Год людоеда. Игры олигархов [Пётр Валерьевич Кожевников] (fb2) читать онлайн

- Год людоеда. Игры олигархов (а.с. Эгида) 1.49 Мб, 440с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Пётр Валерьевич Кожевников

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Петр Кожевников Год людоеда. Игры олигархов

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

Светлой памяти брата во Христе Виталия Викторовича Савицкого, депутата Государственной думы, трагически погибшего в 1995 году…

Глава 1. Топчан страсти

— Милый, я опять хочу тебя!

Радостная, бесстыдная, она, кажется, готова пожертвовать всем на свете ради этих безумных часов со своим парнем. Глаза, похожие на два желтых прозрачных камня, расплываются в нахлынувших слезах. Офелия бережно, словно боясь потерять волшебный образ, проводит чуткими пальцами по его волосам, лбу, бровям, вискам, скулам и замирает на шее.

Еремей уже давно догадался, что из двух частей его тела, которые очень нравятся девчонке, одной, постоянно открытой для ее взора, является шея, — Офелия гладит ее, растирает, мнет, даже сдавливает, понарошку пытаясь его душить.

— Ты не устал?

Где они? Во дворце? В сказочном гроте? В раю? Где бы ни сливались их прирученные друг к другу тела — в ванной, на пляже, на крыше дома, — они забывают об окружении и знают лишь о том, что их в этом мире пока только двое — он и она.

Самые острые, незабываемые впечатления озаряют влюбленных в наиболее рискованных местах, куда в любой момент может кто-нибудь заглянуть или даже войти: в парадной, загородной электричке, даже общественном туалете.

Они не раз сознавались друг другу в том, что им даже хочется, чтобы кто-то за ними подсматривал и даже… — да что уж скрывать! — участвовал в их сексуальных пирах.

— Сейчас. — Уздечкин подумал, понимает ли его страстная девочка, что если это произойдет, то уже в четвертый раз, причем за все два часа их изысканных наслаждений они ни разу не разъединяли свои сладостно измученные тела. Вообще-то это была ее идея: менять положения не расторгаясь. — Ложимся на бочок!

Офелия стала послушно поворачиваться. Еремей заметил, что сегодня у нее очередная сногсшибательная раскраска ногтей: сами ногти синего цвета, а на каждом из них изображен цветок, и каждый — разный. Ну и фантазерка! Так это ж мало придумать — надо еще и кистью владеть!

— Ой! Он опять растет! — Офелия зажмурилась, будто бы от испуга, словно не она и просила его продолжить их чудесный праздник. Ее руки проворно скользнули вдоль тела и, обласкав его лобок, коснулись основы их нерасторжимой связи. — Он стал просто огромным! Как ты это делаешь?

Иногда ему казалось, что Офелия отнюдь не его идеал, и он даже определял и суммировал ее минусы, которые, кажется, уже готов был перечислить, как вдруг понимал, что все эти минусы в некоторые раздражающие его моменты оборачиваются вдруг явными плюсами. Главное же, что привлекало Ерему в этой шестнадцатилетней озорнице и уже около полугода держало около нее, — она ему, в отличие, пожалуй, от всех его прошлых женщин, никогда не приедалась. К тому же она его очень легко, просто мгновенно возбуждала. Для этого Уздечкину достаточно было лишь подумать о своей возлюбленной или вспомнить что-нибудь из их неугомонных забав. Чего стоил ее влажный нагло-смущенный рот, опрокинутый под его тренированными бедрами?! А нависшие над его глазами кокосообразные груди, чьи земляничные сосцы он так обожал осязать во впадинах своих ладоней?!

Каждый раз, когда Еремей входил в Офелию, то радовался своей очередной победе: он может! На время их сладостной связи (иногда на полдня!) он шалел от того, что они становятся единым организмом, который (как знать?!) способен воспроизводить в таком положении себе подобных. Это же чудо!

Во время их соединения он ощущал себя главным — это он завоевывает ее, и входит, и атакует, пока она не застонет, не заплачет, признаваясь: твоя, твоя!


Они встретились совершенно случайно. Еремей в те дни мыкался без работы, подкармливаясь дешевыми и непредсказуемыми шабашками. Утром на Козьем рынке машину черным разгрузит, ночью в ларьке вместо сторожа перекантуется. Приходилось и бумажки на улице раздавать с рекламой кафе и магазинов.

Однажды на Галере, то есть на углу Невского проспекта и Думской улицы, он вручил черноволосой глазастой девчонке со вздернутым, словно слегка подрезанным на конце носом пригласительный билет в новый ночной молодежный клуб.

— А ты сам-то его посещаешь? — задорно и сразу как-то по-дружески спросила девчонка. — А то зазовешь меня к каким-нибудь сатанистам. Они из меня всю кровь высосут!

— Да нет, там в основном содомиты кучкуются! Я оттуда практически не выхожу! — нарочито соврал Уздечкин. — Там и все мои дружбаны, считай, прописались.

— Так ты и меня пригласи, если у вас так клево! — Девчонка с идеальной улыбкой окунулась в глаза вдохновленного ее шикарной фигурой парня. Ей был определенно симпатичен этот накачанный блондин с короткой стрижкой и немножко смешной челкой, которую он наверняка тайно подкручивает пальцами, чтобы она топорщилась надо лбом эдаким полукруглым козырьком. — А потом, может быть, и мы подружимся?

— Давай лучше в зоопарк наведаемся. Там сегодня слониха рожает. — Ерема предложил это без особого расчета на согласие, продолжая машинально раздавать прохожим бумажки размером со спичечную этикетку. — Говорят, такое происходит не чаще чем раз в пять тысяч лет.

— С большим' удовольствием! Я даже помогу у нее роды принять, если она меня, конечно, не растопчет. — Девчонка резко вырвала у молодого человека пачку листков и начала быстро совать их привлеченным ее внешностью людям. — Давай вместе раздадим, а как закончим, сразу пойдем. Правда?

Теперь у него уже не возникало мысли отказаться от своей внезапной идеи. Как только их руки опустели, ребята спустились в метро и отправились на станцию «Горьковская». В зоопарке они хохотали так, что если бы слониха действительно была беременна, то ее роды наверняка бы ускорились. Потом ребята пошли на Петропавловку купаться. Потом они целовались. Потом забрались на крепостную стену, и на ней случилось все самое главное.


Еремей различил крысиный писк пейджера, который Офелия постоянно таскала с собой. Сейчас аппарат висел на гвоздике, вбитом в стену, покрашенную розовой масляной краской. Честно говоря, Уздечкин ревновал свою девушку даже к этому предмету черного цвета.

— Извини. — Офелия потянулась рукой и остановила сигнал.

— А ты не можешь его вообще отключить, чтобы он нам не мешал? — Еремей отодвинул лобок от полных ягодиц своей подруги, посмотрел на то, как его член проникает внутрь ее тела, и ускорил свои движения.

— Я ведь работаю по вызову, — шутливо произнесла Офелия и обхватила рукой его напрягшуюся ягодицу. — Заказы так и сыплются!

— А меня там нельзя пристроить? — Уздечкин задал еще больший темп. — Я еще парень ничего, а?

— Я люблю тебя! Еще, еще! Не торопись! — Девушка выгибалась в сильных руках, обхвативших ее роскошное тело.

Офелия действительно очень выгодно отличалась от большинства девчонок своего возраста. Чего Еремею в них обычно не хватало, так это больших крепких грудей, развернутых бедер и округлых, зримо тяжелых ягодиц. Уздечкин даже удивлялся: ну что может привлекать нормального мужика в кинозвездах, которые и на женщин-то не похожи? А эти дурехи, которые хвастаются, что себе обе груди удалили и стали не хуже мужиков? Что ж в этом хорошего-то? Это же просто безумие какое-то!

В Офелии он обрел все то, о чем, кажется, давно мечтал, и был в какой-то мере счастлив. А может ли человек быть полностью счастлив, на все сто процентов? — задавал Еремей себе вопрос и сам отвечал: наверное, нет.

— А что ты чувствуешь, когда кончаешь? — Уздечкин теребил и пощипывал опухшие от его долгих ласк соски своей замечательной партнерши. — Как это происходит, можешь мне рассказать?

— Вначале — внизу, потом — в сердце, потом — в голове. — Офелия прижимала его руки к своей груди, тем самым как бы показывая, что она готова до бесконечности принимать все его ласки.

— Ну что, раз — и все? Или долго? — Еремей коснулся языком ее маленького уха. — Обычно-то как?

— И долго, и бывает по нескольку раз подряд. — Офелия выгнула шею и накрыла его лицо своими густыми, пахнущими ландышем волосами. — Мне бывает даже перед тобой неудобно. Ну, жалко тебя. Ты-то — раз, и все, а у меня только начинается. Я потом от тебя выйду, два шага сделаю, что-то такое вспомню — все, готово! К метро подойду — опять! Ты мне не завидуешь?

— Не знаю. Надо подумать. — Уздечкин зарылся в душистые волосы и подумал, как у них все хорошо, — неужели это может быть долго?


Девчонка выглядела столь соблазнительно, что некоторые страдальцы на нее буквально набрасывались. Особенно ее доставали транспортные маньяки и садово-парковые антенщики. Если последние манипулировали своим достоинством на безопасном для них же самих расстоянии и это не могло нанести материального ущерба, то первые не раз пакостили Офелии верхнюю одежду.

— Ой, ты знаешь, — жаловалась жертва своему возлюбленному, — иной раз так надоест: и сбоку, и сзади притирается, и руку на поручне как бы случайно прижмет, что я уж думаю — скорей бы ты, тварь, струхнул да отвалил.

Ну и что?! Один аноним насытится, другой на его место пристроится! — Уздечкин зло улыбался, жалея, что не может разобраться с обидчиками своей девчонки. — Давай на них засаду устроим? Ты особо сексуально прикинешься, а я где-нибудь в салоне замешаюсь и буду сечь, кто первым в тебя упрется.

— А дальше? Ты его убьешь? — Офелия псевдозаговорщицки смежила веки. — А тебя потом на каторгу сошлют, и я помчусь следом, как декабристка или Надя Крупская?

— Это кто такая? Главная сладкоежка, что ее именем даже кондитерскую фабрику озаглавили? — Еремей обнял за плечи тотчас зарумянившуюся девчонку и непривычно серьезно посмотрел ей в глаза. — Давай поженимся?

— Давай, — согласилась Офелия, словно продолжала предложенную ее парнем игру. — А где мы будем жить, вместе с твоими друзьями?

— Зачем с друзьями? — Веселое выражение лица молодого человека уступило место решимости. — Я отдельно сниму.

— А на что мы будем жить? — произнесла любимая более серьезно.

— Я возьму больше вахт. У нас это можно. Не десять суток в месяц, а пятнадцать, а могу и двадцать. У нас есть пацаны, которые просто живут на своем объекте. — Еремей замер, чтобы избегнуть оргазма.

— А домой ты будешь только спать приходить? — Тело Офелии настаивало на сладостном продолжении, мечтая, как казалось Уздечкину, поглотить его целиком. — Как мне с тобой хорошо!


Офелия пришла к нему на работу вчера вечером. Вообще-то, что это за работа? Так, одно название. Не было бы в стране такого бардака, как сейчас, и всех их можно уволить. Кому они тогда нужны? Раньше-то, как батя говорит, никому и в голову не могло прийти посадить в больнице бойцов в камуфляже, да еще со спецсредствами. Да и кафе, и офисы никто не охранял. Ну стояли бабушки на заводских проходных, собачка из-под ворот тявкала, а о более крутых мерах никто и не помышлял. Мужики из их фирмы, которые еще Афган застали, говорят — там полстраны охраняет деньги, а полстраны от нищеты за этими деньгами охотится. Вот скоро и у нас так будет, если ничего не наладится.

Если подумать серьезно, то все сотрудники охранных фирм — а их по стране наверняка не меньше одного миллиона наберется! — могли бы работать на производстве или в сельском хозяйстве, — какая от этого получилась бы помощь всей стране! А они здесь тупеют и звереют. Каждый боец ненавидит тех, кого охраняет, потому что знает или догадывается о том, как эти насосы такие немереные бабки заработали. Каждый охранник мечтает о своем будущем, когда сможет из фирмы уволиться, словно о свободе, на которую он когда-нибудь выйдет после отсидки в тюрьме или службы в армии. Но уходят отсюда редко. Некуда!

Офелия любила приходить в больницу. Он думает, что ее это чем-то возбуждает. Да и ему тоже по кайфу трахаться с ней на медицинском топчане! Конечно, есть риск, что застукают, но это ему и придает азарту. Вообще-то, они уже давно договорились о том, что в случае проверки девчонка надевает на себя медицинский халат и изображает медсестру. Уздечкин уверен, что ей эта роль вполне по плечу.

Зазвонил телефон. Еремей насторожился, протянул руку, снял трубку и нажал на клавишу дальней Связи.

— «Девять миллиметров», объект девятый, пост второй. — Докладывая, Уздечкин уперся кулаками в топчан и начал плавно отжиматься над лежащей под ним Офелией.


— У тебя, что ли? — одними губами произнесла девчонка. — Зачем ты говоришь неправду?

— Тихо, тихо… — прошептал Еремей и запечатал разгоряченной ладонью уста своей любимой. — На связи.

— Кто на вахте? — раздался голос Рашида Мясигина.

— Уздечкин. Старый, это ты? Здорово! — Еремей улыбнулся, вспоминая комичные эпизоды, связанные со старшим его объекта, потерявшим нормальную дикцию из-за отсутствия большинства зубов. — Какие проблемы?

— Слуфай, Ерема, ты не забыл, что сегодня участвуефь в первенстве нафей фирмы по боям без правил? — Рашид затих, прислушиваясь к безмолвному эфиру. После недолгой паузы, не желая выдавать своего любопытства по поводу реакции Уздечкина, он продолжил: — Начальство говорит, что если у тебя вахта, то выфлют замену, а ты по-любому должен быть в клубе «Вечная мерзлота».

Офелия в это время дотянулась до своей сумочки, извлекла пластмассовую коробку, вытрясла из нее розовую таблетку и сунула в рот.

— Ты не поздно принимаешь? — Еремей закрыл рукой телефонную трубку.

— Нет. Голова разболелась. — Офелия потерла для наглядности виски.

— Понял. До связи, — закончил Еремей и положил трубку. Он спустил ноги с топчана, поставил их на пол и начал выпрямляться, поднимая за собой Офелию. Она тяжело задышала и задрожала: это была ее любимая поза. Уздечкин подошел к зеркалу. Офелия повернула голову, встретила их отражение и изо всей силы сжала его своими крепкими ногами. Он сдавил руками ее бедра, чтобы она помогла ему ускорить их финал, и зашептал в ее чувственное ухо:

— Из-ви-ни ме-ня, ми-лая, нам на-до за-кан-чи-вать, а то сей-час ка-кой ни-будь бес я-вит-ся, а мы тут уп-раж-ня-ем-ся…

Глава 2. В ожидании Митрофана

— Слышь, Жанка, хватит тебе дурью-то маяться! Ты теперь своей мочалкой много не заработаешь. Да ты хоть позекай на себя в зеркало и согласуйся с теми батончиками, которым еще двенадцати нет, а груди больше твоего жбана. Разницу бычишь? — Антонина Ремнева упоенно затянулась сигаретой, не сразу заметной в ее отечной руке, и прикрыла глаза. Неаккуратно нахлобученный черный парик с каракулеподобными кудрями сбился с ее головы, объявив редкие рыжие волосы. — А цена им за все услуги — не больше полтинника. Прикинь, подруга!

— Она тебе, Жанка, туфты не гонит! Мы за тебя обе сердечно переживаем. — Зоя Бросова потянулась своей миниатюрной, словно игрушечной, рукой к сигарете, зажатой пухлыми пальцами Антонины, похожими на бублики. — Тонька, дай-ка мне чинарик, ты здесь не одна багрить желаешь!

— На, кури, милая! Нам для хорошего человека говна не жалко! — Антонина сипло засмеялась, сотрясаясь болезненно полным телом. Ее узкие, заплывшие глаза непроизвольно скашивались в сторону, слова звучали ученически монотонно. — Я тебе повторяю: давай я у себя на заводе пошепчу с нужными людьми, может, тебя оформят к нам в охрану? А там что? Могут на проходную поставить, могут на пост на территории, а если повезет — доверят с собаками работать. Они там с тобой и костями поделятся, и, глядишь, еще чем-нибудь услужат.

Женщины захохотали, предъявляя отсутствие большинства зубов. Они сидели вокруг круглого стола, освещенные свечой, утвержденной в жестяной банке из-под консервов, и рыхлыми всполохами утреннего света, поступающего через оконные стекла. Примерно через каждые пятнадцать секунд их озаряло с другой стороны улицы радужным сиянием казино «Аризона», где обещали решение всех финансовых проблем и массу удовольствий от неизбежно удачной игры.

— Мы, конечно, тех шмелей, что эти шмаратоны в «Аризоне» сшибают, до скончания веков не увидим, но на хлеб хватает. А воды у нас в России пока и задарма можно напиться! Вон какие кобелюги, смотри, в какую форму вырядились, а у самих совести, как у меня елды мужицкой! — Ремнева промолвила последние слова странным, будто электронным голосом, что объяснялось мощной отрыжкой, которая потрясла все ее массивное тело. Проглотив слюну, она улыбнулась: — Заблудившийся пук!

— А хочешь, Жанка, я тебя постараюсь к черным устроить: я же для них торгую, — ничего, общий язык пока находим. — Зоя докурила сигарету до того предела, когда ей начало жечь пальцы, и бросила окурок в банку с догорающей свечой.

— Да я, девки, и сама себе каждый раз клянусь: все, с передком завязываю, а потом как-то само собой выходит, — иной раз заработать хочется, в другой — пожалеешь какого вылупка, вот так и качусь, как лошадиное говно по желобу! — Жанна Махлаткина обхватила голову руками, выпрямилась, покачалась на скрипучем стуле и с силой уперлась локтями в плоскость стола. — А где наш Анчутка-то, обещал какой-нибудь бухины притаранить, а сам, видать, в какой-нибудь Самарканд вписался, а про нас и помнить забыл? А, девки, что это нас товарищ Ленин динамит?

— Да не полагаю я, Жанна, что Митрофан нынче нас через хер кинет: он в таких вопросах человек верный. Тем более только утром из «аквариума» выбрался… Нет, он нас не подведет! — Бросова взяла со стола сложенную в несколько раз газету и свирепо осмотрелась. — Мухи, блин, как задолбали! Зинку-то вроде когда уж вывезли, а откуда тогда воняет?

Мухи сновали по всему доступному глазу пространству, напоминая помехи на старой киноленте: их жужжание меняло свое наполнение в зависимости от степени освещенности пространства — то почти полностью затихая, то развиваясь до звука, похожего на сверление соседской стены. Зоя отследила передвижение одного из нервирующих ее насекомых и, когда муха села, резко размозжила ее корпус газетой, после чего аккуратно подковырнула обкусанными ногтями размазанные по столу останки и положила их на свечу.

— Кремация! — сообщила Бросова низким, мужским голосом. — Также и Шаманку нашу на Ржевке зажарили.

— Артистка ты, Зойка! — отозвалась Антонина. — Смотри, Жанка, как тебя в этот кон исчавкали! Надо знать, с кем пупочки тереть! Сейчас такое время в стране, что хорошо, если просто во все дыры запичужат, а при херовом раскладе еще свое мясо жрать заставят! Да, детка, встречаются и такие чародеи!

— Ну, если б я знала, что эти гондоны такие садюги, я бы им их паяльники пооткусывала! — Жанна стала быстро тереть свое лицо, еще хранившее следы былой привлекательности. — Они, твари, еще приговаривали: за такие-то деньги исполняй все с любовью! А где деньги-то?! А любовь-то откуда?! Я еще из-за них, может, и на инвалидность отправлюсь: живого места, считай, не осталось! Вот это я, блин-компот, здорово поработала!

— Ну так мы тебе за то и говорим: давай или на лоток, или в охрану! — Ремнева старалась внимательней вглядеться в пустые бутылки, населившие стол, надеясь в одной из них что-нибудь обнаружить. — Я, думаешь, не всю работу перепробовала. Я даже Настю, вон, на панель хотела отправить, а что, дочь она мне или нет?! Чья копилка ее рожала? Вот пусть теперь на маманю тем же местом и поработает! А что?! Это раньше все нам в душу со своей моралью лезли, а теперь живи как знаешь! А не знаешь — подыхай! Так мне всю затею эти пидоры защитники детства испортили! Ничего, мы еще с ними по всем параграфам расквитаемся!

— А что, цыгане, вон, во все времена своих деток калечили, мне еще моя матка сказывала. — Бросова с триумфальной улыбкой смотрела на оставшийся от насекомого огарок. — Рученьку или ноженьку отсекут и за милостыней отправляют. Да говорят, шибче всего на жалость бьет, когда у дитяти косточка торчит. А то еще личико порвут и так выпускают. Насте-то твоей никто увечий не собирался наносить — чего зазря панику подымать и на весь город тубанить?

— Да брось ты на цыган кыркаться! — Жанна заметила взгляды Ремневой и стала пристально следить за подругой, продолжая растирать воспаленное лицо и разъединять пальцами слипшиеся, лоснящиеся жиром волосы. — У их мужиков елдометры как у жеребцов вылезают, а бенцалы аж по коленям бьют! Вот за это их Гитлер и невзлюбил! У него-то, я читала, на Японской войне все причиндалы оторвало.

— Да вот и я про то же. — Очевидно не доверяя своему зрению, Антонина стала поочередно брать бутылки в руки, подносить вплотную к глазам и даже, сдерживая нервозность, переворачивать. — Получается, что я на своего ребенка уже и прав никаких не имею, — а меня покудова никто материнства не лишал! Вот тебе и демократия!..

— И ни одна цыганка с мужиком другого племени мараться не станет! — Махлаткина сопровождала сочувственным взглядом каждую бутылку, взятую Ремневой в свои неестественно объемные, словно надутые руки. — А почему? Да потому что цыгане порются не то что наши ваньки начитанные!

— А как? — Зоя подцепила на спичку останки сожженной мухи и опустила их в расплавленный воск. — Вот тебе и мавзолей, бляха-муха!

— Как?! — раздраженно переспросила Жанна, разминая почерневшими пальцами комок грязи, извлеченный из распушившихся в разные стороны черных с проседью волос. — С яйцами!

— Эх, бабы, не ценили мы тех дней, когда на Тита Засыпного мозгодуями ишачили! — уныло протянула Антонина. — Не забыли еще, как мы подписи у старух собирали?

— Ну, как не помнить такой цирк?! — откликнулась Зоя. — Жанка еще говорит: вячьте хорошенько, кто как бытует, — мы потом на добротные хаты избачей наведем!

— А этот-то, артишок, Трошка, туда же: ля-ля-тополя! — Махлаткина изменила лицо, пытаясь изобразить глухонемого. — А сам и вымолвить-то ни бельмеса не могет! Ну и кто его, заразу худую, понять-то сможет?!

— А Рамиз-то, мусор позорный, как нас натаскивал: обещайте что угодно, хоть вечную жизнь, лишь бы это быдло вам свою подпись поставило. — Ремнева уже переставила с места на место всю стеклотару и устало откинулась на спинку стула. — А сам-то кто, князь серебряный, попробовал бы с нами каждый день с утра до вечера бояровать за сраный полтинник!

— Я еще говорю: до чего некоторые бабульки свои двери доверчиво распахивают — прям заходи да бери, что приглянется! — Лицо Бросовой смялось в довольной улыбке. Наверное, она прикидывала, чем смогла бы поживиться у доверчивых бабулек.

— Ну не скажи, Зося! — Жанна авторитетно восставила к потолку пожелтевший от табачного дыма указательный палец. — Ты чего, не помнишь, как нас через три двери материли и собак своих дрочили, чтобы они на нас тявкали и когтями скреблись?

— А сколько жилья пустует?! В одну фатеру бьешься — не обитают; в другую, третью — та же история! И это в центре города! А все плачут: жить негде, квартиры дорогие! — Антонина с возмущением уставилась в пространство. — Где же хозяева? За границей, что ли?!

— Я бы их всех, чертей, туда прописала! — Зоя начинала бороться со сном: ее воспаленные после бессонной ночи глаза цвета светлого пива смежались. — Не нужна тебе родина, не нравится, как мы тут живем, — все: котумай в Америку! Там места много — всех примут!

— А я бы и сама туда смоталась! — мечтательно протянула Махлаткина. — Отчего мне там на панели не постоять? Говорят, на Западе наши телки на первом месте: и дешевые, и все на месте, и все умеют!

— Да, нас там с тобой, подруга, только и ждали! Ну что, мы, пока суд да дело, и в запасных игроках посидим. Всяко и до нас очередь дойдет! — засмеялась Ремнева, вдруг закашлялась, торопливо сглотнула слюну и указала в сторону окна: — Ой, гляньте-ка, моя полоумная маманя у казино алюсничает!

— И правда, Тоня, сама Евфросинья Виленовна собственной персоной в наш район пожаловала. — Бросова пригнулась, почти касаясь подбородком плоскости стола, словно так она могла лучше рассмотреть пенсионерку, которая, судя по ее движениям, беседовала с охранниками казино. — А чего ее сюда потянуло?

— Чего-чего?! У нее две профессии: пустые бутылки у мужиков клянчить и заявления президенту России писать! — Антонина поворачивала голову вслед за уходящей от казино пожилой женщиной, одетой словно рыбак для подледного лова. — Она как на пенсию по инвалидности вышла, так с тех пор и начала с врагами народа бороться, даже моего Корнея, дохлую рвань, в какие-то демоны записала: он у нее и с сатаной общается, и младенцев жрет, — вот такая она фантазерка!

— Да от такой, как у нас, жизни любой разведчик умом тронется, чего уж там твоей кастрюле, прости господи, в ее-то шестьдесят лохматых лет! — Махлаткина насторожилась, словно уловила какие-то важные для нее звуки, но тут же тряхнула своими спутавшимися волосами. — Нам бы хоть до полтинничка дожить, чтобы климакс почувствовать, — говорят, когда у бабы эта пора начинается, к ней мужиков, как медведя на улей, тянет!

— На тебя, кисонька, и сейчас мужиков тянет! — Бросова засмеялась. — Тебе чего, чумовая, вчерашнего криминала мало?

— Ладно вам похабить, дурищи! Ничего у Высоцкий пел, не свято! — с улыбкой произнесла Ремнева. — Она же мне мать — я ее любить и почитать должна! Она, кстати, меня с детьми в свой дом пустила и по-всякому выжить помогает! Нет, я матку свою люблю, просто должна по-честному сознаться, что ее «тараканы» замучили!

— А кого они не мучают? — Жанна с удивленным лицом откинулась на стуле. — Мне и самой иной раз без всякой балды и голоса, и люди мерещатся!

— А чего тетя Фрося так за государство болеет? — Зоя с усилием раздвигала веки, которые неумолимо смежались, и с тихим стоном зевнула. — Она, кажись, в начальничках никогда не числилась?


С улицы донеслись знакомые всем трем женщинам блеющие звуки, и вскоре в окне возник силуэт Митрофана Нетакова. Те, кто знал глухонемого давно, научились различать его скудное, но выразительное подобие речи. Для того, кто сталкивался с Митрофаном впервые, почти все его усилия быть понятым оказывались бесполезными: растерянные слушатели воспринимали странные изъяснения бессмысленным набором восклицаний и гримас.

— А-та-та! А-та-та! А-ди! — Необычайно возбужденный Нетаков тащил за собой странно обмякшую Наташу Бросову.

— Ты чо, бля, опять обширялась?! — Зоя грозно привстала из-за стола и усердно всматривалась в неразличимое в сумраке помещения смуглое лицо дочери, стараясь угадать, что выражают ее глаза.

— Маманя, ты тут квасишь и ни хрена не знаешь, а они уже все там! Петька — наполовину, а Никитка целиком. — Наташа подняла руку над головой и с удивлением уставилась на Митрофана. — Ну что у тебя, дядя Троша, лицо такое, как чайный гриб?

— Натусик, детка, что стряслось-то? Ты сама-то где скиталась? — Антонина уверенно положила тяжелую руку на плечо Зое. — Зося, ты не кипи, дай ей исповедаться: может, нам еще за нее придется впрягаться? Ну, доверься нам, малявушка, оно и на сердце полегчает!

— А ты моего-то паршивца не видела? Хоть бы он, мать его в три погибели, курева нам принес, а то сидим хабарики высасываем! — Жанна уныло закашлялась.

— Да не принесет он вам ни курева, ни мурева! Нет его нигде! А он тоже там был. Никиту убили. Петьку поуродовали! — Наташа медленно пошла к столу. — И Парамона твоего тоже замаксали!

— Да ты чо, доча, так обшабашилась, что уже не понимаешь, что говорить дозволено? — Зоя продолжала подниматься, забросив свою руку поверх Тониной.

— Ди-аонь! — завопил Нетаков и начал размахивать руками вокруг своей головы. — А-ел!

— Да вы чего, в натуре, очумели? — Жанна зло уставилась перед собой.

— Ты нам бухла принес, товарищ Ленин? — Ремнева переместила свою ладонь на Зоину голову, очертания которой обобщились в свете свечи до подобия темно-оранжевой груши. — Натуся, ну что ты, обидели тебя, да? А кто?

— Да вы поднимите свои жопы и дойдите до завода, сами все увидите, — там камня на камне не осталось: все взорвалось, все сгорело! — Наташа стала вращать головой, словно у нее мучительно занемела шея.

— Да я ему сколько раз говорила: не ебись ты с кем попало, а то таким попадешься, что они тебя живьем съедят! — громче всех закричала Махлаткина.

— Слышь, Шаманка! — Зоя требовательно обратилась к необратимо отсутствующей Пелагее. — Ты нам хоть это, как его, мегафон-то свой включи, чтобы мы последние известия послушали! А то и взаправду, девки, сидим тут, как в Белграде, и никаких событий не знаем.

— Ти-ор! Ти-ор! — Митрофан метнулся к остову телевизора марки «КВН», в котором, как помнили все присутствующие, давно уже сдох кинескоп. Немой застучал пальцами правой руки по экрану, а ребром левой руки стал водить по своему кадыку, похожему на куриный гребешок. — Ань! Ань!

— Включи, включи, милый, пусть покажут! — Антонина начала подниматься вместе с Зоей, но не нашла достаточных сил и вновь расплылась на стуле. — Да мы что, в самом деле на войне, что ли, оказались? Что ж всех бьют-то вокруг, как мух навозных?!

Там сейчас и менты, и телевидение, народу — как в праздник; Петьку в больницу повезли, куда-то далеко, в специальную, чтобы ему жизнь вернуть, а то он как мертвый, прямо страшно! Ой, мать, да что же это! — Наташа шагнула навстречу неуверенно двигавшейся Зое, обхватила ее, повисла на матери, и вдвоем они упали на пол, и там, сквозь слезы, Наташа простонала: — И Любки нигде нет, ее-то какой людоед похитил?!

Нетаков тем временем извлек из кармана пиджака, который был надет прямо на голое тело, газетный сверток. Он развернул свою находку, обнаружил что-то, возможно, съедобное с костями, присел на корточки, прислонившись спиной к засаленной стене, начал выбирать то, что ему, наверное, казалось более привлекательным, и отправлять в свой беззубый зев, похожий на гнездо стрижа, проторенное в песчаном откосе. Перетирая закаленными деснами пищу, Митрофан, словно кот, прикрывал глаза и даже, возможно, мурлыкал.

— Ну, что ты опять себе в кассу загружаешь? — с удивлением посмотрела на немого Ремнева. — Вставай, Троша, подымай своих женщин! Видишь, мы сегодня немного расслабились.

Нетаков поднялся и, заворачивая в раскисшую газету остатки трапезы, шагнул к группе.

— Елки-моталки! Да у тебя, Троня, бегунцы прямо на пиджаке обитают! — с брезгливым восторгом воскликнула Зоя, указывая своей по-кукольному миниатюрной рукой с крашенными в белый цвет ногтями на левое плечо хозяина знаменитой на весь район блатхаты.

— Кле-е-е-епа-а! — протянул, словно глубоко зевнул, немой и, засунув сверток в карман, нанес по своей одежде звонкий щелчок, наверняка снесший с его поверхности чрезвычайно упитанное насекомое.

— Пошли, что ли? — требовательно произнесла Наташа, помогая Митрофану поднять Антонину.

— Давай, Тоня! — Зоя подбадривала подругу, обхватив ее локоть. — Дело-то нешуточное: мы так всех своих спиногрызов растеряем и на старости лет сиротами останемся!

Глава 3. До прихода референта

Игорь Семенович привык к тому, что в его офисе и даже в близлежащей округе неизменно клубится народ. Всем этим мытарям от него постоянно что-нибудь требуется. Откровенно говоря, президенту ЗАО «САМ» и кандидату в губернаторы Санкт-Петербурга это даже нравится. Впрочем, публики ради (включая себя) Кумиров ворчит и подтрунивает над беспомощными, зависимыми от него людьми, которые почему-то воспринимают его как отца родного или, прости господи, еще важнее чином.

Игорь знает, что ему в какой-то степени необходимы эти человеческие потоки. Рабочие, инженеры, бухгалтеры — все подчиненные обеспечивают его процветание, но он почему-то никогда не может заставить себя выдать им сразу те две, три, а то и четыре тысячи рублей, которые они, безусловно, с лихвой отрабатывают. Именно поэтому Кумиров растягивает выдачу зарплаты, сочиняет какие-то штрафы и целевые сборы.

Игорь испытывает тонкое наслаждение, когда те, кого когда-то называли по имени-отчеству и с кем считались, откликаются на его небрежное «Мишка» или «Пашка» и с каждым днем все подобострастнее заглядывают в его блестящие глаза цвета крепкого черного кофе. Он знает, что в отношениях со «своими» людьми не стоит перегибать палку; но вот где предел человеческого унижения и долготерпения, он, пожалуй, пока еще точно не определил, да и как удержаться от все возрастающей потребности властвовать и распоряжаться чужими судьбами? Пожалуй, его поймет только тот, кто испытал это сам: опьянение и умиление, даже жалость к себе, настолько великому и необходимому людям, — это просто наркотик!

Кумиров уже давно не сомневается в том, что все его подчиненные, да и остальные зависимые от него люди глубоко его ненавидят, а большинство из них, если даже не каждый, — мечтают занять его место. Такова жизнь! А понимают ли они, что значит жизнь бизнесмена, особенно сейчас, когда страна еще не научилась жить по законам, которые сама себе сочинила! Они решали хоть раз в жизни вопросы с налоговой инспекцией? Они смотрели в глаза людям, которые готовы убить за деньги любого человека? Вот то-то и оно! А сами они отдавали приказ уничтожить своего лучшего друга? Нет?! Тогда помолчите, господа, потихоньку и продолжайте мяться возле офиса своего благодетеля!

Несмотря на раннее утро, на пути к офису Игорь действительно различил с пару десятков сотрудников, караулящих своего рассеянного шефа. Повелительно кивая услужливо кланяющимся подчиненным, Кумиров свернул в одну из подворотен в конце Гороховой улицы. Продолжая приветствовать расставленных, словно мишени, кредиторов, бизнесмен совершил маневры по внутренним дворам и затормозил около трехэтажного здания. Во дворе, как всегда, дежурил один из бойцов внутренней службы безопасности ЗАО «САМ». Охранник почтительно вытянулся около «лексуса», из которого, озираясь, вышли два охранника Игоря Семеновича. Следом показался и сам Кумиров. Он понимающе кивнул всем, кто ожидал какого-то его внимания или даже особого ободряющего знака, и направился к дому. «Что стоит меня сейчас подстрелить? — подумал Игорь. — Ни-че-го… Значит, Игореня, ты еще не созрел для дяди киллера. Мало воруешь! Мало убиваешь! Дерзай, малыш!»

Кумиров миновал площадку первого этажа, где находился еще один боец, и вместе со своим плечистым сопровождением поднялся на второй этаж. Охранники зашли в кабинет генерального директора, проверили, все ли в порядке, и вернулись в приемную. Теперь в помещение вошел сам президент.

В офисе еще не было никого из сотрудников, и Кумиров знал это. Было слишком рано. Ему сегодня не спалось, и он решил приехать на работу пораньше, чтобы спокойно обдумать сложившуюся обстановку и решить, что же ему сейчас лучше всего предпринять.

Сегодня утром Игорь даже не смог дома позавтракать, — ничего не получилось с аппетитом! Такое с ним случается чрезвычайно редко. Обычно Кумиров очень любит поесть и совершает это энергично и быстро. Заполняя свои внутренности пищей, Игорь испытывает возбуждение и опьянение. Наслаждаясь деликатесами, бизнесмен озадачивает себя ошеломляющим вопросом: возможен ли от переедания оргазм? Иногда ему действительно кажется, что он балансирует на грани эякуляции. Когда его желудок становится болезненно полным, Кумиров аккуратно трогает и поглаживает свой выпяченный живот, испытывая при этом тревожную радость. Привкус тревоги внедряется из-за опасения заворота кишок, спаек или иных катастроф в работе организма. В то же время является внезапная радость. Это, по странной догадке Игоря, происходит из-за внезапного подобия беременной женщине, а боли и рези, вызванные непомерным обжорством, возможно, могут обрести подобие предродовых схваток. Правда, он, наверное, ни с кем и никогда не сможет поделиться своим необычным кайфом: ласкать свой вспученный живот и представлять, что ты находишься с беременной женщиной или (вот это уже точно никому!) сам ее в данный момент представляешь!

Воспоминания об изысканной и плотной еде бывают для Кумирова не менее приятны, чем его любовные истории или удачные сделки. «Чем оказался прекрасен отдых на Таиланде? — мысленно спрашивает себя бизнесмен и сам же отвечает: — Едой и выпивкой: шампанское даже по утрам давали!» Это по такой-то жаре, когда до моря не дойти, — вся его команда на гостиничном пляже под тентами сидела. А они, кстати, все равно пили! Причем довольно-таки немало! Конечно, с женским полом там тоже все поставлено на высшем уровне. Идешь себе в любой салон и выбираешь ту или тех, что тебе приглянулись. Платишь тамошнему мерзавцу, забираешь девчушек, везешь в отель, отмечаешься у портье, опять же платишь и — гуляй рванина! После всей акробатики опять же платишь, так сказать, непосредственным исполнительницам. А когда проститутки откланиваются, заказываешь в номер еду и выпивку и услаждаешь свой потрудившийся организм на балконе под шум прибоя и женские голоса. И знаешь, что все еще впереди!

Кумиров так расчувствовался, что, кажется, испытал долгожданный аппетит, и тотчас подумал: чем же он сейчас утешит свой обделенный утром желудок? Да он же может заказать для себя все, чего только пожелает! Да, вот такие настали времена! Это не то что в былые годы давиться мыльными чебуреками из домашних животных, купленными щедрым Мстиславом. Так что же? Пицца? Гриль? Шашлык? Баба? Игорь взял трубку и уже собирался набрать номер ближайшего приличного ресторана, как вдруг с улицы донесся громкий звук: то ли что-то упало, то ли даже взорвалось, — Игорь не смог это определить, но вздрогнул и даже на какое-то время замер. Что это — страх?

За свои сорок с небольшим лет Игорю Семеновичу приходилось испытывать страх, как он мысленно выражался, по совокупности на десять с лишним лет. В процессе подсчетов бизнесмен учитывал и сон, во время которого приступы страха оказывались ничуть не слабее, чем в часы бодрствования. В понятии страха Игорь Кумиров установил несколько позиций. Во-первых, вид, во-вторых, степень. Среди видов страха он знал страх смерти и боли, позора и одиночества, но, пожалуй, наиболее мучительным становился страх страха. Да, бизнесмен определил и такую породу страха, когда человек смертельно боится того, что ему вдруг (а если всерьез, то неизбежно!) вновь придется испытывать страх. Существовало время, когда Игорь устал бояться. Самыми страшными в его жизни стали дни, когда с каждым новым анализом врачи вновь и вновь получали подтверждение его смертельной болезни.

Что страшнее могло быть слова?
Что смертельней звучало его?
— Ничего! — вспоминаю снова.
— Ничего, ничего, ничего…
А сегодня, как «стол», как «булка»,
Выговариваю его.
Что являлось ночами, ну-ка?
— Ничего, ничего, ничего…
— А я ведь мог стать поэтом, — ухмыльнулся Кумиров. — Правда, на стишата меня тянет только в самые тяжелые дни моей бестолковой жизни…

Следующим этапом в познании страха, наверное, стала гибель семьи Самонравовых. Это произошло, несмотря на то что бандиты исполняли его собственный заказ. Тогда Игорь настолько испугался всего содеянного, что крайне долго не мог отделаться от панического ужаса, связанного в немалой степени и с тем обстоятельством, что ему казалось (да нет, он въяве различал!), будто где-то рядом звучит характерное причмокивание Мстислава, которым тот обычно предварял свою неизменно язвительную речь. В те бредовые дни он даже снизошел до невропатолога, и тот прописал ему всякой химической отравы. И он даже принимал эту негашеную известь и стопроцентный мышьяк!

Последние события буквально зашкалили доступное Кумирову измерение страха. «Это — безумие! — повторял сам себе бизнесмен. — Да, так люди и сходят с ума!.. А я не сумасшедший ли? Кто это проверит? А причина? СПИД? Грехи?» И в его мозгу вновь проплывали строчки, сочиненные им в больничной палате.

Нет, ты, безумие, как тень,
Мой ни один грядущий день
Не обесцветишь, — нет надежды:
Я ведь не баловень, не прежний,
Я — новый, если я есть я,
Постольку и рука моя,
И разум мой слагают стих
О том, что я еще не псих.
Бред кончен (вместе с ним мечты).
Где та таинственная «Ты»,
Шептал которой: «Ты — во всех!
Ты добродетель! Ты и грех!»
«Ну и что, Игореня, ты взаправду искал таинственную и добродетельную? Так ли? И все это по телефонам, подписанным «48 часов оргазма!», «Вечный кайф у Киски!», «Здесь поднимают у мертвых»…»

Поразмыслив, Игорь Семенович с обращенной к вездесущему зрителю улыбкой заключил, что ситуация напоминает неудавшуюся шахматную комбинацию. Поначалу все так удачно складывалось. Он сдал Сучетокова за Людоеда Питерского, тем самым как бы совершив жертву невыгодной и даже опасной для него пешки во внезапно создавшейся в его игре во власть позиции. Но еще до решения судьбы Витьки Носорога какая-то мощная команда, по слухам чуть ли не из недр ФСБ, сурово истребила весь цвет суматохинской банды, не заробев расправиться даже с самим Вершковым, который, как про него говорили, «родился в зоне». Война началась прямо на территории филиала судостроительного завода имени капитана Немо, на котором Кумиров, на всякий случай, числится одним из директоров. А знаменитый бункер Лазаря Вершкова они просто взорвали! После этого какие-то знатоки секретных приемов практически отправляют Витьку Сучетокова на тот свет, дав ему возможность в полном параличе неделю-другую осмыслять свою грешную жизнь. И тут же жуткая расправа с клоповцами! Опять же где?! В самом гнезде группировки, на одной из площадок того же разоренного завода! Надо заметить, что покойные братцы Волтузины тоже слыли достаточно заметными и вполне стабильными фигурами в бандитском мире.

Что же все это может значить? Неужели за дело взялись властные структуры? Стало быть, теперь его черед? А посмеют ли они на него посягнуть?! Он все же без малого («не говори гоп, Игореня!») генерал-губернатор Санкт-Петербурга и Ленинградской области. А его предшественники, убитые за все эти десять лет? Они что, бомжами числились? И депутаты, и главы администраций, и генералы, и даже певцы, — да нынче кого угодно сметут: такое, братец, время!

А за Эвальда никто не мог заступиться? Кто ж Хомуту-то тогда шею свернул — столетний князь, что ли? Ну вряд ли такое возможно.

Да и за Сучетокова, кажется, некому отомстить. Ангелине, так той — что он есть, что его нет: для нее он не спонсор, не партнер, ну и, конечно, не приятель. А есть ли у этой крысы вообще приятели? Впрочем, как и у самого Кумирова?

А не мог ли этот киллер международного класса со звериной кличкой повернуть оружие против заказчиков? Вот здесь, пожалуй, теплее!Кто он хоть таков и где его искать? В Интернете? Может быть, мы договоримся? А что он запросит? Пол-острова? Пол-состояния? Не круто ли? Эх, до чего неохота ничем делиться! А если господин виртуоз и на переговоры не согласится? Взорвет его, как Хиросиму, и был таков!

Если даже часть всех расправ — дело рук пресловутого Скунса, то не слишком ли много он на себя берет? Похоже, этот мастер позволил вменить себе все функции от дознавателя до палача. Интересно, сколько бабок он готов взять, чтобы угомониться? Или он из тех неадекватных типов, для которых материальная часть как бы уже и не существует? Эка невидаль! Между прочим, Игорь и сам не раз примерял к себе подобное амплуа и даже очень явственно ощущал, как, вступая в бескомпромиссную борьбу со вселенским злом, переступает (конечно, только умозрительно) ту черту, из-за которой, как ему показалось, возврат уже невозможен. Кстати, Кумиров даже прикидывал, против чего он смог бы пойти войной. Да что там особо мудрствовать? — те же права потребителя! А для примера взять хотя бы самодельную водку, которой не раз травились нанятые им работяги. Определить этого производителя на прицел да и заставить упиться собственным товаром! А уличная шпана?! Из-за этих тварей он сам только что лишился своей мамочки, которая, с Божьей помощью, прожила бы ему на радость еще хоть пару годков. Да, двоих из этих малолетних отморозков уничтожили, но третий-то еще где-то существует, и Кумиров не будет самим собой, если позволит этому ублюдку остаться в живых. Правда, главарь этой шайки на допросе у бандитов сознался, что этот сирота (и, кстати, младший сын его намедни удавившегося одноклассника, неудачника-пропойцы Артура Ревеня) вроде как и не участвовал в ограблении, а оставался лишь в роли зрителя, но и за это он должен быть истреблен!

Игорю вообще непонятно миндальничание властей со всеми категориями деклассированных элементов: если можно было развалить Союз, расстрелять законное правительство, поспать столько лет с собственными гражданами, то чего уж гак церемониться с теми, кто непригоден для жизни в новом обществе, в новом тысячелетии? Поучились бы, господа реформаторы, у дедушки Ленина: ликвидация трудом — что может быть точнее в данном случае?! Пусть копают, носят, мнут, пока не подохнут, — такое решение станет не только правильным, но и полезным. Чем больше народу пустят в расход, тем мягче продолжит свою агонию эта страна, тем меньше шансов, что она похоронит под своим трупом остальное человечество! Пора бы это уже понять, кремлевские товарищи из глубинок СНГ! И пора бы уже с этим смириться!


Игорь чувствовал, что впервые после Мстислава он имеет дело с человеком, знающим о нем абсолютно все: о чем думает, что планирует совершить, куда собирается поехать. Единственное, что отличает вездесущего Скунса от Самонравова, это то, что Мстислав не желал Кумирову смерти, а господин киллер, возможно, не только желает, но и сам, наверняка не без профессионального удовольствия, исполнит свой дурацкий приговор.

Да нет, Игорь не отрицает того, что он грешник. Смертный грешник, но зачем обязательно убивать, причем именно его? «Если уж на то пошло, вы предоставьте мне, почтенный коллега, некоторое время на искупление грехов. Что мне мешает, скажем, построить солидную богадельню или церковь, — я ведь человек не только крещеный, но и верующий! Кстати, я еще и дворянин! Это тоже кое-что значит! Я ничуть не менее других мечтаю покаяться и причаститься! А когда я, на самом деле, причащался-то? Вот ведь незадача — запамятовал. С головенкой-то все хуже и хуже: по полдня мозг, как раствор в бетономешалке вертится, вязнет, вот-вот схватится, а его потом уже ничем и не разлепишь! Да, как бы мне вдруг и впрямь не рехнуться, — вот номер-то будет!»

Скверно еще и то, что, в общем-то, не с кем посоветоваться. Да просто некому выговориться, — кому ж такой обоз криминала можно доверить?! Клере? Да она его еще, чего доброго, сама и сдаст с испугу! Кстати, неужели его добропорядочная женушка не догадывается даже о том, по чьей вине сгорела ее сестрица со своей обеспеченной семейкой? То-то и оно, что наверняка не только догадалась, но и о чем-нибудь особо коварном мечтает. А может, она и образует вокруг Игоря «выжженную землю»? Да нет, глупа, бестолкова и незлопамятна его баба для подобных вариантов! К тому же который год уже сидит на «колесах», а это, знаете ли, не особенно прибавляет бодрости духа! Она воплотила образец жены бизнесмена и политика — обленилась и разложилась в кратчайшие сроки после его восхождения к богатству и власти.

Наверное, ему не стоит сидеть сложа руки и ждать, пока его склюют, как мотылька? Нет ли резона нанять стопроцентных беспределыциков, пусть даже за весомую сумму, но все же избавиться и от Эвальда, и от этого наемника, а потом уже осмотреться, — может, все и затихнет?

«В любом случае сейчас для меня главное — техника безопасности: постоянная охрана, никакого уединения. А как же Людоед-шоу? Напялить бронежилет? Да, это, между прочим, будет вполне грамотно, — вряд ли Скунс (а это будет, конечно, именно он!) направит свой первый выстрел в мою седеющую голову.

Первое. Кто меня теперь охраняет? Бойцы ОМОНа по «устной договоренности» и ошметки от двух обезглавленных группировок. В данной ситуации этого мало. Второе. Кого я смогу послать на задания? Наверное, Никандра. Но его еще нужно найти. Этот мокрушник, пожалуй, сможет решить вопрос с одним из его конкурентов на судостроительном заводе. А второй? Кто о нем позаботится? Вроде бы у Ангелины или у одного из ее влиятельных клиентов припасен человечек, способный содействовать в решении подобных, можно смело сказать, жизненных проблем. А мальчишка-злодей? Его подлую жизнь тоже необходимо пресечь! А потом надо еще исхитриться пустить в расход всех исполнителей. Эх, мне бы этого Людоеда Питерского к себе хотя бы на «полставки» или по договору привлечь!

А со Скунсом, если говорить серьезно, вначале надо все-таки любой ценой (почти любой!) договориться, предложить истинную мужскую дружбу, долю в бизнесе, ну а потом… Потом, как всегда…»

Глава 4. Сияние «Аризоны»

— Пустите меня, я хочу отыграться!

Темноволосый рослый парень лет двадцати пяти с крупным и лоснящимся, будто марципановым, носом силился прорваться в игорный зал, куда охранникам не велели больше его пускать: в пух проигрался и начинает дебоширить.

Администратор с лицом словно загримированным, настолько оно было неестественно и угодливо для любого клиента, выразительно посмотрел на Диму и Андрея и мягко, почти ласково ткнул себя кулаком в щеку. Значит, бить! Ну что же, такая у них нынче работенка! Причем не пыльная! Главное — кулаки не стесать, чтобы костяшек до пенсии хватило. Они ведь теперь, кроме как стоять в дозоре да морды лудить, ни на что более в этой жизни не способны. Об этом и Геродот им всегда вещает. Считается, что в их фирме пацан доходит до полной кондиции в среднем через три года. Да что других слушать, если они это уже и по себе знают: водка да бабы!

— Сейчас отыграешься! — Таранов толкнул неудачника своим массивным животом. — Слышь, лошина, сдрыскивай отселева, пока мы тебя не опустили!

— Брось, Димон, с ним по-человечески базарить: он добра не разумеет! — Андрей Валежников вплотную приблизился к гостю и с презрительной улыбкой произнес в его возмущенное оттопыренное ухо: — Пошел в жопу, козел драный!

Дмитрий не стал мешкать и провел свой излюбленный захват, как учили, — правой рукой за ворот, левой — за рукав; теперь можно и по ногам подбить, чтобы бросить в любую сторону, и локтем в голову ударить, да и собственной головой чужой нос сплющить, — обширный выбор!

— Да вы сами тут все козлы долбаные, тестеры, менты позорные! — Отверженный клиент пытался освободиться от тесного захвата Таранова, но это не удавалось. — Отвали, мусор!

— Отвалю — не унесешь! — скороговоркой ответил Андрей, а сам зашел сзади и захватил парня за шею: левый локоть — на кадык, правую кисть — на левое запястье. Теперь дави, пока противник, как ветошь, не повиснет.

— Майнаем! — скомандовал Дмитрий и, нагнувшись, ухватил растерянного пленника под колени. — На вынос!

Оказавшись в воздухе и теряя возможность дышать, парень, возможно, уже пожалел о своей дерзости, но теперь он не мог вырваться из крепких рук. Бойцы ООО «Девять миллиметров», шурша камуфляжем и сверкая серебристо-золотистыми нашивками, поволокли сквернословящего нарушителя прочь из празднично блистающего и поющего павильона казино «Аризона».

Все работники охранной фирмы знали, что казино — один из самых прибыльных объектов. Во-первых, некоторые счастливцы, очумев от ниспосланного выигрыша, иногда начинают раздавать деньги всем подряд, включая охранников. Другие клиенты просят бойцов подогнать им ко входу в заведение машину и за это тоже дают деньги.

Наиболее доходным из всех видов неофициального заработка считается ограбление посетителей. Конечно, никому не придет даже в безмятежно пьяную голову посягнуть на кого-нибудь из авторитетов, их бригадиров или других солидных людей, которые без видимой жалости, а скорее, с каким-то первобытным восторгом оставляют в казино десятки тысяч долларов.

Потенциальную жертву обычно указывают сами работники казино. Избивая и грабя клиентов, бойцы редко задумываются над тем, могут ли их ожидать какие-нибудь неприятные последствия, настолько в ООО «Девять миллиметров» успели привыкнуть к тому, что никто не отваживается ни на обращение в милицию, ни на месть.

Мало кто из бойцов удерживается от того, чтобы рано или поздно не попытать своего счастья в качестве игрока, что, насколько помнили ветераны ООО «Девять миллиметров», ни разу не оканчивалось удачей. Говорят, был даже случай, когда один из самых первых сотрудников фирмы, проиграв не только зарплату, но и те деньги, которые он в течение нескольких лет откладывал на свадьбу, закончил свою молодую жизнь кровавым суицидом: перерезал себе вены и слишком поздно собрался позвать на помощь, — его нашли мертвым на пороге квартиры, которую он снимал на паях со своими друзьями.


Охранники выволокли упиравшегося человека через черный ход во внутренний двор заведения. Возникшие мужские фигуры озарялись праздничной иллюминацией из заманчивых окон «Аризоны», сулящих каждому шанс на удачу и последующую роскошную и беззаботную жизнь. Прохожие, в основном спешившие на работу, воспаленными глазами с затаенным интересом провожали группу, исчезающую в замкнутом пространстве за торговыми палатками, сгрудившимися вокруг казино, словно походные хижины воинов вокруг шатра своего полководца.

Валежников продолжал душить парня, который уже не матерился, а только хрипел, Таранов же отпустил вдруг руки задержанного, сжал правой кистью сформированный левый кулак и ударил левым локтем свою жертву в живот. Неудачник согнулся. Андрей освободил его горло, несколько театрально взмахнул руками и ударил падающего человека сделанными «блюдечками», напряженными ладонями по ушам. Тот закричал, продолжая скрючиваться, и рухнул на колени. Дмитрий схватил избиваемого руками за волосы, резко дернул его голову к себе, устремив навстречу лицу свое массивное колено.

— Тайский бокс! — Таранов прокомментировал свой удар и отер рукавом вспотевшее лицо, похожее, как шутили остальные бойцы, на морду шарпея. Оно действительно, несмотря на свою полноту, имело множество складок, в том числе значительный шейный зоб и целую колонию изменчивых морщин на лбу и на переносице.

— Рестлинг! — завопил Валежников и опустил громоздкий армейский сапог на представшую перед ним некогда спортивную спину. Лицо Андрея заметно утяжелялось книзу, а щеки выглядели так, будто он их надул или что-то за ними держит.

— Не держаться за сетку! — подхватил Дмитрий, протащил окровавленного парня по каменистому двору и бросил его лицом на груду дымящегося мусора.

Валежников подбежал к распластанному телу и начал пинать его ногами. Таранов присоединился к напарнику, иногда выкрикивая: «Вместе!»

После первых ударов человек кричал и изгибался, потом скорчился, словно человеческий зародыш в утробе, и затих. Теперь слышались только гулкие удары солдатской обуви да звуки не проспавшегося города.

— Кончай! — скомандовал, тяжело дыша, Дмитрий. — Я аж взопрел от этой макивары.

— А я, в натуре, чуть не струхнул! — Андрей улыбнулся. — Веришь, даже клык поднялся.

— Ну ты и садюга, Андрон! — Таранов отер рукавом форменной одежды влажный лоб. — Ошмаляй его, вдруг у него на себе дрожжи заныканы?

Валежников нагнулся над лежащим, похлопал его по карманам брюк, запустил руки во внутренности кожаной куртки и извлек оттуда бумажник. Он вытряхнул содержимое на окровавленный снег. Звякнула мелочь, выпали документы, зашуршали бумажки.

— Ладно, пошли, бармен нам за работу пивка накатит, а то у нас от такого кэтча обезвоживание наступит. — Дмитрий достал сигареты, одну из которых приготовил для напарника. — Посмоли, братан!

— Да, после такой тренировки нужна подпитка, — согласился Валежников, прикуривая от зажигалки Таранова. — Ты после смены вздремни, а то на ринге завалишься. Там из наших-то кто самый сильный будет, Ерема, наверное? Сделаешь его?

— А чего не сделать? — Дмитрий затянулся, возможно полагая, что этим он угомонит свист нагрянувшей одышки. — Молодой он еще, да и легкий, а на ринге, знаешь, каждый лишний килограмм может решить дело.

— Ну да! — Андрей понимающе соизмерил габариты своего спутника. — Ты его сметешь, как пыль с экрана!

— Бери круче! — Таранов сдвинул на переносице густые бесцветные брови. — Сомну, как врага народа!


Охранники засмеялись, захрустели по не сдающемуся снегу, начали удаляться и вскоре исчезли в ларечном лабиринте. Дым от потревоженного пепелища тянулся ввысь, становясь невидимым на фоне пепельного предрассветного неба. Стали различимы стоны скомканного на снегу человека.

Стоя на пороге казино, докуривая сигареты и допивая выданное им баночное пиво, бойцы машинально отслеживали спешивших по своим делам женщин. Неожиданно из не обретшей своего цвета в утренней мгле толпы возникло уродливое мальчишеское лицо с темными пятнами, покрытыми волосами, и вытаращенными глазами. Ребенок замер среди идущих людей и мечтательно уставился на сказочно расцвеченный дворец, в котором даром раздают деньги, очевидно мечтая и о собственном волшебном выигрыше.

— Смотри, какой страшилка! — Андрей ткнул напарника локтем в бок и поманил мальчишку к себе: — Поди сюда! Пива хочешь?

Мальчик недоверчиво посмотрел на охранников и сделал осторожный шаг.

— Ты чего, усыновить хочешь? — Дмитрий предложил подошедшему ребенку недокуренную сигарету. — На, сынок, отравись!

— Держи! — Валежников приготовился расстаться с остатками пива и вдруг увидел, что на протянутой к нему руке только четыре пальца, к тому же сросшихся по два, словно клешня. — Ну, ексель-моксель, и ручонка! Да его, слышь, Таран, можно с собой на разборы брать: он свой инструмент как покажет на стреле — к нашей команде еще та уважуха будет!

— Да, через пяток лет он точно в авторитетах будет ходить! И глаза-то разные! Глянь! Видишь, по цвету не совпадают! — Дмитрий говорил о мальчике так, будто того здесь и не было. Между тем ребенок взял и банку и сигарету и с этими дарами скрылся в невольно поглотившей его толпе, обретающей цвета в первых лучах восходящего солнца. Голос Таранова наполнился напускной обидой. — Вот молодежь! Сдриснул и спасибо не сказал!

— Слухай, а мы этого пса в кожане прямо как в кино отгулеванили! — сообщил вдруг Валежников.

— А чего он тут кыркался? — спохватился Таранов. — Чьим он нам представился?

— Да клоповским, у которых, как по радио сказали, почти всю братву положили. — Андрей бросил окурок под ноги проходящей девушки, которая с укоризной оглянулась, но молча прошла мимо. — Теперь этому митюхе сюда вести некого!

— А как он нас с тобой назвал-то? — Таранов скомкал в своей могучей ладони пустую упаковку из-под пива.

— Точно, Димон! За эти дела кровью отвечают! — воодушевился Валежников. — Пойду добью пидораса!

— Куртку с него сними! — распорядился Дмитрий. — После смены маклакам скинем.

Глава 5. Не гаси сегодня свет

Нет. Не ко мне.
Устали двери
Ждать одиночного звонка,
И молча простыни в постели
Томятся, свежестью дыша.
Софья дописала пришедшее ей на ум четверостишие и спрятала листок бумаги в доставшийся еще в наследство от бабушки резной деревянный ларец: вдруг Ваня увидит.

«Отчего люди подолгу смотрят в окно? — подумала Софья Тарасовна, устраиваясь на своем любимом подоконнике. — Нет, не на что-то конкретное, необходимое, что ли, для них, а вообще, просто смотрят и переводят взгляд от одного предмета к другому, от одной ситуации к другой. Наверное, из-за отсутствия сил на какое-нибудь действие». Как раньше сидели бабушки-старушки на скамейках, расставленных по всему Васильевскому острову. Да и сейчас, пожалуй, стоят скамейки, а пенсионерки сидят ли? Или Соня их просто не замечает, то есть не успевает обратить внимание на то, стоят ли скамейки и сидят ли бабки? На их недавней встрече Кумир очень забавно рассказывал, что в Германии для любительниц созерцания продают специальные подушечки: купит бабушка такую подушечку, принесет домой, откроет окно, положит подушечку на подоконник, облокотится и наблюдает за внешней жизнью. Да не просто наблюдает, а если ей померещится что-то незаконное или антиобщественное — тотчас сообщит по одному из телефонных номеров, которые в обилии существуют для всякого рода доносительства. А может, это и правильно? Наши-то бабушки тоже когда-то боролись за общественный порядок. Это они сейчас боятся, что им первый же нарушитель полчерепушки снесет или жилье спалит.

«Ну до бабушек-старушек вам еще далеко, Софья Тарасовна, вы вон все к молодежи тянетесь». Морошкина улыбнулась, затушила сигарету и пошла наполнить ванну водой и пеной. Этот загадочный Лев явился для них с Ванюшей как ангел-спаситель. Неужели на мальчике действительно нет ни одной царапины? Господи, как же Льву удалось вырвать Ремнева из лап этих людоедов?! Один Вершок чего стоит! И как Ангелина с ним столько лет прожила да еще дочь от него родила?! Говорят же люди: яблоко от яблони… Конечно, ей сейчас не позавидуешь: шутка ли потерять сразу и мужа, хоть и бывшего, и единственную дочь! Она, вон, даже и к телефону не подходит, а может, и саму в больницу увезли? Надо будет попозже связаться со справочной службой да узнать: вдруг действительно Шмель просто не выдержала такого шквала испытаний?

Конечно, Ляля сама выбрала свою судьбу, но что она в жизни-то своей видела: отец постоянно по тюрьмам, маманя, простите меня, одну любовницу на другую меняет. Что вообще люди в этом находят? Нет, Морошкина, конечно, не станет лгать самой себе и даже без Страшного суда признается, что где-то в ней, пожалуй, таится порок однополого влечения, но она ведь не дала ему развиться в манию, а ей уже, слава богу, сколько лет!

Так, наверное, жестоко рассуждать, но что ждало Лялю: этот ее господин Волтузин тоже по зонам помыкался, а уж висело на нем наверняка столько всяких темных дел, что просто бери и сажай! Да так в итоге бы и вышло! А могли и подстрелить, и подорвать, — сейчас это проще простого!

А что же тогда ее молодой поэт? Каким образом в выродившихся семьях появляются здоровые дети? Да-да, она не спорит: он не на сто процентов нормален, что-то такое в нем, безусловно, имеется. Ну а кто сейчас нормален? Между прочим, ее, может быть, и привлекла некоторая его «неправильность», а в общем-то, необычность. А Лев? Разве он не произвел на нее неожиданно сильное впечатление? Но не мог же подросток затмить супермена? Может быть, их отношения, минуя страсть, перетекли в дружбу? С этим ей еще предстоит разобраться, а сейчас она ждет возвращения ей ее мальчика, который так трогательно выдохнул в ту счастливую ночь: «Ой!..» Да, она прекрасно понимает, что их отношения, по большому счету, бесперспективны: он ведь еще совсем ребенок, у него совершенно другая жизнь, другие интересы, — они ведь ни в чем не пересекаются! Но он же любит ее! По-своему, не так, как она его, но любит, любит! И это все-таки для них главное! Неужели она не сможет правильно повлиять на парнишку, помочь ему встать на ноги, развить в себе все самое лучшее? «Кого ты убеждаешь, Сонечка, себя? Ты думаешь, это действительно нужно?»


Услышав звонок, Софья удивилась своим фантастическим возможностям, когда единым движением преодолела расстояние от окна до прихожей и, безоглядно оставив необходимую технику безопасности, о которой постоянно твердила сыну, кажется даже забыв о том, что вначале полагается посмотреть в глазок, распахнула входную дверь.

— Здравствуйте, Софья Тарасовна. — Ремнев учтиво произнес приветствие и протянул Морошкиной букет гвоздик. — Цветы дядя Лева купил: у меня не было денег. Он вообще очень добрый человек, но дела там были…

— Ну про дела ты мне потом расскажешь! Скажи, Ванюша, они тебе ничего не причинили? Заходи, милый. Ты один? — Софья спросила об очевидном, поскольку лестница была пуста, а сама подумала о том, как это странно, что Ваня, несмотря на их отношения, продолжает обращаться к ней по имени-отчеству. — Снимай ботинки. Вот вешалка, наверное, помнишь.

— Да, тетя Соня. — Юноша шагнул в квартиру и остановился в коридоре. — Дядя Лева… Лев, он сказал, если вам что-то будет нужно — звоните, когда захотите. Он меня до подъезда довез и высадил, говорит: иди, а я по делам поеду. Он, тетя Соня…

— Ну какая же я тебе тетя?! — Морошкина не выдержала и, запирая дверь, улыбнулась. Она быстро вошла в комнату, подбежала к окну и, прильнув к стеклу, чтобы обозреть место возможной стоянки их освободителя, посмотрела наружу. Main и им не оказалось. Женщина повернулась к гостю: — Может быть, товарищ майор? Какой ты все-таки смешной! Это правда, что тебя не истязали?

— Ну да, Софья… — Иван замялся. Он продолжал держать в вытянутой руке букет. — Они меня только стращали, ну, на арапа брали, а сделать-то ничего не сделали. Ну разве что съездили пару раз по морде, но меня столько били, что я этого даже не почувствовал.

— Зачем же ты себя так ведешь, что в такие истории попадаешь? Посмотри на своего отца, — хороший пример для подражания, да? — Женщина взяла букет, положила на тумбочку, стоящую в коридоре, и вдруг словно споткнулась, покачнувшись, обхватила юношу за талию и плотно к нему прильнула. — Дурко ты, как моя бабушка говорила! Идем в ванную, я тебе пену приготовила.

«Как она прижалась, словно постер, хочет приклеиться, — подумал Ваня. — Любит меня! И я ее люблю! Женщина она хорошая, да и видная такая, не то что наши девки-мокрощелки! А то, что в годах большая разница, ничего страшного, — со временем, наверное, загладится: бороду отпущу, буду старше выглядеть. Может быть, облысею? А я-то зачем ей нужен, сопляк говенный?! В ванне хочет мыть. Меня и мать-то родная ни разу, кажись, не мыла, все бабка корячилась, а со школы, да нет, раньше, я уже сам себя обслуживал. Мать говорила: сходи с дядей таким-то в баню, а дядя что?.. Он винища нажрется, на лавке растянется, — мне ему его волосатую спину тереть, а потом еще и до дому тащить… Зря я, конечно, с Сашкой и Наташкой таскаюсь, Софья права, — это меня, да и всех нас до добра не доведет. Но погулять-то, пока молодой, тоже хочется! Потом, я же ей ни с кем не изменяю! Это вообще все другое, несерьезное, — да она, я думаю, и сама понимает! Ее-то я люблю, а с ними просто дружу».

«Боже мой!» — восклицала про себя Софья, раздевая Ивана. Каждый раз, допуская плотские фантазии, она знала, что позже ее будет сжигать мучительный стыд, но все равно она не могла обуздать своих страстей и, затопляемая все более сладостными видениями, шалела до умопомрачения, — скорей бы климакс!

У нее ведь еще был шанс выйти сухой из воды: все, что произошло между ними, уже начало забываться. Ваня, кажется, не болтун, и никакого компромата наверняка бы не получилось, а она, дура, опять туда же! Ну что, мужиков солидных мало? «Сонечка, это же ненормально, это, милая моя, глубокая патология! А если ты от него забеременеешь? А если я хочу забеременеть? А сына как назовешь, Сашенькой? Вот и подумай, девочка моя, почему в народе говорят: охота пуще неволи!»

Морошкина вдруг озорно засмеялась. Оставшийся в одних брюках Ремнев удивленно осмотрел себя: что могло стать причиной веселья его любимой женщины?

— Ванечка, давай как в американском кино! — Софья вновь захлебнулась смехом и приблизила лицо к улыбающемуся Ивану. — У них ведь как заведено: никаких запретных мест не показывать, правда? Вот и мы так же начнем в брючках мыться, ладно?

Морошкина положила руки юноше на плечи и мягко толкнула его в ванну. Ваня поддался движениям женщины и, придерживаясь руками за края ванны, коснулся густой пены, похожей на плавающий пенопласт, своими лопатками, выпирающими, по впечатлению Софьи, словно плавники у огромной рыбы…


Как неумело он себя вел, когда в первый раз оказался с ней в постели! Ну а как могло быть иначе, опыта-то никакого! Обнимался раньше, целовался, но до самого главного так ни разу и не дошло! После этого Софья ему и сказала: Ванечка, наверное, нам с тобой лучше расстаться. В том смысле, что не встречаться, как мужчина и женщина, а только по необходимости в моем кабинете. Как ты считаешь?

От нее пахло тогда духами и телом: у нее от кожи тоже очень приятный запах, такой очень домашний, уютный, даже спать от него хочется, — пристроиться рядышком и глаза закрыть. Вообще, ему всегда кажется, что Софья — сильная, просто очень сильная, и даже сможет за него в случае чего заступиться.

Они оказались около ее дома. Она предложила зайти. Он согласился, хотя и чувствовал себя очень неловко, а из-за этого даже глупо шутил. Она, кажется, не обращала на это внимания.

Сына нет, — сказала она. — Не бойся и ничего не стесняйся. Ты мне нравишься, я этого не скрываю, но мы с тобой в очень сложном положении: я старше тебя, к тому же — милиционер, к тому же — твой, так сказать, воспитатель. Хочешь вина?

Она достала бутылку, два бокала, вазочку с печеньем и конфетами, такие круглые, разноцветные, их «камушками» еще называют. Они сели на кухне.

— Я хочу выпить за то, чтобы твоя жизнь удалась. — Морошкина улыбнулась. — Чтобы ты стал известным поэтом, чтобы твои книжки лежали на всех прилавках, чтобы тебя показывали по телевидению, чтобы ты был знаменит и богат! Будь счастлив, Ванечка!

Они выпили. Женщина закурила и предложила ему.

— Ты всегда такой молчаливый? Или это только со мной так? — Софья протянула руку к подоконнику, взяла разноцветную плоскую коробку и поставила на стол. — Как ты пишешь стихи, откуда к тебе приходят слова, рифмы? Я раньше тоже писала, но теперь, наверное, все уже забыла.

— Не знаю. — Ремнев осторожно стряхнул пепел в гипсовую голову Мефистофеля с отбитым носом. — Вначале обычно появляется первая строчка, а потом я к ней придумываю остальные.

— Это — очень интересная игра. — Морошкина раскрыла коробку. Внутри были пластмассовые квадратики с буквами и картонная доска, сложенная вчетверо. — Надо брать несколько букв и составлять из них слова, а на поле написано, сколько каждое слово набирает очков.

— Давайте. — Юноша помог женщине выложить содержимое коробки на стол.

«А вдруг мы будем целоваться? — подумал Ремнев. — А вдруг начнется «это»? А у меня получится? Я выпил, покурил, волнуюсь, — наверное, все это снижает эрекцию. Надо пойти проверить, все ли в порядке?»

— Можно я выйду? — неуверенно спросил юноша, исподлобья посмотрев на Софью своими крупными зрачками.

— Конечно, выйди, если надо. Ты же не в школе. Первая дверь слева. — Женщина обдумывала свой ход и, кажется, не придала его словам особого значения.

Ваня вышел в коридор, нашел дверь в уборную, вошел и, вместо того чтобы помочиться, стал лихорадочно трясти свой член. Отметив успех, он быстро заправился, кажется, застегнулся и вернулся к своей любимой.

— Тебе эта игра, наверное, не очень интересна? — каким-то образом догадалась майор милиции.

— Да нет, почему? Мы тоже раньше играли: из одного слова много писали или вот так в квадрат вписывали… — Ваня изобразил пальцами направление письма, стараясь не смотреть женщине в глаза. Он думал, что, если Софья поймет его взгляд как приглашение в постель, а он ничего не сможет, тогда она обидится и все выйдет очень некрасиво. Но он ведь столько раз проделывал с ней это в своем уме, считая, правда, в эти минуты себя плохим и недостойным этой порядочной женщины, — так неужели у него не получится хотя бы один раз на самом деле?

— А ты не хочешь спать? — спросила вдруг хозяйка. — Ты, наверное, не высыпаешься. Давай-ка я тебя уложу.

— А вы? — неожиданно для себя выпалил Ремнев, тотчас задумавшись над смыслом своего дерзкого вопроса.

— Да, я, наверное, тоже прилягу. Завтра на работу. Хочешь еще вина? — Женщина, не дожидаясь ответа, наполнила бокалы. — Это простой кагор, и если с ним ничего не делать, то пить невозможно. А я освящаю его у отца Серафима, и вкус появляется совершенно особый. Ты не заметил?

— Да. — Гость кивнул. — Он вкусный.

Они выпили. Ваня почувствовал, что совершит сейчас что-нибудь необычайное. Он встал на колени и прижался губами к Сониной руке. Женщина позволила ему это и стала гладить его по голове и лицу и повторять: «Милый мой мальчик, милый…» Она наклонилась к его лицу и коснулась губами его губ. Еще раз коснулась, но не раскрывала их, как при поцелуях в кино, а только немного терлась и надавливала. «Наверное, она предлагает мне самому решить, раскрывать рот для поцелуя или нет», — подумал Ремнев и начал разводить крупные губы. Она почувствовала его движение и первой раскрыла теплый рот…


Сегодня Ваня с трудом поднялся к Софье на этаж: честно говоря, первое, о чем он мечтал, — поспать, второе — поесть, а потом уже все остальное. Действительно, о чем можно мечтать, когда тебя чуть не убили, а сам ты натерпелся за пару дней таких кошмаров, которые кому-то и за всю жизнь не выпадут! Один этот Лазарь Кириллович чего стоит! Сейчас, бултыхаясь в ванне, Ремнев больше всего боялся заснуть и опозориться перед своей любимой. А она помыла ему голову, со смехом стянула штаны, бросила их в стиральную машину, посадила его, потерла мочалкой плечи, спину, потом сказала: «Не буду тебя смущать, домывайся» — и вышла из ванной. Он домылся, зевая, надел оставленный для него красно-зеленый халат и высунулся в коридор. Софья, наверное, была в комнате.

Ваня вышел из ванной и пошел искать женщину. На ходу он зевал, и казалось, сейчас упадет и заснет на месте или уже спит, неуверенно двигаясь по квартире. Морошкина действительно оказалась в комнате. Она заканчивала стелить постель, а на столе все было накрыто для ужина.

— Вот какой у нас красивый мальчик! — с гордостью отметила появление Ремнева хозяйка.

Лицо юноши стало вдруг дергаться, он закрыл его руками, и Софья услышала его громкие рыдания. Она быстро подошла к нему, обняла и повела к дивану.

— Что ты, милый? Что случилось? — Женщина гладила влажные волнистые волосы своего расстроенного гостя и его мокрые от слез руки, словно приросшие к скрытому от нее лицу. — Все уже прошло. Никто тебе больше ничего не сделает. Страшно было, да?

— Да. — Ваня ответил срывающимся голосом. — Очень. Никогда так не было. Они любого могут убить. Я понял.

— Ну вот и все. И забудь. Не сразу, а потом забудешь. — Морошкина все-таки оторвала Ванины руки от его судорожно трясущегося лица, посмотрела в его заплаканные глаза и стала их нежно целовать. Она аккуратно сняла с него халат и накрыла его напряженные плечи одеялом. — Ты меня подождешь минутку? Я только в ванной порядок наведу и вернусь. Посиди пока, остынь после купания.

Ваня послушно остался на своем месте, проводил взглядом Софью, потер глаза, оглядел комнату и, потянувшись, прилег.


Когда Соня вернулась в комнату, ее гость лежал на животе, раскинув по дивану длинные руки. Морошкина подумала, что он, может быть, смущен и притворился спящим, чтобы отдать женщине всю активность в их интимной встрече. Они так давно не были вместе, что Ваня, наверное, не очень в себе уверен и думает, что Софья сможет сама начать ласки, а он пока будет лежать себе и выжидать момент, когда будет удобней проснуться.

Очень тихо зазвонил телефон, вернее, издал звук, напоминающий осторожное постукивание пальцами. «Отчего так тихо? — удивилась Морошкина, но тут же спохватилась: — Я же сама убавила громкость до минимума, когда готовила постель».

— Але, — шепотом произнесла Софья.

— Морошка, ты извини, что я так поздно. У тебя все в порядке? — раздался участливый голос Весового.

— Да, все более-менее, спасибо; вчера была у Паши, — скоро, наверное, на выписку. Слава Богу, что ему ничего не задело! — Женщина подумала и добавила: — Хорошо, что тогда оказался рядом.

— Да я-то что, Соня? Я-то как раз и недосмотрел, не спрогнозировал все варианты! — Стас, как всегда, очень громко говорил, и Морошкина закрыла ухо прядью волос и уже потом приложила трубку. — Были бы у нас спецсредства, этого бы скорее всего не произошло!

— Ну зачем так себя винить? Я, извини меня, сама все-таки майор милиции и прекрасно понимаю, что тогда ты сделал все, что мог. — Соня услышала, как во сне застонал ее юный гость, и тревожно посмотрела в его сторону, но он лишь перевернулся на спину и сбросил с себя одеяло. «Обнаженный подросток в постели майора милиции! Соня, ты сошла с ума!» — Стасик, ты мне лучше скажи, как там у вас на заводе? Я тут уже по телевизору насмотрелась на последствия войны между группировками, как это пока называют журналисты. А что на самом деле? Много стреляют?

— Да ты знаешь, уже отстреляли. Нас-то сюда десантировали для помощи милиции, а сами бы и не полезли: Плещей обычно в политику не лезет. А это все, на мой взгляд, игры олигархов, очередной виток переделки того, что они называют «обломки социализма». Извини, я тебе, кажется, уже говорил, что меня сегодня вечером пригласили выступить в клубе «Вечная мерзлота». Все это состоится. Так что, если сможешь, приходи. Ладно? И воспитанника своего бери, пусть посмотрит. — Весового вдруг стало плохо слышно, очевидно, он закрыл трубку, а сам начал с кем-то переругиваться, потому что до Морошкиной доносились только неясные звуки. — Сонь, ты извини, я тебе потом перезвоню. Я сейчас уже освобождаюсь. А вообще, нам с тобой очень надо поговорить. Вдвоем. Но это только после разговора с другими людьми. Я никогда бы не подумал, что всех нас так закрутит. Пока! До связи!

— До связи, Стасик! Береги себя! — Морошкина положила трубку. — Спаси нас и сохрани Господь! Прости, Господи, меня грешную!

Женщина подошла к дивану и села на его край, стараясь не потревожить своего «трудного» подростка, если он действительно успел так крепко уснуть. Она стала внимательно рассматривать представленные ее взору части тела, на котором, словно в подробном жизнеописании, запечатлелись все беды и невзгоды Ивана Ремнева. Магнитола, которую Паша обычно брал с собой на работу, озвучивала сцену одним из последних весенних хитов:

Не гаси сегодня свет,
Шторы занавесив,
Не сказав ни «да», ни «нет», —
Это ведь нечестно!
Ждал я долго и терпел,
Больше силы нету.
От тоски я зол и смел
И хочу ответа.
Не гаси сегодня свет, —
Я приду под окна.
Полосой мне дай ответ
Света через стекла.
Ваня, словно повинуясь мыслям ласкающей его своими глазами женщины, с жалобным стоном перевернулся на спину. «Он такой хитрец, или ему что-то такое приснилось?» — подумала Софья и поняла, что она себя больше не контролирует…

Глава 6. На златом крыльце…

Простившись с Офелией у дверей черного хода, Еремей ощутил серьезное желание курить. Он похлопал по карманам камуфляжа, который, конечно, ничем не мог его утешить, вспомнил про сегодняшний бой и подумал, что нужно заставить себя воздержаться. Вообще-то он уже не раз бросал курить, но через неделю-другую, а то и целый месяц начинал вновь, причем с еще большей страстью. Иногда становилось стыдно своего безволия, но молодому человеку казалось, что при настоящей необходимости он заставит себя отказаться от никотина мгновенно. Даже не заставит, а просто прекратит это вредное баловство. Раз — и все! Как отрезал. На всю жизнь.

«Это все из-за нервов, — оправдывал себя Уздечкин. — Живу тут без всякой поддержки, что случись, даже никто из родных не узнает! Говорят, в нашей конторе уже не один пацан на сто первый откомандирован, а трудкнижки их до сих пор в отделе кадров пылятся, и никто ни гу-гу. Шито-крыто!»

Он вышел на крыльцо черного хода и посмотрел в сторону заброшенной стройки, куда окрестные проститутки постоянно водили своих клиентов. Сейчас железобетонный недострой сиял в позолоте солнечных лучей, а остальное, недоступное планете-спонсору пространство, словно в наказание, оказалось затоплено жирными фиолетово-черными тенями. Людей не было видно. Могло даже показаться, что все это нарисовано или кем-то придумано.

— Ну что, любишь ты наше крылечко золотое, откудова все, что надо, увидеть можно? — Корней Ремнев, который работал в больничном морге, объявил перед Еремеем свое лицо, похожее, по мнению охранника, на памятного ему по школьным учебникам одного из предков современного человека. — Девчонки-то тобой довольны? Калибр их твой утешает?

— А твои, Корней, курочки, потрошенные тобой, довольны? Никого еще не обрюхатил? — Уздечкин дернул головой. Было заметно, что он слегка заикается и сносная речь дается ему с некоторым усилием, выраженным в непроизвольном напряжении лица. — А что отсюда увидеть-то можно?

— Да, милок, не все ты еще понимаешь, о чем тебе толкуют. Ладно, подрастешь, когда-нибудь вспомнишь. — Санитар внимательно, даже как-то вожделенно посмотрел на охранника. — Мои-то топ-модели, дружбачок, все рядком лежат, тихохоньки, как сосиски в целлофане, — бери любую, если голову завьюжит, и к станку! Что мне в них симпатично — они за любую ласку благодарны. Не избалованы. А как они мой карман берегут! Их ни в кабаки, ни на дискотеки водить не требуется! Затраты — ноль!

— И гондонов не надобно? — Без видимого смущения улыбнулся Еремей. — И позу любую держат, да?

И откуда вы теперь, молодые, такие всеведущие? — Ремнев запустил руку в карман белого халата, поверх которого был надет ватник, и извлек сигарету. — Слышь, богатырь, курить-то будешь? Чего-то я тебя давно дымящим не видел. Ты никак бросил?

— А я теперь свои не курю, только чужие. — Охранник хлопнул себя ладонью по груди. — Угостишь — не побрезгую!

— Юморной ты парень, одно слово — Ерема! — Санитар вновь засунул руку в карман, достал вторую сигарету и протянул ее молодому человеку: — На, держи цигарку! Травись на здоровьечко!

— Твои-то девчонки эту цигарку не слюнявили? — Еремей принял угощение и приготовился прикурить от собственной зажигалки, которую предварительно выставил перед Ремневым. — Давай, нос не обожги!

— Если я тебе, друган, всю правду доверю, что там у нас творится, так ты побежишь отседова аж до полюса! — Корней сунул сигарету в рот, зажал узкими и, как казалось, очень твердыми губами и потянулся к огню. — Давай уж лучше без правдивых историй. Одно скажу тебе: ты тут не первый, кто своим характером хвалился!

— А если не побегу? — Охранник с вызовом уперся взглядом в глаза санитара, которые постоянно сновали по орбитам, словно их обладатель пытался воспринимать окружающий мир в жанре клипа, а смотрели они куда-то сквозь собеседника, будто на слишком близко расположенный экран телевизора. — Мы за свои неполные двадцать два тоже кое-что повидали!

— Ну что ж, приходи ко мне, как говорится, на рабочее место. Там и посмотрим, кто из нас чего стоит. — Ремнев, кажется, собирался еще что-то добавить, но обратился уже к кому-то другому: — Вот, человек с того света, можно сказать, своим ходом вернулся. Наше местное, понимаешь, чудо света!

— Да нет. Все было не так уж страшно. — На крыльцо вышел парень, которого Еремей видел в свое прошлое дежурство: его доставили по «скорой». Он был щуплый, с интеллигентным лицом и в очках, а в больничном халате вообще походил на мультяшное привидение. — Я вначале даже и не понял, что это со мной такое приключилось! Думал, он меня чем-то облил или только одежду испортил.

— Чего, Паша, за живот-то держишься? — Еремей отщелкнул сигарету, чтобы не дымить на больного, и стал машинально подкручивать длинными пальцами светлую челку, оставленную на коротко остриженной голове. — Несварение?

— Да меня один бандюга в ресторане «Касатка» ножом пырнул. — Павел отвел от живота руку, словно проверяя, не вываливаются ли кишки, и снова вернул ладонь на место. — Хотел еще по горлу полоснуть, да мой напарник его обезоружил. Мы в одной смене на этой злосчастной подлодке в ту ночь стояли. Хорошо, что у человека чисто боевой опыт, а то бы и не знаю…

— Это на той, в которую «Норд» врезался, и они вместе затонули? — Уздечкин мельком взглянул на санитара, который теперь с нескрываемым удовольствием рассматривал Павла. — Мы там вчера тусовались с пацанами, слышали, что их, пока весь лед не сойдет, и трогать не будут. А в ту ночь один человек, которого я знаю, всю эту катастрофу своими глазами видел.

— Да, а на «Норде» в то время как раз моя мама с одним знакомым была, представляете, какое совпадение?! — Морошкин улыбнулся, словно все происшедшее носило исключительно комический характер. — Он потом ее в больницу привез, только тут ее врачи и успокоили, а то она уже себе таких кошмаров насочиняла, что просто конец света!

— Да, тебе, паря, вдвойне повезло, — заключил Корней. — Не зарезали и не утонул! Свечку поставь, если в Бога веришь!

— Втройне, — продолжил Еремей. — Он не стал твоим клиентом!

— В этом ты, Ерема, прав на все двести процентов! — Ремнев коснулся рукой плеча охранника и несколько раз его мягко похлопал. — Ну ладно, молодежь, мы свое нынче отработали, пора и на покой. — Лицо его вдруг стало гневным, и Корней закричал: — Да какой он сейчас, покой-то! Каждую секунду кто-то может окочуриться, или внешнего околеванца притаранят, и давай-ка ты, Корней Степанович, приезжай разбираться!

— А вы что, в морге работаете? — Павел с удивлением посмотрел на мужчину и перевел взгляд на охранника. — Сразу бы никогда не сказал! У васвид такой, ну, домашний, что ли.

Да, мил человек, именно там! А ты что себе думал, в таких местах черти с рогами заправляют? Такие же люди, ничуть не хуже вас, которых сюда по сто человек в день привозят. — Ремнев докурил и выбросил окурок. — Будет время, заходи.

— Спасибо, как-нибудь отважусь. — Морошкин тихо засмеялся, очевидно боясь потревожить швы. — С собой что-нибудь брать?

— Мы к тебе вместе зайдем. Ты, случаем, шаверму не готовишь? — Уздечкин повернулся к стоявшим широкой спиной, оперся руками о древние погнутые перила и начал отжиматься. — Раз, два, три…

— Для тебя, Ерема, я что-нибудь интереснее сварганю. — Ремнев пристально посмотрел на свои валенки, снабженные калошами, словно именно там находился предмет его поиска. — Ладно, ребятки, с вами да еще на нашем крылечке золотом, как говорится, хорошо, а дома все ж таки лучше. Зайду на дорожку в свой холодный цех, жмуриков проверю, не подался ли кто по неосторожности в бега, и — домой, баиньки! Счастливенько вам тут оставаться! Ты-то, Ерема, когда освободишься?

— Я еще не сел, Корней, а ты меня уже на свободу гонишь! — Уздечкин поставил на перила левую стопу и стал сгибать ее накатом своего тела. — Давай, отдыхай, а я смену жду; наши пацаны знаешь как свою работу любят — за пять верст объект обходят, тем более где такие лихие санитары дохлецов сутками кромсают.

— До свидания, Корней Степанович. — Павел слегка кивнул и ссутулил и без того сутулую спину. — В добрый путь!

— Бывай, Павлуха! — Ремнев начал спускаться с крыльца. — Поправляйся поскорее и не попадай сюда до самой смерти!


— Прикольный он мужик, да? Мне у него, главное дело, зенки нравятся: он их всю дорогу так выкатывает, будто сам дьявол на тебя смотрит. Не знаю, специально он так выделывает или у него какие проблемы со зрением. У Корнея вообще вид интересный: с одной стороны, чем-то жутковатый, а с другой — одновременно и жалкий, — даже не знаешь, чего больше, — разговорился Еремей, когда санитар скрылся за углом здания. — Ты тоже в охранной фирме работаешь? В какой, если не секрет?

— Не секрет! «Эгида-плюс» называется, — с готовностью ответил Павел. — Но я в ней недавно. Только что лицензировался. Еще и разрешение на спецсредства не выдали.

— А вы чего, только кабаки охраняете? — Уздечкин поменял ногу и начал накат. — За маму, за папу, за Люсю, за Марфу!

— Да нет, не только. У нас самые разные объекты. И магазины, и офисы. — Морошкин наблюдал за собеседником. — И потом, знаешь, нам-то начальство не всегда говорит, чем оно еще занимается.

— А-а-а… Ну наше, в общем-то, тоже. — Еремей опустил ногу и начал выполнять шпагат, держась руками за перила. — Здесь-то тебе как? Мужики в палате нормальные? Ночью не колобродят?

— Да нет, пока все тихо. Да я ведь и недавно сюда попал. Один у нас лежит парень забавный. Он знаешь как пострадал? — Павел оживился. — Работает шофером. Ну и подвез одного клиента в какой-то «спальный» район. Тот расплатился. Вышел. Водила решил не разворачиваться, а вперед проехать. Пассажир ему говорит: ты там не проедешь, ремонт. А он очень самоуверенный, взял да поехал. Проезжает сколько-то метров, и действительно, рабочие с чем-то на дороге возятся. Он взял да промчался мимо них на большой скорости, ну и обдал всех грязью с головы до ног. Еще малость проехал, а там тупик: все разрыто, на танке не продерешься! Он назад, а машина буксует. Вдруг видит в зеркало, мужики идут, ну эти все, в оранжевых куртках. Короче, они ему арматурой по ребрам пару раз съездили, вот он здесь и оказался.

— А у него чего, ружья с собой не было? — деловито спросил Уздечкин. — На такие варианты нужен и отходняк достойный! Так человека унизить!

— Ну ты даешь! Откуда у него с собой ружье? Он же не на охоту ехал! — Морошкин усмехнулся и тотчас взглянул на свой живот. — Ему, наверное, мысль похулиганить внезапно пришла.

А вот и напрасно: у нас сейчас все как в глухой тайге происходит или как в вестернах, — кто первый успел волыну выдернуть да на курок нажать, тот и победитель. — Еремей вышел на свой максимальный шпагат, когда от паха до земли оставалось еще сантиметров сорок, и, держась за перила, начал двигать тазом вперед и назад. — Терпи, милая, сейчас кончу!

— Да, в этом ты прав, — согласился Павел. — Сейчас, наверное, от людей можно любой выходки ожидать! Как газеты почитаешь да телик посмотришь, думаешь, что любой человек может людоедом оказаться!

— А то нет?! — Уздечкин продолжал упражнение и глубоко дышал. — Случись у тебя в тот кон хоть какой самострел, ты бы здесь, надеюсь, не опухал. Согласен?

— Вполне… Тут такое дело… — Морошкин взглянул на солнце и тотчас сощурил серо-голубые глаза от его весенней яркости. — Я тебе честно скажу: я просто нарушил инструкцию своего старшего объекта. И потом, знаний-то у меня сам понимаешь сколько. Я бы знаешь у кого хотел поучиться?

— Ну? — Голос Еремея стал сдавленным, потому что он уперся ладонями в перила и пытался еще шире раздвинуть ноги. — Давай, милая, раздвигай ножки!

— У Скунса. Есть такой киллер, которого до сих пор никто не может вычислить, — откликнулся Павел. — А он над всеми этими горе-профессионалами просто насмехается! А если обнаглеют, убивает. Он, насколько я слышал, вообще ни с кем не церемонится!

— Да, я о нем вроде тоже что-то такое уже слышал. — Уздечкин начал постепенно сгибать и сдвигать ноги. — В нашей братве кто-то даже галчил, будто это он за два дня сотню бандюков в городе сжевал. Правда, с наших шмаратонов что взять, — они тебе и уши натрут, не покраснеют!

— _ Нет! Про него не врут! — воскликнул Морошкин. — Говорят, он у лучших мастеров всему обучался: и драке, и стрельбе, и гипнозу, и даже магическим ударам на расстоянии. Есть и такие! В общем, таких, как он, специалистов в мире всего несколько человек, и все они на учете: и у наших спецслужб, и у западных. Я иногда думаю: представляешь, едут, скажем, пассажиры где-нибудь в метро, и никто из них даже не подозревает, что в вагоне может находиться человек, обладающий уникальными знаниями в области убийства себе подобных. А если такой спец начнет вдруг применять свои навыки в толпе неподготовленного народа?

— Кому-то будет явно невесело. — Еремей посмотрел на собеседника через плечо вялоголубыми, слегка сощуренными, словно от дыма, глазами. — Ну, ты мне свой телефончик, если сможешь, оставь. Когда у Скунса чему-нибудь научишься, со мной поделишься, ладно?

— Если научусь. — В ответе прозвучала неуверенность. — У тебя сегодня бои?

— Да. В тяже много пар не бывает. Может, мы одни с Тараном и схлестнемся! — Уздечкин выпрямился. — Поеду отсыпаться, чтобы на ринге не задремать. А насчет силачей знаешь что я подумал: другой-то прыщ метр с шапкой, а ворочает такими деньжищами, что ими можно весь земной шар по экватору обклеить! И власть у него над людьми почти неограниченная: хочет — войну начнет, хочет — революцию устроит. Вот это — сила! Если б я так мог, я бы, наверное, и кулаками не махал!

— Так ты поступай учиться, получишь диплом, будешь в солидной фирме работать, — посоветовал Морошкин. — Сейчас классным специалистам по тысяче долларов платят. Жить-то на такие деньги можно?

— Ясный пень, что можно, да только кто вовремя с учебой не подружился, тому уже после двадцати лет трудно к этому привыкнуть. — Еремей усмехнулся. — Хорош базарить! Пойду я. Давай кардан! Болеть за себя не приглашаю! Если не забудешь — поругай меня на ночь глядя, авось выиграю.

— Счастливо тебе! — Павел протянул руку. — Будь осторожен. Говорят, на этих боях не только травмы разные бывают, но и людей убивают.

— Спасибо на добром слове. Пока!

— До свидания.

Глава 7. Компра на кандидата

Клеопатра Зиновьевна любила самостоятельно ходить на рынок, хотя эта процедура не составляла для нее ни обязанности, ни необходимости. Действительно, сейчас настали такие времена, когда достаточно лишь позвонить по телефону и заказать любые продукты. Или, еще проще, дать указания домработнице. И то и другое было для их положения элементарно. Возможно, именно поэтому она и выполняла еженедельный обряд.

Кумировой нравилось подойти к рынку, на глазах у суетящихся людей барственно раздать милостыню нищим, пройтись вдоль рядов, полюбоваться цветами и фруктами. Она старалась являться сюда без охраны, на присутствии которой почему-то все чаще настаивал Игорь Семенович. Вот и нынче она наказала телохранителям оставаться дома (который, кстати, в двух шагах от рынка), чтобы не превращать ее в музейную ценность, а сама с плетеной корзинкой наперевес (в этом Клеопатра также находила особую прелесть) отправилась, как она выражалась, цитируя свою покойную мамочку, «прицениться».

— Здравствуйте, Клеопатра Зиновьевна! — Женщина услышала мужской голос за своим затылком. Она не спеша оглянулась и встретилась с немного одутловатым усатым лицом. — Я уполномочен предложить вам неофициальный, но вполне серьезный разговор относительно вашего супруга. Вот, возьмите, пожалуйста, конверт. В нем — фотография из нашего досье на Игоря Семеновича. Незаметно откройте и посмотрите. Напротив рыночных ворот запаркован серый микроавтобус. Если я вас немного заинтересовал, будьте любезны в него зайти, там и побеседуем. Постарайтесь, чтобы на вас не обращали внимания, а если вам удастся что-нибудь заметить, пожалуйста, сохраните этот момент в вашей памяти.

Мужчина повернулся и направился к центральным воротам. Своей мешковатой одеждой он походил на пугало. На нем было светло-песочное длиннополое пальто, застегнутое, кажется, только на верхнюю пуговицу и оттого расходившееся книзу в разные стороны.

Клеопатра Кумирова отошла от торговых рядов и направилась к контейнерам, где складировали свой товар рыночные торговцы. Здесь обычно бывало достаточно пустынно, и женщина рассчитывала спокойно ознакомиться с содержимым бумажного конверта. На фотографии она увидела Игоря и Мстислава, с разных полюсов обрабатывающих молоденькую мулатку, похожую на одну знаменитую певицу с плаксивой мордашкой. Клеопатра бросила фотографию на дно корзинки и направилась к центральным воротам, в которых уже исчез незнакомец.


То, что ждало Кумирову внутри автобуса, оказалось для нее полной неожиданностью. Собственно, когда незнакомец деликатно прикрыл за ней дверь, она даже не сразу поняла, куда попала. Действительно, ей бы, наверное, никогда не пришло в голову, что в подобном задрипанном автомобиле может скрываться целая лаборатория. Осматриваясь, она постепенно, словно во сне, узнавала различные предметы: мониторы, компьютеры, видеомагнитофоны. Все это шипело, шуршало, даже как бы помигивало разноцветными огоньками. На одном из мониторов женщина узнала ворота рынка, на другом… окна собственной квартиры.

— Здравствуйте, уважаемая Клеопатра Зиновьевна. — Это произнес уже второй мужчина, обладающий необычными глазами: его веки были похожи на два спущенных воздушных шарика, так они одновременно и вздулись и сморщились. Он указал Кумировой на кресло, привинченное к полу. — Садитесь, пожалуйста. Вам здесь будет удобно и все видно. Меня зовут Нестор Валерьевич Загубин, а моего коллегу — Илья Титанович Брюкин.

— Спасибо. Все так странно. — Клеопатра устроилась в кресле, а корзинку поставила себе на колени. — Никогда не думала, что стану героиней детектива про собственного мужа.

Для вас, конечно, представит серьезное испытание узнать горькую, но полноценную правду о человеке, с которым вы столько лет бескорыстно прожили вместе, но нам кажется, что в раскрытии его тайной, простите меня, сугубо порочной и криминальной жизни давно настала необходимость. Одним словом, уважаемая, мужайтесь! — Нестор внимательно и вдумчиво всмотрелся в лицо слушательницы, цвет его одутловатого лица при этом изменился от желтого к пунцовому. — Если вас интересует компромат, которым мы располагаем, то мы готовы представить вам целый архив документов, убедительно доказывающих, что ваш муж — опасный преступник, виновный во многих злодеяниях, в том числе и в гибели вашей сестры, ее мужа и детей. Вы извините, за ради Господа, что я так на вас все оптом вываливаю, но, поверьте профессионалам, время, как говорится, не терпит. А для начала давайте посмотрим то, что называется «хоум видео». Запускай, Илья Титанович!

На экране одного из мониторов возникло несколько обнаженных мужских и женских тел. Представшие Кумировой в большинстве своем оказались переплетены в различных хитроумных композициях на фоне искусственных гротов и пальм. На пластиковых столах, да и просто на кафельном полу мерцали разнокалиберные бутылки, дымились шашлыки и гордились своей зрелостью заморские фрукты. Объектив камеры продвинулся вперед к краю бассейна и коснулся воды цвета медного купороса. Там, на покрытом кафелем дне, сквозь серебристо-изумрудную воду можно было различить довольно крупного и полного мужчину с острой бородкой и очень смуглую, вполне изящную женщину, очевидно мулатку. Несмотря на водную рябь, Клеопатра Зиновьевна сразу поняла, в чем состоит обоюдорадостное занятие этой пары. Узнала она, конечно, и участников: это были ее законный супруг, Игорь Семенович Кумиров, и отвергнутая Игорем Семеновичем подруга их сына Сашеньки, мулатка легкого поведения Наташа Бросова.

«Идиотка, слепая курица! — Клеопатра чувствовала, даже видела, как ее лицо заливается сквозь пудру густым кармином. — Я не должна выдавать этим подонкам свое состояние! Зачем они компрометируют Игоря? Какая же я была дура! Сколько же он за эти годы… А все эти поездки! И эту шлюшку он же сам приказал Сашеньке бросить и никогда не вспоминать. Что он, ревновал ее? В какой же грязи я живу! Что они хотят: поссорить нас, развести? Как я обойдусь без Кумирова? На что буду жить? Неужели для меня это главное? Может быть, я просто с собой покончу? Или с ним? Интересно знать, а меня оправдают? Я вроде бы слышала какую-то историю, когда одну женщину, довольно зверски казнившую своего мужа за измену, признали невиновной?»

Изображение остановилось на самом откровенном кадре.

— Я понимаю, уважаемая Клеопатра Зиновьевна, ваше теперешнее состояние. Вне всяких сомнений, увиденная вами сейчас съемка — страшный, нечеловеческий удар, и в самое, понимаешь, бескорыстно любящее женское, так сказать, сердце. Это ведь буквально смерти подобно — узнать истинный облик человека, с которым связана лучшая часть жизни. К тому же общие дети… — Лицо Нестора стало огненно-рыжим, а глаза воспалились. Казалось, он сейчас заплачет. — Простите нас, если сможете, но у нас имеется для вас еще кое-какая информация. Илья Титанович, стартуй, голубчик!

На другом мониторе возникла голова бизона: она двигалась, продираясь сквозь ветки. Масштаб головы стал уменьшаться, и ее продолжением предстала человеческая фигура, бегущая среди деревьев. На экране начался хаос: очевидно, камера искала другой объект. Вот объектив уперся в странный инструмент, в котором Клеопатра узнала арбалет, похожий на тот, что висел в суздальском особняке ее мужа. Оружие держал мужчина в охотничьем костюме. Господи, да это же опять ее Кумир! Охотник с улыбкой прицеливался в отслеживаемую лишь им одним дичь. Экран заполнил наконечник стрелы, который внезапно исчез. В объективе пронеслись неопознаваемые лесные виды и вдруг возникла человеческая фигура с нахлобученной бизоньей головой. В левое плечо человека вонзилась арбалетная стрела, — он продолжал двигаться, но уже не бегом, а несколько рассеянно, словно во сне, и, наверное, был на грани обморока, но держался из последних сил. Тело человека вдруг сотряслось, словно его ударило током. Кумирова различила стрелу, которая пронзила жертву в правой части груди и пригвоздила к березе.

