Последний фуршет [Вера Васильевна Копейко] (fb2) читать онлайн

Вера Копейко Последний фуршет

Пролог

Машина свернула с Кольцевой дороги, залитой светом, и глаза Лизы уперлись в темноту. Она включила дальний свет фар и, не сбавляя скорости, помчалась по освещенному коридору.

Светофор загорелся красным, она резко нажала на тормоз. Бросив взгляд на сиденье рядом с водительским, Лиза почувствовала, как сердце дернулось. Пусто. Она привыкла, что длинные ноги Славика коленками упираются в бардачок, а сам он в расслабленной позе полудремлет, откинувшись на ворсистый подголовник.

Лиза опустила стекло. Ночной воздух охладил лицо, которое никак не могло остыть. Оно горело, как загорелось все внутри, едва она увидела то... что увидела...

Светофор переключился, «Паджеро-пинин» рванул вперед. Ветер задувал в окно, вихрился, словно смерч, проносился по салону и поспешно вылетал обратно в ночь. Он напомнил ей о том ветре, который трепал ее тело, когда она прыгала с парашютом. И из давнего прошлого пробился голос инструктора:

— Девочки-и-и... запомните-е-е... — Лиза подняла стекло. — Когда летите вниз, всегда улыбайтесь.

— Зачем? — спрашивала Лиза.

— Затем, — говорил он, — если не будете улыбаться, то щеки станут дрожать, как кисель. — Он поморщился. — Некрасиво...

Лиза с силой растянула губы. Ей тоже надо улыбаться. Сейчас. Растянула еще сильнее и почувствовала солоноватый вкус во рту. Значит, лопнула пересохшая от ветра губа.

Плевать, подумала она и продолжала улыбаться. Сейчас она тоже прыгает, только без парашюта. В другую жизнь.

Лиза как-то предложила Славику:

— Давай спрыгнем.

— Куда? — Тот повернулся к ней, правая щека дернулась — он перекинул во рту пастилку. Верхняя губа дрогнула, как обычно, когда ему что-то не нравилось.

— Ты не хочешь? — спросила Лиза.

— Нет. — Он повел плечами, а это означало: чего ты ко мне пристала?

А Лизу охватил азарт.

— Может быть, скажешь, почему нет? — не унималась она.

— Куда же ты предлагаешь спрыгнуть? — Он поднял брови и смотрел на нее, а она — на дорогу.

— На землю, — бросила Лиза, дернув рычаг переключения передач.

Он вздохнул.

— А мы, по-твоему, где?

Лиза усмехнулась:

— Мы — на земле. Значит, спрыгнем с неба, откуда еще. Я тебе рассказывала, что раньше прыгала с парашютом. Я хочу снова. — Она помолчала и добавила: — Вместе с тобой. Нам надо встряхнуться, Славик.

— Нет. Я не хочу. И тебе не разрешу, — заявил он. — Зачем мне жена-калека?

— А, значит, незаче-ем...

— Ломать такую... нужную... как ты?

Лиза усмехнулась. Мог бы добавить после слова «нужную» — вещь. Но она не собиралась нарываться на ссору и промолчала.

— Есть люди хрупкие, они ломаются. А есть которые не ломаются. Я из последних.

Славик наклонился и поцеловал ее в ухо. Она покрутила головой.

— Можно было и не так оглушающе.

— В другой раз постараюсь...

Это было довольно давно, когда Лиза еще надеялась, что жизнь можно изменить просто — допустим, прыгнуть с парашютом. Вдвоем со Славиком.

— Другого раза не будет, — пробормотала Лиза сейчас. Она почувствовала, как кровь прилила к вискам и давила.

Все. Ей больше ничего не нужно из нынешней жизни. Ни фуршеты, ни ужины, ни обеды. Ей вообще больше не нужна та жизнь, в которой она совершенно неожиданно для себя стала... кухаркой. Она больше не хочет быть мамочкой, домоправительницей, экономкой, прислугой.

Теперь она будет заниматься собой. И тем, чем перестала, — в угоду ему.

А все начиналось так замечательно... Стоп. Не надо крутить пленку обратно, одернула себя Лиза. Она катит вперед.

Как говорят умные люди? Перед тем как прыгнуть, лев приседает? Чтобы подняться на новую вершину, альпинист спускается в долину? Тогда она поступает абсолютно правильно — чтобы родиться снова, надо сначала умереть.

Поэтому среди ночи и мчится туда, где самое подходящее место для того, чтобы умерла ее прошлая жизнь. В «Дом друзей», или хоспис. Туда, где живут те, кому скоро предстоит уйти из этой жизни.

Лиза не сомневалась, что хозяйка хосписа, Ксения Петровна Соколова, ее крестная мать, найдет для девушки отдельную комнату.

Поначалу Лизе нравились фуршеты, приемы, обеды, на которые приглашали Славика Стороженко с супругой. Но это скоро наскучило.

— Ну не хо-очется... — с неподдельной тоской тянула Лиза. — Опять этот фуршет.

— Да, фуршет. Опять. Я уже сто раз объяснял тебе, для чего существуют тусовки.

— Я знаю, для чего, — Лиза кривила губы. — Для того, чтобы меня мучить, вот для чего.

— Не верю, что ты сильно мучаешься, — фыркнул он, и хлопья пены полетели в разные стороны.

Лиза любила наблюдать, как преображается лицо мужа каждое утро, когда он бритвой снимает с него пушистую белую пену вместе с жесткой щетиной, которая ночью колола ее тело, заставляя его пылать жарким пламенем.

До сих пор она чувствовала, как горит кожа на груди под тканью зеленого халата. Ночью Славик стащил с нее оранжевую пижаму, а утром, выбравшись из-под пышного легкого одеяла, она надела только штанишки от нее, а сверху — халат. В квартире было нежарко.

Сегодня ночью Славик не отворачивался со стоном, не отцеплял ее руки от себя, не бормотал, что сильно устал.

— Знаешь, — Лиза почувствовала, как горло перехватило, и откашлялась, — сначала все новое нравится, а потом надоедает.

— Даже надевать красивые платья? Даже чувствовать, как тебя поедают глазами фуршетники и фуршетницы?

Его губы сложились в насмешливую улыбку. Славик наблюдал за Лизой в зеркало. Он был высокий, поэтому флакончики, тюбики, баночки на полке не мешали видеть лицо жены целиком.

Лиза привалилась к косяку, сощурившись. Глаза, в цвет которых была отделана ванная, превратились в щелочки не шире зубочистки, которую она сейчас крутила в кармане халата. После сна волосы растрепались и походили на светло-рыжую плохо расчесанную гриву породистой лошадки.

— Эти, как ты их называешь, фуршетники и фуршетницы, а также коктейльщики и...

— ...приемщики, обедники... — подхватил Славик.

— Скажи еще ужинщики, — хмыкнула Лиза. — Ужасные, скучные слова. — Она покачала головой, выпустила из пальцев зубочистку на дно кармана и сложила руки на груди, не собираясь продолжать игру в слова. — В общем, как их ни назови, они мне надоели. Как подумаю, что снова придется все это... все это... скушать, — она поморщилась, — у меня начинает урчать... в мозгах.

Славик засмеялся:

— Урчать в мозгах? Здорово. Я запомню. Как ты такое находишь.

Лиза усмехнулась:

— Нахожу? Я не ищу, а просто выражаю словами то, что чувствую.

— Должен признаться, я с удовольствием наблюдаю, как вокруг тебя нарезают круги, — он снова засмеялся, — мужчины, особенно чуткие к прелестям красивых женщин. — Плеснув себе в лицо пригоршню воды, Славик зафыркал и закрутил головой. Светлые волосы упали на лоб, намокли и потемнели. Лиза молча наблюдала за мужем, сложив руки на груди. Наконец тот отфыркался, пригладил волосы влажной пятерней. — Наивные, — он снова посмотрел в зеркало, прямо в ее глаза. — Они думают, что ты явилась одна. Как будто такую свеженькую капустку кто-то выкатит из своего огорода каким-то козлам.

Лиза засмеялась.

— Ты тоже умеешь построить фразу. Правда, — она поморщилась, — грубовато.

— Но по-мужски, разве нет? — Славик самодовольно рассмеялся и наградил себя еще одной пригоршней воды. Отфыркавшись, снова посмотрел в зеркало. На стекле осели брызги, капли, удлиняясь, медленно ползли вниз. Лизино лицо, казалось, все в слезах.

Такое лицо ему не понравилось, поэтому Славик оглянулся и взглянул на нее настоящую.

Она молча пожала плечами, а он продолжил:

— А я тут как тут. Стоп, господа, эта рыжая красавица со мной.

— Ага, — засмеялась Лиза. — Ты тут как тут — и уже познакомился с кем надо. Я, кроме всего прочего, еще и приманка, да?

— Но я не виноват, — Славик поморщился, пытаясь изобразить неловкость. — Если ты притягиваешь к себе именно тех, кто мне... полезен.

Лиза промолчала. Отвернулась от мужа и посмотрела в окно. Через него вливался оранжевый поток света. Он проходил сквозь апельсиновую занавеску и становился нестерпимо ярким. Лиза довольно щурилась. Она любила солнце. Поэтому подобрала занавеску не к зеленоватой полоске на кухонных обоях, а к оранжевой. Эх, какая погода, поехать бы на дачу, прямо сейчас, думала Лиза с тоской. Она купила машину песка, его нужно добавить под цветы, причем срочно. Но этот фуршет...

— Ладно, не пытайся изобразить оскорбленную невинность, — бросил Славик фразу, которую часто повторял к месту и не совсем. Лиза вдумалась только один раз, когда муж произнес ее впервые. Потом пропускала мимо ушей. — Я хочу, чтобы ты надела мое любимое черное платье.

— Господи, — Лиза вздохнула нарочито громко. — На что только я трачу свою жизнь!

— Ты тратишь свою жизнь не на что-то, а на кого-то, — назидательным тоном заявил муж. — То есть на меня. — Он повернулся к ней, раскинул руки. — Иди сюда. Попробуй, какие у меня теперь мягкие щеки. Я хорошо пробрился. На этот раз ты купила замечательно удачные лезвия. Где их, интересно, продают?

— Там же, где и крем для бритья, — бросила Лиза. — Если тебе на самом деле интересно, — добавила она с сомнением.

— Даже не знаю, где это. — Славик засмеялся, наклонился и попытался прижаться щекой к Лизиному лбу. Она увернулась, приглаживая еще сильнее вздыбившиеся волосы, и проворчала:

— Там же, где и крем после бритья.

— Ты отвечаешь, как моя мама. Она всегда мне все покупала сама.

— Я и есть твоя мама, — неожиданно для себя бросила Лиза. У нее получилось так резко, что Славик открыл рот. Он хотел отозваться на этот выпад жены, но передумал.

— Лиза, мне все-таки кажется, ты до сих пор до конца не поняла, для чего устраивают фуршеты.

— Для чего? — спросила она, чувствуя, как радость солнечного утра уходит, освобождая место раздражению, которое все чаще становилось основной нотой дня. Как в ресторанах, в которые они утомительно часто ходят, подают блюдо дня. Протертый томатный суп цвета толченого кирпича. Грибной, серый, где темнеют размолотые в порошок грибы. По цвету он напоминал ей порох, который отец засыпал в патроны, собираясь на охоту.

— Чтобы делать дела в неформальной обстановке, Лизунья. — Она не улыбнулась, как обычно делала, на придуманное мужем имя. Она что, на самом деле любила... лизаться... когда-то? Если и было такое, то в самом начале. А потом что-то изменилось. Как будто у каждого из них возникла своя роль... Ей, по сценарию, лизаться не положено. Скорее ему. Но имя осталось. Она думала об этом не раз, но никогда еще — до конца. — Там встретишь того, к кому в кабинет не пробиться. Высокая грудь секретарши...

— По нынешней моде грудь не должна быть слишком высокой, — насмешливо заметила Лиза. — От чего ты избавляешься на этих сходках, так это от необходимости натыкаться на костлявые плечи, которыми секретарша преграждает путь в кабинет.

— На грудь, — упорствовал Славик. — Невысокую, да, но достаточно твердую. Причем не только благодаря стараниям природы, но и успехам косметической хирургии.

— Какие познания, — фыркнула Лиза. — Но, похоже, в них есть пробелы. Ты знаешь, где берут такую грудь?

— Мне это ни к чему. У тебя все в полном порядке, — ответил Славик.

— А разве у мамы ты никогда не спрашивал? — сейчас Лиза не смотрела на окно, а ехидно сощурилась, наблюдая за мужем. Но то, что солнце нырнуло за тучу, она почувствовала. Щекой, которую оно больше не грело.

— Нет, не спрашивал. Так я продолжу. — Славик выдавил на руку гель и шлепнул себя по лицу. Лиза ощутила запах ромашки и мяты. Он ей всегда нравился, но сейчас нос сам собой сморщился. Слишком резкий. Чересчур. Надо купить ему другой гель. Или крем после бритья. Что-нибудь подороже. Или тот, который вообще без запаха. — На фуршете можно оказаться рядом с нужной секретаршей, но там она не станет закрывать грудью своего босса. А значит, держа в руке бокал с итальянским вином или рюмку текилы, — рассуждал Славик, — ты знакомишься с кем надо.

Лиза вздохнула, потуже затянула пояс изумрудно-зеленого махрового халата, из-под которого торчали рыжие пижамные штанишки. Она походила на морковку с раздвоенным корнем. В другой раз, взглянув в зеркало, Лиза обязательно отметила бы это. Но сейчас не смотрела на себя, хотя на стене, напротив которой стояла, зеркало было, причем большое.

— Чем дороже заведение, а меня приглашают на этот раз в новый отель пять звезд...

— Тебя приглашают, ты и иди, — неожиданно бросила Лиза.

— Я не могу без тебя, — сказал Славик. — Я хочу, чтобы мы пошли вместе, и мы пойдем, — поспешил добавить он с твердостью в голосе. Похоже, ему не понравилась жалобная нотка первой фразы. — Чем богаче заведение, чем престижней фирма, которая устраивает фуршет, тем крупнее... те, кто меня заметит.

— Понятно, — Лиза кивнула.

Ей не хотелось ссориться, тем более что Славик говорил правду. Вообще-то его трудно не заметить в любой толпе. Интересовались, кто тот высокий вальяжный молодой мужчина с пышными пшеничными волосами и крупным лицом, безукоризненно одетый?

У Лизы был острый глаз. Кажется, из воздуха она улавливала все новое, вещи-пароли находила безошибочно. Она знала точно, что на рукавах дорогого пиджака должно быть четыре пуговицы, и у Славика ровно столько. Причем петли должны быть не ложные, а прорезные. Она покупала ему носки, которые никогда не сползали и не морщились.

Славик умел держаться, и когда узнавали, что этот прекрасно одетый мужчина — японист с именем, охотно знакомились, полагая, что на нем можно сделать деньги.

— Ты помнишь автомобильного дилера, здоровенного мужика? У него было красное лицо, как у дальнобойщика? — спросил Славик.

— Помню. Он стал нашим первым крупным уловом в фуршетном болоте, — проворчала Лиза. — Между прочим, я. думаю, он на самом деле дальнобойщик. Он тогда припал к тебе, будто дитя к материнской груди, — она засмеялась.

— Много принял, — хмыкнул Славик. — Но заметь, оказался не жадным.

— Да, — Лиза не могла спорить. «Паджеро-пинин», на котором она ездит, он продал им с большой скидкой.

Но она помнила и другое — это был ее первый серьезный опыт работы на Славика.

После того фуршета Лиза нырнула в Интернет и не выныривала пять часов, а затем положила перед мужем то, что он назвал информационным пакетом и уже его предлагал заказчику.

Она приготовила два списка японских автомобильных фирм. В первом перечислила все модели, с которыми фирмы вышли на российский рынок. Во втором — те компании, которые еще не вышли, но указала, с чем они могли бы это сделать.

Лиза так увлеклась, что составила и третий список — тех фирм, которым этот человек мог предложить себя генеральным дилером по России.

Она приготовила ему и памятку, где перечислила основные качества, особенно ценимые японцами в партнерах, — точность, аккуратность, любознательность, бережливость. Подчеркнула, что суть морали японца — это верность группе, которую он нашел для себя и которой принадлежит. Их принцип — в одиночку не найдешь свое место в жизни, затеряешься в ней. Имея дело с другими, японец хочет знать, к какой группе принадлежит партнер, какое положение в ней занимает. Тем самым Лиза подводила клиента к мысли, что ему следует прильнуть к Вячеславу Стороженко.

Мужчина оказался сообразительным и предложил сотрудничество на хороших условиях. Он захотел предстать перед японцами человеком Вячеслава Стороженко, который работал в Японии и у которого остались в стране связи.

Лиза и Славик отмечали свой успех французским красным сухим вином, а Славик говорил ей:

— Лизунья, мы будем с тобой на коне, если станем действовать вместе. Знаешь, бросай свою работу ко всем чертям, а? Ну что ты получаешь в этой галерее? Разве это деньги? Посмотри, сколько мы заработали на одном клиенте? И потом... мне так одиноко, когда тебя нет дома...

Это был первый раз, когда Славик заговорил о том, чтобы Лиза ушла с работы.

— Мы с тобой быстро соображаем, гораздо быстрее, чем многие. Мы оба знаем такой редкий язык, — убеждал он ее. — Знаем самих японцев.

— А ты? Ты тоже уйдешь от своего шефа? — спросила Лиза.

После возвращения из Японии Славик нанялся к бывшему коллеге, который расширял ресторанный бизнес.

— Моя работа ничему не мешает...

Но это было давно, отмахнулась Лиза. Сейчас все не так. Тоже уже давно.

— Послушай, Славик, — сказала она, — по-моему, мы освоили с тобой все виды приемов. — Лиза сама не знала, зачем противится. Все равно ведь пойдет.

— Разве? — Он похлопал себя по щекам. — Какой приятный гель, так быстро впитался.

— Бокал шампанского, бокал вина, а-ля фуршет, коктейль, — перечисляла Лиза. — Я раньше думала, между прочим, что бокал шампанского и бокал вина — не одно и то же. — Славик хмыкнул. — А оказалось — никакой разницы, — продолжала Лиза, привстав на цыпочки, чтобы из-за плеча мужа поймать свое отражение. В ванной хороший свет, и она себе нравилась в этом зеркале гораздо больше, чем в настенном. — Вообще-то выпивать с двенадцати до часу — дело не всегда приятное. — Она поморщилась. — Мозги пробуксовывают. Аппетит разыгрывается — бутерброды, пирожные, орешки только раззадоривают. Кому хочется после такого сидеть в офисе?

— Но тебе-то не надо сидеть.

— Конечно. А тебе надо иногда, — заметила Лиза. — Давай лучше останемся дома, — она выразительно посмотрела на мужа, и тот прочитал ее взгляд безошибочно.

— Это мы сделаем сейчас, — сказал он. — Потом ты меня отвезешь на работу, а в половине пятого заедешь.

— Хорошо, — ответила Лиза. — Начало в пять?

— Ага. На приглашении указано — с семнадцати до девятнадцати. Жду не дождусь, когда ты наденешь платье, которое я тебе подарил.

— Сама жду не дождусь, — засмеялась Лиза. — Оно мне ужасно нравится... Но... — Она сморщила нос.

— Но? — подталкивал он ее.

— Я в нем... себе... чужая.

Он засмеялся:

— Зато мне — моя.

Лиза улыбнулась:

— Ладно. — Потом спросила: — Почему ты мне подарил черное? У японцев, сам знаешь, символ красавицы — ярко-красное платье.

— А возлюбленные красавицы носят что? Знаешь? — он сощурился, разглядывая ее.

— Что? — выдохнула Лиза, чувствуя, что ей становится жарко.

— Жемчуг. Он — символ... возлюбленной красавицы. А жемчуг очень хорош на черном. Поэтому, — Слава вытер руки полотенцем, потом залез в карман мягких домашних брюк, — я дарю тебе вот это. Повернись-ка спиной.

Лиза удивленно взглянула на мужа. Ничего себе, торжественная минута дарения.

— Жемчуг для моей любимой красавицы, — проговорил Славик, раскрывая золотой замочек цепочки.

— Щекотно, — поежилась Лиза, когда жемчужная капля коснулась ее кожи. Она скосила глаза. — Боже мой, да это розовый жемчуг.

— Согласна, что розовый не идет к красному? А на фоне черного просто замечательно.

— Как странно, — прошептала Лиза, — мы с тобой говорим на чужом языке, пользуемся чужими символами, но так понимаем друг друга. А другие говорят на одном языке и не понимают.

— Нам здорово повезло...

Внезапно стало так тихо, что оба услышали слабое нытье холодильника, которое раньше не замечали.

— Ты... молчишь? — спросил Славик. — Тебе на самом деле нравится? Моя мама оценила бы розовый жемчуг. И черное платье, которое я тебе подарил.

— Да что ты, что ты, — поспешила Лиза. — Оно мне нравится. Просто у меня никогда такого не было. Я кажусь себе в нем...

— Какой? — Муж сощурился и окинул ее взглядом. Он улыбнулся, взглянув на рыжие ноги, которые торчали из-под зеленого халата.

— Мешком с костями. Нескладной. Похожей на соседскую псину по имени Буси. У нее шкура болтается, как на мне это платье.

Славик расхохотался:

— Скажешь тоже. Моднющее платье. — Он поднял вверх палец. — Любимое словечко моей мамы. Высшая похвала. Как, говоришь, зовут пса? Буси?

— Ага.

— Помнишь, что это означает по-японски?

— Что? — Она нахмурилась, словно сосредоточенно листала компьютерный словарь. — Буси...

— Не трудись. Самурай, воин.

— Точно. Ну конечно, я знаю это слово. Но... с другим ударением, и меня это смутило. Надо дать Буси понюхать мой самурайский меч.

— Ты увезла его на дачу? — спросил Славик. — Понятно. А я-то думал, что забыла про него. — Он поморщился. — Знаешь, когда ты сердитая, надутая, то вполне тянешь на... воина.

— Я похожа на самурая? — Лиза удивленно раскрыла глаза и резко повернулась к большому зеркалу. В нем она увидела Славика, который все еще нависал над ней.

— А разве нет? Настоящий самурай. — Его пальцы поиграли жемчужиной, потом руки опустились на плечи. Она почувствовала, как халат сдвигается с них, ползет вниз. — Ты мой любимый самурайчик, — шептал он ей в ухо. — Но я тебя не боюсь, ниско-олько... Потому что при тебе нет меча, зато мой — при мне... — Он задвигал бедрами, Лиза замерла... — Я сейчас...

Лиза почувствовала, как стало трудно дышать. Открыла рот и хватила большой глоток воздуха. Потом привалилась к мужу спиной, желая снова и снова ощущать его напряжение.

Славик рывком дернул халат вниз. И Лиза увидела себя в зеркало обнаженной по пояс.

— Какой хитрый самурайчик. Он хочет меня, я вижу. — Указательный палец Славика прицелился в напрягшийся сосок. — Сейчас мы расправимся с этими морковными штанишками. — Руки Славика нырнули под резинку.

— Пойдем, — выдохнула Лиза. — Скорее...         

— Послушай, а как ты определил, что именно со мной хочешь познакомиться? — сытым, мурлыкающим голосом спросила Лиза.

Она в сотый раз задавала ему этот вопрос. Но всякий раз хотела выловить из ответов что-то такое, такое... чего не было в предыдущих девяноста девяти. Ей нравилось возвращаться в тот день, поскольку он снова подтверждал веру Лизы в справедливость принципа, которому научил ее отец. А он узнал его от американского коллеги. Just do it — сделай это сейчас...

— На том рейсе было полно девиц, — говорила Лиза. Она поудобней устроилась на плече мужа, жемчужина на золотой цепочке покатилась и застряла в ямке его ключицы. Они лежали в новой большой кровати. Удивительно — они влюбились в гарнитур не итальянский или испанский, как собирались, а в чешский. — Я что же, была красивей всех? — насмешливо спросила Лиза.

— Ты и сейчас красивая, — сказал Славик и притиснул свою щеку к ее щеке. От него пахло ромашкой и мятой, но уже не так резко, как в ванной. Волосы Славика упали ей на лоб, она подула на них снизу вверх, стараясь смахнуть. Получилось.

— Тогда почему? В чем дело? Я была какая? Желанная? — произнесла она и засмеялась. Это слово не ее. Оно для другого голоса, и Лиза, чувствуя это, невольно поменяла тон на писклявый. — Или кака-ая? — Резко повернулась у него на плече и заглянула прямо в лицо.

— Родная, — сказал он.

— Но ты меня даже не знал, — фыркнула она.

— Но я тебя узнал сразу, еще не зная, — ответил Славик.

— А кого же ты во мне узнал, не в первый раз пришло ей в голову. Муж и жена — не родственники, значит, она ему не родная. Лизе все чаще казалось, что она знает, кого он увидел в ней на самом деле. И она поддалась. Согласилась стать для него... ею...

Лиза попыталась отодвинуться от щеки мужа, но он крепко обнял ее за шею. Она больше не вырывалась. Закрыла глаза и принялась рассматривать его и себя в тот давний летний день.

...Лиза обратила внимание на Славика Стороженко сразу, как только вошла в накопитель перед посадкой в самолет. Высокий, светловолосый, в черных джинсах и черной футболке, он держался свободно, как держится человек, у которого все хорошо.

Она тоже была в черных джинсах и черной футболке. Но ей было плохо.

Они оказались в одном салоне, но Лиза — в самом хвосте, на неудобном месте. И когда увидела, что возле молодого человека, которого она заметила в накопителе, одно место свободно, то пересела к нему.

Лизе казалось, что они сидели молча не больше мига.

— Я могу вам сделать комплимент? — спросил Славик.

— Попробуйте. — Она повернулась к нему. Лицо молодого человека было совсем близко, всего в полуметре от ее лица. Он уже пристегнулся, ожидая взлета. Ну вот. Наконец-то. Ей так хотелось, чтобы он с ней заговорил.

Находись она в другом состоянии духа, сама нашла бы, с чего начать знакомство. Но Лиза все еще была сама не своя.

— Вам очень идет черный цвет. На редкость.

— Черный цвет? — повторила Лиза, не ожидая, что он начнет с этого. Она не замечала сама, как одета, и в черном провела всю неделю. — Я никогда его не носила.

— Вы сделали правильный выбор, — не отступал он.

Лиза почувствовала, как слезы подкатили к горлу, хотя проглотила все успокоительные таблетки, которые ей дали. Захотелось ответить ему что-то резкое, но... Он не виноват, он не знает, насколько неуместен его комплимент.

— Этот выбор сделали за меня, — тихо проговорила Лиза.

— Да? У вас есть свой дизайнер? Тогда передайте ему, что стоит обратить внимание на замечательного японского кутюрье Ямомото. Его черные вещи совершенно потрясающие. Вам пойдут.

— Я знаю. Я видела, — сказала Лиза, отвернувшись к иллюминатору. За ним серело бетонное летное поле аэропорта Елизово, по нему елозили желтые машинки-трудяги. — Но я в черном не из любви к черному, — добавила она, повернувшись к молодому человеку.

Что-то в его лице изменилось, он поежился и тихо сказал:

— Простите. Наверное, я не о том. — И умолк, а она покачала головой. — Но если честно, я просто хотел заговорить с вами. Не знал, с чего начать. — Он пожал плечами.

Лиза кивнула:

— Вы не виноваты,. Просто я летала сюда, в Петропавловск-Камчатский, по печальному случаю.

— Я понял. Хотя и поздно. — Он сложил руки лодочкой и поклонился.

— Мои родители погибли. Они были вулканологи. Их засыпало пеплом. Или накрыла лава. Никто не знает.

Она отвернулась к окну. Рабочие откатывали трап от самолета. Лиза смотрела, как резиновые колеса упирались, не желая подчиняться.

— А вы кланяетесь, как настоящий японец, — заметила она.

— Научился, — бросил молодой человек.

— Вы были в Японии?

— Я жил там. Работал, — коротко ответил он. — Возвращаюсь в Москву, мой контракт закончился. А здесь, в Петропавловске-Камчатском, были дела.

— Коннитива, — сказала она.

Он уставился на нее.

— Вы... знаете японский? Ну да, я понял. На Дальнем Востоке сейчас все могут поздороваться по-японски. Особенности данной местности. — Он хмыкнул. — Вы, конечно, знаете и как будет «до свидания»?

— Саенара, — сказала Лиза, забавляясь его удивлением. Ее лицо стало похоже на лицо дерзкого подростка. Такой она появлялась на местном телеканале в детской передаче. Лиза Соломина могла залезть на вершину сопки и там допекать вулканолога расспросами о том, как устроены все тридцать действующих и триста потухших вулканов Камчатки.

Его пухлые губы стали еще более пухлыми, острый подбородок еще сильнее подался вперед, а в глазах читалось желание узнать тайну, которой его поманили так неожиданно.

— Го-будзи-дэ, — произнесла Лиза.

— Вы сказали «счастливого пути»? — Он, не мигая, смотрел на девушку. Видел веснушки на носу, по цвету совпадающие со светло-рыжими волосами. Густыми, как заросли ламинарии — морской капусты, которую косят в Токийском заливе.

— А вы — против? — спросила она, чувствуя, как азарт охватывает ее.

— Против... чего?

— Чтобы ваш путь был счастливым?

— Он уже счастливо начался, — сосед многозначительно посмотрел на нее. — Вы на самом деле знаете японский язык?

— Да, — сказала Лиза. — Знаю.

— Простите, могу я вам сделать еще... нет, то есть просто, комплимент?

— Попробуйте... еще раз, — насмешливо произнесла Лиза, а он смущенно засмеялся.

— У вас отличное произношение.

— Я знаю, — кивнула девушка...

... — Лизунья, — услышала она голос Славика и вздрогнула. — Мне сразу захотелось назвать тебя Лизунья. — Он высунул язык и провел им по ее щеке. Язык был горячий. Очень.

— Так что тебя удержало? — спросила она, вытирая щеку и слегка морщась.

— Только одно, — он засмеялся. — Мне хотелось продлить удовольствие.

— Как это?

— Не только лизнуть, а...

— Молчи, — она прикрыла его рот ладошкой. — Нам пора вставать. Иначе твой Андрей Борисович лопнет от злости. — Славик засмеялся. — И у него из живота вылетят суси, тэмпура, соба, цукидами и...

— Ладно, перестань. Как раз сегодня я должен договориться с ним о проценте с каждого блюда... которое войдет в книгу.

— Ты уж постарайся, — Лиза резко поднялась и села в постели. — Кстати, мне пришла в голову еще одна мысль... — Она посмотрела на щелку между толстыми шторами. Солнце пробиралось в нее, и оно было не просто желтого, а золотого цвета. И если эту полоску нарезать, то можно осыпать все вокруг сусальным золотом. — Она озолотит нас, — сказала Лиза.

— А знаешь, я, кажется, понял, почему заговорил с тобой в самолете.

— Почему? — Лиза быстро повернулась к нему.

— От тебя веяло чем-то... надежным. — Славик помолчал. — К тебе хотелось прислониться и затихнуть. — Он усмехнулся. — Я... никогда... нет, точнее сказать, я давно не чувствовал себя так ни с кем.

— Понятно. — На Лизу снова навалилась какая-то тяжесть. Она не захотела уточнять, с кем ему было так же надежно. Она сама знала.

Славик выбрался из постели, за ним Лиза. У нее тоже сегодня дело. Свое. Она не сказала о нем мужу.

Павел Лобастов, хозяин галереи, позвонил ей сам. Ласковым голосом, каким разговаривал со всеми нужными людьми, сообщил:

— Лиза, только ты можешь спасти меня от позора.

Чего он опасался на самом деле, она не знала, но согласилась приехать.

Выставка японской национальной обуви уже закончилась, и теперь Павел собирался устроить распродажу вещей, которые сделали нанятые им умельцы по японским образцам.

Лиза появилась в галерее и принялась осматривать каждую пару.

— Господи, — вздыхал Павлик совершенно искренне. — Как ты отличаешь тэта от ама-гэта? — С тех пор как Лиза работала у него, Павлик раздобрел брюшком. Оно скрывалось под широкой толстовкой мышиного цвета с иероглифом на груди. Пожелание счастья, заметила она. Что ж, никому не мешает. Всем надо и всем мало.

— Ама-гэта — это лакированные тэта на дождливую погоду, — объясняла Лиза, повертев у него перед носом обувку. — К ним можно прикрепить цума-гакэ — щитки для пальцев, чтобы не выпачкаться в грязи и не намокнуть. — Лиза произносила эти названия, упиваясь звуками, как будто самой себе желая подтвердить: она ничего пока не забыла.

— А вот эти похожи на настоящие таби? — с пристрастием допрашивал Павел. — У меня их не мерено, — признался он. — Я собираюсь заложить хорошую цену.

— Похожи. — Она изучала белые хлопчатобумажные таби — качественные носки для женщин. — А эти, — Лиза взяла в руки темно-синие, — так, металлические застежки фирменные, в форме ногтей. Не опозоришься.

— А как тебе эти?

— Таби на резиновом ходу, — кивнула Лиза. — По форме — обычные, но к ним приделана резиновая подошва. Все не так плохо. Твои умельцы — сообразительные люди.

— Ты просто воскресила меня, — Павлик выдохнул. — Хочешь выпить чего-нибудь?

— Чаю.

Чай был зеленый, настоящий японский. Но заварен по-русски. Лиза не стала ничего говорить. Она пила чай, слушала болтовню Павла и думала: а он собирается заплатить гонорар за консультацию? Или чай и есть гонорар?

Лиза ждала.

— А ты, похоже, стала крутая девчонка, — он погрозил ей пальцем. — Я видел «Паджеро-пинин». Темно-зеленый, да? Твой?

— Ага, — сказала Лиза.

— Хорошо быть женщиной, — протяжно вздохнул он. — Найдешь себе мужика и живи, как золотая рыбка. А ту-ут...

— Похожа на рыбку, да? — спросила Лиза, насмешливо глядя на него.

— Очень. Ты еще больше похорошела, Соломина. В тебе появилось что-то такое... — Он наморщил нос, словно пытался вынюхать, что это может быть.

— От меня как-то пахнет? — насмешливо поинтересовалась она.

— От тебя пахнет деньгами, — сказал Павлик. — Я чувствую запах зелени.

— Я... — Лиза потянула носом, — тоже его чувствую. Только от тебя.

— Ну... — Он махнул рукой.

— Зелень у тебя в правом кармане. В бумажнике. Самый верхний листик — мой. Ты мне его приготовил. Но смущаешься предложить. — Она деланно засмеялась. — Все-таки старые знакомые. Но я возьму. За консультацию.

Павел смотрел на нее не мигая.

— Кла-асс. Ты просто класс, Лизавета. — Покачал головой и полез за бумажником. — Ну... — он пытался выдернуть другую бумажку. — Черт, куда она подевалась? Прилипла, что ли?

— Она сверху. Я вижу, — подсказала Лиза.

— Ладно, черт с тобой. Бери.

— А где спасибо? Сто долларов за консультацию — это просто подарок. По старой дружбе.

— Но ты, если я не ошибаюсь, получала у меня, когда работала в галерее, всего-то...

— Ага, две такие бумажки за месяц. — Она засмеялась. — Но тогда я ездила на метро. А теперь мой «пинии» хочет кушать. И потом, Павлик, я уже знаю, сколько ты и твои коллеги платят мужчинам за то же самое. Так что я тебе обошлась по дешевке.

— Понятно... Влияние твоего Стороженко...

— У нас взаимовлияние, — сказала Лиза. — Спасибо за чай. Еще один совет. Даю сверх суммы гонорара.

Он вскинул брови, ожидая какого-то выпада от Лизы. У него и прежде бывали с ней стычки.

— Говори.

Она подалась к нему через стол и тихо сказала:

— За такие деньги в следующий раз меня не зови.

— Принято, — с легкостью ответил Павел. — Позовем другого.

— Но имей в виду, если и дальше станешь продавать свои пляжные тапочки за резиновые дзори из Токио, — она кивнула на полку, — нарвешься на неприятности.

— Шлепанцы как шлепанцы, — он пожал плечами. — Сама знаешь, дзори — это прототип пляжных тапочек вообще. В них ходит весь мир.

— Обезьяна тоже была прототипом человека, — насмешливо заметила Лиза. — Но что-то никто не нанимает ее на работу в свою галерею. Ладно, я пошла.

— Погоди, — остановил Лизу Павел. — Что насчет них?

— Да ничего. Возьми и поскобли ногтем там, где нарисованы рыбки.

Он потянулся к паре резиновых тапочек и поскреб. Красная краска быстро поддалась, и оттуда выглянула надпись: «ГОСТ» и цифры, уходившие под синь рыбьего плавника.

Павел оторопело смотрел и молчал.

— До свидания. Не жалей стольника. Я спасла тебя от неприятностей большего размаха.

Она вышла и закрыла за собой дверь.

Еще недавно то, что Лиза сейчас проделала с Павлом, ей бы и в голову не пришло. Она проконсультировала бы его бесплатно, а потом мучилась своей несостоятельностью — ну какой из нее делец? Неудобно, свои... Но, слушая Славика и наблюдая за тем, как идут его дела, Лиза сказала себе: прежние правила игры остались в прошлом.

Что сделала она сейчас? Продала свои знания. Павел заплатил за них. А сам он продаст то, что она оценила, как качественные вещи. Получит за это деньги, к нему не будет претензий. Значит, ее знания помогут ему заработать. Все правильно.

Лиза выехала со двора и на Ордынке угодила в пробку. Перед ней стояли машины, в спину дышали машины... Но на своем «Паджеро» она чувствовала себя, как в броне. Не то что в «семерке», в правый бок которой въехала «Газель». Но, как говорят, всякий опыт полезен, кроме смертельного.

Тогда Лиза обнаружила удивительное свойство японского языка — он помогает выжить всегда и везде. Ей не забыть этого мужчину в коричневой кожаной кепке и через сто лет. Выскочив из «газели», он заговорил. Лиза, потрясенная, не могла понять ни слова. Казалось, он говорит на иностранном языке, которого она не знает. Но внезапно, сами собой, с губ сорвались японские слова:

— Асоко-э-ва икитаку аримасэн.

В общем-то ее ответ попал в точку. «Туда я идти не хочу», — означала эта фраза.

Трудно сказать, как перевел ее для себя «газелянин», но он потерял дар речи.

Лиза произнесла еще одну:

— О-таноми-ни наттэмо, муда дэс, — что означало: «Не просите, никак не могу».

Мужчина поднял руки.

— Все, все девушка. Согласен, согласен. ГАИ. Ожидаем...

Ту машину она продала и пересела на «Шкоду-фелицию». Красную, тихую машинку-мышку, но уж какую-то слишком робкую на вид. Ее Лиза быстро поменяла на старый рыдван, как говорил Славик. Этот рыдван назывался «геленваген» восемьдесят третьего года. Завидев его, все расступались. В нем наконец Лиза нашла свой тип машины — джип. И тогда к ней пришел «Паджеро-пинин».

Выехав на мост напротив кинотеатра «Ударник», Лиза решила прокатиться в свой любимый магазин на Смоленке. Она давно собиралась купить стринги черные и белые, чтобы надевать под брюки. Решила, что деньги, заработанные столь непривычным для нее способом у Павла, потратит так же лихо. Отдаст их без сожаления за узкие полосочки эластичной ткани, затейливо соединенные итальянцами.

 Славик ушел. Лиза стояла на балконе двадцать второго этажа и смотрела в бинокль, как муж выходит из подъезда. Он был с непокрытой головой, светлые волосы недавно подстрижены и не колышутся под весенним ветром. Ему под ноги метнулась кошка, он пропустил ее, потом похлопал в ладони, как мальчишка, и животное, перемахнув через лужу, скрылось в кустах снежноягодника, которые высадили прошлой осенью вдоль газона, прямо с белыми плодами.

Вокруг пустых еще цветочных клумб стояла вода, но газон зеленел идеально ровный. Его уже подстригали косилкой мужчины в рыжих жилетах, и вся округа напитывалась запахом свежескошенной травы.

Когда Славик скрылся за поворотом, Лиза обшарила взглядом стоянку машин внизу и увидела свой зеленый джип.

Потом оглядела дальний лес, красные крыши коттеджей. Ладно, сказала она себе, кончай. Пора садиться за компьютер, сделать то, о чем просил Славик. Чтобы получить за работу «мужскую» ставку. Он совершенно прав. Есть женские ставки и есть мужские.

Лиза вернулась в комнату и услышала голос из радио.

— Завтра открывается японский салон... Прикладное искусство... — Дальше — хорошо знакомые фамилии. Тех, кто сделал себе имя за последние годы.

Поработать на подобных салонах Лизу Соломину приглашали еще в прошлом году. А в этом — нет. Ясное дело, ее исключили из круга. Точнее, поспешила поправить себя Лиза, она сама выпала. Что ж, так и должно было произойти. И теперь, чтобы войти в него, ей пришлось бы трудиться гораздо упорнее, чем прежде. Хотя тогда она разве что не ночевала на работе.

Но разве он ей нужен, этот круг, поспешила Лиза унять возникшее неудовольствие. Она не для того его покинула, чтобы рваться обратно.

Да, но ей даже не прислали гостевого приглашения, и она почувствовала легкий укол. Как будто комар засунул жальце в шею. Не получила даже самого обычного, которое присылают для создания приятной и значительной толпы.

Это тоже понятно — в старое дело пришли новые люди, они не знают ее имени. Лиза поморщилась. Да о чем она? И без того утомилась от приемов, на которые ходит со Славиком. Но терпит, это — для общей пользы...

— Ты уж постарайся, — говорил он ей совсем недавно.

Она старалась. Ради Славиной славы. Старайся, Лиза-подлиза. Таким, как ты, своей славы не видать. Только чужую.

Но Славик-то — ее? Значит, его успехи — это ее успехи. А его... работа — ее работа? Похоже, так.

Лиза положила бинокль на полку, оптика переливалась сиреневым светом. И эта вспышка высветила момент, когда Славик весьма грациозно указал ей на их нерасторжимое единство.

— Я хочу, чтобы ты надела это, — он протянул Лизе свою рубашку в красно-синюю клетку.

— Зачем? Она мне велика.

— Мне нравится старинный японский обычай, — говорил он, набрасывая на плечи Лизы рубашку. — Обменяться одеждой с возлюбленной в знак верности и любви.

— А как ты наденешь мою? — она засмеялась. — Ты в нее не влезешь.

— Но я забираю ее себе в собственность, — сказал Славик, взял с дивана белую рубашку, которую она носила дома, завязал узлом на животе. — Теперь и она моя тоже... Как ты.

Лиза надела его рубашку.

— Запомни, ты не можешь ее вернуть и не можешь забрать свою, — говорил Славик. — Потому что, по японским обычаям, вернуть подаренную одежду всегда означает полный разрыв. Поняла? — Он наклонился и поцеловал Лизу. Потом жестом фокусника из-под белой рубашки вынул стопку листов. — Я дарю тебе и вот эту работу. — Славик засмеялся. — Ты так здорово переводишь...

— Ага, и я не могу ее тебе вернуть, потому что запрещает древний японский обычай?

— Ты у меня очень сообразительная. — Он обнял ее и крепко прижал к себе.

Лиза взглянула на бинокль, поморщилась и унесла его в другую комнату, а вместе с ним и воспоминания.

Потом вернулась на кухню и подставила чайник под кран. Для вдохновения, а точнее, для того, чтобы смириться с жизнью за компьютером, она хотела выпить чаю.

Зазвонил телефон. Лиза поморщилась и сняла трубку.

— Алло? — бросила ровным, пустым голосом. Каким-то стерильным, как сама оценила бы его.

— Послушай, — голос Славика журчал, как льющаяся вода. Она протянула руку и закрыла кран. — Я забыл свою записную книжку. Найди ее и открой на букву «о»... Олег, без фамилии.

— Хорошо, перезвони. Я поищу. — Лиза положила трубку и пошла в кабинет.

Там внавалку лежали бумаги, книги, альбомы. Она знала, кажется, на ощупь, где находится записная книжка. Лиза стала чем-то вроде третьей руки Славика. Она безошибочно открыла на букву «о», вот нужное имя. Потом, желая освободиться от ожидания звонка, набрала номер мужа и продиктовала. Он, не произнеся ни слова, отключился.

Внезапно Лизе показалось, что вот так будет до конца дней. Но до него еще так далеко, потому что им даже не видна грань, за которой начинаются опасливые догадки — сколько еще осталось?

Телефон зазвонил снова.

— Запиши, пожалуйста, номер, — командным тоном произнес его коллега. — Пускай муж позвонит.

Лиза записала.

Да, вот так все и будет. И, словно желая подтвердить, что она не ошибается, телефонный звонок снова ударил по ушам.

Это был женский голос. Секретарша одного из клиентов.

— Лиза, вы знаете, он просил...

Она опять писала...

Ей захотелось выключить сейчас не телефон, а себя из этой жизни.

Лиза снова потянулась к крану. Она должна выпить зеленого чая. Он всегда примирял ее с жизнью.

Но телефон не собирался отставать.

— Алло? — сухо бросила она.

— Это Лиза Соломина? — низкий женский голос был требовательным и абсолютно уверенным. Настолько уверенным, что Лиза едва не расхохоталась. Обычно люди говорят таким голосом, когда долго готовятся к какому-то серьезному шагу. Она и сама так делает. Даже меняет тембр.

— Да, я Лиза Соломина. А вы кто?

— Не узнаёшь...

— Теперь узнаю, — засмеялась Лиза. — Ты Тамара Николаева.

— Была, — она тоже засмеялась, и Лиза почувствовала, как внутри разливается тепло. — А теперь я Тамара Грандль.

— Ух ты! Немецкоподданная?

— Ага. — В трубке стало тихо.

— Ты куда пропала? —спросила Лиза.

— Лиза, я просто не могу поверить, что нашла тебя.

— А... что тут такого? — насторожилась она.

— Я искала тебя в Австрии.

— Правда? — неуверенно проговорила Лиза. — Но...

— Потому что я хорошо помню — тебя приняли в школу дизайна. В Ферлахе. Я даже ездила туда.

— Ах, ты вот о чем, — Лиза почувствовала что-то похожее на запоздалое разочарование. — Не случилось, — она засмеялась, чтобы не добавлять слова. — А ты, стало быть, тогда уехала в Германию?

— Да, — сказала Тамара. — Я закончила аспирантуру в университете в Мюнхене и каждый день вспоминала тебя. Если бы не твое природное... нахальство, я бы никогда не додумалась и уж тем более не решилась на это. Но... ты, наверно, и в Москве делаешь дела? С твоей энергией и способностями. — В голосе Тамары слышалось неподдельное уважение.

— Ну... Да... В какой-то степени, — бросала в трубку ничего не значащие слова Лиза.

— Твой муж тоже, я слышала, японист?

— Да. Мы вместе работаем, — наконец нашлась Лиза. — А ты что тут делаешь?

— Герхард начинает бизнес с русскими, — сказала Тамара. — Я приехала с ним.

— У вас есть дети? — спросила Лиза.

— Двое. Они в Нюрнберге. У его родителей. А у тебя нет пока, да?

— Ты все про меня знаешь.

— Мне рассказал наш общий друг Павел Лобастов.

— А что он еще тебе рассказал?

— О, что ты рассекаешь на таком джипе... Что ты настоящая покорительница Москвы.

— Рассекаешь, — фыркнула Лиза. — Уже поймала словечко.

— А мне оно нравится. Не расплескивает суть.

— Никогда бы не подумала, что Павлик может так высоко меня оценить, — усмехнулась Лиза.

— Он сказал, что прежде недооценивал, — заметила Тамара. — Но ты ему что-то устроила, и он понял — такие высоко летают.

Лиза расхохоталась. Смех звучал совершенно искренне.

— Томка, если бы он узнал, что я купила себе в память о нашей последней встрече!

— Ты с ним встречалась? — удивилась Тамара.

— Конечно. Он же тебе сказал.

— И... что ты... купила? Он... он дал тебе деньги?

— Он отдал мне деньги, — Лиза подчеркнула слово «отдал». — Сто долларов за полчаса.

— Неплохая ставка, — фыркнула Тамара. — Так что ты купила на них?

— Стринги. Черные и белые.

— Стр... трусы?

— Ну да. Давно собиралась. Да было жалко столько выложить за них.

— Ох, — хохотала Тамара. — Вот здорово.

— Но я вынула из него не за то, о чем ты подумала.

— Он всегда был жмотом, чего бы это ни касалось. — В голосе Тамары появилась горячность. — Ты ведь знаешь, что мы с ним встречались, когда я училась на четвертом курсе. И он водил меня в кафе...

— Ну да?

— Помнишь, на Тверской появилось кафе с французскими кренделями? Все млели и пускали слюнки от одного запаха корицы.

— Помню.

— Он заставлял меня за себя заплатить. А потом лез целоваться. Я ему говорила — ты хотя бы заплатил за свое желание...

— Тебе хорошо в Германии? — спросила Лиза.

— Да. Мы живем в небольшом городке, мой муж из восточной части. Но его родители уже перебрались в западную, в Нюрнберг.

— Как интересно, — сказала Лиза.

— А ты что-то знаешь про этот город?

— Нет. Только из учебника истории.

— Отличница, — похвалила Тамара.

— Как и ты. Ты ведь тоже явилась в Москву с золотой медалью.

— Мы все были покрыты серебром и золотом, — заметила Тамара. — Правда, если поскрести золотое покрытие, то обнаруживалась разная толщина слоя.

— Ну ладно, — сказала Лиза. — Так что ты от меня хочешь?

— Встретиться и сделать тебе кое-какие предложения. Кое-что уточнить. Я думаю, ты поможешь мне вспахать целину...

— Ты будешь трактором или я? — насмешливо поинтересовалась Лиза.

— Наймем пахарей, но урожай весь наш.

— Имей в виду, мои расценки — европейские.

— Поняла. Но первое, что я тебе предлагаю, Лиза, чашку кофе и что-нибудь к нему.

— Ладно. Я пью все, кроме французского анисового партиса. Бр-р-р...

— Что, так противно, да? А французы сидят за рюмкой часами, — заметила Тамара.

— Меня в детстве перелечили от кашля анисовыми каплями.

— Понятно. Французов, наверно, лечили водкой, — хмыкнула собеседница. — Я угощу тебя, допустим, абсентом.

— Договорились. Он и у нас в моде.

— Еще бы. Вкус запретного плода.

— Наверно. Но полынных таблеток от кашля мне, слава богу, не давали. Так что я готова.

Лиза положила трубку. Славик не любил, когда жена бывала где-то без него. Она перестала ходить даже в гости к приятельницам, впрочем, у нее было столько работы, что и времени не нашлось бы. Но на встречу с Тамарой она готова бежать прямо сейчас.

С Тамарой Николаевой они жили в одной комнате в общежитии МГУ, в высотке, на пятнадцатом этаже. Та приехала из города Липецка, была хороша собой, ее глаза походили на глаза лани — такой же разрез, темные, блестящие. Высокая, даже по тем временам, когда ростом удивить стало трудно, она была хороша. Но если бы не Лиза, ее жизнь сложилась бы не так, как теперь.

Это Лиза написала за Тамару письмо и отправила по электронной почте в аспирантуру университета в Мюнхене, в Германии. Это она составила план работы, которая заинтересовала тамошних профессоров.

