Евгений Шатько
Вера
Рассказ
В тот день, когда наладчика Вальку Ефремова исключали из комсомола, дождь вконец расквасил улицы нашей слободки.
После собрания в низкой, задымленной комнате комитета комсомола фабрики остался только Федя Усин, секретарь комитета.
За окнами сгущались мокрые сумерки. Федя сидел на продавленном, с выпирающими пружинами диване и думал о том, как тяжело все-таки быть секретарем и исключать из комсомола своего старого друга.
Весной Вальку выбрали в комитет и дали ему физкультурно-массовый сектор. Он был сильным, ловким парнем, знал самбо и здорово бегал.
Во время соревнований он проявлял громадную активность, зажигал других и вел всех за собой. Когда проходила горячка борьбы, Валька становился унылым и томился, сам не зная отчего. Он давно порывался уехать из слободки на Восточно-Сибирскую магистраль или к Тихому океану. Валька так и говорил: «Уеду на Тихий». Когда его выбрали, он загорелся и дал слово в две недели создать футбольную команду. Сам он во сне уже забивал мячи. Желающих оказалось, конечно, полно. А достать деньги на трусы, майки, бутсы? Вот тут-то и пошло. Все это тяжелое, сложное дело легло на Вальку. Комитет денег не имел. Фабком со скрипом дал третью часть. В магазине за бутсами стояли на очереди шесть команд. Валька надоел председателю фабкома и директору. Шли недели, денег не было. Очередь подошла, денег не хватило, и бутсы уплыли из-под носа. Валька прибежал в комитет, бросил на стол деньги и сказал, что отказывается руководить этим дурацким сектором.
Федя велел Вальке положить деньги в карман и продолжить борьбу за создание футбольной команды.
Валька ответил:
— Я все равно уезжаю, обойдетесь без меня.
Федя понимал, что сейчас Валька не возьмет деньги, а к завтрашнему дню остынет, одумается и будет продолжать борьбу за создание футбольной команды.
Но заместитель секретаря, скуластая Эра Панаева, сказала безо всяких раздумий своим окающим ярославским говорком:
— Ты ренегат, Валентин. Последний ты ренегат, товарищ Ефремов!
Валька побелел, стал открывать и закрывать «молнию» своей вельветовой куртки. Это был плохой признак.
Эра пригрозила:
— Учти: мы без тебя обойдемся! А вот ты без нас совсем запутаешься.
— А, сдались вы мне! — крикнул Валька. — Нашлись вожди!
— Брось, Валя! Не позорься! — попробовал Федя урезонить Вальку по-дружески.
— Я уеду! — с вызовом, упрямо повторил Валька.
— Без выговора ты не уедешь! — озлился Федя. Он очень устал за последние три дня, и у него уже не было желания уговаривать, воспитывать. — А то и без билета поедешь!
— Угрожаете? Ну и черт с вами! А мне все разно! Вот!
Валька вдруг выхватил из нагрудного кармана пиджака комсомольский билет и положил его на стол. Все замолчали. Валька сделал головой какое-то ныряющее движение, точно хотел вылезти из пиджака, й схватил билет обратно. Потом он убежал.
На другой день его вызвали на заседание комитета. Он не пришел. Оказалось, он подал заявление об увольнении с работы.
Через неделю на комсомольском собрании цеха обсуждали Валькино дело. Он сидел с опущенной головой и за весь вечер не взглянул товарищам в глаза. Выступать он отказался. Мнения разделились; большинство было за выговор. Перед голосованием выступил худой, болезненный кочегар с черной косой челкой, запавшими глазами. Говорил он тихо, не сводя яростных глаз с опущенной курчавой Валькиной головы.
— Товарищи, я предлагаю обязательно исключить. Почему я предлагаю исключить?
Багровый моторист, который сидел рядом, ударил себя кулаком по коленям и закричал, возражая:
— Опять ты, Толька! Исключить всегда можно. Надо воспитать, воспита-ать!
