Темные звезды [Александр Маркович Белаш] (fb2) читать онлайн

- Темные звезды (а.с. Темные звезды -1) (и.с. Боевая фантастика) 1.21 Мб, 308с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Александр Маркович Белаш - Людмила Владимировна Белаш

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Людмила Белаш Александр Белаш ТЁМНЫЕ ЗВЁЗДЫ

Ведь нам без связи — ни вверх, ни вниз,
Будто воздушным змеям
Выше нас не пускает жизнь,
А ниже — мы не умеем.
Олег Медведев. Марш небесных связистов

ПРОЛОГ

1628 год Эры Грома

ПРОКЛЯТИЕ И СМЕРТЬ


— Во имя Бога Единого! Я обращаюсь к осажденным от лица магистра-знаменосца.

Была жара. Безветрие. Море как синее стекло лежало вокруг мыса, где стоял форт с высокими стенами. В зеркальном море отражалось палящее, безжалостное солнце.

Там, на морской глади, виднелись черные силуэты орденских галер — недвижимые, безмолвные. Словно на них не было заряженных пушек и абордажных отрядов.

В этот знойный час, казалось, все живое замерло, забившись в тень, и погрузилось в тягостную дрему. Да, замерло — но в напряжении и затаив дыхание, прильнув к бойницам форта, стоя у фальшборта, прижав к глазницам горячие медные окуляры подзорных труб, сжимая пики, эфесы, мушкеты и орудийные запальники.

Сотни глаз следили за парламентером, остановившимся у ворот форта.

— Предлагаю вам завтра, на восходе солнца, сдаться на милость Его Преосвященства, сложив оружие, знамена и доспехи. Благородных людей ждет справедливый суд, а если отрекутся от ереси — полное прощение вины. Людям простого звания — ни суда, ни казни, только большое покаяние! Новообращенные вообще не будут наказаны.

— Он хочет внести раскол в наши ряды, — молвил коменданту мушкетер, стоявший рядом у бойницы. — Подстрекает сержантов открыть ворота и заслужить награду.

— Ложь, — краем рта бросил комендант. — В обители Трех Щитов они проделали тот же трюк, и старшина впустил их. Всех наших перебили. Брат-вещатель заперся в башне и говорил с нами… пока был жив.

— Наверняка они хотели захватить его.

— Да; только он не сдался.

—  Чистый духом, с мечом в руке, с молитвой на устах и верой в сердце… — взяв мушкет в левую руку, солдат правой осенил себя знамением Ока, а сосед закончил поминальную, повторив его движение:

—  …ты по радуге восходишь в громовое небо. Брат, прощай!

Офицер с бледно-голубым флагом мира смотрелся как посланник царя тьмы. Вороненый шлем, скрытое черным платком лицо, кираса — словно из гагата. На плечах угольный плащ, похожий на перепонки нетопыря, с багровым знаком серпа.

Воины переговаривались:

— Всегда прячут лица…

— Они похитили наш цвет, а знак мечей и серебро носить не смеют.

— Братоубийцам меч запретен. Только палаческий серп.

— Подумать только — эти ночные тени заменили нас у патриаршего престола…

— Доблесть больше не нужна, — проговорил комендант, атлетически сложенный мужчина в черном кафтане с серебряным галуном и символом братства — Око на скрещенных клинках. — Орден меча сделал свое дело, завоевал Кивиту для первосвященника и покорил дикарей — кончено. Отец Веры избавляется от нас.

— Положим, без войны вы стали опасны для престола, — перебирая четки, задумчиво сказала аббатиса в лиловой рясе с вышитым на груди цветком ириса. — Вы воины, а ему нужны надсмотрщики… Но мы-то чем не угодили? Мирные лекарки и сиделки…

Комендант покосился, нахмурившись:

— Давно вы перечитывали свой устав, блаженная сестра?

— Как? И вы нашли там указания на ведовство?! — Аббатиса возмутилась. — Стыдитесь, брат. Не вашими устами повторять ложь черных проповедников. Наш устав писан святой Увангой, ей диктовали ангелы, а патриарх…

— Орден любви благ и чист, но — верьте слову солдата, — любая из ваших девиц покорит вражеский гарнизон быстрее, чем сотня моих мушкетеров.

— Только силой любви!

— Разве я говорю о военной силе?

— Каков будет ваш ответ?! — взывал снаружи офицер в черном.

— Вы пропустите нас — с оружием, хоругвями и барабанами, — громко заговорил комендант, — к границе имперских земель! Вы не станете чинить нам препятствий, позволите брать по пути лошадей, воду и пищу за честную плату! А магистр-знаменосец поклянется Молотом Господним и честью рыцаря, что так и будет. Тогда мы уйдем отсюда — все! — и вы сможете занять форт, хотя он выстроен на деньги ордена. Вот наши условия!

— Нет! — Офицер сделал рукой отрицательный жест. — Только на условиях Его Преосвященства. Ваши ордена запрещены и распущены, ибо, — он вдохнул поглубже, — стали вертепами ереси, колдовства и блуда! Вы лишились права ставить святой церкви условия. Капитуляция — или штурм. Решайте!

— Твоя беда, несчастный, — появилась над парапетом аббатиса, — в том, что ты рожден после священной войны! Званием и оружием ты обязан меченосцам, которые несли сюда знамя истины. Ты смуглый — наполовину кивит… Кто учил тебя грамоте? монах! Кто наставлял в вере твою мать? монахиня! И за это ты нам угрожаешь?

— Твое счастье, ведьма, что я веду переговоры, а не иду на приступ! — гортанно выкрикнул офицер в черном. — Ты бы на первом слове поперхнулась пулей!

— Так будь ты проклят, неблагодарный ублюдок! — Перегнувшись через парапет, она плюнула в его сторону. — Ты и все ваше черное отродье с его ядовитой ложью! Пусть половина из вас не увидит зари, а другая — унесет в душе ужас!

— Мы будем стрелять, пока стены не рухнут, — пообещал офицер, прежде чем уйти, — а когда войдем, сложим костер из живых и мертвых. Встретимся на рассвете. Серп и Молот!

— Все равно нам не дадут дойти до владений короны. — Комендант спускался во двор, сохраняя бестрепетное выражение лица. — Семьсот миль… с ранеными, детьми… Полк латной кавалерии просто сметет нас, развеет по ветру. Брат келарь, — обратился он к ответственному за провизию, — как с запасами воды?

— По полторы кружки на взрослых, по полкружки младшим. Если завтра не будет дождя, придется раздавать вино.

— Насчет дождя — как бог даст, а вот будет ли завтрашний день — еще вопрос… Сегодня воду экономьте, утром — разводить с вином напополам. Обязательно оставить красного для молитвенного возлияния. Богослужение справим при звездах, самое раннее.

На дворе стоял тяжкий запах множества людей, скученных в тесном пространстве. Миазмы пота, гнойных ран и испражнений смешивались с появившимся недавно трупным духом.

Проходя по форту, комендант встречал обращенные к нему взгляды — молчаливые, жалобные, молящие. Приходилось вилять между лежащими, сидящими людьми. Кроме воинов, чудом скрывшихся от черной облавы, в последнюю твердыню Ордена сбежались и крестьяне-колонисты, которые в новых землях старались жить ближе к меченосцам или милостивым сестрам, и новообращенные оливковые кивиты — эти, по обычаю своей жаркой страны скудно одетые, выглядели растерянными, как заблудившиеся дети.

Им все было странно. Отчего перессорились воинственные жрецы с холодного юга? Почему одни преследуют других? Зачем рыцари чистят клинки и мушкеты, неужели будет битва?

Туземцы целовали полы его кафтана, но что комендант мог сделать для кивитов? Только предложить выбор — смерть от меча или огня.

— Бог воздаст Его Святейшеству за клевету на нас, — твердо сказала аббатиса. — Будь он истинным пастырем, нашел бы иные средства… раз уж захотел нас устранить. Скажем, послал бы со знаменем истины дальше, за море.

Комендант усмехнулся с презрением:

— Он не воитель, а скопидом. Стоит ему представить, что придется тратить червонцы и снаряжать корабли в бой, как его начинает трясти от жадности.

— Но какая подлость с его стороны! какая низость! Объявить нас — ведьмами! Вас — заподозрить в связях с темным царством!.. Кстати, — аббатиса понизила голос и доверительно склонилась к коменданту, — вашему… брату-вещателю удалось вызвать кого-нибудь?

Ее собеседник печально покачал головой:

— Ни звука. Все монастыри в пределах слуха молчат. Тайный орден сработал чисто — наши обители захвачены одновременно.

— Тогда пусть он призовет ангелов. — Голос аббатисы дрогнул. — Иначе завтра мы будем в костре, живые или мертвые.

— Небо молчит. — Коменданту горько было произнести это, но он не посмел обманывать сестру ложной надеждой. — Брат Динц все испробовал, много молился, но слышал лишь какие-то неявственные, угрожающие звуки…

— Неужели мы так грешны, что недостойны ответа? — Опытная, прожившая большую жизнь сестра была близка к отчаянию.

— …и эти звуки не с неба, — выговорил комендант самое трудное.

— Они… из тьмы?

— Брат Динц, выйдя из забытья, сказал: «Дальше, чем небо. Глубже, чем тьма».

— И с ним говорили оттуда? Кто? — Аббатису стал охватывать страх, граничащий с запретным наслаждением — страх, знакомый всякому, кто в молитвенном экстазе прикасался к небесам.

Почти шепотом комендант отозвался:

— Нечто, одетое в лед и железо.

— Если… если оно отвечает — пусть поможет нам. Во спасение праведных ничто не может быть нечистым!

— Брат Динц говорил: «Хуже, чем царь тьмы».

— Пусть зовет! — Она торопливо осенилась.

— Я такой помощи не приму. Лучше пасть в бою. С мечом в руке, с молитвой на устах…Разве не так нас учили?

— Я тоже останусь, — гордо выпрямилась аббатиса, — хотя могу уйти. Со мной семь сестер, способных подниматься — каждая возьмет двоих… если не слишком тяжелы.

— Значит, ваш долг — подняться с ними вместе. Еще две спасенные души.

— А вы?

Комендант понял, что она хочет унести его. Лично его.

— Я выйду против черных. Надо ударить на их позиции раньше, чем начнется канонада. Если затемно пробьемся, сможем рассеяться в лесах. Хотя бы часть уцелеет. А в стенах форта — нам всем могила.

Леса Кивиты, густые и влажные — гибель для чужаков, родной дом для туземцев. С проводниками-кивитами здесь не пропадешь.

— Я хочу сама говорить с братом Динцем.

— Извольте, сестра. Если только он в состоянии беседовать…

— Что, болен?

— Он испытывает на себе зелья. Настои трав помогают говорить и слышать дальше… но порой от них он бывает как помешанный.

Аббатисе повезло. Молодой брат-сержант еще не принял свое снадобье и был в здравом рассудке. Карие глаза миндалевидные, типично кивитские, а простецкое скуластое лицо напоминало рыбаков из устья Гура — парней, которые могут поделиться с неудачником своим уловом, но могут и выставить ложный маяк, чтоб поживиться плодами кораблекрушения.

Хотя сержант держался молодцом, опыты с зельями на нем сказались — лицо унылое, осанка утомленная, глаза запавшие и тусклые.

— Благословение грома небесного с вами, добрая сестра.

— Свет молнии между нами, — поцеловала она сержанта, как велит устав. — Что это, брат, — твоя родня? — улыбнувшись, аббатиса кивком указала на пару кивитских ребятишек, похоже, брата с сестренкой. Те прятались за Динца.

— Просили пить, — пожал он плечами. — Как не дать?

— А что же самому останется? Ты занят важным для братии делом…

— Я пью не воду, — указал сержант на бутылку с болотно-зеленым настоем.

— Это и есть ключ от неба?.. — Она с недоверием понюхала зелье. — Ужасно. С великой жажды — и то бы не выпила. Могу ли я присутствовать, когда ты будешь… говорить?

— Если вам угодно. Предупреждаю — моя речь может быть очень грубой.

— Так водится у вещателей?

— Нет. — Сержант смущенно покосился на старшего. — Дело в том, что…

— Черные вышли на связь? — подался вперед комендант.

— Да, блаженный брат. Один, по имени Раскат, пытался совращать меня.

— Много предлагал за измену?

— Кавалерское звание, пятьсот червонцев, табун коней, поместье, двух наложниц…

— Воистину, патриарх щедр! — Комендант с отвращением сплюнул.

— …и еще я должен был зарезать вас, блаженный брат.

— Как же ты ему ответил?

— Здесь благородная дама, я не могу повторить.

— Доставь мне удовольствие, сержант. — Аббатиса ласково притронулась к его руке. — Я желаю знать, получил ли Раскат то, чего заслуживал.

— Цыц! — Сержант прогнал детей, откашлялся и, глядя в сторону, скучным голосом проговорил свой ответ. Сомневаться в точности не приходилось — память у вещунов превосходная. Монахиня с ирисом на груди довольно жмурилась и смеялась, не разжимая губ.

— Ах, какой слог! Какие точные слова!.. Ты достоин награды, сержант.

— Увы, брат, я лишен возможности сделать тебя кавалером — орден распущен, капитула нет, — сожалел комендант. — Но бог свидетель, — поднял он руку, как для клятвы, — на капитуле мой голос — в твою пользу! Дворянство заслужено тобой по праву чести и верности.

— Подтверждаю здесь, — наклонила голову аббатиса, — и повторю устно или письменно, что речь брата-коменданта целиком правдива. Пока же могу предложить лишь свою слабую помощь… Травы и зелья, собранные сведущими сестрами — все в твоем распоряжении. Если они пригодятся, значит, мы трудились не зря. Я пришлю к тебе сестру-травницу… А сейчас приступай к вещанию. Если услышишь Раската — выругай его как следует.

— Премного благодарен, — поклонился сержант, румяный от волнения. — Да славится имя светлейшей Девы-Радуги…

Он взял со стола массивный стальной шлем — в таких головных уборах с ременными подшлемниками и войлочными прокладками воины-меченосцы некогда шли на штурм кивитских укреплений, когда со стен летели камни и копья.

Монахиня в лиловой рясе замерла. Наигранная, нервная веселость покинула ее; настало время таинств. Что для одних — защита от вражеских снарядов и клинков, для других — врата в мир далеких голосов… быть может, лестница в небо… или гибельный провал в темное царство… Куда он пошлет свой зов? кто ему ответит?

— Слушайте… слушайте меня, — нерешительно начал он, застегнув подбородочный ремень. — Говорит сержант Динц из Ордена меча. Я в форте Скалистого мыса, на восточном берегу Кивиты. Мы осаждены войском Тайного ордена. Если кто-нибудь слышит меня, ответьте…

Ни единого голоса. Лишь далекий, мерный шум, похожий на звук прибоя.

— Кто-нибудь слышит меня? Ответьте…

Никого. Даже соблазнитель Раскат снял шлем, вышел из сферы голосов.

«Если бы он подслушивал, я бы его почуял».

— Кто-нибудь… Вы меня слышите?

Безмолвие вокруг на сотни миль. Один шорох невидимых волн.

Все вещуны-меченосцы — молчат. Схвачены черными. Убиты в бою. Покончили с собой, как брат из Трех Щитов.

За волнами шума послышалось слабое, невнятное слово — и погасло. Сержант напрягся, пытаясь его разобрать — не успел.

«Кто это?.. Черные? Донеслось из-за моря? из Вея прилетело? у вейских царей тоже есть вещатели…»

Вновь тишина, нарушаемая только шипением и шорохом. Он закрыл глаза.

— Вы меня слышите?

Сержант с болью ощутил себя одиноким, говорящим среди беспредельной немоты. Кивита с ее поселками, монастырями, портами, плантациями — на самом деле не населенный полуостров, а лесная пустыня, безлюдье гор и озер, на краю которого сидит единственный человек и зовет, безнадежно зовет — последний голос вымершей земли…

— Поговорите со мной, кто-нибудь. Пожалуйста. Ради бога.

Схватив бутылку, он торопливо сделал несколько глотков. Аббатиса стиснула пальцы — похоже, сержант решился расширить слух и речь куда-то далеко, за пределы дозволенного.

— Вы слышите?

В глазах начало мутиться, темнеть. Фигуры коменданта, монахини стали расплываться, словно их рассеивало ветром. Каменные стены кельи просвечивали, как стекло. Затем растворились стены форта, но берега и леса за ними не было — голая земля, серое небо без солнца, пыльная буря. Ветер нес тающие крики, длинные стоны, исступленные вопли.

Вдали — где, сержант не мог понять, — появилась выпуклая громада, висящая посреди ветра. Лед и железо, холодная глыба.

—  Опять? — раздалось из нее удивленно. То был не голос, а дуновение, похожее на вздох великана.

— Господи! Отец Небесный, услышь меня!!

—  Что тебе? — дохнуло, едва не сдув сержанта со скамьи.

— Попроси… — осмелилась произнести аббатиса, но комендант жестом велел ей умолкнуть.

— Спаси нас!

Ветер клубился пыльными вихрями вокруг темной громады. То, что было заключено внутри, задумалось. Затем прилетел ответ:

—  Возьми в море.

Вслед за голосом ударил знакомый звук волн.

Пыль поднималась, заволакивала горизонт; она скрыла источник голоса-дыхания, и, наконец, сгустилась до плотности камня. Сержант вновь оказался в келье — опустошенный, дрожащий.

— Тебе ответили? — нарушил молчание комендант.

— Да…

— Тот же, что прежде?

— Да…

— И что он сказал?

— Надо понять. Я… что-то в море. Я должен прийти в себя.

— Отдыхай. И постарайся понять сегодня. Завтра будет поздно.


Солнце двигалось по небу, отмеряя часы молитв, отсчитывая остаток жизни. Черно-серебряные готовились к бою с черными. Комендант принимал донесения старшин, распоряжался — все пистолеты и мушкеты должны быть заряжены, ударный отряд собирается у ворот, чтобы атаковать сразу после раннего богослужения.

— Тяжелораненым дать отпущение грехов, меч в руку и вино забвения. Кивитов брать только молодых и быстроногих, прочие пусть остаются.

Кое-как избавившись от впечатления — после двух добрых стаканов от беседы среди ветра остались в памяти только слова, — сержант поднялся к парапету, смотреть на водную гладь.

«Возьми в море.Что там взять?»

Стало смеркаться. Девица в лиловой рясе подошла неслышно. Он очнулся, когда она оказалась рядом. Уставился на ирис, вышитый на груди.

— Прости, я тебе помешала?

— Нет… Да… Я размышляю.

— Матушка-аббатиса сказала — тебе нужны травы, брат-сержант. Испытаешь их? Если сделать отвар…

«Я никогда не раскрою эту загадку! — хотел закричать он. — Возьми!И шум… Шум… Легче голову разбить о камень…»

Он рад был отвлечься. Лиловая с ирисом явилась как спасение от мучительных раздумий, сержант испытывал к ней искреннюю благодарность.

В ее кожаной укладке брат Динц увидел множество пакетов, склянок и горшочков, каждый с разборчивой надписью или бумажной наклейкой. Вейский дурман, «листва пророка» из земли варакиян-пустосвятов… даже «корень вдов», что избавляет жен от постылых мужей. И лекарь, и отравитель нашли бы здесь снадобье для любой цели.

— Что тут завернуто?

— Пьянь-трава, гигауна. Ее нельзя пробовать. Она разливает в теле желчь и приводит к злой водянке. Отвешивать гигауну может лишь матушка.

— Да-а-а, слыхивал я, что среди травок лиловых сестер есть и вредные…

— Для души — нисколько.

— А эти пилюли из красного воска?

— Если я завтра не смогу взлететь, то приму одну с молитвой «Избави, Господи» и взойду по радуге, — тихо ответила девушка.

— Мы будем сражаться. — Брат Динц невольно сжал кулак. — Дадим вам время, чтоб войти в летучий сон. Или что — для этого нет подходящих зелий?..

— Я умею взлетать без них. Это секрет, — она рассмеялась, словно мгновение назад не говорила о самоубийстве.

— Ох вы, травницы, зелейницы… Расскажи, сестра! Люблю разные хитрости. Да что ты хмуришься?.. Если выживу — секрет не выдам, если нет — тем более. Слово меченосца.

Они шептались, перебирая и откладывая подходящие растения — двое молодых, вопреки орденским правилам оказавшиеся вместе и наедине. Иногда их руки соприкасались, от этого по телу шли теплые волны. Сержанту было легко и радостно, будто он выпил хмельного.

— Ты — Динц, я знаю. Смотри, не выболтай, что я сказала. И больше ни к кому из сестер не подходи…

— Почему так строго?

— Сначала обещай, потом скажу, — искоса поглядывала девушка. Кареглазый сержант казался ей очень милым.

— Ты вправду ведьма?

— А ты — говоришь с дьяволами?

Ее слова заставили брата Динца вспомнить о голосе из нездешней дали, о загадке — и он помрачнел.

— Но я так не считаю, — поспешила заверить монашка, испугавшись — вдруг сержант обидится?

— Я должен что-то сказать в море. Взять… Это не слова, а… звук? Никак не пойму.

— Есть подсказка?

— Только шум волн.

— В море… в море… — Она задумалась. — Корабль, идущий на подмогу?

— Если бы!.. Только о нем и думаю. Но я зову — ответа нет.

— Что-то внутри моря? под водой? Разве там есть, кому слышать? Рыбы, водоросли и утопленники…

— О, гром господень! — вскинулся сержант. — Внутри!.. А я-то поверху искал! Сейчас же надо проверить…

— Подожди! мы еще не подобрали травы!..

Он взбежал на стену уже в шлеме. Солнце опускалось за лес, окрашивая его кайму кровавым багрянцем; во дворе на очагах и кострах готовили скудную пищу, сытный дымок жареного поднимался к потемневшему небосводу. Море стало густой темной синью, у горизонта сливаясь с первыми робкими звездами.

Глоток из бутылки. Горечь во рту.

«Еще никто не говорил в глубь моря. Всегда через воздух. Почему? Разве не любопытно послать туда голос?..»

— Именем Господним, — начал сержант, протянув к морю правую руку, — призываю тебя, повелеваю тебе — явись и избавь нас от черных притеснителей! Ты, кто должен быть взят — сегодня ты взят мною!

Он осязал жидкую толщу вод и то, как в нее входит голос. Море молчало. После ожидания Динц понял, что сейчас его — как молния с небес, — ударит разочарование. Дьявольский обман!..

И едва он собрался сорвать с себя шлем, чтобы швырнуть бесполезное железо о камни, как море ответило — содрогнулось и молвило:

—  Да.


Ваше Преосвященство, дражайший и высокочтимый брат мой!

Спешу Вас уведомить, что осада Скалистого мыса завершилась самым неожиданным и неприятным для нас образом.

Наши галеры потоплены, а из экипажей их и воинских команд спаслись от прискорбной гибели в воде лишь единицы. Пешее войско понесло меньшие потери, так как было своевременно уведено от берега в сторону леса, однако большинство пушек потеряно.

Это произошло вскоре после вечерни, когда наш командор (путь ему по радуге в громовое небо!) завершил богослужение. Руководимый царем тьмы комендант форта путем злодейского волхвования вызвал из морской пучины нечто неописуемое и бесформенное. Сия тварь походила на всплывший остров. Артиллеристы с галер, а также с суши смело обстреливали ее, но не преуспели. Чудище надвинулось на берег, хватая наших людей. В этой схватке пропал командор, видимо, утащенный порождением тьмы.

Ночной мрак мешал наблюдать, что происходит в форте, однако многие слышали оттуда крики ужаса. До того, как начало светать, тварь погрузилась в море, и тогда я счел возможным выслать отряд на разведку. Мои посланцы нашли форт опустевшим, там не осталось ни живых, ни мертвых.

По общему суждению старшин и кавалеров, это кара Божья.

Все посвященные, а также обычные рыцари, младшие братья и нижние чины готовы свидетельствовать о наказании, постигшем бывший Орден меча за измену вере и присягу темному царству.


Через двести лет

1828 ГОД ЭРЫ ГРОМА. ЗВЕЗДНАЯ ВОЙНА


— Во имя Бога Единого, — благословлял бортовой священник пилотов. Затянутые в кожу и ремни, держа под левой рукой летные шлемы, парни подходили по одному, целовали Божье Око, прикладывали ко лбу орарь с вышитым золотым зигзагом.

— На одоление сил дьявольских… Во торжество правой веры… Грядите к победе со славой, и да сопутствуют вам чистота и сила молнии!

Сурово Студеное море в начале осени! Свинцово-серые волны взметали гребни пены, на окоеме низкое хмурое небо сливалось с холмами. Здесь, на промозглой окраине империи, у берегов мрачного Южно-Полярного океана, редко бывали военные эскадры.

Мгла висела над землей — там, на вершинах холмов, еле видимо моргали дуговые лампы, сообщая кораблям о ходе сражения. Шипя ослепительным светом, с корабельных мачт им отвечали прожекторы флотских связистов.

Метеоролог доложил:

— Облачность — сто мер над водой, гере капитан-лейтенант. Ветер южный, пятьдесят миль в час, и продолжает крепчать. По инструкции следует отложить вылет…

— Поздно; на суше уже начался бой. Господа, — обратился старший к своей команде, — взлетаем немедленно. Набрав высоту, поворот налево в четверть круга. Сигнальщик! Передать на берег — мы идем. У них есть минута, чтобы указать нам цель. По машинам!

Авианосный рейдер «Бешеный» сильно отличался от кораблей недавнего прошлого — ни клочка парусов, дымные трубы, гребные колеса в кожухах, большая площадка на юте с наклонными стартовыми установками.

Чтобы уменьшить качку, рулевые держали «Бешеного» носом к волне.

— Покинуть пусковую палубу!

— Теперь не двадцать шестой год! — ободряя необстрелянных матросиков, подмигнул флаг-мичман, пригнувшийся за щитом укрытия. — Я гардемарином был на «Буревестнике» — ветер ловили, подходили на предельную дистанцию, под самый луч…

За годы войны изменилось многое — забылись яркие мундиры, щегольские кивера, расшитые шнурами куртки кавалеристов, яростные штыковые атаки. Армия, кроме свитских рот и авиации, оделась в темные цвета. Фетровые двууголки офицеров лишились плюмажей, превратились в форменные шляпы или кепи. Блестящие каски стали тусклыми шлемами. На поля битв пришла наука с новым сокрушительным оружием.

Но важнее всего — исчез панический страх перед врагом.

— Девять! Восемь! Семь! Шесть!.. — выкрикивал рупор. Молодые матросы с ужасом и любопытством выглядывали из-за щита, всматриваясь в замершие на стартовой позиции крылатые машины с армейским знаком молота на гладких бортах. Самолет-снаряд — во как! Будто ракета, только в голове летчик, а в брюхе — шестисотфунтовый фугас.

— …Ноль! Первый — пуск!

Будто фугас рванул на палубе! Все озарило вспышкой; машина капитан-лейтенанта в буре пламени и вихре дыма прянула ввысь и ушла в тучи. Не успел отгудеть в ушах грохот первого старта, как снова:

— Второй — пуск!

Один за другим взвивались в небо сорвиголовы палубной эскадрильи. Наконец, рев умолк, и матросы выскочили из укрытий, хохоча, обнимаясь и с криками: «Гром! Гром и Молот!» подбрасывая бескозырки в воздух.

Лампа на мачте замигала огненным глазом:

«Дан старт. Укажите цель».

Над тучами, на высоте двух миль, машины сверкнули в свете осеннего солнца и перестроились для ухода в пикирование. Снизу вынырнула красная ракета, вытягивая за собой полосу дыма. Ведущий качнул крыльями: «За мной» — и спикировал первым.

Тьма в тучах. Потом серый просвет. Рябь моря, пена прибоя, волнистые береговые холмы. В земле, словно язва — громадный кратер, внутри по склонам опоясанный террасами. Капитан-лейтенант с отвращением заметил — на террасах и в центре, в мокрой ямине, что-то кишит, копошится. Как жуки в навозе. Или будто муравьи в разворошенном муравейнике.

В чаше кратера мерцали вспышки, расширялись газовые облачка. Ага, батареи бомбометов заработали!

По краям чаши ворочались, лезли на пологий вал тела, похожие на перевернутые миски. От них разлетались яркие желтые лучи — то прямые, как спицы, то прерывистые. Но батареи укрывала пелена дымовой завесы — артиллеристы били вслепую, по расчетам наводчиков.

Дольше разглядывать картину боя было некогда — командир выбрал себе мишень, наметился, сбросил фугас, а затем увел машину в сторону от кратера. Теперь молись Ветру-Воителю, чтобы враги как можно позже заметили угрозу сверху…

Позади гулко, глухо звучали адские взрывы «шестисоток». Капитан-лейтенант улыбнулся, представив, как внизу все превращается в клочья.

«И это лишь начало! Вас ждет привет от крейсерского главного калибра».

Так и случилось — получив депешу от береговых сигнальщиков, командиры «Святого Эгена» и «Варвара» приказали открыть огонь из башенных орудий.

— По чужепланетным агрессорам… по отродью тьмы… — Младший офицер чуть не задыхался от боевого восторга. — Пли!!

Стальные хоботы изрыгнули столбы огня; гром раскатился над морским простором, дым окутал крейсера — снаряды с воем понеслись к невидимому берегу, чтобы упасть в чашу, подобную язве.

В старину медицина учила — язвы надо выжигать!

— Ну-с, друг штабс-капитан, скоро конец вашим бдениям в железном колпаке! — бодро возгласил флотский старлей, с шумом войдя в каюту и стряхнув дождевые капли с фуражки. От влаги его плащ блестел как лакированный. — Если верить звездочетам, эта яма — последняя! Они клянутся, что больше никто не летит в нашу сторону. Дай-то бог! Планеты расходятся — и надолго…

— На пятнадцать лет, — резким, отрывистым голосом уточнил офицер, сидевший за столом в шлеме.

Как только корабельные ни острили по поводу его головного убора — «чугунок», «чайник», «горшок»!..

Но низкорослый коренастый штабс-капитан с круглой, рано начавшей лысеть головой (прозвище Купол было ему к лицу) реально мог связаться с «Варваром» и «Бешеным», даже когда те шли за горизонтом, в тумане. Или с береговыми частями, что важно для координации огня.

— О, это целая вечность! Я успею стать капитан-командором… И вообще чертовы гости выдохлись, а мы стали гораздо опытнее. Пусть только попробуют явиться вновь — уж мы их встретим!

— С ними надо бороться иначе. Я намерен рапортовать по инстанции, предложить кое-какие меры.

— Вы опоздали, дружище! Через час-другой от их логова мокрое место останется…

Корабль вновь дрогнул, грохот залпа заглушил все звуки — прошлось выждать, чтобы продолжить беседу. Правда, толковать с Куполом было сложно — одновременно он вел переговоры со своими собратьями в нескольких точках, отчего походил на сумасшедшего.

— …мокрое место, я сказал! Раньше они более метко запускали свои шары. Чтобы угодить в берег — такого пока не случалось. Разве что прямо в море пускать пузыри…

— Да, и мне это кажется странным, гере старший лейтенант. Так. Понял. Записываю… Сколько прорвалось? Да. У меня помехи. Нет, не от корпуса корабля… что-то иное, какой-то шорох или плеск. Кто у нас в квадрате семь? Никого?.. Если есть резервные части, пусть выдвинутся в квадрат семь. Я вас уверяю — оттуда шел сигнал. Да, шумовой, без голоса. Проверьте. Так, о чем бишь я? — обернулся Купол к старлею. — Высадка на берегу — да, удивительно. Еще удивительнее то, что они окапываются как ни в чем не бывало. Прежде они меняли место.

— Что-то не ладится на суше? — тихо спросил моряк.

— Увы. К фактории Еркен прорвалось два чуда-юда и десяток мелкой сволочи. Штурм-бригада их отбила… с большими потерями. Дело спас один поручик… бедовая голова. Обвязался взрывчаткой, вдоль ручья прокрался в тыл, успел к самой махине подбежать. Саблю обнажил, да с тем и подорвался.

—  С мечом в руке, с молитвой на устах и верой в сердце… —Старлей невольно осенился. — Живы еще меченосцы.

— Только, прошу, при бортовом попе не повторяйте.

— Да что вы, друг!

— Слушаю… Как? Громче! Я почти не слышу! Кто… Козырь! Козырь! Отвечайте!.. Срочно, — посмотрел он на старлея в крайнем волнении, — немедленно доложите вахтенному помощнику… капитану — на «Варваре» катастрофа.

— Сейчас же идем к нему, — заверил старлей, словно лично собирался повернуть штурвал.

— Нет! ни в коем случае! — Купол внезапно перешел на крик. — От него, и как можно скорей! полным ходом! «Варвар» погиб, там спасать некого. Я вам говорю, они уже мертвы!.. Мундштук, Мундштук, — заговорил он уже для связиста на «Бешеном», — передай своим — поворот на запад и полный вперед! «Варвар»… ты тоже слышал? А я разобрал — угроза снизу. Кто ждал? никто! надо всегда ждать!..

— Да объясните наконец!

— Хорошо. Еще полчаса промедления — и вы встретите на дне друзей с «Варвара». Устраивает? тогда садитесь и закуривайте.

— Но… на берегу ждут огневой поддержки!

— Без нас управятся. Обычное сражение. И не последнее, вы поняли?

СЕЗОН 1 МЯТЕЖ

И пусть неведом будет нам страх ни перед другом, ни перед врагом, ни перед тем, кто с нами, ни перед тем, кто вдали от нас.

И пусть повсюду будут у меня друзья.

Атхарваведа, книга XIX
Через пятнадцать лет

1843 ГОД ЭРЫ ГРОМА. ЗВЕЗДНАЯ ВОЙНА

Звездопад.


Был месяц полевик, второй свояк-день. Скучный день-постник миновал, по стране вновь открылись все театры, все мясные лавки и торговля табаком.

На этой станции полуденный поезд останавливался для заправки. Пассажиры пользовались случаем, чтобы размяться, заглянуть в станционный буфет и полюбоваться окрестностями.

Тут было на что взглянуть. По обеим сторонам долины возвышались зеленые лесистые холмы, с виду словно бархатные. У веселой голубой речушки красиво расположился опрятный поселок. При ясном небе, под ярким солнцем он смотрелся как игрушечный: бело-желтые домики с охряными черепичными крышами, сады, чистые улочки, украшенное башенкой с часами здание окружной управы и церковь со шпилем. День разгорался, становилось душновато, но от реки тянуло прохладой, и стоянка всем нравилась.

— Должно быть, жить здесь одно удовольствие! — заметил, раскурив сигару, толстяк-иностранец. Цепочка от часов пересекала его брюшко, будто немного провисший экватор на глобусе.

Дети кушали пирожки с печенкой, дамы лакомились суфле и пили шипучий лимонад, буфетчик откупоривал бутылки с пивом для господ. У вагонов третьего класса публика попроще раскуривала трубки, разворачивала платки с припасенной снедью и поглядывала, как торговец вкручивает насос в пивной бочонок.

— Кажется, в одно время приезжаем, и всегда ждать приходится, когда пивняк наладит свою помпу.

Отцепленный локомотив, с шипением пуская белые султаны пара, подъехал к водокачке. Загремел желоб транспортера, нагружая тендер углем.

— Какая пыль, фу! Дети, вернитесь ко мне! Иначе вы станете черными как трубочисты, — волновалась гувернантка. Но мальчики не слушали, зачарованные рокотом механизма и усатым человеком в промасленной робе, который колдовал с рычагами, направляя поток угля.

— Минита Эль, кто эта девочка? — тихо спросила гувернантку дочь хозяев. Она была постарше братьев, уже думала о своей внешности, не ротозейничала попусту, а любознательно поглядывала по сторонам и все-все замечала.

— Которая?

— Вон та, минита. В наручниках. Рядом с женщиной в темном платье.

Гувернантка строго выговорила воспитаннице:

— Барышня, вам не пристало обращать внимание на разных негодниц. Если юную особу заковали в кандалы, значит, она нарушила закон и поэтому наказана. Возможно, она воровка. Останьтесь здесь, я должна увести ваших братьев от этого угольного кошмара.

Нарядная девочка продолжала разглядывать странную пару, стоявшую в тени под деревьями, за решетчатой оградой перрона.

