Муки ревности [Джастин Харлоу] (fb2) читать онлайн

Джастин Харлоу Муки ревности

Книга первая

Глава 1

Графство Лимерик, Ирландия, 1985 год

У изъеденных временем каменных стен замка Килгарин, башни которого терялись в тумане, впервые в этом сезоне собиралась килгаринская охота. Со стуком лошадиных копыт сливался лай гончих, возвещая о начале ритуала, повторяющегося из года в год уже много столетий.

Было трудно поверить, что на дворе 1985 год. Восседающие на лошадях мужчины и женщины — одни в розовых куртках, другие в черных костюмах для верховой езды — выглядели совершенно так же, как их предки из девятнадцатого столетия. Лакеи в ливреях подавали им на серебряных подносах «прощальные» кубки, не забывая оказывать внимание и краснолицым ирландцам в грубых куртках и сапогах до колен. То были окрестные фермеры, которым предстояло сопровождать охотников пешком. Глаза выдавали их чувства — бурные, как Ирландское море зимой. Стоя в стороне от местного мелкого дворянства и землевладельцев, они пили подогретое вино и рассматривали красивых всадниц. Те отвечали им кокетливыми взглядами. Атмосфера еще больше наэлектризовалась, когда по толпе пробежал слух, что гостеприимный хозяин, один из самых влиятельных пэров Ирландии, собирается жениться на Шаннон Фалун. Когда Шаннон появилась во дворе верхом на лоснящемся черном жеребце, все невольно посмотрели в ее сторону.

— Ну вот, полюбуйся, Зан! — сказала Шаннон, обращаясь к графу, ехавшему рядом, она явно нуждалась в его поддержке.

— Дорогая, вполне естественно, что все на тебя смотрят. Они хотят увидеть будущую графиню Килгарин. Но поверь, тебе не о чем беспокоиться. Ты выглядишь великолепно. — Зан больше ничего не успел сказать, потому что к нему подошел с приветствиями распорядитель охоты.

Высоко подняв голову, Шаннон смотрела на покрытые туманом зеленые холмы и пыталась справиться с нараставшим волнением. По праву крови земля принадлежала ей, и Шаннон не понимала, почему для ее будущего счастья необходимо одобрение всех этих незнакомцев. Крепко держа поводья, она пыталась принять уверенный вид. Вуаль скрывала выражение глаз. Шаннон думала о том, догадывается ли кто-нибудь, что она родилась на другом конце света в совсем другой семье, и не заметила выражения лица Зана, когда в толпе он увидел Керри ван Бурен верхом на беспокойной гнедой лошади. Керри явилась в замок без приглашения. Зан резко отвернулся, сделав вид, что не заметил ее.

Керри придержала свою нетерпеливую лошадь, пытаясь разглядеть женщину, которая, по слухам, скоро выйдет замуж за лорда Килгарина. Наконец она увидела привлекательную фигуру Шаннон, и мысли ее тут же вернулись к той ужасной ночи много лет назад, когда Шаннон сбежала из дома, к ночи, драматически изменившей жизнь их обеих. Собравшиеся в замке вряд ли смогут найти между ними что-то общее, с иронией подумала Керри. Разве здесь знают об отношениях Шаннон с Амадео Бенгелой, о Патрике, Розмари и о тайне, которая до сих пор окружает ту катастрофу? Почувствовав, что лошадь Снова забеспокоилась, Керри направилась к группе деревенских жителей, где ее было не так заметно. Ей оставалось всего двадцать четыре часа, чтобы вернуть обратно то, чем она владела так недолго. Окутанные туманом леса и поля вокруг замка будут ее полем битвы. Керри видела, как Шаннон протянула руку и взяла записку, которую она ей послала. Услышав, что кто-то зовет ее по имени, Керри вздрогнула и повернулась. Лицо женщины показалось ей смутно знакомым.

— Керри, я не знала, что вы здесь. Думала, что вы в Лондоне. Мы все очень сожалели, услышав о вас и Марке.

Керри разглядела под вуалью любопытное лицо, и сердце ее оборвалось. От ответа ее спас сигнал охотничьего рога. Внезапно все двинулись с места, и лошади молнией помчались вслед за лающими гончими. Эхо долго звучало во дворе замка.

После полудня Шаннон оставила группу охотников, устремившихся в отдаленный лес. Она медленно возвращалась по тому же пути, по которому вместе со всеми ехала утром, вдоль развалин, заросших кривыми деревцами. С покрытых мхом деревьев капала вода, с земли поднимался густой туман, заслоняя горизонт серо-зеленой дымкой. Шаннон вытащила из кармана записку без подписи, которую получила сегодня утром.

«Приходите в четыре часа в разрушенный замок около Килгарина, чтобы обсудить одно конфиденциальное дело, имеющее для вас огромное значение…»

Шаннон утром решила проигнорировать загадочное послание, но сейчас она была так близко к развалинам, и все это было так любопытно…

Пустив лошадь в галоп, она двинулась вдоль низкой каменной стены у дороги, затем повернула на лесную тропу. Среди зарослей показалась темная арка, в просвет которой виднелся каркас некогда величественного здания. Проезжая под аркой, Шаннон подняла взгляд и с изумлением увидела на камне изображение лебедя и трилистника. Это был герб Фалунов, обозначавший въезд в замок Шаннон — место, с детства будоражившее ее воображение. Сейчас, перед встречей, ее охватило неприятное предчувствие.

Шаннон направила лошадь к древним останкам былого величия династии Фалунов, королевством которых сейчас правили мхи, плющи и кривые деревья, четко выделявшиеся на фоне низкого неба.

Она спешилась, привязала лошадь и в тишине пошла вперед через молодые побеги. Стоя на пороге большого зала, Шаннон вспомнила рассказы отца о балах и кровной мести, великих подвигах и низких поступках. Она всегда считала, что отец придумал их, но сейчас, глядя на разрушенные стены, можно было поверить, что все это правда. Поднимавшаяся к небу главная лестница — осколок исчезнувшего мира — напомнила Шаннон о том, что она никогда не интересовалась своим прошлым.

Услышав щелкающий звук, Шаннон вздрогнула и, обернувшись, увидела женщину в костюме для верховой езды. Прислонившись к камину, неизвестная прикуривала сигарету.

— Вы меня испугали, — сказала Шаннон. Внезапно ей стало трудно дышать. — Кто вы? Это вы послали записку?

Еще не договорив, она уже догадалась.

— Ты не узнаешь меня, Шаннон? — сказала Керри с вызывающей улыбкой.

— Керри! — потрясенно воскликнула Шаннон. — Что ты здесь делаешь?

— Можно сказать, пришла за тем, что мне принадлежит.

Кунварра, Новый Южный Уэльс, 1975 год

Светало. Бледный свет зимнего солнца просачивается сквозь полотняные шторы. Шаннон открыла глаза, посмотрела в потолок, затем соскользнула с кровати так, чтобы не разбудить Керри. Ноги коснулись холодных половиц, и она инстинктивно поджала пальцы. Шаннон задрожала, но не от утреннего холода, а от возбуждения — она вспомнила, что Боб Фремонт уже должен возвращаться обратно, встретив Чарли и его друга на взлетно-посадочной площадке в Уишбоне.

Она принялась одеваться, стараясь не шуметь. Натягивая вельветовые брюки и теплый свитер, Шаннон радовалась, что сестра все еще спит, громко посапывая. Она могла попробовать соорудить какую-нибудь прическу из копны темных волос. В это утро Шаннон хотела выглядеть необычно. Сначала она попыталась уложить шиньон, затем, разочарованно вздохнув, сделала себе «конский хвост». Это смотрелось несуразно, и в конце концов Шаннон заплела обычную косу, закончив с ней как раз к моменту пробуждения Керри.

В свои семнадцать лет Шаннон трезво оценивала собственную внешность, а в это утро особенно досадовала, что совершенно не соответствует австралийским стандартам. А вот ее сестра Керри вполне соответствовала тому типу красоты, который преобладал на всем пространстве от Дарвина до Аделаиды. В зеркале Шаннон увидела медно-красные волосы сестры, появившиеся в вырезе свитера, который она натягивала на себя. В тринадцать лет Керри была развитой для своего возраста, и даже грудь у нее была больше, чем у Шаннон.

— Давай побыстрее, а то опоздаем, — сказала Шаннон.

— Все равно я буду быстрей тебя. Хочешь чаю? — защебетала Керри.

— Нет времени.

— Почему ты меня не разбудила? — спросила Керри, хватая хлыст.

Сестры, хорошо знающие привычки и даже мысли друг друга, натянули ботинки и в возбуждении выскочили из дома, даже не придержав входную дверь, которая громко хлопнула им вслед.

— Давай вперед — я перегоню тебя у конюшни! — крикнула Керри.

Они с грохотом сбежали по лестнице деревянного бунгало, стоящего высоко над руслом высохшего ручья. Дом, покрытый белыми асбестовыми плитками, нуждался в покраске, но тем не менее выглядел очень уютным, как и голубые холмы, окаймлявшие Кунварру.

Задыхаясь от смеха и бега, сестры наконец достигли конюшни. Отмахиваясь от мух, роившихся летом вокруг фермы, они взяли принадлежности для верховой езды и понесли их на другой край загона, обсаженного эвкалиптами. Шаннон оседлала свою кобылу по кличке Ириска и оглянулась в поисках Керри. Та уже сидела на Великолепном — чалом мерине, который считался лучшей лошадью в Кунварре.

— Поехали! — нетерпеливо крикнула Шаннон.

С того дня как они услышали, что Чарли собирается привезти к ним на лето настоящего английского лорда, обе старались сделать вид, что это их вовсе не интересует. Отчасти из-за язвительных замечаний отца насчет англо-ирландских мародеров, отчасти потому, что втайне были убеждены, что Зан окажется типичным английским снобом. Тем не менее от одного имени — лорд Александр Фитцгерберт — на ум приходили истории о сказочных принцах, и поэтому сестры сгорали от нетерпения наконец его увидеть.

Огибая большой дом, Шаннон заметила на широкой веранде Мэтти Фремонт. Хозяйка Кунварры помахала рукой проскакавшим мимо девушкам. Из всех обитателей фермы она больше всех ждала возвращения Чарли из Оксфорда. Он был старшим из ее трех сыновей и самым любимым. Чувствуя, как свежий ветер дует ей в лицо, Шаннон оглянулась на низкий белый дом, стоящий среди могучих старых деревьев. По ее мнению, ничто не могло сравниться с этим зрелищем.

Впереди, насколько хватало глаз, простирались пастбища Нового Южного Уэльса. До горизонта среди небольших рощиц эвкалипта и дуба паслись тысячи овец. На большом расстоянии они были похожи на белые кусты. С рассвета за овцами присматривали пастухи, и отец девушек, Брендан, возможно, был среди них. Все время, пока сестры ехали вдоль изгороди из колючей проволоки, обозначавшей границы загона, Шаннон не отрывала взгляда от узкой тропы, уходящей в бесконечность между голубыми холмами, окружавшими ферму. Наконец на ней показался «лендровер», быстро двигавшийся по направлению к Кунварре, оставляя за собой длинный шлейф пыли.

— Они здесь, они приехали! — закричала Керри. Не скрывая нетерпения, она галопом поскакала вперед на Великолепном.

Сидя в «лендровере», Чарли Фремонт не отрываясь смотрел в окно. Словно выпущенный из клетки на волю, он едва сдерживал возбуждение оттого, что возвращается домой, — и возвращается насовсем.

— Ну — что скажешь? — спросил он молодого человека на заднем сиденье.

— Расстояния довольно большие.

Сдержанный ответ Зана, лорда Фитцгерберта, рассмешил Чарли и его отца.

Зан посмотрел на профиль Боба Фремонта. Глубокие морщины избороздили его загорелое лицо худощавое, с широкими скулами, вполне соответствующее австралийскому стереотипу. И хотя Боб был владельцем одной из старейших и богатейших овцеводческих ферм в округе, его руки были мускулистыми и грубыми, как у любого из пастухов, целыми днями не вылезающих из седла.

— Похоже, вам приготовили торжественную встречу. — Боб кивнул в сторону двух всадников, только что появившихся на пустом горизонте.

С отчаянием и злостью Шаннон обнаружила, что галопом несется вслед за Керри. Теперь, когда их было видно из «лендровера», ей ничего не оставалось, кроме как следовать за Керри. А ведь она в течение многих дней представляла, как холодно приветствует лорда Фитцгерберта на террасе большого дома! Шаннон не знала, куда деваться от смущения, Керри явно намеревалась мчаться рядом с «лендровером», и чем больше Шаннон приближалась к машине, тем большую неловкость она испытывала. Совсем не так она собиралась появиться на сцене — не в эдаком ковбойском стиле, с развевающимися волосами, так сильно желая встретить парней, что не могла дождаться их появления в доме.

Керри, однако, не задумывалась о подобных вещах. Она бешено мчалась параллельно «лендроверу», наслаждаясь иллюзорным ощущением, что вот-вот выиграет гонку. Упиваясь вниманием, Керри игнорировала крики Шаннон и махала рукой, кокетливо улыбаясь молодому человеку, который, как она знала, должен был быть лордом Фитцгербертом.

Вид девушек, скачущих на лошадях, произвел сильное впечатление на сидевших в «лендровере» Чарли и Зана. Чарли с трудом узнавал Шаннон в амазонке, которая неслась вперед с развевающимися по ветру темными волосами, стараясь не отстать от Керри.

— Ни за что не скажешь, что они родственницы, — заметил Зан.

— Они сводные сестры, да, папа? — заметил Чарли.

— Ну да, — кивнул Боб. — Говорят, их отец до того, как женился на матери Керри, жил с какой-то туземной женщиной с Новой Каледонии. Шаннон — хорошая девочка, а вот Керри — настоящий бесенок.

Боб Фремонт покачал головой. Когда стрелка спидометра перевалила за отметку сорок миль в час, он заметил про себя, что должен сделать девочкам Фалун замечание за подобные скачки во внутреннем загоне. Здесь опасно носиться очертя голову, и Боб был уверен, что обе об этом знают. Однако он тут же упрекнул себя, что все же надо снисходительно относиться к молодому задору. Это ведь совершенно естественно. Искоса взглянув на лорда Фитцгерберта, облаченного в новые брюки из «чертовой кожи» и фетровую шляпу, Боб подумал о том, как юноша будет чувствовать себя в Австралии. Без сомнения, три месяца пребывания в южном полушарии наложат свой отпечаток и на характер, и на красивое гладкое лицо молодого аристократа.

Зан не отрываясь смотрел на девушек. В отличие от Керри Шаннон сосредоточенно смотрела прямо перед собой, и Зан удивлялся, почему она ни разу им не улыбнулась.

— Эта нахальная рыженькая сильно изменилась со времени твоего отъезда, Чарли, — сказал Боб. — Я бы сказал, что ее тринадцать больше похожи на двадцать три.

— Этим все сказано, — со смехом сказал Чарли.

— Черт возьми, пусть бы эти девчонки притормозили, — заметил Боб, сделав последний поворот. — Этой зимой я уже несколько раз ругал Керри. Лучше бы я не разрешал ей брать Великолепного. Когда она не в школе, то просто живет на этой лошади.

— Мама писала мне, что она выиграла все местные состязания.

— Это правда. Керри может за себя постоять…

— О Боже, она упала! — прервал его Зан. Боб нажал на тормоза, «лендровер» резко остановился.

— Так я и знал! — зло сказал Боб.

Облако пыли на мгновение скрыло от них происходящее. Когда оно рассеялось, все увидели лошадь Шаннон, скачущую без всадницы.

Керри не сразу поняла, что рядом с ней больше нет «лендровера»; Пустив Великолепного полугалопом, она беспокойно оглянулась и увидела выскакивающих из «лендровера» мужчин. Чарли рывком схватил поводья Ириски, а Боб наклонился над неподвижной фигурой, похожей на брошенный на землю рюкзак. Керри похолодела.

— Хороший, хороший мальчик Великолепный, — шептала Керри, поглаживая нервное животное. Когда она подъехала к группе, собравшейся вокруг Шаннон, ее сердце замирало от страха. Держа в руке поводья, навстречу шел Чарли.

— Вот — отведи ее в загон.

Никакого приветствия, никакой улыбки. Чарли, как сразу заметила Керри, больше не был мальчиком-переростком. Теперь это был мужчина, который смотрел на нее неодобрительно. На лорда Фитцгерберта Керри не смела и взглянуть.

— С тобой я поговорю потом, — резко сказал Боб, даже не посмотрев в ее сторону.

Осторожно положив Шаннон на заднее сиденье «лендровера», трое мужчин сгрудились впереди и исчезли в облаке пыли, оставив Керри на обочине. Горячие слезы унижения потекли по ее щекам. Держа лошадь Шаннон, Керри рысью двинулась домой, куда меньше всего желала попасть. Шаннон умирает, и Керри сейчас хотела бы исчезнуть, появившись на другом краю земли.

Когда Шаннон пришла в сознание, она долго пыталась вспомнить, что же делает в этой прохладной, темной спальне с обоями в цветочек. В голове пульсировала боль, и, когда Шаннон пыталась сосредоточиться, перед глазами все начинало кружиться. Однако постепенно она смогла различить озабоченное лицо Мэтти Фремонт.

— Не двигайся и не говори, дорогая. Лежи спокойно. Все будет хорошо, — пробормотала Мэтти, положив прохладную руку на лоб Шаннон.

Теперь девушка смутно припомнила, как Боб нес ее на руках в дом, а вокруг невнятно звучали какие-то голоса.

— Мэтти, звонит доктор. Думаю, тебе стоит переговорить с ним, — сказал Боб с порога.

— Иду. Сейчас вернусь, Шаннон. Лежи спокойно.

Шаннон кивнула. Пелена перед глазами постепенно прояснялась, она могла уже различать обстановку комнаты, мебель, обитую ситцем в кремовую и зеленую полоску, напоминавшим акварельный рисунок. Тяжелые шторы закрывали окна, и лишь с трудом можно было разглядеть часы на каминной доске, которые как раз начали бить. От малейшего движения голова Шаннон снова начинала кружиться.

— Я думаю, ты на время потеряла сознание, — сказала Мэтти. — Тебе очень повезло, — проворчала она, устраиваясь на стуле у кровати. — Доктор Уоткинс говорит, ты должна неподвижно лежать сорок восемь часов или даже больше, в зависимости от твоего самочувствия. Он приедет сюда, как только сможет.

— Я испортила Чарли возвращение домой, — слабым голосом сказала Шаннон.

— Это был несчастный случай. И хватит об этом. Надо не переживать, а просто лежать спокойно. Боюсь, что из-за сотрясения мозга ты пока не сможешь есть, но к вечеру скушаешь бифштекс.

Окруженная столь непривычным комфортом, Шаннон очень быстро успокоилась. Она уже засыпала, когда воспоминание о голосе Зана Фитцгерберта заставило ее снова проснуться. Его английский акцент напоминал о волшебном мире, занимавшем ее воображение с тех пор, как Шаннон стала просматривать приходящие из Англии журналы, которые выписывала Мэтти. Пытаясь вспомнить этот голос, Шаннон открыла глаза и обнаружила, что на нее смотрят серьезные синие глаза.

После происшедшего Керри забрела в маленькую деревянную часовню, находившуюся за садами. Вспомнила, как, вернувшись с лошадьми на конюшню, она нервно ходила взад-вперед, ожидая Боба. Когда тот появился, Керри, голодная и несчастная, как раз чистила Великолепного. Наказание было скорым и унизительным. Боб резким тоном сказал, что ей до конца недели запрещается ездить на лошади, а после школы она будет чистить конюшню. При Бобе Керри стоически удержалась от слез, но сейчас, горько рыдая, лежала на могильной плите. Лишить ее лошади, даже на неделю, было худшим из наказаний, которые только мог придумать Боб. Это было даже хуже, чем побои, которые она, несомненно, получит от своего отца, когда тот вернется домой на закате. Прижавшись лицом к бурой траве, Керри дала волю ярости — ей казалось несправедливым быть наказанной из-за неосторожности Шаннон. Позор, который Керри испытала перед Чарли и Заном Фитцгербертом, просто невыносим. Теперь она никогда не сможет появиться у них на глазах. Перевернувшись на спину, Керри устремила мрачный взгляд на ослепительно голубое небо. В этот момент внимательный лорд Фитцгерберт, наверно, кормит с ложечки бледную, прекрасную Шаннон. Керри почувствовала, как при мысли об этом все внутри сжалось от ревности. Керри в бешенстве вскочила и, набрав горсть камней, с силой швырнула их в дерево. Стайка потревоженных птиц взмыла в воздух.

Бой часов разбудил Шаннон, спавшую тяжелым сном без сновидений. Она не знала, утро сейчас или вечер, и не сразу вспомнила, почему лежит на этой мягкой постели.

— Да, войдите, — сказала Шаннон, услышав стук в дверь и полагая, что это Мэтти пришла на нее взглянуть.

Когда дверь открылась, Шаннон с удивлением увидела лорда Фитцгерберта, держащего в руках поднос с тарелками.

— Когда решали, кому доставить пищу инвалиду, выбор пал на меня, — с обаятельной улыбкой объявил он и поставил поднос на ночной столик. Лорд сделал это с осторожностью, говорящей о том, что он не привык кому-либо прислуживать.

Полная смущения, Шаннон внимательно следила за его движениями. Подоткнув подушки под головой, молодой человек поставил поднос перед Шаннон и торжественно развернул льняную салфетку. Когда Шаннон увидела на изящной фарфоровой тарелке яичницу и намазанные маслом тосты, ее робость несколько уменьшилась.

— Надеюсь, у вас есть аппетит. Вам надо много есть. Это приказ Мэтти.

— Я только сейчас поняла, что очень голодна, — согласилась Шаннон.

— О, между прочим, я не представился. Я — Зан Фитцгерберт.

— А я Шаннон Фалун.

— По крайней мере память вы не потеряли, — пошутил Зан, и Шаннон застенчиво засмеялась.

— Вы не против, если я останусь и составлю вам компанию?

— Нет, конечно, нет, — солгала Шаннон. Когда лорд присел рядом с ней на кровати, аппетит исчез, а робость вернулась.

Первые робкие взгляды, которые Шаннон бросала на Зана Фитцгерберта, пока пыталась есть, мало что сказали ей о молодом человеке. В Кунварре о нем судачили уже не первый месяц. Все ожидали, что он окажется худшим образцом самодовольного, рафинированного английского сноба. Все сходились на том, что его стоит пару раз проучить. Шаннон до сих пор была полна решимости критически относиться к лорду Фитцгерберту, но сейчас ее решимость куда-то исчезла. Она вынуждена была согласиться, что внешность Зана оказалась приятнее того образа, который она нарисовала. Девушка думала, что его лицо будет неподвижным, как на фотографии, но молодой человек перед ней был полон жизни, и это добавляло очарования его привлекательной, типично английской внешности, Шаннон поймала себя на том, что бросает взгляды на его чувственный рот. И когда девушка непроизвольно представила, как эти губы прижимаются к ее губам, она вспыхнула, уверенная, что он прочитает ее самые сокровенные мысли. Подняв взгляд на Зана, Шаннон обнаружила, что он с участием смотрит на нее.

— Как вы себя чувствуете?

— Гораздо лучше, спасибо, что принесли поднос.

— Вы едва не сделали сальто. Знаете, я в это время смотрел на вас. Да, смотрел как раз в тот момент, когда вы упали.

— Обычно я не падаю со своей лошади, — сказала Шаннон, стараясь, чтобы это звучало небрежно.

— Вы неслись как ветер. Не думаю, чтобы кто-нибудь смог выжить после такого падения. Уверен, что я бы не смог.

— Боб сердится?

— Нет, просто беспокоится. Вы его сильно перепугали.

— Если увидите мою сестру Керри, скажите ей, чтобы она не беспокоилась.

— Хорошо. Думаю, бедная девочка получила от Боба ужасную выволочку. Он считает, что во всем виновата она. Чарли заметил, что она немного безрассудна, и этот случай, возможно, чему-нибудь ее научит.

Шаннон смотрела на него с чувством неловкости. За считанные минуты между ними установилась странная близость. Возможно, Зан это тоже почувствовал, потому что на миг отвернулся и нервно крутанул диск телефона, стоявшего на столике.

— Если вы кончили, я заберу поднос.

— Спасибо. И пожалуйста, поблагодарите Мэтти. Было очень вкусно, — сказала Шаннон.

Она снова легла; черные волосы разметались по подушке; на бледном лице выделялись темные глаза; губы не улыбались. Из кружев чужой ночной рубашки выглядывали тонкие руки, казавшиеся особенно красивыми и хрупкими.

— Вам бы не помешал румянец. — Зан протянул руку и дотронулся до синяка на ее щеке. — Я еще загляну вместе с остальными пожелать вам спокойной ночи. Надеюсь, ваши отец и сестра вас скоро навестят.

Шаннон смотрела ему вслед, восхищаясь его естественностью. Зан остановился в дверях и оглянулся.

— Знаете, вы просто восхитительно смотритесь здесь.

Услышав прощальные слова, Шаннон недоверчиво засмеялась. Именно так должны вести себя настоящие лорды, или он действительно имел в виду то, что сказал? Она не могла поверить, что может выглядеть восхитительно — ни сейчас, ни вообще когда бы то ни было, — но тем не менее, услышав комплимент, обрадовалась, как никогда.

Вскоре пришла Мэтти. Шаннон была рада видеть ее, излучавшую вокруг себя ту успокаивающую ауру уверенности, которую Шаннон ощущала и в себе. С тех самых пор, как три года назад Шаннон впервые увидела Мэтти на ступенях Кунварры, она всегда очень легко чувствовала себя в ее присутствии. И Мэтти, которая всегда хотела иметь дочь, сразу привязалась к девочкам Фалун, особенно к Шаннон. В характере Мэтти, принадлежавшей к легендарному племени владельцев овцеводческих ферм, присутствовал здравый смысл, она обладала добротой и сочувствием. У Мэтти была обветренная кожа женщины, вынужденной всю жизнь полагаться на милость природы, но глаза сияли такой же чистой, незатуманенной голубизной, как небо в ясный день.

— Температуры нет, — сказала она, вынимая градусник изо рта Шаннон. — Кажется, сотрясения мозга тоже нет, но вот твое лицо явно пострадало. — Мэтти провела рукой по распухшей щеке и лбу Шаннон. — Я потом принесу тебе мяса.

— Наверняка это бесполезно, — сказала Шаннон, представляя, как будет выглядеть с куском мяса на лице.

— Ну, может быть, это и бабушкины сказки, но я всегда этим пользуюсь, как и горчичниками при простуде. — Мэтти откинула назад волосы Шаннон. — Как тебе хорошо распущенные волосы. Почему ты их всегда заплетаешь в косу? Это чересчур строго.

— Жаль, папа не разрешает мне их обрезать. — Шаннон вздохнула, и Мэтти вспомнила, что у Брендана есть свои твердые представления относительно воспитания дочерей.

Вскоре после того, как Мэтти ушла, Шаннон услышала за дверью шаги, и ее сердце забилось чаще. Может быть, это возвращается Зан? Но в дверном проеме показалась высокая фигура ее отца.

— Ну-ну, значит, миледи ведет прием? И прямо в постели — ни больше, ни меньше, — поддразнил Брендан.

Шаннон машинально попыталась по голосу отца определить, не пьян ли он. Поняв, что Брендан трезв и находится в хорошем настроении, она успокоилась.

— Ну, как обстоят дела? Мэтти обходится с тобой как с королевой, это уж точно.

Поставив стул к кровати, Брендан с притворной суровостью взглянул на дочь, но, когда заметил ее нездоровый вид, забеспокоился.

— Тебе больно? — прошептал он, взяв ее за руку. Казалось, что от такого проявления нежности он чувствует себя неловко.

— Пока лежу спокойно, все в порядке. — Шаннон отметила, что отец не стал тратить время на то, чтобы снять ботинки или сменить рубашку. Он пришел сюда прямо из загона, где каждый день осматривал и взвешивал целое стадо овец, подчиняясь жесткому ритму жизни обитателей фермы.

Брендана отличала суровая красота, которую он передал Шаннон в более утонченном виде. От кельтских предков он унаследовал густые темные брови над сверкающими голубыми глазами. Под безжалостными лучами солнца его кожа приобрела красно-коричневый оттенок. В сорок пять лет пламя страсти горело в нем уже не так ярко, как раньше. Тем не менее озорная улыбка, которая после чересчур обильных возлияний рисковала превратиться в злобную, все еще вызывала восхищение у женщин, а приподнятая бровь заставляла женское сердце биться чаще.

Трудно поверить, думала Шаннон, что человек, который сейчас так мягко с ней разговаривает, может в пьяной ярости ломать стулья об пол. И хотя его гнев, казалось, был направлен не против отдельных личностей, а против окружающего мира в целом, Керри и Шаннон всегда чувствовали нависающую над ними угрозу — как будто рядом с ними прятался хищный зверь.

Брендан рассказывал о том, как прошел день, и все сильнее ощущал, как его тревожит здоровье дочери. Невольно перед его глазами вновь ожила Франсуаза. Никогда еще Шаннон, лежащая сейчас на белых подушках, не была так похожа на свою мать. Непослушные темные пряди обрамляли маленькую, красивую голову, тонкие руки лежали на одеяле. На Брендана нахлынули воспоминания о самой сильной страсти в его жизни. Ни одна женщина не возбуждала его так, как Франсуаза, а теперь прошлое, казалось, ожило, воплотившись в Шаннон. Брендан нечасто думал о Франсуазе, а когда думал, топил воспоминание в алкоголе.

— А где Керри? — спросила Шаннон.

— Я ее отправил в постель без ужина. Когда Мэтти сообщила, что ты не спишь, я пошел прямо сюда. Когда вернусь, Керри получит взбучку, — зло сказал Брендан.

— Пожалуйста, папа, не наказывай ее. Она не виновата. — Шаннон попыталась подняться, но потолок закружился, и она вновь упала на постель.

Брендан с беспокойством взглянул на дочь.

— Сейчас, девочка, тебе нельзя волноваться. Так мне сказала Мэтти. Делай, что тебе говорят.

Видя решимость, написанную на его лице, Шаннон поняла, что протестовать против наказания Керри нет смысла. По каким-то причинам Керри всегда принимала на себя основную тяжесть отцовского гнева, и даже слезы Шаннон не могли ничего изменить.

Брендан нежно попрощался и пошел к выходу по длинному коридору, увешанному гравюрами с изображением растений. В конце коридора, в передней, стоял незнакомец. Брендану было достаточно одного взгляда на его надменный профиль, чтобы понять, кто он такой.

— Проклятый англичанишка, — пробормотал он. — Если бы он сюда не приехал, то ничего бы и не случилось.

— Здравствуйте, я — Зан Фитцгерберт. Должно быть, вы отец Шаннон? — Он протянул руку, которую Брендан проигнорировал. — Я очень сожалею о том, что случилось с вашей дочерью, сэр.

Слово «сэр» взбесило Брендана, но одновременно сразу же выбило почву у него из-под ног. Он подавил резкое замечание, уже готовое сорваться с языка.

— Я уверен, что с Шаннон будет все в порядке, сэр, у нее нет серьезных повреждений. Когда я ее увидел, то подумал, что она очень быстро поправляется.

Брендан пристально посмотрел на Зана. Затем, пробормотав хриплое «до свидания», вышел из дома.

Всю дорогу домой он кипел от гнева. Покровительственные манеры англичанина, слегка замаскированные под фамильярность, открыли старые раны, которые Брендан считал давно затянувшимися — с тех пор, как в пятидесятые годы покинул Ирландию. Прошло уже очень много времени с тех пор, как он последний раз встречался с представителями того же племени — типичными англо-ирландскими аристократами, превратившими страну в развалины. И они остались такими же, с горечью рассуждал Брендан.

— Английский подонок, — пробормотал он себе под нос, топча сухую, увядшую траву. Проходя через сверкающую в лунном свете рощицу серебристых эвкалиптов, Брендан думал о том, что Фитцгерберт будет теперь болтаться под ногами все лето. Он почувствовал, как в нем поднимается оскорбленная гордость. Фалуны ни в чем не уступят Фитцгербертам, их голубая кровь восходит к временам Елизаветы.

Чувства, от которых Брендан, казалось, избавился в Австралии, вновь пробудились в нем. Если бы не такие, как Фитцгерберт, наследник сомнительного титула, полученного в награду за подхалимаж перед английским королем, Фалуны все еще были бы в замке Шаннон. И его дочь Шаннон уютно располагалась бы в огромной собственной гостиной, а не делила бы с сестрой постель в деревянном бунгало. Правда, Брендан, как всегда, упускал один решающий момент. Он и его младший брат Джек были незаконнорожденными и не могли унаследовать даже то, что, возможно, сохранилось от поместья Фалунов. Белоснежная кожа, веснушки и золотисто-каштановые волосы его матери Кетлин привлекли внимание любвеобильного графа Шаннона в тот момент, когда она находилась в прачечной замка, опустив руки по локоть в мыльную пену. В беспокойные двадцатые, когда поместье пришло в упадок, она родила ему двух внебрачных сыновей. Затем она изменила свою фамилию с О’Мэлли на Фалун и, получая небольшую пенсию от графа, которому к тому времени уже давно наскучила, отправилась в Дублин, где и выросли Брендан с Джеком.

Когда Брендан добрался до своего дома, он уже довел себя до неистовства. Посреди убогой комнаты стояла Керри. Руки ее были сложены на груди — девочка собиралась защищаться.

— Не знаю, что тебе рассказали, папа, но я не виновата в том, что Шаннон упала. Все меня обвиняют, но я ни при чем. Боб Фремонт относится ко мне с предубеждением…

— С предубеждением? Что это такое, мисс Воображала? — ответил Брендан. Сейчас любые звуки приводили его в бешенство, действуя, как красная тряпка на быка. Маленькая медноволосая Керри своим упрямством сломала хрупкую задвижку, сдерживавшую отцовский гнев.

Выражение глаз Брендана парализовало Керри. Когда он начал снимать ремень, она задрожала.

— Иди сюда, — приказал Брендан. — За то, что ты сегодня сделала, я выпорю тебя до бесчувствия. Ты могла ее убить.

Хотя Керри и тряслась от страха, она не стала умолять о пощаде. Ее били уже много раз, но характер девочки не уступал отцовскому, особенно в эту ночь. Брендан ударил один раз, затем еще. Пытаясь сдержать слабые стоны, срывавшиеся с губ, Керри вся кипела от чудовищной несправедливости. Брендан грубо держал ее за руку и жестоко хлестал ремнем. Когда отец наконец отпустил Керри, она громко всхлипнула.

— Я тебя ненавижу! Я тебя презираю! — в ярости выкрикнула она.

— Иди ложись или получишь еще больше, — прорычал Брендан и повернулся к дочери спиной.

Керри метнулась в спальню, громко хлопнув за собой дверью. Бросившись на кровать, она зарылась лицом в подушки и издала сдавленный крик, который, однако, не принес ей облегчения. Ослабить безграничное чувство унижения, которое испытывала Керри, мог только дикий вопль, который бы услышали аж в Уишбоне. Но вместо этого девочка попыталась сдержать себя. Остатки гнева оседали в тайниках души, где уже копилась обида на Шаннон, которая против ярости Брендана имела какой-то магический иммунитет.

Не обращая внимания на звуки, доносящиеся из комнаты Керри, Брендан направился на кухню. Там в холодильнике лежала баранья нога, но аппетит у Фалуна пропал. Вместо того чтобы есть, он подошел к буфету, где всегда стояла бутылка виски.

Брендан вошел в неуютную комнату с унылой казенной мебелью. Обойдя свое обычное место перед телевизором, направился на веранду, крепко сжимая в руках бутылку. Там он плюхнулся в стоящее в углу кресло и занялся серьезным делом — попытался как можно скорее напиться до чертиков.

Когда в нем брала верх ирландская кровь, Брендан напивался в одиночку, что сильно отличалось от тех возлияний, которым он предавался каждый уик-энд в Уишбоне. Там было грубое развлечение, кутеж, в компании подсобных рабочих и стригалей, собиравшихся со всей округи в прокуренный паб. Обычно такой вечер кончался в кровати какой-нибудь женщины легкого поведения. Это был способ забыться, приносивший что-то похожее на удовлетворение. Но сегодня ночью на душе у Брендана было темно, как на беззвездном небе. Он смотрел на силуэты деревьев, не в силах оторвать взгляда от сверкающего огнями большого дома. Он напоминал ему о его собственных неудачах и об одиночестве. После стакана виски агрессивность Брендана обратилась на его собственную персону. Одна мысль мучила его уже целый час. Лицо Франсуазы вновь встало перед глазами, и сентиментальные слезы закапали из глаз.

Он впервые увидел ее в баре в Брисбене. Прошло всего несколько недель после того, как они с Джеком прибыли в Австралию из Саутгемптона, заплатив по десять фунтов за билет. Брендан не мог поверить своим глазам, увидев, как эта женщина наливает пиво толпе мускулистых, страждущих мужиков. Она напоминала белую статую в угольной шахте. Тонкие руки, мелькавшие над стойкой бара, казались слишком прекрасными для такой напряженной работы, а глаза она опустила вниз, как будто вид всех этих мужчин ее страшил. По блестящим черным волосам, экзотическим чертам лица и хрупкому телосложению Брендан заключил, что она частично полинезийка или азиатка, — и от этой мысли кровь быстрее потекла в его жилах. Без сомнения, она была самым восхитительным созданием, которое ему доводилось видеть. Джек, в свою очередь, засмеялся, увидев на лице брата неприкрытое желание, и заметил, что девушка, работающая в таком месте, вряд ли сильно отличается от проститутки. Брендана это взбесило. Ему казалось, что она парит над посыпанным опилками полом бара, как бы окутанная некой пеленой, защищающей ее женственность и невинность.

Когда наконец она встретила его горящий взгляд, шумный бар перестал для них существовать, и они в полном молчании оказались наедине. Когда Брендан тихо попросил пива, девушка посмотрела на него с любопытством. В те дни в нем все еще чувствовалась ирландская закваска, и она могла оценить, насколько Брендан отличается от всех грубых клиентов, сразу стремившихся установить с ней близкие отношения. Зачарованный взгляд Брендана не оставлял сомнений, что его чувства подлинные, хотя и родились только что. К концу вечера атмосфера между ними так накалилась, что Брендан сходил с ума от желания, которого никогда раньше не испытывал.

Когда он наконец овладел ею в ее комнате сзади бара, хрупкость Франсуазы оказалась мифом. Она любила его каждым сантиметром своего великолепно сложенного тела. Ее зубы, язык, глаза и даже ее сердце доставляли Брендану ощущения, о которых он даже и не подозревал. По ночам сжимая друг друга в объятиях, они предавались страсти, которая день ото дня казалась все более опасной. Довольно скоро она привела Брендана к размолвке с Джеком. Когда они выехали в Австралию, братья разделили свой маленький капитал поровну, собираясь накопить средства и купить собственную ферму. Однако теперь было очевидно, что Брендан полностью поглощен страстью к барменше, которая отказывалась покинуть яркие огни Брисбена. Кроме того, Брендана постоянно мучила мысль о том, чем она будет заниматься, когда он станет стричь овец в Южном Квинсленде. Деньги, которые он должен был беречь, щедро тратились на Франсуазу. Зная о том, как в Австралии относятся к таким бракам, он не был уверен, что хочет жениться на ней. Джек не уставал напоминать ему, что Франсуаза относится к полинезийской расе, хотя знал, что по отцовской линии она была француженкой. Брендан утешал себя тем, что, заработав состояние, сможет отгородиться от критически настроенного мира. Но Франсуаза начала грустить, потому что для нее единственным доказательством прочной любви было обручальное кольцо.

Когда она забеременела, все изменилось. Брендан не собирался заводить ребенка, но принял на себя ответственность и убедил Франсуазу, что она должна поехать с ним на ферму, где у него была работа на период весенней стрижки. С самого начала поездка оказалась неудачной. Обычно странствующие стригали оставляли своих женщин в городах, и присутствие Франсуазы отделило его от остальных, живших на холостяцких квартирах.

Франсуаза проклинала жизнь на ферме — жару, пыль, мух, свою отчужденность. Ее больно ранили уничтожающие взгляды, которыми награждали ее женщины с фермы, а Брендан скоро обнаружил, что похотливые взгляды мужчин порождают между им и ними вражду. Однако, несмотря на все страдания, Брендан совсем не ожидал, что Франсуаза может его покинуть. Его вспышки ревности, пьянство и отлучки в конце концов надломили ее. Однажды он пришел домой и обнаружил, что шестимесячная Шаннон плачет одна в колыбели. Записка, приколотая к подушке ребенка, разбила сердце Брендана. В ней говорилось:

«Дорогой Брендан!

Ты обещал мне не такую жизнь. Если я здесь останусь, то умру. Я больше не могу. Пожалуйста, позаботься о нашей девочке. Я скоро приеду за ней, как только найду место.

Франсуаза».

Брендан винил себя за то, что не женился на Франсуазе, и клялся, что сделает это, когда она вернется. Но она так и не вернулась.

Годы затуманили память Брендана. В воспоминаниях его любовь к Франсуазе стала такой всепоглощающей, какой никогда не была в действительности. Вместе с ней возросла и горечь. В редкие моменты просветления он понимал, почему Франсуаза оставила его. Иммигрант, чужак, он понимал ее одиночество. Она всего лишь осуществила страстную мечту каждой женщины, томящейся в необжитых районах Австралии, но Брендан не мог найти в себе сил простить ее.

Лучшим ответом на расспросы Шаннон насчет матери казалась ложь. Он сказал дочери, что Франсуаза умерла и отправилась на небеса.

Через три года он встретил Дорин, добрую, славную вдову. Лишения и разочарования оставили на ней свой отпечаток, но Дорин выросла в Австралии и, как и всех женщин необжитых районов, ее отличало стоическое отношение к жизни, которую следовало принимать такой, как она есть. Ей было слегка за тридцать, но жгучее солнце добавило морщин на ее широкое ирландское лицо, и Дорин выглядела значительно старше. В Брендане она увидела прекрасного кандидата в мужья и отцы и стала отвращать его от пьянства, пытаясь создать семью. И хотя она могла дать ему лишь бледное подобие той страсти, которая соединяла его с Франсуазой, вместе они жили неплохо. Правда, иногда отчаянно ругались, так как Брендан после Франсуазы относился к женщинам как к неизбежному злу, что, впрочем, вполне соответствовало его ирландскому воспитанию.

Дорин умерла при родах на отдаленной ферме в Квинсленде, потому что врач не успел прилететь туда вовремя. Брендан остался с орущим младенцем, которому был всего час от роду, и с четырехлетней Шаннон, которая гладила его по волосам и пыталась утешить.

— Не беспокойся, папа, я присмотрю за ребенком, — лепетала она. Ее волосы были черными, как у таитянок, а глаза с темными ресницами смотрели не по годам серьезно.

Когда шерстяной бум кончился, Брендану пришлось идти туда, где он мог найти работу, и туда, где, как он думал, могли позаботиться о девочках. Он попытался еще раз возобновить свое партнерство с Джеком, но братья скоро обнаружили, что разошлись слишком далеко. Трудолюбивый Джек, у которого был прирожденный дар обращения с лошадьми, не упускал свой шанс, когда как Брендан всегда оставался ни с чем. Однажды Джек написал, что он управляет большим конным заводом в Дарлинг-Даунсе и что там есть место для Брендана. Но когда Брендан с девочками отправился на юг, то, к своему разочарованию, обнаружил, что работа совсем не та, на которую рассчитывал. Удачливость брата его раздражала, и, когда Джек отправился в Америку работать на престижной конеферме, Брендан очень завидовал и обрадовался, что больше его не увидит. Как раз тогда, когда Брендан уже считал, что удача навсегда отвернулась от него, он узнал, что есть место управляющего в Кунварре. Брендан мог делать очень многое — от починки ветряных мельниц до стрижки ста пятидесяти овец в день, — и Боб Фремонт взял его.

Брендан глубоко вздохнул. Бутылка наполовину опустела, и рука уже была нетвердой, но большой опыт подсказывал ему с точностью едва ли не до капли ту норму, перейдя которую он не сможет на следующее утро встать в пять часов. Луна заливала светом веранду. Мысли Брендана переключились на Шаннон, спящую на большой кровати из красного дерева. Может быть, это первый шаг на длинном пути, который приведет ее к ярким огням и уведет от него? Ее редкая, утонченная красота, покладистый характер могут оказаться беззащитными перед англо-ирландским лордом Фитцгербертом. Он накормит ее красивыми словами и комплиментами и сорвет цветок только затем, чтобы потом его небрежно выбросить — как поступил граф с матерью Брендана. Кипя от ненависти, Брендан поклялся себе, что, если английский ублюдок посмеет только прикоснуться к Шаннон, он убьет его.

Керри — это другое дело. В отличие от Шаннон ей не нужна чья-то защита, и она может одним мизинцем вить веревки из таких, как Фитцгерберт. С младенчества она была упрямой и всегда восставала против отца. Ремень — единственное, что она понимает, мрачно подумал Брендан, отгоняя прочь сожаления. Тем не менее она продолжает злить его, даже не пытаясь скрыть презрение. Поднятый подбородок, огонь в глазах — все говорит о бесстрашной натуре. Керри была похожа на него самого в молодости, и это напоминало Брендану о горьких поражениях. У нее такой же дикий, неукротимый характер, та же жажда жизни, какая была у него, пока он не сбился с пути. Глядя на младшую дочь, Брендан испытывал своеобразное глубокое удовлетворение. Чувство, которое он никогда не высказывал вслух, — чувство, которое некоторые могли назвать любовью.

Когда ухабы на ведущей в Кунварру дороге остались позади, Мэтти прислонилась к приборной доске «лендровера».

— Дождь все время размывает дорогу. Нужно что-то с этим делать, — сказала она, прищурившись, глядя на залитые солнцем зеленые пастбища, которые весенние бури вновь пробудили к жизни.

— Ты говоришь об этом каждый год, Мэт, — улыбнувшись, сказал Боб. — Есть миллион других, более неотложных дел. Сейчас, например, овцы ягнятся.

— У меня от этого зубы болят. — Мэтти поморщилась, когда машина подпрыгнула на очередном ухабе.

Несколько удивленный, Боб искоса посмотрел на нее. Не в натуре Мэт было жаловаться, и, проследив за ее взглядом, он сразу понял, что выбило жену из колеи. Впереди в отдалении виднелись две фигуры всадников. Шаннон была впереди, Зан ехал следом.

— Сейчас, когда занятия в школе кончились, у нее масса времени. Как у птички, которая вырвалась из клетки, — заметил Боб. — Я сказал ей, чтобы она показала Зану все в Кунварре, и она поймала меня на слове. Конечно, у меня не было на это времени, как и у Чарли и мальчиков.

— Лучше бы ты ее не просил. Боб, я думаю, ты должен переговорить с Чарли насчет этих двоих.

Хотя отношения Зана и Шаннон до сих пор были вполне невинными, Мэтти мучили нехорошие предчувствия. Сейчас молодые люди полностью поглощены друг другом. Нехорошо, когда на такую девушку, как Шаннон, обращает внимание человек с таким происхождением, как у Зана. Особенно, если все девушки в округе безуспешно пытаются добиться его расположения.

— Тебе не кажется, что ты зря беспокоишься? Пока как будто все в порядке. Кстати, зачем такому парню, как Зан, нужна такая девушка, как Шаннон, если у него их полным-полно? На нашей ферме он гость и не станет выходить за рамки приличия. И в конце концов он же джентльмен, — с легким сарказмом добавил Боб.

— Ну, Боб Фремонт, не думала, что ты такой доверчивый.

— Давай смотреть на вещи здраво, Мэтти. Он вряд ли станет иметь дело с девушкой, в которой предположительно есть кровь аборигенов.

— Чепуха — не аборигенов, а полинезийцев, — поправила Мэтти. — Именно поэтому он может подумать, что вправе обращаться с ней не так, как с другими. И потом, какая разница? Она неопытная, молодая и хорошенькая, и я не хочу, чтобы она страдала. Сегодня вечером они все отправляются на холм на пикник, и я хочу, чтобы Чарли переговорил перед этим с Заном.

— Ничего страшного не случится. Там их будет целая толпа.

— Если ты этого не сделаешь, сделаю я. По моему мнению, Шаннон стала слишком хорошенькой.

— Черт возьми, ты ведешь себя так, как будто они собираются в отель в Уишбоне или что-то в этом роде, — со смехом сказал Боб. — А что случилось между ней и Джиммо? Теперь, когда она окончила школу, будет думать о замужестве.

— Там все закончилось за пять минут, — сказала Мэтти. — Похоже, здесь на ферме ей никто не нужен, и неудивительно. Я думаю, она имеет право быть разборчивой, но не хочу, чтобы она мечтала о несбыточном.

Мэтти вновь принялась всматриваться вдаль, но всадники уже исчезли.

Вскоре машина проехала столбы, обозначавшие въезд на территорию Кунварры. Название на указателе было выведено неброскими буквами, но обсаженная кленами длинная подъездная аллея выглядела впечатляюще. За поворотом показался дом, с первого взгляда похожий на чистый белый холст, расцвеченный розовыми и лиловыми красками. Очертания низкого, беспорядочного строения говорили о его происхождении. Первоначально построенный как простое одноэтажное здание для овцеводческой фермы, дом с годами разрастался, чтобы удовлетворить потребности большой семьи. Архитектура была чисто австралийской — от крутой крыши, выложенной белыми асбестовыми плитами и выступавшей над стенами, образуя окружавшую дом веранду, до двойных окон со ставнями, закрывавшимися летом для защиты от пыли и жары. Здесь жили четыре поколения Фремонтов, начиная с Эндрю Фремонта, отставного английского морского офицера, получившего земельный надел в Новом Южном Уэльсе еще в 1850-х годах. Он назвал свои владения Кунваррой, что на языке аборигенов означало «черный лебедь» — создание редкой красоты, поразившее его воображение, когда он впервые сошел на землю Австралии в Перте. Хотя ферма сократилась в размерах по сравнению с тем, что было в девятнадцатом веке, дела шли, как никогда, успешно: плодородная земля, едва ли не самый благоприятный климат во всей Австралии. Длинное и жаркое лето создавало постоянную угрозу засухи, однако зима обычно длилась недолго, а грамотное ведение дел из года в год снижало риск.

Мэтти направилась на кухню — обширную пристройку к главному зданию, куда вела короткая аллея. Дотти, уже много лет помогавшая ей по дому, готовила провизию для молодых людей, отправлявшихся на пикник на холмы.

— Ты что, с восхода не выходила из кухни? — с улыбкой спросила Мэтти. Собираясь помочь Дотти, она уже протянула руку за фартуком, затем, кое-что вспомнив, по длинному, устланному коврами коридору направилась к громадным кедровым дверям, ведущим в главную гостиную.

Хотя снаружи был солнечный день, только тусклый свет пробивался сквозь ставни, полуприкрытые, чтобы защитить дорогой персидский ковер. Мэтти включила люстру, заметив про себя, что несколько лампочек нужно заменить. Тяжелую викторианскую мебель необходимо сдвинуть к стене или убрать в библиотеку — иначе не вместить двести человек, приглашенных на запланированную ею вечеринку по случаю дня рождения Генри (двадцать один год!) и возвращения домой Чарли. В ближайшие недели предстоит предусмотреть тысячи деталей — музыка, цветы, еда, шампанское. Она даже еще не заказала себе платье. Уже давно Фремонты не устраивали подобных развлечений, и все должно быть идеальным.

Закрыв за собой двери, Мэтти пересекла холл и выглянула в зарешеченное окно рядом с входной дверью. Увидев двух всадников, в которых узнала Зана и Шаннон, она нахмурилась. Вернувшись на кухню, Мэтти увидела Чарли с чашкой чая. Взмокший от пота, с взъерошенными волосами, он одарил мать приветственной улыбкой.

— Вот забежал выпить чашечку чая, мама.

— И очень хорошо. Ты мне нужен на два слова.

Держа в руке чашку, Чарли прошел за ней в соседнюю залитую солнцем комнату, служившую Мэтти кабинетом.

— Я хочу сказать тебе кое-что насчет Зана, Чарли.

— А что с ним такое? Он украл столовое серебро? — с усмешкой ответил ей сын.

— Не будь таким легкомысленным. Я имею в виду его и Шаннон. Я беспокоюсь, что они проводят вместе слишком много времени.

— Она показывает ему окрестности, и все. Что у тебя на уме, мама?

— Думаю, ты догадываешься.

— О нет, здесь ты ошибаешься. Зана не интересует Шаннон. Между прочим, он в некотором роде обручен с одной девушкой в Англии.

— Ну вот, пожалуйста! Она его нисколько не заботит, а она будет переживать.

— По моему мнению, для Шаннон очень полезно встретить такого человека, как Зан. Она старается не упустить ни одного его слова.

— Я хочу, чтобы ты поговорил с ним до вечера. Объясни ему, в чем проблема. Я уверена, что он поймет.

— Разве ты сама никогда не целовалась и не обнималась? — с усмешкой спросил Чарли.

— Я делала это с парнем, равным мне по происхождению. И когда для тебя настанет время сделать свой выбор, я надеюсь, ты вспомнишь мои слова.

— Ладно, я поговорю с Заном, — сказал он, нежно похлопав мать по плечу. — Но все-таки ты старая перестраховщица.

Когда Зан и Шаннон преодолевали последний километр на пути к Кунварре, на равнину легли длинные тени. На гнедой кобыле, которую Боб выделил Зану на все время пребывания на ферме, он едва мог угнаться за Шаннон. Проскочив ворота, Шаннон резко повернула и направилась к обсаженному ивами роднику. Остановив лошадь, она с торжествующей улыбкой соскочила на землю. Зан последовал за ней, пригнув голову, чтобы не наткнуться на загораживавшую дорогу ветку.

Шаннон упала на мягкую траву, смеясь и с трудом переводя дыхание.

— Вы заткнули меня за пояс, — сказал Зан.

— Несомненно.

— Я хочу попросить Боба, чтобы он заменил старую Ширли на кого-нибудь поживее. — Он привязал кобылу к дереву и вытянулся на земле рядом с Шаннон, которая лежала на спине, задумчиво глядя в безоблачное небо.

— Если бы вы сегодня вечером были дома, то, наверно, отправились бы на ужин к королеве, а не на пикник в буш.

Зан не смог удержаться от смеха.

— Милая девочка, с ее величеством ужинает далеко не каждый. На самом деле такого счастья удостаиваются очень немногие.

Они с улыбкой посмотрели друг на друга. Весь день, стоило Шаннон вспомнить о ночном пикнике, как ее переполняло возбуждение. Она уже полностью оправилась после падения, синяк на щеке побледнел и стал едва заметен.

— Вы ведь прекрасно знаете, что я не ужинаю с королевой. Просто хотите сделать меня более значительным, чем на самом деле, — сказал Зан с фамильярностью, которая у него проявлялась во время общения с Шаннон.

— Ну хорошо, а что бы вы делали? — Она начала водить палкой по поверхности воды.

— Сейчас июль — я был бы в Греции или, может быть, в Антибе. Я часто провожу там время летом со своими друзьями — у них там вилла.

— Антиб, — в раздумье повторила Шаннон. — Где это? На что похоже? Расскажите мне.

— Это маленький порт на юге Франции.

Ее поведение — непосредственное любопытство — сильно отличалось от поведения пресыщенных девушек из высшего общества, которым он назначал свидания в Лондоне. Желание Шаннон узнать как можно больше о мире, который Зан принимал как нечто данное, было ему приятно, а ее неопытность создавала очарование, которое эгоистичный молодой человек не хотел разрушать. Во время разговора он все время отвлекался, разглядывая пушистые темные ресницы, густые волосы, изящную линию шеи. Во время их первой встречи Зан поддался обаянию девушки, теперь же она окончательно пленила его.

Было непросто описать Антиб — так же, как рассказать Шаннон о скачках в Аскоте или о «Бале роз» в Лондоне. По мере того, как образы всплывали в его сознании, Зан рассказывал ей о древних валах, защищающих селение от бушующего синего моря, о теснящихся друг к другу домах, о покрытых снегом горных вершинах на востоке. Он вызвал в своем воображении залив, где на волнах, как игрушки, качались огромные яхты, аромат сочных трав и чеснока, разносящийся по узким улочкам. Глядя в темные глаза, которые не видели ничего, кроме огромных пустых пространств Австралии, Зан чувствовал, как эти образы переносят девушку на другой край света.

— О, Зан, как прекрасно это звучит, — сказала она, обнимая себя за плечи. — Когда вы рассказываете мне об огнях килгаринского замка, мне кажется, я вижу его, но, когда описываете Францию, я как будто сама там нахожусь. Вы знаете, моя мать была наполовину француженкой. Может быть, поэтому у меня такое чувство, будто Франция ждет меня в будущем. Возможно, это звучит глупо, но у меня есть предчувствие, что когда-нибудь я буду жить там. Это моя мечта — или по крайней мере одно из моих желаний. Но сначала я завоюю Сидней, как я уже говорила, — засмеявшись, добавила Шаннон. — Когда это сделаю, то двинусь в Европу.

— Вы сделали заявку на приличный кусок земного шара. — Желание Шаннон все испытать, возможно, позволит осуществить эти мечты, но Зан не мог удержаться от тяжелых размышлений о том, что с ней в конце концов произойдет — с прекрасным цветком, расцветшим в дикой пустыне.

— Я знаю, о чем вы думаете, — сказала Шаннон, вызывающе глядя на него. — Вы думаете, что я никогда отсюда не вырвусь, что так и останусь в этом захолустье. Но вы ошибаетесь.

На самом деле в этот момент Зан старался представить себе, как выглядят линии ее тела под вельветом и фланелью. Застигнутый врасплох, он попытался найти слова, которые могли бы скорее подбодрить Шаннон, чем разочаровать.

— Знаете, улицы Сиднея и Лондона не вымощены золотом. В замке полно австралийских девушек, которые работают официантками и еле-еле сводят концы с концами. Иногда жизнь бывает довольно суровой.

— Может быть, но я не такая, как все они, и я знаю, что мое место не здесь, — нетерпеливо ответила Шаннон.

Звучавшее в ее голосе волнение выдавало глубокую решимость. Доверив Зану некоторые из своих сокровенных мыслей, Шаннон начинала понимать, что ее самые смелые мечты являются для него реальностью.

— Вы счастливы, раз знаете, чего хотите. Это уже кое-что, — задумчиво сказал он.

— Разве? Вы-то имеете все, что хотите, не так ли?

— Может показаться, что так, но я только хранитель своего титула, к которому прилагается и замок. А это чертовски большая ответственность.

— Ну, что вы такое говорите! Это же смешно! Вы просто пытаетесь вызвать к себе сочувствие! — возмутилась Шаннон.

— Нет, правда. Я отношусь к этому именно так.

Шаннон улыбнулась и недоверчиво покачала головой. Появление Зана подстегнуло ее стремление к красоте, к новым впечатлениям, к другой жизни. Всю свою жизнь она страдала оттого, что не могла иметь самые простые вещи, которые для других были чем-то само собой разумеющимся, — пару приличных туфель, например. Это рожденное постоянной нуждой чувство Зан никогда не смог бы понять.

— Расскажите мне о вашей семье, — попросила она. — Вы никогда не говорили о том, есть ли у вас братья и сестры.

— Я бы лучше послушал, как вы представляете себе мою семью.

Шаннон помедлила.

— Хорошо. Я думаю, что у вас много братьев и сестер. Все вы живете в замке, и там множество собак и лошадей. Летом вы играете на лужайке в крокет — в моем представлении у вас всегда лето, — и дворецкий подает в четыре часа чай под огромным каштаном. Я так и вижу стол, покрытый камчатным полотном, с фарфоровой посудой и столовым серебром. Когда вы были маленькими, ваши сестры играли с красивыми куклами, а вы с вашими братьями в башне замка каждый день после обеда играли с игрушечными солдатиками. А когда вы лежали в постели, укрытый одеялом, ваша мама — красавица — приходила пожелать вам спокойной ночи. Она всегда носит бальные платья, и от нее чудесно пахнет лавандой. Я также точно знаю, как выглядит ваш отец. Он высокий, с громадными усами, с добрыми, как у вас, глазами. Когда вы были маленьким, он во всех орденах приходил к вам пожелать спокойной ночи и рассказывал истории про ваших предков.

— Боже мой, какое у вас воображение! — засмеялся Зан. — Откуда вы все это взяли?

— Большей частью из книг или из кино.

— Вы просто сокровище, но вы не могли оказаться дальше от правды. Мой отец — совершенный чудак, даже немного не в себе, и любит бродить по неотапливаемому замку. Да, и еще. Он потерял ногу на войне и вынужден во время охоты привязываться к лошади. Он встретил мою мать почти в пятидесятилетнем возрасте. Она была тем, что называют «красой общества», и надолго у нас не задержалась. Я не видел ее шесть лет — с тех пор, как она последний раз приглашала меня на чай в «Ритце». У нее четвертый муж — обедневший итальянский граф, — и они живут в Тоскане, в полуразрушенной вилле вроде замка Килгарин, — сухо сказал Зан. — Таким образом, как видите, нет ни чая на лужайке, ни крокета, ни даже братьев и сестер. Большую часть времени я проводил со своей нянюшкой. Потом в пять лет меня отправили в интернат, где били за плохой почерк. Моя жизнь не была устлана розами и не имеет ничего общего с историями из ваших книжек. На самом деле я думаю, что у нас с вами больше общего, чем вы можете представить.

Спокойный и откровенный рассказ Зана о своей семье совершенно ошеломил Шаннон. Она была тронута и некоторое время не знала, что сказать.

— Вы правы, у нас действительно много общего, — тихо сказала Шаннон, собираясь рассказать о своем прошлом то, чем ни с кем никогда не делилась. — Я тоже не знаю свою мать. Она умерла, когда я была ребенком. Папа никогда ничего не рассказывал, и я знаю о ней только со слов дяди Джека. Она была наполовину полинезийка. Ее отец был француз, а мать — с Новой Каледонии.

— Почему ваш отец назвал вас Шаннон?

— О, это очень похоже на папу. По виду этого не скажешь, но в нем живет глубокая привязанность к Ирландии. Он говорит, что Фалуны владели замком, который называется Шаннон. — Она беспечно махнула рукой. — В глубине души он романтик. Часто рассказывал мне и Керри самые фантастические истории.

— Это может быть правдой. Недалеко от Килгарин есть замок, который называется Шаннон. Он разрушен, но это красивое место.

Шаннон раскрыла глаза от удивления.

— Если вы приедете в Европу, я отвезу вас туда.

— «Когда» я приеду в Европу, а не «если», — поправила она.

Зан улыбнулся и привлек ее к себе. Его поцелуй, нежный и в то же время страстный, произвел сильнейший эффект. Сердце молотом застучало в груди Шаннон, и когда Зан отпустил ее, она испытала восхитительное чувство невесомости.

— Прекрасная Шаннон, — пробормотал Зан. — Теперь я знаю, почему Гоген поехал в Полинезию и не вернулся обратно.

Зан закрывал ворота, когда увидел направляющегося к нему Чарли.

— Хорошо прокатился? А где Шаннон?

— Спасибо, хорошо. Пошла домой. Мы сегодня доехали до реки. Она вышла из берегов, и поэтому мы повернули обратно.

Они направились к загону для овец.

— Слушай, если ты считаешь, что это не мое дело, — извиняющимся тоном начал Чарли, — скажи, чтобы я заткнулся. Но мама уже меня замучила насчет тебя и Шаннон.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Зан.

— Я знаю, что это абсурд, но мама думает, что Шаннон может тобой сильно увлечься, и боится, что ей будет от этого плохо или что-то в этом роде. Подумать только! Она ужасно любит девочек Фалун и немного перестраховывается. Я сказал ей, чтобы она не суетилась и что Шаннон не в твоем вкусе.

— Я и не знал, что у меня есть вкус, — засмеялся Зан.

— Конечно, есть. Он такой же, как и у меня, разве нет? — В Оксфорде и на домашних вечеринках в Глостершире они ухаживали за одними и теми же девушками — настоящими английскими леди, того же происхождения, что и они сами.

— В таком случае сегодня вечером придется сидеть по другую сторону от костра, — небрежно сказал Зан. Если Мэтти так трясется над девочками Фалун, у него нет другого выхода, кроме как прекратить дружбу с Шаннон. Однако на душе у него стало тяжело.

В этот вечер после захода солнца все, включая молодых людей, приехавших на машине с соседней фермы, собрались около конюшни. Здесь же дожидался пони, впряженный в тележку с провизией. Шаннон, верхом на Ириске, следила за всей этой деятельностью с растущим нетерпением. Было полнолуние, и в это время года мороза уже не ожидалось, хотя ночной воздух был холодным. Вдали слышался смех зимородка. Нарушая тишину разговорами и хохотом, молодежь группами по двое и по трое отправлялась на излюбленное место пикника — к подножию заросших кустарником холмов. Благоухающие эвкалипты таинственно шелестели ветвями. Шаннон находилась недалеко от Зана, который ехал рядом с Чарли. Чуть раньше Зан немного поговорил с ней, что произвело эффект искры, брошенной на сухие дрова. Сейчас, переполненная светлыми надеждами первой любви, Шаннон испытывала благословенное чувство покоя, нарушаемое только жгучими воспоминаниями об их первом поцелуе сегодня днем. Впервые в жизни она не хотела, чтобы время шло быстрее. Сейчас Шаннон наслаждалась каждой минутой, предвкушая время, когда они опять останутся одни.

Далеко от Кунварры, над поляной, где проходил пикник, горел Южный Крест. Горел так же ясно, как и столетия назад, когда его свет озарял странствующих аборигенов и служил путеводной звездой для пастухов. Сейчас на холме раздавались юные голоса.

Пока мальчики разжигали костер, девочки возились с большими кастрюлями, наполненными пресными лепешками, которые приготовила Дотти, и готовили котелки для чая. Чарли и Зан занимались отбивными и бифштексами, и время от времени Шаннон ловила на себе взгляд Зана, сидевшего с другой стороны костра. Лицо Шаннон раскраснелось от огня, время от времени она останавливалась, чтобы откинуть со лба прядь волос. Керри, на которую никто не обращал внимания, с любопытством разглядывала Зана, внимательно смотревшего на сестру.

В воздухе стоял аромат брошенных в огонь эвкалиптовых листьев, смешавшийся с запахом жареного мяса. Все принялись накладывать себе на тарелки еду. Шаннон присела на бревно, лежавшее около костра, и ждала, что Зан присоединится к ней.

Он не подошел. Не понимая, что случилось, Шаннон сидела на бревне, держа на коленях нетронутую тарелку. Расположившись рядом с Чарли, Зан с аппетитом ел и пил пиво, даже ни разу не взглянув в ее сторону. Шаннон машинально отпила глоток чая. Обычно такой чай она считала восхитительным, но сейчас он казался ей безвкусным.

Весь вечер Шаннон видела в свете костра раскрасневшееся от удовольствия лицо Зана. Он бросил ее так же быстро, как и привлек к себе. Слушать пение у костра было просто невыносимо, и к тому времени, когда все начали убирать мусор, Шаннон трясло от смятения и оскорбленной гордости. Когда они нагружали повозку, Зан наконец подошел к ней. Шаннон отреагировала холодно, хотя сердце отчаянно билось. Девушка решила ни в коем случае не показывать ему боли, которая отражалась в ее глазах.

— Это лучший пикник из всех, на которых я был, — заметил Зан, пытаясь найти тему для разговора. — Звезды здесь такие яркие, не правда ли? — неуверенно добавил он, когда Шаннон ничего не ответила.

— Что же тут удивительного? В конце концов это захолустье находится неизвестно где, — резко ответила Шаннон и, повернувшись на каблуках, направилась к своей лошади.

Дома, непослушными руками расчесывая волосы, Шаннон вполуха слушала возбужденное щебетание Керри. Слезы подступили совсем близко, но гордость не позволяла Шаннон разрыдаться в присутствии младшей сестры.

— Почему ты сегодня игнорировала Зана? — задала Керри провокационный вопрос. Она прыгнула в постель и обняв руками колени, с невинным видом смотрела на сестру.

— Разве? И не собиралась, — ответила та, с преувеличенной тщательностью складывая джинсы.

— Я думаю, ты вела себя с ним просто грубо. Не знаю, как ты могла быть такой злой. Я бы не могла, — со вздохом сказала Керри.

— Если хочешь знать правду, я пришла к выводу, что он немного пустой.

— Пустой? — Керри со смехом упала навзничь. — Кого ты хочешь обмануть? Вчера говорила совсем по-другому. «Зан то, Зан это». Лично я думаю, что он самый интересный, самый симпатичный парень из всех, кого я встречала. Он в десять раз красивее Чарли, Генри, Джеймса или кого-нибудь еще.

— Он хорош в небольших дозах, — ответила Шаннон напряженным, тихим голосом. — В конце концов я поняла, что он очень самоуверенный. Как раз такой, каким я его считала до приезда. Люди не всегда таковы, как кажутся на первый взгляд, — добавила Шаннон с видом многоопытного взрослого человека, каким себя отнюдь не чувствовала.

— Если ты его не хочешь, я возьму его себе. Я считаю, что он просто сказка.

— Тебе не кажется, что ты чересчур молода, чтобы рассуждать на эти темы?

Керри вскочила с кровати и приняла величественную позу.

— Моя дорогая, — сказала она с нарочитым английским акцентом, — может быть, у меня ум как у ребенка, но зато тело — как у взрослой женщины.

Шаннон не отреагировала на это замечание, которое в другое время вызвало бы у нее взрыв смеха.

Они всегда спорили. Еще тогда, когда Керри лежала в колыбели, она не переставала плакать до тех пор, пока Шаннон не брала ее на руки. Уже тогда выяснялось, чья воля крепче. Не зная, как обращаться с детьми, Шаннон уступала, находя, что легче капитулировать, чем сопротивляться. Трудный ребенок превратился в упрямого подростка, чья вызывающая улыбка иногда порождала в Шаннон сомнения относительно своих чувств к младшей сестре. Шаннон отступала, замыкаясь в себе, что приводило Керри в бешенство. Однако совместные испытания сплачивали их, создавая замкнутый мирок, куда посторонним путь был заказан — до сегодняшнего дня.

— По моему мнению, он дал тебе отставку, — грубо сказала Керри, задетая, что Шаннон не засмеялась на ее шутку.

Шаннон повернулась и в ярости посмотрела на сестру. Это замечание больно задело ее.

— Ну ты, маленькая сучка!

Керри сделала вид, что не услышала.

— Я не хотела тебе говорить, но он с интересом смотрел на меня.

— Спокойной ночи, — коротко сказала Шаннон и погасила свет.

Даже после того, как Керри уснула, Шаннон долго лежала без сна, все еще кипя от гнева. Впервые кто-то становился между ними. Керри, ее союзник, бросила ее в самый ответственный момент, оставив в сердце ужасную пустоту.

Воскресным утром Шаннон расставляла посуду для завтрака, когда в кухню вошел небритый Брендан. За ним появилась Керри, которая сразу же скользнула в кресло и начала поспешно накладывать сахар себе в овсянку.

— Чай готов? — пробормотал Брендан, не глядя на девочек.

— Подожди минуту, — немного резко ответила Шаннон. Она привыкла к таким кратким разговорам по утрам, но в последние три недели плохо спала и была не в духе. Под глазами у нее образовались круги, и Шаннон чувствовала себя — и выглядела — усталой.

— Дай еще молока, Шан, — прощебетала Керри, опустошив кувшин.

— Возьми сама!

Сестры обменялись враждебными взглядами. Брендан не обратил на это внимания, отхлебывая чай. Кухня была такой маленькой, что едва вмещала стол и стулья, и в это утро Шаннон испытывала приступ клаустрофобии. Запах жарящихся на плите бараньих отбивных и яиц вызывал у нее отвращение, и свои обязанности она выполняла отрешенно, как автомат.

После пикника Шаннон использовала любую возможность, чтобы ускользнуть на лошади из Кунварры, направляясь в холмы сразу после того, как наводила порядок в доме. Большую часть времени она проводила в размышлениях, прислонясь к какому-нибудь дереву. Шаннон пришла к выводу, что ее жизнь протекает впустую, без всякой цели, и что с появлением Зана она отбросила все свои мечты и планы насчет Сиднея, как будто они вовсе не существовали. Теперь она решила для достижения своих целей начать откладывать карманные деньги, хотя ее мечты после разговоров с Заном поблекли. Шаннон всем сердцем желала, чтобы каникулы Зана быстрее закончились, но поддерживать в себе решимость оказалось не так уж просто. Каждый раз, когда она видела его издали, почва, казалось, уходила у нее из-под ног. Единственное, что удерживало Шаннон в Кунварре, — это вечеринка по случаю дня рождения Генри. Не потому, что она хотела не подвести его или Боба с Мэтти. Просто оставалась одна вещь, которую она хотела сделать, чтобы удовлетворить свою гордость. Шаннон жевала яблоко, развлекая себя фантазиями в духе «Войны и мира» о том, как она триумфально входит в большую гостиную Кунварры, где горят свечи, а оркестр играет «В один прекрасный вечер».

— Что тебя угнетает, Шаннон? — спросил Брендан, когда она с отсутствующим видом поставила перед ним завтрак. — Уже неделю ты сама не своя.

Помешивая чай, Керри проницательно улыбнулась.

— Шаннон хочет быть Леди с большой буквы. Разве ты не знаешь, что она влюбилась?

— Заткнись, Керри, — крикнула Шаннон, бросив на стол полотенце, и выбежала из кухни.

Одного мрачного взгляда Брендана было достаточно, чтобы Керри замолчала. Его глаза, полные упрека, пригвоздили ее к месту. Брендан отодвинул стул и встал.

— Я только пошутила, — вслед ему проговорила Керри.

Брендан нашел Шаннон на веранде, где она пыталась справиться со слезами.

— Что с тобой, девочка? — беспомощно спросил Брендан. — Что тебя беспокоит? — Он сел напротив нее, дожидаясь, когда она посмотрит в его сторону.

Шаннон не сразу смогла заговорить. Наклонившись, Брендан протянул свою широкую шершавую ладонь и похлопал дочь по колену.

— Нет, ничего — просто с тех пор, как кончились занятия в школе, моя жизнь стала такой бессмысленной, — печально сказала она.

— А как насчет того, что ты хочешь быть леди?

— Чепуха. Это чепуха, папа. — Она покачала головой.

— Этот молодой лорд пытался тебя обмануть? — При мысли об этом кровь Брендана закипела.

Шаннон поспешила опровергнуть это предположение.

— О нет, папа. Ничего подобного.

— Тогда как насчет того, что ты влюбилась?

Шаннон подняла взгляд. На лице отца была написана дикая ярость, но на нем можно было прочитать и сочувствие, которое проявлялось крайне редко. В глубине голубых глаз Брендана светилось сострадание, и Шаннон мучительно остро ощутила, что он переживает так же, как и она сама. Никогда еще отец и дочь так хорошо не понимали друг друга. Шаннон уже готова была признаться ему насчет Зана, но что-то ее удерживало. Она хотела бы рассказать ему обо всем, выплеснуть мучившую ее боль, но она хорошо знала о ненависти отца к высшим классам. Более того, годами Шаннон привыкла рассчитывать только на себя и не могла так просто поделиться своими страданиями.

— Керри дразнится. Поверь, мои чувства не имеют отношения к Зану Фитцгерберту.

— Ну, надеюсь, — ответил Брендан. Слова Шаннон его не убедили. — Потому что, если я увижу, что этот надутый англичанишка приблизился к тебе ближе чем на три метра, я убью его собственноручно.

Мысль о том, что Брендан может подраться с Заном, привела Шаннон в ужас. Такого унижения она не переживет. Характер Брендана непредсказуем, как молния во время бури, и нельзя сказать, как далеко он может зайти.

— Если честно, я просто переживаю насчет дня рождения Генри. Мне нечего надеть, а все другие девочки будут разодеты в пух и прах.

Брендан коротко рассмеялся.

— Ну, если дело только в этом, тебе стоило просто мне сказать. Поезжай в Уишбон и купи себе что-нибудь красивое.

— В Уишбоне нет ничего хорошего, — запротестовала Шаннон.

— Тогда закажи. Попроси Мэтти тебе помочь. Сколько бы это ни стоило, я заплачу. И туфли тоже, — сказал Брендан и встал. — Бери все, что хочешь.

— Точно? — с сомнением спросила Шаннон. — Это ведь может стоить кучу денег.

— Не беспокойся, это ведь особый случай. И в конце концов удача должна нам улыбнуться. Я это чувствую кожей. Мы, Фалуны, свое возьмем и снова будем ходить в бархате.

— А как насчет меня, папа? — вмешалась Керри, которая слышала каждое слово, прячась за дверью. — Можно мне тоже новое платье?

— Ты уже сегодня провинилась, девочка. И к тому же еще слишком молода. — С этими словами он надел фетровую шляпу от солнца и вышел из дома.

— Пойду погуляю, — сказала Шаннон, когда отец ушел. — Сегодня твоя очередь мыть посуду, — напомнила она Керри.

— Это несправедливо, — крикнула Керри вслед уходящим. — Ужасно несправедливо!

Через несколько часов Шаннон подошла к большому дому. Чтобы не замочить ботинки, она перепрыгнула через блестящую как зеркало лужу и пошла по краю тропинки. Думала Шаннон только о платье, которое купит к дню рождению Генри. Подойдя к белому дому, обсаженному темными кедрами, она оглянулась. Синяя дымка на горизонте означала, что приближается очередная буря. Об этом говорила и невероятная духота. Шаннон открыла дверь в кухню и вдохнула восхитительный аромат бифштексов и пирога с почками.

— Ты пришла на обед? — спросила Мэтти. — Сейчас накрою для тебя.

— Нет, спасибо, Мэтти. Я просто хотела попросить вас кое о чем.

Возбуждение в ее голосе не укрылось от внимания Мэтти.

— Тогда иди в мой кабинет. Я там буду через минуту.

Шаннон вошла и села на стул, стоявший возле камина, не сводя глаз со стопки каталогов на полке.

Шаннон очень любила кабинет Мэтти. Для Кунварры он имел такое же значение, как ходовая рубка для корабля. Отсюда Мэтти управляла плавным течением всей жизни фермы. Чувствовалось, что здесь хозяйничает женщина. На резном сосновом столе лежали бумаги, куски материи, стояла ваза с засушенными цветами. Гравюры в рамках с изображением викторианских леди соседствовали с металлическим шкафом для бумаг, а потертые стулья напоминали о том, что здесь рабочая комната, а не место для пустого времяпрепровождения.

— Я пришла посоветоваться насчет платья ко дню рождения Генри, — сказала Шаннон, когда Мэтти вошла. — Папа сказал, я могу заказать все, что захочу.

— Замечательно! Ну что ж, можешь начать с этого, — ответила Мэтти, подавая Шаннон стопку каталогов. Глядя на Шаннон, Мэтти была очень довольна, что та так интересуется предстоящим празднеством. Приедет много молодых людей из Уишбона и других ферм, и у девочки будет неплохой выбор.

Когда через некоторое время Мэтти вернулась, Шаннон сияла.

— Нашла! — с торжеством заявила она. — Вот. — Она указала на платье, которое наденет на свой первый выход в свет и которое покажет всем, что она уже не девочка из захолустья, а женщина с утонченным вкусом.

— Не слишком смело? — мягко спросила Мэтти, увидев открытый черный лиф и расклешенную юбку кораллового цвета.

— Нет, я уже выбрала, — непреклонно сказала Шаннон.

— Ну, если ты уверена, заполни бланк заказа. Не сомневаюсь, что в нем ты будешь танцевать до упаду. А теперь, когда все решено, как насчет обеда? Мужчины будут здесь с минуты на минуту.

— Спасибо, но я лучше пойду, — уклончиво ответила Шаннон.

— Слишком поздно. Вот-вот польет как из ведра, — сказала Мэтти, глядя в окно.

Поглощенная каталогами, Шаннон не заметила, что приблизилась буря. Стало темно, вспыхнула молния, и удар грома потряс здание.

Шаннон не оставалось ничего делать, кроме как надеть фартук и прийти на помощь Мэтти и мальчику-аборигену по имени Джон. Внутри у нее все сжималось при мысли о встрече с Заном.

Держа в руках тарелку с дымящейся картошкой, Шаннон прошла в столовую и поставила ее на середину стола — массивного, старинного, из красного дерева. Сейчас там лежала клеенка, на которой можно было разместить приборы для двадцати человек. Когда сочные бифштексы и пироги с почками появились на столе, мужчины начали проходить в комнату, стуча обувью. Все до одного мускулистые и подтянутые, на лбу у каждого осталась вмятина от фетровой шляпы. Шаннон хорошо знала каждого, но, ожидая с минуты на минуту появления Зана, вновь почувствовала себя так же неловко, как три года назад — в свой первый день в Кунварре.

Вид столовой так контрастировал с образом жизни, который вели Фалуны, что Шаннон никак не могла к ней привыкнуть. Фремонты каждый день пользовались фарфором и столовым серебром, и эта роскошь была естественной частью их существования. Шаннон часто думала о том, что хорошо бы жить так, как Фремонты. Но сейчас она без обычного восхищения смотрела на стоящие на серванте серебряные подсвечники и висящие над ним картины с изображением собак и лошадей. Она думала только о незанятых стульях напротив.

Наконец, смеясь, вошли Зан и Чарли. Они попали под дождь и сейчас приглаживали мокрые волосы и закатывали рукава рубашек.

— В таком виде не стоило сюда входить. С вас течет, — сказала Мэтти.

— Все в порядке, ма. Нам нужно поскорее вернуться. Зану не терпится остричь еще одну овцу, правда, Зан? Он уже ловко это проделывает.

Шаннон посмотрела на Зана, севшего напротив нее, и отвела взгляд. Ее сердце забилось сильнее.

— Привет, Шаннон. Какой приятный сюрприз — видеть вас здесь. — Зан взял большой кусок пирога. — Сегодня у меня просто волчий аппетит.

— Что же ты делал? — спросила Мэтти.

— Я ухитрился обстричь четвертую часть овцы. Остальное время пытался удержать ее на месте. Это не так просто, как кажется.

За столом раздался смех. За ним последовали веселые замечания мужчин, которые незадолго перед этим наблюдали, как Зан борется с огромной мериносовой овцой, явно не желавшей, чтобы ее обстригали.

Шаннон не могла удержаться от смеха, хотя и старалась не смотреть Зану в глаза. Разговор вертелся вокруг сегодняшней стрижки, и, когда Зан заговорил, Шаннон почувствовала, что ей тяжело слышать его голос. Уж не влюбилась ли она сначала в его голос, даже до того, как впервые увидела? После пикника они не встречались, и сейчас Шаннон с удивлением заметила, что недели тяжелой работы на ферме не прошли даром. Зан возмужал, черты лица обозначились резче. Взъерошенные волосы выгорели на солнце. Загар ему идет, решила Шаннон. Не тот бронзовый цвет, который появляется во время праздного отдыха на Ривьере, а тот загар, который появляется у людей, работающих ради того, чтобы заработать на жизнь.

— О чем это вы задумались? — спросил Зан, поймав ее изучающий взгляд.

— Я думала о том, что вы становитесь похожим на австралийца, — сказала Шаннон, глядя ему прямо в глаза.

— Мы еще сделаем из него настоящего австралийца, — заметил Чарли.

— Ну конечно, — сказал Зан, смеясь. — Мы с овцой сегодня утром оба радовались, что вырвались живыми.

— Такой забавной вещи ты еще не видела, Шаннон, — Зан пытался схватить овцу одной рукой!

— Должен признать — пока сам не попробовал, думал, что это легко.

— Пойдем с нами после обеда, — предложил Чарли.

— Как-нибудь в другой раз, — уклончиво ответила Шаннон.

— О, пойдемте. Посмотрите, как я валяю дурака, — настаивал Зан.

— Хорошо. Только на минуту, — сдалась Шаннон, увидев озорную улыбку Зана.

— Иди, мы тут сами приберем, — сказала Мэтти, когда мужчины стали вставать из-за стола.

Выходя из дома, Шаннон чувствовала, что выглядит как упрямый пони, застрявший перед изгородью.

Буря пронеслась так же быстро, как и появилась, оставив на дворе искрящиеся лужи. Небо было ярко-голубого цвета. Сильный запах шерсти и овец ударил в ноздри Шаннон, а когда они подошли к месту стрижки, добавилась какофония звуков, издаваемых животными.

— Вчера я видел, как ваш отец стриг овец. Я был просто очарован. Боб сказал мне, что в свои лучшие годы он был настоящим виртуозом. Он изумительный парень — ваш отец.

Шаннон резко обернулась, чувствуя, как в ней закипает злость. Брендан Фалун никогда не общался с Заном Фитцгербертом, поэтому щедрый комплимент, отпущенный молодым человеком, можно истолковать только как снисходительное замечание.

— Это верно. Мой отец может делать все, и это могут подтвердить очень многие.

— Ну, тогда извините, — саркастически сказал Зан и отошел в сторону, кипя от возмущения.

Шаннон сердито посмотрела ему вслед. Что, черт возьми, он о себе думает? В конце концов отец оказался прав: он всего-навсего надутое ничтожество.

Увидев подходящего к ней Чарли, Шаннон с тоской поняла, что ей придется хотя бы на несколько секунд зайти посмотреть на стрижку. Она вошла в сарай — жуткое место, где было жарко и пыльно и летали тучи мух. Стригали еще только собирались начать дневную стрижку. Лишь некоторые уже успели зажать овец в специальных приспособлениях и снимали с их животов чистую белую шерсть, обнажая полоски розовой кожи — гладкой, как у ребенка.

Чарли и Зан сняли рубашки, но разозленная Шаннон осталась безучастной при виде их мускулистых рук и торсов. Чарли выволок из-за ограды блеющую овцу, а Зан схватил за передние ноги тупо глядящее на него животное. Он уже приближался вместе с овцой к зажимам, когда потерял равновесие и упал навзничь. Чарли поспешил ему на выручку.

Зан лежал со смущенной улыбкой на лице. Он никогда еще не был таким привлекательным, как сейчас — распростертый на полу в сарае. У него был такой забавный вид, что Шаннон не удержалась от смеха.

— Смейтесь, смейтесь, — сказал Зан, весело глядя в ее сторону. — Это относится и к тебе, Чарли.

Шаннон ушла из сарая для стрижки овец с ощущением, что их размолвка сошла на нет. В глазах все еще стояли его сильные обнаженные руки.

Глава 2

Поправив черную бархатную шляпу для верховой езды — подарок Фремонтов на прошлое Рождество, — Керри наклонила голову и уставилась на свое отражение в зеркале. На мгновение она представила себя героиней всех историй о лошадях, какие когда-либо читала, — от «Мой друг Флика» до «Мисти». Уголок их совместной с Шаннон спальни был ее обителью. Здесь висели фотографии, изображавшие различные породы лошадей, и розетки, завоеванные на местных соревнованиях. Шаннон считала своим самым ценным имуществом зеркало в костяной оправе и фарфоровую шкатулку, стоявшие на присвоенном ею туалетном столике, а Керри дороже всего ценила фотографию австралийского всадника — чемпиона Олимпийских игр в Риме. Любимая фотография Шаннон, изображавшая знаменитую модель Джин Шримптон на балу в Версале, давала ясное представление о том, насколько отличались друг от друга сестры.

Недовольно глядя на поношенные вельветовые брюки и выцветшую рубашку, Керри представляла себе, как вместо этого наденет настоящую английскую куртку и светло-коричневые брюки. Она мечтала о таком ансамбле для верховой езды, который описал ей дядя Джек, обычно развлекавший племянницу рассказами об охоте в замке и историями из тех времен, когда Фалуны владели гончими. Однако чего стоит охотничье снаряжение без ботинок, начищенных до зеркального блеска! Посмотрев на свои обшарпанные ковбойские сапоги, Керри напомнила себе, что скоро у неебудут ботинки, причем сделанные в Англии. Возможно, она даже получит их еще до соревнований в Уишбоне.

Выскочив из дома, Керри бросилась бежать. Боб Фремонт выделил ей участок внутреннего загона, чтобы тренировать Великолепного, и Керри была полна решимости не терять ни минуты. Войдя в конюшню, она взяла седло и поводья и направилась на поле, где паслась лошадь. В мгновение ока Керри взнуздала ее — она могла проделать это даже с закрытыми глазами.

— Ну, ну, мой красавец, — шептала она животному, которое беспокойно тыкалось носом в ее лицо. — Ты даже больше меня хочешь вырваться отсюда, да, мой прекрасный?

Великолепный был ее гордостью, в нем текла одна четверть арабских кровей. Керри получила его сразу после того, как его объездили. Точно так, как учил ее дядя Джек, она вступила в поединок с прекрасным животным и навязала ему свою волю, одновременно заслужив уважение всех мальчишек Кунварры. На местных состязаниях они с Генри и Джейми составляли непобедимое трио — она в объездке и прыжках, они в скачках.

Одним грациозным движением вскочив на лошадь, Керри легким галопом направилась к внутреннему загону — огороженному участку размером в сотню акров. В дальнем углу там лежали старые бочки, которые она использовала для прыжков. Почти до полудня Керри тренировалась, время от времени останавливаясь на отдых и вглядываясь в синевшие в отдалении холмы. Вдруг Великолепный слегка повел ушами, предупредив хозяйку, что кто-то приближается. Подняв голову, Керри увидела скачущего к ней Зана.

— Не хочу тебя отвлекать, — крикнул он. — Продолжай!

Керри счастливо улыбнулась. За все то время, что Зан пробыл здесь, он еще ни разу не приезжал посмотреть, как она прыгает, хотя при каждой встрече Керри изводила его вопросами об охоте и скачках в Ирландии. С тех пор, как она узнала, что Зан участвовал там в соревнованиях, ее обожание стало беспредельным. Керри все еще горела желанием узнать побольше деталей.

Девочка без всяких усилий выполнила несколько прыжков и собиралась повторить все сначала, когда Зан махнул ей рукой.

— Ну и как? Что вы думаете? — спросила она, подъезжая к нему. Вместо девочки с мальчишескими ухватками перед Заном предстала амбициозная, талантливая молодая наездница.

— Совсем неплохо, — заметил он. Против ожидания увиденное действительно произвело на него впечатление. — Вот только руки ты держишь чуть высоко.

— У меня всегда с этим проблемы. Дядя Джек мне все время напоминал. Это ужасно.

— Ну что ж, давай поработаем над этим и парой других моментов.

Отработав его замечания, довольная Керри вернулась к Зану, который стоял, прислонившись к изгороди.

— Если я ему позволю, он сможет взять не меньше полутора метров, — сказала Керри, похлопав Великолепного.

— Не сомневаюсь, — сказал Зан, которого забавлял ее неукротимый характер. — Где ты научилась так прыгать?

— Всему, что я умею, меня научил дядя Джек. Когда мне было шесть лет, он ставил меня на ящик с апельсинами, чтобы я прыгала. Он сразу сказал, что я как будто родилась в седле.

— Ты, должно быть, очень любишь своего дядю, — заметил Зан.

— Да, конечно. Он знает все насчет объездки и тренировки лошадей. Непревзойденный знаток прыжков, соревнований и даже охоты. Мы мечтали попасть на выездку в Мельбурне и Виктории.

— А куда делся этот совершенный знаток лошадей? — Зан не удержался от того, чтобы съязвить. Дядя Джек явно был слишком хорош, чтобы в это поверить. — Жаль, что ему пришлось уехать, — сказал Зан, когда Керри объяснила ему, куда делся дядя.

По ее описанию он хорошо понял, к какому типу людей принадлежит Джек. В Ирландии таких полно. Разве только что не вскормленные молоком кобылы, они трудолюбивы, легко приспосабливаются к обстоятельствам и уверены в себе. По отношению к лошадям у них есть какое-то шестое чувство, необходимое для выращивания чистокровных животных. Зан мог понять, что такой человек не будет удовлетворен, объезжая мустангов в австралийских степях или даже разводя здесь лошадей. Должно быть, он получал удовольствие, обучая Керри тонкостям объездки и прыжкам на лошади, но ее стремления совершенно несбыточны.

— Ну что ж, Великолепный во всех отношениях производит хорошее впечатление. Не вижу проблем в том, чтобы ты выиграла еще один приз в Уишбоне, — и я тебе помогу, — добавил Зан.

— В самом деле? — с бьющимся сердцем спросила Керри.

— Нам хватит одного часа завтра утром.

— Большое спасибо, Зан, — с чувством сказала Керри.

Они галопом пустились домой. Остановившись у ворот, Зан открыл их и повернулся к Керри, чтобы пропустить ее вперед. Подняв глаза, он обнаружил, что она смотрит на него явно оценивающим взглядом, и удивился. Когда копна волос, подобно пылающему факелу, промелькнула перед ним, Зан снова взобрался на коня и двинулся следом.

Вблизи фермы они поехали бок о бок.

— Это не Шаннон? — спросил Зан, увидев в отдалении одинокую фигуру.

— Может быть, — вяло сказала Керри, задетая тем, что на лице Зана был написан явный интерес. — Давайте поскачем, — предложила она, пытаясь его отвлечь.

— Лучше не надо. Великолепный устанет, а мы ведь хотим, чтобы завтра он был свежим, не так ли? Встретимся в это же время, — бросил Зан через плечо и отъехал в сторону.

Мучаясь от ревности, Керри смотрела ему вслед.

Зан галопом подскакал к Шаннон, которая уже почти исчезла в высокой траве.

— Куда вы направляетесь? — спросил он.

— В избушку пастуха, — с удивлением обернувшись, ответила Шаннон. — Мэтти попросила меня взять мед, который вчера собрал Блюи. Его так много, что он не может все принести. — Голос был сдержанным и не выдавал радости и возбуждения, которые охватили девушку при виде Зана.

— А кто такой Блюи? — спросил тот, подъехав сбоку.

— Он живет в Брэмбл-Коттедж. Вы не могли не обратить на него внимания. Его волосы еще краснее, чем у Керри.

— Ах да, вот она — австралийская логика, — улыбнувшись, сказал Зан. — Я поеду с вами.

— Вот и хорошо. Тогда вы мне поможете.

Пролегавшая между деревьями тропа была достаточно широкой, чтобы лошади могли идти рядом. Молодая трава, такая ослепительно зеленая, что при взгляде на нее глазам становилось больно, покрывала открытые пространства.

— Теперь уже осталось недолго до вашего отъезда в Сидней и домой, — заметила Шаннон.

— Знаете, не могу удержаться от мысли, что наслаждался бы оставшимся временем, если бы одна особа относилась ко мне чуточку дружелюбнее.

— Да? Кто же это?

— Девушка с энигматической улыбкой, которая интригует меня с того самого дня, когда она упала с лошади.

Ответом ему был смущенный смех, и Зан знал, что выиграл очко. При взгляде на Шаннон, соблазнительную, очаровательную, в нем внезапно пробудилось желание, накопившееся после стольких недель воздержания. Он страстно желал ощущать аромат женщины и чувствовать в своих руках мягкое, податливое тело. Внезапно Зану захотелось забыть о предупреждении Мэтти. Разлука только увеличила силу взаимного притяжения, которая теперь стала почти неодолимой.

Они привязали лошадей и направились к деревянной хижине, приютившейся среди деревьев.

— Ульи — дальше, где заросли акации. Отсюда их не видно. — Шаннон вошла в хижину, а Зан ждал снаружи. — Я буду подавать вам горшки, а вы укладывайте их в сумку. Они липкие, но мы потом помоем руки в ручье. Мед из акации считается самым душистым в мире, — добавила она, чтобы скрыть смущение. Передавая мед, Шаннон прикасалась к рукам Зана, но не поднимала глаз. Но вот Шаннон передала последний горшок и остановилась, дожидаясь, когда Зан отойдет в сторону.

— Можно мне попробовать?

— Если хотите, — тихо сказала она, застыв на верхней ступеньке. Он опустил палец в горшок и дотронулся им до ее губ.

Они долго смотрели друг на друга. Было слышно только щебетание птиц. Затем все звуки исчезли, заглушенные стуком сердца Шаннон. Зан притянул ее к себе и поцеловал — сначала нежно, затем крепче. Сладкий вкус меда растекался во рту. Сияние дня померкло в тумане страсти. Когда сильные руки Зана с властной нежностью стали гладить ее по спине, у Шаннон перехватило дыхание.

— О, Шаннон, моя дорогая, — прошептал он.

Она чувствовала силу его стройного тела, которое сейчас прижималось к ней. Слегка отстранившись, Шаннон дотронулась до волос Зана — она хотела это сделать еще с их первой встречи. От ее прикосновения пламя ярко вспыхнуло, и Зан снова сжал ее в объятиях и страстно поцеловал еще и еще раз. С изумлением глядя на Шаннон, он чувствовал себя пленником ее необычной красоты и нежности.

Они покинули поляну в потрясенном молчании, понимая, что мир изменился, в благоухающем воздухе была разлита новая опасность. Шаннон хранила молчание, но, когда их взгляды встречались, оба начинали дрожать от желания.

Когда они приблизились к Кунварре, Шаннон забеспокоилась.

— Мне нужно было давно вернуться, — сбивчиво и торопливо проговорила она, поправляя прическу и касаясь горящих щек.

— Когда мы увидимся? — настойчивым тоном спросил Зав.

— Не знаю. Все так сложно. Мне нужно ехать, — сказала Шаннон и неохотно отвернулась, слабо взмахнув рукой.

Зан смотрел ей вслед, пока она не исчезла вдали. Солнце стояло высоко над головой, время обеда еще не наступило. Удача была на стороне влюбленных.

Когда Шаннон поспешно вошла в кухню, Мэтти нетерпеливо обернулась ей навстречу.

— Где ты была? Я рассчитывала, что ты появишься давным-давно и мы займемся ветчиной. Надо было прийти, как ты обещала. — Мэтти замолчала, но недовольство по-прежнему было написано на ее лице.

— Прошу прощения, — пробормотала Шаннон, быстро ставя кувшины на стол и стараясь не встретиться взглядом с Мэтти. Подняв голову, Шаннон заметила, что на нее внимательно смотрят черные глаза Джона, и на мгновение покраснела, как будто тот мог прочитать ее мысли. Она отвела волосы со лба и огляделась по сторонам, думая, что же теперь делать.

— Давай начинать. Сейчас нет времени на раскачку, — проворчала Мэтти. — Пока я буду заниматься ветчиной, ты помоги Дотти поменять простыни.

Мэтти задумалась, еще раз перебирая в памяти сотни деталей, связанных с субботним торжеством. Уже наступила среда, а еще оставалась куча дел, не считая работы, связанной с обыденной жизнью фермы. Десяток рабочих рук сейчас не помешал бы. Глядя на покрасневшую Шаннон, ее отрешенный взгляд, Мэтти подумала, что с дочерьми ей было бы труднее.

— Между прочим, пришло твое платье, — сказала она. — Оно в моем кабинете, — добавила Мэтти, когда Шаннон повернулась к ней с возбужденной улыбкой. — Потом на него взглянешь. Когда закончишь работу наверху, пойди разыщи Керри. Она поможет делать слоеный пирог.

Чуть позже Шаннон зашла в кабинет Мэтти за своей посылкой и вышла из кухонной двери, направившись на конюшню. Увидев, что лошадь Керри на месте, она обратилась к находившимся неподалеку Фремонтам-младшим:

— Вы не видели Керри?

— Думаю, она отправилась на попутке в Уишбон примерно час назад, — ответил Генри.

— Да ну?

Что делает Керри в Уишбоне после полудня в среду, было загадкой, и когда Мэтти об этом узнает, будет вне себя от ярости. Придя домой, Шаннон направилась прямиком в спальню, где, дрожа от нетерпения, открыла коробку и сняла оберточную бумагу. Вытряхнув платье, о котором так долго мечтала, она подошла к зеркалу и приложила платье к себе. В каталоге юбка кораллового цвета выглядела воздушной, как облако, а лиф казался верхом элегантности. В действительности все оказалось несколько иначе. Юбка по виду напоминала скорее нейлон, чем шелк, а лиф отдавал дешевым блеском. Шаннон была ужасно разочарована. Открытые черные туфли выглядели прекрасно, но совсем не подходили к платью. Шаннон засунула покупку назад в коробку и задвинула ее подальше под кровать. В другое время она пришла бы в отчаяние, но сегодня ее занимали гораздо более важные проблемы. Погруженная в сладостные мечты, Шаннон упала на кровать. «Что со мной происходит?» — гадала девушка. Казалось, с утра вся ее жизнь изменилась. Внезапно вспомнив, что Зан назвал ее улыбку энигматической, Шаннон вскочила на ноги и принялась искать это слово в словаре. «Загадочный, трудный для понимания, таинственный», — значилось там. Такое определение ее изумило. Быть трудной для понимания, таинственной — ничего лучше Зан и придумать не мог. Ведь это означало, что она не такая, как другие, — так Шаннон всегда и считала. Странно, она именно так же думала о нем. Шаннон бродила по комнате, обхватив себя за плечи, и вспоминала каждую подробность того, что произошло сегодня утром. Прижав пальцы к губам, она пыталась вспомнить ощущение, когда губы Зана прижимаются к ее губам.

— Моя дорогая, — прошептала она. — Он назвал меня «моя дорогая». — Шаннон засмеялась, почувствовав, как нелепо звучит ее голос, повторяющий его слова. Все это могло значить только одно — Зан любит ее.

Кажется, Шаннон всю жизнь ждала, когда ее откроют, оценят, поймут. Ее робость с мужчинами объяснялась тем, что это всегда был не тот мужчина. Когда в голову Шаннон приходили неприятные мысли о будущем, нарушавшие ее приподнятое настроение, она гнала их прочь. «Леди Шаннон Фитцгерберт», — прошептала она и обнаружила, что этот титул не имеет никакого отношения к тому, что случилось между ними. Хижина пастуха была безмерно далека от башен замка, и Шаннон в первый раз с отчаянием подумала о том, как было бы хорошо, если бы Зан не был лордом. Ужасная мысль пришла ей в голову, разрушая счастливое настроение. Собственно, все эти потерянные недели, когда они не встречались с Заном, она уже присутствовала где-то на краю сознания. Шаннон вспомнила искаженное злобой лицо Брендана, когда он говорил о Зане. Теперь она была уверена, что ее собственный отец убедил Зана, чтобы тот держался от нее подальше. Его издевки над акцентом Зана, язвительные замечания относительно приезда Зана на ферму — Шаннон еще больше уверилась в своих подозрениях. Она знала, что Брендан ни перед чем не остановится, чтобы их разлучить.

Когда «лендровер» затормозил перед зданием банка, Керри выпрыгнула с заднего сиденья прежде, чем колеса коснулись тротуара.

— Ты должна быть здесь через сорок пять минут, слышишь? — крикнул ей вслед водитель.

Керри стремительно пошла вперед по тротуару, наслаждаясь пьянящим ощущением, что находится в столичном городе, и делая вид, что проезжает через Уишбон по пути в Сидней. Прищурив глаза, скотоводы с выжженными солнцем лицами изучали товары в витринах магазинов. Их жены, которых было легко узнать по обветренной коричневой коже и бесформенной одежде, тоже рассматривали витрины. Приличная сумма, отложенная на ботинки, жгла карман Керри, и она испытывала чувство превосходства перед этими людьми, потому что и в самом деле могла сегодня кутить. Толпа стригалей-аборигенов облепила матовые стекла заведения под названием «Лошадь и ботинки». Проходя мимо, Керри уловила исходящую оттуда прохладу, запах пива и услышала раскаты громкого смеха. Она знала, что это одно из любимых заведений Брендана — как и букмекерская контора неподалеку. Неуклонно приближаясь к своей цели, Керри игнорировала взгляды мужчин, собравшихся около гранитного мемориала в честь участников мировой войны. Типы в рубашках с закатанными рукавами и сдвинутых на затылок шляпах проводили время, разглядывая женщин. Добравшись до пересечения улиц Принс и Купер, Керри подняла взгляд на вычурную вывеску «Мода Джун». Это был лучший магазин одежды в Уишбоне. Керри толкнула дверь, колокольчик звякнул, и, услышав его, продавщица подошла к прилавку.

— Чем могу помочь?

— Мне нужно вечернее платье, — небрежно сказала Керри.

Женщина окинула ее взглядом.

— Сюда, пожалуйста.

Она указала на вешалку, где вперемешку висела масса самых разных платьев. Первое, что привлекло взгляд Керри, было узкое ярко-зеленое платье из дешевой парчи. Надев его и посмотрев на себя в зеркало примерочной, Керри уже знала, что это то, что нужно. Сногсшибательная вещь. Керри любила яркие цвета.

— Заверните, пожалуйста. Я его возьму, — сказала Керри, чувствуя, как ее сердце колотится от самоуверенного тона. Подсчитав то, что осталось от ее с таким трудом заработанных долларов, Керри ощутила приступ сомнения, но было уже поздно. Еще хватит на туфли, а может быть, и на губную помаду.

Нагруженная свертками, она направилась к банку, не в силах оторвать глаз от магазина Пурвиса и от слов, красующихся рядом с названиями престижных фирм: «поставщики кожаных изделий». Теперь понадобится целая вечность, чтобы накопить деньги на английские ботинки ручной работы для верховой езды.

В пятницу вечером, до тех пор, пока Шаннон не вышла из дому посмотреть, как мужчины развешивают фонари, Керри делала вид, что полностью поглощена чтением последней главы «Мисти». Когда она услышала, как хлопнула входная дверь, то выскочила из постели и вытащила коробку с платьем. Висящий на дверце шкафа новый наряд Шаннон действовал на нее, как красная тряпка на быка. Сделав глубокий вдох, Керри смело отрезала десять сантиметров от подола своего зеленого платья. Она собиралась создать себе новый образ.

Надев жемчужные серьги, Шаннон последний раз поправила цветок гибискуса, который приколола к волосам. Был конец сентября, и ночи становились теплее. Все окна были открыты, впуская в дома благоухающий воздух и стрекотание сверчков. Услышав, как хлопнула входная дверь, Шаннон решила, что это, должно быть, Керри.

— Где ты была? — раздраженно спросила она. — Уже пора идти. Знаешь ли, я не собираюсь тебя здесь дожидаться.

Из гостиной не донеслось ни звука, и Шаннон повернулась к зеркалу, чтобы в последний раз взглянуть на себя.

— Ты должна это сделать, — прошептала она отражению. Из зеркала пристально смотрела какая-то женщина, в которой можно было лишь с трудом узнать прежнюю Шаннон. Облако кораллового тюля было надето поверх позаимствованной нижней юбки, а выше красовался умело переделанный Мэтти узкий черный лиф, перехваченный поясом из муарового шелка. Пышные черные волосы были искусно уложены, а чуть-чуть подкрашенные брови и губы ярко выделялись на взволнованном лице.

Услышав, как стучат по полу каблуки Шаннон, Керри сделала вид, что целиком погружена в книгу.

— Керри, ты до сих пор не готова! Давай, поторопись. Я же сказала, ждать не собираюсь.

— Не нужно ждать, — пробормотала Керри. Но тут, взглянув на сестру, раскрыла рот от изумления. — Ты выглядишь просто потрясающе, — прошептала Керри, чувствуя острый приступ зависти.

— Ты в самом деле так считаешь?

— Да, считаю, — ответила та, вновь якобы погрузившись в состояние притворной меланхолии.

— Так ты идешь или нет? Какая муха тебя укусила?

— Я еще не решила, пойду или нет.

— Пошли, Керри. Хватит капризничать. Я постирала и погладила твое розовое платье, давай одевайся побыстрей. Папа уже давным-давно ушел, и я сказала Мэтти, что мы придем пораньше, чтобы помочь перед тем, как соберутся гости.

— Тебе-то хорошо, — вызывающим тоном начала Керри. — Ты ведь получила все, что хотела, правда? Новое платье, туфли, не знаю, что еще…

— Ох, перестань, — рассердилась Шаннон. — Это первое в моей жизни настоящее вечернее платье, и ты прекрасно знаешь, что, когда ты будешь в моем возрасте, настанет и твоя очередь.

— Ну, в общем, я не иду, и все тут.

— Ладно, делай как знаешь. Оставайся дома и дуйся.

Когда шаги Шаннон замерли в отдалении, Керри захлопнула книгу и стала поспешно собираться.

Кунварра ярко сияла огнями на фоне непроглядной тьмы, заливавшей окрестные холмы и равнины. Несколько «мерседесов» и даже «роллс-ройсов» уже приближались к главному зданию, чтобы высадить пассажиров у парадного входа. Шаннон знала, что сегодня вечером будет самое грандиозное торжество из всех, когда-либо проводившихся на фермах Нового Южного Уэльса. Дойдя до веранды, на которой были распахнуты все окна, Шаннон остановилась, глядя на гостиную, где сияла огнями хрустальная люстра. В этот вечер старая комната выглядела исключительно элегантно. Гости были очарованы — большинство из них редко встречалось с подобной роскошью. Кунварра сегодня распахнулась подобно сказочной сокровищнице, выставив напоказ серебро, кружева, позолоту, прекрасную мебель из вишневого дерева, роскошный персидский ковер. И в центре всего этого великолепия находилась Мэтти, из практичной жены скотовода превратившаяся в хозяйку прекрасного замка. На ней было эффектное расшитое бисером платье из голубого атласа и фамильное бриллиантовое колье, которое своим блеском соперничало с хрустальной люстрой. Мэтти и Боб встречали друзей, приехавших издалека — кое-кто добирался сюда почти за тысячу километров. Некоторые из женщин были разодеты так, как будто собрались в сиднейскую оперу — атласные платья подметали пол, оборки и жабо вздымались до самого подбородка. Многие надели длинные белые перчатки, а одна или две гостьи украсили себя диадемами. Изголодавшиеся по роскоши дамы устроили настоящую выставку украшений, которые, однако, смотрелись нелепо на их загорелых руках и шеях. Мужчины тоже были одеты весьма разношерстно — от скромных костюмов до фраков и белых галстуков.

Чувствуя себя элегантной, Шаннон прошла на террасу. Она не замедлила преподнести сюрприз Брендану, который был занят тем, что укладывал банки с пивом в бадью со льдом, стоявшую за стойкой бара.

— Папа, тебе нравится?

Он замер, увидев стоящую перед ним Шаннон. По мягкому выражению глаз и любезной улыбке она догадалась, что отец уже успел сделать несколько глотков, но это вряд ли могло повлиять на его оценку. Брендан был явно потрясен.

— Девочка, ты сейчас выглядишь, как твоя прекрасная мать. — Голос его задрожал от волнения. Это редкое упоминание Франсуазы застало Шаннон врасплох.

— Спасибо за платье и за все, папа.

— Сегодня вечером ты без малейших усилий приведешь молодых людей в смятение и разобьешь их сердца, — с горькой радостью сказал Брендан. Глядя на дочь, он чувствовал себя одновременно и молодым, и старым.

— Не говори ерунду, — смущенно прошептала Шаннон, хотя уже успела поймать пристальные взгляды молодых людей, начавших собираться около возведенной на лужайке площадки для танцев.

— Я буду следить за всеми, — пошутил Брендан, но Шаннон испытывала неприятную уверенность, что он говорит серьезно.

Оркестр, который в полном составе прибыл из Канберры, настраивал инструменты, и пары уже потянулись из дома наружу. Генри в компании Джейми, младшего сына Фремонтов, подошли к бару и остановились неподалеку от Шаннон. От удивления они не могли найти слов, но их взгляды говорили сами за себя.

— Ну, что я тебе говорил? У тебя уже нашлись поклонники, — сказал Брендан, передавая им стаканы, до краев наполненные пивом.

Шаннон прошлась вдоль бара, делая вид, будто поправляет стаканы. Время от времени она смотрела через открытое окно на толпу гостей в гостиной, надеясь увидеть Зана, но заметила только Чарли с Мэтти и Бобом. Она ревниво оглядела красивых сестер-блондинок Хилари и Хитер Макнейб с соседней фермы Сирлеон. Благодаря изысканным манерам и красивым платьям они автоматически становились соперницами Шаннон. Однако она постаралась сделать вид, что не обращает на них внимания. К удивлению Шаннон, они, кажется, тоже принялись ее рассматривать, но тут вошел Зан, и взгляды сестер устремились на него. Лицо Шаннон озарилось улыбкой, когда Зан направился прямо к ней, даже не останавливаясь, чтобы с кем-то поговорить. Заиграла музыка.

— Добрый вечер, сэр, — сказал Зан, поклонившись Брендану. — Я хочу пригласить вашу дочь на первый танец, если вы не против.

— Боюсь, что это привилегия отца. Пойдем, Шаннон, — ответил тот и подал ей руку.

Брендан со своими примитивными понятиями о гордости одним махом разрушил все ее надежды! Когда он вел Шаннон за собой на площадку, уже полную танцующих, вечер померк в ее глазах. Девушка считала, что теперь никогда не сможет забыть удивленный взгляд Зана и неуклюжее поведение ее отца.

Двигаясь как кукла, Шаннон танцевала фокстрот. Вся ее радость померкла. Брендан кружил ее в танце, гордо улыбаясь, а Шаннон с трудом смогла выдавить из себя вежливое «здравствуйте» приветствовавшим ее танцорам. Через плечо Брендана она видела, как Зан ведет на площадку Хитер Макнейб, одетую в открытое черное платье, наверняка купленное в самом первоклассном магазине Сиднея. Брендан не отпускал дочь до следующего танца, и на этот раз она увидела, как Зан танцует с Хилари — почти такой же красивой, как ее сестра. Один из подсобных рабочих увел Брендана, и с этого момента Шаннон переходила от одного партнера к другому, уже не запоминая, с кем только что танцевала.

— Ты сегодня царица бала, — гордо сказал Боб, когда они станцевали рил.

В его устах это прозвучало комплиментом, и, если бы не инцидент между ее отцом и Заном, Шаннон чувствовала бы себя на седьмом небе. Но как раз тогда, когда она уже собралась уходить, почувствовала, что кто-то дотронулся до плеча.

— Могу я пригласить вас на следующий танец?

— Зан… Ну конечно, — ответила она, сразу почувствовав себя счастливой.

Когда Зан пригласил ее, Шаннон показалось, что рухнула стена, которую возвел вокруг нее отец. Зан так прижал ее к себе, что оторвать от него Шаннон теперь можно было только силой.

— Сегодня каждая минута казалась мне часом, — прошептал ей на ухо Зан. Среди толпы они были в полной безопасности: кругом слышались смех и музыка. По сравнению с грубыми работниками Зан скользил по полу так легко, что у Шаннон закружилась голова. Когда музыка кончилась, он по-прежнему держал ее в объятиях.

Шаннон быстро огляделась в поисках Керри. Брендан сидел в баре, наливая всем двойные порции и не забывая при этом о себе. Он уже сейчас был хорош, а к тому времени, когда в полночь будут резать торт, окажется пьян как сапожник. Послышался его разухабистый смех, и Шаннон с отвращением отвернулась. Ее больше не волновало, что отец может увидеть, как она танцует с Заном.

— Я чуть не умерла этим вечером, — прошептала Шаннон.

Зан по опыту знал, что за бурным весельем Брендана кроется глубокая печаль. Пабы в Ирландии переполнены такими же разочаровавшимися людьми, как Брендан, и их угрюмые лица так же удивительно красивы, как и его лицо. Кажется, что их неподражаемое очарование — это компенсация той горечи, которую жизнь заставляет их испить до дна. Все до одного поэты и мечтатели, они срывают свою злобу, порожденную нищетой и несправедливостью, на ближнем. Зан помнил, как подобные лица мелькали за залитыми дождем стеклами «бентли», когда он проезжал к замку через деревню Килгарин.

На террасе Чарли обнял Мэтти, которая усиленно обмахивалась веером после бешеного танца с Бобом.

— Это грандиозный вечер, мама.

Она радостно улыбалась, глядя на толпу гостей.

— Могу я пригласить вас на танец? — спросил Зан, протягивая руку.

— Конечно, — широко расплылась в улыбке Мэтти, и они поспешили к площадке.

Увидев, что Шаннон свободна, Чарли сразу направился к ней. Когда они оказались на танцевальной площадке, он отстранил ее от себя и долго разглядывал. То, что он увидел, ему явно понравилось.

— Сегодня вечером ты выглядишь просто потрясающе, — наконец произнес он. — Где же вы были всю мою жизнь, прекрасная незнакомка?

— Здесь, в Кунварре, — смеясь, ответила она. — Что это с тобой случилось, Чарли?

Попытка польстить не произвела на Шаннон никакого впечатления. Ее врожденная уравновешенность всегда его немного смущала. Однако сегодня Шаннон излучала чувственность, которую Чарли раньше не замечал.

— Что ты теперь будешь делать, Шаннон, после окончания школы? Ты думала о том, что будет завтра и послезавтра?

После нескольких рюмок Чарли всегда ощущал себя немного философом. Теперь, когда он оценил экзотическую красоту Шаннон, он думал о Розмари, английской девушке, на которой должен был жениться Зан. Ее холодная, строгая красота, говорившая о хорошем происхождении и больших деньгах, была невообразимо далека от того, что он видел перед собой.

— О, у меня свои планы, — сказала Шаннон, отвечая на его вопрос. — Прежде всего я должна перебраться в Сидней.

— И как ты собираешься это сделать? Ты обдумала? — с сомнением сказал Чарли. Пусть Шаннон и отличается от других девушек необжитых районов, но ее мечты точно такие же.

— Мне кажется, я просто сяду на поезд и уеду.

— И когда же? — настаивал Чарли.

— Поверь мне, когда этот момент настанет, я его не пропущу. — Она следила за Заном, который все еще танцевал с Мэтти.

Чарли внезапно остановился.

— Ого! Да ты только посмотри!

Обернувшись, Шаннон увидела Керри, томно затягивающуюся сигаретой в компании мускулистого стригаля, обвившего ее рукой за талию. Теперь Шаннон поняла, что именно ее сестра делала в Уишбоне. Керри так отчаянно и так неудачно пыталась казаться светской женщиной, что Шаннон покраснела от смущения. Узкое зеленое платье, с трудом вмещавшее ее не по годам развитые формы, облегало фигуру как раз там, где не надо, а вызывающее поведение Керри было нелепо. Она не могла понять, что похожа на маленькую глупую девчонку, затеявшую игру в переодевания.

— Чарли, помоги мне вытащить ее отсюда, пока не заметил папа, — прошептала Шаннон. — Он рассвирепеет и испортит вечер. — Бросив опасливый взгляд в сторону Брендана, она увидела, что тот все еще величественно восседает за стойкой бара.

— Маленькая дурочка, — сказал Чарли. — От Дэна Роупера она получит больше, чем рассчитывает. Он здесь чуть ли не самый известный бабник.

Сердце Шаннон сжалось от страха. Не в силах больше ждать, она направилась к Керри и взяла ее за руку.

— Керри, я хочу с тобой поговорить.

Услышав голос Шаннон, та демонстративно медленно повернулась.

— Оставь меня в покое. Ты не видишь, я занята?

— Выбрось эту сигарету и иди сюда. Разве ты не понимаешь, что случится, если папа тебя увидит?

— Некоторые из нас растут быстрее других, Шаннон, — лениво растягивая слова, сказала Керри и соблазнительно улыбнулась Дэну. — И ничего с этим не поделаешь.

— Пожалуйста, Керри, послушай меня. Папа устроит ужасную сцену. Он уже хорош…

— Нет. Я не пойду, и все тут. А теперь отвали, — грубо сказала Керри, сбрасывая руку Шаннон.

— Ладно, маленькая идиотка, делай как знаешь.

Шаннон в ярости пошла прочь, но тут ее остановил Зан, поджидавший у края танцплощадки.

— В чем дело? Что случилось? — спросил он, взяв ее за руку.

Шаннон пожала плечами и кивнула в сторону Керри.

— Не может быть! Неужели это Керри? — недоверчиво спросил Зан и расхохотался. — Какая перемена!

— Папа убьет ее, если увидит, — беспомощно сказала Шаннон. Бомба должна была вот-вот взорваться.

Со стороны террасы послышался неясный звук, напоминавший рычание дикого животного. Это Брендан, подобно разъяренному быку, прокладывал себе путь через толпу. Должно быть, кто-то сказал ему насчет Керри, подумала Шаннон. С искаженным от ярости лицом Брендан шел вперед, и люди вокруг расступались, давая ему дорогу. Большинство гостей были скорее недовольны, что прервались танцы, чем шокированы. Некоторых эта сцена даже забавляла. Все с беспокойством смотрели на Брендана и Керри, застывшую на краю площадки рядом с Дэном Роупером. Качаясь, Брендан остановился в метре от нее, широко расставив ноги. Глаза его сверкали от бешенства.

— Иди сюда, ты, маленькая дрянь! — проревел он.

Услышав его голос, сирена в зеленом платье прямо на глазах превратилась в испуганную, хнычущую маленькую девочку, но тем не менее не сдвинулась с места.

— Ты слышала, что я сказал? — Брендан рывком потянул ее к себе.

— Нет! Оставь меня! — завизжала Керри, цепляясь за Дэна. — Я не пойду домой! — кричала она, и в голосе Керри слышалось рыдание.

— Ты прекрасно знаешь, что никуда не денешься. Сейчас же пойдешь со мной.

Внезапно Дэн Роупер пробудился от пьяного безразличия.

— Кто ты такой, черт побери? — прорычал он.

Кулак Брендана тут же отбросил Дэна назад.

— Ну, ты… — начал тот, быстро отступив. Он был таким же пьяным, как и Брендан, но располагал одним преимуществом — был на двадцать лет моложе. Ссора этих двоих могла в любой момент превратиться во всеобщую потасовку.

— Боже мой! — простонала Мэтти. Когда все началось, она находилась на террасе. Было уже близко к полуночи, и Дотти как раз вышла сказать, что шампанское и торт готовы. — Это все Брендан. Он пьян как сапожник, — сказала она с отвращением. — Боб! Генри! Джейми! Где вы? Чарли! Ну сделайте же что-нибудь!

Ей не нужно было объяснять, что причиной всего является Брендан Фалун. Когда она до этого заметила Керри, то несколько удивилась ее вызывающему виду. Теперь Мэтти поняла, что нужно было действовать сразу.

— Не беспокойтесь. Какой праздник без драки! — рассудительно сказала Дотти.

Мэтти покачала головой. Этим вечером в Кунварре собралась очень пестрая компания — от последнего работника до богатейшего скотовладельца. И не было бы ничего удивительного, если бы в такой обстановке разразилась драка. Однако уже через мгновение все кончилось, под смущенный смех окружающих мужчины разошлись в разные стороны. Боб тут же схватил Брендана, а кто-то оттащил подальше Дэна. Все выглядело так, как будто драка не состоится — по крайней мере в ближайшее время. Тем не менее, услышав прощальные слова Брендана, Мэтти поморщилась.

— Моя дочь не должна выглядеть как проститутка. Тебе придется прикрыть все как следует, — крикнул он, ударив Керри так, что она пошатнулась.

Девочка с рыданиями убежала в темноту.

— Ну, с этим все кончено, — сказал Боб, подойдя к Мэтти. — Брендан чертовски вспыльчивый. И с чего Керри вздумала делать такие вещи? Маленькая озорница сама напросилась на неприятности.

Мэтти хлопнула в ладоши.

— Слушайте все! — крикнула она, перекрывая шум. — Настало время разрезать торт и произнести несколько речей.

— А может, мы урежем речи и займемся тортом? — спросил кто-то, вызвав всеобщий смех.

Все покинули сад и собрались в гостиной, где ожидал своей участи огромный торт, а на серебряных подносах были расставлены бокалы с шампанским.

Шаннон стояла рядом с семейством Фремонтов, слушая речи. После безобразного инцидента с Бренданом она чувствовала себя больной. Еще никогда в жизни она не испытывала такого стыда. Почувствовав чье-то прикосновение, Шаннон обернулась и увидела Зана, жестом звавшего ее за собой. Когда все рассмеялись над очередной шуткой Боба, она незаметно выскользнула в прохладную темноту. Зан стоял, прислонившись к дереву, его фигура в лунном свете сияла серебром.

— Привет, — сказал Зан, когда Шаннон приблизилась к нему, и поднял вверх бутылку шампанского и два бокала. — Я подумал, что нам нужно организовать свое собственное маленькое торжество, подальше от толпы.

