 % считают, что милицию боятся… Это означает, что включенность милиции в рынок самым негативным образом сказывается на безопасности населения, которое оказывается незащищенным перед растущей преступностью».

***

В целом, целенаправленных действий по восстановлению связности прежних больших общностей в общероссийском масштабе пока что не предпринималось ни государством, ни мало-мальски организованными оппозиционными силами. Попытка власти превратить какие-то «поднятые» реформой социокультурные группы в системообразующее ядро «нового» народа успехом не увенчалась. Эту функцию не смогли взять на себя «новые русские», видимо, ядром общества не сможет стать и средний класс.

Вот вывод социолога (2012 г.): «Средний потребительский слой в нынешней России не может осуществлять функцию социального стабилизатора, определенную М. Вебером. Сегодня четверть этого “стабилизатора” склоняется к эмиграции, а три четверти надеются отправить своих детей жить за границу. У среднего потребительского слоя нет ни классового самосознания, ни классовых интересов, ни классовой солидарности, ни других основополагающих признаков класса. Нельзя отождествлять статистическую группировку и исторически сложившееся стабильное социальное образование. Это — принципиально разные общественные категории».

Сама доктрина сборки общности «среднего класса» еще остается очень сырой. Попытка взять за основу этой идеологии классический либерализм была ошибкой, его философия неадекватна нынешней реальности. Идея гибридизации остатков либерализма с православием и самодержавием также успеха не имела.

«Инсценировка» создания новых общностей путем имитации стиля оставшихся в прошлом сословных групп (типа дворян или казаков) идет с переменным успехом, но не может заменить структуру здорового общества, которая должна обладать динамичностью и разнообразием. Спонтанная консолидация асоциальных или антисоциальных общностей типа фанатов или гопников — особая тема, чреватая рисками.

Процессы, запущенные в 1990-е гг., обладают большой инерцией, и улучшение экономической ситуации после 2000 г. само по себе их не останавливает. «Ремонт» структуры общества и конкретных общностей требует средств и времени, но такая задача еще и не ставилась.

ПРОБЛЕМЫ КУЛЬТУРНОЙ ПОЛИТИКИ РОССИИ

3.07.2014

В Совете Федерации 2 июля прошли парламентские слушания, посвященные обсуждению Основ государственной культурной политики. Вот тезисы, которые я приготовил.

1. Разработка проекта Основ государственной культурной политики — исключительно важный и необходимый шаг. Впервые с 1985 г. создаются институциональные условия для исследований и обсуждения кризиса культуры России как одного из главных препятствий консолидации нации и общества, восстановления статуса России как цивилизации, коррекции политики в сфере науки и образования.

Слушания по этой проблеме в Совете Федерации — разумный и плодотворный шаг.

2. Кризис культуры — фундаментальный. Экономическая сторона — фактор третьестепенный и технический. Корни кризиса — слом советского жизнеустройства, в том числе советской культуры. Обрушение или деформация практически всех институтов нанесли всему населению тяжелую культурную травму. Она инерционна, передается молодым поколениям, без государственной программы реабилитации травма воспроизводится, а такой программы нет, и саму эту проблему государство игнорирует.

Системный кризис поразил ядро культуры, как и предполагалось в 1989-1991 гг. При этом доктрины восстановления этого ядра с его обновлением не предлагалось. За 1990-е гг. система культуры превратилась в руины, на которых расцвели антикультурные и антисоциальные институты. Без возрождения ядра культуры, хотя бы с шунтирующими временными структурами, выйти из системного кризиса Россия не сможет.

3. Перед нами образ нашего возможного будущего — архаизация и распад культурного ядра на Украине, сдвиг общества в хаос и утрата государственности. В это зеркало надо вглядеться с точки зрения кризиса культуры.

4. Главные агенты нашего кризиса культуры — политическая власть и гуманитарная интеллигенция. В России уже имелись два прецедента, которые не были изучены:

— власть и гуманитарная интеллигенция не справились с кризисом модернизации в начале XX в., в результате из системного кризиса пришлось выходить через революцию и Гражданскую войну;

— еще хуже они справились с модернизацией 1960-1980-х гг. — пошли на разрушение всех институтов, самого общества и страны (СССР).

Сейчас власть и интеллигенция стоят перед историческим выбором: будут они разрушать остатки прежних структур культуры, чтобы продолжить утопию строительства «царства рынка», или остановят маховик разрушения и будут возрождать ядро культуры, пусть с новыми оболочками.

5. Возрождение культуры совмещается с чрезвычайными задачами, это разные срезы общей проблемы. Обстановка на «культурном фронте» тяжелая: дезинтеграция общества, нации и народов, массовая аномия (безнормность).66 Непосредственная угроза — углубляющийся ценностный раскол, выход из которого «сильное» меньшинство (элита) ищет в социальном и культурном апартеиде. При этом элита в культурном и ценностном плане маргинальна и агрессивна в отношении большинства. Сейчас надо обдумать паллиативную меру — обеспечение культурной автономии расколотых частей общества, чтобы затормозить стихийный уход большинства в катакомбную культуру.

6. Полезно рассмотреть наш культурный кризис в свете понятия «культурно-исторический тип». Н.Я. Данилевский представлял его как воображаемого великана — «обобщенного индивида». И в революции, и в перестройке культура была ареной конкуренции (или борьбы) нескольких культурно-исторических типов, предлагающих разные национальные проекты. Между этими столкновениями Россия прошла, ведомая культурно-историческим типом по имени «советский человек» (homo sovieticus). В ходе послевоенной модернизации и урбанизации он стал сникать и переживать кризис идентичности. Вперед вырвался культурно-исторический тип с наибольшей способностью к адаптации — мещанство. На него и сделали ставку реформаторы и их консультанты.

Суть философии мещанства — «самодержавие собственности», но не буржуазное, без протестантской этики. Мещанин — это антипод творчества, прогресса и высокой культуры. Ему противно любое активное действие, движимое идеалами. Эта культурная общность, которая стала господствовать в России, не обладает творческим потенциалом и системой ценностей, необходимых чтобы «держать» страну, а тем более сплотить общество для модернизации и развития.

В ближайшие 10-15 лет Россия окажется перед лицом угроз, которые лишь зародились в ходе реформ и в зрелой форме реализуются уже тогда, когда сойдет с арены поколение советских людей с их знанием, навыками и ценностями. Люди какого культурно-исторического типа должны будут преодолевать эти угрозы?

«Сборка» дееспособных социокультурных общностей и организация диалога между ними — срочный вопрос национальной повестки дня России.

7. Кажется, разработка Основ культурной политики пока что не включает эти проблемы в свою программу. Имело бы смысл собрать под эгидой Совета Федерации рабочую группу, которая подготовила бы реалистичные предложения. Учитывая упомянутый раскол, придется поискать для этого в разных лагерях людей, способных к рациональному диалогу.

КРИТИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ РОССИИ, К КОТОРЫМ НЕИЗВЕСТНО КАК ПОДОБРАТЬСЯ

24.09.2014

В издательстве «Научный эксперт» вышел первый сборник докладов Центра изучения кризисного общества — «Порочные круги постсоветской России».67

Вебер, изучая состояние России в период революции 1905 г., ввел понятие «историческая ловушка» (иногда ее называют «экзистенциальной»). Это система противоречий, принимающая характер порочного круга, когда любое его раскрытие чревато катастрофой и приводит к катастрофе (в частности, революции). Суть «ловушки» в том, что любое решение запускает очень неблагоприятный процесс, результат которого предсказать в принципе невозможно. К проблемам с такой конфигурацией очень трудно подобраться, и их подолгу не решают.