Разом закричали все:
— Да он сознательней нас с тобой!
— Исключим — на всю жизнь запомнит!
— Нечего по головке гладить!
— Выговор, выговор!
В этот злой шум вошел и прекратил его тихий непреклонный голос кочегара:
— Почему, значит, исключить? Я объясню. Мы с Федей Усиным знаем Вальку давно, учились в одной школе пять лет. Я считаю, что Валька — очень способный человек. Он зверски сообразительный. Но ему все равно, с кем дружить, где жить, где работать, лишь бы ему, Вальке, было хорошо, легко и весело. Он любит жизнь, но ему наплевать на людей.
— Да чего ты! — закричал опять моторист. — Любит, не любит! Заладил. А ты-то вот любишь людей? Человека перевоспитывать надо!
Толя повысил голос:
— Он и футбольную команду для того создавал, чтобы самому прославиться!
— Врешь! — крикнул Валька и впервые поднял голову, но сразу же опустил ее снова.
— Ефремову давно наплевать на нашу фабрику, на наши заботы. Ему скучно и на работе и в комсомоле. Он уволился с работы, пора уволить его из комсомола!
Толя покачнулся и сел, все не спуская глаз с Вальки, точно держал его на мушке.
* * *
Теперь, после собрания, Федя сидел один и думал о том, как трудно все-таки быть секретарем и как хорошо было бы уйти на свою прежнюю работу в ремонтную мастерскую. В комнате комитета стоял сплошной дым, здесь курили с утра до ночи, и все вещи, даже герань в углу, на тумбочке, пропитались дымом. За окном, в домиках слободки, вспыхивали оранжевые огни, сгущая глухую синеву неба. Феде больше всего на свете вдруг захотелось сейчас улечься на клеенчатый просиженный диван и уснуть под ритмичный родной гул станков. Но спать было некогда, следовало продумать план на завтра. Завтра надо было совместить три встречных общественных мероприятия: отправить в велопробег пятерых комсомольцев, причем один не имел велосипеда; провести воскресник на строительстве спорткомбината и встретить приезжающих на фабрику гостей — моряков с танкера «Саратов». Федя встал, закурил, сказал себе, что это последняя папироса на сегодня, и стал соображать, как лучше совместить три встречных мероприятия. В это время дверь чуть приоткрылась, и девичий голос спросил. — Можно? — Да. Из-за двери послышался приглушенный спор. — Пойдем, он один. — Не пойду. — Я говорю, никого... — Да нет, иди ты, расскажи сама, — упрашивал тоненький, почти плачущий голос. Федя подошел к двери и распахнул ее: в коридоре горел свет, и он узнал девушек. Прижавшись спиной к стене, со страхом глядела на него Вера. Она училась вместе с Федей в школе, всегда была очень молчаливой. Руки она постоянно держала сцепленными перед грудью, так и на уроке отвечала. Была она высокая ростом, лицо круглое, всегда печальное. Вторая, смуглая, курчавая, с острым цыганским лицом, была мало знакома Феде. До того, как Федя раскрыл дверь, смуглая девушка, видимо, тянула Веру за руку. А как только появился Федя, она сунула голые загорелые руки в карманы сарафана и, притопывая ногой, зло смотрела на него, требуя своим взглядом: «Немедленно помогите, дело очень плохо!». По растерянному, заплаканному лицу Веры и взволнованности смуглой девушки Федя сразу понял, что дело серьезное и «личного» характера, и поэтому заговорил просто, решительно и поприветливее: — Заходите, заходите... Сюда всегда можно, в любое время, как в больницу. Смуглая девушка взяла Веру под руку и повела ее было к двери, но Вера вдруг сказала властно: — Ты не ходи, Лиля! Лиля