Око за Око (Eye for Eye) [Орсон Скотт Кард] (fb2) читать постранично

ОКО ЗА ОКО

– Просто рассказывай, Мик. Все подряд. Мы слушаем.

– Ну, для начала… Я знаю, что делал ужасные вещи.

Если у тебя в душе хоть что-то есть, ты не убиваешь людей вот так запросто. Даже если можешь сделать это, не дотрагиваясь до человека. Даже если никто никогда не догадается, что это убийство. Все равно надо стараться себя сдерживать.

– Кто тебя этому научил?

– Никто. В смысле, об этом просто не было в книжках, которые читали нам в баптистской воскресной школе, – они там все время долдонили, что, мол, нельзя лгать, нельзя работать по субботам, нельзя пить спиртное. Но ни слова про убийства. Я так понимаю. Господь и сам порой считал, что это дело полезное, – как в тот раз, когда Самсон махнул ослиной челюстью, и готово: тысяча парней лежат замертво, но тут, мол, полный порядок, потому что они филистимляне. Или как он лисам хвосты поджигал? Самсон, конечно, псих, однако свое место в Библии заработал.

Иисус в Библии, похоже, чуть не единственный, кто учил не убивать, хотя про него там тоже много написано. Да и то помню, там было, как Господь поразил насмерть этого парня с женой, потому что они зажались и не дали ничего для христианской церкви. А уж как об этом проповедники по телевидению распинаются, Боже! Короче, нет, я вовсе не из-за религии решил, что нельзя убивать людей.

Знаете, что я думаю? Наверно, все началось с Вондела Коуна. В баптистском приюте в Идене, в Северной Каролине, мы все время играли в баскетбол. Поле там было паршивое, в кочках, но мы считали, что так даже интереснее, – никогда не знаешь, куда отскочит мяч. Как эти парни из НБА играют, на гладком ровном полу, так-то любой сосунок сможет…

А в баскетбол мы играли целыми днями, потому что в приюте больше нечего делать. По телевизору одни проповедники. Там только кабельное: Фолвелл из Линчберга, Джим и Тэмми из Шарлотта, модный этот тип Джимми Свагтарт, Эрнест Эйнгли – вечно как побитый. Билли Грейем – ну прямо как заместитель самого Господа Бога. Короче, кроме них, наш телевизор ничего не показывал, и ничего удивительного, что мы круглый год жили на баскетбольной площадке.

А этот Вондел Коун… Роста он был не очень большого и не Бог весть как часто попадал в корзину. Дриблинг вообще у всех получался кое-как. Но зато у него были локти. Другие парни если и заденут кого, так всегда случайно. А Вондел делал это специально, да еще так, чтобы всю физиономию расквасить. Понятное дело, мы быстро приучились отваливать в сторону, когда он прет, и ему доставались все броски и все передачи.

Но мы в долгу не оставались – просто перестали засчитывать его очки. Кто-нибудь называет счет, а его бросков как будто не было. Он орет, спорит, а мы все стоим вокруг, киваем, соглашаемся, чтобы он кому-нибудь не съездил, а после очередного мяча объявляют счет и опять без его бросков. Он просто из себя выходил – глаза выпучит орет, как ненормальный, а его броски все равно никто не засчитывает. Вондел умер от лейкемии в возрасте четырнадцати лет. Дело в том, что он мне никогда не нравился.

Но кое-чему я от него все же научился. Я понял, как это мерзко добиваться своего, когда тебя не волнует, сколько вреда при этом ты принесена другим. И когда я наконец осознал, что более вредоносного существа, чем я сам, может, и на всем свете нет, мне сразу стало ясно, как это ужасно.

Я имею в виду, что даже в Ветхом Завете Моисей говорил: наказание, мол, должно отвечать преступлению. Око за око, зуб за зуб. Квиты, как говаривал старик Пелег до того, как я убил его затяжным раком. Я и сбежал-то из приюта, когда Пелега забрали в больницу. Потому что я не Вондел, и меня действительно мучило, когда я делал людям зло.

Но это ничего не объясняет… Я не знаю, о чем вы хотите услышать.

– Просто рассказывай, Мик. Говори о чем хочешь.

– Ладно, я в общем-то и не собирался рассказывать вам про всю свою жизнь. По-настоящему я начал понимать, в чем дело, когда сел на тот автобус в Роаноке, так что отсюда можно, видимо, и начать. Помню, я еще очень старался не разозлиться, когда у леди впереди меня не оказалось мелочи на проезд. Я даже не завелся, когда водитель велел ей выходить. Оно просто не стоило того, чтобы за это убивать. Я всегда так себе говорю, когда начинаю злиться – мол, не за что тут убивать, – и это помогает успокоиться. Короче, я протянул мимо нее руку и сунул в щель долларовую бумажку.

– Это за нас обоих, – говорю.

А он в ответ:

– У меня тут не разменная касса. Сдачи нет!

Надо было просто сказать: ладно, мол, оставь себе, но он так по-скотски себя вел, что мне захотелось поставить его на место.

Я просунул в щель еще пять центов и сказал:

– Тридцать пять за меня, тридцать пять за нее и еще тридцать пять за следующего, у кого не окажется мелочи.

Может, я его и спровоцировал. Жаль, конечно, но я ведь тоже живой человек. Он совсем завелся.

– Ты у меня поостришь еще, сопляк. Возьму вот и вышвырну тебя из автобуса.

Честно говоря, он не имел на то права. Я белый, пострижен коротко, так что, если бы я пожаловался,