Гладко зачесанная дама в длинном платье цвета крепкого кофе носила форменную шляпку с кокетливо подогнутыми полями и кокардой на шелковой ленте. Издалека было не разобрать, что изображено на серебристой бляхе. Кожаный пояс дамы напоминал солдатский ремень, к нему подвешены ключи и кошелек. Девочка рядом с дамой была немного взрослее наблюдавшей за ней барышни, худощавая и скуластая, похожая на грустную птицу. Поля ее мятой матерчатой шляпы обвисли, покоробились от бесчисленных стирок, а грубое бурое платье, казалось, только что вынули из вошебойки. Портрет завершали уродливые башмаки с толстыми подошвами и, что самое ужасное, каучуковые браслеты на запястьях. Витая смычка мешала рукавам полностью скрыть это позорище.

«По-моему, такой куколь на девочек напяливают только в приюте. Или в дисциплинарном доме, — рассуждала про себя юная барышня. — А женщина похожа на жандармиху. Не хотела бы я иметь гувернантку вроде нее!»

Ту сторону жизни, где находились дисциплинарные дома, она знала плохо, в основном по нравственным книжкам. Где-то там, в грязных и тесных рабочих кварталах, живут необразованные люди, которые пьют пиво большими кружками и едят жилистую говядину. Там крикливые неряшливые женщины, дети-оборванцы, воровство и брань.

Но если простые люди будут прилежны и благовоспитанны, они могут высоко взойти. Недавно батюшка слушал доклад астролетчика, который сделал десять оборотов вокруг Мира и фотографировал планету сверху. Он вышел из самых низов, а поднялся до звездных высот!..

Про этого офицера много писали в прессе, какой он герой. Его фотографию барышня вырезала из газеты и хранила в своем дневнике. Молодой, красивый, просто прелесть: стройный, с чудесными глазами, в шикарном мундире астраль-поручика, а на груди орден Белого Жезла.

Пыхтя, паровоз подал назад. Вскоре лязгнула сцепка, и металлический стук пробежал по цепи едва качнувшихся вагонов. Станционный служитель ударил в колокол и крикнул:

— Просьба к пассажирам занять свои места!

Барышня проследила, куда направятся жандармиха с воровкой или приютской птахой. Все-таки дама, опоясанная ремнем по талии, соблюдала кое-какие приличия: она выждала до двух ударов колокола, чтобы перрон опустел. Даже если эта, в буром платье, очень плохая, нехорошо вести ее в наручниках через толпу.

Двое из приюта, а может из дисциплинарного дома, сели в вагон третьего класса.

«Может, мне следовало дать ей пирожок? — сомневалась барышня, устроившись на плюшевом диване своего купе. — Матушка говорит, падшим надо оказывать милость, чтобы они вернулись к добродетели. А батюшка жертвует на приюты».

Подумав так и эдак, она решилась:

— Минита Эль, я могу оказать той девочке помощь?

Гувернантка нахмурилась:

— Господи, ан Лисси, что вы взяли себе в голову? Вам следует забыть о ней, она не из вашего общества, будьте благоразумны.

— А матушка меня учила, — настаивала Лисси, — что в каждом человеке есть душа от Бога Единого, и каждый получит свою долю.

— Ее доля в том, чтобы каяться и исправляться. Нельзя потакать тем, кто заслужил кандалы.

— У меня остался пирожок. А еще есть карманные деньги. Матушка сказала, что я могу подавать милостыню и жертвовать на лазареты для больных чахоткой.

В глазах Лисси поблескивало фамильное упрямство. Гувернантка знала, что появление этого блеска означает одно: девочка будет упорствовать, пока не добьется своего.

— Дай пирожок мне! — заныл самый младший.

— Ты что, мало их слопал? Будешь пузатый, как тот иностранец.

— Ан Лисси, нельзя говорить «слопал», это простонародное выражение. Надо говорить «скушал».

— Лис, ты жадина! Жадина!

— Вы проводите меня, минита Эль? — коварно спросила девочка. — Я боюсь одна идти в тот вагон. Там страшно переходить по мостику.

Колокол ударил трижды, паровоз дал протяжный гудок, и поезд тронулся. Игрушечная долина с чистеньким поселком поплыла назад. Гувернантка едва преодолела соблазн цыкнуть на барышню, чтобы та думать забыла о своем капризе. Ох, эти дети! В государственном приюте обходиться с ними куда проще.

— Кондуктор, присмотрите за детьми. Я с барышней должна ненадолго отойти. Если мальчики будут просить вас открыть окно, ни в коем случае не открывайте, они могут простудиться.

Проводник ответил поклоном, принимая за услуги мелкую монету. У себя в одноместном купешке он давно отпустил стекло, чтобы хоть на ходу ветерок веял. Пусть даже дым паровоза залетает, ничего. Такая духота, словно воздух сгущается! Нет-нет да поглядишь на небо: что за напасть, не гроза ли будет?


Конвойная дама обходилась с Ларой просто и бесчувственно, как с чемоданом. Говорить между собой им было не о чем, поэтому они в основном молчали. Особенно Лара.

Проездные документы давали обоим право на безденежный проезд. Конвойной туда и обратно, Ларе в один конец.

Служебное бесстрастие дамы не значило, что она была совсем равнодушна к Ларе. Всю дорогу от приюта для умалишенных конвойная следила за тем, где Лара стоит, как сидит, не хочет ли к чему-то прислониться. Если бы девочка решила подойти к решетке, отделявшей ее от перрона, дама приняла бы решительные меры. У сторожей безумного приюта отработанные навыки. И не надо обольщаться на их монашеские одежды и постные лица. Руки этих дам привыкли не к четкам, а к короткой каучуковой дубинке, которую они скрывают в складках платья. Бьют они метко, сразу теряешь сознание. Или валишься, согнувшись пополам, если тебя ударяют в живот.

Удивительно, что до сих пор в приюте никого не убили. Хотя кое-кто пропал. Вроде бы они вылечились или их забрали домой родители. Но разве приютским скажут, как оно на самом деле?

Что касается Лары, с ней все было ясно. Такие болезни часто начинаются, едва девочка начнет взрослеть. Сначала страшные сны, потом нелепые фантазии и чьи-то голоса, которых больше никто не слышит. Если лекарства не помогают даже в больших дозах, ребенка надо запереть в отдельной комнате, пока не перебесится. Но это хорошо в богатой семье, которая имеет большой дом, слуг, может нанять сильную сиделку. Или отправить дочку в частную закрытую лечебницу.

Простые люди обращаются в государственные учреждения.

Там вышибут любую дурь.

В крайнем случае, если дурь засела крепко, можно забыть чадо в приюте, навещать все реже и реже.

Блажь изгоняется сильными средствами. Есть карцер, смирительная сбруя. Но есть и наблюдательные врачи, которые все примечают. Они пишут бумаги, вкладывают в конверт и отправляют почтой. В ответ приходит другая бумага: «Сопроводить больную Л. Д. в Гестель. Питание в дороге за казенный счет».

Колеса стучали по стыкам, поезд уносил Лару в неведомую даль. Что за Гестель? Где он находится?

— Будешь есть? — спросила конвойная, открыв корзинку.

— Нет, эрина, спасибо.

— Ешь. Голодать глупо. Только руки ко лбу не подноси, слышала?

Руки можно подносить только ко рту. В наручниках есть металлические замочки. Они маленькие, но доктор велел: никакого металла на теле. Заколки в приюте просто запрещены, а вдобавок Лару лишили даже металлических крючков и пуговиц на платье. Пуговицы роговые, вместо крючков дурацкие завязки.

— Я не голодна.

«А я запарилась», — со злостью и усталостью подумала конвойная, взопревшая в форменном платье. Шумная публика вагона третьего класса пооткрывала все окна, но сгустившийсявоздух будто ленился залетать в проемы. Под деревянной крышей, крытой жестью, становилось душно как в парнике.

— Это у вас кто, эрина? — спросила полная тетка, утирая пот большим платком. — Потаскушка?

Лара уставилась в окно.

— Полоумная, — развернув вощеную бумагу свертка, ответила стражница. — Вы близко-то не придвигайтесь.

— Ох! И прямо так поездом возите?

— А что, прикажете отдельный экипаж ей выделять? Жирно будет.

— По телеграфу бы людей пересылать, — пьяно пошутил мужчина, как следует хвативший пивка на станции. — Засунул башку в аппарат, и ух туда, как в прорубь! А на другом телеграфе вылез, отряхнулся и пошел себе.

В проходе появились двое, которых Лара заметила на станции: чопорная дамочка в стильном сером платье и девочка в палевом, вроде бы скромном, но с великолепной отделкой. Серая модница глядела свысока, а палевая осматривалась с любопытством. Ну, ясно, сроду третьим классом не каталась. Чего они тут забыли?

Девочка в палевом держала в руках бумажный пакет. Ишь какая фря! Перчатки носит, будто взрослая. Мордашка тонкая, холеная, сразу видать, что моется душистым нежным мылом. Таращит огромные глазища, хлопает ресницами.

Лара хотела бы иметь такие глазки: синие, наивные. Но Бог молний дал простые, карие. Правда, разрез глаз удался — миндалевидный, изящный… слегка чужеземный. В приморских городах это бывает.

«И волосы неплохо бы, как у барышни, русые с золотистым отливом. Разве что окраситься. Да кто даст красоту наводить в приюте?..»

— Вы из учреждения, — надменно обратилась гувернантка к стражнице. Она не спрашивала, а подводила итог. — Моя воспитанница хочет сделать вашей пожертвование.

Лара нахохлилась и сжалась. Вот еще, выдумки господские! Какое такое она захотела?

— Возьми, — быстро подступив, палевая девочка подала ей свой пакет. — Это вкусно, оно свежее. Я еще кое-что дам.

Ей не хватало рук расстегнуть бисерный кошелек, и Лара невольно приняла протянутое. Внутри что-то мягкое, пружинит в пальцах. Булка? Нос подсказал: оно вкусней булки, похоже, с начинкой. Даже слюна во рту набралась, так аппетитно пахло.

— Вот, немного денег. Тебе пригодится.

— Давайте мне, — сказала конвойная. — Она больная, денег ей нельзя.

— Ну ведь не кусается. — Добродушная тетка отломила от своего хлеба. — Эй, Мик, дай ту курью ножку! Видишь, девчонка голодная.

— Я и так плачу налоги, чтоб их содержали, — пробурчал небритый мужичина, но достал жареную ножку. Курица, которая раньше ходила на ней, была тощая, с толстой пупырчатой кожей.

Пьяный тоже решил проявить щедрость:

— А вот, я еще налил в дорожку. На, детка, хлебай. Пивцо что надо!

— Кому собираем? — повернулась голова над деревянной спинкой.

— Сироте! — гаркнула полная тетка на весь вагон.

«Я не сирота!» — хотела закричать Лара. Глаза у нее намокли. Кое-кто уже повставал с сидений, прихватив того-сего из провизии.

— Деньги-то, — тянула руку конвойная.

— Ей, — твердо ответила Лисси. Гувернантка услышала в голосе звонкий металл, родню того блеска в глазах.

После месяцев взаперти, карцера, дубинок и смирительной сбруи Лара вдруг оказалась в кругу сочувствия. Лица обратились к ней, и столько рук сразу со всех сторон.

«Есть же люди на свете!»

Она готова была поверить в людей и забыть приют, когда воздух начал вибрировать от далекого, едва слышного гула. Звук быстро приближался, превращаясь в свистящий рев. Сперва Ларе показалось, что летит ракетоплан, низко летит, над самой железной дорогой, но рев становился все страшнее и сильнее.

Все в вагоне замерли, испуганно переглядываясь, и после короткого ошеломленного молчания тетка-доброхотка завопила:

— Звезда падает! Становите поезд! Ой, господи, только б мимо!

Монеты высыпались из ладони Лисси, руки Лары выпустили пирожок, упала курья ножка, стражница вскочила, щетинистый Мик бросился к стоп-крану.

За ревом, от которого раскалывалось небо, визг тормозов был едва слышен. Вагон рвануло, всех с криком бросило вперед, на спинки, на пол прохода, друг на друга. Улетела серая дамочка, девочка в палевом исчезла в груде тел, Лару швырнуло на конвойную. Лицо Лары было обернуто к окну, и она увидела падающую звезду.

Со стороны сияющего солнца, наискось через солнечный диск несся темный шар, перечеркивая голубое небо хвостом из дыма и алого пламени. Словно горящее ядро из великанской пушки. Воздух трепетал, расходясь, в стороны упругими волнами, а грохот рвал его в клочья.

Поезд встал за мгновение до того, как звезда ударилась о землю.

Земля плеснула вверх и в стороны, вагоны подбросило на рельсах и скинуло под откос. Паровоз завалился, треснул котел, половину поезда накрыло взрывом раскаленного пара.

Дрожь проходила по земле, пар клубился над обваренными трупами, а вдоль сбитого с рельсов поезда тянулся длинный стон, мучительные крики, и люди слепо возились, выбираясь в крови, на четвереньках, из разбитых окон и через двери тамбуров.

Невдалеке, где минуту назад колосилось поле, чернел и курился желто-серой гарью громадный кратер, опоясанный валом и широким венцом выброшенной земли. Даже сквозь дым заметно было, что развороченный ударом грунт отсвечивает мокрым блеском, а по склонам земляного вала медленно стекает пластами какая-то студенистая масса.


Очнувшись, Лара услышала голос внутри головы.

Она лежала на мягких, еще теплых телах, заваливших стену и окно, которые теперь стали полом, потому что вагон валялся на боку. Кто-то шевелился под ней, глухо мычал и хрипел.

Голос в голове говорил короткими фразами:

— Трасса семнадцать. Между пунктами сорок три и сорок четыре. Для оцепления дистанция обычная. Ветер северо-восточный, слабый. Внимание, появились облака. Поторопитесь с бомбардировкой.

Сейчас голос звучал громче, чем обычно. Раньше голоса доносились словно бы издали, а этот раздавался совсем рядом. Откуда-то сверху.

«Почему я слышу?»

Почти сразу Лара поняла: рядом с головой металл. Она почти уткнулась лбом в потолок, а там, за тканью и досочками, наверное, железный каркас вагона. Балки, палки, что-нибудь такое.

Опираясь, она приподнялась. Рядом было лицо конвойной дамы. Ее голова как-то вывернулась набок, а изо рта вытекла струйка крови.

«Она мертвая, о господи. Сломала шею».

Добрая тетка тоже лежала неподвижно, бездыханная. Она своим рыхлым телом смягчила падение Лары. Ее небритого Мика видно не было.

Ужасаться и пугаться некогда. Лара нашла пояс конвойной, сняла ключи и, повозившись, расстегнула замки наручников, сначала один, потом другой.

Те, кто уцелели в крушении, карабкались по сиденьям и спинкам, пробираясь к выходам, или пытались вылезти в окна, оказавшиеся теперь на потолке. Кто-то пытался вытаскивать других, но чаще старались спастись сами.

«Надо скорей убираться отсюда. — Лара схватилась за край скамьи, подтянулась и перебралась через нее. — Они нашли, где упала звезда, сейчас начнут бомбить. Что же я слышала? Это переговоры военных? А почему я? И что я слышала раньше?»

Через два отсека, близко к тамбуру, она заметила внизу нарядную девочку в палевом платье. Та смотрела как обалделая, моргая синими глазищами.

— Чего смотришь? Вылезай быстрей наружу! — крикнула ей Лара и протянула барышне руку. Господская дочка сообразила, ухватилась, и с помощью Лары вылезла наверх.

— Моя минита, где она?

— О, дьяволы, откуда же мне знать? Может, она уже выбралась.

— Там, впереди, мои братики в вагоне. Надо их вытащить!

— Посмотрим.

Снаружи, когда девочки кое-как слезли с тамбура наземь, им открылась вся жуткая картина катастрофы. Поваленные вагоны валялись как разбросанные детские игрушки. Вокруг лежали и копошились десятки людей в измятой и растрепанной одежде, окровавленные, ошарашенные, стонущие и кричащие. Взорвавшийся паровоз еще курился паром. У первых вагонов почти никого видно не было, только редкие неподвижные тела.

— Они там, — растерянно проговорила Лисси, но даже шага в ту сторону не сделала. Ее мутило, она схватилась за платье Лары, чтобы не упасть.

«Облака». — Лара подняла голову. В самом деле, на небе, совсем недавно ясном, быстро собирались облачка. Белые, они прямо на глазах росли и темнели.

Газеты писали: так всегда бывает при падении звезды. Дымный хвост и огонь отравляют воздух, и скоро начинает идти дождь.

Небо затягивалось, но было видно, как в высоте плывет серо-синий дирижабль, похожий на огромное веретено. Лара даже различала вращающиеся винты, большие, словно крылья ветряной мельницы. Там, где у летучего веретена под брюхом пассажирская гондола, часто и ярко моргал световой телеграф, передавая сигналы.

«Они уже здесь, — подумала Лара, а затем догадалась: — Они знали, что летит звезда, и были наготове. Неужели на нас бросят бомбы?»

— Я не могу идти одна, — жалобно сказала Лисси. — Пойдем вместе, ладно?

— Да ты ходить-то можешь? — Лара поглядела на нее с сомнением. — Смотри, оттуда никто не выбрался. Все задохнулись, или я не знаю что. Надо убегать, а то нам крышка.

— Нельзя их оставлять. И минита Эль, как я ее брошу?

— Ладно, пошли.

Лара запомнила мальчишек, они глазели на загрузку тендера. Правда, жалко, если они в вагоне, а вылезти не могут. Но Ларе казалось, что живых там нет. Паровоз словно вывернуло изнутри, он был весь изуродован.

Чтобы не путаться среди людей, девочки свернули в разрыв между расцепившимися вагонами и оказались у самой насыпи. Взглянув на поле, Лара заметила кратер. Во, как землю разбросало! А кругом будто слизью покрыто.

Там, у опоясанной валом круглой ямы, что-то происходило. Сначала Лара не поняла, почему это выглядит так тревожно, но затем присмотрелась, и ее охватил озноб.

Земля под склонами вала приподнималась и вспучивалась. Это шло во все стороны от кратера, словно под землей росли громадные корни.

— Сволочь, она ожила, — пробормотав, Лара с силой потянула барышню за собой. — Скорей!

Но добежать до вагона первого класса они не успели.

За лесом послышался режущий уши свист. Показался ракетоплан. Кирпичного цвета сигара с торчащими крыльями и хвостом-гребнем неслась ниже облаков, выбрасывая из горелок огненные языки. Затаив дыхание, девочки следили, как пилот делает круг над кратером, накренив машину. Потом летучий аппарат взмыл ввысь и оттуда спикировал. Стеклянный колпак кабины сверкнул на миг в луче солнца. Из-под крыльев выстрелили несколько ракет, в кратере грянули взрывы, и поднялись плотные клубы белого дыма.

— Газ, бежим! — увлекая барышню, Лара кинулась обратно между вагонами. Спотыкаясь, чуть не падая, Лисси поспешила за взлохмаченной девочкой в буром платье, потеряла туфлю, захромала. Пришлось скинуть и вторую, дальше Лисси бежала в одних чулках.

«Железка. Нужна любая железка, — озиралась Лара на бегу. — Если я слышала военных, то могу услышать еще раз!»

Как нарочно, по дороге ничего не попадалось. Наконец, Лара наткнулась на мужчину в форме железнодорожной полиции. Он лежал ничком, без признаков жизни. Похоже, это был охранник из почтового вагона. Велев барышне: «Стой!», Лара склонилась, расстегнула его кобуру и вытащила тяжелый револьвер. Как всякая девчонка, она побаивалась этих мужских штучек, и в руки бы их не взяла, но револьвер был стальной и мог пригодиться, чтобы слушать голоса.

Пробегая полосу между насыпью и лесом, Лара пыталась кричать людям: «Уходите! Спасайтесь!», но все были словно убитые и глядели на нее непонимающе, а глаза их казались пустыми, выгоревшими. Некоторые сидели как окоченевшие, другие блуждали, волоча ноги. Лишь несколько пассажиров двинулись в сторону леса, кто-то волок своих раненых, но за быстроногими девчонками никто успеть не мог.

Они отбежали от поезда и кратера уже довольно далеко, когда над полем показались новые военные дирижабли, перемигиваясь телеграфными огнями. Эти гиганты неторопливо двигались в небе, почти затянутом тучами, выжидая, когда звенья ракетчиков, летящие с запада, выпустят по кратеру боезапас и уйдут на посадку к ближнему ракетодрому. Вниз падали пустые горелки, легкие машины вытягивали крылья и превращались в планеры, а по земле разливались тучи фосфорного газа.

Затем началась бомбардировка по-настоящему, чтобы распылить и выжечь все вокруг кратера.

Поезд тоже попал под бомбы, и вместе с ним почти все пассажиры, живые и мертвые.

Разрывы вспыхивали в сумраке ливня как багровые цветы, по земле разливалось жидкое всепожирающее пламя, пар и гарь стелились над полегшими полями, а с неба вместе со струями дождя падали потоки балласта: дирижабли сбрасывали воду из цистерн, чтоб поскорей подняться выше туч.

Кто ты?

Лисси впервые в жизни очутилась в диком, неухоженном лесу. До этого она гуляла только в самых лучших парках. Батюшка возил семью в загородные имения Их Величеств и высших вельмож.

Но сейчас Лисси глядела по сторонам и ничего не замечала. Кругом был только темный страх и громкий шелест дождя.

Они с приютской девочкой укрылись под деревом с густой широкой кроной, куда дождь проникал меньше. Пока искали подходящее дерево, сильно вымокли, и теперь сидели рядом на корточках, сжавшись от холода. Сырое платье прилипло к телу, и было так зябко, что у Лисси стучали зубы, а кожа покрылась мурашками. Какая тут прическа, какая опрятность! Обе походили на мокрых призраков из сказки, которые подстерегают путников и просят пустить на ночлег.

«Призраки мертвых». — Лисси поглядела на приютскую. Та потеряла в вагоне свою мятую шляпу, а от влаги ее бурое платье выглядело почти черным. Наручников на запястьях больше не было. Темные волосы ее спутались, лицо осунулось и побледнело. Револьвер она держала обеими руками, как ружье, прижав к груди.

Стоило Лисси вспомнить о том, что случилось, как она начала всхлипывать.

Ужасно, ужасно! Не может быть, чтобы минита Эль и братики умерли! Неужели она больше не услышит их голосов, не поцелует, не обнимет?

С того момента, как за окнами поезда раздался гул, переходящий в рев падающей звезды, мир Лисси перевернулся, и она очутилась на его черной стороне, где все наоборот. Никого из близких рядом нет, она в безлюдном лесу, над головой не потолок, а темно-серое небо, льющееся дождем. Ноги в чулках сырые, грязные, и до того продрогли, даже пальцы поджимаются.

— Что там было, у тебя в пакете? — хрипло спросила приютская. Она начала простывать и уже говорила немного в нос.

— Пирожок с печенкой, — ответила Лисси машинально.

— Надо было подобрать его, я не сообразила. — Темноволосая девочка звучно шмыгнула носом. — Да и где было искать, там все перемешалось. Спасибо.

— Что?

— За пирожок. Сейчас бы поделили.

— Пойдем назад? — нерешительно предложила Лисси. — Все давно стихло. Взрывов больше не слышно.

— Нет. — Та помотала головой, стряхивая брызги с мокрых прядей. — Помолчи пока, мне надо… подумать.

Она приложила револьвер барабаном ко лбу и замерла.

Сначала Лара слышала только шум дождя и осторожное дыхание господской дочки.

Потом в глубине головы возник знакомый голос, говорящий коротко и властно:

— Дождь стихает. Как только облачность позволит, осмотрите окрестности с воздуха. Все живое на три мили от кратера — уничтожить. Оцепление! Следить, чтобы никто не покинул зону. Всех проверять. Доложите, как поняли.

Этому твердому голосу начали отвечать другие, и Лара почувствовала, что она слабо-слабо улавливает, откуда они доносятся.

— Север, понял.

— Восток, понял.

— Запад, понял.

— Юг, понял. —Последний из голосов, показавшийся Ларе очень молодым и симпатичным, добавил: — Гере Купол, надолго ли эта охота?

—  Юг, без лишних вопросов! — Потом господин Купол продолжил чуть мягче: — Завтра вас сменят саперы и полевые жандармы.

— У тебя болит голова? — забеспокоилась Лисси, встревоженная молчанием приютской.

Та вскинула лицо и огрызнулась:

— Нет, просто я сумасшедшая. Из безумного дома. Ясно?

— А как тебя зовут? Меня — Лисена Тор-Майда. Можешь обращаться ко мне «Лисси».

Простой и дружеский ответ смутил Лару. В замешательстве она буркнула:

— Ларита Динц. Просто Лара.

Надо было сразу догадаться, что барышня из благородных, а не просто из богатеньких. Если «тор», значит, у нее есть герб, шикарная мотокарета и поместье с прислугой.

— Красивое имя. Но ты никакая не сумасшедшая, неправда. Ты ведешь себя умно.

— М-м-м, да? Доктора говорили другое. Чтоб их дьяволы на клочья разодрали. Хотя я сама не знаю, нормальная я или нет.

— Может, у тебя была лунная болезнь? Одна из моих родственниц в юности ходила по ночам. Прямо по парку, в одной спальной сорочке. Говорят, под ней трава не пригибалась, будто она дух. — Лисси старалась говорить убедительно, чтобы темноволосая поверила и успокоилась. А то Лара перестала походить на птицу, иногда смотрит, как злая собака. Мало ли, отчего ее держали в сумасшедшем доме. Если у человека в руках заряженный револьвер, лучше подружиться с этим человеком, чем повздорить.

— О, вон как? — В глазах Лары появился интерес. — И что потом? Ее тоже упекли?

— Нет, выдали замуж. Она родила, и ее приступы кончились.

— Жаль. Говорят, у кого лунная болезнь, становится легким и может летать.

— Я хочу сказать, что все проходит.

— Э, Лис, хватит мне зубы заговаривать! У самой-то вон зуб на зуб не попадает, — съязвила Лара, про себя чуток потешаясь жалким видом барышни. — Хочешь, чтобы я поверила, что все хорошо? Как бы не так. Мне только хуже стало. Может, меня ушибло в поезде…

— И что же?

— У меня бывают голоса, — тихо поведала Лара, словно кто-то мог ее подслушать. — Голоса в голове, соображаешь? Так у всех, кто совсем тю-тю. Надо было помалкивать, а я матери доверилась. Ну, сразу меня в лечебницу, то, другое.

Лисси вспомнила наставления матушкиного духовника.

— Голоса еще случаются от дьяволов. От них отчитывают в храме, только читать должен большой праведник.

— Где ж его возьмешь? С тех пор, как начали летать на небо, сами попы не верят ни во что.

— Дьяволы живут на Мориоре, — сказала Лисси сдавленно, подняв глаза к небу, скрытому ветвями. Разговор почти отвлек ее от черных мыслей, но стоило назвать проклятую планету вслух, как горе и слезы подступили вновь.

Зло прилетает с Мориора! Шаровые корабли, скользящие во мраке пустоты, чтобы обрушиться на мир огнем и смертью.

Еще утром Лисси была весела и счастлива, окружена заботой. А что теперь? Одна-одинока, съежившись под деревом. Минита пропала, братьев нет, как добраться до родителей?

— Эй, не реви, — потормошила ее Лара за плечо. — Ты жива, и хорошо. Представь, что вместе с ними бы осталась. Так бы в пару и сгорела. Мой двоюродный дядька, котельщик, вместе с котлом разорвался. Перекалил, да и пустил воду в самый пыл.

— Мне холодно. — Лисси спрятала лицо в коленях.

— А я что могу? Одеяла нет, зонтика тоже. Ничего, дождь скоро кончится.

— Откуда ты знаешь?

— Голоса сказали.

— Не шути так!

Лара возмутилась, чуть не выронила револьвер:

— Я правду говорю! Вот только что сказали.

— Они часто дают прогноз погоды? — Теперь пришла пора Лисси язвить, несмотря на полные глаза слез.

— Первый раз, — призналась Лара. — Обычно они чушь несут. Говорят, кто куда поехал, кто куда приехал, про какие-то полки и корабли. А еще, — у Лары чуть порозовели скулы, а голос перешел на шепот, — они сплетничают про министров и про их любовниц. Или друг дружке угрожают.

Помолчав, она прибавила:

— Но мне кажется, они настоящие. Это не бред, как доктор говорил. Все, что они бормотали, было в самом деле. Как новости в газетах, только вслух.

— Так не бывает. — Лисси хорошо учила уроки и твердо знала, что телеграф и электричество по воздуху не передается. Только в виде молнии, но это божья сила. Или как выстрел из «янтарки», но это оружие.

— А вот бывает! Все потому, что я спала на железной кровати.

Железная кровать была предметом ее гордости. Как-то раз батя получил награду за отменную работу, и с такого богатства купил дочери кровать другим на зависть.

Кто-то теперь на ней спит? Или продали ее?

Вдобавок оказалось, что именно кровать могла нагонять страшные сны!

— В общем, веришь ты или не веришь, но как небо прояснится, нам надо прятаться поглубже. Хоть дупло найти. Или в овраг забраться, под откос.

Глазища Лисси округлились:

— Но зачем?

— Дирижабли будут искать сверху, кто живой остался.

— Если так, нам лучше выйти на поляну и махать руками, чтобы нас увидели!

— Боже сохрани! Им велено всех убивать. Нас застрелят из картечницы, знаешь как? Тра-та-тах!

— Это опять голоса подсказали?

— Ладно, я мешать не буду. Выходи, маши руками. А я где-нибудь сховаюсь.

Лисси одолевали сомнения. Над головой быстро светлело, дождь слабел. Одно предсказание безумной Лары начало сбываться, а как насчет других?

Ее кинуло в другую крайность. Так случается, когда человек в отчаянии не знает, куда податься.

— Я поверю, что ты ясновидица и тебе помогают духи, если скажешь… если скажешь… какого цвета мои панталоны.

— Розовые, в серую полоску, — мрачно ответила Лара.

— Точно, — шепнула Лисси в изумлении. — Как ты узнала? От голосов?

— Нет. Ты порвала платье и сорочку, пока мы через кусты ломились.

Вот что значит не следить за собой. Стоит забыть об опрятности, как всякая уличная девчонка начинает насмехаться. Лисси возмутилась и звонко воскликнула:

— Ты надо мной издеваешься?!

— Почему? Ты спросила, я сказала.

Достоинство не позволяет благородной девочке вступать в перебранки. Можно дать пощечину. Но Лисси, мигом взвесив обстоятельства, решила просто отвернуться с презрением.

Она уже решила, что общаться с Ларой невозможно, лучше умереть от голода и холода, когда в небе раздалось гулкое «Ууууу!» Словно сирена в тумане. Издали ему ответил такой же трубный вой.

Девочки замерли, тотчас забыв о ссорах и насмешках. Между тем наверху послышался мерный глухой рокот «бух-бух-бух-бух», знакомый каждому, кто хоть раз был на парадах авиации. Это воздушные винты дирижаблей.

Сквозь переплетение ветвей небо едва было видно. Встав, Лара с опаской вышла из-под кроны, хотя Лисси просила ее вслед:

— Не ходи.

Но Лара смотрела вверх, приоткрыв рот. Страх и любопытство боролись в ней, она почти не могла пошевелиться. Зрелище потрясало ее. Еще вчера она тосковала в закрытой палате приюта и разглядывала небо через узкое окошко, а сейчас таилась в лесу, как волчица, сжимала рукоятку револьвера и наблюдала за чудовищем, парящим в воздухе.

Дирижабль плыл высоко над деревьями, похожий на пузатую, неторопливую рыбину. Его винты крутились как часовые колеса, взмахивая лопастями. Лара видела боевые гондолы, из которых торчали стволы. Впереди длинной кабины, прилепленной под брюхом рыбины, поворачивался прожектор, ощупывая лес ярким пучком света.

Поняв, что вот-вот луч прожектора найдет ее, Лара метнулась назад к дереву, быстро присела и обняла Лисси, шепнув:

— Пригнись.

Трава вокруг их дерева словно загорелась от ударившего сверху света. Лучики проникли через листву, мелькнули по стволу, по спинам девчонок, и погасли. Глухое «бух-бух-бух-бух» удалялось.

— Пронесло, — выдохнула Лара.

Они едва успели перевести дыхание, когда невдалеке послышался стрекот картечниц. Стрелки на дирижабле что-то заметили и обрушили вниз град пуль.

— Боже! — простонала Лисси, зажимая уши, а Лара выругалась:

— О, дьяволы! Ну, ты мне веришь?

— Да, да!

— Тогда иди за мной. Найдем, где посуше, платья развесим. Скоро солнышко проглянет, тепло будет.

— А эти, наверху?

— Надо двигать туда, где они уже пролетели. Они не будут два раза искать на одном месте. А ночью надо уходить отсюда, и подальше. Завтра придут военные жандармы, станут лес прочесывать.

Откуда Лара это узнала, Лисси не стала спрашивать. Голоса или ясновиденье, какая разница! Главное, что она точно все угадывает.

Правда, батюшка говорил, что волшебства и колдовства не существует. Он точно знал, он ученый, советник верховной Консилии. Все в мире происходит по науке, даже если кому-то кажется, что на Мориоре обитают дьяволы, а чьи-то родственницы ходят по верхушкам травинок.

— У тебя есть спички? — спросила Лара на ходу.

— Нет.

— А что у тебя есть?

— Носовой платок. Был кошелек, я потеряла его в поезде. А у тебя что?

— Только это. — Лара тряхнула рукой с револьвером. Эта железка весила как доверху набитая свинья-копилка. — Да, еще гребешок.

— О, как хорошо. А то волосы в жутком беспорядке. Ты позволишь мне причесаться им?

Лара покосилась на благородную барышню с невольным уважением и завистью. Вот же воспитание! Шлепает по лесу в грязных чулках, драная как после драки, но о прическе нипочем не забывает.

— Сама-то сумеешь? Тебя, наверно, всегда минита расчесывала.

— Не всегда. Я вовсе не белоручка, как ты думаешь.

— Рассказывай! — Лара хмыкнула, не веря ни на грош. Барышни с такими личиками, да в шелковых перчатках, вечно ходят, оттопырив пальцы. Подают им взбитый крем и ягодки, поят розовой водой. Где уж таким собой заняться? Для этого есть всякие миниты: гувернантки, камеристки, фрейлины и прочие.

— Например, я умею стрелять из револьвера, — гордо прибавила Лисси. — Только с обеих рук, он сильно отдает.

— Да ну?! И кто же юбок стрелять учит?

— Мой батюшка. Он говорит, что честная девушка должна уметь постоять за себя.

«Хм, девушка». — Лара оглядела спутницу. При хорошей фигуре Лисси выглядела немного щуплой, но держалась прямо и смотрела смело, даже с каким-то блеском в глазах. Или это от слез?

Да, верно, приличные девицы так просто себя в обиду не дадут. Они носят в сумочках малюсенькие пистолетики, в ладони спрятать можно. Чуть кто нападет, и бах! Или если собака наскочит.

— А кто твой батюшка?

— Граф Бертон Тор-Майда, советник и директор Гестеля.

Гестель? Насчет графа Лара пропустила мимо ушей, а вот название она недавно слышала. Именно в Гестель ее везла конвойная дама.

— У-у, он в больших чинах, твой батюшка. А Гестель, что это такое?

— Не просто в чинах, — важно поправила Лисси. — Чин дают по службе, а титул наследуется. Но батюшка любит простых людей.

— Нет, я про Гестель.

— Это коронное учреждение. — Тут Лисси стало неловко. Она мало что могла сказать о батюшкиной службе. В Гестель батюшка уезжал в собственном экипаже, потом возвращался оттуда, вел семейную и светскую жизнь, но никогда про свою службу не рассказывал. Лисси знала только, что батюшка занимается наукой, изучает электричество.

— Там что, приют?

— Какой приют? Там служат ученые, они ставят опыты.

Лара примолкла. Вот тебе раз! Похоже, что звезда упала вовремя, а то дама с дубинкой отвезла бы ее туда, откуда не возвращаются. В приюте, среди тех, кто еще мог соображать, ходили россказни про ученые лаборатории, где ставят опыты на приговоренных к смерти и безнадежных сумасшедших. Как на собаках или кроликах.

Конечно, благодарить падучую звезду Лара не собиралась. Столько людей убило! Но и военные хороши, чем они лучше мориорских дьяволов? Господин Купол сказал четко: все живое уничтожить. Если бы луч с дирижабля осветил их с Лисси, они уже лежали бы в крови, все изрешеченные пулями. Бррр, жуть!