Женщина ощутила себя в оболочке умирающей жертвы и очутилась вдруг в полной темноте. Провал в небытие длился недолго. По крайней мере, так считала Клеопатра. Во всяком случае, ей казалось, что она тотчас пришла в себя, хотя все окружение представало перед ней словно через полиэтиленовую, несколько влажную пленку — обычно такую вешают в ванной.

— Отставить, Илья Титанович! — Резкий, несколько истеричный голос Нестора еще ближе подвинул женщину к реальности. На экране застыло кровоточащее тело. — Извините, уважаемая Клеопатра Зиновьевна, такая уж у нас работенка. Может быть, прервать?

— Может быть… — немного сонно повторила Кумирова вслед за хозяином проклятого фургона. — Это не монтаж?

— К сожалению, нет. Вам дать нашатыря или валидола? Вы в состоянии продолжать нашу встречу или мы пригласим вас в другой день? Вы курите? — Нестор протянул гостье пачку заморских сигарет. — Кофе, коньяк? У нас тут, видите, все удобства, — что значит частный бизнес!

— Если не трудно, дайте мне воды. — Кумирова внимательно слушала собственную речь, полагая, что произнесла очень банальную фразу, которую сама не раз слышала во многих дешевых фильмах. Да, но ей сейчас действительно хочется именно воды — простой, чистой, прохладной!

— Будьте любезны. — Илья Титанович в меру изящно предлагал ей стакан прозрачной жидкости. — Держите? Не спешите!

— Спасибо. — Клеопатра сделала несколько глотков и почувствовала, как отступает пугающее, но тем не менее чем-то приятное чувство обморока. Она нервно достала из сумочки коробочку с таблетками, высыпала в мелко дрожащую ладонь две желтые таблетки размером с душистый перец и втянула их в рот крупными губами. Мужчины быстро переглянулись. Женщина посмотрела в мутно-зеленые глаза Нестора. — Вы меня не отравите? Да, пожалуй, так оно и лучше!

— Клеопатра Зиновьевна! О чем вы говорите?! Окститесь! — Нестор улыбнулся, оголив крупные желтые зубы. — Поймите меня правильно: если бы мы хотели вам что-нибудь причинить, то не устраивали бы никаких церемоний и просмотров. Мы же профессионалы! Во внутренних органах, худо-бедно, до пенсии дослужились! И звания высокие имеем, и награды правительственные! Так уж судьба сложилась, что мы тут с вами вынуждены в такое болото окунаться!

— Да, это я уже поняла. Простите, я так, просто еще не сообразила, как женщины ведут себя в подобных ситуациях. — Кумирова глубоко вздохнула. — Теперь все? Я свободна?

Даже не знаю, как вас к этому подготовить, но у нас осталось для вас еще одно сообщение, которое, может быть, окажется тяжелее всего предыдущего. — Нестор Валерьевич посмотрел на женщину с сочувственным выжиданием, вдруг выкатил глаза, округлив красноватые белки, и резко втянул в себя слюну. После этого мужчина сделал судорожный глоток и, не разжимая губ, негромко рыгнул. — Илья Титанович, у нас питьевая сода имеется? Не в службу, а в дружбу, оформи мне стаканчик, а то что-то изжога одолела после этих гамбургеров с Макдональдсами!

— Давайте закончим, и я пойду домой, а то у меня коты не кормлены. Хотите ягод? — Клеопатра водрузила на стол корзинку, в которой краснела рыночная клубника. — Только помойте, а то мало ли какая зараза пристанет.

— Мы вот, простите за такие интимные темы, должны вам сообщить про болезнь, которая… — вкрадчиво начал обитатель микроавтобуса, — как бы вам грамотно сказать, да так, чтобы в полный шок не ввести?

— Если вы о СПИДе, то я знаю и про болезнь, и про лечение. — Кумирова извлекла из корзинки пластиковую упаковку с ягодами и поставила перед мужчинами. — Покушайте. При вашей работе это полезно. Я постоянно общаюсь с его лечащим врачом. А про меня он написал, что мы уже несколько лет живем в формальном браке. Я пойду?

— Спасибо за угощение. — Нестор Загубин осторожно потянул наиболее крупную клубничину за черенок, привлек ее, внимательно осматривая, ко рту и аккуратно надкусил неровными зубами с налетом. — Видите ли, уважаемая Клеопатра Зиновьевна, — продолжил он, прожевывая ягоду, — у следственных органов имеются определенные указания на то, что Людоед Питерский и ваш супруг — одно и то же лицо.

— Представляете, в какой опасности находитесь вы и ваши дети? — Илья выбрал по виду наиболее спелую ягоду и с наслаждением размял ее во рту.

— Игорь? Людоед? — Женщина, очевидно, уже справилась с постигшим ее потрясением, к которым, как могли догадаться мужчины, она уже научилась относиться в своей совместной жизни с господином Кумировым как к чему-то неизбежному. — Ребята, а вы не увлеклись своим шпионажем? Что ему, еды, что ли, не хватает? Он, знаете ли, может себе такое позволить, о чем вам, не в обиду будь сказано, и не мечталось!

Простите меня, но мы ведь вам не сказали, что вина вашего супруга доказана, — продолжил первым справившийся с ягодой Илья Брюкин. — Как всем нам известно, вину человека может доказать только суд, и то ведь бывает, что людей через полвека оправдывают. Что делать, правосудие устанавливают люди, а истина существует в природе!

— Мы считали своим профессиональным долгом обеспечить вас объективной информацией, а также ознакомить с некоторыми предположениями наших специалистов. — Загубин поднес ко рту перезревшую, красно-черного цвета ягоду и, опасаясь быть обрызганным переполнявшим ее соком, стал подсасывать губами ее раскисший бок.

— Хорошо, я понимаю, что вы пригласили меня в свой штаб не ради знакомства. — Кумирова передернула плечами, обозначая свою готовность покинуть микроавтобус. — Что вы от меня хотите? Чтобы я его сдала, отравила, подставила?

— Уважаемая Клеопатра Зиновьевна, решение вопроса, конечно, остается за вами, единственное, что мы обязаны предпринять, — это обеспечить вам безопасность. — Нестор Валерьевич отвел руку вместе с надкушенной ягодой в сторону и стал мелко трясти ею, словно настраивая никому не видимый инструмент. — Как вы уже знаете, мы установили за вашей квартирой, да и другими местами обитания Игоря Семеновича стационарное наблюдение. Но это, знаете, может и не оказать желаемого эффекта. В практике встречаются настолько кошмарные случаи проявления психозов у маньяков, каким, возможно, — простите, я подчеркиваю, возможно, — является ваш законный супруг, что никакая профилактика не может сработать. — Говорящий скорбно уставился на Брюкина, словно ожидая от него продолжения.

— Был такой случай. Жили муж и жена. Жили довольно-таки долго и очень дружно. Двое детей. Сыновья. Два и четыре года. И вот мужчине кто-то вдруг позвонил и сказал, не то чтобы очень конкретно, а, скорее, просто намекнул на то, что его добрейшая жена ему уже давно самым бессовестным образом с кем-то там, довольно абстрактным, изменяет. — Илья не решался во время речи обременить свой рот ягодой, и у него их оказалось уже две — по одной в каждой руке. — Мужчина выслушал, повесил трубку и как бы не придал этому звонку никакого значения. Прошло какое-то время — неделя-месяц, — в подобных историях срок особого значения не имеет. Однажды семья в полном составе сидит дома: все тихо-мирно. Дети то ли уроки учат, то ли телевизор смотрят. Папаша прессу просматривает. В общем, идиллия. Матушка говорит: схожу-ка я за хлебом. Хорошо, сходи. Вышла. Ну сколько до булочной дойти и обратно вернуться? Минут десять? Ну пятнадцать. Возвращается. Муж лежит на диване, спит. А дети кусками по квартире развешаны.

Мужчины с деланной робостью посмотрели на Клеопатру: она замерла, не пытаясь смести с лица угольные ручьи слез, стекающие с ее обильно покрытых тушью ресниц.

— Еще раз извините нас, уважаемая Клеопатра Зиновьевна, за наше, как выражаются, некорректное вмешательство в вашу личную жизнь. — Загубин посмотрел на свои мелко подрагивающие круглые колени. — Для вашей же безопасности и, скажем так, для снижения активности вашего супруга мы хотим предложить вам взять у нас один препарат, по сути — лекарство. Чтобы Игорь Семенович был спокойнее, добавляйте ему два раза в день по одной таблетке в питье или пищу.

Нестор протянул Кумировой крохотную пластмассовую баночку, в которой просматривались совсем уж микроскопические таблетки серебристого цвета.

— Только учтите один нюансик, Клеопатра Зиновьевна. — Мужчина заботливо заглянул в ее покрасневшие желто-карие глаза. — Старайтесь не превышать дозу. Это может вызвать непредсказуемые последствия. Вы меня понимаете?


Когда Кумирова отдалилась от машины, а Брюкин вернулся в салон и захлопнул дверь, Загубин победно пожал ему руку.

— Ты заметил, Илья Титанович, что она заглотила? — Нестор с хитрецой смотрел на собеседника.

— Сердечное, наверное. Шутка ли, мы ее с тобой с утра пораньше так контузили! Оглушили, можно сказать, как рыбу динамитом! — Брюкин упаковывал кассеты и наводил порядок на раскладном столе. — Мы можем ехать? Давать команду?

— Давай-давай! — безразлично махнул рукой Загубин и крикнул, покраснев: — Сердечное?! Да от такого сердечного можно на Марс без скафандра улететь, понимаешь! Я, между прочим, с наркотой десять лет проработал! Эх, знал бы я раньше! Она бы у нас с тобой тут как болонка танцевала!

— А что? Ты бы ее под колпак взял? — Илья постучал ладонью в переборку: — Поехали!

— Да все что угодно! Понимаешь ты, все что угодно!

Нашатырь, как за глаза звали Нестора, капризно сложил на груди руки и бросил подбородок на грудь, отчего его желто-лиловый зоб расплылся по аккуратному белому шарфу.

Автобус мягко двинулся с места.

Глава 8. С того света

— Раньше-то как было? Сами помните: выдавали специальную форму и на лето, и на зиму, а теперь вот только ушанки остались с кокардами, а остальное — извини-подвинься! — Антонина двигалась под руку с Зоей, за ними следовали в такой же связке Жанна с Митрофаном. — А льгот сколько разных имелось? Да тогда это и льготами никто не обзывал, просто жизнь была бесплатная, а теперь за любую мелочь приходится раскошеливаться!

Бесцеремонный морской ветер еще не потерял зимнего холода, но уже обрел весеннюю порывистость. Лиловое городское небо отбеливалось колким снегом: он бил идущих по их отрешенным открытым лицам, обретшим выражение некоторого героизма.

— Тонна, так то ж при советской власти, а мы ее, считай, сами и отменили, а теперь что, тоскуем, что ли? — Зоя отозвалась неожиданно громким низким голосом, очевидно пытаясь противопоставить его недружелюбной метели. — Жанка, вы там еще не кувырнулись?

— Да с Трошкой-то только и кувыркаться! — Махлаткина засмеялась и ухватилась за своего спутника второй рукой, невольно отмечая, что глухонемой настолько истощен, что ее пальцы, по кругу обхватившие его плечо, встретились друг с другом. — Мне, наверное, с пандусом и то веселее будет вожжаться!

— А ты не скажи, подруга! — Ремнева с увлечением подхватила частую тему их разговоров. — У стариков, я слыхивала, как случается: болтяра на конце костенеет, и тогда уже без разницы — налитой или квелый, — считай, как наперсток на пальце!

— Да у него-то и точно, все богатство с наперсток! — Жанна говорила обычно громко, но не очень разборчиво, и смысл ее слов доходил до слушателя постепенно. — Пипетка торчит, как у моего Кольки, пока в сад ходил.

Нетаков не включался в разговор, хотя его слух был не настолько понижен, чтобы не понять общую тему разговора и, конечно, уловить свое имя. Глухонемой по очереди прикрывал глаза, о которые разбивались острые снежинки, и внимательно, с детским интересом осматривал территорию завода, куда они беспрепятственно проникли по ядовитому невскому льду.

— Опять не права! Я о чем всегда говорю: есть внешние балдометры, а есть нутряные. — Антонина завелась всерьез. — Внешний, он что? Как банан жохлый висит! Мнешь его, давишь, а он все как и не рабочий! А нутряные чем знамениты? Торчит, будто желудь, а напряжешь его — выпрет, как в той забаве, «тещин язык» называется. Мы еще в детстве их надували. У мамки, бывало, клянчишь: купи да купи, — она раскошелится, а мы с ними и балуемся. Вы таких что, не помните?

— Помним, Тоня, и нутряные и внешние! — перебила Бросова. — По мне, так лишь бы бабки засылали, а там пусть хоть отбойником или ледорубом долбят: мы люди привычные! Я вот только таких, как ты говорила, чтобы они крючком загибались, ни разу не встречала!

— Это, Зойчик, тебе просто по жизни удача не улыбнулась! — Ремнева возбужденно дышала и почти перешла на крик. — Поверь мне на слово, ты б от такого головастика ни за какие коржи не отказалась! А для мужика это — нешуточная болезнь! Мне мой Корней, мудила, сказывал название, да оно в моей дурной башке где-то затерялось!

— А сам-то, Корней, этой штуковиной не страдает? — Жанна сморщила отекшее лицо и громко чихнула. — Кто-то меня вспоминает!

— Я думала, кто-то пернул! Это уже по-нашему заблудившийся ик называется! — Антонина часто мигала слезящимися от едкого дыма глазами, но, подобно остальным путешественникам, еще не разгадала причину этого неудобства. — Если б страдал, так я бы его, как зубочистку, при себе держала!

— А гарью-то как тянет, все заволокло! — пожаловалась Зоя. — Откудова это несет-то? Аж глаза щиплет!

— Точно, милка, как в преисподней, где пидоров гнойных жарят! — согласилась Ремнева. — Тут не то что буркалы, тут и пирожок закоптится!

— А-бака! А-бака! — закричал Нетаков и, вырвав руку, побежал, спотыкаясь, вперед. — Ку-на а-ить!

— Вот скот! — ласково воскликнула Зоя. — Видать, псину какую заприметил. Теперь не отстанет, пока ей лапы не перебьет!

— Вы только теперь-то собак не жрите, а? Слышь, мать? Вы что, совсем обалдели?! Я ж тебе о чем толкую: наших всех перебили-перекалечили, а вы сейчас за тварью помчитесь! — Наташа, замыкавшая неуклюжий строй, подалась вперед и закричала: — Трошка, назад, сволочь!

— Натусик, крошка, что ты Митрофана Нетаковича так пугаешь: он же человек пожилой, заслуженный, и так, видишь ты, ни бе ни ме ни кукареку не бычит, а от твоих призывов, того гляди, еще и ослепнет, — кто с ним тогда будет возиться? Кто его до пивного зала проводит? — Антонина говорила степенно и весомо. Она попыталась догнать Наташку Хьюстон, но ее повело в сторону, а за ней и ее легковесную спутницу. — Натусик, да подожди ты, не скачи, я тебя за руку возьму!

— Мне еще Пелагея, покойница, сказывала, что Нетакыч себе собачатиной туберкулез в зоне вылечил. — Махлаткина поморщила лицо и снова чихнула. — Подумайте, девки, такое средство, а никто не использует?!

Тоня, болт тебе бритый в тыкву! Мы тут сейчас завалимся, и ты меня своей жопой запрессуешь! — спохватилась Зоя, увлекаемая тяжеловесной подругой в помойные курганы, раскиданные по обозримой территории завода. — Доча, да не кашпырь ты! Для меня что другие — не мертвые, что мы — не живые! Девки, да я сейчас с любым жмуриком местами поменяюсь! Достало меня! Бля буду, достало!

— Да не будешь ты, Зося, не бзди по-малому! — Жанна ухватила подруг за руки и вторглась между идущими. — Давайте, девки, стабунимся, зато не ебнемся и шнобеля себе не отобьем!

— Вон, смотрите! — Наташа указала женщинам на руины ангара. — Здесь все и было! Видите, все лентами опутано, и менты где-то караулят, никого не подпускают. — И мать родную осадят?! — В голосе Махлаткиной закипело возмущение. — Я что, не имею права со своим единственным сыночком проститься? — Тетя Жанна, да они же все сгорели, а Петьку на реанимацию отвезли! Он-то про остальных и рассказал Рамизу. — Хьюстон остановилась около красно-белой ленты, пресекающей доступ к месту происшествия. — А на другой территории, говорят, даже стен не осталось, все покрутили! Группа замерла, вглядываясь в дымящееся пепелище, среди которого выделялся оплавленный остов тепловоза. Постепенно женщины различили на месте катастрофы людей в черно-желтых комбинезонах и других, в камуфляже с эмблемой «Эгида-плюс»: среди дыма иногда угадывались их головы, руки, спины. Оглядываясь по сторонам, пришедшие отмечали затаившиеся машины милиции и спасателей. Доносились чьи-то реплики, звон стекла и скрежет металла. На земле виднелись черные, наглухо закрытые полиэтиленовые мешки.

— Ну, бабы, мужайтесь! — из дыма раздался знакомый голос, и тотчас выявилось восточное, отмеченное неглубокими, но заметными шрамами лицо Рамиза Шалманбекова. — Пришла беда — отворяй ворота! Жили мы с вами спокойно, а как дальше пойдет, и не знаю.

— Мой-то шкет взаправду погиб, да? Погиб? Да?! — Жанна сорвалась на рыдания, согнулась и повалилась на землю. — Топка ты мой непутевый!

А мои-то где, там, что ли? Они ли?! Может, кто напутал?! — Зоя приблизила свое маленькое, не по годам сморщенное лицо к небритому, монументально расщепленному в своем окончании подбородку милиционера. — Их рожаешь-рожаешь, а они все мрут и мрут на твоих глазах!

— Да кто ж напутал?! Под утро в ФСБ какой-то доброхот видеокамеру подкинул, а на ней вся хроника событий оказалась заснята: и как пацаны насмерть дрались, твой, Жанна, Колька и твой, Зоя, Петька. — Рамиз отодвинулся от Зои и почему-то перевел взгляд на Ремневу. — Никитку бандюки насмерть замучили. А где Любка — не знаю, не могу сказать. И никто пока не знает. Да времени еще мало прошло! Парамон тоже опознан. Да вам на них лучше и не смотреть! Здесь органы по горячим следам работают: шутка ли, видеозапись получили! А про Кольку тебе кто-то конкретно сбрехнул: его за территорией обнаружили, на льду распластался без сознания, сейчас в одну палату с Петрухой определили. Пусть мирятся мальчишки. Что теперь делить-то?! Идите навещайте! Только проветритесь, а то вас таких, начитанных, туда вряд ли пустят.

— За кого ты нас, гражданин начальник, принимаешь? — Махлаткина надменно поджала крупные воспаленные губы и запрокинула голову. — Чем мы хуже других-то, а? Что у нас, и горя человеческого уже не может быть?

— Ладно тебе трендеть, лоханка! — уныло оборвала подругу Антонина. — У человека хлопот полон рот, а ты все со своими проблемами! Твой-то жив — и усопни! Пойдем, вон, Зойку утешать: она, считай, за один кон пол-семьи потеряла!


— А где Трошка-то околачивается? Он что, забыл, кто его из «аквариума» вытащил?! — Шалманбеков отошел от женщин, напряг глаза и всмотрелся в окружающее пространство. — Да вот он! Ну-ка, иди сюда, инвалид по жизни!

— Ня-ю! Ня-ю! — Нетаков неуклюже семенил по снегу. — Е а-аеи!

— Ничего ты еще не знаешь, пугало огородное! — Милиционер ухватил глухонемого за рукав армейского бушлата и резко дернул в свою сторону, отчего тот, не имея сил сопротивляться, повалился на закопченный и окровавленный снег. — Слушай и молчи! Ухи свои напряги глухие и слухай! Ты свою бабу убил?

— Не я! Не я! — закричал Митрофан, настороженно глядя в красно-коричневые сверкающие глаза нависшего над ним капитана. — А-ма! У-уа!

— Ладно, глохни! Сам ты дура! А не то я тебе сейчас твои последние черенки высажу! — Рамиз без натуги поднял глухонемого на ноги и сурово посмотрел в его побелевшие глаза. — Ты сейчас, гнус, где должен сидеть? Ну вот, а за тебя один добрый человек очень много денег дал, и ты теперь можешь на воле балдеть. И он тебе еще денег отвалит — кирять сможешь каждый день до усрачки, и еще на сосок останется! А ты для него должен одного человечка приморить. Еще не забыл, как эти дела делаются?

— Не-е! — с готовностью заблеял Нетаков. — О-оню!

— Ну вот и ладушки! Знаю, что не забыл! Я про тебя вообще всю подноготную знаю, что ты за мерзавец такой! — Капитан улыбнулся и похлопал Митрофана по узкому приподнятому плечу. — Теперича отдыхай. А завтра начнем работать. И чтобы нож с собой был! Понял, чучело соломенное? Наточи, чтобы воздух резал!

— О-то-о! — Нетаков по-обезьяньи вытянул губы трубочкой и издал звук, более уместный в специально отведенном или в безлюдном месте. — У-умна!

— Что пердишь-то своим хлебальником? — Шалманбеков заслонил лицо от вони, которая неслась из утробы глухонемого. — На тебе сотку, больше и не проси! Все равно не дам! А то ты перепьешься и дело не сделаешь. Только смотри у меня, говна никакого не покупай, а то назавтра ослепнешь на оба глаза, и тогда с тебя толку будет как с козла молока! Иди к своим клушам, отрыдай с ними за упокой по полной программе!

Глава 9. Воспоминания о сто первом

Игорь Семенович решил все-таки поесть в ресторане. Его «лексус» дерзко отчалил от поребрика, заставляя расступаться, словно льдины в акватории, наученные горьким опытом за годы перестройки «жигули», «москвичи» и прочие не престижные модели. Кандидат в губернаторы Санкт-Петербурга сам не раз замечал, что некогда модные бандитские «восьмерки» с массовым появлением на отечественных дорогах серьезных иномарок стали выглядеть, как много лет назад одна из первых моделей инвалидной коляски по сравнению с теми же ныне доисторическими «ЗИЛами» или «ЗИСами».

Сегодня Кумиров выбрал «Метрополь». Здесь они когда-то обедали всей своей ныне безнадежно поредевшей командой, собранной покойным Мстиславом, с которым Игорь до сих пор продолжает вести мысленные беседы, спорить, даже скандалить, чего, в общем-то, никогда, кажется, не позволял себе при жизни Самонравова. Умел Славик так едко осадить оппозицию, что ни у кого уже не зарождалось ни малейшего желания продолжать с ним полемику. Остер был на язык, покойник, но и жесток, буквально беспощаден!

Кумиров запарковал автомобиль на стоянке у «Гостиного двора» и, опекаемый двумя охранниками, направился в ресторан. Как здесь все изменилось за эти годы! Да! И лет тех не вернешь, и людей! Тогда он знал почти всех постоянных клиентов заведения. А где они сейчас? За границей, в тюрьме, в могиле. В могиле-то, пожалуй, больше всего. Где знаменитый на весь мир еврей-махинатор? Жестоко зарезали на собственной не менее знаменитой даче! А кореец-каратист, чья «охранная» фирма «курировала» гостиничный бизнес? Изрешетили из автоматов на престижной международной выставке туристического сервиса! А урка-легенда, суматохинский авторитет Лазарь Вершков? Взорвали в собственном противоракетном бункере! Селекция, как называл это Самонравов. Кстати, он ничуть не испытывает к покойному зависти и злобы. Что было, то было!

Игорь заказал себе «швепса», рюмку «Наполеона», пару салатов на усмотрение официанта и три порции киевских котлет: это была его слабость, да и память о тех временах, когда даже одна порция фирменных котлет — да что там, сам визит в ресторан составлял для него ответственное событие. Помнится, в самом начале девяностых, когда они уже начинали всерьез раскручиваться, а страну еще не насытили харчами и боеприпасами, в «Метрополе» объявился культ брусники. Действительно, буквально все блюда имели составную часть из этих северных ягод: и горячее, и закуски, и, конечно, выпечка, к которой Кумиров всегда испытывал постыдную слабость (сто тридцать килограммов неспортивного веса!). Кто-то, видимо, тогда неплохо поднялся на этом урожае, а вот кто, жив ли он теперь?

«Конечно, киевские котлеты — не особенный деликатес, — подумал Кумиров. — Для кого-то, пожалуй, сие блюдо может означать символ плебейства. Но что делать, — мы только на одну четверть своего большого тела дворяне, а остальное в нас — пролетарско-крестьянское, так что извините за вкусы!» Игорь дал знак рукой своим охранникам, некоторых официант усадил за соседним столиком, чтобы они тоже пообедали, не стесняясь в своем выборе. Впрочем, охранники уже знали, что их шеф зорко следит за заявленным меню и позже обязательно использует случай вернуть свои затраты.

Начиная еду, бизнесмен вспомнил еще один забавный эпизод. Обычно Славка оплачивал общий счет, причем каждый еще заказывал что-нибудь с собой, мотивируя дармовщину заботой о жене и детях. Кумиров, конечно, нисколько не отставал от коллектива, но вот однажды один из их постоянных официантов, позже уехавший в Чехию, имея к Игорю особое расположение, шепнул ему: «Ты здесь лучше не ешь». — «А почему?» — насторожился образцовый едок, ожидая подвоха. «Тряханет». Человек в форменной одежде козырнул и учтиво отошел к другим клиентам. «Из чего же они, паршивцы, готовят?» — подумал ближайший соратник Самонравова, улыбнулся и продолжил обильную трапезу.

С Кумировым не произошло ничего дурного ни тогда, ни позже, — мужчина полагал, что за годы рядовой советской жизни он настолько закалил или загубил свой организм солянкой и беляшами, что для него уже вряд ли могут составлять опасность любые яды общепита. К тому же он регулярно употреблял спиртное, а во время плотной еды делал это строго обязательно, что, по его мнению, являлось самым надежным заслоном от большинства отравлений.

Итак, он остановил свой выбор на Никандре с безобидной кличкой Электрик. С ним его знакомил еще Мстислав, уведомляя, правда, о том, что этот братуха в состоянии применить свое виртуозное мастерство против кого угодно — лишь бы платили!

В тот день они крепко надрались: Самонравов в очередной раз пытался слезть с иглы, а совершал он это по чьему-то доброму совету через непомерные дозы алкоголя. Они душевно порезвились в бессонную ночь в частном финском аквапарке, и по дороге домой Мстислав предложил другу нанести визит, как он сам выразился, образцовому работнику жилкомхоза. Игорь, как всегда, не знал, насколько всерьез можно воспринимать предложение компаньона, поэтому попытался представить ответ в столь же неопределенной форме.

— Нет уж, Кумир, будь конкретен — да или нет? — Самонравов небрежно примял захваченную ими в путешествие Наташку Хьюстон и дохнул перегаром в разгоряченное гулянкой лицо Игоря. — Если попадешь в тупик — обращайся к нему! Главное — не скупись на гонорар, а то он мигом к твоим супостатам перекинется! Я более продажной скотины среди мокрушников не знаю. Но и большего отморозка тоже! Форменный людоед!

— Давай, только ненадолго. — Кумиров улыбнулся, прикусив верхними зубами нижнюю губу. — У меня сегодня по плану любовь.

Мстислав рассмеялся, дал распоряжение шоферу и только тут заметил придавленную его корпусом Наташку. Он приветливо посмотрел на проститутку, будто только сейчас ее увидел, и притянул ее голову к своим бедрам.

— Порадуй меня, кобылка, только не озорничай! — Самонравов вновь повернулся к Игорю и вроде бы тотчас забыл о Бросовой. — Этот негодяй, Никандр, раньше он был полным ничтожеством, пылью! Но вот представляешь, Кумир, что означает его величество случай, ну и, конечно, новая ситуация, когда никто не знает, что можно, а чего нельзя. Одним словом, восхождение подлого лесного клопа началось с того, что в один для кого-то определенно очень несчастливый день в шаловливых ручонках Никандрушки случилась заточенная отвертка. Это, мой милый, один из самых опасных видов оружия, которое таковым, насколько я знаком с нашей юриспруденцией, признано быть не может. А всучили Никандрику этот справный инструментик, чтобы исполнить одно нехитрое дельце: ткнуть в печень одного барыгу, ну вроде нас с тобой, — шахер-махер, как говорится! Анаш мужичок-то отчего-то всерьез осерчал на весь белый свет, а особливо против таких, как мы, новых русских, да и потыкал особо умело не только заказанный объект в виде зазнавшегося купчишки, но и всю его многочисленную семейку, включая девчоночку-домработницу. Тут-то его и оценили профессионалы! Так и началась блестящая карьера этого подонка, дотоле собиравшего хабарики на мостовых. Один заказ за другим так и посыпались, да все денежные. Присвоили нашему душегубцу прозвище Электрик и стали записываться к нему в очередь на исполнение своих безбожных желаний. А у Никандрика природный дар продолжал раскрываться: он свою жертву уже и в глаз научился поражать, и в сонную артерию, — просто народный умелец какой-то! Он еще и не те вензеля стал выписывать: двумя отверточками научился кровь пускать, да так, если попросят, не спеша, чтобы человечек пострадал, болью насытился. Прямо циркач, только особенность его номеров состоит в том, что после каждого выступления вдовы да сироты остаются, если они, конечно, заодно на его пики не запрыгнут. Вот тебе, Игореня, и весь сказ про Электрика. На задание он ходит в форменной курточке, скромный такой дядечка, с виду даже пришибленный. А в руке у него завсегда чемоданчик поношенный покачивается. А в ларце том изолента, пассатижи, карандаш-пробник, чтобы напругу проверять, прочие профпричиндалы. Ну и, конечно, набор столь необходимых в его ремесле отверточек, и все они как на подбор, образцово заточены. Да, кстати, вскорости вокруг него и подходящий коллектив сплотился. Особой чертой этой группировки стала суровая дисциплина: как кто всерьез проштрафится, отверточкой — чик, и нет челдобречка-огуречка!

— Так он что, ни разу не попадался? — Кумиров удивленно зевнул. — Неужели ни одной улики после себя не оставлял?

В том-то и фокус, что и оставлял, и попадался, а на свободе оставался! Смотри-ка, Кумир, я даже стихами залопотал! А в башке такая карусель, что непонятно, как все на свои штатные места расставится. — Самонравов вдруг с удивлением опустил руки и извлек, словно праздничный арбуз, взлохмаченную голову Бросовой. — Ой, девочка! Ты-то сюда как попала?! Прячься-ка поскорее назад, пока тебя никто не увидел!

Они переехали через Обводный канал, закружились по промзоне, пересекли железнодорожные рельсы и вскоре остановились у поребрика пешеходного тротуара. Сразу за кустами и деревьями виднелся железнодорожный вагон, освещенный с четырех вышек прожекторами. На крыше вагона вспыхивала радужными огнями и медленно затухала вывеска «Сто первый».

«Что за лесопарк? — осмотрелся Игорь, вылезая следом за Самонравовым из машины. — Кажется, ни разу здесь не был».

— Кумир, ты по фене ботаешь? — спросил Мстислав, когда они вдвоем направились к вагону, при этом Кумиров различил вокруг себя кресты и надгробия и понял, что несколько ошибся в определении места их нахождения.

— Нет, Славик. — Игорь лукаво склонил голову и прикусил верхними зубами нижнюю губу, предчувствуя неизбежную остроту, созревшую у его друга. — Ни разу не привлекался.

— Сия цифирь, дорогой мой товарищ, означает на языке наших коллег, отмеченных ГУЛАГом, кладбище. — Самонравов нравоучительно воздел палец и причмокнул. — В этой забегаловке ты можешь заказать убийство любой персоны — от бомжа до олигарха. Кстати, и меня в том числе отправить к праотцам, когда я тебе совсем уж поперек горла встану. — Кумиров различил, как Мстислав скосил на него свои неизменно смеющиеся, но внимательные глаза. — Вопросы здесь могут возникнуть только в отношении цены.

Когда друзья готовились вступить на крыльцо, ведущее в заведение, вагонная дверь распахнулась и из нее исторглось нечто вооруженное автоматом.

— Ложись! — крикнул Самонравов. — Голову закрой!

Со стороны вагона что-то полыхнуло. Раздался странный треск, наиболее точное подобие которому Игорю тотчас захотелось подыскать, но на это, увы, не хватало фантазии. Он неловко рухнул на крыльцо. Мстислав навалился сверху и тяжело задышал.

— Что это было? — Самонравов тревожно ощупывал лицо лежащего товарища. — Лосяра, ты в порядке?

— Еще не знаю. — Игорь настороженно посмотрел вверх на ступени: не спускается ли сумасшедший стрелок? — Ты чего, не знал, как здесь гостей встречают?

— У тебя волына есть? — Голос Самонравова звучал необычно робко. — Придется отстреливаться.

— Нет, конечно. На кой она мне? — Кумиров подумал, насколько бездарной станет его гибель на заброшенном кладбище перед трактиром для мокрушников. — Ты меня не предупредил, что мы на войну отправляемся!

— Даже газовика не захватил? — В голосе Мстислава появилось привычное раздражение. — Вспомни, пошарь по карманам! Может быть, куда-то сунул машинально?

— Да нет у меня никакого газовика! — Игорь не мог скрыть своего отчаяния. — Давай, если выживем, в следующий раз с охраной в такие места наведываться.

— Тогда поднимаемся, но только потихоньку, — предложил Мстислав и, опершись на лежащего, начал распрямляться. — Дверь закрыта, все спокойно. Ладно, не бзди, это местный прикол!

Игорь встал. Они вновь шагнули к вагону, дверь распахнулась, но дальнейшее уже не испугало Кумирова.


До того времени как Самонравов стал разворачивать коммерцию, Игорь находился достаточно далеко от представителей уголовного мира, особенно от тех, кто способен шантажировать и пытать, похищать и убивать. Мстислав иногда и раньше хвастался своими связями с авторитетами, но он, конечно, мог и беспросветно трепаться, что было частью его сложного характера. Основатель ЗАО «САМ» говорил, что способен с помощью своих знакомцев востребовать долги с довольно крутых людей. Кумиров особо не задумывался над словами друга, поскольку не представлял себе ситуации, когда кто-то сможет задолжать Самонравову: казалось, что Мстислав настолько точно рассчитывает все возможные нюансы в отношениях с людьми, что не способен оказаться в роли кредитора.

— В бизнесе друзей нет! — не уставал поучать Игоря его энергичный друг. — Вот дам я тебе, положим, тонну баксов, ты мне их вернешь?

— Конечно, Славка, верну! — Кумиров преданно посмотрел на Самонравова, поскольку знал, что властный владелец ЗАО «САМ» любит именно такой взгляд. — Какой смысл мне тебя парить?

— Охотно верю! — причмокнул Мстислав. — Надо будет при случае проверить. А вот если я тебе дам десять тысяч зеленых, ты уже подумаешь, а не дешевле ли выйдет меня за тонну-другую, а то и за всю пятеру устранить, — ты-то в результате такой композиции всяко половину унаследуешь. Так, дружище?

— Да что ты выдумываешь! Ты для меня столько сделал, да я тебе по гроб жизни обязан! — Игорь по-детски смотрел в озорные глаза своего покровителя и думал, насколько он убедительно играет свою затянувшуюся роль. Впрочем, Самонравов прекрасно понимал, что ему дешево льстят, но он давно считал это нормой отношений между собой и другими, между Мстиславом и всем миром! — Не было бы в моей жизни тебя, я бы, наверное, вообще ничего не добился! Максимум — это колупался бы на сраном заводишке, как мой покойный батяня!


Когда Кумиров впервые встретился с «опричниками», как называл Самонравов тех, кто по мановению его руки «решал вопросы», ему стало не по себе: при первом же взгляде на эти не по возрасту моложавые, иссеченные шрамами лица становилось очевидно, что эти люди действительно способны истязать и убивать. В тот же день Игорь поделился своим волнением с другом и предложил заняться каким-нибудь иным делом, которое, по крайней мере, избавит их от общения с подобными экземплярами.

— Это, дорогой мой, первые впечатления. — Мстислав барственно водрузил руку ему на плечо. — Знаешь, как эта братва забавляется? У них есть специальный фургон, нашпигованный всяческой «шпионской» аппаратурой. Летом они выезжают за город, находят оживленный пляж, настраивают видеокамеры, ночью усеивают мелководье битыми бутылками и устраиваются в своем убежище. Утром на пляж приходит народ, лезет в воду и — нате вам! Первая кровь! А эти отморозки балдеют в своем броневике от людских страданий. А там же в основном кто — ребятишки! Другой прикол. Натягивают над лесной тропой леску. Это для велосипедистов. Ничего, родимый, не отчаивайся! Через пару годочков у тебя самого зачешутся руки от желания кого-нибудь помучить: если бы ты знал, какой восторг и трепет охватывают человека, в руках которого оказывается жизнь другого!

— А ты знаешь? — Неловкая фраза, словно непрошеная икота, озвучилась сама собой. Кумиров тотчас замолчал, не зная, стоит ли ему ожидать ответа. — Я, наверное, не то сказал, да?

— Твой вопрос некорректен. — Самонравов причмокнул, выражая, наверное, определенное разочарование своим другом. — Я-то, конечно, не обижусь. Да и виду не подам, а иной человек может тебя неправильно понять, ну и сам, пожалуй, в ответку сделать неправильные выводы. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Надеюсь, что да. — Игорь виновато шмыгнул большим угреватым носом. — Я просто не подумал.

— Надейся, мой друг. — Мстислав моргнул. — И старайся думать, перед тем как задавать вопросы, особенно на такую тему.


Первыми, на кого Кумиров обратил внимание в заведении под названием «Сто первый», стали официанты, — они были наряжены в костюмы палачей, а их лица оказались скрыты под масками.

— А вот и наш Никандрушка! — ласково произнес Самонравов, будто перед ним предстал любимый ребенок. — Здравствуй, брат!

— Давненько ты к нам не захаживал! — Сидящий за столиком темноволосый мужчина бодро поднялся и протянул Мстиславу руку. Они обнялись и поцеловались. — Здравствуй, Мстислав!

— Ну как работается? — Самонравов присел за столик Никандра и указал Игорю на свободный стул со странными приспособлениями, которые Кумиров не удосужился сразу рассмотреть. — Садись, Игореня, чувствуй себя как дома!

Да работы, если честно сказать, хоть отбавляй. — Никандр оценивающе посмотрел на Кумирова. — Только вот все норовят или цену ополовинить, или вовсе продинамить.

Никандр был невысокого роста, плотный, если даже не рыхлый. У него была крупная голова, но маленькие, круглые, словно сушки, уши и выдающаяся вперед нижняя челюсть. Из-за этого в его речи ощущалось постоянное участие слюны, а шипящие буквы расплывались во рту, увеличивая количество звуков. На вид ему было лет тридцать, хотя, по всей вероятности, он выглядел моложе своего возраста.

— А это мой друг, росли в одном доме. — Мстислав обхватил Кумирова за шею и слегка пригнул его крупную конусообразную голову. — Я думаю, если Игорене что-нибудь потребуется, ты ему не откажешь? Так ведь, Никандрушка?

— Да мы для друзей таких делов наворотим, что весь Интерпол подаст в отставку! — Никандр засмеялся, показав заполненное слюной пространство между нижними зубами и крупной, несколько вывороченной губой. — Есть проблемы?

Игорь для приличия улыбался и изучал свой стул. Оказалось, что подлокотники оснащены специальными креплениями и ремнями для рук.

— Нет, пока все у нас нормалец! Да ты продолжай, брат! — Самонравов провел рукой над незамысловатой трапезой наемника, состоящей из раков и датского пива. — А на нас особо не отвлекайся. Давай-ка мы тут себе чего-нибудь закажем. Ты, Никандрушка, какие напитки уважаешь?

— Меня ихний коктейль «Кровь Чикатило» круто забирает. — Никандр с застенчивым озорством взглянул на Мстислава. — Возьми, если не жалко. Я потом, сам знаешь, все для тебя сторицей отработаю!

Кумиров почувствовал, как его затылок что-то беспокоит. Он обернулся и увидел, что это кожаный ремешок с таким же креплением, как и на поручне. Игорь задрал голову и различил не совсем понятный предмет, по форме напоминающий шлем. «Что это, фен?» — подумал бизнесмен и вернул свой взгляд к сидящим.

— Да о чем ты, брат! — Самонравов осторожно хлопнул убийцу по округлому плечу. — А ты, Лось, чем побалуешься? На-ка, глянь, какое у них смешное меню!

Самонравов протянул другу проволочный круг, по которому перемещались пластмассовые бирки, на которых был расписан ассортимент еды и питья. Если клиент что-то выбирал, то оставлял на соответствующей бирке отпечаток своего пальца, согласно которому официант заказывал именно это наименование.

— А я, пожалуй, отведаю «Слезы Дракулы», — оставил свой отпечаток Кумиров. — А ты, Славка, что выбрал?

— Всего лишь «Сердце кумира», дорогуша! — Самонравов самодовольно откинулся на электрическом стуле. — Эх, разгуляево! Как будто мы с вами и впрямь бессмертные!

Когда утром они вышли из заведения и прогуливались по кладбищу, Мстислав обратил внимание на эпитафию на полуразрушенном надгробии. Он даже прочел ее с выражением вслух:

Теперь мы оба под землей
Лежим, благословив покой.
Дается счастье на двоих,
И я объят в руках твоих.

Глава 10. Меценат детства

— Здравствуй, Паша! — играя своим командным голосом, на пороге палаты, как всегда энергично, возник Федор Данилович. — Ну как ты здесь? Не скучаешь?

— Здравствуйте, дядя Федя. Спасибо, что пришли. — Морошкин встал с кровати, протянул Бороне руку и доверчиво согласился на его крепкое и короткое объятие. — Да нет, скучать не приходится. Вот готовлюсь к сессии. А то, знаете, совсем забросил, а без высшего образования теперь перспектив не случается.

— Молодец, сынок, что понимаешь и придерживаешься. — Борона внимательно осмотрел Павла. — Как ты себя чувствуешь? Домой еще не собираешься?

Да я бы хоть сейчас выписался; врачи говорят — надо подождать: вдруг там что-нибудь нагноится или еще что-то произойдет. — Юноша стал собирать свои учебники и тетради, разложенные на кровати. — Сейчас я все приберу, садитесь!

— Да ты не суетись! — Борона придвинул табуретку и присел рядом с Морошкиным. — Не думаю, малыш, чтобы у тебя могли быть неприятности, но подстраховаться надо. Давай-ка, дружок, подыми пижаму и приляг, а я гляну на твой животик.

Морошкин исполнил просьбу врача, освободил от одежды свой живот, изуродованный посередине от солнечного сплетения и почти до пупка глубоким швом и весь измазанный йодом, и послушно вытянулся на кушетке.

— Ну, животик — это громко сказано! Ты случайно не через день питаешься? — Борона взял юношу за запястье, сжал, прослушивая пульс, заглянул в глаза. — На мой непросвещенный взгляд, сердце пока на месте и даже иногда постукивает.

— Да нет, дядя Федя, я и завтракаю хорошо, и обедаю, да и вечером, когда возвращаюсь, ем нормально, а на работу мне мама еду с собой дает. — Павел осторожно сел. — Нет, я на аппетит не жалуюсь.

— Что же, бывает и такое. У тебя столь мощный шов, будто тебе по крайней мере гнойный аппендицит оперировали, к тому же где-то в начале семидесятых. Сейчас наши эскулапы, если пожелают, могут фасон и поизящней сделать. Такая бесцеремонность характерна для патологоанатомов, но им обычно никто претензий не выставляет. Ладно, что делать, ближе к осени обратимся к косметологам. — Борона встал, вскинул вверх свою левую руку и взглянул на часы. — Ладно, одевайся. Никакого криминала нет. Задеты только верхние ткани. Думаю, денька через два тебя отпустят. Да, вот тут тебе витамины: сок и цитрусы, — тебе это можно и нужно.

— Дядя Федя, я вас за одну вещь очень хотел поблагодарить. — Морошкин спустил ноги на пол, не спеша выпрямился и стал заправлять одежду. — Такую доброту даже по отношению к самым близким людям не всегда проявляют.

Это за какую же вещь? За какую доброту? Я тебе вроде ружья еще не дарил для самообороны? — Борона задумчиво осмотрел палату: здесь стояло еще две кровати, но больных в помещении не было. — Нам бы для приюта пары таких палат вполне хватило.

— За то, что вы врачам денег дали, чтобы они ко мне внимательней относились. — Морошкин благодарно улыбнулся. — Они за мной действительно как за родным человеком ухаживают.

— Я — денег? — Борона поднял свои густые темные брови. — Да не давал я никому никаких денег! Сынок, я человек, наверное, достаточно добрый, но денег-то, факт, никому не вручал. Вот тебе крест! И в мыслях не было! У тебя маманя — человек известный, друзья у нее тоже люди влиятельные, я думаю, этого бы вполне хватило для нормального отношения. А деньги? Не знаю… А кто сказал?

— Да меня просили не говорить. Я уже слово дал. Не могу. — Павел беспомощно развел руками. — Но люди надежные, шутить не станут.

— Ладно. Вопрос не повторяю. — Борона обнял юношу. — Держись, герой! Твой обидчик уже в аду кочевряжится!

— Да я слышал по радио. — Морошкин кивнул в сторону старого приемника, покоившегося на тумбочке возле его изголовья. — Как вы думаете, всех этих бандитов Скунс перебил?

— А вам не кажется, молодой человек, что знаменитый господин Скунс — такой же обобщенный образ, как Людоед Питерский? — Данилыч уже шел, прихрамывая, к дверям. — Знаешь, я очень давно понял, что людям свойственно придумывать себе кощеев и донкихотов. Все. До свидания.

— Всего доброго, — отозвался юноша. — До встречи.


Федор Данилович вышел во двор и осмотрелся. Он хорошо знал эту больницу и даже проходил в ней после института практику. Лет двадцать назад появилось партийно-правительственное решение о глобальном расширении существующих больничных пределов. Вскоре по соседству на больничном пустыре начал расти новый корпус. Здесь собирались расположить, как тогда было принято, «самый крупный и самый современный в мире» кардиологический центр. Когда ситуация в стране (или в том, что от нее осталось) резко изменилась, всяческое финансирование постепенно полностью прекратилось. У администрации больницы не было средств на охрану объекта, и за несколько лет железобетонная композиция превратилась в руины. Впрочем, это не мешает местным жителям по инерции называть незавершенный гигант социализма «институтом сердца», словно бы достраивая в воображении то, что уже вряд ли когда-нибудь достроят.

Борона знал «институт сердца» еще и потому, что часто вылавливал бродяжничающий здесь безнадзор. У этого места уже давно сложилась дурная репутация. Кого только не привлекали бесхозные руины! Днем здесь назначали стрелки криминальные группировки, а собаководы, под свист бандитских пуль, натаскивали бойцовых псов. С наступлением вечера сюда водили клиентов окрестные проститутки, а из облюбованных щелей за их «работой» наблюдали сексопаты и завсегдатаи интернетовских порносайтов. Ночью в уцелевших подвалах обустраивали для себя ночлег бомжи, а сатанисты вершили в потаенных местах таинственные ритуалы.

Федор Данилович знал об этом месте и из репортажей телевизионной звезды Лолиты Руссо, симпатичной дочери одноклассника жены, Стаса Весового, которого, когда он уволился из армии, Борона устроил на работу к Сергею Плещееву, имеющему также по-своему знаменитую охранную фирму «Эгида-плюс», которая, по слухам, граничащим с фактами, как раз и специализировалась на зачистке славного града Петра от вопиющего криминала, почему-то (неразрешимый вопрос!) недосягаемого для правоохранительных органов. Вообще, Федор уже не раз убеждался в том, что мир тесен и возможны самые невероятные сюжеты, когда оказываешься совершенно неожиданным, буквально фантастическим образом знакомым с совершенно невероятными для твоей судьбы персонами.


Борона еще раз посмотрел на невоплощенный «институт сердца» и уже собирался идти к своему автобусу, запаркованному за территорией больницы, когда различил мужской голос: «Здравствуйте, Федор Данилович!» Врач оглянулся и увидел в метре от себя воспаленное лицо, омраченное свежими грубыми швами. Изуродованное лицо принадлежало невысокому худощавому мужчине в брезентовой плащпалатке, которую так любят использовать отечественные рыбаки.

— Здравствуйте, простите, не припомню ваше имя-отчество. — Федору хотелось внимательней вглядеться в лицо опознавшего его человека, но он полагал, в данной ситуации это может показаться бестактным, поэтому Борона довольно неопределенно уставился несколько поверх головы окликнувшего его мужчины. — Что с вами случилось?

— Да это так… не волнуйтесь. Скажем, на машине нужно осторожней ездить. — Мужчина попытался улыбнуться, отчего его лицо стало вызывать еще большее сочувствие. — Называйте меня Петром.

— Петр, вы здесь лежите? На лицевой хирургии, да? — Федор привычно собирался взять инициативу разговора в свои руки. — Вас, простите, кто оперировал?

— Да, на лицевой. — Петр шагнул еще ближе к педиатру и указал рукой на руины. — Вы не станете возражать, если я вам предложу немного пройтись? У меня к вам разговор.

— Конечно. А вам можно гулять? — Борона привык, что его в городе узнают, к нему подходят и обращаются с различными просьбами — от добычи лекарств до усыновления ребенка. Этот новый для Федора человек мог, по его мнению, быть связан с последними криминальными событиями в городе. Только вот кто он: свидетель, потерпевший или?.. — У вас не будет проблем?

— Вряд ли. — Петр двигался с левой стороны от педиатра, немного обгоняя спутника и с деланной рассеянностью, как показалось Данилычу, поводя головой в разные стороны. — Я хочу сделать вам некоторое предложение.

Федор подчинялся избранному Петром маршруту. Они вступили под своды «института сердца» и двинулись по бетонному полу. Весеннее солнце заливало доступное его пронзительным лучам пространство густым оранжевым светом, в остальных же местах скапливались иссиня-черные тени. Сверху сквозь щели в бетонных перекрытиях струилась талая вода от растопленного снега. Каждая капля сверкала в своем падении как драгоценный кристалл. Ударяясь о бетонный пол, капли издавали мелодичный звон. Это было очень красиво и даже сказочно.

Борона любовался открывшимся зрелищем и думал о том, что в нем, наверное, действительно погиб художник, — ведь когда-то они начинали рисовать вместе с Зиной. Да и она, впрочем, тоже не выдержала жизненной рутины и на каком-то этапе сдалась. Что ж, значит, не судьба! Он обратил внимание на то, что бетонная поверхность первого этажа, по которой они продолжали двигаться, радужно искрится на солнце. Врач посмотрел себе под ноги и заметил несметное количество использованных цветных презервативов, подмерзшие, они лучились крохотными льдинками. «Не рожденные дети России, — с грустью подумал Федор Данилович. — А в некотором смысле и мы сами, использованные нашей странной эпохой».

— Вот ключи. Здесь, в папке, все документы на приобретение вами пятикомнатной квартиры на Петроградской стороне. Она расположена на втором этаже, а на первом — складские помещения, поэтому ваши питомцы никому не помешают. — Петр протянул Федору неожиданные дары. — Состояние квартиры вполне приличное.

— Простите, это шутка? — Борона был вполне подготовлен к любым излукам судьбы, но к подобного рода подаркам, пожалуй, пока еще не очень. — Я ведь, собственно говоря…

— А я похож на шутника? — С гримасой веселости, заимствованной из фильма ужасов, Петр посмотрел на врача, доставая тем временем из кармана плаща еще какие-то вещи. — Вот сберкнижка на ваше имя с завещанием членам вашей семьи. Эти деньги можете также использовать для вашей работы с детьми. Думаю, на первое время вам вполне хватит. А потом посмотрим.

— Да, но откуда все это? Кто это вдруг так расщедрился?.. — Федор Данилович подумал, не настала ли пора ему возмутиться властностью своего собеседника, но почему-то решил этого не делать, а постараться до конца понять, с кем он все-таки имеет дело, с аферистом или сумасшедшим? — Честно говоря, у меня возникло несколько вопросов.

— Давайте отложим этот разговор до следующей встречи. — Петр протянул документы Данилычу, и тот, не спеша, принял все дары. — Могу вам сказать, что все оформлено абсолютно грамотно, а если возникнут проблемы, то в папке вы найдете все необходимые адреса и телефоны: и нотариуса, и адвоката, и других нужных вам персон. Одним словом, вы полностью защищены.

— Все это так неожиданно, что я даже не знаю… — Борона решил, что он тотчас, как только они распрощаются, пойдет, нет, лучше позвонит на отделение лицевой хирургии и выяснит, что же это за самаритян они у себя держат? — Все дело в том…

— А вам ничего и не надо знать, — работайте, спасайте молодежь. — Петр еще раз улыбнулся, и Борона подумал: что же могло подвигнуть этого мужчину на такую жертву? Может быть, ситуация, связанная со шрамом? — Как все бы изменилось, если б каждый смог заниматься своим делом, не правда ли?

— Наверное… — Федор благодарно посмотрел на калеку. — Спасибо вам за помощь!

— Да что вы! — Петр произнес это без видимого кокетства, словно речь шла об одолженной сигарете. — Ладно. Я пойду. У меня процедуры. До свидания.

— Всего самого наилучшего! — дружелюбно отозвался Данилыч. — Вы знаете, если вам потребуется какое-то участие в отношении… врачебной помощи…

— Что вы, что вы! — Мужчина отрицательно поводил в воздухе рукой. — В этом плане у меня все в порядке.


Как только новоявленный благодетель скрылся за углом главного здания, Борона тотчас устремился к черному ходу и вскоре стоял в коридоре отделения лицевой хирургии. Здесь он знал всех старых работников, которые в последние годы в большинстве уволились в поисках лучшей доли. Неожиданно он увидел Корнея, что служил в здешнем морге и слыл личностью подавленной и безвольной. Для Федора этот человек был не совсем понятен: работая в морге, он должен был иметь приличные деньги, но вот куда Ремнев их девает, оставалось загадкой. Семья Корнея, оставшаяся без жилья по вине одного из сожителей бывшей жены Ремнева Антонины, ютилась у матери Антонины, завсегдатая Козьего рынка бабы Фроси. Ни Антонина, ни дети, а их было двое, сын и дочь, не воспринимали Корнея не только как главу семейства, но, кажется, и вообще как человека. Ходил Ремнев всегда в каких-то отрепьях, хотя бродили слухи, что у него наличествует роскошный автомобиль, а также элитная квартира. Что являлось в судьбе этого приземистого и нервно-улыбчивого человека правдой, а что вымыслом, Данилыч не знал, да у него, кажется, и не было особой нужды это выяснять.

— Здравствуйте, Федор Данилович! — Корней попытался сосредоточить свои глазки, прочно вмятые под выдающимся лбом, но они, как всегда, пребывали в суетливой подвижности, напоминая жуков-плавунцов, снующих в прозрачной толще водоема. — Вы чего это по нашу душу?

— Здравствуй, голубчик! — Борона подумал, что его собеседник, благодаря своему атавистическому и очень выразительному лицу, вполне мог бы стать прототипом для героя какого-нибудь комикса. — Послушай, ты тут всех знаешь, у вас на лицевой лежит мужчина лет тридцати пяти — сорока с обожженным лицом и солидным шрамом, — кто таков?

— А я не знаю такого! — услужливо доложил Ремнев. — А вон Куприяновна идет! Слышь, Куприяновна, у вас мужичка лет сорока с обожженным лицом и шрамом через всю щеку не найдется?

— Да нет, товарищи, такого нет, — откликнулась Куприяновна, приближаясь к стоящим и показывая темно-вишневую гемангиому, оккупировавшую ее левый глаз и щеку. На ее ногах в дешевых штопаных чулках, словно наросты на древесных стволах, выперли варикозные вены. — До сегодняшнего дня, по крайней мере, не поступал.

— Говорит: не имеется, — продублировал санитар ответ пожилой медсестры, словно переводчик. — Да нет, Федор Данилович, и я такого не припомню.

— Да у нас всего-то два человека осталось: женщина и паренек. У нас ведь уже ремонт полным ходом идет, мы и так никого не принимаем! — Куприяновна отвечала с чувством обиды, очевидно предполагая, что ситуация, благодаря именно этой случайной встрече, может вдруг резко измениться и отделение вновь наполнится больными. — А кто вам сказал, что он у нас?

— Да это, наверное, ошибка. Извините. Всего доброго. — Борона развернулся и пошел к дверям. — Спасибо, Корней, за помощь. До свидания.

— До свидания, Данилыч. — Ремнев первобытно улыбался, поглядывая поочередно то на педиатра, то на медсестру. — Если что понадобится, всегда к вашим услугам!

— Надеюсь, в ближайшее время не понадобится! — громко ответил Федор уже с лестничной площадки.

Ступая по стертым от времени ступеням, он пытался угадать, кто же этот таинственный благодетель, который зачем-то скрыл свое лицо за накладным шрамом и высококачественным гримом. И кто дал денег врачам ради здоровья Паши Морошкина? И нет ли между этими событиями, а говоря определеннее, доброхотами какой-либо, возможно самой тесной, связи?

Глава 11. Совсем одна

Смерть Вершкова не огорчила Ангелину Германовну, она ее испугала: если уж таких людоедов истребляют, то что же с ней могут сделать?! Смерть дочери, известной всему свету под дурацким псевдонимом Ляля Фенькина, привела Ангелину Шмель в отчаяние, почти убила! Женщина вновь и вновь представляла себе гибель своего единственного ребенка и чувствовала, что это она сама каждый раз мучительно страдает и умирает.

Во что же вляпалась ее маленькая дуреха? Ну чего ей еще не хватало? Слава, деньги, муж — авторитет, отец — законник, что еще надо? Ну кто, кто мог поднять руку на певицу? Она ведь не мафиози, не злодейка; ну покалывалась, и Ангелина знала это, и не единожды выговаривала доченьке, и к врачам ее таскала, — да что там врачи, от этой беды еще никого не избавили!

Конечно, ее девочка была нервной, — а какой ей быть, когда родной отец из тюрем не вылезал, а если домой возвращался, то устраивал форменные Содом и Гоморру: и Ангелине все вещи из ревности на куски рвал, и баб водил! Сколько лет с ним жила, столько лет пребывала в сплошном кошмаре, прямо как с революционером каким! То дома обыск, то засада, а что за звезда его вела: только бы побольше награбить да людям зла причинить! А ты-то, Ангелина Батьковна, чем лучше? Тебя, поди, тоже не одна сотня людей проклинает. Ну конечно, а для себя-то ты вся из себя паинька. Да и все так, не печалься!

А как Лазарь взбесился, когда Ангелина созналась ему в своем лесбиянстве! А она, дура, думала, что это его успокоит, — он-то ее к мужикам ревновал, а к бабам какие могут быть вопросы?

— Да это в зоне не зазорно, где бабы мужиков по пять лет не чуют! А на воле-то с какой напасти?! — Вершок багровел, начинал заикаться, а его татуированные переломанные пальцы сжимались в костистые кулаки. — Брось, Ангел! Слышь, брось эти шутки! Врешь ведь все?! Не зли меня!

А она и не врала! Вот ведь парадокс! Можно человеку любую клюкву навесить — он ее как правду воспримет, а доверь ты ему истинное событие, душу ему открой — нет, скажет, такого никогда не происходило и произойти не может! Да почему же?! Все ведь может быть! На то мы и люди! Мы на все в этой жизни способны! (Да и в той, загробной, тоже, наверное, кое-кто ухитряется темных дел натворить!) Это, кстати, и половой жизни касается, — уж на какие грехи не способны в этой сфере самые, казалось бы, благонадежные персоны. Да уж она-то знает, будьте вежливы, не кривите лицо! Она своих девочек-мальчиков таким благообразным особам высылала, что, действительно, о ком рассказать — так не поверят! А лучше, пожалуй, и не рассказывать — так это, на всякий случай, чтобы хотя бы до пенсии дотянуть, если ненароком сейчас, заодно со всей родней, не пришлепнут.

А что, Лазарь сам, что ли, мужиков в зоне не долбил? «То-то и оно, товарищ авторитет! И у супруги твоей бывшей похожий же опыт имеется. Только она, в отличие от тебя, никого ни к чему не принуждала. Да, представь себе, все происходило добровольно и даже при обоюдном удовлетворении». Не случайно же она взяла шефство над девичьей колонией и не случайно забирала оттуда девчонок под свою персональную ответственность. А уж они-то ее доброту ценили и все ее вложения сполна отрабатывали! Она ведь их не только сама ласкала, она их еще и по вызовам отправляла, а клиенты от ее зэчек просто разум теряли! И она этих господ очень даже хорошо понимает, потому что и сама сколько раз была на грани помешательства после усыпанной оргазмами, как небо звездами, бессонной ночи, когда, в преддверии рассвета, чувствуешь, что все твое существо превратилось в оргазм и это, кажется, будет вечно. В такие часы ей почему-то очень хочется умереть. Подобные мрачные желания возникают, наверное, из-за того, что думаешь, будто это самая счастливая ночь в твоей жизни. Счастливая и греховная, потому что для Ангелины это всегда рядом, — она ведь не дура и не безбожница и великолепно отдает себе отчет в том, что спать с девочкой — грех, да вот не ведает, как ей от этого греха избавиться. А иногда, прости господи, даже думает: надо ли избавляться, ведь это так приятно?


Сколько раз Ангелина зарекалась не тратить больше времени на рассуждения о причинах и последствиях своей однополой страсти! Сколько раз женщина клялась самой себе не вспоминать об этих уродах, больше всего на свете как раз и гордящихся своим врожденным уродством — отвратительным отростком, произрастающим, словно огурец, из их промежности! Чтоб они его себе в задницу затолкнули да так и ходили всю жизнь! Зачем только Господь Бог создал этих самцов?! Как бы хорошо и спокойно бабы жили на земле без этих чудовищ! А как она сама, наивная и доверчивая, когда-то мечтала познать близость с кем-нибудь из парней! И надо вспомнить, не раз добивалась удачи. Но все-таки девки пересилили. Ну вот, она опять тревожит эту тяжелую тему и нарушает установленное собой табу, возвращаясь к тому дню, когда Зинка повела ее подсматривать за мальчишками из их отряда, которые беззаботно мылись в бане…

Обычно их водили мыться два раза за смену. Баня стояла на служебной территории лагеря, куда в обычное время отдыхающим вступать запрещалось. Это сейчас детлашня куда угодно ворвется без всякого чувства вины и ответственности, а в пору ее однопартийного детства на это могли решиться только самые отпетые, кому взрослые сулили в ближайшем будущем спецшколу и даже колонию.

Тогда их отряд был дежурным, и это давало право пройти на служебную территорию, где жили работники лагеря и стояли всякие малоизвестные им строения. Подопечная сказала, что уже не раз залезала с девчонками на чердак, откуда можно было «сечь» за парнями.

В том возрасте, а было ей лет двенадцать, Ангелина действительно очень интересовалась тем, «самым главным», что отличает мужчину от женщины. Она знала, что это «главное» есть у ее отца, она даже несколько раз заставала его абсолютно голым и восприняла то лишнее, что росло у него внизу живота, каким-то болезненным наростом. Однажды Ангелина с изумлением запечатлела, как у пьяного отца из его воспаленного нароста била упругая, похожая на латунную проволоку струя. Она ни разу не говорила об увиденном ни с матерью, ни с подругами, а пыталась укрепить свои знания за счет листания учебников для старших классов и анатомического атласа, который хранился у них дома на застекленной полке.

— Иди за мной, только очень тихо и осторожно, — скомандовала Зинка и взяла Ангелину за руку. Они двинулись по чердаку к столбику света, восставшему где-то на краю помещения. — Мальчишки говорят, что это они проковыряли, чтобы за нами подсматривать.

Когда они оказались над источником мутного света, Зинка осторожно опустилась на колени, оттопырила зад и сунула лицо чуть ли не в уголь, которым был засыпан чердачный пол. Шмель стояла в полумраке и высматривала на потолке дырочки, через которые пробивался дневной свет. Они лучились, как звезды в ночном небе.

Зинка оторвала свое лицо от бреши в полу и заговорщицки посмотрела снизу на подругу. Шмель опустилась на корточки и заняла место для подглядывания. Внизу клубился плотный пар, а сквозь него угадывались мальчишеские тела. Иногда облака рассеивались, и тогда парней было видно целиком: они мылили свои совершенно голые, загорелые тела с белой полоской на бедрах, болтали и смеялись. Ангелине казалось, что она попала в сказку: ей было интересно и тревожно, — а вдруг сейчас кто-нибудь застукает их здесь, на чердаке, и каким тогда позорным скандалом все это может завершиться?

Сквозь дыру обозревалась только часть бани, где мылись четверо мальчишек. Среди них Шмель узнала Стаса Весового и ухмыльнулась про себя, отметив, что из всех парней у него самый маленький «стручок», как она называла те штучки, которые болтались у парней под животами.

Насмотревшись, Ангелина уступила место подруге, которая припала к дыре, словно изнуренный жаждой странник к долгожданному роднику. Ангелина подумала, не закончить ли ей сеанс, как вдруг Подопечная нащупала ее ногу и нервно сжала лодыжку своей теплой и влажной рукой. Это движение означало, наверное, сигнал к началу подглядывания, но Шмель мгновенно ощутила совершенно новое, сладостное чувство, — ее словно ударило молнией удовольствия, она чуть не потеряла сознание и чуть не закричала. «Что же ты натворила, Зинка? Зиночка!» — едва не спросила пошатнувшаяся Ангелина.

Словно во сне, девочка заняла свое место над дырой и увидела, что вместо их малолеток в поле зрения попал вожатый первого, самого старшего отряда, который в этом году уже закончил школу. Вожатые обычно помогали мыться пионерам. Так было и у девчонок, когда сисястая вожатая, не снимая купальника, наблюдала за их мытьем. Когда воспитанники, которых уже ждал в раздевалке воспитатель или физрук, выходили из мойки, имел право раздеться и помыться вожатый.

Этот черноволосый парень, наверное, недавно начал мыться, потому что еще только намыливал длинную мочалку с петлями на концах. Признаться, Ангелине даже не верилось, что она видит все это наяву: вот он положил мочалку на табуретку, а сам лег на деревянный топчан, словно специально давая подробно разглядеть ту часть тела, которая больше всего интересовала затаившихся девчонок.

Шмель сразу заметила, что у этого парня вместо стручка форменная сарделька, да и под ней не тот грецкий орех, что у их сверстников, а целый мяч от большого тенниса. Но как здорово ей только что было, когда Зинка взяла ее за ногу, и что сделать, чтобы это повторилось? Сознаться во всем подруге? Попросить еще раз попробовать? Да нет же, стыдно, — засмеют! Опозорят! И она тогда никому ничего не сказала. Вот дура! Чего было бояться-то? Да Зинка бы наверняка ей ни в чем не отказала и сама бы еще попробовала, что это такое — оргазм у ученицы средних классов.

Конечно, нынче другие времена и другой расклад. Тот же Витька Сучетоков ей сколько раз рассказывал, как строго охраняются права сексменьшинств на Западе: попробуй только тронь! Сама она не может этого утверждать, потому что не знакома по этой теме ни с одним документом, но Носорог хвастался, что если там кого-нибудь обзовут за его ориентацию или просто не пойдут навстречу его намерениям (да-да, Витька утверждал именно это!), то за такое попрание прав человека нарушитель может и под штраф попасть, и даже в тюрьму залететь. Вот это демократия! А у нас? Скажи кому, что ты лесбиянка или гомик, — с говном сожрут! Причем в первую очередь не натуралы, нет, — свои! Вот это-то и обидно! Вот поэтому-то все отсюда и линяют, что людям не позволяют быть самими собой. Живи и лицемерь! А она устала, смертельно устала от лицемерия!

Сколько лет она вынуждена скрывать свою однополую страсть? Она уверена в том, что никогда не стала бы такой подлой и жестокой, если бы с самого начала, с момента своей первой любви, смогла объявить об этом чувстве всему белому свету! А ведь это действительно было прекрасное чувство! Ей казалось, что она была способна на очень большую жертву ради своей любимой. Но Шмель не решилась даже намекнуть о том, отчего так разрывалось ее сердце при виде той, чья тень или следы были для нее желанны и святы.

Пожалуй, она и позже была способна на бескорыстное, самоотверженное чувство. Она ведь так много и увлеченно мечтала о настоящей, прочной семье с одной из тех девушек, которые особенно теребили ее фантазию. Она даже мечтала забеременеть от одной евреечки, но та так никогда и не узнает не только безумного желания Ангелины, но даже ее божественного имени. Так распорядилась судьба!

А сколько лет своей жизни она провела в банях, где, борясь с подкатившим обмороком, поглощала глазами фигуры девчонок, ничего, наверное, не подозревающих о бесстыдном соглядатайстве! Превозмогая озноб, она слизывала нежнейшим языком с их распаренных тел каждую каплю, в своей воспаленной фантазии гладила драгоценные вишенки их чувствительных сосков, касалась обезумевшими пальцами волшебного пушистого треугольника. Она хотела их всех! Она имела их всех!

Сколько веков она пролежала на пляже, когда ее глаза пылали откровенным безумием, губы блуждали в затопившем разум желании, а руки не подчинялись разуму и готовы были опасно подвести Ангелину, набросившись на одну из оплавившихся на солнце особ женского пола!

Сколько тысячелетий она провела в засаде в собственной постели, выжидая удачного момента, чтобы хотя бы прикоснуться к столь желанному ей телу любимой, которой могла стать встреченная в толпе, увиденная из окна, в транспорте, на работе, да где угодно, потому что Шмель уже целую вечность бережно хранила заветный образ своей госпожи и рабыни, своей жены и мужа, ребенка и родителя, дерева и рыбы, стены и даже табачного дыма, — она угадывала его повсюду, куда бы ни кинула ее судьба, даже в роддоме, где Ангелина мучилась родами своей ненаглядной, злодейски растерзанной извергами дочурки.

Даже здесь, в этой грязной больнице,
Я узнала средь боли тебя!
Что ты ищешь, летая, как птица?
Что ты хочешь, меня не любя?
Действительно, даже в этом убогом роддоме она в полубессознательном состоянии умудрилась влюбиться в несовершеннолетнюю цыганку, родившую своему черноглазому господину отменного малыша.

Да, она искала и находила повсюду!

Вспоминая свои романы и анализируя прошедшую жизнь, Ангелина неизменно приходила к тому, что влечение к девчонкам развивалось в ней не столько в силу некоей изначальной установки, а в основном благодаря эгоизму и равнодушию мужчин, с которыми ей удалось встретиться. Конечно, если бы судьба сложилась иначе и она познакомилась с тем, кто, подобно малолетней Зинке, смог одним пожатием руки доставить ей неописуемую радость, она бы, наверное, помчалась за этим волшебником на край света! Но вот, все вышло иначе, а теперь она осталась в полном смысле у разбитого корыта, потеряв единственного ей родного, близкого, дорогого человека, которого ей уже никем и никогда не заменить, — она потеряла дочь.

Шмель зарыдала, опустилась на диван, повалилась на кожаную поверхность, на которой столько раз забавлялась со своими воспитанницами.Тот же Сучок говорил ей, что для них (него, нее и им подобных) не бывает в жизни ни настоящего горя, ни настоящего счастья.

— Мы — ненастоящие люди, мы — неправильные. Да, Ангел, я это понимаю, но что я могу с собой поделать, как себя изменить? Знаешь, мне даже кажется, да нет, я уверен: привяжи меня к столбу, а передо мной сожги всех моих родных и близких — я не откажусь от своей страсти, это как пожизненный приговор.

Но что же ей теперь-то делать? Самой повеситься или ждать, когда ее через мясорубку пропустят? Надо взять себя в руки и позвонить Кумиру — сейчас им необходимо сплотиться и победить своих врагов. Да, она все равно хочет жить! Она еще не старуха, и ей еще, может быть, отпущено тридцать, а то и сорок законных лет, — куда же спешить? Люди теряют в жизни и большее, и ничего — живут и радуются каждому дню. Не сразу, конечно, но краски жизни должны вернуться, надо только оставаться сильной и не допускать глупостей. Прежде всего надо позвонить Игорю и договориться о встрече. И, конечно, Рамизу, причем ему, наверное, даже в первую очередь.

Ангелина сняла трубку и набрала знакомый ей мобильный номер. Она успела еще подумать о том, что, кроме кошмара с дочерью и нависшей над ней угрозой, ожидаются очень серьезные разборки у Кумирова и в его предвыборной борьбе, и в тяжбе на заводе имени Немо. Вот как все сразу навалилось! Недаром же люди говорят: пришла беда — отворяй ворота!

— Але! — раздалось в трубке.

— Здравствуй, Рамиз, — грустно произнесла Шмель. — Это Ангелина.

— Я узнал, — с участием отозвался капитан милиции. — Прими мои искренние соболезнования в связи с гибелью дочери и Лазаря. Даже не знаю, что тебе сказать… Держись, если сможешь. Хочешь, я заеду?

— Да, нам надо встретиться. Лучше троим. Вместе с Игорем. Ты ему сможешь позвонить и с ним договориться? Мне это сейчас трудно. Я даже не знаю…

Ангелина отвела в сторону руку и зарыдала. Она пыталась взять себя в руки. Чтобы хотя бы закончить разговор, но это никак не получалось. Наконец женщина закусила до крови нижнюю губу и в тот момент, когда рыдания прекратились, поднесла ко рту трубку:

— Извини меня, не сдержалась. Давай, может быть, на вечер? Хочешь, ночью? Мне сейчас все равно. Но лучше сегодня. Ты, наверное, сам понимаешь?

— Конечно, понимаю. Ты поставь на ответчик, я тебе позвоню, как только освобожусь, ладно? — Рамиз говорил громко, почти кричал, возможно, он считал, что сейчас у Шмель расстроены все чувства, даже слух. — А с Игорем я сам договорюсь, нет проблем. Ты лучше прими что-нибудь и ляг.

— Да, наверное, я так и сделаю. Спасибо. Жду тебя.

Ангелина положила трубку, потянулась к сервировочному столику, взяла бутылку красного вина и вновь наполнила бокал. Это был уже не первый заход, но она не чувствовала никакого охмеления, которое было ей сейчас так желанно. Может быть, отравиться? Нет, она должна быть сильнее! Хватит метаться! Хочешь — плачь, рыдай, ползи на стену, но знай меру: ты — Ангелина Шмель! И никогда не забывай этого! Допей эту красноту и ложись, может быть, заснешь…

Глава 12. Оковы интернета

Когда автобус вынырнул из-под моста, Саша приготовился вскоре увидеть особняк, купленный его отцом на Выборгском шоссе. Он мог бы попросить остановиться здесь и проститься с веселой компанией школьников, но ему очень хотелось продолжить знакомство с Вероникой. Конечно, ему еще надо найти и спасти Наташку, ради которой он вообще-то и вернулся. Но сейчас ему очень хочется узнать все тайны Вероники, целовать ее, раздевать, совершить очередную победу, овладеть ею! Все в ней действительно было очень сексуально, особенно ее красная куртка с капюшоном, обрамленным изнутри белым мехом, как у эскимосов.

За годы пользования компьютером Кумиров привык вызывать у себя приятные чувства за счет стрелки, мятущейся по его прихоти по плоскости монитора. Иногда ему казалось, будто достаточно лишь «кликнуть» на щеке, бедре или любой другой доступной глазам точке понравившейся ему в толпе девчонки, чтобы через некоторое время она предстала перед ним на нескольких фотографиях или в видеоклипе в самом, наверное, неожиданном для нее состоянии или даже придуманном им окружении. Общаясь с Вероникой, он несколько раз ловил себя на потребности нажать указательным пальцем на правую клавишу безукоризненно послушной «мышки».

У Саши было выработано несколько методов знакомства и общения с девчонками. Конечно, если это не касалось платных услуг проституток с проспекта Просвещения, Большой Пушкарской улицы или других мест их тревожных дежурств.

С Вероникой Кумиров познакомился одним из своих любимых методов, когда ты, словно летишь куда-то, так легко и свободно начинаешь болтать о всякой всячине, перескакивая в разговоре с одной темы на другую, изображая себя эдаким легкомысленным простачком, рубахой-парнем, не заботящимся ни о ком и ни о чем на свете. Охоту на Веронику он начал с того, что попросил поменяться с ним местами сидевшую с ней рядом рыжеволосую, конопатую девчушку с лицом, похожим на плюшевую мордочку игрушечной лисицы со вставленными пластмассовыми зелеными глазами. Та с возмущением, предъявленным в широко раскрытых глазах, согласилась, и Сашка оказался рядом со своей будущей добычей. Да он почти всегда уверен в грядущей победе, потому что у него имеется несколько весомых козырей, один из которых — как бы сказать, главный — его собственный отец с высоким положением, огромными деньгами и сверхвозможностями.

Словесную артподготовку Кумиров начал со своей якобы родовой тоски по тем местам, через которые гнал, покачиваясь, словно корабль на волнах, их комфортабельный автобус «вольво». Юноша трендел Веронике про родовой хутор, который стоял вот где-то здесь или там, сейчас ему просто трудно совершенно точно указать то место, на которое они приезжали с дедом, который, к сожалению, недавно скончался, — ранения финской войны, причем, на чьей стороне на самом деле сражался старик, он так никому вроде бы и не поведал.

Потом Александр грузил темноглазую соседку тем, как он снимался в популярных сериалах в качестве каскадера, как водит машину одной левой рукой, стреляет без промаха из любого положения и даже в кувырке и перевороте через спину. Вероника слушала внимательно и увлеченно, хотя, возможно, и не совсем, мягко говоря, верила своему новому знакомому. Перед выходом Кумиров оставил ей номера своих домашних телефонов и факсов, номер трубы, пейджера и даже адреса электронной почты и своей «аськи». В ответ девушка пригласила его вечером на свое выступление в знаменитый клуб «Вечная мерзлота».

— Ты что, там дерешься? — Сашка с деланным изумлением скосил блестящие глаза.

Сойдя на тротуар, он послал девушке воздушный поцелуй, а Вероника со снисходительной улыбкой проводила его высокую стройную фигуру.


Таких никчемных можно держать только для того, чтобы тебя скорее убили, — не стеснялся критиковать отцовскую охрану Саша Кумиров.

— Станешь крутым, наймешь более смышленых бойцов! — повышал голос Кумиров-старший.

Что ж, дорогой фазер, настал срок вновь убедиться в бестолковости нанятых тобой болванов: сегодня он лихо одурачил обоих клоповцев и освободился из-под их контроля. Вчера вечером он добавил им в пойло клофелина, который привык носить с собой на случай знакомства с непокорными особами женского пола. Такое уж он придумал наказание для строптивых: опаивал их, а когда они засыпали, включал компьютер, видеокамеру, и пользователи Интернета получали возможность наблюдать за манипуляциями, которые он производил со своими жертвами.

Альбинос по кличке Буль и рыжий толстяк по кличке Мастино для начала упились до беспамятства и, когда в ход пошла доза, вырубились, как от хороших колотушек на татами: они оба в прошлом лихие бойцы по разным видам единоборств, а теперь такие же бандиты, как и другие клоповцы.

— Я должен бежать, я должен бежать! — повторял Кумиров-младший про себя, а может быть, и вслух, магическое заклинание, что, впрочем, не имело для него никакого значения.

Выпрыгнув в окно, он несколько часов вольготно разгуливал по приграничным районам Финляндии и соображал, как талантливее вернуться на родину. Позже решил нагло напроситься в попутную машину, пообещав расплатиться по приезде, либо, в случае недоверия потливого водилы, отдать в виде залога на пару дней что-нибудь из своих вещей, например серебряный перстень с каким-то мутным камнем, который подарил ему отец.

До чего все-таки достали эти конфликты отцов и детей! Ну что папаша знает про Наташку, что запрещает ему с ней общаться? Нормальная баба, с головой, с фигурой. Конечно, она из другого теста, то есть вообще из другого, — ее-то предок был еще темнее. Ну и происхождение. Ну а что батя? Он-то давно ли зашуршал своими баксами? Между прочим, Сашка был не настолько мал, чтоб не запомнить их советскую жизнь, когда отец числился скромным прорабом и думать не мечтал о сотой, да ну, о тысячной доле того богатства и могущества, которые получил в новые времена! Их семья тогда ничего себе не могла позволить. С какой радостью Саша воспринимал тогдашние подарки отца! Конечно, он еще не понимал, сколько они стоят и насколько это существенно для их бюджета, но сам факт внимания отца был ему по-настоящему дорог! Он до сих пор помнит и пластмассовую базуку с шарами, и спортивный велосипед, который у него, к его величайшему горю, украли. Да если бы ему тогда сказали, что через несколько лет отец подарит нулевую «Ниву», он бы, наверное, и не засмеялся, — это было бы даже и не смешно!

Вообще-то, батяня стал таким крутым благодаря друзьям, тому же дяде Славе, который столь жутко погиб вместе со всей семьей. Кстати, как это случилось и явилось ли это действительно несчастным случаем, так до сих пор никто и не знает. Когда Александр задает себе откровенный вопрос, не дрогнула бы у его папани рука на убийство лучшего друга и благодетеля, то ему бывает крайне трудно ответить.

Сашка понимает, почему отец так брезгливо относится к Наташке, — это все благодаря легенде о княжеском роде. Но какие теперь могут существовать дворяне? Похоже, что это стало настолько же доступно, как удостоверения блокадников или дипломы вузов: заимелись бабки — покупай! Хоть в метро, хоть у Апрашки!


Саша перелез через ограду и направился к парадному входу в отцовский особняк, прекрасно зная, что за ним уже давно наблюдают папашины бойцы, вольготно расположившись в мягких креслах напротив мониторов. Конечно, им куда интереснее смотреть боевики или порнуху, которые они прокатывают на отцовской аппаратуре. Да что аппаратура — ее никому не жалко! Главное состоит в том, что им, в общем-то, плевать и на отца, и на мать, и на Сашку, и на все на свете, кроме видиков, казино и проституток. Все эти ребята похожи на разные виды бойцовых или полицейских собак: кто на добермана, кто на бультерьера. Александр даже хотел каждому из них подобрать соответствующую собачью морду и вывесить эти портреты в холле, да потом опять от отцовской критики офонареешь: уж больно он бывает душный. А с Наташкой-то и вообще абзац получился, — ну что ему стоило вырвать ее из лап этих отморозков и вернуть Сашке? Не захотел? Презирает ее? Интересно, а сам бы он отказался поиметь такую телку? Вот то-то и оно, папаша! Если бы она на тебя сверху села да еще кое-что такое проделала, ты бы ей все грехи простил! Ручаюсь!

Кумиров-младший приблизился к дверям, и они отворились. «Груда мышц и мало мозга», как он прозвал этого бойца, который, кажется, даже при всем желании уже не мог расслабить бугры, вздувшиеся под его просторной одеждой, заполонил проем, словно он служил здесь второй дверью. Фигура Груды, несмотря на все его многолетние занятия бодибилдингом, была нелепой и смешной, будто его тело, наподобие игры в конструктор, было собрано из деталей от нескольких других тел. «Наверное, — думал Кумиров, — его фигура как раз и приобрела карикатурные формы благодаря бестолковому качанию различных мышечных узлов».

У Груды были длинный лоснящийся нос с угреватым набалдашником на конце и узкие глубоко посаженные глаза, неизменно пребывавшие в красно-фиолетовом обрамлении. «Маньяк, — улыбался Сашка. — Сексопат, наверное, хронический онанист. А может быть, и людоед, — кто ж его знает? Вон харя какая озабоченная! Только и выискивает, наверное, кого бы сожрать на халяву!»

— Здравствуйте, Александр Игоревич. Хорошо отдохнули? — Груда Мышц лязгнул своими мелкими острыми зубами. Отец требовал от своих подчиненных обращаться к членам семьи, несмотря на их возраст, исключительно на «вы». — Что, уже звонили?

Саша прошел на доступную для него территорию, словно бы не обращая внимания на второго охранника, Утрамбую, бывшего игрока в американский футбол, который тоже почтительно, но с не менее фальшивой улыбкой, расшаркался перед старшим сыном своего влиятельного шефа. Этот клоповский боец имел очень большую голову и очень крупные монументальные черты лица, которые, в сочетании с бросающейся в глаза асимметрией, делали его лицо комически-зловещим.

Отец никого не допускал на свою территорию, даже охрану. Только он мог открыть двери в свои апартаменты, и только он знал, как это делается. Даже подземная часть дома, где можно было отсидеться во время воздушного налета, была разделена на две части: для него и для всех остальных.

Александр включил музыкальный центр и надел радионаушники. Электронные звуки, как иголки снежинок, засверкали в его воображении, покалывая возбужденный мозг. Звездным хаосом взорвалась мощь ударных инструментов и обрушилась ядерным взрывом на его незащищенное сознание. Одна из любимых мелодий взбудоражила его память, — они же с Наташкой не раз ласкали друг друга под эту песню! Высокие голоса солистов забрались куда-то на самый верх своих вокальных потенциалов и вдруг отчаянно рухнули в бездну, сорвавшись на хрип, щемящая сердце мелодия прервалась, оставляя слушателю тревожные скрипы и постукивания.

Саша запустил компьютер и закурил, ожидая, когда его электронный раб и господин марки «Компак» подготовится к работе. «Пентиум-3» не заставил себя долго ждать и, привычно пожурчав, высветил на экране монитора заставку — обнаженную женщину-бушменку, стоящую в профиль на фоне желто-малинового заката. Кумиров-младший «кликнул» электронную почту. Процессор захрустел, выполняя команду. Пользователь отхлебнул кофейного ликера, запил щедро заваренным кофе и затянулся самокруткой с марихуаной.

«Как смешно устроен мир, — подумал Сашка. — Живут себе очень умные люди, которые постоянно совершают разные замечательные открытия и изобретают что-то новое, до сих пор неведомое всем остальным людям. Их подвижническая работа на первых порах кажется другим непонятной и ненужной. Человечество, как правило, совершенно не заботится об этих гениях. Проходит сколько-то лет, и люди начинают пользоваться всеми этими чудесами и за их счет зарабатывать деньги и целые состояния. Сколько миллиардов людей обеспечили свою жизнь за счет колеса? А сколько выжили за счет антибиотиков? А сколько живут сейчас за счет ядерной реакции? Почему же на каждом экземпляре видеомагнитофона или компьютера не написано, кто и когда изобрел эту аппаратуру? Наверное, многим это было бы очень интересно знать, да и по отношению к изобретателям получилось бы вполне достойно».

Папка «Входящие» оказалась волнующее плотно заполнена новыми сообщениями. Кумиров-младший давно знал наизусть некоторых своих постоянных корреспондентов. Особое вожделение у него вызывало чтение адресов тех девчонок, с которыми он занимался виртуальным сексом. Конечно, ими могли оказаться и пенсионерки, если им и впрямь было не лениво, да и не накладно часами «кликать» своих друзей в Интернете. Поддерживать связь с Александром могли и мужики, прикинувшиеся бабами, или какие-нибудь транссексуалы, — какая разница? Главное, что они клево обо всем пишут, а некоторые еще и рисуют, да и фотки или клипы бывают такие, что и от компьютера не успеешь отойти, как семя подопрет!

Сколько ночей, да нет, сколько суток кряду проторчал он у этого колдовского ящика, в котором раздаются вздохи и стоны, словно в лесу, — то ли древесный ствол, то ли ветка под чьим-то шагом, угадай! Иногда его электронный властелин сопит и похрапывает. Иногда он пытается взять власть в свои руки и под видом того, что завис, начинает выполнять отнюдь не заданные Сашей команды.

Бывали дни, когда, ошалевший от изматывающего нервы бдения перед светящимся экраном, Кумиров раз и навсегда решал больше не общаться по чату, не лазить в порносайты, прекратить чтение безумных посланий по е-мэйлу. Но, еще не приняв окончательного решения, он уже начинал сомневаться в реальности своего шага. Саша пытался размышлять на тему лимитирования своего нахождения около компьютера: час, два часа, ну три часа в день — не более, иначе ему когда-нибудь окончательно заклинит репу и он совершит что-нибудь сугубо криминальное.

«Это так же, как с моим детским онанизмом, — догадывался юноша. — Сколько раз я клялся себе завязать с этой похабной привычкой, но все эти монументальные слова по концовке оказывались пустым звуком, раздавленным моей похотью дождевым грибом. Это так же, как беда бухаря или ширялыцика, — они ведь тоже после каждого облома судьбы зарекаются уйди в завязку, но кто из них отказывается от своего рабства? Я, пожалуй, таких героев еще не встречал».

Проходили дни, и он действительно возвращался в мир электронной магии и лжи. Вот и сейчас он чувствовал, как его электронный друг и враг пытается разлучить его с любимой, суля новые сладострастные миражи, от которых чешутся потом не только глаза, но и… руки. Кумиров вспомнил, как однажды в его спальне стали раздаваться голоса. Собственно, в ту кошмарную ночь он понял, что и раньше слышал голоса, только они не звучали столь отчетливо и пугающе.


В ту ночь он оторвался от компьютера под утро, причем спиртное и марихуану в эти сутки употреблял во вполне допустимых дозах. Александр несколько раз засыпал, сидя в удобном французском кресле, но усилием воли заставлял себя возвращаться к реальности и вновь бросался в пропасть вожделения. Прекратить блуждание в порносайтах его заставило уже знакомое головокружение и ощущение езды на машине. Кумиров чувствовал, что это уже не сон гасит свет его испорченного разума, а сам разум дает серьезные сбои, и сознание меркнет, обрекая его столкнуться на какие-то мгновения с абсолютным мраком и забвением.

Саша выключил компьютер, сонно добрался до дивана и утонул в пахнущем нарциссами постельном белье. Он был готов тотчас заснуть, но вдруг услышал отчетливый голос отца: «А если повторить?» Юноша насторожился, но не стал открывать глаза, а только постарался представить, где сейчас может находиться отец, когда он сюда вошел и почему Саша этого не заметил.

Кумиров никогда не умел определять время, лежа в постели, а тем более впадая в сон, поэтому никогда не смог бы точно сказать, когда он услышал следующую реплику. Теперь прозвучал голос Ваньки Ремнева. Он произнес: «Валяй, а то сам забудешь!» Саша вновь постарался не признаваться себе самому в том, что он действительно предельно четко услышал голос своего друга. Глаза молодого человека оставались закрытыми. Он старался не шевельнуть ни единой мышцей, будто это могло стать гарантией его незаметности, необходимость в которой стала вдруг для него предельно очевидной. Кумиров только напрягал свой слух, пытаясь уловить и расшифровать все звуки, доступные его ушам.

Прошло еще какое-то время, в течение которого Александр пребывал в полусне-полуяви. Неожиданно, то есть вновь без всякого предварительного уведомления в виде шороха, скрипа, дыхания или покашливания, раздался совершенно незнакомый Кумирову женский красивый, хорошо поставленный голос: «Когда решишь, тогда и потратишься!» Юноша недолго полежал с закрытыми глазами, внезапно открыл их, повертел головой и внимательно огляделся. Комнату озарял свет луны, и можно было заключить, что пока ничего не изменилось, во всяком случае, не было заметно, чтобы кто-то где-то стоял или сидел. Саша решил полежать с открытыми глазами, чтобы окончательно убедиться в том, в чем он и без того был достаточно убежден, — что он на самом деле не спит, и проверить, станут ли ему и в таком состоянии являться голоса.

Кумиров лежал, изучая загадочные тени на стенах, образованные светом луны, прорезанным ветвями садовых деревьев и оконными переплетами. Чтобы не заснуть, он вращал орбитами глаз по часовой и против часовой стрелки, сводил зрачки к носу и часто хлопал ресницами. Неожиданно откуда-то от окна, совсем рядом с изголовьем его дивана, возник мужской высокий сварливый голос с преднамеренной педерастической, кокетливой интонацией: «Отвечай, а то повешусь!» Саша резко сел и посмотрел туда, откуда прозвучал голос. В это время от стены, к которой был приставлен диван и где, конечно, никто не мог уместиться, послышался голос его два дня назад убитой бабушки: «Не делайте на него ставку!» Кумиров повернулся к стене, где на выкрашенной луной в серо-голубой цвет рыхлой плоскости индусского ковра восьмирукий Шива делал кому-то непонятные для Саши, но, возможно, очень важные, судьбоносные знаки. И здесь тоже никого.

Кумирову стало страшно. «Это что, безумие? — подумал он. — Я теперь всегда буду слышать голоса, они станут мною управлять, давать какие-то, наверное, криминальные команды? Или это только временно из-за моего переутомления? Что же делать? А если я вдруг перестану себя контролировать, эти голоса станут для меня родными и близкими, и я буду им безоговорочно подчиняться, а они заставят меня подняться на чердак, вылезти на крышу и оттуда прыгнуть, обнадеживая, что я смогу летать, как птица? Вот это будет фокус!»

Александр встал и подошел к окну. За его пределами все на первый взгляд выглядело по-прежнему: незаметно для глаза неслась где-то во Вселенной луна, временами закрываемая вуалью облаков, на противоположном берегу сплотились темные контуры деревьев, переливалась перламутром плоскость озера, покрытого льдом, на котором угадывались фигурки рыбаков.

— Сравните две эти картинки и найдите десять различий. — Саша вспомнил развлечения для читателей и улыбнулся, добавляя новые условия: — Те же и голоса.

«Наверное, нужно что-нибудь принять или выпить, чтобы как-то расслабиться и уснуть, — подумал Кумиров. — Надеюсь, что во сне эти голоса не сумеют мне внушить ничего дурного? Или все-таки кого-то позвать, к кому-то обратиться? Может быть, позвонить матери? Да нет, она сейчас уже ничего не соображает. Шутка ли сказать — десять лет сидеть на «колесах»! Отец говорил, что она стала хавать аптеку после рождения Костика. В этом ему, наверное, можно верить».

Александр достал сигареты и армянский коньяк, закурил, выпил рюмку, посидел у окна, затушил сигарету, снова лег в постель и, впадая в дрему, обнаружил вдруг в своей памяти строки, присланные в его мозг, словно сообщение на инбокс электронной почты:

Неверующий,
Рисую мелом круг.
Несведущий,
Крещусь на свой испуг.
Саша шел в ванную, на ходу стаскивая с себя опостылевшие ему за время путешествия вещи. Освободившись от тряпок, юноша пустил воду. Пока ванна наполнялась, он включил видик, зарядив одну из своих любимых порнушных кассет, заправил и включил кофеварку и тостер, посмотрел на себя в зеркало и подумал, не пора ли ему тоже подкачаться, ну, конечно, не до такой степени, как Груда Мышц, а так, просто чтобы лучше смотреться.

Ванна наполнилась. Александр поставил рядом с изголовьем кофе, тосты и сигареты и погрузился в пенную воду. Вылез. Достал из комода бутылку кофейного ликера и снова рассек своими волосатыми голенями сомкнувшуюся после его выхода пену.

Что ему делать? Позвонить отцу, попросить помощи? Бессмысленно — батя сам выслал его под конвоем в Финляндию. Обратиться к его бандюкам? Тоже не вариант, — они же работают на отца! Поехать прямо в Большой дом? Только его гам и ждали! Не слишком ли он о себе высокого мнения? У них там дела куда посерьезнее, чем пропажа его мулатки. Что они скажут? Обращайтесь в отделение милиции по месту жительства? Но там-то все схвачено! Так, может, и в Большом доме все схвачено? А почему бы и нет? Жить-то все хотят, и жить, как правило, все лучше и лучше. А если по-честному работать, разве что-нибудь наживешь, кроме геморроя или пули в сердце? То-то и оно. Надо, наверное, самому выкарабкиваться. Для начала он поедет к Бросовой домой и попробует там все разузнать. А что он теряет? Если ее уже убили, то тут уж ничего не изменишь. А если нет, то есть шанс вытащить ее из лап этих придурков. Ладно, сейчас он помоется, слазает в электронную почту и помчится на поиски своей любимой!

Лежа в ванне и терзая свои нервы музыкой, под которую перед ним возникали страстные и сентиментальные видения, Саша увидел, как на оперативной панели, которые были установлены во всех помещениях особняка, запульсировала синяя лампочка. Телефон! Неужели Наташка?! Кумиров выпрыгнул из ванны, взбаламутив океан пены, снял наушники и взял трубку.

— Але! Где ты? — закричал юноша в трубку, уверенный, что говорит с Бросовой, тем более что он вроде бы уже различил ее голос. — Я сейчас приеду!

— Саша, почему ты меня опять не слушаешься? — прервал Сашину речь умело сдерживаемый голос отца. — Ты сейчас где должен быть? По какому праву ты травишь всякой дрянью моих людей? Ты что, не знаешь, что они только выполняют мои указания?

— Ты меня теперь что, расстреляешь? — Юноша услышал скромное похрустывание лопающихся на его теле сугробиков пены, вспомнил свой интерес, с которым он наблюдал за этим зрелищем в детстве, и отметил, насколько пресно стало это для него сейчас, а ему ведь только девятнадцать лет! — Может быть, заставишь своих барбосов меня пытать на твоих глазах или сам, как самодержец, этим займешься?

— Не говори глупостей! Бабушку убили! Костя пропал! А у тебя все еще детство в жопе играет!

«На совесть давит, — догадался Саша. — Не тут-то было!» Отец продолжал заводиться:

— Я тоже каждый день на мушке! Живу и не знаю, как вас всех уберечь!

— Где Наташа? — Юноша решил не сдаваться своему авторитарному папаше. — Для меня она тоже наша!

— Не знаю! Это сейчас для нашей семьи не самое главное! — Игорь Семенович явно злился, но, чувствовалось по голосу, все еще пытался отвести собственный гнев. — Они должны были ее отпустить. Они мне обещали. Пойми, у таких людей все решается на словах! У них ни разу не было основания усомниться в моем слове, и я жду от них того же. Наверное, где-нибудь таскается!

— Я тебе не верю! — закричал Саша, успевая отметить, что густая молочная пена на его теле обратилась в прозрачную пленку, сквозь которую пробиваются волоски. — Не говори так о ней!

— Если я тебе говорю, что не знаю, — значит, так оно и есть, понял, идиот?! — сорвался отец на свой привычный властный тон. — Не заставляй меня применять к тебе действительно строгие меры! Когда идет война, то все оказываются на военном положении. А сейчас война, хотя ты, наверное, этого так и не понимаешь! Меня хотят убить, а тебе на это, оказывается, насрать?

— Дай мне оружие, я буду тебя защищать, — я не ребенок! — Саша представил, как они с отцом отстреливаются от обложившей их особняк целой банды киллеров. — Но вначале верни мне Наталью! Без этого никаких разговоров! Все! Мне от тебя ничего не нужно! Уйду как есть! Если меня твои кабаны завалят, не пожалей пятеру на свечу, чтобы мне на том свете легче жилось!

— В кого же ты, сынуля, таким кретином уродился?! — Саше показалось, что в голосе отца появилось непритворное расстройство. — Как ты думаешь, для кого я столько работаю? Кто у меня есть на свете, кроме тебя и твоего несчастного братишки?

— Папа, я это уже много раз слышал! Не надо! — решил оборвать эту ненужную сентиментальность Саша. — Отдай Наталью или скажи, где она, — я ее сам заберу.

— Да как мне тебе вдолбить, что я на самом деле не знаю, даже представить не могу, куда она запропастилась! Я сказал, чтобы ее подержали где-нибудь для острастки, а потом отпустили на все четыре стороны. А спросить-то мне про нее теперь не у кого. Людей этих уже нет! Убили их, как и нас с тобой, кстати, в любой момент могут запросто убить! Может быть, сейчас и ты и я — оба мы на прицеле, а мы тут из-за твоих капризов хиромантией никчемной занимаемся! — Игорь Семенович укротил свой гнев и перешел на умеренный тон. — Вообще это не телефонный разговор! Давай встретимся, сядем и поговорим. Я очень надеюсь, что все-таки смогу тебе объяснить, что сейчас происходит и как нам себя в данной ситуации правильней вести.

— Мы с тобой уже поговорили по душам, после чего ты меня в Чухляшку сослал! — не унимался Александр. — Я сам найду Наташку, а если ты на меня сейчас своих псов бойцовых натравишь, я их завалю, как врагов народа! Имей это в виду! И я не шучу и не блефую! Так оно и получится!

— Ты соображаешь, что несешь, а? — Игорь захлебнулся в подступающем припадке бешенства, но его старший сын не собирался слушать своего когда-то почитаемого отца: он швырнул телефонную трубку в зеркало, отчего оба эти предмета по-своему пришли в негодность.


Саша добежал до входной двери в свои апартаменты, запер ее на внутренний замок и начал баррикадироваться. Он пододвинул комод, стулья, пианино, навалил на все это разные попавшиеся ему под руку и ставшие теперь абсолютно безразличными предметы и помчался на второй этаж своего убежища, проверить, не штурмуют ли охранники балконную дверь. Так оно, увы, и оказалось. Пространство балкона уже насытил своей огромной тушей Утрамбую. Боец держал в руках бейсбольную биту и радостно улыбался. В его грубом, словно вырезанном из древесного ствола, иссеченном боевыми шрамами асимметричном лице было сейчас что-то младенческое.

— Что тебе надо? — крикнул Саша, рассчитывая быть услышанным сквозь двойные стекла. — Иди на свой пост!

— Надо открыть! — Утрамбую вильнул своим лицом в сторону балконной двери. — Тема одна есть!

— А если нет? — Кумиров настороженно оглядывался, прикидывая, чем же он реально сможет отбиться от этого снежного человека. — Если я тебя пошлю куда подальше?!

Бывший игрок в американский футбол выразительно посмотрел на свое убойное оружие и перевел на Сашку сочувственный взгляд.

— Ладно, не бурей! Сейчас! — Кумиров вспомнил, что пока еще ничего не успел на себя надеть, машинально прикрыл половые органы и шагнул к винтовой лестнице, ведущей на следующий уровень их комфортабельного дома. — Я ключи возьму! Да я же голый! Дай одеться! Брюки накину и ключ найду! Да подожди ты! Постой!


— Ах ты мразь! Твари! Сейчас ты увидишь, какой у меня припасен для тебя ключик!

Саша взлетел в мансарду, схватил специально изготовленную по его заказу в форме женского торса глиняную копилку и шваркнул изделие ручного промысла о миланский паркет. «Тетка», как смешно звал эту штуковину Костик, рассеялась осколками по всей комнате, а на месте ее падения остался некий упакованный в полиэтилен предмет, от которого в разные стороны, словно в звенящем на всю комнату испуге, покатились разнокалиберные монетки, привезенные Кумировым-старшим из его бесчисленных заграничных поездок.

Саша наклонился и поднял сверток. Это был его последний козырь. Пару лет назад он купил эту вещь у своего бывшего одноклассника, безнадежно севшего на иглу и где-то с полгода назад найденного мертвым при облаве на одном из наркоманских лежбищ. Эта столь ценная теперь для Кумирова вещь досталась невезучему пареньку от деда — ветерана войны, по счастью опередившего своего непутевого внука в столь неизбежном для каждого земного существа финале. Главным достоинством этой драгоценной и всесильной вещи было то, что она ни разу «не светилась», — из нее со времени окончания Второй мировой войны не было сделано ни одного криминального выстрела. Вещь, которую Александр сейчас плотно прижимал к своим болезненно искусанным за последние дни губам, являла собой отменно сохранившийся экземпляр трофейного пистолета марки «ТТ».

— Рыжики мои, цыплятки! — Юноша нежно сжимал в руке две обоймы патронов.