Уходя от шума, они направились прямо в светлую ночь, озаряемую звездами.

Некоторое время они шли молча.

— С тобой все в порядке? — наконец спросил Зан.

— Да, все прекрасно.

Он взял ее за руку, и Шаннон переплела его пальцы со своими. Они медленно брели в темноте, испытывая взаимное притяжение, и Шаннон казалось, что она может идти так бесконечно, уходя от всех своих проблем.

— Должно быть, ты испытываешь отвращение к тому, что произошло сегодня вечером, — наконец сказала она.

— Отвращение? Ничего подобного. Ты бы посмотрела на моего отца.

— Только не говори мне, что он напивается на вечеринках и лезет в драку. Я не поверю, — сказала Шаннон, саркастически засмеявшись. Несмотря на все рассказы Зана, она по-прежнему представляла себе графа замка Килгарин мудрым, красивым и добрым. В общем, копией Зана с поправкой на возраст.

— Однажды в танцевальном зале в Килгарине он устроил состязания гончих, а в саду для собственного развлечения вырезал из тисового дерева скульптуру обнаженной женщины. Так что, как видишь, милая Шаннон, в каждой семье есть своя паршивая овца. И, если их не будет, мир станет скучным. Ну пожалуйста, не унывай!

Она вздохнула.

— Не знаю, что иногда находит на папу. И на Керри тоже.

Они подошли к последнему стойлу на конюшне. Зан толкнул дверь. Бросив бутылку и бокалы на охапку сена, он привлек Шаннон к себе.

От этого прикосновения по ее телу пробежала дрожь предвкушения, заставляя забыть обо всем. Сладкие запахи сена, лошадей, раннего лета одурманивали Шаннон, и, когда она почувствовала на своих губах нетерпеливые губы Зана, ее захлестнула неожиданная, но мощная волка наслаждения. Страстно обнявшись, они упали в сено. Зан отодвинулся, пожирая глазами то, что через мгновения будет смаковать каждой частичкой своего тела. Он инстинктивно понял, что первым познает ее нетронутую красу.

— Я обожаю тебя, Шаннон, — прошептал он, гладя ее по голове. — Твой рот, глаза, твой смех — обожаю в тебе все. Ты прекрасна и совершенна. Я хотел бы унести тебя куда-нибудь. Конюшня тебе не подходит. Твое место не здесь. Не знаю, как, почему или что на земле свело нас вместе — таких разных.

Зан сказал именно то, что Шаннон хотела услышать. И когда после долгого поцелуя он дал ей передышку, у нее сами собой вырвались слова признания.

— Я люблю тебя, Зан, — чуть не плача, сказала она. Но эта фраза уже не имела особого значения — долго сдерживаемые желания последних месяцев вырвались наружу.

— Доверься мне, — сказал Зан, осторожно снимая с нее платье. Когда он снимал брюки и расстегивал пуговицы на рубашке, его руки дрожали.

Не в силах отказать ему в том, чего она и сама больше всего хотела, Шаннон была счастлива слышать его страстный шепот, видеть его полное желания лицо. Зан нежно провел рукой по ее бедру, и, когда его пальцы оказались между ее ног, Шаннон не вздрогнула, а протянула руку к его мускулистому телу. Ощутив корень его мужественности, она с трудом подавила стон желания.

— Шаннон, Шаннон, моя любовь, — ликовал Зан, стискивая ее руку.

— Зан, я хочу тебя, хочу, — нараспев повторяла она.

Почувствовав, что Зан плотнее прижался к ней, Шаннон инстинктивно обвила его ногами. Их поцелуи становились все продолжительнее и крепче, и вскоре страстная натура Шаннон проявила себя, задав ровный ритм движению бедер. Всем сердцем Шаннон желала, чтобы Зан любил ее так пылко, как она всегда мечтала. Сгорая от нетерпения, он вошел в нее, причинив резкую боль. Но она продолжала ласкать его, как будто ничего не произошло, мгновенно доведя до судорог высшего блаженства.

Когда любовь снова перешла в стадию нежного шепота и поцелуев, Шаннон открыла глаза и почти удивилась, обнаружив, что они находятся в конюшне. Они долго лежали молча, переполненные нахлынувшими чувствами.

Зан лежал рядом с Шаннон, испытывая совершенно новые для себя ощущения. Это не имело ничего общего с поспешными занятиями любовью на заднем сиденье автомобиля или на берегу реки, где игра шла строго по правилам. Возбуждение, которое он всякий раз чувствовал при встрече с Шаннон, совсем не походило на то, что он испытывал, танцуя со своей невестой Розмари, как пламя свечи не походит на степной пожар. И это приводило Зана в недоумение.

— Ближайшие две недели будут настоящим адом, потому что мы не сможем каждый раз так встречаться, — сказал он.

— Знаю, — ответила Шаннон, погладив его по волосам. Сейчас ничто не могло испортить ее счастливое настроение.

— Для меня невыносима мысль о том, что через две недели надо уезжать, Шаннон. Слушай, что ты скажешь насчет того, чтобы отправиться в Сидней? Я имею в виду — почему бы нам теперь не поехать туда? Там я буду гораздо свободнее, и мы сможем проводить вместе дни и ночи. Я помогу тебе найти квартиру, может быть, даже работу. Если ты действительно собираешься уехать, то почему бы не сделать это сейчас? Что скажешь?

— Ты серьезно? — Она застыла, глядя, как Зан открывает шампанское.

— За свою жизнь я еще никогда не был так серьезен, — сказал он, передавая ей бокал. — Тебе здесь не место, Шаннон. Ты это знаешь, и я знаю. Значит, ты уедешь со мной. Давай выпьем за это, — прошептал Зан, наклоняясь, чтобы ее поцеловать.

Шаннон не понадобилось время для раздумий.

— Да, я поеду! — радостно закричала она. Зан имел все возможности, чтобы превратить ее мечты в реальность.

Они долго говорили о том, что будут делать в Сиднее, и наконец заснули, тесно обнявшись. Куртка Зана служила им одеялом.

Рано утром Шаннон проснулась, дрожа от холода, и выглянула наружу. В бледном свете зари луна была едва заметна. В панике Шаннон вскочила и принялась отряхивать сено со своего платья. Затем бросила последний взгляд на спящего Зана и, встав на колени, поцеловала его. Покидая конюшню, Шаннон молила Бога о том, чтобы пробраться домой незамеченной. Увидев, что шторы в спальне отца задвинуты, она вздохнула с облегчением. Шаннон решила, что он уже спит глубоким пьяным сном. Проскользнув в дверь, она на цыпочках направилась в свою спальню, держа туфли в руке. Увидев, как Брендан с бешенством глядит на нее из кухни, Шаннон оторопела.

— Где ты была? — Он, покачиваясь, направился к дочери. Шаннон не могла вымолвить ни слова. — Я знаю, где ты была! — заревел Брендан.

— Папа, если позволишь, я все объясню.

— Маленькая сучка! Ты такая же потаскуха, как и твоя мать. Ты и твоя дрянная сестра. Полюбуйся на себя — Иезавель во всей красе! Ты обманом заставила меня купить это платье, чтобы в нем предлагать себя, как дешевая проститутка.

— Папа, пожалуйста! — Увидев, что он расстегивает ремень, Шаннон отпрянула. — Мы выпили, и все, а потом так устали, что заснули.

— Что за чепуха! — фыркнул Брендан. — Ты такая же, как твоя мать. Она ублажала всякого, а теперь и ты тоже… — Ярость овладела Бренданом, и его голос прервался. Подняв руку, он нанес удар. Ремень скользнул по столу.

— Папа, не надо! Пожалуйста, не надо! — закричала Шаннон, в ужасе широко раскрыв глаза.

Он в гневе наступал на нее, нанося ремнем удары по голым рукам.

— Ты была моей родной девочкой. Я любил тебя — как любил твою мать. На тебе проклятие, Шаннон. Ты обычная проститутка! — закричал Брендан, когда она попыталась сбежать. — Я изобью тебя до полусмерти, а потом буду держать взаперти до тех пор, пока этот подонок-лорд не уберется из Кунварры. Ты меня слышишь?

Шаннон корчилась от боли, чувствуя, как его ремень терзает ее плоть. Распростершись на полу, она закрыла лицо руками и старалась не стонать. Ей было некому помочь, и она крепилась из последних сил, не желая показывать своих слез.

Когда наконец Бренданостановился, в его глазах все еще бушевала злоба. Боясь, что он убьет ее, Шаннон сжалась в комок и со страхом ждала продолжения.

— Иди в свою комнату, — сказал Брендан, грубо толкнув ее.

На мгновение их глаза встретились — глаза Шаннон, полные страдания и недоверия, и глаза Брендана, сверкающие от жажды убийства. Шаннон с изумлением ощутила, как ее будто пронизывает отцовская любовь — болезненная, пагубная, отчаянная. Это чувство вызывало жалость и отвращение, ужас и благоговение и было столь мучительным, что Шаннон поспешила прочь.

Проскользнув в темную спальню, Шаннон захлопнула за собой дверь и прислонилась к ней, пытаясь прийти в себя. Сквозь слезы она увидела Керри, съежившуюся на кровати, как испуганный котенок. На лице младшей сестры больше не было победного выражения, и, когда Шаннон с рыданиями упала на кровать, Керри поспешила ее утешить. Они плакали в объятиях друг друга до тех пор, пока хватало слез. Наконец убитая горем Шаннон обессиленно замолкла. Наклонившись над ней, Керри, как в детстве, сочувственно гладила сестру по голове.

— Все хорошо, все хорошо, — шептала она. — К вечеру он все забудет.

Сколько Керри себя помнила, гнев Брендана всегда обходил стороной Шаннон, и это всегда порождало между ними отчуждение. Но теперь, когда все так неожиданно изменилось, она не видела смысла торжествовать.

Когда Шаннон успокоилась и первые лучи солнца озарили комнату, в ее памяти не осталось места воспоминаниям о том невыразимом счастье, которое она испытывала, лежа в объятиях Зана. Последние события вытеснили все.

— Но за что? Почему он это сделал? — прошептала Керри.

Шаннон поведала Керри ту же историю, что и Брендану, — о том, как они уснули в конюшне.

При мысли о том, как Шаннон и Зан вместе лежали на сене, Керри охватила ревность, которую она тут же попыталась подавить.

— Керри, — начала Шаннон. — Я решила бежать — сегодня, сейчас. В Сидней. Я больше не могу оставаться здесь ни минуты.

— Я поеду с тобой, — закричала Керри, увидев, как Шаннон достает из шкафа свой чемодан.

— Нет, Керри. Тебе нельзя, — мягко сказала Шаннон. Она обняла убитую горем сестру за плечи. — Ты должна на некоторое время остаться здесь. Я знаю — мы всегда собирались уехать вместе, но дай мне сначала найти работу, жилье… Ну пожалуйста! — взмолилась она, видя обиду в глазах Керри. Бледное, расстроенное лицо девочки глубоко тронуло Шаннон.

— Но я тоже могу устроиться на работу. Я вполне могу сойти за шестнадцатилетнюю. Вчера вечером Дэн Роупер думал, что мне восемнадцать, — возбужденно сказала Керри. — В любом случае я не хочу заканчивать школу.

— Я не знаю, где я буду, что буду делать. Даже не знаю, хватит ли у меня денег, чтобы одной добраться в Сидней, не говоря уже о нас двоих.

— Ты обещаешь, что вызовешь меня, как только сможешь? — с сомнением спросила Керри.

— Да, обещаю. Мы подыщем небольшую уютную квартиру, купим мебель. Будет так, как мы всегда мечтали. — Шаннон принялась открывать ящики и бросать одежду в чемодан.

— Так ты не забудешь обо мне, когда приедешь туда? Пожалуйста, Шаннон! — в отчаянии заплакала Керри. — Ты ведь знаешь, каково здесь.

— Послушай, я понимаю, каково здесь. Если отец будет обижать тебя, иди к Мэтти. Она тебя защитит, и Боб тоже. Обещай, что пойдешь к ним. Тогда я не буду так беспокоиться.

Шаннон уже успела переодеться в тонкое хлопчатобумажное платье, скрывавшее синевато-багровые следы от побоев. Взяв коробку, в которой хранила деньги, она достала драгоценные доллары, на которые нужно жить до тех пор, пока она не найдет работу.

Керри беспомощно смотрела на сестру, которая вот-вот, положившись на судьбу, должна была исчезнуть за горизонтом, раствориться в неизвестности. Исполненная решимости, Шаннон с чемоданом в руках подошла к двери. Ее храбрость, однако, была слабой защитой в загадочном мире за пределами Кунварры, который, по представлениям Керри, кончался в Уишбоне.

— Вот — возьми остатки денег, которые я собирала на ботинки, — сказала Керри.

— Спасибо. Я вышлю их тебе, как только смогу.

— Нет, не надо. Сохрани их мне на билет. В конце концов, в Сиднее ботинки не понадобятся.

— Да, и последнее. Обещай, что ни одной живой душе не скажешь, куда я уехала, — кроме Зана. Найди его сегодня утром и все расскажи и предупреди насчет папы. Я напишу, как только буду знать, где остановлюсь. — Она порывисто обняла Керри. — Скоро мы снова будем вместе, — прошептала Шаннон. — Я вызову тебя, как только смогу. Обязательно. Если я сейчас же выйду, то успею на почтовый грузовик, который возвращается в Уишбон.

Поборов последние сомнения, Шаннон повернулась и пошла так быстро, как будто ветер подгонял ее в спину. Сестры обменялись последним взглядом — и словно оборвалась туго натянутая струна. Глядя на уходящую Шаннон, Керри тихо плакала. Старшая сестра остановилась только один раз — чтобы помахать ей рукой.

Нескоро дела в Кунварре после торжества пошли своим чередом. Закрывая каждый раз дверь в гостиную, Мэтти казалось, что она все еще слышит смех и музыку. О празднестве повсюду говорили как о лучшем за многие годы. И кроме того, размышляла Мэтти, идя по прохладному коридору, оно положило начало многим событиям.

Она вышла в сад, где уже лежали длинные тени, и принялась собирать высохшие лилии с газона, окаймлявшего террасу. Ей опять пришел в голову Зан, и Мэтти с облегчением вспомнила, что он должен уехать через несколько дней. Тогда все пойдет по-старому.

После вечеринки Брендан был в постоянном загуле, и это породило слухи, что между Шаннон и Заном что-то произошло. Мэтти была рада, что он уезжает, и из-за Керри. Хотя Зан помогал девочке с объездкой лошади, отвлекая от внезапного отъезда Шаннон, все же было бы лучше, чтобы он вернулся в родные места. Взаимная привязанность Шаннон и Зана не могла им принести ничего, кроме вреда. Невозможно представить себе, что молодой человек, который играет в поло с принцем Уэльским, может иметь какие-то серьезные намерения в отношении такой девушки, как Шаннон. Для него это всего лишь забава. Зан скоро отправится домой и женится на своей невесте, которая будет матерью его наследников и хозяйкой замка. А славная, способная Шаннон в конце концов устроится в большом городе, обязательно найдет подходящую партию, осядет где-нибудь в пригороде и будет растить детей. Будет именно так, и, хотя Мэтти лишилась общества Шаннон, она была рада, что девушка нашла в себе силы покинуть их края.

На следующий день, встретив Зана в загоне, Керри была уверена, что скорее всего видит его в последний раз. После каждой серии прыжков она подъезжала к тому месту, где он сидел. Фетровая шляпа отбрасывала тень на его лицо. Зан казался беспокойным и скучающим, и Керри, чтобы привлечь его внимание, старалась вкладывать душу в каждый прыжок. Его одобрительного взгляда или слова было достаточно, чтобы она чувствовала себя совершенно счастливой, забывая о выпавшем ей несчастье жить в одном доме с Бренданом. После бегства Шаннон тот стал как потерянный и зачастую на несколько дней пропадал в Уишбоне, где пьянствовал и играл в карты. Проходил день за днем, письма от Шаннон не приходили, и Керри все больше нервничала. Каждый раз, когда она смотрела на Зана, то постоянно задавалась вопросом, испытывает ли он ту же боль, что и она.

В то утро, когда Шаннон уехала, Керри разыскала его, чтобы передать известие от сестры. Он выслушал новость в ошеломленном молчании, и с тех пор между ними установилось молчаливое согласие о том, что эту тему следует избегать.

— Я думаю, Великолепный устал, — сказала Керри, ища предлог. Был уже почти полдень, и она хотела вернуться в Кунварру до прихода почты, отчаянно надеясь, что сегодня придет письмо от Шаннон. Поскольку Зан должен был вот-вот уехать, Керри особенно беспокоилась насчет того, где сейчас Шаннон, потому что надеялась сбежать в Сидней вместе с Заном. Когда она убежит, он пригласит их обеих на обед в «Уэнтворт-отель», а может быть, даже предложит остаться у своей тети в Роуз-Бей. Однако все теперь зависело от того, придет ли письмо от Шаннон.

Похудевший и загоревший за проведенные в Австралии месяцы, Зан казался Керри необычайно красивым. Каждый раз, когда она смотрела на него, она чувствовала себя на седьмом небе и начинала мечтать, что Зан выберет, полюбит именно ее.

Они направились к дому. Местами трава уже выгорела на солнце, и копыта лошадей ступали по пыли, а не по грязи. Стадо пасущихся овец отошло в сторону, освобождая дорогу.

— Ну что, поскакали? — крикнул Зан.

— Конечно.

Пришпорив Великолепного, Керри быстро обогнала Зана. Она легко перепрыгнула ворота, хотя они были сантиметров на тридцать выше привычного для лошади барьера, заставив Зана издать восхищенный возглас.

Как только они разнуздали лошадей, Керри извинилась и нетерпеливо помчалась в большой дом. Задыхаясь, вся в пыли, она незамеченной проскочила веранду и пробралась в холл, где на столе всегда лежала почта. Керри торопливо просмотрела пачку писем. Сердце ее замерло, когда она увидела адресованный Зану конверт, надписанный рукой Шаннон. Она еще раз просмотрела все конверты и, убедившись, что ей ничего нет, машинально сунула письмо в карман.

По пути к себе Керри возмущенно думала о том, почему Шаннон не написала и ей, ведь она этого так ждет. Она поставила на огонь чайник, собираясь вскрыть письмо над паром, затем снова запечатать и отдать Зану.

Вскрыть запечатанный конверт оказалось не так легко, как описывают в детективных романах, и Керри сделала все неудачно. Бросившись в спальню, она принялась читать, трясущимися руками держа письмо. Прежде всего в поисках собственного имени она просмотрела все от начала до конца, но ничего не нашла. Тогда она не спеша перечитала письмо, чтобы точно понять смысл каждой фразы. «Сидней прекрасен… Не могу дождаться, когда ты приедешь… Я хочу, чтобы ты знал, что я не сожалею о том, что случилось… Буду ждать весточки от тебя…»

Керри отбросила письмо в сторону, потрясенная предательством. Было совершенно ясно, что Шаннон и Зан уже давно решили встретиться в Сиднее и что присутствие младшей сестры явно не входит в их планы. Может быть, Шаннон даже спровоцировала гнев Брендана, чтобы иметь оправдание для побега, в бешенстве рассуждала Керри. Может быть, они даже собирались бежать вместе и пожениться и держали это в тайне. Керри была потрясена, что они ей не доверились.

Она разорвала письмо на мелкие кусочки и, как конфетти, рассыпала их над кроватью. Затем в бешенстве упала на кровать и замолотила по ней руками и ногами. Слезы текли по щекам. В одно мгновение восхищение и любовь, которые она испытывала к Шаннон, утонули в потоке ненависти. Она едва не рассмеялась сквозь слезы, вспомнив о том, что отдала сестре остаток денег, накопленных на ботинки.

Выплакав все слезы, Керри встала с кровати. Теперь ей казалось, что она проплакала целую вечность неизвестно из-за чего. Убожество обстановки как никогда бросилось в глаза. Керри представляла себе, как Шаннон и Зан припеваючи живут в Сиднее, и подумала, что жизнь в Кунварре станет для нее совершенно невыносимой. Но сейчас по крайней мере было одно утешение: письмо Шаннон к Зану исчезло без следа, и никто никогда не узнает, что с ним случилось.

Через несколько дней Керри довершила то, что начала на дне рождения Генри, — потеряла девственность на сеновале у Дэна Роупера. Он взял ее с той грубостью, которая прекрасно соответствовала ее непокорному характеру. Глядя сквозь полуприкрытые веки на искаженное желанием лицо Дэна, Керри обнаружила в себе новое ощущение собственного могущества и пожалела о том, что ждала так долго.

Глава 3

Сидней, Австралия, январь 1977 года

Графиня Елена мчалась вдоль Оушн-стрит. Время от времени она посматривала на магазины, мысленно сравнивая их со своим собственным. И как обычно, с удовлетворением пришла к выводу, что бутик «У Елены» даже и сравнивать нельзя с другими торговыми заведениями. Весь облик графини демонстрировал ее представления о вкусе, оказавшем решающее влияние на сиднейское светское общество — от громадных украшений и гладкого светлого шиньона до лимонного платья, такого яркого, что с его помощью можно было останавливать движение.

Потрясшая Венгрию в 1956 году революция разрушила ее магазин в Будапеште. Но скоро графиня построила собственное королевство, находившееся за тридевять земель от политических потрясений — в процветающей, залитой солнцем Австралии. Для Елены вывеска в черную и белую полоску с ее именем, выведенным элегантными золотыми буквами, служила постоянным напоминанием о том, что за считанные годы она в таком жестоком городе, как Сидней, смогла не только выжить, но и преуспеть. Толкнув тяжелую стеклянную дверь, она вступила в прохладный салон, весь вид которого отдавал европейским шиком. Елена стала законодателем «высокой моды», за ней оставалось последнее слово в формировании имиджа самых влиятельных дам Сиднея. Она всегда следила за привозимыми из Италии аксессуарами — сумочками из крокодиловой кожи, мягкими, как шелк, лайковыми перчатками, модной обувью. Все это размещалось здесь — в позолоченных шкафчиках в стиле рококо.

Позвякивая браслетами, Елена остановилась, чтобы поправить стоящий в хрустальной вазе огромный букет из белых лилий. Пышные букеты были ее торговой маркой, одной из тех мелких деталей, которые говорили, что «У Елены» — это не столько магазин, сколько нечто вроде салона на парижском бульваре. В овальной комнате стояли кресла в стиле ампир, висела хрустальная люстра, а на полу лежал прекрасный французский ковер приглушенных тонов, своей изысканностью напоминавших Фрагонара. Здесь царили спокойствие, красота и порядок.

Графиня наметанным глазом мгновенно окинула весь магазин, убедившись, что ее помощница, которая должна была открыть заведение ровно в девять, делает все так же аккуратно, как и она сама. Вытащив книгу записей в белом кожаном переплете, она бегло просмотрела список намеченных встреч и прошла в рабочее помещение, находившееся в глубине зала.

— Дорогая, пока я не забыла, будьте добры заказать столик на двоих в «Ла козери» около часа дня. Где-нибудь в тихом уголочке. Мы с Джонкуил хотим поговорить, — сказала графиня с сильным акцентом.

Ее помощница вешала на плечики бальное платье — воздушное золотое кружево на тонкой кисее — от Джины Фраттини, при виде которого Елена замерла в изумлении. В памяти графини моментально возник список особо важных клиенток, в котором она отметила двоих, которые ради такого платья были бы готовы пойти на убийство.

— Разве может быть что-нибудь прекраснее этого? — вздохнула помощница, осторожно расправляя золотистые складки платья.

— Да, оно действительно великолепно!

Елена одобрительно посмотрела на Шаннон. Девушка была замечательной помощницей — умна, трудолюбива и всегда одета как на картинке. У графини перебывали уже с десяток девушек, и все выходили замуж, не проработав и года, или же не желали работать по субботам. Однако у Шаннон как будто не было личной жизни, и, если обстоятельства этого требовали, она могла с удовольствием работать хоть до полуночи. Отсутствие личной жизни очень удивляло Елену. Шаннон была одной из самых хорошеньких девушек, каких она видела в Сиднее. Ее облик как нельзя лучше подходил к показам моделей «высокой моды». В ней было что-то загадочное, резко контрастировавшее со здоровой, безыскусной свежестью сиднейских девушек, которые все — не важно, блондинки или брюнетки — были плодами одного и того же нордического дерева. Шикарные густые волосы Шаннон оттеняли прекрасную матовую кожу и большие, выразительные — явно восточные — глаза, а на точеной стройной фигуре отлично смотрелись модели.

Что заставило практичную Елену взять девушку к себе на работу, для нее самой оставалось загадкой. Сначала ведь не было даже и намека на то, каким изумительным созданием она станет. Когда Шаннон впервые появилась в магазине, Елена сразу поняла, что девочка только что покинула необжитые районы. И не ее красота поразила Елену, а апломб, с которым Шаннон заявила, что работала только у Вулворта — как будто это все равно, что работать продавщицей у Шанель. Елена догадывалась, сколько храбрости понадобилось девушке, чтобы открыть внушительную дверь магазина, и теперь, чувствуя, что заключила хорошую сделку, графиня наводила на свою подопечную глянец, как на потускневшее серебро. Понемногу истинная стоимость этого приобретения выходила на поверхность.

— Шаннон! — крикнула Елена, устремившись к висящему на стойке золотому колокольчику. — Я знаю, кому подойдет Фраттини, — Чарлин Макдональд!

— О, мадам, вы совершенно правы, — согласилась Шаннон. — Блестящая мысль!

— Я уверена, сегодня она будет обедать в «Ла козери». Очень удобно! Я пройдусь мимо ее столика и намекну.

Когда Елена вихрем унеслась из задней комнаты, Шаннон принялась распаковывать оставшиеся большие коробки, доставленные самолетом из Европы. Она улыбнулась, зная, что, когда Елена может получить сразу и удовольствие, и прибыль, она всегда в наилучшем настроении. Шаннон гадала, не настало ли время просить у знаменитой своей прижимистостью венгерской графини о прибавке. Как бы она ни была обязана Елене, но жить на такое небольшое жалованье было очень трудно. Не говоря уже о том, чтобы поехать в Европу — эта мечта не оставляла ее, озаряя жизнь все ярче и ярче, как путеводная звезда.

Услышав мелодичный звон колокольчика, извещавшего о прибытии посетителя, Шаннон решила, что лучше будет обсудить деликатный вопрос о деньгах позже — когда графиня вернется в магазин после продолжительного обеда.

Во второй половине дня Елена вернулась с подругой.

— Моя дорогая, — с порога крикнула графиня, — леди Фортескью очень нужно что-нибудь к сегодняшнему балу. Я сказала, что мы наверняка подыщем то, что надо.

— Привет, Шаннон, — приветственно помахав рукой, сказала леди Фортескью. — Вы — как картинка.

Удивительная леди Фортескью произвела на Шаннон сильное впечатление с первого же ее появления в магазине несколько недель назад. Шаннон никогда не встречала никого даже отдаленно на нее похожего. Полная, розовая блондинка, она всегда вызывающе одевалась: сегодня она была окутана облаком белых кружев. В круглых фарфорово-синих глазах застыло детское удивление, а дерзко задранный кверху носик придавал лицу веселое выражение. Эта женщина наслаждалась жизнью, и не полюбить ее казалось невозможно. От Елены она отличалась не меньше, чем какаду отличается от сокола, но было и нечто общее: яркий, необычный стиль жизни, который неизменно привлекал к ним людей.

— Это просто сказка, а не магазин, — со вздохом сказала леди Фортескью.

На нее было приятно смотреть: в поисках подходящего платья она порхала от одной вешалки к другой в отличие от сиднейских дам, которые чересчур серьезно подходили к своему гардеробу. Шаннон смотрела, как Елена, стараясь угодить эксцентричному вкусу леди Фортескью, демонстрирует ей одно платье за другим. С тех пор как англичанка прибыла сюда этим летом, Елена постоянно пыталась хоть немного смягчить ее чересчур яркий образ.

— Вот это, моя дорогая, я приберегла для женщины, которая чувствует себя достаточно уверенно, чтобы быть хозяйкой положения, — сказала графиня, разворачивая платье из черного шифона. — От Валентино. Исключительно элегантное.

— Нет, нет. — Леди Фортескью недовольно поморщилась. — Знаете, у меня отвращение к черному. Хоть я и вдова, но никогда не надену траур. Бедный Фредди перевернулся бы в гробу, если бы увидел меня в этом.

— Но оно такое шикарное!

— Шикарное? — фыркнула леди Фортескью, перебираясь к другой вешалке. — Нет, Елена. Такой шик больше всего мне подойдет, когда я отдам концы.

Елена закатила глаза, взглянув на Шаннон.

— Я хочу такое платье, которое выражало бы мое внутреннее «я», — прервала хозяйку леди Фортескью, когда та пустилась в рассуждения о важности силуэта. — С моей фигурой смешно рассуждать о силуэте. Мне хочется что-нибудь вызывающее.

После того как леди Фортескью отвергла одно за другим все платья, вмешалась Шаннон:

— А как насчет платья от Джины Фраттини, мадам?

Графиня отмахнулась:

— Нет, нет, оно слишком мало, и к тому же я уже обещала его Чарлин.

Леди Фортескью встрепенулась.

— О, пожалуйста, дайте мне на него взглянуть, — умоляющим тоном сказала она.

Елена утвердительно кивнула, и Шаннон принесла платье, похожее на облако золотых кружев. Когда она вошла в комнату, леди Фортескью издала возглас восхищения.

— Это как раз для меня! Это оно! — восхищенно закричала она, подбегая к Шаннон.

— Нет. Это не для вас, — безапелляционно заявила Елена. — Вы будет похожи на золотую рыбку в банке.

— Я именно так и хочу выглядеть, — запротестовала леди Фортескью.

Последовал небольшой вежливый диспут. Обе стороны остались непреклонными, и Шаннон с интересом ждала развязки. Графине почти всегда удавалось навязать покупателю свое мнение. Женщины, которые приходили к Елене, полагались на ее безошибочный инстинкт, а диктаторские замашки графини только увеличивали доверие к ней.

— Я все-таки хочу его примерить! — объявила леди Фортескью.

— Хорошо — делайте по-своему, — драматически вздохнула Елена.

Шаннон отправилась в увешанную зеркалами примерочную, чтобы помочь леди Фортескью влезть в платье. Осторожно натянув его на себя, та поняла, что застегнуть молнию не удастся. Разочарованно прикусив губу, леди Фортескью огорченно взглянула на Шаннон.

— Елена была права. Подумать только, я была уверена, что втиснусь в него!

— Не беспокойтесь — его можно расставить. Я посмотрела изнанку.

— Вы действительно так думаете? Да вы просто ангел! — Она выскочила из примерочной, ведя за собой Шаннон.

— Шаннон говорит, что его можно расставить. Но можно ли это сделать к вечеру? — умоляющим тоном спросила леди Фортескью.

Елена окинула ее критическим взглядом.

— К сожалению, я не представляю себе, как это можно сделать. Обычно на такую работу мне нужно по меньшей мере двадцать четыре часа.

— Если хотите, я могу сделать, — вмешалась Шаннон.

— Неужели? Да вы просто сокровище! — вскричала леди Фортескью, глядя на Елену.

— Ну что ж, я думаю, что это возможно, — неохотно сказала Елена. — Если Шаннон все бросит — а Бог свидетель, сколько у нее сегодня дел, — мы доставим его к семи. Она приедет в Дабл-Бей на такси.

В этот вечер Шаннон покинула магазин Елены вместе с огромной коробкой, сейчас лежавшей рядом с ней на сиденье такси. Адрес леди Фортескью был зажат в руке.

— Уиттерингс, — повторила про себя Шаннон.

Какой длинный путь она проделала за полтора года, думала Шаннон, глядя на мелькавшие мимо стены и ворота, за которыми прятались крупнейшие в городе особняки. В последний раз, когда она была здесь, ее настроение было совсем другим. Как и жизненные обстоятельства. Тогда Шаннон бесцельно бродила в пестрой тени платанов и эвкалиптов, напоминая осиротевшего ребенка. Сейчас она стала другим человеком. Хорошо одетая, прекрасно владеющая собой женщина, перед которой теперь открывались высокие ворота Уиттерингса, раньше никогда и не мечтала, что сможет проникнуть на территорию этих отгородившихся от всего мира вилл. Когда Шаннон только-только приехала в Сидней, ее ошеломила его красота и его безразличие. Сначала она целыми днями ни с кем не разговаривала, смущаясь от своей неловкости, пребывая в полной уверенности, что провинциальность ощущается во всем ее облике — от одежды и прически до специфического акцента. Тогда она еще не открыла для себя искусных парикмахеров, бутики и специалистов по дикции. Она только сразу поняла, что было бы совершенным безумием даже думать о том, чтобы взять к себе Керри, когда нет ни жилья, ни работы, ни хотя бы представления о том, что делать. Все надежды, как оказалось, напрасные, Шаннон возлагала на приезд Зана. Она думала лишь о том, как замечательно будет, когда он приедет, — пока ей не пришлось вновь спуститься на землю.

Теперь, подъезжая к Дабл-Бей, Шаннон все еще чувствовала боль, которую испытала, когда увидела фотографию Зана в «Сидней морнинг геральд». Она сидела на скамейке в парке, просматривая объявления о приеме на работу, и вдруг увидела его — во фраке и белом галстуке стоящего в фойе оперы, окруженного высшим сиднейским обществом. В заметке, где Зан характеризовался как один из самых видных женихов в Англии, говорилось, что он уезжает в конце недели, а сейчас живет у друзей в Дабл-Бей. Шаннон долго сидела без движения, невидящим взглядом уставясь на фотографию. Затем волнами пришла боль — сильная, почти невыносимая.

В полном отчаянии на следующий же день она отправилась в Дабл-Бей — не ради того, чтобы попытаться увидеться с Заном, а для того, чтобы просто побыть рядом с ним. Одного взгляда на этот замкнутый мирок богатых было достаточно, чтобы понять: у них с самого начала не было никакой надежды. Огромные сверкающие дома, отделенные от остального мира железными воротами и высокими изгородями, были такими же недоступными для посторонних, как Букингемский дворец. Все сладкие мечты, которые занимали ее в Кунварре, здесь казались наивными и просто абсурдными. Они с Заном живут в совершенно разных мирах — раз и навсегда решила для себя Шаннон. Столкнувшись с лишенной сантиментов истиной, она поняла, как мало должна значить проведенная вместе ночь для человека, у ног которого лежит весь Сидней.

Уловив розовый отблеск заходящего солнца на водной глади порта, Шаннон снова подумала о том, как Зан мог оказаться таким жестоким, чтобы внушить ей мысль о том, будто она может быть ему равной — даже в любви. Теперь она понимала, что ему, должно быть, наскучила Кунварра и он нуждался в каком-либо развлечении. Она не испытывала гнева или горечи и только думала, что должна была поступить гораздо умнее. Его предательство отрезвило Шаннон, породив страстное желание успеха, которого раньше она не испытывала. Поработав три месяца в деловой части города, у Вулворта, Шаннон уволилась, решившись просить работу у Елены. Ею двигала мысль о том, что, если начинать с самого низа, то вполне можно там и остаться. Во время своих одиноких прогулок Шаннон уже раз десять проходила мимо магазина, который стал для нее символом того, к чему она стремилась.

До сих пор ни одна мечта еще не казалась Шаннон такой дерзкой и неосуществимой. Но к тому моменту, когда она собралась с духом и вошла в магазин, желание работать здесь, у знаменитой графини, завладело ею полностью. Сам воздух в магазине был наполнен опьяняющим запахом изысканных, дорогих вещей. И когда Шаннон увидела большой букет белых роз на позолоченной стойке, французский ковер, аккуратно сложенное в открытом шкафу воздушное белье, то она отбросила в сторону все свои опасения и смело пошла вперед.

Надменная Елена вселила в нее ужас. Однако, к большому удивлению Шаннон, когда она выпалила фразу о том, что хочет здесь работать, графиня практически без колебаний ответила «да», хотя в голосе ее звучали странные нотки, как будто Елена подчинялась минутному капризу и могла вот-вот передумать.

— И не думайте, что здесь вам будет как у Христа за пазухой, — проворчала она с венгерским акцентом. — Я очень суровый надсмотрщик.

Сама не своя от радости, Шаннон едва слышала ее. Теперь же, когда такси везло ее по длинной подъездной аллее Уиттерингса к освещенной прожекторами центральной галерее, Шаннон и не вспоминала о трудностях, которые испытала за последние полтора года. Она сумела вынести ужасный характер Елены, ее скупость, ее суровую требовательность. Шаннон не сломило даже невыносимое одиночество, которое она испытывала, оставаясь в маленькой комнате, которую снимала в Паддингтоне, Но зато с ней произошла удивительная метаморфоза — из куколки вылетела бабочка. И теперь Шаннон чувствовала на своих губах сладкий, неуловимый вкус удачи.

До сих пор Шаннон не приходилось бывать в домах, находящихся в Дабл-Бей или даже в похожих на них роскошных апартаментах Елены в соседнем Воклюзе. Она вышла из такси и, держа под мышкой коробку, уверенной походкой направилась туда, куда раньше вход для нее был закрыт.

Итальянец-дворецкий встретил Шаннон у стеклянных дверей и провел в просторный холл, оканчивавшийся большой мраморной лестницей с бронзовыми перилами. Огромный дом казался совершенно пустым, и Шаннон предположила, что его обитатели уже собираются на бал. Она украдкой заглянула в гостиную, откуда стеклянные двери вели в расположенный на берегу моря сад. Дорогая современная мебель была обтянута светлой кожей, на стенах висели огромные яркие картины, выполненные в абстрактной манере.

— Леди Фортескью просит вас подняться наверх, — объявил дворецкий.

Когда Шаннон поднималась по крутой лестнице, она услышала сверху голос неугомонной леди Фортескью.

— Я здесь, дорогая! Поднимайтесь ко мне.

Маленькая леди Фортескью была завернута в воздушный голубой халат, а в волосы было вплетено множество мелких золотистых прядей. Шаннон с удивлением заметила, как молодо и изящно выглядят ее ноги в атласных домашних тапочках.

— Вон там на столе есть шампанское. Угощайтесь, пожалуйста, — сказала леди Фортескью. — Мне не терпится примерить платье.

Роскошная спальня как будто сошла с экрана кино. Ничего подобного Шаннон никогда не видела. Вся мебель была белой, а обширная кровать напоминала атласную отмель, по которой были рассыпаны подушки. По сравнению со сдержанной элегантностью магазина «У Елены» в апартаментах леди Фортескью чувствовалась некая вызывающая нарочитость. Увидев за дверцами шкафа одежду самых кричащих расцветок, Шаннон поняла, почему Елена так и не смогла уговорить леди Фортескью взять черное платье.

Шаннон робко налила себе бокал шампанского и направилась к дверям на балкон, с которого открывался вид на мерцающие огни Сиднея.

— Вы не хотите, чтобы я помогла вам с платьем, леди Фортескью? — громко спросила она, повернувшись в сторону гардеробной.

— Пожалуйста, зовите меня Джонкуил. Терпеть не могу, когда меня называют леди Фортескью. Это звучит слишком величественно, — отозвалась та, роясь в ящике стола. — Когда мне было пятнадцать лет, я сменила имя на Джонкуил. Видите ли, я начинала свою жизнь как простая Гертруда. Представьте себе, что меня звали бы Герти! — За несколько секунд она щедро напудрила лицо, слегка поправила покрытые лаком волосы. — Ну, — сказала Джонкуил, повернувшись к Шаннон, — а теперь займемся делом, попробуем засунуть меня в это божественное платье.

Шаннон пришлось принести на примерку несколько пар туфель, застегнуть на Джонкуил бриллиантовое колье и в поисках подходящей пары длинных белых лайковых перчаток просмотреть перчаточный ящик. В конце концов она застегнула последний крючок.

— Я здесь у своей старой подруги Элоиз, которую знаю с детства. Она кончила тем, что вышла замуж за австралийца, и я стараюсь навещать ее раз в году. Но на этот раз мне пришлось поехать без Телмы. Так ведь и должно было случиться, правда? Этот ужасный Найджел много лет водил ее за нос, а теперь поставил вопрос ребром — по-моему, он не мог стерпеть, видя, как она уходит от него уже по своей воле. И вообще, я думаю, он это сделал, чтобы досадить мне — такой гнусный тип! Уже взяли билеты, а вместо нее некому было ехать. Так что поездка была просто кошмаром. Я терпеть не могу самолетов. Даже не знаю, как я вынесу обратный путь. Конечно, я вожу с собой слишком много одежды, и кое-что из нее просто невозможно надеть — как вот это. А моя шкатулка с драгоценностями, — она махнула рукой, — ну, там полный беспорядок. Как видите, действительно нужен кто-то, кто бы за мной присматривал, — закончила Джонкуил, глядя на Шаннон.

В ее простодушной улыбке, в вопросительном взгляде синих глаз проглядывала трогательная беспомощность. Несмотря на столь терпимое отношение к собственным слабостям, в Джонкуил чувствовались теплота и очарование, которые привлекали к ней Шаннон. Девушка понимала, что, несмотря на все ее богатство и титул, в Джонкуил нет снобизма — в отличие от Елены. Та сразу расставляла людей по ранжиру в соответствии с содержимым их кошелька и происхождением — именно в таком порядке. Веселый нрав Джонкуил, смягченный ее добротой, в свое время, должно быть, произвел неотразимое впечатление на представительного джентльмена, чья фотография в серебряной рамке занимала почетное место на ее ночном столике.

— Это мой муж, сэр Фредди, — сказала Джонкуил, увидев, что Шаннон смотрит на фотографию. — Мы прожили вместе тридцать безмятежных лет. Он покинул меня десять лет назад. Я просто боготворила землю, по которой он ступал, — с тоской в голосе добавила она. — Мы обожали друг друга.

Почему-то Шаннон поверила ей.

— Маленькая собачка в другой рамке — это Баглс, и я по нему очень скучаю. Но пройдет не так уж много времени, и мы снова будем вместе.

Когда для Шаннон настало время уходить, Джонкуил поцеловала ее в щеку.

— Почему бы вам не прийти ко мне на обед в воскресенье? — сказала она. — Ну, там будет много скучных старых ворчунов, но Елена тоже придет. Если вы не заняты, то приходите — это вас позабавит.

— О, я приду. Большое вам спасибо, — ответила Шаннон, застигнутая врасплох этим предложением.

— Вот и прекрасно! Вы просто ангел. В самом деле я и не знаю, что бы делала без вас.

Прошло две недели. Однажды вечером Джонкуил пригласила Шаннон в Уиттерингс.

— Вы должны срочно приехать, моя дорогая. У меня есть к вам одно предложение, — позвонив по телефону, загадочным тоном сообщила она.

Всю дорогу Шаннон гадала, какое же это предложение. Когда она приехала и обе уютно устроились в шезлонгах в спальне Джонкуил, та, не теряя времени, приступила к делу.

— Вы когда-нибудь думали о том, чтобы уехать из Австралии? — сказала она, играя завязкой своего халата умопомрачительно-розового оттенка.

— Ни о чем другом я бы и не мечтала, — призналась Шаннон. — Я обязательно уеду, когда накоплю денег на дорогу. Хотя это займет гораздо больше времени, чем я надеялась.

— Дело в том, что у меня возникла одна замечательная идея. Вот это все объяснит. — Джонкуил достала из кармана конверт и передала его Шаннон. — Ну же, откройте его, — предложила она, увидев удивление на лице собеседницы.

Шаннон никогда не видела билета на океанский лайнер и поэтому не сразу поняла, что держит в руках оформленный на ее имя билет первого класса от Сиднея до Саутгемптона.

— Я не понимаю… Что это значит? — Но сердце уже трепетало от возбуждения. Не может быть, говорила себе Шаннон.

— О, скажите, что поедете, дорогая. Вы сами видите, как мне необходима забота. Для нас обеих это будет очень удачное соглашение. Я знаю, как вы хотите поехать в Европу, и вы однажды так прекрасно позаботились обо мне, что я просто вижу вас на месте Телмы. Вы будете как член семьи и сможете занять ее маленькую комнатку на верхнем этаже моего дома на Честер-сквер.

Это предложение — отправиться на другой конец земли — было сделано таким же небрежным тоном, каким Джонкуил приглашала ее на обед в Уиттерингсе.

— Вы серьезно? — ошеломленно спросила Шаннон.

— Ну конечно! И билет служит тому подтверждением. Конечно, я всегда смогу получить деньги обратно. Но я подумала, если просто отдать вам билет, так будет интереснее, — весело сказала Джонкуил.

Шаннон сделала глубокий вдох. Новость была настолько поразительной, что она на некоторое время утратила дар речи. Все прежние мечты вдруг стали реальностью! Когда до Шаннон дошел смысл происходящего, она залилась слезами, а затем так же неожиданно смущенно засмеялась.

— Простите… но я до сих пор не могу поверить.

— Я понимаю, что вы говорите «да».

— Да, да, конечно, — поспешно сказала Шаннон, боясь, что Джонкуил передумает.

— По такому случаю следует выпить что-нибудь покрепче, чем холодный чай, — заметила Джонкуил и позвонила в колокольчик.

Когда дворецкий принес напитки, они выпили за будущее, а затем Джонкуил, устроившись в кресле, принялась рассказывать Шаннон о себе.

— Если бы дорогой Фредди не разглядел меня среди огней театра «Лицеум», то не знаю, что бы со мной стало, — размышляла она, перебирая жемчуг.

На лице Шаннон отразилось удивление.

— Ну да, моя дорогая, я не родилась леди. Я ею стала. Пришла в мир как простая Герти Коттл с Кейбл-стрит в лондонском Ист-Энде. Мы с моей сестрой Флосси еще детьми начали танцевать на улице за гроши и так в конце концов попали на сцену. Когда моя жизнь изменилась, изменился и мой выговор — как и ваш. Если мне нужен хороший кусок мяса, — продолжала Джонкуил, видя, что Шаннон от такой откровенности чувствует себя неловко, — я отправляюсь на Смитфилдский рынок во всех своих бриллиантах и жемчугах. Но когда я перехожу на кокни, все стоит мне вдвое дешевле. Я никогда не забываю, кто я есть, — помните это, и вас минуют многие неприятности, — закончила она, предостерегающе подняв кверху палец.

Шаннон никогда не приходило в голову, что эта светская бабочка, этакий образец легкомыслия, начала свою жизнь в одном из беднейших кварталов Лондона. Ее приятное круглое лицо было гладким, как у ребенка, как будто свидетельствуя о том, что она никогда не знала забот. Теперь же, слушая ее живой, беззаботный рассказ о своем бедном детстве и восхождении к богатству, Шаннон почувствовала, что они прекрасно поладят. Джонкуил рассказывала о поношенной одежде, о пьянице-отце, о том, что у нее не было даже приличной пары туфель, белье сушилось прямо в тесной общей комнате, а дети спали в кровати вчетвером, — и эти детали, говорившие об общности происхождения, мгновенно породили между ними взаимопонимание. С этого момента Шаннон стремилась взять от Джонкуил все, что только можно — как раньше от Елены. Но на сей раз, однако, она училась не элегантности и не правилам бизнеса. Она училась тому, как преодолевать одну неудачу за другой, твердо держась на ногах.

Когда Шаннон объявила Елене о своем предстоящем отъезде в Европу в качестве компаньонки, горничной и секретаря Джонкуил в одном лице, она не представляла себе, какая битва за этим последует. Как только она тихим голосом сообщила Елене эту новость и предупредила о предстоящем увольнении, она испытала на себе всю силу язвительного характера графини, и это только предвещало то генеральное сражение, которому предстояло развернуться. С этого момента она чувствовала себя теннисным мячиком, которым перебрасывались между собой две женщины. Легкомысленная Джонкуил ни в чем не уступала свирепой Елене. Елена бросалась из одной крайности в другую, то обвиняя Шаннон в неблагодарности, то рыдая на ее плече и называя ее дочерью. Наконец она открыла перед Шаннон не только свое сердце, но и то, что ценила гораздо больше, — свой кошелек, предложив удвоить жалованье. Неделю битва за Шаннон служила источником разговоров для всего Сиднея, закончившись дикой сценой, произошедшей на скачках в Ройял-Рэндвик. Фотограф запечатлел, как графиня выплескивает свой бокал в лицо леди Фортескью с язвительными словами:

— Ну ты, выскочка из хора!

— Принесите мне темные очки, — не дрогнув, попросила Джонкуил. — Никогда не знаешь, что еще может сделать этот венгерский гуляш!

Увидев фотографию в «Сидней морнинг геральд», Шаннон была шокирована. Конечно, потом она вспоминала злосчастный инцидент со смехом, поняв, что теперь, после того, как она стала компаньонкой Джонкуил, жизнь будет полна сюрпризов.

Отплытие намечалось на февраль, и у Шаннон оказалось достаточно времени, чтобы съездить домой и попрощаться.

Когда поезд отошел от станции Уишбон, Шаннон все еще стояла в сторонке, дожидаясь, пока пройдут остальные пассажиры. Затем, подняв свой новый красивый чемодан, она пошла вперед по пыльной платформе. Сияло солнце, от полуденной жары платье из плиссированного батиста, надетое всего за несколько минут до прибытия поезда, уже прилипло к спине. Новые туфли громко стучали по пустой платформе. Шаннон направилась к одинокой фигуре, ожидающей ее в тени вокзала. Даже на расстоянии она узнала своего отца — шляпа, как обычно, надвинута на глаза, большие пальцы рук заткнуты за пояс. Пожалуй, он не был уверен, что это действительно его дочь, во взгляде и улыбке чувствовалась нерешительность. Всю дорогу домой Шаннон горела детским желанием показать всем, включая Брендана, как высоко она поднялась, но, несмотря на ее сиднейский лоск, сердце тревожно билось. Она не ожидала, что ее так сильно тронет встреча с отцом. Оставалось еще несколько метров, когда самообладанию Шаннон пришел конец — бросив на землю чемодан, она побежала навстречу Брендану, широко раскинув руки.

— Папа!

Улыбаясь, Брендан обнял ее. Смеясь и плача одновременно, Шаннон прижалась к нему, вновь чувствуя себя в безопасности в отцовских объятиях. Все их старые ссоры были забыты. Закрыв глаза от счастья, Брендан крепко прижимал к себе дочь.

— Знаешь, я сначала не был уверен, что это ты, — хрипло засмеявшись, сказал он, когда они двинулись вперед. — Погоди минутку — дай-ка я для уверенности взгляну на тебя еще раз, — добавил Брендан, отступая назад и оценивающе глядя на нее.

— А за кого же ты меня принял? — со смехом спросила Шаннон.

— Ну, ну. Прекрасно выглядишь, Шаннон. Я слышал, ты теперь общаешься с лордами и леди, — поддразнил он, поднимая чемодан. — Как я понимаю, мы стали для тебя недостаточно хороши.

— Ох, папа, ты же знаешь, что это неправда. — В его голубых глазах светились гордость за дочь и любовь к ней — то, чего Брендан не мог выразить.

— Так хорошо снова тебя видеть, папа. — Шаннон взяла отца под руку. — Я скучала по тебе.

— И я — по тебе, Шаннон, — ответил он с убеждением, что у них снова все в порядке.

Ухмыляясь, Брендан наблюдал, как люди оборачиваются и смотрят на него и Шаннон. Никто не мог себе представить, что дочерна загорелый гуртовщик и эта красивая девушка — отец и дочь.

— А Керри не смогла приехать? — спросила Шаннон, усаживаясь рядом с Бренданом на переднее сиденье «лендровера».

— Ты же знаешь, какая она. Не может пропустить ни одного соревнования. Но когда приедем, она уже будет дома.

Шаннон была рада тому, что Керри не приехала, опасаясь реакции сестры на свой отъезд в Англию. Приняв предложение Джонкуил, она сразу отправила Керри ликующее письмо, добавив, что собирается приехать домой погостить. Шаннон понимала, что Керри была огорчена, узнав, какое расстояние теперь будет их разделять.

Сидя в машине, Шаннон рассматривала разворачивавшийся перед ней бесконечный пейзаж. Эта ничего не прощающая бурая земля под голубым куполом неба, с пасущимися на ней стадами, после сиднейской суеты казалась блеклой и необитаемой. Горячий ветер пронизывал дребезжащую кабину, покрывал мелкой пылью красивую новую одежду Шаннон, и с каждой пройденной милей она чувствовала, как ее все дальше отбрасывает в прошлое. Видя лежащие на руле сильные руки Брендана, Шаннон вновь ощущала себя ребенком. Она понимала, что отец видит происшедшие в ней перемены, и знала, что они его беспокоят. Может быть, ей лучше было бы приехать домой в джинсах и майке, подумала Шаннон. Но тут же сказала себе, что не стоит вновь опускаться после того, как за полтора года она поднялась так высоко. Шаннон хотелось, чтобы все видели ее успех, все узнали, что в плавильном котле Сиднея она не растворилась в нищете и безвестности.

Они въехали в ворота Кунварры. Косые лучи солнца падали на выгоревшую за лето траву. Когда они проезжали мимо людей, осматривавших овец, Брендан сбавил ход, и Шаннон с нежностью заметила, что у него гордый вид отца, сопровождающего домой блудное дитя.

— Мало что изменилось, правда? — заметил Брендан, обводя взглядом знакомый пейзаж. — Несколько месяцев назад молния попала в тот большой старый эвкалипт, и мы его срубили. Боб расширил помещения для стрижки и пробурил новую скважину, ну, а в остальном все по-старому. Бак Джонс уехал, как и Нейл Пик. Вот, пожалуй, и все. Генри учится в школе в Мельбурне, но я полагаю, ты все это знаешь от Керри.

— Да, она мне пишет обо всех новостях.

— Из меня плохой писатель. Ты об этом знаешь. Но когда ты будешь в Англии, я постараюсь. Я вот что подумал — может быть, я как-нибудь смогу туда приехать? То есть если ты захочешь.

— Это будет просто замечательно, папа! — с искренним энтузиазмом воскликнула Шаннон. — Может быть, и Керри сможет приехать, и тогда мы втроем поедем в Ирландию.

— Что ж, это мысль, — сказал Брендан. Глаза его заблестели. — Неплохая мысль.

Но было очевидно, что все так и останется мечтой, да и Шаннон плохо себе представляла, как это можно осуществить. Для поездки в Ирландию нужны были не только деньги — нужно было горячее желание вернуться туда, откуда Брендан с радостью уехал много лет назад.

Шаннон нежно улыбнулась.

— Я буду приезжать домой, когда смогу, папа. Обязательно.

Брендан посмотрел на нее взглядом, полным печального недоверия, и сменил тему.

— Твоя сестра очень выросла. Ты ее не узнаешь.

Шаннон хотела спросить, какие у них сейчас отношения, но что-то ее удержало.

— Ну, вот наконец мы и дома, — сказал Брендан, затормозив машину в тени бунгало. Шаннон выскочила наружу, а отец забрал ее сумку с заднего сиденья.

— Блэки! — позвал Брендан проходившего мимо стригаля. — Ты ведь помнишь мою дочь Шаннон. Она только что приехала погостить из Сиднея.

— Привет, Блэки, — с улыбкой сказала Шаннон.

Последующая реакция вызвала у нее смущенный смех.

— Шаннон! Неужели это ты? Не могу поверить! — пробормотал Блэки, сдвигая на затылок шляпу. Написанное на его лице безграничное удивление заставило Шаннон почувствовать себя обманщицей. — Да она выглядит как принцесса или что-то в этом роде, — заметил Блэки Брендану, как будто Шаннон не было рядом.

— Ты видела его лицо? — со смешком сказал Брендан, когда они поднялись по лестнице в бунгало. — Не мог поверить своим глазам. Многие удивятся, когда тебя увидят. — Поставив на веранде чемодан, Брендан обнял дочь за плечи.

— Ну правда же, папа! Я не так уж сильно изменилась. Это только с виду.

— Я знаю. Но все равно горжусь тобой. Ты сумела кое-чего добиться. Чего я не смог, — добавил Брендан, и голос его дрогнул.

Воцарилось молчание, полное невысказанных чувств.

— Ну, девочка, как ты себя чувствуешь дома? — веселым голосом вновь заговорил Брендан. — Должно быть, ты привыкла к другому.

— В моей маленькой комнате в Паддингтоне нет ничего особенного, — сказала Шаннон, оглядывая жалкую гостиную, которая казалась даже меньше, чем она помнила. С тех пор, когда Шаннон убежала из Кунварры, она выбросила все это из головы — от протертых стульев до вытертых по краям ковров. Она благополучно забыла мелкую пыль, покрывавшую поцарапанный стол, тусклые занавески в цветочек, и теперь всячески пыталась скрыть свой страх перед угнетающим убожеством того, что когда-то было ее домом.

— Должно быть, Керри собрала. — Шаннон кивнула на увядший букет полевых цветов.

— Да. Не знаю, где она. Хотя должна вскоре вернуться. Давай отнесу твой чемодан в спальню.

Глядя на отца, Шаннон устыдилась мысли, которая только что овладела ею, — нужно сейчас же покинуть Кунварру. Дрожа, как от холодного ветра, она устремилась мыслями к красоте и роскоши, как растение тянется к солнцу.

— Между прочим, папа, пока я здесь, я должна сделать одну вещь — снять копию со свидетельства о рождении. Как только я вернусь в Сидней, то должна подать заявление о выдаче паспорта. Леди Фортескью собирается ускорить это дело, потому что у меня не так много времени.

Лицо Брендана потемнело.

— Свидетельство о рождении? Я не знаю, где оно.

— Да нет, конечно, знаешь. Оно в коробке с документами, где ты держишь все свои бумаги. У тебя оно должно быть. Разве оно не нужно было для школы, когда мы приехали в Кунварру?

— Я посмотрю, но не думаю, что оно там. То одно, то другое — вот и вещи не на месте, — рассеянно сказал он.

— Но, папа, ты должен его найти. Я не смогу получить паспорт без свидетельства о рождении, — настойчиво сказала Шаннон.

— Не надо волноваться. Если его там нет, так нет.

— Папа, ты не понимаешь! — воскликнула Шаннон, чувствуя, что ее охватывает паника. — Если я не получу вовремя паспорт, то не смогу уехать в Англию. Чтобы получить копию, мне придется ехать в Брисбен.

Чудовищная перспектива не поехать с Джонкуил в Англию поразила Шаннон в самое сердце. Мысль о том, что она может упустить такую величайшую возможность, наполнила ее ужасом. Нет, такого не случится — сейчас, когда она так близка к цели!

Чувствуя ее отчаяние, Брендан беспокойно заерзал.

— Надо было сказать об этом раньше, и все. А пока успокойся.

— Да, да, конечно, я успокоюсь. Но, папа… пожалуйста… пойди посмотри прямо сейчас. Иначе мне придется уехать в Брисбен завтра же утром. Я боюсь, что они могут не прислать мне бумаги вовремя.

Брендан сдался.

— Ладно, — пробормотал он. — Сейчас посмотрю.

Сердце Шаннон беспокойно стучало. Она услышала, как отец вытаскивает коробку с документами из-под кровати, затем щелкнул замок и послышалось шуршание бумаг. Когда Брендан наконец появился в дверях с листком бумаги в руке, Шаннон ощутила, как по всему телу разливается чувство облегчения.

— Ну, вот видишь? Я же тебе говорила! Оно там было все время. Столько суеты из-за пустяка, — смеясь, сказала она.

Брендан отдал дочери свидетельство, лицо его было непривычно серьезным.

— Думаю, тебе лучше внимательно его прочитать.

— Что ты хочешь сказать? — Шаннон окинула взглядом документ, который раньше никогда не видела. Знакомая информация: Брендан Фалун, родился в Лимерике, Ирландия. Мать: Франсуаза Пайярд, родилась в Нумеа, Новая Каледония. И тут она прочла свое имя: «Шаннон Франсуаза Пайярд, родилась в Брисбене 25 мая 1957 года».

— Папа, а почему здесь не написано «Шаннон Фалун»? Здесь говорится «Пайярд». Это же девичья фамилия мамы.

Брендан не ответил ей, отводя взгляд в сторону.

От внезапной догадки у Шаннон перехватило дыхание.

— Теперь понимаю, — с трудом проговорила она. — Так вот почему ты говорил, что оно потеряно. Ты не хотел мне его показывать, да? Потому что ты не был женат на маме, не так ли? — Слезы потекли из глаз Шаннон, когда она увидела лицо отца. Испытывая чувство вины перед дочерью, он от стыда не мог поднять на нее глаз. — Почему ты на ней не женился? Она была недостаточно хороша для тебя? Полукровка не подходила для Фалуна? Для тебя с твоими великими претензиями! Кстати сказать, а ты-то кто? Всего-навсего незаконнорожденный! — с горечью выкрикнула она. — Ты часто говорил мне, как сильно любил ее, — дрожащим голосом продолжала Шаннон, — как сильно переживал, когда она умерла. Или это тоже ложь? Ради Бога, папа, скажи мне правду! — кричала Шаннон, и ее глаза сверкали от гнева.

— Замолчи, Шаннон! — зло ответил Брендан. — Ты не имеешь понятия о том, как тогда жилось, что люди думали о полукровках и что сейчас думают…

— О нет, я знаю. Я понимаю, что это означает для меня, — резко ответила Шаннон. Несмотря на предпринятую Бренданом попытку самооправдания она хорошо видела правду. Его снисходительное очарование, его покровительственная манера — все слетело, обнаружив слабость характера. Думать об этом было невыносимо. Как же теперь она расскажет обо всем Джонкуил? Тот факт, что ее настоящая фамилия Пайярд, скрыть невозможно. Но билет уже куплен на фамилию Фалун, и Джонкуил, несомненно, сочтет ее обманщицей, на чью честность нельзя полагаться. Даже в таком месте, как Кунварра, быть незаконнорожденной достаточно плохо, но в тех кругах, к которым она стремится принадлежать, это позор в тысячу раз больший. Крик отчаяния вырвался у Шаннон. Глядя сквозь слезы на отца, она думала о том, что лучше бы сюда не возвращалась.

Не в силах больше видеть ее страдания, Брендан отвернулся.

— Думай, что хочешь, и катись к дьяволу, — прорычал он и хлопнул за собой дверью.

Шаннон смотрела, как отец уходит, зная, что через час он будет мертвецки пьян. На мгновение ей захотелось вернуть Брендана, но упрямая гордость, напоминавшая о том, что он предал мать, удержала ее. Все надежды Шаннон на лучшее будущее рухнули. Сложив свидетельство о рождении, она положила его в сумку, думая о Джонкуил, которая смогла извлечь выгоду из своего сомнительного положения. Проявит ли она снисхождение к Шаннон, которой досталось еще более мрачное наследие? Дрожа от решимости, Шаннон постаралась стряхнуть с себя переполнявшее ее отчаяние. Как бы то ни было, эта неожиданная катастрофа означает, что ее имидж должен приобрести блеск, способный затмить позорное клеймо незаконнорожденной.

Настольный вентилятор гнал сухой, горячий поток воздуха, от которого колыхалась занавеска. Шаннон беспокойно ворочалась в постели, невольно прислушиваясь к жужжанию мухи, кругами летающей по комнате. Она знала, что не сможет расслабиться даже на минуту, пока не вернется в Сидней и не расскажет Джонкуил о своем происхождении. Каждый раз, когда Шаннон слышала около бунгало какие-нибудь звуки, то думала, что это пришла Керри. Она страшилась сообщить ей, что завтра рано утром должна уехать.

Взгляд Шаннон остановился на висящей на стене доске, на которой красовались сине-красные розетки, завоеванные Керри на соревнованиях по всей округе. На соседней полке стояло несколько серебряных кубков и коллаж из фотоснимков лошадей. Эти свидетельства успехов Керри подбодрили Шаннон, вселив уверенность, что с младшей сестрой в ближайшее время будет все в порядке. Страсть к верховой езде придавала смысл ее жизни в Кунварре, чего никогда не было у Шаннон. И хотя Керри стремилась уехать отсюда, Шаннон была уверена, что для нее городская жизнь окажется невыносимой. Все, что Керри нужно было сделать, чтобы оказаться в другом мире, — это сесть на лошадь.

Наконец Шаннон услышала, как Керри взбегает по ступенькам бунгало, и в возбуждении вскочила с кровати.

— Шаннон! Шаннон! Ты здесь? — крикнула Керри. Ее голос громко раздавался по всему дому. Ворвавшись в комнату, Керри издала радостный крик и кинулась обнимать сестру.

— Ну, ты только посмотри! — восторженно говорила она. — Не могу поверить своим глазам. Я не знаю, что сказать, — с восхищением добавила она. — Какие у тебя длинные ногти… и какие волосы… Да ты просто сказочная красавица! А посмотри на меня — сплошной беспорядок, — со смехом сказала Керри, проводя рукой по своим взъерошенным волосам. Ее рубашка и джинсы были заляпаны грязью, руки стали шершавыми и загорелыми. Изысканная элегантность Шаннон вызывала у Керри не только восхищение, но и зависть, больно бьющую по ее самолюбию.

— Ох, Керри, я так рада тебя видеть. Честно! — сказала Шаннон, еще раз обнимая сестру. — Ты даже не знаешь, как я по тебе скучала. — В то время как Керри с удивлением и восхищением рассматривала ее, Шаннон очень хотелось бы натянуть на себя майку и удобные старые джинсы.

— Ты только посмотри на все это! — воскликнула Керри, роясь в содержимом чемодана. — Это просто великолепно. У тебя теперь, должно быть, целое состояние. — Она благоговейно провела пальцами по золоченой монограмме с инициалами Шаннон.

— На самом деле не такое уж и большое. Но по крайней мере я, кажется, уже не трачу все, что зарабатываю, — с небрежной улыбкой ответила Шаннон.

— Какое у тебя белье! Это настоящий шелк? — с изумлением прошептала Керри.

Шаннон кивнула:

— Я купила эти вещи у Елены за бесценок. Давай покажу, что я тебе привезла, — сказала она, переменив тему. Развернув превосходно сшитое голубое платье с этикеткой знаменитой фирмы, она приложила его к плечам Керри.

— Ты в самом деле хочешь сказать, что оно мое? Оно, наверное, стоит кучу денег. Ой, огромное тебе спасибо, Шаннон! — Керри метнулась к зеркалу. Представив себя в этом платье, она склонила набок голову. — Это просто сказка. Конечно, к нему еще нужны туфли. Ой, спасибо тебе! — крикнула Керри и бросилась обнимать Шаннон.

— Подожди — к нему еще есть браслет и ожерелье.

— Просто замечательно! У тебя такой хороший вкус!

Пока Керри прихорашивалась перед зеркалом, Шаннон украдкой наблюдала за ней, придя к выводу, что сестра изменилась не меньше, чем она сама. С тех пор, как они виделись в последний раз, дерзкое очарование Керри расцвело и налилось спелостью — как персик, созревший под лучами горячего солнца. Ее маленькая сестра навсегда рассталась с детством, и от этого Шаннон почувствовала тоску по прошлому и легкую печаль.

— Вот подожди, пока я все это надену, — суетилась Керри. — Ты меня не узнаешь. Как папа тебя встретил?

— Очень хорошо. Я как раз подумала, что он хорошо выглядит, — уклончиво ответила Шаннон.

— Он будет себя хорошо вести, — цинично ответила Керри. Поглощенная своими мыслями, она не заметила беспокойного взгляда Шаннон. — Я надену завтра свое новое платье к Мэтти. Папа тебе говорил? Она устраивает вечеринку специально для тебя. Из Канберры должен приехать Чарли — только для того, чтобы тебя повидать. Что ты собираешься надеть? Давай все примерим на мне, а потом решим, — возбужденно сказала Керри.

Шаннон сделала глубокий вдох.

— Послушай, Керри, я не знаю, как тебе сказать, но я не могу остаться. Я возвращаюсь в Сидней завтра утром.

Керри в полном смятении молча уставилась на нее.

— Что? Не может быть. Ты в своем письме сказала, что собираешься пробыть по меньшей мере неделю. Ты не можешь уехать. Будет вечеринка и все такое. Зачем тебе уезжать? — крикнула она.

— Я нужна леди Фортескью, — вяло ответила Шаннон.

— Леди Фортескью? — взорвалась Керри. — Что же она за чудовище, если позволила тебе побыть только один день? Зачем ты тогда вообще приехала? — В ее голосе звучала боль, говорившая о полном разочаровании.

Шаннон вздохнула и тяжело опустилась на кровать.

— Наверно, тебе нужно об этом знать. Полчаса назад я выяснила, что я незаконнорожденная. Вот — взгляни на мое свидетельство о рождении. Мне нужно было попросить его у папы, и он не смог больше скрывать правду. Мы поссорились, когда он мне его отдал. Прочти. Ты увидишь, что папа никогда не был женат на моей матери.

— Ну и что? — сразу отреагировала Керри. — Кого это заботит? Если ты никому не скажешь, кто об этом узнает?

— Керри, ты не понимаешь. Мне придется объяснить леди Фортескью, почему я должна сменить фамилию на билете, и когда она об этом узнает, то может изменить свое решение взять меня в Лондон. Я могу по-прежнему называть себя Шаннон Фалун, но ей надо сказать правду.

— Она не станет давать тебе пинка из-за таких пустяков. Ты-то ведь та же самая, разве нет?

— Поверь мне, пусть здесь это ничего не значит, но зато много значит в Сиднее или в Лондоне. Это — и тот факт, что я, как некоторые считают, полукровка.

— Если женщина так красива, как ты, все остальное не имеет значения, — жизнерадостно сказала Керри. Она немного помолчала, затем деловито сообщила: — Я не хотела говорить тебе сразу, но я еду с тобой. Я уже все обдумала — я могу поехать в Сидней, занять твою старую комнату, может быть, даже работать на твоем месте, пока не смогу присоединиться к тебе в Лондоне…

— Не говори глупостей, — раздраженно сказала Шаннон. — Брось все эти фантазии! Они ни к чему не приведут.

— Погоди, Шаннон. Ты не понимаешь. Видишь эти розетки и кубки — на каждом соревновании я получаю призовые деньги. Сегодня я выиграла двадцать пять долларов! — воскликнула она, запустив руку в свой карман. — Я откладывала все до последнего пенни. У меня уже почти хватает на билет на самолет в Англию. Я даже узнавала в Квонтасе расписание.

Шаннон отвела взгляд в сторону, не разделяя неудержимого энтузиазма сестры.

— Мы уже говорили об этом, Керри. Для начала тебе надо окончить школу, — решительно сказала она.

— Я не хочу оканчивать школу. Это пустая трата времени. Я всегда могу сойти за восемнадцатилетнюю.

— Я уже сдала свою комнату. А что касается Елены — ну что я могу сказать? — вздохнула Шаннон. — Керри, это безнадежно. Ты не имеешь представления, насколько это сложно.

— Ну, тогда я найду другую комнату, другую работу. Ты ведь смогла? В конце концов, это же ненадолго. Я скоро приеду в Лондон.

— И где же ты собираешься жить, когда туда приедешь? — Шаннон уже не пыталась скрыть сарказма.

— У леди Фортескью, конечно. Я уверена, что смогу быть полезной. Ты писала мне, что у нее огромный дом в Лондоне. Наверняка там найдется для меня комната. Ты не можешь сказать мне «нет», Шаннон. Я еду с тобой.

Шаннон сухо рассмеялась.

— Минуточку, Керри. Это мне представился удобный случай. Но я же не могу забрать с собой всех своих родственников!

Глаза Керри сверкнули.

— Значит, всех родственников? На самом деле ты говоришь только об одной родственнице — своей сестре. Ты сама пишешь длинные письма о щедрости леди Фортескью, а когда я прошу кроху с твоего стола, ты мне отказываешь.

— Давай лучше закончим, а? — резко сказала Шаннон. — Ты уже сказала достаточно. У тебя нелепые представления о городской жизни. На самом деле ты бы ее возненавидела. С чего ты взяла, что будешь счастлива, сидя взаперти в офисе или в магазине? Смотри на вещи реально, Керри, и брось фантазировать.

— Не говори мне о том, чего я хочу, Шаннон. И не говори о фантазиях. Не только у тебя есть мечты. С тобой ведь все в порядке, не так ли? Твоя мечта становится реальностью. Ты вернулась, чтобы попрощаться — как сказочная принцесса навещает простых смертных. Так вот, ты всего лишь эгоистичная сука, Шаннон Фалун, или Пайярд, или как там тебя! — закричала Керри.

Шаннон в ярости повернулась к ней.

— Я тебя предупреждаю — следи за своими словами. Да — я люблю красиво одеваться. А что в этом плохого? Я одеваюсь на свои деньги, которые зарабатываю чертовски тяжелым трудом. Ты не имеешь представления, каково оказаться предоставленной самой себе в большом городе. Я была одинока, испугана, несчастна. Я об этом не писала, хотя и стоило. Может быть, это помогло бы тебе повзрослеть. Там настоящий ад.

Керри окинула сестру взглядом и насмешливо засмеялась.

— Да неужели? — сказала она. — Расскажи-ка мне поподробнее.

— Не буду я тебе ничего рассказывать! Только тогда, когда ты и в самом деле захочешь начать с самого дна — как начинала я. А как ты будешь себя чувствовать, рискуя вот-вот опять завязнуть в грязи только из-за того, что ты незаконнорожденная? И твоего веса я не выдержу. Все, что я могу сделать, — это поскорее унести ноги отсюда! — в отчаянии закричала Шаннон.

Глядя на нее расширившимися от бешенства глазами, Керри схватила подаренное Шаннон платье и в ярости оторвала от него рукав.

— Вот, смотри! Вот как я отношусь к твоей взятке, к твоей благотворительности! Возьми его обратно! Мне не нужны подачки! — Бросив платье в лицо Шаннон, Керри пинком отшвырнула чемодан сестры.

— Ты неблагодарная маленькая дрянь! — закричала Шаннон и ударила Керри по лицу так, что та покачнулась назад. — Я работала как лошадь, чтобы купить это платье и все эти вещи, к которым ты относишься с пренебрежением только потому, что не можешь получить то, что хочешь. Теперь я не возьму тебя с собой ни за какие коврижки!

Прижав руку к щеке, Керри с ненавистью посмотрела на нее.

— Клянусь, в один прекрасный день я отплачу тебе. Глаза бы мои тебя не видели! А теперь поскорее убирайся! Скатертью дорожка! — С этими словами она выбежала из бунгало.

Керри исчезла, и все сказанные ими резкие слова повисли в воздухе как эхо внезапно сорвавшейся лавины, которая погребла под собой любовь. Слезы текли из глаз Шаннон, она задыхалась от надвинувшегося чувства одиночества. Но поворачивать назад было поздно. Не было времени даже на то, чтобы обдумать, как преодолеть разрыв, возникший между нею и Керри с Бренданом. Сейчас Шаннон могла думать лишь о том, как «Ориана» исчезает за горизонтом, оставляя ее на причале сиднейского порта.

В лихорадочной спешке Шаннон принялась собирать вещи, выпавшие из чемодана и небрежно рассыпанные по полу. Ее руки касались атласа и кружев, а в ушах уже звучал стук вагонных колес, с каждым километром приближавших ее к свободе.

Через три недели Шаннон в последний раз окинула взглядом комнату, которую почти два года снимала в Паддингтоне. Она всегда оставалась равнодушной к ее убожеству — потертому линолеуму, тазику с треснувшей эмалью, считая, что все это временно. Стоя у окна в лучах послеполуденного солнца, Шаннон дожидалась, когда за ней приедет машина. Отодвинув кружевную занавеску, она смотрела на ряды домов с коваными решетчатыми балконами, выходящих на неспокойные синие воды сиднейской гавани.

Теплый бриз ласкал лицо. Шаннон вспоминала бурные события последних недель, закончившиеся теперешним беспокойным ожиданием. Стоп, сказала она себе. Оглядываться назад опасно. Воспоминания — это якорь, который не дает тебе двигаться вперед.

Внезапно Шаннон услышала шаги на лестнице, затем стук в дверь.

— Эй, Шаннон, там тебя ждет большой автомобиль.

Она открыла дверь, чтобы впустить Нико — хозяина дома, киприота, который сдал ей комнату, когда Шаннон впервые появилась в городе. Схватив ее вещи, он помчался с ними вниз по лестнице. Взяв сумку и пальто, Шаннон, не оглядываясь, двинулась за ним.

У тротуара стоял огромный черный «даймлер», поблескивая в ярких солнечных лучах. Увидев Шаннон, одетый в униформу шофер открыл дверцу.

— Эй, Шаннон, тут есть кое-что для тебя! — позвал ее один из маленьких сыновей Нико и передал коробку с шоколадными конфетами.

Шаннон тепло обняла его. Ее имя вновь и вновь звучало из уст соседей, пришедших попрощаться, — в основном греков и итальянцев, с которыми Шаннон успела подружиться за это время.

— До свидания, Нико! — сказала она, обнимая хозяина, а затем по очереди его жену и детей.

— Не забывай нас, — со слезами на глазах ответил тот.

— Как я могу вас забыть? — с нежностью сказала Шаннон, чувствуя боль разлуки.

Здесь, где жили представители разных племен и народов, она всегда чувствовала себя как дома. В последний раз Шаннон оглядела красивые маленькие домики Паддингтона с их решетчатыми балконами — ее прибежище в безразличном, холодном большом городе. В глубине души чувствуя себя иностранкой на неоглядной коричневой земле Австралии, она временно нашла дом среди греков, итальянцев и беженцев с Востока. Шаннон обожала их улыбки, дружелюбие, обожала запахи средиземноморской кухни. Покинуть все это оказалось куда труднее, чем она себе представляла.

Шаннон остановилась, помахала рукой. Шофер захлопнул дверцу «даймлера», она удобно устроилась в лимузине, и ей пришло в голову, что еще один отрезок прошлого остался позади.

Захватив из Дабл-Бей Джонкуил, они направились прямо в порт. Первую встречу с «Орианой» Шаннон запомнила на всю жизнь. Стоящий у причала многопалубный лайнер был похож на плавучий город в миниатюре, его трубы ярко выделялись на фоне сверкающего голубого неба. Следуя за энергично идущей впереди Джонкуил, Шаннон разглядывала своих будущих спутников и предвкушала момент, когда сможет узнать их получше. Покидая землю Австралии, она ждала приключений. Когда стюард повел их к каютам первого класса, Шаннон почувствовала, что скучная рутина будней осталась на берегу и теперь им предстоит жить по корабельному расписанию. На много дней вперед расписаны всевозможные интересные вещи — от лекций и рукоделия до кино и карточных игр вперемешку с обедами, коктейлями и танцами.

Их провели на верхнюю палубу в роскошную, обшитую деревянными панелями отдельную каюту, уже заставленную цветами, корзинами фруктов и шампанским. Это прислали друзья Джонкуил, которые вот-вот должны были появиться на прощальный обед. Шаннон показали ее каюту — небольшую, но очень комфортабельную с ванной, примыкающую к апартаментам Джонкуил. Глядя в иллюминатор на город, Шаннон наконец поняла, что действительно уезжает. Но сейчас не было времени предаваться фантазиям, потому что с минуты на минуту каюта Джонкуил заполнится смеющимися, болтающими друзьями, которые придут пожелать ей доброго пути.

Шаннон ходила между ними, наполняя бокалы, освобождая подносы и поддерживая разговор с теми, кто помнил ее по ленчам в Уиттерингсе. Она вела себя осторожно, понимая, что сейчас представляет собой нечто среднее между слугой и знакомой. Однако радостная улыбка Джонкуил и сияние в ее глазах убеждали Шаннон, что ее работодательница как никогда довольна ею.

— Вы такая милая и, как мы слышали, такая способная, — тепло сказал полковник Дженкинс — высокий мужчина с огромными усами, когда Шаннон вновь наполнила его бокал. — Мы все надеемся, что вы позаботитесь о Джонкуил.

— Да, дорогая, она требует так много заботы, — как эхо повторила его жена, похожая на птицу маленькая женщина, закрепляя таким образом миф о том, что Джонкуил якобы беспомощна, как котенок.

К этому моменту каюта была уже настолько переполнена, что нельзя было даже пошевельнуться, а по раскатам смеха и разговорам казалось, что до полуночи никто не сдвинется с места.

— Почему бы нам всем вместе не отправиться в сентябре в Антиб, Джонкуил? Это было бы так весело…

Услышав этот обрывок разговора, Шаннон почувствовала, как сердце забилось чаще, но не сразу вспомнила почему. Описанный Заном порт на Лазурном берегу вновь всплыл в ее памяти. Все это время она пыталась избавиться от воспоминаний о Зане, но оказалось, напрасно: простого упоминания отдаленного места было достаточно, чтобы внутри у нее все сжалось.

Низкий гудок пронесся по кораблю, напоминая провожающим, что пора уходить. После шумных дружеских прощаний толпа вывалилась на палубу, выкрикивая обещания писать. Джонкуил обняла каждого по очереди, прикладывая к глазам платок.

Нежные прощания старых друзей усилили в Шаннон чувство одиночества; к горлу подкатил комок. На ее отъезд не отреагировала ни одна живая душа. Тот единственный мир, который знала, она покидала тихо и скромно, хотя, может быть, и торжественно.

— Немного грустно, да? — спросила Джонкуил, когда толпа исчезла. Понимая мучительную важность момента, она с сочувствием посмотрела на Шаннон, взяла за руку и погладила, как растерявшегося ребенка. — Сначала вы будете испытывать щемящую боль. Так всегда бывает, но затем путешествие настолько захватывает, что я уверена — вы скоро забудете тоску по дому.

— Со мной все в порядке, правда, — сказала Шаннон.

— Вы, пожалуй, слишком молоды, чтобы оглядываться на прошлое. Даже я, в моем возрасте, стараюсь этого не делать.

— Я думаю, в этом одно из ваших достоинств, Джонкуил, — задумчиво произнесла Шаннон.

— Вот что я вам скажу — пойдемте на палубу. Вид сиднейской гавани отсюда — просто потрясающий, и мы не должны терять ни минуты.

Когда они подошли к перилам, «Ориана» уже начала величественно скользить по сапфировой глади залива. Атмосфера напоминала встречу Нового года, когда оркестр на берегу играл «Давным-давно», а люди на палубе бросали в воду цветные ленты. Глядя на панораму Сиднея, Шаннон чувствовала, как незримая гигантская рука поднимает ее и уносит прочь. На фоне абрикосового неба возвышающиеся уступами здания на зеленых холмах, бухточки и острова у их подножия, омываемые прозрачными, как стекло, морскими водами, — все казалось миражом. Расстояние между берегом и кораблем увеличивалось, но для Шаннон невидимая связь с этим прекрасным, бурлящим городом не становилась слабее. Австралия была ее домом, пусть огромным и равнодушным, но теперь Шаннон покидала его. Вслед за Джонкуил она прыгнула на борт «Орианы» так же, как ребенок взбирается на карусельную лошадку, а вот куда доставит ее судно — этого не угадает никто.

Когда с прощальным гудком отвалил последний буксир, налетел прохладный соленый бриз. Пересекая величественную бухту, «Ориана» направилась в открытое море, где на горизонте небо пылало лимонно-оранжевым цветом.

Сбросив с себя задумчивость, Джонкуил послала Австралии воздушный поцелуй.

— Прощай, до встречи! — весело сказала она.

Шаннон помахала рукой, хотя прощаться ей было не с кем.

— А теперь начинается веселье! Давайте эти три чудесные недели будем себя развлекать, — ликующим тоном заявила Джонкуил.

Вскоре она отправилась на коктейль в каюту капитана, а на долю Шаннон выпало удовольствие распаковывать вещи. С благоговением ценителя всего прекрасного она аккуратно развесила в шкафу два десятка вечерних платьев, уложила в ящики стопки мягкого как пух белья, затем распаковала сиреневый, из кожи страуса, несессер с инициалами Джонкуил и выстроила на столе длинный ряд флаконов с серебристыми крышками. Наконец Шаннон постелила постель и положила на атласное покрывало крепдешиновую ночную рубашку, инстинктивно поняв, что именно этого и ждут от нее. Шаннон обладала врожденным стремлением к порядку и красоте, и на сияющую великолепием каюту смотрела с удовольствием.

Она налила себе бокал шампанского и направилась в свою каюту, чтобы переодеться к ужину за капитанским столом. Раскрыв сумку, Шаннон достала паспорт и в сотый раз пережила шок, который испытала, узнав, что она незаконнорожденная дочь Брендана Фалуна и Франсуазы Пайярд. Это последнее осложнение глубоко поколебало ее уверенность в себе. К огромному облегчению и удивлению Шаннон, Джонкуил не стала придавать значение ее унижению — как будто все это ничего не значило, — но Шаннон по-прежнему мучил стыд. Она снова прочитала свое имя: Шаннон Франсуаза Пайярд.

Но, как бы то ни было, сейчас, в каюте первого класса «Орианы», она плыла навстречу прекрасному будущему. Глядя на свое отражение в зеркале, Шаннон подняла бокал и решительно произнесла:

— За нас, Шаннон Фалун! Счастливого пути, девочка!

Глава 4

Лондон, Англия, 1977 год

Когда в последний день февраля «ягуар» влетел на Честер-сквер, Джонкуил едва могла сдержать нетерпение поскорее оказаться дома. Прежде чем шофер успел выйти из машины, она сама открыла дверь.

— Не беспокойтесь, Багли, — прощебетала Джонкуил, вставая с мягкого кожаного сиденья.

Дрожа от холодного ветра, пробирающего ее до костей с того момента, когда лайнер вошел в серые воды Ла-Манша, Шаннон последовала за ней. Тяжелые дождевые тучи нависали над ними все время, пока машина ехала по беспорядочным пригородам Лондона. Первые признаки роскоши появились лишь в Белгрейвии^[1]. Огни сотен ламп от люстр просвечивали сквозь голые ветви деревьев: хотя было только пять часов вечера, на город опустилась ночная мгла. Путешественников встретила у дверей домоправительница, которую Джонкуил тепло обняла.

— Ирма, дорогая, и Баглс! — радостно закричала Джонкуил, увидев прыгающую у ее ног собаку.

Хотя в Лондоне царили туман и слякоть, дом Джонкуил оказался теплым и светлым: в гостиной в камине плясал огонь, и Шаннон прониклась впечатлением, что этому шикарному дому недостает только смеха и разговоров. Ирма забрала у них пальто, в то время как Багли понес багаж наверх. Не вполне понимая, что ей делать, пока Джонкуил с собакой на руках порхает с места на место, то просматривая почту, то отдавая распоряжения домоправительнице, Шаннон осматривалась. Она чувствовала себя посаженной в клетку птичкой, которая должна петь, чтобы получить что-то на ужин. Выполнять роль горничной леди на «Ориане» — это одно, но здесь, на Честер-сквер, все, казалось, и так было ухожено — от каминной решетки до фигурок мейсенского фарфора в старинной горке. Потрясенная непомерной роскошью — розовыми китайскими занавесками, мягкой мебелью, ворсистыми коврами и антикварными безделушками, — Шаннон думала только о том, чтобы как можно скорее стать необходимой, прийтись ко двору здесь, в самом сердце английского светского общества. Вспоминая мрачные дома, которые она видела по дороге, Шаннон вновь пришла к выводу, что ей необычайно повезло. Она рассматривала висевший над камином портрет, когда в гостиную влетела Джонкуил с Баглсом на руках. Ирма несла за ней поднос с чаем.

— Мой хороший мальчик, да, мама наконец снова дома, — тихо напевала она на ухо собаке.

— Замечательная картина, — сказала Шаннон.

— О, это мой портрет работы Огастеса Джона^[2]. Фредди заказал его как раз в то лето, когда мы поженились.

Художник запечатлел светловолосую Джонкуил в ее лучшие годы, с ямочками на щеках, на фоне зеленого английского луга.

— Можете поверить, что так когда-то действительно было в Англии? — сказала Джонкуил, наливая чай из серебряного чайника. Рядом, накрытые салфеткой, лежали горячие булочки. — О, это крестница Фредди как раз перед ее свадьбой, — сказала Джонкуил, заметив, что Шаннон разглядывает стоящие на столе фотографии в серебряных рамках. — А на снимке справа — она же со своей прелестной маленькой дочкой — сейчас ей уже шесть месяцев. А это мы с Фредди — с Черчиллями в Чекерсе^[3]. Какая я была стройная, правда? Ох, если бы мне снова быть такой, — сокрушенно вздохнула она.

Но глаза Шаннон все еще были прикованы к портрету царственного вида женщины в платье из белого атласа. Очень светлая блондинка без улыбки смотрела прямо в объектив. На другой фотографии, где она баюкала завернутого в кружева младенца, взгляд женщины был таким же прямым. По этому взгляду Шаннон поняла, что, кто бы ни была эта женщина, она живет в другом мире — совершенно безопасном для тех, кто к нему принадлежит.

Уже в конце марта Шаннон увидела, что на деревьях около ее комнаты, расположенной на верхнем этаже дома на Честер-сквер, появились первые зеленые почки. Порывистый ветер дул в окна ее приютившегося под самой крышей маленького убежища, где уютно разместились медная кровать и удобные стулья.

Она только что кончила длинное, с подробными описаниями письмо Керри, подписав его «Любящая тебя Шаннон». После их ссоры Шаннон первая преодолела свою гордость, считая, что старшая сестра должна уступать и стремиться к примирению. Кроме того, на расстоянии легче великодушно простить. Однако пришлось написать с полдесятка пространных писем, прежде чем Керри наконец неохотно ответила. Шаннон расстроилась, когда, читая между строк, почувствовала, насколько Керри несчастна, и теперь старалась поумерить свой восторг в отношении Лондона. Шаннон знала, что долго это не продлится, поскольку стремление Керри приехать неминуемо будет отражаться в их переписке. Но сейчас она просто не могла оплатить ей дорогу. Как оказалось, Лондон полон восхитительных искушений, которые были Шаннон совсем не по карману, несмотря на то что Джонкуил еженедельно платила ей щедрое жалованье. Невозможно было не потратить деньги в «Харродз» или в «Харви Николз»^[4]. Даже выходя на прогулку, Шаннон на что-то тратила деньги.

Оглядевшись, Шаннон стала думать о том, что ей делать дальше. Джонкуил любила видеть ее в доме — примерно так же, как любила видеть Баглса у своих ног. За завтраком они обычно обсуждали прием, прошедший прошлым вечером. Джонкуил была очень довольна своей молодой компаньонкой и спрашивала ее совета во всем — начиная от одежды и аксессуаров до оформления букетов. Но ее день был заполнен различными встречами, и обычно Шаннон после завтрака было нечего делать. Сначала ей доставляло удовольствие посещать такие достопримечательности Лондона, как Гайд-парк и Хэмптон-корт, но с наступлением весны Шаннон все больше хотелось видеться с людьми, в чем-то участвовать. Схватив пальто и письмо к Керри, она вылетела из позолоченной клетки на Честер-сквер.

Проходя мимо киоска на Кингз-роуд, Шаннон заметила на доске объявлений листок бумаги. Художнику требовались натурщицы: обещалось неплохое вознаграждение, часы работы могли меняться, а сам текст объявления был написан красивым старомодным почерком. Какой именно тип девушки требуется художнику, в объявлении не указывалось, но Шаннон представила себе жизнь богемы на чердаке в Челси, и в ней пробудилось любопытство.

Теперь она уже знала Челси достаточно хорошо, чтобы найти студию Россетти на Флад-стрит, которая в это время года благоухала цветущими вишнями. Войдя в красное кирпичное здание, построенное еще во времена королевы Виктории, Шаннон прошла во внутренний двор и попала в длинную галерею, освещаемую сверху через застекленную крышу. Она долго ходила по галерее, разыскивая фамилию художника на коричневых лакированных дверях студий и чувствовала на каждом шагу дыхание истории. Ведь ее ноги ступали по тем же камням, по которым ходили прерафаэлиты — художники и писатели! Наконец Шаннон нашла указанный в объявлении номер комнаты и постучала.

— Да! Кто там? — послышался голос за дверью.

— Я пришла по объявлению, — отозвалась Шаннон.

Дверь внезапно отворилась, и девушка вздрогнула, увидев огромного бородатого мужчину, лицо которого скрывалось в тени.

— Черт побери, чего вы хотите? — резко спросил он.

Она нервно сглотнула.

— Я по объявлению. Это ведь студия Россетти, номер три, не так ли?

— Да. Вы разве сами не видите?

— Ну, так вам нужна натурщица или нет? — резко спросила Шаннон. В ней поднимались злость и возмущение, заменяя собой робость, которую вызывал этот свирепый мужчина.

— Что же вы сразу не сказали? — сказал тот. — Входите. — Он неловко провел руками по непослушной седой шевелюре, как будто только сейчас вспомнил о своем рваном, заляпанном краской рабочем халате.

Шаннон вошла в большую холодную студию, уставленную холстами с изображениями обнаженных женщин. На первый взгляд работы художника производили такое же сильное впечатление, как и его внешность.

— Идите вот сюда. Я и вправду рад, что вы пришли. Я работаю с самого утра, без перерыва. — Он наполнил грязноватый стакан и подал Шаннон. — Выпейте немного вина.

Из-под колючих бровей на нее критически смотрели светлые глаза художника. Шаннон почувствовала себя обвиняемой на суде.

— Ну, так что насчет работы? — отважилась спросить она, отведя взгляд от его пронзительных глаз.

— Не знаю, подойдете ли. Идите, разденьтесь, а там посмотрим.

— Раздеться? — с ужасом спросила Шаннон.

— Да. За кого же вы меня принимаете? Я отображаю женскую красоту, а не красоту свитеров и юбок. Вон там в углу дверь. Можете оставить там свои вещи. И давайте побыстрее. У меня мало времени.

За какую-то долю секунды Шаннон решилась. Будь она проклята, если позволит этому грубому, напыщенному типу помыкать собой. Не давая себе времени еще раз все обдумать, она сорвала с себя одежду и вернулась в холодную студию, направляясь к столбу света, падающему с застекленной крыши. Стыдливо сложив руки, Шаннон беспокойно оглядывалась по сторонам — лишь бы не видеть этого пронизывающего взгляда.

Сейчас, с ее блестящими черными волосами и золотистой кожей, Шаннон прекрасно передавала игру света и тени. Взгляд художника отметил четкие очертания ключиц; в линиях шеи чувствовалось беспокойство. Краска стыда на щеках была единственным цветовым пятном на теле, которое в глазах художника уже было картиной. Природная грация этого обнаженного тела подействовала на него, заставив беспокойно прохаживаться перед ней, обдумывая будущую картину. Маленькие высокие груди, обворожительные бедра и точеная талия были мечтой любого художника, а прекрасная голова, гордо посаженная на безупречных плечах, вызвала на его лице хмурую задумчивость. Шаннон приняла ее за неодобрение, не зная, что это обычное выражение, появляющееся на лице художника, когда он жаждет запечатлеть на холсте стоящий перед его глазами образ.

— Подойдете, — наконец лаконично сказал он. — Когда сможете начать?

— Вы еще не сказали мне, сколько будете платить, — возразила Шаннон, сожалея о том, что не обсудила этот вопрос раньше — до того, как предстала перед ним обнаженной.

— Два фунта. Я плачу больше всех и требую взамен самого лучшего. Вы мне будете нужны десять часов в неделю. Это тяжелая, долгая, скучная работа, да и холодно, но когда мы начнем, не должно быть никаких пропусков, никаких прогулов.

Шаннон быстро подсчитала и решила, что этих денег для удовлетворения ее маленьких причуд будет более чем достаточно, а может быть, даже хватит на то, чтобы когда-нибудь вызвать сюда Керри.

— Хорошо, я согласна, — ответила она с гораздо большей уверенностью, чем испытывала на самом деле.

— Ну и прекрасно. Начнем завтра. Между прочим, меня зовут Хоки Сазерленд. А вас?

— Шаннон, — ответила она, удивляясь собственной храбрости. — Шаннон Фалун. Я приду послезавтра.

Он скривился, но кивнул.

— Хорошо. До послезавтра, Шаннон Фалун.

Шаннон покинула студию Россетти в радостном возбуждении. Смущение от того, что нужно раздеваться догола, быстро позабылось. Теперь она работала — натурщицей в Челси.

Когда высокий, широкоплечий джентльмен в безукоризненном костюме подошел к старомодным дверям салона «Асприз» на Бонд-стрит, привратник в униформе приложил руку к шляпе.

— Доброе утро, милорд, — почтительно сказал он.

— Доброе, — сподобающей улыбкой ответил Зан.

Оказавшись в сверкающей сокровищнице ювелиров и серебряных дел мастеров Ее Королевского Величества, он обвел глазами выставленные в витринах искрящиеся драгоценности.

— Доброе утро, лорд Фитцгерберт, — сказал одетый в темный костюм продавец. — Могу я вам чем-нибудь помочь?

— Доброе утро, мистер Сесил. Да, думаю, можете. Я ищу что-нибудь особенное. — Зан разглядывал лежащие на бархате кольца и серьги.

— Могу я спросить, к какому торжеству, сэр?

— К годовщине нашей свадьбы. Пожалуй, мне хотелось бы взглянуть на какие-нибудь серьги с сапфирами и бриллиантами. Вы знаете, какого типа.

— Как насчет этих, сэр? — Продавец взял с витрины подушечку с серьгами. — Они стоят чуть больше шестисот гиней.

— Да, они очень красивы. Как раз то, что я хотел, — подумав секунду, ответил Зан. — Я беру их. Запишите, пожалуйста, на мой счет.

— Хорошо, сэр.

Вырвавшись из полутьмы салона, Зан остановился и, посмотрев на часы, понял, что до встречи с Ноэлем Вилльерсом у него еще есть свободные четверть часа. Так что ему неожиданно представилась возможность спокойно побродить по переполненным народом тротуарам самого роскошного в Лондоне торгового центра — роскошь, которая с тех пор, как Зан начал карьеру в Сити, выпадала ему нечасто.

Майский зной смягчался свежим ветерком, который шуршал юбками женщин, проходивших мимо элегантных бутиков. Яркие весенние цвета их одежды напоминали о свежести и великолепии цветущих в Гайд-парке тюльпанов и крокусов.

Пройдя мимо галереи изящных искусств Агню, Зан внезапно остановился и посмотрел назад. Почти всю огромную витрину занимала картина, при виде которой по его телу пробежала дрожь. Твердой рукой опытного мастера на ней в натуральную величину была изображена обнаженная девушка. При помощи сочных коричневых тонов художнику удалось передать нежное очарование тела молодой женщины. Но не это, а прекрасное лицо на картине заставило Зана остановиться. Несколько мазков кисти давали представление о полных чувственного обещания губах, но именно глаза, чей гордый взгляд всюду преследовал его после отъезда из Австралии, — словно пригвоздили Зана к месту, и он почувствовал, как сердце готово выпрыгнуть из груди.

Зан бросился в галерею. В этот приятный день он меньше всего ожидал увидеть на Бонд-стрит незабываемый образ Шаннон Фалун, и граф в смятении спрашивал себя, что она здесь делает.

— Могу я вам помочь, сэр? — спросил у него молодой человек.

— Я… Я не знаю, сможете ли. Я имею в виду тот портрет в витрине, — запинаясь, пробормотал Зан, чувствуя себя по-дурацки.

Взгляд его заметался по галерее, с удивлением обнаружив многочисленные изображения Шаннон в разных видах. То она с задумчивым видом лежит на диване, то вновь стоит, завернувшись в зеленую шаль. Несомненно, это та самая красивая девушка, которая осталась в его памяти.

— На выставке картин Хоки Сазерленда вы найдете с полдесятка работ с этой же натурщицей, но боюсь, все они проданы…

— Как я могу связаться с этим художником? — перебил его Зан.

— Очень сожалею, сэр, но мы не разглашаем адреса наших художников. Но так как мы его представляем, то можем передать ему любое ваше послание.

— Этого недостаточно, — раздраженно ответил Зан. — Я хочу поговорить с ним лично. Ну да ладно, — нетерпеливо добавил он, схватил каталог и бросился в галерею, чтобы в последний раз взглянуть на картины.

Со всех стен на него смотрела Шаннон. Ее красивое лицо, прекрасная фигура — дразнящий водоворот глаз, губ, тела. Откуда-то Зан знал, что художник был так же влюблен в Шаннон, как и он сам. Зан выскочил из галереи и как сумасшедший побежал в клуб. Перепрыгивая через две ступеньки «Уайтс», он прошел мимо привратника, не взглянув на него, и поспешил к телефонным книгам в кожаных переплетах.

— Сазерби, Сазерн, Сазерленд… — бормотал Зан, водя пальцем по длинному столбцу, пока не обнаружил там Хоки. Записав адрес на клочке бумаги, он засунул его в карман и отправился в бар.

На этот раз сдержанная атмосфера, царившая в самом привилегированном мужском клубе Лондона, действовала на него раздражающе. Зан попытался взять себя в руки перед встречей с Ноэлем.

— Где ты был, старик? Выглядишь немного не в себе. Что случилось?

Ноэль, которого Зан знал со времен Итона и который был шафером на его свадьбе, смотрел на приятеля с любопытством. Зан сразу придумал объяснение.

— Я только что был у «Асприз», купил Розмари подарок к годовщине, и вдруг решил, что потерял его. К счастью, я просто машинально положил его в задний карман.

Ноэль сочувственно засмеялся.

— Слава Богу. Розмари не простила бы тебе. Пришлось бы вернуться и снова купить то же самое.

— Да, была бы неприятность, — согласился Зан, выдавив из себя улыбку.

Взяв с собой начатые бокалы, они поднялись в переполненную гостиную, темно-красные стены которой были увешаны потемневшими от времени портретами. Закусив в буфете, они сели, и Ноэль принялся изучать список вин.

— Давай-ка возьмем рейнвейн семьдесят второго года, Феликс, — сказал он. Официант согласно кивнул и удалился.

Зан слушал казавшуюся сейчас бессмысленной болтовню о предстоящем матче в поло в Глостершире. Все это время в его мозгу билась одна мысль. Шаннон. Она должна быть в Англии. Нет никого в мире, кто бы выглядел так, как она — загадочная, красивая Шаннон, мысли о которой не выходят из головы. В тысячный раз Зан вновь пережил свидание с ней на конюшне в Кунварре, и при этом воспоминании в нем ожило полузабытое желание. Аппетит у него испортился.

Через час он ловил такси, уже совершенно сгорая от нетерпения.

— Спасибо, приятель, — сказал водитель такси, когда Зан одарил его щедрыми чаевыми у входа в студию Россетти.

Гулкими шагами он быстро прошел по полутемному коридору и постучал в дверь Хоки Сазерленда.

— Что вы хотите? — спросил художник, решительно распахнув дверь.

Зан краем глаза заметил обнаженную женщину, быстро завернувшуюся в плед, когда он вошел в студию. Блондинка с темными глазами надменно смотрела на него с дивана, находившегося под наполовину законченным холстом.

— Все в порядке, Миранда, — сказал Хоки. — Я вернусь к тебе, как только выкину отсюда незваного гостя. Убирайтесь отсюда, кто бы вы ни были!

— Подождите минуту. Вы не поняли, — путаясь в словах, заговорил Зан. — Я насчет той девушки — на вашей картине у Агню. Мне нужно узнать, кто она — то есть где она. Я с ней знаком.

— Так вот оно что! Вы думаете, что можете получить скидку, обратившись прямо сюда? Ну, так вы ошибаетесь! — в ярости прорычал художник.

— Нет, нет, дело не в этом. Я ее друг, мы потеряли друг друга. Мне нужен только ее адрес, номер телефона.

— Я художник, а не сводник. Вы обратились не по адресу. А теперь убирайтесь. — С угрожающим видом он двинулся навстречу Зану.

— Скажите мне только — это действительно Шаннон Фалун? По крайней мере тогда я буду знать.

— У меня нет привычки раскрывать, кто мои модели, — даже аристократам, — величественно ответил Сазерленд.

Зан с отчаянием понял, что зашел в тупик.

— Извините, что побеспокоил, — сказал он и с удрученным видом направился к двери.

Закрыв дверь и заперев ее на засов (на тот случай, если незваный гость возобновит осаду его студии), Хоки со смехом повернулся к натурщице, которая только что сбросила с плеч плед.

— Для тебя это хороший знак. Уже не в первый раз мои натурщицы заставляют молодых людей рвать на себе волосы и с диким видом бегать по улицам, — с удовольствием сказал он.

— С твоей стороны было очень галантно так защищать свою подопечную.

— Ничего подобного. Мне она самому нужна. Почему я должен ее делить с этим мерзавцем?

Она засмеялась.

— Сделай мне одолжение, Хоки. Если такой красавчик, как этот, когда-нибудь постучит в твою дверь, чтобы узнать мое имя и номер телефона, — дай ему.

Кунварра, июнь 1978 года

Когда Керри взглянула на прозрачно-голубое небо, она поняла, что наступила зима. Темные тучи собрались над холмами вокруг Кунварры, закрывая солнце, и Керри захотелось, чтобы снова наступило лето, хотя теперь, когда Шаннон навсегда покинула Австралию, ничего хорошего ждать не приходилось. Несколько месяцев после ее отъезда Керри была в смятении, не испытывая даже обычного удовольствия от работы с лошадьми — до тех пор, пока Шаннон своей настойчивостью не установила между ними перемирие. Керри все еще время от времени посещали приступы зависти, но она старалась их сдерживать. Теперь же письма от сестры оказалось достаточно, чтобы старые раны вновь открылись. Керри шла по загону, но голова ее была занята картинами Лондона, вставшими с только что прочитанных страниц.

Шаннон — натурщица! Керри представила себе, как она стоит на мраморном пьедестале, закутанная в прозрачную материю. И хотя Шаннон жаловалась на скуку и холод в мастерской, Керри между строк могла прочесть, что от этого поворота фортуны у нее сладко кружится голова.

Керри помнила практически каждое слово из ее писем. Она жадно поглощала мельчайшие подробности о богатой событиями жизни на Честер-сквер, где собака по имени Баглс ест фарш с фарфоровой тарелки, а льняные простыни для леди Фортескью меняют каждый день. Керри настолько углубилась в свои фантазии, что вздрогнула от неожиданности, услышав низкий голос, зовущий ее по имени. Повернувшись, она увидела стригаля по имени Тоби, который смотрел на нее из стойла.

— А, это ты, — вяло сказала она.

— Так как? Ты едешь со мной сегодня вечером в Уишбон на танцы?

— Не знаю, — ответила Керри, поигрывая кнутом. — Смотря в каком я буду настроении. У меня много всяких планов.

— Ты же говорила, что поедешь. Я всю неделю ждал.

— Я дам тебе знать позже, — небрежно сказала она и пошла дальше.

— Ты же обещала. Я кончаю примерно в шесть тридцать.

Керри едва заметно улыбнулась, задержав на нем ясный взгляд своих зеленых глаз ровно настолько, чтобы убедиться — взгляд Тоби не такой спокойный, как его разговор. Она улыбнулась про себя, прекрасно зная, что сейчас Тоби жадно пожирает взглядом каждый сантиметр ее тела.

С тех пор как Дэн Роупер лишил ее девственности, Керри достигла огромных успехов в любовных играх. Она выяснила, что мужчины в основном дураки и что ими можно вертеть как угодно. Чуть ли не в один день Керри стала самой красивой и самой популярной девушкой в округе. Она сохраняла эту репутацию за счет того, что встречалась с одним мужчиной очень недолго, не позволяя ему устать от нее. Оставляя их голодными, Керри шла дальше. Она управляла своими поклонниками, как стадом пони, — подтягивала их к себе, если они слишком удалялись, поддразнивая уступчивостью. Они всегда на это покупались. Иногда, если Керри была в настроении, она давала мужчинам то, что они хотели. Но она редко заходила так далеко, предпочитая пользоваться властью над мужчинами, которую ей давала неудовлетворенная любовь. То, что начиналось как дерзкий вызов, превратилось в развлечение, заполнявшее ее время между соревнованиями с участием Великолепного — ее первой и единственной любви.

Игры с мужчинами, однако, больше не являлись вызовом Брендану, потому что он оставил попытки контролировать дочь. Его сопротивление прекратилось в тот день, когда уехала Шаннон, лишив Керри возможности устроить грандиозный бунт, чего она ждала почти с наслаждением. С тех пор она делала все, что хотела, но свобода оказалась не такой сладкой, как она ожидала.

Направляясь к почтовому столу у кабинета Мэтти, Керри услышала, что из открытого окна раздаются голоса, и остановилась.

— …это же не ночлежка, Мэт, а ферма. Если я позволю Брендану пьянствовать три дня в неделю, что скажут остальные? Я понимаю твое беспокойство насчет Керри, но я уже дошел до точки. Сегодня утром он даже не появился в загоне. Я дам ему еще один шанс, и если он не выдержит, то вылетит отсюда. Что касается девочки, она, конечно, может остаться. Найдем место, куда ее пристроить до окончания школы. Это простое милосердие и самое меньшее, что мы можем сделать.

— Господь знает, Боб, что ты прав, — со вздохом сказала Мэтти. — Девочка стала совершенно неуправляемой, а Брендан после того, как уехала Шаннон, не обращает на нее внимания. Я беспокоюсь о ней. Конечно, если она попадет к нам, то будет истинным наказанием…

Керри резко повернулась, пылая от возмущения. В ней поднимался страх. Слова «попадет к нам» и «милосердие» звенели у нее в ушах, и внезапно уверенная в себе юная красавица в джинсах превратилась в испуганного ребенка. Что она будет делать, если Брендана выкинут с фермы? Она знала только одно — что никогда не останется здесь под надзором Мэтти и Боба Фремонта. Если так случится, она убежит в Сидней, как Шаннон. Расстроенная услышанным, Керри направилась в бунгало, прекрасно зная, что там увидит. Если Брендан сегодня утром не показывался в загоне, то наверняка лежит пьяный где-то в доме. Открыв наружную дверь, она внимательно осмотрела гостиную, но Брендана нигде не было видно.

— Папа! — позвала Керри. Его комната тоже была пуста. Тут она услышала шорох в своей комнате и побежала туда. Брендан стоял на коленях около кровати.

— Что ты делаешь? — гневно закричала Керри. — Что это у тебя? Сейчас же отдай! — Она вырвала у него из рук бумагу.

— Моя маленькая девочка… Она ушла. Она никогда не вернется, — пробормотал Брендан, становясь на четвереньки.

— Как ты посмел — это ведь мои письма! Ты не имеешь права входить в мою комнату и лезть в мои личные дела. А ты — лезешь! Ответь мне — лезешь? — кричала Керри, собирая рассыпанные по полу письма.

— Я должен был поехать за ней в Сидней и привезти ее обратно, — бормотал Брендан, впадая в очередной припадок пьяной жалости к себе.

— Ты отвратителен! — сказала Керри. Отец лежал у ее ног, и его вид вызывал у нее отвращение. — А теперь вот-вот потеряешь работу. Я слышала, как Боб об этом говорил. Тебя выкинут из Кунварры, и что тогда будет со мной? — Ее пронзительный голос громко звучал в маленькой комнате.

Затуманенный взгляд Брендана остановился на Керри. На его небритом лице, залитом слезами, внезапно появилась злоба.

— Почему ты не ушла вместо нее?

Боль пронзила Керри. Отец никогда раньше этого не говорил, но она всегда догадывалась о его чувствах.

— Это правда — она ушла. И никогда не вернется. И неудивительно — она оставила эту дыру, чтобы избавиться от тебя, пьяная мразь. И я тоже уйду, чтобы никогда не видеть тебя снова…

Неделей позже в Лондоне, когда на Честер-сквер прозвонил звонок, Шаннон, одетая Шахерезадой, поспешила к двери. Там стоял султан в блестящем жилете и золотом тюрбане. Голубые глаза совершенно не соответствовали цвету кожи (ставшей темной благодаря жженой пробке), а борода не скрывала того, что это был Хоки Сазерленд.

— Вы выглядите совершенно восхитительно, — заявил он, увидев Шаннон. — Турецкая роскошь.

— Спасибо. Вы сами выглядите отлично, — ответила она и сделала реверанс. Шаннон была одета в бирюзовые шаровары и вышитое болеро, с украшенной драгоценностями шапочки свисала чадра. С тех пор, как Хоки пригласил ее на летний костюмированный бал в знаменитый клуб искусств Челси, Шаннон не могла думать ни о чем другом. Проводив его в гостиную, она взбежала вверх по ступенькам и постучала в дверь Джонкуил.

Одетая в пижаму леди Фортескью сидела в постели, опираясь на кучу подушек. Одной рукой она поглаживала дремлющего Баглса, другой сморкалась.

— Из вас получилась восхитительная одалиска, моя дорогая, — хриплым голосом сказала Джонкуил, когда Шаннон вошла. — Разве я не говорила, что у Бермана вы найдете все, что хотите? Именно там весь Лондон удовлетворяет свои фантазии на исторические темы. Надеюсь, вы прекрасно проведете время. — Она махнула рукой. — Лучше ко мне не подходите, а то заразитесь.

— Обещайте, что проведете в постели весь уик-энд и будете себя беречь, — сказала Шаннон. — Тогда в понедельник вы поправитесь.

— Надеюсь, что да. Если разыграется грипп, я могу пропустить скачки в Аскоте. Это будет просто трагедия! Я каждый год так их жду!

Через несколько секунд Шаннон и Хоки медленно двигались в сторону Челси в его стареньком «фольксвагене». На Итон-сквер на фоне оранжево-розового неба деревья смыкались в вышине, образуя купол из цветущих веток. На Кингз-роуд они прибавили ходу. Залитые светом модные бутики напоминали шкатулки с драгоценностями, толпы посетителей выплескивались из пабов на тротуар. В воздухе витал дух карнавала.

— Что значит — судьба! Только от вас зависит, где вы остановитесь. А грань между мирским и возвышенным всегда трудно провести. Помните об этом и ни на что меньшее не соглашайтесь. Вот где ваше место, вот где лежит ваша судьба, — сказал Хоки, указывая вверх, — среди звезд.

— Именно это я часто повторяла себе дома. — Шаннон подняла взгляд на пылающие звезды и серебряную ось луны, вокруг которой они как будто вращались. Опустив глаза, она встретила пристальный взгляд Хоки. За все эти месяцы их совместной работы они впервые говорили так откровенно.

— Бесстрашно седлайте дикую лошадь судьбы, — с чувством сказал он.

— Дикую лошадь судьбы, — повторила Шаннон. — Вы просто романтик! Знаете, я думаю, Хоки, что я это сделала как раз тогда, когда пришла в вашу мастерскую. Знаете, вы ведь тогда напугали меня до смерти. Вы были похожи на великана-людоеда. Не знаю, почему не удрала, когда вас увидела.

— На людоеда? — сказал художник, принимая оскорбленный вид. — Вы остались потому, что захотели. И потому, что я этого захотел. Но что самое важное — на то была воля рока. — Он вздохнул. — Как бы мне хотелось, чтобы я был на двадцать лет моложе.

Видя тоску в глазах Хоки, Шаннон тоже на миг пожелала, чтобы это было так.

Их беседу прервал одетый в длинный белый кафтан и красную феску высокий, привлекательный мужчина, двигавшийся в толпе как корабль на всех парусах. Его отличали величавая осанка, орлиный нос и великолепные серебряные усы.

— Мой дорогой Паркс! — воскликнул Хоки. — Позволь тебе представить мою музу.

— Леди с картины, — произнес тот и, взяв руку Шаннон, поднес ее к губам. — Очаровательная, таинственная незнакомка. Мы наконец встретились. Я бы сказал, что вы озарили Бонд-стрит подобно пылающему факелу на темном базаре, а сегодня вечером вы затмили даже свой собственный образ.

Услышав откровенную лесть, Шаннон густо покраснела, вспомнив, что ее портрет в обнаженном виде красуется на самом видном месте в витрине галереи Агню. Хоки извинился, сказав, что должен принести еще шампанского, и оставил Шаннон в компании разглядывающего ее без всякого смущения Паркса.

— Как я понял, вы родились под Южным Крестом? — полюбопытствовал тот после сказанных Шаннон нескольких фраз.

— Да, я из Австралии, — призналась она. Изучающий взгляд незнакомца напомнил Шаннон о неприятных минутах первой встречи с Хоки. Та же самая дотошность, как будто он хочет увековечить в памяти ее лицо.

— Вы еще учитесь в школе?

Она засмеялась.

— Нет, я окончила школу несколько лет назад.

— Раз вы сегодня здесь, я могу предположить, что вы занимаетесь искусством. Позвольте, угадаю — живописью? Литературой? Музыкой?

— Нет, хотя хотела бы. На самом деле я то, что называют компаньонкой.

Незнакомцу понравилась ее откровенность.

— Компаньонкой? Разве такое еще существует? Но даже если так — по-моему, подобные существа похожи на маленьких серых мышек, которые сидят тихонько по углам и вяжут. Кому же вы составляете компанию?

— Я компаньонка и секретарь леди Джонкуил Фортескью.

— Бог ты мой! Так вы в услужении у восхитительной Джонкуил?

— Вы ее знаете?

— Уже сто лет!

Шаннон попыталась перевести разговор на другую тему.

— А чем вы занимаетесь?

— Я фотограф. И пока великий мистер Сазерленд не вернулся и не обвинил меня в том, что я вторгаюсь на его территорию, скажите мне: вы не хотите быть моделью?

— Я никогда не стану позировать обнаженной фотографу, — непреклонно ответила Шаннон, чувствуя себя ханжой.

— Видите ли, моя милая, я имею в виду моду. Высокую моду. «Харперс базар», «Вог» — такого рода. Вы можете не отвечать сразу. Я найду вас. — Он заговорщически подмигнул, увидев, что приближается Хоки.

Через несколько дней на пороге комнаты Джонкуил Шаннон столкнулась с Ирмой, выходящей оттуда с чайным подносом в руках. Бледная и слабая, леди Фортескью сидела на кровати, обложившись подушками и книгами.

— Что сказал доктор? — спросила Шаннон.

— Это просто кошмар! — пожаловалась Джонкуил. — Если бы я вчера не вставала, то сегодня все было бы в порядке. А теперь он говорит, что если я хочу попасть на бал в субботу, то должна до тех пор оставаться в постели. Это означает, что я не поеду в Аскот. Я ужасно злюсь на себя.

— Какая досада! Я что-нибудь могу для вас сделать?

— Знаете, мне вдруг пришло в голову — а почему бы вам не взять мой билет? Это прекрасная возможность увидеть одно из самых интересных событий лондонского сезона^[5]. Вам понравится, — настаивала она. — Вы будете совсем рядом с королевской семьей, на королевской трибуне. Летиция Соммервилль — вы ее знаете — готовит пикник. Я уверена, что вы сможете к ним присоединиться. Ваш красный чесучовый костюм прекрасно подойдет, и вы можете выловить из моего гардероба любую шляпку, какая вам понравится.

— Ну, если вы уверены… — пробормотала Шаннон, делая вид, что не так уж и стремится отправиться в Аскот. На самом деле это предложение ее необычайно взволновало. Шаннон жаждала присутствовать на событии, которое является кульминацией летнего сезона.

— Прямо сейчас подайте мне, пожалуйста, телефон и мою записную книжку. Я позвоню Летиции, — объявила Джонкуил.

Городок Аскот был оккупирован армадой «роллс-ройсов», «даймлеров», «бентли» и «ягуаров». С утра шел дождь, но затем солнце начало проглядывать сквозь облака. На прославленный ипподром стекалась разнообразная публика. Царила праздничная атмосфера. Мужчины в цилиндрах и визитках сопровождали элегантно одетых женщин, многие из которых пользовались случаем, чтобы продемонстрировать диковинные шляпы с огромным количеством перьев, цветов и кружев. В Аскоте элегантность прекрасно уживалась с причудами.

— Двадцать против одного на Красавчика! — крикнул стоящий на углу человек в коричневом котелке. — Читайте об этом в «Спортинг лайф»…

Шаннон посмотрела на Джайлса Слингсби, который вместе с «роллс-ройсом» модели «серебряное облако» был приставлен к ней на этот день в качестве эскорта. У Шаннон уже кружилась голова от шампанского, которое они выпили на пикнике. Странно было видеть роскошных женщин и мужчин в котелках рядом с лошадьми, а их большие, стоящие немалых денег машины, забитые садовой мебелью, серебром и хрусталем, — посреди загона, ставшего автомобильной стоянкой.

— Я поставил на Нежный Каприз в двухчасовом забеге, — сообщил Джайлс, вставив в петлицу красную гвоздику.

Под руку с Джайлсом Шаннон выглядела исключительно элегантно, в красном чесучовом костюме и шляпке Джонкуил — изящное сооружение с черной вуалью. Не важно, что Шаннон не имела никакого отношения к Джайлсу Слингсби или что в это утро разговор вращался вокруг таких имен и мест, о которых ей доводилось только читать в светской хронике. Шаннон собиралась прекрасно провести время и уже наслаждалась откровенно восхищенными взглядами, которыми смотрели на нее мужчины.

Даже самый невзрачный англичанин преображался благодаря визитке и брюкам в полоску, а женщины в платьях всех цветов радуги были великолепны. На королевской трибуне элегантность соседствовала с экстравагантностью. Шаннон с изумлением увидела там женщину с точной копией садового гнома на голове, а другую — с миниатюрной Эйфелевой башней. Фотографы из расположенной наверху ложи прессы наклонялись вперед, пытаясь поймать в объектив одетых наиболее вызывающе. Завтра эти снимки появятся на первых страницах «Таймс» и «Дейли мейл».

— Ну, вы довольны? — заботливо спросил Джайлс, когда они с верхней террасы наблюдали за процессией королевских экипажей. Встав на цыпочки, Шаннон пыталась разглядеть, как выходят королева и принц Филипп.

— Спасибо, я прекрасно провожу время, — ответила она. Глаза Шаннон сияли. — А королева гораздо миниатюрнее, чем я думала.

Они заняли свои места. Вот-вот должен был начаться первый забег, и лошади застыли, выстроившись в линию за канатом.

— Вот черт, лучше бы я поставил на Розу Трейли, — пробормотал Джайлс.

— Старт дан! — прогремел голос диктора, и жокеи в разноцветных майках на чистокровных лошадях устремились вперед по зеленой беговой дорожке. Толпа ревела, выкрикивая имена своих фаворитов, болельщики неистовствовали. Когда через несколько мгновений заезд окончился, толпа хлынула вниз, чтобы забрать выигрыши и сделать новые ставки.

— Теперь могу распрощаться с таном, — вздохнул Джайлс. — Кажется, Смеющийся Газ пришел предпоследним. Ну что ж, мы встречаемся с Летицией в баре «У бригадира Жерара». Пойдемте утешимся.

— А что такое тан? — спросила Шаннон.

— Сотня фунтов.

Она остолбенела. Такой суммы было бы достаточно, чтобы сейчас же доставить Керри сюда. Если добавить к тому, что Шаннон уже накопила.

— Впрочем, не стоит спешить, — добавил Джайлс с улыбкой, которой позавидовал бы сам дьявол. — Все это очень забавно. Готов поспорить, что Летиция и Руперт будут гадать, что с нами стало.

Протиснувшись сквозь толпу народа на заставленную столами и стульями террасу, они нашли Руперта и Летицию в окружении друзей.

— Вы только подумайте — Руперт выиграл пятьдесят фунтов на Красавчике! Какой умница! — воскликнула Летиция. При каждом ее движении на шляпке колыхались бирюзовые перья.

Руперт подмигнул Шаннон и подал ей бокал шампанского. Сделав глоток, она повернулась и принялась рассматривать публику в святая святых Аскота — на королевской трибуне.

— …и любой может войти в долю, — объяснял Руперт. — Все, что им нужно, — это использовать результаты.

— И получать деньги, — добавила Летиция.

Шаннон лишь краем уха слушала разговор, внезапно заметив знакомый профиль. Сердце отчаянно забилось. Шаннон резко отвернулась, радуясь тому, что вуаль и низко надвинутая шляпка скрывают ее лицо. В панике она почувствовала, что задыхается. Но, услышав его голос, Шаннон поняла: случилось то, что не должно было случиться, и она не в силах ничему помешать.

— Летиция, дорогая, вы прекрасно выглядите!

— Привет, дорогой Зан! Вы, конечно, знаете Джайлса. А это Шаннон Фалун. Подруга Джонкуил. Шаннон, разрешите представить вам Зана Фитцгерберта.

Шаннон почувствовала, что поворачивается, будто подчиняясь какой-то неведомой силе. Пытаясь преодолеть охватившую ее нерешительность, она взглянула Зану прямо в лицо.