— А, вон как. — Лара притворилась равнодушной. — Что-нибудь для астральных кораблей?

— Нет, Гестель по телеграфному ведомству. Это какой-то старый монастырь.

— Ну-ну. Чего вы ехали кривым путем по захолустью? Есть же прямая дорога до столицы, там экспрессы ходят. Без всяких остановок, вжик, и ты в столице. А тут, у больших озер, дикая глушь…

— Так батюшка велел, — взгрустнула Лисси. — Мы отдыхали в горах. Он дал телеграмму, чтобы мы срочно вернулись. Матушка задержалась и отправила нас с минитой Эль.

«Надо от нее отделаться, — думала Лара. — Если я буду таскаться с графинькой, рано или поздно она выведет меня на батюшку. И, конечно, выболтает, где меня встретила и кто я такая. Тут-то мне и крышка. Дождусь, пока она уснет, и уйду своей дорогой. Пусть сама выбирается! А я двинусь к югу. Наймусь работницей на ферму. В хозяйстве всегда нужны руки. Чего не умею, тому научусь. Через годик-другой скоплю деньжат, справлю новое платье и вернусь домой».

Она строила планы и сама в них тут же сомневалась. Городской девчонке трудно прижиться в деревне или на ферме.

Пару раз она прикладывала револьвер ко лбу, но голоса молчали.

Девочки шли, а лес не кончался. Ни полянок, ни прогалин. Только холмики то поднимались, то опускались в низины, заросшие папоротником.

Как горожанка, Лара смутно представляла себе, что такое лес. В сказках и книжках с приключениями про лес писали разные страсти: здесь водятся звери, разбойники, ведьмы и кровожадные призраки. Вроде бы тут должны быть дупла, овраги и пещеры. Ну, и где они? Конечно, лес выглядел сумрачно, но ничего особо страшного не видно.

— Пить хочется, — призналась Лисси.

— Лимонада нету, — отрезала Лара.

«Вот навязалась неженка на мою шею! Из револьвера она палить умеет, видишь ли. Да, где тут нажимать? Вроде сперва отводят курок, а потом? Ох, тяжеленная железина, как мужики их носят! Все руки оттянула».

— Там человек. — Лисси вдруг остановилась и схватила Лару за рукав. — Тише!

— Где? — злясь на себя, что проворонила, Лара взяла рукоять в обе руки и большим пальцем надавила на курок. Тот щелкнул, отходя назад, и Лара испугалась: «Ой, а как его назад вернуть?»

— Не стреляй, ты не можешь, — шипела Лисси.

— Не учи меня, как-нибудь стрельну.

— Себе в ногу. Куда ты ствол вниз опустила? И вообще, в людей нельзя целиться.

— Вот набросится мужик, тогда узнаешь, нельзя или можно! Да где человек-то? Ты чего врешь?

— Смотри вон туда. Видишь? Он лежит.

На пологом склоне холмика, среди мхов и папоротников, чернела взрытая земля, а рядом белело сжавшееся тело.

— Его подстрелили с дирижабля. — Рука Лисси тряслась. — Он мертвый. Не надо подходить. Лара, давай уйдем отсюда!

— Думаешь, он тоже с поезда? — шепотом спросила Лара, выставив вперед дрожащий ствол.

— Кто его знает? Может, кто-то местный. Грибы собирал или ягоды. Почему военные убивают? Голоса говорили тебе, почему?

— Ничего они не говорили! Убивать, и все тут. Наверно, это из-за звезды.

— Когда я доберусь до батюшки, я все расскажу ему. Так поступать с людьми нельзя, это беззаконно. Их Величества должны узнать, что творят военные.

«Только пусть меня тогда не будет рядом!» — мысленно пожелала Лара.

— Знаешь, эти государственные много что творят. Вот, меня в сумасшедший дом законопатили, а я что, виновата? Нет, он не с поезда. По-моему, он голый.

— Должно быть, обварило паром, было больно. Он снял одежду.

— Ну нет, ошпаренный столько бы не пробежал, даже от боли. Пойдем, посмотрим. Вдруг живой?

— А чем мы ему поможем? Даже раны перевязать нечем.

— Порвем сорочки на бинты, — жестко ответила Лара. — Пошли!


Разгар дня миновал.

Небо очистилось от покрова туч, возникших после падения звезды, и солнце засияло вновь. Опять стало тепло, даже немного душно из-за испарений дождя. Так пригревало, что у Лары даже насморк прошел, и хрипота из голоса исчезла. Лесной дух прочищал горло и наполнял грудь свежестью.

Щебетали птахи, появилась мошкара, и пауки бегали по своим паутинам, сверкавшим от множества капель.

Перекличка дирижаблей слышалась еле-еле, и уже не казалась такой страшной. Правда, с южной стороны доносились какие-то неясные гудки, не похожи на вой сирен.

Солнце понемногу начало клониться к закату. До вечерней тени было еще долго, но в лесных низинах уже стало темнеть.

Лара с Лисси повесили платья, сорочки и прочее на низких сучьях старого кряжистого дерева, устроили себе сиденье из подушек упругого пышного мха и расположились рядом, спиной к спине, с распущенными волосами. Приютский деревянный гребешок им очень пригодился.

Если Ларе без ничего было терпимо, то Лисси стеснялась наготы. Подобрала ноги, обхватила их руками. На ней осталось только Божье Око на шейной цепочке: золотой кружок с лучистым глазом в середине и четырьмя молниями по краям. У Лары в приюте даже простое медное Око отняли, чтоб не проглотила, с сумасшедшими бывает.

— Да, правда, пить охота, — согласилась наконец и Лара.

— Надо поискать ручей. В лесу должны быть ручьи.

— Ручьи? Не знаю! Тут ни дьявола нет. Зато полон лес диких людей. Нас уже трое. Если прикопать нашу одежку, каждый скажет: «Во, ручейные девы!»

— Да, мы как духи из воды.

— И поесть бы не мешало.

— Только не жуй папоротник. Я уже пробовала.

— И как он?

— Горечь.

— А, то-то ты плевалась.

— До сих пор во рту противно. Интересно, она все-таки спит или ушибла голову?

Обе, не сговариваясь, поглядели на третью.

Их находка больше походила на спящую, чем на лежащую без сознания. Никакого страдания на бледном лице. Веки порой вздрагивали, а на губах появлялась слабая улыбка. Попытки бить ее по щекам и тормошить ни к чему не привели. Полезно плеснуть воды в лицо, но воду они выпили бы сами, если б она у них имелась.

Та, которую они нашли свернувшейся в клубок у неглубокой ямы, казалась ровесницей, ростом с Лару, но изящная как Лисси. Ни ран, ни крови на ней не было. Кожа очень светлая, словно у воспитанницы пансиона, и на пятках такая же нежная, как на щеках. Длинные густые волосы, брови и ресницы были золотистыми настолько, что Лисси втайне позавидовала.

Вначале прикасаться к ней было неприятно. Ее от маковки до пят покрывала прозрачная вязкая слизь, вроде густого желе. Еще один мокрый призрак в лесу. Ошметки этой слизи были и в яме, и вокруг.

— Я слышала, — неуверенно начала Лара, — что у больших озер крестьяне справляют старинные праздники. Ну, которые были до истинной церкви. Как раз в начале лета. Купаются ночью, в чем мать родила, рядятся в цветочные гирлянды, прыгают через костер и зовут дьяволов.

— Ты считаешь, она из этих язычниц?

— Кто знает. И чем она вымазалась? Вдруг это зелье? А мы его трогали. Глянь, на нее и мошки не садятся. Всосется мазь, начнешь видеть всякую чертовщину. Опять же, яму вырыла. Звала кого-то из земли, что ли?

— Хватит меня пугать. Она не похожа на простолюдинку. Сравни свои пятки и ее.

— Не надо про мои пятки! Здесь тоже моются, не хуже вас, и пятки камнем оттирают!

— Чтобы принести столько мази, нужно ведро. Где это ведро?

— Эй, гляди, просыпается!

Золотоволосая девочка заморгала, удивленно глядя на них, и приподнялась, опираясь на руку.

— Руни джа даси нирубутэ? — спросила она певучим голосом.

Лара оторопела, потом обратилась к Лисси:

— Ты иностранные языки учила?

— Да, несколько. Но этого языка я не знаю. Похоже на витенский.

— Даси бу гахаджика джаку пату палисо? — с интересом продолжала златовласка, сев, словно дома на подушках. Поцеловав сжатые кончики пальцев, она сложила ладони перед лицом, как при молитве. — Бука бу цани хаджау рухат?

Лара прищелкнула языком:

— Джика-джаку, ну дает! Я сдаюсь, не понимаю ни бельмеса. Эта девчонка явно из-за границы. Слушай, Лис, ведь на юге живут желтоволосые дикари? И язык у них особый.

— Надо как-то объясниться с ней. — Лисси наморщила лоб.

Она показала пальцем сначала на себя, потом на Лару:

— Лисси. Лара. А ты? Ты кто? — указала она на златовласку.

Та рассмеялась:

— Лисси, Лара! Туджи! Зэ халеф вайтэ паджэн хайта пату палисо.

— Нет, давай еще раз. Лисси. Лара. Одно слово. — Лис подняла один палец. — Одно. Лисси. Лара.

Иностранка задумалась, на лице ее появилось неуверенное выражение. Тоже подняв палец, другой рукой она ткнула себе в живот:

— Хайта.

— Хайта, ничего себе имечко. Сроду таких не слышала, — покачала головой Лара. — Придется сдать ее жандармам. Только обычным, не военным. Возьмешься? По-моему, ты ей понравилась. У вас волосы похожи.

— А ты? Разве мы пойдем не вместе?

— Сначала надо выйти из оцепления. — Лара ушла от прямого ответа. — Там посмотрим.

— Хайта, Хайта! — Златовласка бодро поднялась во весь рост.

— Туда. Идти. Топ-топ, — объясняла Лисси, размахивая руками.

— Топу, топу! Хайта, — вроде бы соглашалась златовласка, ладонями счищая с ног желе.

— Потянем на травинках, кто ей отдаст сорочку. Кому короткая, та отдает.

— Лучше отдай ей башмаки. На таких нежных ножках она далеко не уйдет.

— Да, верно. Тогда ей достанется твоя сорочка.

Но обуваться и одеваться Хайта наотрез отказалась, упиралась и отбрыкивалась:

— Ятэна! Хайта ятэна ируха!

— Да пойми ты, так ходить нельзя, — убеждала Лисси.

— Ятэна.

— Да что за дура бестолковая! — Лара, натянув плохо высохшие вещи, взялась за револьвер. Как раз Хайта оттолкнула Лисси, и Лара, в раздражении шагнув к ним, сжала пальцы, надавив при этом спусковой крючок.

Грянул выстрел, раскатившись эхом по лесу, пуля вонзилась в мох рядом с босой ногой Лары, девочка в испуге бросила оружие, а Хайта упала вниз лицом и закрыла голову руками.

— Кто дура?! — закричала Лисси. — Зачем оставила курок взведенным?!

— А ты куда смотрела, если умная?!

— Я что, следить должна?! Я сама не своя после крушения!

— Ну вас всех! — Лара раскраснелась от стыда. — Эй, не трожь револьвер, не твой!

— Ятэна, ятэна, — скулила Хайта, в ужасе приподняв лицо. — Айтэ будаку нитэ, зэ джилия ируха.

— Он мне нужен, для голосов!

— Бери, но в следующий раз спроси меня, как с ним обращаться.

— Ладно, — хмуро согласилась Лара и, чтобы показать, как ей нужна железная штуковина, приложила барабан ко лбу. Хайта продолжала лепетать, и внезапно Лара услышала громко, отчетливо, близко:

—  Нет, нет, не убивайте, я надену шкуру.

— Стой! Повтори-ка все это: айтэ, будаку и дальше.

—  Ты меня понимаешь? — У Хайты расширились глаза.

— Что? — Лисси настороженно смотрела то на одну, то на другую. — Что такое?

«Кто ты?» — подумала Лара, прижав барабан поплотнее и глядя на Хайту, но та явно ничего не слышала.

Лара начала догадываться: «Надо сказать вслух, тогда она услышит по-своему».

— Кто ты?

Уйти из леса

В зале верховной Консилии шло срочное тайное заседание. Председателем был принц Церес из Синей династии. Докладывал советник по астрономии:

— Во время прошлого противостояния Мира и Мориора, когда мы впервые столкнулись с агрессией из космоса, на нашу планету упало около тридцати шаровых кораблей, называемых также «темными звездами». Точное число неизвестно, поскольку часть их затонула в Южно-Полярном океане. Тогда мы не знали, как бороться с противником, и оказались в крайне тяжелом положении. Сейчас все главные державы готовы отразить нашествие, но биться предстоит на земле. Астральный флот не готов перехватывать вражеские корабли на подлете к Миру. Есть трудности и с определением мест падения. Темные шары маневрируют, изменяют путь. Мы ожидали, что шар приземлится на равнине Тартари, но он упал у больших озер, в пятистах милях южнее. Это восьмая высадка за год, и еще два шара приближаются.

Шеф разведки незаметно наблюдал за графом Бертоном, директором медиа-связи. Из присутствующих только глава разведки и принц знали, какое известие граф получил пару часов назад. Однако Бертон не дал горю овладеть собой и держался стойко, лишь выглядел холоднее, чем обычно. Рослый, всегда подтянутый, сегодня граф казался усталым. Тени пролегли под его строгими синими глазами.

За астрономом выступил грузный начштаба Столичной провинции:

— Зона падения оцеплена войсками из ближайших гарнизонов и патрулируется с воздуха. Мы спешно подвозим саперные части и отряды полевой жандармерии. Кратер залит фосфорным газом, все вокруг выжжено.

— Зачем жандармы? — коротко спросил Церес, взяв сигару из коробки. Адъютант щелкнул зажигалкой, с поклоном поднес принцу огня. В своем щегольском мундире небесного цвета Церес выглядел восхитительно: безупречная выправка, спортивная фигура, розовое лощеное лицо с тонкими черными усиками.

— Штабс-генерал Купол, который руководит операцией, считает, что авиация прибыла с опозданием, и корабль успел широко пустить корни. Он опасается, что по корням уйдет много пришельцев.

— Каковы потери?

— Около места падения проходил поезд, он потерпел крушение в опасной зоне. Выбора не было, пришлось разбомбить и его. Погибло триста сорок семь человек, считая персонал состава, стражу почтового вагона и пассажиров по числу билетов. Да, и два документа на безденежный проезд. — Генерал заглянул в бумаги. — Итого триста сорок девять.

Граф Бертон прикрыл глаза.

— Ужасные жертвы, — покивал принц, выпустив дым из губ. — Запишите: казначейству выделить средства на похороны погибших и пособия их родным. Всем выразить письменное соболезнование Их Величеств. Но, господа астрономы, я недоволен вашей ошибкой в расчетах. Через час я должен выступать в парламенте, и депутаты спросят, почему мы не смогли избежать потерь. Кроме того, мне предстоит сделать заявление для телеграфных агентств.

— Ваше Высочество, — поднялся советник по астрономии, — я уже сообщал вам, что корабли противника изменяют путь. Наши расчеты были верны, но восьмой шар отклонился от траектории. Мориорцы догадались, какую встречу мы им готовим, и стремятся избежать боя.

— В таком случае посадка на равнине Тартари была для них выгоднее, чем у больших озер. Здесь мы быстрее можем подтянуть войска и ударить ракетами.

— Я затрудняюсь ответить, Ваше Высочество. Быть может, у пришельцев возникли какие-то неполадки.

— Что еще? — Церес обратился к начальнику штаба.

— Штабс-генерал Купол просит разрешения сжечь лесной массив на краю опасной зоны. Этот заповедный лес принадлежит короне.

— Как, ему мало поезда?

— Он полагает, там могут развиться зародыши живых машин.

— Ну что ж. Я должен услышать мнение членов Консилии.

Всего у круглого стола сидело двадцать советников от разных служб и ведомств. Голосование шло по ходу часовой стрелки.

— Сжечь. Если у Купола есть подозрения, к ним надо прислушаться.

— Сжечь. Пусть потом саперы перекапывают землю, опасность будет куда меньше.

— Сжечь. Отвести части оцепления подальше, и спалить все, что горит.

— Оставить. Газ и огненные бомбы надежны. Я уверен, Купол уничтожил все, что прилетело с кораблем. Этот генерал уже истребил три шара, и ни разу не допустил промаха.

— Оставить. Я считаю излишним губить прекрасный лес из-за каких-то смутных подозрений. Ведь Купол не предоставил доказательств?

Очередь дошла до Бертона Тор-Майда. Воздерживаться от голосования в Консилии нельзя, и принц ждал, что скажет граф.

«Они были во втором вагоне, — думал Бертон. — Паровоз взорвался. Никакой надежды. У меня больше нет детей. Что я скажу жене? Как я буду жить дальше?»

— Сжечь. Дотла.

Большинством голосов лес был приговорен, и начальник штаба вышел из зала в соседнюю комнату, где сидели два медиума, готовые передать решение Консилии в любую часть империи. Приказа из столицы ждал Купол, ждали в арсенале, чтобы отгрузить штабс-генералу ракеты с черной жигой.

Перед тем как отправиться к мотокарете, чтобы уехать в парламент, принц подошел к Бертону:

— Любезный граф, я глубоко сочувствую вашему горю и разделяю вашу скорбь.

— Благодарю вас, Ваше Высочество.

— Не сомневайтесь, Их Величества по достоинству оценят ваше мужество перед лицом трагедии. Вы можете испросить себе отпуск, но я надеюсь, что в этот трудный час вы останетесь на своем посту. Медиасвязь крайне нам необходима. Две «темных звезды» на пути к Миру. Впереди тяжелые времена.

— Я потерял многое. Почти все, что составляло мою жизнь. — Граф Бертон смотрел в высокое окно, за которым зеленел парк. — Но каждый из нас сегодня должен исполнять свой долг. Я попрошу об отпуске, когда минует противостояние планет.

— Граф, я не сомневался в вас. — Церес дружески обнял Бертона за плечи. — Вы всегда будете моим желанным гостем. Можете приезжать в любое время, без доклада.


— Ты сможешь залезть? — с сомнением спросила Лисси, вскинув голову. Дерево было не особенно высоким, но стояло на холме, и с его верхушки должно быть далеко видно во все стороны. Сучья начинались низко и выглядели крепкими.

— Я лазила по пожарным лестницам, смогу и здесь. — Лара оторвала от сорочки еще одну полосу материи. Пришлось поработать и зубами, и руками. Для приюта белье делали на совесть, из грубой прочной ткани. В результате сорочка стала до смешного коротенькой, зато Лара обзавелась несколькими надежными лентами. Одной она подпоясала сорочку повыше, из других сладила нечто вроде портупеи, чтобы револьвер висел подмышкой и не мешал при подъеме.

— По лестнице влезть легко.

— Я лазила на одних руках. На спор. Чтобы ребята не воображали о себе.

Лисси прикусила язычок. Таким умением она похвастать не могла. Подъем на руках, это воинское искусство. Так в старину проверяли, насколько ловок и силен молодой рыцарь. Правда, рыцари взбирались в доспехах и с оружием потяжелее револьвера.

— Джегэ цайджи, — заметила Хайта. Не по словам, а по тону, каким они были сказаны, Лара догадалась, что сказала златовласка. «Опасно», вот что.

Напялив шкуру, или «ируху», как она выражалась, и приютские башмаки, она послушно топала за девочками, время от времени печально вздыхая, но не говоря ни слова. Убедившись, что Лара ее понимает, если подносит револьвер ко лбу, Хайта умолкла. На вопрос «Кто ты?» она не ответила, только сама спросила: «Вы меня не убьете? Вы меня не обидите?», а потом молчок.

«Значит, ей есть что скрывать!» — злилась Лара, но вместе со злостью она чувствовала радость и любопытство.

«Я могу слушать чужие разговоры! Наверно, все, что я слышала раньше, это тоже чьи-то разговоры где-то далеко. А как другие должны говорить, чтобы я их слышала? Тоже прикладывать железо к голове? Должно быть, они переговариваются друг с другом. Но ведь у Хайты нет ничего железного! В чем тут секрет?»

— Дай-ка мне твои перчатки, Лис. Не хочу карябаться об дерево.

— Возьми. Но просить надо так: «Пожалуйста, дай мне свои перчатки».

— Ох, как у вас вежливо!

— Ятэна, — робко сказала Хайта. Ее «нет» было адресовано Ларе, но при этом златовласка взяла за рукав Лисси. В самом деле, она нет-нет да ластилась к графиньке, а Лары сторонилась.

«Боится, что еще раз выпалю».

Потуже подтянув и подвязав чулки, чтоб не сползали, Лара начала взбираться на дерево.

Это оказалось легче, чем она думала. Сучья давали рукам и ногам верную опору. Вскоре Лисси и Хайта, задравшие в тревоге головы, почти скрылись за листвой. Револьвер болтался и стучал в бок, но Лара вскоре свыклась с неудобной тяжестью, висящей на плече.

Наконец, она оказалась близко к вершине, где ствол стал тонким, а сучья начали сгибаться.

Отсюда был широкий обзор!

К северу, западу и востоку лес простирался далеко, конца не видно, а с юга к недалекой опушке подходила долина, где деревца росли плотной каймой вдоль извилистой речушки. От близости воды Ларе так мучительно захотелось пить, что зубы скрипнули.

Дальше, к горизонту, уходили холмы с редкими рощицами.

Лара огляделась тщательно, насколько позволяла листва. Солнце уже близилось к закату и покраснело, небо оставалось чистым. Над горизонтом к западу и северу в вышине маячили два дрейфующих дирижабля, такие маленькие, что пугаться их не стоило.

Но между опушкой и речкой была серьезная преграда.

Там, на просторной луговине, стояли самоходки, мрачные махины вдвое выше деревенских домов. Над ними торчали дымовые трубы, по бокам выступали круглые катки, а спереди смотрели на лес орудийные башни. На скошенных бортах каждой громады крупно нарисован Молот Гнева — знак имперской армии.

Из труб бодро шел дымок. Военные держали самоходки под парами.

Они расставили боевые машины вдоль реки, передками к лесу, на большом расстоянии одна от другой. Лара видела четыре самоходки, но, похоже, их было больше, потому что дымки виднелись и дальше по долине. Они сигналили друг другу гудками, эти-то гудки и слышали они с Лисси.

Экипажи бродили около катков, не отходя от машин далеко. Кое-кто шлялся вдоль водозаборных рукавов, протянутых к реке.

«Эх, они баки заполняют! Сколько льют! А тут хоть бы глоточек…»

Проскочить мимо этого заслона нечего и думать. В башенках наверху сидят наблюдатели, они следят. А с темнотой самоходки зажгут прожекторы. Стоит выйти на свет, как ты попалась.

У реки ударил колокол. Один, другой. Люди у самоходок зашевелились, стали подходить к бортам между катками, потом рассаживаться на траве.

«Ага, у них ужин. Еду раздают».

Голод и жажда стали почти невыносимы.

Сев верхом на сук потолще, Лара обхватила его ногами и освободила револьвер от завязок. Может, сверху лучше слышно голоса? До сих пор, сколько она ни слушала, разговоры Купола с четырьмя сторонами света не повторялись.

«Вряд ли сейчас кто-нибудь станет говорить. Военных всегда кормят в одно время, по часам. Они обжираются кашей с мясом, а я здесь пропадаю!»

Без всякой надежды она приложила ко лбу холодный барабан, и неожиданно услышала:

— Тра-ла-ла, чесночный соус, трам-па-пам, тройной компот!

— Тварь ненасытная, — вырвалось у Лары.

Молодой голос оборвался и после молчания осторожно спросил:

— Кто говорит со мной? Эй, ты, ответь…

Лара пожалела, что не сдержалась от ругательства. А голос взволнованно продолжал:

— Говори, не бойся. Тут никого нет. Я один в кабине. Нас никто не услышит. Ну, говори же!

Судя по всему, голос принадлежал какому-то пареньку, вряд ли намного старше Лары. Он почти умолял и, казалось, сгорал от нетерпения.

«Я его слышала. Он отвечал Куполу», — вспомнила Лара.

— Ты Юг? — преодолев страх, нарушила она молчание.

— Да! Да, это я! — воскликнул он. — Ты девушка? Откуда вещаешь? Как тебя звать? Меня зовут Огонек Хавер, а Юг это мой позывной. О, собака, два хвоста, здорово, что ты на меня вышла! Ты из какой бригады?

— Я здесь, — ляпнула Лара и умолкла. Бригада, позывной, это что-то военное.

«Он принимает меня за свою. Что значит „вещаешь“?.. А, ясно! Это вроде телеграфа, но без проводов. Этот Юг сидит вон там, в самоходке с флагом. В командирской машине».

— Поговори со мной, пожалуйста. Пока все наши едят, без шлемов, мы можем поболтать.

— А ты в шлеме? — Лара все-таки решилась поддержать беседу.

— Ага, я люблю в этой кастрюле. Сразу становишься похож на офицера, а то все смотрят сквозь тебя, будто ты мальчик из кадетской школы. Да куда им без нас? Только лампочкой могут мигать… Ты чего медиатор напялила?

— Меня зовут Лара. Ларита.

— У, отличное имя, мне нравится! Куда поедешь после акции?

— Не знаю.

— Гадина Купол, нет бы устроил нам танцульки с граммофоном, дал всем вместе отдохнуть. А что ты сидишь на дереве? — Юг заговорил другим тоном, недоверчивым и удивленным. — Я тебя слышу, ты в лесу, два румба влево, дистанция сто мер, высота пятнадцать.

— Я пить хочу.

— Ты… — голос Юга стал очень тихим. — Беглая?

— Да, — ответила она, хотя не поняла, о чем говорит Юг.

— Ну, ты нашла, где прятаться! Завтра лес спалят, пеньков не останется! Знаешь, что сюда везут? Черную жигу, это тебе не собака, два хвоста.

— Так получилось. — Ларе стало тоскливо. Бегали, скрывались, пробирались, и все напрасно. Ни выйти нельзя, ни остаться в лесу. Везде ловушка.

«Надо сказать Лисси, пусть выйдет к самоходкам. Ей-то ничего не будет, ее на подушках к отцу повезут. И с Хайтой разберутся как-нибудь. А я?»

Она понимала, что для приютских чиновников все равно будет сумасшедшей, которую надо доставить в Гестель за казенный счет.

Надо или смириться с этим, или сгореть вместе с лесом.

— Лучше я застрелюсь, — думая вслух, проговорила она.

Не так уж это сложно. С молитвой «Избави, Господи» оттянуть курок до щелчка, приставить дуло к голове, а после нажать на спуск. Если у девушки нет иного выбора, она восходит по радуге. Или уходит в темное царство. Смотря, что заслужила.

— Э, нет, брось дурить!! — закричал Юг в командирской машине. — Перестань, ничего не делай! Я тебя не выдам, не подумай. Сейчас я что-нибудь придумаю. Подожди. Ага, придумал! Только обещай меня слушаться.

— И что ты предлагаешь?

Он объяснил ей в нескольких словах.

— Думаешь, у тебя получится?

— Лари, —снисходительно сказал Юг, — хоть я кадет, мне подчиняются полковники, потому что я — голос Купола.

— А тебя не накажут?

— Пускай. Первый раз, что ли. Но завтра вечером, когда ударит колокол на ужин, отзовись, ладно? Я буду ждать. Я буду очень ждать. Ты не обманешь? Придешь?


— Дать сигнал «по машинам»! — скомандовал глава самоходного дивизиона.

Гудки протрубили «внимание всем экипажам», затем засверкали телеграфные мигалки.

Водокачные наряды бегом сворачивали рукава, машинисты дали пар в цилиндры, из труб тугими струями пошел дым. Громады, пыхтя движками и скрипя катками, задним ходом двинулись к речке. Смяв деревца на берегу, самоходки до осей погрузились в речную воду, форсировали преграду и как болотные чудовища начали взбираться на противоположный берег.

Была уже синяя звездная ночь. Огненные лучи прожекторов шарили по опушке, но изломанный строй громадных машин отодвигался все дальше от леса и реки, поднимаясь на холмы.

Ночная прохлада заволакивала долину стелющейся пеленой тумана. Электрические лучи вязли в молочной дымке. Наконец, перекличка гудков доложила, что новый рубеж достигнут, стоп машины.

— Кадет Хавер, можете доложить, что приказ выполнен.

— Гере штабс-генерал, — смело отчеканил Юг, пытаясь во тьме за рекой разглядеть хоть какое-то движение, — дивизион отведен на две мили от прежнего рубежа.

— Что такое, Юг? Почему дивизион сменил позицию?

— Обещают северо-восточный ветер, гере Купол. При завтрашней атаке дивизион будет под угрозой летящих углей. С нового рубежа мы держим долину под прожекторами и перекрестным прицельным огнем.

— По-моему, ты рвешься в офицеры, — с усмешкой ответил штабс-генерал. — Рано тебе заниматься тактикой, сынок. Решение одобряю. За самовольный приказ — десять суток ареста, сразу после акции.

— Слушаюсь, гере штабс-генерал!

Когда Юг получал нагоняй от Купола, три девчонки уже пили из реки, встав на четвереньки. Илистый берег был разворочен катками, вода перемешана с грязью, но Ларе казалось, что она сроду ничего вкуснее не пила.

— Я сейчас лопну. Напузырилась по уши. — Лара упала и растянулась под деревом.

— Палиджу хаджида! — рядом повалилась Хайта, блаженно утирая лицо рукой. От измазанной ладони ее довольная физиономия стала маской грязи.

— Может, расскажешь, как ты это сделала? — прилегла с другой стороны Лисси.

— Наколдовала. Дух дерева помог.

— Не смешно.

— Он меня поцеловал. — Лара закатила глаза, будто собралась в обморок.

— Еще глупее! — рассердилась Лисси.

— Надо перейти речку вброд. Здесь неглубоко. Где-то вправо лежит овраг. Мы пройдем по нему и выйдем за оцепление. Но сначала пошарим вдоль берега вон там, у плакучих деревьев. — Нащупав револьвер, Лара обессилевшей рукой приложила ствол к виску. — Хайта, в том месте лежит сверток. Пакет. Завернутая еда. Искать. Делить поровну.

— Да, госпожа Лара.

— Иди ты вон, какая госпожа! Госпожа это Лисси…

— Зря ты так говоришь, мы сейчас наравне, — обиделась графинька.

— …а если величать по правилам, то «барышня». Повтори — ба-рыш-ня.

— А-я-джа. Ю-ни-ца…

— Во, дурында заморская! Говори по-людски — барышня, барышня!

— Аяджа, аяджа, — кивала Хайта.

Отчаявшись чего-нибудь добиться, Лара опустила руку с револьвером:

— Упертая, умучишься с тобой!..

— Гиди, аяджа дайва ри?

— По-моему, она повторяет не слово, а смысл… — в раздумьи проговорила Лисси, а потом с хитрецой взглянула на Лару: — Ты училась в школе?

— Да, а что, не похоже? — бросила та, обозлившись.

— Просто я не знаю, как вас учат.

— Грамота, счет, Закон Божий, домоводство. Что еще надо? Юбкам больше не положено.

— А электричество? Законы природы?

— Ой, не надо. Кто много знает, таких замуж не берут.

— Я читала в журнале…

— Скажи все это Хайте.

— Хайта, Хайта! — просияла златовласка, счастливая, что ее не забывают.

— Есть учение, — продолжала Лисси, не обращая внимания на то, как Лара отвергает ее, — про электрические токи в воздухе. Вроде бы они притягиваются, как молния к громоотводу. Я не знаю, правда ли это…

— Вранье! Читай меньше, голова болеть не будет.

— Но твои занятия с револьвером кажутся мне странными. Голоса, лесные духи, откуда-то свертки с едой.

— Просто мне показалось, что он там лежит. Его кто-то уронил.

— Ладно, я больше не стану допытываться.


Спать на земле очень плохо. Лара твердо это знала. Один из ее дядек, любитель выпить, однажды спьяну продрых ночь на земле и нажил чахотку. Поэтому Лара заставила Хайту с Лисси собирать все ветки и сучья, которые можно найти в овраге, чтобы устроить хоть какую-то постель. Получилось не очень уютно, зато бока не застудишь.

После пакета с едой всем стало веселей, даже Хайта разговорилась. Она поглядывала искоса на Лару: не приложено ли страшное оружие ко лбу? Лара не дергалась переводить ее речи, и златовласка болтала без опаски в свое удовольствие. Она доверилась Лисси и старательно учила слова: «есть», «пить», «ты», «я», «небо», «земля». Найденыш оказался способный, быстро ухватывал.

То, как Лара угадывает, где лежит еда, удивляло Лисси больше, чем находка в лесу спящей иностранки.

Судя по всему, эту еду не уронили, а оставили нарочно. Иначе почему Лара первая бросилась разворачивать сверток, выхватила что-то из него и спрятала?

Всего она спрятать не могла. На толстой бумаге даже в слабом отсвете прожектора четко читались буквы: «ГАЛЕТЫ АРМЕЙСКИЕ». А еще в свертке оказался коробок спичек, кусок мыла, моток бечевки и раскладной нож. Тот, кто все это уронил, знал, что надо ронять!

Самое интересное сыскалось под пачкой галет: мятая, потертая цветная карточка из тех, какие дарят в день Духа Любви. Ирисы-цветочки, птички, мальчик дарит девочке вазочку, а девочка жеманится и прячет глазки. Лара сердито хмыкнула и торопливо сунула карточку за пазуху.

Но главное, там было вдоволь еды! Галеты, завинченная банка с тушенкой, кусок колбасы, сыр, бутылка компота, заткнутая пробкой.

— Ложки нет, — заметила Лара, навернув галетину с мясом толщиной в два пальца.

— Мня, — отвечала Хайта. Она старательно вылизывала свои жирные пальцы. Никакого воспитания. Она бы и в банку рукой влезла, не отдерни ее Лисси.

— Хайта, цыц! — велела Лара, приложив нож плашмя ко лбу. — Надо оставить на завтра.

— Мня?

— Ты знаешь здешние места? Куда надо идти? — Лисси, насытившись, тоже подумала о завтрашнем дне.

— Озера в той стороне, — показала ножом Лара. — Там есть поселки, телеграф. Мы проехали миль двадцать по железке, значит, до озер идти полдня. Только не по дорогам, по ним будут ездить военные.

— О, это не страшно!

— Кому как. Мы разделимся, можешь идти к жандармам. И Хайту забирай с собой. Башмаки я с нее сниму, мне нужней.

— Хайта, мня! Я, есть!

— Хватит лопать, ты, обжора! Еда останется со мной. Вас на полевой кухне накормят.

— Очень жалко, что ты уходишь, — помолчав, с грустью сказала Лисси.

— У нас разные пути. Я из простых, ты из графьев. Тебя в беде не оставят. А я должна сама выкручиваться.

— Я могла бы помочь тебе. Батюшка мне ни в чем не откажет.

«Только твоего батюшки не хватало с его Гестелем! Лучше быть от вас подальше».

— Мне подарков не надо. Мы, Динцы, завсегда своим умом жили, взаймы не просили.

— Мы, Тор-Майда, быть в долгу не любим. — Глаза Лисси вновь заблестели упрямством. — Даже если ты откажешься, я найду тебя и отблагодарю.

Лара насупилась.

— Хорошо, один раз я попрошу, а ты выполнишь. Забудь, что видела меня, и никогда не вспоминай, вот и будет благодарность. Поклянись, что не расскажешь обо мне отцу.

— И все?

— Больше ничего не надо.

— Будь по-твоему. — Лисси вынула из-за ворота Око и сжала его в ладони. — Клянусь всевидящим Оком, Громом Господним и Молотом Гнева, что не скажу отцу о встрече с тобой.

— Рухаца будис акэсиру, — прошептала Хайта. Лара машинально приложила нож ко лбу и уловила конец фразы: «Красивая бляшка».

«Из какой же она дикой страны, если Ока не знает?»

— Скажи ей, что она пойдет со мной, — попросила Лисси.

— Хайта, нисо гиджику лимо ца Лисси.

— Лифэ! — Хайта хлопнула в ладоши. — Фа нисо, Лара?

— Что она говорит?

— Ну, радуется, что с тобой.

— А еще?

— Спрашивает, куда я пойду.

— Ты могла бы учиться на переводчицу. Бывают гости с севера, из Витена или жарких стран, где мужчин к женщинам не подпускают. К северянкам в миниты нанимают грамотных девушек.