Тогда, сто лет назад, в такую ловушку попала Россия, становясь периферийной страной западного капитализма. Вебер писал о положении царского правительства: «Оно не в состоянии предпринять попытку разрешения какой угодно большой социальной проблемы, не нанося себе при этом смертельный удар».

С другой стороны, парадоксальность положения кадетов (либеральной оппозиции) в России была в том, что хотя они имели успех на выборах и, казалось бы, нашли своего избирателя, это был, по выражению Вебера, «чужой избиратель», а вовсе не реальная социальная база кадетов. Он, по словам Вебера, был чужд им культурно и в дальнейшем политическом развитии постарается от них избавиться с тем, чтобы преследовать собственные интересы и идеалы, которые не имеют ничего общего с основными буржуазно-демократическими концепциями субъективной свободы, индивидуальной собственности и индивидуальных прав человека.

Те проблемы, о которых будет идти речь в наших докладах, представляют собой систему обратных связей, образующих «порочные круги». Любое изменение этой системы вначале вызывает ухудшение положения.

Те беды, которых мы избегаем и которые мы порождаем, вырываясь из ловушки, мы не можем точно взвесить и сравнить — не хватает знания и времени для исследования. Наше образование, в общем, не приучило нас выявлять и тем более чувствовать эти связи, и когда острые общественные проблемы решались с большими издержками, люди видели в этом злой умысел, коррупцию или глупость. Возникали расколы, поскольку каждый считал, что решение проблемы очевидно, но каждый видел по-разному, и договориться было трудно.

При общем дефиците ресурсов разрыв порочных кругов всегда сопряжен с потерями, особенно в моменты кризиса. Запад чаще всего снижает эти издержки за счет ресурсов, изымаемых из «буферных емкостей» периферии, но даже несмотря на это, он не раз впадал в тяжелые кризисы. В позднем СССР многие порочные круги и не пытались разорвать, а лишь «подмораживали», что и кончилось 1991 годом.

Наш первый тезис: Россия снова втягивается в новую «экзистенциальную» ловушку — как перед революциями начала и конца XX в. Если первая революция позволила через катастрофу вырваться из ловушки и на 70 лет обеспечить условия для независимого и быстрого развития, то «Великая капиталистическая революция» конца XX в. оказалась для большинства системообразующих общественных институтов России «революцией регресса». За 25 лет это и создало новые порочные круги, которые к настоящему моменту складываются в историческую ловушку.

Например, чрезвычайной проблемой постсоветской России стала за 1990-е гг. дезинтеграция общества («исчезновение социальных акторов»). Это деформировало все общественные процессы и резко затруднило деятельность государства.

В учебнике политологии сказано о функциях государства, как аксиома: «Прежде всего, это функция обеспечения целостности и сохранности того общества, формой которого выступает данное государство».

Об этой задаче у нас раньше не было и речи. Почему же надо прилагать специальные и компетентные усилия для целостности и сохранности общества? Разве оно не воспроизводится благодаря своим сущностным силам?

Да, в обыденных представлениях об обществе думают как о вещи — массивной, подвижной, чувственно воспринимаемой и существующей всегда. Это — наследие механицизма Просвещения, укрепленное в советское время истматом, в котором общество выглядело как взаимодействие масс, организованных в классы. Социальные группы «натурализируются» и наделяются таким же онтологическим статусом, что и «вещи», «субстанции».

Наука, напротив, рассматривает общество как сложную систему, которая не возникает «сама собой». Ее надо конструировать и создавать, непрерывно воспроизводить и обновлять. Распад общностей и утрата ими общественной и политической дееспособности — одно из явлений, ставших кошмаром социологии.

А. Турен, будучи президентом Международной социологической ассоциации, писал: «Можно утверждать, что главной проблемой социологического анализа становится изучение исчезновения социальных акторов, потерявших под собой почву… В последние десятилетия в Европе и других частях света самой влиятельной идеей была смерть субъекта».

Смерть субъекта — это новое состояние социального бытия, мы к этому не готовы ни интеллектуально, ни духовно, а осваивать эту новую реальность должны срочно. Кризис 1990-х гг. потряс все элементы и связи нашего общества. Период относительной стабилизации после 2000 г. сменился в 2008 г. новым обострением.

В условиях дезинтеграции общества, когда система расколов, трещин и линий конфликта является многомерной, требуется новый инструментарий для составления «карты общностей» и диагностики их состояния. Это — условие для разработки программы «сборки» российского общества на обновленной и прочной матрице. Безэтого невозможно преодоление кризиса и возрождение государства.

Но широкое обсуждение этой проблемы в среде политиков, обществоведов, интеллигенции и всех ответственных граждан требует предварительно изложить эту проблему в простых понятиях с ясными доводами.

Для таких изложений мы и выбрали жанр докладов. Эти доклады готовят наши сотрудники или небольшие группы их, мы обсуждаем тексты в коллективе и издаем их небольшими брошюрами. Потом, кое-что проверив и поправив, собираем в сборники.

РОССИЙСКАЯ НАУКА: ЧТО ДЕЛАТЬ?

9.12.2014

ФАНО (Федеральное агентство научных организаций) разослало по институтам РАН письмо с просьбой высказать мнение по ряду вопросов. Мне, среди прочих сотрудников, поручили изложить свои представления. Я это сделал, а недавно наткнулся на эту записку и подумал, что она может представлять какой-нибудь интерес для нашего сообщества. Всем полезно подумать о проблемах нашей науки. Привожу текст этой записки.

1.Общее замечание

Наука и инновации — сложная сфера деятельности и сложная социальная и культурная система. Она составляет особый «срез» общества, в котором взаимодействуют политика, экономика, культура. Что произошло с этой сферой России в результате реформы?

Даже если не рассматривать такие важные для этой сферы, но неуловимые признаки ее состояния, как престиж научно-технической деятельности, настроение работников и их творческое вдохновение, а ограничиться только грубыми количественными показателями, надо признать, что последствия реформы для нее являются исключительно тяжелыми.

Но прежде всего, непредусмотренным результатом реформы стала практически полная ликвидация системы рационального знания об этой сфере. В 1970-1980-е гг. в срочном режиме в СССР развивалось науковедение — была создана инфраструктура исследований, изданий и конференций, налажены контакты с западными коллегами. Отечественное сообщество — в основном из молодых исследователей, собравшихся на междисциплинарной основе, — быстро освоило современные концепции и навыки научного анализа реальных проблем, заняло достойное место в мировом сообществе. Все заделы и наработанные результаты, а также и само это сообщество исчезли в 1990-е гг. почти чудесным образом.

Общеизвестные и общепринятые уже в конце 1970-х гг. представления забыты политиками и самими учеными абсолютно, как будто стерты из сознания. В суждениях о науке и инновационном процессе в обществе господствует «деятельное невежество» (Гете считал это одним из самых опасных явлений в обществе модерна).

Отсюда вывод: власть России сейчас не обладает достоверным знанием о состоянии научно-технического потенциала, подобно тому как в 1983 г. Ю.В. Андропов признал, что «мы не знаем общества, в котором живем».

