Темная лощина [Джон Коннолли] (fb2) читать онлайн

Джон Коннолли Темная лощина

Посвящается моему отцу.

Пролог

Мне снятся кошмары.

Мне снятся фигура, движущаяся сквозь лес, дети, летящие по Его дорожке, молодая женщина, плачущая оттого, что Он пришел. Мне снятся снег и лед, голые ветви и лунные тени. Мне снятся танцоры, парящие в воздухе, ступающие легко, как смерть, и моя собственная боль — всего лишь слабое эхо их страданий, пока я бегу. Моя кровь темнеет на снегу, и грани мира серебрятся лунным светом. Я бегу в темноту, а Он ждет.

Мне снятся черное и белое, и мне снится Он.

Мне снится Калеб, которого не существует, и мне становится страшно.

* * *

Машина стояла внизу: лобовое стекло обращено к морю, фары выключены, ключ в замке зажигания, чтобы поддерживать тепло. Снег в этом южном районе пока еще не выпал, но на земле была изморозь. Неподалеку шумели волны, накатываясь на пляж «Сказочный» — единственный звук, нарушавший тишину этой зимней ночи. Вот взметнувшийся вал разбился о берег, и омар вылетел из воды далеко на песок. Четыре лодки, накрытые брезентом, покоились позади лодочного сарая из красного дерева, а катамаран был закреплен на закрытой аппарели. Остальное пространство для парковки пустовало.

Дверь открылась, и Честер Нэш быстро забрался в машину. Зубы у него стучали, хотя длинное коричневое пальто закрывало его с ног до головы. Честер был маленький и жилистый, с длинными темными волосами и полоской усов над верхней губой, которые свисали вдоль уголков его рта. Сам он считал, что усы делали его более солидным. Всем остальным казалось, что они, напротив, придавали ему какой-то трагический вид, именно поэтому к нему прилипло прозвище «Приветливый» Честер. Если и существовало на свете что-то, что сводило Честера Нэша с ума, так это люди, которые дали ему такое прозвище. Однажды он даже засунул пистолет в рот Поли Блока из-за того, что тот назвал Нэша «Приветливым» Честером. Поли Блок набил оскомину, произнося это прозвище, хотя, как он объяснил Приветливому Честеру, пока тот хлопал Поли по голове своими огромными ручищами, ему была понятна причина, по которой Честер делал это. Однако пониманием причин все не исчерпывается.

— Надеюсь, ты помыл руки, — спросил Поли Блок, который сидел на месте водителя, вероятно, задаваясь вопросом, почему Честер не мог отлить раньше, как всякий нормальный человек, вместо того, чтобы мочиться за деревом в зарослях недалеко от берега, выпуская при этом все тепло из машины.

— Слушай-ка, а ведь холодно, — произнес Честер. — Это самое холодное место из всех, в которых я когда-либо бывал за свою жизнь. Я до костей продрог. Будь еще немного похолоднее, я бы писал ледяными кубиками.

Поли Блок глубоко затянулся и стал наблюдать за тем, как конец сигареты превращается из красного в пепельно-серый. У Поли было подходящее имя. В свои шестьдесят три он весил килограммов сто пятьдесят. Салон машины казался тесным просто потому, что в ней сидел Поли. Он мог бы заставить и стадион для гигантов выглядеть тесным, появившись на нем.

Честер взглянул на приборную доску: зеленые цифры часов таинственно светились в темноте.

— Они задерживаются.

— Они будут здесь, — откликнулся Поли. — Они здесь будут.

Он продолжал курить, глядя на море. Со стороны Поли вовсе не выглядел таким уж задумчивым. Сквозь стекло ничего нельзя было разглядеть, кроме сплошной черноты вблизи и огней старого пляжа в некотором отдалении. Честер Нэш начал играть в «Гейм Бой».

Снаружи дул ветер, и волны ритмично бились о берег, и голос прибоя возносился над холодной землей, откуда за ним наблюдали.

* * *

— ...Объект два в автомобиле... Черт, холодно! — специальный агент ФБР Дейл Натли неосознанно повторил слова, недавно произнесенные Честером Нэшем. Параболический микрофон находился позади Натли, располагаясь у небольшой щели в стене лодочного сарая. Рядом с микрофоном бесшумно работал диктофон; камера с высокой светочувствительностью давала возможность непрерывно наблюдать за машиной.

На Натли были надеты две пары носков, подштанники, майка, хлопковая рубашка, шерстяной свитер, жакет, теплые перчатки и шапка с двумя маленькими ушками, прикрывавшими прослушивающее устройство и согревавшими его собственные уши. Специальный агент Роб Бриско, который сидел позади Натли на высоком табурете, считал, что эта шапка делает Дейла похожим на пастуха лам. В любом случае он выглядел как клоун — в своей шапке с этими чертовыми ушками. Но, если еще немного похолодает, думал Бриско, он готов будет убить Натли, чтобы завладеть его теплой шапкой. Лодочный сарай располагался правее парковки, что позволяло федералам ясно видеть машину на стоянке. Позади сарая узкая малозаметная тропинка вела прямо к пляжу, заканчиваясь у одного из частных домиков. Идущая от парковки дорога пересекалась еще с одной, ведущей непосредственно на холм, на север, а затем на юго-восток. Окна лодочного сарая были занавешены еще два часа назад из соображений конспирации. Оба агента уже испытали некоторые опасения, когда Честер Нэш подошел очень близко к окну и стал проверять замки на дверях. Но, ничего не заподозрив, он быстро вернулся к машине.

К сожалению, в лодочном сарае отсутствовали батареи, или, по крайней мере, ни одна из них не работала, а у ФБР не было такого снаряжения, которое согрело бы двух агентов. В результате Натли и Бриско замерзли невероятно. Голые стены лодочного сарая обледенели.

— Сколько мы уже здесь сидим? — спросил Натли.

— Два часа, — ответил Бриско.

— Тебе холодно?

— Что за дурацкий вопрос? Я уже инеем покрылся. Конечно, я чертовски замерз.

— Почему же ты не принес шапку? — спросил Натли. — Знаешь ведь, мы теряем большую часть тепла через голову. Следовало бы взять с собой шапку. Именно поэтому тебе теперь и холодно. Следовало взять шапку.

— Знаешь что, Натли?

— Что?

— Я ненавижу тебя.

Позади них мягко крутились бобины записывающего устройства, запечатлевавшего разговор двух агентов. Все должно записываться — таково было условие этой операции: все! Даже если при этом фиксировалась ненависть Бриско по отношению к Натли из-за наличия у последнего теплой шапки.

* * *

Охранник Оливер Джадд услышал ее прежде, чем смог увидеть: тяжелые, шаркающие шаги по покрытому ковром полу; она тихонько разговаривала сама с собой на ходу. Он с глубоким сожалением встал со своего места в комнатенке охраны и двинулся прочь от телевизора и обогревателя, который согревал ему ноги. За окном царила таинственная тишина, предвещавшая дальнейшие снегопады. Ветра не было, но погода стояла отвратительная.

Совсем скоро дела пойдут еще хуже — в декабре так всегда бывало, — но здесь, на дальнем севере, хуже становилось гораздо быстрее, чем где бы то ни было. Иногда жизнь на северной Мэне становилась сущим кошмаром.

Охранник быстро направился к ней:

— Эй, леди! Леди! Что вы здесь делаете? Вам надлежит быть в постели. Вы же можете встретить свою смерть.

Пожилую женщину, видимо, задели его последние слова, и она впервые взглянула на Джадда. Она была маленькой и тощей, но держалась так невероятно прямо, что это придавало ей необычайную внушительность, особенно по сравнению с остальными обитателями дома для престарелых «Санта-Марта». Джадду показалось, что она не так стара, как другие жители дома, которые выглядели такими древними, что в прошлом могли бы стрелять сигареты у участников Первой мировой войны. Этой женщине, однако, было, самое большее, около шестидесяти. Джадд отметил для себя, что если она и не была старой, то, определенно, производила впечатление сумасшедшей, совершенно безумной. Ее длинные распущенные волосы серебристо-серого цвета свисали до самой талии. Ярко-голубые глаза смотрели прямо сквозь Джадда куда-то в пространство. На ней были коричневые высокие ботинки, ночная пижама, красный шарф и длинное голубое пальто, которое она застегивала на ходу.

— Я ухожу, — заявила она. Выговорила это спокойно, с абсолютной уверенностью, как будто бы не было ничего необычного в том, что шестидесятилетняя женщина собирается покинуть дом для престарелых на севере, у Мэна^[1]. Уйти вот так, в одной ночной рубашке под дешевым пальто, в ночь, когда синоптики обещали много снега, температуру минус шесть и ледяная корка уже покрыла землю. Джадд никак не мог понять, как ей удалось проскользнуть мимо сестер и даже добраться до дверей здания. Некоторые из этих бабулек обладали лисьей хитростью, полагал Джадд. Только повернись к ним спиной, и они ускользнут, направившись в сторону ближних холмов или к своим прежним любовникам, которые умерли тридцать лет назад.

— Разве вы не знаете, что вам нельзя уходить? — вслух произнес Джадд. — Вам следует вернуться в постель. Я сейчас схожу за медсестрой, а вы оставайтесь на месте. Мы найдем того, кто сможет позаботиться о вас.

Пожилая женщина перестала застегивать свое пальто и снова пристально посмотрела на Оливера Джадда. Именно тогда Джадд впервые осознал, что она была чем-то сильно напугана: на самом деле она смертельно опасалась за свою жизнь. Он не мог сказать, откуда узнал это, просто какое-то примитивное чувство передалось ему, когда она приблизилась вплотную. Ее глаза сделались огромными, взгляд — умоляющим, а руки, более не занятые пуговицами, мелко дрожали. Она была так напугана, что Джадду самому стало не по себе. Затем женщина заговорила.

— Он идет, — сказала она.

— Кто идет? — опешил Джадд.

— Калеб. Калеб Кайл идет.

Взгляд старой женщины был почти гипнотическим, ее голос вибрировал от ужаса. Джадд покачал головой и взял женщину за руку.

— Ладно, — сказал он, усаживая ее в виниловое кресло в коридоре. — Вы посидите здесь, а я пока схожу за медсестрой.

Кто это — Калеб Кайл? Имя показалось знакомым, но Джадд все равно ничего не мог понять.

Он уже набирал номер сестринской, когда внезапно услышал неясный шорох у себя за спиной. Обернувшись, он увидел прямо перед собой все ту же пожилую женщину: ее глаза как бы смотрели в одну точку, губы были плотно сжаты. Она занесла обе руки над его головой, и Джадд успел понять, что она держала в руках; он поднял лицо как раз в тот момент, когда тяжелая ваза обрушилась на него.

Затем наступила всепоглощающая темнота.

* * *

— Я не могу увидеть, что там, черт возьми, — произнес Приветливый Честер.

Окна машины были плотно закрыты, что вызывало у него приступ клаустрофобии; массивный торс Поли Блока ничуть не облегчал положения Честера, о чем тот только что поведал своему компаньону.

Поли потянулся к противоположной двери через Честера и вытер боковое стекло машины своим рукавом.

— Тихо, — сказал он. — Они едут.

Натли и Бриско тоже увидели свет фар, прошло несколько минут с тех пор, как радио Бриско снова ожило, чтобы проинформировать агентов о том, что машина уже двигается по дороге, направляясь к пляжу «Сказочный».

— Ты думаешь, это они? — спросил Натли.

— Может быть, — ответил Бриско, смахивая ледяные корочки со своего жакета, пока «форд-таурус» ехал по дороге, приближаясь к нужной машине; агенты слышали, как Поли Блок спрашивал Приветливого Честера, готов ли тот ко всему. В ответ раздался только металлический скрежет. Бриско не был уверен, но ему показалось, что это заскрежетали пряжки ремней безопасности.

* * *

В доме для престарелых «Санта-Марта» сестра пристраивала холодный компресс на голову Оливера Джадда. Рядом стоял сержант Ресслер с запасным патрульным, который все еще тихонько посмеивался. На губах Ресслера тоже блуждала улыбка. В противоположном углу находился Дейв Мартел, глава полиции в Гринвилле, а позади него — охранники из города.

«Санта-Марта» территориально находилась под юрисдикцией Темной Лощины, города на границе больших индустриальных лесов, которые простирались до самой Канады. Мартел уже слышал о безумной женщине и пришел, чтобы предложить свою помощь в ее поисках, если бы это понадобилось. Ему не нравился Ресслер, но это не имело никакого отношения к тому, что они собирались делать.

Мартел, который слыл достаточно колким, хотя и тихим человеком и был только третьим по счету главой полиции с момента образования небольшого департамента этого города, не видел ничего особенно смешного в том, что произошло. Если они не найдут ее в ближайшее время, она умрет. На улице достаточно холодно, чтобы до смерти заморозить старуху.

Оливеру Джадду всегда хотелось быть полицейским, но ему недоставало роста, и к тому же он страдал излишней полнотой. Джадд знал, что копы Темной Лощины посмеиваются над ним, однако понимал, что у них имелись на то причины. В конце концов, что это за охранник, если испугался старой женщины?

Поисковая команда под предводительством доктора Мартина Райли, директора дома для престарелых, приготовилась выступить в путь. На Райли были теплая куртка, перчатки и зимние ботинки. В одной руке он приготовился нести аптечку скорой помощи, в другой — большой фонарь. У его ног лежали сумка с запасной теплой одеждой и термос, наполненный супом.

— Мы не встретили ее на дороге, ведущей сюда, так что двигаться надо по направлению к городу, — услышал Джадд чьи-то слова. Похоже, это был Уилл Паттерсон, охранник, жена которого работала в аптеке в Гилфорде. И попка у нее была как персик — по ней так и хотелось шлепнуть.

— Все складывается не слишком-то хорошо, — сказал Райли. — К югу отсюда находится Бобровая Бухта. Начальник полиции Мартел не встретил беглянку по пути сюда. На западе расположено озеро. Похоже, она просто бесцельно бродит по лесам.

Радио Паттерсона зажужжало, и он приготовился ответить, после чего почти сразу же повернулся к остальным:

— Самолет ее выследил. Она примерно в одной миле к северо-востоку отсюда, продвигается все глубже в лес.

Два полицейских из Темной Лощины и охранник вместе с Райли и медсестрой двинулись с места, один из полицейских нес за спиной мешок с запасной одеждой и съестными припасами. Мартел взглянул на Джадда и молча пожал плечами. Ресслер не нуждался в его помощи, а Мартел был не из тех, кто станет совать свой нос куда не требуется. Но у него было плохое предчувствие, очень плохое предчувствие. Пока Дейв наблюдал за движением поисковой группы из пяти человек, направлявшейся в леса, начали падать первые снежинки.

* * *

— Хо Ши Мин, — сказал Приветливый Честер. — Пол Пот.

Четыре человека одинаково холодно взглянули на него. На всех них были голубого цвета шерстяные пальто, голубые костюмы с подходящими галстуками и черные кожаные перчатки. Трое из них выглядели совсем молодыми: вероятно, не старше двадцати пяти или двадцати шести, как полагал Поли. Четвертый явно был старше, с проблесками седины в гладко зачесанных назад темных волосах. Он носил очки и курил сигареты без фильтра. В левой руке он держал черный кожаный кейс.

— Председатель Мао. Нагасаки, — продолжал Приветливый Честер.

— Ты когда-нибудь заткнешься? — спросил Поли Блок.

— Я стараюсь, чтобы они чувствовали себя, как дома.

Камбоджиец последний раз затянулся сигаретой и отшвырнул окурок в сторону пляжа.

— Может быть, когда ваш друг перестанет строить из себя идиота, мы сможем начать? — сказал он.

— Видишь, — обратился Поли Блок к Приветливому Честеру. — Вот так начинаются войны.

Этот Честер — точно придурок! — заключил Натли.

Разговор шести мужчин свободно доносился до агентов: слова отчетливо звучали в холодном ночном воздухе. Бриско кивнул в знак согласия. Натли щелкнул фотокамерой и запечатлел кейс камбоджийца; затем сдал немного назад, чтобы захватить в кадр Поли Блока, камбоджийца и кейс. Целью агентов было смотреть, слушать и записывать. Без вмешательства. Время вмешаться настанет позже — как только все это, чем бы оно ни было, приведет к Тони Сэлли, в Бостон.

Две машины ожидали агентов на холме, а третья располагалась позади департамента пожарной части: на случай, если кто-то из выслеживаемых направится по дороге, ведущей в Северный Портленд. Еще пара машин должна была последовать за камбоджийцами. Кроме того, агенты могли рассчитывать на прибытие группы поддержки из состава полиции Скарборо и Портленда, если, конечно, таковая потребуется. Все-таки Натли и Бриско должны были об этом позаботиться.

Бриско взял в руки камеру дальнего ночного видения и навел ее на Честера Нэша.

— Ты не замечаешь ничего необычного в пальто Честера? — спросил он.

— Нет, — ответил Натли. — Хотя... Постой! Оно выглядит так, будто его носят уже лет пятьдесят. А руки-то у него не в карманах, а в этих разрезах под грудью. Достаточно затруднительный способ согреться, не так ли?

— Да, — сказал Бриско. — Действительно затруднительный.

— Где она? — спросил камбоджиец Поли Блока.

Поли указал на салон машины. Камбоджиец кивнул и передал кейс одному из своих подручных. Кейс был приоткрыт, и подручный держал его таким образом, чтобы Поли и Честер могли видеть, что находится внутри.

Честер прошептал:

— Черт!..

— Черт! — повторил за Честером Натли. — Однако в этом кейсе достаточно наличных.

Бриско направил камеру на купюры:

— Ну, мы же не можем этого утверждать, разве что, прикинуть на глаз.

— Достаточно, чтобы вытащить Тони Сэлли из любых передряг, — настаивал на своем Натли.

— И еще немного.

— Ладно, а что же в салоне? — спросил Натли.

— Ну, сынок, для того мы и здесь, чтобы узнать.

* * *

Группа из пяти человек не спеша пробиралась по холмистой местности. За время пути у многих появилась одышка. Вокруг вечнозеленые деревья вершинами устремлялись к небу, словно приветствуя своими ветвями падающие с неба снежинки. Почва здесь была каменистая, и новый снег ложился гладким и опасным покровом. Райли уже один раз поскользнулся, больно ударившись голенью. С неба над ними слышался звук приближающегося вертолета, и уже можно было видеть, как он выслеживает кого-то на земле далеко впереди.

— Если снегопад будет продолжаться, вертолету придется повернуть обратно, — высказался Паттерсон.

— Мы уже почти пришли, еще минуты три, и мы найдем ее...

В темноте над их головами разнесся звук выстрела; затем последовал второй выстрел. Луч света с вертолета уперся в определенное место на земле. Радио Паттерсона разразилось гневной речью.

— Черт! — произнес Паттерсон с безнадежным выражением лица. — Она стреляет в них.

Пожилой камбоджиец держался вблизи Поли Блока, пока тот двигался к задней двери машины. Позади них молодой подручный камбоджийца сдвинул назад полу своего пальто, чтобы обнажить оружие, висевшее на ремнях. Каждый из присутствовавших держал руку на рукоятке пистолета, а палец на спусковом крючке.

— Откройте салон, — потребовал пожилой мужчина.

— Сделайте это сами, — ответил Поли, пока тот всовывал ключ в замочек и готовился открыть дверь. — Поли как раз собирается открыть кейс... — если бы камбоджиец проявил наблюдательность, он бы отметил, что Поли Блок произнес эти слова очень громко и отчетливо.

— Разборка! — встрепенулся Бриско. — Сейчас начнется чертова стрельба.

— Стрельба, — повторил за ним Натли. — О, Господи!

Дверь салона открылась, и Поли Блок тут же отступил назад. На заднем сиденье лежало шерстяное одеяло, а под ним можно было распознать очертания человеческого тела. Камбоджиец наклонился, взялся за одеяло и потянул его к себе.

Под ним действительно оказался человек — причем человек с дробовиком.

— Что это значит? — спросил камбоджиец.

— Это значит «до свиданья», — произнес Поли Блок в тот самый момент, когда несколько выстрелов подряд поразили камбоджийца.

— Черт! — воскликнул Бриско. — Двигайся! Двигайся! — он достал свой пистолет и побежал к задней двери лодочного сарая, на ходу включая свою рацию. Бриско требовал по радио поддержки из Скарборо, пока открывал замок и выскакивал в ночь, устремляясь к двум машинам у пляжа.

— А как же невмешательство? — бросил на ходу Натли, следуя за своим напарником.

Это уже выходило за рамки игры. Все должно было происходить совершенно по-другому.

Пальто Приветливого Честера распахнулось, открыв для обозрения два автомата. Камбоджийцы еще только поднимали свои пистолеты, когда Нэш разрядил в них оба магазина...

Рот Честера расплылся в гримасе. Девятимиллиметровые пули, летевшие в троих мужчин, прорывали и кожу кейса, и дорогую шерсть пальто, и потрясающей белизны ткань рубашек, и, наконец, их тонкую кожу. Ушло менее трех секунд на то, чтобы выпустить в этих троих боезапас из шестидесяти четырех патронов, оставив их тела бездыханными, а тонкий слой льда на земле — подтаявшим из-за пролитой на него крови. Кейс упал, некоторые из денежных пачек высыпались на землю.

Честер и Поли огляделись, увидели, что натворили, и им это понравилось.

— Ну и чего же ты ждешь? — спросил Поли. — Хватаем деньги и убираемся отсюда ко всем чертям.

Позади них человек с дробовиком, по имени Джимми Фриб выбирался из поврежденной выстрелами машины вперед ногами. Честер вставил новый магазин в свой автомат. Он как раз нагнулся, чтобы поднять упавшие деньги, когда почти одновременно раздались два возгласа:

— ФБР! Руки за голову! — громко произнес один голос.

Другой голос был еще менее вежливым и мелодичным, и почему-то он показался странно знакомым Поли:

— Руки прочь от денег, или я снесу ваши чертовы головы!

* * *

Пожилая женщина стояла на ровной дороге, уставившись в небо. Снег падал на ее волосы, на плечи и вытянутые по бокам руки. В правой руке она держала пистолет. Женщина ловила ртом воздух, а ее грудь тяжело вздымалась. Она, похоже, не замечала Райли и остальных, пока они не оказались в тридцати футах от нее. Медсестра замыкала шествие. Райли, несмотря на возражения Паттерсона, был впереди всех.

— Мисс Эмили, — сказал он мягко. — Мисс Эмили, это я, доктор Райли. Мы здесь, чтобы отвести вас домой.

Женщина взглянула на него, и Райли впервые показалось, что мисс Эмили на самом деле вовсе не сошла с ума. Она спокойным взглядом следила за ним и, можно сказать, улыбалась, пока он приближался.

— Я не поеду обратно, — сказала она.

— Мисс Эмили, становится холодно. Вы же умрете здесь, если не поедете с нами. Мы привезли вам одеяла и теплую одежду, а у меня с собой термос с куриным супом. Мы согреем вас, и вам будет очень уютно, мы доставим вас обратно в целости и сохранности.

Хотя женщина и улыбалась широкой улыбкой, взгляд ее выразил ужас и недоверие.

— Вы не сможете уберечь меня, — сказала она мягко. — Только не от него.

Райли внутренне содрогнулся. Теперь он припоминал что-то об этой женщине: инцидент с посетителем и последовавший доклад от одной из медсестер. Мисс Эмили пожаловалась, что кто-то пытался влезть к ней в окно. Они, конечно же, не придали этому большого значения, хотя Джадд стал брать с собой оружие на дежурство. Все эти старики были нервными, постоянно всего опасающимися — болезней, незнакомцев, иногда даже друзей и родственников, холода, смерти, собственных фотографий и увядающей памяти.

— Пожалуйста, мисс Эмили, положите оружие на землю. И пойдемте со мной. Мы можем уберечь вас от любого вреда. Никто не обидит вас.

Она медленно покачала головой. Над ними выписывал круги вертолет, бросая на землю луч странного белого света, который длинные седые волосы мисс Эмили делал похожими на серебристый огонь.

— Я не вернусь обратно. Встречу его прямо здесь. Это его место, вот эти леса. Именно сюда он и явится.

Тем временем ее лицо опять изменилось. Паттерсон, стоявший позади Райли, подумал о том, что еще никогда не видел такого ужаса в чьих-либо глазах. Подбородок и губы женщины задрожали, а затем постепенно начало дрожать все ее старческое тело. Вся в слезах, она начала бормотать:

— Простите меня... Простите, простите, простите, простите...

— Пожалуйста, мисс Эмили, — Райли подошел к ней еще ближе. — Положите оружие на землю. Нам необходимо вернуть вас обратно.

— Я не поеду обратно, — повторила она.

— Пожалуйста, мисс Эмили, вы должны.

— Тогда вам придется меня убить, — просто сказала она, поднимая оружие и нажимая на спусковой курок.

* * *

Честер и Поли сначала посмотрели налево, затем направо. Слева, на краю парковочной площадки, появился высокий мужчина в черном жакете с рацией в одной руке и пистолетом в другой, а вслед за ним, за спиной у него, — более молодой мужчина, также державший пистолет. Он был тепло одет, в серой шапке-ушанке с поднятыми на затылке ушами.

Справа от Честера и Поли, позади небольшой деревянной хижины, используемой как касса на летнем пляже, виднелась фигура, полностью одетая в черное, от кончиков ботинок до краев черной маски, прикрывавшей лицо. Этот человек держал обеими руками гранатомет; и слышно было, как он тяжело дышал сквозь свою маску.

— Возьми его на мушку, — скомандовал Бриско Натли.

Натли перенес прицел с Поли Блока на черную фигуру рядом с лесом.

— Брось это сейчас же, — громко сказал Натли. — Я сказал, брось сейчас же! — повторил Натли, возвысив голос до крика.

Бриско быстро перевел свой взгляд на человека с оружием. Именно это и было нужно Честеру Нэшу. Он немедленно открыл огонь из автомата, попав Бриско в руку, а Натли в грудь и голову. Натли умер почти мгновенно. Бриско открыл огонь с того места, где, упав, лежал на земле, ранил Честера Нэша в правую ногу и пах, автомат выпал из рук Честера, пока тот падал. Честер попытался дотянуться до оружия правой рукой. Тогда Бриско выстрелил в него еще дважды, и он перестал двигаться. Джимми Фриб бросил свой дробовик и поднял руки — как раз вовремя, чтобы не дать Бриско убить себя.

Бриско уже собирался подняться на ноги, когда услышал звук выстрела.

— Лицом вниз, — произнес голос.

Он поступил так, как ему было приказано, положив оружие около себя на землю. Нога, обутая в черный ботинок, отбросила оружие в сторону:

— Руки за голову!

Бриско послушно поднял руки и лишь наблюдал, как фигура в маске приближалась к нему. Натли лежал на спине совсем близко, его открытые глаза смотрели на море. «Боже, — подумал Бриско, — какой кошмар». Среди деревьев он заметил свет фар и услышал шум моторов приближавшихся машин. Человек в черном также услышал эти звуки; его голова нервно подрагивала, пока он складывал последние деньги в кейс и закрывал его. Джимми Фриб предпринял попытку дотянуться до оружия, но человек в черном убил его выстрелом в спину, прежде чем тот смог это сделать. Бриско только сильнее сжал руки на затылке, его раненая рука кровоточила, и он начал молиться.

— Оставайся на земле, не шевелись и не поднимай взгляда, — было сказано ему.

Бриско выполнил все требования. Кровь текла из раненой руки и увлажнила землю под ним; он слегка отвернул голову, чтобы окончательно не испачкаться. Когда он решился поднять голову, перед глазами замелькали фары подъехавших машин, а фигура в черном пропала.

Доктору Мартину Райли исполнилось сорок восемь, и он с нетерпением ждал своего сорокадевятилетия. У него было двое детей, мальчик и девочка, и жена Джоана, которая готовила ему ростбиф по воскресеньям. Он не считал себя очень хорошим врачом, именно поэтому и пристроился работать в доме для престарелых. Когда мисс Эмили Уоттс выстрелила в его сторону, Райли тут же упал на землю, прикрыл голову руками и немедленно принялся молиться и призывать на помощь силы небесные. Первая пуля просвистела где-то левее от него. От второго выстрела его лицо засыпало грязью и мокрым снегом. Он услышал, как следовавшие за ним стали сниматься с предохранителей ружья и щелкать затворами, и закричал:

— Нет, прошу вас, оставьте ее! Не стреляйте!

На мгновенье в лесу воцарилась относительная тишина, только в небе гудел вертолет. Райли рискнул взглянуть на мисс Эмили. Теперь она открыто плакала. Райли осторожно поднялся на ноги.

— Все в порядке, мисс Эмили.

Мисс Эмили отрицательно покачала головой:

— Нет, — отвечала она. — Никогда уже не будет все в порядке.

Пожилая женщина приставила ствол пистолета себе к левой стороне груди и выстрелила. Ее отбросило далеко в сторону, ноги мисс Эмили сразу подкосились, и она мягко упала на землю. Лишь единожды вздрогнув, тело застыло в недвижности. Кровь заливала землю вокруг мертвого тела, снег падал на немигающие открытые глаза, а луч света с вертолета ясно освещал эту картину.

Деревья вокруг тоже замерли и не шевелились; их ветви лишь иногда колебались, как бы пропуская густо падающие снежинки.

Вот как случившееся представлялось мне, да и всем остальным людям: два происшествия с тяжелыми, жесточайшими последствиями, оба имели место практически одновременно, одной зимней ночью, и были связаны друг с другом единой темнотой, которая растворилась и затерялась в отдаленных воспоминаниях об этих и других жестоких событиях. Иные из достаточно близких мне людей долго пестовали свои воспоминания об этом — до самой смерти. Это было первозданное зло, а у первозданного зла есть манера пропитывать кровью и ужасом тех, кто совершенно не имеет к нему отношения: молодых, невинных, уязвимых и беззащитных. Оно обращает жизнь в смерть и простое стекло в зеркало, создавая образ самого себя во всем, к чему прикасается.

Однако я понял это позднее, после других смертей, после того как стало ясно, что происходит нечто ужасное и непоправимое: что-то старое и смрадное внезапно возникло из недр пустошей. И что бы ни происходило, я везде выступал участником. Вглядываясь в прошлое, я начинаю ощущать, что, возможно, мне всегда принадлежала роль соучастника, причем бессознательного, не понимающего, что, как и зачем. И целые миры агонизировали в жестоких столкновениях.

Оглядываясь назад, я видел себя сквозь годы таким, каким я был тогда: застывшим в прежних временах — как определенная фигура, присутствующая в серии картин. Вот я вижу себя маленьким мальчиком, ожидающим прихода отца, когда тот должен вернуться с работы, из города. Он уже снял полицейскую форму и в руках держит черную спортивную сумку; его некогда мускулистые формы теперь несколько расплылись, волосы стали чуть более серебристыми, чем раньше, глаза выглядят немного более усталыми. Я бегу к нему, он поднимает и усаживает меня на согнутую в локте правую руку; отцовские пальцы сплетаются на моем бедре, и я удивляюсь и восхищаюсь его силой, мускулами, которые перекатываются у него на плечах, тугие и массивные. Я хочу стать таким же, как он, достичь того же, чего смог достичь он, и сделать свое тело похожим на отцовское.

Потом я вижу себя подростком, стоящим совсем рядом с могилой своего отца. Только небольшая группа нью-йоркских полицейских стоит у его могилы, сразу за моей спиной; мне тоже приходиться стоять держа спину прямо, как они. Это его ближайшие друзья, те, кто не постыдился прийти. Кладбище не то место, где бы многие полицейские хотели быть замеченными; в городе витает плохое предчувствие, связанное с тем, что произошло с отцом, и лишь единицы не побоялись за свою репутацию.

Справа от себя я вижу мать. Ее мужа — человека, которого она любила все это время, — больше нет. Вместе с ним ушло представление о нем как о добром человеке, семьянине, отце, который поднимал своего мальчика в воздух, словно ветер поднимает листочек. Вместо этого отныне и навсегда он запомнится всем как убийца и самоубийца. Он убил молодого человека и молодую женщину по причинам, которые, вероятно, никто и никогда не сможет толком объяснить, по причинам, которые таятся в самых глубинах этих усталых глаз... Они насмехались над ним, этот головорез, слишком быстро заматеревший и превратившийся из юноши во взрослого человека, и его девушка с грязными под маникюром ногтями. И он убил их, увидев в них нечто такое, чего не могли видеть остальные. После чего сунул ствол пистолета себе в рот и нажал на спуск.

Затем я вижу себя уже молодым человеком, стоящим над другой могилой и смотрящим на то, как опускают в землю мою мать. Позади меня теперь стоит пожилой человек, мой дедушка. Мы совершили с ним путешествие из Скарборо, — из тех мест, куда семья переехала после смерти моего отца, — к местам, где родилась моя мать, чтобы она была похоронена подле моего отца, именно так, как ей всегда хотелось, ведь она никогда не переставала любить его. Вокруг нас собрались одни лишь пожилые мужчины и женщины. Здесь я самый молодой из присутствующих.

Далее я вижу снежинки зимой. Вижу, как старый человек делается еще старше. Я покидаю Скарборо. Становлюсь полицейским, как мои отец и дедушка. Мне необходимо разобраться с наследством, а я совсем этого не хочу. Когда умирает мой дедушка, я возвращаюсь в Скарборо и самостоятельно занимаюсь могилой. Лопаты, полные земли, падают на крышку соснового гроба. Утреннее солнце освещает кладбище, и я чувствую соль в воздухе, который ветер принес с болот, что раскинулись на востоке и западе. В небе первые канадские гуси летят зимовать на юг; пара воронов, расположившись позади гусиной стаи, как бы составляет ее эскорт. Когда за моей спиной остаются последние островки леса, я слышу звуки детских голосов, доносящиеся из сельской школы неподалеку от кладбища, шум их игр, веселых и интересных, и не могу не улыбаться. Любой человек улыбнулся бы.

А потом на кладбище появляется еще одна могила, священник читает молитвы уткнув нос в книгу, и все это — разрушение моего мира. Два тела покоятся рядом, бок о бок. Совсем как тогда, когда я находил их отдыхающими, возвращаясь по ночам домой: обеих — жену и трехлетнюю дочь, спокойно спящую в своей кроватке. В каком-то смысле я перестал быть мужем. Я перестал быть отцом. Мне не удалось защитить их, и они были наказаны за мои промахи.

Все эти образы из воспоминаний, соединенные в одну цепь, уходят обратно в темноту. Воспоминания можно отложить, отодвинуть от себя, но прошлое не так-то просто уничтожить. Вещи остаются незавершенными, что-то остается недосказанным, и образы прошлого в конце концов приходят, возвращаются к нам.

В этот мир. И эхом — в другие миры.

Книга 1

...Одно, одиноко блуждая

по ужасающим дебрям сознания,

зло управляет потерянным человечеством,

ища своего прародителя.

Оден, «Пока стоит мир»

Глава 1

Нож Билли Перде глубже вошел в мою щеку, кровь заливала лицо. Его тело крепко прижимало меня к стене, его локти пригвоздили к ней мои руки, его ноги были прижаты к моим так плотно, что я чувствовал его пах. Его пальцы сжали мою шею, и я подумал: Билли Перде — я должен был знать заранее...

Билли Перде был беден; беден и опасен — расстройство его дел и крушение надежд переполнили чашу терпения до краев. Угроза насилия всегда витала над ним. Она висела над ним, как облако, влияя на его суждения и на действия других людей, так что, как только его нога переступала порог бара, где он немного выпивал или брал в руки бильярдный кий, беда неминуемо подстерегала его. Билли Перде вовсе не требовалось затевать драк, они находили его сами.

Это действовало на людей неотвратимо, как зараза, даже если бы Билли сам попытался избежать конфликта (а он на самом деле и не искал его). Когда же все-таки что-то происходило, Билли редко когда уходил в сторону — в трех случаях из десяти. Словно уровень адреналина в его крови внезапно возрастал, и тогда все начиналось само собой. Билли Перде мог спровоцировать драку где угодно и когда угодно. Вместе с тем он никого не убивал, и никто не пытался причинить какой-либо вред ему. Нередко Билли Перде выступал как плохое начало, искавшее еще худшего конца. Я слышал, что люди в разговорах описывали его как ходячий потенциальный конфликт, только ожидающий удобного случая разразиться, но, пожалуй, он был даже чем-то большим. Он напоминал постоянно развивающуюся катастрофу, подобную долгой, медленной гибели звезды. Он как бы вливался в некий водоворот.

Я не слишком то много знал о прошлом Билли Перде, во всяком случае, тогда знал немного. Не было секретом для меня и то, что у него всегда были проблемы с законом. Список его преступлений можно было читать, как своего рода каталог всевозможных правонарушений: от безобразного поведения в школе до первого пустячного воровства; далее шли нападения, нарушения чужих прав, невыплаты алиментов на ребенка... Список продолжался и продолжался; иногда казалось, что половина полицейских здесь, в Мэне, уже общались по какому-либо поводу с Билли Перде. Он был сиротой и прошел через ряд воспитательных домов и несколько семей приемных родителей еще в детстве. Каждая из семей держала его до тех пор, пока не осознавала, что Билли несет с собой больше проблем и неприятностей, чем поступало денег от социальных служб. Именно так обычно и ведут себя некоторые приемные родители: они относятся к детям как к способу заработать деньги, как к курам-несушкам, — до тех пор, пока не осознают: если курица действует на нервы, ей ведь можно запросто отрезать голову и подать ее к столу. Однако вариантов остается меньше, если речь идет о ребенке, который постоянно нарушает правила. Многие приемные родители Билли относились к нему с пренебрежением и подозревали его во многих непристойных делах.

В конце концов Билли обрел пристанище у какой-то пожилой пары на севере штата — у пары, которая специализировалась на «суровой любви». К тому времени, когда к ним прибыл Билли, глава семьи имел опыт общения с двадцатью приемными детьми. Узнав подростка немного получше, он, возможно, понял, что этот парень стоил многих. Однако старик пытался как-то вытянуть Билли, и на некоторый период времени ему это удалось. Затем Билли опять поплыл по течению. Он переехал в Бостон и влился в компанию Тони Сэлли. Но наступил кому-то там на пятки, и ему пришлось перебраться обратно в Мэн, где он встретил Риту Фэррис, девицу на семь лет моложе его. И они поженились. У них родился сын, но Билли всегда проявлял какую-то инфантильность в отношениях.

Теперь ему исполнилось тридцать два, и он вырос здоровым, как бык: мускулы его рук наводили на мысль об огромных окороках, кисти сделались такими неохватными, что пальцы практически тонули в мышцах. У Билли были маленькие поросячьи глазки, от него вечно пахло солодовым ликером и заплесневелым хлебом. Под ногтями ободком чернела грязь, а на шее красовались прыщи с белыми головками, но он упорно брился старой ржавой бритвой.

У меня появилась возможность рассмотреть Билли Перде с близкого расстояния после того, как мне не удалось надеть на него наручники и он крепко прижал меня к стене внутри своего серебристого трейлера, который был забит нестираной одеждой, протухшей едой и еще бог весть чем. Пальцы его крепко вцепились мне в шею, пока он вдавливал меня в стену; носки моих ботинок едва касались пола. Другой рукой он держал у моего левого глаза нож с коротким лезвием. Я уже чувствовал, как кровь сочилась из порезанной щеки.

Вероятно, идея с наручниками была не самой лучшей. Наверняка, проще сковать наручниками весь трейлер, чем самого Билли. Я направлял все свои силы на то, чтобы отстранить руку Билли с ножом, но она все равно оставалась неподвижной, как статуя поэта на площади Лонгфелло. Пока мою голову осаждали мысли о том, какой же глупостью с моей стороны было вот так сюда прийти, Билли очень сильно ударил меня по голове кулаком, а затем откинул к противоположной стене трейлера. В голове у меня зазвенело, а из уха пошла кровь. Я еще подумал, что моя ушная раковина сейчас просто взорвется, но тут давление пальцев на шею начало усиливаться, и я отчетливо понял, что могу больше не беспокоиться об ухе.

Нож заколебался в его руке, и я почувствовал новую волну боли. Кровь теперь текла просто ручьем, капая с моей щеки на белоснежный воротник. Лицо Билли стало почти бордовым от ярости, он тяжело и часто дышал сквозь крепко стиснутые зубы.

Билли полностью сосредоточился на том, чтобы вытрясти из меня жизнь, а я тем временем умудрился залезть правой рукой в свой карман и с облегчением почувствовал прохладную рукоятку пистолета. Я уже думал, что больше не выдержу, когда мне вдруг удалось высвободить руку и ткнуть пистолетом прямо в физиономию Билли. Злобный огонек, до этого мелькавший у него в глазах, начал потихоньку угасать. Давление на мою шею ослабло, нож выскользнул из раны, и я повалился на пол. Мое горло страшно саднило, а из легких вырывались хрипы. Я продолжал держать Билли под прицелом, но он оставил меня и отошел прочь. Теперь, когда волна его ярости немного спала, выглядел довольно неуверенно. Билли взял сигарету из пачки «Мальборо», прикурил ее. Затем предложил сигарету мне. Я отрицательно покачал головой, отчего боль в моем ухе снова начала нарастать. Тогда я решил больше не качать головой.

— Почему ты хочешь надеть на меня наручники? — спросил Билли заискивающим тоном. Он посмотрел на меня, и я увидел в его глазах настоящую тоску. — Может, не надо, а?

Я сделал еще несколько глубоких вдохов и только тогда смог заговорить. Мой голос звучал хрипло, а горло болело так, словно кто-то засыпал туда гравий. Если бы я не знал что у Билли ум ребенка, я бы все-таки пустил в ход оружие.

— Ты сказал, что собираешься сделать из меня бейсбольную биту и выбить из меня все дерьмо, насколько я помню, — сказал я.

— Эй, но ты же был груб, — произнес он, и злобный огонек снова загорелся на мгновенье в его глазах.

Мое оружие все еще было направлено на Билли, но его это по-прежнему мало заботило. Мне же было интересно: может быть, он знал об оружии что-то, чего не знал я? Может быть, спертый воздух трейлера мог препятствовать вылету пули из ствола, пока мы там разговаривали?

Я был груб? Совсем было собравшись снова отрицательно покачать головой, я вспомнил о пострадавшем ухе и решил, что лучше вообще лишний раз не шевелиться... Я пришел к Билли Перде, как, возможно, сделал бы покойный ныне отец Риты, бывшей его жены, которая жила теперь со своим двухлетним сыном Дональдом в маленькой квартирке на Локуст-стрит в Портленде. Ее развод с Билли Перде состоялся шесть месяцев назад, и с этого времени горе-папаша не выплатил ни цента алиментов своему законному сыну. Я знал семью Риты все то время, пока рос в Скарборо. Ее отец скончался прямо на работе, в банке, а мать всю жизнь боролась за сохранение семьи. Один брат Риты сидел в тюрьме, другой находился в бегах, спасаясь от обвинений в хранении наркотиков, а старшая сестра жила в Нью-Йорке и к этому времени порвала все связи со своей семьей.

Рита была худенькой симпатичной блондинкой, но тяжелая жизнь наложила отпечаток на ее внешность и взгляды. Билли Перде никогда не бил жену, не оскорблял ее физически, но он имел явную склонность к систематическим вспышкам гнева — и уже вывел из строя поочередно две квартиры, в которых они жили, когда были женаты: он дважды пытался поджечь их. В последний раз Рита проснулась вовремя, чтобы едва успеть спасти своего тогда еще годовалого сына и включить пожарную тревогу для эвакуации остальных людей. На следующий день онаподала на развод.

Теперь Билли скрывался в своем трейлере и влачил жалкое существование, еле сводя концы с концами. В зимнее время он находил временную неквалифицированную работу, либо срубая новогодние елки, либо направляясь дальше на север, на лесоповал. В остальное время Билли занимался тем, что умел делать, а умел он немногое. Его трейлер стоял на земле, которой владел Рональд Стрейдир, индеец по происхождению, поселившийся в Скарборо по возвращении из Вьетнама. Рональд командовал корпусом К-9 во время вьетнамской войны, возглавлял походы войск по джунглям и был неразлучен со своей немецкой овчаркой Эльзой. Собака могла учуять приближение вьетнамцев на расстоянии; Рональд однажды рассказывал мне, что собака смогла найти свежую воду даже тогда, когда отряд забрел в низины, в болотистую местность. Когда американцы эвакуировались, Эльза была оставлена как «лишнее оборудование» в распоряжении южновьетнамской армии. У Рональда в бумажнике всегда хранилась ее фотография вместе с парой собачьих жетонов, висевших ранее у нее на ошейнике. Стрейдир сказал, что вьетнамцы съели его собаку, как только американцы уехали, а он так больше никогда и не завел себе другой. Вместо этого у него появился Билли Перде.

Билли знал, что его бывшая жена хочет переехать на Западное побережье и начать там новую жизнь и что она нуждается в деньгах, которые Билли должен был ей для этого дать. Он не хотел, чтобы она уезжала. Все еще верил в то, что сможет наладить их отношения, однако у Риты сложилось совсем иное мнение на этот счет.

Вот тут-то я и сказал Билли, что она не собирается возвращаться к нему и по закону он обязан выплачивать ей деньги.

— Я люблю ее, — произнес Билли, притушив свою сигарету и выпустив из ноздрей две струи дыма. — Кто будет присматривать за ней в Сан-Франциско?

Я поднялся на ноги и стряхнул полузасохшую кровь со своей щеки. Рукав пиджака промок от крови. Мне повезло, подумал я, что пиджак черный. Хотя уже сам факт, что я счел подобное удачей, много говорил о насыщенности текущего дня событиями.

— Билли, как она и Дональд смогут выжить, если ты не будешь платить им тех денег, которые присудил платить судья? — ответил я. — Как она сможет без них обходиться? Если ты действительно намерен заботиться о ней, тогда тебе следует их платить.

Он посмотрел на меня, а затем перевел взгляд на свои ступни. Пальцы его босых ног отпечатывались на линолеуме пола.

— Прости меня, приятель, за то, что я причинил тебе боль... — он потрепал себя за волосы. — Ты собираешься идти в полицию?

Если бы я собирался пойти в полицию, то ни за что не сказал бы об этом Билли Перде. Кроме того, если бы я обратился в полицию, Билли посадили бы в тюрьму и он не смог бы выплачивать алименты. Но в его взгляде промелькнуло что-то, когда он спрашивал о копах, — нечто такое, на что мне следовало сразу обратить внимание. А я этого не сделал. На манжетах его черной футболки виднелась грязь. Мне следовало знать: Билли волновало внимание копов не из-за какого-то там украденного окорока или из-за невыплаченных алиментов.

— Если ты заплатишь деньги, я отпущу тебя, — продолжал я.

Он пожал плечами:

— У меня их не так то много. У меня нет тысячи долларов.

— Билли, ты должен примерно две тысячи долларов. Думаю, здесь ты обсчитался.

Трейлер отсырел до плесени, в полу зияли дыры, он был весь завален всякой рухлядью, старым хламом. Если бы у Билли имелись две тысячи долларов, он бы жил где-нибудь в другом месте. Он бы и звался по-другому, и стал бы другим человеком, потому что у этого человека, у Вилли Перде, никогда не было двух тысяч долларов в свободном распоряжении.

— У меня есть пятьсот, — внезапно обронил он. Но в его глазах в этот момент появилось какое-то новое выражение, похожее на искорку первобытной хитрости.

— Дай мне их, — потребовал я.

Билли не двинулся с места.

— Билли, если ты не заплатишь мне сейчас, полицейские посадят тебя, и ты будешь гнить в тюрьме до тех пор, пока не заплатишь. К тому же, находясь взаперти, ты никак не сможешь заработать хоть сколько-нибудь денег. Это напоминает заколдованный круг.

На мгновенье он задумался. Затем потянулся к софе, которая стояла в торце трейлера, и извлек из-за обивки потрепанный конверт. Встал ко мне спиной и отсчитал пятьсот долларов. Потом убрал конверт на место. Билли совершал манипуляции с денежными купюрами с видом волшебника, достающего чьи-нибудь часы из кармана зрителя после впечатляющих заклинаний.

— Ты что взял банк, Билли?

Единственным подходящим для этого малого способом достать денег могло бы стать дробление банковских сейфов бульдозером.

— Передай ей кое-что от меня, — сказал Билли. — Передай ей, что, может быть, во всем этом есть нечто большее, понимаешь? Скажи ей, что, возможно, я уже больше не такой неудачник, каким был. Слышишь меня?

Он улыбнулся всезнающей улыбкой — улыбкой такого типа кто-нибудь одаривает тебя, когда считает, что знает нечто, о чем ты не знаешь. И тогда я подумал, что если Билли Перде и знает что-то подобное, то это никак не должно волновать меня. Я ошибался.

— Я понял тебя, Билли. Скажи мне, что ты больше не работаешь на Тони Сэлли. Позволь мне освежить твою память. Речь о высоком смышленом парне из Бостона. Обычно он называет себя Тони Чистюлей. Начинал сутенером, а теперь хочет объездить весь мир. Он наркоман, любит порно и все, что противоречит закону... — я сделал паузу. — Раньше ты работал на него, Билли. И я спрашиваю тебя, продолжаешь ли ты этим заниматься?

Билли перед тем, как ответить, потряс головой, словно пытаясь вытряхнуть воду из ушей, и уставился в сторону.

— Знаешь, иногда я помогал Тони. Конечно. Конечно, помогал. Но я уже давно не видел его. Очень давно.

— Лучше бы ты говорил правду, Билли. И без того слишком многие люди хотят сказать тебе пару ласковых слов.

Он никак не отреагировал на мою последнюю фразу и не поддержал этого разговора. Как только я принял из его рук деньги, он вновь придвинулся ближе ко мне. И я взял наизготовку пистолет. Лицо Билли оказалось на расстоянии дюйма от меня, ствол пистолета упирался ему в грудь.

— Зачем ты это делаешь? — спросил он меня, и я снова уловил злобный огонек в его глазах. Улыбка уже сошла с губ Билли.

— Я знал ее семью, — сказал я.

Не думаю, что он воспринял смысл моих слов.

— Как она будет расплачиваться с тобой? — он повернулся ко мне. — Ты спишь с ней?

Я выдержал его взгляд.

— Назад! Теперь — назад.

Он некоторое время оставался там же, где и стоял. Затем, помедлив, все-таки отодвинулся в сторону.

— Лучше бы тебе этого не делать, — произнес он, пока я пятился к выходу из трейлера и ступал в холодную декабрьскую ночь.

Полученные деньги, конечно, наводили меня на определенные подозрения. Билли не имел возможности честно их заработать. Может быть, мне следовало надавить на него, чтобы узнать, откуда эти деньги? Но я был бесконечно рад уже тому, что мне удалось выбраться оттуда.

Мой дедушка, который тоже когда-то был полицейским, помнится, поделился со мной шуткой, которая значила больше, чем просто шутка: "Парень рассказывает своему приятелю, что он знает отличную карточную игру.

— Но это сплошное надувательство! — протестует его друг.

— Я знаю, — говорит парень. — Но ведь это единственная игра в городе".

Шутка покойного деда часто приходит мне на ум, особенно в последние дни. Другие вещи, о которых рассказывал мой дедушка, также часто приходят мне в голову — вещи, которые вовсе не были шутками для него самого, но почему-то вызывали смех у других... Спустя семьдесят два часа после смерти Эмили Уоттс и тех мужчин у лодочного сарая Билли остался единственной «игрой» в городе.

Я остановился рядом с банком в местечке Дубовый Холм и снял две сотни долларов со своего счета через банкомат. Порез под глазом перестал кровоточить, но я понимал: если попытаюсь отодрать корку засохшей крови, рана начнет кровоточить снова.

Я заехал в офис Рона Арчера на Форест-авеню, где тот осматривал пациентов два раза в неделю по ночам, и он наложил мне три шва.

— Чем же вы таким занимались? — спросил Арчер, готовясь ввести мне обезболивающее. Я уже собирался попросить его не беспокоиться, но вовремя понял, что он просто шутит и ждет от меня того же. Доктору Арчеру было около пятидесяти, он выглядел достаточно привлекательным мужчиной — с красивыми волосами серебристого оттенка и весьма изысканными манерами, которые настолько впечатляли молодых женщин, что им хотелось разделить с ним постель.

— Пытался вытащить ресницу, — ответил я ему в тон.

— В следующий раз используйте глазные капли. Вы убедитесь, что они не так уж и плохи, по крайней мере, глаз останется целым и невредимым, — он обработал рану тампоном, а затем потянулся ко мне с иглой.

Я инстинктивно отстранился назад.

— Ничего страшного. Ты же уже большой мальчик, — пробормотал он. — Если не будешь плакать, я дам тебе конфетку.

— Держу пари, что, учась в медицинском колледже, вы числились лучшим учеником.

— А если серьезно, что же все-таки произошло? — спросил он, как только начал зашивать рану. — Выглядит так, будто кто-то вонзил сюда острое лезвие. И на вашей шее тоже какие-то странные следы.

— Я всего лишь пытался надеть наручники на Билли Перде, и мои действия не увенчались успехом.

— Перде? А, это тот ненормальный, который чуть не сжег своих жену с ребенком? — Арчер вскинул брови. — Вы, должно быть, еще в большей степени ненормальный, чем он, если пытались это сделать. — Он продолжал зашивать. — Знаете ли, как ваш доктор я могу сказать: если будете продолжать в том же духе, вам понадобится более профессиональное оборудование, чем то, которое у меня есть...

Он сделал еще стежок, а затем обрезал нитку. Отступил немного назад, чтобы изучить результат своей работы.

— Прекрасно! — с гордостью произнес он. — Отличная вышивка.

— Если я взгляну в зеркало и обнаружу, что вы вышили у меня на лице сердечко, мне придется сжечь ваш офис.

Арчер аккуратно обернул марлей использованную иглу и выбросил ее в контейнер.

— Эти стежки рассосутся через несколько дней, — сказал он. — Но не играй с ними. Я знаю, в этом ты ведешь себя как ребенок.

Я оставил этого насмешника потешаться над самим собой и направился на квартиру Риты Фэррис, которая находилась рядом с Восточным кладбищем, где были похоронены два молодых Бурроу. Оба они слыли очень уважаемыми капитанами, и оба погибли на острове Монхеган во время войны 1812 года. Их прах позже перенесли на Восточное кладбище, устроив роскошные похороны; похоронная процессия торжественно проследовала по улицам Портленда. Рядом с их могилами находилась мраморная могильная плита с именем лейтенанта Уотерса, который получил тяжелое увечье в той же самой битве и после двух лет страданий скончался. Ему было всего шестнадцать в момент ранения и, едва достигнув восемнадцатилетия, Уотерс умер... Уж не знаю, почему я размышлял о них, когда приближался к квартире Риты Фэррис. Может быть, после встречи с Билли Перде меня беспокоили мысли о молодых потерянных жизнях.

Я свернул на Локус-стрит, миновав по пути англиканскую церковь Святого Павла справа и магазин Святого Винсента слева. Дом Риты Фэррис находился в конце улицы, рядом со школьным двором. Это было симпатичное трехэтажное здание белого цвета с каменными ступеньками крыльца, ведущими к дверям с квартирными номерами. По обе стороны от крыльца, стояли ряды открытых почтовых ящиков.

Дверь мне открыла чернокожая женщина с маленькой девочкой на руках, вероятнее всего — ее дочерью. Пока я входил, она искоса смотрела на меня с подозрением. В Мэне сравнительно мало чернокожих людей: в начале девяностых годов штат был на девяносто девять процентов заселен белыми.

Я попытался одарить женщину лучшей из своих улыбок, чтобы показать, что у меня нет ничего дурного на уме:

— Я здесь, чтобы повидаться с Ритой Фэррис. Она ждет меня.

Женщина стала коситься на меня еще более грозно. Ее профиль казался высеченным из камня.

— Если она ожидает вас, тогда воспользуйтесь домофоном, — резко сказала она и захлопнула дверь перед моим носом.

Я вздохнул и позвонил. Рита Фэррис сразу ответила; дверь чьей-то квартиры хлопнула, пока я поднимался вверх по ступеням.

Через закрытую дверь ее двухкомнатной квартиры я мог слышать шум включенного телевизора и кашель ребенка. Я дважды постучал, и дверь открылась. Рита отступила в сторону, пропуская меня внутрь. Дональд, одетый в голубой комбинезон, сидел на ее правой руке. Волосы Риты были зачесаны назад и собраны в хвост; она была одета в голубой бесформенный свитер, голубые джинсы и черные сандалии. На свитере виднелись остатки детской еды. Квартира выглядела маленькой, но опрятной, если только забыть о порванной мебели, и вся пропиталась запахами ребенка.

За спиной Риты в глубине квартиры я заметил какую-то незнакомую женщину. Пока я осматривался, она опустила коробку, наполненную узорчатыми салфетками, едой в баночках и кое-какими свежими фруктами, на кушетку. Пластиковый пакет с одеждой из секонд-хэнда и одной-двумя детскими игрушками лежал на полу; в свободной руке Рита держала несколько банкнот. Поймав мой взгляд, она мгновенно покраснела и спрятала деньги в карман джинсов.

Незнакомая женщина, стоя рядом с ней, смотрела на меня с любопытством и, как мне показалось, с враждебностью. Ей, вероятно, было около семидесяти, у нее были красивые, хотя и седые, волосы и большие голубые глаза. Ее длинное шерстяное пальто выглядело дорогим, особенно в сочетании шелковистым тонким свитером и хлопковыми брюками. Золото блестело у нее в ушах, вокруг шеи, на пальцах рук и запястьях. Рита прикрыла входную дверь и повернулась к пожилой незнакомке.

— Это мистер Паркер, — сказала она. — Он поговорил с Билли о нас.

Она в смущении засунула руки в задние карманы брюк:

— Мистер Паркер, это Шерри Ленсинг. Она моя подруга.

Я протянул руку для рукопожатия.

— Очень приятно с вами познакомиться, — произнес я.

После некоторого колебания Шерри Ленсинг тоже протянула мне руку. Ее пожатие было удивительно сильным.

— Взаимно, — ответила она.

Рита вздохнула и решила продолжить знакомить нас.

— Шерри помогает нам, — объяснила она. — Помогает с едой и одеждой. Без нее мы бы вообще не справились.

Женщине, вероятно, стало неловко, и она резко засобиралась уходить. Покрепче затянула пояс пальто, поцеловала на прощанье Риту в щеку, затем обернулась к Дональду и потрепала его волосы. Вместо «до свидания» она сказала:

— Я заскочу к тебе через недельку-другую.

Рита явно почувствовала себя неловко: ей показалось, что она невежливо обошлась со своей гостьей.

— Вы уверены, что не хотите остаться?

Шерри Ленсинг взглянула на меня и улыбнулась:

— Нет, спасибо. У меня еще достаточно дел на сегодняшний вечер, кроме того, я уверена, что вам есть о чем поговорить с мистером Паркером, — произнеся это, она кивнула мне напоследок и направилась вниз по ступеням.

Вероятно, Шерри Ленсинг работала в какой-то из социальных служб, может быть, в обществе Святого Винсента. Рита, кажется, догадывалась, о чем я думал.

— Она просто подруга, вот и все, — сказала она мягко. — Шерри знала Билли. Она знала, каким он был. И каким остается. Теперь она просто зашла убедиться, что с нами все в порядке.

Рита заперла дверь и обратила внимание на мой глаз:

— Это Билли поранил вас?

— У нас просто возникли некоторые разногласия.

— Простите меня. Я совершенно не подумала о том, что он может вас поранить, — на лице Риты отразилось искреннее беспокойство, и это придало ей привлекательности, несмотря на темные круги под глазами и ранние морщинки.

Она села и усадила Дональда к себе на колени. Он был крупным ребенком с большими глазами и постоянным выражением любопытства на личике. Мальчик улыбнулся мне, поднял пальчик, затем опустил его и вновь посмотрел на свою мать. Она улыбнулась ему, и он весело рассмеялся.

— Могу я предложить вам кофе? — спросила Рита. — У меня, к сожалению, нет пива, иначе я бы обязательно вам предложила.

— Все в порядке, я не пью. Я пришел, чтобы отдать вам вот это, — я протянул ей семьсот долларов.

Она какое-то время выглядела немного шокированной, пока Дональд не попытался засунуть себе в рот пятидесятидолларовую купюру.

— Нет-нет, — проговорила она, отодвигая деньги подальше от ребенка. — Ты и так обходишься мне достаточно дорого, — она вытащила из пачки две пятидесятки и протянула их мне:

— Пожалуйста, возьмите. Чтобы хоть как-то возместить то, что произошло.

Я сжал ее руку и тихонько отодвинул от себя.

— Нет, я не возьму их, — сказал я. — Это для вас. Мне удалось поговорить с Билли. Похоже, у него сейчас все не так уж и плохо, особенно в смысле денег, и, возможно, он даже начнет нормальную жизнь. А если не начнет, то может стать легкой добычей для копов.

Рита кивнула:

— Он не очень-то плохой парень, мистер Паркер. Просто сейчас у него не лучший период, но он безумно любит Донни. Думаю, он сделает все, только чтобы я не отрывала ребенка от него.

Именно это и волновало меня. Красноватый огонек в глазах Билли мог гореть еще очень долго.

Я встал, чтобы уйти. У себя под ногами на полу я увидел одну из тех игрушек, которые принесла с собой Шерри Ленсинг: пластиковую утку с желтым гребешком, которая запищала, когда я поднял ее с пола и положил на стул. Шум отвлек Дональда, но вскоре его внимание опять сосредоточилось на мне.

— Я еще заеду к вам на следующей неделе, посмотрю, как у вас дела, — я протянул Дональду палец, и тот вцепился в него. Внезапно на меня нахлынули воспоминания о моей собственной дочери, которая делала точно так же, и грусть овладела мной. Дженнифер была мертва. Она погибла вместе с моей женой от рук убийцы. И убийца нашел потом свою смерть в Луизиане, но это совершенно не облегчило моих мук.

Я потрепал Дональда по голове. Рита проводила меня до дверей:

— Мистер Паркер... — начала она.

Я остановился у двери.

— Пожалуйста, останьтесь, — свободной рукой она погладила меня по щеке. — Пожалуйста! Я сейчас уложу Дональда спать. И у меня нет другого способа отблагодарить вас.

Я осторожно отодвинул ее руку, поцеловав запястье. Оно пахло кремом для рук и Дональдом.

— Простите, я не могу, — сказал я.

Рита выглядела почти расстроенной.

— Почему нет? Я не достаточно хороша для вас?

Я погладил ее по волосам, и она щекой прижалась к моей ладони.

— Дело не в этом. Дело совершенно не в этом.

Тогда она слабо улыбнулась:

— Спасибо! — и нежно поцеловала меня в щеку.

Дональд внезапно помрачнел и принялся бить меня своей маленькой ручкой.

— Эй! — воскликнула Рита. — Сейчас же прекрати! Он всегда защищает меня. Подумал, что вы пытаетесь навредить мне.

Дональд положил голову матери на грудь, при этом большой палец был у него во рту, а на меня он смотрел с недоверием... Фигура Риты, стоявшей в темном холле, пока я спускался вниз по ступенькам, четко вырисовывалась в проеме двери благодаря свету, исходившему из глубины квартиры. Она подняла руку Дональда, чтобы тот помахал мне на прощанье. Я помахал им в ответ.

Вот так я в последний раз видел их живыми.

Глава 2

На следующий день после того дня, когда Рита Фэррис говорила со мной в последний раз, я поднялся рано. Пока я ехал в аэропорт, чтобы успеть на первый рейс в Нью-Йорк, снаружи царила ужасающая, депрессивная темнота. В бюллетене новостей уже присутствовали первые репортажи об инциденте со стрельбой в Скарборо, но все детали были опущены. Такси доставило меня из аэропорта на бульвар Королевы, к дому номер 51. На кладбище «Нью-Кэлвэри» уже собралась небольшая толпа: полицейские в форме группами курили и тихонько разговаривали у ворот; женщины пришли все как одна в черном, с аккуратно убранными волосами и еле заметным макияжем; они кивали друг другу. Самые молодые мужчины держались в сторонке, все они надели костюмы-двойки с дешевыми черными галстуками. Некоторые полицейские, заметив меня, вежливо кивали, и я кивал им в ответ. Многих из них я знал по моей прежней жизни полицейского.

Катафалк приближался к кладбищу от Вудсайд, за ним следовали три черных лимузина, так эта процессия и въехала на кладбище. Ожидающая толпа разделилась группы по два-три человека, и все медленно стали двигаться по направлению к могиле. Я увидел разрытую землю, зеленые покрывала на ней, венки и прочие атрибуты, которые полагалось иметь на подобных мероприятиях. Народа скопилось очень много: большую часть толпы составляли полицейские в форме, меньшую — люди в штатском, включая немногочисленных женщин и детей. Я выхватил взглядом нескольких больших начальников, помощников начальников, с полдюжины капитанов и лейтенантов — все они пришли отдать дань уважения Джорджу Гринфилду, пожилому сержанту из тридцатого округа, который умер от рака за два года до ухода на пенсию.

Я знал его как очень хорошего человека. Только ему очень не повезло — пришлось работать в округе, который, по слухам, отличался коррупцией и беспределом. Все эти слухи в конечном итоге переросли в людские жалобы властям: пистолеты, наркотики — большей частью кокаин — постоянно конфисковывались у дилеров и перепродавались; дома снимались нелегально; отовсюду исходила постоянная угроза безопасности. Полицейский округ на пересечении 151-й улицы и Амстердам-авеню постоянно проверялся вышестоящими органами. В результате тридцать три офицера, которые были вовлечены во все эти сделки, были осуждены, причем многие — за нарушение служебных полномочий. Я-то догадывался, что дальше все станет еще хуже. Уже ходили слухи о постоянных разборках в Южном районе центра города, что было результатом непрерывного общения полицейских с проститутками, включая даже секс при исполнении.

Может быть, именно поэтому так много людей и пришло на похороны Гринфилда. Ведь он нес в себе нечто очень хорошее и доброе, и его преждевременный уход стоил многим слез и страданий. Я же находился теперь на кладбище по глубоко личным причинам. Мои жена и ребенок были убиты в декабре 1996 года, в то время как я еще служил детективом в Бруклине. Жестокость и внезапность происшедшего, сам способ, каким они были вырваны из этого мира, и неспособность полиции найти их убийцу вызвали негодование, которое разделило меня с моими коллегами. Убийство Сьюзен и Дженнифер как бы уронило мое достоинство в их глазах, показав всю уязвимость полицейских и их семьей. Им бы хотелось верить в то, что мой случай — исключение, но ведь дело обстояло совершенно иначе... В каком-то смысле они были правы: в частности, в том, что тень моей профессии легла на мою семью. Но я бы никогда не простил им, если бы они не позволили мне разобраться во всем самому. Я уволился со службы спустя примерно месяц после гибели родных. Немногие люди пытались отговаривать меня от такого решения, и одним из них как раз был Джордж Гринфилд. Он встретился меня одним солнечным воскресным утром на Второй авеню. Мы зашли в маленькое кафе и стали есть розовый грейпфрут и английские сдобные булочки, сидя за столиком и глядя в окно. На Второй авеню всегда мало машин и пешеходов. Гринфилд внимательно выслушал все мои доводы в пользу увольнения: мое всенарастающее чувство одиночества, боль от необходимости проживания в городе, где все напоминало мне о потере, и, кроме того, вера в то, что, быть может, мне все-таки удастся найти убийцу.

— Чарли, — сказал он (он никогда не называл меня по фамилии. Густые седые волосы обрамляли его полное лицо, а глаза были темны, словно два кратеру — это все веские причины. Но если ты уволишься, то останешься совсем один, и вряд ли кто-то сможет тебе помочь. У тебя все еще есть твоя работа — как кусочек семьи. Ты очень хороший полицейский. Это у тебя в крови.

— Простите, но я не могу.

— Ты уходишь и, возможно, многие подумают, что ты просто пытаешься убежать. Некоторые, вероятно, даже станут презирать тебя за это. А некоторые будут рады освободившейся должности.

— Пусть так, о подобных людях все равно не стоит беспокоиться.

Он вздохнул и отхлебнул из кружки кофе.

— С тобой всегда было нелегко ладить, Чарли. Ты слишком занозист. У каждого из нас есть свои недостатки, твои же — все и всегда на виду. Думаю, ты многих заставлял нервничать. А если и существует на свете такая вещь, которую откровенно не терпят полицейские, так это то, когда их нервируют. Это противоречит их натуре.

— Но ведь тебя я не нервирую?

Гринфилд поставил свою кружку на стол. Могу поспорить, что в этот момент он колебался, рассказать мне кое-что или нет? Когда он наконец заговорил, его слова заставили меня почувствовать стыд. И это добавило восхищения в мое отношение к Гринфилду.

— У меня рак, — произнес он спокойно. — Лимфосаркома. Они говорят, что в следующем году мне станет совсем плохо, после чего останется протянуть, может быть, еще только год.

— Мне очень жаль... — собственные слова показались мне слишком малозначимыми: они мгновенно утонули в бесконечности того, с чем Гринфилду предстояло вскоре столкнуться.

Гринфилд поднял руку в останавливающем жесте, и его голос чуть дрогнул:

— Мне бы хотелось располагать большим временем. У меня ведь есть внуки. Мне бы хотелось посмотреть, как они будут расти. Однако я имел возможность наблюдать за тем, как росли мои дети. И мне безумно жаль, что тебя лишили этого наслаждения. Может быть, не следовало говорить подобного, но я надеюсь, что тебе представится еще один шанс. В конце концов, это лучшее, что мы можем получить в этом мире. Ну, а что касается твоего вопроса, то отвечаю: ты меня не нервируешь. Ко мне совсем близко подкралась смерть, Чарли, а это заставляет смотреть на вещи без перспективы. Каждый день я просыпаюсь и благодарю Бога за то, что я все еще жив, и за то, что боль можно вытерпеть. И я иду в тридцатый участок, и занимаю там свое место начальника, и смотрю на людей, которые растрачивают свою жизнь впустую, и завидую, жалея о каждой минуте, которую они так бездарно тратят. Никогда так не поступай, Чарли. Ибо, когда злишься и жалуешься и думаешь, на кого же скинуть вину, самая плохая вещь, которую ты можешь сделать, — это взять все на себя. А другая плохая вещь — это свалить все на кого-то еще. Вот где структурированность и рутина могут помочь. Вот почему я все еще работаю. Иначе я давно разорвал бы всех и вся на кусочки...

Гринфилд допил свой кофе и отодвинул чашку в сторону.

— В конце концов, ты все равно сделаешь так, как сочтешь нужным, и ничего из того, что я сказал, не повлияет на твое мнение. Ты все еще пьешь?

— Я стараюсь бросить, — отвечал я.

Он помахал рукой, чтобы подали счет, а затем записал свой номер телефона на клочке бумаги.

— Мой домашний номер. Если тебе захочется что-то сказать мне, просто позвони.

Он оплатил счет и растворился в солнечном свете. Больше я никогда его не видел.

Какой-то человек, стоявший недалеко от могилы, поднял голову, и я ощутил на себе его пристальный взгляд. Встретившись со мной глазами, Уолтер Коул кивнул в мою сторону, а затем перевел взгляд на священника, читавшего молитву. Откуда-то доносился женский плач, а в темных небесах над нами что-то блеснуло в облаках.

Я примостился рядом с ивой, когда скорбящие стали понемногу расходиться. И наблюдал с грустью и сожалением, как Уолтер уходит вместе с ними, не сказав мне ни слова. А ведь некогда мы были очень близки: некоторое время работали как партнеры, затем стали друзьями, и из всех друзей, которых я растерял, по Уолтеру я скучал больше всего. Он производил впечатление очень развитого, начитанного человека. Ему нравилось читать книги и смотреть фильмы, понятно, не с участием Стивена Сигала или Жана Клода ван Дамма. Коул был самым желанным гостем на моей помолвке. Помню, коробочка с кольцами, которую он держал в руках, никак не хотела открываться... Я много играл с его детьми. Мы со Сьюзен часто обедали с Коулами, нередко все вместе ходили в театр и гуляли. И я мог сидеть с Уолтером час за часом в каком-нибудь маленьком кафе или баре и именно тогда ощущать, что живу полной жизнью.

Мне вспомнился один случай в Бруклине, когда мы выслеживали художника-декоратора, который, по нашим предположениям, убил свою жену и, вероятно, куда-то спрятал ее тело. У нас было достаточно плохое соседство — как раз северо-восток Атлантик-авеню. Уолтер знал: очень многие полицейские следят за предполагаемым убийцей, но парень, похоже, и не подозревал, что за ним наблюдали.

Каждое утро художник наполнял свою сумку баночками с красками и отправлялся на работу, а мы следовали за ним. Затем из засады мы наблюдали за тем, как он сначала красил свой дом, а днем или двумя днями позже занялся парадным крыльцом. Его-то он как раз и закончил красить, когда, собрав пустые банки, направился домой.

У нас ушло несколько дней на то, чтобы понять, чем же он на самом деле занимался. Именно Уолтер взял однажды отвертку и поддел крышку одной из пустых банок. Ему пришлось сделать несколько попыток, потому что крышка присохла к краске. Тот факт, что краска засохла по краям крышки, и насторожил нас...

Внутри банки оказалась рука. Женская рука. На одном из пальцев все еще блестело обручальное кольцо. Отрубленный конец прилип ко дну банки, так что рука как бы вырастала прямо из основания. Двумя часами позже мы постучались в дверь дома художника и обнаружили там множество баночек, пирамида из которых возвышалась в углу спальни до самого потолка; в каждой из банок находился какой-то кусочек его жены. Ее голову мы нашли в трехлитровой банке с белой краской.

В тот вечер Уолтер повез свою жену поужинать в кафе, а потом они провели всю ночь вместе. Однако он не занимался с ней любовью — просто находился рядом. Сам же я даже не мог вспомнить, чем занимался в ту ночь. Вот в чем состояла разница между нами. Теперь-то я точно это знал.

С того времени много воды утекло. Я все же отыскал убийцу моей семьи и превратился в путешествующего налегке мужчину. Уолтер знал это. Он понимал: еще недавно я был способен растерзать любого, кто встал бы на моем пути. В каком-то смысле это был тест — тест на то, смогу ли я догадаться, что он все про меня знает.

И я смог.

Я перебросился несколькими фразами с ним вблизи ворот кладбища; звук ревущих на шоссе машин часто прерывал наш разговор. Уолтер одновременно общался с капитаном Эмерсоном из 83-го округа. Расследование убийства Джонни Пятницы представлялось им теперь бесперспективным делом. И я даже не мыслил, что они когда-нибудь найдут убийцу. Я знал это точно, потому что сам и был этим убийцей. Я убил Джонни в порыве бешеной ярости спустя несколько месяцев после гибели моих жены и дочери. В конце концов, меня не слишком волновало, имел к этому отношение Джонни Пятница или нет. Мне просто хотелось убить его — за то, что он сделал с сотнями, с тысячами таких, как Дженнифер. Я очень сожалел ныне о том способе, которым лишил его жизни, как сожалел и о многом другом, но мои сожаления не вернули бы его обратно. С того времени обо мне гуляла плохая молва, но ничего конкретного не было доказано. И все-таки Эмерсон не мог не слышать всего этого.

— Паркер, — кивнул он, — не думал, что когда-нибудь еще увижу тебя здесь.

— Капитан Эмерсон, — отвечал я. — Как обстоят дела в нашем отделе? Наверное, вы постоянно заняты?

— Всегда находится время для чего-то еще, — сказал он, но не улыбнулся. Эмерсон поднял руку, чтобы попрощаться с Уолтером и пошел по направлению к воротам, его спина казалась неестественно прямой.

Уолтер взглянул на свои ноги, сунул руки в карманы, а потом поднял глаза на меня. Увольнение со службы, скорее всего, не слишком-то пошло ему на пользу. Он выглядел смущенным и бледным, на его лице виднелись темные следы порезов от утреннего бритья. Можно было догадаться, что силы в нем были уже не те, а случаи вроде убийства Джонни Пятницы еще лишь усугубляли сложившееся положение.

— Как сказал этот парень, — пробормотал наконец Уолтер, — я не думал, что мы еще увидим тебя здесь.

— Я хотел отдать дань памяти Гринфилду. Он был очень хорошим человеком. Как Ли?

— С ней все хорошо.

— А дети?

— С ними тоже все в порядке. А ты где сейчас? — поинтересовался он, хотя в его тоне сквозила некоторая неловкость.

— Я вернулся в Мэн. Там спокойно. Мне даже не пришлось никого убить за последние недели.

Глаза Уолтера оставались холодными.

— Лучше будет, если ты там и останешься. Тебе же не терпится пристрелить белку, охотник. Ну, ладно, мне пора идти.

— Конечно. Спасибо, что уделил мне время.

Он не ответил. Глядя ему вслед, я чувствовал глубокую смиренную печаль и думал: «Они были правы. Мне не следовало возвращаться».

Я доехал подземкой до Куинсборо-плац, где пересел на поезд до Манхэттена. Расположился я напротив человека, читавшего какую-то книгу; звуки метро и его специфический запах пробудили во мне воспоминания о том, что случилось семью месяцами раньше, в начале мая, как раз тогда, когда начала понемногу нарастать летняя жара... К тому времени они были мертвы уже пять месяцев.

Это произошло со мной поздно ночью, во вторник. Я возвращался подземкой из кафе на углу 81-й улицы и Амстердам-авеню в свою квартиру на восточной окраине. Должно быть, я перебрал лишнего, потому что, когда проснулся, обнаружил, что вагон пуст, а свет в соседнем вагоне то включался, то выключался, отчего тот становился то желтым, то опять черным.

В соседнем вагоне, опустив голову и глядя на свои руки, сидела женщина; ее распущенные волосы полностью прикрывали лицо. На ней были темные брюки и красная блузка. Она раскинула руки в стороны, а кисти держала странно приподнятыми — так, словно читала газету. Только ее руки были пустыми.

Ступни женщины были босы, а на полу под ними натекла кровь. Я встал и двинулся по проходу своего вагона до двери между вагонами. Я абсолютно не имел понятия о том, где мы в данный момент находились. Открыл дверь и почувствовал жар из туннеля; вкус смога еще оставался у меня во рту, когда я ступил в темноту следующего вагона. Лампы снова начали мигать, но женщина исчезла, а на полу, на том месте, где она сидела, не осталось следов крови — тех самых следов, которые я видел там несколько минут назад. В вагоне сидело еще три человека: чернокожая пожилая женщина, державшая в руках сразу несколько пластиковых пакетов, опрятно одетый мужчина с кейсом и какой-то беспробудно спящий пьяница. Я уже хотел переключить внимание на чернокожую женщину, как вдруг снова увидел темную фигуру в красной блузке: та же самая женщина сидела в той же позе — руки раскинуты, а кисти приподняты; все почти так же, как в первый раз, когда я увидел ее, только сидела она почему-то дальше прежнего места.

Тут я заметил, что и мигающий свет тоже вроде бы передвинулся вместе с ней, и ее фигура снова время от времени освещалась. Пожилая афроамериканка взглянула на меня и улыбнулась, и тип с кейсом тоже уставился на меня, как только я вошел в соседний вагон, оказавшийся последним перед кабиной машиниста; пьяный тоже внезапно пробудился, вскочил со своего места, и его ясные глаза напряженно следили за мной. Я продвигался по проходу все дальше и дальше... Что-то в этой женщине мне показалось знакомым: то ли особенная манера, в которой она себя преподносила, то ли стиль ее прически. Она не двигалась, не смотрела на меня, но меня внезапно пронзило какое-то странное ощущение. Свет вдруг померк, и больше не зажигался. Я почувствовал запах крови в воздухе. Сделал шаг, затем еще один — пока моя нога не наступила на что-то мокрое. И тут я понял, кто она такая.

— Сьюзен? — прошептал я. Но темнота осталась безмолвной, это безмолвие нарушалось только шумом ветра и стуком колес поезда. Наконец свет еще раз осветил женщину, и я понял, что на ней не было никакой красной блузки. На ней вообще ничего не было надето. На ней была только кровь: толстый слой темной крови. При ярком свете я ясно увидел, что с нее содрали всю кожу. Она неожиданно подняла голову, и обнаружилось пятно глубокого красного цвета на месте лица — глазницы женщины были пусты...

Тормоза взвизгнули. Очевидно, поезд приближался к станции. Свет опять исчез. Черная пустота царила в вагоне до тех пор, пока мы не въехали на Хоустон-стрит. В воздухе по-прежнему витали запах крови и легкий аромат парфюма. Женщина исчезла.

Тогда это случилось со мной впервые.

* * *

Официантка принесла нам меню десертов. Я улыбнулся ей. Она улыбнулась мне в ответ, что случалось со мной очень редко.

— У нее толстая задница, — вслух заметил Эйнджел, когда официантка отошла от нашего столика. Он был одет в традиционные джинсы и рубашку поверх черной майки. Его кроссовки когда-то были белыми. Черный кожаный жакет висел на спинке стула.

— Я не смотрел на ее задницу, — отвечал я. — У нее очень милое лицо.

— Настолько милое, что она вполне сошла бы для съемок рекламного ролика на телевидении, — предположил Луис. — Народ будет смотреть на нее и думать: а может, это действительно неплохой продукт?..

Как всегда, Луис выглядел противоположностью своему любовнику — в черном костюме от Армани и белоснежной сорочке с расстегнутым воротничком. Эта белая сорочка ярко контрастировала и с костюмом, и со смуглым лицом.

Мы сидели в ресторане на углу 74-й и 73-й улиц. До сего дня я не видел этих двоих почти два месяца, а ведь Эйнджел, бывший вор, и его сладкоголосый бойфренд были ныне моими ближайшими друзьями. Именно они поддержали меня, когда погибли Дженнифер и Сьюзен, и они находились рядом со мной в те последние ужасные дни в Луизиане, когда мы вплотную подобрались к Страннику. Луис, в сущности, был страшным человеком — хладнокровным убийцей, который теперь наслаждался прелестями однополой любви.

— Эйнджи, а ведь точно, — обронил я, — единственные места, которые ты можешь посещать, — это дома с большими окнами и большим числом дверей.

— Да, Эйнджел, — поддержал меня Луис с каменным выражением лица. — Может быть, тебе следует специализироваться на соборах или храмах?

— К сожалению, я не могу себе этого позволить, — спокойно отвечал Эйнджел, внимательно посмотрев на него.

— Забавно, Луис, — продолжал Эйнджел. — Она все еще в метро. Если, конечно, ты понимаешь, кого я имею в виду.

— Что это значит конкретно для тебя? — спросил я. — У тебя нет совершенно никакого права рассуждать об этом и выдавать комментарии по поводу разнополого секса. Ты же гей и не занимаешься сексом с девушками.

— Это просто предрассудки.

— Это не предрассудки, Эйнджел, когда кто-то указывает тебе на то, что ты гей, а простая констатация факта. Предрассудком является искушение широкой общественности.

— Да, но это ведь не отменяет того факта, что, когда ты ищешь компанию, именно мы составляем ее тебе, — не сдавался он.

Я уставился на него и приподнял бровь:

— Думаю, все это очень странно.

Он улыбнулся:

— А знаешь, тебе следует заглянуть в Интернет. Я слышал, что веб-сайт «Женщина за стойкой бара» стоит посетить.

— Прости, я не совсем понимаю, — ответил я.

Его улыбка стала настолько широкой, что можно было бы легко засунуть целый тост ему в рот.

— Там очень многие женщины ищут такого мужчину, как ты.

— А что это на самом деле за сайт? — поинтересовался я.

Зная, что они попросту искушают меня, я, все же почувствовал нечто большее в словах Луиса и Эйнджела. Они, казалось, говорили: «Ты же совершенно один! У тебя совсем немного близких людей, на которых ты можешь положиться, а мы не в состоянии тебе помочь, когда ты будешь, скажем, в Нью-Йорк Сити. И, даже если ты в себе уверен и ко всему готов, случается, надо иметь рядом кого-то, на кого можно опереться. Тебе стоит попытаться найти опору, иначе ты можешь упасть. И будешь пребывать в свободном падении до тех пор, пока не наступит полная и вечная темнота».

Эйнджел пожал плечами:

— Ну, знаешь, это просто еще один из серверов Интернета. В некоторых местах встречается гораздо больше одиноких женщин, чем в каких-то других: Сан-Франциско, Нью-Йорк, государственные тюрьмы.

— Ты что, хочешь сказать, что подобные серверы существуют для женщин и в тюрьме?

Он широко развел руками:

— Конечно. Знаешь, они ведь тоже хотят любви... Просто рассматриваешь различные фотографии и выбираешь подходящего человека.

— Но они же в тюрьме, Эйнджел, — напомнил я ему. — Я же не могу так просто пригласить кого-то из них на ужин в ресторан или в театр, это же будет преступлением с моей стороны. Плюс ко всему, возможно, именно я и посадил ее за решетку. Я не собираюсь назначать свидание преступнице, встречаться с теми, кто сидит в тюрьме. Это же противоестественно!

Эйнджел поднял бокал в очередном тосте, после чего они с Луисом обменялись взглядами. И я позавидовал интимному характеру их отношений.

— В любом случае зачем все это нужно? — спросил я как ни в чем не бывало.

— Сайт ни о чем таком не говорит, — отвечал Эйнджел. — Он всего лишь содержит информацию о том, каков возраст женщины, что именно она ищет в мужчине. Затем ты можешь посмотреть на ее фотографию. На некоторых из них даже нет номеров, — добавил он. — Иногда прямо говорится о том, хотят они или не хотят интимных отношений. Хотя ответ вполне очевиден. Я имею в виду фактор их пребывания в тюрьме. Подобные отношения, вероятно, помещаются на самом верху их шкалы приоритетов.

— В конце концов, разве имеет значение, по какому поводу они там находятся? — вступил в беседу Луис, и я заметил, что его глаза увлажнились. — Дамы совершают преступления. Затем отбывают свои сроки, так что долг обществу они платят сполна. Не волнуйся, ничего страшного они тебе не сделают.

— Да, — продолжал Эйнджел, — ты просто произносишь тут какие-то прописные истины. Полагаю, она была воровкой. Ты будешь встречаться с воровкой?

— Она же и меня обкрадет!

— Тебя?

— Ей невозможно доверять.

— Это звучит ужасно.

— Прости, может быть, тебе следует начать излагать все с начала.

Эйнджел покачал головой с явной грустью на лице, но потом вдруг просиял:

— А как насчет пустякового дела? Может быть бутылка, разбитая на кухне об чью-то башку? Ничего серьезного.

— Убийство на кухне! И это для тебя означает «ничего серьезного»? На какой планете ты живешь, Эйнджел? Ты словно откуда-то не отсюда.

— Ну, что ж, тогда она убийца.

— Многое зависит еще от того, кого она убила.

— Скажем, своего старика.

— Зачем?

— Откуда же я знаю! Ты что же, думаешь, я стоял рядом с фонарем?.. Так ты будешь с ней встречаться или нет?

— Нет.

— Черт, Берд, если ты будешь так заморачиваться, то никогда в жизни никого не встретишь.

Официантка вернулась:

— Джентльмены, вы будете заказывать десерт?

Все мы отрицательно покачали головами, а Эйнджел добавил:

— Я и так достаточно сладок.

— И достаточно нескромен, — заметила официантка. И еще раз мне улыбнулась.

— Три кофе, — сделал я заказ. И улыбнулся ей в ответ.

* * *

После обеда мы пошли прогуляться в Центральный парк. Остановились отдохнуть рядом со статуей Алисы нагрибе. На воде вообще не было видно детишек в лодках, хотя две или три пары сидели, обнявшись, на берегу. Эйнджел уселся прямо на гриб, и Алиса теперь как бы смотрела на него.

— Сколько тебе лет? — поинтересовался я.

— Достаточно, чтобы дать правильную оценку всему, — отвечал он. — Так как у тебя дела?

— У меня все неплохо. Просто есть плохие дни, а есть хорошие.

— И как ты их различаешь?

— По хорошим дням не идет дождь.

— Как дела с домом? Продвигаются?

Он знал, что я завершаю реставрационные работы в доме своего дедушки в Скарборо: уже въехал, хотя кое-какие вещи все-таки еще необходимо сделать.

— Мои работы почти закончены. Осталось только починить крышу.

Эйнджел какое-то время молчал.

— Мы всего лишь пытались выковать обратную цепь для тебя, пока сидели в ресторане, — сказал он наконец. — Сейчас у тебя, возможно, не самое лучшее время. Скоро будет первая годовщина, не так ли?

— Да, двенадцатого декабря.

— С тобой все будет в порядке?

— Я просто посещу могилу, помолюсь. Не знаю пока, насколько трудно это будет.

На самом деле я боялся дня годовщины, как огня. По каким-то причинам мне представлялось очень важным, чтобы ремонт дома к этому дню уже был закончен и чтобы я смог полноценно там разместиться. Необходима стабильность, эти связи с прошлым — оно у меня ассоциировалось со счастьем. У меня было такое место, которое я мог называть отчим домом и в котором собирался попытаться заново выстроить свою жизнь.

— Дай нам знать, и мы приедем.

— Спасибо, я ценю вашу заботу. Эйнджел кивнул:

— А до этого времени тебе надо позаботиться о себе. Понимаешь, что я имею в виду? Ты слишком много времени проводишь в одиночестве, так можно сойти с ума. Ты что-нибудь слышал о Рейчел?

— Нет.

Рейчел Вулф и я когда-то были любовниками. Она уехала в Луизиану, чтобы помочь в поисках Странника. У нее была хорошая базовая подготовка по психологии. И еще любовь ко мне, которую я не оценил и к которой тогда не был готов. В то лето она получила и физическую, и эмоциональную травму. Мы не разговаривали со времени, когда Рейчел лежала в больнице. Но я знал, что сейчас она в Бостоне. Однажды я даже видел, как она пересекала университетский городок, и ее рыжие волосы освещал ранний утренний свет; но я не мог позволить себе вторгаться в ее одиночество и боль.

Эйнджел приосанился и сменил тему разговора:

— Встретил кого-нибудь из знакомых на похоронах?

— Эмерсона.

— О, это, наверное, было весело?

— Всегда очень приятно встретить Эмерсона. Он в этот раз стал меня убеждать, что наручники полезны. Уолтер Коул тоже там присутствовал.

— И он нашел, о чем с тобой поговорить?

— Ничего хорошего не сказал.

— Коул всегда слыл праведником, а это самое худшее, что можно сказать о мужчине.

Я взглянул на часы:

— Мне пора идти. Скоро мой самолет.

Луис развернулся к нам спиной, его мускулы вырисовывались даже сквозь ткань костюма.

— Эйнджел, — бросил он через плечо. — Если спустя мгновение обнаружу тебя еще на грибе, то задам тебе трепку. Алиса из-за тебя смотрится какой-то больной.

— Если бы Алиса увидела тебя приближающимся к ней, она бы подумала, что ты хочешь на нее напасть. Ты, Луис, совсем не похож на Белого Кролика.

Я наблюдал за тем, как Эйнджел спускался с гриба. Оказавшись на земле, он глянул на свои руки, вымазанные в грязи и потянулся ими к безупречному костюму Луиса.

— Эйнджел, только попробуй дотронуться до меня!..

Идя следом за этой парой, я одновременно впитывал в себя тишину парка и спокойствие пруда. Вместе с тем у меня возникло смутное чувство, происхождение которого я не мог определить, и это чувство нарастало: словно, пока я был в Нью-Йорке, где-то еще происходили какие-то события, которые повлияли на меня.

А в воде пруда отразилось небо с темными облаками: птицы летели через мелководье, как будто стремились утопиться. В тусклом зеркале воды отражался весь мир; голые деревья раскинули свои ветви, казалось, тонущие в глубинах пруда, как пальцы, постоянно погружающиеся глубже и глубже в неясное прошлое.

Глава 3

Для меня первым признаком прихода зимы всегда была смена цвета березовых стволов. Обычно белые или серые, с приближением холодов они становились желто-зелеными, затем красноватыми, жгуче-золотыми — наступало безумное буйство красок. Я глядел на березы и понимал, что зима совсем близко.

В ноябре пришли первые настоящие морозы, и дороги стали предательски скользкими. В это время стебли трав бывают покрыты, словно лезвия ножей, множеством кристаллов; из-за этого следы ног проходящего человека отпечатываются и сохраняются, подобно следам призраков — потерянных душ. Наверху, на голых ветвях, сидят древесные воробьи. Кедровые ветви раскачиваются из стороны в сторону. А ночью прилетает ястреб, чтобы охотиться в темноте. В Портленде собираются утки и гаги.

Даже в самую холодную погоду поля, луга и леса всегда оставались живыми. Крошечные, невидимые букашки ползали, охотились, жили, умирали, некоторые из них впадали в зимнюю спячку. Древесные лягушки засыпали, замерзнув под грудами листьев. А выдры и саламандры, запасшиеся толстым слоем жира, скрывались на зиму в ледяных водах.