— Спасибо, Лис, я запомню.

Едва девчонки улеглись на ложе из ветвей, как Лисси и Хайта сразу заснули. Еще бы, столько пережили, так устали! Даже холодок оврага, где на дне журчал ручей, им не мешал. Но было зябко, обе подобрали ноги, а Хайта для тепла обняла Лисси во сне.

Лара, хотя ее одолевала дремота, старалась не заснуть. Когда обе светловолосых ровно засопели, она присела, развернула записку, найденную в свертке, и прочла ее, спалив несколько спичек.

Вот что было там написано:

«Лари, этого тебе хватит, а потом я принесу еще. Я тебе скажу, куда бежать. А зря ты удрала, теперь будет трудно. Если захочешь, могу замолвить за тебя словечко Куполу, он злой, но умный. Наверно, ты красивая. Давай дружить?

Твой Огонек».
Тихий ужас охватил Лару.

Ее первый раз приглашали на свидание, а она была в грязных чулках, в страшно мятом платье, без ботинок!

«Как же я к нему приду? Вот в этом виде? Нет, ни за что не пойду! Какая срамота, я словно пугало! Бродяжка, и только. А он уже пишет ТВОЙ ОГОНЕК! Сейчас же соберусь и утеку, чтоб девчонки меня не догнали. Почему он не положил в сверток денег? Лик двадцать хватило бы. Это он нарочно, чтоб я у него просила! А еще подлащивается, собака, два хвоста».

Так она думала и сомневалась, пока не прилегла: «Вот отдохну чуток, и удеру».

Во сне она обняла Лисси с другой стороны, и дочери графа Бертона стало теплее всех.

Первое свидание

В середине ночи Хайта открыла глаза. Сквозь ветви кустов она увидела звездное небо над собой. Черно-синее небо, мерцающее серебряными искрами. Такое волшебное, необычайное!

Вдали дышали паром двигатели самоходок, порой слышались гудки. Рубеж оцепления жил своей загадочной механической жизнью. Над головой нависали кусты, на их листву слабо ложился желтоватый рассеянный свет, идущий от прожекторов.

Было прохладно, но Хайта почти не ощущала сырого дыхания земли и ночи. Она не понимала, почему Лара и Лисси так мерзнут. Для нее ночь была тепленькой, сорочка лишней. А вот юницу Лисси, которая ежилась в своем тонком платье, надо согревать.

Если кто-то носит золото или оружие, его следует слушаться. Это Хайта затвердила давно. Но здесь все правила путались. Скажем, зачем ее одели, да еще с угрозами? Ничего не понять. Две юницы с причудами, живут по-своему. Надо быть настороже, чтоб не нарушать их обычаев, не сказать лишнего.

Все остальное Хайте нравилось. Настолько хорошо, что даже пугает. Великая теплынь, большой простор, ласковый ветер. Она гладила шелковистую траву и широкие листья деревьев. Пыталась ловить летучих крошек в воздухе. А уж какой яркий свет!

Бесшумно поднявшись с ложа из ветвей, она босиком отошла в сторону. Чехлы на ногах были удобные, но мешали чуять землю.

Земля слабо подрагивала. Где-то невдалеке катилось что-то тяжелое, много тяжких катков под давящим грузом.

Хайта опустилась на колени и принялась рыть землю пальцами, потом ладонями. Но в ямке оказалось пусто. Ни на слух, ни на вкус ничего нет. Корни сюда не проросли. Странно.

Разочарованная Хайта притоптала ямку. Плохо оказаться в незнакомом месте без поддержки! Правда, юницы оказались милыми.

Вот они обе лежат — воинка и хозяйка.

«Надо быть ближе к хозяйке».

Сидя на корточках, Хайта любовалась спящей Лисси. Синеокая входит в пору девичьих игр, вскоре приблизит к себе какого-нибудь удальца. Вот бы остаться при ней!

Ночная темнота не мешала Хайте разглядывать, как вздрагивают длинные ресницы Лисси. Наверно, той снилось что-то печальное: ее пухлые губы то и дело кривились в плаксивой гримасе, она постанывала и беспокойно ворочалась. Темноволосая юница-воинка крепко обнимала Лисси, словно защищала от кошмаров. Так и должно быть.

Потом Хайта стала карабкаться к краю оврага. Здесь из земли торчали корни, за которые было удобно хвататься. Наверху, за кривыми и тонкими кустами, за режущей травой, виднелся склон холма, местами скрытый от глаз Хайты заросшими бугорками и кочками.

Тьма, которую воины разгоняли яркими светильниками, была для девочки прозрачна, словно ясный день. Она видела могучие горбатые машины с дымящими трубами на хребтах и с круглыми башнями, из которых торчали железные стволы. Огоньки ламп и фигуры людей двигались там, доносились голоса.

Луна медленно поднималась над речной долиной, разливая мертвенное голубоватое сияние. Травы на холме стали серебристыми, речка начала поблескивать, будто змея.

Хайта побоялась, что ее заметят, и спустилась вниз.

Тут ей открылось нечто неожиданное.

Темноволосая Лара спала одна, а Лисси висела в воздухе над ложем. Она ни на чем не держалась, а словно парила на высоте шести-семи поперечных ладоней. Казалось, она спит в неподвижной воде, вытянувшись над землей. Вниз от нее падала лунная тень, и платье свешивалось с ее ног как короткая занавесь.

Укусив себя за палец, Хайта стиснула его зубами, чтобы не закричать от изумления и страха. Если нет угрозы, хозяйку будить нельзя. Но вдруг она упадет и расшибется? Тогда не миновать выволочки.

А если она улетит? Будет подниматься, подниматься, так и растает в звездном небе.

«Тогда я тоже буду виновата! И воинка меня казнит».

Она решилась, подошла бесшумно к ложу и положила ладони на живот Лисси. Надавила вниз. Тело начало опускаться почти без сопротивления, пока не коснулось ветвей. Лара заворчала во сне, перекладываясь с боку на бок. Но стоило Хайте отпустить руки, как Лисси вновь начала всплывать над землей.

«Надо ее придерживать. Придавить чем-нибудь. Иначе утром мы проснемся, а ее уже нет».

Пары веток на животе оказалось мало.

«Плохой груз!»

Взять тяжелое оружие, привязанное лентой к телу Лары, ей и в голову не приходило. Оружия и золота нельзя касаться.

«Хм, я видела, в свертке была веревочка».


Пробуждение девочек было внезапным. Они разом поднялись, как только тихий голубой рассвет разорвало оглушительными воющими звуками. Уаууу! Уаууу! Вслед за воем в небе раздавалось громкое свирепое шипение, улетающее вдаль, а потом в стороне леса грохотали взрывы.

— Что такое? — Лисси вскочила, и тут же ее так дернуло за пояс, что она чуть не повалилась обратно. Оказалось, она опоясана по талии бечевкой, а другой конец обмотан вокруг талии Хайты.

— А это зачем? Лара, кто это сделал?

— Ты что, на меня думаешь? Может, я чокнутая, но не настолько, чтоб тебя к ней привязывать! Хайта, твоя работа? Отвечай! — Лара приложила револьвер ко лбу.

— Гахаджэ ци нибу нита изи, — а в голове раздалось: — Простите меня.Зэ уджу цика ни аяджа пазу тэксари. Я боялась потерять хозяечку.

— Она боялась, что ты убежишь, — объявила Лара, вспомнив, что сама собиралась удрать, но все на свете проспала.

Уаууу! Уаууу! Тишшш! Бугух!

— Что же там происходит, наконец? — сердясь на Хайту, Лисси кое-как освободилась от бечевки и первая полезла вверх по склону.

Позади строя самоходок девочки увидели приземистые, низкие машины со множеством катков, похожие на здоровенные железнодорожные платформы. На них косо стояли решетки с подпорками, а на решетках лежали черные ракеты, будто телеграфные столбы. То и дело ракеты взревывали, одна за другой срываясь с решеток и улетая к лесу. За ними тянулись следы ядовито-рыжего дыма. Колесные платформы прямо тонули в ракетных выхлопах, и в клубящемся дыму суетились расчеты пусковых установок.

А над лесом вставали грязные облака, сквозь которые пробивались языки пламени.

— Они сжигают лес, — прошептала Лара. — Если б мы там остались…

Вопль сирены остановил пальбу, ракеты перестали взлетать. На ближайшей к оврагу платформе люди в касках и коричневых комбинезонах прытко полезли по решеткам вверх, подтягивая за собой пучки проводов. Рупор выкрикивал неразборчивые команды. Кисло пахнущий дым ширился и стелился над травой как одеяло, затуманивая весь обзор. Когда он дошел до оврага, девчонки дружно принялись кашлять.

— Дьяволы, как же они не задохнутся там?! Тьфу, отрава!

— К запуску! Вторая очередь! Товсь! — донеслось издалека.

Лара предложила:

— Давайте сматываться. Бежим вверх по ручью. Пока они палят, по сторонам не смотрят. Как раз успеем отойти подальше. Там поедим и решим, как быть.

— Диджая! — указала Хайта. Взглянув по направлению ее руки, Лара увидела, что через дымку в сторону оврага бежит какой-то человек в военной форме.

— Похоже, нас выследили. Не надо было вообще высовываться!

— Спрячемся? — Лисси озиралась в панике.

— Тебе-то зачем? В общем, ты меня не видела! — Лара стала сползать вниз, но тут ее схватила за руку Хайта, да так цепко!

— Дайва ри, айтэ хайца ку!

— Отвяжись, ты, репей! Сейчас врежу!

— Айтэ хайца ку!

— Лис, помоги, оторви ее!

Пошла возня, девчонки кубарем скатились вниз по склону. В кустах на краю оврага раздался хруст и треск, кто-то там ломился через заросли. Освободившись от Хайты, Лара рывком встала на ноги, взвела курок и обеими руками нацелила револьвер на приближающийся звук.

«Я выстрелю! Не ходи сюда, я буду стрелять!»

Над ними возник тонкий, гибкий малый в мундире кадета, без головного убора, но с маской на лице, вроде лошадиной торбы. При виде наведенного ствола он вытаращил глаза, но тотчас схватился за кобуру на поясе, выхватил свой револьвер и тоже прицелился.

Лисси и Хайта замерли у ног Лары. На миг все словно окаменели.

— А почему вас трое? — глухо проговорил кадет из-под маски, переводя взгляд с одной на другую. — Кто из вас Ларита? Лари, это я, Огонек!

Ларе стало до боли стыдно.

«Мое первое свидание!»

Она ясно представляла, что сейчас видит Огонек. Трех чумазых оборванок, одна другой грязнее и лохматей. Три сестренки из одной помойки. Иностранка, сумасшедшая и графская дочка, все на одно лицо.

— Это я, — призналась она, опуская ствол. Ей хотелось провалиться под землю.

— Так и думал, ты самая великолепная. — Спрятав оружие, Огонек ловко спустился по склону. — А эти две, они с тобой бежали?

— Да.

— Жуть, да как вы сумели? Трое, наш директор взбесится! А как сюда добирались, тайком на поезде? — болтая без умолку, Огонек снял маску.

Его каштановые волосы были растрепаны и торчали вихрами, а темные глаза сияли от восторга. У кадета Хавера оказалось самое что ни на есть мальчишечье лицо, он был ушастый и широкоротый, с веселой зубастой улыбкой, и не мог секунды устоять на месте: махал руками, вертел головой, топтался, настоящий непоседа.

— Противогаз тебе принес, а вас тут трое! Что же ты сразу не сказала?

— Я боялась. — Лара старалась не смотреть на него.

— И еды притащил! Мало, правда, но на раз хватит. Меня завтра под арест посадят.

Ремни на его плечах оказались лямками ранца. Эта сумка за спиной сидела на Огоньке ловко, как часть тела.

— Это из-за меня?

— Ерунда! Я вам расскажу, как отсюда выбраться, а потом увидимся. — Огонек подмигнул, вогнав Лару в краску. — А подружек как зовут? Мне надо вернуться, скоро связь с Куполом.

У него глаза разбегались, будто он пришел на вечеринку с танцами и выбирал, за кем приударить. Ларе такой выбор не нравился. Лучше бы две другие исчезли.

Наверху опять завыли улетающие ракет и раздались взрывы со стороны леса. Хайта недоверчиво разглядывала юного воина, стараясь держаться за спиной Лисси.

— Я дочь графа Тор-Майда, — шагнула та вперед. Как бы ужасно она ни выглядела, держаться и производить впечатление Лис умела.

Огонек сразу осекся, но провел по ней взглядом и скривился:

— Да ладно заливать-то. Тоже мне, графиня из оврага.

— Кадет, вы должны проводить меня к старшему офицеру и представить ему так, как следует. Кроме того, вы должны позаботиться о тех, кто со мной. Это Хайта, она иностранка и не понимает нашего языка. А Ларита Динц моя компаньонка, она под покровительством нашей семьи. Будет недостойно мужчины, если по вашей вине девушкам причинят какой-то вред.

Лара неожиданно для себя оказалась младшей минитой Лисси, вдобавок под крылышком семьи Тор-Майда. Но куда сильней Лару ушибло то, каким тоном и с каким видом Лис выговаривала Огоньку. Упрямый блеск ее синих глаз и звонкий металл в голосе прямо-таки пришпилили кадета к месту. Он чуть не встал перед Лис навытяжку.

Лисси буквально преобразилась. Она и раньше-то вела себя по-благородному, но тут ее манеры проявились в полной мере. Вот что значит происхождение, пансион, гувернеры и прочие штуки!

— Эээ, прошу прощения, — пробормотал Огонек. — Я понял! Но… кончай меня дурачить, ты! Графских дочек в школе нет! Или ты из особого корпуса?

— В какой школе? — с недоумением спросила Лара.

— Как это «в какой»? — Огонек так же непонимающе насупился. — Откуда вы, оттуда я! Разве не так?

— Я жду вашего ответа, кадет, — сурово напомнила Лисси.

Вторая очередь пусков тем временем закончилась, вой взлетающих ракет прекратился, холм вновь заволокло едким дымом. Перерыв казался почти тишиной. Доносились только гудки самоходок, но теперь они стали чаще и тревожней. Раздался хлопок, над холмом с визгом вознеслась сигнальная ракета и загорелась в вышине таким ярким белым огнем, что отсвет его проник даже на дно оврага.

— О, собака, два хвоста! — Огонек спохватился, подобрал пустой ранец. — Я должен идти. Оставайтесь тут, я вернусь!

Он едва добрался до края, когда рупор прокричал:

— Где кадет Хавер? Кадет, немедленно к машине командира! Срочная связь!

— Если будет жечь горло, дышите в противогаз по очереди! Или намочите в ручье тряпки и дышите через них! — крикнул он на прощание, закашлялся и исчез.

Сирена завопила бесконечным воплем. Вслед за этим начали бухать пушки самоходок, от их оглушительных ударов закладывало уши. На лесной стороне реки зазвучали резкие разрывы снарядов. Это был грохот похлеще ракетного!

Хайта перепугалась. Таким, как она, даже рядом с войной быть нельзя. Опустившись на колени, она сжалась и закрыла голову руками.

— Там что-то случилось, — вымолвила Лара, тиская в потной ладони рукоятку револьвера. Порой она вздрагивала от орудийных залпов.

— Ну, разумеется! — Лисси возмущенно фыркнула, хотя сама чуть не тряслась от напряжения. — Если такая канонада, значит, обязательно случилось! И что ты предложишь, ждать твоего дружка?

— Какой он мне дружок?! Я его первый раз вижу!

— Да, а то я не заметила, как он на тебя смотрел.

— А я на него совершенно не смотрела! Что ты выдумываешь, Лис? Зачем ты назвала меня своей минитой? Я не собираюсь тебе прислуживать!

— И что я должна была ему сказать? Правду? Ты взяла с меня клятву, но он свалился как молния с неба, надо же мне было что-то говорить! И сними наконец курок со взвода, иначе ты кого-нибудь убьешь.

В паузе между залпами самоходок и взрывами с лесной стороны послышался новый, странный звук. Это был медленный, тяжелый гул, пульсирующий волнами, то слабея, то усиливаясь: «Уууммм. Уууммм. Уууммм». Гул не походил на трубные голоса дирижаблей, скорее на мычание быка. Но бык, способный так мычать, должен быть ростом с колокольню.

— Я погляжу. — Лара наскоро подвязала револьвер подмышкой и начала лезть по склону. Лисси, чтобы приютская не возомнила себя смелее графской дочери, немедля увязалась следом. Одна Хайта, свернувшаяся в комок, осталась на дне оврага у ручья.

Вид с холма оказался ужаснее, чем девчонки могли вообразить.

Самоходки опять открыли огонь. Дым шарахался, и трава ложилась, когда стреляли башенные пушки. За рекой пылал лес, и картина пожара напоминала ад огня: сплошное море оранжевого пламени, черная стена дыма на полнеба.

А по лесу, у самой опушки, шла черепаха.

То есть это очень походило на сундучную черепаху, которую Лара видела в зверинце. Таких панцирных громадин привозят моряки с жарких островов. У них выпуклые костяные колпаки вместо кожи и твердые днища, а голова и лапы высунуты в круглые прорези.

Но колпак этой черепахи возвышался над верхушками деревьев.

Она была высотой в двадцать мер или больше.

Гигантский колпак цвета тусклой бронзы, местами покрытый какой-то накипью или патиной, неторопливо двигался, переставляя одну за другой толстые ножищи. Под брюхом черепахи могла бы проехать мотокарета, и даже не задеть его. Ног было восемь. Впереди, где полагается быть голове, на колпаке виднелась башня вроде крепостной, с бойницами, похожими на глаза.

Девчонки с замиранием сердца следили, как громадина выбирается из горящего леса на простор, ломая деревья будто спички. Пушки били не переставая, но снаряды разрывались на панцире, и только.

С минуту Ларе пришлось собирать в кучу мечущиеся мысли, прежде чем она вспомнила, где видела подобную черепаху.

На фотогравюре, в витрине магазина.

Эту фотографию сделали давно, до ее рождения, в прошлое противостояние Мира с Мориором, когда впервые прилетели дьяволы с другой планеты.

И черепаха не что иное, как боевая машина мориорцев.

Говорят, после минувшей войны таких уродин осталось немало, мертвых и выпотрошенных, но всех давно распилили и растащили, потому что броня их дорого ценилась.

— Тикаем! — вскрикнула Лара.

— Что? — не поняла растерянная, ошарашенная Лисси. Вид движущейся громады заворожил ее, она не могла сойти с места.

— Бегом отсюда!! Бери Хайту!

Прежде чем Лисси нашла силы пошевелить ногами, черепаха перешла речку и стала восходить на холм. Панцирь ее дымился, на нем блестели выбоины от попаданий. Осколки снарядов начали визжать над головами девчонок, вниз упало несколько срубленных ими веток.

Бойницы черепашьей башни сверкнули слепящим огнем, из них вылетели узкие желтые лучи. Так пробивается из туч свет солнца. Несколько самоходок и ракетных платформ взлетели на воздух обломками в тучах пара и ржавого дыма. Не обращая внимания на экипажи, в суматохе разбегавшиеся из брошенных машин, и не замедляя хода, черепаха продолжала идти. Одну из самоходок она отшвырнула с пути ногой, словно пустую картонку.

Не в силах покинуть край оврага, Лара смотрела вслед чудовищу. Мориорская махина прошла сквозь строй горбатых самоходок, как человек по муравейнику, едва замечая маленьких врагов.

Вон там, в самоходке с флагом на мачте — Огонек!

Хвала Деве Небесной, он жив, жив. Черепаха прошла мимо него.

Лара бросилась вслед за Лисси.

Однако командир дивизиона был разъярен, что его часть смели как соломенный забор. Экипаж машины с флагом оставался на местах, двигатель работал, и снаряды имелись.

— Разворот пятнадцать румбов влево! Орудия — бронебойными — заряжай!

Черепаха показала корму. Там тоже выступала башня, но командир думал лишь о дистанции прямого выстрела. Другого шанса так близко подойти к черепахе не будет.

— Огонь!

Пушки дружно рявкнули, звенящий гром раскатился над холмом. Снаряды ударили в панцирь у самого днища и заднюю ногу. Броня лопнула, кольца ноги разорвались, из дыр потоками хлынула серая жижа. Черепаха споткнулась, просела кормой почти до земли, а кормовая башня засверкала вспышками бойниц, беспорядочно поливая все позади черепахи жгучими лучами.

Один из лучей прошел по передку самоходки, и командирская машина загорелась. Заревел пар, вырываясь из аварийных клапанов, а экипаж начал выпрыгивать.


Низкий, плотный и круглоголовый мужчина с золотыми эполетами штабс-генерала наблюдал за разгромом дивизионов с высоты нескольких миль. Казалось, этот человек прирос к окулярам оптического прибора. Его обширная лысина лоснилась словно полированная. Чуть выше уровня бровей голову, как у служителя церкви, охватывал обруч, обшитый кожей.

Едва из пламени пожара восстал титанический колпак боевой черепахи, капитан эскадрильи скомандовал: «Сбросить балласт! Рули высоты на подъем! Всем полный вперед!» Летучий корабль стал уходить вверх, подальше от разящих лучей, а с ним, подчиняясь световым сигналам телеграфа, начали подниматься остальные дирижабли.

Здесь, вдали от земли, царил ледяной холод. Пришлось застегнуть кожаные пальто, подбитые мехом, приготовить муфты и надеть кислородные маски. Руки коченели, тело наливалось тяжелой усталостью, и лишь вдох кислорода возвращал бодрость.

Но не радость.

Когда начался обстрел леса с четырех сторон, капитан эскадрильи и штабс-генерал Купол весело переглянулись. Акция подходит к концу, осталось переждать пожар и начать саперные работы в зоне падения шара. Однако веселье было недолгим.

Забыв о холоде, не отрываясь, Купол смотрел вниз и с молчаливым отчаянием видел, как одна-единственная мориорская машина разносит две отборные механизированные части и спокойно удаляется к большим озерам. Ветер сносил дым пожара в сторону и давал штабс-генералу видеть все в деталях. Дым походил на плотную траурную вуаль, расстеленную над землей.

— Юг, ответь. Юг, ответь, — время от времени повторял Купол, но медиум южного сектора молчал.

Военные медиумы это солдаты, их долг — воевать и умирать. Но каждый шаровой корабль нес больше пришельцев, чем было вещателей в империй.

«Темные звезды» летели одна за другой, агрессоры прибывали и прибывали, а медиумы Купола, работавшие в самом пекле войны, гибли — и заменить их было некем.

Они могли только родиться — но где? в какой деревушке, в каком захолустье? Как их найти, чем привлечь и удержать?.. Нелегальный вещун может заработать больше офицера в медиа-батальоне 22…

Но они служили Отечеству — не столько за деньги, сколько за возможность говорить в эфире, беседовать через поля и горы, сквозь грозовой треск. За невероятную свободу голоса, знакомую лишь ангелам. Азарт, восторг и чувство превосходства, вот что вело военных медиумов по эфиру, и Купол был их вожаком.

Пока они отзываются на перекличке: «Север, Восток, Запад, Юг» — все нормально, сеть жива, связь работает, душа поет.

И вдруг один из голосов замолкает.

Вон там, где погребальный дым скрыл горящую землю.

Порой безмолвно возблагодаришь Отца Небесного, что не ты лично будешь вручать «черное письмо» семье погибшего. Легче сесть в самоходку — и полный вперед на врага.

«Мне очень жаль… Скорблю вместе с вами… К чертям! Сколько у вас сыновей? А у меня их батальон! И каждого я знаю как родного, и каждого я должен провожать в последний путь. Ну-ка, займите моеместо и почувствуйте — легко ли это?»

Образ задорного парнишки стоял перед его мысленным взором. Огонек… как его звали по метрике?.. Вступая в клан вещунов, как в монашеский орден, человек оставляет прошлое за порогом. Даже имя.

— Наденьте маску, ваше высокородие, — напомнил капитан.

— Некогда! — отмахнулся Купол, подняв лицо от окуляров. Поверх обруча он водрузил на голову шлем-медиатор и четко, громко проговорил лающим голосом: — Внимание, я Купол, вызываю дежурный пост связи генштаба. Записать сообщение для генерал-фельдмаршала.

— Есть записать, — ответил голос в голове. — На приеме поручик Крестовик.

Часто медиумы забывали свои имена и фамилии. Общаясь через эфир, они должны были использовать личные позывные. Этими позывными они обращались друг к другу и в жизни. Самых заслуженных всегда именовали по позывным.

— Ваше высокопревосходительство! Я вынужден сообщить вам печальную весть. Как я имел честь предупреждать вас, авиация нанесла первый удар по зоне с запозданием. Зародыш черепахи остался невредим и за ночь успел полностью вызреть. Враг прорвал мой южный рубеж оцепления и направился к озерам. Героическими усилиями самоходчиков черепаха была подбита, но не потеряла хода. Почтительно напоминаю вам, ваше высокопревосходительство, что по прямой до столицы ей всего два дня пути. Если она задержится у озер, то три дня. И дай-то бог, чтобы она решила зарыться у воды. Тогда мы получим еще одну запретную зону рядом со столицей.

После паузы он добавил тише:

— Я потерял одного медиума. Другие потери наземных частей оценим позднее. Конец сообщения.

— Принято, — ответил Крестовик, а затем тихо спросил: — Кто?

— Огонек. Здесь он был Югом.

— Дьяволы небесные! — выругался поручик. — Я его помню.

— Телеграфируйте жандармам, — обратился Купол к связисту, — чтобы выходили к позиции дивизионов. Там много раненых. Вызовите санитарные команды. А вы, — он посмотрел на капитана, — выделите дирижабли для слежения за черепахой. Держать высоту. Докладывать каждые полчаса. Выполняйте!

Захват

— Осмелюсь доложить, гере ротмистр, тут нашелся кадет из связистов. — Жандармский унтер откозырял офицеру и подал ему медиа-шлем. — Мы сняли с него вот это.

— Он жив? — Ротмистр повертел в руках редкостный головной убор. Обложенный слоем пробки и обтянутый бежевой лайкой, тот походил на шлем офицера-самоходчика, но был легче, низко закрывал затылок и виски, а над козырьком, ниже герба из переплетающих драконов, синего и красного, была надпись: «ВОЙСКА СВЯЗИ. ОТДЕЛЬНЫЙ КОРОННЫЙ БАТАЛЬОН 22».

Внутри, под ремнями подголовника, выбит номер. Все шлемы из пенистой мориорской брони внесены в список, об их потере полагается докладывать.

— Похоже, гере ротмистр, паренька шарахнуло в машине, когда их подпалила черепаха. Наш военврач говорит, что малый очухается, но пока он малость не в себе. Лежит в горячке и бормочет невесть что. Мне показалось, вам следует об этом знать…

— О чем?

— Говорит, где-то здесь обретается дочь графа Тор-Майда и с ней служанка. — Унтер, по полицейской привычке не расстававшийся с блокнотом, достал его из кармана и сверился с записью. — Ларита Динц! А также некая иностранная особа. Мол, надо их защитить. Может, сущий бред, а может, и нет. Вещуны народ памятливый, с одного раза речь повторяют слово в слово. Мы не такие, мы все на карандаш берем…

— Спасибо, братец, — задумчиво молвил офицер, возвращая шлем. — Каску запакуй, ее надо вернуть двадцать второму батальону. Вот тебе за усердие, — протянул он червонец. — Обо всем, что слышал, молчи. Ясно?

— Такая наша служба, — козырнул довольный унтер. — Покорнейше благодарю, ваше высокоблагородие. А что с кадетом делать прикажете?

— У медиумов свой лазарет, пусть его туда отправят. Но не сразу. Пока бредит, придержать у нас.

— Велите доложить о нем ихнему штабс-генералу?

— Повременить. — Ротмистр поднял глаза к небу, где в голубизне парил штабной дирижабль Купола.

Летний день пылал солнечным жаром. Ветер относил от холма дым догорающего леса. Полевые жандармы в темно-синей форме и саперы в землисто-серых мундирах деловито суетились, гасили тлеющие самоходки, заливали из брандспойтов ракетные платформы, относили к лекарским палаткам раненых и рыли могилы для погибших. На вершине холма под крики «Да-вай! Да-вай!» поднимали лебедкой только что собранную телеграфную мачту и готовили растяжки для нее.

— Гере ротмистр, через десять минут дам связь! — доложил прапорщик-телеграфист.

— Быстрее, у меня срочное сообщение. — Офицер поспешно кодировал депешу, сверяясь с шифровальной таблицей.

— Мои парни обезвредили трассу на семьсот мер отсюда, — подойдя, сказал хмурый саперный капитан. — Мало кислоты взяли, всего три бака. Когда мачта замигает, передайте патрулям: не подходить к той полосе, где черепаха гадила. Пусть выставляют вешки. Угораздило же самоходов продырявить эту цистерну с дерьмом! Видели бы вы, что из нее валилось.

— А что, на это стоит посмотреть?

— Извольте, полюбуйтесь. — Сапер подозвал рядового, который держал оцинкованное ведро с крышкой, а в другой руке щипцы вроде каминных.

Под крышкой плавали в синем растворе полупрозрачные сморщенные стручки длиной с палец. Ротмистру показалось, что они слабо шевелятся. Его передернуло:

— Ах, гром господень… Что за мерзость!

— Господа ученые велели собирать зародыши. — Достав щипцами стручок, сапер разглядывал его вблизи. — По-моему, их надо сразу жечь горелкой. Как еретиков в Церковном Крае. Хорошо, если в лесу корни спеклись, нам работы будет меньше.

— Есть связь, гере ротмистр!

— Простите, друг капитан, я должен идти.

Сигнальные лампы на мачте вспыхнули ослепительным огнем.

— Время?

— Без полминуты ноль.

— Вот текст, передавайте. — Перед прапорщиком лег листок с цифрами.

Связист застучал ключом: семь, два, три, семь, четыре, ноль, ноль, два.

Мигание света над холмами полетело вдаль, где наблюдатель у перископа считывал депешу и сразу диктовал ее человеку на ключе. Так, от поста к посту, неслось послание ротмистра:

«Ваше Высочество, есть данные, что Л. Т.-М. жива. Также я полагаю, что уцелела Л. Д. с поезда 153. Начинаю поиски».


— Прямо не верится, что где-то там ползет этот монстр, — вздохнул парень в штатском, сидящий на передке походного электрокара. Он расстегнул модный сюртук цвета жженого сахара и кремовый жилет, ослабил галстук и сдвинул на затылок шляпу, но жара все равно донимала. Кожаная обшивка обруча на голове промокла, по лбу стекали капли пота.

Травянистые холмы, долины, зеленые рощи простирались перед ним до самого горизонта, над головой была нежная синева небес, его овевал слабый ветерок, а ноздри щекотал запах луговых цветов.

— Меньше всего в такую погоду мне хочется убить кого-нибудь, — продолжал он голосом поэта, читающего стихи с эстрады в летнем саду.

— Да, сейчас и я бы не подумал, что ты способен бабу задушить, — пробурчал второй, плечистый молодчик, распрямившись над открытым мотором. В отличие от тонкокостного приятеля этот был крепок, словно цирковой борец, по-военному коротко острижен, а его ноздрястый широкий нос был сворочен набок, как водится у кулачных бойцов. Верзила давно разделся до пояса, мышцы его играли под кожей, руки по локоть измазаны в машинном масле.

Поглядев на бездельника, рассевшегося между фарами, здоровяк только плюнул.

— Ты и сейчас-то вылитый семинарист духовный. Тебе псалмы читать, а не людей кончать. А на станции, помнишь, к тебе подошли за благословением? Ха-ха, нашли, кому ручку целовать! Тьфу!

— К тебе с твоей кривой харей никто не подойдет.

— Хе, ко мне девки за другим подходят. На мужика поближе поглазеть. От тебя, кроме поповских сказок, проку нет. Эй, прапор, хватит штаны протирать, помогай! Дай-ка щипцы.

— Извольте, гере корнет. — Едва взглянув через плечо, парень с обручем на голове метко кинул щипцы, а силач так же ловко поймал их, словно взял из воздуха.

— Бесполезный ты, Тикен. Если не слушать медиа и не орудовать удавкой, то на что ты годен? Даже толком стрелять не умеешь. Звание тебе подходит, как свинье подтяжки.

— Зато я очень умный, — похвалился Тикен, изящно прогнув спину.

— Ты лишний в моем экипаже.

— Почему? Мы оба нужные. Ты крутишь руль, я за тебя думаю.

— Прапорщик, смирно! — заорал полуголый корнет. Его терпение лопнуло.

Тикен нехотя слез с передка и вытянулся в стойку. Он был немного ниже и заметно тоньше мускулистого напарника.

— Слушать эфир, — диктовал корнет, в такт словам помахивая щипцами у самого носа Тикена. — Быть начеку. Если на станции не повезло с девчонкой, то это звезда виновата. А если упустим здесь, я свалю на тебя. Так и напишу в рапорте: «Из-за нерадивого прапорщика».

— Наша машина неисправна, — сквозь зубы ответил Тикен.

— Через полчаса починю. Никогда не забывай говорить «гере корнет»!

— Так точно, гере корнет.

— То-то же. Вольно. Мне начхать, что ты особенный. Есть задание: перехватить девчонку, едущую в Гестель.

— Она уже не едет. Она идет.

— Пререкаешься?

— Никак нет, гере корнет!

— Иди, слушай.

Корнет по пояс забрался в моторный отсек и, насвистывая, принялся там чем-то щелкать. Порозовевший от обиды Тикен обошел электрокар и встал с другой стороны, за коробчатым кузовом.

Иногда этот тупоголовый Сарго ведет себя как человек, с ним можно пошутить, непринужденно поболтать о том, о сем, выпить пива. Даже забыть о жандармских званиях.

«Все-таки сейчас мы в штатском!»

Но порой на Сарго накатывает. Тут держись!

А начиналось все вполне уютно. Задание несложное: прибыть на станцию, дождаться поезда 153 и тихо забрать приютскую девчонку. Стоянка двадцать пять минут, меняют паровоз. Конвойная дама должна вывести заказанную в клозет. Потом даму находят придушенной, а девчонку не находят вовсе.

Вместо легкого дельца вышла полная дрянь. Дымная полоса прочертила по небу, за холмами грохнуло, и поезда перестали ходить. Зато вскоре появились братья в темно-синем, прямо-таки наводнившие станцию. Среди парней из полка Его Высочества Тикен чувствовал себя как дома. Правда, пиво перестали продавать, у ларька встал часовой с примкнутым штыком. Оставалось трепаться с жандармами и следить, как заряжаются аккумуляторы электрокара.

И закончилось все отправкой в дикую природу. «У вас вездеход, отлично. Следуйте на юго-запад. Сеансы выхода на связь каждый час. Соблюдать секретность!» После третьего сеанса мотор крякнул и замолк.

Он достал часы из жилетного кармашка. Скоро Безуминка начнет вещание. Интересно, что новенького она споет?

Для пробы Тикен задержал дыхание, даже зажал нос. Пока песня Безуминки была бессловесной: «Ля-ля-ля!».

У прапорщика сладко замерло сердце. Чарующий образ поющей девушки с прелестной фигурой и золотыми кудрями завладел его воображением.

«О, Безуминка! Королева медиа! Опять пьяная. Когда думаешь о тебе, сам пьянеешь. Сейчас и я хлебну, за твое счастье».

Надо сделать глоток из фляжки. Иначе окажешься в эфире коронной службы, где много чутких голов. Пока микстура всосется, как раз подойдет время.

Противная, гнусная жидкость! После нее изжога, как от ревеня.

Тикен поднес горлышко плоской фляжки к губам, мысленно взывая к Безуминке: «Пожалуйста, будь моей. Хоть однажды».

В этот момент он услышал слабый, далекий девичий голосок:

— Хайта, сейчас же брось эту пакость!

Он завертел головой. Направление? Дистанция?

— Сарго! Заводи скорей!

— Как я велел обращаться ко мне? — рыкнул корнет.

— Она рядом. Вот там. Я ее слышал!

— Ага! — просиял Сарго, поспешно вытирая руки ветошью. — Молодчина, прапор! Садись в карету. Минута, и мы отправляемся.


Путь черепахи был виден по широким круглым следам от ее ног-столбов. Чудовищная тварь так мягко ступала по лугам, что лишь приминала цветы.

