Вий [Николай Васильевич Гоголь] (fb2) читать постранично

***

Как только уда­рял в Ки­еве по­ут­ру до­вольно звон­кий се­ми­нарс­кий ко­ло­кол, ви­сев­ший у во­рот Братс­ко­го мо­нас­ты­ря, то уже со все­го го­ро­да спе­ши­ли тол­па­ми школьни­ки и бур­са­ки. Грам­ма­ти­ки, ри­то­ры, фи­ло­со­фы и бо­гос­ло­вы, с тет­ра­дя­ми под мыш­кой, бре­ли в класс. Грам­ма­ти­ки бы­ли еще очень ма­лы; идя, тол­ка­ли друг дру­га и бра­ни­лись меж­ду со­бою са­мым то­неньким дис­кан­том; они бы­ли все поч­ти в изод­ран­ных или за­пач­кан­ных платьях, и кар­ма­ны их веч­но бы­ли на­пол­не­ны вся­кою дрянью; как-то: баб­ка­ми, свис­тел­ка­ми, сде­лан­ны­ми из пе­ры­шек, не­до­еден­ным пи­ро­гом, а иног­да да­же и ма­леньки­ми во­робьенка­ми, из ко­то­рых один, вдруг чи­лик­нув сре­ди не­обык­но­вен­ной ти­ши­ны в клас­се, дос­тав­лял сво­ему пат­ро­ну по­ря­доч­ные па­ли в обе ру­ки, а иног­да и виш­не­вые роз­ги. Ри­то­ры шли со­лид­нее: платья у них бы­ли час­то со­вер­шен­но це­лы, но за­то на ли­це всег­да поч­ти бы­ва­ло ка­кое-ни­будь ук­ра­ше­ние в ви­де ри­то­ри­чес­ко­го тро­па: или один глаз ухо­дил под са­мый лоб, или вмес­то гу­бы це­лый пу­зырь, или ка­кая-ни­будь дру­гая при­ме­та; эти го­во­ри­ли и бо­жи­лись меж­ду со­бою те­но­ром. Фи­ло­со­фы це­лою ок­та­вою бра­ли ни­же: в кар­ма­нах их, кро­ме креп­ких та­бач­ных ко­реш­ков, ни­че­го не бы­ло. За­па­сов они не де­ла­ли ни­ка­ких и все, что по­па­да­лось, съеда­ли тог­да же; от них слы­ша­лась труб­ка и го­рел­ка иног­да так да­ле­ко, что про­хо­див­ший мимо ре­мес­лен­ник дол­го еще, ос­та­но­вив­шись, ню­хал, как гон­чая со­ба­ка, воз­дух.

Рынок в это вре­мя обык­но­вен­но только что на­чи­нал ше­ве­литься, и тор­гов­ки с буб­ли­ка­ми, бул­ка­ми, ар­буз­ны­ми се­меч­ка­ми и ма­ков­ни­ка­ми дер­га­ли на­подх­ват за по­лы тех, у ко­то­рых по­лы бы­ли из тон­ко­го сук­на или ка­кой-ни­будь бу­маж­ной ма­те­рии.

- Паничи! па­ни­чи! сю­ды! сю­ды! - го­во­ри­ли они со всех сто­рон. - Ось буб­ли­ки, ма­ков­ни­ки, вер­тыч­ки, бу­хан­ци хо­ро­ши! ей-бо­гу, хо­ро­ши! на ме­ду! са­ма пек­ла!

Другая, под­няв что-то длин­ное, скру­чен­ное из тес­та, кри­ча­ла:

- Ось су­сулька! па­ни­чи, ку­пи­те су­сульку!