Лиза раньше других поняла, что на Западе будет интересно то, что способно принести деньги. Например, глиняная посуда в японском стиле, которая входила в моду после китайской. Профессор из Мюнхена вызвал Тамару на собеседование. И она уехала.

Сама Лиза тоже собиралась совершить, как говорила, рывок в Европу. По электронной почте затеяла переписку со школой дизайна в австрийском городке Ферлахе. И настолько заинтересовала одну даму-профессора, что та вызвала ее к себе и оплатила дорогу. Лиза предложила особый способ гравировки клинков, который придумала на основе японской гравировальной техники, изученной ею по старинным японским книгам. Австрийцы увидели коммерческий успех в этом методе и готовы были заполучить Лизу Соломину в студенты. Условия, ей предложенные, оказались райские. Обещали хорошую стипендию и оплату жилья.

Тамара, съездив в Мюнхен, вернулась с такими глазами, которые уже нельзя назвать глазами лани. Это были глаза совы — круглые от удивления.

— Лиза, они... они сумасшедшие, — тараторила она. — Или я. Так не бывает. Мне предложили тысячу долларов в месяц только за то, что я, понимаешь, я, буду учиться! У них! Они еще спрашивают, согласна ли я!

Тамара уехала... А Лиза — нет. Гибель родителей, встреча со Славиком перевернули все. Лиза увидела в этом молодом человеке то, чего ей не хватало тогда, — от Славика веяло покоем, уверенностью... И она написала в Ферлах, что в этом году не приедет.

Ей ответили быстро, что сожалеют, пожелали успехов. Но насчет следующего года промолчали.

Лиза сама понимала, от чего отказывается. Но то предложение, которое сделал Славик, сочла более заманчивым...

Наконец Лиза налила в чайник воды. Ожидая, пока она закипит, пыталась представить себе Тамару. И... себя рядом с ней.

Что ж, надо постараться, как любит говорить Славик.

— Значит, так, — сказала Тамара, закрывая меню и наблюдая, как к ним идет официант. — Ты все выбрала?

— Да, — ответила Лиза. — Чашка кофе, сэндвич с тунцом, лучше холодный.

— Мне то же самое, но сэндвич с лососем. Горячий.

— Лед и пламень, — насмешливо заметила Лиза, рассматривая лицо Тамары. Это было лицо довольного собой человека и уверенного. Очень. О котором заботятся так, как она об орхидеях, что недавно завела у себя. Для этих цветов вреден и недостаток света, и избыток. Лиза знала, что им нужно освещение только четырнадцать часов в сутки.

Она подумала, а включила ли в суете люминесцентные лампы? Они должны гореть с двух часов дня до девяти вечера. Сегодня пасмурно, а лампы прекрасно копируют солнечный свет.

Лиза возилась с цветами, как с детьми, измеряла температуру днем, добивалась, чтобы та была двадцать два-двадцать шесть градусов. Ночью вставала и проверяла — есть ли пятнадцать-двадцать. Следила за влажностью, им нужно — шестьдесят-восемьдесят процентов. Купила специальный увлажнитель, который сам регулирует уровень. Дорогое удовольствие, но она не жалела денег. Не опрыскивать же цветы из обыкновенного пульверизатора по три раза в день? Славик иногда косился на ее орхидеи, но Лиза одаривала мужа таким взглядом, что тот не решался выдавать свою ревность.

— Знаешь, — говорил он, — моя мама точно так же сдувала пылинки со своей собаки — хаски. — Это воспоминание, видимо, примиряло его с орхидеями.

Лиза смотрела, как двигаются Тамарины губы, а сама думала, что скоро, благодаря ее стараниям, бутон орхидеи превратится в фантастический цветок с невероятным запахом... Как Тамара, которая сидела перед ней. Да, она помнила ее бутоном. Но сейчас...

Лиза знала: чтобы расцвел цветок, нужна почва. Она сама готовила субстрат для орхидей. В лесу надрала коры, купила древесный уголь, смешала с березовым, добавила сфагновый мох. Потом прокрутила кору через мясорубку. Соединила три пятых коры и по одной пятой угля и мха. Потом высадила орхидеи.

Не так ли Герхард заботится о Тамаре, с которой она сейчас не сводила глаз? А может быть, само место, та земля, куда судьба не без Лизиного участия пересадила Тамару, стала для нее субстратом, где расцветает женщина?

— А прежде было наоборот, — наконец Лиза услышала голос подруги. — Тебе не кажется?

Лиза бросила на нее быстрый взгляд, прокрутила то, о чем они говорили, нашла нить разговора, прерванного изысканиями из жизни орхидей.

— Пожалуй. Ты была гораздо холоднее меня и выбрала бы сэндвич холодный. — Лиза засмеялась. — Так что же ты хотела мне предложить?

— Герхард собирается открыть филиал своего дела в Москве. Я не хочу сидеть в четырех стенах и дохнуть от тоски.

— Ты тоже... жаждешь работать? — Лиза вскинула брови.

— Да. Не хочу превратиться в прислугу, — фыркнула Тамара, а Лиза почувствовала, что ее щеки розовеют. Но подруга не обратила внимания. — Я уже поняла, чего не хватает в вашей культурной жизни, — засмеялась Тамара. — Развлечений для пресыщенных людей. А таких у вас много.

— Ты хочешь им предложить тараканьи бега? — насмешливо полюбопытствовала Лиза.

— Нет, Боже упаси! Да они есть у вас, я даже знаю где. Нет. Мы с тобой изучали Японию, мы знаем, как успокоить себя, как насладиться жизнью. — Лиза слушала Тамару и удивлялась — неужели правда?

— И?

— Представь себе — большой аквариум с золотыми карпами. Движутся плавники, скользят блестящие тела, звучит медитативная музыка. А в соседней комнате подают зеленый чай... Я знаю, в Москве уже есть чайные дома. Я сама была в китайском. Но я хочу другой. Чайный клуб.

— А... я чем могу быть тебе полезна? — осторожно спросила Лиза.

— Ты могла бы стать моей партнершей.

Лиза пожала плечами:

— Едва ли. У меня много работы. Слишком.

— Но я бы хорошо платила. Гораздо больше, чем Павел.

— А он сказал, сколько платил мне в своей галерее? — спросила Лиза.

— Да, — ответила Тамара. — Но эта тайна досталась не бесплатно.

— Вот как?

— Он предложил мне снять помещение у него. Мы долго торговались, — Тамара засмеялась, а Лиза услышала в ее голосе твердость.

— Ты хочешь снять у него часть галереи? — удивилась она.

— Да. Он сказал, что тогда мы займемся взаимным опылением.

— Он не промах, — фыркнула Лиза.

— Но я подумала, что тоже не промахнусь. У него хорошее место.

— Верно, Ордынка. Замоскворечье. Дома в стиле русского барокко, — перечисляла Лиза. — Уже само по себе успокаивает.

Тамара кивнула.

— А чем занимается твой Герхард?

— Продолжает дело предков, — Тамара расправила без того прямую спину. Зеленоватый пиджак из английского твида, любимой Лизиной ткани, послушно подчинился, потом замер на плечах. — Они были мастера-оружейники.

— Правда? — Лиза удивилась. — У них свой завод?

— Нет. Его дед был кустарем-одиночкой, отец работал на заводе в городе Зуль, но кое-что делал и дома, в мастерской. А сейчас у мужа оружейная мастерская по ремонту немецких охотничьих ружей.

— А здесь он чем станет заниматься?

— Он открывает филиал. В России полно немецких охотничьих ружей. Они с большими, как говорят специалисты, утратами. Поэтому Герхард хочет ремонтировать так, чтобы вернуть им первозданный вид.

— Понятно. Дорогим оружием владеют люди состоятельные. Ты завлекаешь их жен чаем, медитацией, через них выходишь на нужных твоему мужу людей...

— Да, — кивала Тамара. — Я хочу, чтобы ты меня тоже вывела кое на кого. Ну что, выпьем за это? — Она подняла рюмку с абсентом. — Не люблю коктейли, хотя, я слышала, в Москве с абсентом делают коктейлей столько, сколько не насчитать во всей Европе.

— Модно, — заметила Лиза.

— Было время, когда даже во Франции он считался напитком для избранных. Это уже потом его стали пить все подряд.

— А мы будем пить как кто? — насмешливо поинтересовалась Лиза.

— Мы? — Тамара посмотрела на нее внимательно и тихо сказала: — Мы будем его пить, как избранные.

Славик приехал домой в восемь, он был на удивление хмурым. Лиза без слов почувствовала настроение мужа и заметила, как начинает портиться ее собственное. Но потом усилием воли заставила себя быть ровной, чтобы не огорчать его еще больше, а, напротив, поднять дух.

— Привет, — улыбнулась она ему. — Могу доложить, что дневное задание выполнила. Десять страниц лежат в компьютере в товарном виде.

— Только десять? — Он поднял брови, скидывая ботинок мимо резинового, в шипах, коврика. Лиза поморщилась. Она только что пропылесосила квартиру, а теперь грязь из протектора толстой подошвы полетела на чистый ковер.

— Слушай, а ты не можешь полегче, а? — Она почувствовала, что изнутри поднимается неприятная горечь.

— А что, у нас проблемы с пылесосом? — Славик поднял одну пушистую бровь. — Если сломался, могла бы починить. Ты у нас на все руки... мастер.

Лиза догадалась, он хотел сказать «от скуки», а не мастер. Но удержался. Что ж, и она сможет.

— Нет, проблема со мной, — ответила Лиза. — Точнее, с моим временем.

— Но в чем дело? — второй ботинок угодил все-таки на коврик. — Ты ведь сделала только десять страниц?

— А ты хотел, чтобы каждый день было двадцать? — Она сложила руки на груди. Эта поза означала: не подходи. Лиза отгораживалась от него, что не обещало приятного вечера.

Славик вздохнул и улыбнулся так, будто они еще ни слова не сказали друг другу.

— Привет, — проговорил он.

— Начнем сначала? — насмешливо спросила Лиза, но руки опустила.

— Дай-ка я поцелую жену, — произнес Славик, и она потянулась к нему. — Как вкусно пахнет. Ты приготовила тэмпуру и что-то еще?

— Я уже сказала, десять страниц, — Лизе почему-то захотелось упорствовать. — На них уложилось много чего, в том числе и «аю но сиояки».

— О, я уже чувствую вкус сладкой рыбы, приготовленной на рашпере. Насаживаешь рыбу на стальной вертел, посыпаешь солью и прожариваешь с обоих боков.

— А как насчет «фугу тири-набэ»? — Лиза приняла игру.

Рыба-фонтан в кастрюле. Кладешь кусочки фонтана в кастрюлю, добавляешь китайской капусты, лук-батун, листья сюнгику, грибы сиитакэ, потом кипятишь. Мне нравится и приправа — уксус из цитрусовых и соевый соус, да? Но лучше это блюдо есть зимой, когда жуешь и уже этим согреваешься.

Лиза смеялась. Они часто забавлялись вот так.

— А как я приготовила «тэмпуру»? Ну-ка, мой руки и за стол. Это единственное, что ты можешь сегодня положить на зуб.

—Но я люблю и виртуальные блюда, сама знаешь. А виртуальные деньги — нет, — признался он, сбросив куртку на тумбу в прихожей, и поморщился.

Лиза поняла, в чем причина дурного настроения мужа.

— Но если деньги виртуальные, — сказала она, — тогда и текст Андрей Борисович получит такой же.

— Но он вынимает его из меня. Понимаешь? Он говорит, что если я не отдам сейчас, то ему придется заплатить за простой, а мне — ждать гонорар еще дольше.

— Стоп, Славик. Давай сперва одарим своим вниманием тэмпуру, а потом поговорим. Может быть, постоишь под душем? Смоешь все... чужие слова и...

Пока в ванной шелестела вода, Лиза думала. Кажется, сейчас самый подходящий момент склонить Славу к тому, чего он вроде бы хотел и чего опасался. Он должен стать совладельцем ресторана, хозяин которого давно предлагал это ему. Но Славик хотел и свободы. И чем больше ее было у него, тем больше работы доставалось ей. И, заглядывая вперед, она зажмуривалась. Хорошо, сейчас есть заказы, ему прекрасно платят. Но пройдет время, новые японисты заполонят рынок. А Славик станет похож на беззубого тигра. Конечно, это не завтра, даже не послезавтра. Но... И тогда...

Он вышел из ванной с влажными волосами, стоя перед зеркалом, убрал их со лба. Лиза любила такую прическу, она придавала мужу значительность. А он все время спускал прядь на лоб. И когда кривил губы, то казался ей похожим на подростка.

— Итак, — сказал Славик, садясь на стул. — Тэмпура. Ты смешала в воде муку с яйцом и приготовила жидкое тесто. Потом прожарила его во фритюре. Знаешь, что самое удивительное в этом блюде? — Он потыкал пальцем в тарелку.

— Что? — спросила Лиза, усаживаясь напротив.

— Тэмпура пришла в Японию из Европы, но японцы настолько творчески подошли к ней, что теперь европейцы не узнают. А у тебя здорово получилось. Ты настоящая кух... — он осекся, — прекрасная повариха.

Лизины губы едва заметно дрогнули. Уже не в первый раз муж называет ее кухаркой. Но если не договорил это слово сейчас, то, значит, чувствует в нем обидный для нее смысл. Ладно, отмахнулась она, другого горя бы не было.

— А что еще ты вставила в виртуальное меню? — спросил он.

— Сасими.

— Ага, сырые продукты моря, нарезанные тонкими ломтиками. Я просто вижу, как окунаю их в соевый соус...

— ...приправленный васаби.

— Да, пастой из японского хрена, — кивнул Славик.

— Я выяснила, что сасими можно готовить из морского леща, сладких мелких креветок, судового моллюска и голубого тунца.

— Я знаю.

— Ты много чего знаешь по этой части. Не зря же тебе предлагает Андрей Борисович быть не просто консультантом, а совладельцем. Пускай даже самой малости.

Славик пожал плечами:

— Понимаешь, Лиза, я не хочу рисковать. — Она почувствовала, как что-то ухнуло вниз, в живот, и там легло камнем. Ей не убедить его. — Я ничего не выиграю. Ты сама знаешь — моя доля будет ничтожной. Он никогда не откроет мне свою бухгалтерию. И что? А сейчас я получу за консультацию...

— Сколько? — выдохнула она наконец. Ее голос стал скучным.

— Нормально, — засмеялся Славик.

— Нулей сколько?

— Три.

— А в йенах? — Она сощурилась.

Он засмеялся:

— Да ты что? Но ты не спросила про первую цифру.

— Меня отвлекает мысль о йенах, — не унималась Лиза. — Договаривайся в йенах, Славик.

— В йенах? Зачем?

— А я тебе расскажу. — Она изложила свой план, который ему поначалу показался диким. Потом, когда он сосредоточился и прикинул, то сказал:

— Моя жена — настоящий русский экстрим. Только домашний.

Лиза усмехнулась.

Она придумала потрясающий ход. Однажды она ездила в Японию с группой деловых женщин, переводчицей, и в Кобэ познакомилась с девушкой, отец которой — профессиональный рыбак. Он ловил только морских угрей в Токийском заливе и напрямую поставлял рыбу в японские рестораны, редко в магазины. Поэтому Лиза решила, что если Славику заплатят в йенах, то она свяжется с девушкой и договорится с ее отцом поставлять в рестораны Андрея Борисовича угрей. В Москве они пока редкость. Тогда для чего им доллары? Зачем терять на обмене?

— А почему бы Андрею Борисовичу не согласиться? Он все равно заказывает продукты в Японии.

— Гениально! Замечательно! — Славик бегал по квартире. — У меня не жена, у меня просто... просто...

— У тебя нет слов, я понимаю, — насмешливо сказала Лиза.

— Как это тебе удается?

— Ты хочешь знать как? — спросила она.

— Да.

— Я могу повторить то, что мой отец говорил о себе: я не рыбак, я охотник. Я, как и он, не могу сидеть и ждать на берегу, пока кто-то клюнет. Я сама должна придумать и действовать.

— Ага. Помню. Это ты пересела ко мне в самолете. Значит, то было осознанное действие? Ты была... охотником? Только делала вид, будто закинула удочку и ждешь, пока я клюну?

— Я увидела очень привлекательного молодого мужчину. С уверенным лицом. Я люблю такие лица. И знаю, оно даже в старости не станет похожим на траченный червями гриб. — Лиза скривилась.

— У тебя и лексика, Лиза, — муж поморщился. — Моя мама меня всегда одергивала...

— Меня не надо одергивать, — она подняла руку предупреждающе. — Ты поговоришь с ним завтра?

— Я... подумаю. Но мы же затеяли с ним кулинарную книгу, — он покрутил головой. — Как я все успею...

— Ты... успеешь? — Лиза вскинула брови, сделав ударение на «ты».

— И ты, конечно, да, да...

Она с досадой поморщилась. С досадой на себя. Ну почему она цепляется за оговорки? Все равно суть та же. Они сделают книгу и получат деньги. На них будут жить. Этих денег больше, во много раз больше, чем если бы она сама сочинила, перевела, украла, черт возьми! Потому что она, Лиза, на рынке стоит меньше, чем Славик. Потому что он мужчина. Потому что у него заказчики. Потому что, черт возьми, она работает на него, чтобы он сделал имя, под которое можно просить дороже за ту же работу.

Но все это не радовало ее в последнее время. Особенно после встречи с Тамарой Николаевой, то есть теперь уже фрау Грандль. Которая, оказывается, еще и профессор. И составитель японско-немецкого делового словаря. Она сама, а не муж. У нее двое детей. А что она, Лиза Соломина?

Лиза усмехнулась. Похоже, Соломина — говорящая фамилия. Солома для чего? Ясное дело — чтобы другим было мягко и удобно. Чтобы было что подстелить, вдруг со злостью подумала она.

— Славик, — сказала Лиза, — завтра я уезжаю на дачу.

Он поморщился. Он не любил оставаться один дома. Не любил никогда. Но если жена говорила таким голосом, если ее лицо становилось таким плоским, как сейчас, он нехотя пожимал плечами и отвечал со вздохом:

— Ну ладно.

Кусок земли в престижном районе под Москвой Лизе достался за символическую цену. Конечно, это была часть района, где жили не богатые, а нормальные люди. Его ей продала Ксения Петровна Соколова, подруга матери, Лизина крестная.

Ксения Петровна сказала ей:

— Не думай, что я занимаюсь благотворительностью. Если бы ты не выучила моего внука японскому, знаешь, сколько бы нам пришлось заплатить за его поступление? Так что я, продавая тебе участок за эту цену, остаюсь в прибыли.

— Если так, — ответила Лиза, не слишком-то понимая, зачем ей дача, когда нет даже квартиры, — беру.

Лиза долго ничего не делала на своем участке, через него уже проложили народную тропу. Ей пришлось возвести забор из сетки-рабицы вокруг ничего, потому что однажды утром асфальтовый каток подошел вплотную к ее территории, а рабочие прикидывали, какой ширины делать дорогу.

Теперь забор стоял уже другой, из штакетника, крашенного в желтый цвет, как и дом с мансардой, построенный из бруса и обшитый вагонкой.

Лиза поставила машину на площадку рядом с домом и закрыла ворота. Всякий раз при этом она чувствовала себя так, будто за ней гналась стая возбужденных собственным лаем собак, но ей удалось от них убежать.

Все, что Лиза видела перед собой, было ее. И такое, как она хотела: елочки вдоль забора, две сосны на севере, карликовая яблоня в центре, разбросанные по зеленеющему газону желтые тюльпаны, нарциссы чуть светлее. Ее взгляд замер на жемчужно-розовых гиацинтах, она втянула воздух и закрыла глаза, всего на секунду. Постояла, закинув голову, словно желая наполнить каждую клеточку этим, своим, воздухом. А когда уловила тонкий теплый аромат гиацинтов, открыла глаза. Все, она приехала к себе. Наконец-то снова.

Лиза взбежала на крыльцо, отворила дверь. В доме пахло деревом и донником. Каждую осень она собирала букет из желтого и белого донника — растения, у которого пахнут не только цветы, но и листья, и стебли. За зиму он высыхал, но даже сухой не терял запаха — надо сказать спасибо кумарину, хорошо известному, между прочим, парфюмерам.

Лиза приехала сюда успокоиться, сосредоточиться и подумать. Для этого занятия у нее есть хороший компаньон. Еще ни разу он не отказался помочь ей.

Бросив на веранде сумку, она шагнула к лестнице. Деревянная, довольно крутая, но с широкими удобными ступеньками, она вознесла Лизу в мансарду, где в сейфе из толстого металла, обшитого деревом, лежал самурайский меч.

Она перевезла сюда остатки отцовской коллекции клинков — не самые ценные вещи. Потому что дорогие Лиза продала и построила эту дачу. Конечно, пришлось добавить кое-что из денег за проданную квартиру в Петропавловске-Камчатском.

В первый раз, уложив клинки в недра сейфа, она поймала себя на мысли: не рискует ли, оставляя их здесь? А потом ей стало смешно — о самом доме, который гораздо дороже, не беспокоится, а о них — да.

Поднялась в мансарду, громыхнув связкой ключей, открыла металлическую дверь.

— Привет вам. Вы, я вижу, в порядке.

Лиза чувствовала, как бьется сердце, а рука тянется к главному мечу.

— Как хорошо, что я тебя сохранила, — тихо проговорила она.

А было искушение продать его первым, потому что из всей отцовской коллекции он самый ценный.

Лиза вынула самурайский меч и положила на стол. Зеленое сукно, в которое тот был завернут, оттеняло матовый цвет стали. Это они с отцом довели его до совершенства. По крайней мере, каким они себе представляли совершенство.

Лиза училась в восьмом классе, когда отец принес домой что-то, замотанное в серую мешковину. Лицо его было таким сияющим и молодым, что дочь прокралась за ним в кабинет. Он сделал вид, будто не заметил, как она спряталась за пузатым от поролона креслом. Когда отец развернул мешковину, Лиза приподнялась на цыпочки и заглянула через плечо.

— Да ладно, ладно, я знаю, что ты здесь. Смотри. — В его голосе звучало восхищение.

На тряпке лежал меч — зазубренный и траченный временем. Лиза поморщилась. Отец, который ожидал увидеть восторг, равный собственному, на лице дочери, удивился и с досадой спросил:

— Ты не понимаешь, какая это ценность?

— Не-а. — Лиза покрутила головой. — Ржа-авый, — она скривилась.

— Это самый настоящий самурайский меч. Примерно шестнадцатый век. Ты вдумайся! Он — теперь главная вещь в моей коллекции.

— А где ты его откопал? — спросила Лиза, ощущая легкую вину.

— Не я. Мои аспиранты. Я отправил их в экспедицию на Безымянный, а они нашли его под слоем пепла. Понимаешь, если там когда-то бывали японские самураи, то, значит, можно покопаться и найти еще что-то!

— Ты пойдешь на вулкан Безымянный?

— Обязательно. Лиза, Лиза, посмотри, какой металл. Прошли века, а он до сих пор жив. — Отец провел пальцем по шершавому клинку. — Это прекрасная сталь. Запомни, мы называем такую дамаск. Взгляни, — призывал отец, и голос его дрожал, как никогда, — цуба, гарда, металлические накладки по обе стороны рукояти, ее навершие — великолепно все!..

Лиза прошлась пальцем по холодному металлу. Всякий раз это движение успокаивало. Мысли словно обретали русло, оно, казалось Лизе, проходит по острому длинному клинку. Мысли злые, темные, недостойные не укладывались в это русло, оставались за его пределами.

Размахнуться бы мечом и... разрубить все узлы, которые завязались в последние годы в ее жизни. Когда Лиза смотрела на этот меч, ей казалось, что она глубже дышит и все то, что мешало, отпускает, отступает.

В двадцати томах Кикидуйосаи, изданных в Киото в середине девятнадцатого века, написано все об искусстве изготовления клинков. Лиза читала все двадцать, а потому хорошо представляет, как мастер готовился к работе над этим мечом. Он исполнял ритуал очищения всего организма. Надевал белую одежду, черную шапочку, по форме похожую на лодку. Потом становился в кузнице перед алтарем синто и настраивал свой дух на предстоящие свершения... Настраивал дыхание. Он не выходил в мир, пока работал над мечом. Неделями.

Свое имя он оставил на хвостовике меча, под деревянной рукоятью. И рядом с ним — пожелание счастья тому, в чьи руки он попадет. А значит — ей тоже...

Она помнит, как огорчился отец, когда снял рукоять и они увидели иероглифы. Ни он, ни Лиза не могли раскрыть их смысл.

— Я выучу японский! — заявила она отцу. Тот спокойно кивнул. Он не сомневался в своей дочери. Он верил ей, как верил в еще одно ее обещание: — Папа, я буду заниматься клинками всю свою жизнь.

Потом она сказала отцу имя мастера, успела. Его звали Аканума.

Лиза приподняла меч. Какой тяжелый. В бою меч всегда был оружием третьей очереди. Когда не помогали больше ни лук, ни дротики и копья.

Так что же? Не значит ли это, что пришло время клинков и в ее жизни? Лиза посмотрела в окно. Оно выходило на лес, перед глазами качались верхушки елей. Острые, как мечи.

— Зачем тебе ножи, кинжалы, самурайские мечи? — снова услышала она капризный голос Славика. — Я никогда не буду ими заниматься. Выброси из головы все японские слова на эту тему.

С тех пор как она увезла остатки отцовской коллекции на дачу, Славик, всякий раз наблюдая, как она укладывает сумку перед поездкой, насмешливо интересовался:

— Снова измена? Снова ты едешь на свидание к своим ножам?

— Но кухонные остаются с тобой. Будет чем отрезать хлеб. А я — к самурайскому мечу и компании, — ему в тон отвечала Лиза.

— Не воображаешь ли ты себя самураем, моя дорогая жена? Это не к добру.

— Боишься? — смеялась она.

— Рано или поздно самурай на кого-то занесет свой меч.

— Опасаешься?

— Мне бы не хотелось... — Он целовал ее в нос. — Ладно, поезжай, муж тебя отпускает. Только ненадолго.

Она не говорила ему, как часто заглядывает в Библиотеку иностранной литературы, где читает все, что попадается о японских клинках...

Лиза положила меч на стол и провела пальцем по острию. Она чувствовала, как торопливо, словно предупреждая об опасности, забилось сердце. Меч очень острый. Обычно точильщик затачивал его на девяти камнях разной зернистости. Он работал две недели, не касаясь поверхности клинка — закрывал его специальной тканью, а брался поверх нее. Найденный через века, этот меч сохранил свою заточку. Они с отцом проверили на себе — вот так же гулко билось сердце, когда Лиза смотрела на каплю отцовской крови и своей...

Мать, удивленная тишиной в кабинете, приоткрыла дверь.

— О, новое приобретение. Это кто же тебя одарил, Коля? Или ты купил?

Отец повторил все, что уже слышала Лиза.

— Поразительно, — мать покачала головой. — Но запиши и меня в экспедицию на Безымянный. Я давно на него посматриваю, — сказала она.

— Это будет твое, Лиза, наследство, — говорил ей отец.

— Я не хочу, — она надувала губы. — Наследство — это когда кто-то умирает. Я не хочу, чтобы вы умирали. Я стану знаменитой, я прославлюсь, а вы будете задирать нос. — Лиза вздернула подбородок.

— Мы уже его задираем, — улыбнулась мать. — Тебя знает весь город. Когда ты станешь журналисткой...

Отец хитровато посмотрел на дочь, и она поняла его.

— Ну... — сказала Лиза.

— Ты поступишь на журналистику и...

Но Лиза знала, как и ее отец, куда она поступит...

Лиза поежилась и убрала меч обратно в сейф. Когда спустилась вниз, за окном стало совсем темно, фонари не горели. Луна еще не превратилась в грузную одутловатую особу, она была маленьким месяцем.

Лиза уставилась в темноту, походившую на тупик.

Однажды в своей жизни она уже чувствовала себя вот так... Это случилось в четырнадцать лет.

Нельзя сказать, что все стряслось внезапно, что она проснулась в одно мрачное ветреное утро и ей расхотелось жить. Нет, это происходило исподволь.

Неожиданно для себя Лиза обнаружила, что вокруг слишком много людей, которые жаждут одного и того же — успеха. Может быть, на эту мысль навела ее неудача в городской олимпиаде по английскому? Все говорили ей, что он для нее, как родной. Еще бы, а кто с ней занимался? Настоящая американка. Олвин Генриховна приехала в Россию в тридцатые годы из Нью-Йорка, строить социализм. Потом оказалась на Камчатке.

У этой женщины Лиза училась не только английскому, но и какой-то невероятной свободе, которой не замечала ни у кого из знакомых. Она хотела быть такой же.

Лизин провал обсуждали дома и в двух школах. В ее и в той, где училась победительница. Мальчишки хотели пойти на ту школу стенка на стенку, потому что от Лизиной победы зависела поездка всего класса в Москву. Победительница и сопровождающие лица... Но все пронеслось, как тайфун, и улеглось. Дети быстро переключаются на что-то другое. Только в Лизиной душе остался мрак поражения, он все сильнее обволакивал ее.

Лиза бродила по мокрым улицам, не обходя лужи, смотрела на сопки, окружающие город, на пятиэтажные дома, которые портили пейзаж. С моря дул холодный ветер, сипели корабли в бухте. Тоска и скука.

Так же скучно и тоскливо ей было смотреть на родителей, которые сидели вечерами перед телевизором и обсуждали свои институтские дела. Что будет с финансированием очередной экспедиции? Как починить снаряжение? Протолкнет ли статью в журнал директор, который ничего не понимает в том, что за него написали сотрудники?

И такая серая, бессмысленная жизнь ждет и ее?.. Зачем?

Первой перемену в Лизе заметила Олвин Генриховна.

— Лиза, мне стало скучно с тобой. Ты спряталась — настоящая? — шутила она. А Лиза только пожимала плечами.

Олвин Генриховна наблюдала за ней несколько дней, потом сказала матери:

— Ирина, у Лизы подростковая депрессия. Как всякий кесаренок, она нетерпима к неудачам. Тот, кто родился в муках, уже приготовился к тому, что жизнь — не сахар-рафинад, — смеялась Олвин Генриховна. — А для нее трагедия. Лекарство? Только успех. Публичный. Немедленный. Позаботьтесь, Ирина. Некогда? Тогда я займусь ею.

Лиза подслушала их разговор и удивилась самой себе — ей стало любопытно: а как же ею займется Олвин Генриховна?

Она занялась, причем невероятным способом — отвела Лизу в детскую редакцию местной телестудии, где работала ее дочь.

Казалось, Лиза создана для камеры. Она помнит, как в самый первый день своего взлета совала микрофон в нос старушкам в троллейбусе и просила ответить, о чем они говорили сегодня с внуками за завтраком.

Ее депрессию как рукой сняло. Лиза снова стала сама собой... Она больше не думала, что затеряется в огромном, давящем, несправедливом мире. Она поняла, что не мир тебя выбирает. Не он взвешивает на самых чувствительных весах, с крошечными гирьками граммов и пластинками миллиграммов. Такие весы есть у отца, на них он отмеряет порох для охотничьих патронов. Ты сама должна положить на весы то, что нужно тебе, и узнать, сколько именно. Ты сама должна пробиться через толщу мира туда, где тебя заметят. Предложить что-то, чего не могут предложить другие. Конечно, можно вынырнуть случайно, но на миг, как та девочка, которой позволили обойти ее в английском.

С тех пор Лиза не сомневалась в себе. Она хотела научиться всему: водить отцовскую машину — вездеход с брезентовым верхом, прыгать с парашютом, стрелять из охотничьего ружья, плавать почти как чемпионка. Она собиралась испытать все и во всем стать первой.

— Это просто, — пожимала круглыми плечами, укутанными клетчатым пледом, Олвин Генриховна. — Научись не сомневаться в себе и делай то, что задумала.

— Ирина, ты только посмотри, какой смелый вулканчик у нас вырос, — восхищенно вздыхал отец, когда Лиза объявила, куда она поступит после школы. В Москву, в Институт стран Азии и Африки, на японское отделение. А потом прослушает курс истории искусств на истфаке.

— К такому шагу, — побледнев, сказала мать, — готовятся даже не с рождения, а до него. Ни одного репетитора, никого знакомых, и ты хочешь туда, куда опасаются сунуть нос москвичи? Я выросла в Москве, Лиза, я знаю...

Отец усмехался и подмигивал дочери.

Какая-то неведомая сила подхватила Лизу и понесла. Даже экзаменаторы, похоже, удивлялись самим себе. Они ставили ей пятерки с каким-то особенным, радостным подъемом. Будто участвовали в негласном заговоре — показать, что возможно в этой жизни все, даже такое. Только надо, чтобы звезды сошлись правильно!

Японский язык давался ей так просто и естественно, как будто ее предки вышли с тех самых островов. Хотя ничего подобного в роду Соломиных не просматривалось. Иногда Лиза думала, что, может быть, штормовые ветры бросали на камчатский берег волны, в которых крутились японские иероглифы. Они высыхали, а она, прогуливаясь вдоль океана, вдыхала их...

Какие глупости! Рассуждает о языке так, будто он состоит из сушеных сморчков, одергивала она себя.

— Будь ты парнем, Соломина, — сказал ей заместитель декана перед самым дипломом, — ты послезавтра улетела бы в Японию. Но девицы там не нужны. Хватает своих.

— А значит, — ответила Лиза, — я буду работать в Москве.

Он засмеялся:

— Если ты готова штурмовать эту крепость...

— Да, с мечом самурая.

— Правильно. Без него не обойтись. Но давай лучше поставим на другое, Соломина.

— На что? — Лиза выжидающе смотрела на породистое лицо нестарого мужчины.

— Ты красивая девочка, вот на что.

Лиза дерзко взглянула ему в глаза, но тут же покраснела. Хотела бы она пуститься с ним... в приключение? Нет, быстро ответила сама себе. Она готова по-настоящему, без оглядки, только с тем, с кем захочет остаться навсегда.

— И что же? — спросила она.

— А то, что мы столь эффектного во всех отношениях специалиста выгодно... продадим, — продолжал он.

— Продадите? — удивилась Лиза.

— А ты как думала? Для любой солидной фирмы хороший специалист — выгодное вложение денег. Отдать тебя за так — подарок. С какой радости я буду делать такие щедрые подарки японским буржуям? — Он засмеялся. — Я им тебя прода-ам.

— За сколько? — спросила Лиза. Потом, не дожидаясь ответа, нахально добавила: — Да, как насчет моей доли?

— Сообразительная девочка, — похвалил он. — Не обидим. А если говорить серьезно, для дорогой косметической фирмы, Лиза, ты очень хороша.

— Так сколько вы за меня получите? — не унималась она.

Он наклонил голову набок, словно желая увидеть в ней что-то, чего не заметил до сих пор.

— Ты, пожалуй, уже сейчас получишь... баночку крема.

— Негусто...

— Он густой, ты не права, — забавлялся мужчина. Потом лицо его стало серьезным. — Знаешь, Лиза, мне нужно, чтобы японцы участвовали в одном проекте. Выгодном для нашей кафедры.

— Ага, вы хотите от них грант?

— Назови это как угодно, но они получат тебя не за так, обещаю. Мы учим специалистов, на которых они станут делать деньги в России. Понимаешь?

— Ага.

— Ты своего рода — образец, приманка, на которую я их ловлю. А почему ты не спросишь, сколько они тебе станут платить?

— Платить? — удивилась она. — Наверное, не меньше, чем я стою.

Он посмотрел в ее зеленые глаза и засмеялся:

— Ах, девочка, ты совсем еще девочка. Хотя большая и красивая. И сама не понимаешь, как ты хороша, — он вздохнул и покачал головой. — Поосторожней, тобой захотят воспользоваться многие...

Лиза поморщилась, вспоминая тот разговор. Пожалуй. Хотя совсем недавно ей казалось, что эта она удачно пользуется другими. Например, своей любовью к Славику и его — к ней.

К Славику ее повлекло с первой секунды. Сильно. Как никогда и ни к кому. Когда Лиза отказалась пойти с ним в постель на третий день знакомства, тот удивился.

— Ты издеваешься надо мной? — спросил он. — У тебя... не было... ни одного мужчины? — Едва не задохнулся, произнося эту фразу. Отрывисто, словно его душил кашель.

— Нет, — сказала Лиза.

Тогда Славик сделал ей предложение. Потому что хотел ее заполучить, а другого способа, понял он, у него нет.

Он предложил ей сразу все — квартиру, себя.

Из японской косметической фирмы, менеджер которой не мог надышаться на Лизу, она ушла, хотя платили там больше, чем обещал Павел Лобастов в своей галерее.

Менеджер не хотел, чтобы она увольнялась.

— Не отпущу, если напечатаешь заявление об уходе на компьютере, — суетился он. — Ты напишешь его собственной рукой. — Она говорила, что уже разучилась писать, и он, видимо, поверил.

Лиза принесла заявление. Менеджер со вздохом принял его.

На прощание он подал ей набор косметики. Лиза засмеялась и покачала головой.

— Ты думаешь, тебе рано ею пользоваться?

— Это же против старения, — фыркнула Лиза. — Я знаю. А до старости она у меня протухнет.

— Во-первых, она очень высокого качества, — заметил он. — И во-вторых...

Лиза перебила его:

— Значит, к старости я куплю ее сама. Я знаю, она дорогая, но у меня хватит денег.

— Прекрасная надежда, — заметил он. — Но должен предупредить — тебе уже пора заботиться о коже. Иначе к тридцати годам ты можешь оказаться в паутине...

Она засмеялась:

— Хорошо, если только морщинок. А не в тенетах чего-то такого, что мне не понравится.

— Неплохая мысль. Лучше всего себя окружить тенетами самой.

— Я запомню.

Но менеджер уже оседлал любимого конька.

— Японцы мудры, они больше всего озабочены кожей вокруг глаз. Этот новый крем убирает морщинки и темные круги под глазами, — он снова совал ей в руки сумочку с кремами.

— Я все это знаю, — пыталась остановить его Лиза, принимая набор. — В их креме есть то, чего нет в других. Экстракт гамбира.

— Да-да, редкого растения из Южной Азии. Он-то как раз убирает морщины.

— А темные круги под глазами? — Лиза поняла, что лучше выслушать все, чем бросаться наперерез словесному поезду.

— Японцы обнаружили, что они возникают не из-за недостатка кислорода. Все дело в меланине, Лиза. В избытке коричневого пигмента, который с возрастом дает о себе знать...

— Ух ты, — она приникла к зеркалу. — По-моему, у меня уже...

— Надо раньше ложиться спать. И лучше — одной, — насмешливо добавил мужчина.

Лиза фыркнула.

— А я выхожу замуж, — сообщила она.

— Вот как? Тогда тебе этот крем в самый раз. — Он улыбнулся и быстро добавил: — Лиза, а теперь сделай мне ответный подарок — поработай на выставке. В последний раз.

— Ладно, — согласилась она. — Меня оденут в кимоно?

— А как же. Кимоно и все остальное будет. Тебе очень пойдет. Тебя поставят возле стенда с косметикой фирмы и...

— Меня будут нюхать? — перебила его Лиза.

— Уверен.

— Напишите, чтобы руками не трогали.

— На то и выставка, чтобы все трогать. Но если уж сильно вцепятся — кричи!

Они посмеялись. Лиза любила разговаривать с этим человеком, таким непохожим на мужчин, которые бывали у них дома, когда она жила с родителями. Он казался человеком без возраста. Наверное, все дело в косметике фирмы.

— Разберись с лаками для ногтей. Это новинка.

— Уже, — сказала Лиза. — Главная фишка — в нем неттолуола. Он вреден, особенно для беременных. Может дурно повлиять на плод.

— Молодец. Ты, кстати, осознала, что эта косметика сегодня — самая дорогая в мире?

— Еще бы не осознать, — фыркнула она. — Баночку крема в Европе продают за полтысячи баксов.

— Она того стоит. Для японцев косметика в одном ряду с национальными символами — чайной церемонией, икебаной, лаковой живописью. Они изучили связь кожи с нервной системой и иммунной и установили, что ароматы действуют на человека, как мягкий наркотик. Привыкаешь, но никакого вреда, одно удовольствие, — говорил менеджер.

Она кивала, глядя на его печальное лицо.

— Ты не передумаешь? — спросил он.

— Нет. Меня поманили мечами, — призналась Лиза.

Поманил ее Павел Лобастов, который учился на три курса раньше. Его отец подарил ему галерею в Замоскворечье. Он был журналистом, работал в странах Юго-Восточной Азии, но больше всего любил Японию.

— Понимаешь, — говорил Павел, — отец всегда хотел работать в Японии, но не знал языка. Он с детства продолбил мне голову — ты будешь знать японский и осядешь корреспондентом в Токио. Но посуди сама, какой из меня журналист? Сколько я могу стоить на рынке?

Лизу он нанял после того, как она откопала необыкновенную вещь — настоящую, японскую, старинную. Хибати. Это жаровня, на которой можно готовить и европейскую еду — жарить, например, сосиски или яичницу.

Темный ящик высотой со стол сделан был из клена и дуба. Сверху прикрыт потемневшим от старости металлическим корытцем для углей. На нем — подставка для чайника. В хибати Лиза обнаружила пять ящичков разного размера для кухонных мелочей — спичек, пробок, ниток, пуговиц, зажигалок, свечей и палочек. Больше всего ей понравились металлические палочки с деревянной ручкой для помешивания углей.

Лиза набрела на хибати случайно, в одном арбатском антикварном салоне. Он стоял в углу, заваленный нечищеными серебряными ножами и вилками разных времен, а голова куклы с белыми волосами, завязанными синим бантом, торчала из выдвижного ящика.

Лиза с каменным лицом осмотрела хибати. Она поняла, что хозяин не знает, чем владеет.

— Середина девятнадцатого века, — сказала Лиза. — Бери, Павел.

— Сколько, думаешь, эта штуковина стоит на самом деле? — спросил он. Павел знал: у Соломиной нюх отменный.

— Я думаю, можешь просить шесть тысяч долларов.

— Ну да? А за сколько я могу получить?

— За пустяки, — сказала Лиза.

Он засмеялся:

— Провернем сделку — и я тебя нанимаю. Для раскрутки клинков нужны деньги.

Лиза работала в галерее с утра до ночи. Они уже подходили к тому, чтобы заняться клинками...

Но все перевернулось разом — родители, Славик.

... — Лизунья, — она снова и снова слышала голос мужа. — Какой смысл работать у Павла за гроши? — Хотя с тех пор как она вышла замуж за Славика, Павел ей прибавил зарплату. Оказалось, что муж знаком с его отцом.

А потом Лиза удивила всех знакомых — она ушла с работы. При ее энергии и амбициях осесть дома?..

— Я выиграл, — сказал Славик.

— На что ты играл? — спросила Лиза.

— На победу. Я люблю только те игры, в которых побеждаю. Всех. Даже тебя. Я тебя победил, — Славик повалил ее на диван, прижимаясь всем телом. — Ты моя. Только моя, и ничья больше.

— Ты меня победил, как же, — насмешливо фыркнула она. — Это я разрешила тебе победить себя.

— Считай как угодно, — бормотал он ей в шею. — Но я думаю именно так...

...Лиза вздрогнула, почувствовав, как тело вспомнило тот вечер. То был первый вечер абсолютной свободы. Никогда прежде ее руки не были такими смелыми, а губы такими жадными. Как будто она брала реванш за то, что подчинилась ему. Теперь она делала с ним то, что хотела, но не решалась прежде.

Тело Славика замирало от изумления, выгибаясь навстречу ее горячему рту... Его руки тоже расхрабрились, а длинные пальцы проникали туда, куда бы не посмели прежде.

— Ох, Лиза, — стонал он. — Нет, ты — Лизунья. Ты облизала меня... всего, — лицо его пылало.

Они вжимались друг в друга так, словно надеялись соединиться навечно...

Дивана им было мало, они упали на пол. Там, на толстом белом ковре, сцепились, как японские борцы на татами... Казалось, большая комната настолько полна вздохами, стонами, что крик, который вырвался из груди Славика, уже не вместится, и стены рухнут, и они упадут с двадцать второго этажа в объятиях друг друга.

Но все осталось на месте, они лежали, обнявшись, мокрые от пота, тяжело дыша.

Вообще-то Лиза тоже считала, что жизнь — это состязание, в котором ей всегда хотелось быть первой. Она поняла это в четырнадцать лет.

— Слушай, а что ты делал, когда тебе было четырнадцать? — неожиданно спросила Лиза мужа, когда они вместе постояли под душем и сели пить чай.

— Я? — Славик удивился. — Читал книжки, — быстро ответил он, чувствуя, как тело покрывается липким потом снова.

Лиза засмеялась:

— На самом деле? А я думала, что ты, как и я, боролся за победу над собой. — Она слегка нахмурилась, что-то в его поспешном ответе зацепило. Но Славик торопливо добавил:

— Я помню другое о себе, но тогда мне было гораздо меньше, чем четырнадцать. Это важно для тебя.

— Что это?

— Сейчас узнаешь. В шесть лет родители свозили меня в Крым. Мне там так понравилось, что я им заявил: как только женюсь, то повезу жену отдыхать туда. Но до сих пор этого не сделал. Поехали?

— В Крым? — удивилась Лиза. — Но мы были с тобой в Испании, в Египте...

— Нет, нет, в Крым. Понимаешь, я просто обязан свозить тебя в Крым. Ты согласна? — спросил он, потянувшись к Лизиной руке через стол. — Ты согласна?

— Я согласна на все... — прошептала она, чувствуя, что больше всего ей хочется снова оказаться с ним на ковре...

А сейчас, думала Лиза, глядя в дачное окно, она не согласна. И самое печальное, ей не хочется оказаться с ним на ковре...

 А поначалу Лиза упивалась свободой. Она носилась по Москве. Она строила дачу. Она была личным шофером мужа. Она набирала его тексты на компьютере. Она занималась его электронной почтой. Она выращивала орхидеи, рыбок в двух аквариумах. Она ходила со Славиком на фуршеты, приемы, обеды, ужины...

Лиза знала, что нового появляется в магазинах для сада и огорода. Она дотошно выясняла преимущества роторной косилки перед другими и катила за ней на другой конец Москвы, потом на дачу, чтобы опробовать. Она вытряхивала порубленную острыми металлическими ножами траву из сборника-короба и любовалась ровными полосами после стрижки, как на английском газоне.

Мелькал в голове укор: ножи косилки — вот единственная связь с заветной мечтой. Но события новой жизни быстро вытесняли его. Задвигали в самый дальний угол.

Лиза полюбила распродажи. Она носилась по магазинам, которые объявляли о них. У нее были карточки постоянного покупателя, ей присылали каталоги каждый месяц, и она, устроившись в кресле с наушниками, в которых звучала музыка, с пристрастием рассматривала предложения. Что ж, магазины обновляют свои коллекции, поэтому в самом конце сезона, а некоторые и в середине, снижали цены, и весьма ощутимо.

— Ух, черт, — сердилась Лиза, дергая молнию своего желтого вязаного жакета. Она купила его в начале зимы почти вдвое дороже. А теперь — нате вам, бери — не хочу. Этот жакет давно перекочевал на дачу...

Лиза вспомнила тот день — у нее испортилось настроение внезапно. Так бывало часто. Но в этот раз она решила разобраться — в чем дело. А точнее, назвать все своими словами, без уловок.

Захлопнула каталог и швырнула на ковер. Его Лиза тоже купила со скидкой, чем была очень довольна. Откинулась на спинку кресла и прислушалась к музыке. Это был вальс Штрауса. «На прекрасном голубом Дунае».

На миг ей стало неловко за себя. Господи, да о чем она думает? Какая чепуха занимает ее, да так давно?

Музыка качала, кружила, ей представлялось море, близ которого она выросла, огромный колеблющийся океан. На его фоне она показалась себе канавой. С мутной водой, которую туда сливают.

Лиза почувствовала, как слезы подступают к глазам. Ничего, ничего, сказала себе. Это музыка. Просто вальс, от которого у нее всегда мурашки по коже.

Казалось бы, она живет такой полной жизнью. Но что-то точило ее. Или укор, задвинутый в дальний угол памяти, осторожно высовывает свои острие? И колет?

Все чаще закрадывалось опасение, что новых увлечений хватит ненадолго. Лиза слишком быстро осваивала все, за что бралась. Но до конца жизни так далеко. А что она будет делать? Повторяться? Трава на газоне снова отрастает, ее опять надо косить, орхидеи зацветут и отцветут...

Ладно, остановила она себя. Приехали. Она работает вместе со Славиком. У них получается, у них есть все, что они хотят. Разве нет? А если так, то к чему переживания? Она занята книгой, которую заказали Славику. Вообще-то идея ее. Точнее — развитие идеи. Она должна сидеть за компьютером, а не киснуть на даче в полном одиночестве.

— Амбиции, дорогая, — насмешливо заметила Лиза себе. — Непомерные.

Она спросила мужа, не хочет ли он выразить благодарность жене на титульном листе. Лиза увидела такую в одной американской книге по кулинарии. Автор-муж написал, что никогда бы не создал подобный шедевр, если бы его замечательная жена не стояла у плиты и не проверяла, на что похоже то, о чем он написал. И господи, восклицал он, они оба до сих пор живы, перепробовав все, о чем написано.

Славик неожиданно возбудился:

— Нет, так не пойдет. Мы не американцы. Но если ты настаиваешь, пусть наберут твое имя рядом...

Она встрепенулась.

— Неужели?

— Ну... в качестве редактора... Нет, скорее корректора. Сейчас в издательствах избавились от редакторов. Впрочем, от корректоров тоже. — Он пожал плечами. — Даже не знаю, кем бы ты могла быть.

— Никем, — тихо сказала Лиза. В ее голосе было что-то, от чего Славик мгновенно умолк. Лиза быстро вышла из комнаты.

А ведь она придумала ход для его кулинарной книги.

Однажды Славик вернулся с работы и сообщил, что Андрей Борисович хочет издать книгу по японской кухне.

— Он не может купить права на один фолиант, который вывез из Токио.

— Дорого? — спросила Лиза.

— Не то слово. Бесценно. Но если бы ее издать, она...

— ...озеленит? — хмыкнула Лиза.

Он помолчал секунду, потом расхохотался.

— Вот потому-то я и рассказываю тебе. Может, придумаешь что-то? Честное с точки зрения авторских прав...

— И не важно какое — с другой...

Славик пожал плечами. Лиза молчала всего минуту, не больше.

— Я знаю как...

Это была правда.

Она предложила Славику сделать книгу в виде переписки двух поваров-японцев. Которые путешествуют по миру и пробуют якобы японские блюда в ресторанах.

Кстати, рецепты можно слегка изменить, уменьшить, допустим, порции. Кое-что добавить из других старинных книг. И никто никогда не предъявит претензий. А чтобы вообще запутать следы, — говорила Лиза, а муж, судя по его лицу, быстро проникался мыслью, — давай вставим комментарии. Насмешливые. О качестве японских блюд в Европе.

— Которые похожи на японские так же, как русский борщ, который мне подали в Лондоне, — усмехнулся он.

— Улавливаешь мысль, — похвалила Лиза.

Этот ход понравился не только Славику и Андрею Борисовичу, который оплачивал издание, но и издательству. Оно намекало, что не прочь купить права на книгу, но Андрей Борисович только усмехался.

