Чувствительное обоняние [Виктор Соден Притчетт] (fb2) читать постранично

В. С. Притчетт Чувствительное обоняние

Трудно сказать, какова нынешняя обстановка, то ли она улучшается, то ли переходит в одну из тех извечных ситуаций, которые отражаются на характере и врезаются в память ребенка. Все они заметили у матери привычку, оторвав глаза от шитья и приподняв вверх прямой нос, потянуть в себя воздух, будто говоря: «Пойди, погляди, что там горит». Привычка эта появилась, когда отец вернулся с войны. Ее бесхитростные дети переглядываются, потом, ничем не выдав себя, повторяют ее движение. Последний повторяет его громко. Оно не похоже ни на сопение, ни на всхлип и звучит настороженно, выжидающе — вопросительно: «Мне кажется, снова пахнет горелым». Шмыгнув так носом несколько раз, она вздыхает, и на лице у нее застывает грустное выражение. Мрачно смотрит она в окно, на немеркнущий дневной свет. Прислушивается к шагам наверху. Можно подумать, что потолок для нее — что-то вроде грязного подтаявшего снега, испещренного сотнями следов человека, который не желает спускаться вниз. Ей тридцать семь лет; у нее блеклые светлые волосы, узкое лицо, теплые серые глаза. Ее руки и локти — весь день в движении. Как она говорит, жизнь она ведет самую «женскую».

Муж миссис Н. (этот тот человек наверху) — ей ровесник. Работает он в большом магазине, в отделе одежды для мальчиков. Он из тех людей, которые могут спокойно смотреть, как через их голову другие получают повышение по службе. Например, мистер Фредерик, управляющий, начинал за одним с ним прилавком. Миссис Н. кажется, что поскольку мистер Фредерик и ее муж определяют ход ее жизни, — ей кажется — как бы это сказать? — что ее сердце превратилось в клетку и что она не может вырваться из нее. Пожалуй, «клетка» — не то слово, потому что, как ей и впрямь кажется, ее окружают не прутья решетки, а запах. Она именно так и думает: в буквальном смысле — запах. Запах не сильный, порой едва слышный, но он стоит здесь всегда, а в субботу и воскресенье вырывается наружу, сильный, чувственный, жгучий. И тогда, охваченная беспокойством, она встает и, безотчетно следуя за ним, обходит весь дом до тех пор, пока не найдет, откуда он идет. А когда находит, стоит, как вкопанная, не в силах вымолвить ни слова. Муж поднимает к ней взгляд и говорит, что ей надо отдохнуть.

Мистер Н. ростом пониже ее; даже пониже большинства людей. Под мохнатыми гусеницами бровей его большие, синие, исполненные удивления глаза таращатся, словно он стоит на цыпочках. Лицо широкое, смуглое, хотя оно и посветлело с тех пор, как он вернулся с войны; низкий, обезьяний лоб, на голове — шапка черных кудрей. Кажется, что его широко открытые глаза говорят от изумления, хотя на самом деле губы его почти ничего не произносят. Его изумляют товары, которые он продает, покупатели, которых он видит, женщины, которых он встречает; его жена, его дети. Изумляет, что он вот уже пятнадцать лет женат, изумляет то, что произошло с ним во время войны. Есть только одна вещь, которая его не изумляет.

Когда он вернулся с войны, она с облегчением увидела, что он постарел не меньше ее. Теперь его кукольные, пристально вглядывающиеся во все глаза, такие детские и такие удивленные, смотрели на нее с отупением, типичным для тех, кто начинает стареть. Он походил на человека, который собирается жить, не рассчитывая ни на чью доброту, кроме своей. Одно хорошо — думала она с удовольствием, с жалостью и той злобой, что приходит, когда многие годы целыми днями возишься с детьми… Одно хорошо — думала она — за тобой не будут увиваться девчонки. В прежнее время девчонки в магазине сходили по нем с ума. И он тоже сходил по ним с ума. Но и только. До того как она вышла за него замуж, она сделала бы все что угодно, чтобы вырвать его у них; а как только вышла, ей стало все равно. Но над ним был верный контроль — его магазин. Война была ненавистна ей тем, что и она сама, и магазин утратили над ним власть, и каким он был на войне, она не могла себе представить. Что же случилось с ним во время войны? Он рассказал ей все, но наверняка было что-то еще? Он вернулся домой. Она видела, как сошла с него корка, покрывшая его кожу в Италии и Африке, увидела, как из-под нее вышел другой, бледный человек.

— Я вот, бывало, думал, — обыкновенно начинал он.

Думал! Подумать только, у него было время на размышления. Пять лет она ходила за детьми, готовила, убирала, штопала, стояла в очередях, а он вернулся домой и сообщает, что он, бывало, «думал». И что же это за блестящая «мысль»? «Пять лет нашей жизни», — говорил он. Боже милостивый, и это называется «мыслью»? Нельзя терять времени, говорил он, надо взять от жизни все, что можно. Ее звали дети, и она охотно уходила из комнаты. Нечего удивляться, что у него ничего не ладится в магазине, раз это называется у него «размышлением».

Отправляясь за покупками, она слушала, что говорили другие женщины. Женщина из соседнего дома:

— Обленились они. Позабыли в армии,