— Здравствуйте, Шаннон Фалун, — сказал он, медленно протягивая руку.

— Здравствуйте, — пробормотала она, опустив глаза.

Они вежливо пожали друг другу руки, но Зан на мгновение выдал себя — сильно сжал пальцы Шаннон, и она взглянула на него.

Их глаза встретились, и словно молния пронзила обоих. Смутный образ Зана, который Шаннон все это время тщетно пыталась забыть, внезапно стал совершенно отчетливым. Перед глазами вновь ожила Кунварра. Заметив волнение на улыбающемся лице Зана, Шаннон не могла предположить, о чем он думает.

— Где я могу тебя найти? — нетерпеливо зашептал ей на ухо Зан, когда все отвернулись.

— Я живу у леди Джонкуил Фортескью. Вы видите — ношу ее значок. Я сегодня пришла вместо нее.

— Боже мой, я не могу в это поверить, — пробормотал потрясенный Зан, увидев карточку с ее фамилией. — Ты… все это время была у Джонкуил…

Их беседу прервала эффектная блондинка, чье лицо казалось странно знакомым. На Шаннон она даже не взглянула.

— Зан, дорогой, ты не можешь сбегать вниз и поставить для меня двадцать пять фунтов на Весеннюю Лихорадку? Ставки принимаются два к одному, и Руперт говорит, что в четвертом заезде они должны возрасти.

— А, это ты, Розмари, — рассеянно сказал Зан.

— Поспеши — осталось мало времени.

— Конечно. Уже иду, — ответил он.

Не говоря ни слова, Зан удалился, и Розмари растворилась в толпе. Шаннон в оцепенении стояла рядом с Джайлсом, не обращая внимания на пустую болтовню соседей. Было неясно, кто такая Розмари, тем не менее она обращалась к Зану «дорогой», да и вела себя с ним как с хорошим знакомым, даже чересчур хорошим.

Остаток дня оказался для Шаннон потерянным. Все померкло — веселая компания, шампанское и смех, даже возбуждение скачек. При каждой возможности она оглядывалась в поисках Зана, но ни он, ни загадочная Розмари больше не появлялись.

Вечером Шаннон сразу же поспешила в комнату Джонкуил. Та все еще находилась в постели, но щеки ее вновь порозовели. Увидев входящую Шаннон, Джонкуил широко улыбнулась.

— Входите, Шаннон. Сядьте вон там и расскажите все по порядку. Я позвоню Ирме, чтобы она принесла наверх чай. Ну, а теперь я хочу обо всем услышать. Кого вы видели, кто как был одет — все до последней детали. Удалось увидеть королеву? Я надеюсь, вы кое-что выиграли, — без остановки выпалила она.

— Пока Джайлс не проиграл сто фунтов, я собиралась его попросить, чтобы он сделал за меня ставку. Тем не менее я выиграла пять фунтов в четвертом заезде, — сказала Шаннон, снимая шляпу.

Вскоре Ирма принесла чай, и Шаннон принялась рассказывать. Поведав все подробности, которые, по ее мнению, могли заинтересовать Джонкуил, Шаннон сделала глубокий вдох, собираясь перейти к вопросу, который весь день ее мучил.

— Да, между прочим, — небрежно сказала она, — я встретила некоего Зана Фитцгерберта, который сказал, что вас знает.

— В самом деле? Значит, они уже вернулись из Антиба. Нужно позвонить им завтра. Вы знаете Розмари? Ну, крестницу Фредди? Зан — ее муж. У них такая милая дочурка. Куда же я положила свою записную книжку? Я сейчас им позвоню и приглашу на обед на следующей неделе, — сказала Джонкуил, водружая на нос очки.

Шаннон вскочила и сделала вид, что ищет книжку Джонкуил, пытаясь скрыть написанные на лице боль и отчаяние.

— А, вот она, я думаю, можно назначить на следующую среду, — сказала Джонкуил, просматривая страницы записной книжки.

Борясь со слезами, Шаннон решила — что бы ни случилось, когда лорд и леди Фитцгерберт появятся на Честер-сквер, ее не будет.

На следующий день рано утром Ирма позвала Шаннон к телефону. Та подошла, заранее зная, кто это.

— Привет, Шаннон! Это Зан.

— А, здравствуйте, Зан, — поколебавшись, ответила она. — Боюсь, что Джонкуил еще спит. Передать ей, чтобы она вам позвонила? — Шаннон чувствовала, как сердце забилось чаще.

— Ну, на самом деле я звоню тебе. Я подумал, что, может быть, ты захочешь со мной сегодня пообедать.

Она задумалась, не зная, на что решиться.

— Если честно — не думаю, что это очень хорошая идея, Зан.

— Почему? Было так удивительно видеть тебя в Аскоте. Я имею в виду — что ты у Джонкуил и все такое. Между прочим, я не так давно получил письмо от Чарли Фремонта. Знаешь, он месяц назад женился на Хитер Макнейб — ты ведь ее помнишь?

— Да, конечно, помню. Нет, я об этом не слышала.

Последовало молчание.

— Ну так как? Давай встретимся у Альваро на Кингз-роуд около часа.

— Нет, я думаю, не стоит, — спокойным тоном ответила Шаннон. — Теперь вы женаты, и я полагаю, нам лучше не встречаться с глазу на глаз. Прошу прощения, но мне надо идти. До свидания, Зан.

Не доверяя себе, Шаннон поспешно положила трубку. Звонок Зана потряс ее больше, чем она могла ожидать. Все существо Шаннон восставало против смятения, которое он внес в ее счастливую новую жизнь. До сих пор все шло так гладко! Став еще более недоступным, чем раньше, Зан прочно обосновался в кругу знакомых Джонкуил, и, хочет Шаннон или нет, ей придется с этим мириться.

Взбежав по ступеням вверх, Шаннон схватила сумку и выскочила из дома. Она решила тотчас справиться со своими чувствами, иначе Зан сумеет этим воспользоваться. Закрывая за собой дверь, Шаннон слышала телефонный звонок.

В конце июля сияющим воскресным утром Шаннон и Джонкуил ехали в «ягуаре» по Большому Виндзорскому парку. Стоявшие во всем своем летнем великолепии высокие буки и липы роняли прозрачную тень на холмистые зеленые лужайки, окружавшие небольшие пруды с плещущимися утками и чирками.

Когда они пересекли мост, Шаннон выглянула из окна. Безмятежное выражение ее лица скрывало душевное волнение. После Аскота Шаннон благополучно избегала встречи с Заном. Дни ее были наполнены работой, а в свободное время Шаннон занималась дикцией, французским языком, машинописью и стенографией. Все это не оставляло времени на мрачные размышления. Когда бы Зан ни появлялся у Джонкуил, Шаннон неизменно не оказывалось дома, но в конце концов запас ее неуклюжих оправданий истощился. Когда Джонкуил пригласила Шаннон сопровождать ее на матч в поло на Кузнечной поляне, где должен был играть Зан, она приняла приглашение: ей надоело притворяться перед самой собой. Пришло время снова встретиться с Заном Фитцгербертом. Только тогда Шаннон будет уверена, что он для нее ничего не значит. Встретившись с ним лицом к лицу, она наконец раз и навсегда избавится от воспоминаний о Кунварре.

Когда Багли припарковал «ягуар» возле площадки для игры в поло, на краю большого зеленого луга, они вышли из машины. Шаннон, одетая в яркое ситцевое платье, последовала за Джонкуил, которая несла зонтик от солнца. Она уже полностью привыкла к беглым комментариям Джонкуил относительно проходящих мимо людей и легко скрывала собственную нервозность. Шаннон посмотрела на поле, где разминались игроки различных команд, бегая за мячом. Но с дальнего расстояния было невозможно различить, где среди них Зан.

— Я еще никого не вижу. Мы приехали чересчур рано, так что давайте погуляем. — Джонкуил жестом показала на королевскую ложу. — Филипп уже играет, и Чарльз тоже будет. Я думаю, королева приедет на них посмотреть.

Они прошли мимо стеклянного здания клуба, где его члены уже сидели перед баром. Завсегдатаями Кузнечной поляны являлись все те же ищущие развлечений аристократы, которые раньше были в Аскоте, а в августе, до начала охоты на шотландских куропаток, прибудут в Каус. Шаннон уже привыкла к роли фрейлины Джонкуил и теперь в окружении ее друзей чувствовала себя уверенно. Они не спеша прошли вдвоем мимо пони и конюхов, к элегантным ложам, сооруженным в парке на время матча. Зана нигде не было видно.

— Давайте вернемся к машине, — предложила Джонкуил. Двинувшись вперед, она остановилась у барьера. — Не Зан ли это? — сказала Джонкуил, поднимая бинокль. — Как он великолепно выглядит на этой лошади! Да, он на Занзибаре. Занзибар — разве не прекрасное имя для лошади? Розмари подарила ему кобылу на свадьбу. Вот, возьмите бинокль и взгляните сами.

Это было и в самом деле захватывающее зрелище. Что может быть великолепнее, спрашивала себя Шаннон, чем загорелый, красивый мужчина, мчащийся по зеленому полю на угольно-черной чистокровке?

— Видите?

Шаннон кивнула.

— Он великолепно держится в седле. Как всегда.

Шаннон опустила бинокль, думая о том, что сказала бы Джонкуил, если бы узнала, как часто они ездили вместе верхом.

Вернувшись к «ягуару», они обнаружили, что Багли открыл багажник и в сторонке в тени установил стол, окруженный стульями.

— О, вы только посмотрите — Розмари и Дафни уже здесь!

Джонкуил поспешила встретить обеих женщин, и они обменялись объятиями и поцелуями. Шаннон стояла в стороне.

— Я думаю, вы уже встречались с Розмари в Аскоте, не правда ли, Шаннон?

— Да, встречались. Привет! — кивнула Шаннон.

От холодности Розмари Шаннон чувствовала себя очень неловко. Она уже встречала этот тип. Несомненно, Розмари рассматривала весь мир как некую социальную пирамиду, на вершине которой находилась она сама с немногими близкими ей людьми. Розмари мгновенно решила, что Шаннон не заслуживает ее внимания. По-светски худощавая, Розмари была одета с небрежной элегантностью. О тех людях и вещах, о которых она говорила, Шаннон не имела ни малейшего представления и болезненно переживала свою ущербность. Сдержанный смех Розмари, жест, каким она отбрасывала назад светлые волосы, больно ударяли по самолюбию Шаннон. Вот какова женщина Зана и вот каков его мир, думала Шаннон, глядя на ее холодную, утонченную красоту. Шаннон страстно желала не встречать Розмари. По крайней мере у Джонкуил Шаннон была счастлива и уверена в себе, и у нее возникало впечатление, что она находится в своем кругу. И хотя ее завораживала Розмари, как к богатое, кичащееся своим происхождением общество, которое та представляла, у Шаннон не возникало желания быть похожей на нее.

В конце концов Розмари обнаружила присутствие Шаннон.

— Вы австралийка, не так ли? — обратилась к ней она.

— Да, — ответила Шаннон, застигнутая врасплох вопросом.

— Насчет вас я была сначала в полном заблуждении. У вас почти нет акцента. Вы, я полагаю, из Сиднея?

— Нет. Из Нового Южного Уэльса, хотя перед приездом сюда я работала в Сиднее.

— Из Нового Южного Уэльса? Зан там был несколько лет назад. В каком-то месте, которое называется Куриная Кость или что-то в этом роде. У него такое необычное название.

Шаннон чуть было не пришла на помощь Розмари, пытавшейся вспомнить название Уишбона^[6].

— О, вы только посмотрите — вот она, моя прелесть! — защебетала Джонкуил, протягивая руки. — Иди к тете Джонки, моя милая!

Увидев маленькую девочку Зана, Шаннон сразу пришла в замешательство. Золотоволосая Саффрон была с няней, одетой в униформу. Шаннон словно во сне смотрела, как девочка проковыляла несколько шагов и шлепнулась в траву. Со смехом поднявшись, девочка направилась к Джонкуил, широко раскрывшей перед ней полные руки с ямочками на локтях. Заключив малышку в объятия, Джонкуил тут же принялась целовать ее.

Шаннон сразу обратила внимание на сильное сходство дочери с Заном — или ей это только показалось. Когда Джонкуил внезапно передала ей девочку, ребенок сразу доверчиво обхватил Шаннон ручонками. Никто, кроме Джонкуил, не заметил, как крепко Шаннон прижимает к себе Саффрон.

— Только посмотрите! Как вы ей понравились! — заметила Джонкуил.

Саффрон в восхищении перебирала пальчиками блестящие волосы Шаннон.

— Вот он, наш герой! — сказала Дафни. — Кто это рядом с Заном? — спросила она, посмотрев на Розмари.

В сопровождении игрока из своей команды к ним подъехал Зан, одетый в зеленую рубашку для поло и брюки для верховой езды. Его мускулистые руки и бронзовое лицо блестели от пота.

Зан с удивлением остановил взгляд на Шаннон. Та же была ошеломлена тем, насколько он походил на Зана, который остался в ее памяти. Светлые волосы разлохматились, глаза блестели от радостного возбуждения. Схватив на руки обрадованную Саффрон, он сумел скрыть свое удивление от неожиданного появления Шаннон и тут же представил могучего Рамона Альвареса. Тот немедленно занял место рядом с Шаннон. Скоро к ним присоединились еще два игрока. От них, загорелых и мускулистых, исходила мужская энергия. Даже хладнокровная Розмари и ее благоразумная подруга Дафни в обществе этих мужественных игроков почувствовали себя чуть-чуть легкомысленными. Беседа стала гораздо более оживленной — как будто оркестр перешел на более быстрый темп.

Рамон уделял Шаннон все больше внимания, а та, помня о присутствии Зана, не смела даже взглянуть на него. Багли подал напитки и сандвичи, и внезапно группа разрослась, пополнившись друзьями из соседних машин. Перед началом первого тайма Рамон поднялся, собираясь уходить.

— Могу ли я на следующей неделе пригласить вас на обед? Я возьму ваш номер у Зана. Мы можем пойти в «Аннабель».

— О, спасибо. С удовольствием, — с усилием ответила Шаннон, чувствуя на себе взгляд Зана.

Когда Рамон ушел, Зан подошел и сел рядом с ней.

— У вас, кажется, нашлось много общего, — небрежно заметил он.

— Да, он пригласил меня на обед. Он кажется очень милым.

— У него очень плохая репутация.

— Что ж — мне нравится рисковать. В конце концов, я думаю, настает время и мне расправлять крылья, не так ли? — Шаннон с удивлением увидела, что глаза Зана вспыхнули от ревности.

— Ну, я думаю, это не мое дело, — с притворным равнодушием ответил он.

Чувствуя, что Розмари наблюдает за ними, Шаннон с невинной улыбкой холодно посмотрела на нее.

Через несколько дней Ирма позвала ее к телефону.

— Мужчина, — шепотом добавила она.

Почти уверенная, что звонит Рамон Альварес, Шаннон сильно удивилась, услышав в трубке незнакомый густой бас.

— Это изумительная Шаннон Фалун, рожденная под Южным Крестом?

— Да, это я, — ответила Шаннон, чувствуя себя нелепо.

— Вы, возможно, не помните нашу июньскую встречу в аравийском саду и наш разговор насчет работы. Это говорит Норман Паркинсон. С момента нашего разговора мне дали заказ, который сразу заставил меня вспомнить ваше неподражаемое лицо и фигуру. Короче, дорогая леди, не хотите ли стать одной из моих моделей? Прежде чем сказать «да», позвольте мне предупредить, что вы отправитесь в такую экспедицию по Африке, которая заставила бы призадуматься даже Ливингстона.

— Мистер Паркинсон! — с удивлением воскликнула Шаннон.

После своего дебюта на костюмированном балу она с досадой обнаружила, что друг Хоки по имени Паркс на самом деле не кто иной, как знаменитый фотограф Норман Паркинсон. Шаннон не ожидала, что когда-нибудь снова услышит его голос.

Через два дня в судьбе Шаннон произошел неожиданный поворот. Она подписала контракт с ведущим лондонским агентством топ-моделей «Моделз уан» и была приглашена Паркинсоном на съемки трехстраничного материала для «Вог» в Лунных горах — одном из самых отдаленных уголков Африки. До отлета в Уганду оставалось две недели, и все время Шаннон было занято визитами к фотографам, чтобы представить себя как новое лицо в мире лондонской моды. Предложение Паркинсона в мгновение ока вознесло ее на самый верх. Шаннон слышала, как о ней уже говорили весьма экстравагантно: непонятная и опасная, тлеющий огонь, девушка с грацией гепарда — агентство пыталось определить ее имидж. Ее называли неограненным драгоценным камнем, гибридом Востока и Запада, загадочно-энигматической незнакомкой. Последнее определение заставило Шаннон улыбнуться — она вспомнила словаЗана, сказанные несколько лет назад. В конце концов в этом, видимо, была доля правды.

Джонкуил сначала потеряла дар речи, узнав, что знаменитый Паркинсон наметил в звезды ее протеже, которую она приютила в своем доме. Затем милостиво благословила Шаннон на то, чтобы та следовала за своей мечтой.

— Где бы вы ни оказались, моя дорогая, у меня вы всегда найдете дом. Конечно, я всегда знала, что вам предстоит сделать нечто грандиозное, и вы не навсегда останетесь со мной, — сказала Джонкуил, с чувством обняв Шаннон. — Ирма, Багли, Баглс и я всегда рады помочь вам.

Когда Керри получила от Шаннон письмо, полное новостей, касающихся ее будущей карьеры, то сразу же направила ответ. Казалось, ожили все старые мечты младшей сестры об их совместной жизни. Счастливая Керри предполагала, что уж теперь-то Шаннон наконец найдет средства, чтобы забрать ее в Англию.

Такая реакция испугала Шаннон, которая не знала, что делать. Нужно винить только себя, мрачно размышляла Шаннон. Не надо было так хвастливо расписывать собственные успехи. И даже если у нее скоро появятся деньги, чтобы привезти Керри в Лондон, разумно ли это? В конце концов, не вечно Керри будет страдать в Кунварре, однажды ей может представиться свой шанс. Керри всегда доставляла беспокойство, а теперь, когда ей исполнилось пятнадцать, она, без сомнения, стала как никогда упрямой. Сейчас, когда Шаннон готова в любую минуту сорваться с места при малейшем намеке на новый заказ, в ее жизни просто нет места для подростка, нуждающегося в воспитании и заботе.

Все эти рассуждения, конечно, основывались на вполне понятном нетерпеливом стремлении Шаннон зажить наконец своей собственной жизнью. Ее ждало захватывающее приключение, и она хотела испытать его до конца. «А что в этом плохого?» — вызывающе спрашивала себя Шаннон, загоняя подальше чувство вины.

Теплым сентябрьским днем, когда до отлета в Восточную Африку оставалась неделя, Шаннон с альбомом под мышкой вышла из агентства. Остановившись у витрины бутика на Кингз-роуд, она поймала в ней свое отражение. Она все еще не могла поверить, что за час сделала столько, сколько другие делают за неделю. В дополнение к пробным снимкам, включая сделанные Паркинсоном, ее сняли еще на полдесятка серий, и она обнаружила, что совсем не стесняется объектива. Он был безличным, и Шаннон перед ним оживала.

Увидев свободное место на тротуаре кафе «Пикассо», Шаннон опустила свой портфель и заказала кофе, довольная тем редким моментом праздности, когда можно спокойно созерцать протекающую мимо жизнь. На Кингз-роуд в этот час было полно длинноногих молодых женщин в мини-юбках и с вызывающими прическами. Внезапно чей-то голос вывел Шаннон из задумчивости.

— Шаннон!

Вздрогнув, она подняла взгляд.

— Зан! Что ты здесь делаешь?

— Я собирался спросить тебя о том же, — ответил он, садясь в соседнее кресло.

После матча в поло они не виделись. На этот раз ее сердце не затрепетало. Шаннон улыбнулась, чувствуя себя так, как при встрече со старым знакомым.

— Ну, так что ты здесь делаешь? — спросила она.

— Я осматривал дом на Оукли-гарденс. Ты ведь знаешь, я занимаюсь недвижимостью. У меня теперь свое агентство. Правда, не было возможности тебе об этом сказать. А ты что здесь делаешь? Ходишь по магазинам?

— Вообще-то нет. Я ходила в агентство «Моделз уан». Они представляют меня.

— Агентство? Ты имеешь в виду моду? — с удивлением спросил Зан.

— Да. Вот мой альбом, можешь взглянуть, если хочешь.

Она передала ему альбом, и Зан принялся листать его. Время от времени он поднимал глаза на Шаннон, как бы не веря, что далекая и шикарно одетая женщина на фотографиях — это она.

— И когда же все это случилось? Джонкуил ничего мне не говорила.

— Совсем недавно. Через неделю я отправляюсь с Норманом Паркинсоном на первое задание за границу. — Как ни старалась Шаннон, в ее голосе все же прозвучали победные нотки, хотя она до сих пор удивлялась, видя себя на фотографиях.

— Вот так сюрприз, — сказал Зан, покачав головой. — Прими мои поздравления, Шаннон. Я рад за тебя. Твои фотографии просто восхитительны. Но они все равно хуже оригинала, — добавил он, грустно улыбнувшись.

Шаннон внезапно пожалела, что так расхвасталась своими успехами. Она старалась не замечать восхищения в глазах Зана, но тем не менее в ней встрепенулись знакомые чувства, которые, как ей казалось, она сумела подавить.

— Слушай, это надо отметить, — внезапно сказал Зан. — Чем-то более серьезным, чем чашка кофе. — Он крепко взял ее за руку и потянул за собой.

При виде такого энтузиазма она не смогла удержаться от смеха. Шарахаться от него в сторону, как испуганная мышь, казалось глупо. Они не спеша пошли по улице мимо красивых домов. Везде были цветы — на газонах, в ящиках под окнами. Зан выбрал паб, где столики стояли во дворе, и еще до того, как они успели сесть, заказал бутылку шампанского. Глядя друг на друга, они молча сидели за столом. Шаннон не ожидала увидеть боль в его глазах.

— Почему ты так рассталась со мной, Шаннон? — спросил Зан, взяв ее за руку. — Бесследно исчезла из Кунварры, а когда я приехал в Сидней, то бродил везде, как зомби, разыскивая тебя. Я просто сходил с ума…

— Что ты говоришь? — с изумлением спросила Шаннон. — Я видела твою фотографию в «Морнинг геральд». На мой взгляд, ты выглядел вполне довольным. И, между прочим, почему ты не связался со мной? Ты получил мое письмо и знал, где я. — Скрыть горечь, звучавшую в ее голосе, было невозможно.

— О чем ты? Какое письмо?

— Ты хочешь сказать, что не получал письма, которое я послала? Я написала тебе через несколько дней — как только нашла в Паддингтоне место. Я почти не выходила оттуда, все ждала от тебя вестей.

Зан с грустью покачал головой.

— Шаннон, я не получал никакого письма.

Они смотрели друг на друга, разделенные временем и обстоятельствами. Они поняли, что произошла трагическая случайность, и неожиданно все барьеры рухнули.

— Не могу поверить, что ты подумала, будто я не искал тебя в Сиднее. Как ты могла так подумать? — Его отчаяние перешло в гнев. — Видимо, ты решила, что я просто тебя соблазнил, весело провел с тобой время, да?

— А что еще я могла подумать? Ох, Зан, когда я увидела тогда твою фотографию, меня осенило, что мы из разных миров. Я была тогда такой безнадежно наивной. Но теперь слишком поздно. Ты женат, у тебя ребенок.

Зан отмахнулся от ее слов.

— Все лето меня преследовала мысль о тебе, я пытался найти тебя, чтобы хотя бы поговорить, как сейчас. Когда я увидел твой портрет на Бонд-стрит, я просто сходил с ума от мысли, что ты где-то в Лондоне, а я не могу тебя найти. Я даже отправился к этому мерзавцу Сазерленду, но он мне ничего не сказал.

— Значит, это был ты, прошептала Шаннон, слабо улыбнувшись.

— Я уже почти сдался, и вдруг ты появляешься в Аскоте. Я поворачиваю голову — и ты здесь! Меня как будто молнией поразило. Разве ты не видела, какое действие на меня оказало твое присутствие? Но что надо было сказать, чтобы дать тебе понять, в каком я отчаянии? А потом, когда ты отказалась говорить со мной, лето превратилось в сплошной кошмар. Когда Рамон пригласил тебя, я просто с ума сходил от ревности. Ты была с ним?

Лицо Зана потемнело, но он замолчал, не выспрашивая у нее подробности о Рамоне, а пытаясь прочитать все по глазам. Шаннон не чувствовала необходимости признавать, что на миг увлеклась южноамериканским плейбоем, или что сейчас, когда она смотрит на Зана, Рамон ничего для нее не значит. Объяснения и оправдания казались бесполезными.

— Какое право ты имеешь задавать подобные вопросы? — с болью спросила Шаннон.

Зан дотронулся до ее руки и крепко сжал ее.

— Какое счастье вот так дотрагиваться до тебя, говорить с тобой. Что мы теперь будем делать?

— Ничего. А что мы можем делать? Слишком поздно.

— У меня никого нет, кроме тебя. После свадьбы я все время как лунатик. Я никак не мог выбросить тебя из головы.

— Не надо. Пожалуйста, не надо!

— Теперь, когда ты уезжаешь, у меня, возможно, больше не будет другого случая. Дай мне сказать то, что я хочу сказать. Пожалуйста, Шаннон.

Глаза Зана были полны страсти, Шаннон не могла этого вынести. Она встала, однако Зан удержал ее.

— Шаннон, ты не можешь так уйти. Я люблю тебя. Пойдем со мной! У моего друга есть поблизости студия, там мы будем одни.

— Это безумие. Что ты со мной делаешь? — прошептала она. Искушение повторить ту ночь — воспоминания о ней все еще жили в ее памяти — было почти непреодолимым. — Нет, не буду! — крикнула Шаннон. Освободившись от Зана, она выбежала из паба.

Зан беспомощно смотрел, как она уходит. Обреченно махнув рукой, он перевернул бутылку и вылил ее содержимое в ведерко со льдом. Зан долго сидел за столиком, рассеянно глядя, как желтые листья каштана медленно кружатся в воздухе и падают к его ногам.

Глава 5

Кунварра, 1977 год

Подобно черным стражам, вороны кружились над холмами Кунварры, четко вырисовываясь на фоне голубого неба. Была весна, и первая зелень уже заполняла мертвую землю.

Мэтти посмотрела на горизонт, где начала собираться буря, прикидывая, хватит ли времени для совершения погребальной службы. Из-за перистых облаков сверкнула молния, сопровождаемая раскатом отдаленного грома — достойная замена пушечной пальбы на похоронах Брендана Фалуна.

В Кунварре за последние двадцать лет это была первая смерть. На похороны пришли все работники фермы вместе с женами и детьми. В процессии, следующей из церкви за сосновым гробом, со стороны некоторых женщин слышались сдавленные рыдания. Мужчины — друзья Брендана и немногочисленные враги — с торжественным выражением на лицах смотрели вперед, неловко сжимая в руках шляпы.

Рядом с Мэтти неуклюже вышагивал Боб. Процессия уже приближалась к могиле, окруженной металлической оградой. Связанное со смертью естественное чувство скорби усугублялось чувством вины. Никто из пришедших почтить память Брендана не подозревал, что охватившее его отчаяние приведет к самоубийству, и поэтому все чувствовали себя виноватыми. Но самая большая тяжесть лежала на Бобе, который за несколько дней до смерти предупредил, что уволит Брендана, и теперь винил себя за случившееся.

Тело Брендана нашел Блюи, недалеко от Брэмбл-Коттедж. Он услышал эхо выстрела в роще недалеко от поляны и отправился посмотреть, что происходит. Он сразу нашел Брендана. У него было снесено полголовы, а голубые глаза удивленно смотрели в облака.

Керри шла перед Мэтти и Бобом, в самом начале процессии, одетая в простое темно-синее платье, с платком на голове. Вслед за священником она через калитку подошла к могиле — узкому прямоугольнику земли в тени растущего рядом дерева. Керри смотрела на его сверкающие цветы, радуясь тому, что может зацепиться за него сознанием. Яркое пятно отвлекало ее от гроба, стоящего у края могилы. Но когда священник начал читать из «Послания к коринфянам», больше нельзя было уклониться от вида темной ямы, и она пустым взглядом уставилась на нее.

— То, что ты сеешь, не оживет, если не умрет… Иная слава солнца, иная слава луны, иная звезд; и звезда от звезды разнится в славе… Не все мы умрем, но все мы изменимся вдруг, в мгновение ока, при последней трубе…

Когда священник закрыл Библию, гроб на веревках опустили в могилу, и все присутствующие прошли мимо нее, бросив вниз по горсти земли. Когда подошла очередь Керри, она бросила на гроб маленький букетик синих васильков, перевязанных красной лентой, которую Шаннон когда-то заплетала в волосы.

Несколько человек задержались, неразборчиво бормоча слова соболезнования, но Керри не реагировала на утешения. Мэтти стояла поблизости. Заметив, что Керри не собирается уходить, она подошла к ней и мягко взяла за руку.

— Приходи в дом. Мы позовем всего несколько человек.

Не повернув головы, Керри кивнула, испытывая облегчение оттого, что остается одна. Темные облака закрыли солнце, погрузив могилу в холодную тень. Легкий ветерок пригибал к земле коричневую траву, и Керри обняла себя руками за плечи, чтобы преодолеть дрожь. В темной яме гроб казался очень маленьким. Глядя на него, Керри не испытывала никаких эмоций — только пустоту. Последний горячий спор с Бренданом эхом отзывался в ее голове и в сердце, заполняя пустоту, созданную его безразличием и невниманием. «Почему ты не уехала вместо нее?» — последняя жестокая фраза отца всегда будет преследовать Керри.

Какой-то ангел-мститель лишил Брендана последней милости, которую он, возможно, желал. Его любимая дочь Шаннон не смогла приехать домой, чтобы его оплакать. Керри знала, что Шаннон никогда не требовалось завоевывать отцовскую любовь, поэтому ей никогда не понять тех мучений, которые он испытывал.

Подобно пляшущим в небе молниям, мысли метались в голове Керри, заполняя все ее существо болезненной пустотой. Брендан любил ее — в этом Керри была уверена. Их любовь часто походила на ненависть, мучая их обоих, но теперь Керри понимала ее. Это была сильная, гордая любовь, в которой не было места нежности или терпимости. В них текла одна и та же ирландская кровь, которая связывает людей крепче, чем привычка. Оба принимали добро как должное, с боем прокладывали путь к сердцу друг друга, рычали и кидались друг на друга как звери. Эта мысль вдруг четко проявилась на мрачном фоне прошлого, и Керри могла черпать из нее силы. Любовь Брендана изливалась на нее из могилы, заставляя замолкнуть чувство вины. Он должен был умереть, чтобы Керри смогла его понять.

— Прощай, папа, — прошептала Керри. Глаза ее были по-прежнему сухи. Отойдя от могилы, она закрыла за собой калитку, чтобы никогда больше сюда не возвращаться.

Вечером, оглядывая комнату для гостей в большом доме, куда Керри переместилась в день смерти Брендана, она думала об иронии судьбы. Раньше она сделала бы все что угодно ради того, чтобы провести ночь в огромной кровати, на которой Шаннон приходила в себя после падения с лошади. Однако теперь, в канун похорон Брендана, комфорт этой красивой комнаты не производил на нее никакого впечатления. Завернувшись в одеяла, Керри лежала, разглядывая большой чемодан, который Мэтти купила для ее вещей. Все было упаковано и готово к укладке в «лендровер». На рассвете Боб отвезет ее на посадочную полосу в Уишбоне.

Когда Брендан умер, первое, что сделала Мэтти, — позвонила в Америку его брату Джеку. Вспоминая об этом, Керри гадала, стали бы они с Бобом настаивать на том, чтобы оплатить ее проезд в Соединенные Штаты, если бы не испытывали чувство вины. В отличие от Шаннон Керри никогда не радовало теплое обращение Мэтти. Она рассматривала его как уловку, призванную замаскировать власть, которой она обладала над ними — пусть даже привилегированными, но слугами. То, что Мэтти сразу после смерти Брендана забрала ее в большой дом, совсем не означает, что она не рада от нее избавиться, думала Керри. Фремонты явно считают, что искупили свою вину, купив ей билет в один конец в Грин-Спринг-Вэлли в штате Мэриленд.

В тот момент, когда Керри услышала в потрескивающей телефонной трубке знакомый, с ирландским акцентом голос Джека, она чуть не выплеснула весь запас слез, которые до сих пор сдерживала. Шаннон уехала на съемки, куда-то в Африку, и Керри казалось, что Джек — единственный в мире, кто о ней заботится. Услышав о том, что случилось, он немедленно заявил, что Керри должна быть с ним, и его сердечность перенеслась через континенты, утешая и успокаивая девочку. Когда Мэтти и Боб предложили оплатить стоимость проезда, решение было принято. Кэрри приняла их дар с безразличием, которое они объяснили шоком от пережитой утраты.

Керри лежала на той же самой подушке, на какой когда-то лежала Шаннон. Но сейчас Керри не думала о сестре. Вздохнув, она погасила свет и свернулась калачиком. К тому времени, когда Керри погрузилась в сон, подушка стала мокрой от слез, которые она сдерживала до тех пор, пока не осталась одна.

Когда огни Хитроу остались позади, Багли включил пятую передачу и в зеркальце заднего вида посмотрел на Шаннон.

— Я вас с трудом узнал, когда вы проходили контроль, мисс Шаннон. Осмелюсь сказать, вы выглядите прекрасно.

— Спасибо, Багли. На обратном пути я дала себе волю в Риме на виа Кондотти. По тем сверткам, что вы погрузили в багажник, вы можете судить о том, как я там побезумствовала. Рим меня поразил, — сказала она, откидываясь на сиденье. Даже сейчас Шаннон казалось, что она ощущает аромат кофе в расположенных прямо на тротуарах маленьких кафе, а перезвоны церковных колоколов все еще звучат в ушах.

— Леди Фортескью ждет вас на Честер-сквер.

— Мне так много нужно ей рассказать, даже не знаю, с чего начать.

— Солнечный Рим, Черный континент — думаю, все это отличается от Лондона с этим проклятым дождем. С тех пор, как вы уехали, льет не переставая. — Багли поймал взгляд Шаннон, убедившись, что она не подозревает о печальной вести, которая ждет ее. Он беззаботно болтал, стараясь хоть чуть-чуть продлить иллюзию, что в мире по-прежнему все в порядке.

— Нам пришлось два дня добираться до Лунных гор по самой дикой непроходимой местности. По сравнению с нею Австралия просто ландшафтный парк.

— Неужели?

Шаннон откинулась на сиденье, мысленно она все еще находилась в Африке.

Поездка к выбранному Паркинсоном месту оказалась солидной экспедицией на «лендроверах» по головокружительным горам, через джунгли и долины. Оказалось, что знаменитый человек не только фотограф, но и искатель приключений. Но пока команда не прибыла в этот отдаленный уголок земли, Шаннон не могла понять, зачем нужно ехать так далеко просто для того, чтобы сделать фотографии. Захватывающий пейзаж — высокие зеленые горы, прозрачные облака, удивительная растительность, казалось, сошедшая со страниц научно-фантастического романа, — все служило прекрасным фоном и материалом для гения-фотографа. Одежда, предназначенная для Шаннон, наводила на мысль об экзотических театральных декорациях, а ее и без того небольшой опыт работы со стилистами и фотографами в замкнутой атмосфере лондонской студии был бесполезен здесь, в условиях дикой местности, где все шло наперекосяк. Иногда Шаннон хотелось визжать — от духоты, жары, от стилистов. Вооруженные щипчиками, расческами, щетками для макияжа, они вились вокруг нее как мухи, а ассистент наряжал Шаннон в платья, которые больше походили на произведения искусства, предназначенные для драпировки статуй, нежели на одежду для живой женщины. Вид манекенщицы в джунглях по определению должен был быть эффектным. У Шаннон не оставалось другого выбора, кроме как всецело положиться на невозмутимого Паркса, хотя временами она была убеждена, что все катится в пропасть и ее карьера закончится, по сути дела, не начавшись. Только деловитый вид Паркса, его колючие брови под ставшей уже знаменитой кепкой с большим козырьком, успокаивал Шаннон. Голубые, словно отрешенные глаза обладали способностью фокусироваться так же, как линзы объектива. Шаннон видела, как творил гений, сочетая законным браком последний крик моды с дикой, первозданной красотой Лунных гор.

Уставшая команда покидала Уганду с чувством триумфа. Они совершили переворот, который потрясет до основания мир высокой моды.

— То, что у меня здесь, в один миг изменит вашу жизнь, — сказал на прощание Паркинсон, похлопав по сумке, полной непроявленных пленок. — Вы понимаете, что теперь весь мир у вас в кармане?

Сейчас, когда машина мчала Шаннон по залитому дождем Лондону, она чувствовала, как поднимается все выше, туда, где всегда хотела быть, — на самый верх.

Когда Багли позвонил в дверь дома, Шаннон уже была на верхней ступеньке лестницы, держа в руках кучу коробок с торговыми марками Гуччи и Феррагамо.

— Только посмотрите! Вы в самом деле выглядите как на картинке в журнале мод! — воскликнула Ирма, обнимая ее.

Поспешив в гостиную, Шаннон увидела Джонкуил, дожидающуюся ее у огня.

— Я вернулась! — крикнула она с торжеством и бросила на пол свертки, чтобы обнять Джонкуил.

— О, моя дорогая, вы выглядите просто потрясающе. Какая перемена! Ну, прекрасно провели время, не так ли?

Освободив Джонкуил от крепких объятий, Шаннон заметила, что на ее лице написано необычно серьезное выражение.

— Проходите и садитесь. Боюсь, что, прежде чем выслушать ваши новости, я должна кое-что вам сообщить.

— Что?

— Вам пришла телеграмма, и я взяла на себя смелость ее вскрыть, зная, что там должно быть что-то срочное. Для меня просто невыносимо разрушать ваше счастье. Я так страшилась этого момента! Дорогая, мне очень жаль.

Взяв у нее телеграмму, Шаннон прочла короткое сообщение о смерти Брендана.

— Вот письмо, которое пришло вчера из Австралии. Я уверена, что там содержатся подробности. А теперь я знаю, вам надо некоторое время побыть одной. Если я вам понадоблюсь — я буду наверху. Попрошу Ирму принести вам бренди, — добавила она, видя, что Шаннон дрожит.

Когда Джонкуил ушла, Шаннон опустилась в кресло, стоящее у камина, и принялась читать письмо Мэтти. Смерть Брендана не была случайной. Самоубийство. Она повторила это слово вслух, но от этого ужас не стал более реальным. Шаннон попыталась вспомнить, где она была в тот момент, когда умер отец. Возможно, спала в палатке под звездами, когда на другой стороне Земли пуля прервала его жизнь. Шаннон мучили вопросы, на которые она уже никогда не получит ответа. Депрессия, которая преследовала отца всю жизнь, в конце концов доконала его, положив конец любым надеждам на то, что они когда-нибудь воссоединятся. Ничто не могло компенсировать эту внезапную потерю: ни деньги, ни неожиданная слава, ни путешествие, ни даже известие о том, что Керри находится в Америке, у дяди Джека. В одно мгновение жизнь разлетелась вдребезги. Хрупкая общность, которая в Кунварре сходила за семью, больше не существовала; они с Керри остались совершенно одни во враждебном мире. Шаннон не вспоминала резкие слова, которые они сказали друг другу в прошлом, перед ее мысленным взором возникло взволнованное личико Керри, смотрящее на нее в утро ее бегства в Сидней. Как она выглядела, когда стояла перед могилой Брендана? Хотя сначала Шаннон обрадовалась, что Керри у Джека, очень скоро радость и облегчение сменились чувством вины. Если бы не Джек, ей пришлось бы немедленно вызвать Керри, ограничивая таким образом свою независимость. Пристыженная этими мыслями, Шаннон постаралась сосредоточиться на том, что она может сделать для младшей сестры. Теперь, когда заработок Шаннон становился практически неограниченным, Керри могла получить самые лучшие платья и кучу денег на карманные расходы. Это придавало собственным амбициям Шаннон новый оттенок: она заботится о Керри. Сестра не будет никому ничем обязана и ни в чем не будет нуждаться — то, чего сама Шаннон никогда не испытывала.

Внезапно ее охватило какое-то беспокойство. Уютная обстановка казалась насмешкой над ее горем. Атмосфера дома Джонкуил душила ее, и Шаннон почувствовала непреодолимое желание оказаться сейчас подальше от всей этой роскоши. Схватив пальто, она выбежала на улицу и окунулась в дождливую темноту. Как только Шаннон оказалась наедине со стихией, слезы потоком потекли по лицу. Она шла по мокрым тротуарам под безжалостными порывами ветра, и этот ветер казался ей символом отчаяния, символом бурного возвращения к собственным корням. Горько и безутешно рыдая, Шаннон шла по пустынным тротуарам Белгравии, где светящиеся золотом струи воды сбегали в водосточные трубы. В памяти всплывали воспоминания… О первых днях ее детства, когда отец рассказывал ей разные истории и вырезал игрушки, о том, как умерла Дорин и они с отцом утешали друг друга. Теперь она стала сиротой. Совсем недавно было не так. Если бы она тогда вернулась — возможно, они с Бренданом смогли бы простить друг друга. Теперь Шаннон понимала, что все это время просто ждала, пока исчезнет ее гордыня. Воспоминания о горячей любви Брендана стали для нее возмездием. Шаннон поняла, что много лет назад отец мог поступить совсем иначе. Мог бросить ее и Керри, но вместо этого он трогательно пытался вырастить их — как мог. А она покинула его, и теперь он лежит в могиле в Кунварре. Могиле, вырытой на крохотном клочке земли среди бескрайних пустынных просторов — менее безжизненных, чем сердце Шаннон после этой невосполнимой утраты.

Глава 6

Медоуз, Мэриленд, ноябрь

Вблизи дома Керри отпустила Тройку, позволив гнедому мерину резво мчаться галопом по усыпанной опавшими листьями конной тропе. Низко наклонив голову, чтобы не наткнуться на свисающую ветку, она наслаждалась ощущением мощи мчащегося вперед животного. Холмы Мэриленда были покрыты первым снегом, спрятав кажущуюся вечной зелень долины. Толстые ветви деревьев, скрывавшие усадьбу конного завода Медоуз, сейчас были голыми. Даже теперь, после двух месяцев пребывания здесь, Керри испытывала глубокое волнение при виде бесформенного сооружения в колониальном стиле, предстающего перед нею во всем великолепии ясного ноябрьского дня.

Дом, вдвое больший, чем дом Фремонтов в Кунварре, представлял собой увеличенный в масштабе коттедж. Четкие очертания деревянных стен создавали обманчивое впечатление скромности, совершенно не соответствовавшее роскоши внутренней обстановки и репутации конезавода, который в Мэриленде считался одной из самых процветающих ферм по разведению лошадей. Когда бы Керри ни приближалась к дому после тренировки, она всегда воображала, что он принадлежит ей. Было легко фантазировать на эту тему, в сотый раз глядя на безупречный костюм для верховой езды купленный в Глиндоне на присланный Шаннон чек. То, что Керри всегда хотела, теперь принадлежало ей. Она купила полный комплект снаряжения, выставленный в витрине, — от приталенной черной куртки и серовато-коричневых брюк до широкого шарфа. Заправив волосы в черную сетку и надев сверху черный котелок, Керри вполне могла соперничать с всадниками, чьи фотографии она в свое время с жадным любопытством рассматривала в «Эквус». Но именно ботинки заставили ее сердце учащенно забиться. Ужасно дорогие, из самой лучшей кожи, они намного превосходили ту пару в Уишбоне, о которой она так мечтала.

Керри рысью въехала на мощенный булыжником двор конюшни и помахала рукой одному из конюхов, заводившего в стойло чистокровного жеребца в попоне. Сегодня был День благодарения, и Керри с Джеком вместе с остальными работниками конного завода были приглашены в большой дом на званый обед. Этого события она всю неделю ожидала с нетерпением. По этому случаю соберется весь клан ван Буренов. Никого из них Керри и в глаза не видела, но много слышала от Джека и других, так что ван Бурены казались ей знакомыми.

Почистив Тройку щеткой, Керри перекинула седло через плечо и отправилась в кладовую, где хранилась упряжь. Там она увидела молодого человека, вешавшего седло на крючок, и мгновенно поняла, кто он такой.

— Привет! Вы — Марк ван Бурен, не так ли? — весело сказала Керри, протягивая руку.

— О, привет. А вы, должно быть, племянница Джека Фалуна. Я слышал, что вы приехали.

Несомненно, Марк ван Бурен не оправдывал возлагавшихся на него ожиданий. В его облике было нечто незавершенное; в свои двадцать лет он был похож на неуклюжего старшеклассника, хотя учился на последнем курсе в Гарварде. Он был вторым сыном и стал наследником поместья после того, как его старший брат Линди IV два года назад погиб во Вьетнаме. Линди был красивым, талантливым, его все обожали. Даже сейчас в Медоуз о нем ходили легенды. Линди был всем, а Марк — нет. Чувствуя в его поведении робость, Керри ободряюще улыбнулась.

— Ваш дядя прекрасно знает лошадей, — после неловкой паузы сказал Марк.

— Это точно. Как он говорит, обломал себе зубы на подковах.

Он засмеялся, и Керри почувствовала, что лед сломан.

— Надеюсь, вам нравится в Соединенных Штатах. Наверно, в Австралии многое по-другому.

— Конечно. У нас дома сейчас наступает лето. Знаете, до этой недели я никогда не видела снега.

— Правда?

— Когда я проснулась и выглянула в окно, то не могла поверить своим глазам.

— В Австралии нет снега?

— Есть, но он выпадает на юге, в Виктории. Это в сотнях миль от Нового Южного Уэльса — от того места, откуда я.

К тому времени, когда Керри и Марк покинули кладовую, между ними возникли дружеские отношения.

— Как долго вы собираетесь здесь оставаться? — спросил Марк. Он смотрел на Керри с растущим интересом.

— Навсегда. Я здесь насовсем! — весело ответила она.

— Мне очень нравится ваш австралийский акцент. Звучит здорово. Никогда раньше его не слышал — я имею в виду в личной беседе.

— Правда? Дядя Джек говорит, что я его постепенно теряю, — ответила Керри, не упоминая о тех усилиях, которые она предпринимала, чтобы смягчить свой гнусавый выговор. — Конечно, в давние времена Фалуны были ирландцами. Это одна из самых древних и аристократических фамилий в Лимерике.

Керри посмотрела на него. Ее веснушчатое лицо, по форме напоминающее сердечко, скрывали поля котелка. Она знала, что обтягивающие брюки прекрасно демонстрируют достоинства ее зрелой фигуры.

— Вы придете в дом на обед в честь Дня благодарения, не так ли?

— Конечно, приду, и я очень жду его. Дядя Джек говорит, что обед в День благодарения — это стоящая вещь.

— Ну, в таком случае, я думаю, мы там увидимся.

Керри смотрела, как он уходит, и радовалась: она установила хорошие отношения по крайней мере с одним из ван Буренов. В расчет следовало принимать еще двоих — отца Марка, Линди III, и его сестру Картер. Керри удивлялась, зачем называть девочку Картер. Она взбежала по лестнице к дверям квартиры, которую занимала вместе с Джеком. Квартира над гаражом с того времени, как Керри приехала в Медоуз, стала ее домом. Услышав ее шаги, Джек повернулся.

— А, вот ты где. Ты ездила на Тройке слишком долго. Я уже начал думать, что ты забыла про праздничный обед. Когда ты садишься в седло, юная леди, ты, кажется, забываешь о времени, — с нежной улыбкой сказал он.

— Сегодня не забыла, — возразила Керри. Глаза ее сияли. Сняв перчатки, она с улыбкой посмотрела на дядю.

В нем мало что напоминало Брендана. Маленький и плотный, Джек унаследовал от матери рыжеватый цвет волос и веснушчатое лицо. Движения у него были быстрыми, как у терьера. Открытое мальчишеское лицо создавало впечатление, что он гораздо моложе своих лет, а медные искорки в глазах, похожие на брошенные в зеленую воду однопенсовые монетки, могли вспыхивать так же легко, как и у Брендана. Но в Джеке чувствовалась та уверенность в себе, спокойная сила, которая вызывала уважение как людей, так и чистокровных лошадей. В отличие от старшего брата, который шел по жизни с вечной готовностью броситься в драку, Джек выбрал путь реалиста, полагающегося не только на чутье, но и на упорную работу.

Сейчас, глядя на Керри, стоящую перед ним в полной экипировке, он вспомнил свою мать — красивую молодую Кэтлин, которая не потерпела, чтобы условности помешали ее чувствам. Когда эта прачка, мать двух незаконнорожденных сыновей лорда, выезжала охотиться с гончими, англо-ирландская аристократия встречала ее насмешками. Ее любовник не очень-то поддерживал ее, но тем не менее Кэтлин никогда не опускала головы. Без сомнения, юная Керри унаследовала от нее эту черту. Медно-красной шевелюрой она очень напоминала свою бабушку — так же, как и дерзким выражением лисьего личика. У Керри был безошибочный инстинкт в обращении с лошадями, и головокружительные кульбиты, которые она выделывала на чистокровках, вызывали особую гордость у Джека. Правда, иногда он задумывался над тем, какие дополнительные таланты развились у племянницы с тех пор, как он еще ребенком обучал ее азам дрессуры.

Джек спрашивал себя, не стоило ли намекнуть девочке, что покупать полное снаряжение для верховой езды не совсем уместно. Получив неожиданные деньги от Шаннон, Керри настояла на том, чтобы купить полный комплект обмундирования, которое больше подходило богатому члену охотничьего общества, чем племяннице старшего конюха. Но учитывая то, что пришлось пережить Керри, Джек не стал ничего говорить. У нее будет достаточно времени, чтобы научиться понимать тонкие социальные различия в здешнем обществе. Медоуз — это феодальное имение в миниатюре, и Керри довольно скоро найдет в нем надлежащее ей место.

Чуть позже через замерзший двор конюшни они вдвоем направились в большом дом на обед по случаю Дня благодарения. Одетая только в пурпурное вельветовое платье, замерзшая Керри съежилась, надеясь, что Джек не будет ее ругать за то, что она не надела пальто. Подходящего, по ее мнению, у нее не было. Керри с ожиданием смотрела в сторону дома, бесконечные окна которого светились янтарно-желтым огнем. За ним располагались холмы, густо заросшие деревьями, чьи голые ветви четко выделялись на пылающем оранжевом небосклоне.

— Ну что я тебе говорил? Это просто безумие — идти даже сто метров без пальто. Промерзнешь до костей, — ворчал Джек. В твидовой куртке и саржевых брюках у него был слегка растерянный вид человека, не привыкшего носить галстук.

— Как ты думаешь, сколько комнат в Медоуз? — спросила Керри, чтобы сменить тему.

— Думаю, по меньшей мере тридцать. Это прекрасный дом, строился для сквайра — так что уж будь уверена.

— Он намного больше, чем дом в Кунварре.

— Да, пожалуй, — согласился Джек, думая о предстоящем обильном угощении.

Керри сказала себе, что дрожит не от холода, а от возбуждения при мысли о том, что будет обедать в таком роскошном здании. По широким ступеням, обрамленным высокими белыми колоннами, они взошли на круговую веранду. Джек позвонил в медный колокольчик, висящий рядом с дверью, достаточно широкой, чтобы пропустить карету. Дверь открыла черная служанка в униформе.

— Добрый вечер, Кора, — поклонившись, сказал Джек.

— Здравствуйте, мистер Джек, мисс Керри. Все в гостиной. Пожалуйста, входите.

Они задержались в передней ровно настолько, чтобы Керри смогла прийти в себя от всего этого великолепия. Они стояли на полу, выстланном сверкающим паркетом, перед круглой лестницей из красной древесины, над которой нависало гигантское резное окно. Керри вслед за Джеком прошла в громадную комнату. До этого она даже не могла себе представить, что существует такое великолепие. Уже собрались гости, из которых Керри знала лишь немногих. Большинство составляли приезжие, отличавшиеся не только своей дорогой, консервативного стиля одеждой, но и равнодушным видом, с которым они разговаривали друг с другом. С серебряного подноса, с которым всех обходила одна из служанок, Керри взяла бокал с хересом, а Джек — виски. Оглядевшись по сторонам, Керри с неудовольствием отметила, что оделась чересчур нарядно. Все остальные носили платья приглушенных тонов, а из украшений только изредка можно было заметить нитку жемчуга или золотой браслет. Керри почему-то считала, что друзья и родственники ван Буренов будут прямо-таки выставлять напоказ свое богатство, и теперь ее щеки горели от стыда.

Керри немедленно нашла взглядом знаменитого главу клана, который с момента ее появления здесь отсутствовал на ферме. Он управлял своей империей по телексу и телефону, покупая лошадей в Европе и играя в поло на Палм-бич. Когда Линди ван Бурен повернулся к гостям, Керри обнаружила, что не может оторвать от него глаз. Он направился в ее сторону, и Керри почувствовала, как у нее внутри что-то оборвалось.

— Добрый вечер, Джек. Рад вас видеть.

— Добрый вечер, мистер ван Бурен. Вы еще не видели мою племянницу. Керри Фалун.

— Добро пожаловать в Медоуз, Керри, — любезно сказал хозяин дома.

Керри протянула руку, уверенная, что с первого же взгляда он полностью раскусил, что она собой представляет, и была очень удивлена, увидев в этих проницательных глазах искру интереса к себе.

— Я сегодня получил кое-какую информацию из Дублина. Все решения положительны, Джек, ну да лучше я расскажу об этом завтра. Давайте встретимся в моем офисе в девять. Как там Талисман?

— Я заходил на него посмотреть как раз перед нашим приходом сюда, сэр. Щетки над копытом больше нет.

— Прекрасно, прекрасно. — Коротко кивнув, ван Бурен отошел в сторону.

Пока Джек болтал с одним из конюхов, Керри потихоньку пробралась к потрескивающему огню. Смущенно потягивая херес, она смотрела на девушку, которая могла быть только дочерью Линди, Картер. Все, что Керри слышала о шестнадцатилетней Картер, приехавшей домой на каникулы из интерната, разжигало в ней страстное желание узнать о ней как можно больше — от ее комнаты, по слухам, уставленной белой мебелью в стиле ампир, до стенного шкафа, якобы величиной с обычную спальню. Увидев, что Керри внимательно рассматривает Картер, Джек взял племянницу за локоть.

— Пойдем — я тебя представлю, — сказал он, и Керри с неохотой последовала за ним. — Картер, это моя племянница, Керри. Она приехала, чтобы жить со мной, как вы, вероятно, слышали. — Он улыбнулся стоящей рядом девушке. — Мне кажется, вы только что вместе приехали из Фокскрофта?

— Да, здравствуйте. Меня зовут Абигайль Гилмор, — ответила та, с любопытством глядя на Керри карими глазами.

Когда Джек их оставил, стряхнувшая с себя робость Керри, волнуясь, попыталась заполнить паузу в разговоре.

— Я так много слышала о вас, Картер. Дядя Джек говорил мне, как хорошо вы ездите верхом…

— В самом деле? — Встретив ледяной взгляд, Керри поперхнулась на полуслове. — Как я уже говорила, родители Мелани перестали выдавать ей карманные деньги и не разрешают поехать кататься на лыжах в Эспен, — повернувшись к Абигайль, продолжала Картер. — Я ей сказала, что позвоню попозже, вдруг их решение изменится, но без нее…

Абигайль и Картер возобновили свое тайное совещание, а Керри почувствовала, что ее вежливо послали подальше. Все было проделано так умело, так мягко, что ей ничего не оставалось, кроме как стоять посреди комнаты. Страдая от унижения, Керри отошла в сторону. Она уже сталкивалась раньше с такими же социальными барьерами, твердыми и непроницаемыми, как зеркальное стекло. Все, что она могла сделать, — это бросить гневный взгляд на двух сучек с плоской грудью и кривыми ногами. Все в них говорило о деньгах — от светлых кашемировых свитеров и юбок до ровно завитых волос и гладких лиц. Они были скучные и абсолютно несексуальные. Керри попыталась этим утешиться, но боль от пережитого унижения не стала меньше.

— Привет, Керри.

Услышав знакомый голос, она повернулась и обнаружила рядом Марка. Его нерешительное поведение представляло полный контраст по сравнению с манерами его сестры.

— О, привет. А я вас ищу.

— Правда? Мне нравится ваше платье, — застенчиво сказал он.

— Да? — удивленно сказала Керри. — Спасибо.

Чувствуя, что комплименты дались ему нелегко, она склонила голову в кокетливом поклоне.

— Что вы собираетесь делать на каникулах? Наверно, это будет одна сплошная вечеринка, не так ли?

— Вы в самом деле так думаете? — со смехом спросил Марк. — Если уж точно, то обычно я провожу большинство вечеров дома один — читаю или делаю уроки. Вероятно, вы знаете, что в Медоуз вся жизнь вращается вокруг лошадей, и если вы этим не живете и не дышите, то вы очень странный человек. Я больше похож на мать, чем на отца. Она никогда не садилась на лошадь, если могла без этого обойтись.

— Ваша мать сегодня здесь?

— Нет, мои родители разошлись много лет назад. Она живет в Нью-Йорке, и обычно я провожу каникулы у нее. В данный момент папа еще не нашел себе очередную жену.

Посмотрев на Линди ван Бурена, который даже на расстоянии властвовал над собравшимися, Керри мысленно сравнила динамичного, мужественного отца с сыном, явно не отличавшимся твердостью характера или приятной внешностью. Горькая улыбка, промелькнувшая в глазах Марка, подсказала ей, что окружающее его богатство, роскошная комната, где собирался весь клан, не могут заглушить его чувства одиночества и неудовлетворенности. Через несколько секунд, когда Линди с неприязнью сказал Марку несколько холодных слов, Керри почувствовала, что это пренебрежение каким-то образом компенсирует сегодняшнее поведение Картер. Пусть дочь Линди не слишком высокого мнения о Керри, но его сын и наследник уже стал ее союзником.

Выйдя в коридор в поисках ванной, Керри увидела, что ведущие в столовую двойные двери уже открыты. Она остановилась, пораженная видом длинного стола, покрытого кружевной скатертью. В свете двух огромных канделябров блестели серебро и фарфор. Дворецкий в перчатках только что поставил на полированный сервант серебряное блюдо с высокой круглой крышкой. Гобелены, тяжелые шторы на огромных окнах придавали гостиной колониальную пышность. Эта комната видела не одно поколение ван Буренов; их портреты смотрели со стен, будто все еще наслаждались этим великолепием. Керри с восхищением смотрела, как служанка вносила огромную супницу, расставляла хрустальные бокалы и раскладывала столовое серебро. Керри испытывала благоговейный трепет, предвкушая обед. Она уже забыла свои обиды.

— Извините, — обратилась Керри к служанке. — Где здесь ванная комната?

— Под лестницей, вдоль по коридору.

— Спасибо, — сказала Керри, думая про себя, что до обеда осталось еще достаточно времени, чтобы стереть часть своей косметики. Подойдя к двери в ванную, она услышала голос Картер:

— Ты когда-нибудь видела столь вульгарную особу, как эта племянница Джека Фалуна? Я была настолько ошарашена, когда он подвел ее к нам, что просто не знала, что сказать. Но папа же настоял на том, чтобы пригласили всех!

— А этот жуткий акцент! — подхватила Абигайль. — Думаешь, она красит волосы?

— Конечно, красит. Ты еще не видела ее в костюме для верховой езды. Она в нем как корова, в ее тени мы можем вдвоем уместиться, — хихикнув, сказала Картер. — В самом деле это просто кошмар. Кто-нибудь должен ей намекнуть…

— Ты хочешь сказать, что у нее есть полное снаряжение для верховой езды? Откуда же она взяла деньги?

— Понятия не имею. Лично мне это неинтересно.

Не дослушав их разговор, Керри, как слепая, бросилась вдоль по коридору. Ее многолетняя мечта оказалась перечеркнута одним легкомысленным замечанием двух самодовольных девиц из Фокскрофта. Керри не знала, как теперь сможет смотреть на них за обедом. Когда она появилась возле столовой, гости уже начали туда проходить. Подошедший Джек тронул ее за рукав.

— Вот ты где, милая. Пойдем! Нам вон туда.

— Что ты имеешь в виду?

Он провелошеломленную, недоумевающую Керри в комнату, находившуюся в конце коридора. Никто не предупредил ее. Длинный стол был украшен яркими бумажными лентами и картонной индейкой. Смеясь и разговаривая, вдоль него выстроились служащие Медоуз — от младшего конюха до старшей домоправительницы, поедая индейку в клюквенном соусе. Были все, кроме черных слуг, которые, видимо, отмечали праздник где-то в другом месте.

Все великолепие Медоуз померкло для Керри. Здесь были слуги, и она была одной из них. Они привычно собирались подальше от глаз хозяев, подальше от большого шикарного зала, где сидели ван Бурены. Керри не могла поверить своим глазам: большинство искренне считали, что они проводят время как короли, даже не подозревая о проявляемом к ним пренебрежении. Глядя на их довольные, счастливые лица, на то, как они весело хватают с грубого фарфорового блюда простую пищу, Керри почувствовала, что к глазам подступают слезы. В ней все восставало против несправедливости. Так вот, значит, какова эта земля свободных, вот оно, равенство, с горечью сказала она себе.

— Проходи, дорогая, не будем никого задерживать, — с нетерпением сказал стоявший за ней Джек.

Безмолвно перекладывая на свою тарелку кусок индейки, Керри решила, что ее больше никогда не будет за столом для слуг. В один прекрасный день, если ей еще случится быть в Медоуз, она будет обедать с ван Буренами, сидеть за сервированным столом с прекрасным фарфором, столовым серебром, пить шампанское и бургундское, а не дешевое кьянти из граненого стакана. Керри уже знала, как туда попасть.

Апрель 1978 года

Когда в Медоуз пришла весна, Керри поняла, за что Грин-Спринг-Вэлли^[7] получила такое название. В одно прекрасное утро она проезжала по загону для жеребцов, направляясь к бесконечным тропинкам, вьющимся среди многих и многих акров леса. Всем своим существом Керри испытывала радость от наступающего прекрасного дня. Дрожащий свет проникал через листву, и бриллиантовые искры сверкали на мокрой траве. Керри выехала на поляну, и оттуда открылся ошеломляющий вид на самое лучшее в Америке пастбище. Трава, такого же изумрудно-зеленого цвета, как, если верить Джеку, на лугах Ирландии, была очень густой и сочной — именно такой, какая требовалась для тонкой нервной системы и хрупкого скелета прекрасных чистокровок.

Только что прошел ливень, и в синей вышине, над почти неправдоподобным пейзажем, висела огромная радуга. Куда ни кинь взгляд, везде пересекающие пространство аккуратные, симметричные заграждения, прячущиеся в отдалении постройки символизировали мощь и богатство, которые правили здесь каждым акром этой бесценной земли. После пыльных, бескрайних просторов Австралии это был зеленый рай, и Керри наслаждалась, чувствуя под собой Тройку. Начиналось отведенное ей драгоценное время, и Керри направилась к отдаленному загону для прыжков. Она готовилась к конному шоу в Глиндоне — своей заветной цели, мысль о которой согревала ее всю зиму.

После первого появления в здешнем обществе в ноябре Керри пришлось пережить ряд неприятных моментов, о многих из которых было неловко вспоминать. Язвительное замечание, сделанное на Дне благодарения Картер, заставило Керри убрать подальше свое драгоценное снаряжение для верховой езды — до тех пор, пока она не заработает на соревнованиях первые розетки. Тогда охотничье общество сочтет за честь, если она будет мчаться за их гончими. Все это, однако, относилось к будущему. Сейчас Керри должна поумерить свои амбиции — до тех пор, пока не будет иметь собственную лошадь. Даже щедрости Шаннон не хватило бы, и Керри приходилось довольствоваться Тройкой, которая, как она понимала, имела мало шансов успешно состязаться с лошадьми, которых она видела зимой.

Тем не менее надо было с чего-то начинать. Свою атаку на мир всадников Керри начала, постучавшись в дверь знаменитого полковника Брюса Пейджета, бывшего доблестного офицера-кавалериста английской армии. Он зарекомендовал себя как прекрасный тренер для местных наездников, которые мечтали выступать на престижных показательных выступлениях в Гаррисберге, Вашингтоне и Мэдисон-сквер-гарден. Керри разыскала отставного полковника в середине декабря, приехав из Медоуз в его конюшни на велосипеде. Она сразу узнала Пейджета, увидев его на лихом англо-арабском скакуне. Туманным зимним днем полковник показывал ученику, как надо выполнять какое-то упражнение. У него была осанка прирожденного наездника. Когда Пейджет проезжал в ворота, по его как будто высеченному из камня лицу можно было сразу понять, что это за человек. Презрительный взгляд из-под шляпы испепелил Керри на месте, и она почувствовала отчаянную неуверенность в себе.

— И откуда только, смею вас спросить, вы взялись, юная леди? — спросил Пейджет, идя рядом с ней к конюшне. — Судя по акценту, явно не из здешних мест.

Керри почувствовала, что краснеет.

— Мой дядя, Джек Фалун, — управляющий в Медоуз, — сказала она, гордо подняв голову. — Я работаю там с лошадьми.

Подняв брови, полковник критически оглядел ее с головы до ног. Керри явно не произвела на него впечатления, но ее дерзкая, самоуверенная манера поведения все же возбудила его любопытство.

— С вашей стороны это просто наглость — прийти сюда без вызова. Но раз уж вы здесь, давайте посмотрим, на что вы способны, — сердито сказал он, скептически прищурясь. — Где ваша лошадь?

— У меня еще нет лошади, — выпалила Керри. Под свирепым взглядом Пейджета последние остатки ее уверенности в своих силах быстро исчезали.

— В таком случае я посажу вас на Неустрашимого. Посмотрим, так ли вы хороши, как вам кажется. Должен сказать, выглядите вы не очень, — сказал Пейджет, напомнив Керри о том, что объездка и показательные прыжки почти всегда являлись прерогативой мужчин.

Неустрашимый оказался серым мерином с подозрительным блеском в глазах. Когда Керри оказалась в седле, то поняла, что это одна из самых беспокойных лошадей, на каких ей когда-либо доводилось ездить. Полковник Пейджет явно хотел сразу же отбить ей всю охоту. На то, чтобы справиться с волнением, у Керри оказалось всего несколько секунд.

Первые прыжки были просто ужасными. Неустрашимый явно не оправдывал свое имя. У него была отвратительная привычка перед каждой изгородью становиться на дыбы. После нескольких кругов Керри почувствовала себя немного увереннее, но понимала, что не произвела особого впечатления на полковника Пейджета. Как она может продемонстрировать свои таланты на лошади, которая не любит прыгать, — оставалось загадкой. Когда Керри по меньшей мере раз двадцать повторила прыжки, послышалась команда закончить представление. Керри рысью подъехала к Пейджету, уже полностью управляя Неустрашимым — не хуже, чем собой. Тем не менее она была уверена, что с треском провалилась.

— Вы ездите отвратительно, как пастух, — пролаял полковник, глядя на неуверенно улыбающуюся Керри. — По вашей посадке могу сказать, что вы австралийка — ноги вперед, а сами слишком далеко откидываетесь в седле.

Одним махом полковник разрушил все ее иллюзии.

— Тем не менее в вас есть задатки наездницы. Я могу вас взять, но на определенных условиях, — объявил он, похлопывая кнутом по ладони. — Если хотите работать со мной, то должны работать до упаду. До следующей осени у вас меньше восьми месяцев. Я не принимаю объяснений типа большой нагрузки в школе или гуляний с мальчиками. Я требую от каждого наездника максимально выложиться, и поверьте — я это получаю. Еще одно — вы должны начать с азов. Учите мою азбуку объездки, и как следует.

Керри открыла рот, чтобы сказать, что последние пять лет она больше ничем и не занимается, но что-то в стальных глазах полковника ее остановило.

— Да, сэр, — смиренно ответила она. Впервые в жизни ей пришлось сказать кому-то «сэр».

— И еще одно. Вам придется завести хорошую лошадь. Пока на ближайшие месяцы мы вам здесь поможем, но если собираетесь чего-то добиться следующей осенью, вам понадобится собственная лошадь.

Керри покинула школу верховой езды с ощущением дикого мустанга, которого заарканил и объездил всадник экстра-класса. Но тем не менее голова ее кружилась от счастья. В темные зимние месяцы полковник Пейджет безжалостно гонял Керри по тренировочному кругу, выбивая из нее все вредные привычки, которые она усвоила в Австралии, выплавляя из ее природного дара ту истинную грацию, которая отличает настоящего чемпиона. Вставая на рассвете, она тщательно чистила конюшни в Медоуз, а затем отправлялась в школу, нетерпеливо ожидая часа, когда может отправиться к полковнику. Там Керри проводила два изнурительных, но прекрасных часа занятий, которые оплачивала чеками, полученными от Шаннон. Иногда она так уставала, что в конце дня едва могла говорить.

Теперь, когда приближался этот долгожданный весенний день, Керри думала о посылке, которую получила утром из Парижа. Сняв с журнала обертку, она с изумлением обнаружила на обложке апрельского номера «Вог» фотографию Шаннон. И хотя Керри знала о том, что сестра делала осенью, беглые упоминания об этом в письмах Шаннон не давали представления об ошеломляющем успехе, которого она добилась в мире моды. Только теперь Керри с горькой завистью почувствовала, как далеко разошлись их пути. Эффектная, загадочная женщина в фантастических одеждах, снятая на фоне дикой природы Африки, ничем не напоминала девушку, которая ранним утром убежала из Кунварры, неся в руках потертый чемодан. Нынешняя щедрость Шаннон теперь казалась крохами, которые бросают собаке с хозяйского стола. Проезжая по узкой зеленой тропинке к загону для прыжков, Керри боролась с чувством ревности, как никогда, полная решимости достичь успехов в том мире, который выбрала. Своей красотой Шаннон без всяких усилий достигла того, чего Керри должна была достичь самоотверженным трудом. Керри дрожала от решимости. Подъезжая к белой изгороди, ограждавшей загон для прыжков, она была готова сделать что-нибудь такое, чего раньше не смела.

Когда Керри соскочила с лошади, чтобы открыть ворота, Тройка навострил уши. Скаковой круг в загоне был специально сделан под Линди IV и его англо-арабского призового прыгуна, но после его смерти использовался редко. Керри больше всего на свете хотела оседлать одного из этих прекрасных чистокровок, предназначенных для охоты или прыжков, но не смела спросить разрешения Джека, зная, что он рассмеется ей в лицо. Тройка — прекрасный мерин и хороший прыгун, но чемпионом он никогда не станет. Пришло время, когда ей надо иметь собственную лошадь, но цена суперпрыгуна измеряется суммой с четырьмя нулями. Тем не менее на каждом шоу и каждом соревновании, которое Керри посещала вместе с Джеком, она не переставала мечтать о такой лошади.

Заведя Тройку в загон, Керри прошла по мокрой траве, чтобы установить высоту барьеров на отметке один метр двадцать сантиметров. Для задуманного ею эксперимента это была большая высота. Затем она вернулась к лошади, сняла седло и вытащила из кармана белый носовой платок. Взобравшись на лошадь с изгороди, Керри направила его в центр поля и остановилась перед рядом в двадцать барьеров, расстояние между которыми составляло тринадцать с половиной метров. Затем завязала себе глаза. Она и Тройка настолько хорошо понимали друг друга, что легкий нажим коленями — и он пустился вперед рысью, которая скоро перешла в галоп. Когда они набрали скорость, Керри полностью, как любовнику, отдалась Тройке, чувствуя и понимая все его движения.

Керри не подозревала, что за ней наблюдал Линди ван Бурен. Ван Бурен как раз совершал утренний объезд своих владений. Увидев Керри, он остановился на краю загона. По пылающей шевелюре ван Бурен мгновенно узнал ее даже на расстоянии. Увлеченный зрелищем, он напряженно следил, как Керри вместе с Тройкой брала один барьер за другим. Линди заметил про себя, что лошадь — не пара своей всаднице. Ухватившись за поводья, он ждал, что Керри вот-вот упадет на дорожку, но она ни разу не ошиблась. Ван Бурен улыбнулся, отметив, что всадник ее возраста и происхождения очень редко набирается храбрости, чтобы проделать такую серию вслепую и без седла. Его собственная дочь, Картер, никогда бы этого не сделала. Марка от одного предложения бросило бы в холодный пот. Но Линди, когда был еще мальчиком, проделывал такое упражнение довольно часто.

Когда Керри выполнила последний прыжок, она сорвала повязку и упала вперед, бурно обнимая шею Тройки. Керри гладила его гриву и шептала на ухо одобрительные слова — даже на расстоянии ощущалась ее чувственная связь с лошадью. Ван Бурен инстинктивно отвернулся, как будто его застигли за чем-то нехорошим. Но он не мог оторвать глаз от ладного, крепкого тела Керри, страстно сжимающей бедрами широкие бока вспотевшего животного.

Как будто почувствовав, что за ней наблюдают, Керри испуганно обернулась. Мгновение они смотрели друг на друга, а затем Линди ускакал.

— Чудотворец… Да, думаю, так… — задумчиво прошептал он сам себе, двигаясь рысью по конной тропе.

Тем же вечером Керри подходила к большому дому, куда ее вызвал Линди. На дворе сильно пахло свежескошенной травой и лошадями, ворковали голуби. Но Керри ничего вокруг не замечала. Она готовилась защищаться, прекрасно понимая, зачем ей приказали прийти к мистеру ван Бурену. Несомненно, он разгневался на то, что она без разрешения использовала загон, и Керри размышляла о том, как он может ее наказать.

Закатав рукава чистой накрахмаленной рубашки, Керри вошла в дом. Ее смелость в один момент улетучилась, когда она вспомнила, какой неограниченной властью лорд Медоуз обладал над своими служащими. Мрачный дворецкий провел Керри через громадную, слабо освещенную гостиную. В открытые окна вливался душистый воздух. Дверь в кабинет ван Бурена была открыта, он сидел в кожаном кресле за столом.

— Добрый вечер, мистер ван Бурен. Вы хотели меня видеть? — Голос Керри был тихим и невыразительным. Услышав его, Керри мгновенно устыдилась.

— Входите и садитесь, Керри, — небрежно сказал он, жестом указав на стул по другую сторону стола.

Керри села, бегло окинув взглядом комнату, где никогда раньше не была. Кабинет ван Бурена производил сильное впечатление. Стены были обшиты панелями из мореного дуба, вдоль стен располагались стеллажи с книгами в кожаных переплетах. Было видно, что эта комната принадлежит мужчине — здесь слабо пахло табаком и царила атмосфера дорогостоящего уединения. Сидя за столом с обтянутой кожей крышкой, Линди ван Бурен правил целой империей. Его имя было известно в кругах селекционеров всего мира. Стена за спиной ван Бурена была увешана розетками, фотографиями и призами, говорящими о его триумфах.

Керри села напротив, чувствуя, как страх сжимает ее горло. Все, что могла она сделать, — это спокойно встретить взгляд хозяина поместья. Ван Бурен крутил в руках карандаш и явно не спешил сообщить Керри, зачем ее вызвал.

— Я слышал от вашего дяди, что вы берете уроки у Брюса Пейджета. Я переговорил с ним, — продолжал ван Бурен, прежде чем Керри успела ответить. — Из того, что мне сообщил полковник, я понял, что для того, чтобы достичь вершин, вам нужна только хорошая лошадь.

— Да, — ответила Керри. Все ее страхи исчезли, сменившись ожиданием чуда.

— Вы, вероятно, слышали о моем сыне Линди. Это он на снимках, — сказал ван Бурен, повернувшись к стоящим за его спиной фотографиям в серебряных рамках. Взяв одну из них, он подал ее Керри. — Это последняя его фотография, где он принимает первый приз на пьяцца ди Сиена в Риме.

Керри посмотрела на красивого молодого человека, о котором так много слышала после своего приезда. Так вот каков был наследник империи Медоуз, трагически и преждевременно ушедший из жизни. Более утонченная и изысканная версия своего отца, Линди IV стоял рядом с одной из самых красивых лошадей, какую только доводилось видеть Керри. Широкие черные бока мерина блестели, как лакированные. Стоя на фоне аллеи пиний, Линди гордо поднимал вверх серебряный кубок.

— А вот он прыгает на Чудотворце.

Керри, как зачарованная, протянула руку за снимком, изображавшим двух чемпионов. Чудотворец пролетал над стеной высотой не меньше двух метров. Его благородная голова была устремлена вперед, великолепное тело вытянуто в немыслимом прыжке. Керри вдруг почувствовала, что ван Бурен внимательно смотрит на нее, царственно и лениво развалившись в своем кресле, и смутилась. Одним мановением руки ван Бурен мог поднять ее до небес, а мог превратить в ничто. Все зависело только от него. Внезапно, несмотря на разницу в возрасте и положении, между ними пробежала искра понимания.

— Он просто прекрасен, — прошептала Керри. Но эта восторженная оценка не растопила лед в глазах ван Бурена.

— Как вы посмотрите на то, чтобы выступить на Чудотворце на показательных выступлениях в Аппервилле, в Виргинии? Они состоятся в июне.

Керри замерла.

— Не может быть!

— После смерти моего сына лошадь находится в поместье Людвик. Время от времени на нем выступают — даже выигрывают призы. Но я думаю забрать его домой — туда, где он и должен быть. И хочу, чтобы на нем ездили вы. Я видел вас сегодня, когда вы выполняли прыжки вслепую, и должен признаться, это произвело на меня впечатление. На Тройке вы далеко не уедете. Вам нужна чистокровная лошадь — такая, как Чудотворец. Это англо-арабский гунтер^[8], ему четырнадцатый год, и он был таким же чемпионом, как и его всадник. Он может снова стать чемпионом.

Керри совершенно не ожидала такого потрясающего предложения. Наконец нашелся кто-то, кто в нее поверил. Решительное выражение широкого, загорелого лица ван Бурена говорило о том, что он говорит серьезно, и только гордость удерживала Керри от того, чтобы обежать огромный письменный стол и броситься к нему на шею. Вместо этого она сидела, опустив голову, и пыталась сдержать ощущение безграничного счастья, которое испытала, получив от судьбы такой чудесный подарок. Сейчас Керри всем сердцем любила Линди ван Бурена.

— Мистер ван Бурен, — сказала она, поднимая на него полные слез глаза. — Для меня это награда, это честь. Правда — это как ответ на мои молитвы. И я от всей души вас благодарю. Надеюсь, что никогда не разочарую вас… сэр, — добавила она, с трудом выговаривая слова.

Тяжелый труд десяти последних лет остался позади. Душа Керри пела. Подобные чувства она испытывала только тогда, когда на показательных выступлениях выигрывала первый приз. Керри уже слышала аплодисменты, когда она гордо выводит великолепного Чудотворца на залитую лучами прожекторов арену.

— Я уже попросил вашего дядю, чтобы он съездил в Людвик и взглянул на лошадь. Я сказал ему, что мы забираем Чудотворца домой.

— Туда, где он и должен быть, — эхом ответила ему Керри.

Встав с кресла, ван Бурен впервые улыбнулся.

— Я думаю, по такому случаю надо выпить, хотя вы и не достигли необходимого возраста. — Из принесенного дворецким хрустального графина он налил две рюмки коньяку и подал одну из них Керри.

— За Мэдисон-сквер-гарден через два года, — сказал ван Бурен.

Подняв рюмку, Керри наклонила голову назад и сделала глоток коньяка, который раньше никогда не пробовала. Хотя жидкость обожгла ей горло, она не подала вида.

Когда Чудотворец вернулся домой, в Медоуз, яблони только расцвели. Керри проснулась задолго до рассвета. За окном спальни слабый свет уже пробивался сквозь верхушки деревьев. Томимая ожиданием, Керри всю ночь не сомкнула глаз. Услышав, как Джек хлопнул входной дверью, она в возбуждении вскочила с постели и бросилась натягивать джинсы, поняв, что дядя направляется в поместье Людвик, чтобы доставить оттуда Чудотворца.

Не позавтракав, Керри выскочила из двери, сбежала по ступенькам их жилища над гаражами. Во дворе она остановилась, наслаждаясь красотой дня. Где-то высоко в зелени каштанов ворковали голуби, радуясь голубому майскому небу. Воздух дрожал от жужжания насекомых и птичьих трелей, от земли поднимался густой запах. Керри шла к конюшне, убежденная, что жизнь прекрасна. Ее мечта иметь собственную чистокровную лошадь вдруг мгновенно исполнилась.

Керри остановилась, гордо глядя на медную табличку с именем Чудотворца над дверью в его бокс. В свое время ее убрали, но теперь вернули на место, и она блестела, означая, что вернулся блудный сын, принц вновь оказался в фаворе. В боксе все было в идеальном порядке, потому что Керри накануне провела здесь весь вечер. Мимо проходил Вилли, один из конюхов.

— Что-то вы сегодня рано. У вас еще больше часа — пока они вернутся из Людвика, — проворчал он.

— Да, я знаю. Просто хочу еще кое-что сделать. Ты как думаешь, они скоро приедут? — озабоченно спросила Керри, принимаясь снова подметать кирпичный пол.

— Наверное. Не думал, что доживу до этого дня, — ответил Вилли, удивленно качая головой. — Я никогда не забуду то утро, когда мистер ван Бурен получил ту телеграмму из Вашингтона. Мы его не видели три дня. Он заперся в своем офисе. Даже не брал телефон. Я считал, что он продаст его. Мог бы получить кучу денег. После трагедии с мистером Линди он просто не мог видеть эту лошадь.

— Расскажи мне еще раз, как выглядит Чудотворец, Вилли, — попросила Керри, хотя ни о чем больше с ним и не говорила с тех пор, как объявили о возвращении мерина.

— Никогда красивее лошади не видел. Ну, его бока сверкают как начищенные ботинки, и можно в них смотреться как в зеркало…

— Расскажи о глазах. — Керри оперлась на ручку метлы.

— Его глаза, нельзя забыть. Они яркие, как горящие угольки. Стоит на него только посмотреть — сразу видно, эта лошадь думает, как человек. А когда он на вас смотрит — будто оценивает, будто знает, о чем вы думаете.

— Вилли, мне кажется, что если он не появится здесь прямо сейчас — я умру, — драматически воскликнула Керри.

— Но, смотрите, не ошибитесь. У него горячая кровь. Им нелегко управлять, — сказал конюх, скептически глядя на Керри. — Это он поначалу такой смирный. — Он восхищенно засмеялся. — Вы бы видели мистера Линди на нем. Чудотворец хорошо знал, кто здесь хозяин.

Не желая этого, Вилли посеял в ней семена сомнения. Подходит ли она для этой великолепной чистокровной лошади? Завтра ей придется это доказывать, и каждый придет посмотреть, не окажется ли она в дураках. Даже Вилли, который знает, как прекрасно она ездит, и тот сомневается. Полная решимости, Керри повернулась к конюху.

— Подожди, Вилли. Мы вместе будем чемпионами — как он с Линди.

— Ну, так я ничего другого и не говорю, — со смехом ответил тот.

— Ты будешь здесь, когда они приедут?

— Шутите? Я ни за что не пропущу такую возможность. Но главное, на что мы будем смотреть, — какое лицо будет у мистера ван Бурена.

Керри не ответила.

— Ну, мне надо работать, — сказал Вилли. — Увидимся через час.

— Хорошо, Вилли, — рассеянно пробормотала Керри. Глаза ее скользили по лучшему стойлу в конюшне. Обшитые деревом стены смыкались со скошенным потолком, создавая в помещении в летнюю жару прохладный полумрак и приятное тепло зимой. У Чудотворца был отдельный желоб с проточной водой и зарешеченное окно, выходящее на обнесенный белой изгородью уединенный загон, на который падала тень огромного дуба. По сравнению с боксом Великолепного в Кунварре стойло Чудотворца больше напоминало летнее пристанище джентльмена. Беспокойно вздыхая, Керри ходила от стены к стене. Ей больше нечего было делать. Внутри у нее все кипело от возбуждения, она походила на индийскую принцессу, ожидающую своего неизвестного жениха — будущего повелителя, или никому неизвестную балерину, собирающуюся танцевать с Нуриевым.

Когда наконец Керри услышала на длинной подъездной аллее приглушенный шум фургона для перевозки лошадей, она с бьющимся сердцем выскочила из бокса.

— Мистер Джек! — махнув рукой, позвал Вилли. Фургон для перевозки лошадей — темно-синего цвета с логотипом фермы Медоуз на борту — медленно въехал на мощенный булыжником двор.

Внезапно из ниоткуда появилась куча народа. Посмотреть на это историческое событие пришли даже с кухни, оттеснив Керри на задний план.

Джек вылез из машины и приветственно помахал рукой Керри.

— Между прочим, где это вы были? — насмешливо спросил Вилли. — Мисс Керри уже думала, вы никогда не вернетесь.

— Я торопился, как только мог. Ты же знаешь, это драгоценный груз, — ответил Джек. Лицо его сияло от удовольствия. — Пусть кто-нибудь сбегает в дом и скажет мистеру ван Бурену, что мы уже здесь.

Линди появился во дворе как раз в тот момент, когда Джек открывал заднюю дверь фургона. Керри, замерев, ждала. Нетерпеливо посмотрев на ван Бурена, она быстро отвела взгляд. Может быть, он уже сожалеет о своем решении отдать ей Чудотворца.

— Ну? Чего же мы ждем? — резко сказал ван Бурен, когда Джек повернулся к нему.

Засов отодвинулся, и двери фургона распахнулись, открыв взорам темный круп коня.

— Полегче, парень, полегче, — вполголоса приговаривал Джек, когда один из конюхов вытаскивал снизу трап. Затем он осторожно проник в фургон и принялся отвязывать лошадь. В воздухе витала напряженность — все боялись реакции Чудотворца, нервного, как все чистокровные лошади. Хотя он дрожал от возбуждения, он не упирался и позволил медленно свести себя вниз задом вперед. Когда Чудотворец ступил на землю, Джек стянул с него попону с монограммой, открыв взору всех, как будто он был произведением искусства.

Керри метнула взгляд на ван Бурена, который не отрываясь смотрел на Чудотворца, Лицо его было похоже на маску. Только по стиснутым зубам и побелевшим сжатым кулакам можно было понять, что этот момент для него значит. Сейчас Керри боготворила Линди ван Бурена не меньше, чем боялась тем летним вечером, когда он выполнил ее желание.

— Да, он прекрасен. Он сама красота, — проговорил Джек, взял поводья и повел лошадь по кругу.

Это была любовь с первого взгляда. Керри, не отрываясь, смотрела на прекрасное животное. Чудотворец гордо выступал вперед, как будто понимая, какое вызывает восхищение. Это был классический образец стройного чистокровного мерина с гладкой, бархатистой мордой, смело выгнутой шеей, короткой спиной и ногами, изящными, как нотные знаки, и твердыми как сталь. Он глядел мудрыми черными глазами, и Керри хотелось кричать от счастья, чувствуя в этом прекраснейшем представителе конской породы энергию, характер, железную волю. Чудотворец прядал ушами, и Керри понимала, что он старается восстановить в своей памяти все, что связано с Медоуз. Он снова был дома. Керри никогда еще не видела такой прекрасной лошади. Дав волю своему воображению, она видела себя в аравийской пустыне, в одеждах принца, летящей навстречу пылающему солнцу. Керри не могла дождаться момента, когда сможет его оседлать, почувствовать под собой его мощь. Нет ничего такого, чего бы они вместе не смогли завоевать.

— Ну, девочка, теперь, я думаю, твоя очередь. Почему бы тебе не отвести его в стойло? — сказал Джек, передавая ей поводья.

Сунув руку в карман, Керри вытащила оттуда несколько отборных морковок, которые припасла специально для Чудотворца. Тот сначала вскинул голову, но затем соизволил наклонить к ее руке свою бархатную морду. От этого первого физического контакта у Керри запершило в горле.

Она с гордым видом повела лошадь в бокс, чувствуя, что теперь он принадлежит ей одной. Проходя мимо ван Бурена, Керри обменялась с ним взглядами.

— Оседлаете его завтра утром, я приду на круг. Сегодня дайте ему отдохнуть, а потом посмотрим, что у вас получится.

— Да, сэр, — обернувшись через плечо, ответила Керри.

Когда они вошли в конюшню, Керри почувствовала, что Чудотворец дрожит. Посмотрев на него, она по выражению его глаз поняла, что тот точно знает, где находится. Поглаживая Чудотворца и разговаривая с ним, Керри сняла с него упряжь и открыла дверь в загон. С тихим ржанием Чудотворец принялся резвиться, весело прыгая из стороны в сторону. От его грациозных движений было трудно отвести взгляд. Он скакал по изумрудной траве под сияющим солнцем, играя великолепными мышцами. Керри не могла поверить, что скоро наконец оседлает этого темного красавца, похожего на изящную статую. Чувствуя, что из ее глаз текут слезы, Керри повернулась спиной к дверям конюшни, где стоял Джек с одним из конюхов. Когда Чудотворец наконец выплеснул наружу свою энергию, он остановился и обратил внимание на Керри. Высоко подняв голову, он всем своим видом старался показать, что теперь он вновь владеет тем, чем обладал когда-то.

— Да, мой красавец, ты дома, — прошептала Керри, произнеся те слова, которые в присутствии могущественного ван Бурена никто не осмелился произнести. В ней кипела буря чувств. Похоже, впервые в жизни Керри испытывала обожание. Ни один мужчина еще не возбуждал в ней такого страстного желания заботиться, принадлежать, давать, надеяться, мечтать. Все богатство чувств, присущих зрелой любви, пробудилось в Керри, когда она смотрела на гордое животное, которому предстояло понести ее вперед — в будущее.

На следующее утро Керри не торопясь вывела Чудотворца из загона и оседлала его. Керри надела светло-коричневые брюки, ботинки, черную бархатную шляпу для верховой езды и клетчатую рубашку с закатанными рукавами. Она встала на рассвете, чтобы накормить и напоить лошадь, а после того, как поманила его несколькими кусочками сахара, Чудотворец игриво пошел за ней. Отправив кусочек сахара ему в рот, Керри осторожно водрузила на спину коня роскошное английское седло. Принадлежавшее когда-то Линди IV, это седло после его смерти так и висело без дела в комнате для упряжи. Керри пришлось долго и усердно его чистить, прежде чем кожаное седло стало блестеть, как новое.

— Полегче, парень, полегче, — приговаривала Керри, поглаживая Чудотворца по бокам.

Приладив стремена так, как ей было нужно, Керри повела его на двор, где увидела направлявшегося в сторону конюшни Вилли.

— Все ждут на кругу — мистер Джек и остальные. Мистер ван Бурен тоже будет с минуты на минуту. Так как, мисс Керри? Будете на него садиться или оставите здесь?

Они обменялись взглядами. Керри поняла, что Вилли все сомневается насчет того, сможет ли девушка ее роста управлять великолепным Чудотворцем. Но когда Керри правила лошадью, она полагалась не на свои мышцы или свою силу, а на чувство уверенности, которое не покидало ее всю жизнь, на чувство прирожденного всадника, которое позволяет ему сливаться с лошадью — любой лошадью — в тот момент, когда он садится в седло.

Когда они подошли к тренировочному кругу — огромному, похожему на сарай сооружению — Джек с несколькими конюхами уже расставлял ограждения. Покрывающие арену опилки были тщательно разровнены, а барьеры стояли на месте.

— Удачи, детка, — подмигнув, сказал Джек, увидев входящего в двери Линди.

Керри спокойно провела Чудотворца через ворота и без всяких колебаний вскочила в седло. Это было все равно что оседлать вулкан, который может в любой момент взорваться. Керри почти физически почувствовала, как адреналин бросился в жилы лошади, когда он ощутил на себе ее вес, и наклонилась вперед, гладя его шею и говоря ласковые слова. Затем, не давая Чудотворцу времени на раздумья, она направила его в центр круга. Керри сконцентрировалась только на своей задаче, и наблюдатели у стен, включая ван Бурена, превратились в смутные пятна. Еще ни одна лошадь не двигалась под Керри такой ровной и элегантной поступью. Керри пустила его рысью, и они помчались по кругу, слившись в одно целое, демонстрируя родившееся в Аравии идеальное искусство выездки, когда оседланное животное летит вперед так же свободно, как дикий жеребенок. Полностью владея лошадью, Керри повела Чудотворца к барьерам. Перед лицом ван Бурена, Джека и всех остальных она напрягла все свои способности, позволяя животному при приближении к барьерам выдерживать свой собственный ритм. Лошадь и всадник взлетали над препятствиями так легко, будто работали вместе не мгновения, а годы. Керри выполнила подряд всю серию прыжков, птицей пролетая над барьерами.

— На сегодня хватит, — нежно прошептала она на ухо Чудотворцу. Раскрасневшись от радостного возбуждения, Керри легким галопом подскакала к ограждению под аплодисменты присутствующих и торжествующе улыбнулась Вилли и другим конюхам. Джек с гордостью принял поводья, а Чудотворец непринужденно гарцевал, явно желая повторить пробежку. Ван Бурен стоял в стороне, наблюдая за выступлением Керри. По выражению его глаз Керри поняла, что он пытается справиться с волнением, но не может выговорить ни слова.

— Я теперь знаю, мистер ван Бурен, почему вы назвали его Чудотворцем, — сказала она. — Он может сотворить чудеса!

Глава 7

Париж, июль 1979 года

Перед представлением коллекции Хлои Уинтер в гардеробной салона Дома инвалидов царил хаос. Сорок полуодетых моделей метались из одного угла комнаты в другой в поисках косметики, одежды и аксессуаров. Маленькие невзрачные ассистентки как сумасшедшие одевали на них украшения и возились с застежками и пуговицами, вполголоса ругаясь по-французски. Тяжелый запах духов, пота и новой одежды висел в переполненной комнате, в которой из-за июльской жары мгновенно становилось жарко, как в печке. Время от времени молнии защемляли нежную кожу или каблуки рвали тонкую ткань платья, и тогда атмосфера накалялась еще больше.

Уже почти готовая к выходу Шаннон предоставила себя в распоряжение усталой маленькой женщины, которая каким-то чудом ухитрялась подбирать к каждому ансамблю нужную пару туфель. У Шаннон это были жемчужно-серые туфли из сафьяна, прекрасно подходившие к светло-серой шерстяной тунике, тонкой, как марля.

В запасе оставалось всего несколько минут, и Шаннон принялась пудрить лицо, постоянно глядя на часы: скоро одиннадцать часов. Она первой предстала перед Карлом Лагерфельдом, руководившим выходом. Худощавый, с забранными в хвостик светлыми волосами, он одним опытным взглядом окинул наряд Шаннон.

— Принесите тот шарф! — скомандовал Лагерфельд, перекрывая шум, и щелкнул пальцами. — Кто вам сказал надеть жемчуг? — по-французски бросил он Шаннон, не ожидая ответа. В раздражении Лагерфельд обмотал ей вокруг шеи длинный прозрачный шарф из шифона, поправил выбившуюся из-под шиньона прядь и коротко кивнул в знак одобрения.

Слышался шум зрителей. Как актриса перед выходом, Шаннон старалась собраться, вживаясь в образ. Впереди ее ждал путь по длинному зигзагообразному подиуму перед сотнями зрителей. После сигнала Лагерфельда Шаннон на миг стала похожа на манекен, взгляд ее стал отрешенным.

Появление Шаннон в огромном салоне с позолоченными стенами вызвало у сидевшей под сверкающими люстрами публики волну оживления. Музыка перешла в крещендо, засверкали фотовспышки. Но Шаннон не видела наклонившихся в ее сторону фотографов. Она изящной походкой двигалась вперед, смутно видя только Эйфелеву башню, виднеющуюся в просвете гигантского окна. Когда Шаннон невидящим взглядом посмотрела поверх голов зрителей, сидевших в золоченых креслах, в первом ряду раздался гром аплодисментов. Лагерфельд провозгласил эру женственности, и аудитория охотно оценила ее воплощение в плавных линиях и пастельных токах его работ. Плавными, длинными шагами Шаннон достигла конца подиума и отточенным движением повернулась, затем замерла и чуть наклонила голову. Несколько мгновений она стояла, замерев, как жемчужная птица, раскинув полупрозрачные крылья, вытянув вверх кончики пальцев. В своей сосредоточенности Шаннон не видела ничего и никого. Не видела она и мужчину в первом ряду, внимательно рассматривающего ее.

Шаннон возвращалась на помост снова и снова. Ее последний ансамбль был из черной, с блестками, материи. Шаннон плыла над помостом, и ее платье блестело, как лунная дорожка на темной воде. В салоне раздались аплодисменты и крики «браво!», бешено засверкали вспышки. Стоя на краю помоста, Шаннон подавила улыбку и опустила глаза, придав лицу таинственное выражение.

Мужчина в первом ряду — Амадео Бенгела сузил глаза, как бы пытаясь за сверкающим фасадом разглядеть реальную женщину. Когда под продолжительные аплодисменты Шаннон исчезла, сверкая своим платьем, он вытащил из кармана визитные карточки и приготовился писать на одной из них. Секунду он медлил, раздумывая, писать ли по-французски, по-итальянски или по-английски.

Сидящая с ним рядом любовница Инес Оливейра многозначительно улыбнулась. Шикарно одетая блондинка — жена аргентинского посла — прекрасно поняла, что собирается делать ее старый друг. Она всегда была способна с одного взгляда выявить женщину его типа, хотя это было непросто, потому что внимание Бенгела привлекали и брюнетки, и блондинки, и рыжие.

— Это платье прекрасно подойдет Ангелине. Почему бы не сделать ей сюрприз? — прошептала ему на ухо Инес.

— Ты слишком хорошо знаешь меня, Инес, — уловив ее лукавую улыбку, ответил Амадео. — Я не могу хранить секреты.

Она откинула назад голову и понимающе засмеялась.

Позднее, когда шоу кончилось, но еще до того, как толпы зрителей начали выходить из Дома инвалидов, Шаннон спустилось по ступенькам на площадь навстречу сверкающему солнечному дню. Кое-кто уже ловил такси, чтобы ехать на следующее шоу.

— Вы случайно не к Кардену едете? — спросила она женщину, садящуюся в такси.

— Да, давайте быстрее! — крикнула та в ответ.

— Подождите меня! — крикнула в окошко другая модель прежде, чем они успели закрыть дверь. — Я тоже еду к Кардену!

Стиснутая на заднем сиденье «ситроена», Шаннон с облегчением вздохнула и обменялась улыбками с женщинами. Что за сумасшедшая гонка! Так всегда бывает в Париже во время показа коллекций. Держа на коленях сумку, Шаннон обнаружила, что в руке все еще зажата визитная карточка, которую директриса дома моды сунула ей на ходу. Посмотрев на карточку и увидев знакомое имя, Шаннон положила ее в сумку.

Вечером, когда синие сумерки опустились над Парижем, Шаннон вышла из такси на углу рю де ла Сен и направилась к полосатому навесу «Эписери провансаль».

— Добрый вечер, месье, — приветствовала она хозяина и принялась укладывать в корзинку покупки: батон, несколько благоухающих персиков и кусочек нежного сыра «бри». Выйдя из магазина, Шаннон остановилась у табачного киоска, чтобы купить «Интернэшнл геральд трибюн». Ее путь лежал на квартиру на рю Бонапарт.

Войдя под высокую арку перед домом, она почувствовала восхитительную прохладу, струящуюся из внутреннего дворика. День выдался суматошный, некогда было даже перевести дух. Сейчас, с покупками в руках карабкаясь по винтовой лестнице на третий этаж, Шаннон была довольна, что не поселилась где-нибудь выше.

— Джеки, это — я! — крикнула она, повернув ключ в замке, но ответа не последовало. Джеки звали американскую модель, остановившуюся здесь на время показа коллекций. Сбросив в передней туфли, Шаннон наклонилась, чтобы поднять почту, которую консьержка просунула под дверь. Затем прошла в кухню, оставила там покупки и отправилась в спальню. Шаннон снимала квартиру в старом здании рядом со Школой изящных искусств. Войдя в спальню, она открыла двойные окна и выглянула наружу. Внизу на фоне розового горизонта простирались серые крыши Парижа — вид, который никогда не надоедал Шаннон за все полтора года ее пребывания в городе.

Приняв душ и переодевшись в домашний халат, она устроилась в глубоком кресле у камина. Неровный паркетный пол, обшарпанная, но элегантная мебель, потертые ковры — все это было приятно видеть, возвращаясь домой после поездок в Милан, Лондон или Рим. Или даже дальше — на Сейшелы, в Таиланд или Гоа. Отложив в сторону счета и приглашения, Шаннон нашла письмо от Керри и распечатала.

В последние два года их пути разошлись в противоположных направлениях и с такой стремительностью, что сестры так и не смогли встретиться. Шаннон была в Нью-Йорке всего лишь раз, но ее приезд совпал с конным шоу в Девоне, штат Пенсильвания, которое Керри не могла пропустить. Они только разговаривали по телефону и старались делать это не реже одного раза в месяц. Керри сейчас была еще более занятой, чем Шаннон, потому что тренировки на Чудотворце занимали все ее свободное время. Тем не менее ей удавалось писать короткие, богатые новостями письма, на которые Шаннон часто не отвечала, но не забывала направлять Керри щедрое месячное содержание. Шаннон успокаивала себя, считая, что таким образом у сестры есть все, что ей нужно. Призовые деньги, которые она выигрывала вместе с Чудотворцем, обычно шли Медоузу. И хотя ван Бурен все оплачивал, Шаннон радовалась, зная, что на ее деньги Керри всегда может себе позволить прекрасное снаряжение и приличные платья для вечеринок, неизбежно проводящихся после каждого состязания.

Улыбаясь, Шаннон прочитала последние новости о любимце сестры, который немного повредил сухожилие. Судя по подчеркиваниям и щедрым знакам препинания, расставленным рукой Керри, это была почти катастрофа. Дальше сообщалось, что в сентябре Керри собирается поступить в колледж в Бремаре, близ Бостона.

Закончив письмо, Шаннон задумалась. Посылать Керри содержание — это одно, а вот оплачивать ее обучение в колледже — совсем другое. В данный момент Шаннон живет по средствам, но свободных денег у нее почти нет. Совершенно не расположенная копить деньги, она потворствовала себе, не отказывая в роскоши, включая квартиру с двумя спальнями в одном из самых шикарных кварталов Парижа. Очевидно, Керри предполагает, что Шаннон оплатит ее расходы по колледжу, — хотя этот вопрос никогда раньше не обсуждался. Шаннон мысленно прикинула свой предполагаемый доход в ближайший год. В сентябре ей предстоит сняться в Марокко на разворот для «Офисьель», затем будет итальянская коллекция, и перед Рождеством есть несколько заказов недалеко от Парижа. Посчитав всю предстоящую работу и зная, что это не все, Шаннон решила, что, если будет беречь деньги, то сможет оплатить первый взнос на обучение Керри. В этот момент она услышала, как в замке поворачивается ключ.

— Это ты, Джеки? — крикнула Шаннон.

— Ох, замучилась как собака! — простонала соседка, высокая брюнетка, пробираясь в гостиную. — Я попала под ливень, — пожаловалась она, падая в кресло, стоящее напротив Шаннон. — Иначе бы не успела. Я сказала Эйлин, что встречусь со всеми у Кастела в девять, но не знаю. Если бы не пятница — клянусь, покончила бы жизнь самоубийством.

— Вряд ли я сегодня пойду. Ты можешь сказать Эйлин, что я отобедаю со всемизавтра?

— Что? Ты не идешь? Ну, впрочем, Кастел и Джимми — твои старые поклонники. Ты можешь пойти туда в любой момент. А вот мне надо использовать свой шанс. Разве ты не почувствуешь себя лучше после того, как немного расслабишься? — спросила Джеки, даже не пытаясь подавить зевок.

— Нет. Я собираюсь завтра на рассвете на конную прогулку в Булонский лес.

— Очень надеюсь, что тоже отправлюсь когда-нибудь на конную прогулку — с каким-нибудь Джорджо, которого встречу в понедельник.

Шаннон засмеялась.

— Говоря о Джорджо, ты мне кое-что напомнила. Тут есть один, который может тебя заинтересовать.

— Кто?

— Когда я сегодня убегала от Хлои, директриса сунула мне карточку. Давай посмотрим… Ах да. Амадео Бенгела. Думаю, он аргентинец. Они все одинаковы. Париж ими кишит в любое время года. А если ты сейчас их упустишь, не беспокойся — они набросятся на тебя в Милане. С ними ты почувствуешь себя единственной девушкой на свете — на двадцать четыре часа.

— Замечательно! Меня не волнует, если я буду статисткой. В отличие от некоторых я не жду прекрасного принца. Погоди-ка минутку. Бенгела… Это не южноамериканский магнат? Я видела его снимок в «Жур де Франс» с…

— Какая разница? — прервала ее Шаннон, бросая карточку в мусорную корзину. — Уж поверь мне — если ты проведешь в Милане или Париже месяца три, будешь к этому относиться точно так же. Да, Джеки, я хочу у тебя кое-что спросить. В Америке для девушки очень важно окончить колледж?

— Еще как! Без диплома тебя даже не возьмут продавщицей. Не говоря уже о том, чтобы найти мужа…

— Спасибо. Ты решила мою проблему. Думаю, так и нужно сделать, — сказала Шаннон, обращаясь больше к самой себе, и опустила письмо Керри в карман халата. Она хочет Бремар, и она его получит.

В этот октябрьский день, в пятницу, в Турени все было окутано туманом. Фабрис Помфре уверенно вел свой «рено» через старинную деревню с каменными домами. Рядом с ним сидела Шаннон, закутанная в серебристую лисью шубу.

— Вот здорово, что я вспомнил, что вы не только прекрасная наездница, но и хорошая охотница. Какая способная девушка! — улыбнулся Фабрис.

— Не спешите. Я охотилась всего один раз в жизни, и то в Фонтенбло, — напомнила ему Шаннон. — А французские правила охоты, как и сами французы, для меня навсегда останутся загадкой.

Шаннон случайно познакомилась с этим торговцем англо-французскими произведениями искусства несколько месяцев назад. Очаровательный и забавный, он слыл любимцем парижского общества, без него не обходился ни один званый вечер или спектакль. Сейчас на этом щеголе было песочного цвета пальто с бобровым воротником, и красный галстук-бабочка. Зная, что Помфре всегда предложит что-нибудь интересное, Шаннон приняла его сделанное буквально в последнюю минуту предложение — в тот самый день, когда она только что прилетела в Париж с показа итальянской коллекции. В любом другом случае она бы отказалась, сославшись на усталость.

— Подождите, моя дорогая, вы еще увидите Ле-Турель. Башни. В них есть роковое очарование шестнадцатого столетия и водопровод двадцатого. Кстати, вы сможете поохотиться за нас обоих. Все равно я никогда не встаю раньше полудня. Предпочитаю смотреть на осенние листья из собственного окна, сидя в халате и попивая шоколад. Гоняться по полям за оленями — для меня это просто проклятие.

— Вы шутите. Неужели так и есть?

— Конечно, шучу. Поверьте, в Ле-Турель этого не позволят. Наш хозяин — перфекционист, любит, чтобы все было в полном порядке.

Глядя на проплывающий мимо холмистый пейзаж, в котором чувствовалось дыхание золотой осени, Шаннон обрадовалась, что убежала из Парижа. Там уже ощущалась тяжелая поступь зимы, знаменитое голубое небо целыми днями было затянуто тучами.

— А какой там шеф-повар! Его грибное суфле бесподобно. И в придачу хорош собой.

— О, нет уж, Фабрис. Надеюсь, что это не один из «тех» уик-эндов?

— Конечно, нет! Увы! — ответил он, и оба засмеялись. — Я обещаю, буду вести себя примерно.

Шаннон знала, что Фабрис посещает самые сомнительные заведения Монмартра с той же непринужденностью, что и самые изысканные салоны Фобурга. Он уже показывал Шаннон эту колоритную сторону жизни Парижа, которая раньше была ей недоступна. Некоторые строили самые разные предположения об их взаимоотношениях, видя, как Фабрис появляется на приеме или на бале под руку с Шаннон. Но она считала его хорошим приятелем; а космополитизм и язвительный юмор выделяли Фабриса среди обычных представителей французской элиты. Шаннон давно поняла, что в Париже может быть, как нигде, одиноко. Французы подтверждают свою репутацию, закрывая двери для посторонних.

Шаннон уже привыкла к общепринятому мнению, что у нее десятки мужчин. На самом деле при всем внешнем блеске ее жизнь была несколько другой. Профессия модели служила пропуском в высшие сферы, но с самого начала Шаннон решила, что продает свою красоту, а не душу. Она не смешивала профессиональные занятия с частной жизнью, предпочитая обществу фотографов и плейбоев, преследующих моделей по пятам, неординарную личность вроде Фабриса. Еще пять лет, постоянно повторяла себе Шаннон, только пять лет. Потом она будет заниматься, чем хочет. К тому времени Керри окончит школу, и она сможет экономить деньги. Она найдет где-нибудь пустынный остров и будет рисовать, писать. Будет делать все что угодно — лишь бы не носиться от одного заказа к другому, долгими часами демонстрируя нелепые одежды на фоне декораций, не имеющих ничего общего с реальной жизнью. Тем не менее Шаннон успела сильно привыкнуть к тем благам, которыми сейчас наслаждалась. В конце концов именно благодаря своей профессии она находилась вместе с Фабрисом в сердце Турени и мчалась в машине по направлению к замку. Да, от Кунварры она проделала долгий путь. Древний замок внезапно появился на горизонте, его окна светились сквозь туман. По длинной, обсаженной кустами подъездной дорожке машина приближалась к дому, находившемуся на просторной поляне среди медно-красных буков.

— Вы говорили, что наш хозяин — барон Ротмер?

— О нет, — ответил Фабрис. — Ротмер раньше был владельцем замка. Несколько лет назад он продал его Амадео Бенгеле.

— Фабрис, вы злодей! — воскликнула Шаннон, не зная, смеяться ей или плакать, столкнувшись с таким коварством. — И это после всего, что я вам говорила!

— Я помню, вы упоминали, что сразу отказали ему. Естественно, я знал, что, если скажу правду, вы не поедете. Не сердитесь. Я уверен, он уже все забыл. Он не будет знать, кто вы.

Построенный в шестнадцатом веке замок производил сильное впечатление. По краям здания, выложенного из обтесанного камня цвета меда, стояли круглые башни. Их крутые крыши были покрыты черепицей. Четкие очертания построек, окруженных газонами и кустарником, создавали впечатление силы и надежности. По мере того, как машина продвигалась вперед по дорожке мимо подстриженных кустов, огромный дом становился все больше и больше. Фабрис затормозил перед массивными двойными дверями, вышел из машины и позвонил в колокольчик. Пока слуга забирал чемоданы, Шаннон обернулась, чтобы взглянуть на оранжевое солнце, заходящее в густой лес позади замка. Сквозь подымающийся над травой туман она различила неподвижные силуэты оленей, которые паслись в огромном парке, окружавшем Ле-Турель.

Войдя в холл, Шаннон поняла, что суровое величие фасада здания не дает представления о богатстве и очаровании его интерьера. Изящные, обитые гобеленами, позолоченные кресла, мраморный столик с огромным букетом оранжерейных цветов, великолепный ковер — все свидетельствовало о пристрастии хозяина к роскоши. Над спиральной каменной лестницей возвышалась написанная художником-кубистом огромная абстрактная картина, символизируя собой дерзкий прорыв из одного столетия в другое.

— Робер Делонэ, — заметил Фабрис, увидев, что Шаннон рассматривает картину. — У Бенгелы одна из лучших во Франции коллекций искусства двадцатого века.

Абстрактная живопись удивительно подходила к древним стенам. Повернувшись, Шаннон заметила еще одно впечатляющее яркое полотно — брызги освещенной солнцем воды.

— А где же все? — спросила Шаннон, когда они вслед за ливрейным лакеем двинулись вверх по лестнице. Ее голос гулко раздавался в огромном помещении.

— Вероятно, мы первые. Все остальные, включая Амадео, вероятно, в этот самый момент мчатся сюда по шоссе. — Они спустились в устланный коврами коридор, на стенах которого висели фламандские гобелены.

— Не думайте, что это обычный замок, — продолжал Фабрис. — Амадео не пожалел денег, чтобы разместить свою коллекцию. Для начала я скажу, что здесь есть центральное отопление, так что вам не надо поддевать рейтузы под вечернее платье. А водопровод и все прочее не хуже, чем в «Хилтоне». Похоже, это ваша комната. Увидимся позже, — закончил Фабрис.

— Мадам будет пить чай в своей комнате? — спросил лакей, разместив багаж.

— Да, спасибо, это было бы прекрасно.

— Аперитивы будут в салоне с восьми, а ужин будет подан в девять, — ответил лакей и с поклоном удалился.

Шаннон сняла свои меха и с восторгом оглядела роскошную спальню. Светло-голубые панели были обтянуты старинным китайским шелком с изображением птиц и цветов. Изысканная мебель времен Людовика XVI и роскошный старинный обюссонский ковер наводили на воспоминания о мадам Помпадур и Марии-Антуанетте. Каждая деталь — от гравюр до ставен, от шкатулок из лиможского фарфора до туалетного столика — была подобрана столь тщательно, что мысли Шаннон невольно обратились к хозяину всего этого великолепия. «Каков он из себя?» — гадала она. Раздался стук в дверь, и вошла горничная. Она внесла в комнату поднос и поставила его у огня.

— Я сейчас вернусь, чтобы распаковать вещи, мадам, — сказала она. — Когда мадам захочет принять ванну — пожалуйста, пусть позвонит.

— Спасибо, — сказала Шаннон, и девушка исчезла. Ошеломленная непривычной роскошью, Шаннон решила, что ей сейчас нужно только одно — время. Время, чтобы наслаждаться каждой драгоценной секундой своего пребывания в замке. Чувствуя себя самым изнеженным из живых существ, она свернулась в кресле у огня, стала пить чай и просматривать стопку книг и журналов на разных языках, лежащих на столике. Втайне Шаннон была благодарна Фабрису за его обман.

Уже спустились сумерки, когда у входа в замок резко затормозил серебристо-серый «мерседес». Движимый каким-то шестым чувством, выработавшимся за время долгой службы у Амадео, его камердинер мгновенно оказался у дверцы автомобиля.

— Привет, Мигель, — сказал Амадео, поднимаясь по ступенькам. Коротким жестом он сбросил с себя верблюжье пальто, надетое поверх темного костюма. Он провел рукой по седеющим волосам и откинул их назад, открыв высокий, бронзового цвета лоб. Затем медленно огляделся, как будто постепенно привыкая к более медленному темпу жизни после парижской сутолоки.

— Кто-нибудь уже прибыл? — За годы испанский язык, на котором Амадео говорил со своим камердинером, сократился до телеграфного стиля.

— Да, сеньор. Все гости уже прибыли. Его превосходительство посол и донья Оливейра приехали совсем недавно, и я только что показал им их комнату. Граф Вошамп приехал незадолго перед ними. Графиня прибыла отдельно.

Амадео бегло просмотрел список, который подал ему Мигель.

— А, хорошо. Вижу, месье Фабрис все же смог приехать с Сабиной… — Он улыбнулся, думая, что рыжеволосая продавщица из «Диора» прибавит вечеринке немного огня.

— Нет, сеньор. Очевидно, в последний момент мадемуазель Сабина не смогла приехать, но месье Фабрис привез вместо нее мадемуазель Фалун.

Имя показалось знакомым, но Амадео не смог связать его с конкретным лицом и не стал задумываться. Он раздраженно нахмурился:

— Как неудобно! Ну да ладно. Гости хорошо устроились?

— Да, сеньор. Все в порядке. Была проблема, когда графиня потеряла свой саквояж, но его быстро нашли.

Амадео нетерпеливо прервал его.

— Сколько завтра будет охотников? — спросил он, начиная в уме подсчеты. — Отсюда должно быть десять, так что всего будет сорок, включая группы из Бельпуара и Гиза.

— Нет, сеньор. Из Ле-Турель будет одиннадцать. Очевидно, мадемуазель Фалун будет охотиться.

Амадео удивленно поднял брови, немного утешаясь тем, что отсутствие Сабины компенсируется одним дополнительным охотником.

— Пойдем на кухню, Мигель, пока гости не начали спускаться на ужин.

С энергичным и деловым видом Амадео устремился внутрь замка. Его интерес ко всему, что было связано с Ле-Турель, заполучить который Амадео так страстно желал, был просто исключительным, и слуги знали, что ничто не ускользнет от его пристального внимания.

— Добрый вечер, Альбер, — приветствовал Амадео шеф-повара, войдя в кухню. Это было выбеленное помещение со сводчатыми потолками, уставленное медными кастрюлями, сковородками, формочками и приспособлениями всех видов. Шеф-повар в высоком белом колпаке хозяйничал у плиты, ему помогали двое учеников. Огромная комната была полна восхитительных запахов, говорящих о том, что ужин скоро будет готов.

— Добрый вечер, месье Бенгела. — Шеф-повар протянул ему меню на уик-энд. Некоторое время они совещались относительно намеченного на этот вечер ужина из семи блюд.

— Мигель, напомни, чтобы заливное как следует охладили.

— Да, сеньор.

Одобрительно кивнув Альберу, Амадео вышел из кухни. Посмотрев на часы, он прикинул, что перед ужином еще успеет недолго посидеть в сауне.

В начале девятого Фабрис, поправив галстук-бабочку и разгладив лацканы смокинга, постучал в дверь Шаннон.

— Как она прелестна, — продекламировал Фабрис при ее появлении. — Живанши, я угадал?

— Да. Что за память у вас, Фабрис! — восхитилась Шаннон, касаясь своего платья из темно-синего шелкового жоржета, вырез которого был вышит блестками. Шаннон эффектно подвела глаза, стянула волосы в пучок, укрепив его у шеи, а на ноги надела туфли из тончайшего черного атласа на прямых высоких каблуках.

— Думаю, Амадео это понравится. Он обожает красивых женщин и красивые картины. Вкус у него безупречный, — конфиденциально сообщил Фабрис, когда они шли по длинному коридору.

Шаннон почувствовала, что все больше предвкушает встречу с легендарным Бенгелой. Она уже почти забыла его кавалерийский наскок три месяца назад и гадала, вспомнит ли он модель, которую видел только мельком на подиуме. Какая ирония судьбы, что они так скоро случайно встретились, думала Шаннон. Интересно, если он вспомнит ее, то будет ли с ней холоден?

Они подошли к высоким двойным дверям салона — туда, где кончался сверкающий паркет и начинался прекрасный китайский ковер, — и остановились, в ожидании хозяина. Шаннон стояла на пороге едва ли не самой великолепной в мире комнаты. Стены были расписаны Пуссеном на темы сельской жизни во Франции — золотые вспышки солнечного света на темном фоне. Пейзажи создавали атмосферу романтической ностальгии по другому, милому и доброму столетию, когда пастушки и юноши с лютнями не спеша проводили время на тенистых полянах под светлыми небесами. В огромном мраморном камине дрожал огонь, и густой отсвет падал на бесценную французскую мебель. Около кофейного столика в стиле модерн, на котором красовалась бронзовая статуэтка из Бенина, стоял Амадео. Увидев входящих, он сразу покинул группу гостей и поспешил их приветствовать.

— Фабрис! — громко воскликнул он.

Когда Амадео приблизился, Шаннон ощутила, какая энергия исходит от этого человека. Амадео стремительно прошел через зал и обеими руками пожал руку Фабриса с почти крестьянской теплотой. Приветственная улыбка играла на его обычно суровом ястребином лице, на котором сверкали черные глаза. Когда их руки соприкоснулись, Шаннон почувствовала что-то вроде электрического разряда, а когда Амадео поднес ее руку к губам, решила, что у него внешность бродяги, цыгана. Он вполне мог сойти за разбойника, грабившего эти места столетия назад.

— Очаровательна, — пробормотал Амадео, не подавая вида, что узнал Шаннон. Отпустив ее руку, он повел их к присутствующим. После того, как ее представили некоторым гостям, Шаннон отошла в сторону, чтобы разобраться в своих первых впечатлениях. За последние два года ей очень часто старались пустить пыль в глаза, но здесь великолепие было подлинным и превосходило все ее ожидания. Амадео собрал разных и интересных людей, руководствуясь своим космополитическим представлением о высшем обществе. Среди гостей присутствовали энергичный итальянский кинопродюсер, несколько видных представителей парижского высшего общества с пышным генеалогическим древом. Каждый из гостей отличался своим собственным блеском и игрой красок, словно искусно ограненный бриллиант. Но все вместе они дарили великолепие хозяину замка — Амадео, несмотря на то что он имел репутацию человека из ниоткуда.

Стоя рядом с Шаннон, Фабрис выдавал кучу сплетен и анекдотов про каждого из гостей. Очень скоро Шаннон узнала, что ослепительная донья Оливейра, одна из первых красавиц Аргентины, некогда была любовницей хозяина дома, а также поняла, почему энергичная графиня де Вошамп не отрываясь смотрит на одного из лакеев. Шаннон поймала себя на мысли, что пытается догадаться, какая из десятка ослепительных женщин, совершенно не похожих друг на друга, сейчас является любовницей Амадео. Она наблюдала за тем, как он обходит гостей. С очарованием истинного представителя латинской расы Амадео с одинаковым удовольствием разговаривал и флиртовал с каждой из женщин.

— Он выглядит как настоящий турецкий султан со своим двором, не правда ли? — прошептал Фабрис. Беседа вокруг шла сразу на нескольких языках. — Вы довольны, что сюда попали? — спросил он. Ответ на этот вопрос не требовался.

Вечер продолжался, и казалось, что они плывут куда-то, окруженные праздной роскошью и образами иного века, запечатленными Пуссеном. Отблески огня от камина накладывали странный отпечаток на лица мужчин и женщин, казавшихся персонажами какой-то пьесы.

— Я слышал, завтра вы охотитесь с нами, — заметил подошедший Амадео. В его голосе звучал легкий вызов. — Вы когда-нибудь охотились с гончими во Франции?

— Однажды, несколько лет назад, в Фонтенбло. Когда я провожу уик-энд дома, то стараюсь совершать конные прогулки в Булонском лесу, но понимаю, что это очень далеко от охоты. — Я ведь выросла среди лошадей, — добавила Шаннон, увидев скептическое выражение на лице Амадео. — Так что надеюсь не ударить лицом в грязь. — Под его внимательным взглядом она почувствовала, что краснеет.

— Пойдемте на минутку со мной. Я хочу вам кое-что показать, — коротко сказал Амадео.

Решив, что он вряд ли слышал то, что она сказала, Шаннон с удивлением обнаружила, что вслед за Амадео направляется в соседний салон. Там висели картины, отражающие неповторимые этапы искусства двадцатого века — от импрессионистов до фовистов и кубистов. Со знакомства с Хоки Сазерлендом началось приобщение Шаннон к искусству, и сейчас она с чувством благоговения смотрела на скрытые от чужого глаза сокровища, узнавая стиль Де Кирико, Матисса, Кокошки и де Сталь.

Кивком головы Амадео указал на картину, висящую над камином и освещенную подсветкой. Это был один из ее портретов работы Хоки.

— Это вы, не так ли?

— Да, я, — согласилась Шаннон. Во рту у нее пересохло от испытанного потрясения.

— Я обратил внимание на эту картину сразу, как только увидел у Агню в Лондоне. Она уже была продана, но я следил за ней через своего агента, и, когда шесть месяцев назад картина попала на рынок, я ее сразу купил.

Бенгела говорил вежливо и спокойно, но глаза его в это время не отрываясь скользили по холсту, запечатлевшему интимные подробности тела Шаннон.

— Меня привлекли в этой картине гордость и дерзость, воплощенные в прекрасной фигуре молодой женщины.

Шаннон смотрела на свое собственное, крайне соблазнительное изображение так, будто видела его впервые.

— Знаете, Хоки тогда напугал меня до смерти. Но я не хотела, чтобы он об этом узнал. Может быть, поэтому я и выгляжу дерзкой, — задумчиво сказала она.