опять, скосив глаза, выразительно посмотрела на Федю и отступила. Вера села на диван, Федя закурил еще одну «последнюю» папиросу и сказал: — А вроде и не изменилась ты совсем, Вера. Какая была... тонкого сложения... и нисколько не поправилась что-то. И лицо, главное, такое же... Говоря это, Федя прикидывал, что могло случиться с этой замкнутой, тихой Верой. Он подошел к окну и раскрыл форточку. В комнату потек холодный воздух и ворвался отчаянный мальчишеский выкрик с улицы: — Тумба, падай, ты убитый! Падай, Тумба! Федя прикрыл форточку и попросил: — Рассказывай, Вера. — Он уезжает! — сказала Вера и заплакала. — Кто? — Ефремов! Валька! Уезжает! Он уедет завтра! Вера согнулась, закрылась руками и повернулась в угол дивана. Чувствовалось, что ей так тяжело, что, не будь в комнате Феди, она закричала бы от горя. — Значит, уезжает Валька! — сказал Федя горько и сел на диван рядом с Верой. — Он не должен уезжать! — А он уезжает, уезжает в Сибирь! — с отчаянием воскликнула Вера. — Он уже билет купил. И уеде-ет! — Так… А ты почему плачешь? Что у вас с ним? Давно вы с ним? — Пять лет! — Пять? Тебе же девятнадцать лет! — Ну и что же! С седьмого класса! — А далеко у вас дело зашло? Вера, плача, кивнула головой. Федя встал, отошел к столу. — Так… А… скоро будет ребенок? — Что? Какой ребенок? — со страхом спросила Вера, поднимая тоскующее, заплаканное лицо. — Какой ребенок? — А разве нет? — Нет, нет. — Ну, а что же у вас произошло? — Ничего. — О чем вы с ним разговаривали в последний раз? — Мы не разговаривали. — Почему же ты плачешь? Может, он тебя оскорбил? — Нет, он ничего мне не говорил, не оскорбил… Он ничего не знает. — А как же ты говоришь: пять лет у вас? — Да, пять лет я люблю его! И он не знает! — с гордостью, перестав плакать, воскликнула Вера. — О такой любви я даже в книгах не читала, такого никогда не было! — Она опять всхлипнула. — А он ничего не знает! — Совсем ничего? — Ничего не знает! А я все пять лет, с седьмого класса думаю только о нем, гляжу на него. Я в библиотеке беру те же книги, которые он читает. Он любит больше всего книги из библиотечки научной фантастики и приключений. Он хотел пойти в пограничное училище, но его освободили от армии по зрению… А на Восток он давно собирается уехать, чтобы электрифицировать всю Восточно-Сибирскую магистраль… В комнате совсем стемнело. Федя стоял у стола и едва различал только белое пятно ее платья. Заполняя всю комнату, в темноте звенел и дрожал ее голос. И горячие, быстрые слова звучали, как стихи самой прекрасной в мире поэмы, не написанной еще людьми. — Отец у Вали пропал без вести на фронте, он был разведчиком. А мать все еще ждет отца, и Валя тоже ждет… А теперь он уезжает на Восточно-Сибирскую магистраль, потому что ему здесь все знакомо и надоело. Он уже билет купил на завтра, на красноярский поезд, в семь сорок вечера. — Значит, никто ничего не знает? — спросил Федя, с недовольством думая о том, что новое дело потребует много времени и что совсем трудно будет поэтому совместить три завтрашних встречных мероприятия. — Знает только Лиля. — Вера указала рукой на дверь в коридор. — Но мне никто не может помочь! — Она снова заплакала. — Я позову Лилю, можно? — спросил Федя. Вера кивнула. Лиля, как только вошла, сразу же села рядом с Верой и спросила: — Ты все рассказала, Вера? — Все. — Ой, не ври, Верка! — воскликнула Лиля и повернулась к Феде. — Она говорила, что