Бывают снежные блохи и пауки и черные бабочки, которые летают над снегом, как кусочки сажи от сгоревшей бумаги. Зимой белоногие мыши и карликовые землеройки тоже суетятся то тут, то там.

В зимнее время к четырем часам уже становится темно, и все живое вынуждено подчиняться новым ограничениям, установленным природой. Люди возвращаются к образу жизни, который был знаком ранним поселенцам: те путешествовали вдоль великой реки, по ее долинам, в поисках строевого леса и плодородных земель под фермы. Теперь люди гораздо меньше перемещаются, предпочитая оставаться в своих домах. Они стараются справиться со своими дневными делами до наступления темноты. Заботятся об урожае, о здоровье животных, детей и стариков. Когда же люди все-таки покидают свои дома, то тепло закутываются и низко опускают головы — чтобы ветер не мог запорошить им глаза песком.

В самые холодные ночи ветви деревьев хрустят в темноте, а небо освещается пролетающими мимо Эйнджелами. И все страхи, опасения и тревоги исчезают.

В январе наступит первая обманчивая оттепель, следующая — в феврале, а потом еще одна — в марте, но деревья останутся голыми. На земле возникнет слякоть. Но еще будут морозы. Некоторые места станут непроходимыми днем и опасными ночью.

И снова люди будут скрываться в своих теплых домах и ждать, когда же, наконец, в апреле треснет лед.

На старом пляже, на юге Портленда, увеселительные парки пусты и молчаливы. Большая часть мотелей закрыта. Колеса машин издают глубокий глухой стук. Зимой так было всегда, насколько я помню еще с моих мальчишеских времен...

Когда стволы берез начинают понемногу зеленеть, а краски — играть, Соул Мэнн принимается паковать свои вещи, готовясь переезжать во Флориду.

— Зима для тех, кто ищет препятствий, — говорит он, укладывая одежду.

Носильщик унесет его жакеты и костюмы-двойки в чемодане, выкрашенном под цвет коры дуба.

Соул был маленьким щеголеватым мужчиной с неизменно иссиня-черными волосами, сколько я его помню, и маленьким брюшком, которое лишь немного натягивало петли на рубашке. Черты его лица казались столь безжалостно неказистыми и незапоминающимися, будто они специально были созданы такими. Зато манеры Соула производили впечатление открытости и дружелюбия, и он никогда не проявлял жадности. Обычно он работал один, хотя, если от него требовали слишком многого, Соул мог нанять художника, которому поручал рисовать голубей. Иногда, когда дела шли не очень хорошо, он все равно искал и находил себе какую-нибудь интересную работу.

Соул никогда не был женат.

— Женатый мужчина — это лишь метка для своей жены, — говаривал Соул. — Никогда не женись, за исключением того случая, если она богаче тебя, молчаливее тебя и симпатичнее тебя. Что-нибудь менее убедительное, чем это, — и ты окажешься у нее под каблуком.

Он, конечно же, был неправ. Я женился в свое время на женщине, которая гуляла вместе со мной в парках, любила меня и подарила мне прекрасного ребенка и которую я никогда так и не узнал до конца. Соул Мэнн не имел в жизни таких радостей: он всегда слишком беспокоился о том, чтобы не попасть к кому-то под каблук. Жизнь подшутила над ним, а он даже не заметил этого.

Пока Соул упаковывал свои вещи в черный чемодан из искусственной кожи, под рукой у него, в непосредственной близости, находился набор принадлежностей для работы художника. Там же лежал бумажник, в котором помещалась всего одна двадцатидолларовая купюра, а при ближайшем рассмотрении можно было также обнаружить сложенную пополам телеграмму из Мэна. Истинный художник, он «находит» бумажник и начинает спрашивать всех: что же с ним делать? Затем принимает решение хранить в нем свои сбережения до тех пор, пока не найдется его настоящий владелец, который должен заплатить за находку, ну, скажем, около ста долларов. И вот в итоге истинный художник получает около восьмидесяти долларов. Минус стоимость нового бумажника и минус копия телеграммы из Мэна.

В распоряжении Соула имелись еще и фальшивые «золотые» кольца с поддельными бриллиантами; все — стекло, металл и огранка — такое дешевое, что уходила неделя на то, чтобы оттереть зеленое пятно с пальца после снятия кольца. Знавал Соул и более изысканные уловки: бумаги с множеством официальных подписей, по которым предъявитель мог получить солнце, звезды и луну; лотереи, которые гарантировали победителю конкретный нулевой процент от ничего; чеки на двадцать и десять долларов, которые «прогорали» спустя несколько дней.

В летние месяцы Соул Мэнн обычно таскался по пляжам Мэна в поисках голубей. Он обязательно приезжал на Оршардский пляж, снимал себе самую дешевую комнатку, которую только можно себе представить, и работал на пляже около недели, максимум — около двух: пока его лицо окончательно не примелькается. Затем он направлялся куда-нибудь еще и занимался тем же самым, постоянно перемещаясь, и нигде не задерживаясь слишком долго. А потом, когда его резервы иссякали и толпы народа уже не обращали на него внимания, проходя мимо, Соул Мэнн начинал потихонечку вновь паковать свои вещи, чтобы опять переехать во Флориду и искать там зимних туристов.

Моему дедушке он не нравился. Или, по крайней мере, дедушка не доверял ему. А доверие и любовь в глазах моего деда были неразделимы.

— Если Соул попросит тебя одолжить ему доллар, никогда не делай этого, — предупреждал он меня снова и снова. — В лучшем случае ты когда-нибудь получишь обратно десять центов. Если вообще что-то получишь.

Соул никогда ни о чем меня не просил. Впервые я повстречался с ним во время его летнего рабочего сезона в пассаже на Старом Оршарде: Соул брал деньги у детишек в обмен на мягкие игрушки. Он рассказал мне об основах своей деятельности: баскетбольный бросок с деформированным мячом и слишком маленьким кольцом, дротики с очень старыми мишенями — и так далее. Я наблюдал, как Соул ежедневно «работал» с сотнями людей, и постепенно учился у него различным способам зарабатывания на жизнь. Он раскручивал стариков и прочих жадных, отчаявшихся людей, которые были настолько неуверенны в самих себе, что могли поверить любому проходимцу, когда тот делал им какое-либо соблазнительное предложение. Иногда Соул пытался обращаться даже к немым людям, но тех не так-то просто было провести, и к тому же у них всегда было недостаточно денег.

Лучше всего у него получалось с теми клиентами, которые мнили себя очень остроумными. С теми, у кого была хорошая работа в городах средней величины, кто верили, что никогда не попадутся на удочку мошенника. Для Соула они являлись лучшими мишенями. Он умер в 1994 году в доме для престарелых во Флориде как раз среди подобных людей, которых он легко мог провести; вероятно, этим он и занимался до тех пор, пока не испустил дух, пока Бог не прибрал его.

В кратком изложении то, чему смог научить меня Соул Мэнн, составило следующий свод правил: никогда не давай молокососам передышки: они просто убегут; никогда ни о чем не жалей: жалость — мать милосердия, а милосердие только забирает у нас деньги, мошенник же никогда не должен отдавать собственных денег; никогда не заставляй людей делать что-то насильно, лучше всего, если они приходят ко всему добровольно: положи приманку, подожди — они всегда сами найдут тебя.

Снега в этом году пришли в Гринвилл и Темную Лощину очень рано. Падали первые снежинки, люди смотрели в небеса и торопились кто куда; в их движениях появилась некая новая быстрота, которой не было у них раньше — они уже чувствовали холод в своих костях.

Вот зажгутся огни, и дети наденут ярко-красные шарфы и варежки всех цветов радуги. Их будут предупреждать о том, чтобы они не задерживались подолгу на улице и возвращались домой до темноты, а в детских садах им станут рассказывать истории о маленьких детях, сбившихся с пути и впоследствии найденных замерзшими, мертвыми.

В это время в лесах, среди кленов, берез и дубов, между нарядными белыми соснами, что-то неостановимо двигалось. Оно надвигалось медленно, точно выбирая дорогу. Оно знало эти леса, знало уже с очень-очень давних пор. Каждый след отмечался с потрясающей точностью, даже каждое упавшее дерево бралось на заметку, каждая древняя каменная кладка.

В зимнем мраке оно неуклонно двигалось к своей цели. Что-то, некогда потерянное, теперь было снова найдено. Что-то, казавшееся непознанным, теперь вновь открывалось, будто вуаль была снята руками Бога. Оно прошло через развалины старого фермерского дома, крыша которого давно разрушилась, а стены сделались постоянным пристанищем мышей. Оно достигло вершины холма и стало двигаться к его подножию; луна ярко освещала холм, а деревья тихонько перешептывались в кромешной тьме.

По мере своего продвижения оно поглощало звезды.

Глава 4

Три месяца прошло с того времени, как я вернулся в Скарборо. Вслед за смертью человека, который забрал жизни у моих жены и дочери, я возвратился в дом, где провел юность после безвременной кончины отца, в дом, оставленный мне по завещанию дедушкой. В Восточной Деревне, где я жил некоторое время после смерти жены и ребенка, пожилая женщина, присматривавшая за моей квартирой, встретила меня с улыбкой и сразу стала мысленно подсчитывать потенциальное увеличение оплаты жилья, которое она могла бы возложить на следующего арендатора. Это была семидесятидвухлетняя итальянка с легкой примесью местной американской крови, которая потеряла своего мужа в Корее. Обычно она выглядела настолько дружелюбной, насколько бывают дружелюбными голодные крысы. Мой приятель Эйнджел предполагал, что ее муж, возможно, добровольно сдался в плен врагам, только бы не возвращаться домой.

Дом в Скарборо был местом, где родилась моя мать и где до поры до времени еще оставался жить переживший моего отца дедушка, вдовец с собакой и со множеством воспоминаний... Скарборо переменился с того времени, как мы переехали туда в конце семидесятых. Экономическое процветание означало его скорое присоединение к Портленду. Хотя некоторые старожилы не собирались уступать свои земли, что передавались в некоторых семьях по наследству из поколения в поколение; все большее и большее число людей покидало эти места. Но Скарборо был все еще общиной, где ты знал своего почтальона и его семью, а он, в свою очередь, знал не меньше о тебе.

Из дома дедушки на Весенней улице я мог ездить на север, ближе к Портленду, или на юг, к пляжу «Сказочному», Западному пляжу или городскому пляжу самого Скарборо.

Проутс Нэк представляет собой маленький островок земли, который расположен в заливе Сакко, примерно тридцатью милями южнее самого Портленда. Островок — то самое место, где снимал дом художник Уинслоу Хомер приблизительно в конце девятнадцатого века. Его семья выкупила практически всю эту землю, и художник занялся собственными проектами. С 1926 года там существовал яхт-клуб для увлеченных парусным спортом и частный пляжный клуб с лимитированным членством — для тех, кто жили на островке или снимали летние домики. Пляж Скарборо остается и доныне публичным и бесплатным; есть свободный доступ и на пляж «Сказочный». Именно там, неподалеку от пляжа «Сказочный», Честера Нэша, Поли Блока и еще шестерых человек настигла внезапная гибель.

В старом дедовском доме прошлое витало в воздухе, словно пыль, ожидавшая, что ее вот-вот сотрут острым лезвием памяти. Все здесь было проникнуто светлыми воспоминаниями о счастливой юности. Тут жили призраки моих жены и ребенка, которые преследовали меня столь долго. Может быть, только теперь они обрели некое подобие мира и покоя, которым нет еще места в моей собственной душе... Тени отца и моей матери, что увезла меня в свое время из города в надежде найти покой для нас двоих... Тень Рейчел, которая теперь казалась потерянной для меня... Тень моего дедушки. Он учил меня обязательности, гуманности и важности приобретения врагов, чем настоящий мужчина может только гордиться.

Я переехал домой с улицы Конгресса, так как большая часть работ в доме дедушки была уже завершена. По ночам ветер дул так сильно, что пластик на крыше трепетал, словно крылья. Последним делом, которое требовалось завершить, оставалась укладка черепицы; именно поэтому я и сидел на своем крыльце с чашкой кофе и «Нью-Йорк таймс» — после переезда, в девять утра следующего дня, с нетерпением ожидая Роджера Симмса. Роджеру было под пятьдесят; он отличался необыкновенно прямой спиной, особой поджаростью, и лицо у него всегда выглядело загорелым. Роджер умел делать почти все, а с молотком работал просто виртуозно.

Симмс приехал вовремя. Его старенький «нисан» серебристо-голубого цвета красиво отливал перламутром на солнце, но воздух отравлял, как никотин отравляет легкие курильщика. Он выбрался из машины уже во вполне рабочем виде: перепачканные краской джинсы, майка и старый свитер, в некоторых местах явно нуждавшийся в заплатах; пара изношенных черных перчаток небрежно свисала из заднего кармана джинсов, а черная кепка была надвинута по самые уши. Из-под кепки свисали пряди черных волос, напоминавшие ноги краба. В зубах Симмс крепко сжимал сигарету.

Я предложил ему чашку кофе, и он не отказался, принял чашку из моих рук, одновременно критически изучая крышу, будто видел ее впервые. Он посещал меня здесь уже раза три — проверял каркас и то, как крыша держалась, измерял углы и выполнял прочие подготовительные работы; я вовсе не думал, что эта крыша может преподнести ему какие-то сюрпризы. Роджер поблагодарил меня за кофе. «Спасибо» — вот первое слово, которое он произнес с того момента, как приехал; Роджер был отличным мастером и никогда не тратил времени на пустую болтовню, считая ее бесцельным разбазариванием жизненных сил.

Мы уже разложили рейки и планки, готовясь начать работу. Затем, убедившись, что дождя не предвидится, приступили к делу. Было в укладке черепицы нечто такое — какая-то особенная ритмичность, при всей рутинности работы, — что напоминало упражнения в ходе медитации. Методично продвигаясь по поверхности крыши, я обретал подобие покоя, и утро пролетело мгновенно. Я решил не делиться своими медитативными наблюдениями с Роджером.

Мы проработали поочередно в общей сложности около четырех часов; каждый из нас отдыхал тогда, когда ему это казалось необходимым. По прошествии какого-то времени я подошел к Роджеру и сообщил ему о том, что собираюсь прикупить нам немного еды. Он произнес в ответ что-то невнятное, и я расценил это как согласие. Поэтому сел в свой «мустанг» и направился в Южный Портленд.

Как и всегда, на основной дороге Мэна было полно машин, да и люди сновали туда-сюда. Кто-то из них собирался в кино, кто-то — в театры и кафе. Я объехал аэропорт по улице Джонсона и в итоге подал на улицу Конгресса. Припарковался между «пинто» и «фиатом», после чего направился в торговый зал, накупил еды и бросил пакеты на заднее сиденье машины.

В бывшей съемной квартире на улице Конгресса все еще оставались кое-какие мои пожитки, и я подумал, что могу захватить их с собой, раз уж нахожусь поблизости. Я открыл дверь и вошел в старый холл с древним радио и какими-то туристическими брошюрами на столике. Марк, такой же старый портье, приветливо улыбнулся мне и снова вернулся к своим подсчетам...

Возвратившись с вещами на стоянку, я обнаружил, что кто-то преградил мне путь: огромный черный «кадиллак», вероятно, сорокалетнего возраста, антикварный вариант, припарковался позади моего «мустанга»: меня заперли. У «кадиллака» были белоснежные шины. На переднем бампере машины переливался понтон. Карта Мэна лежала на заднем сиденье, а номера на машине были массачусетские. Но это почти ничего не говорило мне о владельце «кадиллака».

Я забросил вещи в салон «мустанга» и направился обратно к дому. Марк и понятия не имел о том, кто владелец этой машины. Он предложил самим отогнать ее, но я вначале решил все-таки поискать владельца. Спросил о нем в пиццерии, которая располагалась на другом конце улицы, но и там никто ничего не знал о «кадиллаке». Я прошелся по всем окрестным барам, там тоже мне не смогли помочь.

Вернувшись к «мустангу», я застал рядом с моей машиной незнакомого человека.

— Хорошая машина, — произнес незнакомец. Голос его показался мне необычайно высоким, почти девичьим, а интонации выражали искреннее восхищение.

Мужчина опирался рукой на стену парковочного киоска. Невысокого роста и достаточно плотный, он был одет в дождевик, застегнутый спереди на все пуговицы, из-под которого виднелись коричневые брюки и пара ботинок им в тон.

Лицо незнакомца наводило на мысль о фильмах ужасов. Практически лысая голова с круглой макушкой, затянутой жиром, расширялась книзу настолько, что незаметно переходила сразу в плечи. Шеи же, или того, что можно назвать шеей, не было вовсе. По лицу разлилась мертвенная бледность; на нем ярким пятном алели губы, растянутые в непрерывной ухмылке. Его глаза были водянисто-серыми, почти бесцветными. Ко всему прочему, от незнакомца исходила странная смесь запахов, заставившая меня задержать дыхание и сделать шаг назад: запах земли и крови, вонь гниющего мяса и аура животного страха, который так и витал в воздухе.

— Хорошая машина, — повторил он. И толстая белая рука выскользнула из кармана дождевика. Незнакомец оценивающе погладил крышу «мустанга», и мне показалось, что краска вот-вот начнет таять под его пальцами. По каким-то непонятным причинам возникало сильнейшее желание оттолкнуть его от моей машины, но меня остановил суровый голос инстинкта, который говорил мне: «Не трогай его!»

Впрочем, было в нем и еще кое-что более значимое. Незнакомец вызывал острое ощущение, как-то связанное с летальным исходом, с желанием причинять боль и мучения, возможно, по сексуальным мотивам. Эта адская смесь эмоций словно сочилась из его пор и текла по коже, едва ли не вызывая галлюцинации. Казалось, прикоснись я к нему — и мои руки погрязнут в чужой плоти: его кожа засосет мои пальцы.

А потом он убьет меня... Потому что именно этим он и занимался. Я был в этом уверен.

— Ваша машина? — спросил он. Его глаза излучали холод, и кончик розового языка мелькнул у него между губ, как у змеи, осязающей воздух.

— Да, это моя машина, — отвечал я. — А это ваш «кадиллак»?

Незнакомец проигнорировал мой вопрос. Или решил притвориться, что не услышал его. Он еще раз провел рукой по моему «мустангу».

— "Мустанг" — хорошая машина, — произнес он. — Я и «мустанг». У нас много общего. — Он придвинулся ко мне так близко, что я мог чувствовать на себе его дыхание, отдававшее гниловатой сладостью, словно переспелый подгнивший фрукт. — Мы оба отправимся к черту после девятнадцати семнадцати...

После паузы незнакомец рассмеялся и с расстановкой проговорил:

— Позаботься лучше об этой машине, чтобы с ней ничего не случилось. Человек должен заботиться о том, чем обладает. Он должен волноваться только о своих делах и не совать нос в дела других людей. — Он развернулся и направился к своей машине. — До скорой встречи, мистер Паркер, — бросил он на ходу. После чего незнакомец сел в «кадиллак» и уехал.

Глава 5

Роджеру не слишком-то понравилось долгое ожидание, я понял это по напряженным глубоким морщинам на его лбу: они стали глубже еще на полдюйма к тому времени, как я пришел.

— Не прошло и года, — пробормотал он, принимаясь за еду. Это, наверное, было самое длинное предложение из всех, которое услышал от него за все время нашего знакомства.

Я тоже взял свои рис и курицу, но аппетит у меня пропал. Я был расстроен и озадачен появлением лысого толстяка. И никак не мог понять, откуда он знает мое имя и почему у меня возникали такие странные ощущения на его счет.

Едва мы с Роджером вернулись к нашей работе, начал дуть пронизывающий ветер и пришлось понемногу сворачивать дела. Тем более, что наступала темнота. Я заплатил Роджеру, и он кивнул, поблагодарив таким образом меня, а затем направился в город. У меня на руках остались мозоли, но работу просто необходимо было завершить до прихода сильных холодов, иначе я остался бы жить в ледяной крепости. Приняв теплый душ, чтобы смыть с себя пот и грязь, и сделав себе чашечку кофе, я услышал шум мотора машины, паркующейся около моего дома.

Поначалу я не узнал ее, когда она вышла из своей «хонды», — очень уж она выросла с того времени, когда мы виделись в последний раз. Волосы теперь стали светлее, видимо, осветленные искусственно, и фигура по-женски оформилась: большая грудь и широкие бедра. Меня немного смутили эти заметные перемены. В конце концов, Эллен Коул только исполнилось двадцать, и к тому же она была дочерью Уолтера.

— Эллен?.. — я направился к ней, спустившись с крыльца, и обнял девушку, когда она прижалась ко мне.

— Я очень рада снова видеть тебя, Берд, — сказала она мягко.

Я еще крепче обнял ее вместо ответа. Эллен Коул — я наблюдал за тем, как она растет. Я помнил, как танцевал с ней на своей свадьбе и она смущенно улыбалась младшей сестре Лорен, а та непрерывно показывала язык Сьюзен. А еще помнил, как сидел на ступенях крыльца дома Уолтера с кружкой пива, а Эллен — ступенькой выше, руками обхватив свои колени. Я тогда пытался объяснить ей, почему мальчишки иногда ведут себя как полные придурки даже с самыми красивыми девчонками. Мне нравилось думать, что по некоторым темам я мог выступать в качестве эксперта.

Она была подругой Сьюзен, и Дженнифер любила ее. Моя дочь не плакала, когда мы, уходя куда-нибудь вечером вместе с женой, оставляли ее дома, если Эллен соглашалась посидеть с ней. Ребенок просто забирался к ней на руки, играл с ее пальцами, а потом засыпал, положив голову ей на колени. В Эллен жила какая-то сила, источником которой были безграничная доброта и сострадание. Сила, пробуждавшая доверие в маленьких детях.

Два дня спустя после смерти Дженнифер и Сьюзен я встретился с Эллен: она ожидала меня в морге, куда я приехал, чтобы отдать кое-какие распоряжения по поводу тел. Многие другие предлагали сопровождать меня туда, но мне не хотелось их присутствия. Думаю, тогда я уже понемногу стал погружаться в свой странный мир потерь и сожалений.

Я понятия не имел, как долго она ожидала меня в морге. Ее маленькая «хонда» была припаркована на стоянке. Эллен подошла ко мне и крепко-крепко обняла меня, а потом она стояла за спиной, пока я рассматривал на стенде фотографии машин, так и не отпустив моей руки. В ее глазах отражались глубины моей собственной боли. Я осознавал, что она чувствовала потерю, как и я: утрату маленькой Дженнифер ощущала как пустоту в своих руках и утрату любимой ее Сьюзен — как пустоту в своем сердце.

А когда мы ушли из морга, случилась очень странная вещь. Я сидел с Эллен в ее машине и впервые за все время позволил себе заплакать. Эллен же вытягивала из меня боль, словно гной из раны. Она снова обняла меня, и на мгновенье мне стало легче...

Вслед за Эллен из машины, с водительского сиденья, выбрался молодой человек. У него была смуглая кожа, и длинные черные волосы лежали на плечах. Одетый нарочито просто — джинсы, майка и расстегнутая рубашка, — он наблюдал за мной с явным подозрением.

Мы пожали друг другу руки, и он приобнял Эллен, словно защищая ее от кого-то. Я не сводил с него глаз, пока мы шли по направлению к дому.

Потом мы сидели на кухне и пили кофе из больших голубых кружек. Рики (так звали спутника Эллен) не произнес за все это время ни слова, даже не сказал «спасибо». Мне было интересно, не встречал ли он когда-либо Роджера. У них мог бы получиться самый короткий в мире диалог.

— Что ты здесь делаешь? — спросил я Эллен.

Она пожала плечами.

— Мы направляемся на север. Я никогда не бывала там раньше. Сначала мы собираемся поехать на озеро Маусхэд, посмотреть на гору Катадин. Может быть, снимем небольшой трейлер.

Рики встал и спросил, где в доме туалет. Я объяснил ему, и он нас на время покинул.

— Где ты откопала себе любовника-латиноса? — спросил я.

— Он изучает психологию.

— Правда? — я старался, чтобы мой голос звучал не слишком саркастично. Может быть, Рики пытался убить двух зайцев сразу, изучая психологию и одновременно пытаясь анализировать самого себя?

— Он на самом деле очень хороший, Берд. Просто немного смущается при виде незнакомцев.

— Ага, как добрый пес.

Она в ответ показала мне язык.

— Ты хотя бы школу закончила?

Она, казалось, пропустила вопрос мимо ушей. А после паузы обронила:

— Со временем я начну заниматься.

— Хмм... И что же ты планируешь изучать? Биологию?

— Ха-ха! — она не улыбалась.

Полагаю, что благодаря присутствию Рики у нее в голове и мыслей не было о семестровых экзаменах.

— Как твоя мама?

— Хорошо.

На мгновенье она замерла и притихла.

— Она беспокоится о тебе и папе, — продолжила Эллен. — Он рассказал ей, что ты был на похоронах вчера, но у вас не нашлось общих тем для разговора. Как я полагаю, она думает, что вы должны разобраться в своих отношениях.

— Это не так просто.

Она кивнула.

— Я слышала их с матерью разговор. Что он говорит о тебе — это правда? — спросила она мягко.

— Отчасти — да.

Она, по-видимому, пришла к определенному выводу:

— Тебе надо поговорить с ним. Ты был его другом, а у него их не так уж много.

— У большинства из нас их не так уж много. Я пытался поговорить с ним, Эллен, но он осудил меня. Твой отец — хороший человек, однако не все хорошее подходит ему по характеру.

Рики вернулся в комнату, и наш разговор прервался. Я сделал им предложение переночевать у меня, но, честно говоря, обрадовался, когда Эллен отказалась. Они решили провести ночь в Портленде с намерением направиться прямо в Великие Северные леса уже следующим утром. Я предложил им остановиться возле Санта-Джона и сказать, что это я послал их. Пусть, думал я, сами решают свои проблемы, и мне совершенно не хочется знать, чем это закончится. Думаю, Уолтеру Коулу этого тоже не особенно хотелось.

После того как они уехали, я сел в машину и поехал обратно в Портленд, решив позаниматься в тренажерном зале одного из городских культурно-оздоровительных центров. Укладка черепицы, конечно, тоже была неплохим упражнением, но я намеревался убрать те пласты жира, которые небольшими складками выдавались у меня на боках. Я провел в зале сорок пять минут, производя всякие сложные движения для торса и делая упражнения для плечевого пояса, пока в конце концов мое сердце не стало выпрыгивать из груди и майка вся не пропиталась потом. Закончив, принял душ; затем мне стало интересно посмотреться в зеркало, чтобы понять, уменьшились ли эти жировые отложения хоть насколько-то. Разглядывая себя, я думал, что мне скоро тридцать пять и среди моих еще темных волос уже кое-где виднелись серебристые.

Яркие рождественские огоньки сверкали на деревьях Портленда, когда я вышел из тренажерного зала. Будучи лишь бликами, отражением городских огней, издалека они казались по-настоящему горящими. Я направился в городскую библиотеку, чтобы просмотреть кое-какие свежие журналы. Хотелось бы узнать последние взгляды Дэна Сэвиджа на различные сексуальные игры. На этой неделе Дэн общался с парнем, который утверждал, что он не гомосексуалист, хотя занимался любовью только с мужчинами. Дэн Сэвидж не видел разницы между гомо— и гетеросексуалами. Откровенно говоря, мне это тоже было по барабану. Я попытался представить себе, что бы такого мог сказать этому парню Эйнджел. Получалась сплошная нецензурщина.

Начался дождь, и капли, растекаясь по стеклу, сверкали на окне, словно кристаллы. Какое-то время я наблюдал за дождем, а затем вернулся к чтению своего журнала. Спустя некоторое время я заметил знакомую фигуру, движущуюся по направлению ко мне, и тот же странный запах ударил мне в ноздри.

— Могу я задать вам вопрос? — спросил высокий голос.

Я встал со своего кресла. Те же самые холодные насмешливые глаза наблюдали за мной; дождевые капли катились по лысой голове. Неприятный запах — смесь крови и одеколона — теперь стал еще сильнее, и я немного отступил назад, к столу.

— Вы хотите найти Бога? — продолжил он, бросив на меня такой обеспокоенный взгляд, каким врачи одаривают курильщиков, когда те начинают рыскать по карманам в поисках сигарет в комнате ожидания. В бледной руке он держал библейскую брошюру.

Я уставился на него в растерянности. Только усилием воли мне удалось придать своему лицу более или менее осмысленное выражение.

— Когда Бог пожелает меня увидеть, он будет знать, где меня найти, — ответил я и вернулся к своим журналам. Глаза нарочито обшаривали страницы журнала, но втайне все мое внимание было обращено на собеседника.

— Откуда тебе знать? Может быть, именно сейчас Бог ищет тебя? — сказал он и присел рядом со мной.

Я понял, что мне лучше держать рот на замке: если он помешан на религии, продолжение разговора только вдохновит его. Такие типы обычно ведут себя как монахи-молчальники, которым только что дано недельное освобождение от их обета молчания. Хотя этот парень вовсе не выглядел религиозным фанатиком, я уловил, что в его вопросе имелся некий подтекст, на который я поначалу не обратил внимания.

— Я всегда верил, что Бог будет повыше ростом, — возразил я ему.

— Грядут большие перемены, — невозмутимо произнес лысый человек. — Не останется места для грешников, разведенных, садомазохистов, для женщин, не уважающих своих мужей.

— Думаю, ты только краем задеваешь некоторые из моих собственных хобби и увлечений кое-кого из моих друзей, — не поднимая глаз от журнала, откликнулся я. И бросил последний благодарный взгляд на свой кофе. Просто сегодня был не мой день.

Он внимательно наблюдал за мной — как змея, готовящаяся к внезапному нападению.

— Не будет места для мужчины, который встает между другим мужчиной и его женой или его маленьким мальчиком...

Теперь в его словах присутствовал ясный смысл, да и явный подтекст тоже. Он улыбнулся, и я увидел его зубы, маленькие и желтые, как клыки грызуна.

Мне надо найти кое-кого, мистер Паркер. Я думаю, вы сможете помочь мне в поисках, — алые губы незнакомца так вытянулись вперед, что на мгновенье мне показалось: сейчас он обдаст меня струей своей крови.

— Кто вы такой? — спросил я.

— Не имеет совершенно никакого значения, кто я такой.

Я посмотрел в окно. Напротив располагались окна кофейного магазина. Там парень из-за прилавка наблюдал за девушкой, сидевшей за столиком у окна.

— Я ищу Билли Перде, — продолжал он. — И надеялся, что вы можете знать, где он сейчас находится.

— Что вы от него хотите?

— У него есть кое-что, принадлежащее мне. Я хочу забрать это обратно.

— Простите, но, боюсь, я не знаю никакого Билли Перде.

— Думаю, вы обманываете меня, мистер Паркер, — тон его голоса не менялся, но в нем прозвучали нотки угрозы.

Я немного отодвинул назад полы своего жакета, чтобы он заметил, что я вооружен.

— Мистер, вы пришли не к тому, к кому надо. Теперь мне пора идти. И если вы встанете с кресла до того, как я выйду из помещения, то, клянусь, я воспользуюсь своим пистолетом. Вы меня поняли?

Его глаза казались теперь мертвыми.

— Я понимаю... — в его голосе снова послышалось угрожающее шипение змеи. — После всего этого мне представляется, что я вряд ли смогу воспользоваться вашей помощью когда-либо вообще.

— Я тоже и надеюсь, что никогда больше вас не увижу.

Он кивнул, причем как бы самому себе.

— О, вы меня и вправду не увидите...

Теперь у меня не оставалось никаких сомнений: он угрожал мне. Я держал его в поле зрения до тех пор, пока не дошел до двери, и мог наблюдать, как он достал зажигалку и поджег свою брошюру. Все это время он не сводил с меня глаз.

Я выгнал машину из гаража и решил съездить к Рите Фэррис. Но свет в ее окнах был потушен, и никто не ответил на мой звонок в дверь. Тогда я направился из Портленда в Скарборо, прямо к Рональду Стрейдиру, который жил в доме на перекрестке Пэйн-роуд и Ту-роуд. Я припарковался неподалеку от серебристого трейлера Билли Перде и постучал в его дверь, но мне никто не ответил, и окна трейлера были темны. Машину Билли припарковал справа от трейлера. Становилось очень холодно.

Позади себя я услышал шум шагов и обернулся в слабой надежде увидеть Билли, но в пределах видимости появился только Рональд Стрейдир, одетый в черные джинсы, сандалии и майку; его короткие темные волосы были прикрыты белой бейсболкой с красным козырьком. В руках он держал АК-47.

— Вот уж не думал увидеть тебя здесь, — сказал он, глядя на оружие в замешательстве.

— А кого ты ожидал здесь увидеть?

Я знал, что Рональд клялся на своем АК. И слышал, что многие из тех, кто служил во Вьетнаме, делали то же самое. Рональд однажды рассказывал мне, что их винтовки стандартного образца могли вынести любые дожди Южной Азии и им не хотелось бы заменять их на АК-47, украденные у вьетнамцев. Оружие Рональда выглядело слишком старым, чтобы сойти за сувенир, которым оно, вероятно, все-таки являлось.

— Все в порядке, Рональд. Я ищу Билли. Ты не видел его?

Он покачал головой:

— Со вчерашнего дня я его не видел. Его здесь не было, — Рональд казался каким-то несчастным, неуверенным в себе, будто бы ему очень хотелось сказать мне еще что-то, но он не решался.

— А что, кто-то еще его ищет?

— Я не знаю. Может быть. Вроде бы я видел кого-то в трейлере прошлой ночью. Но мог и ошибиться. У меня не было с собой очков.

— Ты стареешь, — сказал я.

— Да, он мог быть старым... — рассеянно произнес Рональд, словно не слыша меня.

— Что ты сказал?

Но он уже потерял интерес к этой теме:

— Я когда-нибудь рассказывал тебе о своей собаке? — начал он. Рональд часто рассказывал мне разные интересные истории.

— Да, Рональд. Может быть, я и послушаю твой рассказ о ней еще раз, но как-нибудь позже.

— Тебе это совершенно неинтересно, Чарли Берд Паркер, — осуждающе проговорил он. Однако хитрая улыбка не сходила с его губ.

— Ты совершенно прав, — улыбнулся я в ответ.

В ту ночь холодный дождь долго стучал по моей крыше. Но он не просачивался внутрь даже через места, которые я не успел прикрыть черепицей. Я почувствовал глубокое удовлетворение, когда мне удалось наконец уснуть. Ветер стучал в окна. Многие годы я засыпал под равномерное бормотание матери в гостиной, находившейся под моей комнатой, под ритмичную музыку флейты отца, который играл на ней по вечерам, сидя на крыльце...

Я не смог бы объяснить, почему вдруг проснулся. Но внезапно меня охватило глубокое чувство тревоги; именно оно и подталкивало меня к тому, чтобы покинуть постель и дом — и выйти в ночь. Дождь перестал капать, и дом, казалось, обрел покой, однако волосы у меня на шее от ужаса стояли дыбом и шевелились от ощущения близости какой-то неотвратимой опасности.

Я выскользнул из-под одеяла и натянул джинсы. Мой «смит-вессон» лежал в своей кобуре за кроватью. Я достал оружие и проверил предохранитель. Дверь в спальню была приотворена, как я ее и оставил с вечера.

Я приоткрыл ее еще немного; хорошо смазанные петли двигались очень тихо, и я неслышно ступил в холл.

Моя нога попала на что-то мягкое и сырое, и я немедленно сделал шаг назад. Луна светила сквозь окна, холл купался в серебристом свете. Лунный свет выхватывал из темноты баночки с краской и лестницу справа от меня. Он также позволял видеть грязные следы, которые вели от задней двери в гостиную... Босой ногой я наступил на влажный след рядом с дверью в спальню.

Я проверил гостиную и спальню, прежде чем пойти в кухню. Мое сердце готово было выпрыгнуть из груди, и пар от дыхания, вылетавший изо рта, походил на белое облачко, так как холодный ночной воздух уже проник в дом. Про себя я быстро сосчитал до трех, а затем прошел через кухонную дверь.

Кухня пустовала, но задняя дверь была слегка приоткрыта. По размеру следов я сделал вывод, что здесь побывала женщина: она прошла через весь дом и наблюдала за тем, как я сплю. Вспомнился встреченный мной дважды лысый человек, и мне стало как-то не по себе. Я полностью отворил заднюю дверь и сквозь проем осмотрел двор. Покинув кухню и выключив фонарь, я надел пару ботинок, которые хранил в кухне, позади двери, после чего вышел на улицу и обошел вокруг дома. На крыльце и за ним, в грязи, тоже виднелись следы. Под окном спальни их было много: кто-то смотрел на меня, спящего, через окно. Я вернулся в дом, надел свитер, затем вышел на шоссе, чтобы продолжить осмотр следов. Движение на шоссе почти отсутствовало, и можно было легко определить, где следы пропадали. Я постоял на пустой дороге, глядя то направо, то налево. Потом возвратился в дом.

Только вернувшись домой и включив на кухне свет, я заметил то, что лежало на кухонном столе. Взял это со стола, обернув предварительно руку бумажным полотенцем, и повертел в руках...

Маленький деревянный клоун с туловищем, сделанным из ярко раскрашенных колец, легко разбирался на части: можно было поочередно снять кольца, отвернув улыбающуюся голову клоуна. Какое-то время я сидел и смотрел на него, а затем положил клоуна в пластиковый мешок и оставил рядом с раковиной. Проверив все окна, я прошел в спальню.

Вероятно, под утро я ненадолго задремал, и мне стали сниться сны. Снилась чья-то неясная фигура, движущаяся сквозь ночь и чернеющая на фоне ярких звезд. Снилось одиноко растущее дерево и подвижные человеческие силуэты под ним. Я чувствовал запах крови и аромат какого-то сладкого парфюма. Звездный свет внезапно погас, и я услышал плач ребенка в темноте.

Глава 6

Первый, еще сероватый свет зари заглянул в окно; всю землю покрывала изморозь... Я взглянул на очертания клоуна в пластиковом мешке — его контуры были смазаны, словно замаскированы, и цвета не различались.

Прежде чем выехать из дома, мне пришлось проверить, заперты ли все двери и окна. До этого случая я никогда ничегоподобного не делал. Свернув на пересечении Весенней улицы и Массей-роуд, я отметил, что вся дорога усажена соснами, и они словно шептали мне что-то. Проехал Высшую школу Скарборо, и мне вспомнилось: когда я впервые приехал в этот район, там был только один продуктовый магазин и один магазин, где торговали выпивкой. В винном магазине «У доктора Грина» мы всегда покупали хорошие вина: возраст, начиная с которого разрешалось употреблять спиртное, составлял тогда восемнадцать лет.

Помнится, летом восемьдесят второго я все пытался убедить Бекки Беруб полежать рядом со мной а песке. Мне не повезло, и тем летом казалось, что я так и умру девственником. Теперь у Бекки Беруб было пятеро детей. Она быстро научилась лежать рядом с парнями на пляже. Мы катались на автомобилях шестидесятых годов, нанимались летом на работу официантами или контролерами в автобусах. Шум моря стал для нас таким же родным и знакомым, как собственные голоса.

Я миновал старый итальянский ресторан «Амато» и продолжал свой путь по Олд Кантри-роуд; проехал мимо католической церкви и наконец доехал до кладбища. Мой дедушка был похоронен на Пятой авеню. Теперь они лежали рядом: он и бабушка. Постояв над их могилами, я немного помолился, положил к подножию цветы и уехал. По возвращении в дом мне захотелось сделать себе чашечку кофе и подробно вспомнить события прошлой ночи. Настенные часы показывали уже почти девять вечера, когда прибыл Эллис Ховард.

Эллис по случаю холодов оделся в теплую коричневую дубленку. Надо сказать, что полицейский департамент Портленда делился на несколько отделов по видам преступлений: наркотики, преступления против личности, преступления против собственности и административные правонарушения. У Эллиса имелись в распоряжении ассистент, лейтенант Крамер, который часто выезжал вместо него по делам, и четыре сержанта, каждый из которых отвечал за свою отдельную секцию. В общем, всего было задействовано около двадцати детективов и четыре следственных эксперта.

Эллис проворно вкатился на крыльцо, словно шар от боулинга, завернутый в мех. Однако не верилось, что он может двигаться так быстро, чтобы набрать хотя бы половину боулинговой скорости, не похоже было, что он вообще мог внезапно побежать, скажем, чтобы спасти свою жизнь или жизнь кого-то еще. Но Эллису по роду его деятельности и не требовалось бегать: он только смотрел, задавал разнообразные вопросы и думал, затем снова смотрел и опять думал. С него все скатывалось как с гуся вода. Он принадлежал к тем людям, которые способны есть суп вилкой и не пролить ни капли.

Жена Эллиса, Дорин, штукатурилась основательно: хоть пиши на ее лице клинописью, не причиняя вреда коже. Когда она улыбалась, что случалось достаточно редко, вид у нее был такой, словно кто-то только что содрал тонкую полоску кожицы с апельсина. Эллис, казалось, безропотно терпел ее, как святые терпели свои муки, но я догадывался, что в глубине души он ее недолюбливает... мягко говоря.

Я отошел немного в сторону, чтобы пропустить его в дом.

— Хорошо выглядишь, Эллис, — заметил я. — Диета действительно пошла тебе на пользу.

— Смотри-ка, нашел кого-то доделать тебе крышу, — отвечал он. — Знаешь, ты единственный человек в городе, который способен приступить к ремонту крыши зимой.

— Вообще-то так оно и есть.

— Господи, может, нам лучше поговорить внутри?

— Забавный ты парень, — высказался я, как только мы присели на стулья в кухне.

— Может, тебе следует побеспокоиться о паркете, который уже разрушается на глазах?

Я налил ему кофе. Когда он выпил свою кружку его лицо стало заметно более серьезным и даже грустным.

— Что-то не так?

Он кивнул:

— Знаком тебе Билли Перде?

Мне показалось, что он уже заранее знал ответ на свой вопрос. Я потрогал шрам у себя на шее и под пальцами почувствовал выпуклости на месте швов.

— Да, я его знаю.

— Слышал, у тебя были какие-то проблемы с ним несколько дней назад. Он говорил тебе что-то о своей бывшей жене?

— Почему ты спрашиваешь? — мне незачем было зря наговаривать на Билли, но у меня уже появилось какое-то неприятное сосущее ощущение в желудке.

— Рита с ребенком были найдены мертвыми сегодня утром в своей квартире. Нет признаков взлома, и, конечно, никто ничего не слышал.

Я глубоко вздохнул, почувствовал прилив глубокой скорби — и грусть, когда вспомнил, как Дональд хватался за мои руки своими пальчиками, как его мать гладила меня по щеке. Неистовая злость на Билли Перде пронзила меня: я инстинктивно почувствовал его вину. Этого порыва хватило ненадолго, но сила его осталась во мне. Я подумал: почему же он не мог заступиться за них? Может быть, у меня не было права задавать подобные вопросы, а может быть, перенеся все то, что выпало на мою долю за прошлый год, я имел теперь такое право.

— Что с ними случилось?

Эллис выпрямился на стуле и сложил ладони вместе с мягким шлепком.

— Из того, что я слышал... В общем, женщина была задушена. Про мальчика я не знаю. Нет никаких следов сексуальных домогательств.

— Ты не был в квартире?

— Нет, я брал выходной. Но сейчас как раз туда собираюсь.

Я встал и подошел к окну. Снаружи ветер трепал ели, и пара черноголовых птиц летела высоко в небе.

— Думаешь, Билли Перде убил своих жену и ребенка?

— Может быть. Он ведь не первый, кто совершал такое. Она вызвала нас три дня назад. Сказала, что он крутился поблизости, был пьян и кричал, что хочет увидеть ее. Мы выслали машину и забрали его к нам на ночь, чтобы он немного подостыл. И предупредили его, чтобы он не смел к ней приближаться. Возможно он решил для себя, что не может позволить жене покинуть его.

Я покачал головой.

— Билли не стал бы этого делать.

Но я сомневался, даже когда произносил эти слова. Вспомнились разом и красноватый огонек в глазах Билли, и то, как он чуть не убил меня, и уверенность Риты, что он все сделает, только бы вернуть своего сына.

— Может — да, а может — нет, — сказал Эллис. — Отличный шрам у тебя на щеке. Не хочешь рассказать мне, как ты его заполучил?

— Я приехал к нему, зашел в трейлер, чтобы попытаться получить хоть какие-то деньги на ребенка. Он грозился, что сделает из меня бейсбольную биту; я пытался остановить его, и ситуация вышла из-под контроля.

— Это она наняла тебя, чтобы ты достал для нее денег?

— Я просто оказал ей услугу.

— Услугу... — повторил он, кивнув самому себе. — А когда ты оказывал эту... услугу, Билли говорил что-либо о своей бывшей жене?

— Он сказал, что хочет присматривать за ней. За ними обоими. Потом спросил меня, сплю ли я с ней.

— И что ты ему ответил?

— Ответил, что нет.

— Вероятно, самый правильный ответ в таких обстоятельствах. А ты с ней спал?

— Нет! — я хмуро взглянул на него. — Нет, не спал. Вы уже нашли Билли?

— Он исчез. В трейлере его нет, и Рональд Стрейдир не видел его с позавчерашнего дня.

— Это я знаю. Я был там вчера вечером. Эллис приподнял бровь:

— Не хочешь ли поведать мне, зачем?

Я рассказал ему о своих встречах с подозрительным лысым типом. Эллис достал свою записную книжку и записал номер машины лысого мужчины.

— Мы сделаем все, что возможно. Ты ничего больше не хочешь мне сообщить?

Я подошел к раковине, достал и протянул ему пластиковый пакет с игрушечным клоуном внутри.

— Кто-то проник ко мне в дом прошлой ночью, в то время как я спал. Он наследил здесь и оставил вот это. — Я открыл пакет и положил игрушку на стол прямо перед Эллисом.

Он достал специальные перчатки из своего кармана, надел их и стал внимательно рассматривать игрушку.

— Думаю, выяснится, что она принадлежала Дональду Перде.

— Ты ее трогал?

— Нет, только через пакет.

Эллис кивнул:

— Мы все проверим и сообщим тебе. Нужно отвезти игрушку в АИСОП^[2]. Если не найдем отпечатков, то отправим это на экспертизу в ФБР...

Эллис взглянул на меня и сделал небольшую паузу, прежде чем задать следующий вопрос.

— А где ты был прошлой ночью?

— Господи, Эллис, не спрашивай меня об этом! — я чувствовал неимоверный прилив ярости. — Даже и не пытайся!

— Успокойся. Ты же знаешь, это моя работа. Я обязан спросить, — он терпеливо ждал ответа.

— Днем я был здесь, — процедил я сквозь зубы. — В Портленд поехал вчера вечером, поработал, купил кое-какие книги, выпил кофе, заехал к Рите...

— В котором часу?

На мгновенье я задумался:

— В восемь. Самое позднее — в восемь тридцать. На звонок никто не ответил.

— А потом?

— Я направился к Рональду Стрейдиру. Потом вернулся сюда, почитал и лег спать.

— Когда ты обнаружил игрушку?

— Примерно около трех часов ночи... Может быть, ты захочешь выйти и взглянуть на следы за домом? Мороз сохранил отпечатки в грязи.

Он опять кивнул:

— Мы займемся этим, — он встал, чтобы выйти на улицу, но неожиданно приостановился. — Мне нужно было спросить. Ты же знаешь.

— Я знаю.

— И есть еще кое-что. Наличие у тебя дома вот этого, — он тряхнул перед собой пакетом с клоуном, — говорит о том, что кто-то выделил тебя. Кто-то прочертил линию между тобой и Ритой Фэррис, и я полагаю, что напрашивается только один кандидат.

Я тоже подумал о Билли Перде. Но все равно что-то тут не клеилось. Если только Билли не решил, что я виновен в смерти его сына; что, оказав помощь Рите, я вынудил его, Билли, к таким действиям.

— Послушай, можно мне поехать с тобой в квартиру Риты? Вероятно, мне удастся в чем-то разобраться, — произнес я наконец.

Эллис лишь на пару секунд прислонился к дверной раме, словно переваривая мои слова. И быстро пришел к решению:

— Только не трогай ничего. И если кто-то станет расспрашивать тебя, скажи, что ты помогаешь нам в нашем расследовании, — сказал он. А потом добавил:

— Я слышал, ты обращался в Огасту за лицензией частного детектива.

Это было правдой. У меня все еще оставалась некоторая сумма наличных: часть страховки Сьюзен, деньги от продажи нашего дома и гонорары кое за какие работы в Нью-Йорке. Однако я уже понял, что рано или поздно потребуется на что-то жить. Мне уже предлагали постоянную работу — что-то вроде шпионажа. Звучало интересно, но это не по мне. И я все еще раздумывал.

— Да, я получил лицензию на прошлой неделе.

— Ты стоишь большего. Мы все знаем, что ты классный детектив. И тоже можем тебе помочь.

— О чем ты говоришь?

— Для тебя всегда найдется местечко.

— Еще минуту назад ты намекал на то, что я могу быть признан виновным в двойном убийстве. Ты все-таки очень переменчивый человек, Эллис.

Он улыбнулся:

— Так как насчет того, что я сказал?

— Я подумаю над этим.

— Конечно-конечно, — примирительно произнес он.

Рита Фэррис лежала лицом вниз на полу своей квартиры, недалеко от телевизора. Концы веревки свисали с ее шеи и с одного уха. Ее юбка была задрана до талии, но белье осталось нетронутым. Я почувствовал прилив острой жалости к ней. И даже что-то большее: какое-то подобие любви, родившееся от страшного чувства потери. На своем лице я до сих пор ощущал прикосновение ее ладони.

Находясь в этой маленькой опрятной комнатке, я представил себе последние мгновения жизни Риты. Почувствовал и воочию увидел, как веревка закручивается вокруг ее шеи. Внезапный инстинктивный взмах руками — и она начинает судорожно хвататься за горло в тщетных попытках оттянуть удавку; жжение в пальцах, когда ей не удается этого сделать и веревка еще крепче затягивается.

Длительная и мучительная смерть — медленное вытягивание жизни из тела, ужасная борьба с удушьем. Ее пульс учащается, она чувствует близость смерти, пытается в последний раз набрать в легкие воздуха, и кровь подступает к горлу. Она делает попытку ударить локтем напавшего на нее сзади убийцу, но промахивается, и веревка затягивается еще туже. Кожа Риты понемногу начинает синеть. Она чувствует, что ее голова вот-вот взорвется от напряжения.

Затем тело женщины начинает биться в конвульсиях, кровь течет у нее из носа и рта. Теперь она уже точно знает, что умрет, и предпринимает последнюю попытку освободить себя, спасти своего ребенка, но вот Рита падает, ее сознание мутнеет, и вдруг она чувствует неимоверную легкость и думает: «Я всегда была так чиста...»

— Вы закончили? — спросил медицинский эксперт, доктор Генри Вэгэн, у полицейского фотографа.

Вэгэн, седой, эрудированный джентльмен, был человеком философского склада. Медицинским экспертом он работал уже около двадцати лет, делал свое дело и при демократах, и при республиканцах, и при независимых представителях власти. Я знал, что он собирается вскоре увольняться. Вэгэн не очень-то расстраивался по этому поводу. По словам Эллиса, доктору хотелось бы иметь больше времени, чтобы «подумать».

Фотограф сделал последний снимок петли, а затем кивнул своему ассистенту. Руки Риты обернули пластиковыми пакетами, сохраняя таким образом возможные улики, которые могли остаться на них, под ногтями: кожа, кровь или волосы нападавшего. Следственный техник уже закончил работу с трупами и отошел в сторону.

— Ее нужно перевернуть, — сказал Вэгэн.

Два детектива заняли свои места позади трупа, один — со стороны ног, другой — со стороны торса. Их ступни располагались точно у белой меловой линии, проведенной по полу вокруг лежавшего тела.

— Готовы? — спросил Вэгэн. — Тогда начинайте.

Они аккуратно перевернули тело, и я услышал, как один из полицейских детективов, мускулистый, лысый мужчина лет сорока, тихонько прошептал:

— О, Господи...

Глаза Риты были широко раскрыты и наполнены кровью — крошечные капилляры разорвались под давлением веревки; зрачки напоминали темные звезды на красном небе. Ее пальцы были синими, а ноздри и рот покрывали запекшаяся кровь и пена.

Губы Риты Фэррис — те самые губы, которые нежно поцеловали меня несколько дней тому назад, — некогда бывшие такими алыми и теплыми, теперь стали холодными и голубыми. И эти губы кто-то зашил толстой черной ниткой; стежки были V-образной формы.

Я подошел ближе и только тогда заметил ребенка: его тело находилось за кушеткой. Когда я приблизился к кушетке, стали видны сначала маленькие ножки, а потом и все тельце, одетое в комбинезон с динозаврами. Голова мальчика была в крови; кровь запеклась на светлых младенческих волосиках и на ближайшем подоконнике.

Эллис подошел и встал у меня за спиной.

— На лице ребенка синяки. И кто же мог такое с ним сотворить? Вероятно, когда он начал плакать, убийца решил заставить его замолчать и отбросил мальчика в сторону, в результате чего ребенок ударился головой о подоконник и сломал кости черепа.

Я покачал головой, вспомнив, как маленькому Дональду не нравилось, когда я прикасался к руке его матери.

— Нет, — вслух возразил я.

Воспоминания снова ожили во мне — о моем собственном ребенке, о его теле, упакованном в целлофановый мешок.

— Нет, мальчик не плакал, — сказал я. — Он пытался спасти ее.

Пока тела заворачивали в белые мешки для доставки их на вскрытие, я еще раз прошелся по квартире. Здесь имелась только одна спальня, хотя она была достаточно велика, чтобы поместились и двуспальная кровать, и маленькая кроватка с бортиками — для Дональда, а кроме того большой платяной шкаф и коробка с игрушками под полкой с книгами.

Вид одежды, опрятно сложенной на полках, и игрушек, упакованных в коробку, вызвал новую волну воспоминаний, которые болью отдались в моем сердце... Менее года тому назад я вот так стоял в комнате нашего маленького дома на Хобарт-стрит, в Бруклине. И за одну ночь прошел через все муки ада. Я вдыхал последние запахи их тел, словно пытаясь поймать призраки родных мне людей — Сьюзен и Дженнифер... Их кровь все еще оставалась на стенах в кухне, а на полу все еще были меловые отметки: как раз на том месте, где стояли стулья, к которым их привязал убийца и на которых их мучили, в то время как муж и отец, призванный их защищать, проматывал время за стойкой бара.

И я думал, стоя в спальне Риты: кто возьмет и разложит их одежду? Кто почувствует хлопковую ткань ее блузки на своих пальцах? Кто снимет ее нижнее белье, розовую маечку (Рита не носила бюстгальтера, грудь у нее была очень маленькой)? Кто будет держать эти вещи в своих руках, ударившись в воспоминания, прежде чем навсегда отложить их?

Кто возьмет ее блеск для губ и проведет пальцем по его поверхности, зная, что это место, которого она ежедневно касалась, что ничьи губы, кроме ее собственных, никогда к нему не прикасались — и уже никогда не прикоснутся. Кто аккуратно вынет каждый волосок из ее расчески, чтобы вспомнить как она расчесывала волосы перед сном?

Кто возьмет игрушки ребенка? Кто будет вращать колеса на ярком пластиковом грузовике? Кто дотронется до носа-пуговки, до стеклянных глаз мишки, до поднятого хобота белого слона? А кто упакует эту маленькую одежду, эти маленькие ботиночки со шнурками, которые так и не научится завязывать?

Кто сделает все это? Кто окажет эту маленькую услугу мертвым? Кто помянет их души, ведь это более важно, чем все ритуальные услуги? Расставаясь со всем тем, что когда-то принадлежало любимым, мы словно пробуждаем их призраки. И любовь оживает в нас с еще большей силой.

Я стоял под лучами холодного солнца и наблюдал за тем, как увозили тела. Они были мертвы не более десяти часов, а по словам Вэгэна, может, даже меньше; определить точный момент смерти представлялось достаточно сложным по ряду причин, включая холод в их старой квартире и сам характер смерти Риты Фэррис. Жестокая смерть проникла в крошечные мышцы глазных яблок, шеи, постепенно распространяясь на остальные мышцы тела.

Расслабление мышц после скоченения связано с разрушением носителя энергии аденозинтрифосфата и обычно происходит примерно через четыре часа после смерти. Но, если жертва активно сопротивлялась перед смертью, разрушение аденозинтрифосфата происходит гораздо быстрее. Это следовало учесть, анализируя обстоятельства гибели Риты; Вэгэн сказал, что по состоянию тела Дональда время смерти можно будет определить с большей точностью. Тела не перемещали после смерти — об этом составили суждение по расположению крови в их телах. Они еще были живы, когда я пытался отыскать Риту прошлым вечером. Возможно, она ходила по магазинам или находилась в гостях у друзей. Если бы я встретил Риту накануне вечером, может быть, я смог бы ее о чем-то предупредить? Мог ли я спасти ее, спасти их обоих?..

Эллис подошел ко мне, я стоял в отдалении от группы собравшихся зевак.

— Что-нибудь особенное во всем этом тебя не насторожило?

— Нет, — отвечал я. — Пока нет.

— Если что-либо придет в голову, дай нам знать.

Но мое внимание уже отвлекли двое мужчин, которые, раздвинув толпу, прошли в здание. Мне не требовалось заглядывать в их бумажники, чтобы понять, кто они такие.

— ФБР, — кратко представились мужчины.

За ними к зданию следовал высокий человек с темными волосами в консервативно-голубом костюме.

— Специальные агенты Сэмсон и Дойл из Бостона, — пояснил Эллис. — И канадский коп Элдрих. Они уже были здесь раньше. Полагаю, они просто не доверяют нам.

Я развернулся к нему:

— Какие еще обстоятельства мне неизвестны?

Эллис полез в карман и достал пластиковый пакет. В нем лежали купюры, всего четыреста долларов, тщательно сложенные и пронумерованные, все еще достаточно новые и хрустящие.

— Держу пари, ты что-нибудь знаешь по этому поводу, — закинул удочку Эллис.

Мне ничего не оставалось, как ответить прямо:

— Они похожи на те деньги, которые Билли Перде вручил мне как часть дотации на ребенка.

— Спасибо... — Эллис отошел в сторону.

Я чувствовал, что он злится на меня, хотя я не мог понять, почему. Потянулся и положил ладонь ему на предплечье. Мой жест привлек внимание и заставил занервничать двух полицейских в форме. Но Эллис жестом успокоил их.

— Почему ты не сказал мне, что Билли дал тебе эти деньги? — спросил он.

— Откуда мне было знать, что деньги имеют в деле такое значение! — ответил я. — Ладно тебе, Эллис, мне ведь очень нравилась Рита.

Он нахмурился.

— Может быть, теперь ты отпустишь мою руку?

Я отпустил его.

— Все еще пытаются что-то найти. — Эллис оглянулся на дом и убедился, что агенты вместе с полицейским из Канады все еще внутри.

— Тот случай у Проутс Нэк пару ночей назад?.. — начал он.

— Да, я слышал из новостей. Мертвый агент из Ирландии, четверо убитых итальянцев и четверо застреленных камбоджийцев. А что?

— Был еще один игрок. Кроме Поли Блока и Джимми Фриба.

— Продолжай.

— У Проутс Нэк шла какая-то торговля: наличные в обмен на что-то еще. Туда выслали агентов, когда Полли Блок и Честер Нэш направились в Портленд. В это же время в Массачусетсе было найдено тело Тани По...

— Дай-ка я угадаю, — перебил я. — Тани По была из Камбоджи?

Эллис кивнул:

— Она, кажется, числилась студенткой Гарварда; сумку с книгами нашли рядом с ней. Вскрытие подтвердило, что она была изнасилована, а затем похоронена живьем. Землю нашли у нее в горле. Банда Тони Сэлли похитила девушку, накинув этим петлю на камбоджийцев, а затем провернула все под носом у полицейских. Это наше упущение. Теперь главное место расследования Бостон, и агенты сконцентрировали внимание на Тони Сэлли. Те два агента просто пытаются свести концы с концами.

— ФБР сейчас активно работает над этим делом, и они верят, что обмен и убийство Тани По связаны. У агентов записаны номера денежных купюр: деньги — из банка в Торонто; номера их совпадают с номерами купюр, которые использовались тогда у Проутс Нэк, и с номерами стодолларовых купюр, переданных тобой Рите Фэррис. Беда в том, что остальные деньги пропали. Вот где в игру вступил новый игрок.

— Сколько денег пропало?

— Я слышал, два миллиона. Может быть, и больше.

Билли Перде — парень, подобный пуле, рикошетом попадающей в людей, на излете ударяющей в них и разрушающей жизни, пока у нее не закончится запас энергии или что-то ее не остановит. Если Эллис говорил правду, Билли не мог не слышать о деле Тони Сэлли у Проутс Нэк; возможно, он даже был как-то в нем замешан — попытался сделать хоть что-то в надежде вернуть бывшую жену и сына и начать новую жизнь где-нибудь там, где он мог позабыть о своем прошлом.

— Ты все еще думаешь, что это Билли убил Риту и собственного сына? — негромко спросил я.

— Возможно. — Эллис пожал плечами. — Я больше никого не вижу на горизонте.

— И зашил ей рот черной ниткой?

— Я не знаю. Если Билли настолько ненормальный, чтобы связаться с Тони Сэлли, то он вполне мог и это сделать.

Но я-то знал: Эллис сам не верит в то, что говорит. Деньги все меняли. Есть люди, которые пойдут на что угодно, чтобы заполучить большие деньги, и Тони Сэлли был одним из таких. Особенный накал делу придавало то, он считал эти деньги своими изначально.

Но все равно зашитый рот мертвой Риты Фэррис никак не укладывался в общую картину. Как и тот факт, что ее не мучили. Ее убийца ничего не намеревался у нее вызнать. Она была убита лишь потому, что некто хотел видеть ее мертвой. И рот ей зашили, чтобы подать знак тем, кто найдет труп.

Два миллиона долларов, безусловно, могли накликать беду на чью угодно голову, начиная с Тони Сэлли и заканчивая теми, кого он собирался провести. Мне ли не знать, что деньги могут привлечь кого угодно и этот кто-то пойдет и на убийство, лишь бы заполучить их.

Однако Билли Перде, скорее всего, перешел дорогу такому человеку, которого не волновали ни деньги, ни банда из Бостона, ни мертвый ребенок, ни молодая женщина, пытавшаяся улучшить свою жизнь... Он вернулся, чтобы заполучить то, что принадлежало ему. И да поможет Бог всем тем, кто, к своему несчастью, окажется у него на пути.

Зима пришла с севера, завывала, исполняя свои грустные песни, и он явился вместе с ней.

Глава 7

Когда Эллис ушел, я оставался на месте еще какое-то время, решая про себя, предоставить полицейским самим делать свою работу или нет. Вместо того чтобы просто уехать, я снова вошел в дом и поднялся на третий этаж. Дверь в квартиру номер пять была свежевыкрашенной в приветливый желтый цвет, крошечные капельки краски засохли на дверном номере. Я постучал, и дверь на цепочке немного приоткрылась. В щели появилось маленькое обрамленное кудрями темнокожее личико с широко расставленными глазами, в которых блестел неподдельный интерес.

— Отойди от двери, детка, — послышался голос из глубины квартиры, а затем щель закрыла более высокая темная фигура. Но в лицах наблюдалось явное сходство.

— Миссис Мимс? — спросил я.

— Мисс Миме, — поправила женщина. — Не прошло и двадцати минут, как я закончила говорить с офицером полиции.

— Я не из полиции, мэм, — я показал ей свое удостоверение.

Она внимательно, не дотрагиваясь, изучила его; дочка встала на цыпочки и сделала тоже самое, а затем взглянула на мое лицо.

— Я помню вас, — сказала женщина. — Вы звонили в мою дверь пару дней назад.

— Вы правы, я знал Риту. Могу я войти к вам? Это ненадолго.

Она кивнула и закрыла дверь. Я услышал звук снимаемой цепочки, затем дверь открылась снова. Комната сразу показалась мне светлой, видимо, из-за высоких потолков. Кушетка, накрытая голубым в желтую крапинку покрывалом, стояла на голом паркетном полу. Две высокие книжные полки, полные разных бумаг, находились поодаль от старого мраморного камина, на подставке рядом с окном я заметил портативную стереосистему, видеомагнитофон и телевизор. Комната пахла цветами; справа открывался вид на небольшой коридор, ведущий в спальню и ванную, а слева был вход в маленькую опрятную кухню. Стены, покрашенные в светло-желтый цвет, усиливали впечатление, что комната просто купается в солнечном свете.

— У вас отличная квартира. Вы все это сами сделали?

Хозяйка кивнула, явно довольная похвалой.

— Я помогала ей, — проговорила девочка. Ей было, похоже, лет восемь или девять, и в ней уже отмечались задатки той красоты, которая отличала ее мать.

— Вам следует попробовать наняться куда-нибудь на соответствующую работу, — сказал я. — Я знаю многих людей, которые не пожалеют хороших денег за такое мастерство. В их числе и я.

Девочка смущенно заулыбалась, а мать слегка приобняла ее за плечи.

— Теперь ступай, детка. Иди поиграй, пока я тут поговорю с мистером Паркером.

Дочь не прекословила, лишь раз нетерпеливо обернулась, когда выходила в коридор. Я улыбнулся ей, и девочка ответила легкой улыбкой.

— Какая красивая девочка! — высказал я свое восхищение.

— Это она унаследовала от своего отца, — откликнулась женщина с некоторой долей сарказма.

— Я так не думаю. А он здесь?

— Нет. Он был абсолютно ничего не стоящим неудачником, так что я его выгнала. Последнее, что я о нем слышала: он сейчас подрывает экономику Нью-Джерси.

— Что ж, это лучшее место для него.

— Хотите кофе? Или, может быть, чаю?

— Кофе, если можно.

На самом деле я вовсе не хотел кофе, но подумал, что это может немного разрядить обстановку. Мисс Миме показалась мне грубоватой и упрямой женщиной. И если уж она решила не помогать в расследовании, то так оно и будет.

Несколько минут спустя женщина вышла из кухни с двумя большими чашками кофе, которые аккуратно поставила на небольшой сосновый столик; затем она вернулась в кухню, чтобы взять сахар и сливки. После чего мы сели пить кофе. И тут я впервые заметил, что ее рука с чашкой немного дрожит. Она уловила мой взгляд и попыталась поддержать чашку и другой рукой.

— Все это так просто не проходит, — сказал я мягко. — Когда случается подобное, оно действует, как камень, брошенный в пруд. Все сразу взбаламучивается, переворачивается с ног на голову.

Она кивнула:

— Рут спрашивала меня об этом. Я не сказала ей, что они умерли. И все не могу решить, как же ей сказать.

— Вы хорошо знали Риту?

— Ее лично — мало. Гораздо больше мне известно о ней. Я слыхала о дурном характере ее мужа, о том, что он чуть не убил их, устроив пожар... — женщина сделала паузу. — Вы считаете, что это он сделал?

— Не знаю. Слышал только, что Билли здесь недавно околачивался.

— Я видела его один или два раза. Сказала Рите об этом. Но она просто вызвала полицию, когда он в последний раз явился сюда пьяным. В остальное время она старалась не обращать внимания на его странности. Полагаю, Рита жалела его.

— Вы были у себя прошлой ночью?

Она кивнула. И после небольшой заминки сказала:

— Я рано легла спать. Женские проблемы, знаете ли... Проглотила две таблетки тайленола, выпила немного виски — и не проснулась до утра. Утром спустилась вниз и увидела, что дверь в Ритину квартиру открыта. Вошла. Вот тогда-то я их и нашла. Не могу не думать о том, что было бы, если бы я тогда не глотала этих таблеток, не пила бы виски... — она глубоко вздохнула, сдерживая подступающие слезы.

Я ненадолго отвернулся, давая ей возможность взять себя в руки.

— Кто-нибудь еще, кроме Билли, создавал ей проблемы? — задал я новый вопрос.

Возникла большая пауза.

— Мисс Миме... — начал я, немного выждав время.

— Люси, — назвала она свое имя.

— Люси, — продолжил я, — вы не можете навредить ей своими словами теперь. Но если вы знаете хоть что-нибудь, могущее помочь нам отыскать убийцу, тогда, пожалуйста, скажите это мне.

Люси залпом допила свой кофе.

— У нее всегда было мало денег. Приходила к ней женщина, которая отчасти ей помогала, но, похоже, недостаточно. Я как-то предлагала ей деньги, но она не взяла их. Сказала тогда, что нашла способ немного подзаработать на стороне.

— Она говорила, как?

— Нет. Но я присматривала за Донни, когда она уходила на новую работу. Трижды. В третий раз она вернулась вся в слезах. Выглядела очень напуганной, но не захотела рассказать мне, в чем дело. Просто заявила, что больше ей не понадобится просить меня посидеть с Донни. Что эта работа ей не подошла.

— Вы говорили об этом полиции?

Она покачала головой:

— Не знаю, почему так, но я не стала им ничего рассказывать. Наверное, потому, что она была хорошим человеком, понимаете?.. Думаю, ей пришлось делать это, чтобы как-то свести концы с концами. А если бы я рассказала полиции, неизвестно, чем бы все кончилось.

— Вы знаете, на кого она работала?

Люси встала и вышла в коридор. Я мог слышать ее гулкие шаги по голому полу. Когда она снова появилась, в руках у нее был клочок бумаги.

— Она сказала мне так. Если случится какая-то беда с Донни или с Билли, или если она не придет вовремя домой, мне следует позвонить по указанному номеру и поговорить вот с этим человеком...

На протянутом Люси мне кусочке бумаги аккуратным Ритиным почерком был записан телефонный номер и стояло имя Лестера Биггса.

— Когда Рита вернулась домой расстроенной, Люси?

— Пять дней тому назад.

Это означало, что Рита специально вызвала меня из Портленда, попросив о помощи уже на следующий день... Я в задумчивости продолжал держать кусочек бумаги в руке.

— Могу я его взять?

Люси кивнула.

Я положил кусок бумаги в свой бумажник.

— Вы знаете, кто это такой? — поинтересовалась она.

— Управляющий службой эскортов в Южном Портленде, — отвечал я.

Впервые за все время разговора Люси не смогла сдержать слез. Капля упала с ее ресниц, а потом медленно покатилась по щеке. Из коридора в комнату вбежала ее дочь и приблизилась к нам, чтобы крепко обнять свою мать. Девочка взглянула на меня, но в ее глазах не было обвинения. Она чувствовала: что бы ни случилось, это не моя вина; не во мне причина слез ее матери.

Я достал из бумажника свою визитку и протянул ее Люси:

— Позвоните мне, если вспомните что-то еще. Или вам просто захочется поговорить. Или вдруг понадобится моя помощь.

— Мне не понадобится помощь, мистер Паркер, — в голосе Люси я расслышал особую интонацию тех, кто долго жил в Нью-Джерси.

— Думаю, да, — я уже открывал входную дверь. — И знаете, что... Большинство людей называют меня просто Берд.

Она пересекла комнату, чтобы проводить меня и закрыть за мной дверь. Дочь неотступно следовала за ней, все так же крепко обнимая ее.

— Вы ведь найдете того, кто это сделал, правда? — спросила Люси.

Проплывавшие мимо облака ненадолго закрыли зимнее солнце, отбросив легкие тени на стену. В какое-то мгновенье мне почудилась, что одна тень очень похожа на силуэт молодой женщины. Я вздрогнул. Это длилось всего несколько секунд, а затем облака рассеялись и снова выглянуло солнце.

— Да, мы найдем его.

Лестер Биггс занимал офис на Бродвее. Я нажал кнопку домофона. Не прошло и тридцати секунд, как мне ответил приветливый женский голос.

— Я пришел, чтобы повидаться с мистером Биггсом, — отрекомендовался я невидимой собеседнице.

— По какому делу вы пришли к мистеру Биггсу? — последовал ответ.

— По делу Риты Фэррис. Меня зовут Чарли Паркер. Я частный детектив.

Наступила тишина. Ничего не происходило. Я уже собрался позвонить снова, как вдруг дверь открылась. Одолев два лестничных пролета, я добрался до открытой двери. На полу в офисе лежал зеленый ковер, имелись также стол с телефоном и два деревянных стула без подлокотников; в углу были свалены пачка журналов и две коробки с видеокассетами.

Напротив входа, рядом с двумя окнами, выходившими на Бродвей, стеной высились упаковки с электроприборами: микроволновыми печами, фенами, тостерами, стереосистемами, даже с компьютерами, и все — изготовленные какой-то неизвестной мне компанией.

На каждой коробке красовалась надпись по-русски: «Доверяйте Лестеру Биггсу куплю-продажу русских компьютеров».

За столом с телефоном в кожаном кресле сидел Лестер Биггс собственной персоной, а справа от него на одном из стульев расположился бородатый мужчина с огромными бицепсами. Его мощные ягодицы не помещались на стуле и свешивались по обе стороны сиденья, словно шары, наполненные водой.

Лестер Биггс, наоборот, выглядел тощим и чем-то неуловимо походил на стандартного жениха. Ему на вид было около сорока. Имидж ему создавали дешевый костюм на трех пуговицах, белая сорочка, тонкий розовый галстук и аккуратно подстриженные волосы: вверху — чуть покороче, внизу — чуть подлиннее. Лицо его отличалось смуглостью, а глаза он слегка прищуривал, словно его застали врасплох еще не проснувшимся. В правой руке Лестер Биггс держал ручку, которую небрежно бросил на стол, когда я приблизился. Этот жест обнажил красивый золотой браслет на его запястье.

Биггс, как мне было известно, слыл не самым плохим специалистом в своей профессии. Начинал он с того, что перепродавал электронику. Быстро преуспел в купле-продаже краденого товара. Затем занялся еще некоторыми другими делами. Службой эскортов он руководил со сравнительно недавних пор: только семь или восемь месяцев. Я слышал, что он просто принимал звонки, связывался с девочками и обеспечивал машину, которая доставляла ту или иную девочку по указанному адресу к заказчику. Иногда его сопровождал в поездках накаченный мужчина внушительного вида чтобы убедиться, что все идет по плану, и за это получал свои законные пятьдесят процентов.

— А, частный сыщик. Добро пожаловать! Садитесь, — произнес он, указав мне на свободный деревянный стул.

Я присел. Спинка стула сразу несколько накренилась, так что я постарался немного ослабить давление.

— Ваш бизнес, как я вижу, процветает.

Биггс пожал плечами:

— Да, вроде бы все идет неплохо. Но это не основная моя работа.

— А что же является вашей основной работой?

— Я покупаю и продаю вещи.

— Например, людей?

— Я просто обеспечиваю их работой. Никто никого не заставляет что-либо делать насильно. И никто, кроме Джимми, не работает непосредственно на меня. Они работают сами на себя. Я им просто в этом содействую.

— Расскажите-ка мне о том, как вы посодействовали Рите Фэррис.

Биггс ответил не сразу. Развернулся в своем кресле и довольно долго смотрел в окно.

— Я слышал об этом. Мне очень жаль. Она была хорошей женщиной.

— Вот именно, что была. Я пытаюсь выяснить, связана ли как-то ее смерть с тем, что она делала для вас.

— Почему это имеет для вас значение?

— Просто мне важно это знать. Вероятно, вам тоже.

Биггс обменялся взглядами с Джимми, который молча пожал плечами.

— Как вы меня нашли? — спросил Лестер Биггс.

— Я просто шел по следу дешевого порно.

Биггс улыбнулся.

— Некоторым мужчинам необходимо что-нибудь этакое, чтобы расслабиться.

— Вы как предпочитаете: мне рассказать все или копам? — продолжал нажимать я на Биггса. — Уверен, они будут рады обсудить с вами вопросы вашего содействия.

— Что вы хотите знать?

— Расскажите мне о вечере прошлого понедельника.

Он снова обменялся взглядами с Джимми и лишь затем начал говорить:

— Немного странный вызов, вот и все. Позвонил парень с Хай-стрит и заказал девочку. Я поинтересовался у него, есть ли какие-либо особые пожелания, и он ответил, что ему нужна блондинка небольшого роста с маленькой грудью и аккуратной задницей — вот, собственно и все, что ему бы хотелось. Ну, судя по описанию, ему подходила Рита. Я позвонил ей и предложил немного подзаработать, и она согласилась. Это был только третий ее вызов, но обычно у нее все неплохо получалось. Джим заехал за Ритой и привез ее в гостиницу. Он остался ждать в холле, а она прошла в номер.

— В какой номер?

— Девятьсот двадцать семь. Через десять минут Рита спустилась вниз и потребовала, чтобы Джим немедленно отвез ее домой. Тот пытался ее успокоить, предлагал разобраться в том, что же произошло. Она заявила, что, войдя в номер, обнаружила там пожилого мужчину, который был как-то странно одет...

Биггс посмотрел на Джима, чтобы тот подтвердил его слова.

— В старомодную одежду, — пояснил охранник.

— Ну, да, он был одет старомодно, в костюм было тридцати-сорокалетней давности. Еще она сказала что все в комнате показалось ей очень странным: там не было ни одежды, ни вещей, ни сумок — только старый мужчина в своем старом костюме. И она испугалась. Рита не могла объяснить, почему испытала страх, но этот тип определенно напугал ее, и очень сильно.

— По ее словам, он плохо пах, — добавил Джим. — Не так, конечно, как пахнут испорченные яйца или тухлая рыба. Но словно что-то гнилое находилось внутри него самого. Так плохо, как может пахнуть... скажем, дьявол, — он сам смутился от приведенного сравнения и принялся с деланным вниманием изучать свои пальцы.

— Когда мужчина положил свою руку ей на плечо, — продолжал Лестер, — ей тут же захотелось убежать. Она оттолкнула клиента, и он упал спиной на кровать. Рита тут же попробовала открыть дверь номера, однако та оказалась запертой. Когда ей все-таки удалось открыть дверь, он снова набросился на нее: потянул за платье, пытаясь раздеть и поцеловать ее. Рита сначала стала кричать, а потом ударила мужчину по голове. Прежде чем клиент пришел в себя, она уже выбежала в коридор. Тем не менее она слышала, что он бежит следом. Повернув за угол, Рита увидела группу людей, садившихся в лифт. И успела тоже туда заскочить, придержав дверь ногой. При этом она все время чувствовала специфический неприятный запах клиента и догадывалась, что он где-то близко. Ей просто повезло: в этой гостинице имеется только один лифт, и у преследователя не было возможности догнать Риту...

Джим все еще продолжал смотреть на свои руки. Кисти рук были большими, и на них осталось много шрамов. Может быть, он задавался вопросом: могла ли Рита Фэррис остаться в живых, если бы он, Джим, тогда как следует приложил бы тому парню?

— Я попросил ее подождать меня в холле, рядом со столом регистратора, — вновь вступил в разговор Джим. — А сам в это время поднялся в комнату, но та оказалась открытой и пустой. Как Рита и говорила, в комнате не было ни вещей, ни одежды. Ничего! Я спустился вниз и спросил у работников отеля, не видели ли они моего друга из номера девятьсот двадцать семь. Они ответили, что в этом номере никто не проживает, он свободен. По-видимому, старик попал туда, прикинувшись носильщиком. Я привел Риту в бар, заказал для нее бренди и подождал, пока она немного успокоится. После чего я отвез ее домой. Вот и все.

— Вы сообщили о случившемся в полицию?

Биггс покачал головой:

— Как я мог?

— У вас же есть телефон.

— У меня есть свой бизнес, — отвечал он.

— Он ведь мог попытаться снова. Может, и попытался. Возможно, именно поэтому Рита Фэррис и была найдена мертвой.

Биггс снова отрицательно покачал головой:

— Нет, такие вещи случаются. Этот урод, наверное, просто отправился домой, и конец истории.

Джим так и не поднимал глаз. Скорее всего, чувствовал себя виноватым.

— Она описала вам клиента?

— Все так, как мы вам рассказали: старый, высокий, седой, отвратительно пахнущий — и только.

Я поднялся со стула:

— Спасибо, вы мне очень помогли.

— Всегда рады! — приветливо откликнулся Биггс. — Захотите повеселиться — обязательно позвоните нам.

— Непременно!

Едва я вышел на улицу, ко мне тут же подъехала машина Эллиса Ховарда. Он явно пребывал не в лучшем настроении.

— Что ты здесь делаешь?

— Полагаю то же, что и ты.

— Ты что, работаешь анонимно? Ответь на мой вопрос, наконец: откуда ты узнал, что она подрабатывала проституткой?

— Вероятно, теми же методами, какими добываешь информацию ты. И вообще — это не имеет значения.

— Но ты ведь не собирался рассказывать нам об этом?

— Почему же? Рассказал бы. Просто не хотел зря очернять ее в присутствии прессы. И потом, мне нужно было самому во всем разобраться.

— Не знал, что ты такой сентиментальный, — произнес Эллис без малейших признаков улыбки.

— У меня еще много скрытых черт в характере, — я повернулся, чтобы отправиться к своей машине. — До скорой встречи, Эллис.

Глава 8

После посещения офиса Лестера Биггса я зашел пообедать в «Бегл Воркс», что на Темпл-стрит. Заказал отбивную, немного французского вина и принялся наблюдать за машинами и прохожими. Кучка людей стояла в очереди за дешевыми билетами в кинотеатр «Никлодеон». Кто-то просто вышел подышать свежим воздухом на площадь. Рядом кипела жизнью улица Конгресса. Она сильно изменилась с тех пор, как мелкие торговцы из пригорода свернули здесь свой бизнес, но уже появилось множество новых ресторанчиков и лавок. Если еще учесть, что неподалеку находился Кистоунский кинотеатр и тут вполне прилично кормили, район выглядел вполне обжитым.

Это был город людей, вечно борющихся за существование: его дважды сжигали индейцы — в 1676 и 1690 годах, он попадал под обстрел англичан под предводительством Генри Моватта в 1775, еще раз претерпел пожар в 1866, когда кто-то угодил фейерверком в домик лодочника на Коммерческой улице, и этот пожар превратил в пепел всю восточную часть города. И все же город возрождался и рос.

Я испытываю те же чувства к этому городу, что и к своему дому в Скарборо: Портленд для меня стал тем местом, где прошлое жило в настоящем; здесь каждый мог найти себя, пока осознавал, что он связующее звено единой цепи. Ведь человек без прошлого отрезан и от будущего. Может, в этом и состояла проблема Билли Перде. В его жизни отсутствовала преемственность. Прошлое представало серией бессвязных эпизодов, которыеобъединялись только неудачами.

Но разве дела Билли Перде напрямую меня касались? Что бы он ни сделал Тони Сэлли, каковы бы ни были мотивы Билли, все это являлось делом только их двоих. Билли уже взрослый, и действия его на Ферри-Бич значили лишь то, что он играл по правилам взрослых. Однако, если дела Билли меня не касались, почему же я испытывал такое острое желание его спасти?

Ведь если так смотреть на происходящее, то судьбы Риты и Дональда тоже меня не касались, но я же не смог бы себе этого внушить. В их квартире, видя два тела, лежавшие на полу и освещаемые холодными вспышками камер, я чувствовал, как что-то пронизывает меня насквозь — что-то из прошлого. Мне доводилось испытывать подобное и раньше, но теперь это было нечто невообразимое... В переполненной кофейне, куда люди входили с холода погреться, говорили о своих детях, сплетничали о соседях, обнимали подружек, я потирал пальцами левой руки свою правую ладонь и вспоминал пережитое мной в свое время приключение, которое невозможно сравнить ни с чем. Я будто снова вдыхал запах болот Луизианы.

Почти за восемь месяцев до этого дня я сидел в спальне слепой старухи, которую все называли тетушка Мария Агуиллард. Ее огромные незрячие глаза выражали все муки собственной прожитой жизни и все тяготы окружавших ее людей. Я не представлял себе, что именно хочу от нее. Старуха утверждала, что слышит зов своей погибшей девушки, доносящийся со стороны болот. Я же верил, что человек, который убил эту девушку, вероятнее всего, убил и мою жену, и моего ребенка. И при этом осознавал, что старуха не была сумасшедшей, невменяемой или просто одинокой, ищущей внимания людей.

Но когда тетушка Мария прикоснулась к моей руке в той сумеречной комнате, что-то прострелило меня насквозь, как удар электрическим током. Я понял: старая креолка не лжет — она и вправду слышала плач и крики девушки, пыталась успокоить ее душу после смерти.

И благодаря тетушке Марии я услышал голоса Сьюзен и Дженнифер, слабые, но отчетливые. Я привез эти голоса с собой оттуда, из Луизианы. По дороге домой, в поезде, я впервые вновь услышал родные голоса. Такой подарок сделала мне тетушка Мария: я видел и слышал своих умерших жену и ребенка. Я видел и слышал также других умерших людей. И среди них потом вдруг оказалась сама тетушка Мария. Таков был ее подарок, переданный мне простым прикосновением, и для меня это до сих пор необъяснимо.

Может, это дар эмпатии — способности сопереживать тому, кто ушел из жизни с болью, насильно, неожиданно, без отпущения грехов? Или же я испытывал некую форму безумия как результат горя и вины, попросту сходил с ума? И в этом состоянии соприкасался с параллельными мирами, где умершие просили помощи у живых. У меня не сложилось точного объяснения тому, что творилось. Понятно было только, что безвременно ушедшие возвращались ко мне вновь.

Но этот дар стал для меня хуже проклятья. Его оборотной стороной явилось то, что насильно ушедшие из жизни невинные жертвы, их тени, вся эта толпа мертвецов знала: я слышу их. И они приходили вновь и вновь.

Несмотря на мои непрестанные воспоминания и видения из прошлого, я провел целый день, переходя из бара в бар и разыскивая тех, кто знал Билли Перде, кто имел хоть малейшее представление, где тот мог быть. Кое-где меня уже опередила полиция Портленда, следствием чего являлся холодный и безразличный прием. Никто ничего мне толком не сказал, и я уже совсем перестал надеяться, как вдруг встретил Джеймса Хамилла.

Семья Хамилла была не очень многочисленной. Сам он представлял собой стодвадцатикилограммового громилу с бычьей шеей и скудным умишком — тот тип, который, если ему выпадает возможность оказать кому-то добрую услугу, стремится поступить наоборот, то есть нагадить. Хамилла волновал только один вопрос: как набить брюхо.

Джеймс Хамилл играл в одиночестве в бильярд, когда я зашел в бильярдную на Фоур-стрит. Свою бейсболку он повернул козырьком назад. Когда Джеймс наклонялся над столом, его соломенные усы вздрагивали от напряжения. При плохом ударе по шару он громко ругался. Даже если бы шарик был металлическим, а в лузе лежал бы магнит, Хамилл все равно не послал бы шар точно в цель. Дело здесь было в самом Джеймсе Хамилле.

Кто-то из бара «Жирная устрица» на Портленд-стрит говорил мне, что Хамилл как-то поцапался с Билли Перде. Неизвестно, что они не поделили. Может, Билли увел его девушку.

— О, Джеймс Хамилл! — окликнул я его.

Он оторвал от края стола свое брюхо и протянул мне руку. Его улыбка напоминала ночной кошмар дантиста.

— Рад познакомиться, кто бы ты ни был, черт побери! А теперь не мешай мне. — Он вернулся к игре.

— Я ищу Билли Перде.

— Ну, так обратись к легавым.

— О нем еще кто-то спрашивал?

— Кто-то в форме и со значком, насколько я слышал. Ты тоже коп?

— Нет.

— Частный детектив? — Джеймс нацелил кий на центровой шар.

— Вроде того.

— Он тебя тоже нанял?

Я толкнул один из шаров, и тот попал прямо в лузу.

— Эй! — заорал Хамилл. — Верни мой шарик! — он напоминал поведением избалованного ребенка, хотя в этом никак нельзя было обвинить его мать.

— А что, Билли Перде нанял частного детектива? — ответил я вопросом на вопрос я.

Меня выдал мой тон. С лица Хамилла сползло расстроенное выражение. Его сменило выражение жадного любопытства.

— А тебе-то что до этого?

— Мне нужна любая информация, которая поможет мне разыскать Билли. Кто этот частный детектив?

Если бы даже Хамилл не сказал мне правды, я с помощью пары телефонных звонков быстро выяснил бы все. При условии, конечно, что тот, кто работает на Билли, не станет этого скрывать.

— Не хотелось бы закладывать своего приятеля... — Хамилл глубокомысленно потер свой подбородок, якобы оценивая все «за» и «против». — А какой у вас интерес?

— Я работал на его жену.

— Она мертва. Надеюсь, вам заплатили вперед.

Я повертел в руках бильярдный шар, испытывая огромное желание запустить им Хамиллу в голову. Хамилл прочитал это намерение на моем лице.

— Мне нужны наличные, — сказал он, смягчаясь. — Дай мне денег, и я тебе его назову.

Я достал бумажник и положил на стол двадцатку.

— Всего двадцать баксов? — пробубнил Хамилл. — Так дешево я тебе не обойдусь.

— Я добавлю. Говори.

Хамилл подумал с минуту.

— Не знаю, как его зовут, но фамилия звучит похоже на Вилдон или Виффорд.

— Виллефорд?

— Точно-точно! Виллефорд.

Я кивнул в знак благодарности и пошел прочь.

— Эй! — закричал Хамилл, догоняя меня. — А как насчет добавки?

Я вернулся к бильярдному столу:

— Извини, забыл, — положил еще монету поверх двадцатидолларовой бумажки, подмигнул Хамиллу и вернул на стол шар от бильярда. — Не болтай лишнего о его жене. Будь здоров!..

Я двинулся вниз по лестнице.

— Эй, мистер Крутой! — выкрикнул мне вслед Хамилл. — Советую поторопиться!

Марвина Виллефорда не оказалось в его офисе, расположенном над итальянским ресторанчиком у залива Кэско. На двери была прикреплена записка, сообщавшая, что он ушел на ленч. Очевидно, ушел надолго. Я поинтересовался в итальянском ресторанчике у официанта, где Виллефорд имеет обыкновение обедать, и тот назвал мне приморскую «Таверну моряка» на перекрестке Коммерческой и Серебряной улиц.

В XVIII и XIX веках Портлендская гавань была центром рыболовства и мореплавания. В наши дни первенство перешло к Бостону и Вест-Индии. Теперь суда чаще отправлялись в Китай и на Ближний Восток. Перестройка гавани для привлечения туристов и молодежи все еще составляла предмет споров: трудно наладить работу в гавани, если вокруг болтается куча бездельников и пижонов с фотоаппаратами и пакетами попкорна.

«Таверна моряка» выглядела стареньким уютным местечком. Я знал, как выглядит Виллефорд, но лично не был с ним знаком. И уж тем более ничего не знал о его прошлом. Он выглядел старше, чем я помнил по последней нашей встрече в темном баре. Тогда он смотрел баскетбол по телевизору в окружении морских коньков и звезд, развешанных по стенам. Сейчас ему на вид можно было дать лет шестьдесят: на лысой голове лишь несколько прядей седых волос, похожих на водоросли, прилепившиеся к скале; бледная, почти прозрачная кожа с прожилками на щеках. Лицо украшал красный нос картошкой, а сами черты лица расплылись из-за заметной отечности: видимо, он немало пил.

В одной руке Виллефорд держал высокий стакан с пивом, рядом стоял пустой стакан и лежали пакетик чипсов да остатки бутерброда. Он тупо смотрел на экран телевизора.

— Привет! — громко сказал я, садясь рядом. — Вы Марвин Виллефорд?

— Он должен вам денег? — пробубнил тот, не отрывая глаз от экрана.

— Нет пока, — ответил я.

— Отлично. Значит, вы ему должны?

— Тоже нет.

— Жаль. Но если бы и так, на вашем месте я бы их не отдавал, — наконец он повернулся ко мне. — Так чем же я могу помочь, сынок?

Мне показалось странным такое обращение в мои тридцать четыре года. Захотелось предъявить ему удостоверение личности.

— Меня зовут Чарли Паркер.

Он кивнул:

— Я был знаком с твоим дедом, Бобом Уорреном. Хороший был человек. Но сегодня ты хочешь отнять мой кусок хлеба, Чарли Паркер.

Меня передернуло.

— Возможно. Однако будем надеяться, что здесь нам обоим работы хватит. Заказать вам пива?

Виллефорд опустошил стакан и велел бармену его наполнить. Я же заказал себе кофе.

— Старые порядки уходят в прошлое, город совсем не узнать, — печально проговорил Виллефорд.

— А Теннисон?

Он одобрительно улыбнулся:

— Хорошо, что осталось хоть что-то от прежней романтики.

Все-таки удовольствия Виллефорда не ограничивались затяжными ленчами в полутемных барах. Это было приятно осознавать.

Старик обрадовался новой порции пива.