Он мгновенно влез в канадский комбинезон, который отец купил на перспективу их совместных поездок на лыжах. Его ноги приятно внедрились в японские зимние кроссовки. Смеясь и плача от отчаяния и необъяснимого восторга, Кумиров помчался вниз, туда, где ему сейчас, через мгновение, предстоит совершить свой первый мужской поступок. «Мужчина — воин? Спасибо, папа, я — у грани! Бита! Ах ты сволочь! Бита твоя бита!»


Когда Саша ворвался в комнату, за окнами которой все еще могла находиться его первая в жизни человеческая мишень, он с непривычным азартом убедился, что боец не только не слинял, но даже прижался скуластым лицом к тонированным в легкий дымчато-кофейный цвет стеклам, за которыми, наверное, ничего не мог отчетливо рассмотреть. Рядом с громоздкой головой охранника покачивалась бита, которую он вожделенно оглаживал свободной левой рукой.

Различив Кумирова, Утрамбую ухмыльнулся, еще внимательней уставился на старшего отпрыска своего шефа и вдруг стал преобразовывать в квадраты свои и без того угловатые и постоянно словно удивленные глаза.

«Шнифты у него с полтинники», — подумал Саша, выбросил вперед руку и нажал на курок. В воздухе что-то хлопнуло и зазвенело. Совершив это простое и не требующее физических усилий движение, он продолжал давить на курок, полагая почему-то, что ни за что не сможет угодить в свою живую мишень с первого раза, а если и попадет, то скорее всего недостаточно покалечит и только разозлит, что может для него слишком печально окончиться.

Поняв, что нажатие на курок не вызывает больше никаких шумовых эффектов, Кумиров отвел пистолет от своей мишени, занавешенной от него все еще нервно трясущимися и красиво осыпающимися осколками.

«Убийство! — прозвучало в Сашиной голове. — Я — убийца! — произошло уточнение. — Как просто! Да нет, он жив, просто обосрался немного, сидит там на балконе, выжидает». Кумиров шагнул к балконной двери, за которой все еще что-то позвякивало. Он стал осторожно просовывать лицо между уцелевшими в дверях осколками, ощерившимися безжалостными лезвиями. Утрамбую все еще не было видно.

«Удрал! Сдрейфил и удрал!» С неожиданным успокоением Саша представил себе стремглав улепетывающего тяжеловеса и, кажется, даже улыбнулся. Но внизу все еще продолжало позвякивать. Кумиров просунул голову подальше, рискуя при неточном движении распороть себе горло, и вдруг увидел ворочающегося на балконе охранника. У того вроде бы все было в порядке, только что-то непривычное появилось в лице. Да нет! Теперь оно представляет из себя что-то другое, непривычное. У бойца оказался размозжен низ лица, развороченные челюсти обнажились и странно шевелились, будто пытались вернуть свое исходное положение. Такой «анатомический театр» доставил Саше досадное разочарование.

— Как все просто! Как все примитивно! — заключил Кумиров и только тут понял, что Утрамбую держит руки над головой и производит ими что-то не совсем понятное.

«Закрывается, чтобы не добил?» — догадался Кумиров и пристальней всмотрелся в движения поверженного гиганта. Оказалось, что у бойца снесен верх черепа, а мозг оголен и утыкан стеклами, которые тот пытается извлечь непослушными пальцами. На месте правого глаза у лежащего образовалось темное углубление, заполненное кровью, да и весь он был в крови, и по балконным доскам от головы Утрамбую разбегались алые струйки. Левый глаз, словно замерз, смотрел куда-то вверх, не моргал и ничего не выражал. На полу вяло перекатывалась оброненная неиспользованная бита.

«Красный свет — стоп! — мелькнуло в голове Саши, и он успел заметить, насколько быстрее кровь заполняет щели между половицами, чем поверхность лакированных досок. — Так же медсестра берет анализ в трубочку: потянет в себя, кровь и бежит, как спирт в термометре».

— Балбес, ты чего шмаляешь! — Снизу послышался голос Груды Мышц, а его грузные шаги уже различалась на ступенях, ведущих этого монстра на балкон. — Папа что сказал: схомутать и запереть до его приезда!

Саша распахнул балконную дверь и спрятал оружие за спину. В проеме показался бритый затылок второго охранника. «Не убью — напугаю, — решил юноша. — Битой оглушу, чтобы мозгов прибавилось!»

— Стоять, гнида! — закричал Кумиров, когда боец оказался в таком обзоре, из которого не смог бы улизнуть от выстрела. — Убью! Башку разнесу!

— Что за дела, наследник? — Груда обернулся, сделал суровое лицо и окончательно поднялся на балкон.

Увидев все еще агонизирующего напарника, экс-культурист повел длинным, подвижным носом и шагнул в сторону Александра. Рука его попыталась скрыться под пиджаком.

— Руку, падла! Сейчас сдохнешь, как эта шкура! — Саша направил ствол бойцу в лицо. — Руку вниз опусти! Вниз, ублюдок!

Груда с недовольным лицом опустил руку, в которой, на счастье Кумирова, еще не было зажато оружие. Саша двинулся навстречу бойцу.

— Только дернись, гадина! Только дернись! — повторял юноша, наступая. — Как терку продырявлю! Руки на голову! Считать не буду!

— Да брось ты! Дай мне другу помочь! — Груда жалобно смотрел на Кумирова окантованными темными пятнами глазами и выполнял его нервные команды. — Что ты натворил, ты хоть сам-то врубись! А если он умрет? За что ты его грохнул? Думаешь, батя отмажет?

— Не твое собачье дело, дерьмо! — Саша остановился слева от охранника. — Повернись лицом к стене! Лицом! Быстро!

— Ну и дела! Подрядился на работу! Теперь и меня потянут! — В голосе Груды звучало расстройство. — Чего поворачиваться-то? Тебе жопа моя нужна, что ли?

— Стой и молчи, мне надо подумать! — скомандовал Кумиров, а сам, наблюдая за пленником, осторожно дотянулся до биты и взял ее в левую руку.

После этого он сунул пистолет в набедренный карман комбинезона, сжал свое новое оружие обеими руками и, немного замявшись, вмял биту во вспотевший от волнения затылок охранника.

После того как Саша нанес удар, образовалась пауза, он думал, не слабо ли он приложился, а боец все еще продолжал стоять. Потом Груда начал поворачиваться к своему обидчику. Кумиров уже успел увидеть его лицо, под изображением которого он бы, наверное, нарисовал облачко, в которое поместил надпись: «Что ты сделал?» Саша прикинул, успеет ли он повторить свою атаку, и пришел к печальному выводу, что скорее всего нет. Но боец внезапно открыл рот, да нет, у него буквально отвисла челюсть, чуть не коснувшись выпуклой, по объему женской, груди, и он повалился в сторону распахнутой балконной двери. Его руки бессмысленно болтались вдоль перекачанного когда-то тела, а голова неотвратимо стремилась к радужным лучам разбитых стекол, привычно отражающих веселое весеннее солнце.

Кумиров подумал, что он, возможно, успеет подхватить охранника, а возможно, и не успеет, что, впрочем, для него уже не столь важно, потому что сегодня, сейчас, в своем собственном доме он стал убийцей. Голова Груды коснулась стекол и увлекла часть их за собой, а шея наткнулась на вертикально стоявшие осколки и поглотила их, словно человеческая кожа и вены решились противостоять лезвиям оконного стекла. В этом противостоянии одушевленного и неодушевленного произошла иная победа: балконная дверь не выдержала веса упитанного бойца и рухнула вместе с ним, обильно истекающим бьющей из его шеи и почему-то дымящейся кровью. Да, именно этот не имеющий запаха дым произвел на Александра наиболее сильное впечатление, и он даже замер на некоторое время, с непривычным для себя восторгом созерцая плоды своей скоропалительной расправы.

— Яремная жила… — отметил про себя Кумиров участок шеи, на котором что-то пульсировало и откуда фонтанировала, словно шипучка, ярко-алая, почти светящаяся кровь.

Опомнившись, он заметил в своей руке биту, поднял ее и снова ударил, наверное уже по-настоящему, мертвого Груду. После первого удара он нанес второй, и еще, и еще, а потом он бил по тому, что осталось от головы. Утрамбую, и смеялся, и кричал, угрожая кому-то, пока невидимому, но существующему где-то, может быть, даже в нем самом.

Глава 13. Уличение Корнея Ремнева

То, что Евфросинью Виленовну уже в течение нескольких лет встречали с палкой в руках, отнюдь не означало ее старческой немощи. Свальная объясняла доверенным лицам, что использует палку как инструмент. Во-первых, оборона, — сколько сейчас всякой нечисти готово на старуху напасть: и малолетки, и бомжи, и псы бездомные. А так все же какое-никакое, а оружие. Во-вторых, для поисков: ну не кланяться же ей каждый раз перед соблазнительными находками, а так поковыряла палочкой, и все уже ясно. Особенно полезной оказывалась палочка при обыске урны или мусорной кучи, — ну куда в такое говно руками лезть?! В-третьих, чисто психологический момент, людское сочувствие: без палочки ни дороги, ни места не уступят, а так все же вроде как на манер пропуска получается.

Вот и сейчас, видит она на асфальте красочную заграничную сигаретную пачку, а есть ли в ней что-нибудь? Ну что, сгибаться ей тут же в три погибели на посмешище прохожим и мстить потом пустой упаковке? Нет, она вот так аккуратненько, не спеша, перевернет коробочку, крышечку оттопырит и посмотрит, подарил ли какой добрый человек старушке пару сигареток?

Евфросинья коснулась набалдашником палки бело-красной упаковки и попыталась выполнить задуманное, но оказалось, что желанная прорезь расположена на другой стороне, на которой как раз и лежит упаковка. Пенсионерка надавила на край пачки, чтобы ее перевернуть, но та выскользнула и словно отпрыгнула в сторону. «Не придавить ли тебя, милая, сапожком, а потом уже откупорить? — подумала Свальная. — Нет, не то, — я ж так сигаретки подавлю, если они там имеются».

Женщина еще раз ковырнула упаковку, но та вновь отскочила. Тогда она подогнала непокорную пачку к осколку кирпича и, существенно ограниченную в передвижении, все-таки перевернула. Теперь, кажется, достаточно нажать на крышку, она отъедет, и пенсионерка увидит, хранится ли здесь добыча. Ан нет! Пусто! Так-то тебе, дуре старой! А сколько времени даром пропало! Ну да ладно, она нынче и так неплохо потрудилась. Свальная отбросила обманувшую ее ожидания упаковку в ямку, пополоскала набалдашник палки в бетонной вазе, когда-то предназначенной для цветов, и огляделась, не отслеживает ли кто-нибудь со злобной улыбкой ее старания.


Евфросинья Виленовна уже не в первый раз промышляла на плодоовощной базе, граничащей с Козьимрынком. Пенсионерку привлекало здесь то, что товар не всегда стоил денег, — что-то можно было выпросить у оптовиков и шоферов, что-то просто собрать на земле или отсортировать из гнили, сбрасываемой сортировщиками в металлические контейнеры. Сегодня Евфросинья Свальная, или, как ее уже окликали и на базе, Бабуся, появилась около складских помещений затемно. Одета она была, как всегда для подобных экспедиций, в ватные штаны и валенки с калошами, зимнее форменное пальто железнодорожника и несколько вязаных беретов, натянутых на уши. Завсегдатаи базы называли ее еще Морской Свинкой. Происхождение этого прозвища объяснялось прежде всего тем, что губы пенсионерки находились в постоянном жевательном движении, хотя на самом деле это был тик. Усугубляли сходство с грызуном небольшие темные, блестящие глаза, которыми Бабуся обычно очень быстро изучала свое окружение. Евфросинья не обижалась на присвоенные ей клички, понимая, что она смирится и с большим неуважением ради того, чтобы посещать кормящую их семью базу.

Она начала обход с цеха цитрусовых, где уже не раз набирала по два-три килограмма разных плодов, вполне приемлемых для еды. Сегодня и день был благоприятный, потому что в цехе работали добрые, интеллигентные молодые люди, которые ни разу не оскорбляли ее и не прогоняли, в отличие от некоторых, кого Бабуся знала в лицо и усердно проклинала: ведь те, другие, и матом ее крыли, и даже топтали собранные пенсионеркой фрукты. А был случай, один безбожник двухметровый с такой силой ей сапогом под копчик саданул, что она уже решила — настал ее последний час. А какой им, по совести говоря, материальный вред от того, что старуха несколько мандаринов подберет. Сами-то они, поди, доходы куда крупнее имеют? А ей, скажите на милость, куда деваться?!

Много разного бизнеса перепробовала пенсионерка за последние годы. Даже лекарствами с рук торговала! И у Сенного, и на Невском рынке. Только этот промысел стал нынче слишком рискован: и наркоманы лекарства отнимают, и менты порабощают — деньги заставляют платить, а не то грозятся старуху в тюрьму заточить, — постеснялись бы, ироды, у самих, что ли, в семье стариков нет, или все они, как на подбор, сироты? Да и что за такие смертельные наркотики она продавала? Клофелин, тазепам, ноксирон, циклодол. Все по рецепту, все — настоящее. Она ж, можно сказать, от себя да от других больных и немощных людей эти препараты отрывала! А что наркоманы? Пусть они какой-нибудь бодягой себя убивают? Это, считай, как и пьяницы, — что безопаснее: в магазине водку взять или у какого-нибудь афериста-спекулянта? Так вот у нее-то как раз магазинные качество и гарантия!

Свальная уже успела осмотреть все основные места сбора плодов и бутылок, которые тоже играли в ее бюджете заметную роль, как вдруг поймала себя на том, что ее что-то будоражит. Женщина выпрямилась, перевела дыхание, собралась с мыслями и вдруг догадалась, что она, роясь в полиэтиленовом баке с не кондицией, успела увидеть что-то для нее очень тревожное и значимое. Она не спеша осмотрелась и заметила мужчину, беседующего с мальчиком лет девяти. Бабуся давно была дальнозоркой, поэтому, несмотря на свой пенсионный возраст, вполне ясно разглядела лицо ребенка: глаза у мальчика были разного цвета, а на щеке темнело пятно, поросшее волосами. Мужчина стоял вполоборота. Евфросинья не могла увидеть его лица, но, мельком, успела заметить, и именно это обстоятельство внушило ей беспокойство. Пенсионерка напряженно всматривалась мужчине в затылок, надеясь своим взглядом заставить того повернуть голову. Но ей неожиданно помог сам мальчик: он стал отдаляться от мужчины, который оказался вынужден изменить положение, чтобы не потерять ребенка из виду.

— Боже святый! Вот он, черт-то во плоти! Обезьянья морда! — От неожиданности Свальная даже слегка присела на месте. Она не удержалась и сделала несколько шагов по направлению к мужчине. — Скот, янки паршивый!

Неужели это он, ее убогий зять? Мужчина был богато одет и мог произвести впечатление одного из хозяев складских помещений. Смотри-ка, и пальто кожаное, как у немца во Вторую мировую войну, и шапка, как на известном артисте! Ну то-то, значит, не зря он в своем морге и дежурит! Правильно бабки говорили, а она-то, простофиля, в толк никак не брала: там же у них взяточные, чисто криминальные отношения! Ну что, зятек, вырос на покойниках, как сочный опарыш? И то правда, кто ж по золе узнает, кого по твоим справим в пепел обращают? Ты и на немцев, и на америкашек готов работать, лишь бы они тебе попить да пожрать подали!

И это тот Корней, который таскается к ним в засаленном китайском пуховике и военторговских ботинках со стертыми подошвами? А чего маскируется-то, проклятый? А если двойник? Сказывают же и такие истории. Да нет же, ну вылитый! Ай, сейчас увидит! Евфросинья, кажется, вовремя спохватилась и отвернулась от мужчины. Ремнев сделал несколько шагов в сторону дальнего склада, потом развернулся и направился к центральным воротам.

Уродливый мальчишка, с которым беседовал Корней, двигался в другую сторону, и Бабусе пришлось выбирать, за кем ей будет полезней проследить, чтобы понять, что связывает ее бывшего зятя с этим несчастным.

Свальная выбрала Ремнева и осторожно, чтобы не попасться ему на глаза, двинулась следом. Корней покинул рынок, вышел на проезжую часть и вдруг открыл дверь шикарного автомобиля. «Вот нехристь, машины крадет!» — догадалась пенсионерка и осмотрелась вокруг в поисках милиционера. К ее досаде, таковой не попадал в поле ее зрения, и Евфросинья Виленовна решила сама записать номер машины, чтобы сразу же сообщить об угоне куда следует. Она стала приближаться к большой черной машине, в которой уже сидел Корней, как вдруг увидела идущего ей навстречу мужчину в форме, на первый взгляд очень похожей на милицейскую.

— Мужчина, задержитесь, у меня к вам важный вопрос! Вы, я вижу, человек военный и врагов наших не боитесь! — Бабуся развела в стороны руки, усиливая свой призыв, ее мятущиеся глаза взывали о помощи. — Сынуля, дорогой ты мой, надо пресечь преступление!

— Что, мамаша? — Мужчина остановился и быстро огляделся по сторонам. — Какие проблемы? На вас напали?

Там машину угоняют! — Свальная указала рукой в вязаной перчатке в сторону проезжей части. — Вот эту, черную, сынок, а угонщик — мой зять, Корней Ремнев! Он один раз меня отвлек, а сам под потолком спрятался. А я наверх-то не часто смотрю, что мне там искать-то? Тем более что и спина у меня много лет балует! Так он, заморский угодник, у меня тогда все газеты советские вынес, почему я чуть было и не потеряла свое политическое лицо и доверие нашей родной партии.

— Понятно… А почему вы решили, что он — угонщик? Лицо мужчины казалось несколько опухшим. По возрасту он, конечно, не очень подходил пенсионерке в сыновья, но Евфросинья уже давно привыкла так обращаться к мужчинам, что давало ей, по ее мнению, некоторые преимущества в общении. Мужчина достал из кармана записную книжку, ручку и, покашиваясь в сторону автомобиля, записал номер.

— А что, зять-то с вами живет?

— Ну да, с нами! Ой, он нас увидел! Я сейчас в милицию тоже позвоню. Что за машина-то, вы мне скажите, я в них ничего не понимаю! Не дипломата ли какого, а то опять международный конфликт выйдет и натовцы на нас полный мораторий наложат! — Евфросинья сощурила глаза и выжидающе посмотрела на мужчину. — Надо мне проворней все сделать, а то он опять в музей уйдет и там за витриной выставится, а в музее-то его уже без спецразрешения не возьмешь, правда, да?

— Конечно. Это «сааб», шведская машина. А у вас и внучата есть, да, бабуля? — Мужчина задавал вопросы, на которые Свальная готова была отвечать очень долго. — Они что, с вами живут?

— Имеются и внучата: Ваня да Настя. Только родители, вот видишь, милый человек, непутевые попались. — Пенсионерка оживилась. — Этот-то хрен рогатый, он и в тюрьме успел за шпионаж отсидеть, и побродяжничать. Тоня-то, дочь моя, тоже пьянь еще та, — ну а как с таким козлом не пить? Мы через его друзей и квартиры дочерней лишились, нынче теперь все в моей хате однокомнатной маемся. Тоня-то его иной раз и на порог не пускает, и бьет его по морде, как собаку, а ему что кол на голове теши! А тут смотрю, Боже святый, — в такой одежде, как министр, а сам-то подкрался и прыг в машину! У самого-то такой роскоши всяко быть не может! Ну хапает он в морге с родни усопших, но не на такую же машину, которая, поди, одна всего этого рынка стоит! А если на западные подачки, то чем тогда наши спецслужбы занимаются? Да! А вначале он еще с мальчишкой уродливым хотел столковаться, наверное, настропалял того в машину залезть. Да тот-то, хоть и уродец и нищий, вроде меня, а на дурное дело-то не согласился и тихо так ушел от негодяя…

— В морге? — немного невпопад, словно не сразу сообразив, произнес мужчина. — Вы меня извините, мамаша, я обо всем куда следует сообщу, а вы, главное, не переживайте: будьте осторожны, раз ваш зять такая темная личность, постарайтесь себя от него обезопасить. Я вас сумею найти, вы только сами ничего не предпринимайте, а то мало ли что произойдет, сами понимаете. Всего доброго!

— Храни тебя Господь, сынуля! Звать-то как, чтоб помолиться за твое здоровьице? — Бабуся растерялась от столь внезапного прощания и, настроенная еще поговорить о своей семье, мечтательно посмотрела вслед мужчине. — Моей бы дурехе такого мужа, сразу видно, что мужик славный! Не то что этот ирод с фашистскими документами!

Станислав! — отозвался мужчина, а сам зашагал в сторону проезжей части и приблизился к автомобилю вишневого цвета, на котором было красиво написано «Эгида-плюс». Он сел рядом с водителем. Машина тронулась.

Глава 14. Рука Москвы

«Казалось бы, наша северная, а по некоторым данным, криминальная столица успела привыкнуть к убийствам и терактам. Впрочем, события последних дней, а особенно сегодняшней ночи сумели произвести впечатление даже на наиболее закаленных граждан. Взорванные цеха, сгоревшие суда, десятки убитых и раненых — это неполный перечень последствий войны, развязанной на территории филиалов судостроительного завода имени Немо. По мнению компетентных органов, происшедшее — результат кровавых разборок сильных мира сего за власть на этом все еще крупнейшем и единственном в своем роде отечественном производстве на территории Российской Федерации. Минувшей ночью неизвестные следствию палачи не пожалели даже певицу, всем нам известную Лялю Фенькину, чью полюбившуюся нашим радиослушателям песню «Первая ходка» мы и передаем в знак прощания с безвременно погибшей звездой эстрады». Дикторский голос неизвестного пола и возраста смолк, а взамен его завыла сибирская вьюга и встрепенулась тоскующая гитара.

Гитары грустные аккорды
Щипали нервы у ребят.
На них смотрели чьи-то морды
Из окон, где всегда не спят.
Вадим Ананьевич выключил радио и выжидающе посмотрел на шофера. Они уже подъехали к заводским воротам № 4, которые находились под контролем верных Вадиму Сидеромову людей. В окне сторожевой будки, затянутом полиэтиленом, бледным цветом обозначилось лицо вахтера. Ворота со скрежетом, словно нехотя, отъехали, пропуская темно-синий «вольво» на территорию завода.

Машина мягко подкатила к зданию с вывеской «Клуб» и беззвучно замерла. Из дверей здания вышел мужчина в камуфляже и направился к «вольво», из задней двери которого уже выходил второй мужчина, в черной кожаной куртке и вязаной шапке. Вместе они встали около передней двери, давая возможность выйти низкорослому мужчине с усами, в длиннополом пальто угрюмо-салатного цвета. Сопровождающие пересекли своими контурами человека с усами с двух сторон и так, озираясь, дошли с ним до предусмотрительно открытых дверей. Впустив объект своей опеки в здание, мужчины еще раз оглянулись и разошлись. Экипированный в камуфляж вошел в здание клуба, а мужчина в куртке направился к автомобилю. Входная дверь закрылась. Машина отъехала.


За годы работы в Москве Вадим Ананьевич привык относиться к Петербургу несколько свысока, как к младшему брату. Да раньше так и было: граждане центральных городов относились с пренебрежением ко всяким захолустным городишкам. Такое же покровительственное отношение было ко всем республикам, разве что Прибалтика стояла несколько особняком, — там всегда было некое подобие Запада. Среди младших братьев в Восточной Европе на первом месте была, пожалуй, Югославия. А самой «братской», чуть ли не вошедшей, по каким-то слухам, в состав Союза, числилась Болгария. Да, это было. А теперь? Похвастайся там, в бывшем СЭВе, что ты, мол, отсюда, из матушки-России, так тебе, самое малое, по башке натрескают, а то еще и в заложники захватят, чтоб потом за тебя выкуп или какого человечка разудалого выпросить. Вот такая схема!

За входными дверьми Сидеромова ожидали еще двое охранников с эмблемой фирмы «Девять миллиметров». В их сопровождении он поднялся на второй этаж заводского клуба, вошел в фойе и осмотрелся. Здесь, как он помнил, было две двери: одна — в зрительный зал, вторая — с табличкой «Служебный вход» — за кулисы и на сцену. Сейчас на второй двери висел мощный замок с пломбами. Вадим направился к первой двери и через нее вошел в зал. Охранники вошли вместе с ним, осмотрели помещение и, по команде Сидеромова, вернулись в фойе, где и должны были нести свою вахту.

В первый раз Вадим пришел в этот зал на комсомольское собрание тридцать лет назад. Тогда он числился всего лишь выпускником ПТУ, по распределению направленным на знаменитый завод имени Немо. В следующий раз он выступал с этой сцены как гитарист их В И А, как тогда сокращенно называли вокально-инструментальные ансамбли. В те годы, наверное, каждый парень мечтал иметь электрогитару и участвовать в каком-нибудь ВИА. А петь тогда все старались высокими, делано гнусавыми голосами. Конечно, так ведь пел один из тогдашних кумиров молодежной эстрады! А бесчисленным ансамблям было модно (читай: разрешено и даже указано!) давать жизнеутверждающие, романтические или, на крайний случай, умеренно ироничные названия. Сидеромов может с уверенностью сказать, что, назови кто-нибудь свой тогдашний ВИА современными блатными и шизоидными словечками, тут не то что из комсомола бы поганой метлой погнали, а еще и построже что-нибудь устроили. Вот такие были времена!

Как все это от него сейчас далеко! Даже подмывает спросить: а со мной ли это, с нами ли это было? Но что делать, Вадик, прошлое возвращается только во сне! Произошла смена не только поколений, но и эпох: на твоих глазах и при твоем участии рухнула целая цивилизация! Посмотри на себя, каким ты стал, — ты ведь всегда себе нравился, не правда ли?

Сидеромов перевел взгляд со сцены на оконные стекла, в которых на фоне пепельного рассвета желтело его лицо. На Вадима смотрел усатый мужчина с большими, выпуклыми темными глазами. Сидеромов вынужден был признать взгляд этого человека несколько надменным. Впрочем, он-то знал, что потерявшее свои истинные краски отражение взирает на окружающий мир с явным преимуществом вполне обоснованно: не каждый рожден для того, чтобы переделать этот мир!

Чем облик неординарного человека, а в особенности великого, исторически значимого, отличается от миллионов других? Над этим вопросом Вадим не раз ломал голову, но так и не пришел к каким-то четким определениям. Может быть, тем, что люди называют красотой? Явно нет, достаточно понять то, что в разные эпохи, у разных народов, даже у разных слоев населения утверждаются совершенно разные представления о том, что в этой жизни красиво, а что нет. Ростом? Только не это! Как же тогда Наполеон? Ленин? Сталин? Нет, он же не утверждает, что все они или каждый из них осчастливили человечество; он имеет в виду только то, что это те, кто обладал огромной властью, решал судьбы стран и народов и, в общем-то, признан реформатором, — а это ли не высший уровень человеческой жизни? И вот, представьте, для таких деяний им не потребовалось ни двухметрового роста, ни медвежьей силы.

Вадим Ананьевич знал, что его собственный рост составляет один метр шестьдесят сантиметров. Недруги шептали, что и того меньше, но сам он этого никогда не чувствовал. Хотя, конечно, случались ситуации, когда некие высокомерные особы женского пола пытались обескуражить пылкого юношу незавидностью его вертикальных параметров.

Усы Сидеромов стал отпускать с юношества. Выбрать этот стиль внешности его заставило одно, может быть не всем заметное, обстоятельство. Он даже допускал, что для кого-то это, возможно, и не составило бы проблемы, но Вадиму всегда казалось, что присущий его лицу анатомический изыск способен вызвать иронию и даже досужие вымыслы. Бременем Сидеромова стала верхняя губа: она казалась Вадиму Ананьевичу чересчур крупной и мясистой.

К сожалению, усы не только сняли одну проблему, но и создали другую: некоторые фантазеры усматривали в его внешности сходство с Адольфом Гитлером. Впрочем, если Сидеромов хотел быть беспристрастным, то он и сам должен был сознаться в крайне далеком подобии одному из монстров уходящего тысячелетия.

Вадим услышал за окном шум и осторожно посмотрел через грязное, обремененное паутиной стекло. Оказалось, что это три бабы и мужик устроили на заводском дворе неуклюжие танцы. Московский директор узнал в тучной женщине в вохровской шинели Антонину Ремневу, недавно взятую на работу в заводскую охрану. Когда-то она работала на заводе медсестрой, потом допилась до того, что ее уволили, позже взяли уборщицей, потом от нее опять пришлось избавиться, теперь вот еще одна попытка, и, как видно, снова неудачная. А ведь было время, когда Тит Засыпной приводил Тоню к Вадиму в «уголок здоровья». Да, теперь от Ремневой остались руины.

Сидеромов признал и остальных плясунов: эти две алкоголички постоянно крутились возле Антонины, а мужичишка — да кто же не знал на Васильевском Митрофана Нетакова? Его тапки носили даже такие солидные люди, как Вадим Ананьевич. Знал, стервец, свое дело! А теперь-то, наверное, и подметку приклеить не сможет!

Сколько же людей сломало, раздавило, уничтожило за эти лихие годы? Но это все в основном слабаки, сильные духом личности, вроде Вадима, выживают и за собой еще сколько народу тянут! Вон у него-то обойма, — мало кто такой обузе позавидует!


Зуммер мобильной трубки вывел «первопрестольного» директора из неглубокой задумчивости.

— Сидеромов на связи. — Вадим произнес дежурную фразу неестественно низким голосом.

Окружение Сидеромова знало и втихомолку подсмеивалось над манерой своего лидера искусственно сгущать свой голос. Бывали, к сожалению, и досадные моменты, когда Вадим Ананьевич терял контроль над частотами своего тембра и давал весьма забавного петуха.

— Уважаемый Вадим Ананьевич, это вас Нестор Валерьевич беспокоит. — Загубин говорил всегда несколько расслабленно, можно было даже предположить, что он находится под хмельком. Кстати, и физиономия у начальника отдела кадров ООО «Девять миллиметров» имела свойство внезапно менять свой обычный оранжево-тыквенный цвет на лилово-свекольный, вплоть до фиолетово-баклажанного. — Значится, следуя нашей с вами предварительной договоренности и учитывая оперативную обстановку, мы формируем группу быстрого реагирования и внедряем в заводскую среду. Шесть отменных бойцов, владеющих восточными и отечественными системами единоборств. Чемпионы наиболее престижных соревнований. Бывали в разных передрягах. Хватит на первый случай?

— Ну, если такие мастера, то, наверное, вполне хватит. Вы помните, Нестор Валерьевич, наши требования? — Сидеромов сгустил и понизил голос. — Ни один кумировский наемник не должен проникнуть на территорию завода, а если кто-то все же просочится, то должен быть моментально задержан. Учтите сами и передайте своим бравым ребятам: им придется иметь дело с уголовниками, отбросами общества. Не мне и не вам, как бывшему сотруднику правоохранительных органов, характеризовать этот контингент. Вы знаете, главное с этим братом — не церемониться: за шкирятник и в клетку! Я вполне уверен в том, что большинство из кумировских бойцов давно числятся в розыске. Вы, конечно, в курсе бандитских разборок между суматохинцами и клоповцами; по крайней мере, наши сверхнезависимые СМИ вроде бы именно так трактуют кровавые события последних дней.

— Да, уважаемый Вадим Ананьевич, мы жестко держим свою руку на пульсе нашей криминальной столицы. — Еще одной отличительной чертой речи Загубина было периодическое собирание и конвульсивное сглатывание слюны, обильно скапливающейся у него во рту. Вот и сейчас он довольно аппетитно издал хорошо знакомый Вадиму всасывающий звук. — Сейчас, понимаете, идет очередной раздел сфер влияния, территорий, имущества, одним словом, криминализация нашего постсоветского общества продолжается. И мы с вами тому свидетели: никуда нам от этого не деться!

— Конечно, конечно. — Сидеромов поспешил прервать словоблудие отставного подполковника милиции. — В общем, главное — любым путем не допустить захвата Кумировым ни одного метра заводской территории! До связи!

— Так точно, Вадим Ананьевич! — отрапортовал Загубин в отключенный эфир.

В последнее время Вадиму все чаще мерещатся сюжеты из его далекого деревенского детства: бабушка доит во всем согласную с ней корову; голозадая детвора (и он среди нее) вторгается в потревоженную речную гладь; непролазные участки леса, где снег таится аж до июня; аистиное гнездо на обезглавленной церкви; отец под выжидательные улыбки домочадцев цедит самогон; учительница географии с многозначительным лицом вращает глобус.

С каждым годом эти хранимые в памяти сокровища его детства становятся для Вадима Ананьевича все ценнее и незаменимее, порой он вполне осознанно мечтает вернуться в кажущуюся теперь абсолютно безмятежной пору, чтобы укрыться там от всех проблем и тревог, угрожающе стреноживших его столь важную для всего человечества жизнь.

В исключительном предназначении своей судьбы Вадим Сидеромов убежден вполне стабильно. Случаются, конечно, как выражается бывший генеральный директор корпорации «Судмашфлотстройэксплснабсбытсрок», в его жизни «нулевые циклы», во время которых он испытывает постыдные сомнения в своей исторической роли. Но, по счастью, эти периоды переоценок бывают достаточно скоротечными, и, вновь осознав степень своего величия, судопромышленник с несколько пугающей окружение неукротимой решимостью берется за переделку мира.

Единственное, в чем в какой-то мере может себя упрекнуть на своем реформаторском пути один из пионеров перестройки, так это лишь в несколько затянувшейся прелюдии к планетарным свершениям. А состоят эти досадные, но все же необходимые проволочки из вполне понятных для большинства здравомыслящих людей нехитрых мирских забот. Когда-то приезжему пареньку надо было заполучить питерскую прописку (на всякий случай Сидеромов хранит в долгосрочной памяти, так же как и партбилет в одном из дачных тайников, слово «ленинградскую»). Позже явилась необходимость перспективно жениться. Потом — расти по партийной и служебной лестнице, что было в те годы неразделимо. Далее — защищать кандидатскую диссертацию. Причем все это, честно говоря, творилось вперемежку с обязательными презентациями и застольями, вынужденными интригами и даже спонтанными доносами. (Действительно, он никогда бы не опустился до этого, если бы его, быть может невольные, враги не провоцировали подобных нравственных падений своими враждебными акциями в адрес Вадима Ананьевича.)

Существенную часть жизни отняли квартирные и бракоразводные эпопеи, покупки и обмены машин и дач, круизы по заграницам, картежные игры, перипетии с любовницами и прочие мирские искушения, подстерегающие, в общем-то, каждого человека.

Немало сил и времени Сидеромов употребил на подготовку почвы на случай экстренной эвакуации из исстрадавшейся, но неугомонной России. Давали же первое время большевики возможность покинуть страну всем желающим, — с натужной уверенностью рассуждает Вадим Ананьевич. Значит, и новые, которые скоро придут, тоже оставят для оппозиции и паникеров какую-нибудь лазейку. Или этого не было? Или все было иначе? До чего все-таки темная штука история!

А западные ребята? Они не заморозят в один кошмарный день все его банковские счета и не опечатают всю его недвижимость? Вот это будет номер!

Как забавно получилось! Чуть больше десяти лет минуло с начала этой неоднозначной перестройки, всего лет пять — с момента настоящей раскрутки, а сколько за это время первопроходцев загадочных реформ стали «бывшими». Ну да, в полном смысле этого полузабытого большевистского слова! И этим еще недавно блистательным господам-товарищам приходится нынче, словно памятным всему миру невозвращенцам, рабски клянчить на чужбине политическое убежище, вид на жительство, гражданство или другой шанс на спасение от алчущего их греховной крови убогого и великого отечества.

Хотя ничто, казалось бы, не предвещает возвращения на российский трон вождя от коммунистов, именно это и тревожит Вадима. «Это — Россия», — повторяет он свою коронную фразу, вкладывая в нее, в общем-то, самые разные и даже, наверное, взаимоисключающие значения. При этом Сидеромов с улыбкой отмечает, что избранная им формула действительно подходит для любой ситуации.

— А мне-то не все ли равно, кто окажется у власти? — заканчивает свои прогнозы Вадим Ананьевич и признается себе в том, что он, пожалуй, что называется, по большому счету, не имеет серьезных возражений против однопартийного ренессанса.

От чрезмерных размышлений на политические темы Вадиму становится чудно и порой жутко. Вообще чувство безотчетного ужаса стало посещать Сидеромова за последние пару лет все чаще и назойливее. Каждый раз на похоронах очередного заметного человека, будь то банкир, депутат или журналист, Вадим примеряет эту прерванную судьбу к себе и понимает, что ему все неодолимее хочется куда-нибудь спрятаться и затаиться. Хотя если честно, то это, конечно, мнится лишь временной мерой, своеобразным отпуском из России. А когда он оклемается и даже соскучится по ежедневному страху смерти, то непременно всплывет на поверхность и обратит на себя всеобщее внимание. Он прекрасно научился это исполнять за прошедшие десять лет.

Конечно, Вадим постарается держаться на плаву до последних сил и даже сохранить свой довольно высокий по теперешним временам уровень. К тому же существует надежда, что вся эта нынешняя кутерьма не обернется гражданской войной, а с неизбежным, но допустимым ущербом перейдет в более созидательное и стабильное русло. Дай-то бог!

Сейчас для него главное — взять власть на заводе в свои руки. Как это, кстати, и было в недавнем прошлом, когда его нынешние конкуренты еще и думать не мечтали о ране директора.

Как только он вернет себе всю полноту власти (а он это сделает, не будь он Сидеромов!), то сразу, пусть не очень заметно, начнет зачистку оппозиции и перебежчиков, причем от последних станет избавляться с особенной тщательностью, чтобы эти продажные твари даже дорогу до заводских проходных забыли.

Глава 15. Новая семья

Когда они зашли в парадную, Олег услышал собачий лай и различил неприятный запах. Спустя несколько шагов Борис тяжело закашлялся, а закончив кашлять, стал издавать при дыхании сипение, похожее на храп спящего человека. Мальчик смотрел сбоку на своего брата и замечал, что тот не очень-то похож на отца: у Бориса, в отличие от Артура, лицо напоминало не квадрат, а прямоугольник. «Может, он мне и не брат вовсе? — мелькнуло в голове Олега. — А куда ведет? К каким-нибудь маньякам? Да нет, есть что-то от батяни, но такое неуловимое».

— Дверь открою, заходи — не бойся, — собаки не агрессивные. — Следов инструктировал младшего брата, вводя в замочную скважину массивный ригельный ключ. — Главное — дверь никогда не распахивай, а то они разбегутся по лестнице, потом лови их, как живодер. Давай!

Дверь отворилась. В щель мгновенно просунулись разномастные собачьи морды. Щенок дога мраморного окраса с разноцветными глазами ткнулся носом прямо в лицо Олегу. Рыжая кареглазая пушистая собака, похожая на лису, стала обнюхивать ботинки гостя, а бульдог с оторванной задней лапой захрюкал, как свинья.

— Назад! Нельзя! Никто вас не звал! — Борис начал вхождение в квартиру с правой ноги, которой отстранял от дверей наиболее напористых животных. — Потом пойдем гулять, позже. Да дайте же войти! Ну хуже беспризора!

— Кто там? Кто проник в квартиру? Это квартира инвалида детства. У меня есть разрешение районной администрации на содержание бездомных животных. Надо же иметь сострадание к нашим меньшим братьям! — Громкий скрипучий голос приближался к дверям, и вскоре Ревень увидел женщину, ехавшую в инвалидном кресле. Увидев стоящих в дверях, она еще громче закричала, отчего ее бледное лицо покраснело. — Молодые люди, вы что хотели? Еду для животных принесли? Я вам сейчас покажу, куда ее поставить, а на деньги, пожалуйста, не рассчитывайте. У меня, извините, пенсия всего лишь три миллиона.

— Мама! — Борис прервал женщину собственным криком. — Это я, Боря! А это мой брат Олег! Я тебе про него рассказывал, да ты и сама знала.

— А-а-а, сыночек! — Женщина радостно посмотрела на сына. — А что, Олег-то уже взрослым должен быть, он ведь, Боренька, постарше тебя будет?

— Да как же постарше, мама, когда он позже меня на тринадцать лет родился?! — Борис с улыбкой посмотрел на брата. — Не обращай внимания, она иногда все путает.

— Да как же, сынок, путаю, если Артур меня девчонкой из интерната забрал, а до того у него уже была жена, а в войну умерла: в плен попала, в оккупации под немцами два года жила, а потом не выдержала — заболела, слегла да больше уже и не воспряла. — Инвалидка настроилась на долгую историю. Ей не мешали ни собачий лай, ни постоянная возня животных. — А Артур придет, да, придет?

— Ну ладно, мама, ты нам все потом расскажешь, хорошо? Это Виктория Ивановна, можно, наверное, тетя Вика. Борис неожиданно наклонился к сидящей женщине и громко шепнул ей в ухо: — У него теперь никого нет, он остался совсем один, а я его к нам привел, пусть у нас поживет, если захочет, а потом, когда Федор Данилович приют откроет, мы с ним туда вместе переедем. Мы к тебе будем приходить помогать, ты, мама, не беспокойся!

Олег с интересом оглядывался: в небольшой прихожей, где они с Борисом стояли, вдоль одной из стен разместились две клетки, в каждой из которых сидело по собаке: в одной — немецкая овчарка, в другой — бультерьер. На гвоздях, вбитых в стену, висело множество поводков и намордников, на полу валялись кости и искусанные палки, посреди прихожей покачивалась на морском канате мощная автомобильная покрышка.

Осмотревшись, мальчик сообразил, что это сквозное помещение представляет собой и кухню: около небольшого окна стояла газовая плита, все конфорки которой зажжены. Потолок и стены черные, много паутины и тараканов, которые совершенно не стеснялись присутствия людей. Обстановку составляли допотопные холодильник, буфет, стол и две табуретки. Вся мебель была изгрызена, а на буфете сидели две пушистые кошки, которые, очевидно, находили здесь укрытие от собак.

— Тебе сейчас надо поесть и лечь спать! Мыться здесь нельзя! Мать моет в ванне животных, а они уличные, и никто не знает их болезней! Заразишься — потом никакими антибиотиками не вылечишься! — Борис кричал срывающимся голосом, пытаясь перекрыть собачий гам. — Ты меня слышишь? Я тебя покормлю и уложу, — тебе надо хорошо выспаться!

— Я не засну! — закричал в ответ Олег. — Я не хочу спать! Я днем никогда не сплю!

— Не придумывай! После такого кошмара надо прийти в себя, а это лучше всего во сне! — Борис порылся в карманах и извлек упаковку с таблетками. Собаки тотчас метнулись за рукой Следова, ожидая найти в ней какое-нибудь лакомство. Молодой человек замахал руками: — Кыш, звери! Вот, Федор Данилович сказал давать тебе перед сном по пол-таблетки! Сейчас поешь, примешь лекарство, и я тебя уложу!

Борис подошел к холодильнику, отодвинул дверцу, которая, оказывается, была сорвана с петель, достал с полки закопченную алюминиевую кастрюлю и поставил ее на плиту.

— Сейчас суп разогрею, покушаем и — спать! — снова скомандовал Следов, а Ревень подумал: что его брат так старается уложить его в постель, — может, он, вроде Носорога, тащится от малолеток? А кто ж тогда нормальный человек, если собственный брат такой? Может, все люди такие и есть, только притворяются, чтобы не позориться или в тюрягу не загреметь?

— Мальчики, вы моего Бореньку на улице не видели? — Виктория подкатила к плите и неуверенно посмотрела на Бориса и Олега. — Я его попросила почту посмотреть, а он, наверное, опять побежал на качели. Все думает про себя, что еще маленький, не наигрался! Нет, не видели?

— Да вот же он, тетя Вика! — Ревень обеими руками указал на сводного брата. — Вы его чего, уже забыли?

— Да не обращай внимания! Я же тебе сказал, мама иногда все путает. — Борис начал убирать со стола собачьи игрушки, поводки, какие-то лекарства. Здесь же он нашел засаленную ученическую тетрадь и торжественно предъявил ее брату. — Она, кстати, отличные стихи про животных пишет. Мама, можно я прочту? Одно.

— Прочти, сынок, если нравится, — согласилась женщина. — Может, и пареньку понравится. Он, кстати, откуда, из Дворца пионеров?

— Да нету, мама, никакого Дворца пионеров! Я тебе уже об этом сколько раз говорил! — Следов перелистывал тетрадь в поисках симпатичного ему стихотворения. — Теперь сеть только ДДТ — Дома детского творчества. Ладно, читаю:

В море инстинктов и запахов,
В мире сарделечных грез
С печалью в глазах каре-лаковых
Живет мой воспитанный пес.
Не лает на кошек и дворников,
Не рвет поводок из руки,
А в сытых глазах закормленных
Бездонное море тоски.
Олег старался слушать внимательно, но глаза его захлопывались сами собой, голова падала, он начинал куда-то улетать, но встряхивал головой и возвращался в свою новую семью, где было очень много собак и слишком сильно все ими провоняло.

— Ну как? — спросил, борясь с одышкой, Борис. — Настоящие стихи?

— Здоровско! Мне нравится, — тяжело проговорил Ревень. — Особенно про глаза.

— Ой, да ты совсем спишь! Вот, возьми. Это респиратор! — Следов протянул брату какой-то намордник на резинках. — Наденешь на лицо, а то ты с непривычки от этой вони задохнешься! Я и то на ночь надеваю! Иди сюда, вот пода ложись и спи, а потом решим, что нам дальше делать. Ребятки, а вы мне Бореньку позовете с улицы? — ласково, заглядывая братьям в глаза, спросила Виктория, проезжая мимо них в своем кресле. — У меня, к сожалению, все окна во двор, — я его даже увидеть не могу.

— Нет, не позовем: он на каникулы в пионерлагерь уехал, — ответил Борис, раскладывая брату постель. — Простыни чистые, я сам стирал.

Собаки успокоились и разлеглись по своим местам. С высокого буфета за ними внимательно наблюдали несколько кошек.

— Боря, а Петьку Бросова когда вылечат? — спросил Олег, укладываясь на предложенную братом кровать. — Ты говорил, у него ничего страшного?

— Видишь, его в нашу больницу не взяли, потому что он ребенок, а наша больница — только для взрослых, — начал объяснять Следов. — Но Федор Данилович о нем позаботится. У него, знаешь, где только нет знакомых, потому что человек хороший. Я его даже через ФСБ проверял: все чисто, ни с какой мафией не связан и сам не негодяй и не маньяк, как многие, которых к детям тянет. Они ж специально и устраиваются в детские учреждения, чтобы свои темные дела там творить. Да ты и сам уже должен об этом знать! Конечно, кому что: одни деньги и еду у детей воруют, другие детей в рабство продают. Да это во всем мире так! Я уж и не знаю, как со всем этим бороться! Вот мы с тобой завтра в тюрьму на экскурсию пойдем, так ты увидишь, сколько их там таких сидит за решеткой. Ну не то что именно увидишь, — я просто не так выразился, — я тебе сам про них все объясню, чтобы ты никогда в ловушку к этим злодеям не попался!

Борис взглянул на своего слушателя, — тот уже крепко спал. Виктория внимательно изучала какие-то квитанции или собачьи рецепты и почти беззвучно что-то шептала, иногда отвлекаясь на докучающих ей своими знаками внимания животных.

— Вот и ты меня не слушаешь, а еще брат, — улыбнулся Следов. — Да ладно, я шучу. Я знаю, что ты очень устал и очень много пережил. Спи, брат, а я пойду, хоть собак по очереди выведу, а то они тут в четырех стенах совсем взбесятся и нас всех съедят! Отца жалко. Даже не увидел его, пока он жив был. Но зато хоть брата нашел, и он с нами будет. Вот здорово!

Глава 16. Опрос общественного мнения

— Сегодня мы пришли сюда, на Малую Конюшенную улицу, для того, чтобы задать нашему обществу один, но очень важный для нас вопрос: как мы относимся к тому, что среди нас живет людоед, который, словно тигр, обитающий вблизи какого-нибудь индусского селения, время от времени выбирает себе жертву? — Оживленные лица горожан, заинтригованные видом видеокамеры, плыли по экрану, сопровождаемые озорным голосом Лолиты Руссо. — Мы не случайно начинаем наш разговор здесь, около статуи Городового, символизирующей порядок и законность.

Журналистка по-хозяйски осмотрелась и протянула микрофон в сторону пожилой женщины, определенно выражавшей готовность сообщить что-то действительно важное.

— Скажите, как вы относитесь к тому, что рядом с вами — простите, не дай, конечно, бог, — среди ваших друзей или даже родных живет людоед? — Лолита радушно предоставила женщине объемный микрофон.

— Как отношусь? — пенсионерка повторила заданный ей вопрос, как делает большинство застигнутых врасплох или шокированных людей. — Я вот, старуха, свое, мне Богом отпущенное, можно считать, прожила, отмаялась, но мне бы очень не хотелось, чтобы на меня где-нибудь напал этот выродок! Да это и не человек вовсе! В фашистскую блокаду, дело прошлое, такие ужасы, говорят, случались. Кто-то не выдерживал, ну и… — Женщина скорбно склонила голову.

— Пожалуйста, представьтесь нашим зрителям. — Лолита с ласковым выжиданием соизмеряла ветеранку.

Свальная Евфросинья Виленовна, да просто баба Фрося. — Пенсионерка попыталась завладеть микрофоном, но ведущая мягко отстранила ее распухшие руки. — Человек я простой, без затей, всю блокаду в городе прожила, как уцелела, только Господь Бог знает. А про блокадных людоедов что я могу сказать? До многих из них, я думаю, никто и не докопался, как они до такого греха докатились. Так что если кто из этих людей дожил, то и сейчас, наверное, телевизор смотрит. Но то ж, доченька, война! Одно слово — блокада! Сейчас вспомнить, что мы тогда ели, так молодежь нам и не поверит! Нынче-то, вон, через каждый метр ларек продуктовый воздвигли! Так вот, для нашего мирного времени это — форменное безобразие! Ну ладно, я, пожалуй, свой век подытожила, но у меня двое внуков растут: парню шестнадцать и девочке скоро десять, — ну как же я могу без нервов к такой угрозе относиться?! — Лицо Евфросиньи задрожало, казалось, она готова заплакать. Но женщина вдруг обрела суровый вид и закричала: — А вот такие люди, как мой зять, Корней Ремнев, бывший зять, — уголовник он, мошенник, — утром смотрю: он к овощебазе на иномарке подъезжает. Откуда такая машина? Откуда такие доходы? Чем налоговая инспекция занимается? Да этот нехристь на все способен, он и дочери моей всю жизнь испоганил, и сейчас никому покоя не дает…

— Спасибо вам большое, Евфросинья Виленовна, за мнение и интересное выступление! Извините, у нас еще очень много желающих высказаться. — Лолита мягко отвернулась от распалившейся пенсионерки и нацелилась на пожилого мужчину с остроугольной седой бородкой. — Простите, к вам удобно обратиться?

— Конечно. — Пенсионер слегка поклонился, выражая готовность к общению. — Чем могу быть полезен?

— Спасибо. Только для начала позвольте вас еще раз представить нашим зрителям, которым, конечно, вы уже хорошо знакомы. — Журналистка повернула микрофон в сторону мужчины, сама же она пользовалась радиомикрофоном, деликатно закрепленным на лацкане ее кожаной куртки.

— Князь Волосов, Эвальд Янович, ветеран блокады и войны. Снайпер, имею шесть штыковых атак, награды. — Князь с достоинством посмотрел в камеру. — Этот человек — а это, конечно, всего лишь человек, а не какое-то сверхъестественное создание, изделие изобретателей или даже пришелец, каковым нам его пытаются представить, — это человек, которого необходимо как можно скорее уничтожить, потому что он уже никогда не остановится в своих злодеяниях. Я на войне видел много зверств со стороны наших врагов, и это бы не прекратилось, фашисты бы никогда не остановились, если бы мы их не победили. Я хочу сказать, что этого людоеда, или, может быть, целую шайку маньяков, которые орудуют в нашем городе, — их надо было уничтожить за одно самое первое преступление, а они их совершили за это время мы и сами не знаем сколько!

— Хорошо, уважаемый Эвальд Янович! — вернула себе право ведущего популярная в городе журналистка. — Значит, вы считаете, что людоеда или целую существующую группировку людей, одержимых каннибализмом, можно только уничтожить. А если попробовать изолировать? Разве это не станет для них более суровой карой? Мы ведь знакомы с судебной практикой Запада, когда в тех же Соединенных Штатах Америки за особо тяжкие преступления людей осуждают не на одно столетие? Ведь это только вдуматься: не на десять или даже сто лет, а на тысячу! Разве этого мало?

— Нет, милая барышня, ни один пожизненный срок не может быть суровее смертного приговора. — Волосов вновь властно посмотрел в объектив камеры. — Вы поймите главное: если враг не уничтожен, то он всегда имеет возможность вернуться, и тогда он тут всех вас, простите, как куриц, перережет! Вы скажете: этого не может быть? Еще как может быть! Завтра наши многоуважаемые законодатели внесут кое-какие либеральные изменения в Уголовный кодекс, объявят амнистию, или пожизненно осужденный сам добьется медицинского переосвидетельствования, которое признает его душевнобольным, его переведут в больницу, там он пройдет курс лечения, получит отличные характеристики и может быть отпущен домой на долечивание. Вот вам уже два варианта возвращения людоеда. Третий — побег. Четвертый… Нет, об этом, наверное, сейчас не стоит говорить.

— Почему же не стоит? — Руссо скапризным разочарованием покачала головой. — Я полагаю, что не только мне, но и всем нашим телезрителям будет очень интересно знать, какие у людоеда есть еще шансы на возвращение?

— А такие, что его могут использовать в своих интересах определенные силовые структуры. Такой человек для них — просто находка. — Волосов повернулся в сторону журналистки, и в его тоне зазвучало назидание. — Вы, милочка, сами представьте, для каких целей его можно использовать. Но есть еще и пятый вариант, о котором я сейчас в любом случае не буду рассказывать.

— Спасибо вам и за четыре. Я обязательно подумаю над тем, чем же может силовикам пригодиться Людоед Питерский. — Лолита гостеприимно окинула взглядом толпу и остановилась на молодой особе лет восемнадцати. — А теперь, я думаю, настало время предоставить слово молодежи. Скажите, какие у вас оформились чувства по отношению к новому символу нашего города?

— Вообще-то, довольно сложные. — Девушка покраснела и опустила желто-зеленые глаза. — Во-первых, я думаю, было бы неплохо понять, почему люди становятся такими. У меня тоже имеется кое-какой жизненный опыт, и я вам скажу, что люди никогда не бывают в обществе такими, какие они есть на самом деле. А мне — не знаю, как сказать, — то ли посчастливилось, то ли наоборот, но я заставала людей такими, какими они бывают без прикрас, и у меня сложилось впечатление, что очень многие из нас, даже стоящие сейчас здесь, согласились бы на самые разные преступления, если бы у них на это хватило духу. Или за это не пришлось бы никогда отвечать. А так, по жизни, вокруг одни притворы.

— Спасибо. — Журналистка уже готова была убрать микрофон, но вновь поднесла его девушке и сказала: — Вы нам не представились.

— Офелия Засыпная, студентка. Я бы еще добавила — но это, может быть, личное, — наверное, интересно, какой он, этот людоед. Как мужчина… Или его интересует только человеческое мясо? — Офелия улыбнулась и помахала в камеру рукой. — Привет, Лю! До встречи!

Спасибо, Офелия, еще раз. Будем надеяться, что вы если еще не встретили своего принца, то скоро встретите и все у вас будет гораздо лучше, чем у классика английской литературы: он не станет притворяться сумасшедшим и никому вас не даст в обиду. А с Людоедом вы не встретитесь никогда, разве что в учебнике по судмедэкспертизе. — Лолита всмотрелась в толпу. — Я вижу среди вас, уважаемые гости нашей передачи, человека в одежде священнослужителя. Будем надеяться, что это как раз тот случай, когда сам Бог посылает нам своего посредника, который сможет внести необходимую ясность в нашу сегодняшнюю встречу. Простите, батюшка, не могли бы вы сказать несколько слов. Уважаемый и почитаемый в нашем городе князь Эвальд Янович Волосов считает, что таких людей, как Людоед Питерский, и им подобных необходимо уничтожать. А как же мораторий на смертную казнь, связанный с либерализацией нашего общества, а как же известная всем нам заповедь «Не убий»?

— То, что касается либерализации нашего общества, то в чем же она, по-вашему, заключается — в сохранении жизни тем, чью потребность составляет отнятие чужих жизней? Что же тогда означает само понятие «либерализация общества»? Или мы здесь что-то не договариваем, или чего-то не понимаем. Ведь эти люди, потерявшие все святое, удовлетворяют свои страсти, доставляя боль и мучения другим людям: они любят кровь, любят пытки. — На лице священника играл румянец. Руссо уже встречала похожий румянец на картинах русских мастеров прошлых веков, который, конечно, свидетельствовал об отменном здоровье этих людей. Лолита замечала, как с наступлением двадцатого века румянец на холстах художников стал уступать место белизне, желтизне и даже синеве изображаемых персон. — То, что касается библейской заповеди, то ее тоже надо правильно понимать, а ее, к сожалению, многие пытаются трактовать в том ключе, в котором им это в данный момент выгодно, или так, как это принято в существующем обществе. Но могут ли библейские заповеди менять свое толкование в зависимости от общественного мнения? Конечно нет. Так вот, заповедь «Не убий» относится к тому человеку, перед которым стоит выбор: бороться ему со злом или нет, а если бороться, то каким образом?

По возрасту священник, наверное, был ровесником журналистки. Под его облачением угадывалась крепкая, спортивная фигура. Руссо подумала, что, возможно, особое внимание к своему телу не очень приветствуется в среде священнослужителей, но ей, например, давно согласившейся с привычным стереотипом отъевшегося и опившегося попа, было очень приятно созерцать этого стройного и подтянутого молодого человека. Ей нравилось не только смотреть на нового героя ее передачи, но и слушать его обдуманную, понятную речь. Единственное, о чем не забывала ведущая, это о том, что вскоре придется прервать это интересное выступление, по скольку сегодняшний прямой эфир ограничен, а ей еще предстоит адресовать зрителям несколько слов от своего собственного имени.

— Вы думаете, наши православные святые, такие, как святой благоверный великий князь Александр Невский, покровитель града святого Петра, не сталкивались с этим вопросом? Еще как сталкивались! — Священник обратил в камеру свои ясные голубые глаза. — Разве мало Александр Невский перебил народу? Но он каждый раз, собираясь на поле брани, обращался к Господу Богу примерно так: Господи, прости меня за то, что мне придется убивать людей. Но я не могу иначе, я делаю это во имя святой Руси, во имя своего народа!

— Простите, батюшка, можно вас представить нашим зрителям? — Руссо воспользовалась своим правом ведущей и выжидательно посмотрела на людей, окруживших спонтанную съемочную площадку.

— Отец Серафим. — Священник кротко посмотрел в камеру. Он был в черной рясе, на его шее висел массивный крест, из-под клобука выбивались русые вьющиеся волосы. Очевидно, отец Серафим шел со службы, возможно даже из Казанского собора, но задавать по этому поводу вопросы у журналистки уже не оставалось времени, да это и не умещалось в рамки иссякающего эфира.

— Спасибо вам, отец Серафим, за ваше выступление. Будем надеяться, что ваше мнение будет учтено при аресте Людоеда Питерского. — Лолита приветливым взглядом проводила священника и обратилась к зрителям: — Четыре человека, четыре мнения, и большинство из них сходится на том, что это человекоподобное существо, по кличке Людоед Питерский, должно быть задержано и хотя бы изолировано. Тогда мы с вами сможем спать спокойно, тогда мы перестанем бояться за наших родных и близких, которые в любое время могут стать жертвой особо опасного и жестокого маньяка. Но пока мы должны постоянно помнить о том, что он все еще находится среди нас, может быть, именно в этот момент он смотрит в мои глаза и готовит свое очередное злодейство.

Договорив, Руссо еще какое-то время смотрела в камеру, потом устало моргнула оператору и подняла руки: съемка окончена. Наиболее любопытные горожане интересовались, по какому каналу они смогут увидеть себя в эфире, и, когда им отвечали, что их эфир только что окончился, они уныло улыбались и отходили. Окна окружающих домов призывно светились. К больнице, рядом с которой высился Городовой, подъезжали машины «скорой помощи». С Невского доносились рокот транспорта и реплики прохожих. Город жил своей жизнью.

Глава 17. Час пик

Саша очнулся в ванне: он сидел в ней в верхней одежде и усердно тер себя таиландской губкой. Вокруг было очень много красного цвета, и Кумиров подумал, что он, наверное, стал так видеть, — очевидно, что-то произошло со зрением, — но потом обратил внимание, что это больше похоже на краску, от которой он пытался избавиться. Но зачем же он залез в таком виде прямо в ванну? В этом, конечно, было что-то оригинальное, и он вполне мог ожидать от себя подобной выходки, но сейчас он почему-то не мог точно установить, когда и почему все это сделал.

Молодой человек вылез из ванны и стал раздеваться. Он сбросил с себя всю одежду, встретил свое изображение в зеркале и вдруг ощутил странное повторение ситуации, будто бы он вот так уже смотрел на себя и даже думал, не пора ли ему подкачать свои не очень рельефные мышцы. А дальше? Нет, ничего не получалось. Нить обрывалась, и история не имела своего продолжения. Он попытался несколько раз заново проиграть всю сцену: вот он выходит из ванны, вот, как бы случайно, смотрит в зеркало и… И ничего!

Саша взял с вешалки свое любимое Канарское полотенце с девочками и пальмами и вдруг вновь ощутил в своих действиях какой-то повтор. Вот что с ним сделалось за эти дни! А последний удар, кстати, был от собственного отца, когда тот что-то сделал с Наташей. Стоп-стоп-стоп! Отец… С Наташей… А что я надену? Пойду-ка наверх, посмотрю, что у меня есть в гардеробе.

Кумиров, как был абсолютно голым (а кого здесь стесняться?), пошел к лестнице и еще раз испытал ощущение когда-то уже пройденного урока. Ему казалось, что он вот-вот все вспомнит, пусть даже это было во сне, но у него все сорвалось.

Саша поднялся по лестнице и ощутил непривычный холод. Он посмотрел в сторону балкона и увидел, что в рамах выбиты все стекла. «Нас что, ограбили?» — удивился молодой человек и, не успев побеспокоиться о собственной безопасности, приблизился к балконным дверям. То, что он обнаружил за ними, заставило Кумирова мгновенно вспомнить все то, что недавно произошло в этом доме: сегодня он стал убийцей и убил двух человек!

Первое, о чем подумал Саша, это о том, нельзя ли ему сейчас прекратить думать, чтобы и дальше ничего не испортить в своей жизни, а быстро, но бесшумно спуститься опять вниз, лечь в ванну и каким-то образом заснуть или хотя бы притвориться спящим, и вдруг, когда он проснется (или сделает вид!), все сложится уже совершенно иначе и, главное, в этом доме не окажется никаких трупов!


Кумиров поймал себя на том, что он действительно потихоньку возвращается вниз, чтобы (вот бред!) каким-то чудом отвадить пригрезившуюся ему беду. Ну и что, что он убил этих ублюдков? Ему их что, жалко? Нет! Он что, боится? Нет! Значит, все нормально! Они ведь на него напали, а он только оборонялся. Ничего себе оборонялся, что у них и от голов-то ничего не осталось! Их теперь, как говорится, и впрямь родная мама не узнает! Вот так поработал!

Ладно, наплевать! Хватит пускать слюни! Сделанного не воротишь! Во всяком случае, теперь он — хозяин в своем доме! Он может взломать половину отца и взять там все, что только пожелает! Может поджечь этот роскошный особняк, чтобы запутать следы своего преступления. Впрочем, что это значит — преступления? Разве он не пытался сохранить свою жизнь перед угрозой быть растерзанным этими папашиными быками? Им ведь совершенно без разницы, кого мучить и убивать! Они и отца замочили бы с не меньшим азартом, чем любого заказанного им клиента! Да нет, они бы оторвались на отце с особым смаком, — он же был их хозяин, платил им, содержал их, как бойцовых псов, — они бы нашли в его истязаниях высшее удовольствие!

Нет, он не станет ни вредить отцу, ни сводить с ним счеты: он просто уедет из этого дома и постарается никогда сюда не возвращаться! А куда он денется? Об этом он подумает потом, а сейчас ему пора отправляться на поиски Наташки, и он очень надеется, что все его поступки окупятся их встречей. До него ведь только в последние дни дошло, что он ее по-настоящему любит. Она ему нужна! Он без нее тоскует!

Саша взял ключи и документы на свою белоснежную пятидверную «Ниву» и спустился в гараж. Сев в машину, он вставил ключ в замок, вытянул подсос и включил зажигание. Ожидая, пока двигатель хотя бы немного нагреется, Кумиров посмотрел на себя в зеркало заднего вида: в его темных блестящих глазах определенно появилось что-то новое, лицо стало немного чужим, даже вьющиеся каштановые волосы перестали быть для него любимыми и родными, — в них тоже угадывалась принадлежность к злодейству. Убийца! Если в зону упакуют, там его, наверное, ждет завидная уважуха! Как же! Таких бойцов завалил! И еще с особым садизмом! Да он этих кабанов гак размозжил, что их теперь ни одна экспертиза не опознает!

А пистолет?! Саша сунул руку в карман комбинезона и извлек своего безукоризненного напарника. Сколько патронов-то осталось? Он достал обойму и со сладостным страхом убедился, что она пуста. «Вот это да! Все отшмалял, а потом пустой большой этого супербицепса стращал! А оно и взаправду круто! Кому бы поведать? Ваньке? Да где он, Ремень-то? Его-то какая доля постигла? А имелась бы у меня в ту ночь балалайка, рискнул бы тогда этих пней угондошить? Сейчас — да! А тогда? Не знаю».

А все-таки правильно будет спалить эту халупу! Отец особо не пострадает. Тем более что у него все застраховано. Главное — против него не останется ни одной улики! К тому же у ментов, наверное, будут все основания списать очередной криминал на общую волну расправ над клоповцами и суматохинцами, о которых гудит сейчас весь город.

Саша вышел из машины, открыл бензобак, взял со стеллажа кусок ветоши, окунул ее в жерло бензобака, достал и накинул на плафон, под которым светила лампа. После этого он достал зажигалку, включил ее и поднес к ветоши. Когда тряпка загорелась, Кумиров направился к машине. Он сел, выжал сцепление, задал первую скорость и плавно двинулся в сторону въездных ворот. Немецкие датчики сработали, как всегда, мгновенно. Ворота исчезли. Ослепительно-снежная «нива» выехала во двор, миновала вторые ворота и, набирая скорость, направилась к Выборгскому шоссе.


Саша несколько раз подвозил Бросову к ее дому — выгоревшему серо-салатному кораблю, бетонная поверхность которого была покрыта мелкими трещинами. Казалось, что здание опутано паутиной. Со стороны были отчетливо видны границы каждого блока, и молодому человеку каждый раз было непонятно, как в столь малом объеме умещаются люди, да и не только умещаются, а живут, танцуют, рожают детей, пытаются обрести счастье?

Хьюстон просила остановить машину у второй парадной. Они прощались в машине, и она ни разу не пригласила его зайти. Наверное, думал Кумиров, Наташа стесняется своей нищеты. Кто же, как не нищие, мог ютиться в корабле на улице Стойкости?

Он решил отправиться на другой конец города, чтобы хоть там узнать, где может находиться Бросова. Сейчас было самое неприятное время для проезда по городу. Мало того что везде «кирпичи» или пробки, так ведь еще и «чайников» сколько на дорогах! Весна, а значит, они, как сонные насекомые, выбираются из своих затхлых гнезд, еще совершенно не понимая, что же вокруг них происходит. Конечно, Кумиров и сам не особо соблюдал правила дорожного движения, а собственно, и не очень-то ими когда-нибудь интересовался. Да, в чем, в чем, а в этих вопросах он не был любопытен. Курсы в свое время оплатил отец, а Саша дал денег мужику, который в их школе отвечал за обучение, чтобы там вообще ни разу не появляться. Через него же он одолел и экзамены по теории. Ну а практика ему далась легко, — он ведь еще и без прав накатал не одну тысячу километров. Вот за это спасибо папане!

Собственный стиль езды, из-за которого он уже разбил «пятерку» и «шестерку» из старых запасов отца, не мешал Саше громко материть тех водителей, которые, по его мнению, или нарушали правила, или становились помехой для его машины.

Одной из своих забавных причуд Кумиров-младший считал определенную невозможность запомнить основные магистрали города. Случалось, что из-за своей рассеянности, перед тем как отыскать нужный адрес, он подолгу вхолостую колесил по непричастным к его маршруту районам. Особую сложность составляло для него попадание в Невский район, Купчино и Дачное. Ожидая зеленой стрелки для поворота на проспект Мориса Тореза, Саша с улыбкой вспоминал, как они несколько раз часами рыскали по ночному городу в поисках ее улицы с героическим названием. Рекордом его дорожной бестолковости стала та ночь, когда они по ошибке вторглись в пределы другого, совсем неведомого ему района — некоего Колпина.

Кумиров включил магнитолу, закурил и представил, что он предпримет, если увидит, что Наташку истязают на ее собственной хате. Конечно, он тут же, без всякой запинки на Уголовный кодекс и презумпцию невиновности, начнет мочить этих чертей, насколько у него хватит патронов. А потом? Саша заглянул в «бардачок». Стереоскопическая дубинка на месте. Ею он их отменно поломает, сколько успеет, пока они его самого не кончат. А что ему дальше жить? Он ведь отныне — убийца!

А если гаишник остановит? Значит, первая пуля ему! Все, ребятки! Час пробил! Зря он, конечно, не сдернул волыны у забитых им клоповцев. Вот что значит первый опыт! Вот что значит немного разволновался!

Все-таки очень интересно было бы доподлинно узнать: убивал ли кого-нибудь собственноручно отец или только других на смертный грех посылал?


От метро «Лесная» Кумиров свернул по стрелке налево, а на втором семафоре повернул направо. Насколько он помнил, то именно отсюда они когда-то проехали до Пискаревского проспекта, по нему — до набережной Невы и, одолев мост, оказались на левом берегу, где Хьюстон сама начала показывать ему дорогу, и они довольно быстро добрались до ее района.

Проехав первый после поворота семафор, Саша увидел вскоре слева от себя автозаправку, на которой мелькнуло что-то знакомое. Он посмотрел внимательнее и угадал в далеких очертаниях своего младшего брата. Кумиров уже слышал от отца, что Костик драпанул из психушки, куда его периодически упаковывали родители, но меньше всего он ожидал запечатлеть мелкого на АЗС, да еще с пистолетом в руке: мальчонка суетливо заправлял вишневую «семерку» с надписью «Эгида-плюс». Саша включил левый поворотник, притормозил и повернул к заправке.

— Костик! — крикнул Кумиров, въехав на территорию АЗС, но Костя не среагировал на оклик, очевидно, настолько неожиданным для его слуха стал голос старшего брата. — Костик!

Саша затормозил на периферии заправки, оставил машину и направился к брату. Вишневый «жигуль» уже тронулся с места, повернул в сторону выезда, но вдруг остановился, и из него вышел мужчина в сине-зеленом камуфляже с эмблемой фирмы «Эгида-плюс».

— Саша! — окликнул мужчина Кумирова, который тоже собирался покинуть салон. — Здравствуй! Ты разве не в Финляндии?

— Здравствуйте, дядя Стас! А вы разве все уже знаете? — Саша крепко пожал уверенную руку Весового и сделал несколько шагов в направлении стоящего к нему спиной брата. — Я сам вернулся. У меня вообще сейчас много проблем. А я сейчас Костика искал и вот нашел его здесь, на стоянке. Костик, ты что, оглох, что ли? Тебя весь город ищет, а ты здесь шабашишь!

— Да я, это, ну, так получилось. — Мальчик отвел глаза. — А ты чего, меня искал, правда?

— Конечно, ты ж мне брат! — Саша протянул руку, наверное, чтобы похлопать Костю по плечу или даже обнять, но, разглядев, в какую грязную одежду облачен мальчик, неуверенно остановил свой жест в пространстве, встретился глазами с подошедшим Весовым и все-таки коснулся своего брата и даже прижал его к себе. — Давай дуй в машину! Сейчас я с дядей Стасом договорю, и поедем.

— Здравствуй, Костик! — Весовой энергично протянул беглецу свою крупную ладонь. — Конечно, малыш, поезжай с братом, — что тебе искать приключений?! Вдвоем что-нибудь придумаете.

— Здравствуйте, дядя Стас! А куда мы поедем? — Мальчик недоверчиво скосился на старшего брата. — В больницу?

— А что ты там забыл? Чего там хорошего-то? Мороженое часто дают? На компьютере разрешают играть? Да? — Саша улыбался, поглядывая на Весового. — Ну давай, кантуйся в тачку! Музыку себе включи и жвачку возьми! Я сейчас!

— Бедный парень! — Станислав проводил мутанта участливым взглядом. — Что с ним дальше будет? Сколько он еще от людей натерпится!

— Да, народ у нас такой, что и любого красавца в гроб загонит, а о таком феномене уж и говорить не приходится! — Саша нервно посмотрел на Весового. — Ну ладно, вы извините, мы помчимся. Я вам потом позвоню, все расскажу. У вас тот же телефон?

— Да, Сашуля, тот же. А отец знает, что ты в Питере? — Станислав старался ненавязчиво разглядеть во всех деталях стоявшего перед ним Кумирова, чтобы почувствовать, что же на самом деле происходит на душе у этого рослого, видного парня, где он находился все это время и что мог натворить. — Ну что ж, раз тебе пора, не смею задерживать. Будь осторожен на дороге!

— Спасибо, дядя Стас! — Саша принял прощальное пожатие одноклассника его отца. — Счастливо вам, удачи!

— С богом! — Весовой повернулся и пошел к своей машине, в салоне которой на водительском месте прочитывался человек в таком же камуфляже. — Отцу привет!

— Спасибо! — обернулся удаляющийся Кумиров. — Он вас часто вспоминает!


Вишневая «семерка» отъехала. Подходя к своей машине, Саша заметил двух парней, которые быстро двигались ему наперерез. На вид им было лет по двенадцать-тринадцать. «Киллеры? Подсадные утки? — подумал Кумиров и ухмыльнулся. — Попрошайки, наверное».

— Але, шеф! — окликнул Сашу высоким, на слух женским голосом один из парней. — Он нам должен!

— За что он вам должен? — спросил Кумиров, открывая дверь автомобиля и погружаясь в громко звучащий тяжелый рок, к которому он уже успел приучить своего младшего брата. — Он что, у вас занял?

— Да мы его тут на халяву два дня кормили-поили, куревом обеспечивали, — стал громко перечислять второй кредитор, пониже ростом и с более плотной фигурой. — Хочет — пусть отрабатывает. Или ты за него рассчитаешься?

— Я же вам все отработал! Сколько я вам бабок за сегодня отдал?! — возмущенно закричал Костя. — Вы же сами говорили: сотка, и мы в расчете. А взяли уже в два раза больше!

— Да ты, корень, не так считаешь! — сочувственно сказал высокий и очень худой, с веснушчатым лицом и темными, почти черными, словно у утопленника, губами. — Короче, ты нам лучше дурака не включай! С нами это бесполезняк! Давай правильно посчитаем, ты все и поймешь и спорить перестанешь!

— Сколько он вам должен? — спросил Саша, оглядываясь по сторонам в поисках возможных защитников обнаглевших мальчуганов. — Вы всю сумму назовите, чтобы нам с вами под ноль разойтись.

— Ну, если пятисотку отстегнешь, на том и разойдемся. — Голос у коренастого паренька был не по возрасту мужской и хриплый. — Чего, будешь рассчитываться? Ты ему кто?

— А тебе какая разница? — Саша указал парням на машину. — Садитесь, я вам в салоне отстегну!

— В салоне так в салоне! Нам это как-то по барабану! Мы тут не одни, сам понимаешь! — Тощий с унылым вызовом смерил глазами Кумирова и многозначительно посмотрел на государственные номера его «Нивы». — Эту точку конкретная братва держит, а мы что? Мы с ними работаем!

— Саня, за что им столько денег давать? — Костя расстроено и возмущенно смотрел на брата. — Это же просто борзота!

— Ты пойми, брат, лучше сразу отдать то, что ты братве по понятиям должен, и ни о чем не думать, чтобы потом никаких головняков не случилось! — Плотный парень говорил с назиданием и некоторой ленцой. — За все в жизни нужно отвечать, правда?

— Правда. — Кумиров тихо повторил последнее слово забравшегося в салон вслед за своим приятелем паренька и завел мотор. Кнопки на всех дверях автоматически опустились. Пареньки тревожно переглянулись. Саша встретил две пары настороженных глаз в зеркале заднего вида. — Иначе не заводится! Вы чего, испугались?

— А чего нам бояться? — стараясь выдержать безразличный тон, протянул тощий. — Машину все уже видели!

Они отъехали от АЗС, промчались по безлюдной улице и резко затормозили около недавно спаленного дома. Здесь выгорела вся центральная часть первого этажа, а второй и третий этажи были плотно закопчены.

— Одного мудака здесь два дня назад заживо поджарили! — рассмеялся толстяк, показав крупные и редкие зубы. — Начморил, падла, вот братва его и наказала!

— А выл он так, что мы и сами аж чуть не заплакали! — поддержал веселье хлипкий и осторожно посмотрел в затылок Александру. — Ему еще повезло, что сюда какой-то терминатор на каре примчался и его из огня вытащил. Потом, правда, когда уже пожарка приехала, мужики с промзоны прибежали: говорят, хлыщ к ним один забежал с пистолетом и кару угнал. Тут у нас, видишь, такие страсти-мордасти творятся, что нас не очень-то и напугаешь!

— Да я вижу, что вы крутые пацаны, а это вы когда-нибудь перед своим носом видели? — Саша вытащил из-за спины пистолет и направил его на своих задиристых пассажиров. — Сейчас я вам обоим за своего брата ваши дебильные черепа продырявлю! Ну, кто первый?

— Не надо! Слышь, подожди, не стреляй! — Толстяк сделал просительное лицо. — Ну я тебя очень прошу, ну что мне сделать, а?

— Дядя, у меня мамка лежачая, я ей еду ношу, больше некому. У нас и… — Худой прервал фразу, смял свое лицо и заплакал. — Ну, ну…

— Саня, ты чего, их взаправду убьешь, да? У тебя и пистолет настоящий, да? — Костя с любопытством посмотрел на старшего брата. — Не надо их убивать, ладно? Пусть они катятся на свою заправку, а?

Сашка нажал на кнопку, и двери разблокировались. Трясущиеся пленники склонили головы и молитвенно смотрели на дверные ручки.

— Ублюдки, вы хоть поняли, на кого вы лапу подняли? На моего младшего брата! Вы думали, он такой, значит, с ним все можно делать, да? А жить-то вам самим ой как хочется, да? — Саша переводил оружие с одного испуганного лица на другое. — Давайте валите отсюда! Но если вы кому-нибудь хоть слово поперек нас молвите, я всех ваших больных мамок перевешаю, а под ними костер разведу и вас туда покидаю! Поняли? Бегом!

Мальчишки открыли двери, высыпались в них, словно парашютисты, и стремглав помчались в темнеющее пространство, окружившее белоснежную «Ниву». Саша выжал сцепление и со свистом сорвался с места. Костя облегченно вздохнул и радостно улыбнулся.

— Ты чего, чудо морское, из больницы сдриснул? — Саша сунул брату пачку сигарет. — Давай, развращайся, пока докторишки не видят!

— Спасибо! Да меня Колька Махлаткин заставил! Говорит, я твоих предков на миллион баксов раскручу! Ну как по телеку про боевиков рассказывают! — Костя нажал своими сросшимися пальцами на прикуриватель, который послушно утопился в теле автомобиля. — А потом мы с ним потерялись и я один жил.

— А где ты жил? В гостинице, что ли? — Старший брат тоже взял сигарету и скосил глаза на брата. — Ты чего, из больницы деньжат чьих-нибудь прихватил?

— Да нет! Меня пацаны научили милостыню просить. Кто денег даст, кто курева, кто пожрать, — жить можно! — Костя зажал сдвоенными пальцами, словно клещами, прикуриватель, извлек его и протянул брату. Саша затянулся, и из его ноздрей исторгся дым. — Они мне говорят: да такой, как ты, может вообще на раз миллионером заделаться! Снимайся в кино, в фильмах ужасов, и станешь покруче Майкла Джексона!

— Ну у тебя и словечки появились! Ты чего теперь, блатной стал? — Саша резко затормозил на красный свет, оказавшись на середине пешеходного перехода. Слева от них гудел неунывающий рынок. — А где ты спал?

— В говнюшнике. — Младший брат осторожно поглядывал в окно, словно еще не очень уверенный в своей удаче и опасающийся внезапной погони. — Мне это место тоже Лохматка показал.

Пешеходы с возмущенными, гневными лицами обтекали подрагивающую, словно взмыленный жеребец, машину. Старуха с раскисшим, словно уличное объявление, лицом выразительно перебирала губами, наверное обрекая лихих ездоков на все муки ада.

— Это еще что такое? — Саша ритмично постукивал пальцами по спортивному рулю, обтянутому черной кожей. — Я смотрю, этот Лохматка у тебя наподобие опекуна заделался!

— А это на «Пионерке» такое место есть — там и шкеты вроде меня тусуются, одному вообще всего три года, и взрослые бомжары на постоянке шарятся. — Костя упоенно затянулся, продолжая частые жевательные движения. — Только от взросляка нам лучше подальше держаться: они пацаненка и сожрать могут!

— Людоеды, что ли? — Старший брат нервно выжимал сцепление и включал первую передачу, позже сбрасывал ее, но сохранял левую стопу на выжатом сцеплении. — Так они и тебя могли в любой момент к себе затащить?!

— Ну! Мне люди рассказывали, что там даже кости и черепа находили. Да, — самому себе подтвердил Костя. — А один раз на рынке милиция одну старинную бабку задержала, так у нее в студне детский глаз плавал, а другую захватили, так у нее в колбасе детский пальчик, даже с колечком, нашли, — она его как отрубила, так и бросила, а он не сварился.

— Я отцу сколько раз повторял: не надо Костика больше в психушку сдавать! А он свое: вот подлечим, вот подлечим! А фигли тебя лечить? Что ты, дурнее других, что ли? — Саша дождался желтого сигнала и сорвал машину с места, чуть не задев одноногого мужчину в засаленном камуфляже и на старых костылях, обмотанных тряпками, заглядывавшего в окна благополучной «Нивы» в надежде на удачную милостыню. — Слушай, а давай я денег у отца возьму, и мы тебе операцию сделаем, сейчас врачи знаешь какие чудеса творят?! Пятый палец тебе пришьют и эти как-нибудь расщепят, чтобы ты мог пальцы веером делать. — Саша развел пальцы и, ритмично перебирая ими никому не видимые клавиши, несколько раз из стороны в сторону ухарски прорезал пространство.

— Вот так, да? — спросил Костя и разрубил воздух своей копытообразной кистью. — Теперь, парни, будете работать на меня! Вопросы есть?

— Ну! Вот так! — Саша еще раз проделал руками выразительные движения. — Конкретно! Без непоняток!

— Вот так, да? — переспросил Костя, вновь повторил движения своего брата и засмеялся. — Без непоняток, братишки!

— Вот так! Чтобы фраера, в натуре, не блатовали и свой базар гнилой фильтровали! — Саша тоже засмеялся и ускорил движения рук. — Слушай, Костик, а я сегодня двух батиных бойцов замочил! Вот из этого пистолета. — Старший брат снова вытащил из-за спины оружие и показал его удивленному мальчику. — А потом я их так измесил бейсбольной битой, что их теперь в морге родная мать не опознает! Я теперь вообще кого хочешь могу убить! Понял?! Мне теперь уже все равно: вышку сейчас не присудят, а если впердолят лет восемь — десять, так это мы с тобой как-нибудь переживем, правда?

— Зачем же ты? Я думал, ты пострелять взял. Ну поучиться, что ли, по воронам там или по кошкам. — Костя недоверчиво посмотрел на предъявленное оружие. — Ну так, понарошку — да, а по-настоящему-то зачем? Нет, ты мне правду говоришь?

— Да, хочешь, сейчас вон того мента, как муху навозную, прихлопну? А за то, что я ментяру завалю, меня зэки знаешь каким почетом окружат?

Сашины глаза заблестели, он резко вырвался в правый крайний ряд и под истеричные гудки возмущенных водителей и упертые в крыши салонов пальцы затормозил около газона, за которым виднелся затянутый прозрачным льдом водоем. Саша уткнулся головой в руль и заплакал. Костя растерянно посмотрел на старшего брата. Ему-то что теперь делать?

Глава 18. Игры олигархов

Некогда знаменитый на весь мир судостроительный завод имени капитана Немо (всего лишь однофамильца героя романа французского классика, а на самом деле легендарного героя неожиданно забытой Октябрьской революции 1917 года) постигла та же драматическая участь, что и другие достижения также полузабытого социализма, когда-то год от года обещавшего обернуться коммунизмом.

Завод имени Немо, или, как его, пользуясь достижениями русского классика, окрестили заводчане, «Му-му», оказался предметом игр олигархов, которых до сих пор называют «новыми русскими», а чуть раньше обозначили «агентами влияния». Их более ранние предки числились «фарцовщиками», «стилягами» и даже «врагами народа». Ныне эти властные и властвующие люди, опираясь на свои деньги и связи, решили извлечь максимальную выгоду из существования и деятельности завода, причем каждый из олигархов хотел в той или иной форме управлять судьбой завода единовластно.

В свое время, когда постперестроечное руководство «Му-му» в лице тогдашнего директора Вадима Сидеромова стало агитировать работников поменять свои ваучеры на акции завода, люди отнеслись к подобной комбинации с разной степенью энтузиазма, но в итоге все же овладели подавляющим процентом ценных бумаг. Вскоре Сидеромов был избран президентом вновь образованной корпорации судостроительных заводов и перебрался в Москву. Последующее начальство завода в лице директора Тита Засыпного и некие сторонние организации со вновь введенными аббревиатурами, словно паролями, закодированными перед своими замысловатыми названиями, предложили акционерам выгодно продать свои паи, от которых, по их доказательному убеждению, вряд ли когда-нибудь ожидается ощутимая польза. Работники вновь не проявили особой активности, но все же с лихвой уступили неведомым структурам пресловутый контрольный пакет акций. Все эти годы, что при Вадиме Ананьевиче, что при Тите Львовиче, завод катастрофически угасал: исчезали заказы, распродавалось оборудование, сдавались в аренду помещения, сокращались работники, задерживалась, а то и вовсе не выплачивалась зарплата.

Неожиданно Сидеромов вновь обратился к заводу, где провел всю свою трудовую жизнь, и изъявил намерение вернуться на покинутый несколько лет назад пост. Поговаривали, что Вадим Ананьевич круто проштрафился в качестве главы корпорации и вынужден подумать о срочной отставке. Тит Засыпной, в свою очередь, не собирался уступать экс-директору начальственное кресло, которое сам занял в результате голосования акционеров предприятия, оставив в прошлом незавидную должность начальника первого отдела, перекодированного прорабами перестройки в отдел по связям с общественностью.

Многоопытный господин Сидеромов якобы договорился в высоких столичных кабинетах о том, что он станет истово работать на Москву, если его только вернут на прерванное директорство. Мудрое руководство из центра решило не тратить времени на приручение новоявленного коммуниста Засыпного, а сделать ставку на убежденного демократа Сидеромова. Так Вадим Ананьевич вполне законным путем во второй раз стал директором взрастившего его завода, на котором уже имелся не менее законный директор.

Противостояние двух директоров началось осенью девяносто восьмого года и к зиме превратилось в довольно наглядное подобие «холодной войны». К тому времени основная масса сохранившихся работников расщепилась на два лагеря: сидеромовцев и засыпновцев. Противоборствующие стороны различными бюрократическими, а иногда и криминальными путями захватывали цеха и проходные, утверждали новые образцы пропусков, выпускали компрометирующую противника заводскую прессу и развивали агитационную деятельность посредством двух заводских альтернативных радиостанций.

Наиболее интересное обстоятельство для будущих исследователей подобных эпопей состояло в том, что почти никто из конфликтующих работников давно уже не получал ни копейки и вел нищенскую, полуголодную жизнь. Однако большинство участников баталии, членов их семей и разномастного окружения тешили себя надеждой в результате победы своего блока улучшить заодно и собственное благосостояние.

Подобные настроения казались вполне естественными для незаметно узаконенных в стране рыночных отношений, но рядовые бойцы обоих лагерей, возможно, не ведали, что их дальнейшая судьба после победы любого из дуэлянтов за кресло директора абсолютно не интересует их теперешних вожаков.

Несмотря на отсутствие денег на зарплату рабочим, на заводе функционировали две силовые структуры: служба внутренней охраны и служба внешней безопасности. Первая в основном состояла из бывших сотрудников завода, существовала за счет «заводских денег» и соблюдала в ходе всей хроники борьбы за пост директора видимый нейтралитет. Вторая, созданная Засыпным, была представлена отставными сотрудниками ФСБ и УВД, кормилась «от хозяина» и действовала в интересах Тита Львовича.

Сидеромов нанял на «столичные башли» частную охранную фирму «Девять миллиметров», знаменитую скандальными историями со своими сотрудниками, которых, вплоть до генерального директора, периодически выкрадывали, брали под стражу, калечили и даже умерщвляли. С помощью бойцов ООО «Девять миллиметров» Вадим Ананьевич в очередной раз вторгся на территорию завода через двери заводского клуба, которые ему, по слухам, открыли сотрудницы расположенной там библиотеки.

Узнав о проникновении, Засыпной направил своих бойцов для выдворения захватчиков, которые уже успели укрепиться в здании. Служба безопасности ретиво начала штурм, но, по разноречивым сплетням, то ли уцелевшая каким-то образом в разрушенном штате завода библиотекарша, то ли сам Сидеромов вызвали ОМОН. Милиционеры оцепили предприятие, вошли внутрь и приготовились «положить на землю» всех провокаторов и зачинщиков беспорядков. Но тут, как поговаривали позже, благодаря личному авторитету Засыпного прибыл сам вице-губернатор города по части развития промышленности. Высокий чин упредил нависшее побоище и призвал враждующие стороны к переговорам, в результате которых было решено, что все закрепляются на занятых рубежах до окончательного разрешения конфликта, а, дабы не осталось места для провокаций и междоусобиц, окна и двери бывшего клуба, выходящие на территорию завода, наглухо завариваются листами жести.

И питерский и московский директоры завода знали о существовании третьего конкурента, причем не только на их пост, но и на пост губернатора Санкт-Петербурга, который так же необъяснимо притягивал этих деятельных руководителей. Им был возросший, по словам одной из оппозиционных существовавшему правительству газет, как гриб после ядерного взрыва, явный и тайный владелец нескольких предприятий в городе Игорь Семенович Кумиров по прозвищу Кумир. Игорь Семенович избрал третий путь к креслу директора: он вдруг оказался выдвиженцем трудового коллектива и с ходу оккупировал территории двух заводских филиалов, отдав их под контроль суматохинской и клоповской группировок. Засыпной и Сидеромов ожидали вторжения Кумирова на основную площадку завода в любой момент и были готовы к противостоянию.

Узнав об официальном включении в борьбу Кумирова, Сидеромов сказал, что он предпочел бы такому противнику десяток конкурентов уровня Засыпного; Засыпной же заявил о том, что если от Сидеромова он может ожидать чего угодно, кроме покушения на собственную жизнь, то в отношении нового участника он имеет самые мрачные предчувствия. В итоге душевных переживаний и умственных перегрузок Вадим Ананьевич и Тит Львович снизошли до переговоров друг с другом по трубе. В ходе содержательной беседы выяснилось, что соперников наиболее заботит то, как бы Игорь Семенович не проник со своей командой (а они-то уж знали, на что способны члены кумировской группировки!) на основную территорию завода.

— Тит, у меня созрел проект джентльменского соглашения, — щедрым голосом предложил Сидеромов. — Давай порешим на том, чтобы наша братва работала сообща. Я думаю, только тогда мы реально сможем перекрыть Кумиру все пути и дороги. А?

— Знаешь, Вадик, — избегая настороженности, отозвался Засыпной, — я, пожалуй, не против временного сотрудничества: я понимаю, что это, по большому счету, в наших общих интересах.

— Вот именно, — закончил диалог Сидеромов. — Дай команду сварщикам резать баррикады.

Глава 19. Под зноем «вечной мерзлоты»

Еремей продрался сквозь гудящую толпу, подошел к спискам участников боев без правил и еще раз убедился в том, что ему предстоит драться именно с Тарановым. Наверное, Дима был не самый крутой боец в их фирме, но и он мог доставить Еремею много неприятностей. Во-первых, масса. Если Уздечкин весит килограммов девяносто, то Таран все сто двадцать. Во-вторых, опыт. Еремей занимается рукопашкой около года, а Димон еще до армии был кандидатом в мастера спорта по дзюдо. Уздечкин провел пока всего лишь один бой и тот проиграл, а у Таранова их, если верить ребятам, десятки. Нет, это вовсе не значит, что Еремей дрейфит, — да он хоть сейчас готов схватиться с этим боровом, а там уж посмотрим, кто кого.

Представление уже начиналось. Вокруг ринга были расставлены столики и куражились уже достаточно разгоряченные зрители. Столики были уставлены пивными бутылками, которые, конечно, завез сюда один из спонсоров соревнований, знаменитый питерский пивзавод. На свободном пространстве разминались бойцы легкого веса. Тяжеловесы, как правило, оставались «на десерт».

Уздечкин обратил внимание на президиум. Там восседал Тимур Острогов, а рядом с ним суетился Нестор Загубин, постоянно поправляя свой желтый с черными квадратами галстук.

— Здравствуйте, дорогие дамы и господа! — В эфире распространился гнусавый голос Загубина, а сам он почтительно раскланивался во все стороны. — Позвольте мне начать наши соревнования на первенство частного детективно-охранного предприятия «Девять миллиметров». Сегодня здесь присутствует основатель и генеральный директор нашей фирмы Тимур Асбестович Острогов! Прошу, понимаешь, приветствовать!

В зале захлопали в ладоши. Зазвучал какой-то милицейский марш. Тимур оторвался от кресла и покровительственно кивнул.

— Сегодня у нас в гостях представитель древнейшего дворянского рода, герой Второй мировой войны, хранитель родового боевого стиля князей Волосовых, князь Эвальд Янович Волосов! — гостеприимно и почтительно объявил Нашатырь. — Аплодисменты для встречи знаменитого гражданина! Прожектор выявил морщинистое лицо, окаймленное седой бородкой. Князь встал и поклонился. Он был в боевой форме спецназа.

— Еще недавно, понимаешь, мы с вами и не мечтали о дворянском собрании, — аккомпанировал Нашатырь шествию князя. — Да что там собрание! Кому скажи, что в тебе дворянская кровь, — тут же побегут стучать. Кстати, сам-то я, признаюсь, из крепостных, и не современных, совдеповских, а тогдашних, доисторических. Но Волосовы нас никогда не обижали, а потому прошу любить и жаловать!

— Спасибо, дорогие мои, за приглашение. — Эвальд Янович улыбался и шел к рингу. — У нас в роду действительно все мужчины — воины и все мы обязаны уметь убивать. Причем не важно, с оружием в руках или голыми руками. Разве будет ваш враг спрашивать: вооружены вы или нет? Когда на вас нападают, тем более если вас хотят убить, то вряд ли станут для начала интересоваться, владеете ли вы каким-нибудь видом единоборства, в какой весовой категории выступаете, какие правила боя предпочитаете. Поэтому нам всегда нужно быть готовым к любой ситуации и любому результату. У дворян, между прочим, и женщины постоянно были готовы к сопротивлению. У барышни на голове изящная шляпка, акрая-то ее режут, как бритва! На шее у барышни легчайшая вуаль, а этой вещью она может задушить любого противника. В волосах заколка, и это тоже смертельное оружие, достаточно его вонзить противнику в сонную артерию. Вы знаете, меня часто спрашивают: в чем ваше искусство, каким стилем вы владеете? Я всегда отвечаю очень просто: мы, Волосовы, просто не хотим умирать. С другой стороны, мы никогда не отпускаем назад тех, кто на нас напал: эти люди в любой момент могут вернуться с подкреплением.

Дорогой Эвальд Янович! — Нашатырь воспользовался паузой в речи гостя. — Ни для кого не секрет, что в связи с тотальной криминализацией нашего общества владение боевыми искусствами становится актуальной потребностью каждого здравомыслящего гражданина. Я думаю, что все присутствующие в этом зале наслышаны о вашем виртуозном ведении рукопашного боя. Не могли бы вы нам показать пару-тройку, так сказать, коронных, что ли, приемов, ну в том смысле, как вы сами, собственно говоря, и формулируете: работать только на поражение?

— Конечно, миленькие вы мои! — Князь приосанился и исподлобья окинул взглядом присутствующих. — Давайте сделаем так: на ринг выйдут ну, скажем, восемь человек и схватят меня, как только смогут, и в таком положении пусть попробуют удержать, а я попытаюсь от них освободиться.

— Ну что же, господа, смелее! — пригласил публику Нашатырь. — Неизвестно, представится ли вам еще когда-нибудь такая уникальная, понимаешь, возможность: помериться силами с самим князем Вол особым! Я бы тоже вышел, но вот одна деталь: микрофон, понимаешь, мешает.

Несколько человек поднялись со своих мест и направились к рингу. Среди них Еремей различил Геродота Сидеромова. Он был в своем излюбленном комплекте: черный джинсовый костюм и черные кроссовки. Когда приглашенные восемь участников показательных выступлений пролезли под канаты и выпрямились, то все они оказались на одну-две головы выше князя, который, и так достаточно миниатюрный, выглядел среди тяжеловесных молодых людей словно подросток.

— Господа, хочу вас предупредить, чтобы вы совершенно не боялись мне что-либо причинить, а думали только о собственной безопасности. Дело в том, что чем жестче вы меня схватите, тем активнее мне придется освобождаться от ваших захватов. Поэтому думайте в основном о себе. Ну смелее, окружайте меня! — Эвальд Янович подбадривал бойцов, которые неуверенно, даже с некоторым смущением постепенно замыкали круг. — Вот так: и за руки можно, и за шею! Отлично! Теперь держите!

Еремей очень внимательно наблюдал за всеми действиями князя, стараясь не пропустить ни одного мельчайшего движения. Вот старик соединил кисти рук, вот ссутулился, вот шагнул маленькой ножкой в примерно начищенном недорогом армейском ботинке, мотнул плечами в одну сторону, в другую, и вдруг все восемь парней рассыпались, словно лепестки с отгоревшего соцветья.

— А теперь другое. — Волосов улыбнулся. — Вы можете сказать: одно дело — захваты, а другое — удары. Давайте проверим. Я также останусь в центре ринга, а вы бейте меня, как умеете: мне ведь это не важно — ушу-мушу или еще какая заморская экзотика, — сейчас много всяких модных названий! Я вам только скажу одну вещь: чем вы быстрее и сильнее бьете, тем жестче я должен реагировать, иначе я просто не смогу все правильно сделать. Пожалуйста, господа, начинайте!

В воздухе начали мелькать руки и ноги, но ни одна из них не смогла коснуться князя, который успевал отойти, уклониться или захватить атакующую конечность и отбросить противника в сторону. Уздечкин видел, как ребята пытались провести и боковые удары ногами, и даже в прыжке, а один самородок попытался поразить князя ударом двух ног в прыжке с полным поворотом через спину. И даже это не прошло! Куда уж там было даже коснуться Эвальда плохо поставленными ударами рук явно не очень уверенному в себе Геродоту!

Зал одобрительно рычал и хихикал. Группу на ринге обеляли фотовспышки. Негромко звучал однообразный африканский мотив. Убедившись в тщетности своих попыток, бойцы стали вести себя пассивнее, и Волосов поднял руки, обозначая завершение своего выступления.

— Я не сомневаюсь, что среди вас найдутся скептики, которые скажут, что я вам тут показал неубедительное шоу. И это, конечно, правильно! Единоборство слишком серьезная вещь, чтобы бездоказательно принимать на веру все чудеса, которые вы увидите на сцене. — Голос Эвальда Яновича был спокоен и ровен, будто бы этот старый человек и не противостоял только что группе молодых азартных бойцов. — Вот боевой спецназовский нож! — В руке Волосова блеснуло оружие, которое он предъявил притихшему залу. — Сейчас любой из вас может взять этот весьма заслуженный предмет и попытаться поразить меня им в любое место. Куда пожелаете, туда и бейте! Пока вы раздумываете, я отправлю нож в зал, чтобы каждый скептик мог убедиться в его реальности.

Князь приблизился к канатам, нагнулся и со словами: «Осторожнее, он очень хорошо подготовлен!» — передал свое оружие в протянутые любопытные руки. Публика оживилась. Для предложенного эксперимента выдвигались разные кандидатуры. Претенденты смущенно краснели и мялись. Неожиданно из президиума восстал сам Тимур Острогов и под крики и аплодисменты направился к рингу.

— Что я вижу! Сам Тимур Асбестович решил испытать силу родового стиля борьбы семьи князей Волосовых! — В голосе Нашатыря звучало его неистребимое ехидство, смешанное с наигранным подобострастием. — Все мы помним боевые удачи Острогова на боксерском ринге в начале восьмидесятых годов, когда он, кстати, также один из лучших воспитанников Юрия Лупцова, отправлял в нокауты весьма и весьма прославленных мастеров отечественного, понимаешь, и зарубежного, гак сказать, бокса!

Тимур вышел на ринг и ждал, когда к Эвальду вернется курсирующий по залу нож. Когда это произошло, он угрюмо смерил князя взглядом темных глаз из-под капризно изломанных бровей. Волосов вручил противнику оружие, отошел метра на два и коротко кивнул. Владелец ООО «Девять миллиметров» согнул в локтях и поднял руки, нож был зажат в его правой бело-розовой ладони, почти касавшейся щеки. Пальцы левой руки собрались в кулак, и он подергивал ею, словно примериваясь для удара. Острогов сделал несколько шагов в сторону Волосова, который мягко отступал, прижав руки к груди и внимательно наблюдая за атакующим. Тимур резко качнулся вперед, бросил левую руку вниз, как бы отбивая возможную защиту, а правой нанес рубящий удар сверху, рассчитывая, очевидно, поразить Эвальда Яновича в сердце. Князь двинулся, вопреки ожиданиям зала, вперед. Он подставил под ударную руку свое левое запястье, одновременно показав правой рукой серию ударов в пах, корпус и лицо, а правой стопой наступил на одноименную стопу противника. После этого он захватил покрасневшего Бакса правой рукой, завертелся юлой, произвел еще несколько неразличимых глазам зрителей движений и бросил противника на пол. При этом Тимур свалился на спину, а Волосов оказался сверху, контролируя конечности поверженного своими собственными. Нож по-прежнему сверкал в руке Острогова, но почти касался его собственного горла.

— Да, вот это класс! — восторженно завопил Нашатырь. — Величие, понимаешь, славянского дворянства! Будем надеяться, что нападавший легко отделался поверхностным, так сказать, испугом! Простите, уважаемый, каковы ваши первые впечатления? — Нестор уже стоял возле ринга и пихал микрофон своему распростертому шефу.

— Как во сне! — выдохнул Бакс. — А ведь мои предки служили в татаро-монгольском иге!

— Извините, голубчик, если невзначай помял! — Эвальд Янович помог встать своему шумно дышащему оппоненту и обратился к залу: — Дорогие мои, вы только не думайте, что мы выходим против вооруженного противника совершенно беззащитными! Существует по крайней мере две вещи, которыми полезно запастись перед такой встречей. Во-первых, это так называемые манжетки.