При этом научная элита травмирована, ее коммуникации с властью разорваны, в России произошел разрыв непрерывности во взаимодействии науки и власти. Такого разрыва сумели не допустить даже в тяжелый период революции.

Это ставит исполнительную власть (Минобрнауки и ФАНО) в очень сложное положение — решения приходится принимать в условиях неопределенности. Срочная задача — создать «шунтирующие» структуры анализа и трезвого («инженерного») обсуждения состояния науки и альтернатив чрезвычайных программ ее сохранения и кризисного реформирования. Именно это, а не симулякры конкурентоспособности, является приоритетной задачей.

2. Объективные параметры состояния науки

Доктрина реформы науки, исходившая из идеи «разгосударствления» и передачи главных ее структур под контроль рынка, оказалась несостоятельной. Ни отечественный, ни иностранный капитал в России не смогли заменить государство как главный источник средств и главного «заказчика» НИОКР. Огромная по масштабам сложная система, созданная за 300 лет, была оставлена почти без средств и без социальной поддержки.

К 1999 г. численность научных работников в РФ, по сравнению с 1991-м, уменьшилась в 2,6 раза, затем последовала ниспадающая стабилизация до уровня начала 1960-х (рис. 1). Средний возраст исследователей в 2012 г. составлял 48 лет (в 1995-м — 58 лет, в 2000-м — 60 лет, в 2005-м — 61 год). (Подробнее см. в материалах «Белой книги России» о состоянии и перспективах науки в современной России).68

Рис. 1. Численность научных работников (исследователей) в РСФСР и РФ, тыс. чел.

В первые две пятилетки реформ работа в науке стала относиться к категории низкооплачиваемых — в 1991-1998 гг. оплата труда научных работников была даже ниже средней зарплаты по всему народному хозяйству в целом; в 2000-х ситуация стала выправляться, особенно на фоне сокращенного числа исследователей. Однако теперь средняя зарплата по стране мало что показывает, зарплаты нагляднее сравнивать с «верхними» доходами финансовых служащих. Динамика такого относительного изменения зарплаты в научной отрасли приведена на рис. 2.

Рис. 2. Средняя зарплата в отрасли «Наука и научное обслуживание» в РСФСР и РФ, в % от средней зарплаты, в финансовой деятельности

По результатам выборочного обследования организаций, в апреле 2013 г. соотношение размеров средней заработной платы 10 % наиболее оплачиваемых и 10 % наименее оплачиваемых работников, занятых научными исследованиями и разработками, составляло 13,7 раза. Доля работников, получавших зарплату ниже среднего уровня, достигала 64 %.

Внутренние затраты на НИОКР за 1990-1995 гг. снизились в 5 раз, а затраты на собственно продуктивную исследовательскую работу — примерно в 10 раз. Еще больше снизились расходы на обновление приборов и оборудования. Если в середине 1980-х на покупку оборудования расходовалось 11-12 % ассигнований на науку, то в 2012-м — 3,6 %.

Коэффициент обновления основных фондов в отрасли «Наука и научное обслуживание» составил 10,5 % в 1991 г. и 0,9-1 % в 2002-2004 гг. После 2004 г. этот показатель не публикуется.

Средние размеры научных учреждений за время реформы уменьшились вдвое — следствие разукрупнения организаций. Резко (в 3 раза) сократилось число конструкторских бюро. Число проектных и проектно-изыскательских организаций, выполняющих исследования и разработки, уменьшилось с 1991 г. примерно в 17 раз. В ходе приватизации многие НИИ и КБ утратили свою опытную базу. Таким образом, были ликвидированы те звенья научно-технической системы, которые ответственны за процесс инноваций на стыке «исследования — производство». С исчезновением организаций, занятых внедрением результатов разработок в производство, завершился демонтаж существовавшей ранее инновационной системы страны. Реформа подорвала производство научного знания, что стало одной из причин нарастающего спада технологического уровня промышленности, низкой доли наукоемкой продукции.

Страна переживает переходный период, в котором старый «покровитель» науки (государство) практически сбросил с себя эту функцию, а новый (процветающая просвещенная буржуазия) если и появится, то лишь в гипотетическом светлом будущем.

Это означает, что движение тем же курсом, независимо от того, какой социально-политический строй в ней установится, обречет Россию на переход в разряд слаборазвитых стран без надежды на быстрое преодоление слаборазвитости.

Положение научной системы является критическим, самопроизвольных тенденций к его улучшению не возникает. Инерция угасания и распада велика, самоорганизации осколков прежней системы в способные к выживанию и развитию структуры не происходит.

Таким образом, научная политика государства должна стать активной. Ее пока нет, и именно здесь — центр тяжести проблемы, а не в оперативном административном управлении.

Надо признать, что быстро восстановить уровень научной деятельности в стране трудно даже при очень щедром финансировании. Адекватной доктрины реформирования нет, и выработать ее при нынешнем состоянии знания ни политическая власть, ни тем более аппарат управления не смогут. Речь идет о принципиальном, даже историческом, выборе образа российской науки, а это — проблема политическая, а не управленческая.

3. Подготовка научных кадров

Выпуск квалифицированных рабочих учреждениями начального профессионального образования сократился с 1378 тыс. в 1985 г. до 1272 тыс. в 1990-м, а затем к 2010 г. упал в 2,2 раза — до 580 тыс. (рис. 3).

Рис. 3. Выпуск квалифицированных рабочих в системе профессионального обучения в РСФСР и РФ, тыс. чел.

При этом выпуск рабочих для техноемких отраслей производства все больше уступает место профессиям в сфере торговли и услуг. В 1995 г. еще было выпущено 10,5 тыс. квалифицированных рабочих для химической промышленности, а в 2005 г. — только 0,6 тыс., в 2012 г. — 0,3 тыс.

В 1990 г. в России из общей численности рабочих высококвалифицированных было 38 %, а в 2007 г. — всего лишь 5 % (для сравнения: в передовых странах — не менее 40 %, в США — 47 %) [«Труд», 2008]. Реиндустриализация в таких условиях невозможна.

Резко изменилась профессиональная структура кадров специалистов, выпускаемых высшими учебными заведениями России. В их составе резко увеличилась доля выпускников по гуманитарно-социальным специальностям, экономике и управлению. Напротив, сокращается число специалистов в области физико-математических и естественнонаучных дисциплин (рис.4).

Рис. 4. Динамика выпуска специалистов высшими учебными заведениями России, тыс. чел.

Рынок гуманитарных профессий перенасыщен: выпускники экономических, юридических факультетов, факультетов иностранных языков на поиск работы по специальности тратят до 2-3-х лет, а среди выпускников социологического факультета востребованы по специальности не более 2 %.

Среди студентов московских технических вузов сегодня на выезд для работы за рубеж ориентируются не менее четверти. А если верить данным всероссийского опроса «Левада-центра» (май 2011 г.), на вопрос «Хотели бы Вы уехать за границу на постоянное жительство?» утвердительный ответ дали 33 % специалистов, 53 % предпринимателей и 54 % учащихся и студентов. Существенны данные опроса ВЦИОМ в марте 2012 г.: «Сейчас самые сильнее эмигрантские настроения зафиксированы у граждан, поддержавших кандидата в президенты РФ Михаила Прохорова… Еще одни потенциальные эмигранты — студенты. 25 % опрошенных в возрасте от 18 до 24 лет тоже заявили, что хотели бы перебраться за рубеж на ПМЖ».