— Ну, ты все-таки не совсем из «новых», сынок. Знаешь, я ведь уже бог знает сколько лет хожу в этот бар. Интересно, как долго он еще здесь простоит? Теперь рядом с портом отстраивают новые спальные районы, открывают модные магазины. Иногда мне хочется приковать себя к каким-нибудь старым ржавым рельсам в знак протеста. Да боюсь простудиться и сдохнуть ни за что ни про что. Так что тебя ко мне привело, сынок?

— Я надеялся услышать от вас что-нибудь о Билли Перде.

Глотнув пива, Виллефорд поджал губы.

— Это у тебя профессиональное или личное? Ведь если это личное, то мы просто болтаем, а если интерес профессиональный, то надо соблюдать этику. Что ж, если хочешь услышать рассказ о Билли как о моем клиенте, так пожалуйста, я готов. У него недоставало некоторых наиважнейших качеств клиента, таких, например, как деньги. Но, по моему мнению, ему больше нужен хороший адвокат, чем частный сыщик.

— Тогда будем считать, что у меня это личное.

— Ну, раз личное, то он нанял меня, чтобы я нашел его родителей.

— Когда?

— Около месяца назад. Две пятых заплатил мне вперед, долларовыми и пятидолларовыми купюрами как Пиноккио. Но оставшиеся три пятых так и не отдал, и я перестал на него работать. Он, конечно, остался недоволен, но бизнес есть бизнес. Похоже, у него были серьезные неприятности.

— Как далеко вы зашли в этом расследовании?

— Ну, я предпринял стандартные действия: обратился в бюро закрытой личной информации — узнал возраст родителей, профессию, национальность, социальный статус. Толком же о его происхождении ничего не выяснил.

— Неужели метрические записи вообще отсутствовали?

Виллефорд отхлебнул пива и забавно развел руками. Я оказался прав.

— Тогда я поехал в Темную Лощину. Ты знаешь, где это: к северу от Гринвилла. У меня было еще одно дело в Маусхэде, так что я решил сделать Перде небольшое одолжение, потратив на него часть времени, принадлежавшего другому клиенту. Человек, который был его последним опекуном, еще живет там, хотя он уже в летах. Его зовут Мид Пайн. Он и рассказал мне, что Билли Перде из приюта «Санта-Марта» усыновила через посредничество какой-то женщины семья из Бангора.

Название «Санта-Марта» показалось мне знакомым. Но я никак не мог припомнить, при каких обстоятельствах слышал его. Виллефорд, должно быть, понял, что я напрягаю память.

— Приют и там же дом престарелых «Санта-Марта», — повторил он. — То самое место, где старушка совершила самоубийство на прошлой неделе. Ну, та, что сбежала. «Санта-Марту» когда-то основали как приют для женщин, свернувших с пути истинного. Но теперь, когда все монахини умерли, он стал обычным частным приютом. Впрочем, довольно бедным. Место, где вечно пахнет пирогом и тушеными овощами.

— Так что, метрические записи исчезли?

— Нет там ничего. Какое-то время они еще хранили документы, но в этих бумагах отсутствовали сведения о Билли Перде. Если что-то когда-то и было, то некто позаботился об уничтожении всех следов. Не совсем понятно, зачем.

— А вы говорили с той женщиной, что организовала усыновление?

— Шерри Ленсинг. Да, я говорил с ней. Она тоже уже стара. Боже, да ее дети уже могут считаться людьми среднего возраста! Все, с кем я общаюсь, либо старики, либо клиенты. Надо бы обзавестись и друзьями помоложе.

— Зато с вами охотно разговаривают, — вставил я. — У вас есть репутация.

— Но разве можно делать что-либо без наличных в кармане? — засмеялся он.

— Не знаю. Можно, наверное, попробовать. Но далеко не уйдешь, это точно.

Виллефорд согласно кивал, продолжая пить свое пиво.

— Мертвые, оказывается, порой играют в событиях нашей жизни большую роль, чем живые.

Итак, именно Шерри Ленсинг была той женщиной, которая устроила усыновление Билли Перде. Должно быть, интерес ее носил не только профессиональный характер, если три десятилетия спустя она еще пытается помочь его бывшей жене и сыну. Я вспомнил сумку с одеждой, коробку с едой и несколько банкнот в руках Риты Фэррис. Как казалось, Шерри Ленсинг выступала здесь в роли милой дамы-благотворительницы. Ее должно сильно расстроить известие о двух смертях.

Я заказал старику еще порцию пива, и Виллефорд воспринял мой жест с благодарностью. К тому моменту он уже прилично нагрузился. Я чувствовал себя героем оттого, что так напоил его: старик вряд ли сможет работать оставшуюся часть дня, а я удовлетворю свой профессиональный интерес.

— Так что же Шерри Ленсинг? — продолжал я давить на все педали.

— Ну, она не хочет говорить о Перде. Я пытался что-нибудь из нее вытянуть, но тщетно. Вот все, что она сказала: мать откуда-то с севера, а Ленсинг организовала усыновление по просьбе ее сестер. Получается, что Шерри даже не знает имени матери. Очевидно, она отвалила кучу денег приюту за усыновление. Может, и сама была с ними в доле. Ей выдали все бумаги, кроме метрики... Хотя у нее имеется копия некоего свидетельства о рождении, где сказано, что родителями Билли были Джон и Джейн Доу. А значит, оригинал должен где-то быть.

— И что вы предприняли?

— Ну, подытожив то, что сказал мне Пайн, и, проверив все записи, я пришел к выводу, что большинство людей, воспитывавших Билли, были с севера. Самая южная точка из тех, где он проживал, это Бангор. Пока он не уехал в Бостон, будучи уже достаточно взрослым. Я задавал вопросы, сопоставлял даты событий с датой рождения, даже дал запрос в местную газету. И ждал. Но деньги быстро кончились, а оставшийся гонорар Билли мне выплатить не смог. Потом мне позвонили и сказали, что я должен поговорить с женщиной в приюте для стариков в Темной Лощине. Дорога опять привела меня в приют «Санта-Марта». Я сказал Билли: будут деньги, тогда стану продолжать расследование. Он заявил, что денег у него нет. Тогда я отказался вести это дело. Билли пригрозил, что разнесет мой офис, если я не помогу ему. А я показал ему вот это, — он отогнул полу пиджака, чтобы я мог видеть внушительный «кольт» восьмимиллиметрового калибра. С таким оружием Виллефорд походил на стареющего гангстера. — И Билли Перде пошел своей дорогой.

— Вы назвали ему имя женщины?

— Да я бы что угодно ему выложил, лишь бы он от меня отстал. Мне стало понятно, что уже пришло время завязывать. Но если бы я завязал с Билли раньше, то пришлось потом опять к этому возвращаться.

Мой кофе давно остыл. Я перегнулся через стойку бара и вылил его в раковину.

— У вас есть предположения о том, где Билли может сейчас находиться?

Виллефорд отрицательно покачал головой.

— Есть еще кое-что... — загадочно произнес он. Я подождал, пока он созреет.

— Эта женщина в приюте «Санта-Марта»... Ее звали мисс Эмили Уоттс. Или она сама так себя назвала. Тебе это имя ни о чем не говорит?

— Не думаю, — ответил я после паузы.

— Эта старуха померла в снегах. Странно, не находишь?

И вдруг я вспомнил. Застрявшая в голове информация о разборке с массовым убийством людей у Проутс Нэк помогла извлечь и воспоминание об этом событии из глубин моей памяти.

— Думаете, Билли отправился повидаться с ней?

— Точно не знаю. Но что-то же подвигло ее на побег в лес и последующее самоубийство, когда ее попытались вернуть.

Я встал и горячо поблагодарил старика за беседу, попутно надевая пальто.

— И мне приятно было поговорить с тобой, сынок. Ты чем-то очень похож на своего деда. И в жизни поступаешь, как поступил бы он. Уверен, что те, кто встретятся на твоем пути, никогда об этом не пожалеют.

Я невольно испытал угрызения совести.

— Спасибо. Подвезти вас куда-нибудь?

Он потряс стаканом, чтобы ему налили еще пива, а потом заказал еще и виски. Я положил на стойку бара десятку, покрывавшую все его расходы, и он приветливо помахал рукой мне на прощание:

— Нет, сынок, я никуда не еду.

Уже темнело, когда я вышел из бара, кутаясь в пальто от холода. Со стороны гавани дул ледяной ветер, пронизывающий до костей. Я припарковал свой «мустанг» в местечке под названием Одна Индия — в одном из уголков Портленда с темным прошлым. Впервые колонисты основали здесь королевский форт в 1680 году. Он простоял всего десять лет до завоевания французами и их союзниками. Все 190 поселенцев безоговорочно капитулировали. Так вышло, что форпост Индийской улицы был основан в том же самом месте; он указывал «нулевую милю» Атлантики и железной дороги Святого Лаврентия — части Большого грузового пути Канадских железных дорог — в то время, когда Портленд еще являлся крупным железнодорожным центром. Теперь здесь располагался офис страховой компании, но следы былой деятельности еще сохранились.

Местная железная дорога функционировала тут уже около тридцати лет, хотя постоянно ходили слухи о перестройке станции «Юнион» с целью открыть сообщение с Бостоном. Странно было наблюдать, как что-то, уже придуманное в прошлом, а потом забытое, возрождалось вновь.

Окна «мустанга» начали покрываться изморозью, когда я подъехал к станции, а туман над водой заметно сгустился. Я почти выбрался из машины, когда услышал за спиной приближавшиеся шаги. Интуитивно распахнув пальто, я правой рукой потянулся к оружию. В этот момент что-то твердое уткнулось мне в спину, и грубый голос произнес:

— Руки за голову!

Я послушно поднял руки; справа приблизилась другая фигура, чтобы отобрать у меня оружие: низкорослый мужчина лет сорока с густыми черными волосами, нависавшими на глаза, широкоплечий и мускулистый. Его можно было бы даже назвать красивым, если бы не заячья губа, похожая на след от ножевого ранения.

Второй мужчина, когда я смог его рассмотреть, показался мне выше ростом; его длинные черные волосы лежали на воротнике свежей белой сорочки, а жесткий взгляд и плотно сжатые губы явно не соответствовали яркому галстуку праздничной расцветки. Его голова выглядела почти квадратной отчасти благодаря прямоугольным плечам, шеи почти не было. Этот человек двигался подобно монстру в детских компьютерных играх — шагал, не сгибая колени и поворачиваясь всем корпусом. Они оба, впрочем, хорошо дополняли друг друга.

— Да, ты, пожалуй, староват для игры «Угощайте, не то пошутим» в праздник Всех Святых, — обратился я к низкорослому мужчине. — И знаешь что, — добавил я шепотом, — если ветер переменится, то он и тебя с собой унесет.

Я понимал, что они были лишь дешевыми наемниками, но мне все равно не нравились люди, тыкающие пушкой мне в спину. Как бы сказал Билли Перде: это грубо.

Коротышка, которого я про себя окрестил Заячьей Губой, повертел в руках мое оружие, с видом эксперта изучая «смит-вессон» третьего поколения.

— Неплохая штучка, — заметил он вслух.

— Верните ее мне, и я покажу, как она работает.

Он ухмыльнулся, странно скривив рот.

— Тебе придется пойти с нами, — коротышка указал рукой в направлении Индийской улицы, где в темноте светились фары их машины. Потом он взглянул на «мустанг» и ненадолго задумался.

— Черт! — сказал наконец Заячья Губа с насмешливым беспокойством на лице. — Ты, наверное, будешь волноваться за машину? — он дважды выстрелил из моего оружия в «мустанг», прострелив передние шины.

Где-то неподалеку сработала сигнализация какой-то машины.

— Ну, вот, — удовлетворенно произнес он, — теперь уж ее точно никто не угонит.

— Я тебе это припомню, — буркнул я.

— Если захочешь, чтобы я проговорил тебе по слогам мою фамилию, дай мне знать.

Высокий указал мне кивком в направлении их машины — серебристому «БМВ» седьмой серии, подъехавшему к нам справа. Дверца приоткрылась. В машине сидел еще один симпатичный черт с коротко стриженными волосами и «пушкой»; водитель, который был помоложе остальных, жевал резинку и слушал какую-то радиостанцию. Когда я сел в машину, как раз пел Брайан Адаме.

— Может, переключимся на другую волну? — спросил я.

Заячья Губа больно ткнул меня в бок «пушкой».

— Мне нравится эта песня! — огрызнулся он. — А ты бездушный.

Я посмотрел на него и подумал: «Да, у него это серьезно».

Мы приехали в отель «Редженси» на Молочной улице. Лучший отель в Портленде, он занимал здание из красного кирпича в Старом порту — бывшую Оружейную палату. Водитель припарковался позади отеля, и мы зашли внутрь с Фоур-стрит; молодой человек в аккуратном черном костюме посоветовал нам пройти наверх. Мы поднялись по лестнице на верхний этаж. На лестничной площадке Заячья Губа вежливо постучался в крайнюю дверь справа. Когда она отворилась, меня втолкнули в холл, и вскоре я увидел Тони Сэлли.

Тони сидел в большом кресле — без обуви, положив ноги на специальную подставку. Он демонстрировал вошедшим свои черные шелковые носки под узкими серыми брюками. Образ гангстера дополняли рубашка в голубую полоску с белым воротничком и красный галстук с едва заметными черными спиральками. Взглянув на нас, Тони улыбнулся, сверкнув золотыми зубами. Он был чисто выбрит и волосы аккуратно зачесал на косой прибор. Карие глаза его зорко глядели из-под узких бровей. Длинный и прямой нос, узкая полоска рта, полноватый подбородок... Руки без традиционных для таких людей колец покоились на коленях. До нашего прихода он смотрел по телевизору вечернюю сводку финансовых новостей. Рядом с ним на тумбочке лежали наушники и "жучок ": подручные, как видно, уже обыскали комнату на предмет вмонтированных подслушивающих устройств.

Репутация Тони Сэлли была однозначна, а деятельность всем хорошо известна. Он начинал как хозяин небольших порномагазинов и борделей в Бостоне. Честно платил братве и играл по правилам: ему требовалось сколотить капитал. Он, как это принято, обдирал низы и хорошо платил верхам, таким образом медленно, но верно «делая карьеру». Теперь Тони Сэлли располагал большими средствами и не меньшей властью и ответственностью.

Возраст его приближался к сорока, но он хорошо сохранился и выглядел вполне респектабельно. Порядочная девушка могла бы привести его домой познакомить со своими родителями, которым и в голову не пришло бы, что он способен похитить ее, изнасиловать и оставить подыхать в Бостонской гавани.

Его не зря именовали Чистюлей Тони. Кличка эта прилипла к нему по ряду причин: отчасти из-за внешности, но в основном потому, что этот малый никогда не пачкал рук кровью. У многих руки были в крови из-за Тони Сэлли, сам же он не видел ни капли.

Я припомнил ужасную историю, услышанную мной не так давно, о том, как Тони разобрался с парнями, нарушившими границы его владений. Парень по имени Стэн Гудмен, бостонский предприниматель, владел небольшим пансионатом в Рокпорте — старинном местечке с большими зелеными газонами и двухвековым дубом на границе владений. Расположенный к северу от Бостона, он слыл подходящим местом для рыбалки. Здесь все еще можно было припарковать машину за пенни, а небольшой пароходик целый день возил тебя по всем достопримечательностям города всего за четыре доллара.

Семья Гудмена — жена и двое детей-подростков, мальчик и девочка, — тоже любила здесь отдыхать. Тони Сэлли предложил Гудмену приличную сумму, желая выкупить пансионат, но тот отказался. Пансионат принадлежал еще отцу Гудмена, который выкупил его у прежнего владельца в начале сороковых годов. Гудмен предложил Сэлли поискать в окрестностях нечто похожее на этот пансионат. Бедняга думал, что, если он будет держаться от Чистюли Тони подальше, все будет в порядке. Он не знал, с кем имеет дело...

Июньской ночью в дом Гудмена вломились громилы, пристрелили их собаку и отвезли всех четверых на гранитные рудники в Халибат. Думаю, Стэн Гудмен умер последним: его заставили смотреть на то, как погибали его жена, дочь и сын. Их убили крайне жестоко — разбили им черепа отбойным молотком. Море крови растеклось по земле к тому времени, как их нашли, — на следующее утро. Думаю, те, на чьей совести лежало это убийство, потом долго отмывались от крови. В следующем месяце Тони Сэлли купил пансионат. Других претендентов не нашлось.

Сам факт, что Тони оставался здесь после того, что произошло у Проутс Нэк, исключал его личное участие в этом кровавом деле. Он просто хотел заполучить уже упомянутые деньги. Хотел так сильно, что был готов на все.

— Ты смотришь новости? — спросил наконец он. И хотя взгляд Тони не оторвался от экрана, я понял, что вопрос адресован мне.

— Нет.

Тут он впервые взглянул на меня в упор:

— Ты не смотришь новостей?

— Нет.

— Почему нет?

— Они меня угнетают.

— Должно быть, тебя легко расстроить.

— Да, у меня неустойчивая психика.

«Финансовые новости» закончились. Тони выключил телевизор и обратил все свое внимание на меня.

— Ты знаешь, кто я? — задал он следующий вопрос.

— Как ни знать...

— Отлично. Значит, раз ты догадлив, то соображаешь, почему я здесь?

— Покупаешь рождественские подарки. Наверняка, присмотрел себе дом?

Он холодно улыбнулся:

— Я все знаю про тебя, Паркер. Ты тот, кто взял Феррера.

Семья Феррера считалась сильным криминальным кланом Нью-Йорка. Они влезли не в свое дело и за это поплатились.

— Они сами себя сдали. Я лишь наблюдал.

— Ну, я-то наслышан совсем о другом. Многие в Нью-Йорке обрадуются, если тебя уберут. Они считают, что ты проявляешь к ним недостаточно уважения.

— Не сомневаюсь.

— Так почему ты еще жив?

— Украшаю собой их скучный мир.

— Они сами в состоянии украсить свой скучный мир и не нуждаются в подсветке. Попробуй ответить еще раз.

— Потому что они знают: я убью любого, кто придет за мной, а потом уберу того, кто послал киллера.

— Я могу убить тебя прямо сейчас. Если только ты потом не восстанешь из мертвых и не будешь нарушать мой покой.

— У меня ведь есть друзья. И у тебя в запасе останется неделя, максимум — десять дней. А потом ты тоже умрешь.

Он повернулся к своим, и его люди вокруг, как по команде, начали ухмыляться.

— Ты играешь в карты? — поинтересовался Тони, когда веселье поутихло.

— Только с друзьями. Я люблю играть с теми, кому доверяю.

— Ты знаешь, что означает «натянуть кого-либо»?

— Знаю.

«Натянуть кого-либо» на игровом жаргоне значит пометить карты и подавать свои особые знаки. Этим обычно занимались шулеры-новички. Вот почему старый игрок ни за что не сел бы играть с новичками, независимо от того, насколько последние были богаты. Всегда существовала вероятность, что тебя «натянут», и ты поймешь, как рисковал, садясь за карточный стол с незнакомцем, только потеряв все.

— Билли Перде «натянул» меня. А теперь я боюсь, что и ты собираешься меня «натянуть». Это мало радует. Я хочу остановить тебя. Сначала расскажи мне все, что тебе известно о Перде. Потом я заплачу тебе, и ты уйдешь.

— Мне не нужны деньги.

— Деньги нужны всем. Я могу оплатить все твои долги, могу заставить исчезнуть кого угодно.

— Я никому не должен.

— Все что-то кому-то должны.

— Только не я. Я чист и свободен.

— Значит, ты исчисляешь свои долги в том, что нельзя перевести в деньги.

— Интересная мысль. Что ты под этим подразумеваешь?

— Это значит, что у меня заканчиваются нормальные средства воздействия, чтобы вытянуть у тебя информацию, «Человек-Птица...»^[3] — он даже подчеркнул жестами кавычки — нарисовал их в воздухе пальцами, тщательно выговаривая каждый слог. А к концу фразы зловеще понизил голос и встал. Даже без ботинок он оказался выше меня ростом.

— Послушай хорошенько, Пташка певчая, — проговорил он, стоя в нескольких дюймах от меня. — Не заставляй меня подрубать тебе крылья. Я слышал, ты работал на бывшую жену Билли. Слышал также, что он отдал тебе деньги — мои деньги! — чтобы ты передал их ей. Ты становишься крайне интересным персонажем в игре, потому что, похоже, был последним, кто видел и его, и ее живыми. Лучше расскажи мне подробно все, что знаешь, прежде чем отправиться в свой скворечник и забыться птичьим сном.

Я выдержал его взгляд.

— Если бы я знал что-нибудь полезное и сказал тебе, то потом не уснул бы спокойно. Но случилось так, что я не знаю ничего полезного.

— Ты ведь знаешь, что у Перде мои деньги?

— Разве?

Тони покачал головой почти с сожалением:

— Ты заставляешь меня сделать тебе больно.

— Это ты убил Риту Фэррис и ее сына?

Тони сделал шаг назад и с размаху ударил меня кулаком в живот. Я знал, что он меня ударит, и весь заранее напрягся. Но удар был достаточно сильным, и я упал на колени. Когда я судорожно втянул в себя воздух, то почувствовал холодный ствол пушки, уставленной мне в затылок.

— Я не убиваю детей и женщин, — сказал Тони.

— С каких это пор? С Нового года?

Чья-то рука схватила меня за волосы и подняла на ноги. «Пушка» все еще находилась у моего уха.

— Неужели ты так глуп? — Тони потер ладонью левой руки костяшки пальцев правой. — Ты хочешь умереть?

— Я ничего не знаю, — мне пришлось повторить. — Я сделал кое-что для его бывшей жены: взял у него деньги и передал ей. И это все.

Чистюля Тони кивнул.

— А о чем же ты тогда говорил с ищейкой в баре?

— О другом.

Тони снова сжал правую руку в кулак.

— Совсем о другом, — повторил я, на сей раз громче. — Это друг моего дедушки. Мы просто повидались, и все. Ты прав, он обыкновенная ищейка. Оставь его в покое.

Тони отступил назад, все еще потирая костяшки.

— Если я узнаю, что ты мне лгал, ты умрешь скверной смертью, понял? И если ты не так глуп, как кажешься, то держись от моих дел подальше.

Его тон стал мягче, но лицо снова приобрело жесткое выражение, когда он опять заговорил:

— Мне жаль, но я должен сделать это с тобой. Хочу быть уверенным, что до тебя дошел смысл нашего сегодняшнего разговора. Если у тебя найдется нечто, чтобы добавить к тому, что ты сейчас сказал, просто стони громче. — Он кивнул тому, кто стоял за моей спиной.

Меня еще раз ударили, и я вновь упал на колени. Мне заткнули рот и связали руки за спиной. Ко мне приблизился Заячья Губа. У него в руках был короткий металлический прут, излучающий голубые искры. Первые два прикосновения электрошоком отбросили меня к стене и сбили с ног. Я судорожно сжимал зубами кляп. После третьего и четвертого прикосновений я перестал себя контролировать. Голубые искры блуждали в наступившей темноте, пока мое сознание не погасло окончательно.

Очнулся я рядом со своим «мустангом», спрятанным за углом от взоров прохожих. Я не чувствовал своих пальцев; на пальто успела осесть изморозь. Голова раскалывалась, тело все еще дрожало, на лице и воротнике пальто запеклась кровь. От меня дурно пахло. Я с трудом встал на ноги и проверил карманы пальто: в одном обнаружился мой пистолет без обоймы, в другом — мобильный телефон. Я вызвал по телефону такси, а пока ждал, позвонил в ремонтную мастерскую и заказал эвакуатор, чтобы забрали мою машину.

Ко времени возвращения в Скарборо правая половина лица у меня сильно опухла, а на щеке оставались следы от прикосновения электрошоком. На голове также были две или три раны, одна из них — довольно глубокая. Я припомнил, что Заячья Губа несколько раз сильно ударил меня. Положил лед на голову, обработал раны, проглотил несколько таблеток обезболивающего, натянул на себя два теплых свитера — и попытался уснуть.

Когда я по непонятной причине проснулся и открыл глаза, были ранние сумерки, рассвет только начинал заниматься. В доме раздавался шаркающий звук, словно кто-то осторожно прохаживался по половице. Я взял оружие и встал. Пол обжигал холодом, оконные стекла обледенели. Я медленно открыл дверь и шагнул в холл...

Справа от меня что-то двигалось. Я уловил движение лишь краешком глаза, так что даже не был уверен, видел ли я кого-то, в действительности или это просто тени дрожали в кухне. Я повернулся и медленно направился в глубину дома. Половицы слегка поскрипывали у меня под ногами.

И потом я услышал это: легкий детский смешок, радостный хохот и топот ребячьих ножек слева от меня. Я подошел к двери на кухню, держа перед собой оружие, и снова заметил какое-то движение у двери, ведущей из кухни в гостиную. Более того — услышал смех, свидетельствовавший о детском восторге от игры, в которую якобы со мной играли. Теперь я определенно рассмотрел детскую ступню, покрытую чем-то красным. И почувствовал, что уже видел это где-то раньше. Комок подступил у меня к горлу.

Я подошел к двери в гостиную. Кто-то маленький уже ждал меня у задней двери. Я видел лишь легкий абрис, подобие тени, и свет в чьих-то глазах, не более. Двинулся за этой тенью, однако фигура переместилась дальше, и я услышал, как отворилась входная дверь, хлопнув о стену, как ветер ворвался в дом, всколыхнув шторы и подняв пыль.

Я пошел быстрее. Дошел до входной двери. Опять разглядел маленькую фигурку, одетую в красное, убегающую все дальше в темноту между деревьями. Я спустился с крыльца, почувствовал холодную траву под босыми ногами — мелкий гравий врезался мне в ступни — и остановился только на краю леса, почувствовав страх.

Она ждала меня там. Стояла неподвижно за кустом. Лицо было ясно видно, несмотря на тень от деревьев: глаза, наполненные кровью и рот зашитый, как у изуродованной куклы. Она стояла молча, глядя на меня из леса, а за ней плясала и подпрыгивала фигурка ребенка.

Я закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться и очнуться от кошмара. Но холод под ногами оставался реальным, по-настоящему болела голова, ясно и живо слышался смех ребенка, доносимый до меня ветром.

Тут я скорее почувствовал, чем услышал, как сзади кто-то приближается ко мне. Затем этот кто-то положил руку мне на плечо. Хотелось обернуться, но давление на плечо усилилось, и я понял: оборачиваться нельзя. Не следовало видеть того, кто стоял за моей спиной. Я скосил глаза влево — и по моему телу пробежала дрожь ужаса. Глаза сами собой зажмурились, но то, что я успел увидеть, отпечаталось у меня в сознании.

Рука была белой и мягкой, с длинными гибкими пальцами. Обручальное кольцо странно мерцало в предрассветном свете.

— Берд...

...Сколько раз я слышал, как этот голос шептал мое имя в темноте, сколько раз я чувствовал легкое прикосновение родных рук, теплое дыхание на моих щеках, ее губы, маленькую грудь на моей груди, ее ноги, обвивающие мое тело... Голос, знакомый мне по эпизодам нежности и страсти, когда мы были счастливы вместе; голос с резкими интонациями в минуты гнева, ярости и боли — за то, что распадался наш брак. Последний раз я слышал этот голос в шелесте листопада, в шепоте травы и листьев, в дыхании осени; он звал меня из далеких глубин потустороннего мира.

— Сьюзен, моя Сьюзен!

— Берд... — Теперь голос звучал совсем рядом, возле моего уха. Вместе с тем он словно исходил из-под земли. Или откуда-то извне. — Помоги ей...

Из леса на меня смотрела другая женщина — глазами, полными крови.

— Как?

— Найди его...

— Найти кого? Билли?

Пальцы на плече сжались плотнее.

— Да...

— Но я не могу отвечать за него.

— Ты в ответе за них всех...

В блекнущем с рассветом лунном свете тени снова зашевелились. Они парили, не касаясь ногами земли. Я был в ответе за них всех.

Потом давление на мое плечо ослабло, и я почувствовал, что она уходит. Раздался странный звук: тень с лицом Риты Фэррис исчезла за деревьями. В последний раз что-то красное мелькнуло между веток, и до меня донесся детский смех.

И вдруг я увидел кое-кого еще: маленькая девочка с длинными светлыми волосами, обернувшись через плечо, смотрела на меня с любовью. А затем и она побежала в темноту за своим маленьким приятелем.

Глава 9

Я проснулся в ярко освещенной утренним светом комнате: зимнее солнце пробилось сквозь занавески. Голова страшно болела, челюсть опухла, от озноба зуб на зуб не попадал, и все тело трясло. Я сел, но голова заболела еще сильнее. Вспомнился сон прошедшей ночи. Если это действительно был сон...

В своей постели я обнаружил прошлогодние листья, а ноги были испачканы в земле.

У меня имелись какие-то гомеопатические средства, которые мне рекомендовал Луис; я запил их стаканом воды и стал ждать, когда согреется вода в душе. Такой ерунды, как болеутоляющие средства, я раньше никогда не принимал. Радовало только то, что меня теперь никто не видит.

Сделав себе чашечку кофе, я ждал, пока она медленно остывала на кухонном столе... Почему я не выбрал в жизни занятие поспокойнее: садоводство, например, или ловлю омаров?

Выпив кофе и немного придя в себя, я позвонил Эллису Ховарду в офис. Понятно, что и в отсутствие своих подчиненных Эллис не переставал думать об этом деле. Через некоторое время он подошел к телефону. Возможно, он как раз мучался над вопросом о причастности Биггса.

— Ты рано встаешь, — были первые слова Эллиса, взявшего трубку.

Я слышал, как он вздохнул и уселся на скрипнувший под ним стул.

— Тоже могу сказать и о тебе. Думаю, ты спал не крепче и не дольше моего.

— Да. Словно в постель насыпали толченого стекла. Ты в курсе, что вчера в городе появился Тони Сэлли?

— Плохие новости разносятся быстро. «Особенно если они принимают вид электрошока, которым тычут тебе в челюсть», — подумал я.

— А с утра его уже как ветром сдуло.

— Жаль! Я-то думал, что он, как приедет, сразу откроет здесь цветочную лавку.

На другом конце провода трубку аккуратно прикрыли ладонью: кому-то отдавались какие-то распоряжения, слышалось шуршание бумаг.

— Что ты хочешь, Берд?

— Хотел узнать, есть ли какие-либо сдвиги в деле Риты Фэррис и Билли Перде. Или в деле того сыщика инкогнито.

Эллис грустно хмыкнул:

— По первым двум — никаких сдвигов, но по третьему есть нечто интересное. Его машина зарегистрирована на имя некоего Лео Восса, адвоката из Бостона. — Он сделал паузу.

Я немного помолчал, пока до меня не дошло, что инициативным лицом разговора был я.

— Ну и? — выговорил я наконец.

— И... Лео Восс умер в начале этой недели.

— Черт! Умерший адвокат. Дело запутывается еще больше.

— Мы не теряем надежды, — сказал Эллис.

— Он сам упал, или его подтолкнули?

— Интересный вопрос. Его секретарша нашла его мертвым и позвонила в полицию. Он, как полагалось, сидел за своим рабочим столом в рубашке с галстуком, перед ним стояла открытая бутылка воды. С первого взгляда — обычный сердечный приступ. Секретарша сообщила, что в последние два дня он плохо себя чувствовал. Думал, что у него грипп. Но криминальная экспертиза зафиксировала разложение нервных окончаний в конечностях. У него еще начали выпадать волосы, возможно, тоже в течение последних двух дней. Тест, которому подвергли образец волос показал наличие в них талия. Знаешь, что такое талий?

— Ага. Мой дедушка пользовался им для борьбы с крысами, пока его продажу не запретили...

Талий, насколько мне было известно, металл, похожий на ртуть, только еще более ядовитый. Его соли растворимы в воде и практически безвкусны, при приеме внутрь дают симптомы, похожие на признаки гриппа, менингита или энцефалита. Смертельная доза сульфата талия составляет около восьмисот миллиграммов и убивает в течение двадцати четырех — сорока часов.

— ...А чем именно занимался Лео Восс? — решил уточнить я.

— Все вполне чисто. Хотя, возможно, он что-то и скрывал. У него дом в Бэкон-Хилле, дача в Виниярде, немного денег в банке. Ему, видимо, некому покупать шубы...

«Дорин, — подумал я. — Вот если бы Эллис мог себе это позволить, он разослал бы ее фотографии во все местные церкви в качестве предупреждения тем, кто собирается жениться».

— ...Они все еще проверяют его, но, похоже, он абсолютно чист, — заключил Эллис.

— А может, и нет.

— Какой ранний цинизм! А у меня ведь есть кое-что и на тебя. Я слышал, ты разговаривал с Виллефордом.

— Точно. А в чем проблема?

— Проблемы могут возникнуть. Он исчез, и я прошелся по местам, где его видели в последний раз. Обнаружил, что ты и там уже побывал. Испытал неприятные ощущения, чего мне и дома хватает.

Моя рука крепче сжала трубку.

— В последний раз я видел его за кружкой пива в «Трактире моряка».

— Не всю же жизнь он там сидел. Так и пиво может выдохнуться. Он намекал, что куда-то собирается нагрянуть?

— Нет.

Я вспомнил, как живо интересовался Виллефордом Тони Сэлли, и во рту у меня пересохло.

— О чем вы с ним говорили?

Я помолчал, прежде чем ответить.

— Он работал на Билли Перде. Искал его настоящих родителей.

— Вот как?

— Да.

— Успешно?

— Вряд ли.

Эллис сделал паузу. Затем проговорил отчетливо и с нажимом:

— Не скрывай от меня ничего, Берд. Я этого не люблю.

— Я и не скрываю.

Это не было ни ложью, ни правдой. Я ждал, пока Эллис еще о чем-либо спросит, но он оставил эту тему.

— Поберегись, Берд, — только и сказал он. И повесил трубку.

Я едва успел убрать со стола и обуться, как услышал, что к дому подъехала машина. Через щель в занавесках убедился, что это золотистый «меркурий». Он припарковался у моего дома. Я взял свой «смит-вессон», завернул его в полотенце и вышел на крыльцо. Ослепленный светом морозного солнечного утра, я услышал хорошо знакомый голос:

— И когда это ты успел еще и деревья посадить? У меня до прачечной-то доехать времени не хватает...

Эйнджел стоял ко мне спиной, глядя на деревья, посаженные по периметру моих владений. Он был одет, как всегда, более чем экстравагантно. У его ног стоял пластиковый чемоданчик, побывавший не в одной передряге. Эйнджел перевязал его голубым шнуром, чудом не позволявшим вывалиться содержимому.

Эйнджел глубоко вдохнул морозный воздух и закашлялся, сплюнув что-то мерзкое себе под ноги.

— Свежий воздух выгоняет из твоихлегких всякую нечистоту, — раздался басовитый голос.

Из машины вышел Луис, таща за собой чемодан и пару вешалок с костюмами. Из-под его расстегнутого модного черного пальто виднелся безупречный двубортный костюм. Луис был тщательно выбрит, воротничок наглухо застегнутой черной сорочки подпирал шею. В машине оставался еще один металлический кейс: Луис никогда никуда не отправлялся без своих «игрушек».

— Похоже, это кусок моего легкого, — задумчиво проговорил Эйнджел, подковыривая носком ботинка то, что сам же и сплюнул.

Я глянул на них обоих, и мне сразу полегчало. И, хотя неизвестно было, зачем они приехали, я был очень рад их видеть. Луис взглянул на меня и удовлетворенно кивнул: он всегда так делал, когда ему что-то нравилось.

— Знаешь, Эйнджел, — высказался я, — ты загрязняешь природу одним своим видом.

Тот развел руками в жесте, который означал его очарованность окружающим.

— Деревья! — констатировал он, обводя вокруг себя руками и улыбаясь. — Я не видел столько деревьев с тех пор, как вышел из скаутского возраста.

— Даже не хочу знать, когда это произошло, — ответил я.

Эйнджел поднял свой чемоданчик:

— Негодяй! А я только собрался приколоть на лацкан значок юного исследователя.

— Разве тебе за то, что ты исследовал, еще и значки давали? — ухмыльнулся Луис. — За подобный значок в Джорджии можно и в тюрьму угодить.

— Забавно, — огрызнулся Эйнджел. — Это все сказки, что геям недоступно то, что можно мачо.

— Как и то, что все гомосексуалисты стильно одеваются и тщательно ухаживают за своей кожей.

— Ну, ко мне-то это точно не относится.

Мне приятно было осознавать, что некоторые вещи на свете никогда не меняются.

— А как у тебя делишки? — спросил Эйнджел, подходя к дому. — И спрячь свою «пушку»: мы все равно остаемся здесь, нравится тебе это или нет. Кстати, ты дерьмово выглядишь.

— Хороший костюм, — заметил я Луису, когда тот направился вслед за Эйнджел.

— Спасибо. Нет людей без вкуса, есть люди без денег.

Я с минуту постоял на крыльце, думая о том, как глупо было держать в руках оружие, завернутое в кухонное полотенце. Потом понял, что они все решили еще задолго до того, как приехали в Мэн, и отправился за ними в дом.

Я показал им свободную спальню, где всю мебель составляли матрас на полу и старый сундук.

— Боже, — проговорил Эйнджел, — это прямо «Ханой Хилтон» какой-то.

— Ты собираешься разбирать вещи или нет? — спросил Луис.

— Я не могу здесь спать, — заключил Эйнджел. — Если мной задумают полакомиться крысы, то этим гадам даже на кровать карабкаться не придется.

Спустя пару минут я снова услышал его голос:

— Этот, пожалуй, мне больше подойдет.

Последовал звук, неопровержимо свидетельствовавший о перетаскивании чего-то из моей спальни. Луис искоса взглянул на меня.

— Похоже, «пушка» все-таки понадобится, — произнес он и отправился помогать Эйнджелу.

Когда наконец я выдворил их из своей спальни, что стоило мне кровати, заказанной и доставленной из магазина Крафта на Горхам-роуд, мы сели втроем на кухне. Я ждал, что они расскажут мне, почему прибыли сюда. Начался дождь со снегом.

— Мы же твои ангелы-хранители, — сказал Эйнджел.

— И почему это не придает мне чувства защищенности? — ехидно спросил я.

— А может, мы просто оказались в нужное время в нужном месте. У вас ведь здесь не соскучишься. Тут тебе и Тони Сэлли, и местные головорезы, и убитые азиаты. Крутое место! — невозмутимо продолжал Эйнджел.

— И что тебе известно? — поинтересовался я.

— Кое-что известно. Например, ты тут уже всех изрядно достал. Что это у тебя с лицом?

— Парень с заячьей губой пытался улучшить мое образование с помощью электрошока, а потом поправил мне пробор своим ботинком.

— Это Мифлин, — пояснил Луис. — С ним в паре работает другой парень, которому, похоже, однажды надели на голову железный сейф. Потом он его потерял.

— Точно. Только он меня не бил.

— Это он от тупости: рефлекторная дуга от головы до ноги туго работает. Они его так, для внушительности за собой таскают. Его зовут Берендт. Тупой шкаф. Чистюля Тони был с ними?

Луис говорил и одновременно развлекался подкидыванием вверх моего кухонного ножа, который в полете вращался в воздухе; каждый раз Луис ловко ловил его за рукоятку. Фокус производил сильное впечатление. В цирке за исполнение такого номера он собрал бы немало денег.

— Он остановился в «Редженси», и меня к нему приволокли.

— Ну и как? — Луис провел ладонью по нижней стороне столешницы, после чего тщательно изучил свои пальцы.

— Все бы ничего, если бы не удары по голове и электрошок.

— Черт! Нельзя было его упускать. Следовало бы и ему дать попробовать электрошока... А стол-то грязноват.

— Еще одно слово критики о моем доме, и спать будете на улице.

— Возможно, там и чище, и даже теплее, — пробубнил Луис. — Слушай, а ведь в этом деле куча денег ушла не по адресу.

— Да уж.

— Где они, думаешь, могут быть?

— Есть у меня одно соображение. Они могут быть у парня по имени Билли Перде.

— Я тоже это слышал.

— Из источников Тони Сэлли?

— От стукачей. Они говорят, что этот Билли так всем печенки проел, что скоро в его честь целое кладбище назовут...

Я рассказал им, как погибли Рита и Дональд. И заметил, как Эйнджел и Луис переглянулись, а это могло означать многое.

— Так Билли Перде убрал людей Тони? — заинтересованно спросил Эйнджел.

— По меньшей мере двоих. Полиция и Тони думают, что это он взял деньги.

Луис встал и, подойдя к раковине, начал тщательно отмывать руки.

— У Тони неприятности, — сообщил он, не отходя от раковины. — Какое-то дело на Уолл-стрит.

Я слышал историю о том, что на Уолл-стрит переехали итальянцы, учредили там компании, наняли брокеров, привлекли инвесторов. Там они смогут сделать кучу денег, если будут играть грамотно.

— Тони и так неприятностей хватает, а тут еще этот парень, Билли, деньки которого сочтены, — продолжал Луис.

— Насколько это все серьезно?

— Ты слышал о том, что такое ПЕРЛ? — ответил вопросом на вопрос Луис, закончив мытье рук.

— Перлы — это то, что находят в устрицах, — беззаботно ответил я.

— Ну ты и темнота! Точно никогда свои деньги никуда не вкладывал. ПЕРЛ — это Поручительство единой рейтинговой лиги. Такая ценная бумага, которую можно купить в банке. Выглядит вполне внушительно, а на самом деле — штука довольно рисковая. Вкладываешь кучу денег, а продать потом можешь непонятно за сколько, в зависимости от баланса купли-продажи валют. Но если точно все просчитать, то можно и неплохой куш сорвать.

Меня всегда удивляла способность Луиса моментально разобраться в том, что его вдруг заинтересовало.

— Так вот, Тони посчитал это дельце выгодным, и многие в Бостоне ему поверили. Тони тратит кучу денег на свою внешность, пропускает деньги через венчурные компании и оффшорные банки, пока не находит нормальные варианты вложений. Он вычищает у всех наличные, все доходы через него проходят. Иногда он вкладывает и чужие деньги, а проценты потом оставляет себе. Все на это закрывают глаза, пока он не заходит слишком далеко от жадности...

— Дай-ка, я угадаю, — перебил я. — Тони стал слишком жадным?

Луис кивнул.

— Тони устал быть шестеркой, он хочет стать шефом. А для этого нужно много денег, больше, чем у него есть. Итак, он беседует с брокером, который и понятия не имеет, кто такой Тони. Бедняга видит лишь хорошо одетого парня, который хочет куда-то вложить свои деньги. Брокер уговаривает его купить эти ПЕРЛ, просчитывая разницу курсов азиатской валюты и доллара с евро. Тони покупает таковые на полмиллиона долларов. Разумеется, не на свои. Чистюля рассчитывает получить в срок кучу наличных, а тут...

— Что произошло?

— Ты что, газет не читаешь? Йена упала, многие банки разорились, вся экономика Южной Азии нестабильна. За сорок восемь часов цена бумаг Тони упала до девяносто пяти процентов. Его жизнь на волоске. Тони посылает своих громил отыскать продавца, который радуется тому, как он провел толстосумов. Брокер сам себе подписал смертный приговор. Парня здорово искромсали. — Луис снова взял нож и пару раз подбросил его. — Итак, Тони, находясь в погоне за наличными, которые ему надо вернуть, слышит от своего стукача в Торонто об истории старика камбоджийца. Он живет на юге Гамильтона, никого не трогает. Кажется, старик в свое время хозяйничал в «Тьюл Сенже», в Пномпене. Он был на стороне красных кхмеров...

Я слышал о «Тьюл Сенже». Некогда это была привилегированная школа в столице Камбоджи. Когда к власти пришли красные кхмеры и Камбоджа стала Кампучией, ее превратили в концентрационный лагерь, место пыток. Начальником лагеря был некий товарищ Дюк, применявший цепи, наручники, ядовитых рептилий и отравленную воду, чтобы пытать и мучить до смерти заключенных — около шестнадцати тысяч, включая и путешественников с Запада, подплывших слишком близко к берегам Кампучии.

— ...Похоже, у старика имелись друзья в Таиланде, и он отмыл кучу денег, полученных от продажи героина, — продолжал рассказывать Луис. — Когда пришли вьетнамцы, он исчез. А потом появился в Торонто. Его дочь была студенткой колледжа в Бостоне. Тони выследил и похитил ее, потребовав от старика за ее возвращение большую сумму денег, надеясь ими расплатиться по своим долгам. Старик не мог пойти к копам из-за своего прошлого. Тони дал старику семьдесят два часа на то, чтобы подумать, хотя его дочь уже тогда была мертва. Старик достал деньги, послал своих людей на встречу, и... Бамс! Все разлетелось к чертовой матери.

Это объясняло присутствие при осмотре квартиры Риты Фэррис детектива из Торонто, Элдриха. Я сказал о нем Луису, и тот многозначительно приподнял палец:

— Еще кое-что. Одновременно с убийствами дом старика в Гамильтоне сожгли дотла. В доме находились сам старик, все остальные члены его семьи и охрана — всего семь человек. Тони хотел остаться чистым. Он же у нас Чистюля Тони.

— Итак, Тони сделал всю черную работу, а Билли забрал его деньги, — изложил я свои мысли вслух. — А теперь скажи мне, Луис, что означают ваша с Эйнджелом «стрельба глазами»? Вы так многозначительно переглядываетесь.

Приятели на самом деле еще раз многозначительно переглянулись, когда Луис закончил рассказ. Скорее всего, нечто довольно неприятное осталось недосказанным.

Луис наблюдал за каплями дождя, стекавшими по стеклу.

— У тебя значительно больше проблем, чем ты думаешь. Помимо разборок с Тони и с законом, — проговорил он тихо. Его лицо сделалось серьезным.

Лицо обычно беззаботного Эйнджела тоже посуровело.

— Насколько все плохо?

— Думаю, хуже уже не бывает. Ты слышал о неких Абеле и Стритче?

— Нет. А чем они занимаются? Скажите, не тяните время.

— Убирают людей.

— При всем моем уважении, это не придает им среди всей этой компании статус выдающихся.

— Им это еще и нравится...

Следующие полчаса Луис рассказывал мне о похождениях Абеля и Стритча, на совести которых были многочисленные поджоги, убийства, отравления газом, пытки, сексуальные домогательства, ожидаемые и неожиданные визиты. Они ломали кости и проливали кровь, пытали током и обездвиживали. Они путешествовали в своем трейлере по всему свету: по Азии и Южной Африке, по Южной и Центральной Америке. Появлялись всюду, где у людей имелись враги, настоящие или воображаемые. Убивали и терроризировали.

Луис описал в ярких красках случай в Чили. Там одну семью подозревали в укрывательстве беглых индейцев. За ними следили агенты национальной разведки Пиночета. В семье было три сына, все — чуть старше двадцати. Их связали и приволокли в офис. Женщин тоже притащили посмотреть на то, как будут мучить этих троих. Все молча чего-то ждали. Потом из темного угла появилась фигура — бледный, лысый, квадратный человек с мертвыми глазами. Другой остался стоять в тени, был виден лишь огонек его сигареты.

В правой руке лысый держал утюг мощностью в пятьсот ватт, раскаленный до двухсот-трехсот градусов. Он подошел к младшему сыну, содрал с него рубашку и поставил утюг ему на грудь. Утюг зашипел, прожигая ткани, запахло паленым мясом. Парень бился в конвульсиях, мертвые же глаза садиста, наоборот, постепенно оживали: он в экстазе наблюдал за агонией жертвы. Потом подошел ближе и расстегнул брюки парня. Извращенец крепко сжимал член жертвы, испытывая все большее сексуальное удовлетворение по мере того, как человек корчился и умирал.

Женщины рассказали на допросе то немногое, что им было известно. Другие мужчины умерли быстро: маньяк уже удовлетворил свои садистские наклонности.

Теперь эти два киллера, по слухам, двинулись на север, по направлению к Мэну.

— Зачем они здесь? — выговорил я наконец, испытав настоящий шок.

— Хотят денег, — объяснил Луис. — У этих маньяков много врагов. Даже если они в своем деле и хороши, заказчики не позволят им долго быть в курсе своих дел и сами попробуют их убрать. Чем дольше киллеры работают, тем большее число людей охотится за ними. Эти двое убивают уже в течение нескольких десятилетий. И их дни сочтены. Деньги помогли бы им спокойно уйти на покой, отодвинуть смыкающиеся вокруг них сети, исчезнуть, наконец. У меня такое чувство, что они охотятся именно за тобой. Поэтому-то мы здесь.

— Как они выглядят? — спросил я, питая мысленно самые жуткие подозрения.

— В том-то и проблема, что об Абеле, к примеру, известно мало. Ничего, кроме высокого роста и седых волос. Но вот Стритч, садист... Этот парень обладает с редкостно мерзкой внешностью: маленький, лысый, с огромным противным ртом.

Я сразу подумал о гоблиноподобном человеке, подошедшем ко мне недавно на улице. Потом вспомнил о повторном его появлении и дурацких разговорах о Боге, рассуждения о матери и ребенке, мягкие намеки вкупе с угрозами.

— Я его видел.

Луис прикрыл рот ладонью. Никогда раньше я не наблюдал его настолько сосредоточенным, явно размышлявшим по поводу смертельной опасности, нависшей над всеми нами... Я мысленно представлял себе тьму, расползающуюся от старого склада, убийцу, поднимающегося на цыпочки, улыбающегося своим огромным уродливым ртом.

Луис был не из тех, кого легко напугать. Я рассказал ему подробно и о встрече на улице, и о разговоре в ресторане. Высказал и свои соображения об адвокате по имени Лео Восс.

— Думаю, что Восс послужил связующим звеном, через него кто-то нанял Абеля и Стритча, — предположил Луис. — Если он мертв, значит, они убили его. И концы в воду. Если Стритч здесь, то с ним и Абель. Они по одиночке не работают... А позже он больше не показывался?

— Нет. У меня такое чувство, что он специально обозначил свое присутствие.

— Нанял отморозка поездить на «кадиллаке» убитого, — вступил в разговор Эйнджел. — Да и еще и такого нашел, который обязательно обратит на себя внимание.

— И отвлечет этим внимание от чего-то еще.

— Он наблюдает, — пояснил Луис. — И его партнер тоже наблюдает откуда-то за тобой. Они ждут, что ты наведешь их на след Билли Перде... — Он задумался. — А женщину и ребенка мучали?

Я покачал головой:

— Женщину задушили. Никаких других повреждений или следов сексуальных домогательств. Мальчик погиб просто потому, что под руку подвернулся. Есть одна неясная деталь: убийца зачем-то зашил рот женщине черными нитками, после того как убил ее.

— Бессмыслица какая-то, — проговорил Эйнджел.

— Бессмыслица, если думать, что это дело рук Абеля или Стритча, — согласился Луис. — Они бы, скорее, переломали женщине все пальцы и издевались бы над мальчиком, чтобы узнать у Риты хоть что-нибудь о деньгах. На их работу это не похоже.

— Как и на работу Тони Сэлли, — добавил Эйнджел.

— Полиция думает, что убийца — Билли Перде. Возможно, это так. Но у него не было причин зашивать рот своей жене, — высказал свое мнение я.

Мы долго молчали. Каждый взвешивал и обдумывал про себя все, что ему было известно. Мы все, вероятно, пришли к единому выводу, который озвучил Луис:

— Это кто-то еще.

На улице шел сильный дождь, он стучал по крыше и стеклам. Я внезапно почувствовал холод на плече. Или же это было воспоминанием о ночном прикосновении? Дождь снова говорил мне что-то на своем языке.

Пару часов спустя подъехал грузовик с заказанной мебелью. Мы занесли кровать в свободную комнату, добавили туда пару ковриков. Теперь все выглядело вполне по-домашнему. Ведь у нас у всех и домов-то толком никогда не было.

Мы привели себя в порядок и поехали в Портленд. Миновали бело-голубые рождественские огни и наряженные елки на площади Конгресса и на еще более крупной Монументальной площади. Припарковавшись, мы стали спускаться вниз по Йорк-стрит. Пока вместе решали, где будем ужинать, Эйнджел и Луис купили пива.

— У вас здесь есть суши-бар? — спросил Луис.

— Я не ем морепродуктов, — ответил я.

— Ты не ешь морепродуктов?! Так какого черта ты живешь на побережье? Здесь же омары сами, можно сказать, на вилку лезут, — возмутился Луис.

— Ты же знаешь, я просто не ем морепродукты, и все, — ответил я терпеливо.

— Это уже похоже на какую-то фобию, парень.

Эйнджел, стоя рядом, ухмылялся.

— Извини, — объяснил я, — но у меня предвзятое отношение ко всем существам, имеющим больше четырех ног или же не имеющим их вообще. А ты, наверное, съедаешь омара целиком, со всеми потрохами?

— Омаров, крабовый соус...

— Да это вовсе не соус, Луис, это отвар из его пищеварительной системы.

— Но в суши-баре сегодня, возможно, и крабов-то не подают, — махнул рукой Луис, сдаваясь.

Эйнджел допил свое пиво:

— Я полностью согласен с Бердом. Последний раз в Лос-Анджелесе нас в суши-баре такой дрянью накормили! Лучше бы мы в вонючий «Макдональдс» пошли и гамбургеров бы там натрескались. А так ведь и сдохнуть недолго...

В итоге мы пошли в ресторан Дэвида на Монументальной площади. Так случилось, что через три столика от нас сидели федералы Сэмсон и Дойл — те, кого я тогда встретил у входа в квартиру Риты Фэррис. С ними был коп из Торонто, Элдрих. Они взглянули на нас заинтересованно, но не дружелюбно — и снова принялись за еду.

— Твои друзья? — съязвил Эйнджел.

— Мальчики-федералы со своим кузеном с северных границ.

— Да, у федералов нет причин любить тебя, Берд. У них вообще нет причин любить кого-либо.

Принесли нашу еду: Луису — рыбу, мне с Эйнджелом — отбивные. Мы ели молча. Федералы с Элдрихом покинули ресторан, когда наша трапеза была в самом разгаре. У меня возникла уверенность, что мы с ними вскоре еще столкнемся. После ухода их Луис тщательно протер рот салфеткой и залпом допил пиво.

— У тебя есть план поиска Билли Перде? — обратился он ко мне.

Я пожал плечами:

— Удалось поспрашивать тут кое-кого. Но Билли как сквозь землю провалился. Может, он пока здесь, а может, уже на север подался. Если Билли действительно в беде, то будет искать поддержки у тех, кто сочувствует ему, а таких людей чертовски мало. На озере Маусхэд живет его приемный отец. Возможно, он что-то слышал или знает о Билли...

Я рассказал им о своем разговоре в баре с Виллефордом и о внезапном исчезновении последнего.

— ...Собираюсь также съездить к Шерри Ленсинг. Может, она добавит что-нибудь к рассказу Виллефорда.

— Похоже, кто-то разжег твое любопытство, — заметил Эйнджел.

— Да, но...

— Что?

Я не хотел рассказывать им о том, что испытал минувшей ночью, несмотря на полное к ним доверие. Ведь это могло быть истолковано как признак сумасшествия. Вместе с тем я был в долгу перед Ритой и ее сыном. Да и многие, по всей вероятности, хотели вовлечь меня или невольно вовлекали в это дело, нравилось им это или нет. Но разве не так всегда происходит?

— Да! — твердо повторил я. Достал из бумажника счет за перевозку мебели и демонстративно помахал им перед носом у Эйнджела. — Вот это — разве не способ?

Он улыбнулся:

— Всегда относись ко всему так же, и мы тебя никогда не покинем.

— Даже не мечтай об этом, Эйнджел, — предупредил я. — И возьми этот счет. Это самое меньшее из того, что можно сделать.

Глава 10

На следующее утро я проснулся рано и постарался привести себя в порядок перед поездкой в Бангор. Приятели продолжали спать. Я решил направиться к Дубовому Холму, намереваясь остановиться на набережной, чтобы запастись наличными, перед тем как отправиться на север. Но когда я тронулся, то поехал вниз по Старой окружной дороге на Блэк-Пойнт, мимо небольшой кулинарии, пока не выбрался на Ферри-роуд. Слева от меня протянулась площадка для гольфа, справа мелькали летние загородные дома, а впереди была та самая парковка, где погибли в перестрелке люди... Дождь смыл следы, но обрывки ленты, огораживающей место преступления, по-прежнему развевались на ветру, порывами налетавшем с моря.

Пока я стоял там, вглядываясь в пейзаж перед собой, сзади подкатил автомобиль: патрульная машина с полицейским, скоре всего, резервистом из Скарборо — таковых призвали, чтобы отгонять зевак и туристов, создававших ажиотаж с тех пор, как начались убийства.

— У вас все в порядке? — спросил полицейский, выходя из машины.

— Да. Так, смотрю. Я живу повыше, на Весенней улице.

Он смерил меня взглядом и кивнул.

— Теперь я вас узнал. Извините, сэр, но после того, что случилось, нам приходится быть настороже.

Я собрался уходить, но, похоже, ему хотелось поговорить. Он был молод, явно моложе меня — мягкие серьезные глаза, волосы светло-соломенного цвета.

— Странное дело, — заметил он. — Обычно здесь все довольно-таки мирно.

— Вы из здешних?

Он покачал головой:

— Нет, сэр. Из Флинта, штат Мичиган. Я переехал на восток относительно недавно. Начал здесь с чистого листа. Самый удачный шаг в моей жизни.

— Да... Ну, это место не всегда было таким мирным. Мои предки жили здесь с середины семнадцатого столетия: переселились сюда спустя двадцать лет после основания Скарборо, в 1632 или 1633 году. Тогда вся эта местность называлась Блэк-Пойнт. Поселение дважды опустошалось набегами индейцев. В 1677 году ванабаки пару раз нападали на английский форт. Сорок солдат-англичан и дюжина их сторонников-индейцев из миссионерской протестантской деревни в Натике, под Бостоном, погибли только во время второго нападения. Всего в десяти минутах езды от того места, где мы сейчас стоим; был пруд Избиения: там в 1713 году во время нападения индейцев нашли свою смерть Ричард Хануэлл и с ним еще девятнадцать человек...

Сейчас, глядя на это местечко, с его загородными домами и яхт-клубом, заповедником птиц и вежливыми полицейскими, трудно представить, что когда-то оно было местом жестоких схваток. Здесь под землей — кровь, пласт за пластом, как отметины на скале, погрузившейся в море сотни миллионов лет назад. Иногда я чувствую, что в некоторых местах прямо-таки витают воспоминания: у домов, у городов, у гор — у всего есть свои призраки прошлого; иногда эти места действуют подобно магниту: притягивают несчастья, жестокость, словно магнит железо. Согласно поверьям, если где-то когда-то пролилась кровь, весьма вероятно, что она прольется там снова. И в общем-то нет ничего странного в том, что восемь человек умерли здесь такой жуткой смертью.

Вернувшись домой, я поджарил несколько английских оладий, сварил кофе и быстренько позавтракал на кухне, пока Луис и Эйнджел принимали душ и одевались.

Накануне вечером мы решили, что Луис останется дома. Может быть, он осмотрится в Портленде, поищет какие-нибудь знаки, говорящие о присутствии в городе Абеля и Стритча. Ну, а в случае, если что-то произойдет, он позвонит мне на мобильный и сообщит.

Портленд находится в ста двадцати пяти милях к северу от Бангора, если ехать по шоссе И-95. Пока мы ехали, Эйнджел нетерпеливо перебирал мою коллекцию кассет; прослушивал по одной-две песни — и отбрасывал кассеты на заднее сидение. The Gourds out of Austin, Jim White, Doc Watson — все они оказались в одной куче, и машина стала похожа на ночной музыкальный магазинчик. Я поставил кассету, и мягкие печальные аккорды «I will drive slowly...» заполнили машину.

— Что это такое? — спросил Эйнджел.

— Альтернативное кантри, — ответил я.

— Это когда твой грузовик заводится, жена возвращается, и собака воскресает из мертвых! — заржал он.

— Слышал бы тебя Вилли Нельсон, он бы тебе всыпал.

— Тот самый Вилли Нельсон, которого однажды собственная жена связала простыней и отколотила ручкой швабры? Могу поспорить, что уделаю его, если он только попробует ко мне пристать...

Вскоре мы переключились на обсуждение местных новостей, передаваемых PBS. Там что-то говорили об инспекторе деревообрабатывающей компании, который, похоже, пропал где-то на севере, но я не особенно прислушивался.

В Уотервилле мы сделали остановку, поели супа и выпили кофе. В ожидании счета Эйнджел играл с хлебным мякишем. Что-то крутилось у него в голове, не давало ему покоя. И немного погодя он заговорил об этом:

— Помнишь, я спрашивал тебя о Рэйчел — тогда, в Нью-Йорке?

— Помню.

— Ты не горел желанием говорить об этом.

— И сейчас не горю.

— А может быть, следовало бы?

Возникла пауза. Я прикинул, когда Луис и Эйнджел успели обсудить мои отношения с Рейчел, и понял, что эта тема могла возникать у них неоднократно. Я немного расслабился.

— Она не хочет меня видеть.

Эйнджел поджал губы:

— И как ты к этому относишься?

— Объяснить? А ты потом не выставишь мне счет с почасовой оплатой?

Он бросил в меня шариком из хлебного мякиша:

— Просто ответь на вопрос.

— Не очень хорошо, откровенно говоря. Но мне и кроме этого есть о чем подумать.

Эйнджел быстро взглянул на меня и сразу опустил глаза.

— Ты знаешь, она как-то звонила. Спрашивала, как у тебя дела.

— Она звонила тебе? Как ей удалось достать твой номер телефона?

— Мы же есть в телефонном справочнике.

— Ничего подобного!

— Ну, наверное, мы когда-то давали ей номер.

— Очень любезно с вашей стороны... — Я вздохнул, провел ладонями по лицу. — Не знаю, Эйнджел. — Все так закрутилось, перепуталось. Уж и не знаю, готов ли я? И потом, я пугаю ее. Ведь это она оттолкнула меня, ты помнишь?

— Не требуется больших усилий, чтобы тебя оттолкнуть.

Принесли счет. Я положил на стол десятку и еще какую-то мелочь поверх купюры.

— Ну, в общем... У меня были на то свои причины. Впрочем, как и у нее, — я поднялся из-за стола.

Следом за мной встал и Эйнджел.

— Может быть. Жаль только, что ни один из вас не способен толком объяснить, что за черная кошка между вами пробежала.

Мы опять катили по И-95. Эйнджел вальяжно растянулся на сиденье рядом со мной, заложив руки за голову. При этом широкий рукав его просторной рубашки съехал по руке почти до плеча. Через всю руку — от подмышечной впадины через бицепс и почти до самого запястья — тянулся белый неровный шрам. Он был не меньше шести дюймов в длину; я удивился, почему раньше его не замечал. Подумав, я решил, что на то могло быть несколько причин: во-первых, Эйнджел редко появлялся в одной футболке, а если и надевал ее, то всегда с длинными рукавами; во-вторых, здесь сыграла определенную роль моя собственная сосредоточенность на самом себе, когда мы были вместе в Луизиане и преследовали Странника, ну и, в-третьих, конечно, имело место типичное для Эйнджела нежелание обсуждать какие-либо болезненные моменты из прошлого.

Он заметил, что я искоса разглядываю его шрам, и покраснел. Но не стал сразу же прятать его. Вместо этого сам взглянул на него и вполголоса, словно припоминая что-то, произнес:

— Хочешь узнать?

— Хочешь рассказать?

— Не особенно.

— Тогда не надо.

Какое-то время он молчал, потом добавил:

— Это в чем-то и тебя касается, так что, возможно, ты тоже имеешь право знать.

— Если ты сейчас в очередной раз признаешься мне в любви, то я остановлю машину. И можешь топать до Бангора пешком.

Эйнджел рассмеялся:

— Ты точно отвергаешь мою любовь?

— Ты даже не представляешь, насколько прав в своих выводах.

— В любом случае, ты не так уж и привлекателен, — он провел указательным пальцем другой руки по шраму. — Ты бывал на Рикерз?

Я кивнул. Мне пришлось побывать на острове Рикерз в ходе одного расследования. В это время Эйнджел находился в тюрьме; его сокамерник по имени Уильям Вэнс угрожал ему смертью, и я принял решение вмешаться. Сейчас Вэнса уже не было в живых: он умер инвалидом: в тюрьме ему влили в глотку очиститель, когда всплыла информация о нем как о сексуальном маньяке, от рук которого погибло много людей. Перед судом Вэнс никогда бы не предстал, потому что не имелось тому достаточно доказательств. Информацию слил я, и сделал это умышленно, чтобы спасти Эйнджела. Хотя в лице Вэнса мир ничего ценного не потерял, это дело осталось на моей совести.

— Когда Вэнс первый раз подкатил ко мне, я выбил ему зуб, — спокойно рассказывал Эйнджел. — До этого он целыми днями только и говорил о том, как вздрючит меня. Этот чертов ублюдок просто прицепился ко мне, ты же знаешь его. Удар был не такой уж страшный, но дежурный застал его в крови и меня над ним, вот я и получил двадцать дней карцера...

Карцером в этой тюрьме служила одиночная камера: двадцать три часа пребывания под замком и только одна часовая прогулка во дворе за сутки. Двор по сути был такой же клеткой, не намного большей, чем камера. Заключенных на прогулку выводили в наручниках. Во дворе имелись баскетбольные стойки со щитами, но без корзин. Однако трудно представить, чтобы кто-то смог играть в баскетбол в наручниках. Единственное, чем могли заниматься узники, была борьба, чему они и предавались, когда их выпускали.

— ...Большую часть времени я не покидал камеры, продолжал рассказывать Эйнджел. — Вэнс получил свои десять дней только за то, что попался с разбитым ртом, и я знал, что он уже поджидает меня...

Эйнджел на мгновение притих, ожесточенно пожевал нижнюю губу и продолжил:

— Ты можешь подумать, что все просто — тишина, покой, спишь себе, почти все время никакой опасности. Но на самом деле это не так. Они отбирают твою одежду, вместо нее выдают три комбинезона. Курить не дают. Правда, я прифигачил изрядную дозу табака в трех презервативах, завернутых в туалетную бумагу. («Прифигачить» означало пронести контрабанду в заднем проходе.) Тем не менее меня хватило дней на пять: этот постоянный шум, эти крики угнетали, как психологическая пытка. Стоило мне выйти во двор, как ко мне сразу подкатил Вэнс — схватил ручищами за голову и стал бить о землю. Он приложил меня как следует раз пять или шесть, прежде чем они оттащили его. Я быстро понял: больше здесь и дня не выдержу. Просто не представлял, как смогу продержаться. Меня отправили в лазарет. Осмотрели, решили, что ничего не сломано, и отправили назад в карцер. Я прихватил с собой отвертку дюйма три длиной — стащил из медицинского шкафчика. И, когда меня привели в камеру и заперли, я попытался порезать себя...

Он покачал головой и в первый раз за все время рассказа улыбнулся:

— Ты когда-нибудь пытался перерезать себе вены отверткой?

— Вроде бы нет.

— Ну, так я тебе скажу: это непросто. Отвертки делают, в общем-то, не совсем для этого. Приложив изрядные усилия, удалось устроить себе серьезное кровотечение. Но если я надеялся истечь кровью до смерти, то вряд ли это случилось бы раньше, чем через двадцать дней, когда заканчивался срок карцера. В любом случае, они застали меня в тот момент, когда я кромсал свою руку, и снова потащили в лазарет. Вот тогда я позвонил тебе. После каких-то душеспасительных бесед и определения моего психологического типа, после всего, что ты им наговорил, меня опять засунули в общую камеру. Они, видно, прикинули, что, кроме себя самого, я не представляю ни для кого никакой опасности. А одиночка, наверное, понадобилась им для более важной персоны...

Слушая Эйнджела, я вспоминал свой разговор с Вэнсом вскоре после того, как его освободили из карцера. Я проинформировал Вэнса, что кое-что о нем мне известно и что, если он только приблизится к Эйнджелу, тайное станет явным и для всей тюрьмы. Беседа ни к чему не привела: освободившись, Вэнс тут же попытался убить моего приятеля в душевой. Этим он подписал себе приговор.

— ...Если бы они снова засунули меня в карцер, я бы придумал способ, как прикокнуть себя, — подытожил свой рассказ Эйнджел. — Возможно даже, я бы позволил Вэнсу добить меня, чтобы сразу покончить со всей морокой. Есть такие долги, которые невозможно оплатить, и это не всегда плохо. Луис в курсе, да и я тоже. Когда делаешь что-то с убеждением, что таков единственно правильный путь, многие с легкостью встают на твою сторону. Но, решив выйти из игры, ты должен понимать: люди найдут способ представить это в выгодном им свете. Тебе же остается лишь наблюдать за событиями.

* * *

Шерри Ленсинг жила на западной окраине Бангора — в чистеньком белом двухэтажном доме, в окружении аккуратных лужаек и двадцатилетних сосен. Это был очень спокойный район с респектабельными особняками. Я нажал на кнопку звонка. Ответа не последовало. Тогда я прижался лицом к стеклу двери и отгородился ладонями от света, пытаясь разглядеть внутренность дома. Однако там царили тишина и неподвижность.

Обойдя здание, я попал в длинный сад с бассейном в самом конце, почти у соседнего дома. Эйнджел присоединился ко мне.

— Посредничество в торговле детьми должно приносить неплохие деньги, — заметил он. Улыбаясь, мой приятель помахал черным бумажником размером шесть на два дюйма. Необычный размер он выбрал так, на всякий случай.

— Отлично. Пусть даже местные копы мимоходом заглянут, я им скажу, что произвожу публичное задержание.

Продолжением дома служила застекленная веранда, которая позволяла Шерри Ленсинг любоваться своей зеленой лужайкой летом и снегопадом зимой. Открытый бассейн не чистили какое-то время, это становилось уже заметным: он казался неглубоким, не более трех футов на одном конце и шесть-семь — на другом, зато в нем изобиловали мусор и листья.

— Берд!

Я подошел к тому месту, откуда Эйнджел заглядывал в дом. Оттуда просматривалось помещение кухни и большой дубовый стол в окружении пяти стульев; дальше виднелся коридор, ведущий в гостиную. На столе в кухне стояли чашки, блюдца, кофейник, лежали разные булочки и несколько сортов хлеба. Посредине стола возвышалась ваза с фруктами. Даже отсюда была видна плесень на продуктах.

Эйнджел вытащил из кармана пару толстых резиновых перчаток и попытался открыть раздвижную дверь. Она поддалась без особого усилия.

— Хочешь оглядеться внутри?

— Типа того.

Внутри я почувствовал запах прокисшего молока, застоявшийся смрад от испортившейся пищи. Мы прошли через кухню в гостиную, которая была уставлена мягкими диванами и креслами, обитыми розовой тканью с цветочным узором. Когда Эйнджел позвал меня, я уже ступил на лестницу, поднимаясь вслед за ним. Он указал мне на небольшое помещение с темным деревянным письменным столом, компьютером и парой шкафов — оно, скорее всего, служило офисом. Вдоль стен тянулись полки, уставленные пухлыми файлами, каждый был помечен определенным годом. Файлы 1965 и 1966 годов кто-то снял с полки, их содержимое в полном беспорядке валялось на полу.

— Билли Перде родился в начале 1966, — негромко напомнил я.

— Считаешь, это он сюда заходил?

— Кто-то точно заходил.

Интересно, насколько сильно Билли хотел проследить свое происхождение? Достаточно ли, чтобы заявиться сюда незваным гостем и перевернуть вверх дном офис пожилой женщины с целью понять, о чем ей известно?

— Проверь шкафы, — посоветовал я Эйнджелу. — Посмотри, есть ли там что-то, относящееся к Билли Перде. Возможно, мы выудим оттуда что-нибудь полезное. А я пройдусь еще раз по дому, посмотрю, не упустили ли мы из виду какие-то детали.

Он кивнул, и я отправился осматривать дом. Прошелся по спальням, заглянул в ванную комнату, опять обошел комнаты на первом этаже.

Я обратил внимание на следующее: на кухонном столе с гниющими в центре фруктами стояли три кофейные чашки и один стакан с прокисшим молоком — четыре прибора для загадочной четверки.

Осмотрев дом, я снова вышел во двор. Вдали, с восточной стороны участка, виднелась мастерская; отомкнутый замок болтался под засовом. Я прошел туда. Достал из кармана платок, обернул им пальцы и отодвинул засов. Внутри оказались только газонокосилка, цветочные горшки, подносы для семян, самые разные инструменты с короткими ручками. Старые банки из-под краски стояли на полках, рядом с ними — стеклянные банки с кисточками и гвоздями. Пустая птичья клетка висела на крюке под потолком... Я закрыл дверь сарая на засов и двинулся назад к дому.

Поднявшийся ветер закачал ветви деревьев, зашелестел стеблями травы, закружил несколько листьев над бассейном, а прочие лишь переворачивал друг за дружкой с хрустящим, шершавым звуком: среди зеленых попадались коричневые, бледно-желтые, кое-где проглядывали красные.

Я свернул к бассейну и присмотрелся к торчавшему из горки мусора предмету — голове куклы, украшенной пучком рыжих волос. Я разглядел один глаз и малиновые губы. Бассейн был довольно широк, и я подумывал вернуться к сараю и прихватить оттуда что-нибудь из инструментов подходящей длины, чтобы достать куклу. Но не мог припомнить, попадалось ли мне на глаза что-то подходящее... Конечно, присутствие детской игрушки само по себе может ничего не означать. Дети постоянно теряют вещи в самых невероятных местах. Но куклы... Их обычно не бросают. У Дженнифер была кукла по имени Молли — с густыми темными волосами и пухлыми губками, как у кинозвезды. Дженнифер усаживала ее рядом с собой на обеденном столе, и та сидела, уставившись пустыми глазами на еду. Молли и Дженни — друзья навеки.

Я пошел вдоль бассейна к тому его концу, который был ближе к дому; ступеньки находились в менее глубокой части бассейна, наполовину скрытые листьями. Я спустился по ступенькам и осторожно шагнул вперед, стараясь не поскользнуться... Когда я почти добрался до куклы, ковер из листьев закрывал мои ноги до середины бедер, так что чувствовалась сырость от гниющих растений и влага, проникавшая в мои туфли. Теперь я двигался с большей осторожностью: кафель слегка скользил у меня под ногами, крутизна откоса становилась все более ощутимой.

Стеклянный глаз куклы уставился в небеса, грязь и обрамление из коричневых листьев скрывали вторую половину лица. Я осторожно потянулся за куклой и не спеша освободил ее из плена листьев. Те осыпались, и второй глаз куклы мягко открылся. Обнаружились голубая блузка и зеленая юбка; круглые коленки были испачканы грязью и остатками гниющей растительности.

Наконец вся фигурка с мягким чмокающим звуком появилась из-под листьев, и вместе с ней на свет появилось еще кое-что... Рука, вцепившаяся в куклу, была изначально маленькой и хрупкой, но разложение сделало ее пухлой и покрытой отвратительными трупными пятнами. Два ногтя уже начали отслаиваться, а кожа — разрываться в местах напряжения. У локтя, над вздувшимся на коже пузырем, я разглядел гниющий рукав блузки: его розовый узор сейчас потемнел от разлагающихся листьев, грязи и засохшей крови. И я понял, что они здесь, внизу, под листьями. Они все были здесь, внизу.

Эйнджел позвонил Луису. Потом я сделал звонок в полицию Бангора. Мой приятель уехал до появления копов: с таким «безупречным» прошлым его присутствие могло только осложнить ситуацию. Я велел ему взять такси и остановиться в трактире «Дэйз», около огромного торгового центра за городом, и там меня дожидаться.

Я долго стоял у бассейна в ожидании полиции — кукла и обнажившаяся мертвая рука были отчетливо видны среди листьев, переворошенных ветром.

Через четыре часа я встретился с Эйнджелом. Пришлось все рассказать полиции, в том числе и то, что я обыскал дом. Они, конечно, не обрадовались, но Эллис Ховард, как представитель полиции Портленда, в сдержанной манере за меня поручился. И еще раз попросил меня подойти к телефону.

— Так ты ничего не утаивал? — телефонная трубка чуть ли не вибрировала от ярости, звучавшей в его голосе. — Мне надо было посоветовать им задержать тебя за самовольное вторжение на место преступления.

Извиняться не было смысла. Я и не стал.

— Виллефорд рассказал мне о ней. Она устроила усыновление Билли Перде. И виделась с Ритой Фэррис за пару дней до того, как ее с ребенком убили.

— Сначала — его жена и ребенок, теперь — эта усыновительница. Похоже, у Билли накопились обиды на весь этот мир.

— Ты сам в это не веришь, Эллис.

— Да хрен ты знаешь, во что я верю! Хочешь сопли распускать — иди куда-нибудь в другое место. Здесь таких и без тебя полно.

Эллис настолько разозлился, что ему только с третьей попытки удалось повесить трубку. Я оставил бангорским полицейским номер своего мобильника и заверил их в своей готовности и далее помогать им.

Когда я уходил, тела уже извлекли. Шерри Ленсинг нашли на самом дне, в глубокой части бассейна; на трупе пожилой леди лежало тело ее невестки Луизы, рядом — тела двух ее внучек. Горы листвы, тщательно собранной со всего двора, громоздились над ними, а поверху лежал слой мульчи, принесенной из-за сарая.

Горло у всех четырех было перерезано одинаковым способом — слева направо. Когда работавшие в бассейне сотрудники докопались до головы Шерри Ленсинг, оказалось, что у нее сильным ударом сломана челюсть, отчего рот был неестественно разинут. Обследование показало, что убийца ко всему прочему надругался над ее телом. У еще живой женщины вырвали язык.

Шерри Ленсинг оказалась мертва, а значит кто-то — Билли Перде, Абель и его партнер Стритч или еще какой-то неизвестный субъект — отслеживал жизненный путь Билли, связи которого сплетало воедино незаконченное расследование его прошлого, предпринятое Виллефордом. Обдумав это, я решил продолжать путь на север. Эйнджел предложил составить мне компанию, но я велел ему взять билет на самолет в Портленд на следующее утро, а сам намеревался пришпорить свой «мустанг».

— Берд, — обратился он ко мне напоследок, когда я уже заводил машину, — ты рассказал о Билли Перде, о его жене и ребенке. И вот чего я не понял: как она могла так опуститься, чтобы выйти замуж за подобного парня?

Я пожал плечами. Рита происходила из неблагополучной семьи, как я и предполагал. Похоже, она просто пошла по тому же самому кругу, заведя собственную несчастную семью с Билли. Однако все казалось простым лишь на первый взгляд: в глубине души Рита Фэррис оставалась чистым человеком, что-то сохранялось в ней неиспорченным, несмотря на жизненные передряги. Маловероятно, но возможно, что она разглядела и в Билли нечто подобное. И подумала: а что, если она достучится до этого уголка души и прикоснется к нему? Ведь этим она спасет Билли! А вдруг она станет так же нужна ему, как он был необходим ей? Потому что Рита считала: любовь и потребность в ком-то — одно и то же. Толпа измученных жен и избиваемых любовниц, искалеченных женщин и несчастных детей могла бы возразить ей, сказать, что она ошибается, что это добросовестное заблуждение, происходящее от слепой веры, якобы один человек может как-то исправить другого. Люди должны сами себяисправлять, сами искупать свои грехи; другое дело, что некоторые не собираются этим заниматься — или не признают за собой вины, когда наступает время искупления и им высылается счет, приходит сигнал...

— Она любила его, — сказал я, очнувшись наконец от размышлений. — В конце концов это все, что Рита могла ему дать, и ей требовалось отдать это.

— Не очень содержательный ответ.

— У меня нет готовых ответов, Эйнджел. Просто можно по-разному, разными способами формулировать вопросы.

Ответив так, я выехал со стоянки и направился на север, на перекресток И-95 и 15-го шоссе, в сторону Давер-Фокскрофта, Гринвилла и Темной Лощины. Ныне, оглядываясь назад, я осознаю, что именно там и тогда начинался путь, который в дальнейшем привел меня не только в мое прошлое, но и в прошлое моего деда — потревожил старые призраки, которые, казалось, успокоились навсегда. Он привел меня к тому, что давно ожидало встречи со мной в темноте Великих Северных лесов.

Глава 11

Большую часть своей истории побережье залива Мэн оставалось чередой рыбацких поселков, лепящихся к побережью Атлантического океана. Под волнами скрылись развалины прежней жизни — другого мира, который исчез, когда поднялась вода. Прибрежная полоса погрузилась в морскую воду: ее острова когда-то были горами, и забытые поля оказались дном океана. Ее прошлое пребывало глубоко под водой, на дне, и стало абсолютно непроницаемым для солнечного света.

Настоящее Мэна рождалось над пропастью прошлого, люди цеплялись за побережье. Мало кто отваживался отправиться в глубину континента. Исключение составляли охотники, которые пытались заработать на жизнь продажей меховых шкурок, да французские миссионеры, жаждущие донести свет христианства до местных племен. Изначальная численность аборигенов особенно не изменилась, их число никогда не превышало трех тысяч, и большинство из них также селилось вдоль побережья. Местные почвы были вполне плодородными; индейцы возделывали их, используя гниющую рыбу как удобрение, и ее запах смешивался с ароматами шиповника и прибрежной лаванды. Позже появились соляные копи, такие промыслы, как добыча съедобных моллюсков на отмелях, сбор красных водорослей, которые жителя просто жевали или использовали для приготовления пудингов. Уже потом возникли огромные морозильники, где хранился местный лед и откуда он доставлялся в самые отдаленные уголки Земли.

Но по мере того как становилось понятным, какие скрытые возможности заключены в лесах, поселенцы продвигались все дальше и дальше на север и запад. По королевскому указу они заготавливали древесину — белые сосны, которые достигали почти метра в диаметре на расстоянии одного фута от земли; из них делали корабельные мачты. Мачты корабля, на котором Нельсон сражался в Трафальгарской битве, были сделаны из сосен Мэна.

Финансовые возможности, которые таили в себе местные леса, стали очевидны только в XIX веке, когда активно велись изыскательские работы и была проложена дорога в Великие Северные леса. В чаще построили лесопильные заводы для производства досок, целлюлозно-бумажные фабрики. Шхуны отправлялись в Пенобскот, чтобы загрузиться сосной, а прочую древесину хвойных пород сплавляли по течению рек с отдаленных северных вырубок. Лесопилки выстроились по берегам рек и в Мерримаке, Кеннебеке, Сен-Круа, Маше. Много жизней унесли несчастные случаи на лесосплавах, когда сплавщики пытались разбить заторы или удержать в порядке многочисленные скопища многофутовых бревен. Так продолжалось до тех пор, пока в 1978 году не закончилась эра промышленного лесосплава. Были изменены речные русла, устроены озера, построены дамбы и плотины. Пожары опустошили вырубки, оставшиеся после лесорубов, и целые речки вымирали, засыпанные гниющими опилками. За двести лет вырубили сосны, вскоре за ними последовали и деревья твердых пород — березы, дубы и клены.

Сейчас большую часть севера страны занимает промышленный лес, принадлежащий лесозаготовительным и деревообрабатывающим компаниям. По дорогам несутся лесовозы, нагруженные свежесрубленными деревьями. Компании прорубают зимой просеки, не оставляя на своем пути ни деревца, в марте-апреле складируют древесину. Лес — государственное достояние. Даже мой дед, как многие жители побережья, выращивал елочки и сосенки к рождественским распродажам. Но до сих пор в лесах остались нетронутые места, где встречаются следы зверей. К уединенным озерцам, подпитываемым водопадами, которые гремят по камням и поваленным деревьям, приходят на водопой лоси. Леса Мэна — одно из последних мест, где встречаются волки, горные львы, карибу. Здесь по-прежнему существуют миллионы неосвоенных гектаров земли. Сейчас штат даже зеленее, чем сто лет назад, когда истощение тонкого плодородного слоя почвы привело к сокращению пахотных площадей и лес снова стал расширять свои границы. Стены, которые когда-то укрывали семьи переселенцев, сейчас спасают от ветра болиголов и молодые сосенки.

И при желании в чаще можно запросто затеряться.

Темная Лощина лежит в пяти милях к северу от Гринвилла, одинаково недалеко от восточного берега Лосиного острова и от двухсотгектарной заповедной чащобы в Государственном Бакстеровском парке, где пик Катадины возвышается над горизонтом в северной части Аппалачского хребта. Я чуть не решился остановиться в Гринвилле — дорога темная, вечер выдался холодный, — но знал: важнее сейчас заняться поисками Мида Пайна. Люди, близкие Билли Перде: его жена, ребенок, женщина, которая помогла его усыновить, — умерли. И умерли страшной смертью. Следовало предупредить Пайна.

Гринвилл служил воротами в Великие Северные леса. Лес поддерживал и защищал город и окружающие земли многие годы. Когда-то в городе имелся деревообрабатывающий завод, который давал работу жителям Гринвилла и его окрестностей, пока в середине семидесятых завод не закрылся, став нерентабельным. Многие тогда уехали, а те, кто остались, пытались жить за счет наплыва туристов или заниматься охотой и рыболовством. Но Гринвилл и городки поменьше, которые располагались дальше на север — Бивер-Кав, Кокаджо и Темная Лощина, — где заканчивались электролинии и начиналась настоящая глухомань, по-прежнему бедствовали. К примеру, когда гольф-клуб поднял плату с десяти до двенадцати долларов за игру, это вызвало недовольство.

Я ехал по Лили Бэй-роуд. Многие годы зимнюю дорогу использовали для завоза всего необходимого в лагеря лесорубов. Вдоль нее тянулись леса, громоздились снежные сугробы, и так до самой Темной Лощины.

Темная Лощина... Это маленький поселок — всего пара кварталов в центре да полицейский участок на самой северной окраине. Сюда заглядывают немногие из туристов и охотников, приезжающих в Гринвилл. С улиц Темной Лощины нельзя увидеть озеро — только горы и деревья. Здесь всего один мотель — «Тамара Мотор Инн». Он выглядит как реликвия из пятидесятых, высокая фронтальная арка украшена красно-зеленой неоновой вывеской. Есть еще пара сувенирных лавок, где продаются ароматические свечи и мебель, от сидения на которой на одежде остается мелкая древесная пыль; книжная лавка с маленьким кафетерием, ресторан и аптека — вот, пожалуй, и вся торговая часть городка, где кучи снега со льдом лежат в канавах и подпирают здания.

Ресторан был еще открыт. Внутри на стенах висели репродукции пейзажей и старых постеров, творения местных авторов. В одном углу виднелась фотография в рамке: паренек в военной форме рядом с пожилым мужчиной, какие-то помятые красные, белые и синие ленты вокруг, но я не стал вглядываться. Несколько местных жителей сидели за кофе и обменивались новостями, а четверка молодых парней изо всех сил корчила из себя остроумных и крутых.

Я заказал дежурный сэндвич и кружку кофе. Кофе и сэндвич оказались настолько хороши, что я почти забыл о происшествии в Бангоре. Чуть позже я спросил у официантки — ее звали Анни, — как добраться до дома Пайнов. Она объяснила. И с улыбкой добавила, что сегодня мороз, обещали снег и что дорога ужасная.

— А вы друг Мида? — поинтересовалась она. Похоже, ей хотелось поговорить. Ей, но не мне.

У официантки были рыжие волосы, алая помада, темный макияж вокруг глаз. В сочетании с естественной бледностью черты лица создавали общий эффект незаконченного детского рисунка, словно юный автор забросил рисование на половине пути.

— Нет, — сдержанно ответил я, — просто хочу с ним кое о чем поговорить.

Ее улыбка слегка потускнела:

— Ничего не случилось?.. Просто старику пришлось многое пережить на своем веку.

— Нет, — солгал я, — ничего не случилось. Мне жаль, что старине Миду пришлось хлебнуть неприятностей.

Она пожала плечами, и ее лицо снова оживила улыбка:

— Старик потерял жену несколько лет назад. Потом его племянник погиб во время войны в Персидском заливе. С тех пор Мид держится особняком. Редко здесь появляется.

Анни наклонилась над столом, и ее грудь задела мою руку, когда она забирала посуду.

— Что-нибудь еще? — задорно спросила она, как бы завершая разговор о Миде Пайне.

Не знаю, присутствовал ли в вопросе подтекст. Я решил, что нет. Жизнь здесь еще проще обычного.

— Нет, спасибо.

Она размашистым жестом вырвала листок со счетом из блокнотика.

— Тогда я вам оставлю только вот это, — Анни одарила меня еще одной улыбкой, подкладывая листок под кувшинчик со сливками. — Береги себя, приятель, — пожелала она мне на прощанье, удаляясь плавной походкой.

— Постараюсь, — бросил я ей вслед, почувствовав некоторое облегчение с уходом Анни.

У Мида Пайна не было телефона. По крайней мере, он отсутствовал в телефонном справочнике. Действуя с неохотой, я все же решил отложить разговор с ним до утра. За двадцать восемь долларов мне досталась комната в мотеле. Я проспал всю ночь на кровати с толстым матрасом и резным изголовьем. Проснулся только однажды — когда запах гниющих листьев и звуки от движения тяжелых разлагающихся тел, ворочающихся под ними, стали невыносимыми.

Официантка оказалась права: когда на следующее утро я вышел из мотеля, мороз полностью сковал землю, стебли травы на дорожке сделались хрупкими, словно изваянные из хрусталя. В ярком солнечном свете машины медленно двигались по главной улице, и прохожие были окутаны облачками пара, походя на паровозы.

Я оставил машину в мотеле и дошел до ресторанчика пешком. Еще с улицы я увидел, что большинство мест в зале занято. Среди присутствовавших царила атмосфера довольства от сознания принадлежности к этому кругу, от ощущения некой общности.

Официантки — Анни среди них я не заметил — порхали между столиками, как бабочки; у кассы толстый бородатый мужчина о чем-то разговаривал с хозяином ресторанчика. Я почти дошел до двери в зал когда позади меня раздался голос — мягкий, нежный, знакомый:

— Чарли?..

Я обернулся. И немедленно прошлое хлынуло в мое сознание, вытесняя то, чем я жил эти годы.

Лорна Дженнингс была на шесть лет старше меня; ее дом стоял в миле от дома моего деда. Маленького роста, гибкая, темноволосая, Лорна была необыкновенно легка, словно птица. Она носила короткую стрижку, шедшую к ее темным волосам, а чувственный рот, казалось, или только что оторвался от чужих губ, или уже приготовился для следующего поцелуя. Белоснежно-фарфоровая кожа и сине-зеленые глаза дополняли ее нежный образ.

Мужа Лорны звали Рэндал, но все его друзья обращались к нему коротко: Рэнд. Высокий, сильный, он подавал надежды в хоккее, даже пробовал играть за «Портлендских пиратов». Служа в полиции, Рэндал мечтал перейти в ФБР. Он никогда не обижал свою жену, не ударил ее ни разу, и ей казалось, что у них нормальный брак. Пока однажды он ей не рассказал о своем первом и, как он выразился, «единственном» романе. Но это случилось задолго до того, как мы с Лорной познакомились, и до того, как стали любовниками...

Я проводил тогда первое после университета лето в Мэне и планировал на досуге поглубже изучить английский. Мне исполнилось двадцать три. После старших курсов я какое-то время подрабатывал — так, ничего особенного, — потом немного попутешествовал по Западному побережью и наконец вернулся в Скарборо, чтобы провести там последнее вольное лето. Я уже послал документы в Полицейское управление Нью-Йорка и при этом пытался использовать те немногие контакты, которые остались у меня среди полицейских, тех, кто помнил моего отца. Возможно, у меня были несколько идеалистические представления: я надеялся своим поступлением в полицию смыть пятно с его имени. Вместо этого своим приходом я, скорее всего, потревожил кое-какие воспоминания у людей — взбаламутил ил, поднявшийся со дна пруда.

Мой дед устроил меня на лето работать в страховую фирму. Я был у них рассыльным, да и вообще мальчиком на побегушках: варил кофе и подметал полы, отвечал на звонки и протирал столы. При этом я достаточно узнал о страховом бизнесе, чтобы понять, что любой, кто поверит речам страхового агента, или находится в полном отчаянии, или непроходимый тупица. Лорна Дженнингс работала личным помощником офис-менеджера. Она никогда не выходила за рамки обычной вежливости в разговоре со мной, мы лишь порой недолго разговаривали в начале рабочего дня. Хотя пару раз я замечал, что Лорна, прежде чем вернуться к своим документам или к печатанию писем, смотрит на меня как-то по-особенному. Первый раз я полноценно побеседовал с ней на корпоративной вечеринке по поводу ухода на пенсию одной из секретарш — высокой ухоженной женщины, которую через год судили за то, что она зарубила топором одну из своих собак. Лорна подкатила ко мне, когда я сидел в баре, пил пиво и изо всех сил притворялся, что не имею никакого отношения к страховому бизнесу.

— Привет! — сказала она. — Ты, похоже, проводишь время в одиночестве. Стараешься держаться от нас особняком?

— Привет, — вежливо ответил я, вертя в руках стакан. — Не то, чтобы так...

Она изогнула вопросительно бровь, и я сразу раскололся:

— Ну, может быть, чуть-чуть. Но к тебе это не относится.