— Я с уважением отношусь к Сазерленду и считаю его одним из пяти самых значительных современных художников. Вы можете себе представить, как я удивился в тот день на шоу Лагерфельда, мисс Фалун. Я не сразу вспомнил, кого вы мне напоминаете, и только на следующий уик-энд, когда снова увидел картину, я окончательно понял, что это были вы. А теперь вы здесь — глина, из которой он создал свое произведение искусства. Я думаю, с тех пор вы изменились. Вы выиграли несколько битв. В те дни вы были маленьким Давидом, бросающим вызов некому воображаемому Голиафу, — не больше. Теперь в вас есть уверенность. Вы больше размышляете и не так боитесь жизни, которую, я думаю, так же жаждете познать.

Откуда он смог о ней столько узнать? Одной фразой Амадео приподнял вуаль загадочности, за которой она скрывалась от всего мира. Какая-то древняя сила сблизила их в тот момент, когда она посмотрела в его темные, сверкающие глаза.

— Пойдемте, пора присоединиться к другим гостям. — Слегка прикоснувшись к ее локтю, он повел Шаннон мимо Миро, Кандинского, Марке. Их воображение, казалось ей, бледнело по сравнению с ее собственным внутренним миром, показанным Амадео, и Шаннон гадала, подозревает ли кто-нибудь из гостей, что она была моделью для этого портрета. Идя вслед за Бенгелой и глядя на его широкие плечи, Шаннон решила, что он сложен, как матадор. Они пересекли порог комнаты, и Шаннон резко отвернулась, заметив, что Амадео взглянул на нее. Этот хищный взгляд пронзил всю ее с головы до ног, и Шаннон невольно вздрогнула. Нет, Амадео Бенгела не заманит ее в свои сети, не купит и не поставит на каминную доску, как статуэтку из севрского фарфора. Он купил ее изображение, и этого вполне достаточно.

На следующее утро в девять часов Шаннон спустилась вниз, чтобы присоединиться к охоте, одетая в облегающие брюки для верховой езды, черную куртку и котелок. Все уже собрались на усыпанном гравием переднем дворе. Очутившись среди восьмидесяти беспокойных гончих и нескольких десятков лошадей, Шаннон чувствовала себя неуютно. Многие из всадников были одеты в фиолетовые куртки Шатильонского охотничьего общества. Несколько женщин в шикарных черных амазонках, сидя боком в седле, сдерживали своих беспокойных лошадей. Из лошадиных ртов клубами вырывалось горячее дыхание, мгновенно превращаясь в морозном воздухе в иней и оседая на бархатных мордах животных. На серебряном охотничьем роге, висящем за спиной распорядителя охоты, заиграл первый луч восходящего за деревьями солнца. Лакеи во фраках и белых перчатках обносили всадников и жителей деревни, сопровождающих охотников пешком, традиционным кубком на подносе. Подогретое вино уже подняло настроение краснолицым крестьянам в башмаках и твидовых куртках. Во двор вышла и присоединилась к Шаннон кокетливая графиня де Вошамп. Они обменялись приветствиями, и мысли Шаннон снова унеслись ко вчерашнему вечеру, когда Амадео сидел во главе ослепительного стола. После того как он показал ее портрет, Шаннон бессознательно запоминала каждую связанную с Амадео деталь. Сейчас она с раздражением обнаружила, что машинально разыскивает его взглядом. Амадео было легко узнать — он гарцевал в самой середине конников на великолепном сером в яблоках жеребце, излучая силу и мужественность. Фиолетовая куртка и брюки для верховой езды сидели на нем как влитые. Амадео игриво посматривал на герцогиню де Креси, вдову, семидесяти лет от роду, которая, однако, сидела боком в седле с непринужденностью восемнадцатилетней девушки. В традиционной длинной черной юбке и шляпе с вуалью, с рожком из слоновой кости на шее, она словно принадлежала другой эпохе.

Увидев Шаннон, Амадео направился в ее сторону.

— Добрый день, мисс Фалун, — сказал он улыбаясь, но в его темных глазах промелькнуло нечто сокровенное.

Сердце Шаннон забилось сильнее, и она попыталась замаскировать свое беспокойство дружеским тоном разговора.

— Доброе утро. Чудесный день для охоты!

— Я сказал конюху, чтобы он привел вашу лошадь. Вы поедете на франко-арабском мерине по имени Песня Океана ста пятидесяти сантиметров в холке. Он хорошо обучен и знает местность. Я довольно часто на нем езжу. Только направьте его в сторону изгороди — и он перепрыгнет все что угодно.

При виде великолепного гнедого Шаннон улыбнулась от удовольствия и протянула руку, чтобы погладить его маленькую, пропорционально сложенную голову с белой «звездочкой».

— Какой красавец! — воскликнула Шаннон. — Я никогда еще не ездила на такой прекрасной лошади. Обещаю, что буду заботиться о нем.

— Он — ваш, — галантно ответил Амадео.

Не понимая, Шаннон смущенно засмеялась. Конюх помог ей забраться в седло.

— Он ваш.

— Большое спасибо, — ответила она, считая это всего лишь символическим выражением гостеприимства. Однако, взглянув на Амадео, Шаннон поняла, что он мог говорить и серьезно. Когда хозяин замка отошел, она почувствовала, как напряжение постепенно покидает ее. Повернувшись, Шаннон обнаружила, что ей прямо в глаза смотрит наблюдавшая за этой сценой Инес Оливейра. Во взгляде ее промелькнуло что-то вроде ностальгической зависти, но Оливейра тут же отвернулась и отпустила какое-то замечание находившемуся рядом с ней мужчине. Как догадалась Шаннон, своему нынешнему фавориту.

Шаннон наклонилась за бокалом, и ей в нос ударил запах корицы и гвоздики. Выпрямившись, она в открытом окне увидела Фабриса в парчовом халате. Он весело помахал ей рукой.

— Вы замечательно выглядите, дорогая, особенно с этого удобного наблюдательного пункта. Вы все сумасшедшие. Я сейчас опять отправлюсь на покой — нужно восстановить свои силы после вчерашнего бала. Доброе утро, Амадео! Как дела, дорогая герцогиня? Вы очаровательны…

Приглушенный звук охотничьего рога известил присутствующих, что охота началась. Наиболее нетерпеливые и опытные охотники направили своих лошадей в конец двора, где доезжачие пытались сдержать возбужденно лающих гончих. Чувствуя, как напрягся под ней Песня Океана, Шаннон постаралась успокоиться. Все вокруг с раскрасневшимися от ожидания лицами предвкушали бешеную гонку по полям под ослепительным небом.

Раздался крик «Allons!»^[9], и все ринулись вперед.

Сотни копыт пронеслись по гравию, затем гулко застучали по парку и далее по лесу. Десятки всадников попарно мчались за гончими по узкой тропе. Стояла тихая осень, распространяя аромат грибов и мха, из труб соседних домов поднимался вверх дым, запах которого смешивался с запахом мокрой земли и лошадиного пота. Проскакав вдоль аллеи облетевших буков, Шаннон почувствовала, как ее захватывает азарт погони.

Гортанные крики охотников, напоминающие крики воинов былых веков, смешивались с музыкой рогов и горнов, эхом отдаваясь в лесу. Внезапно раздался сигнал, означавший, что гончие учуяли запах оленя. Шаннон неслась вперед вместе со всеми, и сердце ее стучало в одном ритме с лошадиными копытами. Захваченные жаждой крови и азартом, охотники мчались по тем же самым полям, что и их аристократические предшественники, которые — возможно — охотились здесь с королями. И всегда их вело вперед стремление испытать опасность и прелести охоты.

Выскочив из леса вслед за лающими гончими, все оказались в открытом поле. Скакавший впереди Шаннон Амадео с легкостью преодолел каменную стену. Шаннон увидела только мелькнувшие задние ноги лошади, и тут же наступила ее очередь. Вспомнив, что Песню Океана нужно только направить в сторону препятствия, она так и поступила. Они спокойно перепрыгнули стену, и, приземлившись, Шаннон увидела двух охотников, уже без лошадей, отряхивавших свои костюмы. На краю поляны Шаннон заметила смотрящего на нее Амадео, и оттого, что он видел ее прекрасный прыжок, ее охватила радость.

Пока солнце медленно всходило на бледном небе, охотники неслись по холмам и равнинам Турени. Через несколько часов после полудня с деревьев исчезли последние клочья тумана, обнажив приглушенные цвета октября. Мокрая трава отсвечивала золотом, черные грачи кружили над голыми ветвями деревьев. Земля под ленивым осенним солнцем отливала всеми красками охры, золота и меди, словно догорающий костер — последнее буйство красок перед тем, как толстый слой снега укроет землю на долгую зиму.

Часа в четыре Шаннон стала уставать. Когда солнце начало клониться к горизонту, то и Песня Океана, казалось, утратил интерес к погоне. Наконец Шаннон повернула лошадь к дому, а наиболее ревностные, неутомимые любители охоты скрылись вдали. Никто не мог предсказать, удастся ли настигнуть оленя, но Шаннон предпочитала этого не видеть. Она уже давно заметила на боку одного из охотников длинный нож, и знала, что он предназначен для того, чтобы перерезать горло добыче — косуле или оленю.

Скача галопом по темнеющей долине, Шаннон уловила среди деревьев какое-то движение. Двое охотников, мужчина и женщина, привязали своих лошадей к дереву, и Шаннон испугалась, что что-то случилось. Но она тут же узнала графиню де Вошамп в объятиях ливрейного лакея, который нетерпеливо расстегивал ее жакет. Их смех эхом разносился по лесу, они не обратили на нее внимания. Проехав мимо, Шаннон не смогла удержаться и оглянулась. Они лежали на опавшей листве. Шаннон почувствовала укол зависти, вспоминая чувственную дрожь от прикосновения тела к телу, которую не испытывала уже много месяцев. Лишь один мужчина возбуждал в ней трепет желания, но Шаннон решительно выбросила из головы его образ. Пока она в одиночестве ехала домой, ей казалось, что лес полон страстных вздохов королей династии Валуа и их придворных, которые с одинаковым рвением предавались охоте и любви.

По случаю крупнейшего бала в этом охотничьем сезоне на подъезде к замку Ле-Турель была зажжена тысяча факелов. Горящие в окнах фасада люстры отбрасывали свет на усыпанный гравием передний двор, куда подъезжали автомобили. Гостей встречали у входа лакеи в серых ливреях и напудренных париках. Среди трехсот гостей в вечерних туалетах, кроме «всего» Парижа и представителей крупнейших аристократических домов, были и такие, кто приехал сюда из Мадрида, Акапулько и Афин. Среди лимузинов, «шевроле» и «мерседесов» стояло закрытое ландо, запряженное четверкой лошадей. Оно принадлежало эксцентричному молодому барону де Гане, который уже несколько лет придерживался обычаев восемнадцатого столетия. Его замок освещался только свечами, и, как говорили, он купался перед камином в медном корыте. Сейчас он как раз выходил из своего экипажа в напудренном парике, одетый в шелковые панталоны до колен, сюртук. Держа в руке лорнет, барон прошел в дом, оставляя за собой запах розового масла.

В начале девятого Шаннон под руку с Фабрисом уже шла по коридору. Она была одета в длинное, до пола, платье из серо-бежевого тончайшего шелка. Его напоминающий веер лиф, схваченный на талии алым шарфом, искусно подчеркивал открытые плечи. Это необычное платье было в последнюю минуту взято напрокат у «Диора».

— Сегодня вечером вы выглядите очень представительно, Фабрис. Где вы взяли эту маленькую безделушку, которая у вас на лацкане?

Он на секунду остановился около лестницы, поправляя белый галстук.

— Безделушку? Вы шутите? Это же личный орден князя Хорлингера фон Шварценбурга. — Он стряхнул воображаемую пыль с покрытого эмалью креста, окруженного лучами из полудрагоценных камней.

— За какие заслуги?

— За заслуги в деле восстановления фамильного замка.

— Ну, сегодня вечером вы такой медали не получите, — заметила Шаннон. Фабрис засмеялся.

Когда они спустились по лестнице, гости уже проходили в пуссеновский салон. Дальние двери были открыты, освобождая проход в длинную галерею, где уже начались танцы. Шаннон решила, что никогда не видела в одной комнате столько эффектно одетых женщин, и подумала, что для того, чтобы создать весь этот неповторимый водоворот красок, потребовалось обобрать все парижские дома высокой моды. Видимо, пришлось опустошить и кофры ювелиров Фобурга, да и банковские сейфы тоже лишились своих сокровищ ради того, чтобы украсить руки и шеи дам высшего света. Мужчины, одетые в строгие вечерние костюмы, соревновались по-другому, надев на себя медали, ордена и цветные шарфы.

Музыка Оффенбаха влекла Шаннон в танцевальный зал, где под хрустальными люстрами вовсю кружились танцоры. Обернувшись к Фабрису, она обнаружила, что тот зачарованно смотрит в угол комнаты.

— Посмотрите! — сказал он, недоуменно моргая глазами. — Это чудо, мираж! Какая красота!

— О чем вы?

Толпа расступилась, и она увидела барона де Гане, стоящего с робким видом девушки, пришедшей на первый в жизни бал. Увидев, что на него пристально смотрит Фабрис, барон застенчиво опустил глаза.

— Простите, дорогая, — пробормотал ее сопровождающий. — Меня зовет судьба.

— Конечно. — При любых других обстоятельствах Шаннон была бы недовольна, что ее оставили. Но сейчас она не могла удержаться от улыбки, видя, как Фабрис приближается к барону, и слыша, как он говорит ему: «Вы очаровательны, месье».

Через несколько мгновений перед Шаннон возник худой молодой человек с голубыми глазами и чувственным ртом и поклонился. По шраму на левой щеке и немецкому акценту она поняла, что это сын американской кинозвезды и немецкого князя. Шаннон встречала его прошлой весной в Монте-Карло после того, как тот едва не разбился на Гран-При.

— Имею честь пригласить вас на следующий танец, мадемуазель.

— Буду счастлива. — Она улыбнулась своей самой ослепительной улыбкой.

Они составили идеальную пару: мужественный гонщик и красавица, чье появление вызвало на балу многочисленные пересуды. Шаннон появлялась на обложках всех крупнейших европейских модных журналов — от «Вог» до «Мари-Клэр» — и после того, как Норман Паркинсон ее открыл, стала одной из пяти-шести человек, определяющих стиль своего поколения.

Увешанный зеркалами танцевальный зал по роскоши превзошел Версаль. Под звуки струнного оркестра, расположившегося на возвышении, кружились танцоры. Бесчисленные высокие окна зала выходили в промокший сад с овальным бассейном и фонтаном, украшенным скульптурой Персея и Андромеды.

Танцуя с молодым немцем, Шаннон не могла удержаться от мысли о том, что два года назад от одного взгляда на него ее сердце забилось бы чаще. Тогда она могла без сопротивления уступить его чарам, но сейчас его классическая внешность оставляла ее равнодушной.

— Вы здесь самая красивая женщина, — заявил немец. — Вашу красоту дополняют ум и очарование. С первого же взгляда меня потянуло к вам как магнитом…

— Спасибо, — невпопад ответила Шаннон.

— Вы сейчас живете в Париже?

— Да, на левом берегу. У меня небольшая квартира между булочной и картинной галереей.

— Вы — украшение Парижа. Я думал, вы живете где-нибудь на авеню Фош.

— Нет, что вы. — Шаннон была не в настроении объяснять, почему предпочитает приземленную жизнь рю Бонапарт холодному великолепию правого берега.

— Вы парадоксальное создание. Мне нравится это в женщинах. Да, нравится, — повторил он, как будто окончательно составил свое мнение.

Когда вальс закончился, Амадео выпустил из объятий маркизу де ла Кудрайе, обернутую в легкомысленную светло-вишневую тафту. Он считал, что выполнил свой долг хозяина, и теперь с галантной улыбкой оглядывался по сторонам, ища, кому бы передать маркизу.

— А, Фабрис! Разрешите вам представить маркизу де ла Кудрайе, — сказал Амадео, передавая свою ношу торговцу, недоумевающе озиравшемуся вокруг в поисках переменчивого барона.

Подойдя наконец к Шаннон, Амадео с раздражением обнаружил, что она все еще занята. Поймав за рукав слугу, он прошептал ему на ухо сообщение. Через минуту слуга подошел к Шаннон и ее внимательному партнеру, которые уже собирались начать новый тур вальса.

— Месье, вам срочный звонок. Вы можете пройти в библиотеку.

Удивленный немец вежливым кивком извинился перед Шаннон. В следующий момент она ощутила, что ее запястье обхватила сильная рука. Повернувшись, Шаннон увидела устремленные на нее глаза Амадео. Не говоря ни слова, он обнял ее за талию и начал танец. Шаннон оказалась в объятиях Амадео, и переполненный зал куда-то исчез. Она поняла, что ждала его, сквозь тонкий шелк чувствовала прижавшееся к ней сильное тело, и это ощущение опьяняло ее. Шаннон закрыла глаза. Внутренний голос шептал ей, что нужно сопротивляться этому фальшивому очарованию, пока эмоции не завладели ею окончательно. Однако было уже слишком поздно. Голова ее кружилась. Амадео Бенгела пожирал ее взглядом, и Шаннон знала, что в ней уже горит желание.

— С тех пор, как я вас увидел, для меня больше не существует других женщин, — сказал Амадео, крепче прижимая ее к себе. От прикосновения его губ к ее щеке по телу Шаннон пробежала волна страсти. Хотя она была уверена, что за свою жизнь Амадео уже тысячу раз повторял эти слова разным женщинам, она позволила себе поверить ему. Когда музыка прекратилась, они несколько секунд стояли рука об руку. Легкого пожатия его пальцев было достаточно, чтобы между ними установилась прочная связь. Настроение разрушила сменившая струнный оркестр труппа цыган-скрипачей, неистово исполнявших серенады. Под эту музыку гости двинулись к ожидавшим их устрицам, икре и шампанскому.

На следующее утро Шаннон разбудила горничная. Она поставила на стол поднос с завтраком, отодвинула занавески на окнах и разожгла огонь в камине. Нежась под пуховым одеялом, Шаннон увидела в окно, что замок окутан туманом.

— Завтрак подан, мадам, — объявила горничная и тихо удалилась.

Завернувшись в халат, Шаннон маленькими глотками отпивала горячий кофе с молоком. Мысли постоянно возвращались ко вчерашнему балу. После ужина она снова и снова танцевала с Амадео почти до шести часов утра, когда празднество наконец закончилось. Он не сводил с нее глаз и прижимал к себе так, что, казалось, ясно, что будет потом. Раз плотина между ними прорвана, раз она допустила его в свою жизнь — пути назад нет. Те случайные и беззаботные любовные связи, в которые Шаннон вступала, чтобы забыть Зана, не подготовили ее к встрече с таким человеком, как Амадео. Желание разгадать тайну, которая его окружает, усиливалось соблазнительной атмосферой исключительной роскоши, в которую она попала. Оказавшись в средневековом замке, Шаннон желала получить все — и удовольствие, и богатства. Но уже через час ее иллюзии развеялись.

Спустившись, Шаннон обнаружила в библиотеке человек десять гостей, которые собрались здесь, чтобы выпить перед ленчем. Сквозь высокие двойные окна в комнату проникал бледный солнечный свет, придавая мягкий оттенок висевшим на стенах гобеленам, арочным потолкам и коврам на полу. Никем не замеченная, Шаннон некоторое время наблюдала за Амадео. Его волосы, уже тронутые сединой, были зачесаны назад, он был одет в обычный деловой костюм. Амадео непринужденно беседовал с аргентинским послом, однако, увидев Шаннон, он через всю комнату пошел ей навстречу. К ее удивлению, он положил руку ей на плечи и с сожалением посмотрел в глаза.

— Я так огорчен. Я только что узнал, что должен буквально сейчас же отправиться в Афины. Это непростительно для хозяина — бросать своих гостей, но, боюсь, ничего не поделаешь.

Его извинения как будто предназначались ей одной, и это несколько смягчило разочарование Шаннон, но такое откровенное проявление чувств перед гостями ее смутило.

— Какая досада! Должно быть, это доставляет вам массу неудобств, — взволнованно ответила она.

— Мне пора, — через несколько секунд сказал Амадео, посмотрев на часы. — Пожалуйста, попрощайтесь за меня с Фабрисом, Шаннон. Скажите, что я ему позвоню, как только вернусь в Париж. — Он поцеловал руки донье Инес и графине де Вошамп. Руку Шаннон он поцеловал последней.

Когда Амадео ушел, комната показалась ей опустевшей. Даже остроумные замечания подошедшего Фабриса не могли оживить атмосферы. Огромный роскошный дом утратил свою душу. Остаток дня Шаннон провела в компании блистательных незнакомцев, чей разговор ни разу не вышел за пределы банальной вежливости. Теперь она поняла, какой яркой, необыкновенной личностью был Амадео по сравнению с теми, кто его окружал. Отпечаток его индивидуальности, его закаленной жизненными испытаниями колоритной личности лежал на любом предмете — от фламандских гобеленов до бродивших по парку редкостных мускусных оленей. В отсутствие хозяина все это блекло.

В конце дня Шаннон и Фабрис покинули Ле-Турель. Когда очертания замка исчезли позади в тумане, они надолго замолчали.

— Что вы думаете об Амадео? — наконец спросила Шаннон.

— Я все думал, когда же вы соберетесь спросить меня об этом, — усмехнулся Фабрис. — Если хотите моего благословения, то вы его уже получили Вперед! Вы прекрасно проведете время. Он откроет для вас все двери, он вас совершенно избалует, но берегитесь! Пусть ваше сердце будет в целости и сохранности. Это долго не продлится. У него иначе не бывает. Как я вам уже говорил, он такой же знаток женщин, как и картин. На какой-то час вы станете его бесценным приобретением, но не позволяйте повесить себя на стену. Ваше место не там.

Вспомнив, что в определенном смысле Амадео уже так и поступил, Шаннон от души рассмеялась.

Сидя в своем «ситроене», Амадео с беспокойством поглядывал вперед. Из-за напряженного движения он может еще больше опоздать в аэропорт Орли. Пытаясь сдержать беспокойство, Амадео заставил себя откинуться на кожаном сиденье и подумать о делах. Кризис со страховкой, когда танкер «Медуза» загорелся у побережья Кипра, до ставил Амадео немало хлопот, хотя его гости вряд ли поняли это по его лицу. Что ж, сейчас требуется собрать все силы и вспомнить времена, когда Амадео мальчишкой боролся за выживание на улицах Буэнос-Айреса. Пока машина ехала к предместьям Парижа, его мозг напряженно разгадывал головоломку с танкером, пытаясь решить сложную проблему. Значительная часть его состояния была теперь под угрозой. Чтобы синдикат компенсировал Амадео все потери, придется потрудиться. Когда все фрагменты встали на место, Амадео поднял трубку радиотелефона и позвонил в Нью-Йорк, приводя колесики в движение. Уже все известно, и враги, должно быть, точат ножи.

Когда Мигель вывел машину на шоссе, ведущее к аэропорту, Амадео вспомнил, что должен сделать еще одну вещь, и набрал номер своего секретаря:

— Моника? Я хочу послать сегодня вечером букет цветов.

— Да, месье.

— Самый большой и самый дорогой — мадемуазель Фалун, рю Бонапарт, номер девять. И закажите мой обычный столик у «Максима» на вечер пятницы. — Он продиктовал сопроводительную записку к букету.

— Конечно, месье, и счастливого пути.

Повесив трубку, Амадео посмотрел вперед. Там в отдалении светились золотом иллюминаторы ждущего его самолета. «Гольфстрим» был готов нести его в Афины.

Шаннон миновала арку и пошла через вымощенный булыжником внутренний двор к подъезду. К ее удивлению, около крыльца ее ждала консьержка. Жестикулируя, маленькая женщина заговорила так быстро, что Шаннон едва понимала ее.

— Мадемуазель Фалун, тут для вас кое-что есть. Я бы принесла, но он такой большой…

— Большое спасибо, — ответила удивленная Шаннон.

Она догадалась, что это, прежде чем добралась до своего этажа. Еще не видя, Шаннон могла чувствовать аромат огромного букета цветов, стоящего около ее двери. Бросив на пол сумку, Шаннон нагнулась и погрузила лицо в массу лепестков, своим благоуханием напоминавших о цветущем летнем саде. «Каким чудом они оказались здесь воскресным вечером?» — гадала Шаннон. Вскрыв прикрепленный к букету конверт, она прочла: «Прошу пообедать со мной в пятницу вечером. Амадео».

В восемь часов вечера в пятницу Шаннон нервно расхаживала по комнате, ожидая звонка Амадео. Его секретарь позвонила на неделе, сообщив, что они будут обедать у «Максима», и Шаннон выбрала эффектный наряд, который получила от Валентино. Это было отделанное черным крепдешиновое платье цвета хурмы. Шаннон связала волосы в простой пучок и не надела украшений, за исключением крупных серег из черного янтаря.

Всю неделю Шаннон ждала этого вечера. Во время работы в студиях «Вог» на пляс де Бургонь, на съемках для «Элль» в Мальмезоне образ Амадео постоянно стоял у нее перед глазами. Теперь, когда стрелка часов подходила к восьми, Шаннон была так взволнованна, что начинала жалеть, что согласилась.

Глядя в зеркало на свое покрасневшее лицо, она поняла, как мало изменилась за те четыре года, что прошли после ее приезда в Сидней. С тех пор Шаннон прожила целую жизнь, но теперь все происшедшее казалось несущественным. Она говорила себе, что Амадео будет разочарован, обнаружив за красивым фасадом пустоту. О чем она будет говорить с человеком, который старше ее на двадцать лет и на порядок опытнее? С бизнесменом, который с легкостью перелетает с одного континента на другой и бегло говорит на шести языках? С человеком, который владеет бесценной художественной коллекцией и который может купить все, что только не пожелает? В последний момент Шаннон бросилась в Лувр, а потом, спускаясь вниз по ступеням с головой, распухшей от фактов и дат, поняла всю абсурдность попыток произвести впечатление на профессионала, который занимается этим всю жизнь. Услышав, как Амадео поднимается по лестнице, шагая через две ступеньки, Шаннон почувствовала, что у нее внутри все сжалось.

С колотящимся сердцем она открыла дверь, забыв слова приветствия. Амадео не скрывал радости оттого, что видит ее, и это рассеяло все страхи и волнения Шаннон.

Шаннон как на крыльях спустилась по лестнице. Они помчались по набережной — Париж сиял огнями, за крылатыми статуями, парящими над Понт-Неф, мерцал купол Малого дворца, похожий на большой воздушный шар. Вдали сияла Триумфальная арка, а за ней — Елисейские поля, заканчивающиеся фонтаном на площади Согласия — недалеко от места их назначения.

Машина остановилась под красным навесом «Максима». Шаннон впервые столкнулась с раболепием, с каким встречают огромное богатство и власть: почтительная поза привратника, подобострастие метрдотеля. Роскошный зал ресторана был расписан изображениями нимф, украшен статуэтками из красного дерева и зеркалами. Проходя к столику, Шаннон ощущала на себе любопытные взгляды.

— Я всегда хотела сюда попасть, — воскликнула она, когда они сели. — Здесь гораздо красивее, чем я себе представляла.

— Вы хотите сказать, что никогда здесь не были? — с удовлетворением спросил Амадео. — Мне хотелось чего-то оригинального, такого, чтобы вам понравилось.

Заметив перед собой объемистое меню, Шаннон поняла, что совершенно не хочет есть.

— О чем вы думаете? — спросил Амадео. Шаннон была уверена, что он внимательно ее изучает.

— Думаю о том, что за всю свою жизнь не встречала никого, похожего на вас, — ответила она, и оба засмеялись.

— А знаете, когда я был мальчишкой в Буэнос-Айресе, я всегда мечтал попасть сюда. Возможно, есть много ресторанов, где еда вкуснее или оформление красивее, но для меня это символ. Моя родина — Испания, но, как и для всех моих соотечественников, Франция — это место, где обитает моя душа.

Признание удивило Шаннон. Она не подозревала, что в этой сильной натуре присутствует сентиментальность. Как часто она сама чувствовала подобное — сначала в Сиднее, когда мечтала работать у Елены, затем в Лондоне!

— Когда я первый раз попала в Аскот, то чувствовала себя точно так же.

— Такие люди, как вы и я, много мечтают. Какая у вас мечта, Шаннон? — спросил Амадео, глядя на нее сверкающими глазами.

— Когда вы так спрашиваете, я не знаю. Меня никто раньше не спрашивал об этом.

— Вы честно ответили — и мне это нравится, — сказал Амадео.

Над ними угодливо согнулся официант. Не советуясь с Шаннон, Амадео быстро заказал «Кенэль де Броше» и «Канар а Лоранж».

— Принесите нам «монтраше» шестьдесят четвертого года вместе с «Кенэль», а затем «Романе-конти» пятьдесят восьмого, — приказал он.

На Шаннон произвело впечатление, что он, не спросясь, сделал выбор за нее. В этом было что-то ободряющее, как будто Амадео считал, что они оба хотят одного и того же.

— А теперь, Шанита, я хочу спросить вот что. Я хочу знать о вас все с самого начала. Я намерен выяснить, как вы оказались на подиуме Дома инвалидов.

— Сразу предупреждаю — это долгая история.

— У нас есть время.

Она кратко описала свое детство в Австралии, умалчивая о его неприятных сторонах и избегая любых упоминаний о Зане, хотя и то, и другое сыграло в ее судьбе очень важную роль. Когда Шаннон закончила свой рассказ, Амадео неожиданно сказал:

— Возможно, когда я узнаю вас получше, вы расскажете мне о тех важных вещах, о которых умолчали. Я думаю, это гораздо интереснее, чем ваше чудесное восхождение к тем вершинам, где я вас обнаружил. Из-за мужчины вы отправились так далеко и так быстро?

— Конечно, нет! — горячо возразила Шаннон и почувствовала, что краснеет. Находясь под обаянием его личности, Шаннон все же испытывала некоторое беспокойство оттого, что выводы Амадео всегда точно попадают в цель. — Теперь ваша очередь рассказывать о себе.

— Пожалуй, это очень похожая история. Я родился в бедной семье в Росарио, что находится вверх по течению реки Парана. В двенадцать лет убежал в Буэнос-Айрес. Там я начал чистить ботинки, учиться бизнесу.

— По-моему, это — необычное начало. Я пришла к убеждению, что если вы начинаете снизу, то, вероятно, там и останетесь.

— О нет, вы не правы. Я научился оценивать человека по его ботинкам. Я мог определить, сколько времени нужно потратить на чистку, даст ли клиент хорошие чаевые или попытается обмануть. Но так как я боролся за место около одного из лучших отелей Буэнос-Айреса, то во время работы стал слушать, что клиенты говорят о танкерах, зерне, мясе и коже.

Он говорил, и перед глазами Шаннон вставал образ живого, смуглого мальчишки, который ловко работает и как губка впитывает все, что услышал. Амбиции — вот что толкает этого человека вперед, поняла она. Амбиции, которые может породить только бедность. Это она хорошо знала. Если остановишься, то проиграешь, попав под колесо огромного города, построенного на костях бедняков.

— Я научился смотреть на мир снизу вверх, а не сверху вниз. Только так можно его понять. Я до сих пор веду дела так, чтобы все знать о своих партнерах. Это секрет того успеха, которого я, возможно, добился. Странно, что истории нашей с вами жизни так похожи. У нас с вами больше общего, чем вы думаете.

В глазах Шаннон промелькнула ирония. Она вспомнила, что однажды в Кунварре Зан сказал ей примерно то же. Тем не менее Амадео был не похож на Зана — так цыган не похож на принца, а пират — на короля. В Амадео чувствовалась суровая властность — черта, совершенно отсутствовавшая в утонченной натуре Зана. Тонкий налет цивилизованности не мог скрыть его грубую, почти средневековую силу воли. Воспитание Зана породило в нем естественную самоуверенность аристократа, резко контрастировавшую с напористым самомнением Амадео. И то, и другое очаровывало и в то же время отталкивало Шаннон. Когда образы этих двух мужчин столкнулись в ее сознании, Шаннон поняла, что Зан До сих пор остается для нее образцом. Хотя она, возможно, никогда больше его не увидит, его образ всегда будет постоянным — как неизменны далекие звезды.

— Маленькая Шанита, вы вдруг стали очень серьезны, — сказал Амадео, когда они закончили ужин.

— Я не могу не думать о том, что в Росарио была девушка, из-за которой вы отправились так далеко и так быстро.

Он засмеялся:

— Женщина? Нет, я отправился в путь не из-за женщины. Вы забыли, что мужчины отличаются от женщин. Они дерутся на арене с быком, они борются за жизнь, за господство. На долю женщины выпадает служить поводом для этой битвы, быть обожаемой, любимой. Разве этого недостаточно?

Не ответив, Шаннон отпила глоток «Сотерне» из бокала, который только что наполнил ей официант.

— А вы знаете, что сотни тысяч лет назад наши предки в южной части Тихого океана могли быть любовниками?

— Что это вдруг вас надоумило сказать такое? — с недоверчивой улыбкой спросила Шаннон. Восхитительное вино, кажется, ударило ей в голову. — Кстати, я уверена, что вашими предками были конкистадоры.

— Некоторые да, но в моих жилах течет и кровь индейцев. Они пересекли Тихий океан, чтобы завоевать Южную Америку. Разве вы не видите? — Амадео сделал широкий жест. — Наши прапра — бог знает сколько раз пра — дедушки и бабушки на серебряном песке Полинезии, луна высвечивает их обнявшиеся силуэты, а под пальмами волны мягко бьют о берег…

— Как вы узнали, кто я и откуда? — пробормотала Шаннон. Он вырвал у нее еще один секрет. Шаннон не могла припомнить, что когда-нибудь говорила Амадео о своей матери, однако он со сверхъестественной точностью угадал ее происхождение.

— Вы только представьте себе, — продолжал Амадео. — Под бой барабанов они падают в объятия друг друга. Подумайте о том, как в свете костра в них просыпается желание… А знаете, мы с вами в моей квартире около Буа можем воссоздать эту сцену, — с лукавой улыбкой закончил он.

Услышав столь неожиданный конец этого романтического повествования, Шаннон рассмеялась. Брачный танец начался с очень оригинальной ноты.

— Нет. Думаю, что нет, — с загадочной улыбкой ответила она.

— Мы с вами, Шанита, — мягко сказал Амадео, уловив по тону, что Шаннон готова сдаться, — испытаем восхитительные приключения. Это будет как замечательное путешествие по Великому шелковому пути в далекий Самарканд.

Он властно протянул к ней руку, и Шаннон показалось, что золотые купола сказочного города поманили ее к себе.

Глава 8

Медоуз, ноябрь

Марк ван Бурен вел свой «мустанг» по темной проселочной дороге недалеко от Медоуз. В свете фар казалось, что они едут в длинном желтом туннеле, по сторонам которого стоят голые дубы и осины. Рядом с Марком на переднем сиденье томно развалилась Керри, слушая тихое пение Нейла Даймонда.

— Может быть, мы чуть подальше свернем с дороги и посмотрим на луну? — предложила она.

— Конечно. Как скажешь.

По тону Марка Керри поняла, что он ждет от нее подтверждения, что она хочет того же, что и он. Нужно было только его подбодрить. Протянув руку, она легко дотронулась до плеча Марка. Сегодня Керри пожинала плоды своего упорного труда. С тех пор, как его отец предоставил Чудотворца в ее распоряжение, Керри получила прекрасный предлог для того, чтобы все лето посылать Марку длинные письма и подробно сообщать о своих достижениях. Вообще же Керри до осени была слишком занята, чтобы думать о чем-либо, кроме завоевания первых розеток на соревнованиях, а Марк находился со своей матерью на Лонг-Айленде.

В первый же день, когда Марк вернулся домой из Хэмптонса, он пригласил ее прогуляться. Чтобы собраться с духом, ему потребовалось два года. Керри находилась в загоне и, как обычно, занималась с Чудотворцем. Марк смотрел на нее издали, и ему казалось, что это богиня верхом на лошади. Потом в кладовой для хранения упряжи он пригласил ее в кино, а когда в конце вечера Марк поцеловал ее в щеку, Керри обняла его за шею и просунула язык в его рот. Марк боялся, что она заметит эрекцию, которая пробудилась к жизни в тот же миг, когда Керри прижалась к нему, и задрожал от изумления, почувствовав прикосновение ее ладони к брюкам. Полузакрытые глаза Керри выражали удовольствие.

— Спасибо за чудесный вечер, Марк, — срывающимся голосом сказала она.

Весь семестр в Гарвардской школе бизнеса Марк мечтал о повторении их свидания на каникулах по случаю Дня благодарения. Веселая агрессивность однокурсниц приводила его в ужас, и на танцах Марк старался их избегать. Он думал, что их хихиканье нацелено на него, и подозревал, что девушки сравнивают его с братом, который производил на их старших сестер такое большое впечатление. Для них двоих мир был по-прежнему тесен, хотя красавчик Линди IV уже умер.

Сейчас Керри лежала рядом, на расстоянии вытянутой руки, размышляя о вечере, который они только что провели вместе в Балтиморе. По ее предложению они отправились выпить в реконструированный отель «Бельведер». Керри знала, что это место посещают самые сливки общества. Входя в холл отеля под руку с Марком, она была слишком довольна, чтобы обращать внимание на то, что «Бельведеру» явно недостает внешнего блеска, который Керри столь ценила в подобных заведениях. Располагавшийся в старом Балтиморе «Маркони», где они обедали, тоже отличался скромной, почти спартанской обстановкой, хотя готовили там превосходно. Было трудно поверить, что мужчины в скромных костюмах и женщины в простых платьях относятся к самым богатым, самым известным людям города.

Поставив машину так, чтобы между деревьями была видна луна, Марк заглушил мотор.

— «Унеси меня на луну» — как раз подходит, — со смехом заметила Керри, слушая тихо играющее радио.

Пододвинувшись к ней, Марк нервно вздохнул.

— Керри… Я не знаю, как сказать… Я так хотел… Ты не выходишь у меня из головы…

— Молчи, — прошептала она, придвигаясь ближе.

Его первое прикосновение было робким, но, когда Керри прикоснулась к его рту мягкими губами, Марк весь превратился в желание.

— Керри, о, Керри! — простонал он.

— Мне так не хватало тебя, Марк, — отодвигаясь, сказала Керри. Откинув назад голову, она посмотрела в его лицо. — Когда ты пригласил меня сегодня вечером, я так разволновалась. Я не могла в это поверить.

— Правда? — радостно воскликнул Марк. — Ты так отличаешься от девушек, которых мне доводилось встречать.

— Я? Чем же? — мягко сказала Керри.

— Не знаю. Не могу этого объяснить. Ты такая искренняя, такая… настоящая, — прошептал он, сгорая от страсти.

Когда Керри заговорила, ее рука оказалась в опасной близости от его бедра.

— И ты, Марк, ты тоже замечательный. Мне было так хорошо сегодня вечером. Правда. Ты такой джентльмен. Ты знаешь, как надо обращаться с девушкой. Мир конников — это мир мужчин, а так приятно почувствовать себя женщиной.

Она осторожно расстегнула пряжку его брюк и начала медленно, очень медленно, тянуть вниз молнию. Мягким движением она просунула руку внутрь. Марк издал судорожный вздох. От прикосновения ее пальцев он изошел страстью. Завершающий спазм наступил мгновенно.

— О Боже, Керри, мне так жаль! — чуть не рыдая от смущения, сказал Марк. Он откинулся назад, закрыв глаза руками. — Прости меня, Керри. Я просто не мог сдержаться.

— Марк, успокойся. Тебе не нужно стыдиться того, что совершенно естественно. Ты зрелый мужчина. Ты просто чудесный! — воскликнула Керри, обнимая его.

Дрожа от радости, он крепче прижал ее к себе.

— У нас все будет очень хорошо, я знаю, — стараясь его успокоить, продолжала Керри. — Я всегда это знала, с самого начала…

Марк с недоверием посмотрел на нее.

— Ты хочешь сказать…?

— Да, Марк. Я хочу отдаться тебе, да, — со счастливым видом сказала Керри. — Что случилось? — засмеявшись, спросила она, когда Марк не ответил.

— Просто не могу поверить, что ты меня хочешь. — Он крепко прижал ее и поцеловал с такой силой, что Керри стало больно.

— Когда мы сможем… Когда ты хочешь?.. — выдохнул он. — Завтра?

— Завтра День благодарения. Ты разве забыл?

— Точно. Тебя там не будет, но, может быть, позже…

— Но ведь я могу прийти, разве нет? — прервала его Керри.

Едва дыша, она следила за тем, как Марк пытается обдумать ситуацию. Он никак не мог собраться с мыслями. Меньше чем за двадцать четыре часа до того, как клан ван Буренов соберется на обед, Марк должен просить у Линди разрешения. И Керри не имела представления, одобрит тот или не одобрит ее присутствие. Она прикинула, что даже в случае отказа ее тело будет вдохновлять Марка на возражения отцу. В прошлом году Керри сказалась больной — лишь бы не обедать в комнате для слуг.

— Да, я могу тебя пригласить. Ты придешь? — спросил он.

— Да. Я бы очень хотела.

— Отлично — тогда я сегодня спрошу папу, когда вернусь домой. Он будет допоздна работать в своем кабинете. И еще я подумал — когда все будут приходить в себя после Дня благодарения, мы могли бы ускользнуть в мотель «Лейзи бой». Ведь правда?

— Это угроза или обещание? — спросила она, легко поцеловав его в щеку.

— Это — обещание. О, Керри…

На следующее утро, проходя по двору конюшни, Керри посмотрела на небо и подумала, что оно такое же оранжевое, как и в прошлом году. Ничего не изменилось, и в то же время все изменилось. На этот раз Джек был в плохом настроении.

— Я уже говорил тебе, мне действительно не нравится, что ты крутишься с Марком, юная леди. Поверь, лучше бы сохранять дистанцию. Мы другого сорта, и ты напрашиваешься на неприятности.

— Дядя Джек, я не понимаю, о чем ты говоришь? Если мистер ван Бурен считает меня достаточно хорошей, чтобы выигрывать на Чудотворце голубые ленты, то, очевидно, я достаточно хороша для того, чтобы сидеть за одним столом с его семьей? — Впервые в разговоре с дядей в ее голосе слышалась холодная уверенность, и это еще сильнее раздражало Джека.

— Ты не должна принимать ухаживания Марка. Я думал, ты поймешь. Чудотворец не имеет к этому никакого отношения.

— И что же я должна была делать? Отказать ему?

На это Джек ничего не ответил, только пристально посмотрел на Керри — так, как будто видел ее впервые.

— Фалуны не хуже других, — не уступала она. — Наша фамилия существовала уже тогда, когда о ван Буренах никто и не слышал. У нас был замок, и мы были дворянами.

— Сейчас ты говоришь, как твой отец, детка, и, кроме неприятностей, тебе это ничего не принесет. — Позвонив в дверь, он в последний раз неодобрительно посмотрел на Керри. Она перешла невидимую границу, и Джек едва сдерживал гнев.

Керри поправила волосы, глядя на окошко из цветного стекла, находящееся над входной дверью. Его красота навела ее на мысль о будущем, когда ее карьера наездницы закончится и когда Керри не придется звонить в дверь, чтобы получить разрешение войти.

— Если в один прекрасный день я стану хозяйкой Медоуз, ты наверняка заговоришь по-другому, — с вызовом сказала Керри, заслышав шаги служанки по паркету.

— Выбрось эту идею из головы, — все, что успел сказать Джек до того, как дверь открылась.

Когда они вошли, Керри быстро сняла накидку, под которой обнаружилось строгое шерстяное платье цвета бордо. Год назад она бы не посмотрела на такое платье. Сегодня же все в облике Керри говорило о безукоризненном вкусе — от туфель-лодочек до легкого макияжа, — но своей живостью она резко отличалась от других присутствовавших здесь женщин и девушек. Не задерживаясь ни на минуту, Керри направилась в сверкающий зал и сразу подошла к Линди ван Бурену. Тот долго отсутствовал, покупая лошадей в Лексингтоне, и вообще этой осенью Керри видела его не так уж часто, хотя знала, что он внимательно следит за ее успехами.

— Добрый вечер, мистер ван Бурен.

— Как дела, Керри? — Она застала его врасплох, и в глазах ван Бурена отражалась смесь сердечности и осторожности.

— Большое спасибо за приглашение встретить День благодарения с вашей семьей. Вы так добры ко мне!

— Ну что вы, наоборот, я очень доволен, моя дорогая. Я был очень рад, когда Марк об этом подумал, — ответил тот. Привыкший видеть Керри в костюме для верховой езды или в куртке, ван Бурен подумал о том, что сейчас в ней ничто не напоминает о конюшне. В платье, с длинными блестящими волосами, Керри походила на гибкого прелестного жокея, а не на крепкую девушку, которая выступает на конных соревнованиях.

— Мы только что получили из Девона снимки, — сказал ван Бурен. — Там есть один, на котором вы — на втором месте после абсолютного чемпиона… — В его голосе звучала насмешка. Прежде чем Керри успела язвительно возразить — подобные реплики, казалось, доставляли ван Бурену немалое удовольствие, — он добавил: — Это прекрасно для девушки, которая выступает совсем недавно.

От его похвалы Керри просияла.

— Я помню ваш тост. На следующий год мы будем первыми в Мэдисон-сквер-гарден и в Гаррисбурге. Немного подождите.

— На это я и рассчитываю, — ответил ван Бурен, и она знала, что это действительно так.

Керри налила себе выпить, стараясь скрыть чувство облегчения, которое испытала, преодолев первый барьер. Она уже давно поняла, что нет смысла робко мяться вдали от власть предержащих, и чувствовала, что все происходящее укрепит ее позиции в кругу семьи. Оглядевшись, Керри решила, что члены семьи и многие из друзей ее узнали, хотя год назад даже не слышали ее имени. Она уже стала известна как одаренная молодая наездница, которой Линди заменил своего сына на Чудотворце. А теперь она вот-вот должна была войти в семейный круг как девушка Марка.

Увидев, что его отец уже занят другим разговором, Марк подошел к Керри.

— Привет! Как дела? — нежно прошептала она, улыбкой напоминая ему об их общей тайне.

— Ты выглядишь потрясающе, — восхищенно прошептал он.

— Спасибо. Мне приятно это слышать от тебя.

Марк отвел взгляд, чтобы скрыть свое смущение. Все двадцать четыре часа он мечтал лишь о том, что произойдет в мотеле «Лейзи бой».

Во время разговора Линди наблюдал за ними, заметив про себя, что его сын наконец-то стал отдавать дань молодости.

— Картер! — позвал он, приближаясь к дочери.

— Да, папа?

Взяв ее за руку, ван Бурен подвел ее к Керри и Марку.

— Ты ведь помнишь Керри, не так ли?

Застигнутая врасплох Картер не смогла скрыть на своем лице выражения гневного презрения. Еще с начала лета, когда до нее дошли вести о Чудотворце, Картер стала холодно относиться к отцу. Она устроила истерику, когда тот принял чудовищное решение посадить невежественную выскочку из Австралии на лучшего прыгуна Медоуз. Отец, по ее мнению, оскорбил память брата, которого Картер очень любила. Даже те лавры, которые Керри с самого начала стала приносить конному заводу, не могли успокоить ее уязвленную гордость. Сейчас Картер кипела от негодования, видя, как эта нахальная особа стремится внедриться в семью. Никого, и меньше всего Картер, не удастся ей обмануть — ведь она просто играет с наивным и беспомощным Марком. А тот явно потерял из-за нее голову.

— Картер, как я рада видеть вас снова! — замурлыкала Керри. — Мы не встречались с тех самых пор, как вы уехали в Европу, помните? Должно быть, вы прекрасно провели время. Как я вам завидую! Мне бы так хотелось об этом послушать!

Картер пришлось вступить в беседу.

— Картер, я хочу представить Керри тете Лилиан, — нетерпеливо сказал Марк через несколько секунд. — Она хотела встретиться с девушкой, которая укротила Чудотворца, — с гордой улыбкой добавил он.

Они направились к старейшей в клане ван Буренов — Лилиан, старшей сестре Линди.

— Значит, вы та девушка, которая получает голубые ленты на Чудотворце. Я рада наконец увидеть вас, моя дорогая. Где вы учитесь? — спросила Лилиан, когда Марк должным образом представил Керри.

— Сейчас я хожу в среднюю школу, потому что должна быть поблизости, но на следующий год поступаю в Бремар около Бостона, — с тихим торжеством объявила Керри.

— Бремар? Неплохо. Очень неплохо, — с одобрением сказала Лилиан.

Через полчаса ликующая Керри рядом с Марком отправилась в столовую.

— Увидимся позже, дядя Джек, — тихо сказала она ему, проходя мимо.

В ответ тот коротко кивнул.

За стол в бордовой столовой должно было сесть чуть более двадцати человек. Свет от высоких серебряных подсвечников был даже ярче, чем до сих пор казалось Керри. Она подумала о том, насколько тихий смех и спокойная беседа здесь отличаются от вульгарного юмора, который правит бал в столовой для слуг.

Парчовые шторы отделяли зал от надвигающейся ночи. По роскошному китайскому ковру Марк подвел Керри к стулу в середине стола — рядом со своим. Она вспыхнула, увидев на карточке надпись крупными черными буквами: «Мисс Керри Фалун». Ее имя красовалось на кружевной скатерти среди великолепия китайского фарфора, хрустальных бокалов и тяжелых серебряных приборов. Только сейчас Керри почувствовала, что она действительно находится там, где хотела быть. Когда все уселись, она окинула взглядом банкиров, похожих на джентльменов фермеров, светских матрон и моментально почувствовала себя неловко. Когда подошла ее очередь, Керри осторожно налила себе суп из огромной супницы, которую подала служанка. Выбирая себе нужную ложку для консоме, она всего на полсекунды отстала от Картер. Весь обед Керри тщательно подражала действиям ван Буренов, стараясь не сделать ничего, что выделяло бы ее среди остальных. Но по мере того, как осушался бокал за бокалом, атмосфера смягчалась, и Керри чувствовала, как туго сжатая внутри пружина начинает расслабляться. Керри забавлял сидевший слева от нее престарелый дядя Марка, Прескотт, что-то все время бубнивший. Глядя сверкающими глазами на Марка, который мало ел и много пил, она старалась не обращать внимания на его волнение, которое начинало ее раздражать. Сама Керри не думала о том, что произойдет в мотеле «Лейзи бой», наслаждаясь тем, что происходит здесь и сейчас. Каждый жест требовал тщательного контроля и самообладания. Происшедшая в ней перемена привлекла внимание Линди, сидящего во главе стола. В глазах Керри отражался свет свечей, а ее волосы отливали золотом. Никогда еще она не была так красива, подумал ван Бурен. Керри повернула голову, и Линди немедленно отвел взгляд, но она поняла, что он только что внимательно ее разглядывал.

К концу обеда Керри чувствовала себя настолько уверенно, что даже враждебные взгляды Картер ее не беспокоили. Когда остатки мясного и тыквенного пирога остались лежать нетронутыми на тарелках, Линди постучал ножом по бокалу.

— За новое поколение особ с голубой кровью, которые родятся в Медоуз, — и со счастливым Днем благодарения всех, нашу семью и наших друзей!

Керри подняла свой бокал с улыбкой сирены, втайне считая, что упоминание об особах с голубой кровью относится и к ней. Повернувшись, она встретилась глазами с Марком.

Около семи обед в основном закончился, и гости начали подниматься из-за стола.

— Сейчас мы могли бы ускользнуть, — вполголоса сказал Марк, когда они вместе вышли из столовой.

Его робкое поведение забавляло Керри. Якобы прогуливаясь, они прошли в переднюю. Их как будто никто не видел: Картер прошла прямиком наверх, а Линди исчез в своем кабинете.

— Мне хочется подышать свежим воздухом. Почему бы нам не прокатиться? — игриво предложила Керри.

Марк беспокойно оглянулся, замечание было сделано достаточно громко, чтобы его могли слышать все.

— Конечно, прекрасная идея, — небрежно ответил он. — Мы можем поехать в кино в Глиндон.

Через несколько секунд они уже мчались по обсаженной деревьями подъездной аллее. Керри положила голову на плечо Марка.

— Не волнуйся. Я слышала, что так все поступают, — ободряюще сказала она. — Даже дети в школе говорят, что в «Лейзи бой» не задают никаких вопросов.

Перед горящей неоновой вывеской Марк свернул и подъехал к администрации мотеля.

— Я подожду в машине, — сказала Керри.

Керри смотрела, как он уходит, и чувствовала раздражение от его детского поведения. Против своего желания она сравнивала Марка с простыми похотливыми парнями в Кунварре, поведение которых принимала как должное. Внезапно ее осенило, что Марк, должно быть, еще девственник. Если так, то все пройдет даже легче, чем она ожидала.

— Все в порядке, — со вздохом облегчения сказал он, вернувшись к машине. — Парень на меня едва взглянул. Я просто заплатил тридцать долларов вперед, и он передал мне ключи.

— Ну что я тебе говорила? — хихикнула Керри.

Марк отпер дверь убогого строения, почти полностью укрытого среди деревьев, и зажег свет. Почти всю комнату занимала кровать.

— Я на минутку схожу в ванную, — с притворной застенчивостью сказала Керри, сняв пальто.

Она оставалась там достаточно долго, чтобы Марк успел успокоиться. Когда она с робким видом вышла из ванной в одних трусиках и лифчике, Марк уже улегся под простыню. Керри заметила, что он поспешно положил на тумбочку носовой платок. Она нерешительно посмотрела на юношу.

— Я надеюсь, ты не думаешь, что я доступная или что-то в этом роде, — проникновенным шепотом сказала Керри. — У меня это впервые.

— У меня тоже, — сказал Марк. Когда Керри скользнула под простыни, он задрожал от желания. Пристроившись рядом с ним, Керри почувствовала, что он уже пришел в возбуждение.

— Выключи свет, — прошептала она и разделась совсем.

Они начали страстно целоваться, а когда Керри ощутила, что Марк уже не может сдерживаться, она отстранилась и тихо сказала:

— Ох, Марк, а если у меня будут неприятности?

— Все в порядке, я кое-что захватил, — ответил он.

— Я знала, что могу на тебя положиться, — нежно сказала Керри. — Я себя чувствую в полной безопасности.

Марк некоторое время возился с презервативом, а когда обернулся к ней, Керри почувствовала, что он уже на грани. Она легла на спину, и Марк сразу вошел в нее. Керри тут же издала ожидаемый от нее стон. Марк издал прерывистый вздох. Несколько секунд он лежал на ней, затем откатился в сторону.

— Прошу прощения, Керри, я сделал тебе больно. Я не смог сдержаться.

— Пожалуйста, не говори так. Было совсем не так больно, как я ожидала. Наверно, потому, что я очень тебя хотела. — Она нежно погладила его по волосам.

— Правда? Я не могу тебе передать, как важно для меня это слышать. Керри, я думаю, что люблю тебя, — сказал Марк, обнимая ее.

— Я никогда не думала, что ты мне это скажешь. Я самая счастливая девушка в мире — потому что первым был именно ты. Ты был нежным и в то же время сильным.

Они лежали рядом, а Керри пыталась скрыть презрение, которое вызвали в ней извинения Марка. Она хотела не этого. Она любила, когда мужчина страстно берет ее без каких-либо извинений и угрызений совести. Керри хотела властного мужчину, который сумеет возбудить в ней ту страсть, какую еще никому не удавалось разжечь, но которая — она знала — в ней существует. Эта волна страсти пока не захлестывала ее, сон пока не сбывался. Но хотя слияние с Марком не вызвало абсолютно никакого ответного чувства, Керри задвинула свои желания подальше — туда, где они не помешают девушке, предназначенной для Марка.

Мюррен, Швейцарские Альпы, декабрь

Когда пилот выключил запрещающий сигнал, давая знать, что самолет набрал высоту — восемь тысяч метров, Шаннон отстегнула привязные ремни. Повернувшись, чтобы взглянуть на густые облака, в конце салона она увидела Амадео, который с предельным вниманием говорил с кем-то по-испански по радиотелефону. Лихорадочно работая вместе со своим секретарем над лежащими перед ним бумагами, Амадео снял пиджак и ослабил галстук. Почувствовав на себе взгляд Шаннон, он на секунду поднял голову и тепло улыбнулся ей. Линия его сильных плеч, игра мускулов под тонкой хлопчатобумажной рубашкой напомнили Шаннон о том, что ее ожидает в этом неожиданном путешествии. Она проведет рождественскую неделю вдвоем с Амадео в отдаленной деревушке в Швейцарских Альпах. Оглядывая роскошный интерьер самого престижного самолета, какой только можно купить за деньги, Шаннон вспоминала обстоятельства, которые привели к таким стремительным переменам.

Через неделю после обеда у «Максима» Амадео позвонил ей из Гонконга. Как он объяснил, деловая поездка может задержать его вдали от Парижа на несколько месяцев, по меньшей мере до декабря. Словно чувствуя, что романтическая связь между ними за столь долгое время может ослабнуть, Амадео звонил почти ежедневно и регулярно посылал огромные букеты благоухающих цветов. Когда в декабре в одно воскресное утро он позвонил и сообщил, что возвращается в Париж, Шаннон поняла, что своей заботливостью и настойчивостью Амадео сломил ее сопротивление. Он пригласил ее в ресторан в Булонском лесу, и Шаннон направилась туда, с нетерпением ожидая встречи. Амадео не скрывал радости оттого, что наконец ее видит. Неожиданно Мигель прервал их разговор, сообщив, что пора ехать в аэропорт, чтобы лететь в Цюрих. В этот момент Шаннон уже решила, что позволит ему себя соблазнить, и только нежные сожаления Амадео по поводу предстоящего расставания немного утешили ее. Тем более она удивилась, когда всего через несколько дней Амадео позвонил и пригласил провести с ним рождественские каникулы.

— Боюсь, я уже приняла приглашение отправиться в Граншан, — сказал Шаннон.

— А почему бы его не отложить? Скажите, что у вас срочный вызов в Мюррен, от которого нельзя отказаться.

— Хорошо, — просто сказала Шаннон, внезапно понимая, чего она хотела все это время. Вешая трубку, Шаннон знала, что ее слабое сопротивление ни на секунду его не обмануло.

Часом позже приземлившись в Берне, они продолжили свой путь. Маленький поезд карабкался вверх по заснеженному склону, везя их в Мюррен. Завернувшись в лисью шубу, Шаннон уютно устроилась рядом с Амадео. Поезд пыхтел, двигаясь по краю гигантской пропасти. В отдалении розовели Эйгер и Юнгфрау, окрашенные лучами заходящего солнца. В долине, занесенной глубоким снегом, виднелась небольшая деревушка. Мигель провожал их до самого шале, чтобы доставить багаж и корзину с подарками и провизией, которую они взяли с собой. Среди этих вещей был и подарок Амадео от Шаннон — небольшой натюрморт, который ей в последнюю минуту помог выбрать Фабрис.

— Ну? Что скажете? — спросил Амадео, когда они вышли из поезда.

— Неправдоподобно красиво, — заметила Шаннон. — Как будто из книжки братьев Гримм.

— Здесь нет машин. Мы должны идти к дому пешком. Это недалеко вверх по склону, и Мигель доставит чемоданы на санях. Мы можем спускаться к подъемникам на лыжах, querida^[10], — сказал он, взяв ее за руку. Утоптанный снег хрустел под ногами.

— Это вы можете ходить на лыжах, — засмеялась Шаннон. — Не забывайте, что я новичок.

— Вы моментально научитесь съезжать по этому склону не хуже профессионалов. Если, конечно, не предпочтете нежиться у огня и вообще ничего не делать.

При мысли о том, что они вдвоем останутся у яркого огня, Шаннон ощутила внутри странное покалывание и отвела глаза.

Они карабкались вверх по склону горы, мимо деревянных шале, напоминавших имбирные пряники. Поздний вечер спускался на бернский Оберланд, над белыми крышами домов в радужное небо поднимались столбы дыма. Темные сосны, ветки которых утопали в снегу, молча смотрели на пришельцев. Они вступали в другой мир, где единственными звуками были хруст льда под ногами да звон колоколов, эхом разносившийся в кристально чистом воздухе.

— Мы пришли, — сказал Амадео, останавливаясь перед шале, стоящим в стороне. — Это здесь.

С резной крыши очаровательного трехэтажного домика свисали сосульки. Из близлежащего коровника замечательно пахло коровами и сеном. В тот момент, когда они перешагнули порог дома, Шаннон почувствовала, как ее охватывает покой. В каменном очаге в гостиной приветственно плясал огонь, а из огромного окна была видна далекая горная цепь.

— Я вижу, Хельга только что здесь побывала, — сказал Амадео, потирая руки от удовольствия. — Прекрасно. Она и ее муж присмотрят за вещами. Входите, снимайте шубу и идите к огню. Вы ведь наверняка замерзли.

По тому, как Амадео двигался в огромной комнате, как говорил, было заметно, что он очень рад оказаться здесь. Казалось, все свои заботы он оставил за порогом.

Если Ле-Турель отдавал дань европейской утонченности и элегантности, шале возвращало к простому образу жизни. Как чувствовала Шаннон, Амадео Бенгеле это больше нравилось. Именно здесь он развесил инкрустированные серебром старые уздечки и патронташи аргентинских гаучо, а также коллекцию южноамериканских пистолетов и ружей. Здесь же были и личные сувениры. Большой замок представлял своеобразную витрину транснационального магната, а в швейцарской деревне находилось прибежище кабальеро, логово атамана. Бесценные редкости, собранные в Ле-Турель, были добычей Амадео в его битве за продвижение вверх. Но Шаннон чувствовала, что только здесь, в сердце Альп, он мог быть самим собой. Глядя на стоящую на полке керамику работы инков и ацтеков, Шаннон понимала, что Амадео позволяет ей заглянуть в самый потаенный и драгоценный уголок своей души, в то, что он до сих пор скрывал.

Мигель ушел. Шаннон прилегла на диван около камина и смотрела, как Амадео подкладывает в огонь побольше дров.

— Хельга — прекрасная хозяйка, но никогда не кладет столько дров, сколько надо. Швейцарцы очень экономны.

— Я думаю, иначе нельзя. В этой долине они отрезаны от мира, — сказала Шаннон, заметив про себя, что в шале как раз ни на чем не экономили, не пожалели никаких денег, чтобы сделать его комфортабельным. Здесь стояли низкие кожаные кресла и диваны, на полу лежали звериные шкуры. Пламя в камине поднялось высоко, бросая бронзовый отсвет на энергичное лицо Амадео. Сейчас, когда он оделся в вылинявшие джинсы и свитер, в нем чувствовалась какая-то другая, вновь обретенная сила и неброская основательность — под стать здешней обстановке. Шаннон не стала раздумывать о том, сколько женщин здесь уже побывало, вспомнив сказанные ей на прощание слова Фабриса: «Эта сказка будет иметь счастливый конец, если вы закроете книгу сразу после того, как она кончится».

Подняв голову, Амадео дотронулся до ее щеки.

— О чем вы думаете?

— О том, что простота — это основа вашей силы, вашего успеха.

— Вы так же умны, как и красивы, — пробормотал Амадео. Его глаза были полны признательности. Подойдя к бару, Амадео вернулся, неся два бокала прозрачной жидкости.

— «Пойр Вильямс», — сказала Шаннон, почувствовав запах зрелых груш, всегда мучительно напоминавший ей о конце лета. — Только подумать — грушевые деревья сейчас занесены трехметровым снегом.

Сев рядом, Амадео поднял свой бокал.

— За весну! За бутоны, которые становятся зрелыми плодами. — Наклонившись, он страстно поцеловал ее в губы.

Шаннон откинулась на мягкие подушки. У нее внезапно закружилась голова.

Он взял ее за руку.

— Знаете, раньше я останавливался в шале в Гштаде, который когда-то принадлежал королю Албании, а перед этим останавливался в тамошнем дворце. Но я убедился, что Гштад — это просто продолжение Парижа. Здесь, в Мюррене, нет такого шика. Никто меня не знает, никто никуда не приглашает. Я счастлив. Я могу делать то, что мне нравится — есть руками, спать после обеда. Здесь нет телефона или радио. Я привожу сюда очень немногих, — добавил он.

— Какая ирония в том, что всю жизнь вы стремились подняться над толпой, а теперь, когда цель достигнута, вам ничего не нужно, кроме неизвестности и простоты.

— Ну нет. Мне нужно не только это, — сказал Амадео и мягко потянул ее к себе. Когда Шаннон оказалась в его объятиях, Амадео погладил ее по щеке. — Я боялся, что в последний момент ты передумаешь. Я чувствовал в тебе настороженность. Но ты не разочаровала меня — ты пришла.

Эти нежные слова разожгли пламень чувства, и, наклонившись, Амадео впился в ее губы голодным поцелуем.

— Сегодня, завтра и послезавтра принадлежат только нам одним. Я слишком эгоистичен, чтобы разделять тебя с кем-то. Я долго ждал момента, когда буду с тобой так, как должны быть мужчина и женщина — один дух, одна плоть. Вот почему я привез тебя сюда, чтобы ты могла видеть меня таким, какой я есть, Шанита, — прошептал он и положил руку ей на шею. — Распусти для меня волосы. Я хочу, чтобы сегодня ночью ты была дикой и необузданной.

Позже по деревянной лестнице Шаннон поднялась наверх в спальню. Под низко нависшими сосновыми балками стояла разукрашенная швейцарская кровать с огромной пуховой периной. Перед старой изразцовой печкой на полу лежала чудовищных размеров медвежья шкура.

Шаннон была рада, что нет служанки и она сама может распаковать ту простую одежду, что захватила с собой. Приняв душ, она переоделась в длинное серовато-зеленое платье из кашемира и распустила волосы — локоны свободно падали на плечи. Увидев себя в стоящем на туалетном столике маленьком зеркале, Шаннон вспомнила слова Амадео: «Я хочу, чтобы сегодня ночью ты была дикой и необузданной».

Услышав на лестнице ее шаги, Амадео отошел от камина и сбросил с себя задумчивость. Он поставил пластинку с южноамериканской мелодией, и Шаннон стала пританцовывать в такт музыке. Чувственные искорки замелькали в глазах Амадео. Он двинулся ей навстречу, широко раскрыв объятия, и они закружились под звуки танго, которое пел низкий мужской голос. С дьявольской улыбкой он делал умопомрачительные па, а под конец подхватил Шаннон у самого пола. Танец закончился, партнеры задыхались от смеха, который перешел в затяжной поцелуй у камина.

Амадео налил Шаннон бокал шампанского.

— Счастливого Рождества, querida, — сказал он после поцелуя.

— Счастливого Рождества, — ответила она. — Думаю,что лучшего в моей жизни не было. Я очень рада, что не поехала в Граншан.

— Если бы ты уехала, я отправился бы следом за тобой.

Он заставил ее сесть у огня и принес поднос с кастрюлькой для приготовления фондю, блюдечками с разными соусами, а также корзинку, до краев заполненную ароматным крестьянским хлебом.

— Не говори мне, что ты еще и готовишь, — сказала Шаннон, глядя, как Амадео сноровисто накрывает на стол.

— Это одно из моих любимых занятий, но я не смею соперничать с Альбером из Ле-Турель. В Париже у меня тоже есть экономка, которая мне готовит, но здесь я люблю заниматься этим сам. Мясо прямо из Аргентины — оно лучшее в мире. Мне его доставляют самолетом из Буэнос-Айреса, — сказал Амадео, зажигая под кастрюлей спиртовку.

— Не могу поверить, что я так голодна. Как волк.

— Это все из-за горного воздуха. Здесь тебе не нужно следить за своей хваленой фигурой. Знаешь, на мой взгляд, ты слишком худая, — сказал Амадео, отломив ей кусок хлеба.

Еда перед огнем создала атмосферу томной чувственности. Амадео настаивал на том, чтобы она съела побольше превосходно приготовленного в кипящем сыре мяса с его любимыми приправами. Они со смехом ели, утоляя жажду бутылкой аргентинского вина. Последние барьеры между ними исчезли. Здесь, высоко в Альпах, в изолированной от мира долине, этот аппетит символизировал жажду жизни. Каждый раз, когда Шаннон смотрела на мужественное лицо Амадео, на котором играли отсветы огня, она чувствовала, как в ней поднимается желание. Даже когда ужин кончился, они долго сидели над бутылкой вина и разговаривали, обсуждая только что закончившийся год. Наконец установилось долгое молчание, когда каждый, казалось, не знал, что сказать. Тогда Амадео привлек ее к себе, страстно поцеловал, и Шаннон сразу отдалась нарастающему чувству. В страстном желании ее тело непроизвольно выгнулось дугой.

— Шанита, моя прекрасная, пылкая Шанита. Ты создана для любви, — прошептал Амадео.

Не спуская с нее глаз, он медленными, ритуальными движениями снял с нее всю одежду, затем быстро разделся сам. Они упали на ковер перед камином, и Амадео крепко прижал Шаннон к себе. Первое же прикосновение его естества к бедрам заставило Шаннон задрожать от возбуждения. Неделями сдерживаемые желания бурно выплеснулись наружу. Их обнаженные тела прижимались друг к другу, порождая восхитительное ощущение от прикосновения кожи к коже. Амадео мягко провел рукой по ее маленьким, совершенной формы грудям, стройной талии и почувствовал непреодолимое желание. Когда он нежно погладил ее плоть и прошептал на ухо, что, наверно, некая дикая часть ее существа желает, чтобы ее приручили, пальцы Шаннон инстинктивно обхватили его фаллос, твердый, как сталь. Как пират захватывает принцессу павшего королевства, так Амадео одним движением вошел в нее, и Шаннон отдалась ему, забыв обо всем. Исходивший от Амадео опьяняющий аромат — белья, кожи и пота действовал на нее подобно магическому снадобью. Сквозь полуприкрытые веки Шаннон наблюдала, как он наслаждается видом ее разбросанных по ковру волос. Амадео поднимался и опускался над бедрами Шаннон, сладострастно раздвинутыми, как волна, пока наконец мощный шквал не выбросил ее на берег, задыхающуюся и обессиленную.

Потом они лежали, обнявшись, и Шаннон постепенно приходила в себя. Прижавшись лицом к его плечу, она прошептала, чуть не плача:

— Такого никогда со мной не было, никогда. — Последний приступ экстаза захватил Шаннон, и она страстно обняла Амадео.

К ее удивлению, тот ничего не сказал. Напротив, при этом проявлении нежности Амадео отстранился и отвернулся к огню так, чтобы не видеть ее лица.

— Амадео! — прошептала Шаннон, встав на колени и положив руки на его плечи. Сейчас ей было совершенно необходимо оказаться в его объятиях.

Когда Амадео повернул голову, Шаннон увидела, что выражение его лица изменилось, из страстного став серьезным. После такого слияния она ожидала от него слов если не любви, то хотя бы нежности. Но вместо этого он оставил ее, и это было столь внезапно и бессердечно, что Шаннон почувствовала, как к ее глазам подступают слезы.

— Прости меня, Шанита. Пойду наверх. Не стоит здесь мерзнуть. Ты лучше оденься, потому что огонь уже прогорел.

Испытывая недоумение, Шаннон неохотно принялась одеваться. Тело ее все еще трепетало от только что испытанного пробуждения чувственности.

Оказавшись наверху в ванной, Амадео включил свет, окаймлявший зеркало, и, прищурившись, посмотрел на свое отражение, обеими руками приглаживая волосы. Затем он решительно начал умываться холодной водой, думая о том, что произошло между ним и Шаннон. На несколько мгновений Амадео потерял над собой контроль, и это выбило его из колеи. К досаде Амадео, Шаннон лишила его сокровища, каким он больше всего на свете дорожил и которое хранил как зеницу ока, — она лишила его контроля над своими эмоциями. До тех пор, пока Амадео не почувствовал ее под собой, он и не подозревал, как сильно желает Шаннон Фалун. Прислушавшись к себе, Амадео со злостью понял, что он опять ее хочет прямо сейчас. С огромным усилием он справился с искушением спуститься вниз. Вместо этого Амадео встал под душ и принялся яростно растираться, старясь сбить неожиданную волну страсти, грозившую захлестнуть остров его независимости.

На следующее утро Шаннон проснулась от стука в дверь. Повернув голову, она увидела лежащего рядом с ней под периной Амадео.

— Это Хельга. Оставила у двери поднос с завтраком. — Он встал с кровати и выглянул в окно. — Посмотри — идет снег, — с улыбкой объявил Амадео.

Шаннон с неохотой оторвала взгляд от его обнаженного тела и посмотрела в окно, за которым кружились крупные снежинки.

Взяв поднос, Амадео подошел к кровати. Шаннон почувствовала, как в ней вновь просыпается желание. Прошлой ночью она долго думала о том, почему Амадео поступил так безжалостно, оставив ее одну. В свете нового дня Шаннон была ему благодарна за то, что он помог ей преодолеть искушение влюбиться в него. Теперь по крайней мере он не сможет коснуться той части ее души, которая все еще втайне ждет кого-то, кто будет любить ее так же страстно, как она любит сама.

— Счастливого Рождества, querida, — сказал Амадео, ставя поднос на прикроватный столик. Шаннон приподнялась и оперлась на подушки.

— Что это? — спросила она, увидев в корзине с булочками золотистый пакет, перевязанный синей бархатной ленточкой.

— Это тебе. Открой.

Шаннон возбужденно разорвала упаковку, обнаружив под ней золотое яйцо. Не решаясь его открыть, она озадаченно смотрела на Амадео. Видя ее колебания, тот радовался, как ребенок.

— Ты похож на прелестного маленького мальчика, который дарит девочке розу, — не удержавшись, сказала Шаннон и поцеловала его. Внутри яйца находились часы в платиновом корпусе с лазуритовым циферблатом, украшенным бриллиантами. Шаннон раскрыла рот от изумления. — Какая красота!

Шаннон думала, что Амадео подарит ей какую-нибудь миленькую вещицу, но никак не рассчитывала на такой экстравагантный подарок. Она никогда даже не мечтала о часах с бриллиантами, и, даже если бы располагала лишними деньгами, это было бы слишком вызывающе. Шаннон хотела завести часы, но Амадео накрыл их ладонью.

— Не надо, не заводи. Пока мы здесь, пусть время остановится.

Он отложил часы в сторону и нырнул под одеяло.

Глава 9

Париж, май 1980 года

Поднявшись по лестнице на свой этаж, Шаннон попыталась открыть дверь, одновременно держа в руках длинный батон, пакет молока и газету. Пройдя на кухню, она инстинктивно взглянула на часы, чтобы убедиться, что еще нет девяти. В этот прекрасный майский день, когда под сияющим небом цвели каштаны, Шаннон встала рано. Готовя себе кофе, она напряженно вслушивалась — не раздастся ли телефонный звонок, которого Шаннон с нетерпением ждала всю неделю.

Разместив на подносе завтрак, она уселась в кресло у открытого окна. Снизу с узкой рю Бонапарт доносился шум машин. Рассеянно держа чашку, Шаннон поняла, что прочитала в газете уже целую колонку и не поняла ни слова. Со вздохом она подумала о том, что не в силах будет провести у телефона еще один день, когда, казалось, весь Париж собрался в кафе под цветущими каштанами.

Целый месяц — с тех пор, как ее известили, что она является перспективным кандидатом для демонстрации новой моды от Валентино, Шаннон мучилась неизвестностью. Заветный пятилетний контракт гарантировал счастливице миллион долларов — даже для Шаннон сумма казалась невероятной. Такие деньги позволяли осуществить ее самые сокровенные желания. Больше не будет никаких коллекций, никаких подиумов, никакой суеты. Как девушка Валентино Шаннон сможет вести более спокойный образ жизни. Персональные туры и съемки у лучших фотографов — все это будет для нее одной. Шаннон не надо будет больше стараться во что бы то ни стало остаться в списках агентства и попасть в каталог. Ее состояние будет обеспечено, а когда пройдут пять лет, она сможет навсегда оставить работу модели, стать независимой, богатой, знаменитой женщиной, и вся жизнь еще будет впереди. Но это произойдет, если она правильно вытянет жребий. А если нет, придется и дальше вертеться как белка в колесе до тех пор, пока она не накопит достаточно денег, чтобы уйти. Учитывая расходы на обучение Керри и ее дорогостоящее хобби, а также склонность Шаннон к расточительности, это «когда» скорее звучит как «никогда».

Шаннон уже пришла к выводу, что дом Валентино наверняка выбрал другую модель, когда зазвонил телефон. Услышав знакомый голос одной из сотрудниц агентства, она почувствовала, как екнуло сердце.

— Шаннон! Ты его получила! — восторженно кричала та. — Я только что об этом узнала.

У Шаннон вырвался приглушенный крик.

— Не могу поверить!

После столь долгого ожидания все произошло очень просто, даже обыденно. Повесив трубку, Шаннон принялась кружиться по комнате. Переполненная счастьем, она подошла к окну и стала смотреть на серые крыши парижских домов. Внизу раздавались крики и смех студентов Школы изящных искусств, гудки такси. Шаннон почувствовала внезапный прилив признательности городу, который дал ей все.

Первым ее побуждением было позвонить Амадео. Вчера вечером он звонил ей из Милана, куда уехал по делам, и интересовался, нет ли новостей. Подумав, Шаннон положила трубку, решив, что лучше подождать и увидеться с ним на уик-энде в Каннах. Она представляла себе, как обрадуется Амадео, узнав, что она выиграла контракт у Валентино с такой внушительной суммой. Все девушки, которые соперничали с Шаннон, были ослепительными красавицами и прекрасно работали, и до сих пор Амадео оценивал ее перспективы весьма сдержанно. Шаннон понимала, что он не хотел ее обнадеживать, чтобы возможное разочарование не оказалось чересчур сильным.

Ее первым шагом в роли состоятельной женщины была отправка чека казначею Бремара — вместе с адресованным Керри восторженным письмом. В этот уикэнд Керри должна была быть в Пенсильвании на очень важных соревнованиях по конным прыжкам. Шаннон уже отправила ей телеграмму с пожеланием удачи, а эта замечательная новость, обещающая им обеим обеспеченное будущее, должна только прибавить блеска лаврам Керри.

Выскочив из дома, чтобы отправить письмо, Шаннон остановилась у картинной галереи, мимо которой проходила каждый день. На витрине была выставлена картина, восхищавшая Шаннон уже несколько недель — пасторальный пейзаж Прованса. Подчиняясь внезапному порыву, Шаннон толкнула дверь и решительно направилась к стоящей за стойкой девушке.

— Эта картина на витрине — я хотела бы ее купить.

Девушка посмотрела на нее с удивлением.

— Ну конечно, мадам. Вы хотите, чтобы ее вам доставили, или заберете с собой?

Шаннон покинула галерею с картиной под мышкой, донельзя довольная тем, что, не задумываясь, совершила такое сумасбродство. Этот импульсивный поступок превратил напряжение последних недель в эйфорию.

К вечеру следующего дня Шаннон вылетела в Ниццу. Когда самолет начал снижаться над морем, ее взгляду открылись пурпурные холмы, за которыми поднимались снежные шапки Альп. Пейзаж напоминал картину, которую она купила днем раньше. Внизу мелькнула деревня, и ее красные черепичные крыши пробудили в Шаннон давнишнюю мечту: купить в одной из таких живописных деревушек коттедж. Теперь, однако, это не пустая фантазия, размышляла она. Может быть, на обратном пути, после недельного круиза на Сардинию они с Амадео не спеша проедут по холмам, заросшим тимьяном и лавандой.

Вечером Шаннон и Амадео ехали по расцвеченным огнями набережной Круазетт в Каннах. Морской бриз шевелил листья пальм. В гавани сгрудились яхты, их огни отражались в темной воде. Пурпурные холмы неясными пятнами расплывались на фоне пылающего оранжевого неба. Амадео прилетел в аэропорт Ниццы из Милана как раз вовремя, чтобы успеть на готовую отплыть «Карисму», которая делала остановку в Каннах, и переодеться для приема во Дворце фестивалей.

— Ты никогда еще не выглядела лучше, — сказал он Шаннон, сидя вместе с ней на заднем сиденье автомобиля. Наклонившись, Амадео поцеловал ее в щеку. — Несомненно, Витторио Конти будет пытаться навязать тебе контракт на киносъемки, — поддразнивая, сказал он.

Нежно прикоснувшись к его щеке, Шаннон засмеялась, думая о том, что у нее уже есть контракт. Испытывая искушение тут же рассказать, что она теперь девушка Валентино, Шаннон все же утерпела. С той минуты, когда на трапе «Карисмы» она бросилась на шею Амадео, Шаннон едва сдерживала радость, но через несколько минут предстояла премьера последнего фильма Конти, созданного при серьезной поддержке Амадео.

— У меня для тебя небольшой сюрприз, — не удержалась Шаннон, думая о маленькой китайской фигурке из розового кварца, которую купила во время очередного приступа расточительности.

— И у меня тоже, — загадочно ответил Амадео.

— Да? — удивленно спросила она.

Но размышлять над этим уже не было времени. Машина медленно двигалась сквозь толпу возбужденных фанатов, волновавшуюся перед полицейскими барьерами. Они подъехали к тротуару, и Амадео помог Шаннон выйти из машины на красную ковровую дорожку. Вокруг засверкали фотовспышки, Амадео реагировал на это спокойно, хотя Шаннон знала, что он ненавидит фотографов-папарацци. Они представляли собой впечатляющую пару: он загорелый, в смокинге, она в струящемся платье из черного крепа с разрезом от шеи до талии.

Фотографы ринулись вперед, чтобы успеть заснять Амадео Бенгелу — одного из самых богатых в мире людей — в компании с Шаннон Фалун — знаменитой девушкой с обложки, восходящей звездой дома Валентино. Проходя к стеклянным дверям дворца, они слышали, как толпа выкрикивала имя Бельмондо, прибывшего следом.

Позже, выпив на приеме по бокалу шампанского, они ускользнули от сумасшедшей толкотни Канн и вернулись да «Карисму». Освещенный яркими огнями, корабль стоял на якоре далеко от берега. Не уступающая никому в роскоши почти тридцатипятиметровая яхта представляла собой впечатляющее зрелище.

Выйдя на верхнюю палубу, Шаннон облокотилась на перила и вглядывалась в сияющие огни Канн. В феврале она уже провела на «Карисме» уик-энд и просто влюбилась в этот корабль. Сейчас Шаннон предвкушала удовольствие провести целую неделю в его сказочном комфорте. Обернувшись, Шаннон заметила, что из освещенного салона на нее смотрит Амадео. Его лицо скрывалось в тени. Шаннон улыбнулась, и Амадео тотчас же подошел, чтобы проводить ее к обеденному столу. На столе красовалась белоснежная скатерть, на которой лежали темно-синие салфетки и стояла фарфоровая посуда с золотой каемкой и фирменной маркой «Карисмы».

— Ты замерзла, — прошептал Амадео. — Я скажу стюарду, чтобы он спустился и принес твою шаль.

— Скажи мне, пожалуйста, о каком сюрпризе ты говорил в машине? — спросила Шаннон, горя желанием наконец рассказать свою собственную новость.

— Нет, сначала скажи ты.

— Хорошо. — Шаннон взглянула на тщательно завернутую статуэтку около его тарелки. Заметив в глазах Амадео внезапное смущение, она почувствовала себя неловко. Будет ли он так рад за нее, как она надеялась?

— Давай сначала сядем. Я знаю, что ты такая же голодная, как и я. — Отодвинув ее стул, Амадео набросил на плечи Шаннон шаль, слегка обняв ее.

— Ну, начинай, — сказал он, разворачивая свою салфетку. Стюард наливал в бокалы вино. — Что это? — спросил Амадео, впервые заметив сверток.

Глядя, как он разворачивает бумагу, Шаннон просияла.

— Querida, это само совершенство, — восхищенно сказал он. — Это великолепная, просто превосходная вещь, — добавил он, рассматривая на свет сделанную из прозрачного розового камня резную статуэтку. — Спасибо, моя дорогая. — Поставив подарок на стол, Амадео откинулся назад на стуле, стараясь понять выражение лица Шаннон.

Она сделала глубокий вдох.

— Я получила работу у Валентино! — выпалила она, не в силах больше сдержать свою радость. — Разве это не самая замечательная новость? Это самая удивительная вещь в моей жизни.

— Прими мои поздравления, Шанита, — широко улыбнувшись, сказал Амадео, поднося ее руку к губам. — Я ни на миг не сомневался, что ты получишь этот контракт.

— Правда? А вот я сомневалась. До вчерашнего утра они мне не звонили, а к этому времени я уже потеряла надежду. Я не понимаю, как сегодня вечером мне удалось сдержаться. Я умирала от желания все сразу тебе сказать, но хотела дождаться того момента, когда мы окажемся одни. — Отблески света плясали на воде, волны мягко покачивали «Карисму» на якорях, словно баюкая. Шаннон знала, что никогда не забудет этого момента.

— А теперь мой черед. У меня есть для тебя сюрприз. — Наступила полная неопределенности пауза, когда Амадео колебался, не решаясь сделать шаг, который должен был полностью изменить жизнь обоих. Глядя на Шаннон, Амадео сейчас лучше, чем когда-либо, понимал, насколько глубоко она вросла в самую сердцевину его существа. В отличие от других его увлечений эта связь не кончилась, как обычно, через несколько недель. Когда Амадео занимался делами в Гонконге или в Рио, образ Шаннон неотвязно преследовал его. И хотя Амадео не опускался до ревности, эта непреходящая страсть к Шаннон заставила его с неохотой принять решение: он должен сохранить ее для себя.

Вытащив из кармана бархатную коробочку, Амадео, не говоря ни слова, подал ее Шаннон.

Открыв ее, Шаннон обнаружила внутри кольцо с бриллиантами в форме сердечка.

— Амадео, я не знаю, что сказать.

Он прервал ее.

— Шанита, мы знаем друг друга недолго. Ты намного моложе любой из тех женщин, которых я любил, но это не имеет значения. Ты знаешь, что в отъезде я все время думаю о тебе. Я все хорошо обдумал, поверь. Это было нелегкое решение. Я хочу, чтобы с этого момента ты все время находилась со мной — ездила со мной, разделяла мою жизнь, будь то в Париже, в Ле-Турель или где бы то ни было. — Он взмахнул рукой, подчеркивая важность своих слов.

— Амадео, ты просишь меня выйти за тебя замуж? — недоверчиво прошептала Шаннон. Хотя она никогда не думала об этом, сейчас внезапно поняла, что именно этого она и желает всем сердцем. Шаннон смущенно улыбнулась, вспомнив, как ошибся Фабрис. Тот уверял, что Бентела никогда не женится, да и сам Амадео раньше неоднократно на это намекал.

— Нет. — Он нетерпеливо отмахнулся. — Не замуж. Я не об этом говорю, Шанита. Я хочу, чтобы ты жила со мной, наслаждаясь той роскошью, которую я могу тебе предложить. Но я не хочу, чтобы нам мешала твоя работа. Я хочу, чтобы ты была свободна, могла свободно разъезжать со мной по свету. Сегодня в Акапулько, завтра — в Лондон. И это вынуждает меня сказать о твоем контракте с Валентино. Между прочим, я надеялся, что ты его не получишь. Тогда все было бы намного проще. Но это не важно. Ты мне уже не раз говорила, как сильно желаешь получить контракт с Валентино, чтобы избавиться от всех этих коллекций, каталогов. Если ты будешь со мной, ты ни в чем не будешь нуждаться…

— Подожди, ты хочешь, чтобы я разорвала контракт? — Шаннон беспомощно посмотрела на него.

— Да, конечно, — продолжал Амадео, не замечая ее изумления. — Но не беспокойся. Я сам позвоню Анри Дюфору из «Валентино». Я его знаю и все объясню. Он поймет. Конечно, будь уверена, я возмещу тебе финансовые потери. У тебя будет собственный доход, будет обеспечена необходимая безопасность…

— Я не могу поверить своим ушам, — прервала его Шаннон.

— Что ты имеешь в виду? Это очень практичное решение, которое позволяет нам быть вместе, любовь моя…

— Ты предлагаешь мне быть у тебя на содержании и отказаться от всего, к чему я стремилась? И ты думаешь, что я просто так все брошу? — Ее голос дрожал от возмущения.

— Шанита, — со снисходительной улыбкой сказал Амадео, — разве ты не поняла? Мы будем вместе.

— Я прекрасно все поняла, — ответила Шаннон. Задыхаясь от гнева, она встала из-за стола, отбросив в сторону салфетку. — Ты предлагаешь мне стать высокооплачиваемой проституткой. И ты думаешь, что от такой перспективы я запрыгаю от радости?

— Как ты можешь так говорить? — Хлопая глазами, Амадео почувствовал, как в нем тоже закипает гнев. — Как ты смеешь называть такими словами предложение, которое я тебе сделал? Ты что, сошла с ума?

— Вот именно — предложение. Как будто речь идет о слиянии двух компаний. Но ты ни разу не упомянул любовь. Ты думаешь, что можешь меня купить? Ну что ж, иди и покупай кого-нибудь другого. Найди себе другую шлюху, какую-нибудь дрянь, которой нужны только твои деньги. Фабрис предупреждал меня насчет тебя, и мне стоило к этому прислушаться. Вот — забирай свое проклятое кольцо и все, что с ним связано.

В ярости Шаннон схватила статуэтку из розового кварца и со всей силы бросила ее на палубу. Фигурка разлетелась на сотни мельчайших кусочков.

— Как ты смеешь, подлая сучка, ломать эту статуэтку? Она не твоя!

— Что ж, это типично для тебя. Вещи и деньги значат для тебя все, не так ли? Ну, а для меня они ничего не значат, и вот тому доказательство, — презрительно сказала Шаннон, глядя на лежащие у ее ног обломки.

Она сбежала по ступенькам вниз и по узкому коридору бросилась к их каюте. Раскрыв дверцы шкафа, куда были аккуратно убраны ее вещи, Шаннон принялась беспорядочно швырять их в чемодан. Руки ее дрожали от ярости. Услышав открывающуюся дверь, Шаннон повернулась и увидела Амадео. Его лицо потемнело от гнева.

— Я требую, чтобы меня немедленно отвезли на берег, — сказала она высокомерным тоном, которым никогда ни с кем не разговаривала.

— На этой яхте командую я, — ответил Амадео. — Кто ты такая, чтобы оскорблять Амадео Бенгелу? — Шагнув вперед, он схватил ее за руку и отбросил к стене. Лицо Амадео превратилось в безжалостную маску. Он грубо бросил Шаннон на кровать и принялся срывать с нее одежду. Денди внезапно превратился в головореза, который для достижения своей цели не остановится ни перед чем. Бешенство придало Амадео сверхчеловеческую силу. Сняв брюки, он набросился на Шаннон с яростью льва, в сердце которого застряло копье.

— Ты думаешь, что я обращался с тобой как с проституткой? Очень хорошо. Смотри, как в моей стране обращаются с проститутками! — Впившись в губы Шаннон, Амадео одним яростным движением вошел в нее. Как будто стараясь подавить последние остатки ее воли, он снова и снова хищно набрасывался на нее.

Сопротивление Шаннон, казалось, только подогревало его похоть. Но когда все кончилось, выражение гнева на лице Амадео сменилось ужасом. Он отодвинулся, и Шаннон услышала, как у него вырвался мучительный стон.

— Я ненавижу тебя, презираю, — дрожа, сказала Шаннон безжизненным голосом, полным скрытой злобы. Взглянув на своего мучителя, она увидела, что Амадео закрыл лицо руками.

Пока Шаннон собирала вещи и укладывала в чемодан, он ни разу не взглянул на нее. Но сейчас она думала только о том, чтобы уйти. Выскочив в коридор, Шаннон влетела в ближайшую каюту и заперлась в ней. Было слишком поздно, чтобы покидать «Карисму». Вся команда уже наверняка спала, а у Шаннон не было сил, чтобы будить людей или устраивать сцену.

Полностью одетая, она легла на койку. Погасив свет, Шаннон лежала молча, с сухими глазами, не давая волю переживаниям. Когда наконец первые лучи солнца проникли в иллюминатор, Шаннон почувствовала себя такой же одинокой, как потерпевший кораблекрушение. Через несколько минут она покинула каюту, тихо прикрыв за собой дверь. Поднявшись на верхнюю палубу, Шаннон увидела, что на Круазетт подобно задержавшимся звездам все еще горят огни.

— Стюард! — позвала она. Из каюты вышел человек в белой куртке. — Мне нужно уехать, тотчас! Если вы меня не отвезете, я доберусь до берега вплавь.

Через несколько секунд Шаннон мчалась на катере по зеркальной глади залива. Свежий ветер развевал ее волосы. Заметив на пристани такси, Шаннон потащила к нему свой чемодан.

— Аэропорт в Ницце, — сказала она сонному водителю.

Всю дорогу до аэропорта Шаннон смотрела в окно, не замечая проносящихся мимо галечных пляжей Лазурного берега. Проехав прибрежные деревни Жуан-ле-Пэн, Антиб, Кан-сюр-Мер, она попыталась собраться с мыслями. Когда Шаннон заметила пальмовую рощу около самого въезда в аэропорт, ее как будто что-то толкнуло. Нагнувшись к водителю, она сказала:

— Я передумала — отель «Негреско», пожалуйста.

— Хорошо, мадам, — пожав плечами, ответил водитель. Очевидно, он уже привык к сумасшедшим иностранцам.

«Негреско» было первое, что пришло в голову Шаннон. Позолоченный вестибюль в стиле рококо в этот час был почти пуст. Шаннон поняла, что лучшего убежища нельзя было и придумать. Подойдя к стойке, она спокойно сказала:

— Пожалуйста, я бы хотела комнату с ванной на несколько дней.

Вежливая маленькая дежурная испытующе посмотрела на нее. Растрепанные волосы, отсутствие косметики, но вместе с тем дорогая одежда и чемодан от Луи Виттона.

— Конечно, мадам. Как ваше имя? — с заискивающей улыбкой спросила дежурная.

— Франсуаза Пайярд, — машинально ответила Шаннон.

Закрыв за собой дверь номера, она доползла до постели и до вечера погрузилась в спасительный сон. Съев ужин, доставленный бюро обслуживания, Шаннон погасила свет и снова крепко заснула.

На следующее утро, выпив кофе, она подошла к открытому окну. Воды залива Байе-дез-Анж отражали лучи пылающего средиземноморского солнца.

Сейчас, оглядываясь на дымящиеся руины отношений с Амадео, Шаннон была рада, что никогда не позволяла своим чувствам выходить из-под контроля. Как близка она была к катастрофе! Вчера она хотела выйти за него замуж, а оказывается, это никогда не входило в намерения Амадео. Шаннон с печалью вспомнила тот ужасный момент, когда его дикие инстинкты прорвались сквозь внешний лоск. Лучше бы их связь закончилась так, как она всегда себе представляла — что-то вроде менуэта, когда они меняют партнеров и в танце расходятся в разные стороны. Теперь ее всегда будет преследовать искаженное яростью лицо Амадео. А ведь раньше Шаннон находила его таким привлекательным! Но теперь она больше никогда не хотела его видеть.

Подумав, Шаннон решила, что на предстоящие десять дней ей нет смысла возвращаться в Париж. Все друзья считают, что она в отъезде. Почему бы не провести отпуск так, как планировалось? В конце концов ничего не изменилось, утешала себя Шаннон. Она все еще была девушкой Валентино, все еще находилась наверху. Если захочется, она может нанять машину и отправиться в горы.

После обеда Шаннон покинула прохладный, темный вестибюль отеля и уверенной походкой направилась навстречу солнечным лучам. Проходя по заполненной туристами Променад-дез-Англэ, она чувствовала, как тепло волнами поднимается от тротуаров. Время от времени Шаннон ловила себя на том, что с беспокойством оглядывается через плечо, опасаясь, что Амадео может ее выслеживать. Внезапно она почувствовала, что голодна как волк. Остановившись у первого же кафе, Шаннон уселась под красным зонтиком и заказала у улыбающегося официанта с гвоздикой в петлице бутылку розового вина. Выпив бокал, она почувствовала, что возвращается к жизни. Салат из оливок, сладких помидоров и анчоусов казался амброзией, а хрустящий хлеб — самой восхитительной едой. С залива дул благоухающий морской бриз, над головой шумели олеандры. Шаннон долго просидела в этом кафе, разглядывая прохожих.

Покончив с едой, она, удовлетворенная, медленно побрела по бульвару, разглядывая витрины магазинов. Увидев вывеску «Агентство по продаже недвижимости», Шаннон остановилась, чтобы посмотреть на фотографии предназначенных для продажи нарядных домов и вилл, расположенных на холмах за Ниццей. Она так увлеклась, что не заметила отражения в стекле стоящего рядом мужчины. Когда его рука опустилась ей на плечо, Шаннон вздрогнула и, обернувшись, с изумлением встретила знакомый взгляд голубых глаз.

— Шаннон! Что ты здесь делаешь?

— Зан!

Книга вторая

Глава 1

Сейян, Франция, май 1980 года

Подожди, ты увидишь этот дом, — сказал Зан. Его «пежо» мчался вперед по вьющейся горной дороге. — Сейян — совершенно не тронутое цивилизацией место. Я уверен, тебе там понравится.

— Знаешь, я совершенно не представляла, что у тебя есть бизнес на Лазурном берегу, — ответила Шаннон. — Это говорит о том, что я потеряла связь с Англией. Никак не соберусь написать Джонкуил. Она всегда снабжает меня новостями.

— У нас уже почти два года существует здесь офис, но только недавно дело сдвинулось с места. Знаешь, я до сих пор не могу прийти в себя после нашей встречи. Если бы я знал, что ты подыскиваешь себе дом на Лазурном берегу, то проделал бы подготовительную работу. Хотя, думаю, тебе повезло. Тот дом, что я хочу тебе показать, — просто находка. Он появился на рынке всего лишь неделю назад и еще не выставлялся. Между прочим, Шаннон, зачем тебе эта глухомань?

Она уже заготовила ответ на этот вопрос.

— Я подумала, что, купив дом, о котором мечтала, я достойно отмечу тот подарок судьбы, который получила несколько дней назад. Тебе знакомо название «Валентино»? Это компания по производству косметики.

— Да, знакомо.

— Они выбрали меня в качестве эксклюзивной модели и заключили пятилетний контракт. Об этом мечтает каждая модель.

— Это просто фантастика, Шаннон! — с удивлением и восхищением сказал Зан. — Как я понимаю, ты в придачу еще получишь целое состояние.

— Если честно, то да, — смеясь, ответила она. — И буду работать всего три месяца в году, так что теперь я смогу установить, на что же я в самом деле гожусь. Раньше на это у меня никогда не было времени. Мне нужно место, где бы я могла пустить корни, — нужен дом. Я люблю Францию, и кто знает — когда у меня будет коттедж, может быть, обнаружится, что я прирожденная художница или что я великий австралийский романист. А может быть, даже промышленный магнат, — весело сказала Шаннон. — Ну? Что ты об этом думаешь?

— Я за тебя очень рад. Все это великолепно — просто замечательно. Но дело в том, — усмехнувшись, добавил он, — что сейчас я пытаюсь, провалиться мне на этом месте, загладить вину.

— Вину?

— Помнишь тот день в Кунварре, когда я так скептически отнесся к твоей поездке в Лондон? Припоминаю, что тогда я дал тебе мудрый отеческий совет, рассказав о судьбе несчастных австралийских девушек. Так вот, я хочу извиниться.

Шаннон улыбнулась.

— Нет, ты был прав, когда сказал мне об этом. Если бы не везение, я вполне могла бы стать одной из таких девушек.

— Шаннон, поверь мне, дело не только в везении, хотя кто тогда мог об этом знать? — Зан крепко пожал ее руку. — Господи, как я рад тебя видеть!

Дотронувшись до нее, Зан сразу же убрал руку. Шаннон глядела на него, на его взъерошенные светлые волосы, и ее охватывало необъяснимое возбуждение. В воздухе стоял опьяняющий аромат тимьяна и лаванды, а за голубыми холмами белели покрытые льдом Альпы.

Шаннон постаралась справиться с тем чувством, которое испытала при прикосновении руки Зана. Знакомое ощущение никак не соответствовало представлению о том, что это встреча лишь старых друзей. С того самого момента, когда они столкнулись на Променад-дез-Англэ, Шаннон чувствовала себя с ним совершенно непринужденно. Никто из них не вспоминал последнюю неприятную встречу в лондонском пабе. Сейчас, глядя на загорелого, красивого, уверенного в себе Зана, Шаннон ощущала в нем какую-то незнакомую ей зрелость. А может быть, не в нем, а в себе? — размышляла она, поправляя темные очки. Глядя на Зана, Шаннон не могла поверить, что они вот так случайно встретились. Но она уже знала, что жизнь полна неожиданностей.

— О чем ты думаешь? — спросил он.

— Я еще не могу прийти в себя оттого, что мы встретились.

— Да, это неправдоподобно, но в некотором смысле и совершенно естественно, — ответил Зан, и его лицо ненадолго озарила улыбка, от которой Шаннон всегда чувствовала себя счастливой. На мгновение он стал прежним Заном, которого она знала в Австралии много лет назад — до того, как все сильно осложнилось. — Я узнал бы тебя всюду, — продолжал он, — твою походку, разворот плеч. Когда я понял, что это ты, то некоторое время шел следом, не зная, как к тебе подойти. Я чувствовал себя как робкий школьник и, уж если быть честным, не знал, будешь ли ты рада меня видеть.

— Как ты можешь так говорить? Это был настоящий сюрприз. Не могу тебе сказать, как я была рада встретить друга… — Шаннон замолчала, боясь, что голос выдаст ее подлинные чувства. Она не знала, заметил ли Зан ее испуг, когда тронул за плечо при встрече. Сидя рядом с ним в машине, несущейся по горной дороге, Шаннон чувствовала себя в полной безопасности. Безобразная драма на борту «Карисмы» осталась далеко позади. Амадео — если, конечно, он будет искать — теперь никогда ее не найдет.

— Ты выглядишь прекрасно, Шаннон. Успех тебе к лицу. Когда бы я ни пришел к Джонкуил, она приносит мне последние вырезки; а когда я прохожу мимо журнального киоска, то ловлю себя на том, что ищу твое лицо на обложках «Вог» и прочих журналов и говорю себе — эту девушку я знаю.

Нотка уважения в голосе Зана напомнила Шаннон о том, как все драматически изменилось с той поры, когда она рассматривала его фотографию в «Сидней геральд». Сейчас, когда его волосы отсвечивали золотом, а закатанные рукава рубашки открывали сильные руки, Зан казался ей красивее, чем прежде. В нем ощущалась прежняя грация, голубые глаза по-прежнему светились вниманием, по-прежнему его окружала атмосфера спокойной уверенности в себе, что всегда нравилась ей. Шаннон не могла удержаться от сравнения блестящей, уравновешенной натуры Зана со страстным, неоднозначным характером Амадео. Шаннон казалось, что из-за нескончаемых запросов Амадео, его неукротимой жажды жизни она лишилась собственных жизненных сил. Даже то, как Зан небрежно переключал скорости, отличало его от Амадео, который до конца давил на педаль газа. Амадео всегда жил, продумывая свои действия на шаг вперед, стремясь продвинуться дальше и дальше. А вот они с Заном никогда не задумывались над тем, что принесет следующий миг, так что контраст был впечатляющим.

— Как Саффрон?

— Чудесно. С тех пор, как ты ее видела в последний раз, она выросла. Такая настойчивая — всегда знает, чего хочет, — с гордостью сказал Зан. — В этом году она пошла в детский сад, и там ей очень нравится. Я купил ей на день рождения шетландского пони, которого мы держим в Килгарине. Вообще мы там проводим много времени. Отец по-прежнему не в своем уме, и боюсь, что и со здоровьем у него неважно.

— Он по-прежнему устраивает в танцевальном зале состязания гончих?

Зан засмеялся.

— Ты помнишь?

— Я помню все, что ты мне говорил, — не задумываясь, ответила Шаннон.

Зан сделал вид, что не обратил внимания на это замечание.

— Из-за всех проблем с поместьем Килгарин бизнес, конечно, страдает. Но давай лучше не будем об этом говорить. В такой замечательный день это слишком скучная тема.

— А Розмари? Как она?

— О, прекрасно, прекрасно. На ней все держится. Для нее это было трудное время. Она одна из немногих, кто знает, как обращаться с отцом. Я ей очень за это благодарен.

— Должна признаться, что ужасно испугалась, когда встретила Розмари, — сказала Шаннон, вспоминая его жену. — Она была такой уравновешенной, сдержанной и красивой — в классическом английском духе, — что рядом с ней я чувствовала себя совершенно неуклюжей. Мне она показалась просто ослепительной, — добавила она, вспомнив снисходительную улыбку Розмари, слегка насмешливое выражение ее глаз.

— Ты? Чувствовала себя неуклюжей рядом с Розмари? Да ты одна из самых эффектных женщин! Даже в Австралии, когда ты скакала впереди меня в синих джинсах, с развевающимися по ветру волосами, ты была совершенно неотразимой. Уж поверь мне, никто не может с тобой сравниться.

— О, ну конечно, — улыбнулась Шаннон.

— А что касается уравновешенности и самообладания… Ну, тебе всегда удавалось удерживать меня на расстоянии.

Не всегда, подумала Шаннон.

— Это не одно и то же, — вслух сказала она.

Глядя на нее, Зан отметил, что с тех пор, как они последний раз виделись, ее загадочная красота расцвела еще больше. К ней добавилась чувственность.

— Ты изменилась. К лучшему. Стала намного увереннее в себе. Помнишь, как часто ты говорила, что собираешься завоевать Австралию, а потом Европу? Ну, в некотором смысле тебе это удалось. Теперь, когда ты стала одной из самых известных моделей, весь мир лежит у твоих ног.

В голосе Зана звучало ностальгическое восхищение. Шаннон была поражена. Как все изменилось и в то же время осталось по-прежнему, думала она, глядя на раскинувшийся на зеленых холмах Сейян. Она чувствовала, что сейчас они с Заном близки, как никогда.

— Ты тоже изменился.

— Я? Как?

— Ты кажешься более степенным.

— Степенным? — Зан поморщился, не сводя глаз с дороги. — Может быть. Организовать здесь новый офис было довольно трудно, — уклончиво сказал он.

— Я имела в виду не совсем то.

— Я знаю, — согласился он.

Приехав в деревню, они припарковали машину на маленькой площади, затененной листвой огромного старого дерева. Когда они поднимались по мощенной булыжником улице, мимо белых каменных домиков, к Шаннон вновь вернулось ощущение мира и покоя. На окнах цвела темно-красная герань, на солнце грелись кошки. У Шаннон возникло странное ощущение, что она вернулась на родину. Сейян со своими красными черепичными крышами и сине-зелеными ставнями был похож на деревню ее мечты.

— Ну, вот мы и пришли. Это здесь, — сказал Зан, останавливаясь перед деревянной дверью двухэтажного дома, приютившегося в самом конце улицы.

Шаннон потрогала дверной молоток — тусклую медную руку, сжимающую шар.

— Это рука Фатимы. По древним поверьям, она приносит удачу.

— Я думаю, что свою долю уже получила, — с улыбкой сказала Шаннон.

Зан провел ее в прохладный, выложенный плиткой холл.

— Спальни наверху, — сказал он, открывая окна и ставни. — Дом перестраивался, но все характерные детали были сохранены — старый камин, балки… Посмотри сама. — Он махнул рукой.

— Звучит подозрительно, как реклама, — с озорным блеском в глазах заметила Шаннон.

Зан засмеялся, довольный ее настроением.

— Ну, если это тебя не убеждает, то пойдем посмотрим, какой вид открывается отсюда, — сказал он, направляясь на террасу.

Над железным балконом простирались бесконечные просторы Прованса. Шаннон завороженно смотрела на пейзаж, напоминавший картины Боннара и Сезанна, — те же рожденные животворящим солнцем темно-коричневые, коричневато-желтые и терракотовые тона, то же лазурное небо. Только стрекотание сверчков нарушало тишину в ее новом королевстве, где все заполонили запахи жасмина и герани.

— О Зан! — тихо воскликнула Шаннон.

— Ну? Что думаешь? — спросил он, видя восторг на ее лице.

— Я должна это иметь — просто обязана. Это настоящий дом, Зан. Дом, о котором я всегда мечтала. — Мысль о том, что ей будет принадлежать этот маленький кусочек Франции, вызывала у Шаннон дрожь. — Ты думаешь, это возможно? Я готова подписать контракт прямо сейчас.

— А почему нет? Ты первая, кто это увидела.

Потребуются все ее сбережения и еще немного. Но так как через несколько недель будет контракт с Валентино, это не имеет значения.

Чтобы еще раз взглянуть на захватывающую дух панораму, Шаннон наклонилась вперед, а когда повернулась, то обнаружила, что Зан внимательно смотрит на нее. Он был всего в нескольких сантиметрах. Ее колени подогнулись. Глядя в глаза Зану, Шаннон не могла скрыть своих чувств. Именно этого он и ждал, и когда протянул к ней руки, то Шаннон инстинктивно приоткрыла рот для поцелуя. Прижавшись к Зану, Шаннон ощутила, как в ней пробуждается до сих пор дремавшая страсть, которая всегда их связывала. Зан был ее первой, ее единственной любовью, и Шаннон уступила ему так же, как листья уступают порывам горячего сирокко, долетающего из Африки, пересекая все Средиземное море.

— Шаннон, моя дорогая Шаннон, — шептал Зан. — Как долго я мечтал об этом. Все эти годы я любил тебя. Я никогда не переставал любить тебя, Шаннон, ни на секунду.

Откинувшись назад, она посмотрела на него, веря и не веря.

— Я тоже любила тебя. Всегда любила.

— Боже, если бы я знал! — прошептал Зан, крепче прижимая ее к себе. — Я не представляю, что бы я тогда сделал. Наверно, не отпустил бы тебя, Шаннон.

Ее душа рвалась навстречу тому, что казалось неизбежным. Больше Шаннон не могла сопротивляться. Из пепла первой любви вырвалось пламя страсти. То, что однажды произошло между ними, оказалось невозможно забыть.

Позднее, когда на холмы легли длинные фиолетовые тени, а синева неба сгустилась, обещая дождь, они молча пошли к машине. Зан завернул за угол, и взгляду Шаннон открылись величественные снежные вершины Альп, розовеющие в лучах заходящего солнца.

— В Сен-Поль-де-Ванс есть чудесный отель под названием «Коломб д’Ор». Я очень хорошо знаю хозяина. Думаю, мы можем там остановиться на ночь. Как тебе это нравится?

— Очень нравится, — прошептала Шаннон.

— Мы по пути остановимся и купим все, что нужно.

Они обменялись многозначительными взглядами. Шаннон почувствовала, как при мысли о том, что должно вскоре произойти, пульс участился. Она поняла, что, перешагнув порог дома в Сейяне, они невольно перешагнули другой, незримый порог.

Когда они прибыли в Сен-Поль-де-Ванс, солнце садилось далеко в море, лучи его золотили стеныпостроенной на вершине холма деревни. На площади, обсаженной каштанами, группа мужчин играла в шары. Неподалеку находилась увитая виноградной лозой гостиница с открытыми ставнями.

— В гостиной есть замечательная коллекция современной живописи, — сказал Зан, беря Шаннон под руку.

— А может, нам ее сегодня проигнорировать? — сказала Шаннон, и оба улыбнулись.

Подойдя к стойке, Зан зарегистрировался. Шаннон слышала, как он обменивался шутками с хозяином. Когда они оказались в своей комнате, Зан закрыл ставни. Вдалеке слышались отдаленные раскаты грома. Они посмотрели друг на друга, и время понеслось вскачь. Когда он протянул руку, чтобы расстегнуть ее платье, Шаннон задрожала. С каждым прикосновением они становились все ближе, роднее. Весь мир перестал существовать. Обнимая, лаская друг друга, ощущая напоенный летом запах волос и кожи, они открыли друг другу свои сердца. Зан вошел в бархатную плоть, которая так жаждала его принять. Выпуклость встретилась с впадиной — их тела соединились, вновь открывая друг друга, как сталкиваются и сливаются все крайности под небесами.

— Зан, я люблю тебя, Зан! — восторженно шептала Шаннон.

— И я люблю тебя, Шаннон, и буду любить всегда, вечно.

Гигантская волна страсти приподняла их и швырнула в таинственную пропасть. Задыхаясь, они замерли в объятиях друг друга и затем погрузились в глубокий, спокойный сон. Летний ливень застучал по крышам.

Вечером они сидели за столом на террасе гостиницы, держась за руки. Сквозь переплетение виноградных лоз Шаннон смотрела на мерцающие огни деревни.

— Шаннон! — сказал Зан.

— Да, любимый.

— Не хочу задумываться о завтрашнем дне, но что мы будем делать?

— Не знаю. Что мы будем делать? — Встревоженное выражение его лица напомнило Шаннон, что, кроме их мечтаний, существует реальный мир и скоро им придется с ним столкнуться.

— Я знаю только, что на этот раз мы не должны снова потерять друг друга. Ты тоже так считаешь?

— Конечно. Но я знаю, ты, должно быть, думаешь о Розмари, — неохотно сказала Шаннон.

Откинувшись назад, Зан провел рукой по волосам и вздохнул.

— О Боже, я не знаю. Теперь все кажется таким сложным. До того, как я увидел тебя в Англии, я просто не понимал, как много ты для меня значишь. Когда ты ушла, я почувствовал себя опустошенным. Я очень долго сидел тогда в пабе и злился. Вчера в Ницце одного взгляда на тебя было достаточно, чтобы я понял, что наша любовь не может умереть. Теперь я это знаю и должен что-то с этим делать. Я хочу, чтобы ты была со мной все время, до конца моих дней, Шаннон. Нам с тобой нужно столько наверстать. Я и не подозревал, какой одинокой может быть жизнь, если ты женат на той, кого не любишь…

— Зан, пожалуйста, не говори того, в чем не уверен.

— Я в этом уверен. Теперь я понял, что никогда не любил Розмари так, как люблю тебя. Когда мы готовились к свадьбе, то даже не задумывались над этим, потому что наши семьи были «за». Я вернулся из Австралии в смятении. Когда я уезжал в Кунварру, между нами установилось какое-то взаимопонимание. Но когда я вернулся, мой разум был омрачен тем, что я потерял тебя. Я не понимал, чего на самом деле хочу от жизни.

— А Розмари? Что она чувствовала к тебе?

— Трудно сказать. Она никогда не высказывает своих чувств. Я думаю, ее устраивает наша совместная жизнь, и не могу поверить, что у нее в душе такая же сумятица, как у меня.

— Но она любит тебя, Зан?

— А если да, то какое это имеет значение?

— Честно говоря, не знаю. Нужно подумать и о Саффрон.

— Розмари не способна любить в нашем с тобой понимании. Как женщина, она никогда не отвечала на мою привязанность — так, как ты, когда мы любим друг друга.

Еще одна пелена спала с глаз Шаннон. Когда она жила в Лондоне, ей даже и в голову не приходило, что Зан может чувствовать себя одиноким. Шаннон тогда все время мучила мысль, что он с Розмари испытывает ту же страсть, какую они познали в Кунварре. От сделанного Заном признания Шаннон охватила волна нежности.

— Я воображала, что между вами совсем другие взаимоотношения.

— Теперь ты все знаешь. А как ты? В твоей жизни кто-нибудь есть? Трудно поверить, что нет.

Что она должна ему сказать? И есть ли о чем говорить? Сейчас, по сравнению с тем, что они испытали, все в ее прошлом казалось несущественным.

— Я не отрицаю, что в моей жизни были мужчины. У меня было несколько связей — некоторые случайные, к некоторым я относилась серьезно. Но я всегда старалась избегать глубоких привязанностей, чтобы не испытывать боли разочарования. Оглядываясь назад, я не могу сказать, что действительно любила кого-нибудь — после того, что произошло между нами.

— Боже мой, неужели я доставил тебе такую боль? — прошептал Зан. — Дорогая, я клянусь, заглажу свою вину. Я попрошу развода у Розмари в ту же минуту, когда окажусь в Лондоне, — сказал он, взяв ее руки в свои.

— О, Зан, но только если ты уверен, что это нужно, — сказала Шаннон.

— Никогда еще в своей жизни я не был так уверен.

Через пять дней Шаннон ехала в такси по залитым дождем парижским улицам, но еще чувствовала тепло средиземноморского солнца. Из головы не выходили пять счастливых дней, проведенных с Заном. Шаннон равнодушно смотрела на сложенные в кучу стулья кафе «Две обезьяны», на почерневший фасад церкви Сен-Жермен-де-Пре. За одну короткую неделю вся ее жизнь резко изменилась. Путешествие на юг Шаннон триумфально начинала с пожизненным контрактом в кармане, могла стать игрушкой миллионера на борту плавающей в Средиземном море яхты. Сегодня она возвращалась в Париж возлюбленной Зана Фитцгерберта.

Войдя в квартиру, Шаннон увидела висящую над камином картину с видами Прованса. Пронзительные краски пейзажа напоминали о деревенском доме, воплотившем в себе ее мечту.

Просмотрев почту, Шаннон с удивлением и облегчением увидела, что от Амадео ничего нет. Мысли о нем порождали сопоставления, которых Шаннон отчаянно старалась избегать, но она не могла не сравнивать благоговейное отношение к себе Зана с пылкостью Амадео. Шаннон удивлялась, как позволила властвовать над собой эгоисту Амадео. Как поверила, что сходство судеб может связать их друг с другом! Теперь Шаннон понимала, что разница в происхождении ее и Зана, когда-то казавшаяся непреодолимой, не имеет большого значения — они любят друг друга.

Оглядевшись, она решила, что в ближайшие несколько недель, пока они не воссоединятся с Заном, нужно сделать миллион разных вещей. План состоял в том, что, пока он будет заниматься разводом, Шаннон на несколько месяцев отправится в Париж и будет работать на Валентино. Там они и начнут совместную жизнь. Как будто стараясь залечить нанесенные ей Амадео раны, она вытащила из вазы увядшие цветы. Засохшая сирень — вот что осталось от экстравагантных букетов, которые посылал Амадео. Шаннон глубоко засунула сухие цветы в мешок для мусора и выбросила его в мусоропровод.

Часы на каминной полке только что пробили очередную четверть часа, когда Зан вошел в гостиную своего лондонского дома на Пелхем-Крешент. Из оклеенной желтыми обоями модной гостиной открывался широкий вид на площадь. Семейные портреты, высокий комод времен королевы Анны, зеркала в золоченых рамах, фарфоровые и серебряные безделушки свидетельствовали о консервативном вкусе Розмари.

Зан закурил сигарету, на миг его лицо озарилось светом. Дождавшись, пока Розмари крепко заснула в большой кровати под балдахином, он набросил на себя халат и спустился сюда. Заметив, что осталось всего несколько минут до полуночи, когда он обычно звонил Шаннон, Зан прошел в кабинет и открыл окно. Был конец июля, и в этот теплый вечер весь Лондон тихо спал под фиолетовым куполом небес.

Опустившись в стоявшее перед письменным столом кресло, Зан не стал зажигать лампу. В темноте было легче еще раз взвесить все обстоятельства. В этот день началась неделя, после которой нельзя будет повернуть обратно. Они втроем должны были отправиться на август в Килгарин, и Зан знал, что завтра за обедом должен будет сообщить Розмари ужасную новость. Подняв трубку, он набрал номер Шаннон.

— Дорогой, это ты? Алло! — радостно сказала Шаннон, услышав его голос. — Я ждала, что ты позвонишь.

— Что ты делаешь?

— О, здесь жарко, как в печке. Даже невозможно заснуть, читаю в постели.

— А что ты читаешь?

— Я тебе признаюсь, принесла сегодня кучу туристических проспектов. Меня вдруг осенило, что если мы сможем вырваться на Рождество, то хорошо бы поехать на острова Карибского моря.

— Звучит замечательно. Послушай, Шаннон, сейчас, пока ты целый месяц свободна, почему бы тебе не отправиться в Сейян? Я к тебе присоединюсь, как только смогу. Разве это не лучше, чем дожидаться меня в Париже?

— А зачем? Что-нибудь случилось? Ты едешь или нет?

— Да, да, конечно. Просто возникли некоторые сложности. Я уже все обсудил на этой неделе с Ноэлем Вилльерсом и сейчас закругляюсь с делами, но мне придется задержаться еще на неделю.

— Но ты едешь или нет, дорогой? — Шаннон не смогла скрыть звучавшую в ее голосе нотку озабоченности.

— Да, конечно, — ответил Зан, стараясь, чтобы его голос звучал повеселее. — Я не могу ждать.

— Ты уже сказал ей? — Почему-то Шаннон не могла выговорить имя Розмари.

— Нет, еще нет. Собираюсь это сделать завтра. Знаешь, откладывал до последнего момента.

— Ох, Зан, почему ты не сделал так, как обещал? Говорил, что скажешь на той неделе, — со вздохом сказала Шаннон. — Так ведь будет нисколько не легче, разве нет? — мягко добавила она.

— Я знаю, знаю. Я только хочу, чтобы мы снова были вместе.

— Я знаю, насколько тебе труднее, чем мне, дорогой. Я стараюсь быть терпеливой, но иногда очень по тебе скучаю.

— Ты бы лучше подумала, на самом ли деле я — то, что тебе надо, — слегка поддразнивающим тоном сказал Зан. — Потому что когда я тебя заполучу, то уже не выпущу. Я хочу быть с тобой всю свою жизнь, прелесть моя. Когда завтра все кончится, ночью постараюсь тебе позвонить. Как бы то ни было, на уик-энд я буду с тобой, и с этого момента остаток жизни мы проведем вместе.

— Конечно. Я буду все время думать о тебе, дорогой. Помни об этом.

— Спокойной ночи, мое сокровище, мой ангел, — прошептал Зан и тихо положил трубку.

Вверху в спальне Розмари услышала щелчок на линии, убрала руку, закрывавшую микрофон и осторожно положила трубку на место. Затем она снова легла. Когда Зан вернулся в спальню, она притворилась спящей. Через несколько секунд после того, как муж лег рядом с ней, Розмари услышала, как он заснул неровным, беспокойным сном. Она лежала, глядя в темноту, а перед глазами снова вставали Аскот, Большой Виндзорский парк и Шаннон Фалун.

Положив трубку, Шаннон долго лежала в постели и размышляла. Хотя было действительно очень жарко, заснуть она не могла не только поэтому. Она была беременна. Уже несколько дней собиралась сказать об этом Зану, дожидаясь его звонка, но, когда он наконец позвонил, что-то ее удержало. Сейчас Шаннон была рада, что не поддалась порыву. Скоро они вместе будут в Сейяне и там, когда выдастся подходящий момент, она сообщит эту новость. К тому времени Зан освободится от своего пустого брака, а пока он не перешел этот рубеж, она будет молчать. Шаннон хотела, чтобы он был сильным и свободным, как в ту первую ночь, которую они провели в Сен-Поль-де-Ванс.

Шаннон положила руку на живот. При мысли о ребенке она испытала прилив счастья. В ту ночь, которую они неожиданно провели вместе в Ницце, она единственный раз забыла об осторожности, не было времени. Когда Шаннон обнаружила, что беременна, то оцепенела от ужаса. Но постепенно в ней стали пробуждаться материнские чувства, и теперь она считала, что ребенок станет ей великим утешением после того, как контракт с Валентино придется порвать. По сравнению с ее нынешними переживаниями вся ее радость от получения контракта казалась Шаннон пустой и неуместной. Когда они с Заном будут вместе ждать рождения своего ребенка — это и будет счастье.

Розмари и Джонкуил завтракали у Джонкуил на террасе, заросшей розами и жимолостью. Они сидели напротив друг друга за столиком со стеклянной крышкой, полосатый тент защищал от солнца.

Ловкими движениями Джонкуил помешала салат и передала его Розмари.

— Как чудесно пахнут эти белые петуньи! Разве они не великолепны? Розмари! Ты не слышишь меня. Что случилось, дорогая? Как ты только вошла, я сразу поняла, что-то тебя тревожит.

Розмари отложила вилку.

— Я хотела обедать в Сити с Заном, но после того, что узнала прошлой ночью, я должна с тобой поговорить. Ты единственный человек, которому я могу довериться, — с волнением сказала она. Джонкуил встревоженно посмотрела на Розмари.