Князь завернул рукава камуфляжа, и в глаза зрителям сверкнул металл, которым были защищены запястья Болотова. После этого он распахнул свою одежду на груди и предъявил еще одно защитное приспособление.

— Это — манишка. Она предохраняет ваши горло и грудь. Конечно, все это может и не понадобиться, но никогда не лишне подстраховаться, чтобы не надеяться на наше любимое русское авось! — Эвальд начал раскланиваться довольно бушующему залу. — Спасибо вам за сердечный прием!

— Спасибо вам, дорогой князь! Мы будем очень рады сегодня еще раз увидеть вас на ринге, но уже, понимаешь, в другом амплуа. — Загубин провожал Эвальда Яновича аплодисментами, жестами подвигая на овации всех собравшихся. — А сейчас перед вами выступит волшебница из рок-эротического балета «Янтарная комната», несравненная и безукоризненная Эвридика Ксешинская! Встречайте! К месту выступления нашу всемирно знаменитую гостью сопровождает усиленный конвой, — поэтому, друзья мои, постарайтесь в меру сил и возможностей сдержать свои естественные эмоции и не посягать на ее телесный суверенитет. Я понимаю, что это чрезвычайно сложно, почти невозможно, но вот обратите внимание на вашего покорного слугу, я ведь нахожу в себе ресурс нечеловеческой силы воли и остаюсь на месте. Так же и вы держитесь, господа!

К рингу шла в коротком красно-голубом халате спортивная темноволосая девушка лет восемнадцати. Спереди и сзади нее с театральным напряжением двигались два качка; они подозрительно озирались, будто бы действительно ожидали от кого-то нападения на их полуголый объект.

Эвридика выпорхнула на ринг, скинув халат, осталась в прозрачном купальнике и под ритмичную музыку стала соблазнительно двигать бедрами и плечами. Она делала шаги вправо и влево, поднимала и разводила руки, сжимала и разжимала пальцы и невинно улыбалась рычащим зрителям.


— О господи, Стасик, да это никак Вероника! Неужели она?! — удивленно шепнула в ухо своему соседу, облаченному в сине-зеленый камуфляж, миловидная женщина лет сорока, сидевшая за столом с ним и юношей лет восемнадцати. — Вот родителям-то подарок! Они-то, кажется, об этой стороне ее жизни ни сном ни духом. К тому же она, как Зинка говорила, должна сейчас находиться со школьной группой в Финляндии. Что же, только вернулась и сразу на стриптиз?! Ну и дела!

— Не хватало, чтобы моя дочурка ей эротический дуэт составила! — Весовой отхлебнул «полюстровской» воды и машинально прислонил пятнистый рукав к своему, по его мнению, взопревшему лбу. — Сонь, но она ведь уже взрослая? Сколько ей годочков-то? Восемнадцать?

— Да нет, Стасик, в этом году должно исполниться шестнадцать. — Морошкина загасила сигарету и вопросительно посмотрела на мужчину. — Ну что мне, воспользоваться своим званием майора милиции и прекратить всю эту вакханалию? Или отнестись к этому событию в духе времени?

— Наверное, в духе времени. — Весовой выразительно указал глазами в сторону Ивана, увлеченно следящего за движениями Вероники — Эвридики. — Давай мы лучше с ней после соревнований потолкуем. Пусть девочка заработает, что ей обещали, а мы еще подумаем, сможем ли мы ее в чем-нибудь убедить. Ладно?

— Годится, майор запаса! — Соня положила свою теплую руку на огрубевшую со школьных времен ладонь Станислава и ласково посмотрела на Ремнева. — Ванюша, хотел бы ты с этой девушкой потанцевать?

— Да я и танцевать-то не умею, — улыбнулся юноша. — Так это, если чисто на интуиции. А ты, Боря, как?

— Только мне еще танцами заниматься! — с неожиданным возмущением воскликнул Следов, сидящий за соседним столиком со своим младшим братом. — Я и сюда-то пришел, чтобы Станиславу Егоровичу помочь выступить, а потом сразу уйду и брата заберу, — у нас еще работы на всю ночь: сам знаешь, сколько на улице без надзора замерзает!

— Знаю, не ершись! — Ремнев примирительно похлопал по острому плечу защитника детей. — Олежа, а ты тоже с ночным нарядом работаешь?

— А чего, я по городу очень многих бродяжек знаю, — откликнулся Олег. — Боря, я больше этот сок пить не буду, не знаю, отвык, наверное, чего-то голова закружилась.

— Мы чего, драться пришли или на баб зырить? — Еремей ткнул кулаком в выразительную спину Геродота, который уже занял свое место за столиком вблизи ринга. — Здесь бойня или стриптиз?

— Сейчас так модно, — ответил Геродот и показал другу на бутылку пива: — Будешь? Для куража!

— Ты чего? Мне же скоро выступать! — удивился Уздечкин, забыв о веселом нраве Сидеромова. — Мне бы сейчас пару косяков!

— А тебя она не впечатляет? — Геродот зевнул и осмотрел зал. — Братва-то вон как балдеет! Чего еще людям надо? Хлеба и зрелищ! Старо как мир, а действует безотказно.

— Да ты пойми, что это вещи-то совсем разные: от голой бабы шишка должна крепнуть, а перед дракой кулаки свербеть! — Еремей начинал заводиться от странной обстановки в клубе и готов был уже накричать на своего друга. — Нельзя это мешать: мы же не маньяки какие-нибудь, мы — бойцы!

— Вы — гладиаторы! Знаешь, кто это такие были? — Сидеромов повернулся к другу. — А толпе все равно, что перед ней творится: люди дерутся или собаки, обручают кого или казнят! Это закон такой, против него ничего не сделаешь, а вот по нему можно жить, — они так и поступают! Чем ты недоволен, скажи?

— Не знаю, — признался Уздечкин. — А как тебе князь? Здорово досталось? Или это блеф? Вы ему не поддавались?

— Ты знаешь, нет: все было по-настояшке. Поначалу кое-кто из ребятишек пытался бить в полную силу, но старик их быстро осадил, и они стали себя вести корректнее. — Геродот палил себе в высокий стакан с надписью «Вечная мерзлота» нива и посмотрел через него на Эвридику, которая уже заканчивала свой номер, со стеснительной улыбкой принимая возбужденные выкрики и восторженные овации зала. — У него действительно очень интересная техника. Я-то в этих делах не особый специалист, но ты только прикинь: восемь амбалов на такого старикана, а эффекта — ноль! А если бы он на нас нападал? Где бы мы все тогда были? А против ножа как эффектно? Бакс теперь до конца своих дней обосран!

— Слушай, а она действительно ничего. Если бы я не ждал Офелию, я бы к ней, пожалуй, подкатил. — Еремей провожал взглядом исподлобья исчезающую в дверях кабинета администратора артистку. — Главное, что все при ней. Лет только ей, наверное, маловато. Как ее предки в такое заведение отпустили? Да и вообще, неужели им нравится, что их дочь вот так перед толпой этого укропа кочевряжится?

— Я с ней уже познакомился. А ты что думал, я девственник? — Геродот отставил пустой стакан и потянулся к пачке с сигаретами. — Эвридика Ксешинская на самом деле всего лишь ее сценический псевдоним. По-настоящему ее зовут Вероникой. Фамилия — Борона. Немного смешная, да? Отец — врач, мать — художник. Родители, кстати, не в курсе, что их дочь — стриптизерша. Она думает — отец бы ей за такой профиль сразу голову оторвал. Он мужчина, что называется, старой закалки. Да ты его, наверное, тоже видел по «ящику» в программе «Детская тема», которую ведет телезвезда Лолита Руссо. Он по ночам безнадзор от маньяков спасает, а Лолита показывает его подвиги.

— Лолита Руссо? — без всякого выражения в голосе переспросил Уздечкин и повторил: — Телезвезда Лолита Руссо… Это круто, да?

Еремей подумал о том, что если бы кто-нибудь из других пацанов сейчас сказал ему, что познакомился с Эвридикой-Вероникой, то он тотчас отпустил бы по этому поводу немало пошлостей, но вот то, что об этом рассказал именно Геродот, почему-то сдерживало его привычный поток пошлости и цинизма. Он всегда чувствовал, что Сидеромов слишком отличается от большинства их коллег. Конечно, чтобы сочинять всякие рассказы, нужно иметь какие-то особенности. Другой-то балбес и в устной речи двух слов не может связать! А здесь попробуй-ка все в один узел увязать. Да чтобы еще и читать было не скучно! Одному только про баб подавай, другому — про большие деньги, кому-то — все о политике, — как людям угодить?


— Сегодня нас отметили своим вниманием наши глубокоуважаемые коллеги из всем нам известной и особо почитаемой охранной фирмы «Эгида-плюс»! — воскликнул Нашатырь, как всегда слишком близко приставив к своему слюнявому рту довольно чувствительный микрофон. — В частности, если я не ошибаюсь, то различаю в зале самого Станислава Егоровича Весового, одного из лучших учеников всемирно известного советского боксера Юрия Лупцова. Кстати, друзья мои, мне тоже повезло когда-то заниматься у Юрия Куприяновича, и я вам осмелюсь доложить, что это был не только боксер, но и тренер, как выражаются, с самой что ни на есть большой буквы нашего алфавита! Итак, Станислав Весовой, фирма «Эгида-плюс»! Вам слово, вам ринг, уважаемый коллега!

Спасибо вам, Нестор Валерьевич, за внимание и добрую память о нашем покойном наставнике. — Прожектор выявил сидящего за столом, расположенным недалеко от ведущего, плотного мужчину средних лет в камуфляже с эмблемой фирмы «Эгида-плюс». Рядом с ним сидели симпатичная светловолосая женщина с короткой стрижкой и юноша, по возрасту их возможный сын. Гость встал, поклонился и направился к рингу. — Если я не ошибаюсь, то вы пришли заниматься в секцию Лупцова в конце семидесятых, а я тогда уже выполнял свой интернациональный долг в Афганистане. — При этих словах Станислав осмотрелся, возможно готовясь услышать какую-нибудь реплику, но ее не последовало. — Благодарю вас за рекламу, но думаю, что я не был одним из лучших учеников Юрия Куприяновича, хотя и выступал неплохо, и подавал надежды, но профессионалом этого вида себя не считаю, хотя полученных тогда знаний мне хватает до сих пор. Собственно говоря, я и позволил себе выйти на ринг и занять ваше время, чтобы напомнить глубокоуважаемым зрителям о силе и преимуществах бокса. Наверное, именно сейчас, когда во всем мире и наконец-то в нашей стране получили распространение и довольно успешное развитие самые разнообразные виды единоборств — от традиционного русского кулачного боя до экзотического таиландского бокса, настало время разобраться в том, для чего каждый из них когда-то был создан и почему в наше время образуются новые виды.

— Смотри, твоя дама сердца появилась. — Геродот указал другу на холл клуба, где сдавала на хранение в гардероб свою шубу разрумянившаяся от уличного мороза Офелия. — Будешь встречать?

— А як же?! Тут кругом такие охотники за женскими телами, что главное — не зевать, а то вмиг бабу уведут! — Уздечкин манерно поднялся, громко вздохнул и расправил плечи. — Ты еще пиво будешь? Я сейчас на всех закажу. А пожевать? Сосисочки с хреном?

— Сосисочки, как глаголет Марик, — в падлу, особливо с хреном. Один флакончик, не более! — Сидеромов плотно затянулся. — Оно же мочегонное!

Я постараюсь говорить коротко и ясно, учитывая, что в зале в основном профессионалы, а они, надеюсь, не нуждаются в подробных комментариях. — Станислав поднырнул под верхний канат и оказался на ринге. — Адепты восточных единоборств считают, что использование ног и прочих частей тела существенно расширяет диапазон бойца. В некотором смысле это так. В отношении бокса эти же адепты могут выдвинуть упрек: что это за вид, в котором, по сути, заложено всего лишь три удара — прямой, сбоку и снизу? И это тоже отчасти так. Но давайте подумаем вместе: что мы сможем использовать при схватке с одним противником? Бокс или борьбу? Наверное, и то и другое. Причем борьба, возможно, покажется вам предпочтительней, поскольку в ней существуют дозированные болевые приемы, удушающие захваты, удержания и прочее. Таким образом, не испортив лица и ничего не отбив, мы можем обезвредить и задержать преступника. Все это так!


— Привет! — Еремей окликнул Офелию, продолжавшую осматривать зал. — Легко нашла?

— Да, у меня уже в метро спрашивали, не собираюсь ли я продать лишний билетик. — Девушка охотно нырнула в объятия Уздечкина и ласково встретила его короткий поцелуй. — Но разве я могу кому-то отдать билет на твой бой? Ой, да ты еще не переоделся? Ты сегодня дерешься? Вспотеешь, наверное? Только не мойся, ладно? Это так сексуально!

— Попробую. Я в последней паре. Можно было приехать часа на два позже. Тут уже все было: и дворянская борьба, и стриптиз, сейчас вон о боксе рассказывают. Пойдем, я тебя посажу. Твое место — там, рядом с Геродотом. — Еремей обнял девушку за плечо и повел по залу, проталкиваясь через гудящих зрителей. — Я тебе про него рассказывал. Он начинающий писатель. Я, правда, его вещей еще не читал, но сам себя он хвалит! Дал мне почитать две штуки: «Дом лесника» и «Пушная ферма». Я немного полистал, вроде ничего. Может быть, Геродот и про нас с тобой когда-нибудь напишет? Представляешь, целый роман, а?

— Про больницу? Про топчан? — Офелия засмеялась. — Про то, как ты меня к пейджеру ревновал?


Наблюдая за Стасом, Морошкина иногда, наверное по милицейской привычке, поглядывала на зрителей. Неожиданно возле входных дверей она увидела Наташу Бросову, которая вяло общалась с двумя крепкими парнями. Ремнев сидел ко входу спиной и, к большой радости инспектора ОППН, не видел появления своей подружки.

— Ванюша, я выйду на секундочку. А ты смотри за дядей Стасом, потом мне все расскажешь. — Софья встала из-за стола. — Как тебе здесь, не скучно?

— Да нет, Софья… все очень здорово. Вот бы мне у князя Волосова потренироваться. — Юноша снизу вверх с надеждой посмотрел на женщину. — А вы с ним не знакомы?

— Немного знакома. — Морошкина заметила, что Наташа собирается выйти. — Извини, я сейчас…

Ремнев понимающе кивнул, а Олег, кажется, даже не обратил внимания на уход инспектора ОППН, настолько он был увлечен выступлением Весового.

Бросова уже стояла перед раскрытыми входными дверьми и с иронией поглядывала на двух своих внезапных кавалеров. Софья проталкивалась сквозь густой частокол зрительских тел, разгоряченных прикладной программой князя Волосова. Ремнев мельком оглянулся на удаляющуюся спутницу и вновь вернул свое внимание на ринг, где в лучах прожекторов жестикулировал Весовой.

— Наташа! — окликнула Морошкина вышедшую на улицу Бросову. — У тебя все в порядке?

— Ой, здравствуйте, Софья Тарасовна! Извините, ребята, все равно ничего не получится. — Девушка строго посмотрела на молодых людей. — А я шла, смотрю — бои, а меня сюда еще Саша звал, ну, я думаю, зайду, хоть одна посмотрю, — мы здесь уже бывали.

— Да знаю я, что вы и здесь, и еще кое-где бывали. И чем все это кончилось, тоже знаю. Ой, ребята, доиграетесь вы со своими путешествиями! — Женщина взяла Хьюстон за руку и отвела от дверей. — Мы уже думали, что тебя убили, а ты по клубам разгуливаешь! Нельзя же так, Наташа! Ты посмотри на свою мамашу, она ведь тоже все гуляла-гуляла и вон во что превратилась!

— Извините, мамаша, а вы ей родственница? — Один из новых знакомых Бросовой, очевидно, никак не хотел согласиться с тем, что у него ничего не получится с этой соблазнительной мулаткой, которую он тоже как-то уже видел в одном из клубов, может быть даже в «Вечной мерзлоте». — Вы нам, это самое, пообщаться-то позволите?

— Мальчики, посмотрите, пожалуйста, вот сюда. — Морошкина достала свой беспроигрышный козырь — удостоверение майора милиции — и развернула его перед краснеющими от негодования лицами парней. — У нас вечер посвящен сегодня другой теме, не мешайте. Договорились?

Да что ты уперся, пойдем в клуб, там столько… — Второй несостоявшийся ухажер уже смирился с осечкой и тянул за рукав своего упрямого друга. — Ну в другой раз сойдемся, когда мамаша будет в командировке. Правильно, товарищ майор? Разрешите идти?

— Ладно, ребята, не дуйтесь! — Инспектор ОППН спрятала свою суровую книжицу. — Сейчас, кстати, мой одноклассник там про бокс рассказывает. Пойдите послушайте, может быть, пригодится?

— Одноклассник? — переспросил настойчивый казанова. — Это, конечно, интересно. А вы еще вернетесь?

— Не знаю. — Наташа выразила неопределенность и сосредоточила внимание на Софье, чтобы их поскорее оставили в покое. В последнее время ее все больше раздражали подобные супермены. Хьюстон давно убедилась, что, несмотря на их внешнюю галантность, им совершенно плевать, что у тебя на душе, есть ли у тебя семья, ела ли ты вообще что-нибудь, главное для них — затащить тебя в постель, как будто там они тебе раскроют что-нибудь действительно невероятное. Нет, такого давно уже не случалось. — Знаете, Софья Тарасовна, все эти дни как сумасшедшие: столько народу погибло! Я сама хожу и не верю, что все — по-настоящему: все думаю, вот сейчас что-то произойдет, я проснусь, и все останется как раньше. А потом понимаю, что нет, ничего уже не изменишь. — Бросова вдруг закрыла лицо руками и зарыдала.


— А что, если перед вами двое, трое или четверо противников? Что тогда? Борьба? Представьте себе, как вы схватываетесь с одним противником, а другие в это время имеют возможность наносить вам удары, захватывать вас и причинять иной ущерб. — Весовой закатал пальцы в кулаки и жестикулировал руками, словно дирижер оркестра духовых инструментов. — Наверное, в схватке с энным количеством противников более выгодным окажется бокс? Я думаю, что да. Те, кто практически знаком с техникой бокса, конечно, наглядно представляют себе, какое количество сокрушительных ударов можно нанести своим противникам за одну секунду. Те, кто внимательно изучал пособия по карате и другим восточным видам единоборств, наверное, помнят, что в них советуют избегать встречи именно с боксерами. Действительно, бокс дает нам возможность наносить крайне опасные и даже смертельные удары по наиболее важным точкам жизнедеятельности человеческого организма. Возьмите, к примеру, удар по печени, по сердцу и особенно по голове. Если взять те же восточные атласы, то на них можно увидеть, сколько таких точек расположено именно на голове: в области подбородка, носа, лба, висков и прочего-прочего. Вы не подумайте, что я пытаюсь изобразить бокс как панацею во всех стычках, — моя задача заключается только в том, чтобы вызвать у вас к этому виду серьезный деятельный интерес. Спасибо вам огромное за ваше терпение и внимание! Теперь я, если вы не возражаете, попытаюсь наглядно продемонстрировать перед вами небольшую часть из арсенала техники бокса. Для этого я попрошу выйти на ринг одного из наших новых сотрудников, многоуважаемого Бориса Артуровича Следова.

Прожектор выхватил из пребывающего в полутьме зала молодого человека с худым, заостренным к подбородку лицом в камуфляже с такой же эмблемой, как у Весового. Следов подошел к рингу и не очень уверенно подлез под канаты.

— Борис пока не является знатоком премудростей рукопашного боя, но он любезно согласился выступить сегодня в роли своеобразного манекена, с помощью которого я смогу вам достаточно наглядно продемонстрировать то, что действительно лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать! — Станислав поднял согнутые в локтях руки и шагнул в сторону молодого человека.


Перед дверьми клуба «Вечная мерзлота» остановился видавший виды микроавтобус бежевого цвета с остатками «знаков отличия» немецкой медицинской службы в виде красных полос, креста и иноземного текста. Морошкина посмотрела вслед удаляющейся фигуре Бросовой и повернулась к Бороне, который с заметной неуклюжестью, связанной с его загадочной для большинства окружающих хромотой, спускался на тротуар. Из недр автобуса выглядывали любопытные лица ребят, которых педиатр уже успел собрать на вечерних улицах города, куда они выходят на промысел из своих дневных убежищ.

— Здравствуй, Федя! — Софья с ласковой улыбкой приняла объятия Данилыча. — Ты никак приехал на Стасика посмотреть? Пойдем, он там уже блистает. Здравствуй, Зиночка! — Морошкина заметила Зинаиду, покорно сидящую возле открытой двери среди расшумевшихся ребятишек. — Снова в строю?

— Да, Сонюшка. — Жена Федора протянула руки к подошедшей однокласснице. Они поцеловались. — Ничего, скоро у нас будет приют, тогда я буду там, как клуша, кудахдать, а эти рейды уступлю нашей отважной молодежи.

— Ну?! — обрадовалась Софья. — Как же это у вас получилось? Смотрите, я вам сразу человек двадцать направлю! Примете?

— Пока не знаю. Только сегодня помещение смотрели. Представляешь, нашелся-таки в нашем отечестве меценат детства! Такие хоромы нам подарил, что впору рехнуться от счастья! — Тон врача был благожелательный, но на жену он смотрел с укором. — Правда, пока даже не верится, что все это наше, что все это для ребятишек!

— Я что-нибудь не то сказала? — робко спросила Зинаида. — Я же думала…

— Боимся сглазить, — постарался снять напряжение Борона. — Я, во-первых, посмотреть, а потом сразу заберу наших братьев: Боря мне необходим для работы, а Олежке уже спать пора. Ты считаешь, ему так необходимо смотреть этот мордобой?

— Конечно нет! Я и Боре сказала, что мальчику еще рано такие посиделки устраивать! — Морошкина взяла Данилыча под руку. — Ну что, пошли, а то все прозеваем! Зинуля, а ты чего, с нами?

— Я при детях! — Женщина обреченно развела руками и тотчас засмеялась: — Да нет, Морошка, просто я не выношу этой бойни!

Глава 20. Дорогие товарищи!

Телефонный звонок вырвал его из липких объятий депрессивного сна. О чем слагался сон, чье присутствие еще не подавляло его тяжестью увиденного, — он уже не помнил.

А въяве ли звучал звонок? Тит Львович подозрительно осмотрелся в поисках аппарата, который никак не соглашался объявиться, и в этой странной игре вполне могло таиться продолжение сновидений. А как же мягкий мужской голос, который спокойно, даже с некоторым утешением доверяет ему историю о трагедии в метро, о которой он, оказывается, до сих пор ничего не ведал? Впрочем, нет, пожалуй, именно сейчас, внимая вкрадчивому голосу, Тит Засыпной вроде бы и вспоминал об очередной катастрофе, происшедшей на этот раз в подземном царстве метрополитена. Но голос-то не во сне, да и чей, неужели это сам?..

— Мы знаем о вашей большой, полезной работе. — Голос, подобно маслу, проникал в наиболее потаенные закоулки его сознания.

Засыпной без удивления запечатлел, что почти не различает слов, которые использует сановный собеседник, те же из них, которые оказывается в состоянии опознать, не успевает сохранить в памяти.

Если он удостоен беседы столь значительной фигуры, значит, не зря копошится на этом свете? Титу показалось, что сейчас он услышит какое-то самое важное напутствие в своей жизни, как вдруг он с раздражением ощутил себя переходящим в другую программу, — может быть, в сон? Да, но о чем это? Где он теперь? Неужели это его собственный кабинет? И это не сон? Он что, всего лишь проснулся? Какая досада!

Тит Львович воспринимал пятиэтажный каркас задуманного десять лет назад заводского профилактория как остановленный в своем развитии зародыш. Если раньше он называл это сооружение без крыши и коммуникаций долгостроем, то в последнее время упоминал о непосильном для завода объекте как о «никогданестрое».

Глядя из окна своего кабинета на вертикальные железобетонные сваи, Тит Засыпной вспоминал о боевых отечественных ракетах, столь же уныло направленных в призрачное небо. Обратив внимание на сваи однажды в сумерках, Тит нашел в них намек на каменных идолов, бесстрастно созерцающих происходящие вокруг безобразия.

Засыпной часто фантазировал на тему невоплощенного здания, иногда представляя строительство успешно завершенным. Действительно, до чего здорово было бы устроить торжественное открытие столь важного для трудового человека объекта, пригласить губернатора, депутатов городского собрания, руководителей других предприятий (если они еще остались) и, конечно, тьму этой нечисти под общим названием «представители СМИ».

И вот при всем этом авторитетном скопище Тит вручает ножницы ветерану производства, а тот, вновь ощутив себя советским тружеником, непреклонным комсомольцем военных сороковых годов, под гимн города и шквал аплодисментов перерезает шелковую ленту.

— Дорогие товарищи! — начинает свое обращение директор завода имени капитана Немо к участникам торжественной церемонии открытия профилактория. — Благодаря неутомимой заботе родной коммунистической партии о здоровье и работоспособности советских граждан мы имеем счастливую возможность открыть сегодня для всех людей, связавших свою судьбу с нашим заводом, двери этого уникального медико-оздоровительного учреждения. Лечитесь, отдыхайте на здоровье, уважаемые коллеги!

Каким значительным козырем в предстоящей предвыборной кампании на пост губернатора города мог стать пуск этого объекта! Хотя в целом управление городом явилось бы лишь началом его стремительного восхождения. Недаром ведь Засыпной вторгся в ряды коммунистов в самую непопулярную для них пору. Но он-то ведь буквально всей своей кожей чувствует, что скоро, ой как скоро вернутся ребята в черных кожанах и наведут-таки в стране (да и в мире, черт подери!) надлежащий порядок!

Что делать, если иначе на этой бурой от крови земле и не бывает! Тому живой (пока) пример — хроника последнего десятилетия, в течение которого любые общегосударственные вопросы со всеобщего одобрения и при всеобщем ликовании неизменно решаются по наиболее пагубному для страны и людей варианту. Позже, конечно, население уныло ворчит на тех, кого еще вчера величало гениальными и бессмертными, освободителями и пророками, и с повторяющимся единством низвергает в прах своих недавних кумиров. А еще позже замороченный народ вновь устанавливает разбитые памятники на пустующие пьедесталы и называет растерзанных и растоптанных властителей невинными жертвами и даже святыми.

Все эти нехитрые и, очевидно, вечные законы Тит Львович успел очень вовремя понять и не исключал в перспективе резкой смены места своего жительства, а возможно, даже гражданства. Безусловно, для всего этого потребуются деньги, огромные суммы, и их предстоит где-то взять, причем сделать настолько умело, чтобы не сменить элитную (как нынче принято выражаться) шестикомнатную квартиру в центре Санкт-Петербурга (по-партийному — Ленинграда) на переполненное в десять раз помещение, где ни для кого не будет иметь значения твой высокий статус, оставленный на столь желанной теперь воле. Скорее, даже наоборот, каждый заключенный будет стараться именно на тебе сорвать свой мстительный гнев.

Обогатиться можно в сфере бизнеса, а вот удержать свое состояние надежнее, пожалуй, на рельсах политики. Засыпной прекрасно понимает, что любой серьезный и перспективный политик является актером театра масок и никому никогда, зачастую даже после его, как правило, скоропостижной смерти, не удается запечатлеть его настоящего лица. Примерами такой судьбы стали некоторые достаточно близкие Титу Львовичу люди, в судьбе которых ему удалось принять непосредственное участие, те, у кого он состоял когда-то доверенным лицом во время предвыборной лихорадки, а позже, если все получалось, помощником депутата того или иного уровня.

До чего безбожно эти будущие слуги обворованного и вынужденно ворующего народа лгали на встречах с избирателями (и Тит вместе с ними, а то и больше них!), заведомо зная, что даже при самых благоприятных обстоятельствах они не смогут выполнить ни одного предвыборного обещания, данного этим, по большому счету, все-таки неисправимо доверчивым людям. Причина же обмана была вполне банальной: их предстоящая деятельность никоим образом не будет связана с судьбой этих бабушек и дедушек, на чьи голоса в основном и делается расчет при составлении несбыточной программы…


— Все это, дружище, лирика: возможные ходы в твоей непростой и рискованной игре, а что для нас сейчас самое главное? — Засыпной вышел из-за стола и приблизился к своему портрету, выполненному художниками для проведения агитационной кампании. — Главное для нас с тобой — удержаться в директорском кресле на этом затонувшем судостроительном заводе.

Тит внимательно посмотрел на своей портрет: да, как все-таки отличается лицо выдающегося человека от простых смертных! Хотя при поверхностном взгляде это и не всякий заметит! До чего все-таки высшие силы (а он верит в них и знает, что таковые существуют) тонко продумали моменты видового отличия! Казалось бы, такой же, как все, а вот и не такой! И сразу даже не сообразишь, что же в его лице самое главное, в чем он, этот пароль величия? Властный подбородок? Волевые глубокие морщины, прорезавшие его в общем-то (не только по мнению самого Засыпного) довольно моложавое лицо, несмотря на нависший над ним полтинник. Он, кажется, ни у кого и не встречал такого рода морщин: они идут от переносицы по щекам и скрываются под подбородком. Полное впечатление, что это сделала не природа, а какой-то косметолог. А глаза? Ну действительно, редкий человек не способен уловить этот огонь реформатора, который их так оживляет даже на этом безжизненном холсте.

Рассуждения директора прервал осторожный стук в дверь. Тит Львович сановно оглянулся, отследив свой исторический поворот в зеркальности ночного окна.

— Да! — не отозвался, а скорее крикнул Засыпной. — Смелее!

— Здесь уборщицы, — раздался голос охранника, а сам он просунул голову внутрь кабинета и виновато произнес: — Убраться у вас просят.

Запускай! — скомандовал директор и направился к своему столу, чтобы разобраться пока с бумагами, на которые ему не хватило времени в течение рабочего дня. Надо сказать, что бюрократии за последние годы значительно прибавилось, и, несмотря на компьютерное оснащение, сулившее когда-то почти полное избавление от миллионов всевозможных бумаженций, Тит приходил к печальному выводу, что иногда посвящает все свое время возне с этой ничтожной макулатурой, от которой, оказывается, зависит и он сам, и все его (он уверен в своей победе!) производство. — Давайте, девочки, не стесняйтесь! Кто у нас сегодня на вахте?

— Кто? Проверенные кадры, все с пятого года рождения! — Помещение наполнил объемный голос Тони Ремненой, и она сама заплыла в двери, как всегда ударившись своим мощным бедром о косяк и чуть не расплескав наполненное водой ведро. — Я не одна, с подругами, ничего, Тит Львович? Мы так, чтобы побыстрее управиться.

— Кто ж у тебя, Антонина, подруги? Тоже с пятого года или чуть помоложе? — спросил директор, окунаясь в ворох актов, исков, счетов, заявлений, договоров и прочих бумаг. — Пора уже, милая моя, достойную смену выращивать.

— Пора-то пора, Тит Львович, да молодежь теперь к труду интереса не испытывает. Сами же и отбили! Кто ж за такие деньги станет работать? Ей, вон, девчонке, на панели полчаса постоять да в машине покувыркаться, а мне за тот же полташок, считай, целый день горбить! Есть разница? — Ремнева дошла до середины кабинета, полагая, что ее спутницы следуют за ее спиной, но только тут поняла, что никто почему-то не решился войти, и совершенно в другой тональности, режущей директору уши, закричала: — Девки, ну что вы там, подохли, что ли? Гребите сюда!

В дверях тотчас показались Зоя Бросова и Жанна Махлаткина, которых Засыпной тоже достаточно хорошо знал. Но, боже мой, как же все они опустились! Он и Тоню-то месяца два не видел, и то заметно, как она резко сдала, а ведь когда-то… Да, когда-то она была очень даже ничего. И эти две иссохшие мартышки, она их и раньше подсовывала начальству, а теперь они сюда просто как с того света явились. Вот что с людьми сделала эта новая жизнь, вот до чего она их согнула!

Да, но его-то, между прочим, пока что не сломало! Он сохранил свою барственную походку, которая становится буквально триумфальной, когда Тит оказывается на территории «своего» завода. В эти минуты его просто трясет от избыточной энергии, переполняющей все его существо. Ему даже кажется, что от него сейчас, как от аккумулятора, смогут питаться фонари и машины. Значит, и в этом они разные: подчиненные и начальник.

Глава 21. Пустая «распашонка»

Возле парадной, на бетонной скамье, вмурованной в асфальт, сидели, словно на сцене, три пенсионерки. Они были ярко освещены мощным желтым фонарем, нависшим над подъездом. Старухи имели бедняцкий вид, как и большинство пенсионеров, которых, по мнению Саши, обитает в городе чересчур много и их вполне можно было бы как-то использовать, к примеру, выселять в область, где бы они хоть как-то трудились, ну и вымирали бы себе потихоньку в ходе трудовых будней. А что делать? Грядет третье тысячелетие, а страна переполнена никчемными больными пенсионерами, только и мечтающими, как бесплатно поездить на транспорте и поторговать возле своей парадной гнилыми корешками!

А до чего эти бабки всегда достают его в общественном транспорте! Ну что им так, дома-то не сидится?! Зайдя в салон, они еще с порога высматривают себе место, куда можно рухнуть с тяжелым вздохом, обставив себя своими грязными рваными сумками. Если все места уже заняты, то пенсионеры злобно-просящим взглядом обозревают салон, чтобы выбрать себе почти неизбежную жертву, которая будет вынуждена рано или поздно уступить свое насиженное место, потому что бабка повиснет, как утес, над зардевшимся от смущения человеком и станет на протяжении скольких угодно остановок выпасать обреченного. Она, наверное, даже пропустит требующуюся ей остановку, чтобы добиться заветной цели. Конечно, у сидящего есть разные способы попытаться избегнуть позорной участи: встать с красным лицом да еще выслушивать нарекания, можно якобы задремать или зачитаться столь важной в данный момент книжицей, можно отвлечься на изучение пассажиров или тупо смотреть в никому не видимую точку.

«А почему я вообще должен уступать ей место? Я ведь оплатил свой проезд?! В каких правилах сказано, что я обязан поделиться своими деньгами, своими возможностями? Кстати, и отец как-то говорил, что на Западе никому даже в голову не придет вскакивать перед каждым стариком или инвалидом».

Конечно, Кумирову-младшему было очень жалко собственную бабулю: она-то еще вполне могла поползать по белу свету, тем более что старушка ни в чем вроде бы и не нуждалась, — отец на ней, кажется, не экономил, — но вот нашлись же ублюдки и оборвали ее дряблую жизнь.

Саша подумал, что ему, наверное, придется обратиться за помощью к этим долгожительницам и спросить у них, в какой квартире живет Наташка. Наверняка здесь ее все знают: слишком уж она приметная девчонка. Он посмотрел на старух из машины, оценивая свои шансы не быть отшитым или обруганным. Все три, как на подбор, были по-дурацки одеты, словно куклы, которых наряжали малые дети. Посередине сидела наиболее мощная, с несоразмерно крупными, опухшими ногами. Она возвышалась на полторы головы над соседками, да и голова у нее была,наверное, раза в полтора больше, чем у самого Саши. Лицом она напоминала вождя индейского племени и, наверное, вполне могла бы сыграть подобную роль в киносериале.

Справа от Индейца расположилась бабка, опиравшаяся на две самодельные клюки. Она сидела ссутулившись и исподлобья недружелюбно соизмеряла Кумирова, вторгавшегося в железобетонную ауру их пенсионной жизни. Собственно, они уже все на него обратили внимание, но эта бабулька своей осанкой и взглядом очень напоминала ему понурого самурая, готового к сражению в любой ситуации.

Третья старушонка выглядела наиболее хлипкой, а сидела несколько боком. Она странно изогнула позвоночный столб в сторону от своих приятельниц, будто дерево, которое, в отличие от прочих, тянется куда-то к другим горизонтам, словно пытается своим видом выразить полную непричастность к своим соседям. Голова у этой особы была словно расплющена и напоминала змеиную.

Саша посмотрел в сторону младшего брата, который по-щенячьи свернулся на заднем сиденье и беззаботно спал, расслабив свое в общем-то кошмарное лицо. Кумиров заглушил мотор, машинально проверил за своей спиной наличие сделавшего его убийцей трофейного пистолета, покинул салон, поставил машину на сигнализацию и направился к старухам. Они привычно вздрогнули от электронного всхлипа и еще ответственнее уставились на молодого человека, которого наверняка если не с этого наблюдательного пункта, то из окна или от торговых ларьков уже заприметили в его прошлые приезды.

— Здравствуйте. — Саша начал вежливо, оставляя про запас свойственную ему с чужими, ненужными ему людьми резкость и грубость. Он знал, что всегда может обматерить этих выживших из ума бездельниц или даже напугать, пообещав спалить или взорвать квартиру.

Пенсионерки ответили почти хором, при этом у Индейца и Самурая, кажется, не двинулся на лице ни один мускул, а Змеиное Лицо, наоборот, затрясла головой и слегка закатила тусклые глаза.

— Вы мне не подскажете, в какой квартире живет Наташа, такая мулаточка, ну я ее сюда несколько раз подвозил, вы меня, наверное, уже видели. — Кумиров просительно смотрел на старух и мягко жестикулировал. — Она где-то в этой парадной живет.

— А нам-то что: мулаточка-акробаточка, — начала Индеец, очевидно, самый авторитетный завсегдатай скамейки. — Если вы человека на своей машине возите, значит, должны знать, кто у вас рядом сидит!

— Да я знаю, но вот книжку записную, как назло, дома оставил, а мне Наташу нужно срочно увидеть. — Кумиров чувствовал, что если он тотчас не услышит ожидаемого ответа, то сорвется, и чем все это кончится, пока неизвестно. — Да вы ее, наверное, все с детства тут знаете!

— Бросова, что ли? — пришла на выручку Змеиное Лицо, возможно, благодаря своему странному телосложению уловившая агрессивные волны, еле сдерживаемые незваным гостем. — Седьмой этаж это, что ли? Седьмой, да?

Змеиное Лицо блеснула очками в сторону Самурая, очевидно навязывая и той разделить меру ответственности за сказанное.

— Да вроде бы… — Самурай оказалась застигнута врасплох и осторожно скосилась на Индейца. — Восьмидесятая, что ли?

— А не восемьдесят шестая? — затрясла головой Змеиное Лицо. Она, конечно, специально путала номера, чтобы как-то оправдаться перед Индейцем за свое угодничество ухажеру Наташи Бросовой. — Точно-то сейчас уже не помню!

— Да ты там сам увидишь! — не выдержала Индеец, которую столь неуклюже подставили ее многолетние собеседницы. — Их дверь сразу видать, да они ее никогда и не запирали. Живут как при коммунизме!

— Собака у них, — предупредила Самурай. — Но вы ее не бойтесь: она еще никого не тронула. Да, щенки у нее, щенков на лестницу не выпустите, а то опять обсерят нам все площадки!

— Спасибо. — Саша двинулся к парадной. — Извините за беспокойство.

— А что у них там вышло-то? — не утерпела Змеиное Лицо и с усилием стала поворачиваться к своим подругам. — Кого у них убили-то?

— Да у них там беда за бедой! — оживилась Индеец. — Любка пропала, Петька — в больнице, весь искалеченный, Наташку тут видели, говорят, вся истерзанная, словно под немцем побывала.

Остальной разговор превратился за спиной Кумирова в не прочитываемые мозгом звуки, — он уже мчался по лестнице, не дожидаясь охающего где-то между этажей лифта.

Несмотря на волнение, Саша молниеносно проглядывал рисунки и надписи, рябившие на лестничных стенах. «Неформальный чат», — улыбнулся Кумиров, вспоминая, сколько сам испещрил квадратных метров жилого и нежилого фонда, соблазняя молодежь своими откровенными предложениями и предельно наглядной графикой.

Начиная с четвертого этажа он стал угадывать надписи, адресованные его девушке. Ему все чаще стали попадаться ее имя и кличка и пояснительные рисунки, чем Хьюстон занимается или чем с ней можно было бы заняться. «Конечно, она же здесь выросла! — пытался себя успокоить Саша. — Вот и дурачились, кто как мог. Потом, она же не отвечает за всех идиотов, которые ее домогались! А в принципе, какая разница, — я-то что, святой, что ли?! Убийца я, убийца!»

На шестом этаже появилась крупная надпись «Публичный дом», изображения грибов-галлюциногенов, «кислоты» и стрелок, указывающих путь вперед. На пролете седьмого было уже несколько надписей «Публичный дом» и даже своеобразный прейскурант на оказываемые сексуальные услуги. «Вот твари! — подумал Кумиров. — Заберу отсюда Наташку! Квартиру сниму, если отец упрется и в дом нас не пустит!»

Да, указатели привели его именно к этой квартире. На лестничной площадке Саша повернул направо и тут же рядом, на расстоянии шага, увидел дверь, за которой сейчас, в этот самый миг, может быть, находилась его любимая, если она еще жива, если не замучена этими беспределыциками.

Входная дверь квартиры Бросовых, очевидно, не ремонтировалась и не красилась с тех пор, как был сдан дом, которому было по крайней мере лет тридцать. Картонная обшивка была обшарпана и прорвана, а в местах удаленных замков светились дыры. Из этих дыр юношу обдувало неприятным ветерком, который нес запахи запущенной квартиры: табачный дым, перегар и помои.

Кумиров приближался к двери и вслушивался в звуки, возможные в этой загадочной для него квартире. Он остановился перед дверью и стал искать звонок, но его нигде не было видно. Тогда юноша собрался постучать, но не решился стучать в дверь, которая по виду была слишком ветхой даже для стука костяшками пальцев. Саша решил постучать в дверной косяк, но его тоже не оказалось, а из щели между косяком и бетонным блоком торчала черная пакля, напоминавшая волосы негра. Он подумал, не похлопать ли ему в ладоши или просто как-нибудь обратиться внутрь квартиры, может быть, просто «Наташа!», как вдруг различил за дверью легкое цоканье.

— Здравствуйте! — приветливо начал Кумиров и замер в ожидании ответа. Но ответа не последовало. Он потомился с минуту и продолжил: — Я к Наташе. Она дома?

Вновь тишина. Вдруг с другой стороны двери раздалось осторожное царапанье. «Они ее так замучили, что она ни говорить, ни двигаться не может? — Саша словно замерз от своей мысли и тут же спохватился: — Так это же собака!» Он засвистел и зачмокал. В ответ последовали сопение и скулеж. Юноша коснулся двери рукой, и она медленно, со скрипом, поехала внутрь. На пороге стояла собака. У нее было три лапы, четвертая, задняя левая, наполовину отсутствовала. Это был эрдельтерьер. Сучка. Из квартирного полумрака донеслось ворчание, и в коридор на дырявый линолеум выкатились четыре щенка.

— Але! — громко обозначил Саша свой вход в чужое жилье и переступил порог. — Есть кто живой?!

Собака вопросительно уставилась на гостя. Щенки подползли к матери и стали бодать ее лохматые лапы. Юноша вытянул руку и предоставил собаке свою ладонь: пусть сама решит, что ей делать, кусаться или дружить? Калека осторожно приблизила свою бородатую морду и ткнулась в его ладонь похожим на холодную маслину носом.

— Вот и подружились, — заключил гость, прикрыл за собой дверь и повернулся направо, где по плану после туалета и ванной значилась кухня. Он приоткрыл дверь в туалет — темно и пусто; в ванную — никого; прошел на кухню, заглянул — ни души.

Собака двигалась за гостем, движимая, очевидно, не только любопытством и некоторой ответственностью за жилье, но и надеждой на пищу, которой, по ее опыту, располагают люди. За матерью кувыркались щенки, успевая толкать и покусывать друг друга.

Осматривая кухню, Саша понял, что не ошибся, предполагая нищенское существование этой семьи. В углу стояла старая ржавая газовая плита. Все ее четыре конфорки пылали синим пламенем, сопровождаемым тревожным гудением. Раковина была вся облуплена. Оконные стекла были треснуты и заклеены газетами, а стекло во внутренней узкой раме оказалось выбито и заменено картоном из-под упаковки телевизора. Стекла хранили многолетнюю грязь, а между окон скопились «гусеницы» пыли и дохлые насекомые.

Рядом с плитой стоял доисторический буфет, который юноша мог видеть разве что в ретрофильмах о довоенной жизни. Напротив буфета покосился холодильник без дверцы: он был заставлен дверью, отобранной, очевидно, у местного чулана. Сине-зеленые квадраты линолеума, когда-то наклеенные на пол, местами отсутствовали или обломались, местами оторвались и шуршали под ногами.

Воняло рыбой и прелыми тряпками. На веревках, перерезавших кухонное пространство, как улицу электрические провода, висело белье, которым не торгуют даже в секонд-хенде. Здесь были выгоревшие тренировочные штаны с дырами на коленках, такой же кондиции разноцветные непарные носки, словно жеваные, протертые лифчики. Саша старался угадать, могут ли здесь сушиться Наташкины вещи, например трусики или еще что-нибудь, близкое и родное ему, но вскоре опомнился и решил, что Хьюстон вряд ли будет перемешивать свои шмотки с этим барахлом.

Разглядывая белье, гость обратил внимание на темно-коричневые пятна в каждом углу потолка. Ему даже показалось, что эти пятна как-то странно рябят в глазах. Он всмотрелся и понял, что это колонии тараканов. Кумиров настороженно огляделся и различил тараканов повсюду: они сновали по бельевым веревкам, затаились на стенах буфета, шевелили усами в кухонной раковине.

Кумиров покинул кухню и вновь очутился в коридоре. Здесь стояли наполовину разобранные шкафы и полки, также висели разные утильного вида тряпки, виднелись кипы газет, груды бутылок, ощерились оголенными спицами несколько ломаных зонтов. Направо светился дверной проем, ведущий в первую комнату. Юноша заглянул в помещение и обнаружил все ту же бедность и неустроенность. Наиболее запоминающимся предметом обстановки здесь явился грязно-желтый платяной шкаф, панели которого были плотно расписаны всякой всячиной, включая жирные буквы, выведенные маркером: «Наташа + Саша = Love».

Направо виднелась дверь, ведущая в следующую комнату. Саша распахнул ее, но здесь тоже никого не оказалось. В глубине проходной комнаты имелась еще одна дверь, ведущая, очевидно, в третью комнату. Кумиров распахнул и эту дверь, но за ней также было пусто. В этой комнате не имелось обоев, а бетонные стены были в странных темных вкраплениях. Юноша подошел поближе, вгляделся и различил источник каждого пятна: так присохли усердно раздавленные клопы.

Неожиданно раздалось приглушенное хлопанье, а за оконными стеклами началось движение. Саша сунул руку за спину, выхватил пистолет, прошмыгнул между тряпками, свисавшими с ржавой люстры без плафонов, и увидел, что это всего лишь голуби выясняют свои отношения прямо в лоджии, которая продолжает комнату. Он заметил за мутными, изгаженными птицами стеклами не только взрослых голубей, по и птенцов, требующих пищи.

— Фу ты, мать твою! — буркнул Саша. — Пернатые друзья!

Он посмотрел на дверь, ведущую в лоджию, — она была закрыта, но не имела ни одной целой ручки, лоджия же не была застеклена, но была частично занавешена полуистлевшим куском тюля.

Собаки уже проникли в комнату, а щенки атаковали шнурки на кроссовках гостя. Он осторожно переставил ноги, чтобы не наступить на щенков, и направился прочь из квартиры, в которой не нашлось никаких следов Наташи Бросовой, известной всему городу под кличкой Хьюстон. Покидая квартиру, он уловил в своей душе странное движение — так может озадачить пользователя непривычный звук процессора. Садясь в машину и машинально запуская двигатель, Кумиров понял, что причиной его волнения (или результатом?) стало рождение стихов:

Куб комнаты —
Орех моей судьбы.
Расколота
Надежность скорлупы.
Костя не проснулся ни от хлопанья двери, ни от гула мотора, ни от резкого рывка, которым Саша начал свое движение в неизвестном ему пока направлении.

Глава 22. В общих интересах

Рамиз Шалманбеков уже не раз бывал в новой квартире Ангелины Германовны. Собственно, он бывал и на других ее квартирах, да и знаменитый приют «Ангелок» тоже знал не понаслышке. Эти два человека очень много знали друг про друга, потому что давно уже работали вместе. Сегодня Шмель пригласила милиционера прийти пораньше, потому что, несмотря на свое безутешное горе, хотела поговорить с ним о наиболее неотложных проблемах, разговор о которых, по ее мнению, был делом только их двоих.

Капитан подъехал к знаменитому дому на Марсовом поле на своем потрепанном «опеле-кадете», который надеялся в самом скором времени поменять на новую машину. Он оставил автомобиль на улице, вошел во двор, привычно осмотрелся (что делать, такая работа!) и бодро пошел в угловую парадную. Хозяйка встретила его на пороге. От нее пахло спиртным и лекарствами. Они обнялись, женщина заплакала, и гость помог ей дойти до дивана. Ангелина села и закрыла лицо руками.

— Пока нет Кумира, я хочу сказать тебе самое главное: нам пора от него избавиться! Не знаю, правильно ли ты меня поймешь, но он настолько далеко зашел, что не сегодня завтра его или убьют, или арестуют, и мы, мой милый, загремим вместе с ним. — Шмель отняла от опухшего лица украшенные несколькими перстнями руки и отрешенно посмотрела на милиционера. — Да ты садись! Хочешь рядом, хочешь в кресло: куда хочешь, туда и садись! Кофе хочешь? Я тебе смогу заварить. Пойдем на кухню, там и поговорим.

— Спасибо, Ангел, не откажусь. — Рамиз искал нужные слова, чтобы еще раз выразить женщине свое сочувствие, а одновременно приходил в себя от прозвучавшего предложения. Убрать Игоря Семеновича? Ничего себе заявочки! А что же они без него будут делать? Или проживут коллективным мозгом? Нет, это еще надо хорошенько обсосать! — Если позволишь, я сам все приготовлю. Я, ты знаешь, все ищу слова, чтобы тебя ободрить, а найти не могу, — такое несчастье!

— Да, не говори, меня просто как скалой придавило, просто размазало: была и нету! Для чего теперь жить, о ком заботиться — просто не знаю! До меня еще просто никак дойти не может, что я все в жизни потеряла. Если бы я это сразу поняла, то, наверное, тут бы и сдохла! Это нас так природа жалеет, чтобы мы еще на этом свете помучились и грешков поднабрали. — Хозяйка с тяжелым вздохом поднялась и тотчас пошатнулась. Капитан успел подскочить и поддержать закрывшую глаза и безвольно оседающую Ангелину. — Ой, спасибо! Прости, что я так при тебе рассопливилась. Все это время как-то держалась, а родного человека увидела и вон как вся посыпалась. Ладно, идем, я там кондиционер включу — легче дышать будет, а то мне теперь все воздуху не хватает.

— Да ты обопрись на меня, не стесняйся. — Милиционер взял Шмель под руку и мягко повел на кухню. — Давай вот так, по-медленному. А где твои постояльцы?

— Американские шпионы? — безразлично улыбнулась Ангелина. — В Москве. Наверное, у президента инструкции получают. Только их тут сейчас не хватало!

На кухне женщине действительно стало легче, она даже слегка порозовела, включила кофеварку, закурила сигарету и предложила гостю. Она достала из бара бутылку красного вина и поставила два бокала.

— Ты в форме, своих-то не трогают? Давай моих помянем! Хочешь, я тебе водки достану? Я ее не могу пить: боюсь за сердце. А красненькое потихоньку потягиваю, вроде не так страшно становится, как-то даже и расслабляюсь. — Ангелина предоставила гостю разливать вино, а сама с мукой в лице не отрываясь смотрела на фотографию своей дочери, сделанную на одном из ее недавних блестящих концертов на престижном европейском фестивале. — Как я без тебя буду, горюшко ты мое?

Шмель беззвучно заплакала. Шалманбеков наполнил бокалы и выжидающе смотрел на хозяйку.

— Да? — встрепенулась Ангелина. — Ты не обращай на меня внимания: переживу я это горе, должна пережить! Давай за их души, не знаю, как это у вас там положено, — ты же мусульманин, да? А я вроде как православная, да толком ничего и не знаю.

— Да и я такой же мусульманин! — Капитан поднял свой бокал и с участием посмотрел в глаза хозяйке. — Чтобы Бог, какой Он есть, принял их как положено и не обижал! Я встану, а ты сиди, ты — мать… и жена…

Они выпили. Созрел кофе. Женщина налила его в миниатюрные японские чашечки. Раздался звонок.

— Это Кумир. Черт, не успели поговорить! Ну, в общем, ты меня, наверное, понял? Подумай, как это грамотно сделать, — у тебя, я надеюсь, опыта побольше. Давай встретимся послезавтра — я, наверное, уже немного приду в себя — и все решим. После шести вечера у меня, подходит? — Шмель ласково, даже как-то любовно посмотрела на милиционера. — В любом случае знай: если от меня что-то зависит, я в твоем распоряжении. Ладно, пойду открывать, а то еще подумает, что мы тут с тобой сговариваемся, как его убить!

— Это, конечно, будет напрасно! Послезавтра годится, только, может быть, попозже? — отозвался гость и отпил ароматного, ошеломляющего своей правдивой горечью кофе. — Настоящий! Спасибо, Ангел!

— Рада стараться! У меня для тебя все настоящее! Потому что ты и сам у меня такой один настоящий! — Проходя мимо Рамиза, хозяйка нежно потрепала его по голове, а он в ответ успел погладить ее белую, как стиральный порошок, руку с очень крупной, похожей на абрикосовую косточку родинкой, нашедшей себе неудачное прибежище на внутреннем сгибе локтя. — Иду-иду, милый, секунду! — крикнула она заботливым голосом в оранжевое пространство пронзительно освещенного коридора.


— Ну что же, здесь все свои: я вам доверяю, наверное, больше, чем самому себе, и прошу вас не допускать той же ошибки в отношении меня. — Игорь улыбнулся, но тотчас осекся и сочувственно покивал опечаленной Ангелине. — Нам нужно убрать по крайней мере троих. Это два моих конкурента на должность директора завода имени Немо, и кстати, они же оказались, как вы знаете, на моем пути в кресло губернатора Санкт-Петербурга. Третий — уже известный вам божий старичок, которого, к сожалению, Господь никак к себе не может забрать. Да, есть еще четвертый, один молокосос, — он повинен в убийстве моей матери.

— Вы знаете, Игорь Семенович, я вас должен расстроить: один из тех малолеток, которые вашу мамашу замучили, сейчас в больнице на реанимации валяется, — его на заводе из-под обломков вытащили. Как он там уцелел, для меня это просто загадка! — Рамиз Шалманбеков с участием посмотрел на кандидата в губернаторы. — Колька Махлаткин, это тот, который еще у Сучетокова ошивался. Он проститут, которого весь город знает. Да вы его уже заказывали! Это у клоповцев осечка получилась. Там даже второй жиган выжил — Петька Бросов, тот, с которым Колян дрался.

— Как же так? — Лицо Кумирова приняло по-детски удивленное, даже обиженное выражение. — Неужели ты никак не мог… Ну, что тебе помешало его… Были свидетели, да?

— Да, Игорь Семеныч, мне самому очень досадно. Сейчас в больнице-то это слишком наглядно получится. Давайте повременим. Все поутихнет. А потом он исчезнет — и все. Кто его хватится? Мать — шлюха. А больше вроде и никого! — с некоторым облегчением воскликнул капитан. — Она сегодня со своими товарками по заводу бегала, причитала, что сына потеряла. Ей толкуют: да жив твой оголец, живой! А она все свое: воет, как кошка под машиной!

— А кто ей толковал-то, не ты случайно? — Игорь лукаво посмотрел на милиционера. — Ладно, потом так потом! Нам бы сейчас с совершеннолетними управиться, а малолетки нам не опасны. Здесь важен момент наказания за преступление, совершенное именно против нас, против наших близких, друзей, а остальное нас как-то мало интересует. Правильно, генерал?

— В принципе, да. — Рамиз кивнул и сохранил услужливое выражение, хотя ему очень не нравилось, когда шеф называл его «генералом», он усматривал в этом иронию, если даже не издевку. — Их можно в любой день грохнуть, а взрослые враги, они сами все время напасть готовы.

— Ты не скажи, дружок, что этих балбесов никто не хватится! — зло молвила хозяйка. — Не забывай, пожалуйста, какие у них заступники существуют и сколько они мне, например, крови попортили. Одна эта журналистка с грудями-тыквами чего стоит! А этот полудурок со своей игрушечной рацией? А про Федора я уже и не говорю! Кстати, Кумир, Морошка тоже для нас может представлять определенную опасность, я думаю, они там все вместе про наши дела с детишками да с их квартирами копают. Да и Стас, я тебе доложу, еще тот правдоборец: и денег нет, и жена ушла, а жизнь его так ничему и не научила!

— Может быть, Ангел, но мы-то тоже на месте не стоим! — Игорь Семенович погладил сидящую вблизи женщину по плечу, облаченному в шелковый иранский халат. — Как только я на свой пост заберусь, я им всем кислород перекрою! На меня тогда не один Рамиз будет работать, а вся милиция и все фээсбэшники! Мы с тобой ни одного врага не оставим! Даже скучно будет, не с кем размяться! Итак, что у нас по Засыпному? Какая его ждет участь?

— Ну с этим конкурентом, как мы и договаривались, все в полном ажуре. — Капитан отхлебнул кофе и заел его шоколадной конфетой с ликером. — По вашей команде я извлек глухонемого из изолятора, и он готов к работе.

— Это очень хорошо! Ты даже не представляешь, дорогой мой, как это хорошо! Только ты предварительно объясни своему глухонемому, чтобы он хорошенько потерзал свою жертву: что-нибудь там отрезал, раскидал по кабинету. Смекаешь? Кто у нас сейчас самый модный герой? — Кумиров отодвинул пустую чашку из-под кофе, прищурился и сценически кашлянул. — А вот после того, как твой исполнитель все закончит, ты должен и от него избавиться. Понятно?

— Как это лучше сделать? — Милиционер наклонил голову, словно пытался получше расслышать своего собеседника. — У вас есть какие-нибудь пожелания?

— Ты хочешь, чтобы я тебя научил убивать? — развел руками, словно для дружеских объятий, Кумиров. — Я полагаю, что действовать надо по обстоятельствам. Но главное, чтобы он напоминал людоеда, на которого в нашем чудо-городе сейчас серьезная мода, и он, кстати, вполне мог бы стать одним из наиболее реальных претендентов на пост губернатора. Пусть все думают, что это не кто иной, как сам Людоед Питерский, захотел отведать директорских почек. Второй бесценный совет — больше огня: в нем навсегда исчезнут все улики!

— Я вас понял. А что с другими, Семеныч? Специалисты не требуются? — В руке Шалманбекова расцвела сиреневым дымом очередная сигарета.

Да пока вроде на всех хватает: князя должны убрать провинившиеся Мастино и Буль. Ты их, конечно, знаешь? Я их с Сашей в Финляндию отправлял, так они его прозевали, — пусть теперь искупают свою вину! Насчет Вадика Сидеромова я завтра похлопочу с Электриком. И с ним ты тоже должен быть знаком. С малолеткой есть определенные проблемы: он — сводный брат Борьки Следова, а этот блаженный такую вонь после его пропажи разведет, что тут и губернаторское кресло покачнется! — Игорь Семенович изучающе посмотрел на Рамиза. — Ну что с этим, что с другим, ты, пожалуй, прав, мы потом разберемся. Я вам, друзья, другое хочу поведать: мы должны будем и от этих исполнителей избавиться! Ты ведь находишься на заводе вполне легально: твоя территория, ты — участковый, — нет вопросов! Ну вот, и следом за Трошкой ты убираешь Никандрушку. Он уже хорошо пожил и много хороших дел сделал. Во всяком случае, по некоторым показателям он нас превзошел на несколько поколений! Сделаешь?

— А не много ли? — с неуверенностью в голосе спросил капитан. — Это у нас просто уже какая-то война получается! Эдак мы наподобие господина Скунса станем знаменитыми!

— Кстати, о Скунсе, — словно спохватился Кумиров. — Я тут думал-думал: а что, если нам с ним замириться?

— С ним? — вскрикнула, будто ужаленная, Ангелина. — Да ты что, уже забыл, что он и Вершка, и мою доченьку убил? С ним замириться?! Да я сама ему глотку перегрызу!

— Ну ладно, Ангел, не сердись на меня! С этим господином действительно сложнее всего разобраться. — Игорь еще раз погладил одноклассницу, потом подсел к ней поближе и обнял обеими руками за плечи. — За что же нас с тобой так припечатало? Просто в толк не возьму!

— Между прочим, у меня на этих Нетаковых дальний прицел имеется. Дениска-то вряд ли из больницы выберется: у него, говорят, кожи на теле вообще не осталось. Можно? — Рамиз мечтательно посмотрел на бутылку. Хозяйка гостеприимно кивнула, и он стал наполнять свой бокал. — В общем, малый, можно сказать, не в счет. А Трошку-Ленина мы, как уже договорились, к Засыпному приплюсуем. Вот и получается, что фатера бесхозной остается. Не сложно будет ее на кого-то из хороших людей оформить?

— __ Не-а! — выставил вперед лица свои крупные верхние зубы Кумиров. Зазвонил его мобильный телефон, и он менторски поднял левую ладонь, а правой поднес аппарат к уху: — Слушаю вас! Как пожар? Какой телевизор? Да на хер мне сейчас твой телевизор, ты мне скажи! Да пусть они себе показывают, — они и показывают потому, что у них такого дома никогда в жизни не будет! Что с домом? Сгорел? Совсем сгорел? Люди были? А чьи останки? Когда выяснят? Ладно, не трепись, зачитай мне сейчас все телефоны на пейджер и оцепи дом, чтобы там никто не шастал. А где была охрана? Вообще никого? Их останки? Да, ты умеешь порадовать! Ладно, жди, я сейчас приеду! Какие мосты? Навигация? Да ну ее в жопу, твою навигацию!


— Значит, так, дорогой, — со строгой улыбкой начал Игорь Семенович, оставшись с Шалманбековым наедине в «лексусе» цвета морской волны. — После решения заводских проблем у нас на очереди наша гостеприимная хозяюшка. Это твой главный поступок на пути к серьезной карьере. Понятно?

— Как? Да вы же с ней столько лет? Дел-то сколько общих! — Капитан силился изобразить недоумение, но Кумиров, кажется, понимал его притворство и продолжал улыбаться, словно его лицо было уже не способно иметь другое выражение. — Нас ведь моментом вычислят. Да и подряд столько дел? Может быть, есть возможность компромисса? То есть как-то подождать с этим решением?

— Если бы было можно подождать, я бы тебе, наверное, не давал задания. Ты понимаешь, что ее пасут и вот-вот захомутают? Думаешь, она будет обо всем молчать? Да она уже просто рехнулась от своих несчастий! Ну не выдержала баба, сошла с дистанции, — нам-то нужно дальше скакать! — Кандидат в губернаторы поднял правую руку к подбородку, зажал свою бородку и нервно повел руку вниз, словно отжимал растительность, столь искусно маскирующую его вдавленный подбородок. Повторив эту комбинацию несколько раз, Игорь обратил на капитана свои настороженные глаза: — Ну что, помощник губернатора, согласен?

— Послезавтра, да? — послушно спросил Рамиз Шалманбеков, насытив свой взгляд неотвратимостью судьбы. — А потом что?

А потом встретимся у меня в офисе и подведем итоги. — Кумиров величественно посмотрел через тонированное стекло на пустую ночную улицу. — Постарайся без стрельбы, чтобы это было похоже на заводскую расправу. Спишем все на людоеда, как на стихийное бедствие. Ты сам-то человечины никогда не пробовал? Да ладно тебе гримасничать, будто ты ее очень жалеешь! Она мне, кстати, уже давно все печенки проела, чтобы тебя поскорее убрать, а то ты больно много о всех наших делах знаешь. Не веришь — спроси ее перед смертью! Интересно, что она тебе ответит? Сможешь, запиши на диктофон или на камеру сними — потом вместе посмотрим!

Глава 23. Бои без правил

Несмотря на позднее время, клуб «Вечная мерзлота» был по-прежнему полон народу, казалось даже, что зрители все еще продолжают прибывать. Конечно, большинство любителей крутых зрелищ интересовал финал соревнований, в котором должны встретиться самые тяжелые бойцы этого дня. Предыдущие участники уже отработали свои, в основном кровавые, раунды и теперь расслаблялись за столиками с разгоряченными болельщиками или с приглянувшимися особами женского пола, понимающими толк в любовных качествах бойцов без правил.

— Уважаемые дамы и господа! Настало время представить вам гвоздь, а правильнее, наверное, все же выразиться, дюбель нашей программы — выступление супертяжеловесов! — многообещающе начал Нашатырь. — Вот они вообще-то уже как бы и следуют к месту своего, скажем, исторического сражения. Да, хочу вам честно признаться, у меня бы не вызвало никакого желания на старости лет схватиться с господином Тарановым и быть поверженным его могучими руками на борцовский ковер! С другой стороны, я вот сижу тут в мягком кресле и представляю, что бы со мной приключилось, если бы мне накатил слева да справа господин Уздечкин! Должен вас предупредить, будьте осторожней: эти ребята не на шутку распалены и к ним сейчас лучше не заводиться! В красный угол, как вы, наверное, уже успели рассмотреть, направляется боец в трусах одноименного цвета, это знаменитый единоборец, это, можно сказать, чемпион соревнований под девизом «Бей своих, чтоб чужие боялись!», это участник ровно тридцати боев без правил, двадцать восемь из которых он выиграл, причем одиннадцать из них — сокрушительным нокаутом! Перед вами — сам Дмитрий Таранов по кличке Таран! Что ж, при такой фигуре и таком стиле боя, когда противник оказывается выброшенным на судейский стол, это прозвище, надо сказать, в данном случае вполне уместно!

Зал ревел и рычал: «Дима, оторви ему башку!», «Отправь его на капиталку!», «Выброси его с ринга!» Еремей с неприязнью различал кровавые призывы и думал, не переоценил ли он свои силы, согласившись биться с Тараном? Ему почему-то всегда казалось, что если бы они просто подрались, то он бы избил толстяка, а вот теперь его мучили сомнения: каким бы манером он мог сокрушить эту говорящую задницу?

— В синий угол ринга направляется молодой, но очень перспективный боец, который уже провел несколько боев без правил, отличный парень и, кажется, неженатый, Еремей Уздечкин! Должен вам заметить, что у Еремея еще нет своей боевой клички, и мы, да и он, конечно, очень надеемся на вашу изобретательность и лингвистическую, убей меня в спину, смекалку! — Нашатырь по привычке собрал накопившуюся слюну, сглотнул и продолжал: — Ага, вот уже и девушки стали переходить в первые ряды. Вы там смотрите, особо не балуйте, то есть не отвлекайте нашего будущего чемпиона! Чтобы покамест без треска колготок и порчи лифонов, а то нас тут полиция нравов, понимаешь, моментом прикроет!


— В перчатках, которые используют в боях без правил, не очень-то удобно бороться. А вот для бокса они не помеха. Ты ведь занимался боксом? Вот и используй свои знания. А еще постарайся разбить ему ноги лоукиками, — советовал Марк Еремею свои любимые удары подъемами стоп по тыльным сторонам икр и бедер. — Если бить быстро и сильно, начнется судорога и даже может лопнуть бедренная кость. Тогда он, сам понимаешь, уже не боец. А вообще, старайся с ним особо не рубиться, все ж таки он тебя килограммов на тридцать тяжелее, а это немало!

— Ты мне скажи: чего здесь можно, а чего нельзя? — Уздечкин вытянул вперед руки, чтобы рефери смог проверить, не засунул ли он туда дополнительного наполнения. — Локтями разрешают мочить?

— Нет, об этом в данной версии боя не может быть и речи! — Клептонян сломал брови и с тревогой уставился на Еремея. — Вот коленом — другое дело! Только для того, чтобы классно ударить, нужно грамотно владеть техникой тайского бокса, а для этого нужны годы занятий, нужно не только добиться абсолютной растяжки, нужно еще набить ударные места, причем желательно до состояния рогового покрова. Тогда это будет серьезный удар!

— Этого я уже не успею, — улыбнулся Уздечкин. — Попробуем для начала как учили, а дальше посмотрим. Не убьет же он меня?

— Бывают и летальные исходы, — с готовностью начал Марк. — Вот на прошлых соревнованиях в Ивангороде…

— Ладно тебе стращать-то! А то я сейчас обоссусь и за канаты убегу! — Еремей показал Клептоняну, чтобы тот вложил ему в рот капу, и приготовился к команде начать бой.


— Может быть, тебе лучше выйти? — Геродот с улыбкой посмотрел на Офелию. — Или у тебя с нервами все в порядке?

— Ты мне скажи, когда лучше закрыть глаза. — Офелия ответила Сидеромову жемчужной улыбкой и пригубила заказанное им для девушек пиво. — Божественно!

— А как ты думаешь, кто из них победит? — Вероника взяла своими тонкими смуглыми пальцами бокал и посмотрела через его содержимое на ринг. В ее перламутровых ногтях на указательных пальцах были просверлены дырочки, а в них закреплены колокольчики, которые при движениях рук чуть слышно позвякивали. — Мне кажется, что Таран больно жирный! У него что, диабет или сердце больное?

— У Димона, конечно, хороший запас, но он очень опытный боец, а Ерема еще только начинает. — Геродот открыл новую пачку сигарет и устроил ее посреди стола. — Смолите, девочки! Давайте устроим для Еремы дымовую завесу!

— Вы меня извините, мне сейчас выступать. — Вероника встала, и к ней тотчас устремились два ее охранника. — Я потом вернусь, ладно?

— Мы будем ждать. — Сидеромов посмотрел девушке в глаза. — Столик не забудешь?

— Теперь — нет, — ответила танцовщица улыбкой и скрылась за разгоряченными спинами зрителей.

— Какой ты влюбчивый! — Офелия погрозила Геродоту пальцем. — Ты видел, как ее берегут? Будь осторожней!


— Смотри-ка, Стасик, наша Вероничка уже к молодому человеку подсела! — Морошкина покачала головой, отмечая легкомысленность дочери своей одноклассницы. — Как теперь все просто! А вот уже и упорхнула! Хорошо еще, что Федя с ней не столкнулся.

— А в наше время разве сложнее было? — улыбнулся Весовой. — Ваня, ты пей сок, это настоящий, не порошковый и без димедрола.

— Спасибо. — Ремнев покорно взял бокал с апельсиновым соком. — А как вы думаете, Станислав Егорович, кто из них победит?

— Даже не знаю, Ванюша. — Весовой глотнул пива и поставил кружку. — Эта марка поприличней. Если тот, который легче, не испугается, может быть, и осилит этого бегемота. Я помню, у меня тоже был такой случай на ринге…

— Ну вы-то, наверное, друг друга так не избивали? Только руками ведь, верно? А они, ты видишь как, только что еще не кусаются! — Софья махнула в сторону ринга рукой. — Ты бы согласился так драться?

— Вопрос провокационный! — Стас смерил бойцов взглядом. — Ты знаешь, Морошка, те, кто сидит в зале или у экрана телевизора, всегда считают себя ничуть не слабее тех, кто перед ними бьется, а выпусти их самих — они предстанут в самом плачевном виде. Нет, я бы не согласился! На войне — я понимаю, а за деньги калечиться, не видя в противнике смертельного врага, — нет! Ты права, бокс — это другое дело. И самбо тоже. И любой другой вид. А здесь, мне кажется, слишком много риска. Ты пойми меня правильно. Я не в том смысле, что боюсь, — просто не могу оправдать. Что с этими парнями через пару лет будет?


По установившейся традиции бой за звание чемпиона в супертяжелом весе предваряет выступление стрип-рок-балета «Янтарная комната». — Голос Нашатыря стал торжественно-томным. — Еще раз поприветствуем нашу очаровательную, неповторимую гостью — звезду, понимаешь, и стриптиза, как говорится, и рока, это самое, и балета! Эвридика Ксешинская! Аплодисменты изо всех сил!

Раздалась призывная музыка. На ринг вышла Вероника. Она держала в вытянутых вверх руках белый квадрат с черной цифрой «1». Артистка триумфально смотрела в пространство, по очереди обращалась ко всем сторонам света и улыбалась.

— Звучит гонг, и наши бойцы начинают бой за титул чемпиона в тяжелом весе открытого первенства ООО «Девять миллиметров» по боям без правил, — предварил Нашатырь команду рефери. — Теперь все зависит от самих бойцов, от их, как нам, на самом деле, внушали в рядах Вооруженных сил, боевой и политической подготовки!


— Ты сам берегись его удара коленом! — предупредил Клептонян. — Кстати, он его взял из тайского бокса и бьет, надо заметить, вполне отменно. Я сам видел, как он сломал дна ребра своему противнику на соревнованиях «Русская битка». А тот мастер весил под сто пятьдесят килограммов, и это, я тебе скажу, немало!

Пока противники стояли в своих углах, Уздечкин смерил взглядом князя и подумал: неужели этот старик и взаправду такой непобедимый боец, что против него ничего не значит даже кабанья туша Таранова? Дима тем временем слушал напутствия Валежникова и заговорщицки улыбался. Волосов пригласил участников на центр ринга и объявил о начале боя. Бойцы пожали друг другу руки и отступили, готовясь к схватке.

— Да, уважаемые зрители, вот мы с вами и дожили до той поистине счастливой поры — наблюдать за схваткой двух супертяжеловесов в боях без правил! — Лениво-протяжный голос Нашатыря удачно ложился на негромкий музыкальный фон. Уздечкин заметил, что это даже можно выдать за исполнение песни. И улыбнулся. — И вот мы видим, что на этих соревнованиях не случается, слава богу, ни смертельных исходов, ни сколько-нибудь серьезных травм. Сколько сегодня на этот почетный ринг выходило бойцов, и все, как вы, надеюсь, между пивными возлияниями все же успели заметить, отправились отсюда, как говорится, своими ногами! Мне почему-то даже вполне всерьез кажется, что эти соревнования гораздо безопаснее всеми нами почитаемого футбола или хоккея. Вспомните, сколько на травяном или ледовом поле происходит некорректных ситуаций с драками и какие они зачастую имеют плачевные последствия! А какой ущерб от сокрушительного озорства болельщиков? Да… У нас, как видите, все иначе. Можно сказать, интеллигентный спорт! Позвольте сказать, интеллигентная публика!

Заметив, что Дмитрий двинулся в его сторону, Еремей по привычке запрыгал в челноке, который он запомнил из юношеских занятий боксом. Таранов, наоборот, принял низкую стойку и стал переминаться, готовясь, очевидно, к одному из своих коронных бросков. Уздечкин видел, как на соревнованиях Димка, словно тень, валится в ноги противника, хватает того за голени, а сам выныривает, бросая незадачливого бойца через свою необъятную спину. Но самое печальное ждет того, кому Таран накатит свою знаменитую боковуху. И Еремей это видел!

— А ведь когда-то даже профессиональный бокс был у нас невозможен! И чем же он так не понравился господам коммунистам? — По тону комментатора было ясно, что он готовится к очередной шутке. — Вы знаете, у меня на этот счет, возможно, имеется своя, ни дать ни взять особая точка зрения. Раньше ведь как у нас полагалось? Лучший производственник кто? Самый верный ленинец! А лучший студент кто? Образцово-показательный комсомолец! А в том случае, если мужики дерутся, можно сказать, на выживание, кто ж победит: верный, понимаешь, ленинец или дубина стоеросовая под два метра? Вот то-то и оно, друзья! Вот и я об этом же думаю. Хрен, понимаешь, редьки не слаще!

Нашатырь задорно засмеялся. Прочим оставалось лишь присоединиться или погрузиться в раздумья обо всем прозвучавшем. Впрочем, публика в основном ожидала лишь острых событий на ринге и смотрела только туда. Князь Волосов, глядя перед собой в никому не видимую точку и разведя руки в стороны, словно птица крылья, для мгновенного сигнала, легко как пушинка кружил вокруг единоборцев.

Противники начали обмениваться ударами. Уздечкин старался вести себя так, чтобы не попасться своему опытному противнику на какой-нибудь из известных ему захватов. Из зала доносились советы, Нашатырь комментировал начало боя с присущим ему милицейским юмором, Еремей представил, до чего бы ему сейчас пригодились знания их заслуженного рефери.

— Когда я спросил наших уважаемых бойцов перед боем, какие у них созрели намерения относительно своего грядущего противника, то обладатель красных трусов, непобедимый Дмитрий Таранов, щедро пообещал: «Расплющу!», а обладатель синих трусов, его перспективный коллега Еремей Уздечкин, скромно посулил: «Размажу!»

Нашатырь, конечно, на ходу сочинял, да и в зале, наверное, это понимали, но это не мешало зрителям задорно подхватить: «Плющи его, как гвозди!», «А ну, размажь его паштетом!» Загубин резюмировал каждый возглас односложным: «Ого! Да-а! Однако!»

Таранов тоже пытался боксировать. Уздечкин ожидал ощутить убойную силу его плюх, но удары больше походили на толкания и не причиняли противнику особого ущерба. Марк объяснял ему, что Таран хорошо бьет по неподвижной мишени, когда у него есть время, чтобы прицелиться и грамотно выстроить удар, а в движении его плюхи неточны и скользят, словно влажные ласты. Еремей же временами довольно жестко, как ему казалось, осаживал толстяка в лоб или скулу, но тот благодаря своей мощи не особо опасался этих ударов и продолжал загонять Уздечкина в угол ринга. Иногда Димка делал резкое движение вперед и вниз головой и руками, тогда Еремей мгновенно отскакивал назад или в сторону, и противник возвращался в исходную позицию, с той лишь разницей, что его физиономия становилась еще более красной и дышал он еще тяжелее.

В зале было душно и жарко. Противники быстро вспотели. Их тела лоснились в свете прожекторов. На периферии своего зрения Уздечкин угадывал князя и думал, за кого же болеет Великий Мастер, и если, по счастью, за Еремея, то сможет ли он дать ему нужную и, главное, понятную команду?

— А вспомните, как в советские годы преследовалось карате?! А за что?! Мы, понимаешь, сотрудники правоохранительных органов, и те не понимали, что же в этой японской борьбе такого антисоветского? А сколько людей заплатили за свое увлечение восточными единоборствами свободой и сломанной судьбой?! — Нашатырь с нарочитым вниманием оглядел зал. — Но здесь, слава богу, преимущественно, молодежь, дети, можно сказать, перестройки. Сегодня вы можете спокойно заниматься любым видом единоборств, даже боями без правил! Главное — деньжата вовремя сдавайте, и — никаких вопросов! И вот посмотрите, как за десять лет наши ребята навострились, понимаешь, во всех техниках: и руками, и ногами, — любо-дорого! Дмитрий нахрапист, ой как нахрапист! АЕремей дерзок, и это тоже положительное качество бойца. Отменная схватка!

Бойцы пытались нанести сильные удары ногами, но у них это не особенно получалось. «Не хватает техники, — мелькало в мозгу Еремея. — Мало навыков. Надо заниматься. Надо нормального учителя. Настоящего…»

— Лоукик, Ерема, лоукик! — выкрикивал Марк. — Ноги отбей!

— Сам работай, Димон! — подсказывал своему бойцу Валежников. — В ноги иди! Вали его!

— Да, в Дмитрии постоянно и настойчиво заявляет о себе профессиональный борец, — ласковым голосом отметил Нашатырь. — До сих пор Еремею удавалось отражать атаки Таранова своими пудовыми, понимаешь, кулаками, но вот сейчас Уздечкин оказывается не в лучшем положении. Обратите внимание, насколько опасными становятся движения Дмитрия.

Еремей вдруг действительно ощутил, что его ноги оказались в суровых тисках, а Таран покинул поле его зрения. «Захватил!» — с досадой заключил Уздечкин. Он оказался в воздухе, но вовремя вспомнил рисунок страховки при падении на спину и выкинул в сторону и вниз руки, с силой ударив ими и трапециевидными мышцами спины о поверхность ринга. Ему показалось удачей то, что боров не смог перекинуть его через себя, — так ведь можно и хребет запросто сломать! Димка шмякнул Ерему всего лишь на спину, то есть как бы подкосил под колени, и, главное, не успел воткнуть стопы единоборца себе под мышки, где их, по собственному уверению Тарана, можно элементарно переломать, начиная с беззащитных пальцев.

— Вот это бросок! Чувствуется рука мастера! Ай да Дмитрий Таранов! — ликовал Нашатырь. — А что же поверженный, но не сломленный Еремей Уздечкин? Недаром говорят мастера: если у вас несколько противников, то это бокс, а если один, то это — борьба!

Эвальд Янович тотчас навис над барахтающимися бойцами. Князь наблюдал за поединком очень внимательно, но Уздечкин никак не мог понять, куда же именно обращен взгляд Волосова. В лицо, особенно в глаза, Еремею он явно не смотрел, а ведь сигнал было бы удобно подать, именно глядя в глаза. Или князь ему не сочувствует?

Уздечкин быстро вернул руки к груди. Это оказалось очень кстати, потому что Димка уже навалился на него всей своей липкой тушей и готовился запрессовать лицо лежащего своими опухшими от пьянки кувалдами. Их руки встретились и сцепились на малом пространстве, сохранившемся между распаренными лицами бойцов.

— Хряк, расплющи его! По сарбоне мочи! — раздалось из зала. — На хомут бери!

— Синий, на живот! — вопили болельщики Еремея. — В хлопалки толстому харкни!

— Девушки, если я еще сохранил должный процент слуха, болеют за Еремея, — озвучил ситуацию Нашатырь. — Но если я еще сохранил необходимый процент зрения, то мне кажется, что сейчас наверху Дмитрий, и чем все это, как вы предчувствуете, может окончиться? Вот в чем, как говорится, вопрос, если не учитывать, понимаешь, возможность ядерной войны и наглые выходки экстремистов, а только земное, как бы сказать, природное притяжение нашей много терпимой матушки-земли!

Уздечкин различил вблизи себя мутное изображение потного кабаньего лица Димона, с которого на него вот-вот могли сорваться капли пота. Это стало бы для него очень неприятным ощущением. Таран, очевидно, собирался более выгодно для себя перехватить Ерему и позволил себе необходимую для смены положения паузу в борьбе с руками противника. Уздечкин почувствовал ослабление медвежьей хватки, вывернул правую руку и с возможной силой ударил Тарана в нос. Тот не закончил затеянный маневр и вернул руки, чтобы нейтрализовать Еремину правую, тот же в этот момент изловчился уязвить Димона в правое ухо левой. Второй удар, конечно, не стоил первого, потому что угодил в шлем. Но, главное, эти два удара дали Уздечкину возможность вывернуться из-под Таранова и откатиться в сторону. Он мгновенно вскочил и собрался в боксерскую стойку. Дмитрий тоже был на ногах и уже наступал. Еремей решил поиграть на дистанции, потом резко сорвать ее и обрушить на толстяка серию боксерских ударов. Но только он начал, как прозвучал гонг.

— Ну вот и кончился этот тяжелый для обоих противников раунд. А ведь он всего лишь первый. Трудно представить, какие нужны закалка и выносливость, чтобы выдержать эту битву. — Нашатырь сглотнул слюну и продолжил торжественным голосом: — А теперь на нашей арене вновь волшебница из театра «Янтарная комната».


— Смотри, Соня, а там Саша Кумиров! — воскликнул Стас, по-ребячьи указывая пальцем в глубину зала. — Что-то мы с ним стали часто встречаться.

— У нас сегодня прямо как в театре! — громко ответила Морошкина. — Я уж не стала вам говорить, чтобы нам здесь спокойно досидеть, тут уже и Наташа Бросова появлялась. Тоже героиня нашего сериала.

— Ну да, Хьюстон?! Так она жива? А куда она делась? Она еще здесь? — оживился Ремнев. — Вы… — Ваня скосился на Весового, — вы ее куда отправили?

— Да не отправила, а она сама пошла, куда захотела: кажется, к Нетаковым, — очень спать, говорит, охота, я там и отосплюсь. — Софья с возмущением посмотрела на Стаса. — Это у Нетаковых?! Представляешь, как там можно отдохнуть? Я тебе, кажется, уже рассказывала. Да там клопы любого слона заживо сожрут!

— Контингент у нас — просто садись и пиши. — Весовой нетерпеливо посмотрел на часы. — Не пора ли начинать бой?

Вероника, конечно, мастер своего дела. Когда она всему этому успела научиться? Заводное зрелище, да?

— А главное, где? Мне, честно говоря, ребят жалко, — призналась Морошкина. — Они ведь, наверное, не понимают, что эти сражения в конечном результате ведут к инвалидности.

— Я пойду к Сашке подойду, ладно? — словно бы спросил разрешения Ремнев, глядя куда-то поверх головы Станислава. — Спрошу его, что там и как? Может быть, нужно помочь?

— Ты его не только спроси, а пригласи к нам за столик, — у нас к нему тоже есть вопросы. — Весовой отер лоб салфеткой, аккуратно сложил ее и положил в пепельницу. — Правда, Соня? Скажи, пусть не робеет, — мы сегодня добрые.

— Конечно, Ваня, он же нам тоже не чужой человек. — Морошкина повернулась вслед сорвавшемуся с места юноше и с улыбкой проследила его неловкое передвижение между плотно оккупированных столиков. — Сочувствует. Хорошее качество!


Геродот хлопал Веронике-Эвридике стоя. На зал подействовал его пример, и большинство зрителей, исключительно мужского пола, энергично оторвались от своих стульев. Звучали возгласы восхищения и несколько наигранной страсти. Борона-Ксешинская удалялась с гордо поднятой головой под штормовые всплески аплодисментов.

— Вот это да! — Сидеромов провожал танцовщицу возбужденным взглядом. — Какой талант, а? С ней уже можно клипы снимать, правда?

— Я так не умею, — призналась Офелия. — Кстати, ты случайно не сын того самого Вадима Ананьевича, который хочет у моего отца завод отобрать?

— Кстати, сын, — с готовностью улыбнулся молодой человек, словно уже давно ждал этого вопроса. — Ты знаешь, я не особенно интересуюсь его делами, но мне сдается, что нашу команду могут вскоре направить на завод Немо для выполнения каких-то никому пока не ведомых задач. Вот так-то!

А что он вообще за человек, ты к нему как относишься? — Офелия уже не раз слышала из уст своего отца о том, что Вадим Сидеромов — преступник, который уже давно должен сидеть в тюрьме, но благодаря сегодняшней неразберихе и беззаконию он все еще продолжает свою криминальную карьеру. — Я в том смысле, что у меня с отцом бывает очень по-разному. Иногда мы друг друга совсем даже не понимаем.

— В последнее время, наверное, никак. Когда-то мне его очень не хватало: я просто грезил быть рядом с отцом, чтобы он мне о чем-то таком очень серьезном рассказывал, чему-то полезному обучал, да нет, — чего там, — просто иногда был рядом. — Молодой человек достал жвачку и протянул Офелии. — Отравимся?

— Спасибо. — Девушка взяла одну дольку и стала разворачивать серебристую фольгу. — Ты извини, что я спрашиваю, — он что, живет отдельно от вас, да?

— Да. Но это не самая интересная тема для сегодняшнего вечера, правда? — Геродот развернул жвачку и отправил в рот. — Смотри-ка, они уже начинают. Я ставлю на Ерему, а ты?

После команды Волосова начать бой Таран ринулся на Ерему, очевидно намереваясь смести того с ринга, выбросить за канаты, одним словом, резко победить. Уздечкин прикинулся, что принимает атаку и готов схватиться с превосходящим по весу и опыту противником на предложенных условиях, то есть захватить Димона за шею и плечо, локоть или талию и так, используя силу и гибкость, провести бросок. Но как только Таран обжег вспотевшее тело Уздечкина своим железным захватом, Ерема перекрыл руки нападавшего своими, обеспечил себе упор из левой ноги, а правую резко устремил вверх, сгибая ее в момент подъема, и сосредоточил всю силу в колене.

Когда Ерема нанес удар, он еще не оценил ни точности, ни силы удара, но почувствовал, что в действиях противника возникла пауза, в течение которой, казалось, Таран либо обдумывает свои дальнейшие действия, либо просто отдыхает. Но Димон внезапно замер, а потом обмяк и стал ускользать из рук Уздечкина куда-то в сторону.

Еремей принял движение Тарана за маневр, но отпустил его, решив» что успеет отскочить и собраться перед следующей, возможно более свирепой, атакой. Димон же медленно и как-то сонно отступил на несколько шагов назад. Уздечкин подумал, что противник рассержен и пытается погасить свой чрезмерный гнев, но Таран застыл на короткое время на месте, слегка покачиваясь, и, словно еще не был в точности уверен в своих дальнейших действиях, резко, словно отрабатывал страховку, рухнул навзничь.

— Э-э-э! Что там у нас произошло? — раздался удивленный голос Нашатыря. — Да-да-да! Наш юный друг отправил, если я не ошибаюсь, превосходящего противника в глубокий нокаут. Что же нам скажут на это наши почтенные судьи?

ДЕНЬ ПЯТЫЙ

Глава 24. За неделю до смерти

На экране телевизора возникло с виду безжизненное лицо пожилого мужчины. Оно имело цвет выгоревшей милицейской шинели. На разных его участках виднелись всевозможные неровности и наросты, а лоб венчала блестящая шишка величиной с хорошую сливу. По ракурсу лица было понятно, что мужчина скорее всего лежит. Его глаза были открыты, но зрачки не двигались, а веки не мигали. Взгляд заиндевел на какой-то одному лежащему известной точке.

«Выразительное лицо этого человека, наверное, уже знакомо нашим телезрителям: два дня назад этот господин, будучи еще в прекрасном расположении духа и если не в добром, то в относительном здравии, делился с нами тяготами своей болезни под коротким и безрадостным названием СПИД. Сегодня этот человек признан безнадежным. Теперь его дни действительно сочтены. Но причина его обреченности кроется не в ВИЧ-инфекции. Позавчера Виктор Казимирович Сучетоков был обнаружен на лестничной площадке возле своей квартиры».

Голос Лолиты Руссо был, как всегда, звонок и вызывающ. Бесстрастное лицо Виктора Сучетокова сменили сумбурные кадры оперативной видеосъемки: можно было различить движение камеры вокруг тела, над которым склонились несколько человек. Камера привела зрителей в квартиру, где на фоне крупной фотографии элегантного самовлюбленного мужчины стоял растерянный мальчик лет двенадцати и затравленно смотрел поверх камеры своими большими зелеными глазами.

«Сучетоков находится сейчас в сознании: он воспринимает окружающий мир всеми чувствами, но не в состоянии двигаться и, по прогнозу врачей, способен прожить не более одной недели. Что произошло с пострадавшим, широко известным в определенных кругах нашего демократического общества под кличками Носорог и Сучок, медики пока не знают. Оказать же какую-нибудь реальную помощь этому человеку, на которого уже возбуждено уголовное дело по нескольким статьям Уголовного кодекса Российской Федерации, в частности, за содержание притона несовершеннолетних и распространение ВИЧ-инфекции, врачи пока также бессильны».


Люди, смотрящие в это время на вновь заполнившее телевизионный экран неподвижное лицо Сучетокова, в своем подавляющем большинстве уже давно привыкли к пропитавшему весь мир насилию и не испытывали к этому обреченному мужчине никаких острых чувств. Для них все это представляло своеобразное развлечение, причем не очень серьезное, не очень опасное, то, которое они уже почти не связывали с реальной жизнью, с реальной опасностью для себя и своих близких, которых, как это ни казалось им самим странным, в последнее время они тоже не воспринимали достаточно реальными людьми. А сочувствовать кому-то абстрактному, кто, может быть, каким-то образом, согласно современным теориям, даже притянул к себе, словно громоотвод молнию, беду и даже гибель, — нет, это оказывалось слишком сложно!

— Я бы еще приписал красивыми буквами: «Спящая царевна» — идеальное средство от носорогов!» — обронил тот, кого знали в криминальном мире под кличкой Скунс, и тот, чей изощренный прием обрек знаменитого педофила на необратимое угасание. Он пил утренний кофе, просматривал в Интернете свою почту и мельком удостоил неподвижные глаза Виктора Казимировича быстрым взглядом профессионального убийцы. Балуя свой давно уже списанный специалистами желудок зефиром в шоколаде, Скунс пропел казенным голосом: — Полученный гонорар переведен на организацию и содержание приюта «Окоем»…

— Вот случай-то любопытный: видит, слышит, боль, поди, чувствует, и это, как ни крути, для меня, как для специалиста, — главное, а шевельнуться не может, — с восторгом следил за камерой, исследующей кожный покров распадающегося организма, тот, кого в этом городе прозвали Людоедом Питерским. — Интересно было бы узнать, в какой больничке этого зомби пригрели? Нам бы там с тобой, Витюня, как-то повстречаться, что ли? Не то чтобы у нас было много общего, а так, с чисто научной точки зрения. А вдруг ты у меня зашевелишься? Какое это будет чудо света? Самое обидное, милок, что меня за это ни к какой награде не приставят. Да, к сожалению, не все и не всё понимают! — Лю засмеялся и потянулся к городскому адресному справочнику.

— Эх, Витька, мудак, пожил бы еще, полюбовался молодежью. Кому ж ты, подонок, дорогу пересек? И как изощренно расправились! Шутка ли — живой труп! — Знаменитая защитница прав несовершеннолетних Ангелина Германовна Шмель с тревогой узнавала знакомое лицо, которое отныне уже никогда не состроит ей «фирменную» сучетоковскую гримасу, не промямлит своими мясистыми безвольными губами: «Ангелок, я еще смогу от тебя забеременеть?» Ангелина пристально всмотрелась в экран, словно во всем происходящем могла быть какая-то неточность. — Теперь моя очередь, что ли? А что я теряю? Что у меня осталось? Встретимся мы с тобой, Казимирович, в аду, там ты мне и расскажешь, кто тебя так приласкал на пороге собственной хаты.

— Не хотел бы я подобным беспомощным бревном неделю проваляться! — с улыбкой воскликнул кандидат в губернаторы Санкт-Петербурга Игорь Семенович Кумиров. — А ведь никто от такой беды не застрахован! Правда, Славка? Ты-то теперь эту формулу хорошо знаешь? — Вяло жестикулируя, Игорь обращался в сторону цветной фотографии формата машинописного листа, обрамленной черной траурной рамкой. — А не фиг потому что тебе, Виктор Казимирович, было совать свое свиное рыло не в свои дела! Вот и доигрался на свою спидоносную, пардон, жопу! Теперь тебе еще не хватало между палатой и моргом Людоеда повстречать: он из тебя еще и шаверму изготовит! Да, вот она расплата, и, кстати, по высшей мере!


— Наверное, мы не очень помешаем следствию, если заметим, что в некоторых правоохранительных структурах все еще продолжают считать Виктора Сучетокова не кем иным, как печально знаменитым Людоедом Питерским, беспощадно терроризировавшим наш город. — Лолита Руссо стояла у изголовья кровати, на которой среди частокола капельниц распластался безучастный к происходящему вокруг него Сучетоков. — На всем теле парализованного мужчины эксперты не обнаружили ни единого следа насилия. — Журналистка со своим обычным легким вызовом смотрела в камеру, ее глаза немного прищурились, словно она обращала свой взгляд к одному-единственному по-настоящему важному для нее человеку. — На инсульт или инфаркт тоже нет никаких показаний. Некоторые специалисты предполагают, что причиной беспомощного состояния Виктора Казимировича стал проведенный против него малоизвестный прием, вызывающий медленную, но неотвратимую смерть и приносящий по ходу угасания организма тяжелейшие физические мучения. Кто же взял на себя ответственность столь сурово покарать, фактически медленно казнить ранее судимого за развращение малолетних бывшего депутата городского собрания и заслуженного педагога Союза ССР? Стал ли Сучетоков жертвой изощренного киллера, или этот эпизод вписывается в рамки педофильских междоусобиц, нарвался ли завсегдатай общественных туалетов на жестокого ремонтника, как называют тех, кто грабит и истребляет подобные человеческие особи? Возможно, когда-нибудь наши зрители узнают об этом, и, возможно, узнают из нашей программы. А сейчас я обращусь за комментарием к генеральному директору частного охранного предприятия «Эгида-плюс» Сергею Петровичу Плещееву. Скажите, Сергей Петрович, как вы относитесь к устойчивому предположению о том, что Виктор Казимирович Сучетоков и Людоед Питерский — одно и то же лицо?

— Материалы следствия, которое могло бы вестись по делу ныне неподвижного и бессловесного Сучетокова, заняли бы несколько томов, но все они не будут иметь никакого отношения к тому, что совершил Людоед Питерский, или те лица, которых принято объединять под этой кличкой. — Известный зрителям из средств массовой информации интеллигентный мужчина в очках уверенно смотрел в камеру. Титры, всплывшие на экране, подтвердили представление ведущей. — Я полагаю, что все наши зрители знают о том, что за поимку убийцы-людоеда или, повторяю, целой преступной группы обещано солидное вознаграждение, знаем об этом и мы и, конечно, работаем. В каждой профессии есть своя специфика, может быть не совсем понятная не связанным с ней людям, — этим, в общем-то, и объясняется то, что мы пока не предъявляем конкретных результатов. Но, к сожалению, в случае с такими особо тяжкими, зачастую непостижимыми здравому смыслу преступлениями точкой отсчета в поиске преступников является, как это ни печально сознавать, факт самого преступления, в совершении которого специалисты могут определить какие-то, скажем, особенности, способные сузить круг подозреваемых лиц. Вы понимаете, в современных условиях практически невозможно обеспечить стопроцентную профилактику такого рода преступлений. Вы, наверное, согласитесь с тем, что правоохранительные органы не в состоянии установить контроль за каждым человеком, вы уж простите меня, способным на подобные злодейства, тем более что и подозревать кого-либо в совершении или планировании убийств с элементами каннибализма без каких-либо существенных на то доказательств мы, можно сказать, не вправе. Конечно, неоценимую помощь в изобличении подобных маньяков могло бы оказать само общество, но сейчас ему, к сожалению, не до этого, — слишком много зла и без того происходит в мире, и большинство людей просто не в состоянии проявить должную бдительность к своему окружению, среди которого находятся преступники.

— Вы знаете, Сергей Петрович, мы, журналисты, замечаем среди нашего населения, особенно молодежи, некоторую, что ли, симпатию к Людоеду Питерскому. Простите, я уж так привыкла называть того или тех людей, которых вы подразумеваете под группой лиц. — Рядом с серьезным лицом Плещеева появилась ироничная Лолита, а позже камера вновь обратилась к смотрящему в вечность Сучетокову. — Вы не допускаете, что у нас, не дай, конечно, бог, может возникнуть некоторая мода на людоедство?

— Вы знаете, по большому счету — нет. Я не только верю в нравственное здоровье наших людей, но и постоянно сталкиваюсь с его наличием по ходу своей профессиональной деятельности. — Голос Плещеева звучал за кадром, а на экране проплывала капельница, которая, очевидно благодаря клятве Гиппократа, поддерживала жизнь в умирающей вселенной под именем Носорог; нависал больничный потрескавшийся потолок; бились в вентиляционной решетке тревожимые потоками воздуха скопления пыли. — И вот именно это здоровье как раз и не позволяет людям перешагнуть определенные барьеры, превратиться из социального, законопослушного гражданина, в лучшем смысле этого выражения, в асоциального монстра, который способен не только убивать себе подобных, но и употреблять их в качестве своей пищи.

— Спасибо, Сергей Петрович. В этой связи я хотела бы задать вопрос еще одному участнику нашей передачи, Федору Даниловичу Бороне. — Камера скользнула по миловидному лицу ведущей и остановилась на также знакомом горожанам враче, обретшем бурную славу за счет своей деятельной заботы о питерском безнадзоре. — Сейчас можно встретить много предположений о личности Людоеда Питерского. Одни предполагают в нем самом жертву тяжелого насилия и настаивают на отношении к нему как к душевнобольному, другие считают, что, независимо от мотивов, толкнувших его на подобные преступления, этого человека необходимо уничтожить. В любом случае я поддерживаю веру Сергея Петровича в то, что людоед будет задержан. Но вот как в случае его задержания и, что делать, в результате активной работы моих глубокоуважаемых коллег не может ли так получиться, что у нас появится синдром людоеда? Здоров ли, болен ли этот человек — это, в конце концов, решат компетентные органы, но не подхватят ли его эстафету другие, может быть, психически ослабленные или нравственно неустойчивые люди?

— Вы знаете, это действительно очень важный вопрос, над которым не одну сотню лет ломают голову специалисты. Допустим, этот человек — шизофреник. — Камера стала отъезжать от Лолиты, стоящей в окружении двух мужчин, все они двинулись с места и пошли к дверям вслед за мягко отступающим оператором. — Если мы сейчас станем перечислять и обсуждать все хотя бы основные теории происхождения и симптоматики шизофрении, то у нас на это уйдет, наверное, не один световой день. О формах передачи этой пока еще неизлечимой болезни существует тоже множество вполне доказанных теорий, среди которых существуют такие, как контактная, вирусная и даже волновая! Представляете, насколько уязвим каждый житель нашей планеты? И это только одна психическая болезнь! Но из этого не следует, что мы должны впасть в уныние и ослабить наш иммунитет для вхождения в него различных темных сил. Здесь я должен присоединиться к Сергею Петровичу и также подтвердить свою уверенность в нравственности наших людей, нравственности, которая и является лучшей защитой от подобного рода дьявольских образцов, как этот изгой человечества, пресловутый Людоед Питерский!


После прямого эфира из больницы Лолита вернулась в студию, чтобы прослушать отзывы, высказанные телезрителями. Сообщений, как всегда после подобных сюжетов, оказалось очень много. Журналистка включила ответчик, затем, слушая громкие взволнованные голоса, включила кофеварку, потом закурила и начала просматривать прессу.

— Милая моя, сладкая! Все твои репортажи — детский лепет! Ты еще не знаешь настоящего кайфа! — Руссо остановила свое внимание на неожиданно ласковом, словно наигранном мужском голосе. — Ты скоро получишь то, что хочешь. Я тебя давно понял, и скоро мы встретимся. Потерпи еще немного. Я жду команды. Ты меня понимаешь? Целую тебя, обнимаю, жму, кусаю, рву, режу, — я сделаю все, что ты хочешь! Ты ведь хочешь? Правда?! Ну потерпи, моя королева! Скоро кончится твоя халява и все зальется кровью!

Журналистка замерла в мягком кресле с недокуренной сигаретой в руке. На ее лице замерла забытая улыбка. «Процессор завис», — подумала Лолита и изменила выражение лица, запечатлев беспечную настороженность. Из автоответчика зазвенел высокий женский голос. Руссо потянулась рукой к аппарату и нажала на «стоп», чтобы вернуть странную запись.

Глава 25. Во имя мира на земле!

«Москва, Кремль, Президенту всех народов и сословий страны Россия, шестой части планеты Земля, богатой недрами и яростными борцами ВО ИМЯ МИРА НА ЗЕМЛЕ

Петербург-Петроград-Ленинград, Председателю Горсовета-Мэрии, Мэру-Губернатору Губернии

Участковому инспектору N-ского микрорайона — муниципального образования

Врачам-психиатрам психоневрологической больницы имени Маркса-Энгельса-Сталина-Хрущева-Брежнева-Андропова-Черненко-Горбачева-Ельцина

От блокадницы, ветерана ВОВ, инвалида ТРУДА, пенсионерки Свальной Евфросиньи ВИЛЕНОВНЫ, 1938 года рождения, русской-советской, проживающей в отдельной однокомнатной квартире в спальном районе исторического и архитектурного города на Неве, воздвигнутого царем Петром Алексеевичем Первым Романовым

Многоуважаемые товарищи и господа, депутаты и муниципалы, предприниматели и госслужащие!

