Опиум может подождать [Анастасия Ильинична Эльберг] (fb2) читать онлайн

Эльберг Анастасия ОПИУМ МОЖЕТ ПОДОЖДАТЬ

Я переступил порог крошечной гостиницы за несколько минут до того, как на улице начался дождь. Сначала он накрапывал, а потом зарядил так, будто задался целью потушить пожар в Аду. Я пытался разглядеть сквозь стену воды что-либо снаружи, но успехом это не увенчалось. Одинокие прохожие прятались под навесами, промокшие кошки ютились в переулках и мусорных баках, а над городом плыли дождевые тучи. Спустились они так низко, что можно было подумать, будто это не дождевые тучи, а снежные: последние обычно плыли совсем рядом с землей, похожие на грязную серую вату. Иногда казалось, что их можно коснуться рукой, потормошить.

Скучающий служащий за стойкой встрепенулся, увидев меня. Я поставил на пол небольшую сумку — весь мой «внушительный» багаж (больше всего я ненавидел путешествовать с тысячей чемоданов), и приветственно кивнул ему.

— Добрый вечер, — поздоровался я.

Служащий несколько секунд внимательно разглядывал меня, а потом заговорил.

— Добрый. Надеюсь, вы не промокли?

— Успел вовремя. Обрадуйте меня и скажите, что у вас есть свободные номера.

Служащий открыл большую тетрадь, лежавшую рядом с ним, и углубился в чтение написанного на напоминающих пергамент листах, после чего покачал головой и достал другую тетрадь, чуть поменьше.

— Почти все номера заняты, — уведомил меня он. — Но есть парочка свободных комнат на первом этаже. Первый этаж вас устроит?

— Вполне, — кивнул я и улыбнулся. — Вы боитесь, что разбушевавшаяся стихия приведет за собой всемирный потоп, и поэтому предлагаете мне номер на первом этаже с такой неохотой?

Служащий, похоже, оттаял и полностью пришел в себя — по крайней мере, он улыбнулся мне в ответ, и это была искренняя улыбка.

— Что вы, — сказал он. — Просто номера на первом этаже чуть меньше, чем номера на втором и на третьем. Они всегда остаются напоследок, никто не хочет там селиться.

Я получил от служащего ключ, расписался в тетради, заплатил за ночь вперед и поинтересовался, где можно перекусить.

— Тут есть небольшой… паб, — ответил мне служащий. Слово «паб» далось ему с трудом — он явно размышлял о том, как бы поточнее охарактеризовать заведение. — По нашей стороне, в следующем доме. Там отличная выпивка, а к выпивке подают съестное. К примеру, бифштексы там неплохие. И еще там готовят прекрасную жареную картошку. Повар у них — просто мастер. Особенно когда не напивается как сапожник и может отличить соль от перца. Надеюсь, вам повезет, и он будет трезв.

Доставшийся мне номер на самом деле оказался небольшим. Тут было всего две комнаты, одна из которых выполняла функцию ванной, а вторая — функцию всего остального, начиная с гостиной и спальни и заканчивая кухней (о том, что эта комната может быть кухней, красноречиво говорил ободранный электрический чайник). Особо шикарной мебели тут тоже не наблюдалось, разве что большая кровать наводила на мысль о том, что на ней можно будет хорошенько отоспаться. А в нормальной кровати я не спал уже несколько дней.

В номере была только одна привлекающая внимание достопримечательность: окно почти во всю стену. Когда я подошел к нему, предварительно включив свет и отставив в сторону полученный от служащего огарок свечи (в коридоре — кто бы сомневался — не было освещения, хотя то был первый этаж), выяснилось, что это не окно, а большие стеклянные двери, ведущие на улицу. За дверьми располагалась приличных размеров лужайка. Сейчас зеленая трава в свете выглядывавшей из туч луны выглядела влажно-черной с темно-синим отливом, а изящные скамейки, стулья и столы были предусмотрительно привязаны к столбам, окружавшим лужайку по периметру. Ветер поднялся в послеобеденные часы, а к ночи усилился, так что для него не составило бы труда разбросать все вышеперечисленное.