Бровь изогнулась еще раз. Интересно, подумал я, от смущения кровеносные сосуды могут лопнуть?

— Я видела, как ты читал сегодня какую-то книгу.— Лорна устроилась на высоком табурете напротив меня. На ней была длинная шерстяная юбка, которая плотно ее облегала, и вся она пахла цветами. (Это такая специальная жидкость для тела, как я потом узнал.) — О чем книга?

Смущение все еще сильно владело мною. Читал я книгу Форда Мэдокса «Хороший солдат». Выбрал ее ожидая совсем другого, отличного от того, на что наткнулся: череда персонажей, которые изменяли друг другу, каждый по-своему. В дальнейшем, по мере развития наших с Лорной отношений, книжка все больше стала походить для меня на учебник, а не на роман.

— Это Форд Мэдокс. Вы читали?

— Нет, только слышала это имя. А стоит почитать?

— Думаю, да... — В общем-то, это прозвучало не очень убедительно в моих устах. И с точки зрения литературоведения тоже оставляло желать лучшего. Поэтому я добавил:

— Если вам придет охота почитать о слабых мужчинах и неудачных браках.

От последних слов она заметно вздрогнула. И, хотя я тогда почти ничего не знал о ней, малая часть моего мира откололась, упала и разбилась, раскатившись осколками по полу среди окурков и ореховой скорлупы. Мне пришло в голову, что если бы я даже выкопал дыру до Китая и забросал себя всей этой землей, то и тогда моя неловкость не скрылась бы от посторонних глаз. Я чем-то ранил Лорну, но не мог понять, чем именно.

— Правда? — переспросила она наконец. — Может, ты одолжишь мне эту книгу как-нибудь позже?

Мы еще немного поболтали — про работу, про моего деда, — пока она не поднялась с места. Когда она вставала, с табурета, то провела рукой по юбке выше колена, как бы стряхивая пушинку, приставшую к ткани. Материя натянулась, отчетливо обозначив линию бедер — всю, почти до колен. Потом Лорен посмотрела на меня с любопытством, склонив голову набок. В ее глазах возник особенный свет, какого я никогда прежде не видел. До этого никто на меня так не смотрел. Она мягко коснулась моей руки, однако ее прикосновение обжигало.

— Не забудь про книгу, — напомнила она напоследок.

И ушла.

Насколько я помню, так это начиналось. Я дал ей почитать книгу Форда Мэдокса. Мне доставляло странное удовольствие осознавать, что ее руки касались ее обложки, а пальцы осторожно, ласково переворачивали страницы. Через неделю я уволился с работы. Точнее говоря, меня уволили после скандала с офис-менеджером: он обозвал меня сукиным сыном и бездельником, а я его — лохом, кем он и был на самом деле. Мой дед внешне выказывал неудовольствие, что я остался без работы, однако в глубине души радовался тому факту, что я назвал офис-менеджера лохом: дед тоже о нем так думал.

Прошла неделя, прежде чем я набрался храбрости позвонить Лорне. Мы встретились, чтобы выпить кофе в маленьком заведении возле Мемориального моста Ветеранов. Лорна сказала, что ей понравился «Хороший солдат», хотя она и расстроилась. Предложила тут же вернуть книгу, но я сказал, чтобы она оставила «Хорошего солдата» себе. Наверное, мне хотелось верить, что, глядя на нее, Лорна будет думать обо мне. Что поделать — я был страстно влюблен. Хотя вскоре страсть переросла в нечто большее.

Мы вышли из кафе, и я предложил подвезти ее домой на «MG», который дед вручил мне по случаю окончания колледжа: одна из типичных американских моделей, выпускавшихся до того, как компанию купила «Бритиш Лейленд» и «прижала» такие модели. Не самая шикарная машина, но мне нравилось, как она бегала. Лорна, однако, отказалась.

— Мне надо встретиться с Рэндом.

Наверное, обида и разочарование отразились у меня на лице, потому что она наклонилась и мягко поцеловала меня в щеку.

— Не затягивай надолго со следующим разом, — заметила Лорна.

И я не стал.

Мы часто встречались после этого, но впервые по-настоящему поцеловались теплой августовской ночью. Мы собирались пойти посмотреть какой-то фильм. Рэнд не любил кино, ни хорошего, ни плохого. Лорна не сказала ему, что собирается в кино со мной. Лишь поинтересовалась у меня, нормально ли я отношусь к такой перспективе. Я ответил положительно, хотя, скорее всего, это было не вполне нормально, уж во всяком случае не для Рэнда.

— Знаешь, я не хотела бы стать помехой твоим встречам с другими девушками... — Произнося эти слова, она смотрела не на меня, а куда-то в сторону.

— Я не намерен с ними встречаться, — немедленно солгал я.

— ...потому что не позволю, чтобы наши отношения как-то отразились и на моих отношениях с Рэндом, — ответила она ложью на мою невинную ложь.

— Ну, и ладно, — продолжал я притворяться.

Мы стояли около своих машин, стараясь не смотреть друг на друга, вперившись в небо. У нее в руке были ключи от машины. Затем она засунула руки в карманы вместе с ключами и склонила голову.

— Подойди ко мне, — попросил я, — на минутку. Она подошла.

Первый раз мы занимались любовью у меня в спальне — однажды субботним полднем, когда Рэнд уехал в Бостон на чьи-то похороны. В доме было необычно тихо. Мой дед уехал в город к своим приятелям-полицейским вспоминать старые времена и ушедших навеки друзей.

Лорна пришла прямо из дома. И, хотя мы заранее договорились о встрече, я все равно удивился донельзя, когда увидел ее — в джинсах, джинсовой рубашке и белой футболке. Она молча последовала за мной, когда я повел ее в свою комнату.

Сначала мы поцеловались как-то неуклюже, ее рубашка все еще была застегнута. Потом все крепче и уже более уверенно. Внутри у меня от волнения все ходило ходуном. Я обостренно ощущал близость Лорны: ее особенный запах, груди под джинсовой рубашкой — и осознавал собственную неопытность, лишь усиливавшую желание. И даже, как мне тогда казалось, чувствовал себя по-настоящему влюбленным в нее. Она чуть отступила назад, расстегнула рубашку, вытащила футболку из джинсов. Лорна не носила лифчика, и ее груди всколыхнулись при этом жесте. Потом я опять оказался рядом с ней; пока я путался в застежках ее джинсов, в то время как она вытаскивала мою рубашку из брюк, мой язык скользил и обвивался вокруг ее языка.

Среди испещрявших постель и всю комнату солнечных пятен августовского полдня я потерялся в теплой влажности ее поцелуя и в мягкой упругости женской плоти, когда вошел в нее...

Наверное, прошло месяцев пять, прежде чем Рэнд узнал о наших отношениях. Мы встречались каждый раз, как только ей удавалось улучить подходящий момент. К тому времени я работал официантом, благодаря чему у меня было довольно свободного времени днем, а также выпадала пара свободных вечеров на неделе, если я решал устроить себе передышку. Мы занимались любовью где придется, в любом месте и в любое время, как только выдавалась такая возможность, а общались в основном по телефону и в письмах. Мы занимались любовью и на Хиггинс-пляже, что в некоторой степени стало компенсацией за мое юношеское фиаско с другой девушкой. Мы предавались любви и сразу после того, как пришло письмо из Нью-Йорка о том, что меня приняли в учебное заведение. В тот раз я почувствовал огорчение Лорны, даже когда мы двигались в унисон.

Происходившее между мной и Лорной сильно отличалось от всех тех отношений, которые складывались у меня с девушками прежде. То были кратковременные, легко обрываемые связи, погубленные в свое время людским окружением маленького городка Скарборо, где парни запросто могли подойти к тебе и рассказать, какими различными способами они имели твою девушку до тебя и как она хорошо работает ртом. Лорна казалась мне выше всего этого. Правда, на нее наложило отпечаток неизбежное изнашивание отношений другого порядка, связанное с неумолимым влиянием времени и взросления в браке, заключенном между двумя одноклассниками.

Нашей любовной истории пришел конец, когда один из приятелей Рэнда наткнулся на нас в кафе: мы сидели за столиком, усыпанным сахарной пудрой от пончиков и запятнанным брызгами сливок. Все выглядело очень по-светски, но Лорна и Рэндал поругались. В конце концов она решила не менять прочных отношений, сложившихся за время семилетнего брака, на бесперспективный роман с мальчишкой. Наверное, Лорна была по-своему права. Однако боль потом еще два года рвала меня на части, а ее отголоски еще дольше жили во мне. Я не звонил ей и не виделся с ней. Лорна отсутствовала на похоронах моего деда, хотя почти десять лет жила по-соседству с ним. Так получилось, что они с Рэндом вскоре уехали из Скарборо. И я даже не пытался узнать, куда они могли направиться.

У этой истории имеется короткое послесловие. Где-то через месяц после окончания нашего романа я пил в баре на Фоур-стрит, болтаясь с парнями, которые остались в Портленде, а не поехали поступать в колледж, не женились и не подались на заработки в другие места. Я мыл руки в туалете, когда за моей спиной открылась дверь. Посмотрев в зеркало, я увидел Рэнда Дженнингса в цивильной одежде, а за ним стоял жирный бугай, который прислонился к двери и спиной удерживал ее закрытой.

Я кивнул отражению Рэнда в зеркале — и общем-то, мне ничего другого не оставалось. Вытер руки полотенцем, повернулся... И получил от него удар коленом в пах — сильный удар, в который Рэнд вложил вес всего тела и боль от которого была переносимой. Я упал на колени, свернулся клубком: возникло ощущение, что я сейчас загнусь, а он еще добавил мне ботинком по ребрам. И потом он дубасил и пинал меня, валявшегося на залитом мочой полу, по бедрам, по заднице, по рукам, по спине. Рэнд не касался моей головы до самого финала, но вот под конец поднял меня с пола за волосы и с размаху ударил по лицу. За все время избиения он не проронил ни слова; затем так и оставил валяться в крови, пока не явились мои приятели. Мне повезло, наверное, хотя тогда я в это не верил. С теми, кто путался с женами полицейских, происходили и худшие вещи.

А теперь в заштатном городишке на краю лесной глухомани Лорна снова стояла передо мной, словно не было этих десяти лет. Ее глаза немного потускнели, морщинки вокруг них стали отчетливее. Бороздки около рта тоже углубились, как будто она слишком долго и сильно сжимала губы. Но, когда Лорна осторожно улыбнулась, взгляд ее засиял по-прежнему. Я понимал, что она и сейчас красива. И можно снова влюбиться в нее, если не проявить осторожность.

— Это ты, что ли? — весело спросила она. (Я молча кивнул в ответ.) — Боже милосердный, да что ты делаешь здесь?

— Ищу кое-кого...

По ее глазам я понял, что на какое-то мгновение она вообразила себя целью моих поисков.

— Выпьем по чашке кофе? — предложил я.

С минуту Лорна колебалась; она даже оглянулась по сторонам, словно пытаясь убедиться, что Рэнд не видит этой сцены. Потом взяла себя в руки и снова улыбнулась:

— Конечно! С удовольствием.

Войдя в ресторанчик, мы нашли пустой столик в глубине зала и заказали по чашке дымящегося кофе. Я заказал тост с беконом, который она как-то быстро и незаметно для себя самой уничтожила, отщипывая маленькие кусочки. В течение этих нескольких секунд мы чувствовали одно и то же — будто бы снова оказались в нашем кафе, в южной части Портленда где прежде любили разговаривать о будущем, которого, по всей вероятности, у нас не могло быть, и украдкой прикасались друг к другу через стол.

— Ну как ты? — поинтересовался я.

— Да в общем нормально. Это симпатичное местечко, здесь хорошо жить. Немного заброшенное, но милое.

— Когда вы приехали сюда?

— В девяносто первом. В Портленде у нас не очень удачно шли дела, Рэнду не удалось получить корочки детектива, так что он согласился на должность здесь. Он здесь теперь начальник.

Отправиться неизвестно куда, чтобы сохранить брак? Такой способ и тогда казался мне довольно-таки глупым. Но теперь я точно решил помалкивать. Ведь они так долго прожили вместе. Значит, понимали, что делают. Естественно, я ошибался.

— Так вы все еще вместе?

Впервые тень омрачила лицо Лорны: сожаление или злость, или вынужденное признание того неоспоримого факта, что это так, хотя и непонятно почему. Или же все это были мои собственные фантазии, навеянные воспоминаниями о прошлом и перенесенные на нее. Так старая рана болезненным сокращением мышц напоминает о себе.

— Да, мы вместе.

— Дети?

— Нет...

Она выглядела задетой за живое; выражение неприкрытой боли скользнуло по ее лицу. Лорна сделала большой глоток кофе. И когда снова заговорила, боль уже стала незаметна, привычно припрятанная в какой-то из ящичков души или куда-то там еще, где она обычно таила свои переживания.

— Мне так жаль. Я слышала, что случилось с твоей семьей там, в Нью-Йорке.

— Спасибо за сочувствие.

— Те, кому положено, за это поплатились? — прозвучала странная в ее устах формулировка.

— Многие.

Она кивнула. Потом, знакомым движением склонив голову на бок, в первый раз за все это время посмотрела на меня в упор:

— А ты изменился. Выглядишь... старше, что ли. Как-то жестче. Непривычно видеть тебя таким.

Я пожал плечами:

— Прошло немало времени. Многое случилось с тех пор, как мы в последний раз виделись.

Мы плавно перешли к другим темам: о ее жизни в Темной Лощине, о ее работе на полставки учителем в Давер-Фокскрофте, о моем возвращении в Скарборо. В глазах прохожих и посетителей ресторана мы выглядели парой старых приятелей, встретившихся, чтобы посидеть-поболтать. Но меня не оставляло ощущение некоего напряжения между нами, причина которого только отчасти крылась в нашем прошлом. Я, конечно, мог ошибаться, но в Лорне чувствовалась какая-то смутная озабоченность, что-то неясное и недостаточно отчетливо сформировавшееся и вместе с тем просившееся наружу.

Она допила кофе одним глотком, а когда ставила кружку, ее рука слегка дрожала.

— Знаешь, — произнесла она, — и когда между нами все было давно кончено, я еще думала о тебе. До меня доходили обрывки сведений о твоих делах. Я говорила с твоим дедом. Он ведь не передавал ничего обо мне?

— Нет, никогда.

— Я сама просила его так поступать. Боялась, что ты можешь неправильно понять.

— Ну и как же я мог это понять?

На мой взгляд, фраза прозвучала вполне непринужденно, но губы Лорны сжались, а взгляд наполнился болью и гневом:

— Ты знаешь, у меня раньше была привычка подолгу стоять на краю скалы у Проутс Нек; я стояла и молилась, чтобы пришла, громадная волна и смыла меня. Порой я думала о тебе и о Рэнде, и обо всей этой гребаной истории. И мечтала оказаться где-нибудь далеко, ниже дна океана. Ты хоть представляешь, что это за боль?

— Да, я представляю.

Она встала из-за стола, застегнула куртку, чуть заметно растянула губы в улыбке, прощаясь:

— Да, полагаю, что представляешь. Было приятно повидать тебя, Чарли.

— И мне тоже.

Дверь мягко захлопнулась за ней. Я смотрел сквозь стекло окна на то, как она, выйдя на улицу, оглянулась по сторонам, быстрым шагом перешла дорогу — руки засунуты глубоко в карманы, голова низко опущена.

Представил ее стоящий на краю черной скалы у Проутс Нэк: привкус соли на губах, ветер развевает волосы — на фоне вечернего неба четко выделяется темный силуэт женщины, ожидающей, когда море призовет ее.

* * *

Мид Пайн жил в красном деревянном доме над Известняковым озером. Длинная заброшенная дорога заканчивалась прямо у него во дворе, где был припаркован «додж»-пикап, старый и местами покрытый ржавчиной. На крыльце не было стульев; во дворе не залаяла собака, когда я подкатил на своем «мустанге» и припарковался рядом с «доджем».

На стук в дверь никто не ответил. Я уже собирался обойти дом с другой стороны, когда дверь неожиданно открылась и на крыльце появился мужчина: лет около тридцати, как мне подумалось, с темными волосами и желтоватой, обветренной кожей лица. Он, казалось, так и излучал силу и жесткость; крепкие руки были покрыты шрамами. Мужчина не носил ни кольца, ни часов, и одевался будто с чужого плеча: рубашка слишком тесна в плечах и на груди, джинсы слишком коротки; из-под них виднелись грубые шерстяные носки над черными остроносыми туфлями.

— Нужна помощь? — спросил он таким тоном, судя по которому помощи от него ожидать не приходилось.

— Я ищу Мида Пайна.

— Зачем?

— Я хочу поговорить с ним насчет парня, которого он однажды усыновил. Мид где-то здесь?

— Я вас не знаю! — резко сказал он, безо всяких причин взяв воинственный тон.

— Я не из этих мест. Приехал из Портленда. Поймите, это очень важно, мне надо поговорить с ним.

Молодой человек некоторое время раздумывал над тем, что я сказал. Потом оставил меня ожидать снаружи под падающим снегом, а сам скрылся в доме. Спустя несколько минут со стороны дома появился пожилой мужчина. Он наклонялся при ходьбе вперед, шел медленно, шаркая подошвами, как будто у него болели колени. Но мне легко представилось, что когда-то он обладал ростом не меньше моего, может быть, даже футов шесть. На нем была пара рабочих брюк, красная клетчатая рубаха и грязные белые кроссовки. Бейсболку с эмблемой «Чикагских медведей» он низко надвинул на лоб; непослушные пряди седых волос выбивались из-под нее. Он держал руки в карманах и ярко-голубыми ясными глазами рассматривал меня, слегка склонив голову на бок, словно стараясь что-то распознать во мне.

— Я Мид Пайн. Чем могу быть полезным?

— Меня зовут Чарли Паркер. Я частный детектив из Портленда. Дело касается мальчика, которого вы усыновили несколько лет назад: Билли Перде.

Его глаза слегка округлились, когда я произнес это имя, и Пайн жестом руки указал мне в сторону пары старых качалок в конце веранды. Прежде чем я сел, он достал тряпку из кармана и аккуратно протер сиденье:

— Извините, у меня не так часто бывают посетители. Я всегда старался не поощрять их, в основном из-за ребят.

— Боюсь, я вас не понимаю.

Он подбородком указал в сторону дома. Его лицо с красновато-смуглой кожей все еще выглядело свежим.

— Некоторые из ребят, которых я усыновлял, были непростыми по характеру. Им требовалась твердая рука и поменьше искушений. А здесь... — Пайн махнул рукой в сторону озера и леса. — ...единственные соблазны — охота и рыбалка. Уж не знаю, как Господь все расценивает, но не стану утверждать, что им много пришлось вынести.

— А когда вы перестали усыновлять ребят?

— Да уж порядочно... — Мид Пайн ничего больше не уточнил. Вместо этого он протянул руку и легонько постучал длинным пальцем по подлокотнику моего кресла:

— А теперь, мистер Паркер, вы мне скажите, у Билли что — какие-то проблемы?

Я рассказал ему ровно столько, сколько счел возможным: жена и ребенок Билли Перде убиты, его могут подозревать в этом преступлении, но я не думаю, что это сделал он; некие люди, стоящие за чертой закона, считают, что он украл их деньги, и они его при случае не пощадят, лишь бы вернуть деньги себе.

Пожилой мужчина молча выслушал меня. Недружелюбно настроенный молодой человек, стоя в дверном проеме, зорко наблюдал за нами.

Пайн спросил:

— Вы знаете, где сейчас может быть Билли?

— Я-то надеялся, что вы поможете мне его найти.

— Я его давно не видел, если вы об этом, — сказал Пайн. — Представим себе ситуацию его прихода ко мне. Я бы при этом даже не знал, куда направить Билли. Не так много мест, где бы его правильно восприняли.

От озера донесся шум моторки, будто рассекающей воду. Вспугнутые шумом птицы поднялись в воздух. Но все это происходило довольно далеко.

— Здесь есть еще такая деталь... — я осторожно взвешивал каждое слово, прежде чем добавить его к предыдущим. — Вы помните Шерри Ленсинг?

— Припоминаю.

— Она мертва. Ее убили вместе с невесткой и двумя внучками. Точно не скажу когда, но примерно несколько дней назад. И если это как-то связано с Билли Перде, то может быть опасным и для вас.

Пожилой мужчина мягко покачал головой. Он прижал пальцы к губам и какое-то время ничего не говорил. Потом заметил:

— Спасибо, что нашли время заглянуть ко мне, мистер Паркер. Но, как я уже говорил, я не имею никаких вестей от Билли. А если бы и имел, то мне пришлось бы основательно подумать, как с этим поступить. Что ж касается грозящей мне опасности, то замечу: я умею обращаться с охотничьим ружьем. И со мной вот этот парень.

— Ваш сын?

— Каспар. Или Кас — для тех, кто его знает. Мы можем позаботиться друг о друге, и я никого не боюсь, мистер Паркер.

Становилось ясно, что мне нечего больше сказать Миду Пайну. Я оставил старику номер своего мобильного телефона, и он запихал листок с номером в один из многочисленных карманов своих рабочих брюк. Пожал мне руку и медленно, неуклюже двинулся к двери, что-то вполголоса напевая себе под нос. Мне показалось, что была старая, хорошо знакомая песня, но я никак не мог взять в толк, откуда я ее знаю? Там говорилось о нежных дамах и красивом картежнике и еще о навязчивых воспоминаниях. Я поймал себя на том, что и сам насвистываю нечто, на нее похожее выезжая на дорогу. В зеркало заднего вида можно было видеть, как Каспар бережно помогал старику Миду войти в дом. Ни один из них не обернулся и не посмотрел мне вслед.

Глава 12

Когда я доехал до Темной Лощины и остановился у облюбованного мной ресторанчика, то первым делом просмотрел телефонный справочник. Нашел там адрес Рэндала Дженнингса. Шеф-повар ресторанчика рассказал, как к нему добраться.

Рэнд и Лорна жили в двух милях от города в двухэтажном доме, выкрашенном желтой и черной краской, с аккуратным садом и черным же забором по периметру участка. Дым поднимался из трубы. Позади дома прямо из озер вытекала река и текла дальше, обходя город с запада. Я притормозил, когда подъехал к дому, но все-таки не остановился. Непонятно, зачем вообще я здесь оказался. Скорее всего, подтолкнули ожившие воспоминания. Еще не угасло, по-видимому, старое чувство к Лорне, хотя оно было сродни юношеской влюбленности, а не настоящей любви. Думаю, не осталось никаких оснований для шальных поступков — одна печаль о прошлом. Поэтому я развернулся и поехал на юг, в Гринвилл.

Полицейское управление Гринвилла располагалось в здании муниципалитета на Минден-стрит и занимало неприглядный офис со стенами бурого цвета, зелеными жалюзи и рождественскими украшениями на окнах, развешанными в бессмысленной попытке хоть как-то украсить мрачное помещение. В том же здании размещалось и пожарное управление, а на стоянке вперемежку стояли машины управления по охране леса и машины полиции.

Внутри я вежливо представился двум бойким секретаршам, а сам присел на скамью напротив двери. Спустя двадцать минут плотный мужчина с темными волосами, такими же усами и карими глазами вышел из офиса и протянул мне руку для рукопожатия.

— Извините, что заставил ждать, — пояснил он. — Мы еще по договору принуждены следить за порядком в Бивер-Ков. Я там провел почти весь день. Меня зовут Дейв Мартел. Я шеф полиции...

По его настоянию мы вышли из офиса и направились мимо здания Объединенной Евангелической церкви в кафе, размещавшееся рядом с магазином Сандерса. На стоянке напротив припарковались несколько машин, за ними светлел белый корпус парохода «Катадин». Над озером висел туман, образовавший в конце улицы белую стену, сквозь которую время от времени прорывались машины. Мы заказали кофе по-французски, с ванилью, и сели за столик неподалеку от компьютера, который местная публика использовала для получения электронной почты.

— Я знавал твоего дедушку, — сказал Мартел, пока мы ждали кофе. — Кое-что бывает трудно забыть. Старые связи очень сильны в этой части штата. Боба Уоррена помню еще по Портленду, со своих мальчишеских времен. Хороший был человек.

— Давно вы здесь?

— Уже десять лет.

— Нравится?

— Конечно. Это необычное место. Здесь полно людей, которые не очень-то уважительно относятся к закону. Возможно, они и приехали сюда потому, что не любят загонять себя в рамки. Забавно... И тут эти люди натыкаются на меня, на инспектора по азартным играм, на шерифа и на полицию штата, которая не спускает с них глаз. Как правило, мы неплохо ладим, но все равно дел хватает.

— Что-нибудь серьезное?

Мартел улыбнулся:

— Серьезное дело — это отстрел лося не в охотничий сезон. И то, если об этом поговорить с инспекторами...

Я поморщился. Тетерев, фазан, кролик, ну, может быть, белка — это я еще мог понять: по крайней мере, белки довольно быстро передвигаются, в этом есть интерес. Но только не лось. Поголовье лосей в штате увеличилось с трех тысяч в тридцатых годах до тридцати тысяч в настоящее время, и сейчас разрешили охотиться на них в течение одной недели в октябре. Это приносило доходы, особенно когда в этих местах ошивалось какое-то количество туристов, но это же привлекло сюда и немало придурков. В прошлом году на две тысячи лицензий поступило около ста тысяч заявок. Каждый хотел повесить над камином лосиную голову.

Это нетрудно — подстрелить лося. Проще этого только одно: вогнать пулю в уже мертвого лося. Лоси плохо видят, хотя нюх и слух у них замечательные, но они не тронутся с места, пока их не вынудят. Большинство охотников добывают своего лося на первый или на второй день охоты и хвастаются этим перед остальными балбесами. Потом, когда все они на своих вонючих мотоциклах и в оранжевых кепках отправятся восвояси, и вы можете попытать счастья — поискать выживших животных, которые тут как тут: во всей красе приходят слизывать соль с придорожных камней; соль специально разбрасывают, чтобы растаял снег, ну, а лоси большие до нее охотники.

— В общем, если вы интересуетесь, что сейчас здесь происходит, — продолжал Мартел, — то должен огорчить вас: внештатный инспектор деревозаготовительной компании Гарри Чут пока еще не предоставил своего отчета.

Я сразу вспомнил передачу новостей на PBS, хотя, надо сказать, никакого оттенка беспокойства в речах ведущих радиопрограмм не ощущалось.

— Я слышал, по радио об этом говорили. Насколько это серьезно?

— Трудно сказать. Говорят, жена уже несколько дней его не видела. Правда, в этом нет ничего особенного. У него было несколько рабочих заданий, и он отправился на пару дней поработать. Поговаривают также, что у него есть какая-то краля в Трое, штат Вермонт. Добавьте к этому его любовь к бутылке — и перед вами предстанет, скорее всего, не самый надежный тип. Если он не объявится в течение ближайших двадцати четырех часов, возможно, начнутся поиски. Видимо, этим займутся инспекторы. Еще, может быть, шериф из Пискатакиса и полиция штата. Но не исключено, что и мы поучаствуем... Если говорить серьезно, я полагаю, вы хотели бы узнать побольше об Эмили Уоттс?

Я кивнул. Проще было сначала поговорить с Мартелом, а уже потом приступить к Рэнду Дженнингсу, чем сразу пытаться общаться только с Дженнингсом. Думаю, подобная мысль проскочила и в голове Мартела, хоть он и был благодушно настроен.

— Можно поинтересоваться, почему вы не поговорили с Рэнделом Дженнингсом прямо в Темной Лощине? — он продолжал улыбаться, но взгляд его сделался неподвижным и внимательным.

— У нас с Рэндом непростые отношения, — ответил я. — Вы хорошо с ним ладите?

Какие-то еле уловимые интонации, прозвучавшие в вопросе Мартела, подталкивали к выводу, что не только у меня специфические отношения с Рэндом.

— Пришлось поладить, — дипломатично ответил Мартел. — Он нормальный парень, в общем-то. Не самый душевный, но по-своему порядочный. Его сержант, Ресслер, — тот совсем другой. Настолько полон дерьма, что у него даже глаза такого же цвета. Последнее время не доводилось с ним встречаться, и слава Богу. У них сейчас хватает дел из-за этого происшествия — гибель Эмили Уоттс и все с этим связанное...

По улице медленно проехала машина, двигаясь в северном направлении. А прохожие словно вымерли.

Вдалеке, на озере, я различал силуэты островов, покрытых соснами, но в тумане они представали в виде темных пятен.

Принесли кофе. Мартел рассказал об обстоятельствах гибели Эмили Уоттс. Она умерла в ту самую ночь, когда Билли Перде присвоил около двух миллионов долларов, из-за которых погибло немало людей. Эмили Уоттс закончила свои дни странным образом. Плутая по лесам, она, наверняка, и так замерзла бы до смерти, если бы они не обнаружили ее вовремя, однако сама идея покончить с собой ночью, зимой, в лесу, в шестидесятилетнем возрасте...

— Это сплошной бред, — прокомментировал Мартел, — но такие вещи иногда случаются, и их невозможно предугадать до тех пор, пока они не происходят. Если бы охранники не собирались в группы по интересам, а медсестры в отделении для пожилых женщин меньше бы смотрели телевизор, когда бы двери запирались более тщательно и вообще соблюдался бы порядок во многих других вещах, глядишь, все сложилось бы по-иному... Не хотите объяснить, почему вы так интересуетесь этим делом?

— Это связано с Билли Перде.

— Билли Перде? Да, это имя согреет ваше сердце зимним вечером.

— Знаете его?

— Конечно. Мы тут недавно его прихватили, дней десять назад. Попался полицейским в «Санта-Марте», пьяный в дым. Орал и молотил ногами, вопил, что хочет поговорить сосвоей мамочкой, но его никто из местных не признал за своего. Так вот, его забрали, дали остыть в одной из камер у Дженнингса, а потом отправили назад, домой. Предупредили, что если он еще раз здесь покажется, то его обвинят в нарушении спокойствия и незаконном вторжении. Перде даже попал в местные газеты. Судя по тому, что я о нем слышал, за последние несколько дней его характер не изменился...

Похоже, Билли Перде все-таки воспользовался информацией от Виллефорда. Я спросил:

— Вы знаете, что убиты его жена и ребенок?

— Да, я об этом слышал. Никогда бы не подумал, что Билли — убийца. Впрочем, — Мартел задумчиво взглянул на меня, — полагаю, вы тоже в этом не уверены.

— Не знаю, не знаю. Как вы думаете, он мог бы отправиться искать ту женщину, которая застрелилась?

— А почему вы спрашиваете?

— Я не верю в совпадения. Таким способом Бог дает тебе понять, что ты просто не видишь всей картины. К тому же я точно знаю, что Виллефорд, плохо это или хорошо, дал Билли наводку на Эмили Уоттс.

— Ну, когда наконец-то увидите всю картину, дайте мне знать. Потому что, черт меня побери, я даже представить не могу причину, по которой пожилая женщина могла так поступить. Реально ли будет предположить, что собственные ночные кошмары ее до такого довели?

— Кошмары?

— Да. Она говорила медсестрам, что видела фигуру мужчины, который наблюдал за ней через окно и даже пытался вломиться к ней в комнату.

— А обнаружились ли какие-нибудь следы подобных попыток?

— Ничего. Вот дерьмо! Она же жила на четвертом этаже. Любому, кто попытался бы проделать этот трюк, пришлось бы лезть по водосточной трубе. Возможно, кто-то и появлялся — раньше, на неделе. Иногда такое случается. Может, какой-то пьяница проскользнул в помещение. Или дети баловались. В конце концов, она просто могла быть не в себе. Иначе трудно найти объяснение. Да и имечко это, которое она назвала, когда умирала.

Я подался вперед:

— Какое имя?

— Страшилка, — ответил Мартел с улыбкой. — Она поминала перед смертью чудище, которым матери пугают детей, чтобы те поскорее укладывались спать. Лешего.

— Какое имя? — повторил я вопрос.

На смену улыбки на лице Мартела появилось выражение озадаченности:

— Калеб. Она назвала имя Калеба Кайла.

Книга 2

...Ибо то ужасное, чего я ужасался,

то и постигло меня; и чего я боялся,

то и пришло ко мне...

Иов, 3:25

Глава 13

Годы мелькают суматошно, как листья, влекомые ветром, причудливые и покрытые сеточкой прожилок, всех оттенков, с быстрым переходом от зелени воспоминаний о недавно прошедшем к осенним оттенкам памяти об отдаленном прошлом...

Я видел себя ребенком, юношей, возлюбленным, мужем, отцом, вдовеющим мужчиной. Меня окружили пожилые люди в своих стариковских брюках и рубашках. Они танцевали, их ступни двигались очень осторожно, следуя старинным правилам, которые были утрачены теми, кто помоложе; старики рассказывали сказки; их руки в пигментных пятнах двигались на фоне огня, кожа напоминала помятую бумагу, а голоса мягко шелестели, как пустые кукурузные початки.

Пожилые люди шли по пышной августовской траве с деревяшками в руках, счищая с них кору руками в перчатках. Старик — высокий, с прямой спиной, в ореоле белых волос — напоминал древнего ангела, рядом с ним шла собака, гораздо старше хозяина по меркам собачьего возраста: морда с седой бородой в нитях слюны, язык высунут, хвост мягко рассекал теплый вечерний воздух. Первый багрянец показался на деревьях, жужжание и треск насекомых начали утихать. Ясени, которые по весне покрывались листьями последними, теперь первыми их теряли.

Старик двигался вперед, шагая в такт с пробуждающимся окружающим миром по подстилке из гниющих сосновых иголок, мимо зарослей черной смородины, увешанной спелыми упругими ягодами. Распахнув куртку и оставляя после себя четкие отпечатки следов, он рубил деревья, наслаждаясь тяжестью топора в руке, совершенством размаха, свежим треском, когда лезвие рассекало пополам сахарную сердцевину кряжа; затем снова следовал взмах руки с топором — теперь чтобы очистить обе половины. Осторожная установка на опоре следующего полена, вновь приятная тяжесть топора, ощущение двигающихся, напрягающихся под рубашкой стариковских мускулов. Потом пришла очередь тщательного штабелирования — чурочка к чурочке, строго по размеру, так, чтобы они поддерживали друг друга прочно, чтобы ни одна не упала и не пропала. Под конец старик натягивал полотно, по углам прижимал его кирпичами, всегда одним и тем же способом, потому что всегда и во всем оставался человеком порядка. Старик знал: когда зимой настанет время разводить огонь, он придет к своему штабелю, наклонится, чтобы набрать чурбаков; пряжка ремня стариковских брюк при этом врежется в его мягкий живот, и он вспомнит, что когда-то, в прежние молодые годы, живот был твердым; тогда на ремне он еще носил пистолет, полицейскую дубинку и наручники, а форменная бляха сияла, как малое серебряное светило...

...Я тоже буду стариком. Если уцелею, конечно. Для меня особым счастьем будет повторять все дедовы движения, идти его путем — и чувствовать близость момента, когда замкнется круг. Вторя действиям деда — напротив того же самого дома, с теми же деревьями вокруг, раскачивающимися на ветру, с тем же топором в руке, под лезвием которого смачно трещит древесная кора, — я совершу акт воссоединения с прапамятью, более мощный, более действенный, чем тысяча молитв. И мой дед оживет во мне, и призрак собаки будет пробовать воздух языком и лаять от восторга.

Сейчас в моих видениях сквозь руки деда просвечивал огонь очага, его голос рассказывал историю о Калебе Кайле и о дереве со страшными «плодами», что растет на краю глухого леса. Он никогда прежде не рассказывал мне этой истории. И у нее нет конца. По крайней мере, для него не было. Именно мне придется закончить историю вместо него. Я стану тем, кто замкнет круг.

А было так. Первой исчезла Джуди Гаффин — в Бангоре, в 1965. Ей было девятнадцать, этой гибкой девушке с гривой темных волос и мягкими алыми губами, которыми она словно пробовала мужчин на вкус, наслаждаясь ими, как ягодами. Джуди работала в магазине головных уборов. Девушка пропала теплым апрельским вечером, когда все дышало предвкушением лета. Велись продолжительные поиски, но безрезультатно. Ее лицо смотрело со страниц десятков тысяч газет, застывшее навеки в своей юности, словно бабочка в янтарной смоле.

Рут Дикинсон из Коринны, еще одна красотка — блондинка с точеной фигуркой и волосами до пояса — стала следующей: она пропала в конце мая, незадолго до своего двадцать первого дня рождения. Список вскоре пополнили Луиза Мур из Восточного Коринта, Лорел Тралок из Скоухигэна, Сара Рейнз из Портленда — все они исчезли на протяжении нескольких дней в сентябре. Двадцатидвухлетняя Сара Рейнз, школьная учительница, была самой старшей из пропавших. Ее отец Сэмюэл Рейнз учился в свое время в одном классе с Бобом Уорреном, моим дедом, которого потом пригласил быть крестным отцом Сары. Последней пропала восемнадцатилетняя студентка Джуди Манди, это случилось после вечеринки в начале октября. В отличие от прочих исчезнувших красоток, у нее было вполне ординарное круглое личико и вообще самая заурядная внешность. К тому времени люди поняли, что происходит нечто страшное. Некоторые отличия последней жертвы при неизменности модели преступления не сказались на восприятии события обществом. Поиски велись в северном направлении; многие местные жители принимали участие в поисковых экспедициях, многие, как мой дед, приехали издалека, из-под Портленда. Дед подъехал в субботу утром, но к тому времени надежды почти не осталось. Он присоединился к небольшой поисковой группе у озера Сибек, в нескольких милях к востоку от Монсона. Группа состояла из трех мужчин; потом осталось двое, а немного погодя — только он один.

В тот вечер дед снял для проживания комнату в Сибеке и поужинал в баре за городом. Там царили шум и суета, создаваемые участниками поисков Джуди, журналистами и полицейскими. Он пил пиво за стойкой, когда кто-то подошел со спины и обратился к нему:

— Вы не знаете из-за чего здесь такой шум и суматоха?

Дед обернулся и увидел перед собой высокого темноволосого мужчину с холодным неприветливым взглядом и жестким ртом, узким, как лезвие ножа. Деду слышался в голосе незнакомца легкий южный акцент. На мужчине были бежевые вельветовые брюки и темный свитер, местами изношенный до дыр, сквозь которые виднелась грязная желтая рубаха. Коричневый непромокаемый плащ едва прикрывал колени, а из-под отворотов слишком длинных брюк выглядывали острые носы тяжелых черных ботинок.

— Все они ищут пропавшую девушку, — ответил мой дед. Ему почему-то стало не по себе в присутствии этого мужчины. Что-то было в голосе незнакомца тошнотворно-сладкое, как в смеси сахарного сиропа с мышьяком. И пах он странно: землей, сукровицей и чем-то еще, что невозможно было определить.

— Думаете, им удастся ее найти? — в недобрых глазах молнией сверкнул интерес. И, как показалось деду, даже некое подобие любопытства.

— Возможно.

— Но других-то не нашли, — незнакомец теперь смотрел на деда непроницаемым взглядом, лишь в глубине глаз сохранялось какое-то мерцание.

— Нет, не нашли.

— Вы полицейский?

Дед кивнул. Не было смысла отрицать то, что некоторые люди просто нутром чувствовали.

— Вы откуда-то издалека?

— Да, из Портленда.

— Из Портленда? — переспросил мужчина. Казалось, это произвело на него впечатление. — И где же вы искали?

— На озере Сибек, на южном берегу.

— Красивое озеро. Но я предпочитаю Малый Уилсоновский ручей. Это повыше, у дороги на Эллиотсвилл. Там очень живописно, стоит посмотреть, если есть время. По берегам много укромных мест... — он жестом попросил принести ему виски, бросил пару монет на стойку и одним залпом осушил стакан. — Завтра снова туда собираетесь?

— Похоже, что так.

Незнакомец кивнул, тыльной стороной ладони вытер рот. Дед разглядел шрам на ладони, застарелую грязь под ногтями.

— Ну, может быть, вам больше повезет, чем другим. С учетом того, что вы из Портленда и все такое. Иногда надо посмотреть свежим взглядом, чтобы разглядеть старый трюк. — И он ушел.

То воскресенье, когда мой дед обнаружил дерево с диковинными «плодами», выдалось ярким, свежим и бодрящим, цвели деревья и птицы пели над сверкающими водами озера Сибек. Дед оставил машину у озера в кемпинге Пакарда, показал кому надо свой полицейский жетон и присоединился к маленькой группе, состоявшей из двух братьев и их дальнего родственника, которые направлялись к северному берегу озера. Четверка занималась совместными поисками часа три, практически все время в молчании, потом семейство отправилось домой на обед. Они и деда приглашали с собой, но он положил заблаговременно в рюкзак сверток с жареным цыпленком и дрожжевым хлебом, кофе в термосе, и поэтому отказался. Дед вернулся к кемпингу и там пообедал, усевшись на камне у озера, под плеск воды наблюдая за прыгающими в траве кроликами.

Убедившись, что спутники не намерены возвращаться, он сел в машину и поехал своим маршрутом: все время двигался на север, пока не добрался до стального моста, который висел над Малым Уилсоновским. Проезжая часть моста была выполнена как комбинация из решеток, сквозь которые виднелись бурые воды быстрого ручья. Часть дороги на подъезде к мосту представляла собой грязное месиво, а дальше она разделялась на две колеи: одна удалялась на северо-запад, в сторону Онавы и Унылой горы, вдоль дороги на Эллиотсвилл, а другая шла на восток, к Лейтону.

По берегам реки стеной выстроились деревья. С березы стремительно сорвался дрозд и закружил над рекой. Где-то запела птица.

Дед не поехал по мосту, он припарковал машину на обочине и по ухабистой грязной дорожке спустился к берегу, чтобы двигать дальше вдоль воды. Течение было очень быстрым, выступавшие камни и упавшие ветки местами преграждали дорогу, и ему приходилось несколько раз идти по воде, обходя их. Вскоре начались совсем дикие, необжитые места — ни единого домика по склонам; берег становился все более непроходимым, и дед вынужден был все чаще брести прямо по воде, продолжая свое движение вверх по берегу ручья.

Он шел так уже минут тридцать, когда внезапно услышал жужжание целого роя мух. Впереди него прямо из омываемой ручьем части берега словно вырос огромный камень, сужающийся кверху. Дед взобрался на него, используя едва заметные уступы и трещины, и достиг вершины, представлявшей собой ровную площадку. Справа текла река, а слева виднелся просвет между деревьями, сквозь который ровный гул от жужжащих мух доносился наиболее отчетливо. Через этот естественный проем, похожий на арку у входа в церковь, дед вышел на небольшую поляну...

От виденного там он замер на месте. Недавно съеденный обед мгновенно попросился наружу и вылетел из желудка со страшной силой.

Девушки висели на дубу — старом, мощном дереве толстым сучковатым стволом и кривыми, словно вывернутые пальцы, раскидистыми ветвями. Потемневшие от солнца трупы медленно вращались: босые ноги вытянулись к земле, руки повисли вдоль тел, головы у всех свернуты набок. Тучи мух окружали их, привлеченные запахом гниения. По мере приближения к дубу дед смог различить цвет волос девушек, заметить веточки и листья, запутавшиеся в прядях, желтизну зубов, повреждения на коже, изуродованные животы. Некоторые были обнажены, к телам других прилипли остатки разодранной одежды. Они вращались в полуденном мареве, как призраки пяти танцовщиц, которых больше не сдерживала сила тяжести. Толстая грубая веревка, обмотанная вокруг шеи, удерживала каждую из несчастных привязанными к ветке...

Трупов оказалось только пять. Среди вынутых из петель и идентифицированных тел не обнаружили Джуди Манди. И, поскольку она нигде не объявилась и следов ее не удалось обнаружить, было решено, что виновный в смерти пяти девушек не имел никакого отношения к исчезновению Джуди. Ошибочность этого мнения выяснилась только спустя тридцать лет.

Дед рассказал местной полиции о своем разговоре с неизвестным, которого встретил в баре. Все подробности в полиции запротоколировали, и было установлено, что похожего по некоторым признакам мужчину видели в Монсоне примерно в то время, когда пропала Джуди Манди. Человека с подобными же приметами встречали и в Скоухигэне, хотя возникали расхождения в показаниях относительно его роста, цвета глаз и прически. Этот неизвестный рассматривался в качестве главного подозреваемого какое-то время, пока в деле не наступил поворот.

Одежду Рут Дикинсон, пропитанную кровью и грязью, нашли в Коринне — в сарае, принадлежавшем семье Квентина Флетчера. У двадцативосьмилетнего Квентина было не все в порядке с головой. Он подрабатывал тем, что мастерил и продавал разные деревянные поделки, материал для которых собирал в лесу. Парень разъезжал по всему штату на автобусе с чемоданом деревянных кукол, машинок и подсвечников. Выяснилось, что Рут как-то пожаловалась его семье, а потом и сообщила в полицию, что Квентин Флетчер к ней приставал, одаривал плотоядными взглядами и делал похотливые предложения. А после того как он пытался облапить ее на ярмарке штата, полиция предупредила семью парня, что, если он еще приблизится к девушке, его арестуют. Так в материалах расследования гибели молодых женщин появилась фамилия Флетчера. Его допросили, в доме произвели обыск и обнаружили улики. Квентин принялся плакать, уверять, что он никого не обижал, что не знает, откуда в доме взялась одежда Рут. Его заключили под стражу до суда и поместили в отдельную камеру в главной тюрьме штата — из боязни, что кто-то из жителей может устроить самосуд, если оставить его в местной тюрьме. Он, возможно, до сих пор так и сидел бы там, делал бы свои игрушки и прочие сувениры для магазинчика, который продавал работы осужденных, если бы не один заключенный. Тот оказался отдаленным родственником Джуди Гаффин и напал на Квентина Флетчера, когда последний шел на осмотр в тюремный лазарет: нанес ему три удара скальпелем в шею и грудь. Флетчер умер спустя двадцать четыре часа, за два дня до суда, на котором должны были рассматривать его дело.

В этой версии картина преступления и закрепилась в сознании большинства заинтересованных людей: после задержания Флетчера и его смерти убийства девушек прекратились. Но мой дед не мог забыть того типа в баре: тусклый блеск в его глазах и прозрачный намек на место преступления — Эллиотсвиллскую дорогу.

Многие месяцы Боба Уоррена раздирали противоречивые чувства: враждебность, скорбь, желание забыть все. Наконец он склонился к спокойной настойчивости и рассудительности. И в результате нашел имя, которое местные слышали, но не могли вспомнить, откуда именно. Обнаружил он и свидетельства того, что встреченный им в баре мужчина появлялся в каждом из городов, где пропадали девушки. Дед начал своего роду кампанию, выступая в любой газете, в любом радиошоу, где ему давали возможность высказаться. И везде и всюду он утверждал, что убийца пятерых девушек, развесивший их трупы на дубе, как вешают украшения на елку под Новый год, по-прежнему на свободе. Деду даже удалось кое-кого убедить в этом — на некоторое время, пока Флетчеры не выразили протест против несправедливого обвинения Квентина, а жители, включая его старого друга Сэма Рейнза, не стали проявлять враждебность.

В конце концов всеобщее неприятие его деятельности, враждебность и равнодушие стали для Боба Уоррена невыносимым бременем. Под давлением определенных общественных сил дед уволился из полиции, взялся за строительство и столярные работы, чтобы прокормить семью: инкрустировал лампы, стулья, столы и продавал их через службу коттеджной индустрии, которой руководили монахи-францисканцы в Орланде. Он работал над каждым изделием с такой же тщательностью и вниманием, с какой раньше опрашивал семьи погибших девушек. Только однажды дед завел речь со мной об этом деле: в ту ночь, когда он, весь пропахший древесиной, сидел у костра и собака спала у его ног. Страшная находка, которую он сделал тем теплым днем, отравила остаток его жизни. И даже во сне деда мучило убеждение, что настоящий Убийца избежал правосудия.

После того как он рассказал мне легенду, я точно знал: каждый раз, когда я заставал его сидящим на крыльце с остывшей трубкой в руке и взглядом, устремленным куда-то за горизонт, он думал о том, что случилось десятилетия назад. Каждый раз, когда он отодвигал от себя тарелку с едой, вычитав в газете, что опять какая-то девушка заблудилась и ее не нашли, дед мысленно снова оказывался на той самой дороге с мокрыми по колено ногами, и призраки умерших что-то нашептывали ему.

Имя же, на которое он в свое время натолкнулся, к тому времени стало нарицательным в городках на севере, хотя никто не мог толком понять, почему так случилось. Именем им пугали непослушных, избалованных детей, когда те не делали того, что им говорили: не хотели идти спать вовремя или уходили с друзьями в лес и никого не предупреждали о том, куда направляются. Это имя матери повторяли детям, укладывая их спать. После прощального поцелуя перед сном родная рука взъерошивала волосы ребенка жестом, сопровождаемым запахом маминых духов и словами: «А сейчас будь умницей и ложись спать. И никаких вылазок в лес, иначе Калеб заберет тебя».

Я представляю себе деда, поправляющего дрова в камине в ожидании, пока они догорят, а искры, как эльфы, уносятся в трубу навстречу тающим снежинкам.

— Калеб Кайл, Калеб Кайл — ноги в руки, и тикай, — произносит он нараспев, повторяя слова детской считалки; при этом огонь отбрасывает блики на его лицо.

Снег шипит, дрова трещат, собака жалобно скулит во сне.

Глава 14

Приют «Санта-Марта» размещался на собственной территории. Он был окружен каменной стеной высотой в пятнадцать футов, с коваными железными воротами, на которых черная краска местами облупилась, а кое-где над ржавчиной вздулась пузырями, от которых на покрытии шли трещинки. Декоративный пруд давно наполнился листвой и мусором, лужайка заросла сорняками, деревья так давно не обрезали, что некоторые соседние переплелись ветвями, образовав плотный полог, под которым даже трава не росла. Само четырехэтажное здание выглядело мрачно: стены из серого камня под остроконечной крышей, которую венчал деревянный крест, напоминая о церковном происхождении заведения.

Я подъехал к главному входу, припарковался на стоянке для машин персонала и по гранитным ступеням поднялся к входной двери. В вестибюле у самого входа располагалась будка охраны — та самая, где пожилая женщина обвела вокруг пальца охранника Джадда, прежде чем убежать в лес навстречу своей смерти. Напротив входной двери размещалась стойка администратора, за которой дежурная в белом халате деловито перебирала бумаги. За спиной дежурной виднелась открытая дверь в офис, уставленный шкафами с папками. Дежурная — женщина с бледным некрасивым лицом, обвислыми щеками и темными кругами под глазами — внешностью напоминала пресловутый скелет Марди Грас. На лацкане ее халата даже не было бейджика с фамилией, а при ближайшем рассмотрении бросались в глаза пятна на груди и ниточки, торчавшие из потертого воротника. Виллефорд правильно заметил: все заведение насквозь пропахло вареными овощами и человеческими испражнениями, и эти ароматы даже средства для дезинфекции не могли заглушить. Принимая во внимание местные условия, можно было прийти к выводу, что Эмили Уоттс не так уж и глупо поступила, попытавшись вырваться отсюда и убежать в лес.

— Слушаю вас. Чем могу вам помочь? — обратилась ко мне дежурная и при этом лицо ее сохранило бесстрастное выражение, а интонация показалась мне не менее агрессивной, чем у парня в доме Мида Пайна: «помочь» прозвучало весьма резко, да и «вам» — не намного мягче.

Я представился и сообщил, что шеф полиции Мартел звонил накануне в администрацию приюта и договорился о том, чтобы я мог побеседовать с кем-нибудь о смерти Эмили Уоттс.

— Извините, но директор, доктор Райли, уехал на собрание в Огасту. Его не будет до завтра, женщина сменила тон, однако по выражению ее лица угадывалось, что любой, кто интересуется этим делом, будет здесь незваным гостем. — Я так и передала шефу полиции, но к тому моменту вы уже выехали к нам.

Когда прозвучали последние слова, тон голоса и общее выражение лица уже почти совпадали, а во взгляде появилось злобное удивление, по поводу того, что я не поленился напрасно преодолеть такой путь.

— Если я правильно вас понял, вы не можете дать мне возможность с кем-нибудь побеседовать без разрешения директора, а он отсутствует, и у вас нет возможности связаться с ним.

— Именно так.

— Рад, что вам не пришлось утруждать себя объяснениями.

Она рассвирепела и так крепко сжала в кулаке ручку, которой прежде писала, словно собиралась ею проткнуть мне глаз. Из кабинки охранника появился шкафоподобный тип в дешевой и не подходящей по размеру форме. Он нахлобучил на голову фуражку, подходя ко мне, но сделал это недостаточно быстро: я успел рассмотреть шрамы на височной части его головы...

— Все в порядке, Глэд? — поинтересовался охранник у дежурной.

На что та ехидно заметила:

— Есть же такие люди, которые достают как заноза в заднице.

— Что-то мне стало страшно, — не сдержался я, — огромный охранник и ни одной старушки, чтобы меня защитить.

Он весь побагровел и даже слегка втянул живот.

— Я думаю, вам лучше уйти. Как она уже сказала, сейчас нет никого из руководства, кто мог бы вам помочь.

Я кивнул. И тут же указал на его ремень с кобурой:

— Я вижу, у вас новый пистолет. Может, стоит завести для него цепочку и замок? А то какой-нибудь пацан будет проходить мимо и утащит...

Как только я вышел на улицу, мне стало немного жаль разобидевшегося Джадда. Но я чувствовал усталость и раздражение. А новое упоминание имени Калеба Кайла, причем обитательницей этого приюта, после всех лет безуспешных поисков, особенно будоражило меня. Я стоял на траве лужайки и смотрел на неопрятный, неприветливый фасад здания. Как говорил Мартел, комната Эмили Уоттс располагалась в западном крыле на последнем этаже. Портьеры везде были задернуты, на подоконниках виднелся птичий помет. В одном из окон колыхнулась портьера и появилась фигура пожилой женщины с волосами, собранными в пучок. Она наблюдала за мной. Я улыбнулся ей, но она никак не отреагировала. Когда я отъезжал, то видел ее в зеркале заднего обзора: она так и стояла у окна, не сводя с меня глаз.

Я планировал провести в Темной Лощине еще один день, так как до сих пор не переговорил с Рэндом Дженнингсом. Встреча с его женой разворошила во мне тлевшие где-то глубоко угольки прежних чувств: злость, сожаление, остатки былой страсти. Вспомнилось то унижение, которое я испытал, валяясь на полу в туалете, пока Дженнингс охаживал меня ногами под одобрительное ржание своего жирного приятеля, подпиравшего собой дверь. Странно, но какая-то часть меня все еще не могла смириться с этим и жаждала реванша.

На обратной дороге я пытался созвониться по сотовому с Эйнджелом, но, похоже, я был за пределами дальности связи. Дозвониться до него удалось с заправочной станции, там же мне сказали, что Темная Лощина — абсолютная дыра для мобильников из-за постоянных проблем с деревьями и антеннами. Только что установленный телефон в доме в Скарборо сработал только после пятого сигнала. Лишь тогда Эйнджел ответил:

— Да.

— Это Берд. Что происходит?

— Да разное. Но ничего хорошего. Пока ты там на севере, весь из себя Пьер-масон, благородной деятельностью занимаешься, здесь в ночном магазине опознали Билли Перде. Ему удалось смыться до приезда полиции, но он все еще где-то в городе.

— Он недолго задержится в городе, если знает, что его приметили. А что слышно насчет Тони Сэлли?

— Ничего... Но вот еще что: полиция обнаружила древний «кадиллак» в старом сарае неподалеку от Уэстбрука. Луис перехватил это сообщение на полицейской волне. Похоже, что тот придурок решил поменять старые свои колеса на что-нибудь менее заметное.

Я уже собрался с духом, чтобы рассказать ему, как мало мне удалось узнать, но он опередил меня:

— Да, совсем забыл. К тебе сегодня утром приходили.

— Кто?

— Ли Коул.

Я был удивлен. Ведь моя дружба с ее мужем определенно распалась. Может у жены Коула появилось желание навести мосты между Уолтером и мной? Но вряд ли это могло быть причиной того, чтобы разыскивать меня в Мэне.

— Она объяснила, что ей нужно?

Возникла пауза, свидетельствовавшая о неуверенности и колебаниях Эйнджела. От этого у меня моментально что-то неприятно сжалось в животе.

— Ну, типа того, пропала ее дочь Эллен, — проговорил наконец Эйнджел.

Я немедленно отправился назад, в Портленд, гнал всю дорогу под сто тридцать и уже въезжал в пригород" когда вдруг зазвонил мобильный. Почему-то я был уверен, что это снова Эйнджел.

— Паркер?..

Я почти сразу же узнал голос.

— Билли? Ты где?

В его ответе прозвучали страх и паника:

— У меня проблемы. Моя жена... Она доверяла тебе, и я теперь — тоже. Я не убивал их. И я бы не стал этого делать. Я не смог бы убить ее. Я бы не мог убить своего малыша.

— Я знаю, Билли, знаю!..

Пока мы разговаривали, я все время повторял вслух его имя, пытаясь успокоить его, как-то укрепить то хрупкое доверие ко мне, которое, возможно, у него зародилось. Я даже отодвинул на время от себя мысли об Эллен Коул, решив, что этим займусь, как только смогу.

— Полиция преследует меня. Они думают, что это я убил их. А я любил их. Я бы их никогда не обидел... Я хотел только их поддержать! — он захлебывался словами в истерике.

— Хорошо, Билли. Итак, скажи мне, где ты сейчас, я подъеду и заберу тебя. Мы устроим тебя в безопасное место. Все обсудим.

— Там был какой-то старик, Паркер. Я заметил, как он наблюдал за мной в ту ночь, когда полицейские меня задержали. Я пытался искать, но не смог...

Услышал ли он мое предложение о помощи? Я не был уверен, однако не стал перебивать его, предпочитая выслушать, пока проезжал выезд Фолмута на расстоянии трех миль от города.

— Ты узнал его, Билли?

— Нет, я раньше никогда его не видел. Но узнал бы, встреться с ним еще раз.

— Ладно, Билли, это хорошо. Скажи мне теперь точно, где ты, и я подъеду за тобой.

— Я в телефонной будке на Торговой. Но не смогу здесь остаться. Тут люди, машины. Я прятался в комплексе Портлендской компании на Фоур-стрит, внизу, у музея паровозов. Там, у главного входа, есть пустующее здание. Ты знаешь, где это?

— Да. Находись внутри. Я буду там так скоро, как смогу.

Я снова позвонил Эйнджелу и предупредил, чтобы тот вместе с Луисом встречал меня на углу Индийской и Торговой улиц. Ли Коул предстояло пока подождать меня в «Яванском Джо». Не хотелось, чтобы она находилась в моем доме, если вдруг Тони Сэлли или кто-нибудь еще надумает навестить меня...

...На углу никого не было. Я медленно заехал на парковку рядом со старым терминалом на Индийской; машина угнездилась в тени старого трехэтажного здания. Когда я выходил, упали первые тяжелые дождевые капли; они громко ударяли по капоту, оставляя крупные брызги на лобовом стекле. Я обошел терминал, прошел мимо стола для пикников и двигался вокруг выкрашенного в красный цвет одноэтажного административного здания, пока не оказался с той стороны, которая выходила к темным водам залива. Раздался раскат грома, вспышка молнии высветила корабль в заливе Каско. Впереди меня на восстановленной железнодорожной ветке, сооруженной для того, чтобы туристы могли ощутить прелесть езды по узкоколейке, стояла машина с цистерной, отмечая собой начало путей. За ней выстроились в ряд грузовые контейнеры. Справа от меня был терминал для парома. Над ним раскорячился, как динозавр на четырех ногах или огромный уродливый жук, восемнадцатитонный подъемный кран.

Я уже намеревался повернуть назад, к своей машине, когда послышался шум шагов по гравию и знакомый голос произнес:

— Плохая погода для птиц^[4]. Сидел бы ты в своей клетке.

При этом явственно послышалось характерное клацание.

Я медленно поднял руки, повернулся и увидел Мифлина. Боец Тони Сэлли криво улыбался мне своей заячьей губой. У него был скоростной «рюгер» шестой модели, и он твердо удерживая в кулаке округлую рукоятку.

— Это что-то типа очередного «дежа вю», — заметил я, — в следующий раз буду парковаться в другом месте.

— Я думаю, у тебя больше не будет проблем с парковкой вообще. Как голова-то? — ухмылка застыла на лице Мифлина.

— Нормально. Надеюсь, моя голова не сильно покалечила твою ногу?

— Я заказываю специальные подошвы. Ничего не почувствовал.

Он был совсем близко от меня, футах в шести-семи. Я не понял, откуда он появился: может быть, поджидал в тени у здания? Или следил за мной всю дорогу до места встречи? Хотя я не мог уразуметь, как он узнал о ней. За моей спиной капли дождя выбивали громкую дробь о поверхность воды залива.

Мифлин качнул головой в сторону стоянки:

— Как я вижу, тебе починили «мустанг».

— Аварии случаются, поэтому у меня есть страховка.

— Лучше бы ты сэкономил, а деньги потратил на дамочек: машина тебе больше не понадобится. Ну, разве что они там, в аду, устраивают гонки на выживание.

Он поднял пистолет, палец замер на спусковом крючке.

— Спорим, что твоя страховка тебе не поможет.

— А я готов поспорить, что она еще пригодится, — бодро ответил я, углядев, как из-за красного административного здания появился Луис. Его смуглая левая рука крепко ухватила за ствол оружие Мифлина, а я моментально сместился влево. При этом, действуя правой рукой, Луис резко впечатал ствол своего пистолета в челюсть горе-киллера снизу.

— Все делай очень нежно, — Луис был сама любезность. — Вдруг эта штучка сработает и напугает кого-нибудь или влепит пулю тебе в челюсть.

Мифлин осторожно снял палец со спускового крючка и опустил пистолет. Эйнджел присоединился к Луису и забрал «рюгер» из руки бойца.

— Привет, красотка! — весело произнес он, целясь «рюгером» в голову Мифлина, — это слишком большая пушка для такого маленького мальчика.

Мифлин ничего не сказал, когда Луис отвел «SIG» от его челюсти и спрятал пистолет в карман своей темной куртки, не выпуская, однако, руку бандита. Луис сделал неожиданное и резкое движение, и раздался хруст: это рука Мифлина сломалась в локте. Тот от боли сложился пополам. Эйнджел исчез и появился через минуту на «меркурии». Вылез, открыл багажник, и Луис запихал Мифлина туда. Потом мы пешком следовали за машиной Эйнджела до другого конца парковки. Неподалеку находилась дыра в заборе, которая вела к окраине дока. Когда мы остановились, Луис без заметных усилий вытащил тело Мифлина из багажника и бросил его в море. Когда тело ударилось о воду, раздался громкий всплеск, но звук быстро растворился в шуме дождя.

Луис посчитал бы меня слабаком, наверное, если бы я сказал, что сожалею о смерти головореза. Конечно, тот факт, что Мифлин готовился меня убить, недвусмысленным образом говорил: Тони Сэлли однозначно счел, что скромный потенциал моей полезности для него исчерпан. Если бы мы оставили бойца в живых, он бы вернулся по мою душу и, скорее всего, прихватил бы с собой побольше стволов. Но от этого мягкого всплеска повеяло безвозвратностью, и это подействовало на меня угнетающе.

— Его машина припаркована в квартале отсюда, — сказал Эйнджел. — Мы нашли это в ней на полу. — Он показал мне трехканальный высокочастотный приемник пяти футов в ширину и где-то полутора футов в длину, спроектированный так, чтобы подпитываться от автомобильного аккумулятора. — Если есть приемник, то где-то должен быть и передатчик.

— Они поставили дом на прослушку, — высказал я предположение. — Наверное, когда меня возили к Тони. Я мог бы догадаться об этом после того, как они не убили меня сразу.

Эйнджел пожал плечами и выбросил приемник в море:

— Мифлин был здесь, а его приятели, наверняка, уже спешат в Портлендский комплекс.

Слева от меня, параллельно заливу, на север уходила Фоур-стрит, и в отдалении можно было различить силуэт Портлендского комплекса. Я предложил:

— Мы пойдем по железнодорожной ветке и зайдем со стороны залива.

Я достал пистолет и снял его с предохранителя, но Луис привлек мое внимание, похлопав меня по плечу, и вытащил из правого кармана «кольт» 380-й модели. Из внутреннего кармана он извлек глушитель.

— Если дойдет до пальбы и что-то сложится не так, они всегда смогут добраться до тебя. Используй этот: мы легко избавимся от него. К тому же он стреляет гораздо тише.

Ничего удивительного не было в том, что Луис хорошо разбирался в своих «пушках»: полуавтоматические пистолеты с расширенным каналом ствола, можно сказать, единственный тип пистолета, который эффективно работает с глушителем. Если бы федералы знали, какой багаж у Луиса в машине, их бы кондрашка хватила.

Вручив мне «кольт», Луис передал «SIG» Эйнджелу, вытащил еще один 380-й из левого кармана и к нему тоже присоединил глушитель. Его действия должны были навести меня на мысль о том, что может случиться потом — не только Луис «случайно» имел с собой оружие с глушителем, — но я был слишком озабочен проблемами Билли Перде, чтобы всерьез обратить на это внимание.

Луис и я пошли по узкоколейке; Эйнджел двигался за нами на некотором расстоянии. Заброшенные темно-красные грузовики железнодорожной компании громоздились рядом с горами шпал, которые связками лежали друг на друге; дерево местами сделалось почти черным. За складскими дворами, где старые сваленные в кучи болванки источали ржавчину, скопления старых бревен качались на волнах прилива, как остатки первобытного леса.

Здание комплекса Портлендской компании стояло напротив залива; у входа бросались в глаза вагон железнодорожный компании «Песчаная река», на котором возили туристов, красный вагон охранника и зеленые стандартные вагончики — все в полном запустении. Когда-то комплекс обслуживал железные дороги, тогда Портлендская компания строила моторы и паровозы, но она закрылась в семидесятые годы, и сейчас здание перестраивали в бизнес-парк.

Во дворе комплекса, поблизости от входа в Музей узкоколеек, стоял старый черный железный трактор с восстановленной трубой.

Как и все остальные постройки в комплексе, музейное здание было из красного кирпича, трехэтажное. В соседнем здании справа, однотипном, но только больших размеров, размещалась машиностроительная компания. Здания соединял переход. Слева к Музею узкоколеек примыкало длинное строение, где, как я припомнил, находился какой-то яхт-клуб, а соседнее, подобное же строение использовала компания по производству стекловолокна. В южном конце двора виднелось еще одно трехэтажное здание: окна на первом этаже заколочены, на других этажах — затемнены экранами. Именно там должен был прятаться Билли. Вход со стороны залива отсутствовал, но в северном крыле имелось деревянное крыльцо — главный вход. Дорога пролегала мимо крыльца и шла дальше, в сторону входа в комплекс с Фоур-стрит, предназначенного для посетителей. Весь комплекс выглядел безлюдным, пустынным; дождь стучал сильно и неумолимо. Капли падали звучно, ударяясь о крышу Музея узкоколеек, словно камни. Боковой вход был открыт. Я жестом указал на него, и мы направились к зданию.

Внутри огромное пространство под высоким потолком занимали стоявшие в ряд пустые вагоны: зеленые из Квебека, красно-зеленые из округа Франклин, зеленые с желтым из Брайтона, а справа от нас красовался старый паровозик.

Рядом с зелено-желтым вагоном, скорчившись, кто-то лежал; длинное черное пальто накрыло его, как колпаком. Я перевернул тело, готовясь увидеть перед собой Билли. Но это оказался не он: на меня смотрело искаженное лицо Берендта, подручного балбеса Мифлина, — во лбу темнело рваное отверстие от вошедшей пули. На полу музея перемешались кровь и грязь.

На пол рядом со мной упала тень Луиса.

— Думаешь, это дело рук Билли Перде?

Я проглотил комок, застрявший в горле, и глотательное движение отдалось у меня в ушах. Покачал головой. Луис молча кивнул в ответ.

Мы направились налево, миновали еще два вагона по пути в музейный офис. В здании никого не было. Однако открытая железная дверь главного входа громко стучала о дверной косяк при каждом порыве ветра.

Дождь снаружи лил не переставая. В темноте вырисовывался силуэт черного «форда»-седана, припаркованного у перехода, соединявшего здание музея с мастерской. Его окна были неразличимы за стеной дождя. Тот же седан, который я ранее заметил неподалеку от дома Риты Фэррис.

— Это федералы, — сказал я. — Скорее всего, они обнаружили людей Сэлли.

— Похоже, так. А может, они тебя прослушивали? — пробормотал Луис.

— Отлично! — вступил в разговор Эйнджел. — Кого здесь еще нет? Чертов Билли так популярен, что мог бы пригласить на вечеринку весь город.

Задняя дверь машины открылась, и оттуда появилась мужская фигура в черном плаще с низко опущенной головой. Дверь машины почти беззвучно захлопнулась. Мужчина быстро пошел по направлению к нам: одна рука глубоко засунута в карман, в другой — раскрытый черный зонт. Свет из мастерской на короткое время осветил его, когда он проходил мимо.

— А это, никак?.. — начал Эйнджел.

— Элдрих, канадский полицейский. Оставайся здесь. — Я вышел из тени.

Элдрих остановился. На его лице застыло удивленное выражение: он пытался понять, кто я такой.

— Паркер? — наконец произнес он. — Твои приятели тоже покажутся?

Из-за моей спины появились Эйнджел и Луис. Они встали по бокам от меня. Луис разглядывал Элдриха с расслабленным интересом.

— Ну что, так и будете торчать на дожде? — поинтересовался канадец.

— Только после вас, офицер.

Краем глаза я успел заметить кое-что, когда Элдрих выходил из машины: слабый луч фонаря выхватил пятно на земле рядом с дверью водителя — из-под неплотно прикрытой двери что-то продолжало капать сквозь щель.

Элдрих придвинулся ближе ко мне; одна его рука все еще держала зонт, обнажился белый манжет с золотой запонкой. Когда он повернулся, чтобы проследить мой путь к машине, на манжете обнаружилось растущее темное пятно.

Я оглянулся на Луиса, но его внимание было занято другим.

— У вас что-то на воротнике, офицер, — спокойно проговорил Луис.

Воротник рубашки Элдриха лежал поверх лацкана пиджака. На краю воротника и повыше, у узла галстука, виднелись черные пятна, словно от сажи. Пока Луис говорил, Элдрих опустил зонт, стараясь загородиться им от меня. Когда канадец вытащил руку из кармана, пистолет мелькнул перед глазами только на какую-то долю секунду. Хотя Луис уже поднимал свой ствол, когда Элдрих начал поворачиваться к нему, зонт был преградой между ними; Эйнджел наблюдал за всеми нами со стороны. Однако я выстрелил первым: пуля пробила дырку в полотнище зонта и попала Элдриху в бедро; глушитель и шум дождя скрадывали звук выстрела. Я выстрелил еще раз — теперь пуля вошла канадцу в бок. Оружие выпало из его рук, он привалился к стене музея, заскользил по ней и плюхнулся на землю. Элдрих заскрипел зубами от боли, рукой схватившись за то место, где спереди на плаще расплывалось красное пятно. Луис аккуратно поднял упавший пистолет и осмотрел оружие с профессиональной беспристрастностью.

— "Таурус", — заметил он вслух. — Бразильский. Похоже, наш приятель отдыхал где-то в Южной Америке.

Я подошел вплотную к машине. На лобовом стекле остались две дырки от пуль, окруженные изнутри салона брызгами крови. Рукой в перчатке я открыл переднюю дверь и отступил в сторону, когда агент Сэмсон выпал на землю: на переносице у него зияла дыра в том месте, куда вошла пуля. Сидевший на соседнем сиденье агент Дойл распластался на приборной доске лицом вниз; кровь собралась в лужу у его ног. Оба трупа еще не остыли.

Я осторожно запихнул тело Сэмсона опять в машину, закрыл дверь и пошел назад к Луису и Эйнджелу, которые стояли над истекающим кровью мужчиной.

— Это Абель, — сказал Луис.

Несмотря на боль, мужчина молча сидел на земле и смотрел на нас темным, ненавидящим взглядом.

— Он никуда не поедет, — твердо заявил я, — мы засунем его в багажник «форда» и позвоним в полицию. Пусть копы о нем позаботятся, когда мы закончим здесь.

Но создалось впечатление, что мои напарники даже не слушали меня. Вместо ответа Эйнджел покачал головой и присвистнул.

— Мужик твоего возраста — и красит волосы! — говорил он, обращаясь к Абелю. — Это же чистой воды тщеславие.

— А знаешь, что говорят о тщеславии? — спросил Луис.

Абель перевел взгляд на него, его глаза расширились.

— Тщеславие убивает, — сам себе ответил Луис.

«Кольт» дернулся в его руке. Он выстрелил лишь раз; голова Абеля откинулась на стену, глаза зажмурились, а затем егоподбородок уперся в грудь.

Впервые в жизни я от злости поднял руку на Луиса: вытянув руки, толкнул его в грудь. Он отступил назад; ни единый мускул на его лице не дрогнул.

— Зачем?! — закричал я. — Зачем ты убил его? Господи, неужели нам надо убивать всех подряд?

— Нет, только Абеля и Стритча.

И тогда я понял, почему Луис и Эйнджел приехали сюда. Это понимание было для меня подобно удару в солнечное сплетение.

— Это контракт, — высказался я вслух. — Просто супер! У вас неплохо получается.

Я догадался теперь, почему был убит Лео Восс, почему Абель и Стритч на этот раз предпочли держаться в тени. Цель событий только частично была связана с историей с поисками Билли и денег, которые тот прихватил. Абель и Стритч бежали от Луиса.

Луис невозмутимо кивнул. Эйнджел, стоя рядом с ним, смотрел на меня с выражением легкого сожаления на лице. И в то же время в его взгляде светилась решимость идти до конца. Я знал, на чьей он стороне.

— Скажи ему, сколько, — обратился он к Луису.

— Доллар, — коротко ответил Луис. И добавил:

— Я бы взял пятьдесят центов, да у мужика не было сдачи.

— Один доллар? — это было так странно, что я чуть не улыбнулся. Луис взял доллар! Но на самом деле их жизни стоили еще меньше.

Я оглянулся на тело Абеля и подумал о двух агентах в машине и о настоящем Элдрихе, который, скорее всего, дальше Мэна и не выезжал никогда.

— Они были уроды, Берд, — Эйнджел смотрел мне в лицо, — даже хуже. Не позволяй им встать между нами.

Я покачал головой:

— Вы должны были мне сказать, вот и все. Вам следовало довериться мне.

— Ты прав, — отозвался Луис, — это был мой ход. Неудачный, надо сказать, ход...

Он стоял передо мной, ожидая моего ответа и я сообразил, почему он таился от меня. В конце концов, я всего лишь бывший полицейский, и у меня много друзей-полицейских. Возможно, у Луиса до сих пор оставались сомнения. Я спас жизнь Эйнджелу, когда тот сидел в тюрьме, а они встали рядом со мной, когда убили Дженнифер и Сьюзен, добровольно вышли на линию огня в охоте за детоубийцами и за Странником, который шел по их следу. И ничего не попросили взамен. У меня не было причин сомневаться в них, а их сомнения — недоверие наемного убийцы и грабителя к полицейскому — представлялись вполне обоснованными.

— Я понимаю.

Луис только единожды кивнул головой в ответ, но этим жестом и взглядом сказал все, что нужно было сказать.

— О'кей. Пора заняться поисками Билли Перде.

Пока мы шли под все усиливающимся дождем к пустующему зданию с заколоченными окнами первого этажа, я в последний раз оглянулся на съежившееся тело Абеля и слегка вздрогнул. Эта потерявшая форму плоть, как и останки Берендта в железнодорожном музее, служила безмолвным напоминанием того, что гротескная фигура Стритча должна вот-вот мелькнуть где-то поблизости.

Дальше вниз по Фоур-стрит кто-то припарковал две машины — напротив новостройки из серого дерева и красного кирпича. Было слишком темно, чтобы понять, есть ли кто-нибудь внутри машин. Когда мы дошли до главного входа в пустующее здание, то обнаружили дверь приоткрытой, а замок — сломанным. Держась поближе к стене, я продвинулся вдоль здания и вытянул шею, чтобы лучше рассмотреть фасад. Окна на первом этаже, как я уже отмечал, были заколочены, а деревянный настил вел с газона прямо на второй этаж. Первый этаж оказался ниже настила. Все окна второго этажа закрывали экраны.

Я возвратился к тому месту, где Эйнджел и Луис ждали меня у двери. Мы договорились, что Эйнджел вернется к «меркурию», чтобы, если мы выйдем из здания с Билли, сохранялась возможность по-быстрому смыться.

Внутри мы сразу уперлись в пыльный и замусоренный старыми газетами лестничный пролет. Лестница вела на второй этаж, где размещалось нечто подобное складскому отсеку, потолок которого поддерживали стальные колонны. От лестницы начинался коридор с дверями пустующих офисов, темных и безмолвных. Склад все еще слегка отдавал деревом, хотя доминировал везде запах сырости и гниения. У Луиса имелся фонарь, но он не стал зажигать его, чтобы не привлекать внимания.

Из того угла, где мы стояли, я мог разглядеть груды гниющей древесины в углу под лестницей. Вода капала с потолка, протекая сквозь крышу склада и постепенно просачиваясь на нижние этажи. Мы обошли лестницу и заглянули в ряд офисов, где не было ничего, кроме деревянных скамей и пластикового стула. Когда мы подошли к дверному проему, я расслышал какие-то звуки сквозь шум дождя и капель с потолка. Я послал Луиса налево, а сам занял позицию с правой стороны, чтобы видеть часть комнаты внизу. Потом я стал медленно продвигаться вперед. Останавливался, быстро оглядывался по сторонам и осторожно перемещался дальше, убедившись, что никто не готовится продырявить мне голову.

Я находился в одном из смежных офисов. Из соседней комнаты донесся запах дыма: он шел от кучи тлеющей древесины и мусора в ее дальнем конце. В углу напротив я уловил шевеление. Мгновенно обернулся и прижал палец к спусковому крючку.

— Не стреляйте, — раздался хриплый, будто надтреснутый, голос, и из темноты показался скрюченный силуэт — заскорузлые от грязи джинсы, пиджак с дырками на локтях, опоясанный веревкой, на ступнях — полиэтиленовые пакеты. Неряшливые длинные волосы висели космами, седая борода от никотина стала местами совсем желтой. — Пожалуйста, не стреляйте. Я ничего не хотел плохого, просто развел костер.

— Повернись направо. И быстро!

Сквозь щель в одной из деревянных ставен проник луч света от уличного фонаря и упал на бездомного старика. У него были маленькие бессмысленные глазки. Даже на расстоянии двенадцати футов я отчетливо различал перегар и прочие сопутствующие ароматы.

Еще какое-то время я не выпускал бездомного из поля зрения; потом, когда в дверном проеме появился Луис, жестом указал старику направление к выходу:

— Убирайся отсюда. Здесь опасно.

— Можно я свои манатки прихвачу? — бездомный указал на кучу барахла, наваленного на ручную тележку.

— Забирай, что сможешь унести, и проваливай.

Старик закивал головой и начал быстро выбирать из тележки самое необходимое: пару ботинок, несколько банок лимонада, моток медной проволоки... Что-то он откладывал, над чем-то соображал. Как только он задумался над одинокой кроссовкой, позади меня раздался глубокий голос:

— Старина, у тебя есть пять секунд на сборы, иначе этим займется похоронная команда.

Видимо, аргумент Луиса помог старику сосредоточиться, мгновение спустя он поспешно ретировался, унося с собой нетяжкую ношу, состоявшую из проволоки, ботинок и лимонада.

— Вы тут ничего не украдете? — поинтересовался он мимоходом у Луиса.

— Нет, — последовал ответ. — Самое лучшее ты взял.

Старик довольно кивнул и направился к выходу, а Луис все качал головой. В дверях старик остановился:

— Там... Эти... Какие-то парни наверх пошли.

Быстро, но осторожно мы прошли по этажу до пары лестничных пролетов в дальнем конце здания — по одной в каждом углу. Я услышал над нами осторожные шаги по полу. Между лестницами находились двойные двери во двор. Кусок оборванной цепи и полкирпича удерживали двери открытыми. Луис пошел по правой лестнице, я — по левой. Поднимаясь, я старался держаться поближе к стене, чтобы как-то уменьшить риск попасть ногой на сломанную или скрипучую ступеньку. Я зря опасался. Дождь припустил с новой силой, и весь дом отзывался гулом и эхом от падающих капель и струй воды.

Мы встретились с Луисом на лестничной площадке, в месте, напоминавшем мезонин, откуда широкий лестничный пролет вел на второй этаж. Луис пошел вперед, я немного отстал, и наблюдал, как он толкнул вращающуюся дверь, открыл грязное, забранное металлической сеткой окно и начал осматривать пол. Я было решил двигаться дальше на третий этаж, но тут снизу послышался звук от чьего-то неосторожного движения. Я перегнулся через перила и в моем поле зрения оказался мужчина, прикуривавший сигарету. При свете спички я узнал в нем одного из подручных Тони Сэлли, которого видел в гостинице: видимо, его оставили сторожить выход на улицу, но он предпочел укрыться от дождя в здании. Надо мной мягко скрипнули половицы. Потом — еще раз. Как минимум, один из людей Сэлли направлялся на верхний этаж.

Пока я наблюдал за курильщиком из банды Чистюли, что-то слева от меня привлекло мое внимание. Окно в мезонине, которое раньше выходило на стоянку внизу, сейчас было заколочено и не пропускало света. Единственный путь свету снаружи открывался через дыру в стене, которая образовалась на том месте, где отвалился старый кондиционер вместе с куском штукатурки — все это так и лежало большой грудой на полу. Сквозь дыру лился поток мутного света, разрезавший массу темноты на две части. В одном из этих сгустков темноты я и почувствовал чье-то присутствие. Едва заметный силуэт заколебался, стал оседать, как догорающий листок бумаги. Я подался вперед. Сердце мое заколотилось, пистолет в руке сразу потяжелел...

На фоне темноты проявилось лицо. С темными глазами без белков. Постепенно стал различим рот, наискось зашитый черной ниткой; на шее отчетливо выделялся след от веревки. Какое-то мгновение тень смотрела на меня, затем как бы отвернулась. И на ее месте осталась только пустота. Я почувствовал, как по моей спине стекает холодный пот; на меня накатила тошнота. Я еще раз вгляделся в темноту. Отвернулся — и в этот момент где-то подо мной раздался приглушенный крик боли.

Я замер на первой же ступеньке и стал ждать. Шумел дождь. Наконец раздалось мягкое шарканье туфель по дереву, и на правой лестнице появился мужчина, облик которого был мне знаком: в бежевом плаще, с абсолютно лысой и гладкой, как сиденье табурета, головой. Стритч приподнял подбородок своего странного лица, с будто полустертыми чертами, и его бесцветные глаза оценивающе уставились на меня. Затем широченный рот расплылся в улыбке, в которой не было ни капли смеха. А потом он скрылся от обзора. Известно ли ему, подумал я, что Абель уже мертв? Интересно, насколько опасным он считает меня?

Ответ последовал спустя секунду: пули легко проходили через сырую, мягкую древесину перил, лишь щепки разлетались в темноте. Я перепрыгнул через оставшиеся ступеньки. Пули летели вслед — очевидно, Стритч пытался в темноте определить по звукам шагов место, где я находился. Я почувствовал, как что-то пригвоздило к стене полу моего пальто и понял, что он подобрался ко мне близко, очень близко. По крайней мере, один из его выстрелов меня почти достал.

Я попал на второй этаж и двинулся тем же самым маршрутом, каким проследовал Луис. За дверью открылось некое подобие вестибюля; справа от меня высилась стойка администратора, за которой темнела ниша — одна из многих ниш, характерных для планировки здания; они разделялись дверными проемами так, что, если бы позволял свет, можно было бы увидеть все помещение насквозь до задней стены склада. Даже с того места, где я находился, можно было различить, что в нишах нагромождены письменные столы и сломанные стулья, рулоны испорченных сыростью ковров и коробки с брошенными документами. Вбок убегали коридоры — по одному с каждой стороны: один сейчас находился прямо напротив меня, другой уводил направо. Догадавшись, что Луис уже вовсю шпарит по правому коридору, я помчался по противоположному, беспокойно оглядываясь — проверяя, не появился ли Стритч.

Тут навстречу мне выплеснулся ураган огня, а справа раздались два мягких хлопка, один за другим. Я услышал крики и звук бегущих ног. Гулкое эхо гуляло по всему старому зданию. В дверном проеме справа от меня на полу скрючилось тело в черном кожаном пиджаке, вокруг головы уже натекла лужа крови. Это Луис сделал свою зарубку, но он не знал, что Стритч где-то позади нас, и его надо было предупредить об этом. Я как раз успел вернуться в коридор, чтобы уловить взглядом промелькнувшее размытое пятно за стойкой администратора. Я отступил в сторону, держась за распростертым телом убитого подручного Тони, чтобы не упускать из виду пространство выше стойки, но Стритча нигде не было видно. Я быстро перешел к дверному проему, который соседствовал с другой нишей, и успел спрятаться за дверную притолку как раз в тот момент, когда над моим правым виском раздался приглушенный звук выстрела.

— Черт, Берди, я чуть не снес тебе башку! — выругался поблизости от меня Луис.

Его силуэт в темной одежде был практически неразличим в темноте, выделялись только зубы и белки глаз.

— Стритч здесь, — прошептал я.

— Я в курсе. Он мне попался на глаза, да ты меня отвлек.

Наш разговор прервали звуки стрельбы впереди нас. Раздалось три однотипных выстрела; ответных выстрелов не последовало. Затем снова раздались крики, треск автоматной очереди, сопровождаемый топотом бегущих вверх по лестнице ног. Мы с Луисом кивнули друг другу и отступили назад. Стоя по обеим сторонам дверного проема, мы держали в поле зрения и комнаты и часть коридоров. Мы продолжили отступать до тех пор, пока не добрались до открытого лифта, где лежало тело еще одного из парней Тони Сэлли. Рядом с лифтом единственный лестничный пролет вел на верхний этаж, куда, скорее всего, пробрался вперед нас Стритч. Мы были на второй ступеньке, когда я расслышал за своей спиной ошеломляюще знакомый звук: двойное клацанье загоняемого в патронник заряда. Луис и я медленно повернулись, держа оружие над головой, — и обнаружили перед собой Билли Перде. Его лицо было перемазано грязью, одежда промокла, за спиной виднелся черный рюкзак.

— Положите оружие на пол, — приказал он.

Каким-то образом он ухитрился спрятаться среди старой мебели и офисного хлама и от своих преследователей, и от нас. Мы выполнили его приказ, настороженно поглядывая то на Билли, то на лестницу над нами.

— Вы притащили их с собой, — заявил он дрожащим от ярости голосом. — Вы меня продали.

По его щекам текли слезы.

— Да нет же, Билли, — выступил я, — мы приехали, чтобы забрать тебя в безопасное место. Ты здесь в большой опасности. Положи ружье, и мы постараемся вытащить тебя отсюда.

— Нет! К чертовой матери! У меня никого не осталось. С этими словами он два раза нажал на спуск, выбивая щепки и куски штукатурки из стены за нами и вынуждая нас припасть к полу.

Когда мы снова приподняли головы, все в ошметках дерева и пыли, Билли нигде не было видно, но я слышал его удаляющиеся шаги как раз в том направлении, откуда мы пришли. Луис немедленно подпрыгнул и устремился за ним.

Когда я поднялся на ноги, с верхнего этажа снова посыпался град выстрелов, а за автоматной очередью последовал одиночный выстрел. Я передвигался медленно, вытягивая шею, мои ладони взмокли от пота. Наверху лестницы, рядом с элеватором, еще один из бандитов Тони валялся бесформенной кучей в углу. Из раны на его шее струилась кровь. Что-то с парнем случилось странное, я сразу и не понял, что именно... Его брюки были расстегнуты, молния разошлась и гениталии частично обнажились.

Передо мной зиял дверной проем, а за ним — абсолютная темнота. Я знал, что в этой темноте притаился Стритч: носом чуял приторный запах дешевого одеколона и то темное, отвратительное зловоние, которое он пытался им скрыть. Чувствовал его настороженное присутствие: словно насекомое выпустило усики и прощупывает ими воздух вокруг своей добычи. И еще я чувствовал его похоть, ту энергию похоти, которую он высвобождал в себе, когда убивал и мучил: извращенная сексуальность заставила его обнажить гениталии жертвы и грязно прикасаться к умиравшему парню, чей труп теперь лежал в углу.

Мной владела абсолютная уверенность в том, что если я ступлю за дверной проем, Стритч доберется до меня и прикончит. И, когда я буду отходить в мир иной, он станет непристойно трогать мое тело... Я вновь ощутил, как заплясали вокруг тени, в объявшей меня мгле послышался смех ребенка. Казалось, именно это вывело меня из ступора. Или, возможно, собственный страх заставил меня в это поверить. Я решил оставить Стритча в темноте и вернуться к свету.

Когда я спускался по лестнице, меня нагнал Луис. Его брюки были разорваны на колене, он слегка прихрамывал.

— Я поскользнулся, — процедил он. — Билли скрылся. Что насчет Стритча?

Я указал на дверь:

— Может, Тони Сэлли окажет тебе услугу.

— Ты так думаешь? — Луис не растерял всегдашней своей иронии и сразу стало понятно, насколько он в это верит. После чего посмотрел на меня более пристально:

— Ты в порядке, Берд?

Я прятал от него лицо. Стыдился своей слабости, но не мог избавиться от ощущения, возникшего при виде окровавленных глазниц мертвой женщины.

— Меня беспокоит Билли Перде. Когда Стритч обнаружит, что его дружок подох, он с места не двинется, пока не поквитается. У тебя еще будет шанс.

Я бы предпочел воспользоваться сегодняшним шансом, — отозвался Луис.

Ты здесь увязнешь: шагнешь на верхний этаж — и он пришьет тебя.

Луис никуда не рвался, молча рассматривал меня, но ничего и не говорил. Послышался приближающийся вой полицейских сирен. Луис теперь выглядел растерянным. Он мысленно прикидывал степень риска при встрече с полицией, опасность, исходящую из темноты верхнего этажа, соизмеряя их с возможностью добраться до Стритча. Затем медленно, бросив прощальный взгляд на лестницу, ведущую вверх, последовал за мной.

Мы дошли до главного зала, где опять встретили бездомного старика.

Если мы выйдем через главный вход, то можем наткнуться или на водителя Тони, или на копов, — заметил я. — А если Билли тут выходил, то он уже мертв.

Луис кивнул в знак согласия, и мы направились к черному ходу. Там поперек дороги распластался человек, застреленный Стритчем: он занял середину дверного проема; одна ладонь трупа прикрывала глаза, словно он перед смертью долго глядел на солнце. На другом конце стоянки я разглядел «меркурий». Стоило тем показаться, как его мотор моментально взревел. Эйнджел промчался по стоянке, развернул машину и затормозил, чтобы мы могли забраться в нее.

— Что с Билли?

— Нигде не видно. Вы оба, как — в порядке?

— Нормально, — ответил я за нас обоих. Хотя сам до сих пор трясся от пережитого страха. — Там был Стритч. Прятался на задворках здания.

— Такое впечатление, что все здесь в курсе твоих дел, кроме тебя самого, — ехидно заметил Эйнджел, когда мы рванули со стоянки и направились по рельсам в обратный путь, в сторону Индийской улицы.

Чуть не доехав до того места, где рельсы заканчивались, Эйнджел вывернул руль вправо. Проскочив через дыру в заборе, мы оказались на месте парковки при заведении «Одна Индия». Эйнджел выключил фары. И почти одновременно с этим мимо нас по Фоур-стрит с воем пронеслись полицейские машины — две черные и одна белая. Потом мы еще некоторое время ждали, не покажется ли Билли. Пока мы сидели в молчании, я лихорадочно соображал, пытаясь свести все в единую картину и понять, что же произошло. Федералы или отслеживали мой телефон, или умудрились сесть на хвост банде Тони Сэлли. Когда они зашевелились, Абель связался со Стритчем и назначил тому место встречи с намерением присоединиться к нему, разобравшись сначала с федералами. А Билли Перде, имея на хвосте три разные группы преследователей в одном здании, умудрился ускользнуть. Кроме того, я думал о тени, явившейся мне из темноты: Рита Фэррис мертва, и вскоре снег укроет ее могилу, но тень ее блуждала во мраке — словно рябь шла по воде.

Со стороны комплекса к нам никто не подошел. Если бы хоть один из людей Тони Сэлли выжил, то, по моим предположениям, он, скорее всего, направился бы на север, а не стал бы рисковать и возвращаться сразу же в город. Иначе он обязательно наткнулся бы на полицейских.

— Ты думаешь, он еще здесь? — поинтересовался я у Луиса.