Обращаюсь к Вам и в Вашем лице к ЦК КПРФ, ЦК РКП, ЦК НБП, ЦК ХДС, ЦК ПС, ЦК Государственной Думы, ЦК Совета Федерации, ЦК Общества Потребителей и к другим руководящим и ответственным органам, от кого, по большому человеческому счету, зависит судьба существующего народонаселения и предстоящего урожая. Я обращаюсь к ученым, бизнесменам, артистам, политикам, хлеборобам, ко всему многонациональному народу всей нашей Великой ядерной державы! Я обращаюсь ко всем демократическим и капиталистическим государствам и вообще ко всем людям нашей планеты Земля, а также ко всем другим мыслящим и близким к разумению созданиям, обитающим на нашей планете, включая неизведанные глубины Всемирного океана и неисследованную толщу земной коры! Я обращаюсь ко всем мыслящим существам, населяющим нашу Вселенную, представляющим как развитые, так и зарождающиеся цивилизации и культуры!

Ибо все, что я делала во имя МИРА на Земле, а так как я слово сдержала по всем правилам и хорошему тону, то на нашей планете вышел портрет моей матери, часто виденной мною во сне, а также встреченной в толпе, промелькнувшей в окне пригородной электрички направления Ленинград, Финляндский вокзал — станция город Белоостров, садоводство «Знамя труда», в программе Ленинградского телевидения «Детская тема», а также в глазах случайных и подосланных кое-кем (убедитесь ниже!) прохожих.

Портрет моей ненаглядной мамочки вышел настолько точно и неизгладимо, что, когда показывали космонавтов (не только отечественных, но и импортных в соответствии со всеобщей сертификацией), я была несказанно-негаданно удивлена, а он, наверное, так и висит себе на стене у меня в комнате.

Пишу через Вас в наше местное самоуправление, за которое мы безукоризненно голосовали в преддверии первого созыва, в память моего бывшего комсомольского билета, который был мне оставлен на память, а когда я все начинала и сдержала слово, сказала: «Считать меня членом Всемирной партии большевиков и правильно сочувствующих»! Ибо все, что я не делала с полной отдачей для моей многонациональной Родины! Во имя МИРА на Земле!

На протяжении целого ряда лет имелись люди от всех национальных и религиозных культов, они стояли вплотную, где кольцом, а где шеренгой, и те, что поменьше (в сантиметрах), а оказались дальше (от меня), то выглядывали поверх впереди стоящих и меня от них поневоле заслоняющих, когда я выезжала на своей отечественной машине „Волга" и гордилась решением правительства и Городской Думы, чтобы снабдить меня бесплатным бензином и обеспечить бесплатный сервисный ремонт автомашины сугубо отечественного производства. Главное было в том, что я подтвердила, что наше правительство когда решило вопрос, еще до Русско-Немецкой оборонительной войны, вышло решение правительства об изыскании возможности дачи новой машины, помогать в материальном отношении, о даче путевок на отдых, ремонте машины и квартиры, а также по два килограмма гречи на квартал при документально подтвержденном диабете и по одной упаковке (520 грамм) печенья «Мария».

Когда меня спросили: «Что делать миллиардерам-людоедам?», то я без запинки ответила: «Кровопийцам назначить прожиточный процент, а остальное отдать на нужды слаборазвитым странам и зарождающимся цивилизациям!» Ряд лет наше правительство всегда выполняет взятые на себя обязательства, основанные на моих наказах, и это может служить примером для по-прежнему братских народов Зимбабве, Гватемалы и Южного Купороса.

Исхожу из того, как относились ко мне и относятся в течение 5 лет. Меня всегда встречали, вследствие чего были оцеплены все центральные магистрали моего родного города, включая Московский проспект, и по пути следования по Петроградской стороне люди непременно стояли вплотную, плечом к плечу (как на правильных плакатах прошедшего времени), разного цвета кожи, пола и сексуальной ориентации: негры, индейцы, варяги, шумеры, бахилы и ото всех культов. Был день, когда стояли одни негры из Африки и неродной им по крови и происхождению Америки. Вообще меня приветствовали все люди со словами: «Если интересы нашего государства и религии будут едины, то будет полный Коммунизм!», а над Дворцовой площадью реяли красные знамена, и по буквам плыл мой исторический призыв: «Долой людоедов!»

Священник заметил: «Да», а обратилась я потому, что должна была выяснить о бесконтрольном преступлении в Ленинграде на Кировском стадионе и в г. Шахты, и вообще кому все это надо, как не маньякам и людоедам?! Ряд лет боролась с преступлениями и преступниками сама. Все не опишешь в одном письме (в скорости оформлю следующее!).

Меня убивали много раз, насиловали и с особым цинизмом надругались над детородным органом, который мне дан один и очень исправный от Матери нашей Природы! Меня резали и ели частично и всецело, варили и жарили, замораживали и солили, и всегда, год от года, старались предъявить обществу вместо других продуктов. И подлость победить очень трудно, ибо я остаюсь без друзей, причем без хороших, верных друзей, вслед за мною убирают всех и каждого, вырезают печень или селезенку, а свалить на бюрократизм и неправильно понятую демократию сейчас очень даже просто, легко и даже модно, а факты и правду куда деть? Куда???

Мои документы и справки исчезли! Прошу Вас, помогите мне! Ко мне подошли, спросили, нужна ли чистка в Партии, я ответила: «Нет!» Ежовщина с элементами людоедства не должна повториться! Это — моя позиция, и я стою на ней всю свою сознательную, партийную жизнь! За это меня и убивали повторно и многократно изуверскими антисоветскими способами:

1. Кирпичом в висок!

«МАЗом» в машину! Машерова «КРАЗом»!

Напильником в грудь!

Вилкой в плечо и живот!

125 случаев секса! Сплошное насилие с непроизвольными, вынужденными, унижающими человеческое достоинство многократными оргазмами.

Ногою в живот! Со всего маху!

В солнечное сплетение со всего размаху!

В печень ключом ригельным!

Удар с левой стороны в ухо!

Ключами от дачи в садоводстве «Знамя труда» по голове!

В матку со словами: «Я еще не такие пожарища устрою в гостиницах «Россия» и «Петербург»!»

Я ответила: «Пока я жива, ты ничего не устроишь!»

В Александро-Невской Лавре священник подтвердил, что плоть мою держит неодолимое слово, а помощник Ленинградского и Ладожского Митрополита во время службы повторил мой ответ о том, что кольца являются паролем США, змеей, обогнувшей беззащитную зелено-голубую планету Земля и заживо сжигающей народы африканского материка, оно же и географической части всего света!

Я видела кольца, которые принадлежат моему бывшему зятю, Ремневу Корнею Степановичу, 1960 года рождения, бывшему сотруднику милиции, ранее судимому, завербованному по слабоволию западными спецслужбами и ставшему шпионом ЦРУ. Обо всем сразу же написала в Прокуратуру города и страны, и много было заявлено в Госбезопасность, получившую новое игрушечное название ФСБ, с 1985 по 1999 год включительно, и отправлено в г. Москву. Поэтому все это время я и продолжаю неотступно бороться и избегать встреч с провокаторами от фальшивых партий и союзов.

Мне выламывали замок в загородном доме, портили урожай, жгли зерновые культуры, угоняли машину, хотя она застрахована, не выплачивали страховку. И все в один голос говорили: «Дай команду есть людей!», а я связана благородным словом, мне можно действовать только на случай войны, стихийного бедствия и большого народного горя! Что я и делала: все три наводнения были остановлены мною. А так как был нанесен большой материальный и моральный ущерб, пострадали подвалы Зимнего Дворца — Эрмитажа и купола Исаакиевского Собора, я безоговорочно отдала весь свой золотой-бриллиантовый заем в фонд мира, а также вложила ваучеры и валютные инвестиции, полученные мною для восстановления и развития обороноспособности страны, народного хозяйства, образования, медицины, науки и техники от ведущих банков страны Японии, размещенной на островах недалеко от центра отечественного рыболовства города Владивостока.

Итак, мне совершенно точно удалось установить, что все команды были даны моим бывшим зятем Ремневым Корнеем Степановичем, подосланным к нам из культа людоедов, а у его сообщника были положены десять миллионов долларов от рекламы порнографии и наркомании в средствах массовой информации в Швейцарском банке в городе Цюрихе. Эти люди являются осведомителями. В их задачу входило, и входит по сей день и час, использовать религии всех стран и народов (как зависимых, так и независимых), столкнуть культ на культ, а я этому всецело противостояла!

Партийно-профсоюзная-комсомольская организация от бывшего комсомольца, коммуниста и члена профсоюза, инвалида по борьбе за МИР на Земле Свальной Евфросиньи ВИЛЕНОВНЫ В ЧЕСТЬ ПРАЗДНИКА ВО ИМЯ МИРА НА ЗЕМЛЕ!!!»

Евфросинья разложила на кухонном столе все двенадцать страниц своего письма, вооружилась цветными карандашами и начала подчеркивать наиболее важные места. Красный цвет служил у пенсионерки для выделения всего доброго и светлого: компартии, борьбы за мир во всем мире и счастье всех народов, зеленый — для сигнализации о различном криминале, синий — для обозначения международных антисоветских заговоров, а черный — для самого страшного, для угрозы атомной войны.

Закончив свой труд, Свальная спрятала листки в карман халата и пошла в комнату будить Настю, которую скоро нужно будет уже отправлять в школу. Антонина, как всегда, где-то скиталась, а может быть, и работала в ночь на заводе; Ваня уже несколько дней как исчез из дому, что он и раньше не раз делал и уже приучил Евфросинью за него не очень волноваться. Пенсионерка присела на край дивана, на котором съежилась под двумя одеялами ее внучка, и стала тихонько гладить ее по голове, напевая какую-то ей самой не совсем понятную песню.

Глава 26. В «сталинском» доме

Игорь Семенович выключил телевизор и удивленно огляделся вокруг себя, словно впервые оказался в этой комнате и в этой квартире. Его озабоченный взгляд выражал растерянность и досаду. Сколько ему осталось жить? Где та цыганка, которая откроет ему карты его незаурядной судьбы? Где та кукушка, которая сможет ограничить его года, а может быть, дни? Сегодня под утро, когда шофер вез его из казино «Аризона», где Кумиров не только оставил около двух тысяч долларов, но и мучительно напился, он задремал в салоне, и ему привиделся, как ему показалось, очень долгий цветной сон. Проснувшись около своего дома, Игорь тотчас забыл начало и конец сложного сна, но для его нарастающего беспокойства сохранилась основная и, пожалуй, наиболее важная часть.

Кумиров помнил сон с того момента, как он оказался перед проходной конструкторского бюро, в котором трудился в течение нескольких лет после окончания института по распределению. Вот он стоит, вернее, шагает и пытается угадать: узнают ли его вахтеры и пустят ли за пределы «вертушки» без всемогущего пропуска? Размышляя, Игорь вроде бы входит в одноэтажную проходную, но на самом деле тотчас оказывается во дворе учреждения, которое расположено на Петроградской стороне на берегу реки Ждановки. За «спиной» бюро высятся мрачные строения из красного кирпича. Это всем известный в Союзе пивзавод. Оттуда круглосуточно пар, там бегают невиданного размера крысы, тамошние работники нелегально торгуют очищенными лимонами и спиртом.

Берег реки маняще низок, черная, лоснящаяся нефтепродуктами вода омывает изъеденные за два с половиной века деревянные сваи, о которых старожилы почтительно говорят: «с петровских времен». Руководство конструкторского бюро с криминальным азартом ожидает возможных наводнений, которые, кажется, не приносят реального ущерба, но предоставляют шансы для безнаказанного списания якобы погибшего от разбушевавшейся стихии госимущества.

Двор учреждения оказывается заполненным людьми. Кумиров полагает, что без труда узнает их и, без сомнения, вспомнит имена и даже какие-то особенные истории, связанные с этими людьми, работающими вместе с ним в бюро. Продолжая свое движение к человеческой массе, он чувствует, что кто-то будто пытается отвлечь его от возникшего и, наверное, вполне естественного намерения приблизиться и пообщаться и даже пытается помешать ему думать о том, кто же все-таки эти люди, если не его сослуживцы.

Игорь задает себе вопрос, почему же весь этот народ находится во дворе, и тут же догадывается: сейчас ведь время обеда, работники воспользовались своими правами и вышли прогуляться или просто подышать. Кстати, здесь принято в обед играть в волейбол: есть мяч и натянута сетка. Игорь продолжает движение, но когда, по своему ощущению, он должен уже очутиться в самой гуще столпившегося во дворе народа, то понимает, что, оказывается, уже миновал всех тех, кого собирался хотя бы поближе рассмотреть. Заодно он отмечает и то, что все они, кажется, только что очень интенсивно общались, но он не в состоянии уловить ни единого членораздельного звука и даже, что уж совсем странно, запечатлеть хоть какую-то жестикуляцию.

Кумиров находит себя в одноэтажном корпусе. Здесь расположен отдел оформления, как его почтительно именуют в этой организации. Здесь работают копировщицы, переплетчики, осваивается осторожно входящая в моду множительная техника, на дверях время от времени появляется кодовый замок, который лишний раз подчеркивает общегосударственную важность этого подразделения. Иногда высшие чины заводят речь об особой пропускной системе на территорию отдела. Начальник отдела тем временем усердно исполняет «потусторонние» заказы, как здесь называют всевозможную нелегальщину, и исправно делится полученными суммами с руководством. Поэтому у него все до сих пор нормально. Поэтому, как полагает Игорь, здесь и пытаются ужесточить порядок входа и выхода.

Кумиров двигается по зданию отдела оформления и почему-то без удивления замечает, что не может опознать не только общий вид хорошо знакомых ему помещений, но даже ни один из видимых предметов, к тому же все вокруг то ли очень щедро посыпано пеплом, то ли обмазано глиной. Он нервно петляет по коридорам, проходя сквозь лишенные дверей неожиданно узкие проемы. Вокруг не видно ни одного человека.

«Я тут не заблужусь?» — вяло опасается Игорь и тотчас замечает перед собой древнюю старуху. Ему мерещится, что женщина сидит, хотя она может находиться и в ином положении, просто, глядя на нее, мужчина не может в точности сказать, чем же она занята. У старухи почти черное лицо. Наверное, она просто очень смуглая, догадывается Кумиров, и это его почему-то сразу успокаивает. Женщина молчит. Он совершает вокруг нее несколько кругов и, не желая показаться человеком со странностями, решает следовать дальше. Он тотчас обнаруживает очередной проем, за ним виднеется еще несколько таких же серых проемов, соединяющих такие же серые помещения. Игорь без всякой опаски шагает внутрь.

Он долго блуждает по пустынным помещениям, с нарастающей тревогой ожидая в конце своего маршрута неминуемого подвоха. Так оно и выходит: Кумиров упирается вдруг в старинную, но очень прочную дверь, которую ему скорее всего ни за что не удастся выломать без каких-либо приспособлений или чьей-нибудь помощи. Для самоуспокоения Игорь все-таки толкает мощную конструкцию. Она даже не дрогнула! Тогда он решает вернуться назад.

Обратный путь кажется страннику гораздо короче его нескончаемых мытарств. Вот и проем, за которым он видит уже знакомую ему старуху. За время своего путешествия Кумиров успевает заметить, что он воспринимает все происходящее не столько глазами, сколько мозгом. Именно в мозг заранее поступает сигнал о том, что перед ним сейчас возникнет та или иная картина. А некоторые ситуации определенно формируются под диктатом его воображения. Так же и сейчас: едва он успевает подумать о том, что женщина, наверное, все же должна находиться в сидячей позе, как это и происходит буквально на его глазах. Вторая его мысль была о более точном возрасте сидящей, и тотчас она предстает перед ним молодой и необычайно привлекательной.

— Здравствуйте, — произносит непрошеный гость. — Извините за беспокойство, но я не смог там выйти, просто не справился с дверью. — Игорь указывает рукой на исторгший его серый проем. — Поэтому мне пришлось вернуться, чтобы пройти назад тем же путем.

— Я знаю. — Молодая особа кивает, и Кумиров не может разгадать, что содержится в легком движении ее головы: покорность или повеление? — Наверное, здесь все очень изменилось… — А что прозвучало теперь? Утверждение или вопрос? Он вновь озадачен и не ведает ответа!

Игорь пытается рассмотреть лицо красавицы и сразу понимает, что он почему-то не может встретиться с ней глазами, поэтому лишь окидывает женщину поверхностным взглядом и неизменно обращается к серому не опознаваемому интерьеру. Сидящая очень богато одета и украшена. В ее темно-золотистых волосах вспыхивают драгоценные камни.

Эта смуглая азиатка с набеленным лицом откуда-то с востока — догадывается Кумиров и неожиданно для самого себя спрашивает:

— Простите, вы кто по национальности?

Азербайджанка, — с улыбкой отвечает женщина, и только тут гость обращает внимание на ее рот, который, оказывается, тоже очень своеобразно украшен: ее губы обрамлены драгоценными металлами и также сверкают чудесными камнями. Элементы металла виднеются и на лбу, и на скулах заморской красавицы.

«Никакая она не азербайджанка! А кто же? Каков ее истинный возраст? Была старухой, а стала молодой? Черное лицо превратилось в напудреннуюмаску? А она очень притягательна. Мне бы очень хотелось…» Игорь пытается исподволь рассмотреть руки сидящей женщины, но никак не может найти их своим своевольным взглядом.

— Сколько вам лет?

— Двадцать пять. — Женщина улыбается. Уста были сомкнуты, и, наверное, гостю только кажется, что она тихо произносит, словно выдыхает: — Женщины Востока…

Кумирову вдруг удается посмотреть в глаза сидящей: они оказываются совершенно черными, и невозможно разделить их на понятные зрителю детали — зрачок, белок, веки.

— Я пойду? — неуверенно спрашивает Игорь, уже смутно догадываясь об имени своей неожиданной знакомой. — Вы позволите?

— Вас держат? — отвечает вопросом загадочная красавица, блистающая драгоценностями в сером помещении с размытыми границами стен и потолка. — Там открыто…

И вновь двойственность в интонации: она утверждает или спрашивает? Кумиров обращается в обратный путь… Он просыпается. Он — в салоне собственного автомобиля. Что же за украшения были у его хозяйки? О господи! Они ведь поддерживали ее беспомощную челюсть! Да это же была сама Смерть! «Молись, Игореня! Снаряды ложатся все ближе, как говаривал твой покойный друг и учитель. Неужели я избежал ее? А хорошо ли это? Вот циник! Почему, может быть, как раз кстати? Может быть, твой час уже пробил! А если нет, то тогда кто и для чего тебя уберег? Кто вернул тебя обратно, как ты думаешь? Ну произнеси их имена, не бойся! Что-то ты в последнее время стал таким робким. Какие-нибудь дурные предчувствия?»


— Завтракать будешь? — Голос жены нарушил оцепенение Кумирова и вернул его в реальный мир. Женщина смотрела на него усталыми, воспаленными глазами. — Чай, кофе?

«Опять обширялась, идиотка! — подумал мужчина, всматриваясь в изнуренное женское лицо. — Вот ведь история: за несколько лет превратилась в форменную мумию! Может, ее в музей сдать? Что за радость в этих «колесах»? Впрочем, она ему в таком виде гораздо выгоднее. Но об этом не сейчас…

— Ты чего, девочка, сегодня так рано воспряла? — Игорь привык общаться с Клеопатрой в шутливом, зачастую двусмысленном тоне. — Или приснилось что-нибудь нехорошее?

— Ты знаешь, да, приснилось. — Кумирова тоже умела и даже любила иронизировать, но иногда, а с годами все чаще, природный нрав уступал место приобретенному унынию и обреченности. — Тебе я таких снов не пожелаю! Каждая ночь как экскурсия на тот свет!

— Спасибо, милая, за самоотверженность! Только ты меня и бережешь! — Мужчина перевел взгляд на городской пейзаж, ради которого он и приобрел эту квартиру на последнем этаже «сталинского» дома на Кронверкской набережной. — Пожалуй, кофейку. Надо немного прочистить мозги.

— У тебя неприятности? — Женщина подошла к окну и тоже посмотрела на город, словно используя свое законное право на созерцание тех же объектов, которые привлекают ее мужа, будто бы повторение увиденного Игорем могло оказаться достаточно важным для них обоих. — Что-нибудь произошло? Опять кого-нибудь убили? Костик нашелся? Или что-то с Сашенькой?

— Да, Клера, произошло, и еще как! Но нет, не с нашими. Младшего ищут, старший из Чухляшки в самоволку рванул, сейчас на Выборгском шоссе чудит. Ничего, пусть перебесится! Странно только, что с ними связи нет. Все, что кроме этого, действительно связано с кровавым криминалом. Но ты же этого не любишь? Еще меня, кажется, пасут менты и киллеры. Может быть, сегодня убьют или арестуют, может быть, завтра. Но я тоже на месте не сижу: сегодня же закажу своих заводских конкурентов, — хватит с ними в бирюльки играть! Вот такая политинформация. — Игорь блеснул крупными верхними зубами и прикусил ими заметно вывернутую наружу нижнюю губу. И тут же по своей студенческой привычке добавил: — А что?

— Ничего. Просто ты со мной все меньше делишься своими делами. Наверное, считаешь меня полной идиоткой? — Клеопатра села на красно-белый мраморный подоконник, напоминающий рубленое мясо с костями, и прислонила свое заметно отекшее лицо к бледно-малиновому стеклу. — А может быть, не доверяешь? Я тебя когда-нибудь предавала?

— Ни то и ни другое, дорогая. Нет, я в тебе полностью уверен. Ты по-прежнему мой главный советник по внутренней и внешней политике. Я просто не хочу обременять тебя своими проблемами. — Кумиров прикрыл покрасневшие глаза и откинулся в старинном резном кресле. — У тебя и своих заморочек хватает, зачем тебе лишние перегрузки?

— Меньше знаешь — дольше живешь? — Женщина понимающе улыбнулась и сосредоточила внимание на своих ухоженных серебристо-вишневых ногтях. — Если бы ты знал, Игореня, как я устала быть твоей бытовой техникой, а по большим праздникам сексшопом!

— Не совсем так. — Мужчина словно бы не расслышал последних слов, а вытянул толстую шею и всмотрелся в старый город, будто проверял, все ли там на месте. — Меньше знаешь — больше любишь!

Лицо Клеопатры Зиновьевны приняло такое выражение, будто на нее замахнулись или даже внезапно ударили: губы стянулись в тонкую бледную нить, подбородок задрожал, на глазах, обильно оформленных, очевидно, не смытой с вечера тушью, образовались крупные искрящиеся слезы. Она тяжело, словно под спудом непосильной ноши, поднялась, ссутулилась и пошла прочь из комнаты. Мужчина поднял взгляд к резному потолку, надул щеки и начал с шумом выдыхать отработанный воздух.


Когда Игоря Семеновича спрашивали, чем ему так приглянулся «сталинский» дом на углу Кронверкского проспекта и Кронверкской набережной, бизнесмен привычно подкашливал и объяснял: «Во-первых, дедушка Сталин строил жилье для людей, а тем более последний этаж, — по нашим головам никто не скачет; во-вторых, центр, все рядом: две минуты до Каменноостровского, одна — до Невского; в-третьих, вид из окна: Нева, Петропавловка, Эрмитаж, это воодушевляет; в-четвертых, и это для меня, как вам ни покажется странно, главное, голоса моих соседей — животных. Представляете, четыре часа ночи, а для кого-то уже и утра, город присмирел: машин мало, людей — буквально единицы, и вдруг, среди этой неожиданной для Питера тишины, — рык льва или стон бегемота! Это, наверное, трудно понять, но можно почувствовать, причем надо только правильно услышать то, о чем я сказал, — голоса животных!»

Четырехкомнатную квартиру по соседству с зоопарком Кумиров приобрел через подвластное ему агентство недвижимости «Хижина дяди Тома». Коттедж на Поклонной горе и квартира вблизи Сытного рынка составляли отнюдь не всю недвижимость, которой Игорь Семенович обзавелся за годы приватизации. Впрочем, он не имел обычая афишировать свои владения перед знакомыми, а тем более неизвестными ему людьми. Эту черту Кумирова одни принимали за скромность, а другие — за осторожность.

Из близких Игоря в квартире на Петроградской жила в основном его жена. Старший сын предпочитал резиденцию на Суздальских озерах, а младший, ну что младший? — ему не повезло, как вполне сочувственно выражался все тот же Мстислав Самонравов.

В ближайшие планы Кумирова входило получить, правильнее говоря, купить все разрешения на строительство мансарды и «вырасти еще на один этажик». Тогда он сможет расположить в квартире и зимний сад, и океанариум, о котором уже давно всерьез мечтает.


Игорь оглянулся на дверь, взял в руки пульт и произвел на нем пухлыми пальцами несколько манипуляций. На пульте мигнула красная лампочка, застыла на некоторое время зеленая, погасла, и помещение наполнилось женскими рыданиями. Кумиров нехотя встал, расправил массивные округлые плечи, зевнул и нажал на пульте очередную позицию.

— Клера, лапушка, не принимай все так близко к сердцу, — произнес Игорь и подошел к установленному на старинном высоком бюро компьютеру.

Он вывел систему из периода ожидания, экран монитора стал насыщаться голубоватым светом, и на нем возникли стихотворные строфы:

Дверь, кафель, кабинет, стена,
И я все так же у окна,
И снова жду, как годы вспять, —
Все повторяется опять.
Дорога, дождь, асфальт, река, —
Я за решеткой, у окна,
Трамвай, прохожий, семафор, —
Кошусь на темный коридор.
Свобода, знал ли я тебя
За неприступностью окна?
Как ты одна теперь нужна!
Как я хочу, хочу тебя!
Каким же мусором заполнен его разрушенный мозг? Хотя бы эти еженощные бдения на «спидовском» отделении?! И он ведь прекрасно сознает, что обречен хранить унылые воспоминания о своих страхах и сомнениях, о бесконечном кофе и судорожном рифмовании нежданно вторгающихся в разум строк до своего смертного часа, — ему от этого никуда и никогда не деться!

Интересно, что за свойство проявляется в его сознании, когда оно пытается вдруг отказаться от всего того, что было в жизни Кумирова греховного (смертно греховного!), и представить его вполне достойным райской жизни? Возможно, это является результатом воздействия на его мозг ядов, которыми насыщен его отравленный СПИДом организм. Нет, дорогой товарищ, гореть тебе в геенне огненной за все те преступления против человечества и жизни на земле,' которые ты уже исполнил или только замышляешь в своей порочной головенке!

— Клеронька, я иду, иду! — сообщил Игорь в микрофон, вмонтированный в пульт управления его насыщенной электроникой квартиры, и направился в кухню. — Кофе, кофе и еще раз кофе! Оказывается, я уже почти трезвый! — Он нагнул голову и тоном доносчика добавил: — Еще одно уникальное свойство нашего больного — практически не пьянеет!

Как ты думаешь, Игорек, что нас ждет после смерти? — встретила его вопросом Клеопатра, сидящая за большим круглым столом, на котором уже дымилась старинная кубинская кофеварка. — Ты за эти годы столько друзей на гот свет проводил, наверняка ведь приходилось об этом задумываться?

— Знаешь, Клера, я действительно столько раз об этом думал, что теперь, кажется, уже ничего не думаю. — Кумиров внимательно посмотрел в глаза своей жене, вокруг которых чернели круги от размытой и растертой руками туши. — Не ты ли мне сегодня, девица, приснилась? Кстати, я только сейчас подумал, что сама смерть ведь ни в чем не виновата, — куда же нам всем в итоге деваться? На самом деле то, что люди мрут, великое для всех нас благо. Куда бы мы все делись в таком количестве? Собственно, факт расставания со своей физической оболочкой может нести разные эмоции, но он — неизбежен, а все по-настоящему серьезное начинается только после этого успешно преодоленного этапа. И смерть, я повторяю, тут как бы и ни при чем: ведь не она, наверное, решает, кому из нас куда отправиться, да?

— Ну а если там, куда люди уходят, есть, как говорит верующий народ, вечное блаженство или вечные муки, ты, по собственному размышлению, что заслужил? — Клеопатра наполнила кофе две изящные австрийские чашки. — Хочешь поесть или что-нибудь выпить?

— А ты чего, стала уже с утра пораньше причащаться, или это только обо мне такая трогательная забота? У тебя что-нибудь не так? — Игорь оглядел стол, отметив наличие обычных утренних закусок: сыр, колбаса, «двухцветная» икра, сухофрукты, соки, мед, конфеты… — Как ты себя чувствуешь?

— Чувствую. — Кумирова подкатила к себе сервировочный столик с напитками и стала сочинять коктейль. — У меня все как раз именно так, как и должно быть, говоря твоими словами. Я вот сижу тут, болтаю эту микстуру и в который раз думаю, до чего же легко вашего брата мужика отравить! Мужики баб, наверное, душат, а бабы мужиков травят… Они же готовят им еду, а мужики накидываются, как с голодного острова.

— Откуда такая серьезная тема? Ты что, решила попробовать роль безутешной вдовы? — Кумиров взял чашку, поднес ее к носу и втянул бодрящий запах. — Сейчас я оживу!

— А почему безутешной? Ты меня что, без наследства оставил? — Женщина несколько безразлично мазала красной икрой ломоть «варшавской» булочки. — Ты же вроде сочинял какое-то завещание? Неужели я за двадцать лет ничего не заслужила?

— Как знать. Все еще можно изменить. Яд-то какой, сиюминутный? Или я еще потрепыхаюсь? У меня сегодня встреча с моим штатным мокрушником. Не хотелось бы его огорчать — наверняка он мечтает о том, что меня ему тоже когда-нибудь закажут. — Игорь отпил горячего кофе, глубоко вдохнул, а его глаза увлажнились. — Я решил кое от кого избавиться. Ты со мной поедешь?

— А я тебе там нужна? По-моему, ты уже давно обходишься без меня. — Клеопатра закончила составление коктейля и вопросительно посмотрела на мужа. — Ну что, решишься?

— Клера, детка, я тебе миллион раз объяснял: мужское — это мужское, а женское — это женское, и не надо это путать! Это просто опасно, понимаешь?! И глупо! — Мужчина взял свой бокал и примирительно посмотрел на жену: — Ладно, не дуйся! Давай за наше дальнейшее взаимопонимание. Это ведь, по большому счету, главное, не так ли?

— Ты мне можешь честно ответить на один вопрос? — Кумирова встретилась с темными глазами своего мужа. — Если не можешь, не отвечай, ладно?

— Попробую. — Кумиров поводил бокалом перед своим носом, расширил ноздри и склонился над сидевшей в глубоком кресле женой. — А что тебя, лапушка, интересует?

— Ты сам когда-нибудь убивал? — Женщина отвела глаза и сосредоточила свое внимание на желтоватом напитке. — Ты понимаешь, что я имею в виду не тушканчиков и даже не лосей.

— Давай я тебе на это отвечу несколько позже, хорошо? — Игорь Семенович протянул руку к жене, и их бокалы соприкоснулись, издав короткий высокий звон. — А сейчас давай действительно выпьем. Я повторяю: за наше взаимопонимание. Тост принят?

— А как его не принять? — улыбнулась Клеопатра и поднесла бокал к крупным, слегка капризным губам.

Глава 27. Группа быстрого реагирования

Ребята его часто просят: «Ерема, расскажи, как это было!» Или уже во время повествования: «А что этот-то, прохиндей, как он базарит? Ну изобрази, если тебе не напряжно!» И он рассказывает и изображает. Вначале, конечно, кокетничает, хотя подобные заявки каждый раз ему определенно льстят. Особенно Еремею нравится, как в финале его приколов мужики ржут, будто мерины, да так, что даже не могут остановиться. Прямо до обоссачки!

Раньше его удивляло то, что бойцы сами не только не умеют передразнить чью-нибудь речь или манеры, но даже никогда толком не могут запомнить, что творилось в офисе, а что — на объекте или в каком-нибудь кабаке. Позже Уздечкин понял, что они (а скорее, он) иначе устроены и воспринимают мир несколько проще.

Но вот когда их вызванивали для отправки на судостроительный завод, Еремей подумал, что, возможно, в этот кон про их приключения поведает какой-нибудь иной сказитель. Правда, так случалось и раньше, когда начальство или они сами нагоняли на себя жути, а позже оказывалось, что их очередная эпопея достойна лишь циничного осмеяния. Во всяком случае, вопреки приметному хмелю он явственно различил и запомнил повторение слова «война», которое для большинства охранников, несмотря на их очевидную молодость, было не пустым звуком.

В этот раз все, кажись, действительно предстояло по-настояшке. Загубин по прозвищу Нашатырь, привычно хлопая, как кукла, крупными, вызывающе морщинистыми веками и периодически втягивая скопившуюся слюну, поведал им со свойственной ему загадочностью и бессвязицей о том, что кого-то из руководства завода имени Немо то ли сожгли, то ли распилили, кого-то похитили, а кого-то шантажируют на крупную сумму.

— Идет война, простите меня, наших народившихся на ниве перестройки олигархов за место под солнцем. — Начальник отдела кадров частного охранного предприятия «Девять миллиметров» в очередной раз стукнул друг о друга пушистыми пшеничными ресницами. — Ситуация усугубляется предвыборной гонкой оружия массового уничтожения, то есть депутатов в кандидаты, и наша, то бишь ваша задача, каждого из сотрудников означенной охранной фирмы, состоит на сегодняшний и позавчерашний день в том, чтобы обеспечить надежный заслон проникновению криминальных структур на рынок инвестиций и в соответствующие эшелоны власти. Вот такая, простите меня, на истекающий момент ситуевина. Скоро подъедет Тимур Асбестович, и мы на двух единицах транспорта отправимся на объект. У меня все. Вопросы есть?

Нестор Валерьевич изобразил двойной хлопок веками и замер, жировой зоб на его шее расслабился и отвис, ритмично колыхаясь, словно камертон его сурово нарушенного обмена веществ. Загубин стал похож на зубастое пресмыкающееся. Брюквенный цвет его лица сменился на морковный, он приоткрыл весьма объемный рот и срыгнул. Вопросы, как всегда, не прозвучали, потому что их было бесполезно задавать.

Никто из бойцов фирмы ничего не понял, но всем стало ясно, что на заводе идут крутые разборки и шеф из каких-то своих соображений (а как же иначе?) решил туда направить несколько толковых ребят.


Шестеро бойцов вывалили из офиса во двор-колодец и в ожидании отправки разбрелись по нетронутым собачьими экскрементами участкам. Они курили, обменивались односложной информацией и пространными матерными композициями.

Еремей уже не раз поражался несуразности телосложения своих коллег. Их фигуры словно были укомплектованы из разных наборов туловищ, конечностей и голов. Глядя на них, Уздечкин вспоминал книжку, с которой играл в детстве. В ней на каждой странице было изображено по одной фигуре: матрос, школьница, летчик, чабан. Все внутренние страницы были поперек разрезаны на три равные части. За счет их неравномерного перелистывания у летчика могло появиться тело школьницы, а ноги футболиста. Наблюдая за коллегами, Еремей обычно прикидывал, как бы он перекроил их фигуры, если б имел некую сверхъестественную власть.

Уздечкин размышлял не только о дисгармонии охранников, но и о некоторых ритуалах, заведенных в их конторе. Например, о поцелуе, точнее, касании и трении щеками при встречах, которые они совершали одновременно с рукопожатием. Первое время для него действительно выглядели довольно странными столь трогательные приветствия парней, прошедших «горячие точки» СНГ и контрактную службу в различной Тмутаракани, побывавших в плену и тюрьмах, — в общем, так или иначе познавших цену жизни и смерти.

По правде говоря, через некоторое время после устройства в фирму Уздечкин и сам стал подвергаться опасности стать жертвой непонятного ему приветствия. В какой-то момент, очевидно признав его своим, бойцы норовили при встрече направить свое лицо на встречу с его щекой, чтобы, прильнув, как бы взаимно заземлиться и продолжать общение на некоторой общей частоте.

— Так мы чего, пустые поедем? — Дмитрий Таранов, по вполне естественной кличке Таран, довольно бестолково развел карикатурно короткими по сравнению с его крупным, отяжелевшим телом руками. Во время откровенных застолий он объяснял свою неестественную полноту отвратительным рационом в Таджикистане, где Дмитрий провел срочную службу. Кличка возникла также и благодаря слухам об отменной бойцовской подготовке Тарана, обретенной им за счет многолетнего увлечения борьбой дзюдо, которую минувшей ночью Еремей, несмотря на ослепительную победу, успел испытать на своем назойливо ноющем теле. — За какие гробовые и льготы членам семей погибших и поневоле опущенных нам энтот праздник?

Могу вам посоветовать одолжить волыну у Нашатыря, — с постоянной, словно замороженной или окаменевшей, улыбкой отнесся к озадаченному Таранову Марк Клептонян, отзывавшийся на прозвище Сэнсэй, связанное с его приверженностью карате и продолжительной тренерской практикой. Среди сформированной бригады Марк выглядел по-детски мелким, поскольку имел рост метра полтора. Голова же Клептоняна могла стать вполне пропорциональной деталью для двухметрового гиганта. Вынужденная же оставаться принадлежностью Сэнсэя, голова имела более самостоятельный вид, чем сам носитель, и вызывала у окружающих ощутимое уважение и сочувствие. — Или вы думаете, она ему может сегодня понадобиться?

Последняя фраза вызвала короткий, словно выстрелы, смягченные глушителем, смех с разных сторон собрания. Жильцы наполовину расселенного древнего флигеля, зажатого на набережной реки Карповки с двух сторон двумя стеклобетонными образцами современной архитектуры, тревожно выглядывали сквозь загаженные голубями стекла. Возможно, они с тревогой гадали, не по поводу ли их эвакуации в ближайшие пригороды хохочут парни с повадками лесных хищников и глазами западных киноубийц?

— Парни, вы… это… простите меня, внедряйтесь в мафиозные структуры. Ну… там… в налоговую полицию, таможенную службу, правительство. — Еремей изобразил Нестора, и смех усилился, обретя подобие нервозной дроби града по жестяным оконным карнизам. Лица жильцов отдалились от окон, помутнели и вовсе растаяли. — Начнете, простите меня, самостоятельную разработку, а потом придем мы, то есть профессионалы, кадровые офицеры разваленных демократами структур.

Во дворе раздалось рычание двигателя, и в арку въехала вороненая «тридцать первая» генерального директора, Тимура Асбестовича Острогова, снискавшего кличку Бакс за свое пристрастие к этому слову, а особенно самому предмету.

Ребята снизили уровень смеха и расступились, дабы уменьшить риск оказаться заляпанными грязью, выброшенной из-под колес набирающего" скорость «ГАЗа». Такая уж любопытная манера имелась у Бакса: разогнаться перед близкой парковкой и резко тормознуть, чтобы машину, как он сам отмечал, «аж зашатало».

Машина надрывно всхлипнула, поконвульсировала и затихла. Охранники с аккуратными улыбками посмотрели на знаменитую эмблему ООО «Девять миллиметров», запечатленную на передних дверях машины. Эта картинка уже лет пять как стала привычной и по-своему родной для петербуржцев. Черным цветом было выведено название частного охранного предприятия и его реквизиты, а желтым пуля, расположенная снизу вверх слева направо капсюлем к зрителю.

Горожане, завидев машины с «золотой», как они выражались, пулей на дверях, старались сделать вид, что ничего не заметили, дабы, согласно древнему поверью, не навлекать на себя лихую беду. Люди, которые не особо доверяли суевериям или же вовсе не принимали их в расчет, надеялись успеть укрыться за курсирующим мимо транспортом или просто переждать автомобили с изображением гигантской пули в ближайшей доступной парадной.

Для определенных, не всеми в равной степени почитаемых слоев общества, а именно питерского криминалитета, эмблема фирмы «Девять миллиметров» стала, кажется, своеобразным сигналом к действию. Так, эти не всегда гуманные по общепринятым меркам, люди объявили настоящую охоту на инкассаторский транспорт ООО «Девять миллиметров». Причем ни разу не случилось, чтобы ограбление оказалось сорванным.

Похожая картина наблюдалась и в магазинах, где на дверях появлялась самоклеящаяся этикетка с эмблемой «Девять миллиметров». Налеты на эти заведения успешно совершались тотчас после заключения договора об охране.

— Мы знаем, что наша эмблема стала таким же символом Санкт-Петербурга, как Петропавловская крепость, Ростральные колонны или кораблик на шпиле Адмиралтейства, — признавался шеф «Девяти миллиметров» в бесчисленных интервью, которые он давал, а злые языки цинично утверждали — покупал во многих СМИ.

Подчиненные Бакса привыкли видеть его представительное лицо на газетных и журнальных полосах, слышать его хрипловатый голос по радио и просматривать сюжеты про своего шефа в популярных телепрограммах. «Он с Москвой дружит, вот его и светят, чтобы при случае на какой-нибудь пост запихнуть!» — уверенно сообщали одни. «Да ему уже ничего не нужно! Он за эти годы столько нахапал, что для него главное — пожить для себя, а о другом у него голова не болит!» — со знанием дела утверждали другие. «Вы вначале сообразите, для чего наша контора создана? — озадачивали собеседников третьи. — Кто барыг и депутатов одного за другим хлопает? Хоть одного исполнителя нашли? То-то и оно! А вы, наверное, и не в курсе, что в нашей конторе числятся ребятишки, которых никто и никогда не видит? Вот и думайте сами: зачем все эти репортажи? Что, не доходит? А до того, кому надо, все доходит!»

Второй особо значимой для сотрудников ООО «Девять миллиметров» оригинальной чертой в поведении Тимура Асбестовича являлась манера обращения с входными дверьми. Если оная открывалась изнутри, а Острогов шел к выходу, то не везло тем, кто оказывался снаружи: директор каждый раз распахивал ее с все большей стремительностью.

Поначалу под удары дверей попадали многие несчастливцы, потом сотрудники стали осторожнее, но со сладостным замиранием следили за теми, кто мог подвергнуться атаке впервые.

Прошедшие подобное посвящение отделывались разной степенью урона — от испуга до болезненных ушибов и даже переломов, в основном носа. Перенесших последнее называли «боксерами», а исходя из того, что сам Острогов слыл когда-то отменным бойцом, относили их к его избранным ученикам.

Не меньшую опасность для окружающих представлял и акт закрытия дверей. Тимур совершал это, не глядя назад и совершенно не имея в виду, что за его узловатой спиной в данный момент способен кто-то очутиться. При этих вариантах мало предусмотрительные люди рисковали пальцами, которые от жесткого прессования дверью имели досадное свойство ломаться.

Лица с покалеченными пальцами, в подавляющем большинстве мизинцами, также причислялись к последователям Острогова, поскольку у него самого кокетливо оттопыривались оба мизинца, что особенно умиляло зрителей в те моменты, когда Тимур Асбестович держал в руке чашку со своим излюбленным напитком — суматранским кофе.

Если казусы с дверьми окружение могло воспринимать как темперамент и рассеянность своего озабоченного процветанием фирмы шефа, то существовал еще один тест на выживание в ООО «Девять миллиметров», который Уздечкин окрестил «обязательной программой Бакса». Его составляла личная проверка Остроговым готовности личного состава полностью подвластного ему охранного предприятия. Тимур ставил перед собой первого попавшегося ему подчиненного и, по-родственному щурясь, спрашивал: «Чем буду бить?»

— Рукой, — отвечал испытуемый.

— Имеется в виду, — совсем уж по-отечески улыбался директор. И добавлял: — А каким местом?

— Кулаком! — догадывался боец и позволял себе ответную улыбку.

— Имеется в виду. А как? Как я тебя ударю, а? — увлекался Острогов. — Думай, решай! Ты — в бою! Это — экзамен на жизнь или смерть!

— Сбоку! — звучал уже почти уверенный в себе голос.

— Имеется в виду. — Удовлетворенный начальник подмигивал все еще немного настороженному подчиненному и вдруг изо всей мочи всаживал свое острое колено в незащищенный пах стоящего. Охранник скрючивался, постепенно теряя улыбку. Шеф разочарованно отслеживал оседающее тело и резюмировал с выраженной досадой: — Не готов!


— Ну что, отобрал бойцов? — Острогов вышел из машины и походкой, делавшей его, по мнению Уздечкина, схожим со старым кавалеристом, направился в офис. — Проснись, ветеран!

— Так точно, Тимур Асбестович! — Загубин рапортовал шефу нарочито молодецким голосом. На ходу отставник подтягивался, словно вспоминал далекие годы, проведенные в школе милиции. — Лучшие из лучших!

— Эти оборванцы? Да у нас таких отморозков отродясь не числилось! — Владелец ООО «Девять миллиметров» обладал своеобразной манерой общаться, когда по его тону и манере поведения было крайне сложно определить, говорит ли он всерьез или всего лишь ерничает. Подобный стереотип поведения сохранился у него, по словам Загубина, после долгих лет службы в КГБ. Еще одной особенностью Острогова было умение во время разговора смотреть сквозь собеседника, который тщетно пытался уловить направление остроговского взгляда. — Распределяй людей по машинам и — в путь! Там уже начинается!

Бакс неожиданно резко повернулся и пошел в обратном направлении. Он приблизился к группе из шести отобранных Нестором бойцов, которые, сообразив, что шеф движется именно к ним, попытались исчезнуть, но было уже поздно.

— Что у тебя с мурлом? — Остановился Загубин рядом с ссутулившимся Тарановым. — У тебя еще язык не откушен?

— Нет. Да, — замялся Дмитрий, прикрывая рукой заплывший бурым пятном левый глаз. — Вчера. Это на боях без правил.

— Ну ты хоть победил? Или зря такое фуфло заработал? — Тимур никогда не мог подолгу разговаривать с подчиненными: после нескольких фраз его охватывало бешенство и он, хлопая офисными дверьми, начинал метаться по кабинетам в поисках следующих жертв. — Я спрашиваю: ты что, в штаны наложил?

— Да нет, это во втором раунде. Ну, он по-тайски ногой ударил и прямо мне в башку угодил. — Таранов подкреплял свои слова жестикуляцией. — Да вот он, Ерема.

— Этот, что ли? — Бакс с вызовом посмотрел на Уздечкина, словно собирался тут же устроить ему боевую проверку. — Где ж тебя так научили? Кто тренер?

— Да нет пока тренера, — признался Еремей и развел руками. — Ищу, присматриваюсь. Вот у князя Волосова бы позаниматься, я думаю, вышло бы толково!

— А ты не думай! — Бакс резко оборвал подчиненного. — Ладно, сейчас надо работать! Все должны работать! Я плачу деньги! Кто из вас купил себе машину? А? Не слышу? Никто, что ли? Ответить не можете? Стадо, а не люди! С кем приходится работать? Неужели нельзя найти приличных бойцов? Вы понимаете, кто вы здесь такие? Вахтеры! Простые вахтеры! И не забывайте об этом! Вы — никто! Пыль! Бациллы! Дерьмо! Кем ты меня окружил, ветеран? — Это уже относилось к Нашатырю, который, стараясь сохранить сановность, спешил за нервно удаляющимся Тимуром.

— Асбестович, да где же сейчас взять нормальных людей за такую зарплату? — не очень удачно попытался оправдаться Загубин. — Что такое две с половиной тысячи? Это же, если считать по советским деньгам, всего лишь двадцать пять рублей.

— Что?! Двадцать пять? Да?! Двадцать пять? А у тебя какая зарплата, большая, да? Маленькая? Да на хер, я тебе скажу, сдались мне такие помощники! Когда я один работал, все успевал, и никто мне претензий не предъявлял! А теперь: двадцать пять, тридцать, а в долг ты не хочешь поработать? — Острогов ворвался в офис, захлопнул дверь, и на улице можно было различить только истеричный гомон его хриплого голоса.

Глава 28. Ахиллесова пята Игоря Кумирова

Весовой впервые направлялся в пресс-группу ГУВД, и многое его здесь удивило с самого начала. Во-первых, он не обнаружил никаких следов охраны ни в указанной ему подворотне, ни в искомой парадной, ни даже на этаже, через который, наверное, можно было проникнуть в иные службы управления. Все здесь говорило о простоте, граничащей с бедностью.

— Как в монастыре, прости Господи! — перекрестился отставной офицер. — Все, наверное, пора менять: и перекрытия, и сантехнику, а кто это будет делать? На какие средства? Чем все это кончится?

Его удивило еще и то, что навстречу, начиная с улицы, постоянно попадались молодые ребята в форме и без нее, но с соответствующими «внутренним делам» властными, хотя и чересчур уверенными в себе лицами.

«Если это стажеры или недавние выпускники, то почему их так много? — удивлялся Станислав. — А где же мужики? Где спецы моего возраста, ну пусть и помладше, но я их не вижу, — куда же все они подевались?»

В коридоре, где ему предстояло найти нужную дверь, Весовой вновь увидел несколько юношей, энергично шагавших в разные стороны. Он опознал указанный номер, постучался и тотчас услышал знакомый ему голос. Плещеев находился в комнате не один. Здесь уже были Федор Борона и Борис Следов, все они сидели за столом и рассматривали фотографии.

— Здравствуйте, Станислав Егорович! — Шеф «Эгиды-плюс» встал, с обычным рассеянным вниманием осмотрел поверх очков, словно взвесил, вошедшего и протянул руку. — Легко нашли нашу келью?

— Здравствуйте, Сергей Петрович! Я почему-то тоже о келье подумал. Да, вы все очень понятно объяснили. — Весовой поздоровался с остальными мужчинами и с удивлением огляделся. — Как все здесь просто.

— Вы хотите сказать убого? Да, по сравнению с нашими западными коллегами мы просто нищие. Да вы садитесь! — Плещеев указал гостю на стул с другой стороны стола. — Местные работники жалуются, что даже заявление на отпуск не на чем написать, — дефицит, можно сказать, во всем. Да и ничего лучшего в ближайшее время, я думаю, не предвидится.

— Скажите, а что здесь кругом одна молодежь? Постарше-то люди где, в кабинетах сидят или на дела выезжают? — Стас посмотрел на раскрасневшегося Следова и добавил: — Эти ребята, которых я видел, наверное, практиканты, да?

— Нет, уважаемый! Это наши основные сотрудники, а те, кто постарше, давно уже на пенсии или в частном секторе: кто в охранных структурах, кто в фирмах связями с общественностью занимается. Там, по крайней мере, деньги платят! — Сергей Плещеев развел руками и, сверкая очками, осмотрел сидящих. — Я пригласил всех вас для вполне серьезного разговора. Речь пойдет о человеке, которого вы знаете с самого детства, — об Игоре Семеновиче Кумирове. Кстати, вас это нисколько не удивляет?

— Да нет. Что тут может удивлять? Кумир — простите, мы его так с детства зовем, да он вроде никогда и не обижался. Я думаю, ему такое прозвище в какой-то мере даже льстило. — Станислав присел и невольно уставился на фотографии. — Я знаю, что Кумир человек богатый, а значит, у него обязательно должна быть своя ахиллесова пята.

— Мне одна женщина говорила, что у Людоеда тоже бороду видели! — не утерпел Следов. — И на машине он первоклассной подъезжал, и большие деньжища мальчишкам обещал!

— Боренька, борода и у Деда Мороза есть, только он ее после праздника снимает! — улыбнулся Борона. — В этом деле, между прочим, не только мальчишки фигурируют. Ты у нас какой-то монополист!

— Вы выразились по-своему правильно, но я, пожалуй, смогу уточнить: у вашего одноклассника не одна ахиллесова пята. Я бы даже сказал, что только ахиллесова пята у него и могла каким-то чудом остаться безгрешной, а все остальное тело его жизни покрыто язвами пороков. — Плещеев пододвинул к Весовому пачку фотографий. — Вот. Можете ознакомиться. На этих снимках ваш одноклассник запечатлен с наиболее отъявленными преступниками. Я полагаю, что некоторые из этих персонажей вам уже знакомы, кто-то погиб при недавних разборках, кого-то удалось арестовать. И вот представьте себе, что центром всего этого сообщества является ваш друг детства.

— Простите, Сергей Петрович, а вы его рисуете не в чересчур черном цвете? — Стас перебирал фотографии и приходил все в большее изумление. — Сейчас, конечно, очень модно новых русских ругать, да их для того, я полагаю, и отделили этим названием от всего остального народа, чтобы потом, как говорится, стрелочниками обозначить.

— Ай, дядя Стас, вы просто еще не знаете, до чего люди могут быть двуличными! — Следов вновь опередил шефа «Эгиды-плюс». — Был такой случай с одним народным учителем Советского Союза, так он за свою сорокалетнюю практику почти двадцать детей изнасиловал и съел. А семья, которая больше шести лет ребятишек в консервные банки закатывала? Сейчас такое время, что от любого можно ждать…

— Нет, Станислав Егорович, совсем даже не чересчур я очернил вашего друга, — невозмутимо продолжал Плещеев. — Я, знаете ли, вообще считаю за жизненное правило никому ничего конкретного не предъявлять до тех пор, пока у меня не накопится такое досье, с которым уже можно без оглядки и в прокуратуру, и в суд отправляться. Ну так что, перейдем, собственно, к делу? На сегодняшний день у нас имеются все основания подозревать Игоря Семеновича в совершении ряда уголовных преступлений различной степени тяжести. Я полагаю, что вам достаточно известен ныне покойный Мстислав Самонравов? Вы ведь вместе учились?

— Да, только в параллельных классах. — Весовой продолжал просматривать фотографии, и на его лице определилось негодование. — Ай-ай-ай, да неужели Игореня в таких делах замешан? Вот елки-палки!

— Так вот, Станислав Егорович, мы располагаем доказательствами того, что бандиты, между прочим убитые в ходе истребления двух известных вам группировок, выполняли заказ Кумирова на ликвидацию его компаньона вместе с семейством. Мы также имеем данные о том, что Игорь Семенович заказывал убийство Эвальда Яновича Волосова, которое, по счастью, не состоялось. — Плещеев передвинул Весовому еще одну пачку фотографий. — Хочу обратить ваше внимание еще на одну криминальную фигуру, теснейшим образом связанную с Кумировым. Это ваша одноклассница Ангелина Германовна Шмель. Да-да, это она на снимках!

— Я эту аферистку уже давно знаю! — Следов стал тыкать пальцем в глянцевое лицо Шмель. — Они с Сучетоковым очень много детей погубили! Мария Азиатская — тоже их рук дело! Для них уже давно ничего святого нет! Они только деньги и собственные радости понимают! Ничего человеческого! Хуже свиней!..

— На Ангелине Германовне, правда, по нашим данным, пока что не висит соучастия в убийствах, но у Мамы, как зовут ее подвластные ей беспризорники, и без того сложился довольно сочный букет: организация детской проституции, торговля детьми… — Сергей Петрович замолчал и стал смотреть фотографии, которые перекладывал Весовой. Борона и Следов обратили на Плещеева внимание, и он продолжил: — Наверное, у вас, Станислав Егорович, возник законный вопрос: зачем я вам обо всем этом рассказываю? Отвечаю: наша организация тесно сотрудничает с государственными правоохранительными структурами и иногда берет на себя ту работу, которую, скажем, неудобно выполнять официальным службам. Конечно, у кого-то может возникнуть мнение, что мы не всегда оказываемся достаточно оперативными и успеваем к месту события, что называется, к шапочному разбору. Подобная позиция, замечу вам, не совсем верна. Я могу предположить, что вы и сами, как человек военный, почувствовали, что иногда мы намеренно не спешим прийти на выручку какому-нибудь злостному маньяку или распоясавшейся бандитской группировке. Сейчас я вам не могу точно сказать, как мы поступим в отношении Шмель и Кумирова, но правоохранительные органы хотели бы видеть этих лиц арестованными и, в соответствии с совершенными преступлениями, осужденными. Конечно, в известной мере наши действия усложняет предвыборная кампания, в которой Игорь Семенович — кандидат, а Ангелина Германовна — его доверенное лицо, — вы же знаете повадки наших СМИ. Впрочем, их тоже можно по-своему понять: для журналистов любой скандал — это хлеб в самом прямом смысле этого слова. А представляете себе, какую шумиху можно развернуть вокруг ареста кандидата в губернаторы Санкт-Петербурга? Но вы уж не подумайте, что это должно нас останавливать.

— Я все это понимаю, но, может быть, имеет смысл мне самому пойти на встречу с Игорем и вызвать его на откровенный разговор? — Станислав продолжал рассматривать фотографии, вновь и вновь перекладывая их с места на место, словно эта игра могла что-то изменить в судьбе его заблудшего одноклассника. — Нас никогда не считали особыми друзьями, но вот в последние годы были вместе на встречах нашего класса: у нас такая традиция с восьмого класса. Я, конечно, замечал за ним некоторые странности, но они же все такие, богатые! Как говорится, чем можно человека проверить: деньгами и властью. Вот Кумир, я так подумал, и не выдержал этого испытания, немножко, на мой взгляд, свихнулся. Он нам на последней встрече такие лекции читал, что на него в другие времена врачи-психиатры точно бы свое внимание обратили. А сейчас-то что? Пропаганда насилия на каждом шагу! Вот и результаты!

— Нет, пока вам ни в коем случае не нужно самому выходить ни на Игоря Семеновича, ни на Ангелину Германовну, — такие откровенные встречи уместны только в телесериалах, но никак не в реальном следственном процессе. — Сергей закурил и положил пачку сигарет на стол. — Закуривайте!.. Боря, ты хотел пойти брата встречать, — тебе, наверное, уже пора, а то опоздаешь.

Да, спасибо. Извините меня. — Следов встал и начал одеваться. — Мы с Олежкой договорились в метро встретиться. Мать его обещала разбудить, а то он спит как сурок: в подвале-то, конечно, только дремал, чтобы крысы нос не отъели. Мне здесь рядом, а потом одна остановка — и мы на месте. Мы вас там будем ждать, ладно?

— Хорошо, Боря, беги. — Шеф «Эгиды-плюс» стряхнул пепел в жестяную банку из-под пива. Когда Борис аккуратно закрыл за собой дверь, он продолжил: — Все дело в том, что у нас появились основания связывать Кумирова с Людоедом Питерским. Нет, это еще не доказано, но круг смыкается. С завтрашнего дня мы решили установить за Игорем Семеновичем постоянное наблюдение. Я хочу поделиться с вами еще кое-какими соображениями…

Глава 29. Признание после любви

Хьюстон все шла и шла по узким заснеженным улицам и никак не могла найти нужного ей адреса. У нее было очень твердое ощущение того, что когда-то она уже была здесь и сейчас нужно только немного собраться с мыслями и вспомнить, где же эта парадная, в которую она тогда входила. Бросова еще раз с надеждой всмотрелась в мрачные подъезды и вдруг пошла к одному из них, словно ее туда подталкивала властная невидимая рука. Она вошла и огляделась вокруг себя. Маломощная лампочка с большим трудом освещала окружившее девушку неприветливое пространство. Вдоль стен стояли унылые неизвестные ей люди. Наташа вгляделась в небритые лица и поняла, что все они — мужчины. Казалось, что их здесь очень много. Наверное, эти мужчины могут на нее напасть и запросто убить. Бросовой показалось странным, что эта догадка ее ничуть не испугала. Она начала изучать незнакомцев и постепенно рассмотрела, что это вовсе не живые люди, а чьи-то цветные рисунки на стенах. Хьюстон облегченно вздохнула и стала подниматься по открывшейся ей железной лестнице.

Когда она оказалась на третьем этаже, то увидела прозрачную дверь, внутри которой были запрессованы разные жуки и пауки. Дверь была приоткрыта. Наташа вошла в квартиру, сделала пару шагов по коридору и увидела справа от себя освещенную комнату. Ее внимание остановилось на пожилом мужчине, который, как она догадалась, был здесь хозяином. Она вошла в комнату. Тут находились два мальчика лет двенадцати. Гостья обернулась и встретилась глазами с третьим мальчиком, который, наверное, пришел сюда но коридору из глубины квартиры.

Мужчина приветливо заговорил с Бросовой, и она сразу поняла, что он очень на кого-то похож. Они разговорились о ребятах. Хьюстон спросила, действительно ли все эти мальчики — его сыновья? Хозяин ответил уклончиво, хотя и не сказал «нет».Гостья обратила внимание на то, что один из мальчиков, находящихся в комнате, стоит рядом с мужчиной, а второй лежит на диване. Третий тоже зашел в комнату и сел на диван.

Наташа спросила, можно ли ей пройтись по квартире? Хозяин разрешил, а мальчики смущенно заулыбались. Бросова отметила, что в лицах у двоих подростков можно найти некоторое сходство, а у третьего, пришедшего из коридора, нет с ними ничего общего. Она прошла по коридору в самый его конец. Здесь оказалась кухня, и никого не было. Хьюстон вспомнила, что прошла мимо второй комнаты, где тоже кто-то мог находиться. Она вернулась и действительно встретила здесь девочку, которая лежала на кровати, потягивалась и смотрела в потолок. Немного постояв, гостья двинулась дальше, но вдруг оглянулась и заметила, что у лежащей сделаны странные рисунки на лице и шее. Наташа подумала, что та могла так раскраситься, следуя какой-то новой молодежной моде, но внезапно догадалась, что перед ней была кошка, которая уже почти превратилась в девочку. Бросова сделала еще несколько шагов и вдруг поняла, что и три мальчика, которых мужчина выдает за своих сыновей, тоже передвигались когда-то на четырех лапах и были всего лишь щенками. Что же за волшебник хозяин этой квартиры? — подумала Хьюстон, но неожиданно очутилась в маленькой лодке, полной ледяной воды…


Наташа вновь очнулась от спеленавшего ее сна и, наверное, в тысячный раз прокляла свое идиотское решение отоспаться в квартире Нетаковых. Здесь ее с ходу, стоило только прилечь, атаковали безжалостные клопы. Бросова даже подумала: может быть, она, будучи мулаткой, кажется насекомым гораздо вкуснее, чем остальные люди, раз эти кровососущие твари так рьяно за нее взялись? Или они так изголодались за время отсутствия Митрофана? Дениска-то здесь тоже, наверное, редко ночевал?

Ей надо было сразу собраться и уйти отсюда куда подальше. А со временем она как-то раскисла, и теперь у нее просто не было сил даже на то, чтобы подняться с этого вонючего, как сдохшая рыба, дивана. Да она еще нюхнула одну дозу геры, взятую в долг у охранников казино «Аризона». Но она-то надеялась, что после дозы она быстрее и крепче уснет, а вышло совершенно по-дурацки: валяется, как паралитик, впадает в какой-то бред и мямлит что-то совершенно бессвязное. Вот дура! Или она чего-то ждала? А чего? Ждать-то ей уже по-всякому нечего!

Может быть, доползти до «Аризоны»? Или отсюда охранников кликнуть: кто чего хочет — заходи! Вот стерва! Ее парень неизвестно где страдает, а она, можно сказать, на шару выпуталась, так теперь еще и блудить собралась! А еще свою маманю ругает!

А что, уже — утро? За окном вроде бы действительно копошится трудовой народ. Как она презирает этих обтрепанных работяг, которые, словно муравьи по своей тропинке, каждое утро тащатся на тупую работу за свою нищенскую зарплату. Да она эти две-три тонны при удачном раскладе без особого напряга за два дня отобьет! Деньги-то она зарабатывать умеет, да что от них толку, — как приходят, так и уходят, а жить иногда просто не хочется!

Неужели эти слесари-сантехники не понимают, что они на эти гроши все равно не выживут? А ходят-то, ё-мое! Куртки — китайские, ботинки — белорусские, стыдно смотреть! Зубы и те себе не могут вставить: как только свой хлебальник позорный где-нибудь в метро раззявят — хочешь стой, хочешь падай! Таким душманом окатят, — целый час потом на свежем воздухе не продышишься! Что они жрут-то? Объедки какие-нибудь или говно чистоганом? Ну да, как Тоня себе покупает говяжьи кости, свиные ноги, — от одного их вида нормального человека уже блевать тянет, а она смеется: деликатесы! Дура никчемная! А понты какие кидает! Я да на заводе, — да кто ты на заводе, так и хочется ее иногда спросить. Тебя уже и трахать-то никто не станет, так, если попугать кого этой рожей синюшной! Да и моя маманя тоже еще тот полудурок! Любка-то и та догадалась, что здесь какая-то подстава: наверняка их обеих этой свиноматке и подложили по ошибке в роддоме. А ей-то что? Она и свинью выкормит! Сама такая!


Бросова встала со своего неуютного ложа, больше похожего на орудие пыток, и, качаясь, направилась к окну. Двигаясь, она размышляла, осилит ли она путь до казино или где-нибудь на полпути завалится? Хьюстон почти не ощущала своего тела: оно все словно занемело, как отсиженная нога, и стало чужим, — ей даже хотелось потрогать это постороннее тело, чтобы узнать, какое оно, на что реагирует, но на это пока не было сил.

Сейчас для Наташи было крайне важным вспомнить одну историю, которая происходила с ней когда-то, но со временем почему-то почти полностью стерлась из памяти. Детали этой истории уже несколько раз всплывали в ее памяти, но она никак не могла их подробно рассмотреть, и они вновь исчезали, оставляя после себя только несколько неопознаваемых штрихов. Бросова помнила только то, что чем-то занималась, перед ней были какие-то предметы, в деле участвовала бумага, что-то было внутри, имелась даже сладковатая пыль, — но что же это было? Нет, она снова потеряла тонкую нить воспоминаний! Может быть, это происходило не с ней?

Она услышала, как перед окнами резко затормозила машина. Наташа посмотрела в окно. Это была белая «Нива». Из салона вышел молодой человек и пошел в сторону нетаковской подворотни. Хьюстон внимательно всмотрелась в идущего и только тут поняла, что это Саша. Она неуклюже повернулась и рванула в сторону входных дверей, но ее замотало из стороны в сторону, она чуть не упала, удержалась и, матерясь на свою неуклюжесть, остановилась, ожидая, когда Кумиров войдет в квартиру.

Дверь распахнулась, и в проеме возник Александр. Он неуверенно встал на пороге и начал всматриваться в полу темное пространство знаменитой василеостровской блатхаты семьи Нетаковых. Бросова замерла, не зная, как встретит ее Кумиров, который, может быть, очень многое услышал от отца или его бойцов, которым тоже было что порассказать об услужливой мулатке по кличке Хьюстон.

— Наташа?! — вопросительно прокричал вошедший и шагнул навстречу женской тени, запечатленной в дверном проеме. — Ты здесь, да? С тобой ничего не случилось? Как ты от них отделалась? Кто-нибудь помог? Тетя Соня?

Наверное, она именно сейчас должна закричать ему еще более громким, своим самым громким голосом: да, со мной кое-что случилось! Со мной случилось то, что в первый раз меня изнасиловали, когда мне было всего лишь четыре года. А дальше, ну что дальше?.. Все так и шло, пока я не встретила тебя. Но ты знаешь, наверное, это случилось слишком поздно, в том смысле, что слишком поздно для меня, потому что я уже стала очень плохой, слишком испорченной для нормальных отношений, и я это понимаю.

Нет, она ни за что не должна ему говорить этих слов, потому что тогда он уйдет и она снова станет тем, чем была до этой встречи. К тому же она ведь любит его, как, наверное, никого еще не любила, хотя влюблялась в мужчин, причем, как правило, все они были гораздо старше ее.

— Саша, я выпуталась, короче, они меня отпустили. Сама не знаю почему. Просто повезло. — Хьюстон шагнула навстречу Кумирову. Они крепко обняли друг друга и стали целоваться. — Ой, какой ты горячий! Ты не заболел? А я тут задубела, как в морозилке. Тоже, наверное, потом заболею. И клопы искусали!

— А я двух мужиков завалил! — Саша отстранился от Бросовой и посмотрел ей в глаза. — Ты понимаешь, я теперь убийца! Меня, наверное, уже ищут. Ты «новостей» не смотрела? По «ящику» еще ничего не показывали?

— Ты что, всерьез? Может быть, ты их только ранил? Как это случилось? На тебя напали? — Наташа дрожала. Улыбка еще не покинула ее лица, а в глазах уже сквозил азартный страх. — Ты им за меня отомстил, да?

— Я даже сам не знаю, как это получилось. Они действовали по приказу отца, а мне надо было ехать за тобой. — Глаза Кумирова блестели, на лбу выступила испарина. — У меня и раньше бывала такая злоба, а тут этот пистолет. Ну я тебе про него рассказывал, который я купил у одного наркоши.

— Я помню. Так ты их застрелил? Господи! Ужас какой! Что мы теперь будем делать? Тебя же арестуют! Сколько тебе дадут? — Ее руки гладили его лицо и волосы, касались одежды. — А ты скажи, что они на тебя напали и хотели убить. У них ведь тоже было оружие? А ты защищался! Даже если будет суд, может быть, тебе дадут условно?

— Мне ничего не дадут, потому что мы отсюда свалим! Что мы, зря для тебя загранпаспорт заказывали и чухонскую визу ставили? Пойдем скорей! — Саша крепко сжал запястье Бросовой, словно боялся, что она от него почему-то вырвется, и повел ее из квартиры. — Да даже если они меня сцапают, против меня ничего нет: дом я спалил, волыну сейчас в Неву выкинул, какие еще улики?!

— Правильно, Саша! Я бы их всех убила, если бы была мужиком! — Хьюстон воинственно смотрела перед собой. — Сволочи, ты их не жалей! А денег-то у нас нет?

— Деньги есть: я у папаши все, что мог, выгреб. В баксах там тонн двадцать будет. Думаю, нам этого на первое время хватит. А потом что-нибудь придумаем. Может быть, и вернемся, когда все затихнет. — Кумиров вел Наташу за руку к белой «Ниве». — Ты ведь тут вообще не при делах — на тебе при любом раскладе никакого криминала не может быть. Давай лезь в машину!

— Ой, да тут Костик спит! Где ты его нашел? — Бросова ежилась и вздрагивала всем телом. — Фу ты, до чего я закоченела, никак не могу отойти! Или это из-за твоих рассказов меня так бьет? Даже не знаю. А что Костик, тоже с нами?

— Да нет, зачем это нужно?! — Саша завел машину и включил музыку. В эфире звучала довольно старая песня в новой обработке. Кумиров с улыбкой покосился на Наташу: — По сути, это про нас с тобой, только другими словами.

Растопырились голые ветки,
Лужи смотрят глазами земли:
Мы впервые с тобой не в клетке,
Мы впервые с тобой одни.
— Да, я ее уже слышала. Действительно, похоже. Мы с тобой вроде как под угрозой, а вроде как и на свободе. Интересно! — Хьюстон вновь посмотрела на спящего на заднем сиденье мальчика. — А куда мы его денем?

— Давай сдадим его на хранение Данилычу: у него Костик будет в безопасности. — Саша закурил две сигареты, и одну протянул Бросовой. Они уже сворачивали на Средний проспект. — Родителям-то он не очень и нужен. Да нет, мать, наверное, с ним бы еще возилась, но она уже несколько лет в каком-то полуобмороке: «колес» нахавается и качается из стороны в сторону, как великий йог.

— Ну уж ты скажешь так скажешь! — Наташа рассмеялась. — Мы когда в Чухляшку приедем, часов через пять, да? И сразу что-нибудь такое сделаем, да? Ты же знаешь, меня всегда от кошмаров на трах тянет.

— Меня, между прочим, тоже. — Кумиров взял Бросову за руку и повлек ее в свою сторону. — Это я от тебя заразился!

— Ой! Он уже готов! — продолжала смеяться Хьюстон. — А как это называется, автосекс, да?

Глава 30. Дачки и малявы

— Отсюда ходу минуть десять! — крикнул из метели Борис. — Если быстро пойдем, успеем за пять! Держись рядом, а то тебя еще машиной собьет! Они здесь носятся, как собаки бездомные! А разве можно на такой скорости да по такому гололеду?! Смотри, какие ледяные наросты! И ни одного милиционера! Хотя они тоже, знаешь, в основном слишком легкие деньги для себя ищут. Нам вон туда, если хочешь, держись за руку, а то в такой простокваше и потеряться можно. Потом опять ищи тебя десять лет!

Огненные иголки снега зло кололи лицо, ветер морозил тело, обледенелый асфальт коварно ускользал из-под мерзнущих ног. До чего им было только что тепло и спокойно в метро! Но они были вынуждены подняться наверх и выйти наружу, чтобы не подвести Федора Даниловича, который поехал на своем автобусе собирать остальной безнадзор.


— А где это? — Олег много раз слышал про это место, но сам здесь до сих пор ни разу не был: не случилось повода. — Мне говорили, вроде где-то на набережной. Там еще рядом всякие больницы для маньяков.

— Да здесь весь квартал такой: администрация, суд, психбольница, женская тюрьма, даже удобно! Человека можно просто переводить из одной конторы в другую, даже никуда не нужно ездить! Она на берегу, раньше там еще очень большие деревья росли, а сейчас их почти все срубили. Не знаю, правда, зачем: чтобы сучья на людей не падали или чтобы по ним сбежать не смогли? А так-то это почти напротив башни, где для города питьевую воду набирают. Правда, Нева там такая грязная, что уж и не знаю, какой враг додумался нас такой отравой поить. Вообще все эти дома очень похожи: красный кирпич, решетки, охрана, а людей не видно, — объяснял старший брат, сморщив свое ставшее от холодного ветра синего цвета лицо. — Сейчас перейдем трамвайные пути, дойдем до угла и там пойдем налево вдоль реки. Здесь все так просто, что даже нельзя ошибиться! Ты умеешь быстро ходить?

— Конечно! Я и бегаю быстро, — добавил мальчик и предложил: — Давай пробежимся? Вон хоть до того угла?

— Ну это совсем не обязательно, — рассудил Следов. — Мы и так по времени пока вполне успеваем. В такую погоду заниматься спортом, честно говоря, не очень-то и тянет!

Они двигались действительно быстро. Ревень заметил, что Боря ходит так, словно играет в футбол, он даже вспомнил слово, которым ребята называли эту манеру: «мотать», то есть играть с возможным противником, пытаться его обмануть своими хитрыми маневрами. Олег наблюдал за ногами сводного брата и ожидал, что тот очень скоро сам в них запутается, но Борис все так же резво продолжал ходьбу.

— Мы с тобой даже рано придем! — Следов прищурился и посмотрел на квадратные часы, нависшие над их головами. — Вот увидишь, из наших там, наверное, еще никого не будет! Мы с ними только что в центре города по одному делу встречались, а им надо еще ребят забрать, — они даже опоздать могут.

— Так мы чего, на улице будем стоять? — замедлил шаг Ревень. — Или нас все-таки куда-нибудь пустят?

— А мы пока в одно место зайдем, хочешь посмотреть, как передачки принимают?

Они повернули налево, оставив за спиной шевелящийся транспортом Литейный мост. Теперь ветер толкал их в спину, словно поторапливая к месту назначенной встречи, а справа по набережной катились машины и заглушали их голоса.

— Мы туда просто зайдем, как будто что-то хотим узнать, потопчемся и выйдем.

Из серо-молочной вьюги навстречу братьям вынырнули двое мужчин в военной форме. Борис мягко коснулся брата своим локтем, острие которого отчетливо почувствовалось даже сквозь надетый на молодом человеке китайский пуховик едко-зеленого цвета с обширной рекламой прошлогодней антиспидовской кампании, в которой он принимал самое активное участие. До Олега донеслось:

— Они — оттуда!

— А наши не уйдут, пока мы ходим? — Мальчик посмотрел наверх, где могло находиться лицо его долгожданного брата. — Подумают, что мы их не дождались или вообще не приехали.

— Как это — не приехали? Что ты говоришь? Я Данилыча еще никогда не подводил! Раз он сказал: надо быть, значит, я через себя перекувырнусь, а буду! — Следов закашлялся, захрипел и изменившимся, чужим, как у зомби из ужастиков, голосом, похожим больше на скрежет лифтового механизма, продолжил: — Да нет, никуда они, конечно, не денутся! Им еще надо пропуска оформлять. Могут и вообще отказать! Скажут: мы вас сегодня не пустим, и все! — Голос Бориса постепенно возвращался к своему привычному звучанию, иногда дрожащему на особенно высоких нотах. — А что ты им докажешь? Это же менты! Ты не смотри, что они тут в военной форме ходят, — это у них просто такое подразделение по типу вояк существует. Знаешь, какие здесь строгости? Мало ли кто пройдет да мало ли что с собой протащит? По дороге может ведь кому-то из заключенных передать. А они этого больше всего и боятся!

— А люди что, там свободно разгуливают? — удивился Олег. — Ничего себе в рот компот! Мы оттуда вернемся?

В клейкой пурге, бесцеремонно облепившей идущих назойливо лезущим за воротник и под рукава снегом, иногда угадывались контуры людей: они двигались навстречу братьям и проходили мимо, напоминая скоплениями снега на темной одежде ожившие кости домино.

— Нет, Олежка, здесь другая система. Если осужден работник правоохранительных органов или депутат, в общем кто-то от власти, он может написать заявление, в котором попросит администрацию оставить его здесь на весь положенный срок. Если местное руководство не возражает, тогда этот человек никуда больше не отправляется, а работает на кухне, в автохозяйстве, в библиотеке, там, куда его возьмут. Вот эти-то люди в основном и могут оказаться на пути экскурсантов, и им-то проворный посетитель и может передать что-нибудь запрещенное. А здесь во время экскурсии вообще никому ничего не положено передавать! — закричал вдруг Следов.

— Да если по-серьезному захочешь, то можно что надо и в другом месте заныкать. — Ревень поскользнулся и, чтобы не упасть, инстинктивно бросил ладонь на тонкое предплечье брата. Тот, наверное, столь же неожиданно для самого себя накрыл своей ладонью его замерзшую ладошку, на которой болталась тонкая рваная рукавица, найденная в доме его новой семьи и, как мальчик догадывался, наверняка усердно изжеванная живущим здесь зверьем. Олег вернул себе равновесие, но не стал сразу возвращать свою руку и продолжил: — Я тебе скажу, те же уличные пацаны, они знаешь какие хитрожопые? Они тебе в два счета любого мента на сто очков обставят!

— Ну уж и любого! Если бы они были такие умные, то и здесь бы, да и в других местах никто не сидел! — Борис снял руку. — А в этих стенах знаешь сколько народу томится? Эти ребята начинают еще со спецшколы, — туда до четырнадцати лет направляют, пока еще под суд нельзя отдавать. Потом они в спецПТУ или колонию залетают, а уже позже — сюда. Те, кто помладше, в другом изоляторе сидят, а здесь только для взрослых.

— А сколько их здесь? — Олег тоже освободил предплечье брата. — Человек сто? Двести?

Никогда не угадаешь! Больше десяти тысяч! Это в пять раз больше, чем положено! Эта тюрьма уже в книгу рекордов Гиннеса занесена! — Следов даже остановился и указал куда-то наверх заснеженной рукой. — Какие здесь могут быть права человека?! Мало того что за решетку спрятали, да еще и условиями содержания истязают! Если бы ты знал, в каких условиях матери с маленькими ребятишками находятся!

— А как же они здесь живут? — Мальчик вспоминал разные рассказы о тюремной жизни и думал, что человек-то ко всему может привыкнуть, даже, наверное, и стоя спать сможет, если по-другому вдруг запретят. Они-то с отцом чего только за время своего бомжевания не натерпелись! — Ну не умирают же все подряд? Кто-то ведь выживает?

Здание было построено ступенями, и сейчас ребята подходили к той части, которая метров на десять выступала вперед, оказываясь на самой границе пешеходного тротуара.

— Как?! Спят в очередь или по двое на койке. А койки по обеим сторонам и в три яруса! Да что я тебе все рассказываю! Сейчас пойдем, нам экскурсовод все расскажет. А если я тебе сейчас все распишу, так тебе потом и слушать его будет неинтересно. Сейчас уже придем. Кто-то и умирает, конечно, тот, кто послабее, у кого нервы сдают. Здесь и самоубийства бывают. Конечно, охрана делает все, чтобы этого не случалось, но человеку разве запретишь? Такое придумывают, что ни у одного фантаста еще не описано! — Борис снова сократил темп ходьбы и показал спутнику на массивные двустворчатые двери с глазком: — Слева — это вход в тюрьму, мы через него на экскурсию пойдем. Видишь вывеску? Это главный вход. Там такой накопитель специальный. Помногу в него не пускают. Вначале нас с двух сторон закроют, а потом уже будут документы проверять и пропуска выдавать, а то, знаешь, мало ли кто сюда просочится — могут таких дел натворить, что вся тюрьма загудит!

— А ты что, уже был здесь? — Мальчик на ходу пытался прочесть запорошенную снегом вывеску, которую они уже миновали, и для этого выворачивал назад шею. — Все так хорошо знаешь, словно в школе про эту тюрьму все выучил.

— Конечно, и не один раз. Мы сюда и наркоманов, и проституток водим. А уж безнадзор — это чаще всего. — Следов машинально смахнул обледеневшую под его носом каплю. — Пусть ребята знают, чего им в жизни надо бояться! Чтобы стать человеком, совершенно не обязательно лучшие годы в тюрьме провести! Это тебе и не я один скажу, а любой нормальный человек.

Они сделали еще несколько шагов вперед. Здесь строение вновь имело глубокий вырез, образовывавший ограниченный тремя стенами двор. Олег увидел слева от себя ограду, за которой светилась вывеска кафе и различались люди, они пили, курили и улыбались. Звучала негромкая музыка, на асфальте стояли пустые бутылки и жестяные банки.

«Ничего себе! — подумал мальчик. — У них тут за стенкой родичи или друзья в таких тяжелых условиях живут, а они себе от души балдеют! Вот жизнь-то какая: каждый хочет радоваться, пока ему такой фант выпадет!»

Ребята дошли до следующего выступа. Здесь было много людей. Они входили и выходили в двери, которые не успевали закрываться из-за непрерывного потока. Братья тоже зашли внутрь, там сразу повернули направо, поднялись по ступенькам, прошли вперед, подталкиваемые посетителями и их увесистой поклажей, одолели двойные двери и оказались в большой комнате, густо заполненной народом. Здесь были мужчины и женщины, инвалиды и беременные, дети и старики, богато и бедно одетые, с улыбками и печалью на лицах, с огромными торбами и скромными сверточками. Несмотря на многолюдье, оказалось довольно тихо. Вначале Олег даже посчитал это несколько странным, но позже сообразил, что, наверное, люди сдерживают себя, чтобы не навредить тем, кому они предназначили свои дары.

С правой стороны помещения темнело несколько окон, выходящих на улицу, а с левой — светились окошечки, каждое из которых обросло темной, словно траурной, гирляндой посетителей. Каждый ожидал своей очереди предъявить в окошко привезенные еду и вещи. Одно окно не работало, и в нем виднелась откормленная кошка.

«Ее, наверное, никто не обидит, — подумал Ревень. — Как же! Если кто заметит мучителя, потом тем, что внутри, еще хуже будет!»

Вдоль всех стен и посредине зала стояли столы и лавки. На них пришедшие распаковывали свои вещи. На стенах висело множество всяких бумаг с густыми заголовками «Правила», «Инструкции», «Порядок», «Запрещается» и другими такого же рода.

Борис поманил брата за собой, и они осторожно пошли между людьми, стараясь никого не толкнуть и ни на ком не задерживать свой взгляд. Некоторые из стоящих узнавали Следова и тихо с ним здоровались. Он спрашивал, как у них дела, и ребята шли дальше. Когда они проходили мимо окна, в котором дремала кошка, Олег подошел к ней и стал аккуратно гладить ее по голове и чесать за ушами. Она замурлыкала и стала лениво выпячивать спину.

«Брат говорил, здесь отовсюду следят и даже на видик записывают, — вспомнил Ревень. — Наверное, они подумают, что я специально ее ласкаю, чтобы на всякий случай себя добрым пацаном представить. Ну и пусть так, это их дело, а я взаправду люблю всяких животных. У нас даже в подвале Мурка жила, да она потом, правда, куда-то исчезла. Может, ее гопники забили, а может, и крысы зажрали, — они там такого размера выскакивали, будто поросята».

— Ладно, пойдем, нам уже, в принципе, пора, — позвал мальчика Борис. Они направились к выходу, бросая на посетителей последние взгляды. — Главное здесь я тебе показал: видишь, сколько людей, они приезжают со всех концов СНГ и даже из других стран. Многие привозят своим близким последнее, что у них осталось, многие уже и живут в долг, так их эта тюрьма разорила. Представляешь, кто-то хотел свою жизнь резко улучшить, а оказался здесь и стал еще большей обузой для тех, кому он еще небезразличен. Это еще ничего, пока они в Питере сидят, суда ждут, а потом их куда-нибудь отправят в тайгу непролазную, — каково родным будет туда добираться!

— Ой, что это? — Мальчик с удивлением проследил за стремительным полетом свернутой кульком бумажки, которая упала перед их ногами. Он внимательно посмотрел на асфальт и различил среди уличной грязи еще несколько таких же кульков. Все они на своем острие были чем-то обременены, наверное грузиком, для лучшего полета.

— Это называется малява! — с готовностью ответил Борис и нагнулся. Он взял один из кульков и выпрямился. — Если ты его развернешь, то внутри найдешь обращение к тем, кто на воле, может быть, к родственникам, может быть к сообщникам. Те, кто сидят, сворачивают из газет огромные трубы, каждая метров по пять, и из них пускают свои малявы. Да это в музее тоже покажут. В такую штуку как дунешь, письмо на середину Невы может улететь. Представляешь, какая сила! Вот здесь чего придумали!

— Да, мне бы никогда такое в голову не пришло! — с восторгом сказал Ревень. — Это они как первобытные люди все изобретают.

— Ну! — воскликнул старший брат. — У них ведь каждый день обыск делают, все, что запрещенное находят, отбирают, а они снова делают, — газеты-то каждый день положено приносить! Вот штука какая!

Ребята вышли во двор. Сквозь снежный тюль они различили автобус Бороны, стоявший напротив главного входа. На тротуаре виднелись фигуры подростков.

— Вон, смотри, наши уже все, кажется, собрались. — Следов резко рванул вперед. — Давай подойдем скорее.


Олег хорошо запомнил Плещеева, когда тот со своей командой захватил его на хате Носорога. Сейчас, правда, Петрович был одет несколько иначе и выглядел очень солидно: на нем была роскошная светло-коричневая дубленка, а на голове какая-то нерусская шапка из пушистого меха. Он был в очках и напоминал одного мужика из больших городских начальников, которого Ревень иногда видел по «ящику».

Ребят здесь собралось человек десять, часть из них Олег уже раньше видел: кого-то на Козьем рынке, кого-то во время ночной кормежки, кого-то в говнюшнике на «Пионерке». Пацаны кучковались по два-три человека, ходили взад-вперед вдоль здания, будто у них тут ожидаются какие-то действительно важные дела.

Была здесь и инспектор тетя Соня. Около нее околачивался Ванька Ремнев. Ребята говорили, что у них там шуры-муры, но толком пока никто ничего не знал, может быть, это все и придумали, хотя какая в том разница? Подумаешь, тайны какие! Говорят, если бы не Морошкина, то Ремня бы давно уже бандиты грохнули, а она вот за него заступилась, и все от Ваньки отстали. Вот это, конечно, здорово, такую защитницу иметь: у нее же и пистолет есть, да она и других ментов может запросто натравить! А кто ж с ментами станет связываться, какой нормальный человек, — только разве что полудурок какой-нибудь!

У дверей стоял Данилыч со своей женой тетей Зиной, которая, как говорил Борис, очень помогает мужу в работе с безнадзором и тоже будет работать в приюте. Борона о чем-то беседовал с Петровичем, и оба они иногда очень озабоченно смотрели на кого-то из ребят. Наверное, Федор рассказывал Плещееву о пацанах, о которых знал, наверное, куда больше, чем их собственные родители.

Глава 31. В гостях у Никандрушки

Игорь Семенович отправился на встречу с Никандром с эскортом из трех машин. Впереди и сзади шли черные «мерседесы», а в середине — любимец Кумирова «лексус». Стекла во всех машинах были затемнены, и никто не смог бы различить Кумирова, расположившегося посредине заднего сиденья японского автомобиля.

Аудиенция Никандру была назначена в частном комплексе «Калигула», который разместился в старинном особняке в одном из центральных парков города. Это место вполне оправдывало свое название по ценам, хотя при внимательном ознакомлении не поражало комфортом. Игорь был здесь с Мстиславом и большой разномастной компанией несколько лет назад сразу после открытия заведения, и его покойный друг тогда же заметил, что это определенно удачное место для суицида, особенно группового. В свой первый визит в «Калигулу» друзья учинили знатную пирушку. Игорь совсем незаметно, но очень плотно напился и, оставшись каким-то образом в одиночестве возле фонтана, предался нервозным воспоминаниям.


Расположенность Кумирова к воспоминаниям вызвала сравнение им комплекса с одной из больниц, в которой ему пришлось провести наиболее мрачные в своей жизни дни, с каждым новым анализом все с большим отчаянием убеждаясь в постигшем его СПИДе. Тогда он вспоминал, как пели себя больные в тех заведениях, где он успел побывать за свою бурную жизнь. На отделении хирургии, куда его занесло еще в конце семидесятых с аппендицитом, пациенты спорили и даже скандалили с санитарками и медсестрами, пускались в длительные дебаты с врачами, сбегали при случае за территорию попить пивка или чего-нибудь покрепче. В инфекционной больнице, где он очутился в начале восьмидесятых с гепатитом, больные также «качали» свои права, а некоторые даже умудрялись исчезать на выходные из палаты.

Там, где он молился одному ему известными молитвами, чтобы у него каким-то чудом не подтвердился (или исцелился!) СПИД, все обстояло иначе. Он читал откровенный испуг в глазах, особенно у вновь поступивших. Больные выказывали почтение при виде персонала, проявляли показное усердие в поддержании чистоты: сами хватали швабры, мели и мыли полы. Курили здесь только в отведенных местах. Окурки клали в газетный кулек или в спичечный коробок, заведомо припасенные для отправления своей обременительной привычки.

Из встреченного в жизни медперсонала Игорю прочно запомнилась работница справочного стола в больнице, где он лежал на предмет обследования желудка: что-то такое с ним вдруг произошло, после еды живот стало распирать, обременяли газы и изжога. Пожилая женщина исправно находилась на своем посту (или вблизи него) всю пятидневку. Она, наверное, и сама была чем-то серьезно больна, потому что сохла прямо на глазах, но не сдавалась, несмотря на нарастающее недомогание. Если кому-то надо было повидать больного в неурочное время, это оказывалось возможным, стоило лишь, изобразив озабоченность, протянуть принципиальной женщине руку с зафиксированным полтинником или рублем (последнее в том случае, если у Таможни, как называли женщину, был чересчур озабоченный вид).

— Ой, конфетку дали! Спасибочки! — тараторила Таможня и переправляла деньги в карман белоснежного накрахмаленного халата. — Боже мой, как голову схватило! — сжимала она свою черепную коробку, подержав, не спеша убирала руки, ощупывая, словно проверяя на цельность, заметно асимметричную голову. В таком положении, стоя на лестнице, поворачивалась к посетителю и с героическим шепотом: «Сейчас!» — достигала двери, в которой величественно скрывалась. Разбитая водянкой гардеробщица суммировала виденное сквозь амбразуру в своей фанерной скорлупе, понимающе улыбалась и подмигивала посетителю: ждите!


Здание кожно-венерологической больницы было старым и затейливо построенным. В подобных призрачных домах Игорь блуждал в своих странных снах, осторожно открывая или, напротив, дерзко распахивая одну за другой бесконечные двери, в зависимости от того, что он ожидал застать в неизведанном помещении.

Несмотря на уродливость внутренней перепланировки, невыносимые для кумировских глаз масляные покрытия и запущенность фасада, особняк каким-то образом сохранил близкую нулю потенцию пребывания здесь совсем иных людей, которые, собственно, и возводили все это для своей безнадежно разрушенной много лет назад жизни.

Больше всего Игоря позабавило то, что и персонал в этой больнице, казалось, был специально подобран под стать распаду искалеченного строителями коммунизма здания. Могло даже сложиться впечатление, что работающие здесь люди сами жестоко пострадали от кожно-венерических заболеваний, особенно от обрушившегося на потерявшую социальный иммунитет страну СПИДа. Особую гармонию дома и людей составляло то, что некоторые сотрудники оказывались без ноги или глаза, с вмятиной в черепе и с другими невосполнимыми изъянами.


Наверное, Игорь запомнит на всю жизнь, как ощущал себя виноградиной в грозди больных, столь близко подступало к нему их окружение во время ночных инъекций. В сумраке коридора глаза его фиксировали то дряблое рябое плечо, то жирный волосатый живот, то локоть, к которому словно что-то прилипло, так износилась на нем пораженная смертельной болезнью кожа. Ему мерещилось, что сейчас его брезгливого тела коснутся тела других больных. Это непроизвольное предвкушение оказывалось столь неприятным, что Кумиров, испытывая мелкую дрожь, готов был закричать. Он не делал этого, а изо всех сил пытался достичь посильного безразличия к окружающему миру, и чувствовал, как его глаза мутнеют и скашиваются к переносице.

Дождавшись своей очереди, он поворачивался к сестре спиной и называл свою фамилию. Прокол плоти, когда представляется почему-то проникновение вилки в налитый соком и мякотью помидор. Ввод лекарства, во время которого ясно ощущается наполнение поршня авторучки или, что гораздо забавней, фиксация кнопки звонка. Прижав к месту свежего укола шипящий мякиш ваты, он направляет взгляд на других больных, стоящих в коридоре. Глаза их оказываются мутными и заметно косят.

Игорь навсегда запомнит и тот миг, когда сознание того, что вокруг него существуют такие же люди, привело его в восторг. Кумиров ощутил на своем лице блаженную улыбку и, желая продлить приятное головокружение, впал в оцепенение, из которого его не могли вывести ни возгласы, ни движения больных и персонала. Это была неожиданная радость бытия! Он испытывал умиление от того, что эти люди дышат, говорят, ненароком его толкают. Кумиров готов был разрыдаться, глядя на пижамы, а большей частью домашнюю одежду пациентов СПИД-отделения. Он повторял про себя и, может быть, даже непроизвольно шевелил губами: «Пижамки, тапочки, укольчики…» Оказалось, что для него составляет величайшее удовольствие созерцать, как кто-нибудь из обреченных (Так же как и он! Не надо себя обманывать!) ел, пил, по-хозяйски налаживал барахливший телевизор. «Что же во всем этом было такого замечательного? — невольно спрашивал себя Игорь и неуверенно предполагал: — То, что жизнь продолжается? Это? Не знаю! Но я готов был заплакать!»


Вечером за день до его выписки в больнице погас свет. «За долги», — произнес кто-то мягким, как свежеиспеченный хлеб, голосом. Кумирова это очень насторожило, к тому же, насколько ему представлялось, в подобного рода учреждениях снабжение электричеством не должно прерываться по прихоти энергораспределяющей организации. Тотчас позвонили на подстанцию и выяснили, что причина сокрыта на территории больницы. У больных этот эпизод вызвал сверхактивное участие: их повседневное существование, а для многих унылое ожидание мучительного финала, оживилось вызовом аварийной службы, суетой возле распределительного щита, прениями о плюсах и минусах сгинувшего социализма.

В то время Игорь действительно стал по-особому относиться ко всему его окружающему: ему мерещились своеобразные сигналы в мигании электрической лампы, он пытался найти обращенный именно к нему смысл случайно услышанных фраз и слов, его наводили на длительные размышления цифры в номерах городского транспорта или на жетонах сотрудников ГАИ.

Позже это прошло, хотя Кумиров до сих пор пытается иногда разгадать шифр, заключенный в различных мировых событиях, которые, по его мнению, могут иметь к нему прямое отношение. Впрочем, навести его на раздумья способны и самые прозаические события, например, сейчас, ожидая Никандра, он увлеченно следит за вертящимися в гриле цыплятами и думает о том, какое отношение к его судьбе может иметь эта назойливо демонстрируемая ему ситуация.


Задумчивость Игоря нарушило оживление, наступившее в ресторане. Он оторвал взгляд от сочащихся жиром бройлеров и осмотрелся. Конечно, этот гомон вызван появлением Никандра, которое отметили и оба охранника кандидата в губернаторы, расположенные в разных концах зала.

«Вот тоже композиция: наиболее известный в городе киллер по кличке Электрик свободно разгуливает по кабакам, и никто его даже не пригласит на допрос, хотя материала на него, по словам тех же следопытов, хватило бы, чтобы приговорить его, как они сами выражаются, к «пожизненному расстрелу»! — Кумиров усмехнулся, поднимаясь навстречу Никандру. — Что это, особый маневр следствия? Или знаменитый мокрушник нужен кому-то пока на свободе? А для чего? Надо полагать, не для совместной игры в гольф? Во всяком случае, не только для этого».

— Здравствуй, дорогой! — Игорь Семенович коснулся бородатой щекой небритого лица Никандра. — Как самочувствие?

— Здоровеньки булы, Игорь Семенович! Да, честно сказать, неважно! — Мужчина был ниже Кумирова и не столь обширен, хотя и выглядел достаточно плотным. — Колени чего-то стали побаливать. Боюсь, не скрутило бы мне ноги. Я как-то встречался с одним человеком — дело прошлое, он больше тридцати лет в экспедициях провел, — так у него за пару лет правую ногу, как простыню на отжиме, свернуло! Хорошо, что к нему у братвы за былые дела уважуха имеется: он и банки столичные по молодости помыл, и из музеев кое-что вынес, — так его сейчас судьей назначили, которого у нас принято на разные споры приглашать. Тем и живет старик, а это, я тебе скажу, немало!

— Хочешь, я со своими врачами договорюсь: они тебя посмотрят, если надо — на обследование в стационар направят, там тебе и все остальные системы проверят, — по крайней мере, будешь знать, чего еще в ближайшую пятилетку ожидать. — Игорь сел, предложив Электрику кресло напротив. — Я, правда, и сам о своем организме не особо забочусь, но другим, видишь, подаю дельные советы. Ну так что, созваниваться с профессурой?

— Пока повременим, работы больно много. — Никандр сел и внимательно огляделся. — Вроде все свои. У меня аппетит пропадает, когда за мной шнырь сечет. Эти-то спортсмены ваши телохроны, да?

— Мои, голубчик. Ну а так, чисто по жизни, ты ничего не боишься? — Кумиров протянул Электрику меню. — Покушаем? Попьем?

— А то! Знаешь, Семеныч, я вот когда тебя вижу, так сразу жрать хочу! Ты сам по себе больно мужик аппетитный! — Никандр слегка заикался на первых слогах, а когда говорил, то очень часто мигал глазами. Он закурил и склонился над меню. — А страх что? Ты мне лучше скажи, кто не боится? Только шланги безмозглые! Давай по салатику с крабами да по черной икорочке, а потом посмотрим. Устроим себе рыбный день, если не возражаете?

— Все нормально. Я только себе еще приплюсую салат «Калигула»: люблю, когда и блюдо большое, и на нем навалено всякое-разное! — Кумиров щелкнул официанту, закованному в театральные латы легионера, и ласково посмотрел на Электрика. — А как начет коктейля «Древний Рим»?

— Положительно. Только еще «швепса» на запивку. — Выпуская дым, Никандр выпячивал нижнюю губу, и струя поднималась вверх, застилая его розовощекое лицо. — У меня после него хорошо верхний клапан прочищает. Знаешь, как немцы за столом себя ведут? Я тут встречался с одним фрицем по работе, так он сосал-сосал свое гросс-пиво, а потом как рыгнет, а по звуку — будто баран заблеял. Я на него шары вылупил, а переводчик мне говорит: не заводись, у них так принято, — он еще за столом и на нижний клапан может задвинуть! Вот это тебе великая Германия! И точно, когда по тачкам расходились, он как треснет не слабее «Авроры», я думал, у него брюки по швам разойдутся! А он, слышь, еще ножкой так подрыгал в лакированном ботиночке. Ну это, типа того, чтобы серево скорее отошло! Представляете, с кем приходится работать?!

— Да, тяжело тебе с ними! — Игорь поднял руку с бокалом. — Ну что, за нашу удачу?

— Ску-ул! — отозвался Электрик. — Меня этому словцу один швед научил. У него тоже кое-какая халтурка случилась. Они так друг друга приветствуют, когда выпивают. Ну что-то на манер нашего «На здоровье!». Давай, Семеныч!

Официант принес закуски. Мужчины начали есть. Жевательные движения Никандра были частыми и нервными, Игорь же, напротив, казалось, заглатывал пищу, почти не измельчая. Со сцены звучала арфа, под которую известная в городе танцевальная группа «Вакханки» исполняла стриптиз.

— Никандрушка, у меня к тебе назрел один вопрос, если он тебе покажется некорректным, ты не отвечай и на меня не серчай, ладушки? — Кумиров выразительно посмотрел на официанта, который, покачивая сверкающим шлемом, поспешил к столу и наполнил опустевшие бокалы. — Как ты к своим клиентам приходишь? Что им говоришь? Можешь ответить?

— Да здесь ничего секретного нет: ты же заместо меня к ним не пойдешь?! Я их через дверь спрашиваю: электрика вызывали? — Во время еды Никандр звонко цыкал зубами, в которые, очевидно, забивались раздражающие его кусочки еды. — А сам уже по щитку колочу и им в глазок пачку «беломора» сую: вот, мол, ваша заявочка! Отпирайте, недотепы, а то сейчас развернусь и вы меня еще полгода не сыщете!

— И что, открывают? — Верхние зубы Кумирова накрыли нижнюю губу: он приготовился рассмеяться. — Даже паспорт не спрашивают?

— А ты как думаешь? У меня как-то была точно такая же баба, она, кстати, администратором в гостинице работала. — Электрик показал пухлым коротким пальцем на одну из стриптизерш. — Я у заказанного клиента еще и на чай беру. У меня все эти деньжонки в укромном месте хранятся. Я раньше еще любил семейные альбомы рассматривать. Ну это в том разе, если заказ, так сказать, с доставкой на дом. Сяду на тепленького, а он еще в другой раз и трепещет, и листаю. А там и он, и родичи, — сижу, бывало, отгадываю, кто тут кому и кем приходится, жалко, что спросить уже не у кого. То есть спросить-то можно, да никто не ответит.

— Ясненько! — Кумиров собрал губы в темную мясистую трубочку и подкашлянул. — Никандрушка, у меня тут в некотором роде тоже возникла острая необходимость кое от кого освободиться.

— Сколько душ-то? — Никандр сочувственно округлил свои крупные глаза. — Или оптом?

— Для начала двое. — Игорь отер свои покрасневшие губы салфеткой. — Дальше посмотрим.

— Мужики? — Никандр налил себе еще «швепса» и поднес бокал ко рту. — Сейчас клапан пробьет!

— Один — да. Второй — пацан. — Кумиров отвлеченно смотрел на танцующих женщин. — Лет двенадцать. Но это позже. Если все пройдет нормально. Без осложнений.

— А по мне-то, по правде, не все ли равно? — Никандр нагнул голову, рыгнул и рассмеялся. — Поперла, сволочь! А что у нас по деньгам получается?

— А у тебя по этому поводу созрели какие-нибудь предложения? — Игорь покончил с закуской и недоуменно покачал в воздухе пустой вилкой. — Горячее?

— Двадцаточка и пятерочка. За взрослого — лучшая доля. — Шипящие звуки получались у Никандра звонкими и за счет этого как бы выделенными из общей речи. — Я бы от форели не отказался. Их тут много, вот эту! — Он ткнулпальцем в название блюда.

Официант услужливо проследил за движением клиента и артистично повернулся к Игорю.

— Пятнадцать и две. — Кумиров поднял руки, потянулся, широко зевнул, предъявив свой темно-вишневый зев, и, сделав указательные пальцы «пистолетами», направил их на каждого из мужчин: — Тебе — две на стол! Тебе — десять в карман!

Официант благодарно посмотрел на Игоря и исчез. Стриптизерши закончили свой номер, и их сменили два гладиатора, манерно изображавшие в желто-красном свете софитов смертельный бой.