Я еще немного постоял возле стеклянных дверей, изучая происходящее снаружи. Силуэты предметов уличной мебели, которые неясно обрисовывались в темноте, больше всего напоминали не мебель, а части высохших от времени и ветра скелетов. Такое впечатление создавалось по причине полного отсутствия света на лужайке. Уж лучше бы мне достался номер на втором или третьем этаже, подумал я, и чуть не подпрыгнул от неожиданности, когда о стекло ударилась непонятно как попавшая сюда летучая мышь. Вероятно, животное притянул свет в комнате: оно пару секунд смотрело на меня, распластавшись на стекле, после чего взмахнуло крыльями и отправилось по своим делам. Я не верил в привидений и прочую мистическую чушь, но свет в номере оставил включенным. Перспектива пробираться сюда после полуночи по темному коридору с огарком свечи, а потом искать выключатель, меня не прельщала.

… «Паб», порекомендованный служащим, больше всего напоминал не паб, а дешевый притон для курильщиков опиума, которые я успел повидать в избытке в период своего путешествия в Лондон. Тут было сумрачно и душно, и я не удивился, уловив в воздухе знакомые приторные нотки. Здешняя атмосфера располагала к тому, чтобы забыться на часок-другой и отправиться в мир своих личных фантазий.

Посетителей почти не было, но сидеть за столиком в одиночестве мне не хотелось, и я занял место за барной стойкой, рядом со старичком в черном плаще. Старичок склонился над стаканом виски и сидел без движения, будто гипнотизируя жидкость в стакане. Наконец, он отвлекся от мыслей и парой больших глотков допил виски. А после этого поставил пустой стакан перед барменом, не говоря ни слова, но всем своим видом показывая, что неплохо было бы повторить заказ.

Повар, похоже, был не просто трезв — он не брал в рот ни капли алкоголя несколько дней, так как ужин был превосходен. Я быстро расправился с бифштексом и жареной картошкой (судя по всему, это было фирменным блюдом) и уже принял решение в пользу добавки, которую мне предлагали несколько раз, как вдруг сидевший рядом старичок заговорил со мной.

— Вы не из наших мест, — сказал он, пристально изучая меня.

Я помолчал, размышляя, что же ему ответить.

— Я… путешествую, — наконец, нашелся я.

— С какой целью? — поинтересовался старичок.

— У меня нет определенной цели. Я художник, так что, можно сказать, ищу вдохновение.

Старичок оглядел свою трубку, осознал, что она погасла, и легонько постучал ею о барную стойку, выбивая остатки табака.

— Художник, — повторил он, и в голосе его послышались насмешливые нотки. — Как вас зовут?

— Кристофер. — Я помолчал и добавил: — А вас?

Мой собеседник сделал паузу, во время которой принялся заново набивать трубку табаком из темно-бардового мешочка-кисета.

— Мое имя вам ничего не скажет, — сказал он. — А можете считать, что у меня нет имени. Мне все равно, какой из этих вариантов вы выберете — выбирайте тот, который вам больше по душе.

— Выбираю второй, — улыбнулся я.

— Имя — это просто оболочка, знаете ли. Просто слово, несколько звуков. Когда человек называет вам свое имя, вам сразу становится легче на душе — вы знаете, как к нему обращаться, даже строите в голове всякие теории насчет того, как этого человека можно с помощью его имени охарактеризовать. А вот когда человек не называет вам своего имени, у вас сразу такое ощущение, будто что-то не так. — Старичок в очередной раз замолчал, на этот раз, надолго — скорее всего, потому, что дыхания ему хватало только на разговор, а сейчас он занимался раскуриванием трубки. Когда в безветренном воздухе поплыли струйки белесого дыма, он заговорил. — Впрочем, это пустое. Вы остановились в отеле, да?