Лиза поморщилась. А теперь, когда книга на подходе, Андрей Борисович собирается подогреть к ней интерес и устраивает... фуршет.

Она почувствовала неприятный вкус во рту. Как будто съела что-то несвежее.

«В чем дело? — спросила себя Лиза. — Неужели я осталась такой же тщеславной, как в четырнадцать лет? Умираю от страха, что не сумею раздвинуть толпу и встроиться в первый, самый заметный ряд? Только теперь эту толпу составляет... большой красивый Славик?»

Но он-то уже стал заметным, при ее участии. Они муж и жена. Значит, едины?

Лиза вздохнула. Посмотреть со стороны: она — золотая рыбка в пруду, обрамленном розовыми кустами. А на самом-то деле...

Лиза думала иногда, что если бы у них был ребенок, то... Но когда заводила разговор о детях, правда уже давно, Славик говорил, что не чувствует себя отцом.

— Ну, конечно, Лизунья, только не сейчас, — охотно соглашался он.

Муж прав, у них полно времени, Лиза не спорила. Но чем дольше они жили вместе, тем реже она вспоминала о детях. Ей хватало одного — Славика.

В горле запершило, Лиза закашлялась. Она кашляла так, как будто горло хотело вывернуться наизнанку. Вскочила и, не надевая шлепанцев, вышла на веранду. Там стояла большая кастрюля с компотом из ревеня.

Славик очень любил его, и Лиза посадила ревень вдоль забора. К концу лета вырастали такие огромные лопухи, что на их фоне даже немаленькая Лиза могла показаться Дюймовочкой.

Перед приездом мужа она всегда варила кастрюлю компота.

— Кисленький, — сказал он в прошлый раз. — Похож на тебя. Особенно в последнее время. Ты все киснешь и киснешь. — Полные губы скривились. — Я потому и прошу его варить, — он шумно вздохнул и сложил руки на животе, — чтобы жена казалась... слаще.

Лиза усмехнулась:

— А почему, ты думаешь, я кисну?

— Не знаю. Наверное, у тебя слишком много свободного времени. Ты ни за что не отвечаешь, нет над тобой никаких начальников, сроков... Хорошо тебе...

— Боже мой! — воскликнула она, неожиданно для себя. — Какая тоска! А дальше — все то же самое?

Она — при нем. В его работе и в его неприятностях. Но, поймала Лиза себя на мысли, если она не будет помогать ему, с чем останется? Только с кухней? Уборкой? Магазинами? Дачей?

Лиза говорила Славику, что снова пошла бы работать. Но муж смотрел на нее с неподдельной жалостью.

— Лизунья, ты снова хочешь потеть ради чужого парня? Таких денег, как со мной, тебе ни с кем не заработать.

— Но почему? Я могу...

— Не можешь. Женщине платят на тридцать процентов меньше, чем за то же самое — мужчине. Норма, понимаешь? А кое-где и ниже ее, то есть половину.

Она вскинула брови и открыла рот. Но он опередил и сказал:

— Лиза, чего тебе не хватает? — Встал со стула, наклонился и поцеловал ее в нос. Она отстранилась и вытерла нос рукой. — Та-ак, — его грудь высоко поднялась, — тебе уже не нравится, когда я тебя целую.

Она хотела сказать: да, не нравится. Все не нравится. Это он настоял, чтобы она бросила работу. Но, одернула Лиза себя, так нечестно. Человека можно заставить что-то сделать, когда он готов согласиться. Она и сама понимала, что в галерее Павла Лобастова попусту тратит время за гроши. Он так и не взошел, как сам говорил, на клинки. Но Лиза думала, что оставляет работу на время.

Только не учла одного — время бежит слишком быстро, а вместе с ним и люди. Ее место заняли другие, причем не только там, где она работала.

И впервые Лиза призналась себе, как ей страшно.

Меряя шагами комнату в тишине ночи, она удивилась самой себе. Неужели такая малость, как встреча с Тамарой, вывернула наизнанку восприятие собственной жизни?

Да нет, она уже готова была к пересмотру, понадобился только толчок, и Тамара словно возвращала ее к тому, с чего она начинала свою взрослую жизнь.

Лиза вышла на крыльцо. Огней не было. Редкие поклонники пустынных в этот сезон дачных поселков уже спали. Что ж, пора и ей.

Заснула на удивление быстро. Ей приснилось, что в нее хотели выстрелить из пистолета, она, защищаясь, закрыла глаза руками, но под ними все равно различала огненный круг нацеленного дула. Но выстрела не прозвучало. Стрелок отвел пистолет. Выстрелил ли он в кого-то, она не слышала.

Лиза открыла глаза и посмотрела на будильник. Тот не звонил. Половина четвертого? Как это понимать?

Лиза приподнялась, чтобы в щель между половинками занавесок рассмотреть, что за окном — утро или день. Узкая полоска света была желтой.

Она села в постели. Чепуха. Это часы остановились. На самом деле сейчас утро.

В зеленой пижаме в клеточку, босиком, Лиза протопала по теплому деревянному полу, который специально не красила, желая сохранить дерево естественным, к столу. Взяла будильник и приложила к уху. Внутри все мертво, как говорил отец. Она терпеть не могла замершие часы.

Лиза запустила пятерню в лохматые волосы, потом пригладила. По телу поползи мурашки. А не сигнал ли это, что... какое-то время кончилось?

Какое-то, передразнила она себя. Сама знаешь, какое.

Лиза села за стол и взялась за край занавески, чтобы отодвинуть ее. Внезапно рука замерла. Занавеска — желтая. Любимый цвет, но он считается предвестником скорой разлуки.

Ерунда, одернула она себя. Это здесь так считается, а на Востоке даже невесты одеваются в желтое, чтобы стать солнцем для своего мужа. Лиза тоже выходила замуж за Славика в желтом брючном костюме. Он сказал, что она настоящая солнечная женщина.

Она действительно хотела стать для него солнцем и стала, усмехнулась Лиза. Услышала его голос: «Ты такая теплая, Лизунья, ты такая уютная...»

Отодвинула занавеску, поморщилась, потянулась к полке и взяла коробку с инструментами. Это подарил ей отец, на черном пластике не стерлась надпись: «Юный техник». Он принес ее под Новый год, положил под елку. А когда она достала подарок, отец сказал:

— Ты у нас за девочку и за мальчика. Так что учись все делать сама.

Казалось, на самом деле, для Лизы нет занятия, которое она бы не освоила. Под надзором отца она разобрала будильник, когда училась в шестом классе. С тех пор не боялась влезать в нутро даже дорогих японских часов Славика.

— У тебя хороший аппетит на все свежее, — хвалил ее отец. — Я такого не ожидал, Ирина. Два в одном, не иначе, — обратился он к матери, которая как-то странно взглянула на дочь, и усмехнулся.

...— А ведь мог родиться мальчик, — услышала Лиза однажды. — Он бы оценил мою коллекцию клинков и приумножил.

— Я, я оценю. Я, я приумножу.

Он засмеялся. Лицо матери дернулось.

Потом она вспомнила, как однажды вечером родители о чем-то спорили в спальне, ей даже показалось, что через стену слышались рыдания матери. Но Лиза заснула. А утром, как ни старалась, ничего не заметила. Все было обычным — их лица, гречневая каша с молоком на завтрак.

— Если бы ты была парнем, мы обошли бы с тобой все вулканы. Сама знаешь, сколько на Камчатке вулканов. Обыскали бы их все и нашли мечи, которые там закопаны... — говорил отец.

Сейчас, прокрутив ту давнюю сцену снова, Лиза замерла с отверткой, нацеленной в прорезь винта. Но не вставляла ее, словно опасалась движением отвлечься и не рассмотреть то, что почти увидела. Или уловила во взгляде родителей, брошенном друг на друга? Или в их интонации?

«Два в одном?» Тогда еще не крутили по телевизору рекламный ролик о шампуне и кондиционере в одном флаконе. Так вот откуда эта телефраза показалась ей такой знакомой.

Пронзительный стрекот сороки ворвался в уши, Лиза поморщилась. Видение пропало, голоса снова ушли туда, откуда явились, — в вечность.

Она наконец вставила отвертку в прорезь винта и повернула. Сняла заднюю стенку будильника и нацелилась остро заточенным инструментом на крошечные винтики. Подтянула колесики, завела головку часов, колесики закрутились. Лиза поставила их на полку, не отрываясь, смотрела на секундную стрелку.

Итак, она запустила часы. Сама. Лиза почувствовала, как сердце защемило.

Она сняла пижаму и переоделась в джинсы. Не отдавая себе отчета, искала клетчатую рубашку Славика. Ту, которую он ей подарил взамен ее белой. Как символ вечной принадлежности друг другу. Как будто рубашка могла спасти ее или, точнее, их от чего-то...

Вчера Лиза заехала на строительный рынок и купила доски. Выбрала сухие, упакованные в полиэтилен. Гвозди нашла с оцинкованными шляпками, чтобы от воды не пускали черную слезу. Такие выбирал отец, когда они вместе стеклили балкон в квартире на улице Максутова. Он говорил, что будь у него вторая жизнь, стал бы не вулканологом, а плотником и кузнецом.

— Жаль, на кухне нельзя поставить кузнечный горн, — сокрушался отец. — Или на балконе.

— Тебе мало вон тех? — Мать кивала в сторону, где высились вулканы.

— Знаешь, я все жду, когда заговорит этот горн, — он указал на фотографию вулкана на стене. На ней был снят Безымянный.

— Ты считаешь, он на самом деле задымит? — спросила мать.

— Да. Уверен.

— Но его записали в мертвые вулканы.

— Не верю. Природа такого монстра не может умереть.

Отец оказался прав. Вулкан ожил, заговорил, загрохотал. Он доказал, что природа не умирает. Родителей не нашли, вулкан забрал их к себе, они навечно остались где-то в толще лавы и пепла. А под ними, в глубинах, может быть, лежат самурайские мечи, которые отец хотел отыскать.

Когда прошло время тоски и слез по ним, Лизе вдруг представилось, что, возможно, через сотни лет вулкан снова раскричится, расшумится и выбросит их из себя... Только тогда ее уже не будет. Они могут ожить лишь в потомках. «Это в ком же?» — насмешливо спросила она себя. «Я не отец, — услышала Лиза голос Славика. — Я не готов...»

Все, все, приструнила себя Лиза. Надо заняться делом, сколотить из свежих досок ограждение для цветника. Она пустит его вдоль забора, чтобы, выйдя из дома на крыльцо, любоваться им.

Лиза вернулась на веранду и нашла бейсболку защитного цвета, надела козырьком назад, чтобы не сдувал ветер, посмотрелась в зеркало. В дачном зеркале Лиза нравилась себе гораздо больше, чем в других. Может быть, потому что не смотрелась, как дома, сто раз на дню в зеркальную стену шкафа-купе в прихожей. Она отворачивалась от нее, вздрагивая при встрече со своим печальным взглядом. Потом долго не могла отойти, думая, почему у нее такой скучный вид; копалась в себе, отыскивая причины для печали, зарывая тем самым истинную...

Когда Славик приезжал на дачу, его лицо тоже становилось другим. Слегка виноватым. Глядя с досадой на кучу песка или торфа, он говорил:

— Ты не обижаешься на меня, правда? Я терпеть не могу дачу, — морщил нос.

— У тебя никогда не было к ней привычки.

— Нет. Мама не соглашалась. Папа пытался, но так и не смог уговорить купить дачу.

— Понятно. Я тебя не заставляю. Я все могу сделать сама. Мне нетрудно. — Она хватала ведро и лопату, насыпала песок и тащила на грядки или под кусты.

Славик выносил на газон кресло-качалку, надевал наушники и вешал плеер на грудь. Он засыпал под музыку, а Лиза обходила его, стараясь не греметь лопатой о ведро.

Лиза удивила всех соседей. Однажды весной она привезла на крыше своего «Паджеро пинин» целый лес елок и высадила вдоль четырех сторон забора сто сорок восемь деревьев. Они доходили до середины штакетин, а теперь сравнялись с ними. Сперва кое-кто ворчал, пророча им верную гибель, но Лиза знала, что они выживут. Она купила их в хорошем питомнике и ухаживала по всем правилам.

Одно лето выдалось таким засушливым, что колодцы обмелели. Соседи со стоном разгибались в пояснице, заглянув в пустое гулкое нутро, ограниченное четырьмя бетонными кольцами. Внизу виднелся блестящий кружок — казалось, со дна на них смотрит чей-то насмешливый глаз. И больше ничего.

Лиза заглянула в свой только раз, а через два дня на ее участке уже долбил сухую землю агрегат, на третий день добравшись до глубины семьдесят пять метров. Оттуда хлынула вода. Скважина спасла елки.

Больше ей никто не говорил, что у елок плохая энергетика. Говорили о другом — Лизина энергия пробьет любую другую.

Славику нравились елки. Лиза замечала, как он шевелит ноздрями, стараясь уловить густой хвойный запах...

Наконец она забила последний гвоздь, ограждение для клумбы готово. И поймала себя на том, что сидит на крыльце в позе, из которой легче всего вскочить — упершись локтями в колени и подавшись вперед. Стартовая позиция. Лиза словно ждала, чувствовала, что Славик вот-вот появится. Она сорвется с крыльца, побежит открывать ворота.

С запада снова наезжала туча, иссиня-черная, перегруженная дождем. Прольется?

Славик вышел на балкон и смотрел на лес, который темнел за Кольцевой дорогой. Засунул руку в карман, нащупал мобильник. Позвонить Лизе? Но шею заломило, рука сама собой вынырнула из кармана и опустилась на выпуклый позвонок. Он долго, слишком долго сидел за компьютером, просматривая то, что сделала жена.

Славик вздохнул. Не будет он ей звонить. Уехала — ну и пожалуйста. Так делала его мать, желая наказать. Уезжала куда-нибудь, оставляя его одного дома. Она часто сердилась — Славику казалось, что только на него. Это уже потом он понял, что у нее были и другие причины. Мать не работала, занималась только семьей и утомлялась от всех. Она и собаку, как начинал думать Славик, купила потому, что та все понимает, но ничего не говорит, не требует, поэтому ей можно дать только то, что ты хочешь дать. А они все говорили, чего-то хотели от нее — отец, он, потом Наташа.

Славик уехал в Москву учиться японскому языку потому, что захотел удивить мать. Которая, с тех пор как родилась Наташа, почти забыла о нем. Иногда казалось, что она смотрит на сына и не узнает. Иначе, как такое может быть, думал мальчик, что мать обнимает не его, а Наташу?

«Так что же, меня снова готовы бросить?» — подумал Славик. Перестань, одернул он себя. Лиза уехала, ну и что? Скоро вернется. Она не может его бросить навсегда. У нее нет ему замены. Женщина должна о ком-то заботиться, в этом ее суть. Даже мать отстранилась от сына, только когда родила Наташу. Хотя не призналась бы, что тот отошел для нее на второй план.

Может быть, поэтому Славик не горел желанием заводить детей? Конечно, он не собирался отказываться от них навсегда и Лизе сказал:

— Лизунья, мы все успеем. Все, все. Понимаешь?

К тому же он никогда не замечал, чтобы она стремилась погладить по головке чужого ребенка. Как делал его отец. Тот тянул руку к каждой головке с косичками. А потом, слышал Славик, и тело его покрывалось липкой пеленой страха, отец говорил матери в соседней спальне:

— Я хочу девочку. Понимаешь?

Мать смеялась, по ее тону Славик чувствовал, что она все еще, пока еще — только его мама. Он у нее единственный и так будет, пока не родится сестра.

— Я хочу дочь, — настаивал отец. — Я хочу, чтобы она была похожа...

— На меня? — отшучивалась мать.

— Нет. На меня, — он говорил серьезно. — Хочу.

— Но, — отвечала мать, — с нашими переездами, с твоей службой... — Славик чувствовал, как его тело высыхает. Он знал, что будет так, как скажет мама. — У нас есть Славик. — Он улыбался. Она любит его, как никого на свете. — Посмотри, он такой привязчивый, такой домашний. Он как девочка.

— Нет, — настаивал отец. — Хочу.

Мать завела большую собаку, хаски с голубыми глазами. Эта порода только стала популярной, и она, которая не пропускала ничего нового из собачьей, как сама говорила, жизни, заполучила ее.

— Вот тебе девочка, — радостно объявила мать, опуская на середину комнаты щенка.

Отец насмешливо бросил:

— Не такая. Она не похожа на меня.

Мать заботилась о щенке, словно это еще один ребенок. К собаке Славик ее не ревновал, хотя та ходила за матерью хвостиком и не могла провести без нее ни минуты.

Но отец упорствовал, и, когда Славику исполнилось четырнадцать, родилась Наташа. Поздний ребенок, но не болезненный, а здоровый и крепкий, она потрясла обоих родителей. Все внимание, соединенное с восторгом, обратилось к ней.

Славик почувствовал, что любовь ушла из его жизни. Он еще надеялся, цеплялся...

Он долго не обращал внимания на девочек. Мать начинала волноваться — не дурной ли это знак, но его не интересовали и мальчики.

А потом Славик отстранился от матери сам. Уехал в Москву, поступил в Институт стран Азии и Африки.

Когда написал ей, что женился, она прислала поздравление. Мать настолько успокоилась, что сын нашел новую любовь, что даже не познакомилась с невесткой. Теперь трудно поехать в чужую страну, писала она. Когда отец, морской офицер, вышел в отставку, родители остались в Клайпеде, в Литве.

Теперь Славику больше не нужна любовь матери. Такая женщина, как Лиза, — мечта для мужчины. Не важно, какой век на дворе, каждый из них хочет заполучить девственницу. Это только кажется, будто не имеет значения, был у нее кто-то раньше или нет. Все стремятся обладать единственной, которая принадлежала бы только ему.

Когда он рассказал об этом Лизе, она покрутила головой:

— Не верю.

— Думаешь, мужчины на самом деле с восторгом покупают подержанные машины? — Он хитро взглянул на нее. — Просто у них нет выбора. Но кому приятно знать, что кто-то трахался на заднем сиденье до тебя?

Она хохотала:

— Никогда не рассматривала старые иномарки с такой точки зрения.

— Мне повезло с тобой, Лизунья. Ты только моя.

Она не спрашивала, кто у него был до нее. Он все равно бы не сказал. К тому же смешно требовать от мужчины в расцвете сил полной неопытности. Да и зачем ей это? Он ее муж. Чего она бы никогда не потерпела, понимал он, — измены. А этого не случится. Ему вполне достаточно одной Лизы. Похоже, и ей тоже, одного его. А то и много, — он скривил губы. В последнее время жена в постели все чаще отворачивалась к стене и бормотала:

— Я сплю... сплю...

Славик не настаивал. На самом деле у них много работы. Она помогает ему.

— Женщина должна раствориться в любимом человеке, — сказал он, когда Лиза в очередной раз заговорила о том, что ей стоит снова пойти работать.

— А что, этот любимый человек — соляная кислота? — спросила она, пожимая плечами.

Он ухмыльнулся:

— Ты язва. Нет, язвочка. Моя любимая язвочка. — И потянулся к ней, чтобы обнять. Но Лиза увернулась.

— Тогда почему тебе не раствориться во мне?

— А разве я в тебе не растворяюсь? — промурлыкал он, привлек к себе и подвигал бедрами. Но Лиза не отозвалась, напротив, отстранилась. Он тоже отодвинулся. — Ты забываешь, Лиза, что живешь в мужском обществе. Даже если мы оба станем работать на тебя, все равно заплатят на тридцать процентов меньше. За твое женское имя.

— Но мы будем делать дорогую работу, — протестовала она.

— Да. Но высокая цена — не для всех. Ты помнишь, сколько тебе платили в галерее? А ты на самом деле редкий специалист.

— Ну... — протянула Лиза. — Я рассчитывала, что мне станут прибавлять.

—Ага, когда подойдешь к полтиннику. — Славик фыркнул. — Когда тебе уже ничего не надо будет, может, на самом деле перепадет. Брось, смотри-ка, я сидел два часа над этим текстом, — он кивнул на экран ноутбука. — Я пошлю его по электронной почте, не выходя из дома. А сколько за него получу? Больше, чем ты за месяц трудов в галерее. Галерея — галера, — проговорил он. — Ты работала, как раб на галере, — Славик засмеялся, довольный находкой. — Я спас тебя, я снял тебя с галеры. Пускай на Павла гребут другие рабы. Посмотри на вещи реально и продолжай с благодарностью судьбе, — он многозначительно взглянул на жену, — работать на меня.

— Выходит, женщине не вынырнуть? — спросила Лиза.

— В общем, нет. Если она станет нырять по всем правилам. Но не по правилам удается не всем, тебе — нет...

Славик покрутил головой, волосы растрепались. Зачесалась бровь, он провел по ней пальцем, в памяти возникла строчка из старой японской книги — бровь чешется перед свиданием. Тогда чего он тут стоит и ждет?

Славик вышел с балкона, закрыв его на замок. Быстро схватил бумажник, мобильник, вынул из холодильника бутылку вина и выбежал из квартиры. Скоростной лифт сбросил его к подножью башни. Он пробежал мимо консьержки, которая пила чай с пирожным.

— Вы заплатили за прошлый месяц? — крикнула она ему.

Но он не ответил. Что ей сказать — спросите жену?

Троллейбус с красно-синей рекламой на боку стоял с открытыми дверями, Славик влетел в него и покатил к метро.

Он давно не спускался в подземку, Лиза возила его на машине, как личный шофер. Стоило позвонить ей, и она, где бы ни была, что бы ни делала, бросала все и летела за ним, к нему.

Лиза много раз предлагала научить его водить машину. В общем-то он мог когда-то, но просто не хотелось напрягаться — водить джип надо умеючи, а покупать вторую машину? Зачем? Ему приятно видеть азартное лицо жены, которая вела себя на дороге так нагло, чего ему, мужчине, никогда бы не простили. Она лезла во все дырки и никогда не застаивалась в пробках, выезжая через дворы, дворики, через пешеходные тропинки — везде, где мог протиснуться ее «Паджеро пинин». Ему так не суметь. Он слышал от коллег, что сейчас на дороге самые страшные — это девчонки. Им лучше уступить, чем спорить. Славик ухмылялся — у него есть такая. Своя.

А сейчас он ехал уступить ей. Побыть на даче. Полюбоваться тем, чем любуется она. Это лучше, чем спорить. Вернуть ее поскорее домой, чтобы закончить работу над книгой.

А потом... Славик глубоко втянул воздух. А потом наступит момент славы... Обещанный Андреем Борисовичем фуршет вознесет его туда, куда он давно стремился...

Лиза сидела напротив мужа. Она смотрела на его руку, покрытую светлыми волосками, среди зарослей круглились «Сейко». Стрелка двигалась. Они молчали. Она уже съела все, что было на тарелке, и смотрела на него. Он жевал швейцарский, засохший в дачном холодильнике сыр.

Лиза отвернулась к окну. Оно было серым. А когда повернулась, Славик все еще ел сыр. Перевела взгляд на его часы — стрелка передвинулась на пять минут. Она уже знала... почти точно... Это случится.

Не любящая себя женщина не может пробудить любовь. Сейчас она не любила себя. Значит, он тоже не любит ее, только не знает об этом. Или знает, но боится себе сказать.

Она должна себя полюбить. И тогда...

Лиза много думала о себе и о муже в этот приезд на дачу. Да, Славик ее человек, но они как будто разминулись в возрасте. Он все еще мальчик, а она — взрослая женщина. Он приникал к ней, она ласкала его, дула на больное место, помогала.

Но мальчик взрослеет, и теперь, похоже, она ему больше всего нужна в одном качестве — помощницы... Они делают одно дело, его. Оно соединило их так крепко, так прочно, нерасторжимо, что Лиза со Славиком все чаще спали на разных половинах большой кровати. Зачем соединяться еще теснее, так, как раньше? Он втянул ее в себя без остатка.

— Что ты на меня так смотришь? — спросил Славик.

— Как?

— Как мать на дитя.

Она засмеялась. Как точно он чувствует. Лиза сама знала, что уже давно смотрит на него по-матерински. С укоризной, с похвалой, с одобрением, с умилением. Не так, как смотрят женщины на любимого мужчину. Как хотела бы смотреть она. Как смотрела в самом начале.

— Лизунья, — говорил он ей прежде, — я понимаю, жить со мной — это русский экстрим. Я капризный, я прилипчивый, я вспыльчивый...

— Я всегда любила американские горки, — беззаботно отвечала она.

Лиза слушала, как лает на соседней даче Маруська. Конечно, на самом деле ее зовут иначе, Бригитта Мурена Шестнадцатая, или Буси. Собака огромная. Казалось бы, всемогущая среди своего племени, она была совершенно бессильна, когда хозяйка садилась в машину и уезжала. Наверное, поэтому Лиза не хотела заводить собаку. Самое привязчивое и самое беззащитное из всех живых существ, которых ты приручаешь, это собака. Даже мужа, смеялась соседка, можно оставить, а собаку — только усыпить. Муж не умрет. Он найдет себе другую, а собака — нет, если она уже не щенок.

Лиза чувствовала себя подпоркой для Славика. Он взбирался все выше, но подъем становился круче. Только что он рассказал ей, что японская компания пригласила его работать в документальном кино. Сперва консультантом, потом писать сценарии короткометражек.

— Другой мир, Лиза, другие деньги.

Она усмехнулась: никогда прежде не думала, что у каждого человека свой порог всего — боли, терпения, обидчивости. И все это влияет на то, как складывается жизнь. Она была терпеливой до времени. Как вулкан, который не зря называют огненным дьяволом.

Но вулкан не только накрывает пеплом и камнями все вокруг, его можно заставить вращать турбины — подземным паром, что копится внутри. Говорят, это вулканы создали земную кору, воду и воздух. Она тоже участвовала в создании мира для Славика, в котором тот жил.

Но вулканы умирают, затихают. Кажется, такое происходит сейчас с ней. Самозащитная отчужденность превращается в равнодушие. Все чаще Лиза просто исполняла свой долг, не более того. Как начищала до блеска ванну или мойку на кухне, а когда видела в сером металле свое отражение, искаженное до смешного, позволяла себе смеяться.

Славик не хочет ее потерять, понимала Лиза. А она? Она тоже. Не хотела. А потом стала бояться, что это случится, поскольку с годами уверенность в собственной ценности для этого мира падала, она это чувствовала. Он — тоже. Все чаще она слышала от него: тебе не понять... ты не знаешь... ты выпала из реальной жизни.

Вынести характер друг друга, даже несносный, можно, когда есть влечение тела. Но когда его больше нет, то все несоответствия выходят наружу. Какое-то время еще происходит взаимное притяжение, но скорее это память жестов, привычных движений.

Она помнила, куда он клал руку в счастливые дни их жизни, когда тела влекло друг к другу так сильно, что отлетали все мысли, а вместе с ними — само дыхание. Они просыпались, обнявшись, утомленные и удовлетворенные, не вспоминая о ссоре, возникшей из ничего. Она отзывалась и сейчас, потому что тело знало: если его плоть вжимается в нее, она должна ощутить жар, и, кажется, ощущала...

Но чем дальше они жили вместе, тем реже случались яркие вспышки близости. Дневные отношения, в которых Лиза все больше чувствовала себя матерью-наставницей, не то чтобы гасили притяжение тела, нет... Но возникало странное чувство чего-то непозволительного в самом желании близости. Роль дневная въедалась и напоминала о себе ночью. Близость не входит в отношения матери и сына...

Однажды Лиза собралась уйти от Славика, это случилось прошлой весной. Она пылесосила квартиру, гул мотора давил на уши особенно раздражающе после компьютера, за которым сидела с утра. Лиза засунула щетку под стол и с ужасом увидела, что листы текста, распечатанные ею для мужа, медленно вползают в шланг. Она выдернула шнур из розетки, потянула листы, они рвались на кусочки, словно дразня ее.

Внезапно Лизу охватила небывалая ярость. Она выдергивала текст, рвала его и швыряла с балкона, открытого настежь. Обрывки белой бумаги кружились, словно снег, падающий в неурочное время, в апреле. Случайно ее взгляд упал в зеркало. Она замерла. Господи, да кто это?

Лиза открыла рот. Перекошенное злобой красное лицо тоже его открыло. Губы истончились и дрожали. Она смотрела на них, словно ожидая, что оттуда вырвется пламя.

Такой Лиза не видела себя никогда. Никто не видел ее такой. В ярость она впадала редко. Всего несколько раз в жизни.

Она выпустила из рук шланг, он упал на ковер.

Внезапно Лиза расхохоталась. То не был истерический смех. То был смех облегчения.

Нет, нет, она этого не сделает, того, о чем подумала... Стремление отправиться на поиски самой себя, потерянной за последние годы, внезапно поняла Лиза, означало одно: расстаться со Славиком навсегда.

Она осталась тогда...

— Ну так что ты им сказал? — спросила Лиза, когда они поужинали и перешли на веранду смотреть на закат. Перед ними клубился в тумане лес.

Славик глядел на жену, словно прикидывая что-то в голове.

— А если я соглашусь на это предложение, ты будешь на меня работать? — В его взгляде она увидела нерешительность.

— Я буду работать. На нас, — ответила Лиза.

— А на меня... не будешь?

— Не-а, — она засмеялась.

— Ладно. В таком случае я соглашаюсь. Могу себе представить... — он фыркнул, — что будет с моими коллегами. Бывшими, конечно.

— Обзавидуются, — бросила Лиза. — Соглашайся, все получится.

— Ты так уверенно говоришь...

— Потому что я точно знаю.

— Тебе было видение? Если так, этим стоит зарабатывать деньги. Я буду магом, или как мы назовем меня, а ты — подсказывать слова, — он улыбался.

— Славик, а почему тебе так хочется зарабатывать деньги? — вдруг спросила Лиза.

— Странный вопрос, — хмыкнул тот. — Я должен содержать семью. И я ее содержу, по-моему, достойно, — заявил он. Лиза едва не расхохоталась. — Чтобы ты тратила деньги, как хочется...

— Славик, но мы с тобой больше ничего не делаем, только работаем. Ты не заметил?

— Шутишь? — удивился он. — Ты катаешься как сыр в масле. Посмотри на своих подруг...

— У меня их нет, Славик.

— Куда они подевались?

— У меня на них нет времени.

— Но ты окружила себя своими рыбками, орхидеями, скважинами, хочешь купить собаку...

— Ага, — неопределенно сказала Лиза. — Хочу.

— Чтобы у тебя вообще не осталось на меня времени, — обиженным голосом добавил он.

— Да, — кивнула она. — Я все свое время буду отдавать кому-то хвостатому, вроде соседской Маруськи.

— Кто это?

— Я тебе говорила о ней. Ты даже с ней знакомился, — заметила Лиза.

Славик поморщился, с досадой пожимая плечами:

— Разве?

— Она лает. Слышишь?

— Она лает, потому что я с ней сегодня не поздоровался? — спросил он, и Лиза увидела капризные складки вокруг губ.

— Не думаю, что ты занимаешь в ее жизни столько места, сколько... — Она осеклась. Зачем говорить?

— Мама тоже завела собаку, гуляла с ней. Одна. Даже меня не брала с собой.

— Ага, — снова сказала Лиза. Она слышала эту историю сто раз. Он что, ревновал мать даже к собаке? — Знаешь, я бы согласилась меньше работать, меньше зарабатывать, но ездить с тобой отдыхать. Как раньше. Приглашать гостей.

— Да ради бога! Я считал, тебе просто не хочется. Ты не сидишь без дела ни минуты. Я, если честно, не думал, что, осев дома, не работая, ты так здорово сумеешь себя занять.

Он это серьезно? Не работая? Лиза чуть не задохнулась.

— Пожалуй, — сказала она, понимая, что разговор лучше закончить.

— Так мы поедем сегодня домой? А то мне надо собираться в Питер...

— К-конечно, — ее губы скривились. — Сегодня — поедем.

Славик не уловил интонацию, с которой жена произнесла эту фразу.

— Ты не закончила главу. А мне ее завтра отдавать.

— Я закончу, — пообещала она.

— Так мы едем домой? — тихо переспросил он. — Сегодня, да? — И нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Лиза увидела его кроссовки. Надо заехать в магазин и присмотреть новые, привычно подумала она. — Меня надо собрать... Сама знаешь.

Она пожала плечами:

— Знаю. Кое-что постирать, да?

— Я бы взял тебя с собой, — сказал он. — Но едет чисто мужская компания. Я не люблю такие, а...

Она кивнула. На самом деле Славик не любил мужские компании. Это означало, что уже в поезде надо пить и говорить. А потом питерская программа — с сауной, ресторанами конечно же, потому что его везли как специалиста-япониста.

— Андрей Борисович открывает якиторию в Питере. Он хочет, чтобы не было проколов. Сказал, только в его меню будет написано правильно — суси, а не суши. — Славик засмеялся. — Моя работа. — Лиза хмыкнула. — Ресторан надевяносто гостей, летняя веранда. Он хочет украсить зал бамбуком, фонариками, сделать домашний кинотеатр. Но знаешь, — брови Славика полезли вверх, — ему предлагают нанять повара-женщину. Доверить приготовление суси женщине... — Он покачал головой.

Лиза усмехнулась:

— А ты посоветуй вставить в меню «нигири-дзуси». — Славик выжидающе смотрел на жену. — Я нашла рецепт в книге, которую мне подарила девушка из Кобэ. Та, отец которой ловит угрей.

— Да?

— Тогда дебют женщины-повара можно оправдать дебютом блюда, еще неизвестного в России.

— А ты вписала его в новую главу? — озабоченно спросил Славик.

— Да. Только ты еще не читал, — сказала Лиза. — Это особый вид суси — комочки риса под уксусом со свежими продуктами моря наверху. Я добавлю и огуречное маки-дзуси — это суси трубочкой, завернутое в морскую водоросль нори. Дама, видимо, из самой Японии?

— Да, из Осаки. Она получила какой-то приз на конкурсе поваров. И потом — ее можно нанять дешевле, чем мужчину, — Славик усмехнулся. — Вообще-то не думаю, что он согласится, но сейчас все экономят...

— На женщинах, — закончила Лиза. — Хорошо. Собираемся и едем.

Славик уехал в Питер, и Лиза чувствовала себя дома почти так же свободно, как на даче. Странное дело — словно ушло из самого воздуха что-то, что нужно постоянно преодолевать.

Он уехал вечером, она долго не спала. Прошлась по всей квартире с пылесосом, протерла экран компьютера специальной салфеткой с пропиткой. Долго стояла перед орхидеями. Верно говорят, что любой пессимист, нанюхавшись и налюбовавшись орхидеями, начинает думать, что в жизни есть что-то хорошее.

Ей захотелось сделать то, что давно собиралась. У нее уже было два аквариума с рыбками, она начала заниматься третьим, но работа на Славика, как теперь Лиза мысленно это называла, отнимала все время и силы.

Она приготовила мелкую гальку — насыплет ее на дно для газообмена, чтобы подводные растения лучше укоренились. Налила воды из-под крана в большую бутыль, пускай отстоится три дня. Славик приедет через неделю. Потом она посадит растения, запустит рыбок. Здесь будут жить тропические гостьи.

Лиза бросила щепотку сушеных циклопов в оба аквариума, в которых плавали икромечущие рыбки. Обычно она давала им живой корм — мотыля, трубочника. Замораживала в ванночке для льда, потом вынимала, оттаивала порцию и кормила. Но сейчас у нее нет на это сил.

Она вспомнила о Тамаре, которая собиралась установить огромный аквариум с золотыми карпами. Что ж, здорово.

Глубокой ночью Лиза сидела в кресле, без света, слушала музыку на своем ноутбуке. Она вставила лазерный диск — саксофонист играл классику, на экране вспыхивал и рассыпался фейерверк.

Утром она проснулась поздно. Выпила кофе и села за компьютер составлять очередную главу для кулинарной книги Славика. Но что-то мешало сосредоточиться. Ей хотелось бросить все и уехать. Забыть о книге, о... муже.

Раздался звонок мобильника. Она поморщилась и открыла крышку.

— Алло?

— Я уже проснулся, — сообщил Славик. — А ты?

— Я тоже. Как доехал? — спросила Лиза, не думая о том, о чем спрашивает.

— Лучше не бывает, — он засмеялся. — А сейчас мы идем завтракать.

— Приятного аппетита, — буркнула она, не отрываясь от клавиатуры.

— Ты чего такая?

— Какая?

— Неласковая.

— Я работаю, — ответила Лиза.

— Рад за тебя. — Она скривила губы. Рад за себя, было бы точнее. — Ты просмотри еще раз готовую главу, ладно?

— А зачем? — Лиза чувствовала, что ее утреннее равновесие, которое так лелеяла в себе, улетучивалось.

— Чтобы не было никаких неточностей.

— Сам посмотришь, — неожиданно бросила она. — Ты автор, ты и смотри.

— Это что — бунт на корабле? — Муж пытался перевести все в шутку. Но Лиза не хотела сейчас принимать его тон.

— А ты мой капитан, да? — она усмехнулась. Она не любила ссориться, тем более по телефону. Он тоже. И, похоже, готов уступить.

— Не-ет, я не капитан, я тот, из кого ты делаешь кока... — Лиза натянуто усмехнулась.

— Ладно, — сказал он, — не будем жечь деньги, я скоро приеду, не скучай. Крепко целую.

Она захлопнула крышку мобильника. Черт побери! Да кто тебе сказал, что я скучаю!

Лиза дала команду сохранить файл и откинулась на спинку рабочего кресла. Злые слезы душили ее. Накануне отъезда мужа она едва удержалась от ссоры с ним.

...— Ты что, экономишь на кремах? — спросил Славик, наблюдая, как жена делает себе маску. — Тебе не хватает на фирменные?

— Конечно, хватает. На помаду, на духи — тоже. — Лиза пошлепала себя по правой щеке, потом — по левой. — Хочешь меня обнюхать? Все свежее и натуральное. — Она искоса взглянула на него и внезапно почувствовала что-то похожее на желание. Славик в черных джинсах и черной футболке стоял в дверном проеме кухни. Солнце золотило светлые волосы, руки с мощными бицепсами, покрытые пушком, тоже казались золотыми. Он широко расставил ноги, а ткань на бедрах натянулась так сильно, что, казалось, ее распирает изнутри сила, которая влечет... Настоящий мачо, говорят о таких мужчинах.

Лизе хотелось, чтобы он подошел к ней — их разделяло не больше двух широких мужских шагов, схватил ее. Она представила, как прижмется к его груди, а маска впечатается в его черную футболку, и получится картинка, или, как говорят, принт. Лизины губы дрогнули, загорелись. Огонь, словно слетев с них, метнулся в самый низ живота.

— Обнюхать? — переспросил Славик, переступив с ноги на ногу.

Сейчас... он подойдет... сейчас. Лизина рука поднялась сама собой, готовая обвиться вокруг шеи мужа.

— Или понюхать? Обонять? — Он лениво подбирал похожие по смыслу слова, но с места не двигался.

Ее бедра напряглись. Ну же!

Славик шагнул, но назад, потом отвернулся от нее и скрылся в кухне.

— Замечательный все-таки компот из ревеня. — Он закинул голову, вытряхивая из стакана остатки. — Ты просто молодец.

Лиза почувствовала, как внутри что-то оборвалось и покатилось влажным шаром вниз, отыскивая выход. Она задыхалась, лицо покраснело. Но под слоем мелко нарубленной петрушки, смешанной с молоком, не было заметно этой перемены.

Лиза смотрела на себя в зеркало, но видела только глаза. В них сверкала ярость. Она отшатнулась, потому что никогда еще не видела у себя таких глаз.

— Лизунья, — в сознание проник голос Славика, — а ты со своими доморощенными масками успеешь набатонить то, что мне надо, к утру?

Лиза дернулась, открыла рот, собираясь закричать на мужа. Черт бы его побрал! Если бы он не таскал ее на эти сходки идиотов в раскрашенных перьях, то конечно. А так, вернувшись заполночь, придется сесть за компьютер и тыкать в клавиши, которые он по-детски называет батоны, от английского button. Конечно, она может завтра спать хоть целый день...

Славик будто услышал ее внутренний монолог и на удивление точно подхватил:

— Тебе ведь не лететь с утра в офис, как некоторым. Отоспишься. — Он поставил пустой стакан в мойку. — А я принесу тебе конверт...

— Славик, так для чего ты все-таки зарабатываешь деньги? А? — вдруг спросила она, с трудом двигая губами, потому что маска стянула лицо. Ей вообще надо бы лечь, расслабиться и хорошеть от минуты к минуте. — Мы уже обставили квартиру, мы уже...

— Чтобы ты, моя Лизунья, их тратила, — перебил он ее.

— Я могу тратить гораздо меньше, — бормотала Лиза. — Я бы вместо этого...

— Тс-с-с... — Славик приложил палец к губам. — Когда моя мама делала маску, она запрещала с ней говорить. Молчи. Ты должна быть и сегодня самой потрясающей из жен... не контрактниц. — Он засмеялся.

Лиза хотела спросить, каких жен тот имеет в виду, но кровь давила на виски, и, опасаясь, что сейчас произойдет что-то, чего никогда прежде не случалось, она схватила белую салфетку с тумбочки и скрылась в ванной.

— Ты надолго? — крикнул он вслед.

Ей хотелось рявкнуть во всю глотку:

— Навсегда!

Но если бы даже она смогла широко раскрыть рот, то ни звука не вышло бы из горла, его перехватило. Лиза повернула ручку двери и с размаху ударила по крану.

Холодная вода рванула водопадом. Лиза смотрела, как страстный поток хлещет по зеленоватому фаянсу. Она сама выбирала этот цвет, потому что Славик говорил — это цвет ее глаз и он хочет любоваться им везде и ежесекундно.

Она наклонилась над раковиной, смывая маску. Подхваченные струей воды обрезки зеленых листиков уплывали, Лиза чувствовала, как кожа на лице расслабляется.

Боль в самом низу живота не отпускала. Она знала, от чего эта боль. От неудовлетворенности. Но разве можно рассказать об этом Славику?

Лиза сбросила халат и встала под душ. Горячая вода уймет жажду тела.

Она задернула занавеску с разбросанными разноцветными японскими зонтиками вперемешку с иероглифами — пожеланиями счастья.

— Ну вот, — сказал Славик. — Наконе-ец, а то я заволновался — не смыло ли тебя водой. Но моя цветущая женщина вернулась.

— Цветущая? А разве это не когда прыщи по всему лицу — цветущая? — Лиза уже успокоилась и приняла привычный для обоих тон.

— Нет. С прыщами — это подросток. Мальчик. Цветущая женщина — это когда кожа упругая и светится изнутри. Как у японок. — Он улыбнулся, Лизе показалось, мечтательно.

— Тебе нравятся японки? — спросила она, продолжая перекидываться словами.

— Да. Они такие же гладкие, как ты. Такие же домашние, как ты. Вчера я толмачил, — он усмехнулся, — в женской организации. Должен сказать, мне понравилась одна мысль, которую я перевел.

— Только одна? — спросила Лиза, снова рассматривая себя в зеркале. Глаза на месте, больше не прыгают. Уже хорошо. — И какая?

— Что касается женщин, — проговорил Славик тонким женским голоском, он здорово умел копировать, — то от вашей страны мы отстаем. У нас мужчина работает, а женщина занимается семьей и домом. Но мы не торопимся меняться...

— Как зовут эту мыслительницу? — спросила Лиза.

— Шераиши-сан. Она из Осаки, из Альянса японских домохозяек.

Лиза усмехнулась:

— Как они вышли на тебя?

— О, это настоящий детектив. Моя слава в Японии... безмерна. — Он раскинул длинные руки. — Но сейчас нет времени рассказывать, после, — он взглянул на часы. — Собирайся, Лизунья. Могу повторить еще один перл из речи, который я перевел с таким же удовольствием.

— Что же?

— Мы стараемся воспитывать девочек и мальчиков в духе равенства, как вы. — Он засмеялся, потом насмешливо добавил: — Если с таким же успехом, как у нас, то я за них спокоен. Равенство! Смешно слушать...

Лиза со стоном потянулась в кресле. Нет, она больше не может сидеть здесь. Ей надо снять напряжение. Поэтому она поедет в свой любимый магазин, а вечером — к Ксении Петровне. Если та в Москве, а не в своем хосписе.

Лизино настроение подскочило, как столбик термометра под мышкой, натертой перцем.

Она набрала номер и услышала голос крестной.

— Вы принимаете гостей сегодня вечером? — спросила Лиза не здороваясь.

— Таких редких, как ты, с радостью.

— Я приеду.

— Неужели добилась увольнительной? — Голос звучал насмешливо.

— Ага, — сказала Лиза. — Он в Питере.

— Приезжай с ночевкой. Я одна.

Лиза носилась по квартире с таким восторгом, будто собиралась в путешествие по меньшей мере на Огненную Землю. Где, несмотря на жару, живут пингвины.

Сперва она пройдется по магазинам, потом заглянет в Музей Востока, где бывшие коллеги открыли новую выставку. Но она не будет искать с ними встречи, а просто, как обычный посетитель, посмотрит, и все.

Она слышала по радио интервью с автором проекта, бывшей однокурсницей — невзрачная прежде девочка, не только внешне, но и в отношении мозгов, удивила ее. Она не говорила глупостей, более того, высказала мысль, которую Лиза постоянно внушает через Славика его клиентам. Мысль простая, но, похоже, на удивление трудная для восприятия: если затевать что-то японское, то надо называть это японское без ошибок в словах. Лиза скрежетала зубами, когда видела на вывесках «суши» вместо «суси». И не она одна, как видно.

Джип стоял у подъезда, Лиза села за руль и покатила в центр города. Припарковала машину в подземном гараже большого магазина, где один час ей обойдется бесплатно, если она купит что-то на десять долларов. Она купит и не на десять.

В фойе магазина на Смоленке гремел праздник для детей. Шоколадного цвета пудель, подстриженный волосок к волоску, расчесанный и уложенный собачьим гелем, удивлял публику под лихую музыку. Он танцевал брейк, кувыркался через голову, прыгал через красный обруч, ощущая себя цирковым львом, не меньше. Его хозяйка в зеленом блестящем костюме — брюках и кофточке до пупа, в лягушачьего цвета парике руководила им. Дети визжали и хохотали, до того старательно-уморительным был песик. Лиза замерла, не отрываясь глядя на трудягу, сочувствуя ему. Она сама похожа на этого пса. А Славик — на зеленую даму? Пудель замер, и хозяйка сказала в микрофон:

— Бурные аплодисменты, пожалуйста.

Любимые слова Славика. Обычно он так выражал свою благодарность за ее труды. Без «пожалуйста», конечно. Ей не нравилось это, но она отмахивалась от собственного неудовольствия, заставляя себя переключиться на что-то другое.

Лиза знала, что будет дальше, как знал и сам пудель. Хозяйка погладит его, даст что-то вкусное, потом снова заставит работать. Потому что он целиком зависит от нее.

Лиза отошла от толпы и поднялась на эскалаторе на второй этаж. Она хотела купить себе шляпку для нового плаща. Перемерила десяток, пока не наткнулась на черную панаму от дождя. Надела ее, отогнула спереди поля, они оказались подбиты светлым хлопком. Распущенные волосы Лиза откинула на спину. Неплохо.

— Простите, девушка, — услышала она голос и обернулась. Продавщица в зеленом форменном костюме хотела пройти... за зеркало. Лиза недоуменно смотрела на женщину, пока не обнаружила, что зеркало, которое перед ней, вправлено в дверь. А что там, в Зазеркалье? — Она сунула нос в щелку над головой вошедшей.

Склад — вот тебе и все Зазеркалье. Унылый, с кучей вещей и колясками, на которых эти вещи вывозят в зал. Она усмехнулась и поглубже надвинула шляпку. Ясно, за каждым зеркалом, в котором отражается парад жизни, спрятан свой бестолковый склад.

Лиза купила панамку и пошла в мужской отдел. Славик трепетно относился к одежде. Иногда на приемах затевал с ней игру.

— Найди пять недостатков вон у того типа, — говорил он, указывая на кого-то.

— Галстук болтается выше пояса брюк, — начинала она.

— Раз.

— Лакированные туфли надевают только к смокингу и фраку. А он надел их с костюмом.

— Два.

— Не знаю, — сдавалась она.

— Носовой платок в кармане брюк положено держать развернутым, — говорил Славик.

— Но я не какой-нибудь... томограф, — она пожимала плечами.

— Я тоже. Но я оч-чень наблюдательный и видел, как он лазил в карман и вынимал его, чтобы промокнуть усы.

— Нет, я смотрела на... другого.

— На того, у которого застегнута нижняя пуговица пиджака? — насмешливо проследил Славик за Лизиным взглядом. — Что ж, он тоже может оказаться полезным. Продолжай. — Она хмыкнула. — Но имей в виду, он не прав. Нижнюю пуговицу не застегивают никогда.

Надо отвлечься, велела себе Лиза. Пронырнула между рядами мужской одежды и вышла.

Она знала, где проведет время между музеем и поездкой к Ксении Петровне. В иностранке. Почитает о японских клинках, и ей станет так хорошо, как всегда после этого...

 — Это я, Лиза, — сказала она, когда в домофоне услышала голос Ксении Петровны.

Дверь пропищала и открылась.

Лифта в доме не было, и Лиза поднялась пешком на четвертый этаж. Ксения Петровна уже стояла на пороге, привалившись к косяку, сложив руки на груди и скрестив ноги в тапочках, отороченных рыжим лисьим мехом.

— Я рада, — сказала она, едва взглянув на позднюю гостью. — Очень.

Лиза перекинула длинный ремешок черной сумочки на другое плечо, улыбнулась и пожала плечами, остановившись у порога.

— К вам можно, да?

— Можно. — Ксения Петровна пропустила ее в прихожую. Потом указала на закрытую дверь комнаты и добавила: — Располагайся. В шкафу есть все, что надо. Вы с Викой одного размера.

В полумраке квартиры бормотал диктор, читавший вечерние новости. На кухне звякала ложечкой о чайник Ксения Петровна. Пахло лимоном.

Лиза надела Викины синие джинсы и черную майку. На самом деле, они с дочерью Ксении Петровны одного размера.

— Иди сюда, — позвала хозяйка. — Есть хочешь?

— Нет, — Лиза покачала головой и поморщилась, будто уже откусила лимон, который круглился в белом блюдечке без всякой каемочки. Она давно заметила, что крестная любит абсолютно белую посуду, без украшений.

— Понятно, — бросила Ксения Петровна, не глядя на Лизу. — Садись вон туда. Я люблю, когда гости сидят там.

Лиза протиснулась в угол, потому что кухня, как во всех пятиэтажках, была крошечная. Она уже отвыкла от такой. Но Ксения Петровна никогда не говорила, что это ее тяготит.

Чай был темный, но когда Лиза опустила в него лимон, стал оранжевым. Какое внезапное просветление, прямо как у нее самой, заметила она и снова поморщилась.

— Сахар? — спросила хозяйка. — Но ты прежде никогда не клала сахар. Признак пониженной кислотности.

— У меня в жизни повысилась кислотность, — усмехнулась Лиза.

— Я чувствую, — Ксения Петровна выпрямила и без того прямую спину, повела носом, словно собиралась уловить какой-то особенный запах. — Ничего не чувствую. Кроме аромата духов. Шанель номер пять.