— Кто? Стритч? Только при условии, что он мертв. А я не верю, что у Тони есть хоть кто-то равный ему. И вообще — что в здании остался кто-то живой.

И снова в зеркале заднего вида я смог проследить задумчивый взгляд, с каким он рассматривал мое лицо.

— И знаешь, что я тебе скажу? — добавил Луис. — Сейчас Стритч уже знает, что Абель мертв. И он очень зол.

Глава 15

Луис и Эйнджел добросили меня до «мустанга», а затем последовали за мной в заведение «Яванский Джо». Я чувствовал себя абсолютно опустошенным, даже больным. Вспоминал полный ненависти взгляд, что бросил на меня Абель перед смертью. Думал о молодом бандите, над которым надругались в момент смерти, и о старике, нагруженном медной проволокой да парой ботинок и ушедшем с ношей в сырую, холодную ночь.

У кафетерия Луис и Эйнджел договорились между собой остаться снаружи: выпить мокко прямо в машине. Ли Коул давно ждала у окна — джинсы заправлены в высокие сапоги с меховой опушкой, белый шерстяной жакет застегнут на все пуговицы, до самого горла. Когда Ли встала поздороваться со мной, свет выхватил несколько серебристых прядей в ее волосах. Она мягко поцеловала меня и крепко обняла. Ее тело задрожало, и я почувствовал, что она рыдает у меня на плече. Не снимая руки с ее плеча, я осторожно отстранил Ли, не сводя с нее глаз, пока она, смущенно отвернувшись, искала по карманам платок. Ли по-прежнему была красива. Уолтеру повезло с женой.

— Она пропала, Верди, — сказала Ли, усаживаясь на стул. — Мы не можем ее найти. Помоги мне.

— Ведь она была у меня всего несколько дней назад. Она останавливалась в городе на несколько часов со своим приятелем.

— Я знаю, — кивнула Ли. — Она звонила нам из Портленда. Сказала, что вместе с Рики едет дальше. Потом еще раз звонила из какого-то места намного севернее. И больше от нее мы известий не имели. Ей был дан строжайший наказ звонить нам каждый день — просто чтобы мы знали, что с ней все в порядке. Но когда мы перестали получать от нее известия...

— Вы в полицию обращались?

— Уолтер звонил. Они сказали, что она запросто могла убежать с Рики. Месяц назад Уолтер поругался с ней из-за того, что внушал ей: надо, дескать, больше думать об учебе и поменьше бегать за парнями. Ты же знаешь, какой он. А став пенсионером, он ничуть не стал деликатнее.

Я кивнул. Да, этот разговор я себе хорошо представлял.

— Когда вернешься домой, позвони специальному агенту Россу в Манхэттенский офис ФБР. Он проверит, есть ли имя Эллен в сводной базе НЦУД. Национальный центр по уголовным делам ведет учет всех пропавших лиц, взрослых и детей, заявления об исчезновении которых поступали в полицию. Если ее имени в базе нет, значит, полиция не занимается вашим делом как следует. Росс поможет вам разобраться с этим.

Ли слегка приободрилась:

— Я попрошу Уолтера.

— Он знает, что ты встречаешься здесь со мной?

— Нет. Когда я попросила его связаться с тобой, он отказался. Он уже был в городе и пытался нажать на местных полицейских. Они ему сказали, что самое лучшее в этом деле — подождать. Но это, как ты понимаешь, не для Уолтера. Он поездил по округе, расспрашивал людей в других городках, но нигде не нашел никакой зацепки. Вернулся он только вчера, однако не думаю, что он останется дома. Я предупредила его, что мне надо выбраться из дома, а сестра подежурит на телефоне. Билет я заказала заранее. Пыталась дозвониться тебе на мобильный, но мне ни разу не удалось. Вот я и приехала сюда, а в полиции Скарборо мне сказали, где ты живешь. Я не знаю... — Она замялась. Потом продолжила:

— Я не совсем в курсе, что произошло между тобой и Уолтером. Так, какие-то обрывки разговоров слышала. Ну и, в общем, смогла догадаться, но это не имеет ничего общего с поведением моей дочери. Я оставила ему записку на холодильнике. К настоящему времени он ее уже нашел...

Ли уставилась в окно, словно мысленно прокручивала перед собой эту сцену и воображала реакцию Уолтера на содержание записки.

— Есть хотя бы ничтожная вероятность того, что полиция права и она просто сбежала? — спросил я. — В общем-то она никогда не относилась к подобному типу детей. И, когда мы встретились, по ее виду нельзя было сказать, что у нее какие-то проблемы. Но, если в дело вмешивается любовь, люди становятся порой весьма странными.

В первый раз за все это время Ли улыбнулась:

— Я еще помню, как это бывает. Может, я и постарше тебя, но, как видишь, пока жива.

Улыбка постепенно сползла с лица Ли, когда до нее дошел смысл собственных слов. И я понимал, что теперь она пытается прогнать страшные догадки по поводу того, что могло случиться с Эллен.

— Нет, она не сбежала. Я знаю ее. Эллен никогда так с нами не поступала, как бы сильно мы с ней ни ссорились.

— А как насчет этого парня — Рики? У меня создалось впечатление, что они очень разные.

Ли немного знала о семье юноши. Лишь то, что их мать оставила семью, когда ему было три года, а его и трех сестер растил отец, который вкалывал на двух работах. Рики учился в колледже на деньги, полученные по гранту. Человек довольно вспыльчивый, он бывал грубоват, но Ли не считала, что в действиях парня мог быть некий злой умысел или что он стал бы устраивать подобный побег с девушкой.

— Ты будешь ее искать, Берд? Я все время думаю о том, что она в беде. Может, они поехали автостопом и что-то случилось? Или кто-то... — Она резко умолкла, потянулась ко мне, взяла мою за руку и снова повторила:

— Ты найдешь ее для меня?

Я подумал о Билли Перде и о людях, охотящихся за ним, о Рите и о Дональде, о детской руке, торчавшей из массы сырых, гниющих листьев. Я чувствовал свой долг перед умершей молодой женщиной, которая хотела как-то устроить свою жизнь и жизнь своего ребенка, но погибла от рук убийцы. А сейчас и Билли двигался навстречу какой-то беде, может быть, к расплате, и я не в силах был спасти его. Возможно, сейчас мой долг как раз и состоял в том, чтобы помогать живым. В том числе и Эллен, которая иногда присматривала за моей дочкой, пока та была жива.

— Я буду искать ее, — твердо ответил я. — Ты мне не скажешь, откуда она тебе в последний раз звонила и куда направлялась?

Пока Ли мне отвечала, казалось, мир как-то странно разворачивался на своих осях, отбрасывая странные тени на знакомые места, превращая все в причудливую версию себя самого в прошлом. И я проклял Билли Перде. Потому что каким-то образом — хотя я и не мог еще понять, каким именно, — он сделался ответственным за происходящее, был причастен ко всему. После слов Ли миры, прежде отдаленные друг от друга, совместились в некие странные новообразования: будто огромные плиты, двигающиеся под землей, сошлись вместе, чтобы образовать новый, темный континент.

— ...Она сказала, что они едут в Темную Лощину.

Я подбросил ее в аэропорт Портленда, прямо к самолету до Нью-Йорка, потом поехал домой. Эйнджел и Луис сидели в гостиной и смотрели какое-то бестолковое ток-шоу по кабельному телевидению.

— Это шоу «Я не могу жениться на тебе, ты не девственница», — проронил Эйнджел. — По крайней мере, они не притворяются девственницами. Иначе название звучало бы по-другому: «Я не могу жениться на тебе, потому что ты врунья».

— Или «Я не могу жениться на тебе, потому что ты уродина», — предложил Луис, потягивавший эль из бутылки, вытянув ноги на стул перед собой. — Боже, где они набирают всех этих придурков для своих шоу? Отлавливают на стоянках грузовиков? — он в сердцах выключил звук и отшвырнул пульт.

— Как поживает Ли? — спросил Эйнджел неожиданно серьезно.

— Она держится. Но с трудом.

— Так в чем дело?

— Мне придется снова отправиться на север, и, похоже, вы оба мне там понадобитесь. В последний раз Эллен Коул звонила с дороги, находясь на пути к Темной Лощине. То самое место, где вырос Билли Перде и куда он, судя по всему, сейчас намылился.

Луис пожал плечами:

— Ну, и мы туда же.

Я присел рядом с ним на подлокотник кресла:

— Могут быть проблемы.

— Господи, Берд, невозможно жить без них!

— Как зовут нашу проблему? — поинтересовался Луис.

— Рэнд Дженнингс.

— И кто он?

— Шеф полиции в Темной Лощине.

— И он не любит тебя, потому что... — подхватил Эйнджел в тон Луису.

— ...у меня была интрижка с его женой.

— Ну-у, ты, мужик, даешь, — протянул Луис, — ты можешь споткнуться на ровном месте, упасть и, падая, все усложнить и запутать.

— Это случилось давно.

— Достаточно давно, чтобы Дженнингс забыл и простил?

— Скорее всего, нет.

— Написать ему или послать цветов, что ли?

— Мог бы что-то получше посоветовать. Помощи, я смотрю, от тебя...

— Не я спал с его женой. Мои шансы наладить контакт получше твоих. Ты виделся с ним, когда был там в последний раз?

— Нет.

— А с женщиной?

— Да.

Теперь Эйнджел рассмеялся:

— Ну, ты, Берди, молодец! Есть хоть какой-то шанс, что ты будешь вести себя тихо, когда мы там появимся? Или ты собираешься возобновить старое знакомство?

— Мы случайно встретились. Это не специально.

— Угу. Ты это Рэнду Дженнингсу скажи — типа, привет Рэнд, это все так, случайно. Я тут прогуливался и наткнулся на твою благоверную. Прямо-таки слышу его смех, в то время как он направляется к себе в спальню.

Луис прикончил пиво, убрал ноги со стула, встал и опять включился в обсуждение:

— Нас сегодня явно поимели.

— Так сложилось. Мы сделали что смогли, — ответил я.

— Тони Сэлли от нас теперь не отстанет. А уж тем более Стритч.

— Знаю.

— Не хочешь рассказать, что произошло на верхнем этаже?

— Я чувствовал, что он меня там ждет. Просто ощущал, знал наверняка: если буду за ним охотиться, мне конец. Несмотря на преследующие меня призраки из прошлого, умирать вовсе не хочется. И я не собирался подыхать у Стритча на руках — ни там, ни где бы то ни было.

Луис остановился у двери, взвешивая мои слова.

— Если ты это ощущал, значит, так оно и было, — произнес он после паузы. — Иногда между живыми и нежитью граница весьма тонкая. Тем не менее при следующей встрече я Стритча добью.

— Если я тебя не опережу. — И я не шутил, несмотря на только что изведанные страх и неудачу.

Рот Луиса изогнулся в характерной для него полуусмешке:

— Ставлю доллар, что не опередишь.

— Пятьдесят центов, — заявил я. — Половину гонорара ты уже заработал.

— Похоже, что так... — ответил он задумчиво. И повторил твердо:

— Похоже, что так.

Луис и Эйнджел уехали рано утром. Один отправился в аэропорт за билетами, а другой — на поиски следов трейлера Билли: вдруг копы что-то упустили. Я уже закрывал за ними дверь, когда на дорожке, ведущей к дому, появилась машина Эллиса Ховарда. Затем и сам Эллис с трудом выбрался из нее. Бросил взгляд на мою дорожную сумку и ткнул в нее пальцем:

— Куда-то отправляешься?

— Угу.

— И не хочешь говорить, куда именно?

— Угу.

Он стукнул ладонями по капоту моего «мустанга», как будто, выплескивая свою злость, отыгрывался на бессловесном металле.

— Где ты был вчера вечером?

— Возвращался из Гринвилла.

— И в котором часу въехал в город?

— Около семи. Может, мне стоит позвонить моему адвокату?

— Сразу поехал домой?

— Нет, оставил машину на стоянке и встретился со знакомой в заведении «Яванский Джо». Так мне звонить адвокату?

— Ну, разве что ты собираешься мне кое в чем признаться... Я-то собирался рассказать тебе, что случилось в комплексе Портлендской железнодорожной компании вчера вечером. Но, возможно, ты уже все знаешь, судя по тому, что твой «мустанг» видели вчера вечером у залива.

Все ясно: Эллис забрасывал удочку. Ничего конкретного на меня у него не имелось, а я не собирался падать на колени и умолять о пощаде.

— Я же сказал: кое с кем встречался.

— Этот человек еще в городе?

— Нет.

— И ты понятия не имеешь о том, что случилось в комплексе вчера?

— Я стараюсь по возможности избегать новостей. Они влияют на мою карму.

— Если б у меня была малейшая надежда, что это поможет, я бы тут же засунул тебя в камеру, где всю твою карму быстренько вытрясли бы. Мы нашли четыре тела в комплексе, все — из банды Тони Сэлли. Плюс два трупа федеральных агентов в машине поблизости. И еще один. Таинственный покупатель.

— Таинственный покупатель? — переспросил я, но думал при этом о другом. По моим подсчетам, трупов в комплексе должно было остаться пять. Значит, один из помощников Тони выжил и скрылся. Это означало, практически наверняка, что Тони уже был в курсе того, что мы с Луисом присутствовали в здании.

Эллис внимательно посмотрел на меня, пытаясь определить по выражению моего лица, как много я знаю. Рассказывая мне все это, он напряженно ждал реакции, но я его, видимо, разочаровал.

— Мы нашли мертвого полицейского Элдриха, канадца из Торонто. Три пули из двух разных пистолетов. Выстрел в голову был смертельным...

— Я жду твоего «но».

— "Но" заключается в том, что это не Элдрих. По удостоверению вроде Элдрих, а по отпечаткам пальцев и по лицу — нет. И теперь у меня на шее сидит полицейское управление Торонто, завывая на все лады, чтобы я нашел их пропавшего парня, а тут еще куча федеральных агентов, которые очень интересуются Джоном Доу, застрелившим пару их сотрудников. К тому же лучшая четверка из бостонской мафии занимает места в нашем морге, которые морг не обязан им предоставлять. Люди из отдела медицинской экспертизы, похоже, всерьез задумались, а не переехать ли сюда насовсем, раз мы такие замечательные клиенты. Плюс Тони Сэлли не видно с того самого вечера в «Редженси».

— Он все еще в списке?

— Брось, Берд. Я не в том настроении. Не забывай, что Виллефорд так и не нашелся. И, пока ты не появился, он знал о Билли Перде не больше, чем о ком-либо другом.

Я оставил последнюю фразу без комментариев. Не хотелось думать, что из-за меня с Виллефордом могла случиться беда. Я лишь спросил:

— Из Бангора пришло что-нибудь на Шерри Ленсинг?

— Нет. По делу Риты Фэррис и ее сына — тоже ничего. Это и стало второй причиной, по которой я сюда заглянул. Так ты ничего не хочешь мне сообщить? Скажем, чем ты занимался в Бангоре, а потом в Гринвилле?

— Я же говорил: Билли в Бангоре пытается отыскать следы родителей. Думаю, в ходе поисков он попал в переплет, и у него теперь проблемы.

— А он нашел их след?

— Кто-то нашел.

Эллис приблизился вплотную и склонился ко мне. Глаза его, казалось, приобрели просто угрожающие размеры.

— Берд, либо ты мне — прямо сейчас — говоришь, куда направляешься, либо — клянусь Богом! — я тебя арестую на месте. И тогда пусть ребята из отдела баллистики проверяют твою «пушку».

Я понимал: Эллис не шутит. И, хотя пистолет с глушителем лежал сейчас на дне залива, рядом с Мифлином, у меня не было возможности задерживаться здесь из-за этого — следовало спешить с поисками Эллен Коул.

— Я отправляюсь на север, в местечко под названием Темная Лощина. Пропала дочь моих друзей. Попытаюсь найти ее. Это с ее матерью я встречался вчера в «Яванском Джо».

Лицо Эллиса слегка смягчилось:

— А это простое совпадение, что Билли родом из Темной Лощины?

— Я не верю в совпадения.

Он еще раз погладил капот «мустанга». И, похоже, принял решение:

— И я не верю. Ты оставайся на связи, Берд, понял меня? — он повернулся и пошел к своей машине.

— Ну так что — это все? — меня удивило, что он слишком легко отстал от меня.

— Нет, думаю, не все. Но я недостаточно хорошо представляю, что еще можно сделать, — Эллис стоял у открытой двери машины, пристально глядя на меня:

— Если говорить откровенно, Берд, я все прикидываю и взвешиваю. Допустим, зацапаю тебя сейчас и прижму как следует: может, ты и расскажешь нам кое-что? Или лучше оставить тебя шляться по округе, проверяя за тобой закоулки? Пока весы склонились в пользу второго варианта. Но это только пока. Помни об этом.

— То есть ты решил меня пока не привлекать?

Он не ответил. Лишь покачал головой, сел в машину и уехал, оставив меня в раздумьях о Тони Сэлли, о Стритче и о старике в баре, который безропотно ожидал, когда наступающий новый мир сметет его с лица земли.

Я сказал Эллису правду, но не всю. Мы действительно отправлялись в Темную Лощину и намеревались быть там к вечеру. Однако сначала я и Луис планировали нанести визит кое-кому в Бостоне. Существовала мизерная вероятность того, что Тони Сэлли захватил Эллен Коул: возможно, в надежде использовать ее как противовес — на тот случай, если я обнаружу Билли Перде раньше него. Даже если это и не соответствовало действительности, все равно имелась пара дел, по которым настоятельно требовалась доскональная проверка, прежде чем мы выступим против Сэлли снова. В отличие от своих подручных, Тони слыл человеком со статусом. Вступая в борьбу с ним, важно было представлять себе возможные последствия этого шага.

До того как встретиться с Луисом в аэропорту, я заскочил в мини-склад Крафта на Горхам-стрит. Здесь, в трех соседних отделах, хранилось все, что мне досталось из дедушкиного имущества: какая-то мебель, маленькая библиотека, несколько серебряных тарелок, латунный экран для камина, коробки со старыми папками и документами. Мне понадобилось пятнадцать минут, чтобы разыскать то, что меня интересовало, и отнести в машину: объемистую папку, туго перевязанную красной тесемкой. На ней имелась наклейка с надписью, сделанной витиеватым дедовским почерком: «Калеб Кайл».

Глава 16

Аль Зет оборудовал себе офис над магазином комиксов на Ньюбери-стрит. Это выбор мог показаться странным, но место его устраивало по определенным причинам: среди роскошных магазинов одежды бродили туристы, потягивали экзотические чаи, слонялись по галереям. Иными словами, место оживленное, кругом полно народа, да и прикрытие отличное. А кроме того, Аль Зет мог посылать за самыми разными сортами кофе и ароматизированными свечами в любое время, стоило только захотеть.

Мы с Луисом сидели напротив офиса Аль Зета в заведении «Бен и Джерри», где подавали мороженое, — ели шоколадные булочки с мороженым и пили кофе. Мы были единственными посетителями, которые расположились под открытым небом. Стояли такие холода, что мое мороженое даже не начало таять.

— Ты думаешь, он нас заметил? — поинтересовался я, оставив, наконец, в покое ложку, которую еле удерживал трясущимися от холода пальцами.

Луис невозмутимо потягивал свой кофе.

— Высокий, красивый темнокожий мужчина со своим белым мальчиком сидят на улице и едят мороженое среди треклятой зимы? Полагаю, кто-то должен был нас заметить.

— Не уверен, что мне нравится, когда меня называют мальчиком, — пробурчал я.

— Пристраивайся в очередь, блондинчик. За нами триста лет подобных обид.

В окне над магазином комиксов шевельнулась какая-то тень.

— Пошли, — скомандовал Луис. — Если бы не чертова холодина, мои сородичи давно уже правили бы миром.

В конце лестничного пролета мы остановились у деревянной двери без глазка, но с кнопкой звонка. Я нажал на него, и голос из динамика ответил:

— Да?

— Я ищу Аль Зета.

— Здесь нет Аль Зета, — раздался быстрый ответ с отчетливым акцентом, так что послышалось нечто вроде «нэталзэта». Последовал щелчок, и интерком умолк.

Луис еще раз надавил на звонок:

— Да? — раздался тот же самый голос.

— Мужик, открывай эту чертову дверь, да?

Интерком отключился, затем загудел, и мы прошли внутрь; дверь захлопнулась за нами. Мы прошли еще четыре лестничных пролета и оказались у обычной непокрашеной и к тому же открытой настежь двери. У ближайшего окна комнаты, прислонившись к стене, стоял приземистый плотный человек, его рука находилась где-то посредине между шеей и поясом, готовая выдернуть оружие при первой необходимости. Единственным украшением на стене были дешевые черно-белые часы, мягко отщелкивающие секунды. Я прикинул, что за ними, наверное, и должна располагаться скрытая камера наблюдения. Когда мы зашли в комнату, то на столе я заметил монитор: на экране виднелась пустая лестничная клетка. Я оказался прав.

В комнате находились четверо мужчин. Один из них — тот, что встретил нас у входа, приземистый и коренастый, отличался восковым оттенком кожи. Другой выглядел постарше: в белой рубашке с красным галстуком, черном костюме, с тяжелыми, отвисшими, как у бассет-хаунда, щеками; он сидел на потертом кожаном диване слева от двери, скрестив ноги. Его глаза прятались за маленькими круглыми темными очками. У стены вытянулся молодой франт, по-пижонски засунувший большие пальцы за ремень брюк; он оставил свой серебристо-серый пиджак распахнутым — так, чтобы была видна рукоятка его полуавтоматического пистолета. Серые брюки на нем казались слегка мешковатыми, сужаясь в трубочку там, где соприкасались с серебристыми ковбойскими сапогами. Видимо, стиль восьмидесятых во всю процветал в тех местах, откуда он явился.

Луис смотрел прямо перед собой, словно в комнате никого не было, кроме хозяина: четвертого мужчины, который сидел за тиковым столом, инкрустированным зеленой кожей. На поверхности стола только черный телефон, ручка с блокнотом и монитор с неизменным изображением лестницы на экране.

Аль Зет выглядел ухоженным, как владелец похоронного бюро на отдыхе. Тонкие седые волосы он зачесывал на косой пробор, они плотно прилегали к черепу и оставляли открытым огромный лоб. Морщинистое лицо с резкими чертами, глаза цвета темного опала, тонкие и сухие губы — все укладывалось в образ, лишь ноздри длинного носа были как-то странно удлинены, словно его специально предназначили для вынюхивания. В ткани его костюма-тройки смешались оттенки красного, желтого, оранжевого — цвета осени. Ворот белой рубашки был свободно распахнут, поскольку галстук отсутствовал. В правой руке Аль Зет держал сигарету, левая лежала на столе — ногти чистые и коротко подстриженные, но без следов маникюра. Аль Зет служил своего рода буфером между самыми богатыми и рядовыми членами организации. Если появлялись проблемы, он их решал. У него был талант к этому. Но ведь не имеет смысла делать маникюр, если твои руки то и дело пачкаются.

Перед столом отсутствовали стулья, мужчина на диване пребывал в неподвижности, так что нам пришлось стоять. Аль Зет кивнул Луису, затем внимательно и с явным одобрением принялся рассматривать меня.

— Ну-ну, знаменитый Чарли Паркер, — произнес он после долгой паузы. — Если бы я знал, что ты пожалуешь, я бы надел галстук.

— Да, тебя все знают. Как ты собираешься зарабатывать деньги в качестве частного сыщика? — пробурчал Луис. — Нанимать тебя для прикрытия — то же самое, что звать Джея Лино.

Аль Зет подождал, пока Луис договорит, а потом обратил свое внимание на него:

— А если бы я знал, что ты приведешь с собой такого же достойного спутника, то и других бы заставил надеть галстуки.

— Давно не виделись, — примирительно заметил Луис.

Аль Зет кивнул:

— У меня плохие легкие, — он небрежно помахал сигаретой. — Воздух Нью-Йорка мне не подходит. Я предпочитаю здешний.

Но дело было не только в этом: сама мафия изменилась. Мир «Крестного отца» стал историей еще до того, как фильм вышел на экраны. Легендарный образ итальянцев уже запятнала героиновая эпидемия семидесятых, а с тех пор такие ходячие катастрофы, как Джон Готти-младший, еще больше все испортили. Законы против рэкета и коррупции положили конец вымогательствам в строительных организациях монополияммусорщиков и контролю мафии над Рыбным рынком на Фултон-стрит в Нью-Йорке. Героиновый бизнес, процветавший в пиццериях, исчез, сокрушенный ударами ФБР в 1987. Кто-то из старых боссов умер, кто-то сидел в тюрьме.

Тем временем азиаты распространились за пределы Чайнатауна, перейдя Кэнэл-стрит и добравшись до Маленькой Италии; черные и латиносы контролировали бизнес в Гарлеме.

Аль Зет нюхом чуял окончательную гибель и потому отправился бы еще дальше, на север, чтобы оттуда наблюдать за событиями в Нью-Йорке и заниматься проблемами непростой ситуации в Новой Англии. Сейчас он сидел в маленьком офисе над магазином комиксов в Бостоне и старался сохранить остатки стабильности на руинах былого. Вот почему Тони Чистюля был так опасен: он верил в старые мифы и все еще видел возможность личной славы на обломках организации. В нынешние времена, когда организация столь ослабела, его действия могли навлечь опасность на всех. Само существование Сэлли несло в себе угрозу для каждого, кто группировался вокруг него.

Франт слева от нас отошел от стены:

— Аль, они с грузом. Хочешь, чтобы я их облегчил?

Краем глаза я заметил, что бровь Луиса слегка приподнялась. Аль Зет не упустил эту перемену в лице Луиса и мягко улыбнулся.

— Я бы пожелал тебе успеха, — произнес он, — но, думаю, что оба наших гостя не из тех, кто легко расстаются со своими погремушками.

Выражение самоуверенности на лице франта резко померкло. Он еще не понял и сомневался, не проверяют ли его на самом деле.

— На вид о них такого не скажешь, — проронил франт.

— Вглядись повнимательнее.

Тот вгляделся. Но проницательности ему явно не хватало. Он еще раз посмотрел на Аль Зета, а потом сделал движение в сторону Луиса.

— На твоем месте я бы не стал этого делать, — мягко и спокойно отреагировал Луис.

— Ты не на моем месте, — резко сказал франт, но в его голосе прорезались осторожные нотки.

— Это точно, — добавил Луис. — А выступал бы я в твоей роли, уж точно не стал бы наряжаться, как дешевая шлюха.

Глаза парня полыхнули злобой:

— Ты еще будешь со мной так базарить, чертов ниг..!

Слово застряло в его глотке, словно он поперхнулся, когда Луис, мгновенно изогнув гибкое тренированное тело, метнулся к нему; левая рука моего приятеля цепко ухватила парня за шею, правая скользнула к его итальянской кобуре на поясе — и пистолет полетел на пол. Парень издал еще один булькающий звук, когда ударился о стену; с его губ потекла слюна, а из тела словно выпустили воздух. Затем его ступни стали медленно отделяться от пола: сначала от его поверхности оторвались каблуки, потом — носки ковбойских сапожек, и, наконец, единственным, что удерживало франта от падения, стала твердая рука Луиса. Лицо парня порозовело, затем побагровело. Луис не ослаблял хватки до тех пор, пока на пальцах франта и около его ушей не появилась синева. Затем хватка неожиданно ослабла, и несчастный рухнул на пол. Его руки судорожно хватались за воротник, пока он, хрипя и кашляя, пытался сделать несколько болезненных рефлекторных вдохов пересохшими легкими.

За все время инцидента в комнате никто даже не шелохнулся, потому что Аль Зет не подал никому никакого знака. Он смотрел на своего бойца таким взглядом, каким, вероятно, наблюдал бы за крабом с одной клешней, умирающим на песке пляжа. Насмотревшись, он опять повернулся к Луису:

— Вам придется его извинить. Некоторые из этих ребят учатся хорошим манерам и правильной речи на своей шкуре...

Выдержав паузу, Аль Зет перевел взгляд на коренастого мужчину, остававшегося недалеко от двери, и сделал жест сигаретой в сторону обмякшей фигуры франта на полу, сидевшего у стены с отсутствующим взглядом:

— Отведи парня в ванную комнату, поплескай на него водой. А потом постарайся объяснить, в чем он был неправ и в какой момент ошибся.

Здоровяк помог франту подняться на ноги и проводил его из комнаты. Крупный мужчина на диване по-прежнему не шевелился. Аль Зет встал из-за стола, прошелся до окна, задержался там на минуту, повернулся и оперся спиной о подоконник. Мы втроем теперь оказались как бы на одном уровне, и я увидел в этом признак хорошего расположения Аля Зета, в особенности после того, что произошло.

— Итак, чем я могу быть полезен, джентльмены?

— Ко мне на днях приходила в гости девушка... — начал я.

— Везет же кое-кому. Когда ко мне последний раз приходила девушка, мне это обошлось в пятьсот баксов, — он улыбнулся собственной шутке.

— Эта девушка — дочь моего друга, бывшего полицейского.

Аль Зет пожал плечами.

— Прошу прощения, но я не понимаю: при чем тут я?

— У меня была стычка с Тони Чистюлей после встречи с этой девушкой. Мне неприятно это говорить, но вряд ли Тони получил больше удовлетворения от столкновения, чем я.

Аль Зет сделал глубокую затяжку, шумно выдохнул дым через нос.

— Продолжай, — сухо сказал он.

— Я хочу знать: Тони захватил девушку, чтобы поквитаться? Если она у него, он должен вернуть ее назад. Ему не следует устраивать проблем с полицейскими, у него и без того хватает собственных неприятностей.

Аль Зет потер уголки глаз и кивнул без слов. Он взглянул в сторону жирного мужчины на диване. Тот слегка качнул головой; выражение глаз за темными стеклышками очков оставалось недоступным для присутствующих.

— Если говорить без обиняков, то вы хотите, чтобы я спросил Чистюлю, похищал ли он дочку бывшего полицейского? А если Тони это сделал, желательно ее вернуть, так?

— А если ты этого не сделаешь, — спокойно продолжил его мысль Луис, — нам придется самим это проделать.

— Вы знаете, где он? — спросил Аль Зет.

Я почувствовал, что атмосфера в комнате стала накаляться.

— Нет, — ответил я. — Если бы знали, то, скорее всего, здесь бы не стояли. По нашим прикидкам, ты можешь знать, где он.

Но что-то в интонации, с которой Аль Зет задал свой последний вопрос, подсказало мне: он не имел понятия о том, что Тони орудовал в том же городе без его ведома. И тут же стало ясно, что старый мафиози занимался оценкой своего нынешнего положения еще до того, как мы появились. Для этого и был нужен здоровяк на диване. Вот почему его не попросили выйти из комнаты при нашем приходе. Да он и не относился к тем людям, кого можно запросто попросить выйти за дверь. Толстяк как раз принадлежал другой категории — к тем, кто сами распоряжались, кому выйти, а кому остаться. Похоже, вопрос с Тони был решен. Впечатление это закрепили последовавшие затем слова Аль Зета.

— В сложившихся обстоятельствах вам было бы неразумно вмешиваться в это дело, — без нажима произнес он.

— При каких обстоятельствах? — поинтересовался я.

Аль Зет выпустил колечко дыма:

— Пусть частные дела таковыми и останутся. Если вы будете в них соваться, нам, возможно, придется оттолкнуть вас.

— Мы можем не поддаться.

— Вы не сможете сопротивляться, если будете мертвы.

Я пожал плечами:

— Вероятно, не так просто это осуществить.

Несмотря на расплывчатость выражений Аль Зета, содержавшаяся в них угроза прозвучала вполне отчетливо. Я обратил внимание и на то, как он тушил окурок в стеклянной пепельнице на столе — с усилием явно чрезмерным.

— Так вы не собираетесь держаться подальше от наших дел? — спросил Аль Зет.

— Меня ваши дела не интересуют. У меня есть другие заботы.

— Девчонка? Или Билли Перде?

На секунду он меня ошарашил. Но не более. Стало яснее ясного: Аль Зет ни на мгновение не снимал руки с пульса и намеревался поступать так до последнего момента, пока пульс не замрет.

— ...Потому что если речь идет о Билли, то здесь могут начаться трудности.

— Пропавшая девушка — мой друг, а Рита Фэррис, бывшая жена Билли, была моей клиенткой.

— Твоя клиентка мертва.

— Дело не только в ней.

Аль Зет скривил губы. Здоровяк на диване оставался невозмутимым, как Будда.

— Значит, ты человек принципов, — проговорил Аль Зет, и слово «принципов» прозвучало в его устах так, будто кто-то наступил на скорлупу фисташкового ореха. — Ну, я тоже человек принципов.

Я так не думал. Принципы — дорогая вещь, а по Аль Зету не скажешь, что у него в наличии моральный ресурс для этого. Я даже представить себе не мог, чтобы он, скажем, бросился тушить горящий детский приют.

— Не думаю, что наши с тобой принципы схожи, — произнес я вслух.

Он улыбнулся:

— Может, и так. — И повернулся к Луису:

— Ну, а ты тут при чем?

— При нем, — ответил тот, мягко кивнув головой в мою сторону.

— В таком случае нам нужен компромисс, — заключил Аль Зет. — Я прагматик. Если вы не будете глубоко лезть в это дело, я не стану вас убивать, пока не буду вынужден это сделать.

— Мудрый подход, — одобрительно заметил я, — с учетом того, что ты был гостеприимен и все такое.

На этом разговор закончился, и мы удалились.

Снаружи было хмуро и холодно.

— И что ты обо всем этом думаешь? — поинтересовался Луис.

— Похоже, Тони действует на свой страх и риск, и, возможно, полагает, что успеет со всем этим бардаком разобраться до того, как Аль Зет потеряет терпение. Думаешь, он захватил Эллен?

Луис ответил не сразу, и взгляд у него при этом сделался очень жестким:

— У него она или нет, не имеет значения. Все каким-то образом связано с Билли Перде. А это значит, что кому-то в конечном итоге несдобровать.

Мы дошли до Бойлстона и жестом подозвали таксиста. Когда он подкатил, Луис скользнул в машину и произнес:

— Логан.

Я жестом остановил его:

— Мы можем поехать объездным путем и заскочить кое-куда?

И Луис и водитель по очереди пожали плечами. Это выглядело со стороны нелепо, словно плохая пантомима.

— Гарвард, — сказал я. И взглянул на приятеля. — Тебе не обязательно ехать. Можем встретиться в аэропорту.

Бровь Луиса характерно взметнулась:

— Ну-у, нет, я уж потащусь. Если, конечно, ты не боишься, что я испорчу впечатление.

Таксист высадил нас возле монолита «Уильям Джеймс Холл», что неподалеку от Куинси и Киркленда. Я оставил Луиса в вестибюле и поднялся на лифте. Офис факультета психологии располагался в комнате 232. На ладонях у меня выступил пот, живот сводило. В офисе вежливая дама-секретарь сообщила мне, где находится кабинет Рейчел Вулф. Но добавила, что ее самой сегодня не будет: она в командировке до завтрашнего утра, поехала на семинар.

— Ей что-нибудь передать? — поинтересовалась секретарь.

На секунду мне захотелось развернуться и немедленно уйти. Но вместо этого я достал из бумажника одну из моих визиток. На оборотной стороне написал свой номер телефона в Скарборо и отдал визитку секретарю.

Она улыбнулась. Поблагодарив ее, я вышел из офиса.

Вместе с Луисом мы направились на Гарвард-сквер опять ловить такси. Всю дорогу до Логана мы не разговаривали.

— А раньше ты так поступал? — с едва заметным намеком на улыбку поинтересовался он.

— Однажды. Но в последнее время так далеко я еще не заходил.

— То есть ты ее как бы преследуешь?

— Какое там преследуешь, мы же знакомы.

— О-о! — он многозначительно кивнул. — Ну, спасибо, что просветил. Я раньше так отчетливо не понимал всех различий...

Некоторое время он молчал, а потом снова задал вопрос:

— Ну и что ты пытаешься этим самым добиться?

— Пытаюсь дать понять, что готов извиниться.

— Хочешь к ней вернуться?

Я забарабанил пальцами по стеклу.

— Просто не хотелось бы, чтобы все было между нами так, как сейчас. Вот и все. Откровенно говоря, я не совсем уверен в правильности того, что сейчас делаю. И, как уже говорил, даже не уверен в своей готовности к переменам.

— Но ты любишь ее?

— Да.

— Ну, тогда сама жизнь покажет, когда ты будешь готов.

После этого Луис до самого аэропорта молчал.

Глава 17

Эйнджел встретил нас в аэропорту. Перед тем как отправиться на север, мы поехали перекусить в торгово-развлекательный центр, где было множество продуктовых лавочек.

— Черт, — выругался Эйнджел, пока мы катили по Мэйн Молл-роуд. — Вы только посмотрите! Тут тебе и «Бургер Кинг», и «Международный дом блинчиков», и твой «Данкин Донатс», и всевозможные пиццерии. Да у тебя под боком все четыре основные группы еды! Поживешь тут подольше, так они вообще будут тебя перекатывать с рук на руки.

Подкрепляясь в китайском ресторанчике, мы рассказали ему о нашей стычке с Аль Зетом. В свою очередь он передал нам помятое письмо на имя Билли Перде, адресованное Рональду Стрейдиру.

— Копы и федералы хорошо поработали, но к старине Рональду они не нашли правильного подхода.

— Ты поговорил с ним о его собаке? — поинтересовался я.

— И о собаке говорил, и даже попробован жаркое... — На его лице появилось отвращение.

Я знал, что Рональд не брезговал добычей на дорогах, несмотря на законы штата, запрещающие использовать сбитых на магистралях животных. Сам я не видел никакого преступления в том, чтобы употребить в пищу тушу оленя или тушку белки. Не стоило оставлять их пропадать и разлагаться на обочине. Рональд делал отличные стейки из дичи и подавал с картофелем и морковью, которые сохранял в песке всю зиму.

— Он сказал мне, что это была белка, — заявил Эйнджел, — но пахло оно скунсом. Было не очень-то вежливо уточнять... Похоже, это письмо пришло около недели назад, но Рональд не смог его передать, так как не видел Билли.

На письме имелась марка со штампом Гринвилла. Оно оказалось коротким: в основном содержало приветы, пожелания, что-то насчет ремонта дома, какую-то ерунду о старой собаке, которая все еще жила в доме автора письма, а адресат якобы мог помнить ее еще щенком. Все это было подписано стариковскими каракулями: «Мид Пайн».

— Значит, они поддерживали связь все эти годы, — прокомментировал я.

Судя по всему, подтверждались мои предположения: если Билли и стал бы искать у кого-нибудь помощи, то этим человеком мог быть в первую очередь Мид Пайн.

Мы ехали до Темной Лощины без остановок, Эйнджел и Луис вовсю гнали свой «меркурий». Чем дальше мы продвигались на север, тем гуще становился туман, так что вся поездка из Портленда в Темную Лощину представляла собой передвижение в странном, призрачном мире, где огни домов не светились ярко, а тускло мерцали и свет от фар проезжающих автомобилей разрезал лишь пространство перед ними, где придорожные указатели называли имена городов, которые представали перед нами в виде вытянутых вдоль дороги построек, без ярко выраженного центра. В метеопрогнозах обещали снегопады, и это означало, что скоро прибудут снегоуборочные машины — зарычат, заработают вдоль федеральной трассы. Но пока Гринвилл оставался спокойным, тихим, на обочинах лежал снег вперемежку с песком. За все время пути до Темной Лощины я обогнал только две машины на неровной, ухабистой дороге Лили-Бэй.

Когда мы заехали в знакомый мне мотель, та же самая, что и в прошлый раз, женщина с тщательно уложенной прической внимательно рассматривала заполненные бланки; рядом, свернувшись почти в клубок, спал на стойке коричневый кот. Переговоры с ней вел Эйнджел, а Луис сосредоточился на разглядывании туристических буклетов на стойке. Когда я вошел, он бросил на меня быстрый взгляд — вот и вся реакция на мое присутствие.

— Джентльмены будут проживать в одном номере? — поинтересовалась дама с ухоженной прической.

— Да, мадам, — ответил Эйнджел с выражением вековой мудрости на лице, — сэкономленный доллар — все равно, что найденный.

Дама перевела взгляд на Луиса, одетого в черный костюм, белую рубашку и черное пальто.

— Ваш друг — священник?

— Почти. Он строго придерживается Ветхого Завета. Око за око, и все такое.

— Как мило. У нас нечасто останавливаются религиозные служители.

На лице у Луиса появилось тоскливое выражение мученика, который вдруг узнал, что пытка будет более суровой, чем он ожидал.

— Возможно, вас заинтересует эта информация: у нас сегодня служба в баптистской церкви. Добро пожаловать! Ведь вы тоже можете присоединиться.

— Благодарю, мэм, — ответил Эйнджел, — но мы готовимся к собственной церемонии.

— Только если она не потревожит других постояльцев, — с понимающим видом сказала дама.

— Мы сделаем все возможное для этого, — проронил Луис, забирая ключи от комнаты.

Когда я подошел к стойке, женщина узнала меня:

— Опять к нам? Вам, должно быть, понравилось в Темной Лощине.

— Надеюсь узнать о ней побольше. Возможно, вы мне поможете немного?

— Конечно, если смогу, — улыбнулась она в ответ.

Я протянул ей увеличенную на цветном ксероксе фотографию Эллен Коул, для чего заранее снял копию с маленького фото, какие делают для удостоверения личности:

— Вы узнаете эту девушку?

Дама взглянула, прищурив глаза за толстыми стеклами очков:

— Да. С ней что-то случилось?

— Надеюсь, нет. Она вроде как потерялась, и ее родители попросили меня помочь отыскать ее.

Женщина снова посмотрела на фото, часто кивая головой:

— Да, я припоминаю ее. Шериф Дженнингс спрашивал о ней. Она останавливалась здесь на одну ночь, причем с молодым человеком. Могу назвать вам точную дату.

— Будьте так добры.

Из зеленого металлического ящика она достала регистрационный формуляр и проверила записи:

— Пятого декабря. Счет оплачен по кредитной карте на имя Эллен Коул.

— Не припоминаете ли чего-нибудь необычного?

— Да ничего особенного. Им кто-то посоветовал сюда поехать. Кто-то подбросил их из Портленда. Вот практически и все. Я запомнила, что она очень красивая. Он немного угрюмый, но в этом возрасте они все такие. Уж мне ли не знать: одна четверых парней вырастила, и до двадцати пяти они были не жизнерадостней портовых крыс.

— Эта пара не говорила вам, куда они собирались направиться дальше?

— На север, я так понимаю. Может быть, на Каталин. Откровенно говоря, я им посоветовала, если у них есть свободное время, заглянуть на озеро и полюбоваться закатом. Им пришлась по душе эта мысль. Действительно прекрасный вид. И очень романтично, особенно для такой молодой пары. Я им позволила выписаться днем, чтобы не пришлось собираться в спешке.

— А они не говорили, кто посоветовал им заехать в Темную Лощину?

По-моему, несколько странный совет. Ничего особенно интересного я здесь не видел. По крайней мере, такого, ради чего стоило ехать в подобную глушь.

— Естественно, говорили. Какой-то пожилой мужчина, которого они встретили по дороге. Они подбросили его до нужного ему места. И, может быть, он встретился с ними здесь до того, как они уехали.

— А они не упоминали его имени? — я почувствовал, как у меня похолодело в животе.

— Нет. Хотя... Им показалось, что, судя по разговору, он не похож на местного, — заметила она. Ее брови слегка нахмурились. — Больше про него они и не говорили ничего. Да и потом, что им мог сделать старик? — Видимо, она хотела, чтобы вопрос прозвучал риторически, но впечатление к концу фразы сложилось совсем другое.

Женщина извинилась, сказав, что больше ничего не может добавить. Потом показала по туристической карте, как мне добраться до площадки, откуда видно озеро. Я ее поблагодарил, оставил дорожную сумку в номере и постучал в дверь соседнего, который занимали мои приятели. Эйнджел впустил меня. Луис развешивал свои костюмы в тесном коричневом шкафу. Я отбросил на время мысли о старике: не хотелось спешить с выводами.

— Интересно, как люди здесь развлекаются? — спросил Эйнджел, тяжело опускаясь на одну из кроватей. — Здесь все как в монастыре.

— Переживают зиму, — отвечал я, — ждут лета.

— Это свойственно больше деревьям. Они так выполняют свое предназначение.

Луис закончил разбираться со своей одеждой и повернулся к нам:

— Что-нибудь узнал?

— Хозяйка гостиницы узнала на фото Эллен и припомнила ее приятеля. Она посоветовала им полюбоваться закатом на озере. Уверена, что они поехали на север.

— Может, они и в самом деле поехали на север? — предположил Луис.

— По словам Ли Коул, рейнджеры из Национального Бакстеровского парка ничего не могли сказать о них. А ведь в этой местности существует не так уж много маршрутов. Кроме того, хозяйка гостиницы упоминала, что они подвозили какого-то старика, и это, дескать, он посоветовал им посетить Темную Лощину.

— Это плохо?

— Не знаю. Зависит от того, кто он. Может, и ничего особенного...

Но я тут же подумал о старике, что пригласил к себе Риту Фэррис, а затем угрожал ей в гостинице. И о старческой фигуре, замеченной Билли поблизости от дома Риты в тот вечер, когда погибла его семья. А еще я припомнил, что обронил Рональд Стрейдир, не расслышавший как следует моих слов, когда мы беседовали с ним перед трейлером Билли Перде: «Да, он мог быть и стариком».

— И что теперь?

Я сделал мрачное лицо и пожал плечами:

— Собираюсь поговорить с Рэндом Дженнингсом.

— Хочешь, чтобы мы пошли с тобой?

— Нет, на вас у меня другие виды. Поезжайте и посмотрите, что происходит вокруг дома Мида Пайна.

— То есть проверить, не объявился ли там Билли? — уточнил Эйнджел.

— Типа того.

— А если так?

— Тогда поедем и заберем его.

— А если его там нет?

— Подождем, пока я не буду уверен, что здесь с Эллен Коул все в порядке. Потом... — тут я снова пожал плечами.

— ...еще подождем, — закончил Эйнджел.

— Наверное, так, — ответил я ему в тон.

— Приятно видеть ближайшую перспективу. По крайней мере, я могу спланировать свой туалет.

Управление полиции Темной Лощины находилось на расстоянии полумили к северу от городка: одноэтажное кирпичное здание с собственным электрогенератором в бетонном бункере восточного крыла. Само здание недавно вновь отстроили после пожара, который случился пару лет назад и разрушил предыдущую постройку.

Внутри здания было тепло, горел яркий свет. Сержант в форме стоял, склонившись над деревянным столом, и заполнял бланки. На его бляхе виднелась фамилия «Ресслер». И я догадался, что это тот самый Ресслер, который присутствовал при смерти Эмили Уоттс. Я поздоровался и поинтересовался, на месте ли начальник.

— Разрешите спросить, по какому вы вопросу?

— Эллен Коул, — коротко ответил я.

— Набирая внутренний номер на телефоне, Ресслер слегка хмурился.

— Здесь пришел посетитель, хочет поговорить насчет Эллен Коул, шеф, — доложил он. И, прикрыв трубку рукой, повернулся ко мне. — Как, вы сказали, вас зовут?

Я еще не представлялся, но назвал себя. И он повторил в трубку:

— Так точно, шеф, Паркер. Чарли Паркер.

Он выслушал указания по телефону, после чего взглянул на меня оценивающим взглядом.

— Да, так оно и есть. Конечно-конечно, — сержант положил трубку и еще раз смерил меня взглядом, не говоря ни слова.

— Ну и что? Он меня помнит?

Ресслер не ответил, но у меня возникло такое чувство, что подчиненный достаточно хорошо знал своего шефа, чтобы расслышать в его голосе какие-то нотки, которые насторожили сержанта.

— Следуйте за мной, — сказал он, открывая промежуточную дверь слева от стола. И, придерживая ее, пропустил меня вперед.

Я подождал, пока сержант прикрыл ее за мной. Затем прошел между двумя столами и заглянул в офис начальника со стенами из прозрачного стекла. За металлическим столом с компьютером и накопителем для бумаг сидел Рэнд Дженнингс.

Он не сильно изменился. Ну, у него, конечно, появилась седина, он заметно прибавил в весе, лицо стало слегка одутловатым, и наметился второй подбородок. Но Рэнд все еще был привлекательным мужчиной с проницательными карими глазами и широкими плечами. Его, наверное, здорово уязвило, подумал я, когда жена закрутила со мной роман.

Рэнд тоже подождал, пока Ресслер вышел и закрыл дверь. Только потом он заговорил. Однако не предложил мне присесть. Его, похоже, нисколько не волновало, что я стою и смотрю на него сверху вниз.

— Никогда не думал, что доведется увидеть твою физиономию еще раз, — произнес он.

— Я так и понял. В особенности судя по тому, как мы попрощались.

Он никак не отреагировал на дерзость с моей стороны. Просто переложил часть бумаги на столе с места на место. Я не мог точно определить: этим жестом он хотел отвлечь меня или себя.

— Ты здесь из-за Эллен Коул?

— Точно, так.

— Мы ничего о ней не знаем. Она приехала, она уехала... — он развел руками в нарочито беспомощном жесте.

— Ее мать думает по-другому.

— Мне плевать, что думает ее мамаша. Я говорю то, что известно нам. То же самое я сказал ее отцу, когда он тут объявился.

Меня вдруг осенило, что я, возможно, разминулся с Уолтером. Мы могли даже быть в городе в одно и то же время. Я вдруг ощутил прилив жалости: ведь Уолтеру пришлось в одиночку здесь разбираться, искать дочку. Если бы я это знал, то мог бы ему как-то посодействовать.

— Семья подала заявление об исчезновении человека.

— Я в курсе. До меня уже докапывался федеральный агент по поводу отсутствия соответствующего документа в НЦУП... — он сделал паузу и посмотрел на меня тяжелым взглядом. — Я и ему сказал, что от Нью-Йорка до Темной Лощины долгий путь. Мы здесь работаем своими методами.

— Вы собираетесь подавать рапорт и действовать в соответствии с процедурой? — не сдавался я, никак не отреагировав на этот взрыв местного патриотизма.

Дженнингс встал. Костяшки его крупных кулаков упирались в стол. Я почти забыл, какой Рэнд огромный. В кобуре виднелся «кунан-357 магнум», произведенный в Миннесоте. Выглядел как новенький. Я прикинул и решил, что у Дженнингса не так уж часто выпадает возможность попрактиковаться в стрельбе — разве что посидеть на крыльце да погонять кроликов.

— Я что, непонятно выражаюсь? — нарочито мягко спросил он. Но за мягкостью определенно сквозила агрессивность. — Мы сделали все, что смогли. Приняли меры по заявлению. И считаем, что девушка и ее приятель, скорее всего, вместе сбежали. У нас нет причин думать по-другому.

— Менеджер отеля показала, что они могли отправиться на север.

— Не исключено.

— А ведь север — это Бакстер и Катадин. Они же там не появлялись.

— Значит, они, возможно, где-то еще. Мне точно известно то, что из города они выехали. Если бы это было не так, я бы об этом знал. — Теперь злость в его голосе слышалась совершенно отчетливо, особенно когда он произносил с нажимом:

— А теперь извините меня, у нас есть реальные преступления и реальные дела.

— В самом деле? Кто-то украл рождественскую елку? Или оттрахал лося?

Он обошел вокруг стола и прошелся по комнате и на середине пути к двери встал рядом со мной, почти вплотную. Как мне показалось, Рэнд ожидал, что я испугаюсь, сделаю шаг назад. Но я не отступил.

— Я надеюсь, ты не собираешься искать себе проблем здесь? — с деланной медлительностью произнес Дженнингс. Возможно, он подразумевал мои поиски Эллен Коул, но выражение глаз говорило мне, что шериф имеет в виду еще кое-что.

— Да мне даже не надо искать проблем, — ответил я, — я сижу себе спокойно, проблемы сами меня находят.

— Это потому, что ты тупой, — резко бросил Рэнд, все еще удерживая дверь открытой. — Ты не обращаешь внимания на то, чему тебя учит жизнь.

— Ты очень удивишься, узнав, сколь многому я научился.

Я намеревался выйти, но левая рука Рэнда перегораживала мне дорогу.

— Запомни одну вещь, Паркер: это мой город, ты здесь — в гостях. Не игнорируй чужих привилегий.

— То есть это не тот случай, когда «что мое, то твое»?

— Нет, — выдохнул он с угрозой, — не тот.

Я вышел из здания и направился к машине. Ветер завывал в деревьях и покусывал незащищенные пальцы рук, над головой темнело небо. Когда я уже подходил к «мустангу», на парковку въехал старый зеленый «ниссан»; из него выбралась Лорна Дженнингс в кожаной куртке с большим меховым воротником и синих джинсах, так же заправленных в сапоги, как и во время нашей последней встречи. Она заметила меня только тогда, когда двинулась к главному входу, а увидев, на мгновение остановилась и, прежде чем подойти, бросила тревожный взгляд в сторону освещенного прохода.

— Что ты здесь делаешь? — поинтересовалась она.

— Разговаривал с твоим супругом. Он не очень-то стремится мне помогать.

— Тебя это удивляет? — она изогнула бровь.

— Нет. На самом деле — нет. Но дело не во мне. Пропали девушка и молодой парень. Я подумал, возможно, здесь известно хоть что-нибудь о том, что с ними случилось. Пока я не разберусь в этом, мне придется побыть здесь.

— А кто они?

— Дочь друга и ее приятель. Девушку зовут Эллен Коул. Ты не слыхала: Рэнд не упоминал о них?

— Он говорил: сделал, дескать, все, что мог. Думает, что они просто сбежали.

— Юная любовь, — заметил я. — Прекрасное чувство!

Лорна сделала глотательное движение, провела рукой по волосам:

— Он ненавидит тебя, Берд, за то, что ты сделал... Что мы сделали.

— Это было давно.

— Не для него, — возразила она, — и не для меня.

Я пожалел, что высказался про «юную любовь». Мне не понравилось выражение глаз Лорны, внушившее мне некоторую нервозность. И неожиданно для себя самого спросил:

— Почему ты до сих пор живешь с ним, Лорна?

— Потому что он мой муж. Потому что мне больше некуда идти.

— Это неправда. Всегда есть куда идти.

— Это предложение?

— Просто наблюдение. Береги себя, — я развернулся, чтобы уйти.

Лорна потянулась и остановила меня, положив свою руку на мою.

— Нет, это ты береги себя, Берд. Он не простил тебя. И не простит.

— А тебя он простил?

Когда она заговорила, в ее лице было что-то такое, что сразу напомнило мне о том первом полдне, который мы провели вместе, об ощущении тепла от соприкосновения с ее кожей:

— Я не хочу его прощения.

Она печально опустила голову, повернулась и ушла.

Следующий час я провел, таскаясь по магазинам и показывая фото Эллен всем, кто соглашался взглянуть на него. Ее припомнили в ресторанчике, в аптеке, но никто не видел, как она и Рики уезжали, и никто не был готов подтвердить или опровергнуть факт присутствия рядом с ними попутчика — пожилого мужчины. И уж тем более никто не знал, кто бы это мог быть. Пока я так бродил, становилось все холоднее и холоднее. Пришлось плотнее запахнуть куртку. Освещенные витрины магазинов отбрасывали желтые блики на снег.

Обойдя все намеченные для опроса улицы, я вернулся в номер. Перед встречей с Эйнджелом и Луисом, продолжением которой должен был стать совместный обед, принял душ, сменил джинсы, рубашку и свитер. Когда я выходил, Эйнджел уже ждал у двери с бумажным стаканчиком кофе в руке и выпускал клубы морозного пара, как простудившийся паровоз.

— Знаешь, здесь теплее, чем в номере. В ванной у меня ноги к кафелю примерзли от холода.

— Ты слишком чувствительный для этого мира. Кто бы мог подумать!

Он расстроено фыркнул, демонстративно потопал ногами, несколько раз переложил стаканчик с кофе из руки в руку, каждый раз засовывая по очереди свободную руку под мышку.

— Перестань, кофе прольешь. Есть хоть какие-то признаки оживления во владениях Мида Пайна?

Эйнджел ненадолго замер.

— Ничего такого, что можно было бы заметить, не постучавшись в дверь и не попросив стакан молока и немного печенья. Удалось увидеть, как Пайн ужинал вместе с молодым парнем, но они были только вдвоем, насколько мы поняли. А тебе повезло с Дженнингсом?

— Нет.

— Ты удивлен?

— И да и нет. У него, конечно, нет причин помогать лично мне, но дело же не одного меня касается. Речь идет об Эллен и ее приятеле. Однако по глазам Рэнда я понял: он не прочь использовать ситуацию, чтобы насолить мне. И вообще, я его не понимаю. Он пострадал, это понятно — жена загуляла от него с парнем на десять лет младше. Вместе с тем он по-прежнему живет с ней, и это ад для них обоих. И дело не в том, что Рэнд старый, жестокий или, скажем, импотент. Он получил по полной. Или, по крайней мере, ему так кажется. При этом Рэнд что-то утратил и никогда меня за это не простит. Но как можно оставаться равнодушным к судьбам Эллен и Рики, к положению их семей?! Не важно, насколько сильно он ненавидит меня. Важно выяснить, что произошло с ними! — я с размаху топнул ногой. — Извини, Эйнджел, я просто думаю вслух.

Эйнджел выплеснул остатки кофе в маленький сугроб. Я даже расслышал, как зашипел, соприкасаясь со снегом, темный кофе, быстро поглощавший белизну кристалликов льда.

— Дело не только в страданиях, Берд, — возразил Эйнджел мягко. — Ну, он пострадал. Подумаешь, страдание — большое дело! Давай пристраивайся к нам, к простофилям. Страдать — это еще не все, и ты это знаешь. Важно понимать, что и другие страдают и что некоторым из них приходится намного хуже, чем тебе. Суть сострадания не в соизмерении своей боли с болью других — это осознание того, что другим плохо; и независимо от происходящего с тобой, твоего везения или невезения, они, другие, все время мучаются. Если ты можешь что-то с этим поделать, ты делаешь, не ноя и не тыча всем в нос собственной болью и мучениями. И поступаешь так потому, что это правильно.

Из твоих слов можно сделать вывод: у Рэнда Дженнингса попросту отсутствует орган сострадания. Он испытывает лишь жалость к себе, а страданий прочих людей не признает. Ну, вот, хотя бы взять его брак. Ведь их двое, Берд; что бы ты к ней не испытывал, она все же очень долго с ним жила. И, если бы ты не свалился на нее как снег на голову, все могло бы так и продолжаться: он несчастен, она несчастна — они были бы несчастны вместе. Похоже, они сами наложили на себя эти оковы, и не хотят менять ситуацию... Но он эгоист, Берд. Думает только о собственной боли, о своей обиде. И обвиняет в этом и ее, и тебя, и весь мир. Рэнд не заботится ни об Эллен, ни об Уолтере, ни о Ли. Он весь полон кипящим дерьмом из-за того сюрприза, который, как ему представляется, жизнь ему преподнесла. И, главное, не собирается ничего менять.

Слушая, я внимательно разглядывал Эйнджела: небритый профиль, пряди темных волос выбивавшиеся из-под темной шерстяной шляпы, пустой стакан по-прежнему в руке, — он был воплощением противоречий. Меня вдруг поразила мысль, что моим учителем жизни сейчас выступает не кто иной, как не до конца завязавший с разбоем грабитель, чей приятель, профессиональный киллер, двадцать четыре часа назад хладнокровно расстрелял человека у кирпичной стены. Да, моя жизнь совершает странные повороты.

Эйнджел, казалось, почувствовал, о чем я думаю, потому что внезапно повернулся ко мне, прежде чем я успел заговорить.

— Мы уже долгое время друзья, ты и я, хотя, возможно, раньше даже не отдавали себе отчета в этом. Я знаю тебя. Порой ты немногим отличался от Дженнингса, бывал близок к тому, чтобы стать таким же, как он или как миллионы ему подобных. Но теперь я уверен — этого никогда не случится. Не знаю, как пойдут наши дела, да и не хотел бы слишком много знать наперед. За одно могу поручиться: ты становишься сочувствующим человеком, Верди. Это не то же самое, что жалость, либо осознание своей вины, либо попытка заплатить долги судьбе или Богу. Это способность ощущать чужую боль, как свою собственную, и способность действовать, чтобы взять ее на себя. Иногда тебе приходится из-за этого совершать мерзкие вещи, потому что так уж устроена жизнь: равновесие здесь достигается с трудом. Можно быть хорошим человеком и одновременно делать гадости, потому что такова природа вещей. Те, кто думают по-другому, просто приспособленцы, они тратят много времени, борясь с собственной совестью, сокрушаясь, что вот, мол, ничего не делается, ничего не меняется. А невинные и беззащитные — они постоянно страдают. В конце концов, каждый делает, что может и что ему приходится делать, чтобы как-то улучшить эту жизнь. Я верю: твое сердце на весах перевесит перо, прежде чем ты перейдешь следующую жизнь, Берд. Думаю, им придется подложить что-нибудь потяжелее, иначе мы все закончим в аду...

Эйнджел улыбнулся мне сдержанной, холодной улыбкой, которая свидетельствовала, что ему известна цена следования этой философии. Он знал этому цену, потому что сам твердо следовал своим принципам — иногда со мной, иногда с Луисом, но всегда последовательно и неизменно. Я же не был окончательно уверен в том, что его подход можно полностью применить в отношении меня. Имея свои моральные основания действовать так, а не иначе, я не всегда бывал уверен, что обладаю правом на это. К тому же мне не удалось до конца избавиться от чувства вины и печали, которые я продолжал испытывать. Действуя как считал нужным, я старался уменьшить собственную боль; по ходу дела мне иногда удавалось облегчить и боль других. Таково было самое близкое к состраданию состояние, которого я мог на сегодняшний день достичь.

С дальнего конца города послышались завывания приближавшихся полицейских сирен. Когда патрульная машина выскочила из-за угла и помчалась в нашу сторону, на стенах домов главной улицы замелькали блики от красно-синих вспышек мигалок. Машина, взвизгнув шинами, резко свернула на перекрестке налево и промчалась мимо. На переднем сиденье я разглядел фигуру Рэндала Дженнингса.

— Должно быть, где-то устроили распродажу пончиков, — ехидно заметил Эйнджел.

На главной улице показалась вторая машина; опять раздался визг шин на повороте, и она рванула вслед за первой.

— И раздачу бесплатного кофе, — добавил я.

Я подбросил в руке ключи от машины, подтолкнул локтем Эйнджела, который устроился на капоте «мустанга»:

— Я собираюсь поехать взглянуть. Присоединишься?

— Не-а. Я подожду Черного Нарцисса: он сейчас заканчивает прихорашиваться ради нас. Мы оба тут тебя подождем, попалим пока мебелишку, чтобы поддержать тепло.

Я проследил глазами за отсветом фар ведущей машины: лучи скользили по ветвям деревьев, которые тянулись навстречу друг другу, как руки. Проехав примерно милю, я догнал патрульные машины — они как раз свернули в лес на частную дорогу. Ее построила лесозаготовительная компания. Препятствие из сваленных деревьев в начале дороги было заранее сдвинуто в сторону, чтобы машины могли свободно проехать. Рядом с завалом из стволов на обочине стоял мужчина в куртке и вязаной шапочке. Частная дорога вела к маленькому домику на краю участка, принадлежащего компании. Я догадался, что именно мужчина в вязаной шапочке позвонил в полицию.

Я шел вплотную за ревущим полицейским автомобилем, габаритные огни которого отбрасывали мечущиеся тени на узкую, ухабистую дорогу. Вскоре машины резко остановились около грузовика, позади которого виднелся снегоход «Ski-Doo». Рядом со снегоходом стоял огромный бородатый мужчина с животом, как у беременной женщины. Из первой машины выбрался Дженнингс, из второй появились Ресслер и еще один полицейский. Замелькали пятна фонарей; все трое полицейских одновременно подошли к грузовику и стали пристально всматриваться в содержимое кузова. Я достал свой фонарь и решил присоединиться к ним. Приблизившись, я услышал, как бородатый мужчина сообщил:

— Я не хотел оставлять его. Засыплет снегом, и до оттепели не найдешь.

Все повернулись ко мне, когда я подошел вплотную, в том числе и Дженнингс:

— Какого черта ты здесь делаешь?

— Ягоды собираю. Что нашли?..

Я посветил фонарем на дно кузова, хотя его содержимое не нуждалось в дополнительном освещении. Для него, скорее, требовались темнота, земля и надгробие...

На куске брезента лежало тело мужчины: рот широко открыт и заполнен листьями, глаза зажмурены, голова неестественно повернута. Скрюченное, изломанное тело валялось среди инструментов и пластиковых коробок, волосы касались пустой подставки для ружья.

— Кто это?

Какое-то мгновение мне казалось, что Дженнингс не ответит. Потом он вздохнул и произнес:

— Похоже, это Гарри Чут. Он работал инспектором в лесозаготовительной фирме. Его нашел Дэрил, когда проверял свои капканы. Он же набрел на грузовик Чута в нескольких милях от самого тела.

Дэрил выглядел смущенным, поскольку, видимо, не был согласен с Рэндом насчет капканов. Его рот открылся, но при взгляде на Дженнингса снова закрылся. Дэрил вообще показался мне каким-то заторможенным: глаза ровным счетом ничего не выражали, спрятавшись к тому же под низко посаженными бровями, рот, даже закрытый, постоянно двигался, как будто он трогал изнутри зубами нижнюю губу.

Рядом с ним Ресслер просматривал содержимое кошелька погибшего.

— Да, это точно Чут. В бумажнике нет наличных, но остались кредитные карточки. Это ты забрал деньги, Дэрил?

Тот отчаянно замотал головой.

— Я ни к чему не прикасался.

— Ты уверен?

— Абсолютно.

По виду Ресслера можно было понять, что он не поверил, однако на этот счет не распространялся.

— Почему его никто не искал? — поинтересовался я, хотя из того, что рассказал мне Мартел, мог уже сам сформулировать предполагаемый ответ.

— Он внештатный консультант, — ответил Дженнингс, — от него не ждали сообщений до следующей недели, его жена забеспокоилась день или два назад, когда он не объявился, как обещал. Надеюсь, ты не собираешься в это вмешиваться, Паркер? У меня уже кончается терпение насчет тебя.

Я перестал обращать на него внимания и повернулся к Дэрилу.

— В каком виде вы его обнаружили?

— Чего?

— То есть в какой позе он лежал?

— У подножия хребта. Его почти засыпало снегом и листьями, — стал рассказывать Дэрил. — Было похоже на то, что он поскользнулся, по дороге несколько раз стукнулся о камни и деревья, а о торчавший корень сломал шею.

Он натянуто улыбнулся, словно не был уверен, правильно все излагает или нет. Выглядел рассказ действительно не слишком правдоподобным, особенно с учетом факта пропажи денег из бумажника.

— Вы сказали, что на нем были листья и снег, Дэрил, так?

— Да, сэр, — продолжил он более энергично. — И ветки тоже.

Я кивнул и еще раз осветил тело. Что-то в районе запястья привлекло мое внимание, и я задержал на нем луч света подольше:

— Это безобразие, что его сюда перенесли. Даже Дженнингсу пришлось с этим согласиться:

— Черт, Дэрил, тебе надо было оставить его на месте, а потом пойти дать знать полицейским, чтобы они его забрали.

— Я не мог его там оставить, это было бы подло.

— Может быть, Дэрил и прав. Если бы пошел снег, а он обязательно повалил бы, мы могли бы потерять его до весны, — заметил Ресслер. — Дэрил заявил, что обнаружил тело около Островного пруда, завернул его в брезент и тащил десять миль до своего грузовика на снегоходе. Отсюда до пруда порядочное расстояние. Дорога превратится в сплошные сугробы, пока мы доберемся туда.

Я взглянул на Дэрила по-новому: не так уж много найдется на свете людей, которые добровольно возьмутся тащить на себе труп незнакомого человека несколько миль.

— И никто бы туда в темноте не добрался, если даже предположить, что можно найти это место, — заключил Дженнингс. — В любом случае это дело полиции штата, а не наше. Мы организуем, чтобы его завтра утром доставили в Огасту. Пусть судмедэксперт его осмотрит. Это все, что входит в нашу компетенцию.

Я поднял взгляд повыше, где над деревьями распростерлось черное ночное небо. Была в нем какая-то тяжесть: как будто некий груз навис над нами — и готов рухнуть.

Ресслер проследил за моим взглядом.

— Как я и говорил, Дэрил правильно сделал. Сейчас снег пойдет.

Дженнингс одарил Ресслера таким выразительным взглядом, что и без слов стало ясно, что он ненуждается больше ни в каких комментариях насчет находки Дэрила и особенно — в моем присутствии. Рэнд резко хлопнул в ладоши:

— О'кей, все, поехали! — наклонился над лавкой в кузове, используя какие-то металлические штуковины, накрыл тело Гарри Чута куском брезента, прижав тот металлическим колесом и прикладом ружья. Согнутый палец он уставил на патрульного: — Стиви, поедешь в кузове. Проследишь, чтобы брезент не съезжал.

Стиви, которому на вид можно было дать лет одиннадцать, расстроенно покачал головой, осторожно залез в кузов и присел на корточки рядом с трупом. Остальные полицейские направились к машинам. Мы с Дженнингсом остались наедине.

— Спасибо. Мы ценим твою помощь, Паркер.

— Это смешно, но мне кажется, что ты так не думаешь.

— Точно. Не лезь в мои дела. Мне бы не хотелось тебе снова это разъяснять, — он постучал меня по груди пальцем в кожаной перчатке и с гордым видом удалился.

Патрульные машины рванулись с места почти одновременно и образовали своего рода конвой на пути в Темную Лощину: одна ехала перед грузовиком, другая — позади него.

По словам Дэрила, тело Гарри покрывали снег и листья. Если его смерть произошла в результате несчастного случая, а деньги из бумажника действительно забрал Дэрил, это на первый взгляд не имело большого значения. Деревья стояли обнаженные, за последнюю неделю снег шел довольно регулярно. Однако, если разобраться, снег мог покрыть естественным образом тело, но не листья и ветки. Их наличие на трупе говорило о том, что кто-то пытался спрятать тело Гарри Чута.

Я шел к своей машине и по пути думал о том, что заметил в луче света от фонаря: красные пятна на запястье. Эти следы не походили на следы зубов зверей, они возникли не от падения и не вследствие сильных морозов. Запястья были натерты веревками.

Когда я появился в мотеле, Эйнджела и Луиса на месте не оказалось. Под моей дверью они просунули записку, написанную непривычно аккуратным почерком Эйнджела: «Мы пошли обедать, встретимся в ресторанчике». Я не пошел к ним, а вместо этого направился к стойке администратора, взял два пластиковых стаканчика с кофе и вернулся к себе в номер.

Обстоятельства смерти Чута не давали мне покоя. Жаль, что именно Дэрил нашел тело, даже если он и действовал с самыми лучшими намерениями. Грузовик Чута мог быть примерным знаком на том месте, где произошло преступление. Но, к сожалению, теперь вся картина смазалась — после того, как Дэрил перетащил труп.

Возможно, это и не пригодилось бы, но на всякий случай я на карте приблизительно обозначил то место, где было найдено тело Гарри. Островной пруд находился в сорока милях на северо-восток от Темной Лощины. Существовал единственный способ туда добраться — проезд по частной дороге, а для этого требовалось разрешение. Если кто-то убил Гарри, ему пришлось воспользоваться этой дорогой, продвигаясь вслед за ним в чащу леса. Другой вариант: тот, кто убил его, уже находился в лесу, поджидая Гарри. Или...

...Или Гарри не повезло стать свидетелем того, что не предназначалось для его глаз. Возможно, убийца не шел за ним, а, наоборот, двигался ему навстречу. В таком случае первым из мест, куда попадал убийца становилась Темная Лощина.

Но все это были лишь предположения. Мне следовало привести свои мысли в порядок. На страницу блокнота я занес все события, происшедшие с той ночи, когда Билли Перде полоснул меня ножом по щеке. Там, где наметились связи, я провел пунктирные линии между именами. Большинство пунктиров сходилось к имени Билли. С ним так или иначе было связано почти все, кроме исчезновения Эллен Коул и смерти Гарри Чута.

А в центре листа осталось белое пространство — пустое, чистое, словно только что выпавший снег. Имена и названия располагались по периметру вокруг него, как планеты вокруг солнца. Во мне проснулся прежний охотничий инстинкт: возникло желание вычленить некую общую модель происшествий, которую я еще не до конца понимал, найти какое-то всеобъемлющее объяснение, которое могло привести меня к осознанию истины. Когда я еще служил полицейским в Нью-Йорке и расследовал гибель незнакомых мне людей, с коими у меня не было прямых связей, а значит, отсутствовали и другие обязательства перед ними, кроме тех, что есть у полицейского — выяснить обстоятельства происшедшего и обеспечить наказание виновных, — я двигался по основным направлениям расследования так, как они у меня выстраивались. Если версии вели в никуда или опирались на ошибочные предположения, я просто пожимал плечами и возвращался к исходной точке, чтобы приняться распутывать другую нить. И спокойно относился к ошибкам в надежде, что вскоре найду правильное решение.

Меня лишили подобной роскоши — роскоши непричастности, — когда погибли Сьюзен и Дженнифер. Сейчас для меня обрели значимость все потерявшиеся и погибшие. Но Эллен Коул значила для меня особенно много. Если беда случилась с ней, я терял право на ошибку. Не было времени совершать ошибки и отталкиваться от них, чтобы в конечном счете прийти к верному выводу. Я также не мог забыть Риту Фэррис и ее сына; при мысли о ней я инстинктивно оглядывался через плечо на черный прямоугольник окна, вспоминая тяжесть на моем плече — прикосновение знакомой руки жены.

Слишком многое с тех пор случилось, слишком многое вращалось вокруг белой пустоты в центре листа. В чистом пространстве я поставил знак вопроса, аккуратно обвел его пунктирной линией и продолжил ее до низа страницы.

И потом вписал имя: «Калеб Кайл».

Мне следовало пойти поесть с друзьями. Надо было все-таки найти Эйнджела и Луиса — отправиться в бар, где бы я смотрел, как они едят, пьют, флиртуют друг с другом понарошку. Я мог бы даже пропустить стаканчик-другой. Мимо меня проходили бы женщины, покачиваясь после выпитого. Возможно, одна из них улыбнулась бы мне, а я ответил бы тем же и почувствовал бы то воодушевление, которое накатывает, когда красивая женщина смотрит на мужчину. Если же выпить еще и еще, то потом можно все забыть, утонуть в забвении.

Приближалась годовщина. Я предчувствовал ее приход. Она была подобна огромной туче на горизонте, которая неумолимо росла, чтобы накрыть меня, окатить воспоминаниями, болью и ощущением потери. Я хотел нормальной жизни, но она никак не давалась мне.

Зачем я заходил в офис к Рейчел? Просто желал быть рядом с ней. Несмотря на то, что мои чувства к Рейчел рождали одновременно ощущение вины и тоски в душе, как будто я каким-то образом предавал память о Сьюзен.

Со всеми этими мыслями после того, что произошло за последние несколько дней, после умственного напряжения от копания в причинах убийств, включая случившиеся в отдаленном и в недавнем прошлом, мне не стоило оставаться одному.

Уставший и такой голодный, что здоровый аппетит уже обратился в ощущение тупой гнетущей тошноты, я разделся и принял душ. После чего залез в постель, натянул на голову простыню и пытался понять, долго ли мне мучиться, прежде чем удастся заснуть. Оказалось, достаточно долго, чтобы сама эта мысль исчезла.

Меня разбудил какой-то шум и слабый неприятный запах, который я не сразу распознал. Это был душок гниющих овощей, листьев, мульчи, застоявшейся воды. Я оторвал голову от подушки, потер глаза, сморщил нос, когда запах стал сильнее. Часы показывали 12:33 пополуночи, и я проверил на всякий случай, вдруг будильник каким-то образом включился ночью сам собой. Но радио молчало. Я обвел взглядом комнату и обратил внимание на полоску света из-под двери ванной какого-то странного зеленоватого цвета; света не должно было быть.

Из ванной раздавалось пение.

Два тихих, приятных голоса, переплетаясь и временами сливаясь, выводили одну и ту же фразу, повторяющуюся, как детская считалка. Через закрытую дверь слов было не разобрать.

Просачивавшийся из-под двери зеленоватый свет покрывал рябью дешевый ковер на полу. Я откинул одеяло, сел, поставил босые ступни на пол, не почувствовав ни холода, ни даже озноба, и направился к ванной. Запах усилился. Я ощущал, как он прилипает к моей коже, к волосам, как будто я купался в его источнике. Пение становилось все громче, слова звучали отчетливее. Высокие девичьи голоса повторяли и повторяли неизменные три слога:

— Ка-леб Кайл, Ка-леб Кайл...

Я подошел к двери ванной почти вплотную, и полоска света из щели под дверью вытянулась еще дальше. До меня словно доносилась негромкая капель:

— ...Калеб Кайл, Калеб Кайл...

Я немного постоял вне освещенной зоны. Затем осторожно поставил одну босую ногу на зеленоватую полоску.

Как только моя нога коснулась пола, пение мгновенно прекратилось, но свет остался и медленно, неотвязно окутывал мои голые пальцы. Я потянулся рукой к дверной ручке, осторожно повернул ее. Распахнул дверь и шагнул на кафель.

Ванная комната была пуста — только белые плиты кафеля вокруг. Аккуратная стопка полотенец, раковина с брусочком мыла, все еще в обертке, стаканчики, запечатанные бумажной полоской, цветастая занавеска над ванной почти полностью задернута...

Свет шел из-за занавески — густо-зеленое зарево, которое отсвечивало лишь остатками изначальной мощности, как будто ему пришлось преодолеть многие слои, прежде чем проявить свое сияние. В тишине комнаты, нарушаемой изредка капанием воды из крана за занавеской, казалось, кто-то или что-то с трудом сдерживает дыхание. Вдруг я услышал тихий смешок, приглушенный ладонью, ему вторил еще один. Вода за занавеской закапала чаще.

Я вытянул руку, схватился за край занавески и попытался ее отдернуть. Ощущалось некоторое сопротивление, но я продолжал тянуть, пока не распахнул до конца.

Ванная была полна листьев по самые краны: зеленых, желтых, красных, коричневых, золотистых и янтарных. Я видел осенний наряд осины и березы, кедра и вишни, клена и липы, бука и лиственницы — все перемешанное и частью превратившееся в гниющую массу.

Под листьями шевелились фигуры, на поверхность прорывались пузырьки воздуха. Внезапно характер движения изменился: что-то белое стало подниматься к поверхности — медленно, долго, как будто ванна была намного глубже, чем казалась. Перед тем, как показаться наружу, белая масса разделилась на два силуэта... Они стояли, держась за руки. Волосы ниспадали и развевались, открытые рты зияли чернотой, вместо глаз — пустые глазницы.

Потом из листьев выскочила голова куклы — и я снова увидел серую кожу детской руки и рукав запачканной блузки.

Я отпустил занавеску и отшатнулся. Но мокрый кафель заскользил под ногами. Падая, я краем глаза уловил, как тени метнулись за занавеской. Отчаянно замахал руками, растопырив пальцы, чтобы хоть за что-то зацепиться... И снова проснулся.

Все простыни сбились в кучу в конце кровати, матрас наполовину сполз на пол, и в нем образовалась окровавленная дыра — в том месте, где я рвал его ногтями.

В дверь номера ожесточенно стучали. Слышался голос Луиса:

— Берд! Берд! Ты в порядке?

Я слез с кровати. Меня тряс безудержный озноб. Попытался снять дверную цепочку с двери, но пальцы неистово дрожали. Когда наконец-то дверь открылась, передо мной оказался Луис в серых подштаниках, белой футболке и с пистолетом в руках.

— Берд? — повторил он. В его взгляде мелькнули и озабоченность и даже нечто вроде нежности. — Что происходит? В чем дело?

У меня в горле булькали кофе и желчь.

— Я видел их, — с трудом выдавил я из себя. — Видел их всех.

Глава 18

Я сидел на краю постели, обхватив ладонями опущенную голову, и ждал, пока Луис принесет пару чашек кофе снизу, из вестибюля, где всегда работала кофеварка. Когда он проходил мимо своей комнаты, до меня донеслось несколько слов, которыми Луис обменялся с Эйнджелом. Но вернулся он один. Захлопнул дверь, отгораживаясь от холодного ночного воздуха, додал мне одну чашку, и я поблагодарил его, прежде чем сделать глоток. Снаружи доносился вой пурги. Луис ничего не говорил, но я почувствовал, что он над чем-то напряженно размышляет.

— Я тебе когда-нибудь рассказывал о своей бабушке Люси? — начал он.

— Луис, я ведь даже твоей фамилии не знаю, — я уставился на него в изумлении.

Он как-то слабо улыбнулся в ответ, будто сам вспомнил ее с усилием, а затем продолжал уже без улыбки:

— Ладно. Когда Люси, моя бабушка по отцовской линии, была ненамного старше, чем я сейчас, она считалась красивой женщиной: высокая, с кожей оливкового цвета. Люси всегда носила волосы распущенными, сколько я ее помню, только так: рассыпанными по плечам темными локонами. Она жила с нами до дня своей смерти, а умерла она молодой. Подхватила пневмонию, тряслась в лихорадке и обливалась потом...

В нашем городе жил человек по имени Эррол Рич. Известно было, что он не из тех, кто, получив затрещину, подставляет другую щеку. Когда ты черный и живешь в таком городишке, это первая заповедь, которую следует усвоить: всегда подставляй другую щеку, потому что, если ты так не сделаешь, то никто — ни белый шериф, ни белое жюри, ни банда краснорожих придурков с веревками наготове, чтобы схватить тебя, привязать к машине и таскать по грязным дорогам на привязи, пока с тебя не слезет вся кожа, — никто не подумает, что может быть по-другому. А подумают так: этот нигер много о себе вообразил, показывает им всем дурной пример и мутит воду, так что белым парням, у которых и других дел полно, придется выбрать ночью потемнее и поучить его как следует, дать ему урок хороших манер.

Однако Эррол Рич был устроен по-другому. Он казался просто огромным, когда шел по улице; даже солнце не могло пробиться из-за его плеч. Чинил всякие механизмы: моторы, газонокосилки — все, где имелась движущаяся деталь, которую можно было исправить. Жил с матерью и сестрами в большой хижине у одной из старых дорог штата, присматривал за родными, стерег от белых парней и знал, что его боятся.

Но вот один раз, когда Эррол проезжал мимо бара на 101-й дороге, он услышал, как кто-то прокричал: «Эй, нигер!» — и переднее стекло его грузовика разлетелось от попадания в него бутылкой, то есть буквально взорвалось. Они бросили старую бутыль, наполненную собственной мочой. Эррол остановился на обочине, посидел какое-то время в машине, весь в моче, крови и битом стекле, потом выбрался из кабины, достал из кузова доску фута три длиной и направился к веранде, на которой вся эта стая обосновалась. Их было четверо вместе с хозяином, свиньей по имени Маленький Том, и Эррол заметил, что они все замерли, когда он подошел.

— Кто бросил бутылку? — спросил он. — Ты, Маленький Том? Если это ты, то лучше признайся сейчас. Или я спалю твой дерьмовый сарай.

Но никто не ответил. Эти парни просто одеревенели от страха. Даже собравшиеся скопом и пьяные, они знали, что с ним лучше не связываться. А Эррол — он просто посмотрел на них и сплюнул на землю. Размахнулся своей доской и бросил ее в окно бара. Маленький Том ничего не мог поделать, во всяком случае — тогда.

Они приехали за ним следующей ночью. На трех грузовиках. Схватили Эррола на глазах у матери и сестер и повезли в местечко под названием Поле Ады, где на большой поляне рос старый дуб. Наверное, больше ста лет ему стукнуло. Когда они туда приехали, там их уже ждала чуть ли не половина города. Там были и женщины, и даже ребятишки из тех, кто постарше. Народ закусывал цыпленком, жевал печенье, пил лимонад из бутылок, болтал о погоде, о видах на урожай, а может, и о бейсболе — так они всегда делали во время местной ярмарки перед началом представления. В общем, все спокойно беседовали, сидя в ожидании на капотах своих машин.

Привезли Эррола со связанными руками и ногами. Затащили его на крышу «линкольна», который установили под деревом. Набросили ему на шею веревочную петлю. А потом кто-то подошел и облил его бензином из канистры. Эррол посмотрел на него и произнес три слова — это было все, что он сказал с того момента, как его схватили. И это стало его последними словами на земле: «Не сжигайте меня».

Эррол Рич не просил ни отпустить его, ни избавить от повешения. Он этого не боялся. Но Эррол не хотел гореть. А потом, наверное, он посмотрел своим мучителям в глаза и увидел там то, чего было не избежать. И склонил голову. И стал молиться.

Ну, тут они перебросили веревку через толстую ветку и так резко ее натянули, что ему пришлось встать на цыпочки на крыше машины. Затем машина тронулась с места, и Эррол повис в воздухе, извиваясь и раскачиваясь. Кто-то поднес к нему зажженный факел. Они подпалили повешенного и слушали, как он вопил. Эррол кричал до тех пор, пока не сгорели его легкие. И тогда он умер.

Это случилось в девять часов десять минут, июльским вечером, на расстоянии не менее трех миль от нашего дома, как раз на противоположной стороне города. Так вот, в девять часов десять минут моя бабушка Люси вдруг встала со своего кресла около радиоприемника. В это время я сидел, примостившись у ее ног. Остальные домашние были кто у себя в спальнях, кто на кухне. Только я сидел с ней. Люси сразу направилась к двери и вышла в ночь прямо в том, в чем была — одетая в одну ночную рубашку с накинутой шалью. Она пристально вглядывалась в деревья. Я шел за ней, поминутно спрашивая: «Бабушка, что случилось?» Но она ничего не отвечала, просто продолжала идти. И шла так, пока до конца леса не осталось менее десяти футов. Тогда она внезапно остановилась.

Впереди нас темноту между деревьями пронизывал свет. Это напоминало пятно от лунных лучей, но на небе луны не было, и остальной лес стоял совершенно темный.

Я повернулся к бабушке Люси и посмотрел ей в глаза...

Луис замолчал и на мгновение зажмурился, как человек, который вспомнил о давно позабытой боли.

— ...В ее глазах отражался огонь. В зрачках, в самой глубине черноты, в самом середине я различал языки пламени. И видел горящего мужчину так же отчетливо, как будто он находился прямо перед нами. Но, когда я оглянулся, вокруг были только темнота да светящееся пятно, и больше ничего.

И Люси сказала: «Бедный мальчик, бедный мальчик». А потом заплакала. В то время, пока она плакала, ее горе и слезы как бы тушили языки пламени — силуэт пылающего мужчины в ее глазах стал постепенно таять, а затем совсем исчез. И пятно света в лесу тоже растворилось в темноте.

Люси никогда об этом случае никому не рассказывала. И мне запретила болтать лишнее. Но, как мне кажется, моя мать знала. По крайней мере, мама догадывалась, что у Люси был особенный, редкий среди людей дар: она могла находить тени умерших, причем в таких местах, где никто их не обнаруживал и даже не искал. А еще она видела призраки, двигающиеся сквозь предметы; то есть те же тени умерших...

Луис умолк, а потом мягко спросил:

— Ты это видел, Берд? Призраки?

Я почувствовал холод в кончиках пальцев рук и ног.

— Не знаю.

— Я припоминаю, что происходило с тобой в Луизиане, Берд. Ты просто прозревал случившееся, и этого, кроме тебя, никто не видел. Я точно знаю. И сейчас чувствую нечто подобное вокруг тебя. Но пусть оно тебя не пугает.

Я медленно, неуверенно покачал головой. Невозможно утверждать то, во что сам не веришь. Сам я думал — или надеялся, — что нахожусь в состоянии горя, погружен в депрессию, что потеря жены и ребенка как-то сказались на моем разуме. Рассудок мой определенно пострадал, эмоционально и психологически я был не в себе; на меня в особенности влияло чувство вины, оно накладывало такой сильный отпечаток, что меня преследовали образы погибших, порождаемые моим больным воображением. Хотя я впервые увидел призраки Дженнифер и Сьюзен после встречи р тетушкой Марией Агуиллард в Луизиане; после того, как она рассказала мне подробно, что именно с ними случилось; этого она, совершенно точно, не могла прежде знать. Остальные видения появились позже. Они приходили ко мне и разговаривали со мной во сне.

Сейчас, хотя я уже видел Риту и Дональда после их гибели, встречался с тенью моей дочери Дженни, чувствовал на своем плече руку Сьюзен, у меня все еще оставалась надежда, что это результат воздействия на сознание приближающейся годовщины смерти моих родных: неизбывное горе прокралось в тайники моего мозга и снова стало меня беспокоить. А может, это результат скрытого чувства вины, которое я мог испытывать из-за желания быть с Рейчел Вулф, попробовать начать с ней все сначала.

Есть такая форма нарколепсии, при которой пациент страдает от дневных снов: видения в быстрой стадии сна возникают в течение дня, причем они очень отчетливые, неотличимые от яви. В результате то, что происходит во сне, и то, что существует в реальном мире, как бы сталкиваются между собой и смешиваются.

Какое-то время мне казалось, что я стал жертвой подобного недуга. Но в глубине души я знал: дело не в этом. Во мне действительно сошлись два мира, однако границы их не совпадали с границей между бодрствованием и сном.

Я тихо рассказывал об этом Луису, а он пристально смотрел на меня со своего стула в углу комнаты, явно испытывая некоторое смущение и от своих неожиданных излияний, и от того, что ему приходится выслушивать мои признания.

— ...Может быть, это просто кошмары, и все. И со временем вещи встанут на свои места. Думаю, все будет нормально, Луис. Спасибо тебе.

Он еще раз внимательно посмотрел на меня, после чего встал со стула и подошел к двери.

— В любое время я в твоем распоряжении, — произнес Луис, стоя в дверях. Немного помолчал и добавил:

— Я не суеверный человек, Верди. На этот счет не сомневайся. Вместе с тем я знаю, что случилось этой ночью. Чувствую запах тления и сейчас. И чувствовал запах тлеющих листьев в ночи...

С этими словами он отправился в свой номер.

Ветер стих, но снег продолжал падать, снежинки превращались в изморозь на моем окне. Я смотрел на причудливые узоры и думал о внучках Шерри Ленсинг, о Рите Фэррис, о Гарри Чуте. Мне очень не хотелось, чтобы Эллен Коул и Билли Перде присоединились к ним. Я всей душой желал сохранить их в живых.

Чтобы как-то отвлечься, я взял в руки книгу: попытался закончить чтение биографии графа Рочестера, который неистово кутил и увивался за женщинами в эпоху Карла II и писал великолепные стихи при этом. Пока дочитывал последние страницы, лежа на постели, желтый свет бра освещал лишь книгу, и в темноте комнаты накапливалось тепло... Предположительно в 1676 году Рочестер был вовлечен в убийство коннетабля, и ему пришлось скрываться. Он выдал себя за врача, назвавшись «доктором Александром Бендо», и взялся продавать лондонским простофилям снадобья из глины, мыла, сажи и кусочков каменных стен, причем ни один из покупателей никогда не догадывался о настоящем имени человека, которому они доверяли свои самые интимные тайны и самые интимные части тела собственных жен.

«Старине Соулу Мэнну понравился бы Рочестер, — подумал я. — Он бы оценил элемент игры, загадки, те возможности, какие давало притворство и использование имени другого человека, чтобы защитить себя, а потом и надуть своих преследователей». Я заснул под шелест снегопада, и мне приснился Соул Мэнн, завернутый в мантию с узором из звезд и лун: его игральные карты были разложены перед ним на столе — он спокойно выжидал, когда начнется самая великая игра.

Глава 19

Снег, выпавший ночью, стал первым настоящим снегопадом той зимы. Он падал на Темную Лощину и на пещеру Бивер-Ков, на озеро Маусхэд, на Роквуд и Тэрратайн. Покрыл глазурью город Биг Скво и гору Кинео, Хлебную и Слоновую горы. Превратил Лонгфеллоус в белый шрам, рассекающий спину Пистакиса. Небольшие пруды замерзли, и на них образовалась ледяная корочка, столь же тонкая и неверная, как клинок предателя. Снег плотно укрыл вечнозеленые деревья, и земля под ними была безмолвна и спокойна. Ее не мог потревожить треск ветвей под тяжестью снеговой ноши, неохотно уступавших дорогу новым плотным хлопьям. Это был долгожданный снег. Сквозь беспорядочный, беспокойный сон я чувствовал, что он все продолжает идти, ощущал изменения в мире, который медленно укутывался в белую пелену. И ночь ждала, когда совершенство того, что сотворила зима, будет явлено при медленно разгорающемся свете дня.