Но кроме отпечатков на траве, за черепахой тянулась полоса разлитой серой жижи, вытекавшей из пробоин. Раны черепахи затягивались, но ее сок лился понемногу, а потом застывал, сворачиваясь будто кровь.

В эту полосу студенистой слякоти и вляпалась Хайта, немного отойдя от девчонок. Она ахнула, но не от страха, а словно нашла что-то хорошее:

— Джику! Эни бупа лиджива!

— Фу, Хайта, не трогай! — сердито топнула Лисси.

— Пата хайджа. — Златовласка показала на ладони какую-то продолговатую вещицу длиной с палец, словно отлитую из стекла, с изогнутым темно-серым стержнем в середине. Этот стержень медленно извивался как червь.

— Хайта, сейчас же брось эту пакость! — велела Лара, приложив оружие ко лбу.

— Но почему, юница? — Лицо Хайты стало недоумевающим.

— Потому что она противная! Она от черепахи. От чужих штук надо держаться подальше. Сейчас же выйди из лужи и вытри руки о траву!

— Нельзя бросать. — Хайта помотала головой. — Это нужное. Юница, что значит «черепаха»?

— Я тебя накажу, бросай немедленно! — подступила Лисси, но Хайта, отбежав, отвернулась, задрала сорочку спереди и запустила под нее руку с вещицей:

— Я буду беречь!

— Тьфу, там был червяк. — Лару передернуло от омерзения. — Я видела, он шевелился. Лис, отними у нее! Я не пойду рядом, пока штуковина у Хайты!

— Почему я? Ты самая смелая, вот и отнимай!

— У тебя перчатки.

— Ни за что не прикоснусь.

— Ну тогда сама иди с ней! Мне давно пора в другую сторону.

— Хайта, кому я сказала?! Зашвырни это подальше! Лара, скажи ей, она тебя слушается.

— А тебя любит. Попроси по-хорошему.

— Хайта, милая, брось бяку, — подошла Лисси с уговорами, даже погладила златовласку по плечу, но та с улыбкой повернувшись к графской дочке, открыла пустые ладони:

— Я спрятала. Оно не пропадет.

— Ах, собака, два хвоста! — Ларе прямо подурнело.

— Что она сказала?

— Посмотри-ка кругом, ничего не валяется?

— Надо говорить «лежит». Тут ничего нет.

От мыслей Лара покраснела, будто аленький цветочек. Будь здесь Огонек, он бы сгорел от смущения. Или угорел бы от смеха. Или все это вместе. Ребята, они такие.

— Где эта вещь, Хайта? Лара, переведи мои слова!

— Лис, лучше я не буду спрашивать, ладно?

— Нет, спроси! Я тоже не хочу, чтобы червяк был с нами рядом.

— Уговорила. Эй, Хайта! Где та фиговина?

— Внутри, — гордо ответила девчонка, показав на свой живот.

— Я так и знала. О, Хайта, какая ты дрянь!

— Почему? — обиделась та, непонимающе глядя на пунцовую Лару.

— Потому что нормальные люди так не делают! Это тебя надо в приют, а не меня! А еще лучше в дисциплинарный дом. Все, с меня хватит, я ушла.

Хайта заплакала. За что юница ругает ее?

— Но я должна беречь! Мне так положено. Я ни в чем не провинилась! Юница Лара, простите, если я вас прогневала! Не уходите, пожалуйста.

Лара ощутила себя полной дурой. Златовласка так искренне переживала, даже Лисси ее стала утешать, при этом укоризненно глядя на Лару: мол, за что ты иностранку обижаешь?

— И о чем вы говорили?

— Эту потеряшку царь тьмы не поймет, — пробурчала Лара, отводя глаза. — Она сказала, что… Ну, что она должна так делать. С чего? Что за обычаи? Она из страны полоумных.

— Если ты решила уходить, то поступай, как знаешь.

— Ничего, пройдем еще немного. Не могу же я вас бросить среди поля. Хоть до поселка доберемся, а уж оттуда врозь.

Кое-как удалось убедить Хайту, что Лара на нее больше не сердится и не уйдет немедленно. Двинулись дальше. Лара про себя ругалась: зачем я с ними тащусь, кому это надо, добром оно не кончится, надо было рядом с Огоньком остаться, как он велел.

«Все-таки он еду приносил, дружить хотел. Конечно, эта дружба та еще, не по-простому. Но так всегда бывает, когда вырастешь. Если ходить с кем-нибудь, то с хорошим малым. Вроде он неплохой…»

Солнечный день разгорался, по верхушкам кустов пробегал ветерок, но в воздухе ощущалось нечто тревожное. Под самым небосводом, в вышине над холмистой равниной плавал едва заметный дирижабль, пару раз в стороне слышался шершавый свист летящих ракетопланов, а затем где-то за горизонтом глухо бухали взрывы. Похоже, военные не оставляли черепаху в покое.

Порой на горизонте виделись кавалерийские разъезды.

Когда девчонки поднялись на холм, где кудрявилась светлая рощица, навстречу им донеслось жужжание, и едва они успели насторожиться, как снизу из зарослей выкатился электрокар с высоким кузовом-ящиком.

На таких быстроходных каретах катаются лишь богачи или военные, другим не по карману. Лара поняла, что скрыться не удастся, и надо как-нибудь схитрить, чтоб не попасть в лапы к государственным людям.

Она торопливо развязала ленточную портупею, расстегнула ворот платья и кое-как запрятала револьвер между рукой и боком. Некрасиво, неудобно, но хоть не слишком заметно.

— Мое имя не называй, — шепнула она Лисси. — Я сама назовусь. Скажу, что из ближней деревни.

Конечно, эти враки только для олухов годятся, но дурней среди людей навалом, авось поверят.


— Ты скольких видишь? — с сомнением спросил Сарго краем рта.

— Троих, — ответил Тикен.

— А говорил, их будет двое.

— Это не я говорил, а Безуминка. Ей лучше знать, она в Бургоне сидит, там все сигналы сходятся.

— Ну, плевать. Две или три, всех берем. В Бургоне разберутся. Эй, барышни! — крикнул корнет, встав с водительского сиденья. — Как живы-здоровы? Мы жандармского полка Его Высочества, вывозим из военной зоны! Садитесь к нам в кузов, поедем на станцию.

— Брешет, — тихо проговорила Лара. — Какого полка, они в штатском! Ой, Лис, они мне не нравятся.

— Предъявите ваши бляхи! — потребовала Лисси громким смелым голосом.

— Сей момент, барышня. — Сарго выбрался из кабины и тяжелым шагом силача направился к трем сбившимся вместе девчонкам. — Извольте взглянуть: корнет Родан Сарго, второй эскадрон. С кем имею честь?

— Лисена Тор-Майда, — вежливо, с достоинством назвалась растрепанная замарашка, обутая в одни грязные чулки.

— О, какая неожиданность! Не дочка ли его сиятельства графа Бертона?

— Именно так.

— Тогда позвольте, ан Лисена, подсадить вас в кузов. А кто эти две особы с вами?

— Они… здешние. Провожали меня, — солгала Лисси.

Тикен подходил медленно, вглядываясь в странную троицу.

Вон та, в башмаках и перепачканной батистовой сорочке. Та, что с опаской держится слева от тонкой синеглазой девочки, чуть позади нее. Она ужасно похожа на… На кого?

«О, Бог молний, на Безуминку. Такое же лицо, глаза, волосы. Только эта гораздо моложе».

— А как их зовут? — продолжал выспрашивать Сарго. — Я должен всех записать.

— Руни джа эни? — спросила юная копия Безуминки почти на ухо синеглазой. — Зэ уджу цика.

Ушами Тикен услышал одно, а в голове другое:

— Кто это? Я боюсь.

— Сарго, та девчонка… — начал Тикен, указав на златовласку, но тут нервы Лары не выдержали. Она вытащила револьвер из-за пазухи и взвела курок:

— Уходите, вы! Убирайтесь, слышите?!

— Сталь у нее! — воскликнул прапорщик, его рука метнулась под сюртук, к оружию. — Ларита Динц, это она!

Услышав свое имя, Лара поняла одно: эта парочка ищет ее. Парень в шляпе и сюртуке цвета жженого сахара наверняка слышал ее раньше, когда она прикладывала сталь ко лбу, но сам молчал.

Как Огонек. Тот тоже мог услышать, где она, даже назвал расстояние и высоту на дереве!

Раздумывать времени не было. Лара зажмурилась, выставила револьвер вперед и что есть силы надавила спуск. Громыхнул выстрел, быстрая пуля свистнула, на виске Сарго вспыхнула кровавая черта, с него свалился котелок. Хайта с визгом тотчас рухнула на колени и сжалась, закрыв голову.

— Ах, ты стрелять! — взревел корнет. Не морочась со стволом, он бросился вперед, ударил ногой снизу вверх, и револьвер вылетел из руки Лары. Ей показалось, что ее треснули поленом по запястью. В следующий миг ее свалила наземь мощная оплеуха, даже искры из глаз брызнули.

— Не троньте ее! — завопила Лисси, бросаясь на помощь, но ее перехватил парень в шляпе, другой рукой приставив графской дочке под подбородок дуло револьвера: — А ну-ка, не рыпайся, детка.

— Да как вы смеете?! — Лисси бесстрашно вырывалась, но жандарм в штатском был сильнее.

— Очень просто, милая. У нас приказ: найти вас и доставить куда следует. Даже если ты этого не хочешь.

— Ишь, гадюка, — отдуваясь от злости, Сарго поднялся и пнул лежавшую у его ног Лару. Кровь стекала по его щеке и капала на воротник. — Такая мелкая змея, и вдруг бы меня сдуру завалила! Представляешь, Тикен?! Меня, Родана Сарго, хлопнула бы юбка! Да за это к богу в рай не пустят! Скажут: «Вали, дубина, к темному царю, ты ротозей, а не жандарм».

— Вы за это ответите! — Лисси молотила кулаками парня в шляпе, а тот отвел револьвер, чтобы случайно не ранить добычу. — Я все расскажу батюшке, вас разжалуют, в тюрьму посадят!

— Сначала ты сама в ней посидишь, — пообещал Тикен, убрав оружие и доставая наручники.

— Вот дьявольщина, мы не запаслись железками. — Сарго осторожно потрогал рассеченный висок. — Как жжется, у! Придется швы накладывать. Поможешь мне повязку сделать, а то весь сюртук уделаю кровищей.

— Смотри за третьей.

— Куда она денется, от страха неживая!

Ларе было до слез горько, что ее таскают, словно багаж и крутят, как хотят, но пришлось молча глотать слезы и подчиняться силе Сарго. Совсем худо стало, когда жандарм принялся за чулки, она подумала о жутком, и принялась брыкаться, как заяц в силке, но обошлось тычком под дых. В конце концов, сковав и ноги, ее завалили в кузов, будто баранью тушу, оставив ей два занятия: вертеться с боку на бок и жевать собственный чулок. Чуть погодя в таком же виде загрузили гневно мычащую Лисси.

«Ну, меня ловили, это ясно, — в смятении думала Лара, — но почему они так обращаются с графинькой? Словно бандиты нас похитили!»

Над златовлаской Тикен призадумался.

Его не покидало ощущение, что в ее лице он оскорбит Безуминку.

— Чего тянешь? — подгонял Сарго.

— На каком языке ты говоришь? — спросил Тикен, пригнувшись, но не осмеливаясь прикоснуться к ней.

— Кеса ни джи? — Она подняла глаза. — Что?

— Ты знаешь Безуминку?

— Ятэна. Нет.

Тикен распустил и сложил вдвое бечевку.

— Обещай, что не будешь кричать. Иначе я убью тебя.

— Рюку зи ками вайби, — закивала девчонка. — Клянусь звездами.

Любимое ругательство Безуминки. Она кроет своими «ками вайби» вдоль и поперек, если ее сажают на вещание вне очереди и почти насильно поят микстурой.

«Если увидит, как я выгружаю это чудо из фургона, с цветами можно больше не являться. Зенки выцарапает. Стерва дикая».


— Экстренный выпуск! — вопили мальчишки-газетчики, раздавая листы, еще пахнущие типографской краской, и собирая в карманы потоки мелочи. — Черепаха сосет воду из озера! Машина пришельцев в полутора сутках от Руэна! Ракетчики бомбят чудовище! Объявлено чрезвычайное положение!

Руэн, стольный град Синей половины, был взбудоражен. Поезда еще не брали штурмом, но солдаты гарнизона и полевые жандармы уже взяли вокзалы под контроль.

Билеты на пассажирские дирижабли и пароходы были раскуплены на неделю вперед и перепродавались по безумным ценам. Многие покидали город, как могли: в экипажах, мотокаретах, омнибусах, на линейных повозках, даже пешком, толкая перед собой тележки со скарбом.

В парках и на площадях военные оркестры играли бравурные марши. Военных и гвардейцев, где бы они ни появлялись, встречали криками восторга, осыпали цветами и угощали выпивкой: это наши защитники, они разобьют дьяволов!

На храмовых и соборных звонницах били колокола, призывая людей каяться и молить Бога о спасении планеты. Шли процессии, несущие над головами позолоченные Божьи Очи, которые в свете заходящего солнца сияли строго и торжественно, глядя на толпы пронзительными зрачками и раскинув грозные молнии.

В соборном саду проповедовал некий неистовый клирик, взмахивая широкими рукавами как крыльями. Волосы его развевались, глаза сверкали, а зычный голос разносился далеко на все стороны:

— Год настал! Кара небесная обрушилась на Мир, мы заслужили гибель! Неверие, гордыня и безбожная наука, вот наши язвы, наша порча и чума! Чего ждать, как не ужасной кончины?! Безбожники взлетели выше облаков и оскорбили Громовержца, посягнули на величие божье, коснулись обители громов!

Сквозь возбужденную толпу к проповеднику уже пробивались синие жандармы, а он продолжал громко вещать:

— Небо ответит! Оно пошлет своих черных ангелов, чтобы унизить и испепелить червей земных! Мы во грехах, братья и сестры! Грядет искупление смертью! Что делать нам, как спастись?! Надо очиститься, изгнать колдовство и кощунство! Изгоняйте лунатиков и вещунов, ибо они прокляты! Боже, владыка молний! Пошли нам святых из Церковного Края, где живет правда! Пусть еретики сгорят!

Добравшись до кликуши, жандармы сволокли его с возвышения и потащили к фургону для арестантов, но церковник все вопил:

— Анафема лунатикам, проклятье вещунам! Гоните их!.. Среди нас порча! Она в красном дворце! Красная дева призывает красную планету! Она творит волшбу, она зовет, она танцует под луною, горе нам!

Волнение вырвалось из соборного сада и потекло по улицам столицы. Люди выламывали камни из мостовых, вырывали прутья из парковых оград, разбивали оружейные магазины и бежали к дворцу Красной династии.

Навстречу мятежным толпам звенела копытами конная полиция, шагали шеренги стрелков с «янтарками» наизготовку. Вой и вопли звучали на переполненных улицах, шипели электрические выстрелы, кони плясали, поднимаясь на дыбы, сверкали поднятые сабли полицейских.

— Лучше объехать этот район, ваше сиятельство, — сказал графу Бертону водитель мотокареты. — Здесь волнения, а у нас всего четверо охранников.

— Да, конечно, — кивнул граф, погруженный в раздумья. Он почти не замечал происходящего в городе.

Бертон не стал скрывать от жены, что их дети погибли под бомбежкой. Телеграф унес по проводам его печальные слова, а в ответ пришло: графиня слегла без чувств, врачи хлопочут над ней.

Оставалось одно, что поддерживало графа в эти черные дни: служение Отечеству.

Завтра он должен был явиться в Гестель, чтобы готовить школу медиумов к эвакуации.

Но перед этим его ждал визит в Бургон, резиденцию принца Цереса. От приглашения Его Высочества отказаться невозможно, тем более что декретом Их Величеств принц был назначен главнокомандующим Синей половины на время чрезвычайного положения. Фактически Церес стал военным диктатором и получил, словно в сказке, «полцарства в придачу».

Запретная зона

— Я был малым ребенком, когда здесь упала звезда, — промолвил принц Церес, стоя с бокалом у высокого окна. — Цвели сады, повсюду разливался дивный аромат. Вдруг раздался гул, и потемнело небо. Земля содрогнулась от грохота, вдали над парком встало черное облако. Мне показалось, это конец света, о котором говорил наш капеллан. Но это было начало…

За окном угасал тихий летний вечер. Закатный свет таял в бархатных лиловых сумерках, на небосводе зажглись первые звезды, а над вершинами деревьев показалась серебристая луна. По дорожке парка шел слуга с шестом-запальником, словно могильный дух с крюком, которым он утаскивает грешников. Там, где проходил слуга, один за другим загорались газовые фонари. По аллее к дворцу скакал вестовой на вороном коне, поблескивал галун на шляпе всадника. Словно маяк, мерцала невдалеке сигнальная мачта.

— Государь-отец спросил меня, какой подарок я хотел бы получить ко дню совершеннолетия. Я ответил, что желаю получить в свое владение Бургон. Видели бы вы, любезный граф, как кипятился Купол! Он тогда был подполковником. Этот плебей считает себя лучшим знатоком «темных звезд» и всего, что с ними связано. По его мнению, члену императорского дома нельзя иметь резиденцию на краю запретной зоны. Но, как видите, я здесь все отлично устроил! Гуляя в парке, вы не угадаете, что рядом зарылся в землю шаровой корабль.

— Смелость Вашего Высочества известна в стране каждому, — вежливо наклонил голову Бертон. Несколько глотков коллекционного вина сняли напряжение, владевшее им последние сутки. Лишь здесь, в обитом картинными шпалерами уютном кабинете принца, граф понял, насколько он устал.

Церес видел, что гость утомлен.

— Друг мой, в левом крыле дворца для вас приготовлена спальня.

— Благодарю за заботу, Ваше Высочество.

— Я уже говорил, — начал принц, созерцая газовые огни в парке, — что ваше рвение будет оценено Их Величествами. Я написал государю-отцу представление. Вас ждет награда, орден Двойного Дракона.

«Он не заменит мне детей», — с горечью подумал граф.

— Но от себя скажу вам вот что: вы можете достичь большего. Например, титула канцлера.

— Ваше Высочество, — граф словно очнулся от своих тяжелых дум, — я уверен, что среди сановников есть люди более достойные этого титула. Я занимаюсь в основном наукой, управление государством не мой путь. Нужно по меньшей мере пять-семь лет, чтобы я подготовил себе преемника.

Поджав тонкие губы, принц с прищуром поглядел на Бертона.

— Идет война, а на войне обстановка меняется быстро. В истории не раз случалось, что ротные капитаны становились во главе полков и вели их к победе, а затем получали золотые эполеты.

Поставив пустой бокал на мраморный столик, принц заложил руки за спину и прошелся по кабинету. Сегодня вместо летного небесного мундира он был одет в темно-синий жандармский. Уже в утренних газетах обсуждали эту перемену во внешности наследника и объясняли ее так: Церес будет проводить предельно жесткую политику.

— Милый граф, падение звезд изменило наш старый Мир. Мы узнали, что на иных планетах существует разумная жизнь, опасная для нас. Мы увидели, какую технику создал чужой разум. Нельзя оставаться прежними и сохранять прадедовские порядки. Чего ради мы бережем хлам вековой давности?.. Ни палаты депутатов, ни министры, ни государи не могут согласовать своды законов, таможенные тарифы и стандарты техники — ибо каждый стоит за свое, безбожно устаревшее и потому священное! А наше общество? В тысяче миль отсюда, в горах Красной половины процветает крепостное право, но мы считаем себя страной свободных!..

На красивом лице принца выступил румянец волнения. Похоже, его всерьез беспокоило медленное, но явное отставание империи от соседних промышленных республик. Но к чему клонит Церес? для чего затеял этот разговор?..

— Отразить пришельцев может только единовластие. — Остановившись, принц сжал правую руку в кулак. — Согласитесь, что во время звездной войны страна двух императоров выглядит нелепо. Она должна стать единой, под синей короной.

«Боже, да он задумал государственный переворот! — с тревогой подумал Бертон. — И, кажется, хочет привлечь меня как союзника. Какое безумство! Бунт во время войны, когда пришельцы падают с небес, это верная дорога к смерти».

— Буду с вами откровенен, граф. Под моим началом сегодня все сухопутные части. Одно усилие, и Красная половина в моих руках, а вы становитесь канцлером единой державы.

Принц был абсолютно уверен в успехе.

— Ваше Высочество, боюсь, что ваш план недостаточно продуман, — осторожно начал Бертон. — Подданные красной короны будут против. Морской, воздушный и астральный флоты вам не подчиняются. Наконец, на стороне законного правительства двадцать второй медиа-батальон…

— Именно поэтому я зову вас под свои знамена, — нетерпеливо перебил его Церес, слегка поморщившись от слов о законности. Бертон не упустил случая намекнуть, что захват власти — преступное дело. — Граф, вам принадлежит Гестель, вы следите за пробуждением новых медиумов и ведете их списки. Дайте мне ваших людей, и я получу эфирную связь, независимую от Купола! Да, штабс-генерала тоже можно переманить на свою сторону.

Граф старался не показать своего возмущения. Сдать Гестель будущему узурпатору?! Ему зримо представилась родная школа в старом монастыре, веселые глаза учеников, их сияющие лица. Озорная, непослушная компания, но такая ненасытная в учебе!

Внезапно Бертон понял, как близки ему воспитанники Гестеля.

Словно собственные дети.

«Я потерял сынов и Лисси, но питомцы Гестеля остались. Они мои, несмотря ни на что. Я не могу их отдать».

Волнуясь, он высказал свои догадки вслух:

— Вы намерены использовать иной эфир? Перевести медиумов на другие волны?

— Браво, дорогой Бертон! — Принц улыбнулся. — Вы хорошо изучили свою детвору и ее способности. Кстати, как продвигаются исследования левитантов? Я хотел бы получить отчеты об опытах по лунной болезни. Насколько мне известно, в стенах Гестеля есть одна молодая особа… из Патериона, Красной столицы. Я хорошо ее знаю. Она должна жить в моем дворце.

— Но вы намерены свергнуть Красную династию, не так ли? — допив вино, Бертон решительно встал, чтобы дать принцу окончательный ответ.

— Отнюдь! Я хочу слить ее с Синей династией. Это успокоит всех на той половине. Принцесса Эрита — самая подходящая для меня невеста.

— Прошу прощения, Ваше Высочество, я вынужден отклонить ваше предложение, — твердо заявил граф. — Гестель принадлежит короне, я не могу распоряжаться им как своим поместьем.

Как ни странно, отказ не обескуражил принца. Церес остался бодрым и уверенным.

— Дорогой Бертон, я не настаиваю на немедленном согласии. У вас есть время для раздумий. Взвесив все «за» и «против», вы ответите мне утром, после завтрака. Чтобы вам легче думалось, имейте в виду, что ваша дочь, возможно, жива…

— Как? Лисси?! — Граф порывисто шагнул к принцу. — Что вам известно о ней?

Его надежда, умершая вчера, вдруг ожила и затрепетала словно пламя.

— Пока ничего определенного, — уклончиво сказал принц. — Мои доверенные люди нашли в опасной зоне у озер какую-то девочку, прилично одетую и, судя по манерам, благородную. Не сомневайтесь, я позабочусь о ней. — При этих словах Церес бросил на графа многозначительный взгляд. — Пора ко сну, мой милый Бертон. Спокойной ночи.

Граф оказался в ужасном положении. Если военный диктатор действительно захватил Лисси, он сможет диктовать свою волю.

«А если он лжет?»

— Мне нужны доказательства, — потребовал Бертон.

— Утром, граф, утром. Вы узнаете почерк и личные вещи дочери? Да, подумайте и насчет Гестеля. Церковники разжигают ненависть к левитантам и вещателям. Если кто-то направит толпу фанатиков на Гестель, ваша охрана может не справиться, а помощь не подоспеет вовремя. Вот в какие мрачные времена мы живем!

Порыв надежды и тьма отчаяния совершенно выбили графа из колеи. Он плохо осознавал, куда идет, когда шагал к спальным покоям левого крыла.

«Если он докажет, что Лис в его власти… Что мне делать?»


За тридцать миль до Бургона корнету пришлось включить фары.

Он гнал, насколько позволял мотор, а Тикен сигналил: «Дайте дорогу!» Ломовые лошади шарахались как жеребята, заслышав кряканье рожка и жужжание электрокара, извозчики ругались вслед, всполошенные куры разбегались с кудахтаньем, а неуклюжий омнибус дал долгий, свирепый гудок.

С темнотой жандармский экипаж стал страшен. Все знают: на повозке без коней, пышущей огнем адских глаз, разъезжают по ночным дорогам слуги царя тьмы. Наука наукой, а поверья все-таки сильней.

За весь путь сделали лишь несколько коротких остановок. Предъявляли свои бляхи патрулям, меняли аккумуляторы, да еще Тикен покупал газету. Сарго ругался:

— Зачем тебе газеты, обалдуй? Головой слушай! Надень свой обруч, чего снял?

Тикен молча показал на кузов. За звуком мотора сквозь доски голоса не слышно, но стоит водрузить на себя обруч, как Ларита Динц окажется свидетелем всех разговоров. Каркас у кузова стальной, достаточно приблизить голову.

Впрочем, Ларита его мало волновала. Она просто добыча. Мысли Тикена вертелись вокруг златовласки с серо-зелеными глазами.

«Она говорит на том же языке, что и Безуминка. Дьявольски похожа на нее. Ясно как молния — обе из одного народа».

В голове прапорщика путались две девушки, старшая и младшая. Обе красивые. Только одна дерзкая и резкая, а другая робкая, пугливая.

«Эх, не был я в жандармах, когда Бези появилась! Я б с ней нашел общий язык. Даже без обруча».

— Что газеты пишут?

— Полное дерьмо. Черепаха вошла в озеро, стала закапываться в дно. Бомбят, кругом вода кипит, а ей хоть бы хны.

— Спасибо, на столицу не пошла! Но озер жалко, там богатая рыбалка… Теперь Купол все оградой обнесет, и не подступишься.

В свете фар мелькнул полосатый столбик с табличкой: «Запретная зона».

— Ну наконец-то, — выдохнул Сарго. — Скоро бургонская застава. А я уж думал, вот батареи сядут, придется за лошадьми бежать, тащить наш тарантас гужом!


Ехать лежа на полу фургона очень плохо, даже когда экипаж на дутых шинах из каучука. Тряска жуткая, а ты валяешься мешком, стараясь угадать следующий поворот, чтобы не удариться о стенку. Где тут стоять!

Грязный чулок во рту промок слюной и стал похож на половую тряпку. Судя по всему, Лисси было не лучше. Сперва графинька извивалась, дрыгала ногами и сердито говорила: «Мммм!» Потом выдохлась и растянулась, а глаза стали, словно у голодного щенка.

Жандармам не хватило наручников для Хайты, ее спутали бечевой, но рот почему-то не заткнули. Прока от этого не было, Хайта молчала и лишь со страхом оглядывалась.

Когда машина останавливалась, были слышны разговоры снаружи, но там всегда оказывались жандармы, которые коротко выспрашивали похитителей, а после говорили: «Можете продолжать путь».

Браслеты наручников осаднили Ларе кожу, так что она особо не шевелилась, чтобы не стало хуже.

Да и так все было хуже некуда!

Лара полностью уверилась в приютских байках о лабораториях, где ставят опыты. Если уж с ней обходятся как с вещью, значит, ничего хорошего ждать не приходится. Со смертниками и безумными ученые не церемонятся. Посадят в клетку, будут мучить, а потом зароют как собаку.

Как следует обдумав свое будущее, Лара зарыдала. Жила-жила, никому не мешала, и вдруг приют, звезда, теперь Гестель! Считай, жизни конец, а ведь только познакомилась с мальчишкой!

«Может, позвать его?»

Прижавшись виском к головке болта в полу, Лара попробовала крикнуть: «Огонек!» Получилось какое-то «Угугу».

«Поймет он или нет? Или он слишком далеко?»

Глядя на нее, начала хлюпать носом и Лис, а потом за компанию заплакала Хайта.

День померк, в кузове стало темно как в могиле. Казалось, дороге и мукам не будет конца, но внезапно мотор умолк, машина встала, и дверца фургона открылась. В свете газового фонаря возникли в проеме три тени: в котелке, в шляпе и в шапочке-нахлобучке, какие носят учителя и псаломщики.

— Вот, гере профессор, доставили как велено. Которая в сорочке, она не пойми кто. В палевом графская дочка. А ваша в приютском мешке.

Голос принадлежал здоровенному жандарму, который шибанул Лару по руке. Ему ответил немолодой, скрипучий голос:

— Корнет, я так новеньких не принимаю. Сейчас ночь, время спать. Если вам начальство поручило заниматься арестованными, вот и занимайтесь!

— Эээ, — замялся здоровяк, сдвинув котелок на затылок. Забелела повязка с темными кровяными пятнами. — А куда ж их нам девать?

— Это ваши заботы, корнет. Сажайте хоть в карцер, хоть в башню, но утром извольте представить ту, которая моя, в пристойном и чистом виде. Остальных пусть забирает тот, кому они нужны.

С этими словами профессор в шапочке ушел, и у Лары с души гора свалилась. Ну, хоть до утра время есть!

— Стереги, — приказал верзила младшему. — Я схожу до штабс-ротмистра, как он распорядится. Что за порядки в Бургоне, к дьяволу! Старались, ездили, меня чуть не застрелили, а тут никому не надо! Если сейчас меня дежурный отошьет, как этот сморчок, я вообще разозлюсь! А ведь чрезвычайное положение!.. Спящее царство, разрази его гром!

«Бургон? — задумалась Лара. — Не Гестель? Но Бургон, это ж усадьба Его Высочества, на краю запретной зоны».

Молодой жандарм в шляпе походил у распахнутой дверцы, отошел к передку, что-то принес, потом легким скачком запрыгнул в фургон. Лара боязливо поджала ноги, но парень потряс ключами:

— Вылезете, разомнетесь.

Он помог им выбраться и снял осточертевшие намордники. Лис принялась плеваться, а затем яростно сказала:

— Вам это даром не пройдет. Вы оскорбили мое достоинство!

— Пока нет, — бросил парень, откупорив большую бутылку. — Пить хотите?

— Из ваших рук я ничего не приму!

— Ну, как вам угодно. А ты? — протянул он бутылку Ларе. Помедлив, та кивнула, и жандарм приложил горлышко к ее губам. Вода была теплая и отдавала пивом, но Ларе она показалась райским напитком праведников. Часть пролилась по подбородку на платье.

— Где ваше начальство? — наступала Лисси, хотя ноги едва держали ее.

— Как раз об этом я сейчас думаю, ан. Боюсь, оно спит.

— Немедленно освободите мне руки!

— Приказа не было.

— Я убегу от вас.

— Попробуйте. Кстати, где вы подобрали эту, светленькую?

— Я не буду вам отвечать! Вы нас похитили, как бандиты!

— Ну уж нет, совсем не так, — усмехнулся парень, нет-нет да поглядывая на Хайту. — Те поступили бы иначе.

— Зэ джиксе года буци нимо, — промямлила Хайта, потупившись.

— Стоп, сейчас я возьму обруч!

— Не трудись, — процедила Лара. — Тут железяк не нужно.

— Ты понимаешь ее без медиатора? — У жандарма глаза расширились.

— Нет, я кое-что другое понимаю. — Она рада была уесть франта. — Например, что нас не выпускали изфургона.

— Дьяволы. — Тут и жандарм опустил лицо, смущенный собственной глупостью. — А подождать вы не можете?

— Чтоб тебе на том свете так подождать, — с душой пожелала ему Лара. — Жандармская свинья.

«А пускай! Мне все равно пропадать, хоть выскажу ему, что хочу».

Парень что-то прорычал сквозь зубы, но распутал Хайту и сказал, приложив ко лбу свой короткий револьвер:

— Быстро. Рядом. Не пытайся бежать, здесь кругом патрули.

«О, гляди-ка, перевод освоил, — отметила Лара. — Догадливый. Но все-таки сволочь».

— А вот я вам ничего не обещаю! — пригрозила Лисси.

— Значит, побегаем. Жаль, недолго.


Верзила-корнет плутал долго и вернулся не один.

Он застал у электрокара милую картину. Тикен ругался с графской дочкой, а златовласка с приютской сидели на порожке фургона, болтая босыми ногами и любуясь этой сценой. Досуха выпитая бутылка валялась у заднего колеса, бечевка и наручники мирно висели на кронштейне кузова.

— Вы бессовестный, гнусный, безнравственный тип!

— Ан, выбирайте слова. Я при исполнении.

— Кто дал вам приказ издеваться над нами?!

— А кто велел вашей подружке выстрелить в корнета? У него голову рассекло, он ранен. Два пальца вправо, и прощай мозги.

— Мало ранен! Надо было в лоб! Я бы не промахнулась!

— Между прочим, это нападение на представителя власти. За это полагается тюрьма и каторга.

— А за похищение девиц вам положена виселица. Вы себя непристойно ведете!

— Где, когда?

— Зачем вы приставали к Хайте?

— Я?! Только поправил ей волосы.

Сарго заорал издалека:

— Эй, Удавчик, смотри, кого я привел!

Все оглянулись на голос. С корнетом шла высокая златокудрая девушка, правда, неряшливо одетая и растрепанная. В свете фонаря было видно, что ее лицо бледное, под глазами темные тени. Такие девки вьются у пивных и кабаков.

У Тикена поджилки дрогнули: «Безуминка! Ну, корнет, нашел кого притащить!»

— А-а, — протянула девица, уперев руки в бока, — Удавчик при деле, и сразу с тремя. Хорошо живешь, гаденыш!

— Безуминка, ты ошибаешься. Был приказ доставить их сюда.

— Ну-ну, загибай, не сломай. Эй, а это что за птичка? — Девушка нахмурилась, уставившись на Хайту. — Руни джа нисо?

— Джаку, нисо йайфа! — Та, буквально взвизгнув от радости, спрыгнула с порожка и бросилась к девице с объятиями.

«Точно, из одного племени», — убедился Тикен.

— Им надо вымыться и поесть, — прижав к себе мурлычущую Хайту, заявила Безуминка тоном ротмистра. — Мне начхать, арестантки они или кто. Пока девчонки не налопаются досыта, я их не отдам. А вы оба будете сидеть под дверью. Кто сунется в окно купальни, тот получит в рожу кипятком.

«А может, я тут жива останусь?» — вдруг вернулась к Ларе надежда.


— О, я сейчас усну, — простонала Лисси, влажная и розовая после мытья. — Я словно избитая, встать не могу. Который час?

Безуминка занимала в Бургоне отдельный коттедж. Тут было роскошно и захламлено. Шелковые шторы с кистями, стены затянуты атласом, на потолках лепные плафоны, хрустальные люстры с электрическими лампочками, пышная мебель на гнутых ножках, но вместе с этим всюду разбросанные тряпки, грязные тарелки на шикарных столиках, на полу книги и липкие пятна зеленой полынной настойки, на полочках и этажерках вперемешку пузырьки, баночки, фарфоровые куколки, спички, грубо вскрытые ногтями упаковки папирос.

Как северянка с Вейских островов, она ходила дома босиком и то же велела остальным. Несмотря на хаос в комнатах, у нее все было: в леднике провизия, в кранах горячая вода, в шкафах груды белья.

— Я ждать не люблю, — сказала хозяйка, поворачивая вентиль. В бассейн купальни ударили дымящиеся струи, с руку толщиной. — Мне весь день держат нагретый котел под давлением. Живо раздевайтесь и лезьте. Кому сказала?

Только в воде Лара ощутила, сколько ей пришлось вынести за день, начиная с утренней пальбы по лесу. Проснулась в овраге, потом ползала в кузове, а теперь по горло в пузырчатой пене, пахнущей розовым маслом! Такое может лишь присниться, но все это было наяву.

С ними вместе, для компании, плескалась и Безуминка. Что при виде ее чувствовали Хайта с Лисси, сказать трудно, но Лара испытала жгучую, до изнеможения, зависть: «Ой, она прямо Дева-Радуга, посланница Громовика… Вылитая статуя из любовного придела в храме».

Вот бы стать такой! Любой Огонек обомрет, едва увидев тебя во всей прелести.

«А если я вдруг… влюблюсь?» — с опаской и трепетом подумала она. От ожидания чего-то небывалого даже живот поджался. Любовь… это же что-то потрясающее. Люди с ума от любви сходят, травятся, стреляются, с моста кидаются. И говорят: «Нет ничего слаще любви!» Пойми их попробуй. Кто отведал любви, те смеются: «Узнаешь, тогда поймешь».

