Кольцевая дорога (сборник) [Геннадий Геннадий Пациенко] (fb2) читать постранично

Геннадий Пациенко КОЛЬЦЕВАЯ ДОРОГА Повести и рассказы

КОЛЬЦЕВАЯ ДОРОГА Повесть

1

На последнем занятии в строительном училище шел разговор о предстоящей практике. Вел его сам директор, Виктор Петрович Сергин. Были в классе и завуч Евгений Долгановский, и мастер штукатурной группы Юрий Щербаков.

Жившие когда-то в одной деревне Игорь Божков и Антон Камышкин сидели рядом. Началась беседа давно, явно затягивалась, и Игорю Божкову больше думалось о своем.

Вспоминал он зимнее томительное ожидание в город уехавшей матери. Отдаленные гудки поездов весь день держали его в напряжении. Если спустя час после мягкого шума почтового матери не было, Игорь ждал уже вечернего пригородного. Обычно мать привозила из города самые неожиданные вещи. Однажды она купила пластинку, и Игорь мигом поставил ее на диск радиолы:

Тоска и сердечность заворожили занесенный снегом дом. Песня напомнила Игорю старинную цветную открытку, которую нашел он в книге: в летнем предвечерье возвращается откуда-то на пустом тарантасе кучер, вероятно отвозивший хозяев. Он задумчиво слушает бренчание колокольцев под дугой лошадей, проникаясь раздольем и закатной степной тишью…

Вспомнилось и как ездил мальчишкой в город.

Мать взяла его с собой — старшего из сыновей. У вокзала, торопясь в конце дня к поезду, они очутились на середине дорожного перекрестка, с двух сторон сжатые, стиснутые скрежетом шедших впритык трамваев, а за ними, почти так же впритык, напористо двигались двумя колоннами МАЗы, КрАЗы, «Запорожцы», «Жигули», «Волги»…

Пятачок асфальта, на котором стояли Игорь и мать, показался им уходящей из-под ног кочкой. Если бы они решились покинуть ее, оба попали бы под колеса.

Они стояли и ждали, оглушенные чадящей вереницей автомобилей. После Игорь ощутил тошноту и озноб, долго лежал на вокзальной скамье. Надышавшись пылью и выхлопными газами, он выглядел бледным, измученным.

Оттого и беспокоился обостренно, по-детски за мать, когда уезжала в город: как бы не случилось чего недоброго.

С нетерпением поджидал он всякий раз ее со станции, держась обычно вблизи дома.

Весело горел над деревней месяц, когда наконец возникали в отдалении голоса. Игорь различал среди них материнский и радостно бежал навстречу.

Немало минуло времени с тех зимних ожиданий, а помнятся и тревожат они Игоря Божкова и поныне.

И город, тот самый, куда ездила мать, для него сделался сейчас столь же близким, как и родное селение. Он стал даже чем-то дороже, вероятно тем, что в нем подружился Игорь с девушкой, о которой думал сейчас с таким же трепетом и волнением, с каким думал в детстве о матери.

И, удивляясь, пугался даже этой одинаковости отношений, этого чувства беспокойства за свою мать и знакомую девушку.

Вот и сейчас, сидя в учебном классе, думал он о них: о матери, представавшей ему в зимнем, далеком теперь уже прошлом детстве, и о Миле, летом кончавшей школу, а теперь ждущей его неподалеку от того перехода, где когда-то пропускал он машинный поток.

Сквозь открытую форточку в класс проникали запахи молодого тополя и березы. Игорь Божков уже запомнил эту волнующую в жизни примету: перед щедрым началом лета обострялся запах молодой листвы и зелени, отчего кружилась голова и хотелось сделать что-то очень хорошее. Затихали огорчения, мелели неудачи, и мир представлялся голубым и счастливым. Таким виделся он и сегодня — накануне практики.

Быстрее бы вырваться и бежать к Миле, которая должна ждать его неподалеку от училища. А то рассердится и уйдет. Время еще было, только бы не задержал, не погасил и не отнял бы эти минуты ее отец — директор училища Виктор Петрович Сергин. Как нарочно, затягивал он разговор о летней практике, неторопливо расхаживал по учебной комнате. Заложив за борт пиджака руку, Сергин поучительно рассуждал:

— По преданию, в древней Спарте существовал обычай. Когда малышу исполнялся год, для него раскладывали на полу различные вещи и вели затем в комнату, наблюдая, к чему он притронется. Если касался серпа — быть ему хлеборобом, силился поднять меч — суждено стать воином, ну а если хватался за молоток, верили — выучится на ремесленника…

— А кельмы там не было? — раздался с последнего ряда басовитый голос старосты Вальки Павлихина.

Оживленный смешок всколыхнул ребят. Рассмеялись не одни они, а и сам директор, и завуч, и молодой мастер Юрий Щербаков, сидевший здесь же, — кельмой звался штукатурный мастерок. Вопрос Павлихина, несомненно, был с подковыркой: по убеждению Вальки, не найти худшей работы, нежели штукатурная, где только и знаешь, что без конца бросаешь да лепишь по стенам. И выпадала она, считал Валька, тем, кто не нашел себе лучшей доли, кроме