Я кивнул. В то время как старичок раскуривал трубку и отправлял мешочек-кисет обратно в карман брюк, я успел заказать еще половину порции «фирменного блюда», и теперь ел с не меньшим аппетитом, чем раньше. Я был уже почти сыт, легкая настороженность, не дававшая мне покоя весь вечер, сменилась расслабленным состоянием, а обстановка располагала к приятной беседе. Когда мой собеседник задал свой вопрос, я как раз прожевывал очередной кусочек бифштекса. Привычки разговаривать с полным ртом я не имел, а поэтому ограничился кивком.

— Нехорошее это место, — глубокомысленно изрек старичок, попыхивая трубкой. — Лучше бы вам остановиться где-то в городе…

— Увы, до города я добраться не успел — меня застала непогода. Я увидел тучи и решил, что лучше будет переночевать где-нибудь тут.

Старичок обреченно покачал головой.

— Сегодня полнолуние, — проговорил он. — Вы не боитесь Графиню?

— Графиню? — не понял я.

— Ах да, вы же не из этих мест. — Старичок потер лоб, и на лице его появилось выражение досады. — Я становлюсь стар, память оставляет меня… — Выпустив еще пару струек дыма, он посмотрел на меня. — Вы когда-нибудь пили абсент, Кристофер?

Первой моей мыслью было, что старичок шутит — и я отреагировал на его слова улыбкой. Но он был серьезен, и мне не оставалось ничего кроме как ответить с таким же серьезным лицом:

— Такое бывало.

— Тогда, если позволите, я приглашу вас на стаканчик абсента. Впереди длинная ночь, а меня часто мучает бессонница… поэтому я предпочитаю проводить ночи тут, в поисках интересных собеседников. Иногда даже нахожу их.

— Давайте лучше я приглашу вас на стаканчик абсента, — сделал я ответное предложение.

Старичок пару секунд подумал, не возразить ли, но решил промолчать, и через несколько минут я уже плавил сахар над первым стаканом с зеленой жидкостью.

— Давно, еще в прошлом веке, — заговорил он, глядя на то, как капли сахара растворяются в абсенте, — здесь не было отеля, но был большой старинный особняк. В нем жил богатый граф. Он любил охоту, шумные посиделки и другие развлечения, которые обычно любят люди его круга. В том числе, и общество женщин. И вот однажды он женился на девушке. На доброй, красивой и честной девушке из бедной семьи, которая была младше его на десять лет — на момент свадьбы графу исполнилось тридцать, а невесте, соответственно, двадцать. Она очень тосковала по дому, по оставленным в далекой деревне родителям, по своим братьям и сестрам. Но граф был жестоким человеком, и он не соглашался отпустить ее даже на пару дней. Через год девушка родила графу дочь. Девочка росла красивой и здоровой, а ее мать теряла силы на глазах: она бледнела, худела, почти не притрагивалась к еде. Потом она перестала вставать с кровати, и тогда обеспокоенный граф позвал врача. Врач осмотрел больную, покачал головой, сказал, что она очень серьезно больна и прописал ей опиумную настойку. Девушка должна была пить настойку один раз в день, всего лишь несколько капель, но она, конечно же, пристрастилась к наркотику. Казалось, что ее лицо посвежело, а на щеки вернулся румянец, но глаза ее были пусты, а улыбка, которая время от времени мелькала на ее губах, была адресована не графу и не дочери, а известным только ей существам, с которыми она встречалась после принятия очередной дозы лекарства. Когда граф заметил, что настойка заканчивается уж слишком быстро, то он понял, что что-то не так, и решил принять меры.

Старичок принял свой стакан, благодарно кивнул и сделал пару глотков. Абсент он пил так, будто в стакане была подкрашенная зеленым вода.

Я тоже сделал глоток. Несмотря на неприглядность заведения, тут подавали не только отличную еду — абсент тоже был неплох. Впервые за довольно долгое время я не чувствовал в напитке привкуса посторонних добавок или трав. А мой собеседник тем временем повертел в руках абсентную ложку, на которой до этого лежал сахар, и продолжил.