Ранним утром меня разбудил шум первого снегоочистителя. Медленно, осторожно ползли машины скребя цепями дорогу. В комнате было так холодно что капельки воды превратили окна в треснувшие зеркала, которые вновь волшебным образом оказывались целыми, стоило лишь провести по ним ладонью. Внешний мир выглядел непривычно: глубокие следы машин, первые прохожие, бредущие по улице, глубоко засунув руки в карманы или вытянув их вдоль тела. Надетые на них в несколько слоев рубашки, свитера, куртки и шарфы заставляли пешеходов двигаться с комичной неуклюжестью, наподобие детей, обутых в новые башмаки.

Необходимость пройти в ванную вызвала у меня беспокойство, но там оказалось тихо и чисто. Я принял душ, пустив такую горячую воду такой сильной струей, какую только мог вытерпеть. Потом быстро вытерся: зубы застучали, когда капли воды стали остывать на теле. Натянул джинсы, ботинки, толстую рубаху из хлопка и темный шерстяной свитер, затем надел пальто и перчатки — и вышел на хрустящий снег и морозный утренний воздух. Снег под ногами трещал и проминался, запечатлевая мои следы. Вернувшись с улицы, я дважды резко стукнул в дверь соседнего со своим номера.

— Уходи... — послышался невнятный отклик Эйнджела.

Звук голоса был приглушен четырьмя одеялами. Какое-то мгновение я чувствовал себя виноватым из-за того, что разбудил их прошлой ночью. И старательно отгонял мысли о разговоре, состоявшемся у меня с Луисом.

— Это я, Чарли.

— Я знаю. Уходи.

— Я иду завтракать. Встретимся там, в ресторане.

— Сначала я встречусь с тобой в аду. На улице холодно.

— В доме холоднее.

— Я рискну.

— Двадцать минут...

— Все равно уходи.

Я уже совсем было собрался отправиться завтракать, когда мое внимание привлекло нечто странное, случившееся с моей машиной. Из окна моей комнаты казалось, что красный кузов «мустанга» лишь частично присыпан снегом: видны были красные полосы, словно снег кое-где смахнули рукой. Но, как выяснилось, снег на моей машине испещряли красные метки совсем другого рода...

На ветровом стекле застыла кровь. Кровь была и на капоте: длинная красная полоса начиналась от радиатора, шла к кабине, огибала водительскую дверь, задевая боковое зеркало заднего вида; снизу, под багажником, образовалась лужица. Я обошел «мустанг», слушая хруст снега под ногами. У задней части автомобиля, рядом с правым задним колесом лежал комок коричневой шерсти. У кошки была широко разинута розовая пасть, и на мелкие белые зубы вывалился язык. Через весь ее живот проходила красная резаная рана; казалось, почти вся ее кровь вылилась на мою машину.

Я услышал, как слева от меня хлопнула дверь, повернулся и увидел, что ко мне идет хозяйка гостиницы. Глаза у нее покраснели от слез.

— Я уже вызвала полицию, — сказала она. — Когда я ее увидела, то сначала подумала, что это вы сбили кошку машиной. Но потом заметила кровь на капоте и поняла, что это невозможно... Кто мог так поступить с животным?! Что же это за человек, если он получил удовольствие, так изранив бедную кошку? — она снова заплакала.

— Не знаю, — только и смог пробормотать я.

На самом деле я этого человека знал.

Мне пришлось постучать трижды, чтобы кто-нибудь подошел к двери номера.

Эйнджел дрожал от холода и отвращения, когда я рассказывал про кошку. Луис слушал молча.

— Он здесь, — произнес Луис, когда я закончил рассказ.

— Наверняка мы этого не знаем, — возразил я, хотя был почти уверен, что он прав. Где-то поблизости выжидал удобного момента Стритч.

Я расстался с ними и пошел завтракать. Было девять минут девятого, и заведение уже наполнилось людьми. В теплом воздухе витали запахи свежего кофе и бекона, от стойки и из кухни доносились голоса. Я впервые заметил в зале рождественские украшения: кокакольного Санта-Клауса, разноцветную мишуру и блестящие бумажные звезды.

«Это будет мое второе Рождество без них», — подумал я. И испытал чувство, похожее на благодарность, к Билли Перде и, может быть, даже к Эллен Ко-ул за то, что происходившее с ними заставляло меня сосредоточиться на их проблемах. Всю энергию, которую я мог бы вложить в самобичевание, тоску и злость в связи с приближением годовщины, я теперь тратил на поиск этих двоих. Однако подобная благодарность была скоротечной: слишком попахивала гаденьким предательством по отношению ко всем, кто оказался втянутым в эти дела, стремлением воспользоваться чьими-то страданиями для облегчения собственных. И я вскоре почувствовал отвращение к себе.

Я занял столик и стал наблюдать за проходившими мимо людьми. Но когда подошла официантка, заказал только кофе. Воспоминания о зверски убитой кошке и мысли об извращенце Стритче испортили мне аппетит. Я поймал себя на том, что пристально всматриваюсь в лица людей в зале, как будто Стритч мог каким-то образом перевоплотиться или похитить их внешнюю оболочку. Наискосок от меня сидели двое мужчин из деревообрабатывающей компании, поедавшие яичницу с ветчиной и попутно обсуждавшие случившееся с Гарри Чутом.

Я прислушался и узнал, что девственный мир севера находится на пороге перемен. Почти сто гектаров леса, приобретенных какой-то европейской бумажной компанией, вот-вот должны быть вырублены. В последний раз разработки на этой территории проводились в тридцатых-сороковых годах, а теперь лес снова подрос. Последние десять дней компания чинила дороги и мосты, готовя их для больших лесовозов с клешнеобразными подъемниками, которые проберутся в чащу, чтобы обеспечить транспортировку сосны, ели и пихты, клена и березы — для начала. Гарри Чут, выпускник Мэнского университета, был одним из тех, кто руководил проверкой состояния дорог, отвечал за состояние деревьев и соблюдение границ лесозаготовок.

Со времени последней вырубки законы, относящиеся к лесоводству, изменились: прежде компании сметали с земли все, и это явилось причиной заиливания водоемов и гибели рыбы, миграции животных, сильной эрозии. Теперь их обязали вырубать деревья в шахматном порядке, оставляя половину леса в неприкосновенности на следующие двадцать-тридцать лет, чтобы не нарушалась полностью среда обитания птиц и животных. Уже возникли первые следы вырубок, где олень и лось могли теперь подкормиться пробившимися к свету малиной, ивняком и ольхой.

Итак, дни нетронутой северной девственности были сочтены. Люди и машины нацелились проложить путь в глубину необозримых северных пространств. Гарри Чут мог считаться одним из первопроходцев и одновременно одним из многих. И я подумал: «А ведь сам характер работы должен была завести его в такие места, куда несколько недель назад направляли стопы очень немногие».

На противоположной стороне улицы Лорна Дженнингс вышла из своего зеленого «ниссана» — в застегнутой на все пуговицы белой «дутой» куртке, черных джинсах и черных коротких сапожках, доходящих лишь до середины икр. Невольно подумалось: «Сколько она пробыла здесь? У машины совсем не дымила выхлопная труба. Несмотря на далеко не оживленное движение, по следам от ее покрышек уж проехало немало автомобилей».

Лорна встала у обочины, засунув руки в карманы куртки, и поглядела на здание ресторана. Ее взгляд скользил сверху вниз по окнам, пока не наткнулся на то окно, у которого сидел я с кружкой кофе в руке. Она словно бы разглядывала меня с минуту, затем перешла дорогу, вошла в зал и, быстро сориентировавшись, села прямо за мой столик. Лорна не сняла, а лишь расстегнула куртку. Под курткой оказался красный свитер с высоким горлом, плотно облегавший грудь.

Двое-трое человек бросили в ее сторону косые взгляды и перекинулись между собой парой слов.

— Ты привлекаешь внимание, — сказал я.

— Черт с ними! — резко отреагировала Лорна, слегка покраснев. На ее губах остались следы розовой помады, волосы свободно падали на шею. Мягкая прядь у левого глаза была похожа на перо из птичьего крыла. — Люди интересовались, зачем ты здесь.

Она сделала заказ, и официантка принесла кофе, пончик и несколько тонких ломтиков бекона на отдельной тарелке. Уходя, она по очереди многозначительно взглянула на каждого из нас. Лорна ела пончик без масла, держа его в левой руке, одновременно беря правой кусочки бекона, от которого откусывала с видимым удовольствием.

— И какой ответ они получили?

— Они слышали, что ты разыскиваешь пропавшую девушку. Теперь они мыслят на тему, нет ли у тебя причин быть заинтересованным в исчезновении человека из лесозаготовительной компании... — Она сделала паузу, чтобы глотнуть кофе. — А что, таковые у тебя есть?

— Это ты спрашиваешь или Рэнд?

Она скорчила гримасу и тихо произнесла:

— Ты же знаешь, это удар ниже пояса. Рэнд сам может задать свои вопросы.

Я пожал плечами:

— Думаю, гибель Чута не была результатом несчастного случая. Но мне надо найти факты, это подтверждающие. И я пока не вижу никакой связи между ним и Эллен Коул...

Я выразился не совсем точно. Они были связаны Темной Лощиной и темным шнуром дороги, протянутым сквозь дебри, — шнуром, на котором смерть Чута висела, как одна-единственная красная бусина. Я продолжил:

— Но ведь были и другие смерти. Некоторые из них как-то связаны с парнем по имени Билли Перде. А он ведь из ребят Мида Пайна.

— Ты думаешь, этот парень может сейчас находиться здесь?

— Думается мне, он попытается добраться до дома Пайна. За Билли Перде охотятся кое-какие люди. Очень плохие люди! Он забрал деньги, которые ему не принадлежали, и теперь в панике мечется. Из всех, кому он мог доверять, остался только Мид Пайн.

— И где ты все это узнал?

— Я делал кое-какую работу для его жены. Бывшей жены. Ее звали Рита Фэррис. И у нее был сын.

Лорна нахмурила брови, потом на секунду закрыла глаза — и кивнула, вспомнив имя:

— Женщина и ребенок, которые недавно погибли в Портленде, — ведь это они? А этот Билли Перде — он ее бывший муж?

— Угу. Это именно они.

— Говорят, он сам убил свою семью.

— Нет, это не так.

Она немного помолчала, прежде чем сказать:

— Похоже, ты уверен в этом.

— Он не тот человек.

— А ты знаешь, кто убийца? Кто тот человек?

Теперь она пристально меня разглядывала. По ее глазам было видно, что в ней боролись разные чувства. Я ощущал, как сильные эмоциональные волны исходят от нее. Точно так же, как ночью смог почувствовать момент, когда тихо пошел снег. Она испытывала и любопытство, и сожаление, и что-то еще, что дремало в ней долгие годы, — какое-то подавленное чувство, которое теперь постепенно высвобождалось. Во мне же все происходящее вызывало желание побыстрее избавиться от ее общества: кое-что лучше было бы оставить в прошлом.

— Да, я знаю того человека.

— Ты знаешь, потому что убивал ему подобных?

Прежде чем ответить, я подождал, пока сердце перестанет частить. И только успокоившись, произнес:

— Да.

— Это и есть твоя нынешняя работа?

Я бессмысленно улыбнулся:

— Отчасти вроде бы да.

— Они заслужили смерть?

— Это не одно и то же.

— Я это понимаю... Рэнд все о тебе знает, — сказала она, отодвигая от себя остатки еды. — Он говорил со мной о тебе вчера вечером. На самом деле он все время орал, а я орала в ответ, — она сделала глоток кофе. — Думаю, он тебя боится...

Лорна посмотрела через окно на улицу. Не желая глядеть мне прямо в глаза, она уставилась на мое отражение в стекле.

— Я знаю, что он тебе сделал. В том мужском туалете. Я всегда знала. Прости.

— Я был молод. Я выздоровел.

Она повернулась ко мне:

— А я — нет. Но я не могла оставить его. Тогда — не могла. Я все еще любила его. Или думала, что люблю. Была достаточно молодой, чтобы верить в то, что у нас с ним еще есть шанс. Мы пытались завести детей. Думали, что это могло бы все улучшить. Я потеряла двоих, Берд, последнего — всего год назад. Боюсь, что больше не вытяну. Ни на что уже не гожусь... Я даже ребенка ему дать не смогла!..

Ее губы сморщились, и она резко откинула волосы со лба. Я заметил у нее вокруг глаз темные круги.

— ...Теперь я мечтаю уйти. Но если и уйду, то уйду ни с чем. Мы это так себе представляем. И, может быть, так оно и должно быть. Он хочет, чтобы я осталась. По крайней мере, говорит об этом. Но я тоже за последние годы многому научилась. Узнала, что мужчины ненасытны; они хотят тебя, однако спустя некоторое время перестают испытывать желание к тому, что имеют, и начинают искать чего-то еще. Я вижу, как он глазеет на других женщин, на девчонок в облегающих платьях, когда они идут по городу. Рэнд думает, что какая-нибудь из них даст ему то, чего он жаждет. Но убеждается, что они не могут. И тогда он возвращается, говорит, что виноват, что теперь он это знает. Только вот знает он это лишь до тех пор, пока остро и живо чувствует свою вину, а потом ощущение вины проходит, и он снова испытывает жажду.

Мужчины так глупы, так самонадеянны! Каждый думает, что его отличает от других эта самая боль, что внутренняя опустошенность свойственна только ему, и это служит ему оправданием за все, что он творит. Но это не так. Мужчина винит женщину за то, что она каким-то образом удерживает его: словно без этих уз он стал бы лучше, чем есть, — больше, чем есть. А ненасытность мужчины все растет, и, рано или поздно, он начинает поедать сам себя. И вся эта жалкая масса постепенно разрушается и отваливается кусками, как истлевающие мышцы и жилы отваливаются от костей.

— А разве женщины не ненасытны? — спросил я.

— О, мы тоже ненасытны. И чаще всего мы не можем утолить свое желание. По крайней мере, в этих краях — точно. Ты тоже ненасытен, Чарли Берд Паркер. И ты, может быть, жаждешь большего, чем многие. Ты хотел меня когда-то, потому что я была не такая, как все, потому что я была старше и потому что тебе не светило заполучить меня. Но ты смог. Ты хотел меня, потому что я казалась недостижимой.

— Я хотел тебя, потому что любил.

Лорна улыбнулась своим воспоминаниям.

— Ты бы бросил меня. Может быть, не сразу, а спустя несколько лет, но бросил бы обязательно. Я бы старела, стали бы появляться морщины, а когда бы я высохла изнутри, ты бы понял, что я не могу иметь детей. И вот тогда какая-нибудь милашка прошла бы мимо и улыбнулась тебе, и ты бы призадумался: «Я еще молод, у меня может получиться кое-что получше». Тогда бы ты ушел. Или поболтался бы, чтобы потом вернуться с поджатым хвостом за синицей в руках. И я бы не смогла принять эту боль, Чарли. От тебя — нет. Я бы умерла. Скукожилась бы и умерла изнутри.

— Но не по этой же причине ты осталась с ним? Мысленно я убеждал себя замолчать. Ни к чему хорошему это не вело. Как бы то ни было, все уже в прошлом. Что сделано, то сделано.

Лорна же приняла отсутствующий вид, между бровей залегли вертикальные складки: признак испытываемой боли.

— Ты когда-нибудь изменял жене? — спросила она.

— Только с бутылкой.

Она тихонько рассмеялась и взглянула на меня из-под упавших на глаза волос.

— Не знаю, лучше это или хуже, чем женщина. Думаю, хуже, — улыбка исчезла, но в глазах ее осталась нежность. — Уже тогда мы были переполнены болью. Сколько же еще боли ты вобрал в себя с тех пор?

— Это был не мой выбор. Но я виноват в том, к чему это привело...

Казалось, все люди вокруг нас испарились, превратились в смутные тени, и небольшой круг дневного света, в который вписался наш столик, стал маленьким миром, за пределами которого царила тьма; там перемещались и мерцали бледные тени, подобные призракам звезд.

— А что ты плохого сделал?

Я почувствовал, как ее рука нежно дотронулась до моей.

— Как ты тут выразилась, я причинял людям боль. А теперь пытаюсь компенсировать то, что натворил.

Во мгле, окружавшей нас, призрачные фигуры сближались и сливались между собой: уже не люди, завтракавшие в ресторанчике маленького городка, наполненного сплетнями и привязанностями, свойственными тесному кружку, а тени заблудших и проклятых; среди них были и те, кого я когда-то называл другом, любовницей, моим ребенком...

Лорна встала со своего места — и все в ресторанчике снова сфокусировалось вокруг нас, призраки прошлого обернулись сутью настоящего. Она посмотрела на меня сверху вниз, и я почувствовал легкий ожог на руке в том месте, где Лорна дотронулась до нее.

— Что сделано, то сделано... — задумчиво сказала она, повторив мои мысли. — По-твоему, это относится к нам?

Очертания нашего прошлого и сегодняшнего дня казались какими-то размытыми, расплывались и накладывались друг на друга; мы напрасно растравляли старые раны — им давным-давно пора зарубцеваться. И я ничего не ответил. Она натянула куртку, достала из кошелька пять баксов и оставила их на столе. Потом повернулась и пошла к двери, оставив после себя воспоминание о своем прикосновении и легкий флер духов, подобный уже данному, но еще не исполненному обещанию. Лорна знала, что Рэнду обо всем доложат: что нас видели вместе, что мы довольно долго беседовали в ресторане. Думаю, даже этим она пыталась оттолкнуть его. Она отталкивала нас обоих. Я почти реально слышал, как тикают часы, отсчитывая минуты, оставшиеся до неминуемого и окончательного крушения их брака.

Дверь перед ней распахнулась, и Эйнджел с Луисом вошли в ресторан. Они вопросительно взглянули на меня, и я слегка кивнул. Уже стоя в дверях, Лор-на перехватила наши взгляды и одарила моих друзей легкой улыбкой. Они уселись напротив меня, а я все наблюдал: вот она перешла улицу, вот повернула и направилась на север, отдаленно напоминавшая лебедя — в своей белой куртке и с низко опущенной головой...

Эйнджел крикнул, чтобы принесли два кофе. Дожидаясь заказа, он тихо насвистывал "Путь, по которому мы шли ".

Когда приятели проглотили свой завтрак, я подробно рассказал о последних событиях, в частности о том, как прошлой ночью нашли тело Чута. Мы распределили наши задачи на сегодня: Луис должен отправиться к озеру и найти подходящее место для наблюдения за домом Пайна, поскольку скаутская вылазка предыдущей ночью оказалась бесполезной; предполагалось, что, перед тем как ехать туда, он забросит Эйнджел а в Гринвилл, где мы договорились на заправочной станции арендовать древний «плимут», на котором Эйнджел планировал отправиться в нелегкий путь, чтобы посетить Роквуд, Сибумук, Питстон Фарм, Джекмен, Уэст Форк и Бингэм — все городки к западу и юго-западу от озера Маусхэд. Я брал на себя Монсон, деревеньку Эббот, Гилфорд и Давер-Фокскрофт, то есть поселения к югу и юго-востоку. В каждом городке мы собирались показывать фотографии Эллен Коул, обходя магазины и мотели, кафетерии и рестораны, бары и турагентства. Всюду, где возможно, мы намерены были потолковать с местными блюстителями закона и со старожилами, которые обычно занимают постоянные столики в барах и ресторанах, — иными словами, с теми, кто уверенно может сказать, что заметил в городе чужака. Это представлялось нам утомительной, изматывающей, но необходимой работой.

Во время разговора Луис выглядел непривычно раздраженным. Его глаза бегали по залу и прилегающей улице.

— При дневном свете он нам не явится, — заметил я.

— Мог бы разделаться с нами вчераночью, — откликнулся он. — Но не сделал этого. Он хочет, чтобы мы узнали, что он здесь. Ему нравится нагонять страх.

Больше мы о Стритче не говорили.

Прежде чем отправиться в путешествие по городкам, закрепленным за мной, я решил проехать по маршруту, которым могли двигаться Эллен и ее дружок в тот день, когда покинули Темную Лощину. По пути остановился на станции техобслуживания и попросил механика снабдить «мустанг» цепями. Я не был уверен в проходимости дорог, ведущих на север.

Сидя за рулем, я время от времени поглядывал в зеркало заднего вида, понимая, что Стритч может быть где-то в этом районе. Но за мной не следовало никаких машин, да и других средств передвижения не попадалось на дороге. В паре миль от города был указатель, обозначавший поворот к живописному горному хребту. Дорога к нему круто шла вверх, и «мустангу» пришлось приступом взять несколько крутых подъемов с поворотами. Две дороги поменьше змеились восточнее и западнее и сходились в одном месте, но я держался основной дороги, пока она не привела к небольшой площадки для парковки, возвышавшейся над холмами и горами: Известняковое озеро поблескивало на западе, а Национальный Бакстеровский парк и Каталин виднелись на северо-востоке. Парковка означала конец общедоступной трассы. Дальше только лесозаготовительные компании могли использовать мало пригодные для проезда частные дороги, к тому же для большинства машин они стали бы адом. Местность потрясала ровной белизной, холодной и прекрасной. Я понимал, почему хозяйка мотеля послала их сюда: можно представить себе, как потрясающе выглядело озеро в серебряной оправе.

Я вернулся вниз, к пересечению автомагистралей. Меньшая, восточная, совсем сузилась из-за снега. Она тянулась примерно с милю и упиралась в упавшие деревья и густой кустарник. По обеим сторонам колеи стоял густой лес; деревья темнели, утопая в снегу. Я поехал назад и свернул на западную дорогу, которая постепенно уходила на северо-запад, огибая озеро. Оно было, наверно, с милю длиной и с полмили шириной, по его берегам росли скелетообразные буки и густые сосны. На западном берегу выделялась тропка из натоптанных следов, исчезавшая среди деревьев. Я оставил машину и пошел по следам. Мои джинсы быстро промокли снизу почти до колен и отяжелели.

Я шел уже, должно быть, минут десять, когда почувствовал запах дыма и услышал собачий лай. Отклонился от направления, намеченного цепочкой следов, пролез под низко склонившимися стволами и в просвете между деревьями обнаружил в пределах видимости маленький дом, всего комнаты на две. У домика были покатая крыша, узкое крыльцо и квадратные окошки с переплетами на четыре стекла, с которых давно осыпалась старая краска. Видимо, когда-то сам дом выкрасили в белый цвет, но теперь краска в основном сошла, остались только отдельные пятна ее под карнизами да на оконных рамах. Четыре больших мусорных контейнера, вроде тех, что вывозятся специальными конторами, стояли с одной стороны дома. С другой стороны приткнулся старый желтый грузовик «форд». Примерно в пяти футах от него виднелся ржавый корпус старого синего автомобиля с лысыми покрышками и окнами, покрытыми толстым слоем грязи. Я уловил какое-то движение внутри, а затем мелкая черная дворняжка с обрубленным хвостом и оскаленной пастью выскочила через открытое окно с заднего сиденья и бросилась ко мне. Она остановилась в двух-трех футах от меня и громко залаяла.

Открылась дверь дома, и на пороге появился старик с редкой бородой в синем комбинезоне и красном плаще. Волосы его были взлохмачены и спутаны, а руки — черны от грязи. Я имел возможность отчетливо разглядеть руки, потому что они сжимали помповый «ремингтон А-70», направленный на меня. Когда собака увидела старика, яростный лай еще усилился, а ее короткий хвост бешено завилял.

— Что тебе здесь надо? — глуховатым голосом спросил старик.

Одна сторона его рта оставалась неподвижной, когда он говорил, и я подумал, что у него, должно быть, поврежден лицевой нерв или какая-то мышца лица.

— Я кое-кого ищу. Молодую женщину, которая могла побывать здесь примерно пару дней назад.

Старик криво осклабился, показав оба ряда изломанных желтых зубов с щербинами между ними.

— Нечего здесь искать молодых женщин, — пробурчал он, продолжая держать меня на прицеле. — Нечего вынюхивать.

— Блондинка. Лет двадцати. Зовут Эллен Коул.

— Не видал я их, — гнул свое старик. Он готов был выстрелить. — А теперь убирайся из моих владений.

Я не шевельнулся. Собака буквально взбесилась и вцепилась в полу моего пальто. Хотелось пнуть ее ногой, но она тут же вцепилась бы в лодыжку. Я не отрывал от старика глаз, размышляя над его словами.

— Что вы подразумеваете под словом «их»? Я имел в виду девушку.

Старик понял свою ошибку. Глаза его сузились. Он передернул затвор, тем самым доведя собаку до неистовства. Она буквально приросла к моим мокрым джинсам и терзала их своими острыми белыми зубами.

— То и подразумеваю, мистер. Убирайтесь-ка отсюда и не возвращайтесь больше, а не то я вас сейчас пристрелю, и это будет по закону. — Он успокаивающе свистнул собаке. — Уходи, парень. Я не хочу, чтобы тебе стало больно.

Собака тут же развернулась и побежала обратно к старому автомобилю, оттолкнувшись сильными задними ногами запрыгнула в открытое заднее окно машины. Не переставая лаять, она следила за мной через стекло окна с переднего сиденья.

— Не заставляй меня возвращаться, старик, — спокойно проронил я.

— Начнем с того, что я вообще тебя сюда не звал. И уж будь уверен, ждать твоего возвращения не стану. Мне нечего тебе сказать. Говорю в последний раз: убирайся с моей земли.

Я пожал плечами и повернулся, чтобы уйти. Мне тут больше нечего было делать, не рискуя остаться с простреленной головой. Оглянувшись, я увидел, что старик по-прежнему стоит на крыльце с ружьем в руках. Следовало, конечно, поговорить и с другими людьми. Но мне подумалось, что еще придется вернуться к старику.

Это была моя первая ошибка.

Глава 20

От жилища старика я поехал в направлении на юг. Его слова встревожили меня. Возможно, они ничего не значили: в конце концов, он мог видеть Рики и Эллен вместе в городе, а молва о том, что кто-то озабочен их исчезновением, могла долететь даже в эту глухомань. Если же здесь таилось нечто большее, то я теперь знал, как найти домик старика, если он сам мне понадобится.

Я объехал намеченные городки. Опросы в Гилфорде и Давер-Фокскрофте заняли больше времени, чем планировалось, но я все равно остался ни с чем.

Удалось позвонить с телефона-автомата Дейву Мартелу в Гринвилл, и он согласился подъехать к приюту «Санта-Марта», чтобы подготовить почву для встречи с доктором Райли. Я хотел побеседовать с ним об Эмили Уоттс и Калебе Кайле.

— Кое-кто просил поинтересоваться у вас, нет ли новостей о девице Коул, — вдруг сказал Мартел, когда я собирался повесить трубку.

Надо же, а ведь я не общался с ним с тех пор, как вернулся в Темную Лощину. Мартел, похоже, почувствовал мое молчаливое смущение.

— Гм, это маленькое местечко. Новости распространяются быстро. Сегодня рано утром мне позвонили из Нью-Йорка и спрашивали о ней.

— Кто это был?

— Ее отец, — продолжал Мартел. — Он возвращается сюда. Похоже, он поскандалил с Рэндом Дженнингсом, и Дженнингс сказал ему, чтобы он держался подальше от Темной Лощины, если хочет помочь своей дочери. Коул позвонил мне, чтобы узнать, не сообщу ли я ему что-нибудь, чего не сказал Дженнингс. Возможно, Коул звонил и шерифу графства, в отдел криминальных расследований полиции штата.

Я вздохнул. Предъявлять Уолтеру Коулу ультиматум — все равно что заставить дождь идти снизу вверх.

— Он сказал, когда именно собирается сюда приехать?

— По моим сведениям, завтра. По-моему, он остановится здесь, в Гринвилле, а не в Темной Лощине. Хотите, я позвоню вам, когда он появится?

— Нет, — отказался я. — Я быстро узнаю об этом.

Вкратце я рассказал ему о подоплеке дела и о том, что к поискам меня привлекла Ли, а не Уолтер. Мартел коротко рассмеялся.

— Слышал, вы присутствовали и тогда, когда полиции предъявили тело Гарри Чута. У вас, без сомнения, непростая жизнь.

— Вам еще что-нибудь об этом известно?

— Дэрил показывал начальству место, где нашел Чута. Адская была поездка, как я слышал. Грузовик перегонят сюда для экспертизы, как только смогут расчистить дорогу от снега. А тело находится на пути в Огасту. По словам одного из добровольцев-внештатников, который был здесь сегодня утром, Дженнингс вроде бы считает, что на теле Чута имеются ушибы, словно его били перед тем, как он умер. Они собираются допросить жену: хотят выяснить, не истощила ли она свой запас терпения и не послала ли кого-нибудь позаботиться о муже.

— Довольно слабая версия.

— Да уж, — согласился Мартел. — Увидимся на месте.

Когда я приехал, машина Мартела уже стояла перед главным входом в приют «Санта-Марта». И он с доктором Райли ждали меня в приемной, возле стойки дежурной сестры.

Доктор Райли был мужчиной средних лет, с хорошими зубами, в отлично скроенном костюме и со слащавыми манерами служащего похоронной конторы. Его рука, когда я пожал ее, показалась мне влажной и мягкой. Пришлось подавить желание вытереть ладонь о джинсы после того, как он отпустил мою руку. Да уж, нетрудно понять, почему Эмили Уоттс попыталась подстрелить его.

Он рассказал нам, как сильно сожалеет обо всем, что случилось, и посоветовал обратить внимание на новые меры безопасности, были введены после трагических событий. Как выяснилось, они заключались лишь в тщательном запирании дверей и в том, чтобы прятать все, чем можно было бы оглушить охранников. Обменявшись с Мартелом несколькими «безусловно» и «непременно», он разрешил мне переговорить с миссис Шнайдер, женщиной, которая занимала комнату по-соседству с той, где жила покойная Эмили Уоттс. Мартел предпочел подождать в вестибюле: вдруг пожилая леди перепугается, когда к ней нагрянет целая команда. Он уселся, носком ботинка пододвинул к себе стоявший напротив стул, положил на него ноги и, кажется, уснул.

Миссис Эрика Шнайдер, немецкая еврейка, бежала с мужем в Америку в 1938 году. Он был ювелиром и привез с собой достаточно драгоценных камней, чтобы основать свое дело в Бангоре. По ее рассказу, они прекрасно жили, пока муж не умер и не всплыли долги, которые он скрывал от нее в течение почти пяти лет. Она была вынуждена продать свой дом и большую часть имущества, а потом от потрясения заболела. Дети поместили старушку в дом престарелых и уверили, что будут навещать ее, невзирая на расстояние. Однако, по ее словам, никто ни разу так и не потрудился сюда приехать. Большую часть времени Эрика смотрела телевизор или читала. Когда было достаточно тепло, гуляла в саду.

Я сидел возле миссис Шнайдер в ее маленькой опрятной комнате с тщательно застеленной кроватью и единственным шкафом, заполненным старыми темными платьями. На туалетном столике лежал небольшой набор косметики, которую старушка тщательно накладывала на лицо каждое утро. Вдруг она повернулась ко мне и сказала:

— Надеюсь, я скоро умру. Мне хочется покинуть это место.

Я ничего не ответил — что ж тут скажешь? — и перевел разговор на другую тему:

— Миссис Шнайдер, все сказанное сегодня останется между нами. Но мне нужно кое-что узнать: вы звонили в Портленд человеку по имени Виллефорд и говорили с ним об Эмили Уоттс?

Она молчала. На мгновение мне показалось, что пожилая леди вот-вот заплачет, потому что она отвернулась и быстро-быстро заморгала. Я снова заговорил:

— Миссис Шнайдер, мне действительно крайне необходима ваша помощь. Убиты несколько человек, и, возможно, это каким-то образом связано с мисс Эмили. Если есть хоть что-то, что вы могли бы мне сообщить, хоть что-то, что могло бы мне помочь довести это дело до конца, я был бы очень благодарен вам, в самом деле.

Вздрогнув, она схватилась за пояс своего платья, скрутила его в руках.

— Да, — наконец ответила она. — Я думаю, это могло бы помочь... — Она туже затянула пояс, и в голосе ее прорезался такой страх, словно пояс затягивался на ее шее, а не накручивался на руку. — Эмили так горевала!

— Почему, миссис Шнайдер? Почему она горевала?

Руки все еще теребили пояс, когда она ответила:

— Однажды ночью, примерно год назад, я услышала, что она плачет. Я зашла утешить ее, и тогда она разговорилась со мной. Эмили сказала, что у ее ребенка, мальчика, день рождения, но он не с ней, потому что она не смогла оставить при себе ребенка — боялась.

— Чего боялась, миссис Шнайдер?

— Боялась человека, который был отцом ребенка...

Она сделала глотательное движение, словно комок застрял у нее в горле, и посмотрела в окно, а затем тихо прошептала, скорее самой себе, чем мне:

— Кому это может повредить, если сейчас об этом кто-то узнает? — Она повернулась лицом ко мне. — Эмили рассказала мне, что, когда она была молодой, ее отец... Ее отец был очень плохим человеком, мистер Паркер. Он бил ее и принуждал делать такие вещи... Ну, вы понимаете? Даже когда она выросла, он не давал ей уйти от него, потому что хотел, чтобы она была рядом.

Я лишь молча кивнул, потому что слова сыпались из нее, как крысы из мешка.

— Потом в их городок приехал другой человек, и этот человек полюбил ее и уложил в свою постель. Она не рассказывала ему о сексе с отцом, но, в конце концов, рассказала о побоях. И этот человек разыскал ее отца в баре и избил его. Сказал ему, чтобы тот больше никогда не прикасался к дочери, — старушка, как бы подчеркивая каждое слово, помахивала пальцем и произносила слова по слогам для большей выразительности. — Он сказал ее отцу, что, если что-нибудь случится с его дочерью, он убьет его. Из-за этого мисс Эмили влюбилась в этого человека.

И что-то с ним было не так, мистер Паркер. Вот здесь... — миссис Шнайдер дотронулась до своей головы. — И здесь... — ее палец двинулся туда, где у нее располагалось сердце. — Она не знала, ни где он жил, ни откуда явился. Он находил Эмили, когда хотел ее. Пропадал на несколько дней, иногда даже на недели. От него всегда несло лесом и кровью. И однажды, когда он пришел, на одежде и под ногтями у него была кровь. Он сказал Эмили, что его грузовик сбил оленя. В другой раз он сказал ей, что охотился. Он дважды по одному и тому же поводу сослался на разные причины, и она почувствовала страх.

Это было в то время, когда начали пропадать девушки, мистер Паркер: пропали уже две девушки. А однажды, когда Эмили была с ним, она почувствовала запах — запах другой женщины. И его шею кто-то поцарапал, разодрал, будто ногтями. Они поругались, и он сказал ей, что она все выдумывает, что он поранился о сук.

Но Эмили знала, что это он. Догадалась, что это он похищает девушек, но не могла понять, почему. К тому же она была от него беременна, и он это знал. Эмили панически боялась сказать ему об этом, но когда он все-таки узнал, то был очень рад. Он хотел сына, мистер Паркер. Так ей и сказал: «Я хочу сына».

Но Эмили не могла доверить ребенка такому страшному человеку, она мне говорила это. Ей становилось все страшнее и страшнее. А он хотел ребенка, мистер Паркер, он так ужасно его хотел. Все время, все время он расспрашивал ее об этом, предостерегал против всего, что могло бы повредить малышу. Но любви в нем не было. А если и была, то странная любовь, дурная любовь. Эмили знала: он, если сможет, заберет ребенка, и она никогда его больше не увидит. Она понимала, что он плохой человек, даже хуже ее отца.

Однажды ночью, когда Эмили находилась с мужем в его грузовике, у дома отца, она сообщила ему, что у нее начались боли. А зайдя в уборную на дворе, обнаружила окровавленную газету, а в газете... — слова давались миссис Шнайдер с трудом. — ...внутренности, кровь, куски плоти. Снова, вы понимаете? И Эмили заплакала и вымазала себя кровью, наполнила всем этим чашку, позвала его и сказала, что потеряла ребенка...

Миссис Шнайдер на некоторое время замолчала. Взяла одеяло с кровати и закутала им плечи, спасаясь от озноба.

— Когда Эмили ему это сообщила, — заговорила старушка снова, — то подумала, что он тут же убьет ее. Он рычал, как зверь, мистер Паркер. Он поднял ее за волосы и ударил. И еще раз, и еще, и еще. Он называл ее слабачкой и никуда не годной. Он обвинил ее в том, что она убила его дитя. А потом повернулся и ушел. И Эмили услышала, как он в дровяном сарае копается в утвари, которую отец там держал. А когда раздался скрежет затачиваемого лезвия, она убежала из дома в лес. Он погнался за ней, Эмили слышны были его шаги среди деревьев. Она затаилась, и он прошел мимо. И уже не вернулся. Никогда.

Позже нашли девушек, висевших на дереве, и Эмили сообщила кому следовало, что это его рук дело. Но самого его Эмили никогда больше не видела. Она пришла сюда к монахиням в приют «Санта-Марта», и, думаю, рассказала им, почему была так напугана. Они приняли ее, дали кров, пока бедняжка не родила мальчика, а потом забрали у нее ребенка. После всего пережитого она уже не могла быть такой, как прежде... Спустя много лет Эмили вернулась сюда, и сестры снова позаботились о ней. Дом ее отца продали, а она потратила свое небольшое состояние на то, чтобы остаться здесь. Это недорогое место, мистер Паркер. Вы сами видите, — она обвела рукой унылую комнатушку. Кожа миссис Шнайдер казалась тоньше бумаги и солнечный свет, желтея, как мед, протекал сквозь ее пальцы.

— Миссис Шнайдер, мисс Эмили не называла вам имени этого человека, отца ее ребенка?

— Не знаю... — неуверенно ответила она.

Я легонько вздохнул, но тут же понял, что просто не дал ей времени договорить.

— Я помню только его имя, — продолжила она, осторожно взмахнув передо мной рукой, словно вызывая имя из прошлого. — Его звали Калеб...

Снег идет. Снег и на улице, и в душе. Снежная буря воспоминаний. Повешенные юные девушки, качаются на ветру, мой дед глядит на них, и ярость и печаль, растут в нем, а запах разложения окутывает его, как гниющая одежда. Он смотрит на них, сам муж и отец, и думает обо всех молодых мужчинах, которых они не будут целовать, о любовниках, чье дыхание они не почувствуют на своих щеках на рассвете, кого никогда не согреют теплом своих тел. Он думает о детях, которых у них никогда не будет... В каждой из них существовало невообразимое количество возможностей. С их смертью несколько жизней пресеклось, потенциальные вселенные утеряны навсегда, и с их уходом мир стал чуть меньше.

Я встал и подошел к окну. Снегопад украсил старый сад, прикрыл наготу деревьев, но иллюзия зимней сказки не сделает этот мир добрее. Вещи таковы, каковы они есть, изменения в природе могут лишь на время скрыть их подлинную суть. И я подумал о Калебе, ускользающем в спасительную тьму ночного леса, когда его обуяла ярость из-за смерти не родившегося сына, о Калебе, преданном слишком худеньким, слишком слабым телом женщины, которую он защитил, которую оплодотворил. Потеряв ее след, он похитил, по крайней мере, трех девушек — быстро, одну за другой, — выплескивая свой гнев, пока он не иссяк. А потом повесил их вместе с предыдущими жертвами на дерево, как побрякушки, чтобы их нашел совсем не похожий на него человек — настолько внутренне далекий от Калеба, что мог воспринять смерть каждой из молодых женщин как собственную утрату. В мире Калеба Кайла все превращалось в свою противоположность: созидание в разрушение, любовь в ненависть, жизнь в смерть.

Полицией было зафиксировано пять смертей. Однако пропали шесть девушек; одну не засчитали. В досье моего деда ее имя встречалось на нескольких страницах, где воспроизводились все ее передвижения в день исчезновения. В углу первой страницы дед прикрепил фотокарточку: невзрачная толстушка Джуди Манди. Плотное телосложение досталось ей по наследству от нескольких поколений людей, трудившихся на скупой, неблагодарной земле, чтобы укорениться на ней, выцарапать из нее возможность своего существования. Джуди Манди — пропавшая и теперь уже забытая всеми, кроме родителей, которым всегда будет не доставать дочери; для них навечно разверзлась бездна, и на краю этой бездны они будут все время выкликать ее имя, не слыша в ответ даже эха.

— Почему этот человек совершил такое с несчастными девушками?..

До меня не сразу дошел вопрос миссис Шнайдер. И я не готов был ответить. Мне доводилось всматриваться в лица тех, кто безжалостно убивал людей десятками, но я до сих пор так и не узнал причин, по которым они делали это. Внезапно я почувствовал сожаление оттого, что Уолтера Коула больше не было рядом: он мог заглянуть внутрь себя самого и в безопасном кругу собственной врожденной правоты создать образ зла, образ неправильного — ту крохотную опухоль порока и дурных страстей, первую раковую клетку, благодаря которой способен был проследить все дальнейшее развитие болезни. Он уподоблялся в этом математику: тот, увидев на листке бумаги простой квадрат, создает сценарий его развития в других пропорциях, других областях бытия — за пределами плоскости его настоящего существования; в то же время он остается полностью бесстрастным и отчужденным от решаемой задачи.

В этом была сила Уолтера и в этом же — его слабость. В конечном счете он не заглядывал достаточно глубоко, потому что боялся того, что мог разглядеть в самом себе: собственную способность творить зло. Уолтер сопротивлялся порыву познать самого себя до конца. Хотя он очень хорошо понимал других. Ведь понять кого-то означает согласиться с тем, что этот кто-то предрасположен не только к добру, но и ко злу. По-моему, Уолтер Коул не хотел верить, что и сам в какой-то мере способен на очень скверные дела. Когда, преследуя тех, кто творил зло, я совершил поступки, которые он считал неприемлемыми с точки зрения морали — при этом я и сам сотворил зло, — Уолтер отказался от меня, несмотря на то, что использовал меня для преследования этих типов и знал, как я буду себя вести, когда настигну их. Вот почему мы с ним больше не друзья: я осознал свою виновность глубоко внутри себя. Боль, обиду, гнев, стремление к мести — все эти чувства я принял и опирался на них. Может быть, я что-то убивал в себе каждый раз, поступая так, а не иначе. Возможно, это была цена, которую требовалось заплатить. Но Уолтер хороший человек, и, как многие хорошие люди, он обладал одним недостатком: считал себя лучше других.

Миссис Шнайдер опять подала голос:

— Я думаю, все дело в его матери...

Я оперся на подлокотник и ждал продолжения.

— Как-то раз, когда этот человек, Калеб, напился, он рассказал мисс Эмили о своей матери. То была суровая женщина. Отец бросил их из страха перед ней. Она била мальчика. Била палками и цепями. Делал а с ним кое-что и похуже. Да еще и оскорбляла его. Таскала его за ноги, за волосы, била ногами до крови. Она сажала его во дворе на цепь, как собаку. Голого, в дождь и в снегопад. Все это он рассказал мисс Эмили.

— А он не говорил ей, где все это происходило?

Миссис Шнайдер покачала головой:

— Может быть, на юге. Не знаю. Думаю...

Я не прерывал ее. Внезапно брови старушки нахмурились, и пальцы правой руки заплясали передо мной в воздухе:

— Медина! — в глазах пожилой леди светилось ликование. — Он что-то говорил мисс Эмили о Медине.

Я записал название.

— А что стало с его матерью?

Мисс Шнайдер повернулась на стуле, чтобы лучше видеть меня.

— Он убил ее, — просто сказала она.

Позади меня отворилась дверь. Это санитарка принесла кофейник, кувшинчик сливок, две чистые чашки, сахар и печенье на подносе. Скорее всего, это делалось по инициативе доктора Райли. Миссис Шнайдер немного удивилась, но потом быстро вошла в роль хозяйки: налила мне кофе, предложила сахар и сливки. Она даже подвинула ко мне печенье, от которого я отказался, решив, что позже оно ей пригодится. И оказался прав. Она взяла одно печенье, а все остальное бережно сложила в две салфетки, лежавшие до этого на подносе, и убрала в верхний ящик туалетного столика. Когда в небе снова стали собираться снеговые тучи и наступили сумерки, она рассказала мне еще кое-что об Эмили Уоттс.

— Она была не из тех женщин, которые много болтают, мистер Паркер, только однажды, в тот раз... — Миссис Шнайдер старательно выговаривала английские слова, но следы родного языка все еще сквозили в ее речи, особенно при произношении некоторых гласных. — Эмили здоровалась, желала спокойной ночи или говорила о погоде, и не больше. Она с тех пор никогда не заговаривала о мальчике. Остальные здесь, если только вы их спросите, даже если вы лишь на минутку зайдете к ним в комнату, будут бесконечно болтать о своих детях, внуках, их мужьях, женах, — она улыбнулась. — Вот точно так же, как я с вами, мистер Паркер.

Я уже готовился из вежливости сказать, что это нормально, что ее слушать интересно — что-нибудь незначительное, не имеющее большого смысла и уже заранее заготовленное, — но она подняла руку, в останавливающем жесте, и я продолжал молчать.

— Даже не пытайтесь меня убедить, что разговор доставил вам удовольствие. Я не юная девица, которую нужно ублажать.

Когда пожилая леди произнесла последнюю фразу, улыбка озарила ее лицо. Что-то оставалось в ней, какие-то следы былой красоты, и это подсказывало мне, что многие в годы ее молодости мужчины стремились ублажать ее, и делали это с удовольствием.

— Итак, она не болтала о подобных вещах, — продолжила миссис Шнайдер. — В ее комнате не было никаких фотографий, никаких картинок, и с тех пор, как я стала заходить к ней, с 1992 года, все, что она мне говорила, это: «Здравствуйте, миссис Шнайдер», «Доброе утро, миссис Шнайдер», «Хороший денек, миссис Шнайдер». И ничего больше. Кроме того единственного раза. Думаю, ей потом стало стыдно. Или, может быть, страшно. К ней никто не приезжал, и больше она ни о чем таком никогда не заговаривала, пока не приехал тот молодой человек...

Я подался вперед, и она сделала какое-то встречное движение, так что нас теперь разделяли лишь несколько дюймов.

— Он пришел вскоре после того, как я позвонила мистеру Виллефорду, прочтя его извещение в газете. Мы сначала услышали крики внизу, а потом топот бегущих ног. Молодой человек, крупный и с несколько диковатым взглядом, пронесся мимо моей двери и ворвался в комнату мисс Эмили. Ну, я испугалась за нее и за себя, однако взяла свою палку... — она показала на трость с набалдашником в форме птичьей головы и металлическим наконечником — ...и пошла за ним. Когда я вошла в комнату, мисс Эмили сидела у окна, вот как я сейчас, но ее руки были у лица: вот так... — мисс Шнайдер приложила ладони к щекам и широко открыла рот, изображая шок. — А молодой человек, он взглянул на нее и произнес только одно слово: «Мама?». Причем именно так, вопросительно. Но мисс Эмили только качала головой и повторяла: «Нет, нет, нет». Повторяла снова и снова. Парень двинулся к ней, однако она отступала прочь от него, не отрывая от парня глаз, пока не упала навзничь на пол в углу.

Потом я услышала за своей спиной голоса санитарок. Они привели с собой толстого охранника. Того самого толстяка, что мисс Эмили сбила с ног ночью, сбежав. А меня выпроводили из комнаты, в то время как уводили парня. Я смотрела из коридора, пока его уводили, мистер Паркер, и его лицо... О, его лицо было таким, словно он видел, как кто-то умирает, кто-то, кого он любил. Он плакал и все звал: «Мама! Мама!» — но она не отвечала.

Приехали полицейские и забрали парня. Санитарка пришла к мисс Эмили и спросила: «Правда ли то, что сказал парень?». А мисс Эмили ответила ей: «Нет, не знаю, о чем он говорит, у меня нет сына, нет детей».

Однако в ту ночь я слышала, как она плакала, причем так долго, что я подумала: «Она никогда не перестанет». Я пошла к ней и успокаивала ее. Сказала ей, что все в порядке, что она в безопасности, но она произнесла только одну фразу...

Миссис Шнайдер замолчала, и я заметил, что руки у нее дрожат. Я погладил ее руки, а она, высвободила свою правую, накрыла ею мою, тесно прижав ладонь. Глаза старушки были закрыты. И мне на минуту показалось, что я стал ее ребенком, ее сыном, одним из тех, кто никогда не приезжает к ней, кто оставил ее умирать на холодном севере точно так же, как если бы они затащили ее в леса Пискатакиса или Арустука и бросили там. Тут глаза миссис Шнайдер снова открылись, и она отпустила мою руку, по-видимому, успокоившись.

— Миссис Шнайдер, что она сказала? — осторожно спросил я.

— Она сказала: «Теперь он убьет меня».

— Кого она имела в виду? Билли, то есть молодого человека, который приходил к ней? — но мне подумалось, что я уже знаю точный ответ.

И действительно, миссис Шнайдер отрицательно покачала головой:

— Нет, другого. Того, кого Эмили всегда боялась. Боялась, что он найдет ее, и никто ей тогда не поможет и не спасет от него...

В словах старушки я услышал отзвук других слов, услышанных мной во сне темной ночью, слов, которые пролепетал мне кто-то, уже почти лишенный голоса.

— ...Она страшилась именно того, кто пришел потом, — заключила старушка. — Он узнал, что произошло, и пришел.

Я ждал. Что-то слегка задело оконное стекло; я обернулся и увидел, как снежные хлопья тают и сползают с карниза.

— Это случилось ночью, перед тем, как она сбежала. Было очень холодно. Я помню, мне пришлось попросить еще одно одеяло, оттого что похолодало. Когда я проснулась, за окном царила чернота, луна не светила. Я услышала странный шум: словно снаружи скреблись. Вылезла из постели. Пол показался мне таким холодным, что у меня — ах! — перехватило дыхание. Подошла к окну и слегка отдернула занавеску, но ничего не увидела. Потом звук послышался снова. Я глянула прямо вниз, и...

Миссис Шнайдер пребывала в ужасе, навеянном воспоминанием. Я буквально чувствовал, как страх исходил от нее волнами: глубокий устойчивый страх, который сотрясал ее до самых костей.

— ...Там был человек, мистер Паркер, и он карабкался вверх по водосточной трубе, цепляясь за нее руками. Голову он опустил и отвернул в сторону от меня, поэтому я не могла разглядеть его. И к тому же было так темно, что он казался лишь тенью. Однако эта тень добралась до окна комнаты мисс Эмили, и я рассмотрела, что он толкает раму одной рукой, стараясь открыть окно. Тут мисс Эмили закричала. Тогда я тоже закричала и побежала в холл позвать санитарку. И все это время слышала, как мисс Эмили, не переставая, кричала... Но когда они пришли, человек этот исчез, и они не нашли никаких его следов в саду.

— Как выглядел этот человек, миссис Шнайдер? Высокий или низкий? Плотный или худой?

— Я же вам сказала: было темно. Невозможно отчетливо рассмотреть человека в такой темноте, — она устало покачивала головой, как бы пытаясь что-то вспомнить.

— Это мог быть Билли?

— Нет. Уверена, что нет. Это была не его тень. Не такая большая тень, какой большой он, — старушка подняла руки, изобразив широкие плечи Билли. — Когда я рассказала доктору Райли об этом человеке, мне показалось... В общем, он подумал, что нам все привиделось, что мы просто две старухи, пугающие друг друга. Но это не так. Мистер Паркер, я не видела этого человека отчетливо, но я чувствовала его. Это не был грабитель, который явился обокрасть старух. Он хотел чего-то другого. Он намеревался причинить боль мисс Эмили, наказать ее за нечто, когда-то давно ею содеянное. Парнишка Билли, мальчик, который назвал ее мамой, положил чему-то начало, явившись сюда... Возможно, мистер Паркер, это я все начала, позвонив Виллефорду. Наверно, я во всем виновата.

— Нет, миссис Шнайдер, — возразил я. — Что бы там ни было причиной, это началось давным-давно.

Тогда она посмотрела на меня с нежностью. Мягко положила руку на мое колено, чтобы придать особое значение тому, что намеревалась затем сказать.

— Она боялась, мистер Паркер, — прошептала старушка. — Она так боялась, что хотела умереть.

Я ушел, оставив миссис Шнайдер наедине с воспоминаниями и угрызениями совести. Зима, крадущая дневной свет, заставила людей засветить огни, когда мы с Мартелом шли к своим машинам.

— Узнал что-нибудь? — спросил он.

Я ответил не сразу. В мыслях прокрутил, как киноленту, назад все содержание разговора с миссис Шнайдер. Кроме того, перед моим внутренним взором встали газетные репортажи о беспорядках в приюте, я слышал пересуды местных жителей о человеке, который явился туда в поисках потерянной матери. И их шепот ветер понес на север, в лес, в непроходимые дебри.

— Может ли человек выжить там, в лесах, без крыши над головой? — спросил я Мартела после паузы.

Мартел нахмурил брови.

— Смотря по тому, как долго он не будет иметь крыши над головой, какая на нем одежда, какое снаряжение...

— Это не то, что я имею в виду, — перебил я его. — Может ли он устроиться и жить там долгие годы?

Мартел на минуту задумался. А когда заговорил, то не иронизировал над моим вопросом, а ответил серьезно, благодаря чему сильно вырос в моих глазах.

— А почему бы и нет? Люди выживали здесь без крыши над головой с тех пор, как появилась эта страна. И доказательство тому — остатки старых фермерских домов в лесах. Конечно, это был бы отнюдь не легкий способ существования, и я подозреваю, что рано или поздно такому человеку пришлось бы вернуться в цивилизованный мир. Но это в принципе возможно.

— И никто бы его там не побеспокоил?

— Большую часть лесов не трогали уже лет пятьдесят. Попробуй зайти туда поглубже, и даже охотники или лесники вряд ли тебя потом найдут... Ты думаешь, кто-то туда ушел?

— Да, я так думаю, — пожав ему руку, я открыл дверцу «мустанга». — Проблема в том, что, по-моему, он снова вышел оттуда.

Глава 21

Я шел по его следу. То, что я теперь знал о нем, заставляло меня содрогаться, но мне требовалось знать еще больше, чтобы его понять, чтобы настигнуть его раньше, чем он сам найдет Билли Перде, и до того, как он снова начнет убивать. Напрашивалось сравнение: он был для меня так же недосягаем, как потерявшееся в памяти название полузабытой песенки. Следовало найти кого-то, кто смог бы принять на веру мои полусформировавшиеся подозрения и спаять их в единое целое. Мне был известен лишь один человек, которому я настолько доверял.

Мне срочно требовалось поговорить с Рейчел Вулф.

Я вернулся в Темную Лощину. Упаковал вчерашнюю дорожную сумку, поместив сверху досье на Калеба Кайла. Как раз в это время возвратились Луис и Эйнджел, каждый на своей машине. Мы встретились, когда я уже отъезжал. Я объяснил им, что собираюсь делать, и помчался в Бангор, чтобы успеть на бостонский рейс.

Выезжая из Гилфорда, я заметил и узнал через три машины впереди себя желтый грузовой «форд», извергающий из выхлопной трубы черный от копоти дым. Прибавил скорости, обогнал его и жадно вгляделся в водителя — в кабине сидел тот самый старик, который пугал меня помповым ружьем. Некоторое время я держался впереди него, а затем заехал на заправочную станцию около Давер-Фокскрофта, чтобы пропустить его вперед, после чего двигался за ним в потоке, держа дистанцию, пропуская вперед себя по пять-шесть машин, и так всю дорогу до Ороно, где он заехал на стоянку у магазина под названием «Стаки Трейдинг». Я посмотрел на часы: небольшая задержка — и опоздание на самолет мне обеспечено. Проследил, как старик вытащил пару черных мешков из кузова своей машины и направился с ними в глубь торгового зала. От отчаяния и безысходности я крепко шлепнул ладонью по рулю — и помчался в аэропорт Бангора.

Мне было известно, что Рейчел Вулф консультировала преподавателей и студентов в Гарварде, пока колледж финансировал ее исследования связи между аномалиями мозговых структур и криминальным поведением. Она больше не имела частной практики и, насколько я знал, уже не занималась уголовными делами.

Рейчел в свое время выступала как неофициальный консультант управления полиции Нью-Йорка по ряду дел, в том числе и по делу серийного убийцы по кличке Странник. Тогда-то я ее и встретил. Мы стали любовниками. Возможно, совместное дело в дальнейшем нас и развело. Рейчел, чей брат-полицейский погиб от руки психа, у которого оказался в руках пистолет, верила в то, что, тщательно исследуя особенности криминального сознания, она сможет уберечь от подобной опасности других людей. Но сознание Странника ничем не отличалось от сознания любого другого человека, а погоня за ним чуть не стоила Рейчел жизни. Она ясно дала понять, что не желает меня видеть, и до последнего времени я уважал это ее желание. Не хотелось вновь причинять ей боль, напоминая о себе, но именно сейчас я чувствовал, что больше мне просто некуда деться.

Было между нами и нечто большее. За последние три месяца я дважды побывал в Бостоне с намерением найти ее и даже попытаться восстановить то, что мы потеряли. Но каждый раз возвращался, не поговорив с ней. В свой последний приезд, оставляя визитную карточку в офисе, я чувствовал себя так близко к ней, как будто мы непосредственно соприкасались. Возможно, дело Калеба Кайла могло каким-то образом перебросить между нами мост, ведь профессиональное общение порой помогает восстановить личные отношения. Наверное, я боялся неудачи: было страшно оказаться лицом к лицу с ее холодностью.

Во время полета я хорошо поработал: добавил то, что узнал от миссис Шнайдер, к досье, составленному моим дедом, тщательно все записав; просмотрел фотографии, отметил все подробности, относящиеся к жертвам — давно умершим молодым женщинам. Дед куда более подробно изложил их жизнеописания, взявшись за дело после их смерти, чем кто-либо иной делал или мог делать это, пока они были живы. Дед многое узнал и беспокоился о молодых женщинах не меньше, чем их родители. В известном смысле он уделял им больше внимания, чем родители. Боб Уоррен пережил свою жену почти на двадцать, а дочь — на двенадцать лет. Получалось, он продолжал жить для того, чтобы носить траур по многим женщинам.

Вспомнилось кое-что из наставлений деда, когда я только что стал полицейским. Я сидел рядом с ним в доме в Скарборо, готовый внимательно слушать его, непроизвольно передвигал кофейные чашки по столу и одновременно наблюдал за тем, как он изучает мой значок полицейского: блики света отражались в очках, когда он вертел значок в руках. На улице было солнечно, а в помещении — темно и холодно.

— Да, странное призвание, — наконец вымолвил он. — Эти грабители и убийцы, воры и торговцы наркотиками — ведь нам нужно, чтобы они существовали. Без них у нас не было бы цели в жизни. Именно они придают смысл нашей профессии. И еще, Чарли: за каким-то жизненным поворотом ты встретишь того, кто представляет угрозу для тебя самого, и он ни в коем случае не должен оставаться у тебя за спиной, когда в конце дня ты снимаешь свой значок. Тебе придется схватиться с ним, потому что иначе над твоими друзьями, над семьей, над всеми будет нависать его тень. Такой человек сделает тебя своей игрушкой. Твоя жизнь станет придатком его жизни, и, если ты не найдешь его, если не положишь этому конец, он станет преследовать тебя до конца твоих дней. Ты понимаешь меня, Чарли?

Я понял. Или решил тогда, что понял. Даже на закате жизни дед не отделался от заразы, полученной от соприкосновения с Калебом Кайлом. Предупреждая, он все же надеялся, что со мной подобного никогда не случится. Однако случилось — из-за Странника. И вот теперь происходит снова. Будто мне в наследство досталась пресловутая обезьянка, которую мой дед остаток жизни таскал на спине, его призрак, его демон.

Пополнив свои записи, я снова взялся просматривать досье, пытаясь нащупать собственный путь через сознание моего деда и далее — к сознанию Калеба Кайла. В самом конце папки был подшит газетный лист: страница из субботней газеты «Мэн» за 1977 год (прошло двенадцать лет после того, как мой дед узнал, что Калеба Кайла больше не существует). Там имелась и сделанная в Гринвилле фотография с изображением представителя шотландской бумажной компании, которая владела большей частью лесов к северу от города, в момент торжественной передачи парохода «Каталин» на реставрацию Морскому музею Маусхэда. На втором плане фото люди широко улыбались и размахивали руками, а в дальнем углу в объектив попал силуэт человека, стоявшего лицом к камере. В руках он держал коробку, очевидно, с какими-то припасами. Даже в этом масштабе можно было разобрать, что неизвестный высок и жилист, его руки, держащие коробку, длинные и худые, ноги — сильные и стройные. Лицо, старательно обведенное красным фломастером, выглядело расплывчатым.

Но мой дед увеличил фото, затем увеличил снова, потом еще раз, и еще. Каждый очередной снимок с увеличением был подложен под предыдущий. И лицо с газетной страницы все росло, становилось крупнее и крупнее, пока не достигло примерных размеров человеческого черепа. Глаза при помощи чернил дед превратил в темные колодцы. Воссозданное крупным планом лицо, естественно, состояло из крошечных черных и белых зерен. Человек со снимка стал чем-то вроде привидения: черты его были не узнаваемы ни для кого, кроме моего деда... Потому что только моему деду довелось сидеть рядом с ним в баре, чувствовать его запах и слышать объяснения этого человека, как пройти к дереву, где качались на ветру мертвые девушки.

Мой дед был уверен: это — Калеб Кайл.

Из аэропорта я позвонил на кафедру психологии Гарварда, назвал номер своего удостоверения и спросил, есть ли сегодня лекции у Рейчел Вулф. Мне сообщили, что в шесть вечера мисс Вулф должна консультировать студентов-психологов. Было пятнадцать часов пятнадцать минут. Вдруг я не застану Рейчел в кампусе или она отменит консультацию? Можно было, конечно, обратиться к кому-нибудь, кто мог подсказать ее домашний адрес, но это заняло бы некоторое время, а вот его-то (я начинал это осознавать) у меня и не было. Поймав такси, я всю дорогу до Гарвард-сквер барабанил пальцами по стеклу. На фасаде пивной «Грэфтон» висел транспарант, возвещающий о выборах в Совет университета, и на сумках и пальто у множества молодых людей красовались значки с символикой студенческих выборов. Я направился через весь комплекс туда, где сходились Квинси и Киркленд, сел на скамеечку в тени церкви Нового Иерусалима, стоявшей наискосок от «Уильям Джеймс Холл», и стал ждать.

Без пяти шесть рыжеволосая фигурка, одетая в черное шерстяное пальто, короткие сапожки и черные брюки, прошла по Квинси и вошла в «Уильям Джеймс Холл». Даже издали Рейчел была красива, и я заметил, что не один студент, проходя мимо, украдкой бросал на нее заинтересованный взгляд. Я двинулся следом, держась на некотором расстоянии, и вошел за ней в вестибюль. Проследил, как она поднялась по лестнице, ведущей к аудитории номер шесть в цокольном этаже: просто чтобы убедиться, что она не собирается отменять консультации и уходить. Я проводил ее взглядом до аудитории, а когда она закрыла за собой дверь, сел на пластиковый стул так, чтобы мне было видно дверь, и стал ждать.

Через час консультация закончилась, и студенты устремились из аудитории с тетрадями, прижатыми к груди или торчащими из сумок. Я встал в стороне, пропуская последних из них, а потом вошел в маленькуюаудиторию. Посередине помещения стоял большой стол со стульями вокруг него и вдоль стен. Во главе стола, под классной доской, сидела Рейчел Вулф в темно-зеленом свитере, поверх которого был выпущен белый отложной воротничок рубашки. Легкий макияж в сочетании с темно-красной помадой — знакомый милый облик.

Рейчел подняла голову от бумаг — и выжидательная полуулыбка застыла на ее лице, когда она увидела меня. Я осторожно прикрыл за собой дверь и сел на первый попавшийся стул подальше от стола.

— Привет, — сказал я.

Какое-то время она молчала. Потом начала не спеша складывать ручки и конспекты в кожаный портфель. Затем встала и принялась натягивать пальто.

— Я просила не беспокоить меня, — обронила она, одновременно пытаясь продеть руку в левый рукав.

Я встал, подошел к ней, помог одеться. Это было вторжением в ее замкнутый мир, но внезапно во мне поднялась обида: не одна Рейчел пострадала в Луизиане в погоне за Странником. Обида быстро прошла, уступив место угрызениям совести, когда я вновь вспомнил то чувство, которое испытал, держа ее в объятиях: ее тело, сотрясаемое рыданиями, сразу после того, как Рейчел пришлось убить человека на кладбище Метэри. И снова увидел всю картину: вот она поднимает пистолет, вот ее палец нажимает на курок, вот пламя вырывается из дула, и пистолет из-за отдачи дергается у нее в руке. Какое-то глубинное и неистребимое чувство самосохранения прорвалось в ней в тот ужасный летний день, подпитывая ее энергией действия. Мне подумалось, что сейчас, при взгляде на меня, она снова вспомнила совершенное тогда, и ей стало страшно. Мое присутствие напомнило ей о той способности к насилию, которая единожды внезапно взорвалась внутри нее, чьи угольки все еще тлели в темных закоулках ее внутреннего мира.

— Не волнуйся, — сказал я с фальшивым спокойствием. — Я здесь по профессиональным причинам, а не по личным.

— Что ж, о них я тем более не хочу слышать... — она повернулась, взяв портфель под мышку. — Извини. Мне надо работать.

Я попытался дотронуться до ее руки, но она так на меня посмотрела, что пришлось отдернуть руку.

— Пожалуйста, Рейчел! Я нуждаюсь в твоей помощи.

— Пожалуйста, пропусти меня, ты загородил дорогу.

Я отступил назад, и она проскользнула мимо меня, низко опустив голову. Она уже открывала дверь, когда я снова заговорил:

— Рейчел, послушай меня хотя бы минуту. Если не ради меня, то ради Уолтера Коула.

Она замерла в дверях, но не обернулась.

— Что с Уолтером?

— Его дочь Эллен пропала. Я не уверен... В общем, это может быть как-то связано с делом, над которым я работаю. Это, возможно, связано каким-то образом и с гибелью Тани По — студентки, убитой на прошлой неделе.

Рейчел помолчала, потом глубоко вздохнула, прикрыла дверь и села на стул, где до этого сидел я. Для равновесия я занял ее прежнее место.

— У тебя две минуты, — сказала она.

— Мне нужно, чтобы ты прочитала досье и высказала свое мнение.

— Больше этим не занимаюсь.

— Я слышал, ты работаешь над исследованием о связи между преступлениями на почве насилия и мозговыми нарушениями, то есть чем-то, что требует сканирования мозга.

В действительности мне было известно несколько больше. Рейчел участвовала в исследованиях по изучению дисфункций в двух участках мозга: мозжечковой миндалине и лобной доле. Насколько я понял, прочитав копию статьи, которую она предоставила одному научно-психологическому журналу, мозжечковая миндалина — крохотный участок ткани в бессознательной части мозга — отвечает за чувство тревоги и эмоции, позволяющие нам отвечать на страдания других. В лобной доле эмоции регистрируются, там возникает самосознание и строятся планы. Это еще и та часть мозга, которая управляет нашими импульсами и порывами.

Как установлено, у психопатов лобная доля не реагирует, столкнувшись с эмоциональной ситуацией, возможно, из-за нарушений в этой самой миндалине или в процессах, отвечающих за посыл сигналов к коре головного мозга. Рейчел и другие ученые, мыслящие подобно ей, настаивали на серьезном черепно-мозговом обследовании преступников, аргументируя это тем, что так можно обнаружить доказательства связи между мозговыми нарушениями и психопатическим криминальным поведением.

Рейчел нахмурилась.

— Похоже, ты достаточно много знаешь. Мне не нравится, что ты следишь за мной.

Я снова почувствовал, как меня захлестнула обида. Чувство было таким сильным, что мой рот невольно искривился.

— Это не так. Вижу, твое эго по-прежнему живет и процветает.

Рейчел, маленькая и хрупкая, слабо улыбнулась.

— Остальное во мне не так прочно. У меня на всю жизнь останется шрам. Два раза в неделю я бываю у врача, и мне пришлось отказаться от частной практики. Я все еще думаю о тебе, и ты все еще пугаешь меня. Иногда...

— Прости, — может быть, мне это почудилось, но в ее паузе я уловил нечто, что позволяло надеяться: порой она думала обо мне и в другом ключе.

— Я понимаю. Расскажи мне об этом досье.

И я рассказал. Коротко изложил историю убийств, добавив кое-что из поведанного мне миссис Шнайдер. Добавил от себя то, о чем сам догадывался или подозревал.

— В основном все здесь, — я положил перед собой битком набитую папку. — Мне бы хотелось, чтобы ты это просмотрела. И желательно узнать, к какому выводу ты пришла.

Она протянула руку. Я двинул папку к ней через всю плоскость стола. Рейчел быстро просмотрела написанные от руки листки, светокопии, фотографии. На одной из них было снято место преступления — дерево с повешенными девушками, которых нашел мой дед.

— О боже, — прошептала Рейчел и закрыла глаза. Когда она вновь их открыла, в них был уже другой блеск: не только отсвет профессионального любопытства, но и нечто, что главным образом и привлекало меня в ней, — сострадание.

— Ознакомление с досье и подготовка выводов могут занять пару дней, — подытожила она.

— У меня нет пары дней. Мне нужны твои выводы сегодня же вечером.

— Это невозможно. Извини, но к вечеру я даже не смогу толком начать.

— Пойми, Рейчел, никто мне не верит. Никто не соглашается, что этот человек вообще когда-либо существовал. А в действительности все гораздо хуже: он, скорее всего, и теперь жив. Он есть. Я чую его, Рейчел. Мне нужно уразуметь, как он мыслит, хотя бы отчасти. Мне необходима хоть маленькая зацепка, чтобы сделать его реальным, увидеть наяву: вытащить материалы из этой папки и из них создать его узнаваемый портрет. Помоги, пожалуйста! В моей собственной голове полная мешанина, и нужна помощь со стороны, чтобы все обрело ясный смысл. Нет больше никого, к кому я мог бы обратиться. И потом, ты самый лучший криминальный психолог, которого я знаю.

— Я — единственный криминальный психолог, которого ты знаешь, — слабая улыбка опять мелькнула на ее лице.

— Ну, пусть так.

Рейчел встала со стула.

— Я никак не смогу что-то сделать для тебя уже сегодня. Но давай встретимся завтра в книжном магазине Купа. Скажем, в одиннадцать часов. Я поделюсь с тобой всем, что у меня к тому времени будет.

— Спасибо.

— Пожалуйста. — Она встала и быстро ушла.

Я остановился там же, где останавливался всегда, когда бывал в Бостоне, — в «Нолан Хауз», что в южной части города: это тихий полупансион со старинной мебелью и парочкой приличных ресторанов поблизости. Связавшись с Эйнджелом, я узнал, что в Темной Лощине все тихо.

— Ты виделся с Рейчел? — спросил Эйнджел.

— Да, я ее видел.

— У нее все в порядке?

— Она, кажется, была не особенно рада меня видеть.

— Ты навеваешь на нее грустные воспоминания.

— Со мной всегда так. Может быть, когда-нибудь у кого-то и появятся веселые мысли при виде меня.

— Этого никогда не будет, — возразил он. — Не горюй. И передай Рейчел при случае, что мы о ней спрашивали.

— Ладно. Кто-нибудь выезжал из дома Пайна?

— Младший парнишка отправился в город купить молока и бакалеи, и все. Никакого намека на Билли Перде, или Тони Сэлли, или Стритча. Но Луис по-прежнему настороже. Стритч где-то здесь. В этом-то мы точно уверены. Чем скорей ты вернешься сюда, тем лучше.

Я принял душ и переоделся, после чего отыскал в холле «Нолан Хауз» среди журналов и путеводителей экземпляр дорожного атласа Гуша издания 1995 года. В нем было перечислено девять Медин: восемь в штатах Техас, Теннесси, Вашингтон, Висконсин, Нью-Йорк, Северная Дакота, Мичиган, Огайо и одна в Иллинойсе. Я сразу отверг все города на севере в надежде, что дед был прав насчет южных корней Калеба. Так что оставались Теннесси и Техас. Сначала я попытал удачи в Теннесси, но никто в участке шерифа графства Гибсон не припомнил Калеба Кайла, который примерно в сороковых годах то ли убил свою мать на какой-то ферме, то ли подозревался в убийстве. Но, как обнадеживающе заявил мне помощник шерифа, это не значит, что такого не случалось: он просто имел в виду, что никто из присутствующих не мог вспомнить ничего подобного. Я позвонил в полицию штата, просто так, на всякий случай, но получил тот же ответ: никакого Калеба Кайла.

Было уже почти полдевятого, когда я принялся звонить в Техас. Медина, как оказалось, находилась в графстве Бандера, а не в графстве Медина, поэтому мой звонок шерифу графства Медина не продвинул меня особенно далеко. Но со вторым звонком мне повезло больше, действительно повезло, и я не переставал удивляться, как это мой дед сумел проникнуть так далеко и узнать правду о Калебе Кайле.

Глава 22

Помощник сказал мне, что шерифа зовут Дэн Тэннен. Я подождал, пока меня соединят с его кабинетом. После пары гудков женский голос произнес:

— Алло?

— Шериф Тэннен? — спросил я. И попал в точку.

— Это я, — последовал ответ. — По голосу не скажешь, что вы удивлены.

— А что, надо было удивиться?

— Меня пару раз принимали за секретаря. Дэн — уменьшительное от Дэниэла. Что еще хуже можно придумать? Как я слышала, вы спрашивали о Калебе Кайле?

— Верно, — сказал я. — Я частный сыщик, работаю в Портленде, штат Мэн. Я...

Она перебила меня вопросом:

— Где вы слышали это имя?

— Калеб?

— Угу. Ну, точнее, Калеб Кайл. Так где вы слышали это имя?

— Хорошенький вопрос...

Я подумал: с кого начать? С миссис Шнайдер? С Эмили Уоттс? С моего деда? С Рут Дикинсон, Лорел Тралок и остальных трех девушек, закончивших свою жизнь, покачиваясь на дереве на берегу Малого Уилсоновского ручья?

— Мистер Паркер, я задала вам вопрос.

У меня возникло ощущение, что шериф Тэннен, похоже, не зря ест свой хлеб.

— Извините, — ответил я. — Это довольно запутанное дело. Впервые я услышал это имя, когда был мальчишкой, от своего деда. А на прошлой неделе я слышал его дважды.

И я рассказал ей все, что знал. Она слушала без комментариев, а когда я закончил, долго молчала, перед тем как сказать:

— Это произошло до моего прихода в полицию. Ну, кое-что из этого... Парень жил с матерью в Хилл-Кантри, милях в четырех к юго-востоку отсюда. Он родился, насколько я могу припомнить, не заглядывая в досье, году в 1928 или в 1929, но под именем Ка-леб Брюстер. Его отцом был некий Лайал Брюстер. Последний отправился сражаться с Гитлером и кончил тем, что умер в Северной Африке. А эти двое, Калеб и его мать, с тех пор должны были сами о себе заботиться. Кроме того, Лайал Брюстер так и не потрудился жениться на Бонни Кайл. Бонни Кайл — так звали мать парня. Понимаете теперь, почему я заинтересовалась, услышав, как вы произнесли имя Калеба Кайла? Не так уж много людей знало его под этим именем. Здесь он всегда звался Калебом Брюстером. Как раз до того момента, как убил свою мать.

Она была просто дьявольским отродьем. Так говорили все, кто ее знал. Бонни жила для себя, а мальчишка состоял при ней. Он слыл смышленым, мистер Паркер. В школе всех опережал в математике, чтении — во всем, к чему у него душа лежала. Потом его матери что-то взбрело в голову: ей, видите ли, не нравилось, что он привлекает к себе внимание. И Бонни забрала его из школы. Утверждала, что сама с ним занимается.

— Думаете, она с ним плохо обращалась?

— Думаю, тут многое преувеличено. Правда, припоминаю, кто-то мне рассказывал, как его однажды нашли голышом на дороге между нашим городком и Кервилом, всего в грязи и еще черте те в чем. Полицейские привели его домой к мамочке в одеяле. Парню тогда было четырнадцать или пятнадцать лет. Люди слышали, как он сразу завопил, едва за ним успела закрыться дверь. Она наверняка всыпала ему палкой, я так полагаю. А вот насчет чего-то еще...

Дэн на какое-то время замолчала, и мне послышалось, как на другом конце провода она сделала большой глоток.

— Вода, — пояснила она, — если вас это интересует.

— Вовсе нет.

— Ну, ладно. Как бы там ни было, я ничего не знаю о сексуальном насилии. Об этом шла речь на суде над братьями Менендес. Непонятно, откуда это взялось. Как я уже говорила, мистер Паркер, парень отличался умом. Даже в возрасте шестнадцати-семнадцати лет он был смышленее, чем большинство жителей этого городка.

— Вы полагаете, он это все придумал?

Дэн ответила не сразу.

— Не знаю. Но, если насилие и имело место, ему хватило ума, чтобы попытаться использовать таковое как смягчающее обстоятельство. Вы, должно быть, помните, мистер Паркер, что в то время о подобных вещах не так уж много говорили. Сам факт, что кто-то обнародовал такое, уже был необычен. Короче, думаю, мы никогда не узнаем наверняка, что на самом деле происходило в этом доме.

Но Калеб Кайл отличался не только умом. Здешние жители вспоминают, что он проявлял подлость и даже хуже — мучил животных, мистер Паркер, и развешивал их трупы на деревьях: белок, кроликов, даже кошек и собак.

Никто не видел, как он это делал, но люди знали: это он. Может быть, ему надоело убивать животных и он решился пойти дальше? Имело место и многое другое...

— Вы о чем?

— Так, давайте обо всем по порядку. Через два или три дня после того случая на дороге Калеб Брюстер убил свою мать и скормил ее труп свиньям. Шериф Гарретт и его помощник пришли проверить, как там мальчик, и нашли его сидящим на крыльце и пьющим из кувшина простоквашу. Кухня была вся в крови — кровь на полу, кровь на стенах. Рядом с парнем валялся окровавленный нож. Одежду Бонни Кайл нашли в загоне для свиней рядом с несколькими костями — тем немногим, что оставили от нее свиньи. Да еще маленькое серебряное колечко: один боров выдавил его из себя вместе с пометом. Кажется, он теперь выставлен в Музее границы в Бандерасе вместе с двухголовым ягненком и индейскими наконечниками для стрел.

— А что стало с Калебом?

— Его судили как совершеннолетнего, потом дали срок.

— Пожизненно?

— Двадцать лет. Он вышел, думаю, году в 1963 или 1964.

— Его восстановили в правах?

— Восстановили в правах? Нет, черт возьми! Он выпадал из общепринятых норм еще до того, как убил мать, и нормальным так и не стал. Но кое-кто счел возможным отпустить его, принимая во внимание смягчающие обстоятельства. Калеб свое отсидел, и его не могли оставить в заключении навсегда, как бы ни хороша казалась эта идея. И, как я говорила, он был смышленый: в тюрьме вел себя примерно, и все решили, что Калеб Брюстер ступил на путь исправления. Сама-то я думаю, что он выжидал.

— Он вернулся в Хилл-Кантри? — спросил я, хотя уже догадывался, каким будет ответ.

Дэн опять на время умолкла. На этот раз молчание длилось довольно долго.

— Дом по-прежнему стоял на месте, — наконец заговорила шериф Тэннен. — Я помню, как он вернулся в город. Мне было тогда лет десять-одиннадцать. Калеб шел к старому дому, а люди собрались на другой стороне улицы и наблюдали, как он проходит мимо. Не знаю, сколько он пробыл там. Дня два-три, не больше, пожалуй. Но...

— Что — но?

Дэн вздохнула.

— Погибла девушка. Лилиан Бойс. Говорят, она считалась самой хорошенькой во всем графстве. Наверно, так оно и было. Ее нашли внизу, у Хондо-Крик, недалеко от Тарпли, зверски зарезанной. Хотя и это не самое худшее...

Я ждал. И не удивился тому, что услышал.

— Ее повесили на дереве. Словно кто-то хотел, чтобы ее нашли. Словно она послужила предупреждением для всех нас...

Телефонная линия наполнилась для меня гулом — кровь шумела в ушах, — трубка раскалилась в моей руке, когда шериф Тэннен завершила свой рассказ:

— ...К тому времени, когда мы нашли ее, Калеб Брюстер исчез. Насколько мне известно, и сейчас еще существует ордер на его арест. Хотя не думаю, чтобы кто-нибудь когда-нибудь им воспользовался. Я, по крайней мере, до сих пор еще не имела такой возможности.

Положив трубку, я некоторое время просидел в неподвижности на кровати. В моей комнате на полке лежала колода игральных карт, и чуть позже я поймал себя на том, что тасую ее: карты так и мелькали у меня перед глазами. Вытащив из колоды даму червей, я вспомнил фокус, который Соул Мэнн когда-то мне показывал: «найти даму». Бывало, он стоял у своего обтянутого сукном столика и разговаривал как бы сам с собой, раскладывая на сукне карты, кладя одну поверх другой: «Пятерка дает десять, десятка дает двадцать...» Он вроде бы даже не замечал постепенно собиравшихся завзятых игроков, привлеченных уверенными движениями его рук и надеждой на легкие деньги. Но Соул всегда был начеку. Наблюдал и ждал. И медленно, но верно люди приходили к нему. Старик напоминал охотника, который знает, что в каком-то месте олень обязательно выскочит на тропу.

И еще я думал о Калебе Кайле, а перед глазами у меня маячили останки выпотрошенных и развешанных по ветвям дерева девушек. На память мне пришла легенда об императоре Нероне. Согласно легенде, когда Нерон убил свою мать Агриппину Младшую, он приказал вскрыть ее тело, чтобы увидеть то место, откуда появился на свет. Чем объяснить этот поступок, неясно. Возможно, патологически навязчивой идеей или даже склонностью к кровосмешению, которую приписывали императору античные хроникеры. А может, таким образом он надеялся понять что-то в себе самом, свою собственную природу, пристально вглядываясь в то место, откуда произошел.

«Должно быть, Калеб когда-то любил свою мать, — думал я. — Любил до того, как все превратилось в злобу, ярость и ненависть; до того, как почувствовал желание лишить мать жизни и разрубить ее тело на куски».

И на мгновение я ощутил нечто вроде жалости к Калебу: печаль по мальчику, которым он когда-то был, в сочетании с ненавистью к мужчине, которым он стал.

Я вновь увидел тени от деревьев и человеческую фигуру, двигающуюся между ними на север. Север страны находился настолько далеко от Техаса, насколько далеко он мог забраться, отомстив обществу, приговорившему его к тюрьме за то, что он сотворил со своей матерью.

Но, возможно, север был избран не только поэтому. Когда мой дед был ребенком, священник обычно читал проповеди в левом пределе церкви, потому что север всегда воспринимался как та часть земли, куда не проник еще свет Господа. По этой же причине некрещеных и самоубийц хоронили на северной стороне за пределами церковной ограды.

Потому что север считался непознанной землей. На севере простирались темные земли.

На следующее утро в книжном магазине я слился с толпой студентов и туристов. Заказал кофе и листал журнал, пока не пришла Рейчел, как обычно опоздав. На ней было все то же черное пальто, но на этот раз в сочетании с синими джинсами и небесно-голубым свитером с v-образным вырезом; под ним — наглухо застегнутая оксфордская рубашка в бело-голубую полоску. Волосы она свободно распустила по плечам.

— Ты когда-нибудь встаешь рано? — спросил я, заказав ей кофе и пончик.

— Я не ложилась до пяти утра, работала над твоим досье, черт бы его побрал, — ответила она. — Если бы я навязала тебе свои сроки, ты бы не смог воспользоваться моими услугами.

— Извини, — примирительно сказал я. — Зато ты можешь вдоволь воспользоваться кофе и пончиками.

— Ты разбиваешь мне сердце, — она, казалось, немного смягчилась со вчерашнего дня. Хотя я мог принимать желаемое за действительное.

— Ты готов слушать? — спросила она.

Я кивнул, но прежде, чем она начала говорить, рассказал ей все, услышанное от шерифа Медины, особо подчеркнув, что Калеб взял фамилию матери, чтобы уберечься от своего прошлого.

Рейчел рассеянно кивнула, занятая своими мыслями.

— Так, — вслух произнесла она, — все сходится.

Принесли кофе. Она положила в чашку сахар, развернула пончик, разломила его на крохотные кусочки и начала говорить:

— Мои выводы основаны главным образом на догадках и предположениях. Любой порядочный служитель закона просто высмеет меня, глядя со своей колокольни. Но поскольку ты не порядочный и даже не служитель закона, то возьмешь что дадут. Да и потом, все, что ты мне предоставил, тоже ведь построено на догадках и предположениях с легким налетом паранойи и суеверий...

Она смущенно покачала головой, затем как-то резко посерьезнела и открыла свою записную книжку. Перед ней строка за строкой бежал убористый текст, в котором тут и там мелькали желтые пометки.

— Большую часть того, что я собираюсь тебе сказать, ты уже и без меня знаешь. Могу лишь прояснить кое-что. Может быть, ввести тебя в определенный контекст... Если этот человек все-таки существует, по крайней мере, если один и тот же человек, Калеб Кайл, виновен во всех этих убийствах, тогда ты имеешь дело с классическим садистом-психопатом. По правде говоря, даже кое с чем похуже, потому что я никогда не сталкивалась ни с чем подобным ни в литературе, ни в клинической работе. Я имею в виду, когда все вот так, в одном флаконе. Между прочим, в этой папке нет упоминаний ни об одном убийстве после 1965 года. Даже несмотря на фотографию в газете, ты должен был принять в расчет и этот факт. Вероятно, он умер или снова сидит в тюрьме за другое преступление. Как еще можно объяснить внезапное прекращение убийств?

— Он мог умереть, — согласился я. — В таком случае все, чем мы занимаемся, пустая трата времени и события предстают в совершенно ином свете. Но давай все-таки предположим, что его не посадили в тюрьму. Если шериф Тэннен права и Калеб так умен, как она думает, он не попал снова в тюрьму. Кроме того, мой дед проверил подобную версию в свое время — следы этого есть в досье. Хотя дед наводил справки вслепую: искал-то он Калеба Кайла, а не Калеба Брюстера.

Она пожала плечами.

— Тогда у тебя в запасе два возможных варианта: либо он продолжал убивать, но его жертвы числятся среди пропавших без вести, либо...

— Либо?

Рейчел нажала на кончик ручки, лежавшей на записной книжке по-соседству с обведенным в красный кружочек словом.

— Либо он находится в состоянии покоя. Вероятность того, что у некоторых серийных убийц (если наш убийца таковым является) иногда наступает период покоя, рассматривается в числе прочих подразделением поддержки расследований ФБР, людьми из криминального отдела и консультационной программы. Ты это знаешь, потому что я раньше говорила тебе об этом. Это, конечно, теория, но только так можно объяснить, почему некоторые убийства попросту прекращаются, хоть убийцу и не поймали. По какой-то причине в определенный момент убийца достигает такого состояния, когда потребность отыскать жертву не так сильна. И убийства прекращаются.

— Если до настоящего времени он и был в состоянии покоя, то теперь что-то его встряхнуло, — не согласился я.

Подумалось о служащем лесозаготовительной компании, направлявшемся в лесную глушь, чтобы проложить дорогу для вырубки леса, и о том, с чем он мог столкнуться в лесу. Вспомнился и рассказ миссис Шнайдер, а затем — объявление в газете и весь мой разговор с Виллефордом; чуть позже — случай, когда Рейчел постучала в мою дверь и приколола на стену криминальные сводки, и весь мир завертелся колесом, пока не сконцентрировался на человеке, до которого она пыталась добраться. Сюда же присовокупилась и сообщение в газете об аресте Билли Перде в приюте «Санта-Марта»... Когда выставляешь на окно мед, не удивляйся, что налетели осы.

— Это может показаться несколько призрачным, но таковы варианты, которые тебе предстоит рассмотреть, — продолжала Рейчел. — Хорошо, давай рассмотрим повнимательней первые убийства. Во-первых, хотя, может быть, это и наименее значительный факт, обратим внимание на места, где были обнаружены тела. Налицо стремление быть в курсе того, как скоро они будут найдены, где именно и кем. Таким образом Калеб контролировал ход расследования. Первоначально убийства могли происходить беспорядочно; мы этого наверняка никогда не узнаем, если только не откроется, где они были совершены. Однако расположение найденных тел представляется очень продуманным. Калеб хотел лично участвовать в определенном этапе поиска. Предполагаю, что он следил за твоим дедушкой вплоть до того момента, когда тот нашел женщин. Правдоподобным кажется и то, что тебе рассказала старушка Шнайдер. Если, конечно, правдив был рассказ самой Эмили Уоттс: что Кайл уже убивал, когда они жили вместе. Степень разложения у каждого из пяти найденных тел была разной: Джуди Гиффен и Рут Дикинсон убиты первыми, с интервалом около месяца, а Лорел Тралок, Луиза Мур и Сара Рэйнз умерщвлены почти одна за другой на протяжении короткого промежутка времени. В отчете медицинской экспертизы указано, что Тралок и Мур, возможно, были убиты в течение одних суток, а Рэйнз — спустя еще одни сутки, но не позже. У меня сложилось такое впечатление, что каждая из этих пяти девушек, а уж каждая из последних трех — определенно, физически напоминала Эмили Уоттс: все стройные, изящные; может быть, более пассивные, чем Эмили, которая проявила силу воли, когда возникла необходимость, но все же девушки ее типа. Будучи полицейским, ты мне рассказывал о случаях изнасилования на почве мести, ведь так?

Я кивнул.

— Мужчина поскандалит со своей женой или с подружкой, вырывается из дома и выплескивает свою ярость на совершенно постороннего человека, — продолжала Рейчел. — В его сознании все женщины несут коллективную ответственность за вину одной женщины, и поэтому любая из них может быть «наказана», с любой может быть спрошено за действительное или мнимое нарушение тех норм, которые насильник закрепил в своем сознании в качестве подобающего женщине поведения. Допустим, Калеб Кайл такой же, как эти мужчины. Но на сей раз он пошел еще дальше. Медэксперт не обнаружил никаких признаков сексуального насилия у трех последних жертв. Однако — и тут мы имеем дело с классическим патологическим страхом перед женскими половыми органами — имели место повреждения гениталий, предположительно нанесенные тем же орудием, что и ужасные раны на животах. Им же располосована и матка у каждой из женщин. И вот что интересно: в случаях с Гиффен и Дикинсон убийца искромсал их почти через месяц после смерти жертв. Возможно, когда уже убил остальных трех девушек или незадолго до этого.

— Он вернулся к ним после того, как узнал от Эмили, что она потеряла ребенка.

— Конечно! Калеб наказывал их, потому что тело Эмили Уоттс предало его, выкинув зачатого им ребенка; много женщин было наказано по вине одной. Можно предположить, что он наказывал и других женщин по другим причинам...

Рейчел положила в рот кусочек пончика и отхлебнула кофе.

— Теперь, возвращаясь к отчету медицинской экспертизы, мы ясно видим, что над каждой из девушек измывались перед смертью: у них поломаны и вырваны ногти на руках и ногах, выбиты зубы, на теле видны ожоги от прижиганий сигаретой, следы от ушибов, нанесенных, предположительно, вешалкой для одежды. Трех же последних девушек пытали особенно жестоко. Они очень мучились перед тем, как умереть, Берд...

Рейчел серьезно посмотрела на меня, и в ее глазах я увидел сострадание: страдание из-за их мучений вместе с воспоминанием о собственной боли. Она, однако, продолжала:

— Согласно сведениям о жертвах, собранным твоим дедушкой, эти молодые женщины были образцово воспитаны, вышли из хороших семей и, может быть, лишь немного асоциальны. Большинство из них отличались застенчивостью, не имели сексуального опыта. Лишь у Джуди Гиффен, как оказалось, имелся кое-какой сексуальный опыт. По-моему, перед смертью они молили его о пощаде, думая, что сумеют спастись. Но Калеб хотел только одного: чтобы они плакали и кричали. Возможно, на пике агрессии он и кончал. Он испытывал сексуальное возбуждение от мольбы о пощаде и в то же время ненавидел своих жертв за эту мольбу. Вот они и погибли...

Теперь глаза Рейчел блестели, ее возбуждение от попытки проложить дорогу к сознанию этого человека проявлялось в резких движениях рук, в том, как быстро она говорила, в заметном интеллектуальном удовольствии от умения обойти препятствие, от неожиданных сопоставлений, в уравновешенности даже при явном отвращении к поступкам, которые она обсуждала.