— Дорогая, ты знаешь, что можешь мне рассказать абсолютно все.

— В последнее время Зан стал очень странно себя вести. Я не знаю, заметила ли ты, каким он стал рассеянным с тех пор, как вернулся с юга Франции. Я все время убеждала себя, что это из-за загруженности делами. Но прошлой ночью, когда я услышала, что он звонит по телефону снизу, то сняла трубку в спальне. Я уже не в первый раз слышала, что он кому-то звонит поздно ночью. Не в моих привычках подслушивать, Джонкуил, но это оказалось гораздо хуже, чем я думала. Мне уже приходило в голову, что у него какая-нибудь интрижка и не впервые, но я никогда не думала, что все может оказаться так серьезно. — Розмари замолчала. На лбу обозначились две глубокие морщины, рот скривился.

Джонкуил заморгала от удивления.

— Не знаю что и сказать. Кто она? Ты хотя бы догадываешься?

— Да. Я точно знаю. Шаннон Фалун, девушка, что была у тебя, а потом стала моделью, — холодно сказала Розмари.

— Шаннон? — ахнула Джонкуил. — О, ты, должно быть, ошибаешься, Розмари. Этого не может быть.

— Ошибки нет. Несмотря на все ее попытки скрыть свой австралийский акцент, я все равно его чувствую. Кроме того, Зан называл ее Шаннон.

— Я просто поражена! — воскликнула Джонкуил. На лице ее было написано полное замешательство — как у ребенка, который только что сломал любимую игрушку.

— Он явно уже обсудил детали развода с Ноэлем и планирует в этот уик-энд оставить нас с Саффрон на произвол судьбы, вместо того чтобы ехать в Килгарин. Вероятно, именно это он и собирается сказать мне за обедом. Цивилизованно, не правда ли? — В голосе Розмари слышался горький сарказм. — Когда я ему сказала, что не смогу пойти, это совершенно выбило его из колеи.

— Ох, моя дорогая, что же нам теперь делать?

— Джонкуил, мне нужна твоя помощь. Я на тебя надеюсь. Ты поможешь?

— Ну, ты же знаешь, что помогу. Все это просто возмутительно. Просто не могу поверить, — пробормотала Джонкуил.

— Я знаю, одно время вы были очень близки с Шаннон. Честно говоря, я не очень представляла, как сообщить тебе эту новость.

— Ты прекрасно знаешь, как я тебе предана. Ты ведь крестница Фредди. Подумать только — какой неблагодарностью Шаннон отплатила мне за то, что я ввела ее в свой дом, представила своим друзьям, относилась к ней как к члену семьи! Я обижена, я возмущена! Как ты думаешь, сколько это продолжалось?

— Совершенно не имею представления, но одно знаю наверняка. Нам нужно быть очень осторожными. Любой неверный шаг только подтолкнет Зана к ней. Ты знаешь, где она живет?

— Да, конечно. С тех пор, как она покинула Лондон, я время от времени с ней переписывалась. Нет, подумать только, какое предательство! Я сейчас же отправлюсь, чтобы повидаться с этой девушкой, — сказала Джонкуил, отбрасывая салфетку. — Ирма! — позвала она. — Поднимись, пожалуйста, наверх и уложи мой саквояж. — Она с сочувствием посмотрела на Розмари. — Любой ценой мы не должны допустить, чтобы он признался тебе вечером. Как только он это сделает — будет уже поздно. Я вот что сделаю. Сегодня приглашу его сюда после работы. Притворюсь, будто сама обо всем узнала; а затем отправлюсь прямо к Шаннон. А тебе нужно сегодня вечером встретиться с друзьями — пойди куда-нибудь, чтобы не быть одной.

— Думаю, что смогу отложить признание, — сказала Розмари. Ее лицо вновь стало спокойным. — Я знала, что могу положиться на тебя, Джонкуил.

— В конце концов для чего существует семья? Кровь не вода — никогда не забывай об этом.

Джонкуил спустилась вниз; все окна были раскрыты настежь — чтобы из прохладного, сумрачного сада было слышно пение черных дроздов. Ирма приглушила свет в гостиной, оставив там легкий полумрак. В прихожей у зеркала в позолоченной раме стоял в китайской вазе огромный букет желтых роз. Джонкуил остановилась, чтобы еще раз поправить выбившийся светлый локон и поправить воланы на кисейной блузке. Мысли ее были заняты предстоящим визитом Зана. Когда через несколько секунд зазвонил звонок, Джонкуил устремилась к двери.

— Зан, дорогой! Входи, входи, — радостно сказала она.

— Очень рад тебя видеть, — сказал он, наклоняясь, чтобы ее обнять.

— Входи и садись. Позволь мне за тобой поухаживать. Хочешь кир? — спросила Джонкуил. Зан стоял у камина, глубоко засунув руки в карманы.

— Спасибо, я бы выпил немного.

Она налила ему белого вина, щедро сдобренного черносмородиновым ликером. Зан оглядывался вокруг и думал о том, что теперь ему, возможно, не будут здесь так рады, как прежде. Он привык, что Джонкуил советуется с ним по деловым вопросам, но сегодня у него не было желания засиживаться. Он намеревался сообщить Розмари все вечером. Зан нетерпеливо посмотрел на часы.

— Посидим здесь или пойдем в сад? — спросила Джонкуил, подавая ему бокал.

— Здесь будет нормально. Боюсь, однако, что я ненадолго. Так что я могу для тебя сделать, дорогая?

Сев у камина, Джонкуил нервно вертела в руках бриллиантовый кулон. Зан уловил, что дело принимает серьезный оборот.

— Раз ты так спешишь, то полагаю, что могу перейти прямо к сути вопроса.

— Ты ведь знаешь, что для тебя у меня всегда найдется время, — осторожно сказал он.

Джонкуил внезапно отбросила легкомыслие.

— Я пригласила тебя, чтобы поговорить о тебе и Шаннон.

— Что?

— Пожалуйста, не трудись это отрицать, Зан. Я знаю все. Не беспокойся, — видя его смущение, добавила она. — Розмари об этом не знает, и я не собираюсь ей говорить.

— Как ты узнала? — после долгой паузы наконец спросил он.

— Зан, дорогой, в нашем мире ничего нельзя долго скрывать. В конце концов дело не в этом. Меня беспокоит Розмари и, конечно, Саффрон. И ты. Не говоря уже о Шаннон. Ты знаешь, как я ее люблю и чувствую по отношению к ней определенную ответственность. В конце концов именно я ввела ее в круг семьи. Теперь она уже взрослая женщина, но я уверена, она по-прежнему очень уязвима. Случайная связь может ее глубоко ранить. — Голубые глаза Джонкуил излучали печаль и беспокойство.

— Джонкуил, ты не права — поверь. Это гораздо серьезнее, чем ты думаешь. Я люблю Шаннон и хочу на ней жениться.

— Вот как! — с притворным удивлением сказала Джонкуил.

— Я хочу просить Розмари о разводе. Я собирался это сделать сегодня, но она отменила наш совместный обед. Но сегодня вечером я ей все расскажу — объясню, как обстоят дела. Я устал таиться и обманывать.

— Зан, это ужасная новость. Я совершенно выбита из колеи. Подумать только — я виновата, я привезла Шаннон сюда, в Лондон.

— Подожди, Джонкуил! Не вини себя. Может, это окажется для тебя полной неожиданностью, но мы с Шаннон были знакомы задолго до того, как случайно встретились в Аскоте. Я никогда тебе этого не говорил, но я встречался с ней в Австралии, когда ездил в Уишбон погостить у Чарли Фремонта.

— Ты хочешь сказать, что вы поддерживали отношения все это время? — От этой мысли Джонкуил охватил ужас. — Значит, Шаннон приехала сюда только для того, чтобы быть с тобой. Как это умно! — язвительно добавила она.

— Нет, нет. Просто в Австралии у нас был летний роман, а потом мы потеряли друг друга из виду и встретились у тебя. Можешь себе представить, в каком я был замешательстве, когда узнал, что по случайному совпадению вы встретились. Когда Шаннон приехала сюда, она отказалась иметь со мной какие бы то ни было дела. А когда узнала, что я женился на Розмари и у нас есть дочь, то вообще отказалась со мной разговаривать. За то время, что она была у тебя, мы провели наедине не более нескольких секунд. Но два с половиной месяца назад мы случайно встретились в Ницце, и все началось снова. Мы провели вместе неделю и пришли к заключению, что больше не можем жить друг без друга. После моего возвращения в Лондон я приводил в порядок дела, чтобы можно было просить развода у Розмари. Пока я все не налажу, я намерен жить в Париже у Шаннон. Как ты знаешь, дела у нее идут очень неплохо. Она только что получила поразительный контракт.

— Зан, ты, наверно, шутишь. Неужели ты действительно хочешь бросить все?! Покончить со своим браком, своим положением, своим будущим? Ради юношеского увлечения, которое превратилось в связь, продлившуюся неделю?

— Конечно, я понимаю, как тебе это должно казаться…

— Но, Зан, ты очень спешишь. А ты подумал, что будет с Розмари и с Саффрон?

— Конечно, да. Я все время об этом думаю. Но другого выхода нет. — Он обеспокоенно нахмурил брови.

— Дорогой, выпей еще, — сказала Джонкуил, бросившись к бару. — А теперь, — начала она, старательно избегая малейшей нотки осуждения, — давай будем абсолютно практичными. Прежде всего на что ты собираешься жить? Честно говоря, Зан, я знаю, что ты зарабатываешь недостаточно, чтобы без помощи Розмари поддерживать такой образ жизни, к которому привык. Шаннон готова тебя субсидировать?

— Конечно, нет, и я даже не думал просить ее об этом. Но на юге Франции рынок недвижимости расширяется, и у меня превосходные перспективы.

Джонкуил посмотрела на него с сомнением.

— А как насчет Килгарина? Если говорить прямо, без состояния Розмари замок существовать не может. У тебя есть титул, положение, уровень жизни, которые надо поддерживать. Разве это для тебя ничего не значит? А если ты оставишь Розмари, то наверняка ее погубишь.

Зан беспомощно посмотрел на нее.

— Поверь мне, я обо всем этом думал. Но без Шаннон моя жизнь будет пустой. Я не могу без нее жить, да и не хочу.

— Ладно, тогда давай посмотрим, что ты можешь ей предложить. Тебе не приходило в голову, что будет, если ты останешься лордом без замка или без состояния? Не говоря уже о том, что ей явно в первую очередь нужна не твоя любовь, а стабильность. Если это не так, то она просто ненормальная. Ты ей говорил, чего ты лишишься, если оставишь Розмари? Она знает правду? — сказала Джонкуил. По виду Зана она поняла, что задела больное место.

— Нет, не знает, — согласился он. — Но для нее не будет иметь ни малейшего значения, если мне придется продать Килгарин. Она не такая. Именно это я в ней и люблю.

— Зан, я не собиралась поднимать эту тему, — сказала Джонкуил, раскрывая свои козыри. — Имя Шаннон связано с именем одного из богатейших людей мира. — С этими словами она протянула ему номер «Пари-матч».

— У нее никого нет. Она сказала бы мне.

— Посмотри — вот она на Каннском фестивале вместе с Амадео Бенгелой. Прочти, что здесь сказано. В заметке под снимком говорится о том, что их связывает романтическая история и что они собираются на отдых в Сардинию на его яхте. Дело в том, Зан, что Шаннон уже не та простая девочка из австралийского захолустья. Она движется вперед со скоростью реактивного самолета. Ты абсолютно уверен, что она не собирается стать графиней и жить в Килгарине?

Она замолчала, давая Зану возможность сделать собственные выводы. Когда он поднял голову, Джонкуил увидела, что Зан уже не так уверен в себе, как тогда, когда вошел сюда.

— Зан, надеюсь, ты понимаешь, почему я таким вот образом вмешиваюсь в твою личную жизнь. Ты знаешь, что я хочу, чтобы было хорошо всем вам, включая Шаннон. Я люблю светлые стороны жизни, меня совершенно нельзя назвать снобом, но я трезво смотрю на мир. Я знаю, что жизнь основана на двух вещах. Семья и состояние — вот к чему в конечном счете все сводится, Зан, поверь мне.

— Не знаю, что и сказать, — наконец ответил Зан. — Возможно, мне лучше на этот счет ничего не говорить. — Крайне расстроенный, он встал.

— Пожалуйста, обещай мне сделать одну вещь — одну совершенно пустяковую вещь, — взмолилась Джонкуил. — Не торопись. Жизнь длинна, а когда ты примешь подобное решение, то пути назад не будет. Поезжай в Килгарин, как собирался. Постарайся заново узнать Розмари. Вернись ко всему тому, что когда-то было тебе дорого, и подумай о том, какова будет твоя жизнь, если ты всего этого лишишься.

— Не могу ничего обещать, Джонкуил, но спасибо за заботу. Поверь, я высоко ее ценю. До свидания.

Они обнялись в передней, и Джонкуил проводила его взглядом до конца лестницы.

В переднюю вышла Ирма.

— Багли сказал, что будет здесь в шесть тридцать, чтобы отвезти вас в Хитроу. Как долго вы пробудете в Париже, мадам?

— Недолго, Ирма. Мне там нужно доделать одно дело, и это займет не больше одного дня.

Выйдя от Джонкуил, поглощенный своими мыслями Зан медленно шел мимо светлых домов Белгравии. На окнах цвели яркие цветы, на фоне бледного вечернего неба четко выделялись крытые черепицей крыши, тускло поблескивали медные дверные ручки и почтовые ящики. Слова Джонкуил вернули Зана в Лондон, из Франции, где он планировал оказаться всего через несколько дней. Он начал понимать, что все последние недели жил напряженным ожиданием будущего. Его мысли неожиданно переключились на замок Килгарин, расположенный в самом сердце графства Лимерик. Сейчас его сады, наверно, усеяны опавшими лепестками роз и пионов. Перед глазами Зана стояли коротко подстриженные, похожие на зеленый бархат, лужайки, спускающиеся к озеру, по берегам которого растут буки и плакучие ивы, а вечерняя тишина нарушается только птичьей трелью. Когда-то он много мечтал о том, что сделает, когда станет графом. Куда делись все мечты? Когда Зан попытался сосредоточиться на мыслях о Шаннон, то обнаружил, что они доставляют ему боль. Из того, о чем говорила Джонкуил, больнее всего он воспринял фотографию с Амадео Бенгелой. По подсчетам Зана, Шаннон была с Бенгелой в ту самую неделю, когда они встретились в Ницце, и Зан не мог понять, почему Шаннон не сказала ему об этом. Зан также знал, что гордость не позволит ему спросить.

Подойдя к парадному входу трехэтажного дома на Пелхем-Крешент, он долго стоял перед черной блестящей дверью, не решаясь ее открыть.

— Дорогой, я уже начала беспокоиться, — с приветливой улыбкой сказала Розмари. Свет ламп над развешанными на стенах портретами озарял прихожую. Розмари погладила Зана по голове и нежно поцеловала.

— Ванесса спрашивала, не хотим ли мы сегодня пойти к ним. Я знаю, ты, наверно, устал, но сегодня так тепло, и я подумала, что ты будешь рад выйти из дома.

— Папа! — закричала Саффрон, в одной ночной рубашке подбегая к нему.

Розмари с улыбкой смотрела, как Зан наклонился, чтобы ее обнять.

— Я позволила ей не ложиться, так как знала, что она не сможет заснуть от возбуждения.

— Возбуждения? Какого возбуждения? — спросил Зан, выдавив из себя улыбку.

— Ирландия, папа. Разве ты забыл? Осталось только три дня до нашего отъезда в Килгарин! И знаешь что? Мамочка говорит, что, когда мы туда приедем, я буду засыпать одна.

— Неужели?

— Пойдем, дорогая. Тебе пора в постель. Нянюшка ждет наверху.

Когда дочка ушла, Розмари с сочувствием посмотрела на мужа.

— Ты выглядишь усталым, дорогой. Наверно, жара так тебя изматывает. Может, ты поднимешься наверх и примешь душ, а я пока приготовлю тебе выпить?

Поколебавшись, Зан заключил жену в объятия.

— Спасибо, Розмари, — прошептал он, крепко прижав ее к себе.

На следующий день Шаннон вошла через вращающиеся двери в «Л’Отель», неподалеку от рю Бонапарт. Она всегда считала, что «Л’Отель» очарователен своей чрезмерной пышностью — декадентской роскошью в стиле Оскара Уайльда. Поэтому он казался идеальным местом для тайных свиданий. Когда Джонкуил позвонила ей сегодня утром и пригласила на ленч, Шаннон была застигнута врасплох. Хотя Шаннон была рада возможности ее увидеть, но время было совершенно неподходящим, так что Шаннон чувствовала себя лицемеркой. Входя в отель, она задавалась вопросом, не видятся ли они в последний раз. Как только она вышла из лифта, то сразу оказалась в объятиях Джонкуил.

— Что за приятный сюрприз! — сказала Шаннон, вдыхая аромат ее духов.

— Шаннон, дорогая! — воскликнула Джонкуил. — Вы выглядите замечательно. Вы прекрасны, как никогда! — заявила она, рассматривая Шаннон на расстоянии вытянутой руки. Ни одна деталь ее экзотической внешности не ускользнула от Джонкуил. Но именно ее сияющий вид, безошибочно говоривший о том, что женщина любит, в первую очередь привлек внимание старой дамы.

— Вы нисколько не изменились, — сказала Шаннон, когда они направились в столовую. — Такая же молодая, как всегда. — Говоря об этом, Шаннон невольно подумала, так ли была бы рада Джонкуил, если бы узнала, что Шаннон носит ребенка Зана.

— Мой секрет заключается в том, чтобы каждый раз слегка гладить себя по головке. Это очень важно для самоутверждения. И конечно, я всегда уделяю большое внимание тому, чтобы показать товар лицом. — Джонкуил похлопала себя по груди. — Кстати, об умении показать товар лицом, — добавила она, когда официант церемонно подвел их к столу, — в мой последний визит в Австралию я видела Елену.

— Неужели? И как она?

— Просто замечательно. Если честно, то после того, что случилось, я все эти годы избегала встречи с ней — ну вы помните. Но теперь решила заключить мир. Правда, если уж совсем откровенно, мне очень нужно было платье…

— Ох, Джонкуил! — смеясь, сказала Шаннон. — Это так на вас похоже!

— Между прочим мы теперь стали так же неразлучны, как и прежде. Она хотела все узнать о вас. У нее даже есть альбом с вырезками. Между нами говоря, Елена считает, что своим успехом вы полностью обязаны ей.

Шаннон улыбнулась.

— Надо написать ей пару строк. Я действительно многим ей обязана. Я удивлена, что вы остановились здесь, — продолжала Шаннон, взглянув на фонтан, вокруг которого в клетках щебетали птицы. — Я-то думала, вы всегда останавливаетесь в «Ритце».

— Видите ли, моя дорогая, Фредди привел меня сюда в первую ночь нашего медового месяца, перед тем как мы отправились в Монте-Карло.

— Какая же сила смогла привести вас в Париж в августе? — сказала Шаннон, когда официант налил им вина. — Это время года вы обычно проводите в Шотландии или в Антибе.

— Я приехала специально, чтобы повидаться с вами, Шаннон.

Страшная догадка мелькнула в голове Шаннон.

— Но зачем?

— Шаннон, мне очень, очень трудно говорить об этом. — Джонкуил тщательно подбирала слова, скрывая свой гнев под маской сердечности.

— О нет, пожалуйста, Джонкуил! — пробормотала Шаннон, совершенно потрясенная.

— Умоляю, не перебивайте меня. Первым делом я должна сказать вам, что уже говорила с Заном. Он знает, что я здесь. Фактически он просил меня поговорить с вами.

— Как вы узнали о нас? Он вам сказал? Вам сказала Розмари? — в замешательстве спрашивала Шаннон.

— Давайте не будем в это вдаваться. Это несущественно. Сказала не Розмари. Она не знает. Я благодарна судьбе, что обнаружила все вовремя, чтобы успеть просить вас подумать о том, что вы делаете. Я люблю вас обоих, и мне очень больно, что я вынуждена говорить о подобных вещах. Шаннон, вы понимаете, что без денег Розмари Зан останется нищим? Что после того, как умрет отец, он потеряет Килгарин? Но дело не только в этом. Розмари глубоко любит Зана и любила с детства. Их судьбы связаны. То, что сейчас испытывает Зан, не имеет ничего общего с реальностью. Поверьте мне, в любом браке бывают свои трудности и свои искушения. И хотя я не сомневаюсь, что Зан очень любит вас, а вы его, если вы его любите — не делайте опрометчивых поступков. А я чувствую, что вы бросились друг к другу не раздумывая.

— Как вы узнали?

— Совершенно случайно. А когда встретилась с Заном, он мне во всем признался. Для меня очевидно, что он находится в полном смятении. И хотя я долго колебалась перед тем, как вмешаться, все же решила, что никто, кроме меня, не знает вас обоих достаточно хорошо, чтобы попытаться довести до вас доводы рассудка.

Шаннон впервые видела, что Джонкуил отбросила свое эксцентрическое легкомыслие. Под блестками и мишурой, скрывавшими ее подлинную натуру, обнаружилась женщина, которая сумела из нищего Ист-Энда добраться до самых привилегированных кварталов Лондона, и именно она сейчас говорила с ней. Внезапно Шаннон почувствовала головокружение, как будто падала вниз с огромной высоты. Она не могла отрицать, что Зану понадобилось два месяца на то, что он обещал сделать за неделю. Боль полоснула по сердцу, когда Шаннон вспомнила, что он не позвонил прошлой ночью, как обещал. Она в молчании слушала Джонкуил.

— Шаннон, Зан всегда любил Розмари, хотя, может быть, не так, как вас. Если он ее оставит, то придет к вам полный сожаления и раскаяния. Он будет мучительно думать, что отверг свою судьбу. Вы сильнее его. И только вы можете удержать его от этой колоссальной жертвы. Я умоляю вас оставить его — ради вас обоих. Зан сказал, что подчинится вашему решению.

Холодок пробежал по телу Шаннон. Видя, что ее любви угрожают вещи, о которых она до сих пор даже не задумывалась, Шаннон потеряла способность говорить, способность спорить. Они с Заном позволили себе унестись на крыльях фантазии, думая, что существуют только сами для себя. Уныние целиком захватило Шаннон. Чувства, которые овладели ею при виде фотографии Зана в сиднейских газетах, сейчас вернулись, усилившись во сто крат.

— Извините, Джонкуил, но в сложившихся обстоятельствах, мне кажется, больше говорить не о чем, — холодно сказала Шаннон, резко встав из-за стола. — Прошу меня извинить.

— Я понимаю, моя дорогая, — ответила та, подставляя щеку для поцелуя.

Шаннон поспешно вышла из отеля на залитую солнцем улицу, все еще видя перед собой разгневанные голубые глаза Джонкуил. К тому времени, когда Шаннон вернулась к себе, она немного успокоилась и пришла к выводу, что еще не все потеряно. Зан все еще ее любит, она в этом уверена. От бессильной ярости сердце Шаннон забилось чаще. Почему он не стал разговаривать сам? Неужели он послал Джонкуил, чтобы мягко отойти в сторону? Да нет, у него все же больше мужества, убеждала себя Шаннон. Один его телефонный звонок может все изменить. Она ухватилась за эту надежду.

Вечером, войдя в дом, Джонкуил даже не остановилась, чтобы взять на руки Баглса, танцующего у ее ног.

— Ирма! — с беспокойством позвала она.

— Мадам? — с лестницы ответила служанка. — Мы не ждали вас так скоро. Багли…

— Все в порядке, Ирма, — ответила Джонкуил. Энергичным шагом она направилась в гостиную и подошла к телефону. Набирая номер Зана, Джонкуил молила Бога о том, чтобы ее родственник не успел позвонить Шаннон. Она могла его уже перехватить.

— Зан? — настойчиво сказала она, услышав в трубке его голос.

— Джонкуил! — с удивлением ответил тот.

С первых слов беседы Джонкуил поняла, что еще не все потеряно, и подавила вздох облегчения.

— Зан, я только что вернулась из Парижа, где виделась с Шаннон.

— Ты что?.. — В голосе Зана была растерянность, но не осуждение.

— Дай мне сначала все объяснить. После того как ты вчера ушел, интуиция подсказала мне, что Шаннон, возможно, испытывает такое же замешательство, что и ты. Так что я взяла на себя смелость поехать повидаться с ней. Я совсем не удивилась, узнав, что у нее было достаточно времени обо всем подумать. У нее складывается ощущение, что вы оба чересчур спешите. Я сказала ей то же самое, что и тебе, и, насколько я могу судить, это заставило ее призадуматься. Как я полагаю, она не представляла себе, как много стоит на карте.

— Да, — с беспокойством прервал ее Зан, — но какой же результат? Что она сказала?

— Если честно — с моей стороны совсем не потребовалось ее убеждать, что тебе лучше уехать в Килгарин, как это и планировалось, Нужно, чтобы все прояснилось. Она поняла, что если ваши отношения начнутся с неверного шага, то долго не просуществуют. А перед ней вся жизнь, вся ее карьера, Зан.

— Ясно, — после долгой паузы ответил тот.

Перед тем как сказать самую большую ложь в своей жизни, Джонкуил сделала глубокий вдох.

— Я не знаю, как тебе сообщить. Это кажется очень жестоким, но она считает, что вам, может быть, стоит некоторое время не поддерживать контакт друг с другом. Несколько недель или, возможно, несколько месяцев — пока ты не разберешься в себе. Когда я сказала, что это имеет смысл, она вздохнула с облегчением. Если честно, бедной девочке предстоит очень тяжелое время. С этим новым контрактом она будет ужасно занята. У меня просто сердце обрывалось. — Зан молчал. — Зан! Ты меня слушаешь? Что ты думаешь?

— Думаю, что при сложившихся обстоятельствах это будет наилучшим выходом. — Голос Зана был пустым и подавленным.

— Я надеялась, что ты так и скажешь, — подавив нотку торжества, ответила Джонкуил.

— Мне нужно много сделать в офисе перед поездкой в Килгарин, Джонкуил. Надеюсь, что увижусь с тобой после того, как мы вернемся. Мне очень жаль, что тебе пришлось столько времени потратить на наши дела.

— Не говори глупостей. Для этого я и существую, дорогой. Передай мой привет Розмари и поцелуй Саффрон. Если сможешь, постарайся взглянуть на вещи здраво.

— Попытаюсь, — вяло ответил он.

Повесив трубку, Джонкуил тут же позвонила Розмари.

— Все в порядке, дорогая, — затараторила она, давая краткий отчет о происшедшем.

— Спасибо, Джонкуил. Я знала, что могу положиться на тебя. Поверь, к тому времени, когда мы вернемся из Килгарина, я буду крепко держать его в руках, — таковы были прощальные слова Розмари.

Глава 2

Свит-Уиллоуз, Мэриленд, июнь

В саду под большим шатром была устроена площадка для танцев. Керри громко рассмеялась, когда напоследок парень, который только что увел Керри у Марка, закрутил ее в неистовом вихре фокстрота. Этот высокий парень из Гарварда совершенно неотразим, подумала Керри. Время уже подходило к полуночи, и устроенная Синтией Фробишер вечеринка была в полном разгаре.

— И почему я тебя раньше не встречал? — игриво сказал парень.

— Не знаю. И почему же ты меня не встречал?

— Об этом я и думаю. Ты здесь сегодня самая красивая девушка.

Услышав комплимент, Керри расцвела от удовольствия, зная, что это чистая правда. Ему явно нравилось, как она улыбалась, наклонив голову, а выглядела сегодня Керри ослепительно. Красоту плеч выгодно подчеркивало простое длинное платье из голубовато-зеленоватого шелка, который Шаннон прислала ей из Бангкока. Приехав вместе с Марком в Свит-Уиллоуз, построенный в колониальном стиле дом семьи Фробишеров в нескольких милях от Медоуз, Керри чувствовала себя вполне уверенно. Своими соблазнительными формами она резко выделялась на фоне высоких, ширококостных девиц из патрицианских семей Мэриленда, чьи дорогие вечерние платья не могли скрыть их скорее атлетическое сложение. Керри казалась сверкающим светлячком, порхающим среди сотни бледных мотыльков. Приехавшая вместе с Линди ван Буреном Картер с тихой яростью наблюдала за выскочкой.

Конники давно относились к Керри как к равной, считая ее восходящей звездой. Однако только сегодня, находясь среди местной знати, она почувствовала, что ничем ей не уступает. И хотя Керри очень любила большие празднества, которыми заканчивались конные состязания, торжество у Фробишеров, где присутствовало избранное общество, имело для нее особый смысл.

— В какой колледж ты будешь поступать осенью? — спросил партнер, взяв Керри за руку, когда вновь заиграла музыка.

— В Бремар, — небрежно сказала Керри, чувствуя, как парень прижался щекой к ее щеке.

— Я все лето буду в Кейп-Код, но осенью я тебе звякну.

— Конечно, давай, — нарочито холодно ответила Керри. Она была уверена, что Марк с беспокойством следит за ними. И действительно в конце концов тот не выдержал, пробился сквозь ряды танцующих и увел Керри от гарвардца.

— Я думала, что уже никогда от него не избавлюсь, — прошептала она с деланным вздохом облегчения.

Марк недоверчиво рассмеялся.

— А я решил, что испортил тебе удовольствие. Мне казалось, что вы очень приятно проводите время.

— Не могу тебе сказать, какой он скучный.

— Ты шутишь? Скучный? Он?

— Честно говоря, мне показалось, что он туго соображает.

— Да ты знаешь, кто он такой? Это Рэндольф Ханнивелл, редактор «Лампун». Он один из самых остроумных, самых популярных парней. Он сражает девушек наповал.

— Ну, меня он не смог сразить наповал. — Керри слегка улыбнулась, довольная этой фразой. — Как, ты сказал, его зовут?

— Рэндольф Ханнивелл.

— Ну, я думаю, что он совершенно банальный и скучный. От него так и разит самодовольством. Терпеть не могу парней, которые заняты только собой.

Когда Марк крепко прижал ее к себе, Керри почти физически ощутила, как его сердце раздулось от гордости. Рэндольфа Керри отложила пока на будущее. Возможно, за два года учебы в колледже она сможет завоевать такой ценный приз, но в настоящее время лучше понадежнее держать при себе Марка.

— Ты понимаешь, что всего через пару дней я еду в Европу, Керри? — Марк вздохнул. — Жаль, что мне не удалось от этого отделаться. Я так буду скучать по тебе! — прошептал он ей на ухо.

Керри подавила в себе приступ зависти. Именно в Европе она хотела бы провести лето. Если бы не интенсивный график тренировок Чудотворца, можно было бы попросить у Шаннон денег на длительную поездку по Италии, Франции и Испании.

— Когда ты там окажешься, сразу забудешь про меня. Погоди, ты еще увидишь симпатичных француженок и восхитительных итальянских брюнеток, которые похожи на Софи Лорен!

— Ты знаешь, что это неправда, — обиженно сказал Марк. — Я буду писать тебе каждый день.

— Не обещай того, что не сможешь сделать, — сказала Керри и подняла на него влюбленный взгляд, не подозревая, что на нее издалека смотрит Линди. В прекрасном вечернем костюме тот стоял у бара и задумчиво потягивал виски. Подчиняясь внезапно возникшему настроению, Линди вдруг поднялся и направился в сторону Марка и Керри. Подойдя к ним, он весьма невежливо похлопал сына по плечу.

— О, привет! — с изумлением сказал Марк.

— Могу я вас пригласить? — Это была не просьба, а команда.

— Да, конечно, — ответила Керри, чувствуя, как по телу пробегает дрожь. Только что ван Бурен танцевал вальс с одной из самыхвлиятельных светских дам Грин-Спринг-Вэлли — миссис Фробишер, — и вот уже выбрал Керри.

В отличие от робкого Марка Линди по-хозяйски обвил рукой ее талию. Ван Бурен только что вернулся из Палм-Бич, и его голубые глаза резко выделялись на загорелом лице. Керри с изумлением почувствовала, как руки Линди шарят по ее спине. Сердце ее забилось чаще. С застывшей улыбкой ван Бурен смотрел на нее так, как будто Керри была чистокровной лошадью, и он размышлял, стоит ли взять ее в свой загон.

До сих пор Линди, казалось, мало интересовался ее карьерой наездницы. Обо всем заботились дядя Джек, Брюс Пейджет и конюхи Медоуз. Они следили за тем, чтобы оплачивался вступительный взнос для участников соревнований, отвозили лошадь в фургоне к месту их проведения и делали многое другое. Линди играл роль председателя совета, вызывая панику во время своих редких появлений. Несмотря на это, Керри чувствовала необычайный прилив гордости, когда ван Бурену случалось наблюдать ее с Чудотворцем. Медоуз составлял лишь небольшую часть богатой и разнообразной жизни Линди, включавшей в себя также поло во Флориде, долю в одном из ирландских конезаводов и коммерческие интересы по всему миру. Он имел также репутацию бабника: до Керри доходили слухи, что из женщин он предпочитает богатых разведенных дам.

— Что, черт возьми, вы увидели в моем сыне?

— Что вы имеете в виду, мистер ван Бурен? — нервничая, спросила Керри. По голосу Линди она поняла, что тот уже много выпил, и почувствовала, что разговор перешел на скользкую почву. Ван Бурен насмешливо улыбнулся.

— Не ломайте комедию. Вы прекрасно знаете разницу между мальчиком и мужчиной, — сказал он, крепче сжав Керри.

Это замечание одновременно возбуждало и беспокоило.

— Марк очень хороший, очень ранимый, — ханжеским тоном сказала она. — Вы должны найти время, чтобы узнать его получше.

Ван Бурен откинул голову назад и засмеялся:

— Вот здорово! Мне надо лучше узнать своего собственного сына! Марк вам не подходит, и вы это знаете не хуже меня, так что не притворяйтесь и не морочьте мне голову.

— Нет, я и вправду так думаю. Вы не давали ему шанса.

— Чепуха! — прервал ее Линди. — У него были все возможности проявить себя. Он слабак. Он в мать, а не в меня.

— Пожалуйста, не надо. Я не хотела бы спорить с вами о нем, — с видом оскорбленной невинности сказала Керри. Ван Бурен только отмахнулся. Она неуклюже попыталась сменить тему. — Знаете, я надеюсь в этом году выступить в Хэмптонском кубке лучше, чем в прошлом. Полковник Пейджет считает, что теперь у меня есть хорошие шансы выиграть. Он вам об этом говорил? Приз составляет тысячу долларов…

— Перестаньте говорить о делах. Такие, как вы, любят рисковать.

— А почему вы в этом так уверены, мистер ван Бурен? — холодно сказала Керри, чувствуя, что выходит из себя.

— Потому что вы любите, когда вам бросают вызов. Именно поэтому я посадил вас на свою лошадь. И именно поэтому сейчас танцую с вами.

— Вы позволите? — сказала Керри, пытаясь высвободиться.

— Танец еще не кончился. Так что не дергайтесь, — грубо скомандовал ван Бурен.

Когда музыка наконец кончилась, Керри отошла от ван Бурена прежде, чем тот успел что-либо сказать.

Прокладывая себе путь сквозь толпу, Керри чувствовала, как Линди продолжает сверлить ее взглядом. В растрепанных чувствах достигнув гостиной, она с облегчением вздохнула. Несколько пар, занятых беседой, не обратили на нее ни малейшего внимания. Керри гордо вскинула голову, Если ван Бурен — владелец Чудотворца, а она наездница, это совсем не означает, что он может вести себя с ней, как ему вздумается. Кажется, Линди даже не считает, решила Керри, поднимаясь по широкой дубовой лестнице, что она вправе здесь присутствовать. Уверенной походкой Керри направилась в спальню, куда, как она видела, заходили другие девушки, чтобы попудриться. И действительно, множество девиц в вычурных платьях сидело на огромной кровати или толпилось около зеркала. Когда Керри вошла, все замолчали. Она почувствовала, как внутри у нее все сжалось.

— Привет! — сказала Керри, улыбнувшись приятельницам Синтии Фробишер, среди которых сразу узнала Картер и ее подругу Абигайль.

Пока Керри шла к ванной, все молчали. Когда же она закрыла за собой дверь, послышался сдавленный смех. Выйдя из ванной, Керри пришлось вновь столкнуться с красноречивым молчанием. Страдая от унижения, Керри стояла на лестничной площадке и слышала раздающийся за дверью истерический смех. Если бы только Картер или хоть какая-нибудь из них имела смелость высказать свои мысли вслух, Керри смогла бы постоять за себя, но этот шепот за спиной выводил ее из равновесия.

В довольно замкнутом братстве спортсменов-конников царил дух равноправия. В свое время Керри с великим облегчением и радостью узнала, что даже самый бедный из участников будет желанным гостем на проводимой после состязаний грандиозной вечеринке — будь то в Вашингтоне, Виргинии или Пенсильвании. Там людей больше интересовала родословная Чудотворца, чем родословная Керри. Здесь же дела обстояли иначе. Свит-Уиллоуз — оранжерея балтиморского высшего общества — навсегда для нее закрыта. Когда они с Марком подъезжали сюда по длинной, ярко освещенной аллее, Керри наивно полагала, что все будет иначе.

Она вышла из дома через парадную дверь и направилась в сад. В горле у Керри пересохло, колени дрожали, к глазам подступали слезы. Волоча подол платья по мокрой от росы траве, она уже подходила к ажурной беседке, когда услышала голос Марка.

— Керри, Керри! — задыхаясь, окликнул он. — Я тебя ждал в доме. Куда ты?

— Не знаю — куда глаза глядят. Мне все равно.

— Что случилось?

Она молча продолжала идти.

— Скажи мне, что случилось! — молил Марк.

Они вошли в беседку, благоухающую ароматом роз. Вокруг в кустах блестели светлячки, но Керри их не замечала. Она протяжно вздохнула.

— Знаешь, Марк, сегодня вечером я поняла, что обманывала себя. Я думала, что если езжу на Чудотворце, завоевываю голубые ленты и призы, то на меня ложится какой-то отблеск славы ван Буренов.

— О чем ты говоришь? — Марк пододвинулся ближе.

— Я недостаточно хороша для вас. Ни для твоего отца, ни для твоей заносчивой сестры. Вы все смотрите на меня сверху вниз. — Керри напряженно смотрела на белевшую вдали площадку, наполненную танцующими. Желание сыграть на жалости Марка смешивалось с подлинной горечью.

— Ты знаешь, что я не такой.

— Ты не представляешь, каково это, Марк. Подруги Картер смотрят на меня как на пустое место. Может быть, если я выиграю Гран-при или войду в олимпийскую сборную, то положение изменится. Но до того времени я не выдержу.

— Что тебе сказала Картер? Я хочу знать, — настойчиво сказал Марк.

— Она ничего не говорила. Они все действуют очень тонко и более эффективно. Вся эта клика из Фокскрофта — они держатся вместе, как стая мух на куске мяса.

На лице Марка появилось упрямое выражение.

— Я поговорю с ней. Положись на меня.

— Какой в этом смысл? Она же твоя сестра. — Керри отстранилась от его утешающих объятий. — Я решила уехать отсюда. В Калифорнию. Куда-нибудь в такое место, где я могла бы быть самой собой. Для меня нет места в Грин-Спринг-Вэлли или в Медоуз.

— Ты не должна этого делать. А как же Чудотворец? А как же я?

— Как ты? Если твой отец запретит тебе со мной видеться — что ж, тебе придется согласиться. Разве нет?

— Это глупость. Отец никогда такого не скажет. А если скажет, я откажусь. Разве ты не понимаешь, Керри? Я ведь люблю тебя. Я очень много об этом думал. Почему мы так здорово подходим друг к другу? Потому что мы оба чужаки в этом мире, смотрим на него как бы со стороны, хотя и по разным причинам. Я — потому что всегда вынужден сравнивать себя со своим братом Линди, а ты — потому что попала из чужой страны в другую, незнакомую жизнь. Знаешь, Керри, как много значит, когда ты не чувствуешь себя одиноким? Это значит все. Ты единственная девушка, которая вызывает у меня подобные чувства.

— Ты говоришь правду? — спросила Керри, придя в замешательство от неожиданного красноречия Марка.

— Да, Керри.

— Иногда мне кажется, что я тебе нравлюсь только потому, что сплю с тобой. Вот почему я отказала тебе на Пасху.

— Так вот почему? — взволнованно сказал Марк. — А я подумал, что ты больше меня не хочешь. Я подумал, что после Рождества ты изменила мнение обо мне. Я ночами не мог заснуть — все думал об этом.

Вместо ответа Керри подняла подбородок, чтобы он ее поцеловал. Гнев ее остыл. Они обнялись.

— Но как бы мы ни любили друг друга, я всегда буду здесь чужой, а ты — одним из них.

— Если мы поженимся, будет по-другому.

— Что ты хочешь сказать?

Марк пристально посмотрел на нее.

— Если бы ты стала моей женой, миссис Марк ван Бурен, все бы тебя признали. Ты была бы одной из нас.

— Марк, я даже не знаю, что сказать. — Такого предложения Керри ожидала меньше всего и впервые в жизни была совершенно сбита с толку.

— Подумай об этом, Керри. Я боюсь тебя потерять. Но я люблю тебя. Мы можем втайне заключить помолвку. Если хочешь, мы можем сейчас же пожениться и держать это в тайне. Я знаю, как сильно ты хочешь продолжать занятия конным спортом и учиться в колледже, — возбужденно сказал Марк, чувствуя, как идея приобретает реальные очертания.

— А твой отец? Что скажет он?

— Возможно, сначала не одобрит, но потом согласится. У нас будет два года на то, чтобы обдумать, как все ему сообщить.

— Надеюсь, что ты прав. Ведь он может перестать платить за тебя. А без его помощи ты не сможешь окончить Гарвардскую школу бизнеса.

— Поверь мне, он никогда этого не сделает. Если бы он не любил и не уважал тебя, то никогда не дал бы тебе Чудотворца. А если он обнаружит, что мы женаты, то это будет самым большим сюрпризом в его жизни. — В глазах Марка засветилась гордость.

— Надеюсь, что так, — с беспокойством сказала она. — Я не хочу, чтобы из-за меня ты чего-то лишился. — Керри снова поцеловала его. Она испытывала смешанные чувства, думая о том, что будет представлять собой лишенный денег Марк ван Бурен и стоит ли идти с ним. В голове у Керри вертелись мысли о ее блестящей карьере, о Бремаре, где могли открыться новые возможности. Перед глазами промелькнуло лицо Рэндольфа Ханнивелла. Керри взвешивала возможности. Существовало старое правило игры — не стоит дожидаться, бери, что дают.

— Скажи, что согласна, Керри. Скажи «да».

— Да, согласна, — прошептала она.

Сказав это, она почувствовала, что тонет. Керри показалось, что, поднимаясь вверх по лестнице к успеху, она сейчас поскользнулась.

— Моя хорошая! — нежно прошептал Марк. — Теперь, когда я узнал, что нужен тебе, я стал счастливейшим человеком на земле.

— Правда? — тихо сказала Керри, думая о том, что случится, если Марку придется сражаться со своим непредсказуемым отцом.

Чуть позже они незаметно проскользнули на танцевальную площадку. Вечеринка подходила к концу. Линди танцевал с миссис Фробишер. Глядя поверх ее платиновых волос и веснушчатых плеч, он заметил промелькнувшую мимо медно-красную гриву Керри. Прижавшись к Марку, Керри смотрела сквозь старшего ван Бурена. Движение ее бедер под платьем вызвало у Линди всплеск желания — как в тот день, когда он наблюдал за ее прыжками на Тройке с завязанными глазами. Ван Бурен подумал о том, что хотел бы сейчас ощутить Керри под собой — бесстрашную и необузданную.

На следующее утро Марк в своей комнате с озабоченным видом укладывал чемодан. Посмотрев на освещенные солнцем вершины деревьев, он вздохнул. Потом перевел взгляд на стопку накрахмаленных рубашек, лежавших на комоде из красного дерева. Там же дожидались своей очереди теннисные ракетки, плавки, спортивная куртка и смокинг. Еще вчера Марк предвкушал, как окажется в Портофино, в Риме, в Париже, — в Антибе. Однако прошлым вечером перспектива поездки в Европу поблекла для него — как только Марк понял, насколько сильно любит Керри. Он будет считать часы в ожидании их встречи. Они более или менее решили, что еще до ее отъезда в Бремар поедут в Коннектикут и там поженятся. Первое, что Марк сделает в Париже, — это купит ей обручальное кольцо в одном из ювелирных магазинов на Вандомской площади, около отеля «Ритц».

Услышав шум открывающейся двери, Марк обернулся. В комнату боком вошла Картер в халате, с чашкой кофе в руках.

— Все ли готово к Великому путешествию? — спросила она с сарказмом, всегда раздражавшим Марка.

— Полагаю, что да.

— Обязательно захвати пару мешков кукурузных хлопьев. Тебе придется провести не один час у Гуччи и Картье. Мама захочет посетить каждый бутик между Лондоном и Римом.

— Меня это не смущает, — уклончиво сказал Марк.

— Что-то ты сегодня очень тихий! Тебе разве не понравилась вчерашняя вечеринка? — Свернувшись в кресле, Картер оценивающе посмотрела на брата. — Должна тебе сказать, что Синтия прямо-таки писала кипятком из-за того, что ты привел с собой эту маленькую дрянь. Предполагалось, что ты пополнишь ряды холостяков.

— Не смей так ее называть! — взорвался Марк.

— О, прости. Я так сожалею о своих словах! Наверно, теперь она не позволит тебе поцеловать себя на ночь.

Едва сдерживаясь, Марк с бешенством посмотрел на сестру.

— Я хочу, чтобы на время моего отсутствия ты угомонилась, Картер. Я говорю очень серьезно.

— Ах, какие мы чувствительные! — со смехом сказала Картер. — Ты такой жалостливый, такой наивный. Когда ты с ней танцевал, то был похож на большого пса, распустившего слюни. Я полагаю, ты всерьез думаешь, что она интересуется тобой потому, что ты такой красивый. Ты думаешь, она хотя бы взглянула на тебя, если бы не было всего этого? — Картер жестом обвела стены. — Кто-то же должен раскрыть тебе глаза. Как ты считаешь, зачем она собирается в Бремар? Чтобы найти богатого мужа — вот почему. Рэндольф говорил мне, что парни там уже выстраиваются в очередь, потому что она заслужила репутацию доступной девицы.

Подскочив к сестре, Марк яростно схватил ее за руку, заставив вскрикнуть от боли.

— Эй, перестань! Отпусти, ты делаешь мне больно.

— Вот и хорошо — может быть, тогда до тебя дойдет. С этого момента, Картер, придержи язык насчет Керри, слышишь?

— Меня тошнит, когда я вижу, как она ездит на Чудотворце. Это была лошадь Линди. А как она подлизывается к папе. Разве ты не видишь, какая она?

— Я тебя предупредил. — Лицо Марка было искажено от гнева. Ничего подобного Картер еще не видела.

— Ты слишком жалостливый, вот что, — фыркнула она.

— Мы с Керри собираемся пожениться сразу после того, как я вернусь из Европы, — выпалил Марк. — Так что уймись.

— Что? — крикнула Картер. — Пожениться? Я в это не верю.

— Это правда. Вчера вечером я сделал ей предложение, и она согласилась. — Марк с ненавистью посмотрел на сестру, тут же пожалев о вырвавшемся у него признании. В глазах Картер появился злорадный огонек.

— Согласилась? Ну, я не удивляюсь. Конечно, она согласилась.

— Не проболтайся об этом ни одной живой душе. Если скажешь, я тебя убью. Я не собирался говорить, ты просто вынудила меня.

Картер соскользнула с кресла.

— Извини, что я так сказала. В конце концов это твоя жизнь, делай, что хочешь.

— Большое спасибо, я так и сделаю, — огрызнулся Марк, слегка успокоившись. Но глаза его по-прежнему с недоверием смотрели на сестру. Марк никогда ей не доверял. Если только представлялась возможность, Картер всегда ябедничала на него.

— Помни — никому ни слова.

— Не скажу, — жизнерадостно заявила Картер. — В конце концов кому какое дело?

Картер вылетела из спальни, громко хлопнув дверью. Торжествующая улыбка сияла на ее лице.

В тот день, когда Марк благополучно достиг берегов Европы, Картер спустилась вниз, чтобы поужинать на террасе вместе с Линди. На следующее утро она собиралась отправиться на все лето в Нантакет, так что это была последняя возможность с глазу на глаз поговорить с отцом перед его отъездом в Хэмптонс. После разговора с Марком Картер всего один раз видела Керри — верхом на Чудотворце. Это зрелище так ее взбесило, что Картер тут же позвонила Абигайль. Картер не раз уже думала о том, какое счастье, что у нее есть такая умная подруга. Абигайль хладнокровно описала ей все далеко идущие последствия женитьбы Марка на Керри. Ужас охватил Картер, когда подруга подробно растолковала ей, что это реально может значить. Сейчас, глядя на знакомый профиль отца, Картер почувствовала, как у нее пересохло во рту при мысли о том, что ей предстоит сообщить ему вопиющую ложь.

— Привет, папа! — нежно сказала она, поцеловав его в щеку, и села напротив отца за накрытый для ужина стол.

— Я сказал Коре, чтобы она подавала ужин прямо сейчас. Я собираюсь выехать сразу, как только мы закончим, — сказал Линди, не отрывая глаз от лежавшего перед ним номера «Нью-Йоркер».

— Ох! — с беспокойством сказала Картер. — Это очень плохо, потому что я должна кое-что с тобой обсудить.

— Что такое, дорогая? — рассеянно спросил Линди.

После того, как Кора поставила перед ними салат из крабов и кукурузу, Картер начала говорить:

— Папа… Я толком не знаю, как тебе сообщить…

— Да? — Он оторвал взгляд от тарелки.

— В самом деле не знаю, как начать, но я должна тебе сказать. Марк тайно обручен.

— Обручен? Марк? Да что ты говоришь? — сказал ван Бурен таким тоном, как будто это было совершенно невозможно. Он фыркнул. — И с кем же он обручился?

Картер сделала глубокий вдох.

— С Керри Фалун.

— С Керри? — На лице ван Бурена отразилось глубокое сомнение.

— Все произошло на вечеринке у Фробишеров. Я видела, что она пытается вызвать у него ревность, танцуя с Рэндольфом Ханнивеллом. Вот как все началось. Потом, когда она поднялась наверх, где некоторые из нас, девушек, поправляли прически, я увидела на ее лице победное выражение. Ни с того, ни с сего она налетела на меня. Я была так шокирована, что не знала, что сказать — я имею в виду, когда она сказала, что Марк только что сделал ей предложение и она согласилась, и что они поженятся, как только он вернется из Европы. Это было ужасно — она говорила, что если захочет, то обведет вокруг пальца и Марка, и даже тебя. — Картер замолчала и горестно вздохнула. — Она сказала, что когда окажется хозяйкой в Медоуз, то моей ноги здесь не будет. — Голос Картер дрогнул, и слезы потекли из ее глаз. Она настолько увлеклась своим рассказом, что почти забыла о том, что лжет. — Не знаю, что сказать, папа, но ты должен с этим что-то сделать. Не знаю, почему она так настроена против меня. Я действительно не очень хорошо к ней относилась вначале, но это было очень давно. Мы с Марком никогда не были близки, но я не могу видеть, как она его губит. И она говорит правду — она действительно может вить из него веревки.

Слушая этот монолог, Линди не проронил ни слова. Он молчал, но на лице его было то пугающе бесстрастное выражение, которое Картер так хорошо знала — как у римского полководца, который получил плохие вести с отдаленного фронта.

— Я все сказала Марку за день до его отъезда, но он не поверил. — Картер положила вилку. В глазах ее была боль.

Больше она ничего не сказала, и ужин закончился в молчании. Наконец Линди положил свою салфетку на стол и встал.

— Не будем больше говорить об этом. Не беспокойся, я этим займусь.

На следующий вечер Линди вызвал Керри в дом. Идя по саду, кишащему светлячками и сверчками, она со смешанным чувством вспоминала последнюю встречу с Линди на вечеринке у Фробишеров. С тех пор произошло слишком много событий, и в первую очередь Керри обещала выйти замуж за Марка, так что Линди отошел на задний план. Керри пришла к выводу, что его поведение на той вечеринке целиком объяснялось слишком большим количеством выпитого. Иногда, правда, она с невольной ясностью вспоминала выражение его глаз, горящих тем откровенным желанием, о существовании которого Керри уже успела позабыть. Сейчас инстинкт говорил ей, что надо быть осторожной. Ставка слишком велика, и ошибаться нельзя. Они не увидятся с Линди, возможно, несколько месяцев, и Керри надеялась, что все ограничится вежливым пожеланием успехов в предстоящих состязаниях в Вашингтоне, округ Колумбия, и в Гаррисберге. Она позвонила, твердя себе, что сейчас есть и более важные вещи. Например, Бремар или покупка одежды для занятий на деньги, что обещала прислать Шаннон. Наконец, предстоит тайная свадьба с Марком, после того как он вернется! Посмотрев на окошко над дверью, Керри улыбнулась про себя. В прошлом году она не зря хвасталась перед Джеком. Еще немного, и она сможет взять в руки этот ключ.

Кора впустила ее в дом, и Керри через гостиную прошла в кабинет Линди. Она не смогла удержаться от мыслей об изменениях, которые произведет в Медоуз, когда станет здесь хозяйкой. Она призовет на помощь декоратора, и дом станет предметом зависти всех живущих в Грин-Спринг-Вэлли. Постучав в тяжелую дверь, Керри услышала знакомый хриплый голос.

— Добрый вечер, мистер ван Бурен. — Без всякого кокетства Керри прошла в кабинет и села в кресло напротив стола. Заметив выражение лица Линди, она насторожилась.

— Я знаю, что вы завтра уезжаете. Я хотела, чтобы вы знали, что во время вашего отсутствия я буду работать с Чудотворцем каждый день. И я уверена, что учеба не помешает этому…

Он поднял руку, призывая ее замолчать.

— Как я понимаю, вы помолвлены с Марком.

На раздумья не было времени. От неожиданности Керри покраснела.

— Я думала, Марк будет хранить это в тайне.

— Боюсь, что ваш секрет раскрыт, — с загадочным выражением лица сказал ван Бурен.

— Я не знаю, что сказать. Мы не собирались пока никому об этом сообщать, — волнуясь, ответила Керри.

— Почему же? Обычно в нашей семье помолвка — большое событие.

Совершенно сбитая с толку, Керри отчаянно пыталась попасть ему в тон.

— Это идея Марка. Я не знаю, почему он хотел держать это втайне. Возможно, думал, будто все посчитают, что мы слишком молоды, хотя мы сильно любим друг друга…

Линди нетерпеливо оборвал ее:

— Действительная причина, вероятно, в том, что Марк боялся, что я могу лишить его финансовой помощи и перестать оплачивать его обучение и проживание в Гарварде. Или даже, может быть, лишить его наследства. И действительно он совершенно прав. Именно так я и намерен поступить. Вам двоим стоит начать подыскивать себе работу где-нибудь на заправочной станции.

От этих слов, сказанных властным, лишенным всяких эмоций голосом, Керри похолодела. Произошло то, чего она боялась. Спящий гигант проснулся, и его гнев со всей силой обрушился на нее.

— Я хочу, чтобы к концу августа вас здесь не было. Что касается Чудотворца, он на следующей неделе вернется в Людвик. Я больше не хочу, чтобы вы на нем ездили. Я надеюсь, вы понимаете, что мое решение окончательное. Позволить вам на нем ездить было моей первой ошибкой. Что касается Марка, то если вы хотите иметь с ним отношения, это ваше дело. Но вам лучше подумать о последствиях. Вашей ноги больше в Медоуз не будет — можете быть уверены.

Керри вскочила на ноги. В глазах ее стояли слезы.

— Ну пожалуйста, мистер ван Бурен! — взмолилась она. — Что такого я сделала? Я не сделала ничего плохого.

— Я не хочу больше обсуждать эту тему. А теперь убирайтесь, — сказал он, глядя на нее с отвращением.

Потеря Чудотворца была столь ужасна, что Керри почувствовала, как жгучая боль пронизывает ее с головы до ног. На чудовищную несправедливость Линди Керри отреагировала единственным известным ей образом. Дрожа от ненависти, она перегнулась через широкий стол и смело посмотрела в лицо ван Бурену.

— Ты, подлый негодяй! — выкрикнула она. — Тебя гложет зависть из-за того, что твой сын получил то, что ты хотел сам. Мне жаль Марка, он в десять раз человечнее, чем ты. А ты всего лишь старый грязный развратник!

Повернувшись, она выбежала из кабинета, ничего не видя из-за слез.

Линди стоял, сжав кулаки. Лицо его побагровело от ярости. Неожиданные слова Керри, в которых заключалась чистая правда, так разозлили его, что если бы она задержалась еще на миг, ван Бурен ударил бы ее по лицу — лишь бы согнать с него презрительную усмешку, которая так больно задела его самолюбие. Никто еще так точно не наносил ему удар. Линди налил себе виски и тупо уставился в вечернюю тьму.

— Маленькая сучка! — Голос его был похож на раскаты грома.

За конюшней Керри пустилась бежать, охваченная дикой идеей сейчас же оседлать Чудотворца и ускакать на нем в ночь. Но увидев, как тот мирно лежит и дремлет на куче сена в своем стойле, Керри поняла, что не сможет этого сделать. Слезы, которые гордость не позволила ей показывать при Линди, сейчас ручьями текли по щекам. Она бросилась к Чудотворцу и, всхлипывая, уткнулась в его бок. Он тихо заржал и прижался носом к лицу Керри — как будто понимал всю глубину ее несчастья.

— Нет, Чудотворец, я никогда не сделаю тебе ничего плохого, — запинаясь, прошептала Керри, глядя в его темные глаза. — Мой родной мальчик, я не смогу без тебя. О Боже! — заплакала она, прижавшись лицом к его бархатистой морде.

В жизни Керри, и без того полной несчастий, не было ничего ужаснее, чем предстоящая потеря Чудотворца. Только Керри понимала все оттенки его поведения. Только она знала его любимые лакомства. Знала, как успокоить его перед выступлением. Только Керри точно знала все его возможности. Мысль о том, что на Чудотворце будет ездить кто-то другой, была для нее невыносима. Из-за нее, Керри, он лишится дома и будет отправлен в Людвик. Раскаяние ее было неизмеримо. Керри позволила Марку — по сравнению с ней слабаку — вовлечь ее в то, что привело к ее собственному падению. А что касается Линди — она попала в его тщательно расставленную ловушку, как кролик в силки. Рыдая у лошади, Керри вспомнила тот день, когда умер Брендан. На всех Фалунах лежит проклятие судьбы, не позволяющее им поступать так, как велит сердце. Их судьба — бесцельно скитаться по земле, подобно остаткам какого-то презренного племени, нарушившего некий священный завет.

Выплакав все слезы, Керри заснула рядом с Чудотворцем, убаюканная его теплом и запахом.

Однажды в середине августа Шаннон вышла из такси в Нейи. Она долго ходила по обсаженной деревьями улице, разыскивая нужный адрес. Медная табличка на двери сказала ей, что старое здание с ажурными балконами — это клиника Лефевра. В парке по соседству звенели детские голоса, и это вносило во все окружающее какой-то странный диссонанс. Шаннон с удивлением обнаружила, что неотрывно наблюдает за игрой в «классики».

Медсестра, открывшая сверкающие полированные двери, вполне походила на служанку, принимающую посетителя.

— Входите, мадам, — сказала она, провожая Шаннон к столу регистрации. В уютном помещении стояла тишина, нарушаемая только тиканьем часов и шорохом пера по бумаге, когда медсестра заполняла карточку Шаннон.

— Мы поместим вас на третьем этаже. Там тихая комната с прекрасным видом и ванной. Желаете подняться сейчас же?

В похожей на клетку кабине лифта они поднялись на третий этаж, потом прошли по устланному коврами коридору. В светлой, просторной комнате с лепным потолком высокая металлическая кровать казалась неуместной. Ближайшая подруга Шаннон, тоже модель, рекомендовала ей эту тихую клинику Лефевра, где дамы парижского света делали аборты.

— Я пока уйду, чтобы мадам могла распаковать вещи, а потом вернусь. В шкафу вы найдете халат. Операция назначена на вторую половину дня.

Шаннон неподвижно стояла, пристально глядя в открытое двухстворчатое окно. Снизу доносились крики играющих детей. Легкий ветерок шевелил кружевные занавески. Их движение, казалось, на миг загипнотизировало Шаннон.

Она не смогла бы сказать, отчего передумала. Какой-то непонятный инстинкт овладел ее сознанием. Тихо открыв дверь, Шаннон выглянула в коридор, убедилась, что там никого нет, и затем выскользнула наружу, держа в руке чемодан. Она не стала дожидаться шумного лифта, а спустилась по лестнице. Увидев, что в приемном покое никого нет, Шаннон направилась прямо к входной двери. Закрыв ее за собой, она почувствовала невольное облегчение.

Взяв такси, Шаннон всю обратную дорогу, не думая ни о чем, рассматривала пробегавшие мимо кафе, магазины, деревья. Приехав на рю Бонапарт, она медленно поднялась по ступенькам, затем решительно закрыла за собой дверь квартиры и заперла ее, потом наполовину прикрыла ставни в гостиной. Сегодня в Париже будет ужасная жара, сказала себе Шаннон.

Продолжая действовать так, как будто подчинялась некой неведомой силе, она подняла трубку телефона и набрала номер агентства.

— Алло, Ивонна? Это Шаннон. — Голос ее был спокойным и деловым. — Я хочу попросить тебя — позвони, пожалуйста, Валентино и скажи, что я решила отказаться от контракта. Я не могу сейчас объяснить, но это личные причины…

Шаннон повесила трубку. Протестующие возгласы Ивонны все еще звенели в ушах. Через несколько секунд телефон начал звонить, но Шаннон не подняла трубку, зная, что это из агентства. Когда звонки прекратились, она сняла трубку и засунула телефон под подушку. Прошло уже больше недели с той поры, когда она видела Джонкуил. Зан так и не позвонил, да, видно, и не собирался. Не в силах преодолеть дрожь, Шаннон бросилась в спальню и полностью одетая забралась под покрывало. Ей сейчас нужно только спать. Спать и ни о чем не думать.

Положив тарелки в раковину, Керри повернулась спиной к Джеку. Не говоря ни слова, тот встал из-за кухонного стола. После своего падения Керри уже привыкла к его холодному молчанию и односложным репликам, которыми Джек отвечал на ее попытки заговорить. Керри цинично напомнила себе, что ее дядя как никто другой в Медоуз понимал, что должен быть лоялен к Линди ван Бурену. Подобное открытие совершенно не удивило Керри. С этого момента, напомнила она себе, ей следует рассчитывать только на свои силы.

Вытерев руки полотенцем, Керри обернулась и взглянула на висящий на стене календарь с изображениями американских чистокровных лошадей. Керри знала, что Джек считает дни до ее отъезда в Бремар с таким же нетерпением, как и она сама. Услышав, как хлопнула входная дверь, Керри бросилась к телефону и поспешно набрала парижский номер Шаннон. В последнее время она проделала это уже десятки раз. И опять все внутри у нее сжалось, когда голос на другом конце линии быстро проговорил по-французски: «N’est plus abonne». Керри теперь знала, что это означает — номер отключен. Бросив трубку, она уткнулась лицом в ладони.

После столкновения с Линди Керри отчаянно названивала Шаннон, чтобы сообщить ей страшную новость про Чудотворца. Когда ничего не получилось, Керри с ужасом поняла, что Шаннон, должно быть, улетела на август в отпуск, ничего ей не сообщив. День проходил за днем, а чек на первоначальные расходы в Бремаре, которые Шаннон обещала прислать целую вечность назад, все не приходил. Керри была близка к панике. Она даже пыталась звонить в парижское агентство и студии «Вог», но никто, казалось, не знал, где ее сестра.

Пройдя в спальню, Керри посмотрела на висящую на стене фотографию. Это был снимок из майского номера журнала «Тайм» — раздел «Люди». Шаннон и Амадео в Каннах. С горечью Керри представила себе, как они сейчас принимают солнечные ванны на огромной яхте где-нибудь в Средиземноморье, ни о чем не заботясь. Что ей делать? Взять деньги у Джека? Керри уныло пожала плечами. Вероятно, он только фыркнет и предложит поискать где-нибудь работу по очистке конюшен.

Не в состоянии больше задерживаться в тесной квартире, Керри сбежала вниз по ступенькам и направилась к загонам. Последние недели она, как лунатик, отбывала свой срок, с отвращением занимаясь чисткой лошадей, их тренировкой и тому подобными вещами. Работники ее избегали, и все напоминало ей о Чудотворце, который, хотя находился всего в нескольких километрах, был абсолютно недосягаем.

Перемахнув белую изгородь, Керри упала в густые заросли клевера. Но жужжание насекомых, сияние солнца, густой запах сырой земли на этот раз не смогли ее утешить. Глядя в небо, Керри раздумывала, как ей поступить. Мысль о том, чтобы устроиться на работу в другую конюшню, она сразу отвергла. Она уже знала, что такое элита, и начинать с самого низа было совершенно нелепо. Она зашла слишком далеко, поднялась слишком высоко.

Водя руками по траве, Керри попыталась утешить себя мыслью о том, что по крайней мере не беременна. После того, как она переспала с Марком в тот вечер, когда проходила вечеринка у Фробишеров, Керри целую неделю с замиранием сердца ждала наступления месячных. А когда они все же пришли, вздохнула с огромным облегчением. Керри совершенно не удивлялась тому, что от Марка не приходит никаких известий, прекрасно зная, что Линди наверняка предъявил ему ультиматум. Как и все остальные, Марк покинул ее. Внезапно сознание Керри пронзила одна мысль. Понравится ли Линди ван Бурену, если он узнает, что она беременна? Будет ли он скрывать, что она носит ребенка от Марка? Все могут подумать, что старший ван Бурен отвернулся от нее и отобрал Чудотворца именно потому, что Керри беременна. Даже самые черствые члены высшего общества сочтут поведение Линди бессердечным. Возможно, он будет готов оплатить аборт и купить ее молчание в обмен на некоторую сумму наличными.

Керри возбужденно приподнялась, решив, что повидается с ван Буреном сразу, как только тот вернется из Хэмптонса. Она сделает свою ставку, а если не получится — отправится на автобусе в Калифорнию.

На следующей неделе Джек вечером по обыкновению уехал в Глиндон. Как только он вышел из дома, Керри из своей спальни прошла в прихожую посмотреть на свое отражение в большом зеркале. Сегодня ее внешность, которой Керри до сих пор пренебрегала, будет ее козырной картой. Она надела свое лучшее платье из светлого шелка с глубоким вырезом, отделанное кружевами Украшения из золота и слоновой кости, бежевые туфли-лодочки из тонкой кожи, легкий макияж дополняли наряд, создавая образ манящей, но не слишком откровенной сексуальности. Именно этого и хотела Керри. Сегодня вечером она вновь стала девушкой, которая кружила головы столь многим мужчинам в Кунварре, снова пустила в ход капитал, которым редко пользовалась после переезда в Медоуз. Подув на накрашенные ногти, Керри решила, что готова к последней встрече с Линди ван Буреном.

Когда Кора за дверью спросила «кто там?», Керри без колебаний вошла в дом.

— Мисс Керри, что вы здесь делаете? — с удивлением спросила служанка.

— У меня встреча с мистером ван Буреном, — ответила Керри.

— Но он ничего мне не говорил, — с беспокойством сказала ей вслед Кора, глядя, как Керри с небрежным видом проходит через огромную гостиную.

Увидев, что дверь кабинета приоткрыта, Керри толчком открыла ее. Увидев ее, загорелый и отдохнувший после месячного пребывания в Хэмптонсе Линди удивленно поднял брови. Он, как обычно, сидел за столом, рукава голубой хлопчатобумажной рубашки были закатаны.

— Что вы здесь делаете?

Керри закрыла за собой дверь и привалилась к ней спиной.

— Нам с вами надо кое-что обсудить.

— Нам с вами нечего обсуждать, — холодно сказал ван Бурен, не отрываясь от бумаг.

— Боюсь, что обсудить все-таки придется. Я беременна от Марка, — спокойно сказала Керри, сев напротив Линди.

— Понятно, — после паузы ледяным тоном сказал ван Бурен. — И чего же вы ждете от меня?

— Я подумала, что вам лучше узнать прежде, чем узнают все. Например, вашей сестре, Лилиан, это будет очень интересно. А когда слух распространится, все поймут, почему вы лишили меня Чудотворца.

— Это шантаж? — не сдвинувшись с места, спросил ван Бурен.

— Вовсе нет. Просто я подумала, что мы можем в цивилизованной манере все обговорить до того, как Марк вернется из Европы.

— Что вы хотите? Говорите прямо, не виляйте.

— Денег на аборт. Это будет стоить по меньшей мере тысячу долларов. И еще я хочу четыре тысячи на некоторые другие расходы.

Керри, не дрогнув, встретила его взгляд. Ван Бурен немного подумал, затем резко поднялся. Сердце Керри радостно затрепетало, когда он подошел к стоящему в углу сейфу и открыл его. Достав стопку банкнот, ван Бурен с грохотом закрыл сейф и положил деньги на стол. Керри удивлялась тому, что все прошло гладко. Она уже собиралась протянуть руку, чтобы взять деньги, но тут Линди подошел к двери, запер ее и вытащил ключ из замка. Керри обернулась. Когда Линди начал расстегивать ремень, на ее лице появился испуг.

— Вы хотите денег? — насмешливо сказал ван Бурен. — Вы их получите. Но я никогда ничего не даю просто так. — Наклонившись, он схватил ее за плечи и грубо встряхнул. — Для вас это не будет сюрпризом, раз вы так точно определили мои подлинные чувства.

Керри не успела ничего сказать, как ван Бурен, схватив ее, поволок на кожаный диван и грубо бросил на него. Одним движением он разорвал до пояса ее платье, обнажив груди. Керри закричала, но Линди закрыл ей рот поцелуем.

Он не собирался ее целовать, но, увидев, как Керри лежит под ним с горящими от возмущения глазами, ван Бурен почувствовал, что гнев уступает место страсти. Он поцеловал ее снова, на этот раз пылко. Почувствовав ненасытные губы Линди, Керри внезапно прекратила сопротивление. Сама того не желая, она ощутила, что тонет в водовороте желания. Испытать его грубую любовь — больше она ничего не хотела. Притянув Линди к себе, Керри просунула свой язык ему в рот. Он отпрянул от неожиданности, с изумлением видя, что ее лицо горит от страсти.

— Я захотел тебя сразу, как только увидел, — пробормотал Линди, глядя на ее полуобнаженное тело.

Они принялись жадно целовать друг друга, Линди страстно обнимал ее и, нетерпеливо стянув платье, засунул руку между ног. Керри застонала от удовольствия и, найдя его возбужденную плоть, сжала ее в ладони.

— Я хочу тебя, хочу, — стонала Керри.

Раздвинув ее ноги, Линди рывком подтянул Керри к себе и выполнил свое давнишнее желание. Он упивался ее молодостью, свежестью кожи, плавным изгибом шеи. Он сходил с ума от ее красоты. Когда ван Бурен вошел в нее, Керри вскрикнула. Видя ее раскрытый навстречу ему рот, Линди целиком отдался страсти. Откинувшись назад, Линди до упора пронзал ее, и Керри поддалась этому бешеному ритму. Потом он посадил ее на себя, крепко держа за бедра. Закрыв в экстазе глаза, заполнив рот Линди своим языком, она разжигала его фантазии, доводила до исступления, неизбежно подводя к кульминации. Утопая в волнах медно-красных волос, ван Бурен содрогнулся от последней вспышки наслаждения и обнял Керри с такой силой, как будто хотел раздавить. Покачиваясь вместе с ней, он снова и снова шептал ей бессвязные непристойности, стараясь наконец погасить желание.

Керри долго лежала на нем, чувствуя себя совершенно разбитой. Когда наконец она отодвинулась, колени ее дрожали. Как в трансе, Керри одернула порванное платье, поправила волосы, не в состоянии взглянуть на ван Бурена или заговорить с ним. Линди лежал на диване, не шевелясь. Услышав шорох банкнот, которые Керри подбирала и клала в свой кошелек, он отвернулся. Пока она открывала дверь, ван Бурен попытался заговорить, но так и не смог. Когда Керри ушла, он, шатаясь, поднялся, поправил одежду и вновь рухнул в кресло. Линди не мог поверить в случившееся. Керри словно пробудила его к жизни после долгой зимней спячки.

Керри удалось незамеченной выскользнуть из дома. Поспешив назад в квартиру, она закрыла за собой дверь и с облегчением села на пол, чувствуя себя так, как будто только что пережила землетрясение. Не давая себе времени на то, чтобы разобраться в переполнявших ее чувствах, Керри прошла в свою комнату и сбросила на пол погубленное платье и белье. Засунув их в бак для мусора, она достала из шкафа чемодан и лихорадочно принялась собирать вещи. Наконец Керри в изнеможении упала на кровать, собираясь встать на рассвете и сесть на первый автобус до Балтимора. Там ей предстояло пересесть на другой маршрут, до Нью-Йорка. Керри подумала было оставить Джеку записку с указанием, куда послать оставшиеся вещи, но тут же передумала. Завтра с восходом солнца она начнет новую жизнь, и прошлое не должно пятнать ее новый светлый образ.

Глава 3

Париж, сентябрь

Теперь, в середине сентября, в саду Тюильри почти не было туристов и детей. Шаннон медленно подошла к пустой скамейке напротив фонтана Гран-Ронд и устало опустилась на нее. Рассеянно глядя, как подметают дорожку, она поплотнее запахнула плащ. Трепещущие под затянутым облаками небом листья каштанов уже начинали желтеть. Налетел холодный ветерок. Шаннон мимоходом подумала о том, что наступает осень, но ей было все равно.

Почти не покидая свою квартиру в последние несколько недель, Шаннон совершенно утратила ощущение времени. Лишь изредка она выходила за покупками и сегодня, отклонившись от обычного маршрута, совершенно вымоталась. Почувствовав головокружение, она села на скамью, пытаясь собраться с силами для путешествия домой. В последнее время Шаннон все глубже погружалась в свой внутренний мир, и каждый прожитый день давался с огромным усилием.

Вначале Шаннон очень горевала по утраченной любви, но недели проходили за неделями, от Зана не было ни слова, и ее печаль перешла в апатию. Тем не менее ее не покидала мысль, что Зан внезапно появится и весь кошмар кончится. Париж постепенно бледнел в ее глазах, как выцветает фотография, слишком долго пролежавшая на солнце. Единственным спасением для Шаннон был сон. Закрыв ставни, она целыми днями спала, и единственным, что связывало Шаннон с реальностью, стал ребенок, которого она ждала. Но иногда, впрочем, казалось, что и ребенок является порождением ее больного воображения.

Проводя дни в безразличном ожидании, Шаннон заставляла себя есть, хотя от самого запаха пищи ее тошнило даже сейчас, в конце четвертого месяца беременности. Ей приходилось заставлять себя вставать по утрам с постели, убирать квартиру, взбираться вверх и вниз по чудовищным ступенькам, чтобы добраться до бакалейного магазина. Недавно Шаннон провела в постели несколько дней подряд. Телефон отключили, потому что она не оплатила счет. Всю почту, которую консьержка просовывала под дверь, Шаннон, не читая, складывала в ящик. Время от времени она вспоминала, что с начала беременности не была у врача, но старалась гнать эти мысли подальше, уверяя себя, что еще успеет. Иногда Шаннон приходила в голову ужасная мысль о том, что она сходит с ума, но слабость не давала ей на этом сосредоточиться.

Шаннон даже не повернула головы, когда мимо скамьи быстро прошелкакой-то мужчина. Это был Фабрис, который только что вышел из Лувра.

— Проклятие! — выругался он, взглянув на часы. Если не поторопиться, то можно опоздать на обед, на который его пригласил Амадео. С галстуком-бабочкой в красный горошек, в костюме из серой фланели, Фабрис имел вид джентльмена, который должен носить гетры и трость. Внимание Фабриса привлекла фигура беременной женщины на скамейке. Завернувшись в простой плащ, она сидела в одиночестве, погруженная в свои мысли. Волосы женщины были в беспорядке, лицо выглядело изможденным, но Фабрису показалось, что в свое время она была очень красива. Фабрис задумался, отчего она может страдать. Он вздохнул про себя, жалея о том, что не художник и не может изобразить все, что сейчас видит: зеленую скамейку и пестрые листья каштанов, няню с детской коляской около играющего с мячом мальчика.

Фабрис уже поднимался по ступенькам, ведущим на улицу Риволи, когда вдруг остановился и вскрикнул — прохожие обернулись на него.

— Боже мой! Шаннон! Не может быть! — Повернувшись, Фабрис сбежал вниз по ступенькам и быстро повернул обратно. Но уже издалека заметил, что скамейка пуста.

Вытирая платком выступивший на лбу пот, Фабрис пристально смотрел на то место, где ему только что было видение, пытаясь мысленно сравнить призрак с ярким образом девушки, которую не видел с начала лета.

Сидя напротив Амадео в шикарном отеле «Мёрис», Фабрис улыбнулся официанту, который только что принес ему доставленных самолетом из Шотландии куропаток, и перевел взгляд на своего друга. Все время, пока они ели гусиную печенку, он торговался с Амадео насчет маленькой картины Шагала, на которой было изображено Марсово поле. Когда они достигли соглашения, Фабрис неожиданно для себя сказал:

— Я уже несколько месяцев не видел Шаннон. Нужно бы с ней встретиться. — Он внимательно наблюдал за Амадео, надеясь получить разгадку того, что все-таки произошло между ним и Шаннон. Об этом Фабрис не имел ни малейшего представления. — Почему я об этом говорю? Дело в том, что по дороге сюда случилась странная вещь. Я проходил через Тюильри, и мое внимание привлекла одна молодая женщина. Она была беременна и с виду очень несчастна. Я прошел мимо, представляя себе, что это молодая итальянка, муж которой только что погиб на войне. Она немного напоминала Виолетту из «Травиаты» — красота, искаженная страданием. Я уже почти дошел до отеля, когда вдруг понял, что женщина очень похожа на Шаннон. Я настолько в этом уверился, что поспешил обратно, но никого не нашел.

Фабрис замолчал, глядя, как официант везет на тележке десерт.

— Никогда не мог устоять перед профитролями, — со вздохом сказал он. Наклонившись, чтобы лучше рассмотреть кулинарный шедевр, Фабрис не видел выражения лица Амадео.

Когда Фабрис закончил, Амадео неожиданно встал.

— Простите, Фабрис. Я только что вспомнил, что мне надо сделать один важный звонок. Надеюсь, вы извините, что ухожу раньше вас. Счет оплачу по дороге.

Фабрис с досадой посмотрел ему вслед. Они провели за обедом меньше часа. Фабрис заметил про себя, что от состояния мало толку, если нет времени им воспользоваться. Хотя он все-таки продал Шагала… Фабрис недоуменно пожал плечами.

Выйдя в вестибюль, Амадео направился к телефонам и набрал номер Шаннон. Услышав записанное на пленку сообщение, что абонент отключен, он вздрогнул и, охваченный тревогой, бросился ловить такси. У него уже не хватало терпения дожидаться Мигеля, который мог появиться не раньше, чем через полчаса.

Такси мчалось по площади Согласия. Лицо Амадео выражало крайнюю озабоченность. С самого детства он научился доверять своей интуиции, а случайное упоминание Фабриса о встрече в Тюильри породило у Амадео ощущение, что Шаннон сейчас в нем очень нуждается.

Все лето Амадео вел нескончаемую борьбу, чтобы изгнать Шаннон из своей памяти. Эти отчаянные попытки подвигли его к занятиям любовью с десятком женщин. Амадео сознательно искал нечто противоположное Шаннон, выбирал не похожих на нее, но в результате оставалась лишь пустота. Это его бесило. Амадео обнаруживал, что занимается любовью с тенью той, что не уходила из его памяти, и это еще больше ущемляло его самолюбие. С некоторых пор, однако, Амадео решил, что ему удалось воздвигнуть между собой и Шаннон непреодолимый барьер. При случайной встрече с ней где-нибудь на приеме в Париже или на скачках в Лонгшане он смог бы спокойно поздороваться с ней. Но представив, что Шаннон осталась одна, беременная и беспомощная, Амадео почувствовал, как в нем пробуждается глубоко запрятанное желание ее защитить. Его гордость, гнев были забыты: он переступил через них так, как разъяренный бык переступает через сухую траву пампасов, стремясь защитить то, что ему принадлежит.

Выйдя из такси на рю Бонапарт, Амадео посмотрел на плотно закрытые ставни на окнах Шаннон. Позвонив консьержке, он был почти уверен, что сейчас услышит, что Шаннон где-нибудь на Бали или Сейшелах.

— Мадемуазель Фалун? Она наверху, как обычно, месье, — ответила консьержка, узнав богатого джентльмена, который обычно заезжал за Шаннон на машине с шофером.

Нехороший признак — «как обычно», подумал Амадео, взбегая вверх по ступенькам. Он несколько раз стукнул кулаком в дверь, но ответа не последовало. Амадео быстро спустился по лестнице и опять обратился к консьержке.

Та неохотно сходила за ключами и принялась с убийственной медлительностью подниматься по лестнице.

— Входите, месье, — раздраженно пробормотала она, повернув ключ в двери.

Амадео не стал ждать и проскочил вперед.

— Месье! — послышался сзади недовольный возглас консьержки.

В тусклом свете, проникающем через закрытые ставни, Амадео разглядел комнату, находившуюся в полном беспорядке. Она была совершенно не похожа на то опрятное жилище, которое он помнил. На столе стояли невымытые чашки из-под кофе. Из открытого ящика стола торчали конверты. У квартиры был нежилой вид.

— Шаннон! — позвал Амадео, пройдя в спальню.

Разбуженная шумом у двери, она сидела на кровати, кутаясь в халат.

— Шаннон! — увидев ее, с недоверием прошептал Амадео. С бледного лица, окруженного прядями нечесаных волос, на него безучастно смотрели большие темные глаза, Сухие губы открылись и произнесли его имя:

— Амадео…

— Шанита, — пробормотал он, сев рядом с ней. Обняв Шаннон обеими руками, Амадео понял, насколько ее тело стало меньше по сравнению с разбухшими грудями и животом. Это несчастное создание мало походило на ту очаровательную женщину с загадочным взглядом, образ которой так долго тревожил его воображение. Но сейчас желание забыть ее испарилось, утонуло в потоке странной, неожиданной нежности, равной которой Амадео никогда не испытывал.

— Почему? Почему ты мне ничего не сообщила? — горячо воскликнул он. Сердце Амадео билось так, как будто вот-вот разорвется. Подумать только, все эти месяцы Шаннон носила в себе его ребенка и ничего не сказала! Она оказалась слишком горда, чтобы прийти к нему. С чувством раскаяния Амадео вспоминал безобразную сцену на борту «Карисмы» и свое поведение потом, когда старался только успокоиться.

Амадео теснее прижал Шаннон к себе, и она задрожала от молчаливых рыданий. По лицу текли слезы, слезы долгого отчаяния, которые чудесным образом заливали пожар в неистовой душе Амадео. Осторожно прижав ладонь к ее животу, он закрыл глаза. Во рту Амадео пересохло при мысли о том, что можно было потерять ребенка. На этот раз все будет по-другому, не так, как много лет назад. Амадео поклялся себе, что его ребенок обязательно выживет, даже если это будет стоить ему всего состояния.

Через некоторое время Амадео спустился по лестнице, держа на руках завернутую в одеяло Шаннон. Машина ждала его во внутреннем дворике. Консьержка стояла около ворот, с изумлением глядя, как Амадео осторожно кладет женщину на заднее сиденье и садится рядом. Когда Мигель захлопнул за ним дверь, Амадео сказал:

— Сразу едем в Ле-Турель.

Ночь уже опускалась на замок, а Амадео все мерил шагами библиотеку, раздраженно глядя на часы, минуту за минутой отмечавшие долгое ожидание. Услышав стук в дверь, он повернулся, но это оказалась только служанка.

— А, это вы, Аннетта. Входите.

— Я пришла опустить занавески, месье, — сказала Аннетта, подходя к окну. Она с любопытством посмотрела на Амадео.

Когда он приехал сюда сегодня вечером с женщиной, завернутой в одеяло, все слуги принялись гадать, кто бы это мог быть. Совсем не в характере месье Бенгелы было появляться вот так, чуть ли не инкогнито. А тот факт, что он сам внес по лестнице женщину, при которой не было багажа, вызвал в замке настоящий переполох.

— Месье Альбер просил узнать, на сколько человек накрывать обед.

— Не знаю, — резко ответил Амадео, неприязненно взглянув на нее.

— Конечно, месье, — ответила служанка, стараясь уйти до того, как проявится его знаменитый характер.

Через несколько секунд за дверью раздалось отдаленное покашливание. Амадео повернул голову. Наверно, это наконец спускается врач.

— Я уже начал беспокоиться. Что-нибудь не так, доктор Фабер?

— Она рассказала мне очень мало, но ясно, что с некоторого времени она пребывает в состоянии глубокой депрессии.

— Но с ней все в порядке? — настойчиво спросил Амадео.

— Да, хотя она истощена, что в ее состоянии всегда нехорошо. Ей нужно оставаться в постели по меньшей мере две недели, а потом, вплоть до accouchement^[11], необходим щадящий режим — много отдыхать, хорошо питаться, делать упражнения.

— А ребенок? С ребенком будет все хорошо?

— Женщина на пятом месяце беременности.

— Да, я знаю, — сказал Амадео.

— Сердцебиение совершенно нормальное. Она молода и скоро восстановит форму. Роды должны пройти без осложнений, где-то в феврале.

На лице Амадео были написаны облегчение и радость.

— Простите, не хотите ли вы выпить со мной? Виски, доктор? За рождение моего ребенка! — сказал Амадео, передавая ему бокал.

Врач на мгновение изумился.

— Примите мои поздравления, месье Бенгела, — сказал он, чокнувшись с Амадео. — Я, конечно, это предполагал, хотя она ничего не сказала, — тактично добавил он, сделав глоток. Врач внимательно посмотрел на Амадео, которого знал уже много лет. — Кажется, вы очень рады. До сих пор у вас не было детей. Разве это правильно?

Амадео резко сменил тему.

— Могу я увидеться с ней сегодня вечером?

— Да, но помните — она пережила несколько неприятных месяцев. Чтобы поправиться, ей нужен полный покой. Не говорите ничего, что может ее встревожить.

Врач смотрел на Амадео, пытаясь отгадать загадку. Единственное, что приходило в голову, — аргентинский магнат соблазнил девушку, бросил ее, а затем передумал. Учитывая, с какой радостью он говорил о рождении ребенка, было ясно, что эта хрупкая молодая женщина сумела покорить его сердце.

— Нежная забота очень помогает при врачевании, — сказал на прощание врач.

Амадео направился в то крыло замка, где разместили Шаннон. Эту же комнату она занимала во время первого приезда. При виде Шаннон, сидящей на постели, в подушках, Амадео охватила робость молодого любовника. В облике Шаннон появились спокойствие и безмятежность, которые раньше ускользали от его внимания. Казалось, ее внешняя красота стерлась, и под ней обнаружилось очарование души, которое и заставило Амадео полюбить эту женщину. Несмотря на впалые щеки и глубокие тени под глазами, Амадео знал, что перед ним настоящее сокровище. Пододвинув к кровати стул, он нежно взял Шаннон за руку и поцеловал.

— Спасибо, Амадео, — прошептала она, в полусне едва открыв глаза.

— Нет, я должен тебя благодарить. Ты принесла мне столько счастья!

Шаннон рассеянно улыбнулась. Смысл слов не доходил до нее. Сейчас она была рада спокойствию и уюту — пусть другие принимают за нее решения. Как и почему Шаннон сюда попала, казалось неважным, она уже погружалась в сладкий, спокойный сон.

Наклонившись, Амадео поцеловал ее в лоб. Затем сел и долго сидел, рассматривая каждую черточку в облике этого милого существа, которое каким-то чудом вернулось к нему. Однажды, много лет назад, жернова судьбы погубили все, что было ему дорого. За последние двадцать четыре часа жизнь преподнесла ему новый урок. Амадео с благоговением понял, как тонка та нить, на которой держится счастье.

— Спокойной ночи, Шанита, — прошептал Амадео, ожидая момента, когда сможет наконец высказать ей свою любовь.

В конце сентября черный «линкольн» ехал по холмистым предместьям Бостона. Огромные викторианские дома проглядывали среди листвы деревьев, уже окрашенной в цвета осени. Сквозь затененное стекло Керри равнодушно глядела, как один большой дом сменяет другой. За всю дорогу от железнодорожной станции она не сказала ни слова нанятому ею шоферу в униформе.

С отсутствующим видом открыв сумочку от «Гемеса», Керри достала портсигар, зажгла сигарету и откинулась на сиденье с таким видом, будто поездка в лимузине была для нее обычным делом.

Девушка, которая месяц назад покинула Медоуз в джинсах и с чемоданом в руке, сейчас совершенно изменилась. Скрупулезно, обращая внимание на малейшие детали, Керри сделала из себя точную копию самых богатых девушек. Неброская одежда относилась к числу лучших образцов — от белого кашемирового свитера с высоким воротом и серой фланелевой юбки до пальто из верблюжьей шерсти, небрежно брошенного на сиденье так, чтобы были видны атласная подкладка и ярлык модельера. Керри отрезала ярлык от пальто в примерочной у Сакса, а потом пришила к пальто, купленному по сниженной цене у Клейна. Эта удавшаяся маленькая хитрость вдохновила ее, и Керри принялась смело отрезать ярлыки в примерочных магазинов Бергдорфа и Бенделя, чтобы затем пришить их к вещам, купленным на распродаже. Она занималась этим, возвращаясь в свой дешевый отель в нью-йоркском Вест-Сайде. Все аксессуары, однако, были настоящими и чертовски дорогими. Тем не менее, глядя на итальянские туфли и сумочку, Керри чувствовала, что они того стоят. Она появится в Бремаре во всем самом лучшем. Поклявшись никогда больше не заглядывать в лицо бедности, Керри покинула жалкий отель в Нью-Йорке, предварительно отправив письмо Шаннон. Это было тщательно составленное прощальное послание, полное остроумных колкостей. Оно не должно было оставить сомнений, что именно Керри думает о своей сестре. Сделав еще один более широкий и куда более полезный жест, она отдала двадцать долларов старику портье в гостинице, попросив его каждую неделю отправлять ей подписанные ею же конверты.

Сердце Керри отчаянно колотилось, когда лимузин проезжал высокие ворота, украшенные гербом славного Бремара. В последние три недели Керри тщательно готовилась к своей новой жизни. Но теперь, когда эта жизнь должна была вот-вот начаться, ей внезапно захотелось сказать шоферу, чтобы он поворачивал обратно. Сказать на том австралийском диалекте, который она искусно заменила на легкий английский акцент. Сейчас Керри чувствовала себя более одинокой, чем месяц назад, когда отправилась из Медоуз в Нью-Йорк. Визг тормозов возвестил о том, что Керри придется навсегда вычеркнуть из памяти Джека, Чудотворца, Шаннон, Марка и Линди. Теперь она станет другой, сказала себе Керри, глубоко вздохнув, прежде чем выйти из распахнутой шофером двери.

Большие роскошные машины уже стояли перед входом в студенческое общежитие. Толпа хорошо одетых пап и мам стояла рядом со своими дочерьми, которые радостными криками приветствовали друг друга. В туманном осеннем воздухе стоял гул, возвещавший о начале нового академического года. Керри знала, что сейчас, когда шофер вносит в холл ее багаж, все взгляды обращены в ее сторону. Керри ответила на них отстраненной заученной улыбкой. Войдя в здание, она записалась в книге регистрации как «достопочтенная Керри Фалун».

Керри вешала на плечики черное вечернее платье, когда появилась ее соседка по комнате, волоча свои чемоданы. Керри обернулась и увидела перед собой маленькую полненькую девушку с серьезным и счастливым выражением лица.

— Привет! Ты, должно быть, моя соседка по комнате, — задыхаясь, выговорила она. — Меня зовут Бетси Белмонт.

Увидев, что Керри уже заняла лучшую кровать и письменный стол у окна, Бетси без всяких возражений поволокла свой багаж через всю комнату. Они принялись молча распаковывать свои вещи. Украдкой взглянув на стопку аккуратно сложенных блузок и ночных рубашек с монограммами, завернутых в папиросную бумагу, Бетси пришла к выводу, что служанка очень тщательно уложила вещи Керри.

— Откуда ты? — спросила Бетси, не в силах более сдерживать любопытство.

— Я родилась в Ирландии, но провела большую часть жизни в Австралии, — сказала Керри. — Последние три года жила у друзей семьи в Мэриленде. Я ведь сирота, — добавила она, собираясь украсить свою историю деталями, которые повторяла про себя уже десятки раз. Все вполне логически увязывалось даже в том случае, если бы встретился кто-то, кто помнил Керри по соревнованиям. — Мой отец погиб в автокатастрофе в Австралии, когда мы жили там на нашем ранчо. Я отправилась в Европу к своему дяде Десмонду, графу Шаннону. После смерти папы он унаследовал титул. Он мой опекун до моего совершеннолетия.

Бетси с благоговением посмотрела на соседку. Керри казалась ей живым воплощением романтической героини, в чьей жизни блеск тесно переплетался с трагедией.

— А ты? — вежливо спросила Керри.

— Я? Ну, выросла в Филадельфии. Перед тем, как попасть сюда, училась у Эммы Уиллард. Я рада, что поступила, потому что мои школьные отметки не особенно хорошие — вот почему этим летом я не поехала в Европу. По математике и естественным наукам у меня полный провал, так что пришлось вместо этого заниматься. Это ужасно, потому что у меня есть два башковитых брата — один учится в Принстоне, другой — в Гарварде, — щебетала Бетси. — Хотя все не так уж плохо — я имею в виду Европу. Вместо этого я ездила в Мэн, где у нас есть летний домик.

Бетси посмотрела на Керри, уже почти готовая предложить ей провести каникулы у нее, если Керри будет некуда поехать. Увидев, что соседка вешает в шкаф превосходный костюм для верховой езды, она воскликнула:

— О, так ты ездишь верхом?

— Когда я была в Ирландии, то охотилась вместе со своим дядей, но такой кровавый спорт мне не нравится. Здесь, в Штатах, я выступала на соревнованиях по прыжкам, но, к несчастью, упала и сильно ушиблась, так что некоторое время придется от этого воздержаться. Я так нервничала, когда ехала сюда, — призналась Керри, глядя на Бетси холодными зелеными глазами. — Я единственная, кто приехал на машине с водителем без родителей. Но теперь, когда мы встретились, я чувствую себя гораздо лучше. Мне кажется, мы хорошо поладим.

Дружеское отношение Керри вызвало у Бетси прилив благодарности. Она уже была готова намекнуть насчет Дня благодарения и Рождества, но тут ее прервала девушка, вошедшая в комнату с букетом желтых роз.

— Вы достопочтенная Керри Фалун?

— Да.

— Очевидно, это вам.

— Спасибо. — Керри поставила цветы на стол и достала карточку, которую сама же надписала по дороге в Бремар.

— Откуда они? — спросила Бетси, сгорая от любопытства.

— От дяди Десмонда. Ну, разве это не замечательно с его стороны? — Керри постаралась придать своему голосу оттенок легкой грусти.

— Твой дядя — граф? И тебя зовут «достопочтенная»?

— Да, так. В Англии лорды иногда бывают графами, но граф — это всегда лорд. Очень запутанно. Сыновья и дочери графов зовутся «достопочтенные» или «леди».

— А где живет твой дядя?

— В замке Шаннон в Ирландии. Фалуны живут там уже девятьсот лет.

— Девятьсот лет? — ахнула Бетси. Она сгорала от желания узнать побольше о таинственном дяде Десмонде и замке Шаннон, но что-то в поведении соседки заставляло ее удерживаться — как будто эти вопросы могли задеть нечто такое, о чем было больно говорить.

Через месяц после того, как Амадео перенес Шаннон через порог замка Ле-Турель, она стояла у окна, глядя на парк, окутанный осенним туманом. В ожидании прибытия Амадео она пила чай и слушала Шопена. На столе рядом с удобным креслом лежала книга Джордж Элиот, напоминая о тех невинных удовольствиях, которым Шаннон непрерывно предавалась за время своего выздоровления. Последние три недели она проводила в одиночестве. Амадео непрерывно разъезжал по Дальнему Востоку и Южной Америке. Уик-энды, однако, скрашивались обществом Фабриса, который сопровождал Шаннон в долгих прогулках по берегам реки. Остальные дни текли, не отмеченные никакими событиями. То, что время идет, позволяли заметить только превосходные завтраки, обеды и ужины, которые готовил Альбер, да редкие визиты доктора Фабера. Постепенно Шаннон стала вновь замечать окружающий мир. Теперь, чувствуя, что силы и здоровье полностью к ней вернулись, она сказала себе, что настало время вновь посмотреть в глаза реальности. Ее парижские дела так запутались, что, если не начать распутывать их сейчас же, она никогда не приведет все в порядок. Надо было заглянуть в свою квартиру, оплатить целую кипу счетов, наконец, подумать о своем будущем — да и о будущем Керри, которой теперь приходится полагаться на Джека. Зная, как тот ее любит, Шаннон не сомневалась, что Джек не подведет, тем не менее забота о Керри заставляла Шаннон поскорее стать на ноги. Перед этим, однако, нужно было поговорить с Амадео.

Опустившись в стоящее у огня кресло, она в сотый раз попыталась точно вспомнить, что Амадео сказал ей в ту ночь, когда привез сюда. Неужели он действительно сказал, что она принесла ему счастье? Может быть, ей приснилось, что он говорил о ребенке как о своем? За те несколько дней, что они провели вместе, Амадео больше об этом не упоминал, но Шаннон охватило тяжелое подозрение, что внезапно проснувшееся в нем чувство долга связано с ошибочным мнением, что ребенок от него.

Когда Амадео приехал, Шаннон встретила его в холле.

— Шанита! — сказал Амадео, увидев ее, и поспешил навстречу, раскрыв объятия. — Я так рад, что вижу тебя, это прекрасно.

Радость его была заразительна. Амадео вносил в ее тихое существование оживление, которого так недоставало.

За чаем, поданным в библиотеке, он преподнес Шаннон кучу подарков, потребовав, чтобы она сразу открыла их.

Увидев яркие вязаные варежки и пинетки из Перу, такие маленькие, что не налезли бы даже на куклу, Шаннон откинула назад голову и весело расхохоталась.

— Давай, открывай следующий.

— О, просто замечательно! — воскликнула она, увидев с полдесятка покрытых искусной вышивкой детских ночных рубашек из Бразилии.

— Значит, тебе нравится? — сказал Амадео, и его лицо озарилось улыбкой.

— Очень нравится! — К глазам Шаннон подступили слезы. Впервые ребенок стал для нее чем-то реальным — живым младенцем с руками и ногами, глазами и ушами.

— Во всем мире полно магазинов, которые продают детскую одежду. До сих я этого не замечал. Я получил массу удовольствия, когда все это выбирал, — сказал Амадео, протягивая руку к следующему пакету.

— Откуда это? — воскликнула Шаннон, развернув серебряную погремушку с бирюзовыми бусинками.

— Купил ее в Колумбии.

— Спасибо за все, Амадео, — сказала она, собирая в кучу ярко раскрашенную бумагу.

— Я так рад, что вернулся, — сказал Амадео, усаживаясь перед огнем. На мгновение его глаза встретились с глазами Шаннон, но Амадео постарался не выдать своих чувств. Сейчас его вполне удовлетворяли те простые отношения, которые установились между ними. Опустив руку в карман, Амадео дотронулся до маленькой коробочки с кольцом с бриллиантами и большим колумбийским изумрудом. В этот уик-энд он найдет подходящий момент, чтобы подарить его Шаннон и попросить стать его женой.

На следующий день они гуляли в парке, около озера. Увитый виноградными лозами замок был окутан туманом, золотистым, как вино. Шаннон казалось, что все заботы исчезли. Вслед за Амадео она подошла к небольшому стаду красных оленей, недоверчиво посматривавших на людей.

— Амадео, — начала Шаннон, — я должна с тобой кое-что обсудить. Думаю, мне пора возвращаться в Париж. Благодаря тебе я чувствую себя намного лучше и вполне могу справляться сама. Нужно продать дом, что я купила в Сейяне, и начать распутывать свои дела…

— Querida, о чем ты говоришь? — В смятении Амадео положил руку ей на плечо.

— Ты был более чем добр ко мне, и я благодарю тебя от всего сердца, но могу теперь полагаться на себя. Правда.

— Вежливость не позволяет тебе сказать, Шаннон, что ты все еще не можешь простить меня. Я зря до сих пор не затрагивал этой темы, и я прошу прощения. Я все время мучился из-за своего поведения в ту ночь на борту «Карисмы».

Шаннон посмотрела на него с удивлением:

— Так вот ты о чем думаешь? Нет, нет, Амадео. Я уже забыла об этом. С той поры случилось так много событий, что это больше не имеет значения.

— Для меня имеет. Если дело не в этом, то в чем? — Амадео почувствовал, что все, чего он хотел, начинает от него ускользать. Заготовленное объяснение в любви замерло на устах. — А как же наш ребенок, querida? Я хочу заботиться о тебе. Это мое право отца, несмотря на твои чувства ко мне.

Шаннон в ужасе закрыла глаза. Ее подозрения оправдались.

— Амадео, ребенок не твой. Его отец — тот, кого я знала еще с Австралии. После того как я ушла от тебя, мы провели вместе неделю в Ницце. Раньше я никогда не говорила тебе о нем, потому что была уверена, что мы никогда больше не увидимся, но тут мы случайно встретились. Несмотря на все, что случилось, мне кажется, я все еще люблю его. Так что, как видишь, — продолжала она, — это будет неправильно. Я не могу больше пользоваться твоим великодушием.

Слушая ее тихий, нежный голос, Амадео чувствовал, что внутри у него все начинает кипеть от ревности. Наконец он заговорил, и в голосе его явственно звучало осуждение.

— И где этот человек теперь? Почему он не ухаживает за тобой?

— Он женат, Амадео. Я даже не сказала ему, что беременна.

— Почему же ты не сказала? — гневно спросил он. — Не потому ли, что считаешь, что если он узнает, то ты ему будешь не нужна? Шаннон, это глупо — любить такого человека.

— Нет, ты ничего не понимаешь, — запротестовала она. — Я все еще верю и надеюсь, что когда-нибудь мы будем вместе. Но в данный момент это невозможно.

— Где он живет? — спросил Амадео.

Шаннон вздохнула:

— В Англии. Он англичанин.

Он презрительно засмеялся:

— Могу себе представить. И кто же он, поэт? Или какой-нибудь художник, витающий в облаках? Почему ты его защищаешь?

— Амадео, ты не должен так говорить о нем — никогда. Я сказала тебе о своих чувствах, и я никогда не передумаю.

— Ну хорошо, — сказал Амадео, подняв ладони вверх. На него нахлынула горькая зависть, перед которой он чувствовал себя беззащитным. Горькая зависть и надежда. Амадео всегда презирал такое чувство, как надежда, но сейчас понял, что пал ее жертвой. — Но я не принимаю никаких аргументов, — сказал он охрипшим голосом. — До рождения ребенка ты останешься здесь, под моей защитой. Это решено.

Шаннон почувствовала уколы собственной гордости. Было неприятно признавать, что она разорвала контракт с Валентино по собственной воле, отказавшись тогда от предложения Амадео, а вот теперь собирается воспользоваться его милосердием.

— Я действительно хочу остаться, — тихо сказала Шаннон. — Не знаю, как тебя благодарить. Будет очень здорово остаться здесь до рождения ребенка. — Она не знала, что в этот момент Амадео раздавил в кармане маленькую коробочку, которая сейчас казалась ему сделанной из свинца.

Глава 4

Бремар, Бостон, штат Массачусетс, октябрь

Осенним октябрьским вечером, когда уже начало темнеть, Керри сидела в халате за письменным столом и никак не могла сконцентрировать внимание на поэтах-романтиках. Когда за ее спиной Бетси принялась с хрустом грызть яблоко, Керри раздраженно сказала, не отрывая взгляда от записей:

— Ты можешь не устраивать такого дьявольского шума? Я пытаюсь сосредоточиться.

— Прошу прощения, — виновато ответила Бетси, тихо переворачивая страницу. Она старалась не сердить Керри, которая всю неделю была не в духе. — Послушай — не расстраивайся так насчет Рэндольфа Ханнивелла. Он обязательно позвонит, — с сочувствием сказала она.

— Насчет Рэндольфа? Нет, меня он не волнует, — рассеянно сказала Керри.

Рэндольф, которого она три недели назад прогнала с заднего сиденья его собственного автомобиля, совсем не интересовал Керри.

Забыв о «Леди Шалотт», она уставилась в темноту за окном, размышляя, где взять деньги.

С тех пор как начались занятия, время понеслось вперед все быстрее. Керри уже получила извещение от казначея, что скоро ей предстоит платить за обучение, проживание и питание в следующем семестре. Керри так стремилась в Бремар, что обманывала себя, думая, что, раз попав в колледж, она легко найдет возможность продолжать учебу или по меньшей мере найдет мужа. Теперь эти ожидания казались очень наивными. Чего она не учла — так это того, что вокруг Гарварда и Массачусетского технологического института как созвездия сосредоточены бесчисленные женские колледжи и что там полно богатых, с хорошими связями студенток, которые горят желанием отловить себе мужа, занимающегося медициной, правом или бизнесом. Во время открытых для посещения дней в престижных клубах Гарварда Керри была поражена жесткой конкуренцией со стороны девушек из Рэдклиффа и Уэллесли, которые смотрели на Бремар свысока, считая его школой для дураков. В таких невыгодных обстоятельствах Керри оставалось только надеяться на деньги, чтобы поддержать свой имидж. Но от той суммы, которую она получила от Линди и которая тогда казалась громадной, уже почти ничего не осталось, и не было никакой надежды откуда-нибудь получить что-то еще.

Керри вздохнула и потерла глаза. Она устала — от лжи, от необходимости постоянно следить за своим поведением, устала быть достопочтенной Керри Фалун. Волна честолюбия, вознесшая ее в Бремар, схлынула. Ночью, когда все спали, Керри охватывал страх. Она сожалела, что написала Шаннон такое злое письмо, но характер не позволял просить прощения. Кроме того, после всего сказанного Керри сомневалась, что можно что-то исправить. Даже у Шаннон есть гордость, а раз она не ответила, то Керри посчитала, что сестра рада от нее избавиться. Да, решила Керри, деньги — это единственная вещь, которая может обеспечить ей беззаботное существование. А без них можно и отправиться на автобусе в Калифорнию, тем более что пока она может оплатить стоимость проезда. Вытащив заколку, Керри распустила по плечам волосы.

Бетси с завистью смотрела на ее блестящую медно-красную гриву.

— Боже мой, я бы все отдала, чтобы иметь такие волосы, как у тебя.

— Все? Ты серьезно? Ну что ж, давай, ты можешь их получить.

— Нет, так нечестно, — со вздохом сказала Бетси, взяв еще одно яблоко. — У тебя есть и все остальное. Лицо, фигура, личность и даже титул.

Керри ничего не ответила, но почувствовала, как от раболепных слов Бетси раздражение усилилось. В этот момент дверь отворилась.

— Привет, девочки. Хотите составить нам компанию в бридж?

— Конечно, почему бы нет? — ответила Керри, надеясь, что общество Алисон, жившей дальше по коридору, отвлечет ее от неприятных мыслей.

— Что угодно, лишь бы не заниматься французской грамматикой, — согласилась Бетси.

— Кому пиццу? — спросила Алисон.

— Я на диете, — сказала Керри. Игра в бридж означала, что ей придется остаться без обеда в кафетерии, а пицца была роскошью, без которой можно обойтись.

Когда через некоторое время Стефани, соседка Алисон по комнате, открыла коробку с пиццей, Керри постаралась не замечать ее дразнящий аромат. Керри сидела на кровати в соседней комнате, поджав под себя ноги. К потолку поднимался дым четырех сигарет. На стенах репродукции картин Пикассо и Браке соседствовали с портретами Джона Траволты и Роберта де Ниро.

Керри почти не прислушивалась к пустой беседе о предстоящем матче между Йелем и Гарвардом, о цвете лака для ногтей и чудесной диете. Держа в руке карты, она критически посматривала на Стефани и Алисон. Игрушечные мишки на их кроватях свидетельствовали о том, что они не такие уж искушенные, какими хотели казаться. Девушки несколько самодовольно относились к жизни — без сомнения, потому что родились с серебряной ложкой во рту. Реальные жизненные проблемы пока не коснулись их.

— Пики козыри, — объявила Бетси.

Керри рассеянно смотрела на свои карты, пытаясь сосредоточиться. Но сделать это было нелегко. Глядя, как трое других поглощают огромные куски дымящейся пиццы, она почувствовала головокружение от голода.

— Не понимаю, почему ты так следишь за весом, Керри, — сказала Стефани. — Ты здесь самая худая.

— Наверно, это на нервной почве, — заметила Алисон.

— Давай, Керри. Возьми немного у меня. Я совсем не хочу есть, — сказала Бетси.

— Нет, спасибо, — ответила Керри, покачав головой.

— Ни за что не угадаете, о чем мне рассказали вчера вечером, — сказала Алисон, и все посмотрели на нее.

— О чем? — спросила Бетси.

— Ну, вы ведь знаете отель «Статлер». Там проводят всякие загородные съезды. Из очень надежного источника я узнала, что есть девушки с Мейпл-Хилл, которые обеспечивают особое обслуживание для некоторых гостей-мужчин. — Алисон сделала паузу, чтобы до всех дошел смысл слов.

— Особое обслуживание? Ты хочешь сказать, они работают официантками? — спросила Бетси.

— О Боже! — воскликнула Стефани. — Особое обслуживание — как ты думаешь, чем они занимаются, чучело?

— Они девушки по вызову, — сказала Алисон. — Разве это не удивительно?

— Я прямо-таки вижу, как их подвозят на тележке с такой большой крышкой — тах-тах-тах. Крышку снимают, и вот вам блондинка с Мейпл-Хилл, вся в петрушке!

Все громко расхохотались — даже Керри.

— Прошу прощения, но я не могу в это поверить, — сказала она. — Я имею в виду — зачем девушке из такого колледжа, как Мейпл-Хилл, этим заниматься?

— Потому что они все там проститутки — вот почему. Не такие кристально чистые, как мы, — сказала Стефани.

— Как ты думаешь, какие там мужчины? — спросила Керри, глядя в свои карты. — Я пас.

— Думаю, некоторые из них ничего. Ребята, которые раз в году вырываются из клетки на уик-энд. Но даже если так…

— Ох, я не могу представить, как можно делать это за деньги, а вы? — сказала Бетси. — Это так отвратительно!

— Ну, я не знаю. Если цена будет приличной… — подняв голову, сказала Алисон. — Но я думаю, что стою не меньше пятисот долларов.

— Да ну? В этих бигудях ты просто сногсшибательна, — сказала Стефани, вызвав хихиканье у присутствующих. — Лично я думаю, что стою по меньшей мере восемьсот. Знаете, как говорят — джентльмены предпочитают блондинок. Значит, я — то, что надо.

— А как насчет тебя, Керри? Как ты думаешь, сколько ты стоишь с твоей фигурой да с рыжими волосами? И титулом! Ух ты!

— Я? Ну, меня должны подавать за тысячу долларов на специальной тарелочке с голубой каемочкой. И обложить петрушкой во всех подобающих местах, — с холодным сарказмом сказала Керри, вызвав у девушек довольный смех.

В следующую субботу Керри подождала, пока Бетси уйдет заниматься в библиотеку, затем приняла ванну и тщательно сделала макияж. Из своего гардероба она выбрала самое вызывающее платье — черное джерси с глубоким вырезом. Керри купила его в Нью-Йорке, представляя, как будет обедать в нем с Рэндольфом Ханнивеллом. Но по иронии судьбы впервые надела это платье для мужчины, готового заплатить за ее тело. Щедро облив духами запястья и шею, Керри надела серьги из горного хрусталя с жемчугом и взяла в руки пальто, собираясь спуститься вниз к такси, которое заказала на шесть тридцать. Она уже выходила из комнаты, когда неожиданно появилась Бетси.

— Выглядишь великолепно! — ахнула от восхищения она. — Что, звонил Рэндольф? Почему же ты мне не сказала? — возбужденно затараторила Бетси. — Когда он тебя увидит, будет просто ошарашен. И куда ты идешь?

Керри посмотрела на свой письменный стол и лежащую на нем стопку писем, заботливо перевязанных голубой ленточкой. Письма были адресованы достопочтенной Керри Фалун. Портье выполнил свое обещание каждую неделю посылать ей письмо, а нью-йоркский почтовый штемпель Керри объяснила тем, что из Ирландии письма курьером доставлялись в офис дяди в Нью-Йорк.

— Нет, это не Рэндольф. Дядя Десмонд только что позвонил из Бостона и пригласил меня на обед. Он будет в городе только один вечер.

— Ну-ну! — сказала Бетси, с которой сразу слетело все возбуждение. — Мне в это верится с трудом. Что ж, желаю приятно провести время.

Выйдя из такси у отеля «Статлер», Керри вошла в вестибюль и сразу направилась к пустому креслу в углу. Там она села, с независимым видом закинув ногу за ногу, и закурила сигарету. Взглянув на часы, Керри притворилась, будто кого-то ждет. Если слухи верны, сегодня вечером она вернется домой богаче, чем была. Когда мысль о таком способе заработать впервые пришла ей в голову, Керри сразу решила остановиться на двухстах долларах. Две сотни — это и неплохие деньги, и не слишком дорого. Сердце ее стучало, во рту пересохло. Керри никак не могла решить, как дать знать мужчинам, что она продается. Ни у кого из проходящих мимо не отражалось на лице ничего, кроме восхищения, а Керри, с томным видом держа сигарету, избегала смотреть им в глаза. Оглядев вестибюль, Керри не обнаружила никого похожего на девушек из Мейпл-Хилл, и это открытие вызвало у нее нехорошие предчувствия.

Прождав примерно полчаса и почувствовав, что нервы у нее на пределе, Керри в панике заметила, что на нее смотрят два клерка, стоящие за стойкой отеля. Она уже была готова сорваться с места, когда, смотря на ковер, вдруг увидела перед собой пару начищенных до блеска коричневых туфель. Они принадлежали лысому мужчине за сорок, в очках и с тонкими усиками. Мужчина мог пройти мимо с десяток раз, но Керри не запомнила бы его.

— Привет! — сказал он, нервно облизнув губы. — Могу я угостить вас выпивкой?

— Возможно, — сказала Керри, стараясь казаться хладнокровной. — Только бар здесь не слишком вдохновляет.

— Тогда, может, поднимемся ко мне в номер? — отважился спросить мужчина.

— Конечно. Почему бы и нет? — коротко ответила Керри. Волнуясь, она встала, подняла пальто и сумочку и прошла вслед за ним к лифту. Сердце готово было выпрыгнуть из груди. Когда дверь лифта закрылась, мужчина натянуто улыбнулся.

— Как вас зовут?

— Сандра. — Она смотрела прямо перед собой, дожидаясь момента, когда они доедут до нужного этажа.

— А меня — Арт Шенклин. Я из Рейсина. Вот сюда — мой номер шестьсот десятый, — небрежно сказал он, когда двери лифта открылись. Керри последовала за ним по длинному, устланному коврами коридору, который с каждым шагом становился все темнее.

— После вас, — сказал Шенклин, распахивая дверь в номер.

Войдя, он зажег свет, затем ослабил галстук и снял пиджак. Керри молча осматривала комнату.

— Сотни баксов хватит? Я знаю, вы, девушки, любите договариваться обо всем заранее. Знаешь, я несколько минут сомневался, играешь ли ты в эти игры. Я хочу сказать, ведь если бы ошибся, ты бы устроила жуткую сцену, — попытался пошутить он. Керри, однако, юмор не оценила.

— Обычно я беру две сотни, — сказала она холодным, каким-то не своим голосом. — Если нет, я спущусь вниз, — добавила она, повернувшись.

— Две сотни? Очень круто даже для Бостона. А ты этого стоишь, Сэнди? — Глаза Арта блуждали по ее телу, а с лица не сходила кривая ухмылка.

Керри почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота. Она могла изображать только безразличие. Когда мужчина стал расстегивать рубашку, сердце Керри, казалось, остановилось.

— Ты из числа молчаливых, а? Ладно, годится, если останешься на всю ночь. Между прочим, мне нравятся холодные и искушенные. За дополнительную сотню я просто лягу и буду наслаждаться. — Сняв запонки, он положил их на туалетный столик. — А как насчет бурбона со льдом, Сэнди? Я стараюсь ко всему относиться просто. Положи пальто вон туда, а я налью нам выпить. — Арт подошел к маленькому холодильнику и принялся готовить напиток.

— Кампай! — сказал он, чокаясь с ней пластмассовыми чашками. — У японцев это означает «пей до дна!».

Он включил телевизор, а Керри сделала вид, будто поправляет перед зеркалом прическу. В комнате сзади было темно, как в зале театра, а собственное лицо казалось Керри освещенным прожекторами. Звук телевизора, казалось, доносился откуда-то издали.

— Прости, милая. Я пока схожу в сортир. Устраивайся поудобнее, ладно? — Проходя мимо, Арт похлопал ее по заду. Керри почувствовала приступ отвращения. Она стояла, скованная собственным страхом, пока не услышала, как он мочится. Этот звук оказался столь невыносимым, что Керри схватила пальто, сумочку и мгновенно выскочила за дверь, пробежав мимо лифта прямо к лестнице.

У ярко освещенного входа в гостиницу Керри поймала такси. Колени дрожали, и она все оглядывалась — не появился ли поблизости Арт Шенклин.

— Ты просто сдрейфила, — прошептала себе Керри, когда такси помчалось по Ньюбери-стрит к центру Бостона. Почему у нее сдали нервы? Почему она не может через это пройти? В следующий раз ей нужно будет сперва пойти в бар и набраться как следует. Но при мысли о том, чтобы предложить себя еще одному Арту Шенклину — пусть даже за тысячу долларов, — по телу побежали мурашки. Она уже это делала, напомнила себе Керри. Почему нельзя сделать еще раз? Какая разница между тем, чтобы отдаться Линди ван Бурену за пять тысяч долларов и какому-нибудь незнакомцу за двести? Барьер, который Керри воздвигла между собой и прошлым, внезапно исчез, и в ней вновь ожили чувственные воспоминания о последней встрече с Линди. До сих пор Керри пыталась безжалостно изгнать из сознания все, связанное с тем инцидентом, понимая, что ван Бурен пробудил в ней такую страсть, над которой она не властна. Но сейчас память о том бесстыдном совокуплении пробудилась с ужасающей силой.

Однажды вечером, через неделю, Бетси ушла к соседям играть в бридж. Отвернувшись от письменного стола, за которым Керри якобы занималась, она посмотрела на сумочку Бетси, лежавшую на кровати. Был конец месяца, и Керри знала, что Бетси сегодня побывала в банке и получила месячное содержание. С бьющимся сердцем поднявшись со стула, Керри взяла в руки сумочку и вытащила кошелек, набитыйхрустящими банкнотами. Бетси не сразу заметит исчезновения одной или двух двадцаток, сказала себе Керри, а когда заметит, она уже будет далеко. Керри решала, сколько взять, как вдруг услышала шаги за дверью. В панике она швырнула сумочку на кровать, схватила щетку и бросилась к зеркалу.

— Керри, тебя к телефону, — сказала Алисон.

— Кто? — спросила Керри, повернувшись к ней с безразличным выражением лица.

— Не знаю. Трубку взяла Марго. Кажется, мужчина.

Керри пошла по коридору, думая о том, что если кто-то хочет назначить ей свидание, то ему придется пересечь всю страну. Скоро она уже будет в Калифорнии.

— Алло, — спокойно сказала Керри.

— Алло, Керри? Это Линди ван Бурен.

Услышав его голос, Керри на мгновение потеряла дар речи.

— Керри? Вы здесь?

— Да, здесь. Что случилось? — Керри охватила странная смесь эмоций. Она одновременно чувствовала слабость, страх и возбуждение.

— Я пару дней буду в Бостоне, остановился в «Ритце». Мне хотелось бы узнать, свободны ли вы сегодня вечером.

— Свободна. И что же? — с подозрением спросила Керри.

— Я подумал, может быть, вы захотите приехать поужинать со мной. Я пришлю за вами машину. В семь тридцать удобно?

— Думаю, будет удобно, — холодно ответила Керри, но от ее самообладания не осталось и следа.

— Хорошо. Тогда сначала поднимайтесь в мой номер. Мы выпьем. До встречи.

Керри положила трубку. Голос Линди, в котором можно было явственно различить нотку желания, все еще эхом отдавался в ее ушах.

— Ну, будь я проклята, — пробормотала про себя Керри.

Скоро Керри мчалась в Бостон, сидя на заднем сиденье роскошного лимузина, похожего на тот, что доставил ее в Бремар. Завернувшись в мохеровое пальто, Керри с удовольствием вспоминала, какое выражение было на лицах подруг, когда за ней зашел шофер. Бетси тут же разнесла по всему общежитию весть, что граф Шаннон прибыл в Бостон и послал за своей племянницей шикарную машину.

Когда мимо полетели огни Бостона, Керри почувствовала, как ее охватывает тревожное ожидание. Очевидно, Линди не смог ее забыть, и на несколько секунд Керри позволила себе признать, что и он обладает над нею такой же магнетической силой. Но ненависть к ван Бурену, рожденная в тот день, когда Керри потеряла Чудотворца, все еще жила в той части ее души, куда Линди никогда не удастся проникнуть. Никакая похоть не сможет устранить ту боль, которую Керри испытывала всякий раз, когда видела, как какая-нибудь девушка легким галопом несется по песчаным дорожкам для верховой езды, избороздившим всю территорию колледжа. Или как сборная Бремара по верховой езде отправляется на соревнования куда-нибудь в Пенсильванию, Вашингтон или Род-Айленд. Если Керри случалось видеть девушку в черной бархатной шляпе, куртке и брюках, ее охватывала горечь. А когда Керри как-то увидела выставку завоеванных сборной Бремара голубых лент и кубков, она почувствовала себя так, как будто все это было у нее украдено и нахально выставлено напоказ, чтобы подразнить. Теперь Керри решила, что ни в этот раз, ни в следующий Линди не получит ее просто так. Она заставит его заплатить долг.

У Керри даже возникла дикая идея потребовать обратно Чудотворца, но она вспомнила, как в спортивном разделе «Бостон глоб» читала о том, что его продали в Людвик. Новость совершенно потрясла Керри. Но это было очень похоже на Линди. Таким вот грубым способом он гарантировал, что Керри никогда вновь не получит лошадь, как он и обещал.

Когда лимузин притормозил перед входом в отель «Ритц», юркий привратник в униформе бросился открывать перед Керри дверцу автомобиля, а затем повел ее к вращающимся дверям вестибюля. Керри не могла удержаться от сравнения со своим тайным визитом в «Статлер» всего несколько дней назад. Вестибюль в «Ритце» сверкал, как шкатулка с бриллиантами, золотистый свет люстр отражался в зеркалах. В них отражались и великолепные букеты цветов, и женщины в норковых и собольих шубах. Сам воздух гостиницы, казалось, благоухал роскошью.

Высоко подняв голову, Керри уверенно направилась к стойке регистрации. Подойдя, она сказала хорошо поставленным голосом:

— Я Керри Фалун. Мистер ван Бурен ждет меня.

— Да, мисс Фалун, я сообщу о вашем приходе. Номер пятьсот семьдесят третий.

Пересекая вестибюль, Керри видела направленные на нее восхищенные взгляды. Керри знала, что еще никогда не выглядела столь ослепительно, хотя на ней было то же самое черное платье и то же самое пальто, что и в «Статлере». Но сегодня она выбрала для себя образ утонченно-элегантной, а не грубой обольстительницы. Керри жадным взглядом пожирала окружающую ее обстановку старомодного роскошного отеля, посещаемого сливками бостонского общества. Она чувствовала, что ее место именно здесь.