— Граф сказал своей жене, что больше не даст ей даже взглянуть на бутылку с опиумной настойкой. Молодая графиня плакала, умоляла мужа сжалиться над ней, но он был глух к ее просьбам. Граф искал в доме место, где можно спрятать бутылку, но жена, знавшая дом не хуже него, каждый раз ее находила. И тогда графу пришла в голову идея, которая показалась ему отличным выходом из положения.

Старичок попыхтел трубкой, с недовольным лицом оглядел ее и заметил, что она погасла. Я достал из кармана спички и положил их на стол рядом с бутылкой.

— В подвале особняка был старый чулан, — продолжил он свою историю, в очередной раз раскуривая трубку. — Единственное место в доме, куда графиня никогда не спускалась: она боялась темноты. Вот туда-то хозяин особняка и отнес бутылку, довольный собой и тем, как удачно он решил проблему. Два дня графиня искала опиумную настойку, но не находила ее. Она проверила каждый уголок дома, заглянула под половицы, обыскала шкафы, но бутылки нигде не было. Последним местом, где она могла оказаться, был темный холодный чулан. Конечно, графиня боялась спускаться туда одна, а поэтому взяла с собой дочь. На тот момент девочке исполнилось три года. Заглянув в чулан, графиня быстро нашла бутылку — та стояла в одном из сумрачных углов. Обрадованная тем, что поиски увенчались успехом, девушка на несколько минут забыла обо всем и принялась открывать бутылку. Ее дочь сидела рядом с ней и дрожала от холода, так как в чулане было не только темно, но и сыро. И стало еще темнее, когда от дуновения ветра массивная деревянная дверь захлопнулась, оставив и ее, и графиню внутри. Бесконечные часы несчастные стучали в дверь, пытались открыть ее, но для ослабевшей графини она была слишком тяжела, а для маленькой девочки — тем более. Граф мог бы услышать их, но он в очередной раз уехал на охоту со своими многочисленными друзьями: после свадьбы он не изменил своим привычкам и продолжил вести разгульную жизнь. Когда он вернулся домой через десять дней, уставший и довольный, то нашел в чулане два мертвых тела. Одно принадлежало его жене, а второе — его дочери. Сложно сказать, умерли ли они от голода, от страха, замерзли или же задохнулись. Но теперь в полнолуние графиня возвращается в эти края.

Я достал из кармана пачку сигарет и, достав одну, закурил.

— Вот как? И зачем?

Старичок пожал плечами. Выражение его лица говорило: «Будто вы не понимаете!».

— Опиум, — коротко ответил он, пыхтя трубкой.

— Очень красивая легенда, — похвалил я. — Вы великолепный рассказчик.

Старичок покачал головой и допил остатки абсента из своего стакана.

— Никто не верит в Графиню до тех пор, пока не встретится с ней, — сказал он. — Так уж устроены люди — им нужно увидеть для того, чтобы поверить.

— Если я ее увижу, то обязательно поверю, — ответил я.

— Вот, возьмите. Считайте, что я вам это подарил.

Я открыл положенный передо мной мешочек и извлек оттуда крошечную деревянную шкатулку со старинной инкрустацией. В шкатулке обнаружилось несколько бурых маслянистых комочков. Также в мешочке я нашел длинную тонкую трубку и пару обрывков веревки, которые при более близком рассмотрении оказались сменными фитилями для опиумной лампы.

— Спасибо за ценный подарок, — улыбнулся я. — Я бы с удовольствием разделил его с вами, но вот где же лампа?

Старичок откинулся на спинку своего стула и посмотрел на меня.

— Хочется верить, что вам она не понадобится.

…В гостиницу я вернулся в начале четвертого утра. Хозяина за стойкой не было — либо он отправился подремать, либо отошел по известным только ему делам. Мне пришлось самостоятельно искать уже знакомый мне огарок свечи. Я водрузил его на импровизированный подсвечник из крохотного фарфорового блюдца с ручной росписью и отправился в свой номер.