Даже у мамы Руты смолоду была великая любовь. Никогда про мать не подумаешь, что она когда-то волновалась больше, чем о семейных расходах, стряпне и уборке — а вот поди ж ты!.. Ну, замуж-то она потом пошла, чтоб жить как все, в законе, а что было раньше?.. И век бы Лара не узнала, только дядька Рубис спьяну проболтался: «Эх, была бы ты дворянка за восточным кавалером!..» А мама Рута как взвилась! чуть голову ему кувшином не разбила. И потом до утра плакала.

Что за страсть — любовь?.. Прямо не знаешь, как о ней молиться — то ли «Избави, Господи», то ли «Дай, Господи!»

Вспомнив об Огоньке, Лара потрогала стенку бассейна. Ага, эмалированный чугун! Но, приложившись к нему виском, она поймала внимательный взгляд Безуминки.

— Все заземлено, — негромко сказала та, отрицательно поводив головой. — Не пытайся, это бесполезно.

Вместо одежки Безуминка выдала простыни и сама обвязалась такой же подмышками. Из любой такой простынки вышло бы два свадебных платья.

На кухне от златовласки с графинькой было мало толку. Одна, похоже, никогда плиты не видела, а другая сроду к ней не подходила. Зато Ларе мамина наука пригодилась: сумела и нарезать, и сложить в толстостенный горшок.

— Керогаз? — заглянула она в конфорки плиты.

— Отойди, — отстранив ее, Безуминка натянула летные очки-консервы, опустила щит с окошком и перекинула рычажок. За толстым стеклом заревело, забилось ослепительное пламя.

— Ох ты! — Лара попятилась, закрыв глаза ладонью.

— Ракетные горелки, — гордо ухмыльнулась девушка-хозяйка. — Говорю же: не люблю ждать. Полминуты, и мясо готово.

Под рев горелок, пока Безуминка следила за горшком, Лара втихаря взяла другой, порожний, и стала напяливать его на голову. Тут же ее поймали на прицел пилотские очки:

— Это керамика. Кругом керамика или стекло. Просто глазурь под металл. Железные здесь только ложки, вилки и ножи. Их мало, они легкие, с них далеко не крикнешь. Кончай, ладно?

Когда ужин исчез в голодных животах, а сверху легло по стаканчику винца, все бессильно развалились на широком ложе. Напевая без слов, Безуминка взяла с полки баночку и принялась смазывать распаренные, красные следы от кандалов на щиколотках Лисси.

— Я вам очень признательна, эрина, — с благодарностью сказала Лис. — Вы столько для нас сделали!

— Я не замужем. — Безуминка занялась ее руками.

— Простите, ан.

— Я не дворянка.

— Но долг обязывает оказать вам уважение. Я не могу вас называть ниже, чем «ан».

Безуминка потрепала ее по щеке:

— Ты очень славная. Жаль, что вы сюда попали. Я вам не завидую, особенно тебе.

— Вы знаете, кто я такая? — приподнялась Лисси.

— Конечно. Я сама передала Удавчику приказ, чтобы тебя схватили. Так что извини за твои шрамы.

Лицо графской дочки посерьезнело, брови нахмурились, но тут вмешалась Лара:

— Это из-за меня. Я выстрелила в того парня. Они обозлились…

— Жандармы — обычные выродки. А из синего полка Его Высочества в особенности. Но это хорошо, что ты рассадила тыкву-Сарго. Будь он в хорошем настроении, все могло быть иначе.

— Они бы не посмели. — У Лисси даже ноздри затрепетали.

— С тобой, да. Ты благородная.

— А кто вы? — придвинулась Лара.

Безуминка взяла ее за ногу и снова запустила палец в баночку. С другой стороны подползла Хайта и прильнула к хозяйке.

— Я главный медиум Его Высочества. Нет, просто лучший медиум.

— Медиум?.. вещун? — Лара слегка растерялась. Так зовут тех, кто говорит с духами умерших, с ангелами, с дьяволами. Это запрещено церковью, а закон карает вещунов как мошенников.

— Да, а что тут особенного? — пожала плечами Безуминка. — Ты тоже медиум. Давно начала слышать голоса?

— С год назад.

— Значит, превращаешься из девчонки в девушку. Это называется пробуждением. Твое тело развивается, нервы становятся чуткими к эфиру. Тебя везли в Гестель, верно?

— Ну да, — насторожилась Лара.

— Там государственная школа медиумов, а командует ей батюшка Лисены, граф Бертон. Он учит пробудившихся, как пользоваться своим даром.

Лисси было странно узнать это. Вот как! О работе батюшки ей рассказывает диковинная девушка, а сам он не говорил ни слова.

— Но батюшка никакой не вещатель!

— И тем не менее. Он умеет учить, это великое искусство. — В голосе Безуминки прозвучало глубокое и искреннее уважение.

— Там не ставят опыты на сумасшедших? — продолжала допытываться Лара.

— Конечно, ставят, только на нормальных.

— Я должна вернуться к батюшке, — непреклонно заявила Лисси со знакомым Ларе блеском глаз и звоном в голосе. — Ан, пожалуйста, помогите нам уйти отсюда!

— Еще по стакашку, это я могу. А насчет уйти вы даже не просите.

— Но почему? Ведь вы здесь влиятельная!

— Я тут не главная. Скажу жандармам, чтобы вели себя повежливей, но больше ничего не требуйте.

— Джикса сонимо ца ниджику, Безуминка, — ласкалась Хайта с явным желанием понравиться хозяйке.

— Давай-ка и ты свои лапы. А остаться не проси. И вообще учись говорить по-людски, иначе здесь не выжить.

— Я учись!

— Они не умеют быть вежливыми, — ледяным тоном заметила Лисси.

— Умеют, еще как. Хотя в синем полку одни ублюдки.

Это Лара уже слышала от дядек, которые, подпив, любили посудачить о военных, полицейских и судейских. В жандармы часто берут всяких отщепенцев, кто проигрался в карты, плохо обошелся с девушкой или смошенничал с векселем.

— Удавчик Тикен это семинарист-недоучка, — объясняла Безуминка, умащая следы от бечевы на ногах Хайты. — Любил путаться по кабачкам, по игорным домам. Кто-то показал ему, как придушить человека, чтобы без хлопот обшарить карманы. Один раз он слишком сильно затянул удавку, вот и спасается в полку. А Сарго механик, он дрался на кулачках за деньги.

— И тот, с кем он дрался, больше не встал? — предположила Лара.

— Соображаешь. Принц собирает в полк таких парней, которым больше некуда идти, только на виселицу.

— Значит, оба они убийцы. — У Лисси вдоль позвоночника пробежал холодок. Страшно было подумать, что она вновь окажется в обществе этих двоих.

— Да, им не повезло. Ну, хватит об меня тереться! — Безуминка слегка толкнула Хайту. — Лара, протяни-ка вон ту пачку.

Достав папиросу с длинным мундштуком, Безуминка прямо в постели закурила, а Лара подставила ей пепельницу. Табачный дым напомнил о доме. Батя курил табачок попроще, не настолько духовитый. На какой-то миг слезы навернулись на глаза, но Лара отогнала тоску о доме и вернулась к своим вопросам:

— Выходит, граф готовит медиумов для армии? Вместо телеграфа?

— Не только. — Безуминка выпустила дым колечком изо рта. — Для дипломатов или как шпионов. От обычного человека медиума не отличишь, он может только сам себя выдать.

— Можно ли сбежать отсюда? — настаивала Лисси.

— Да, по воздуху, если у тебя есть дирижабль.

— А если выбраться через окно и тихонько…

— Ан, милая, не считай жандармов ослами. Они караулят коттедж с двух сторон. Даже если ты их обойдешь, из Бургона не вырвешься.

— Но здесь большой парк. Под каждым деревом солдата не поставишь.

Лара не унималась:

— Принцу нужны свои люди, чтобы вещать и подслушивать?

— Ты умница. Если б доехала до Гестеля, была бы у графа в любимицах.

Лис показалось обидным, что какая-то простолюдинка может стать любимицей ее батюшки.

— Если бы вы дали мне какую-нибудь одежду… — начала она.

— Ваши тряпки я сдам в прачечную, они ужасные. А чтобы одеться… что-нибудь придумаем.

— Я бы могла незаметно уйти и добраться до батюшки.

— Даже не думай, — печально покачала головой Безуминка. — У принца стража, которую ты вообразить себе не можешь. Здесь под землей…

Она не договорила. Разделся стук в окно, за стеклом замаячила физиономия Тикена, донесся его голос:

— Эй, мы устали ждать!

— Заткнись, жаба копытная! Нет, все-таки вам придется уходить. — Безуминка вздохнула. — Идемте одеваться.

Ее богатый гардероб состоял из двух видов одежд: нарядных платьев для выхода в свет и чисто домашних. Оказались подходящими лишь брючные костюмчики для верховой езды с приталенными короткополыми сюртучками. Лисси была к этому привычна, хотя считала одежду «под мальчика» слишком смелой, Хайте было все равно, что надевать, а Лара смущалась. В рабочих кварталах девчата и женщины носили штаны только дома, да еще при уборке или стирке. Опять же, широкие штаны, а не кавалерийские лосины!

«И как Безуминка в них влезает? Гром божий, их же надо впятером натягивать! А сапожки мне чуток великоваты».

— Ан, а если послать моему батюшке письмо? Или телеграмму?

— Извини, мне еще жить не надоело.

Лисси взгрустнулось. Лара предложила:

— А через шлем? Я знаю, кого звать. Если вам вправду жалко нас, то уж будьте доброй до конца.

Безуминка принялась покусывать свой ноготь. В глазах ее, как говорится, стали прыгать маленькие дьяволята.

— Далеко пойдешь, Ларита. Ладно, рискну. Скажи имя или позывной.

— Огонек Хавер. На акции он звался Юг.


— Восторг. — Тикен прищелкнул языком, увидев троицу на крыльце. Безуминка сразу вручила ему две бутылки полынной, пусть поменьше восторгается.

Увидев выпивку, Сарго довольно облизнулся:

— Эй, Дева Небесная, я твой должник!

— Вот и следи за Удавчиком, чтоб грабли не протягивал.

— Я? Никогда.

— По локоть оборву, — предупредил корнет.

— Не пытайся бежать, — прощаясь, шепнула Безуминка на ухо Лисси. — Земля поглотит.

Последние слова заставили Лис сжаться в страхе. Что это значит? Безуминка шутит? Не похоже на шутку. На какое-то время Лисси утратила решимость и без возмущения позволила защелкнуть на себе наручники.

Путь от коттеджа проходил по аллеям, освещенным голубым светом фонарей. За темными деревьями в восточной стороне едва-едва брезжила ранняя лиловая заря, а на западе сигнальная мачта беззвучно мигала мощной лампой, передавая телеграмму. Луна, пройдя свой путь по небу, склонилась к самым верхушкам парка.

Сарго мучила жажда, с устатку страшно хотелось горячительного. Набегался, понимаешь, за день, сколько трудов принял, опять же ранен. А тут душенька Бези прямо в руки дала ключ к спасению! Раз хлебнул, другой — жандармская душа оттаяла. Навеселе корнет стал добродушен и словоохотлив.

— Бояться здесь нечего, — рокотал он басовито. — Парк под охраной, никто не обидит. Наши казармы недалече — считай, два эскадрона под ружьем, мой второй и штурмовой… Тишь да покой, спи — не хочу! Дальше одни руины да патрульная тропа. Там принц безумный жил. Место заброшенное…

Впереди появилось массивное сооружение вроде низкой башни, какие строят для береговой охраны.

— Тут можно спать спокойно, — заверил Сарго, приложившись на ходу к бутылке. — Стены в две меры толщиной, из пушки не пробьешь. Еду утром принесут, а после разведем вас куда надо.

«Ага, меня к профессору, — вспомнила Лара. — Учить будет? Что-то неохота мне учиться в кандалах. Лишь бы Безуминка связалась с Огоньком! Вот светом молнии клянусь, что удеру отсюда».

— Что это? — вдруг сдавленным голосом спросила Лисси, замедлив шаг и невольно прижавшись к локтю Сарго.

— Где? — встрепенулся хмельной и полусонный корнет.

— Там, в парке.

Темнота, густо залившая парковую гущу, мешала видеть, но Лисси различала, как среди небольшой лужайки прямо из земли поднялась согбенная фигура, словно человек вылезал из люка. Ни лица, никаких черт заметно не было, но Лисси чувствовала, что фигура смотрит прямо на нее.

— Этого вам знать не надо. — Взяв девчонку покрепче за руку, Сарго ускорил шаг, увлекая едва не споткнувшуюся Лисси за собой.

Хайта тоже заметила силуэт на лужайке и глухо проговорила:

— Киалибу файнес.

Ларе, успевшей заметить фигуру, пришлось сильно пожалеть, что руки за спиной, и ни к какому железу лбом не прикоснешься. Между тем тень на лужайке исчезла, словно ушла в землю.

Внутри башня походила на трубу или орудийный ствол, нацеленный в небо. Крыши у нее не было, наверху поблескивали две звезды. На каменном полу стоял низкий дощатый помост с короткими подпорками, толсто застеленный сеном.

— Тут отдыхают наши из полка, кто перепьет в увольнительной, — пояснил Сарго, ковыряясь ключом в наручниках. — Вода и ведро у стены. Валитесь! Устали, наверно.

— Вашими стараниями, — процедила Лисси.

— Без обид, графинюшка! Мы люди служивые, что нам скажут, то и выполняем. Если чем не угодили, простите великодушно. Я вот, скажем, пулю в голову никак не заслужил. Ведь плохого слова не сказал, и тут же в меня — бах!

Улучив момент, Тикен незаметно притронулся к животу Хайты. Слишком похожа на Безуминку, ну прямо дрожь берет. Она вопросительно взглянула на него. Даже с симпатией, как почудилось Удавчику. Но тут Сарго обернулся, пришлось оставить интересное занятие.

Толстая дверь бухнула, снаружи стукнул засов. Девчонки остались втроем в темной тишине башни, едва различая, что вокруг. Только Хайта видела больше других, но смотреть тут было почти не на что. Ведра и ковшик оказались деревянными.

Лисси прошла вдоль стены, ощупывая ее ладонями, но гладкие камни были так пригнаны друг к другу, что даже ногтями не зацепишься.

— Все, я никакая, — объявила Лара, забираясь на помост и зарываясь в душистое сено. — Я засыпаю! Утро ночи мудреней, ночью одни духи шастают, а добрые люди дрыхнут.

— Что там было, на лужайке? Ты видела?

— Ой, я не здешняя. Сказал же Удавчик: «Кругом патрули». Хайта знает, это киалибу файнес. Спроси у нее, что такое.

Разумеется, от Хайты ничего добиться не удалось. Она только руками водила, показывая то на пол, то на небо, и тараторила по-своему.

Разочарованная Лисси легла, Хайта обняла ее, и вскоре в башне слышалось лишь сонное сопение.

А затем Лисси начала медленно всплывать над помостом вместе с Хайтой.

С неба на землю

Летние ночи коротки, а скорость у летуна маленькая. Путь надо покрыть за время от заката до восхода, пока земля скрыта тьмой. Иначе тебя заметят вражеские дирижабли, и тогда жизни конец.

Касабури просил поставить на летун хоть самый мелкий лучемет, но получил отказ. Летун тяжел, ему себя поднять бы. Вдобавок дирижабли вооружены ракетами на проводах, могут поражать дальше, чем достает слабый луч.

Ему выдали два пистоля и обоймы с пулевыми капсулами. По крайней мере, есть чем застрелиться. И еще защитные очки. Если приземлишься рядом с целью и придется добираться днем, это шанс дойти.

Земля разверзлась, и летун, похожий на утюг, с тягучим звуком вознесся из шахты к небу, черному как потолок пещеры. Звезды на небосводе казались светлячками, а луна — бело-голубым ликом, который излучает сон.

Опасная ночь. Лунная подсветка дает преимущество врагу. Выручает черный корпус, не отражающий свет, но остается предательская тень, ползущая по земле.

Касабури сосредоточенно манипулировал рычагами. Летун завис на малой высоте, поворачиваясь будто флюгер. Надо найти в ночи ориентиры, чтобы сразу взять верный курс.

Жители поверхности жгут керосин, газ и нити в стеклянных колбах, чтобы осветить ночью свои плоские города. Кроме этого, есть маяки и мачты светового телеграфа. Все это нанесено на карту, где проложен путь. Вперед!

Летун заскользил по воздуху, опираясь на магнитное поле Мира.

Сидя в носовой кабине, за выпуклым прозрачным фонарем, Касабури старался вести машину как можно ниже, но не слишком низко, иначе звук катушек под напряжением будет слышен на земле.

Россыпь огоньков внизу и россыпь звезд вверху. Бледное зеркало луны. Пепельный свет на ладонях. С тихим гудением летун парил во мгле, будто в глубине темной воды, полной светящихся точек. Слева ползущий огонек. Это лампа на голове идущего цуга. Здесь, наверху, ходят цуги, цепочки вагонов с тягачом впереди. Касабури сделал пометку на карте.

«Я лечу правильно. Если ветер не усилится, доберусь до цели вовремя».

Между тем ветряная вертушка крутилась все шибче. Летун начало сносить на север, к далекому океану. Приходилось постоянно исправлять курс.

«Океан. — Касабури вгляделся в ту сторону. — Интересно, какой он? Вода без края…»

Он плохо представлял себе, как вода может расстилаться до горизонта.

А лететь над бескрайней водой, наверно, полный ужас. Там же нельзя приземлиться.

«В океане отражается луна. Должно быть, это очень красиво: луна вверху и луна внизу».

Вообще летать под небом ненормально! Когда осознаешь, что над тобой пустота, на плечи начинает давить страх, голова вжимается в плечи, трудно поднять глаза.

Сразу перехватывает дыхание, едва увидишь эти клочья облаков, а за ними только синее ничто. Горизонт загорается будто пожар, свет режет глаза, а рука сама ищет защитные очки.

Не говоря уже о таком кошмаре, как увидеть солнце целиком! Даже под очками из глаз текут слезы, а веки сжимаются от боли.

Ветер усиливался. Касабури развернул летун носом против ветра, чтобы уменьшить парусность машины, но скорость все равно падала. Тогда он стал лавировать. Это хитрое занятие, для знатоков. Даже после десятка дальних ночных вылетов Касабури не чувствовал себя асом.

Небо на востоке стало лиловым, затем засинело, обозначился край горизонта. Судя по огням на земле, цель была близка.

На ровном небесном фоне Касабури заметил горизонтальную черную тень. Словно полоска в небе.

«Что это, облако? Или дирижабль?»

Он срочно перешел на снижение. Прижаться к земле поближе, так не заметят!

Но минуту спустя Касабури понял, что зрение его обмануло. Он ошибся с расстоянием. Объект был совсем рядом, на дистанции полета пули!

И это был не дирижабль.

Это были две молоденькие девушки в облегающих брюках и коротких куртках. Обнявшись, они плыли по воздуху навстречу Касабури, спящие, со слабо развевавшимися волосами. Их нес ветер.

Касабури машинально потянул рычаг хода на себя, и катушки перестали толкать летун. Машина замерла, как воздушный шар на привязи.

«Я сошел с ума. Вижу то, чего нет. Перенапрягся, пока таращился в ночь. Или катушки замутили мне мозги».

Но девушки летели, плавно и бесшумно, лежа на воздухе как на перине. Их волосы, русые и золотистые, перемешались на ветру. Еще немного, и их пронесет над летуном.

«Почему они не падают?! Наверно, я сдурел. Девчонки в небе, что за бред?!»

Между тем руки Касабури работали, они поворачивали летун кабиной в сторону девчонок, а затем послали его малым ходом вслед за ними.

«Я теряю время, — мелькнуло в голове, но вид двух прекрасных тел завораживал. — Надо подвести летун спиной под них и принять на корпус. Через верхний люк я затащу их внутрь. А зачем?»

Он не успел задуматься о том, зачем собрался выловить двоих из воздуха. Просто ему захотелось.

Быстро просчитав в уме скорость летуна и девушек, взяв поправку на ветер, Касабури закрепил рычаги скобами и бросился по узкому проходу к лестнице, ведущей наверх.

Но, открыв люк и выглянув наружу, он ощутил дыхание ветра на своем лице, услышал безмолвие высоты и размах простора, ему стало жутко. Он вцепился в закраину и замер. Девчонки подплывали к верху летуна.

«А если я свалюсь?»

Одна из них повернула лицо во сне, тонкое и милое. Ее губы приоткрылись, а ресницы такие длинные!

Сжав зубы, Касабури решился вылезти на корпус, чего раньше никогда бы в полете не сделал.


Хайта проснулась оттого, что ее кто-то обнял.

Кто-то второй, кроме хозяйки.

Воинка?..

Она открыла глаза, потянулась, улыбнулась и зевнула. Ее зевок превратился в истошный вопль, едва Хайта поняла, что она в воздухе, высоко над землей. Внизу только узкая покатая спина, похожая на панцирь броненоски, а по обеим сторонам пропасть без дна.

Вместе с ней завопила и Лисси. Так, с криком, они и рухнули на корпус, а подхвативший их парень в белой робе крикнул:

— Быстро вниз, ползком!

Вереща и суча ногами, девчонки как ящерки соскользнули в люк, и Хайта готова была поклясться бессмертными звездами, что Лисси сошла по лестнице вниз головой, да так ловко, будто всегда этим занималась. Через миг они оказались в темной тесноте, упираясь друг в друга животами, а сверху вдобавок свалился этот в белом и совсем их стиснул.

Госпожа что-то выкрикивала по-своему и отталкивала парня, а тот, часто дыша, сбивчиво и удивленно спрашивал:

— Кто вы, юницы? Как вы оказались в небе?

— Я не знаю! — честно ответила Хайта, вся трясущаяся от волнения. — Мы спали в темнице, а потом я ничего не помню! Хозяйка летает во сне, в лунном свете. Прошлой ночью она чуть не улетела.

Наконец, парень перестал к ним прижиматься и отступил в проход, похожий на расщелину в скалах. Хайта смогла его разглядеть. Роба на нем была чистая, будто из стирки, подпоясанная широким ремнем, с надписью по нагрудному карману: «КаДжа — Боевая авиация». Он носил мягкие туфли из темно-серой кожи, кобуры с пистолями и кинжал в ножнах на левом предплечье. Черные волосы парня были зачесаны назад и собраны в хвостик на затылке, а голубые глаза обведены широкими угольными тенями. Серебряные серьги покачивались в его ушах, подчеркивая мужество.

Как принято, Хайта коснулась своих губ кончиками пальцев и сложила ладони перед лицом:

— К вашим услугам, воин. Хайта, рабыня стана Канита.

— Касабури Джаран, воин стана Канхай Джару, — пробормотал он в ответ, неуверенно хлопнув в ладоши.

«Она без ошейника, одета. Что за новый обычай? Неужели…»

Затем спросил резко, даже гневно:

— Ты с большого корабля?

— Да, я вышла на чужую землю два рассвета тому назад.

Лисси вертела головой и что-то спрашивала, но Хайта понимала лишь отдельные слова.

— А кто она? — спросил Касабури, кивком указав на русоволосую. Он нет-нет да косился на нее любопытным взглядом.

— Это Лисси, моя госпожа. Я ее любимая рабыня. Она дала мне одежду и берет с собой в постель.

— Мне сдается, что эта юница — с поверхности. Она не понимает ни слова. А ты, — Касабури сжал кулак, — а вы, незваные гости, просто подлые предатели! Где вы были, когда наши отцы ждали подмоги?

Хайта оробела. Она родилась позже того, как первая армада отправилась к Миру, и знала только, что голубой Мир — теплый и светлый, там вдоволь еды и воды. Откуда было ей слышать про замыслы воевод и господарей?

— Вы пришли на готовенькое, когда мы уже прочно окопались. — Касабури выбрасывал слова как плевки. — Вы нам не нужны! Вон дверь, открой ее и прыгни вниз. Ты перегружаешь летун. Ты слышала? Живо! Я приказываю!

Он уже чуял, что машина отяжелела и клонится к земле. Вес рассчитан точно, даже воды он взял всего один бурдючок. Надо было думать раньше, чем ловить летающих девиц! Но они казались невесомыми…

«Может, тяги прибавить? Нет, за борт эту приблуду! Ишь, какая — только высадилась, враз продалась мирским, изменница».

— Вы не мой господин! — закричала Хайта, припав спиной к стене. — Вы не имеете права приказывать мне! Я останусь здесь!

— Хватит верещать, прощайся с жизнью, — зарычал Касабури, хватая Хайту за рукав, но тут юница с поверхности размашисто ударила его ладонью по лицу.


Ее глаза немного свыклись с темнотой, царившей в чреве воздушной машины, и Лисси наконец стала различать кое-какие детали.

Пробуждение было головокружительным. Заснуть на дне колодца, а проснуться на вершине поднебесной башни, это бывает лишь в сказках. Она не поняла, как оно могло случиться, но вмиг уразумела, где находится. Когда батюшка катал детей на дирижабле, всех водили на верхнюю площадку. Такое чувство, словно ты на спине кита, плывущего по небу!

Хайта на своем языке говорила с парнем в белой робе, голос его становился все сердитей, а ее — все тоньше, пока вдруг парень не стал вести себя грубо, как мужлан.

Такое обращение терпеть нельзя.

— Не смей трогать девушку!

От пощечины парень в белом замер. Какой-то миг он стоял в замешательстве, потом фыркнул и толкнул обеих: Лисси в сторону, а Хайту в короткий боковой проход.

Он стоял слишком удобно, чтобы не воспользоваться советом учителя по гимнастике.

Лисси ударила его в плечо, он развернулся. Теперь прямым в грудь. Что-то хрустнуло, Лисси испугалась, но нога была уже в движении, и колено угодило парню в пах. Если платье просторное, наглец даже не поймет, куда ему метят.

— Аааа! — завыл он, согнувшись пополам.

Улучив момент, Лисси потянулась, чтобы вытащить из его кобуры странной формы оружие.

Здесь стало ясно, что Касабури серьезно упустил время и зря покинул кабину.


— Гере штабс-капитан, вижу черный летун! — выкрикнул в переговорную трубу наблюдатель. — Дистанция пять миль, высота семьдесят, направление два с половиной румба вправо.

Заря разгорелась настолько, что ее свет обозначил леса, дороги и строения на земле. Патрульный дирижабль шел на высоте в полторы мили, и обзор с его смотровых постов был превосходный.

— Полный вперед. Рули высоты на спуск. Ракетная секция — товсь! Наводить не спеша, целься верней, — распорядился командир корабля.

Все-таки облет владения Его Высочества был не напрасным!

Расчет проворно воткнул провода в ракеты, потом подвески опустили. Наводчики уже сидели, уткнувшись в свою оптику и положив ладони на рукоятки управления.

— Пуск!

В вихре газов ракеты сорвались с подвесок и понеслись, рисуя дымом длинные спирали. Когда прицел был взят, провода отделились.

Как всегда бывает, две ракеты столкнулись в воздухе и взорвались, три свистнули мимо цели, но шестая угодила летуну в корму.


До кобуры Лисси не дотянулась. Машину тряхнуло как копилку с мелочью, все повалились на пол, а за стенами проходов запищало, засвистело! Откуда-то забрызгали искры, в проход хлынула гарь.

— Госпожа!.. — Хайта с криком вскочила и кинулась на помощь графской дочке. Вскочил и парень в белом, но девчонки его больше не интересовали. Он метнулся в проход.

От боли тошнило, голова кружилась. Касабури нашел единственное, что могло его спасти: кольцо аварийной завесы. Ухватился за него и рванул вниз.

Из бортов выстрелили дымовые патроны. Черный силуэт летуна мгновенно окутался темным облаком, которое с каждой секундой расширялось. Словно исполинская медуза над землей повисла. Наводчики плевались от досады.

— Далеко не уйдет, — заметил командир. — Приготовить картечницы! Стравить газ! Высота сто мер, описывать круг по краю облака. Сигнальщику передать на землю: «Подбит летун на северном рубеже Бургона».


— Воин, что случилось? — всунулась в кабину златовласка. — Там полно дыма, все трещит! моя хозяйка задыхается!

Дым плавал и в кабине. Касабури торопливо передвигал рычаги, пытаясь удержать машину на лету, но та неумолимо шла к земле. Впереди все застилала плотная пелена, но пилоту она мало мешала. Куда меньше, чем боль в отбитом месте.

Хотелось гаркнуть: «Задохнись ты, со своей брыкучей госпожой!» Но хотя на глаза слезы наворачивались, и вовсе не от дыма, Касабури кое-как сдержался.

— Кольцо на стене, — процедил он. — На стене справа.

— Что?

— Дерни за кольцо, безмозглая!

Хайта повисла на кольце всем телом, бухнула вторая очередь патронов.

— Тащи хозяйку сюда.

— Слушаюсь!

«Раньше бы так слушалась!»

В разрывах между дымных клубов мелькнул клок просветлевшего неба.

«Пора надеть очки, — щурясь, Касабури пошарил в нагрудном кармане и похолодел. — Мои очки. Она их разбила, змеюка!»

Рука извлекла осколки.

— Хайта! — позвал он, не оглядываясь. Кашляя, обе девчонки ввалились в кабину и задышали прямо за его спиной.

— Хайта, сейчас мы упадем. Я откину фонарь, а ты выдернешь третье кольцо. Надо бежать вперед. Там, за парком, стан Гиджа. Там входы.

Надо было продолжать, а зубы сжимались от обиды, и слезы текли по лицу.

— А меня примут в стане? — глухо спросила Хайта. — Не убьют?

Он замотал головой. Глаза уже сильно резал свет.

«Неужели придется просить их о помощи? Как стыдно! Умереть легче».

— Хайта, ты видишь? Глаза не болят?

— Щиплет, — призналась девчонка.

— Это дым. А я…

«Я только что хотел скинуть ее с высоты. Она не поможет».

— …я почти ничего не вижу. Скоро совсем ослепну. Проклятое солнце. Хайта, доведи меня до Гиджи. Пожалуйста…

Она ответила не сразу:

— Да, воин. Конечно. Я постараюсь.

Еле различая землю в щели между прищуренными веками, сквозь слезы, Касабури нацелил нос летуна в просвет среди деревьев. Сшибая ветви, черная махина вошла в зеленую гущу листвы, тяжко ударилась брюхом оземь и, пропахав широкую борозду, остановилась. Колпак упал, открывая выход из кабины.

Было раннее утро в Бургонском парке. Дым завесы клубился среди деревьев, над росистой травой. Птахи начинали свои запевки, а листья поблескивали в первых лучах солнца. Стали куриться трубы кухонь и пекарен. В дворцовой капелле ударил колокол, призывая к утренней молитве. У кордегардии рожок пропел: «К разводу караулов!» Кто примкнув штыки, кто вспрыгнув в седло, синие жандармы расходились и разъезжались по аллеям, сменяя невидимую ночную стражу. Поскакал наряд к северному краю парка, где виделось дымное облако.

Пробитые ракетой батареи летуна истекали кислотой. Вскоре она проела катушки, и летун вспыхнул призрачным голубоватым огнем, пламенем цвета незрячих глаз Касабури.


Ночью Лара видела сон, похожий на явь.

Ей снилось, что она лежит в сене одна. Беззвучно поднялась крышка в каменном полу, из квадратной дыры по очереди поднялись двое мужчин, одетые в черное. Головы их были скрыты колпаками с прорезями для глаз и рта, как у монахов Тайного ордена. Высокие и сильные мужчины, в руках они держали что-то вроде больших серпов.

— Сюда вели троих, — сказал один. — Я точно видел, одна из них вылитая служанка с Ураги.

— Но здесь только одна, и это не она.

— Может быть, спряталась?

Они склонились, заглядывая под помост.

— Никого. Странно. А если ее увели жандармы?

— Сам посуди: зачем она жандармам?

— Для потехи.

— Пойдем к казармам.

— Но если и там ее нет…

— Значит, ты обознался.

Ругаясь вполголоса, мужчины сошли в подземелье, и пол вновь стал ровным.

Затем ей приснился Огонек. Она гуляла с ним в публичном городском саду, на ней были бежевые башмачки с высоким каблуком, длинное сиреневое платье с кружевной каемкой и шелковым поясом и подушечной сзади на пояснице, шляпка с бантом, белые перчатки с вырезом, а в руке кисейный зонтик. А Огонек был одет, как Удавчик, в таком же сюртуке, жилете и широкополой шляпе карточного игрока. Они кидали шары, сшибая кегли на приз, и выиграли фарфоровую куклу. На эстраде играл оркестр пожарных в начищенных касках. Лара была совершенно счастлива, когда Огонек пожимал ей руку и шептал любезности. А кукла оказалась вылитой Безуминкой. Кукла открыла глаза и сказала фарфоровыми губами:

— Будь со мной, я гибну.

Испугавшись, Лара проснулась. Сверху в башню лился утренний свет. Рядом на помосте было пусто.

Не веря глазам, Лара повертела головой. Никого!

«Может, я еще сплю? Это сон?»

Она ущипнула себя за руку. Нет, все по-настоящему. Запястье, отшибленное вчера ногой жандарма, распухло, болело и плохо гнулось. Место, куда ее пнул Сарго, казалось деревянным и отзывалось тупой болью на любое касание. Наверно, если стянуть лосины с панталонами, там окажется синячина на ползадницы. Вот собака, два хвоста!

«Но куда подевались девчонки? Их увели ночью?»

Раздался стук и топот. Дверь распахнулась, вошел какой-то унылый лакей с судками и кувшином в поставце с ручкой, а следом помятый Удавчик и Сарго в новом сюртуке, со свежей повязкой под котелком.

Жандармы и Лара уставились друг на друга сонными, оторопелыми глазами.

— А где эти двое? — выдавил Сарго.

— А я знаю? — ответила Лара растерянно, ощупывая сено, будто Хайта с Лисси могли в него зарыться без следа.

— Под помост забились. — Умный Удавчик упал на колени, изогнулся и заглянул вниз. Лара свесилась туда же, но увидела только темноту и пыльные камни. Внезапно Тикен взвизгнул как девчонка, шарахнулся, с размаху сел на зад и пополз от помоста, толкаясь ногами.

— Ты чего?! — выпучился Сарго.

— Там крыса!

Тогда и Лара завизжала, прижав кулаки ко рту.

— Молчать! — заорал Сарго, достав револьвер. — Где девчонки, говори, ты!

— Иди к дьяволам, недобитый! Мне страшно! Убейте крысу!

— Сама ты крыса, паршивка! Куда они делись?!

Побледневший Тикен встал, отряхивая брюки. Губы у него тряслись:

— Сарго, их нет. Сарго, тут некуда уйти. Нам головы открутят за пропажу.

— Тебе давно пора кочан сшибить, урод! Кто сказал их сюда посадить?!

— Кто? Ты, дубина!

— Их унесли черные, черные, — лепетала Лара, поджимая ноги. — Я во сне видела…

— А кого кормить-то? — спросил меланхоличный лакей, прикрыв зевок рукой в перчатке. — Ладно, я выставлю еду, а вы сами разберетесь.

— Тикен, стеречь девку, — приказал Сарго. — Я побегу рапортовать. Глаз с нее не спускать! Лишние порции можешь сожрать. Если в глотку пролезет.

Удавчик пометался по башне и с безнадежным видом бухнулся на помост рядом с трепещущей Ларой.

— Ешь, — мрачно молвил он. — С дворцовой кухни корм.

— Я правда видела, — шепнула Лара. — Они являлись ночью. Как могильные духи с крючьями. Но девчонок уже не было.

— Так я, пожалуй, третью порцию себе возьму, — решился лакей, присаживаясь с краю. — А винцо? Гере прапорщик, пить будете?

— Честное слово, я их видела.

Тикен безнадежно отмахнулся, снял шляпу, а затем обшитый кожей обруч.

— Наливай.

— За здоровье молодой барышни, — подмигнул лакей Ларе.

Из открытого судка пахнуло таким аппетитом, что у Лары в животе квакнуло. Наскоро пробормотав молитву и осенив себя знамением Ока, она, не теряя времени, придвинула посуду и замахала ложкой. От ужаса самое лучшее лекарство — мясо, тушенное с грибами и пряностями. Удавчик выпил стакан вина, добавил чего-то из плоской фляжки и стал тоскливо озирать каменные стены. Казалось, он вот-вот заплачет, душитель проклятый.