— Боже! — воскликнула Рейчел. — Я прямо-таки вижу рентгеновский снимок его черепа: аномалии височной доли, связанные с сексуальными отклонениями; искривление лобной доли, ведущее к насилию; пониженная активность между лимбической системой и лобными долями, указывающая на фактическое отсутствие чувства вины или раскаяния. — Она тряхнула головой, словно изумляясь поведению какого-то особенно мерзкого насекомого. — И все же он не асоциален. Может быть, эти девушки и отличались застенчивостью, но они не были дурами. Ему требовалась достаточная ловкость, чтобы войти к ним в доверие. Поэтому интеллект в норме... Теперь о биографии Калеба Кайла. Если то, что он рассказал Эмили Уоттс, правда, то в детстве он подвергался физическому и, возможно, сексуальному насилию со стороны матери. Она говорила, что любит его, во время и после насилия над ним, а потом вдогонку наказывала парня. Им мало занимались и о нем недостаточно заботились. Калеб прошел трудный путь, прежде чем научился быть самодостаточным. Когда он подрос, то понял, кто его мучительница. И убил ее. А затем принялся и за других. В случае с Эмили Уоттс произошло что-то иное. Она сама была жертвой насилия. Потом Эмили забеременела. Мне думается, он все равно бы ее убил после рождения ребенка — исходя из того, что она говорила: «Он хотел лишь ребенка».

Рейчел сделал глоток кофе, и я воспользовался этим, чтобы прервать ее речь вопросом:

— А как насчет Риты Фэррис и Шерри Ленсинг? Мог он быть виновным в их гибели?

— Возможно, — ответила Рейчел. Она спокойно смотрела на меня, видимо, надеясь, что я сам найду здесь связь.

— Мне для ясности чего-то не хватает, — высказался я.

— Ты забываешь об изуродованных ртах. Изувеченные матки тех девушек в 1965 году были своего рода посланием. Изуродованные рты стали свидетельством. Мы и прежде видели такие увечья у жертв, Берд. — Рейчел смотрела на меня внимательно и серьезно.

И я кивнул, подумав: «Странник».

— Итак, мы снова имеем дело с изуродованными органами, на этот раз — ртами жертв. И в каждом случае это служило для обозначения чего-то особого. Рот Риты Фэррис зашит. Что это значит? Что она не должна была открывать рот?

— Возможно, — ответила Рейчел. — Это не очень тонко. Но того, кто убил ее, тонкости мало интересовали.

Я на минуту задумался над тем, что сказала Рейчел, и попытался представить себе подоплеку подобных действий.

— Она вызвала полицию, и они увезли Билли Перде. Это могло означать, что Калеб следил за домом в ту ночь, когда арестовали Билли. Калеб и есть тот старик, которого Билли, как он утверждал, видел в ночь, перед убийством Риты и Дональда. Может быть, Калеб — тот же старик, который напал на Риту в гостинице.

— В случае с Шерри Ленсинг, — продолжала Рейчел, — сломана челюсть и вырван язык. Возможно, это покажется слишком смелым утверждением, но, по-моему, она была наказана как раз за то, что не говорила.

— Она принадлежала к числу тех, кто знал о рождении ребенка.

— Похоже, это правдоподобное объяснение. В конце концов, невзирая на то, что привело Калеба Кайла на страшный путь, и несмотря на все его знаки, все обиды, он — убивающая машина, совершенно лишенная угрызений совести.

— Однако он же испытывал какие-то чувства, когда потерял ребенка.

Рейчел прямо-таки подскочила на стуле.

— Да! — она лучезарно улыбнулась мне, как учитель, желающий поощрить особо одаренного ученика. — Загадка — или отгадка! — в судьбе шестой девушки, той, которую так и не нашли. Согласно целому ряду доводов, большинство из которых заставило бы моих коллег подвергнуть меня остракизму, если бы я обнародовала их, я думаю, твой дедушка был прав, подозревая, что она тоже стала жертвой. Но он не угадал, какого рода жертвой.

— Я не понимаю.

— Твой дедушка утверждал, что она была тоже убита, но по какой-то причине не выставлена напоказ.

Я не мог представить себе, к чему она клонила. И мой желудок от одного предположения уже сводил спазм. Возможно, оно какое-то время существовало у меня в подсознании. А может, в подсознании моего деда. Думаю, он надеялся, что она мертва. Потому что иное предположение еще хуже.

— Нет, я не верю, что она убита, — заявила Рэйчел. — Здесь снова всплывают пытки, примененные к тем девушкам. Для этого человека пытки не просто способ получить удовлетворение, а еще и проверка. Он проверял их силу. Знал, но в то же время не позволял себе верить в то, что они не выдержат испытания просто из-за слабости.

— Но посмотри в досье Джуди Манди, — возразил я. — Она сильная, хорошо сложенная, доминирующая личность. Ее нелегко было заставить плакать, она владела собой в споре. И ему, вероятно, не пришлось слишком сильно ее мучить, чтобы понять, что она отличается от других.

Рейчел, глядя на меня, наклонилась вперед. Лицо ее выражало теперь глубокую, непреходящую скорбь.

— Ее похитили не потому, что она была слабой. Джуди похитили потому, что она была сильной.

Я закрыл глаза. Теперь до меня дошло, что случилось с Джуди Манди и почему ее не нашли. Рейчел тоже поняла, что я понял.

— Джуди взяли как племенную самку, Берд, — сказала Рейчел почти спокойно. — Калеб взял ее для размножения...

Рейчел предложила подвезти до Логана, но я отказался. Она и так сделала для меня достаточно, даже больше, чем я был вправе просить. Шагая рядом с ней через Гарвард-сквер, я вдруг остро почувствовал, что люблю ее еще сильнее, чем прежде. Возможно, оттого, что она все дальше и дальше ускользала от меня, так мне казалось.

— Как ты думаешь, Калеб может быть причастен к исчезновению Эллен Коул? — спросила Рейчел. Ее рука случайно задела мою, и впервые с момента моего приезда в Бостон она не отдернула руки, не противилась контакту.

— Я точно не знаю, — ответил я. — Может, полицейские и правы. Вероятно, в ней действительно взыграли гормоны, и она сбежала. В таком случае я не знаю, что мне делать. Но вдруг старик нашел ее и утащил в Темную Лощину? Я люблю повторять: не верю в совпадения... У меня нюх на этого человека, Рейчел. Он вернулся. Думаю, он ищет Билли Перде и готов отомстить каждому, кто помогает парню скрываться. Я почти уверен: это он убил Риту Фэррис. Может быть, из ревности или из желания отсечь ее от Билли, чтобы у того не осталось никаких других связей. Или потому, что Рита собиралась бросить Билли и забрать ребенка с собой. Не думаю, что он собирался убивать Дональда. Калеб желал бы, чтобы его внук остался жив. Однако Дональд каким-то образом оказался втянутым в драку. Подозреваю, что мальчик по-детски, но решительно оказал сопротивление, когда Калеб попытался вытолкать его вон...

При воспоминании о малыше Дональде у меня перехватило горло, и я молчал, пока мы не дошли до площади. Прощаясь, я протянул Рейчел руку для рукопожатия. Даже не поцеловал ее, потому что не чувствовал себя вправе. Она взяла мою руку и крепко пожала ее.

— Берд, этот человек считает, что у него есть причина мстить кому-то, кто перешел ему дорогу. Он убежден, что ему умышленно вредят. Я определила его как психопата, — в ее глазах светилась не просто уверенность, а глубокая убежденность.

— Другими словами, это меня отчасти извиняет? — я улыбнулся, но лишь одними губами.

— Пропавшие девушки мертвы, Берди. Сьюзен и Дженнифер погибли. То, что случилось с ними и с тобой, ужасно. Ужасно! Но всякий раз, заставляя кого-то расплачиваться за зло, причиненное тебе, ты унижаешь самого себя и рискуешь стать таким же, как тот, кого ты ненавидишь. Ты это понимаешь?

— Это не обо мне, Рейчел, — мягко ответил я. — По крайней мере, не совсем. Кто-то должен остановить подобных людей. Кто-то обязан взять на себя ответственность, — и снова в моей голове эхом прозвучало: «Ты в ответе за них всех».

Рука Рейчел робко обхватила мою ладонь, пальцы ее сплелись с моими, большой палец легонько поглаживал неровности ладони. Потом она свободной рукой коснулась моего лица.

— Зачем ты приехал сюда? Большую часть того, что я рассказала, мог бы представить себе и сам.

— Я не такой умный.

— Не вешай мне лапшу на уши.

— А это правда — то, что говорят про психопатов?

— Только про психопатов нового поколения. Ты не ответил на мой вопрос.

— Знаю. Ты права: кое о чем я догадывался. Или почти догадывался. Но мне надо было это услышать от кого-нибудь еще... И я действительно все еще... думаю о тебе. Потому что, когда ты ушла, ты что-то оторвала от меня и унесла с собой... Я надеялся, что, может быть, таким путем приближусь к тебе. Хотел тебя снова... увидеть. Возможно, по большому счету это все, что мне было нужно, — я отвернулся.

Она крепко сжала мою руку.

— Я знала: ты отправился в Луизиану не только на поиски Странника, но для того, чтобы убить его. И все, кто стояли на твоем пути, пострадали, и пострадали жестоко. Твоя способность насаждать насилие приводила меня в ужас.

— Тогда я не имел представления, что еще можно сделать.

— А теперь?

Я уже собирался ответить, когда ее палец дотронулся до шрама на моей щеке — отметины, оставленной ножом Билли Перде.

— Как это случилось? — спросила она.

— Один человек полоснул меня ножом.

— И что ты сделал?

— Ушел, — ответил я после небольшой паузы.

— Кто это был?

— Билли Перде.

Зрачки Рейчел расширились, глаза округлились, словно что-то, дремавшее в ней, начало постепенно оживать. Это было видно не только по глазам, но и ощущалось в ее прикосновениях.

— Ему никогда не везло, Рейчел. Роковые случайности преследовали его от рождения.

— Если я задам тебе вопрос, ты ответишь мне честно? — спросила она.

— Я всегда старался быть честным с тобой.

— Знаю. Но это особенно важно. Мне нужна полная уверенность.

— Спрашивай.

— Ты испытываешь потребность в насилии?

Я тщательно обдумал вопрос. В прошлом мною двигал мотив личной мести. И я причинял боль, убивал — из-за того, что сделали со Сьюзен и Дженнифер, да и со мной. Теперь стремление к мести истощилось слабея день ото дня, и освободившееся пространство заполнилось чем-то, дававшим надежду на исцеление. В некотором смысле я был повинен в том, что случилось с моей семьей. Не помышлял, что когда-нибудь покончу с мыслями об этом, но сумел-таки хоть немного отойти от нее, осознав свои промахи в прошлом и научившись не повторять их в будущем.

— Какое-то время тому назад — испытывал, — ответил я.

— А сейчас?

— У меня нет потребности в насилии, однако, если понадобится, я прибегну к нему. Не буду стоять в стороне и смотреть, как страдают невинные люди.

Рейчел наклонила голову и нежно поцеловала меня в щеку. Когда она отстранилась, в ее глазах светилась нежность.

— Так, значит, ты у нас ангел мести?

— Что-то вроде того.

— Тогда до свидания, ангел мести, — прошептала Рейчел.

Она повернулась, чтобы оставить меня и уйти назад, в библиотеку, к своей работе. И не оглянулась, уходя, но голова ее оставалась опущена, и я на расстоянии почувствовал, как тяжелы ее думы.

Самолет поднялся в небо и взял курс из Логана на север, сквозь холод, сквозь тяжелые облака, обволакивавшие его, как дыхание Бога. Я размышлял о шерифе Тэннен, которая обещала добыть самые последние из имевшихся фотографий Калеба Кайла. Они должны быть тридцатилетней давности, но и это уже кое-что. Я достал из папки деда смазанную газетную фотографию Калеба, снова и снова вглядывался в нее. Калеб напоминал скелет, на костях которого постепенно нарастало мясо, словно процесс распада медленно и необратимо пошел вспять. Фигура, менее телесная, чем собственное имя, — образ, созданный из теней, постепенно приобретал черты реальности.

«Я знаю тебя, — думал я. — Я знаю тебя».

Глава 23

Я прилетел в Бангор днем; забрал свою машину со стоянки у аэропорта и снова отправился в Темную Лощину. У меня возникло такое чувство, словно меня раздирали на части, причем каждая моя часть стремилась в те же места, к тем же выводам, что и остальные, но каждая двигалась своим, отличным от прочих путем... Калеб Кайл вернулся. Он убил девушку в Техасе вскоре после освобождения из тюрьмы. Вероятно, это стало местью всему обществу. Потом он взял себе фамилию матери и отправился на север, очень далеко на север. И, наверно, затерялся в лесной глуши.

Если Эмили Уоттс рассказала миссис Шнайдер правду, — сомневаться в этом не было причин, — значит, она родила ребенка и надежно спрятала его, потому что подозревала: отец ребенка — убийца молодых женщин. Она понимала: ребенок нужен ему для каких-то определенных целей. Требовался скачок в сознании — допущение того, что этим ребенком мог быть именно Билли Перде и что его отцом был точно Калеб Кайл.

Между тем Эллен Коул и ее дружок все еще не появлялись, как и Виллефорд. Тони Сэлли лег на дно, однако, без сомнения, все еще выискивал какие-нибудь следы Билли. У него не оставалось выбора: если он не найдет Билли, то не сможет возместить деньги, которые потерял, и его убьют в назидание другим. Я подозревал, что Чистюле было уже слишком поздно дергаться. Поздно было с того самого момента, как он решил приобрести ценные бумаги. А может, даже со времени, когда ему впервые пришла в голову мысль обеспечить себя на будущее при помощи чужих денег. Тони пошел бы на все, чтобы выследить Билли, но все, что он делал, все зверства, которые учинял, и все повышенное внимание, какое он привлек к себе и своим подручным, только снижали и снижали его шансы остаться в живых. Тони теперь походил на человека, оказавшегося в темном туннеле: он сосредоточил свои помыслы на единственном пятне света впереди и не отдавал себе отчета в том, что это прожектор локомотива, неумолимо несущегося ему навстречу.

Имелись и другие основания для опасений. Где-то во тьме затаился Стритч. Понятно, что он все еще хотел получить деньги, но гораздо больше жаждал отомстить за гибель своего партнера. Я подумал о трупе молодого бандита в Портлендском комплексе, последние минуты жизни которого отравили гадость и зараза, исходившие от Стритча. И еще о том страхе, который бедняга испытал. Без сомнения, на его месте я бы предпочел покончить жизнь самоубийством, если бы у меня был выбор.

Нельзя сбрасывать со счетов и старика, жившего в лесу. Оставалась надежда, что он знал больше, чем рассказал мне, что его оговорка о двух молодых людях в ответе на вопрос о девушке основывалась не только на разговорах, услышанных им в городе. Вот по этойпричине мне и следовало сделать остановку в лесу, перед тем как вернуться в Темную Лощину.

Магазин в Ороно был все еще открыт. Хоть на вывеске над дверью слова «Стаки Трейдинг» и подсвечивались снизу, они писались в свое время от руки. Внутри воняло затхлостью и стояла удушливая жара. Кондиционер гудел так, что стекла дрожали, но он только гонял застоявшийся воздух. Какие-то парни в байкерских куртках рассматривали подержанные охотничьи ружья, в то время как женщина-кассир с подозрением косилась на них сквозь восьмигранную стеклянную коробку. В витринах хранились старые часы и золотые цепочки, а охотничьи ружья кто-то выставил прямо на стойку возле прилавка.

Я не мог точно сказать себе, что именно ищу, поэтому ходил от полки к полке, от старой мебели к почти новым чехлам для автомобильных сидений, пока кое-что не попалось мне на глаза. В углу, рядом с вешалкой для одежды на случай плохой погоды (главным образом, старых макинтошей и вылинявших дождевиков), в два ряда расположились туфли и сапоги. Большинство из них выглядели сильно поношенными, но «замберланы» сразу бросались в глаза: мужские ботинки, относительно новые и гораздо более дорогие, чем те, среди которых они стояли. Их явно недавно привели в порядок. Кто-то, возможно, владелец магазина, почистил их обувным кремом, прежде чем выставить на продажу.

Я поднял один и понюхал его изнутри — пахнуло лизолем и чем-то еще: похоже, землей и сырым мясом. Поднял второй — и уловил тот же запах. На Рики были «замберланы» в тот день, когда они с Эллен зашли ко мне, вспомнил я. Да и нечасто такие дорогие ботинки появляются в захудалом магазине подержанных вещей. Я подошел с ботинками к прилавку.

Мужчина за прилавком казался очень низкорослым и выглядел нелепо в парике из густых темных волос, который словно сняли с головы манекена в универмаге. Из-под завитка на шее торчал пучок его собственных волос мышиного цвета; они напоминали безумных родственников, которых от греха подальше поселили на чердаке. На шнурке, повязанном вокруг шеи, висели круглые очки — и терялись в растительности на груди продавца. Ярко-красную рубашку он наполовину расстегнул, и на левой стороне груди были видны шрамы. Руки у мужчины были тонкими, но производили впечатление скрытой силы. На левой руке отсутствовали мизинец и безымянный палец. Зато ногти на уцелевших пальцах были тщательно острижены.

Мужчина заметил, что я смотрю на его изуродованную левую руку, и поднял ее к лицу. Из-за двух отсутствующих пальцев его рука отдаленно напоминала пистолет, как его изображают детишки на школьном дворе.

— На лесопилке потерял, — объяснил он.

— Неосторожность, — ответил я.

Он пожал плечами.

— Проклятое полотно пилы начисто отхватило мне пальцы. Вы когда-нибудь работали на лесопилке?

— Нет. Мне всегда казалось, что мои пальцы неплохо смотрятся у меня на руках. Такими они мне и нравятся.

Мужчина задумчиво посмотрел на свои обрубки.

— Странно, но я все еще их чувствую. Знаете, как будто они по-прежнему на месте. Вы, наверное, и не знаете, как это бывает.

— Думаю, знаю. Вы Стаки?

— Да, сэр, это мое заведение.

Я поставил ботинки на прилавок.

— Хорошие ботинки! — живо прокомментировал он, подняв один из них в воздух неизуродованной рукой. — Возьму за них не больше шестидесяти баксов. Я сам их наваксил, отполировал и выставил на продажу часа два назад, не больше.

— Понюхайте их.

Стаки прищурился, склонил голову набок.

— Что вы сказали?

— Я сказал: понюхайте их.

Стаки несколько секунд как-то странно смотрел на меня. Потом взял один ботинок и старательно понюхал его изнутри. При этом его ноздри двигались как у кролика.

— Я ничего не чувствую, — сказал он.

— Лизол. Ведь лизолом пахнет, так?

— Ну, конечно. Я всегда дезинфицирую обувь перед продажей. Разве кто-нибудь захочет надеть ботинки, которые воняют.

Я склонился через прилавок к нему, одновременно подвинув вперед второй ботинок.

— Видите ли, — произнес я тихо, — я вот что хочу спросить. Чем они пахли до того, как вы их почистили?

Стаки, по-видимому, не принадлежал к тем, кого легко смутить. Он, в свою очередь, резко склонился ко мне, стукнул по прилавку костяшками трех пальцев и вопросительно поднял бровь.

— Вы что — псих?

В зеркале позади прилавка я увидел, что мотоциклисты повернулись к нам, чтобы лучше обозревать весь спектакль. Поэтому я продолжал говорить так же тихо.

— Когда вы купили эти ботинки, на них была земля, ведь так? И они пахли трупом, да?

Он отступил на шаг.

— Вы кто?

— Просто парень.

— Будь вы просто парень, купили в себе эти чертовы ботинки и шли бы себе.

— Кто продал ботинки?

Теперь он начал злиться и перешел в наступление.

— Это не ваше собачье дело, мистер. А теперь убирайтесь из моего магазина.

Я не шевельнулся.

— Послушай, приятель, ты можешь поболтать со мной, а можешь поболтать и с полицией. Но ты заговоришь, понял? Я не хочу создавать тебе проблемы, но если придется, я их тебе все-таки создам.

Стаки ошеломленно уставился на меня. Он понял, что означали мои слова. Но, прежде чем он собрался с духом, чтобы ответить, в разговор вмешался третий голос:

— Эй, Стак, — проговорил один из байкеров, — У тебя все в порядке?

Стаки поднял изуродованную левую руку, жестом показывая, что, дескать, нет проблем. Затем опять переключил свое внимание на меня. Когда он заговорил, в его словах не было даже легких признаков огорчения. Стаки был прагматиком — в бизнесе которым он занимался, приходилось им быть, — и он знал, когда надо уступить.

— Это старикан, что живет севернее, — сказал он со вздохом. — Сюда приезжает примерно раз в месяц, привозит то, что найдет. Хлам, в основном, но я даю ему за это несколько баксов, и он снова уезжает. Иногда приносит и что-нибудь приличное.

— Он недавно это принес?

— Вчера. Я дал ему за них тридцать баксов. Приволок еще рюкзак. Я его прямо сразу и продал. Вроде все. Больше у него ничего не было на продажу.

— Это тот старикан, что живет севернее Темной Лощины?

— Ага, точно, севернее Темной Лощины, — глаза Стаки снова хитро сузились. — Хоть скажите, мистер: кто вы? Что-то вроде частного сыщика?

— Я уже сказал — просто парень.

— Для просто парня ты задаешь слишком много вопросов.

Поскольку Стаки снова готов был нарваться на неприятности, пришлось объясниться.

— Я любопытен по природе, — для начала сказал я, но все же показал ему свое удостоверение. — Имя?

— Джон Барли.

— Это его настоящее имя?

— Какого черта я должен это знать?

— Он тебе показывал какие-нибудь документы?

Стаки чуть не рассмеялся.

— Видели бы вы его — сразу поняли бы: не тот это человек, что станет таскать с собой удостоверение личности.

Я кивнул. Достал бумажник и, отсчитав шесть десятидолларовых купюр, положил их на прилавок.

— Мне нужна квитанция, — обронил я.

Стаки быстро заполнил бланк кривыми печатными буквами, поставил печать и, помедлив, передал его мне.

— Как я вам уже говорил, не хочу неприятностей, — напоследок произнес он.

— Если вы сказали мне правду, таковых не будет. Стаки взял у меня из рук квитанцию, сложил ее пополам и положил в полиэтиленовый пакет вместе с ботинками.

— Надеюсь, вы поймете меня правильно, мистер, но, должен вам заметить, вы не дружелюбнее скорпиона.

— Вот как? — отпарировал я, забирая пакет с обувью. — Так вы здесь еще и дружбой торгуете?

— Нет, мистер. Уверяю вас, нет, — тон Стаки обрел твердость и решительность. — Однако советую вам никогда ее не покупать. Хоть бы это было и так, как вы говорите.

Глава 24

Уже стемнело, когда я отправился назад в Темную Лощину. Снег летел почти горизонтально вдоль дороги — к пещере Бивер и дальше, туда, где продуваемая ветром, обсаженная по краям деревьями узкая дорога вела в Темную Лощину. Казалось, соприкасаясь с фарами, снежинки вспыхивают и осыпаются маленькими искрами. Да и само небо словно разваливалось и падало на землю. По пути я пытался дозвониться Эйнджелу и Луису по сотовому, но безрезультатно. Как оказалось, они уже вернулись в отель. Когда я вернулся и Луис открыл мне дверь, на нем были черные брюки с острыми, как бритва, стрелками и кремовая сорочка. Я никогда не мог понять, как ему удается выглядеть таким франтом? Мои чистые рубашки смотрелись куда более мятыми, чем сорочки Луиса, лежавшие в грязном белье.

— Эйнджел принимает душ, — сообщил он, когда я прошел в их номер. На экране телевизора репортер мямлил что-то, стоя на лужайке перед Белым домом.

— Редкий случай.

— Да и бог с ним. Вот если бы стояло лето, к нему слетелись бы все мухи.

Конечно, это был явный перебор: Эйнджел только выглядел так, словно не в ладах с мылом и теплой водой, да к тому же казался обычно более помятым, чем окружающие люди. По правде говоря, он выглядел более помятым, чем кто-либо из тех, кого я знал, хотя и был необыкновенно чистоплотен.

— Есть какое-нибудь шевеление в доме Пайна?

— Никакого. Старик вышел было — и опять зашел. Мальчишка вышел — и снова зашел. Повторяемая в четвертый-пятый раз новость начинает устаревать. Никаких следов Билли Перде. Как, впрочем, и следов кого-нибудь еще.

— Думаешь, они знают, что вы здесь?

— Может быть. Но ничего не пытаются изменить. А у тебя что-нибудь новенькое есть?

Я показал ему выкупленные ботинки и рассказал о разговоре со Стаки. В это время из душа вышел завернутый в четыре полотенца Эйнджел.

— Черт побери, Эйнджел! — бурно отреагировал Луис. — Мать твою, ты прям как Махатма Ганди. Для чего тебе столько полотенец?

— Холодно, — заныл тот. — И я всю задницу отсидел в автомобиле.

— Твоя задница и с моим ботинком не сравнится. Мне ни одного полотенца не оставил! Если ты вытираешь насухо свой тощий белый зад и скоблишь его до блеска, сходи к хозяйке и попроси еще полотенец. И проверь, чтоб они были помягче. Я не собираюсь скрести себе спину наждачной бумагой.

Пока Эйнджел вытирался и одевался, как всегда тихо бормоча себе под нос, я подробно рассказал им обоим о своих разговорах с Рейчел, шерифом Тэннен и Эрикой Шнайдер и о том, что нового узнал о посещении Билли Перде приюта «Санта-Марта».

— Выходит, мы уже собрали кучу информации, но до сих пор не знаем, какой в ней смысл, — заметил Луис, когда я умолк.

— Кое в чем смысл просматривается, — сказал я.

— Думаешь, Калеб Кайл на самом деле существует? — спросил он.

— Но он же существовал, когда убивал свою мать! Когда, по всей вероятности, именно он расправился с еще одной местной девушкой спустя пару десятков лет. И потом, те девушки, которые погибли в шестьдесят пятом — разве они были убиты умственно неполноценным человеком? Расположение тел говорит о многом: о стремлении выказать свое презрение, шокировать — но это, на мой взгляд, еще и попытка имитировать действия безумца. Думаю, инсценировка служила тому, чтобы заставить людей думать, мол, только сумасшедший мог такое сотворить. А окровавленная одежда, подброшенная в дом Флетчера, дала им готового психа, которого они искали.

— Так куда же он делся?

Я тяжело опустился на одну из кроватей:

— Не знаю. Но предполагаю, что он ушел на север, в глушь.

— А почему он больше не убивал? — вмешался Эйнджел.

— Этого я тоже пока не понимаю. Может, Калеб и убивал, но не оставлял следов. Мне известно, что в отрогах Аппалачей были убиты экскурсанты; слышал я и о других пропавших и до сего времени не найденных людях. Поневоле начинаешь размышлять: вот если бы они не бросили поиск, надеясь на то, что произошел несчастный случай, то столкнулись бы с чем-то куда более ужасным, чем могли вообразить... Могло быть и так: Калеб убивал еще до того, как появился в Мэне, но никто не приписал ему этих убийств, — продолжал я. — Рейчел решила, что у него, возможно, наступил период покоя, однако недавние события подтолкнули его к действиям.

Эйнджел взял один из «замберланов» и повертел его в руках.

— Итак, мы знаем, что это означает, принимая во внимание, что ботинки когда-то принадлежали дружку Эллен Коул. — Он посмотрел на меня, и в глазах его плескалась безмерная печаль.

Не хотелось отвечать ему. Точнее, признавать значительную вероятность того, что то и Эллен убита вместе с Рики, мертва.

— Никаких следов Стритча? — спросил я.

Луис сразу рассвирепел.

— Я просто чую его! Дежурная из администрации все еще убивается по своей кошке, простите за каламбур. Полиция же считает, что это сделали дети.

— Что теперь? — подал голос Эйнджел.

— Отправлюсь повидать так называемого Джона Барли, — ответил я.

Луис покачал головой.

— Это плохая идея, Берд. Уже темно, а он знает эти леса получше тебя. Ты можешь не найти его, а вместе с ним упустить и возможность узнать, как эти ботинки у него оказались. И потом, проклятая собака предупредит старика, и он начнет стрелять, а тебе, вероятно, придется стрелять в ответ. От мертвого Барли нам не будет никакой пользы.

Луис говорил верно. Но я от этого не почувствовал себя лучше.

— Тогда поеду на рассвете, — неохотно сдал я свои позиции.

Никто из нас не упомянул тогда о том, что я, возможно, уже столкнулся с самим Калебом Кайлом, но ретировался, потому что тот угрожал мне помповым ружьем.

— На рассвете — так на рассвете, — согласился Луис.

Вернувшись в свою комнату, я набрал домашний номер телефона Уолтера и Ли Коул. После третьего гудка Ли сняла трубку, и в ее голосе зазвучала именно та смесь надежды и страха, которую мне приходилось слышать и раньше в голосах сотен отцов, матерей, родных и друзей, ждавших обнадеживающих слов о пропавшем близком человеке.

— Слушаю...

— Ли, это я.

Она сначала ответила не сразу; послышались ее быстрые шаги и шум легкой перепалки, словно она отрывала трубку от чьего-то уха. Я догадался, что это Лорен.

— Ты нашел ее?

— Нет. Мы в Темной Лощине. Ищем, но пока ничего нет.

Не стоило говорить ей о найденных ботинках Рики: вдруг я ошибался насчет того, что могло с ним случиться? Или, скажем, ботинки принадлежали вовсе не ему? Только заставил бы ее зря волноваться. Если же я был прав, мы довольно скоро узнаем остальное.

— Ты виделся с Уолтером?

Я ответил, что нет. Предполагал, что он сейчас в Гринвилле, но не стремился с ним встречаться. Он бы только все усложнил, а мне и так становилось все труднее контролировать свои чувства.

— Он так разозлился, когда узнал, что я сделала... — Ли плакала, и, когда она заговорила вновь, голос ее дрожал. — Он сказал: если ты вмешиваешься, то страдают люди. Их убивают. Пожалуйста, Берд, пожалуйста, не дай чему-нибудь случиться с ней. Пожалуйста!

— Не дам, Ли. Созвонимся. До свидания.

Я повесил трубку и провел ладонями по лицу и волосам, дав им упасть свободными прядями мне на лоб... Уолтер по-своему был прав. В прошлом я вмешивался — и люди страдали. Но страдали главным образом потому, что другие люди предпочитали не вмешиваться. Можно иногда направить людей в ту или иную сторону, однако наиболее важные шаги они совершают лишь по собственной инициативе.

Уолтер всегда придерживался определенных принципов. Но он никогда не оказывался в таких обстоятельствах, когда эти принципы сводились на нет, когда требовалось защитить тех, кого любишь, или отомстить за них, если тебя навсегда разлучили с ними. А теперь он находился рядом с Темной Лощиной, и положение, которое и так представлялось трудным и запутанным, с его приездом, могло еще усугубиться... Вот так я и сидел какое-то время, закрыв лицо ладонями. Потом разделся и встал под душ, опустив голову и расправив плечи, чтобы дать воде, подобно пальцам массажиста, потрудиться над моими усталыми, натруженными мышцами.

Телефон зазвонил, когда я вытирался. Эйнджел сообщал, что они ждут меня, чтобы отправиться поужинать вместе. Я был не голоден, и беспокойство об Эллен путало мои мысли, но я согласился пойти с ними. Когда мы подошли к ресторану, на двери висела табличка, оповещавшая, что заведение уже закрыто. В баре «Роудсайд» проводилось какое-то благотворительное мероприятие; там должен был выступить оркестр высшей школы. Все и вся собирались отправиться туда. Мои приятели обменялись огорченными взглядами.

— Мы должны идти помогать оркестру, в то время как просто хотим есть? — возмутился Луис. — Какие дятлы живут в этом городе? Кому мы должны заплатить, если хотим пива? Ассоциации учителей и родителей? — он внимательнее изучил табличку.

— Эй, да тут кантри и вестерн бэнд «Ларри Фалчер и Гэмблерз». В конце концов, может, этот город и не совсем протух.

— Бог мой, только не это! — откликнулся Эйнджел. — Хватит твоей бесноватой музыки. Почему нельзя послушать соул? Подобно любому, кто разделяет твои этнические убеждения, ты знаешь Куртиса Мэйфилда, ну, может, немного Уилсона Пикета. Они твои ребята, парень, а не «Лоувин Бразерс» и Кати Маттеа. Между прочим, не так давно люди использовали это чертово кантри в качестве музыкального фона, когда вешали твоих родственников.

— Эйнджел, — спокойно отреагировал Луис, — никто больше не вешает ничьих братьев под записи Джонни Кэша.

Ничего другого не оставалось, как отправиться в «Роудсайд». Мы вернулись в мотель и взяли ключи от моей машины. Когда я вышел из своего номера, выяснилось, что Луис успел добавить к своему костюму черную ковбойскую шляпу, украшенную лентой с серебряными солнцами. Эйнджел схватился за голову и буквально взвыл от негодования.

— У тебя там и все остальное тоже от «Виллидж Пипл»?! — поинтересовался я с безобидной улыбкой. — Знаешь, ты и Чарли Прайд, вы вместе, пожалуй, самые рьяные адепты всей этой черной кантри-и-вестерн рутины. Видели бы тебя твои братья так разодетым, они бы тебе высказали...

— Братья помогали создавать нашу великую страну, а вся эта «кантри-и-вестерн рутина», как ты ее называешь, оставалась главной музыкальной темой целых поколений тружеников. Разве все чернокожие не были воодушевлены? И Поль Робсон, сам знаешь. И потом, мне просто нравится эта шляпа, — и он небрежным жестом слегка заломил ее поля.

— Очень надеюсь, что вы оба не будете особенно высовываться, пока мы здесь. Иначе придется вам действовать совсем наоборот, — подытожил я, когда мы забрались в «мустанг».

Луис нарочито громко вздохнул.

— Берд, отсюда до Торонто я — единственный чернокожий. Даже если я подхвачу витилиго^[5]по дороге от мотеля до пристанища оркестра высшей школы, я все равно буду высовываться. Поэтому заткнись и поезжай.

— Ага, Берд, езжай, — с заднего сиденья подал голос Эйнджел. — А не то Кливен Литтл приведет свой отряд на твою задницу. Каупоуксы с Аттитьюдом, может быть, или Враг Прерий...

— Эйнджел заткнись!

«Роудсайд» оказался большим и старым зданием, расположенным у самого леса. Здание было длинным, с окнами и украшениями только по фасаду, с башенкой над входом, которая возвышалась, как церковная колокольня. На стоянке припарковалось множество машин, а еще больше набилось между деревьями вокруг. «Роудсайд» находился на западной окраине городка; за ним тянулся уже настоящий густой лес.

Мы отдали входную плату.

— Пять долларов! — Эйнджел даже присвистнул. — Это что, воровской притон?

Он пошел впереди нас и направился непосредственно в бар: длинное сводчатое помещение, где было почти так же темно, как на улице. На стенах горели не особенно яркие лампочки, и бар был освещен настолько, чтобы посетители могли видеть этикетки на бутылках, но не прейскурант. «Роудсайд» внутри казался намного больше, чем снаружи, а свет мерк сразу за пределами бара и сцены в центре танцевальной площадки. От дверей до сцены на возвышении, находившемся в дальнем конце помещения, я бы насчитал, наверно, футов триста. От сцены лучами до затемненных стен расходились ряды столов. У стен было так темно, что виднелись только бледные луны лиц, да и то, когда их обладатели поворачивались в сторону освещенной части зала. Двигаясь вдоль стен, люди напоминали смутные тени, обретая сходство с призраками.

— Это бар Стива Уандера, — сказал Эйнджел. — А меню, вероятно, написано по системе Брайля.

— Здесь довольно темно, — согласился я. — Уронишь четвертак, и, пока найдешь, он будет стоить меньше десяти центов.

— Ага, прямо рейганомика в миниатюре, — выдал Эйнджел.

— Не говори плохо о Рейгане, — посоветовал Луис. — У меня добрые воспоминания о Роне.

— Должно быть, более приятные, чем у самого Рона, — ухмыльнулся Эйнджел.

Луис пробирался к свободному столику у правой стены, рядом с дверью запасного выхода; каждая из таких дверей находилась посередине одной из стен «Роудсайда». Вероятно, имелась, по крайней мере, одна дверь в торце, за сценой. Сейчас эту сцену занимали те, кто назвался Ларри Фалчером и «Гамблерс». Луис уже притоптывал ногами и тряс головой в такт музыке.

Честно говоря, Ларри Фалчер и его оркестр производили неплохое впечатление. Их было шестеро: Фалчер, и ребята, игравшие на мандолине, гитаре и банджо. Вначале они сыграли «Возвращение Бонапарта» и пару песен Боба Уиллса: «Смирись с этим» и «Прикид техасского ковбоя». Затем перешли к «Картер Фэмили», исполнили «Вобаш — Пушечное Ядро» и «Блюз взволнованного человека». Потом «Ты познаешь» из репертуара «Лоуин Бразерс». А вслед за этим выдали чистенькую интерпретацию «Одна штука тогда» Джонни Кэша. Подбор вещей разномастный, но играли они хорошо и с явным энтузиазмом.

Мы заказали бургеры и жареную картошку. Они прибыли к нам в пластиковых коробках с надписью на дне: «Хранить в жире». Я почувствовал, что кровь стынет в моих жилах, как только понюхал эту еду. Эйнджел и Луис выпили «Pete's Wicked». Я взял бутылку воды.

Группа сделала перерыв, и народ направился к бару и туалетам. Я глотнул воды и принялся изучать толпу. Ни Рэнда Дженнингса, ни его жены не наблюдалось, что было, в общем-то, совсем неплохо.

— Нам бы надо сейчас быть у дома Мида Пайна, — вдруг заявил Луис. — Если Билли Перде там и появится, то не парадным шагом при свете дня.

— Если бы вы сейчас были там, то уже бы окоченели и вряд ли что-либо замечали, — ответил я. — Делаем, что можем.

Чувствовалось, что контроль над ситуацией ускользает от меня... Может быть, он все время от меня ускользал, с того момента, когда я взял у Билли Перде пятьсот долларов, даже не спросив, откуда они у него? Уверенность, что Билли рано или поздно отправится в Темную Лощину, не исчезла. Всегда существовала вероятность того, что он проскользнет мимо нас, но я подозревал, что Билли будет некоторое время отсиживаться у Мида. А может, даже попытается с его помощью смыться в Канаду. Появление Билли обязательно нарушит заведенный в доме Пайна порядок, и я доверял способности своих друзей засечь любое подобное нарушение.

Но Билли пока еще в относительно меньшей степени был источником моих забот, чем Эллен Коул. Хотя чем-то — я еще не понял, чем именно, — их исчезновения были связаны между собой. Какой-то старик провозил Эллен и Рики сюда. Возможно, это был тот же старик, что преследовал Риту Фэррис, и его видел и затем у ее дома Билли. И вполне вероятно, что в небольшом техасском городке нынешнего старика когда-то знали под именем Калеба Брюстера... Слишком много случайных совпадений для такого ограниченного пространства, как Темная Лощина.

Действуя резко, словно по сигналу, какая-то женщина пробилась сквозь толпу к стойке бара и заказала выпивку. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что это Лорна Дженнингс. В своем ярко-красном свитере она выделялась в толпе, как маяк. Рядом с ней держались еще две женщины: стройная брюнетка в зеленой блузе навыпуск и женщина постарше в белом полотняном топе с розочками. Похоже, девочки намеревались хорошенько гульнуть. Лорна меня не видела. Или не хотела замечать.

Раздались аплодисменты: это Ларри Фалчер и его оркестр вернулись на сцену. Они стали наяривать «Голубую луну Кентукки», и танцевальная площадка моментально завертелась, как карусель. Пары плыли с улыбками на лицах: дамы — поднимаясь на носки, мужчины — умело кружа их. Повсеместно раздавался смех. Друзья и соседи образовывали группки, болтали с бокалами пива в руках, наслаждаясь непривычной обстановкой ночного общения и ощущая родство душ. На транспаранте, подвешенном над баром, выражалась благодарность всем за поддержку оркестра высшей школы. В полумраке парочки помоложе потихоньку целовались, пока их родители отплясывали под песни своей юности. Музыка, казалось, становилась все громче. Толпа задвигалась заметно быстрее. Со стороны бара послышался звон разбитого стекла, сопровождаемый взрывом надсадного хохота. Лорна стояла спиной к колонне, обе ее спутницы по другую сторону колонны молча слушали музыку. По стенам двигались тени самых фантастических очертаний. Пары оживленно разговаривали, молодежь подшучивала друг над другом. В общем, народ отдыхал вовсю.

Тут и там обсуждали события, связанные с обнаружением тела Гари Чута. Но никого лично эти события не касались. И вообще они как-то не вписывались в праздничное настроение текущей ночи. Я наблюдал за мужчиной и женщиной, сидевшими у стойки бара наискосок от Лорны: они страстно целовались, не замечал ничего вокруг себя. Рука женщины скользила все ниже и ниже по боку мужчины. Ниже, ниже...

...Вниз. Туда, где перед ними стоял маленький ребенок, мальчик. Стоял в круге света, который, казалось, ниоткуда не падал, а возникал сам по себе. Пока рядом скользили пары, а мужчины группами проходили сквозь толпу, роняя на ходу пивную пену из кружек, ребенок по-прежнему стойко держался в своем освещенном кусочке пространства, и ни один человек не приблизился вплотную к нему и не разрушил окружавшую его скорлупку света. Свет струился на его белокурые волосы, освещал ярко-красный комбинезон и заставил ноготки его крошечных ручек засиять, когда он поднял левую руку и указал в темноту.

— Донни? — услышал я собственный шепот.

И тут из тьмы в дальнем конце бара возникла белая фигура. Стритч улыбался: раздвинутые в улыбке толстые мягкие губы безобразно растянули кожу его лица, лысая голова чуть блестела при тусклом освещении. Он направился в сторону Лорны Дженнингс. Пробираясь к ней сквозь толпу, оглянулся на меня и резко провел поперек шеи указательным пальцем.

— Стритч, — прошипел я, вскочив с места.

Луис, тоже встав, внимательно изучал толпу, нащупывая рукой свой пистолет.

— Я его не вижу. Ты уверен?

— Он в другом конце бара. Позади Лорны.

Луис пошел в обход справа: рука под черной курткой, палец на спусковом крючке. Я двигался слева, но толпа была плотной и вязкой. Мне приходилось с усилием пробиваться сквозь нее; люди отступали и смотрели на пролившееся пиво. («Приятель, эй, приятель, пожар, что ли?») Я старался не терять из виду красный свитер Лорны, но обзор то и дело загораживала толпа, и я вскоре потерял свой ориентир. Я различал справа от себя Луиса, двигавшегося, раздвигая пары, по краю танцевальной площадки и привлекавшего любопытные взгляды. Левее меня Эйнджел обходил бар по кривой.

Удалось приблизиться к стойке, но мужчины и женщины стояли там плотной толпой, требуя выпивки, размахивая деньгами, хохоча, лапая друг друга. Я протолкался, расплескав напитки и толкнув тощего прыщавого юношу так, что он упал на колени. Ко мне потянулись руки, и послышались злобные выкрики, но я не обратил на них внимания. Бармен, толстый смуглый мужчина с густой бородой, поднял руку в останавливающем жесте, когда я залез на стойку бара, тут же поскользнувшись на мокрой столешнице.

— Эй! Убирайся отсюда! — заголосил было он. Но, увидев у меня в руке «смит-вессон», замолчал и отступил в глубь бара, к телефону у дальней стены.

Зато теперь я отчетливо видел Лорну. Она обратила ко мне лицо, когда я вырос над ней; другие головы с широко открытыми глазами тоже повернулись в мою сторону. Я развернулся, чтобы посмотреть, как Луис пробивается сквозь свалку в баре, одновременно изучая толпу, пытаясь уловить в полутьме отблеск белой яйцевидной головы...

Я первым заметил его. От Лорны Стритча отделяло пространство, занятое десятью или двенадцатью людьми, и он продолжал неуклонно двигаться в ее сторону. Люди разок-другой поглядели ему вслед, но их отвлекало от Стритча зрелище, которое представлял собой я — стоящий на стойке бара человек с пистолетом в руке. Стритч снова улыбнулся мне, и что-то сверкнуло в его руке: короткое кривое лезвие с очень острым концом. Я прыгнул, оттолкнувшись от стойки, и приземлился в центральной части бара, где стояли счетчики наличности и бутылки. Затем, совершив еще прыжок, попутно разбросав попавшиеся под ноги стаканы, очутился почти рядом с Лорной. Люди шарахнулись от меня, раздались испуганные крики. Я отделился от бара и наконец-то протолкался к ней.

— Уходи, — коротко бросил я. — Здесь ты в опасности.

Она чуть ли не улыбалась, но, увидев в моей руке пистолет, нахмурила брови.

— Что? Что ты хочешь этим сказать?

Я поглядел туда, где за спиной Лорны в последний раз видел Стритча, но он ускользнул из поля зрения, снова затерявшись в толпе.

Луис, стоя на столе, наклонялся как можно ниже, чтобы не стать легкой мишенью для выстрелов.

Он обернулся ко мне и жестом указал на центральный выход. На сцене оркестр продолжал играть, но музыканты то и дело бросали друг на друга озабоченные взгляды.

Слева от меня здоровенные мужики в футболках двигались в нашу с Луисом сторону. Я схватил Лорну за плечи.

— Собери подружек, и стойте у самого бара. Пока я лишь это хотел сказать. Объяснения потом.

Лорна разок кивнула, теперь уже без улыбки. Думаю, она заметила характерное мелькание Стритча и разобралась в его намерениях на ее счет.

Работая плечами, я начал пробираться к центральному выходу, к которому вело несколько ступенек, и в дверях увидел официантку, хорошенькую девушку с длинными темными волосами. Неуверенно переминаясь с ноги на ногу, она наблюдала за всем, что происходило вокруг бара. Внезапно рядом с ней из темноты возникла белая яйцевидная голова: лицо Стритча отвратительно улыбалось. Бледная рука вцепилась девушке в волосы, и перед ее лицом блеснуло лезвие. Официантка сделала попытку освободиться при помощи крика и слез. При этом она упала на колени. Я попытался прицелиться в Стритча, но люди толкали меня, руки и головы мелькали перед глазами, мешая обзору. Какой-то молодой человек с комплекцией футболиста попытался схватить меня за правую руку, но я локтем двинул ему по лицу, и он отступил. Когда уже казалось, что мы бессильны что-либо сделать, чтобы предотвратить смерть девушки, по воздуху пролетел какой-то темный предмет и разлетелся, ударившись о голову Стритча. Левее своей позиции я увидел стоявшего на стуле Эйнджела: его рука все еще висела в воздухе над столом, откуда он стянул бутылку.

Стритч подался назад, кровь обильно текла из многочисленных порезов у него на лице и голове. Официантка вывернулась из его рук и бросилась вниз по ступенькам, оставив нападавшему клок своих волос. Дверь позади Стритча распахнулась; одно движение — и он исчез в ночи.

Уже спустя секунду я и Луис устремились в погоню. Почти мгновенно мы достигли ступенек. Позади нас, у главного входа появились люди в синей униформе, и послышались визг и крики. Снаружи здания по одну сторону от двери стояли бочонки с пивом, по другую — пустой зеленый бидон. Перед нами виднелась кромка леса, освещенная большими лампами на боковой стене здания. Впереди мелькнуло что-то белое — и скользнуло в темноту. Мы двинулись за ним.

Глава 25

В лесу стояла поразительная тишина, словно снег лишил природу голоса, задушил всяческую жизнь. Не слышны были ни шум ветра, ни голоса ночных птиц — только скрип наших башмаков и легкий хруст веток под ногами.

Я зажмурился, опершись рукой о ствол дерева, чтобы дать глазам возможность привыкнуть к темноте леса. Вокруг нас кроны деревьев, почти полностью укутанные снегом, затаились над едва проступавшей из-под снега землей. Луис уже разок споткнулся и упал, все его пальто спереди стало белым. Со стороны бара долетали невнятный шум и крики, но пока что никто не шел за нами.

В конце концов, никому из посетителей еще не было ясно, что же на самом деле произошло в баре; один размахивал пистолетом, другой швырнул бутылку и попал в третьего; некоторые люди могли сказать полиции, что видели нож, и это с уверенностью подтвердила бы официантка. Понадобилось бы некоторое время, чтобы они нашли фонари, а полицейские организовали преследование.

Вскоре слабый желтый луч света осветил деревья где-то позади нас, однако густой лес преграждал ему дальнейший путь. И только болезненный лунный свет над нашими головами единственный создавал некое призрачное освещение.

Луис находился поблизости от меня; достаточно близко для того, чтобы мы не теряли друг друга из виду. Я поднял руку, и мы остановились. Вокруг по-прежнему не слышалось ни звука, и это могло означать что угодно: либо Стритч ступал очень осторожно, либо он поджидал нас впотьмах. Я вспомнил о засаде за дверным проемом в Портлендском комплексе: Стритч точно прятался сразу за проемом, и, если бы я пошел за ним, он бы убил меня. «На этот раз, — решил мысленно я, — не отступлю!».

Чуть позже я услышал слева какой-то звук: тихий, словно хвойные иголки скользнули по одежде. А за ним — легкий скрип снега под подошвой. По выражению лица Луиса я понял, что он держит ухо востро. Послышался еще один шаг, затем другой, третий, причем шаги как бы удалялись от нас.

— Могли мы оказаться впереди него? — прошептал я.

— Сомневаюсь. Может, это кто-нибудь из бара? Но фонарика у него нет, и потом — это один человек, а не группа.

Но было в этом и еще кое-что странное. Шум показался мне систематичным и последовательным, можно даже сказать, продуманным. Словно кто-то производил его умышленно, чтобы мы поняли: он или она здесь.

Я сглотнул слюну, наблюдая, как вокруг лица Луиса клубился легкий пар от дыхания. Он взглянул на меня и недоуменно пожал плечами.

— Продолжай слушать. Но лучше бы нам двигаться.

Он шагнул вперед из-за ствола ели — и звук выстрела нарушил тишину леса. Пуля разорвала кору и разбрызгала смолу у самого лица Луиса. Он повалился на землю и с усилием перекатился правее, за естественное укрытие: тупой край скалы торчал там из снега.

— Ночное видение! — донесся до меня его комментарий. — К чертовой матери этих профессионалов!

— Ты тоже считаешься профессионалом, — вполголоса напомнил я ему. — Поэтому ты здесь.

— Забудь! Вот что значит, когда вокруг тебя любители и все такое.

Мне стало вдруг интересно: а вообще как долго Стритч следил за нами, выбирая удобный момент, чтобы начать действовать? Вероятно, достаточно длительное время. Его хватило, чтобы застать меня вдвоем с Лорной и даже понять, что нас что-то связывает.

— Почему он пытался наброситься на нее в таком людном месте? — спросил я самого себя вслух.

Луис рискнул выглянуть из-за каменного выступа, поскольку никаких выстрелов больше не последовало:

— Стритч хотел напакостить женщине. И собирался сделать это специально для тебя, так, чтобы ты понял, что это именно он. Более того, он намеревался таким образом выманить нас на свет божий.

— А мы, выходит, попались на удочку и пошли за ним?

— Не хотелось его разочаровывать, — ответил Луис. — Говорю тебе, не думаю, что подобный мужик все еще морочит себе голову из-за тех денег.

Мне надоело держать в объятиях ель.

— Я намерен слегка размяться. Посмотрим, как далеко мне удастся забрести. Не выглянешь ли еще разок из своей норки? Не прикроешь ли меня?

— Ты мужик или нет? Давай сам!

Я глубоко вздохнул и, низко пригнувшись, зигзагами двинулся вперед вдоль двух невидимых корней. Но едва сумел вовремя убрать ноги, как дважды тявкнул пистолет Стритча, вздымая снег и грязь у моей правой пятки. За этим последовал шквал огня со стороны Луиса, отчего осыпались ветки и пустились вскачь камни. Похоже, он все-таки вынудил Стритча пригнуть голову.

— Ты его хоть видишь?! — завопил я, упав на четвереньки и привалившись затем спиной к ели. Передо мной клубились гигантские облака от моего неровного дыхания. Я даже начал согреваться. Вместе с тем и в темноте было заметно, что руки у меня красные от холода, как сырое мясо. Прежде чем Луис ответил, что-то белесое зашевелилось в кустарнике впереди меня, и я открыл огонь. Неясная фигура опять скрылась в темноте.

— Не понял, — подытожил я. — Он примерно в тридцати футах к северо-востоку от тебя, направляется дальше в глубь леса.

Луис уже перемещался: его темный силуэт виднелся на фоне снега. Чтобы прикрыть Луиса, я пригляделся, прицелился и выстрелил четыре раза примерно в том направлении, куда двинулся Стритч. Ответных выстрелов не последовало, и вскоре Луис оказался на одном уровне со мной, на расстоянии примерно десяти футов.

— И снова левее меня, но уже значительно дальше послышались чьи-то быстрые и уверенные шаги: кто-то еще двигался к Стритчу.

— Берд? — Луис был удивлен не меньше меня.

Я быстро поднял руку, подавая знак «Внимание!», и указал направление, откуда донесся шум. Мы ждали. Секунд тридцать ничего не происходило. Мне ничего не было слышно, кроме биения собственного сердца и пульсирования крови в ушах.

Потом послышались два выстрела один за другим, а вслед за этим такой звук, как будто столкнулись два крупных тела. Я и Луис бегом рванулись вперед. Наши ноги закоченели, и мы поднимали колени на бегу как можно выше, чтобы окончательно не увязнуть в снегу. Так мы бежали во всю прыть, пока не ворвались в заросли, держа руки повыше, чтобы хоть частично защититься от веток. Там мы нашли Стритча...

Стритч стоял спиной к нам на маленькой усеянной валунами полянке, весь картинно облитый серебристым лунным светом. Он был почему-то босиком. Руки его с неистовой силой сжимали голый остов повалившейся, но не упавшей сухой сосны: она так и зависла под углом к земле, наверное, опираясь на скрытые под снегом валуны. Из спины Стритча, прямо из его плаща, торчало что-то толстое и красное, поблескивавшее в лунном свете. Когда мы приблизились, Стритч покачнулся и, похоже, сжал дерево еще крепче, словно пытаясь выдавить из себя острый сук, на который напоролся. Широкая красная струя вытекала у него изо рта. Он потерял много крови, хватка его постепенно ослабевала, и Стритч застонал от бессилия. Уродливая голова повернулась на звук наших шагов, и глаза наемного убийцы расширились от изумления. При этом толстые влажные губы широко раздвинулись, обнажив плотно сжатые зубы: ему с трудом удавалось удерживаться в вертикальном положении. Кровь струилась также из ран на голове, темными ручьями стекая по бледному лицу.

Когда мы подошли почти вплотную, рот Стритча широко открылся, и он издал дикий крик. Внезапно киллер забился в агонии; руки его сами собой разжались, и он упал ничком вместе с сухой сосной, так и оставшись неподвижно лежать на сером стволе дерева.

Убедившись, что Стритч мертв, я внимательно осмотрел полянку. Луис проделал то же самое. Нам обоим дано было ясное предупреждение, что откуда-то из-за пределов нашей видимости некто следит за нами, что идет своего рода игра: он видит и нас, и то, что сделано, а мы его — нет.

Глава 26

Я сидел в кабинете Рэнда Дженнингса в полицейском участке Темной Лощины и сквозь предутреннюю мглу наблюдал в окно, как на улице идет снег. Дженнингс расположился напротив меня; он сложил ладони вместе, пристроив на них свой наметившийся второй подбородок. За моим стулом стоял Ресслер. За дверью кабинета патрульные — хотя и одетые в форму, но в основном временный персонал, собранный по такому случаю, — бегали взад-вперед по коридору, как встревоженные муравьи в муравейнике.

— Скажи мне, кто это был? — спросил Дженнингс.

— Я тебе уже говорил, — ответил я.

— Скажи еще раз.

— Он называл себя Стритч. Действовал на свой страх и риск: покушения, пытки, убийства, да что угодно.

— И зачем, по-твоему, он напал на официантку в Темной Лощине, штат Мэн?

— Не знаю.

Вот тут я лгал. Однако если бы я сказал правду (что это была попытка отомстить за гибель партнера), тогда Дженнингс пожелал бы узнать, кто убил Абеля и какую роль во всем этом сыграл я. Скажи я ему об этом, и наверняка, он запер бы меня в камеру.

— Спроси его о черномазом, — вступил в разговор Ресслер.

Мышцы на шее и плечах у меня почти бессознательно напряглись, и я услышал за спиной шипение Ресслера:

— У вас проблемы с этим словом, мистер Великий Стрелок? Не нравится, когда человека называют черномазым, особенно если он ваш друг?

Я глубоко вздохнул и справился с нарастающим негодованием.

— Не знаю, о чем ты говоришь. Но хотел бы послушать, как ты изъяснялся бы подобным образом в Гарлеме.

Ресслер покраснел. Дженнингс разлепил ладони и направил на меня указательный палец.

— И опять я утверждаю, что ты лжец, Паркер. У меня есть свидетели, которые видели, как за тобой по улице шел цветной; тот же цветной был замечен в мотеле в компании тощего белого парня в день твоего приезда; цветной платил наличными вперед за номер, который делил со своим тощим белым приятелем, а тот впоследствии и огрел этого самого Стритча бутылкой, после чего оба смылись из мотеля и исчезли черт-те куда... Ты меня хорошо слышишь?

Я, конечно, знал, куда отправились Эйнджел и Луис. Они остановились в мотеле «Индия Хилл» на шоссе № 6, около Гринвилла. Эйнджел зарегистрировался там, а Луис не высовывал носа из номера. Питаться собирались, покупая еду по-соседству, в «Макдональдсе». И ожидали моего звонка.

— Повторяю, я даже не понимаю, о чем вы. Когда удалось обнаружить Стритча, я был один. Может, кто-нибудь отправился вслед за мной, решив, что мне понадобится помощь, чтобы изловить этого парня. Но, если оно и так, я лично никого, кроме Стритча, не видел.

— Ты чертовски изворотлив, Паркер. Мы обнаружили три, а может, и четыре цепочки следов, ведущих в направлении этой поляны. Теперь я спрошу тебя снова: почему этот парень напал на официантку в моем городе?

— Не знаю, — соврал я в очередной раз. Разговор явно заходил в тупик, и, если сравнить его с загнанной лошадью, кто-нибудь уже точно, не выдержав, пристрелил бы ее.

— Не морочь мне голову! Ты следил за этим парнем. Шел за ним по пятам еще до того, как он нацелился на девчонку... — Рэнд сделал паузу. — Допустим, это был Карлин Симмонс, с чего и следовало начать. — На лице Дженнингса появилось выражение задумчивости; при этом он не спускал глаз с моего лица.

Дженнингс, вообще-то, мне не нравился. Никогда не нравился. И то, что случилось в прошлом между нами, отнюдь не способствовало установлению дружеских отношений. Однако Рэнд отнюдь не был тупицей.

Он встал и пошел к окну, некоторое время всматривался в черноту.

— Сержант, — сказал он, наконец, — извини, но ты бы не оставил нас одних?

Ресслер за моей спиной, чуть слышно вздохнув, двинулся с места, тихо, осторожно протопал к двери и почти бесшумно закрыл ее за собой. Тогда Дженнингс повернулся ко мне, сцепив пальцы рук так, что затрещалисуставы.

— Теперь я развязал себе руки в отношении тебя. Ни один человек за пределами этой комнаты не сделает и попытки остановить меня, даже если очень захочет. Ни один человек не вмешается, — голос Рэнда звучал спокойно, однако глаза его горели злобой.

— Ты развязал себе руки в отношении меня, Рэнд? Лучше бы тебе надеяться, что кто-нибудь вмешается. Возможно, такая помощь тебя даже обрадовала бы.

Он вальяжно уселся на край стола, глядя мне в лицо. Сцепленные кисти рук по-прежнему лежали на коленях.

— Поговаривают, тебя видели в городе с моей женой... — Теперь Дженнингс не смотрел на меня. Казалось, он сосредоточил все свое внимание на суставах пальцев, изучая сначала их, а затем каждый шрам и каждую складку, вену или пору на коже рук. «Это руки пожилого человека, — подумал я, — они старше, чем должны быть». В Дженнингсе была заметна накопившаяся усталость. Если в браке нет любви, то за это платят оба: не только женщина, но и мужчина.

Пусть я никак не прореагировал на его заявление, нетрудно было догадаться, о чем он думает...

Иногда такое случается — назови это роком, судьбой, Божьей волей; назови это хоть невезением, — когда пытаешься сохранить в морозилке умирающий семейный союз, чтобы он не разлагался и дальше. Думаю, брак Рэнда представлял собой нечто подобное: ему требовалась заморозка в полуживом состоянии — в ожидании чуда, которое вернуло бы его к жизни. И тут появился я, как привет от апреля, и Рэнд почувствовал, что все ледяное сооружение начало подтаивать. Я ничего не мог дать его жене. По крайней мере, ничего не готов был дать. Не знаю, что она нашла во мне. Может быть, дело заключалось вовсе не во мне, а в том, что я собой олицетворял: потерянные возможности, неиспробованные пути, неиспользованные шансы.

— Слышишь, что я говорю?

— Слышу.

— Это правда? — Рэнд напряженно взглянул на меня: его охватила паника. Он не отдавал себе в этом отчета, даже не допускал такой возможности, но в действительности боялся. Может быть, где-то в глубине души он все еще по-настоящему любил свою жену, пускай и таким странным, совершенно неестественным для нормальной жизни образом. Настолько неестественным, что они оба утратили самый смысл понятия «любовь».

— Раз спрашиваешь, значит, знаешь об этом, — добавил я чуть погодя.

— Ты снова пытаешься увести ее у меня?

Мне стало почти жаль его.

— Видишь ли, я здесь не для того, чтобы уводить кого бы то ни было от кого бы то ни было. Если она уходит от тебя, то делает это по собственным причинам и соображениям, а не потому, что мужчина, явившийся из ее прошлого, силой уводит ее. У тебя проблемы с женой? Это твое личное дело. Я вам не адвокат.

Он слез со стола, сжав руки в кулаки.

— Не умничай со мной, парень, а то я...

Я тоже встал и двинулся ему навстречу. Мы оказались лицом к лицу. Даже если бы он попытался ударить меня, пространство не позволяло размахнуться. И я заговорил, произнося фразы спокойно и отчетливо:

— Ты ничего мне не сделаешь. Попробуй встать на моем пути — и я отделаюсь от тебя. Что касается Лорны, то лучше, пожалуй, нам не говорить о ней. Потому что, как бы ни сложилось, все равно выйдет безобразно. И одному из нас в любом случае пришлось бы худо. Много лет назад я валялся на залитом мочой полу, ты бил меня ногами, а твои дружки наблюдали. Но с тех пор мне не раз приходилось убивать, и я убью тебя, если ты перейдешь мне дорогу. У тебя есть еще вопросы, шеф? Если захочешь обвинить меня в чем-то, то знаешь, где меня найти.

Я беспрепятственно ушел от него, забрав со стола свой пистолет, и собирался поехать в мотель. На улице было сыро и мерзко, ноги по-прежнему мерзли в промокших ботинках. В голове мелькали мысли о Стритче, корчившемся от боли в мрачном лесу, поднимавшемся на цыпочки в тщетной попытке выжить; о той силе, которая швырнула убийцу прямо на острый сук сухого дерева... Стритч выглядел коренастым, мощным мужчиной с низко расположенным центром тяжести. Такие люди обычно не очень подвижны. Воротник его плаща был надорван в том месте, где убийца Стритча ухватился за него, чтобы, используя тяжесть собственного тела, создать необходимую инерцию и насадить убийцу на сук дерева. Следовало искать кого-то весьма сильного и быстрого, кто к тому же воспринимал Стритча как угрозу себе.

Или не только себе.

Холодный ветер гулял по главной улице Темной Лощины. Уже на подъезде к мотелю он порядком засыпал машину снежной пылью. Я прошел к своему номеру, вставил ключ в замочную скважину и повернул его. Но дверь оказалась отпертой. Тогда я отступил назад и вправо, вытащил из кобуры пистолет и только тогда осторожно распахнул дверь...

Лорна Дженнингс сидела у меня на кровати с ногами, сбросив туфли и подтянув колени к подбородку. Комнату освещала главным образом лампа-ночник у кровати. Руки Лорны сплетенными пальцами обнимали голени. По телевизору показывали ток-шоу, но она снизила громкость почти до нуля.

Лорна подняла на меня взгляд, в котором светилось все: и почти любовь, и почти ненависть. Мир, который она сотворила для себя — кокон безразличия, покрывший похороненные чувства и жалкий, умирающий брак, — распадался на глазах. Лорна тряхнула головой, не отводя от меня глаз и, похоже, готовилась вот-вот заплакать. Потом отвернулась к окну, которое уже скоро должно было впустить в комнату тусклый свет зимнего утра.

— Кто это был? — спросила она.

— Его звали Стритч.

Большим и указательным пальцами руки Лорна крутила и двигала по суставу безымянного пальца как бы машинально обручальное кольцо. Вскоре кольцо соскользнуло вовсе и очутилось у нее в горсти. Я всегда считал потерю кольца нехорошим знаком.

— Он ведь собирался убить меня, правда? — голос казался совсем обыденным, хотя в нем чувствовалась легкая дрожь.

— Да.

— Почему? Я никогда его раньше не видела. Что я ему сделала? — она оперлась левой рукой о правое колено в ожидании моего ответа. По ее лицу потекли слезы.

— Он хотел убить тебя, поскольку думал, что ты для меня что-то значишь. Жаждал мне отомстить. И решил: вот это и есть подходящий случай.

— А я для тебя что-то значу? — теперь Лорна говорила еле слышно, почти шептала.

— Когда-то я любил тебя, — просто ответил я.

— А теперь?

— Я по-прежнему готов позаботиться о том, чтобы тебе не нанесли обиды и не причинили зла.

Она опять затрясла головой, оторвав ее от коленей и прижав к лицу запястье правой руки. Теперь Лорна плакала, не таясь.

— Ты убил его?

— Нет. Кто-то другой добрался до него раньше.

— Но ведь ты убил бы его?

— Да.

Рот Лорны кривился от душевной боли, слезы капали из глаз и увлажняли мои простыни. Я достал из коробки на комоде платок и дал ей. Потом присел рядом на край кровати.

— Господи, и зачем ты только сюда приехал? — пролепетала она. Ее тело сотрясалось от рыданий. Они шли из такой глубины, что мешали изливаться словам; получались как бы ритмические паузы, заполненные молчаливой обидой. — Иногда я целыми неделями не думала о тебе. Когда же узнала, что ты женился, то вся сгорала внутри. Однако думала, что это могло бы помочь, дать возможность ране затянуться. Так оно и случилось, Чарли, действительно. А теперь...

Я придвинулся к ней и коснулся ее плеча ладонью, но она резко отстранилась.

— Нет, — прошептала она. — Нет, не надо.

Но я ее не слушал. Забрался на кровать, встал на колени и притянул ее к себе. Она сопротивлялась, хлестала меня ладонями по лицу, по телу, по рукам. А потом упала лицом ко мне на грудь и затихла. Обвила меня руками, крепко прижавшись ко мне щекой. И сквозь ее сжатые зубы вырвался долгий звук, похожий на завывание. Я положил руки ей на спину, нащупал пальцами застежку бюстгальтера сквозь свитер. Все легко подходило к закономерному концу. Мне уже виделся серпик волос над приспущенными джинсами и отделанное кружевами белье...

Голова Лорны у меня под подбородком никак не могла удобно устроиться, ее щека терлась о мою шею, пока, подняв голову, она не прижалась щекой к моему лицу. На меня накатила волна страсти, руки от волнения дрожали, как я ни пытался объяснить себе ее желание близости со мной реакцией на преследование Стритчем. А как было бы просто и приятно отдаться настроению этого момента, хоть на короткое время воссоздать лучшие мгновения моей юности!

Однако я лишь нежно поцеловал ее в висок и сразу же отстранился.

— Прости, — только и мог я сказать Лорне.

Встав с кровати и подойдя к окну, я слышал, как она направилась в ванную. Громко щелкнула задвижка... Хорошо на короткий миг снова ощутить себя молодым человеком, раздираемым желанием иметь нечто, не принадлежащее ему, на что он не имеет права. Но молодой человек исчез, а у того, кто занял его место, уже не было прежней остроты чувства к Лорне Дженнингс. На улице, как и много лет назад, шел снег, укрывая прошлое белоснежным одеялом, сотканным из невысказанных желаний и неиспользованных возможностей.

Опять щелкнула задвижка: Лорна выходила из ванной. Когда я обернулся, она обнаженная стояла передо мной.

— Мне кажется, ты что-то забыла в ванной, — промолвил я, не сделав ни малейшего движения в ее сторону.

— Разве ты не хочешь быть со мной? — спросила она.

— Не могу, Лорна. Если бы я поступил так, это было бы неверно истолковано. И, откровенно говоря, я вовсе не уверен, что сумел бы справиться с последствиями.

— Нет, дело не в этом... — слезинка стекла по ее щеке. — Я теперь не такая, какой ты знал меня прежде.

Что ж, она и вправду была не такой, какой я ее помнил. Появились впадинки на бедрах и ягодицах и слой жира на животе. Груди стали менее упругими и предплечья сделались чересчур полноваты. Небольшой след от варикозной вены тянулся в верхней части левой ноги. Немало морщин собралось вокруг рта, а от уголков глаз они разбегались веером.

Вместе с тем, хотя годы наложили свой отпечаток, им не удалось убить ее красоту. Наоборот, чем старше она становилась, тем сильнее проступала в ней природная женственность. Хрупкая красота юности устояла и даже набрала новую силу в борьбе с северными зимами и трудностями семейной жизни, приспособившись, но не увянув. И эта сила отразилась в лице Лорны, придав всему облику достоинство и зрелость, которые были изначально заложены в ней, однако только благодаря обстоятельствам проявились в ее чертах. Когда я смотрел ей в глаза и ее взгляд встречался с моим, я знал: эту женщину я любил в прошлом, к ней и сейчас испытываю чувство, которое могу назвать любовью, и это чувство сохранилось между нами.

— Ты все еще прекрасна, — сказал я.

Она испытывающе посмотрела на меня: не пытаюсь ли я ослепить ее лестью? А когда поняла, что мои слова искренни, то прикрыла глаза веками, словно в глубине души была растрогана, но не могла определиться с ощущениями, что сильнее — боль или наслаждение?

Лорна закрыла лицо ладонями и покачала головой.

— Это так неловко.

— Да, весьма, — вежливо согласился я.

Она кивнула — и опять исчезла в ванной. Вернулась уже полностью одетая и сразу направилась прямо к двери. Я пошел за Лорной и догнал ее в тот момент, когда она уже взялась за дверную ручку. Она обернулась, прежде чем открыть дверь, и приложила ладонь к моей щеке.

— Я не знаю, — проговорила она, нежно коснувшись лбом моего плеча. — Я просто не знаю...

И выскользнула из еще темноватой комнаты в тусклый утренний свет.

Спал я недолго. Проснулся, принял душ и оделся. Посмотрел на часы, застегивая их на руке. И вдруг мой желудок свела такая голодная боль, какой я ни разу не чувствовал за последние месяцы. Из-за обилия событий — поиски следов Калеба Кайла, разговор с Рейчел, смерть Стритча — я потерял счет дням.

Было одиннадцатое декабря. До годовщины оставался один день.

В половине третьего, сидя в ресторане, я покончил с засохшим тостом и кофе. При мысли о Сьюзен во мне разгорелась злость на весь мир — почему я позволил ей и моей дочери покинуть меня? Смогу ли, невзирая на боль и тоску, непрерывно гложущие меня, когда-нибудь начать все сначала?

Сейчас мне просто необходима была Рейчел. Сила и глубина потребности в ней удивляла даже меня самого. Я уже ощущал нечто подобное: когда сидел напротив нее, будучи на Гарвард-сквер, слушал ее голос и наблюдал за движениями рук. Сколько раз мы встречались за последнее время? Дважды? И все же именно с ней я чувствовал умиротворение, в котором мне так долго было отказано.

Что мог бы я привнести в наш союз и в себя самого, если бы этим отношениям суждено было вновь развиться? Меня преследовал призрак жены. Я носил траур, все еще горевал по ней. И чувствовал себя виноватым за свои чувства к Рейчел, за то, что мы совершили вместе. Не предательство ли это памяти о Сьюзен — желание все начать вновь? Столько ощущений, столько чувств, столько возмездий, столько попыток отдать долги спрессовались вместе за последние двенадцать месяцев. Я чувствовал себя измученным, иссушенным непрошеными видениями, которые вторгались в мои сны и в мою явь. Я видел Дональда Перде в баре. Видел так же ясно, как обнаженную Лорну перед собой в номере мотеля. Как Стритча, нанизанного на сук дерева.

Я хотел бы начать все снова, но не знал, как это сделать. Лишь понимал: край близок, и мне надо найти какой-то способ зацепиться до того, как произойдет окончательное мое падение.

Я вышел из ресторана и поехал в Гринвилл. «Меркурий» был припаркован позади мотеля, под деревьями, которые почти полностью скрывали его со стороны дороги. Рэнд способен был установить слежку за Эйнджелом и Луисом, подобно тому, как он следил за мной, и подстраховаться не мешало. Только я припарковался, Эйнджел уже открыл дверь шестого номера и, отойдя в сторону, пропустил меня внутрь, а затем аккуратно закрыл дверь за собой.

— Ну, посмотри-ка на себя в зеркало, — сказал он с довольной ухмылкой.

Луис лежал на одной из двух широких кроватей и читал свежий номер «Нью-Йорк тайме».

— И правда, Берд, — высказался и он вслед за Эйнджелом. — Ну ты и мужчина! Ты же скоро окажешься в одной из секс-клиник на пару с Майклом Дугласом. А мы об этом прочитаем в журнале «Пипл».

— Мы еще присутствовали, когда она пришла. Как раз собирались уезжать, — пояснил Эйнджел. — Она была в таком состоянии... Ну, я и впустил ее, — он присел на кровать боком к от Луису. — Теперь я просто уверен: ты начнешь нам рассказывать, как вы сидели с шефом полиции и обсуждали все это и он сказал: «Конечно, Берди, ты можешь спать с моей женой, потому что она действительно любит тебя, а не меня». Если же такого разговора не состоялось, то довольно скоро там тебя будут жаловать еще меньше, чем до сих пор. А если откровенно, они тебя любят так же, как уши дохлого осла.

— Я не спал с ней.

— Она к тебе приставала?

— Вы когда-нибудь слышали о чувствах?

— Это уже чересчур. Но я приму это за «да». Подразумеваю, что ты не реагировал адекватно. Господи, Берди, у тебя самообладание святого!

— Перестань, Эйнджел, пожалуйста.

Я сел на край другой кровати и опустил голову на руки. Глубоко вздохнул и зажмурил глаза. Когда я их снова открыл, Эйнджел стоял почти рядом со мной. Я поднял руку, чтобы показать: все, мол, в порядке. Пошел в ванную и сбрызнул лицо холодной водой, прежде чем вернуться к ним.

— Что касается моих отношений с шефом полиции, то ведь я еще не смылся из города, — возобновил я разговор с того места, где мы отклонились от темы. — Я свидетель и одновременно подозреваемый по делу в нераскрытом убийстве неопознанного мужчины в лесах штата Мэн. Дженнингс попросил меня оставаться в пределах досягаемости. Но он все-таки обмолвился кое о чем: медицинская экспертиза пока не представила официального отчета, однако, похоже, можно с уверенностью сказать, что Гарри Чута жестоко избили перед тем, как убить. По следам на запястьях можно сделать вывод, что его, скорее всего, подвешивали на дереве. Расследование убийства будет вести Главное управление Центрального отдела криминальных расследований в Бангоре, это сказал мне Дженнингс; но и сама Темная Лощина, похоже, к завтрашнему утру будет наводнена копами.

— Луис кое-куда звонил, связался с некоторыми из своих коллег, — проинформировал меня Эйнджел. — Он выяснил, что Аль Зет и личный состав «плохих парней из Палермо» вылетели в Бангор прошлой ночью. Похоже, что время Тони Сэлли истекло.

Итак, они приближались. Приближалась и расплата. Это ощущалось в полной мере. Я подошел к двери и, выглянув на улицу, окинул взглядом безмятежную белизну Индия-Хипп, вывеску туристического информационного бюро, пустынную автостоянку. Подошел Луис.

— Вчера в баре ты произнес вслух имя малыша Дональда. Как раз перед тем, как увидел Стритча, — проговорил он.

Я кивнул:

— Понимаешь, я что-то видел. Даже не знаю, что это было, — и, распахнув дверь, вышел наружу.

Луис не стал развивать тему.

— И что теперь? — спросил он. — Ты оделся так, словно собрался в арктическую экспедицию.

— Я все еще не расстался с мыслью отправиться на поиски старика Барли. Надо узнать, как случилось, что он продал Стаки башмаки Рики.

— Нам тоже с тобой прошвырнуться?

— Нет. Не хочу пугать его больше, чем нужно для дела. И потом, вам лучше не показываться некоторое время в Темной Лощине. После того как я поговорю с ним, мы, может быть, сможем решить, как действовать дальше. А с этим я справлюсь сам.

Но тут я ошибался.

Книга 3

"Свой путь земной пройдя до половины,

Я оказался в сумрачном лесу".

Данте, «Божественная комедия»

Глава 27

По пути к дому старика, известного под именем Джона Барли, я снова и снова представлял себе Стритча, нанизанного на толстый сук. Он не мог знать о существовании Калеба Кайла и не подозревал, что за ним охотятся с двух сторон. Стритч зациклился на мести, на желании убить Луиса и меня после того, как жизнь в нашем лице внезапно свела счеты с Абелем. Но убийцы не имели ничего общего с Калебом Кайлом.

Мне казалось вполне вероятным, что Стритча убил Калеб, хотя я понятия не имел, как тот узнал про убийцу. Я подозревал, что он мог пересечься со Стритчем, когда они оба приблизились к Билли Перде ; тогда Калеб и пронюхал что-то про Стритча. Билли был ключом к Калебу Кайлу, единственным из встречавшихся с ним, кто выжил, единственным, кто мог описать, как он выглядит...

Добравшись до дороги, ведущей к хижине Джона Барли, я уже знал, что словесное описание Билли мне вряд ли понадобится. Когда я выходил из машины, пистолет уже был у меня в руке.

Пока я добрался до дома старика, уже начало вечереть. Сходя с холма, полого спускавшегося к его двору, я заметил в одном из окон свет. Двигаться пришлось с западной стороны, против ветра, так, чтобы дом находился между мной и собакой в ее конуре-автомобиле. Мне удалось беспрепятственно подойти вплотную к двери. Но тут из машины-конуры донеслось громкое рычание, и по снегу понеслась неясная тень: собака все-таки учуяла мой запах и пыталась перехватить меня. Почти в то же мгновение рывком распахнулась дверь дома, и из проема показался ствол ружья. Я схватился за ружье и рывком выдернул старика наружу. Собака буквально взбесилась: она то подпрыгивала к самому моему лицу, то вцеплялась в обшлага моих брюк. Старик же как упал, так и лежал на земле, не выпуская, однако, из рук ружья. Я ударом отбросил от себя собаку и приставил ствол пистолета к уху старика.

— Поосторожнее с ружьем, а то, клянусь Богом, я пришью тебя на месте.

Его пальцы отпустили затвор, и он убрал руки от ружья, тихо свистнул и произнес:

— Полегче, Джесс, полегче, приятель.

Собака заскулила и отошла на некоторое расстояние, довольствуясь тем, что бегала вокруг нас и лаяла, пока я поднимал старика на ноги. Я молча указал старику на стул, стоявший на крыльце. Тот тяжело уселся, потирая левый локоть в том месте, каким больно ударился о землю.

— Что тебе надо? — спросил Джон Барли. Он не смотрел на меня, но не сводил глаз с собаки. Она осторожно подобралась к хозяину, глухо рыкнув на меня перед тем, как усесться рядом с ним, чтобы он мог почесать у нее за ушами.

На плече у меня был рюкзак, и я кинул его старику. Он поймал рюкзак и впервые поднял мутный взгляд на меня.

— Открой, — сказал я.

Он помедлил. Потом все-таки расстегнул молнию и заглянул внутрь.

— Узнаешь их?

Барли покачал головой.

— Нет. Вроде бы нет.

Я поднял пистолет. Раздался собачий лай, причем он стал октавой выше.

— Старина, для меня это важно. И не доводи меня до бешенства. Я знаю, что именно ты продал ботинки Стаки в Ороно. Он дал тебе за них тридцать долларов. А теперь расскажи мне: как они к тебе попали?

Он пожал плечами.

— Нашел, наверное.

Я резко наклонился к старику; собака немедленно вскочила, шерсть на ее загривке встала дыбом. Моя пушка все время оставалась нацеленной на старика, но теперь я медленно направил ствол на собаку.

— Нет! — воскликнул Барли, пытаясь рукой удержать собаку около себя и прикрывая ее грудь. — Пожалуйста, только не собаку!

Я пожалел, что угрожал собаке. И задумался: может ли этот старик быть Калебом Кайлом? Есть ли в нем такой скрытый запас сил, чтобы потягаться со Стритчем? Мне казалось, я узнал бы Калеба, если бы нашел его, сразу же почувствовал бы его истинную суть. А в Джоне Барли, по моим ощущениям, присутствовал лишь страх: боязнь передо мной и, похоже, перед чем-то или кем-то еще.

— Расскажи мне правду, — сказал я, смягчив тон. — Где ты взял эти башмаки? Ты пытался избавиться от них после нашего первого разговора. Я хочу узнать — почему.

Он с усилием моргнул и сглотнул слюну, покусывая нижнюю губу. Наконец, он, видимо, принял решение и заговорил:

— Я снял их с мертвого парня. Откопал его, взял ботинки, а потом снова закопал... — Барли опять пожал плечами. — Еще взял и его рюкзак. Вещи по-любому были ему уже не нужны.

С усилием удержавшись, чтобы не ударить его пистолетом, я только спросил:

— А девушка?

Старик дважды тряхнул головой, словно пытаясь вытрясти из волос какое-то насекомое.

— Я не убивал их, — Барли сморщил лицо, словно готов был заплакать. — Я никому не причинил вреда. Мне просто нужны были ботинки.

Мне стало тошно. Я подумал о Ли и Уолтере Коул, о том времени, что я провел с ними и с Эллен. Жутко не хотелось сообщать им, что их дочь мертва. И я снова усомнился, что этот старый шакал, этот оборванец мог быть Калебом Кайлом.

— Где она?

Старик методично поглаживал тело собаки, тяжело проводя рукой от головы почти до самого обрубка хвоста.

— Я знаю только, где парень. А про девушку... Чистая правда, не имею понятия, где она может быть.

В свете, лившемся из окна, кожа старика отсвечивало желтизной. И это делало его лицо жалким и больным. Глаза Барли увлажнились, зрачки напоминали точки или следы от булавок. Он заметно дрожал, так, будто страх пронизывал все его тело. Я опустил пистолет и произнес примирительно:

— Я не собираюсь причинять тебе вред.

Старик покачал головой. И ужас холодной волной окатил меня, когда он сказал:

— Мистер, я вовсе не вас боюсь.

По рассказу Барли, он увидел их неподалеку от залива Литтл Брайар: девушку и парня на передних сиденьях автомобиля и какую-то неясную фигуру, почти тень, — на заднем. Барли шел мимо залива с собакой, возвращаясь домой после охоты на кроликов, когда обратил внимание на машину, остановившуюся ниже, ближе к воде. От машины доносились резкие рокочущие звуки, словно камни сыпались. Был еще не вечер, но уже темнело. Барли рассмотрел очертания двух молодых людей, когда они прошли перед фарами машины: девушку в голубых джинсах и ярко-красной парке и парня в черной кожаной куртке, расстегнутой, несмотря на холод.

Парень поднял капот машины и рассматривал что-то там внутри, освещая двигатель карманным фонариком. Старик видел, как тот покачал головой, и слышал, как парень говорил с девушкой, но слов было не разобрать. Потом парень громко выругался в лесной тишине.

Задняя дверца машины открылась, и из машины вылез третий пассажир: высокий мужчина и, как что-то подсказывало Барли, старый, даже старше самого Барли. Он, Барли, и теперь не смог внятно объяснить, почему сразу почувствовал отвращение к этому третьему. Лишь запомнил, что рядом с ним тогда тихонько взвыла его собака. Высокий человек остановился около машины и, как показалось Барли, стал пристально всматриваться в лес, словно хотел отыскать место, откуда донесся неожиданный шум. Хозяин догадался потрепать собаку по загривку и успокоить словами: «Тише, приятель, тише». Но он видел, как у той раздуваются ноздри, чувствовал, что она дрожит, прижимаясь к ногам хозяина. Что бы там пес ни учуял, это было что-то дурное, и тревога собаки передалась Барли.

Высокий человек просунул голову и руку в дверцу водителя, и фары погасли. Молодой человек тут же отреагировал, выкрикнув: «Эй, что ты делаешь? Ты же вырубил свет!» Луч фонарика сдвинулся и осветил сначала лицо приблизившегося высокого мужчины, а потом что-то сверкнувшее в его длинной руке. Парень снова окликнул высокого: «Эй!» — и бросился к девушке, отталкивая ее назад и заслоняя от ножа.

Барли услышал крик парня: «Не делай этого!» Затем сверкнул нож, и фонарик со стуком упал. Парень пошатнулся и произнес: «Беги, Эллен, беги».

Потом высокий мужчина навис над парнем, как длинная темная туча. Барли видел, как нож, сверкая, поднимался и падал, поднимался и падал...

А потом убийца погнался за девушкой. Барли было слышно, как она, спотыкаясь, неуклюже пробирается сквозь лес. Девушка не успела уйти далеко. Раздался крик, потом звук тяжелого удара — и все смолкло. Пес рядом с Барли принюхался, опустил голову к земле и тихо, печально завыл.

Высокий вернулся к автомобилю. Девушки с ним не было. Он подхватил парня под мышки, доволок до задней части машины и запихнул тело в багажник. Потом открыл водительскую дверь и медленно, но уверенно стал толкать машину вниз по покрытой грязью дороге, ведущей к Известковому озеру...

Барли рассказал подробно, как привязал собаку к дереву, как осторожно обернул ей морду носовым платком и потрепал разок по холке, давая понять, что скоро вернется; потом прислушался, пытаясь определить, откуда доносится шум колес машины.

Примерно в полумиле, ниже по дороге, как раз перед самым озером, высокий мужчина загнал машину на поляну рядом с болотом: поваленные деревья торчали из темной воды. На поляне виднелась заранее вырытая яма, и свежая земля лежала кучками, похожими на могильные холмики. С одного края у ямы был скат, и высокий старик столкнул по нему машину в глубь земли. Она встала на дно почти ровно, только одно заднее колесо было чуть приподнято. Затем этот тип вскарабкался на крышу машины и оттуда уже стал пробираться к краю ямы. Послышался звук, будто лопату выдернули из земли, а потом — хруст, когда она снова ушла вглубь; после чего — тихий шорох первых комьев, упавших на крышу машины...

Старику потребовалось два часа, чтобы полностью скрыть машину под землей. А вскоре снег должен был покрыть сугробами остальные следы. Убийца бросал землю лопатой размеренно, ни разу не сменив темпа, ни единожды не остановившись, чтобы передохнуть. Невзирая на все, что Джон Барли перед этим видел, он позавидовал чужой силе. Но, когда высокий старик закончил обход территории, проверив, хорошо ли сделал свою работу, Барли услышал поблизости знакомый лай, за которым последовал протяжный вой. И ему стало ясно, что его Джессу удалось избавиться от повязки на морде. Высокий остановился и вскинул голову, затем резко воткнул лопату в трясину и начал взбираться по откосу, легко преодолевая подъем своими длинными ногами и держа путь на голос собаки.

Однако Барли тоже не стоял на месте, передвигаясь быстро и бесшумно. Он прокладывал себе дорогу через поваленные бревна, ступая по глубоким колеям и лосиным следам так, чтобы треском ломаемых веток не насторожить высокого человека позади себя. Добрался до пса и потянул того за веревку. Хвост Джесса вилял, изображая прилив восторга и облегчение. Пес немного сопротивлялся, когда Барли вновь надевал на него импровизированный намордник. Затем он отвязал собаку, взял пса на руки и побежал домой. Барли лишь один раз остановился, чтобы оглянуться, почти уверенный, что слышит близко позади себя погоню. Но ничего подозрительного не заметил. Добравшись до своей хижины, Барли запер дверь, перезарядил ружье, вставив смертельный заряд № 1, и сел в кресло. Так он просидел, не сомкнув глаз, до самого рассвета. После чего впал в скверный, прерывистый сон, перемежавшийся видениями, в которых земля сыпалась ему в открытый рот...

— Почему ты никому об этом не рассказал? — спросил я.

Даже тогда я еще сомневался, верить Барли или нет. Поверить было трудно. Однако в глазах старика не мелькало и следа коварства — лишь стариковский страх смерти. Теперь собака лежала рядом с ним, она не спала, глаза ее были открыты, время от времени она поглядывала на меня, чтобы удостовериться, что я не делал никаких резких движений во время повествования старика.

— Я не хотел неприятностей, — ответил Барли на мой вопрос. — Но я вернулся туда посмотреть, нет ли каких-то следов девушки. И за этими вот ботинками. Больно красивые ботинки... Может быть, я думал проверить: не привиделось ли мне все, что я увидел? По старости мозги иногда чудят. Однако я ничего не нафантазировал. Хотя девушка исчезла без следа. На земле даже крови не осталось, чтобы определить, в какой стороне ее искать. Я понял, что мне это все не привиделось, как только нашел углубление в земле. Моя лопата наткнулась там на железо... Я собирался сохранить ботинки и рюкзак. Может, даже и отнес бы их в полицию. Чтобы они не подумали, что старик свихнулся, когда я стал бы рассказывать им обо всем. Но... — Он замолчал.

Я ждал.

— На следующий вечер, после того дня, когда все это случилось, я сидел с Джессом на крыльце. И вдруг почувствовал, как пес вздрогнул. Он не лаял, ничего такого, просто начал трястись и скулить. И, не отрываясь, смотрел в лес, прямо туда. — Барли поднял палец и указал им в то место, где ветви двух кленов почти соприкасались, как влюбленные, тянущиеся друг к другу в темноте. — А там кто-то стоял и наблюдал за мной и собакой. Не двигался, ничего не говорил, просто стоял и смотрел. И я понял: это был он. Прямо нутром чуял. Да и по поведению собаки понимал. Потом этот тип словно растворился в лесу. И больше я его не видел... Но я знал, зачем он приходил. Это было предупреждение. Не думаю, что высокий старик с уверенностью считал меня свидетелем. И он не собирался тогда убивать меня. Но скажи я что-нибудь кому-нибудь — он бы точно узнал. И вернулся бы за мной. Я это понял. А потом пришли вы и задавали вопросы. И я твердо решил избавиться от вещей. Вынул все из рюкзака и продал сам рюкзак и ботинки Стаки. Парнишкину одежду я сжег. Больше ничего от этого случая не осталось.

— Ты когда-нибудь раньше видел этого человека? — задал я наболевший вопрос.

Барли отрицательно покачал головой.

— Никогда. Он явно не из здешних мест, иначе я бы узнал его, — старик наклонился вперед. — Вам не следовало бы приходить сюда, мистер, — в его тихом голосе прозвучало чуть ли не смирение. — Он узнает и придет за мной. Придет за нами обоими.

Я осмотрелся. Наступила ночь; сгущались тени деревьев. На небе не светились звезды, и луну заслонили облака. По прогнозу снегопад должен был усилиться, на следующей неделе обещали двенадцать дюймов, а может, и больше. И вдруг меня охватило боязливое сожаление, что моя машина осталась ниже на дороге и что нам придется брести сквозь лесную темень, чтобы добраться до нее.

— Ты когда-нибудь слышал такое имя: Калеб Кайл? — спросил я Джона Барли.

Он моргнул, словно я его ударил по щеке, но не удивился.

— Конечно, слышал. Он легенда. Никогда не было человека с таким именем в здешних краях, — ответил Барли. Однако в его ответе я уловил легкий оттенок сомнения: прямо-таки послышалось, как щелкнул выключатель в его мозгу, а глаза старика расширились оттого, что до него дошло.

Итак, Калеб похитил Эллен и Рики, втершись к ним в доверие. Он и был тем человеком, который посоветовал им посетить Темную Лощину и о котором рассказывала мне хозяйка маленького отеля. И я не сомневался, что именно Калеб повредил двигатель их машины, а потом подсказал им, куда свернуть: поближе к Известковому озеру, где их ждала готовая могила. Я только не мог понять, зачем он это сделал. В этом отсутствовал всякий смысл. Если только...