Постучав в дверь номера, который занимал Линди, Керри провела рукой по волосам, пытаясь успокоиться. Когда ван Бурен открыл дверь, она молча прошла мимо него. Бросив сумку в кресло, Керри сняла перчатки и затем обернулась, вызывающе улыбаясь.

— Ну, ну! Что же привело вас в Бостон? — Сняв пальто, Керри жестом героини из фильма бросила его на кресло.

Не дожидаясь ответа, она принялась обходить комнату, делая вид, что осматривает ее. Керри знала, что ван Бурен внимательно следит за ней. Дотронувшись до каминной полки над пылающим огнем, она увидела в зеркале, что Линди приближается. Почувствовав его руку на плече, Керри мягко убрала ее и повернулась с выражением притворного удивления на лице.

В ответ на такое театральное проявление скромности ван Бурен улыбнулся.

— Хотите выпить? У меня есть виски, но я подумал, что вам захочется немного шампанского, — сказал он, кивнув в сторону стоявшей в ведерке бутылки.

— Спасибо — это будет замечательно.

Пока Линди открывал бутылку, Керри внимательно следила за тем, как под пиджаком ходят его плечи. Передав ей бокал, ван Бурен сказал:

— Я рад, что вы пришли, Керри.

Отпив глоток шампанского, Керри заметила, что на лице Линди, несмотря на всю железную волю, отражается смесь любопытства, уважения и желания. Это открытие несказанно обрадовало ее. Но несмотря на ощущение власти над ван Буреном, Керри почувствовала, как в ней самой растет желание, подавляя стремление поиграть на его откровенной похоти. Изменение в настроении не ускользнуло от Линди. Взяв бокал из ее руки, он притянул Керри к себе и нетерпеливо поцеловал. Когда они обнялись, ее тело затрепетало от страсти, которую Керри отчаянно пыталась сдержать хотя бы на миг.

— В чем дело? — хриплым голосом спросил ван Бурен, когда Керри отстранилась. — Не пытайся изображать, что не хочешь меня. Мы уже все это проходили. — Он с жадностью посмотрел на ее возбужденное лицо — этот образ часто преследовал его по ночам.

— Возможно, вы правы, — сказала Керри, высвобождаясь из объятий. — Но в последний раз вы, кажется, с удовольствием за это платили.

— Так вот оно в чем дело! — Линди иронически засмеялся и глотнул виски. — Вы просто не дали мне времени. Я собирался предложить, чтобы мы заключили некое соглашение. Я и не собирался действовать по-другому. Пятьсот долларов при каждой нашей встрече достаточно?

Вся непокорность Керри сразу испарилась.

— Неплохо, — пробормотала она.

— Обычно я приезжаю в Бостон раз в полтора месяца. Иногда даже чаще. Что скажете?

— Согласна, — ответила Керри, быстро подсчитав, что в таком случае сможет продержаться до конца года. Она должна сделать все, чтобы он захотел приходить к ней почаще. Принимая во внимание сильное влечение, которое Керри сейчас испытывала к Линди, она предположила, что это будет нетрудно. Предвкушаемое удовольствие будет еще сильнее, если Линди за него заплатит.

— Ну что ж, тогда займемся тем, ради чего пришли, — пробормотал ван Бурен, проводя пальцем от шеи к груди Керри.

В прошлый раз, движимый похотью, он спешил ее завоевать. На этот раз Линди не торопился. При первом же прикосновении страсть забурлила в нем. Он медленно снял с Керри платье, трусики, постепенно открывая для себя ее наготу — как будто обрывал лепестки, защищающие сердцевину цветка. Она гордо стояла перед ним, а Линди, не торопясь, обследовал руками каждый сантиметр ее восхитительного тела цвета густых сливок. Его губы сначала прикоснулись к плечам Керри, затем опустились на грудь, перешли на живот. Когда ван Бурен нетерпеливой рукой раздвинул ей ноги и языком слегка дотронулся до ее плоти, по телу Керри словно пробежал ток, в порыве страсти она изогнулась дугой. Дрожащими руками Линди принялся расстегивать ремень брюк. Ладони Керри сладострастно гладили его естество, еще больше разжигая нетерпение. Линди рывком подтянул ее к себе и понес к кровати — как тюк светлого атласа с золотой оторочкой.

— Боже мой, с того дня в библиотеке я хотел только тебя, великолепная маленькая сучка. Керри, Керри! — стонал он.

Услышав свое имя, повторяемое с таким пылом, Керри почувствовала, как в ее подсознании рушится одна преграда за другой. Красивое суровое лицо Линди было искажено яростным желанием. Чувствуя, как прекрасное юное тело Керри движется под ним, слыша ее крики, Линди упивался наслаждением, равного которому никогда до сих пор не испытывал. Выгнувшись навстречу, Керри испустила крик облегчения, выражавший экстаз, страстное желание.

— Линди, о, Линди! — не помня себя, взмолилась Керри, когда он вознес ее на еще одну вершину восхитительного наслаждения. Скоро желание вернулось, Линди начал снова, движимый энергией, которую Керри пробудила в нем, и наконец пронзил ее последним мощным толчком, идущим, казалось, из самой глубины его существа.

Тесно прижавшись, Линди долго лежал рядом с Керри, потрясенный той силой, в полной власти которой он только что побывал. Он поцеловал источник этой силы — нежные, манящие губы Керри, поглощая эликсир молодости, вернувший его к жизни.

— Что ты сделала со мной, Керри? — прошептал ван Бурен, опустив голову ей на плечо.

Чувствуя силу эмоций, на мгновение сливших их жизни воедино, Керри подвинулась к нему движением, означавшим полную капитуляцию.

Глава 5

Ле-Турель, Франция, декабрь

Однажды днем, в начале декабря, Шаннон сидела в углу библиотеки, у секретера из атласного дерева, и смотрела на оленей, бродящих по заснеженному парку. Небрежно набросив на себя египетский кафтан, она слушала, как потрескивает огонь в камине, и чувствовала себя очень уютно. Просмотрев часть писем, которые Амадео привез из ее квартиры, Шаннон повернулась к нему. Несмотря на то что Амадео только что вернулся из изнурительной поездки в Бразилию и Колумбию, он уже опять был занят работой, разбирая нескончаемый поток корреспонденции.

— Знаешь, некоторые из писем, что ты привез, были отправлены еще в июле. Должно быть, я была сильно не в себе, если просто засунула их в ящик.

— О тех, в конверте, Шанита, не беспокойся — это счета, которые Дельфина оплатила, — заметил Амадео.

Шаннон внимательно посмотрела на него.

— Я тщательно учитываю свой долг тебе. Я когда-нибудь тебе выплачу все до последнего пенни.

— Конечно. Но сейчас это разве имеет значение?

Вновь сосредоточившись на письмах, Шаннон не замечала, что Амадео внимательно наблюдает за ней. Изящный изгиб шеи переходил в покатые плечи, в пополневшую грудь и живот. Каждый раз, когда взгляд Амадео падал на нее, собственнические инстинкты восставали против очевидного. Даже сейчас, когда он уже несколько недель знал, что Шаннон беременна от другого, он в глубине души считал ребенка своим. Но с вновь обретенным в один прекрасный день терпением Амадео предпочитал держать свои мысли при себе, чувству, что, прежде чем Шаннон захочет его снова, ей необходимо залечить много ран. Сейчас Амадео старался избегать всего, что могло бы его выдать, довольствуясь одним присутствием Шаннон в комнате, ее взглядом, улыбкой. Амадео знал, что Шаннон полагается на него гораздо больше, чем готова признать.

— Это вся почта? — спросила Шаннон, просмотрев всю пачку и с разочарованием обнаружив, что из Англии ничего нет.

— Здесь все, что было. — Амадео подавил раздражение, вспыхнувшее при мысли, что она все еще ждет письма от своего английского любовника. Он сам просмотрел все письма. А если бы такое письмо было, думал Амадео, то отдал бы он его?

Услышав, как Шаннон вскрикнула, Амадео резко поднял голову.

— Что такое? Что случилось? — с беспокойством спросил он, поднимаясь с места.

— Ребенок. Кажется, она никогда не спит. — Шаннон положила руку на живот и опустила взгляд. — Смотри, она толкается.

— Она? — передразнил Амадео, подняв брови. — Я уверен, что будет мальчик. Раз так шевелится — значит, мальчик.

— Чепуха — будет девочка. И будет прекрасной танцовщицей. Уже тренируется.

С лукавой улыбкой он наклонился вперед.

— Наоборот, он будет прекрасным игроком в поло — в моей команде, «Вакерос». Разве ты не видишь, он оттачивает удар?

Оба рассмеялись этой шутке, которая объединила их. Глядя на суровое лицо Амадео, сейчас смягченное улыбкой, Шаннон чувствовала искушение сказать, что очень скучала по нему все эти недели. За время ее болезни и беременности Амадео раскрылся с такой стороны, о существовании которой Шаннон и не подозревала. Оказалось, что он может быть нежным и мягким.

Шаннон вернулась к письмам и стала читать письмо от Керри. Настало время сказать сестре, что в сложившихся обстоятельствах невозможно оплатить расходы по ее обучению. Правда, Шаннон немного надеялась на то, что Джек предложит оплачивать расходы до тех пор, пока она не продаст дом в Сейяне. Сейчас, просмотрев письмо Керри, полное гневных, язвительных замечаний, Шаннон побагровела.

— В чем дело? — почувствовав ее возмущение, спросил Амадео.

— Письмо от Керри. Не могу поверить, что моя собственная сестра сказала такое.

— Ну-ка, дай посмотреть, — сказал он, забирая письмо.

— Я была такой дурой! Думала, что Джек обо всем позаботится, по крайней мере до тех пор, пока я не смогу помогать. Я виновата! Прошло столько времени, а я ничего не сделала. Была поглощена своими собственными проблемами! Очевидно, Линди ван Бурен отобрал у нее Чудотворца. Она отчаянно нуждается в деньгах на учебу. Но выдать такую брань…

По лицу Амадео, читавшего письмо, было видно, как он закипает от ярости. Наконец он не выдержал и взорвался.

— Я тебя спрашиваю, Шанита, можно ли таким языком разговаривать с собственной сестрой? Она называет тебя сукой, — негодовал Амадео, потрясая письмом, — а меня — сутенером! Девчонка нуждается в хорошей порке. Что она о себе думает?

Шаннон вздохнула:

— Мне надо было ей объяснить. Я оплатила ее обучение в первом семестре плюс проживание и питание, но ей нужны деньги на одежду, книги и многое другое.

— Ты ничего ей не должна! — с чувством сказал Амадео, грохнув кулаком по столу. — Ты старшая сестра, и у тебя есть свои собственные проблемы. Разве она беспокоится о тебе? Нет, она эгоистично полагает, что ты развлекаешься. Если ей нужны деньги, то почему она не идет работать? Разве ты жаловалась, когда у тебя не было денег? Нет — пошла и устроилась на работу к Сазерленду в его холодной неотапливаемой студии. — Он недовольно фыркнул. — У меня нет жалости к людям, которые считают, что мир создан для их удовольствия. Я никогда никого ни о чем не просил, — сказал Амадео, осуждающе ткнув пальцем в письмо. Чем больше он об этом думал, тем больше сердился. — Представь себе, как бы ты ее избаловала, если бы не разорвала контракт! Наверно, купила бы ей виллу и скаковую лошадь.

— Нет, Амадео. Ты не понимаешь Керри. В глубине души она не такая. Не могу поверить, что она действительно думает так, как здесь написала. Она очень талантлива и упорно работала. Бедное дитя — ей кажется, что все сразу рухнуло. — Шаннон встала на защиту сестры, но в душе чувствовала жгучую обиду. Почему Линди ван Бурен так повел себя и почему Джек не пришел на помощь Керри?

Видя, что Шаннон страдает, Амадео смягчился.

— Ну что ж, она ведь твоя сестра, — неохотно сказал он. — Давай я пошлю ей денег.

— Это благородно с твоей стороны, Амадео. Но она гордая. В этом отношении она похожа на нашего отца.

— Посмотрим, такая ли она гордая, — скептически заметил Амадео.

— Я бы лучше помогла ей так, чтобы уберечь ее гордость. Она действительно не терпит благотворительности. А по тону письма можно понять, что она вообще не хочет меня видеть. Как я предполагаю, моя жизнь кажется ей ослепительной. С ее точки зрения, у меня есть все. В некотором смысле деньги только усилят враждебность, — неуверенно сказала Шаннон.

— Ну, я готов что-нибудь сделать, лишь бы ты успокоилась. Я могу анонимно оплатить ее учебу и выдавать что-то вроде содержания. Тогда твоя сестра не узнает, что это дело рук суки или ее сутенера, которых она ненавидит!

Когда в дверях показалась Бетси, ее пальто и волосы блестели от тающих снежинок.

— Керри, ты не поверишь! Нас прямо-таки засыпало снегом. Аэропорт Логан уже закрыт, и дорога на Бостон тоже блокирована. — Отряхнув снег с волос, она повесила пальто на радиатор.

Керри встала из-за стола, стоически глядя на разыгравшуюся за окном метель.

— О нет! — сказала Бетси. — Даже твой дядя Десмонд тут ничего не сможет сделать. Может быть, погода успокоится, — добавила она, стараясь, чтобы ее голос звучал обнадеживающе. — Мне так жаль, Керри. Я знаю, как ты дожидалась этого дня, чтобы встретить с ним в городе свой день рождения.

— Пойду прогуляюсь, — коротко сказала Керри, взяв пальто. Она старалась не смотреть на Бетси, боясь, что расплачется.

Керри вышла навстречу метели. Снег уже похоронил под собой стоящие под деревьями скамейки. Впереди ничего не было видно. Текущие по щекам слезы замерзали под ледяным ветром. Керри чувствовала, как ее захлестывает отчаяние. Сейчас все в жизни зависело от намечавшегося визита Линди. Когда он позвонил ей несколько дней назад и сообщил, что собирается провести вечер в отеле «Ритц», он не имел представления, что это будет день ее рождения, и Керри восприняла это как доброе предзнаменование. Третий его визит принес бы ей в общей сложности полторы тысячи долларов. В последний раз Линди был в хорошем настроении, и теперь, в канун Рождества, Керри рассчитывала на его щедрость. Когда Линди приедет снова, будет январь, и будет слишком поздно. Казначей уже сказал Керри, что ей надо оплатить счета до каникул или она вылетит из школы. Керри отказалась от предложения Бетси встретить Рождество с Белмонтами в Шугар-Буш, сказав, что дядя ждет ее в замке Шаннон. Сейчас она уже начала сочинять письмо, которое отправит Бетси — с сообщением о своем бурном романе и обручении с лордом Десборо, другом детства. Керри пыталась утешить себя тем, что внезапно выйти замуж за пэра — это вполне почетный способ уйти от жалкой реальности Бремара и что никто не смог бы придумать ничего лучшего.

После долгой прогулки по засыпанному снегом студенческому городку Керри вернулась в комнату совершенно замерзшая, все еще не в силах преодолеть отчаяние.

— Прощай, достопочтенная Керри Фалун! — прошептала она, увидев в почтовом ящике розовую бумажку со своим именем.

Сердце Керри сжалось, когда она увидела, что это послание от казначея. Он приглашал ее немедленно зайти в его офис. Это сообщение не особенно удивило Керри — гильотина рано или поздно должна была опуститься. Но она с изумлением увидела в своей ячейке также письмо с парижским штемпелем. Надежда родилась и тут же умерла. Это была поздравительная открытка к дню рождения. Очень похоже на Шаннон, со злостью подумала Керри. В ее стиле протягивать оливковую ветвь — через несколько месяцев после получения от сестры злого письма, не сказав ни слова о бедах Керри. Бросив открытку в корзину для мусора, Керри перестала думать о Шаннон и опять вышла из общежития, направившись в административное здание.

Когда секретарша казначея доложила о ней, Керри влетела в его кабинет, всерьез думая о том, чтобы сказать правду. Одного взгляда на долговязого казначея, типичного уроженца Новой Англии, и холодное выражение надутого лица было достаточно, чтобы в душе Керри родилось дьявольское желание рассказать обо всем. О, самодовольное выражение быстро исчезнет, когда она объявит, что не сумеет заплатить за обучение из-за того, что по причине плохой погоды не смогла кое с кем переспать. Она скажет ему, что пачка банкнот, которые Керри прятала в коробке из-под обуви, она заработала тем, что предлагала свое тело грубому старому козлу, который, правда, является образцом респектабельности. А кончит приятной новостью, что она вообще не та, за кого себя выдает. На самом деле она — дикая собака динго из австралийской степи, которая всех их водила за нос.

— А, Керри, вот и вы. Я попросил вас прийти прямо сейчас, подумал, вы будете рады узнать, что все в порядке.

Она тупо смотрела на казначея.

— Сегодня утром из нью-йоркского «Мэньюфэкчурер хэноувер траст» пришел чек на оплату вашего обучения, проживания и питания плюс поручение выдавать вам через мой офис пятьсот долларов ежемесячно. Я думаю, вы уже слышали об этом от вашего дяди.

— От дяди? — ошеломленно спросила Керри.

— Я так понял, об этом распорядился ваш дядя.

— Ну да, конечно, — поспешно сказала Керри.

— Есть также распоряжение дальнейшую оплату обучения и издержек производить в том же порядке. Я рад, что теперь все в порядке и что ваш дядя позаботился о том, чтобы вы об этом не беспокоились.

— Да, и я тоже, — с удивленной улыбкой ответила Керри, заметив, что казначей заметно подобрел. Он проводил ее до двери, отпустив замечание насчет метели и предположив, что на Рождество будет лежать снег.

Керри поспешила навстречу метели, охваченная эйфорией, которую не испытывала с того дня, как Линди обещал отдать ей Чудотворца. Смеясь, Керри шла по заметенной снегом дорожке, и от переполнявшей ее радости неожиданно начала кружиться в диком танце. Внезапно благодаря Линди все стало возможно! В глазах Керри он вновь был едва ли не богом. В тот момент она готова была целовать землю, по которой он ходил. Под внешней суровостью, оказывается, таился милый, нежный папочка. Его изумительный поступок, достойный настоящего джентльмена, доказал, что его привязанность глубже, чем она могла представить. Несомненно, он хотел искупить прежнюю вину. Вот только почему он ей ничего не сказал? Ну что ж, если желает сохранить инкогнито, тоже неплохо. Она найдет способ его отблагодарить.

Керри направилась обратно в спальный корпус, испытывая чувство уверенности в себе, которое может испытывать только богатый человек. Внезапно она почувствовала приступ любви к студенческому городку Бремара, и теперь, когда стало ясно, что она остается, в голове Керри начали роиться планы. Она думала о подарках, которые купит Бетси и ее семье, когда они поедут кататься на лыжах в Вермонт, — шотландские кашемировые свитера для братьев Бетси, ирландский хрусталь для миссис Белмонт, курительную трубку для мистера Белмонта. А сегодня вечером на ее день рождения будут пицца и кьянти. С этого момента достопочтенная Керри Фалун прославится своей щедростью. Перепрыгивая сразу через две ступеньки, Керри закричала:

— Бетси, Бетси, все-таки я поеду на Рождество в Шугар-Буш!

Когда Керри ворвалась в комнату, ее встретили приветственные крики.

— Сюрприз! Сюрприз! — закричали сгрудившиеся там девушки и хором запели «С днем рождения».

Бетси с победным видом выступила вперед, держа в руках огромный торт с восемнадцатью свечами. Везде было полно шариков и ленточек. Керри со слезами на глазах обвела взглядом визжащих от восторга девушек. Теперь, когда она действительно стала одной из них, Керри стала всхлипывать от радости и глубокого облегчения, которых никто из присутствующих не мог понять.

Бетси нежно обняла ее.

— Разве это не здорово? Она удивлена так, что плачет как ребенок. Пойдем, откроем твои подарки!

— Тебе нужно выпить чего-нибудь покрепче, — объявила Стефани, подавая бокал с вином.

Вытерев слезы, Керри с трудом проговорила:

— Это лучший день рождения в моей жизни! Спасибо вам!

Фары «мерседеса» бросали яркий свет на покрытые изморозью поля Турени. В два часа ночи на Рождество Амадео и Шаннон возвращались в Ле-Турель.

Амадео сидел за рулем, рядом с ним, завернувшись в бархатную накидку, пристроилась Шаннон.

— Что за славная вечеринка! Барон и его жена — замечательные хозяева, а замок у них — просто сказка. Но боюсь, у ребенка утром будет похмелье.

Амадео снисходительно улыбнулся:

— Анри и Симона сказали мне, как ты им понравилась и как они будут рады вскоре увидеть нас снова. Из всех, кто здесь живет, они мне нравятся больше всего.

— Что ты им сказал? Должно быть, они очень удивились, когда ты появился у них со странной женщиной с огромным животом. Я знаю, как любопытны французы.

— Я сказал, что ты разъезжала по улицам Парижа на осле и искала конюшню.

Шаннон запрокинула голову и расхохоталась. В душе она была благодарна Амадео. Хотя он ни разу об этом не упомянул, Шаннон понимала, что ради нее, находившейся на последних месяцах беременности, Амадео отказался от великолепных вечеринок. Сейчас она уже сомневалась, что Амадео всегда привозил своих подружек в мюрренское шале.

— Давай-ка пойдем в гостиную, выпьем стаканчик на ночь, — предложил Амадео, когда они вошли в дом.

В зале Пуссена стояла срубленная в парке высокая елка, украшенная золотом и серебром.

— Бокал шампанского за здоровье ребенка?

— Да. Но только один, — сказала Шаннон, снимая накидку и опускаясь в кресло у камина.

Наполнив бокалы, Амадео из груды подарков, сложенных около дерева, вытащил филигранной работы золотую коробку.

— Как ты знаешь, во Франции есть обычай дарить на Рождество подарки. Это тебе. — Такая официальность удивила Шаннон.

Открывая коробку, Шаннон рассчитывала найти там какие-то украшения, надеясь, что это будет выглядеть не слишком экстравагантно. Но там на голубом бархате лежал изысканной формы флакон из матового стекла.

— Как красиво! — воскликнула Шаннон. — Это случайно не Лалик? — Амадео кивнул. — Я всегда очень хотела иметь что-нибудь сделанное им. — Увидев загадочное выражение лица Амадео, она поняла, что подарок со значением.

— Было очень трудно решить, как упаковать такую штуку.

— С коробкой получилось очень мило. Она такая же красивая, как и флакон.

— Я имел в виду не это. Чтобы упаковать компанию, нужно очень много бумаги и ленточек.

— Компанию? О чем ты?

— Я выразился фигурально. Ты когда-нибудь слышала о «Галанте»?

— Дай подумать. Это связано с мылом или духами?

— Точно. Может быть, ты слышала о «Chanson de Mer»^[12]. В двадцатые и тридцатые годы эти духи очень славились.

— О да, слышала. А в начале шестидесятых не они выпускали «Peut-Être»^[13]?

— С них и начался упадок компании.

— Если это то, о чем я думаю, это ужасно.

— Эти духи уронили престиж фирмы. Очевидно, специалисты по маркетингу провели мозговой штурм и попытались таким образом стать ближе к массам, но в конечном счете все кончилось провалом. Марсель Галант, творческий гений в семейном бизнесе и самый молодой из трех братьев, ушел из дела. Именно он обеспечил фирме успех в начале пятидесятых, и после того, как ушел, все в «Галанте» пришло в упадок.

Положив голову на руку, Шаннон с любопытством посмотрела на Амадео.

— Мне не терпится узнать, зачем ты мне рассказываешь об этом в три часа ночи и какое отношение это имеет к флакону.

— Дело в том, что я только что купил «Галант», — с победной ноткой в голосе сказал Амадео. — И твое будущее, Шаннон, заключено в этом флаконе.

— Мое будущее?

— У меня нет времени на то, чтобы осваивать новую сферу бизнеса. Я хочу, чтобы ты заполнила этот флакон. Изобрела духи, которые вернут к жизни «Галант» и поставят его в один ряд с такими именами, как Герлэн, Ланвин, Шанель…

Шаннон недоверчиво рассмеялась.

— Я? Ну посмотри на меня. Я на восьмом месяце беременности! И между прочим, совсем не разбираюсь в бизнесе. Для любого это трудная задача, а для меня — тем более.

— Я знаю тебя, Шаннон, — взмахнув рукой, сказал Амадео. — С рождением ребенка твоя жизнь не кончится. Она только начнется и примет новое направление. Ясно, что ты не желаешь ни от кого зависеть, что у тебя есть амбиции, а возможно, и таланты, о которых ты и не мечтала…

— Я очень удивлена.

— Удивлена? Чем?

— Я была к тебе очень несправедлива, Амадео. У меня было нелепое представление, будто ты предпочитаешь, чтобы я — как и любая женщина — была у тебя в подчинении. Будто считаешь, что место женщины — дома с детьми. Ты всегда подчеркивал, что в Аргентине подобные традиции строго соблюдаются, — с лукавой улыбкой сказала Шаннон.

— Я сильно изменился, Шанита. Может быть, ты меня изменила.

— Амадео, я должна тебя кое о чем спросить. Ты же не просто желаешь сделать мне приятное, правда? Если дело только в этом, то ничего не выйдет…

— Приятное? Почему ты так думаешь? Мне нужен кто-то, кому бы я доверял, кто-то, кого я знаю. Лучше тебя никого и быть не может. У тебя есть репутация, есть связи в мире моды и есть голова на плечах. Я тебя убедил?

— Значит, ты действительно так в меня веришь? Я поражена и польщена, — сказала Шаннон, глядя на холодный овал стекла, лежащий на ее ладони.

— Да. Ты готова занять пост исполнительного директора «Галанта»?

Она немного подумала.

— В идущей ко дну компании без капиталовложений я ничего не смогу сделать. Из того, что ты мне рассказал, можно понять, что от «Галанта» осталась одна пустая оболочка. И еще нужно обсудить вопрос о моем жалованье.

На лице Амадео появилась довольная улыбка.

— Хорошо. Давай обсудим. Я рад, что ты не боишься задавать вопросы.

В течение получаса Шаннон обсуждала с ним финансовое состояние компании, и Амадео вел себя с ней так, как с любым другим деловым партнером.

— Ну? Что скажешь? Ты хочешь взять на себя «Галант», несмотря на то что я тебе рассказал?

— Конечно, это вызов, и очень серьезный. Если бы это было не так, не стоило бы и браться. Я согласна, — с улыбкой сказала Шаннон, сама себе удивляясь.

— Шанита! Теперь мы партнеры. Давай пожмем друг другу руки.

Когда они завершали сделку этой маленькой формальностью, что-то толкнуло Шаннон к Амадео, и она коснулась губами его щеки. Ее близость, запах кожи, прикосновение вызвали в Амадео волну полузабытого желания, и он с трудом подавил в себе стремление прижать Шаннон к себе. Он резко отвернулся и стал ворошить тлеющие угли в камине.

— Я рад, что мы договорились, Шанита. Мне нужен кто-то, кому я мог бы доверять, — нужен друг.

Париж, февраль 1981 года

Шаннон родила ребенка в «Америкэн хоспитал» в Нейи в восемь часов вечера в День святого Валентина. Когда сестра принесла ей крошечный комочек, завернутый в мягкое шерстяное одеяло, Шаннон находилась в безмятежном изнеможении. Но до тех пор, пока она не увидит своего ребенка и не подержит его на руках, о сне не могло быть и речи.

— Ну, вот и ваш маленький сын, — объявила сестра. — Какой красивый мальчик! — одобрительно добавила она, погладив его по черным волосикам.

— Дайте мне на него посмотреть, — прошептала Шаннон, протягивая руки. — Я больше не могу ждать.

Впервые увидев крошечное сморщенное личико, Шаннон почувствовала, что она уже его обожает. Глядя на почти прозрачные розовые пальчики, Шаннон понимала, что это существо она теперь любит больше всех на свете. Она поцеловала маленький, самый прекрасный в мире лобик и прошептала несколько слов, которые все эти месяцы берегла в своем сердце.

Шаннон впервые кормила ребенка, когда раздался стук в дверь. Это был Амадео, который с нерешительным, почти робким видом вошел в комнату, держа в руках букет красных роз и шампанское.

— Я приехал сюда сразу, как только смог. Мигель сообщил мне новость сразу по прилете в аэропорт Шарля де Голля, и всю дорогу он мчался быстрее ветра. Если бы я знал, то отложил бы сегодняшнюю поездку в Милан. Шанита, с тобой все в порядке?

Она была так занята ребенком, который сосал грудь, что не заметила на лице Амадео выражения гордого ликования, с которым тот смотрел на безмятежную мать с младенцем.

— Можно мне его взять? — спросил Амадео, когда Шаннон убрала младенца от груди.

Если кто-то и имел право разделить ее торжество, то это именно Амадео. Шаннон улыбнулась, глядя, с какой чрезмерной осторожностью он берет младенца на руки. С инстинктивной нежностью Амадео прислонил ребенка к плечу, прижавшись щекой к крошечной головке. Несколько мгновений он прижимал дитя к себе; лицо магната светилось счастьем и гордостью за Шаннон. Амадео был настолько переполнен чувствами, что не мог говорить. Его темные глаза излучали немое обожание.

— Он родился в восемь часов. Как раз время ужинать. Разве не воспитанный ребенок?

Амадео засмеялся.

— Конечно, да еще и в День святого Валентина. Знаешь, он очень похож на свою maman. — Передав ребенка Шаннон, он нагнулся и нежно поцеловал его в лоб.

— Ты действительно так думаешь? — В ее памяти всплыл образ Зана, но, посмотрев на ребенка, Шаннон поняла, что это правда. В ребенке не было ничего от белокурого Зана, хотя Шаннон сразу же принялась искать сходство.

Почувствовав, что он коснулся деликатного вопроса, Амадео сменил тему. Момент признания им ребенка своим остался позади, и Амадео мог только предполагать, что Шаннон, вероятно, хотела бы, чтобы на его месте оказался англичанин. В переполненном гордостью сердце Амадео не осталось места мелкой ревности — только чувство собственника. Ребенок Шаннон, его ребенок, появился на свет в результате их любви, пусть недолгой, и Амадео уже был готов это доказывать.

— Так как будут звать этого молодого джентльмена? Ты уже решила?

— Патрик Брендан Фалун. Патрик — потому что это и французское, и ирландское имя, а Брендан — в честь моего отца.

— Хорошее имя, — согласился Амадео, гладя младенца по темным волосикам. Про себя он уже решил, что когда-нибудь ребенок будет носить его фамилию.

Когда Амадео ушел, Шаннон внезапно охватила печаль. К глазам подступили слезы, и она попыталась убедить себя, что это всего лишь приступ послеродовой меланхолии. Но она знала, что настоящая причина заключалась в отсутствии Зана. Был бы он с ней сейчас, гадала Шаннон, если бы знал правду? Беспомощное маленькое существо, которое крепко спало на ее руках, было самым надежным средством, чтобы привязать Зана к себе. Но Шаннон никогда не пустит его в ход. Патрик Брендан Фалун был родным сыном будущего графа Килгарина и его возможным наследником, если Розмари не подарит ему такового.

Как все изменилось с тех пор, когда отец сказал ей, что она незаконнорожденная! В то время Шаннон считала, что это пятно будет лежать на ней вечно. Однако космополитичное общество, в котором она вращалась, относилось к человеческим слабостям с безразличием, разительно отличавшимся от предрассудков ее юности: По всему миру независимые женщины давали своим детям свою фамилию, и Шаннон была одной из них. Патрика Фалуна будут любить и обожать, и на нем не будет никакого позорного пятна. Придет время, и она с гордостью откроет ему, кто его отец, и скажет сыну, что он был зачат в любви. Депрессия прошла — Шаннон увидела перед собой ясную дорогу к новому светлому будущему, и почти сразу же почувствовала, как при этой мысли к ней возвращаются силы. Погружаясь в самый сладкий в своей жизни сон, Шаннон понимала, что у нее есть почти все, чего можно желать: блестящая карьера, преданный друг в лице Амадео, а теперь Господь подарил ей самого красивого малыша в мире. Она была не вправе просить о чем-то еще.

Глава 6

Фейян, Франция, май

Когда «рено» начал взбираться на последний подъем перед Фейяном, Шаннон включила вторую передачу. На фоне безоблачного голубого неба уже виднелись очертания зданий. За время перелета из Парижа в Ниццу и поездки по холмам у Шаннон было достаточно времени, чтобы поразмыслить над тем, что произошло за последние три месяца, самые богатые событиями за всю ее жизнь.

Выйдя из больницы, Шаннон первым делом сняла новую квартиру на модном острове Сен-Луи, тем самым совершенно изменив свой образ жизни. Пока Шаннон была моделью, ее жизнь вне работы принадлежала только ей одной. Однако теперь, когда в качестве исполнительного директора «Галанта» она была постоянно на виду и понимала, что придется оставить джинсы и перейти на тот образ жизни, которого ожидает от нее Париж, бдительно следящий за соблюдением социального статуса. А это означало, что нужно одеваться у Сен-Лорана и обуваться у Мод-Фризон.

Шаннон разыскала прекрасную няню-англичанку, которая, она была уверена, будет предана Патрику, как родная мать. В первые недели Шаннон кормила ребенка, в одной руке держа его, а в другой — книгу. Она изучала парфюмерию — удивительную сферу деятельности, в которой в странном союзе сливались воедино искусство, химия и финансы. Тщательно изучив историю дома Галантов, Шаннон пришла к убеждению, что ключевой фигурой во всем предприятии являлся Марсель Галант — самый младший из трех братьев. Признанный гений парфюмерии, именно он в двадцать с небольшим лет создал «Песню моря». Однако военные годы прервали его стремительную карьеру и подорвали состояние семьи Галантов. Так как цена натуральных экстрактов резко взлетела вверх, двое старших братьев решили, что новый, послевоенный социальный порядок требует создания более дешевых духов для самых широких масс. Марсель Галант был против. Не существовало замены лучшим цветам жасмина из Грассе, которые собирали вручную в прохладном рассветном воздухе, как и нельзя было ничем заменить болгарское розовое масло, тибетский мускус или ладан из Персидского залива. В середине пятидесятых братья разошлись в разные стороны, как планеты после великого противостояния. Разгневанный Марсель вышел в отставку и отправился в Фейян, якобы захватив с собой все рецепты. Среди них была формула безымянных духов, которые, как гласила легенда, имели самый прекрасный в мире аромат. Мысль о том, что Марсель Галант будет производить эти духи при новом руководстве фирмы, стала у Шаннон навязчивой идеей.

Припарковав машину в центре деревни, под развесистым каштаном, Шаннон почувствовала, как ее охватывает приятное тепло, хотя была еще только середина мая. Спросив, как пройти к кафе, она пошла по узкой улочке, понимая, что сейчас на карту поставлено все ее будущее. Держа в руке сумку, Шаннон чувствовала тяжесть своего драгоценного груза, который должен принести удачу. Подарок Галанту — маленький флакон духов — появился в результате занявшей месяц кропотливой работы, которая началась с внезапной догадки.

В тот день Шаннон читала одну старую биографию. Собирая информацию о Галанте, она натолкнулась на трагическую историю его любви к сербской великой княжне Ксении. Подобно литературным героям, Галант и княжна полюбили друг друга, несмотря на сопротивление сербской королевской семьи. Их связь продолжалась почти до начала второй мировой войны, когда Ксения проигнорировала пожелания своей семьи и собралась выйти замуж за молодого Галанта. Она полетела к нему в Швейцарию, где они должны были начать совместную жизнь. Трагедия случилась как раз тогда, когда Галант ждал княжну в шале на берегу Женевского озера. Ее самолет над Альпами попал в бурю, и все находившиеся на его борту погибли.

Глядя на фотографии в старой книге, Шаннон была очарована гордой славянской красотой Ксении. С первого взгляда на снимок, изображавший стоящую в Каннах рядом с Галантом княжну, было ясно, что их соединяет сильное чувство. Тронутая историей любви человека, с которым ей еще только предстояло встретиться, Шаннон отметила, что любимыми духами Ксении, по слухам, были духи под названием «Праздная любовь», не выпускавшиеся уже тридцать пять лет. Шаннон осенило — нужно послать в подарок Галанту флакон этих духов, если удастся их найти. Уже почти потеряв надежду найти заветный флакон, она случайно обнаружила духи в одной старой парижской аптеке. Догадываясь, что ничто, кроме знакомого аромата, не может с такой силой воздействовать на память, Шаннон была уверена, что ее дар будет иметь решающее значение. Или Галант сразу почувствует отчуждение, или этот шаг разбудит воображение живущего в затворничестве гения.

Шаннон надеялась, что посланное ею месяц назад из Парижа письмо уже подготовило почву для встречи. Подойдя к дому Галанта, сложенному из грубо обтесанного камня, она позвонила. За выцветшими зелеными ставнями послышались шаги. Шаннон с тревогой ждала.

— Кто? — спросила одетая в черное старая женщина, открывая деревянную дверь. Она смотрела на Шаннон с подозрением.

На хорошем французском Шаннон объяснила, что некоторое время тому назад написала письмо с просьбой о встрече.

— Месье Галант ничего не говорил мне о встрече. — Скрестив на груди руки, крепко сложенная крестьянка, как бульдог, загораживала вход. От Шаннон потребовалось все красноречие, чтобы убедить ее передать сообщение хозяину дома.

Захлопнув дверь перед самым косом Шаннон, старуха заставила ее ждать по меньшей мере десять минут. Когда она вернулась, на лице ее было упрямое выражение.

— Нет, мадемуазель. Как я и думала, он не станет с вами встречаться.

Когда дверь захлопнулась во второй раз, обиженная и смущенная Шаннон некоторое время стояла, размышляя о том, как же все-таки взять бастион Марселя Галанта. Кроме как перепрыгнуть высокую каменную стену или залезть в окно, никаких других способов туда проникнуть, казалось, не существовало. Но Шаннон зашла слишком далеко и поставила на карту слишком многое, чтобы смириться с отказом. Вытащив визитную карточку, она быстро написала на ней следующее послание:

«Дорогой месье Галант! Пожалуйста, примите в знак моего уважения этот маленький подарок. На тот случай, если вы, возможно, измените свое мнение, я буду ждать вас в кафе на площади до часу дня.

С уважением,

Шаннон Фалун»

Сделав глубокий вдох, она снова позвонила. На этот раз экономка открыла дверь, не скрывая своего раздражения.

— Да? Чего вы еще хотите? Я вам уже сказала, что месье Галант не желает, чтобы его беспокоили.

— Будьте добры, вы не могли бы передать ему этот подарок? Это все. Большое спасибо, мадам.

Шаннон повернулась и решительно направилась к деревенской площади, где села в тени за столик кафе.Дожидаясь Марселя Галанта, она три часа читала толстую книгу под названием «Эфирные масла». Шаннон готовилась к поездке в Грассе за урожаем роз. Она должна была состояться на этой неделе. Когда солнце высоко поднялось над головой, Шаннон отвлеклась от чтения и стала смотреть на проходящих мимо крестьян. Они несли в руках корзины, полные плодов лета — багрово-красных томатов, зеленых кабачков, пучков чеснока и лука. Закрыв книгу, Шаннон предалась размышлениям. Она мысленно перенеслась в завтрашний день, когда собиралась навестить свой дом в Сейяне, чтобы выставить его на продажу. Слегка расстроившись, Шаннон выбросила эти рассуждения из головы и повернулась в сторону бара, где мужчины в беретах и кепках пили аперитив.

Когда стрелка часов наконец достигла цифры «один», она начала собирать вещи и складывать их в сумку, готовясь к бесславному отступлению. Глубоко разочарованная тем, что ничего не получилось, Шаннон удивлялась собственной наивности. Нужно быть сумасшедшей и неисправимым романтиком, чтобы решить, будто с помощью женской хитрости можно проникнуть в пещеру волшебника, что старый флакон духов откроет двери, закрытые для всего мира уже более двадцати лет. Раньше Шаннон была совершенно уверена в успехе, но сейчас она не сомневалась, что месье Галант считает ее дурой, а ее подарок — неуместной и дерзкой выходкой…

Повесив сумку через плечо и поправив солнечные очки, Шаннон уже собиралась идти, когда услышала голос хозяина кафе:

— Добрый день, месье Галант. Как дела?

Обернувшись, Шаннон увидела крепкого мужчину, смотревшего на нее с кривой улыбкой. Он был совершенно не таким, каким она его представляла. Вместо интеллектуала, обходительного завсегдатая бульваров, перед ней предстал деревенский житель — из тех, кто играет на площади в шары. Невысокого роста, широкоплечий, Галант был ярким представителем древней галльской расы, твердо стоящим на земле. На коротко остриженной седой голове красовался берет, а голубая рубашка подходила по цвету к проницательным глазам, глубоко посаженным на обветренном лице. Это крестьянин, решила Шаннон и удивилась, услышав парижский акцент.

— Простите, мадемуазель, я немного опоздал. Не хотите ли отобедать в моем доме?

— Да, благодарю вас, месье. Мне будет очень приятно.

Они вернулись в его дом в сопровождении маленького пятнистого терьера по кличке Коко.

— Как я понимаю, вы уже встречались с Анжеликой. — Галант кивнул в сторону экономки.

Теперь, когда хозяин выразил одобрение, Анжелика стала сама любезность. Через прохладный коридор, выложенный древней изразцовой плиткой, экономка провела Шаннон в залитый солнцем огороженный сад.

У Шаннон перехватило дыхание, когда она увидела на каменных стенах красный ковер из роз, голубые и розовато-лиловые дельфиниумы, багрово-красные маки и множество других цветов всех оттенков, названия большинства которых она не знала.

— Вам нравится мой сад, мадемуазель?

— Никогда не видела ничего подобного. Это замечательно. Напоминает картины Моне.

— Сад — одно из моих увлечений. Сейчас, в мае, для него настала лучшая пора, — сказал Галант, нагнувшись, чтобы оборвать несколько увядших соцветий. — Как видите, я не так далек от мира духов, как может показаться.

Шаннон глубоко вдохнула волну запахов, которые окружали ее со всех сторон. Галант молча подвел ее к маленькому столу, стоявшему под увитой виноградной лозой беседкой. Рядом в бассейне плавали кувшинки. Экономка принесла из дома корзину с грубым крестьянским хлебом и кувшин вина.

— Анжелика любит принимать гостей, но сейчас сердится за то, что я дал ей мало времени, — с улыбкой сказал Галант, наливая Шаннон бокал вина цвета раздавленной малины. Вокруг жужжали пчелы, и Шаннон чувствовала, как ее охватывает очарование этого места. Галант неторопливо говорил, а Шаннон все яснее становилась неопровержимая истина: она так уверовала, что Галант даст все ответы на ее вопросы, что не учла, что тот может совершенно погрязнуть в простом крестьянском образе жизни.

— Розовое вино, которое мы пьем, — с моего собственного виноградника, — говорил Галант. — Я делаю его только для себя и своих друзей. Я горжусь тем, что сам обрезаю лозу, выдавливаю сок, разливаю по бутылкам — все, как я делал с духами в своей лаборатории в Париже.

— Восхитительное вино, — сказала Шаннон, отпив глоток.

Анжелика принесла фаршированные кабачки.

— Браво! — одобрительно сказал Галант.

— Если бы только месье дал мне больше времени… — проворчала Анжелика.

— Ну, так что я могу для вас сделать, мадемуазель Фалун? — спросил Галант после обеда.

Шаннон ждала этого момента несколько недель, но сейчас, в этом благословенном саду, мысль о том, что она в силах нарушить размеренный ритм спокойной жизни Галанта, казалась абсурдной. Что может она предложить человеку, который наполнил свою жизнь простыми радостями и вполне этим доволен? Ни деньги, ни слава ему не нужны. Он их вкусил и уже отверг.

— Я хочу сделать вам деловое предложение, месье. Но прежде всего должна сказать, что в последние три месяца вы стали для меня навязчивой идеей. Ни днем, ни ночью я ни о ком больше не думала.

— В самом деле? Вы льстите мне, мадемуазель, — серьезно ответил Галант, но в глазах его промелькнула веселая искорка.

— Из моего письма вы знаете, что я новый директор «Галанта». Однако, месье, только вы можете вернуть былую славу дому, основанному вашей семьей. Только ваш престиж и ваш гений помогут достичь того, о чем я мечтаю. Сейчас те прекрасные духи, которые создали вы, а до вас ваш дед, остались только воспоминанием. Я хочу вновь вдохнуть жизнь в легенду. — Затаив дыхание, Шаннон ждала ответа.

— Я пытаюсь вспомнить ваше письмо, — наконец сказал Галант. — Я не ожидал подобного от столь молодой женщины, тем более иностранки. Я предполагал, что вы одно из тех не имеющих возраста парижских созданий, у которых под бархатной перчаткой скрывается железный кулак — вроде Шанель. Я хорошо знаю этот тип.

— Месье, когда потребуется, я могу быть деловой женщиной. Пусть вас не вводит в заблуждение моя внешность или моя молодость. Вы должны понять, что я полна решимости добиться успеха с «Галантом», и у меня для этого есть веские основания. Возможно, из моего письма вы помните о моих связях в мире моды, но, кроме всего этого, у меня есть очень значительные средства.

— Могу ли я спросить, каким образом вы этого добились?

— Это очень долгая и запутанная история, которую я буду рада рассказать вам в другой раз.

Нагнувшись, чтобы отдать Коко кусочек со своей тарелки, Галант с интересом взглянул на Шаннон.

— Почему вы думаете, что преуспеете в бизнесе, где царит безжалостная конкуренция? В своем письме вы признали, что ничего не знаете об отрасли.

— У меня есть только жгучие амбиции, — просто сказала Шаннон. — Именно поэтому мне нужен ваш талант.

— У вас есть нечто гораздо большее, мадемуазель. Сегодня утром вы напомнили мне, что чувства могут поколебать даже самую серьезную решимость.

Шаннон выслушала неожиданный комплимент со смущенной улыбкой.

— «Парфюмерия — это алхимия любви», — задумчиво сказал Галант. — Я написал это в своих мемуарах, которые когда-нибудь опубликую. Сегодня утром, открыв флакон духов, который вы прислали, я начал жить воспоминаниями. Вы понимаете, мадемуазель, что воспоминания оказывают на человека более сильное влияние, чем сами события?

— Никогда об этом не думала.

— Конечно, ведь вы еще слишком молоды. Но это правда. Моменты, когда мы действительно живем полнокровной жизнью, редки и мимолетны — даже в самой богатой событиями судьбе. А вот впечатления, которые произвели на нас эти события, вечны — плохие или хорошие. Запах — это тот золотой ключик, который поворачивается в замке памяти, открывая окно в прошлое, полное сокровищ. Он заставляет вспомнить цвета, звуки, прикосновения. Представьте себе — когда я утром в своем кабинете открыл флакон, я внезапно оказался в 1936 году. Молодой человек в белом фланелевом костюме взошел на террасу дома с садом, выходящим на берег моря в Кап-Ферра. Он встретился с хозяйкой дома предыдущим вечером в казино в Монте-Карло, а сегодня обнаружил, что первым пришел на обед. Когда дворецкий провел гостя на залитую солнцем террасу, тот увидел, что хозяйка находится там в полном одиночестве. На ней был белый сарафан и закрывавшая темные волосы шляпа, а глаза защищали солнечные очки. Похожая на отлитую из золота статую, она подала ему для поцелуя изящную загорелую руку, и, наклонившись, гость ощутил сильный запах «Праздной любви». Молодой человек не имел представления о том, что воспоминание об этом коротком миге будет преследовать его всю жизнь. Или о том, что вся сцена мгновенно оживет в его сознании, когда через сорок с лишним лет он откроет флакон без этикетки, присланный юной незнакомкой. Молодой человек, который стал очень старым, был настолько заинтригован, что решил встретиться с этой молодой женщиной и узнать, чего она хочет.

Шаннон зачарованно следила за его рассказом о княжне Ксении, но, когда он закончил, пылко произнесла:

— Месье Галант, я хочу получить от вас формулу — ту, которую вы разработали перед тем, как покинуть «Галант». Все говорят, что эти духи стали бы более знаменитыми, чем «Шанель номер пять» или «Мицуко».

— А, так вы тоже знаете о моих формулах? — сказал он, глядя на Шаннон, глаза которой горели энтузиазмом.

— Из того, что о вас написано, я прочитала абсолютно все. Все изучила, чтобы открыть источник вашего вдохновения. И приехала сюда, чтобы предложить вам ресурсы, находящиеся в моем распоряжении, — необходимый капитал, собственную лабораторию в Грассе.

— Ко мне уже подходили и предлагали деньги, но я должен признать, что никто до сих пор меня не заинтриговывал, как вы.

Когда Анжелика принесла тарелку с сырами и чашу с вишней и персиками, Галант налил гостье полный бокал вина.

— Вы на самом деле такой романтик, как кажетесь? И настолько ли вы романтик, чтобы воспользоваться шансом, который я вам даю? — дерзко сказала Шаннон.

Он расхохотался.

— Почему вы думаете, что вам понравится моя формула — которая, как вы считаете, у меня есть?

— Не знаю почему, но я как будто уже с ней знакома. Я слишком много читала о вашем стиле.

— Видите ли, там очень высокое содержание жасмина. Цена на французский жасмин поднялась почти до недосягаемых высот, а я согласен использовать только самый лучший.

— Знаю, но это можно решить. И если ваши духи понравятся — а я уверена, что это так, — то найдутся люди, готовые за них платить. — Видя, что его сопротивление слабеет, Шаннон вытащила из своего портфеля бумаги. — Вот здесь у меня проект рекламной кампании, рассчитанной на два года — срок, за который, как я надеюсь, духи поступят на рынок. Возможно, это убедит вас в серьезности моих намерений.

— Вы уже думали о названии? Может понадобиться много времени на его поиски. — В голосе Галанта звучало сомнение, но Шаннон поняла, что он уже увлекся.

— Вы когда-нибудь давали название своей формуле?

— Нет, это дело специалистов. К тому же любое название, которое двадцать лет назад было удачным, сейчас может оказаться нерыночным.

— Я думала о названии и уже разработала его, — с энтузиазмом сказала Шаннон. — Мой парижский консультант по правовым вопросам ждет распоряжения запатентовать его в сорока пяти странах, месье Галант.

— И что же это?

— «Самарканд».

Глядя на стрекозу, повисшую в воздухе около бассейна, Галант взвешивал про себя предложенный вариант. Шаннон, как и он, представила искателей мирры и ладана, темные купола на бледном вечернем небе, крики муэдзинов — все, что связано с Самаркандом и дошло до них сквозь века с той поры, как Марко Поло по Великому шелковому пути доставил на Запад весть о богатствах Востока. Это слово однажды всплыло из подсознания Шаннон, и она немедленно решила использовать его, посчитав свежим, манящим и незабываемым.

— Да, мне нравится, — согласился Галант. — И нельзя сказать, что оно неуместно. Это животный, возбуждающий запах, с оттенками сандалового дерева, розового масла, жасмина, не считая сотни других вещей.

— Вам необязательно давать ответ немедленно. Я буду здесь, в Грассе, изучая процесс приготовления цветочных экстрактов в период сбора урожая роз. Я хочу изучить все аспекты бизнеса — сверху донизу. Если хотите, я вернусь через неделю или две.

— Нет, я предпочел бы дать ответ сейчас же.

Сердце Шаннон замерло.

— Я поставлю перед вами небольшую задачу. Если вы сможете доставить мне — в течение двух недель — партию лучшего тибетского мускуса, который нужен для приготовления первых образцов, то мой ответ будет положительным.

Он поставил ей условие — так мудрый король устраивает испытания принцу, который просит руки его дочери. «Но мускус!» — с унынием думала Шаннон. Это был самый дорогой в мире ингредиент. Ей придется авансом перевести поставщику двадцать тысяч долларов, и без всякой гарантии на успех.

— Это послужит доказательством серьезности ваших намерений. И также укрепит меня во мнении, что «Самарканд» будет образцом редких и изысканных духов, и что вы и те, кто вас поддерживает, не собираетесь экономить в ущерб качеству. В свое время я из-за этого удалился от дел и не хотел бы, чтобы то же самое повторилось снова.

— Договорились, месье Галант, — ответила Шаннон, внезапно ужаснувшись собственной щедрости.

После кофе Шаннон поняла, что пора уходить. Поднявшись, она протянула руку.

— До скорой встречи, — сказала Шаннон, а ее мысли уже устремились вперед. Она спешила вернуться в Ниццу, чтобы как можно быстрее дать ход заказу на мускус. Глядя в добрые голубые глаза Галанта, Шаннон чувствовала, как ее охватывает восторг. Все в ней трепетало при мысли о том, какой эффект вызовет возвращение в мир моды легендарного Марселя и его рецепта.

У порога дома Шаннон остановилась, чтобы бросить последний взгляд на сад и суровый силуэт Галанта на фоне тысяч цветов. Как странно, что встреча, имеющая решающее значение для всего предприятия, состоялась не где-нибудь в зале заседаний, а в цветущем саду. Судьба как будто напоминала, что без творческого вдохновения цифры балансовых ведомостей не имеют никакого значения.

Когда они подошли к дверям, Шаннон сказала:

— Между прочим, у меня есть дом в Сейяне. Я купила его в прошлом году.

— Да? Очень хорошо. Значит, мы будем почти соседями. Это совсем недалеко от Грассе.

— К сожалению, я собираюсь его продать и поискать что-нибудь другое.

— В Сейяне?

— Нет, думаю, в другом месте, — поспешно сказала Шаннон. — До свидания, месье.

— До свидания, мадемуазель, — церемонно поклонившись, ответил Галант.

Когда Шаннон исчезла из виду, Марсель погладил сидевшего у его ног Коко, размышляя о том, что еще вчера был удалившимся от дел человеком, спокойно занимавшимся разведением цветов и винограда. Но, оказывается, в нем еще сохранилась жизненная энергия. Открыв флакон «Праздной любви», Галант вновь ощутил райское блаженство юности. Красивая молодая незнакомка дала имя тому, что будет данью памяти Ксении. Самарканд. Слово, напоминающее восточный блеск ее темных глаз, его юношеское познание смысла жизни. Самарканд. Это будет дитя любви, которая никогда не умрет.

Через неделю по дороге к Сейяну Шаннон вспоминала свой визит в Грассе. Всюду витал сильный аромат роз. Скромные красные лепестки превращались в эссенцию, составляющую основу великого множества духов. Шаннон наблюдала за сбором урожая нарциссов, от запаха которых даже разболелась голова. Гелиотроп, мимоза, жасмин, тубероза, бергамот, кананга, амбра — все перепуталось в памяти Шаннон и привело в полное замешательство. Сможет ли она когда-нибудь разобраться в сотнях запахов?

После встречи с Галантом Шаннон немедленно позвонила Амадео и сообщила новости.

— Браво, Шаннон! — ликовал Амадео. — Я знал, что у тебя получится.

Он немедленно предложил использовать свое влияние, чтобы гарантировать своевременную доставку мускуса. Шаннон повесила трубку с убеждением, что без помощи Амадео и этот этап производства «Самарканда» не удалось бы осуществить. Позднее, размышляя над предстоящими битвами, Шаннон пришла к выводу, что ей скоро придется столкнуться с подлинной завистью. Со стороны явно казалось, что она обладает исключительными и совершенно незаслуженными преимуществами, с легкостью преодолевая любые трудности. На самом же деле Шаннон полной мерой хлебнула всяческих невзгод и разочарований и готовилась к новым осложнениям. Например, внезапные заморозки или забастовка рабочих могут привести к тому, что драгоценный жасмин подскочит в цене. А трудности с патентованием! Есть и более легкие способы заработать на жизнь, с иронией подумала Шаннон. Но в глубине души сознавала, что борется за то, чтобы утвердиться в мире сильных, которые видели в ней очередное хорошенькое личико. Что с того, что на ее плечи ложится ответственность? От этого Шаннон становится только более жизнестойкой — даже может посетить дом в Сейяне.

Шаннон пришлось собрать все свои силы, чтобы сохранить спокойствие при виде знакомого пейзажа, напоминавшего о первом дне, когда они с Заном приехали сюда. Оставив машину в деревне, она поднялась на холм. Остановившись перед домом с закрытыми ставнями, Шаннон вспомнила, что прошел уже год с тех пор, как они с Заном провели здесь неделю. Она открыла дверь, пахнуло прохладным, нежным воздухом. Казалось, в комнатах поселились привидения, и Шаннон распахнула навстречу свету окна и двери. Но даже утренняя свежесть, сияние солнца, щебетание птиц не могли оживить прошлогоднее очарование.

— Я люблю тебя, Шаннон, и буду любить всегда, — слышался в ушах голос Зана.

Чувствуя, что не в состоянии скоро покинуть этот дом, Шаннон прошла в столовую и принялась упаковывать керамику, купленную вместе с Заном во время их прогулок по побережью.

Уже собравшись запереть дом, она услышала в коридоре звук шагов.

— Кто там?

На пороге появилась высокая тень. Вошедший явно колебался.

— Шаннон?

После долгой мучительной разлуки Шаннон вновь слышала голос Зана.

— Шаннон?

Когда Зан вышел из тени, Шаннон была слишком взволнована, чтобы заговорить. В ней боролись два противоположных чувства — обида и радость. Зан медлил до тех пор, пока не различил выражение ее лица, затем заключил Шаннон в объятия. Он крепко прижал ее к себе, и чувство одиночества чудесным образом испарилось. Оба долго не могли заговорить.

— Как ты здесь оказался? — наконец выговорила Шаннон.

— Я говорил тебе, что приеду сюда в этом году, — что бы ни случилось. Я приехал несколько часов назад, но когда увидел, что дом заперт, стал ждать в кафе, когда ты пройдешь мимо. У меня была абсурдная надежда, что ты приедешь, но увидев тебя, я полчаса никак не мог собраться с духом, чтобы подойти к дому.

Шаннон закрыла глаза, не в силах поверить тому, что и он, случайно или преднамеренно, сдержал обещание, которое они дали друг другу. Главное, они оба приехали в Сейян, движимые одним и тем же неосознанным желанием увидеться. Даже если сейчас они расстанутся, Шаннон будет знать, что Зан любит ее так же крепко, как и она его. Странно, но та нежность, которую она всегда испытывала к нему, за эти двенадцать месяцев ничуть не уменьшилась. Взглянув в лицо Зана, Шаннон поняла, что тот мучается еще сильнее. И когда он пробормотал «Боже, как я скучал, Шаннон», в этих простых словах было столько чувств, сколько ни один из них раньше не высказывал.

Вечером они лежали в объятиях друг друга, чувствуя себя без сил после страстного слияния. В каждом миге была такая сладкая горечь, что внешний мир казался неинтересным. Они говорили обо всем, за исключением того, что было главным для Шаннон — Патрик. Она не знала, как сообщить Зану, что у них есть сын. Положив голову ему на плечо, Шаннон пыталась подыскать слова, которые, как она знала, снова неизбежно выбросят их в беспокойный мир. Все ее тревоги, прошлые и будущие, станут и его тревогами. Когда Зан начал рассказывать о запутанном клубке своих собственных проблем, Шаннон еще больше не захотела говорить правду.

— Я не могу сейчас оставить Розмари, — сказал Зан, и сердце Шаннон сжалось. — Сейчас абсолютно неподходящее время — в Ирландии болеет отец, и, я уверен, ты знаешь о крахе рынка недвижимости. Честно говоря, если бы не Розмари — я бы разорился. За этот год я чуть не сошел с ума из-за денег.

Шаннон почувствовала почти облегчение, когда интуиция подсказала ей, что нужно отложить разговор о сыне. Не стоит разрывать Зана на части. Шаннон обнаружила, что понимает Зана и сочувствует ему, но самое главное — он не перестал ее любить.

— Зан, как ты думаешь, сколько времени пройдет, прежде чем мы будем вместе?

— Еще год, дорогая. Ну самое большее два. Но этот год пройдет иначе. В прошлом году я пытался тебя забыть, но оказался не в силах справиться с чувствами. Теперь ты всегда будешь в моих мыслях — до тех пор, пока мы не соединимся.

Гладя Зана по голове, Шаннон ощущала, что от него исходит тепло, — как от второго солнца. Любовь никогда не бывает легкой, сказала она себе. Год назад она хотела видеть Зана Фитцгерберта сильным и свободным, и их любовь выдержала натиск колоссальных сил, которые стремились оторвать их друг от друга.

Вечером они поужинали на террасе деревенского кафе, наслаждаясь атмосферой этого уголка земли, столь далекого от Парижа и Лондона. Их беседа коснулась своевольного вмешательства Джонкуил, и Шаннон подумала, что от этого узы между ней и Заном только укрепились.

— Расскажи мне поподробнее насчет Валентино. Почему ты не подписала контракт? — спросил Зан, взяв ее руки в свои. — Когда ты об этом сказала, я очень удивился.

Ответ был готов заранее.

— По сравнению с «Галантом» работа у Валентино — это детские игрушки. Я обнаружила, мне нравится сражаться с ветряными мельницами. Поняла, что не хочу больше работать моделью всего три месяца в году, это не приносит никакого удовлетворения. Я знала, что, возможно, потеряю время и деньги, и, когда шанс представился, я тщательно все обдумала. От Валентино я отказалась в последнюю минуту. Конечно, это означает, что я должна за меньшие деньги работать в десять раз больше, но если уж я взялась, то собираюсь построить свою собственную империю.

— Как получилось, что тебе предложили эту работу?

— О, через одного человека, которого я знаю сто лет — с тех самых пор, как начала работать моделью. В настоящий момент, пока я не докажу свою нужность, я всего лишь вывеска. Фасад, — сказала Шаннон с горькой улыбкой, скрывавшей ее неискренность. Конечно, это не ложь, а лишь подходящая уловка, призванная преуменьшить ее реальное положение и избежать неловкого упоминания об Амадео.

Слишком соскучившийся по ней, чтобы вникать в детали, Зан, казалось, удовлетворился этим объяснением.

— Я постараюсь приехать в Париж на неделю или две, и тогда мы, может быть, сможем урвать какой-нибудь уикэнд. Ты можешь это сделать? Где ты сейчас живешь — на старой квартире?

— Нет, я переехала. Нашла место гораздо лучше. — Сказав об этом, Шаннон пожалела, что не созналась ему во всем. Как только Зан приедет в Париж, он узнает реальные обстоятельства, значительно усложнившиеся из-за того, что они теперь не безвестные юные любовники, какими были в Австралии. Пробираться с черного хода, прячась от прессы и друзей, — такая жизнь запачкала бы их отношения, и Шаннон не хотела этого.

— Когда так много стоит на карте, Зан, ты не думаешь, что это не такая уж мудрая идея? Ты говорил, что Розмари подаст на развод, если узнает о нас. И к тому же моя новая работа требует постоянных разъездов.

— И что ты предлагаешь?

— Скоро мы найдем способ увидеться. И даже если придется ждать, это не имеет значения, дорогой. Мы с тобой должны примириться с тем, что чудеса случаются не раз в месяц, даже не каждый год.

— Шаннон, моя любовь, — прошептал Зан, целуя ее руку. — Ты не представляешь, сколько сил мне придает твоя решимость. Когда я сегодня приехал в Сейян, надеясь найти тебя, то даже не мечтал, что мы сможем начать все сначала.

— А что, ты думал, случится?

— Я просто надеялся, что ты вспомнишь наше обещание вернуться. Хотел на мгновение увидеть тебя. Но почувствовать твою любовь и твою поддержку — сильную, как никогда… Такого не заслуживает ни один мужчина. Ты такая смелая, такая замечательная. Ты не перестаешь меня удивлять и восхищать. И как только я сумел это заслужить?

Шаннон улыбнулась. Если бы он только знал, что на самом деле было источником ее силы! Сначала путешествие по самому краю пропасти, где таились ее самые темные чувства, а потом возвращение обратно, чтобы дать миру Патрика. Его рождение ознаменовало обновление ее собственной жизни. На миг Шаннон почувствовала искушение достать из сумки первую младенческую фотографию Патрика и показать Зану источник ее силы.

Через неделю, когда Зан вернулся в Лондон, Шаннон в аэропорту Ниццы ожидала прилета «Гольфстрима» Амадео. На нем должен был прибыть драгоценный груз мускуса. Сейчас Шаннон думала о том, как начать работу над «Самаркандом», и это давало ей силы выдержать томительное ожидание.

Она примчалась в Фейян и, оставив машину, поспешила к дому Галанта.

— Добрый день, Анжелика! — воскликнула Шаннон, как только дверь открылась. — Пожалуйста, скажите месье Галанту, что я уже здесь.

Он был в саду, в синем комбинезоне и соломенной шляпе и держал в руке совок. Шаннон вытащила из сумки небольшой сверток, завернутый в коричневую бумагу и перевязанный веревкой с печатями. Шаннон подала Галанту коробку, и ее лицо расплылось в улыбке. Казалось, это самый счастливый момент в ее жизни.

Не в силах скрыть удовольствие, Галант покачал головой. Шаннон с волнением следила, как он аккуратно открывает коробку, перерезая веревки и ломая печати. Под алюминиевой крышкой лежали в ряд коконы мускуса, похожие на овальные шоколадки.

— Как странно после стольких лет держать в руках такое сокровище! — сказал Галант, внимательно разглядывая коконы. — Кажется, они высшего качества.

— О, я так рада, — сказала Шаннон, чувствуя неописуемое облегчение.

— Ну что ж, мадемуазель, кажется, мы готовы отправиться в Самарканд.

Сидя в своем кабинете, находившемся на шестом этаже современного здания на рю Ваграм, Амадео нажал на клавишу селектора.

— Дельфина, соедините меня с Лондоном, с Фрэнком Бивеном.

Амадео нетерпеливо забарабанил пальцами по крышке большого письменного стола, на котором стояли пять телефонов. Висевшая напротив абстрактная картина де Коонинга контрастировала со строгой обстановкой огромного помещения. Сквозь огромные затененные окна виднелись синевато-серые крыши Парижа. Амадео достал папку, озаглавленную «Корнуэлл секьюрити лимитед, Ред-Лайон-сквер, Лондон», где содержалась информация о жизни и привычках некоего лорда Фитцгерберта. Предоставленное агентством досье точно свидетельствовало о том, что Фитцгерберт был любовником Шаннон. Амадео знал, что она считает, будто он является и отцом ее ребенка.

Он еще раз пробежал взглядом знакомые сведения: лорд Александр Генри Джеймс Фитцгерберт, Итон, Оксфорд, женат на Розмари Фелисити Баринг, одна дочь — Саффрон Джейн, проживает в Южном Кенсингтоне, директор «Сити оф эже интернэшнл». Клубы: «Уайтс», «Аннабелс», «Эр-Эй-Си», член команды по поло «Красные уланы» Затем следовало описание его обычного распорядка. Амадео обратил внимание, что Зан часто ездит в Килгарин, Ирландия, а также по делам в Канны.

Когда зазвонил телефон, Амадео поднял трубку и услышал лондонский выговор Фрэнка Бивена.

— Доброе утро, мистер Бенгела. Что могу для вас сделать? Надеюсь, вы получили мой отчет?

— Поэтому я вам и звоню, — отрывисто ответил Амадео. — Я хочу пойти чуть дальше. Мне важно как можно быстрее узнать группу крови этого субъекта. Вы можете это легко сделать через его страховую компанию или еще лучше у врача, который пользует «Красных улан». Я жду эти сведения к завтрашнему утру — ну, скажем, к девяти часам по парижскому времени.

— Не беспокойтесь, сэр. Мы без проблем доставим вам эту информацию.

Повесив трубку, Амадео вновь нажал клавишу селектора.

— Скажите Мигелю, чтобы он подал машину к входу, Дельфина.

Через пятнадцать минут он уже карабкался вверх по винтовой лестнице в доме Шаннон на острове Сен-Луи. Беспокойно взъерошив рукой шевелюру, Амадео нажал кнопку звонка.

— О, доброе утро, мистер Бенгела. — Молодая няня, Фиона, распахнула перед ним дверь, сразу разволновавшись. — Пожалуйста, входите. — Пухлая шотландка провела гостя в светлую комнату, оклеенную салатного цвета обоями и обставленную удобной мебелью кремового и светло-абрикосового цвета.

— Могу я предложить вам чашку кофе?

— Нет, спасибо, Фиона.

Она посмотрела на него со скрытым любопытством. Фиона привыкла к присутствию Амадео. Он часто заезжал по вечерам повидаться с Шаннон и Патриком, однако его появление в десять часов утра, когда Шаннон не было дома, было чрезвычайным событием.

— Патрик в своей комнате. Я его только что выкупала и напоила соком. Я собиралась вывезти его на небольшую прогулку, но начал моросить дождь. Сейчас его принесу. — Фиона тут же вернулась, гордо неся толстого, розовощекого, пахнущего тальком малыша. — Мы очень огорчены, что не можем пойти погулять, правда? — ворковала она.

— Иди к tio^[14], — сказал Амадео, протянув руки навстречу Патрику.

Узнав его, Патрик заулыбался.

— Я хотел бы ненадолго его забрать — мне нужно увидеться со своими друзьями. Они только вчера приехали в город, а ему полезно немного подышать свежим воздухом.

— Вы думаете, это будет правильно? — забеспокоилась Фиона. — Видите ли, в двенадцать его надо кормить. Времени осталось очень мало.

— Не беспокойтесь. Я обещаю, что верну его примерно через час, Фиона. Мои друзья живут недалеко отсюда. Дайте мне только одеяло, — сказал Амадео, завернув в него младенца.

Не успела няня запротестовать, как Амадео уже решительно направился к двери.

— Вы не хотите, чтобы я сопровождала вас, мистер Бенгела, на тот случай, если он станет капризничать?

— В этом нет необходимости. Я умею обращаться с детьми.

— Он должен вернуться обратно до двенадцати, чтобы успеть к кормлению. Прошу прощения, что настаиваю, но я за него отвечаю, и мы должны соблюдать режим.

Фиона с беспокойством смотрела, как Амадео спускается по лестнице.

Когда «мерседес» остановился в Трокадеро перед административным зданием, Мигель выскочил из машины, чтобы открыть дверь. Держа на руках Патрика, Амадео осторожно вышел из машины. Прохожие поворачивали головы, видя нелепую сцену: одетый с иголочки состоятельный мужчина несет запеленутого младенца, а бойкий шофер в униформе нажимает кнопку звонка. Снисходительно улыбаясь малышу, Амадео прошел через зеркальные двери.

— Тебе нравится гулять с папой, правда? — прошептал он на ухо Патрику. — Я должен увидеть доктора Дарлана, — сказал Амадео, подойдя к регистратуре.

Через полчаса доктор поставил пробирку на подставку. Патрик все еще возмущенно кричал, а Амадео усиленно его укачивал.

— Мне нужна еще одна проба крови. У нас есть ваша проба, матери, а теперь и ребенка. Как только я получу его результаты, дам вам знать. Идите, посидим в моем кабинете. — Врач жестом указал на соседнюю комнату.

Прижимая к себе хнычущего Патрика, Амадео сел перед столом.

— Ваша группа крови АВ, матери — А, так что ребенок, родившийся от вас и матери, должен иметь комбинацию АВ. Если у того, чье отцовство под вопросом, кровь группы А или В, то боюсь, ваше отцовство доказать будет невозможно. Тем не менее, если его кровь не принадлежит к этим группам, мы сможем по крайней мере исключить его отцовство, хотя, как я уже говорил, не сможем подтвердить ваше.

— Когда я об этом узнаю?

— Результаты анализа его крови будут готовы к завтрашнему утру, так что, если вы узнаете группу крови другого лица, мы сможем разрешить по крайней мере часть загадки.

На следующее утро Амадео пришел на работу раньше, чем обычно, ожидая назначенного на девять часов звонка Бивена. Прошедшие сутки показались ему самыми долгими в жизни. Все время Амадео мрачно размышлял о том, что делать, если Патрик и в самом деле сын Зана. Вчера, дотрагиваясь до прекрасных темных волос Патрика, он был уверен, что светловолосый, голубоглазый англичанин никак не может быть отцом ребенка. Самым сильным доказательством казалась Амадео его любовь к малышу, которая вспыхнула пожаром, когда Патрик обхватил своей крошечной ручонкой его вытянутый палец.

Сейчас, когда стрелка часов приближалась к девяти, Амадео почти сожалел о своем упорстве. Он говорил себе, что лучше бы продолжал верить в то, что Патрик его сын, не затевая проверку. Шелковой нитью «Галанта» Амадео привязал Шаннон к себе, и только вопрос времени — когда он сможет подтянуть ее поближе. Однако в его натуре таилось стремление знать правду, проникнуть в суть вещей, будь то в бизнесе или в частной жизни. Во всем, что его касалось, Амадео желал знать, кто, как и почему. Волевая натура Амадео не хотела пребывать в состоянии блаженного неведения. Если окажется, что лорд Фитцгерберт, без сомнения, отец Патрика, Амадео придется расстаться с мыслью, что судьба решила вернуть ему то, чего однажды лишила в Росарио.

Амадео помнил все совершенно отчетливо, как будто это произошло вчера. На самом деле прошло уже двадцать лет с того момента, когда он вернулся в двухкомнатную квартиру, в которой жил со своей женой Консуэлой, и обнаружил, что роды начались на месяц раньше срока и что жену срочно отвезли в больницу. Врачи ничем не могли его утешить и вскоре сообщили, что оба — и жена, и ребенок — умерли. Если бы только Амадео не задержался по делам на севере! Он мог бы прибыть вовремя и отправить жену в лучшую клинику. А из-за него были потеряны драгоценные часы.

Именно с этого момента Амадео принялся строить свою всемирную империю, поглощавшую все его мысли и энергию, и до сегодняшнего дня успешно избегал любых чувств, рискующих принести с собой потери и отчаяние.

Резкий звонок телефона вернул его в настоящее.

— Месье Бивен у аппарата, месье, — сказала секретарша.

— Соедините.

— Доброе утро, мистер Бенгела, — радостно сказал Бивен. — У меня есть информация, которую вы вчера запрашивали. У лица, о котором идет речь, группа крови О.

Амадео почувствовал, что его сердце бешено заколотилось.

— Вы абсолютно уверены в этом?

— У нас нет сомнений, сэр. Как вы и предлагали, мы добыли это из документации врача «Красных улан», но просто на всякий случай я еще перепроверил через страховую компанию.

Повесив трубку, Амадео всего на несколько секунд задумался, затем сразу же набрал номер Дарлана.

— Это Бенгела, — сказал он, стараясь не показывать своего волнения. — Я узнал группу крови.

— Минуточку. Я возьму свои записи. Только что пришли результаты анализа крови ребенка.

Амадео почувствовал, как в висках застучало.

— Группа крови ребенка АВ.

— Лицо, о котором идет речь, имеет группу крови О, — коротко сказал Амадео.

— Тогда проблема решена. Он совершенно определенно не может быть отцом этого ребенка. Из того, что вы мне рассказали, методом исключения можно определить, что отец — вы.

Повесив трубку, Амадео долго сидел в кресле. На его лице сияла широкая улыбка. Откинувшись в кресле, Амадео поднял вверх стиснутые кулаки и громко рассмеялся, давая выход своей радости. С торжествующим видом подойдя к бару, Амадео достал оттуда бутылку шампанского и нажал клавишу селектора.

— Дельфина, зайдите ко мне.

Войдя, секретарша остолбенела, увидев выражение лица шефа и бутылку шампанского в руке. В такой час! До сих пор Бенгела относился к работе очень серьезно, посвящая ей все свое время.

— Не смотрите на меня с таким удивлением, Дельфина. Я должен отпраздновать нечто исключительно важное, — сказал Амадео, вытаскивая пробку, и торжественно наполнил до краев два бокала.

— Я могу об этом узнать? — осведомилась Дельфина.

— Да. Я только что завершил самое удачное в своей жизни дело. Давайте выпьем за это, — торжествующе объявил он.

— Звучит очень загадочно, — растерянно ответила Дельфина.

— В данный момент это секрет. Ваше здоровье! — с дьявольской улыбкой сказал Бенгела, поднеся к ее бокалу свой. Он выпил за своего сына, Патрика Бенгелу.

Когда Дельфина вернулась в приемную, Амадео снова сел за стол и принялся размышлять о будущем. Теперь, когда Амадео был уверен в своем отцовстве, его жизнь должна была совершенно измениться, как и жизнь Шаннон. С того дня в Ле-Турель они больше никогда не говорили об отце Патрика, и теперь Амадео надеялся, что ее связь с англичанином закончилась. Наверняка, сказал себе Амадео, как только Шаннон узнает удивительную новость о том, кто отец ее ребенка, они сразу воссоединятся. Патрик был результатом бурной сцены на «Карисме», там и родилась та неразрывная связь, которая соединяет между собой родителей. Теперь Амадео просто обязан сказать Шаннон правду и завоевать ее обратно.

Через несколько секунд, позвонив в Ниццу в отель «Негреско», он с удивлением обнаружил, что Шаннон освободила номер два дня назад — через день после того, как Амадео в последний раз говорил с ней относительно встречи с Галантом.

— Соедините меня с фабрикой в Грассе, Дельфина, — нетерпеливо сказал он. — Они должны знать, где она сейчас. Лучше всего соедините с директором.

Когда тот подошел к телефону, Амадео весьма экспансивно его приветствовал, так как был сейчас благосклонно настроен по отношению ко всему человеческому роду и горел желанием сообщить Шаннон, что вечером приедет в Ниццу.

— Я настойчиво пытаюсь связаться с мадемуазель Фалун. Я подумал, что она, может быть, сегодня или завтра будет на фабрике или что вы по крайней мере знаете, где она находится.

— Боюсь, не имею об этом представления, месье, — заискивающим тоном сказал директор, тем самым доказывая, что громкое имя Бенгелы известно и ему.

— У вас есть какие-нибудь соображения насчет того, где мне ее найти? Это очень срочно.

— Боюсь, что нет. Но когда я в последний раз ее видел, она была со своим коллегой.

— Вы имеете в виду месье Галанта?

— Нет, английского джентльмена. Она водила его по фабрике. Я запомнил, что его зовут лорд Фитцгерберт. Перед тем, как они ушли, мадемуазель Фалун сказала, что несколько дней с ней нельзя будет связаться и что перед тем, как уехать, она позвонит. Ей что-нибудь передать?

— Нет, благодарю вас, — отрывисто сказал Амадео. Положив на место трубку, он почувствовал, что его сердце останавливается.

Глава 7

Норт-Хейвен, штат Мэн, сентябрь

Нагнувшись, чтобы поднять ветку плавника, Керри на миг застыла, глядя, как солнце опускается в океан и несколько парусов трепещет под вечерним бризом. Был День труда^[15], и вершины некоторых деревьев, растущих на скалистом берегу, уже начали менять цвет. Закрыв глаза, Керри глубоко вдохнула аромат океана. Она провела все лето с Белмонтами в Норт-Хейвене, и сейчас ее ужасала мысль о том, что скоро все кончится.

— Хорошо, только давай побыстрее. Нам нужны дрова для костра, — сказал чей-то голос.

Керри с улыбкой повернулась и увидела старшего брата Бетси, Хала.

— А ты что здесь делаешь, смею спросить. Контролируешь? — засмеялась она.

— Я смертельно устал, открывая банки с пивом, — ответил он, разглядывая загорелые ноги Керри; ее медно-красные волосы, сейчас растрепанные ветром, после летнего солнца приняли золотистый оттенок.

— Вот, мистер Умейка. Можешь это забрать, — сладко улыбнувшись, сказала Керри и вывалила ему в руки охапку дров.

Вдоль скалистой береговой линии они направились к бухте, где уже собралась шумная группа людей. Среди них были Ламонты, Гардинеры, Кэботы и Кушингсы. Эти большие, респектабельные семьи из Бостона и Нью-Йорка в это время года перебирались в Норт-Хейвен, где шумно вели простую жизнь на берегу.

Керри сразу увлекли загородные развлечения богатых обитателей Новой Англии, и она восторженно бросилась плавать, кататься на лодке, играть в теннис от рассвета до заката. Солидные, основательные мистер и миссис Белмонт сразу взяли ее под свое крыло, довольные тем, что их дочь подружилась с такой воспитанной, привлекательной и энергичной особой. Керри быстро зарекомендовала себя «образцовой» девушкой — атлетичной, всегда готовой состязаться и полной энтузиазма. Она всегда была не прочь поднять разноцветный треугольный парус над шлюпкой Белмонтов, сгорая от желания увидеть, как он полощется на ветру над темными водами Атлантики. Уже с восходом солнца Керри была готова играть в теннис, или плавать, или даже мыть тарелки на выходящей на океан веранде.

Керри сделалась популярной среди приехавших на лето молодых людей. Когда Керри наклонялась, чтобы отбить теннисный мяч или поставить парус, они постоянно стремились заглянуть за край тугого лифчика, чтобы увидеть ее высокие, крепкие груди. Но хотя никто не давал ей повода почувствовать себя чужой, Керри прекрасно понимала, что это с виду случайное сборище людей связано сложной системой семейных уз. Их открытое дружелюбие почти заставляло Керри поверить, что она такая же, как и все. Но она понимала, что первые нити общих интересов, соединяющих семьи с солидным достатком и положением, завязываются именно во время летних романов знакомых с детства мальчиков и девочек. Керри страстно жаждала присоединиться к ним. Она хотела от жизни именно того, чтобы ее безоговорочно принимали за свою.

Керри посмотрела на Хала, который должен стать юристом в отцовской фирме. Может быть, это будет он, подумала Керри, а может, и нет. Она напомнила себе, что остался еще один год, чтобы выбрать мужа.

Они присоединились к толпе, собравшейся вокруг костра. Громко кричали чайки в бледном вечернем небе. Мистер Белмонт вместе с несколькими мужчинами, одетыми в бермуды и теннисные туфли, разгружал грузовик, который доставил большие котелки с мидиями, моллюсками и омарами, сваренными вместе с морскими водорослями. Их жены раскладывали початки кукурузы, бобы по-бостонски и хлеб с чесноком. Том Белмонт едва успел открыть банку с пивом и подать ее Керри, когда она случайно взглянула на толпу и тут же почувствовала себя так, будто ее окатили ледяной водой. Бетси о чем-торазговаривала с Марком ван Буреном.

— Эй, Керри, возьми пиво, — сказал Том, сунув банку ей в руку.

— Спасибо, — отрешенно пробормотала она.

С радостным удивлением Марк повернулся и помахал ей рукой. Парализованная ужасом, Керри почти могла прочитать по губам Бетси, как та спрашивает у Марка, откуда они знают друг друга. Образ, который Керри столь тщательно выстраивала в последний год, грозил вот-вот рухнуть. Через считанные секунды Бетси подошла к ней, ведя за собой Марка.

— Почему, черт возьми, ты мне не сказала, что знаешь Марка? Мы с ним знакомы сто лет. Дом его тети совсем недалеко от нашего.

Керри отсутствующе смотрела на Марка, ожидая, что сейчас он ее выдаст.

— Привет, Керри. Кажется, прошлым летом мы встречались на танцах? Ты замечательно выглядишь, — сказал он, когда Бетси отошла.

— И ты тоже. Прошло ужасно много времени, правда?

Знакомая робкая улыбка, которую Керри так хорошо помнила, прорвала защитный барьер, которым она себя окружила. За последний год Марк сильно повзрослел. Теперь это был молодой мужчина, в глазах которого светилась спокойная уверенность. К своему удивлению, Керри поняла, что ей нравится его скромное поведение.

— Идите сюда — все готово! — позвала миссис Белмонт.

Марк и Керри встали в очередь.

— Почему бы нам не присесть вон там на бревно? — сказала Керри, когда они наполнили тарелки.

Сев, Керри без всякого энтузиазма принялась рассматривать омара и кукурузный початок. Совсем недавно соленый морской воздух вызывал у нее волчий аппетит, но сейчас от него не осталось и следа.

— Почему ты так поступил? Почему сделал вид, что мы встречались на танцах? — с вызовом спросила Керри.

— А разве нет? Ты забыла Фробишеров? — Сказав это, он покраснел, напомнив прежнего Марка. Керри почувствовала, что Марк сейчас думает о тех мучительных событиях, которые произошли после той вечеринки.

— Но почему же ты все-таки обманул?

— Наверно, потому, что увидел страх в твоих глазах. И к тому же Бетси рассказала о тебе еще до того, как ты меня увидела, просветив насчет всех граней той личности, которой, очевидно, ты стала. Я никогда не забывал наш разговор той ночью на лугу. Прими мои поздравления, — горячо сказал он. — Я действительно рад видеть, чего ты добилась. Ты кажешься очень счастливой.

Его искренность показалась Керри неприятной.

— Во всяком случае, большое спасибо, что ты меня не выдал, — сокрушенно сказала она. — Все, что я говорила Бетси, отчасти правда. Надеюсь, ты не считаешь меня совсем уж потерянной из-за того, что я немного наврала.

— Не надо объяснять, я все понимаю, — с сочувствием сказал Марк. — Керри… Я хочу сказать, что отнюдь не горжусь тем, что произошло в прошлом году. Я позволил отцу себя растоптать.

— Давай не будем говорить об этом, — пробормотала Керри, гадая, что Линди наговорил ему о ней. Зная Марка, Керри могла предположить, что одного ультиматума вполне хватило.

— Я всегда ненавидел отца за то, как он обращается с тобой, за то, что он отобрал Чудотворца. Я знаю, что он значил для тебя, и понимаю, что твоя карьера загублена. И все из-за меня. Я был дураком, Керри, и я хочу, чтобы ты знала, как я сожалею. Я так хотел с тобой встретиться.

— Пожалуйста, давай забудем об этом. Уже ничего не изменишь, — с усталым вздохом сказала Керри.

— Хорошо. Я вот что скажу. Ты научила меня одной вещи — если хочешь сам себя уважать, то должен твердо стоять на собственных ногах. Дела у меня идут не так уж плохо, — гордо добавил Марк. — Осталось учиться в Гарварде только год, и я вхожу в первую тройку в своем выпуске.

— Это замечательно, Марк. Я знала, что ты этого добьешься. Но тем не менее ты всегда останешься ван Буреном.

— А ты всегда останешься достопочтенной Керри Фалун.

— Нокаут! — засмеялась Керри.

Когда на берег опустилась тьма, в толпе послышалось пение, и Керри почувствовала необыкновенную тоску. Такие вечера у костра напоминали ей о доме — о Кунварре. Лето догорало так же быстро, как дрова в костре. На несколько золотых месяцев Керри почувствовала себя ребенком, став беззаботной второкурсницей из Бремара, а не светской львицей, знающей ответ на все вопросы.

Чарующая атмосфера бухты внезапно потускнела, когда Керри вспомнила о черном шелковом белье, шампанском в ведерке со льдом, сильных, страстно обнимающих руках, непристойном шепоте и жадном совокуплении, которому она предавалась с Линди. Что подумали бы эти милые и приятные люди, гадала Керри, если бы узнали о том, чего она так стыдится и что ее так возбуждает? Для отдыхающих в Норт-Хейвене секс был тем, чем поспешно и неуклюже занимаются среди ночи в теплой двуспальной кровати, без всяких там вздохов и шепота. А что сказал бы Марк? Глядя на его невинное лицо в отсвете костра, Керри не могла об этом не думать. Как бы он реагировал, если бы увидел, как она корчится от страсти, лежа под его отцом?

— О чем думаешь, Керри?

Она подняла взгляд, обнаружив, что Марк внимательно смотрит на нее.

— Ни о чем. Просто жаль, что лето кончается.

— Ты не возражаешь, если я позвоню тебе в Бремар?

— Конечно. Это будет замечательно, — не задумываясь, ответила она.

В день начала занятий миссис Белмонт привезла Бетси и Керри в колледж в семейном автофургоне. Керри смотрела на знакомые идиллические картины и чувствовала неописуемую радость оттого, что снова возвратилась в Бремар. Обменявшись поцелуями и объятиями с миссис Белмонт и осыпав ее потоком благодарностей, она вместе с Бетси втащила свои вещи в светло-желтый спальный корпус. Раздававшиеся крики свидетельствовали о том, что учебный год начался.

— Поднимайся наверх, я проверю почту, — сказала Керри, обращаясь к Бетси.

Она с удовольствием увидела в своей ячейке два послания от молодых людей, с которыми познакомилась этим летом. Было ясно, что успех не покинет ее и в этом учебном году. Но первым, что прочитала Керри, был банковский отчет. Быстро просмотрев его, Керри почувствовала, как ослабло нервное напряжение, которое не оставляло ее все лето. Каждый раз, когда Керри покупала хот-дог или соду, она испытывала неуверенность. Однако теперь, убедившись, что ежемесячные поступления от Линди шли с точностью часового механизма, Керри почувствовала невероятное облегчение. Тем не менее она знала, что не успокоится до тех пор, пока Линди, как обещал, не позвонит в октябре.

Через неделю, когда позвонил Марк, Керри быстро пролистала свою записную книжку.

— Марк, это ужасно, но в ближайшие две недели я не смогу найти для тебя времени, — вздохнула она, констатируя, что дни, когда Марк был единственным парнем в ее жизни, кончились.

— Ты, как всегда, очень популярна, — сухо рассмеявшись, сказал Марк, не в силах скрыть разочарования. — Давай назначим свидание на эту пятницу — сходим в кино и где-нибудь пообедаем. Я могу взять тебе билет на матч между Йельским и Гарвардским университетами. Что ты на это скажешь?

Это было очень похоже на Марка — пригласить на одно из самых интересных осенних соревнований и тем самым прижать ее к стене. А для нее сейчас было бы безумием давать согласие, потому что такое предложение почти наверняка сделает кто-нибудь поинтереснее.

— Конечно, давай, — холодно ответила Керри.

Повесив трубку, она пожалела о том, что не солгала. Почему она согласилась? Марк все еще вызывал в ней чувство вины и жалости. Хотя Линди ни разу не упоминал о своем сыне, Керри чувствовала сильное неудобство из-за того, что снова встречается с Марком, и напомнила себе, что надо быть поосторожнее. Линди ничего не должен узнать.

За неделю до матча между командами Йельского и Гарвардского университетов Керри позвали к телефону.

— Керри, это Линди, — услышала она знакомый низкий голос.

— Привет, — сказала Керри, и сердце забилось сильнее. Весь месяц Керри в глубине души волновалась, что он ее забыл. — Я не знала, что и подумать. Ты говорил, что позвонишь в конце октября, — сказала она, стараясь сохранить спокойный, слегка игривый тон.

— В последний момент я решил полететь в Париж, на «Арку», а потом на пару недель съездил в Ирландию, чтобы посмотреть несколько новых чистокровок. Погоди, ты еще услышишь о красавцах, которых я выбрал.

При упоминании об одном из главных международных состязаний на приз Триумфальной арки Керри почувствовала, что ее переполняет ревность. А случайное упоминание о лошадях, казалось, было сделано нарочно, чтобы ей досадить. Тем не менее Керри постаралась придать своему голосу должный оттенок многозначительной уступчивости, постаравшись вновь разжечь аппетит Линди.

— Какой ты счастливый! — хрипло засмеялась Керри. — Как бы то ни было, я рада, что ты наконец вернулся. — Когда она пойдет с Марком на матч, то будет чувствовать себя отомщенной.

— Керри, я собираюсь на матч между Гарвардом и Йелем…

— Вот как? — сказала Керри, испытывая нехорошие предчувствия.

— Я пойду на игру, затем буду ужинать с друзьями, а после хочу тебя увидеть.

— Я тоже собираюсь на этот матч, а после него будет много всяких вечеринок, — обиженно выпалила Керри.

Линди не обратил внимания на ее протест.

— Я вернусь около одиннадцати и буду ждать тебя в «Ритц-Карлтоне». Просто спроси ключ.

Спорить не приходилось. Керри была любовницей Линди ван Бурена, и тот распоряжался ее временем так свободно, как будто имел на это все права.

— Хорошо, я приду. Тебе не придется ждать, — прошептала Керри.

Утром того дня, когда должен был состояться матч Йель — Гарвард, Керри быстро сбежала вниз по ступенькам. На ней было пальто из верблюжьей шерсти и длинный красно-белый шарф — цвета Гарварда. Юноши из Гарварда непрерывно подъезжали на машинах к общежитию, чтобы забрать на матч своих счастливых подружек. Увидев в коридоре одетого в твидовое пальто Марка, Керри позвала его, неохотно признавшись себе, что обрадовалась, увидев, как засияло его лицо. Даже на таких ужасных снобов, как Алисон и Стефани, произвело впечатление небрежное замечание Керри, что этим летом она зацепила Марка ван Бурена. Керри начала подозревать, что он, пожалуй, не так плох, как она предполагала.

День начался с позднего завтрака на Гарвардской площади, а затем они отправились на Солдатское поле, где должна была состояться игра. Было ужасно холодно, вот-вот мог начаться снегопад. Керри шла на стадион под руку с Марком, ее глаза горели от восторга. Смешавшись с толпой, они стали подниматься на трибуны, где виднелись знамена и слышались крики болельщиков. Когда Марк и Керри сели на холодную скамейку, хлопьями пошел снег, и Керри в первый раз за все время пребывания в Бремаре почувствовала себя беззаботной школьницей. Она улыбнулась Марку своей самой восхитительной улыбкой, и он обнял ее, сияя от счастья. Болельщики Йеля в бело-синих шарфах вытащили на поле свой талисман — огромного свирепого бульдога, хором распевая: «Буль-дог, буль-дог, гав, гав-гав!..» Когда на поле вышла гарвардская команда, Керри завизжала во всю мочь. Гарвардцы шли уверенной походкой, увешанные щитками и шлемами, как современные гладиаторы. Тесно прижавшись друг к другу, Керри с Марком все время матча веселились от души. Гарвард проиграл со счетом два-семь, но это не имело значения. Когда игра окончилась, они вместе с разгоряченными друзьями Марка по школе бизнеса отправились в находившийся на площади бар. Один из приятелей Марка, темноволосый, симпатичный Бафф Кулидж, отчаянно с ней заигрывал. Щеки Керри раскраснелись от мороза и от бренди, которым напоил ее на трибуне Марк, в медно-красных волосах блестели снежинки. Жизнерадостно смеясь, она делала вид, что ничего не замечает. Но фамилию Кулидж постаралась запомнить.

— Ты здесь самая красивая, — с восхищением прошептал ей на ухо Марк. Казалось, он совершенно не ревнует.

— Мы так замечательно проводим время. С тех пор, как я поступила в Бремар, я еще так не веселилась! — воскликнула Керри.

— Правда? Я тоже, — признался Марк. — Но это еще не все. Бафф хочет, чтобы мы пошли на большую вечеринку, которую он устраивает в своей квартире. Что скажешь?

— Замечательно, — рассеянно ответила Керри, взглянув на часы волшебные минуты неумолимо уходили, приближая встречу с Линди.

Вечер внезапно утратил свою прелесть. Выйдя из ресторана, Марк взял ее под руку и прошептал:

— Что случилось, Керри? Тебя что-то беспокоит?

— Нет, ничего, — сказала она, натянуто улыбнувшись и покачав головой.

— Там, в ресторане, ты была такой красивой. Я хотел нагнуться и… — Его голос дрогнул от счастья.

— И что? — спросила Керри. Они вдвоем стояли в дверях, остальные ушли вперед, и их смех эхом отдавался в звездной ночи.

— И поцеловать тебя. — Марк неуклюже обнял ее, его губы нашли в темноте ее рот.

— Керри, — сказал Марк, прижав ее к себе. — Я все еще люблю тебя. И всегда буду любить. Как ты думаешь, есть у нас шанс, несмотря на то что произошло?

Видеть на его лице это преданное выражение было невыносимо.

— Догони и узнаешь! — крикнула Керри, бросившись бежать вдоль по улице. Но когда Марк настиг ее, Керри тут же вернулась на землю. Как он почувствовал бы себя, если бы увидел ее сегодня в полночь?

— Я должна кое-что сказать тебе, Марк, — тщательно подбирая слова, сказала Керри. — Надеюсь, ты не ожидаешь, что мы продолжим наши отношения с того момента, на каком остановились. Я имею в виду — будем спать вместе.

— Конечно, нет, — искренне поддержал он. — В том, что случилось, я тебя не виню. Давай начнем все сначала — сделаем вид, что мы только познакомились.

К десяти тридцати вечеринка у Баффа была в полном разгаре. В прокуренных комнатах яблоку было негде упасть. Заглушая крики и смех, из динамика раздавалась музыка «Роллинг стоунз», столы были заставлены бутылками и банками из-под пива. Украдкой посмотрев на часы, Керри поняла, что пора идти. Пройдя через гостиную, она миновала кухню, где страстно обнималась какая-то парочка, и подошла к сваленной в кучу верхней одежде, чтобы забрать свое пальто. Марка нигде не было видно. Керри уже страшилась его завтрашнего телефонного звонка. Ничего, она скажет, что слишком много выпила, плохо себя почувствовала и поэтому не стала просить его отвезти ее в колледж.

Чувствуя себя Золушкой, уходящей с бала, Керри вышла на холодную, тихую улицу и пошла вдоль домов, в которых только начинались вечеринки. Под юбкой и свитером было надето черное нижнее белье, которое нравилось Линди, так как контрастировало с ее кремовой кожей. В сумочке лежал флакон его любимых духов. Сев в такси, Керри с ужасом почувствовала, что из невинной учащейся Бремара превращается в шлюху.

Около полуночи, когда Керри лежала на смятых простынях, чувствуя на себе жадные губы Линди, милые развлечения сегодняшнего уик-энда отошли прочь. Как только страстный ритм их слияния набрал темп, Керри почувствовала, как на крыльях вожделения воспаряет ввысь, оставляя земные удовольствия — яркие знамена, бессмысленные стишки и невинные поцелуи в темноте. Керри радостно и с готовностью разделила с Линди его страсть, стремясь погасить собственный пожар, бушевавший в самой глубине ее существа.

Появившись на пороге своей квартиры, Шаннон с облегчением сняла туфли на высоком каблуке.

— Фиона, я дома! — крикнула она, сбрасывая жакет.

Няня вышла из спальни и тихо прикрыла за собой дверь.

— Я хотела, чтобы он не заснул до вашего прихода, — прошептала она, — но у него просто закрывались глазки.

— Мой дорогой малыш! — с разочарованной улыбкой сказала Шаннон. — Я пройду на цыпочках, чтобы на него взглянуть.

— У вас усталый вид, — сказала Фиона, когда Шаннон вернулась из детской. — Давайте налью вам выпить.

— Спасибо. Это будет просто замечательно, — со вздохом сказала Шаннон, падая в кресло около камина, где Фиона разожгла огонь к ее приходу.

— Вы сегодня вечером останетесь дома? — спросила Фиона, подавая джин с тоником. — В духовке картофельная запеканка с мясом.

— Чудесно! Ничего лучше и придумать нельзя. Мне завтра нужно выйти из дома в восемь часов, так что лучше лягу пораньше. Еще два дня — и я все брошу и займусь подготовкой к Рождеству. У меня даже не было времени пройтись по магазинам.

— Шаннон, я вот о чем подумала. Вы уверены, что мне можно поехать на Рождество в Абердин? Знаете, для меня Патрик стоит на первом месте. У вас куча приглашений на праздники, а если вы захотите куда-нибудь пойти, то за ним некому будет присмотреть.

— Это очень мило с вашей стороны, Фи, и я вам очень благодарна, но я ничего больше так не хочу, как остаться здесь на неделю с Патриком. Я мечтаю об этом! Купать его, кормить, играть с ним весь день. Когда он задремлет, то и я с ним. Знаете, если бы мне несколько лет назад кто-нибудь сказал, что я буду отказываться в Париже от балов и званых вечеров ради того, чтобы остаться дома с ребенком, я бы не поверила. Но тем не менее это правда.

Рядом на столе стояла фотография младенца, при рождении похожего на эскимоса. Теперь это был маленький темноглазый мальчик, только что начавший ходить. Он так быстро рос! Все время Шаннон сейчас поглощала работа, и даже по выходным она работала над деловыми бумагами, стараясь побыстрее запустить «Самарканд». Все чаще по вечерам Шаннон приходилось принимать множество важных новых клиентов, ставших частью ее жизни — от персонала «Галанта» до разного рода поставщиков и рекламных агентов, причастных к рождению ее драгоценного детища. Но это Рождество, обещала себе Шаннон, будет только для нее и Патрика. Она отказалась от приглашений на бесчисленные вечера, отвергнув даже предложения провести Рождество в Марракеше или Сент-Морице. Для Шаннон сейчас не было ничего привлекательнее, чем провести целую неделю одной со своим ребенком в квартире, где ей так редко удавалось побыть.

Шаннон едва успела выйти из душа, как в дверях зазвенел звонок. Гадая, кто бы это мог быть, она накинула махровый халат и завязала волосы в пучок.

— Это Амадео, — сказала Фиона.

Увидев его у огня, Шаннон приветливо улыбнулась. В прекрасном темно-синем костюме Амадео выглядел красивым и представительным. В нем чувствовалась та харизматическая сила, которая всегда привлекала Шаннон. Подойдя, она поцеловала Амадео в щеку.

— Надеюсь, я тебя не побеспокоил. Я только что прилетел, и у меня появилось желание заскочить к тебе и пригласить на обед.

— Я очень рада, что ты заглянул. Мы сто лет не виделись, — тепло сказала Шаннон. — Не хочешь остаться и поужинать с нами? Конечно, если не побрезгуешь картофельной запеканкой.

— Нет ничего лучше.

Шаннон налила ему выпить.

— Твоя секретарша сказала, что ты не вернешься до конца недели. Как там в Эмиратах?

— Жарко! — весело сверкнув глазами, ответил Амадео. — И до известной степени прибыльно.

Шаннон устроилась в кресле напротив, подумав, что никогда еще он не выглядел так хорошо.

— Патрик уже в постели?

— Да, но ты можешь пройти на цыпочках и взглянуть на него.

После майской поездки в Грассе Шаннон мало виделась с Амадео. Казалось, что их пути пересекались теперь гораздо реже, чем раньше, и Шаннон порой хотела, чтобы он чаще заезжал проведать Патрика. Один раз в октябре они обедали вместе, чтобы обсудить деловые проблемы, и несколько раз Амадео заезжал к ней в смокинге по пути на званый вечер. До Шаннон доходили известия о его новых победах, и она видела его имя и фотографии в колонке светских сплетен. Шаннон даже знала тип женщин, которые его привлекают: известные в обществе, элегантные, придающие дополнительный блеск его и без того эффектному образу. Шаннон считала, что она никогда не принадлежала к галерее знаменитых красавиц. Дружба с Амадео, казалось, достигла состояния стабильности, и Шаннон старалась не совать нос в его личную жизнь, Амадео отвечал тем же. Ни разу он не упоминал об отце Патрика, но по его поведению Шаннон чувствовала, что он знает об их отношениях. Вернувшись из Сейяна после той замечательной недели, она испытывала искушение во всем признаться Амадео, сказав, что любовь к Зану никогда не пройдет и что она в нем не ошиблась. Но гордость не позволила ей этого сделать. Амадео никогда не поймет таких странных взаимоотношений. Как ему объяснить, что они с Заном в настоящее время предпочитают любить друг друга на расстоянии, что готовы приносить жертвы ради будущего урожая, который обязательно созреет? Шаннон знала, что Амадео только презрительно усмехнется.

— Ну, теперь расскажи мне, как там «Галант».

— Готов образец флакона — погоди, сейчас покажу, — сказала она, вставая, чтобы взять портфель. Из светлого замшевого мешочка она вытащила куполообразный флакон из фиолетового стекла, украшенный серебряной филигранью.

— Что ж, очень мило, — одобрил Амадео. — Вполне подходящая упаковка для «Самарканда». Они прекрасно выполнили работу.

— Тебе не кажется, это наводит на мысль о куполах Востока? А вот эскиз коробки. Я его только что получила. Марселю понравилось, и я дала распоряжение начать изготовление. Для первой партии в Нью-Йорке и Париже мы сделаем тысячу штук из серебра.

— Превосходно! — заметил Амадео.

На неформальном совещании они обсудили вопросы о регистрации торговой марки, о графике производства, о рекламной кампании и о бюджете — все точно расписано по срокам.

— Кажется, цена на жасмин снова пошла вверх, так что мне придется пересмотреть планируемую цену. Нужно было воспользоваться твоими советами, а то во многих вещах я полагалась только на свою интуицию.

— На мой взгляд, ты превосходно справилась со всеми проблемами. Я верил в тебя.

Их глаза встретились.

— Я не понимала, как тоскливо может быть наверху. Теперь я получила хорошую дозу одиночества, — с неловкой улыбкой призналась Шаннон.

— Это верно, но когда сделанное удостоится похвал, то именно ты их получишь. Это и будет твоей наградой, — ободряюще сказал Амадео.

Вскоре они втроем собрались вокруг кухонного стола на ужин. Оживленно беседуя, Амадео снял пиджак и закатал рукава рубашки. Он хвалил Фиону за картофельную запеканку, а недорогой кларет пил с таким видом, как будто это было марочное вино из его знаменитой кладовой. Вспомнив тот вечер, когда они впервые ходили к «Максиму», Шаннон подумала о том, как странно, что они могут наслаждаться обществом друг друга в такой непринужденной обстановке: скатерть в клеточку, она — в халате, а няня в старом свитере, в раковине стоят бутылочки Патрика. Энергично жестикулируя, Амадео рассказывал о соколиной охоте в пустыне в компании с саудовским принцем.

— Вчера все было по-другому, — говорил он. — Мы обедали в палатке принца в центре пустыни. Вокруг лежали бесценные ковры, а целая толпа слуг подавала на серебряных подносах баранину с рисом, которые мы ели руками. Они предложили мне попробовать бараньи яички и глаза.

— О нет! — сказала Фиона, с отвращением всплеснув руками. — Надеюсь, вы не стали это есть?

— Конечно, стал. Это очень высокая честь, — подмигнув, ответил Амадео, вызвав у женщин смех.

— Между прочим, что ты делаешь на Рождество? — спросил Амадео после ужина, когда они с Шаннон сидели у огня.

— Останусь с Патриком здесь. Фиона на праздники поедет домой. А ты поедешь в Мюррен? — Фраза вызвала у Шаннон воспоминания о том Рождестве, которое они провели вместе. Сейчас она спокойно думала о том, что на ее тогдашнем месте может оказаться кто-нибудь еще.

— В этом году у меня совсем нет времени. Я думал о том, что тебе, может быть, захочется приехать вместе с Патриком в Ле-Турель.

— Это очень любезно с твоей стороны, — заколебавшись, ответила Шаннон. — Но я вообще никуда не собиралась. Мне и в самом деле нужны тишина и покой.

— И я хочу того же. Я больше никого не приглашал, и только слуги знают о том, что я приеду. Пожалуйста, Шаннон, скажи, что приедешь.

У Шаннон сразу мелькнула мысль, что его нынешняя женщина дала ему отставку или он внезапно закапризничал и передумал. В воображении Шаннон возникла огромная рождественская елка. Они втроем могли бы сидеть вечерами у огня. В конце концов Рождество существует в первую очередь для детей. Неужели она и в самом деле хочет остаться одна, в то время как Зан с Розмари и Саффрон находится в Ирландии?

— Это очень заманчиво. Мне хотелось бы поехать, — тепло сказала Шаннон.

В ночь перед Рождеством, когда Патрик лежал в кроватке, Шаннон с Амадео, сидя у камина, пили кальвадос. В церемонной атмосфере замка Шаннон всегда нравилось переодеваться к обеду, и сейчас на ней были прекрасно сшитые вечерние брюки и крестьянская блузка с кружевами.

— Еще раз благодарю тебя за чудесные подарки. Это лучшая в мире кашемировая шаль, а бедуинские украшения просто прелестны. Я буду хранить их как сокровище, — сказала Шаннон, дотрагиваясь до серебряного ожерелья и мягкой шали, которые Амадео подарил ей утром.

— Для меня величайшее счастье в том, чтобы видеть твое удовольствие от моих подарков, — с чувством сказал Амадео.

— Ты так щедр к Патрику, Амадео. Никогда не забуду выражение его лица, когда он увидел шетландского пони с тележкой. Я думала, что он лопнет от радости, — со смехом сказала Шаннон, вспомнив, как маленькие ручки дрожали от возбуждения.

По сделанным в замке незаметным, но тщательным приготовлениям она начинала подозревать, что Амадео с самого начала планировал их приезд. Каждый раз, когда Шаннон замечала, как он с чувством ностальгической привязанности смотрит на нее, горло ее сжималось. Это же Ле-Турель, сказала себе Шаннон. Здесь все напоминает об их первой встрече, когда она приехала сюда с Фабрисом на охоту.

Часы на комоде возвестили о приходе новой эры. Год закончился почти так же, как и начался — они опять сидели у огня вдвоем. Амадео поставил пластинку. Мягкие грустные звуки французской баллады навевали размышления о прошлом. Подойдя к креслу, Амадео протянул Шаннон руку.

— Прежде чем ложиться спать, давай потанцуем, Шанита.

Когда он привлек ее к себе, сердце Шаннон забилось быстрее. Амадео застиг ее врасплох, но Шаннон тут же всецело отдалась музыке, из-под полуприкрытых век задумчиво глядя на пляшущие на стене тени. Каждая музыкальная нота, казалось, рождала в ней желание теплоты и нежности — после долгих, унылых, проведенных в одиночестве месяцев. Близость Амадео порождала желание, которое Шаннон отчаянно пыталась преодолеть. Она чувствовала, что он тоже пытается сдержать себя, тем самым только усиливая ее чувства. Когда его губы коснулись щеки, Шаннон почувствовала, что ее сопротивление сломлено. Паркет внезапно стал скользким как лед, и они двигались по нему в ритме страсти, которая, как считала Шаннон, давно умерла. Она чувствовала на себе руки Амадео, бессознательно гладящие ее спину и плечи. Еще не поздно передумать, сказала себе Шаннон. Но ставка была сделана, и колесо судьбы уже пришло в движение. Когда Шаннон почувствовала, как Амадео напрягся, ее желание ярко вспыхнуло и полностью вышло из-под контроля. Музыка кончилась, и они стояли друг против друга как арлекины, с лицами, наполовину затененными, наполовину ярко освещенными пламенем камина. Амадео трепетно и страстно поцеловал ее, и они словно попали в водоворот желания, не в силах выговорить ни слова. И когда Амадео схватил ее и понес вверх по лестнице, Шаннон не возражала, а только крепче обняла его за шею, уткнувшись лицом в плечо.

Утром, на рассвете, Амадео проснулся рядом с Шаннон на своей высокой резной кровати из орехового дерева. Глядя на потолок, расписанный изображениями резвящихся на облаках нимф и наяд, Амадео вспоминал события прошедшей ночи, которые вновь привели в его постель любимую женщину.

Ее дикая страстность изумила Амадео, до сих пор он помнил, с какой силой Шаннон прижималась к нему. Амадео тоже охватил пыл, и он не сдерживал своих порывов. Теперь, в свете утра, он понял, что в Шаннон не было той искры, без которой близость не бывает полной. Раньше и с ним было так же. Когда она проснется, не будет ли сожалеть о том, что случилось? Эта мысль была настолько невыносима, что Амадео, не дожидаясь, пока Шаннон пробудится, осторожно встал с постели и прошел в гардеробную.

Через полчаса, одетый в твидовую куртку, брюки для верховой езды и сверкающие коричневые ботинки, он по замерзшему парку прошел к конюшне, где ждала оседланная, серая в яблоках, кобыла. Садясь на лошадь, Амадео почувствовал, что та боится, но, прочно устроившись в седле, он полностью взял ее под свой контроль. Проехав по покрытому булыжником двору, Амадео направил кобылу в сторону рощицы, темневшей на фоне серебристого неба. Его все время преследовала мысль о сожалении, которое будет написано в глазах Шаннон, когда та проснется.

Амадео несся вперед по замерзшей земле и восстанавливал в памяти все проведенные в одиночестве месяцы — начиная с того майского дня, когда он нашел и потерял своего сына. Радость, которую Амадео испытал, узнав, что Патрик его сын, сразу потускнела, когда выяснилось, что Шаннон вместе с Заном находится на юге Франции. Все эти месяцы Амадео на расстоянии наблюдал за Шаннон — как сквозь хрустальную стену. Она была недоступна к вместе с тем соблазнительно близка. То, что Шаннон все еще любила англичанина, больно ранило самолюбие Амадео и вызывало мучительную ревность, несмотря на почти полную уверенность, что с мая она не виделась с Заном. Постепенно Амадео смирился с мыслью о тщетности надежд привязать к себе Шаннон чувством благодарности, которая, как он надеялся, перейдет в любовь. Теперь Амадео понимал, что если бы рассказал ей правду о Патрике, то Шаннон могла бы даже возненавидеть его за то, что он разрушил ее мечты. Он возвращался в замок и вновь вспоминал о проведенной в ее объятиях страстной ночи.

Когда Шаннон проснулась в комнате Амадео, то не сразу вспомнила, где находится. С тех пор, как она в тусклом свете зимнего утра видела этот расписной потолок, прошло уже много времени. Шаннон тут же подумала о Патрике, но вспомнила, что Аннетта обещала разбудить его и накормить. Затем, повернувшись, Шаннон увидела, что постель пуста. Ее тело все еще жило воспоминанием о близости, и Шаннон подавила чувство разочарования из-за того, что Амадео не может заключить ее в объятия. В то же время, вспоминая прошедшую ночь, Шаннон испытывала чувство облегчения. После стольких месяцев без любви этот импульсивный поступок привел к разладу между ее душой и телом. Шаннон задавалась вопросом, как она могла так вести себя с Амадео, если знала, что любит Зана.

Встав с постели, она обнаружила, что ее одежда лежала кучей на ковре, чулки и нижнее белье брошены в кресло, атласные туфли валяются в углу. Глядя на этот беспорядок, можно было предположить, что произошло насилие, однако вчера Шаннон боролась лишь с собственным нетерпением, неодолимым стремлением ощутить сильное тело Амадео. Подавляя дрожь, Шаннон накинула халат и подошла к окну отодвинуть тяжелые парчовые занавески. Почему она позволила увлечь себя вспышкой страсти? Почему вела себя похотливо — ведь она мать ребенка от человека, которого любит и который когда-нибудь будет принадлежать ей. Чувство самоосуждения усилилось, когда Шаннон взглянула в зеркало. На нее по-прежнему смотрела женщина-энигма. Шаннон с раскаянием вспомнила лицо Зана. Он не упускал случая напомнить о том, как ее обожает, хотя его жизнь не была легкой. Его нежная, ничего не требующая взамен любовь сумела завоевать ее сердце, а бурная страсть Амадео — нет. Утолив желание, он, не раздумывая, ушел на рассвете. Зан сейчас был бы рядом с ней, чтобы разбудить нежными поцелуями.

Бостон, февраль 1982 года

Пока Линди принимал душ, Керри вытащила из его стоящего в углу раскрытого чемодана шелковый халат. Закатав рукава, она вяло плюхнулась в кресло и сняла трубку, чтобы позвонить в бюро обслуживания. Керри собиралась заказать какой-нибудь сандвич. С того момента, как этим февральским вечером она переступила порог гостиничного номера и прыгнула в постель к Линди, она ничего не ела и теперь умирала от голода. Положив голые ноги на стол, она пригладила волосы и, вспомнив о сегодняшнем совокуплении, плотоядно улыбнулась. Они с Линди не виделись больше месяца — вполне достаточно, чтобы разжечь ее аппетиты, но не настолько долго, чтобы Керри испытывала искушение переспать с каким-нибудь молодым человеком, с которым встречалась. Если вы носите фамилию Белмонт, Пратт или Кэбот и за вами стоит состояние, то в этом нет ничего страшного, однако Керри приходилось тщательно следить за своей репутацией. Кроме того, говорила она себе, ее требования к любовнику достаточно высоки.

Керри взяла номер журнала «Вог», который купила внизу в вестибюле. Забавно, подумала она, что уже очень давно ни в одном журнале не встречается фотографий Шаннон. Вот и в этом номере помещалась реклама Валентино, но моделью была не Шаннон. Керри могла только предположить, что сестра устала от работы моделью и избрала себе более легкую стезю, став изнеженной любовницей какого-нибудь миллионера. Может, в этот самый момент на другом краю света она тоже сидит в роскошном гостиничном номере, оплаченном каким-нибудь стареющим Казановой. Чем больше Керри об этом думала, тем забавнее казалась эта мысль. Керри фантазировала о том, как разодетые в меха сестры Фалун в сопровождении своих сладких папочек случайно встречаются в каком-нибудь солидном отеле — например, в лондонском «Дорчестере» или «Гритти палаццо» в Венеции. Что они сделают — заключат друг друга в объятия, или разорвут на кусочки?

Листая страницы «Вог», Керри наткнулась на рекламное объявление, гласившее, что бриллианты вечны. Настроение сразу испортилось. После Рождества обручальные кольца появлялись в Бремаре так же часто, как весенние крокусы. Стефани уже обручена, Алисон вот-вот обручится. Даже у Бетси кто-то есть. Бриллианты, может быть, и вечны, но Керри явно была далека от обладания хотя бы одним.

Когда Марк перед Рождеством сделал ей предложение, Керри не ответила ни да, ни нет. Но сейчас, когда других реальных претендентов не было, она не на шутку забеспокоилась. Марк продолжал по-рабски обожать ее, несмотря на то что Керри постоянно в последний момент отменяла свидания с ним, если подворачивался кто-нибудь получше, и на то, что все мольбы отдаться ему оставались безрезультатными.

Линди вышел из ванной, обернув вокруг талии полотенце. Керри подарила ему чувственную улыбку, заставив Линди подойти к креслу и запустить руку внутрь халата. Он потер пальцами сосок, и Керри снова захотела его. Впрочем, желание, когда они были рядом, никогда не заставляло себя долго ждать. Керри подняла голову, и Линди наклонился поцеловать ее. Когда он подошел к зеркалу, чтобы причесаться, Керри смотрела, как на широких загорелых плечах играют мускулы.

— Между прочим, Керри…

— Да? — пробормотала она, прикидывая, успеют ли они еще раз заняться любовью, прежде чем он уйдет на собрание.

— Надеюсь, ты больше не встречаешься с Марком.

Его монотонный голос заставил Керри очнуться.

— С чего ты вспомнил? — осторожно спросила она, прикидывая, как много знает Линди. Сердце ее отчаянно колотилось.

— Просто пришло в голову, и я подумал, что должен об этом упомянуть.

Стараясь подавить страх, Керри почувствовала, что грубая самонадеянность Линди порождает в ней гневный протест.

— Ну, если хочешь знать, я случайно встретилась с ним на пикнике в Мэне, когда прошлым летом гостила у Бетси, — лаконично сказала она.

— Почему же ты мне не сказала?

— А зачем? Не о чем было говорить.

— Понятно. И с тех пор ты его не видела?

— Пожалуй, я видела ею на матче между Йелем и Гарвардом, — осторожно ответила Керри. — Знаешь ли, не могла избежать встречи с ним.

Линди надел рубашку и, не оборачиваясь, принялся застегивать ее перед зеркалом.

— Я хочу сказать одно. Мое отношение к тебе и моему сыну не изменилось. Ты понимаешь, Керри? Я хочу, чтобы вы не встречались ни при каких обстоятельствах. Не пытайся меня обмануть.

— Поверь, Марк меня меньше всего интересует. — Тон Керри был холодным и дерзким. Линди не мог видеть искры гнева, сверкавшие в ее глазах.

Перед тем как уйти, Линди поцеловал ее долгим и страстным поцелуем, намекая на то, что будет, когда он вернется. Но даже когда Линди ушел, его слова все еще, казалось, остались висеть в воздухе, подобно запаху одеколона. Задыхаясь от бешенства, Керри швырнула журнал на пол и упала в кресло.

Неужели Линди думает, что будет иметь на нее какие-то права после окончания Бремара? Неужели предполагает, что она согласится стать его содержанкой где-нибудь на квартире в Бостоне или Нью-Йорке? Обычно Керри избегала заглядывать слишком далеко в будущее, но сейчас чувствовала, что ветры судьбы подули в другую сторону. Даже богатый и могущественный Линди ван Бурен не может манипулировать жизнями людей так, как ему заблагорассудится. Керри тут же решила, что станет миссис Марк ван Бурен, как только сочтет нужным.

Через пять недель, пасмурным весенним днем, Керри вышла из кабинета гинеколога. Высоко в небе порывы ветра подбрасывали в воздухе воздушных змеев. Уличные торговцы продавали яркие тюльпаны и бледно-желтые нарциссы. Слова врача звенели в ушах Керри, направлявшейся в ресторан, чтобы пообедать с Марком.

— Боюсь, сомнений нет. Вы беременны, — сказал он, взглянув на карточку, где Керри зарегистрировалась как «мисс» Фалун.

— Все в порядке — я обручена и собираюсь на Пасху выйти замуж, — выпалила она.

Керри решительно шла вперед, не испытывая никаких определенных чувств — только смутное удовлетворение от слов врача. Раньше, чем кто-либо может ожидать, на свет появится маленький наследник ван Буренов. Он родится недоношенным, через семь с половиной месяцев после венчания на Бермудах. И он — это наверняка будет мальчик — будет зачат этим вечером в комнате, которую снимает Марк.

Книга третья

Глава 1

Нью-Йорк, сентябрь 1984 года

В конце сентября Керри однажды днем шла по Пятой авеню, толкая перед собой детскую коляску. Еще только один квартал, сказала она себе, пробираясь через толпу покупателей. Грязный ветер задувал волосы прямо в лицо.

— Тихо! — сказала Керри захныкавшему Линди, остановившись перед входом в «Бергдорф Гудман». — Мамочка ненадолго сюда зайдет. А потом купит тебе подарок.

Пройдя внутрь, она принялась прокладывать дорогу к лифтам. Посмотрев на часы, Керри, к своему ужасу, обнаружила, что уже около четырех, но она была полна решимости во что бы то ни стало купить платье, которое наметила. И ничто ее не остановит: ни капризный двухлетка, ни уволившаяся в последний момент нянька, ни даже протискивание сквозь толпу с коляской. Сегодня вечером вся жизнь Керри зависит от этого черного платья, и ни на какое другое она не согласна.

Войдя в устланное коврами святилище отдела, Керри обнаружила, что ей предстоит преодолеть новые препятствия. Перед ней предстал целый полк раздраженных продавщиц, не обращавших никакого внимания на измученных юных домохозяек с детскими колясками и лепечущими малолетними детьми.

— Смотри, мамочка, свет, — сказал Линди, протягивая липкие пальцы к стеклянной витрине.

— В воскресном номере «Таймс» была реклама черного вечернего платья от Хэлстона, — игнорируя укоризненный взгляд продавщицы, с легким английским акцентом сказала Керри. — Я бы хотела посмотреть его. Восьмой размер, пожалуйста.

Когда она отправилась вслед за девушкой, Линди недовольно надул губы.

— Если ты будешь вести себя хорошо, мамочка купит тебе новую машину.

— Машину, машину! — радостно закричал Линди.

Увидев платье, Керри пришла в восторг. Это было черное шелковое джерси с открытой до пояса спиной. Платье стоило пятьсот долларов, но Керри купила бы его даже за тысячу. Она потратила целое утро, примеряя дешевые копии, но они не шли ни в какое сравнение с подлинной вещью. Пристроив толстощекого Линди около продавщицы, Керри пошла примерять платье.

— Я его беру, — сказала Керри, выйдя из примерочной. Платье сидело так, как будто было сшито на нее. Заполняя чек, Керри подумала, что когда Марк об этом узнает, то будет дуться с обычным для него виноватым видом, считая, что покупка слишком дорогая. Однако миссис Марк ван Бурен не пристало носить полиэстер. От сегодняшнего вечера зависит все их будущее, она просто обязана показать себя во всем блеске перед президентом «Виндхэм энд Хэнбери траст».

Держа под мышкой коробку с платьем, Керри прошла в отдел обуви, где продавцы выглядели дружелюбнее.

— Какой замечательный маленький разбойник! — сказала одна из продавщиц, пощекотав Линди под подбородком. — Готова спорить, ты настоящий маленький чертенок. Ну да, конечно, — ворковала она. — Только посмотрите на эти голубые глазки! Это ведь настоящий блондин, не так ли?