Конечно, между такими ответами и практическим шагом — огромная дистанция, но это признак отчуждения большой доли активной и талантливой части образованной молодежи. И речь идет об инерционном и массивном процессе, фундаментальном для оценки ситуации в научной сфере.

4. Главные риски и угрозы для научной сферы России

Фундаментальные и актуальные угрозы видятся так:

— Государство и общество утратили критерии полезности научно-технической системы

Формальные заявления о ценности науки неубедительны, в них нет содержания, поскольку неопределенными стали смысл и вектор самого развития страны. Российское общество не имеет образа будущего, ценности потребления, конкуренции и рынка не являются терминальными. Культура лишилась эсхатологического компонента, из общественного сознания выпали историческая память и апокалиптика (откровение будущего). В результате власть утратила способность к целеполаганию, в том числе и в сфере науки.

Выхолощенными стали представления второго уровня — о функциях науки в современном сложном обществе. На науку смотрят как на курицу, несущую золотые яйца. Если она исхудала и ее яйценоскость снизилась, ее готовы зарезать.

Принципиальной установкой в реформе науки стала поддержка лишь блестящих и престижных научных школ («Основная задача ближайших лет — обеспечение необходимых условий для сохранения и развития наиболее продуктивной части российской науки»). Это представление о задачах науки ложно.

Посредственная лаборатория, обеспечивающая какую-то жизненно необходимую для безопасности страны сферу деятельности, бывает гораздо важнее престижной лаборатории.

В условиях кризиса наука необходима не ради процветания, а ради сокращения ущерба, она часто — условие выживания страны, общества, государства. Это требует иного типа научной политики, включая ее институты, язык, критерии. Но нынешняя научная политика поразительно близорука.

— Дезинтеграция научно-технического сообщества

Субъектами общественных процессов являются не индивиды — даже гениальные, — а социокультурные общности. В ходе реформы произошла фрагментация научного сообщества России с утратой системной целостности. Дезинтеграция уже достигла опасного уровня. Ликвидированы или бездействуют многие социальные механизмы, которые связывали людей и коллективы в единую ткань в масштабе страны.

Победы СССР в войне нельзя понять, если не учесть интенсивного и эффективного участия отечественного сообщества ученых. Наука буквально «пропитала» все, что делалось для войны. Президент АН СССР С.И. Вавилов писал: «Почти каждая деталь военного оборудования, обмундирования, военные материалы, медикаменты — все это несло на себе отпечаток предварительной научно-технической мысли и обработки».

Все участники этого процесса, от академиков до рабочих, продемонстрировали высокую культуру взаимодействия — все были мотивированы великой миссией. Эта культура подорвана.

В целом есть основания считать, что в данный момент в России нет дееспособных социальных общностей, которые могли бы взять на себя роль локомотива для рывка в научно-технической сфере. Требуется комплексная государственная программа по созданию и воспитанию таких общностей, как это делалось в 1920-1930 гг., чтобы провести индустриализацию и построить научно-технический потенциал, адекватный актуальным угрозам. Для этого требовалось обучить, воспитать и социализировать большой контингент специализированных кадров.

Эта сторона дела — прерогатива верховной власти и общества в целом, исполнительные органы (Минобрнауки, ФАНО и др.) не могут определять стратегию развития страны.

Именно отсутствие стратегической государственной доктрины научной политики заставляет научные коллективы держаться за старые формы как за соломинку.

Статус-кво дает хотя бы иллюзию стабильности и надежду выиграть время для вызревания реалистичной программы развития. Начать действенный диалог власти с научным сообществом — задача чрезвычайная.

— Вырожденная структура научно-технической деятельности

Накануне Великой Отечественной войны в стране в основном был создан, по словам С.И. Вавилова, «сплошной научный и технический фронт» (эта задача была поставлена в 1936 г.). Это было «русское чудо» — создана большая сложная система, обеспечившая все критические проблемы развития и адекватная всем критическим угрозам стране. К началу войны в СССР работало свыше 1800 научных учреждений, в том числе 786 крупных научно-исследовательских институтов. Экзамен, которому подверглась эта система, был жестким и абсолютным — войной.

Сейчас ФАНО ведет консультации с руководителями институтов о стратегии развития сети научных организаций. Но, судя по сообщениям, главные проблемы не названы. Никто не изложил те структурно-функциональные модели систем НИОКР России, которые можно было бы обсуждать как варианты стратегии. Судя по всему, таких моделей нет. Никто даже не поднял очевидного вопроса: может ли Россия надеяться на благожелательное партнерское отношение Запада в научных областях, необходимых для модернизации наших систем оружия (хотя бы оборонительного)? В США есть формула: «главные вещи делайте сами». Должны ли мы в структурной политике следовать этому принципу?

В доктрину реформы науки заложено разделение науки на фундаментальную и прикладную. Это — типичная и грубая ошибка divisio — неверного разделения целостного объекта на элементы.

Если администрация в целях учета и управления и проводит разделение между фундаментальными и прикладными исследованиями (но никак не науками), то при этом всегда имеется в виду его условность и относительность. И в том, и в другом типе исследования ищется достоверное знание, которое, будучи полученным, становится ресурсом, используемым в разных целях. Многочисленные попытки найти формализуемые различия между двумя типами исследований к успеху не привели. Научно-технический прогресс «порождает» те или иные практические последствия всей совокупностью накопленных знаний.

В 1990-е гг. была утрачена сеть отраслевых прикладных институтов. Это тяжелейшая потеря. Чтобы возродить эту сеть в новых формах, надо пересмотреть саму концепцию взаимодействия фундаментального и прикладного знания.

***

В этой записке нет возможности излагать представления о параметрах, индикаторах, критериях и альтернативах сохранения и развития научной системы. Но почти очевидно, что каждое бессодержательное заявление по поводу науки, каждая имитация действия усиливают отчуждение научного сообщества от власти.

Счастливым образом прижился научный дух в России, но очень велик риск, что он у нас угаснет.

ОБРЕЧЕНА ЛИ РОССИЯ БЫТЬ КОЛХОЗНОЙ?

28.01.2015

Россию всегда сравнивают с Европой и с США, о чем бы ни зашел разговор — о дорогах, о человеке, о продолжительности жизни.69 Сравнения важны и помогают увидеть сущность обеих систем, но только если они корректны, а не носят характера подлога. В недавней колонке70 я привел пример, как во время перестройки вывернутое наизнанку сравнение СССР и Штатов служило аргументом для идеологов реформы, чтобы заявлять: «Мы производим и потребляем стали в 1,5-2 раза больше, чем США». С вытекающими отсюда последствиями в виде фактической деиндустриализации России в последующие годы. Очевидно, что происходило смешение понятий «фонда», т.е. всего накопленного запаса, и «потока», т.е. ежегодного прироста «запаса». Смешение, которого профессионалы допускать не должны.

Попробуем перейти к другому сравнению — к разнице масштаба национального богатства России и Запада, накопленного, скажем, за последнее тысячелетие. Не будем даже учитывать тот факт, что три века Запад вывозил богатства из ³/₄ земель планеты, которые удалось превратить в колонии.