...Если только он все это время не следил за мной — с того момента, как я начал помогать Рите Фэррис. Любой, оказавшийся рядом с Ритой, автоматически становился объектом преследования как противник Билли. Не похитил ли он Эллен Коул, а может, даже и убил ее так же, как и ее бойфренда, чтобы наказать меня за то, что я вмешался в дела человека, который, как он считал, был его сыном? Если Эллен еще жива, тогда малейшая надежда найти ее зиждется лишь на том, чтобы понять мысли Калеба. Калеб наблюдал за мной, когда я спал, в ночь после убийства Риты и Дональда. Он же положил детскую игрушку мне на кухонный стол. Что он тогда думал? И почему не убил меня, когда у него имелся такой шанс? Ответ на эти вопросы лежал где-то за пределами моего понимания. Я сцепил руки так, что суставы затрещали. Меня одолевало отчаяние от собственной неспособности ухватить нить его мыслей... И внезапно я все понял.

Калеб знал, кто я. И, что еще важнее, он знал, чей я внук. Ему нравилось мучить внука так же, как он издевался над его дедом. Спустя тридцать лет он снова начал свою игру.

Я кивнул Джону Барли.

— Давай пошевеливайся, мы уходим.

Он медленно встал и оглядел деревья, словно ожидая увидеть где-то там, под ними, высокую фигуру.

— Куда мы идем?

— Ты покажешь мне, где закопана их машина. А потом расскажешь Рэнду Джэннингсу то, что рассказал мне.

Старик не шевелился, по-прежнему тревожно вглядываясь в заросли.

— Мистер, я не хочу туда возвращаться.

Не обращая внимания на его слова, я поднял его ружье, разрядил его и бросил обратно в открытую дверь дома. Кивком показал Барли, чтобы он шел впереди меня. Пистолет я продолжал держать в руке. Поколебавшись немного, он сдвинулся с места.

— Ты можешь взять своего пса, — сказал я, когда он поравнялся со мной. — Он почувствует опасность раньше нас.

Глава 28

Как только дом старика скрылся из виду, пошел снег. Плотные тяжелые хлопья падали на дорогу и накрывали предыдущий слой снега. К тому времени как мы добрались до «мустанга», наши плечи и волосы побелели. Собака весело вертелась возле нас, ловя пастью снежные хлопья. Я усадил старика на пассажирское место, достал из багажника пару наручников и пристегнул его левую руку к подлокотнику на дверце так, что цепочка оказалась поперек его тела. Я не был уверен в собственной безопасности: вдруг он заедет мне в челюсть прямо в машине или сбежит в лес, как только представится удобный случай? Собака уселась на заднем сиденье, оставив следы мокрых лап на обивке.

— Видимость была очень плохая, и дворники с трудом счищали снег с лобового стекла. Сначала я держался на тридцати милях в час, потом снизил скорость до двадцати пяти, затем — до двадцати. Вскоре передо мной простиралась лишь белая пелена, обрамленная с двух сторон силуэтами деревьев. Ели и сосны возвышались над сугробами, словно церковные шпили. Старик не проронил ни слова, сидя в неловкой позе рядом со мной. Его правая рука опиралась на приборную доску.

— Лучше бы тебе не лгать мне, Джон Барли, — угрожающе приговорил я.

Однако глаза старика казались абсолютно пустыми: взор его был обращен в глубь себя, словно у человека, которому мгновение назад вынесли смертный приговор, и при этом он точно знает, что приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

— Мне все равно, — обронил Барли. (Собака за его спиной заскулила.) — Когда он нас найдет, будет не важно, верите вы мне или нет.

Неожиданно футах в пятидесяти впереди нас, снег, летевший наискосок перед машиной, начал выделывать всякие штучки с перспективой. Мне привиделось что-то, похожее на свет фар. Когда мы проехали еще немного вперед, во мгле проступили силуэты двух машин, перегородивших нам путь. Позади нас тоже замерцали фары, но еще в отдалении. И стоило мне резко двинуться вперед, они сразу исчезли. Зато их свет отражался теперь от деревьев справа от меня. Тогда я понял, что задняя машина свернула на боковую дорогу и остановилась, отрезав нам обратный путь.

Я замедлил ход футов за двадцать до стоявших впереди машины.

Что происходит? — спросил старик. — Может, авария?

— Может быть...

Три фигуры, темневшие на фоне снега и горящих фар, двинулись к нам. Что-то показалось мне знакомым в средней из фигур особенно в том, как она двигалась: малый рост, плащ, болтавшийся внакидку на плечах, торчавшая из-под него правая рука на перевязи. Свет моих фар выхватил из темноты следы швов на лице, наложенных на раны во лбу, и безобразный изгиб заячьей губы.

Мифлин криво улыбнулся. Я уже одной рукой нащупал ключи от наручников, а другой вытащил из кобуры свой «Смит-Вессон». Старик рядом со мной почувствовал, что у нас неприятности, и начал громко ныть, показывая на наручники:

— Освободи меня! Освободи меня!

С заднего сиденья раздался лай собаки. Я сунул ключи старику, и он сумел освободить свою руку, в то время как я развернул машину и нажал на газ, держа пушку у колена. Мы врезались в машину, закрывавшую нам путь назад. Послышался скрежет металла и звон разбитого стекла. От столкновения ремни натянулись, и нас кинуло на ветровое стекло. Собака пролетела между передними сиденьями и взвизгнула, ударившись о приборную панель.

Теперь пять силуэтов двигались сквозь снег навстречу нам, и я услышал, как позади нас тоже щелкнула дверь машины. Я запустил мотор и собирался снова нажать на газ, но «мустанг» вдруг вырубился. Наступила тишина. Я откинулся назад, чтобы повернуть ключ в замке зажигания, а старик уже лихорадочно дергал свою дверь. Собака у его колен суетилась в проходе. Я протянул руку, чтобы остановить его.

— Нет, не надо...

Ветровое стекло неожиданно лопнуло; красные и черные искры вместе с осколками стекла, похожими на звезды, наполнили машину, засыпали мне лицо и грудь, на время ослепили меня. Я успел зажмуриться. Несколько раз моргнув, я открыл глаза как раз вовремя, чтобы увидеть старика, падающего лицом на мое плечо. Труп собаки лежал у него поперек груди.

Я открыл дверь, низко пригнулся и вывалился из машины. Выстрелы продолжали прошивать салон и капот; заднее стекло разлетелось вдребезги в тот момент, когда я выкатился на дорогу. Позади меня что-то вспыхнуло и волна горячего воздуха толкнула в спину. Какой-то человек в темной летной куртке с выражением изумления на лице и кровью на щеке сделал пируэт вполоборота на снегу и упал на землю в десяти футах от меня. Я обернулся, чтобы взглянуть на место столкновения «мустанга» с «неоном», и разглядел тело второго мужчины, зажатое прямо между водительской дверью и корпусом «доджа»: его раздавило при столкновении — в это время он выбирался из машины.

Я бросился к краю дороги, съехал вниз по склону и пустился бежать в сторону леса. Над моей головой свистели пули, они врезались в землю, взрывая снег и разбрасывая вокруг грязь. За спиной у меня раздавались чьи-то вопли и злобные крики, но я уже очутился среди деревьев. Под моими ногами хрустели сухие прутья, ветви царапали лицо, я спотыкался о переплетенные корни. Лучи фонаря пробились сквозь ночь, и в чащу донеслась частая дробь автомата, пославшего очередь сквозь ветви и листья справа надо мной. Я бежал и чувствовал, как еще теплая кровь старика стекает и капает с моего лица, даже ощущал вкус ее во рту.

Я бежал, не останавливаясь, и сжимал в руке пистолет; воздух с тяжелым хрипами вырывался из моего горла. Попытка изменить направление и пробраться назад к дороге не увенчалась успехом: фонари светили прямо на меня, двигаясь то вправо, то влево и отсекая мне путь. Снег все еще падал, оседая на моих ресницах и тая на губах. Он замораживал мне руки и, попадая в глаза, слепил.

Вскоре характер местности изменился. Я наткнулся на каменный выступ, больно ударился и вывихнул лодыжку. Где скользя, где бегом я спускался по склону, пока ноги не погрузились в ледяную воду и передо мной не возникла ширь озера, в черной поверхности которого тонул зимний свет. Обратной дороги не было: огни фонарей и крики приближались. Я увидел свет вдали слева и за деревьями справа и понял, что окружен. Глубоко вздохнул, скривился от боли, потрогав лодыжку. Взял на мушку луч справа, прицелился чуть ниже и выстрелил. Послышался крик боли и звук падающего тела. Я выстрелил еще два раза наугад в людей, приближавшихся ко мне сквозь мглу, и услышал, как кто-то закричал:

— Уберите свет! Уберите свет!

Автоматный огонь буквально взрыл берег в тот момент, когда я погрузился в воду, держа «пушку» в вытянутой руке на уровне плеча. Как я и предполагал, озеро было глубоким. Несмотря на темноту, впереди виднелась цепь камней, торчавших из воды примерно в полумиле от берега, в самом узком месте водоема. Но вид этих камней стал для меня приманкой, ведущей в ловушку: футах в двадцати пяти от берега на дне обнаружился уклон; я тут же потерял равновесие и погрузился в воду, издав тихий всплеск. А едва я всплыл на поверхность, хватая ртом воздух, как по мне скользнул луч фонаря; пошарил по мне — и намертво приклеился. Я еще раз глубоко вдохнул и нырнул в тот самый момент, когда пули начали дождем сыпаться на поверхность воды. Я опускался в темную воду все глубже и глубже. Мои легкие готовы были разорваться, дикий холод уже ощущался кожей как ожог.

Потом что-то толкнуло меня в бок; по телу расползлось оцепенение, медленно перераставшее в новую пылающую боль, которая пронизывала меня до кончиков пальцев. Я извивался от боли, как пойманная на удочку рыба, а моя кровь струилась из простреленного бока в воду. Рот судорожно раскрылся, и драгоценный кислород пузырями пошел к поверхности; пистолет выскользнул из ослабевших пальцев. Я запаниковал, стал как бешеный карабкаться вверх, думая, однако, о том, чтобы не наделать шума, когда появлюсь на поверхности. Вынырнув, набрал в грудь побольше воздуха, но держал лицо над самой водой; меня всего по-прежнему пронизывала боль. Мои ноги и руки до самых кончиков пальцев потеряли чувствительность. Рана от пули горела огнем, но не так сильно, как если бы на нее попадал воздух.

Силуэты людей метались по берегу, но сейчас мне был виден только один огонек. Они ждали, когда я появлюсь в поле зрения, все еще опасаясь моей «пушки», а у меня ее уже не было. Я набрал в грудь воздуха, чтобы снова нырнуть. И поплыл от них, гребя одной рукой близко к самой поверхности. Больше я не поднимался на поверхность до тех пор, пока моя рука не нащупала дно пруда на отмели у берега. Я прополз по отмели, держась раненым боком кверху и выискивая место, где мог бы благополучно вскарабкаться на берег. Автомат вновь затрещал, но теперь пули падали далеко позади меня. Доносились и другие выстрелы, но неприцельные:пули летели наудачу. Я продолжал двигаться дальше, уставившись во тьму впереди себя, где, предположительно, простирался лес.

Справа я заметил расщелину, прорезавшую высокий берег, и небольшой водопад: то была река, догадался я, которая протекала через Темную Лощину. Мне удалось добраться до самого дальнего берега, и осталось совсем немного до леса. Однако если я упаду среди деревьев или потеряю способность ориентироваться, то лучшим, на что я мог надеяться, стала бы смерть от обморожения. Потому что никто бы так и не узнал, что я здесь, за исключением людей Тони Сэлли. А если они обнаружат меня, мне долго не придется сетовать на холод.

Я нашел уступ в устье реки, там, где она впадала в озеро, но не встал на ноги, предпочитая по-прежнему ползти вдоль берега, пока обнаженные деревья совершенно не скрыли меня от людей Тони Сэлли и не дали мне возможность подняться на ноги, ступив на мелководье самой реки. Бок ужасно саднил и каждое движение отдавалось во мне новым приступом боли.

Вода плескалась у каменного берега, и мне удалось нащупать опору только со второй попытки. Я собрался с силами и снова погрузился в воду, когда в моем направлении снова зашарил луч фонаря, который затем сместился к устью.

Снегопад немного ослабел. Одновременно с этим ветер тоже притих. В природе уже не ощущалась прежней стихийной ярости, но снег все еще валил густыми хлопьями, и земля вокруг меня сияла абсолютной белизной. Пока я пробирался по глубокому снегу, пока дошел до дерева, чтобы прислониться к стволу и осмотреть рану, боль в левом боку все нарастала. В моей куртке образовалась огромная прореха на спине, на свитере и на рубашке под ним, в районе десятого ребра, виднелось маленькое отверстие, а дырка побольше находилась не очень далеко от первой, приблизительно на том же уровне. Боль была жуткой, но рана оказалась неглубокая: расстояние между входным и выходным отверстиями не превышало двух дюймов. Кровь просочилась сквозь пальцы и стекла вниз на снег. Это должно было бы насторожить меня, но я был слишком напуган и так мучился, что утратил необходимую осторожность. Опустился на корточки, охнув от боли, и схватил пару пригоршней снега. Приложил их к ране и двинулся дальше, поскальзываясь и падая. Я держался как можно ближе к воде, чтобы не сбиться с дороги. Мои зубы выбивали дробь, одежда прилипла к телу, пальцы горели от ледяной воды. Меня тошнило от шока. Время от времени я припадал к деревьям, чтобы перевести дух.

Только преодолев некоторое расстояние, я сообразил, где нахожусь по отношению к городу. Впереди и справа от меня на расстоянии около двухсот ярдов я различил огни в окнах домов, расслышал шум реки в каменном русле и увидел перед собой стальной каркас моста. Тогда стало понятно, где я и куда могу дальше двигаться...

...Наконец я припал к двери заднего входа дома Дженнингсов. В кухонном окне показался свет. Послышался шум внутри, и встревоженный голос Лорны спросил:

— Кто там?

Оконная занавеска отодвинулась — и глаза Лорны в окне расширились от ужаса, когда она увидела мое лицо.

— Чарли?!

Раздался звук поворачиваемого в замке ключа. Поддерживавшая меня дверь распахнулась, и я рухнул ничком. Когда она помогла мне добраться до кресла, я велел ей позвонить — только в мотель «Индиа Хилл», в шестой номер, и больше никуда. И лишь потом закрыл глаза и отдался беспрестанно накатывавшим на меня волнам боли.

Когда Лорна промывала рану, кровь пузырилась у выходного отверстия. Кожа вокруг раны отслоилась, и она аккуратно убрала из раны кусочки одежды стерилизованным пинцетом. Лорна промокнула рану обеззараживающим тампоном, и боль вспыхнула с новой силой, от которой я ужом завертелся в кресле.

— Сиди спокойно! — приказала она.

Я замер. Когда она закончила, то заставила меня повернуться, чтобы могло было заняться входным отверстием. На лице у Лорны появилась легкая гримаса брезгливости, но она продолжала делать свое дело.

— Ты действительно хочешь, чтобы я сделала это? — спросила Лорна.

Я кивнул.

Она взяла иголку и обдала ее кипятком.

— Будет немного больно.

Лорна проявила избыток оптимизма. Было не просто больно — меня раздирала безумная боль. Я почувствовал, как из глаз брызнули слезы. Может, Лорна действовала и не так, как описывается в учебниках, но мне требовалось продержаться еще хотя бы несколько часов. В конечном итоге Лорна наложила на раны давящую повязку и плотно забинтовала мне спину и живот.

— Это позволит тебе продержаться, пока мы не доберемся до больницы, — сказала она и нервно улыбнулась. — Первая помощь по стандартам Красного Креста. Радуйся, что я этим занималась.

Я кивнул, давая ей знать, что понял: теперь рана обеззаражена и чиста. И это был единственный положительный момент.

— Ты не хочешь мне рассказать, что случилось? — поинтересовалась Лорна.

Я медленно привстал с кресла и только тогда заметил кровь на кафельном полу кухни.

— Черт! — выругался я. На меня снова накатила тошнота, но я схватился за стол и, закрыв глаза, переждал приступ.

Рука Лорны легла мне на плечо.

— Тебе надо сидеть. Ты потерял много крови и ослаб.

— Да, — согласился я. Оттолкнулся от стола и неуверенными шагами направился к заднему входу. — Это-то меня и беспокоит.

Я чуть сдвинул занавеску и выглянул на улицу. Снег все еще шел, но в падающем из окна кухни свете я различил красную дорожку, уходившую по направлению к реке; кровь была такая густая и темная, что просто растворяла падающий снег.

— Прости меня, я не должен был сюда приходить. — Я повернулся к Лорне.

Лицо у нее стало напряженное, губы сжались. И вдруг она опять слабо улыбнулась:

— Куда бы ты еще подался? — и добавила:

— Я позвонила твоим друзьям, они уже едут сюда.

— Где Рэнд?

— В городе. Они обнаружили Билли Перде. Ну, того парня, которого искали. Рэнд задержал его в камере до утра. Утром подъедут люди из ФБР. Ну, и все остальные, кому надо побеседовать с ним.

Так вот почему здесь оказались люди Тони Сэлли! Весть о задержании Билли разошлась по всем вовлеченным в это дело полицейским управлениям и агентствам и докатилась до Чистюли. Интересно, почему они так быстро меня вычислили, когда здесь объявились? Видимо, стоило им заприметить «мустанг», тут же было принято решение, что меня проще прикончить, чем рисковать и нарываться на мое очередное вмешательство.

— Те, кто меня ранили, прибыли сюда за Билли, — спокойно заметил я. — И они убьют Рэнда и его людей, если те не выдадут им Перде.

В окне что-то сверкнуло, как отблеск падающей звезды. Мне понадобилась секунда, чтобы понять: это луч фонаря. Я схватил Лорну за руку и потащил ее в переднюю часть дома.

— Нам надо срочно отсюда выбираться!

Впереди темнел холл, справа от него была гостиная. Я низко пригнулся, несмотря на боль в боку, и пристально вглядывался в темноту двора сквозь щелочки между полосками жалюзи.

В конце двора появились две фигуры. У одной из них в руке был пистолет, у другой рука висела на перевязи.

Я вернулся в холл. Лорне хватило одного взгляда на меня:

— Они во дворе, так?

Я кивнул.

— Почему они хотят тебя убить?

— Они думают, что я могу им помешать. К тому же они числят за мной должок по прошлым делам в Портленде. У вас должно быть дома оружие. Где оно?

— Наверху. Рэнд держит его в комоде.

Она поднялась по лестнице и направилась в спальню. Там стояла большая деревенская кровать из сосны, с желтыми подушками и таким же покрывалом. Похожего цвета сосновый комод располагался напротив большого платяного шкафа. В одном углу помещались полки, тесно заставленные книгами. В другом углу тихо играло радио: оркестр исполнял «Еванджелину», голос Эмиллоу Харрис взлетал и опускался на фоне хора. Лорна вытащила из комода сверток, скрученный из каких-то старых футболок; футболки бросила на пол, а из свертка достала пистолеты. Один из них был с трехдюймовым стволом — настоящее оружие служителя закона, рядом с ним вместе — скорострельная заряженная обойма. В собственной кобуре лежал второй пистолет — «рюгер марк-И» с зауженным стволом. В углу ящика виднелась практически пустая коробка из-под патронов к винтовке двадцать второго калибра.

— Благослови Бог паранойю, — выдохнул я.

Я взял пистолет тридцать восьмого калибра, зарядил его и заткнул себе за пояс. Потом подхватил «рюгер» и внимательно осмотрел его: патронник пустовал, пистолет был поставлен на предохранитель.

— Рэнд иногда тренируется в стрельбе, — пояснила Лорна, когда я отвел и отпустил затвор, вытащил обойму и начал заряжать ее.

На комоде рядом с кроватью стояла пластиковая бутылка с водой, почти пустая. Я прислонился к комоду и взглянул на себя в зеркало. Оттуда на меня смотрело смертельно бледное лицо: под глазами — темные круги, скулы — в царапинах от осколков стекла, кожа вся измазана сукровицей и кровью старика. Я даже чувствовал на себе его запах и запах шерсти Джесса.

— У тебя есть скотч или изолента?

— Может быть, внизу. В шкафчике, в ванной комнате. Там была упаковка лейкопластыря. Подойдет?

Я кивнул. Захватив с собой пластиковую бутылку, спустился вниз вслед за Лорной и зашел в ванную, выложенную желтым и белым кафелем. Она достала из навесного шкафа рулон пластыря шириной с дюйм. Я вылил из бутылки остатки воды в раковину, вставил ствол «рюгера» в горлышко и закрепил конструкцию, намотав сверху несколько слоев пластыря.

— Что ты делаешь? — удивилась Лорна.

— Глушитель.

Я мысленно прикинул: если люди Тони Сэлли будут обыскивать дом, можно будет разобраться с каждым из них по отдельности, то только при наличии пистолета с глушителем. Это даст нам фору в пять-десять секунд. В перестрелке с близкого расстояния десять секунд равняются вечности.

Снизу послышались звук удара в дверь заднего входа и стук распахнутой створки, сопровождаемый звоном выбитого стекла. Похожие звуки донеслись со стороны передней двери. Я вставил в пистолет обойму и, передернув затвор, прошептал:

— Залезай в ванну и пригни голову.

Лорна сбросила босоножки и тихонько скользнула в ванную комнату. Я снял туфли и в одних носках бесшумно продвинулся к двери; переместился на лестничную площадку и оттуда в спальню. Радио продолжало играть, но оркестр уже сменил Нил Янг, его высокий, жалобный голос гулко отдавался в комнате:

— Не давай ему обмануть тебя...

Я занял позицию в тени у окна. После «смита-вессона» чужой пистолет казался неудобным, но, по крайней мере, это было хоть какое-то оружие. Я сдвинул предохранитель и стал ждать.

— Только замки горят...

Слышались шаги по лестнице. Я заметил впереди чью-то двигающуюся тень. Неизвестный остановился, а затем двинулся на звук музыки в ту комнату, где затаился я. Я стиснул рукоятку и задержал дыхание.

— ...Просто найди кого-нибудь, кто повернется...

Незваный гость распахнул дверь ногой, выждал секунду и метнулся всем телом в проем дверей спальни; ствол его пистолета был задран кверху. Я сделал глотательное движение и бесшумно выдохнул. После чего нажал спусковой крючок «рюгера» двадцать второго калибра — и бутылка на стволе издала звук разрывающегося бумажного пакета. Неизвестный отшатнулся. Я выстрелил еще раз. И, соскользнув вдоль стены, он плавно опустился на пол. Так, теперь успеть выхватить из рук бандита пистолет, пока своим падением он не наделал шума. Отлично! Бросив «рюгер», я бесшумно переступил через упавшее тело — моих шагов в носках практически не было слышно — и вернулся в холл.

— Терри? — раздался снизу голос.

Я увидел сначала мужскую кисть, сжимающую «магнум-44», потом всю руку, а затем торс и лицо. Он поднял глаза — и я выстрелил ему в голову. Выстрел прогрохотал в доме, как залп из артиллерийского орудия. Лицо бандита превратилось в красное месиво и ошметки плоти, и он упал навзничь. Я перезарядил его «мосберг» и уже спускался по лестнице, когда мимо моего левого уха просвистела пуля: она задела стену и рикошетом ушла в темноту гостиной. Я выстрелил, перезарядил, еще раз выстрелил и снова перезарядил; в темноте гулко прозвучали два выстрела. Посыпались стекло и штукатурка, но больше выстрелов не последовало.

Передняя дверь была распахнута. Прозвучали новые выстрелы со стороны кухни, и остатки стекла и деревянные щепки разлетелись в разные стороны. Я остановился на лестнице, прижал пистолет к перилам, развернул его и произвел следующую серию выстрелов.

В кухне от стены отделилась тень: кто-то продвигался к концу вестибюля, на ходу ожесточенно стреляя: отлетающие от деревянных перил щепки запели, и поднялось облачко желтой пыли от расстреливаемой стены. Траектории пуль приближались ко мне. Я полез за тридцать восьмым калибром, выдернул его из-за пояса и сделал три выстрела. Раздался вопль. Краем глаза я заметил какое-то движение рядом с передней дверью. Это отвлекло меня, а, пока я поворачивался, раненый парень на кухне полностью раскрылся для попаданий, даже рука с пистолетом была откинута в сторону, другой же он держался за плечо. Затем началось самое интересное: раздался такой гром выстрела, какого я раньше никогда в жизни не слышал, и в груди парня появилась дыра размером с хороший мужской кулак. Мне показалось, что сквозь нее стала видна почти вся кухня — стекло на полу, мойка, краешек стула. Стрелок продержался прямо еще секунду, а потом рухнул, как марионетка, у которой перерезали веревочки.

В проеме входной двери стоял Луис с огромным короткоствольным дробовиком в руках; непромокаемый чехол все еще болтался на его плече.

— Ну, вот, парень познакомился с десятым калибром, — произнес он.

Из глубины дома раздалось еще несколько выстрелов, потом послышался рев мотора. Луис перепрыгнул через труп; я не отставал от него. Через разгромленную кухню мы промчались к заднему входу и выглянули во двор. Эйнджел стоял у ворот с девятимиллиметровым «глоком» в руке. При виде нас он пожал плечами:

— Удрал чертов ублюдок! Я его даже не заметил, пока он не пробрался в машину.

Луис взглянул на меня.

— Надо же, этот полоумный все еще жив, — он с нарочитым удивлением покачал головой.

— Да его хоть в космос отправь, все равно есть шанс, что он выживет и перевоплотится, — пробурчал Эйнджел.

Я дрожал в ознобе: выше пояса кроме повязки на мне ничего не было. А она уже покраснела от крови. В ушах после перестрелки в замкнутом гулком пространстве сильно звенело. Луис выскользнул из пальто и набросил его мне на плечи. Несмотря на мороз, мой бок горел огнем.

— Знаешь, парень, — обронил Эйнджел, — ты гляди, того, будь поосторожней. Так ведь могут и подстрелить...

Мы втроем одновременно повернулись на неясный звук за нашими спинами. Но у дверей дома стояла только Лорна.

Я подошел к дверям и положил руку ей на плечо. Она зябко обхватила себя руками и не сводила с меня глаз, стараясь не смотреть на тела, распростершиеся на полу.

— Что ты сейчас собираешься делать? — спросила она.

— Нам надо назад, в Темную Лощину. Билли Перде мне нужен живой.

— А Рэнд?

— Я сделаю все, что в моих силах. Тебе лучше позвонить ему и рассказать, что случилось.

— Я пробовала. Телефон молчит. Они, наверное, сначала перерезали провода.

— Позвони от соседей. Если нам чуть-чуть повезет, мы скоро будем в Темной Лощине.

Мы как-то упустили из виду, что и другие провода могли быть перерезаны, и в этом случае вся Лощина теряла связь с остальным миром. Мой мобильник молчал напрочь. Вряд ли кому-то в эту погоду везло больше с сотовой связью.

У ворот стали появляться соседи, пытаясь понять, что произошло, из-за чего был шум. Пришло время уезжать. Но тут Лорна жестом остановила меня:

— Подожди, — попросила она. И бросилась вверх по лестнице. А когда вернулась, у нее в руках были мои туфли, толстая хлопковая рубашка, пара темных брюк, свитер и жакет на подкладке «LL Bean».

Лорна помогла мне одеться, вежливо отвернувшись, пока я снимал свои мокрые брюки. На прощание она мягким движением погладила меня по руке:

— Береги себя.

— Ты тоже.

Эйнджел уже заводил «меркурий»; Луис сидел спереди. Я забрался на заднее сиденье, и мы тронулись. Мне было видно, как Лорна стояла во дворе и смотрела нам вслед, пока мы не скрылись из виду.

Глава 29

Мы ехали по совершенно пустынной дороге. Тишину нарушал только рев мотора «меркурия» и мягкий шелест снежных хлопьев, пристававших к стеклу. Бок горел огнем, и не раз за время пути я закрывал глаза и словно бы выпадал куда-то на пару секунд. Вскоре я заметил, что Луис бросает внимательные взгляды в мою сторону, глядя в зеркало заднего вида. В ответ я каждый раз слегка поднимал руку, чтобы дать ему понять: со мной все в порядке. Жест выглядел бы более убедительным, если бы рука не была измазана в крови.

Когда мы подкатили к парковке полицейского управления, там стояли две патрульные машины и оранжевый фургон, который выглядел так, что сразу становилось понятно: понадобится чудо, чтобы завести его. Рядом были припаркованы еще два автомобиля, которые, судя по всему, не заводили достаточно давно: снег полностью скрыл их контуры, как и силуэт арендованной в Бангоре «тойоты». Никаких признаков Тони Сэлли или его людей поблизости не отмечалось.

Мы зашли через центральный вход. Ресслер стоял за столом, рассматривая рычаг на своем телефоне. Через его плечо заглядывал второй патрульный, которого я не узнал, — тоже, наверно, внештатник. Дженнингс находился у камер. На стуле у стола сидел Уолтер Коул. Мой вид его явно ошарашил. Да и самому мне собственная внешность сейчас не нравилась.

— Какого черта вам здесь нужно? — рявкнул Дженнингс так громко, что Ресслер выпрямился и бросил подозрительный взгляд сначала на Эйнджела с Луисом, потом на меня. Ему явно не пришелся по душе вид наших пистолетов, и его рука потянулась к кобуре на поясе. Глаза же несколько округлились при взгляде на кровь у меня на лице и на одежде.

— Что с телефонами? — вместо ответа спросил я.

— Не работают, — после заминки ответил Рэнд. — Связь прервана. Наверное, из-за погоды.

Я прошел мимо него к камерам. Одна была пуста, а в другой, обхватив голову ладонями, сидел Билли Перде. Его одежду, ботинки — все покрывали грязные пятна. Билли бросал по сторонам отчаянные взгляды загнанного зверя, оказавшегося в западне. Он что-то напевал себе под нос, словно ребенок, который пытается отгородиться от внешнего мира. Я не стал спрашивать у Дженнингса разрешения, чтобы поговорить с парнем. Мне срочно нужны были ответы на наболевшие вопросы, и единственным, кто мог их дать, был Билли Перде.

— Билли! — окликнул я его.

— Я в пролете, да? — он взглянул на меня, произнеся это полувопросительным-утвердительным тоном, после чего продолжил напевать свою песенку.

— Я не знаю, Билли. Мне нужно, чтобы ты рассказал мне, как выглядел тот мужчина, которого ты видел у дома Риты, тот старик. Опиши его.

Сзади раздался возмущенный голос Дженнингса:

— Паркер, проваливай оттуда! Отойди от заключенного!

Я проигнорировал его окрики и снова обратился к Билли:

— Ты меня слушаешь, Билли?

Он раскачивался вперед-назад, обхватив себя руками за плечи и постоянно тихо напевая.

— Да, я слушаю, — его лицо сморщилось от напряжения. — Это трудно. Я почти его не видел. Он... Он старый.

— Постарайся еще, Билли. Он низкий? Высокий?

Бормотание возобновилось. Потом прекратилось:

— Высокий. Может быть, как я.

— Худой? Коренастый?

— Худой, но жилистый, понимаешь?

Заинтересовавшись наконец-то, Билли встал. Попытался мысленно еще раз представить себе фигуру того, кого он видел.

— Какие у него были волосы?

— Вот дерьмо! Не знаю, какие волосы...

Он опять принялся напевать песенку. Однако теперь произносил слова довольно внятно, хотя и явно что-то пропуская, словно не полностью помнил все строчки:

— Приходите все вы, прекрасные и нежные дамы. Будьте поосторожнее, кокетничая с парнем...

Я, наконец, вспомнил песню. Это была «Fair and Tender Ladies» — ее в свое время исполняли Джин Кларк и Карла Олсон. Сама же песня была еще старше. И тогда пришло окончательное понимание того, где я раньше слышал ее: Мид Пайн напевал эту песню, когда шел к своему дому.

— Билли, — спросил я, — ты был дома у Мида Пайна?

— Я не знаю никакого Мида Пайна, — он покачал головой.

Я крепко сжал прутья решетки:

— Билли, это очень важно! Я знаю, что ты направлялся к Миду. Ты не сделаешь ему ничего плохого, если подтвердишь это.

Билли поднял взгляд на меня и вздохнул:

— Я туда не добрался. Они схватили меня, как только я появился в городе.

Мне приходилось говорить мягко и отчетливо, чтобы скрыть возраставшее напряжение, могущее проявиться в голосе.

— Тогда где ты слышал эту песню, Билли?

— Какую?

— Ту, что ты напеваешь. Про прекрасных дам.

— Я не помню, — он посмотрел в сторону.

И стало понятно, что Билли на самом деле все помнит.

— Постарайся!

Он провел рукой по волосам, стиснул пальцы, соединив их в «замок», как бы в опасении, что не отвечает за свои руки, если не найдет, чем занять их. И стал снова раскачиваться вперед-назад.

— Ее тот старик напевал, которого я видел у дома Риты. Наверное, это его песенка. Я не могу выбросить эту проклятую штуку из головы. — Билли заплакал.

Я почувствовал, как мое горло вдруг резко пересохло.

— Билли, как выглядел Мид Пайн?

— Что? — у парня был вид человека, окончательно сбитого с толку.

Дженнингс опять выкрикнул:

— Я тебя в последний раз предупреждаю! Проваливай оттуда! Оставь в покое подозреваемого!

Послышались его тяжелые шаги, приближавшиеся ко мне.

— Да он есть вот там, на фотографии, — привстав, Билли указал на фотографию в рамке, висевшую на стене напротив первого от входа стола.

На фото трое мужчин стояли тесно один возле другого. Похожая фотография висела в ресторанчике, где мы обедали, только там мужчин было двое, а не трое. Я подошел поближе, оттолкнув локтем Рэнда с дороги... Посередине расположился моряк в форме американского военного флота, правой рукой он обнимал Рэнда Дженнингса, левой — пожилого мужчину, который с гордостью улыбался в объектив. На медной пластинке под фотографией можно было прочитать: «Полицейский Дэниэл Пайн. 1967 — 1991».

...Рэнд Дженнингс. Дэниэл Пайн. Мид Пайн. Вот только пожилой мужчина на фото был небольшого роста, футов пять-шесть, сутулый с мягким выражением глаз. Выделялась корона седых волос вокруг лысины с характерными пигментными пятнами. Его лицо покрывали сотни мелких морщинок.

В общем, это был совсем не тот человек, которого я встретил в доме Пайна. И тогда у меня в голове разрозненные сведения пришли в движение и стали складываться в цельную картину. Эльза Шнайдер видела кого-то взбирающимся по водосточной трубе. Старик не мог забраться по трубе, но молодой человек вполне способен. Еще я вспомнил, что сказала Рейчел о Джуди Манди: мол, ее могли использовать для продолжения породы, как селекционный материал, как кормилицу мальчика.

Невольно вспомнился и Соул Мэнн. Вот его руки быстро движутся, колдуя над картами или другими предметами, прячут даму в колоде или вытаскивают горошину из-под банки, чтобы забрать пять баксов у проигравшего. Соул никогда никого не принуждал играть, не подталкивал, не заставлял приходить к нему. Потому что он знал...

Калеб знал: Билли обязательно придет к Миду Пайну. Может, он выпытал это имя у Шерри Ленсинг, прежде чем прикончил ее. Или оно всплыло во время расследования Виллефорда. Так или иначе, но он его заполучил. Калеб строил свою игру на том, что Билли вынужден будет обратиться к Миду Пайну. Потому что Калеб мыслил, как все жулики и все охотники: иногда лучше положить приманку и подождать — позволить жертве самой прийти к тебе.

Я обернулся и увидел Дженнингса с пистолетом, направленным на меня. И смекнул, что в этот раз игнорировал его слишком долго.

— Ну, ты меня достал со всем своим дерьмом, Паркер! Вы все, ты и твои парни, бросайте оружие! На пол! Лицом вниз! Быстро!

Ресслер тоже вытащил пистолет, и молодой полицейский в дальнем офисе уже приставил к плечу "ремингтон ".

— Похоже, мы помешали заседанию нервных копов, — проронил Эйнджел.

— Дженнингс, у меня сейчас нет времени на ерунду, — начал я, — тебе придется выслушать меня...

— Заткнись! Я тебе в последний раз говорю, Паркер, положи...

Он внезапно замолчал и уставился на пистолет у меня за поясом.

— Где ты взял этот пистолет? — в голосе Рэнда явно слышалась затаенная угроза, как в речи преступника на похоронах подельника. Он ослабил нажим на спусковой крючок и сделал по направлению ко мне три шага, теперь его пистолет был практически напротив моего лица. Рэнд напряженно рассматривал надетые на мне куртку и свитер. Я услышал, как за моим плечом громко вздохнул Эйнджел.

— Ты мне скажешь, где ты взял этот чертов пистолет? Или, черт побери, я пристрелю тебя!

Не существовало нормального способа объяснить ему, что произошло. Я и не пытался:

— Я попал в засаду. Старик, который жил у озера, Джон Барли, мертв. Его застрелили прямо в моей машине. Меня же преследовали. Я добрался до твоего дома и Лорна дала мне этот пистолет. У себя в гостиной ты найдешь несколько трупов, когда вернешься. С Лорной все в порядке. Послушай меня, Рэнд, девушка...

Рэнд Дженнигс совсем отпустил спусковой крючок, поставил пистолет на предохранитель — и рукоятка его впечаталась в мой левый висок. Я отклонился назад, когда он замахнулся для следующего удара, но тут подоспел Ресслер и перехватил руку шефа.

— Ах ты ублюдок, я убью тебя! — лицо Дженнингса побагровело от ярости, но в нем уже проступали тоска и понимание того, что все уже никогда не будет таким, как раньше: раковина, наконец-то, сломалась, и его прежняя жизнь исчезала на глазах — в то самое время, когда мы разговаривали, былое просто растворялось в воздухе.

У меня кровь бежала по щеке, голова раскалывалась от боли. На самом деле болело все тело, но, как говорится на семь бед — один ответ: такой уж день выдался.

— Тебе, возможно, просто не представится такой возможности: людей, которые меня подкараулили, послал Тони Сэлли. Ему нужен Билли Перде.

Дыхание Дженнингса успокоилось. Он кивнул Ресслеру. Тот аккуратно убрал свою руку с его плеча.

— До моего задержанного никто не дотронется.

И в этот момент свет везде погас, и все потонуло во мраке.

Некоторое время стояла тишина. Весь участок на время погрузился во тьму. Затем проснулось резервное освещение, распространив тусклый свет, идущий от четырех ламп на стене. Я услышал, как Билли прокричал из камеры:

— Эй! Эй, там, снаружи! Что, черт возьми, происходит? Что случилось со светом?

Со стороны запасного выхода раздалось три выстрела, после чего послышался звук удара о стену резко распахнутой двери. Но Луис уже пришел в движение; дробовик по-прежнему был у него в руках. Я видел, как он скользнул мимо камеры Билли и замер на углу, где начинался коридор, ведущий к заднему входу. Луис мерно кивал головой, и я понял: он считает про себя.

Досчитав до трех, Луис повернулся лицом к входу, прислонился к стене и два раза нажал на спуск. Затем поменял позицию и, стал невидим для нас и сделал еще один выстрел. После этого он вернулся в наше поле зрения. Дженнингс, Ресслер и я рванулись ему на помощь. Эйнджел и молодой полицейский блокировали переднюю дверь. Им помогал Уолтер.

В коридоре лежали на полу два тела: лица их прятались под черными шерстяными шапочками-масками, на каждом из них были черные джинсы и короткие черные куртки.

— Они плохо подобрали камуфляж, — заметил Луис, — надо было послушать прогноз погоды. — Он стащил с одного трупа маску и спросил меня: — Кто-то знакомый?

Я отрицательно покачал головой. Луис брезгливо бросил маску на пол:

— А может, и не стоит их опознавать...

Мы осторожно подбирались к открытой двери. Ветер заносил в помещение хлопья снега. Луис взял швабру и припер его дверь, поскольку замок разлетелся от выстрела. Пока стрелки Тони Сэлли не давали о себе знать. Луис и Ресслер вдвоем подтащили к двери стол и накрепко заблокировали ее. Мы оставили Луиса присматривать за входом и вернулись в главный офис, где Эйнджел и молодой полицейский занимали выгодные позиции: каждый — у своего окна; они внимательно всматривались в любую тень, мелькнувшую на улице. Бандитов, не должно было остаться слишком много, хотя Тони Сэлли по-прежнему лично и на месте руководил ими.

Уолтер стоял в отдалении. Я заметил в его руках привычный тридцать восьмой калибр. И был уверен: теперь он догадывается, где может находиться Эллен. Если, конечно, предположить, что она еще жива. Но если бы я сказал об этом Уолтеру, он бы помчался крушить парней Тони, как ошпаренный, пытаясь добраться до нее. А это ни к чему хорошему не привело бы, разве что к бессмысленной гибели.

Неожиданно снаружи послышался голос:

— Эй, там, в участке! Мы не сделаем никому ничего плохого, только пришлите сюда Перде. И мы тут же уйдем.

По интонации говоривший сильно смахивал на Мифлина.

Эйнджел глянул на меня и осклабился:

— Обещай мне: что бы ни случилось, на этот раз ты прикончишь ублюдка наверняка.

Я занял позицию рядом с ним и выглянул в темноту.

— Да, он временами достает, — согласился я с Эйнджелом. А обернувшись, обнаружил рядом с собой и Луиса.

— С дверью все в порядке. Если они попытаются прорваться еще раз, мы услышим их задолго до того, как они успеют наделать бед, — Луис бросил быстрый взгляд из окна:

— Господи, вот уж не представлял, что когда-нибудь скажу подобное, но я себя чувствую прямо как Джон Уэйн.

— "Рио-Браво", — подтвердил я.

— Что-то вроде. Это с Джеймсом Кааном?

— Нет, с Рики Нельсоном.

— Вот дерьмо.

Во второй линии обороны Дженнингс и Ресслер пытались разработать некое подобие плана. Это выглядело так, как если бы дети пытались удержать палочки для еды пальцами ног.

— Рация есть? — спросил я.

— Мы натыкаемся на сплошные помехи, — соизволил ответить Ресслер.

— Они или повредили передатчик, или блокируют вас.

Заговорил и Дженнингс:

— Мы остаемся здесь. Они сдадутся. Тут им не граница. Они не могут просто так атаковать полицейский участок и забрать заключенного.

— Как бы не так. Они могут делать все, что захотят, и не уйдут без Билли, шеф. Сэлли нужны деньги, которые прихватил Перде. Или Чистюлю Тони самого прикончат люди из его же круга. Ты можешь откупиться от них деньгами.

— У Перде не было денег во время ареста. Он даже сумки с собой не имел.

— Ты можешь спросить про деньги у него, — предложил я. Мне было со своей позиции видно, что Билли с любопытством и недоумением смотрит на меня.

Ресслер взглянул на Дженнингса, пожал плечами и направился к камере. В этот момент Эйнджел нырнул вбок, Луис толкнул меня на пол. Я заорал от боли, ударившись раненым боком.

— Держись! — выкрикнул Эйнджел.

Переднее окно взорвалось осколками; по стенам, столам, шкафам, осветительным приборам защелкал град пуль. Они разнесли стеклянные перегородки, взорвали фильтровальную установку с питьевой водой, превратили папки с рапортами и отчетами в конфетти. Ресслер упал на пол, по его ноге расползалось пятно крови. Эйнджел поднялся на ноги и открыл огонь из «глока». Рядом загромыхал дробовик Луиса.

— Да нас здесь просто разорвут сейчас! — прокричал Эйнджел.

Внезапно огонь с улицы стих. Слышался только шорох от оседающих бумаг, хруст осколков стекла под ногами да звук падающих капель питьевой воды из остатков разгромленной установки. Когда боль в моем боку немного успокоилась, я взглянул на Луиса:

— Мы могли бы напасть на них сзади.

— Могли бы, — ответил он. — Ты готов?

— Почти, — соврал я.

Дженнингс, сидя на полу, разрезал штанину на ноге Ресслера, чтобы добраться до раны.

— Здесь есть какое-нибудь окно, которое выходит в темное, укрытое деревьями место? Или что-то в этом роде? — обратился я к нему.

Дженнингс посмотрел на нас и кивнул.

— Дальше по коридору есть мужской сортир. Его окно рядом со стеной. Оно слишком узкое, чтобы снаружи кто-то через него забрался в помещение. Но изнутри... При желании можно попробовать.

— Неплохая идея, — заметил Луис.

— А как насчет меня? — поинтересовался Эйнджел.

— Ты тут пошумишь с «глоком», — ответил Луис.

— Ты так думаешь?

— Ага. Если ты в кого-нибудь попадешь, я начну верить в Бога. Однако следует, по крайней мере, припугнуть мальчиков Тони.

— А как быть мне? — спросил Уолтер. Это были первые его слова, обращенные ко мне после похорон в Куинси.

— Оставайся здесь. Я что-нибудь придумаю.

— А насчет Эллен? — выражение душевной боли в его глазах заставило меня отвести взгляд.

— Нам не сдобровать, пока тут орудуют парни Тони, — мягко ответил я. — Когда мы с этим покончим, тогда поговорим.

Мы собрались уходить, но нас, похоже, поджидало еще одно препятствие: пистолет Рэнда Дженнингса, по-прежнему стоявшего на коленях перед Ресслером, был опять направлен на меня.

— Ты никуда не пойдешь, Паркер.

Я взглянул в его сторону, но продолжал двигаться под его прицелом:

— Паркер...

— Рэнд, — твердо произнес я, — заткнись!

К моему удивлению, он послушался.

После чего мы их оставили и направились к мужскому туалету... Окно над парой раковин покрылось изморозью. Оно открывалось наружу. Мы настороженно прислушались к шорохам снаружи и лишь затем открыли задвижку. Распахнули окно — и сразу отступили назад. Выстрелов не последовало, и через мгновение мы уже перебрались через стену и очутились на пустыре за северной стеной здания полицейского участка. Патроны в кармане у Луиса глухо звякнули, когда он коснулся земли. Мой бок болел. Но сейчас я уже не обращал на это никакого внимания. Луис приготовился двигаться дальше. Я наклонился к нему и тихо проговорил:

— Луис, старик в доме Мида Пайна — это Калеб Кайл.

Он выглядел изумленным:

— Что ты говоришь?

— Он ждет Билли. Если со мной что-то случится, позаботься об этом.

Луис кивнул, а потом добавил:

— Послушай, парень, может, ты сам об этом позаботишься? Если уж ты до сего дня столько раз со смертью разминулся и тебя еще не убили, так теперь точно не убьют.

Я устало ему улыбнулся. И мы, разделившись, медленными, танцующими движениями стали пробираться к фасаду здания, навстречу бойцам Тони Сэлли.

Глава 30

Я не так уж много помню из того, что происходило, когда мы с Луисом вывалились из окошка в темноту. Припоминаю, что все время дрожал от холода, хотя кожа моя была горячей на ощупь и блестела от пота. Я вооружился пистолетом Дженнингса, успел перезарядить перед этим обойму патронами из коробки, но пистолет казался слишком тяжелым и непривычным для моих рук. Еще раз пришлось слегка пожалеть о потерянном «смит-вессон». Я убивал, стреляя из него, и попутно убил что-то в себе. Но это было мое оружие, и его история отразила, как зеркало, весь предыдущий год моей жизни. А может, это и к лучшему, что он лежит сейчас глубоко в воде.

* * *

Снег все падал и падал, и мир притих, словно набрал полный рот снежных хлопьев. Мои ноги глубоко проваливались в сугробы, пока я упорно пробирался вдоль стены, оставляя здание участка слева от себя. Холод пронизывал мои ботинки, от него немели пальцы на ногах. Обходя здание с другой стороны, так же неустанно продвигался вперед Луис с оружием наизготовку.

Остановился я там, где стена обрывалась и начиналась площадка для парковки машин. Выглянул на площадку, не заметил никакого движения — и перебрался под прикрытие новенького «форда». Но, видимо, из-за ранения я двигался медленнее и более шумно, чем следовало. Мои руки так тряслись, что мне приходилось поддерживать рукоятку пистолета левой рукой. Боль в боку не утихала. Однако, оглядев на себе свитер, я заметил только маленькие пятнышки крови.

* * *

Казалось, усилившийся ветер хотел вдохнуть в снегопад новую порцию ярости, пока ночь еще не кончилась. Он бросал мне в лицо огромные пригоршни снега; снежинки таяли на языке. Я пытался разглядеть во мгле темный силуэт Луиса, но за парковкой уже невозможно было ничего различить. Ослабев, я опустился на колени, дыхание стало тяжелым, от боли у меня сводило мышцы живота. На какое-то мгновение даже показалось, что я сейчас потеряю сознание. Я припал к земле, набрал полную пригоршню снега и растер им лицо. Особенного облегчения это не принесло, но зато спасло мне жизнь.

Левее и выше меня, за одной из полицейских машин, перемещалась темная фигура. Я видел снизу, как из снега поднималась чья-то черная фирменная туфля, как к отворотам брюк прилипали снежинки, а полы синего пальто развевались и плясали на ветру. Я стал медленно подниматься с земли и ствол моего пистолета поднимался вместе со мной все выше и выше, пока и голова, и пистолет не оказались на уровне капота «форда». Когда неизвестный резко повернулся, ко мне, видимо, почувствовав мое движение, я выстрелил ему в грудь. И безучастно смотрел, как он упал навзничь в сугроб, выросший за ночь у стены, и замер, тяжело осев: подбородок уткнулся в грудь, кровь быстро окрасила снег в темный цвет.

В этот момент что-то произошло и во мне. Мой мир вдруг сделался таким же черным, как пропитанный кровью снег, и мой разум стал терять общий фокус. Очертания окружающего мира как бы размылись, образовав сплошной фон и оставив мне только отверстие с булавочную головку. Пока мир претерпевал такие превращения, я, казалось, чувствовал твердость и даже слышал звук лезвия, входящего в живую плоть: словно дыню располосовали надвое одним ударом... Я посмотрел сквозь щелку в стене на дорогу — туда, где у деревьев образовался снежный занос. В снегу бесформенной грудой остались лежать останки людей; его тело было распорото от груди до пупка, в размозженной голове собирались снежинки. Вокруг изуродованного тела виднелись следы: отчетливые и глубокие, они цепочкой уходили в сторону города, вслед еще одной дорожки из следов, неравномерных, словно они были оставлены прихрамывающим человеком. Когда я уже шел по следам, до меня донеслись звуки выстрелов со стороны полицейского участка; среди них выделялись громоподобные залпы Луиса.

Я двигался, ориентируясь по следам, минут пять или десять, может быть, чуть больше, пока не оказался в конце жилой улицы. На крыльце дома стояли пожилые мужчина и женщина, кутаясь в пальто и наброшенные покрывала, пожилой мужчина придерживал женщину за плечи. Выстрелы прекратились, но они продолжали чего-то ждать и вглядывались в темноту. Затем они заметили меня и инстинктивно отпрянули. Мужчина, не спуская с меня взгляда, потащил свою жену или сестру в дом; за ними захлопнулась дверь. В некоторых домах зажегся свет, то там, то здесь шевелились занавески на окнах. Я видел освещенные тусклым светом лица в окнах, но на улицу больше никто не выходил.

Так я добрался до угла Весенней улицы и Мэйбери. Весенняя улица уходила в сторону центра; в конце Мэйбери было темно. Следы поворачивали именно в том направлении. Где-то в середине улицы цепочки следов разделились: следы хромого шли все так же прямо, а следы другого человека уходили на северо-запад, пройдя по границе между двумя участками... Я догадался, что раненый Мифлин сначала пробрался сюда и выбрал себе позицию в неосвещенном месте, откуда сам мог видеть перед собой почти всю улицу. Преследователь же поменял направление, когда понял, что происходит, чтобы обойти его с тыла. Я повернул на юг. И двигался дальше задними дворами домов, пока не оказался на опушке рощицы, там, где начинался западный край леса.

На расстоянии около тридцати футов от меня, на краю круга света, отбрасываемого фонарем, вдруг возникло из-за древнего ствола и снова исчезло какое-то неясное пятно. Кто-то, явно напуганный, боязливо перемещался от дерева к дереву. Лицо выглянуло справа, затем слева от ствола, и из-за дерева показалась фигура человека. Это был Мифлин; одна его рука по-прежнему была подвязана. Когда я подкрался поближе — тени прикрывали меня, а снегопад заглушал шаги, — то увидел, что сквозь пальцы его свободной руки, прижатые к груди, густо сочится кровь, и у ног Мифлина собралась уже порядочная темная лужица. Я уже подобрался к нему почти вплотную, когда какой-то тихий звук заставил Мифлина обернуться. Глаза бандита широко распахнулись, он быстро выпрямился и в его правой руке блеснуло лезвие ножа. Я выстрелил ему в правое плечо. Мифлин завертелся на месте, его ступни подвернулись, и с криком боли он упал на спину. Держа Мифлина под прицелом, я метнулся к нему. Он часто моргал, пытаясь разобрать, кто стоит над ним, пока фонарь не высветил полностью мои черты.

— Ты... — выдохнул он.

Мифлин попытался встать, но у него уже не было сил: только голова пару раз дернулась и опять откинулась на снег. Когда я повнимательней взглянул на него, то заметил: в груди Мифлина зияла рана, столь глубокая, что от влажного поблескивания крови в глубине делалось не по себе.

— Кто это сделал? — спросил я.

Он попробовал рассмеяться, но вместо смеха получился жуткий кашель, и кровь хлынула изо рта, окрасив зубы в красный цвет.

— Старик. Гребаный старикан! Появился ниоткуда, полоснул меня и разом прикончил Конторно, прежде чем мы успели понять, что происходит. И я побежал... К черту Конторно! — Мифлин попытался повернуть голову, чтобы оглянуться на город. — Он где-то здесь. Наблюдает за нами, я точно говорю.

Улица Мэйбери словно замерла; взгляд не отмечал ни единого шевеления. Но Мифлин был прав: в темноте ощущалась чья-то скрытая настороженность, как будто где-то в глубине улицы некто затаил дыхание и выжидал.

— Скоро подоспеет помощь, — проговорил я. Хотя двусмысленность фразы сразу стала мне очевидна: неизвестно, сложились ли в полицейском участке дела в нашу пользу. Присутствие на нашей стороне Луиса, по крайней мере, вселяло некоторые надежды. Иначе мы все уже были бы покойниками. — Мы отвезем тебя к врачу.

— Не надо врача, — Мифлин напряженно взглянул на меня. — Это закончится здесь. Сделай это, черт побери! Сделай!

— Нет, — сказал я мягко. — Больше нет.

Но он не собирался сдаваться. Собрав остатки сил, Мифлин резко бросив свою руку ко внутреннему карману, хотя его зубы при этом заскрежетали от усилия. Я отреагировал автоматически, не раздумывая: моя пуля сразила его. Однако когда я, пристрелив Мифлина на месте, выдернул его руку из кармана, в ней не оказалось оружия. Да и могло ли быть по-другому? Ведь и до этого у него для защиты оставался только нож.

Я снова выпрямился, и в этот момент мне почудилось, что в темной части улицы что-то сверкнуло — и мгновенно пропало без следа.

Я отправился назад в полицейский участок, и почти добрался до него, когда справа от меня из темноты возник чей-то силуэт. Я метнулся в его сторону, но услышал знакомый голос:

— Берд, это я, — из тени вынырнул Луис. Дробовик покоился в его руках, как младенец; на лице остались брызги крови, а пальто на левом плече было разорвано.

— Ты порвал пальто, твоему портному придется зашивать прореху.

— Оно все равно вышло из моды, — бодро ответил Луис, — я чувствовал себя в нем простоидиотом. — Он подошел ко мне поближе. — Ты тоже выглядишь не лучшим образом.

— Но ты ведь знаешь, что меня подстрелили, — проговорил я усталым, болезненным голосом.

— Тебя всегда кто-нибудь да подстреливает, — с наигранным весельем откликнулся Луис. — Если бы никто в тебя не стрелял, не избивал или не казнил тебя на электрическом стуле, то Берда просто не существовало бы!.. Как думаешь, ты сможешь выдержать еще новость? — его тон изменился, и я понял, что меня ждут плохие известия.

— Давай говори.

— Билли Перде исчез. Похоже, Ресслер потерял сознание от ран, и Билли подтащил его за брючину к камере, пока Эйнджел и другие были заняты. Ловкий Билли достал ключи из-за пояса у Ресслера, взял дробовик со стойки и исчез. Возможно, он прошел тем же путем, что и мы.

— Где Эйнджел? С ним все в порядке?

— Да, и с Эйнджелом, и с Уолтером. Они помогали Дженнингсу укрепить задний вход, поскольку последний из парней Тони предпринял вторую попытку прорваться после того, как мы ушли. Билли просто взял да и вышел на улицу. Чисто проделано, как и всегда.

Это после того, как мы очистили ему дорогу...

Я выругался. Потом рассказал Луису о встрече с Мифлином и о выпотрошенном бандите, виденном мной на снегу.

— Калеб? — коротко спросил Луис.

— Это он, — убежденно ответил я. — Калеб пришел за своим парнем и убьет любого, кто станет угрожать ему или его сыну. Мифлин его видел. Но Мифлин мертв.

— Ты убил его?

— Да. Мифлин не оставил мне выбора. Но, надо сказать, в последние свои мгновения он проявил толику собственного достоинства... Мне надо двигаться к дому Мида Пайна.

— Сейчас у тебя есть проблемы поважнее, — вкрадчиво заметил Луис.

— Тони Сэлли?

— Угу. Это должно закончиться здесь, Берд. Его машина припаркована на расстоянии полумили к востоку отсюда, как раз на краю городка.

— Откуда ты это знаешь? — поинтересовался я, когда мы уже двигались в указанном им направлении.

— Я спросил.

— Ты, наверное, был очень убедителен.

— Я использовал добрые слова.

— Вот именно. И большой пистолет.

Его рот искривился в усмешке:

— Большой пистолет всегда помогает.

* * *

Черный «линкольн» стоял на обочине с потушенными фарами. Рядом расположились две другие легковые машины — большие «форды», тоже с выключенными фарами, и пара черных «шевроле»-фургонов. Напротив «линкольна» в снегу на коленях стоял человек: голова его была опущена, руки связаны за спиной. Мы еще даже не успели подобраться достаточно близко, как за нашей спиной уже раздался звук взводимого курка и спокойный голос произнес:

— Бросьте оружие, ребята.

Мы, не оборачиваясь, выполнили приказание.

— Теперь идите.

Дверь одного из «фордов» открылась, и из него вышел Аль Зет. Свет, загоревшийся при этом в салоне, обрисовал на мгновение еще одну фигуру — толстого мужчину с седыми волосами, в темных очках и с сигаретой в руке. Дверь захлопнулась, и он снова скрылся в сумраке. Аль Зет приблизился к человеку, стоявшему на коленях. В это же время из другого «форда» выбрались еще трое мужчин и застыли в ожидании. Коленопреклоненный человек поднял голову: мертвыми глазами на нас смотрел Тони Сэлли.

Аль Зет держал руки засунутыми глубоко в карманы своего серого пальто и молча смотрел, как мы приближаемся. Когда от нас до Тони оставалось футов десять, Аль Зет поднял руку в останавливающем жесте. Мы остановились. Лицо старого мафиози приняло слегка удивленное выражение:

— Я же просил вас не вмешиваться в наши дела.

— Как я уже говорил, это и наше дело; оно касается некоторых наших проблем, — вежливо ответил я. И снова ощутил, что меня пошатывает. Сразу захотелось подольше оставаться неподвижным.

— Это у тебя со слухом проблемы. Надо было выбрать другое место для начала своего крестового похода, — Аль Зет вытащил из кармана правую руку, в которой оказался девятимиллимитровый «хеклер», укоризненно покачал головой и произнес вкрадчивым тоном:

— Ну, вы, парни, и ублюдки, — после чего выстрелил Тони в затылок.

Тот упал щекой на землю; его левый глаз остался открытым и смотрел на нас, а на месте правого образовалась дыра.

Вперед, как по команде, вышли двое парней, взяли тело Тони, завернули его в пластиковый мешок и бросили в багажник. Третий мужчина рукой в перчатке принялся прочесывать снег, и занимался этим, пока не нашел пулю. Он положил ее в пластиковый пакет вместе с обоймой и пошел за своими.

— Девушка не у него, я спрашивал, — ответил Аль Зет вслух на наши затаенные мысли.

— Я уже понял, — кивнул я. — Тут есть один тип. Он зарезал двоих людей Тони.

Аль Зет пожал плечами. Сейчас его больше всего интересовали деньги, а не судьба подручных Тони.

— Ты, понятно, тоже не сплоховал? — адресовал он мне свой иронический вопрос.

Мне незачем было ему отвечать. Если Аль Зет решил нас прикончить за то, что мы сделали с организацией Чистюли Тони, то вряд ли с помощью слов я мог бы повлиять на его решение.

— Нам нужен Билли Перде, — жестко продолжил он. — Ты нам его доставляешь, и мы забываем все, что здесь произошло. Забываем, что ты убил тех людей, которых не следовало трогать.

— Тебе не нужен Билли, — возразил я, — тебе нужны твои деньги, которые упустил Тони.

Аль Зет вынул левую руку из кармана и сделал ею неопределенный жест:

— Все равно.

Для него обсуждение конкретных обстоятельств возвращения денег было пустой игрой слов.

— Билли исчез. Он сбежал в суматохе. Но я найду его, — заверил я. — Ты получишь свои деньги. Но парня я тебе не отдам.

Аль Зет задумался. Потом бросил взгляд в сторону полного пожилого человека в салоне «форда». Последовал пренебрежительный жест рукой с сигаретой, выставленной в открытое окно машины. Аль Зет повернулся к нам:

— У вас есть двадцать четыре часа. После этого даже твой друг тебя не спасет...

После этих слов он неспешно направился к «форду». Его люди быстро и организованно рассредоточились по машинам. И автомобили умчались в ночь, оставив за собой только следы шин и крови на снегу.

Глава 31

Полицейский участок выглядел так, будто выдержал нападение небольшой армии. Передние окна были почти полностью разбиты, дверь изрешетили пули. Эйнджел отворил ее, впуская нас, и осколок стекла звякнул об пол. Рядом с Эйнджелом стоял Уолтер.

— А сейчас мы поедем искать Калеба, — заявил Луис.

Но я отрицательно покачал головой.

— Сейчас на дорогах будет полно полиции. Я не хочу, чтобы ты и Эйнджел попались на глаза копам.

— Фигня! — громко возразил Луис.

— Нет. И ты это знаешь. Если тебя здесь застукают, не помогут никакие объяснения. В любом случае — это наше с Уолтером дело личного характрера. Пожалуйста, уезжайте.

Луис помедлил минуту с ответом, словно собирался с мыслями. Однако потом все же кивнул.

— Тонто! — позвал он Эйнджела. — Мы уезжаем.

Эйнджел выказал полную готовность, и они вдвоем направились к «меркурию». Уолтер и я стояли рядом и смотрели им вслед. Готов поклясться, что я был в состоянии продержаться еще час, ну, максимум — полтора. Потом же просто не мог не отключиться.

— Мне думается, я знаю, где искать Эллен, — сказал я. — Ты готов туда ехать?

Уолтер кивнул.

— Если она еще жива, нам придется кое-кого убить. Иначе нам не отбить ее у них.

— Ну, раз надо, так надо.

Я внимательно посмотрел на него. Похоже, Уолтер был искренен.

— Ладно, поехали, — подытожил я. — Лучше бы тебе сесть за руль. Я сегодня что-то не в форме.

Мы оставили машину где-то на расстоянии полумили от жилища Мида Пайна и подошли к дому с тыла, прячась за деревьями. Свет в доме горел в двух местах: светилось одно окно на первом этаже и другое — наверху, где помещалась, видимо, спальня. Когда мы приблизились к границе участка, то никаких иных признаков жизни не заметили.

На участке стоял маленький сарай с крышей, покрытой листами ржавеющего железа. Виднелись следы, полузанесенные снегом. Кто-то здесь недавно проходил. И мотор грузовика на ощупь был еще не остывшим. От сарая несло смрадом разлагающейся плоти. Я придвинулся к углу сарая, потянулся и осторожно снял засов. Он скрипнул, но негромко. Дверь открылась, и запах стал сильнее. Я взглянул на Уолтера: в его взгляде постепенно угасла надежда. Я велел ему оставаться на месте, а сам проскользнул в сарай.

Смрад ощущался так сильно, что у меня стали слезиться глаза; вонь, казалось, пропитывала мою одежду. В одном углу стоял длинный морозильник. Его изъела ржавчина, которая проделала дырки по всему корпусу, обмотанному отсоединенным проводом. Свободный конец провода болтался, как неприкаянный хвост. Я сжал зубы и приподнял крышку...

Внутри лежало скрюченное тело: босые ступни, синий комбинезон, одна рука с гниющими пальцами неуклюже вывернута, другая придавлена телом. Лицо распухло, глазницы уже стали белыми. Однако это явно было лицо старого человека. Холод все-таки затормозил процесс разложения, и я смог признать Мида Пайна, которого видел ранее на фото в ресторанчике. Мида Пайна, который погиб, чтобы Калеб Кайл смог занять его место и терпеливо поджидать появления Билли Перде. Под телом Пайна я заметил черную шерсть и хвост: останки собаки.

Позади меня послышался скрип петель, и в сарай медленно, с опаской вошел Уолтер. Его глаза проследили направление моего взгляда. На лице Уолтера отразилось явное облегчение, которое он испытал, увидев тело старика.

— Тот пожилой мужчина с фотографии?

— Да, это он.

— Тогда Эллен еще жива.

Я лишь молча кивнул. Есть вещи и похуже, чем гибель от руки убийцы. Потаенной частью своего сознания Уолтер это тоже понимал...

Когда я тихонько открыл входную дверь дома и проник в большую кухню, то сразу почувствовал кислый, застоявшийся запах. Из мешка для мусора, прислоненного к стене, невыносимо воняло. Я готов был поспорить, что отходы не выносили больше недели.

Уолтер тоже зашел в дом и двинулся направо, прижимаясь спиной к стене и держа под прицелом столовую, которая соединялась с кухней через полуоткрытую дверь. Я направился налево и, двигаясь таким же образом, проверил гостиную, затем сделал жест в сторону лестницы. Уолтер направился туда первым, скользя вдоль стены и изо всех сил стараясь, чтобы ступеньки не скрипнули; пистолет он держал обеими руками.

На первой лестничной площадке была дверь в ванную комнату, двумя ступеньками выше — дверь в первую спальню. Постели давно никто не заправлял, на комоде и на полу — остатки испортившейся еды. Признаки того, что здесь недавно побывали, отсутствовали: никакой одежды, обуви, дорожных сумок. Именно в этой комнате горел свет.

Эллен Коул лежала на кровати в другой спальне. Ее руки кто-то привязал к каркасу кровати. Глаза и уши девушки были перетянуты черными тряпками, с каким-то тряпьем под ними, чтобы она не могла нормально ни видеть, ни слышать. Рот закрывал пластырь, посередине которого проделали дырочку. Тело укрывали два одеяла. Рядом с кроватью на маленькой тумбочке стояла пластиковая бутылка с водой с воткнутой в горлышко трубочкой.

Когда мы вошли, Эллен даже не шевельнулась. Однако стоило нам приблизиться, как она что-то почувствовала. Уолтер протянул руку, чтобы дотронуться до нее, но она со слабым криком в испуге шарахнулась. Я осторожно снял с девушки одеяла: Эллен была раздета до белья, но внешние повреждения отсутствовали. Я оставил ее и Уолтера вдвоем, а сам отправился проверить третью спальню. Она тоже пустовала, но, судя по всему, в кровати недавно спали. Когда я вернулся, Уолтер, осторожно придерживая голову Эллен, снимал с нее повязки. Она часто моргала и щурилась, хотя находилась в относительно темном помещении. Потом разглядела отца — и заплакала.

— Кругом пусто, — доложил я, после чего подошел к кровати и перерезал веревки на руках девушки своим перочинным ножом, пока Уолтер снимал пластырь с лица Эллен. Она рыдала, привалившись к нему всем телом. В куче вещей у окна я нашел ее одежду.

— Помоги ей одеться, — сказал я Уолтеру.

Эллен все еще не проронила ни слова. Но когда Уолтер натянул на нее джинсы, я взял девушку за руку и постарался обратить ее внимание на себя:

— Эллен, их двое?

Эллен ответила не сразу. Немного погодя она кивнула:

— Двое, — голос девушки звучал неестественно хрипло после долгого молчания. Очевидно, в горле у нее пересохло. Я подал ей бутылку с водой, и она сделала маленький глоток через трубочку.

— Они как-то мучили тебя?

Она отрицательно покачала головой и снова заплакала. Я обнял ее. Потом отстранился, когда Уолтер стал надевать на нее свитер. Он придерживал ее за плечи и помогал встать, но ноги ее с непривычки подломились.

— Это ничего, милая, — утешал он дочь, — мы тебе поможем спуститься.

Мы уже почти спустились вниз, когда раздался звук открываемой входной двери.

У меня в очередной раз свело мышцы живота. Мы замерли. Но больше никаких звуков не услышали. Я сделал Уолтеру знак, чтобы он оставил Эллен на лестнице. Попытайся мы спускать ее дальше, это точно встревожило бы того, кто сейчас был внизу.

Входная дверь была распахнута настежь, ветер заносил в нее хлопья снега. Когда мы приблизились к последней ступеньке лестницы, правее меня неясная тень скользнула в сторону кухни. Я обернулся к Уолтеру и приложил палец к губам.

На фоне дверного проема перемещался, не поворачивая головы в нашу сторону, молодой мужчина — с ним я встречался во время моего первого посещения этого дома — Каспар. Как теперь стало понятно, сын Калеба. Я с усилием проглотил слюну и двинулся вперед с поднятой рукой, давая этим знак Уолтеру оставаться на месте, у входной двери. Досчитал до трех и шагнул в кухню, держа пистолет наготове.

В кухне никого не оказалось, но дверь, ведущая в столовую, сейчас была распахнута настежь. Я отпрянул назад, чтобы предупредить Уолтера, и в то же мгновение заметил, как за его спиной мелькнула тень и в сумерках блеснуло лезвие ножа. Он обратил внимание на тревожное выражение моего лица и уже двинулся с места, однако нож взлетел и опустился на его левое плечо. Он выстрелил назад из-под левой руки, но нож поднялся и опустился снова, на этот раз полоснув его резким ударом наискось, когда Уолтер уже падал. Каспар сильно толкнул Уолтера в спину, и голова последнего с громким стуком ударилась о перила. Уолтер упал на колени и на руки, кровь залила ему лицо, и взгляд стал тяжелым, как бы удивленным.

Каспар повернулся ко мне, держа нож в правой руке лезвием вниз. На бедре у него темнело отверстие — свежая рана от пули, и на грязных штанах быстро расплывалось кровавое пятно. Однако он, похоже, не замечал боли: резко сгруппировался и кинулся на меня через весь коридор, оскалив зубы, с ножом наготове.

Я выстрелил Каспару в грудь; он остановился и зашатался. Приложил руку к ране и удивленно рассматривал кровь на ладони, как будто не мог поверить, что в него выстрелили. Затем злобно уставился на меня, склонив голову набок, и сделал шаг вперед, изготовившись к нападению вновь. Я выстрелил еще раз. На этот раз пуля попала ему прямо в сердце, и Каспар упал навзничь; его голова ударилась об пол почти рядом с Уолтером, который изо всех сил пытался привстать, хотя бы на четвереньки. С лестницы послышался крик Эллен, и я увидел, что она ползком спускается по ступенькам к отцу.

Ее крик спас мне жизнь. Когда я, очнувшись от оцепенения, поворачивался к ней, то успел расслышать резкий свистящий звук за своей спиной и заметить чью-то чужую тень на полу передо мной. В тот же миг что-то больно задело мне плечо: клинок лопаты просвистел мимо моего лица буквально на расстоянии нескольких дюймов. Я ухватился левой рукой за черенок, одновременно нанеся удар правым локтем.

И почувствовал, что попал нападавшему точно в челюсть. Используя лопату как рычаг, я отбросил нападавшего к себе за спину и сделал подножку. Он споткнулся об мою ногу, не удержал равновесия и упал на колени. Нападавший оставался на коленях лишь несколько мгновений, после чего поднялся на ноги и повернулся ко мне лицом, четко выделяясь на фоне темного дверного проема.

Наконец-то я, удостоверился: передо мной действительно был Калеб Кайл. Он больше не притворялся немощным, скрюченным артритной болью старикашкой — стоял прямой, высокий, худой, но жилистый, в синих джинсах и такой же рубашке. Да, он мог считаться пожилым человеком. Однако, я буквально физически ощущал его силу, ярость, способность и желание причинять боль и страдания: все это исходило от него волнами, подобно печному жару. В глубине его расширенных ненавистью глаз, казалось, тлел красный огонь. Я тут же вспомнил злобный огонек в глазах Билли Перде. И подумал о молодых женщинах, повешенных на дереве, о той боли, что выпало им испытать от рук Калеба Кайла, о своем деде, которого всю жизнь преследовали кошмары. Какие бы мучения ни пережил сам Калеб Кайл, он стократ выместил их на окружающем его мире.

Калеб взглянул на мертвого сына у своих ног, перевел взгляд на мое лицо. И его ненависть окатила меня новой волной. В глазах старика засветился глубокий, злобный ум. Он манипулировал всеми нами, десятилетиями избегая поимки. И на сей раз ему почти удалось исчезнуть. Однако теперь это стоило ему жизни сына. Что бы ни случилось потом, сегодня возмездие настигло Калеба: малую часть долга он уже заплатил — за несчастных мертвых девушек, оставленных висеть на дереве, за Джуди Манди, которую, я был в этом уверен, именно он утащил в глухомань Великих Северных лесов.

— Нет... — выдохнул Калеб. — Нет!

Я начинал понимать, почему он так безумно хотел, чтобы у него родился мальчик. Если бы Джуди родила девочку, то в приступе ярости Калеб мог бы убить ребенка. И попытался бы еще раз зачать мальчика. Он хотел того же, что и многие мужчины на земле: увидеть свое подобие, лучшую часть самого себя, продолжающуюся в другом человеческом существе. Кроме того, он жаждал видеть продолжение именно мерзкого и уродливого в себе — способности и дальше пожирать чужие жизни.

Калеб Кайл сделал шаг вперед. Я поднял пистолет.

— Назад! — приказал я. — Держи свои руки так, чтобы я мог их видеть.

Он покачал головой, сделав тем не менее несколько шагов назад и разведя руки в сторону. Калеб не смотрел на меня, глаза его были накрепко прикованы к телу сына; переместился поближе к Уолтеру, который сидел, прислонившись здоровым правым плечом к стене, с лицом, залитым кровью. В невредимой правой руке он удерживал пистолет, но никак не мог сконцентрироваться. Было заметно, что боль сильно мучает его. Сам я тоже, скажем так, пребывал не в лучшей форме. К этому времени Эллен еще оставалась на лестнице, и я сделал ей останавливающий жест рукой, добавив на словах, чтобы она там и находилась. Она замерла. Но я услышал ее плач.

Калеб снова заговорил:

— Ты умрешь за то, что сделал с ним, — он презрительно сплюнул на пол. И сосредоточил все свое внимание на мне. — Я тебя запросто разорву на части голыми руками. А потом буду глумиться над потаскушкой, пока она не сдохнет. Брошу ее тело в лесу, чтобы его сожрали дикие звери...

Я ничего не отвечал на его угрозы, только предупредил возможные действия:

— Давай двигай назад!

Мне вовсе не хотелось оказаться слишком близко к нему: ни в коридоре, ни на крыльце. Он по-прежнему был опасен. Я сознавал это, даже держа его под прицелом.

Калеб продолжил отступление: он медленно спускал по ступеням, пока не оказался во дворе. Снег сыпался на его обнаженную голову, на вытянутые в стороны руки; свет из окна заливал его, и я смог разглядеть торчавшую из пояса за спиной рукоятку пистолета.

— Повернись! — громко приказал я. — Встань боком ко мне.

Он не шевельнулся.

— Повернись! Или я прострелю тебе ногу, — пока я не был готов его убить.

Он хмуро взглянул на меня. Потом все-таки повернулся направо.

— Протяни руку назад. Большим и указательным пальцем возьми пистолет за рукоятку и отбрось его от себя.

Он проделал эти манипуляции, забросив пистолет в обрезанные розовые кусты за крыльцом.

— А сейчас медленно поворачивайся лицом ко мне.

Он подчинился.

— Так вот ты каков, Калеб Кайл.

Он ухмыльнулся — серый ледяной паразит, пожирающий жизни.

— Калеб Кайл — это просто имя, парень. Оно ничем не хуже других, — он снова сплюнул. — Ты все еще дрожишь?

— Ты старик, — ответил я, — тебе самому впору бояться. Этот мир будет судить тебя строго. Но не так строго, как тот, другой.

Он открыл рот в ухмылке: за зубами клокотала слюна.

— Твой дедушка боялся меня, — проронил он, — а ты похож на него. Выглядишь напуганным.

Не ответив на колкость, я вместо этого бросил взгляд на мертвого Каспара.

— Вот лежит твой убитый сын. Его мать — Джуди Манди?

Калеб оскалил зубы и сделал чуть заметное движение, словно собирался броситься на меня. Я немедленно выстрелил ему под ноги. Пуля взметнула снег с грязью и остановила его.

— Не смей! — пригрозил я. — Лучше скажи: ты прикончил Джуди?

— Клянусь, я увижу тебя подохшим, — прошипел он.

Калеб уставился на труп Каспара; желваки на его скулах заходили ходуном, когда он стиснул зубы, чтобы преодолеть раздирающую его боль... Он походил на изображение какого-то древнего демона: жилы на шее набухли, как тросы; обнажились длинные желтые зубы.

— Я прибрал эту тварь, чтобы размножаться, когда подумал, что мой пацан потерян для меня навсегда.

— Тварь? Она что — мертва?

— Не понимаю, какое тебе до этого дело. Она истекла кровью, когда родила мне парня. Я так и бросил ее подыхать, потому что больше в ней не нуждался.

— Так... А сейчас — назад!

— Я пришел сюда за своим парнем. За тем парнем, которого, как я думал, потерял. Эта старая шлюха забрала его у меня. Шлюхи и сукины сыны прятали от меня парня.

— И ты их всех убил?

Он гордо кивнул головой:

— Всех, кого нашел.

— А Гарри Чут, инспектор леса?

— Нечего ему было сюда соваться. Я не щажу никого, кто переходит мне дорогу.

— Даже собственного внука?

Глаза Калеба блеснули: в них на секунду мелькнуло нечто вроде тени сожаления.

— Промашка вышла. Просто попался под руку... Да он был слабачок. Не выжил бы там, куда мы собирались.

— Тебе некуда идти, старик. Они забирают твой лес. Ты же не сможешь убивать каждого встречного.

— Я знаю места. Всегда найдется место, куда можно будет податься.

— Больше нет таких мест. Осталось только одно приготовленное специально для тебя.

Краем уха я услышал шорох от движения на лестнице: Эллен не послушалась меня и приблизилась-таки к Уолтеру. Надо было это предвидеть.

Калеб бросил взгляд через мое плечо:

— Твоя, что ли?

— Нет.

— Вот дерьмо-о! — протянул он. — Я видел тебя, углядел в тебе твоего деда. Но, наверно, мои глаза подвели меня, когда я связал ее с тобой.

— Ты собирался прихватить и ее как материал для размножения?

Калеб покачал головой:

— Она предназначалась для парня. Для обоих парней... Да пошел ты, мистер Паркер! Пошел ты на хрен за то, что сделал с моим пацаном!

— Нет, — спокойно возразил я, — это тебя ко всем чертям собачьим. — Я прицелился из пистолета ему в голову.

Позади меня что-то невнятно простонал Уолтер. Эллен выкрикнула своим странным, надтреснутым голосом:

— Берд!

Нечто холодно и твердое коснулось сзади моей головы. Голос Билли Перде произнес:

— Если ты сейчас нажмешь на спуск, это станет последним движением в твоей жизни.

На секунду я растерялся. Потом медленно ослабил нажим на спусковой крючок, убрал с него палец и поднял пистолет повыше, чтобы показать, что я понял суть его требования.

— Ты знаешь, что с этим делать.

Я поставил пистолет на предохранитель и оружие на крыльцо.

— На колени! — приказал Билли.

Когда я опустился на колени, боль в боку стала нестерпимой. Билли неслышно переместился и встал передо мной; пистолет Уолтера он засунул себе за пояс штанов, а в руках держал «ремингтон». Перде расположился теперь так, чтобы держать в поле зрения и меня, и Калеба.

Калеб Кайл смотрел на Билли с восхищением: после того, что случилось, после всего, что он сделал, его сын наконец-то вернулся к нему.

— Убей его, мальчик, — заговорил Калеб. — Он убил твоего брата. Пристрелил его, как собаку. А он ведь твой родственник. Кровь за кровь, ты понимаешь.

На лице Билли отразилась масса противоречивых эмоций, в основном — самых жестких. На меня уставилось дуло ружья:

— Это правда? Он мне родственник?

Он спрашивал, автоматически усваивая лексику старика.

Я молчал. Ноздри Билли раздулись от гнева. Он молниеносным движением ударил меня в голову рукояткой-прикладом. Я упал ничком и услышал смех Калеба:

— Ха-ха! Вот так вот, мой мальчик, пристрели этого сукиного сына... Смех стих. Калеб сделал шаг к нам.

— Я вернулся за тобой, сынок. Я и твой брат, мы пришли за тобой. Мы услышали о мужчине, которого ты нанял, чтобы найти меня. Твоя мама прятала тебя от меня, но я упорно искал. И вот пропавший ягненок нашелся.

— Ты? — спросил Билли мягким, изумленным голосом, которого я никогда прежде у него не слышал. — Ты мой отец?

— Я твой папа, — подтвердил Калеб и улыбнулся. — А теперь скорей приканчивай его за то, что он сделал с твоим братом, с братиком, которого ты никогда теперь не узнаешь. Убей его за это!

Я поднялся на колени, опираясь на костяшки пальцев, и проговорил:

— Ты спроси, что он сделал, Билли. Спроси, что случилось с Ритой и Дональдом.

Глаза Калеба загорелись мстительным огнем:

— Ты, мистер, заткнись! Твое вранье все равно не отдалит от меня моего мальчика!

— Спроси его, Билли, спроси: где Мид Пайн? Как умерли Шерри Ленсинг и ее семья? Ты спроси, Билли.

Калеб вихрем взлетел по ступеням на крыльцо и правой ногой ударил меня в челюсть. Я почувствовал, что он выбил мне зуб: рот наполнился кровью и болью. А нога уже снова поднималась для удара.

— Престань! — резко произнес Билли. — Отстань от него.

Я взглянул на парня — и боль у меня во рту показалось сущей ерундой по сравнению с той мукой, которая отразилась в его глазах.

В глазах Билли горела неизбывная боль — бесконечное страдание от потерь и заброшенности, от каждодневного противостояния всему миру, причем этот мир каждый раз в итоге оказывался победителем; от бесчисленных попыток жить жизнью без прошлого и будущего, с одним только лязгающим, перемалывающим кости настоящим. И сейчас будто привычная пелена спала с глаз, давая возможность воочию убедиться: еще есть возможность осуществить свои чаяния — его папа вернулся за ним! Боль, которую этот человек причинял другим, мерзости, учиненные им, — все ведь сделано исключительно ради любви к своему сыну.

— Пристрели его, Билли. И покончим с этим, — повторил Калеб.

Однако Билли не шелохнулся. Стоял, опустив голову, ни на кого не глядя. По-видимому, он сейчас смотрел куда-то глубоко внутрь себя, где все, чего он боялся и чего жаждал, переплелось и перепуталось.

— Убей его! — злобно прошипел Калеб. (Билли машинально поднял дробовик.) — Делай как тебе говорят! Слушай меня, ведь я твой отец...

В глазах Билли что-то вспыхнуло и погасло, словно умерло.

— Нет, — проговорил он, — ты мне никто.

Прогрохотал выстрел; из-за отдачи рукоятка-приклад «ремингтона» ударила Билли в плечо. Калеб Кайл согнулся пополам и отшатнулся назад, как от сильнейшего удара в живот. На его рубашке сразу расплылось темное пятно, а из разорванной сырой плоти стали вываливаться, как кольца гидры, кишки. Калеб не устоял на ногах и упал навзничь; его руки судорожно прижимались к животу, безуспешно пытаясь прикрыть дыру в самом центре естества. Спустя мгновение он медленно, преодолевая мучения, встал на карачки и непонимающе уставился на Билли. Губы Калеба обвисли, кровь пузырилась между зубами. И все его лицо выражало смесь боли и недоумения: после стольких мытарств, после пережитого — и собственный сын поднял на него руку!

Я услышал звук, говоривший о том, что еще один заряд досылают в патронник; увидел, как расширились зрачки и округлились глаза Калеба. Затем лицо старика вдруг исчезло — теплая красная рука скрыла от меня окружающий мир, где призрачный свет зарождавшегося нового зимнего дня безудержно проникал в явь, словно мысли Бога.

* * *

В центральной части Темной Лощины раздавался вой сирен, который далеко разносился в холодном воздухе, как завывания смертельно раненного зверя. Я посмотрел на часы: двенадцатое декабря, ноль часов сорок пять минут.

Прошел ровно год с того дня, как не стало моих жены и дочери. Уже год их не было среди живых.

Эпилог

Скоро в город придет Рождество. Скарборо превратился в сказочный городок: белоснежные поля из мороженого и покрытые морозной сахарной глазурью деревья, разноцветные фонарики на окнах и праздничные венки на дверях. Я спилил елку во дворе — одну из тех, которые мой дед посадил в год своей смерти — и поставил ее перед домом. В Сочельник я надену на нее белые фонарики: в память о моем ребенке — если она смотрит на меня из темноты, пусть видит огоньки и знает, что я сейчас думаю о ней.

Над камином прикреплена открытка от Уолтера и Ли, а рядом — маленький, нарядно упакованный подарок от Эллен. Еще пришла почтовая карточка из Доминиканской Республики. Она не подписана, но слова в ней выведены двумя разными почерками: «Общение человека с друзьями приносит зачастую два противоположных по сути результата — радость умножается, а горе делится». Автор цитаты не указан. Я им позвоню, когда они вернутся. Когда интерес к драматическим событиям, разыгравшимся в Темной Лощине, начнет ослабевать.

Наконец, есть еще записка. По почте пришел конверт, и я узнал почерк на нем; сердце мое словно стискивала мягкая рука, когда я его вскрывал. Письмо содержало только одно предложение: «Позвони, когда сможешь, я скучаю по тебе». Под этой одинокой строчкой помещались два номера телефонов: ее собственного домашнего и ее родителей. Она размашисто подписалась: «Люблю, Рейчел».

Я сидел у окна и думал о смерти зимой и о Вилле-форде. Его нашли два дня назад. Эта новость доставила мне резкую, пронзающую боль. А ведь какое-то время после исчезновения Виллефорда я не исключал его из числа подозреваемых. Как я был несправедлив к старику-детективу! Мне даже временами казалось, что я неким образом накликал на него смерть... Тело было закопано в неглубокой яме на задворках его же собственного участка. По словам Эллиса Ховарда, Виллефорда истязали перед смертью, но у полиции не имелось ни малейшей зацепки, и они не понимали, кто это мог сделать. Разве что Стритч или кто-нибудь из парней Тони Сэлли. В глубине души я питал убеждение, что к этому причастен Калеб Кайл. Вероятно, его сын Каспар убил Виллефорда.

Имя Виллефорда фигурировало в связи с розыском родителей Билли Перде. Это по номеру старого детектива звонила пожилая дама миссис Шнайдер. Если она смогла разыскать его, то и Калеб смог бы. Калеб наверняка захотел бы узнать все, что было известно к тому времени Виллефорду. Я надеюсь, что алкоголь, верный друг Виллефорда, несколько затуманил боль, уменьшил страх, когда пришел его последний миг. Лучше бы он рассказал Калебу все, что знал, и сделал бы это быстро. Понятно, что это, скорее всего, мои домыслы, но в Виллефорде присутствовали некое старомодное мужество и отвага подобного же рода. Он бы так просто не сдал парня. Я его так себе всегда и представляю: вот он сидит в «Таверне моряка», перед ним стоят в стаканах его любимые виски и пиво — пожилой человек, потерявшийся в настоящем. Он-то думал, что это прогресс приближает его конец, а оказалось — демон из прошлого, которого он потревожил, когда пытался помочь несчастному парню.

И еще я думал о Рики, о лязге, с которым открылся багажник; о том, как он лежал там скорченный рядом с запасным колесом и как до последних мгновений своей жизни закрывал собой Эллен. Я желал покоя его душе.

Лорна Дженнингс уехала из Темной Лощины. И Рэнд тоже. Она позвонила мне, чтобы сказать, что уезжает во Флориду — проведет там Рождество с матерью, прежде чем начать подыскивать новое место жительства. Автоответчик записывал ее сообщение, хотя я был дома и слышал ее голос на фоне мягкого шуршания пленки. Я не поднял трубки. Подумал: " Так будет лучше ".

А человек, известный под именем Калеба Кайла, был похоронен на пустынном клочке земли в северной части окраинного церковного прихода Огасты, рядом с парнем, которого он называл Каспаром. Во спасение их душ священник вознес молитвы. Несколько дней спустя на их могилах видели крупного мужчину с выражением бесконечной боли в глазах. Он стоял по колено в снегу и смотрел на свежий холмик потревоженной земли перед собой. Заходящее солнце косо отбрасывало прощальные красноватые лучи на облака. У мужчины за спиной был небольшой рюкзак, а в кармане лежал листок-повестка с фиксированной датой судебного заседания, подписанный его поручителем. На судебное заседание мужчина не явится никогда, и это известно его поручителю. Толика денег Аль Зета сделала свое дело: было оплачено и соучастие, и молчание. Я так думаю, что Аль Зет переживет потерю...

Билли Перде навестил в тот день и другое кладбище. Там он больше никогда не появится. Билли исчезнет, не оставив следов. Но я знаю, куда он направился.

Он ушел на север.

* * *

Спустя два дня после годовщины смерти Сьюзен и Дженнифер я побывал на службе в соборе Преподобного Максимилиана. Слышал, как огласили их имена у алтаря. На следующий день, пятнадцатого, я пришел на их могилу. Там лежали свежие цветы — наверное, от родителей Сьюзен. Мы не разговаривали с ними со дня ее смерти. Думаю, они до сих пор винят меня в том, что с ней случилось. Я сам долго себя в этом винил. Но теперь я знаю: я сделал, что смог. Что способен сделать каждый из нас.

В ночь на пятнадцатое они приходили ко мне. Я проснулся от шума — это были, скорее, звуки соединения разных миров. И я вышел на крыльцо. Стоял, но не спускался к ним. Позади деревьев, в полутьме, двигались призраки. Сначала они напоминали обычную игру света и тени в ветвях, которые колебал ветер. Затем казались фантомами, состоявшими из рук и лиц. Когда же они приблизились ко мне, то обратились в юных девушек. Их платья, когда-то изорванные и испачканные кровью и грязью, сейчас были чисты и струились, тесно облегая мягкие, слегка округлые формы. Лунный свет падал на внутреннюю сторону их рук, освещал мягкое движение волос, блеск губ... Девушки в летних платьях, собравшиеся вместе в лесу на только что выпавшем снегу.

Вслед за девушками явились другие призраки: старики и старухи — ночные сорочки развевались, штаны были в грязных пятнах вроде военного камуфляжа, искривленные руки испещряли набухшие вены, которые, как старые корни деревьев, змеились под кожей. Молодые люди стояли в стороне: их руки сплетались с руками молодых женщин. Там были мужья с женами, юные влюбленные, когда-то жестоко разлученные, а сейчас вновь обретшие друг друга. Между ними бегали дети, внимательные и молчаливые; они осторожно подходили к границам леса.

Целый сонм призраков собрался вокруг меня. Они ничего не говорили, только смотрели на меня, и покой пришел ко мне, словно рука молодой женщины снова мягко коснулась моего плеча в ночи, и она прошептала мне, что пора спать.

Пока.

Возле ограды сидел старый человек со своей собакой; там же склонилась к нему моя мать, все еще прекрасная, несмотря на годы. Туда подошел и я — и ощутил на себе их взгляды. Маленькая рука сжала мою руку, и когда я опустил глаза, то смог почти без усилий различить ее: сияющую и обновленную красоту, проступившую на фоне мягкого сияния снега.

И родная рука коснулась моей щеки, и мягкие губы встретились с моими губами, и знакомый голос произнес:

— Спи.

И я заснул.

Примечания

1

Здесь: название залива у берегов одноименного штата на северо-востоке США.

(обратно)

2

Автоматическая идентификационная система отпечатков пальцев. — Прим. авт.

(обратно)

3

Птица (от англ. bird — птица).

(обратно)

4

Игра слов: имя главного героя Берд (англ. Bird) означает птица.

(обратно)

5

Заболевание, один из признаков которого — появление светлых пятен на коже.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Книга 1

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

Книга 2

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

Книга 3

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

Эпилог

*** Примечания ***