Лиза улыбнулась:

— Да.

— Но это не твои духи.

— Мои, — кивнула Лиза.

— Я не о том. Они по сути не твои. Они для... матроны.

— А я и есть матрона, — сказала она. — Я, вообще, знаете кто?

— Кто?

— Кухарка.

— Правда? — Ксения Петровна изумилась. — Какая неожиданность. А я думала, ты прислуга.

— Так и есть, — поспешила добавить Лиза. — Но я больше не хочу.

Крестная кивнула и отпила из чашки:

— Поняла.

— Вы мне как-то сказали, что мужчины только говорят, будто спят и видят, чтобы их жены не работали. А на самом деле их быстро утомляют такие жены. Я думала, это не про меня. Но сейчас так не думаю.

— По-моему, ты сама от этого устала больше, чем он.

— Я устала, правда. — Лиза, не отрываясь, смотрела в чашку и давила, что было сил, кружок лимона серебряной ложечкой. — Такое чувство, словно из меня выпустили весь воздух, — призналась она. — Я не хожу на работу каждый день, но сил больше нет.

Она пожала плечами и наконец посмотрела на сидящую напротив нее женщину.

— Ага, — отозвалась Ксения Петровна, подталкивая ее продолжать.

— Помните, когда я собралась замуж, что вы сказали? Когда посмотрели на фотографию Славика? — спросила Лиза с улыбкой.

— Помню, — та кивнула. — Могу повторить. А ты, если хочешь, подтверди или... поправь меня, — она подыскала более мягкое слово, чем то, которое собралась произнести.

— Вы хотели сказать — опровергни.

— Ну, это уж звучит угрожающе, как на суде, — Ксения Петровна отодвинула чашку с деланным протестом в голосе. — Я тебя спросила: а ты на самом деле хочешь ребеночка? Ты сделала круглые глаза и сказала: «Не-ет».

— Я только потом догадалась, что вы о... нем, — тихо произнесла Лиза.

— Сначала будет забавно, говорила я, — продолжала Ксения Петровна. — Как со всяким малышом, который готов зависеть от тебя целиком. Потом труднее, он будет расти и требовать большего.

— Да, — кивнула Лиза. — Это я помню. А потом, сказали вы, он начнет, как всякое выросшее дитя, относиться к тебе как к своей собственности и отталкивать, когда ты...

— ...когда ты ему наскучишь, — закончила за нее Ксения Петровна. — Ты стала избегать меня... после этого.

— Вы на меня... обижались? — тихо спросила Лиза.

— Нет, — она усмехнулась. — Как я могу обижаться на свою крестную дочь?

Лиза вскинула брови:

— Но мы с вами не сильно верующие.

— Да, но верящие — сильно. Правда? — Ксения Петровна наклонилась над столом и подалась к Лизе. — Друг другу?

— Да, — тихо ответила та. — Тем более что вы правы... Почти...

— Почти? — насмешливо спросила ее Ксения Петровна.

— Почти во всем, — торопливо добавила Лиза. — Я устала... быть его собственностью. Даже любимой, но собственностью.

— Понимаю. Знаешь, какой самый лучший принцип для двоих? Я сама до него дошла, а потом прочитала у умных людей. Я — это я, ты — это ты. У меня свое дело, у тебя — свое. Я живу на свете не ради твоего удовольствия, а ты — не ради моего. Вот тогда двоим хорошо вместе.

Лиза улыбнулась:

— Я думала, что так и будет, когда выходила замуж за Славика. Вы знаете, чем я хотела заниматься. И увидела в нем надежного... человека, с которым мы бы...

— Всякой женщине хочется надежного попутчика. Но из мужчины его трудно сделать.

— Но почему?

— Ты хочешь, чтобы он шел рядом с тобой. А он хочет идти впереди и чтобы ты за ним — хвостиком.

— Неужели нельзя договориться?

— Такое доступно редким парам.

— Славик мне показался очень... сообразительным. И если ему объяснить...

— Он и есть сообразительный. Увидел тебя и сразу сообразил... Потом, вспомни, он увидел тебя в печали, а в это время человек становится мягкий, как тесто. Лепи из него что хочешь. Он захотел. Слепить себе мамочку и сама знаешь кого еще.

— Славик так и говорил, правда, со смехом: ты — моя собственность. Я думала, он сам в это не верит, что это голос мужской природы...

— Это голос мужского племени, — подхватила Ксения Петровна. — Мой муж тоже говорил что-то похожее, — она поморщилась. — Но быстро понял, что я это не кушаю...

— А вы никогда больше не хотели выйти замуж?

— Нет. Но от тепла... не отказываюсь и сейчас. — Она засмеялась. — Хотя осеннее тепло, как поздняя любовь, скорее печалит, чем радует.

— Правда? — Лиза смотрела на Ксению Петровну, и ей нравилось то, что она видела. Филигранная стрижка — прямые каштановые волосы чуть ниже ушей, челка до глаз. Гладкое узкое лицо с хорошей для ее возраста кожей, блестящие от красной помады губы. До сих пор у нее фигура гимнастки, которой она когда-то была.

— Под осенним солнцем, — говорила Ксения Петровна, — не растет урожай. От поздней любви тоже ничего не родится, но она греет.

Лиза молча пила чай.

— Знаешь, перед твоим приходом я сама себя забавляла, — Ксения Петровна кивнула на стул, где лежал журнал, раскрытый на середине, ручка и лист бумаги.

— Решали кроссворды? — спросила Лиза.

— Нет. Там есть одна задачка, которая поможет кое-что новое узнать о себе самой.

— Будто вы не все про себя знаете, — усмехнулась Лиза. — И про других тоже.

— Знаю. Но все равно интересно. Сейчас допьем чай и тебя проверим. — Двумя большими глотками она осушила чашку и потянулась за журналом.

Лиза тоже допила и, подчиняясь чужой воле, как она привыкла, приготовилась слушать.

— Ты еще не разучилась умножать четырехзначные цифры? Столбиком?

— Да что вы, — отмахнулась Лиза. — Я таблицу умножения не вспомню. Калькулятор — мой лучший друг.

— А ты попробуй.

— Хорошо, — сказала Лиза и нахмурилась, как школьница перед контрольной. — Диктуйте условия задачи.

— Ты составишь цифру из даты и месяца рождения, перемножишь на год рождения. Получишь ответ из семи цифр.

Лиза отодвинула чашку с блюдцем, на их место положила лист бумаги. Он прочно лег на пробковую подставку под горячее. Лиза машинально отметила, что ей тоже нужно купить такие для стола. Но потом прилив горечи отрезвил — зачем? Она больше не хочет быть кухаркой. Не хочет быть домоправительницей, как однажды элегантно назвал ее Славик.

Лиза резко отодвинула подставку, не заметив, как поднялись и опустились тонкие светлые брови Ксении Петровны, которая незаметно наблюдала за всем, что происходит с крестницей. Причем не только сейчас...

— Готово. Что дальше? — спросила Лиза. — Надо же, — победная улыбка осветила еще недавно бледное лицо, сейчас слегка порозовевшее. Причем не от горячего чая, а от маленькой победы. — Оказывается, помню таблицу умножения!

— И много чего еще, — заметила Ксения Петровна. — А теперь на листе бумаги, — она подсунула чистый лист, — построй график. Помнишь, как строятся графики?

— Ну...

— Начерти линию по горизонтали и из той же точки — по вертикали. Начальная точка — ноль. По горизонтали откладываешь годы жизни. Но десятками.

— Десять лет, двадцать лет и так далее? Да?

— Верно. А по вертикали — каждую цифру из того числа, которое ты получила после умножения.

Лиза тупо смотрела на лист. Что-то сбивало с мысли. Что-то вертелось в голове, но она никак не могла уловить.

— Как успехи? — Ксения Петровна наклонилась над Лизой. — Ух ты, Лизавета. Семерка! Ты пришла в этот мир с большим энергетическим запасом. У тебя первая цифра — семь!

— Да-а? — Лиза рассеянно посмотрела на нее.

— Это понятно, — добавила Ксения Петровна. — Ты — кесаренок. Не мучилась, входя в наш прекрасный мир. Давай дальше.

Лиза трудилась, а Ксения Петровна наблюдала. Она могла бы и без всякого графика рассказать, куда подевались Лизины силы. Но слова — не для нее. Впрочем, чужие слова мало кому идут на пользу. Человек, когда он в стрессе или в депрессии, или не слышит, что ты ему говоришь, или слышит совсем не то. Поэтому его самого нужно подвести к открытию... себя.

— Я, стало быть, пришла в этот мир с большим запасом прочности? — усмехнулась Лиза.

— Да.

— А дальше?

— Видишь, к десяти годам у тебя еще прибавилось энергии.

Лиза внимательно следила, как карандаш Ксении Петровны ползет по линиям графика.

— Вот здесь, — карандаш поклевал острым носиком по точке, — начинается снижение. Ты что-то можешь вспомнить? Что произошло?

— Здесь мне лет четырнадцать?

— Примерно, — кивнула крестная.

— У меня была... подростковая депрессия.

— Тебя выдернули из нее, — Ксения Петровна улыбнулась.

— Мама, но с помощью Олвин Генриховны.

— Она могла. Между прочим, Ирина и нас отовсюду выдергивала.

— Неужели и вас тоже? — удивилась Лиза.

— А ты не знала? Я всегда хотела стать врачом, но боялась завалиться на физике и математике и уже собралась подать документы на исторический. Но что придумала твоя мама? Она сдала экзамены за меня.

— Она рассказывала, — Лиза улыбнулась. — Но больше всего корила себя за то, что не сдала на пятерки. Говорила, не хватило воли. Слишком сильно тряслись поджилки.

— До сих пор не могу поверить, что мы это провернули. Но то, что мы сделали потом... — Она осеклась. — Тебя, значит, мама выдернула к славе? — Ксения Петровна быстро поменяла тему.

— К... Славе? — недоумевая, повторила Лиза, и крестная уловила замешательство.

— Не к твоему Славе, а к всенародной, точнее, к всегородской славе.

— Да, пожалуй. Олвин Генриховна отвела меня на телевидение, в детскую редакцию. Я брала интервью, мелькала на экране, и все такое. — Лиза неопределенно покрутила рукой.

— Понятно. Видишь, — Ксения Петровна указала на график, — к двадцати годам ты снова вынырнула из ямы. Шестерка по вертикали — хороший энергетический уровень.

— Да, — Лиза оживилась, словно этот уровень энергии к ней вернулся. — Я нагло полетела в Москву. Поступать туда, куда не решаются сунуть нос более готовые к этому люди.

— Ты поступила. Потом...

— Потом я рухнула, да? — Лиза тыкала пальцем в нулевую точку, которая почти совпадала с ее нынешним возрастом.

— Но у тебя впереди подъем. Смотри-ка, — Ксения Петровна указала на круто взмывшую вверх линию. Она обещала небывалый взлет.

— До восьми? — изумилась Лиза. — Было бы неплохо. А что потом?

— Потом ты чуть сбавишь темп...

— Вы на самом деле верите в эту геометрию? — спросила Лиза, но ее глаза блестели, будто в них только что закапали визина.

— Я тоже строила такой график. Не скажу, что он — истина, но забавно.

— Так что же, вы хотите сказать... таким способом можно проверить любого человека?

— Конечно, — сказала Ксения Петровна. — Когда есть желание развлечься.

— Занятно.

Лизе захотелось немедленно выстроить график для Славика, она не сомневалась, что найдет там то, о чем догадывалась. Но не станет делать это при Ксении Петровне.

Она завернула карандаш в лист бумаги и засунула в карман джинсов.

— Ну что, по койкам? — хозяйка встала из-за стола.

— Да, пожалуй, — согласилась Лиза и спросила, кивая на чашки: — Помыть посуду?

— Нет, пускай ими займется техника. — Ксения Петровна указала на настольную посудомоечную машину. — Зять подарил.

— Какая хорошенькая, — оживилась Лиза. — Я такой не видела.

— Он привез ее из Испании.

— А сейчас они с Викой и Игорем там, да?

— Да. Антон все время мотается между Мадридом и Москвой.

— Он по-прежнему поставляет упаковку для подмосковной парфюмерной фирмы?

— Да. Довольно выгодное дело. Они незатейливые, его флаконы и тубы, дешевые, но за счет цвета хороши.

— У вас в ванной — это те? — спросила Лиза. Она давно покупала только иностранную косметику и парфюмерию, поэтому на россыпь желто-сине-красных стоячих тюбиков только бросила взгляд, не вникая, что в них.

— Он подарил мне весь набор, — Ксения Петровна улыбнулась. — Я теперь стараюсь улучшать себя. Но, должна сказать, крем для рук особенно хорош. А мне есть с чем сравнить. Ну, давай, Лиза, купайся и спать.

Лиза легла в свежую постель, закрыла глаза. Звуки чужого дома отвлекали. Прямо над ней кто-то смотрел телевизор, а под окнами дома гоняли кассеты в автомагнитоле.

Но громче всего стучала в голову мысль. Хорошо, в сотый раз говорила она себе, даже если эти графики и чепуха, то почему не довести до логического конца эту чепуху?

Лиза включила ночник в соломенной шляпке, вытряхнула из кармана джинсов бумагу и карандаш. Села в постели, подсунув под спину жесткую подушку.

День и месяц рождения Славика перемножила на год его рождения. Можно было не трудиться и не строить график. Она и так знала, что отдавала ему силы, которых у нее было в избытке. Не он отнимает их, а она отдает, говорила себе Лиза, привыкшая искать вину в себе, а не на стороне.

Лиза чертила график, положив на колени вторую подушку. След карандаша был слабый, но она угадала бы его рисунок в полной темноте. Все ясно — там, где у нее ноль, у Славика — подъем энергии. А если сейчас он лишится ее подпитки, то ему грозит упадок. Зато у нее — подъем.

Она почувствовала себя так, будто кто-то положил ей руку на голову и с силой повернул. Чтобы она наконец увидела это.

А дальше... Как странно — дальше у них почти совпадение графиков... Они оба полны энергии. Но до этого момента должно пройти время...

Лиза скомкала подушку и подсунула под затылок. Кровообращение замедлилось, она быстро заснула. Этому она научилась у японцев.

 Лиза вернулась от Ксении Петровны и села за компьютер. Надо столько сделать до возвращения Славика. Но пальцы попадали мимо нужных букв, а в голову лезли мысли о том, что он, взглянув на готовый текст, скажет, как в прошлый раз:

— По-моему, ты потеряла нюх...

Она отдала ему новую главу кулинарной книги, а он, едва взглянув, толкнул распечатанные на принтере листы обратно. Они прокатились по натертой полировке и замерли перед ней, на самом краю стола.

— Почему это? — спросила она.

— Да потому, что сидение с утра до вечера в четырех стенах никому не идет на пользу. Человек не видит дальше своего носа, — сердито и насмешливо бросил Славик.

Лиза смотрела, как трепещут его ноздри.

— Я давно говорила, что готова пойти работать.

— Тебя кто-то приглашал? — Муж приподнял брови.

— Не разговаривай со мной так, — тихо предупредила Лиза.

Он услышал ее голос, выпрямился, ноздри успокоились. Поднял руки, сдаваясь.

— Хорошо, хорошо. — Славик раздвинул губы. — Внимательней, пожалуйста. — Но в голосе звучали интонации главного редактора, утомленного работой и бестолковыми сотрудниками, за которыми надо все проверять. — Вот здесь, Лиза, все-таки неверный перевод. Смотри, что пишешь.

— Загляни в оригинал. — Она толкнула через стол ему книгу. — Там именно так.

Славик вглядывался в иероглифы.

— Допустим. С большой натяжкой можно толковать так, как ты, — снизошел он наконец. А Лиза впилась ногтями в ладони, чтобы сдержаться и не сказать, что с нее хватит. Что она больше не переведет ни строчки, не наберет, не...

Они, конечно, помирились, Славик забрал текст и уехал...

Лиза отодвинулась от стола и, положив ногу на ногу, сцепив руки на груди, уставилась на книжную полку. Глаза без подсказки нашли корешки книг о клинках, которые собрал отец, которые покупала она...

Так что же, они так и будут жить, эти книги, стиснутые друг другом, на полке? Пройдет еще немного времени, и она, лишь искоса пробегая взглядом по названиям, забудет все слова, которые в них? И русские, и японские?

Сделай это сейчас, сказала себе Лиза.

Она вскочила с рабочего стула так быстро, что он крутанулся и долго не мог успокоиться. Подошла к телефону, набрала номер Павла Лобастова и сказала, что хочет с ним поговорить.

— Приезжай, — бросил тот, но особого интереса в его голосе не было.

Лиза собиралась так, будто опаздывала на поезд. Через несколько минут стояла перед зеркалом в сером брючном костюме, черных остроносых ботинках и проводила по губам светлой помадой. Еще раз прошлась щеткой по густым волосам, нацепила ремешок сумочки на плечо и вышла за дверь.

— О, ты потрясающе выглядишь, Лизавета, наша девочка на джипе. — Павел покачал головой. — Ах, как замечательно — быть женщиной. Мамочка, роди меня снова, — он всплеснул пухлыми руками, — девочкой!

Кончай, — поморщилась Лиза. — Я хочу спросить, ты собираешься заняться японскими клинками?

— Самурайскими мечами, что ли? Ах, дорогая, это трудно. Да и специалистов нет.

— Я.

— Ли-иза, дорога-ая, — он вздохнул, его редкая, как у японца, бороденка, вздрогнула. — Шу-утишь. Ты теперь специалист в другой сфере. — Павел похлопал рукой по столешнице темного дерева. — Замечательная жена. Хотя, конечно, как говорил мой батюшка моей матушке, жена — это не профессия. Но то было в их старое мохнатое время. А теперь — ты образец профессиональной жены. Дом, дача, машина, пашешь на Стороженко, как целый отдел. — Он засмеялся. — Я знаю твою энергию. Ну и слава богу. Зачем тебе самураи с их мечами? У тебя свой самурай. — Он подмигнул ей. — Все замечательно. — Потом посмотрел в напряженные Лизины глаза и добавил: — Или не замечательно?

— Не важно, — она повела плечом, словно отодвигая от себя его вопрос. — Значит, ты не собираешься ими заниматься? Никогда?

— Нет, Лиза.

— Хорошо. — Она встала. — Тогда — пока.

Лиза объехала еще несколько галерей, задавала вопросы по-разному, но везде слышала одно и то же. Она прекрасно выглядит. У нее прекрасная машина. У Стороженко потрясающие успехи. И, слава богу, ей ни о чем не надо беспокоиться.

Лиза спрашивала себя, а если бы на ее месте был мужчина? И ответ, который она знала, ей не нравился. Если бы Славик захотел, он помог бы ей, но он не хочет.

Она пыталась говорить с ним по-разному. Недавно ей показалось, что удалось найти очень тонкий ход, что ему будет трудно упорствовать.

— Славик, мы сделали тебе имя, — начала Лиза, когда они лежали вечером на диване. Поужинав, он расслабленно переключал каналы телевизора. — Стороженко знают все. Давай теперь сделаем мне ма-аленькое имя.

— Очень просто, — не поворачивая головы, бросил он. — Поменяй в своем паспорте фамилию Соломина на Стороженко. Как я тебе предлагал с самого начала.

— Не могу. Сам знаешь почему.

— Знаю, — сказал Славик, не глядя на нее. — У твоих родителей не было сына. Но ты не должна...

— Должна. Я хочу, чтобы мое имя упоминалось рядом с японскими клинками. Я обещала своему отцу...

Лиза вернулась домой ни с чем, если забыть о страхе, или, точнее, о смятении, которое охватило ее.

Она никому не нужна, Славик говорил ей правду.

Лиза сбросила серый костюм, облачилась в домашние брюки и футболку. Приехали, сказала она себе.

Славик должен вернуться из Питера поздно вечером. Она нажимала на клавиши, красные метки под словами резали глаза, указывая на ошибки. Лиза злилась на свою невнимательность, но сосредоточиться не могла и чувствовала себя виноватой.

Она порылась в памяти, пытаясь найти нечто, что наверняка обрадовало бы мужа, а значит, сняло с нее часть вины. Все эти дни Лиза делала главу для кулинарного романа, как называла свой труд, обретавший черты совершенно удивительного произведения. Такого полного сочинения по кухне Японии на русском языке еще не было.

Сейчас Лиза набирала рецепт блюда, которого не найти в меню ни одного московского ресторана. А их уже полно. Состоятельные люди не хотят обременять себя тяжелой пищей, объяснял один из тех, кто поспешил выйти на этот рынок. Еда вкусная, а после обеда в желудке легко. Никакой тяжести.

«Бури-дайкон» — желтохвост, — бежали по экрану буквы, — с редисом дайкон. Это толстые ломти желтохвоста и дайкон, сваренные на медленном огне в бульоне, приправленном имбирем и сладким саке мирин...»

Настроение поднялось, в голове появилась легкость, которая возникает, когда работаешь заполночь. Кажется, ночью время для бодрствующего человека движется совершенно с другой скоростью, причем неясно — куда. Ты и в реальности, и в сновидении без сна.

С этим ощущением она распахнула дверь, когда позвонил Славик. Он никогда не открывал сам, иногда Лиза злилась — почему бы не достать свой ключ? Его звонок всегда отвлекал от чего-то.

— Ты что, забыл ключи? — спрашивала она.

— Нет. Но ты дома. Так приятно, когда жена открывает тебе дверь.

И целовал ее в нос. Она вздыхала, но чувствовала, что отзывается на нежность.

— Привет, — сказал муж, бросая сумку на пол, едва переступив порог. Лиза проводила ее взглядом. Она не любила беспорядок, но только поморщилась, не возмутилась. Славик набросил куртку на дверную ручку. Лиза подошла и перевесила ее на плечики. Она делала это не задумываясь.

— Вот, — он вынул из кармана кусок пластика. — Золотая карта. Мы с тобой можем обедать в Питере в любом из ресторанов сети с бо-ольшо-ой скидкой!

— Ух ты! — Лиза восхищенно вздохнула, хотя на самом деле ей было все равно. В Питер они вряд ли скоро попадут. Да ей и не хотелось, если честно.

— Поедем прямо сейчас? — она не удержалась от усмешки.

Муж бросил на нее быстрый взгляд. Он хорошо чувствовал ее настроение. Но ничего не сказал.

— Я шучу, — поспешила Лиза. — Сегодня не поедем. Хотя бы потому, что я приготовила кое-что. Из будущей... твоей книги. — Она поощрила его, как ребенка. Славик улыбнулся. — Лапша.

Он принял душ, завернулся в белый махровый халат, который Лиза подарила ему и всякий раз сама любовалась. Она купила его со скидкой в своем, как говорила, магазине, по карточке постоянного покупателя. Гордилась собой — как удачно.

— Так что такое мы сегодня едим? — спросил Славик, усаживаясь за стол, покрытый скатертью в желто-зеленую клеточку.

Было видно, что он возбужден и думает совершенно не о том, о чем она ему говорит. Лизу поначалу раздражала эта особенность — то ли вообще мужчин, то ли Славика в частности. Случалось, она задавала ему вопрос и ждала ответ так долго, как ждут его, набрав номер справочной. Но там хотя бы дают понять, что тебя подхватили и держат на линии. Со Славиком всегда неясно — слышал ли он ее.

А однажды она явственно увидела, как вопрос проник в мозг Славика и замер на входе в тот сектор, который отвечает за восприятие чужой речи. Он поставил ее на очередь, сказала себе Лиза, и когда та подойдет, то впустит ее вопрос. Порой очередь собиралась большая, ждать приходилось долго.

Объяснив самой себе весь процесс так наглядно, Лиза больше не злилась и не теребила с ответом.

— Соба, — повторила она. — Японская лапша.

— Правда? — Он вскинул брови. — Тебе было не лень?

— Нет. Я проводила испытания рецепта для книги.

— Ну и как?

— Доступно трудящимся. А по вкусу — сам поймешь.

Славик уселся за стол, жена поставила перед ним японскую миску.

— Если не ошибаюсь, это на самом деле не «удон», а «соба», — Славик с легкостью проявил осведомленность. Похожее блюдо он ел в питерском ресторане на обед.

— Да, гречишная лапша, — подтвердила Лиза.

— Рассказывай как. Я должен знать, что написано в моей книге.

— А ты сперва попробуй.

Он взял палочки и ловко подцепил ими лапшу. Окунул ее в соус, приправленный васаби, протертым редисом дайкон и мелко нарезанным зеленым луком.

— Рассказывай, — повторил Славик. В его голосе слышалось изумление.

— Гречишную муку смешала с пшеничной, четыре к одному. Добавила воды. Перемешала руками. — Лиза расставила пальцы так, будто это не рука, а веерные грабли для сбора сухих листьев. — Потом растерла тесто по миске. Оно должно получиться нежным, — она засмеялась, вспомнив сравнение, которое прочитала в книге старинных рецептов, — как мочка уха младенца.

Славик подергал себя за ухо и поднял на Лизу круглые глаза.

— Ты уже не младенец, — усмехнулась она. — У тебя жесткое ухо.

— А мне кажется, с тобой я буду вечным младенцем, — он шумно вздохнул.

Лиза продолжала:

— Добавляешь воды, пока не добьешься результата...

Потом ты...

— ...скатала тесто в ком и, что главное — выжала из него весь воздух.

— Ох, мои бедные ру-учки... — протянул Славик, снова подцепив лапшу. — Здорово...

— Потом я сделала гладкий шарик, посыпала гречишной мукой доску и раскатала скалкой. Толщина должна быть один миллиметр. Потом свернула вдвое, снова посыпала мукой, потом опять вдвое — и разрезала на узкие полоски.

— Виртуозно, — бросил муж.

— Опустила порцию собы в кипяток, минута — и на дуршлаг. Теперь ты это ешь. Ну и как?

— Я думаю, соба найдет поклонников, — задумчиво сказал Славик, доедая лапшу. — Ты хорошо без меня отдохнула? — спросил он.

— Хорошо, — усмехнулась Лиза.

— Где-то была? А что сделала?

— Я приготовила тебе три главы для книги. Хочешь посмотреть? — поспешила Лиза. Она не собиралась рассказывать о том, что ездила к Ксении Петровне. Он никогда не видел ее, почти не слышал о ней от Лизы. Сама не зная почему, она опасалась их знакомить. — Вот распечатка. Ты хочешь посмотреть прямо сейчас?

— Да, — ответил он.

— Я вижу, ты тоже загорелся наконец идеей книги, — она засмеялась. — Я этого ждала... Но помнишь, когда я тебе предлагала, ты говорил, что все это женские глупости?

Муж бросил на нее странный взгляд. Светлая бровь поднялась, что означало протест, причем наивысшую степень. Но он промолчал. Лиза заметила, как напряглись желваки на его лице. Что-то, вероятно, произошло в Питере, поняла она. Но что — не знала.

— Да, давай-ка посмотрим, сколько ты без меня наваяла, — проворчал Славик. — Уже до Питера дошли слухи, что на меня работают. — Он хмыкнул.

— Ктосказал? — Лиза встрепенулась.

— Не важно, — бросил он.

— Почему?

— Потому что неважно. Хорошо, что не говорят, будто я сижу у жены на шее.

— Но я не говорила никому...

— Надеюсь. Просто считают, что такая чудовищная работоспособность, как у меня, невозможна... Но я тоже нашел, что ответить.

— Что ты им сказал?

— Мне дорого обходится жена. У нее хороший вкус и еще больший аппетит. — Он засмеялся. — Питерские решили, что ты толстушка, а я не хочу, чтобы ты потеряла в весе.

Лиза почувствовала, как кровь прилила к щекам, и отвернулась к мойке, в которой стояла посуда. Она не любила включать посудомоечную машину среди ночи.

Так вот почему он такой напряженный? Если бы это произошло в другой раз, а не сегодня, Лиза заставила бы его посмеяться над подобными глупостями. Но сейчас не хотелось. Она вцепилась в кран с горячей водой, и та, раскаленная, хлестнула по пальцам. Лиза отдернула руку, охнула и сунула ее под холодную воду.

Славик, не обращая внимания на жену, листал текст.

Сквозь шум воды до нее донесся его вопль.

— Нет, это невозможно! Это какая-то чепуха! Ты меня хочешь подставить! — кричал он.

Лиза обернулась. Обычно светлое лицо мужа побагровело.

— Ты что? Что ты тут написала? Сладкая соленая рыба! Ха-ха-ха! Что за чушь! Я жил в Японии, а ты была там каких-то три дня! Ты воображаешь, что все знаешь лучше меня! У тебя в голове помутилось от безделья...

— Не кричи, сейчас ночь, — сказала Лиза, чувствуя, как тело деревенеет. — Все спят.

— Да мне плевать, что они делают! Я хочу знать, что делаешь ты! — Он потрясал листами бумаги, будто держал большой японский веер. Лиза чуть не засмеялась, хотя внутри все дрожало. Он сейчас им прикроется?

Она стояла и смотрела на Славика. Внезапно ей стало жаль его. Лиза понимала, причина не в ней и не в этой чертовой сладкой соленой рыбе. Он слишком нагрузил себя работой, а у него мало энергии от природы. Она это чувствовала. Ей хотелось подойти к нему и обнять. Но сейчас это было невозможно.

Славик швырнул листы на стол, некоторые соскользнули на пол. Он наступил на них, рвал те, что белели на столе. Сперва пополам, потом еще пополам и на мелкие кусочки. Он сворачивает их, как тонко раскатанный пласт теста для собы, вдруг пришло в голову Лизе. Точно так, как она только что рассказала.

— Сладкая... соленая... рыба...

Он развеял мелкие кусочки по кухне, и те, словно печальный снег, засыпали красный кухонный коврик, который едва алел под россыпью белых клочков бумаги с бледными буквами, словно на него накапала кровь. Она даже заметила на одном клочке номер главы, выделенный черным: «21». Очко?

— Все, я отказываюсь от этой работы. К черту кулинарию! — Славик выскочил из кухни и бросился в гостиную, упал ничком на диван.

Лиза постояла минуту, другую. Она не чувствовала обиды. Или возмущения. Она не ощущала ничего. Все придет потом. Обида, удивление: зачем ей все это? Явится знакомое желание: бросить все и исчезнуть.

Лиза ушла в кабинет, плотно закрыла за собой дверь и, едва рассвело, уехала из дому.

Сначала колесила по центру города, который ранним утром был совсем другой. Потом поставила машину в переулке за Тверской улицей и пошла гулять. Бесцельно переставляла ноги, скользила взглядом по витринам, но глаза не цеплялись ни за что. Кроме того, что видели прошлой ночью...

А затем поехала в Библиотеку иностранной литературы и просидела целый день, читая книги о японских клинках.

Вечером, когда Лиза вернулась, кухня была в полном порядке, ковер чист, будто накануне ей все привиделось во сне. Но она сны забывала, поэтому спокойно спросила мужа:

— Ты отдал главу?

— Ага. Ты знаешь, Андрей Борисович сказал, что давно искал рецепт сладкой соленой рыбы...

 — О господи! — воскликнула Лиза и кинулась к тряпке.

Желтая тряпка для мытья пола, совершенно сухая, лежала рядом со стиральной машиной. Она схватила ее и накрыла стремительный поток, который ширился у нее на глазах. Выдернула вилку из сети, машина перестала дрожать и завывать. Лиза давила на ткань, что было сил, и — вот оно, то, что обещала реклама! Она поглощала воду так быстро, что казалось, поток ушел в песок. Или — к соседям вниз?

Лиза подняла тряпку и ощутила многообещающую тяжесть в руках. Нет, вот она, голубушка. Воды впиталось столько, сколько не вобрала бы в себя махровая простыня размером два метра на три.

Можно подумать, усмехнулась Лиза, она уже пробовала. Наяву — нет, но мысленно была готова. Потому что всякий раз, включая эту старушенцию, как она называла стиральную машину Славика, внутренне сжималась. Ожидая именно того, что сейчас и произошло.

— Славик, — говорила Лиза, — ну давай выбросим ее на помойку. Сейчас столько разных машин.

— Ее мне купила мама. Это была первая вещь, которую внесли в новую квартиру.

— Но не ты стираешь, а я. Давай мы поставим ее в лоджию, как памятник...

— Нет, Лиза. — В его голосе возникало то, что она называла китайской стеной. И умолкала.

— Дьявол! — Лиза пнула машину. Да, может, сбросить ее с двадцать второго этажа? Она попыталась приподнять, но отступилась. Одной не справиться. Конечно, можно найти желающих во дворе...

Но Лиза представила себе лицо Славика, она почти слышала его слова и, вздохнув, поняла: придется чинить.

Эта мысль ей показалась интересной. Лиза повернула машину на бок.

— Ну и козлы, — хмыкнула она. Трубки, которые работали под давлением воды, стянуты проволокой, ослабевшей от вибрации и от давления при сливе. Лиза вспомнила, что у нее от давних «Жигулей» остались хомутики. Первое, что нужно, объяснила Ксения Петровна, к тому времени уже победившая свою «девятку», купить фирменные иностранные хомутики на все патрубки под капотом и надеть их вместо отечественных. Она так и сделала. Но купила с запасом.

Лиза нашла в шкафу хомутики и прикрутила ими шланг внутри машины. Снова включила. Машина отозвалась ровным гулом, а Лиза, которая привыкла улавливать недовольство моторов, почувствовала себя гораздо лучше.

А если бы Славик был дома... Ох, она покачала головой. Он не умеет ничего чинить, но чувствует себя неловко, когда жена это делает при нем.

— Славик, давай смотреть на все проще, — говорила она не раз. — Представь себе, что у меня музыкальный слух, а у тебя нет. Ну и что? Мне это нравится. У меня получается.

— Получа-ется... Кому не нравится делать то, что получается. Но англичане говорят, не чини, пока не испортилось...

— Молодец, бабуля. — Лиза похлопала стиральную машину по крышке. — Ты сломалась в подходящее время.

Машина пискляво отозвалась, давая понять, что сделала свое дело. Лиза прихлопнула выключатель, достала вещи, почти сухие, и понесла на балкон.

Ее не тяготило занятие хозяйством. Она в это время думала. И сейчас, развешивая белье, тоже. Пыталась понять до конца — как расценить то, что Славик вчера не потащил ее с собой на странную тусовку — открытие клуба почитателей французских вин.

— Прибыл великий совет, — сообщил утром Славик, приступая к кофе. — Это, надеюсь, венской обжарки?

— Конечно, — ответила Лиза, а он слегка наморщил нос.

— Как-то странно пахнет.

— Так что ты говорил? — Лиза сделала вид, будто не заметила сморщенного носа.

— Прибыл великий магистр.

Лиза подвинула ему свежие булочки, только что вынутые из микроволновки. Он любил утром австрийские булочки с джемом.

— Коммандерия вин — это известная международная организация, чтоб ты знала, Лиза. В нее входят любители бордоских вин. Теперь такое отделение есть и у нас.

— А ты полюбил бордоские вина? — поинтересовалась с некоторым ехидством Лиза.

— В мире уже шестьдесят две коммандерии, наша — шестьдесят третья.

— Я не пойду, — сказала она, полагая, что он собирается тащить ее с собой.

— А тебя никто и не зовет. — Славик отпил кофе и откусил булочку. — Чтобы вступить в сообщество, нужна гарантия двух-трех поручителей, любить вина, к тому же кое-что знать по виноделию. Ты, Лиза, не годишься. У тебя, как бы это помягче сказать, нет социального... веса.

— Да я вообще почти ничего не пью, если ты заметил. — Лиза пожала плечами.

— Мне дают рекомендацию мои партнеры...

Она только что увидела эту тусовку в теленовостях, когда несла в тазу полусухое белье. И так и замерла, с тазиком в руках, на пути к балкону, перед телевизором. От лиц, знакомых по разным приемам, пестрело в глазах.

Показали и Славика. Он был в мантии бордового цвета с золотым подбоем. Гладкий мужчина, которого назвали Великим магистром, спрашивал нового члена: «Вы обещаете любить вина Бордо?»

Лиза захихикала. Потому что Славик, с лицом цвета мантии, вытянул вперед руку и произнес: «Клянусь!» Грянул марш.

Лиза поняла, что это чисто мужская сходка. Значит, он просто не мог взять ее с собой, решила она, нацепляя прищепки на влажные махровые полотенца.

Славик вернулся поздно, с коробкой вин.

— А где мантия? — спросила Лиза. — Я думала, ты приедешь в ней.

— Ты видела, да? — возбужденно спросил он.

— На тебе она сидела лучше всех, — похвалила жена.

— Она коллективная, — бросил Славик.

— Теперь понятно, почему в это общество не принимают женщин, — заметила Лиза. — Они утонут в мантии.

Славик улыбался, наливая темное вино в бокалы.

— Но завтра утром я беру свою женщину с собой, — сказал он.

— Куда это?

— Ты мне нужна для страховки. Андрей Борисович хочет устроить у себя японский сад.

Лиза пила вино и смотрела на мужа. Ей становилось тепло от хорошего вина. Что ж, о японском саде она знала все. Как знала, что Славику о нем известно совсем немного...

Лиза придирчиво всматривалась в камни, оценивая их качество, в прозрачность воды и рисунок растений. Слушала Славика.

— Сад, — говорил он, — создается по формуле золотого сечения. — И рассказывал, как соотносятся в нем вода, камни, цветы, деревья, а хозяин то и дело бросал на Лизу заинтересованный взгляд.

Та едва заметно улыбалась: ей нравилось то, что она видела. Но не произносила ни слова.

— Для японского сада нужны причудливые валуны, разных размеров и фактуры, а также морская или речная галька. Особенно хороши камни со слюдой, заросшие мхом, древесными грибами, они своего рода садовые скульптуры, — тараторил Славик.

— А что скажет твоя прелестная жена? Насколько мне известно, она — японист?

Славик метнул взгляд на Лизу и усмехнулся:

— В прошлом.

А Лиза вздрогнула.

— Представь-ка меня ей, — попросил мужчина.

— Лиза, это...

— Меня зовут Андрей Борисович, — закончил хозяин. — А вы та, кто делает вид, будто просто его домашняя муза, — он фыркнул. — Я думаю, женщина лучше расскажет мне, что такое японский сад.

Он бесцеремонно отодвинул Славика, взял Лизу под руку, так крепко, что она почувствовала, как его пальцы впились в предплечье, а костяшки касаются напрягшейся груди. Она попыталась отстраниться, но он не отпускал. Лиза бросила сердитый взор на Славика. Но тот усмехнулся и сказал:

— Что ж, если вас интересует женский взгляд на японский сад, то Лиза может его высказать.

Андрей Борисович усмехнулся:

— Налей себе чего-нибудь, Славик, а мы с Лизой пошушукаемся. Я хочу, чтобы она мне указала самое лучшее место для сада.

— А почему вы мне не предлагаете выпить? — дерзко спросила Лиза, отдергивая руку.

Он отпустил ее.

— Потому что вы его возите. На себе. То есть, я имею в виду, на «Паджеро-пинин». А я не хочу, чтобы с таким ценным консультантом, как Славик Стороженко, что-то случилось. И с его умной женой тоже. Как я завидую вашему мужу, — он вздохнул. — Но надо быть Славиком, а не Андреем Борисовичем, чтобы такая женщина, как вы, согласилась быть с ним рядом. Всегда.

В его голосе Лиза уловила что-то особенное.

— А... в чем дело?

— Я, Лиза, старый с рождения. — Он засмеялся. — А дальше вы сами знаете.

Лиза хотела сказать, что нет, она ничего не знает, не понимает...

— Каждому мужчине соответствует его собственная женщина. Для равновесия. Понимаете? Тогда получается пара, а не собачья площадка.

— Так что вы хотели? — Она повернулась к нему, ее глаза стали совершенно зелеными. То, что говорил этот немолодой полноватый мужчина с залысинами, Лиза знала и сама. Но не могла сформулировать так кратко и безжалостно точно.

— Я хочу узнать, на кой черт японцам эти сады, а? — тихо спросил он.

— Для равновесия духа, — ответила Лиза. — Вода в японском саду символизирует умиротворение, камни — стойкость и сосредоточение, а цветы, деревья и мхи — жизнерадостность. Японцы делают дорожку из камней и ворошат ее, поворачивая их к солнцу то одним боком, то другим. Это называется расчесывание камней. Они сравнивают это действие с поглаживанием шерсти мурлыкающей кошки.

— Понятно. Гм... Может, мне просто высадить тут десяток кошек?

— Они плохо поддаются дрессировке, — засмеялась Лиза.

— Знаю, знаю. Только один мужик сумел выдрессировать целую ораву и устроить не кошачий концерт, а театр.

— Придется вам везти камни из Карелии, Крыма или с Урала. Каменные дорожки и речки — просто необходимы для японского сада.

— А Славик правильно сказал, что растения в японском саду можно высаживать как хочешь?

— Японский сад не строится по китайским принципам фэн-шуй, где каждой вещи отводится определенное место, — ответила Лиза.

— Понял. А вот что мне нравится у них, так это бонсай, — признался Андрей Борисович.

— Он особенно хорош рядом с карликовыми хвойными растениями.

— Например? — Андрей Борисович властно стиснул ее плечо. Лиза не отозвалась.

— Плакучей елкой, низкорослой горной сосной, можжевельником, — перечисляла она, чувствуя, как начинает дрожать тело.

— А эта их знаменитая сакура? Она же у нас вымерзнет.

— Ее можно заменить плакучей яблоней на штамбе. А вы не хотите устроить японский садик на крыше? — оживилась Лиза. — Сейчас нет ничего более модного.

— Гениально! — воскликнул Андрей Борисович. — Но во сколько он мне обойдется?

— Примерно от двух с половиной до десяти тысяч долларов. Сюда входит дизайн-проект, ландшафтные работы и материалы.

— А также стоимость вашей бесценной консультации, Лиза. — Он полез в бумажник, порылся. — Черт побери, все на карточке. Только вот что осталось. — Он протянул Лизе две бумажки. — Простите, но я прибавлю к гонорару Славика.

Лиза пожала плечами, испытывая неловкость.

— Спасибо, — коротко бросила она.

— Это вы придумали проект кулинарной книги. Правда, Лиза? — Андрей Борисович посмотрел на нее в упор.

Она удивленно захлопала ресницами.

— Не надо, не надо, — он протестующе поднял руку. — Такой проект могла родить только женщина.

— Скажите, — Лиза, не мигая, смотрела на него, — если бы женщина предложила вам такой проект, вы бы его купили?

— Нет, — ответил он. — Не купил бы. Как никогда не приглашу женщину готовить суси в моем ресторане. Кстати, я благодарен вам за то, что вы поправили суши на суси. Я снова уверен, что только женщина с ее восприимчивостью к слову и упорством способна вдолбить мужчине в голову то, что должно.

— Но не всякому, — бросила Лиза.

— Да, Лиза, еще один момент. Это вы, — он со значением посмотрел на нее, — предложили ему продать, именно продать, — подчеркнул Андрей Борисович, — кулинарный проект? Я ценю вашу сообразительность. Одно название чего стоит: «Переписка двух странствующих японских поваров». И подзаголовок хорош: «Впечатления о японских блюдах, поданных не в Стране восходящего солнца. Точные рецепты». — Он улыбнулся. — Должен сказать, если бы вы захотели, из вас получился бы неплохой коммерсант. Имейте в виду.

— Как-нибудь потом. Мы закончили? — спросила она.

— Да, к сожалению, — вздохнул Андрей Борисович.

Лиза повернулась и пошла. Она была уверена, что этот человек смотрит ей вслед.

— Ну что, нагрузила шефа знаниями? — осведомился Славик. — Как он тебе вообще?

— Нормально, — Лиза пожала плечами.

— Ясно. Не хочешь говорить.

— А что говорить? Он спрашивал, я отвечала.

Лиза не собиралась признаваться Славику, что ей заплатили за ответы. Она хотела порадоваться одна этому почти забытому ощущению, когда ты получаешь то, что заработала. В последнее время Лиза все чаще испытывала неловкость, вынимая из хрустальной вазы, которая стояла в буфете, деньги. Их клал туда Славик. Он приносил гонорар и объявлял:

— Жена, посмотри, что тебе принес муж.

Лиза понимала, что это и ее гонорар тоже.

Она не просит у мужа деньги, думала Лиза. Она их просто берет. Да и Славик никогда не спрашивает, на что жена их тратит. Но все чаще, что-то покупая для себя, Лиза замирала, словно ей предстояло одолеть невидимое препятствие.

— Ты стоишь столько, сколько стоишь, — услышала она его фразу, которая относилась не к ней. Но врезалась в память. — Сколько ни пытайся найти другое мерило — ничего не выйдет.

Лиза вспомнила, как однажды мать сказала:

— Как я завидую женщинам, которые могут согласиться сидеть дома.

— Не лазить на вулканы? — спросила Лиза, наблюдая, как мать укладывает в рюкзак вещи, собираясь в экспедицию.

— Не только. Я говорю в более широком смысле.

— В каком? — Лизе стало интересно. Они обычно мало говорили с матерью, больше с отцом.

— Муж зарабатывает, а ты разумно распоряжаешься деньгами. Ведешь дом... Отец предлагал мне в свое время...

— А ты?

— Я тебе и говорю: завидую тем, кто может на это пойти.

— А ты не можешь?

— Нет. — Она покачала головой. — Таким женам живется несладко. Сперва муж заставляет бросить работу. Ты продаешь себя за копейки — вот главный аргумент. Но проходит время, он намекает — тратишь-то не свои. Стало быть, не так, как нужно. Может быть, он даже прав, но тебе каково? — Мать вдавила спальный мешок в недра бездонного рюкзака. — Это уже пахнет экономическим насилием.

Лиза засмеялась:

— Даже есть такой термин? — В ту пору она еще не собиралась замуж, она собиралась учиться в школе дизайна в Ферлахе.

— Да, — сказала мать, тряхнув волосами. Они были темные, коротко подстриженные. Всякий раз перед экспедицией мать тщательно красила волосы, которые были седыми всегда, сколько помнила Лиза.

— Мужья часто стараются сделать все, чтобы жена зависела от них, а потом пользуются своей властью.

Лиза засмеялась:

— А я думала, что они пользуются властью своей любви.

Мать хмыкнула:

— Власть, она и есть власть.

— Ты думаешь, папа тоже пользовался бы твоей... финансовой зависимостью от него?

Мать пожала плечами:

— Не знаю, и никогда не узнаю, слава богу, — она бросила в рюкзак косметичку, туго набитую. — Я вулканолог, а не кухарка.

— Скажи, мама, а когда ты выходила замуж за папу, ты хотела, чтобы твой ребенок обладал качествами именно этого мужчины?

— Конечно, — отвечала мать, не глядя на дочь. Но Лиза заметила, как голова ее дернулась, словно мать не желала, чтобы увидели ее лицо. Или глаза?

— Я переняла все, что ты хотела бы? — не унималась Лиза.

— Даже больше. А то, что ты девочка, а не мальчик, придает особенный шарм твоим умениям. Ну скажи, если бы парень сколотил такой ящик, как ты? — Она кивнула на ящик для балконных цветов. — Разве кто-то обратил бы внимание?

Лиза расправила плечи.

— А на меня обратил.

Они обе засмеялись.

— Бедный парень, он чуть не свалился со своего балкона. Едва не лишился жизни, так засмотрелся на тебя.

— Мог бы и не заглядывать, — фыркнула Лиза.

— А ты специально надела тогда кофточку с таким декольте?

— Нет, конечно. И потом, я же не могу забивать гвозди не наклоняясь, — Лиза снова фыркнула. — Но он не свалился...

— Его спас телефонный звонок, — сказала мать. — Я слышала, — она подняла глаза вверх, к потолку, — как ему позвонили. А когда вернулся, вместо того, на что он спешил снова посмотреть, стоял ящик с землей.

— И в нем уже сидели астры!

Ящики для балкона в квартире Славика тоже сколотила Лиза. Теперь в них взошли перистые гвоздики.

— Сука! Да остановите ее! Уберите от меня! — вопила женщина, сбрасывая с голого тела остатки еды и пытаясь подняться с огромного серебряного блюда, на котором лежала. — А-а-а... — кричала она, хватаясь за голову, потому что длинные пальцы крепко вцепились ей в волосы. Белые длинные пряди были накладные, но они намертво сплелись с ее собственными такого же цвета.

— Лиза! Лиза! — Славик с красным лицом пытался поймать жену за плечи, но та уворачивалась и тащила женщину за собой.

Вставай, дура, идиотка. Козлиная радость, — шипела она. Под ноги Лизе упали кусочки тэмпуры, она давила их носком черных туфель. — Они тыкают в тебя палочками, японцы хреновы. А ты лежишь тут, развалилась нагишом, дрянь такая...

— Это не фурия, это барракуда. Ах, как хороша... — смеялся Андрей Борисович, сложив руки на груди и смотря на схватку. — Нет, такого в программе не было, — ответил он кому-то. — Но мне нравится. Битва светлого и темного. Всегда впечатляет.

— Отлично, все получилось. Завтра бульварные газеты протрубят, как необычно прошла презентация нового меню в ресторане Головина. Схватка женщин, в которой... А кто победит, еще неизвестно. Девица, которую он нанял изображать диву на блюде, не слабая.

— Ох, — выдохнул Андрей Борисович.

Он наблюдал за Лизой с того момента, как они со Славиком вошли в зал. Видел по ее лицу, что она не в себе. Наблюдал, когда произносил речь, знал, что она хочет услышать имя, хотя бы Славика, но не услышит, эта честолюбивая девочка.

Андрей Борисович никогда не чувствовал в себе желания покровительствовать кому-то. Но его попросили, и он увлекся.

Позвонила Ксения, его первая жена.

— Лизе надо помочь. Подтолкнуть.

— Ты хочешь сказать — спровоцировать?

— Да, — засмеялась она. — Если тебе это понятней.

— Может быть, скажешь как?

— Знаешь, что больнее всего для человека? — спросила она.

— Смотря для кого.

— Для такого, как я и она, — это унизить то, что ты делаешь.

— Гм... помню...

— Когда будешь говорить о книге, Андрей, не произноси ни разу имя Славика и уж тем более — ее. Как будто они ни при чем. А меню... Ты знаешь, что такое купеческий загул?

— Читал, — хмыкнул он. — С голой бабой на столе, ты об этом?

— Ага. — Ксения засмеялась.

— Ксюха, ты просто...

— На нее уложи все свои сасими, тэмпуры...

— Но мои гости...

— Твои пресыщенные гости будут писать кипятком от счастья, — Ксения засмеялась.

— Ты серьезно? Думаешь, она взорвется?

— Ручаюсь. Она готова давно. Приезжала тут ко мне на днях. Ты ведь знаешь, я не теряю ее из виду почти тридцать лет...

— Но мне жаль Славика. Он хороший парень. Они мне оба нравятся. И я смею утверждать, что он ее любит.

— Она, я думаю, тоже. Но их любовь... — Ксения помолчала. — Знаешь, есть такое выражение: «глаза замылились»? Когда люди смотрят, но ничего не видят.

— Слышал.

— Она все равно от него уйдет. Сам знаешь, не давайте повода ищущим повода. А сейчас самое время дать ей повод. Никаноровы у меня, а ты, наверное, помнишь, кто для нее Надежда?