Даже если взять только хорошо описанное в истории время с X по XIX вв., то станет очевидно, что практически все богатство России создавалось сельскохозяйственным трудом крестьянства. Запад с XVI в. эксплуатировал колонии, но и там сельское хозяйство играло огромную роль. Так давайте сравним условия земледелия и главный показатель этого хозяйства — урожайность зерновых.

В XIV в. в Англии и Франции поле вспахивали три-четыре раза, в XVII в. — четыре-пять раз, в XVIII в. рекомендовалось производить до семи вспашек. Это улучшало структуру почвы и избавляло ее от сорняков. Главными условиями для такого возделывания почвы был мягкий климат и стальной плуг, введенный в оборот в XIV в. Возможность пасти скот практически круглый год и высокая биологическая продуктивность лугов позволяли держать большое количество скота и обильно удобрять пашню (во многих местах Европы имелась даже официальная должность инспектора по качеству навоза).

А вот что пишет об условиях России академик Л. В. Милов: «Главным же и весьма неблагоприятным следствием нашего климата является короткий рабочий сезон земледельческого производства. Так называемый беспашенный период, когда в поле нельзя вести никакие работы, длится в средней полосе России семь месяцев. В таких европейских странах, как Англия и Франция, “беспашенный” период охватывал всего два месяца (декабрь и январь).

Столетиями русский крестьянин для выполнения земледельческих работ (с учетом запрета на труд по воскресеньям) располагал примерно 130 сутками в год. Из них около 30 суток уходило на сенокос. В итоге однотягловый хозяин с семьей из четырех человек имел для всех видов работ на пашне (исключая обмолот снопов) лишь около 100 суток. В расчете на десятину (около 1 га) обычного крестьянского надела это составляло 22-23 рабочих дня (а если он выполнял полевую барщину, то почти вдвое меньше).

Налицо колоссальное различие с Западом. Возможность интенсификации земледелия и сам размер обрабатываемой пашни на Западе были неизмеримо больше, чем в России.

Это и 4-6-кратная пахота, и многократное боронование, и длительные “перепарки”, что позволяло обеспечить чистоту всходов от сорняков, достигать почти идеальной рыхлости почвы и т. д.

В Парижском регионе затраты труда на десятину поля под пшеницу составляли около 70 человеко-дней. В условиях российского Нечерноземья земледелец мог затратить на обработку земли в расчете на десятину всего 22-23 дня (а барщинный крестьянин — вдвое меньше). Значит, если он стремился получить урожай на уровне господского, то должен был выполнить за 22-23 дня объем работ, равный 40 человеко-дням, что было невозможно даже путем чрезвычайного напряжения сил всей семьи, включая стариков и детей…

По нормам XIX в. для ежегодного удобрения парового клина нужно было иметь 6 голов крупного скота на десятину пара [т.е. 12 голов на средний двор — C.K-M]. Поскольку стойловое содержание скота на основной территории России было необычайно долгим (198-212 суток), то, по данным XVIII-XIX вв., запас сена должен был составлять на лошадь — 160 пудов, на корову — около 108 пудов, на овцу — около 54 пудов… Однако заготовить за 20-30 суток сенокоса 1244 пуда сена для однотяглового крестьянина пустая фантазия… Факты свидетельствуют, что крестьянская лошадь в сезон стойлового содержания получала около 75 пудов сена, корова, наравне с овцой, — 38 пудов. Таким образом, вместо 13 кг в сутки лошади давали 6 кг, корове вместо 8 или 9 кг — 3 кг и столько же овце. А чтобы скот не сдох, его кормили соломой. При такой кормежке удобрений получалось мало, да и скот часто болел и издыхал».71

Какова же была урожайность на Западе и в России? Ф. Бродель приводит множество документальных сведений. В имениях Тевтонского ордена в Пруссии урожайность пшеницы с 1550 по 1695 гг. доходила до 8,7 ц/га, в Брауншвейге была 8,5 ц/га, в хороших хозяйствах во Франции с 1319 по 1327 гг. пшеница давала урожаи от 12 до 17 ц/га (средний урожай сам-восемь). В 1605 г. французский обозреватель сельского хозяйства писал о средних урожаях: «Хозяин может быть доволен, когда его владение приносит ему в целом, с учетом плохих и хороших лет, сам-пять — сам-шесть».72

В целом по Англии дается такая сводка урожайности зерновых: 1250-1499 гг. — 4,7:1; 1500-1700 гг. — 7:1; 1750-1820 гг. — 10,6:1.

Такие же урожаи были в Ирландии и Нидерландах, чуть ниже — во Франции, Германии и Скандинавских странах.

Итак, с XIII в. по XIX в. урожаи в Европе выросли от сам-пять до сам-десять. Какие же урожаи были в России?

Читаем у Л.В. Милова: «В конце XVII в. на основной территории России преобладали очень низкие урожаи. В Ярославском уезде рожь давала от сам-1,0 до сам-2,2. В Костромском уезде урожайность ржи колебалась от сам-1,0 до сам-2,5. Более надежные сведения об урожайности имеются по отдельным годам конца XVIII в.: это сводные погубернские показатели. В Московской губернии в 1788, 1789, 1793 гг. средняя по всем культурам урожайность составляла сам-2,4; в Костромской (1788, 1796) — сам-2,2; в Тверской (1788-1792) средняя по ржи сам-2,1; в Новгородской — сам-2,8».

Мы видим, что разница колоссальная: на пороге XIX в. урожай в России — сам-2,4! В четыре раза ниже, чем в Западной Европе. Надо вдуматься и понять, что эта разница, из которой и складывалось «собственное» богатство Запада (т. е. полученное не в колониях, а на своей земле), накапливалась год за годом в течение тысячи лет. Величина этого преимущества с трудом поддается измерению.

А ведь и крестьянин, и лошадь работали впроголодь. Как пишет Л.В. Милов, в Древнем Риме, по свидетельству Катона Старшего, рабу давали в пищу на день 1,6 кг хлеба (т. е. 1 кг зерна). У русского крестьянина суточная норма собранного зерна составляла 762 г. Но из этого количества он должен был выделить зерно «на прикорм скота, на продажу части зерна с целью получения денег на уплату налогов и податей, покупку одежды, покрытие хозяйственных нужд».

Как известно, Запад делал инвестиции для строительства дорог и мостов, заводов и университетов главным образом за счет колоний. У России колоний не было, источником инвестиций было то, что удавалось выжать из крестьян. Насколько прибыльным было их хозяйство?

Л.В. Милов пишет: «На этот счет есть весьма выразительные и уникальные данные о себестоимости зерновой продукции производства, ведущегося в середине XVIII в. в порядке исключения с помощью вольнонаемного (а не крепостного) труда. Средневзвешенная оценка всех работ на десятине (га) в двух полях и рассчитанная на массиве пашни более тысячи десятин (данные по Вологодской, Ярославской и Московской губерниям) на середину века составляла 7 руб. 60 коп. Между тем в Вологодской губернии в это время доход достигал в среднем 5 руб. с десятины при условии очень высокой урожайности. Следовательно, затраты труда в полтора раза превышали доходность земли…

Взяв же обычную для этих мест скудную урожайность (рожь сам-2,5, овес сам-2), мы столкнемся с уровнем затрат труда, почти в 6 раз превышающим доход».73

Понятно, что в этих условиях ни о каком капитализме речи и быть не могло. Организация хозяйства могла быть только крепостной, общинной, а затем колхозно-совхозной. Реформа Столыпина была обречена на неудачу по причине непреодолимых объективных ограничений. Как, впрочем, и нынешняя попытка «фермеризации».