пробовала отравиться? — А тебе какое дело? — вскрикнула Вера, вскакивая со своего места и порываясь к двери. Лиля схватила ее за руки, обняла, удержала и, сама едва не плача, крикнула: — Вот видишь, видишь она какая! Вбила себе в голову!.. — Вы не понимаете! Вы… если бы любили! — воскликнула Вера, вырываясь, отталкивая подругу. Федя на всякий случай стал у двери, включил свет. Вера дрожала, всхлипывала, Лиля обнимала ее и гладила по голове, по плечу и смотрела на Федю отчаянным взглядом, требующим помощи. — Вера, ты брось это… Выбрось из головы совсем. Так нельзя, это не выход. Товарищи тебе помогут. Федя замолчал, чувствуя, что сейчас очень легко заговорит готовыми формулами: «Не отрывайся от коллектива», «Комсомольская организация поможет», «Товарищи окажут на него воздействие» и т. д. Все это было верно. Но Вера работала хорошо, фотография ее была на доске почета, она не отрывалась от коллектива. — Мне никто не может помочь! — тоскуя, повторила Вера. — Ты почему еще в школе ничего не сказала ему? — спросил. Федя. — Он всегда смеялся надо мной, называл меня «макароной». — Ну, подумаешь! Меня тоже называли пожарной каланчой. Надо ему сказать! Давайте так. Я сейчас же пойду и поговорю с Валькой. Обо всем. — Нет, нет, не надо! — возразила Вера. — Тогда он уедет. — Ладно, поговори. — Вера прижала стиснутые кулаки к груди, и ее затрясло от волнения. — А завтра я вам все расскажу, — решил Федя. — Нет, нет, сегодня, — попросила Вера.* * *
Федя вышел из фабричной проходной и, скользя по размытой земле, не столько пошел, сколько поехал вниз по улице. Кажется, покропи дождь еще день, и домики слободки гурьбой съедут в Волгу, как по мылу. Фабрика, похожая на замок своими старинными башнями с железными флажками, выходит на асфальт улицы Чернышевского, а слободка за спиной фабрики тонет в захолустных сумерках. По Чернышевской мчат троллейбусы, и вечерами слободские сады и нахлобученные крыши озаряют сверху фиолетовые вспышки. Валька открыл дверь не сразу и спросил угрюмо: — Чего еще? — Я к тебе по делу, — пробормотал Федя. — Заходи. Федя прошел в комнату. Он сел на табуретку и стал с небывалым любопытством рассматривать Вальку. Чудно! Вот этого самого Вальку полюбили так, что хотят травиться. Валька на несколько секунд показался Феде каким-то совсем другим, новым человеком. Но все-таки стоит ли из-за него так уж убиваться? Вообще-то он красивый, сильный, но большеухий какой-то и сутулится. — Где ваши? — спросил Федя. — Дед на рыбалке, мать работает. Федя оглядел комнату. На кровати лежал раскрытый чемодан, крышка подпола в кухне была открыта. — Драпаешь? — Отбываю. — А в подполе зачем копался? Валька достал из кармана пять тяжелых, вымазанных глиной монет. — Клад доставал. Золотые. Пригодятся. От деда прятал. Федя сильно почесал голову обеими руками и спросил: — Слушай, ты Веру Сорокину знаешь? — Ну? — Ну… как ты к ней относишься? — А что, нажаловалась, что ли? — Нет. Как ты к ней относишься? — Ну как? Хорошо. — Очень хорошо или так… равнодушно? — Слушай, говори, в чем дело… — Ну, понимаешь… Они сегодня после собрания пришли ко мне с Лилькой Вахрамеевой… Верка начала плакать, как ненормальная. — Да я ей ничего не делал! — Она говорит, что жить без тебя не может. Влюбилась! Валька покраснел. — Врет, поди. — Да нет… пять лет врать не будешь. Плачет жутко. Валька сделал головой и шеей такое движение, точно старался вылезти из