- Не по­ку­пай­те у этой ни­че­го: смот­ри­те, ка­кая она сквер­ная - и нос не­хо­ро­ший, и ру­ки не­чис­тые…

Но фи­ло­со­фов и бо­гос­ло­вов они бо­ялись за­де­вать, по­то­му что фи­ло­со­фы и бо­гос­ло­вы всег­да лю­би­ли брать только на про­бу и при­том це­лою горстью

По при­хо­де в се­ми­на­рию вся тол­па раз­ме­ща­лась по клас­сам, на­хо­див­шим­ся в ни­зеньких, до­вольно, од­на­ко же, прос­тор­ных ком­на­тах с не­больши­ми ок­на­ми, с ши­ро­ки­ми дверьми и за­пач­кан­ны­ми скамьями. Класс на­пол­нял­ся вдруг раз­но­го­лос­ны­ми жуж­жа­ни­ями: ав­ди­то­ры выс­лу­ши­ва­ли сво­их уче­ни­ков; звон­кий дис­кант грам­ма­ти­ка по­па­дал как раз в звон стек­ла, встав­лен­но­го в ма­ленькие ок­на, и стек­ло от­ве­ча­ло поч­ти тем же зву­ком; в уг­лу гу­дел ри­тор, ко­то­ро­го рот и толс­тые гу­бы долж­ны бы при­над­ле­жать, по край­ней ме­ре, фи­ло­со­фии. Он гу­дел ба­сом, и только слыш­но бы­ло из­да­ли: бу, бу, бу, бу… Ав­ди­то­ры, слу­шая урок, смот­ре­ли од­ним гла­зом под скамью, где из кар­ма­на под­чи­нен­но­го бур­са­ка выг­ля­ды­ва­ла бул­ка, или ва­ре­ник, или се­ме­на из тыкв.

Когда вся эта уче­ная тол­па ус­пе­ва­ла при­хо­дить нес­колько ра­нее или ког­да зна­ли, что про­фес­со­ра бу­дут поз­же обык­но­вен­но­го, тог­да, со все­об­ще­го сог­ла­сия, за­мыш­ля­ли бой, и в этом бою долж­ны бы­ли участ­во­вать все, да­же и цен­зо­ра, обя­зан­ные смот­реть за по­ряд­ком и нравст­вен­нос­тию все­го уча­ще­го­ся сос­ло­вия. Два бо­гос­ло­ва обык­но­вен­но ре­ша­ли, как про­ис­хо­дить бит­ве: каж­дый ли класс дол­жен сто­ять за се­бя осо­бен­но или все долж­ны раз­де­литься на две по­ло­ви­ны: на бур­су и се­ми­на­рию. Во вся­ком слу­чае, грам­ма­ти­ки на­чи­на­ли преж­де всех, и как только вме­ши­ва­лись ри­то­ры, они уже бе­жа­ли прочь и ста­но­ви­лись на воз­вы­ше­ни­ях наб­лю­дать бит­ву. По­том всту­па­ла фи­ло­со­фия с чер­ны­ми длин­ны­ми уса­ми, а на­ко­нец и бо­гос­ло­вия, в ужас­ных ша­ро­ва­рах и с пре­толс­ты­ми ше­ями. Обык­но­вен­но окан­чи­ва­лось тем, что бо­гос­ло­вия по­би­ва­ла всех, и фи­ло­со­фия, по­че­сы­вая бо­ка, бы­ла тес­ни­ма в класс и по­ме­ща­лась от­ды­хать на скамьях. Про­фес­сор, вхо­див­ший в класс и участ­во­вав­ший ког­да-то сам в по­доб­ных бо­ях, в од­ну ми­ну­ту, по раз­го­рев­шим­ся ли­цам сво­их слу­ша­те­лей, уз­на­вал, что бой был не­ду­рен, и в то вре­мя, ког­да он сек роз­га­ми по пальцам ри­то­ри­ку, в дру­гом клас­се дру­гой про­фес­сор от­де­лы­вал де­ре­вян­ны­ми ло­пат­ка­ми по ру­кам фи­ло­со­фию. С бо­гос­ло­ва­ми же бы­ло пос­ту­па­емо со­вер­шен­но дру­гим об­ра­зом: им, по вы­ра­же­нию про­фес­со­ра бо­гос­ло­вия,