Л.В. Милов делает вывод: «Общий итог данного обзора можно сформулировать так: практически на всем протяжении своей истории земледельческая Россия была социумом с минимальным совокупным прибавочным продуктом. Поэтому если бы Россия придерживалась так называемого эволюционного пути развития, она никогда не состоялась бы как великая держава…

И в новейший период своей истории… в области аграрного производства Россия остается в крайне невыгодной ситуации именно из-за краткости рабочего периода на полях. По той же причине российский крестьянин лишен свободы маневра, компенсировать которую может только мощная концентрация техники и рабочей силы, что, однако, с необходимостью ведет к удорожанию продукции… В значительной мере такое положение сохраняется и поныне. Это объективная закономерность, которую человечество пока не в состоянии преодолеть».

Но наши интеллектуалы, которые проклинали колхозы, бездорожье, пятиэтажки — и хотели, чтобы им «сделали красиво», как в Англии, — всего этого не хотели слушать. Они со своей куцей логикой уже не могли этого освоить.

Что же мы при таком мышлении можем ждать от будущего?

НЕ СКЛАДЫВАЕТСЯ ГОЛОВОЛОМКА

7.06.2015

За последние 10 лет Интернета в РФ будто выхолостили укромную нишу, где рассуждали и обсуждали наши главные проблемы. Форумы расползлись по сетям, остатки старых бойцов дискуссий толкут воду в ступе и шипят друг на друга. Новые почти не появляются, а без них первая смена уже выговорилась. Надо осваивать новый пласт проблем, а образованная молодежь просто бежит от реальности.

Спросишь у дипломника или аспиранта: зачем ты выбираешь самые ничтожные стереотипные темы? Мы живем в момент сдвигов и разломов, ненадолго открываются скрытые силы и структуры бытия — смотри, хоть запиши, что видел. Ведь скоро все снова застынет, и мы это знание потеряем, это будет ступень вниз. И материал у нас для мыслителя уникальный — по масштабу, накалу и формам. Вот где карьеру делать молодому интеллектуалу! Нет, не хотят — криво улыбаются, сами все это понимают. Будут кропать никому не нужную пустую рукопись по стандартам Минобрнауки, компетенции набирать.

Но это я так говорю, для разогрева, а то и писать ничего не хочется, в голове стучит, как у дятла. Этот стук на данный момент обрел форму такого вопроса: как получилось, что наша образованная элита, класс собственников, властная верхушка со своими СМИ — все выросшие как западники и «либералы», реализующие, по факту, прозападную политику, вдруг устроили скандал с Западом — на грани срыва? Что это? Самые крутые патриоты хоть и рады такому повороту, а напуганы и недоумевают. Дело даже не в том, хорошо это или плохо — это надо понять. Куда наш витязь рванул с распутья, на котором неподвижно стоял лет десять? Не складывается головоломка…

Многие ищут разумные версии. Но и самые разумные не объясняют такой сдвиг. Например, можно принять за очевидность, что после того, как Майдан в декабре 2013 г. развернул свои порядки и США открыто начали свою «гибридную» войну, властям России ничего не оставалось, как взять под защиту Крым и поддержать Донбасс. На этом пороге надо обороняться. Но вопрос в том, что побудило США к такому шагу? В их политике держат много клоунов и юродивых, но реальные действия там обдумывают и просчитывают разумно, без эмоций. Значит, они давно готовились к этой операции, даже изменили установку директивы Совета национальной безопасности США от 18 августа 1948 г., согласно которой после победы над СССР не следовало пытаться стравить Украину с Россией. Этому придавалось большое значение: «Существенно, чтобы мы приняли решение сейчас и твердо его придерживались».

Должны же мы понять, чем постсоветская Россия после Ельцина так не угодила верхушке США. Зачем они разжигают слишком рискованную войну, не дождавшись пока наша наука деградирует и сделает небоеспособным российский ракетно-ядерный щит? Ведь США умеют терпеть и подавлять противника незаметно, «мягкой силой» (вспомним холодную войну). Чего они испугались, что хотели предотвратить?

Можно предположить, что аналитики США решили, что после Ельцина власти России задумали восстановить статус великой державы, оснастить армию современным оружием и вновь собрать земли исторической России. Но какие для такого предположения были эмпирические данные?

Что изменилось в структурах России? Продолжаются неолиберальная реформа и приватизация, олигархи покупают яхту за яхтой, средний класс врос в общество потребления, а креативный класс мечтает о ПМЖ на Западе. Те же персоны пишут программы и создают философский камень нанотехнологии, нефть течет куда надо, тем же ядом брызжет «Эхо Москвы». Ну чего еще желать Бильдербергскому клубу?

Тут недавно бывший генсек НАТО начал жаловаться и всхлипывать: «Нынешний конфликт между Россией и Западом, выразившийся в украинском кризисе, является по свой сути столкновением ценностей… Для России угроза, созданная протестующими украинцами, была экзистенциальной… Кремль боялся, что если украинцы получат то, что хотят, россияне могут вдохновиться и последовать их примеру». Вот какие тонкие материи пошли в ход — нравственные ценности толкают на войну бравых вояк НАТО.

Копаться в этой демагогии бесполезно. Думаю, надежной информации о причинах столь крупной операции США против России у нас еще долго не будет. Если так, то будет разумно пока всю эту операцию поместить в «черный ящик» и принять на выходе только факты.

Думаю, сейчас главный факт заключается в том, что правящая верхушка США уже в 2005 г. стала открыто воспринимать постсоветскую Россию своим врагом и источником опасности. Это — несмотря на то, что СССР пал и был ликвидирован, что в России была разрушена государственная экономика, произведена деиндустриализация, задана новая идеология, подавлены наука и образование, армия лишена ресурсов развития, организована демографическая катастрофа и т. д.

«Образ врага» возник вовсе не с появлением В.В. Путина или с судом над Ходорковским. Вражда, как будто накопленная веками, выплеснулась уже в 1991 г., когда с СССР практически было покончено.

Почему было не принять Россию в периферию Запада, поощрять ее движение к «общечеловеческим ценностям» и улыбаться нашим президентам? Нет, сразу стали хамить и как будто нарочно толкать интеллигенцию на антиамериканскую тропу, совсем расщепив ее сознание.

Возможно, эти чувства вражды иррациональны; возможно, мозговые центры США в своих моделях будущего обнаружили какие-то риски в существовании любой, самой либеральной, России. А может, избыток знаменитого американского рационализма превратился в паранойю? Опять нас тянет понять непонятное. Но факт будем принимать или нет?

Я считаю, что его надо принять, хотя бы как вероятную угрозу. Лучше перестраховаться. Надо хоть мысленно проиграть возможные варианты дальнейшего хода событий. Главная проблема в том, что если русофобия западной верхушки не поддается лечению рациональными средствами (например, разумными уступками и подарками), то в России, хочешь не хочешь, придется кардинально менять всю доктрину «реформ». Иначе не выжить этой России — обескровят без бомб и ракет; а ту Россию, которую они жестко отформатируют, поднять можно будет уже в иной эпохе.