— Надо это место освятить, — заметила Лара, облизывая ложку и с трудом сдерживаясь, чтоб не вылизать судок.

— Поздно, крошка. — Он поглядел на нее, и Лара вздрогнула: настолько горьким и мертвым был его взгляд. — Кому идти в темное царство, того не отмолишь. Не нанимайся на службу, которая проклята.

— Ладно, господа, я понес посуду к судомойкам, — объявил повеселевший от вина лакей. — Благодарствую за угощеньице. Вы, барышня, осторожнее с Удавчиком. Он у нас первый любезник.

— Пшел вон, рожа холуйская. — Тикен с холодной свирепостью потянул револьвер из-за пояса, и лакей поспешил удалиться. Проводив его глазами, прапорщик задумчиво заглянул в дуло.

— Только этого не надо. — Лара отодвинулась.

— И не подумаю. — Убрав оружие, жандарм потер ладонью подбородок. — Надеюсь, ты меня поняла.

— Не очень, — призналась Лара. — В смысле, здесь не надо оставаться, да?

Вместо ответа он достал из жилетного кармана пакетик пергаментной бумаги и подал Ларе.

— Порошок от пьянки.

— Я не пью.

— Бери. Спрячь получше. Половину отсыплешь Безуминке. Скажешь, от меня. Больше пока не смог раздобыть.

Поглядев на его обруч, лежащий на сене, Лара подумала, что этот подарок был бы куда лучше. Удавчик заметил, куда она смотрит.

— Нельзя. Сейчас многие в эфире, перехватят голос.

— А когда можно?

— Потом узнаешь.

— С обруча голос далеко бьет?

— Сорок миль во все стороны. Кое у кого и дальше. Это монетный сплав, серебро с медью.

— А со шлема?

Удавчик слез с помоста:

— Я отведу тебя туда, где все расскажут. Тебе интересно?

— Ага.

— Значит, обойдемся без наручников?

— Да, пожалуйста. Я не побегу. Тут, я поняла, опасно бегать по газонам. Особенно ночью.

— Глазастая! — Тикен усмехнулся, глаза его повеселели, и он подал руку Ларе, помогая ей слезть с ложа. Отпускать руку Удавчик не спешил, Ларе стало от этого неловко, словно ее трогали в толкучке.

— Не бойся. Мне нужна одна женщина, только я ей не нужен, вот беда. Но ты девчонка с огоньком.

— Почему? — Она вспыхнула, по-своему поняв «девчонка с огоньком».

— Правильно понимаешь рукопожатие. Пальцами можно многое сказать. Даже объясниться.

Выйдя из башни, Лара с наслаждением вдохнула свежий утренний воздух, пьянящий как вино.

— Все же я маленько не в себе, — созналась она тому, кого Безуминка считала ублюдком и выродком. — Они исчезли. Как подумаю, мне холод по спине проходит, брррр. Они вернутся? Здесь случаются такие штуки? Я не знаю, что и думать… Я их полюбила. Прямо плакать хочется. Вы их будете искать?

«И чего я ему доверяюсь? — удивлялась Лара. — Ведь свинья жандармская. Нас тиранил. Но он Безуминку любит, страдает… Тоже человек».

— Их уже ищут, не сомневайся. Вообще с утра переполох, весь гарнизон на рогах! Под каждым кустом трое в синем…

— А что так?

— Корабль ВВС сбил машину мориорцев. Вон там, — показал Тикен. — Она сгорела. Может, кости какие найдут. Идем,будущий медиум Его Высочества. Гордись, тебя сегодня увенчают шлемом!

— Мне бы лучше руку затянуть, а то болит.

— Учти, личную вещь на тебя трачу, — заметил Удавчик, умело обвив ей запястье красным в белую клетку носовым платком, благоухающим изысканными духами. — Здесь таких платочков ни у кого нет, штучка стоит унцию с полтиной.

«Во, модник! Господские вещицы носит, амброй пахнет…»

— Я постираю и верну.

— Оставь. С тебя только поцелуй.

Лара окрысилась:

— Да ну вас, что пристали?!

— Кто, я? Ни боже мой!

Милосердная сестра

Запретная наука жила в Бургоне на западной стороне парка, во дворце Птицы-Грозы. Любимая птица бога была высечена в камне над воротами дворца: вместо глаза Око с молниями, клюв как меч, раскинутые крылья в острых перьях, хвост веером, лапы когтистые.

Дворец выглядел мрачно: приземистый, в два этажа, с мелкими окнами в толстых темно-серых стенах, под покатой черепичной кровлей. По углам стояли башенки со шпилями, а над крышей возвышались шпили-громоотводы с трезубцами на концах.

— Входи, — подтолкнул Лару Тикен, когда они оказались у двери.

Лара недоверчиво прошла сумрачный вестибюль. Навстречу из потемок выдвинулась сутулая фигура:

— Ты и есть новенькая? А почему в верховом костюме?

Это был невысокий худой старик, наряженный, как школьный учитель, в застегнутый доверху долгополый сине-черный сюртук и круглую шапочку. Голос у него скрипел, словно старикан был навсегда простужен, на чисто выбритом лице недовольная гримаса, а глаза смотрели твердо, как железные.

— Здравствуйте, гере профессор.

— Тебе известно, что значат слова «быть прилично одетой»? Ты не на конной прогулке.

— Этот костюм дала мне ан Безуминка.

— Ан Безуминка! — Старик усмехнулся, его взгляд стал немного мягче. — Иди за мной. Меня зовут Рикс Картерет или профессор Картерет. Я здесь господин, ясно?

«Наверно, он тоже кого-то убил, если поселился здесь, — думала Лара, шагая за стариком по неосвещенному коридору. — Надо было выспросить побольше у Удавчика. А если мне дадут шлем, я смогу вызвать Огонька? Нет, рано. Сначала все разузнаю как следует».

— Кто ты, из каких мест, и кто твои родители? — сухо спрашивал профессор на ходу, не оборачиваясь.

— Я из Гагена, Гурской провинции. — Лара разглядывала потолок и стены. Вдоль стен тянулись кабели в свинцовых и каучуковых чехлах, как на электростанции. — Мой батя — мастер Ольдер, кровельщик, а мама Рута — из прислуги.

— Братья, сестры есть?

— Да, брат младший, а сестренка совсем малая. — Сказав это, Лара спохватилась: «Эй, помалкивай, болтушка!»

— Кто-нибудь еще в семье или родне слышал голоса?

— Нет, я одна заболела.

— Заболела… Напротив, барышня Динц, ты одна среди них здоровая. Ты грамотна? Считать умеешь?

— Ага.

— Ну что ж, проверим твою память и способности. Но как бы то ни было, барышня, отныне ты в службе Его Высочества. Пока будешь иметь звание кадета и жалованье сто унций в месяц.

«Сто унций! — Лара едва не ахнула. Она редко держала в руках больше полтины, и то считала за великое богатство, и вдруг такие деньги! Но восхищение мгновенно схлынуло, стоило ей подумать: — Э-э, за просто так сто унций не отвалят. Какую же работу мне назначат?»

— Но если ты откажешься служить, — остановившись, Картерет в упор поглядел на нее, — следующая ночь станет для тебя последней.

Лара не нашла слов, только смогла кивнуть.

— Надеюсь, ты будешь умницей.

Комната, которая открылась ей, была велика, словно общий зал школы. Только потолок низковат, и окна будто бойницы. Освещали комнату электрические лампы.

Из мебели были только одинаковые шкафы, стулья, письменные столы и три странных кресла. Такие кресла Лара видела в комнате ужасов, в публичном городском саду, где за пять лик показывают страхи и куда младших детей не пускают. Вроде бы на кресло сажали еретиков, чтобы их мучить. В Церковном Крае до сих пор сажают, там суровые порядки.

Сделанные из толстых досок и массивных брусьев, кресла имели высокие спинки, к которым привинчены колпаки цвета тусклой бронзы. Как раз, если сядешь, голова окажется под колпаком.

А в одном из кресел сидела Безуминка!

Она едва взглянула на Лару, вновь уставилась в пюпитр, торчавший перед ней на гнутой штанге, и продолжила читать, отчетливо выговаривая каждое слово: — Седьмой эскадрон направляется в Линдес через Конт и занимает шлюзы. Шестнадцатый дивизион следует в Каллен и занимает позицию у железной дороги.

«Я раньше слышала такое, — вспомнила Лара. — Она диктует приказы военным частям, вот что».

Голос Безуминки звучал странно, словно… словно она была под хмельком и старалась говорить четче, чтобы язык не заплетался.

Безуминка перевернула лист на пюпитре и помотала головой под бронзовым колпаком. Она жмурилась и кривила губы, будто ее терзала изжога. Лицо девушки выглядело хуже, чем вчера. Она что, так и не выспалась? Кожа побелела, глаза ввалились.

Лара заметила, что Безуминка не просто сидит в кресле, а пристегнута к нему. Ремни охватывали ее тело под грудью и в талии, а ноги были прихвачены к подножкам.

«Ничего себе работенка! Никаких ста унций не надо. Пропади все деньги, я должна отсюда выбраться! То-то Удавчик намекал: „Не нанимайся на службу, которая проклята“! Но как отвертеться?»

Кроме Безуминки, в комнате-зале находился еще кое-кто. Двое жандармов в темно-синем, с револьверами и саблями. Они тихо сидели вдали у стены, покуривая папиросы, и табачный дымок уплывал в вытяжные окошки. Лица у свиней были совершенно равнодушные.

— Вот твое место, — указал профессор на пустое кресло. — Унтер! Помогите барышне устроиться и опустите ее шлем пониже.

Жандармский унтер безмолвно застегнул ремни и надвинул колпак на Лару, закрыв ей уши. Она поерзала, прислушиваясь, но голосов в голове не было.

— Я показываю таблицу. — Профессор повернул к Ларе пластину на штативе, покрытую короткими словами. — Ты запоминаешь, что там написано, и повторяешь вслух. Не спеши! Сначала микстура.

Жандарм поднес к ее губам стакан, наполовину налитый чем-то желтым. Из стакана в ноздри ударил резкий аптечный дух. Лара отдернулась, закусив губу.

— Пей. Настойка пьянь-травы, тебе понравится.

— Не хочу.

Рукой в белой перчатке унтер хлестнул Лару по лицу:

— Пей.

Сжав зубы, она отвернулась от стакана. Глаза защипало от слез. Свиньи!

— Валган, — прервав диктовку, сказала Безуминка, — когда тебя будут вешать, я буду тянуть за ноги. А потом станцую на твоей могиле.

— Продолжай вещание, не отвлекайся. — Унтер даже не взглянул в ее сторону, наблюдая за Ларой. — Зажму нос, сама проглотишь. Пей.

Захлебываясь и лязгая зубами о стекло, Лара выпила жгучую мерзость и закашлялась. Жидкость как битое стекло сползла вниз, в живот, и вскоре Лару охватило пьяное тепло. Голова закружилась, стало как-то по-дурному весело. Слова на таблице качались перед глазами. Лара казалась себе одинокой, как никто на свете.

— Запоминай и повторяй. Унтер, снять заземление.

Собака Валган нажал педаль внизу, позади кресла.

На голову обрушились вперемешку далекие и близкие голоса:

—  Приказ понял, выполняю. Внимание, Безуминка, повтори для арсенала в Каллене: выдать шестнадцатому дивизиону пятьсот тысяч патронов к картечницам. Куда подогнать мотофургоны? У меня помехи из-за грозы, плохо тебя слышу. Безуминка, кого ты вешать собралась? Если тебя кто-то тронул, только скажи. Ты меня слышишь?

Последний голос принадлежал Удавчику. Лара пошевелила пальцами, глядя на его платок.

— Сгинь из эфира, пьянь, — огрызнулась Безуминка. — Сними обруч, час не твой!

— Имя. Что там происходит? — не сдавался Тикен.

Лара сдерживалась, но не вынесла обиды и заплакала:

— Валган! Он меня силой напоил!

— Лара, понял. О, дьявол, надо было проводить тебя. Пусть он выйдет.

— Выйди к Удавчику, — проговорила Лара, с ненавистью сверля унтера мокрыми глазами. Голос у нее срывался. — Ты не мужик, а блевотина.

— Эй, в Бургоне, хватит разбираться, надоели! — сердито встрял далекий голос. — Безуминка, вещай дальше!

— Отлично, связь есть, — кивнул профессор, наблюдавший за стрелками на приборах. — Продолжим с таблицей. Унтер, сходите на крыльцо и передайте прапорщику Тикену мой приказ: снять обруч и не вмешиваться в вещание.

Валган глядел на Лару как на жалкую собачонку, которая вдруг ни с того ни с сего укусила его. Распрямившись, он зашагал к выходу: рослый, плечистый. Лара поняла, что унтер сильней Удавчика.

«Но… он не смеет поднять руку на офицера!»

А как оно в полку, где сплошь выродки?..

Тикен уступал Валгану в росте и ширине плеч, зато ловко умел стравливать бойцовых псов, чтобы самому остаться в стороне и не марать рук.

Когда унтер вышел на крыльцо, Удавчик объяснял пришедшему Сарго:

— …и дал девчонке по мордасам.

— Да, гере корнет, — подтвердил Валган. — Той самой, которая вас подстрелила. Таких надо воспитывать, верно?

— Хм! — Сарго набычился, его кривой нос побагровел. — А тебе она что сделала?

— Не слушалась.

— Поди, в кресле сидела?

— Так точно.

— Когда я ей вломил, она была с оружием в руках. Это законно. Тикен, я иду под арест, за недосмотр… — Сарго скосился на унтера. — Если что, вели снести его в лазарет.

И он показал на Валгане, за что кулачные бойцы попадают в полк.

Такой уж полк был у Его Высочества!


— Извольте убедиться, граф. — Принц широким жестом пригласил Бертона подойти к столу, где была разложена одежда.

Граф испытал невольную дрожь, осматривая вещи. Да, никаких сомнений, все это принадлежало Лисси. Вот вышитые именные метки. С одной стороны платье и сорочка разорваны, но следов крови нет.

— Она жива? Цела? — проговорил он вполголоса.

— Ей ничто не угрожает, — заверил принц, теряясь в догадках, каким образом ан Лисена ускользнула из башни и куда она подевалась. Разъезды прочесывали парк, но пока безуспешно. Ночная стража отчиталась, что троих действительно отвели в башню, но до рассвета оттуда никто не выходил. Мистика какая-то!

В довершение дурных событий на краю парка авиаторы сбили мориорский летун. Должно быть, пилот был неопытный, раз позволил засечь себя в свете зари! Сгорел, бедняга, в кислотном огне, даже костей не осталось.

Однако граф был в руках принца, и это согревало душу Цереса. Когда граф выполнит условия сделки, обратного пути не будет! Он тоже станет заговорщиком.

— Все мои предложения в силе, любезный Бертон. Пост канцлера ваш, а люди Гестеля мои. Когда наше предприятие увенчается успехом, дочь вернется к вам. Вы можете сейчас же отправляться в Гестель и готовить его к эвакуации. Половина питомцев должна быть доставлена в Бургон, а остальные в те места, куда я укажу. Завтра я жду здесь принцессу Эриту.

— Я не могу привезти Ее Высочество против ее воли, — хмуро ответил граф.

— А вы попробуйте. У вас получится. Для верности я дам вам отделение своих жандармов.

Слово «верность» прозвучало из уст Его Высочества как-то двусмысленно.

Бертон еще раз перебрал вещи своей дочери. Кроме печали, его начали одолевать сомнения. Как ученый, он привык решать проблемы и загадки, а перед ним лежала именно загадка.

«Платье не обожжено, только порвано в одном месте. Значит, Лис как-то сумела покинуть поезд до бомбежки. А потом? Лес был сожжен наутро, но и этого Лис избежала. Затем подошли жандармы принца…»

— Где образец ее почерка?

— Позже. Я предъявлю его позже. — Принц постарался не выдать своего замешательства, но тень неуверенности на его лице не укрылась от наблюдательного Бертона.

«Ах, „позже“! Вариантов только два: либо Лис отказалась писать под его диктовку… и тогда она истинно благородная девица, либо она не в состоянии взять в руки перо. Ранена? Мертва? В любом случае я не имею права быть слабее собственной дочери. Что ж, Ваше Высочество, вы сделали свой ход, теперь мой черед».

Холодно откланявшись, граф покинул Цереса и вскоре уже катил к Гестелю, а следом пылил небольшой эскорт мотофургонов с лаково-черным броневиком.


Крепко выспавшись под действием какой-то лекарской настойки, Огонек проснулся почти здоровым. Только временами его слегка мутило и кренило на сторону, если он слишком резко вертел головой.

Держать его у себя синие жандармы не собирались и отправили санитарным паровиком на станцию. Там кипела выгрузка-погрузка, сплошь воинские эшелоны! Купол умело руководил в новой запретной зоне, вывозя перепуганное и возмущенное население, а взамен располагая вокруг озер саперов.

Раненому полагается лежать на носилках. Огонек не раз порывался вскочить. Валяться без дела ему была мука мученическая, но бородатый санитар укладывал назад:

— Лежи, малый. Видишь бирку? Гере доктор пометил тебя: «Голова ушиблена». Значит, полный покой. Сейчас эшелон подойдет, сдам тебя поездной команде.

— Да я здоров!

— Доктор сказал, значит болен.

— А девчонок в зоне нашли? Там должны быть три девчонки.

— Может, и вправду здоров, если о девках думаешь, — хмыкал санитар в бороду. — Только у меня приказ, лежи и помалкивай.

— А среди раненых девчат не было?

— Какое там, одни солдаты. Убило многих, беда. Ты еще везунчик!

В глазах у Огонька стояло мимолетное зрелище, увиденное им в овраге у позиции. Темноволосая скуластая милашка наставила ствол прямо на него, а карие глаза так и сверкали! Жуть, красотища! Прямо все внутри переворачивается, как вспомнишь. Голос у нее такой колючий, щиплет за душу. Что угодно отдашь, чтоб вновь ее увидеть.

«Скорей бы шлем напялить. Я сразу наших опрошу по кругу, слышал ли кто ее. Не может быть, чтобы она на связь не вышла! Даже если боится, все равно попробует».

Отчего-то Огоньку казалось, что Ларита будет его искать и звать. Ну беглая, ну и что? Граф Бертон не зверь, простит. Главное, найти ее, а там дело наладится.

Так, в мечтах и маете, доехал он до Гестеля, а там его вмиг определили:

— В лазарет!

Дружки из мужского корпуса, даже девчонки посмелей из женского сбежались подержаться за его носилки и спросить про бой у леса. Огонек тотчас притворился раненым героем, вытянулся на носилках, то и дело страдальчески закрывая глаза, словно от боли.

— Страшно было?

— Мрак. Наша самоходка в упор дала по черепахе. А та как шибанет лучами!

— Давай скорее поправляйся! Придешь, расскажешь.

— Нас завтра увозят.

— Куда?

— Не говорят. Жандармы прибыли, будут охранять. Здесь опасно.

— Тебя, наверно, в звании повысят!

Попасть в лазарет было всегда заманчиво. Этот монастырский корпус стоял в стороне, туда не пускали. Мало кому удавалось там побывать, потому что смолоду все здоровые как кошки. Но уж кто полежал в лазарете, те вспоминали и облизывались:

— Там такие сестрички ухаживают, прелесть. И подушку подоткнут, и с ложечки напоят. Есть даже дворянские дочки, с особого корпуса. Руки нежные-пренежные, как шелковые, а голоса будто хрустальные.

Огонек едва не подпрыгивал от нетерпения на носилках, предвкушая новые неслыханные впечатления. Ларита то являлась ему в воображении, то исчезала, а голова кружилась, или от ушиба, или от волнения.

— Кадет, вы можете подняться? — пропела милосердная сестра, вся в белом и черном, как монашка.

Огонек кивнул и ответил:

— Нет, ноги не держат.

— Мы вас переоденем в лазаретную одежду.

«О, ни за что! Давайте скорее!» — Он зажмурился. Сейчас они притронутся. Ай! Вот, притронулись. А почему так крепко?

Он распахнул глаза. Птички-сестрички сгинули, его раздевала сильная сухощавая тетка, годившаяся ему в бабушки. Левый глаз ее отсвечивал бельмом. Огонек икнул от ужаса.

— Вы… кто?

— Сестра Мана, — твердым мужским голосом ответила черно-белая дама. — Не смущайтесь, кадет. Вот ваши подштанники.

За ширмой тонко хихикнули. Красный от стыда, Огонек стремительно натянул белье и стал путаться в завязках. Пижама, халат, тапки, готово!

— Сестра Эрита, проводите кадета в палату.

— Я помогу вам, — тихо молвила черно-белая девчонка, поддержав его под руку.

Огоньку казалось, что небесный дух ведет его в рай. Только у духов из обители громов могут быть такие изящные руки и лица, словно с иконы. А какая осанка, с ума спрыгнуть. Идет, будто плывет, фигура под одеждами рисуется: одно, другое обозначится и тут же спрячется, как нарочно для соблазна. Глаза желто-карие, а из-под чепца чуточку выбилась шатеновая прядка. Губы тонко прорисованы, прямо горят темным огнем и будто скрывают улыбку.

— Эрита, как вас здорово зовут, — выдохнул Огонек, пошатываясь от блаженства. — Как принцессу.

Милосердная сестра потупила глаза, но все-таки стрельнула взглядом из-под ресниц.

— Вы лучше молчите, а то упадете в обморок.

«Эрита, Ларита, все в башке перепуталось. Мамочка, пропадаю!»

— Я буду за вами ухаживать.

Он разинул рот, но слов не нашел.

— Только ведите себя достойно.

— Я, да, слушаюсь!

— Скоро я принесу вам кушать.

— О-о… вот рука. — Огонек согнул руку, потряс висящей кистью. — Будто отнялась. Покормите?

— Вы левша?

«Не ту руку показал, дурила».

— Да, правая тоже.

Она покачала головой.

«Не верит!»

— Вы кандидат в младшие офицеры, — терпеливо заговорил желтоглазый ангел, пряча улыбку. — Вам нельзя ребячиться. Даже если вы очень молоды.

— А вы красивая, — выпалил Огонек.

— Я знаю.

— Можно как-нибудь поговорить через эфир.

— Я левитесса, а не медиум, — спокойно ответила сестра Эрита, открывая дверь палаты. — Буду очень вам признательна, кадет Хавер, если вы не станете шутить о том, приятно ли взлетать по ночам.

— А как оно в самом деле? — Огонька разобрало. Раз уж она сама заговорила! — Можете на меня положиться, я никому не передам, слово воина.

Девчонки-лунатички не слишком откровенны. Если какую при луне поднимает с кровати, это значит, что за ней пора ухаживать. Начав летать, они становятся загадочными, поджимают губы и так далее.

— Надеюсь, вы знаете цену словам, — промолвила Эрита, испытующе глядя на Огонька. Затем удалилась, развевая черно-белые одежды.

«А можно так, чтоб сразу две девчонки нравились?» — в тоске спросил у бога Огонек, но Громовержец не ответил.

«Как вырвусь в церковь, погадаю у алтаря Девы-Радуги, на кого выпадет» — в отчаянии решил он, словно еретик или язычник. С чем и повалился в кровать, ждать возвращения сестрички.

Поесть горячего! Поглядеть на нее! Больше ничего не надо.


Валган не вернулся.

Второй унтер ушел поглядеть, куда пропал напарник, и тоже как сквозь землю провалился.

Лара улыбалась мстительно и злобно, время от времени слизывая кровь с губы. Она слышала, какой разговор шел за входной дверью и чем он закончился. Молодец Удавчик, что не сразу обруч снял!

На смену прежней паре пришли два других жандарма. Эти вели себя лучше, помня о кулачищах Сарго. Когда-никогда он из-под ареста выйдет. У верзилы две отрады: выпить и подраться. Девки в третью очередь.

Порция микстуры сломила Лару. Наверно, профессор подмешал туда что-то, ослабляющее волю. Или пьянь-трава сама такая?.. Лара хлебнула и еще раз, и еще. Голова туманилась, накатывало беспричинное веселье или безысходная тоска. Но глаза остались ясными, и понимать она не перестала.

А понимать пришлось немало.

Во-первых, Лара узнала, что у нее память медиума. Просто раньше не обращала на это внимания, или память резко выросла. Она легко и точно повторяла ряды слов, которые видела всего несколько мгновений.

Во-вторых, она начала слышать направление и расстояние. Правда, точно в мерах и милях назвать не могла, но уже чуяла дистанцию. А чувство направления на голос Картерет измерял круговой линейкой, надев ее на шлем.

В-третьих, само то, что с ней говорят люди-невидимки из дальней дали, наполняло девчонку незнакомым раньше восторгом.

«Я могу! Могу! Они будто рядом».

Их было четверо. Безуминка вызвала их в конце сеанса, чтобы помогли испытать Лару. Двое мужчин, девчонка и женщина. Драгун, Лепесток, Ласка и Шельма. Своих имен они не называли.

— Привет, новая! Какой позывной у тебя будет?

— Пока не знаю, — отвечала Лара.

— Ну-ка, прикинь, где я.

— Лепесток вон там. — Лара поворачивала голову, и профессор отмечал точку на шкале.

— А сколько тебе лет? Правда, микстура противная? Где я? — смеялась Ласка.

— Ласка вон там.

Действительно, микстура была отвратная. Если бы не плотный завтрак, Лара стонала бы от изжоги.

— Когда-нибудь я грохну этого плешивого козла, —обещала Шельма. — За вас, вроде тебя и Ласки. Мне-то уже не выбраться. У меня трое, мужа нет. Без денег никуда, а продаваться не могу, уж лучше в реку. Где я? Скажи, где я?..

— Шельма вон там. — Показав глазами, Лара на миг увидела худую женщину в шлеме, а вокруг бегает пара детишек. — Я ее вижу.

— Цвет волос? — тотчас спросил профессор.

— Рыжие. С проседью. Хотя она не старая.

— Не говори ему! — вскрикнула Шельма с запозданием.

— Очень интересный дар. — Профессор всмотрелся в Лару, словно хотел заглянуть ей внутрь головы. — Будет весьма любопытно с тобой поработать.

Безуминка отстегнулась от кресла и подошла к столу, налить себе воды. Она поглядывала на Лару с неприязнью. Профессор, отпустив жандармов, тоже убрел куда-то, оставив их вдвоем.

— Помогите мне, — попросила Лара, пытаясь освободиться от ремней.

— Откуда ты такая способная выискалась? — спросила девушка, кривя губы. — Хочешь выйти в офицеры? Ну давай. Только ты раньше сопьешься и сдуреешь.

Слегка покачиваясь, она приблизилась вплотную к креслу Лары и подразнила ее стаканом воды:

— Пить охота? Во рту пересохло? Это гигауна — пьянь-трава, детка. Мы ходим в эфир по ручейку микстуры, а он течет прямиком в ад. Все там будем.

— Я совсем не хочу вас обойти. Мне тут противно.

— А, не хочешь? Пустые слова. Рикс предложит тебе тысячу унций, сама будешь в кресло рваться. Слышать, видеть за сотни миль… Ради этого жизни не жаль. Ты же увидела Шельму?

— Раньше я никогда не видела…

— Мориорская броня. — Безуминка постучала по шлему костяшками пальцев. — Она усиливает в дьявол знает сколько раз. Разбудит даже то, о чем ты не подозреваешь. Тебе было хорошо, я заметила. Слышать, видеть, это счастье. Без шлема я словно слепая. Ты мне мешаешь.

Безуминка взяла со стола круговую линейку, провела пальцем по ее ребру.

— Не слишком острая. Я была пьяная. Просто случайность.

— Тикен! Удавчик! — закричала Лара.

— Не ори, он не слышит. Твой шлем заземлен. Что за делишки были у тебя с Удавчиком, а? Он повязал тебе надушенный платочек, как прелестно.

— Он передал вам порошок от пьянки, — торопливо вымолвила Лара.

Лицо Безуминки вмиг изменилось:

— Где порошок?

— Обещайте, что не тронете меня.

— Порошок, быстро!

— В правом кармане.

С лихорадочной спешкой достав пакетик, Безуминка высыпала его в стакан и принялась взбалтывать. Вода помутнела, стала белесой.

— Что же ты раньше не сказала?! А вдруг не успеем?!

— Вы ругались на меня.

— Еще бы не ругаться! Является девчонка, сразу начинает видеть через шлем!

Девушка залпом выпила раствор, содрогнулась от горечи и принялась расстегивать ремни Лары.

— Живо. Когда я сяду в кресло, снимешь заземление. Нельзя терять ни секунды. Кто выдумал эти педали сзади!?

Лицо Безуминки еще сильнее побледнело, на лбу ее выступила испарина, она дышала как больная. Лара испугалась:

— Вам плохо?

— Дурь выходит, — прохрипела девушка. — Следи, чтобы я не упала. Если выключусь, бей по щекам, сильно.

Она опустила на голову шлем, зажмурилась и вслушалась. На нее наплывал открытый государственный эфир.

— Ларита Динц вызывает Огонька Хавера! Ларита вызывает Огонька! Бургон! Бургон!

— И про Лисену Тор-Майда, — подсказала Лара, но Безуминка уже подняла шлем.

— Хватит, и так слишком много сказала. Думаешь, эфир не прослушивают? Вся надежда, что я попала на слухачей Купола, а не на своих. А ты молодчина, друзей не бросаешь. — Она погладила Лару по руке, как будто извиняясь. — Прости, если я… Ну, если я плохо вела себя. Это все микстура, гигаин… Когда пьяная, я не соображаю. Хочешь жить у меня в доме?

— Вы хотели говорить с кем-то другим? — помолчав, спросила Лара.

— Какая теперь разница, хотела, не хотела? — вспылила Безуминка. — Лучше не перечь мне! Что я сделала, то сделала, не твое дело. Отвечай, да или нет? И давай на «ты», как сестры, ты уже большая.

Те, которые летают

Покинутый воздушный корабль потерялся в дыму среди леса.

В суматохе Лис не думала, как она с Хайтой оказалась высоко в воздухе, и что за странное судно их подобрало. Но когда они бежали вместе, поддерживая под руки ослепшего пилота, Лисси оглянулась, увидела корабль снаружи и узнала его.

В раннем детстве она листала толстую «Историю нашествия», роскошно изданную с фотогравюрами и глянцевыми цветными картинками. Листы мелованной бумаги так приятно было гладить пальцами! А корешок книги до того вкусно пахнул клеем и еще чем-то, что его хотелось лизнуть.

Иллюстрации в книге напоминали священные легенды о битвах Громовержца и его ангелов с великанами и морскими чудищами.

Повзрослев, она научилась читать, и книга открылась ей по-новому.

Чудовища, вышедшие из кратеров после падения «темных звезд», были машинами с Мориора. Сражения гремели год, и другой, и третий, пока не удалось загнать пришельцев назад в кратеры. Там их заливали огневым составом, кислотой и щелочной водой, чтоб дьяволы погибли в подземельях.

Если их не удавалось уморить, вокруг вкапывали фугасы, рыли сторожевые шахты и объявляли место запретной зоной. Батюшка, тогда молодой штабс-капитан, изобретал для шахт приборы, чтобы угадывать место подкопа, и удостоился высочайшей награды.

Но дьяволы могли не только рыть ходы и двигаться на многоногих черепахах. Они умели летать без винтов и аэростатов, почти бесшумно. Благодарение богу, их черные корабли слабы и тихоходны.

«Это черный корабль! Я летала с дьяволом. Но тогда кто же Хайта? Она говорила на одном языке с пилотом. А Безуминка? Кто она?»

Задержаться и хотя бы на пальцах объясниться с Хайтой времени не было. Над лесом слышалось рокочущее «бух-бух-бух-бух» винтов дирижабля, порой раздавался треск картечниц. Отсюда надо бежать подальше!

Вскоре нашлось и подходящее укрытие, но эта находка встревожила Лисси.

«Кажется, мы не в лесу, а в парке. Неужели опять в Бургонском?..»

На берегу старого пруда, зеленого от разросшейся ряски и кувшинок, она заметила что-то вроде пещерки в холме. Вблизи это оказался заброшенный, давно не ухоженный грот, обделанный диким камнем и весь покрытый изнутри мхом.

Они забрались внутрь и притихли, сев у стены. Хайта сняла сюртучок, зубами и ногтями отодрала его подкладку и сделала пилоту повязку на глаза.

Златовласка замечала, что юница как-то враждебно на нее косится и сторонится своей служанки. Пару раз Хайта пыталась приласкаться к госпоже, но та отодвигалась с недовольным видом.

— Чем я вас расстроила? Скажите!

Наконец, Хайта обратилась к Касабури, который вообще с момента высадки не проронил ни слова:

— Воин, почему вы молчите? Мне больно, что я одна говорю, а мне никто не отвечает!

— Разве ты хочешь со мной говорить? — сквозь зубы отозвался тот, отвернув лицо.

— Да, да! Мы же с Ураги, почему мы должны ссориться?

— Ну ты сказала! Кажется, я точно объяснил, как отношусь к тебе.

— А я ничего не поняла. Почему вы мне велели умереть, в чем я провинилась?

«Правда, в чем? — вдумался Касабури. — Да в том, что она служанка предателей! Виновны все — и рабы, и хозяева».

Под его робой лежало письмо правителям Гиджи, ради которого он отправился в рискованный полет. Текст ему велели заучить, вдруг бумага пропадет. Правители Канхай Джару кланялись гиджитам и подтверждали, что новых принимать нельзя. В земле мало места, вдобавок пришельцы навлекут на людей шахт новую войну.

— Так сказали великие люди оружия, — наконец, нашелся он с ответом.

— А наши господари говорили, что вы примете нас как родных.

— Что тебе надо? — Касабури выпрямился. — Я обещал, что заступлюсь за тебя в Гидже, вот мое слово. Если хочешь, будешь согревать мою постель. Если нет, отдам тебя гиджитам.

— Я уже нашла, чью постель согревать, — с ехидцей ответила Хайта. — Я не из тех, кто меняет господ каждый рассвет. А кстати, воин, вы знаете здешний язык?

— Немного, — буркнул Касабури.

— Наверное, вы посвятили воинским искусствам уйму времени, — притворно вздохнула она. — Это так сложно! Некогда языки учить… А я за три рассвета узнала слов пятнадцать-двадцать, вот.

— Чего ты ко мне привязалась? Хочешь, чтобы я тебя учил? Тогда оставайся при мне навсегда.

— Нет. Но госпожа глядит на вас с большим состраданием. По-моему, вы ей симпатичны. Почему бы вам с ней не побеседовать?

— Мы с ней уже потолковали. И так еле хожу. Хватит с меня этих разговоров.

Конечно, угостить парня коленом, это плохое начало отношений. Кое-кого из своего стана Хайта угощала похожим образом, если они себя нагло вели. Но ведь можно и помириться?

— Кажется, она в чем-то нас подозревает, — зашептала Хайта, придвинувшись к воину. — Надо ее успокоить. Ну же, давайте!

Касабури колебался. Русоволосая мирянка ему нравилась, но от ее привета до сих пор так ломило, словно восьминог лягнул.

— Послушайт… — начал он по-мирянски.


Лисси еще дальше отодвинулась, едва парень в белой робе заговорил на понятном языке. Какой варварский акцент! Витенцы из северного полушария и то лучше говорят.

— Я не желат вы зла, — коряво выговаривал он, поводя головой, как слепой. — Вы не понят. Это наше с… с она… родное дело. Тогда я растеряйся. Мне летать, и тут вы. Бойся, что вы упасть.

В глубине души Лисси уже осознала, как она оказалась под самым небом. Но признаться себе самой, что у нее лунная болезнь, сил не хватало.

«Как же так?.. Я — левитесса?.. Нет, не хочу! Выходит, он меня спас?..»

Те, за кем не уследили, иногда возносятся так высоко, что разбиваются в лепешку. Хорошо, если обойдется ходьбой по верхушкам трав, а если выше?

— Я уйти. Когда солнце нет, я видеть. Я уйти. Не будем враг.

— Вы мориорец? — напрямик, резко спросила она.

— Кто это?

— Вы прилетели на «темной звезде»?

— Не я. Давно. Мой отец. Я родись тут, на Мир.

— Когда упала звезда, — напряженно проговорила Лисси, — мои братья и моя минита погибли. И я сама чуть не погибла. Я вас ненавижу. И ты, Хайта, тоже из них!