Андрей Борисович помнил. Он ушел от Ксении, когда та писала диссертацию как раз о том, в чем участвовала и Надежда, и мать Лизы, Ирина.

— Кажется, я понимаю. Ты хитрая, Ксюха. — Он засмеялся.

— И еще момент, — сказала она. — Ты без всяких вложений получишь такую рекламу, что к тебе толпами повалит народ. На новое меню.

— Понял. Но больше голых баб не будет.

Теперь он смотрел, как разворачивается спектакль, который срежиссировала его первая жена.

Что ж, Лиза играла, как предсказывала Ксения. Растрепанные рыжие волосы прилипли к лицу, а она давила и давила кусочки японской еды, палочки разлетелись по полу и белели, словно обглоданные кости огромной рыбы, пойманной в Токийском заливе.

Потом Лиза, не взглянув ни на кого, развернулась и вылетела за дверь.

Едва открыв глаза, она почувствовала, что сегодня что-то случится. Шея заныла, будто в первый раз перед прыжком с парашютом.

Лиза вспомнила, как вчера вечером клала в сумочку свой паспорт и банковскую карточку. Просто так, на всякий случай, уверяла себя. Пусть лежат.

«Да что сегодня такого?» — с нарочитым удивлением думала она. Просто они со Славиком идут на обычный фуршет, разница лишь в том, что на нем Андрей Борисович представит меню, подготовленное по кулинарной книге, которая выйдет через полтора месяца. Но он начинает ее раскручивать заранее. Все правильно.

Ты должна радоваться, говорила себе Лиза, больше не надо выбивать на клавишах рецепты японских блюд, от которых ее уже физически тошнило. Не зря же сегодня она пекла самые обычные оладьи. Похоже, Славик тоже сыт по горло разными «адзи но химоно» из сушенной на солнце ставриды и «сасими», этими сырыми морепродуктами, нарезанными ломтиками.

Лиза поморщилась. Сняла с плиты сковороду и поставила под кран с горячей водой.

«Так, что дальше?» — спросила она себя. Тягучая тоска навалилась снова.

А дальше — все, как было... Она будет переводить с японского и набирать для Славика что-то еще, еще, еще... И так — всю жизнь?

Рука дернулась, запястье угодило на раскаленный край сковороды. Так тебе и надо, кухарка, злобно бросила себе Лиза. Она не охнула от боли, не поморщилась, словно надеялась, что боль отрезвит ее и удержит от того, на что она решилась. Да, решилась. Даже самой себе не признаваясь в том. Так бывает. Так было в ее жизни не раз, когда внезапно она слышала, как кто-то говорил ей: «Сделай это сейчас».

Лиза чувствовала, как торопливо забилось сердце. «А... Славик сумеет выписать квитанции за свет?» — вдруг пришло ей в голову. И едва удержалась от того, чтобы не кинуться к шкафу и не выписать самой...

Стоп, хватит, сказала она себе. Почувствовала, как заныла рука, словно вся боль, которая накопилась внутри, сосредоточилась в обожженной коже.

Лиза поднесла руку к губам — подуть. Дверь открылась, и вошел Славик. Сразу увидел красное пятно чуть выше запястья.

— Что ты с собой сделала? — Он с досадой поморщился.

— Можно подумать, я нарочно, — бросила Лиза, чувствуя, как боль обжигает не только руку. Она теперь хватала за горло и душила.

— Ты забыла о фуршете? — Славик будто не слышал ее. — Ты должна там быть...

— Знаю. Самой лучшей в мире женой. — Лиза уловила в собственном голосе нотку яда.

— С этим пятном на руке ты не можешь надеть мое... любимое платье.

Лиза повернулась к нему и увидела, как лицо мужа по-детски скривилось.

— Значит, надену другое, — она пожала плечами. — У меня их полный шкаф. Я думаю, — Лиза старалась говорить спокойно, — многие из них вполне достойны нынешнего случая... Я надену с длинным рукавом, вот и все.

— Ты, Лиза, — Славик вздохнул шумно и протяжно, — стала самой настоящей... — он на секунду умолк, а Лиза насторожилась. Ищет слово, поняла она, которое заденет ее... или обожжет, как обжег руку горячий металл.

— Кем же? — подталкивала она его. — Скажи?

— Кухаркой, вот кем, — бросил он. Лиза опустила руку, и та болталась вдоль тела, как чужая.

— Кухаркой? — повторила она. — Я?

— А кто? Я, что ли? — Лицо Славика покраснело. — Никогда не думал, что у меня будет жена-кухарка, — засмеялся он, но быстро оборвал свой смех. Будто споткнулся, увидев ее лицо. — Но, — его голос стал тихим и вкрадчивым, — я ценю твои усилия.

— Вот как? — Лиза, не мигая, смотрела на мужа. — Тебе понравились оладьи с ка-ра-ме-ли-зи-ро-ван-ным сахаром? — по слогам произнесла она длинное слово, чувствуя, как с каждым слогом жар все сильнее охватывает ее. Лицо запылало и стало одного цвета с пятном на руке. — Которые ты только что съел?

— Знаешь, — Славик поднял руку, пытаясь остановить жену. — Лизунья, не будем ссориться. Сегодня великий день...

Она глубоко вздохнула. На самом деле, что даст или что изменит новая ссора? Тем более для нее и тем более теперь...

— Лизунья, если у тебя лицо останется таким, как сейчас, я не уверен, подберем ли мы маску...

— А что, с таким я не пройду фэйс-контроль? — спросила она.

— Да что ты! — Он замахал руками. — Конечно нет. Но я тебя спасу. У меня где-то валялась одна, белая, мне подарил ее японский артист еще в Токио. Я ее привез и сохранил. Как будто знал, что пригодится.

— Надень ее себе на задницу, — прошипела Лиза, молча повернулась и вышла на балкон, плотно прикрыв за собой дверь.

— А это мысль, — не унимался Славик, подойдя к стеклу. — Когда нас пригласят на маскарад, я так и сделаю. Пускай мои клиенты целуют меня в обе щечки! Ха-ха!

Лиза смотрела на него, ей казалось, что она видит лицо незнакомого человека. Чужого. Какой смысл на него сердиться? Она живо представила себе эти щечки и засмеялась.

Славик отошел от окна, затих в глубине большой квартиры.

С двадцать второго этажа Лиза разглядывала лес за Кольцевой дорогой. Казалось, это вовсе не лес, а коротко стриженный газон. Деревья такие ровные, будто верхушки срезаны могучими садовыми ножницами. Вроде тех, которые она купила вчера в новом магазине садовой техники? Нет, такими не справиться. Ими можно обрезать кусты: барбариса, например.

«Но ведь я не на дачу уеду, правда?» — спросила Лиза себя. Она уедет туда, где Славик не подумает ее искать.

Лиза снова покрутила обожженную руку и заметила, что на большом пальце слишком сухая кожа. Понятно почему. Все последние недели она сидела за ноутбуком и набирала тексты для Славика. Когда клала руку на стол рядом с клавиатурой, то горячий воздух вентилятора обдувал именно этот палец. Надо купить хороший крем для рук. Тот, который хвалила Ксения Петровна.

Но теперь все, конец.

Как он разозлился, что она не сможет надеть платье от Ямомото. Которым так гордился — его жена одета от великого кутюрье! Он подарил ей его!

Лизе тоже нравились вещи японца, она не прочь купить блузку из тонкого белого хлопка, которую примеряла в магазине. И комбинезон, отделанный коричневой лентой с иероглифами. Вся одежда от него такая стильная, в ней Лиза казалась самой себе похожей на... иероглиф. Более полного слияния с любимым языком не придумать.

Но... ожог на руке ничем не загримируешь. И потом, ей будет удобней в брючном костюме сделать то, что она собралась сделать.

Она наденет костюм с глухой застежкой и глухими манжетами. Оливковый цвет оттенит нежную и свежую кожу лица, а волосы ниже плеч будут казаться рыжее обычного.

Лиза ушла с балкона и начала собираться. Славик хмыкнул, когда оглядел жену, но она уловила одобрение в его голосе.

Они ехали молча. Лиза — сосредоточившись на дороге, а Славик — прикрыв глаза. На его лице было выражение, которое, при хорошем настроении, он сам называл довольно точно: глаза бы мои не глядели. Как всякий пассажир, Славик не чувствовал дорогу, и Лиза долго отучала его от попытки руководить ею за рулем.

Она поставила машину на стоянку, и они вошли в ресторан. Сняв плащи в гардеробе, поднялись по лестнице. На самом верху ее одарили букетиком цветов. Лиза поднесла их к носу.

— Пахнут? — спросил Славик.

— Нет, — коротко ответила она.

Он кому-то махал рукой, она тоже улыбалась знакомым, заставляя себя войти в привычный образ. В последний раз, говорила себе.

— Смотри, — сказал он, — кое-кто уже украшен цветами. Хочешь приколоть?

— Нет, — ответила Лиза. Открыла сумочку и бросила туда букет.

Публика была обычная. Те же дамы, с лицами, гладкими от ботокса, — такими они будут примерно полгода, а потом — снова укол. Лиза безошибочно угадывала, кто сделал подкачку геля вокруг губ — от этого пропадают морщины над верхней губой, яснее всего выдающие возраст.

Лиза откашлялась, в горле першило от напряжения, которое становилось все более сильным.

Она поморщилась, в уши лезли бренчащие звуки. Оглянулась и за роялем увидела тощего мужчину с голым черепом. Мог бы потягаться с итальянским футбольным судьей, которого называют главной лысиной планеты, подумала Лиза, и ее отпустило. Даже хотела сказать об этом Славику, но тот искал кого-то глазами, и она не стала отвлекать его.

Пахло смесью духов, туалетной воды, а гул голосов стал еще более назойливым, чем дребезжание рояля.

Она села рядом со Славиком в красное кресло. На крошечной эстраде менялись люди, они что-то произносили, но Лиза ждала, когда наконец услышит о книге.

И о ней заговорил своим бархатным голосом Андрей Борисович.

— Моя книга — шедевр японского вкуса... Вы сами убедитесь в этом, когда попробуете «кацуо но татаки», друзья, — уловила Лиза и увидела эти слова на экране своего компьютера: «Сарда. Жарится на рашпере...» — Вы попробуете «ницукэ», — продолжал он, — рыбу, приготовленную на медленном огне. Изумительно сладко-соленое блюдо. «Цукудани» по нежности не уступает женской... гм... плоти. Это рыба, сваренная в соевом соусе, сладком саке мирин и сахаре. Вы отведаете ее с рисом...

Лиза искоса поглядывала на мужа. Так когда же она услышит его имя?

— Более того, — говорил Андрей Борисович, — эти блюда покажутся вам еще вкуснее, когда вы увидите, как я вам их подам! В отдельном кабинете. В полночь. Тем, кто готов ждать. А теперь закусите здесь, чем Бог послал. — Он сделал широкий жест в сторону накрытых длинных столов.

Гости потянулись к угощениям, среди которых были обычные фуршетные хрустящие хлебцы с тмином, бутерброды с рыбой и икрой, персики, нарезанные кусочками, яблоки, вино, водка, соки.

— Славик, у вашей жены такие замечательные глаза, что в них можно утонуть. — Мужчина облизал сизоватые губы и слизнул крошку от финского хрустящего хлебца, обсыпанного тмином с красным перцем. Глаза навыкате сузились и стали похожи на глаза кота, который наблюдает за аквариумом с рыбками. Если на этого кота взглянуть через стекло аквариума. — Они словно покрыты зеленой тиной, этакое болотце, в которое можно смотреть не отрываясь. А потом нырнуть и утонуть...

Славик засмеялся:

— Да, мне они тоже нравятся. — Он взял бокал с итальянским вином, а правой рукой обнял Лизу за плечи. — Я тебе говорил об этом, правда, дорогая? — Слегка нагнулся и заглянул ей в глаза.

— Много раз, — кивнула Лиза и поморщилась, высвобождаясь из объятий.

Славик отвел ее подальше и насмешливо бросил:

— Старый пер...

— Т-с-с... Сам говорил, у всех уши, как локаторы.

— Понял.

— А кто он? — спросила Лиза.

— Этот дедушка воображает себя японистом, — он насмешливо фыркнул. — Вынырнул из тех времен, когда можно было изучать Японию, не выезжая дальше Малаховки. Знала бы ты, с какими ошибками он пишет...

— По-японски?

— По-русски тоже.

— Брось, — она фыркнула, как котенок, хлебнувший лишнего из миски, и закашлялась — крошка от хлебца попала в дыхательное горло.

— На, запей, — он протянул ей свой бокал. В нем было белое итальянское вино.

— Сейчас, — Лиза обратила к нему прослезившиеся глаза, — ошибки легко проверить на компьютере.

— Не удивлюсь, если он не знает, что с ним делать.

— С чем? Или с кем? — не понимая, переспросила она.

— С компьютером.

— Так чем же он занимается?

— Выпускает альманах, посвященный Японии.

— Ну да? — выдохнула Лиза. — И что?

— Хорошо продается. Что он умеет делать, так это продавать.

— Он предлагал тебе поработать на него? — Лиза пыталась вычислить причину интереса Семена Ильича к ее глазам.

— Нет. Пока нет, — покачал головой Славик. — Но уже ходит кругами, прикидывает, я думаю, за сколько меня купить. Мне говорили.

— За сколько же ты думаешь ему продаться? — спросила Лиза, ощущая, как тоска охватывает ее снова. Господи, ну сколько можно?

— Недешево, — бросил Славик. — Если обратится, я назову ему ставку, он закачается. Мы с тобой наработали мне такую репутацию, Лизунья, что я могу назначать свою цену. Я же никому не рассказываю, что ты у меня японист.

— А никто не догадывается? Не знает? — вырвалось у нее.

— Откуда? Ты ведь сколько лет уже не служишь.

— Я? — Она невольно нахмурилась, пытаясь сообразить. Но Славик понял это иначе и поспешил добавить: — Никому, кроме меня. — В его голосе слышалось самодовольство. Он наклонился к ней и чмокнул в висок. Она подняла руку и машинально вытерла. Его губы были влажными от вина. — Я благодарен тебе, моя дорогая Лизунья.

— Сам ты лизунья, — она усмехнулась, но сердце тоскливо дернулось. — Какая красивая у него жена, — указала Лиза на молодую женщину рядом со старым мужчиной.

— Это контрактница, — небрежно бросил Славик и отвернулся.

— Как это?

— Объясняю. Богатые мужчины выбирают их на разных конкурсах красоты. Мисс того, мисс сего. И предлагают им подписать контракт.

— Ага, они им красоту и полный пакет услуг, — она усмехнулась.

— А получают деньги, комфорт. И конечно, штрафы за нарушение контракта.

— А... любовь как? — спросила Лиза.

— Никак. — Славик умолк. Он не хотел рассказывать жене, что случается с красавицами, которые становятся собственностью мужа. Как живут они в больших загородных домах, какими и с чем выходят из таких браков.

— Я не знала. Видишь, на самом деле выпала из социума, — насмешливо бросила Лиза.

— Настолько? Да? — Он с сомнением взглянул на нее. — Нельзя терять нюх к новому, моя милая.

Так может быть, думала Лиза, отпивая глоток сока, она бесится с жиру? Ведь живет, как золотая рыбка. Славик любит ее, сдувает пылинки.

Лиза хмыкнула.

— Нам с тобой этого не понять, Лизунья, — он стиснул ее плечо, прикрытое тканью оливкового пиджака.

— Да, — согласилась она, по-прежнему не отрывая глаз от красивой женщины.

— Славик, — к ним подошел человек в черном костюме. Наклонился и вполголоса сказал: — Пожалуйте в кабинет, уже пора.

Славик крепко взял Лизу за руку и повел за собой.

Маленькая дверь на галерее открылась, они вошли. Перед ними стоял длинный стол, на котором...

Лиза зажмурилась.

Нет, не может быть, этого просто не может быть...

Но это было.

Нагая женщина лежала на огромном белом фарфоровом блюде. А на ней и вокруг нее выставлены японские яства... Из... их книги.

Лизу подташнивало, когда она смотрела на торчащие груди среди японской еды, на кустик внизу живота, оставленный на всеобщее обозрение. Вокруг него были веером выложены палочки, которые предлагалось взять и подцепить ими все, что хочется...

Лиза подняла глаза выше. Взгляд споткнулся о фиолетовые пятнышки кальмаров, походившие на синяки. Как будто кто-то долго тискал ее груди... Шея была украшена красными клешнями крабов, они душили ее, а она улыбалась.

Лиза почувствовала на себе чей-то взгляд, но не подняла головы. Потом вздернула подбородок и встретилась с теми глазами. Из угла смотрел Андрей Борисович. Насмешливо, как показалось ей.

— Приступим, господа, — раздался мужской голос. — Вам понравится:

Мужчины плотно обступили стол. Женщины не спешили. Их, правда, было мало, не все остались ждать полуночи. Лиза видела, как дрожали тела и блестели глаза. Почувствовала густой, особенный мужской запах, и он странно возбуждал ее. Взглянула снова в тот угол, где увидела хозяина заведения. Но его там уже не было.

— Лиза, — услышала она и вздрогнула. Андрей Борисович стоял рядом с ней. — Вот воплощение вашего проекта, — он захихикал.

Она посмотрела на него, и по его глазам поняла, что в ее взгляде есть что-то особенное.

— А вон там, — Андрей Борисович указал на стеклянную дверь, — аквариум.

Она молчала.

— Думаете, что это на самом деле?

Она молчала.

— Ха-ха, рояль. Такой же, на котором только что играли. В него выльют шампанского и пустят угрей. Из Токийского залива... Ведь это вы предложили Славику попросить у меня йены?

Лиза попятилась, а он подхватил ее за талию.

— Я думаю, сегодня мы дойдем и до живых римских качелей. — Андрей Борисович засмеялся и кивнул на женщину на столе. — Ее сейчас объедят, оближут и будут подбрасывать в воздух до тех пор, пока она не потеряет сознание. Правда, Славик? — Но Славик как завороженный смотрел на женщину. — Если бы подбрасывали вас, я бы поучаствовал. Вы потрясающая, должно быть... — он наклонился к ней, обдав запахом сладкой туалетной воды, — ...голая. — И отошел.

— Славик, пойдем отсюда. Я хочу уйти отсюда, — отчетливо сказала Лиза, потом ее голос дрогнул.

Муж, не глядя на нее, потянулся к животу женщины за рисовым пирожным. Его руки натыкались на другие жаждущие руки. Они отталкивали друг друга, они хотели прикоснуться...

— Славик, пойдем...

— Да иди куда хочешь, — бросил он, отворачиваясь к столу.

Лиза оторопело смотрела на него. Сейчас он был просто одним из этого отвратительного мужского стада.

Вдруг ей представилось, как все они, дожевав то, что было на женщине, бросят на это блюдо ее, воткнут вилки и палочки в голое тело, и она захрустит у них на зубах...

Лиза, больше ни секунды не думая, рванулась вперед — мужчины расступились, не ожидая такого натиска, — и вцепилась в волосы дивы на блюде. 

 — Не давайте повода ищущим повода, говорил один из апостолов, — насмешливо сказала Ксения Петровна, когда Лиза объявила, что потрясло ее на фуршете настолько, что она сломя голову кинулась сюда среди ночи. — Значит, ты прямо с фуршета? — переспросила Ксения Петровна. — Стало быть, ты удрала... с него?

— Да. И от него. — Она сделала ударение на слове «него».

— Пойдем, я провожу тебя в свободную комнату.

Когда Лиза утром открыла глаза и увидела, где она, то поняла: вот то место, где можно привести себя в порядок.

— Валяйся в постели сколько влезет. Это твоя комната. Живи здесь, пока не надоест, — сказала Ксения Петровна, которая заглянула к ней утром.

Если и был какой-то уголок на земле, где Лизе сейчас хотелось бы оказаться, то это он. На самом деле здесь можно и умереть, причем получив удовольствие.

Место, выбранное для хосписа, было хорошо всем. Тридцать километров от Кольцевой дороги на запад, в густом лесу. Асфальт упирался в рыжий дощатый забор, за которым качались под ветром сосны и ели. Видеокамера бдительным оком оглядывала каждого, кто приближался к входу.

Ксения Петровна говорила, что в окрестностях думают, будто за забором — дача какого-то крупного милицейского чина. А на самом деле — «Дом друзей», или хоспис, для тех, кто неизлечимо болен.

Все это — замысел ее зятя, который считает, что любой, покидающий этот мир, должен побывать в раю. И здесь — райский уголок, который он создал на считанных сотках.

Большой кирпичный дом стоял, укрытый кронами елок и берез, вокруг него — цветники, маленькие грядки. Все, что можно, увито девичьим виноградом, хмелем, бешеным огурцом, клематисами.

Пробуждение было не таким, какого опасалась Лиза. Обычно после ссоры со Славиком оно бывало горьким. Как будто все внутри смазано крепкой горчицей. Даже первая кружка кофе не смывала горечь, а разжижала ее.

Но сейчас она открыла глаза и увидела, как за бордовой занавеской рыжеет солнце. Как хорошо, подумала Лиза, когда окна спальни выходят на восток.

Она потянулась, отбросила невесомое одеяло и закинула руки за голову. В доме тихо. А как может быть еще в таком доме? Только так. Но самое удивительное, что и в голове тоже тихо.

Она вспомнила, что случилось вчера, и засмеялась. Вот это схватка! Бедный Славик, как он переживет? Жена опозорила на весь белый свет и исчезла.

«Что ж, — подумала Лиза, — зачем ему такая жена?»

Лиза поглубже зарылась в мягкие подушки. Она может не вставать из постели. Ни-ког-да! Не отвечать на утренние вопросы мужа: где носки? где трусы? Не спрашивать его — ты взял бумажник? Ключи от дома? И дальше, как говорят, проблемы по мере поступления. Она запоминала, что он забывал, и прибавляла к перечню вопросов новый. Потому что, если он забудет что-то, придется бросить все и пробираться сквозь пробки, везти это, забытое.

Ей не придется выслушивать стенания о том, кто и что сказал ему и каким тоном.

Лиза засмеялась. Громко.

Как здорово, что он не знает, где она. Как хорошо, что он не знаком с Ксенией Петровной, а та видела его только на фотографии.

— Покажи-ка мне его фотографию, — попросила крестная, когда Лиза собралась замуж.

На той карточке они были сняты вдвоем: сидели, обнявшись, и улыбались в объектив.

— Т-а-ак, — сказала Ксения Петровна. — Изящная нижняя губа и небольшой изгиб — признак честности. Немного заостренный подбородок... — она умолкла, вглядываясь в карточку, — чуть выдается вперед, верно?

— Да, — сказала Лиза. Ей нравился его подбородок, и она часто целовала в него Славика.

— Как и у тебя, между прочим, — Лиза вздернула свой, позволяя рассмотреть как следует, — указывает на импульсивность. Лоб выпуклый, череп закругленный, кстати, лоб высокий. Форма головы годится для людей семейных. Но... они любят домашний уют и заставляют свою половину работать на них.

Лиза засмеялась. Она была готова.

— Но у тебя самой — лоб выше. — Ксения Петровна сдвинула очки, желая получше рассмотреть Лизу. — Признак активности. Тебе захочется во все влезать.

— Что еще?

— Спроси лучше, чего я не вижу, — усмехнулась она.

— Чего же?

— Я не вижу массивных нижних век...

— А что они означают?

— Большую потенцию, — сказала Ксения Петровна.

Лиза скривилась.

— Это не обязательно, — бросила она. — А что еще вы скажете про меня?

— У вас обоих я не заметила трепещущих широких крыльев носа... — произнесла крестная тоном гадалки. — Они указывают на сильный темперамент, необузданный. И не только...

— А еще на что?

— На вероятность донжуанских похождений.

— Так это здорово! — воскликнула Лиза. — Я буду спокойна за него, а он за меня.

Ксения Петровна посмотрела на нее и усмехнулась:

— Все хорошо в меру...

Лиза слегка обиделась на слова своей крестной.

Сейчас, вспоминая о том давнем разговоре, она подумала, что в чем-то Ксения Петровна оказалась права. Если честно, Лизе не хватало, в последнее время особенно, его желания... Но она гнала от себя собственное...

Лиза наконец села в постели. Увидела валявшуюся на ковре дорожную сумку. Та, с которой она была на фуршете, засунута в ее недра. Интересно, с чем она выскочила из прежней жизни?

«А я из нее... выскочила? — переспросила себя Лиза. — На самом деле?»

Лиза прислушалась к себе. Она знала, какой ответ хочет получить, но не решалась. Она колебалась. Но потом набрала воздуха и сказала:

— Да.

Вслух.

Дверь открылась, и в нее просунулась голова женщины.

— Вы разрешили мне войти? — спросила та.

— Я? — Лиза уставилась на нее не понимая.

— Я постучала и услышала «да», — ответила женщина, входя в комнату.

Она была высокая, тонкая, с рыжеватыми волосами и белым лицом. Лиза смотрела на нее так, будто пыталась вспомнить, где видела ее.

— Вы сказали «да», Лиза, — женщина засмеялась.

— Сказала... — Лиза тоже засмеялась. — Ну да, да, входите.

— Вы меня не узнали. Я Надежда Сергеевна, подруга Ксении Петровны и вашей мамы. Мы встречались с вами однажды у Ксении Петровны, правда очень давно.

Лиза почувствовала, как ее сердце леденеет. Ну, конечно. Она помнит ее. Но только та женщина...

Неужели? Жар прилил к щекам. Она... как сильно она изменилась!

— Простите, но я... я, наверное, еще сплю...

— Ксана сказала, что вы здесь, и я решила поздороваться.

— Очень рада, да... — лепетала Лиза.

— Не стану вас беспокоить, Лиза. Хочу пригласить вас к нам с мужем... днем... на чай, — сказала она. — Наша комната в правом секторе, там, где двойные лоджии. Ксана нас так замечательно устроила.

— Спасибо, Надежда Сергеевна. Я приду.

Женщина выскользнула из комнаты, а Лиза тупо смотрела на дверь. Коричневую, с золотой ручкой. Потом перевела взгляд на шкаф. Он был добротный, из настоящего дерева. Стол на витых ножках. Ничего временного, случайного. Все... вечное. В этом невечном мире хосписа.

Лиза огляделась снова. Окинула взглядом столик, на котором стояли орхидеи. Точно такие, как у нее, надо же. Но как они могли переехать сюда? Какие глупости, это венерин башмачок, самый распространенный сорт. Но они здесь как раз к месту, потому что орхидеи хочется выращивать тогда, когда нехорошо внутри, чтобы окружить себя тем, что может радовать.

Она посмотрела в окно. Занавеска рдела на солнце. Лиза вскочила с кровати и отодвинула ее. Лучи ударили в глаза. Внезапно из какого-то перевода пришла в голову фраза: «Встань лицом к солнцу и, не щурясь, смотри на него. Его сила вольет в тебя силу».

Лиза смотрела, пытаясь не щуриться. Но ничего не выходило. Видимо, у нее слишком мало собственной силы. Поэтому солнце стремилось отдать ей свою слишком щедро, до боли. Она отвернулась.

В ночной рубашке из тонкого хлопка с вышивкой по вороту («Какая красивая!» — отметила Лиза), она села за стол и взялась за сумку. Так о чем она думала, когда на ее дурацкое «да» вошла Надежда Сергеевна? Она хотела провести ревизию. Лиза вытряхнула на стол все, что лежало в обеих сумках. Вывернула их и теперь смотрела на разные вещи, как пират на добытые сокровища.

«Бумажник, вот кто откроет мне тайну нынешнего бытия», — насмешливо подумала она.

Наличные...

— Гм... — не удержалась Лиза. — Негусто.

Карточка. На ней должно быть кое-что более существенное. В последнее время она туда клала деньги. По крайней мере, те зеленые, которые дал Андрей Борисович, попали туда. Лиза почему-то не решилась их потратить.

Вытащила из множества щелей бумажника абсолютно все. Фотография. Надо же, она и не знала, что носит ее с собой столько времени.

Господи, какая она была хорошенькая! Лиза смотрела на себя и не могла насмотреться. Да-а, а тогда она даже не думала, что так хороша. Этот внутренний свет — как поймал его обыкновенный фотограф с казенным фотоаппаратом? Свет той жизни, которой она жила. А ведь прошло всего четыре года. Она уже была замужем, работала в галерее Павла. А кажется, — Лиза положила рядом свою последнюю карточку, — нет ничего общего с этой. Никакого намека на свет, деревянно сложенные губы...

Она вспомнила, кто ее снимал тогда. Какой-то парень. Еще попросил облизать губы, Лиза их тогда не красила, они были достаточно яркие сами по себе. Это сейчас она надеется с помощью помады вернуть лицу ту живость, которой больше нет.

Наивная, устыдила она себя. Живость не в губах, а в глазах...

А это... Ох, пистолет... Хорошенькое дело. Это оружие Славика, он купил его и заставил возить в машине. Но разрешение осталось у мужа. Значит, если бы ее остановил гаишник?.. Тот, на которого она едва не налетела в темноте, выскочив на заправке из машины? Слава богу, он ел мороженое и чесал себе бедро резиновой дубинкой, иначе Лиза схлопотала бы кучу неприятностей.

Паспорт. Удачно, что он при ней.

А это... Она достала со дна сумочки букетик, поднесла к носу. Теперь от него исходил запах увядания и сырости. Лиза поморщилась и бросила цветы в корзинку для мусора.

Она почувствовала слабость, как будто тоже увядала вместе с ними. Залезла под одеяло и закрыла глаза.

Но сон не шел. Лиза вспоминала, как ночью рассекала город на большой скорости. Ей было все равно, остановит ее гаишник или нет. Ей надо было скорее добраться до хосписа Ксении Петровны. Чтобы здесь почувствовать, что нашла пристанище.

— Черт побери! Наконец-то! — простонала она. Разве на своем камчатском старте она думала о таком финише, к которому пришла? Она, Лиза Соломина, лихой кесаренок, стала той, кто может гордиться лишь тем, что замечательно моет полы или подает кофе своему мужу?

Лиза засмеялась. Она хотела, приученная к этому с самого начала своей жизни, чтобы ее замечали. И ее должны замечать, а не только того, с кем она рядом.

 — Конечно, Ксения Петровна. Все живы, здоровы и сегодня, — сторож отвечал с достоинством, кланяясь хозяйке, как он ее называл, которая выглядывала в окно «девятки» бордового цвета. Его седую бороду подбивал ветер, она вздымалась вверх, напоминая совковую лопату, полную снега.

— Никаноровы у себя или гуляют? — спросила Ксения Петровна, зная, что этому человеку известно все, что происходит в «Доме друзей».

— Надежда Сергеевна в беседке. А сам — в доме, — доложил сторож. — Должно быть, читает.

Надежда и Иван Никаноровы переехали в хоспис прошлой осенью. Они занимали большую комнату с балконом на втором этаже кирпичного дома.

Ксения Петровна придавила педаль газа и устремилась по гравийной дорожке, обсаженной кустами барбариса.

Сегодня она хотела поговорить с Надеждой. Чем больше она думала о Лизе и о том, что проделали много лет назад они, три подруги, Ксана, Надя и Ира, тем яснее становилось: нужно поступить так, как она решила.

Ксения Петровна поставила машину перед входом в дом, а сама направилась к «девичьей» беседке. Это любимое место Надежды, увитое девичьим виноградом.

— Я видела ее, Ксана, — сказала Надежда, повернувшись к подруге, как только та вошла. — Господи, как хороша.

— Да, — кивнула Ксения Петровна. — На редкость.

— А она знает? — Надежда смотрела на Ксению, в ее глазах сквозило беспокойство. — Лиза знает?

— Нет. Она не знает.

— Ты не хочешь ей сказать?

— Нет. То, что сделано, сделано не ради нее.

Надежда молчала, отвела взгляд от Ксении. Потом, когда снова посмотрела на нее, глаза были другими. Спокойными.

— Ты права. Детей вообще заводят не ради них. А ради себя. Я знаю. Когда погиб наш сын, мы взяли девочку из детского дома. Мы думали только о себе. — Она усмехнулась. — А потом уже — о ней. Мы выбирали такую, которая подошла бы нам. — Ксения кивала. — А когда нашлась ее мать и забрала, мы горевали, но ведь тоже о себе. Я понимаю, никакие приемные родители не могут быть роднее настоящих.

Она умолкла. Было слышно, как жужжат осы, собравшиеся со всей округи насладиться вкусом редких цветов девичьего винограда. Мелкие, неяркие, но полные нектара, они притягивали их, как всякая сладость.

— Значит, она тебе понравилась? — переспросила Ксения, словно подталкивая Надежду продолжить.

— Больше того, — тихо сказала та. — Я понимаю, это глупости, но мне кажется, что я... сразу ощутила родство с ней. — Надежда пожала плечами, которые становились все более острыми. Большой бант на груди колыхнулся, а Ксения Петровна внезапно испугалась — какие острые плечи, они проткнут шелковую бледно-зеленую блузку. Последняя стадия болезни. Ее не спрячешь даже под пышным бантом и широкой одеждой.

— Тебе ничего не кажется, Надя, — тихо сказала Ксения Петровна. — Ты должна это ощущать. Как и она. Я знаю.

— Ты... ты изучала это? — спросила Надежда.

— Да.

— Но... Лиза... она... ничего не...

— Лиза ничего не знает, — поспешила уверить ее Ксения. — А вы на самом деле похожи. У вас одинаковый разрез глаз и рисунок губ. Я уж не говорю о волосах.

— Да. У нее такой же, слегка выдвинутый подбородок, — Надежда напрягла нижнюю челюсть и постучала по ней. — Это означает импульсивность натуры, я читала.

— Верно, в импульсивности не откажешь ни тебе, ни ей, — согласилась Ксения. — Одно твое желание отправиться умирать в Швейцарию вместе с Иваном чего стоит, — фыркнула она.

Надежда тихо засмеялась:

— Это правда. Но ты знаешь мой принцип...

— ...сделай это сейчас, — закончила за нее подруга. — Я его знаю. Самое интересное, знает его и Лиза.

— Откуда? — Светлые брови вскинулись.

— Говорит, от отца.

— Неужели? — Надежда тихо засмеялась. — Наверное, этот принцип известен во всем мире. У русских он звучит немного иначе — не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня.

— Не так энергично, как «сделай это сейчас», — заметила Ксения. — То есть немедленно. А то ведь день может длиться долго.

— Да, — засмеялась Надежда. — Был, я помню, даже роман под названием «И дольше века длится день».

— Вот именно, — фыркнула Ксения. — Зато у американцев есть другой — «Если наступит завтра». Ты чувствуешь разницу?

— Да, как между «успеть» и «не опоздать».

— Вот и Лиза торопится.

— Куда?

— Не куда, а в чем.

— В чем? — покорно повторила Надежда и обратила к подруге напряженное лицо.

— Самореализоваться, как я это называю.

— Снова ты оседлала любимого конька, — Надежда махнула рукой.

— Не снова, а по-прежнему, — Ксения усмехнулась. — Я гарцую на нем всю жизнь. — Она выпрямила спину, будто на самом деле сидела на арабском скакуне, а не на скамейке. — Иначе много чего не было бы на свете.

— И кое-кого — тоже, — тихо добавила Надежда.

— Лизы, например, — кивнула Ксения.

— Тогда Ирина не вышла бы замуж за своего любимого Николая, Лизиного отца. Господи, как она его любила! Знаешь, я им завидую. Уйти вот так... вместе. — Она вздохнула.

— Они жили вулканами, и те забрали их к себе — было написано в некрологе, — усмехнулась Ксения. — Все верно.

— Это знак, наивысшая оценка природы их усилий. — Надежда помолчала. — Я хотела тебе сказать, что просматривала в Интернете медицинские сайты и знаешь, что нашла?

— Что-то новое? О вожделенной швейцарской клинике? — Ксения Петровна выжидающе смотрела на подругу.

— Таблетки, Ксения. Они есть в той клинике. Понимаешь? Зачем мы будем морочить друг другу голову? У нас с мужем одна стадия, ты знаешь сама, наши сроки могут отличаться на несколько недель. Зачем нам муки расставания? Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Да. Но я ничего не могу сделать. — В голосе Ксении Петровны была твердость. — Не я распоряжаюсь сроками, а Господь Бог.

Глаза Надежды блестели, как блестят у человека, который долго мучился, принимая важное для себя решение и наконец принял. Теперь ему не важно, как его расценивают другие.

Ксения смотрела на свою давнюю подругу и понимала, что она не шутит. Надежда могла показаться излишне экзальтированной и в молодости, но это свойство заставило ее копаться в глубинах среднеазиатской земли и находить то, что не открывалось никому другому. Археолог — человек, способный поверить в сказку. Для всех сказка, а для него — быль.

Ксения потянулась к ней и накрыла своей рукой ее руку. Подруга молчала.

— Я сделаю все, чтобы тому, кто из вас останется, было легко.

Надежда крепко сжала губы. Потом сказала:

— Твой хоспис великолепен. Он похож на дорогой загородный клуб. Если бы здесь зеленело поле для модного сейчас гольфа, то сомнение было бы трудно развеять. Ты очень правильно назвала его «Дом друзей».

— Это не я придумала, а мой зять, Антон. Он где-то подхватил такое название.

— Мы уйдем отсюда вместе с Иваном, Ксана, — тихо сказала Надежда. Взяла руку подруги и пожала. Ксении Петровне показалось, что сжали ее сердце. — Вот так, взявшись за руки. — Она крепко стиснула пальцы Ксении, будто это пальцы Ивана, которого уже уводила за собой.

— А как вообще ты себя чувствуешь? — спросила Ксения.

— Сегодня просто замечательно. — Надежда подняла голову и прислушалась. — Одни жужжалки чего стоят. Музыка. — Она улыбнулась. Листья шевелились, их шуршание смешивалось со звоном ос. Живые звуки живой жизни. — Приходила Лиза. Она так много знает о клинках. Иван просто разомлел от счастья, когда поговорил с ней. Он всегда мечтал, чтобы его маленькая мастерская была не просто кузницей, где делают ограды для могилок и наборы для каминов, а ножи. Причем не простые кухонные, а произведения прикладного искусства. — Но, — она покачала головой, — небеса, видимо, распорядились иначе.

— А кто теперь там заправляет?

— Ребята. Сергей и Алексей. Они рассчитывают заполучить мастерскую в свои руки. — Надежда пожала плечами. — Пока что Иван никому не отписал ни ее, ни дом в Валентиновке. Не знаю, почему он тянет. Но я уверена, все получит твой хоспис. Впрочем, какая разница нам, уходящим? Знаешь, когда я была на раскопках, я поняла — все твое лишь временно принадлежит тебе. На самом деле всем владеет вечность. Разве мы можем установить, кто были те обыкновенные люди, которые черпали воду тем ковшом, который я выкопала? Я поняла, что история — это не людей история, а предметов. Тех же гвоздей, например. Понимаешь, о чем я? Люди уходят, их забывают, а усовершенствованные гвозди остаются.

Ксения засмеялась:

— Про гвозди поговори с Лизой. Она про них знает все.

— Мне кажется, нет ничего, о чем бы не знала и чего не умела бы Лиза, — заметила Надежда.

— Да. Видишь, какими генами ты ее наделила.

— Но у нее еще есть гены отца. Да и сама Ирина...

— Про отца верно. А про Ирину — нет. Она была сосудом, в котором соединились... вы с Николаем.

— Тихо, тихо, — Надежда приложила палец к губам и огляделась.

— Иван ничего не знает?

— Нет. И никогда не узнает. Я сама, если честно, почти забыла. Понимаешь, я была тогда такая... Я не обратила на это особого внимания, как ни странно. А может, не придала событию особого значения. Ты помнишь, что вскоре после этого у меня родился сын? Это и то, что случилось через шестнадцать лет, когда он погиб, я очень хорошо помню. — Она поморщилась. — Думаю, то, что с нами происходит сейчас, следствие всего того... Онкология, как утверждают, результат сильного потрясения. А та операция... — Надежда пожала плечами.

— Результат той операции превзошел все ожидания, — улыбнулась Ксения. — Смотри, что выросло из твоей яйцеклетки, которую ты подарила Ирине.

— Да. Я однажды видела Лизу у тебя, мельком. Но ты тогда не сказала, что это дочь Иры. А... почему Лиза здесь? Только не говори, что с ней... у нее... — Надежда побледнела и схватилась за щеку.

— Нет, нет, ничего такого... Она здорова физически, — добавила Ксения.

— Ты наняла ее поработать? — Надежда вопросительно смотрела на подругу.

— Нет. Понимаешь, эта девочка — вулкан. Но она была довольно долго спящим вулканом. Она, как во сне, вышла замуж и жила до сих пор. Но вулкан рано или поздно просыпается. Так и Лиза. Прежнюю жизнь засыпала пеплом и затопила лавой. Ей некуда было поехать, кроме как сюда.

— Самое место, чтобы расстаться с прежней жизнью, — усмехнулась Надежда. — Если бы родители были живы, Лиза могла бы уехать в Петропавловск-Камчатский. Куда так стремительно улетела Ирина вместе с мужем, — добавила она.

— Ира бежала, получив от тебя то, о чем уже не мечтала, — сказала Ксения.

— Неужели Николай бросил бы ее? — Надежда свела брови и недоверчиво посмотрела на подругу.

— Он просто не женился бы на ней.

— Вот как? — Она резко повернулась к Ксении.

— Есть мужчины, уверенные, что брак существует исключительно для продолжения рода. Они находят женщин, которые им приятны, симпатичны, влюбляются в них. Но женятся на тех, кто не поколеблет традиционное представление о семье. Другие варианты невозможны. Ирина знала о своем врожденном изъяне — ее яичники не вырабатывали яйцеклетки, а матка была от природы недоразвита. И еще она хотела стать вулканологом, как Николай.

— Да, я знаю. — Надежда кивнула. — Я до сих пор помню с ее слов, что Ключевская Сопка на Камчатке высотой четыре тысячи семьсот пятьдесят метров. — Она засмеялась. — А есть вулканы-малютки, которые хочется взять в руки. Они всего несколько сантиметров ростом и выбрасывают вместо огня пар, а вместо лавы — струйки горячей воды. Что ж, Ирина стала вулканологом, она получила все, что хотела. — В голосе Надежды звучало одобрение.

Женщины молчали, слушая голоса птиц, отдаленный шум шоссе.

— Ты тоже получила то, что хотела, — тихо сказала Надежда. — Вместо кандидатской сразу защитила докторскую.

— Если бы, — хмыкнула Ксения. — Не-ет, я сначала защитила кандидатскую. В ней я писала, что невозможно то, что мы с вами сделали. Так меня и всех нас учил наш наставник. Но я не верила в то, что написала. И тогда предложила вам это. А вот в докторской я доказывала, что невозможное — возможно. И это невозможное живет на свете почти тридцать лет. Правда, сейчас в таких операциях уже никто не видит ничего особенного.

— Так что же, выходит, Лиза осталась... сиротой?

Ксения Петровна покачала головой:

— Она так не считает. Хотя на самом деле да. Кроме крестной матери, то есть меня, у нее нет никого.

— А почему же она не считает себя сиротой? — допытывалась Надежда.

— Потому что не хоронила родителей. Они для нее ушли в экспедицию и будут там вечно. Лиза может представлять их живыми. Какими помнила с тех пор, как уехала из дома в семнадцать лет.

— Понимаю, — сказала Надежда. — Но она ушла от мужа. Как ты думаешь, это серьезно?

— Сейчас — да.

— То есть как — сейчас?

— Жаль, что люди не могут взять отпуск друг от друга на несколько лет, — усмехнулась Ксения. — Даже самые любящие и самые подходящие друг другу устают. Славик старше ее, но по сути моложе вдвое. Понимаешь? В нем так много детского. А она сразу согласилась на роль его матери. Теперь эта роль ей стала невыносима.

— Ты хочешь сказать, что, если бы он повзрослел...

— Они стали бы идеальной парой.

— Вот как, — Надежда покачала головой. — Это она тебе сказала?

— Это я тебе говорю. Когда женщина уходит от мужа, она уходит не потому, что он ей вообще не нужен. Он не нужен ей такой, как сейчас. Лиза не может больше служить Славику Стороженко.

— Но... что будет дальше?

— Она найдет выход, я знаю.

— Когда умрет ее прошлое — здесь?

— Можно и так сказать, — согласилась Ксения.

— Как ты думаешь, — Надежда посмотрела пристально, — что, если... — Она наклонилась к подруге и заговорила шепотом.

Когда Надежда выпрямилась, лицо Ксении расплылось в улыбке.

— Я думаю, так будет правильно, — сказала она. — Говорю тебе, как Лизина крестная мать. Ладно, ты еще посидишь в их компании? — Ксения кивнула на жужжащих особ, которые трудились среди листвы.

— Конечно, — кивнула Надежда. — Все те же, только на одну жужжалку меньше.

— Ты меня называешь жужжалкой?

— Ты против? Энергична, говорлива, плотоядна... И все с такой же фигурой, как у осы, — Надежда улыбалась, наблюдая, как расплывается в улыбке лицо подруги.

— Я рада, что мы поняли друг друга и на этот раз, — засмеялась Ксения, повернулась на каблуках и направилась к дому.

Надежда, оставшись одна, посидела недолго. Она вышла из беседки и вслушивалась в журчание водопада. Ландшафтный дизайнер потрудился от души в этом райском уголке.

Здесь был сад камней, для тех, кто знает, что это такое на самом деле. Здесь был мавританский газон, для тех, кто как лучшие годы своей жизни вспоминает свободу и незамутненность деревенского детства. Она сама любила выискивать глазами васильки в этом лохматом углу сада, хотя, казалось бы, в ее прошлом не было похожего газона. Ксения предусмотрела здесь все. Поэтому, прогуливаясь, можно переноситься из одной жизни в другую. Здешние обитатели совершали обход всего любимого, что было у них, чтобы проститься с этим навсегда.

Да, газона в ее жизни не было. Но была казахская степь, перо птицы, упавшее к ногам с неба...

Небо летнее, облака пушистые, похожие на хлопок, который вываливался из спелых коробочек. Она помнит такой хлопок, когда их группа копала в Узбекистане, близ Бухары. Тогда они нашли образцы резьбы по ганчу и удивили коллег. Они доказали, что этот метод более древний, чем было установлено прежде. Совсем рядом с древним поселением рос хлопок.

Другое облако походило по форме на перо птицы, которое она тогда подняла. Провела им по щеке, оно было теплое. И, как в сказке, перед ней возник молодой мужчина.

Это был Иван, который в Казахстане, близ ее раскопок, исследовал фауну этих мест. Это он подстрелил куропатку-саджу. Так начиналась их любовь...

Потом она снова вспомнила Лизу. Волосы по плечам, зелено-серые глаза, полные губы, так похожие на ее губы. Прежние, не те, которые сейчас.

Надежда почувствовала странную радость. Все верно, все так и должно быть. Лизина мать была лишь сосудом, в котором развивался ее ребенок и... Ирининого мужа.

Господи, она внезапно похолодела. Выходит... Лиза — это на самом деле ее внебрачное дитя?

Брось, успокаивала она себя. Это уж слишком. Между тобой и Николаем, ее отцом, не было близости. «Ага, только между твоей яйцеклеткой и его сперматозоидом?» — поинтересовался ехидный голосок. А внебрачные дети рождаются от встречи чего-то другого?

Надежда засмеялась, у нее это вышло хрипло. Ирина сосуд, тем более что питала Лизу тоже не она. А гормоны, уколы, которые доктора делали ей до зачатия и все девять месяцев беременности... Она даже не рожала Лизу, ей сделали кесарево.

Внезапно Надежда почувствовала, что начинает злиться. Надо же, не могла сама расстараться! Все сделали за нее. И вообще, в таком случае почему Лиза — дочь Ирины? Вспышка гнева захлестнула женщину. Но она умела с собой справляться. Этот гнев — не что иное, как реакция на болезнь. Все нормально, все так и должно быть. Просто надо порадоваться за Ирину, которая смогла получить то, что хотела. Тем более что ее уже нет на земле.

Как странно, подумала Надежда. Ирина с Николаем, они с Иваном как будто пробежали дистанцию своей жизни слишком быстро, по-чемпионски быстро.

Может быть, думала она, всматриваясь в облако, которое уже утратило очертания птичьего пера, они познали то, что другим не познать за сто лет? Этот опыт с Лизой, раскопки, вулканы...

Облако уплывало, оставляя за собой небесную голубизну.

Славик сидел на диване, уставившись в телевизор. Спать он не мог, хотя понимал, что завтра утром у него самолет. Завтра он улетит отсюда.

Вздохнул и переключил канал. Реклама. Убрал звук. Рекламные люди широко открывали рты, как рыбки в аквариуме, которых он поначалу забывал покормить. Щелкнул пультом снова, и там реклама. Отпил пива из бутылки. То же самое проделал малый на экране. Пиво пузырилось в его кружке точно так же. Вообще-то Славик не любил пиво, но купил возле метро. Теперь он ездил в подземке, только иногда подхватывал машину.

Славик выключил телевизор и вышел на балкон. Завтра утром он вознесется гораздо выше... Благодаря Андрею Борисовичу.

«Почему я не побежал за Лизой?» — в который раз спрашивал себя Славик. И вообще, почему не согласился уйти вместе с ней, когда увидел, что, точнее, кто лежит на столе?

Он как будто ждал, что хотя бы здесь Андрей Борисович произнесет его имя.

Славик усмехнулся. Оказывается, для него это было самым главным в тот вечер.

Выходка Лизы вообще-то не сильно удивила его. Она жила в таком напряжении, что, казалось, не хватает искры, чтобы взорваться. На самом деле вулкан, который спал, убаюкивая его, но в ту ночь проснулся и рванул.

Он отчетливо помнил, какой яростью горели ее глаза, и радовался, что эта ярость не была направлена на него.

Если так, то может быть...

Ничего не может быть, брось, перебил он себя.

Удивительно, но когда она убежала, многие думали, что этот ход придумал режиссер. Что-то вроде перфоманса, которые сейчас в моде. Спрашивали у Андрея Борисовича, а будет ли купание в шампанском и «похороны русалки». Шептались, что видели даже гроб в фойе, обитый зеленым шелком, в который уложат отмытую после Лизиной трепки диву.

Славик смутно помнил, что его привезли домой на машине. Утром он проснулся и не вставал. Ждал Лизу...

Но она не пришла и не позвонила.

Славик чувствовал себя странно, он не вылезал из постели до вечера, будто не знал, что ему делать без нее. А потом позвонил Лизин адвокат. Славик не чинил препятствий.

Его бросили. Снова. Сперва мать, отдав свою любовь сестре, потом жена. Он не знает, кому она отдала предпочтение. И не собирается узнавать. Ее больше нет с ним.

Развод прошел без труда и быстро, как у пары, у которой нет детей. Квартира в Крылатском — его, Лиза не претендовала. И все остальное — он окидывал взглядом комнату — книги, шкафы — тоже. Ее вещи? Она прислала за ними, он отдал то, что она указала. Хотел послать ей орхидеи и аквариумы, но гонец сказал, что она об этом не просила.

Он распорядился ими. Оставил себе. Самое странное, Славик научился ухаживать за орхидеями и рыбками, и ему это нравилось. Он удивлялся — почему раньше не знал об этом? Он вообще теперь делал все, что прежде входило в обязанности Лизы, и находил в этом много приятного. Выходит, не такой уж он беспомощный?