При той социально-экономической и культурной системе, которую выстраивали по шаблонам «чикагских мальчиков», Россия могла бы худо-бедно выжить, медленно угасая, только в фарватере США и при их благоволении. Нелепо строить капитализм западного типа, бросив вызов западному капитализму. Ведь уже из «сияющего города на холме» сказано, что Россия — страна-изгой. Следующим шагом будет сказано: Россия — империя зла. И что дальше?

Можно строить социализм в одной стране (масштаба России), но невозможно строить капитализм в одной стране, будучи изгоем мировой системы капитализма. Российская буржуазия тут же устроит Февральскую революцию.

И опять встает в России — для всех общностей и политических течений — чрезвычайная задача понять проект и опыт СССР. Мы тогда его не знали, а теперь вообще чушь несут! Нам всем надо знать, почему, пока советское общество не переросло политическую систему, государство и население работали как сыгранная команда — и СССР после Гитлера уже не пытались задушить санкциями или бомбами. Более того, его уважали, а «трудящиеся массы» — любили. Да и на самом Западе у СССР были искренние и самоотверженные союзники, даже в подполье.

В «здоровый» СССР не вернуться — уже иное мировоззрение, иные ценности; а в «больной» СССР возвращаться нет смысла. Но многие критерии добра и зла, многие принципы взаимодействия государства с населением можно взять у СССР. Формы будут другие, а вектор — тот же. Только вернувшись в свою колею, Россия разрешит свои явные и латентные конфликты, внутри и вне своих границ, и восстановит свои силы — и жесткую, и мягкую.

1

Дж. Грей. Поминки по Просвещению. М.: Праксис, 2003. С. 136, 139

. (обратно)

2

Голенкова 3.Т. Динамика социоструктурной трансформации в России // СОЦИС. 1998. № 10

. (обратно)

3

Попова И.П. Профессионализм — путь к успеху? Социально-профессиональные характеристики богатых и бедных // СОЦИС. 2004. № 3

. (обратно)

4

Голенкова 3.Т., Игитханян Е.Д. Профессионалы: портрет на фоне реформ // СОЦИС. 2005. № 2

. (обратно)

5

Голенкова 3.Т., Игитханян Е.Д. Процессы интеграции и дезинтеграции в социальной структуре российского общества // СОЦИС. 1999. № 9

. (обратно)

6

Кармадонов О.А. Социальная стратификация в дискурсивно-символическом аспекте // СОЦИС. 2010. № 5

. (обратно)

7

http://weborto.net/forum/1285012939/index_html

(обратно)

8

Двадцать лет реформ глазами россиян: опыт многолетних социологических замеров. Аналитический доклад. М.: Институт социологии РАН. 2011

. (обратно)

9

http://wciom.ru/index.php?id=459 amp;uid= 114195

(обратно)

10

http://kommersant.ru/doc/2209767

(обратно)

11

http: /kommersant.ru/doc/2209798

(обратно)

12

http://polit.ru/article/2004/05/ll/kordon/

(обратно)

13

http://www.kommersant.ru/doc/2243079

(обратно)

14

Хиншельвуд О.Н. Качественное и количественное // Философские проблемы современной химии, М.: Прогресс, 1971. С. 21-32

. (обратно)

15

Garfield Е. Citation Indexes in Sociological and Historical Research. — American documentation. — 1963. — V.14. — P. 290.

(обратно)

16

Известная статья Коулов так и озаглавлена: «Анализ цитирования показывает, что лишь немногие ученые вносят вклад в прогресс науки» (J.R., Cole S. The Ortega hypothesis. Citation Analysis suggest that only a few scientists contribute to scientic progress. — Science. — 1972. — V. 178. № 4059). В ней авторы утверждают, что темпы научного прогресса в физике могут остаться на прежнем уровне, даже если число исследователей-физиков будет резко сокращено. Примечательно, что эта статья появилась в 1972 г., после сильного снижения ассигнований на науку в США, повлекшего за собой безработицу среди ученых, — с марта по декабрь 1970 г. в США только из учреждений, занимающихся аэрокосмическими исследованиями, было уволено 175 тыс. исследователей и инженеров (см.: Milton Н. Cost-of-Research Index. 1920-1970. — Operations Research. — 1972. — V.20. № 1).

(обратно)

17

Мирская Е.З. Механизм оценки и формирования нового знания. — Вопросы философии. — 1979. — № 5.

(обратно)

18

Хиншельвуд C.H. Качественное и количественное // В Философские проблемы современной химии. М.: Прогресс, 1971. С. 21-32.

Кстати, именно большой объем массивов ссылок, как аргумент в пользу применения цитируемости, вызывает в США критику специалистов: в докладе Science Indicators-72 (ежегодно издаваемый аналитический обзор динамики ряда количественных показателей развития науки в США. — С.К.-М.) написано, что «…недостатки показателя цитируемости нейтрализуются, однако, благодаря огромному числу учитываемых ссылок. Другими словами, возможным источником ошибок можно пренебречь из-за большого размера выборки. В общем случае, как нетрудно видеть, дело обстоит как раз наоборот. Обычно систематическая ошибка, перекос, не зависит от размера выборки, но его роль по мере увеличения выборки относительно возрастает, поскольку случайные ошибки измерения и выборки меньше влияют на средние величины и пропорции» (см.: Kruskal W. Taking data seriously. — In: Toward a metric of science: the advent of science indicators. — N.Y. et al.: Wiley-Interscience Publ., 1978. — P. 139-170).

(обратно)

19

Cм.: Garfield E. Highly cited articles. 39. Biochemistry. — Current Contents. — 1977. — V. 9, № 25.

(обратно)

20

Cм.: Garfield E. Highly cited articles. 40. Biomedical and behavior papers published in the 50's. — Current Contents. — 1977. — V. 9. № 29.

(обратно)

21

Cм.: Citation classics. — Current Contents. — 1977. — V. 9. № 1; ibid., № 26.

Более подробно такие случаи описаны в статье: Кара-Мурза С.Г. Создание и распространение новой технологии исследований — важная функция ученого. — Вестник АН СССР. —1980. — № 4.

(обратно)

22

См.: Кара-Мурза С.Г. Технология научных исследований. Изучение создания и распространения аффинной хроматографии с помощью Science Citation Index. — Научно-техническая информация. Сер. 1. — 1979. — № 1.

(обратно)

23

Это понятие мы употребляем по аналогии с понятием «скорлупа повседневной жизни», используемым А. Молем (см.: Моль А. Социодинамика культуры. — М.: Прогресс, 1973. — С. 338).

(обратно)

24

Garfield Е. То cite or not to cite: a note of annoyance. — Current Contents. — 1977. — V. 9, № 35.

(обратно)

25

Garfield E. To cite or not to cite… P. 6.

(обратно)

26

Известная статья Дж. Уотсона и Ф. Крика о структуре двойной спирали ДНК, положившая начало современной молекулярной биологии, за 1961-1976 гг. получила всего 552 ссылки, в то время как статьи Лоури, предложившего модификацию метода определения белка, за то же время получили 50 016 ссылок!

(обратно)

27

Garfield Е. Is citation analysis a legitimate evaluation tool? — Scientometrics. — 1979. — V. 1. № 4.

(обратно)

28

Правда, Ю. Гарфилд делает при этом ряд оговорок и предупреждает, что измерение должно сопровождаться содержательным анализом. Хорошее напутствие администраторам, которые потому и нуждаются в методике, что не имеют возможности заниматься содержательным анализом!

(обратно)

29

См. ежегодные обзоры «Science Indicators».

