Красное бикини и черные чулки [Елена Викторовна Яковлева] (fb2) читать постранично

Елена Яковлева Красное бикини и черные чулки

До сих пор большинство моих творческих идеи проваливалось с треском, эта же провалилась с грохотом. С грохотом сошедшей с гор лавины. Нет, с ревом сметающего все на своем пути селевого потока. Или Ниагарского водопада. Или тайфуна Эндрю. Или… Или… Или…

Ах, черт, а ведь если на то пошло, то и идея не моя была, а Жанкина, а теперь Жанка шелестела мне в ухо, как Карлсон, который живет на крыше:

— Спокойствие, только спокойствие…

В то время как сосватанный ею же на роль нашей первой «тени» непризнанный гений продолжал нести такое…

— Мы будем любить друг друга в гробу… Из орехового дерева… С позолоченными ручками… Среди… Среди белых лилий… На тебе будет красное бикини из гипюра. Красные трусики и красный лифчик… И черные ажурные чулки…

Боже, какие трусики?! Какой лифчик?! У него же совсем другой текст должен быть! Совсем другой!

Приглашенная публика тоже пребывала в растерянности. С глупыми блаженными физиономиями пялилась то на полупрозрачную студийную перегородку, то на меня. И только когда неясный силуэт Жанкиного протеже исчез так же внезапно, как и появился, по рядам прокатился удивленный ропот.

— Ну что стоишь столбом? У нас же прямой эфир! — снова возникла в моем ухе Жанка. — Давай прощайся, одна минута осталась!

— Дорогие телезрители, наша передача подошла к концу, — брякнула я в микрофон деревянным голосом автоответчика, — до скорой встречи.

Как всегда, первым с места сорвался Мелкий Пакостник и побежал ко мне, протягивая тонкие, как щупальца, ручонки:

— Марина Владимировна!.. Марина Владимировна!..

Я повернулась к нему спиной и пулей вылетела из студии.

ГЛАВА 1

— Да не знаю я, что на него нашло, — пыхтела Жанка и, чтобы поспеть за мной, перепрыгивала через две ступеньки, что с ее габаритами равносильно армейскому марш-броску в противогазе и при полной выкладке, — ну просто не представляю… Может, с пьяных глаз? Ну я ему морду начищу, ох, начищу!

— Тебе ее тоже начистить не помешает. Это же ты все придумала. «Разговор с тенью»! — Я разразилась истерическим хохотом. — Зрителям это понравится, и Краснопольский сразу подобреет… Да он нас теперь с потрохами сожрет. И… — Я чуть-чуть притормозила, чтобы поотставшая Жанка смогла наконец меня догнать. А то получалось, что я сама с собой ругаюсь. — И ты пойдешь к нему на ковер объясняться. Ты, именно ты! Расскажешь, что так везде делают. И за границей, и на Центральном телевидении. Это его разжалобит.

— Хорошо, я пойду, — тоскливо скулила за моей спиной Жанка, — только не беги так, а то у меня уже сердце выскакивает!

— Ничего, тебе полезно жиры растрясти, — прошипела я мстительно. С Жанкиной стороны было верхом нахальства рассчитывать на мои жалость и снисходительность после того, что я пережила по ее милости в прямом эфире.

Кто бы знал, как я ее в тот момент ненавидела. И все, что прежде меня в этой нескладехе смешило и умиляло до слез, теперь казалось просто отвратительным: и грузная, расплывшаяся фигура, и нелепая ондатровая кацавейка, и сползший набекрень блин вязаного берета. А профессиональные качества у нее и вовсе ни к черту, что неудивительно с ее-то культпросветучилищем. Из массовиков-затейников — в режиссеры областного телевидения, а, как вам это понравится?

Да и я не лучше. Купилась на Жанкины посулы, как последняя дура. «Если не поднимем рейтинг, Краснопольский закроет передачу». И вот полюбуйтесь, подняли. Можно сказать, до невиданных высот. Этот псих — Жанкин художник от слова «худо» — сначала опоздал на передачу, а потом бессовестно нарушил предварительный договор и наплел невесть чего про гроб с золочеными ручками, гипюровые трусики, белые лилии и ажурные чулки. Бред сивой кобылы на смертном одре.

— Стой! Стой!

Я очнулась и увидела Жанку, обхватившую руками капот моей «десятки», которую я, оказывается, уже успела завести. Ну вот, мне только не хватало для полнейшего счастья взять и задавить эту корову.

Я опустила стекло и заорала:

— С дороги!

Жанка невнятно замычала и, преданно глядя мне в глаза, прижалась к капоту щекой. Мол, дави, разрешаю.

Чтоб ты провалилась! Я заглушила мотор, положила голову на баранку и заревела.

Жанка выждала минуту, убедилась, что рыдания мои не притворные, а самые что ни на есть натуральные, экологически чистые, и весьма резво для ее комплекции запрыгнула на переднее пассажирское сиденье. И, конечно же, полезла ко мне со своими душными объятиями, причитаниями и увещеваниями. Какое-то время я от нее еще плохо-хорошо отбивалась, а потом выдохлась и со смирением жертвенного агнца позволила себя трепать, как тряпичную куклу.

— Ну, Мариночка, ну, золотце, я не меньше тебя расстроилась… Но нельзя же так… Так же можно и разбиться, особенно сейчас, в гололед. — Она шумно дышала мне в висок. — Успокойся, пожалуйста, успокойся… Я