Мы со старичком успели опрокинуть еще пару стаканов абсента, так как за хорошей беседой абсент идет лучше любого напитка, алкогольного или безалкогольного. После бара я немного прогулялся по холодному ночному городу (дождь прекратился, но спустился густой, как молоко, туман), но голова у меня до сих пор кружилась, а окружающий мир выглядел чуть более красочным, чем следовало бы. Конечно, в таком состоянии заснуть было невозможно, и теперь я лежал на спине, смотрел в потолок и размышлял, чем бы себя занять. Желательно, таким, чтобы занятие это позволило мне расслабиться и задремать.

Не буду вдаваться в подробности и оскорблять верных хранителей ритуала раскуривания опиумной трубки. Скажу только одно: с помощью жалкого огарка свечи раскуривать ее было не только непривычно, но и неудобно. Со своей задачей я справился минут за десять, после чего снова растянулся на кровати и принялся изучать причудливые узоры потрескавшейся штукатурки на потолке. В номере было прохладно, и тонкое одеяло, конечно же, от холода не спасало. Сейчас бы мне не помешала какая-нибудь графиня под боком, подумал я. Только живая, конечно же. Впрочем, мысли эти быстро оставили меня, сменившись теплым ленивым спокойствием. Узоры штукатурки из хаотичных изломов превратились в наброски талантливых художников, потом — в чьи-то фигуры и лица. Промелькнула мысль о том, что в таком состоянии было бы здорово что-нибудь нарисовать. А потом и мысли о работе испарились. Теперь в голове царила звенящая пустота — то самое поле, на котором в изобилии растут опиумные фантазии. Именно в процессе наслаждения этой пустотой я и задремал, положив остывающую трубку на фарфоровое блюдце. И, если бы судьба в эту ночь была благосклонна ко мне, то я мирно проспал бы до утра, а утром, позавтракав, отправился бы в город. Но в эту ночь судьба благоволила другим.

В первые мгновения я не понял, что меня разбудило. Казалось, что я просто открыл глаза — так, как оно бывает с утра, человек просыпается, и ему не удается уснуть. В номере царила абсолютная тишина. Ее не нарушало даже тиканье больших часов на стене. Тишина эта казалась такой глубокой и нерушимой, что это резало слух и наводило на мысль о том, что мир вокруг умер. Или я умер, и теперь нахожусь в полной темноте и тишине. И тут я услышал женский голос. Он звал меня по имени. Звал, судя по всему, уже несколько раз, так как в нем можно было различить нотки нетерпения.

— Кристофер, — говорила невидимая женщина. — Пожалуйста, впусти меня, Кристофер.

Сколько раз я говорил себе, что не буду курить опиум и пить абсент одновременно? Ничем хорошим это не заканчивается. Даже после сна продолжаются галлюцинации. Я сел на кровати, тряхнул головой, пытаясь вернуться в реальный мир… и в тот самый момент ушей моих достиг звук, который приведет в ужас любого, кто слышит его непроглядной ночью в темной комнате. Кто-то снаружи царапал оконное стекло. Царапал так отчаянно, что, казалось, еще немного — и он сломает ногти.

— Кристофер, — снова подала голос женщина. — Впусти меня, мне так холодно здесь… я совсем замерзла на ветру…

Даже если бы я разглядел женщину и захотел впустить ее, я не смог ни двинуться с места, ни заговорить: мне казалось, что от ужаса у меня остановилось сердце.

— Просто скажи, что мне можно войти, — попросила женщина, — обещаю, я не причиню тебе вреда!

Как я ни старался, я не мог разглядеть человеческого силуэта за окном балкона. Чем дольше затягивалась пауза, тем отчаяннее кто-то царапался в окно. В какой-то момент я подумал о том, что больше не могу выносить этот звук. Еще секунда — и я сойду с ума.

— Входи, черт побери! — крикнул я.

Я не услышал ни скрипа балконной двери, ни звука приближающихся шагов. Женщина буквально материализовалась из темноты. На ней был плащ с закрывавшим лицо капюшоном, и он делал ее, и без того миниатюрную, еще ниже ростом. Она подняла голову и опустила на плечи ткань капюшона. Несколько секунд мы смотрели друг на друга и молчали. Женщина внимательно изучала меня темными, почти черными глазами. Наконец, она заправила за ухо прядь каштановых волос и сделала пару шагов ко мне. Я невольно отодвинулся.