Через несколько дней его позвал к себе Андрей Борисович и сказал:

— Тебе нечего делать в Москве. Твоя идея насчет угрей из Токийского залива меня взволновала. Я хочу, чтобы ты поехал туда, где их ловят, и следил, чтобы они напрямую из залива летели ко мне. Самые лучшие. — Славик молчал. — Я понимаю, что это тоже ее идея. Из вас двоих она была креативщицей, а ты исполнителем...

Славик открыл рот. Он хотел поспорить, сказать, что исполнителем всегда была Лиза. Потом осекся и промолчал. Это что же получится — она и исполнитель тоже?

— Я согласен, — ответил он.

— Еще бы нет, — фыркнул Андрей Борисович. — Я тебя знаю не первый год. И ты меня.

Это была правда. Андрей Борисович Головин работал в российском посольстве в Токио. Не самым видным чином, так, по хозяйственно-бумажной части, как сам говорил. Когда Славик оформлялся на стажировку, они познакомились. А вернувшись в Москву, Головин занялся ресторанным делом и охотно нанял к себе Славика. Он ценил его свободный, безукоризненный японский.

Славик почувствовал, как спало напряжение, которое давило в последние дни. Наконец-то за него и без него все решилось. Не надо каждый вечер приходить домой, где пусто, а вещи напоминают о Лизе. Все.

В квартире в Крылатском будет жить его коллега, который раньше срока вернулся из загранкомандировки и жилье которого еще не освободилось. Сдавая квартиру, Славик написал инструкцию, как ухаживать за орхидеями и рыбками. И даже сбавил цену за труды.

Все сложилось удачно.

Перед отлетом в Токио он нашел в компьютере адрес Такико, той девушки, с которой была знакома Лиза и чей отец ловит угрей в Токийском заливе.

Он прилетел в Токио и позвонил Такико. Они договорились встретиться.

Славик поднялся в скоростном лифте на смотровую площадку токийской телебашни. С высоты полутора сотен метров глядел на круглые, конусообразные, ступенеобразные здания из блестящего белого металла, светоотражающего стекла, матового бетона.

Голова шла кругом, и он закрыл глаза. А когда открыл, то уже различал широкие проспекты. В темноте ночи они походили на огненные реки от мощных, тяжелых гирлянд света. В них отражалась пляска реклам. Ему вдруг показалось, что там, внизу, нет места человеку. В том ирреальном мире нет места и ему.

Славик огляделся, испытав легкую панику, которую чувствовал часто с тех пор, как ушла Лиза. Он долго не мог в это поверить. Он успокаивал себя, что жена уехала на дачу побыть одна. Лиза говорила ему, что у каждого человека есть норма одиночества. Может быть, она захотела получить свою норму. Он не любил оставаться без Лизы, цеплялся за нее, как малыш... Но потом свыкся с фактом ее ухода, но не привык. Ему хотелось, чтобы она сейчас стояла рядом с ним, смотрела туда же, куда и он...

В его жизни похожее уже случилось, давно, но он не забудет ничего до конца дней... Когда мать отодвинула сына от себя.

... — Это твоя сестренка. — Лицо мамы сияло восторгом. — Тебе нравится? Ты будешь ее любить? — Она говорила с ним, как с малышом, который просил купить ему сестричку, и родители ее «купили» наконец.

Четырнадцатилетний, уже попробовавший все то, что и его приятели, хотя это далось ему с трудом и отвращением, но далось, он насмешливо смотрел на мать.

— Она... тебе не нравится? — спросила та.

— А что, у вас долго не получалось? — фыркнул Славик.

Он видел, как побледнела мать и торопливо оглянулась, беспокоясь, не слышит ли отец. Но отец не слышал. Он говорил по телефону. Славик не мог разобрать слова, но уловил интонацию безошибочно. Отца распирало от гордости.

— Славик, но мы... но я... мы все равно будем тебя любить. Как раньше... — проговорила мать, прижимая к груди младенца. — Наташенька и ты... Вы оба...

Славик почувствовал, как слезы подступили к глазам, и выбежал из дома. Он вернулся утром, с красными веками, от него пахло перегаром и чесноком.

Никогда больше он такого не позволял себе, потому что ему было плохо. А он привык, чтобы ему было хорошо. Привык быть единственным для того, кого он любит.

Когда ушла Лиза, к нему вернулось это чувство. Его снова бросили. Ему снова отказали в своей любви. И если с матерью было ясно — почему, то с Лизой — нет. Она никем его не заменила. Почему же тогда?

Славик снова огляделся и увидел, как к подзорной трубе, нацеленной на город, подошла девушка. Он видел таких сотни, тысячи, возле храмов и пагод, в музеях, на выставках. У нее, как у всех, рюкзак за спиной, металлический термос висит через плечо. В нем чай.

Позволив себе побыть праздными, они осматривают все, что попадается на глаза, и трогают без всякого смущения. Кормят карпов в монастырских прудах — Славик сразу вспомнил Лизины аквариумы и печально улыбнулся. Маленькие яркие рыбки вряд ли пришлись бы японцам по душе. Они уважают золотых карпов, которые олицетворяют силу и упорство — плывут против течения.

Японка бросила монету в прорезь и приникла к трубе. Он замер. Ему показалось, что как только она закончит смотреть на город, то примется рассматривать все, что есть на этой площадке. И трогать. Его тоже.

Внезапно он ощутил прилив желания. Такое с ним бывало редко. Но сейчас, оказавшись так высоко над землей и так далеко от привычных мест, ему захотелось вознестись еще выше... Он знал только один способ взлететь...

Славик закрыл глаза и стал ждать.

— Тетто сумимасэн га... — услышал он робкое обращение к нему. — Ох, простите, — теперь уже по-английски.

— Наннаритомо додзо, — ответил Славик по-японски и повторил по-английски: — Я к вашим услугам.

Девушка засмеялась. Ее голос был тоненький и звонкий.

— Вы хорошо говорите по-японски, — не то удивилась, не то обрадовалась она. — Я Такико.

Они вместе спустились с башни и молча шли рядом, но это молчание не было неловким. Казалось, за них кто-то уже все решил.

Внизу, на стоянке, она открыла дверцу маленькой серебристой «Хонды». Поклонилась, улыбнулась. Славик принял этот поклон и жест как приглашение в новую жизнь. Началось, усмехнулся он, то на башню, то с башни.

Шагнул в глубину машины, сел на сиденье и закрыл глаза. Славик не смотрел вперед, будто опасался непривычного для него правостороннего движения.

Такико привезла его к себе, в маленькую, как большинство японских, квартиру. Славик бывал в таких и всегда шутил, что он может, стоя на пороге, высунуться в окно. Но сейчас его это не волновало. Ничто сейчас не волновало Славика Стороженко вообще.

Такико закрыла дверь, повернулась к своему гостю и медленно потянула вниз молнию его куртки.

Славик закрыл глаза, отдаваясь во власть этой незнакомой черноволосой женщине. Совершенно непохожей на его прежнюю. Внезапно по глазам ударил свет — это зажегся морской прожектор и осветил темную комнату. Волосы Лизы, мелькнуло в голове. Рыжие, они падали ему на лицо, а потом он слышал учащенное жаркое дыхание.

Он втянул воздух и уловил запах, исходивший от волос Такико, которая наклонилась и расстегивала ремень на его брюках...

Славик вздрогнул. А она уже оголяла его бедра. Потом подтолкнула к татами.

В комнате снова стало темно, белело только тело маленькой японки. Он вошел в нее быстро, легко. Она не охнула. Конечно, он у нее не первый, она не Лиза... Славик почувствовал досаду, которая, правда, быстро рассеялась. И он больше не думал, совершая привычные движения.

Он брал Такико жестко, без ласки, без игры. Как будто хотел досадить ей, что не дождалась его. Странное чувство ревности к неизвестному мужчине, в котором воплотились для него все предшествующие обладатели Такико.

Потом он отдыхал. Какие глупости лезут в голову? С какой стати эта японка должна была ждать Славика? Если бы Лиза не ушла, не бросила его, Такико вообще никогда бы не оказалась с ним в постели. Точнее, он не оказался бы в ее постели.

Славик ни разу не изменил Лизе, которая невероятно удивила его тем, что он был ее первым мужчиной. Он помнит, что едва не расплакался... тогда, впервые... Она, с таким телом, с таким лицом, с такими волосами... только его? Потрясающе!

А утром Такико разбудила Славика в половине четвертого и сказала, что они едут на рыбный рынок.

Славик оделся, вся его одежда была чистая и выглаженная, от нее пахло свежим снегом, хотя за окном все зелено.

Знаменитый рыбный рынок — в пятнадцати минутах ходьбы от Гинзы — самого центра Токио. Он сразу узнал это место по запаху. Но на этот раз почувствовал то, чего не ощутил в первый. Славик казался себе огромной рыбиной, пойманной в сети. И что же, сейчас, в предрассветной тьме утра, при свете фонарей, его станут... резать? На части?

Он повел плечами. Какие глупости.

К оптовому рынку катили велосипеды с проволочными багажниками спереди, легковушки всех марок, стрекотали мотороллеры под нетерпеливыми седоками, люди шли пешком с сумками в руках. Казалось, не только весь Токио — а все обитатели Японских островов устремились сюда, чтобы припасть к тому, что принесло им море...

Каждый вечер, примерно в одиннадцать, рыбаки разгружают рыбу. Семь оптовых компаний, которые делят между собой площадь рынка, распоряжаются уловом. Вся рыба должна быть продана сегодня же, с аукциона. Это правило не нарушается никогда, потому что только так рыбаки могут получить живые деньги.

Славик и Такико пришли до звонка, который раздается в четыре сорок утра. Аукционеры с лицензиями работают на оптовых торговцев, они запрашивают цены, на которые согласны посредники. У тех девятьсот двадцать девять магазинов на рынке, и, закупив рыбу, они продают ее розничным торговцам.

— Твой отец никогда не привозил рыбу на рынок? — спросил Славик у Такико.

— Очень давно, — она поморщилась. — Ему удобнее продавать угрей напрямую ресторанам. Здесь... хлопотно. Надо знать разные приемы, чтобы выручить хорошие деньги. Но мой дед — да. Он работал здесь со дня открытия рынка, а это было в тридцать пятом году. Он хотел стать аукционером и, как положено, отработал три года на оптового торговца. Потом сдал экзамен, но началась война...

На юрких самоходных тележках — карах посредники везли рыбу к себе в магазины и прямо на прилавке разрезали ее. К восьми утра весь товар был уже на витрине, готовый к продаже розничным торговцам.

— Сколько же здесь народу, — проворчал Славик. На уши давил гул голосов, звон ножей, рычание каров.

— Тысяч сорок торговцев каждый день, — сообщила Такико. — Наша любовь к рыбе безмерна, ты сам знаешь.

Такико шла между рядами так, словно что-то искала. Славик не хотел отставать, но то и дело сторонился, пропуская мужчин в синих робах с фонариками. Они направляли свет на огромных тунцов, чтобы выхватить особое клеймо — рыба не опасна, в ней нет радиации.

Задолго до восхода солнца посредники проверяют весь улов, всматриваются, не мутны ли глаза у пойманной рыбы, блестит ли кожа, не повреждено ли туловище. Любой опытный посредник точно скажет, где поймали рыбу, где ее хранили.

Славик наблюдал, как огромные тесаки, а следом ножи поменьше впиваются в тело тунца, оно поддается, разваливаясь от одного движения. Он догадался, что разные ножи здесь для того, чтобы свести отходы на нет. И вздрогнул, вспомнив, как Лиза тянулась к клинкам.

… — Сла-авик, — снова услышал он ее умоляющий голос, — у тебя столько знакомых. Неужели ты не сможешь найти того, кого интересовали бы японские клинки? Я бы перевела что-нибудь... Я уже забываю японские слова...— Свет фонарика упал на голову рыбы — оптовик проверял свежесть по глазам, которые, как показалось Славику, блеснули зеленым. Он вздрогнул. Лизины глаза блеснули так же, когда он ответил ей:

— Клинки? Да кого они сейчас волнуют? Сейчас всем хочется чего-то вкусненького. — Он отвалился от стола и погладил себя по животу. — А еще что-то будет?

Но Лиза не отступала.

— По-моему, сегодня волнует и то, чем кого-то можно... — она сделала выпад и пальцем ткнула Славика в живот, — проткнуть!

...Он увидел, как острие длинного ножа вошло в брюхо тунца. Отвернулся и принялся озираться — где Такико?

— Слава, — послышался за спиной тихий смех.

Он резко обернулся. Она очень четко произносила его имя.

— Я видела, как ты смотрел на тунца. Ты похож на него, такой же... крупный. — Такико прижалась к его боку, едва доставая Славику до плеча.

— А... ты... что-то ищешь особенное? — спросил он, пытаясь отстраниться от японки, чтобы та не почувствовала дрожь, которая пробежала по нему от такого сравнения. — Может быть, акульи плавники? — задал он нарочито банальный вопрос. Она хорошая, говорил Славик себе. С тех пор как от него ушла Лиза, у него не было женщины.

— Нет, — сказала между тем Такико, тряхнув длинной черной челкой, под которой блестели темные глаза. — Тебе нужны не они.

— Откуда ты знаешь, что мне нужно?

— Это нужно всем мужчинам.

— Что?

— Мясо трубача.

Он знал, что существует в природе такой моллюск с очень вкусным мясом. Лиза, кажется, включила в его... кулинарную книгу рецепт с трубачом...

— Так что со мной случится, если я его съем? Я стану трубить, как трубач? — спросил Славик, чтобы как-то поддержать желание японки позаботиться о нем.

— Радость, — коротко сказала Такико. — Ты будешь радоваться каждому дню.

Славик кивнул, не собираясь уточнять, что она имеет в виду. Радость — уже хорошо.

Когда они вернулись к ней, Такико приготовила трубача с рисом. Славик не выяснял рецепт, но съел, сделав вид, что уже беспредельно радуется всему вокруг.

— У тебя прелестная квартира. У тебя замечательные волосы... Ты невероятная любовница...

Он переехал к ней через два дня. Такико оказалась американской японкой, как сама называла себя. Ее предки в свое время переселились в Америку, в Калифорнию.

— Знаешь, — рассказывала она, — маленький городок Вакавилл стал настоящим японским городом. Там наши люди построили даже храмы — буддийские, синтоистские. Но потом, после Перл-Харбора... —Такико вздохнула. — Сам понимаешь. Кое-кто вернулся в Японию, как мои родители. Я училась сначала в Токийском университете, потом в Миннеаполисе. С тех пор живу между двумя странами. Мне все время казалось, я что-то ищу... Вернее, кого-то, — сказала она, внимательно посмотрев на Славика.

— Кого же? — спросил он.

— Своего светловолосого мужчину, — выдохнула Такико.

— Но их полно среди американцев, — заметил Славик.

— Я хотела сла-вя-ни-на, — по слогам произнесла она.

Он засмеялся.

— Я нашла его...

Славик вздрогнул и промолчал. А потом увлек ее на татами. Радоваться... радоваться... радоваться...

Лиза думала, что за время, проведенное в «Доме друзей», уже отстранилась от прошлого, в котором главным был Славик. Но сейчас, в полудреме утра, она искала его. Лиза ерзала на твердом матрасе, придвигаясь то к одному краю кровати, то к другому. Голое тело ощущало только крахмальность простыни. Она была жесткая, никакой шелковистой нежности. И нагрета только ее собственным теплом.

Лиза чувствовала, как горячий липкий пот покрывает живот и бедра. Как будто погружается в ванну, полную пенистой воды.

... — А ты приучила меня любить пенистую ванну, — услышала она низкий голос Славика.

— Ты до меня не любил плавать в пене? — Лиза нырнула в воду по самые уши, а он горстями сдвигал с нее белое воздушное покрывало. — Что ты делаешь? — она снова тащила на себя пушистые сугробики, которые пузырились, дышали, как живые, и как будто подглядывали.

— Я тоже хочу, — шептал Славик.

— Ч-чего же? — спрашивала Лиза, удивляясь, как дрожит тело в горячей воде.

— Подглядывать. Ты голая под пеной, — и он широким взмахом руки оголил ее грудь.

Лиза почувствовала, как от воспоминаний забилось сердце, ее бросило в жар, и она откинула одеяло. Тонкая ночная рубашка вздыбилась на груди. Под белым хлопком торчали напрягшиеся соски, а в голове звучал собственный голос и его.

... — Так ты никогда не плавал в пене? — спрашивала она, замирая под напряженным взглядом.

— Плавал, когда был маленький. Мама брала меня с собой в ванну.

— Она... брала тебя в ванну? Голая? — Лиза смеялась.

— Конечно, не в купальнике, — фыркал Славик.

— А ты тоже голый? — Лиза окинула его быстрым взглядом. Его грудь была в пене, а все, что ниже — под слоем чистой воды. Она втянула носом воздух, ей вдруг стало нечем дышать.

— Я был такой, как сейчас. — Он приподнялся, желая подтвердить свои слова, пенистая вода устремилась за ним, угрожая плеснуть через край.

— Нет, нет, нет! — Лиза протянула руки и толкнула Славика обратно. — Ты был не такой! — Она, не мигая, смотрела на его тело, и кровь приливала к щекам.

— Не тако-ой? — Он пожал плечами, а хлопья упали на зеленоватый кафель пола. — Я был ее маленький любимый сын. — Такую улыбку Лиза видела на лице мужа впервые.

Ей захотелось броситься к нему, обнять, прижать к груди и никогда, никогда не отпускать от себя.

А Славик продолжал:

— Мама была очень красивая. Ты чем-то похожа на нее. Только ты, конечно, изящней.

— Да ну? — Лиза почувствовала, как что-то, похожее на ревность, царапнуло ее. — По-моему, ты сейчас не смотрел на меня, а лежал с прикрытыми глазами.

Славик засмеялся:

— А я поднырну и рассмотрю. Все-все.

Лиза ударила ладошкой по воде, белое невесомое облачко прилипло к щеке Славика.

— Ты вот так, да? — Он протянул руки, схватил ее за плечи, и она вмиг оказалась под ним.

Горячие губы целовали ее шею, грудь. Она закрыла глаза, подставляя себя под этот огненный дождь. Его влажные руки скользили по ее телу, а пальцы, словно любопытные сноровистые мальки экзотических рыбок, обследовали все, что казалось прежде таинственным и недоступным.

Лиза охнула, когда Славик тесно прижал ее к своему боку. Она слушала прощальное бурчание воды, торопливо убегающей из ванны. Наконец открыла глаза и увидела его, настолько готового, что невольно вздрогнула...

«Да хватит же!» — рассердилась на себя Лиза. Когда Славик был рядом, тебе не хотелось ничего, ты поворачивалась к нему спиной в кровати, укрывалась своим, отдельным одеялом, а теперь готова лежать и вспоминать?

Лиза закашлялась. Она кашляла надсадно, как будто ей надо протолкнуть комок, застрявший в горле, а он не меньше теннисного мяча и такой же мохнатый. Наконец справилась с ним и вытерла слезы. Похоже, она еще не отошла от прошлой жизни, этот кашель тому свидетельство. Лиза села в постели и попыталась отдышаться.

Все, пора вставать, пора жить. Она посмотрела на часы на столе и больше не медлила ни секунды.

А в это время в беседке, увитой девичьим виноградом, Надежда Сергеевна смотрела на разлапистые листья, начинавшие багроветь. Они напоминали ей по цвету то, от чего сердце нырнуло вниз, потом снова возвратилось на место. Ничего, ничего. Все идет так, как задумано. Это хороший цвет для последнего приюта, теплый, не ярко-красный, не кумачовый...

Надежда Сергеевна улыбнулась. Вчера к ним зашла Лиза, когда Иван сидел за бумагой и писал. Он повел себя, как школьник, который читал на уроке книжку, а едва учитель вернулся в класс, спрятал ее под себя. Смешной. Интересно, он уже дописал? Она просила закончить. Жалуется, рука почти не слушается. Но ничего, осталось недолго...

Надежда Сергеевна услышала шуршание гравия на дорожке, и через секунду Ксения поднырнула под виноградный свод.

— Привет, — сказала она. — Я так и знала, что ты здесь. Медитируешь?

Какая чуткая, в который раз подумала Надежда Сергеевна. Что-то подозревает, но не знает что.

— Если мое занятие можно назвать столь модным словом, то да, — Надежда повернулась к подруге. — А вообще-то я сижу и любуюсь — какое хорошее утро.

— Тебе что-то прислали из Германии, я слышала? — спросила Ксения, внимательно глядя на нее.

— Ты уже зна-аешь, Ксана, — усмехнулась Надежда. — Тебе уже сказали.

— А как же, я должна знать о вас все.

— Да, прислали. Мой давний коллега вспомнил прошлое, — Надежда сделала ударение на слове «прошлое». Она хотела, чтобы Ксана сосредоточилась на нем. — Пишет, что нашел старые фотографии с конгресса археологов и рука сама потянулась к бумаге.

— Иван о нем знает? — полюбопытствовала Ксения и сощурилась.

— Ксана, — Надежда едва не расхохоталась. Получилось! — Он знает, но это совсем не то, о чем ты думаешь. — Даже сейчас она не могла лгать. Никогда не умела и повторила: — Мы просто коллеги. Он подал знак, что еще помнит меня, прислал знаменитый горький швейцарский шоколад. Хочешь?

— Швейцарский? — Ксения Петровна слегка нахмурилась. Это слово чем-то встревожило ее, но сейчас голова была занята другим, поэтому она отмахнулась от неясной тревоги.

— Он самый лучший, — заторопилась Надежда, вынула из сумочки плитку и раскрыла шуршащую фольгу.

Ксения Петровна взяла кусочек. Положила в рот, но не сосредоточилась на вкусе.

— Ага, а еще он тебе прислал что-то?

— Письмо.

— Ладно, — сказала Ксения. — Ты отдыхай, а мне пора. Привет Ивану. Он как?

— В порядке, — Надежда кивнула. — Сочинительствует, — добавила она и заметила, как дернулись губы Ксении. Но, похоже, ее занимали слишком срочные дела, и она не спросила, что именно сочиняет Никаноров.

— Мне пора, — Ксения встала.

— Пора, — тихо повторила Надежда Сергеевна, когда подруга вышла из беседки. Она почувствовала, как на спине выступил холодный пот. Привалилась к стенке и закрыла глаза.

Все хорошо, все нормально, говорила она себе. От шоколада во рту осталась горечь. Интересно... а они... горькие? Очень? Иван всегда любил горькое. Перец, аджику, горчицу — мысленно перечисляла Надежда Сергеевна. Знакомые, домашние слова успокаивали. Она тихонько, с облегчением в душе, засмеялась — Ксения не знает, что еще подруга получила в посылке.

Надежда Сергеевна отвела руку подальше от глаз, желая рассмотреть, который час. О, уже пора возвращаться к Ивану. Он наверняка закончил и ждет, чтобы жена прочитала.

Странно, думала Лиза, спускаясь по деревянной лестнице «Дома друзей», здесь никогда не пахнет болезнью или болью. Напротив, она ощущала какой-то удивительный запах, но что это — никак не могла понять.

— Ксения Петровна, никак не пойму, чем здесь так пахнет? — спросила она, войдя в кабинет. — Какой-то райский аромат.

— «Шанель номер пять», — бросила та.

— Что? — Лиза не поверила своим ушам.

— А почему ты удивляешься?

— Да нет, значит, у вас духи «шанель номер пять»? Не узнала.

— Нет у меня их, — Ксения Петровна покачала головой. — Зато есть мыло «шанель номер пять». Целая коробка.

— Вы смеетесь? Ваши... обитатели моются мылом «шанель»? Я знаю, сколько оно стоит. Сама принюхивалась в магазине «дьюти фри», в аэропорту.

— Нам твои магазины беспошлинной торговли не указ, — засмеялась Ксения Петровна. — Ты лучше посмотри, сколько оно стоит в центре Москвы.

— Тогда откуда оно у вас?

— Ах, Лиза, все просто, как сама жизнь, — насмешливо сказала крестная. — Ты знаешь, что такое обмен услугами?

— Да кто не знает, — фыркнула Лиза.

— И всякий знает, что дешевле расплачиваться тем, что ему легче всего достается.

— Вы хотите сказать, что вам кто-то прислал просроченное мыло? — не унималась Лиза.

— Нет. Наше мыло в полном порядке, — Ксения Петровна выпрямилась и отодвинулась от компьютера. — Просто я приняла в хоспис мать одного коммерсанта. Он поставляет из Парижа такое мыло. Для него нет ничего проще, чем привезти нам коробку его, а не мешок гречки. — Крестная вздохнула. — Легкой смерти хотят все, Лиза, и себе, и близким. Она — единственное, что уравнивает на земле и богатых, и бедных. Банально, но это так. Я думаю, любая истина, которую усвоили все, становится банальной.

— Вы говорите афоризмами, — фыркнула Лиза.

— Ты слышала про эвтаназию?

— Я... Да, что-то слышала...

— Понятно. Ты пока не думала о легкой смерти.

— Пока что я думала не о легкой смерти, а о легкой жизни, — сказала Лиза.

— Признак хорошего душевного здоровья, — похвалила Ксения Петровна. — Так вот, это слово означает легкий уход из жизни, то есть смертельно больной может переселиться в мир иной с помощью врача. Но мы пока не об этом думаем, а только о том, чтобы отсюда, из «Дома друзей», отправлялись если не в рай, то хотя бы из рая.

— А... мне можно помыться таким мылом? — спросила Лиза.

— Да ради бога, — Ксения Петровна засмеялась и кивнула на шкаф. — Бери. Но я хочу тебя кое о чем спросить.

— Скажу, если вы мне дадите второй кусок мыла. — Лиза засмеялась.

— Какая корыстная, — улыбнулась Ксения Петровна. — Ладно, скажи, ты хорошо подумала насчет развода?

— Точно так же вы спрашивали меня перед свадьбой, — заметила Лиза.

— Да. И ты уверяла, что вы любите друг друга. А сейчас — ты можешь сказать, что вы не любите друг друга?

— Нет, — быстро ответила Лиза.

Ксения Петровна сощурилась:

— Нет?

— Я не люблю ту жизнь, которая у нас со Славиком получилась.

Крестная молча смотрела на Лизу.

— Понимаю. Ты думаешь, что вы могли бы начать сначала...

— Не мы, — сказала Лиза. — То есть мы, но другие. — Она поморщилась. — Я думаю, вы меня понимаете.

Ксения Петровна медленно кивнула.

— Как будто, да. Славик перестал бы видеть в тебе свою маму, домоправительницу...

— Кухарку... — добавила Лиза.

— ...то есть прислугу, — подвела невидимую черту Ксения Петровна. — Да-а... Это на самом деле похоже на вулканический взрыв.

Лиза молча смотрела поверх головы Ксении Петровны и снова видела свою квартиру, в которой знала каждый квадратный миллиметр. Она видела компьютер на письменном столе, слышала слова Славика, видела его расслабленную позу на диване. Он щелкал пультом управления, а она «батонила», набирая его работу.

— Любовь, говорят, это сумасшествие. И те, кто это говорит, правы, — Лиза скривила губы. — Это точно, хотя раньше я так не думала.

— Ты считаешь, что вылечилась? — поинтересовалась Ксения Петровна.

— У меня просветление, — Лиза засмеялась. — Я хочу развестись. Прямо сейчас. А насчет вулкана вы правы. Хотя не знаете, как он устроен.

— А ты расскажи, — тихо произнесла Ксения Петровна.

— Представьте себе земную кору.

— Я представила тебя.

— В ней возникают трещины.

— Как в тебе, — Ксения Петровна поморщилась.

— По этим каналам и трещинам извергается лава, пепел, горячие газы, пар и сыплются обломки горных пород.

— Они обрушились на бедного Славика, и не только на него. Я читала в газетах о твоем взрыве на фуршете. Знаешь, что больше всего поразило репортеров?

— Что? — Лиза быстро посмотрела на Ксению Петровну. Сама она не читала ничего, что писали в светской хронике о происшествии в новом ресторане японской кухни.

— Что ты так нещадно давила... доллары.

— Доллары? — Лизины глаза стали похожи на две недозревшие японские хурмы. И по форме, и по цвету: круглые и бледно-зеленые. — Я не помню. — Она свела брови. В памяти возникли сиреневые кусочки скользких кальмаров, она снова ощутила хруст костей морского леща, поморщилась от запаха рыбьего жира, смешанного с уксусом и перцем. Покрутила головой. — Нет.

— Не в буквальном смысле слова, — наконец сказала Ксения Петровна. — Они имели в виду, что ты раздавила дорогостоящей еды не на одну сотню зеленых.

— Ах, вот вы о чем, — она скривила губы. — Больше всего мне жаль свои брюки. Соус забрызгал манжеты, и они не отчищаются.

— Ну конечно — своя рубашка ближе к телу. А вот хозяин печется о финансовых потерях, — Ксения Петровна произнесла это таким тоном, что Лиза уловила нечто...

— Он... Андрей Борисович, тоже ваш... клиент? То есть кто-то из его семьи, — быстро поправилась она. И, обращенная в прошлое, не заметила, как переменилось лицо Ксении Петровны.

— Нет, но и так можно догадаться.

— Так я продолжу, — нашла потерянную нить разговора Лиза. — Вулканы бывают действующие, уснувшие и потухшие.

— Ты тот вулкан, который не спит и уж точно не потух, — насмешливо заметила Ксения Петровна.

Лиза кивнула.

— По форме они тоже разные. Поэтому у одних извержение происходит из центрального отверстия, а у других — через трещины.

— Даже не знаю, к какому типу тебя отнести. По-моему, на фуршете ты соединила в себе оба. Фуршетники едва выбрались из-под завалов. Но бог с ними, главное, ты сама выжила. — Ксения Петровна смотрела на Лизу и удивлялась, как сильно она изменилась в хосписе. — Я рада, но мне знаешь чего жаль больше всего?

— Чего же? — настороженно спросила Лиза.

— Твои роскошные волосы. Ты их отрезала, — она покачала головой.

— Я отсекла прошлое. Чтобы оно не хватало меня за волосы.

Короткое каре чуть выше ушей придавало Лизиной фигуре энергию, напористость. Похоже, она себя чувствовала точно так, как выглядела. Куда подевалась женщина с печальным загнанным взглядом и решительно сжатыми губами? Теперь у нее другое лицо, и сама она другая.

Красивый овал, полные, словно припухшие от поцелуев губы. «А может быть, она с кем-то была?» — подумала Ксения Петровна. Лиза вернулась очень поздно, сказала, что ездила на свою дачу.

На ней были черные джинсы и черная ветровка, этот цвет прибавлял облику агрессивную энергию. Чувствуется, Лиза стремилась выглядеть именно так. Это посыл окружающим — а ну, расступитесь!

Ксения Петровна любила угадывать, что происходит с человеком. Крестница, понимала она, словно оборвала поводок, на котором засиделась, и сейчас хотела всего сразу.

— Так я ответила на ваш вопрос? — спросила Лиза.

— Да, теперь можешь взять мыло. Два, нет, три куска!

— Какая вы щедрая!

— Твой ответ был полным и убедительным. За него два куска. А за общеразвивающие сведения о вулканах я должна расплатиться? — Лиза засмеялась. — Открой, там целая коробка. — Ксения Петровна кивнула в сторону шкафа светлого дерева.

Лиза открыла дверцу и невольно отшатнулась. Потом придвинулась вплотную, будто собиралась в него влезть. Там было не только мыло «шанель», но и дезодорант этой марки!

— Вот это да... — восхищенный вздох, и больше ничего.

Лиза проплыла в бассейне кролем полтора километра, вылезла на бортик, ощущая себя тестом для сдобы, которое мяли, шлепали, добиваясь особенной нежности.

Она покрутила головой, сняла шапочку и очки и пошла в душ. Там намылилась мылом, которое взяла в шкафу у Ксении Петровны, и почувствовала себя, как в раю.

Потом выпила чашку черного крепкого кофе в своей комнате.

— О-ох, — простонала Лиза, переполненная какой-то новой радостью, и откинулась на спинку кресла. Сейчас она ощущала себя обновленной — тело чистое и невесомое, мозги ясные, просветленные.

Лиза закрыла глаза. Потом внезапно выпрямилась. Она же обещала зайти к Никаноровым. Надежда Сергеевна вчера увидела ее и сказала:

— Лиза, я не понимаю, что с моей орхидеей. Она как будто что-то чувствует... — Женщина смотрела вопросительно.

— Может, собирается зацвести, — предположила Лиза. — Но у нее почему-то не хватает сил. Я приду посмотрю.

— Приходи в двенадцать.

А сейчас без трех минут! С недосушенными волосами Лиза помчалась к Никаноровым.

А потом, напомнила она себе, надо ехать к спонсорам, Ксения Петровна просила. Они обещали одарить хоспис специальными прокладками и простынями, которые превращают влагу в гель, не оставляя никакого запаха. Теперь Лиза понимала, за счет чего существует удивительный «Дом друзей» и как удается Ксении Петровне управлять им. Она нашла профессионалов, хорошо им платила. А за это они выискивали законные способы сделать невозможное возможным.

Лиза постучала в дверь Никаноровых, но никто не ответил. Удивительно — Надежда Сергеевна всегда была пунктуальной. Постучала еще раз. Тишина. Она толкнула дверь и вошла.

Лиза стояла на пороге, не решаясь пройти дальше. Дверь гостиной была распахнута, в ней — никого.

Она посмотрела направо — там спальня. Почувствовала, как руки внезапно похолодели. Сделала шаг, другой и повернула желтую, под золото, ручку.

— О господи! — воскликнула Лиза и хотела побежать туда, к ним. Но икры ног задрожали так, что она ухватилась за косяк.

Штора на окне отодвинута наполовину, в комнату заглядывал клен с красными листьями, он смотрел прямо... на них.

Лиза почувствовала, как горло сдавило. Только вчера она рассказывала Надежде Сергеевне, как японцы умеют любоваться осенними листьями клена.

А... Никаноровы тоже... любовались... перед тем, как?..

Сейчас они оба лежали на заправленной кровати одетые так, будто собрались гулять. Они держались за руки. Их лица были спокойны.

Лизина рука метнулась ко рту. Нет, не надо кричать, сказала она себе. Провела ладонью по волосам и быстро отдернула. Мокрые. Почему мокрые? Ах да, она купалась в бассейне, ее тело радовалось, наслаждалось движением. А они в это время... ушли?

Лиза глубоко вздохнула и сделала еще шаг.

На тумбочке белел лист бумаги. «Тому, кто найдет нас первым», — было написано крупными буквами. Рука Ивана Михайловича. Почти каллиграфический почерк, так может писать только мастер вроде него.

Лиза протянула руку и взяла лист.

«Завещание», — написано на верху страницы.

Лиза прочла и посмотрела в окно. Она увидела, как легкий ветерок бросил друг на друга два красных листа. Они замерли, соединившись.

Как замерли навсегда те, кто лежал на кровати.

Эти двое завещали все, что у них было ей, Елизавете Николаевне Соломиной.

— У нас летом никто не умирает, — говорила Ксения Петровна. Они с Лизой сидели у камина в ее кабинете. Прошло сорок дней после смерти Никаноровых.

— Кому хочется расставаться с красотой, — подала голос Лиза.

— А сейчас начнутся затяжные дожди, — вздохнула Ксения Петровна. — Никаноровы... — она покачала головой, — выбрали удивительно светлый день, другого такого не будет.

Лиза кивнула. Дождь шел с самого утра, он и сейчас омывал калиновые гроздья за окном.

— Ксения Петровна, — сказала Лиза, — но как два человека могли умереть вместе? Хорошо, я понимаю, у них один диагноз, но ведь организм-то разный?

— Такое бывает, — тихо произнесла Ксения Петровна.

— Без... чего-то? Без таблетки? Без... укола?

— Ты хочешь спросить, не дала ли я им яду? — насмешливо поинтересовалась она. — Нет. Я думаю, они завели свои биологические часы на определенное время.

— Невероятно.

— Бывают пары, настолько проросшие друг в друга, что становятся единым организмом.

— Как сиамские близнецы? — насмешливо заметила Лиза.

— Ты даже сама не понимаешь, насколько это точно, — кивнула Ксения Петровна. — Что главное в достижении любой цели? — Она внимательно смотрела на Лизу. Та молчала. — Сила концентрации. Один мой знакомый доктор давно занимается со спортсменами. Те, с кем он работает, опережают других, как теперь говорят, на порядок. А что сделал с ними он? Научил на старте думать только о финише, и ни о чем другом.

— Так просто? — Лиза недоверчиво вскинула брови.

— В том-то и дело, что непросто. Но если этим овладеть — победа твоя. Во всем, в чем ты сама захочешь.

Лиза хмыкнула:

— Он и вас научил?

— Пытался. Учил, — она улыбнулась. — Но я... я не захотела концентрироваться на том, на чем он просил.

— Его спортсмены... бегают?

— И еще гребут, — усмехнулась Ксения Петровна.

— Деньги? — спросила Лиза.

Ксения Петровна засмеялась:

— Ты имеешь в виду призовые? Да, и их тоже. Но я о спортсменах-гребцах.

— Ах, простите.

— Не извиняйся. Гребут — сегодня слово-символ. На него у всех одинаковая реакция.

— Так что же ваш доктор?

— Он, конечно, отбирает тех, кто способен на подобную концентрацию. Не только длинные руки и длинные ноги делают спортсмена чемпионом. — Лиза фыркнула. — Почему такая реакция?

— Вы... очень хорошо знаете его систему... или... самого доктора? — Лизины глаза заблестели.

Ксения Петровна посмотрела на нее:

— Он был моим любовником, Лиза. Эвфемизмы ни к чему. Я могу сказать об этом прямо. Я многому у него научилась, — добавила она.

— А где он сейчас?

— Его пригласили в Австралию. Работает с командой гребцов-юниоров. Успешно.

— Вы скучаете по нему?

— Нет. Я никогда ни по кому не скучаю. Я самодостаточный человек.

— Я тоже, — сказала Лиза.

— Нет, — Ксения Петровна покачала головой. — Такие, как ты, не бывают самодостаточными. Тебе нужно восхищение. Пока Славик тобой восхищался, ты оставалась с ним. А когда он привык и перестал, ты ушла. — Лиза молчала. — Так вот, возвращаюсь к тому, с чего начали. Я повторю: концентрация — главное. Ее можно направить на жизнь, а можно на смерть. О таких, как Никаноровы, стоило бы написать большой научный труд.

— Я не знаю, хорошо ли, как они, соединиться даже в смерти, — проговорила Лиза, обхватив себя руками, как будто ей стало зябко.

— Выпей немного, — Ксения Петровна кивнула на почти нетронутую рюмку водки, настоянной на хеномелисе, японской айве. Она была золотисто-желтого цвета.

Лиза нехотя потянулась к ней и подняла.

— Неплохо, — одобрительно сказала она. — Не зря говорят, что это напиток для эстетов.

— Мне тоже нравится, — Ксения Петровна отпила. — Я за свободу каждого, — добавила она, продолжая начатую тему.

— Знаете, чему я всегда удивляюсь? — Лиза смотрела на Ксению Петровну с восхищением.

— Чему?

— Вы всегда в себе.

— То есть? Ты хочешь сказать — я себе на уме или, напротив, погружена в себя?

— Нет. Я о другом. Вы всегда уверены в себе.

— Тренировка. — Ксения Петровна говорила с расстановкой, словно анализировала, что позволяет ей быть такой, какой ее видит Лиза. — Опыт. Вера.

— Расскажите.

— Да все просто.

— Не может быть.

— Может. Чего проще — перед тем, как выйти из дома, я заставляю себя смотреться в зеркало и нравиться.

— Это нетрудно, — Лиза махнула рукой. — Вы прекрасно выглядите.

— Спасибо. А днем я смотрюсь мельком, только убедиться — все ли в порядке. Я до вечера к этому беспощадному стеклу близко не подхожу.

— Ну да! — недоверчиво бросила Лиза.

— Смотреться в него — значит постоянно мучиться вопросом, как я выгляжу. Если я себе не нравлюсь, у меня пропадет уверенность в собственной безупречности. Дотошные англичане провели исследование и обнаружили, что женщины, которые занимаются фитнесом в зале с зеркальными стенами, устают больше, чем те, кто не смотрится в него во время занятий. Это понятно — когда не видишь быстрых перемен к лучшему, настроение портится.

— А... — начала Лиза, потом закрыла рот.

— Говори, говори...

— А... делают зеркальные потолки в спальне. Тогда они зачем?

Ксения Петровна бросила на нее быстрый взгляд и сказала:

— Это возбуждает, если само занятие и ты в нем — нравятся. Ты сделала такой потолок в Крылатском? — она сощурилась.

— Не успела, — хмыкнула Лиза.

— Ничего, успеешь, — насмешливо бросила Ксения Петровна.

— Хорошо. Дальше... рассказывайте.

— Я никогда не думаю о своих изъянах и никому не советую. Твои недостатки люди не замечают, пока ты сам не обратишь на них всеобщее внимание. Да и сама, чем меньше о них думаешь, тем лучше себя чувствуешь. Но я считаю, их следует превращать в достоинства.

— Например?

— У тебя длинные руки. Не заняться ли профессионально греблей?

Лиза расхохоталась.

— Лучше стать банкиром.

— Почему бы нет?

— Понятно. Но, знаете, я все же никак не могу взять в толк, — Лиза покрутила головой, челка упала на лоб, — почему Никаноровы решили все оставить мне?

— Подумали, что ты сообразительная, догадаешься, что делать с их домом и мастерской?

— Что при моем образовании у меня получатся хорошие оградки для могил и наборы для каминов? — Лиза поморщилась.

— Могу подбросить заказы, — усмехнулась Ксения Петровна. — Но если серьезно, Никаноров, я думаю, делал не только их. Я знаю точно, что Ивану заказывали и ножи, и...

— Гм, — неопределенно произнесла Лиза. — Мне показалось, его работники примеряли на себя эту мастерскую. Помните их на похоронах? Их обещания продолжить дело?

— Нет сомнений. На их месте я тоже прикинула бы, как она на мне сидит. — Ксения Петровна усмехнулась.

— А значит, я должна подготовиться...

— К не самому торжественному приему. Женщины-молотобойцы уже в прошлом, Лиза. Было время, когда они являлись «женщиной моей мечты». — Она засмеялась. — Да ты и не тянешь на молотобойца.

— А на их хозяина? Точнее, хозяйку? — Лиза расправила плечи.

— Тоже нет, — крестная вздохнула, — сейчас на женщину смотрят совершенно определенно...

— Как на кухарку, — бросила Лиза, чувствуя, как изнутри поднялся жар. «Надо же, до сих пор не улеглось это противное чувство», — подумала она.

— Не только. Идеальная женщина для нынешнего мужчины, — говорила Ксения Петровна, — это продолжение его тени. Она должна жить подле него, ради него, исполнять все желания и радоваться его вниманию. Это единственно возможный для нее способ самореализации.

Лиза скривилась:

— Это я уже проходила.

— Нет, ты сбежала раньше, — улыбнулась Ксения Петровна.

— Но я стирала, убирала, варила...

— ...кормила, покупала одежду и еду, удовлетворяла мужа в постели, служила предметом гордости перед друзьями и коллегами...

— ...всегда помнила, где он оставил свой журнал, взял ли с собой ключи, документы, деньги. Ухаживала за ним, когда он болел...

— Но ты не выполнила основное назначение женщины в социуме, а это — рождение детей. Если у женщины нет ребенка, не важно почему, она ничего не стоит в глазах мужчины. Второй сорт, — Ксения Петровна иронически скривилась. — Никакие успехи ни в чем не прибавят ей цены ни на грош.

Лиза усмехнулась.

— Вряд ли мои кузнецы способны выковать у себя в голове такие мысли, — заметила она.

Ксения Петровна пожала плечами:

— Да нет, конечно. Им такого не придумать. За них потрудились другие мыслители, но именно их чувства и представления послужили основой для кратчайшего резюме: баба.

— Вы просто заткнули бы за пояс составителей толковых словарей, — фыркнула Лиза. — Я так и вижу: «Женщина». А дальше — «Она же баба». Далее по тексту, который вы только что произнесли.

— Но, Лиза, это правда. Между прочим, твоя умная мать догадалась обо всем сама.

— Моя мать?

— Да, — произнесла Ксения Петровна. — У тебя была очень умная мать.

— Что же было в ней такого умного? — спросила Лиза.

— Она уловила то, что я тебе сказала. Точнее, все, что мы с тобой сказали друг другу только что. Она хотела ребенка, потому что подсознательно ощущала, как мужчины смотрят на женщину без детей. Любой из них, давая себе в том отчет или нет, спрашивает любую женщину мысленно: ты хочешь, чтобы я тебя трахнул? Вот и все. А остальное — виньетки. Обрати внимание, что в рекламе повторяется чаще всего? Все эти дезодоранты, помады, лаки для волос, которые обещают сделать женщину ароматной, желанной, счастливой, благополучной? Какая у них форма? Что она тебе напоминает, а?

— Одно и то же, — усмехнулась Лиза. — Мужские прелести.

— Значит, все женское счастье зависит от того, насколько она нужна мужчине, а секс становится смыслом жизни. Понимаешь?

Лиза молчала. Она смотрела на Ксению Петровну, которая от водки расслабилась, говорила таким тихим голосом, как говорят люди, хорошо обдумавшие все, что произносят.

— Как будто секс — высшая награда, на которую женщина может рассчитывать на земле, а фаллос — инструмент, которым мужчина осчастливит ее. Знаешь, выхожу я как-то из метро, хорошо одетая, причесанная, но печальная. И вдруг слышу: «Хочешь, я тебя трахну?» Поднимаю глаза и вижу какого-то непромытого, непробритого, непроглаженного мужичонку. Даже тако-ой, — Ксения Петровна покачала головой, словно до сих пор не избавилась от удивления, — решил, что он может меня осчастливить, прогнать мою печаль. Потому что у него есть то, чего нет у меня!

— Вы ему, конечно, все объяснили? — спросила Лиза со смехом.

— Нет. Я сказала ему: «Спасибо, ты мне уже помог». Это была чистая правда. Потому что внезапно до меня дошло, почему он так сказал. И он ведь не собирался меня обидеть. — Лиза засмеялась. — Твоя матушка, Ирина, очень хотела ребенка и была права.

— Но мама жаждала стать вулканологом... Она им стала, а я столько времени провела дома одна... Конечно, она могла бы не работать, папа предлагал ей...

— Я о том и говорю, что твоя мать была мудрая. Она вовремя поняла еще одно: невозможно реализовать себя, полностью подчинившись мужчине.

— Как я, да? — спросила Лиза и печально улыбнулась.

— Теперь ты этим займешься, — насмешливо бросила Ксения Петровна. — Как говорил мой первый муж, все будет так, как должно быть, даже если будет не так. И с этими словами удалился. А я занялась делом. Валентиновка с ее кузницей — сигнал тебе...

— Да, я понимаю. Но все-таки не могу поверить...

— Считай, что Никаноровы тебя просто полюбили, — сказала Ксения Петровна и решительно выпрямилась.

— Вот так взяли и полюбили? — Лиза насмешливо смотрела на Ксению Петровну. — Не верю.

— Не веришь, что тебя можно полюбить? — поддразнивала ее крестная.

— Оставить мне дом в Валентиновке, мастерскую, деньги? Все, что у них было, только из симпатии к незнакомому человеку?

— Но, заметь, они поставили свои условия.

— Но они для меня не обременительны, — Лиза покачала головой.

— Ты не можешь ничего продать в ближайшие три года. Ты не изменишь профиль мастерской, а только вправе расширить его. Я бы сказала, они сделали подарок не только тебе, но и себе... Сама знаешь, у них никого не было. Это крест, который ты...

— Я согласна нести этот крест, — Лиза улыбнулась. — Как странно все-таки, да? Мои вожделенные клинки подошли ко мне вплотную. Они окружили меня. — Она растопырила пальцы и сжала в воздухе невидимый шар. — Мой отец собирал коллекцию, я изучала японские мечи, а когда ссорилась со Славиком, ехала в библиотеку и читала о них. Это меня успокаивало.

— Какая воинственная особа, — хмыкнула Ксения Петровна.

— Да нет, я вижу в них не оружие, а предмет искусства. Я вам говорила, что едва не стала студенткой австрийской школы дизайна.

Ксения Петровна смотрела на Лизу и испытывала облегчение. Что ж, ей удалось то, что задумала. Никаноровы все оставили Лизе. Она поняла это, когда Надежда спросила, хороши ли финансовые дела у хосписа.

Ксения Петровна сказала, что лучше не бывает. На самом деле она не лукавила. Подмосковная парфюмерная фирма, куда ее зять поставляет упаковку из Испании — тюбики, баночки, флакончики и благодаря которым она и вырвалась вперед среди таких же начинающих на рынке, хорошо поддерживает «Дом друзей». Конечно, от зятя они получают льготы, выгодно всем.

— Бумагами по наследству займется мой юрист, Лиза, — сказала Ксения Петровна. — Ты не вникай, иначе голова пойдет кругом. Ему можно доверять во всем. — Она многозначительно посмотрела на нее. — Получишь безупречные документы. Поэтому считай, ты уже хозяйка. Поздравляю. Можешь написать заявление о приеме в конфедерацию женщин-предпринимательниц, — крестная засмеялась.

— А вы там состоите? — удивилась Лиза. — Вы никогда не упоминали.

— Нет, но, признаюсь, меня зазывали. Тем более что дело, которым я занимаюсь, как говорят, социально значимое. — Она усмехнулась. — Скучно. Между прочим, на Западе этот бизнес приносит очень хорошие деньги. Но я нигде не состою, я сама по себе.

— Я тоже хочу быть сама по себе, — сказала Лиза. — Но вместе с вами.

Ксения Петровна засмеялась:

— Куда мы друг от друга. Крестная и крестница.

— Да, мы двое, и больше никто.

Лиза произнесла это и почувствовала, как тоска сдавила горло. Снова вдвоем, но это другое единение. Пять лет назад Лиза Соломина тоже вступала в союз, тот, который обещает женщине столько радости и надежд, сколько она себе разрешит.

Ей что же — обидно? А что такое обида? Японцы говорят, обида похожа на традиционное японское стихотворение в три строки, хайку. От нее можно отмахнуться, не признавать, простить, но никогда нельзя забыть.

— Ты на самом деле хочешь знать, почему Никаноровы настолько прониклись к тебе? — тихо спросила Ксения Петровна.

Голос ее стал другим, тихим, не похожим на обычный уверенный голос женщины, которая ни в чем не сомневается. Лиза резко повернулась к ней. Свет настольной лампы был мягкий, морщины на лице Ксении Петровны сгладились, пушистый высокий воротник бежевого свитера скрывал шею и слегка поплывший подбородок. Лиза увидела перед собой совсем молоденькую женщину.

— Хочу, — бросила она.

Лиза приехала в Валентиновку в дождливый день. Она недолго колесила по улицам поселка. Издали увидела дом из красного кирпича с мансардой под черепичной крышей. Чугунный кованый забор, ворота с бойкими петушками на столбах не оставляли сомнений — ей сюда.

Лиза поставила машину прямо перед воротами, высокая, давно не кошенная трава доставала до середины колеса ее джипа.

