Поселок на трассе [Николай Иосифович Сказбуш] (fb2) читать постранично

1

Непогоду прочили еще с вечера, автоинспекция на дороге останавливала машины, предупреждала водителей, однако ночь прошла благополучно, и в диспетчерской автовокзала, как всегда бывает в подобных случаях, злословили, потешаясь над метеосводками. А к утру налетел шквал, валил деревья и телеграфные столбы, спутывал провода, срывал крыши, вслед за ним непроницаемой чернотой надвинулась грозовая туча, застыла над городом и долго висела прежде чем разразиться громом и ливнем. Машины прибывали на станцию покрытые грязью, шоферы выскакивали из кабины распаренные, измотанные, угрюмо осматривали перегретые от натуги моторы; автобусы один за другим уходили в гараж на проверку, автовокзал, переполненный пассажирами, гудел, толчея у диспетчерской и касс усиливалась. Вокзал пристроился к торговым рядам, теснимый лотками и рундуками; машины с трудом разворачивались на рыночной площади, базарная сутолока, товар, чувалы, огородина, живность наваливались со всех сторон; ближайшим строением был павильон закусочной с пристроенной галерейкой, увитой пожухлым хмелем, давно уже не принимавшей посетителей.

Внезапно тучи рассеялись. У самого небосклона просочилась голубизна, поднялась к зениту, сквозь черноту пробилось солнце, день зачался заново, первозданно-погожий и праздничный. Неизмеримо долгая и неизмеримо малая доля покоя и вешней красы, радость открывшегося солнца; и вновь необычайная для мая духота, застоявшийся запах рыночного товара, снеди, дизельной гари; растревоженные пассажиры заметались в поисках попутных машин, перетаскивали с места на место чемоданы, мешки, корзины с птицей, бережно охраняя от пинков покупки из универмага и «Детского мира» — куклы в целлофане, хрупкие коробки с автоматами и ракетами, огненной яркости абажуры, красно расписанную посуду.

Женщина, маленькая, неприметная, подталкиваемая баулами, мешками с одуревшими от тряски поросятами, неловко пробиралась в толпе; ее теснили, толкали; аккуратненький, тощий портфельчик, видимо с документами, мешал всем — каждый был занят своим, и лишь два парня в промокших, по-походному подпоясанных кителях предупредительно уступили ей дорогу, подтянув поводком настороженную овчарку, матерого пса с внимательными, понимающими глазами.

— Ливень бешеный, а то бы Ладный взял след, — переговаривались ребята в кителях.

— Погодку правильно выбрали, сволочи. Ни град, ни гром, ни бог, ни черт с рогами… Гнут свое, на всех плевали…

Овчарка косилась на проводника, прислушиваясь к разговору, поводила ушами, переминалась и вздрагивала, заново переживая происшедшее. На обочине, в глинистой жиже, застряла милицейская машина; водитель, захлопнув капот, буркнул привычное «порядок», обратился к товарищам:

— Запомнится нам Светлый Дол!

Проводник, устраивая Ладного в машине, бросил коротко:

— Служба!

Это стертое, приевшееся слово вдруг коснулось слуха женщины с портфелем: служба… Что-то случилось, если служба… Светлый Дол? Это далеко… Да, конечно, глубинка, в дальнем районе.

В дальнем, в дальнем… Как будто слово «дальний» могло что-то объяснить и успокоить.

Кто-то окликнул ее:

— Вера Павловна, родненькая! И вы попали в ураган? А я ж сегодня не на колесах, не смогу вас подкинуть. — Красивая, по-праздничному одетая женщина с увесистой спортивной сумкой в руке прижалась к плечу Веры Павловны: — Придется нам в «трясучке» потрястись!

— Да что там… — неохотно отозвалась Вера Павловна, нехорошо подумала о встретившейся: «Дама с товаром». И тут же упрекнула себя в недобром отношении к людям, хотела заговорить поласковей — но селектор объявил посадку на скоростной, все кинулись к автобусу.

Не успели сунуться к двери — оказалось, что скоростной уходит на заправку, а вместо него подадут резервную автоколымагу, именуемую старожилами «трясучкой». Зашумели, загалдели, набились в колымагу под веревочку, нажимая локтями, боками, обзывая друг друга всячески.

Разместились, угомонились, стали по-дорожному словоохотливыми и добрыми. Нашли знакомых, незнакомые принялись знакомиться.

Вера Павловна примостилась на горбатом, драном сиденье, упершемся в заднюю стенку кузова, высматривала женщину с сумкой: «Где же ты, дорогая моя Эльзочка? Нашенская дама на колесах…»

Недопустимая взвинченность! Веру Павловну задевает, раздражает все, каждое не в лад произнесенное слово. Она становится придирчивой к людям, к себе самой, даже к вещам, нарушающим порядок.

Вчера в облоно, в ожидании приема, охватило вдруг беспокойство, смутила почти благоговейная тишина в дни, когда — казалось ей — все должно быть охвачено тревогой, сомнениями, особой требовательностью ко всему. Человек,