— Что… что тебе нужно? — спросил я.

— У тебя есть то, что мне нужно, Кристофер.

Я поймал ее взгляд и заметил, что она смотрит на трубку.

— Ты хочешь опиум? — задал я очередной вопрос.

— Да. — Она протянула руку. — Дай его мне, я так долго его искала…

Я опередил ее на долю секунды — она уже потянулась за шкатулкой. Наши взгляды встретились в очередной раз, и в ее глазах блеснула ярость. Такую можно заметить в глазах диких животных — они не остановятся ни перед чем ради достижения своей цели.

— Я помогу тебе раскурить трубку, — пояснил я. — Ты ведь не будешь курить в одиночестве?

Вблизи она казалась безопасным существом. Я поднялся, до сих пор держа в руках шкатулку. Мой страх понемногу проходил, и я даже находил в создавшейся ситуации что-то забавное. Незнакомая женщина приходит ко мне посреди ночи, причем входит не через дверь, а через окно… в этом было что-то романтичное. Моя гостья медлила, не предпринимая каких-либо попыток забрать у меня шкатулку, и молчала. Я улыбнулся и кивнул ей.

— Ты не против?

— Отдай его мне сейчас же!

Она ударила меня по лицу. Это произошло в считаные мгновения, а даже не успел понять, что случилось, и увернулся чисто инстинктивно. Шкатулка выскользнула из моих рук, но незнакомка не дала ей упасть. С потрясающей ловкостью она подхватила ее и отошла от меня, захватив с блюдца трубку.

— Ты всегда так себя ведешь тогда, когда приходишь к кому-то в гости? — спросил я, прикладывая ладонь к щеке.

Женщина не отреагировала. Казалось, она вообще не слышала меня, так как была увлечена другим делом. Она торопливо и неумело набивала трубку, затравленно поглядывая на пламя свечи — успеет ли она раскурить до того, как пламя погаснет? В этой картине никто не усмотрел бы ничего необычного, если бы не ногти женщины. Их вряд ли можно было назвать ногтями — длинные и скрюченные, напоминающие, скорее, когти какой-то птицы. Так вот кто скребся в окно, подумал я, наблюдая за тем, как незнакомка нервно затягивается, иногда даже забывая выдыхать дым. А после этого отнял руку от лица и увидел на пальцах кровь. Висевшее на стене мутное зеркало услужливо показало мне три глубоких пореза — это были именно порезы, а не рваные раны. Создавалось впечатление, что меня ударили чем-то обоюдоострым.

Тем временем незнакомка отложила трубку, и на ее лице появилась безмятежная улыбка. Теперь ее красота была живой, она играла яркими красками. Глаза смеялись, на щеках появился румянец. Она была очень молода: на вид — лет двадцать.

— Если ты хочешь, — сказал я, — забирай все. А потом убирайся отсюда ко всем чертям.

— Зачем же так, Кристофер? — Она подошла ко мне и погладила по руке. — Я сделала тебе больно… я была неправа.

С этими словами она потянулась к моему лицу. У меня мелькнула мысль, что она хочет поцеловать меня, но вместо этого женщина начала слизывать кровь с моей щеки. Вопрос «что ты делаешь?» я так и не задал — я не мог выдавить из себя ни слова. Мне хотелось ущипнуть себя и проснуться с утра, пусть и с похмельем, но увидеть за окном солнце, но на какие-либо движения я тоже не был способен. Создавалось впечатление, что какая-то мистическая сила парализовала меня с головы до ног, включая голосовые связки. Зато мое сердце билось так, будто намеревалось разорваться в любую секунду.

Наконец, женщина отстранилась и прикоснулась пальцами к моей щеке.

— Все в порядке, — сказала она и, оглядевшись, кивнула на зеркало. — Посмотри! От твоих ран ничего не осталось.

Я посмотрел в зеркало и убедился в том, что она права: на моей щеке не было ни следа тех самых порезов, которые я видел совсем недавно. Я провел по лицу так, словно желал убедиться в реальности происходящего.