пиджака. — Вот еще, не было печали! — Плачет жутко, — повторил Федя. Долго молчали. — А знаешь что? — вдохновенно воскликнул Федя. — Может, и ты ее полюбишь? Ведь она прямо умрет от счастья! Да для нее все вокруг засверкает, как в сказке! А сейчас, ты понимаешь, работает она хорошо, на доске почета, от коллектива не отрывается, взносы аккуратно платит, а хочет отравиться! Для нее никакой радости нет в жизни, а ей всего девятнадцать лет. Ты только подумай: впереди пятьдесят, шестьдесят лет беспросветного, мучительного существования вдали от тебя. Слушай, не уезжай, поговори с ней. Останься для нее! Спаси, а? — Я уже билет купил! — упрямо сказал Валька, чувствуя, что Федины слова действуют на него, и не желая подпадать под их действие. — А на человека тебе наплевать? — Хватит мне на мозги капать! — крикнул Валька. — «Спаси, спаси»! Что я, спасательная команда? Меня никто не спасает! — Ну и поезжай к черту! — И поеду! — Валяй! Федя вскочил, ринулся к выходу, но у самой двери пересилил себя, остановился. — Что ей передать? — А я почем знаю! — Нет, ты отвечай. — Ну, не знаю! — Она ждет. — Надо что-то придумать. Федя вернулся обратно и сел к столу. Долго молчали. Хрипло тикали на стене старые часы. На циферблате их нарисована голова кошки. Глаза у кошки бегают из стороны в сторону, уши тоже шевелятся. — Ну вот что, давай скорее, — сказал Федя. — Она ждет. У меня тоже дел — будь здоров. Три встречных мероприятия. Валька встал. — Идем к ней.* * *
Комната общежития фабрики, в которой живут девушки. Вера сидит за столом и глядит перед собой в раскрытую книгу. Лиля и еще две подруги возятся над выкройкой, громко разговаривают и втихомолку наблюдают за Верой. Кто-то стучит в окно. Все вскакивают. Лиля сразу оказывается рядом с Верой. Шаги в коридоре, стук в дверь. Разом вся комната отвечает: — Да! В дверь просовывается беловолосая голова Феди. — Можно? — Да, да… Вера отошла в угол, почти спряталась за шкаф и сжала руки перед грудью. — Как живем, девочки? — очень весело спрашивает Федя и делает Лиле знак глазами на дверь. — На воскресник все завтра выйдем? — Девочки, все в красный уголок, на лекцию! — объявила Лиля. Все мигом исчезают, и Вера остается одна. В комнату входит Валька. — Здравствуй! — говорит он небрежно. — Здравствуй! — шепчет Вера. Валька делает головой и шеей такое движение, точно старается вылезти из пиджака. — Добрый вечер! — Добрый вечер! Валька подходит к столу, раскрывает книгу. — Хорошая книга? — Хорошая книга. — «И один в поле воин»? — «И один в поле воин».
— Не из нашей библиотеки? — Не из нашей библиотеки. — Можно взять почитать? — Можно… — совсем уж шепотом отвечает Вера. — Отдам, когда приеду, — твердо обещает Валька. — Ладно? — Ладно. — Так ты смотри, — деловито говорит Валька. — Жди! Жди, и никаких гвоздей! — Хорошо. Вера улыбается. Валька, вдохновленный ее улыбкой, начинает врать: — Меня ведь в командировку посылают на сорок три дня. — Ничего… — говорит Вера. — Конечно, ничего. Уеду и приеду, подумаешь! Пробуду, сколько надо, и приеду. Вон в Антарктиду на целый год уходят! Или разведчики! Уезжают из дома на полгода вообще неизвестно куда… Тебе напишу насчет книги, понравится или нет. — Напиши. — Завтра уезжаю, значит. Ладно? — Ладно. Только напиши.
Последние комментарии
2 часов 38 минут назад
2 часов 55 минут назад
3 часов 15 минут назад
5 часов 57 минут назад
13 часов 20 минут назад
19 часов 5 минут назад