Она выскочила из «Паджеро» и огляделась. Нигде никого. Подергала замок, он насыпал ей полную пригоршню дождя.

— Здравствуй, здравствуй, — сказала Лиза и вставила ключ. Заботливо смазанный, наверняка еще хозяином, замок открылся мгновенно.

Бетонная дорожка между старыми акациями вела к крыльцу. Дикий, точнее, одичавший хмель вел себя как хотел, он обвил эти акации так плотно, что не разглядеть самих стволов, но листья уже высохли и побурели.

«Ну вот, — сказала себе Лиза, — теперь это твой дом. Ты будешь здесь жить. — Затихла, прислушалась к себе. — Как там сердце? Что подсказывает?» Попробовала сосредоточиться, представить себе жизнь в новом доме. Но сразу перед глазами возникла мастерская. Она, а не дом станет главным в ее здешней жизни. На длинных прилавках — ножи... сабли... мечи... Такие, как видела на выставке в Оружейной палате, потом на вернисаже на Кузнецом мосту... Такие? Нет, они должны быть лучше. В них соединится страсть отца, опыт Никанорова, ее знания. Ей придется постараться за троих.

Ого, как возвышенно, одернула она себя. Так где же сама мастерская?

Лиза пошла по серой мокрой дорожке в глубь сада и уперлась в строение, тоже из кирпича, с черной металлической дверью. Это кузница, нет сомнений. Открыла дверь ключом и шагнула в темноту.

Она узнала этот запах. Пахло металлом. Кисловато — припоем. Почувствовала, как на плечи навалилась тяжесть. Лиза включила свет. Вот это все — ее? Горн, в котором плавят металл, высокая наковальня, молотки, щипцы... Она оглядела металлические прутья. Заготовки? Скорее всего.

Лиза осматривала брезентовые рукавицы, кожаные фартуки, кучу ветоши в углу. Тумбочки с банками из-под растворимого кофе, банки из-под чая, в которых, знала она, никакой не чай, а гвозди или что-то подобное.

Лиза почувствовала, что дрожит.

Еще можно взять и выйти отсюда. Выбежать, закрыть дверь на ключ. Забыть о клинках. Заняться чем-то другим.

Конечно, можно отдать это на откуп мастерам. Никаноров говорил ей, что у него работают Сергей и Алексей.

— Они умелые ребята, но хитрые, — снова услышала она его голос. — Как всякие мастеровые люди. Имей в виду, если с такими столкнешься. И ничему не удивляйся. — Он тихо рассмеялся. Она и не предполагала тогда, что Иван уже решил оставить все ей.

Лиза обернулась. Дверь была широко раскрыта. На фоне светлого нутра кузницы там, снаружи, казалось, непроглядная чернота. И если секунду назад темнота была здесь, а свет — там, то сейчас все переменилось.

Нет, не убежит она отсюда — туда. Вот он, свет ее будущей жизни.

В доме пахло деревом. Он был построен из лиственницы и обшит кирпичом, поэтому простоит еще сто лет. Столько ей ни к чему, но все равно приятно.

Комнаты оказались просторными, с тяжелой старой мебелью. Здесь все так, как было при Никаноровых.

Лиза бросила сумку на пол возле двери в гостиную и замерла. Постояла, прошла к окну, выглянула. Напротив, на балконе синего деревянного дома, дождь полоскал российский флаг. Она не поверила своим глазам и сощурилась — может, неубранное от дождя белье — белое, красное, синее? Но порыв ветра расправил полотнище, и Лиза с изумлением поняла — да, это флаг. Какие соседи...

Она поежилась. Здесь не жарко. Или это озноб?

Вернулась к сумке, порылась в ней и достала термометр. Он был сделан в виде собачки, героини японского мультфильма. Его подарили ей в галерее, когда она уходила оттуда навсегда, но тогда думала — на время. Собачка никогда не была пустобрехом и, пока Лиза обследовала спальню, сообщила — в гостиной шестнадцать градусов.

Значит, надо разжечь камин.

Лиза осмотрела веранду и нашла сундук, в котором лежали дрова. Сухие, они вспыхнули мгновенно. Ей всегда и везде нравилось смотреть в огонь. Но она никогда не стояла рядом с огнем в кузнице. Что ж, это произойдет завтра, когда мастера разожгут горн.

Лиза повела носом и уловила запах дыма. Он напомнил ей о том, что в шкафу видела кофе французской обжарки — самый черный кофе с крепким привкусом дыма. Надежда Сергеевна говорила, что они с мужем каждое утро пьют такой. Она сейчас же сварит.

Оказавшись хозяйкой дома в Валентиновке, Лиза ничего не хотела в нем менять. У нее есть свое поле для перемен — дача. После развода со Славиком они не делили вещи. Машина и дача — ее, квартира — его. Вот уж точно говорят: хороший человек тот, с кем легко разводиться. Значит, Славик хороший. И она не хуже. Лиза улыбнулась.

Дом на улице Максутова в Петропавловске-Камчатском Лиза вспоминала редко. Именно сам дом — сооружение из панельных плит с окнами между ними. Пять этажей, застекленные балконы. Сильные ветры зимой проникали сквозь швы, даже, кажется, сквозь сам бетон, поэтому люди преграждали ему доступ хотя бы через балкон. Но Лиза часто мысленно проходилась по комнатам. В отцовской главенствовал шкаф с коллекцией ножей, которые занимали его весь, с пола до потолка. Комната была полна книг, фотографии вулканов покрывали стены.

В комнате матери тоже книги, но бумаг — больше. Потому что мать позже отца написала диссертацию.

Лиза не могла вспомнить, помогал ли ей отец писать ее. Он был человеком строгих правил и считал, что каждый сам должен делать свое дело. Иногда Лиза удивлялась себе — как это она, так похожая на отца, взвалила на себя все дела Славика. Ей даже приходило в голову, что ее замужество — следствие глубокого стресса после гибели родителей. Это не она, а другая, глубоко напуганная девочка...

Лиза поздно легла спать. Но среди ночи неожиданно проснулась и никак не могла понять, где она. Это не Крылатское, потому что рядом нет Славика. Это не дача. Это... Ах, она в своем собственном доме. В Валентиновке.

Лиза села в постели. Ей что-то снилось, хорошее. Вспомнила — цветущие орхидеи и тропические рыбки. Смешно — неужели это все, что осталось в памяти от прошлой жизни? Или — это знак ей? Но какой?

Она потерла рукой затылок, потянулась. Может, это подсказка — сделать ножи с ручкой в виде орхидей и рыбок? Нет, не аквариумных рыбок, а карпов. Японские карпы — символ стойкости. Они подойдут к дамаску, который делают мастера Никанорова. А орхидея — тоже не простой цветок. Он — символ живучести. Способный существовать без почвы, но такой нежный, ароматный, приятный — разве не знаковый цветок времени?

Лиза снова опустила голову на подушку, а глаза остались открытыми.

Итак, у нее мастерская. В ней есть горн, наковальня, два мастера. Что она должна делать со всем этим?

Она хорошо знает искусство восточного клинка и теперь может воспользоваться идеями, которые предлагала людям из Ферлаха. Она нашла способ гравировать ножи новым методом, эффектным и более дешевым, чем травление.

Почему бы и нет? Во всем мире сейчас модно холодное оружие, которое воспринимается любителями и коллекционерами как произведение прикладного искусства. Его можно рассматривать часами, получать удовольствие от красоты линий, от искусства гравировки.

В клинках должно быть нечто, что заставляло бы смотреть на вещь завороженно, отвлекшись от каждодневной суеты. И главное, что обещает успех, — они доступны всем, их не нужно официально регистрировать.

«Я справлюсь со всем этим?» — спросила себя Лиза. И вместо ответа вспомнила вчерашний разговор с Ксенией Петровной.

— Знаешь, — сказала крестная, — мой зять преподал мне один урок.

— Какой?

— Он привел мне евангельскую притчу о талантах.

— В чем она заключается?

— Я лучше тебе объясню на примере. Три человека, каждому дано по сто рублей на три года.

— Ого, — насмешливо заметила Лиза. — Опасный капитал.

— Верно. Прошло время, один упорно трудился и вернул десять тысяч.

— Ох.

— Значит, ему можно доверить ответственное дело. Второй вернул сто рублей и бумажку, где делал расчеты всех операций, которые производил с этой денежкой.

Лиза снова хмыкнула:

— Длинный был столбик, да?

Ксения Петровнаотмахнулась.

— Ему тоже можно поручить кое-что. А вот третий не хотел рисковать и спрятал стольник. Его-то он и достал через три года. Это значит, человек вообще не умеет управлять деньгами.

— Вы хотите сказать, что я... четвертая? А Никаноровы дали мне такой же шанс?

— Да, считай, в сто рублей. Остальные — у тебя в голове. Уверена...

Лиза, успокоенная, быстро заснула.

— Здравствуйте. Меня зовут Елизавета Николаевна Соломина. — Лиза смотрела на себя в большое зеркало. — Теперь эта мастерская моя, — сказала она и поморщилась.

Собственный голос показался ей противно-слащавым и каким-то просящим.

Высокое зеркало в темной ореховой оправе, в пятнах утраченной амальгамы отражало ее во весь рост. Лиза надела черный брючный костюм, который купила для встреч с клиентами. Она уже вывесила в Интернете объявление, что дает консультации по японским клинкам и коллекционированию холодного оружия. Павел Лобастов согласился сдать ей в аренду комнату в своей галерее, где можно будет принимать посетителей.

Но с какой стати она вырядилась сейчас, когда идет в кузницу объявить тем, кого получила вместе с этой кузницей, что теперь она их хозяйка.

Лиза отвернулась от зеркала и взбежала по лестнице на второй этаж. Там, в маленькой комнате, где у Надежды Сергеевны было что-то вроде кабинета с большим кожаным диваном, она устроила свою спальню.

Быстро сбросила парадный костюм, натянула черные джинсы и желтый свитер, накинула черную ветровку из хлопка. Одежда меняет человека, причем не только снаружи. Лиза почувствовала это сразу, едва посмотрела на себя. Лицо стало спокойным, глаза не бегали, желая уловить чье-то одобрение. А тело не искало ответа, хорошо ли оно держит форму приталенного пиджака.

Лиза спустилась вниз и взглянула на высокие напольные часы с маятником. Она успела заметить, что они никогда не отстают и не спешат.

Пробило восемь.

Пора.

Черная металлическая дверь мастерской приоткрыта, в щель пробивается свет. Они уже здесь, наверное, разжигают горн.

Она усмехнулась. Кажется, больше всего ей хочется увидеть пламя горна? Нет, по правде сказать, другое — как они делают дамасскую сталь.

— Здравствуйте, — проговорила Лиза. Голос ее был не таким, как перед зеркалом. В нем ни капли приторной сладости, которой женщины часто прикрывают волнение, разговаривая с незнакомыми мужчинами. — Я Соломина Елизавета Николаевна.

Они обернулись — Алексей, высокий, худой брюнет, и Сергей, с голым бритым черепом и лицом, в котором угадывается что-то монголоидное, — и уставились на нее.

— Мне нужно с вами поговорить.

Алексей вопросительно взглянул на Сергея. Тот указал на стул возле верстака.

— Может, вы сядете? — Он окинул взглядом Лизины черные джинсы и черную куртку на молнии, застегнутую под самый подбородок. — Там чисто.

Она кивнула, короткие рыжие волосы упали на глаза, и сквозь блестящую пелену увидела, что они переглянулись.

— Итак, — сказала Лиза, — теперь это мастерская моя. Вы, — она повернулась к бритому, — Сергей. — Тот кивнул. — А вы, — посмотрела на худое лицо, которое, казалось, еще больше вытянулось от удивления, — Алексей. — Он тоже кивнул.

Мужчины молчали, не сводя с нее глаз.

— Что же вы хотите с ней сделать? — спросил Сергей.

— Сохранить. И вас, если этот вариант вам подходит. Вы будете работать, как и до сих пор. Я знаю, что заказы есть.

— Да, — сказал Сергей. — Каминные решетки, оградки для могил. У Ивана Михайловича было достаточно клиентов.

— Потом, со временем, мастерская будет заниматься кое-чем еще, но это после. Нам надо поработать и посмотреть, устраиваем мы друг друга или нет.

Сергей ухмыльнулся:

— Могу я задать вопрос?

— Конечно, — кивнула Лиза, оглядываясь по сторонам.

— А если вам предложат хорошие деньги, вы продадите кузницу?

— Нет. В ближайшие три года — точно. Даже если бы захотела. Условие завещания. Вы согласны остаться?

Лиза увидела, как сжались губы Сергея, а Алексей растерянно посмотрел на него. Она огорчила их, это ясно. С тех пор как Никаноровы переселились в хоспис, работники считали кузницу своей.

— Давайте попробуем, — наконец кивнул Сергей.

— Я уже сказала, мы будем делать все то, что и при Никанорове. Кроме вещей, о которых он не знал. — Лиза наблюдала за лицами мастеров. Глаза Сергея сощурились, а Алексея расширились. Она вынула из левого кармана кастет, найденный во время первого осмотра мастерской. — Вот это, например.

Скулы Сергея задеревенели, а щеки Алексея покрылись краской.

— Это кастет. В моей кузнице их не будет. Кистеней тоже, — Лиза кивнула в сторону верстака, под которым лежали заготовки для бандитского оружия.

— Простите? — Сергей подался вперед. — Я не ослышался? Вы ничего не перепутали? Вы на самом деле знаете, что такое кистень и кастет? — В его тоне звучала насмешка. Но под ней Лиза совершенно точно уловила тревогу.

— Не перепутала. Даже умею ими пользоваться. Кастет надевают на пальцы, вот так, — Лиза надела, — зажимают в кулак. Потом бьют. — Она сделала выпад в сторону невидимого врага. — А под верстаком тоже оружие, но другое.

— И какое? — Сергей сложил руки на груди. Видно было, как играют мускулы выше запястья. Такими руками и без кистеня можно обойтись. Но, конечно, они делали все это на заказ.

— Кистень — старинная русская забава, — ровным голосом сказала Лиза, быстро нагнулась и выдернула из-под верстака короткий штырь с цепочкой, на котором висела... граната. — Чисто сделано. Надеюсь, это муляж? — спросила она, чувствуя, как холодеет тело. — Но классический вариант — на ремне подвесить стальной шар. — Лиза помахала оружием и опустила его на пол у ног. — Итак, мы исключаем из ассортимента эти вещи.

Сергей, не отрываясь, исподлобья изучал новоявленную хозяйку.

— А если нет?

— В завещании не написано, что я не могу поменять сотрудников. — Она сжимала и разжимала кастет. Отверстия были сделаны для толстых мужских пальцев, а ее тонкие выглядели так же трогательно и смешно, как детская нога в маминых туфлях на шпильке.

— Вы не боитесь? Чего-нибудь? — Он поерзал на табуретке. Лиза заметила, как туго сидят синие джинсы на накачанных бедрах.

— Например? — спросила она не мигая, глядя ему в лицо. Но заглянуть в прищуренные глаза не могла, и это начинало злить. — Аварии на дороге, пожара... Чего-то еще? — перечислила тихим голосом Лиза. — Нет. Не боюсь.

— Ах, ну да. — Он засунул руки под мышки, словно опасаясь, что сейчас кинется к ней и схватит. — Я забыл, вы владеете кастетом, а также кистенем. — Нервничает, понимала Лиза. Он думает сейчас о заказчиках, которых наверняка немало. Не только из Валентиновки.

— Я стреляю, — сказала она.

— Например? — наступал Сергей, подавшись вперед. — Раскройте нам, темным подмосковным парням, из чего стреляют московские девушки.

Лиза чувствовала, как сердце напряглось в рывке.

Сделай это сейчас, рванулось оно. Сделай это сейчас, и они твои, подзуживал внутренний голос.

Она сняла кастет с руки, бросила его на пол рядом с кистенем. Муляж гранаты покатился, увлекая за собой цепочку, которая громыхнула и замерла.

Лиза медленно опустила руку в карман куртки и выдернула вальтер. Не спуская глаз с насмешливого лица Сергея, выбросила руку вперед, и через секунду из мешка в углу мастерской взметнулся фонтан опилок.

— Из него, например, — сказала она.

В кузнице стало тихо. Кисловатый запах смешался с запахом металла. Солнце за окном уже вышло из-за утренних облаков и светило ярко, будто не в начале октября, а в конце августа. Они сидели и смотрели друг на друга, словно обдумывая, как расценить этот выстрел.

— Хорошо, — произнес Сергей, глубоко вдыхая воздух. — Мы будем работать. С какой суммы начнем?

Он решил этот выстрел воспринять как стартовый, подумала Лиза, выпрямляясь на стуле. Значит, и Алексей тоже. Расклад ясен.

— Она останется прежней, — сказала Лиза. — Вы будете получать деньги те же, что при Никанорове. А дальше — как пойдет. Я ищу заказы, вы их выполняете. Левой работы не будет, — снова повторила она.

— Мы поняли, — Сергей поморщился. — Как? Согласимся? — Он посмотрел на Алексея.

Тот пожал плечами.

— Мы согласны. — Сергей вынул руки из подмышек и потер ими колени. Лиза проследила за его движением. Снова удивилась — какие мускулы. У Славика, впрочем, не слабее, хотя он не работал молотом, заметила она, словно торопясь защитить от самой себя бывшего мужа.

— Тогда приготовьте мастерскую к работе. Сколько вам нужно времени, чтобы... очистить ее?

Лиза знала: они поняли, о чем речь.

— Два дня, — ответил Сергей. Его голос стал чуть теплее.

— Желаю успеха, — сказала она, повернулась и вышла.

Знала, что они стоят и смотрят ей вслед. И тихо засмеялась.

Лиза шла по тропинке, усыпанной красными листьями клена и золотыми — осины. Она устремилась в глубину сада посмотреть, не осталось ли яблок на деревьях. Ей нестерпимо захотелось впиться зубами в хрустящую сочную плоть неспелой антоновки.

Лиза могла бы сегодня избежать этого разговора и стрельбы. Послушаться Ксению Петровну и послать сюда человека, который подготовил бы ее появление в кузнице. После его визита Сергей и Алексей поили бы ее чаем или кофе, улыбаясь со всей нежностью, на какую способны.

Мать этого чиновного мужчины жила в хосписе, сын часто навещал ее. Ксения Петровна познакомила их. Он смотрел на Лизу так, что даже сейчас, вспомнив его взгляд, она почувствовала жар во всем теле.

— Буду ждать удобного момента. Когда я вам понадоблюсь, для чего угодно, — он пристально смотрел на ее губы, — наберите мой номер. И я у вас.

Лиза подошла к старым толстым деревьям. На самом деле на ветках, почти голых, висели желтоватые яблоки. Она встала на цыпочки и сорвала. Яблоко было крепкое, чистое, без всяких пятен парши, которая отличает неухоженные, безнадзорные плоды.

Лиза почувствовала, как печаль задела ее. Никаноровы, зная, что их время заканчивается, ухаживали за деревьями. Потому что они должны жить, давать плоды, даже после них.

Лиза впилась зубами в жесткую плоть и почувствовала, как свежесть вливается в нее.

Удивительно, она сейчас по-новому воспринимает все, даже мелочи, даже взгляды. Когда она была рядом со Славиком и мужчины смотрели на нее, Лиза ничего не чувствовала, кроме досады. А теперь... Она словно обретала власть над тем, чего не знала прежде. Или над теми?

Так что это? Она жевала яблоко, стоя под деревом. Неужели власть над мужчинами, причем чужими, так... притягательна потому, что они считают себя хозяевами жизни? А если она становится их хозяйкой, то, значит, и хозяйкой жизни тоже?

Лиза засмеялась, подпрыгнула, сорвала еще одно яблоко.

Может быть, свобода, к которой она стремилась, это не уход от всех, а власть над другими?

А как хохотала Ксения Петровна, когда тот мужчина ушел!

— Ну, ты и кокетка, Лиза. Никогда не видела тебя такой. Да где все это было?

— Где? На службе у Славика, — беззаботно смеялась Лиза.

Она бросила огрызок на кучу листьев и пошла к дому. Сейчас надо переодеться и ехать к Тамаре Грандль. Тамара сказала, что у нее есть работа для хороших кузнецов. Когда подруга узнала о наследстве, свалившемся на Лизу, она ахнула. Похоже, это известие поразило ее больше, чем то, что Лиза разошлась со Славиком.

Через два дня Лиза снова вошла в мастерскую. И не узнала ее. Огляделась.

— А все остальное было... лишнее?

— Да, — сказал Сергей.

— Что — и тот металл, заготовки, которые лежали на стеллажах?

— Да. Это были заготовки заказчиков. Левых, как вы говорите. — Сергей пристально глядел ей в лицо. Алексей тер глаза, как будто ему мешала соринка.

— Так, значит, у Никанорова была только крыша, а под ней — воздух?

— Выходит, так, — сказал Сергей и сложил руки на груди. Он смотрел на нее насмешливо, изучающе.

Лиза вспомнила, как вчера ночью гудела машина. Но она так устала, что поленилась посмотреть, что происходит на заднем дворе. Она была довольна собой — получила заказ не только от Грандля, но и от его коллеги по военно-историческому клубу. Оба немца приглашены на костюмированный бал. Им нужны два муляжа сабель начала девятнадцатого века. Лиза знала, что мастера Никанорова делали подобные вещи.

— По бумагам, которые мне оставил Иван Михайлович, у него были заготовки для пяти каминных приборов, для трех кладбищенских оград, — говорила Лиза, чувствуя, что голос ее начинает звенеть.

— Ничего нет, — сказал Сергей. — Из бумаги ничего не выкуешь.

Лиза молчала. Она чувствовала, что бледнеет.

Вот как. Она-то радовалась — блестяще провела первую встречу, без посторонней помощи. Но тут же в голове возник вкрадчивый голос: «Звоните в любой момент...»

Опустила руку в карман.

— Стрелять будете? — спросил Сергей, нарочито закрывая голову руками и наблюдая за ней сквозь растопыренные пальцы. Алексей сидел молча, словно все это его не касалось.

— Нет. Звонить. — Лиза пожала плечами. Руки дрожали и плохо слушались. — Я думала, вы не такие наивные. Вы считаете, мастерскую, в которой я собираюсь делать со временем но-жи, — она по слогам произнесла это слово, — я получила... просто так? — Лиза хмыкнула и постучала по ладони мобильником.

Сергей внимательно наблюдал за ней.

Она нажимала кнопки, и когда после седьмой цифры нажала «ок», Сергей поднял руку.

— Погодите! Вы набрали прямой, значит, это серьезно.

Лиза повернулась к нему. На самом деле номер того человека был не федеральный с километром цифр, как у всех домохозяек страны, а прямой, семизначный.

— И что дальше? — тихо спросила она.

— Мы хотели узнать, — вступил наконец Алексей, — есть за вами кто или нет.

— Это важно? — повернулась Лиза к нему, чувствуя, как ее понемногу отпускает.

— Да, — сказал Сергей. — Потому что мастерскую хотели заполучить еще при жизни Никанорова. Понимаете? В ней можно делать но-жи, — он повторил ее интонацию.

— Понимаю. — Лиза вздохнула. — Все в порядке. Мы не с голой задницей на ветру, — бросила она грубо. — Так где все? Металл? Заготовки?

— Мы вывезли в надежное место, — торопливо ответил Алексей.

— Везите обратно, — скомандовала Лиза.

— Но... — Сергей замялся. — Хорошо бы устроить приезд... гм...

— Машин с мигалками? — засмеялась Лиза. — Поняла. Праздник с фейерверком по случаю вступления во владение собственностью. Хорошо.

— Понимаете, в Валентиновке свои хозяева, — объяснил Алексей.

— Их мы не приглашаем, — бросила Лиза.

— Они и так все увидят.

Прошло десять дней после того, как возле дома Никаноровых припарковался черный «Ниссан-мурано» с номерами, от которых у одних захватывает дыхание, а у других его перехватывает. Кроме чаепития в компании Ксении Петровны и ее знакомого, ничего не было. Все происходило за плотно зашторенными окнами.

Но этого оказалось достаточно для того, чтобы на личной карте хозяев Валентиновки объект был исключен из их пристального внимания.

Сергей и Алексей все вернули на место, и теперь между хозяйкой и работниками не было недомолвок.

— Я хочу посмотреть, как делается дамасская сталь, — сказала Лиза.

— Пожалуйста, — Сергей мотнул головой, круглой, как у китайца. Она уже знала, что его предки вышли из Бурятии. — Я беру заготовки. — Он взял полоски металла с полки. — Они из разных сортов стали, с большим и довольно низким содержанием углерода.

Лиза молчала, а он добавил:

— Иначе не получится нужный рисунок, металл должен быть слоеным. — Сергей сложил полоски вместе. — Теперь прихватим их сваркой перед нагревом. Нагреем в горне...

Лиза наблюдала не отрываясь. Все так, как она читала в книгах о японских клинках в библиотеке и в тех, что нашла у Никаноровых.

Сергей работал ловко, некоторые так умеют только вилкой и ножом, приученные к еде в хорошем ресторане. Он не делал лишних движений, не боялся огня.

— Видите, я загибаю весь пакет, чтобы при дальнейшей сварке увеличивать количество слоев дамасской стали. Это изменяет рисунок и структуру металла.

— Из этого получится сабля для моего заказчика?

— Да. Хотите посмотреть, какие ножи бывают из такой стали? — спросил Сергей. — Алексей, достань нашу «Рысь».

Алексей вынул из шкафа кожаный кейс.

Лиза уже знала, что ее мастера не просто кузнецы. Они делают ножи и участвуют в выставках.

— Я... видела этот нож. — Она удивленно посмотрела на Сергея.

Он ухмыльнулся:

— Если вы были на выставке клинков в Оружейке, то конечно.

— Я была. Вы знаете, из множества вещей я запомнила его. Можжевельник меня просто заворожил. — Она провела пальцем по веточке можжевельника с плодами. — В тибетской мифологии можжевельник — олицетворение жизненной силы человека, — заметила Лиза.

— А в древнерусских поверьях — он одолеет смертельный недуг и поможет обрести вечную жизнь, — сказал Сергей.

— Я читал, — добавил Алексей, — что можжевельник у разных народов побеждает смерть. Им окуривают дом и двор, изгоняя злых духов.

— Сколько же здесь оттенков золота, — проговорила Лиза, всматриваясь в нож, на котором было выгравировано гибкое тело рыси.

— Четыре. У рыси есть более темные пятна и светлые, например бока и брюшко.

— Мне нравится и рукоять, — сказала Лиза. — Это орех.

— Да. Средиземноморский, — подтвердил Сергей. — Мы позаимствовали у нашего хозяина, царствие ему небесное. Чего у него только не было...

— Порядка в вещах — тоже, — бросил Алексей.

— Я заметила, — подтвердила Лиза.

Все трое рассмеялись. Но в этом смехе не было ничего злого или обидного.

— А на гарде... Это то, что предохраняет руку от пореза, — указал Сергей.

— Я знаю, что такое гарда, — остановила его Лиза. — На гарде коричневое золото. Но чем оно затемнено?

— Мое ноу-хау, — произнес Алексей.

— Имеете право, — усмехнулась Лиза. — А... вы слышали о сплаве Вуда?

Мужчины удивленно посмотрели на нее.

— Мы-то да. Но вы...

— Я думаю, с ним стоит поработать. Он низкотемпературный, а залитый в деталь, очень жесткий. Поэтому при обработке можно выполнять самые сложные и тонкие операции.

Лиза словно брала реванш над мужчинами. Теперь она хотела, чтобы они служили ей, чтобы она направляла их желания и контролировала.

Кроме всего прочего, Лиза собиралась опровергнуть утверждение Славика о том, что женщина всегда получает на тридцать процентов меньше мужчины. Неправда, она получит больше, чем может получить мужчина. Причем потому, что она — женщина.

— Вам нравятся орхидеи? — вдруг спросила Лиза.

— Те, что продают в коробочках? В цветочных магазинах? — уточнил Алексей. — Я однажды покупал.

— Дарили?

— Нет. Рассматривал.

— Чем она вас заинтересовала?

— Странностью. Вроде цветок и вроде нет. — Он пожал плечами. — Как нож. Им можно убить и любоваться.

— Понятно, — кивнула Лиза. — Орхидеи были бы очень хороши на ножах, я полагаю.

«Мы договоримся, — думала она, — мы сработаемся. Нас будут знать».

Лиза не вылезала из Интернета, из исторической библиотеки, из иностранки, она пробралась в запасники Оружейной палаты. Она перетрогала все клинки, которые можно взять в руки. Она перелистала каталоги ножевых выставок, проходивших в. США, в Германии, в Москве. Она стремилась уловить тенденции модного во всем мире ремесла, чтобы выйти на европейский рынок.

Она знала, чувствовала, как овладевает чем-то, что Ксения Петровна называет концентрацией желаний. Она уже верила, что на старте надо думать о финише. Только о нем. И Лиза Соломина ни о чем больше не собиралась думать.

 — Вы это... серьезно? — Лиза подняла на Ксению Петровну глаза, в которых стояло недоумение. Похоже, она не могла поверить, что это касается ее. Все то, о чем говорит эта женщина, — о ней? Точнее, о ее матери, об отце и о... Надежде Сергеевне, которой больше нет на свете... — А... — выдохнула она, но звук был похож на стон. — Нет, я не могу... — Лиза качала головой, чувствуя, как дергается пульс на виске.

— Я спрашивала тебя, на самом ли деле ты хочешь знать, — Ксения Петровна вздохнула и откинулась на спинку стула. Она смотрела на Лизу через стол, поверх монитора компьютера. Тот тихо шелестел, а экранная сторожиха Мурка всхрапывала во сне.

— Я хотела и хочу, — сказала Лиза. — Но это так... Я хочу знать, если бы на месте Надежды Сергеевны оказалась другая женщина, допустим, вы... Я была бы какой? Другой?

— Да, — просто ответила Ксения Петровна.

— Но почему тогда это не были вы?

Ксения Петровна засмеялась:

— Не хотела дарить еще одному человеку свой характер.

— Вам не нравится ваш характер?

— Мне — нравится, — засмеялась она. — Но больше никому.

Лиза улыбнулась:

— Мне нравится. Еще ваш характер нравится мне.

Ксения Петровна пожала плечами:

— Но я тебе не чужая. Я твоя крестная мать. Должно быть у нас что-то общее... Но, если серьезно, я не тот доктор, который вошел бы в историю, привив себе черную оспу.

— Вы просто творец, да? — тихо спросила Лиза. — А на самом деле вы чувствовали себя создателем? — Лиза подалась к ней, Ксения Петровна наклонила экран ноутбука, чтобы следить за лицом крестницы.

— Нет, я не заносилась так высоко. У меня хватило ума не равнять себя с Создателем. Я была руководителем процесса. В результате которого на свет явилась Лиза Соломина. — «Руковожу до сих пор», — добавила она мысленно.

— Невозможно поверить, — Лиза качала головой.

— Придется. Но — правда за правду. Я тоже хочу тебя кое о чем спросить. Хотя я, как ты знаешь, больше не занимаюсь тем, чем тридцать лет назад. К тому же весь процесс поставлен на поток, но я была в числе первых. А ты мой... материал. — Она засмеялась. — Скажи мне, ты чувствовала что-то особенное, необъяснимое по отношению к отцу, к матери?

— Да, — сказала Лиза. — К матери. Она ко мне тоже.

— Вот как? — Ксения Петровна еще ниже опустила крышку ноутбука. Она хотела видеть Лизины плечи, потому что они у человека возбужденного говорящие. — Что же?

— Мы все время всматривались друг в друга, как будто хотели что-то найти. — Лиза сощурилась, потом подняла руку и убрала челку со лба. Он потный, заметила Ксения Петровна. — Теперь я понимаю, что она хотела увидеть. Но не знала, что сама стремилась высмотреть в ней. Но я хочу знать все. Точно, до деталей. — Она усмехнулась. — Возможно, мне тоже понадобится такой опыт.

— Нет, с тобой все в порядке, — сказала Ксения Петровна. — У твоей матери была врожденная неразвитость матки, а яичники не вырабатывали яйцеклетки, это если говорить обыденным языком. Поэтому мы пересадили донорскую, от Надежды.

— А... от отца... что?

Ксения Петровна засмеялась:

— То, что нужно для оплодотворения. Сперматозоиды. Тут все чисто. Так что ты...

— Ты моя дочь, — говорил он мне, когда сердился на маму. — Только моя, больше ничья. И еще он говорил: «Ты наша дочь на троих». А я-то думала, что третий участник — я. Я сама. — Лиза засмеялась.

— Какое самомнение, — улыбнулась Ксения Петровна. — Это уже твой характер.

— Я... не чувствовала... свою мать. Не могу объяснить, — Лиза прикусила губу. — Но отца понимала с полуслова, он только собирался что-то сказать, а я заканчивала фразу. С матерью все иначе. Я переспрашивала ее. Она сердилась, когда задавала вопрос, а я долго молчала. Она едва не впадала в истерику. Отец успокаивал ее. А мать подступала ко мне и говорила: ну почему, почему ты молчишь? Со мной?

— А ты?

— А я говорила: ловлю мысль, чтобы ответить. И еще... Я всегда старалась ей понравиться. Однажды даже перестаралась...

Лиза отчетливо помнила тот день, о котором рассказала Ксении Петровне.

...Мать стояла возле двери, собравшись идти на работу, а Лиза вышла из своей комнаты. Она знала, что матери не нравится, когда дочь лохматая. Но с буйной гривой справиться трудно. Ее не брала ни расческа, ни щетка. Лиза торопливо пригладила волосы рукой, а они, наэлектризованные, потянулись следом. Девочка походила на солнце, которое рисуют дети, — круглое лицо и волосы-лучи во все стороны.

Мать нахмурилась.

— Ты все время лохматая, Лиза, — сказала она. — Мне не нравятся твои волосы...

— Вы знаете, у мамы они были темные, блестящие, очень жесткие и густые. У отца — тоже темные. А я была рыжая, особенно в детстве.

— Как Надежда, — заметила Ксения Петровна.

— Но я решила во что бы то ни стало понравиться маме. — Лиза вздохнула и продолжила...

Черная краска для волос, которой Ирина подкрашивала себе волосы, перчатки для этой процедуры — все лежало на полке в ванной. Родители ушли на работу, дочь занялась собой. Она в деталях помнила ту сцену.

...Едва ключ заскрежетал в замке, Лиза вышла на середину гостиной и встала в позе модели. Она приготовилась потрясти маму волосами, черными как уголь.

Но вошла не мама, а папа. Замер, потер глаза. А потом расхохотался.

— Знаешь, дочь моя, — сказал он, посмотрев на часы. — У мамы в отделе сегодня собрание. Я думаю, ты успеешь сбегать в парикмахерскую.

— А... зачем? — спросила Лиза. — Маме не нравятся мои волосы, и я...

Она расплакалась. Отец подошел и обнял ее.

— Ей нравятся твои волосы, — вздохнул и погладил по голове. — Ах, Лиза, Лиза... — Потом отстранил от себя. — Давай, дуй скорее. Попроси, чтобы они тебе их чем-то отмыли. Или нет, пускай укоротят, а потом помоют. Вот деньги, беги.

Лиза вернулась коротко стриженная, цвет волос был странным, он напоминал шерсть жесткошерстного фокстерьера. Она увидела мамины глаза, красноватые.

— Лиза, мне нравится твоя новая прическа, — сказала та. — Но ты зря мучилась. Твои волосы мне нравятся всегда и всякие...

— Теперь я знаю, — говорила Лиза. — Они у меня точно такие, как у Надежды Сергеевны. А это раздражало маму.

— Она не отдавала себе в том отчета, Лиза. Это происходило само собой, помимо ее воли. Она стремилась — всю жизнь — уловить то, что не ее, не ее мужа, а чужое. Это чужое ей хотелось отторгнуть. Не замечая, что отторгает тем самым половину тебя, — Ксения Петровна покачала головой. — Знаешь, если бы я писала диссертацию снова, я имею в виду докторскую, по пробирочным детям, я бы добавила важную главу — к чему следует подготовиться женщине, которая вынашивает пробирочного ребенка. Но я теперь, как ты видишь, стою не у истоков жизни, а там, где она впадает... Мы все знаем, куда впадает жизнь...

— Теперь вы работаете Хароном, — фыркнула Лиза.

— Я похожа на этого типа из греческой мифологии, который перевозит умерших через реки подземного царства до врат Аида, царства мертвых? — Ее тонкие брови изогнулись и замерли. — В общем, что-то есть. Он тоже на этом зарабатывал.

— Правда? — изумилась Лиза.

— За перевоз платили и там, — кивнула Ксения Петровна.

— Бросьте, — недоверчиво усмехнулась Лиза.

— Смеешься, а я знаю. Для уплаты за перевоз покойнику клали в рот монету. Но это их проблемы, — она махнула рукой, на мизинце сверкнуло серебряное кольцо с желтым топазом. Ксения Петровна не расставалась с камнем своего знака Зодиака. Она была Скорпионом. — Но слушай дальше, я отвлеклась. То, что мы проделали, называется зачатие с использованием высоких технологий. Мы провели оплодотворение в пробирке.

— Так я... что же, на самом деле ребенок из пробирки? — воскликнула Лиза, и лицо ее побледнело. А потом покраснело. Рыжеватые волосы, казалось, вспыхнули огнем на фоне красных щек. Зеленые глаза стали еще зеленее.

— Да. Хирургическим путем мы извлекли у Надежды из яичника яйцеклетку, потом поместили ее в чашку Петри и смешали со спермой твоего отца. Через два дня оплодотворенные яйцеклетки...

— Десяток, что ли? — насмешливо спросила Лиза, стараясь унять волнение. Она-то думала, что ее зачали совсем не так...

— Не насмешничай, — остановила Ксения Петровна. — Это дело обычное. Да, их несколько, мы все пересадили в матку твоей матери. Очень часто в таком случае возникает два плода. — Она внимательно посмотрела на Лизу.

— Вы хотите сказать, у меня... был или мог быть...

— У твоей матери было два плода. Но опять-таки, как часто случается, выживает один. Точнее, мы позволяем выжить одному.

Лиза потрясенно смотрела на Ксению Петровну.

— Говорите, — бросила она хрипло.

— Хорошо. Скажу. Вместе с тобой развивался мальчик. Но его...

— Убили? — прошептала Лиза.

Ксения Петровна, словно не слыша, продолжала говорить:

— Мальчики слабее, обычно доктора выбирают сильного... К тому же твоя мать не смогла бы выносить обоих. Вы погибли бы оба.

Лиза чувствовала, как перехватило горло.

— Так вот почему они упоминали о мальчике? О том, что я одна за двоих? А мама... однажды она плакала, как мне... значит, не показалось, а на самом деле...

— Я летала в Петропавловск-Камчатский. Я должна была руководить родами, — призналась Ксения Петровна.

— Это вы... вынимали меня на свет? Господи, — выдохнула Лиза. — А... Надежда Сергеевна? Она...

— Надежда в это время копала в Средней Азии.

— Подумать только, — прошептала Лиза.

Ей все время казалось, что у родителей есть какая-то тайна. Они словно договорились о чем-то не вспоминать, не говорить. Теперь открылось, что это...

— Мой отец был согласен на то, что вы сделали? Ведь нельзя обойтись без его участия?

— Ему ничего не оставалось делать. Он любил Ирину, но не мог отказаться от собственных принципов. Ему нужен был ребенок, которого родила бы она. Детей от другой женщины он не хотел. Тогда Ирина рассказала мужу все. Родители уехали из Москвы, чтобы она рожала тебя не здесь.

— Как странно, — сказала Лиза, — я всегда ощущала себя составленной из каких-то кусков. Не цельной. Неужели поэтому?

Ксения Петровна вскинула брови:

— Кто знает.

Они молчали. Тикали часы на стене.

— Почему вы мне не рассказали, когда была жива Надежда Сергеевна?

— В Европе существует закон, по которому человек может знать, что родился от донора. Но кто этот донор — нет. Мне такой закон нравится.

— Но мы же...

— Законы должны быть одинаковы для своих и чужих, — строго сказала Ксения Петровна. В ее тоне улавливалось что-то, не позволяющее спорить.

— Поняла. Какая вы... мудрая, — проговорила Лиза, чувствуя, что все внутри дрожит. Лучше бы ей сейчас встать и уйти, уехать в Валентиновку. Там, наедине с собой, прокрутить в голове все услышанное. Но она не могла себе этого позволить. Ксения Петровна сказала, что они сегодня проведут вечер вдвоем.

В окно стучали дозревающие плоды бешеного огурца. Этакие шарики, покрытые колючками. Они вились до окон мансарды по капроновой нитке, которую Лиза сама натянула. Еще вчера она казалась себе похожей на этот шарик с колючками. Но сегодня, едва открыв глаза, почувствовала — она другая.

Ночью порывы ветра были такими сильными, что ей захотелось встать и посмотреть, что происходит за окном. Отбросив легкое одеяло, ступила на мохнатый коврик из овечьей шкуры. Отдернула занавеску. Уличные фонари не горели, ночь стояла черная и глухая. Лиза снова легла в постель и на удивление быстро и спокойно заснула.

Утро выдалось пасмурное, небо было обложено облаками, но среди них угадывались просветы. Ветер больше не трепал огуречные плети, поэтому колючие плоды спокойно висели перед стеклом. Как будто ночью они своим стуком пугали темноту.

Небо светлело, Лиза наблюдала, как ширятся разрывы, и настроение поднималось. Ей казалось, то же самое происходит и в ее жизни. Тьма уходит, появляется свет.

В эту ночь ей снились родители. Они были такие молодые, какими она их не помнила.

Лиза быстро встала, выбежала из дома и прошлась босиком по мокрой траве. На лужайке все еще стояли лужи, а тазик, который она вечером не убрала из-под яблони-китайки, был полон.

Девичий виноград наполовину побагровел. Первыми обрели осенний цвет плодоножки, как будто темной ночью кто-то кисточкой покрасил их все. На них топорщились зеленые прыщики ягод. Виноград девичий, значит, и плоды такие же — ненастоящие, несъедобные. Гроздья были странной формы, их очертания напоминали кристаллическую решетку из учебника физики.

Шумели деревья, им вторило шоссе, а может, наоборот. Господствующий ветер здесь всегда западный, поэтому кусты и деревья кренились на восток. Как она сама, к Японии, посмеялась над собой Лиза.

И еще в эту ночь ей снился Славик. Этот сон наполнил ее странной печальной нежностью.

С тех пор как Лиза развелась, она ничего не знала о бывшем муже. Ни у кого не спрашивала о нем. Впрочем, и ни с кем из того круга не встречалась. Теперь она занималась другим делом, а значит, совершенно иные люди окружали ее. Интересно, какой он сейчас? За два года Лиза сама переменилась, не узнать.

Она втянула воздух. Он был прозрачный, влажный и щекотал нос. Лиза поморщилась. Люди, поняла она, видят тебя такой, какой ты предстанешь перед ними. Они требуют от тебя то, на что ты согласна сама.

Как странно, думала Лиза, в Валентиновке она впервые почувствовала себя цельной. Часто вспоминала Надежду Сергеевну. Зеленые, похожие на Лизины, глаза этой женщины всматривались в нее. Что было в них? Одобрение? Беспокойство? Или что-то большее — беспричинная, казалось бы, любовь? Все-таки жаль, что крестная не сочла возможным при жизни Надежды Сергеевны рассказать Лизе, кто она для нее. Но... Ксения Петровна не хотела лишних волнений для Никаноровых на излете дней.

Единение родных... Лиза теперь чувствовала это тоньше. Она помнила, что чем дальше отходила от матери, тем сильнее тянулась к отцу. То, что рассказала Ксения Петровна о тайне ее рождения, расставило по своим местам события и ощущения прежней жизни. Теперь у нее нет ни одного вопроса ни о родителях, ни о себе...

Лиза вздрогнула, услышав свой полудетский голос.

— Ну и родите себе мальчика, — сказала она однажды, когда отец обронил: «Вот если бы ты была мальчиком...»

Увидела лицо матери и удивилась, как оно побледнело. Как поспешно та вышла из гостиной в ванную и заперлась там.

Лиза не знала, что они не могли никого родить.

— Ты наша единственная и неповторимая, — говорил отец. Теперь она знала, что он имел в виду.

Действительно, на жизнь человека влияет все, Ксения Петровна права, думала Лиза.

— Даже то, — объясняла крестная, — каким образом ты вышел из утробы матери. Это доказано.

— На мою жизнь — тоже? — удивлялась Лиза.

— Конечно. Ты кесаренок. В твоей натуре — сочетание бесстрашия и опасливости. Я тебе уже объясняла. Знаешь, у меня есть одна знакомая, которая не может носить свитер с высоким воротом. Он давит ей шею. Даже самый мягкий. Ей подарили свитер из нежнейшей шерсти альпаки — есть такое животное в Латинской Америке, так она отдала его мне.

— Почему?

— При рождении пуповина обмоталась вокруг шеи, с тех пор у нее сохранился страх перед удушьем.

— Она ничего не может сделать с собой? — удивилась Лиза.

— Она пробовала. Но решила, что проще отказаться от свитеров и водолазок, чем мучить себя. Это на Западе люди ходят к психоаналитику, мы не такие тонкие. Мы ведь можем водолазки не носить. Подумаешь. — Она пожала плечами...

Лиза глубоко вдохнула, подняла руки, потянулась, повернувшись к солнцу, которое, уверенно прожигая облака, собиралось занять все утреннее небо. У нее возникло странное ощущение, что сегодня она пробуждается от долгого и тревожного сна. Как будто наступил наконец миг, когда становится ясным то, что, казалось, никогда не прояснится.

А... разве не что-то похожее обещал график, который они строили вместе с Ксений Петровной? Кажется, сила ее энергии начинала возрастать...

 Такико работала по контракту в Доме науки и образования в районе Итабаси, в Токио.

— Прекрасное место, — говорила она, показывая этот дом Славику. — Знаешь, во сколько он обошелся муниципалитету? — Она округлила глаза. Казалось, цифра, какую готовилась произнести, вселяла в нее восторженный трепет. Как ужастики в малолеток, которые их смотрят на экране или читают. — Больше чем в два миллиарда иен. Там все бесплатно. Я хочу, чтобы мой ребенок, который будет наполовину славянин, научился там всему.

— А ты не боишься, что славяне ленивые? — Он сощурился и посмотрел на нее.

— Что ты! Что ты! Я много читала... У славян есть то, чего нет больше ни у кого.

Славик с любопытством взглянул на японку:

— Интересно, а что у них есть такое, чего нет у других?

Казалось, лицо Такико стало еще шире и круглее, а глаза подернулись мечтательным туманом.

— У них есть... душа.

— Ох, — выдохнул Славик. Он хотел объяснить ей, рассказать... Но, снова взглянув на Такико, передумал.

— Вот видишь, ты знаешь сам, — она кивала, как китайский болванчик, а Славик пытался вспомнить то, что изучал когда-то о сходстве и взаимопроникновении двух культур, китайской и японской. Что-то туманное... Четко и ясно могла бы объяснить только Лиза.

Снова Лиза, одернул он себя. Не слишком ли часто? Славик провел рукой по лицу, словно снимая невидимую пелену.

— А ты что делаешь на работе? — спросил он.

— Я программист. Работала в Силиконовой долине, — сказала она, — в Калифорнии. Но меня сократили. Ты, наверное, знаешь, в Штатах урезают программы по электронике. Поэтому я приехала сюда.

— Так ты больше американка, чем японка, — заметил Славик.

— Я хочу быть гражданином мира, — серьезно заявила Такико. — Я хочу поехать с тобой в Россию.

Они снова занимались любовью, и Слава чувствовал, насколько искусна и свободна эта женщина. Ему не нужно думать — получится у него так, как надо, или нет. Японка обладала чем-то, что позволяло брать ее так, как он никогда не брал женщину.

— Ты хочешь детей? — спросила она, когда они лежали, обнявшись, а дыхание стало ровным.

— Я не думал об этом, — он засмеялся. — Моя бывшая жена говорила, что я сам еще ребенок.

— Нет. Она видела тебя не так, — сказала Такико, всматриваясь в лицо Славика. — Она, я думаю, смотрела на тебя, как американки на мужчин. Я знаю их принцип. Я — это я. Ты — это ты. Я не хочу жить в тебе, раствориться в тебе. Я не требую этого и от тебя. Она так говорила, да?

Славик удивленно кивнул:

— Примерно.

— А мне нравится по-другому. Я — это ты. Ты — это я. Я хочу, чтобы мы растворились друг в друге...

И она показала ему, что имеет в виду.

Славик не узнавал себя...

Такико помогала ему работать на Андрея Борисовича, а он обнаружил в себе кое-что новое. Довольно просто, оказывается, проводить сделки не только с выгодой для хозяина, но и для себя самого. Разница между ценой, по которой продавал угрей отец Такико, и той, которую платил Андрей Борисович, была небольшая, но была, причем на каждом килограмме. А килограммов становилось все больше.

Но от этой малости Славик испытывал какое-то новое чувство по отношению к себе. Обычно Лиза говорила ему, сколько попросить за свою работу.

Такико, судя по всему, была увлечена исполнением плана собственной жизни. Она уже думала о том, где будет учиться ее ребенок, чему и у кого.

Однажды она привела Славика в Дом науки и образования. Увидела высокого японца в темном костюме и сказала:

— Славик, я хочу познакомить тебя с господином Ямомото.

Мужчины раскланялись.

— Господин Ямомото руководит садиком, который принадлежит женской районной организации.

Славик изумился.

— Я учился в Токийском университете, но оставил его. Мне всегда хотелось работать в социальной сфере. Я сдал экзамен и получил здесь место, — объяснил японец.

— Вы работаете с малышами? — В глазах Славика стоял неподдельный ужас.

— Я люблю их. — Он обнял ребятишек, которые льнули к нему, отталкивая друг друга, стремясь оказаться как можно ближе к Ямомото. Он не отстранял никого, а только шире раскрывал объятия.

Славик почувствовал, что сам вот так, как эти малыши, жался сперва к матери, потом к Лизе, а теперь — к Такико...

— Ты хочешь, чтобы наш ребенок ходил в садик к господину Ямомото? — Такико хитро посмотрела на Славу.

— Д-да... конечно, — сказал он, полагая, что она говорит о далеком будущем.

— Милости просим, — пригласил господин Ямомото.

— Я все узнала, обо всем договорилась, — сообщила Такико, когда они отошли подальше. — Наш сын родится зимой.

Славик недоверчиво смотрел на нее.

— Но...

— Я так рада, Славик.

— Мы... должны пожениться... — вымолвил он.

— Не должны. Только если ты хочешь. Впрочем, по древнему обычаю, на самом деле — должны. — Она засмеялась. — Уже давно. — Славик нахмурился, пытаясь отыскать что-то, как говорила Лиза, в запасниках памяти. — Если ты открываешь мужчине свое имя, значит, соглашаешься на брак. Так было, правда в далекой древности.

Такико чувствовала себя прекрасно. Они катались по Японии на ее «Хонде». Она показывала Славику все прелести страны, в которой родится его сын. Он будет еще одним, кто прибавится к ста двадцати миллионам японцев.

— Пойдем, я тебе кое-что покажу, — Такико взяла Славика за руку и повела на берег залива. — Смотри, я думаю, ты никогда такого не видел.