— Не болит? — спросила незнакомка, улыбаясь.

— Нет, не болит. Но посмотри на себя — у тебя все лицо в крови.

Я повернулся к ней и вздрогнул — она стояла прямо за моей спиной. Нахмурившись, я перевел взгляд на зеркало и убедился в том, что в темном стекле прячется только одно отражение: мое.

— Кто ты… — начал я.

— Тс-с-с-с. Не надо ничего говорить. Есть вопросы, на которые не следует знать ответы.

Она обняла меня за шею и вгляделась в мое лицо — так, будто хотела найти в нем что-то знакомое.

— Что ты от меня хочешь? — выдохнул я.

— Ты был гостеприимным хозяином… и я решила побыть с тобой. Мне некуда идти, у меня нет друзей, нет семьи. Ты ведь не прогонишь меня?

Я хотел ответить, что ей следует убираться отсюда и уйти как можно дальше, но какая-то искра, промелькнувшая в ее глазах, заставила меня промолчать. Она смотрела на меня как несчастный обиженный ребенок, как какое-то странное, сверхъестественное существо… и как женщина, обаянию которой мог противиться разве что мертвец.

— Ты ведь не прогонишь меня, Кристофер? — спросила она снова.

Я обнял ее в ответ и поцеловал. Это были самые странные ощущения из тех, которые мне доводилось испытывать. Неправильные, иррациональные ощущения. В них было что-то запретное: бездонное и темное, но вместе с этим кристально чистое. Слишком чистое. Обычно ощущения, которые испытывают люди, всегда немного размыты и неоднозначны, грани наших чувств затуманены — для нашего же блага. Мы не слышим некоторых звуков потому, что они могут повредить нашему слуху. И не можем познать до конца остроту того или иного чувства, потому что иначе сойдем с ума.

Женщина отстранилась неожиданно резко, даже грубо, и прислушалась. Я невольно последовал ее примеру и услышал где-то вдали крик петуха. Небо за окном светлело, близился рассвет.

— Мне пора, — сказала она печально.

— Уже? Но ведь… — Я запнулся. — Останься! Я не прогоню тебя, обещаю! Ты можешь оставаться, сколько хочешь, я…

Незнакомка покачала головой.

— Я не могу остаться. Но я буду думать о тебе, Кристофер. А ты сможешь меня найти.

— Где мне тебя искать?

— Где угодно… там, где ты захочешь.

Я опустился на кровать и долго сидел без движения, глядя на то, как женщина направляется к стеклянным дверям. Она вышла, впустив с улицы облачко холодного тумана, и почти сразу же растворилась в предрассветной мгле. И мне показалось, что рядом с ней шла маленькая девочка в таком же длинном темном плаще.

… Утро для меня наступило часов в двенадцать дня. Я никак не мог понять, проснулся я или же до сих пор пребываю в мире сновидений. Минут сорок я лежал без движения, после чего поднялся, сделал круг по комнате и остановился возле зеркала. Ни ран, ни шрамов на щеке не было, так что я мог бы списать это происшествие на результат игры разыгравшегося воображения… мог бы, если бы не одна небольшая деталь: посеребрённые сединой виски, которые вчера были черными, как восточная ночь.

… Как я могу искать тебя, если я даже не знаю, как тебя зовут? Но, на самом деле, это не так уж и важно. Я буду искать тебя везде, в любом уголке земного шара, куда меня занесет судьба. Буду искать тебя в притонах Лондона, там, где нищие и бездомные тратят последние гроши на стакан джина и затяжку опиума. Буду искать тебя в глубине Французского квартала в Новом Орлеане, там, куда заглядывают лишь те люди, которым нечего терять. Я буду искать тебя в Амстердаме, в квартале Красных Фонарей, там, где запах денег и дорогих женщин можно смешивать с запахом дешевого вина и тоски по чему-то безымянному и невысказанному. Кем бы ты ни была, я найду тебя — и тогда ты будешь моей. А опиум… опиум может подождать.