— За меньше двадцатки греха на душу не возьму! — Никандр убежденно сжал кулаки. — Да ты и сам, Семеныч, говорил, что крещеный!

— Восемнадцать. — Игорь достал трубу и произвел нужный ему набор. — Ты зеленку по какому году меришь?

— Девятнадцать. — Никандр увлеченно посмотрел на мобиль, словно этот взгляд мог помочь ему утвердить запрошенную сумму.

— Восемнадцать. — Кумиров отодвинул прибор, протер салфеткой свои крупные пальцы с обилием складок на фалангах, и приготовился встать.

— Будь по-вашему! Ради постоянного клиента готов на скидку. — В глазах Никандра засветилось детское послушание. — У вас по работе особые пожелания имеются?

— Когда мужика кончишь, разделай тело так, чтобы ни одна экспертиза не опознала. — В который уже раз Игорь изумлялся характеру подобных душегубцев: они ведь чувствуют и понимают только собственную боль, остальные же люди представляют для них по большей мере растения, которые можно запросто порезать, срубить или навсегда выкорчевать. — Отрежь ему уши, ноги, что сможешь. Лучше, побольше. Прояви фантазию. Я тебе верю. Ладушки?

— Авансик. — Никандр потер большой палец о сомкнутые указательный и безымянный. — Детишкам на молочишко!

— Пять тонн. — Кумиров запустил в свой рот деревянную зубочистку.

— Не-а! Половину от суммы. — Никандр вновь ученически улыбнулся, но его ноздри заметно раздулись. Кумиров давно знал об этой черте криминального мира: прищуривание глаз, изгибы губ, даже шевеление ушей — все эти ужимки, словно своеобразные сигналы, постепенно обогащали мимику тех, кто попадал в категорию под названием «братва».

— Три тонны, или я ушел. — Игорь щелкнул официанту, и тот, пряча на ходу короткий меч, который только что с увлечением демонстрировал любопытным посетителям, поспешил к их столу. — Что-то ты у нас, Никандрушка, стал портиться. С чего бы это? Избаловали?

— Да не я порчусь, а жизнь такая! Вон что в Государственной думе творится! А мне каждый день бабки нужны! Домишко решил построить — вот и трачусь! Работяги уже цоколь закончили, коммуникации подводят. Зелень, как моча, утекает, — посетовал Никандр, пренебрежительно покашиваясь в сторону склонившегося около Кумирова официанта. — Прямо хоть начинай на тачке халтурить! Или куда-нибудь на работу идти устраиваться? Электриком, что ли? — Киллер рассмеялся.

— Где дом-то? — Игорь барским жестом, словно не считая, сунул официанту пачку долларов, хотя тот уже великолепно знал, что насчитает в своей ладони сверх предъявленного счета максимум два-три доллара. И это чаевые от такого насоса, как сам Кумиров?

В Громове. — Никандр оживился, словно заговорил о родном и очень близком ему создании. — Далековато, конечно, но больно мне тамошние места приглянулись! Леса, валуны, как под Медным всадником! А с моего участка, веришь ты, вид прямо на озеро! Вода — чистейшая! Рыбы — хоть жопой ешь! Сквозь лес вот так смотришь над полем, а прямо за ним озеро сверкает! Ближе-то нельзя было дом ставить: земля пока за каким-то хозяйством числится. Но ничего, как только все они там вконец разорятся, я и эти соточки прикуплю. Тогда можно будет и бережок прихватизировать! Мне-то, сами знаете, особо ничего уже в жизни и не надо! Я в основном о детях забочусь, чтобы им когда-нибудь было где расслабиться.

— А у тебя что, и семья есть? — удивился Игорь. — Когда ж ты, путешественник, извини меня за бестактность, все успел?

— Да что же я, по-твоему, и не человек вовсе? Думаете, я всю жизнь с зоны не вылезал? — Никандр с наигранной обидой поджал губы. — У меня все как у нормальных людей: жена и доченька. Девонька, правда, у супруги от первого брака осталась, но мы живем дружно, то есть общий язык пока находим. Ну а что дальше со всеми нами станется — кто ж все наперед-то угадает?

— А отец ее где? — Кумиров многозначительно посмотрел на собеседника. — Или нет?

— Нет, Семеныч, это не моя работа. Мужичка в лесу молнией сразило. Такой случай дурацкий! Ушел за грибами и не вернулся. По-человечески жалко! — На глазах Никандра блеснули слезы.

«Неужели заплачет?» — с интересом подумал Игорь.

Ну а я вначале ей просто помогал, как бы на баланс с дочуркой взял, а потом уже сошлись на манер семьи. Теперь, считай, все общее.

— Значит, схема у нас следующая. — Кумиров, как обычно, внезапно перевел разговор на важную сейчас для него тему. — На место тебя доставят со всеми удобствами, а там все объяснят, что почем, а как закончишь, увезут. А на второй день доставят по следующему адресу. Если ты не возражаешь, я еще посижу. Тебе куда?

— Мне? — Электрик не сразу уловил изменение обстановки. Наверное, он несколько отвык от манеры Игоря общаться с подвластными ему людьми (а разве деньги не дают власть?). — Я это… в Купчино поеду.

— Вот возьми две сотни — на транспортные расходы. Я очень рад был тебя повидать. Береги себя! У нас большое будущее! — Кумиров встал, чтобы проститься с Никандром.

Они обнялись и расстались.


После ухода наемника Игорь заказал себе коктейль «Спартак» и десерт «Золотое руно». Он вспомнил, как они общались когда-то за этим столом втроем: те же и Самонравов.

Мстислав тогда построил у их стола всех четырех стриптизерш и заказал им исполнение импровизации на тему пионерского лагеря «Орленок».

— У кого деньги, тот может себе очень многое позволить, не правда ли? — Обратился Самонравов к сидящим. — Хочешь — насилуй людей, хочешь — убивай, хочешь — ешь! Главное — не путайся под ногами у более крупных хищников! Ты бы, Никандр, чем занялся, если бы у тебя случился огромный капитал?

— Я бы, наверное, новую породу собак вывел: такую, чтобы была размером с хорошего борова. — Электрик мечтательно расширил глаза. — А между этими собаками стал бы бои устраивать: кто кого загрызет!

— И все? — В голосе Мстислава звучало разочарование. — И больше ничего?

— Буду богатым — найму толковых ребятишек, чтобы они мне всех тех мусоров отловили, которые мне столько лет кровь портили, соберу их на каком-нибудь острове и устрою им адскую жизнь. — Глаза Никандра стали очень часто моргать, заикание усилилось — он явно волновался. — Я им такой концлагерь устрою, что они будут каждый день Бога молить, чтобы он их поскорее к себе забрал.

— А что за радость долго мучить человека? — Самонравов прекрасно знал слабинку Электрика и сейчас специально провоцировал его на откровенность. — Неужели мало того, чтобы набить своему врагу, ну или обидчику, морду? Можно ведь, наверное, и убить его, но зачем мучить? Это же самому должно быть неприятно?

— Нет, это неправильно! — возразил Никандр. — Людишек надо мучить! Они сами об этом мечтают, просто иногда даже не догадываются, а другие знают, да анахорятся, чтобы себя не выдать. А как начнешь их трюмить, тут сразу все и выявляется: плачет человечек, рыдает, о пощаде молит — значит, правильно с ним поступаешь, грамотно работаешь! И тебе по кайфу, и человек доволен! Главное — чтобы он все видел! Иначе не тот коленкор получается! Есть среди братвы такие специалисты, трясунами называются: они клиента до комы доводят. А ты попробуй так, чтобы и в сознании оставался, и все чувствовал, и все видел? Вот это уровень! Высший, я бы сказал, пилотаж.

Прошло совсем немного лет, и Кумиров не только получил значительные капиталы, обозначенные Мстиславом как основное условие для распоряжения судьбами себе подобных, но и воплотил в жизнь принципы, декларированные Никандром. И что он — счастлив?

Игорь Семенович стал подниматься, зная, что его телохранители уже выпрямились и готовы сопровождать своего, наверное, совсем не любимого шефа. Поднимаясь, он почувствовал, что его невероятно клонит ко сну: сердце, кажется, останавливается и он готов тут же свалиться и отключить свое мерцающее сознание.

«Надо себя беречь. Надо провериться», — подумал Кумиров и тяжело шагнул в непонятном ему направлении…

Глава 32. Кресло директора

— Слышь, Валежник, а ты литр сможешь залудить? — Дмитрий обхватил несуразно короткими по сравнению с крупным и объемным телом руками онемевшую и словно забытую владельцем кисть Андрея, поднес ее вместе с тлеющей сигаретой к круглому и складчатому, как морда шарпея, лицу и неуверенно прикурил.

— Крепленого или сухого? — Валежников с усилием и чмоканьем разлепил сомкнутые полудремой губы. Его использованная напарником рука снова окаменела с зажатой между двух пожелтевших пальцев сигаретой. — Выражайся конкретней.

— А если водки, то сколько? — Таранов со скрипом повернул зобастую шею и с удивлением обнаружил, что все емкости полностью опустошены. — Да мы с тобой что, ексель-моксель, все бухло тут высосали?!

— Здесь важно, Таран, по каким правилам пить: натощак или с закусоном. — Андрей справился с ответом на первый вопрос и с ничего не значащим для него опозданием обратился ко второму: — А здешние бугры нам потом счет за свой бар не предъявят? Да и харчи мы все как-то незаметно смололи.

— Ну а что так-то сидеть?! Они ж тоже должны вникать — оставили нас тут двоих караулить. Мы же, считай, своей шкурой ради них рискуем. Не знаю, как ты себя ценишь, а моя жизнь для меня — не тряпица. — Дмитрий все же начал проверять достоверность пустоты раскатанных по полу бутылок. — С нами, смотри, даже местной охраны не оставили: своими-то они не хотят рисковать, а раз нашей конторе бабки заслали, вот и считают, что мы после того и должны тут как мишени маячить.

— Ну да, пулеуловители, — подхватил Валежников. — Конечно, они сразу сюда нагрянут, в кабинет директора завода. А чем мы им ответим? Пустым фаустом по балде? Розанов себе наколотим? Давай, может, офисной мебелью забаррикадируемся?

— Знаешь, Валежник, ну его в иллюминатор! — Таранов сгреб узловатыми, как корабельные канаты, пальцами левую, увеличенную от ожирения грудь и начал ее мять, словно резиновую грушу от клизмы. — У меня чего-то сердце жалит. От такой свинячьей житухи можно и дуба врезать!

Таранов часто употреблял слова от корня «свин». Еремей связывал это с тем, что Дмитрий живет на территории бывшего свиноводческого совхоза, в котором, по его версии, все жители, вероятно, должны иметь некоторое сходство со свиньями.

— Гляньте, мужики, — обычно готовился развеселить друзей Уздечкин. — Таран и сам в кабана превратился! Ему еще клыки добавить — секач, да и только!..

— Таран, ты просто стал очень тучным: спортом бросил заниматься, квасишь и работа сидячая, — оттого тебя и расперло, как тесто. — Андрей сидел в кресле директора завода имени Немо и не в первый раз любовался евростандартом кабинета, который, наверное, мог бы занимать и он, если бы ему вдруг настолько подфартило. — Я вот хожу раза два в неделю в качковый зал и поэтому так не опухаю. А у меня, наподобие тебя, имеется склонность к полноте.

Не, Валежник, это не от безделья. У меня обмен веществ нарушен. Это нас так в Таджикистане тушеной свининой закормили. У одного мусульманина так вообще инсульт приключился — уехал инвалидом. В двадцать лет! Прикидываешь? — Таранов полулежал на массивном кожаном диване и швейцарским армейским ножом срезал свои необычайно твердые ногти, растущие не вперед, а внутрь. — Я с тех пор ее на дух не переношу и, наверное, соглашусь подохнуть, чем эту парашу жрать! Ну и отрава! Да от нее и пробздеться никак невозможно! Таким товаром только врагов кормить!

— Да ну, Димон, ты мне чего-то горбатого лепишь! — Валежников стал поочередно выдвигать ящики стола и довольно безразлично изучать их внутренности, не удосуживаясь или не решаясь что-либо в них пошевелить. — У себя в деревне ты что рубаешь? Ту же свинину, да? Сам ведь хвастал: на твой день рождения поросенка завалили, на материн юбилей — то же самое. Ну а ты чего — сидишь и смотришь, как другие твоих родных поросей хавают?

— Ну а что еще жрать, если я родился среди свиней и всю жизнь вокруг себя никого, кроме свиней, не вижу?! Да у тебя тоже фигура — как сахарная голова, а жопа — как два арбуза! — Таранов, тяжело дыша и постанывая, перевернулся на живот. — Вот так по кайфу! А вообще мы немного прибалдели. Ну так, по-человечески, не до свинячьего визга. Я только такое питье и уважаю. Правда, дело прошлое, и со мной так бывает, что я с курса сбиваюсь, но это если херши с перши мешать. А так, от чистой водяры, — никогда!

— Эх, Таран, сейчас бы еще бабу помацать! У меня была одна жоп-модель: груди двенадцатого калибра. Представляешь? — Андрей внимательно смотрел внутрь одного из ящиков. — Как вспомню, так мой малыш уже на взводе!

— А ты горбатых драл? — Дмитрий покачивался на диване. — Тут как на батуте!

— Не-а! — сознался Валежников, громко захлопывая очередной ящик. — Ты смотри диван не продырявь! А ты чего, и горбатых приходовал? Ну ты точно как в том анекдоте, помнишь, про мужика, который все пил и всех трахал? Зря, значит, говорят, что одни только по бухлу специализируются, а другие — по теткам? Ты у нас, получается, универсальный боец?

— Ну я тебе хвастать не буду, но два раза не вынимая — это хоть сейчас заделаю! — Таранов повернулся на бок, оперся локтем на диван и положил на ладонь раскрасневшуюся щеку. — А с горбуньей что интересное получилось: у нее еще и нога одна хромая и короткая оказалась. Ну! Так я ей вдул по самые помидоры, телом наехал, — смотрю, а у нее нога, как зенитка, вверх поднимается. И вот так и пошло, как на аттракционе: я туда — у нее поднимается, я обратно — опускается. Такие, брат, маневры! А кроме того, она еще на своем горбу, как на ранце, елозит, прямо как в брейк-дансе! Я ей уже командую: откатить орудие, подкатить орудие! А она смеется и пердит! Ростом-то она мне по член, а в животе-то всякой требухи, поди, не меньше, чем у нормального человека, — вот ее и разбирает, как на салюте! А может, она и нарочно это затеяла, чтобы надо мной поприкалываться!

— Ну ты, в натуре, артист! Я сейчас обсикаюсь! — Андрей поднял обе ноги и с шумом опустил их на плоскость стола. — Да тебе надо про твоих сиповок книгу написать или кино снять! Это ж кому про такой юмор рассказать, они ж все сразу со смеху подохнут! А чего еще было, а? Ты говорил, раньше после каждой смены с вокзала теток к себе в село привозил? Так?

— Было дело! Да я и сейчас с этим делом не теряюсь! У меня по прошлой осени одна очень потешная история получилась. Приволок я одну шмару с вокзала, выпили, отодрал ее во все дыры, притомился, задремал. Ночью опять захотел, заломал ее в салазки, вдул, вдруг чувствую, горечь какая-то, то есть как бы в особое тепло попал. А она, прошмандовка, оказывается, обоссалась! Я ей говорю: что ж ты, Жанна, — ага, ее Жанной зовут, имя такое театральное, — говорю, что ж ты, шалава, гадишь, когда тебя порют? Она вскочила как ошпаренная, а один черт на пол налила, до ведра не добежала. Я ей говорю: чтобы утром весь пол языком вылизала!

— Ну и что утром? Вылизала? Ой, Таран, я сейчас точно на манер твоей паскуды обоссусь! — Валежников сбросил ноги со стола, встал и схватился руками за низ живота. — Куда бы здесь отлить, чтобы пост не покидать?

А утром что? Я ей говорю: схожу-ка в центр, возьму бутылочки две винца, а ты пойди грибов насобирай, здесь их у дома хоть жопой жри! Показал, где ходить, по краю, в лес не залазить, чтобы не потеряться. Сам пива попил, с собой взял да еще две вермутишки прихватил. Возвращаюсь, нет моей стервы! Сижу жду. Опять нет! Ну я одну бутылочку приговорил, задремал. — Веки Дмитрия сомкнулись, будто он решил наглядно показать, как задремал в ту ночь, тщетно ожидая столь необязательную гостью. Свое повествование он продолжил с закрытыми глазами: — Вечером слышу, в окно стучат. А уже темно было. Глянул, жаба моя стоит и мне о чем-то жестикулирует. А как сильно стучала, что даже стекло разбила. Я выскочил, схватил ее и спрашиваю: где ж ты, сволочь, мать твою, до этих пор грибочки собирала?! Она так испуганно отвечает, что вот солдатика встретила, с ним грибков насобирали, продали, винца взяли и так далее. Я ее тряханул, как вожжу, и говорю: ты, зараза, если живая отселева уйдешь, то один черт кровью будешь харкать и оттого сдохнешь, а не хочешь того, то будешь всю ночь ртом работать!

— Ну и что она? Согласилась? — Андрей подошел к подоконнику, на котором стояли горшки с растениями, и повернулся к Таранову спиной.

Вскоре раздалось шипение.

— А ты скажи, куда она от меня денется? — Дмитрий раскрыл глаза, широко зевнул и повернулся на спину. — И вот всю ночь, ну не всю ночь, а часа полтора, пока я не уснул, она меня развлекала. А утром только жетончик на метро и попросила: на поезде, говорит, на халяву прокачусь, а в метро запросто так не пускают. А то, говорит, не гони меня сразу, я у тебя еще денек перекантуюсь, так я тебе за этот срок тут все намою да постираю. Ладно, говорю, — я человек незлобивый, — давай марафеть, а я пока к дружбанам схожу, за жизнь потолкую. Пошел я, никого что-то толком не застал, довольно скоро возвращаюсь. Смотрю, а уж все мое на веранде развешано. Неужели постирала, спрашиваю? Да, отвечает, Димочка. Ну, говорю, молодец! Скоро-то как, будто в сказке! Ты, я смотрю, путевая баба, а в такую тварь превратилась! Она говорит: да, вот такая я умелая, все скоро делаю, и шью, и готовлю, а мужики-козлы меня не ценят! А я тихонько возьми да посмотри: у меня рубашки, как у всякого одинокого мужика, сильно грязные, а они такие и остались, то есть она их только в воде помочила и сразу развесила. Я ей говорю: ну идем, Жанна Батьковна, выпьем да попоремся! Она такая радостная, аж запрыгала: давай-давай, я люблю это дело, ты мужик удивительный! Она, значит, скачет вприпрыжку, а я тут как брошусь на нее, ору: я тебе, суке, мозги сейчас по всему поселку разбросаю! А у меня крыльцо высокое — я ей как дал пендаля по булкам, так она по-пластунски пролетела и внизу, у ступенек, хлопнулась. Вскочила и как кошка бежать. А я за ней по саду с ебенями!


Зазвонил телефон внутризаводской связи. Андрей с удивлением посмотрел на аппарат, притулившийся на столе директора среди прочей офисной техники.

— Димон, кто-то нас, типа того, домогается! — Валежников начал почесывать пальцами правой руки левую ладонь, что было неоспоримым признаком его волнения. — Может, началось уже? Сейчас сюда ворвутся, а мы с тобой — в не кондиции. Тем более ты еще вчера от Еремы по хряпе заработал?

— Я заработал?! От Еремы?! — Очевидно, Дмитрий намеревался лихо соскочить с дивана, но переоценил свои возможности и кубарем повалился на пол. Он встал на четвереньки и громко заорал: — Диван, падла, свиной цепень тебе в жопу!

— Таран, ты чего, упал или страховку репетируешь? — Андрей сделал невинное лицо и привстал, чтобы получше оценить положение своего друга. — Ладно, я трубку возьму, а ты не кричи, а то еще подумают, что мы тут действительно на халяву весь директорский бар выкушали.

— Возьми, Андрюха, а я тебе скажу, что ответить! — Таранов с обреченным лицом утонул в диване. — Только ничего не обещай, а то нас потом за слово потянут!

— Алло! — механическим голосом произнес Валежников. — Тимур Асбестович?! Ну да, узнаю. А чего не узнавать? У вас всегда такой голос. Я его хорошо помню. Ой, Нестор Валерьевич! Вы меня разыграли? Как у вас здорово получилось! Прямо как у артиста! Что началось? Война?! Господи, с кем? Ах, между олигархами? Ну идем, идем, только мы, кажись, безоружные. Не поможет? Ну да, смешно… Очень смешно!.. Педераст, еще шуткует! Таран, он говорит, что нам пора на выход, — там уже схватка! Ты идти-то можешь? Давай я тебе помогу!

— Вообще я тебе, Андрон, так сформулирую: чем мы с тобой, скажем, хуже этих директоров и начальников, которые весь свой завод уже до нитки обнесли и до сих пор свою бандитскую власть поделить не могут? — Дмитрий воспользовался участием друга и с угрюмым выражением лица поднимался с облюбованного лежбища. — Нас с тобой тут посади, мы что, хуже этого Тунгусского или Брюкина справимся? Кстати, ты знаешь, что у нас сынишка одного из директоров работает? Геродот Сидеромов? Ну, врубаешься? Послали отца защищать! А если его здесь грохнут? Вот так они к собственным спиногрызам относятся!

— Да знаю я! Он о батяне и слышать не хочет! Вот как дома достали! — капризно крикнул Валежников, с трудом удерживая словно по частям расползающееся в его руках необъятное тело Таранова. — Давай я тебе мурло водицей окроплю, а то из тебя сейчас боец никакой! Вон хоть в аквариум окунись — сразу полегчает!

— Давай! — согласился Дима и опустил свою взопревшую голову в обитель встревоженных вуалехвостов. — Бррр!!!

Глава 33. Вчерашние враги

Кольку привезли вчера и переложили на койку у второго окна, того, что в глубине их палаты. А Петька лежал у первого окна, которое сразу напротив дверей. Здесь стояло еще две койки, но они оставались пустыми.

— Это для родителей, — объяснила медсестра. — А у вас я не знаю, будет ли кто-нибудь дежурить?

— Не знаю, — ответил Бросов, хотя, конечно, прекрасно знал, что никто у них не станет дежурить: просто некому! Да нет, есть один добрый человек, Борис, их заботливый Следопыт, которого они достают, каждый как может, а он им до сих пор все прощает, — такой он, по жизни, незлобивый друг!

— Ну а чего, пусть Бориска здесь поживет, — пацанам с ним куда веселее покажется! Они над ним, конечно, малехо поприкалываются! Да он уже привык! Знает, что все это без подлянок! А на другую кровать можно Витьку Носорога устроить.

Пацаны галчили, что он теперь на манер Кольки Лохматки, как кусок говна, в койке валяется и только воняет. Ну ему бы они и балалайку, и велосипед сделали, а Колька — так тот ему бы еще и клопов или вшей под одеяло запустил, пусть они его пожрут, чтоб он помучился. Вообще-то Витька Сучетоков тоже был ничего мужик. Ну был, потому что все говорят, что он теперь уже почти умер, только сердце пока еще стукает и хлопалки, как у дохлой рыбы, застыли, а остальное уже замерзло. Куда, интересно знать, все его деньги делись? Наверное, сами менты и растащили! А бабок-то у него было, как грязи! А что? Он за одни кассеты, на которые малолеток снимал, сколько капусты рубил? А мочканули-то его, стопудово, за то, что он кому-то денег отстегнуть отказался. Такие фишки уже случались. Тому же Рамизу, к примеру, или его корешам, которые кого хочешь в лес увезут, если им чего не покажется!

Рамиз чего-то был не в духе: сам-то вроде улыбается, да Петька уже давно изучил этого хитрована, у него для каждого свое лицо приготовлено, а что он взаправду думает, так никто никогда и не разгадает! Он уже пытался Махлатку о чем-то расспрашивать, но врач ему это дело сразу запретил, сказал, что пацан сейчас в таком состоянии пребывает, что ему пока не до показаний, ему пока главное — жизнь сохранить! Правда, еще и Данилыч помог: он-то с ментами классно умеет базарить! Любого на место в два счета поставит! Ну и тетя Соня, конечно! Она этого чебурека и по званию старше! Так что пусть пока отдохнет со своими показаниями! Да и что Колян может ему такое особенное рассказать, как его мужики в жопу тарабанили? Так о том Рамиз всяко и без него знает — мужик-то он совсем уже взрослый! Да и пацаны сколько раз говорили, что мусора — все пидорасы, если даже и, в натуре, не жопничают, а так, чисто по жизни!

Поначалу Лохматкин и без дураков был как неживой: бледный, аж с синевой, и непонятно, дышит или нет. Петька даже выбегал несколько раз за медсестрой, которая его тут же успокаивала: «Ну спит человек, плохо ему, а сон — лучшее лекарство, — не волнуйся! Ты же сам его и довел, можно сказать, до смерти! Ладно, не дуйся, мы все про тебя знаем и не сердимся, — ты-то ни в чем не виноват! Главное — больше в такие истории не попадайся!» А как же ему не попадаться, эти козы крахмальные хоть подумали? Он за эти два года столько чудес повидал, что им за всю жизнь такое кино не привидится! Да нет, пусть никто не бздит: он никому ничего рассказывать не станет! Не такой он пацан, чтобы кого-то ментам сливать, пусть даже тех, кто его самого несколько раз чуть не угондошил! Он же понимает: такая сейчас жизнь — кругом одни людоеды!

Вообще-то условия для жизни здесь вполне сносные: кормят, поят, лекарства какие-то дают, — жить можно! Во всяком разе это не то что у бандюков в плену, когда ты, как пес дворовый, торчишь сутками в своем загоне и, кроме траханья и избиений, ничего не видишь!

Палата, конечно, нищая, да и вся больница тоже. Кажется, что еще чуть-чуть похуже станет, и здесь однажды все просто обвалится: и потолок, и стены! А стены, между прочим, все исписаны. То есть наподобие того получается, что кому не лень, у кого чего-то пишущее под рукой было, тот и выкаблучивался! Тут и переписка между больными, и картинки всякие разные, и по музыке, и по сексу, и даже телефоны с именами записаны: звони и договаривайся о всяких таких делах.

Конечно, после всех своих приключений он бы здесь, наверное, до самой старости согласился пожить. Другое дело — кто его тут так надолго оставит, да и кому он здесь, честно говоря, такой сладкий, сдался? Малехо подлечат, и — ногой под жопу! Котумай туда, откуда свалился! А куда ему котумать-то? Опять к отморозкам? Спасибо, лучше уж на тот свет, где, между прочим, можно запросто и в ангела превратиться! К мамке? Это опять на всю пьянь района смотреть и без жратвы сидеть!


— Где мой сын, там и я! — услышал Бросов хорошо знакомый ему голос Колькиной мамани, и вот она сама уже появилась за стеклами входной двери в их палату. — Где такие законы, чтобы родную мать к сыночку не пускать? Он мне всегда родной и всегда любимый будет, что живой, что мертвый!

— Ладно, мамочка, только вы недолго навещайте своего ребеночка и не приходите больше сюда под такими парами, — советовал гостье нервный голос невидимой санитарки, — отец-то у него есть? Больно уж он у вас неухоженный!

— Нет у нас отца, погиб он. Я ему говорила, зачем тебе нужна эта наемная служба, на которой ты каждую секунду можешь своего сына сиротой, а меня вдовой сделать, а он мне свое: я хочу сделать все для того, чтобы ты, моя женушка, никогда денег не считала, чтоб тебе, короче, за все про все хватало! Вот я после того, как он на мине подорвался, и не считаю. И сына одна ращу. А каково это теперь, сами, наверное, знаете? — Жанна зашла в палату и, увидев Колю, упала на колени и закрыла лицо руками. — Господи, сынуля мой, волшебный! Что ж они с тобой, фашисты, сделали?

— Сейчас у каждого свое горе, — донесся примирительный голос санитарки, а ее раскисшая фигура проплыла за стеклом. — Как человеку не пить от такой жизни! Тут и волком завоешь, и мельницей завертишься, чтобы ни о чем ни помнить! Потеряли мы сами себя, ой потеряли!

— Тетя Жанна, да он жив! Он сегодня уже и ел, и смеялся, — ты ж его знаешь, какой он всегда юморной! А сейчас ему сонный укол заделали, вот он и закемарил. Да это ненадолго, так, чтобы силы прибавлялись! — Бросов спустил ноги с кровати и приготовился утешать пьяную женщину. — Врачи говорят, он еще быстрее меня оклемается! У него и анализы все лучше моих! Ты за него не беспокойся!

— Косточка моя, я ж без тебя удавлюсь или яду выпью! Не умирай, золото мое! — Жанна поднялась и подавленно двинулась в сторону кровати, на которой лежал ее сын. — А ты, Петруха, молчал бы, а, молчал бы лучше, хорошо? Не ты его разве убивал-то?!

— Мать, ты чего, ебанулась с горя? — Махлаткин открыл усталые глаза и удивленно смотрел на Жанну. — Чего шумишь-то? Зачем здесь базар-вокзал разводить? Тебе что, не сказали, что нас клоповцы насмерть махаться заставили? А так-то мы с Желтым, по жизни, друзья всегда были. Правда, Желтый? Так что присохни, Жанночка, хорэ?

Ну! Я, тетя Жанна, пока мог, все оттягивал, а они бы нас все равно убили: дерись, а не то собаками затравим! Клево, да? — Бросов встал и выжидающе посмотрел в спину Махлаткиной, которая приблизилась к своему сыну. — Между прочим, он мне чуть шнифт не выдавил. Вон, видишь, завязан. Да еще, кстати, и неизвестно, останется ли он зрячим!

— Ой, Петруня, нашелся! Господи, сколько же я по тебе за эти годочки слезок-то выплакала! — В палату опрометью вбежала Зоя Бросова, тревожно закрутила головой, словно опасалась, что ее в любой момент могут перехватить, и тотчас кинулась обнимать своего сына. — А как вырос-то! Где ж ты был? Где они тебя держали?

— Колька, ты чего так не по-сыновьи свою мамашу встречаешь? — сурово спросила Антонина Ремнева, которая тоже, как всегда медленно, словно с трудом, а кому-то могло показаться, что и с некоторым величием, заполняла помещение своим крупным телом. — Она тут без тебя чуть с ума не сошла! Мы ей каких только басен в утешение не сочиняли, чтобы только она в твою сохранность поверила. А ты ее с ходу ебенями кроешь! Не надо так, мальчик мой, не надо материнское сердце, как траву, вытаптывать! Пригодится тебе еще слепая материнская любовь, ой как пригодится!

— Мать, вы здесь так не орите, а то нас сейчас всех из больницы выставят! Тут, знаешь, никого пока насильно не держат! Мне вон даже курить запретили: раз увидим, говорят, как смолишь, — автоматом на выписку, и будешь в подворотне долечиваться! — Петя поправил одежду и пошел навстречу Зое, которая все больше сморщивала маленькое личико и зажмуривала постоянно воспаленные глазки. — Ну что ты, ну брось, ну живой я, что мне сделается-то?! Крепкий я, мать, не волнуйся!

Обнявшись со своей ставшей за эти годы еще более крохотной матерью, Бросов, к своему стыду, вдруг не удержался и заплакал, заплакал, словно зеленый пацан, который еще не испытал и сотой части того, что пришлось за это время испытать Петьке по кличке Желтый. Задыхаясь в слезах, Бросов повернул свое отчаянное лицо в сторону Кольки и с облегчением различил, что тот, зажатый лиловыми руками Жанны, тоже ревет и впивается своими тощими, как куриные лапки, и побелевшими, как потолок, пальцами в сверкающий металлический поручень раздвижной больничной кровати.

— Сучки вы конопатые, что ж вы мне душу-то, как ястребы, растерзали?! Ну как же так-то, что мы все в этот кон такими горемычными получились? Что ж нас, так и будут до самого Страшного суда, как врагов народа, во все дыры харить?! — Ремнева стояла посреди палаты и растерянно переводила от одной подруги к другой выпуклые и обесцвеченные, напоминавшие теннисные шары глаза. — Что же мне со всеми вами теперь делать? Или самой пойти на солдатском ремне удавиться, чтобы никакого горя больше не видеть? Наложить на себя руки, как Артур — бомж запойный, и навеки в пекло завалиться, чтобы там за вас, Христа ради, пострадать?

— Обещай мне, маленький, никогда, больше никогда, ну обещай… Господи, прости, да что я тебе говорю, я же сама!.. Прости меня, мать свою, сволочь, прости, сынок… — прорезал общий гомон высокий голос Махлаткиной. — Пойду под трамвай брошусь! Не смогу я смерти своего сынули пережить!

— Петенька, хороший ты мой, ну как же они так с тобой, а? Куда же совесть-то у них запряталась? У самих, что ли, ни детей, ни родителей не водится? — плыл где-то по дну звукового пространства басовитый голос Бросовой. — Что ж я вас, растила, выхаживала, а кому-то вы заместо собак бойцовых пригодились?


— Что тут у вас за коллективный плач? С вашими мальчиками пока все в порядке, а вы их тут отпеваете. Давайте-ка, девушки, поспокойнее! — В голосе инспектора ОППН Морошкиной звучали строгие нотки, и этого оказалось достаточным для того, чтобы все три посетительницы умерили свои причитания, сменив их на суетливое бормотание, едва слышимое оживившимися пациентами. — Тоня, а ты чего здесь?

— Да я, Софья Тарасовна, так, товарок своих в беде поддержать: сами-то они видите как рассопливились. — Ремнева неуклюже попятилась к дверям, уступая дорогу майору милиции. — Горе-то, оно как атомная бомба, — то все чисто и спокойно, а вдруг — раз, и всех до костей опалило!

Правда, Софья Тарасовна, мы думали, их уже и живыми никогда не увидим! — жалобно пробасила Бросова, размазывая по грязному лицу маленькой грязной рукой обильные по токи слез. — У меня сейчас и на Наташку никаких сведений нет, а Никитка-то, а Парамон — их-то уж точно не вернешь!

— У меня-то один родной человечек-то и есть на свете — вы уж войдите в мое положение! — Махлаткина с ужасом смотрела на капельницы и трубки, опутавшие ее сына, и плакала, ее круглый подбородок дрожал. — Он мне и без того, сами знаете, сколько крови попортил, а теперь еще и это несчастье!

— Здравствуйте, ребята! — Морошкина вошла в палату. Следом за ней вошли Борис и Олег. — Мы к вам целой делегацией нагрянули! Жанна, Зоя, Тоня, я вас очень хорошо понимаю, потому что у меня три дня назад собственного сына чуть не зарезали, — он сейчас тоже на больничной койке лежит. Я вам только хочу сказать, чтобы вы своими переживаниями детей не травмировали, вот и все. Понятно? Возьмите себя в руки!

— Тетя Соня, да они все три — стебанутые, вы же сами знаете! Сколько лет можно водку жрать?! — Коля с усталой веселостью смотрел на притихших женщин. — Ладно, мать, это я так, любя говорю! Ты мне чего подогнала-то? Курево есть, а то я тут без марафета с ума сойду!

— Коля, тебе сейчас курить нельзя! Тебе вообще нельзя курить! — Следов подошел к постели Махлаткина и внимательно посмотрел на его бледное избитое лицо. — Тут для вас сок, фрукты, печенье и мед. Это то, что вам сейчас можно. А завтра мы вам чего-нибудь мясного принесем.

Смущенная Жанна, чьи руки, как и у остальных женщин, были пусты, опустила немытую голову и отошла к окну, чтобы пропустить Ревеня. Морошкина подошла к постели Бросова и села на стоявший рядом с ней стул. Зоя и Тоня, недовольно поглядывая на Бориса, попятились к дверям.

Глава 34. В роли партизана

— Как вас зовут?! — Светло-голубые глаза полнотелой особы в армейском камуфляже строго смотрели в желто-карие глаза усатого мужчины в потрепанной гражданской одежде. — Говог-ги, г-гязный свин!

— Я не помню. — Мужчина сидел на металлическом кресле, привинченном к полу, его конечности и шея были зафиксированы кожаными ремнями. Он был совершенно голый. Его тело и конечности были опутаны различными ремнями, мерцающими хромированным железом и позвякивающими миниатюрными колокольчиками. — Меня столько били, что я совершенно потерял память.

Источником света в небольшом помещении с низким потолком служила лампа, привинченная к металлическому столу, напоминающему медицинский не только своим исполнением, но и обилием инструментов и приспособлений, заполнивших два существующих уровня.

— Мы должны узнать, как фас зовут, и мы фас заставим это сказать! — Молодая особа схватила со стола рукой в кожаной перчатке стакан и резко выплеснула его содержимое в лицо допрашиваемого. — Как тебя зовут, жалкий тваг-гь?! Я облил твой фейс кислота, и ты ског-го умг-гешь в стг-гашных мучениях. Говог-ги, и я пг-готг-гу твой свиной лицо специальным г-гаствог-гом.

— Пожалуйста, доктор Инга, дайте мне шанс: я не хочу умирать! — Пленник умоляюще посмотрел на свою мучительницу. — Меня зовут Кондрат, у меня трое детей, они голодают. Не убивайте меня!

— Шлюхай, Кондг-гат, я не дам тебе умег-геть, но я накажу тебя за твоя ишачий упг-гямство! — Девушка взяла со стола еще один стакан и столь же резко, как и в первый раз, направила его содержимое в лицо мужчине. — Сейчас я тебе дам уг-гок послушания!

Доктор Инга размахнулась и ударила сидящего по щеке правой, а следом и левой рукой. Потом она схватила его за волосы и стала трясти его беспомощную голову. Позже она запрокинула лицо мужчины и сочно харкнула в беззащитный приоткрытый рот.

Доктор Инга нажала ногой на устройство внизу кресла, и оно стало подниматься и раскладываться, превращаясь в подобие операционного стола.

— Доктор Инга, что вы хотите со мной сделать? Пощадите меня! Я хочу жить! Я хочу остаться мужчиной! — Голос Кондрата дрожал, из глаз катились слезы. — Если я могу быть вам хоть чем-то полезен, я на все готов! Ради всего святого!

— Что ты делал около железнодог-гожного моста? У тебя было задание его взог-гвать, вонючий пес?! — Девушка схватила мужчину, невольно принявшего лежачую позу, за горло и стала его душить. Он захрипел, и доктор Инга его отпустила, но, как только Кондрат задышал увереннее, она вновь сдавила жертве сонную артерию. — Я тебя отучу вг-гать, сг-ганый паг-гтизан, епаный твой чег-геп!

— Я за грибами ходил, доктор Инга, только за грибами: дети-то голодные, а мамка-то наша померла с голодухи! — Мужчина старался говорить быстро, наверное надеясь хоть как-то разжалобить свою мучительницу. — Все, что было в амбарах, ваши люди забрали, даже на посев ни одного зерна не оставили! Значит, у нас и следующего урожая не будет!

— Ах так, подлый сволешь! Сейчас я тебя угощу г-ги-бами! Ты их наешься на всю свою ког-готкую жизнь! — Доктор Инга ловко запрыгнула на кресло, встала на подлокотники, к которым были пристегнуты руки ее жертвы, развернулась к нему спиной и задрала юбку. Оказалось, что под этой частью одежды ничего больше не было предусмотрено. — Сг-гали мы на ваш уг-гожай!

Кондрат с испуганным удивлением уткнулся лицом в мощные ягодицы своей мучительницы, из которых раздался протяжный звук, напоминающий коровье мычание.

— Але-але! Фройляйн! — закричал беспомощный мужчина. — Мы так не договаривались!

— А как мы дог-говаг-гивались, товаг-гищ комиссаг-г?! Какие могут быть договог-гы с офицег-гом Тг-гетьего г-гей-ха?! — Лицо девушки напряглось и порозовело, а голову Кондрату, словно тюбетейкой, накрыло экскрементами. — Вот тебе уг-гожай!

— Да я тебе серьезно говорю, дура! Ты что, очумела?! — Мужчина пытался наклонить голову, чтобы фекалии не попали ему на лицо. К его досаде, сделать это не получилось. Во время речи изо рта его выдувались красно-коричневые пузыри. — Сука!

— Кондрат, простите ради бога! Мама Ангел сказала, что вы это любите. — Девушка соскочила с кресла и бросилась к пострадавшему, но не решилась коснуться руками обгаженной головы и судорожно озиралась в поисках подходящего предмета для спасения своей жертвы. — Сейчас-сейчас! Секунду!

— Юбку сними, скотина! Быстро! Я тебе, блядь, ноги выдерну! — Вадим кричал, а экскременты стекали по его усам, и их горьковато-приторный вкус уже проник на слизистую рта. — Ты отсюда живой не выйдешь!

— Да мне ж сказали, вы это любите и кушаете с удовольствием, а без того и кончить не можете! — Девушка стащила с себя юбку и накрыла ею голову сидящему, словно кастрюлю с горячей картошкой, и стала прихлопывать сверху руками. — Потерпите, сейчас промокну!

Из-под юбки раздалось бормотание. Девушка отдернула вещь и со страхом увидела, что основательно размазала фекалии по лицу испытуемого.

— Отстегни меня! Быстро! — скомандовал Кондрат. — Отвернись от меня! Не смей смотреть!

Девушка молниеносно исполнила приказ. Мужчина встал и помчался из комнаты, на ходу скидывая наручники и снимая кожаную удавку с почерневшей от застоя крови мошонки.

— Я не поняла! Правда! Я думала как лучше! — кричала вслед убегающему Кондрату расстроенная девушка. Когда жертва исчезла за дверью, она улыбнулась и выдохнула: — Не убьет же он меня, в самом деле? Денег-то хоть заплатит, Кондг-гат-дегенег-гат!

Девушка услышала, как откуда-то из-за дверей, в которых пропал хозяин, раздавался его отчаянный мат. Она боязливо оглядывалась, предполагая, возможен ли ее побег до возвращения взбешенного хозяина? Да нет, похоже, отсюда так запросто и не выберешься. Как говорится, ни окон, ни дверей! Что же, Ангелина перепутала клиента или нарочно ее подставила? А для чего? Она вроде бы ей еще ничего дурного не причинила.

Девушка подошла к своим вещам и достала визитку, которую перед началом сеанса размашисто вручил ей гостеприимный хозяин. «Сидеромов Вадим Ананьевич, генеральный директор…» О господи! Так это тот самый Вадик, конкурент ее отца! Вот так вляпалась! Вот так подхалтурила в садомазохистском жанре! Да, живой ей отсюда, пожалуй, и не выбраться!

Глава 35. Пользуйтесь магнитной картой!

— Я тебе так скажу: убийство — это поступок, для него нужна воля, и трудно его совершить бывает только в первый раз. Это как любая победа, она дается по-разному, но к ней надо стремиться. — Супертяжеловес из команды клоповцев, известный в городе и даже за его пределами под кличкой Мастино, налил себе еще водки и машинально, не спрашивая мнения соучастника трапезы, наполнил ему рюмку. — А после первого убийства, дальше уже — никакого мандража и никаких заморочек: аванс получил и — вперед! Давай, корень, за удачу!

— У матросов нет вопросов! Говорят, в жизни нужно попробовать все, ну… почти все. Что ж, раз нам это дело назначили — попробуем выполнить и не обосраться по-жидкому, как с Сашкой Кумировым. Я бы ему, парашнику, за эти финты по голове надавал! Ладно, поехали! — Альбинос по кличке Буль уступал своему напарнику килограммов тридцать в весе, но «в деле», как говорили ценители боев без правил, ничуть не уступал Мастино, в основном благодаря своей неукротимой агрессивности. Он чокнулся с возникшей перед его глазами стопкой и втянул в себя спиртное. Лицо его изменило бело-розовый цвет на красно-синий. Закусив соленым огурцом из егерского салата, Буль отер салфеткой влажные губы. — Я хочу у тебя вот что спросить: ты сам кого-нибудь убил?

— Это вопрос некорректный. — Щеки Мастино поползли вверх, возле глаз собрались рельефные морщинки, отчего кожа в этих местах стала похожа на вельвет в крупный рубчик, уголки губ приподнялись, подбородок усеяли мелкие бугорки, отчего он стал похож на очень крупную земляничину, лоб сморщился и покрылся блестками пота. Запахло. Мастино засмеялся, колыхаясь всеми своими ста тридцатью килограммами. — Тебе на него… — Хохот мешал бойцу продолжить. — Тебе на него никто и никогда однозначно не ответит. Ты бы к кому-нибудь из авторитетов так подошел и спросил: скажите, дядечка, а вы сколько народу замочили? Ага, вот он тебе и ответит! А я посмотрю! — Мастино снова затрясся.

— Ну а как можно ответить, если тебя вполне конкретно спрашивают: убивал или нет? Да или нет, правильно? Или что: забыл, убивал или нет, или забыл сколько? — Круглые сине-молочные глаза Буля от травм головы на ринге и в быту разошлись в стороны. Благодаря этому он напоминал несмышленого, несколько удивленного щенка или насупившегося теленка. — Мне кажется, здесь все можетбыть только однозначно.

— Да ну! Не в этом же дело! Какой ты простой, Буль! — Мастино выудил из вазочки салфетку и прижал ее к своему вспотевшему лбу. Сквозь тонкую бумагу тотчас проступили жирные пятна. — Ты лучше думай о том, как все грамотно сделать.

— А с чем мы пойдем? — Буль вооружился вилкой и ножом и начал резать сочное мясо, из которого от его усилий выступила густая кровь. — Тебе-то сказали?

— Не только сказали, но и показали и даже дали в руках подержать. — Мастино собрался снять салфетку, но она от его движения расползлась, и ему пришлось тереть свой лоб, чтобы избавить его от бумаги. — С обрезами пойдем, как в лихую годину!

— Не понял. — Буль недоверчиво направил на друга правый глаз, левый же плавно отплыл в сторону. — Это не слишком круто?

— Не слишком! Повторяю: с обрезами. — Пальцы Мастино быстрыми движениями катали бумагу и отщелкивали ее в стороны. — Берешь, скажем, дробовик, пилишь приклад, ствол, — по концовке получается обрез.

— Да знаю я, что такое «обрез»! Я-то думал, ты мне про что другое толкуешь! — повысил голос Буль. — А чего с обрезами-то? Что мы, зелеными братьями заделались? Или у пацанов в этот кон с мушкетами напряженка?

С мушкетами пока все в ажуре, только нам надо это кино так представить, будто сельская шпана нашего клиента приговорила. — Мастино оглядел свои руки и, убедившись, что на них больше не видно клочков салфетки, взял бутерброд с красной икрой. — У них там все уже разработано, как им надо: мы-то с тобой только исполнители чужой воли, так ведь?

— Так. А за что его? — Буль энергично жевал мясо, причмокивал и даже прикрывал глаза. — Классный харч!

— Ресторанная еда! — понимающе закивал Мастино, приканчивая бутерброд. — А я, думаешь, их спрашивал?! У нас любопытство знаешь на каком месте?

— Знаю. Значит, все ясно! — заключил Буль, словно подобный ответ мог ему действительно что-то разъяснить. — А кто он?

— Да какой-то старикан, — небрежно ответил Мастино. — А тебе-то не все ли равно? Баксами максают, что еще надо?

— Да, в общем-то, ничего. — Буль отложил приборы и осмотрел стол в поисках дальнейшей еды. — А ружья уже у нас?

— Да, в номере. Как позвонят, забираем, прыгаем в точило — и на работу. — Мастино налил себе минеральной воды и поднес стакан ко рту. — С одного ствола — в грудь, со второго — в голову. Запомнишь? Только напротив меня не становись!

— Ты меня за кого держишь? — улыбнулся Буль.

— Ладно, знаю, что ты умен. А ты не промахнешься? — Мастино сделал несколько быстрых глотков и вновь приготовился к беззаботному смеху.

— Балбес ты, Мастино, мне же куда удобней целиться, чем такому соколу, как ты! — скосил на партнера левый глаз Буль. — Мне второй глаз не мешает: я им, может быть, следующую цель отслеживаю!

— Вот именно, может быть! Ну давай-давай, отслеживай! — засмеялся Мастино. — Ты, брат, главное меня за вторую цель не сочти!

— А если мы его грохнем, нас потом не оприходуют? — Буль пододвинул к себе блюдо с оставшимся рыбным салатом и вновь вооружился вилкой. — Мне сказывали, что как дело сделано, так и исполнителя убирают.

— Это зависит от твоего уровня. Есть люди, которые по многу лет работают, и на них никто не посягает. — Мастино взял свою порцию экзотических фруктов в ликере. — Грамотно работаешь — дольше живешь! А если ты сам дров нарубишь или наследишь, на кого, скажи по совести, тогда пенять? Исчезай на пару лет, — авось про тебя забудут или уже тех, кому ты карты сбил, уберут. Здесь, парень, такой расклад! Нового ничего не предложишь!

— А нас в академию не законопатят? — Буль заметил движение на ресторанной сцене и повернулся туда правой щекой. — Такой финиш тоже, согласись, будет не в тему: первая мокруха — и сразу на нары!

— На это я могу тебе ответить только то, что сам от пацанов слышал: если ты чего-то стоишь, тебя откупят! А если нет, тогда это только твои проблемы. Сам лохонулся — сам выкручивайся. — Мастино пытался выловить из вазочки половинку персика, но она настойчиво соскальзывала с его ложки. — Кстати, сейчас что в тюрьме, что в зоне главный козырь — бабки! Ну почти главный, если за тобой ничего такого нет, за что сами пацаны тебя вправе осудить. Будет у тебя с воли подогрев — будешь жить как человек; нет — тогда это дело случая. А насчет срока не беспокойся! Ну дадут тебе десятку, вышку-то по нашей теме отменили! А братва тебя через месяц выкупит! Или на твое место кого-нибудь упакуют, а мы с тобой будем где-нибудь в Праге сидеть, чешское пиво сосать и пражскими колбасками закусывать, — вечный кайф, да и только!

На эстраде появилась группа музыкантов. Зазвучала музыка. Обозначились первые танцующие фигуры. Раздалось кроткое пение мобильного телефона. Мастино взял трубку и ответственно свел густые, колющие пространство брови. Из-за грохота дискотеки Буль не слышал, о чем говорит его напарник, но догадался, что речь идет об их сегодняшнем задании. Мастино закивал, словно те, что находились по другую сторону телефонной связи, могли сейчас наблюдать за его поведением и по достоинству оценить выказанное усердие.

— Поканали, брат! — Мастино сунул трубку в карман пиджака, взял со стула длиннополое пальто и встал со стула. — Труба зовет!

— Может, еще по полташке на счастье? — неуверенно предложил Буль. — Налить?

— Кому на счастье, а кому на погибель, — равнодушно произнес Мастино и направился к выходу. — Нет, бухать больше не надо! Мы сюда не нажраться пришли, а к работе подготовиться. Для этого дела надо созреть, но не переборщить, а то из тебя будет никакой охотник. Топай за мной!

Они вышли в холл, вызвали лифт и поднялись на свой этаж. Когда друзья шли по коридору, то им встретился невысокий мужчина в брезентовом плаще. Его лицо затенял поднятый капюшон.

— Вот это по кайфу! — заключил Мастино. — Один — ноль!

— Что по кайфу? — не понял Буль. — Ты это о чем?

— О том, что мы с тобой на этаже рыбака встретили! Значит, будет удача! Что ж ты, дружбачок, примет не знаешь?! — Мастино достал магнитную карту и открыл ею дверь. — Бери свою хлопушку и прячь за пазуху. Вниз и в машину! Скоро мы разбогатеем!

Глава 36. Начало войны

— Я тупею! Я тупею от этой работы, от этих людей, от этой жизни! Ты не представляешь, как в детстве, да что там в детстве — еще два года назад я так остро и незабываемо воспринимал краски и звуки окружающего мира, его запахи, его фантастические посулы… С каким трепетом, восторгом всматривался я в лица людей, — они сошли ко мне со страниц Гоголя и Достоевского! Я часами блуждал по городу и хмелел от своего соглядатайства за чужой жизнью! Торговцы и нищие, депутаты и проститутки, менты и наркоманы, — я знал про них все, я распоряжался их судьбами, я был автор! Я знал, что их жизнь начинается только тогда, когда я обращаю на них свое внимание, и замирают они в тех же позах — кто с пирожком, кто с истекающей дымом сигаретой — в тот миг, когда я почему-либо начинаю терять к ним свой колдовской интерес. — Геродот затянулся, плавно изъял сигарету из резко очерченного рта и, скосив к носу серо-голубые глаза, посмотрел на призывно мерцающий огонек. — Встретив очередной колоритный персонаж, я еле сдерживался от обморока, так захватывало дух, так билось сердце, так плавился мозг! Я отчетливо понимал, что никто вокруг меня не видит и не слышит того, что вижу и слышу я, что никому вокруг, увы, не дано моего зрения, моей памяти на мельчайшие, неуловимые для простого смертного детали, моего умения воспроизводить жизнь посредством пера и бумаги. Тогда я помнил все, и меня даже нисколько не удивляло, что на моем «жестком диске» можно уместить столько информации, включая рисунок паркета, которым я любовался в двухлетнем возрасте, и росу, которая искрилась на солнце перед зачарованными глазами пятилетнего дачника, и девичий взгляд, брошенный из вечности в вечность, который блеснул в толпе перед восьмилетним прохожим.

— Слушай, а почему ты пишешь? Ну как это у тебя вообще получается? — Еремей раскрыл ладонь левой руки, а правой с нарастающей силой опускал на нее резиновую дубинку. — Я вот тоже иногда пытаюсь что-нибудь сочинить или просто записать то, что было, ну то, что на меня подействовало. Пока ходишь, думаешь, кажется, забойные мысли сейчас весь кумпол разорвут. А как сядешь, бумагу перед клювом расстелешь, автомат возьмешь, — а слов-то и нет! В голове — тормоз! Натуральная босота! Если не секрет, скажи, откуда у тебя слова берутся?

Знаешь, я сам часто об этом думаю, почему одни могут писать, а другие — нет. Мне уже жаловались люди на то, что у них слова не рифмуются или проза не идет, — а для меня это даже странно! Я ведь все время что-то про себя пишу: у меня внутри целое бюро работает! А пишут, по-моему, знаешь из-за чего? По очень простой причине: человека не устраивает тот мир, в котором он оказался! Вот и создает этот в чем-то, как правило, ущербный человек свою модель мироздания, придумывает ситуации, распоряжается людскими судьбами. — Сидеромов еще раз насладился своей коричневой сигаретой и бросил ее в направлении железобетонной уличной урны, волею судьбы продолжающей свою службу в сторожевой заводской будке. — А потом-то, глянь: исторические фигуры с годами замыливаются, а какие-то Гулливеры да Буратино становятся с каждым веком все более живыми, осязаемыми персонажами! Да и исторические личности становятся нам известны благодаря кому? Тому же литератору, который взял да и запечатлел нам того или иного короля или людоеда. Конечно, в этих случаях не стоит уповать на объективность именитых или безвестных авторов, — что-то можно принять на веру, а с чем-то, конечно, можно и не согласиться. Я убежден, что писать беспристрастно невозможно! И потом, это же в любом случае образы! Что-то про них обязательно будет недосказано, а что-то явно преувеличено. Согласен?

— Согласен. Хорошо, а как люди пишут за каких-то животных? Ты что, тоже можешь написать рассказ от лица этой табуретки? — Уздечкин увеличил свое оружие усмирения до максимальной длины и стал окончанием дубинки тереть себе спину. — После вчерашнего зудит… А как мужики за баб пишут? Ощущения-то разные?! Или взрослый за ребенка: ты что, все о себе помнишь?

— Да, я помню все, но, между прочим, несколько выборочно. Какие были крылышки у стрекозы, которую я в четыре года поймал, помню, а что ел три дня назад на завтрак — нет. Мне кажется, человеческая память сама отбирает то, что для человека наиболее важно. Математику — одно. Скрипачу — другое. В зависимости от настройки. Вообще я себя помню с одного года. Почему я в этом так уверен? Потому что бабушка мне говорила, что именно в этом возрасте меня за щеку укусил соседский спаниель. Видишь шрам под глазом? — Геродот прижал большим пальцем левой руки округлость своей выдающейся скулы, а указательным — висок и растянул свою смуглую кожу, очевидно считая, что его шрам станет так более удобным для обозрения. — Ну вот, а я прекрасно помню, как меня в больнице кололи в живот. Кто и что говорил, как окружавшие меня люди выглядели, не помню, а вот как кололи — помню. И еще помню, как я сидел на полу, а может быть, на маленьком детском стульчике, а вокруг меня сновали люди в белых халатах. Как парусники вокруг пловца.

— Ну хорошо, а как люди этому учатся? Что, есть такие специальные курсы или институт? — Уздечкин уменьшил дубинку и повесил ее за пояс. — Ну вот боксу могут научить, стрельбе, а этому как?

— Да есть, конечно. Вон, в Москве Литературный институт работает, который еще Максим Горький основал. В наш универ можно на журналистику или филфак поступить. Но главное-то не в этом. Есть такая формула: писать не учат! — Сидеромов встал с засаленной табуретки, оправил камуфляж и скосился на свое сомнительное отражение в увешанном паутиной треснутом оконном стекле. — Если тебе есть чем поделиться с другими людьми, ты сядешь и будешь писать, а если нет — все псевдотворческие потуги, я думаю, тщетны.

— Слушай, а если ты все время разный, ну как ты сам выражаешься: сегодня — чайник, завтра — пенсионер, позже — вампир, — вольтануться-то нельзя? — Еремей тоже окинул взглядом крепкую, но не такую могучую, как у него самого, фигуру друга и посмотрел на свои опухшие после ночной битвы кулаки. — Ты сам себя по концовке не боишься потерять?

— Чем больше я пишу, то есть чем глубже погружаюсь в мир чужих судеб, тем яснее чувствую, что у меня нет своего собственного лица, нет желаний, нет убеждений. Сейчас я понимаю, что это началось у меня в детстве: я постоянно закрывал свое лицо чьей-то маской и играл чью-то, но не свою роль. Я подражал тем людям, животным, даже предметам, которые производили на меня ощутимое впечатление, я копировал их речь, манеры. Иногда мне даже казалось, что у меня проявляется внешнее сходство с каким-то негодным старикашкой-педофилом или сожженным молнией деревом, с вывихнутыми ветром разлапистыми ветвями. Ты мне можешь и не поверить, но я уверен, бывали случаи, когда меня вполне могли спутать с одним из моих оригиналов. — Сидеромов лукаво глянул на собеседника и улыбнулся. — А безумие меня не пугает. На людей посмотришь, так среди них нормальный человек — чрезвычайно редкий случай. Я ведь работаю не ради того, чтобы добиться каких-то почестей или поразить мир, — нет, мне действительно бывает необходимо поделиться с кем-то версией того или иного созревшего во мне героя или сюжета.

— У нас с тобой сегодня такая задушевка пошла, что я решил с тобой одной темой поделиться. О своей первой любви. Давай я тебе про нее расскажу, а ты напишешь. Ну если не сейчас напишешь, значит, потом. Я в армии эту историю полгода рассказывал. Такое бывает раз в жизни. Теперь я знаю, что сильнее этого чувства в своей жизни ничего уже не испытаю. У нас в школе была одна девчонка. Катя Драч. Тощая, длинная — жердина. В День армии в школе был вечер. На него Катька пришла вдвоем с девчонкой. От вида этой новенькой все наши просто обалдели. Знаешь, я не могу тебе сказать, что в ней такого, потому что тут надо учитывать не только внешность, но и характер, все ее поведение. Кстати, вы с ней по характеру чем-то похожи: для нее также не существует тех ценностей, которые есть для всех, ну деньги там, тряпки, а сама она как не от мира сего. Ее зовут Дарья. Все ребята в нее сразу влюбились. Все приглашали ее на танец, и с каждым она танцевала. Одета она была по последней моде, а я как пошел в школу, так и на вечер явился: джинсы старые, с дырами, ботинки в грязи. Я ее тоже пригласил. Держалась она со всеми во время танца одинаково: одна рука на талии, другая — на плече, и никаких прижиманий, ничего такого. — Уздечкин замолчал, словно к чему-то прислушиваясь или давая возможность что-либо сказать своему поверенному в сердечных делах. Геродот молчал, склонив голову на согнутую и поставленную на стол руку. Еремей вздохнул и продолжил: — После вечера я пошел ее провожать, потом мы с ней гуляли, но она единственная девчонка, с которой у меня ничего не было. К тому же я так ее до конца и не понял. Перед тем как уйти в армию, я виделся с Дашей. На работе получил деньги. Тысячи полторы. Зарядил такси. Водила — какой-то бывший инженер. Я объяснил ему, что мне надо. Заехали за Дашей. Вначале поехали кататься по городу. Я вышел около магазина, взял бутылку шампанского, конфет шоколадных и блок сигарет. Поехали за город. Я попросил шефа зарулить куда-нибудь, где можно хорошо посидеть на природе с девчонкой. Заехали в лес. Потом поехали мимо поля. Опять лес. Озеро. Водила спросил, заехать ли за нами вечерком? Я сказал — не надо. Мы походили вокруг озера. Потом сели. Выпили шампанского. Покурили. Она вдруг сказала, чтобы я ушел и погулял по лесу. Она хотела остаться одна. Я поболтался какое-то время. Вернулся. Она лежала на траве с закрытыми глазами. Я сказал что-то. Она не ответила.

Я сел рядом. Закурил. Теперь я думаю, что это был как раз тот момент, когда между нами могло что-то произойти. Зря я им, конечно, не воспользовался. Через какое-то время она поднялась, сказала, что теперь ей хочется уехать. Мы дошли до шоссе. Я взял такси. Когда ехали, она сказала, что я ее в армии непременно забуду, вернусь и даже не зайду. Я спросил, будет ли она писать мне? Сказала — не знает. Потом вдруг велела мне закрыть глаза и протянуть руку, а потом зажать то, что она мне даст, и не смотреть, пока мы не расстанемся. Когда подъехали к ее дому, я почувствовал, что сейчас все закончится, что это было самое лучшее в наших отношениях и дальше уже ничего подобного не будет. Выходя из машины, она попросила меня не провожать ее. Я вылез и сел на капот. Она дошла до парадной, повернулась вдруг и закричала, чтобы я уходил. А я, точно пьяный, заорал, что не уйду никогда, а буду стоять тут, пока она не согласится выйти за меня замуж. Я отпустил машину и побежал к ней. Она не ушла и вообще не двигалась с места, словно ее что-то не пускало. «Я же тебе сказала: уходи! — повторила она мне, когда я подошел. — Уходи, пожалуйста. Я тебя прошу. Ты же видишь, что я ничего не могу с собой сделать!» И заплакала. А кругом — люди. Представляешь, какое зрелище! «Ну, раз ты просишь, я уйду», — сказал я, повернулся и пошел. И ты знаешь, ни разу не обернулся. Я решил, что не оглянусь, если она меня не позовет, а она не окликнула. Я решил, что пойду в ресторан и напьюсь до смерти. Взял машину и только тут обратил внимание на то, что в моей руке что-то зажато. Я разогнул кисть — на ладони лежал флакончик духов. И ты знаешь, только тут я все понял. На нем было написано: «Первый поцелуй». Ни в какой ресторан я после этого не поехал, а вылез на Стрелке и до утра прошлялся по городу, а на следующий день мне нужно было в военкомат, и я только успел заехать домой переодеться и проститься с матерью. Из армии я ей написал восемьдесят два письма. Ты знаешь, я даже не ждал ответа, а просто посылал подряд или через день письма. Почти в каждом были стихи. Некоторые письма были целиком сложены из стихотворений. Не стану тебе их сейчас все читать, они мне теперь самому смешны, но в них содержалось как раз то, что составляло тогда мою жизнь, а главное, мое отношение к Дашке. От нее я получил только одно письмо, в котором она желала мне благополучного возвращения домой и писала о том, что мы вполне могли быть отличными друзьями. И так несколько раз на листе — друзьями.

— Я человек язвительный. У литераторов вообще, я тебе скажу, нет ничего святого. А знаешь почему? В немалой степени потому, что вас, читателей, очень трудно расшевелить, заставить страдать и искренне плакать. Вот нам и приходится спекулировать самыми святыми вещами, нагнетать человеческие страсти до немыслимых размеров, сочинять образцы коварства и благородства, фальсифицировать жизнеописания грешников и святых. Я думаю, ты на меня не обидишься, если я тебе прочитаю одно из своих, как я выражаюсь, ранних стихотворений. Я, конечно, тоже был влюблен. И не один раз. И вот после очередного разочарования я написал такую штуку. — Геродот потер виски, поднял руки над головой, словно пытаясь расслышать в многоголосии рифм именно те, которые ему сейчас требуются, и начал:

Пустота похолодела,
Напряглась до черноты,
Распрямилась до предела
И спросила: «Это — ты?!»
Ты был весел до вопроса,
Ты шалил с самим собой.
Твой мирок, как ты курносый,
Жил беспечною судьбой.
Пустота заговорила
И руками обвилась:
Из нее, как из горнила,
Струйка пламени взвилась.
Запалила край одежды,
Ты почуял, что горишь.
Вспомнил где-то, что-то, между…
И не понял, что творишь.
— Нормально. — В руках Уздечкина возникла пачка сигарет. Он крутил ее, мял и поглаживал, очевидно собираясь в итоге распаковать. — Ты еще не все дослушал. Когда я вернулся, включаю как-то телевизор: экран еще не засветился, а я уже слышу голос, и это ее голос! Представляешь? А потом и ее показывают, мою единственную любовь. И кто она, как ты думаешь? Лолита Руссо!

— Звезда голубого экрана! — Геродот в ответ только прикрыл глаза и помотал головой. После этого он тяжело вздохнул и с возможным пониманием посмотрел на друга. — Интересно, она сейчас одна или с кем-то?

— Мне почему-то это тоже интересно. — Еремей вдруг насторожился, вытянул мускулистую шею и указал в окно длинными, но загадочно изящными по сравнению с вызывающе грубым телосложением пальцами. — Позырь, что это за бивень к нам мчится?

— По-моему, это Марик. А с чего он вдруг врубил пятую передачу? — Геродот стал внимательно следить за перемещением Клептоняна. — Он смешно бегает: ножки маленькие, будто колеса у «Оки». Ты, если хочешь, возьми эту тетрадь. В ней мои рукописи. Почитай, когда настроение образуется. Потом свое мнение выскажешь. Обрати внимание на сценарии «Пушная ферма» и «Дом лесника». Я думаю, из них могут получиться неплохие сериалы. Уверен, народ такие вещи будет поглощать запоем!

— Спасибо. Будет время, обязательно полистаю. Сэнсэй мне тут галчил, что он через день по двадцать пять километров пробегает, а по выходным, на даче, — по пятьдесят. — Уздечкин закурил и протянул другу разверстую пачку. — А я думаю, что он мне уши трет, так же как со смертельными боями.

— Я пока еще от Марика о таких сновидениях не слышал. — Сидеромов вдохновенно затянулся и скосился на урну, которая за время их дежурства оказалась полностью забита упаковками от сигарет и полиэтиленовыми бутылками из-под напитков. Отработанной друзьями жвачкой были заклеены бесчисленные головы бойцов ВОХРа, образцово-показательно выполняющих на картонных плакатах всевозможные уставные действия.

Да якобы его ученики бодаются за балабаны в каком-то закрытом клубе, пока один из бойцов не выстречится, а то и дуба, в натуре, не врежет. — Еремей сжал веки, явно борясь со сном. — Сейчас бы телку клевую помять или заземлиться до утра, даже не знаю, что бы и выбрал?

— А-а-а… — протянул Геродот и вдруг заорал во весь голос: — Сэнсэй, рэй!

Дверь распахнулась, и на пороге предстал непривычно порозовевший Клептонян. Уздечкин воспрял от мгновенно окутавшего его сна и тотчас заулыбался, готовя для вошедшего традиционную шутку.

— Пацаны, там уже бойня началась! — Марк серьезно запыхался, и выпаленная им фраза получилась вдвойне неразборчивой. Впрочем, коллеги уже привыкли различать его быструю речь и, не теряя веселости, стали собираться. Клептонян тоже хранил свой, как он выражался, «анатомический» оскал. — Была команда соскочить со всех постов и обеспечить личную безопасность Засыпного и Сидеромова! Не тебя, Геродот, а твоего высокопоставленного папаши. Ты — следующий!

— Спасибо, что сказал! — с подчеркнутым безразличием буркнул Сидиров. — Непонятно только, кому он нужен?

— Наших-то уже всех положили? — с видимым участием спросил Еремей. — Гера, у нас пивца не завалялось?

— Естественно. А меня чуть не взяли в заложники. — Марк запрокинул могучую голову, которая, казалось, способна перевесить его миниатюрное тело, и, словно полоща горло, засмеялся, что походило на стук дятла в лесу. — А Старый не прибегал? Я все время видел впереди его спину, а потом она выпала из поля моего зрения.

— Муфики! Вы что, обалдели?! — Рашид ворвался в помещение и тотчас стал вращать глазами, словно пытаясь обнаружить здесь нечто для себя крайне необходимое. — Там уже волынами мафут, а вы тут байки травите.

Речь Мясигина из-за отсутствия по крайней мере половины зубов была еще менее доступна, чем у его предшественника, тем более что Рашид к тому же просвистывал буквы «ж», «з», «с», «ф», «ц», «ш» и, естественно, «щ». Это, кстати, было одним из излюбленных мотивов Еремея для инсценировок на тему Рашида.

— Старый, ты нас не понял. — Клептонян склонил голову набок, посмотрел вниз, словно изучая свои детские ботинки на очень высокой подошве, и направился к выходу. — Мы просто выходим на низкий старт.

Марк действительно покинул караульную избушку. Ребята перемигнулись и отправились следом. Клептонян уверенно засеменил вдоль ковша и стал маневрировать между судов, водруженных на стапелях. Вскоре Марк свернул к огромному темному пятну одного из цеховых зданий. Рашид сопел, но не оспаривал лидерства Сэнсэя. Геродот и Еремей пользовались моментом, когда оказывались вне зоны видимости своих напарников, и пародировали их быстрыми выразительными жестами. Вскоре охранники заметили стаю из десяти-двенадцати собак, которые с молчаливой решимостью двигались следом.

— Интересно, сии братья меньшие с нами или за нами? — Геродот сгримасничал, усугубив и без того заметную асимметрию лица. Он не рассчитывал на зрителя, а просто привык использовать выразительную мимику.

— Они схавают того, кто споткнется, — выдохнул Еремей и тотчас засмеялся возможному содержанию юмора в своих довольно случайных словах. — Держите баланс, мужики!

Пробежав вдоль цеха, группа устремилась вслед за своим вожаком в лабиринт, образованный разнокалиберными контейнерами, и вскоре вновь оказалась на берегу ковша, только с другой его стороны. Клептонян вдруг мгновенно замер, словно окаменел, рискуя быть сбитым остальной командой, не рассчитывавшей на такой маневр.

— Ты чего тормозишь, как обшабашенный?! — громко, но не злобно, а, как всегда, словно играючи закричал Еремей. — Хорошо с нами еще Тарана нет, а то бы он тебя точно с разбегу запрессовал!

— Пацаны! — Марк с самурайским бесстрастием боролся с одышкой и пытался сделать вид, что он сохраняет равновесие своего сэнсэйского духа вопреки непредсказуемой, нервозной обстановке. — Когда они нас увидят, вы должны делать вот такой жест, как будто хлопушку поправляете. — Клептонян прижал левую руку к кожаной куртке и провел ладонью по груди. — Или резко суйте руку за пазуху и сурово осматривайтесь, будто прикидываете, хватит ли у вас на всю орду свистулек.

— Чуфь это, Марик! — Рашид также испытывал сложности с дыханием, отирал лицо платком и прыскал над верхней губой из карманного дезодоранта. — Только ты руку в карман фунефь, тут они тебя и фамакфают!

— А почему вы решили, что они вооружены? — Геродот достал сигареты и предложил компании присоединиться. Рашид с готовностью принял угощение, а некурящий Клептонян отстранил миниатюрной рукой воображаемую отраву. — Мне кажется, все это какой-то блеф, а нас сюда прислали, чтобы капусту со здешнего начальства состричь.

— Наша контора всегда классически разводит, — поддержал друга Еремей. — С барыг снимут десять косарей зеленых, а нам смену по сто пятьдесят деревянных закроют!

— Господа, вы, наверное, во многом правы, но нам надо спешить. Мы уже у цели. Нас с нетерпением ждут. — Марк повернулся, очевидно по ошибке, в обратную сторону и резво потрусил по колее между ребристыми контейнерами. — Подтягивайтесь!

— Ё-мое! — гикнул Еремей и указал рукой с незабываемо огромной кистью в сторону законсервированного подо льдом водоема. — Да там мужички подледным ловом озабочены! Мы, бывало, с батяней тоже такое дело практиковали.

На свежем снегу, покрывшем лед, словно поролон фанеру, скопище темных контуров напоминало уютно рассевшихся медведей. Во всей композиции было невозможно уловить хоть какое-либо движение. Все выглядело незыблемо, как на чьей-то весьма убедительной картине.

— Ну и фто ты фтоифь?! — Рашид подошел ближе всех к береговому откосу и надменно всматривался в неразличимые при этих условиях для его ущербных глаз пятна. — Давай дуй к ним! А наф потом на уху приглафифь!

— Внимайте, мальчишки! Какой смысл охранять этот усопший гигант пятилеток, если на его территорию можно пробраться по льду? — Геродот с пониманием, как доктор больного, оценил остальных членов группы. — Это их местная дорога жизни.

— Я думаю, уважаемый коллега, — заранее начал запрокидывать назад голову для предстоящего смешка Марк, — весь этот лед — сплошная маскировка и провокация. А товарищи рыбаки — наши люди, причем проверенные в довольно-таки серьезных делах. А вообще-то, если вы не против, давайте все-таки поищем место боя.

Ребята вновь сорвались с места, еще попетляли и вторглись в заснеженный заводской парк с остатками стендов ветеранов и героев войны. На их пути полыхало пламя. Около него притулились на корточках несколько нищенски одетых фигур, которые что-то крутили над огнем. Над сидящими высилась болезненно полная женщина в форменном пальто бойца ВОХР. Пробегая мимо группы, охранники различили собачью тушу.

— Молодые, красивые, куревом, по случаю, не богаты? — От нищих отделилась женщина в шинели и шагнула в сторону бегущих. — Мясца не хотите? Куда вы так спешите?

— Мы — спортсмены: табак не курим, мяса не едим! — отозвался Сэнсэй. — Не обессудьте, мамаша!

— Тоня, ты чего там, мужиков для нас клеишь? — раздался от огня низкий, немного мультяшный голосок. — Слышь, Жанка, нам Ремнева сейчас хахалей подгонит!

— А ты их спроси, они нашего Митрофана Нетаковича не встречали? Чего-то он опять запропастился! — возмущенно разнесся высокий женский нервно-капризный голос. — Мы тут ему знатный ужин готовим, а он не по бабам ли пошел?

В ответ раздались мрачная брань и зловещий смех. Слышались еще какие-то фразы, но они были уже неразличимы из-за большого расстояния.

— Голошмыги-то до чего оборзели: на вечном огне себе мандруху готовят! — прокричал на ходу Уздечкин, когда разрушенный заводской мемориал остался позади охранников. — Говорят, в малых городах вообще ни одной собаки не осталось!

— Они бы и тебя софрали, глафом не моргнули! — выпалил Рашид и остановился. — Фэнфэй, куда ты наф фаманил? Мы фдефь с тобой никогда не были!

— Ни трубы, ни рации, ни сигнальной ракеты! — Геродот встал вместе со всеми около темной подворотни. — Да мы что, заблудились? Давайте залезем на какую-нибудь крышу и посмотрим, где здесь что находится. А то так можно до утра носиться!

Неожиданно густой мрак подворотни прорвал сочный серебристо-желтый свет. Раздались голоса. Охранники насторожились. Клептонян принял свою излюбленную низкую стойку, закатал кулаки, завел их под мышки и шумно задышал, настраиваясь на поединок.

Глава 37. Назло коварному врагу!

«Работая в первичной ячейке районного отделения Общества инвалидов, я стала жертвой жестокого антисоветского эксперимента. Этому же эксперименту в разные годы жизни и в разных географических точках подвергались и другие нуждающиеся в доврачебной и врачебной помощи люди из социально уязвимых слоев населения. В эти же слои внесли и меня, как пострадавшую от бесчеловечной бомбардировки американскими стервятниками безъядерных городов Хиросима и Нагасаки. Когда в нашем стационаре построили барокамеру, меня силой в нее затащили и пропустили через все физическое тело ток, так что и без того больные ноги оказались под землей, но главное было в том, что свое слово, данное приснившейся мне матери, я с честью сдержала.

За все время моей работы, имея скромную ставку, вопреки сверхурочным часам моего постоянного усердия, зарплату мне всегда начисляли неверно, и приходилось выяснять, а потом мне выдавали по поддельному расходному ордеру и обезличенной ведомости.

Когда у меня случилась травма, то акта не составили, а была устная договоренность платить мне причитающийся коэффициент из фонда председателя ячейки, имевшего личный автомобиль «москвич» и бревенчатую дачу на шести сотках в поселке Тайцы Гатчинского района Ленинградской области.

Я стала замечать, что в одни дни получаю оговоренную сумму, а в другие дни — нет, но за меня кто-то все равно расписывается и за «мертвую душу», и на классной доске во время уроков чистописания. Когда мы шли по коридору мимо бухгалтерского сейфа, я поругалась с кассиром, и выплаты прекратились любым лицам, даже подставным и по телефону, а телевизор у меня стоит на кухне, и я включаю его, чтобы не пропустить погоду.

В СОБЕСе и Обществе инвалидов мне изредка помогали, а потом мне неправильно назначили пенсию, и пришла команда свыше сделать грамотный перерасчет с привлечением независимых экспертов и миротворческих сил добровольного сообщества ЮНЕСКО. СОБЕС заверил новую пенсию, а женщина-счетовод с усиками шепнула мне на ухо, чтобы я принесла справку на всю общую сумму за пять лет и с учетом льгот блокадника, инвалида и ветерана труда. Я тогда сказала, что не могу допустить должностного подлога, поскольку она в годы НЭПа действительно привлекалась к уголовной ответственности и была выслана к певцам Козину и Руслановой. Поэтому счетовод, которая сейчас стоит каменная перед бывшим зданием исполкома, если потребуется на суде или в вышестоящих инстанциях, вплоть до Нюрнбергского процесса, сможет законным образом подтвердить, если это действительно надо, что я — это я, а не ночная бабочка из современных академий. Поскольку я и работала в каждый отчетный месяц по двести с лишним часов сверхурочных, и ни разу не могла себе позволить полноценное участие во всеобщем дне здоровья.

Итак, я все эти годы (начиная с Перестройки и нашего покаяния перед братскими и не братскими народами всей Земли) получала искусственно заниженную пенсию. Несмотря на интриги за моей спиной и явные репрессии, я, как правильная дочь и ответственная мать, старалась продолжать общественную работу на пользу общего дела, участвовала во всех мероприятиях и выезжала с группой животных в пионерские лагеря, куда дворовый комитет направлял и моих малолетних внучат.

На протяжении всей своей сознательной жизни я веду борьбу с вредителями нашей Родины, так как они бессовестно разлагают огромные массы людей, прикрываясь религией, а я противостояла вредному и ненужному для нашего правильного общества, и бездушные чиновники, снова не проверив фактов, набросились на меня. Я им ответила: «Если я уйду, то с большой пользой для Матери-Родины и для всего миролюбивого советского народа-труженика!»

Мне чего только не делали, какой вредоносной гадости не давали, вплоть до того, что под видом святой воды напоили куриным пометом. Тогда я встала под полную нагрузку тока в рентгеновском кабинете и использовала осколок врага, о котором никто ничего еще не знал, и вся нефть осталась в Советском Союзе, ибо слово свое я опять сдержала по всем правилам. В ответ мне был нанесен мощный удар в спину и в количестве трех раз был причинен перелом руки, и я, не имея больше сил и терпения, тут же упала. Воспользовавшись моей временной беспомощностью и фактической нетрудоспособностью, мне прямо в глаза через смотровой люк выдали весь луч рентгена с полной нагрузкой, от которого заживо сгорели великие физики брат и сестра Кюри. Зацвел Тунгусский метеорит, ввиду чего очень большая площадь станет полезной для нашего общества развитого реального социализма. СЛОВО СДЕРЖАЛА, ПОЭТОМУ ПРОШУ СЧИТАТЬ МЕНЯ РАБОТАЮЩЕЙ ВСЕ ЭТИ ГОДЫ ВО ИМЯ МИРА НА ЗЕМЛЕ!

Я оправдала с честью и не посрамила комсомольцев пятидесятых годов! Поэтому прошу меня оформить с сохранением пенсии и всех заслуженных трудовой и честной жизнью льгот в качестве сторожа или дежурной, так чтобы одни сутки дежурить, а трое дома. А работать я могу из дома, потому что уже много лет вижу и слышу все на расстоянии, а знаю обо всех не понаслышке, а от достоверного голоса, по высшей команде доносящего мне все сведения на каждого жителя нашей планеты. И назначить или возобновить мне выплату денежного пособия и пересмотреть нищенскую, унизительную пенсию. Отметить мое участие в захвате Зимнего Дворца от враждебно настроенного, продажного Временного правительства, заслуги в становлении народного хозяйства и обороны на Невском пятачке! Прошу не забыть о моем участии в Финской войне, вспомнить, как я тушила на крышах осажденного города трех революций фашистские зажигалки и много лет в глубоком тылу врага выполняла все, что говорила МАТЬ моя, и всем бойцам, которых нет уже в живых и нет в мертвых, ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ!!!

Выполняя ответственное задание, я собирала соль для партизан и была связной, приносила самые различные сведения, отправлялась за тысячи километров и более в глубокий тыл врага, чтобы узнать время и место передвижения фашистских войск и когда людей, томящихся в застенках гестапо, собираются пустить в расход. В частности, агент Третьего Рейха, мой бывший зять, Ремнев Корней Степанович. Поэтому в 1946 году я расшевелила тех, которые хотели воспользоваться смертью от вынужденного голода. Все ценные картины моей бабушки были отданы на хранение, а их присвоили, так как они захотели меня убрать, чтобы я не помнила своего родства и причастности к свершениям, но это им не удалось, я выжила назло смертельным врагам и на радость людям доброй воли. А слово свое я сдержала по всем правилам:

1. УСЛОВИЕМ ДОЛЖНА БЫТЬ РАТИФИКАЦИЯ И ПОДПИСАНИЕ ДОГОВОРА О СОХРАНЕНИИ ВСЕГО БОЕВОГО ОРУЖИЯ НАШЕЙ БЕСКРАЙНЕЙ МНОГОНАЦИОНАЛЬНОЙ РОДИНЫ.

2. ВОЗВРАТИТЬ ВСЕ ЦЕННОСТИ, НЕ УТРАЧЕННЫЕ ВОЙНОЙ. ВСЕМ, ВСЕМ ОБЯЗАТЕЛЬНО!!!

3. ДОГОВОР РАЗОРУЖЕНИЯ НА ВСЕ ВИДЫ ЯДЕРНОГО, ТЕРМИЧЕСКОГО, БАКТЕРИОЛОГИЧЕСКОГО,ВОДОРОДНОГО, ХИМИЧЕСКОГО, НЕЙТРОННОГО,ПСИХИЧЕСКОГО, РЕЛИГИОЗНОГО ОРУЖИЯ!!!

Так как мне предстоит очень большой бой, может быть последний, ибо по телефону пообещали полмиллиона разваливших весь мир долларов за мою голову, чтобы убрать бескриминально, из тех, кто лично знает, и без поддержки моего коллектива я просто не смогу выстоять в нереальной борьбе. Прошу оказать поддержку. Когда хоронили Урицкого, мой дед принимал участие в похоронах и мне сказал: «Сила наша в единстве духа коллектива, помни об этом!» А так как народ с основания РУСИ оборонял монастыри и поместья, то еще при легендарном Ермаке дед знал секрет дамасской стали. Тот завет надо обязательно выполнять. Так из моей машины «Волги» надо отлить ГЕРБЫ СОВЕТСКОГО СОЮЗА на все пограничные столбы, да так, чтобы лучи от герба прямо в землю уходили! И чтобы сталеплавильщик также был членом партии, то будет он славен своим умением, а я терпением. Очень, очень надо! Да у нас, Свальных, пол-Урала и Сибири и в Рязани прямые дяди, тети, все были и сейчас есть депутаты города Кирова, бывшей Вятки, работники КГБ-ФСБ, дядя в городе Ленинграде-Петербурге имеет три ордена Революции, старый, матерый большевик. Да и отец мой был другом Ленина В. И. (Ульянова В. И.), Сталина (Пржевальского-Дугашвили-Чавчавадзе-Хуссейна), работал под личным руководством товарища Алилуева, был надежным другом и соратником Силиванова, начальника канцелярии Кремля!!!

Когда Ленин и ЦКа издали указ об изъятии золота у церквей, а попы не хотели отдавать и подвели ток к ступенькам, то пока не пришел отец, всю их химию разгадал, и все золото было доставлено в Смольный на нужды Революции, и радость была большая у всех членов ЦК. Мать моя со дня рождения находилась в детском доме. В 1912 году царь Николай за прятание прокламаций посадил ее в Петропавловскую крепость. Мать была другом Ленина В. И., работала старшим преподавателем ВЧКа у Дзержинского Ф. Э. (сейчас не помню название этого фильма), другом Жданова и также Сталина и Алилуева-Силиванова. Ее доподлинные слова: «Помни заслуги родителей! ЖИВИ! Постарайся ВСЕ ДЛЯ РОДИНЫ!» Выполняя ответственное задание по уничтожению атомной бомбы, мать моя в 1944 году погибла, вырвала последний шанс у фашистов, а я жила одна, работала с 1953 года, член профсоюза.

Взяв у меня вещи, на что даже морального права не имеют, ПОМЕТИЛИ ЗРЯ!!! Из чего страдают безобидные, ибо я пришла в церковь, сказала: «Ответ носите с собой, а разве все с собой унесешь?» Тогда я ответила: «Какие бы мне условия ни дали, самое правильное ОБЩЕСТВО на Земле наше!!!» А где члены партии? Почему они не заступятся??? А у меня угоняли машину, хотя застрахована, и заявление подано своевременно, а страховку не выплатили. И как только я узнала, старалась партком поставить в известность. А тут пришла и просто спросила: когда пойдем к Романову? Дней остается мало, ратифицирование договора слишком близко! А поп отбежал в сторону: «Не знаю!» А кто знает? Один отдыхает, другой обогащается, и отлично знают, что все чинно по закону, что построено на мне. Одно в помощь нашей ПАРТИИ и моему МНОГОНАЦИОНАЛЬНОМУ НАРОДУ!!!

А не проще было бы все на место поставить???

ОТ ВСЕХ ЛЮДЕЙ ПЛАНЕТЫ присланы от всех культов на ЗЕМЛЕ!!!

1. За 2 войны ПИОНЕР ГЕРОЯ!!!

2. За труд мой ТРУДОВОГО ГЕРОЯ!!!

3. За то, что не свернула с Ленинского пути за 60 лет БОРЬБЫ СО ВСЕМИ, КТО ИСПОЛЬЗОВАЛ РЕЛИГИЮ В КОРЫСТНЫХ ЦЕЛЯХ!!!

Вот коротко вручат, будет дана команда: МИР БУДЕТ ТВЕРДЫЙ!!! ВЕРЬТЕ МНЕ!!!

Так прошли люди и сказали иностранцы, а мне очень неудобно писать об этом: ОЦЕНЕНО ВСЕМИ КУЛЬТАМИ НА ЗЕМЛЕ!!!

ВЕРЬТЕ, МНЕ ОЧЕНЬ НЕУДОБНО ВСЕ.

СВАЛЬНАЯ ЕВФРОСИНЬЯ ВИЛЕНОВНА

МИР

(Гимн человечества)

Я МИР НА ЗЕМЛЕ НЕСУ НАЗЛО КОВАРНОМУ ВРАГУ!

МИР ТВЕРДЫЙ НУЖЕН ЛЮДЯМ!!!

Войны мы не забудем,

Мы не забудем тех героев,

Имена их гибелью украсят парки и аллеи,

А просто будут имена,

И пусть без фамилий даже,

Собою защитили землю от огня!!!

Скульптуры, памятники украшены цветами,

Безмолвно говорят:

Храните МИР!!!

Все средства хороши

Сберечь от огненных пожарищ

И разрушений бомб снарядов.

ЗАПРЕТ на все законный наложить,

Скрепить печатью всем

ГОСУДАРСТВАМ НА ЗЕМЛЕ!!!

КТО НАРУШИТ СЕЙ ЗАКОН, БУДЕТ ИЗГНАН С ЗЕМЛИ ВОН!!!

ВО ИМЯ МИРА!!! ЛЮБВИ!!! И дружбы ТАКОЙ, ДА, ТАКОЙ ЗАКОН ВСЕМ ЛЮДЯМ НУЖЕН!!! ВСЕМ НАМ НУЖЕН!!!

Евфросинья Виленовна запечатала свое новое послание в заготовленный конверт и спрятала его в карман халата.

Она осмотрела свою любимую кухню, о которой столько лет мечтала, живя долгие годы в коммуналке. И вот дожила, а что толку? На старости лет ей пришлось взять к себе непутевую дочь с двумя детьми, чтобы она не пропала где-нибудь на улице. Да Тоня и без того намучилась! С кем она только не жила, а становилась все несчастней и несчастней! И вот нашелся на их беду один черт, через которого они и вовсе жилья лишились! С тех пор каких только несчастий Антонина с сыном не пережили! Настюшку-то Свальная сразу к себе забрала, а то бы с девочкой вообще неизвестно что приключилось. Несколько раз Тонька со своими подружками выкрадывала собственную дочь и даже пыталась ее продать мужикам на Козьем рынке, да добрые люди выручали.

Евфросинья чувствует, что ей все труднее защищать ребенка от этих людоедок, и завтра она отведет внучку к Данилычу, который ей уже не раз помогал, да и теперь, чай, не откажет. Он, говорят, приют открывает, так пусть Настя хоть посмотрит, как с другими детками можно жить, если с бабкой что случится. Ванюша, конечно, мальчик добрый, но много ли он в жизни понимает, а за девочкой уход нужен серьезный, чтобы онанормальным человеком выросла, и это могут только взрослые обеспечить.

Глава 38. А-аги не му-у?

«Как говорит Игорь Семенович: хотелось бы в этот вопрос внести ясность! — Рамиз продолжал вести свой мысленный диалог. — Или еще: хотелось бы уточнить! И так еще представительно подкашливает, словно себе цену набивает. Вот мы сейчас и внесем эту самую столь необходимую для всех нас ясность! Он мне говорит: найди мне людей для Засыпного! А я ему отвечаю: зачем людей? На этого чинушу и одного человечка хватит! А человечек-то этот сам по себе наподобие баночки из-под пива: металл-то, может быть, еще во что-то и оценят, да вот только емкость уже совсем пустая!»

Рамиз и Митрофан закончили подъем по черной лестнице и остановились около стальной двери, ведущей в «уголок здоровья», а далее в кабинет директора завода имени Немо.

— Смотри сюда! На мои губы смотри! Читай и запоминай! — Мужчина в милицейской форме похлопал по плечу своего хлипкого спутника в допотопном демисезонном пальто с дырами, словно через него стреляли. — Что ты так трясешься, словно в тебя концы заземлили?

— О-оти! О-оти! — Нетаков скалил беззубый рот, подымал вверх большой палец и похлопывал себя по голени. Он завернул брючину, и в зрачках капитана милиции отразился мастерски заточенный сапожный нож. Митрофан пошлепал тыльной стороной ладони по дряблой малиновой шее, похожей на индюшачий гребешок: — Пи-та! Пит-та!

— Ну что у тебя, горит? Дело сделаешь — получишь! Ладно, хрен с тобой! — Милиционер выудил из кармана своей куртки бутылку и пластиковый стакан, налил и протянул глухонемому: — Давай для куражу! Только с копыт не свались, а то я тебя на месте шлепну, как дезертира!

Митрофан бросил в открытый рот жидкость, сжал губы и зажмурил глаза. Его лицо, а позже тело, скомкала судорога.

— Давай, как договорились. — Шалманбеков завернул пробку и спрятал емкость. — Ты меня не подведешь, и я для тебя все сделаю. Все по-мужски, конкретно.

— До-ола! — протянул, словно завыл, сапожник. Его глаза приняли детское выражение, пальцы перебирали невидимые купюры. — Мо-ога-а!

— Конечно, доллары! Много долларов, много! Ты сам знаешь — я не обижу, мы всегда хорошо платим! — Капитан достал брезентовый мешочек, развязал его и аккуратно зазвенел обширной связкой ключей и отмычек. Он подошел к дверям, услышал за ними музыку и стал примеряться к «церберу», установленному здесь под контролем самого Засыпного. — А за что же сейчас еще работать? За идею? Спасибоньки! Мы вон, считай, почти целый век задарма горбили! А за рубли — извините-подвиньтесь!

Отперев дверь, милиционер втолкнул туда Нетакова, а сам задержался на пороге, прислушиваясь к заводскому шуму. У него было разработано несколько планов дальнейших действий, в частности на тот случай, если немой не справится со своим заданием…


— Я пойду приведу себя в порядок, ладно? — Вероника ласково посмотрела на Засыпного. — Туда, да?

— Туда-туда! Там даже, по слухам, горячая вода появилась. — Директор еще раз оглядел свой кабинет, в котором бойцы фирмы «Девять миллиметров» учинили разор и беспорядок, и гневно нажал клавишу селектора.

— Брюкин на связи! — раздался из динамика голос начальника службы безопасности завода имени Немо. — Ситуация под контролем!

— Что ты к нам за отребье пустил? — по возможности мягко начал Засыпной. — Кто всем этим сбродом командует?

— Как кто — сам Тимур Асбестович Острогов. — Илья выдержал паузу и продолжил: — Это, можно сказать, высший уровень!

— Острогов, Казематов, Гильотинов — мне наплевать! Что эти скоты учинили в моем кабинете! Вы видели?! Ах ты не видел?! Какая досадная неосведомленность! Вы заботитесь только об уровне, а не о директорском баре! Они все выжрали, эти свиньи, уничтожили мою коллекцию напитков! — Лицо Тита Львовича раскраснелось, лоб увлажнился, глаза часто моргали. — Так вот, уважаемый Илья Титанович, если мы сейчас в связи со сложившейся ситуацией работаем вместе с господином Сидеромовым, то это ничуть не означает того, что нанятые им люди могут вести себя в моем кабинете, как янки во Вьетнаме! Да, имейте в виду! Да, проведите работу! А потом и я кое с кем еще побеседую. В том числе с тобой, твою мать! Хорошо! До связи!

Засыпной часто шутил по поводу собственной отходчивости и незлопамятности. Вот и сейчас, немного покипел, и уже самому смешно: что все эти мурашки против него? Что у них за жизнь-то? Живут и трясутся, как цыганские плечи! Разве кому-нибудь из них дано когда-нибудь стать губернатором?! Нет, их возможности слишком ограничены!

Тит еще раз осмотрел свой оскверненный кабинет и улыбнулся: ладно, бывало и хуже! Главное, что эти барбосы хоть не догадались никуда залезть, а то бы они потом разнесли всему честному народу, что за специфический инвентарь хранит у себя директор завода. А он ведь, между прочим, политик и должен быть неуязвим ни с какой стороны!

У Засыпного имелось несколько слабостей, которые, по счастью, были известны не очень обширному кругу лиц. Например, директору определенно нравилось, если кто-то заставал его во время укола в ягодицу (врачи регулярно назначали ему таковые ввиду дефицита витаминов, мелких инфекций и прочих обстоятельств). Приближенные знали, что директора завода имени Немо возбуждали не только уколы в ягодицу, клизмы и прочие процедуры, но также и наличие свидетелей его безропотного подчинения медсестре или массажистке.

— Может быть, мне подождать в приемной? — спрашивал обескураженный посетитель. — Если вы не возражаете, я подожду в приемной или наведаюсь в другое время?

— Ну, что вы, уважаемый: если все будут сидеть в приемной, то как мы восстановим наше до неприличия разваленное производство? — простым вопросом ставил Засыпной посетителей в безвыходное положение, к их удивлению не пытаясь скрыть творимую процедуру. — Это же одна секунда, не более. Как говорится: комарик укусит и — все!

— Где искать контрабанду? У таможенника! — любил повторять директор, но сам почему-то в точности выполнял эту формулу и хранил у себя в кабинете обилие инструментов для своих тайных утех.


Титу Львовичу показалось, что в «уголке отдыха», вторая дверь из которого вела на черную лестницу, раздаются какие-то звуки. Вначале он не придал этому особого значения, полагая, что источником его возможного беспокойства могут быть заводские звуки.

Об «уголке отдыха» Засыпной знал абсолютно все задолго до начала его создания. Такая уж у него тогда была работа! В какой-то степени он и сам участвовал в планировке и обустройстве этого оазиса для партийной номенклатуры. Кто, как не он, руководил оснащением помещений средствами слежения: микрофонами и двумя видеокамерами, одна в каминном зале, где происходили все застолья и партийное руководство (а какое тогда еще могло быть?) беззастенчиво предавалось Бахусу; вторая — в массажном кабинете, где те же слуги народа рьяно предавались Эросу. Между прочим, у Тита до сих пор хранится кое-какой компромат на товарища-господина Сидеромова. Сейчас, конечно, этот архив не сработает. Но ничего, ничего! Времена, заметьте, меняются! Не ровен час, придется тебе, Вадик, для начала ответить перед судом партийной чести, а там уж как получится. Если повезет, отделаешься червонцем, а не простят тебе товарищи твоего подлого предательства, не сумеешь убедить народный суд своим чистосердечным (а откуда такое может у преступника взяться?) раскаянием — придется тебе насытить свое сердце красноармейским свинцом!

К моменту прихода Тита Львовича к власти «уголок здоровья», состоявший из нескольких добротно отделанных помещений, включая мини-бассейн и солярий, потерял свой изначальный блеск и оказался, по мере сил и изворотливости обслуживающего персонала, существенно разворован. Тому, кто сейчас увидел бы этот уголок впервые, могло показаться, что здесь либо не закончено благоустройство, либо, наоборот, разворачивается капитальный ремонт.

Впрочем, еще не став директором завода, а будучи начальником первого отдела, Засыпной имел допуск в «уголок здоровья» и провел здесь много приятно запомнившихся часов. Какие тогда были кадры? Многих он и теперь еще встречает на одичавшей территории завода, но во что они превратились за эти пятнадцать лет? Взять хотя бы Тоню Ремневу. Это же была статная, можно сказать, величественная женщина! Да на нее в те годы очень большие люди заглядывались. А теперь? Иногда просто и смотреть не хочется! Полнейшая деградация! Да и подружки ее тоже стали как раскисшие сухофрукты.

Правда, ему-то нечего Бога гневить, — какая милашка его сегодня порадовала своим массажем! На большее, правда, она не решилась: родители, говорит, узнают, да и жених уже есть, — хлопот потом не оберешься! Ну да ладно, и то, как говорится, хлеб! Приласкала его Вероника как родного! А уж остальное он сам совершил, главное — что все на ее глазах, — вот это-то и составляет для него величайшую радость! И за все это он должен благодарить добрейшую Ангелину Германовну, вот уж действительно заботливая женщина, умеющая угодить нестандартным запросам своих клиентов!

Что-то, правда, девочка там очень долго возится. Он бы уже, кажется, и повторил этот сладостный сеанс. Засыпной мечтательно посмотрел на дверь, ведущую в уголок, и ему показалось, что ее сейчас отделяет от косяка черная нить образовавшейся щели. Оттуда гремела и выла занудная музыка, которую почему-то теперь так любит молодежь. Ни мелодии, ни вокала — одно нытье, как с того света!

«Что это значит? — подумал директор. — Девчушка за мной подглядывает? Вот озорница! А вдруг туда проникли с пожарной лестницы? А кто? Свои? Взломали? Может быть, просто не заперли? Вызвать охрану? Не буду ли я смешон? Мужик, да еще с ружьем, какой-то приоткрытой двери испугался. Да и Вероничка что подумает: дядечка-то не иначе как больной?!»

Тит Львович уже давно ездил на работу со своим охотничьим ружьем. Вот и сейчас он с теплотой посмотрел на боевой «ИЖ», многозначительно мерцающий воронеными стволами с пьедестала, с которого стоически щурился гипсовый Ульянов, он же Ленин. Двустволка была изготовлена для Засыпного по индивидуальному заказу и до сих пор ни разу его не подводила. Особенно на охоте.

Не отводя глаз от заметно разросшейся щели, Тит попятился к мемориалу, протянул руку, коснулся лакированного приклада, погладил его и убрал руку.

— Солнышко, ты готова? Ты не хочешь меня еще погладить? А что я тебе сейчас покажу! — Директор общался с невидимой девушкой ласковым, несколько кукольным голосом. — Вообще-то зрелище, я тебе скажу, не для слабонервных. Ой как я тебя сейчас напугаю!

Засыпной шагнул к дверям, толкнул их и прислушался к представшей темноте, из которой свет его кабинета выявлял лишь желто-зеленые квадраты линолеума, наклеенные на бетонный пол. Щель света угадывалась в душевой, где, наверное, и застряла его фея.

— Вот ведь цвета подобрали! — не в первый раз возмутился директор. — А ведь было у нас на заводе бюро эстетики, числился главный художник. Ну и дармоеды!

— Что же ты здесь свет не включила? Электричество экономишь? Да, сейчас такое время, что нас могут запросто и отключить! Это ты, конечно, правильно делаешь. — Тит Львович двинулся по освещенной трапеции, чтобы добраться до выключателя, который почему-то (тоже умные головы!) примостился аж на противоположной стене! — Что-то здесь прохладно. Ты там не замерзла? Ну зачем так громко включать, чтобы потом друг до друга не докричаться?! А мало ли что?

Пока Засыпной шел к выключателю, а до него получалось не более пяти-шести шагов, его вдруг обуял безотчетный ужас, потому что он определенно догадался, что рядом с ним, а возможно, уже за спиной, кто-то затаился, и этот «кто-то» явился сюда с самыми дурными намерениями.

Директор включил свет, резко обернулся и обнаружил перед собой странное и смешное существо, вполне сравнимое с гигантским двуногим котом: огромные лиловые прозрачные уши, крупные застывшие глаза, вихляющая, словно на шарнирах, фигура. Человек безостановочно двигал сомкнутыми губами, будто наполнял слюной свой, судя по провалившимся губам, беззубый рот.

Тит Львович окинул взглядом фигуру мужчины, похожего на бомжа, и не заметил у него в руках никакого оружия. Напротив, к своему успокоению, он увидел у гостя отсутствие правой кисти. Во всяком случае, ее не было видно.

— А-аги не му-у? — произнес «кот» высоким, каким-то совершенно горловым голосом.

Услышав подобный голос в кукольном спектакле или сказочном мультфильме, Засыпной, наверное, от души бы повеселился. Но сейчас он, поймав взгляд кошачьих глаз на своих сапогах, о чем-то сразу вспомнил и понял, что перед ним не кто иной, как тот самый глухонемой сапожник по кличке Ленин, который по рекомендации Антонины Ремневой шил ему сапоги по его собственноручным эскизам.

Тит прикинул, сможет ли он совладать с гостем, и решил, что это не должно составить особого труда, хотя, конечно, было бы спокойнее, да и достойнее предоставить расправу над этим выродком охране. Но что все-таки было нужно этому типу в «уголке здоровья»? И как он сюда проник? А может быть, там еще схоронились не очень дружелюбные по отношению к Засыпному люди?

«Сместить хотят? Запугать? Шантажировать? — Разум директора заметался. — Скрутить его? Вызвать охрану?»

— Ах ты сукин кот! — с наигранной злостью крикнул Тит Львович и шагнул к немому. — Как ты сюда попал? Ты ничего не перепутал, а?