(обратно)

30

http://centero.ru/whitebook/item/256-lovis-rybka

(обратно)

31

http://www.npacific.ru/пр/library/publikacii/makoedov/012.htm

(обратно)

32

http://www.isras.ru/socis_numbers.html

(обратно)

33

http:/www.isras.ru/files/File/Socis/2013-7/Mareeva.pdf

(обратно)

34

http://www.isras.ru/files/File/Socis/2013-7/Radaev.pdf

(обратно)

35

http:/Worldcrisis.ru/crisis/1683350

(обратно)

36

Лишь в 2008-2009 гг. инвентаризационные переоценки стали приводить к скачкообразному повышению ставки налога (иногда сразу в 20 раз), и сайты, посвященные налоговому праву, наполнились жалобами и даже стенаниями «физических лиц» (см., например, Российский налоговый портал http:/Avww.taxpravo.ru/ news/fns/article214396412492 47522307346133017256.).

(обратно)

37

Аккерман E. Эксперимент удался. Начнем сначала // Экономика и жизнь. 2006. № 6 // http://www.eg-online.ru/article/84700/.

(обратно)

38

Тогда В.В. Путин сказал: «Налоговые поступления в местные бюджеты, я очень на это рассчитываю, должны серьезным образом увеличиться». Он считал, что налог следует увеличивать для «тех, кто имеет дорогое имущество, большие участки земли, большие дома, дорогостоящие квартиры», а для «собственников скромного имущества, небольших квартир, небольших домов и земельных участков, садоводческих товариществ» необходимо предусмотреть «льготный режим». Но решить обе задачи для большинства сельских муниципальных районов,как раз больше всех нуждающихся в средствах, невозможно.

(обратно)

39

Эксперимент доказал социально-экономическую опасность налога на недвижимость // http://exposaw.ru/552.

(обратно)

40

Вопрос о целесообразности перехода в России к западному типу этого налога гласно никогда не обсуждался ни в Правительстве, ни в СМИ.

(обратно)

41

При попытке «монетизации льгот» в 2005 г. утверждения о том, что она будет выгодна гражданам, вызвали возмущение не столько количественной мерой, сколько тем, что Правительство игнорировало денежной компенсации и качественной, ценностной стороны льгот.

(обратно)

42

Wood E.M. El Imperio del Capital. Barcelona: El viejo topo. 2003.

(обратно)

43

Чаянов А.В. Крестьянское хозяйство. М.: Экономика, 1989. С. 117

(обратно)

44

Маркс К. Экономические рукописи 1857-1859 гг. Соч. Т. 12. С. 717.

(обратно)

45

Чаянов А.В. Крестьянское хозяйство. М.: Экономика, 1989. С. 407.

(обратно)

46

www.vif2ne/nvz/forum.

(обратно)

47

Levi-Strauss С. Antropologia estructural: Mito, sociedad, humanidades. Mexico: Siglo XXI Eds. 1990. С. 301-302.

(обратно)

48

Например, типичная «пенсионерка», которую ввел в свое рассуждение М., получила квартиру в центральном районе в 1970 г. бесплатно в вечное пользование за ее труд и выполнение гражданского долга. Квартира и окружающее пространство стало важной частью ее жизни и ее личной истории и воспоминаний. С помощью налога ее побуждают к «экономически прогрессивному» поступку — продаже этой квартиры и переезду в более дешевое жилье на окраине. Она, скорее всего, будет до последней возможности снижать свое потребление, уплачивая налог и отказываясь от продажи квартиры. Наконец, под угрозой голодной смерти или выселения она согласится на переезд. Это будет означать ее выпадение из всех социальных связей «по месту проживания» и из пространственных связей с «местом обитания». С большой вероятностью, эта травма быстро сведет ее в могилу без всякой эвтаназии.

(обратно)

49

http://centero.ru/digest/item/257-l.html

(обратно)

50

Хиншельвуд О.Н. Качественное и количественное // Философские проблемы современной химии. М.: Прогресс, 1971. С. 21-32.

(обратно)

51

Менцин Ю.Л. Дилетанты, революционеры и ученые // Вопросы истории естествознания и техники. 1995. № 3.

(обратно)

52

http://problemanalysis.ru/mission/result/result_1033.html

(обратно)

53

Бойков В.Э. Социально-политические ценностные ориентации россиян: содержание и возможности реализации // СОЦИС. 2010. № 6.

(обратно)

54

http://centero.ru/whitebook/lovis-rybka

(обратно)

55

http://centero.ru/digest/ryba-rybe-rozn

(обратно)

56

http://centero.ru/opinions/zachem-zubrit-ustarevshie-shtampy

(обратно)

57

Политология (рук. А.Ю. Мельвиль). М.: МГИМО, 2009.

(обратно)

58

Historia de la ideologia (Eds. F. Chatelet, G. Mairet). 3 Vol. Madrid: Acal. 1989.

(обратно)

59

http://centero.ru/whitebook/naselenie-rossii-skolko-bylo-skolko-stalo

(обратно)

60

«Жизнь, вечная жизнь!».

(обратно)

61

http://centero.ru/bookshelf/khrestomatiya-novogo-obshchestvovedeniya

(обратно)

62

http://centero.ru/opinions/sumerki-no-sova-minervy-ne-vyletaet-k-nam

(обратно)

63

http://www.youtube.com/watch?feature=player_embedded & v=H2aCRj7XXjO#t=55

(обратно)

64

http://centero.ru/opinions/sumerki-led-tronulsya

(обратно)

65

Г. Павловский. Война так война. — «Век XX и мир». 1991. № 6.

(обратно)

66

http://centero.ru/bookshelf/item/244-1

(обратно)

67

http://centero.ru/bookshelf/porochnye-krugi-post-sovetskoj-rossii

(обратно)

68

http://centero.ru/whitebook/item/323-nauchno-tehnicheskii-potenzial

(обратно)

69

http://centero.ru/digest/demografiya-optimizm-i-kosmicheskoe-chuvstvo

(обратно)

70

http://centero.ru/opinions/i-zharenyj-petukh-nam-ne-pomozhet

(обратно)

71

Л.В. Милов. Особенности исторического процесса в России. (Доклад в Президиуме РАН). См. Милов Л.В. Природно-климатический фактор и особенности российского исторического процесса // Вопросы истории». 1992. № 4-5].

(обратно)

72

Ф. Бродель. Структуры повседневности. М.: Прогресс, 1986. С. 135.

(обратно)

73

Л. Милов. Земельный тупик: Из истории формирования аграрно-товарного рынка в России // Независимая газета. № 31, 21 февраля 2001 г.

(обратно)

Оглавление

ТУРБУЛЕНТНОСТЬ 2012 ГОДА

МЕТОДОЛОГИЯ

НЕМНОГО ОБ ОБРАЗОВАНИИ

ВАЖНЫЕ ОШИБКИ В ПРОСТОМ АНАЛИЗЕ

ЧТО ШАГ ЗА ШАГОМ МЕНЯЕТСЯ В НАШЕЙ ЖИЗНИ

К МОЛОДЕЖИ

ОБЩЕСТВО

НАШИ РАСКОЛЫ

ПОСТСОВЕТСКОЕ ПРОСТРАНСТВО

ОПЫТ СССР

НЕСЛЫШНЫЙ ДИАЛОГ С ЦЕРКОВЬЮ

*** Примечания ***