Воспользовавшись приветливостью продавщицы, Керри примерила одну за другой три пары черных вечерних туфель, каждая из которых стоила не меньше сотни долларов. Нет ничего лучше дорогих туфель, сказала себе Керри, остановив выбор на лодочках с каблуками, усыпанными горным хрусталем. Подписав еще один чек, она покатила Линди к лифту. Спускаясь, она почувствовала исходящий от ребенка запах грязных пеленок.

— Кто это сделал? — прошептала она, грозно нахмурившись и не смея поднять глаз на окружающих. Линди улыбался как ни в чем не бывало.

Уже выходя из магазина, Керри почувствовала витающий в воздухе чудесный запах духов. Прекрасно одетая женщина предлагала всем желающим рекламируемые ею духи.

— Мадам, не хотите попробовать «Самарканд»? — любезно спросила она, поднимая прекрасный флакон из фиолетового стекла, украшенный серебряной филигранью.

— Да, пожалуйста, — ответила Керри, подставляя запястье.

«Самарканд», подумала она про себя, упиваясь изысканным незнакомым запахом. На миг Керри вдруг представился маленький домик в Австралии, о котором много лет уже не вспоминала. Казалось, Керри слышала голос Шаннон, читающей вслух о приключениях Марко Поло на Великом шелковом пути на Восток. Для обеих слово «Самарканд» напоминало о прелести путешествия, магии и спасительном бегстве. Секунду или две Керри слышала завывание ветра, ощущала на губах вкус песка и видела юную девушку из Самарканда.

— Шестьдесят долларов за пол-унции — это самый маленький флакон, — сказала женщина.

— Я возьму, — ответила Керри и полезла в кошелек за деньгами, отложенными на продукты.

Она вышла на улицу и обрадовалась, что появившаяся неподалеку лошадь с повозкой отвлекла внимание Линди от находившегося через дорогу магазинаигрушек.

— Лошадка! — возбужденно кричал он.

— Правильно, — сказала Керри, быстро поцеловав его в лоб. Она чувствовала себя виноватой за то, что уже не успевала купить обещанную машину.

— К черту автобус, — сказала себе Керри, вдохновленная своим безудержным мотовством. Вызов сделан, и теперь незачем экономить на мелочах.

— Такси! — крикнула она, завидев проезжавшую мимо желтую машину. Держа в руках Линди, коляску и свертки, Керри с ловкостью жонглера разместила их на заднем сиденье и затем сама опустилась рядом.

— Семьдесят седьмая улица, — облегченно вздохнув, сказала она. Есть еще полчаса на то, чтобы превратить себя из Керри ван Бурен, замученной матери маленького ребенка, в эффектную молодую жену подающего надежды банкира.

В шесть тридцать в прихожей они ждали такси. Керри поправила черный галстук-бабочку Марка и повернулась к зеркалу, чтобы в последний раз оценить себя. Керри пришла к выводу, что сегодняшние траты являются мудрым капиталовложением.

— Тебя немного занесло, Керри, — сказал Марк, подводя итог спору, начатому еще в лифте. — С их точки зрения, я совсем недавно работаю в банке, чтобы посылать меня в Лондон.

— Марк, когда ты наконец поймешь, что должен сам прокладывать себе дорогу в жизни? Месяц назад ты мне говорил, что у тебя есть шансы получить эту работу, так почему теперь ты готов отступить? — раздраженно возразила Керри.

— Лучше бы я об этом не упоминал. Обещай, что ничего не скажешь мистеру Хэнбери.

— Неужели ты думаешь, что я такая дура? Я вовсе не хочу быть чересчур настойчивой, но и не желаю упустить такой шанс. Я устала жить так, как мы живем — бороться за существование, когда Лондон манит, как золотое яблоко.

— Ты устала? Думаешь, я не устал? — слабо возразил Марк. — Если бы ты послушалась меня и отправилась на Лонг-Айленд, вместо того чтобы платить половину моего заработка за двухкомнатную квартиру, у нас было бы гораздо больше денег, и ты могла бы тратить их на то, что хочешь — вроде этого платья.

Возмущенный взгляд Керри заставил его замолчать.

— Хороший адрес — все равно что деньги в банке, а в нашем случае — и одежда тоже. Если бы мы жили на Лонг-Айленде, то всегда приезжали бы потными и измочаленными. А так у нас спокойный и собранный вид.

— Дорогая, — мягко сказал Марк, когда такси стало набирать скорость, — пожалуйста, не беспокойся. Когда-нибудь у нас будет все, чего ты хочешь. — Он пожал ее руку. — Я знаю, как тяжело тебе приходилось эти два с половиной года.

— Кажется, ты забыл, Марк, что ты ван Бурен, и поэтому мы должны иметь все уже сейчас.

Керри вспомнила об их поспешном венчании на Бермудах на Пасху, перед тем как она должна была окончить Бремар. Дождь лил не переставая, а по утрам ее каждый день тошнило. Вместо торжественного прибытия в тот мир, в который Керри всегда рвалась, их брак ознаменовал начало трудностей, и до сих пор им не было конца.

Казалось, существует некий заговор, чтобы лишить Керри триумфа. Несмотря на посланное в Медоуз приглашение, мистер и миссис ван Бурен не получили ни поздравлений от семьи новобрачного, ни хрустальных ваз или серебряных подсвечников. Не было ни подобающего ван Буренам пышного приема с шампанским и охапками цветов, ни медового месяца в Европе, о котором мечтала Керри.

Вернувшись в Нью-Йорк, они начали семейную жизнь в крошечной квартире. На нормальное ведение домашнего хозяйства жалованья Марка не хватало. Кроме того, Керри не могла понять, как она, беременная, выдержала то первое жаркое лето и последующие кошмарные месяцы, когда Линди был еще грудным. Отрезанная от мира, она жила только надеждой на то, что Линди ван Бурен смягчится и даст ей с Марком все, чего они заслуживают. Однако в течение примерно двух лет ее письма и фотографии возвращались нераспечатанными. Растущее сходство маленького Линди со своим отцом придавало Керри уверенности в том, что когда-нибудь она сможет пробить ту стену, которую Линди-старший возвел между собой и своей плотью и кровью, не ведая о том, что у него есть еще один сын.

Войдя в элегантный вестибюль отеля «Пьер», Керри забыла обо всех заботах. Взяв Марка под руку, она впервые за последние годы почувствовала, что хорошо одета. Когда они подошли к залу, зарезервированному для приема Виндхэма и Хэнбери, Керри ободряюще сжала руку Марка, стремясь рассеять его нервозность. Спокойная и невозмутимая, она вошла в ярко освещенный зал, высоко подняв голову и уверенно улыбаясь. Когда они с Марком брали напитки с подноса, Керри сравнила себя с другими женщинами и решила, что имеет все основания быть довольной своей внешностью. На фоне тех жен, которые добирались сюда на поезде, может быть, даже целый день, она смотрелась неплохо.

Пока Марк разговаривал с коллегой, Керри выдвинулась на стратегическую позицию вблизи руководства компании — шефа Марка Джадсона Уолкера, Генри Хэнбери и директора лондонского филиала Тревора Ходжа. Через несколько секунд она уже разговаривала с миссис Хэнбери.

Одобрительный взгляд шикарно одетой дамы сказал Керри, что она произвела хорошее впечатление.

— Очень мило, — заметила жена начальника по поводу платья, сразу установив между ними непринужденные отношения.

Несколько месяцев назад Керри узнала и запомнила, что миссис Хэнбери — завзятая наездница, и сейчас ловко перевела разговор на конюшню ван Буренов, скромно умалчивая о своих собственных достижениях.

— Ван Бурен? Вы хотите сказать, что вы невестка Линди? Неудивительно, что вы так много знаете. Генри! — позвала она мужа. — Давайте разрушим их заговор, — прошептала она Керри. — Генри, а я не знала, что Керри — невестка Линди ван Бурена. Ты ведь его помнишь — мы встречались в прошлом году в Палм-Бич.

— А, значит, вы жена Марка. Теперь я понимаю, почему он вас все время прятал, — тепло сказал Хэнбери, пожимая руку Керри. — Рад встрече с вами, юная леди. — Он внимательно рассматривал ее.

— Представь себе, я не имела представления, что Марк — один из тех ван Буренов, — говорила миссис Хэнбери.

Момент, которого Керри дожидалась все это время, наступил — Хэнбери представил ее Тревору Ходжу и его жене. С тех пор, как Марк впервые упомянул о возможности занять должность в Лондоне, Керри старалась побольше узнать о светской жизни и политике Англии. В беседе с Ходжем она удачно упомянула о парусной регате. Ходж сразу пустился в длинные разглагольствования о яхтах, которые Керри внимательно слушала. Поймав взгляд Марка, она ласково улыбнулась ему.

— Мистер Ходж, не возражаете, если я позову своего мужа? Ему будет очень интересно об этом послушать. — Керри вежливо прервала лирическое повествование Ходжа о том, как яхта рассекает волны в гонках за Адмиральский кубок.

Когда Марк и Ходж вступили в беседу, Керри извинилась и отошла в сторону, радуясь тому, что все получилось даже лучше, чем она ожидала.

Проходя по устланному коврами коридору, Керри остановилась перед объявлением: «Галант» проводит прием для прессы, посвященный новым духам «Самарканд». Случайное совпадение разожгло ее любопытство, и Керри решила взглянуть хотя бы одним глазком. Кстати сказать, думала она, наверно, флакон духов принес ей сегодня удачу. Это все равно, что поставить на рулетку в Монте-Карло несколько последних долларов, надеясь, что на них выпадет выигрыш.

В богато украшенном во французском стиле танцевальном зале находились сотни людей, и Керри сразу увидела, что по пышности здесь все намного превосходит прием у Виндхэма и Хэнбери. Уже через несколько секунд она с восхищением узнала профиль неподражаемой Дианы Рилэнд и заметила улыбку гениального Джорджа Плимптона. Такую первоклассную вечеринку было грех пропустить. Сказав себе, что нельзя терять ни минуты, Керри взяла с подноса бокал шампанского, чтобы отметить свою сегодняшнюю победу. Разговоры окружающих вызывали у нее благоговение. Как раз в тот момент, когда Брук Шилдс над чем-то громко рассмеялась, внимание Керри привлекла темноволосая красавица. Глаза ее сияли, прекрасное лицо обрамляла серебристая струящаяся парча. Это была Шаннон. Она стояла всего в нескольких метрах, окруженная маленькой группой людей, которые, казалось, ловили каждое ее слово.

Встреча была так неожиданна, что Керри застыла в неподвижности, уставившись на женщину и стараясь убедиться, что перед ней действительно Шаннон. Донесшийся сквозь шум толпы голос рассеял все сомнения. Керри недоверчиво перевела взгляд на стоящего рядом с Шаннон мужчину — очень привлекательного и, без сомнения, принадлежащего к латиноамериканцам. Керри сразу поняла, что это Амадео Бенгела. В жизни он выглядел даже лучше, чем на фотографиях. Керри почувствовала, как ее охватывает волна отвращения. Бенгела был слишком изысканно одетым, слишком загорелым, слишком могущественным. При мысли о том, что если бы Шаннон не встретила этого человека, то вся ее жизнь сложилась бы иначе, а с ней и жизнь ее младшей сестры, Керри охватила ярость. Было очевидно, что Шаннон соблазнилась его богатством и обаянием.

«Но что они тут делают? Почему находятся в центре внимания?» — гадала Керри. Внезапно кто-то из фотографов сунул в руку Шаннон флакон: это был «Самарканд», духи, которые Керри сегодня купила. Под вспышки блицев кто-то задал вопрос, услышав который Шаннон широко заулыбалась. Для Керри происходящее по-прежнему не имело никакого смысла, пока она на покрытом серебристой скатертью столе не увидела прекрасно оформленных буклетов, рекламирующих «Самарканд». На фотографиях была изображена Шаннон в Грассе, в лаборатории, с создателем «Самарканда» Марселем Галантом. В одном параграфе излагалась история о том, как бывшая топ-модель Шаннон Фалун оказалась у руля транснационального предприятия, создавшего духи, точно отражающие дух времени.

— Разве она не ослепительна? — услышала Керри, когда стихли аплодисменты. — Сама безмятежность. И не скажешь, что у нее на плечах лежит такая ответственность, — сказал худощавый молодой человек.

— Если бы за тобой стояли миллионы Бенгелы, ты тоже выглядел бы прекрасным и безмятежным, — лаконично ответил его спутник — бородатый мужчина в розовом смокинге.

Керри неловко поставила свой бокал на стол и отвернулась от сборища, не в силах произнести ни слова. Вся ее жизнь пошла кувырком. Сестра, которую Керри не видела уже много лет, подавляла своим величием. Толпа, которая сегодня собралась отметить появление «Самарканда», представляла собой сливки международного общества, и Шаннон сияла там как звезда первой величины. Аплодисменты и зависть этих людей являлись высшим признанием. С той вершины, на которую забралась Шаннон, дальше двигаться просто некуда. Какая ирония в том, что пока Керри вынуждена пресмыкаться перед Хэнбери и Ходжем, пытаясь обратить на себя внимание, Шаннон, как обычно, поймала жар-птицу.

Чувствуя себя так, как будто ее только что сбило такси на Пятой авеню, Керри с трудом добралась до женской комнаты и попыталась прийти в себя. Посмотрев на свое бледное лицо, она вытащила губную помаду. Захлопнув сумочку, Керри пустилась в обратный путь, постаравшись побыстрее миновать зал, где проводился прием в честь «Самарканда». Проходя мимо, она зябко повела плечами, как будто попала под струю арктического воздуха.

Что случилось с ней? Что случилось с Шаннон? Почему их пути так сильно разошлись после последней встречи в Кунварре? Странно, думала Керри, но у нее нет ни малейшего желания встречаться с Шаннон или узнать что-либо о ее жизни. Единственное, что сейчас хотела Керри, — это до конца жизни не вспоминать о своей сестре.

Когда Керри вновь присоединилась к участникам приема, Марк немедленно подошел к ней.

— Дорогая, я искал тебя, — обеспокоенно сказал он, взяв жену за локоть. — С тобой все в порядке? Ты выглядишь чересчур бледной.

— Просто немного устала, — ответила она. — Это все от волнения.

— Подожди, я расскажу тебе, что здесь произошло. Хэнбери пригласили нас на обед в воскресенье на Парк-авеню. Ну, что ты думаешь? Будем только мы, и Ходжи, и еще кое-кто. И все благодаря тебе, дорогая. Я так горжусь тобой, — прошептал он. — Мистер Хэнбери отвел меня в сторону и сказал, что ты настоящее сокровище, а потом заговорил о Лондоне. Я понял, что все решено. Я это чувствую.

Когда они уходили из отеля, Керри, повинуясь внезапному импульсу, остановилась у стойки регистрации и спросила, проживает ли здесь Шаннон. Получив утвердительный ответ, она резко повернулась и догнала Марка у двери. Керри и сама не знала, зачем ей понадобилась эта никчемная информация.

— Я просто хотела узнать, не приехали ли Бетси и ее мать. Они обычно приезжают в город в конце сентября, — поспешно пробормотала она, обращаясь к мужу.

Выйдя из отеля под безоблачное ночное небо, она заметила несколько шикарно одетых женщин, которые явно были на презентации «Самарканда». В ярком свете всемирного успеха Шаннон долгожданное приглашение на обед к Хэнбери потеряло свой блеск.

К одиннадцати часам танцевальный зал гостиницы опустел. В нем остались только Шаннон и Амадео, только что пожелавшие спокойной ночи рекламным агентам и представителям «Галанта».

— Насколько я понимаю, бал закончен, — с усталой, но торжествующей улыбкой сказала Шаннон, глядя, как официанты приступают к уборке. В зеркале, окруженном громадными ветками белой сирени и букетами черных тюльпанов, виднелось ее отражение.

— Устала, Шанита? — спросил Амадео.

— Чувствую себя совершенно разбитой. — Она на миг закрыла глаза. Последние двадцать четыре часа рекламной кампании были просто сумасшествием. Причем перед этим Шаннон без перерыва объехала пятнадцать американских городов, в каждом из которых проводила пресс-конференции и радио- и телевизионные передачи. В ее памяти смешались сотни мест, имен, лиц, а сегодня вечером нужно было особенно четко и непринужденно отвечать на вопросы журналистов типа: «Душитесь ли вы «Самаркандом», когда ложитесь в постель?», «Что означает для современной женщины фраза «Восточные грезы», или «Считаете ли вы, что Марко Поло привез с Востока духи в подарок своей любовнице?»

— Пойдем ко мне, посмотрим запись «Шоу Джонни Карсона», — предложила Шаннон. — Наверно, у тебя не было возможности посмотреть его, пока ты был в отъезде.

Амадео заколебался.

— Ты уверена, что не слишком устала?

— Я слишком возбуждена, чтобы заснуть. Пожалуйста, пойдем.

— Ну хорошо, — сказал он. — Я ненадолго зайду, а потом поймаю такси и отправлюсь обратно к себе в отель.

Как это похоже на Амадео, подумала Шаннон, не остановиться в «Пьере» одновременно с ней, хотя это его любимый отель в Нью-Йорке. Шаннон старалась лишний раз не связывать своего имени с именем Амадео. Но к чести Бенгелы, он, казалось, и без слов понимал, что не следует подавать повод для слухов, будто Шаннон всего лишь любовница богача, подарившего ей дорогую игрушку. Особенно это было важно сейчас, когда Шаннон демонстрировала солидность своего предприятия. Под неусыпным наблюдением «желтой» прессы Амадео продолжал вести бурную светскую жизнь, часто бывая в компании эффектных женщин. Шаннон внезапно обнаружила, что тоже стала объектом сплетен. У нее были все необходимые данные, чтобы утолить страсть фотографов к новым лицам: красота, загадочная и тщательно охраняемая личная жизнь, деловые связи с одним из богатейших людей мира. Шаннон очень боялась, что если откроется, что Патрик — незаконнорожденный ребенок, то его будущее окажется под угрозой. Хотя это уже не имело такого значения, как в прошлом, Шаннон беспокоилась о том, что такая новость может породить бесконечные пересуды относительно того, кто его отец. На континенте, где Амадео хорошо знали, уже появилось несколько сенсационных статей.

Когда они вдвоем поднялись в ее роскошный номер, Шаннон заказала яичницу и копченую лососину. Сидя перед экраном, они вместе смеялись над видеокассетой. Шаннон сбросила туфли и забралась с ногами в кресло, а Амадео снял галстук и пиджак.

— Готов поспорить, что ты целый день ничего не ела, — с упреком сказал он.

— Нет, я ходила в «Русскую чайную» давать интервью для «Women’s Wear Daily»^[16], но я так долго говорила, что они убрали мои блины прежде, чем я успела их доесть.

Шаннон откинулась в кресле. Последние сумасшедшие недели американской рекламной кампании наконец закончились, оставив их вдвоем в полумраке.

— Ты счастлива, Шанита?

— Конечно. Кто бы на моем месте не радовался? Я сейчас самая счастливая на свете. И все благодаря тебе.

— Думаю, будет справедливо сказать, что ты сделала больше, о чем могла мечтать. Ты заслужила мое одобрение и восхищение — не знаю, имеет ли это для тебя значение.

— Ты знаешь, что твое одобрение значит для меня все, — нежно сказала Шаннон. — До сих пор я не понимала, что такое успех. Это не похоже на книгу, у которой есть начало, середина и конец. Это гора, на которую карабкаешься, а когда взберешься, твое внимание привлекает новая вершина — повыше. Я обнаружила, что мне нравится покорять вершины.

— И какую же новую вершину ты собираешься теперь покорить?

— «Дрессаж»^[17] — вот моя следующая вершина.

— Значит, ты решила заняться мужским одеколоном?

— Да, мы с Марселем не хотим ждать. Он чрезвычайно взволнован цифрами продаж. Представь себе — только в Блумингдейле за неделю продано три тысячи флаконов «Самарканда», да и магазины Западного побережья не слишком отстали. Мы решили запустить новое изделие уже весной.

— Думаю, это мудрое решение — сыграть на феноменальном успехе «Самарканда», пока все о нем помнят. Между прочим, у меня тоже есть одна неплохая идея. Мы собираемся в апреле привезти в Англию «Вакерос». «Галант» может стать спонсором этого матча, и мы раскрасим палатку в твои цвета. Я думаю, связь с лошадьми очень поможет сбыту.

— Блестящая идея, — с ноткой сомнения сказала Шаннон. — Проблема в том, хватит ли времени.

— Конечно, хватит. Уверен. Вот видишь? Теперь ты заставляешь меня карабкаться на вершины, — засмеялся Амадео.

— Что ж, превосходно — меня увлекла эта идея, — с энтузиазмом добавила Шаннон, стараясь забыть о своих сомнениях. Из-за Зана она всегда старалась избежать участия в рекламной кампании в Англии. Тем не менее рано или поздно от этого не уйти. К тому же, сказала себе Шаннон, есть надежда, что к следующей весне они с Заном будут вместе. За эти два с половиной года произошло очень много событий. Смерть отца означала, что судьба Зана теперь в его собственных руках, а в ее бизнесе дела шли совсем неплохо.

— Шанита, я думаю, настало время пожелать тебе спокойной ночи, — внезапно сказал Амадео, поднимаясь, чтобы взять свое пальто.

— Так рано? Подожди. Ну пожалуйста, побудь еще немного.

— Нет. Ты устала, а мне завтра рано утром предстоят встречи.

Шаннон ничего не ответила, почувствовав разочарование, опасно похожее на ревность. Этому чувству вроде не должно быть места в их вежливых сдержанных отношениях, но Шаннон ничего не могла с собой поделать. Она собиралась обсудить с Амадео еще сотню разных вещей — ведь они не виделись более двух месяцев. Внезапно Шаннон припомнила, что Амадео разговаривал сегодня вечером с очаровательной черноволосой португалкой — известным скульптором. В ней ощущалась своеобразная, напоминавшая о картинах Гойи чувственность, и Шаннон была уверена, что Амадео не устоит перед искушением добавить в свою коллекцию такой драгоценный камень. Как хорошо она знала эти его манеры, свидетельствующие о начале романа, — от особого наклона головы до сосредоточенного выражения лица. Из-за скорого ухода Амадео в ночь ее триумфа Шаннон почувствовала совершенно неуместную горечь. Она проводила его до двери, они вежливо поцеловались, но Шаннон не смогла скрыть отчуждения.

— Спокойной ночи, Шанита, — сказал Амадео, проведя пальцем по ее подбородку.

— Спокойной ночи, — прошептала Шаннон.

Когда он ушел, Шаннон подошла к окну и смотрела на огни Центрального парка, чувствуя, что у нее отняли победу. Шаннон вспомнила суету приема, сотни лиц, которые никогда больше не увидит, фотовспышки и абсурдное, но приятное ощущение, что на несколько секунд она стала центром Вселенной. Теперь все кончилось.

Она не спеша разделась, прошла в душ и принялась рассматривать свое нагое изображение в зеркале. В последние два года было несколько случаев, когда Амадео сверхъестественным образом улавливал ее настроение. После Рождества в Ле-Турель они несколько раз занимались любовью. Амадео никогда не предлагал себя, а только отвечал на приглашение, которое читал в ее глазах. Все случалось неожиданно: дважды летом, на борту «Карисмы», один раз снова в Ле-Турель, один раз на квартире Амадео на авеню Фош. Каждый раз для Шаннон это было исключением, и сегодняшняя ночь могла снова стать таким исключением.

Приняв душ, Шаннон потратила несколько минут, записывая впечатления этого вечера, и просмотрела записи на следующий день, пометив себе, что нужно попытаться позвонить Керри. Несколько дней назад Шаннон, поддавшись порыву, позвонила Джеку, хотя они не общались уже несколько лет. Когда она принялась расспрашивать насчет Керри, голос дяди стал таким холодным, что Шаннон не стала выпытывать подробности. Она предположила, что после инцидента с Чудотворцем их отношения с Керри так и не восстановились. В ответ на вопрос Шаннон Джек ответил, что не имеет представления, где Керри, но слышал, что у нее есть ребенок. Повесив трубку, Шаннон пометила, что нужно позвонить в Бремар, надеясь получить адрес сестры через ассоциацию выпускников. Вернувшись в Париж, она пошлет ей подарок для ребенка. Настало время, думала Шаннон, покончить с их ссорой.

Лежа под прохладными, льняными простынями, она долго смотрела на пятна света за задернутыми занавесками. Сон все не приходил. Вот она сейчас находится в роскошном номере одного из лучших отелей в мире, в городе, который только что присоединила к своей империи, и тем не менее не может преодолеть чувство пустоты. Шаннон решила, что ведет себя как избалованная девочка, которая на день рождения получила в подарок все, кроме того, о чем больше всего мечтала.

В темноте она могла разглядеть огромный букет роз, который прислал Зан, сделав приписку:

«Ты скажешь, что новое утро приносит тысячу роз.

Да, но куда уходит Вчерашняя роза?

И в этот первый месяц лета родится Роза,

Которая унесет вдаль тебя, моя любовь, и меня.

Я люблю тебя,

Зан».

Таким романтическим образом, считала Шаннон, он давал понять, что следующим летом они наконец будут вместе. С той весны в Сейяне произошло очень много событий, хотя внешне мало что изменилось. Зан пытался распутать клубок проблем Килгарина, Шаннон занималась своими собственными делами. Год, казалось, начинался с мая, когда они, подобно двум паломникам, припадали к источнику своей любви в Сейяне. Дом во Франции стал гнездом двух орлов, чьей территорией был весь мир.

Шаннон, слишком занятая «Самаркандом», редко предавалась сомнениям. Зан аккуратно звонил ей, и один лишь звук его голоса затрагивал в душе Шаннон чувствительную струну. Он никогда не забывал о ее дне рождения, всегда поздравлял даже с незначительными успехами. То, что началось с большой страсти, стало привычным, как любой брак, но, оглядываясь назад, Шаннон понимала, что Джонкуил была права. Если бы Зан тогда оставил Розмари, их собственные взаимоотношения подошли бы к концу, как только угасла бы первоначальная острота сексуального желания. Теперь они уже испытали себя, но самая важная глава их жизни впереди — когда она, Зан и Патрик станут одной семьей. Ничто этому не может помешать — ни деньги Розмари, ни ее упорство, ни даже вновь возникшая привязанность Шаннон к Амадео.

Шаннон уже погрузилась в сон, когда раздался телефонный звонок.

— Алло? — сонным голосом спросила она, нащупывая в темноте выключатель. Был уже второй час.

Ответа не последовало.

— Алло! Кто это? Когда ответа вновь не последовало, Шаннон несколько секунд подождала и повесила трубку. Ей показалось, что перед тем как на другом конце тоже положили трубку, в ней слышался отдаленный детский голос.

Не вполне проснувшись, Шаннон неожиданно вспомнила, что должна кое о чем спросить Амадео и что это дело не терпит отлагательства. Наверно, он только что лег спать. Коммутатор гостиницы соединил с его номером. Шаннон долго не вешала трубку, но потом дала отбой, решив, что Амадео сейчас у скульпторши. Она погасила свет и лежала в темноте, не в силах заснуть. Телефон вдруг зазвонил снова. Шаннон осторожно сняла трубку.

— Шаннон?

— Зан! — воскликнула она. — Это ты мне только что звонил?

— Нет. А что?

— Да нет, ничего. Должно быть, ошиблись номером.

— Скажи мне, дорогая, как все прошло сегодня вечером? Я весь день думал о тебе.

— Сногсшибательный успех, — сказала Шаннон, кратко рассказав о событиях вечера. — Благодарю тебя за прекрасные розы. И стихотворение. Это правда — то, что в нем говорится?

— Да, моя дорогая. Я люблю тебя и хочу быть с тобой.

— О Зан… — Голос Шаннон задрожал, она начала рыдать в трубку. Такого она себе никогда еще не позволяла, но сейчас не могла сдержать чувств.

— Что случилось, Шаннон? Пожалуйста, не плачь.

— Прости. Просто мне захотелось, чтобы ты оказался здесь — рядом со мной. Сегодняшний день мог бы быть одним из счастливейших в моей жизни, но вместо этого на душе пустота.

— А куда же делась моя хорошая, моя сильная девочка? — сказал Зан. — Ты заставляешь меня чувствовать себя беспомощным. По телефону я ничего не могу сделать, дорогая, хотя отдал бы все, лишь бы быть с тобой. Ты ведь это знаешь, Шаннон.

Она вздохнула.

— Прости. Я просто устала, Зан. Измучилась. Я так долго живу на одних нервах.

— Тебе нужен отдых. Мы не сможем урвать до Рождества какой-нибудь уик-энд?

— Можно попробовать. Хотя куда мы можем поехать?

— Как насчет Нагаленда? Это у черта на куличках. Нас там никто не узнает.

Шаннон засмеялась, и вслед за ней Зан.

— Ты глупый. Ох, Зан, я так рада слышать твой голос. — Действительно, от звука его голоса Шаннон почувствовала глубокое облегчение, как будто демоны из ее души вырвались наружу и умчались прочь.

— Поверь, мы все ближе к нашей цели. Не буду больше ничего говорить, просто трижды плюну через плечо. Это долго не продлится, дорогая. Вот о чем говорит стихотворение. Я тебя люблю. Ну как, тебе уже лучше?

— Гораздо лучше. В четверг позвони мне в Париж. Спокойной ночи, дорогой.

Глава 2

Давай, мой хороший, вверх, вверх, — приговаривала Керри, стараясь подбодрить Линди, взбиравшегося по ступенькам главной лестницы отеля «Плаза». Когда они оказались в вестибюле, Керри развернула коляску и расстегнула мальчику новую бейсбольную куртку, подходившую к его голубым глазам. На этой неделе она купила ему все новое — от кроссовок до вельветовых брюк. Поправив светлые волосы сына, Керри покатила коляску к стойке. Сейчас она полностью ощущала себя женой нового младшего партнера Виндхэма и Хэнбери. На Керри был голубовато-лиловый твидовый костюм и серая кашемировая шаль — они прекрасно подойдут для Лондона. Медно-красные волосы были заколоты черепаховыми гребнями, а в перекинутой через плечо большой темно-красной сумке находились пеленки, печенье и игрушки — в общем, все необходимое для дежурства. Линди ван Бурен мог прийти за ключом очень нескоро.

Как только Марк улетел в Лондон, оставив Керри доделывать дела, она позвонила в нью-йоркскую «Плазу» и бостонский «Ритц-Карлтон», чтобы узнать, когда там ожидают Линди. Керри была готова ехать даже в Медоуз. Больше не будет шансов сделать то, что она планировала. Керри совсем не хотелось, чтобы три тысячи миль океанских просторов разделяли ее с миллионами ван Бурена. Особенно теперь, когда Картер вышла замуж за Дюпона и готовилась произвести на свет внуков Линди.

Взглянув на шкафчик для ключей, Керри совсем не удивилась тому, что Линди еще не вернулся. Она устроилась на стуле так, чтобы видеть происходящее перед стойкой.

Ей не пришлось долго ждать. Менее чем через полчаса Линди вошел через боковой вход в отель и знакомой походкой направился к портье. При виде его сердце Керри учащенно забилось. Одетый в темный костюм, Линди явно пришел с деловой встречи.

— Линди, дорогой! — громко, на весь зал, позвала Керри как раз в тот момент, когда тот спрашивал ключ от номера.

Вздрогнув, Линди обернулся.

Керри подбежала к нему и поцеловала в щеку.

— Что, черт возьми, все это значит? — вполголоса прорычал Линди.

— Выпить чаю в твоем номере? Ну конечно! Ты не возьмешь у меня маленького Линди? — громко сказала Керри, сунув в руки Линди изумленного малыша. Сходство между ними было поразительным, даже комичным. Прелестный, пухленький мальчик был миниатюрной копией своего отца. Протянув покрытую ямочками руку, он вытащил из кармана Линди носовой платок.

— Да, это твой деда, — ворковала Керри. — Подожди минутку, я только возьму коляску, — сладко улыбаясь, сказала она Линди.

Беспомощно держа на руках ребенка, тот двинулся за ней к лифту.

Двери лифта закрылись, и Линди в бешенстве произнес:

— Какого черта, что тебе нужно?

— Пожалуйста, в присутствии маленького Линди не говори со мной таким тоном, — нежно сказала Керри.

— Не шути со мной, ты, маленькая сучка!

— Разве не лучше обсудить все в спокойной обстановке?

Войдя в номер, Линди с грохотом захлопнул за собой дверь и опустил ребенка на пол.

— Что все это значит? Я хочу, чтобы ты немедленно ушла отсюда — немедленно!

— Ты не ответил на мои письма, вернул фотографии Линди, которые я тебе посылала. — Глядя ему в глаза, Керри не испытывала страха — только жестокое желание сравнять счет.

— Ты и мой сын, а также ваш ребенок совершенно меня не интересуете. Я считал, что уже давно совершенно ясно дал об этом знать. Не понимаю, чего ты добиваешься подобной наглостью, но ты не оставляешь мне другого выбора, кроме как выкинуть тебя отсюда.

Керри, не торопясь, подошла к камину.

— Ты, возможно, не знаешь, что Марк только что получил назначение в лондонский филиал «Виндхэм энд Хэнбери». Фактически он уже там, а через две недели я к нему присоединюсь.

— Ну, это хорошая новость! Слава Богу — теперь я избавлюсь от вас обоих!

— На самом деле я пришла не поэтому. Подлинная причина в том, что я подумала: ты захочешь повидаться со своим сыном, прежде чем он уедет в Англию.

Линди встретил эту новость гробовым молчанием, только недоверчиво прищурил глаза. Керри спокойно продолжала:

— Все считают, что Линди родился недоношенным, но недоношенные дети никогда не весят три с половиной килограмма. Линди родился точно в срок в конце ноября, через девять месяцев после того, как был зачат в феврале в бостонском «Ритце», когда мы в последний раз виделись с тобой.

Он саркастически засмеялся.

— Ну ты и штучка, Керри! Но знаешь, ты не так умна, как я считал, если ожидаешь, что я этому поверю. Все продумано, не правда ли? Особенно если учесть, что ты прекрасно чуешь денежки.

Внимательно глядя на Линди, Керри знала, что ее ошеломляющие откровения все же пробили брешь в его обороне. Подергивание века, незаметная пауза показали ей, что цель поражена, и Керри поспешила закрепить успех.

— Посмотри на него повнимательнее, — сказала она мягким, просительным тоном, подтаскивая ребенка поближе к себе. Линди стоял спиной к Керри, задумчиво глядя, как в Центральном парке падают листья. — Если не веришь тому, что я сказала, можешь связаться с доктором Сиднеем Бамбером из Бостона. Он все знает. Но просто взгляни на мальчика — взгляни на эти голубые глаза. Это же твои глаза, Линди. Посмотри на его волосы, на руки. Все в нем похоже на тебя. — Говоря это, она ласково гладила ребенка по голове, и тот, довольный, застыл в ее объятиях.

— Когда я начала спать с тобой, у меня никого больше не было — даже Марка, до того момента, как мы поженились. Но к тому времени я уже была беременна. Наверно, ты удивляешься, почему я не сделала аборт. Действительно, почему? Тогда я и сама не знала. Это просто не приходило мне в голову. Но теперь знаю. Я хотела, чтобы у нас был ребенок, Линди. Но у меня не было иллюзий насчет того, какое место я занимала в твоей жизни. О нет! Конечно, ты заплатил бы за аборт. Однажды ты ведь это уже сделал. Я вышла замуж за Марка, потому что моему ребенку — нашему ребенку — нужен был отец. Я знала, что Марк любит меня. Стала ему хорошей женой, Линди. Сейчас он в Лондоне только потому, что я боролась за него, проталкивала его. И здесь я не затем, чтобы тебя шантажировать. Что касается меня, то, что бы ты ни сказал, — твои слова не уйдут дальше этой комнаты. Иначе это могло бы когда-нибудь повредить маленькому Линди, а я этого не хочу. Я здесь для того, чтобы наш сын унаследовал то, что ему принадлежит, и чтобы мы все могли снова стать одной семьей. Подумай об этом — однажды ты уже потерял мальчика, которого любил. В этом не было твоей вины. Но если ты сейчас потеряешь своего сына, то тебе будет некого винить, кроме себя самого.

Линди стоял, отвернувшись к окну, не подавая вида, что тронут ее речью.

Смирившись, Керри принялась собирать в дорогу свою сумку, коляску и Линди. У нее было ощущение, что все это уже когда-то происходило. Она вновь словно оказалась в библиотеке Медоуз, собирая с письменного стола пачку стодолларовых купюр. Но на этот раз спасается бегством не она. Сейчас, если кто и спасается бегством — так это Линди.

— А сейчас до свидания? — спросил маленький Линди. — До свидания! — Он помахал рукой.

Сжав его крошечные пальчики, Керри повела ребенка к двери. Уже поворачивая ручку, она услышала тихий, почти неслышный голос Линди:

— Керри, подожди минуту! Не уходи.

Покинув «Плазу», Керри вернулась в свою квартиру, чтобы оставить ребенка с приходящей няней и переодеться. Встретившись с Линди за обедом, они к моменту подачи счета успели переговорить обо всем, кроме главного — о маленьком Линди и о себе. В молчании их глаза встретились, и Линди положил руку на ее ладонь.

— Вернемся в мой номер и пропустим стаканчик?

От прикосновения и от слов по телу Керри пробежала знакомая дрожь. Простого движения руки Линди оказалось достаточно, чтобы они вернулись в прошлое.

«Будет ли все таким же?» — спрашивала себя Керри, слушая низкий голос Линди. Взяв такси, они ехали в отель. Последние два с половиной года радостей секса для нее не существовало, она оставалась безразличной к ласкам Марка. Теперь же, когда пальцы Линди коснулись ладони, Керри почувствовала, как в ней вновь загорается желание.

Закрыв за собой дверь номера, Линди жадно заключил ее в объятия, целуя так, как будто хотел съесть. Дрожащими руками он расстегнул ее платье и отнес в кровать. Керри задыхалась, ее полные груди вздымались и опускались, глаза блестели чувственностью. Плавные линии тела манили, рыжие волосы полыхали огнем. Увидев, что эрекция у Линди усиливается, Керри раздвинула бедра. Глаза Линди пожирали каждую клеточку ее тела, и волна нетерпеливого желания пробежала вдоль ее позвоночника.

— Линди, о Линди! — кричала Керри, оказавшись в его объятиях. Их страсть была подобна дождю, пролившемуся на бесплодную землю. Семена обновления быстро взошли, время описало полный круг, вернув любовников в самое начало пути.

Когда потом они, утомленные, лежали в объятиях друг друга, Керри заметила, что выражение глаз Линди изменилось. Он задумчиво курил сигарету, и Керри знала, что сейчас ван Бурен думает об их ребенке. Впервые они были на равных. Странное созвучие душ, сделанных из одного и того же материала, теперь связало их бесповоротно. Керри смотрела на своего любовника с видом юной королевы, предлагающей стареющему монарху бесценный дар — бессмертие.

— Когда Линди подрастет, я хочу, чтобы он на лето приезжал в Медоуз. Хочу, чтобы он рос с лошадьми. А в Англии у него будет собственный пони.

— Что может быть естественнее, если мальчик проводит много времени со своим дедушкой? — проворковала Керри, проводя пальцем по подбородку Линди.

— Я позабочусь о том, чтобы вы с Марком хорошо устроились в Англии. Не важно, сколько он зарабатывает, но у вас будет достаточно денег, чтобы жить в комфорте. Лондонское общество — это крепкий орешек, но если у тебя есть нужные связи, тебя сразу примут. Они любят американцев, особенно подходящего сорта. У меня там много друзей — Вести, Баркеры, Сангстерсы. Все они выращивают лошадей и занимаются скачками. И есть одна очень давняя моя подруга, которую я знаю много лет. Она представит вас всем, кому нужно. На этой неделе я ей позвоню и попрошу пригласить вас с Марком на обед, как только ты туда приедешь. Это будет неплохим началом.

— Спасибо, Линди. Это замечательно. — Керри свернулась калачиком и прижалась к нему как сонный котенок, крайне довольная тем, что все ее мечты теперь исполнятся.

— И еще одно, — помолчав, сказал Линди и погладил ее по волосам. — Я хочу вернуть тебе Чудотворца.

Из всех его удивительных обещаний именно последнее пробудило в Керри самые сильные чувства: для нее никакая победа еще не казалась слаще.

— Я хочу, чтобы у тебя был лучший гунтер. Начни искать сразу после того, как приедешь туда. Я тебя сведу с людьми в Ньюбери, которые тебе помогут. Я заплачу за лошадь и ее содержание.

— Не знаю, как тебя и благодарить, — прошептала Керри.

— Так уж и не знаешь? — саркастически ответил Линди. Обхватив своей рукой ее подбородок, он игриво ущипнул ее за губу. — И еще одно, — пробормотал Линди, когда Керри обняла его за шею и страстно прижалась. — Первое, что я сделаю завтра утром, — это отведу тебя в «Тиффани». Я хочу кое-что подарить на прощание матери моего сына…

— Я бы предпочла получить рекомендательное письмо владельцу конюшни, — сказала Керри, сохраняя присутствие духа.

Линди засмеялся.

— Можно ведь и то, и другое.

Положив свертки около порога, Керри открыла дверь дома на Маркхэм-сквер. Надо сказать миссис О’Брайен, подумала она, чтобы начистили медную ручку двери так, чтобы в ней можно было видеть собственное отражение. Вдохнув запах воска и оранжерейных цветов, Керри вновь почувствовала удовольствие, которое впервые ощутила тогда, когда Марк впервые ввел ее в их белый четырехэтажный дом в день, когда они с маленьким Линди прилетели в Лондон из Нью-Йорка.

— Это я, Тереза, — сказала Керри в сторону лестницы. — Есть какие-нибудь новости?

— Да, — ответила молодая филиппинка. — Звонил мистер ван Бурен и просил, чтобы вы забрали из чистки его смокинг.

— Я уже забрала, — ответила Керри, оставляя покупки на кухне. Она прошла в просторную гостиную, которую уже начала обставлять по своему вкусу старинными вещами с Кингз-роуд. Здесь стояли викторианский столик для вышивания из красного дерева и застекленный книжный шкаф эпохи короля Эдуарда. На столе стопкой лежали разнообразные образцы тканей, и Керри в сотый раз принялась размышлять о том, из чего сделать новые занавеси и обивку стульев — ткани «Сэндерсон либерти» или «Осборн энд Литтл». Из того, что они привезли из Нью-Йорка, ничто не соответствовало духу дома в Челси в стиле английского ампира. Керри хотела, чтобы каждая деталь была на своем месте — от графина на подносе дворецкого до бумаги с тиснением и визитных карточек, только сегодня полученных из типографии. Керри достала визитки из ящика стола, не в силах противостоять искушению взглянуть на них еще раз: «Миссис Марк ван Бурен, 57 Маркхэм-сквер, Лондон». Глядя на эти простые слова, она наслаждалась их значением. А ведь для того, чтобы этого достичь, понадобилась целая жизнь, подумала Керри, проведя пальцем по выпуклым буквам. Сейчас она не хотела быть кем-то другим.

Посмотрев на часы, Керри поняла, что осталось полчаса до того, как проснется Линди. Она села за письменный стол у окна с видом на прелестный сад и набрала номер телефона драпировщика. Нужно убедиться, что к коктейлю, который она собирает перед Рождеством, софа будет готова. Следующий звонок был к поставщику провизии, рекомендованному кем-то на приеме в американском посольстве неделю назад. Поблагодарив его за прекрасно организованный обед, Керри открыла свой ежедневник. Красиво оформленные приглашения на различные мероприятия уже начали заполнять каминную полку. Из всего этого самым важным будет сегодняшний обед в «Амбассадоре». Они с Марком будут почетными гостями на приеме, организованном леди Джонкуил Фортескью, что означает вхождение в самый узкий круг английского высшего общества. И это результат всего одного звонка через Атлантику, сделанного Линди. Из всех щедрых подарков Линди после примирения, этот маленький жест, по мнению Керри, будет иметь даже большее значение, чем модный дом. Никакие деньги не могут купить престиж, создаваемый именем ван Бурена.

Устроившись в кресле с чашкой черного кофе, Керри с удовлетворением обозревала свои владения, которые становились все больше похожи на образцовый английский дом. Взяв последний номер «Харперз энд квин», она нашла «Дневник Дженнифер», где красовались фотографии балов и приемов, сопровождаемые длинным, многословным рассказом о светских событиях. На следующий год их с Марком, возможно, будут приглашать на такие свадьбы, как та, что изображена на снимке — с приемом в Сент-Джеймском дворце с участием королевы и королевы-матери.

Приезд в Англию был похож на возвращение домой из ссылки. К Керри вновь вернулись ощущения раннего детства, когда все английское казалось ей изысканным. Хотя они с Марком прожили здесь всего месяц, Америка уже казалась Керри туманным воспоминанием. В Лондоне ей нравилось буквально все: красные двухэтажные автобусы, дружелюбный почтальон, прикладывающий руку к фуражке, мясник в синем фартуке и соломенной шляпе. Керри восхищали коридоры власти и денег, таившиеся в тесноте улиц Мейфэра, великолепие Вестминстера, сияющие огнями дома Белгравии. Она обожала магазины на углу Челси и Найтсбридж, переполненные роскошными товарами — от изготовленных на заказ букетиков цветов и столовых скатертей с монограммами до свежих яиц ржанки. Щедрая поддержка Линди вместе с жалованьем Марка и дополнительными льготами означали, что впервые в жизни у Керри нет проблем с деньгами. Если честно, счастливо вздохнув, сказала она себе, проблем нет вообще. Листая страницы журнала, Керри наткнулась на занимавшую целую страницу рекламу «Самарканда». На фоне угасающего вечернего неба четко вырисовывались пурпурные купола, над которыми красовалась крупнаянадпись: «Самарканд» — обретение мечты, обещание легенды». Керри закрыла журнал, но перед глазами встал другой образ, преследующий ее последнее время… Образ Шаннон в тот вечер у «Пьера». Странно, подумала Керри. Они чуть не столкнулись, как два метеора, с противоположных концов света сойдясь в одну точку. Сейчас, когда сестер разделял лишь Ла-Манш, они никогда еще за последние годы не находились так близко друг от друга. Когда Керри позвонила Шаннон в ту ночь, ее единственным побуждением было услышать в последний раз голос сестры, прежде чем все связанное с ней окончательно отойдет в прошлое. Этот символический акт должен был навсегда освободить ее от власти Шаннон. С той ночи фортуна улыбалась Керри так ослепительно, что ей не на что было жаловаться. На небосклоне быстро всходила ее собственная звезда.

Протянув руку, Керри взяла номер журнала «Horse and Hound»^[18] и бегло просмотрела объявления о продаже лошадей, доставив себе удовольствие помечтать о гунтере, которого собирается купить. Пока что в выборе лошади она последовала совету леди Фортескью.

— Ничего не предпринимайте, дорогая, — сказала та, — до тех пор, пока не придете на обед в «Амбассадор». Там будет полно закоренелых лошадников. Они будут рады дать вам совет.

Вечером, когда Марк, стоя перед зеркалом, боролся с галстуком, Керри открыла ящик стола и достала бархатную коробочку от «Тиффани». Там лежала пара бриллиантовых серег с вкраплениями изумрудов. В тот день, когда Линди повел ее выбирать подарок, он сказал, что эти изумруды подходят под цвет ее глаз. Убрав волосы с шеи, Керри откинула голову назад, чтобы посмотреть, как все это смотрится в сочетании с черным платьем от Хэлстона. Марк подошел сзади и поцеловал ее в шею.

— Великолепно выглядишь, дорогая. Просто нокаут. А я думал, что на этот вечер ты наденешь что-нибудь новое.

— Я решила, что это платье приносит мне удачу. Вспомни, что случилось, когда я в последний раз его надела, — ты получил работу. — Подняв голову, она принялась рассматривать свое отражение в зеркале. Лицо Керри пылало от возбуждения, серьги напоминали огненные восклицательные знаки.

— Надеюсь, мы сегодня вернемся пораньше. У меня что-то разыгралось настроение, — прошептал Марк ей на ухо.

— Какой ты глупый, Марк! — со смущенным смехом сказала Керри. Подойдя к гардеробу, она достала шубу из рыжей лисы и надела ее. Робко улыбаясь, Марк с восхищением смотрел на жену.

— Ты выглядишь просто потрясающе!

— Ну, ты тоже выглядишь неплохо, — сказала Керри, целуя его в щеку. Но ее мысли сейчас были далеко — на предстоящем приеме, где молодые ван Бурены должны были выйти в свет.

Перед тем как спуститься, Марк проскользнул в детскую, чтобы взглянуть на Линди. В уютной комнате стояли детская кроватка и шкаф с изображением шариков и клоунов. Приятно пахло тальком. Линди посапывал во сне, обняв пухлой ручкой мишку. Марк не удержался от того, чтобы погладить ребенка по округлой щечке. При виде сына сердце его наполнилось гордостью. Тихо закрыв дверь, Марк вышел из детской.

— Пойдем, а то опоздаем, — позвала Керри, стоявшая внизу. Увидев выражение его лица, она поняла, что Марк только что побывал в детской. — Марк, ты мог его разбудить. Ты ведь знаешь, как трудно его вечером уложить в постель.

— Ему нужно маленького братика или сестричку, чтобы он мог с ней играть целый день, — заметил Марк.

Керри сделала вид, что не расслышала, и вышла из дома, оставляя за собой аромат духов.

Когда они ехали по Челси к Мейфэр, Марк по молчанию Керри понял, что ей не понравилось упоминание о втором ребенке. Эту тему Марк поднимал уже несколько раз. С тех пор, как они переехали в Лондон, его жена была поглощена столькими вещами, не имевшими к нему отношения — от оформления дома до охоты, — что Марк боялся ее потерять. Особенно остро он испытывал это чувство в такой вечер, как сегодняшний, когда Керри казалась неприступной красавицей.

Марк постарался преодолеть обиду. Он понимал, что обязан жене очень многим. Если раньше Марк смотрел на Керри снизу вверх, то теперь он ее просто боготворил. Проявив огромные дипломатические способности, она сумела помирить его с отцом, хотя казалось, что они больше никогда не встретятся. Назвать ребенка в честь Линди — Сэнфордом Линдхерстом ван Буреном V — это было гениально. Марк догадывался, что смягчить сердце отца оказалось очень нелегко. Если бы не Керри, Марк никогда не получил бы назначение в Лондон, и Керри блестяще использовала это, чтобы воссоединить семью ван Буренов. Доказательством изменения настроения отца была проявленная им щедрость. Теперь трудно даже представить, думал Марк, что раньше Линди был против его женитьбы на Керри. Перед тем как переехать в Лондон на постоянное жительство, Марк вернулся в Нью-Йорк, где Керри встретила его вестью о примирении с отцом. В тот же вечер они ужинали с Линди в клубе «Никербокер», и Марк, как никогда прежде, был благодарен отцу за его теплое отношение к Керри. Марк понимал, что именно обаяние Керри сумело преодолеть непримиримость Линди. Теперь, когда появился внук, носящий его имя, ван Бурен-старший понял, что должен позаботиться о них. Марк испытывал глубокое удовлетворение от мысли, что именно он распознал выдающиеся качества Керри в первый же день ее появления в Медоуз.

— Как красив Лондон вечером, правда, дорогая?

— М-м-м, — рассеянно ответила Керри. — Марк, леди Фортескью сказала, что сегодня вечером будет один человек, который очень хорошо разбирается в вопросах недвижимости. Обязательно возьми его на заметку. Такие люди, как он, всегда в курсе дела и, если что-нибудь появится, всегда дадут нам знать. Я уже почти остановила выбор на Глостершире.

— Но, дорогая, ты же там даже ни разу не была.

— Это не имеет никакого значения. Все, с кем я говорила, утверждают, что там очень хорошо. Именно там живут принцесса Диана и Чарльз — в Тетбери. Там у всех поместья.

— Поместья? Керри, но мы не сможем купить поместье.

— Коттедж. Не поместье. Коттедж в поместье.

— Не знаю, Керри. Я никогда об этом не думал. Сомневаюсь, что мы сможем содержать два дома.

— Глупости. Твой отец говорил, что хочет, чтобы мы купили что-нибудь в сельской местности. Он настаивал, чтобы я охотилась, потому что это даст нам возможность контактировать с нужными людьми. И для него это плюс. У него будет где остановиться.

Увидев решимость, написанную на лице Керри, Марк не посмел протестовать.

Керри на миг вернулась к своим самым сокровенным мыслям. С тех пор как она рассталась с мечтой стать чемпионкой по конному спорту, Керри держала свое горе при себе. Никому, даже Марку, она не признавалась, что ее сердце разбито. Сейчас Керри чувствовала себя так, как чувствует калека, когда ему сказали, что он снова сможет ходить, как чувствует себя слепой, каким-то чудом прозревший. Скоро она снова сможет испытать потрясающее чувство единства всадника и лошади. Это был не просто пропуск в светскую жизнь — это был ее дар, ее право по рождению, душевная потребность, без которых дальше нельзя жить. Когда однажды в Гайд-парке Керри увидела женщину на выхоленной чистокровной лошади, ее вновь охватило неудержимое, страстное желание ездить верхом. Теперь в ее жизни все становится на свои места. С одобрения Марка или без него — Керри получит то, что хочет.

Вскоре они приехали в «Амбассадор» — красивое здание на Парк-Лейн, где разместился один из самых роскошных лондонских частных клубов. Привратник в ливрее приложил руку к фуражке и открыл перед ними дверь.

Пока Марк сдавал шубу, Керри прошла в великолепный холл, с обитыми деревянными панелями стенами, на которых висели картины, своей элегантностью вполне соответствуя репутации заведения.

— Сюда, пожалуйста, сэр, — сказала распорядительница. — Леди Фортескью и ее гости ждут вас в соседней комнате.

— Мои дорогие! — воскликнула Джонкуил, увидев Керри и Марка, и широко раскрыла объятия. На леди Фортескью было разрисованное бабочками платье из желтого шифона. — Еще не все собрались. О, вы выглядите просто ослепительно! — прошептала она Керри, целуя ее в щеку.

Взглянув через плечо Джонкуил, Керри увидела мужчину, лицо которого сразу показалось ей знакомым. При виде его по телу Керри пробежала дрожь. Неужели это возможно — через столько лет снова встретить Зана Фитцгерберта?

— Пойдемте, я вас всем представлю, — сказала Джонкуил, подводя их к гостям.

— Позвольте представить вам Керри и Марка ван Бурен. Я понимаю, что вы не можете сразу запомнить имена всех, но это не имеет значения. Ванесса и Джулиан Дэйвенпорт, Хьюго Деламейн и его жена Николь, Энтони Бонхэм…

Керри не обращала особого внимания на имена представляемых — до тех пор, пока Джонкуил не сказала: «А это Розмари и Зан Килгарин». Словно что-то разбилось у ног Керри, она посмотрела на Зана, боясь, что он ее узнает. Ничего не замечая вокруг себя, Керри машинально пожала протянутую руку. Через несколько мгновений все уже были заняты дружеской беседой.

Они прошли в главную гостиную, где сверкали хрустальные люстры и раздавался приглушенный звон фарфора и столового серебра. В элегантно оформленной комнате все напоминало о старом добром времени. Группа из трех музыкантов исполняла романтические мелодии. Поймав восхищенный взгляд Марка, Керри улыбнулась ему в ответ, но тяжелые предчувствия не оставляли ее.

— Керри, я посадила вас Между Заном и Ноэлем Вилльерсом, — прощебетала Джонкуил. — Между нами говоря, они знают о лошадях все, что только можно. — Вот, Зан, — проговорила она, — я сказала Линди ван Бурену, что Керри дадут здесь хороший совет насчет покупки охотничьей лошади. Она не купила ее только потому, что я сказала: здесь будут джентльмены, которые занимаются спортом.

— Я очень польщен, — ответил Зан, садясь рядом с Керри.

Керри сделала глоток вина и оглядела сидящих за длинным столом. Чтобы приветствовать ее с Марком, Джонкуил собрала впечатляющую группу. Несомненно, из мужчин с Заном никто не мог сравниться. Годы только усилили его неотразимое обаяние и добавили блеска его личности. Керри долго разглядывала Розмари, внешность которой ее удивила. Керри всегда считала, что выбор Зана остановится на женщине более мягкой, более нежной — вроде Шаннон. Вместо этого в глазах Розмари можно было разглядеть некий томный цинизм — качество, которое Керри раньше могла бы принять за утонченность. Ее внимание вновь переключилось на Зана. Его учтивость не давала возможности определить, узнал ли он Керри. Может быть, Зан просто притворяется, а может быть, за вечер вспомнит, кто она такая? Если вспомнит, с бьющимся сердцем решила Керри, она будет все отрицать.

Пока Зан говорил о предстоящей распродаже чистокровок в Ньюмаркете и в Ирландии, память Керри вернулась к тому ужасному вечеру в Кунварре, когда Брендан на танцевальной площадке унизил ее перед сотней людей. Когда все сидящие за столом включились в оживленную беседу, Керри впервые набралась храбрости и прямо взглянула на Зана. В тот момент, когда она взяла кусок копченой семги, Зан отложил свою вилку.

— Знаете, — сказал он, — вы совершенно непохожи на американских девушек, которых я встречал.

— Да? — холодно ответила Керри.

— Да. Большинство американок очень общительны. А вы скорее замкнутая.

Он вновь окинул взглядом ее лицо в форме сердечка, окруженное пламенем медно-красных волос. Непонятная отчужденность Керри контрастировала с ее яркой красотой. Видя ее критическую реакцию на свое замечание, Зан понимал, что его обычная непринужденная манера обращения с женщинами на этот раз не произвела впечатления. Лицо Керри казалось ему знакомым, но Зан постарался отбросить эту мысль.

— Вы тоже отличаетесь от англичан, которых я встречала. Обычно они очень неохотно делают поспешные суждения насчет тех, кого знают всего десять минут.

Зан откинул назад голову и засмеялся. Повернувшись, Керри встретила его внимательный взгляд. На красивом лице Зана по-прежнему не отражалось ничего, что свидетельствовало бы о том, что он ее узнал. Тем не менее Керри нервничала. А что, если он вспомнит ее через час, через неделю? Не сможет ли он во взрослой женщине, сидящей рядом с ним в «Амбассадоре», узнать тринадцатилетнюю девочку с косичками во фланелевой рубашке, которая вихрем носилась по австралийской степи?

Керри перевела разговор на лошадей.

— Как я понимаю, вы очень много знаете об ирландской линии, — заметила она.

— Лучшие лошади все еще выводятся в Ирландии. Если хотите, я постараюсь подыскать вам подходящего гунтера. И если получится, дам вам знать. Возможно, вы с мужем захотите в какой-нибудь уик-энд навестить нас в Килгарине. Это в самом сердце Лимерика, там находятся лучшие конезаводы в стране.

— О, большое вам спасибо, — ответила Керри, застигнутая врасплох великодушным предложением посетить Килгарин.

Всего через неделю Керри на машине, которую взяла напрокат в аэропорту Шаннон, мчалась по дорогам графства Лимерик, поглощенная разворачивавшимся перед ней пейзажем. Керри была так рада, что оказалась на земле Ирландии, что не обращала внимания на современные постройки аэропорта или города Лимерик, который только что проехала. Сейчас она уже мчалась по сельской местности — по настоящей Ирландии.

Если Керри раньше считала, что видела настоящий зеленый цвет, то она ошибалась. Только на Изумрудном острове зелень приобретала свою подлинную чистоту. Во все стороны, насколько хватало глаз, на холмах и лугах — везде господствовал ослепительный, сверкающий зеленый цвет. Когда Керри была маленькой девочкой, Брендан часто пытался ей это описать, но в голой австралийской пустыне сочные, чистые тона Ирландии было невозможно представить. «Кто сказал, что мечты не сбываются?» — спрашивала себя Керри. Ей нравилась здесь каждая деталь: от покрытых соломой крыш крестьянских домов, из труб которых поднимался дым, до клубящихся на горизонте темных облаков.

Когда на той неделе Зан позвонил ей и сообщил, что на конезаводе недалеко от Килгарина выставляется на продажу великолепный гунтер, Керри запрыгала от радости. Зан великодушно предоставил замок Килгарин в их с Марком распоряжение, несмотря на то, что сам не собирался туда приезжать. И когда Марк предложил Керри ехать одной, ее решимость только окрепла. Отсутствие Зана означало отсутствие беспокойства из-за того, что он ее узнает, а поскольку не будет и Марка, который ходил бы за ней по пятам, Керри сможет делать все, что ей заблагорассудится.

Приближаясь к месту, откуда происходили ее корни, Керри испытывала необычные ощущения. Каждый дорожный знак приближал ее туда, где процветали Фалуны. Названия городов казались знакомыми, как будто всплывали из каких-то неизвестных глубин сознания: Эдар, Рэткиль, Крум, Бэллингэрри. Увидев знак, обозначавший селение Килларни графства Керри — ее тезки, Керри почувствовала, что ее пробирает дрожь.

Увидев двигающееся вдоль дороги стадо овец, Керри сбросила скорость. Зима была в разгаре, но ничто не могло уничтожить пышную зелень вокруг. Пастух с собаками оттеснил стадо в сторону, давая дорогу Керри. Весело помахав рукой, она проехала мимо. Пастух улыбнулся и приложил руку к шляпе, и при виде его красивого лица, как будто высеченного резцом, сердце Керри невольно сжалось. Люди Ирландии! Проезжая хутора и деревни, она снова и снова видела их красивые лица. В синих глазах с черным ободком отражался гордый языческий дух кельтов, который не смогли сломить бедность и нужда и который с трудом сдерживало христианство. Представители англосаксонской расы, чьей суховатой натуре недоставало их страсти и огня, никогда не понимали ирландцев. Они такие же, как я, думала Керри, замечая одного за другим людей с таким же цветом волос, как у нее. Керри поймала себя на том, что сбросила скорость до минимума — лишь бы ничего не пропустить. Пожалуй, сейчас она могла многие километры ехать вслед за лошадью, которая тащит за собой дребезжащую телегу с сеном.

Там и сям виднелись развалины — остатки ворот и стен, разрушенные башни и остовы домов — немые свидетели славного прошлого Ирландии. Первую остановку Керри собиралась сделать в замке Шаннон, который нашла на крупномасштабной карте. За годы, прошедшие с тех пор, как Зан сказал им с Шаннон, что замок является реальностью, а не выдумкой Брендана, ее любопытство сильно возросло.

Когда Керри достигла деревушки Дули, в нескольких милях от Килгарина, начал накрапывать мелкий дождь. Чтобы спросить дорогу, Керри остановилась у покрытого соломой паба под названием «Лебедь и трилистник». Найдя грязную тропу, соответствовавшую описанию, данному женой трактирщика, она медленно двинулась по направлению к заросшему кустами холму. Когда дальше ехать стало невозможно, Керри остановила машину и надела сапоги. Поплотнее завернувшись в плащ, она невзирая на дождь пошла пешком к таинственному холму. Постепенно поднимаясь вверх по склону, Керри достигла полуразрушенной арки, обозначавшей вход в замок Шаннон. Проходя под аркой, она непроизвольно вздрогнула, а при виде развалин сердце забилось чаще. Пятьдесят с лишним лет запустения оставили от замка лишь голый скелет, четко выделявшийся на фоне темнеющего неба. Виноградные лозы, подобно артериям, карабкались по стенам и обвивали пустые глазницы оконных рам. Было так тихо, что Керри сквозь шум дождя слышала стук собственного сердца. Она стояла наедине с прошлым на забытом холме, где когда-то жили Фалуны. Отдавая дань Брендану и тем исчезнувшим с лица земли людям, чья кровь текла в ее жилах, она пыталась восстановить в памяти полузабытые легенды. Керри чувствовала, что ее жизнь наполняется смыслом. Что-то удержало ее от того, чтобы войти в дом, — может быть, нежелание нарушить покой этого тихого и заброшенного места. Сейчас было достаточно просто знать, что оно действительно существует. Керри повернулась и пошла обратно той же дорогой. За ее спиной, как и многие столетия назад, на замок Шаннон опускались дождливые сумерки.

Когда Керри въехала в высокие ворота замка Килгарин, ее поразили размеры и великолепие этого огромного здания. Какой контраст представляла эта крепость по сравнению с замком Шаннон! Килгарин казался замком из детской книжки, где живут принцесса и злой король. Именно такое место Керри часто описывала Бетси Белмонт как якобы принадлежащее ее мифическому дяде Десмонду. Выйдя из машины, Керри с гордостью напомнила себе, что она, Керри Фалун ван Бурен, приехала в этот замок по приглашению его законного владельца, графа Килгарина. Этот миг торжества компенсировал все мелкие несправедливости, которые пришлось пережить ей в прошлом. «Свершилось, я приехала сюда!» — ликуя, сказала себе Керри.

Через несколько минут экономка, миссис Флаэрти, по широкой деревянной лестнице провела ее наверх. Слушая ее мелодичный голос, Керри думала о Зане. Теперь, увидев все великолепие замка, она уже не могла относиться к нему по-старому.

— Надеюсь, вам здесь будет удобно, мадам, — сказала экономка, проведя Керри в располагавшуюся в башне великолепную круглую комнату с огромной кроватью.

— Уверена, что да, — ответила Керри.

Ирландка быстро развела огонь в камине.

— Когда огонь ослабеет — добавьте торфяной брикет из корзины. Будет опять гореть, и довольно ярко. Да, должно быть, вы хотите с дороги выпить чаю. Я сейчас же пошлю наверх Брайди. И я думаю, вы не откажетесь от нескольких лепешек.

— Большое вам спасибо.

— Да вы только посмотрите на ваш плащ! Он же насквозь мокрый! Давайте я отнесу его вниз, чтобы просушить, — запричитала экономка. — Я подам вам обед в зеленой комнате, — сказала она перед уходом. — Это вам придется больше по вкусу. А вообще, если что понадобится — леди Килгарин сказала, чтобы мы выполняли все ваши просьбы.

Когда экономка удалилась, Керри подошла к окну в свинцовом переплете. Глядя на просторы графства Лимерик, она вспомнила свою первую встречу с Заном в Кунварре. Сейчас, спустя годы, казалось, что это происходило в другой жизни. Если бы они с Шаннон имели тогда хоть какое-нибудь представление о жизни Зана здесь, они не осмелились бы с ним даже заговорить, не говоря уже о том, чтобы бросаться ему навстречу. Какой скучной, отсталой и неинтересной, должно быть, казалась Зану Кунварра и как его должна была забавлять их неуклюжесть. Сестры Фалун скакали на лошадях как мальчишки, а босиком чувствовали себя удобнее, чем в туфлях. Их неискушенность должна была его отталкивать, их представления о роскоши — казаться совершенно нелепыми. Бедная, несчастная Шаннон! Она ведь сбежала в Сидней, поддавшись иллюзии, что Зан любит ее. Как все изменилось! Она, Керри, много лет ждала своей награды, и награда того стоила. Прислуга в замке Килгарин обращается с ней как с королевой, а завтра она отправится покупать своего собственного чистокровного гунтера, который будет нисколько не хуже Чудотворца… и, вероятно, вдвое дороже. Это приобретение, несомненно, укрепит ее положение в том обществе, куда Керри всегда стремилась войти. Ей ни к чему больше завидовать жизни Шаннон с ее эфемерным и пустым блеском. У Керри теперь есть все что надо. И этого она добивалась всю жизнь, с торжеством подумала Керри. В дверь постучали, и служанка внесла прекрасно сервированный поднос с чаем.

Керри пустила гунтера легким галопом, предоставив ему свободу действий. С легкостью преодолев изгородь, он приземлился на густую влажную траву. Несмотря на то, что Критерий рвался вперед, Керри весь день старалась держаться на почтительном расстоянии и от розовой куртки главного распорядителя охоты, и от самих охотников. Она боялась заслужить репутацию слишком напористой дамы. Услышав стук копыт по торфянику, Керри обернулась, чтобы увидеть, как мимо нее проезжает элегантная леди Пенуоррен. До тех пор, пока черный костюм Пенуоррен не исчез вдали, Керри не сдвинулась с места. Но теперь, впервые за сегодняшний день, она могла не считаться с этикетом. И Керри галопом поскакала по полям Глостершира, простирающимся вдаль под низким зимним небом. После пяти часов, проведенных в седле, она чувствовала не только усталость, но и радостное возбуждение.

Перелетев через последнюю изгородь, Керри перешла на рысь и направилась к принадлежавшему Ноэлю Вилльерсу Дирборн-Холлу. Это строение эпохи короля Георга виднелось в отдалении на вершине одного из холмов. И тут Керри с удивлением обнаружила впереди себя Зана. Казалось, он кого-то ждал, время от времени оглядываясь через плечо.

— Ну, как прошла первая охота на благородном Критерии? — спросил Зан, когда Керри подскакала к нему.

— Прекрасно! — с неподдельным энтузиазмом отозвалась она. Керри взмокла от пота, а от пребывания на бодрящем зимнем воздухе лицо ее раскраснелось. Брюки были забрызганы грязью, волосы выбивались из-под шляпы.

— Должен признать, у меня были некоторые сомнения насчет Критерия. Я думал, что он может оказаться чересчур велик для вас.

— Неужели? — улыбнулась Керри. — Как только я его увидела, сразу поняла, что именно он мне и нужен. Он напоминает мне лошадь, к которой я привыкла, — добавила она, думая о Чудотворце. В Критерии Керри нравилась не окраска или грациозность движений, а его вулканическая, взрывная натура. Дотронувшись до лоснящейся шеи лошади, Керри почувствовала, как по ее телу пробежала дрожь. Кроме Чудотворца, она не испытывала подобных ощущений ни с одной лошадью.

— И как, похоже это на охоту в Соединенных Штатах?

— О, ну вы же и сами прекрасно знаете, — уклончиво ответила Керри.

— Нет, не знаю. Я там никогда не охотился.

— Понятно. А я думала, что вы и в этом разбираетесь, — сказала Керри, не глядя в его сторону.

— Я бывал в Мэриленде и Кентукки, но ни разу не охотился. Несколько лет назад я однажды видел вашего свекра у Джонкуил.

— Тогда, наверно, он вам все рассказал, разве нет?

— Вы всегда отвечаете вопросом на вопрос?

— Нет, только тогда, когда думаю, что спрашивающий уже знает ответ.

Грубоватая фраза вызвала у Зана веселый смех, заставивший Керри покраснеть от смущения. С той ночи в замке Килгарин Керри все время казалось, что она знает Зана лучше, чем бы ей хотелось. К тому же Керри никак не могла избавиться от навязчивой мысли, что он водит ее за нос и готов в любую минуту нанести неожиданный удар, сообщив, что с самого начала знал, кто она такая.

Через две недели после поездки Керри в Килгарин был с успехом проведен коктейль, после чего они с Марком и получили приглашение принять участие в новогодней охоте в Дирборн-Холле. Керри обнаружила, что Зан и Ноэль Вилльерс — близкие друзья. Уже вчера, когда они приехали в Дирборн-Холл, Керри почувствовала, что Зан домогается ее общества. Но по жестокой иронии судьбы ей как раз нужно было избегать этого мужчину — самого привлекательного из всех, кого Керри встречала в своей жизни.

Чувствуя на себе его взгляд, она не могла дождаться той минуты, когда окажется в спасительном убежище Дирборн-Холла. Прискакав во внутренний двор, Керри быстро спешилась и отдала поводья конюху. Они приехали последними, так что Керри пришлось идти к дому рядом с Заном. Она понимала, что явная грубость только подзадорит его; к тому же после того, как Керри воспользовалась гостеприимством Зана в Килгарине и после доставленных ему хлопот с покупкой Критерия Керри не могла позволить себе оскорблять Зана.

Они подошли к задней стороне Дирборн-Холла, над которым стремительно неслись темные облака, и вошли в кладовую, чьи стены были увешаны плащами, сапогами и костюмами для верховой езды. Керри взяла ложку для обуви и стала снимать ботинки.

— Позвольте, я помогу, — сказал Зан.

— Спасибо, я сама.

— Почему вы так настаиваете на своей независимости? — спросил Зан, забирая у нее ложку.

Керри прислонилась к стене, а Зан обхватил руками ее грязный ботинок. Керри с трудом заставила себя посмотреть на своего спутника. Когда их взгляды встретились, между ними неожиданно пробежала какая-то искра. Ее первое увлечение Заном в Кунварре — сколько лет прошло с тех пор! — ранило Керри так глубоко, что она даже сейчас вспомнила ту боль. Знает ли Зан, каково это, когда тобой движут всепожирающие амбиции и неудержимое стремление принадлежать к кругу избранных? Керри вздрогнула, заметив, что Зан смотрит на нее так же пристально, как в ее представлении когда-то смотрел на Шаннон.

— Знаете, — задумчиво начал он, — до меня наконец дошло, кого вы мне напоминаете.

От этих слов Керри похолодела, но попыталась сохранить безразличное выражение лица.

— Да? Кого же? — небрежно спросила она.

— Девушку, которую я видел в Австралии много лет назад. Удивительно, ее тоже звали Керри, и у нее тоже были рыжие волосы.

— В самом деле? Ну, говорят, что у каждого в этом мире есть свой двойник, — пожав плечами, ответила Керри. — Но все равно это очень странно.

Когда Зан наконец снял с нее ботинки, Керри повесила на крючок свою шляпу и, пробормотав слова благодарности, направилась в чулках по коридору. Внутри у нее все дрожало.

— Может, пройдем в гостиную — выпьем чаю или чего-нибудь покрепче? — крикнул вдогонку Зан.

— Нет, я устала. Пойду наверх и приму горячую ванну, иначе не успею к сегодняшнему балу, — ответила Керри, стараясь, чтобы слова звучали не слишком холодно.

— Знаете, Керри, — сказал Зан, — вы напоминаете мне лису, которая прячется в норе, но ее выдает рыжий хвост.

Мимо будки привратника Марк въехал в Рэвенсбери-парк. Фары автомобиля высветили у края дороги высокие рододендроны. Парк был окутан туманом. Всю дорогу от Дирборн-Холла Керри хранила молчание, размышляя об иронии судьбы, которая привела ее на большой бал у герцога и герцогини Роксли. Следуя за длинной вереницей машин, они подъехали к огромному зданию, чьи купола и портики в беспорядке проступали сквозь туман. Когда машина въехала в покрытый гравием внутренний двор, Марк сказал:

— Ты только подумай — год назад никто не мог предположить, что мы окажемся здесь. Помнишь? Нам пришлось тогда остаться дома, потому что мы не могли найти няню, и из-за этого пропустили вечеринку у Нэнси и Ральфа. Интересно, какое бы у нее было выражение лица, если бы она могла нас сейчас видеть. Какое громадное здание! По сравнению с ним Медоуз похоже на лачугу, — заметил он, остановив машину.

Керри вышла из автомобиля и поплотнее запахнула длинный плащ, вслушиваясь в голоса гостей, эхом отдававшиеся в тумане.

Пока они шли к дому, Марк говорил и говорил, нервничая больше, чем Керри. Для нее было загадкой, почему Марк так болезненно реагирует на все эти великосветские сборища. Ведь он с рождения принадлежит к этому миру. Это обманщице Керри, казалось бы, есть чего бояться, но она не испытывала ничего, кроме возбуждения и жадного любопытства. Керри уже собиралась сказать, что Марку очень идут фрак и белый галстук, зная, что это поднимет его боевой дух, но в этот момент ее внимание отвлекли Зан и Розмари, вышедшие из машины. За прошедший день боязнь встретиться с Заном уступила место желанию его увидеть.

Тогда, поднявшись в свою комнату в Дирборн-Холле, Керри легла на постель и долго смотрела на огонь в камине. Подумав, Керри пришла к заключению, что Зан узнал ее только потому, что она была в одежде для верховой езды и без косметики. Иначе этого никогда бы не случилось.

Когда они с Марком подошли к залитому светом портику Рэвенсбери-парк, Керри внезапно почувствовала, что на душе у нее легко и свободно. Она наконец здесь, среди представителей самых влиятельных семей Англии — среди Пемброков, Вести, Теннантов и Роксли.

Огромный зал наполнился смехом и разговорами гостей. С высоты стен на них взирали предки семьи Роксли — в жестких воротниках, бархате и кружевах. Нынешние герцог и герцогиня стояли в самом низу лестницы, сделанной из падуба и сосны, — герцогиня в вычурном зеленом платье из кисеи, над которым торчали ее костлявые плечи, герцог — маленький, согнутый, с лысой головой и моноклем в глазу. Увидев их, Керри едва сдержалась, чтобы не захихикать. Такая эксцентрическая внешность заинтриговывала гораздо сильнее, чем если бы они напоминали пару с шикарной коробки шоколадных конфет. Погружение Керри в мир английской аристократии начиналось именно на такой странной и неожиданной ноте.

Заполненная народом бальная комната была украшена бело-голубой лепкой Веджвуда, люстры из венецианского стекла переливались огнем. Здесь находились юные дебютантки с выпирающей из декольте белоснежной грудью, женщины-вамп, охотящиеся за кавалерами, величественные старые дамы, одетые в кружева и бархат. Мужчины всех возрастов были либо при белых, либо при ярко-красных галстуках. Толпа, кружащаяся в диком вихре, более напоминала в глазах Керри костюмированный бал, чем спокойное, сдержанное собрание высшего общества. В рубиново-красном бальном платье Керри смотрелась как нельзя лучше. Оно стоило целое состояние, и Керри потратила несколько дней на прочесывание магазинов, чтобы его найти. Здесь были и женщины в обычных уличных туфлях и аляповатых платьях, вышедших из моды несколько лет назад. По сравнению с самим герцогом, с его желтыми чулками, спадающими на вечерние туфли, Марк казался образцом тонкого вкуса. Керри беспокоилась, что ее украшения покажутся слишком скромными, но некоторые из женщин, казалось, надели на себя первое, что попалось под руку, — вплоть до пластмассовых браслетов.

— Могу ли я пригласить вас на танец? — Заволновавшись, Керри обернулась и увидела Зана, ожидающего ее ответа. Кивнув Марку, он увел ее в сторону.

— Кто тот мужчина, у которого из-под пиджака выглядывают красные подтяжки? Его лицо кажется мне знакомым, — смеясь, сказала Керри.

— Это мистер Меллорс, егерь, — ответил Зан.

— Вы, наверно, шутите. А леди Чэттерли тоже здесь?

— Я этому не удивлюсь, — сказал он, обнимая ее за спину. Волосы Керри падали на гладкие, как фарфор, плечи, на лице ярко пламенели губы, низкий вырез платья открывал высокую грудь.

Впервые оказавшись в объятиях Зана, Керри помнила только о том, что сейчас флиртует с самым красивым мужчиной в зале. Прошлое перестало ее преследовать — так гончая устает от погони, — и жизнь мчалась дальше, унося Керри с собой.

— Мне нужно так много узнать об Англии, — сказала она.

— Я бы хотел быть вашим учителем.

Керри недоверчиво засмеялась.

— Наконец-то я застал вас одну. Проблема в том, как избавиться от всех этих людей? — В глазах Зана плясали озорные искорки, но внезапно он стал серьезным. — Почему вы меня избегаете? Не отрицайте. С тех пор, как мы встретились в «Амбассадоре», вы стараетесь избегать моего общества. Например, сегодня, когда вы сразу направились в свою комнату.

— Я? Вас избегаю? — с притворным ужасом сказала Керри.

— У меня возникло твердое ощущение, что вы питаете ко мне неприязнь, и это очень меня огорчает. Я не могу понять, какое преступление совершил. Я считаю, вы должны мне все объяснить.

— Думаю, дело в том, что вы до смерти меня напугали.

— Ну да! Вы ничего не боитесь!

Керри загадочно улыбнулась.

Позднее, когда Ноэль Вилльерс увел ее танцевать, Зан с бокалом шампанского в руке стоял у стены и смотрел на суматоху в зале. Было без четверти двенадцать, и гости уже наряжались в яркие бумажные шляпы и дудели в рожки. Впервые за весь вечер Зан остался один. Большинство присутствующих он знал уже много лет, но многих ли можно считать настоящими друзьями? Вот в чем вопрос. Несколько секунд, на которые Зан отключился от царящей вакханалии, он думал о Шаннон. Она уже встретила Новый год час назад, на домашней вечеринке, как она говорила, где-то в Турени, среди парижан и мелкопоместного дворянства. Была печальная ирония в том, что, хотя этот Новый год, как и прошлые, Шаннон празднует в замке, в приятном обществе, а он встречает его в одном из знатнейших домов Англии, оба не могли чувствовать себя более одинокими. Зан смотрел, как мимо него пролетела в танце бесхитростная маленькая красавица, рыжеволосая американка Керри. Вот она откинула голову назад, оживленно обсуждая что-то с Ноэлем. «Счастлива ли она?» — спрашивал себя Зан, глядя на ее высокого, симпатичного мужа. По веселому лицу Керри можно было понять — она искренне верит, что этот год будет для нее лучше, чем прежний. А вот у него все одно и то же. Каждый год начинается блестяще, а кончается ничем.

Перед Рождеством они с Шаннон хотели встретиться в Париже, но ее многочисленные дела помешали встрече. Шаннон такая сильная и преданная, так верит в их любовь, что было легко давать ей обещания, многие из которых при ближайшем рассмотрении оказывались пустыми. Зана все время беспокоило, что его долг Розмари постоянно растет, особенно после уплаты налога на килгаринское наследство. Было невозможно удержать ее от затрат на ремонт замка, где Розмари собиралась в качестве графини принимать гостей. Бизнес Зана пока не принес ничего существенного, что могло бы уравновесить колоссальный долг, грозящий его раздавить. Тем не менее новый граф Килгарин стоял здесь и сиял неизменной улыбкой, как будто был счастливейшим человеком в мире — человеком, у которого есть все.

— Дорогой, ты похож на маленького мальчика, который потерялся.

Это была Розмари. Подойдя, она взяла Зана под руку. Блондинка в сияющей золотистой парче, на этом балу она была одной из самых привлекательных женщин, а вместе они составляли прекрасную пару.

— Какой замечательный вечер, правда? — сказала она, оглядывая зал.

Прежде чем Зан успел ответить, Розмари уже пустилась танцевать. С усталой иронией Зан смотрел, как она уходит. Иногда ему казалось, что Розмари способна прочитать его самые сокровенные мысли. Сейчас в ее голосе прозвучала насмешка, которую Зан слишком хорошо знал. Розмари была богатой и красивой, ей завидовали. Зан ее уважал, даже восхищался, но не любил. Чувство вины перед Розмари начинало подтачивать его уважение к себе. Только Шаннон могла придать его жизни смысл. Зан твердо пообещал себе, что в наступающем году попытается выбраться из этого тупика. Хотя сейчас от Шаннон его отделял только Ла-Манш, с таким же успехом это мог быть и Тихий океан.

За несколько минут до полуночи к нему подошла Керри. Зан нашел, что вид ее хорошенького личика отвлекает его от тяжелых мыслей.

— Давайте встретим Новый год в танце, — сказал Зан, порывисто подхватив Керри, и бешено закружил по громадному залу, где день вчерашний перемешался с завтрашним.

В полночь оркестр резко прекратил играть, и, усиленный громкоговорителями, раздался голос диктора Би-би-си. Свет ламп потускнел, при первых ударах Биг-Бена люди в зале соединили руки, и сотни голосов хором затянули «В старое доброе время». Из сетки под потолком посыпались воздушные шарики, бумажные ленты обвили Керри и Зана. Он заключил ее в свои объятия и, почувствовав прикосновение ее нежных губ, забыл обо всем на свете. Ритуальный новогодний поцелуй оказался неожиданно страстным.

Застигнутая врасплох, Керри почувствовала, что земля уходит у нее из-под ног, и ответила ему так же пылко. Вокруг бушевало дикое веселье. Не обращая ни на что внимания, они стояли, потрясенные, и молча глядели друг на друга.

Вечеринка продолжалась до трех часов, и задолго до этого Зан и Керри разошлись в противоположных направлениях. По темной дороге Марк и Керри отправились обратно в Дирборн-Холл, захватив с собой еще одну пару. Пока Марк болтал с ними, Керри делала вид, что дремлет. Она думала о том незабываемом полночном поцелуе, который изменил всю ее жизнь. Керри совершенно отчетливо понимала, что вчера вечером в Рэвенсбери-парк приехала совсем другая женщина. Сейчас Керри одновременно казалось, что она тонет и что она летит. Нынешнее чувство не было тем плотским вожделением, которое Керри испытывала к Линди, оно сильно отличалось от детского увлечения Заном много лет назад и не имело ничего общего с бесхитростной близостью с Марком — и в то же время включало в себя все эти ощущения.

Так вот, значит, что такое любовь, думала Керри.

В новогоднюю ночь, когда в Париже пробило час, Шаннон взглянула на часы, отметив, что в Англии как раз наступила полночь. Сейчас в Рэвенсбери-парк, где Зан встречает Новый год, хор исполняет «В старое доброе время». Шаннон попыталась представить себе, на что это похоже. Она подняла свой бокал и молча выпила за них обоих, уверенная, что в этот момент Зан тоже думает о ней. «В полночь я буду думать о тебе, дорогая», — обещал он, когда звонил на прошлой неделе. Возвращаясь к реальности, Шаннон обвела взглядом темный, прокуренный зал испанского ночного клуба на Монмартре — «Лос бандитос». Когда внезапное изменение планов заставило Амадео покинуть Ле-Турель, где они по традиции проводили рождественские каникулы вместе с Патриком и несколькими близкими друзьями, аргентинец уговорил ее составить ему компанию.

Гитарист еще только настраивался, стоя в углу крошечной сцены, где луч прожектора с трудом пробивался сквозь дымовую завесу. Шаннон перевела взгляд на длинный стол, вдоль которого сидели охрипшие греки и южноамериканцы. Это были гости Амадео — интернациональные пираты с грубыми, словно высеченными топором лицами. Все они, как и сам Амадео, сколотили состояния на морских перевозках, торговле нефтью и недвижимостью. С ними были эффектные женщины — жены или любовницы — одна шикарнее другой. Подобно прекрасным статуям, они с отчужденной усмешкой свысока взирали на происходящее, в то время как мужчины, громко смеясь, жестикулировали, как крестьяне на рынке. Продемонстрировав свое искусство пить красное вино из сосуда, расположенного высоко над его головой, Амадео салфеткой вытер рот и рубашку. Увидев, что Шаннон смеется, он тоже засмеялся и пожал ее руку.

— Неплохо, а, Шанита? У меня давно не было практики. Раньше я мог выпить пол-литра без остановки.

— Стоило сюда прийти хотя бы для того, чтобы это увидеть, — сказала Шаннон, покачав головой. Лицо Амадео оживилось, покраснев от выпитого вика и от удовольствия находиться в обществе самых близких друзей. За все годы Шаннон редко видела его таким, и эта сторона его противоречивой натуры ей нравилась. Именно такого Амадео она когда-то любила — раскованного, щедрого, сердечного человека, не чуждого слабостей.

Гитарист прибавил темп, и в темном клубе послышались аплодисменты. В свете прожектора появилась испанская цыганка, которую представили как «Ла Хойю». Драматически глядя на аудиторию сверкающими темными глазами, она выгнула руки над головой. Грудь цыганки страстно вздымалась, блестящие волосы откинулись назад. Она стояла с гордым видом — красивое чувственное животное. Пренебрежительным жестом отбросив в сторону длинный хвост желтых и черных юбок, цыганка принялась прищелкивать каблуками в ритм жалобным причитаниям «фламенко». Ее пальцы обвили кастаньеты, лицо превратилось в маску презрения, а такт музыки достиг крещендо. Гипнотический ритм нарастал, певец горестно стенал, а луч прожектора переместился к столу Амадео. Цыганка пристально смотрела на Бенгелу, ее каблуки ударяли об пол всего в нескольких сантиметрах от его ног. Все быстрее и быстрее цыганка трясла плечами, пот градом тек по ее лицу и рукам.

Глядя на Амадео, Шаннон почувствовала, как в ней поднимается раздражение. С каким восторгом он смотрит на танцовщицу, как горят его глаза! А она отвечает ему призывным взглядом. Вращая бедрами, цыганка резко наклонила голову набок и опустила руки.

Когда музыка внезапно умолкла, публика разразилась возгласами и аплодисментами. Отвесив глубокий поклон, «Ла Хойя» покинула сцену, волоча за собой хвост черных и желтых юбок.

Глядя ей вслед, Шаннон кипела от негодования: возмутительное и дешевое представление. Наверно, у нее возникло бы такое же чувство, если бы Амадео по дороге домой остановил машину на площади Пигаль и посадил рядом с собой проститутку. Не обращая внимания на ее досаду, Амадео смеялся, обмениваясь с сидящими рядом цыганом и аргентинцем какими-то замечаниями, как понимала Шаннон, явно грубыми шутками. Когда Амадео наконец обратил на нее внимание, Шаннон смотрела на него с ледяным спокойствием, пытаясь скрыть ярость. Амадео схватил ее руку и попытался шутливо поцеловать, но Шаннон ее отдернула.

— Еще вина! — крикнул Амадео официанту. — Все пьем до дна! Шанита, с Новым годом! — возбужденно сказал он, поднимая бокал.

Раздраженная его пьяной сентиментальностью, Шаннон смотрела на сцену и гитариста, испытывая жгучую обиду. Ей смертельно надоел этот вульгарный, дешевый притон. Подобная атмосфера пробуждает в Амадео самые примитивные инстинкты. В конце концов,несмотря на яхту, замок, личный самолет, коллекцию картин, он как был, так и остался крестьянином.

Посмотрев, как Амадео, жестикулируя, разговаривает с соседями по столу, Шаннон почувствовала, что больше не может выносить его поведение. Она догадывалась, что перед тем, как уйти, Амадео пошлет «Ла Хойе» записку, назначая нечто вроде свидания. Шаннон не хотела этого видеть.

— Хорошо повеселилась, Шанита? — спросил Амадео.

— Я бы хотела поехать домой, — холодно ответила она, протягивая руку за сумочкой.

Амадео широко улыбнулся и похлопал ее по руке.

— Скоро, скоро, — пообещал он.

Шаннон не заметила в его глазах явного удовольствия от ее ревности. Какая ирония, сказал себе Амадео, что все его попытки вызвать у Шаннон ревность к великолепным женщинам потерпели провал, а вот сейчас он без всяких усилий сумел возбудить у нее чувство собственника!

Однажды апрельским вечером Марк пришел домой и, поставив портфель в прихожей, позвал:

— Керри, дорогая, я дома.

— Марк, ну где ты был? — спросила она, спускаясь в халате по ступенькам. — У тебя есть двадцать минут, чтобы принять душ и переодеться, иначе мы опоздаем к Вилльерсам. — Керри старалась сдержать раздражение.

— Послушай, — нерешительно сказал он, — а нельзя ли нам как-нибудь не пойти?

— Сейчас? Не говори глупостей. Это будет крайне невежливо.

— Знаю. Но мы совсем недавно видели очень многих из них, и это всего лишь коктейль. Никто не будет переживать из-за нашего отсутствия. Я очень устал, Керри. Кажется, ты забываешь, что я работаю девять часов в день, — сказал Марк, стараясь изобразить на лице приятную улыбку, — а когда на следующей неделе приедет Хэнбери, моя нагрузка…

Керри пресекла его протесты.

— Не будь смешным. Ты ничем не отличаешься от остальных. Сейчас я уже не могу ничего изменить. Иди, переодевайся.

Марк вздохнул и принялся подниматься по лестнице, на минуту остановившись на пороге детской. Линди в пижаме играл на полу с машиной. Нагнувшись, Марк поднял его на руки.

— Привет, мой большой мальчик, — прошептал он.

— Пойдем, — раздался снизу нетерпеливый голос Керри. — У тебя на это нет времени.

Через несколько секунд, когда Марк завязывал перед зеркалом галстук, Керри по его молчанию поняла, что муж раздражен. Подойдя сзади, она нежно положила руку ему на плечо.

— Я знаю, как трудно тебе приходится, но если мы хотим воспользоваться всеми возможностями, которые открылись перед нами за последние месяцы, то должны бывать на людях. — Она поправила большой воротник своего серовато-зеленого льняного платья. — Тебе оно нравится?

— М-м-м… Послушай, Керри. В этот уик-энд на меня не рассчитывай — включая Кузнечную поляну. Мне нужно доделать работу, и я, вероятно, останусь дома.

— Марк, что такое на тебя нашло? — взорвалась Керри. — Сначала ты не хочешь никуда идти сегодня вечером, а теперь говоришь, что не сможешь быть на матче по конному поло в воскресенье. Ты разве не понимаешь, как я ждала этого матча?

— Что на меня нашло? — повторил он. — То же самое я думаю о тебе. Дорогая, за последние месяцы ты сильно изменилась. — Марк положил ей руки на плечи, но Керри избегала его взгляда. — Ты настолько увлеклась светской жизнью и ездой на лошади, что мы практически не остаемся одни.

Она отступила в сторону.

— Разве ты не понимаешь, Марк? Впервые в жизни я могу развлечься. Неужели ты можешь быть таким эгоистом? Почему я должна сидеть дома, когда весь свет хорошо проводит время? Сезон только начался. Аскот, весенние балы, Хенли, Глиндебурн — я хочу всем этим насладиться. А с осени хочу участвовать в соревнованиях, а также принять участие в охоте в Олдерли, — добавила Керри, взяв в руки сумочку.

Марк беспомощно посмотрел на нее.

— Да, я чувствую себя эгоистом из-за того, что хочу, чтобы ты все время была со мной.

Приехав в дом Вилльерсов на Оулд-Черч-стрит в Челси, через симпатичную гостиную они прошли в огороженный со всех сторон сад, где благоухали цветущие вишни и пламенели тюльпаны. Был один из тех не по сезону теплых весенних вечеров, когда в воздухе, не переставая, звенят птичьи трели. Керри и Марка пригласили в выложенный плитами внутренний дворик. Сделав глоток джина с тоником, Керри услышала, как в голове вновь звучат недавние слова Марка: «Что на тебя нашло, Керри?»

После той новогодней ночи она все больше запутывалась в паутине непонятных эмоций, даже не пытаясь в них разобраться. Глядя куда угодно, только не на дверь, откуда должен был вот-вот появиться Зан, Керри почувствовала, что ее охватывает та же слабость в коленках, которая преследует ее в последнее время, та же тихая паника. Она ждала появления Зана со смешанным чувством страха и надежды. Когда стемнело, Керри, не оборачиваясь, инстинктивно почувствовала, что Зан уже здесь. Он стоял на ступеньках, ведущих в сад, засунув руки в карманы. Зан приветствовал ее улыбкой, предназначавшейся, казалось, ей одной, а его быстрый взгляд показал Керри, что Зана снедает то же самое чувство.

— Привет! — сказал он, подойдя к ней.

— Привет! — ответила Керри, чувствуя себя неловко.

Они присоединились к общему разговору, вращавшемуся вокруг предстоящего матча на Кузнечной поляне между «Вакерос» и командой Зана — «Красные уланы». Керри слушала, не воспринимая:

— …У Рамиреса коэффициент восемь, у Дельмаса только шесть, у Оливейры шесть и у Бенгелы пять. «Вакерос» не проиграли еще ни одной встречи и находятся в прекрасной форме. По моему мнению, «Уланы» не имеют никаких шансов — при всем моем уважении, Зан.

Тот грустно улыбнулся, но ничего не ответил.

— Ну, я не знаю, — сказала Мэнди Вилльерс. — В конце концов игра будет идти на территории «Улан», а «Вакерос» могут чересчур зазнаться. Я готова поставить на «Улан».

— Спасибо за твою постоянную преданность, Мэнди, — кивнув, сказал Зан.

— Зан, дорогой, а где Розмари? Неужели она все еще лежит с гриппом?

— Боюсь, что так. Никак не может от него избавиться. Она считает, что если пролежит в постели до конца недели, то к воскресенью поправится.

Когда разговор перешел на другую тему, Зан повернулся к Керри:

— Как вы проводили время?

— Прекрасно. Только была очень занята.

— А как Критерий?

— Он в отличной форме. Мне удается почти каждый день вырываться в Саннингдейл, чтобы с ним заниматься.

Вежливая беседа продолжалась еще несколько минут.

— А Марк здесь? Что-то я его не видел, — спокойно сказал Зан.

— Да, но, вероятно, он рано уйдет. Он сказал, что очень устал.

Когда их тет-а-тет прервался, Керри отошла в сторону, мечтая, чтобы Марк поскорее ушел. Следующие полчаса она провела среди гостей, даже не пытаясь вслушиваться в их болтовню. Керри все время чувствовала, что Зан находится где-то рядом.

В основе ее светских амбиций, как называл это Марк, лежало исключительно желание быть там же, где и Зан. Чтобы этого достигнуть, Керри пришлось общаться с людьми, входящими в круг знакомых Зана и Розмари. Теперь все они знали ее как энергичную, симпатичную американку, жену подающего надежды банкира, который является сыном Линди ван Бурена.

Всю неделю после Нового года Зан ей не звонил, и Керри сама позвонила якобы для того, чтобы попросить совета насчет покупки загородного коттеджа в Котсуолдсе. В свою очередь, это дало ему возможность сообщать ей о намечающейся продаже недвижимости. Однажды он даже возил ее осматривать дом, но разговор шел о чем угодно, кроме их отношений. Хотя Зан не говорил, Керри чувствовала, что он одинок. Она слышала, что его брак с Розмари оказался неудачным. Всю зиму Керри ждала, что он выскажет ей вслух то, о чем говорил его взгляд во время их встреч на охоте, приемах и балах. Весь прежний опыт ее общения с мужчинами оказался бесполезным. Керри чувствовала себя неопытной и смущенной. Как она начала понимать, любовь — это надежда на то, что жизнь приобретет смысл. Брак с Марком почти перестал иметь для нее значение, и только маленький Линди как-то связывал Керри с повседневностью.

Видя, что к ней приближается Марк, Керри попыталась преодолеть раздражение.

— Дорогая, если я хочу попасть завтра на работу к девяти часам, то мне надо пораньше уйти. Кроме того, мне надо просмотреть кое-какие бумаги. Я думаю, нам пора.

— Если ты не возражаешь, я останусь. Я могу прогуляться пешком или вызвать такси.

— Конечно, если хочешь, — сказал Марк, стараясь не выдать своего разочарования. — Надеюсь, увидимся позже.

Через несколько секунд к ней подошел Зан.

— А где Марк?

— Он ушел. Хочет пораньше лечь спать.

— Вы не прочь где-нибудь поужинать? — подчиняясь внезапному порыву, спросил Зан. — В конце концов, если нас обоих бросили, это не причина, чтобы ложиться спать голодными.

Керри улыбнулась:

— Думаю, это неплохая мысль.

Когда компания распалась на отдельные группы, они отправились в маленький индийский ресторан на Флад-стрит. Он был оформлен как красная с золотом палатка, над столами нависали жаровни.

Они говорили о лошадях, о поло, об охоте, об Ирландии. Керри зачарованно смотрела на Зана. Глядя в его глаза, она едва слышала, что он говорит. Внезапно ей надоело разговаривать о вещах, которые на самом деле не имели значения. Они словно бегали по кругу — в середине оставалось то, что влекло их друг к другу. Керри все время думала, как сказать ему об этом. Женщина не должна предлагать свою любовь. Она только может быть доступной.

— Зан, вам не кажется, что после Нового года мы оба ходим вокруг да около? — задумчиво произнесла Керри.

Он удивленно посмотрел на нее, затем рассмеялся.

— Ну, а что же, вы думаете, мы можем с этим поделать?

— Мы можем вступить в связь, — сказала Керри, методически помешивая кофе. Сердце ее бешено колотилось. Она никогда еще не позволяла себе такой дерзости — не позволяла и не собиралась позволить.

— Вы думаете, это будет разумно? — спросил Зан, застигнутый врасплох ее откровенностью.

— Известно, что такое случается, если двое считают друг друга неотразимыми.

Положив локти на стол, он внимательно смотрел на Керри, польщенный ее словами. В поведении Керри не было ни раздражающего кокетства, ни робости. Зан глядел в ее глаза, в которых отражался свет ламп, глядел на пылающие рыжие волосы Керри, и решимость — даже если она и была — оставила его.

— Должен признать, такая мысль у меня появлялась. Но все гораздо сложнее.

— Как вы обычно поступаете в такой ситуации?

— Что вы имеете в виду? — спросил Зан. С чувством вины он подумал о Шаннон, вспомнив, что должен с ней встретиться всего через несколько дней — когда «Уланы» будут играть с «Вакерос».

— Вы счастливы с Розмари?

— Что такое счастье? — пожав плечами, сказал Зан. — Я думаю, мы похожи на любую другую пару, где супруги привыкли друг к другу.

— Это не ответ на мой вопрос.

— Вы сказали «обычно». Как я понимаю, это означает, будто вы думаете, что у меня есть опыт в таких делах. — Он взял ее руку в свои.

— А разве нет?

— Если я скажу «да», вы подумаете, что я хочу произвести на вас впечатление, а если скажу «нет», вы, вероятно, мне не поверите.

Она засмеялась, обхватив пальцами его ладонь.

— Керри, — начал Зан, — вы были честны со мной, а теперь я буду честен с вами. Я полагаю, вы догадываетесь, почему я не позволял ситуации заходить слишком далеко, — задумчиво сказал он. — С первого же раза я был вами очарован, и даже, идя домой, думал о том, что хотел бы лечь с вами в постель. Меня заинтриговало ваше поведение — вы были не похожи на других. Но потом, когда на Новый год я почувствовал, как в вас пробуждается страсть, то понял, что если мы начнем, то не сможем остановиться.

— Если вас послушать, то я какое-то демоническое существо.

— Нет, нет. Скорее, вы просто ранимы. И я не хотел причинять вам боль, — сказал Зан, хотя инстинкт подсказывал ему, что Керри — не только прелестная, но и весьма уверенная в себе молодая женщина, которая хорошо знает, чего хочет.

— А вы разве не ранимы?

— Что такое происходит в вашей голове? Я очень мало о вас знаю, очень.

Керри улыбнулась:

— Есть возможность узнать, разве нет?

Вскоре Зан отвез ее домой. Прощаясь, он спросил:

— Вы будете в воскресенье на Кузнечной поляне?

— Да, я приду. И буду одна, — добавила Керри.

— Тогда увидимся там, — прошептал Зан.

Заключив Керри в объятия, он поцеловал ее. Расставшись с ним, Керри поняла только то, что ее страсть к Зану стала еще сильнее.

Посмотрев, как она входит в свой дом, Зан повел машину к себе. Он был обеспокоен ходом событий. Было глупо приглашать Керри на ужин, создавая дополнительное искушение. Через несколько дней он должен увидеть Шаннон. Затем, в конце мая, они проведут благословенную неделю в Сейяне, а потом она вновь исчезнет на целый год, как сказочная принцесса.

Конечно, Керри внесла разнообразие в круг его знакомых. Ее личность, калейдоскоп ее эмоций возбудили в нем любопытство. Заглянув себе в душу, Зан мог с чистым сердцем признаться, что чувство к Керри нисколько не напоминает ту большую любовь, которую он испытывает к Шаннон. Просто слишком большое количество вина и поздний час подействовали на него и сломили сопротивление.

Глава 3

Кузнечная поляна, Большой Виндзорский парк,

Англия, май 1985 года

Такое могло происходить в Древней Персии, где зародилось поло, подумала Шаннон, выходя из «мерседеса» с шофером, который доставил ее на Кузнечную поляну — в самое сердце Виндзорского парка. При виде палатки, раскрашенной в пурпурные и серые цвета «Галанта» и окаймленной развевающимися под сияющим майским небом серебристыми знаменами, Шаннон почувствовала прилив гордости.

— Она выглядит великолепно — как и вы, — заметила Сюзи — молодая американка, которая стала ее личной помощницей в «Галанте».

Сегодня Шаннон была в синем платье из тонкой шерсти с накладными плечами и белым воротником. Каждая деталь ее одежды напоминала о Франции — от волос, заколотых гребнями из слоновой кости, до туфель и синей сумочки.

По пути к палатке Шаннон внимательно осмотрела широкое зеленое поле. Для Зана было еще слишком рано, но сердце Шаннон радостно билось, предвкушая те несколько часов, что они сегодня проведут вместе. Немного, но все равно лучше, чем ничего. Она, Сюзи, Амадео и несколько других игроков «Вакерос» днем раньше прилетели из Парижа и остановились в «Кларкджез». В это утро Амадео покинул свой номер пораньше, чтобы навестить своих пони, предназначенных для игры в поло, которых привезли поездом несколько дней назад.

Около палатки стоял автофургон с продовольствием, и официанты в белых куртках уже разносили шампанское со льдом и большие серебряные блюда и супницы, готовясь к обеду, который должен был состояться перед матчем. Шаннон подошла к входу в сооружение, которое поручила оформить одной лондонской рекламной компании. Войдя, она поняла, что сиявший всеми цветами радуги проект, долго лежавший у нее на столе, не имеет ничего общего с действительностью.

Хоть это и выглядит ужасно, но дает совершенно замечательный эффект, с облегчением подумала Шаннон. Перед ней была точная копия шатра кочевников с разложенными на полу персидскими коврами. Прикрепленные к центральной стойке куски шелковой материи всех цветов радуги создавали настоящую феерию красок. Позади длинной стойки, уставленной камелиями и розами, размещалось тщательно подобранное панно из слоновой кости и сандалового дерева. Круглые столики были покрыты светло-серыми камчатными скатертями и сервированы изысканной фарфоровой посудой и столовым серебром. Фонтан в углу и апельсиновые деревья в кадках создавали иллюзию сада. Все было воздвигнуто за один день, чтобы отметить начало выпуска «Дрессаж» и отпраздновать успех «Самарканда».

— Потрясающе, правда? — заметила Сюзи.

— Неплохо, — улыбаясь, ответила Шаннон. Проект обошелся в целое состояние, но он этого стоил.

В шатре уже было полно сотрудников отдела рекламы. Шаннон принялась просматривать список гостей. Сюзи распаковывала предназначенные для гостей специальные флаконы духов: для женщин аметистовые бутылочки «Самарканда» с серебряной филигранью, для мужчин — флаконы «Дрессаж» в красивой красно-белой упаковке, напоминающей о цветах «Вакерос».

Шаннон еще раз проверила, кто где будет сидеть. Последние два месяца они с Сюзи ломали голову над тем, как разместить таких знаменитостей, как Раджмату из Джайпура, Ага-хана с женой и принца и принцессу Кентских. Шаннон бегло осмотрела карточки, имена на которых как будто сошли со страниц «Готского альманаха», «Книги пэров Берка» и «Соушэл реджистер», вместе взятых. Достав свои заметки, сделанные сегодня утром за завтраком, Шаннон обнаружила, что стулья для высоких гостей еще не доставлены. Спокойно, сказала она себе, не поддавайся панике. Думая о том, что стоило бы еще разок отрепетировать реверанс, Шаннон смотрела на снующих туда и сюда официантов. Первое соприкосновение с королевскими особами обернулось сплошной нервотрепкой. Не забудь, что к Ага-хану надо обращаться «ваше высочество», а не «ваше величество», напомнила она себе. Да, надо позаботиться и об охране — нужно проследить, чтобы они тоже поели. Не слишком ли велики столы? Да нет, сейчас уже ничего не поделаешь. А ковры? Женщины могут зацепиться каблуками за края. Надо, чтобы кто-нибудь закрепил эти края и побыстрее. Взгляд Шаннон перешел на образцы, выставленные на специальном столе рядом с большим серебряным «Кубком Галанта», на котором должны выгравировать имя победителя матча. По совету одного искушенного в этих делах друга Шаннон в последний момент распорядилась принести еще одну коробку с духами: некоторые из приглашенных, даже очень богатые, могут нахально попросить еще.

Шаннон вновь посмотрела на поле. Амадео сообщил ей результаты предварительных игр только две недели назад, когда ненадолго заглянул к ней на квартиру. Тогда Шаннон не отвела глаз, не подала виду, что неожиданная новость привела ее в полное смятение. Никто не ожидал, что «Уланы» выиграют, и когда на лице Амадео появилась дьявольская усмешка, Шаннон небрежно заметила:

— Кажется, ты очень доволен результатами отборочных игр. У «Улан» низкий коэффициент?

— Напротив, он довольно высок. Я просто с нетерпением ожидаю этот матч. Он должен быть одним из самых интересных в сезоне.

Шаннон немедленно позвонила Зану, чтобы сообщить эту новость. А теперь, когда долгожданный день настал, она чувствовала, что гораздо легче справляется со всеми хлопотами, так как знает, что они проведут время вместе.

Наконец появились гости, и каким-то чудом все встало на свои места. Оставшись на мгновение одна, Шаннон внезапно подумала о том, что происходит. Что сказала бы Бетти Фремонт, если бы видела ее сейчас — во главе батальона официантов, готовых оказывать гостеприимство самым влиятельным в Европе людям? Шаннон Фалун, метиска из австралийской степи, стала правителем деловой империи, простирающейся по земному шару вплоть до Сиднея и Мельбурна. Взяв наугад со стола карточку с логотипом «Самарканда», Шаннон прочитала известное имя: Александр Бенкендорф. Ей вспомнилась вечеринка в Кунварре в честь Чарли и Генри. Какое благоговение она тогда испытывала! Где они теперь и что бы подумали, если бы могли ее видеть? В тот вечер платье из дешевого шифона казалось ей великолепным! И в то же время, думала Шаннон, по существу, ничего не изменилось. В это утро она так же нервничает и так же не уверена в себе. Правда, за эти годы Шаннон научилась скрывать чувства под маской спокойствия, ставшей уже частью ее образа. Сегодня она будет не отплясывать с буянами из захолустья, сегодня ей нужно делать реверанс перед особами королевской крови. Шаннон вспомнила Керри в том ее нелепом зеленом платье. Где сейчас ее сестра, не изменилась ли ее жизнь так же драматически, как и ее собственная? Бремар так и не ответил на письмо с просьбой сообщить адрес Керри, но когда-нибудь она найдет сестру. Наконец Шаннон подумала о Брендане — своем отце. Она представила себе, как он входит в палатку, осматривается по сторонам и с притворным отвращением качает головой. Шаннон воочию видела, как Брендан нюхает «Самарканд» и, сделав гримасу, говорит: «От этой дряни вони аж до небес». Или отпускает замечание насчет еды: «Мусс из лосося, салат из омаров — еда для жлобов. И на черта ты притащила сюда это стадо английских ублюдков?» Под его развязностью и злой бравадой скрывалась всегдашняя ирландская неуверенность в завтрашнем дне, а воинственное отношение к жизни было защитой от классовых предрассудков. Шаннон взяла штурмом высокие стены и проникла в тот мир, который был для нее недоступен. Но в душе она всегда будет чувствовать себя неуверенно. Когда к шатру подъехал первый «роллс-ройс», Шаннон почувствовала, как в ней поднимаются радость и печаль. Обветренное лицо Брендана с любовью и нежностью подмигнуло ей из прошлого.

— Удачи тебе, детка, — услышала она его голос. — Я горжусь тобой.

На дальнем конце игрового поля Амадео пригладил волосы и, прищурясь, посмотрел на солнце. Около его личного фургона для перевозки лошадей, выкрашенного в красный и белый цвета «Вакерос», паслись шесть его лучших пони.

— Эй, Хуан! — позвал Амадео. — До второго чуккера я не собираюсь использовать Дубинку. Я начну игру на Риохе, — сказал он, поглаживая по бокам чалого по кличке Карилльо. — Сегодня он выглядит неплохо, но Дубинка все же лучше, — со смехом заметил Амадео, глядя на свою самую порывистую лошадь.

Сегодня кремовые брюки подчеркивали стройность его фигуры, а рубашка для игры в поло открывала мощные загорелые руки — Амадео выглядел именно так, как должен выглядеть победоносный генерал спортивной армии. Он деловито осматривал пони. Амадео знал все их особенности, и каждый был специально отобран из-за своей выносливости. Амадео строил план атаки. Следует ли сразу ринуться вперед? Или наоборот — он должен припасти грозное оружие напоследок и застать противника врасплох?

Чувства воина, собирающегося на битву, охватили Амадео, когда он узнал, что команда Зана будет играть с «Вакерос». С того утра, когда Шаннон сказала ему, что любит и всегда будет любить человека, которого считает отцом своего ребенка, Зан Фитцгерберт стал для Амадео смертельным врагом. А теперь судьба распорядилась так, что они должны сойтись в поединке. Хотя они никогда не встречались, от одного упоминания имени Зана по жилам Амадео растекалась злоба. Лорд Килгарин, представитель пришедшего в упадок англо-ирландского дворянства, был олицетворением всего, что Амадео презирал. По фотографиям он хорошо знал лицо Зана и догадывался, что за аристократической внешностью кроется слабая и нерешительная натура. Фитцгерберт представлял собой человека, которой благодаря случайности получил от жизни все и не привык к трудностям и борьбе. Годы мучительной любви к Шаннон придавали силы Амадео. Если бы Зан завоевал Шаннон в честной битве, то, как бы это ни было тяжело признать Амадео, он бы уступил. Но время шло, а Зан продолжал наслаждаться благополучной жизнью, которую ему обеспечивала богатая жена. Это было нечестно, не соответствовало представлениям Амадео о справедливости, и в нем нарастало желание отомстить. Он даже подумывал о том, чтобы попытаться навредить бизнесу Зана, но гордость требовала вступить в прямую и более жестокую конфронтацию. Зан — всего-навсего вор, который украл у него драгоценные годы, которые Амадео мог бы провести со своим сыном, и украл любовь той единственной женщины, которую Амадео хотел бы сделать своей женой. Когда он сказал Шаннон о том, что «Уланы» будут бороться за кубок «Самарканда», она не выразила никакого волнения, научившись за эти годы скрывать правду. Представляет ли она, думал Амадео, что он будет сражаться за ее расположение? Как безымянный черный рыцарь, который носит цвета своей дамы под броней — у сердца.

— Выпейте еще джина с тоником, Керри, — сказал Ноэль, протягивая руку к ее бокалу.

— Спасибо, достаточно и одного, — со смехом сказала она. — Иначе я напьюсь еще до начала матча. — Сдвинув темные очки, Керри принялась смотреть на поле, где уже разминались двое игроков из команды «Вакерос».

— Как хорошо, что мы выехали раньше, чтобы занять места, — сказала Мэнди. — Иначе бы ничего не увидели.

Травянистый участок для парковки, отведенный для членов клуба и их гостей, сейчас был заполнен «рейндж-роверами» и «роллс-ройсами». Их пассажиры разместились на складных стульях за раздвижными столиками и устроили себе щедрый пикник. В тени машин постелили яркие коврики. Вскоре все смешались. Гости с бокалами в руках бродили между машинами, с энтузиазмом приветствуя друг друга.

— Вы впервые на состязаниях в поло? — спросил Ноэль.

— Да, и я так взволнована, — ответила Керри, взяв полевой бинокль, чтобы рассмотреть игроков. Зана по-прежнему не было видно.

— Сегодня для этого прекрасная погода — в мае так бывает не всегда.

— Я так и думала. — Первая весна в Англии радовала Керри. Поездка по залитому солнцем Большому Виндзорскому парку, где уже цвели первые азалии и рододендроны, казалась ей прелюдией к самому прекрасному лету в ее жизни. Сегодня на Кузнечной поляне Керри начинала в полной мере ощущать ритм английской светской жизни. Теперь, когда зимнее небо посветлело, а охота подошла к концу, впереди лежали Аскот, Хенли, Уимблдон и Кауэз. Дневник Керри уже начал заполняться приглашениями на балы, загородные уик-энды и поездки в Девон и в Тоскану.

— Жаль, что Марк не смог приехать, — заметил Ноэль.

— Да, ужасно. Не могу передать, как он расстроен, — ответила Керри, стараясь скрыть раздражение. Их приглашали вдвоем, и она была полна решимости не допустить, чтобы у Марка выработалась привычка работать по выходным. Без мужа ее быстро исключат из списка приглашенных — хозяйки не любят, когда число гостей в последний момент уменьшается.

— А как себя чувствует Розмари Фитцгерберт? Я сегодня ее не видела, — спросила Керри, стараясь не выдать своего любопытства.

— Очевидно, после гриппа все еще чувствует слабость и решила остаться дома. Так что бедному Зану нужна дополнительная моральная поддержка, — пошутил Ноэль.

От неожиданного известия сердце Керри забилось сильнее. После совместного ужина она не видела Зана и с ним не разговаривала. Теперь она еще раз осмотрела поле, стараясь его найти.

— Зан подойдет к нам перед матчем?

— Думаю, он подойдет после. Я слышал, что команду пригласили до начала встречи пройти на коктейль вон в ту палатку.

— Ах вот оно что, — сказала разочарованная Керри. — А для чего эта палатка? Я еще не видела программу.

— Какая-то французская фирма рекламирует свои товары. «Ролекс» и «Ротманс» делают то же самое. Некоторые спонсируют призы.

Опустив бинокль, Керри посмотрела на Ноэля. Вспомнив о том, что он лучший друг Зана, она одарила его своей самой очаровательной улыбкой.

— Пожалуйста, расскажите мне об игре. Для того, кто, как считается, разбирается в лошадях, просто позор ничего не понимать в поло, — солгала Керри. На самом деле она уже прочитала об этом книгу. — Я всегда думала, что мужчина, играющий в поло, выглядит очень сексуально. А почему вы не играете?

Ноэль улыбнулся столь дерзкой ассоциации.

— Чтобы выдержать шесть чуккеров, нужно быть гораздо лучшим наездником, чем я. Они длятся по семь минут, и после каждого пони меняются. Я всегда говорил, что со мной пришлось бы менять и всадника, — сказал он, вызвав смех у Керри.

Мимо них к шатру «Галанта» проехал «бентли» с принцем и принцессой Кентскими. Там их прибытия дожидалась целая толпа фотографов. Первой из машины вышла светловолосая австриячка-принцесса, любезно улыбнувшись фотокамерам. Она была одета в кремовое шерстяное платье, на шее жемчужное ожерелье, льняные волосы зачесаны вверх в стиле эпохи короля Эдуарда VII. Ее застенчивый, бородатый муж шел рядом.

Внутри палатки стоял гул голосов. Почетные гости наконец-то прибыли. Шаннон встречала их у входа, стараясь собраться так, как когда-то перед выходом на подиум. Принц вышел вперед, и Шаннон пожала его протянутую руку, под щелканье фотоаппаратов грациозно присев сначала перед ним, затем перед принцессой. Потом повела их внутрь, где небольшая специально отобранная группа должна была приветствовать их высочеств.

— Как поэтично! — заметила принцесса, с восхищением рассматривая экзотическое убранство палатки. — Настоящее произведение искусства. А апельсиновые деревья и фонтан придают восхитительный колорит.

Заложив руки за спину, принц заметил:

— Какая жалость, что это простоит всего один день. Видимо, вы как бедуины — вскоре свернете свою палатку и незаметно ускользнете, — остроумно заметил он.

— Да, именно так, — улыбнулась Шаннон. Приветливая манера принца ее обрадовала и успокоила.

Когда были сделаны необходимые представления, официант подал традиционный перед матчем бокал шампанского. Шаннон почувствовала, что напряжение исчезло. Все было предпринято для того, чтобы этот волнующий момент наступил, и, когда это действительно произошло, и без всяких инцидентов, Шаннон почувствовала громадное облегчение. Незадолго до этого в палатку вместе с остальными членами своей команды вошел Амадео. Потянув себя за ухо, он на латиноамериканский манер сигнализировал ей, что все в порядке, и Шаннон не удержалась от улыбки.

Разговаривая с одним из гостей, Шаннон заметила появившиеся в шатре красно-желтые майки «Улан». Все до одного стройные и загорелые, члены команды Зана были немного выше смуглых «Вакерос». Их выгоревшие на солнце волосы были взъерошены после разминки. Когда Шаннон заметила Зана, она почувствовала, что напряжение вновь возросло, но попытка избежать встречи сразу бросилась бы в глаза. Ирония судьбы заключалась в том, что в последний раз Шаннон была на Кузнечной поляне именно для того, чтобы посмотреть, как играет Зан. Тогда она приезжала вместе с Джонкуил в качестве ее компаньонки. А сейчас она принимала здесь сливки международного общества, причем с неслыханной роскошью. Вполуха слушая Ага-хана, рассказывавшего о своем последнем триумфе на скачках, Шаннон увидела, как Амадео сквозь толпу пробирается к Зану. С ужасом поняв, что двое мужчин, определивших всю ее жизнь, вот-вот встретятся, Шаннон не удержалась от искушения подслушать их разговор. Амадео взял Зана за плечо, и тот с удивлением обернулся.

— Ну вот мы наконец и встретились, лорд Килгарин. Я Амадео Бенгела, — сказал он звучным голосом и церемонно подал руку.

— Здравствуйте! — с вежливым кивком торжественно сказал Зан, разглядывая аргентинского магната, который так неожиданно представил сам себя. Зан сразу вспомнил, что когда-то Бенгела был любовником Шаннон.

К своему смущению, Шаннон заметила, что Амадео ведет Зана к ней.

— Идемте — вы должны встретиться с нашей хозяйкой. Все приготовления — ее рук дело.

День сразу же померк в глазах Шаннон, когда она увидела их рядом с собой.

— Шанита! — позвал Амадео, криво улыбаясь. Его глаза грозно сверкали.

Услышав, что он употребляет ее уменьшительное имя, Шаннон невольно покраснела. На приеме у «Галанта» такое обращение было неуместно.

— Ты еще не встречалась с лордом Килгарином? Сегодня он один из моих соперников, — игнорируя ее холодность, с фальшивой веселостью сказал Амадео.

— Мы встречались с лордом Килгарином. — Шаннон, пожала руку Зану. Охваченная смущением, она не смела смотреть ему в глаза. Неужели Амадео забыл, кто он такой? А если нет, то почему так ведет себя?

— Прошу прощения, я не знал, что вы знакомы, — мягко сказал Амадео.

— Рад снова видеть вас, мисс Фалун, — сказал Зан. — Вы меня извините? Мне нужно кое с кем поговорить.

— Конечно, конечно, — пробормотала Шаннон.

Когда Зан повернулся, чтобы идти, Амадео пристально посмотрел на нее и тут же ушел.

Во время обеда к Шаннон больше не возвращалось радостное настроение, в котором она пребывала с утра. Хотя принц Кентский сидел от нее справа, а Ага-хан — слева, победа утратила свой блеск. Шаннон раздвоилась — на влиятельного директора «Галанта», купающегося в деньгах и комплиментах, и простую женщину, охваченную душевным конфликтом. Соперничество, возникшее между Заном и Амадео, ее ошеломило, но пока не было времени это обдумать.

Когда гости начали покидать стол и усаживаться на расставленные перед палаткой стулья, Амадео вместе с другими игроками встал, чтобы идти. Шаннон не удалось избежать встречи с ним.

— Пожелай мне удачи, — сказал Амадео.

— Удачи, — коротко ответила она. В глазах Амадео пылала ревность, и внезапно Шаннон охватили нехорошие предчувствия.

В знак того, что матч вот-вот начнется, по четыре игрока от каждой команды, в шлемах, легким галопом направились к рефери, придержав своих пони напротив трибун и королевской ложи. Резко зазвонил колокол, судья подбросил мяч в воздух, и игроки принялись бороться за него. «Вакерос» удалось захватить мяч, и обе команды толпой устремились к воротам «Улан».

Сидя в первом ряду на месте для почетных гостей, Шаннон напряженно следила, как лоснящиеся пони носятся по полю. Стало ясно, что игра будет упорной, и возбуждение публики возросло. Удары деревянных клюшек перекрывали стук копыт по земле. Шаннон застыла на краю кресла. Еще никогда в жизни она так не волновалась. Хотя расстояние и скорость игры не всегда давали возможность отличить одного игрока от другого, Шаннон чувствовала, что Зан и Амадео вступили в непримиримую схватку. Они как сумасшедшие носились по полю, едва не сталкиваясь и размахивая клюшками в опасной близости друг от друга. Когда Зан и Амадео на бешеной скорости вместе помчались к воротам, в голосе диктора послышалось неподдельное волнение. Они разошлись в последнюю секунду, когда Амадео чуть-чуть не попал в ворота. Трибуны бушевали.

— Бенгела промахнулся! — сквозь собственный крик расслышала Шаннон.