Засыпной поднес к клоунскому лицу правый кулак, одновременно осматривая помещение в поисках чего-нибудь, чем можно связать проникшего гостя, лицо которого вдруг приняло жалобное выражение, а сам он потянулся к маячившему кулаку и коснулся его влажными губами. Директор замер, осмысливая столь неожиданный ход, но вдруг увидел, как навстречу ему взметнулась правая рука Митрофана, а в рукаве у него что-то блеснуло, словно рыба чешуей на грани воды и атмосферы. Тит испытал удар в живот. Соприкоснувшись с телом директора, рука немого рванулась вверх и вправо. После этого сапожник по-кошачьи отпрыгнул и, продолжая часто жевать, уставился на Засыпного немигающими глазами.

Директор с большой неохотой посмотрел на свой красный пиджак и заметил, что принадлежащая ему и когда-то очень дорогая вещь на животе отчего-то промокла, а на зажатом в сухом кулаке немого тесаке что-то болтается, и это, похоже, лоскут от его пиджака. Тит Львович внимательнее всмотрелся и понял, что не хотел бы сознаваться себе в том, что разгадал увиденное. Что стоило ему взять ружье и сразу ухлопать этого урода? А теперь что делать — кричать? Нельзя, а будет еще хуже: он же очень серьезно ранен, почти убит!

Засыпной зажал руками взрезанный по кругу живот и сделал неуверенный шаг в сторону своего кабинета. При этом у него возникло новое ощущение того, что он сейчас пытается неумело пользоваться ногами другого человека. К тому же глаза его стали видеть очень малый кусок внешнего мира, как будто он взирает на все видимое через амбразуру или замочную скважину.

Тит увидел, как немой вновь подскочил к нему, теперь уже сбоку, и мягко подтолкнул его в спину. Тут же возник ла нестерпимая боль под левой лопаткой, тотчас захватившая всю область груди.

— Сердце, — странным скрипучим голосом повторил вслух Засыпной и, уже стоя в дверях, обернулся.

В этот момент все зримое пространство предстало перед ним в ослепительно сочных красках, и он увидел все его окружающее на триста шестьдесят градусов. Такого с ним еще не случалось! Это было здорово! Но это было последнее, что он видел!

«Это — чудо!» — подумал Тит и уже без удивления различил человека в милицейской форме, который с улыбкой смотрел на него.

«Рамиз, — отметил Засыпной и начал падать. — Так вот в ком я так ошибся! Поздно, жалко, что поздно, слишком много чужих мыслей…»


Милиционер подошел к упавшему на бок Засыпному и заглянул в его замерзающие зрачки. Стоя около конвульсирующего тела, Шалманбеков призывно посмотрел на Митрофана, потыкал правым кулаком в свои глаза и провел им поперек горла.

Немой понял заказчика и гиббоньей походкой приблизился к директору. Капитан покинул «уголок здоровья» и зашел в кабинет. Он осмотрелся, подошел к бюсту вождя первого в мире государства рабочих и крестьян. Здесь он натянул на руки резиновые перчатки, взял ружье, проверил наличие патронов в стволах и посмотрел в направлении «уголка здоровья», где в дверном проеме мелко подрагивали, словно в танце, черные кожаные сапоги Засыпного, добротно сшитые когда-то глухонемым сапожником Митрофаном Нетаковым по прозвищу Ленин.

«Трошка дергается, как Владимир Ильич в старой кинохронике, — подумал Рамиз, — за то его так и прозвали».

Откинув стволы на плечо, милиционер заглянул в «уголок здоровья». Он намеренно двигался, выставляя вперед левое плечо, чтобы не быть расшифрованным до срока.

Нетаков стоял над конвульсирующим директором и радостно смотрел на капитана. Его лицо было в крови, и он, далеко вытягивая свой желто-черный язык, с удовольствием слизывал сочные капли.

— А-а-да! — радостно блеял глухонемой.

В левой руке он держал за слипшиеся от крови вьющиеся волосы отсеченную голову Засыпного. Глаза были вырезаны, и из опустошенных глазниц струилась кровь. Из шеи тоже сочилась кровь, а внизу у нее что-то, как померещилось Шалманбекову, подрагивало. Очевидно, именно это Митрофан и называл проводами, указывая своим окровавленным инструментом на подрагивающие отростки.

«Что это, нервные окончания? Анатомический театр, да и только! — подумал капитан милиции. Он вышел на середину холла и навел ружье на тело директора. — Ближе к эпилогу!»

— У-умна! У-умна! — Нетаков запрыгал на месте, раскачивая голову и полосуя по ней ножом, как по кочану капусты. Кровь брызгала во все стороны, щедро орошая обильно перепачканного в крови Митрофана. — О-ота-а!

— Умно — не то слово! — Милиционер закончил фразу глухонемого, быстро навел на него ружье и нажал оба курка.

Сразу после грохота выстрелов Митрофан отлетел назад и угодил в груду разного хлама, сочтенного работниками завода непригодным для какого-либо домашнего употребления. Из-под рухнувшего тела выкатились теннисные мячи, вылетели пластмассовые кегли и пластиковые бутылки. Часть этих предметов задела тело Засыпного, которое все еще продолжало свою причудливую пляску — пляску смерти на залитом кровью желто-зеленом линолеуме.

После того как Нетаков исчез из поля зрения Рамиза, на противоположной стене помещения зазвенели осколки расплескавшегося зеркала, а на его сверкающих остатках повисло какое-то красно-коричневое месиво, от которого тянулся полупрозрачный дымок.

Милиционер подошел к Митрофану и заметил, что тот еще жив, — он с удивлением, а при иных обстоятельствах можно было заподозрить, что и с вызовом, смотрел на Рамиза, его по-детски вытаращенные глаза, кажется, говорили: как же так?

— Сейчас все закончится, потерпи, Троша. — Капитан извлек бутылку, откупорил, обрызгал оба тела спиртом и щелкнул зажигалкой. Пока огонь разгорался, он вложил ружье в безвольные руки Тита Юрьевича, стянул перчатки и бросил их на пол. — Ну я пошел!


Как только Рамиз Шалманбеков покинул уголок, из душевой осторожно выглянула девушка лет шестнадцати. Она была в красной куртке с отброшенным назад капюшоном. Ее темные глаза испуганно посмотрели на изуродованные мужские тела, в немом ужасе задержавшись на обезглавленном директоре, который еще несколько минут назад развлекал ее пошлыми анекдотами и предлагал дальнейшее сотрудничество без посредничества мамы Ангелины.

Девушка метнулась вдоль стены и устремилась к черному ходу. Она продолжала тревожно всматриваться в перспективу и, заметив, что дверь на лестницу открыта, направилась туда. Здесь она постояла, вслушиваясь в замирающие шаги милиционера, которого уже не раз встречала в приюте «Ангелок» и на боях в клубе «Вечная мерзлота».

«Наверное, если б он меня заметил, то сразу убил бы? — с неприятным чувством подумала Вероника. — Господи, какой кошмар! Куда же я попала!»

Она дождалась, когда внизу хлопнула входная дверь, и стала быстро спускаться вниз. Теперь для нее главное — выбраться с территории этого мафиозного завода и больше никогда не вспоминать об этом ужасе! Да, хорошо сказать — не вспоминать! А забыть-то она сможет? Вряд ли!


Когда из кабинета директора запахло дымом, охранники стали стучаться: вначале робко, потом более решительно и даже настырно, но не услышали никакого ответа. В это время в приемную вошел Рамиз. Это был участковый, на чьей территории числился завод имени Немо.

Милиционер сказал, что видел на территории группу крайне подозрительных типов и, по его мнению, сейчас нужно смело вторгаться в кабинет и выяснять причину задымления и молчания Тита Львовича.

Охранники начали выбивать дверь, а когда справились с этой задачей, то не застали Засыпного в кабинете. Они заметили, что открыта вторая дверь, а за ней бушует мощное пламя.

— Давайте попробуем потушить, а я вызову пожарный расчет! — скомандовал капитан милиции. — Несколько человек пусть обегут здание со двора и попробуют проникнуть через черный ход: вдруг там взломано или открыто? Давайте, ребята, надо выручать Тита Львовича! Предчувствия у меня, честно вам скажу, самые скверные!

Глава 39. Дом лесника

Фрол уверенно двигается по лесу. Он — радостен. Через пересечения ветвей на его лицо и плечи игриво сыплются солнечные лучи. Леснику приятно шагать, дышать, озираться. Он чувствует себя хозяином этого леса, хозяином этой жизни.

Сквозь лесную чащу зрим лежащий человек. Фрол вначале не отдает себе отчета в том, что видит фигуру, затем он ускоряет шаг и уже бегом неуклюже несется к человеку. Собака резво опережает хозяина и замирает около неизвестного.

Лесник взваливает на себя тело и с ношей выбирается из зарослей. Фигура Фрола — мощная, квадратная. Конструкция юноши хрупкая, даже изящная.


Фрол с гостем сидят под навесом около дома. Юноша торопливо потребляет пищу. Хозяин наполняет стаканы. За окном — девушка. Вид у нее — блаженный. Она шевелит губами, но ничего не произносит. Гость провожает ее удивленным взглядом.

Внезапная гроза. Юноша темпераментно повествует о том, как очутился в лесу. Слышны обрывки слов, он жестикулирует, обозначая и подкрепляя сказанное. В расколах неба — фрагменты его истории.

— В городе надоело… Хоть вешайся… Одно и то же: дождь, мать с покупками, школа… Юрка говорит: давай завербуемся в экспедицию… Думаю, поеду один… Деньги на мотоцикл были отложены. Взял да и рванул.


Фрол: Хорошо, что так обошлось. Если бы не мы с Ковбоем, не знаю, что бы с тобой сталось. Тайга городских не любит!

Лесник с гордостью показывает свой оружейный арсенал.


Фрол сажает собаку на цепь. Заводит мотоцикл. Гость и дочь лесника стоят по разным сторонам дома.

Гость: Куда, Фрол?

Фрол: Жену встретить. Ты, Арсений, спи, сил набирайся.


Катя беспечно раздевается. Наклоняется над ручьем. Изучает свое отражение. Оглаживает крепкое тело.

Арсений исподтишка наблюдает за девушкой. Дочь лесника купается. Юноша подкрадывается к ней, потом идет прямо, не скрывая своих намерений. Девушка пытается убежать. Арсений настигает Катю, валит на землю. Они борются, катаются по расстеленным простыням. Белье, развешанное на кустах, стягивается борющимися телами. Арсений наматывает Катины волосы на руку, бьет ее по лицу, в живот.


Захолустье. Фрол встречает жену. Затаривается и обвешивает багажом мотоцикл. Здесь вещи носильные и продукты питания, часы в деревянном корпусе с кукушкой и репродукция мадонны Литы в гипсовой раме. Во время езды жена что-то сообщает Фролу, перекрикивая рев машины.

Галина: Он, говорят, чудеса творит!

Фрол: Я сильно сомневаюсь, чтоб нашу Катюху кто-то мог вылечить! Дурой родилась, дурой и помрет! Таков наш с тобой родительский крест!

Галина: Зачем ты так? Ты же ее любишь.


Арсений мечется по дому, собирая вещи. Это ружье, нож, консервы, спички, которые рассыпаются в его дрожащих руках, одежда. Предметы судорожно запихиваются в рюкзак. Он пытается запалить дом, но, услышав звук мотора, убегает. Собака истошно лает и рвется с цепи.

Фрол подъезжает к ручью. На окропленных кровью простынях — дочь лесника. Руки ее связаны за спиной рубахой парня. Галина бросается к дочери. Горе.


Арсений скрывается, по возможности используя рельеф местности и растения. Он задыхается и что-то бормочет. В глазах — ужас и ненависть.


Фрол дает собаке понюхать рубаху парня, отстегивает карабин и, отпустив пса, следует за ним на мотоцикле.


Арсений переправляется через водоем.


Галина ведет обезумевшую дочь к дому.


Лесник оставляет мотоцикл. Пересекает ручей.


Между деревьев различаются бегущие силуэты Арсения, Фрола и собаки. Арсений стреляет. Пес настигает беглеца. Пес ранен. Схватка. Нож выручает Арсения. Окровавленный, он освобождается от трупа собаки.


На Арсения наваливается лесник. Бьет. Оглушает. Связывает.

Фрол сажает пленника на цепь. Хозяйка подбегает с лопатой и жестоко бьет юношу по голове. Лесник препятствует ей в убийстве, втолковывая что-то, плохо различимое в общем оре.

— Ты приютил паскудину!

— Я ему жизнь хуже смерти устрою!

— Не бейте, не бейте! Мать денег вышлет, мы заплатим, я женюсь!

Пленник с воем прячется в конуре.


Ночь. Арсений пытается освободиться от ошейника. Это тщетно. Он вспоминает…

Он — дома. Протягивает руку и включает видеомагнитофон. На экране — бои без правил. Закуривает. В комнату въезжает сервировочный столик с завтраком. Манная каша с малиновым вареньем, бутерброды, дымящийся кофе. Мать улыбается ему, вручает свежие газеты.


Хозяин бьет пленника. У него — плетка и палка. Удары плеткой — по телу, палкой — по голове. Юноша забивается в конуру, но и там ему нет спасения от жерди.

Хозяин: Вой, сука! Вой, а то замордую!


Катя на корточках — около Арсения. Гладит его, прикладывает к ранам какие-то травы.

За ними подглядывает хозяйка. Пленник обнимает дочь лесника. Она отстраняет его.

Катя штопает его вещи.


Галина и Фрол — в постели. Во время их близости хозяйка представляет на месте мужа грязного, одичавшего пленника. С цепью на шее он ласкает ее.


Снег. Юноша — в доме, в тамбуре, который также и прихожая, — он съежился на соломе. По телу пробегает судорога. Он стонет.


Весна. Фрол усаживает дочь в коляску. Заводит мотоцикл. Их провожает хозяйка.

Конура. Юноша стачивает о камень ногти. Одежда его — полная рвань. Его волосы разбрасываются по земле, когда он пьет воду из миски, стоя на четвереньках.


Лесник сидит в приемной роддома. Он вспоминает, как, напоив водкой до бесчувствия, овладел когда-то своей будущей женой, как бил ее, беременную, подозревая измену и чужое отцовство. Фрол кивает, подтверждая то, что именно из-за его поведения дочь уродилась неполноценной.

Роды затягиваются. Выходит врач. Лицо его озабочено.

Фрол: Ну что, скоро?

Доктор (глядя в пространство): Не хочу тебя пугать, но все может кончиться очень плохо.


Хозяйка бродит около конуры. Поглядывает на Арсения. Он спит на боку, разбросав конечности. Рванье обнажает его тело. Галина любуется пленником, тяжело дышит и со стоном приседает.


Фрол в отчаянии сжимает кулаки… Напротив — акушер.

— Вы ее спасете?

— Мы ее уже не спасли.

— А ребенок?

— Знаете, это что-то совершенно необычное. Я разделяю твое горе, но родиться мертвым для него лучше, чем живым. Скорее всего, он сможет существовать только в больничных условиях.

— Ах так. Понимаю. Это все из-за меня. Я должен все рассказать. Скажи, чтоб вызвали милицию.


Хозяйка приближается к пленнику. Ласкает его. Вожделение и жажда мести разрывают Арсения. Галина ощупывает грубые шрамы на его теле, целует их.


Фрол: Да, я посадил его на цепь. Да, я бил его. Да-да-да! А теперь я не знаю. Я могу его усыновить? Милиционер разводит руками.


Пленник давит хозяйку, насилуя. Он давится сам, сплетаясь с телом хозяйки.


Лесник везет на мотоцикле двух милиционеров. Он напряженно смотрит туда, где виден его дом.

Глава 40. Под прицелом СМИ

Из подворотни вышли трое мужчин. Один из них держал на плече включенную видеокамеру. Тот, что обладал фонарем, осветил охранников фирмы ООО «Девять миллиметров» и остановился от них на расстоянии одного ленивого удара. Он напоминал очеловеченный гриб из иллюстраций к сказкам или мультфильмов, а лицом, особенно темными овалами вокруг глаз, смахивал на енота.

— Молодые люди, вы случайно не телохранители из фирмы «Девятый пароль»? — Грибоподобный человек сощурил глаза и пробежался по бейджам, закрепленным на камуфляже охранников. — Надеюсь, что вы вооружены? Здесь без оружия вообще нечего делать! Мы, собственно говоря, так и просили: прислать вооруженных людей.

— Мы иф чафтного охранного предприятия «Девятый калибр», — необычно низким голосом, предназначенным для ответственного общения, поправил Рашид. — У наф имеютфя рафрешенные к применению фпецфредфтва. А вы кто?

— Я — начальник службы безопасности завода, Брюкин Илья Титанович. А вот это, — он указал фонарем на человека с видеокамерой, — начальник отдела по связям с общественностью Вовиков Гурман Петрович. А это, — Брюкин направил фонарь на зажмурившегося от слепящего луча мужчину, похожего на агента западной спецслужбы из советских кинофильмов шестидесятых годов, — начальник охраны завода Тунгусский Всеволод Акакиевич. Сейчас подтянутся еще два ваших человека — мы их вызвали. А, вот они!

Собравшиеся обернулись. Навстречу им, расцвеченные пунцовыми всполохами вечного огня, качаясь и спотыкаясь, приближались Дмитрий и Андрей.

— Они что, перед стрельбой тренируются? — Геродот небрежно провел пальцем по шее, обозначая коллегам причину очевидного состояния Таранова и Валежникова. — До чего все-таки классно, ребята, когда в команде есть подлинные профессионалы!

— Этот метод называется качанием маятника. — Марк всегда старался внести в любую ситуацию предельную ясность. — Нас этому обучали перед заброской в «горячие точки»…


Про «горячие точки» Клептонян мог рассказывать часами. Впрочем, так же как и про взаимоотношения лиц, заключенных под стражу, о которых, по его словам, он знал не понаслышке. Немалую часть жизни Сэнсэя заняло скитание по дальнему зарубежью. А еще звучали эпопеи про контузии, перелом позвоночника, огнестрельное ранение в область сердца и многое другое, способное украсить добрый десяток героических человеческих судеб.

Когда Марка называли экспертом по понятиям, на которых якобы зиждется криминальный мир, и привлекали к очередному анализу ситуации, Клептонян выдерживал паузу и, глядя на друзей как на детей или малоразвитых людей, величественно соглашался.

Первым, кто отметил у Марка особые знания в области фени и разборок, был Геродот. Он с абсолютно серьезным и наивным лицом постигал взглядом многозначительное лицо Сэнсэя и задавал вопрос о том, какую, например, смысловую нагрузку на блатном языке несет выражение «голый вассер»?

Клептонян никогда не отвечал сразу. Вначале он запрокидывал назад явно тяжелую для его тонкой и удивительно беззащитной шеи голову, с нарочитой хитрецой закатывал заметно раскосые глаза вверх и в сторону и тихонько хихикал, словно совершал для себя определенную отметку.

— Видите ли, уважаемый, — мягко обращался к слушателю Марк, — история происхождения этого выражения относится к эпохе Второй мировой войны. Во всяком случае, я дерзну позволить себе такое суждение по затронутой вами теме. — Клептонян успевал скептически пожевать губами, определенно крупными даже для габаритов его головы. Это означало все то же покровительственное наставничество по отношению к незрелым в вопросах сленга коллегам. — Именно тогда наши зеки столкнулись с немцами, причем при самых разных раскладах. Кто-то оказался в плену. Тогда ведь как было? Если тебя взяли в плен к немцам, а ты, скажем, устроил удачный побег, то все равно, практически автоматом, попадал в советскую зону. А сколько в те времена сажали за любую ерунду, даже за те же контакты с немцами? Таким образом люди подтягивали в зону разные немецкие словечки. «Вассер» по-немецки что означает? Вода. А чем кормили в плену и в тюряге? В основном водой. Вот и составляется новое выражение: «голый вассер», что в переводе на русский означает — голая вода, то есть пустая вода, — ничего, кроме воды. Это ведь понятно?

Геродот и все присутствующие после таких толкований благодарно кивали, несмотря на то что Марк повторял им этот урок отнюдь не в первый раз.

Любимой историей самого Клептоняна о тюремной жизни, благодаря неподтвержденному опыту которой Марк и был отнесен к экспертам фени, были воспоминания о собственном заточении в КПЗ. Сэнсэй обвинялся (опять же со слов увлеченного рассказчика) в групповом разбое, истязаниях, нанесении телесных повреждений и прочих противоправных действиях, наименования и степень тяжести которых озвучивались им каждый раз по-разному.

— Я был пацаном. — Клептонян заявлял об этом с гордостью, подобной, может быть, высокому чувству бывшего военнослужащего, верой и правдой служившего отечеству. — Но теперь я не пацан, хотя, скажу вам откровенно, наша работа охранников ближе к пацанам, чем к ментам.

— Так это не в падлу? — Еремей подстегивал коллегу, переглядываясь с Геродотом. — Пацаны-то в зоне, если что случись, нас правильно поймут?

— Нет, это — не в падлу, и пацаны за такую работу нас не осудят. — Марк начинал манипулировать костяшками пальцев, они издавали хруст. — А перестал я быть пацаном потому, что все это — несерьезно. Уголовный мир, по моему убеждению, давно себя изжил и уже не может существовать по своим когда-то неукоснительно соблюдавшимся законам. Кстати, как это ни странно вам может показаться, в немалой степени благодаря развитию электроники, в частности Интернета. Но об этом — в другой раз. Я работал в серьезной команде, и мы были довольно-таки неплохой крышей для нескольких барыг, а когда меня зацепили, я остался фактически один. С общака для моего освобождения не дали ни копейки, и меня откупала у следствия собственная жена.

— Марик, ну а ты, когда пацаном был, сам-то соответствовал понятиям? — Геродот уже откровенно улыбался и посмеивался, но Клептонян, кажется, не замечал иронии и продолжал разговор на полном серьезе. — Как у вас там обстояло дело с общаком?

— Вы знаете, мы с моим напарником вели себя не совсем корректно. — Теперь уже Марк готовился к смеху и заранее запрокидывал свою коротко стриженную, как и у большинства охранников, голову. — Если сказать вам совершенно откровенно, то мы крысили с общака безбожно, а это в братве — недопустимо. За это, между прочим, даже опускают!

— Так тебя из-за этого, наверное, и слили из команды? — Лицо Уздечкина уже расплылось от смеха, он изображал Сэнсэя с запрокинутой головой, и это заставляло хохотать остальных. — Я, конечно, не спец по понятиям, но неужели за такие подляны теперь не наказывают?

— Ты знаешь, очень даже может быть. — Клептонян выражал своим тоном явное поощрение сметливости Еремея. — Наказывают, и еще как! Я об этом просто не думал…


— Сейчас наша, то есть в основном ваша задача состоит в том, чтобы обеспечить личную безопасность Вадима Ананьевича Сидеромова и Тита Юрьевича Засыпного. К нам поступила оперативная информация, что на них готовится покушение. — Брюкин сопровождал свою речь активной жестикуляцией, и, поскольку в его руке находился включенный фонарик, кому-то могло показаться, что он общается с кем-то посредством определенных световых сигналов. — Сейчас у кабинетов высшего руководства дежурит заводская охрана и служба безопасности. Мы должны докомплектовать эти группы по три единицы от вашей фирмы. Следуйте за нами, мы расставим посты.

Ребята углубились в пещерное подобие подворотни, отметившей в перспективе свою конечность безвольным трепещущим намеком на грядущую освещенность. Прогрохотав по хрустящему щебню зимней версией высоких омоновских ботинок, они вскоре исторглись из мрака в освещенный подковообразный двор. Здесь слева и впереди высился заводской корпус, а справа таранили мазутное небо железобетонные основы недостроенного здания.

— Вы их видите?! Да вот же они! — Брюкин театрально громко шептал, но все его слова неизбежно достигали панельных стен и рикошетили по заговорщицки притихшему двору.

Начальник службы безопасности сопровождал свою возбужденную речь еще более нервными псевдодирижерскими взлетами рук. С особым чувством, словно это был по крайней мере огнемет, Илья Титанович направлял фонарь в сторону возникшего перед группой строения. Источник света был по-своему мощный, но оказывался абсолютно ничтожным по сравнению с враждебно полыхающими электричеством окнами. Там же, на всех пяти этажах, застекленных от пола до потолка, замерли, словно в стоп-кадре, рослые мужские фигуры. Большинство из них стояли почти вплотную к окнам, и оттого их лица уподобились дымчатой условности облика витринных манекенов.

— Они нанесли мне коварный удар в лицо! — Брюкин выявил лучом свой правый глаз. — Видите, вот сюда!

Глаз у Ильи Титановича действительно выглядел несколько воспаленным, словно его усердно растерли.

— Вас били рукой, кулаком или ребром ладони, прямым движением или наотмашь? — Клептонян артистично запрокинул голову назад и уставился на предъявленную часть лица высившегося перед ним начальника службы безопасности.

— Да хрен его разберет, чем он меня, собака, рубанул! — Брюкин определенно смутился от профессионального внимания нанятого его директором охранника и даже выключил фонарь. — Фактом остается то, что мы имеем теперь дело не с альтернативным или параллельным руководством, как эти насквозь коррумпированные господа сами себя называют, а с бандитской группировкой, не гнушающейся никакими средствами для дальнейшего захвата власти.

— Скорее всего, ему провели по глазу внутренней частью большого пальца, предварительно, кстати, ее послюнив. Есть такой метод. — Для наглядности Сэнсэй даже сунул палец в рот и, увлажненным и оттопыренным от собранного кулака, не спеша провел перед озадаченным лицом начальника службы безопасности. — Я его хорошо понимаю. Это действительно очень неприятно. При сильном надавливании впоследствии может даже ухудшиться зрение.

Марк говорил о Брюкине в третьем лице, будто того здесь и не было или он не слышал разговора. На практике все обстояло иначе: пострадавший покорно ссутулился и с неподдельным вниманием воспринимал заметно скрипучий голос неожиданного эксперта. Клептонян же избрал своим адресатом Рашида, хотя смотрел по своей привычке куда-то вдаль, значительно выше головы подбоченившегося собеседника.

Мясигин всегда с интересом выслушивал истории Марка про смертельные, полусмертельные и совсем не смертельные бои, в которых Клептонян то ли сам принимал какое-то участие, то ли от кого-то слышал про кровопролития и убийства. Главное, от чего цепенел Рашид, была терминология, которой рассказчик нашпиговывал свои похожие на сны сюжеты.

— А это чьи бойцы? — Уздечкин указал в сторону мужских контуров длинным указательным пальцем. — Кто они: менты или бандиты?

— Это члены двух бандитских группировок: так называемые клоповские и суматохинские. Вот они-то наверняка вооружены и не будут с нами церемониться! — В голосе Ильи Титановича угадывалась досада на неравенство сил. Неожиданно в его руках захрустела заводская рация, и он высоким голосом закричал, очевидно призывая всех к тишине: — Стоп-стоп-стоп!

— Говорит… В кабинете директора завода — пожар! Все… срочно… на тушение пожара. — Голос появлялся и исчезал, о значении большинства слов можно было только догадываться. — Повторяю… Местонахождение Засыпного — неизвестно. Говорит… милиции… Рамиз…

— Так это же Рамиз! — с неуместной радостью воскликнул Тунгусский. — А как же Вадим Ананьевич? Ему тоже нужна поддержка!

— Давайте как договорились: разделяемся на две группы и выполняем поставленные задачи, — предложил Вовиков и с пренебрежением махнул в сторону приникших к окнам оккупантов завода: — А с этими потом разберемся!

— У меня нет возражений! — согласился Брюкин и уставился на Клептоняна, который, очевидно, внушил ему наибольшее доверие: — Вы, ребятки, сами поделитесь?

— Это у нас без проблем! — Марк поднял палец кверху, словно собирался к чему-то прислушаться. — Еремей и Геродот, вы против моего присутствия не возражаете?

— Нисколько, — улыбнулся Сидеромов. — Побежали. Рассыпаясь на два больших пятна, мужчины углубились в подворотню, из которой недавно появились заводские «силовики».

Глава 41. Веселые патроны

Несмотря на поздний час, а была уже практически ночь, Эвальд Янович решил пройтись до дому пешком. Маршрут его, как всегда, пролегал через Козий рынок. Приближаясь к этому весьма известному в городе, но теперь безлюдному месту, он увидел пожилую женщину с сумой, перекинутой через плечо. Она энергично двигалась вдоль пустынных торговых рядов. В ее руке была палка, которую она скорее просто несла, чем использовала при ходьбе. Голова женщины часто поворачивалась и наклонялась, наверное, она высматривала пустые бутылки, а может быть, даже и что-либо съедобное. К сожалению, подобный промысел стал в последние годы привычен, и князь, несмотря на свое постоянное огорчение при виде столь нуждающихся людей, не мог сказать, когда страна избавится от этого унизительного и позорного явления. На ходу женщина о чем-то говорила, но делала это не очень членораздельно, очевидно пародируя чью-то речь.

— Я дал вам, товарищи, заводы, хлеб, землю, пенсии, жилье — все бесплатно, все для народа, все во имя дела мира на земле! — На расстоянии нескольких шагов речь женщины стала разборчивее, тем более что стало ясно, чьи же слова она пытается повторить. — Вы должны чистить свои ряды, не надо кормить и поить своих врагов, которые пьют народную кровь и едят человеческое мясо! Тем, кто исполнил свое слово до конца, предоставьте все условия для дальнейшей борьбы, чтобы наши люди не замерзали в окопах и получали необходимые витамины. Москва, Кремль, Ленин. Сам Ленин, да, Ленин, сам!

Почти поравнявшись с Волосовым, женщина вдруг оторопело нанего взглянула, словно до сих пор и не видела, и отвесила низкий поклон, будто приветствовала очень почитаемую ею персону. В этот момент князь узнал ее: эта особа была завсегдатаем рынка, и ее даже прозвали здесь Бабусей, но с князем она, естественно, не была знакома, и они ни разу ни о чем не говорили.

— Бегу домой, пока не убили! Кто приказал на людей охотиться, в какой комендатуре? — Женщина еще раз поклонилась Эвальду Яновичу, неуклюже закружилась вокруг своей оси и стала удаляться со словами: — Что я им, волчок или попугайчик, всем тут настроение поднимать до самой ночи? А он пока моих деток поест, а мне рожки-ножки в холодильнике оставит?

Волосов пошел дальше и вскоре заметил, как на поребрик въехала бежевая «пятерка». Машина скользнула по пешеходному тротуару, и ее фары закачались между рядов.

«Коробки собирают? Или продавцов забирают?» — подумал князь параллельно с другими мыслями и продолжил свой путь, который лежал навстречу машине.

Приблизившись, он разглядел за водительским стеклом крупного мужчину-альбиноса с разошедшимися в разные стороны глазами. Больше впереди никого не было видно, а на заднем сиденье кто-то находился, и скорее всего тоже мужчина. После того как на мосту Эвальда Яновича пытался убить псевдомилиционер, а как он позже узнал, один из бригадиров суматохинской группировки, князь стал вести себя осторожнее, хотя еще не понял, кому и в связи с чем могла прийти в голову мысль его убить. Вроде бы он никому ничего дурного не сделал?

Князь миновал не заглушенную машину и уже сделал несколько шагов, как вдруг услышал, а больше, наверное, почувствовал, что скрипнули дверцы. Волосов повернул голову налево и увидел, как из салона вылезли двое мужчин в длиннополых пальто, распрямились и двинулись в его сторону. Вот они взмахнули руками, — ну да, так оно и есть! Эвальд Янович повернулся на правом носке, согнул опорную ногу в колене и, падая, продолжал вращательное движение. Его спина коснулась припорошенного вялым снегом асфальта в тот момент, когда нападавшие выпрямили свои руки с зажатыми в них обрезами и приготовились к стрельбе. Князь выхватил оба своих пистолета — газовый и огнестрельный — и направил их в сторону нападавших.

— Что он достал? — раздался крик одного из мужчин. — Ты понял?

— Что-что, волыны! — ответил криком второй мужчина и сделал еще один шаг в сторону лежащего Волосова. — Грохай его!

Выстрелы прозвучали одновременно. Дула обрезов исторгли пламя, вслед за которым все вокруг озарилось разноцветными огнями фейерверка, а на Эвальда посыпались обжигающие искры. «Пальто прожжет!» — подумал князь, ощущая на лице острые иглы ожогов. Его противники, крича и матерясь, корчились на земле. Волосов продолжал держать их под прицелом. Он скрестил ноги, мгновенно сел и быстро встал. Нападавшие мужчины тем временем держались за ноги и пытались заползти в машину.

— Не двигаться! Оставаться на месте! — крикнул Эвальд Янович, сокращая дистанцию. — Еще одно движение, и я буду стрелять на поражение!

Приближаясь, князь подумал, что, может быть, он неправильно ответил на не очень удачный розыгрыш? Почему, например, эти люди стреляли холостыми патронами?

Странные стрелки замерли возле помятых «жигулей» с забросанными грязью номерами. Тот, что выглядел значительно крупнее, навалился животом на багажник и выл, а альбинос сидел, опершись спиной на заднее колесо, и, скрипя зубами, перекатывал из стороны в сторону свои разносмотрящие зрачки.

Волосов обратил внимание на нескольких человек, осторожно наблюдавших за происшедшей дуэлью. Очевидно, это были ночные обитатели Козьего рынка, рыщущие здесь в поисках еды и ночлега. Он не оставил также незамеченным приближение автомобиля, что подъезжал на приличной скорости со стороны проспекта, с которым граничил Козий рынок, разбрасывая по сторонам заснеженную уличную грязь.

«Если это милиция, то откуда они узнали, что здесь произошло, а если и узнали, то почему так быстро приехали? — подумал князь. — А если это бандиты, то надо подумать, откуда мне лучше отстреливаться?»

— Лечь на живот! — скомандовал Волосов раненым. — Руки на голову! Одно неправильное движение — и я вам продырявлю головы! Обоим!

Мужчины послушно легли и накрыли окровавленными руками головы. Эвальд зашел за машину, присел, чтобы наблюдать за происходящим через оконные стекла, и приготовился к встрече с неизвестными наездниками.

— Отец! — подал с земли голос альбинос. — Ну нехорошо получилось, глупо, — дайте нам по-человечески уйти. Нас же арестуют!

— Ты чего, Буль, контуженый, как же он тебя теперь отпустит? — удивленно отозвался второй нападавший. — Нуты даешь, в натуре! Ты от боли не ебнулся?


Машина въехала на тротуар и затормозила рядом с «пятеркой». Это оказалась вишневая «семерка» с эмблемой охранной фирмы «Эгида-плюс». Из салона выскочили уже знакомые Болотову Плещеев, Борона, Весовой и Следов. В руках у Плещеева и Весового темнели, поблескивая в лучах обнажившейся луны, настороженные пистолеты.

— Спасибо, миленькие мои, за поддержку! — отозвался князь и вышел из-за машины. — Вы меня очень выручили!

— Да что вы, Эвальд Янович! — Шеф «Эгиды-плюс» спрятал оружие и привычно поправил очки. — Опоздали мы! Приехали, как говорится, к шапочному разбору! Нас очень странно оповестили: позвонила какая-то старушка из автомата и сообщила, что на Козьем рынке скоро будет салют в честь князя Волосова. Оперативный дежурный спрашивает: а мы-то здесь при чем? Криминала никакого, кажется, не ожидается? А старушка смеется и говорит: князь, наверное, будет слишком близко стоять от салютующих, — как бы его там не опалило, вы уж присмотрите. Когда мне доложили, я подумал: что-то здесь не то, и вот, видите, какая история. А что же здесь случилось?

Тем временем Борис и Станислав подобрали бесполезные для убийства обрезы, пристегнули задержанных друг к другу наручниками и стали вызывать милицию, а Федор приготовился оказать раненым первую помощь.

— Вы чьи, пацаны? — обратился к мужчинам Сергей Петрович. — Не слышу!

— Колхозные, — буркнул Мастино. — Урожаем торгуем.

— Еще один такой неправильный ответ, и вторая нога — прострелена. — Плещеев вновь достал своего «макарыча» и направил ствол вниз. — У меня нет времени с вами кокетничать. Чьи?

— Клоповские мы, — сквозь зубы процедил Буль. — А что мы сделали? Мы так, ради хорошего настроения фейерверк устроили, а он нас искалечил. Мы же от потери крови можем умереть!

— Да брось ты им дуру гнать! — буркнул Мастино, как будто здесь никого не было, кроме двух раненых мужчин. — Хочешь, чтобы они тебя за яйца подвесили? Теперь это уже проблема адвоката нас из дерьма вытаскивать!

— Чей заказ? Фамилия? — Сергей Петрович упер ствол в здоровое бедро Буля. — Стреляю!

— Кумиров! — закричал, морщась от боли, Буль. — А кто же нам орехи подменил, что за падла, а? Хотел бы я знать?! Из него самого фейерверк заделал бы!

— Ничего, выйдешь из тюрьмы, заделаешь! — улыбнулся Борона, разрезая брюки на своих криминальных пациентах. — СПИДом не болеем?

— Бог миловал! — с некоторым облегчением в голосе отозвался Мастино и участливо заглянул доктору в глаза. — Он меня чего, на инвалидность отправил?

— Сейчас трудно сказать, — ответил Федор Данилович. — Сделают рентген, ответят. Но это уже в тюремной больничке.

— А как же тренировки? — растерянно спросил Буль и с обидой обратился куда-то в искрящееся редким снегом пространство: — Я по весне хотел на Европу пробиться!

— Эвальд Янович, вы в порядке? — Плещеев участливо взял Волосова под локоть. — Ничего не нужно?

— Да нет, дорогой мой, меня это нисколько не обременило. — Князь спрятал пистолеты и застегнул пальто. — Мне, наверное, нужно будет дать показания?

— Конечно, — согласился Сергей. — Будем надеяться, что милиция до утра приедет. А вон, кстати, и наши коллеги!

Между пустынных ларьков и прилавков мчался «воронок», сценически озаряя обретший в ночной безлюдности бутафорский вид Козий рынок синим, немного рекламным светом.

На другой стороне проспекта среди прочих машин замер микроавтобус защитного цвета. Металлические жалюзи на его левом борту были открыты. В салоне микроавтобуса неподвижно сидел мужчина в потрепанном брезентовом плаще. Перед ним на штативе темнело ружье с оптическим прицелом, в который сидящий внимательно наблюдал за всем происходящим с момента появления на подъезде к Козьему рынку бежевой «пятерки».

— Эвальд Янович, мы вас очень хотим пригласить на новоселье нашего приюта. Простите, у вас на завтра какие планы? — Борона посмотрел снизу вверх на князя, продолжая обрабатывать своих криминальных пациентов. — Если будет нужно, то мы вас заберем на машине.

— Спасибо, дорогой мой, за приглашение. Я очень рад, что ваша мечта наконец-то, с Божьей помощью, сбылась. — Волосов казался спокойным, но его друзья прекрасно понимали, чего стоили пожилому человеку недавние минуты. — Я к вам обязательно приду. И не надо меня никуда подвозить. Скажите мне только, пожалуйста, адрес, где это находится.

Глава 42. Электрика вызывали?

Оставшиеся на заводе имени Немо осколки трудового коллектива уже давно смирились со статусом злостного неплательщика. За последние годы здесь привыкли к тому, что город отключает то телефонную связь, то водоснабжение, то подачу электроэнергии. Вот и сейчас, когда помещение клуба наполнила относительная темнота, Вадим Ананьевич не прочел в этом никаких дурных предзнаменований или некоего особого смысла. К тому же на все случаи лишения благ цивилизации у Сидеромова имелась определенная альтернатива. Перекроют воду — а у него в кабинете непочатая столитровая армейская фляга. Отключат телефон — а у него в наличии и мобиль, и пейджер, и даже рация для оперативной связи на территории вверенного ему предприятия. Вырубят свет — а у него шахтерский фонарь с аккумуляторной батареей на сутки работы! Вот так-то, господа рыночники! Мы от вас тоже кое-что переняли!

За время обитания в помещении клуба он здесь действительно все неплохо оборудовал для автономного проживания. У него даже были расставлены в стратегически важных точках свечи, которые он сейчас нервно запалял, обходя свои помрачневшие владения.

Вадим мог оставаться спокойным в смысле собственной безопасности, поскольку знал, что за дверьми клубного зала выставлены усиленные посты охраны, а обе боковые двери уже давно замурованы за своей полной ненадобностью. Сейчас его серьезно заботило то, что сотворить с этой горе-садисткой, доставившей ему совершенно излишнее унижение, в последней фазе которого он, пожалуй, даже при самом пристальном рассмотрении вряд ли когда-нибудь усмотрит ферменты собственного удовлетворения. До вынесения окончательного приговора он запер неудачницу в гримерной, где, собственно, она и поставила неуклюжую точку в своей судьбе. Наверное, самое правильное будет убить эту дуреху и уничтожить все следы ее пребывания. Что делать, за последние годы ему не один раз пришлось подобным образом распорядиться чужой жизнью, — такое нынче время!

Сидеромов подошел к гримерной и взглянул на млевшее в полумраке дверное окно. За его стеклами угадывалось настороженное лицо его юной гостьи. Вадим строго посмотрел на озорницу, которую, в общем-то, уже простил, и даже подумывал, не продолжить ли с ней столь бездарно прерванный сеанс, как вдруг различил на сцене какое-то движение и озабоченно направился в зал. Он быстро прошел к своему директорскому столу, установленному между боковыми дверьми, включил прожектор и направил жирную струю электрического света в сторону сцены. Под прицелом луча оказалась чья-то спина.

— Загубин? — раздраженно прозвучал из-за фонаря высокий голос Вадима Ананьевича. — Нестор Валерьевич?

— Не-а, не Загубин! — компанейским и, кажется, даже знакомым мужским голосом ответила «спина».

— Острогов? — Сидеромов взял еще более высокую тональность, все еще храня надежду на опознание приближенных к нему людей. — Тимур Асбестович?

— И не Острогов. — Человек повернулся, предъявив совершенно незнакомое Вадиму одутловатое лицо с круглыми, будто по-детски удивленными глазами. — Не угадали, Вадим Ананьевич!

— Кто вас сюда пустил? — Сидеромов допустил гневные интонации и решительно шагнул в сторону сцены. — Я же приказал: никого сюда не пускать! Никого и никогда, пока я сам не позволю! Черт знает что, свиньи, скоты, гнать их всех надо!

— Темно тут у вас, — довольно обыденно сообщил гость и развязно двинулся навстречу директору. — Электрика вызывали? У вас тут, видать, с проводочкой нелады.

— Какие нелады? Какая проводочка? — Вадим оторопело наблюдал, как мужчина спускается по ступенькам. В левой руке он держал чемодан, который, возможно, действительно был атрибутом настоящего электрика, да и сам этот олух тоже, скорее всего, вполне мог числиться на заводе электриком, — разве их всех тут упомнишь, да еще при такой текучке кадров?! — А ты кто, вообще? Откуда ты здесь взялся?! Почему тебя не остановили у дверей? Почему мне не сообщили? Там что, никого не было?

— Почему никого не было? Кто-то, наверное, был. Но с каждым ведь можно договориться. Главное-то — по-человечески, правильно? К людям подход нужен! — Пришелец приветливо улыбался, позволив массивному подбородку оттянуть нижнюю губу, обнажившую заполненную слюной полость. — Я тот, кто говорит: да будет свет!

— Сколько же вас тут, умников, шастает?! — безнадежно воскликнул директор, останавливаясь где-то метрах в трех от мужчины в синей спецовке и утепленного сверху черным ватником. — Кто тебе деньги платит?

— Платит тот, кто заказывает. — Гость продолжал подступать и неловко протягивать правую руку. — Сейчас пробочки посмотрим, может быть, все и обойдется?

«Хочет схватить, толкнуть?» — предположил Сидеромов и приготовился к обороне. У него с давних пор почему-то очень прочно запечатлелось одно манерное движение киногероев, которые молниеносно выхватывают пистолет и всовывают добытое оружие в ухо или ноздрю своего дерзкого собеседника. Вадим бессчетное число раз репетировал этот классный финт со своим газовым пистолетом. Сейчас, по его догадке, как раз и настало время применять боевой навык на практике. Он резко отпрыгнул в сторону и действительно блестяще исполнил свой излюбленный маневр, уткнув пахнущее железом дуло в небритую щеку оцепеневшего незнакомца.

— Что ты мелешь? — Сидеромов вдавливал оружие в податливую кожу и представлял, что окончанием его ствола, наверное, можно нарезать тесто, хотя для чего могут потребоваться столь мелкие кусочки? А еще, пожалуй, можно выбивать прокладки для каких-то, скажем, хозяйственных нужд. — Ты кого хочешь обмануть, скотина?!

— Какой он у вас холодный! — Назвавшийся электриком с иронией, как показалось Сидеромову, скосился на ствол. — Он у вас что, взаправду заряжен?

— Заряжен, заряжен! Хочешь проверить? Смотри, тогда ты сам таким же холодным станешь! — Вадим повторял, возможно, уже слышанные и весьма банальные, но вполне правильные фразы, пытаясь угадать, сообразит ли работяга, или кто он там есть, что ему угрожают всего лишь газовиком? — На дурака работаешь, дилетант!

— Сами-то не задохнетесь? — Мужчина произнес это уже с откровенной издевкой и, мало того, позволил себе еще дерзко улыбнуться. — Ну лицо мне опалит, глаз и тот вряд ли выжжет. А чего ради? Я же сюда работать пришел!

— Сейчас мы к охране выйдем, а там и проверим, что тут у тебя за работа такая? Иди за мной и не дергайся! — Директор крепко держал гостя левой рукой за правый локоть, а дуло своего не очень надежного в эксплуатации оружия переместил к выкатившемуся на него глазу. — Шевельнешься — пеняй на себя!

Они двинулись к входным дверям и через несколько шагов оказались вынуждены покинуть зону, освещенную прожектором. Сидеромова утешало то, что их дальнейший путь озаряют предусмотрительно зажженные им массивные свечи. Сейчас он очень жалел о том, что не запасся, вопреки советам того же Загубина или Острогова, каким-нибудь огнестрельным оружием, пусть даже дамским пистолетом.

— А вы курочком-то быстро щелкаете? — спросил гость. Перед директором играли отражениями свечей его наглые глаза. В этих глазах Вадим Ананьевич рассмотрел то, что этот человек или собирается что-то ему причинить, или уже что-то успел сделать. Особенно остро Сидеромов ощутил это, когда пришелец немного осел в его руках, возможно слегка запнувшись о покрытия пола, и несколько небрежно выдохнул: — Оп-паньки!

«Наверное, это чушь, — подумал Вадим. — Ничего не случилось, да ничего дурного просто и не может со мной произойти сейчас, в этот момент, когда я тычу газовиком в эту бездарную физиономию».

Вначале Сидеромову показалось, что в его животе где-то справа образовалась льдина, и она, соприкасаясь с внутренностями, начинает их неприятно жечь. Вдруг эта льдина превратилась в электрическую боль.

«Ах вот почему электрик! — догадался Вадим и увидел, как человек в спецовке плавно, медленно, микроскопическими движениями, словно в кошмарном сне, отступает и, кажется, с благодушной, родственной улыбкой показывает ему какой-то предмет, зажатый в его руке. — Что же это? Отвертка. Как все просто!» Господи, но до чего это теперь уже не важно, что он ему действительно что-то причинил, пусть это даже и называется — убил! Он же так мило улыбается, а Вадим ему уже все простил, простил, о господи! «А почему же он не стрелял? А зачем?»

Сидеромов зажал рукой проткнутую часть своего переставшего быть послушным тела и встал на колени. Он испытывал радостное облегчение оттого, что это тело перестает быть его собственностью. Сейчас он находился где-то посередине между этой навсегда покидаемой им оболочкой и каким-то иным измерением, о котором никогда не догадывался, но которое — как странно! — стал вдруг вспоминать. Он действительно когда-то знал его, но что это было? Сможет ли он все правильно вспомнить?..


— Баиньки, дядя Вадик! — произнес Никандр, нащупал в кармане пластмассовый передатчик, размером со спичечный коробок, и нажал на кнопку.

Он перешагнул тело директора и собрался действовать дальше по оговоренному им с Игорем Кумировым плану, как вдруг двери в зал распахнулись.

— Стой! Стрелять буду! — раздался отчаянный вопль Рамиза. — Бросай оружие!

— Ты чего?! — Электрик удивленно обернулся в сторону кричащего мужчины в милицейской форме с погонами капитана.

Раздалось два выстрела. Никандр отлетел в сторону и упал в нескольких шагах от безучастного Вадима Ананьевича.

— Сюда! Нападение на директора завода! — Капитан вторгся в зал, мгновенно склонился над Сидеромовым, коснулся его безвольно расслабленной шеи и крикнул спешащим за ним людям: — Врача! Скорей врача! Никто не двигается дальше тела директора!

Рамиз Шалманбеков мельком окинул взглядом сплоченную за его спиной группу и направился к лежащему на спине Никандру. Тот неожиданно стал подниматься, резко встал и двинулся в сторону милиционера.

— Спокойно! Все остаются на местах! Видите, у него дырка в голове! Сейчас все закончится! — Рамиз отступал от надвигающегося на него, истекающего кровью мужчины, которого, впрочем, продолжал держать под прицелом. — Как он попал в зал? Кто его пустил? Как это случилось, я вас спрашиваю, горе-охранники?!

— Да мы его и не видели! Димон, откуда тут этот черт взялся? — удивленно и медленно говорил Валежников, вместе с другими мужчинами с интересом наблюдая за агонией Электрика. — Может, заводские недосмотрели? Их, наверное, человек. Тут кого только нет: одни пьяные, другие что-то воруют, — форменный бардак!

— Чей это человек, мы скоро узнаем! Все равно узнаем! — Брюкин выступил впереди столпившихся. — А на заводских еще рано валить, товарищи! Вы меня понимаете, еще рано?!

— Ну да, понимаем, — согласился Таранов. — Может, он в какое окно просочился?

— Сейчас вызовем оперов, пусть следствие этим займется! — произнес Шалманбеков, продолжая все медленнее пятиться от все медленнее и неувереннее шагающего мужчины в черном ватнике. — Осторожней!

Последняя реплика капитана относилась, очевидно, в основном к нему самому, поскольку именно он и оказался на пути падающего лицом вниз Никандра. Милиционер присел возле вздрагивающего тела и похлопал его по карманам.

— Этот человек может быть заминирован! — объявил Рамиз и повернулся к стоящим: — Выйдите, вызовите врача и ждите за дверью. Я буду находиться здесь, пока не прибудет спецгруппа!

— Хорошо, товарищ капитан! — послушно согласился Илья Титанович. — Берегите себя! Если что, какие проблемы возникнут, вы нам только крикните — мы все рядом!

Когда двери закрылись, милиционер запустил руку в правый карман ватника, достал из него пластмассовую коробочку и спрятал ее в свою кожаную куртку. Он подозрительно осмотрелся и величественно усмехнулся…


— Внимание, внимание! Всем, кто меня слышит! Я капитан милиции Рамиз Шалманбеков, сообщаю вам следующее: только что к нам поступили сведения о том, что на территории завода имени Немо трагически погибли два человека: Тит Львович Засыпной и Вадим Ананьевич Сидеромов. Через несколько минут территория завода будет оцеплена силами спецназа. Сейчас я приказываю всем противоборствующим сторонам прекратить какие-либо действия и собраться около заводских проходных. Я приказываю не оказывать никакого сопротивления силам спецназа и добровольно сдать имеющееся оружие. В противном случае правоохранительные органы оставляют за собой право действовать по усмотрению в соответствии со сложившейся ситуацией. — Рамиз отключил микрофон, откинулся в кресле и озорно подмигнул Брюкину: — Ну что, Титаныч, будешь работать на Кумирова? Он хорошо платит!

ДЕНЬ ШЕСТОЙ

Глава 43. Репетиция смерти

Ему было тесно и душно. Оказывается, он попал в ледяную пещеру, похожую на увеличенную ракушку устрицы. Его здесь зажало, и лед, кажется, продолжает смыкаться, не оставляя ему шанса уцелеть. Кумиров пытается пошевельнуться, но у него ничего не получается, столь ловко он оказывается упакованным в ледяную бесчувственную массу. Игорь находится в нестерпимо неудобной позе и даже не может себя осмотреть: не получается даже повернуть голову. В глаза ему бьет яркий свет, и все видимое предельно освещено, даже прозрачно (ну да, все же ледяное!). Он не чувствует боли и даже не пугается того, что с ним сейчас происходит.

Постепенно у него созревает новое неприятное ощущение, им оказывается чувство холода, — Кумиров понимает, что невероятно замерз. Неожиданно он улавливает нечто тревожное в своем окружении, сосредоточивается и опознает в обозримой толще льда очертания Мстислава Самонравова. Его друг детства, который, может быть, уже все ему простил, внимательно смотрит на Игоря и даже мастерит какие-то знаки, рисунок которых чересчур размыт слоем льда. Кумиров напряженнее вглядывается в движения Мстислава и вдруг различает, что тот не один, а с семьей: жена расчесывает волосы дочери, а сынишка сидит у компьютера. Игорь с интересом рассматривает помещение, в котором находится семья, и только тут соображает, что все видимое представлено в необычайно ярких и сочных красках, словно дорогая телевизионная реклама…


Игорь различил неимоверную вонь и тут же обнаружил вокруг себя полную темень. Он по-прежнему не мог двигаться и не понимал, что с ним происходит.

— Живой? — спросил сам себя Кумиров. — Говорю, значит, живой.

— Ну и что? — прозвучал в темноте осипший, на слух несколько пьяный мальчишеский голос. Причем это наверняка произнес не Игорь Семенович, а кто-то другой. Хотя, возможно, голос мог ему и почудиться.

Сейчас можно было ожидать чего угодно, поскольку Кумиров еще не понял, жив ли он, а если жив, то спит или бодрствует, а если бодрствует, то где?

— Скажите, сколько радости от такой жизни! Игореня Тальков, царство ему небесное, так и пропел про эту маету, что ее, дескать, и за жизнь-то, по совести, нельзя признать, — вновь раздался протяжный голос подростка, пожалуй все-таки несколько странный для молодого человека. — Только после смерти и понимаешь, что еще и жить-то не начинал!

— А кто это со мной говорит? — Игорь задал, как сам тотчас подумал, довольно дурацкий вопрос. — Вы не могли бы ответить?

— Совесть твоя, леший! Что ж ты не подыхаешь, себе на облегчение, а? — В неизвестно чьем и неизвестно откуда потрескивающем голосе не звучало по отношению к Кумирову убедительной неприязни. Одно это уже давало кандидату в губернаторы Санкт-Петербурга надежду на прояснение его, как он уже догадался, не самого удачного положения. — Видишь, как теперь все перевернуто: и умереть человек нормально не умеет!

— А почему это я, простите, должен подохнуть? — Игорь пытался представить, каким образом будет выгодней подыграть этому единственному голосу во вселенной. — С чего это вы взяли?

— Да потому, что время пришло: рак свистнул и щука пропела! — Человек явно ерничал, к чему, видимо, привык за свою наверняка не слишком роскошную жизнь. — Потому что если сейчас не сумеешь, значит, опосля еще тяжелее будет!

— Может быть, вы все-таки назоветесь? А то что это мы так разговариваем, как на том свете? — Кумиров решил эдак небрежно определиться со своим статусом, поскольку он действительно еще не полностью соглашался со своей телесностью, сам же попытался высвободиться из сковавшего его плена, но это оказалось бесполезным: мышцы напрягались, конечности двигались, но весь он был придавлен какой-то тяжестью. Может быть, протухшими тушами скота?

— А если и на том свете, ты-то уже и сам, поди, ничего разобрать не можешь?! Ишь ты, как его любопытство на смертном одре разъело: скажи да скажи, кого с ним в одну яму бросят! — Мужчина закашлялся, даже несколько задохнулся, и продолжил севшим, словно приглушенным стеной, голосом: — Да погоди ты, конек, скоро и впрямь на том свете познакомимся!

— Но все-таки, кто это говорит, а? — Унижая себя повторными вопросами, Игорь уже начинал представлять, как он вскоре сведет счеты с этим полоумным балагуром, который вот уже целую вечность изводит его своими простонародными байками. — У вас имя-то есть свое?

— А и отвечу, чай, не обнадежу: Карп Зеркальный на твой голос отзывается! — Невидимый незнакомец замолчал, очевидно рассчитывая на поспешную реплику Кумирова, но тот не сразу нашелся, как отнестись к назойливо навязываемой и чересчур несвоевременной игре. — Экий ты, парень, неугомонный, возьми лучше да усопни, как сказали! Вот я уже, считай, почти целиком в лучший мир перебрался, знаешь, как там удобственно — как в лучшей гостинице! И тепло, и стильно, и так весь вязнешь в этом сервисе, словно пчелка в сиропе! А ты вдруг: живой-неживой?! Да хоть и не живой? Вот ведь какого неспокойного завезли! Зря я тебе и ответил поначалу, вдруг бы ты без моих слов скорее преставился?

— Скажите мне, Карп, простите, Зеркальный, а где мы вообще-то находимся? — Игорь решил вдоволь насладиться своей вынужденной зависимостью от обладателя хрипло- певучего голоска и вопрошать это ничтожество, пока обстоятельства не изменятся в его пользу. — Я вот лежу, ничего не вижу в этой темени и, мало того, пошевелиться не могу! Мы что, на каком-нибудь складе? Я надеюсь, случаем, не в морозильной камере? Больно уж здесь, мягко сказать, прохладно.

— Ну ты, земляк, совсем неученый: где ж околеванцы могут быть прописаны, как не по месту назначения?! — замолчал, выжидая, человек, вмонтированный столь неожиданно для Кумирова в его значительную судьбу. — Другой бы и думать не удосужился, а ты все свою репу отмороженную напрягаешь!

— Так не хотите же вы сказать, что мы… — Кандидат в губернаторы, кажется, уже догадался, где он очутился, но ему стало вдруг слишком страшно произнести это короткое, безысходное слово.

— В морге ты, бестолочь! — с напускной ворчливостью, а по тону так же игриво проворковал назвавшийся Карпом. — Отсюдова и вонизм такой происходит. Тебя, поди, как и меня, сюда как самого перспективного в жмурики завезли, а ты вот до сих пор все ерепенишься да почему-то усопнуть не стремишься!

— Я — в морге?! — своеобразным эхом отозвался Кумиров и с новым напряжением попытался понять, что же с ним произошло. — Живой и — в морге?!

— В морге, в морге! И живой, как Ленин: живее всех живых! Здесь все такие: никого ты ничем не удивишь, ни огнестрельным ранением, ни резаным, ни чумой, ни холерой, — все равны, как в бане! — действительно по-детски засмеялся Карп. — И вот заметь, что здесь специфично: все такие тихие-спокойные, один ты залупаешься, прямо как в Государственной думе!

— А почему я не могу пошевелиться? — Игорь отдавал себе отчет, что все еще туго соображает; может быть, его отравили, а он все-таки выжил? А кто же? — Ты мне скажешь?

— А потому, наверное… Да что я тебе, доктор, что ли?! — Голос нервно сорвался, человек закашлялся и после паузы смягчился. — Тебе, может, потому не шелохнуться, что у тебя только язык один живой и остался, а остальное уже сдохло, — в этой больничке и такие варианты случаются. Один начальник тут вообще три дня живой маялся! Так и то нашли его охраннички, и в тот же день здесь весь персонал поменяли: короче, в лесок недалекий отвезли и, сам понимаешь…

— Да нет, Карп, я свое тело вроде бы ощущаю: и холодно здесь, и воняет. Ну да, сколько они тут лежат? Господи, так это ж они меня трупами завалили! — Только тут Кумиров с возможной ясностью понял, что придавивший его груз состоит из тел, некоторые из которых, подобно его собственному, еще не покинула жизнь.

— Вот долбень! — Поликарп засмеялся, но тотчас перешел на хрип и, кашляя, молвил: — До-га-дал-ся!

— Ты что, смеешься? — Игорь не оставлял надежды самостоятельно выбраться из-под смердящего спуда и предпринимал одну попытку за другой, но все оказывалось тщетно. — Было бы что смешное, а это ведь наша с тобой жизнь!

— А ты, мужик, чего рассопливился? — Очевидно, со слезами на глазах возник Поликарп. — Ты, видать, заказной, вот они тебя и запрессовали, чтобы в каком не предсказанном случае не выкарабкался да им потом горя не причинил.

— Как это понимать — заказной? — Кумиров вспомнил историю про двух лягушек, очутившихся в крынке со сметаной, и подумал, героями какой сказки могут стать они — двое мужчин, заживо брошенные в морг. — Это из какой оперы?

— А так и понимать, что ты кого-то слишком сердечно приветил: то ли денег дал в рост, то ли бабу увел, — да ты про то, наверное, сам лучше меня помнить должен. Ну вот, кто-то тебе за все твои старания приговор-то и вынес, таким макаром ты тут и оказался. — По звуку, Поликарпа одолевал еще и насморк. Он по-детски пошмыгал носом и продолжал: — А отсюда дороги назад уже не случается. Вот я и смеюсь, что к тебе определенную жалость питаю.

— Ладно, допустим, я готов согласиться, что меня действительно кто-то подставил. — Игорь предположил, в каком морге он мог очутится. Впрочем, что ему даст его знание? Узнать бы, кто его сюда привез, — вот это будет уже куда ценнее! — А ты, Карп, кто такой? За что пострадал?

— А я, мил человек, и от ментов побегал, и в тюряге помаялся, всяко бывало! А как из-под стражи вышел, в расклад попал и цельный год бомжом прожил, здоровьишко потерял, бывал бит и ментами, и гопотой, и «новые русские» в меня из арбалета пуляли. Ага! А тут меня какая-то дрянь скрутила, да так, что не убежать, не скрыться, а ментам как раз особо строгий указ поступил: в срочном порядке от бомжей город почистить — выборы на носу, а наш брат бомж городской пейзаж больно сильно омрачает. Вот меня сюда в злой лихоманке и законопатили. А здесь братва свой план по трупам выполняет. У них главный показатель — парабола смертности. То бишь чем кучнее наш брат покойник, тем лучше. А если кто к вечеру до кондиции не созрел, они сюда в принудительном порядке затаскивают и бросают: глядишь, к утру Богу душу и отдашь!

— Знаешь, Карп, я готов тебе поверить, хотя про такие вещи еще не слышал. Мне говорили, что вашего брата бомжа в лес вывозят, а такие методы, да… — Кумиров подумал, не сделать ли ему одну из своих последних ставок на это отработанное существо. — Слушай, Карп, а ты еще двигаться можешь? Так, чтобы на ноги подняться или хотя бы переползти?

— Кое-какие силенки покудова имеются. А тебе-то зачем? — без особой активности отозвался мытарь. — Тебя самого-то, кстати, как кличут?

— Патрис. — Игорь подкашлянул. — Патрис Лумумбович…

— А-а-а, это что за имя такое, ты чего — мулат какой или индостанец? Вроде как без акцента изъясняешься? — В голосе возможного спасителя кандидата в губернаторы мелькнул намек на любопытство.

— Да нет, Карп, у меня отец был в свое время пламенный интернационалист, вот и нарек меня в честь одного по-своему знаменитого человека. — Кумиров подумал, что для него сейчас главное нормально дышать, вопреки отвратительной вони, пропитавшей его органы обоняния и вкуса и, наверное, до конца его дней (желательно все-таки не столь скорого!) вмонтированной в его память. — Раньше так модно было называть. Еще, если помнишь, инициалы вождей по-всякому сокращали, а из них имена составляли?

— Ну да. У нас вот кладовщица была на заводе. Ну еще тогда, когда заводы работали, а работягам деньги платили, — при советской власти, так ее не то что тебя, ее Компартией звали. Во какое ей имечко предки задвинули, почище любой блатной кликухи! — Невидимый человек засмеялся.

— Слушай, Карп, так ты до меня доползти-то сможешь, а то мне одному из этого плена не освободиться? — как бы невзначай бросил в смердящую темноту Игорь Семенович. — Тут, может быть, и труда особого не надо, просто я в таком неудачном положении оказался.

— Да я-то, Патрик, более или менее сохранился: думаю, еще пожил бы, если бы эти коновалы меня здесь не заточили. Я вообще-то бухарь по жизни. Ну и спиртом-то всю лишнюю влагу из себя и выгнал. Человек-то, сам знаешь, на девяносто процентов из воды сделан. Ну вот я, как говорится, и стал наподобие мумии, а ей что сделается, они вон — что в пирамиде, что в музее по тыще лет пылятся! — Голос рассказчика обрел привычную для него сказительную приподнятость. — Я раньше как свой день начинал: иду в ларек, беру «льдинку»…

— А что это такое — «льдинка»? — решил приласкать бомжа своим участливым любопытством Кумиров.

— А это дрянь такая химическая, окна мыть. Но она на спирту, флакон засосешь, вроде как снова человек, — с готовностью сообщил Поликарп. — Сейчас я к тебе доберусь! Ты только говори или вой, то есть голосовую ориентировку мне давай, чтобы я тебя мог нащупать, а то тут, понимаешь, черно, как у негра в жопе!


Игорь пришел в себя, когда его уже почти ничего не стесняло, оказывается, его полумертвый союзник сумел-таки освободить его от смердящего бремени и сейчас настороженно повернул свою обмотанную грязными бинтами голову в сторону возвращающегося в реальность Кумирова. В помещении уже было светло: источником света являлась тусклая лампочка, гнездившаяся над закрытой дверью.

Игорь отметил, что у Поликарпа когда-то было красивое лицо: светло-карие, прозрачные глаза, белки у которых стали из-за явного хронического гепатита желтыми под стать зрачкам; достаточно строгие черты лица, которые были безнадежно феминизированы хроническим алкоголизмом. Все лицо мужчины оказалось в шрамах. Особенно бросался в глаза рельефный шрам, разделивший нос по вертикали, словно по нему стекало молоко или белая краска. Лицо спасителя Кумирова имело сине-фиолетовый цвет, словно он натянул на него темный капроновый чулок.

— Что у тебя лицо такого цвета, будто ты неделю назад утонул? — Игорь приободрился и начал самостоятельно, но пока довольно неуклюже переползать к входным дверям, где виднелось свободное место.

— А это, знаете, болесь такая, оно еще по большей части с кровью связано. У нас, говорят, у простых людей никак не лечат, а если богатый — только за большущие деньжища. — Словно в подтверждение сказанного, Поликарп коснулся темно-коричневыми пальцами своего лица цвета баклажана. Остальное тело, кроме, пожалуй, такой же, как кисти рук, словно закопченной шеи, имело бело-розовый цвет. — Да по мне-то что, Патрис Лумумбович, я и таким Фантомасом поживу, — долго ли еще осталось? Мне ж не в кино со своей рожей сниматься!

— Слушай, дед, а тебе, если не секрет, сколько годочков? — Кумиров прикинул, что этот алкаш уже наверняка на пенсии, следовательно, ему уже за шестьдесят или, по меньшей мере, очень близко к тому. — Бабенок-то еще беспокоишь?

— Сколько годочков-то, внучек? — Поликарп прищурился. — А на тридцать три не согласишься?

— Да брось ты трепаться! — Игорь даже удивился искренности собственного изумления. — Я еще готов поверить в то, что ты успел так поседеть от своей собачьей жизни, а вот чтобы так сморщиться — это уж ты чего-то лихо переборщил! Тебя в концлагере, случаем, не содержали?

Да ты, мил человек, и судьбы-то моей не знаешь! Я, Патрик, считай, всю жизнь по больницам да по тюрьмам маюсь. Когда, думаю, вся эта грустная история закончится, а начнется что-нибудь другое, повеселее, ну хоть для какого-то ассортимента, а то ведь все одно и то же! — устало ухмыльнулся Поликарп. — И таких, веришь, чудес за свою жизнь насмотрелся, просто садись и пиши. Да вот я, мил человек, писать-то не склонен, пусть кто другой по этой части потрудится, а я так, ну как сказитель, что ли?

— Сказочник, — поправил Кумиров, вновь чувствуя слабость и полузабытье.

Он заметил возле дверей пустую каталку и направился в ее сторону.

— Ну хоть и сказочник, — тотчас согласился Поликарп, двигаясь следом за крупным толстым мужчиной. — И вот, веришь ты, самая-то невидаль мне в больницах и представлялась. Попал я как-то в военную академию. И то чисто по случайности. Доставили по «скорой» с ножевым ранением. Лежу поправляюсь, врачи говорят, выписка не за горами. А я такой любопытный, что ли: все меня тянет куда-то заглянуть. И тут стою курю на коридоре. Так это втихомолочку, чтобы никто из персонала не застукал. Вижу, деваха симпатичная, да и не наша вроде, тоже в белом халате на второй этаж покоцала. Я — шмыг за ней! А что, может, и познакомлюсь: я только с виду такой старый, а лет-то мне сам знаешь сколько! Да ладно! А дверцу-то она не заперла, — ну точно, новая. Свои-то как выдрессированные, все с ключиками, на всех шкафах и ящичках замочки: то-то было в советское время! Ну ладно, почапал я по коридору, что мне за дверью-то открылся. Глядь, еще дверь и тоже не задраена. Я туда! А как вошел, так сразу и не понял, чего я тут себе такое и высмотрел. Прости господи! Кто лежит, кто сидит, кто вроде как и перемещается, а сами-то! Ну сразу-то, говорю тебе, не очень-то во всем этом чудо-стаде и разберешься. А как присмотришься! У одного нос к груди прирос, у другого рука лишняя от живота растет, а третий, он заодно и четвертый, потому что двое: срослись боками, как картошины. Я поздоровался. Они отвечают. А сами-то, заметь, ноль внимания, то есть будто бы я такой же, считай, интересный. Я подробней осмотрелся, думаю, у окна вроде нормальный стоит: на своих двоих, понимаешь, в руках сигаретка тлеет. Оборачивается. Мама родная! Волчья пасть! Мне улыбается, чего-то щелкает, — ну ни бельмеса не понимаю! А тут еще из другой двери заходят: один с копытами, другой — с ластами заместо рук. А за ними и двое санитаров, как положено. Ну там ребят-то на такую должность брали в те годы, будь здоров — не кашляй, все шкафы под два метра. Они меня опознали как чужака — цоп под локотки и за дверь, там по шее дали и — на отделение. Так я, Патрик ты мой дорогой, после того «диснейленда» несколько ночей натурально глаз не сомкнул и все кошмарами мучался. Сна нет, глаза как автогеном пилит, а только задремлю, ко мне вся эта кунсткамера возвращается, ну и сна как не бывало, — кричу и подпрыгиваю!

Двое голых мужчин сидели на оставленной в морге пустой каталке. Поликарп с усилием сполз с нее на пол, подошел к трупу, завернутому в клеенку, и, перекрестившись, стал вытаскивать клеенку из-под раскидавшего при первых же движениях свои конечности тела.

— Без одежонки-то совсем уж стыдно! — виновато улыбнулся бомж, обматывая клеенку вокруг своих развернутых, как у женщины, бедер. Таким образом одевшись, Поликарп вновь забрался на каталку и повернул ко все еще расслабленному Игорю свое фиолетовое лицо. — Машиной меня, родное сердце, шесть раз сбивало. Сколько раз резали, мне сейчас уже и не вспомнить! Вот первый раз в двадцать лет произошло. Шел я по Сенной площади. Вижу — двое. Приблизились. Один спрашивает закурить. Говорю — нет. Я вообще долго не пил и не курил, потом уже как-то жизнь не сложилась, и я переменился. Ну так он тогда денег требует. Спрашиваю: более-то ничего не захочешь? Он мне — тресь по роже! Ну я ему навернул, — отлетел, паршивец! Тут второй меня в спину вроде как толкнул. И оба деру. Я иду. А около Зодчего Росси чувствую — рубашка к спине липнет. Я рукой потрогал — мокро. На ладонь глянул — кровь. Тут сразу захожу в первый попавшийся подъезд. Звоню. Причем звоню как обычно милиция — безостановочно. Так мне еще открывать не хотят. Я говорю, у вас телефон если установлен, так вы мне сразу «скорую» закажите. Наконец открыл мужик. Посмотрел на меня, говорит, проходи. Убрал все со стола, клеенку снял, положил на кушетку, говорит, ложись, сейчас вызову. Приехали скоро. Слава богу, обошлось. А в другой раз сижу в пивном заведении. Я, когда деньги были, иной раз туда любил заглянуть. Посидишь так культурно, о том о сем потолкуешь: о политике — я раньше каждый день западное радио слушал, — о шахматах, тоже раньше играл. — Поликарп говорил о себе в прошедшем времени, словно о другом человеке и о другой жизни. — А тут вот заказал в первый кон шесть кружек, потом повторил — ну как обычно. Вдруг забегает мужик. Как появился, сразу ко мне. Слушай, говорит, у тебя точно такое же брюхо, как у той бабы, которую я сейчас зарезал. Я его спрашиваю: ну и что? А сам-то рассуждаю, что живот-то у меня естественным образом от выпитой жидкости образовался. Он глазами похлопал и шепчет мне в лицо: а ничего! А сам нож достает и мне его в живот на весь калибр засаживает. У меня в глазах блошки запрыгали. Сел он, я говорю: выпьем? Давай, говорит. А у меня с собой на всякий случай еще пол-литра была, так я ее потихоньку с пивом и высасывал. Водка-то, знаешь, в синтезе с пивом очень неплохо по голове ударяет. Выпили мы все, что имелось. Пива вроде и неохота больше. Я говорю, пойдем еще добавим, только ты нож-то вынь, что ли? Он потянул, а я чувствую — слишком уж туго идет. Говорю: ну, ладно, господь с ним, потом как-нибудьизвлечем, а сейчас я свой пиджак через руку перекину и у брюха держать буду, авось не заметят. Взяли мы в «четырнадцатом» гастрономе «Экстры» (у меня кое-какая таньга оставалась, да и товарищ мой новый добавил), пришли ко мне. Выпили. Он сломался. Заснул. Я чувствую, нехорошо мне становится. Взял паспорт, пошел в травматологический пункт.

— Слушай, спаситель, ты мне еще разок напомни, как ты на квартиру-то попал? — Игорь устало посмотрел на собеседника и подумал, что если когда-нибудь выбираться отсюда, то уже в достаточно скором времени, ибо он, наверное, ничуть не застрахован от того, чтобы действительно остаться здесь навсегда, — что-то ему никуда не хочется уходить и продолжает неодолимо клонить ко сну, который, как знать, может стать для него вечным.

— Ну как тебе, мил человек, все по-грамотному изложить, чтобы перед тобой, как говорится, общая картина возникла? — Поликарп услужливо выставил вперед руки, будто собирался объяснить все своему новому знакомцу «на пальцах». — Я-то, дело прошлое, вот тебе крест святой, верил, что все без сучка и задоринки проскочит. Люди-то солидные. Слышь, этот самый главный-то, который расписку подмахивал, начальник-то ихний, которого позже, как в аду, заживо со всей семьей поджарили, Самонравов, он-то уж больно серьезное доверие внушал: мужик модный, осанистый. А вот, понимаешь ты, на деле-то какая ерунда приключилась, и такая, что не я один, да и не я вовсе — у меня-то, по правде, в тот кон никакой жилплощади не имелось, — а целая семья на квартиру попала…

Дальнейшие слова говорливого собеседника обратились в какие-то смутные, не прорисованные детали, когда-то особо важные для Кумирова, но теперь не подлежащие восстановлению, потому что… Он захрапел и осел на вздрогнувшей от его движения каталке…


— Погоди-ка, Патрик, а ты, случаем, не родственник какой дальний нашему кандидату в губернаторы? — Поликарп с ехидцей посмотрел на Игоря, которому его пунктирное сознание стало напоминать фильм, из которого удалена реклама, но вполне заметны обозначавшие ее грядущее появление паузы. — То-то я еще помню по корабельному заводу, там мне еще тогда Тонька этого человека в пример ставила: сорока лет, говорит, мужик не достиг, а уже такими деньжищами ворочает! Эх, ё-мое, что-то здесь анчоусом потянуло!

Спаситель Кумирова смотрел на него уже с явным испугом, спрыгнул с каталки и начал пятиться, поворачиваясь и приближаясь к дверям. Ноги Игоря еще не восстановились после долгого онемения, и сейчас их сковало судорогой. Ему было больно и щекотно. Он помнил такие ситуации, когда отсидишь или отлежишь конечность и потом, расправив ее, вынужденно ждешь восстановления обмена крови, иначе просто невозможно шевельнуть исходящим мелкими мурашками членом.

Кумиров понимал, что для него станет очень опасным бегство из покойницкой этого полумертвого бомжа, на свою беду опознавшего в голом бородатом мужчине известного всей стране бизнесмена. Подчинив свое лицо вынужденной гримасе, Кумиров, еле переставляя ноги, карикатурно двинулся вслед за Поликарпом, входя в роль некоего зловещего клоуна.

— А на кого я еще похож, крыса? Больше ничего не припомнишь? — Игорь ударил бомжа в предъявленный забинтованный затылок, когда тот уже распахнул дверь и вываливался в коридор.

Поликарп по инерции сделал еще пару неуверенных шагов и начал падать. Кумиров уже находился рядом и бил руками и ногами по оседающему телу. Когда бомж окончательно рухнул, Игорь стал с силой наступать на него ногами, как наблюдал это в программах шоу рестлинга. Правда, в отличие от перекачанных ребят на ринге, Кумиров действительно старался лишить жизни свою жертву.

Поликарп кричал и укрывался тощими дряблыми руками. После нескольких болезненных ударов, от которых даже у самого Игоря заныли ноги, бомж сжался в комок, словно испуганный паук, и перестал кричать, издавая лишь непроизвольные стоны. Кумирову стало неудобно избивать лежащего: его стопы постоянно натыкались на что-то твердое, очевидно кости, и он резко опустился вниз, рассчитывая сесть на напряженное тело своим мясистым тазом.

Соприкоснувшись с Поликарпом, Игорь услышал хруст и крайне болезненный крик. Кумиров не удержался в положении сидя и, падая, выставил за спиной руки. Он успел подтянуть подбородок к груди, поэтому удар пришелся только на спину. Это не показалось ему очень болезненным, хотя, возможно, его чувства изменили в этой совершенно новой для Игоря ситуации свой режим и на самом деле он что-нибудь ушиб или даже отбил. По большому счету, это оказывалось для него сейчас не столь важным. Кумиров попытался подняться, но это было не очень удобно, потому что его ягодицы и ноги остались на теле бомжа. Кумиров отполз к стене, освобождая из-под себя плачущего Поликарпа. Здесь он, опираясь руками о кафельный пол, встал на четвереньки и глубоко вздохнул.

— Я ж тебе жизнь спас, ехидна! — сдавленным голосом с явным усилием в каждом слоге процедил бомж, продолжая лежать на спине со скрещенными на груди, очевидно, сломанными руками. — Убивать будешь?

— Ничего, ничего, — успокаивающим голосом произнес Игорь и навис над тяжело дышащим Поликарпом. — Все там будем!

— Будь ты проклят! — выдохнул Поликарп прямо в лицо Кумирову, даже не пытаясь или не имея сил сопротивляться. — Дьявол!

Игорь успел заметить, что из беззубого рта бомжа совершенно не воняет, а пахнет словно парным молоком. «Как у ребенка», — мелькнуло в голове Кумирова. Он занес правую руку и ударил лежащего кулаком, словно молотом, по лицу, потом ударил левой, и так, чередуя руки, разбивал истекающее кровью лицо.

Глава 44. Слезы Людоеда

Наступал момент, когда он уже не мог найти себе места. Ему казалось, что он сейчас взлетит, станет невидимым, исчезнет! Что-то неизбежно должно было вскоре произойти, случиться, — так не может долго продолжаться! Он просто не выдержит наркотического кошмара, пьянящего все его существо! Тело начинает бить тревожная дрожь. Если ему сейчас потребуется кому-то что-то членораздельно сказать, это вряд ли получится: слова и даже буквы путаются и слипаются, словно ветви и листья на сумасшедшем ветру. До его слуха доносятся стоны и вопли. В памяти всплывают моменты утоления им своей страсти, и эти сладостные и одновременно отвратительные его взору картины переплетаются с фантазиями о несбывшемся или грядущем. Его тело покрывается испариной, и вот уже по его лицу градом стекает пот, мгновенно взмокшая одежда липнет к раздраженному телу. Во рту появляется приторный вкус, слюна становится вязкой и обильной. «Мед, это — мой мед, это — мое проклятье!» — повторяет про себя в эти минуты человек, прозванный Людоедом Питерским.

Если это мучительное состояние застает его дома, то он подходит к окну, выглядывает за его пределы и выбирает себе жертву, предвкушая опасную и захватывающую охоту и неизбежную победу. Он привык смотреть на людей как на двуногую дичь, ощущая себя охотником. Как сладок ему страх в глазах испуганного, беспомощного существа, еще мгновение назад смотревшего на него самоуверенно и даже нагло. Уж он-то знает, что важны не юность и красота его добычи, а степень ужаса и боли, которые он заставит испытать того человека, попавшего в его ловушку. Пусть им окажется невероятный уродец, инвалид, но эти сорняки человечества еще больше цепляются за свои никчемные жизни! Как они страдают, когда понимают, что обречены! Понимают, но не верят очевидному — приближению мучительной смерти!

Настроение его постоянно меняется. Душераздирающее уныние сменяет истерическое ликование, полную бесконтрольность сменяет тотальная подозрительность. Иногда ему даже кажется, что все вокруг уже давно осведомлены о том, что именно он и есть один из символов его с детства любимого города, что именно он и есть чудовище по прозвищу Людоед Питерский. Да, порой он действительно вполне отчетливо различает осторожные полуулыбки на лицах окружающих его людей и даже улавливает двусмысленные фразы, — они, наверное, пытаются обращаться с ним как с больным, но он-то абсолютно здоров! То есть у него, как и у любого другого человека, случаются простуды, неврозы, проблемы с желудком, но с головой-то у него пока что все в порядке! Он — адекватен! Те, кто считает, что он немножко «того» и поэтому совершает вещи, которые доставляют беспокойство другим людям или их близким, — все они очень опасно заблуждаются! Да ведь его так называемые жертвы, а по сути, всего лишь материал, которым давно переполнена планета, вполне заслужили то, на что он их так бесстрашно обрекает! Они даже сами просят его особым и не всем понятным образом помочь им решить накопившиеся у них вопросы к мирозданию. Так уж устроен мир: кому-то дано право распоряжаться чужими судьбами, и он — чего, между прочим, никогда ни у кого не просил — оказался в числе избранных. И его жертвы тоже, по-своему, относятся к избранным, только их очень много, а он — один! Он имеет на это право, и он может это совершить!

Что же вы, господа охотники на людоеда, неужели бы отказались вволю насладиться смертным страхом какой-нибудь морщинистой, с лицом словно стянутым клеем, старушонки? Мало пожила? Сносной жизни не видела? А он-то здесь при чем? Это разве его проблемы?! Его долг — отправить грешную душу в другое измерение. Какое? Ему этого пока не дано знать. Он знает только то, что вначале жертву нужно очистить, омыть… собственной кровью.


Иногда ему хочется выйти на какую-нибудь самую людную площадь, да хоть и на Дворцовую, причем где-нибудь в белые ночи, а еще лучше во время ответственного парада, и объявить себя: вот он я, греховный, навеки отверженный, истязатель и пожиратель людей, безропотный слуга Люцифера! Так-то ему и поверят! Лет пять еще протянут со следствием, все перепутают, а потом признают психически ненормальным или просто выскочкой, эдаким оригиналом, решившим привлечь к себе внимание отечественной и мировой общественности. То-то и оно, что люди не понимают правды, а сами стараются все извратить и запутать. А зачем? Да все лишь затем, что так проще самим грешить и безбожничать!


Кто бы знал, сколько он за эти годы перечитал книг и переговорил с теми, кто мог хоть что-то прояснить в его трудной судьбе! И все впустую! Что они понимают, эти психиатры, следователи и тюремные надзиратели?! Что понимают судьи и прокуроры?! Ничего они толком не понимают, а просто худо-бедно выполняют свою малооплачиваемую работу и даже не догадываются о том, что все их законы и положения давно пора пересмотреть, а при новых установках перво-наперво разделить человечество на тех, кто, грубо говоря, «может», и тех, кто «не может»! Вот тогда наступит другой порядок, правильный порядок, по-настоящему гуманный. Овца — пасись, пока не уволокли на заклание, пес — сторожи, пока зубы не истончают, волк — режь тех, кто слаб и застенчив! И не нужно ни охранять, ни защищать тех овец, которые того не стоят!

А сколько судьи да врачи за все годы человеческих судеб перекалечили? За что сажают? За что лечат? Смешно сказать! Ну растерзал, сожрал кого-то, а кому от этого убыток образовался? Что ж вы, ребята, львов да тигров не судите да не лечите? А орлов, а крокодилов? В природе-то вон как все четко отрегулировано! Да что он, кино про животных не видел? Вон они все рядышком пасутся: и рогатые, и лохматые, а хищники на расстоянии одного ленивого прыжка прохаживаются, словно игра такая в догонялки, — одним словом, кто успел, тот и съел!


Он помнит себя с трех с половиной лет, и уже тогда он, как понял гораздо позже, ощутил свою избранность, во всяком случае, кажется, именно с тех пор чувствовал себя, мягко говоря, не совсем таким, как все остальные детишки. Он помнит, что ему очень нравилось разрушение, он постоянно что-то ломал, хотя его за это довольно сурово наказывали. У него был плюшевый мишка — его любимец и жертва: мальчик ласкал игрушку, спал с ней, а днем жестоко мучил. Даже глаза у Мишки пришлось срезать — это были стеклянные шарики — и нашить кусочки тряпки, потому что несносный ребенок несколько раз разбивал себе об эти глаза свои еще слишком нежные кулачки.

Был случай, когда он умыкнул у девочки-соседки ее любимого пупса и насквозь проковырял игрушке вызывающе выпуклые пластмассовые глаза. Его маленькая подружка горько плакала, ощупывая зияющие отверстия расстроенными пальцами, а он заиндевел в сладостном столбняке и думал, до чего же все это просто — взял да выколол!

А сколько он замучил жучков-паучков?! Как они испуганно дергали лапками и прощально шевелили своими усами? А с каким удовольствием восьмилетний мальчик наблюдал за агонией голубей? Какова была его радость, когда он узнал, что одна из его малолетних подружек ловит голубей, сажает их в картонные коробки из-под торта, а сама водружается сверху? Оказалось, что он — не один, есть еще люди, которые могут и умеют убивать!

А какая тайна смерти открылась ему, когда он стал ловить кошек, закапывать их в землю, оставляя на поверхности только встревоженную голову, и разводить вокруг нее костер! Как смешно и трогательно начинало чихать обреченное животное, как безнадежно выло, задыхаясь в опаляющем мареве, а позже… да, этого ему никогда не смог заменить никакой секс!

Но все серьезное началось гораздо позже. Перед настоящим посвящением он должен был пройти очень ответственные, а для большинства непреодолимые испытания. В четырнадцать лет он понял, что его существование, да и существование остальных людей совершенно бессмысленно: его совершенно не привлекали никакие соблазны, ему хотелось одного — освободиться от своей никчемной жизни! Кому, действительно, все это нужно? Рождаешься, страдаешь, болеешь, боишься и… умираешь. Не лучше ли сразу?

В их доме имелись разные лекарства. Однажды, когда родители отсутствовали, он собрал целую горсть сильнодействующих средств и употребил их. Он не испытывал никакого страха, его действия были спокойны и равнодушны. Проглотив таблетки, он лег на свою кровать и стал ждать приближения конца. Он был уверен, что уже находится в другом измерении, когда его стали возвращать к жизни до срока вернувшиеся домой родители, а позже вызванная ими бригада реаниматоров. Тогда его хотели отправить в психушку, но отец занимал в ту пору серьезный пост в милиции и сумел замять эту неудачно завершившуюся историю.

Не прошло и года, как он попытался повеситься. Юноша задумал совершить свою акцию в чулане, где с потолка свисал очень соблазнительный для такого предприятия крюк. Он взял крепкую бельевую веревку, связал ее самозатягивающейся удавкой, что уже репетировал бессчетное число раз, всунул в петлю голову, встал на табуретку, накинул веревку на крюк и оттолкнулся от последней опоры в этой бесполезной, напрасно, может быть, и по ошибке выделенной ему жизни. В этом раунде со смертью его подвел крюк, который предательски исторгся из потолка и вместе с бесчувственным самоубийцей и добрым ведром штукатурки рухнул на пол. Юноша мучительно приходил в себя и мечтал о том, чтобы о его очередной попытке не узнали родители.

После этого были резаные вены, попытка самострела и даже удушения угарным газом. Но каждый раз что-то мешало ему уйти из жизни, о чем он искренне сожалел и затевал очередную попытку, которая, по его мысли, должна была стать действительно последней.


Только в восемнадцать лет юноша стал догадываться о своей избранности и понимать, что информация, поступающая в его мозг, — не его собственные странные фантазии, а осмысленные, очень важные не только для него, но и для всего человечества сигналы. Суть сообщений состояла в том, что он может не стать таким же простым материалом, как миллионы других людей, а получить некую особую роль в совершенно другом мире и совершенно у другого хозяина. Имя этого нового хозяина было Люцифер! Именно он, очевидно через каких-то своих посредников, общался со своим подопечным и обещал ему жизнь вечную в своем, неподвластном Богу царствии!

— Ты ничего не должен делать взамен, ничего, пока не получишь от меня команды! — посылал распоряжение Царь Тьмы, и юноша послушно и благодарно улыбался, напрягая глаза до той степени, что его сверкающие темным огнем зрачки замирали посреди выперших из орбит слегка желтоватых белков. — Ты должен просто ждать, послушно ждать моего голоса. Живи, как все люди, и помни, что когда-нибудь я призову тебя!

Он понимал, что Люцифер предусмотрительно не наделил его никакими сверхъестественными возможностями. Юноша не смог бы летать по воздуху или ходить по воде. Он оставался уязвимым для различных болезней и, очевидно, даже смерти. Но он существовал со знанием того, что приобщен к Царствию Тьмы, в котором не будет играть роль простого материала, обреченного после короткой и, как правило, несчастной жизни вечно испытывать ни с чем не сравнимый ужас! Он знал, что не одинок, — на него сделана ставка!

Тогда же он понял, что его судьба решилась в возрасте девяти месяцев от роду, когда он фактически умер от удушья, но врачи благодаря некому чуду спасли его, что сделали, конечно, по его собственному заключению, совершенно напрасно. Ведь именно в то время, когда они суетились возле его уже безучастного ко всему происходящему во вселенной тельца, между Богом и Дьяволом шел спор за его еще неприкаянную душу. И вот эти два самых великих правителя всего сущего решили поставить именно на этой душе свой эксперимент, в ходе которого каждый из них станет по-всякому склонять ее в свою сторону. Что ж, им это удалось. Он был рабом и того и другого, становясь во время исполнения заданий чуждой самому себе куклой, либо истово молящейся в храме, либо с улыбкой истязающей и поедающей свою беззащитную жертву.

Но это случилось не сразу: своего первого человека, какую-то пьяную бабу, он отправил в другое измерение всего лишь лет пять назад. Она даже не сразу поняла, что немного ошиблась в выборе собутыльника и любовника в одном лице. Тогда он умело схоронил остатки своего ритуала, продиктованного ему Люцифером, и до сих пор не встречал о своем дебюте никаких страшных историй в прессе.


Конечно, у него еще был шанс избежать своего рабства у Князя Тьмы, когда во время отсидки он стал общаться с миссионером от какой-то западной, то ли американской, то ли канадской, церкви. Тот человек не был ни православным, ни католиком: он много говорил о свободе выбора каждым человеком своей собственной судьбы, о постоянной борьбе Бога и Дьявола за человеческую душу, о том, как иногда сложно, почти невозможно отличить зло от добра и что они, по некоторым теориям, даже составляют единое целое, как, например, душа и тело, — жизнь невозможна без тела, а тело безжизненно без души.

Ему очень нравились встречи с седым человеком с чересчур широко расставленными глазами и следами заячьей губы под крупным, постоянно воспаленным носом. Он считал, что должен полюбить внешность этого человека и даже странный, очень неприятный запах, исходящий от кожи и дыхания неизменно подтянутого, не совсем правильно говорящего по-русски миссионера.

Выйдя на свободу, он, наверное, должен был найти представителей этой церкви, но, честно говоря, просто поленился и все откладывал на потом, а сам, стараясь не замечать этого, все больше попадал в зависимость от Люцифера.

Глава 45. Новоселье в «Окоеме»

— Эти дети — не подставные и не ряженые. То, в чем они пришли в этот дом, — их повседневная одежда, такая же как их занятия, о которых они, скорее всего, никогда не станут вам рассказывать. — Группа подростков с любопытством и вызовом заглядывает в окна двухэтажного дома. Голос ведущей продолжает: — Сегодня программа «Детская тема» приглашена на новоселье к питерскому беспризору. Мы знаем, что есть люди, способные отобрать у ребенка самое последнее, вплоть до жизни, но есть и другие люди, это те, кто готов бескорыстно и самоотверженно отдать ребенку все самое лучшее — свои любовь и заботу, свое участие в судьбе подрастающего человека. Благодаря щедрости таких людей и появился в нашем городе приют «Окоем». Можно с уверенностью сказать, что создание этого прибежища для детей стало возможно благодаря усилиям двоих людей, мужа и жены, Зинаиды Гурьевны и Федора Даниловича, — именно они уже много лет вынашивали идею создания подобного дома и вот, несмотря на массу неудач, все-таки добились положительного результата! Сейчас у приюта есть главное — помещение и средства к существованию. Конечно, один приют, не сможет вместить всех неустроенных детей Санкт-Петербурга, но мы очень хотим верить, что подобные начинания будут поддержаны другими состоятельными людьми, понимающими, что у каждого человека должно быть более или менее сносное детство. На долгожданное, но неожиданное новоселье собрались самые разные люди, даже по одежде которых можно понять, что судьбы детей небезразличны и служителям Церкви, и врачам, и сотрудникам милиции, ну и, конечно, нам, журналистам. Перед торжественной церемонией открытия мы обратились к директору приюта «Окоем», врачу-педиатру Федору Даниловичу Бороне: скажите, пожалуйста, что происходит с теми детьми, которые оказываются на улице?

— Эти дети становятся убийцами, насильниками, ворами, проститутками, наркоманами, но прежде всего они становятся беспризорниками. — Черные глаза Федора Бороны блестели, его рот во время речи заметно и, видимо, непроизвольно кривился, словно он собирался попросить у слушателей извинения за то, что он им вынужден рассказывать подобные вещи, которые, опять же вопреки его воле, продолжают происходить. — Кто такой беспризорник? Тот, кто не имеет своего жилья или не живет дома? Тот, кто не ночевал дома один раз или целыми днями скитается по городу, а возвращается только на ночлег? Видите, как, с одной стороны, сложно определить статус беспризорника, а с другой стороны, какое количество детей оказывается причастным к этому понятию? Самым печальным для каждого ребенка, оторвавшегося раньше времени от своего дома, если он у него, конечно, существует, является то, что уличная жизнь засасывает его, как трясина. Постарайтесь это понять: в болото достаточно вступить только раз, дальше уже не важно, сколько времени оно вас будет засасывать, — это все равно рано или поздно произойдет! Первая сигарета, первая бутылка пива, первый опыт токсикомании, первая инъекция наркотика — у каждого из детей, которые теперь так часто гибнут, все было в первый раз!

— Разные источники сообщают нам самые разные данные о количестве неблагополучных детей в нашем городе, да и в целом по России, — прервала речь педиатра Лолита. — Я понимаю, что в этом доме сможет найти приют весьма ограниченное число нуждающихся. Для кого предназначено ваше заведение? Кто будут эти избранные?

Мы разместим в этом доме столько детей, сколько сможем, даже в нарушение любых существующих санитарных норм! Здесь не будет никаких избранных, а просто станут жить те дети, от которых отказались родители, чьи родители умерли или оказались в местах лишения свободы; дети, которых мы нашли на улице, в парадных, в мусоре, в который они зарываются, чтобы не замерзнуть до смерти, в подвалах, на чердаках, даже в канализационных сетях, потому что там тоже тепло. — Отвечая на вопрос, Федор Данилович медленно надвигался на видеокамеру, будто именно в ней видел источник неблагополучия детей и именно ее пытался убедить в безотлагательном принятии наиболее действенных мер. — Как вы видите, в основном все эти дети — совершенно нормальные, и не их вина, а наша проблема в том, что они превратились в товар, который можно дешево купить и дорого продать. Когда мы говорим «беспризорник», задумываемся ли мы о том, что завтра таким же беспризорником может оказаться наш собственный любимый и благополучный ребенок? Сегодня каждый из нас в одночасье может лишиться работы, жилья, жизни, что и произошло с родителями тех, кого мы видим на улицах, просящих подаяние, торгующих своим телом, готовых убить себе подобного, готовых убить человека, которого они уже сызмальства успели возненавидеть за его жестокость.

На экране телевизора возникает группа детей, стоящих во дворе-колодце на фоне обшарпанных стен старого фонда, из окон которого выглядывают любопытные жильцы. Лица детей — радостные и немного ошеломленные. Их глаза оказываются обращенными куда-то вверх. Камера отъезжает от детей, и становится ясно, что они изучают окна на втором этаже двухэтажного дома, который и станет отныне их новым жилищем.

— На открытии приюта «Окоем» до сих пор не появилось ни одного официального лица: их просто никто не приглашал, — и волшебную ленту, что отделяла будущих обитателей приюта от входа в дом, разрезал священник отец Серафим, который освятил дом и провел первую службу.

В следующих кадрах появляется молодой человек в церковном одеянии с ножницами в руках. Вот он аккуратно разрезает красную ленту, а следом за этим уже идет по лестнице с дымящимся кадилом. За ним следуют дети, заходят в комнаты, касаются руками кроватей, на которых отныне будут спать, берут в руки игрушки, включают телевизор, — они уже осваивают предоставленное им пространство.

— Наверное, этим ребятам пока еще не очень верится в то, что это действительно их дом и что он не исчезнет, как волшебный сон, — продолжает ведущая. — Дальнейшая судьба обитателей приюта «Окоем» будет зависеть от тех взрослых людей, которые взяли на себя ответственность за их сложные судьбы. А как помочь остальным детям с трудной судьбой? Это зависит от нас, от истинности нашего стремления действительно что-то совершить для чужого ребенка. Наверное, не станет особым бременем для каждого муниципального образования, на которые поделен наш город, организовать подобный приют? Давайте попробуем? Представляете, сколько детей в результате наших действий могут быть спасены от тяжелейших испытаний, выпадающих на долю современного беспризорника?

Камера застает новых жильцов в большой комнате, выделенной, очевидно, для общих занятий. Здесь накрыт праздничный стол, за которым сидят уже известные зрителям Борис Следов и князь Волосов.

— Ну вот, ребятки, у нас и появился свой дом! Я думаю, что мы сможем прожить здесь достаточно долго. В ближайшее время мы с вами сочиним устав нашего дома и заключим договор, нарушение которого будет преследоваться по законам нашего дома. Я не думаю, что будет правильно называть наш дом приютом. Наверное, мы подыщем для нашего жилья более подходящее слово. А теперь несколько не очень праздничных, но необходимых слов, которые я вам уже много раз повторял, но не потому, что я окончательно выжил из ума, а потому, что их на самом деле очень трудно понять и запомнить и тем более заставить себя их постоянно выполнять. А вам нужно каждый день заставлять себя что-то делать или от чего-то отказываться, причем от некоторых вещей — навсегда! — Борона стоял у стола, рядом с ним женщина, очевидно его жена, заканчивала нарезать огромный торт и с ласковой улыбкой посматривала на Федора Даниловича. — Милые мои дети, хорошие, красивые, добрые, все мы действительно очень хотим помочь вам уберечься от пьянства, наркотиков, СПИДа, спасти от всех бед, несчастий, но вы сами понимаете, что только от нас это не зависит! Поэтому я вам честно говорю: если вы сами нам не поможете, то вам придется испытать много горя. Вы уже знаете, что случилось с теми, кого мы с вами очень хорошо знали: Дениса Нетакова подожгли бандиты, другие бандиты заставили драться насмерть Колю Махлаткина и Петю Бросова. Люба Бросова исчезла! Никиту Бросова и Парамона Бросова убили, причем убили зверски: замучили и отдали на растерзание псам-людоедам. Вы помните трагическую гибель Афины Рыночной: ее расчленил Людоед, который до сих пор не пойман. Я вынужден все это говорить вам сегодня, в наш с вами праздник, в наше долгожданное новоселье, потому что я хочу видеть вас здоровыми и счастливыми и через год, и через два, и через десять, пятнадцать, двадцать лет. Я хочу, чтобы вы выросли нормальными людьми и обзавелись нормальными семьями. Но для всего этого вы должны еще очень многое понять и согласиться с очень многим из того, что мы, взрослые, будем вам постоянно повторять: будьте осторожны, берегите себя, не укорачивайте и не осложняйте свою жизнь дурными привычками и поступками. У меня — все! Налетайте на угощение!

Ребята зазвенели посудой. Камера наезжает на кудрявого мальчика с большими зелеными глазами. Он сидит рядом с Борисом и уже увлеченно поедает торт, не забывая осторожно оглядываться по сторонам.

— Сегодня в «Окоеме» не один праздник, — возвращается в эфир голос ведущей, а сама она появляется за столом. — Наверное, многие из наших телезрителей запомнили трагедию семьи Ревень, о которой мы рассказали в нашей недавней передаче. Олег считал, что остался совсем один и никому теперь до него нет никакого дела. Но его нашел старший брат, Борис, который уже много лет выручает из беды мальчишек и девчонок. Теперь братья вместе. Боря будет работать в «Окоеме», а Олег будет здесь жить. С этих пор братья, наверное, уже никогда не будут расставаться. Правда?

— Да. Конечно! — подтверждает мальчик, перекатывая непрожеванный кусок торта за веснушчатой щекой. — Я уже не знал, что мне делать: в детдом сдаваться? Я не думаю, что там мне было бы очень хорошо.

— Моя мама, Виктория Ивановна Следова, очень обрадовалась, когда узнала, что у меня теперь есть младший брат, а у нее, в общем-то, второй сын. — Борис отрывается от сладкого, когда микрофон оказывается перед его угреватым подбородком. — Только у нас дома очень много животных: мама их спасает от гибели на улице от автомашин и живодеров, поэтому Олегу будет лучше здесь. А я все равно целый день тут или с ребятами. Ну у меня есть еще две работы, но от чего-то, наверное, придется отказываться, — все мне просто не успеть. Жизнь-то одна!

— Я вижу здесь еще взрослых гостей. — Лолита поворачивается налево, где сидят светловолосая женщина в форме майора милиции и мужчина в камуфляже с эмблемой фирмы «Эгида-плюс». — Скажите, что вас привело в «Окоем»?

Я — инспектор ОППН, как нас теперь называют, а говоря по-русски, моя работа — защищать интересы несовершеннолетних. — Женщина с улыбкой смотрит на своего соседа. — А Станислав Егорович — мой одноклассник, но пришел он сюда, конечно, не на встречу одноклассников. Да он и сам скажет. Стасик?

— Когда мы были детьми, мы даже подумать не могли, что когда-то на нашей земле возникнут такие проблемы, как бездомные дети, детская наркомания или проституция. Для многих из нас это и сейчас как страшный сон. — Мужчина машинальным жестом оттягивает ворот камуфляжа и слегка теребит его, очевидно таким образом вентилируя свое тело. — Софья Тарасовна, хоть и служит в милиции, можно сказать, с юных лет, до сих пор иной раз и сама впадает в шок от того беспредела, который творится в детском мире. Помните, так раньше еще магазины назывались? А теперь где он, этот мир? Где счастливое детство? Его все меньше и меньше! А сюда нас пригласили потому, что мы относимся к детям не формально, а с настоящим человеческим участием. А судьба Олега нам особенно небезразлична, потому что Артур, его покойный отец, тоже в нашем классе когда-то учился.