— Кто это? — спросил Славик, указывая на мужчину, который суетился у воды.

— Это ловец угрей, таких, как ты отправляешь в Россию.

— Он... что он делает?

— Готовит приманку. Они хорошо идут на запах сардин в такие ловушки.

Славик наблюдал, как японец закладывает приманку в длинные пластмассовые конические трубки.

— Он кладет внутрь замороженные сардины, угри заплывают в трубки и не могут выбраться.

— Но, кажется, нет ничего проще... — заметил Славик.

— Человеку тоже кажется, что он может вылезти оттуда, куда залез... — Она засмеялась.

Славик вздрогнул. Такико права. Он сам похож на угря, который польстился на приманку, и теперь ему никуда не деться от Такико. Но ведь он и не хочет? Славик с облегчением засмеялся.

— Мудро. Просто и мудро, — сказал он.

— Как жизнь. — Такико пожала плечами. — Жизнь тоже совсем не сложная. Если сам себе чего-то не придумаешь... — Она смешно пошевелила темными бровями. — Угри любят сидеть в норах, на дне моря. Днем спят в них, а ночью высовывают голову, чтобы поесть, и попадаются в ловушки, которые так похожи на норы. Между прочим, — заметила Такико, — в пластмассовых трубках рыбаки делают отверстия, чтобы мальки могли спастись.

— Гуманно, — заметил Славик, наблюдая, как мужчина опустил связанные вместе трубки в воду, а на поверхности качался только буй.

— Завтра на рассвете он их вынет, — сказала Такико. — Часов в пять. И сразу же повезет улов в рестораны. Морских угрей из Токийского залива ценят за особую мягкость. Из них готовят суси, только не в сыром виде.

Когда Славик смотрел на Японию вместе с Такико, ему казалось, он никогда не был здесь. А если что-то вспоминал, слушая спутницу, то ловил себя на мысли — об этом ему говорила Лиза. Но она-то была в Японии только десять дней с женской делегацией. Это он доучивался в Токио, а потом работал по контракту.

— А ты знаешь, — тараторила Такико, — что Гинза — одна из пятисамых дорогих улиц мира? Здесь продаются самые модные шляпки. — Она покрутила головой, на которой белела полудетская панамка.

Славик оглядел ее совершенно обычные джинсы, кроссовки и футболку и в который раз подумал — откуда эти женщины все знают? Она ведь не покупает себе шляпки или одежду на самых дорогих улицах мира?

— А теперь мы поедем в Портайленд. Ты был на острове из мусора?

— Конечно, — сказал Славик. — Там бывают все, кто приезжает в Японию. Выстроить земную твердь в океане — это тягаться с самим Создателем. Невероятно.

Но самое невероятное, осенило его, что и он теперь — Создатель. Всего-то и нужно было, чтобы мельчайшая частица его плоти соединилась с частицей вот этой женщины, и их ребенок станет островом в этом океане людей. Частью здешнего мира. Более того, он сумеет почувствовать этот мир, как Такико. Он уже растет внутри ее, тоже среди вод...

Славик усмехнулся. Какие выспренные мысли, никогда прежде этим не грешил...

Он привык к татами из рисовой соломы в доме Такико. Он привык к бонсаю, который жил еще у ее предков. Этот миниатюрный клен, увешанный некрупными листьями, перейдет к их сыну. Потом дальше, и так будет две, три сотни лет подряд.

— Как тебе мое кимоно? — Такико вертелась перед восхищенным Славиком.

— Ты потрясающая. — Он встал, обнял ее и повалил на татами.

— Какой бросок, — рассмеялась она.

Никогда Славик не вел себя вот так с Лизой. Может быть, то, что он говорит на чужом языке, расковывает? Чужой язык — и ты сам не такой, не прежний.

— Поедем в Диснейленд, — сказала утром Такико. — Я хочу, чтобы наш сын побывал там и развлекся.

— Но... разве?

— А ты не знал, что младенцы в утробе все слышат? Ха-ха-ха!

— Тихо, ты оглушишь его, — остановил ее Славик.

— Ну вот, ты и поверил, — удовлетворенно сказала Такико. — Ты будешь хорошим отцом. Я уверена.

Они быстро собрались, прыгнули в машину и покатили в токийский пригород.

— Знаешь, — говорила ему Такико, — здесь все в точности, как в Диснейленде во Флориде. И домики, и аттракционы. Ты там был?

— Нет, — Славик покачал головой. — Я никогда не был в Америке.

— Поедешь со мной, — не то спросила, не то пообещала Такико.

— Мы поедем втроем, — он внимательно оглядел ее всю, но никаких перемен в фигуре не заметил.

Не было ничего нового и в лице. Славик помнил, какое лицо было у матери, когда она собиралась родить Наташу. Бледно-желтое, с мутными глазами. Похожими на глаза ее любимой хаски, от которой мать однажды задумала получить щенков. Просили знакомые, и манила честь стать основательницей породы в городе.

— Ага, — рассмеялась Такико. — Мы поедем втроем. Сразу, как только родится наш сын.

— Ты на самом деле уверена, что у нас будет сын?

— Конечно. Доктор знает... — Но она приложила палец к губам. — Давай не будем его тревожить.

Отвернулась от Славика и помчалась к причалу, от которого отплывали лодки в подземное царство.

— Сюда! — вопила она.

Славик удивлялся сочетанию японской взрослости и американской детскости в своей новой жене. Ему это нравилось.

Но он все чаще думал, как странно — он ведь любил Лизу. И гораздо сильнее, чем эту женщину. Потому что Такико выбрала его, а он-то сам — Лизу? Всегда любишь больше то, на завоевание чего потратил силы. Так почему не сложилось с Лизой?

Ответ Славик не мог найти и отдавался во власть Такико, которая жаждала служить ему. Впрочем, Лиза тоже служила, но по-другому. Она считала, что он не выживет без ее усилий. Славик чувствовал, как она сопротивляется самой себе. А эта японка отдает себя каждой клеточкой, с восторгом, без колебаний.

Сын родился, и Славик с удивлением обнаружил, что он теперь отец. Но Такико оставалась верна себе — она отдавала ему лишь радость игры, а все трудности и заботы брала на себя.

Что сказала бы Лиза, если бы узнала, что он на самом деле чувствует себя отцом?

 — Ну, — Ксения Петровна посмотрела на часы, — торжественный ужин, я думаю, готов. Вика с семейством приедет к полуночи, она мне позвонила, а мы с тобой пойдем, посидим пока, поболтаем.

Они с Лизой молча шли вдоль бордюров из сиреневых мелких хризантем, к которым приникали, прячась от наступающей осени, странные, похожие на лилии, цветы без листьев. Каждый цветок, без стебля, высовывался из земли сам по себе. Лиза хорошо знала, как он называется, более того, такие росли у нее на даче, но сейчас не могла вспомнить.

— Ох, — выдохнула она, переступив через порог кирпичного дома, который стоял в дальнем углу сада.

— Разувайся, — скомандовала Ксения Петровна. — Здесь все, как в настоящем японском ресторане.

Лиза сбросила черные туфли и стояла, не отрывая глаз от низких столиков, от хорошо знакомых плошек. Господи, как давно она не видела ничего такого. Уже стала забывать и запах моря, исходящий от сырой рыбы, с острым привкусом йода. Почувствовала во рту теплую горечь саке.

— Но вы не говорили, что...

— Зачем говорить? Лучше показать и дать попробовать. Не все из нашего «Дома друзей» бывали в японском ресторане. Так почему им не доставить такое удовольствие?

— Но здесь все... — Лиза огляделась. — Все так правильно, точно.

— Еще бы нет. Дипломная работа, новоявленного дизайнера по интерьеру, твоего бывшего ученика и моего внука Игоря. Он хотел стать мыслителем Востока вроде Конрада и Алексеева, но гены, понимаешь ли, диктуют свое.

— Гены? Откуда они у него? — удивилась Лиза.

— Да так вышло, потом объясню.

Лиза чувствовала, сегодня она узнает что-то еще. Но хватит ли у нее сил удивиться?

— Садись, посидим, — Ксения Петровна указала на татами возле бамбуковой ширмы.

Они опустились, а Лиза спросила:

— Как вам удается держать людей в таком... радостном настроении? Ведь чтобы оценить вот это, — она указала на маленький зал, — надо уметь по-прежнему испытывать удовольствие от жизни.

— Они умеют. Ты сама знаешь и видишь.

— Так в чем дело?

— В вере.

— Вере? Во что? Они знают, что обречены, знают свой срок. Вы его не скрываете.

— А зачем? Человек должен соотносить себя и время, чтобы успеть то, что еще не успел. Веру, о которой я говорю, может быть, лучше назвать доверием. Ко мне, ко всем, кто здесь работает. Они должны знать, что дороги нам. Чего больше всего боится человек?

— Чего? Боли?

— Ее тоже. Но еще страшнее оказаться в жалком, беспомощном или неприглядном виде. Мы не только до гробовой доски, но и после нее хотим вызывать приятные чувства у окружающих. Пускай порадуются, — она кивнула на маленький зал, — что завтра наступит еще один день, в котором есть еще что-то хорошее.

— А считается, — сказала Лиза, — люди лучше себя чувствуют не среди таких же обреченных, а рядом со здоровыми.

— Я так не думаю, — покачала головой Ксения Петровна. — Здоровые вызывают зависть — ты не можешь того, что они.

— Жаль, я мало времени провела с Надеждой Сергеевной.

— Не горюй, она видит тебя с небес, смотрит, как ты распоряжаешься тем, что составляло смысл их с Иваном жизни, — Ксения Петровна похлопала рукой по руке Лизы. Камень блеснул желтым кошачьим глазом. — На их месте я бы осталась довольна, — заметила она.

— Правда?

— Конечно. Ты повернула мастерскую Никанорова так, как он сам бы не сумел.

— Странно, но после того, что вы рассказали, во мне как будто все стало на место, — Лиза усмехнулась. — Почти.

Ксения Петровна внимательно посмотрела на свою крестницу. Ее волосы, соломенного цвета с медовым отливом, отросли, доходя до середины шеи. Густые, жесткие, они оттеняли нежность кожи лица.

— Это видно, — заметила она.

— На самом деле? — удивилась Лиза. — А я думала, что это только внутри.

— Что внутри, то и снаружи, — бросила Ксения Петровна. — Ты больше не будешь, я думаю, выставлять миру уши? — Она поморщилась.

Лиза взглянула на нее и, догадавшись, о чем речь, улыбнулась.

— Прикрытые уши позволяют услышать то, что опасаются говорить при нахально выставленных на всеобщее обозрение. И потом, я заметила, что женщине занятие мужским делом приносит большую прибыль.

— Ты становишься сообразительной, — Ксения Петровна похлопала Лизу по плечу. — Мужчины-коллеги галантно уступают дорогу, не подозревая, что ты — конкурент на их поле. А тебе только это и надо. Спохватятся, а ты уже впереди! Да, кстати, как бал?

— Я отказалась, — Лиза поморщилась. — Я пресытилась такими сборищами. А сабли, которые мы сделали, поехали на бал. — Она улыбнулась. — Но какой заказ я получила после бала!

— Говори.

— Мне заказали три копии японских самурайских мечей. — Лиза закрыла глаза. — Для съемок телевизионного сериала. Мои ребята уже потирают руки.

— Как у тебя с ними? Все в порядке?

— Да, никаких неожиданностей. Я удачно прописалась, как они шутят.

— Наш общий друг, между прочим, рвется повторить визит. Похоже, без меня.

— А вот этого не надо, — Лиза протестующе подняла руку.

— Он тебе не нравится? Но ты же свободна. Когда муж от меня ушел, я не отказывала себе в радостях жизни. — Ксения Петровна выпрямила спину.

— Вы никогда не рассказывали, как расстались с мужем, — заметила Лиза, желая перевести разговор с себя на нее.

— Он ушел от меня, когда я писала кандидатскую диссертацию, а Вике исполнилось пять. Однажды встал возле моего письменного стола и сказал: «Или я, или она».

— Кто — она? — переспросила Лиза.

— Диссертация. А я ему ответила: «Она. Ты ведь не сможешь меня удовлетворить так, как она». Он побелел. «Стало быть, я тебя не удовлетворяю?» — спрашивает. «Так, как она, нет», — говорю. Он ушел.

Ксения Петровна засмеялась и добавила:

— На самом деле, Лиза, так, как моя работа, меня не смог бы удовлетворить ни один, мужчина. Я не гожусь в жены. Тем более что муж мой уже родился взрослым. Ему не нужна такая женщина, как я. Он нашел себе девочку.

— Правда?

— Нет, не в буквальном смысле, — она покачала головой. — Ту, которая останется девочкой до конца дней.

— Но как тогда не ошибиться? — спросила Лиза. — Ведь ты выходишь замуж, не зная, кто он на самом деле, кто ты...

— Я за пробные браки, — заявила Ксения Петровна. — Не скажу, что за год-другой ты выяснишь все о нем и о себе. Но многое. Тогда расставание не будет разводом. Просто расставанием, в нем меньше боли.

— После того что вы мне рассказали, я часто думаю о родителях...

— Они совпали на редкость удачно. Если даже проблемы твоей матери не смогли их развести. Когда люди созданы друг для друга, они преодолеют все.

— А бывает, что разводятся, потом снова женятся. Во второй раз...

— Да. Только во второй брак они уже входят другими. Верно говорят, что человек сегодня уже не такой, как вчера.

— Вы повторяете философов, — засмеялась Лиза.

— Но философы не дураки. Они думали, что говорили. Наше дело не просто повторить за ними, но примерить на себя смысл того, что они сказали.

— Какая вы умная, — улыбнулась Лиза.

— Так уж вышло. Прости, — Ксения Петровна сделала виноватое лицо и пожала плечами. — Так как твой бизнес?

— Чем дальше в бизнес, тем... — она покачала головой.

— Говори, мне интересно.

— Чем больше я вникаю в систему торговли, тем становится яснее, какие это глубины. Это не аквариум с экзотическими рыбками, как мне сначала показалось, а океан. — Лиза усмехнулась. — Все видимое — не в счет. Знаете, как зарабатывают торговцы на поставщиках, в том числе теперь и на мне? Я должна заплатить за право попасть, как они говорят, в ассортимент. Минимальный размер взноса за это удовольствие — тысяча долларов. Если я хочу, чтобы мой товар продавался в новом красивом магазине, должна заплатить примерно полтысячи, и тоже долларов.

— А тебе что-то останется? — насмешливо поинтересовалась Ксения Петровна.

— Это еще не все. Я отчисляю в фонд развития той торговой сети, которая продает мой товар. Берут с каждого поставщика. Я должна платить за рекламные материалы и бог знает еще за что.

— Гм, но, судя по всему, справляешься. А вот ты лично меня беспокоишь, Лиза.

— Я поняла, что на дорогих, на редких клинках, — продолжала она, — мне не выжить. Поэтому наняла двух подмастерьев. Они делают расхожие вещицы. Сергей и Алексей работают на имя фирмы — подарочные ножи, выставочные. А те двое тачают для каждого дня. Я хочу запустить серию кухонных ножей, но не простых... — Лиза засмеялась. — Между прочим, дизайн мой. Не скажу пока, что это за ножи.

— А откуда ты...

— О, у Никаноровых я нашла столько книг... Как будто Иван Михайлович чувствовал, что они попадут ко мне в руки.

— Все замечательно, но все-таки ты меня беспокоишь.

— Почему?

— Как ты выдерживаешь свое полное одиночество, Лиза?

— Одиночество? Да я просто жажду побыть одна!

— Я не о том. Ты никого к себе не подпускаешь.

— А зачем? Плодами своих трудов я хочу воспользоваться сама. — Она засмеялась, потом вздохнула. — И вообще, знаете ли...

— Говори, как есть.

— Я никого... не хочу... рядом с собой.

— А в постели? — прямо спросила Ксения Петровна.

— Нет. — Лиза сморщила губы. — Иногда вижу кого-то, кто мне симпатичен, спрашиваю себя: а вот с ним — могла бы? Отвечаю: нет.

— А... если бы снова со Славиком? — Ксения Петровна испытующе смотрела на крестницу. — Бывает, женщине подходит только один-единственный партнер.

Лиза усмехнулась:

— Я подумаю и скажу. Не сейчас. Потом.

Они услышали шуршание шин и обернулись.

— А вот и первый гость, — произнесла хозяйка.

Лиза с любопытством ждала, кто выйдет из машины. Она думала, что, кроме дочери Ксении Петровны и ее семейства, никого не будет на сегодняшнем ужине. Уже повернулась к ней спросить, но дверь открылась, и раздались шаги.

Лиза почувствовала себя так, будто ее засунули в громадный холодильник. Вроде того, что белел сытым телом в дальнем углу кухни, дверь в которую была приоткрыта.

На пороге стоял Андрей Борисович, шеф Славика.

— Познакомься, Лиза. Да знаю, знаю, что вы знакомы. Но в новом качестве.

— К-каком? — Лиза попыталась привстать с татами.

— Дед моего внука Игоря, спонсор его проекта. — Она обвела рукой ресторанный зал. — А еще, — вздохнула крестная, — мой первый муж.

Лиза едва не охнула, но вовремя стиснула губы.

— Тс-с! — Андрей Борисович поднял руку. — Не волнуйся, Лиза. Голых див здесь не будет. Но меню, как ты можешь догадаться, из твоей, то есть вашей, кулинарной книги. Замечательная получилась. Ты видела?

Лиза кивнула, она просто не могла произнести ни слова. Потом в ужасе закрыла глаза, но быстро открыла, так как под закрытыми веками увидела сцену, которую устроила в ресторане.

Ксения Петровна тихо засмеялась и погладила ее по руке.

— Все вышло здорово, Лиза. Андрей остался доволен прессой, правда?

— Как никогда, — признался тот. — Народ валом повалил в ресторан. Но потом толпа схлынула — по Москве прошел слух, что представлений с золотоволосой красавицей больше не будет. — Он шумно вздохнул. — Я подумал, не нанять ли Лизу на постоянную работу, но ты, Ксения, мне сказала, что она уже сама устраивается. Со стрельбой. — Андрей Борисович засмеялся.

Ксения Петровна тоже. Лизе ничего не оставалось, как поддержать их.

— Ксения Петровна, — Лиза наклонилась к крестной, — вы говорили, что ваш муж родился взрослым. Что-то...

— Он оребячился с годами, такое бывает. Я думаю, влияние его последующих жен. Ладно, мы не станем ждать остальных. Пойдемте к столу.

Лиза вернулась в Валентиновку поздно, возбужденная, как никогда. Славик, прошлая жизнь — все нахлынуло разом. Она не спрашивала, где он и что с ним, Андрей Борисович тоже ничего не говорил, и Лиза была ему благодарна. Но только отчасти, как сейчас призналась себе.

Не знает, что с ним? Не захотел сказать? До нее дошли слухи, что он уехал, но...

Дочь, зять и внук Ксении Петровны прибыли в полночь, они уговаривали ее остаться с ними, но Лиза не могла дождаться, когда вернется к себе.

Чтобы подумать.

В голове вертелся вопрос Ксении Петровны — почему она никого не подпускает? Почему одна? А на самом деле — почему? Или она, как японка, поклялась не развязывать в разлуке пояс? Не изменять? Но они со Славиком не в разлуке, они в разводе.

Лиза безошибочно читала взгляды мужчин. Того же менеджера японского ресторана, в котором они когда-то были со Славиком на открытии. Это ему первому она объяснила, что японское блюдо называется суси, а не суши, как принято в Москве.

Недавно он увидел Лизу и жарко благодарил, не выпуская ее руки из своей. Оказывается, когда она советовала в меню заменить суши на суси, рядом стояла журналистка. На весь мир она раструбила, что его ресторан — единственный в Москве, который решился правильно назвать блюдо. А, стало быть, люди могли не сомневаться в качестве японской еды.

Но Лиза не отозвалась на проникновенное и ясно на что намекающее пожатие руки. На приглашение пообедать с ним — тоже. Но она по-деловому воспользовалась вниманием благодарного менеджера — предложила заказать у нее ножи для чистки рыбы.

— Отменная работа, — хвалил он, рассматривая ручки в виде фигурок карпов с позолоченными плавниками.

Особенно его поразила золотая насечка. Ее сделал Сергей в редкой и очень сложной старинной технике. Удача, что такой мастер работает на нее. Он... Лиза почувствовала, как кровь прихлынула к щекам.

Она заметила, что в последнее время при ней Сергей становится напряженным. Видела, как надуваются мускулы на руках, темные волоски вздымаются, словно от возбуждения. Она улавливала острый привкус мужского пота, который не забивали даже дезодоранты, чувствовала напряжение в собственном теле.

Когда они делали саблю для мужа Тамары Грандль, Лиза принесла Сергею перевод из старой японской книги о способах закалки клинка. Он прочитал и, глядя ей в глаза, сказал:

— Я знал обо всем, что здесь написано, кроме одного. — Лиза ждала, не отрывая глаз от его необычного монголоидного лица.

— Чего именно? — спросила она, с некоторым разочарованием забирая листы с текстом.

— Нагрей металл до цвета луны. Какой она гуляет по небу в июне или июле, — повторил он.

— Вообще-то получилось коряво, — Лиза поморщилась. — Я пыталась зарифмовать, но у меня нет поэтического дара. — Он был у Славика, вдруг вспомнила она, но тот и слушать не хотел о клинках.

— Я знаю, почему не получилось, — сказал Сергей, не отводя глаз от ее губ.

— Почему?

— Надо прогуляться под луной. Могу сопроводить, — насмешливо добавил он. — Прямо сегодня.

Лиза почувствовала, как порция крови рванулась и толкнулась в живот.

— Нет, нет, — порозовела она. — Обойдемся без стихов. Вы ведь и так все поняли... О цвете металла.

— Я все понял. Вы, я думаю, тоже, — тихо добавил он.

Лиза сделала вид, будто ни о чем не догадалась. Нет, нет, он останется для нее только мастером, и больше никем.

Лиза прошла в ванную и пустила воду, собираясь отмокнуть в пене. Вода лилась водопадом и ревела — трубы старые. Внезапно она увидела...

...Новый год они отмечали со Славиком вдвоем. Всегда. Им больше никто не был нужен.

На тот Новый год Лиза решила устроить купание со свечами. Купила упаковку плавающих свечей и приготовила ванну. Она пустила их на воду, выключила свет. Свечи горели, отбрасывая таинственные отблески. Лиза быстро разделась и осторожно вошла в воду.

— Лиза, Лиза! — звал ее Славик из комнаты, и, как всегда, когда не сразу находил жену, в его голосе слышался испуг. Она закрыла глаза и молчала, ожидая, когда он обнаружит ее.

Наконец дверь ванной распахнулась, пламя свечей дернулось, но не погасло.

Она не смотрела на него, но могла представить себе его серые изумленные глаза.

На зеленый коврик упали джинсы, следом — футболка, трусы. Лиза почувствовала, как вода поднялась до подбородка — это он ступил в ванну.

— Осторожно, — предупредила она.

Лиза едва не зажмурилась, когда увидела, как его возбудившееся тело погружается в воду. Такое тело обещало то, чего она так хотела...

Колебались свечи на воде, гасли, переворачиваясь. Но Лиза сама была, как свеча, она горела, пылала, он тянулся к ней, загораясь еще сильнее...

То была невероятная новогодняя ночь. После которой Лиза согласилась оставить работу...

Она почувствовала, как слезы подступили к глазам. Тоска о чем-то несбывшемся или потерянном, а может, ненайденном? Лиза резко выпрямилась.

Нет, слезы ни к чему. Они только портят кожу, особенно под глазами. То, что было — ушло. Никогда больше ни для кого она не станет удобством в жизни. Только партнером.

Лиза протянула руку и переключила кран на душ. Никакой ванны, душ и спать, скомандовала она себе.

Завтра необходимо все выяснить о выставке в Нюрнберге. Она хочет выйти со своими ножами в Европу. Законодательство многих стран относится к ним иначе, чем к огнестрельному оружию, не требует разрешительных бумаг, поэтому у нее есть шанс предложить свои клинки.

Завтра она поедет к Тамаре Грандль. Родители ее мужа живут в Нюрнберге, они закажут ей гостиницу и арендуют стенд. Это будет дешевле, чем через московскую фирму.

 Славик сидел, тупо уставившись в окно. За стеклом зеленел газон с кривой сосной, чью кривизну удерживал и поддерживал трос, прикрепленный к металлическому стержню. Он показался себе похожим на эту сосну, которая не падает только потому, что есть некто, кто подпирает его. Его сын. И сын Такико. Которой больше нет рядом с ним. И нет нигде.

Ребенок не плакал, он лежал в кроватке, купленной на вырост — Славик и не предполагал, что подобные бывают — ребенок растет, а ты раздвигаешь кровать. Такого не было в его детстве и даже в детстве Наташи.

Воспоминание о сестре, беспомощном младенце, вытеснившей его из сердца матери, укололо Славика. Кажется... кажется, теперь он начинает понимать, почему мать отодвинула его от себя. Тем самым нанеся сыну страшную обиду.

Разве этот мальчик, которого Такико настояла назвать русским именем Мишутка, о котором она мечтала, может обойтись без него? Без человека, который должен отдать ему себя, свои силы, чтобы вскормить?

Славику казалось, что у него нет таких сил. Он и не думал о них, когда рядом была Такико.

Но произошло то, что произошло.

Если бы он водил машину, корил себя Славик, то поехал бы сам. И ничего бы не случилось. Но Такико возила его, как до нее — Лиза. Нужно было встретиться в Кобэ с человеком, который привез деньги от Андрея Борисовича.

Такико, как ему рассказали, ехала по узкой дороге вдоль края ущелья. Рядом был заповедник, в котором полно мартышек. Она притормозила, и одно животное прыгнуло к ней на капот. Резкое движение рулем — и Такико растворилась в небытии, как умела растворяться в Славике.

Теперь он для мальчика и отец и мать.

Какой нестерпимо зеленый газон. Славик зажмурился. Ему показалось, что глаза защипало от яркого цвета. Как поле для гольфа, торопливо вспомнил он, чтобы уйти от печальных мыслей. Но и новые оказались не веселей. О Лизе.

... — Мы едем в гольф-клуб, — объявил Славик и выжидающе посмотрел на нее.

— Куда это? — спросила она, продолжая натирать дверцу шкафа салфеткой с мастикой для дерева.

— Недалеко. Но шикарно. Единственное место в России, где есть правильное поле для гольфа. На восемнадцать лунок.

Лиза перестала тереть шкаф и повернулась к нему.

— Давно ли ты стал поклонником этой великосветской игры? Я, по-моему, пропустила. Или... ты не соизволил мне рассказать? Ты уже был там? — сыпала она вопросами, пытаясь сообразить, что ей не понравилось в его словах. Точнее, что задело.

— Нет, я не был. Мы поедем туда вдвоем. Твой новый джип годится для этого.

— А ты не хочешь сам порулить, а? — вдруг вырвалось у нее.

— Зачем? — Он пожал плечами. Клетчатая рубашка сморщилась на плечах и снова расправилась. — У тебя получается так здорово. Ты очень подходишь джипу.

— А тебе в качестве личного драйвера, — усмехнулась Лиза, снова прижимая салфетку к двери шкафа. — Что мы там должны делать?

— Болеть на этот раз. Мой новый клиент просил приехать.

Она вздохнула:

— Он будет играть?

— Ему нужна поддержка. Он оплачивает наш номер.

— Мы едем с ночевкой? — Лиза поморщилась.

— Тебе не хочется?

— Я собиралась поехать на дачу.

— Не важно, — Славик поднял руку. — Ты мне нужна там. Знаешь, сколько стоит номер в деревянном коттедже? Одноместный почти равен половине стоимости моего авторского листа.

— Ты теперь измеряешь только листами, как японцы площадь своего дома — татами. — Она засмеялась.

— Гм, ты мне подкинула хорошую мысль...

Славик усмехнулся. Какие все это были глупости.

Лиза уставала с ним, как он сейчас с младенцем. Ей не хотелось глупых светских развлечений. Впервые, кажется, он начинал понимать, почему она ушла от него. Славик желал, чтобы жена видела в нем того, кем для него теперь стал Мишутка.

Он подошел к кроватке, взял малыша, прижал к себе. Крошечные пальчики царапали ему грудь, отыскивая то, чего нельзя отыскать. Грудь, к которой он припал бы и забылся в сладостной сытости.

Славик тоже забывался в сладостной сытости, припадая к ней, но судьба во второй раз, нет, в третий, отстранила его от женской груди. Она словно указывала ему на то, что он хочет невозможного, и демонстрировала разные варианты, чтобы научить наконец правилам, по которым играет жизнь.

Грудь его матери понадобилась младенцу, Лиза повернулась к нему спиной, когда он выпил ее до дна, а Такико, которая была согласна прижимать мужа к своей груди, забрала вечность. Теперь к его собственной груди припадает дитя.

Славик потряс головой. Никогда он не замечал за собой способности и желания мыслить столь отвлеченно. Он знал, кто он на самом деле — толмач. И никогда, если честно, не интересовался ничем, кроме самого языка. Это Лиза вникала в историю Японии, ее культуру, литературу. Поэтому и помогла Славику вознестись выше, чем тот сумел бы без нее. Впервые он отчетливо увидел реальность, и сердце сжалось от боли, как никогда за всю его жизнь.

Так что теперь? Как вывезти сына в Москву? Он был уверен, что в Японии с ним не справится.

Славик ходил по комнате. К тому же виза его кончалась через три месяца, та, которую ему выхлопотала Такико.

Он остановился возле окна, Мишутка захныкал. Черные глаза смотрели с укоризной, будто старались заставить его о чем-то вспомнить. Важном.

Славик напрягся.

— Мишутка, ты умница, — прошептал он.

Ах, как ему повезло. У Такико американское гражданство.

Он сел на стул, Миша заныл, Славик почувствовал легкую досаду.

— Мишутка, ты мешаешь мне думать, — предупредил он.

Мальчик снова хныкнул, давая понять ему, отцу, что ничего важнее желаний сына нет на свете.

«Ты — это я», — так можно было перевести на человеческий язык его нытье.

— Ты — это я, — вспомнил он, как говорил Лизе, а она смеялась.

— Ты — это ты. Я — это я. Нам повезло, что мы встретились... — Лиза трясла длинными рыжеватыми волосами.

— Глупости, — обрывал он ее.

Славик усмехнулся. Такико объясняла ему это. Но иначе. Значит, ей не нравится принцип, которого придерживалась Лиза. А Такико...

Погоди, сказал он себе. Разве Лиза не говорила ему, что он плохо знает японцев?

— В Японии, когда ты слышишь «да», не всегда значит, что с тобой соглашаются. Ты сам знаешь грамматику. Если в твоем вопросе есть отрицание, то японец ответит «да».

А вдруг он неправильно понимал и Такико? Понимал ее так, как хотел. Славик свел брови. Нет, он не мог ошибиться. Впрочем, теперь уже некого спросить.

— Японское «хай», — снова возник голос Лизы, которая помогала ему готовиться к встрече с коммерсантами, — то, что ты переводишь, как «да», чаще всего означает: «да-да». Это лишь подтверждение, что тебя слушают. Имей в виду. Я буду за тебя болеть, — говорила она, когда везла его на встречу, потом целовала на прощание.

А ведь она любила его, думал Славик. Как часто надевала его рубашку или халат и говорила:

— Надень мой. Помнишь, в старину японцы обменивались со своими возлюбленными одеждой? Они верили, что на ней остается частица души того, кто ее носил.

Иногда он ловил себя на мысли, что Лиза была больше японкой, чем Такико. Она даже гадала по шагам, вычитав в старой японской книге. Он усмехнулся. Интересно, нагадала ли она себе то, что с ними случилось? Такое простое гадание — счастье — несчастье — счастье — несчастье... И последний шаг — истина.

Он никогда не видел, чтобы Такико занималась чем-то похожим.

Славик положил малыша обратно в кроватку и пошел к телефону. Набрал длинный международный номер.

— Андрей Борисович, я возвращаюсь.

Он прилетел в Москву в слякотный осенний день. Получилось удачно — его квартира была свободна, тот, кто жил в ней, улетел в Японию по контракту. Квартира была в полном порядке, все прибрано, везде чисто и почти ничего не изменилось в его отсутствие.

Проверил счет в банке, там лежало ровно столько, сколько жилец должен заплатить по договору.

Замечательно, вздохнул Славик, чувствуя, как свой дом согревает его.

Мишутка заплакал. Он подошел к нему и взял на руки.

— Ну что, малыш? Будем жить дальше. Здесь, с тобой. Всегда.

Славик произнес последнее слово и осекся. Нет, не всегда. Только временно. В этом мире ничего нет навсегда. Мишутка останется с ним, пока он, отец, ему нужен. Пора привыкнуть к такому раскладу.

Даже Такико, которая собиралась оставаться с ним всегда и быть всем для него, ушла. Потому что так распорядилась судьба. Она как будто снова, еще раз, показала Славику, ударив наотмашь, что не бывает ничего вечного в жизни не вечной.

Он подошел к аквариуму. Рыбки плавали беззаботно, сыто. Жилец заботился о них. Орхидеи цвели. Все так, как при Лизе.

Но ее нет здесь. Хотя вещи по-прежнему висят в шкафу. Она забрала только часть, а он ничего не выбросил. Слишком быстро улетел в Японию, почти бежал...

Славик распахнул балконную дверь, впуская воздух Москвы.

«Что дальше? — спросил он себя. Нанять няню и жить. Растить Мишутку.

Шли дни. Сначала после Японии ему показалось, что в Москве все дешево, и деньги летели. А однажды он обнаружил, что счет почти пуст. Нельзя сказать, что Славик сразу запаниковал, нет, он словно чего-то ждал... Как будто кто-то позаботится об этом. Но деньги таяли, счет не восполнялся, что настораживало.

Андрей Борисович ему платил, но без особого энтузиазма. Славику казалось даже будто шеф не прочь, чтобы он уволился. Андрей Борисович развивал свой бизнес, ресторанов уже было три, и, похоже, угри для него больше не были первостатейным товаром. К тому же, как понял Славик, они приелись московским гурманам.

Славик прикинул, с чем бы он мог расстаться. Вспомнил о мече Такико. Такого меча, наверное, не держала в руках даже Лиза с ее навязчивой, как он считал всегда, страстью к клинкам. Она бы удивилась, если бы узнала, что у него за меч.

«Удивилась?» — одернул себя Славик. Да помнит ли она о нем вообще? Андрей Борисович ему в первый же день сообщил, что появилась новая звезда в ножевом бизнесе.

— Знаешь, как зовут? Елизавета Николаевна Соломина.

Он вздрогнул.

— Елизавета Николаевна?

— Ну да, ты привык звать ее Лизой.

Славик усмехнулся. Не зна-ает, на самом деле он привык ее называть не Лизой, а Лизуньей.

— Так что же она — продает их?

— Кое-что производит, кое-что продает, — сказал Андрей Борисович. — Удачно консультирует. Кстати, мой конкурент заказал у нее ножи для кухни. Замечательные вышли. Сталь прекрасная. Где берет — не знаю. Но говорят, нарыла какие-то рецепты, а металл делают ее мастера. Она быстро раскрутилась, мужики до сих пор от удивления не могут рты закрыть. Да, Славик, вот так. Я всегда говорил, что она из вас двоих креативщица. А ты как?

— Все по-прежнему. К работе готов. — Но голос звучал так устало, что Андрей Борисович отвернулся. А каким мог быть его голос, если он всю ночь просидел над Мишуткой?

— Пока я не знаю, чем тебя занять. Но зарплата будет. Тебе на хлебушек, и дитя без молока не останется.

Славик понял, что пора продавать меч. Он знал примерно ему цену и начал искать покупателя.

Клиент обнаружился, приехал с охраной, среди дня. Осмотрел меч и сказал, что, судя по всему, это вещь пятнадцатого века. Но, подергав тощую бородку под самурая, заявил, что прежде должен проконсультироваться со специалистом, которого приведет сам.

— Вы не хотите независимого эксперта? — спросил Славик.

— Нет, — ответил клиент.

— Хорошо, я буду ждать.

Славик почти перестал думать о мече, его больше всего на свете занимало здоровье Мишутки, которому московский климат не слишком нравился. Тем более осень выдалась на редкость сырая и холодная.

Клиент позвонил. Сообщил, что нашел человека, кому может доверять. И если эксперт оценит меч в ту сумму, что и хозяин, то готов выложить наличными.

Славик нервничал всю ночь, почти не спал. Мишутка тоже, ему передалось настроение отца. И наконец рано утром прозвенел звонок в дверь.

Славик открыл и почувствовал, как напряглись колени. Казалось, он хочет растолкать всех и убежать, только... куда?

На пороге рядом с клиентом стояла Лиза.

Он не сразу узнал ее, он ее почувствовал. У нее были короткие, до подбородка, волосы, уверенный, даже жесткий, взгляд. Такого Славик никогда не видел. Или это... не жесткость, а энергия? Которую она больше не подавляла в себе?

Он не то чтобы боялся таких женщин, но опасался, сторонился. Внезапно подумал, что его мать не была такой. А Славик всех мерил по ней. Но сейчас... Сейчас он не собирался ее сторониться.

— Доброе утро, — сказала Лиза.

Они сделали вид, что не знакомы друг с другом. Но Славик внезапно испытал облегчение. Все, сделка состоялась, думал он. Лиза рядом. Она не станет ему мстить, да и мстить не за что. Они жили так, как могли жить вместе такие люди, какими они были тогда. А если бы они встретились сейчас, впервые... Нет, оборвал он себя, не надо об этом, не время.

Лиза осматривала самурайский меч, и Славик видел по приметам, известным только ему, что она в восторге. Он помнил, что она вот так, как кролик, дергает кончиком носа, когда ей что-то особенно нравится. Закладывает прядь волос за правое ухо, когда сосредоточенно думает. Ого, заметил Славик, Лиза стала носить сережки. При нем никогда не надевала, хотя у нее уши были проколоты. Ему понравились капельки изумрудов, в цвет глаз.

Кто-то подарил? Славик испытал укол в сердце, но быстро осудил себя. Не его дело. Но теперь он всматривался в Лизу так же неотрывно, как та — в меч.

— Вещь подлинная, — наконец сказала она, глядя не на Славика, а на покупателя. — Вы станете единственным обладателем такой ценности не только в Москве, но и в России.

— Ого! — воскликнул тот. — Даже так? Вы уверены? — Мужчина дернул себя за бородку, и Славику показалось, что сейчас она останется у него в руке.

— Да, — коротко ответила Лиза. — Более того, этот меч, судя по всему, принадлежал одной семье, передавался из поколения в поколение. Вероятно, владельцу понадобились деньги, если он с ним расстался. — Теперь она смотрела на Славика. — Или это подарок, — она помолчала, — бесценный.

— Как вы считаете, сумма, что просят за него, — реальная? Он стоит того? — клиент покосился на Славика.

— Она ниже, чем с вас могли бы запросить, — коротко ответила Лиза.

Клиент расправил плечи, которые не отличались особенной мощью, взглянул на Славика, усмехнулся.

Казалось, покупателю хочется совершить что-то необычное. Остаться в памяти этих людей навсегда... какой-то выходкой. Например, взять и увеличить цену. Он бы, может, поддался искушению, если бы не опасался, что его сочтут восторженным лопухом. Но усмирил себя и нетерпеливо спросил:

— Я согласен. Когда я могу забрать меч?

— Как только принесете деньги, — ответил Славик.

— Наличными?

— Да.

— Хорошо. Я вам позвоню.

Он ушел.

Лиза и Славик стояли и смотрели друг на друга.

— Здравствуй, Славик, — сказала Лиза. — Нет, Слава, — поправила она себя.

— Здравствуй, Лиза. — Он смотрел на нее не мигая, но в глазах разгоралось удивление и неизъяснимый восторг. — Лиза, это правда ты?

— Да, Слава. Это я.

— Но тебя не узнать. Ты другая.

— Другая?

— Я никогда тебя такой не видел.

— А... если бы увидел? — спросила она, чувствуя, как горло перехватывает. — Если бы ты меня увидел такую в аэропорту, тогда? Ты бы заговорил со мной?

— Я? Знаешь, я бы заговорил. Но готовился бы дольше.

Она засмеялась:

— Брось. Так ты вернулся, да? А этот меч... Неужели ты полюбил клинки?

— Спасибо тебе, — сказал он, не отвечая на ее вопрос.

— Не за что, ты знаешь, он на самом деле того стоит. Хотя... — она пожала плечами, — ты запросил немало. Но у этого типа есть, пускай раскошелится, если нравится игрушка. — Лиза засмеялась.

— Значит, ты теперь самый главный эксперт по самурайским мечам в Москве?

— Да, — сказала она. — Не только по ним, но и по разным клинкам.

— Лиза, но прошло всего...

— Не считай только те годы, которые мы провели отдельно. Прошла вся жизнь плюс эти два. Я тебе рассказывала, мой отец собирал клинки.

— Я помню. — Он вздохнул. — И помню, как я говорил, чтобы ты забыла о них.

— Да. Но видишь, как все вышло. Теперь я ими живу.

— А с кем ты живешь? — спросил Славик вдруг, не думая.

— Я? — Лиза удивилась. — Ни с кем.

— Вот как?

— А ты не слышал?

— Нет. Я просто слышал, что ты стала деловой женщиной. Андрей Борисович сообщил.

— Ах, он. Ну конечно. Еще бы. Я поработала с его клиентом. — Она засмеялась. — Причем очень удачно. Кстати, это ты меня с ним познакомил. Видишь, твои связи мне пошли на пользу.

— Я рад, что от меня тебе хоть какой-то толк, — Славик скривил губы. — А почему ты поработала не с ним?

— Мне не хочется. Он всегда наблюдал за нами, как за подопытными кроликами. — Она поежилась.

— Да, было, — усмехнулся Славик.

— Ты все еще у него? — осторожно спросила Лиза.

— Почти нет. Я ему не нужен.

— Почему?

— Я ему не нужен без тебя, — сказал Славик, но в его голосе не было обиды. — Помнишь, он говорил, что креативщик из нас двоих — это ты. А исполнитель — я. — Он улыбнулся. — Я тогда хотел поспорить, оскорбленный, крикнуть, что ты — исполнитель. Но вовремя одумался, потому что должен был добавить: тоже ты. И что же вышло бы — кругом ты!

Она засмеялась:

— Да ладно. Мы жили вместе. Так, как могли. Ну так что? Ты один? — Она огляделась. Комната казалась прежней.

— Нет, — ответил он.

— Да? Извини, я... — Лиза почувствовала, как мурашки побежали по спине. — Не стану мешать. Раннее утро, я понимаю... Люди спят, это клиент спешил... и...

— Тому, о ком я говорю, ты не помешаешь.

— Это кто? Ты завел щенка? — Лиза почувствовала, как от сердца отлегло.

— Нет. Я завел сына.

Лизины глаза стали круглыми, не веря, она смотрела на него.

— Как это?

— Как обычно. Как все люди.

— Но ты говорил мне, что не готов. Что сам еще ребенок, что хочешь быть им...

— Да. Я хотел... Но ты расхотела быть моей мамочкой, — он засмеялся.

— Так что же, нашлась женщина, которая...

— Нашлась женщина, которая увидела меня другим, — сказал он. — Она родила сына. Она увидела во мне отца своего ребенка. Но самое удивительное, я чувствую себя отцом.

— А она?

— Ее больше нет, Лиза. Она погибла. — Славик отвернулся к окну.

— Боже мой, — Лиза похолодела. — Как?

— Разбилась на машине. Она была японка. Ее звали Такико.

— Та-ки-ко? — по слогам произнесла Лиза, бледнея на глазах. — Как? Такико из Кобэ?

— Да. Только она была не из Кобэ. Ты не совсем правильно поняла. Я говорил тебе, — он усмехнулся, — что ты хорошо знаешь Японию, но хуже японский. Иногда додумываешь, а не переводишь.

— Я про нее что-то додумала? — Лиза почувствовала неловкость. — Так откуда же она была?

— Кобэ — это родина ее предков. Они уехали в Америку еще в девятнадцатом веке. Это городок в Калифорнии, на севере. Ты застала ее в Кобэ, когда она была студенткой.

— Да. А ее отец ловил угрей в Токийском заливе, — торопливо добавила Лиза, не до конца понимая зачем. На самом деле им надо выяснить другое.

Но она пыталась усмирить себя. Сейчас они говорят лишь для того, чтобы снова привыкнуть к голосу друг друга, уловить интонацию, понять, как она отзывается в тебе... Узнать, наконец, ощущают ли они тот запах, который мужчину и женщину влечет друг к другу и позволяет отыскать своего, отвергнув чужого. Тот запах, по которому каждый находит пару, не отдавая себе в том отчета.

Лиза втянула воздух. От него пахло чуть горьковато, как пахнет полынь в конце лета. Лиза почувствовала, что желанное успокоение охватывает ее. Она узнает... Славика. А он?

Лиза посмотрела ему в глаза. Такие же серые, как прежде. Но не цвета льда, а цвета талого снега. Темно-серые, они тоже, как и собравшийся таять снег, обещали весну...

— Так ты на ней женился?

— Да, — сказал Славик. — Мишутка — ее сын.

— Можно я посмотрю на него? — спросила Лиза. Сейчас ноги не казались ей похожими на старые диванные пружины, которые никак не могли уняться и дрожали.

Она пошла за Славиком.

Малыш спал. Темноволосая головка лежала на подушке. Наволочка была такая веселая, с медвежатами, что, глядя на нее, хотелось улыбаться.

И Лиза не сдерживала себя, улыбалась, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.

От Такико мальчику достались иссиня-черные волосы, замечательно нежная кожа, нестареющая, как у всех японцев. А чертами лица он походил на отца.

— Малыш просто прелесть.

— Мне тоже нравится, — согласился Славик.

Она постояла над ребенком.

— Сколько ему?

— Скоро год. Можешь прийти на день рождения, — неожиданно добавил он.

— А... можно я приду раньше?

— Конечно.

— Хорошо, — сказала Лиза, повернулась и пошла к двери.

Когда она осталась одна на знакомой площадке, где все такие же, как прежде, желтые стены, а на створке лифта написано красным фломастером «Фекла», то почувствовала, как горло сдавило.

Она заплакала, чего не позволяла себе с тех пор, как умерли Никаноровы.

Вернувшись в Валентиновку, Лиза крепко заперла дверь, выключила телефон и мобильник. Она думала. О Славе, о том мальчике, в котором часть его и другой женщины. Так что же, та женщина оказалась смелее ее?

Лиза остановилась посреди комнаты и уставилась в зашторенное окно. Неужели это правда, то, что ей сейчас пришло в голову?

Она на самом-то деле не хотела рожать ребенка.

Разве?

Конечно нет, призналась себе Лиза. Она хотела сначала сделать то, чем занимается сейчас.

А мужчина, внезапно поняла она, делает только то, что хочет от него женщина. Не важно, признается он себе в этом или нет.

Такико захотела — и мужчина стал таким, каким она его видела. Она видела Славика отцом. Он им стал.

Лиза проплакала почти до утра. Ей было плевать, что завтра деловая встреча в салоне у Павла, который с некоторых пор воспылал страстью к клинкам.Еще бы — он получал от нее живые деньги. И чем дальше, тем больше, потому что Лиза сняла у него еще две комнаты.

А потом... Он пока не знал о ее планах. Но Лиза знала о своих. Она, нет, они... со Славиком, позволила сказать себе Лиза, выкупят у него галерею.

Лиза мерила шагами комнату.

Они, да, они с Славиком, больше ни с кем. Потому что ни с одним мужчиной она до сих пор не захотела остаться ни на ночь, ни на день, ни на месяц, ни на год.

Только с ним.

Лиза посмотрела на себя в зеркало и увидела ужасное лицо. Темные круги под глазами, а сами глаза — цвета стоялого болота. Помятое лицо. Она провела щеткой по волосам. Господи, ей надо срочно отращивать волосы. Что подумал о ней Славик?

Славик? Нет, теперь он не Славик. Он Слава. Он совсем другой.

Больше нет пышной копны волос, которая то и дело норовила свалиться на лоб, а Лиза торопливо тянула руку, чтобы убрать пряди со лба.

Нет безмятежного взгляда человека, не обремененного никакими заботами, а лишь приятными удовольствиями. Она в нем увидела мужчину, которого ей хотелось завоевать. Не на ночь, не на день, не на год. Навсегда.

Сделай это сейчас, сказала она себе!

Лиза натянула черные джинсы, куртку, а под нее — клетчатую рубашку. Его. Почему-то она не выбросила ее до сих пор. Неужели японские традиции сидят в ней так глубоко, что она верила — на самом деле одежда помнит своего хозяина?

Она поехала в Крылатское.

Консьержка выходила с мусорным мешком, а Лиза проскользнула в дверь. Взлетела на двадцать второй этаж и подумала, что отсюда можно спрыгнуть с парашютом. Она давила и давила на звонок, но Славик, не предупрежденный домофоном, медлил.

Наконец послышалось звяканье ключей, дверь распахнулась.

— Аварэ! — воскликнул он и раскрыл руки.

Она не колебалась ни секунды. Бросилась к нему и зарылась ему в грудь.

— Ты... ты в моей рубашке, — шептал он. — Ты снова — моя...

«Да, мы другие», — думала Лиза. И не те же люди поженились во второй раз, а совсем другие — в первый.

— Мне кажется, что наши обе встречи — как два рисунка тушью на тонкой рисовой бумаге, — сказала Лиза, когда они лежали, довольные собой и друг другом, на широкой кровати.

Слава приподнялся на локте, внимательно посмотрел на нее и тихо спросил:

— Это значит, что в таком рисунке ничего нельзя поправить, а только создать новый? Ты это имеешь в виду?

— Да.

— Такой рисунок называется сумиэ, — сказал он. — Я знаю.

Слава удивлялся самому себе. После возвращения из Японии у него в памяти возникают слова, которые, казалось, засели там помимо его усилий.

— А ты здорово продвинулся в знании японских реалий, — заметила Лиза.

— Конечно, — он кивнул. — Но не только в этом.

— А еще? — Она прошлась рукой по его заросшей груди.

— Ты гладишь меня, как кота, — промурлыкал он. — Не сбивай с мысли.

— Она... глубокая? — нарочито низким голосом проговорила Лиза.

—  Бездонная, — Слава наклонился и поцеловал ее в щеку.

— Говори, — потребовала она.

— Я нашел слово, которым можно назвать жизнь без тебя.

— И что за слово? — Лиза повернулась к нему, с любопытством ожидая, что скажет муж.

— Это миг.

— Гм. Тогда выходит... жизнь со мной — тягучая вечность? — насмешливо спросила она. — Вот как?

— Миг, — он покачал головой, — одна семьдесят пятая доля секунды. Настолько малая частица времени, что прошлое, настоящее и будущее сливаются. На санскрите это называется кшана.

— Значит... ты хочешь сказать... разлуки не было? — тихо спросила Лиза.

— Да, — Слава наклонился и поцеловал ее в губы. — Так ты собрала вещи? — спросил он. — Нас ждет машина.

Они уезжали в Нюрнберг. Где заодно с медовым месяцем собирались провести неделю на международной выставке клинков.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам. 

Оглавление

Пролог

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

Эпилог