Моя Чалдонка [Оскар Адольфович Хавкин] (fb2) читать постранично

Оскар Адольфович Хавкин Моя Чалдонка

Памяти брата

Наши дети — всегда граждане

А. Макаренко

1

— Чтоб ты сгинул, идол головастый! Пропади с глаз моих!

Паренек лет тринадцати, выскочив за двери, в одну секунду перемахнул через перила крыльца. Вслед ему полетели стопка книг и тетрадей, перехваченных резинкой, и большой мужской картуз без козырька. Паренек ухитрился поймать и то и другое на лету. Проведя рукой по заросшему затылку и показав язык притворенной двери, паренек завернул за угол и присел на завалинку.

Дверь снова открылась, и на крыльцо вышла высокая, худая женщина в распахнутой телогрейке и сбившемся набок платке.

— Дима! — пронзительно позвала она. — Димка!

Мальчик не отозвался. Женщина махнула рукой и вернулась в дом, сердито хлопнув дверью.

Дима же нахлобучил картуз, сдунул с книг крупицы серой земли и поглядел по сторонам. Холодно и ярко светило осеннее солнце. Словно охотничьи костры, горели багряно-желтые сопки. С южных хребтов набегал ветерок, играя листьями деревьев: пожелтевшими листьями берез и еще зелеными — тополей. Кое-где оборванные ветром листочки скакали по сухой земле бойкими воробьиными, стайками, шуршали, шелестели, перешептывались. Хорошо им — никаких забот, никаких обязанностей: дров не колоть, печки не топить, к урокам не готовиться. Только мчаться себе под ветерочком, не ведая куда — то ли к приисковой площади, то ли к берегу Черного Урюма.

Сегодня Дима опять ничего не сделал по хозяйству, даже воды не поставил вскипятить. Думал, что успеет, и не успел. Мать прибежала на перерыв — голодная, злая, давай хвататься то за чайник, то за топор, то за сковородку: «Где ты опять, апчутка окаянный, прошлялся все утро? Эх, гром тебя расшиби!»

Пятый класс занимается во вторую смену. Дима остался в пятом на второй год. Как это случилось, вспоминать неохота. Сам не заметил, пробегал — и все. Разве он знал, что война будет? Что отца на фронт возьмут? Что мать дом забросит?

Хриплый, протяжный гудок прерывает его мысли — знакомый с детства голос электростанции. Белый пар с силой вылетает из высокой железной трубы и расплывается облачком в синем небе. Сейчас мать сломя голову побежит обратно на базу. Лучше не попадаться ей на глаза. И давно пора Веньку Отмахова вызвать — дело к нему есть.

Дима Пуртов быстро спустился к берегу Урюма, пролетел меж низеньких бревенчатых стаек ^[1], меж сараюшек, обитых ржавым железом и кусками выцветшего на солнце толя, и вот он уже в маленьком палисаднике дома Отмаховых.

Здесь, за оградкой, высоченные подсолнухи ссутулились под тяжестью широких и толстых шляпок; тонкохвойные молодые листвянки светились нежной голубизной; среди сухого осеннего разнотравья белели поздние астры.

Дима заглянул в единственное оконце, выходившее в палисадник.

Веня Отмахов сидит за квадратным столиком у самого окошка. Склонив кудрявую голову, он старательно обертывает в газетный лист толстую истрепанную книгу. Слева от Вени лежит груда уже обернутых учебников, справа — старые газеты, полоски и треугольники нарезанной бумаги, большие темные ножницы.

В глубине комнаты на длинном и широком сундуке спит, накрывшись черной овчиной, дядя Яша. Он лежит лицом к переборке, и Дима видит кончик белого уса, крепкий коричневый затылок, длинные серебряные волосы. На табурете, рядом с сундуком, — деревянный протез. Когда-то дядя Яша работал отпальщиком на руднике, подрывал взрывчаткой породу. Замешкался во время взрыва, и ему оторвало ногу. А все равно, и на протезе в тайгу уходит — вон на волчьей шкуре, прикрывшей дощатую переборку, и ружье, и патронташ, и полевая сумка.

Дима, приблизив лицо к окну, тихонько свистнул.

Веня выпрямился, посмотрел в окошко. Оглянулся в сторону спящего, бесшумно положил учебник и тихонечко вылез из-за стола. Сплюснув нос о стекло (нос побелел, как обмороженный), округлив глаза, Веня знаками вопрошал: «Что тебе? Что случилось?»

«Выходи!» — повелительно махнул рукой Дима.

Веня почесал пальцем кудряшки у виска и снова оглянулся на сундук. Овчина мерно подымалась и опускалась. Ночью дядю Яшу подняли стуком в дверь: «Э-гей, плотники! Авария! Драга тонет!» Оказалось, понтон камнем прошибло. Ну, дядя Яша живым манером — на Верхний Стан — пробоину эту дощатым пластырем закрывать. Пока пуда, пока обратно, ночь и прошла! Теперь дядя Яша долго отсыпаться будет.

Веня повесил ножницы на гвоздик у окошка, убрал газетные лоскуточки и стал складывать в сумку тетради и учебники.

За Димкиной спиной кто-то легко и осторожно шорохнулся в траве.

— Чернобоб!

Черный до смоляного блеска песик выпрыгнул из кустов. Припадая на передние лапы и отрывисто, притворно-сердито тявкая, он заплясал вокруг