— Спасибо вам за ваше доброе выступление. — Лолита возвращает себе микрофон и смотрит на зрителя. — Что ж, наверное, мне остается добавить только то, что Станислав Егорович — мой отец и он никогда не бросал меня на произвол судьбы, а очень хорошо воспитывал, за что я ему очень благодарна. Спасибо, папа!

Журналистка тянется к мужчине и целует его в щеку. Глаза его подрагивают, и это не ускользает от камеры. В комнате слышатся оживленные разговоры и смех. «Кому еще?» — спрашивает Борона. «Мне! Мне!» — отзываются детские голоса. «Главное, ребятки, чтобы никто не ослеп от сладкого, а то вас никто не купит! — серьезным, тоном произносит педиатр. — Сами знаете, какая сейчас затоварка с ребятней!» В объективе оказывается жующий мальчик: глаза его разного цвета, а часть лица щедро покрыта черными пятнами, поросшими густыми кудрявыми волосами. В руке мальчика застывает ложка с порцией торта, и при дальнейшем рассмотрении становится заметным, что у него четыре пальца и что они срослись по два, напоминая копыто. Ребенок замечает внимание оператора, улыбка слетает с его погрустневшего лица, и он быстро опускает голову.


Когда телесъемки закончились и группа собралась уезжать, Морошкина и Весовой вышли вместе с другими проводить добрых гостей. Когда машина телестудии скрылась в подворотне, Станислав повернулся к Софье. Его лицо было очень серьезным, даже несколько опечаленным.

— Соня, ты не возражаешь, если я тебя приглашу немного пройтись по улице? Ваня с Настей пусть здесь пока побудут, ладно? Там еще сладкого полный стол! Не теряйтесь, ребятишки! Бабушка просила вас сегодня домой вернуться, так что вы запасайтесь калориями, чтобы ее пенсию поберечь! — Станислав кивнул Ремневу, который взял за руку сестру и повел ее обратно в приют, а сам мягко подхватил одноклассницу под локоть и приготовился двинуться в путь, очевидно не предвидя никаких ее возражений. — Мне с тобой надо поговорить на одну очень серьезную тему. Я долго думал, перед тем как решиться на эту беседу, но, думаю, принял правильное решение.

— Стасик, это не о любви? — Морошкина доверчиво поддалась направлению движения, избранному школьным другом, и приветливо посмотрела ему в глаза: — Ничего, что я курю?

— Вообще-то это очень плохо, Морошка, это — просто отвратительно, но что с тобой поделаешь? Такая ты у нас несознательная, как и миллионы других зашлакованных табаком и алкоголем. — Весовой обреченно покачал головой. — Имя им легион…

— И морфием, и героином, — продолжила майор милиции. — Думаю бросить, Вес, думаю, но не получается: характера не хватает. Или любви? Я же несколько раз бросала, говорила тебе? Но с этой соской не так-то просто расстаться, она тебе снится, она тебя преследует, как дьявол, да она и есть дьявол, понимаю, понимаю.

Друзья уже дошли до конца улицы и перешли на набережную Карповки. В этом месте водоток никогда не замерзал. Собственно, и водой-то этот вредоносный конгломерат промышленных и бытовых отходов можно было назвать только по инерции, имея в виду, что это нечто иное, чью химическую формулу пока еще никто не удосужился определить. По бурой маслянистой поверхности реки проворно шныряли утки, а вороны манерно гарцевали на плывущих по химическому составу предметах.

— Ладно, воспитательную работу проведем позже, а сейчас займемся разъяснительной. — Станислав остановился около чугунной ограды. — Ты знаешь, что мы в ближайшее время арестуем Кумира?

Глава 46. Из преисподней в подземелье

Ему не раз приходилось слышать объяснения сна, в котором спящий застает себя полностью обнаженным. Толкователи уверенно объясняли, что это связано с ощущением собственной беззащитности. Сейчас, оказавшись абсолютно голым в реальности, Игорь Семенович понял, что он беззащитен прежде всего перед отечественными законами, наверняка не приветствующими подобный вид. Он подумал, во что бы мог облачиться, не рискуя быть замеченным. Кумиров уже давно смирился с тем, что болезненно привык к трубе, ноутбуку, набору магнитных карт, машине, охране и другим атрибутам своего положения. Иногда он даже подумывал, не отказаться ли от чего-нибудь, чтобы снять или хотя бы несколько ослабить свою зависимость. В своем новом положении воскресшего бесхозного трупа Игорь постыдился недавних мыслей, полагая, что наличие трубы ему теперь вряд ли бы помешало.

Ему уже не раз приходило в голову, что пора обратиться к ученым и косметологам на предмет оснащения различными электронно-техническими наворотами. Что, например, мешает уже сейчас вшить ему куда-нибудь в безопасное место датчик, указывающий всем заинтересованным лицам, где Кумиров в данный момент находится? Кстати, функционирование всяческих приборов наверняка можно связать с энергией человеческого организма, который не зависит ни от сети, ни от батареек, а сам является и атомной подстанцией, и беспримерным аккумулятором…

Уныло оглядываясь по сторонам, Игорь подумал, что в советские времена он бы наверняка без труда нашел одежду в одном из незапертых больничных шкафов. Нынче же все, что чего-то стоит и еще не украдено, спрятано за железными дверьми и охраняется сигнализацией. «Ну что, Игорек, уберег ты свою попочку?» — спросил бы сейчас Мстислав, улыбнулся Кумиров и выпустил изо рта очередную порцию горькой слюны. Главное, чего он сейчас всерьез опасался, это возможности опять внезапно провалиться в сон, — тогда его судьба может существенно усложниться: кто-то придет и…

Игорь Семенович вспомнил о каморке, находившейся рядом с покойницкой, и пошел назад. В коридоре он увидел своего недавнего спасителя: тот умудрился выползти в коридор и сейчас, неестественно и смешно изогнув поврежденную шею, удивленно смотрел снизу вверх на Кумирова затекшими кровью глазами. Лицо Поликарпа было все разбито и продолжало истекать кровью. Он что-то пытался произнести, но из-за сломанных челюстей и выбитых зубов не мог издать ни одного членораздельного звука.

— Трудное это дело, друг мой, человека жизни лишить, — произнес Игорь, приближаясь к бомжу. — Может быть, тебя действительно моим замом сделать?

Поликарп лишь по-младенчески мямлил и гримасничал, стараясь выразить Игорю свою мысль. Он двигал переломанными руками как ластами и старательно продвигался дальше, наверное надеясь быть кем-то замеченным. Кем-то, кроме нависшего над ним Кумирова.

— Как ты все-таки думаешь, почему люди так жестоки? — Игорь снял со стены огнетушитель и начал бить им по беззащитной голове все медленнее ползущего человека, который между четвертым и пятом ударом перестал двигаться. Теперь у него только подрагивали пальцы рук и иногда из пробитого черепа вытекала на кафельный пол красно-молочная масса.


Кумирова продолжало трясти от холода.

— Я могу простудиться. У меня может быть пневмония. А менингита не случится? А отчего? Я же не купался в ледяной воде и не стоял на промозглом ветру. Значит, не от чего. — Беседуя с самим собой, Игорь вернулся в покойницкую и осмотрелся.

Помещение оказалось завалено трупами. Тела были и на каталках, и на полу, и друг на друге.

«Если бы разрешили людоедство, можно было бы открыть прибыльное дело», — улыбнулся Кумиров. Он остановил свой взгляд на девушке лет пятнадцати, которая лежала на кафельном полу. На груди, животе и бедрах запеклись глубокие раны. Здесь же на полу валялось несколько использованных презервативов. «Все-таки я, наверное, не самый последний грешник на планете», — подумал Игорь Семенович и пошел к выходу.

Он вышел в коридор и осмотрелся. Пожалуй, каморка, которая, по словам Поликарпа, принадлежала «стервятникам», оставалась для него последней надеждой. Кумиров надавил на дверь. Она не подавалась. Тогда он отошел, разбежался и ударился о дверь всем телом, начав таран с плеча и бедра. Дверь распахнулась, и он влетел в помещение, сбивая в темноте какие-то жестяные предметы, которые истерично звенели и скрежетали.

В комнате было темно. Игорь пошарил рукой по стене, обнаружил выключатель и включил его. Помещение осветилось. На столе остались следы недавней попойки: несколько пустых бутылок и одна недопитая из-под водки, ошметки колбасы и хлеба, гора окурков в жестяной банке из-под килек. «Что отмечали-то, мою кончину? Не совсем правильно, товарищи». Игорь подкашлянул и начал искать одежду. После недолгих поисков он смог выбрать для себя из хранящегося здесь хламья достаточно широкие больничные брюки, тельняшку и ватник. Для ног оказались пригодны лишь резиновые бахилы, в которых, очевидно, мыли покойницкую. Нашлась армейская пилотка на голову, впрочем все-таки несколько мелкая для крупной головы Кумирова. Он посмотрел на свое несколько искаженное отражение в замутненном зеркале, висевшем над столом, и вспомнил строки, созревшие в его голове (а может быть, сердце?) во время пребывания все на том же отделении для ВИЧ-инфицированных:

Все в зеркале мое, однако
Стекла восьмерка и песок —
Вот мера и — не больше, плакать
Могу, — ответом потолок
Белеет, и понятно, — мера
Назначена лицу, глазам:
Все в отражении мое, но вера
Отсутствует, что в нем — я сам.
«Кто же на меня посягнул? — тяжело раскручивал мозг Кумиров. — Скунс? Отравил, но не до конца? Думал, буду дозревать, как Витька Сучетоков? Пожалуй, это вряд ли. Хотя, с другой стороны, если бы не этот бомжик, я бы так и не воскрес из покойничков! А может быть, Клера? Нет, страшно подумать! За что? И ты, мерзавец, еще спрашиваешь? Так опасаться мне тех, кто меня увидит, или нет? Вот незадача! Недавно был крутым мужиком, а теперь, что называется, боюсь своей собственной тени. Позор тебе, Игореня! То-то Мстислав бы над тобой покуражился! А вот член вам, господа доброжелатели! Я отсюда выйду живым-живехоньким, а вам еще устрою Мамаево побоище!»

Где же он на самом деле и, главное, с кем был? Жена. Да, это было утром. Пили. Ели. Значит, вполне могло быть. Потом? Встреча с Никандром. Снова пили, снова ели. Потом? Трудно, очень трудно вспомнить! А что это за злобные, смеющиеся рожицы? Такое впечатление, что кто-то куда-то его тащит, запихивает. Нет! Нить опять оборвалась! Позже!

В глазах Кумирова рябило, словно на ветру билась осенняя листва, в голове гудело и дребезжало, будто он превратился в озорной цыганский бубен, рот и гортань запеклись от абсолютной сухости, ноги совершали ненужные и неудобные движения, ему казалось, что он сейчас потеряет сознание и рухнет, так и не покинув это смрадное заведение.


Игорь Семенович вдруг понял, что стоит перед станцией метрополитена. Он сунул руки в карманы ватника: пальцы ткнулись в мелкие гвоздики, табачные крошки и ватные катышки. «Неужели просить? — уныло представил свое нищенство Кумиров и улыбнулся. — А если меня остановят менты? Документов-то никаких! Могут и задержать, могут и отдубасить, могут и в лес вывезти!» Игорь мрачно посмотрел на двух милиционеров, в свою очередь тотчас поймавших взгляд странно одетого мужчины с лицом то ли какого-то актера, то ли примелькавшегося политика, впрочем облаченного в клоунский комплект.

«Ладно, если они мне ничего не сделают, а что меня дома-то ждет? Вот это, наверное, главный вопрос сегодняшнего дня, — рассуждал Кумиров, осторожно отворачиваясь от милиционеров и шагая прочь от метро. — Поймать водилу. А что сказать: ограбили? Из психушки сбежал? Ну не машину же мне угонять?! А что, кстати, было до морга? Для начала надо всеочень подробно вспомнить, каждую мелочь!»

— Молодой человек! — раздался голос.

Кумиров тревожно обернулся. Перед ним стоял один из милиционеров, дежуривших у метро. Игорю Семеновичу было неловко и, признаться, боязно посмотреть ему в лицо, тем более что блюститель оказался против солнца.

«Ну что? Дать ему по башке и бежать? А куда?» Игорь мучительно осмотрелся.

— Что это с вами такое? — На неаккуратно вырезанном восточном лице бродила неопределенная улыбка.

«Они вот всегда так лыбятся, а потом ничего хорошего не происходит». Кумиров отчаянно будоражил занемевший мозг, чтобы тот выдал ему правильное решение опасной ситуации.

— Да так глупо все вышло, вы мне… в это даже трудно поверить…

— Ну так что странно-то вышло, а? — Лейтенант продолжал непонятно кривить рот.

«Может быть, у него нервный тик и я зря дергаюсь». Кандидат в губернаторы Санкт-Петербурга внимательно посмотрел на самодовольный рот милиционера.

— Да такое с каждым может случиться: в баню пошел, из класса выхожу, а вещей и в помине нет! — Игорь, кажется, придумал себе легенду и начал повышать голос: — Что делать? Банщики руками разводят: ничего не знаем, никого не видели, а вы разве сами не забирали? А куда забирать-то? В моечную или в парилку?

И так ничего и не вернули? Вот Беда Бедович! А я вам могу верить? Какая баня-то? Давайте сходим, вместе поспрошаем. Вдруг что-нибудь найдут? — Постовой с иронией повертел головой и доверчиво дыхнул Игорю в лицо пивными парами. — Сейчас ведь как может быть: говоришь с человеком, толкуешь о том да о сем, откровенничаешь, и он тебя, кажется, понимает, поддакивает, улыбается, а за пазухой отрезанную голову твоей супруги прячет! Правильно?

— Правильно, — повторил Кумиров и машинально расстегнул ватник, чтобы милиционер мог произвести необходимый досмотр. — Рабочий я, — репетировал Кумиров в голове новую версию. — Раньше инженером был, а теперь в фирме работаю, ремонт делаю. Вот закончил работу, а переодеться не получилось. А в таком виде-то можно ехать?

— Ильдар! — Услышал Кумиров очень знакомый голос. Он скосил глаза и опознал Софью Морошкину, которая с улыбкой шла к милиционеру.

— Тарасовна! — радостно отозвался чин. — Какими судьбами?

Теперь уже деваться было некуда, да, наверное, и Морошка — не самый худший гарант в ментовском мире. Игорь повернулся к однокласснице.

— Кумир, господи! Что это за камуфляж? — Несколько детское лицо Софьи растянулось в удивленной улыбке. — Ты что, в юродивые записался? А я только что…

— Да нет, Соня, я, как Калигула, обхожу город в убогом рубище. — Кумиров подумал, что теперь уж он спасен и скоро будет дома. И вот тогда… — Как еще понять свой народ? Только побывав на самом дне жизни!

— Да я вас, Игорь Семенович, честно говоря, сразу признал. — Ильдар кивнул в сторону проспекта, и только тут кандидат в губернаторы Санкт-Петербурга вспомнил, что именно здесь установлен один из его рекламных предвыборных щитов, на котором Кумиров в костюме спасателя осматривает дымящиеся руины. Внизу плаката крупными буквами выведено: «Он вызволит нас из-под обломков социализма!»

— Ах это! — Игорь устало махнул в сторону щита. — К сожалению, наши люди не ценят своих Кумировых!

А еще реклама «Людоед-шоу»! Мы всей семьей смотрели. До чего здорово у вас получилось! — Милиционер с восторгом коснулся одежды кандидата. — Так это вы нарочно? Ну и я то же подумал! Как говорится: у богатых свои привычки!

— Он у нас еще тот затейник! Сам здесь стоит, а за ним из нескольких машин охрана наблюдает. А с чердаков снайперы в каждого подозрительного человека целятся. — Софья шутливо развела руками. — Что ты думаешь, Ильдар, и мы с тобой у них сейчас на мушке.

— Да я, честно говоря, вначале даже подумал, не двойник ли это ваш подышать вышел. Ну когда мне сослуживец-то сказал: вон, мол, простите, какой бомжара дородный вылупился! — Ильдар явно пользовался возможностью не только запросто пообщаться, но даже пофамильярничать с очень богатым и могущественным человеком, каковым числился в городе Игорь Кумиров.

— Да, но я сейчас пойду. Знаете, у меня действительно есть кое-какие предвыборные задумки. — Игорь Семенович понимал, что для него сейчас главное — скорость, — быстро попасть домой, быстро принять решение о своей дальнейшей безопасности и наказании виновных в покушении на его жизнь. — Я вот сейчас еще в метро хочу зайти, вы не возражаете?

— Да нет, что вы, Игорь Семенович! — Ильдар даже несколько подобрался и слегка вытянулся. — Я понимаю, что у вас нет ни секунды лишней. Извините, если я что-то не так сказал. Я думал, что раз вы сами такой шутник, то и мою шутку оцените.

— Оценит, Ильдар, оценит! — Морошкина дружески похлопала лейтенанта по выпуклому животу. — Ты, главное, не забудь к нему после выборов подойти, чтобы он тебя по служебной лестнице продвинул: просись прямо в вице-губернаторы или хотя бы в председатели комитета. — Ты, Игореня, чего-то неважно выглядишь. Я вначале думала, мне сослепу показалось, а теперь рассмотрела: ты сейчас прямо как в гриме представлен. Знаешь, как в японском театре, такая вся масочка набеленная.

— Да у меня, Морошка, не масочка, у меня сейчас — прошлогодняя афиша!.. Ладно, извините, уважаемые, я все-таки пойду. — Игорь собрался было уходить, но вдруг вернулся. — Кстати, милочка, давай-ка для полного вхождения в образ я у тебя жетончик стрельну. Не пожалеешь?

— Жетончиков, уважаемый, не держим. У нас до ваших выборов еще кое-какие льготы имеются. — Соня сунула руку в карман пальто и выудила для одноклассника монету в пять рублей. — Этого хватит?

— Вполне, даже на рогалик останется. — Кумиров принял деньги, кивнул и с благодарностью посмотрел на Софью. — Спасибо, родная! Я тебе скоро позвоню. Счастливой вам службы, товарищ лейтенант!

— Спасибо вам, господин Кумиров. Удачи на выборах! — Милиционер продолжал улыбаться, переваривая все забавные моменты неожиданной встречи и прикидывая, как будет вскоре пересказывать эту историю.

— Позвони, Игореня! Не забудь, что у нас через год — встреча класса. — Морошкина внимательно посмотрела Игорю Семеновичу в глаза. — У меня к тебе очень серьезный разговор. Настолько серьезный, что впору самой повеситься! Я от тебя такого не ожидала!

— Давай у меня в офисе встретимся, — предложил Игорь и стал удаляться. — Или тебя где-нибудь забрать? Могу за тобой прислать машину. Куда? Ты позвони мне и скажи, ладно? Через пару часов. Я только свой имидж поменяю!

— Хорошо, позвоню и скажу. — Софья смотрела уже в спину своему однокласснику. — Я тебе, между прочим, если все это правда, тоже могу машину прислать.


Игорь пытался вспомнить, сколько же лет он не ездил в метро? Помнится, еще Самонравов говорил, что перестройка разделила общество на тех, кто остался жить на поверхности земли, и на тех, кто вынужден спускаться под землю. Сейчас Кумиров воспринимал все видимое примерно так же, как первые видеокассеты с непривычными западными фильмами, которые Мстислав барственно прокручивал для своих сателлитов еще в конце семидесятых. Да, тогда это была особая роскошь!

Игорь вступил на выползающие одна за другой рифленые ступени и посмотрел на плывущий справа от него встречный человеческий поток. Большинство людских голов оказалось опущено, словно пассажиры пытались скрыть свои лица. Кумирова удивили причудливые головные уборы, подобных которым он тоже давно не встречал там, наверху. С интересом разглядывая ушанки, платки, шляпы, пилотки и другие представленные модели, Игорь заметил, что все они чем-то напоминают ему установленные на стойках эскалатора факелы с электрическими лампами. Жерло заунывно ползущих в двух направлениях лестниц, похожее на гигантскую трахею неведомого чудовища, заполняли раздражающие голоса, рекламирующие «сертифицированные товары».

«Почему они говорят так, что их даже не хочется слушать? — подумал Кумиров. — Может быть, существуют особые законы рекламы, по которым выходит, что так и надо обрабатывать потенциального покупателя, чтобы быстрее и выгоднее распродать свои тряпки и жратву? Неужели некрасота в самом деле притягательней красоты?»


Какие необычные лица! Может быть, на самом деле он все-таки умер и теперь перемещается лишь в качестве банального призрака? Игорь с раздраженным лицом вышел на станции «Гостиный двор» и тотчас столкнулся со встречным потоком пассажиров, которые почему-то были не в состоянии подождать несколько секунд своей очереди. «До чего людей тянет к разрушению и хаосу!» — повторил про себя давнее наблюдение Кумиров.

Он оказался в начале поезда и машинально посмотрел в сторону туннеля, идущего вверх. Потом перевел взгляд на часы, но совершенно не запомнил времени. Позже он обратил внимание на бедно одетого мужчину, несколько вычурно опершегося на большой серебристый куб, в котором, очевидно, хранилось какое-то местное имущество. Подобные геометрические фигуры всегда вызывали у Игоря воспоминания о цирке. Мужчина был напряжен и бледен. Вглядевшись, Кумиров понял, что этот человек мертв.

Женский голос сообщал что-то о движении поездов, но часть букв пропадала в эфире, и, наверное, только тот, кто обладал превосходной интуицией и чувством юмора, мог угадать, в чем суть каждого нового объявления.

Обстановка в метро показалась ему несколько странной. Он тут же допустил мысль о необъективности своего восприятия ввиду болезненного состояния и, конечно, редкого посещения подобных мест скопления разного люда, который здесь действительно представал самый, на его взгляд, экзотичный.

Поглядывая на местных персонажей, Игорь представил, что они оказались бы вполне уместны на холсте под названием «Страшный суд». Он всматривался в обтекающих его пассажиров и тайно изумлялся деформации и уродствам их лиц и фигур. Ему невольно вспомнились полотна Эль Греко, Франсиско Гойи и даже Пабло Пикассо.

Наиболее невыгодным для него в данной ситуации Кумирову показалось то, что все окружающие его люди представляют примерно один тип — бывшие кем-то в той прошлой жизни, когда имели достойную работу и их называли по имени-отчеству. Игорь чувствовал себя в этой среде не очень уютно и с надеждой ожидал встретить иные лица, но они никак не появлялись. Единственное, что его уравнивало с этой массой, — неподобная экипировка, которая, судя по выразительным взглядам, заслуживала всеобщего внимания.

Он видел, как множество рук тянется за Милостыней. Здесь были разные руки: старческие и детские, почти младенческие, крепкие и загорелые и бледные, словно бы и неживые и пораженные различными кожными недугами, увечные и покрытые татуировками. Кумиров различал выставленные на всеобщее обозрение гниющие ноги и даже испещренный зигзагами грубых швов воспаленный живот. Внезапно дорогу ему преградило инвалидное кресло. В нем помещался мужчина в очках с треснутыми стеклами, зафиксированных на лице вместо отсутствующих дужек белой засаленной бельевой резинкой. У мужчины отсутствовали ноги от самых коленей. При взгляде на гангренозные культи Кумиров не сразу согласился с тем, что перед ним то, что осталось у инвалида от ног. Мужчине было от тридцати до шестидесяти лет, на нем был надет грязный камуфляж, а небритое лицо затеняла армейская фуражка. На груди у него мерцал какой-то явно самодельный крест. «Конечно, самодельный, — согласился Игорь, — настоящий-то у него сразу отнимут!»

Отвернувшись от безногого инвалида, Кумиров чуть не сбил с ног маленькую смуглую азиатскую девочку. Она тянула к нему маленькую, почти черную сухонькую ручку и повторяла с очень глубоким звуком «а»: «Дай! Дай!» За плечами у нищенки что-то болталось. Вначале Игорю показалось, что девочка носит с собой весь свой примитивный скарб, но, вглядевшись, он различил две крохотные стопы, а переместив взгляд за другое остроугольное плечо девочки, встретил сморщенное личико младенца, который безучастно, словно рюкзачок, колыхался за спиной возможной сестры. «Умер уже? — подумал Кумиров. — И давно она его здесь таскает? Где же родители? Неужели им все равно? Может, их уже арестовали давно или убили, а она все так и колесит по метро и клянчит, а что дальше будет делать?»


Игорь решил перейти на «Невский проспект» и отправиться прямо в офис, где он сможет привести себя в порядок и приготовиться к ответственной встрече с одним из своих помощников. Он двинулся в обратную сторону — к лестнице, ведущей на пересадку. Подходя к ступеням, он обратил внимание на мужчину столь же убогого вида, как только что увиденный им покойник, этот человек стоял на середине лестницы, прислонившись лицом к мраморной стене, правой рукой он сжимал левую часть груди. Приближаясь, Кумиров понял, что мужчина умирает. Игорь подумал, что он может безбоязненно задержаться возле этого агонизирующего организма и проследить весь процесс расставания вечной души с отработанным телом. Впрочем, ему надо спешить, хотя еще не совсем понятно, куда и что его там, в этом избранном «куда», может поджидать?

До Кумирова донесся женский голос. Вначале он предположил, что, возможно, это кто-то поет, потом решил, что голос скорее всего звучит в его расстроенной памяти, но, пройдя еще несколько шагов, убедился в том, что песня действительно имеет своего реального исполнителя, — впереди стояла, прислонившись спиной к мраморному своду, пожилая миниатюрная женщина. Морщинистое лицо певицы иногда читалось среди непрерывного встречного потока людей. Оно напоминало сухофрукт с вырезанными щелками потухших глаз. Женщина исполняла арию, которую наверняка Игорю уже приходилось слышать, и не раз, но он не только не мог вспомнить ее названия, но даже не различал слов, возможно из-за гула и ропота, доминирующих на переходе с одной станции на другую. Подойдя поближе, он увидел, что женщина плавно дирижирует себе левой рукой, а в правой держит рулон из свернутой бумаги, который иногда подносит к поющему бескровному рту.

«Для чего это? — удивился Игорь. — Больная, которая считает, что у нее в руках микрофон? Или здоровая, которая использует специальный прием для усиления своего давно потерянного из-за тяжелой жизни голоса?»

Кумиров медленно миновал скосившую на него усталые глаза певицу и направился дальше. Вскоре он услышал звуки аккордеона. Когда Игорь оказался примерно на середине туннеля, связующего две станции, то увидел исполнителя. Это был старик пенсионного возраста в опаленной брезентовой плащ-палатке. Он лихо перебирал клавиши и задорно пел надтреснутым голосом:

Окровавленное небо,
Словно туша на крюке.
На него смотрю сквозь вербу,
Изломавшись, как в силке.
Не ругаю счастье матом,
Ускакавшее навек.
Что мне счастье, если завтра
В гроб ложится человек.
Я — не циник: мир неряшлив,
Всюду кляксы здесь и там.
Сердце — в дырах, вам — в заплатах
Я его в заклад отдам.
Вы возьмите, это ж мило —
Сердце, штопанное шерстью.
За него мне дайте мыло
И веревку — путь до смерти.
Игоря Семеновича что-то насторожило в этом старике: то ли он его уже где-то видел, то ли этот старик ему кого-то напоминает? Он замедлил шаги и внимательно вгляделся в морщинистое лицо, обретавшее в мертвенном свете неоновых ламп эффект театрального грима и комичности. Старик заметил, что его изучают, посмотрел высокому бородатому мужчине в нищенском одеянии в глаза и понимающе подмигнул. Кумиров неуютно поморщился и ускорил шаги. В ожидании поезда он встал на краю платформы и тотчас подумал, насколько же легко от него сейчас избавиться. Толкнуть сзади на рельсы — вот, наверное, и все. Игорь посмотрел в туннель, куда должен вскоре умчаться его поезд. Оттуда светила пара огней, дальше было темно и бесконечно. Ему захотелось вдруг самому спрыгнуть вниз и умчаться в бездну. Вдруг в туннеле, ощущаемом им сейчас неким подобием собственной гортани, что-то произошло, какое-то быстрое движение, или ему померещилось? Да нет же, он различает впереди некоторое изменение рисунка, — что это? Кажется, лицо? Большое незнакомое лицо. Да нет же, бред! Опомнись! Что, до сих пор не восстановился?! Или все-таки лицо? Кумиров осмотрелся, не наблюдают ли за ним окружающие и не угадывают ли они его внезапное смятение? Потом он снова обратился к чернеющей перспективе. Но уже шел поезд. Надо было готовиться к посадке. Тошнотворно смердело мочой и перегаром. Кружилась голова. Во рту, в гортани наступила пустынная сушь. А впереди? Там, кажется, угадывались чьи-то глаза…

Глава 47. Из дневника Геродота Сидеромова

«Не думаю, чтобы мысль о совести конкретизировалась именно сегодня, так же как и желание сформулировать ее в прозе, — нынче просто явилась потребность с кем-нибудь пооткровенничать, и я пишу, продолжаю свой писательский (не громко ли сказано?) дневник.

Почему я вообще пишу? Неужели мне больше нечем заняться? На что я надеюсь? Что меня когда-нибудь опубликуют или экранизируют мои сценарии? Наверное, да. Хотя это все-таки не главное. Конечно, я могу по-разному обосновать свою тягу к перу и бумаге, и каждая версия будет по-своему убедительной. Со временем мне оказывается все сложнее ответить самому себе на вопрос: в чем главная причина моего творчества? Кстати, это происходит еще и потому, что я сам постоянно меняюсь и часто сам не понимаю и — как ни странно в этом признаваться — не помню себя вчерашнего или позавчерашнего.

Одно из моих последних объяснений творчества — надежда на отклик. Конечно, это бред, но бред красивый. Только представить себе: человек пишет всю жизнь, черпая из мало кому доступного пространства мало кому понятные образы и характеры, пишет, веря в то, что когда-то, через десять, тридцать, пятьдесят лет, из этого пространства (куда он и отправляет «волны» своего творчества) придет ответ!

Иногда у меня не получается подключиться к пространству, я бываю «пустым», и тогда, возможно, было бы правильнее оставлять в дневнике пустые страницы, но кому-то это может показаться дешевым пижонством, и я пока воздерживаюсь от подобного авангардизма.

Мысль о том, что мне становится все мучительнее реконструировать прошлое, засветилась индикатором в компьютере мозга, когда я открывал окно. Пальцы опознали на оконной ручке засохший сосок краски. Я мог бы раздавить его и, скорее всего, испачкать пальцы в белилах, но почему-то бережно погладил желвачок и вспомнил, как в школе осенью, в младших классах, мы тотально истребляли капли охры и зелени, обвесившие вверенные нам парты.

На ощупь капли очень напоминали выступ, который образовывался на сгибе предплечья и кисти, стоило лишь мне опереться на руку. Я помню, что принимал такую позу сидя на полу, когда мы играли с ребятами в солдатиков. Иногда я потрагивал желвачок, подозревая его атрибутом грядущей жизни, — он являлся камушком предполагаемой мозаики взрослого организма.

Пупырышки краски на наших скамьях и партах тоже проецировались в будущее. Они были нашими невольными врагами. Вначале я выбирал наиболее крупных бойцов, оставляя мелких, как менее серьезных противников, хотя, по сути, они успевали быстрее застывать, оказывались более крепкими и не сразу соглашались быть раздавленными нашими детскими руками.

Если я наталкивался на прошлогодние капли, то сетовал на нерасторопность своих предшественников. Давить семечки краски позволялось только на своей половине парты. Вторжение на территорию соседа могло вызвать ссору. Спонтанно очутившись на чужом месте, я тотчас ощупывал спинку, сиденье и рабочую доску. Случалось, я обнаруживал несметное число пузырьков. Тогда я пытался вычислить возможного хозяина этого места, который почему-то отказал себе в развлечении, известном, как я полагал, каждому школьнику. Впрочем, догадывался я, может быть, для этого незнакомца не составляет радости или геройства перетирать своими пальцами окаменевшую краску.

Когда меня вызывали отвечать к столу учителя, я стремился коснуться рукой желанной доски и совершал это, понимая, что на меня, скорее всего, обращают внимание. Я не обманываю себя, когда вспоминаю, что уже тогда догадывался, как этот эпизод, подобно другим, когда я знаю, что на меня смотрят, и могу или не могу что-то совершить, но все же совершаю, приплюсовывается к некоей общей нарастающей сумме, которая будет всегда присутствовать в моей памяти и давать мне повод для внезапной задумчивости, наверное не очень понятной для моего будущего окружения. Да, я уже тогда чувствовал, что во мне периодически созревает потребность воссоздать или даже до неузнаваемости переврать какое-то событие, свидетелем которого, впрочем, я мог и не быть.

Я помню, как меня переполняли слова, мимика и жесты встреченных и запечатленных моим мозгом людей. Для меня являлось необходимостью поделиться с кем-то моими впечатлениями, пересказать то, что я пережил, опробовать на других свои формулы юмора или драмы.

Мои герои… Они созревают не только во мне, но и где-то еще, хотя бы в том же компьютере, непосредственно без всякого моего участия. Бывает достаточно лишь дать этим бесплотным созданиям моей фантазии имя и сохранить в памяти моего электронного соавтора, и вот они уже развиваются в нем сами по себе. Нет, конечно, файл не расширяется без моего вмешательства. Я должен с умным видом сесть за свое рабочее место и вызвать из услужливой железяки своих Ванек и Манек. Встретившись с ними, я начинаю вдруг набирать текст, который, как мне хочется верить, созрел в компьютере за те дни или даже часы, которые я его не тревожил.

Конечно, создание героев не всегда дается мне столь легко. Иногда мне приходится подолгу ожидать их снисхождения к автору, — они молчат, словно на ответственном допросе. В таких случаях я должен исхитриться разговорить этих упрямцев. Информация на них в некоторых случаях, увы, так и остается минимальной: имя, фамилия, примерный возраст, и только.

Чаще я надеюсь только на себя, и обычно моя самонадеянность дает пригодные плоды. Однажды я даже понял, что мой мозг проводит автоматическое обследование каждого встреченного мною человека. Я с изумлением и восторгом наблюдаю, как в моем сознании раскрывается очередной файл, поставляя мне данные на тестируемого. Порой это бывают наиболее строго засекреченные, по мнению человека, материалы.

Несколько отстраненно отслеживая работу своего мозга, я отмечаю, что он вспарывает пароли ничего не подозревающего образца благодаря мгновенному изгибу губ, внезапно донесшемуся запаху, уличенному настороженному взгляду, манере ходьбы.

Иногда мой мозг сообщает, что файл с данным именем уже существует, только в нем содержится иное количество килобайтов. Иногда, но крайне редко, мозг докладывает, что открытие данного файла невозможно. В таком случае я могу лишь уповать на то, что со временем, через сколько-то лет, мне станет доступным внутренний мир и этого персонажа из нескончаемого романа под общим заглавием „Жизнь". Я верю, что когда-нибудь смогу виртуозно считывать даже самые надежно защищенные файлы. Я верю, что смогу без труда восстанавливать те файлы, которые уже давно стерты из людской памяти.

Бывают дни, когда энциклопедия человеческих типажей высвечивается в моем воображении, подобно таблице Менделеева. Тогда я с особой ясностью ощущаю, до чего многие люди похожи друг на друга, а некоторые даже как бы повторяют чьи-то слова и поступки. В такие крылатые дни я выхожу на улицу и иду столь бодро, будто моя обувь снабжена особыми пружинами, отталкивающими меня от земли. Иногда мне даже мнится, что я способен по своей воле оторваться от земли и полететь. В эти дни я чувствую, как передо мной вот-вот откроются все тайны мироздания и я стану всеведущ! Я проникну в иные миры и буду оттуда взирать на людскую кутерьму — я стану бессмертным!

Вообще, смерть — это особый пункт в моей жизни, да, без сомнения, и в жизни любого другого мыслящего человека. Несмотря на то что мне уже скоро двадцать два, я все еще не отношусь к возможной смерти как к чему-то действительно неизбежному. До сих мне кажется — да нет, я в это истово верю, — что со мной почему-то все произойдет иначе: то ли свершится некое чудо, то ли подоспеет замечательное изобретение, но я не умру!

Когда я хожу по кладбищу (а я очень люблю это делать!), я многократно репетирую свою смерть. Мне было бы очень любопытно отследить все дальнейшие события, связанные с моей безвременной (а как же иначе?) кончиной. Я бы мечтал увидеть, как находят мое тело (если последний вздох произойдет вне дома), как сообщают о постигшем их невыносимом горе растерянным родителям (особенно отцу, который, как мне казалось, в последние годы своей жизни уже ничем не интересовался, кроме своих заработков и карьеры), как мою безучастную плоть кромсают патологоанатомы, как происходит отпевание, как я (то есть мой прах) оказываюсь под землей, как меня (да-да! мой бренный прах!) начинают поглощать черви. Конечно, я стараюсь не забывать про свою бессмертную душу, и это, пожалуй, составляет для меня наибольшую головную боль. Что я заслужил? Куда попаду? Что такое небытие? Есть ли ад и рай? Иногда это меня очень серьезно волнует. Я просто не нахожу себе места! Но кто мне сможет ответить? Какой умный человек? Пока я такого не знаю. Точнее, пока я никому не верю!»

Глава 48. Вычитание убийц

Он выехал на набережную канала Грибоедова, снизу вверх взглянул на Спас-на-Крови, притормозил перед знакомыми ухабами и свернул в подворотню. Мысль оставить машину во дворе между набережной и Малой Конюшенной пришла к нему внезапно и показалась очень удачной: действительно, какова вероятность, что кто-то из знакомых ее здесь обнаружит?

Рамиз заглушил мотор и огляделся: школьники с портфелями и ранцами, врачи в белых халатах, выбивающихся, словно густой пар, из-под зимних пальто, пенсионеры с клюками и кошелками, — вроде все спокойно и ничего ему не угрожает. Шалманбеков включил обе секретки, хотя мало волновался в отношении возможного угона, и вышел из машины.

Ему так и не удалось поспать этой ночью, и сейчас он себя чувствовал словно пьяным, когда между тобой и окружающим миром возникает невидимая, но ощутимая преграда. К тому же все происходило слишком медленно и как-то очень подчеркнуто, будто на каком-то уроке, когда нерадивым ученикам чересчур наглядно объясняют совершенно элементарные вещи. Рамизу постоянно хотелось каким-то образом прервать это состояние — то ли встряхнуться, то ли удариться обо что-то головой или просто крепко выматериться.

Как назло, со вчерашнего вечера не отзывался Игорь Кумиров. Он-то куда мог запропаститься? Вообще-то он говорил, что его тоже могут прихлопнуть, но кто же на это решился? Кумир, кажется, никогда не расстается с охраной, — а о такой истории сразу стало бы известно на весь Петербург. С другой стороны, Игорь Семенович такой хитрец, что мог и специально затаиться, чтобы проверить преданность своих людей. Нет, господин кандидат, мы на эту блесну не клюнем, не надейтесь!

Перед встречей с Кумировым у Шалманбекова оставалось еще одно задание — Ангелина Шмель. Хотя ему уже было примерно ясно, как он все исполнит, Рамиз постоянно испытывал сомнения в том, стоит ли избавляться от этой и без того слишком несчастной сейчас женщины. Конечно, она погрязла в криминале, ну а кто сейчас не погряз, только трусы. Такое время, что люди должны быть злее любых зверей. Не они это время заказывали, и не им перед этим временем за все отвечать! Кстати, то, что касается лично Шалманбекова, так он бы, не случись развала Союза и других заморочек, так и брал бы себе взятки да пьяных шмонал и ни за что бы не полез в эти игры олигархов. Да и олигархов никаких раньше вроде бы не значилось?

Если бы ему лет десять назад сказали, что когда-нибудь он станет бесстрастным убийцей, Рамиз, наверное, счел бы это за глупую шутку. Он всегда помнил себя добрым и незлобивым. Он когда и в милицию пришел, так ему первые годы очень тяжело пришлось, — сколько раз даже увольняться задумывал, да как-то не получилось, и вот чем все это кончилось. Да нет, дело-то не в милиции! Он мог и на гражданке со всем этим познакомиться! Между прочим, как раз гражданские-то и убивают кого попало!

Нет, здесь все-таки дело случая: встретил одного человека, познакомился с другим, тот тебя вывел на третьего, вместе вычислили четвертого, — так и покатилось! И то правда — не случилось бы на его пути этой команды одноклассников да однокашников, служил бы он себе участковым и не помышлял о таких высотах, на которые, оказывается, можно только по человеческим головам подняться!


На ходу Шалманбеков часто вертел головой, отслеживая приглянувшихся ему женщин. Нет, он никогда не испытывал в этих вопросах дефицита: как участковый инспектор, он знал не один десяток всегда доступных для него проституток, их можно было снять с точки, на которой они работали, или выдернуть из дому. В записной книжке капитана были подробно записаны все необходимые в этих случаях адреса. Главное — что никто не смог бы к этим записям придраться, — это же его работа!

Рамиз с завистью посмотрел на торговцев, расположившихся на мосту вблизи Конюшенной площади. Здесь были выставлены сувениры, картины, меха, возле которых с беспечными лицами выхаживали иностранцы. Здесь пахло СКВ! Да, был бы это его участок, он бы тут еще то лаве имел! Ну ничего, осталось уже немного, — скоро выборы, скоро его удача попрет, как брага из лопнувшей бутыли!


«Не слишком ли много Игорь Кумиров от меня хочет и не слишком ли много он мне теперь должен? — думал Рамиз Шалманбеков, заходя в парадную, в которой жила Ангелина Германовна. — Он меня самого потом под откос не пустит? От этого маньяка можно чего угодно ожидать! Да он точно ненормальный! Сколько он еще будет убивать? И главное, все чужими руками! А что будет, когда он к власти придет? Вот тут-то и начнется! Неужели люди не видят, не понимают, за кого они голосуют? Или им необходимы такие губернаторы и президенты, чтобы они их самих, как мух навозных, истребляли? Что это — закон такой или всеобщее помутнение мозгов? А от чего зависит — от Луны или от Солнца? Вот сколько загадок!»

— Здравствуй, милый! — Ангелина приняла гостя в свои цепкие объятия и коротко укололась своей нежной щекой о его неизбежную щетину. — Ты чего с таким баулом, из дому ушел? Можешь у меня пожить, — я теперь совсем одна!

— Да нет, Ангел, мне по работе кое-что надо отнести. Ты как спала? Когда похороны? — Капитан поставил на пол в прихожей свою объемную черную сумку и начал раздеваться. — Проблем нет?

— Спасибо, с этим все нормально. Мы с Кумиром решили в один день со всеми проститься: и с его мамочкой, и с моими горемыками. Его мамочку из-за следствия так долго продержали: одна экспертиза, вторая, а что там выяснять, если ее малолетние подонки забили? Да и у меня та же ситуация: все до чего-то хотят докопаться! А людей-то не вернешь! В общем, похороны назначены на послезавтра. Игорек дал задание все оформить своему секретарю, мне, сам понимаешь, сейчас не до этого. Я пока ни читать, ни писать не могу, в глазах туман, руки трясутся. Видишь, что со мной творится? — Хозяйка вытянула перед собой руки: ее пальцы заметно вибрировали. — Иногда хочется взять молоток, да себе самой по башке треснуть, чтобы проснуться!

— Ты знаешь, я сегодня тоже как вареный. Вчера было столько работы, что я еле управился. Вот времена, да? Я сейчас, когда к тебе шел, как раз об этом и думал: что мы все, с ума посходили? Ты посмотри, что делается: те, кто вчера работали столярами, шоферами, инженерами, похватали пистолеты и стали людей убивать. Это нормально? — Шалманбеков сунул ноги в предложенные ему глубокие меховые тапки и по-свойски углубился в недра квартиры. — Ты одна? Никого не ждешь?

— А кого мне теперь ждать, гробовщиков? Мои америкашки только завтра вернутся. — Шмель двинулась следом за капитаном, на ходу оглаживая свои бедра. — Не знаю, Рамиз. Я сама об этом часто думаю: докатились бы мы до такой черты, если бы у нас была нормальная страна? Жить-то вообще никак невозможно! Люди-то гибнут, как в Гражданскую войну! Может, это она и есть, гражданская?

— Похоже на то. Ты только посмотри: раньше о чем могли попросить — справочку липовую дать, какого-нибудь дебошира попугать, еще чего-то в этом же масштабе. А сейчас? — Шалманбеков резко повернулся к Ангелине и возмущенно развел руками. — Этого зарежь, этого сожги, этого съешь! Когда все это закончится?

— Мне кажется, у нас это надолго! Я в эти дни все ревела, а сама думала: что мне дальше делать, как жить? И вот придумала: надо отваливать! Я, наверное, дольше всех здесь держалась. Ну как-то всегда находила себе место под солнцем. А теперь — все! Ничего больше не хочу! И не смогу ничем заниматься! Одна мысль — вырваться отсюда, пока еще границы не закрыли!

— Это правильно, Ангел, я бы тоже, наверное, намылился, но кому я там нужен? Там своих легавых как грязи! Вон, все фильмы по «ящику» только про них и показывают! Да и по возрасту уже поздно, и языков я не знаю. Потом, нужна какая-то зацепка, — у меня и с этим слабовато!

— А ты поезжай как жертва репрессий сексменьшинств. Мне друзья про такую историю рассказывали. — Шмель оживилась, ее лицо обагрилось румянцем. — Представляешь, один парикмахер с такой легендой пытался там остаться, его внимательно выслушали и разрешили остаться до выяснения всех обстоятельств. И куда, как ты думаешь, его поселили? В барак к двухметровым неграм.

— Для проверки, что ли? — Рамиз прекрасно знал об однополой страсти своей давней знакомой, она даже не один раз делилась с ним своими переживаниями. — Пассив или актив, да?

— Ну да! Эти люди его потом спрашивают: проверили? А он им отвечает: проверили, а сам, говорят, очень изменился. — Ангелина дошла за милиционером до того места ее квартиры, где на стене в гостиной между двумя окнами, выходящими на Марсово поле, висела старинная картина с изображением изломанных, словно рогатых, деревьев и красного, словно кровавого, заката. Капитан очень любил из всего немалого собрания Шмель именно эту картину и мог подолгу возле нее простаивать, вглядываясь в потрескавшееся полотно, словно вчитываясь в одному ему заметные слова. — Они говорили, он потом за одного из этих гигантов секса замуж вышел.

— Еще бы! Тут любой изменится! В тюрьме, знаешь, люди тоже со временем наизнанку выворачиваются. — Шалманбеков повернулся к хозяйке и обнял ее за плечи. — Я тебе очень сочувствую, Ангел, поверь. Это честно.

— Да я верю, верю. Ты чего-нибудь хочешь? Чайку-кофейку? Покушать? В постельку? — Ангелина Германовна грустно посмотрела своему гостю в глаза.

— Да нет, я и без угощения обойдусь. — Рамиз убрал руки и полез за сигаретами. — Курить будешь?

— Было бы предложено. Да нет, я — дамские, с ментолом. Чего-то привыкла уже. А иногда на «беломор» как потянет, хоть в ларек беги! — Женщина села на диван из гарнитура восемнадцатого века, выполненного из карельской березы. Когда-то она купила его за бесценок в одном интернате, расположенном в бывшем княжеском дворце, — гарнитур был рассеян по разным помещениям и каким-то чудом сохранился почти в первозданном виде. — Ты знаешь, я в эти дни себя чувствую на грани безумия: то кажется, голос моей доченьки меня куда-то зовет, то будто какие-то тени в квартире качаются. Извини меня за весь этот бред — я иногда даже не знаю, что говорю, — несу какую-то околесицу и не могу остановиться.

— Я думаю, это защитная реакция: тебя собственный организм от чего-то более худшего ограждает. — Рамиз поднес хозяйке зажигалку и закурил сам. Он сел с ней рядом и откинулся на удобную, словно предназначенную именно для него, спинку. — У меня тоже семья. Если я их потеряю, даже не знаю, что сделаю или с собой, или с другими.

— Была бы у меня возможность, я бы их прямо на Марсовом похоронила, чтобы их могилы из своих окон видеть. Это не из-за лени, а чтобы быть все время рядом. — Шмель закрыла глаза и опустила голову. На ее щеках сверкнули слезы.

— Я тебя понимаю. Полностью понимаю. — Шалманбеков глубоко затянулся и выдохнул дым в сторону от сидящей. — Ты хотела со мной о чем-то поговорить?

— Да, об Игоре. Но я постоянно мечусь: может быть, с ним и не надо ничего делать? Я, например, если уеду, так с меня и взятки гладки. А ты тут уж сам с ним разбирайся: может, он тебе действительно блестящее будущее обеспечит? Конечно, если его самого вперед того не замочат. Кстати, он со вчерашнего дня ушел в подполье, — я с ним не могу ни по трубе, ни по пейджеру связаться. Ты, случаем, не в курсе, что стряслось? Уж не запил ли наш самый достойный кандидат?

— Не знаю, Ангел. Я сам теряюсь в догадках: сейчас столько работы, а он куда-то вдруг закумарился. — Капитан неожиданно выпрямился и положил левую ладонь на правую ладонь Ангелины. — Я тебе сейчас могу сказать одну очень важную, может быть, самую важную для тебя в жизни вещь. Но для того чтобы я мог тебе ее сказать, ты должна мне покляться всем для тебя самым святым, прости меня, памятью своей дочери, что ты никогда и никому не проговоришься. Ты не спеши и подумай: сможешь это сделать или нет? Это действительно очень серьезно.


Когда Рамиз покинул квартиру Ангелины Германовны, она постояла некоторое время в коридоре, прислушиваясь к лестничным звукам, потом взяла телефонную трубку и вызвала из памяти нужный ей номер. После нескольких гудков, когда ей уже казалось, что связи опять не будет, она услышала непривычно пасмурный голос Игоря Кумирова.

— Здравствуй, Игорек! Ты куда пропал, а мне с тобой очень нужно посоветоваться.

— Здравствуй, Ангел! Что-нибудь насчет похорон? Там вроде бы все без изменений. А я, знаешь, чего-то вдруг прихворнул, наверное из-за межсезонья. Мы уже не те, что раньше. Немного полежал — вроде полегчало.

Сочувствую тебе. У меня разговор о нашем капитане. Он ко мне сейчас заходил и очень странно себя вел. Конечно, мы все сейчас странные, но то, что он немного не в себе, — сразу видно. Одним словом, он мне сурово приказал никуда не выходить, дверь не отпирать, на телефонные звонки не отзываться — короче, имитировать мое полное исчезновение. Говорит, для меня это сейчас самое важное, важнее всего, даже потери моих близких. Ты не знаешь, что это у него за закидоны?

— Нет, дорогая, даже ума не приложу. Может быть, он от работы перегрелся? Такое, наверное, в ментуре бывает? С другой стороны, кто его знает: может быть, тебе на самом деле хотя бы до завтрашнего дня выполнить его рекомендации, а там посмотрим, чем все это закончится? Я за тобой заеду, и вместе отправимся к нашим. — Игорь Семенович смачно цыкнул зубом, а следом манерно прочистил горло. — Может быть, тебе прислать охрану? Один на улице, один — в доме? Тебе хватит? У меня, к сожалению, еще не набран женский батальон, так что тебе придется потерпеть моих мачо, но, честное слово, я в ближайшее время исправлюсь.

— Вот теперь я тебя узнаю. Спасибо. Ты меня успокоил. Присылать пока никого не надо, а я действительно пока защерюсь и буду только тебе звонить, ладно? А ты меня будешь направлять, как великий кормчий, годится?

— Родная моя, если я тебе хоть чем-то смогу быть полезен — я буду оттого безмерно счастлив, ты же знаешь! Звони мне в любое время дня и ночи.

Глава 49. Пушная ферма

Аэропорт. Приземляется самолет. Из салона по трапу спускаются пассажиры. Благополучием выделяются модно и дорого одетые супруги А. и Б. Полные превосходства над окружающим миром, они важно заходят в здание аэропорта, надменно минуют контроль, со скептическими улыбками получают свой солидный багаж, нагруженные направляются с тележками к выходу из корпуса. В дверях на приосанившегося Б. с разбегу налетает В.

A. (раздраженно): Остолоп!

Б. (презрительно): Быдло!

B. (возвращается): Тебе что, глист жеваный, башку отвинтить?

A. (ставит чемодан): Ах ты сопливая рожа!

Б. (заслоняет мужа от грубияна): Дорогой, не надо! Неужели с каждым гопником связываться? Ты же знаешь, сейчас всех кретинов из больниц повыпускали!

B. обходит женщину и профессионально бьет А. обратной стороной ладони по лицу. А. отшатывается, производит неловкие движения руками, замечает у себя кровь.

Б. (бросается на В., пытается расцарапать ему лицо): Подлец!

Двое молодых людей резко исторгаются из толпы зевак, быстро разнимают дерущихся и уверенно отстраняют разволновавшихся людей. Из общей массы появляется милиционер № 1.

Милиционер № 1 (подносит руку к козырьку): Сержант Скобелев. Почему деремся? Что не поделили?

1-й свидетель: Да вот мужики схватились, а что почем — не знаем!

2-й свидетель: Вроде как молодой к нему завелся.

Из толпы: Молодой, точно молодой! Мало сажают!

Усталый голос: Эх, был бы жив Сталин, он бы в стране быстро порядок навел!

Кто-то басом: Заполярную нефть, понимаешь, в Америку сплавляем! Стыдно! Нашего мужика в ежовых рукавицах надо держать!

Б. (вытирает платком на лице мужа кровь): Вот он…

В. (сплевывает): Сука!

А. (гневно): Я тебя посажу, подонок!

Милиционер № 1 (решительно берет под локти А. и В.): Пройдемте, граждане, разберемся. Молодые люди, прошу вас сопровождать нас в качестве свидетелей происшествия. Остальные могут остаться.


Группа подходит к милицейской машине. Выходит шофер № 1. Распахивается кузов. Изнутри гостеприимно щурится милиционер № 2.

Б. (с удивлением): А нас-то за что в машину? Неужели нельзя разобраться в пикете аэропорта?

Милиционер № 3: К сожалению, здесь этим не занимаются. Садитесь, пожалуйста. Быстрее поедем, значит, быстрее все оформим!


Милицейская машина пересекает город.


Милицейская машина едет по пригороду, въезжает в ангар. Шофер № 1 выскакивает и запирает ворота. Распахивается дверца кузова. Лихо выпрыгивает милиционер № 1. Вылезает А. Недоуменно озирается по сторонам.

А. (с апломбом): Ничего не понимаю. (К милиционеру № 1.) Послу…

Милиционер № 1 с разворота бьет А. ногой в пах. А. скрючивается. Падает на колени. Б. кричит и пытается спрятаться в фургоне. В. хватает Б. за волосы, выволакивает на землю. А. пытается что-то сказать, но издает лишь булькающие звуки. Милиционер № 1 и свидетели методично избивают А. ногами, стараясь попадать в голову. Милиционер № 2 осматривает машину, ударяет сапогами по шинам, проводит пальцем по стеклу — пыль; устало покачивает головой. Шофер № 1 энергично роется в груде чемоданов, откладывает серебристый кейс с шифровым замком, достает радиотелефон. В. среди деталей сельскохозяйственных агрегатовагрессивно насилует Б., заплевывая ее лицо.

Шофер № 1: Дрожжи получили! К полудню будет выпечка.

Без признаков жизни А. и Б. запихивают в полиэтиленовые мешки.


Грузовик покачивается на ухабах. В кузове — два полиэтиленовых мешка. Сквозь материал просматриваются безжизненные лица недавних пассажиров самолета.


Грузовик тормозит около фермы. За стеклами стилизованной сельской избы — смеющееся лицо. Шофер № 2 раздраженно сигналит. Ворота медленно разъезжаются в стороны. Машина резко въезжает и со скрипом тормозит. Смеющийся старик запирает ворота. Шофер № 2 безразлично смотрит в пространство: в поле его зрения попадают клетки с песцами. Хищники мечутся, поводят носами, поскуливают.


Шофер № 2 волочет полиэтиленовый мешок к леднику. Вытряхивает из мешка в корыто обнаженный труп Б. Старик затаскивает мешок в ледник. Исчезает в дверях. Песцы набрасываются на безучастное женское тело.


Дом старика. Девушка стоит посреди комнаты и покорно раздевается.

Старик: Придет товарищ милиционер, спросит: а чем это ты, Раинька, с дядей Гошей тут занимаешься? Чему это он тебя учит? Ну-ка, расскажи все по правде? Что ты ему, звездочка моя волшебная, на это ответишь, а?

Девушка молча стаскивает сарафан и безразлично смотрит в пространство.

Старик (подбегает): Подожди, детонька, я лифчик сниму. Так, так…

Обхватывает ладонями и жмет крупные груди девушки, прижимается к ней дряблым телом.

Старик: Радость моя, все для тебя готов сделать! Вот подохну, тогда все это богатство тебе достанется! Будешь единственной владелицей! Но завещаньице я на твое имечко чуть попозже составлю, когда тебе, свет мой ясный, шестнадцать годочков исполнится. Так что будь умницей, уважь дядю! Может быть, в последний раз. Здоровьечко-то мое, сама знаешь, совсем не идеальное.


Контроль аэропорта минует добротно одетый молодой человек. За ним наблюдает милиционер № 1. Молодой человек (Влад) получает багаж. За ним следят свидетели № 1 и № 2.

Влад выходит с двумя чемоданами из здания аэропорта. К нему подходит В.

— Вам куда ехать?

— Меня встречают.


— А кроме нас, здесь никто никого не встречает! Прошу! К Владу подступают свидетели № 1 и № 2.


Милицейский фургон въезжает в ангар. Дверь кузова распахивается. Приземляется милиционер № 1. Сонно вылезает Влад. В проеме — свидетель № 1. Влад молниеносно ударяет свидетеля № 1 кулаком в лицо. Тотчас прыгает к милиционеру № 1, уклоняется от атаки рукой, не дает выхватить пистолет, подсекает противника и прыгает стопами на его испуганное лицо. На Влада наступают милиционер № 2, свидетель № 2, шофер № 1 и В. Влад не успевает достать оружие у скорчившегося на земле милиционера № 1, удары сыплются на него. Свидетель № 1 ударяет Влада железной трубой по плечу. Ломает ключицу. Круг нападающих быстро смыкается. Мелькают бьющие конечности. Вся группа — в крови.

Без признаков жизни обезображенного и окровавленного Влада запихивают в полиэтиленовый мешок.

Шофер № 1 (достает мобильный телефон): Гостя обслужили по высшему разряду! Едем в гостиницу.

Мешок с телом бросают в фургон. Грузовик уезжает.


Лицо Влада обтянуто полиэтиленом. Он приходит в себя, прогрызает истончившуюся оболочку и высвобождается из мешка. У него выбит глаз, сломаны рука и нога. Он переползает через другие мешки с телами, взламывает двери. За бортом — грозовая ночь. Влад вываливается на дорогу и тотчас теряет сознание.


На велосипеде по проселочной дороге едет мальчик. Натыкается на неподвижного мужчину. Оттаскивает тело на обочину. Уезжает.


Грузовик замирает возле фермы. При разгрузке обнаруживается, что не хватает одного мешка с телом. Группа возвращается в машину и отправляется в обратный путь. Участники поисков по очереди покидают машину, обследуя выделенный участок. Все тщетно.


Рассвет. Шофер № 1 продолжает поиски. Видит телегу, в которой сидят старик, девочка, мальчик, а на дне лежит Влад. Шофер № 1 обгоняет телегу и сворачивает, выходя на крутой подъем.


Влад просит высадить его на дороге и прислать «скорую помощь» на это место. Старик оставляет его с внуком и продолжает путь. Влад достает мобильный телефон и еще раз уточняет место своего нахождения.


Шофер № 1 видит телегу, направляет свою машину на таран, а сам выпрыгивает. Происходит столкновение. Лошади отрубает задние ноги, телега разлетается на куски, грузовик скатывается с обрыва, переворачивается, бьется о гранитные валуны и взрывается. Пожар.

Шофер № 1 спускается к месту катастрофы и находит там только трупы девочки и старика. Он орет, бесится и бьет себя кулаками по коленям.

Конец первой серии.

Глава 50. Кровавая точка

Рамиз направлялся на встречу с Кумировым в благостном, приподнятом настроении. Наконец-то он сможет расстаться со своими милицейскими погонами и должностью участкового инспектора! Конечно, он всегда знал себе цену и уже давно понял, что рано или поздно удача ему улыбнется и он окажется совершенно на другом уровне жизни, где с презрительной, но и несколько жалостливой улыбкой по отношению к самому себе, тому, вчерашнему, станет вспоминать о том, как ему приходилось гнусно канючить мзду у уличных торговцев, выявлять квартиры, заселенные беззащитными инвалидами или пьяницами, убивать, в общем-то, безразличных, но наверняка по-своему неплохих и кому-то зачастую необходимых людей, — и все это ради скорейшего приближения своего блистательного будущего!

Наконец-то он созрел для новой жизни! Да, это надо заслужить, и он не остановился ни перед чем! Сейчас они перетрут с Семенычем последние нюансики их дальнейших взаимоотношений, и сразу после отпуска (да нет, завтра же, плевать на отпуск, — что ему теперь эти копейки, отгулы и прочая дешевизна типа трудового стажа?! По концовке-то оказалось, что он действительно кое-чего стоит!) заявление на стол, выслуга есть, законная пенсия, — и в дальний путь (нет, не туда!).

Интересно, а что Кумиров собирается ему предложить? Если он не проскочит в губернаторы, а останется директором завода? Должность заместителя? Ну что же, это уже неплохо! Обзовемся, скажем, заместителем по общим вопросам. Да нет, ты чего это, дорогой, так заскромничал?! Кумир — генеральный директор, а ты, скажем, просто директор, но по общим вопросам. А если иначе крутануть? Семеныч — президент всех подразделений и служб, а ты — генеральный директор? Звучит? А то! Ему-то, поди, любой расклад без разницы?!

А если не спешить и слегка поразмыслить? Если Игорь все-таки прорвется в губернаторское кресло, то ты тогда кто в его команде? Второй человек, это уж ясный пень! А все-таки кто? Глава правительства города и области? Вообще-то тут не все правильно! Губернатору, пожалуй, должен подчиняться весь Северо-запад, тогда получается совсем другой расклад! А кто обычно становится на место своего бывшего шефа? Правильно! За ответ — пятерка! Самый верный соратник, он же глава теневого кабинета, серый кардинал и всякое такое прочее.

Вот об этом ты, Рамиз, и поразмысли всерьез на досуге! Но не сейчас. Сейчас для нас с тобой главное, прости, встать, удержаться, а потом, при случае… Капитан милиции увидел неизбежно подавляющий его своей заоблачной ценой кумировский «лексус» и умерил шаг, чтобы приблизиться к роскошной машине степенно и величественно. Единственное, что сейчас беспокоило милиционера, — это невыполненный заказ Семеныча на Ангелину Шмель. Надо будет как-то невзначай объяснить Игорю, что это связано с внезапным невыгодным стечением обстоятельств, а уж каким таким стечением, замять для ясности.

Правая передняя дверь отворилась. Капитан заглянул внутрь и застал за рулем самого Кумирова. Они поздоровались. Шалманбеков привычно посмотрел назад и с удивлением отметил, что в салоне сейчас не видно ни одного охранника. Хотя милиционер и сам не уставал повторять, что никакая охрана никогда не убережет от гибели или, в лучшем случае, тяжелейших увечий того, кого приговорили, особенно если в деле замешаны властные структуры, но у Семеныча, казалось бы, действовало неукоснительное правило: зря не куражиться и судьбу попусту не искушать, и увидеть его сегодня «голым» было по меньшей мере странно.

Игорь ухмыльнулся, подкашлянул и пригласил капитана в машину. Тот сел. Автомобиль тронулся. Они проехали пару кварталов от метро «Горьковская», где вышел Рамиз, свернули на улицу, зияющую до неприличия разбитым покрытием, и остановились напротив приземистой, словно приготовившейся к атаке или бегству, подворотни. Капитан вопросительно посмотрел на хозяина ООО «САМ».

— В режиме усиленной конспирации. — Игорь дружелюбно вывернул свои будто вымазанные изнутри ляписом губы. Он покрутил указательным пальцем вокруг правого уха, обозначая магнитофонную запись, потом выставил перед лицом левую ладонь и, не касаясь ее пальцами правой руки, вновь покрутил ими, на этот раз намекая на возможную видеозапись. — И так и так, поэтому лучше мыть голову исключительно хозяйственным мылом.

— Ну да. — Милиционер понимающе кивнул и повел из стороны в сторону раскосыми глазами. — Я об этом уже думал.

— Пойдем, я тебе кое-что покажу. — Кумиров вышел из машины.

— Пойдем, — согласился Рамиз Шалманбеков и последовал за тем, кого он уже называл про себя компаньоном.


Мужчины вошли в подворотню, пересекли небольшой, остро пахнущий испражнениями двор и, повернув направо, оказались на спортивном поле, превращенном ныне в пустырь с обломками футбольных ворот и баскетбольных вышек.

Здесь было темно и безлюдно. Справа от них высилась кирпичная стена, которая, очевидно, не имела с этой стороны ни одного окна. Здесь пахло мазутом. Слева, в нескольких метрах от стены, читались остовы автомобилей, остатки искрошенных железобетонных конструкций и контуры поваленных древесных стволов, испещривших сине-оранжевое небо черными штрихами изломанных ветвей.

«Наверное, тополя», — подумал капитан и захотел было переспросить об этом у спутника, но почему-то промолчал, продолжая изучать обстановку и на всякий случай похлопывать свое табельное оружие, присутствующее у него на этой ответственной встрече. Тоже ведь — на всякий случай!

За заброшенным спортивным полем угадывалась набережная, по ней проносились машины, их шум затоплял пустующее пространство и ударялся о стену. На фоне освещенной набережной можно было различить человека в брезентовом плаще с поднятым капюшоном и небольшую собаку, может быть пуделя, трусившего следом за своим возможным владельцем. Больше ничего. Откуда-то сверху на головы идущих осыпались трудно различимые аккорды. Где-то призывно мяукала кошка.

Они прошли вдоль стены и остановились. Рамиз различил дверь, которую, пожалуй, не ожидал здесь встретить. Игорь извлек два ключа и вставил их в скважины. Он повернул ключи на четыре оборота, потянул на себя, и дверь отворилась.

— Заходи! — пригласил или скомандовал Кумиров и пояснил: — Только для своих, самых надежных людей, можно сказать родных, понимаешь?

— А то?! — по-юношески отозвался гость. — Комар носа не подточит!

— Не подточит и, главное, не подставит! — Игорь многозначительно подкашлянул, подчеркивая содержание в своих словах особого смысла. — Когда на комара лучше охотиться: когда он сам на тебя охотится или уже сел на твою кожу и хоботком тыкается?

— Бей своих, чтоб чужие боялись! — Милиционер попытался угадать избранное направление шуток своего будущего шефа.

— Вот это просто для нашей отрядной песни! — весьма, кажется, довольным тоном произнес будущий губернатор, и это, в свою очередь, очень обрадовало капитана. — Вперед!

Мужчины оказались в полутемном тамбуре. Кумиров запер входную дверь, и помещение осветилось. По ширине оно было чуть больше двери, метра два длиной и упиралось в следующую дверь. Игорь подошел к этому новому препятствию, достал магнитную карту, сунул ее в неприметную с первого взгляда щель на металлическом косяке, и дверь подалась внутрь.

Они шагнули вперед, и Кумиров закрыл вторую дверь. Перед ними осветилась бетонная лестница с металлическими уголками на ступеньках. Игорь протянул руку к черному пластмассовому щитку, притулившемуся на стене, и стал поочередно прокручивать колесики, вслед за ходом которых в глубине щитка послушно вращались белые цифры.

— Сигнализация, — пояснил Кумиров очевидную для гостя вещь. — Запоминай, пригодится! Здесь мой рост и вес, только в обратном порядке. Главное, чтобы я сам не забыл, а другие-то вряд ли до такой бредятины додумаются!

«Значит, доверяет, — подумал Шалманбеков. — А то как же?! Все-таки компаньоны! Теперь так и поплывем вместе по жизни, постольку-поскольку веревочкой, да уже и не одной, крепенько связаны-повязаны». Вслух он сказал:

— Я бы ни в жизнь не допер!

— То-то и оно! — подтвердил хозяин и весело покосился на милиционера. — И что характерно, я бы, кстати, тоже! Ну просто ни в жизнь!

Они засмеялись и пошли вверх по лестнице, которая уперлась еще в одну дверь. Игорь вновь набрал шифр, по-прежнему нисколько не пытаясь скрыть от спутника панель с конечными цифрами. Дверь отворилась, и Рамиз сразу заметил в представшем перед ними помещении мягкие кресла и диван, сервировочный стол, бар с привлекательно бликующими сосудами, телевизор с очень крупным экраном.

— Второй офис! Исключительно для наиболее доверенных лиц! — Хозяин улыбнулся, пересек комнату и потянулся к висевшей над баром лосиной голове. Он сунул два пальца навеки замеревшему сохатому в ноздри, и бар начал отъезжать в сторону, выдавая присутствующим скрытую за ним дверь. — Как в кино, правда?

— Да-а-а! — восхищенно протянул гость. — Как вы все это напридумывали?!

— А вот так: думал-думал и напридумал! Не глупый я человек, да? Не зря в детстве в школу ходил и кружок ориентирования посещал! — Кумиров вставил в замочную скважину массивный ключ, повернул его и распахнул дверь.

— А с той стороны главный вход, да? То есть для всех остальных, да? А про этот-то никто и знать не знает! — Рамиз Шалманбеков подобострастно оглядывал тайный кабинет. — И как все оформлено!

— По высшему разряду! Я сейчас! — приветливо сказал Игорь и начал исчезать в черном бархате темноты, небрежно прикрывая за собой дверь.

— Ты пока разливай! — послышалась последняя реплика из тончающей черной щели.

— Халява, плиз! — Капитан негромко прокомментировал открывшиеся возможности и направился к бару. При этом он не отводил настороженных глаз от ключа, который, к его успокоению, ни разу не провернулся, то есть даже нисколько не шелохнулся, и в этом, наверное, тоже имелись гарантии безопасности и личного хозяйского доверия.

Рамиз по-хозяйски осмотрел бар и потянулся к изящной костяной ручке. Вдруг он почувствовал щекотание в гортани, ставшее мгновенно назойливым и вот уже обжигающим его где-то в груди. Похожие неудобства и даже страдания ему приходилось не раз испытывать во время весенне-осенних простуд, связанных, по его мнению, с гнилым питерским климатом.

Дыхание стало сопровождаться сипением и хрипами. «Астматический синдром, — вспомнил милиционер один из диагнозов, поставленных ему врачами в ведомственной поликлинике на Малой Морской. — Подальше от пыли, меньше бумаг на письменном столе, переходите работать на компьютер…»

В голове образовалась назойливая помеха. «Что за ерунда?!» — возмутился Шалманбеков. До чего его всегда бесили любые сбои в работе очень редко дававшего знать о своей неисправности организма.

«Пьяная голова и огненная грудь, — определил свое состояние капитан. — Кумир что-то сделал? Кумир, падла!» — подумал Рамиз и вдруг увидел, что в двери, за которой исчез его желанный компаньон, образовалось застекленное окно, за которым — свет, а из него за капитаном наблюдает странная слонообразная голова.

«Да он же, блядь, в противогазе! — сообразил милиционер и попытался сунуть пальцы в ноздри рогатому украшению. Руки не слушались. Они оказались ватными и одновременно скрюченными. — Газом траванул! Хитрец двухметровый!»

«Стрелять! Только стрелять! — Капитан постарался извлечь из кобуры пистолет, но руки окончательно перестали ему повиноваться. — Не просчитал! Ты сам во всем виноват!»

Рамиз Шалманбеков почувствовал, как ему в горло сунули паяльную лампу, шея превратилась в почерневшую от сажи вытяжную трубу, торчащую над щитовым домиком в садоводстве его пожилых, ни в чем не повинных родителей, голова стала грецким орехом, который медленно, но неуклонно давили дверью о жесткий косяк, вместо языка у него объявилась автомобильная подушка безопасности, она вылезла изо рта и накрыла все лицо, глаза выкатились на бильярдное поле судьбы и растеклись по нему беззащитными яичными желтками.

Милиционер повалился на пол. Свернувшись, как самокрутка, он судорожно корчился на вихрастом, напоминающем морские водоросли темно-вишневом паласе. Рамиз различил, как отворилась дверь, из-за которой за ним наблюдал человек со слоновьей головой, в которого вдруг превратился его возможный компаньон, Семеныч. Этот человек, почему-то решивший расправиться со своим верным исполнителем, вступил в помещение и направился в сторону хрипящего капитана.

«Добьет, — подумал Шалманбеков, но Игорь прошел мимо, нагнулся к сервировочному столику, что-то произвел, и предмет отъехал в сторону. — Пытать решил, а что я ему сделал? Я ведь чист, как целка, чист! Мне Ангелина предлагала его завалить, а я ведь отказался, сразу отказался! За что же тогда?»

Рамиз почувствовал, что его схватили и потащили. Куда? Туда, где недавно стоял стол? Что здесь? Люк? И вот он уже куда-то сваливается, но совсем неглубоко, и падает на твердую поверхность. Он лежит на спине и видит, что наверху съезжаются две прозрачные створки, а над ними нависает слоновье лицо Кумирова.

«Смотрит, сволочь! — догадывается капитан и обоняет запах сероводорода. — В выгребной яме решил захоронить? Неужели нет ни одного шанса?! Эх, только бы сейчас выжить, тогда я уж…»

Рамиз почувствовал, что из-под него уходит поверхность, на которой он лежит, и он снова куда-то летит, вот он падает и испытывает еще большую, наверное адскую, боль. Голова его остается на поверхности, и он видит, как серная кислота разъедает его конвульсирующую плоть. Он исчезает.

Глава 51. Ошибка Евфросиньи

В эту ночь соседи Евфросиньи Виленовны по лестничной площадке могли видеть, как к ее двери подошел и нажал кнопку звонка приземистый мужчина в ветхом пальто с поношенной хозяйственной сумкой в левой руке. Они даже могли слышать, как всхлипнул звонок, а Свальная усталым после трудового дня голосом заворчала: «Ну вот, на ночь глядя кого-то черт несет!» После этого наступила пауза, в течение которой пенсионерка, очевидно, следовала к дверям и рассматривала своего гостя сквозь пластмассовый глазок.

— Ирод, смерти моей хочешь?! — с угрозой произнесла пожилая женщина. — Опять кремлевскую охрану обезоружили?! На свою голову вы это зло натворили!

— Тоня умерла, — негромко сообщил гость. — Надо пойти ей глаза закрыть, чтобы смертью не пахло!

— Не лги, проклятый! — довольно громко отозвалась хозяйка, отперла и приоткрыла дверь, оберегаемую цепочкой. — Не может быть! Когда? Почему? Где она?

В этот момент мужчина произвел мгновенное движение правой рукой, раздалось легкое шипение, и в лицо Евфросиньи ударила распыленная струя из маленького дезодоранта, которым оказался вооружен гость. Пенсионерка едва слышно охнула и стала оседать, наваливаясь на дверь. Мужчина уперся рукой старухе в голову и втолкнул ее внутрь квартиры. После этого он достал другую емкость и направил из нее струю на цепочку. Он постоял около двери, с улыбкой озираясь по сторонам, а потом надавил на нее, и дверь подалась, оборвав разъеденную цепочку. Гость проник в квартиру и притворил за собой дверь.

После этого соседи примерно в течение полутора часов не смогли бы увидеть около квартиры Свальной никакого движения, а из звуков по-прежнему оставалась различимой лишь работа телевизора. Позже из квартиры вышел мужчина, а в его руках была не только значительно увеличенная в размерах сумка, но еще и солидный мешок из особо прочного полиэтилена.


Первыми свидетелями происшествия в квартире Евфросиньи стали Ваня и Настя. Когда глубоко за полночь брат и сестра Ремневы вернулись домой, то еще в лифте учуяли приятный мясной запах. Несмотря на плотную еду в приюте, они, честно говоря, уже успели изрядно проголодаться, потому что всегда хотели есть, и сейчас они почувствовали, как их рот наполняется вязкой слюной. Они даже не подозревали, что источником этого обнадеживающего на лучшую долю аромата является место их теперешнего проживания, предоставленное бабушкой в связи с лишением ими собственной квартиры по вине пропавшего без вести Поликарпа.

Ребята искренне обрадовались запаху готовящейся пищи и даже начали в уме каждый по себе строить различные иллюзии по поводу их сказочного обогащения. Ваня постучал в дверь условным стуком, на котором настаивала их немного странная бабушка. В ответ никто не отозвался. Ребята подождали, и Ваня вновь постучал. И снова — ничего. Тогда юноша достал ключ, который ему выдала дежурившая нынче в ночь на заводе имени Немо Антонина. Отпирая дверь, он замечал, как все соблазнительней становится запах жаркого. На его счастье дверь оказалась заперта только на один замок, ключ от которого бабушка иногда доверяла его непутевой мамаше.

Войдя в квартиру, Ремневы включили освещение и тут же поняли, что вступили во что-то красное, наверное краску, обильно разлитую в прихожей. Ваня подумал, что это, возможно, учинила пьяная мать, добывшая где-то краску для ремонта, который она уже давно собиралась провести в довольно запущенной бабкиной квартире, чтобы этим хоть как-то отплатить Евфросинье за ее постоянную помощь.

— Что это, варенье? — спросила девочка, вспомнив, как пузырилось на полу содержимое банки, оброненной однажды внезапно потерявшей из-за головной боли сознание бабы Фроси. — Оно забродило, да?

Они прошли на кухню. На пожелтевшем от копоти шкафу, висевшем над умывальником, было написано чем-то красным, как вначале подумали ребята, маркером: «Ешьте! Все горячее!» На плите стояли кастрюля и сковорода. Это была самая большая кастрюля из всего запаса посуды бабы Фроси. И сковорода была тоже самая крупная, привезенная сюда мамой Антониной.

Ремневы подошли к плите. Ваня решил приподнять на кастрюле слегка дребезжащую крышку, взял ее двумя пальцами, но тотчас испытал боль от ожога и отбросил ее в сторону. Ребята внимательно смотрели на содержимое их знаменитой кастрюли и постепенно понимали, что в наваристом бульоне покачивается разваренная и ставшая очень большой голова бабы Фроси. Голова плавала кверху лицом. Она подпрыгивала в кастрюле, словно пританцовывала, а из лопнувших глаз брызгали горячие жирные капли.

— Не смотри! — крикнул юноша своей словно завороженной увиденным кошмаром сестре и закрыл левой ладонью ее оторопелые глаза. — Выйди из кухни и стой там! Нет! Никуда не двигайся, стой здесь, поняла?!

Ваня решил, что надо сейчас же вызвать милицию или, еще лучше, позвонить Софье, которая сама решит, что им сейчас делать. Он хотел шагнуть в сторону коридора, где на обшарпанном трельяже стоял старый зеленый телефон, но почувствовал, что его ноги с трудом отрываются от пола. Юноша испугался, не потеряет ли он сейчас от шока сознание, посмотрел вниз и только тут заметил, что они с сестренкой стоят в обширной и густой луже крови. Ремнев проследил глазами источник поступления крови и увидел, что она натекла из холодильника. Ваня распахнул дверцу. Кровь стекала из морозильной камеры. Он открыл ее и увидел искривленные, потрескавшиеся стопы Евфросиньи. Здесь же лежали разрубленные голени, а на внутренней пластмассовой панели холодильника было коряво выведено тем же красным цветом: «На студень!»

Глава 52. Я — Скунс

Двери двухэтажного флигеля уже часа два как стали зоной особого внимания мужчин в камуфляже с эмблемой охранной фирмы «Эгида-плюс», четверо из них сидели в «семерке» вишневого цвета, запаркованной на тротуаре, напротив входа в здание, возле которого прохаживался рослый охранник, а остальные должны были незаметно занять заранее размеченные посты, чтобы в ближайшее время по команде Сергея Плещеева приступить к операции по задержанию Игоря Кумирова и его банды.

— Черемуха на связи! — обратился в микрофон сидевший в «жигулях» на первом пассажирском сиденье Сергей Петрович. — Всем ягодам: ни шагу без моей команды! Помните условия игры: брать Малину на поляне внезапно и быстро, замешкаемся, потеряем очки!

— Сергей Петрович, может быть, я пойду первым? — Станислав Весовой, сидевший за рулем, нервно отер рукавом лоб и тяжело вздохнул. — Я ж его с детства знаю. Умом понимаю, а сердце не соглашается, что он в такое чудовище превратился!

— И я тоже, разрешите, а? Мой покойный отец с ним как-никак в одном классе учился, — высоким голосом начал в затылок шефу «Эгиды-плюс» уже надевший омоновскую маску Борис Следов. — Я уже несколько приемов задержания преступников выучил. И боксом усиленно занимаюсь. Все под руководством Станислава Егоровича. Большое ему за это спасибо!

— Вы знаете, господа, я тоже давний приятель Игоря Семеновича, поэтому, если Сергей Петрович сочтет это возможным, то я тоже туда с вами за компанию отправлюсь. Я ему и первую помощь окажу, если возникнут какие-то нюансы. — Федор Данилович ободряюще похлопал Следова по колену, на что тот удивленно скосился в его сторону и смущенно улыбнулся. — Ничего, ничего, Боря, это я так, по-отечески.

— Я понимаю, коллеги, ваши благородные мотивы и очень вами горжусь, но нам не столь часто доверяют подобного рода операции, и мне бы хотелось провести это задержание с минимальными потерями. Если обстоятельства позволят, конечно, я вам предоставлю право, простите за сравнение, первой ночи. — Плещеев вновь обратился в эфир: — Черемуха — всем ягодам! Доложите обстановку!

— На связи Ежевика-один, нахожусь в точке «А», — раздался в салоне хрипловатый мужской голос. — Лукошко наготове.

— На связи Ежевика-два, нахожусь в точке «Б», — тотчас возник голос с легким кавказским акцентом. — Лукошко наготове.

— На связи Ежевика-три, нахожусь в точке «Ц», — не сразу послышался очень густой бас. — Лукошко наготове.

— Уважаемые ягодники! Уважаемая Черемуха! Говорит Барбарис! — вторгся в эфир еще один мужской, странно знакомый сидевшим в «жигулях», голос. — Хочу вам сообщить новые условия нашей радиоигры: у Малины в лукошке — Морошка. Примите это обстоятельство к сведению!

— Так… — произнес после некоторой паузы Сергей, машинально прикрыл микрофон ладонью и повернулся внутрь салона: — Это Скунс! Ну что же, если он прав, то в этот раз он нас правильно опередил. — Плещеев убрал руку: — Черемуха — Барбарису! Информация достоверная?

— Из первых рук! — отозвался неуловимый киллер. — Сейчас иду к ним на поляну. Попробую договориться. Ждите весеннего грома!


Как она могла так опростоволоситься?! И это майор милиции, опытная женщина! На что она вообще рассчитывала? На безутешные слезы искреннего раскаяния человека, да и не человека вовсе, а исчадия ада, которое уличили в смертных грехах да еще и подозревают в людоедстве?! На явку с повинной? Ну вот теперь и жди этой явки, пока он тебя на самолет и миллион долларов не обменяет! Да кто за нее такой выкуп даст! А она ведь ему как человеку, как однокласснику: Игорек, про тебя все давно известно, скоро тебя возьмут, — подумай над моими словами, взвесь все свои шансы и пойди сам с повинной, уверяю тебя, правоохранительные органы это оценят! Сейчас вышку никому не дают, ну да, в самых редких случаях, но ты под них, я полагаю, не подпадешь. Хочешь, я стану твоим защитником, подниму все свои связи? Нет, он так ничего и не понял! Сонечка, извини, сейчас я в таком состоянии, что запросто могу испортить тебе лицо и фигуру, поэтому будь паинькой, сядь сюда и не двигайся, одно движение, и я тебе что-нибудь нечаянно отрежу: видишь, какой у меня здоровенный тесак? Взял да и пристегнул ее к батарее, как дешевую проститутку! Ай дура! Вот идиотка! Ну что же ей стоило взять свой пистолет?! Стрелять-то она еще не разучилась! Она ведь могла его под стволом заставить написать повинную и тут же из его собственного кабинета отправить ее в прокуратуру по е-мэйлу, — вот и вся рапсодия! А она размечталась! И все на почве педофилии! Потеряли вы, Софья Тарасовна, последний разум!

— Сонечка, ну зачем ты пришла? Ну хотя бы позвонила, сказала: беги, Игореня, за тобой охотятся! И я бы, наверное, убежал. А теперь что? Что мне с тобой делать? Тем более что, по твоим же словам, доблестные «эгидовцы» уже обложили меня, как шведа под Полтавой! Куда же мне теперь деваться? Остается только шантажировать их твоей жизнью, понимаешь? Причем ни я, ни ты — мы ведь не знаем, что из всего этого в итоге может получиться? — Игорь Семенович озабоченно посмотрел на свою узницу. — Да нет, конечно, есть один путь, — безвыходных-то положений, сама знаешь, в нашей жизни не бывает! Я могу от тебя так ловко избавиться, что никто, наверное, никогда и не узнает, куда ты в эту несчастливую ночь запропастилась. Просто взяла и исчезла, представляешь, как романтично? Я знаешь что имею в виду? У меня тут есть один аттракцион, который сегодня опробовал наш общий друг Рамиз Шалманбеков, — серная кислота называется. Не хочешь?

— Отпусти меня, Игорь, а? Я ведь, тебе, кажется, ничего дурного не причинила? — Морошкина пронзительно посмотрела на своего одноклассника. — Зачем тебе лишнего человека убивать, а? У меня сын, я ему еще нужна. Да ты и сам все знаешь, что я тебе тут объясняю!

— Скажу тебе, одноклассница, даже более: я-то могу отсюда безболезненно своим ходом утопать. Есть такая лесенка в другой двор, и есть дверца заветная, а там — ищите меня по странам и континентам! Хотя, конечно, все это очень грустно. Честно тебе признаюсь: не предполагал я такого финала! По совести, я тебе, в общем-то, обязан за предупреждение, но все это как-то слишком поздно: и я уже безнадежный негодяй, и они уже готовы меня разорвать, как ветошь, — поздно! Тю-тю-тю! Мы сюда, кажется, никого не звали! — Кумиров вдруг резко встал за спиной Морошкиной, а ее горла коснулся холод безупречно острого клинка. — И кто же это к нам в гости?


— Черемуха — всем ягодам! Оставаться на своих точках до новых распоряжений! Никакой самодеятельности! Не думать и не гадать! — Плещеев резко повесил микрофон, но вдруг снова взял его в руку: — Если Малина пойдет с поляны, никаких действий по собственному усмотрению! Сразу докладывать мне. До связи!

— Сергей Петрович, это он что, про Софью Тарасовну, да? — Голос Бориса сорвался, чувствовалось, что он с трудом сдерживает астматический кашель. — А как он туда попал? Он что, вас знает, да?

— Боренька, ты сегодня задаешь слишком много вопросов! Что для нас сейчас самое главное, сохранить жизнь Софье Тарасовне, правильно? Избежать потерь личного состава, да? И задержать лидера преступной группировки. Давай больше ни на что не отвлекаться! — Сергей Петрович избавился от микрофона и повернулся к Весовому: — Нам действительно остается сейчас только ждать, он ведь запросто может ее убить! Терять-то ему уже, как вы понимаете, нечего!


— Игорь, ты ведь сумасшедший! Да проснись ты! Это ведь не игрушки! Ты окружен! У всех огнестрельное оружие. Да нас тут обоих в два счета изрешетят, как мишени на стрельбище! — Голос Софьи стал приглушенным. Она отчаянно оглядела кабинет Кумирова, словно надеялась обнаружить здесь некоего храброго человека, способного оказать ей сейчас поддержку в этом трудном для нее разговоре, когда ее горло леденит безрассудный нож. — Когда у человека поднимается температура, он же понимает, что болен, понимает, что заболел, и тот, кто видит у себя сыпь, и тот, у кого горло жжет, — ну мало ли разных признаков? Неужели ты не можешь понять, что у тебя сейчас плохо с головой? Ну напряги свою волю, ты ведь сильный человек! У тебя же еще есть шанс сохранить свою жизнь!

— Заткнись ты, пока я тебе глотку не перерезал! — зло крикнул женщине прямо в ухо бизнесмен и до боли сжал ее плечо. Вдруг он тревожно обратился куда-то в пространство: — Наверное, не стоит сразу стрелять, правда? Вам ведь не все равно, сколько человек погибнет: один или двое? Потом, ведь смерть — это же не решение нашего вопроса? Все гораздо сложнее. Для начала давайте попробуем договориться?

«Господи! Кумир действительно сошел с ума! — немея от ужаса перед близкой смертью, подумала Морошкина. — Сейчас он способен на все! Что он несет? Кто ему там мерещится?! Жалко, что мне ничего не видно, — он мне голову запрокинул, как овце, которую сейчас принесут в жертву. А вдруг там действительно сказочный принц объявился? Чего в нашей жизни не бывает?»

— Я никому не верю, даже себе, — произнес спокойный мужской голос. Только тут Софья изловчилась различить фигуру в брезентовом плаще с накинутым на голову капюшоном, незаметно отделившуюся от противоположной стены. Его правая рука оказалась направлена в их с Кумировым сторону, и в ней был зажат пистолет. — Время такое дурное, правда? Все так и норовят объегорить!

— А если все-таки попробовать? — Игорь спрятался за женщину. Она чувствовала на своей шее его горячее, насыщенное спиртовыми парами дыхание. Очевидно, он хочет оставаться неуязвимым для выстрела и так продолжать вести свой разговор с этим мужчиной, у которого почему-то очень знакомый голос. — Давайте тогда иначе. Чем я, по-вашему, смогу вас заинтересовать? Не отвечайте сразу, подумайте. Я еще могу потерпеть.

— Скорее всего ничем, но я могу дать тебе шанс. Если ты ее отпустишь, то я убью тебя быстро и безболезненно, если нет, то тебе придется помучиться. — Гость, ставший для Игоря, очевидно, очень неприятным сюрпризом, медленно двигался к стене, возле которой кандидат в губернаторы Санкт-Петербурга прятался за своей заложницей. — Сейчас не напрягайся, а постарайся сделать правильный выбор.

— Стой там! Ни шагу больше! Я отрезаю ей башку! Хочешь это увидеть, тогда давай, давай, беги сюда! Стоять, я сказал, стоять!

Кумиров кричал очень громко, даже слишком громко, и совершенно оглушил Морошкину. Теплая слюна из его широко открытого рта щекотала ей шею. Это не вызывало улыбки, — сейчас ей тоже хотелось кричать, хотелось любым путем освободиться от этого негодяя, с которым они еще несколько дней назад провели в ее квартире приятный вечер, которого она сегодня днем выручила около метро, — ведь его можно было взять уже там! Боже мой, она бы первая задержала этого монстра!

— Брось пистолет! Брось его сюда, чтобы я мог его взять!

— Хорошо, не спеши. У нас есть еще один вариант, последний. Я кладу пистолет вот здесь, а сам отхожу вот туда. Ты отстегиваешь женщину и даешь ей возможность уйти. Все как в синхронном плавании, ладно? Могу тебя уверить, что я тоже неплохой заложник! — Мужчина слегка запрокинул голову, и Софья смогла рассмотреть его лицо, это был Лев! — Не капризничай, а то я тоже разволнуюсь и начну стрелять.

— Хорошо, давай попробуем! Пойдем на компромисс, — согласился Игорь. — Только я пойду за пистолетом вместе с ней, — вдруг ты меня обманешь?

— Я надеюсь, ты не будешь в меня стрелять? — улыбнулся Сонин спаситель, готовясь расстаться со своим оружием. — Я-то могу тебе верить?

— Не делайте этого! — не выдержала инспектор ОППН. — Это неправильно!

— Замолчи, двоечница! — беззлобно рявкнул Кумиров, освобождая пленницу от наручников. — Иду один! Слово дворянина!

— Этому нас приучили верить с детства, — развел руками Лев и положил пистолет. — Значит, она уходит, а я остаюсь?

— Да, я же обещал! — Игорь пронаблюдал за тем, как гость отошел к стене, после этого двинулся сам, нагнулся, подобрал оружие и со вздохом облегчения выпрямился. — Ну вот, теперь все в порядке!

Тем временем Морошкина подошла к входным дверям. Игорь переложил пистолет в правую руку, а в левой сжал нож.

— Сонечка, а ты куда? Там закрыто! Иди-ка, рыбонька, сюда, а то я сейчас в тебя вместо твоего спасителя выстрелю! — Кумиров указал женщине пистолетом на ее место, и она послушно направилась к нему.


Мужчины, сидевшие в вишневой «семерке», слышали все, что говорилось сейчас в кабинете Игоря Семеновича. Плещееву понравилась находчивость Скунса, включившего микрофон, и он одобрительно кивнул Весовому.

— Черемуха — всем ягодам! — Сергей Петрович внимательно следил за окнами флигеля, словно пытался увидеть, что происходит там за плотно опущенными жалюзи. — Новый игрок, по кличке Барбарис, — на поляне. Полная готовность! Никому не расслабляться! По команде начинаем сбор урожая!

— Ой, у меня сейчас сердце выскочит! — признался Следов. — Это ведь не Виктор Сучетоков, это настоящий убийца!

— Ничего, ничего! — ободряющим тоном начал Станислав. — Этого бы убийцу да на фронт, а не женщин стращать, — там бы он, я вам гарантирую, сразу по-другому запел!

— Да он бы там не запел, а завыл! Я думаю, он и в тюрьме иначе запоет, — добавил Борона и склонил голову набок. — А где я уже мог слышать этот голос? — После этих слов врач посмотрел на Бориса, словно ожидал от него ответа, но тот лишь покраснел и пожал плечами.

— Петухом он запоет! — несколько машинально произнес Плещеев, устало моргнул и вновь поднес микрофон к своему озабоченному лицу: — Ягоды, ягоды! Если вопросов нет, ждем сигнала. — После этого Сергей обратился к сидящим: — Уважаемые, а что находится с другой стороны нашего флигеля? Этим, по случаю, никто не поинтересовался?


— Похож я на негодяя? — весело спросил Кумиров, подняв правую руку и прицеливаясь в гостя. — Считай до трех! Сможешь, или тебе помочь?

— А как же слово дворянина? — Лицо Льва выглядело удивленным. — Разве так делают? Вот так пример для потомков!

— Слово дворянина, сударь, исключительно для умных людей, и ты это знаешь не хуже меня! — Игорь выпустил поверх нижней губы верхние зубы и подкашлянул. — А для тех, кто болтается за мной с гармошкой по метро, у меня сегодня есть только пули.

— Это мой пистолет! — Мужчина в брезентовом плаще назидательно поднял указательный палец. — Он убивает только моих врагов!

— А вот это теперь уже не имеет ровным счетом никакого значения. Как говорится: было ваше, стало наше! — Кумиров держал свою мишень на мушке. — К тому же если кто из нас и сумасшедший, так это ты!

— Ты можешь не торопиться с выстрелом? — Лев опустил капюшон и предъявил скрывавшийся под ним густой ежик седых волос. — Я хочу дать тебе отсрочку.

— Мне?! Ты, мокрушник, ничего не перепутал? — Игорь переводил дуло пистолета с головы на грудь мужчины. — А я-то надеялся, что Скунс — это что-то посерьезней! Разве можно так рушить человеческие идеалы? Послушай, может быть, ты — не Скунс? Ну не тот Скунс, о котором слагают легенды тинейджеры, а всего лишь жалкая тень, параноик, который вообразил себя вездесущим киллером?

— Нет, коллега, как раз все именно так и обстоит: я — это я, а ты — это ты, — ответил Скунс, не отводя взгляда от курсирующего дула. — Как раз поэтому я тебе и предлагаю повременить с выстрелом и выслушать мое предложение.

— А это быстро? — Кумиров ухмыльнулся. — Мы ведь с тобой не герои модного сериала, а живые, к тому же по-своему занятые люди. Впрочем, позволю себе уточнить: тебя это дополнение уже не касается. Скажи мне одно: внимая тебе, я не потрачу свое время впустую?

— Это зависит от твоей интуиции. Моя меня пока еще не подводила. — Мужчина в плаще говорил негромко, вынуждая Игоря вслушиваться в его спокойную речь. — Я не ошибусь, если предположу, что ты считаешь себя хорошим человеком?

— Ошибаешься. Я — гадина! К тому же такая гадина, каких, наверное, мало на этом свете, — насмешливо начал политик и бизнесмен. — Вот и Сонька тебе то же самое скажет: видишь, я даже ее готов был убить, лишь бы сберечь свою подлую шкуру! Только ты сдуру не подумай, что я слишком горжусь своей подлостью или тут перед тобой кокетничаю. Попробуй поверить в то, что я не стал бы на это тратить время. Я просто отвечаю на твой очередной дурацкий вопрос.

— А ты не хотел бы после себя что-нибудь оставить? — Скунс осмотрел помещение, словно оценивая вкус и возможности хозяина. — Конечно, это может показаться банальным, да я и сам, пожалуй, не созидатель, но со стороны всегда удобнее советовать, правда?

— Постарайся припомнить, тебя, случаем, в последние дни по твоей седенькой головенке ничем не шибануло? Я думаю, что ты почему-то блефуешь. Неужели ты действительно не в состоянии понять, что даже если ты кем-то и был, то сейчас ты перестал из себя что-нибудь представлять, потому что я завладел твоим оружием? Теперь ты должен ползать на коленях, лобызать мои мокасины и слезно просить о пощаде!

— А мне почему-то кажется, что все наоборот: после того как ты вооружился, у меня появилась реальная возможность стать твоим убийцей. — Морошкина не очень понимала, на что теперь надеется ее благородный заступник, но ей все еще очень хотелось верить в то, что они оба каким-то образом останутся живыми. Сейчас она стояла немного слева от своего обезумевшего одноклассника и чувствовала острие его ножа, направленного в ее беззащитную спину. — Фактически у тебя остался один шанс уцелеть: отдать мне оружие, отпустить Софью и сдаться. Мы тебе найдем приличного адвоката, глядишь, может быть, тебя и не расстреляют.

— Соня, твой приятель болен! — Кумиров с деланной беспомощностью посмотрел на женщину. — Ну так что же, стрелять мне в него или нет? Ты готов?

— Ты хочешь жить? Тебе нравится рассвет? Ты любишь свою семью? — Скунс расправил плечи и потянулся, словно собирался что-то сделать, и вдруг сделал один шаг вперед. — Положи пистолет, и мы поговорим о твоем будущем.

— Идиот! — Игорь напряг руку и нажал курок. Раздался грохот. Соня присела, повернулась и увидела, что это в руке Кумирова разорвался пистолет, очевидно именно его рукоятка, которую он усердно сжимал в своей крупной руке. Ему разорвало кисть. Помещение наполнил кровавый дым. Обливаясь кровью и очень часто тряся рукой, бизнесмен затопал на месте ногами и громко закричал.

— Софья, я вас попрошу отвернуться! Смотрите туда! — скомандовал мужчина в плаще и молниеносно оказался возле Игоря. — Это ненадолго!

Морошкина подчинилась команде того, кого она знала под именем Лев, сделала шаг или два вперед и напряженно уставилась на висевший надписьменным столом Кумирова плакат со смеющимся лицом Ляли Фенькиной, дополненный полупрозрачной, словно колготки, траурной лентой. Соня услышала хруст, и крики ее одноклассника прекратились. Женщина так и стояла лицом к дверям, не зная, можно ли ей уже повернуться, пока вдруг не услышала на улице крики и стрельбу. Тогда она осторожно повернула голову. Льва в комнате не было видно, а Кумиров без движения лежал на полу, неестественно изогнув свою мощную шею. Вокруг изувеченной мелко подрагивающей руки растекалась кровь.


Вишневая «семерка» «Эгиды-плюс» затормозила около нагромождения разобранных машин и обломков железобетонных конструкций. Впереди была обратная сторона флигеля, принадлежавшего Игорю Кумирову. Станислав осветил ее дальним светом, и все сидящие увидели распахнутую дверь и неспешно идущего вдоль стены человека в брезентовом плаще с поднятым капюшоном, следом за которым резво трусил кудрявый пудель.

— Королевский, — без особой уверенности сказал Следов и неожиданно для себя самого протяжно зевнул. — У нас жил похожий. Мать его потом в одну многодетную семью отдала.

— Может быть, это он? — подхватил зевоту своего юного помощника Борона. — К нам в приют ребятишки уже успели одного щенка беспородного притащить, Мятным назвали. Ну как его теперь не оставить?

— Ой, а что это за мужчина? — Голос Бориса сорвался, и следующую фразу он взял гораздо ниже, провалившись в некое подобие баса. — Разве мы его не будем останавливать? Вдруг он оттуда? Давайте хоть обыщем на всякий случай?

— Нет, Боренька, мы его не будем ни останавливать, ни обыскивать. — Плещеев вслушивался в шум, доносящийся из здания. — Пока не будем, правда, Данилыч?

— Кто бы спорил! Ну, Боря, заразил! — Федор снова зевнул. — Особенно если мужчина с пуделем. Говорят, это очень достойная порода!


31 августа 1999 г. — 23 октября 2000 г.


Оглавление

  • ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ
  •   Глава 1. Топчан страсти
  •   Глава 2. В ожидании Митрофана
  •   Глава 3. До прихода референта
  •   Глава 4. Сияние «Аризоны»
  •   Глава 5. Не гаси сегодня свет
  •   Глава 6. На златом крыльце…
  •   Глава 7. Компра на кандидата
  •   Глава 8. С того света
  •   Глава 9. Воспоминания о сто первом
  •   Глава 10. Меценат детства
  •   Глава 11. Совсем одна
  •   Глава 12. Оковы интернета
  •   Глава 13. Уличение Корнея Ремнева
  •   Глава 14. Рука Москвы
  •   Глава 15. Новая семья
  •   Глава 16. Опрос общественного мнения
  •   Глава 17. Час пик
  •   Глава 18. Игры олигархов
  •   Глава 19. Под зноем «вечной мерзлоты»
  •   Глава 20. Дорогие товарищи!
  •   Глава 21. Пустая «распашонка»
  •   Глава 22. В общих интересах
  •   Глава 23. Бои без правил
  • ДЕНЬ ПЯТЫЙ
  •   Глава 24. За неделю до смерти
  •   Глава 25. Во имя мира на земле!
  •   Глава 26. В «сталинском» доме
  •   Глава 27. Группа быстрого реагирования
  •   Глава 28. Ахиллесова пята Игоря Кумирова
  •   Глава 29. Признание после любви
  •   Глава 30. Дачки и малявы
  •   Глава 31. В гостях у Никандрушки
  •   Глава 32. Кресло директора
  •   Глава 33. Вчерашние враги
  •   Глава 34. В роли партизана
  •   Глава 35. Пользуйтесь магнитной картой!
  •   Глава 36. Начало войны
  •   Глава 37. Назло коварному врагу!
  •   Глава 38. А-аги не му-у?
  •   Глава 39. Дом лесника
  •   Глава 40. Под прицелом СМИ
  •   Глава 41. Веселые патроны
  •   Глава 42. Электрика вызывали?
  • ДЕНЬ ШЕСТОЙ
  •   Глава 43. Репетиция смерти
  •   Глава 44. Слезы Людоеда
  •   Глава 45. Новоселье в «Окоеме»
  •   Глава 46. Из преисподней в подземелье
  •   Глава 47. Из дневника Геродота Сидеромова
  •   Глава 48. Вычитание убийц
  •   Глава 49. Пушная ферма
  •   Глава 50. Кровавая точка
  •   Глава 51. Ошибка Евфросиньи
  •   Глава 52. Я — Скунс