Когда колокол возвестил об окончании первого чуккера, она чувствовала себя так, как будто упала на землю с огромной высоты. Стараясь скрыть то, что творилось у нее на душе, Шаннон вступила в беседу сначала с принцем Кентским Майклом, затем с Ага-ханом. Затишье длилось всего несколько мгновений. Под приветственные крики и аплодисменты «Вакерос» и «Уланы» вернулись на поле.

Пересев на свежих пони, игроки начали второй чуккер с еще большим рвением. В считанные мгновения «Вакерос» забили гол, вызвав на трибунах бурю аплодисментов. Когда пони в беспорядке помчались к противоположному краю поля, Шаннон увидела, что Амадео атакует Зана так, как будто борьба идет не на жизнь, а на смерть. Борясь за мяч, они скакали голова в голову, и Амадео неистово размахивал клюшкой. Мяч отскочил в сторону, и Зан перешел на полный галоп, нагибаясь то в одну, то в другую сторону. Амадео мощным рывком его обогнал, и тут события резко ускорились. Вырвавшись вперед, Амадео ударил по мячу. Лошадь Зана завертелась на месте; всадники и клюшки смешались в кучу, люди на трибуне вскочили на ноги. Сквозь лошадиные ноги Шаннон, словно в замедленной съемке, увидела, как чье-то тело падает на землю. На трибунах послышались крики ужаса.

— Кто-то упал с лошади!

Лошадь без всадника вырвалась из свалки и галопом поскакала к стойлам.

— Видели? — заметил кто-то. — Он специально его подрезал.

— А кто упал?

— Не знаю. Наверно, кто-нибудь из «Улан». Давайте подождем, сейчас объявят штрафной.

Из громкоговорителя загремел голос диктора:

— Леди и джентльмены, номер два команды «Красные уланы» — лорд Килгарин — упал с лошади. Пока еще неизвестно, сильно ли он пострадал. Вероятно, в сторону «Вакерос» будет назначен штрафной удар. Игра будет вскоре возобновлена, а в перерыве просим пройти на поле и притоптать дерн.

Услышав о возможном ранении Зана, Шаннон, не раздумывая, резко встала и покинула первый ряд. В страхе, что Зан мог сильно покалечиться, она со всех ног кинулась к пункту оказания первой помощи. Шаннон с ужасом думала о том, что причиной инцидента стало поведение Амадео. Со своим искаженным представлением о чести он мог отомстить Зану с грубой жестокостью, которой не проявлял со времени той ночи на «Карисме». Он все знал об ее отношениях с Заном и теперь демонстрировал свою власть, как будто Шаннон — его собственность. Амадео никогда не отдает чего-либо просто так, и теперь Шаннон поняла, что его щедрость имела под собой материальную основу Он заставил ее поверить, что почти с отцовской заботой относится к ней и ее ребенку, а сам все это время планировал уничтожить то, что ей дороже всего на свете. Увидев палатку для оказания первой помощи, Шаннон сразу решила, что как можно скорее уйдет из «Галанта».

Вбежав в палатку, она перестала думать о чем бы то ни было. Увидев, что Зан в полном сознании лежит на раскладной койке и тихо говорит о чем-то с врачом, Шаннон почувствовала, что ноги у нее подкосились.

— Зан! С тобой все в порядке? — Она бросилась к нему. — Зан, дорогой…

Бледный от шока, он улыбнулся.

— Не беспокойся, со мной все в порядке. Доктор говорит, что это всего лишь хрящ. — Зан протянул к ней руку. — Дорогая, тебе нельзя здесь находиться. Не беспокойся обо мне.

— Ты не представляешь, что я только не передумала, когда увидела, как ты упал, — чуть не плача, прошептала Шаннон.

— Как я понимаю, все твои тщательно разработанные планы на завтра пошли прахом?

— Не беспокойся, — успокоила Шаннон. — Не позже чем через три недели мы будем в Сейяне. Завтра я отправляюсь на Дальний Восток, а на обратном пути полечу через Рим. Оттуда я отправлюсь прямо в Ниццу и буду ждать тебя в Сейяне двадцать седьмого.

— Прекрасно. Я так хотел остаться с тобой, когда увидел тебя в шатре, — тихо сказал Зан, поцеловав ей руку. — Просто мучение — видеть тебя и не сметь даже прикоснуться. Наверно, тебе лучше вернуться к гостям…

Шаннон и Зан были настолько поглощены друг другом, что не заметили, как за ними наблюдают. Стоя у входа, Керри ошеломленно смотрела на двух прильнувших друг к другу любовников. Прежде чем ее успели заметить, она повернулась и в полном недоумении пошла прочь.

Вся дрожа, Керри бесцельно бродила по парку, не замечая ни машин, ни людей, и пыталась осмыслить то, чему только что была свидетелем. Это был самый безжалостный удар судьбы, но, как сейчас ясно видела Керри, ничего неожиданного в нем не было.

Ее родная сестра Шаннон — любовница Зана уже много лет, возможно, еще с времен Кунварры. Очевидно, именно поэтому Шаннон и не вышла замуж. И именно поэтому отношения Керри с Заном не получили развития. Не из чувства долга или осторожности, как воображала себе Керри, а из-за Шаннон. Эта эгоистичная сука околдовала его своим сладким голосом, своей дешевой красотой, скрывая за ореолом загадочности свою подлую натуру. Для Шаннон недостаточно Амадео Бенгелы — одного из самых богатых в мире людей. Нет — ей еще нужен и Зан, единственный мужчина, которого любит Керри.

Ее невыплаканные слезы обернулись насмешкой над собой. Как она позволила Шаннон снова себя одурачить? И как она теперь посмотрит в глаза Зану после того, как столь откровенно предлагала ему себя? Что за вульгарная фраза — «Мы можем вступить в связь»! Теперь она все время будет ее преследовать. С тех пор, как десять лет назад Керри влюбилась в Зана, она так ничего и не узнала о жизни. Словно неуклюжему подростку, ей оказалось достаточно одного страстного поцелуя, чтобы впасть в несбыточные фантазии. Сейчас Керри чувствовала, что в ней вновь оживает такая же жгучая ревность, как в тот день, когда она перехватила и уничтожила письмо Шаннон к Зану. Все прошедшие годы Керри старалась не вспоминать об этом, но теперь была рада, что так поступила. Если бы ей вновь подвернулся подобный шанс, она снова бы его использовала. Но что можно сделать? Керри знала, что если бы совсем недавно ворвалась в палатку, на нее посмотрели бы с высокомерным безразличием. Понимание того, что для обоих она — никто, лишило Керри вырабатывавшейся годами уверенности в себе.

Пытаясь собраться с духом, она направилась к зданию клуба, стоявшему на краю поля. Игра возобновилась. Керри остановилась у ограждения. Всего несколько минут назад матч казался ей увлекательным! Размышляя, Керри пришла к выводу, что ненависть ее к Шаннон сейчас сильна, как никогда, именно из-за любви к Зану. Что же теперь делать? Насколько стабильны, насколько устойчивы их отношения? Конечно, в светском обществе друг о друге знают очень много, но любовь втроем Розмари, Зана и Шаннон до сих пор остается тайной, иначе Керри уже об этом бы слышала.

В воинственном настроении она вошла в здание клуба и заказала в баре двойной джин с тоником. Сделав большой глоток, Керри почувствовала себя лучше и принялась разглядывать бар, переполненный занятыми разговорами посетителями. Размышляя о том, что делать, Керри увидела поблизости двоих мужчин, лицо одного из которых показалось ей знакомым. На мужчине был вызывающе яркий блейзер с желтым галстуком и безвкусный жилет. Увидев, что Керри пристально глядит на него, мужчина улыбнулся. Его спутник собрался уходить.

— Пойду прогуляюсь к палатке «Галанта», немного подкреплюсь. И может, разнюхаю какую-нибудь историю. Ты идешь?

— Немного задержусь. Я к тебе подойду.

Когда его приятель удалился, мужчина подошел к Керри.

— Какая грязная игра, не правда ли? Весь клуб негодует, — заметил незнакомец, стараясь завязать беседу. — Эти страстные латиносы не знают, где нужно остановиться.

— Честно говоря, я не обратила внимания, — рассеянно ответила Керри. Она вспомнила, кто перед ней. Грэхем Гилстон, самый известный лондонский обозреватель, специализирующийся на скандальной хронике. Его можно было узнать по фантастического вида жилетке. Все в Лондоне, не исключая и Керри, просматривали за завтраком его колонку, проглатывая ее вместе с тостом и мармеладом. Имя Гилстона наводило страх на всех, кому было что скрывать. Он сделал карьеру на том, что демонстрировал публике темные стороны жизни «сливок общества», описывая в своей колонке их неблаговидные поступки.

— Могу я предложить вам выпить?

— Да, спасибо. Двойной джин с тоником.

— Не слишком крепко для такого солнечного дня? — дружелюбно спросил журналист. — Официант! Один двойной джин с тоником, пожалуйста, и одно виски. — Когда вы вошли, я заметил, что вы немного расстроены, — продолжал он.

— У меня были для этого причины.

— Килгарину очень повезло, что он отделался всего несколькими синяками.

— Можносказать, так.

— Вы его знаете?

— Да, я его знаю довольно хорошо, — сказала Керри, чувствуя, что джин делает свое дело.

— Вы знаете и Вилльерсов, и всю эту компанию?

— Да. Я приехала вместе с ними.

— Неужели? А вы случайно не знакомы с Шаннон Фалун? С этой великолепной моделью, которая сейчас возглавляет «Галант»? Говорят, что когда Фитцгерберт пострадал, она стрелой выбежала из палатки.

Керри посмотрела ему прямо в глаза.

— Забавно, что вы об этом спросили. Я ее знаю много лет. Она выросла в Австралии. Она незаконнорожденная дочь стригаля овец и метиски.

— Она австралийка? Я этого не знал, — ответил Гилстон, навострив уши.

— О да! Сейчас она, может быть, и на самом верху, но начинала скромно. Даже очень.

— А что насчет этого друга Бенгелы? Правда ли, что она его любовница? Об этом говорят уже несколько лет.

— Она не только его любовница, она любовница графа Килгарина с семнадцатилетнего возраста, когда еще жила в Австралии. Если вы мне не верите, — добавила Керри, когда Гилстон посмотрел на нее с недоверием, — можете проверить. Килгарин провел лето на ранчо под названием Кунварра, в Новом Южном Уэльсе, у семьи по фамилии Фремонт. Там все и началось.

На лице Гилстона не отразилось никаких эмоций.

— Вы не возражаете, если я это запишу — Кунварра и Фремонты?

— Конечно, милости просим.

— Большое спасибо. Вы мне очень помогли. Вы не скажете мне ваше имя и номер телефона, чтобы я мог уточнить детали, если будет необходимо? — Он уже хотел побыстрее уйти, проверить эту сенсационную новость.

— Нет, я предпочту остаться анонимной, — поспешно сказала Керри. — Я не хочу, чтобы мое имя упоминалось.

— Естественно! Об этом я и не думал. Все совершенно конфиденциально, — ободряюще сказал Гилстон. — Разрешите, я куплю вам еще выпить, перед тем как уйти.

Когда Гилстон ушел, Керри ощутила приступ отчаяния. Несмотря на свою репутацию, Гилстон оказался совершенно не таким, каким она ожидала, — добродушным, понимающим и симпатичным. Но когда Керри осознала, что наделала, то почувствовала себя весьма неуютно. Не из-за Шаннон и Зана — она все расскажет еще тысячу раз любому, кто захочет слушать, — а потому, что нарушила одно важнейшее правило: раскрыла тайну скандальному журналисту. Единственное, что заботило Керри, — чтобы никто никогда не узнал, что информация идет от нее. Но после трех двойных джинов с тоником Керри решила, что теперь ей на все наплевать.

На следующее утро Керри подали в постель чай, тосты и свежие утренние газеты. Она пожаловалась Марку, что плохо себя чувствует, собираясь пересидеть бурю в том месте, где ощущала себя в наибольшей безопасности, — в своей спальне. Керри взглянула на Линди, который тихо играл на полу с кубиками. Казалось, жизнь идет, как обычно, однако на самом деле все разлетелось в пух и прах. Сын подошел к ней, и Керри рассеянно подала ему кусочек тоста, а затем снова принялась изучать колонку Гилстона. Увидев фотографию Шаннон, Керри испытала шок. Сестра была снята в темных очках, направляющейся в прошлое воскресенье в шатер «Галанта». Заголовок гласил: «Великий шелковый путь к богатству». Керри возбужденно пробежала глазами текст.

«Выбрав с помощью аргентинского магната Амадео Бенгелы Великий шелковый путь к богатству и запустив в продажу духи «Самарканд», а за ними одеколон после бритья «Дрессаж», бывшая фотомодель Шаннон Фалун совсем не рада тому, что ее Марко Поло в воскресенье упал с лошади на Кузнечной поляне. Бенгела был наказан за неспортивное поведение, но не все оказалось потеряно — его команда «Вакерос» выиграла приз у «Красных улан». Ходят слухи, что это утешительный приз, поскольку в это время мисс Фалун играла роль Флоренс Найтингейл в палатке для оказания первой помощи, где лежал получивший травму лорд Килгарин. Вопрос в том, кто победит в следующем чуккере?»

Керри с облегчением откинулась на подушки, разочарованная тем, что статья оказалось чересчур робкой. Через несколько секунд ей позвонила Мэнди Вилльерс.

— Привет! — сказала Керри, стараясь придать голосу как можно больше непринужденности. — Я как раз собиралась позвонить вам и поблагодарить за то, что вы вчера взяли меня с собой. Я замечательно провела время…

— Мы были вам очень рады. Послушайте, Керри, вы видели колонку Гилстона?

— Нет. А что? — ответила Керри.

— Розмари просто вне себя. Но раз вы еще не читали, то не знаете, в чем дело.

— Минуточку! У меня здесь газеты. — Помедлив, она сделала вид, что читает статью. — Я ничего не поняла. Кого он имеет в виду под Марко Поло?

— Зана, глупышка. Он единственный, кто упал с лошади.

— Ох, как же я не сообразила! Ну конечно. Вероятно, вся эта история — сплошная ложь.

— О нет, для этого Гилстон слишком умен. Можете быть уверены, что он проверил все очень тщательно, и доля правды здесь есть. Дело в том, что я пыталась сложить все вместе. Вы не знаете, кто такая Шаннон Фалун? То есть я хочу сказать — понятно, что она модель, но откуда она может знать Зана?

Керри внезапно охватила паника. Нужно избавиться от Мэнди, пока она себя не выдала.

— Линди, сейчас же прекрати! Прошу прощения, Мэнди. Линди только что перевернул на меня кофе.

Дрожащей рукой Керри повесила трубку. Вскочив с постели, она поспешно принялась одеваться, собираясь отправиться в Саннингдейл, чтобы взять на весь день Критерия. Вернувшись вечером, уставшая Керри, настроение у которой только-только немного поднялось, получила от Терезы записку о том, что было несколько телефонных звонков от друзей Мэнди и Розмари. Керри охватил ужас. Почему они звонили? Может быть, кто-то догадался, что она заигрывала с Заном, и решил обвинить ее в скандале, устроенном Гилстоном? Возможно, кто-то видел, как Керри подходила к палатке на Кузнечной поляне, или видел ее в индийском ресторане с Заном. А может быть, Гилстон, используя полученную от нее информацию, узнал о том, что она сестра Шаннон, и теперь Керри — следующая в его списке? Керри было о чем задуматься. Ее жизнь тоже донельзя запутана, нравится это ей или нет. Подумав о том, до какой грязи могут докопаться, Керри содрогнулась. Все, за что она так упорно боролась, своим необдуманным поведением она в одночасье поставила под угрозу. Но сейчас ей оставалось только ждать, пока буря сама собой уляжется.

Через Десять дней, в понедельник, Керри из очередной статьи Гилстона с ужасом осознала, что тот работает очень быстро. Скандал принял новый, неожиданный оборот. В вводной части статьи рассказывалось о жизни Шаннон — с такими подробностями, каких Керри не могла себе и представить. Далее шла фотография Амадео рядом с Шаннон, с маленьким мальчиком на руках. Из подписи следовало, что фотография была сделана скрытой камерой прошлым летом. Только прочитав текст статьи целиком, Керри поняла, какие силы привела в движение. Не давая повода для обвинений в клевете, Гилстон тонко намекал, что мальчик по имени Патрик, которого французские репортеры скандальной хроники несколько лет упорно считали результатом любви Амадео и Шаннон, на самом деле — сын нынешнего графа Килгарина. Гилстон также сообщал, что Шаннон и Зан несколько лет устраивали свидания в любовном гнездышке на юге Франции, куда часто ездили по делам, и что сама Шаннон — незаконнорожденная и смешанной крови.

Побледнев, Керри выронила газету из рук. Одна колонка разрушила несколько жизней, в том числе ее собственную.

Вечер следующего дня Розмари и Зан встретили в обстановке открытой враждебности. Газета с сенсационными разоблачениями Гилстона лежала между ними на столе в гостиной. С тех пор, как Розмари прочитала статью за завтраком, конфликт между ними не утихал.

— Какой кошмар! Так вот что изящно называется «незначительной связью». И ты думаешь, я поверю, что все эти годы ты даже не знал, что у нее есть ребенок? — кричала Розмари, дрожа от бешенства. Выражение глаз свидетельствовало о наступлении между супругами нового ледникового периода.

— Не надо громких слов. Это неправда, — с убийственным спокойствием отвечал Зан. — Это потрясло меня не меньше, чем тебя, даже если тебе трудно в такое поверить. — Плечи Зана поникли; он устало вздохнул. Снимок, изображавший Шаннон с Патриком и Амадео, стоял у него перед глазами.

— Как ты мог так меня обманывать — как? — взорвалась Розмари. — Ты понимаешь, что мне до конца жизни придется встречать всеобщее сочувствие? Я хочу, чтобы ты возбудил дело против газеты, чтобы ты защитил наше доброе имя…

— Ты говоришь нелепости. Секунду назад ты упрекаешь меня за то, что ребенок мой, а теперь говоришь, что я должен судиться и доказывать, что он не мой. Тебя совершенно нельзя понять.

— Так он твой или нет?

— Нет! — громко крикнул Зан, стукнув кулаком по столу. — В сотый раз, Розмари, я тебе говорю — ребенок не мой.

— Отлично, тогда судись с ними, — холодно ответила она.

— На какой почве? Статья написана так, что не подкопаешься. В выигрыше будут только адвокаты. Ради Бога, оставь меня в покое. Со временем все это забудется. А что сделано — то сделано.

— Ну да, забудется, когда всем надоест смеяться надо мной. Я никогда не смогу смотреть людям в глаза, и ты тоже. Нужно было тебя выгнать еще несколько лет назад. Не нужно было мне слушать Джонкуил, не нужно было давать тебе еще один шанс. Я была идиоткой.

— О чем ты говоришь?

— Ты думаешь, я не догадывалась о том, что происходило четыре года назад? — со злостью сказала Розмари. — О тех тайных ночных звонках ей в Париж? Зан, ты вел себя глупо, спускаясь вниз и воображая, что я сплю. Через несколько часов после встречи с тобой Джонкуил вылетела в Париж, чтобы поговорить с той женщиной. А сейчас я думаю, что лучше бы она этого не делала. Ты продолжал с ней встречаться, не думая ни о ком, кроме себя. Ох, какая я была дура!

Вспомнив цепь событий, которые привели к его тогдашнему разрыву с Шаннон, Зан все понял. Как именно Джонкуил и Розмари этого добились, он никогда не узнает, да теперь это и не важно.

— Как я понимаю, это означает, что ты хочешь получить развод, — безучастно сказал он.

— Что? — вскипела Розмари. — Значит, ты со своей шлюхой хочешь сбежать на необитаемый остров, а меня оставить ни с чем?

— Думай, что хочешь. Я сказал, что все кончено.

— Я все время платила, так что теперь я буду заказывать музыку, — злобно сказала Розмари. — Пока все не уляжется, мы с тобой будем выступать единым фронтом, будем спасать то, что осталось от нашей репутации. Мы поедем в Килгарин и пробудем там до осени, до тех пор, пока, как я молю Бога и надеюсь, люди о нас не забудут. Будем делать вид, словно ничего не произошло, и будем готовиться к приему в замке. — Когда Зан попытался ее прервать, Розмари угрожающе сказала: — Я поставила тебе ультиматум, Зан. Развода не будет — ни сейчас, ни вообще никогда.

— Но моя работа — не могу же я все бросить! — вскричал Зан.

— Думаю, что без тебя в офисе смогут обойтись, — холодно заметила Розмари. — Можешь взять отпуск и заниматься поместьем. Уверена, ты найдешь там много работы. Я оплачу львиную долю расходов, как делала всегда, а ты, — ядовитым тоном добавила она, — ты напишешь своей любовнице, что не желаешь ее больше видеть, что между вами все кончено.

Зан повернулся к ней спиной.

— Я устал, Розмари. Мы можем потом обговорить детали, — с тоской произнес он.

— Я иду спать, — отрезала Розмари. — И хочу, чтобы письмо было отправлено завтра утром, Зан. Больше ты не обманешь ни меня, ни себя. Иначе я тебя уничтожу, сделаю все, чтобы от тебя остался один пустой титул. — Розмари с грохотом закрыла за собой дверь.

Зан в полном отчаянии упал в кресло. Лицо его было небрито, глаза опухли от пьянства. Зан глядел на развалины своей жизни и не знал, какой обломок подобрать, чтобы начать долгий, мучительный процесс восстановления. Все казалось ему безнадежным.

Взгляд Зана вновь упал на фотографию Шаннон и ее ребенка. Было невыносимо думать, что их отношения, все эти годы, казалось бы, основанные на полном доверии, на самом деле отмечены двуличием. Зан никогда не узнает, что произошло между людьми, изображенными на фотографии, но предательство Шаннон очень ранило его. Даже сейчас, глядя на ее неясный образ, он испытывал почти физическую боль, зная, что был для нее всего лишь романтическим эпизодом. Какие бы объяснения Зан ни пытался найти, он все время приходил к одним и тем же выводам: ребенок от Бенгелы — вот почему Шаннон не хотела, чтобы он приезжал в Париж. Шаннон боялась, что он узнает о ее связи с Бенгелой, которая началась задолго до связи с ним, Заном. Теперь было понятно, почему аргентинский магнат с такой яростью нападал на него на Кузнечной поляне. Шаннон принадлежала Бенгеле, и он не собирался ее уступать. Своими миллионами Бенгела купил любовь Шаннон, и он сможет обеспечить ее тем, чем не в состоянии обеспечить Зан. Эти вещи значат для нее больше, чем маленькая пустая фантазия, которая привела к такому печальному концу. И если Зан собирается высказать то, что лежит у него на сердце, то надо сделать это сейчас. Что-то умерло в душе, когда Зан взял ручку и написал: «Дорогая Шаннон…»

Когда самолет выполнял последний разворот над Байедез-Анж, Шаннон с удовольствием смотрела на расстилающиеся внизу синие воды Средиземного моря и дома Ниццы на фоне Альп.

Еще три часа назад она была в центре Рима. Покинув аэропорт, Шаннон глубоко вдохнула удивительный воздух Лазурного берега — опьяняющую смесь запахов нагретой земли, цветов и огромного количества разных трав, приправленную ароматом лежащих высоко в горах лавандовых полей. Если бы можно было поместить во флакон воздух, наклеить этикетку и затем продавать, то воздух Лазурного берега пользовался бы большим спросом — как самые популярные духи. Хотя, пожалуй, подобно восхитительному розовому вину Прованса, он плохо переносил бы путешествия. Его пришлось бы хранить здесь, под безоблачными небесами, решила Шаннон, положив сумки во взятую напрокат машину. Нажав на педаль акселератора, она двинулась в путь, оставляя за собой колышущиеся на ветру пальмы.

Против обыкновения Шаннон в Кан-сюр-Мер покинула дорогу, идущую вдоль побережья, и направилась в сторону Грассе. Вьющаяся вдаль дорога на Сейян заставила ее забыть об усталости, накопившейся за две недели, проведенные под палящим солнцем Востока. Шаннон пообещала себе оставить все деловые проблемы в портфеле и не открывать его целую неделю — пока они с Заном будут вместе. После того как Шаннон покинула его в палатке первой помощи на Кузнечной поляне, у них не было возможности переговорить, зато было время все подробно обдумать.

В тот день, наблюдая, как Амадео принимает кубок «Галанта» из рук принцессы Кентской, Шаннон с трудом сдерживала гнев. Позднее, когда команда помощников принялась укладывать восточные декорации с той же быстротой, что и распаковывала, Шаннон захотелось вместе с шатром убрать подальше и свои амбиции. Когда неожиданно вошел Амадео, у нее уже была готова маленькая речь на тему отставки, но он не дал ей заговорить.

— Шаннон, я пришел извиниться. Я глубоко сожалею о том, что испортил тебе день, — внезапно сказал он. — Я не имел права так себя вести. Это непростительно.

Гнев Шаннон мгновенно пропал. Она была застигнута врасплох столь неожиданным для самодовольного Амадео раскаянием. Видеть в его глазах искреннее сожаление было настолько необычно, что Шаннон не смогла высказать то, что собиралась. За время долгого путешествия на Дальний Восток она тщательно обдумала свое решение оставить «Галант». Сейчас от нее зависело слишком много людей, и Шаннон пришла к выводу, что она вряд ли может себе позволить пойти на поводу у чувства ложной гордости. Сейчас ее уход может поставить под угрозу уход Зана от Розмари. Какое бы решение она ни приняла в отношении «Галанта», оно должно быть спокойным и взвешенным и учитывать мнение Зана. Сейчас, когда лицо Шаннон овевал ароматный теплый ветерок, ей казалось, что беспокоиться не о чем. Одно немного смущало Шаннон — это сообщение ее помощницы, что после матча в поло в одной английской газете появилась статья, полная намеков насчет нее и Зана. Сначала Шаннон ужаснулась, но потом успокоилась, решив, что нет худа без добра. В крайнем случае Зану придется уйти от Розмари раньше, чем он собирался, а такая перспектива не могла не радовать Шаннон.

Приехав в Сейян, Шаннон оставила машину на площади и пешком направилась к зданию, которое считала своим настоящим домом. Карло, муж экономки, позаботится о багаже. Среди стопок одежды, аккуратно выстиранной в гонконгском отеле «Пенинсула», лежали подарки Зану — ремень из кожи ящерицы, золотая зажигалка и маленький смеющийся Будда из слоновой кости.

Шаннон вошла в дом, заметив, что Карло побелил стены и заново покрасил ставни. Красная герань на подоконнике пышно расцвела. Как обычно, ставни в гостиной были закрыты, и Шаннон поспешила их отворить. Аврора привела все в идеальный порядок, не забыв даже поставить в кувшин на столе букет ноготков.

За прошедшие годы Шаннон превратила маленький дом в уютное гнездышко. Они с Заном вместе прочесали все близлежащие антикварные магазины в поисках старой провансальской мебели, оловянной посуды и керамики. Любимой комнатой Шаннон была спальня. Войдя туда, она открыла ставни, впустив теплый благоухающий воздух. Увидев выкрашенную в синий цвет деревянную кровать, накрытую лоскутным стеганым одеялом и вышитыми льняными простынями, Шаннон удовлетворенно улыбнулась. Аврора положила под обшитые кружевами подушки пакетики с лавандой.

В большой светлой кухне над старым камином, выложенным белой и синей плиткой, сияла коллекция медных котелков. На большом деревянном столе, окруженном стульями с плетеными спинками, стояла ваза с фруктами. Шаннон взяла гроздь винограда. Сегодня они с Заном, как всегда в первый день, будут ужинать дома. В холодильнике лежали нашпигованный розмарином большой цыпленок, снежно-белый круг сыра, салат и несколько бутылок розового вина с местного виноградника. Весело насвистывая, Шаннон отломила ломоть хлеба и отправила в рот маслину. Начинался торжественный ритуал, которым она отмечала очередной год. Шаннон будет долго лежать в ванне, переоденется в джинсы и будет всласть бродить по дому — до тех пор, пока не появится Зан. По ночам еще холодно, так что к его приезду Шаннон разожжет огонь в камине, наполнив дом ароматом горящего оливкового дерева. Услышав стук в дверь, Шаннон выглянула в переднюю и увидела Карло.

— Добрый день, Карло, — сказала она, протягивая руку. — Как дела?

— Добрый день, мадам Фалун. — В знак уважения он всегда называл ее «мадам». — С приездом. Если хотите, я сейчас принесу ваши вещи из машины, — сказал Карло, рассказав о том, как поживает его семья. — Между прочим, вам пришло письмо. Я положил его на холодильник.

— Спасибо.

Взяв письмо, Шаннон прошла на смежную с гостиной террасу и уселась в кресло — рядом с цветущей геранью и олеандром. За многие годы бугенвиллия оплела всю стену дома и добралась до красной черепичной крыши. Прислушиваясь к стрекоту цикад, Шаннон полной грудью вдохнула воздух. Она никогда не устанет глядеть на эти холмы и равнины, окрашенные в яркие, чарующие цвета южной Франции.

Держа письмо, Шаннон с любопытством смотрела на него, гадая, кто бы мог ей написать. Об убежище в Сейяне знали всего несколько человек. Адрес был напечатан на машинке, обратный адрес отсутствовал. В конверте находились листок бумаги и сложенная газетная вырезка. Развернув ее, Шаннон увидела собственную фотографию. Ее снимок с Патриком и Амадео появился в одном итальянском журнале год назад, и тогда Шаннон глубоко переживала это вторжение в ее личную жизнь. Две другие фотографии были помещены рядом — снимок Паркинсона для «Вог» в годы ее работы моделью, и сделанный этой весной снимок, где были засняты Розмари с Заном на скачках в Бадминтоне. Сердце Шаннон затрепетало. Видимо, это не та статья, о которой ее предупреждала помощница. Содержание ее было просто убийственным. Заметка появилась за те несколько дней, когда у Шаннон не было связи с Парижем. В полном смятении она развернула письмо, сразу поняв, что оно от Зана.

«Дорогая Шаннон!

Конечно, ты уже поняла, почему я пишу это письмо, и я уверен, тебя не удивит, что я не приехал в Сейян. На тот случай, если ты решила не приезжать туда после всего, что случилось, точно такое же письмо ждет тебя в Париже. Я прилагаю твою фотографию с Бенгелой и вашим ребенком, которая говорит сама за себя. Думаю, мы оба с облегчением воспримем окончание этого нелепого фарса.

Зан».

Через мгновение Шаннон выбежала из дома, помчалась к телефонной будке и набрала лондонский номер Зана. «Еще можно застать его в офисе», — с отчаянием подумала она.

— Алло! Будьте добры, я хотела бы переговорить с лордом Килгарином.

— Прошу прощения, но он до осени будет в долгосрочном отпуске. Может быть, оставить ему сообщение?

— В долгосрочном отпуске? — ошеломленно повторила Шаннон. — Не может быть. А вы знаете, куда он уехал? Я его знакомая, и это очень срочно.

Последовала пауза.

— Он с семьей в Ирландии.

— Вы не можете дать его номер телефона?

— А кто говорит? — спросила секретарь, которой надоела такая настойчивость.

— Меня зовут Шаннон Фалун.

Воцарилось мертвое молчание.

— Понятно. Боюсь, что не имею права давать кому бы то ни было ирландский телефон графа Килгарина.

Повесив трубку, Шаннон вышла из тени под палящее солнце. Ее трясло. Не надо было называть себя, думала она. Тогда можно было бы связаться с Заном, чтобы покончить с этим кошмаром. Теперь же он все лето будет недоступен.

Вернувшись в дом, Шаннон заставила себя еще раз прочитать письмо. Проанализировав каждое слово, Шаннон пришла к выводу, что Зан захлопнул дверь прямо перед ее носом. Пытаться его убедить в чем-то не было смысла. Зан использовал отвратительную клевету для того, чтобы избавиться от запутанного положения, которым начал тяготиться. При первом же осложнении вышел из игры, не дав ей возможности защититься.

Лежа на кровати, Шаннон глядела в окно на сияющий квадрат голубого неба. Грубый, не оставляющий никаких надежд тон письма Зана вызвал у нее шок. Но вскоре Шаннон почувствовала, что к ней начинают возвращаться силы. Если скандал мгновенно положил конец их отношениям, то они не стоили и ломаного гроша. Если бы она была так дорога Зану, как воображала, то он по крайней мере набрался бы мужества, чтобы встретиться с ней лично. А вместо этого отправился в Килгарин со своей снежной королевой. Эта поспешная попытка примирения с Розмари просто убила Шаннон.

Из водоворота чувств выплыл один существенный вопрос: может, стоило сказать Зану о Патрике? Нет, не стоило, решила Шаннон. Тогда она могла бы никогда не распознать его подлинную натуру. Прежде чем узнать правду, она потеряла бы много лет на ни к чему не обязывающие взаимоотношения.

Чувствуя, что впадает в апатию, Шаннон попыталась собраться с духом. Она заставила себя встать с постели и спуститься в кухню. Ей нужно пройти к телефонной будке, позвонить Фионе и сказать, чтобы она первым же самолетом отправлялась с Патриком в Сейян. Шаннон проведет отпуск так, как планировала. У нее есть Патрик и работа — и никто не сможет их у нее отнять.

Зан остановился на пороге большого зала замка Килгарин. У его ног стояла дорожная сумка, через руку был перекинут дождевик. После месячного заточения в замке в компании Розмари Зан собирался в деловую поездку в Лондон. К растущему напряжению последних недель добавилась ссора с Розмари, происшедшая сегодня утром. Причиной раздражения, которое сейчас испытывал Зан, было неуемное стремление Розмари вернуть замку прежнее великолепие. Вся ее колоссальная энергия переключилась на то, чтобы утвердить себя в качестве графини Килгарин. Критику ее планов Розмари встречала с гневным сарказмом. Она лихорадочно готовилась к осеннему балу в замке, который, по расчетам Розмари, заставит свет забыть о недавнем скандале и восстановит их общественный статус. Услышав за спиной шаги, Зан обернулся и увидел Розмари, спускающуюся по дубовой лестнице с сумкой через плечо.

— А, Розмари! Боюсь, что должен поехать в аэропорт на твоей машине. Я только что звонил в гараж, и там сказали, что мой «астон-мартин» будет готов только завтра. Шогнесси может пригнать машину назад сразу после того, как только меня высадит…

— Это невозможно, — холодно прервала его Розмари. — Мне нужна машина, чтобы съездить в деревню.

— А ты не можешь меня подбросить? — спросил Зан, стараясь сдержать раздражение.

— Нет, не могу. Это совершенно в другой стороне. Мне нужно сделать миллион разных дел и вернуться до полудня. Джулиан должен привезти занавеси для столовой. Я хочу, чтобы их повесили сегодня же. Кстати сказать, — добавила Розмари, вскинув голову, — это дает тебе прекрасный повод остаться на ужин с Конолли.

Он раздраженно вздохнул:

— Мы уже об этом говорили, Розмари. Мне нужно быть на этой встрече. Пожалуйста, дай мне свои ключи или отвези меня сама. — Зан протянул руку, лицо его побагровело от ее невозмутимости.

Демонстративно поигрывая ключами, Розмари прищурилась:

— Ты хочешь любой ценой мне досадить? Ты ведь понимаешь, что скажут, если увидят тебя одного в Лондоне во время скачек в Аскоте, — с угрозой сказала она.

— Ты знаешь, что это абсурд. Я вернусь через двадцать четыре часа. Ради Бога, Розмари, говори потише. Я не хочу, чтобы Саффрон и слуги слышали нашу перебранку.

— С чего это ты стал так заботиться о других! Не думай, что я не знаю, что у тебя на уме. Двадцати четырех часов вполне достаточно для того, что ты собираешься сделать. — Пройдя мимо него, Розмари вышла во двор, где стоял ее белый «альфа-ромео».

Зан в бешенстве схватил сумку и поспешил следом. Он догнал Розмари уже у машины.

— Ради Бога, Розмари, не будь безрассудной. Я опоздаю на самолет.

Сохраняя полное спокойствие, Розмари повернулась к нему. В ее голосе звучало презрение.

— Это ты ведешь себя безрассудно, Зан. Ты испортил мне первый ужин в замке.

— Ну хорошо! — зло сказал Зан. — Я найду Шогнесси, и он отвезет меня на своей машине. И зачем только просил тебя?

— Я отослала его рано утром в Бентри за омарами на ужин. Так что, Зан, ты остаешься. Интересно, правда? — Розмари явно наслаждалась его беспомощностью.

Холодная насмешка в ее взгляде пробудила в Зане бешеную ярость. Он схватил Розмари за руку, пытаясь отнять ключи.

— Отдай!

— Не смей прикасаться ко мне! — крикнула она, отступая назад.

На мгновение маска слетела с лица, сменившись выражением откровенной ненависти, которого Зан никогда раньше не видел. Он отступил. Розмари вскочила в машину.

— Боюсь, ты попался, несчастный дурак! — крикнула она в окно.

В этот момент Зан заметил, как в ворота выезжает фургон плотника.

— Ну нет! — с торжеством сказал он и улыбнулся. Повернувшись, Зан побежал через двор наперерез фургону. «Дермот, Дермот!» — настойчиво звал он.

Когда Зан вскочил на сиденье рядом с водителем и захлопнул дверь, Розмари, взвизгнув тормозами, резко остановила машину перед фургоном.

— Иди ты к черту! — крикнула Розмари и рванула с места, обдав фургон гравием. Через несколько секунд ее машина исчезла вдали.

— Леди Килгарин сегодня выехала из дому очень поздно, — пробормотал Зан, смущенный тем, что Розмари сорвалась в присутствии плотника.

— Ей стоило бы ехать помедленнее, сэр. Я заметил, что по дороге к городу подстригают изгороди.

Первое, что сделал Зан, когда вошел в дом на Пелхем-Крешент, — это включил все лампы в гостиной. Распахнув окно в кабинете, он выглянул в темный сад. Фиолетовые тени лежали между деревьями. Зан взмок и устал, тем не менее даже оставшись в одиночестве, не находил покоя. Его не покидало дьявольское чувство тревоги. Неплохо было бы сейчас оказаться в дружеской компании, но кому можно позвонить? В данный момент Зану хотелось бы увидеть очень немногих, но все они наверняка заняты. Когда он уже собрался пойти поужинать в одиночестве, зазвонил телефон. На миг Зана охватило искушение не поднимать трубку, потому что это могла быть только Розмари. Вряд ли кто-нибудь еще знает, что он здесь.

— Алло! — отрывисто сказал Зан.

— Милорд? Это Шогнесси, я звоню вам из Килгарина.

— Да, Шогнесси, — кратко ответил Зан, с раздражением думая о том, что могло понадобиться от него управляющему. Кажется, ему не удастся никуда скрыться от своих обязанностей. — Послушайте, это не может подождать? Я уже выхожу.

— Боюсь, что нет, милорд. Безусловно, мне жаль вас беспокоить, но на мою долю выпало сообщить вам печальные известия.

Теперь Зан уловил в голосе Шогнесси напряженные нотки.

— Известия? — переспросил он.

— Вам лучше присесть и собраться с духом, сэр. К несчастью, речь идет о графине. Произошла авария, милорд. Сегодня утром графиня разбилась насмерть на своей машине… — Голос Шогнесси задрожал, он запнулся. — Ради Бога, сэр, с вами все в порядке? Мне жаль, что именно мне приходится сообщать вам об этом, но кто-то ведь должен был сообщить…

— О Боже, этого не может быть! — пробормотал Зан. Комната завертелась перед глазами, телефонная трубка выскользнула из рук. — Дайте мне минутку, ладно? — хрипло произнес Зан, пытаясь прийти в себя.

— Сколько угодно, милорд. Что касается мисс Саффрон — она с миссис Флаэрти. Мы подумали, будет лучше, если именно вы скажете ей о матери.

— Да, конечно. Спасибо, Шогнесси. Вы поступили разумно. Ну, теперь я держу себя в руках. Расскажите, как это случилось.

Пока Шогнесси боролся со словами, пытаясь описать аварию, Зан уже понял, что произошло. Взбешенная Розмари на полной скорости помчалась по узкой дороге, не обращая внимания на опасность. Она слишком резко завернула за угол и не увидела рабочего, подстригавшего живую изгородь, а когда затормозила, машина на скользкой дороге потеряла управление и врезалась в древнюю каменную стену. Через несколько секунд крестьяне обнаружили в искореженной «альфа-ромео» мертвую Розмари.

— Разрешите выразить вам глубочайшее сочувствие, сэр. Все в поместье потрясены.

— Спасибо, Шогнесси. Дайте мне подумать. Нет, сегодня я не смогу вернуться. Уже слишком поздно. Я вылечу завтра первым же рейсом. Пока я не приеду, ничего не предпринимайте.

Через неделю после похорон Розмари, состоявшихся в Ирландии, Керри, волнуясь, стояла у дверей дома на Пелхем-Крешент. За день до этого они с Марком вернулись в Лондон после двухнедельного отдыха в Тоскане, который как будто вернул ей спокойствие. Но уже через несколько часов по возвращении Керри услышала ужасную новость про Розмари, и ее чувства вновь пришли в смятение. Хотя никто никогда не узнает, какую роль она сыграла в происшедшем, она не могла не винить себя за то, что случилось. Всю ночь Керри не могла уснуть. Собираясь встретиться с Заном, она испытывала угрызения совести. Она понимала, что его поспешный отъезд из Лондона с Розмари в разгар светского сезона дал повод к сплетням. Они явно собирались дождаться в Килгарине, пока скандал утихнет, и Керри могла себе представить атмосферу взаимных упреков и обвинений, которая воцарилась в замке. Не случилось ли так, что рассудок Розмари не выдержал напряжения? Некоторые даже предполагали, что ее смерть не была несчастным случаем, а самоубийством, вызванным депрессией, охватившей Розмари после того, как она узнала о неверности Зана. Керри пришла к убийственному выводу, что если бы она не рассказала Грэхему Гилстону о Зане и Шаннон, жизнь продолжалась бы как обычно. Теперь же из-за нее умер человек. Несмотря на ненависть к Шаннон, Керри никогда не желала никому смерти — ни Розмари, ни кому-либо еще.

Ей пришлось нажать на кнопку звонка несколько раз, прежде чем Зан появился на пороге. Лицо его было бледно, под глазами круги. Зан посмотрел на нее отсутствующим взглядом.

— Керри! Что вы здесь делаете?

— Зан, я пришла, как только услышала о том, что случилось. Я была в отъезде. О, Зан, мне так жаль! — с сочувствием произнесла она. Внезапно Керри почувствовала себя очень неловко. Стоило ли вообще приходить? Тем не менее ей надо как-то загладить вину.

— Простите меня. Входите! — наконец сказал Зан. — Боюсь, что я все еще не в себе. Всего несколько часов назад вернулся из Ирландии. Здесь нужно столько всего сделать. — Хотите выпить? — спросил Зан, проводив ее в гостиную. — Бокал вина? Или еще слишком рано?

— Нет, спасибо, — покачав головой, ответила Керри. Они молча посмотрели друг на друга, и из глаз ее полились слезы. — Зан, мне так жаль. Когда я услышала о том, что случилось, я так переживала за вас, а теперь… — Керри замолчала, не в силах справиться с рыданиями.

— Керри, пожалуйста, не плачьте, — мягко сказал Зан, положив ей руки на плечи. — Вы так заботливы, и я благодарен вам за ваш приход. Я сейчас очень одинок. Все были очень внимательны ко мне, но к концу дня я всегда чувствую себя одиноким.

— Зан, я знаю, что сейчас, возможно, не время и не место говорить об этом, — вытирая слезы, сказала Керри, — но вы должны знать, как я беспокоюсь о вас. Я просто хочу, чтобы вы знали — если я могу как-нибудь помочь, что-нибудь сделать, позаботиться о вашей дочери или еще что-нибудь, то, пожалуйста, скажите мне…

— Боже мой, какая вы замечательная, — сказал Зан, глубоко тронутый этим искренним проявлением чувств, так контрастировавшим с поверхностными соболезнованиями людей, которых он знал всю жизнь.

Как бы Керри хотела рассказать ему обо всем, начиная с Кунварры и кончая ее ролью в смерти Розмари! Но она не может — пока еще не может. Керри знала, что когда-нибудь ей придется это сделать. Чувствуя его объятия, Керри уткнулась лицом в рубашку Зана и заплакала. Зан прижал ее к себе сильнее, и Керри почувствовала, что ему стало легче.

— Не могу передать, что значит прижимать к себе кого-то после всех этих недель. Чувствовать теплоту и близость, знать, что кто-то о тебе заботится, понимает тебя. Керри, вы такая хорошая, такая милая… такая чистая, — прошептал Зан.

При этих словах Керри вновь охватило чувство вины. Возможно, когда-нибудь она сможет быть такой, как он говорит. И пока Зан обнимал ее, Керри казалось, что так и будет.

На следующий день рано утром Керри проснулась в объятиях Зана. Всю ночь он прижимался к ней, как ребенок, и теперь, когда первые лучи света пробивались сквозь занавески, а голова Зана лежала у нее на груди, Керри размышляла о метаморфозе, которая произошла в ней за последние часы.

В эту ночь они с Заном впервые заглянули в душу друг другу. Решимость и сила воли Керри оказались беспомощными перед той великой силой, которая пришла в движение, когда они стали любовниками. Каким-то чудом Зан открыл в ней сокровище, о котором Керри и не подозревала, бесценное качество, без которого жизнь теряет всякий смысл, — способность любить, не ожидая ничего взамен. Сейчас она лежала, размышляя о непостижимом моменте страстного обновления, чего не могла и вообразить раньше. Наступило утро, и она словно плыла в океане безмятежного спокойствия, как будто только что стих шторм, бушевавший всю жизнь. Керри знала, что в свете дня станут видны ужасные препятствия и что они с Заном, вероятно, никогда больше не проведут вместе такую ночь, как эта. Сегодня для обоих слияние тел означало освобождение, подтверждение полного доверия. Оно залечило старые раны и давало надежду на то, что завтра все изменится. Глядя на сильные плечи Зана, на его обнаженные руки, чувствуя тяжесть его тела, Керри знала, что нашла свою судьбу. Что бы ни случилось, она не даст ему уйти.

Когда через несколько часов Керри вернулась домой, Марк ждал ее в гостиной.

— Где ты была? — решительным тоном спросил он. — Я получил сообщение от Терезы, что ночью ты не придешь домой. — Лицо Марка опухло от бессонницы. Керри никогда не видела его в такой ярости. — Я уже собирался звонить в полицию. Я не мог себе представить, что с тобой случилось. Ради Бога, Керри, как ты можешь так со мной поступать?

— Я очень сожалею, что доставила тебе беспокойство, правда, Марк, — покорно ответила она. — Я была с Заном.

— Всю ночь? — спросил Марк.

— Да, всю ночь. — Отправляясь домой, Керри решила не обманывать его, но, увидев лицо Марка, поняла, что не может причинить ему боль, сказав правду. — Вчера, когда я зашла, чтобы выразить ему соболезнования, то обнаружила, что он в ужасном состоянии, и почувствовала, что не могу его оставить. Мы проговорили до самого утра, и в конце концов я уснула там на диване.

— Ну, по крайней мере ты могла сообщить мне… — пробормотал Марк, сбитый с толку ее спокойствием.

— Я понимаю. Но когда пытаешься кого-то утешить в такой ситуации, обо всем забываешь.

— Я в самом деле ничего не понимаю, — сказал Марк, вновь вспыхивая гневом. — Мы никогда не были близки с этой семьей.

— Верно. Но иногда малознакомый человек может утешить лучше, чем близкий друг. Зану надо было с кем-то поговорить, и я рада, что оказалась там. Вот и все.

Марк смотрел на нее в полном недоумении. Обычно, если он вел себя так агрессивно, Керри отвечала ему резкостью. Ее нынешнее спокойствие его очень смущало.

— Ну, я пойду на работу, — неловко повернувшись, сказал Марк. — Собственно, я уже опоздал. — Подойдя к двери, он повернулся и сказал: — Ты собираешься с ним встречаться?

— Не знаю. Может быть.

— Сегодня мне придется задержаться на работе допоздна, чтобы наверстать опоздание. Я не знаю, во сколько вернусь.

— Что ж, увидимся позже. В любом случае, если меня не будет, я оставлю записку.

Марк испытующе посмотрел на Керри, и она поняла, что он знает о том, что потерял ее.

Шаннон сидела в салоне «Карита» на Фобур-Сент-Оноре и просматривала старый номер «Пари-матч» с фотографиями королевской семьи на июньском «женском дне» в Аскоте. Парикмахер только что положил мусс на ее мокрые волосы.

— Не понимаю англичан, — сказал Дидье, вытаскивая расческу из кармана белого халата. — Вы только посмотрите на эти шляпы — это же смешно! Не считая леди Дианы, у них у всех скверный вкус. Так вульгарно, просто невозможно. Да у них вообще нет вкуса.

Разглядывая свое отражение в большом зеркале, Шаннон засмеялась.

— Не будьте таким лицемером. Я-то знаю, что вы любите хлеб с джемом и носите непромокаемый плащ «барберри». А как насчет «коктейля» и «уик-энда»? Французы обожают все английское, несмотря на то что утверждают прямо противоположное.

Дидье недовольно пожал плечами и принялся сушить ее густые темные волосы.

Просматривая журнал, Шаннон наткнулась на фотографии залитых солнцем пляжей, подумала, что август уже на пороге. Амадео предлагал ей вместе с Патриком и Фионой совершить круиз на «Карисме» вдоль адриатического побережья. Шаннон колебалась. После майских событий они несколько недель избегали друг друга, но потом их отношения с Амадео неожиданно потеплели. Когда Амадео впервые появился у нее с букетом роз, желая увидеть Патрика, Шаннон сразу же поняла, что ее гнев не может длиться до бесконечности. После того, как Шаннон пробыла в Сейяне две недели с Патриком и Фионой, она с головой погрузилась в работу. По возвращении в Париж она принимала любые приглашения, стараясь занять все свое время, чтобы некогда было думать. Но как Шаннон ни старалась, потеря Зана напоминала о себе в самые неожиданные моменты. Она вспоминала о нем, когда шла по шумящей листвой улице, когда глядела на свое отражение в витрине магазина, когда слышала поздний телефонный звонок или песню о любви. А завидев целующуюся парочку, сразу же впадала в депрессию. Причем с каждым днем эти чувства становились все сильнее.

Дидье уже заканчивал сушить ее волосы, когда Шаннон наткнулась на черно-белые фотографий страшной аварии. На фоне каменной стены был снят искореженный кузов «альфа-ромео», а на соседней странице находилась фотография, при виде которой Шаннон мгновенно испытала ужас. Это был портрет Розмари, который стоял на столе в гостиной Джонкуил. Схватившись за горло, Шаннон наклонилась вперед.

— Что случилось? — спросил парикмахер, с удивлением глядя на нее.

Текст рядом с фотографиями содержал мрачные подробности о безвременной кончине молодой и прекрасной ирландской графини, которую безутешно оплакивают ее муж, граф Килгарин, и их маленькая дочь.

— Дидье, мне нужно идти. Я только что прочитала ужасную новость, — крикнула Шаннон, вставая и сбрасывая с себя накидку.

— Но Шаннон, я еще даже не начал, — с видом оскорбленной гордости запротестовал парикмахер.

Не говоря ни слова, она выскочила из салона. Доехав на такси до своей квартиры на острове Сен-Луи, Шаннон взлетела вверх по ступенькам. Было сияющее субботнее утро, и Фиона ушла гулять с Патриком в Люксембургский сад. Подняв трубку, Шаннон на секунду задумалась. Если Зан сейчас в Лондоне, то он должен быть дома, а не на работе. Шаннон даже не задумывалась над тем, что скажет. Главное — предложить ему сочувствие и поддержку. Несмотря на всю боль, которую Зан причинил ей, Шаннон ощущала, что любовь возвращается. Сердце отчаянно билось, Шаннон не покидала мысль, что после ужасной смерти Розмари Зан теперь свободен. Она совершенно не ожидала услышать в трубке голос молодой женщины.

— Будьте добры, могу ли я переговорить с лордом Килгарином?

— С лордом Килгарином? Боюсь, его здесь нет, — ответил хорошо поставленный голос.

— Понятно. Он скоро будет?

— Да, с минуты на минуту. Мы отправляемся на уикэнд. Могу ли я что-нибудь для вас сделать?

Уверенный тон женщины не оставлял сомнений, что это не просто приятельница.

— Большое спасибо. Я позвоню в другой раз, — коротко ответила Шаннон и повесила трубку.

От этого неожиданного открытия Шаннон охватил гнев, и вся боль мгновенно исчезла. Не теряя даром времени, Зан уже нашел кого-то на место Розмари. Шаннон поражалась собственной наивности. Когда она наконец чему-нибудь научится? Ведь только что ее охватывала детская вера в Зана, не покидающая ее десять лет. Если бы раньше кто-нибудь сказал Шаннон, что через месяц после смерти Розмари Зан найдет себе другую женщину, она бы этому не поверила. Возможно, он был связан с ней все время, и гордой победительницей стала та, которая пришла первой. Радуясь, что это оказалась не она, Шаннон без промедления набрала номер Амадео.

— Амадео? Доброе утро. Это Шаннон. Спасибо, со мной все в порядке. А как ты? Я звоню тебе вот почему: предложение насчет августовского круиза еще в силе? Да, я хотела бы поехать, — весело сказала она, радуясь охватившему ее ощущениюсвободы. — Поужинать сегодня? Да, я готова. Прекрасно.

Испытывая чувство вины, Керри повесила трубку. Повернувшись, она увидела, как в гостиную, направляясь в сад, входит Зан с кувшином в руках.

— Как замечательно пахнет! Я просто умираю с голоду. Кто там звонил?

— Она не назвалась. Какая-нибудь журналистка собирает информацию. Я просто сказала ей, что тебя нет.

— Что бы я без тебя делал? — сказал Зан и поцеловал ее в щеку.

— Не знаю. Что бы ты делал? — с улыбкой ответила Керри. Но голос, который, без сомнения, принадлежал Шаннон, все еще звучал в ушах. Почему, думала Керри, она так неожиданно позвонила Зану? Один лишь звук ее мягкого, вкрадчивого голоса внушил страх в сердце Керри. Неужели Шаннон хочет вернуть себе то место, которое она раньше занимала в жизни Зана?

В саду Саффрон играла в бассейне с Линди. Он окатил ее водой, и девочка завизжала от восторга.

— Ты только посмотри на них, — сказал Зан, обнимая Керри. — Они похожи на брата и сестру, у них похожий цвет волос.

— Они друг друга обожают, Саффрон очень хорошо ладит с Линди, — ответила Керри, и Зан нежно ее поцеловал. Керри обняла его и на мгновение сильно прижала к себе, зная, что с этого момента будет жить в страхе перед появлением Шаннон.

Глава 4

Однажды в конце сентября Шаннон с полной сумкой книг вышла из книжного магазина на улице Риволи. Она покупала все подряд: несколько новых романов и биографий, толстый том по оформлению интерьера, о котором давно мечтала, несколько книг для Патрика. В последний момент Шаннон нашла прекрасный подарок для Амадео — книгу о китайском фарфоре, и решила вручить ему в знак благодарности за августовский отпуск. Мысленно Шаннон уже составила текст дарственной надписи: «Дорогой Амадео! Прими эту книгу в знак признательности за самый прекрасный в моей жизни отпуск…» Учитывая ту новую близость, которая возникла между ними за время путешествия, она подпишется «любящая тебя Шаннон». Корабль шел вдоль изрезанного многочисленными бухтами живописного адриатического побережья. Это были счастливые дни.

Амадео пригласил с собой всего несколько человек из числа близких друзей. Всех, включая Фабриса, Шаннон хорошо знала и чувствовала себя в их присутствии прекрасно. Долгие, жаркие дни проходили в путешествии вдоль побережья. Яхта вставала на якорь там, где подсказывала фантазия путешественников. Они покупали рыбу у местных рыбаков и жарили ее на пустынном, заросшем соснами берегу. Когда хотелось чего-то нового, они останавливались у маленьких деревушек и церквей и сходили на берег осматривать достопримечательности.

Амадео научил Патрика плавать. Шаннон вспомнила, как под ее ободряющие призывы мальчик стоял на борту маленькой лодки, его маленькое плотное тело четко вырисовывалось на фоне берега, а Амадео стоял рядом в воде, дожидаясь, когда он прыгнет.

— Давай, давай, прыгай к tio, — кричал Амадео, протягивая к Патрику сильные руки, и на лице его сияла широкая улыбка. Патрик храбро подскочил в воздух и со всего размаху шлепнулся в воду, подняв фонтан брызг. Радуясь собственной смелости, мальчик громко кричал, волосы блестели от воды.

Вечерами Шаннон и Амадео сидели на палубе одни и слушали тихий плеск волн. Заново узнавая друг друга, они много разговаривали. Однажды перед концом путешествия, когда Шаннон глядела в темноте на чеканный профиль Амадео, ее неожиданно охватило желание физической близости с ним. В тот момент ей показалось совершенно естественным, что остаток ночи они проведут в его каюте, в объятиях друг друга. Шаннон хотела его сильнее, чем когда бы то ни было, и понимала, что Амадео дожидается только сигнала с ее стороны. Но теперь, впервые за последние годы, Шаннон чувствовала себя уязвимой. Без любви Зана она была беззащитна перед Амадео, как ребенок. В ту ночь Шаннон подавила свою страсть, сказав себе, что в жизни Амадео она никогда не сможет стать единственной женщиной.

Свернув за угол, чтобы направиться в сторону Вандомской площади и далее к своему офису на Фобур-Сент-Оноре, Шаннон вдруг лицом к лицу столкнулась с Джонкуил Фортескью.

— Джонкуил! Привет! — Как ни странно, но, встретив Джонкуил, Шаннон действительно обрадовалась.

— Дорогая Шаннон! Это просто чудо — так натолкнуться на вас! — воскликнула Джонкуил, сияя от удовольствия. — Моя девочка, как вы поживаете?

— Что вы делаете в Париже? — спросила Шаннон после того, как они тепло обнялись.

— Я приехала всего на несколько дней, чтобы немного походить по магазинам. Я остановилась в «Ритце» и сейчас, собственно, туда возвращаюсь.

— Прекрасно — я пройдусь с вами. Я возвращаюсь в свой офис недалеко оттуда. Только что купила несколько книг в обеденный перерыв.

— Вы потрясающе выглядите, — заметила Джонкуил. — У меня не было возможности поздравить вас с феноменальным успехом «Галанта». Я за вас очень волновалась. Не могу сказать, как часто я о вас думала, сколько раз собиралась написать… — Она смущенно замолчала, вспомнив, что привело к разрыву их дружбы.

— Я очень благодарна вам, Джонкуил. Хочу, чтобы вы знали, я никогда не забуду, чем вам обязана.

Шаннон про себя отметила, что, хотя Джонкуил слегка постарела и немного располнела, на ней был, как всегда, чересчур яркий наряд — вязаный костюм из огненно-красной шерсти с синими лентами; она легко семенила рядом в изящных красных туфлях, а ее волосы были взбиты кверху в какой-то невообразимой прическе.

Когда они дошли до угла улицы, наступила неловкая пауза. Чувствуя, что первый шаг должна сделать именно она, Джонкуил предложила:

— Вы не зайдете ко мне в гостиницу выпить чаю или чего-нибудь другого? Можно даже пообедать, если у вас есть время. Нам так много нужно рассказать друг другу.

Шаннон на мгновение заколебалась, но, увидев, что Джонкуил глядит на нее с надеждой, почувствовала, что к ней возвращается старое чувство привязанности к пожилой леди. Что бы ни сделала в свое время Джонкуил, она сделала это не со зла. И в конце концов все уже в прошлом.

— Я думаю — а не лучше было бы поужинать у меня сегодня вечером? Мы будем только вдвоем.

— Просто великолепно! Мне предлагали поужинать с графиней де Бра, а мне очень хотелось бы избавиться от ее общества, — радостно сказала Джонкуил.

— Вот моя визитная карточка. Я теперь живу на острове Сен-Луи. Приходите около восьми, ладно?

— О, чудесно. Погодите, моя дорогая, я только расскажу вам о Елене. Вы не поверите! Она вышла замуж за принца с острова Бали, на двадцать лет ее моложе, и живет с ним где-то на необитаемом острове. Они созданы друг для друга.

Шаннон расхохоталась.

— Я вправду скучала без вас, Джонкуил, — сказала она, целуя ее в щеку.

— Как славно мы поболтаем! — ответила Джонкуил, посылая Шаннон воздушный поцелуй.

Идя в офис, Шаннон думала о Зане. Удивительно, что Джонкуил не упомянула о нем. Что с ним случилось, гадала Шаннон. И так ли уж она хочет об этом знать?

Вечером они с Джонкуил сидели в гостиной, когда Фиона привела Патрика, чтобы ему пожелали доброй ночи. Сейчас мальчику было четыре с половиной года, и, завидев его красивое личико с огромными темными глазами, люди на улице останавливались.

— Входи, дорогой, не стесняйся, — сказала Шаннон, протягивая руку. — Я хочу, чтобы ты познакомился с моей старинной лондонской подругой. Джонкуил, это мой сын Патрик, — гордо объявила она.

Изумление на лице Джонкуил было таким забавным, что Шаннон не удержалась от улыбки.

— Что за прелестное дитя! В этом возрасте они такие славные. А какие у него густые темные волосы! — воскликнула Джонкуил, целуя Патрика в щеку. — Он просто ваша копия, Шаннон. — Переводя взгляд с матери на сына, Джонкуил сгорала от любопытства. Неужели в майской заметке Гилстона есть доля правды, и Патрик действительно сын Зана? Розмари после скандала хранила полное молчание, к тому же Джонкуил в последний раз видела ее уже перед самым отъездом в Ирландию.

Когда Фиона отправила Патрика в постель, Шаннон внимательно посмотрела на Джонкуил, словно догадавшись о ее мыслях. Шаннон пришло в голову, что больше нет смысла скрывать правду, и она приняла внезапное решение открыться той, которая сыграла столь драматическую роль во всей цепи событий.

— Вы правы — он совсем не похож на своего отца, верно? Зан светлый, так что Патрик в меня…

— Значит, это правда, — вздохнула пораженная Джонкуил.

— Ну, я думаю, что могу вам все рассказать, Джонкуил, — начала Шаннон. — Теперь это дело прошлое. С тех пор много воды утекло. Вы помните, как прилетали в Париж, чтобы увидеться со мной по поводу Зана? Ну, я тогда была беременна — как раз этим ребенком…

И она стала рассказывать историю, которую до сих пор хранила в тайне, с самого начала — с Кунварры.

Поздно вечером Джонкуил позвонила в Лондон из своего номера в «Ритце». Слыша в трубке отдаленные гудки, она думала о том, что зря тогда вмешалась в жизнь Зана и Шаннон. Теперь, однако, она может кое-что исправить.

— Зан? Слава Богу, что я поймала вас до отъезда в Килгарин. Приготовьтесь услышать одну новость, замечательную новость. И она, несомненно, вас шокирует.

На следующий день в семь тридцать вечера позвонили в дверь, и Фиона пошла открывать.

— Кто там? — спросила Шаннон, проходя в гостиную и застегивая бриллиантовый браслет. На ней было черное платье из муарового шелка. Пригладив перед зеркалом волосы, она обернулась через плечо, думая, что Амадео раньше времени вернулся из Нью-Йорка.

— Шаннон, тут кто-то хочет вас видеть, — сказала Фиона, пропуская вперед посетителя.

— Зан! — ахнула Шаннон, увидев его отражение в зеркале.

Зан остановился на пороге комнаты, ослепленный исходящим от Шаннон великолепием. Всю дорогу до Парижа он представлял себе ту Шаннон, которую видел в Сейяне, — в джинсах и майке, с растрепанными ветром волосами. Но сейчас, увидев ее в таком поистине королевском наряде, сверкающую бриллиантами, Зан оцепенел. Шаннон показалась ему недоступной, а его поездка — бессмысленной.

— Шаннон, как ты прекрасно выглядишь. Ты просто восхитительна, — прошептал он.

— Зачем ты здесь? — запинаясь, спросила она.

— Ты сама знаешь. Джонкуил позвонила мне прошлой ночью и обо всем рассказала. Шаннон, дорогая, почему же ты мне ничего не сказала? — хриплым от волнения голосом спросил Зан. — Зачем ты так поступила с нами?

Шаннон почувствовала, что краснеет.

— Поверь, Зан, я рассказала Джонкуил не для того, чтобы ты бросился ко мне. И в общем-то уже слишком поздно, чтобы что-то объяснять, — печально сказала она, стараясь проявить твердость. Шаннон на собственном опыте убедилась, что Зан слаб и не стоит ее преданности, но при виде человека, которого раньше так сильно любила, ее сердце смягчилось. Шаннон опустилась в кресло у камина, и несколько секунд они молча смотрели друг на друга.

— Пожалуйста, Шаннон, можно мне увидеть Патрика? — нерешительно сказал Зан.

Сколько раз она рисовала себе эту картину — ее сын встречается со своим отцом! Шаннон всегда представляла, что это произойдет в Сейяне. Зан будет подниматься в гору, а они с сыном встретят его на пороге дома. Это была дурацкая романтическая сцена из дешевого романа, разыгрывающаяся на фоне цветов, цикад и сияющего голубого неба. Каким абсурдным фантазиям она предавалась, подумала Шаннон. В действительности все оказалось совсем по-другому. Встретившись, они с Заном взглянули друг на друга через пропасть отчуждения. Но заметив боль в его глазах, Шаннон поняла, что значит для Зана приехать к сыну, которого он никогда не видел, и усомнилась в мудрости решения, которое приняла несколько лет назад.

— Сейчас я его приведу, — тихо сказала Шаннон и вышла из комнаты.

Через несколько секунд она вернулась вместе с Патриком. Взъерошенный, в ночной пижаме, он сонно потирал кулачками глаза.

— Патрик, я хочу, чтобы ты познакомился с Заном.

— Bonjour, — сказал он, в смущении глядя на мать и с опаской протягивая руку Зану.

— Ты ведь можешь говорить по-английски, дорогой, — мягко сказала Шаннон.

— Привет, Патрик, — наклонившись, сказал Зан. Глаза его блестели, он был слишком растроган, чтобы говорить.

Патрик вежливо убрал свою руку, чувствуя, что что-то не так. Он безуспешно пытался понять, что означает странное выражение лица его матери. Мальчик не мог понять и причину необычно дружеского отношения, которое проявлял к нему незнакомец.

— Пожелай Зану спокойной ночи, — тихо сказала Шаннон. — А потом иди спать. Может быть, утром ты его увидишь.

Патрик подчинился, по очереди подставив обе щеки. Зан поцеловал его с нежностью, в то же время понимая, что должен скрывать ее до тех пор, пока не завоюет привязанности сына.

Отведя ребенка в постель, Шаннон вернулась в гостиную, закрыла за собой двери и прислонилась к ним. Она попыталась взять себя в руки, но, поняв, что это невозможно, беспомощно рассмеялась. В глазах ее стояли слезы.

Зан стоял, засунув руки в карманы, еще более неуверенный в себе, чем в момент прибытия.

— Хороший мальчик. Такой воспитанный, такой красивый, — начал Зан.

— Он сейчас немного стеснялся, но обычно он очень дружелюбный. Дети ведь очень чувствительны. Они понимают, когда у взрослых не все в порядке.

— Да, это так.

— Как Саффрон? Она не свыклась с тем, что Розмари уже нет?

— Нет, и, наверное, никогда не свыкнется. Но она старается меня утешить, потеря Розмари нас очень сблизила.

— Она такой милый ребенок. Мне она всегда нравилась… — Шаннон замолчала. Они разговаривали друг с другом как чужие люди.

— Я не хочу тебя задерживать. Ты явно собиралась куда-то идти, так что я появился в неподходящий момент. — Порыв страсти, который принес сюда Зана, выбросил его на незнакомый берег, где будущее зависело от каждого произнесенного им слова.

— Я не в состоянии сейчас никуда идти. Если хочешь, можешь пока остаться.

— Шаннон, — начал Зан, — возможно, я слишком поспешил с приездом. Возможно, мне нужно было сначала позвонить. Но когда я услышал эту новость, почувствовал, что должен ехать. Ты думаешь, не надо было этого делать?

— Честно говоря, не знаю, что сейчас чувствую. Пожалуй, я не жалею о том, что ты приехал. — Шаннон подумала о Джонкуил. Не потому ли она доверила ей секрет Патрика, что подсознательно надеялась восстановить отношения с Заном? Было больно думать, что сейчас он поверил рассказу Джонкуил, в то время как весной поспешно осудил Шаннон после оскорбительной статьи в газете.

— Может быть, ты хочешь выпить? Мне это просто необходимо, — сказала Шаннон.

— Да, пожалуй. Я бы выпил бренди, если у тебя есть.

Он смотрел, как она берет хрустальный графин. Черное платье эффектно оттеняло золотистую кожу.

Когда Шаннон передавала ему бокал, Зан взял ее за руку.

— Шаннон, нам нужно о многом поговорить, многое сказать друг другу.

Шаннон поняла, что, если уклонится сейчас от разговора, Зан навсегда исчезнет из ее жизни. Она должна решить, какой будет ее дальнейшая судьба. То, что неожиданно началось много лет назад в Кунварре, теперь превратилось в замысловатую систему взаимоотношений, включавшую в себя уже их сына. Простая жизнь, о которой они мечтали и которой так желали, стала сложной и запутанной — как дом, который из года в год надстраивали и перестраивали, пока он беспорядочно не разросся во всех направлениях. Шаннон внезапно решила, что благодаря Патрику их любовь получила еще один шанс. Она почувствовала, что сейчас должна все откровенно рассказать Зану, обнажить перед ним все свои эмоции — ведь именно ложное чувство гордости породило многие проблемы. Глубоко вздохнув, Шаннон сказала:

— Присаживайся, Зан. Я хочу рассказать тебе все с самого начала.

Высказывая свои самые потаенные мысли, Шаннон ощущала, как сбрасывает с себя груз прошлого. Желая достигнуть в их отношениях полной откровенности и искренности, она поведала Зану мучительную историю. Она рассказала, в каком состоянии находилась тогда в Париже и о том, как едва не сделала аборт. Рассказала о том, как Амадео спас ее и взял под свою защиту в период беременности, как предложил ей руководить «Галантом». Решив ничего не утаивать, Шаннон призналась, что всегда испытывала к Амадео необъяснимое физическое влечение. Даже сейчас, после всего что произошло, она все еще испытывала привязанность к этому человеку, которому была столь многим обязана.

— Ты его любишь? — тихо спросил Зан, когда Шаннон закончила рассказ.

— Нет, но любила, когда была моложе. Мне понадобились годы, чтобы понять: хотя мы во многих отношениях представляем собой полную противоположность, мы можем оставаться близкими друзьями. Амадео не способен на любовь, которая мне нужна, — в его жизни всегда много других женщин, кроме меня. — Шаннон помолчала. — А как ты? У тебя кто-то есть? Когда я позвонила тебе летом, в июне, после того, как услышала о Розмари, ответила какая-то женщина. Я почувствовала, что она не просто знакомая, и больше не стала звонить.

Зан отвел взгляд.

— Да, кое-кто был. Это началось после того, как Розмари умерла, а у нас с тобой было все кончено. Все получилось случайно, как-то одно за другим. Я ей многим обязан. Она мне очень помогла и очень меня поддержала. Но когда я узнал о Патрике, то сразу же ей позвонил и сказал, что надо прекращать наши отношения. Она расстроилась. Когда я вернусь, то пойду к ней и все объясню; она замужем, у нее есть ребенок, и я думаю, что так будет лучше для всех. Но если у тебя есть беспокойство на этот счет, то не волнуйся. Все осталось в прошлом. Собственно, я хочу сказать, что если я тебе еще нужен — то вот я, перед тобой.

Глядя на пламя, Шаннон ответила не сразу.

— Знаешь, я часто сожалела, что тогда приехала в Англию, — наконец сказала она. — Я нарушила наше неписаное правило не встречаться нигде, кроме Сейяна, и вот что получилось. С другой стороны, если бы я этого не сделала, мы бы с тобой так и дрейфовали по течению. В той деревне даже воздух действует как наркотик, вызывая апатию. Мы свыклись со сложившейся ситуацией. Это могло продолжаться еще годы.

— Видит Бог — ты вправе так думать, но я все же попытаюсь тебя переубедить. Конечно, воспоминание об этой странной цепи событий, которая привела к трагедии, всегда будет меня преследовать. Но поверь, я действительно собирался оставить Розмари. Я никогда еще не был так близок к этому решению, как в ту неделю, когда появилась статья Гилстона. Моя жизнь тогда рассыпалась в прах. Но что я мог подумать, когда увидел на снимке тебя, Патрика и Бенгелу? Неужели моя догадка была так неправдоподобна, если ты четыре года прятала от меня моего собственного сына?

Шаннон, не дрогнув, встретила его взгляд.

— Это была самая ужасная ошибка в моей жизни. Теперь я это знаю. Но тогда смотрела на вещи по-другому. Я не хотела шантажировать тебя ребенком. Пойми, я хотела, чтобы ты пришел ко мне, повинуясь любви, а не чувству вины или долга. — Она вздохнула. — Очевидно, я была ужасно не уверена в себе.

— Ты хочешь сказать — не уверена во мне. И в моей любви к тебе. — Встав с кресла, Зан взял ее руки в свои и привлек к себе. — Шаннон, может быть, я слишком спешу, но я пришел, чтобы сказать тебе вот что. Я больше всего хочу, чтобы мы вернули себе то, что когда-то было нашим. Ради нас и Патрика. Я знаю, что еще не все потеряно. То, что было между нами, выдержало столько испытаний, и мы не должны отбрасывать это чувство в сторону. Я хочу, чтобы мы поженились как можно скорее. Скажи, что ты поедешь со мной в Килгарин — сейчас же, в этот уик-энд!

— Ох, Зан, я больше всего на свете хочу попытаться начать все снова, — прошептала Шаннон. — Но это не так легко и потребует времени. Ты должен быть терпеливым.

Он крепко прижал ее к себе.

— Шаннон, дорогая, я так рад! Я постараюсь быть достойным тебя. А Патрик — что за чудесный подарок ты мне сделала! Он еще очень мал, и несложно начать все сначала.

Она улыбнулась.

— Ты видел его выражение лица, когда он вошел в комнату? Он не знал, как к тебе относиться.

— Он действительно твоя копия. Не знаю, как ты его растила одна. Ты столько пережила.

— Зан, давай поклянемся больше не жалеть друг друга и всегда быть такими откровенными, как сегодня. — Шаннон смотрела на Зана другими глазами: больше он не был ее кумиром, да она этого и не хотела. — И обещай мне, что никогда не будешь возводить меня на пьедестал. Я хочу твердо стоять на земле обеими ногами.

Зан наклонился и поцеловал ее.

— А вот теперь ты просишь невозможного, — поддразнил он.

Открыв глаза и оглядевшись в полумраке спальни, Керри не сразу поняла, где находится, и наконец с трудом сообразила, что она дома, на Маркхэм-сквер. Накануне Керри приняла две таблетки снотворного, не в силах больше выносить ни одной минуты бодрствования. Но теперь, после пробуждения, все, что она хотела забыть, вновь нахлынуло с прежней силой. Вспомнив вчерашний звонок Зана, Керри почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота. Поспешным, извиняющимся тоном Зан объявил, что между ними все кончено.

— Я знаю, каким потрясением это будет для тебя, но сейчас нет времени объяснять… Керри? Ты меня слушаешь? Когда я вернусь, то мы подробно поговорим, и я объясню тебе все, о чем должен был давно рассказать. Я знаю, подло так поступать после того, что ты для меня сделала, но так будет лучше. Если бы не я, Марк никогда бы тебя не оставил, но я надеюсь, что ваши отношения снова восстановятся…

Отбросив гордость, Керри принялась его умолять.

— Нет, нет, ты не можешь так со мной поступить! Пожалуйста, не надо! — Она кричала подобно раненому зверю.

— Пожалуйста, постарайся понять, Керри. Я должен через минуту выходить. У меня билет на самолет.

Почувствовав в голосе Зана тревогу, не имеющую отношения к ней, Керри захотелось завизжать, закричать и зарыдать, но она только слушала в трубке его торопливые слова. Мир рушился на ее глазах.

— Керри, еще одно. Я знаю, что это будет для тебя чудовищным разочарованием, но прошу тебя, не приезжай в Килгарин, как мы планировали. Когда я расскажу тебе больше, ты поймешь почему. Пожалуйста, прости меня, но мне действительно нужно ехать.

Даже спустя двадцать четыре часа Керри еще не вполне воспринимала, что их прекрасный роман окончился так же внезапно, как ее брак с Марком. Когда однажды вечером в конце июля муж объявил, что ее оставляет, Керри отнеслась к этому известию совершенно спокойно.

— Ты заслуживаешь кого-нибудь лучше меня — гораздо лучше, Марк, — ответила она. Когда тот признался, что вступил в связь с Пенни, своей секретаршей, Керри искренне пожелала ему счастья.

Когда Марк уехал, она почувствовала облегчение. Керри всегда испытывала чувство вины из-за того, что жила с человеком, на любовь которого никогда не смогла бы ответить.

Чем больше времени Керри проводила с Заном, тем ближе они становились. Ее удивляло, как быстро они достигли той редкой степени взаимопонимания, когда становились не нужны слова. Вступив в брак не по любви, оба впервые открыли для себя, как много радости приносит простая, безмятежная жизнь, без спешки и суеты окружающего мира. Но эту вполне спокойную семейную обстановку дополняли вспышки страсти, разгорающиеся от случайного прикосновения или взгляда. Спустя несколько секунд они уже находились в постели и занимались любовью с той яростной нежностью, которая, по мнению Керри, раскрывала им многие стороны любви. Они во всем замечательно дополняли друг друга — насмешливость Керри и серьезность Зана, ее американская открытость и его британская приверженность к условностям. Уверенность в себе Зана, порожденная его незыблемым положением в обществе, принесла спокойствие в душу Керри. Ей больше не надо было никуда стремиться, она без фанфар и барабанного боя тихо вошла в гавань своей мечты. Как выяснилось, ее целью была любовь, а не богатство или положение. Казалось, это судьба. Керри ощущала, как с каждым днем Зана покидает чувство вины и он вновь обретает желание жить. Керри уже считала свое положение настолько прочным, что позволила себе забыть тревожный звонок Шаннон.

Когда Зан наконец пригласил ее провести в Килгарине первый уик-энд нового охотничьего сезона, Керри поняла, что этим он не только публично возвещает об их отношениях. Зан больше не сомневается в том, что они подходят друг к другу, он отвечает любовью на любовь. Все лето Зан никак не мог решить, устраивать ли в замке охотничий бал, запланированный Розмари еще весной. Но по настоянию Керри он все же решился его устроить. Керри считала, что это даст возможность Зану собрать своих ближайших друзей и очистить свое имя от подозрений.

Сейчас, свернувшись в постели, Керри чувствовала, что ее охватывает паника. Из того, что ей пришлось пережить за последние месяцы, этот удар был самым ужасным. Вспомнив голос Зана, Керри попыталась найти разгадку. Почему все случилось именно сейчас?

Догадка явилась с пугающей ясностью. Существовало только одно объяснение внезапного изменения отношения Зана — Шаннон. Все дело в ней. Каким-то образом она сумела вновь проникнуть в жизнь Зана, разбудив в нем былую привязанность. Керри вновь вспомнила июньский звонок, голос, который, несомненно, принадлежал Шаннон. Выждав необходимое время, она наконец добралась до Зана, чтобы вернуть себе место будущей графини. Колдунья Шаннон сумела даже погасить скандал, убедив Зана, что маленький темноволосый мальчик, отцом которого, несомненно, является Амадео, якобы от него.

По щекам Керри текли слезы отчаяния. О, она хорошо понимала, по собственному опыту знала, какую власть можно приобрести над мужчиной, если действовать таким образом! Даже такой сильный человек, как Линди ван Бурен, превратился в безвольного раба, когда узнал, что на свете существует его живая копия. Услышав о ее разрыве с Марком, Линди пообещал все равно оказывать Керри финансовую поддержку — потому, что был отцом маленького Линди.

Вопрос заключался в том, можно ли противостоять такой грозной силе, как женщина и ее ребенок?

— Нет, я не уступлю его, не уступлю! — яростно прошептала Керри.

В считанные секунды она встала с постели. На место отчаяния пришла прежняя решимость. Набросив халат, Керри поспешила вниз, чтобы найти путеводитель, который брала с собой в Ирландию в тот уик-энд, когда покупала Критерия. Завтра она едет в Килгарин, чтобы встретиться с Заном. Все необходимые приготовления были сделаны, и Керри не собиралась ничего менять. Марк заберет Линди, Тереза возьмет выходной, а она, Керри, поедет в Ирландию!

Сбежав вниз по лестнице, она отодвинула шторы. Свет серого лондонского утра озарил комнату. Сев в кресло около телефона, она набрала номер гостиницы «Лебедь и трилистник» в деревне Дули близ Килгарина. Если нельзя остановиться в замке, она остановится там. Нужно вновь завоевать Зана, заставить его поверить в то, что он ее любит. Керри наметила маршрут, и настроение у нее поднялось. Во имя любви она пересечет Ирландское море и достигнет Лимерика в северо-западной Ирландии. И там в дебрях Керри — ее тезки — она потребует то, что по праву принадлежит ей.

Через день после поездки в Париж Зан вернулся в Килгарин — вместе с Шаннон. Пока они ехали к замку, в душе Шаннон боролись радость от исполнения давней мечты и мрачные предчувствия. Ощущая ее беспокойство, Зан ободряюще пожал ей руку.

Всю дорогу Шаннон рассматривала величественный пейзаж Ирландии, очарованная ее непривычной красотой. Это была страна контрастов, где заводы соседствовали с изящными георгианскими^[19] постройками, а дикая, буйная растительность скрывала неописуемую нищету маленьких крестьянских ферм. По дороге ехала управляемая цыганом телега, полная черноглазых, босоногих ребятишек. Казалось, они появились из другого столетия. Красивые лица людей, на которые наложила свой отпечаток нужда, живо напомнили Шаннон Брендана.

По ослепительно-зеленой равнине они ехали на запад. Вдали из тумана вздымались розовато-лиловые вершины гор. Миновав покрытые соломой побеленные коттеджи, из труб которых струился дым, они пересекли каменный мост над пенящимся янтарно-желтым потоком и оказались на подступах к поместью Килгарин. Приблизившись к въездным воротам, Зан сбросил скорость.

— Ну, осталось немного, дорогая.

— Я знаю, но ожидание всегда мучительно, — нервно засмеялась Шаннон.

Вот он наконец — замок Килгарин, столько лет живший в ее воображении. Сквозь завесу мелкого дождя Шаннон увидела темный прямоугольник с узкими отверстиями окон. Под бдительным взором двух каменных драконов машина въехала в покрытый гравием внутренний двор.

— Часть кладки башен относится к шестнадцатому веку, а центральная часть восстановлена после пожара в начале девятнадцатого, — сказал Зан.

Они вышли из машины, и Шаннон остановилась, чтобы разглядеть огромное сооружение, темнеющее на фоне неба. Грубая каменная кладка смягчалась зеленью мхов и виноградных лоз. Крепостные валы напоминали о феодальной эпохе, когда на голову неприятеля обрушивался дождь стрел.

Их вышла встретить плотная, седеющая ирландка с румяными щеками.

— Шаннон, это моя домоправительница, миссис Флаэрти.

— Добро пожаловать в Килгарин. Я надеюсь, вам у нас непременно понравится. — Оценивая Шаннон на роль новой графини, она окинула ее внимательным взглядом, от которого не ускользнула ни одна деталь. — Мы думали, непогода вас задержит. За последний месяц не было ни одного утра, чтобы не шел дождь, — жизнерадостно сообщила миссис Флаэрти. — Но это хорошо для земли и улучшает цвет лица. Вы будете пить чай в гостиной, милорд, у огня?

— Что ты хочешь, дорогая, сначала осмотреть замок или выпить чаю?

— О, давай сначала немного осмотрим замок. С чаем я могу подождать.

Зан провел Шаннон в огромный зал. Льющийся из окон со свинцовыми переплетами свет оставлял на полу квадраты светлых пятен.

— Пойдем — посмотришь на нашу родословную, — сказал Зан, обняв ее за плечи.

Шаннон подняла взгляд на огромное генеалогическое древо графов Килгарин. Его ветви дотягивались до времен Елизаветы I.

— Посмотри вверх — ты видишь О’Фалаон? Мэри О’Фалаон в 1635 году вышла замуж за Седрика, брата второго графа. Фамилия Фалаон в семнадцатом столетии изменилась на Фалун. Так что, как видишь, мы, возможно, родственники.

— Ты, наверно, прав, — со смехом сказала Шаннон, изучая гобелен. — Поразительно!

— Пока ты здесь, мы должны проехать к развалинам замка Шаннон в нескольких милях отсюда. Посмотришь место, где жили твои предки.

Они прошли в большую гостиную, выходящую окнами на ландшафтный парк. Внимание Шаннон привлек портрет молодого человека, чья улыбка и черты лица напомнили ей о Зане. Картина была написана в двадцатые годы, художник разместил свою модель на фоне камина.

— Это мой отец, — сказал Зан, заметив, что Шаннон смотрит на портрет. — Картина была написана задолго до того, как он встретил мою мать. Ее портрет вон там, над диваном.

По выцветшему персидскому ковру Шаннон подошла к дивану, чтобы взглянуть на мать Зана — красивую молодую женщину в голубом с мечтательным выражением светлых глаз и русыми волосами.

— Между вами есть небольшое сходство. Я думаю, у нее твои глаза.

— В этой комнате осталось сделать немногое — перетянуть стулья и повесить новые шторы. Они специально подобраны под цвет старой парчи, которая была здесь сто пятьдесят лет.

Шаннон восторженно огляделась вокруг. На каждом столе, в каждой шкатулке лежали вещи, собранные поколениями графов Килгарин, — от часов времен Регентства и фарфора до викторианских безделушек. Шаннон остановилась, разглядывая табакерки и миниатюры, написанные эмалью на слоновой кости.

— Это махараджа Бехар подарил моему дедушке, когда тот охотился на тигров в Индии, — заметил Зан, увидев, что Шаннон рассматривает усыпанную бриллиантами саблю. — Как тебе нравится гостиная?

— Очень мило, Зан, очень элегантно, и все напоминает о старине. Так и хочется в холодный вечер задернуть шторы и свернуться калачиком у огня, — сказала Шаннон. Она пыталась представить, как это будет, когда через месяц к ним присоединится Патрик.

— Считается, что эту комнату навещает дух одного из Килгаринов, который в восемнадцатом веке совершил самоубийство из-за карточных долгов, — сказал Зан, когда они прошли в библиотеку.

— Тут есть и другие привидения? — спросила Шаннон, глядя на длинную галерею.

— Да, конечно. Идем. — Зан подвел ее к высокому окну, по которому барабанили капли дождя. Окно выходило в сад на другой стороне замка. Аккуратно подстриженную лужайку пересекала ведущая к озеру широкая дорожка, усаженная тисами.

— Считается, что незадолго до дня святого Иоанна в безветренную ночь здесь можно услышать шорох шелковых платьев по гравию и звуки клавесина.

— Знаешь, эта комната мне нравится больше всего, — оглядевшись по сторонам, сказала Шаннон. Длинная галерея имела легкомысленный и романтический вид, чем сильно отличалась от остальных помещений замка, подавлявших своей основательностью. Шелковые шторы придавали бледному свету ирландского дня медовый оттенок.

— Выглядит немного хаотично. Видимо, здесь уже начали готовиться к субботнему балу, — сказал Зан.

При упоминании о бале Шаннон непроизвольно сжала его руку. Мысль о том, что так скоро здесь появится много народу, приводила ее в замешательство. Но в конце концов, она согласилась приехать в Килгарин именно потому, что поняла, как много значит для Зана ее присутствие. Гости, которые приедут в субботу, были знакомы с Розмари и станут относиться к Шаннон по меньшей мере настороженно.

— Оркестр расположится на помосте — вон там, — жестом показал Зан. — Это помещение было специально построено для роскошного бала в честь королевы Виктории, когда она приехала осмотреть Килларнейские озера. Как говорят, за час до начала торжества рабочие еще золотили потолок.

— Надеюсь, что в субботу не случится ничего подобного, — сказала Шаннон, и оба засмеялись.

Взяв ее за руку, Зан закружил Шаннон в вальсе, затем остановился и поцеловал.

— Давай выпьем чаю. Ну как, отвечает ли Килгарин твоим ожиданиям?

Шаннон почувствовала, что Зан очень гордится своей собственностью, домом, достойным лорда, коим он являлся.

— Он гораздо больше, чем я могла себе представить. Но если честно, Зан, я никогда не смогла бы жить здесь слишком долго.

— Но тебе нравится? — настаивал Зан.

— Ну конечно. Кому это может не нравиться? Но, говоря по правде, для меня он символ того, что нас разделяло.

— Я понимаю. Но теперь все по-другому. Килгарин станет домом для всех нас: меня, тебя, Патрика, Саффрон и всех других членов семьи, когда они появятся.

Они никогда не касались вопроса о детях, но теперь, когда между ними не стало недомолвок, эта тема приобрела новое, важное значение.

— Ты хочешь, чтобы у нас были еще дети? — спросила Шаннон.

— Я хочу, чтобы у нас было столько красивых, ясноглазых детей, сколько ты мне подаришь, — прошептал Зан, целуя ее в ухо.

Они пили чай, сидя у огня в гостиной наверху. В книжном шкафу стояли книги в кожаных переплетах, на стенах висели гравюры, изображавшие знаменитые ирландские замки — Кэстлтаун в графстве Килдар, Бэллэнтри-хаус в Уотерфорде, Данбой-Кэстл в Уэст-Корке. Все эти названия были знакомы Шаннон.

— Может быть, хочешь прогуляться в саду, пока не стемнело?

— Ну конечно, если дождь прекратился.

— Думаю, что да, — сказал Зан, выглянув в окно.

Шаннон глядела на его силуэт и думала о том, как они будут заниматься любовью. Это ее беспокоило. Днем раньше, проговорив полночи в ее квартире, они устали так, что целомудренно проспали вместе до самого утра. С момента прибытия в Килгарин Шаннон постоянно упрекала себя за поспешное решение — нужно было немного подождать и затем отправиться в Сейян. Но тут же понимала, что так она сама себя загнала бы в старую западню. Их совместная жизнь должна протекать не в Сейяне, а в Лондоне и Килгарине.

Вскоре они шли по усыпанной гравием дорожке к озеру, обсуждая планы Зана относительно Килгарина.

— Как я понимаю, это означает, что ты будешь проводить здесь больше времени — то есть я хотела сказать «мы», дорогой.

— Думаю, что да. Тебе это ужасно не нравится?

— Это будет настоящей пыткой, — с притворным ужасом сказала Шаннон, подойдя к озеру. Дорожка кончалась ступеньками, ведущими на террасу. Крылатые каменные кони поднимались на дыбы рядом с Посейдоном, поднимающимся над озером.

Шаннон облокотилась о балюстраду, задумчиво глядя на буки, вязы, ивы, роняющие листья в темную воду. Она так и не продумала, как изменить свою жизнь, чтобы соединить ее с жизнью Зана, хотя это следовало сделать уже очень давно. Разрыв с прошлым Шаннон начала с того, что написала письмо Амадео, которое передала через Фиону. В нем Шаннон сообщала о предстоящем браке с Заном. Глядя на озеро, она вспомнила тот осенний день в Ле-Турель, когда убежденно сказала Амадео, что рано или поздно они с Заном будут вместе. Теперь, когда это стало реальностью, Шаннон поняла, что никогда не представляла себе, насколько трудно будет обо всем сообщить Амадео. Шаннон уже начала сожалеть о чересчур оптимистичном тоне письма, который не оставлял возможности отступления. Не оборачиваясь, Шаннон сказала последнее «прости» своей прежней жизни. Пожалуй, ее тон был чересчур самодовольным, чересчур победным, но теперь поздно что-либо менять.

Через некоторое время, когда рука об руку с Заном они возвращались в замок, Шаннон поняла все значение происходящего: здесь находится родовое гнездо графов Килгарин, и ее сын когда-нибудь станет одним из них.

Они ужинали в столовой, оформленной в бледно-розовых тонах, под сверкающей хрустальной люстрой, которая отбрасывала свет на льняную скатерть и старинный дорогой фарфор. Они сидели вдвоем за огромным столом — Зан в смокинге, Шаннон в длинном платье из красного кашемира. Этот длинный, пустой стол завтра будет накрыт для банкета перед балом. Все в Килгарине было чересчур большим. Просто необходимо, чтобы этот дом был наполнен смехом, друзьями и детьми.

— О чем ты думаешь? — нежно спросил Зан, наполняя ее бокал.

— Думаю о том, как сильно отличается Килгарин от Сейяна. Так странно видеть тебя в этой одежде. Мне до сих пор кажется, что мы сидим вдвоем на маленькой кухне.

— Знаешь, у меня было точно такое же ощущение, когда я приехал в Париж прошлой ночью. А ведь кажется, что пролетели годы, правда? Увидев тебя во всем великолепии, я просто онемел. Я понимаю, что это глупо, но я скорее предпочел бы увидеть девушку в джинсах и в фартуке — такую, к которой привык.

— Она все еще здесь. В отпуске, — прошептала Шаннон, когда Зан поцеловал ее руку.

— Шаннон, я вот что придумал. Давай объявим о нашей помолвке завтра на балу. Там будут некоторые из моих самых близких друзей, и я думаю, настало время вытащить тебя на свет Божий. Я хочу, чтобы все узнали о наших отношениях, и таким образом можно будет положить конец всем спекуляциям. Кроме того, чем скорее мы это сделаем, тем лучше для Патрика.

— Зан, а ты не думаешь, что это чересчур рано? — спросила Шаннон. Он только что произнес слова, которых она ждала многие годы, но они принесли ей только сомнения. — Мы еще и сами не привыкли к такой перспективе.

— Не знаю, как ты, а я уже привык, — нежно сказал он. — Шаннон, не надо беспокоиться. Пожалуйста, дорогая! Я знаю, о чем ты думаешь. Обо всей этой грязи в газетах, да? Но у людей короткая память — уж поверь мне. Они будут тобой очарованы. Посмотри на миссис Флаэрти и всех остальных. Да они тебя уже обожают! — поцеловав ее, сказал Зан.

— Насколько я понимаю, Флаэрти на все для тебя согласна, — возразила Шаннон.

— Это, конечно, ужасное открытие, но я все равно тебя люблю, — поцеловав ее, сказал Зан.

Засмеявшись, они встали из-за стола, рука об руку вышли из двери и поднялись в спальню Шаннон, которую миссис Флаэрти тактично поместила рядом со спальней Зана. Закрыв дверь, он заключил Шаннон в объятия, и она почувствовала, как Зан расстегивает ее платье. Сбросив одежду, Шаннон ощутила, что ее охватывает нехорошее предчувствие. Зан ждал на огромной кровати. Ложась рядом с ним под прохладные простыни, Шаннон впервые за последние полтора года ощутила прикосновение его обнаженного тела. Они начали целоваться, но Шаннон упорно лезли в голову мучительные воспоминания, наполняя ее непривычной робостью. Когда Зан обнял ее, Шаннон почувствовала не страсть, а отчаяние — оттого, что все их надежды рухнули.

Когда все кончилось и Зан заснул в ее объятиях, Шаннон долго лежала без сна. «Куда исчезла страсть?» — спрашивала она себя. Шаннон вынуждена была признать, что сегодняшнее действие было лишь бледным подобием того веселого праздника любви, который каждый год разыгрывался в Сейяне. Огонь погас. Удастся ли вновь его разжечь? Сейчас было невозможно сказать, вернется радость или нет. Перед тем как заснуть, Шаннон подумала об Амадео. Он уже вернулся в Париж и наверняка прочел ее письмо. Вздохнув, она покрепче прижалась к Зану.

Почувствовав мягкое прикосновение Шаннон, Зан притворился, что спит. Он боялся, что она захочет поговорить. После Парижа у Шаннон, похоже, появилось навязчивое желание анализировать отношения между ними, а Зан знал, что ему нечего ответить. Глядя в темноту, он чувствовал себя так, словно, взобравшись на вершину горы, он вместо прекрасного пейзажа обнаружил лишь клубящийся туман. Зан совсем не так представлял себе день, когда он привезет Шаннон домой в Килгарин. Сейчас их взаимоотношениям недоставало волшебного очарования, которое отличало свидания в Сейяне. Слияние было почти бесстрастным, бездушным. Зан понял, что Шаннон притворялась, что возбуждена, и их любовный акт напоминал некое представление. Душу охватило смятение — он ведь надеялся, что миг высшей близости поможет им снова обрести себя.

К своему смущению, Зан обнаружил, что, занимаясь любовью с Шаннон, он представляет на ее месте Керри. Он гнал от себя воспоминания о Керри, но они возвращались снова и снова, воспоминания о страсти, которая не могла сравниться ни с чем. Зан убеждал себя не впадать в иллюзии. Сбылась наконец мечта последних десяти лет его жизни — Шаннон, мать его сына, находится рядом с ним. Но он не испытывал счастья. Очевидно, со временем все уладится, засыпая, думал Зан.

Глава 5

Графство Лимерик, Ирландия, 1985 год

Керри уже давно встала с узкой, твердой постели в залитой солнцем комнате под самой крышей «Лебедя и трилистника». Сейчас она собиралась наохоту. Убирая волосы под сетку, Керри рассматривала свое отражение в помутневшем, потрескавшемся зеркале. Черты лица выдавали нервное напряжение, обычно ясный взгляд затуманился. Подойдя к маленькому окну, Керри отодвинула в сторону кружевную занавеску, надеясь, что вид зеленых холмов Ирландии придаст ей мужества. В четыре часа дня Керри будет знать, какое будущее ее ожидает.

Первым делом по приезде Керри съездила на местную платную конюшню и нашла себе подходящую лошадь, наказав конюху встретить ее утром у ворот замка Килгарин. Затем, вернувшись в гостиницу, она спустилась к ужину, надеясь получить какую-нибудь информацию. Она скромно сидела в углу прокуренной комнаты, наблюдая за курящей и пьющей компанией, и скоро услышала замечания, касающиеся лорда Килгарина.

— Он зря времени не теряет. Я считаю, что это грешно. Молодую графиню только похоронили, — сказала жена трактирщика.

— Не будь такой бесчувственной, Молли. У него еще нет наследника. Он молод, красив, и ему надо жениться как можно скорее.

— Говорят, он женится на той, что привез с собой вчера. Мойра О’Брайен видела ее сегодня утром и говорит, что она черная, как дочь угольщика, но красивая. Ничего похожего на первую графиню — настоящую английскую розу, если такие бывают.

От такого описания — «черная, как дочь угольщика» — у Керри пересохло во рту. Ее худшие опасения подтверждались. К кому, кроме Шаннон, могут относиться эти слова?

— Я уверен, что газетный скандал относится к ней. Она много лет была его любовницей, — заметил кто-то.

— Просто грех, — сказал другой.

— Пускай он делает что хочет, и хватит об этом, — последовал ответ. — Молли, еще по одной…

Тема разговора сменилась, и Керри, не в силах усидеть на месте, поспешила выйти, не доев пирог.

Взяв в руки кнут, Керри вышла из паба. Снаружи группа крестьян при слабом свете солнца распивала пиво. Опустив вуаль, Керри прошла мимо них, чувствуя на себе откровенные взгляды, полные любопытства и осуждения. Они неприятно напомнили ей тех мужчин, которые бесцельно слонялись на улицах Уишбона, пристально разглядывая всех проходящих мимо женщин. Радуясь тому, что унесла ноги, Керри вскочила в арендованную машину и понеслась по опасной, огражденной стенами дороге, ведущей в Килгарин.

К своему облегчению, у ворот замка Керри заметила конюха, который ждал ее с могучим гнедым мерином с белыми отметинами, которого Керри выбрала среди десятка других лошадей. Съехав с дороги, она приветствовала конюха с самоуверенным видом, скрывавшим внутреннее волнение.

— Доброе утро, миссис, — поздоровался он, дотронувшись до шляпы. — Денди в хорошем настроении и ждет, когда придет время. Он-то знает, что начинается охота, уж будьте любезны. Он вас хорошо прокатит, правда, мой мальчик?

Едва слушая его болтовню, Керри оглянулась через плечо, отчаянно желая отъехать в сторону прежде, чем заметит на поляне розовую куртку.

— Помогите мне, — отрывисто сказала она, взяла в руки поводья, молча развернула лошадь и, въехав в высокие ворота, поскакала к замку.

Окружавшие замок деревья и кустарники были окутаны осенним туманом. Сердце Керри отчаянно забилось, когда она увидела очертания замка, около которого уже собралось десятка два всадников и пеших сопровождающих. Услышав за спиной стук копыт, Керри оглянулась и увидела группу местных мелкопоместных дворян. Улыбаясь, краснолицые мужчины дотронулись до своих шляп. Когда они проехали мимо, Керри перевела своего гнедого на рысь. Время было выбрано удачно: слуги уже забирали у всадников пустые кубки. Керри опустила руку в карман, чтобы проверить, на месте ли записка, которую она сочинила сегодня утром. Подъехав к толпе, она подозвала лакея и передала ему конверт.

— Не будете ли вы так любезны передать это Шаннон Фалун — леди, которая сопровождает лорда Килгарина?

С замиранием сердца Керри смотрела, как лакей пробивается сквозь толпу к элегантной женщине, гарцующей на лошади в переднем дворе. Это была Шаннон. Ее красивое лицо скрывалось под вуалью. Задыхаясь от ревности, Керри разглядела рядом с ней фигуру Зана. Он наклонился к Шаннон и улыбнулся ей той ободряющей улыбкой, которая в последние несколько месяцев предназначалась только Керри.

Увидев, что лакей передает Шаннон записку, Керри отвернулась и направила лошадь в голову процессии — туда, где доезжачие сдерживали беспокойных гончих в ожидании первого сигнала охотничьего рожка.

Позднее, когда все исчезли вдали, Керри повернула лошадь и поехала по собственным следам назад. По маленькому мостику над мутным потоком она направилась к месту намеченного свидания. Керри погоняла лошадь, стремясь приехать туда первой. Проехав под древней аркой, отмечавшей въезд в замок Шаннон, она с радостью увидела, что на земле нет следов. Сладкий запах сырой земли немного успокоил ее. Спешившись, Керри поставила лошадь за полуразрушенной стеной. Если Шаннон придет на встречу, ее нужно застать врасплох. На этот раз Керри хотела обладать всеми преимуществами.

Что они скажут друг другу? Войдя в огромный зал, Керри посмотрела на центральную лестницу, поднимающуюся вверх, к голубому небу, по которому неслись белые облака. Керри подошла к дальней стене разрушенного зала, собираясь спрятаться там в тени. Фалуны снова собираются в своем замке — с иронией подумала она. Услышав внизу шорох шагов, Керри с облегчением вздохнула. Шаннон выходила на арену, где должна была решиться их судьба.

Зан скакал в голове охоты, вслед за неровной линией гончих. Сквозь стук копыт и тяжелое дыхание лошадей слышался звук охотничьего рожка. Оглянувшись назад, Зан не заметил Шаннон или Керри; Остановив лошадь, он подождал, пока звуки погони замерли вдали, и с тяжелым сердцем поехал обратно. Нигде не было видно ни лошадей, ни всадников. По мере приближения к Килгарину опасения Зана росли. Шаннон, должно быть, уехала пораньше, но где же Керри? И зачем она приехала? Когда перед самым началом охоты Зан увидел ее в толпе, ни на какое решение не оставалось времени. Он понимал, что поступил с Керри не по-джентльменски, но другого выхода не было. В первую очередь у него были обязанности перед Шаннон и сыном, которого он никогда не видел, и Зану некогда было взвесить возможные последствия своего поведения. «Откуда Керри могла знать о его отношениях с Шаннон и почему это ее взволновало?» — спрашивал себя Зан. Когда он вернется в Лондон, то все ей объяснит — если до этого не произойдет столкновения здесь, в Килгарине, мрачно подумал он.

Подъехав к конюшням, Зан рассеянно приветствовал некоторых гостей, оставшихся ночевать в связи с балом. Сейчас его заботило только одно — вернулась ли Шаннон. Спешившись, Зан позвал главного конюха, который как раз пересекал двор:

— Коннорс, мисс Фалун еще не вернулась?

— По моим сведениям, нет, сэр. Но Шогнесси просил передать, что ей пришла телеграмма.

— Телеграмма? — с удивлением переспросил Зан. — Спасибо, Коннорс. Когда она приедет, скажите, что я пошел в дом.

Замок сотрясали последние приготовления. Войдя в холл, Зан вежливо поздоровался с одной из деревенских девушек, которая несла огромный букет цветов. В ответ она наклонила голову и проследовала в столовую, где под руководством миссис Флаэрти накрывали на стол. Затем, уже по дороге в свой кабинет, Зан чуть не столкнулся в узком коридоре с одним из музыкантов, тащившим громоздкий инструмент. Он знал, что должен уделить внимание еще многим вещам, но из-за усиливавшегося беспокойства не мог сосредоточиться.

— Шогнесси! Вот вы где! — сказал Зан, увидев выходящего из его кабинета управляющего. — Как я понимаю, пришла телеграмма для мисс Фалун.

— Ах да, милорд. Сейчас я ее принесу. — Он вернулся и подал телеграмму Зану. — Она пришла в половине третьего, и я даже думал о том, чтобы послать кого-нибудь поискать мисс Фалун. Но так как день уже кончается, то я решил оставить телеграмму здесь. Если я вам понадоблюсь, милорд, я буду в бальной комнате — помогу расставить стулья.

— Спасибо, Шогнесси, — рассеянно ответил Зан, направляясь к конюшне, чтобы подождать там Шаннон. Секунду он колебался, открывать или нет телеграмму, но здравый смысл подсказывал, что надо прочитать ее без промедления. Только Фиона знала, где находится Шаннон, и телеграмма могла иметь отношение к Патрику. Разорвав обертку, он прочитал послание Амадео Бенгелы и сразу почувствовал себя так, как будто в сердце вонзился острый нож.

— Коннорс! — крикнул Зан, переходя на бег. — Оседлайте мне свежего коня!

Шаннон переступила порог разрушенного замка и с подозрением оглядела развалины некогда гордого царства Фалунов. Стоило ли сюда приходить? Щелчок зажигалки Керри заставил ее оглянуться.

— Вы меня испугали, — сказала Шаннон. Внезапно ей стало трудно дышать. — Кто вы? Это вы послали мне записку?

Еще не договорив, Шаннон уже догадывалась, что знает эту женщину.

— Ты не узнаешь меня, Шаннон? — с вызывающей улыбкой сказала Керри.

— Керри! — Шаннон была в шоке. — Ты?! Но я не понимаю. Что ты здесь делаешь?

— Можно сказать, что я пришла за тем, что мне принадлежит.

— Ради Бога, о чем ты говоришь?

— О Зане, Шаннон. Он принадлежит мне. Разве он тебе не говорил? — решительно сказала Керри. Наступила тяжелая пауза, во время которой обе рассматривали друг друга, пытаясь найти перемены, которые принесло с собой время.

Шаннон никак не могла поверить, что эта хладнокровная, привлекательная молодая женщина — ее сестра. Единственное, что осталось от прежней Керри, — это выражение вызова в глазах. Но этот взгляд выражал не мятежную драчливость подростка, а твердую волю женщины с характером. Шаннон с ужасом осознала, что сейчас Керри расскажет нечто такое, чего она предпочла бы не слышать. Наверняка откровение приведет их к конфликту, но Шаннон ничем не могла погасить шторм, который уже бушевал в зеленых глазах Керри.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь и зачем меня сюда пригласила, — защищаясь, сказала Шаннон. От холода и от потрясения она начала дрожать.

— Теперь ты точно знаешь, что испытала я, когда узнала, что ты вернулась в жизнь Зана.

— Что ты имеешь в виду?

— У нас был роман с Заном, Шаннон. Собственно, я проснулась в среду, считая, что мы все еще любовники. Это был тот день, когда ты решила, что после смерти Розмари прошло достаточно времени и что ты можешь развлечься, подобрать Зана там, где его бросила.

— Керри, ты сама не знаешь, о чем говоришь, — произнесла Шаннон. При мысли о том, что ее собственная сестра является той женщиной, о которой говорил Зан, голова пошла кругом. — Наши отношения с Заном длились много лет.

— О да, я знаю. С тех пор как ты покинула Австралию, я все о тебе знаю. Знаю, почему ты уехала из дома и оставила меня гнить в Кунварре. Я знаю все, что произошло с тех пор.

— Ты все перепутала. Все было не так. После того, как я покинула Кунварру, мы с Заном очень долго не поддерживали никаких отношений, даже когда я стала моделью. Но есть кое-что, чего ты не знаешь, Керри. Четыре с половиной года назад я родила от Зана ребенка.

Керри посмотрела на нее уничтожающим взглядом.

— Вся Англия об этом знает. Я тоже видела снимки в газетах. Да, да, не удивляйся. Я прожила в Англии год, и этого оказалось достаточно, чтобы все узнать о вас обоих. Я ни на секунду не верю в эту историю.

— Твое дело, — холодно сказала Шаннон. — Чтобы защитить Патрика, я все эти годы держала его рождение в тайне. Не хотела, чтобы Зан пришел ко мне по обязанности. Но этого тебе не понять.

— Как это благородно! — фыркнула Керри. — Скажи мне, где же было твое благородство, когда я буквально умоляла дать мне деньги на учебу? Ты представляешь, через что мне пришлось пройти? Но я обошлась без тебя!

При этих словах в глазах Шаннон вспыхнула ярость.

— А кто же, ты думаешь, платил за твое обучение в Бремаре? Мой сутенер, как ты его назвала в том милом письмеце. Ты прислала его как раз тогда, когда мне и самой было очень нелегко. Да, именно так. Амадео Бенгела, и я потом вернула ему деньги. Если не веришь, в доказательство пришлю тебе банковские счета. Я не говорила тебе об этом, Керри, потому что считала, что твоя гордость не позволит тебе принять эти деньги.

— Что ты хочешь сказать? — крикнула Керри. Она поняла, что Шаннон говорит правду. Если так, она ничего не должна Линди — и никогда не была должна. Весь ход жизни Керри был определен нелепой иллюзией, что она им манипулирует. Она сама себя дурачила, считая, что управляет им, а на самом деле Линди все время ее использовал. Разгневавшись на собственную слепоту, Керри тут же почувствовала стыд за то зло, которое она причинила Шаннон. Даже после оскорбительного письма Шаннон продолжала оплачивать ее пребывание в Бремаре. Это доказательство глубокой преданности пробило брешь в созданной Керри стене тщеславия и самообмана. Пусть она никогда не признается в своем коварстве, которое разбило сердце Шаннон и привело к смерти Розмари, но всегда будет чувствовать свою вину. В то же время, глядя в лицо Шаннон, Керри знала, что никакое чувство вины не заставит ее уступить Зана.

— Знаешь, Керри, — продолжала Шаннон, — когда я поняла, кто ты, я на миг онемела, увидев, какой красивой и искушенной женщиной ты стала. Но теперь я вижу, что под этой оболочкой скрывается жадная сука, умирающая от зависти. Я к этому не имею отношения. Ты сама себя такой сделала.

Услышав такое резкое суждение, Керри вздрогнула, но, собрав все свое мужество, сказала:

— Я люблю Зана, Шаннон. И чего ты не понимаешь — это то, что он тоже любит меня…

— Он говорил, что у него кто-то был. Но когда он сказал, что все кончено, я ему поверила. Я не знаю, почему ты здесь, но…

Керри ее прервала:

— Ты упустила свой шанс, Шаннон, но даже если это не так, то знай — он будет с тобой несчастен. Мы с Заном хорошо дополняем друг друга. Ему нужна такая сильная женщина, как я. Пусть он никогда не любил Розмари, но видит Бог — она была сильной женщиной! Вот почему он так и не бросил ее, чтобы уйти к тебе. Ты была просто фантазией, отдушиной. А сегодня ты заняла мое место. Этим утром рядом с ним должна была быть я. Мы уже давно это запланировали.

— Это правда, что сегодня ты должна была быть с ним? — прошептала Шаннон, цепляясь за хрупкую веру в Зана.

— Шаннон, Зан не для тебя. Тебе нужен такой человек, как Амадео Бенгела.

Шаннон спокойно посмотрела на сестру.

— Что ты о нем знаешь? Сейчас ты скажешь все что угодно, лишь бы оправдать свои поступки.

— Я была весной на матче по конному поло на Кузнечной поляне и наблюдала со стороны. Неужели ты думаешь, что такой человек, как Бенгела, будет из-за прихоти рисковать своей репутацией, даже своей жизнью? Ты дура. Он влюблен в тебя и всегда был влюблен. Ты говоришь, он заплатил за мое обучение в колледже. То есть за обучение твоей младшей сестры. А зачем? К тому же все знают об истории с «Галантом». Бенгела положил весь мир к твоим ногам, потому что любит тебя. Он так хорошо защищал тебя, что ты жила иллюзиями. Ты имела возможность любить одну неделю в году, потому что не смела любить по-настоящему. В отличие от меня ты ничем не рисковала. А я рисковала всем, потому что люблю Зана, потому что не хочу жить без него. Я никогда не буду довольствоваться одной неделей в году — никогда! Он мне нужен навсегда! — Гордое заявление Керри эхом прозвучало в некогда великолепном зале.

Шаннон заколебалась. Сестра безжалостно облекла в слова ее собственные опасения. Она была права. Шаннон боялась любить, боялась быть одураченной, боялась потерь, боли. Глядя на Керри, уверенную в своей правоте, Шаннон чувствовала себя пристыженной. Керри забыла о гордости. Преследовала Зана настойчиво и бесстрашно, не останавливаясь даже перед публичным унижением. На такое Шаннон никогда бы не решилась.

Не зная, что делать, Шаннон беспомощно прижала ладони к вискам.

— Ты забываешь одну вещь, — наконец сказала она. — Если мы с Заном не поженимся, наш сын Патрик останется незаконнорожденным. Мы лишим его права по рождению. У тебя самой есть маленький мальчик, ты должна меня понять. Простишь ли ты себя, если лишишь его наследства? Скажи, что бы ты сделала на моем месте?

— Я уже была на твоем месте, Шаннон, — ответила Керри, вспомнив грандиозное сражение с Линди в Нью-Йорке: она сражалась и победила.

Поняв, что стоит на карте, сестры посмотрели друг на друга и ощутили, что снова вместе. Радость, страх и надежда всегда связывали их в детстве. И сейчас им больше не к кому было обращаться. Понимание того, как сильно они нужны друг другу, вновь раздуло тлеющие угли давней привязанности, которая была их единственной защитой против ударов судьбы.

— Помоги мне, Керри. Что мне делать?

Керри подошла к Шаннон и нежно обняла, чувствуя, что несчастье сестры так же глубоко, как и ее собственное.

— Тебе решать, Шаннон. Ты сама должна это сделать, — спокойно сказала она. В поисках ответа они крепко прижались друг к другу, и Керри переполнило желание защитить сестру.

— Ох, Керри, как хорошо, что ты вернулась в мою жизнь, что я могу вот так говорить с тобой. Какими же дурами мы были! Давай постараемся больше не вредить друг другу. Я не знаю, как мы решим эту проблему, но что-нибудь придумаем.

Глядя на сестру, Шаннон вспомнила ту Керри, с которой вместе росла, — неуклюжую маленькую девочку, с отчаянием видевшую, что все, чего она хочет, утекает у нее между пальцев. Шаннон почувствовала, как ее упорство куда-то испарилось. Власть Зана над ней таинственным образом исчезла; на самом деле все случилось уже давно, просто Шаннон до сих пор этого не понимала. Она отказалась от своих притязаний. Как птица, выпущенная из клетки, ее мечта взмыла в синеву и скрылась из виду.

Когда они, держась за руки, покинули руины замка, Керри чувствовала, что Шаннон уже приняла решение, но боится его последствий. Выйдя на дорогу, они обернулись. Солнце садилось, полуразрушенные башни замка Шаннон горели огнем на фоне голубого неба.

— Ты именно так себе его представляла? — спросила Шаннон.

— Не совсем. А ты?

— Не знаю, чего ожидала. Но только представь, как величественно это когда-то выглядело. А я всегда была уверена, что это просто выдумка папы.

— Правда? — с удивлением спросила Керри. — А я нет. Я всегда знала, что замок существует.

— Ну, значит, ты все время была права, — задумчиво улыбнулась Шаннон. — Ты бы хотела, чтобы папа сейчас был здесь? Я будто слышу его голос: «Детка, а ты не хочешь послушать своего старого папу? Он кое-что может тебе рассказать».

Керри усмехнулась и покачала головой.

— А я прямо вижу, как он бродит вокруг, но гордость не позволяет ему войти.

— Наверно, нам лучше вернуться, — неохотно сказала Шаннон. — Все будут гадать, что с нами случилось. Пойдем, я отвезу тебя в Килгарин, — с озорной улыбкой добавила она, отвязывая свою лошадь.

— Не стоит, — возразила Керри, подойдя к гнедому.

Спустившись с холма, они увидели приближающегося всадника. Когда он подъехал поближе, они узнали в нем Зана. Потрясенное выражение его лица Шаннон объяснила внезапным появлением Керри.

— Керри, что ты здесь делаешь? Я ничего не понимаю. Что происходит? Вы знакомы? — Проведя рукой по волосам, Зан смотрел то на одну, то на другую. Наконец память пришла ему на помощь. — Боже мой, это невозможно! Ну конечно, Керри! Керри и Шаннон Фалун. — Зан был в полном изумлении. — Но почему вы мне сразу не сказали? Уму непостижимо, — устало сказал он.

Последовала неловкая пауза. Шаннон переводила взгляд с Зана на Керри. Стоя на развалинах замка, она ясно понимала, что нужно делать. Но сейчас, лицом к лицу с Заном, Шаннон не знала, сможет ли набраться мужества и сказать ему, что не любит его и они никогда не поженятся. Но может быть, Зан почувствовал происшедшую в ней перемену?

— Почему бы нам всем не вернуться в Килгарин? — начала Шаннон.

— Подожди минуту, — прервал ее Зан. Достав из кармана телеграмму, он подал ее Шаннон. — Пришло сегодня во второй половине дня. Я ее немедленно вскрыл, потому что беспокоился, не случилось ли что-нибудь с Патриком. Но не волнуйся, все в порядке. — Голос его звучал холодно.

Шаннон начала читать длинную телеграмму Амадео, и буквы заплясали у нее перед глазами. Чтобы понять смысл написанного, ей пришлось перечитывать телеграмму снова и снова. Там было полно медицинских терминов. Амадео цитировал письмо доктора Дарлана из Парижа, где сухим языком излагалось то, что вновь перевернуло жизнь Шаннон. Сложив телеграмму, она встретила взгляд Зана.

— Это правда? — прошептал он.

— Не знаю, но вполне возможно, — просто ответила Шаннон. Хотя шансы на то, что именно Амадео является отцом Патрика, казались ей бесконечно малыми, Шаннон и раньше не могла этого отрицать. Но она даже не задумывалась над такой возможностью — потому что не хотела. По тону телеграммы было ясно, что Амадео хочет рассеять опасное заблуждение, которое может в один прекрасный день причинить неизмеримый вред.

— Кажется, Амадео Бенгела имеет неоспоримые доказательства того, что Патрик — его сын, — растерянно сказала Шаннон, повернувшись к Керри. — Я должна немедленно вернуться в Париж. Если вы не возражаете, я поеду вперед и постараюсь привести свои мысли в порядок. Уверена, что вам есть о чем поговорить. Увидимся в Килгарине. — Пришпорив коня, Шаннон поскакала по глинистой тропе к замку.

Несколько мгновений Керри и Зан молча ехали рядом. Когда они подъехали к перекрестку, Керри натянула поводья. Сделав глубокий вдох, она сказала:

— Ну, думаю, оставлю тебя здесь. Я должна вернуть лошадь к пяти, а потом нужно забрать свои вещи из «Лебедя и трилистника». — Наклонившись в седле, она протянула руку. — До свидания, Зан.

Он перегнулся и взял ее руку, улыбаясь уголками рта.

— И куда же вы теперь отправляетесь, Керри Фалун ван Бурен?

— Обратно в Лондон. — Сердце Керри бешено застучало, но она не смела поднять глаз.

— Нет. Ты вернешься вместе со мной в Килгарин. Ты, кажется, забыла, что сегодня предстоит бал.

Некоторое время Керри молча смотрела на него, затем на ее лицо легла тень кокетливой улыбки.

— В таком случае не смею отказываться, — ответила Керри, подавляя искушение сказать Зану, что у нее припасено великолепное зеленое платье — на тот почти невероятный случай, что оно может понадобиться.

Поздно вечером того же дня Шаннон тихо вошла в свою квартиру и поставила на пол сумку. Сняв пальто, она с удивлением заметила свет, падающий из открытых дверей гостиной. Подойдя, она увидела Амадео в одной рубашке с закатанными рукавами, сидящего у огня с бокалом бренди. Услышав шаги, он поднял глаза. Все в нем казалось непривычным — от измученного выражения на небритом лице до вялой позы. За время долгого путешествия из Килгарина в Париж у Шаннон было достаточно времени, чтобы все обдумать. В конце концов она пришла к выводу, что если бы прислушалась к своим самым затаенным инстинктам, то, вероятно, не вводила бы себя так долго в заблуждение. Боль, которую Шаннон видела сейчас в глазах Амадео, придала ей смелости. Она знала, что полностью принадлежит ему и будет принадлежать всегда. Боясь, что уже слишком поздно, и ругая себя за глупость и слепоту, она с трепетом подошла к Амадео.

— Я была такой глупой, такой дурочкой! — сдерживая слезы, воскликнула Шаннон. Она имела право спросить, почему он раньше не сказал ей о Патрике, но уже знала ответ — из-за ее упрямства и неуравновешенности Амадео боялся потерять ее и сына.

Он медленно встал, внимательно глядя на Шаннон. Увидев написанное на ее лице обожание, Амадео наконец поверил, что его страдания кончились.

— Шаннон, я люблю тебя, — прошептал он. — Люблю, — радостно повторил Амадео, привлекая ее в объятия.

Шаннон обняла его так, как никогда никого не обнимала, даря Амадео свою любовь, которой он так долго ждал.

— Ты когда-нибудь простишь меня?

— Я прощу тебе все, что угодно, если мы будем вместе, Шанита.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

Фешенебельный район Лондона недалеко от Гайд-парка. — Примеч. ред.

(обратно)

2

Огастес Эдвин Джон (1878–1961) — английский живописец, портретист. — Примеч. ред.

(обратно)

3

С 1921 года официальная загородная резиденция премьер-министра в графстве Бакингемшир. — Примеч. ред.

(обратно)

4

Лондонские универмаги. — Примеч. ред.

(обратно)

5

Лондонский светский сезон — с мая по июль. — Примеч. пер.

(обратно)

6

«Уишбон» в переводе означает «грудная кость птицы». — Примеч. пер.

(обратно)

7

Green Spring Valley — зеленеющая весной долина (англ.). — Примеч. пер.

(обратно)

8

Гунтер — охотничья лошадь. — Примеч. пер.

(обратно)

9

Пошел! (фр.).

(обратно)

10

любовь моя (исп.).

(обратно)

11

родов (фр.).

(обратно)

12

«Песня моря» (фр.).

(обратно)

13

«Может быть» (фр.).

(обратно)

14

дяде (исп.).

(обратно)

15

День труда — первый понедельник сентября.

(обратно)

16

«Ежедневная газета о женской моде» (англ.).

(обратно)

17

«Объездка лошадей» (фр.).

(обратно)

18

«Лошадь и охотничья собака» (англ.).

(обратно)

19

Название стилей архитектуры и мебели, сложившихся к середине XVIII в. и существовавших до 30-х годов XIX в. — Примеч. ред.

(обратно)

Оглавление

Книга первая

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

Книга вторая

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

Книга третья

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

*** Примечания ***