Последняя ночь в Сьюдад-Трухильо [Анджей Выджинский] (fb2) читать постранично

Анджей Выджинский Последняя ночь в Сьюдад-Трухильо

Часть первая Белая роза

Его застрелили в самый полдень.

Он лежал на перекрестке узких шумных уличек Виллемстада, с дважды простреленным сердцем и с пулей, засевшей в черепе. Эта пуля была выпущена позже других, когда он упал на мостовую уже мертвый.

Распластанное тело целый час покоилось в сиянии дня у выхода из десятка баров, под ярко расцвеченными витринами лавок, в блеске солнца, который еще усиливали огромные окна, бесстыдно обнажающие внутренность жилищ.

Женщины, разносящие жареную свинину, торговцы овощами и рыбой, продавцы соков и липких от жары сластей, мальчишки, которые, нагло подмигивая, расхваливают порнографические открытки, ленивые прохожие и люди, живущие в комнатах с огромными окнами, — все они видели мужчину, падающего на мостовую, и того, кто его убил, спокойно удаляющегося, исчезающего в толпе.

Я сидел с Гарриэт в одном из открытых уличных баров, спрятанных от зноя в нишах стен, и пил несравненный, крепко прожаренный кубинский кофе. Гарриэт тянула через соломинку сок сахарного тростника, в который, по ее заказу, выжали половину лимона.

Тогда и раздался первый выстрел. Я повернул голову и увидел на середине мостовой скорчившегося испуганного человека в белой рубашке и панаме. Стараясь защититься, он панически прижал к груди громадный ананас, и вторая пуля пробила этот ананас.

Сок зрелой мякоти перемешался с кровью и сверкал под солнцем. Расколотый ананас лежал тут же, около руки, сжатой в пароксизме боли.

При звуке второго выстрела Гарриэт вскрикнула и вскочила. Я быстро привлек ее к себе.

— Сиди, — сказал я. — Садись!

Я показал на мужчин за соседним столиком, играющих в кости. Когда раздался выстрел, они на мгновение повернули головы и тут же снова занялись игрой.

— Посмотри на них, вот так надо, — сказал я Гарриэт, бледной и перепуганной.

Снова грохнул выстрел, и Гарриэт спрятала лицо в ладони, увидев, как мужчина в белых брюках и в клетчатой рубашке стреляет в голову лежащего. Это был третий выстрел.

— Уйдем отсюда, — сказала она, — немедленно!

Я попросил бармена, чтоб он подал Гарриэт еще стакан соку сахарного тростника с лимоном, а мне рюмку аранхуэса.

— Ты имеешь какое-то отношение, — спросила Гарриэт, — к этому?.. — не глядя в ту сторону, она движением плеча указала на лежащего. — Боже, уйдем отсюда!

— Мы не можем сейчас уйти. Когда приедут полицейские, люди им скажут, что сейчас же после выстрелов отсюда ушли иностранцы и очень подробно опишут нас. Учись у них, Гарриэт! Видишь, все держатся так, как будто ничего не произошло.

— У меня нет такой сноровки.

— Так учись.

— Я не могу тут сидеть, прошу тебя, уйдем отсюда…

Бармен подал нам сок и аранхуэс.

Я сказал:

— Гарриэт, старайся, чтобы на тебя не обращали внимания. Пей свой сок и улыбайся мне. Иначе я не смогу объяснить, что делаю в этом квартале. Твое место тоже на аэродроме, а не здесь; через два часа у тебя отлет. С этим надо считаться. Улыбнись и пей сок… Я убежден, что убийца тоже никуда не ушел, стоит у какой-нибудь лавчонки или сидит в соседнем баре.

Она взяла стакан и сказала неизвестно почему, без связи с тем, о чем я ей говорил:

— С вами всегда надо считаться. Женщины не улаживают своих дел так, как вы… не стреляют на улице в других женщин. Боже мой, — она вздрогнула от отвращения, — этот ваш мужской мир, ваши войны и революции, убийства и политика… — И вдруг спросила: — Скажи, прошу тебя, скажи откровенно, ты действительно любишь меня?

Я откровенно сказал, что действительно люблю ее.

Она два года ежедневно спрашивала о том же, и два года я ежедневно отвечал так же. Я привык к этому вопросу, мне даже не приходилось задумываться над ответом, это было как условный рефлекс на постоянно повторяющийся звук той же высоты и того же тембра.

Когда прибыла полицейская машина, бесчисленные мурашки и мухи уже покрыли лицо мертвеца, залезли под одежду, в карманы, в ботинки. Полицейские искали свидетелей, спрашивали про обстоятельства убийства, а люди пожимали плечами и с таким удивлением смотрели на них, — глазами, в которых ведь запечатлелась сцена убийства, — словно вообще не верили и в первый раз услышали, что человек может убить человека.

Первым попавшимся на дороге такси я отвез Гарриэт на аэродром. Гарриэт была стюардессой «Пан-Америкэн компани».

Я дождался, пока стартует ее «Дуглас», но напрасно вглядывался в окошечко служебной кабины Гарриэт: за толстым стеклом не было видно ее лица, да и солнце слепило.

Я узнал потом, что мужчину, застреленного в этот день в Виллемстаде на острове Кюрасао, звали Мануэль де Хесус Эрнандес; он был эмигрантом из Доминиканской Республики.

Узнал я также, что убийца Эрнандеса не пойман.

В сентябре 1955 года я жил в Париже. Снимал комнату в скромной опрятной гостинице «Альма» на улице де л’Экспозисьон. На третьем этаже этой