— Что она сказала? — Хайта затормошила Касабури, но тот подавленно молчал, опустив лицо.

«Бесполезно. У нас не может быть ничего общего».

— Я никто не погубил, — покачал он головой. — Мне жаль. Мы жил врозь, был тишина. Тут корабли летала. Это нет я. Нет мы. Другой. Вы может уйти.

— Да, так будет лучше. — Лисси поднялась, но тут Касабури вскинул руку:

— Тише. Снаружи ходить. Три, пять лошади под седло.

«Если мы в Бургоне, то это жандармы, — вздрогнула Лис. — О, нет, только бы не они!»

Между тем пилот встал на четвереньки и принялся обшаривать пол грота. Лисси, наконец, заслышала мягкий стук копыт и фырканье коней, отступила поглубже в темноту, но грот был маленький. Стоит сюда кому-то заглянуть, как их найдут.

Зацепив пальцами за какую-то почти незаметную выемку, пилот рванул вверх, и в полу открылась каменная крышка. Внизу темнела яма.

— Туда.

Не раздумывая, Лис соскользнула в яму вслед за Хайтой. Пилот нырнул последним, крышка беззвучно опустилась. Каменный мрак сомкнулся над ними.

— Откуда вы знали, что здесь…

— Где мы есть, всегда убежища. Там затаиться. Вам благодаря.

— Почему мне? — со злостью прошептала Лисси.

— Вы найди пещера.

Рядовой жандарм с карабином спешился и осмотрел грот.

— Никого, ваше благородие! Пусто, мохом заросло.

— Едем дальше.


В полной темноте, где слышно лишь дыхание и ощутимы лишь случайные прикосновения, Лисси начало открываться знание, прежде ей неизвестное. Этого не узнаешь от педагога в учебной комнате!

Должно быть, недаром в старину волхвы и жрецы спускались в черные пещеры, чтобы им открылось сокровенное. Даже сейчас праведные монахи молятся в подземных кельях и становятся святыми. Говорят, тишина могилы позволяет слышать голоса духов. Из катакомб еще никто не возвращался таким, каким вошел туда.

— Я переводи. Она рассказать, — объявил пилот, когда Хайта начала говорить.

Постепенно Лис привыкала к его ломаной речи.

— Когда первая армада улетела к Миру, меня еще не было. Мудрецы видели — Мир голубой от воды и зеленый от деревьев. Там жизнь.

— У них телескопы? — перебила Лис.

— Я не знаю, о чем говорит госпожа. Они видели. Они построили пускатель, который бросал корабли в звездное небо. Я видела его развалины.

— А раньше, до первой армады, вы прилетали на Мир?

— Я не знаю. Мудрецы придумали, как взлетать.

— У вас слишком много людей? Негде жить?

— На Ураге холод. Темнота. Мало воды. Но я люблю ее. — Голос Хайты задрожал. — Так больно было улетать! Я знала, что больше ее не увижу. Корабли летят в одну сторону, они не возвращаются.

— Почему разрушили пускатель? — спросил Касабури.

— Господари воевали.

— Они оставили наших отцов без подмоги, — недобрым голосом сказал пилот. — Там сводили счеты, а здесь сгорали и захлебывались кислотой. Хорошо, что мы нашли тут союзников.

— Вот как? — изумилась Лисси. — Кто же это? Витенцы? Вейцы? Или империя Фаранге?

— Ваших названий я не понимаю. С нами подружился Синий повелитель.

В голову Лис начали закрадываться ужасные подозрения.

— Но тех, кто перешел на сторону мирян душой и телом, мы не любим. — Голос Касабури прозвучал зловеще. — Мы сами по себе.

— Значит, ты полетела не по своей воле? — обратилась Лисси к Хайте, а Касабури перевел.

— Конечно, моя добрая госпожа, я ведь рабыня, — ласково ответила златовласка. — Просто меня выбрали, потому что я здоровая и кани джику рузи.

— Что это значит?

— Если бы я знал, то перевел бы. Что-то новое они там выдумали. Такого у нас в языке нет.

— А «киалибу файнес»? — вспомнила Лис давешнее выражение.

— Это мы, люди шахт. Так мы зовем себя.


К вечеру в Гестеле установилась нормальная атмосфера сборов. Если завтра эвакуация, к утру все должно быть сложено и собрано в дорогу. Паковали архивы, мелкий инвентарь, личные вещи. Объявили, что после завтрака надо свернуть постели и по порядку сложить их в повозки, которые приедут утром.

Ученики Бертона сновали туда-сюда, оживленные и возбужденные. Переезд! Такое нечасто случается, это как выезд на общий пикник или на праздничный парад. Ребята пользовались случаем пообщаться с девчонками без присмотра наставников, подержаться за руки и поделиться всем, что в голову пришло.

— А правда, гере унтер-офицер, что от медиумов родятся медиумы? — спросил рядовой, наблюдая за укрывшейся в тени парочкой. Жандарм с желтыми нашивками тоже поглядел в ту сторону, пошевелил усами:

— Тут целый питомник. Будто его сиятельство разводить их вздумал. Ты, брат, не болтай, а смотри в оба!

Синие поставили свой броневичок и фургоны у гостевого флигеля, где обычно жили родичи учеников, приезжавшие их навестить. Караул с примкнутыми штыками охранял машины, остальные кто хлопотал об ужине, кто слонялся по бывшему монастырю. Здесь было чисто и ухожено, дорожки выметены, стены побелены, деревья и шпалеры подстрижены, ученики одеты как в богатом пансионе. Нипочем не догадаешься, что тут гнездо вещунов.

В древнем каменном бассейне плавали утки. Молодой жандарм смеялся, бросая им пайковый хлеб кусочками, а старшая девочка держалась рядом, чтобы познакомиться и поболтать, не нарушая приличий.

Тот из жандармов, у кого под форменной шляпой скрывался обруч, отошел в сторонку, хлебнул из плоской фляжки и, встав лицом к стене, проговорил вполголоса:

— Ремень, прием, я Нож. Передай: в Гестеле все спокойно. Сборы идут обычным чередом.

Он огляделся. Да, у графа полный порядок. Его сиятельство на стороне принца, это большое подспорье. Скоро в Бургоне появится почти полроты новых вещателей.

И среди них есть на кого глаз положить!

Вот только те двое в серых дымчатых очках, которые ехали в броневике, что это за фигуры?

Оба в унтерской форме, но старшим по званию честь не отдают. Бледные, словно не лето на дворе. Держатся особняком, вместе, всегда в тени, как любовники. В ушах серебряные серьги, не по уставу и совсем не по-мужски.

Пока люди принца следили за приготовлениями в Гестеле, граф Бертон собрал у себя старших учеников посмышленей, обоего пола, и кратко объяснил им задачу. Наставник принес шлемы армейского образца, а сторож оружейной доставил револьверы и два карабина.

Девчонки мигом засели за шифровальные таблицы, кодировать тексты, а ребята стали заряжать оружие. Тут не до хихиканья, подмигивать друг дружке некогда, дело ужасно серьезное. Доверие графа позволило им чувствовать себя почти взрослыми.

Прискакал офицер двадцать второго батальона, сдал конюху взмыленного жеребца и прямиком пошел к графу. Вытянулся, козырнул:

— Поручик Крестовик, с поручением. Велено сообщить устно, наедине.

Ребята косились на бравого поручика с восхищением и завистью. Может, форма войск связи не такая щегольская, как у авиаторов и лейб-гвардии, зато в батальоне-22 нет рядовых и унтеров. Это офицерская часть, самые младшие там уже кадеты. Даже девчонки! Юбки в погонах, представляете?

Граф пригласил Крестовика в кабинет и закрыл за собой дверь:

— Говорите.

— Кадет Хавер сейчас в расположении части?

— Сколько раз повторять, здесь не воинская часть, а школа.

— Ваше сиятельство, у нас армейские привычки.

— Да, Купол вас вышколил отменно. Я помню вас другим, поручик.

— Мальчишкой, ваше сиятельство, — широко улыбнулся Крестовик. — С тех пор я вырос, усы отпустил.

— Воспоминания оставим на потом. К делу.

— Слушаюсь. Прапорщик Голубь, сидя на перехвате, поймал в прямом эфире странную фразу. Дословно звучало так: «Ларита Динц вызывает Огонька Хавера. Ларита вызывает Огонька. Бургон. Бургон».

— Ах, дьяволы. — Граф не сдержался. — И разумеется, штаб батальона в курсе того, какие имена в моих списках!

— Мы бы не стали раскрывать того, что знаем. — Наглотавшийся дорожной пыли Крестовик деликатно кашлянул, прикрыв рот рукой в перчатке. От него пахло кожей и конским потом. — Но поймите нас правильно, ваше сиятельство. Ваши ученики это наши будущие люди. Гере штабс-генерал интересуется…

Одно упоминание о коренастом лысом Куполе сейчас вызывало у Бертона приступ гнева. Этот охотник за «темными звездами» лично скомандовал разбомбить поезд, где были его дети. Да, он не мог поступить иначе. Но простить его Бертон был не в состоянии.

Вдобавок деятельный генерал-вещун следит за тем, кого Бертон принимает в Гестель! Он заранее подбирает кадры для батальона-22 и постарается взять лучших.

Граф совладал с собой. Сейчас Купол нужен как никогда.

— Итак, вы полагаете, что Ларита Динц находится в Бургоне? — Бертон взял бумаги со стола, чтоб руки были заняты. Похаживать по кабинету, заложив их за спину — слишком похоже на манеры Цереса.

— Вероятно. — Крестовик был осторожен с выводами.

— Откуда шел голос?

— Из Бургона. Голубь не ошибается. Отклонение не больше, чем полрумба.

«А принц времени даром не теряет! Выхватывает ценных человечков прямо из огня. Похоже, он тоже следит за моими находками».

— Вещание узкое или широкое?

— Круговое. Вещатель словно стремился охватить всех, кто может слышать.

— Чей голос?

— Если с возрастом Лариты Динц ошибки нет, это была не она. Какая-то девушка постарше. Голубю голос незнаком. Он говорит, очень приятный.

— О, тут вам верить трудно. Вы холостые, вам любая кошка ласково мурлычет. Я разрешаю вам поговорить с кадетом Хавером, он в лазарете. Но при разговоре будет мой человек. Обруч придется снять.

Вместо ответа Крестовик снял кепи. Обруча на нем не было. Должно быть, устал от голосов за время дежурства.

Тем временем ребята с оружием уже отправились на задание.

Шифровальщицы закончили кодировку, и надели шлемы. Бертон специально взял тех, кто умело владел узким вещанием. В эфир понеслось:

— Четыре, семь, пять, ноль, один, три, девять, ноль, два…

Тот, кто позволял Куполу передохнуть от трескучих голосов, поймал сигнал и начал строчить стенограмму.

— Гере штабс-генерал, для вас срочное сообщение!


Огонек таял от счастья.

В жаркий месяц полевик он лежал в светлой прохладной палате, на белоснежной постели, а рядом сидела девчонка с лицом ангела, которая принесла лекарства и еду. Они были наедине! И дверь в коридор закрыта! И никто не подглядывает! С ума сойти.

— Вот это вам надо выпить. А вот это проглотить, не жуя. Нет, в рот я класть не буду. Это вы сделаете сами.

Чепец сестра Эрита поправила, теперь из-под него ни волосинки не выглядывало. Темно-пламенные губы ее были поджаты, но желто-карие глаза порою весело поблескивали, когда она задерживала взгляд на Огоньке.

«Я что, такой смешной?»

От волнения он чуть не подавился пилюлей, а потом едва не пронес ложку мимо рта. Сидеть в кровати оказалось тяжелей, чем на жестком сиденье в кабине самоходки. Если лежа было еще ничего, то сев, он оказывался почти лицом к лицу с сестричкой и начинал ощущать какой-то тонкий, еле уловимый аромат цветов.

«Но сестраммилосердия нельзя духами брызгаться! Наверно, это мыло. Она мылась в купальне, запах впитался в волосы. О, Дева Небесная!» — стоило Огоньку представить, как Эрита сбрасывает черно-белые одежды и становится на край купальни своей волшебной ножкой, у него тотчас начинало колотиться сердце, а рот пересыхал. Приходилось лишний раз хлебнуть компота.

Раз или два он вспомнил Лару, но сейчас лица девчонок путались у него в голове и заслоняли одно другое. Сестричка была ближе и потому затмевала образ Лары.

Сама мысль о том, что где-то там у Эриты есть гладкие розовые ноги, ушибала его наповал. Он даже взглянул с кровати вниз, но сестрица изящно спрятала ступни под длинным подолом. Облом.

— Этот порошок следует принять после еды.

— Угу.

— Почему вы под арестом? — чуть склонившись, тихо спросила Эрита. Огонек ощутил крылья за спиной. Наконец она что-то сказала не по службе! Можно подхватить.

— А откуда вы узнали? — прошипел он как заговорщик, с оглядкой.

— По метке в лазаретной карте. Я посмотрела тайком, — созналась Эрита. — Там сказано, вы пострадали в бою, и вдруг арест… Непонятно.

— Это бывает у военных. — От гордости Огонек выпрямился, как в строю, хотя и сидя. — Я отдал дивизиону приказ сменить позицию. Так велела тактическая обстановка, — добавил он офицерским голосом. — Штабс-генерал меня одобрил, но порядок есть порядок! Поправлюсь, и придется сесть на гауптвахту. Но вроде Гестель перевозят?

— Лазарет останется, — ответила Эрита глуховато и печально, отведя глаза. — Только я…

— Что?

— Ничего, кадет.

— А я думал, вы будете меня лечить.

— Вряд ли. За вами присмотрит другая сестра.

— Мне бы хотелось, чтоб вы.

«Взять ее за руку? А вдруг она отдернется? Почему она такая грустная?»

— Вы спрашивали о лунатизме, — сменила она тему, — то есть о левитации. Вообще-то нам запрещено об этом много говорить. Но я мало знаю о медиа-связи, мы могли бы поделиться.

— А разве в женском корпусе не делятся между собой? — поерзав на кровати, он придвинулся поближе к сестричке. — Вы там подружки.

— Я из особого корпуса, — сдержанно ответила Эрита, и Огонек остановился. Вот те на. Дворянка. То-то она такая утонченная. Да-а, малому из рабочего предместья с ней ничего не светит. За шашни с благородной взгреют, мало не покажется.

— Простите, ан, я слишком вольно болтаю. Виноват. — Потупившись, он отодвинулся. Эх, где там Лара? Она понятней, она ровня.

Но внезапно Эрита прикоснулась к его руке, заставив Огонька вздрогнуть и замереть. Ох! Какая у нее нежная кожа! А пальцы теплые-теплые.

— Вы больной, я милосердная сестра. В лазарете титулы не так важны, как в жизни. Кадет, ведите себя немного проще, хорошо? Вы же не крестьянин, не мастеровой, вы будущий офицер. Когда-нибудь вам дадут личное дворянство. Или даже наследственное. Почему вы не хотите говорить со мной?

— Стесняюсь, — еле выговорил Огонек. Она не отпускала руку, а он боялся, что девчонка почует его дрожь.

Наконец, Эрита отвела ладонь, словно сама смутившись своей смелости.

— В особом корпусе мало жильцов, — тихо заговорила она. — Там свой этикет. Это гораздо строже, чем военные уставы. Кое о чем мы вообще не говорим. Наши разговоры — с множеством условностей, которые вам не знакомы. В светском обществе человек гораздо более одинок, чем в праздничной толпе. Поэтому я и решила вам довериться. А вы обещали никому не передавать моих слов.

— Да, ан, в точности так. — Огонек тряхнул каштановыми вихрами.

— И расскажете мне о медиа-связи?

— Все, что захотите!

— Лунная болезнь, — начала она, глядя в окно, — приходит во сне. Снится, будто ты летишь. Это начинается по-разному. Одни девочки ходят по траве, и та не сгибается под их ногами. Другие плавают по воздуху, словно аэростат. Третьи поднимаются на крыши своих домов, даже на верхушки башен, куда может забраться лишь опытный кровельщик, и то со страховкой.

— Разве это не бывает у ребят? — неуверенно спросил Огонек, постепенно оттаивая от своей неловкости.

— Бывает, но чаще у девочек. Мы ближе к луне.

— У нас в корпусе ни одного парня-лунатика. — Огонек заговорил смелее. — Правда, один малый, Гуди, здорово умеет лазить по карнизам и водосточным трубам. Его натаскивали воры в Красной столице Патерион, чтобы он забирался в дома. Однажды он услышал, как говорят вещуны, и решил, что рехнулся. Сыскная полиция прислала его в Гестель. Скоро он будет учиться в батальоне, как я.

— Надеюсь, он оставит воровское ремесло и станет честным человеком.

— Какое там воровать! Дай ему шлем, а потом с головы не сорвешь, только вместе с ушами. Вещать и слушать — все, что ему надо. А вас как обучают?

— Нас учат спать наяву, — поведала Эрита. — Это странно, когда видишь все как сквозь туман. Ни день, ни ночь, а некое свечение вокруг. Я начинаю чувствовать луну, даже если она по ту сторону Мира. Тогда я могу направлять себя в воздухе.

— Так ты… так вы умеете летать? — Огонек уставился на Эриту, будто у нее открылся третий глаз во лбу.

— Более или менее, — скромно ответила дворянская девчонка.

— Вот бы я поглядел! — выдохнул он и тотчас застыдился. — Ну, если на это можно смотреть.

Про лунатичек всякое рассказывают. Попы учат, что это дьявольские штучки, летать в лунном свете. Кто левитирует, тот продался царю тьмы. В деревнях, если кого уличили, могут и насмерть прибить. Да и городской достанется. Запросто упекут в дом покаяния, отмаливать свои грехи, а к ноге прикуют чугунную чушку, чтоб грешница не улетела.

А с другой стороны, в храмах и про медиумов черт-те что толкуют!

— Может быть, я покажу вам, — загадочно сказала Эрита. — Когда-нибудь.

Казалось, что ей хочется продемонстрировать свое умение, но она сильно опасается. От ее неопределенного обещания Огонька охватил озноб. Неужели? Она правда осмелится? Да как же так? Ведь лунатички голыми летают! Все так говорят. А кое-кто их даже видел. Или врет, что видел.

— Вы, должно быть, думаете о приличиях? — сурово спросила сестричка.

— Ну, да.

— Разве я похожа на девушку, которая может позволить себе что-либо недостойное?

— Нет! Конечно, нет!

— Тогда…

Между ними совсем было установилось понимание, когда в дверь постучали. Эрита порывисто встала, Огонек упал в постель и закрылся одеялом до носа. Вошел старший парень в мундире поручика, очень знакомый, а с ним один из наставников.

— Лежите, кадет, как положено, — жестом успокоил офицер. — Мое почтение, милосердная сестра. Я только задам кадету Хаверу несколько вопросов.

— Вы Крестовик? — узнал Огонек поручика.

— Так точно. — Офицер, присаживаясь, дружески улыбнулся ему. — Знаешь, друг кадет, тебя чуть не сочли умершим! Я рад, что ты уцелел в переделке. Дьяволы небесные, да у вас там было адское пожарище! Едва не рота полегла, целое кладбище вырыть пришлось. Но я хочу узнать о другом…

— Я в вашем распоряжении, гере поручик. — Оживившись, Огонек присел.

— Девчонка-медиум, — по имени Ларита Динц — она тебе знакома?

Огонек с мукой взглянул на Эриту. Ну, так и есть, заревновала! Глаза холодные, губки поджаты, стан прямой, не подходи.

— Да, — едва выдавил он.

— Где ты ее встретил и что у вас с ней было?

— Ничего! — выпалил Огонек, взглядом умоляя Эриту выйти. — Я… Услышал ее в эфире. Она пряталась в лесу, рядом с позицией. Я подсказал ей, как выйти из леса.

— И встретил, надеюсь? — подмигнул Крестовик.

— Да.

— Она хорошенькая?

Огоньку хотелось умереть. Эрита не сводила с него глаз, взгляд ее становился враждебным и высокомерным.

— Ну, так, не очень.

— А вот ты ей понравился. Она тебя крепко запомнила.

Эрита стала еще строже.

— С ней что-то произошло, — хмурясь, добавил Крестовик.

— Что?! — Огонек подался вперед, едва не вспрыгнул из кровати.

— Сложно сказать. Недавно от нее был голос из Бургона, причем голос не ее, а другой девушки. Я должен предупредить: если тебя будут звать от ее имени, это может быть ловушка. Впрочем, в ближайшие дни ты под арестом, так что тебе ничто не грозит.

— Она звала… меня?

— Да, вызов был на Огонька Хавера, поэтому я и пришел к тебе. Пока мы будем вести игру голосами с этой бургонской вещуньей, но будь готов включиться. Поправляйся, кадет!

Пожав вялую руку Огонька, поручик вышел, и лишь сейчас Огонек заметил, что Эриты нет в палате. Когда она успела испариться? Будто в самом деле улетела.

Но его мысли уже унеслись далеко.

«Гром господень, да что случилось? Бургон? Почему Бургон? Где она сейчас?»

Он был готов отдать что угодно, лишь бы заполучить шлем и позвать Лари, но здесь даже кровать деревянная!

А еще Огонек был готов разорваться пополам, чтобы одна половина искала подходящий медиатор для связи, а другая бежала вслед за Эритой. Надо же объяснить, что у него с Лари ничего не было!

Бези принимает гостей

На полпути к коттеджу Лара побледнела, упала на четвереньки, и ее вытошнило на газон. Она мучилась, в судорогах выдавливая из себя страдальческое «Бээээ!», кашляя, всхлипывая и со свистом вдыхая между приступами рвоты, будто в последний раз. На заблеванную травку капали слезы, с губ свисали тягучие кислые слюни.

Наконец, она отплевалась, мотая разлохматившейся головой, и сипло задышала, не веря, что осталась жива. А казалось, кишки через рот вылезут.

— Со мной после первых сеансов было то же самое, — поделилась опытом Безуминка, стоя рядом и красиво поводя зажатой в пальцах длинной папиросой. — Потом я догадалась брать в обратную дорогу фляжечку воды. Очень полезно, чтоб прополоскать рот. Будешь?

— Давай. — Лара схватила фляжку трясущейся рукой, выхлебала половину и сейчас же выплюнула. Широко утерла белое лицо, до ноздрей обметанное слюнями и соплями. Как хорошо, что аллея пуста! Ужасно стыдно, если тебя увидят такую.

— Извини, детка, что я весь порошок проглотила. Уж очень спешно пришлось выйти на связь.

— А он услышит, ты думаешь?

— Главное, чтобы услышал кто-нибудь из двадцать второго батальона. Люди Купола друг друга знают. Если нас еще не увели на допрос, значит, я свистнула мимо принцевых ушей.

— Завтра опять придется пить микстуру? — уныло огляделась Лара. Вечерний парк темнел. Вдобавок небо затягивали сумрачные тучи, будто неподалеку упала звезда. Правда, духоты, как третьего дня перед падением, не было. Напротив, холодало, и листва шелестела под свежим ветром.

— Обязательно, родная, и Удавчик не поможет. Он будет париться рядом, в кресле. Завтра его смена вещания с утра.

— Я сроду не пила такого крепкого. Рюмочку наливки в праздник, и то мне мама Рута налила впервые только в позапрошлый год. Ну или чуток пива с девчонками на Духа Любви.

— Думаешь, Рикс платит нам от щедрости? Он старый сквалыга, у него зимой снега не выпросишь. Деньги и довольствие нам для того, чтоб мы смирились, чтобы сами шли под шлем.

Лара не знала, что ответить. Стакан с желтым пойлом словно опять возник перед глазами, и унтер вновь готовился хлестнуть ей по губам. Такое унижение стерпеть нельзя, ее не зря пристегнули ремнями. Потом хмельной накат, шум в ушах, что-то дергает внутри, словно ты взялась за электрические провода.

Но дальше! Дальше лежал неведомый простор. Слух доставал до горизонта и уходил за него. Так слышат ангелы, которые ловят людские стоны. В безжалостном кресле, насильно пьяная, Лара вдруг ощутила себя вещуньей… или ясновидящей. Словно ее чувства простерлись вдаль и коснулись чьих-то трепещущих губ. Одним усилием она смогла увидеть грустную худую Шельму, пожалеть ее и порадоваться ее деткам.

«Она умирает, — вдруг поняла Лара, вспоминая Шельму. — У нее что-то с глазами. Белки глаз желтоватые. От микстуры? А дети сытые, она их кормит хорошо. Нет, она не убьет профессора. Просто не дойдет, даже если бы ее пустили во дворец. Сядет от слабости где-нибудь на лавочку, на станции, вздохнет и… Как дядька Диль. Мама сказала: „Диль печенку пропил“».

Лара почти зримо увидела, как Шельма бледнеет, расширяет глаза, хватается за грудь, а изо рта ее начинает вытекать кровь.

— Мы все рано умрем, — жестоко заметила Безуминка, угадав мысли Лары. — Хорошо, если ты успеешь найти себе парня и порадоваться с ним. Вот если бы принц взял власть! Тогда нас перестанут травить, мы оседлаем государственный эфир. Можно будет отпиваться порошками и пилюлями.

— Принц? Власть? — Лара захлопала глазами. — Его государь-отец жив и здоров, да пошлет ему Бог молний сто лет жизни.

— Да ты еще глупышка. — Безуминка взяла девчонку за руку. — Не слушала, что я вещаю? Церес взял под свое начало все сухопутные войска, он готовит свержение Красной династии.

— Во, что творится! А как же будет?

— Будет Синяя империя вместо Двойной. Не бери в голову, политика не для тебя. Поспешим-ка домой, дождь собирается!

В самом деле, интриги принцев и министров Лару не тревожили. Она больше думала о себе.

Из тесного и серого квартала, где жили мастеровые, заводские и прислуга, она угодила сперва в сумасшедший дом, а оттуда прямиком на службу Его Высочества, да еще с приличным жалованьем. Другие стараются и добиваются такого места, а ее сюда доставили силком, в кузове.

Жизнь повернулась, будто револьверный барабан, и вот она под первыми каплями дождя бежит к светлому коттеджу, который теперь ее дом! Видела бы мама Рута, где дочурка поселилась!

«Только чтоб она не видела меня под шлемом».

— Продышалась? Давай собирай ужин. У тебя вчера неплохо получилось. А я присмотрю, из чего тебе перешить одежку. В лосинах щеголять — парней дразнить. Твои ножки уже на них действуют, судя по Удавчику. Завтра же сдам вещи портному.

— Зачем? Я сама справлюсь. — Лара небрежно дернула плечом. — Были бы ножницы да иголка с ниткой. Да и прибраться здесь успею.

Безуминка отчего-то нервно задышала и погнала на Лару:

— Делай, что сказано, а в доме не хозяйничай! Что где лежало, там пусть и валяется! Я тут главная, а ты при мне, понятно?!

— Конечно. — Лара мигом пошла на попятный, немного обидевшись. — Просто я все умею: мыть, подметать…

— Для этого есть лакеи! — почти выкрикнула Безуминка. — Я их тоже сюда не пускаю! Пока я жива, здесь все будет по-моему! Сдохну, тогда мойте, выметайте!

— Нет, ты же молодая. Зачем тебе умирать?

— Откуда тебе знать, зачем? — Безуминка отвернулась к зеркалу, смятым капором смахнула с него пыль и приблизила лицо к своему отражению.

Лара заметила, как девушка, оттянув себе нижнее веко, внимательно разглядывает белок глаза.

— Он белый. Не желтый, — сказала девчонка, чтоб Безуминка не волновалась зря.

— Заткнись, — глухо ответила та, опершись ладонями на захламленный столик под зеркалом и опустив лицо. — Заткнись, пока не получила. Без тебя знаю, что будет.

Стараясь ступать тихо, Лара подошла и осторожно обняла Безуминку сзади. Та не оттолкнула ее, наоборот, прижала руки девчонки своими. Лара почуяла, как Безуминка дрожит, и потерлась лицом о ее спину у самой шеи.

— Ты хорошая, — шепнула она девушке.

— Ну тебя к дьяволам, — тоже шепотом ответила Безуминка. — Никогда я к себе никого жить не пускала, и не надо было начинать. Раз споткнешься и покатишься.

— Давай вместе убежим? Можно где-нибудь наняться на работу… Заработаем, закажем себе шлемы. Будем гадалками по голосам. Опасно, зато платят много.

Безуминка беззвучно засмеялась. Освободившись от объятий, повернулась и взяла голову Лары в ладони.

— Ох, ты наивная, Лари. Втянулась, да? Отведала? Вот так со всеми бывает. Но ты не с той связалась. Я не та, которая тебе нужна. Запомни хорошенько: я не умею ни шить, ни стирать, ничего. Я только медиум, живу в эфире. Все остальное мне скучно. Три дня без шлема, и повешусь. Не становись такой, ладно? А самое главное, не соглашайся нырять в черный эфир. Рикс тебе обязательно предложит. Пообещает большие деньги. А ты: «Нет, и все». Поклянись, что откажешься.

— Что это, черный эфир? — Лара почувствовала болезненное любопытство.

— То, откуда не возвращаются. До меня тут жила девушка, Верба. Она входила в него дважды, а на третий раз осталась там. Так и не проснулась.

За окнами дождь шумел все сильнее и сильнее.


С наступлением темноты Лисси словно погрузилась в сон наяву. Теперь не она вела слепого Касабури, а он, снявший с глаз повязку, уверенно вел девчонок за собой. Казалось, тьма дождливого вечера ему не помеха. Он шагал уверенно, легко огибая препятствия, которые Лис видела только в упор. Да и Хайта свободно ориентировалась в потемках. Она держала хозяйку за руку и предостерегала: «А!», если впереди была канавка или ямка.

Наконец, Касабури нашел то, что искал в обширном парке.

Он встал посреди лужайки и несильно топнул, раз, потом еще несколько раз, будто отбивая чечетку.

Потом случилось жуткое, сразу напомнившее Лисси прошлый вечер.

Земля раскрылась, и как по лестнице из нее вышел человек, с ног до головы одетый в черное, похожее на рабочий наряд трубочиста. Голову его закрывал колпак-маска.

Касабури и черный хлопнули в ладоши, поклонились друг другу, затем пилот достал из-под робы пакет и отдал черному.


— Твои юницы промокли, продрогли, — заметил гиджит-караульный. — Мы накормим их, обогреем и дадим ночлег. У нас всегда рады высоким гостям из Канхай Джару. Входите! Наш стан — ваш дом.

Касабури отрицательно поводил головой:

— Они живут на поверхности. Я должен найти им дом здесь, наверху.

— Так они не из людей шахт?

— Нет, — солгал Касабури, поскольку Хайта все-таки принадлежала к киалибу файнес, и с ней следовало поступить по обычаю и решениям господарей Мира.

— И не из людей Синего повелителя? — продолжал допытываться гиджит.

— Нет.

— Тогда будет разумно забрать их к нам. Они молоденькие, здоровые. Станут ласковыми и прилежными. Я бы взял светлую, — признался гиджит, поглядывая на Хайту.

— Я их должник, обязан им спасением. Когда отдам свой долг, приду к вам.

— О, это меняет дело, — согласился караульный. — Долги надо возвращать. Хорошо! Мы ждем тебя, Касабури Джаран. Где наши входы, ты знаешь. Будь осторожен наверху. Возьми мои очки, это подарок.

Пилот, чтобы отдариться, снял и отдал одну из своих серег. Нельзя оставаться неблагодарным.

Черный человек вошел в землю, и она сомкнулась над ним.

Лисси казалось, что из тайника в гроте она вылезла в новый, за минувшие дни уже третий по счету мир. Стоит один раз свернуть не туда, выбрать окольный путь вместо прямого, как ты начинаешь терять родных, попадать в опасные передряги и узнаешь такое, чего лучше не знать.

Ты живешь в роскошном доме, окруженная любовью родителей и заботой слуг, учителя и книги рассказывают тебе обо всем, что есть на свете, но вдруг небо разрывает рев падающей звезды, и мир изменяется. Ты начинаешь взлетать в лунном свете, встречаешься в воздухе с загадочным парнем, а из земли выходят черные люди. Тебе становится ясно, что мир совсем не такой, каким ты его видела, что под землей живут не только черви и кроты, а правящему дому служат не только люди, но и дьяволы.

И невольно перестаешь доверять земной тверди под ногами. Как сказала Безуминка: «Земля поглотит».

— Мы ели и мылись вон там, — указала Хайта. В зарослях не было ни огонька, но девчонка точно знала направление. — Не очень далеко. А что это, воин? Сверху капает. — Она удивленно вскинула голову.

— Это называется дождь. Вода с неба.

— А кто ее льет?

— Спроси у хозяйки. На поверхности верят, что в небесах живет волшебный человек, который мечет электрические разряды.

— Ой, оно все сильнее! Идем скорее к дому, а то нас затопит. Вы тоже сможете помыться и покушать.

— А чей дом? Кто хозяин?

— Там живет девушка, служанка Синего повелителя.

— Ну пошли.


Затянув на бедрах шнурок просторных бледно-лиловых шальвар с серебристой вышивкой в виде лиан и цветов, завязки с кистями на щиколотках и шнуровку куцего атласного жилета, а потом заплетя косички, Лара увидела в зеркале не прежнюю девчонку из рабочего квартала, а юную вейскую танцовщицу с открытыми спиной и животом. Даже разрезом глаз похожа!.. Таких девиц изображают на цветных карточках с названиями «Жаркая краса» или «Прелестница Вея».

Понятно, есть карточки и похлеще, но их продают взрослым, в конвертах. Когда у Лары заводилось двадцать-тридцать лик, она покупала картинки с модными дамами, кавалергардами, актерами и молодыми астролетчиками. Наклеивать их на стену над кроватью мать не позволяла, приходилось прятать под матрасом.

Безуминка, веселая и сытая, глотнувшая полынной зелени, наряжала и расчесывала Лару, будто куклу. Так младшие девчонки возятся со своими деревянными ляльками, завертывая их во всякие лоскутья. Она тоже оделась по-вейски, только шнуры жилетки не затягивала.

— Не люблю я корсетов, они как тиски. Разве только корсаж как пояс, под грудь, а так предпочитаю свободные платья или сорочку с юбкой.

Это Лара заметила. Безуминка выбирала легкие фасоны кабацких прислужниц или прачек, не стеснявшие движений, с голыми руками или рукавчиками в виде фонарика-фаранге.

— Спать будем вместе. Если нужна отдельная кровать, придется заказать у кастеляна.

— Здесь, наверно, могут спать семеро!

— Что ты, ласточка, никогда больше двух. А то я умру от стыда.

Лара смутилась. Безуминка такая красивая, незамужем, а Бургон полон жандармских парней. Вон, Удавчик по ней страдает. Оказалось, он довольно честный малый, хоть и приставучий.

«Должно быть, она его нарочно дразнит, чтоб от себя не отпускать».

— Одной бывает скучно? — спросила она. — Кругом парк, ни души. Даже страшно. Я бы пугалась.

— О, на самом деле парк не пустует даже ночью. Но ко мне никто не суется.

Как бы в опровержение ее надменных слов раздался стук во входную дверь. Лара айкнула, шмыгнула в кровать и натянула одеяло, но Безуминка решительно пошла к дверям:

— Какого дьявола? Кого там носит по дождю? Я сплю!

Клацнул замок, дверь отворилась в ненастную ночь, и электрический свет озарил дрожащих у порога Лисси с Хайтой. За ними маячил рослый малый постарше, в перемазанной землей белой робе. Он поморщился, сузив глаза, когда желтоватое сияние упало на него.

«Мокрые призраки стучатся в дом» — На миг Лара сжалась от ужаса, но сразу поняла, что они — живые, настоящие.

Они вернулись!

Лара и подумать не могла, что будет настолько, до крика рада вновь увидеть Лис, раздражавшую ее своим назидательным тоном и господскими манерами, а вместе с ней Хайту, глупую и ласковую как котенок. Правда, она заметила, что взгляд Лис перестал быть подчеркнуто графским, а Хайта будто поумнела на вид.

— Э, подружки, где вы пропадали?! Вас тут вся жандармерия искала, Сарго под арест попал, а вы по кустам с парнями шляетесь! Ну-ка быстро в дом и раздеваться! Бегом в купальню, а то завтра соплей не оберешься. Лари, пусти им горячую воду.

Девчонки проскользнули в дом, тотчас попав в объятия счастливой Лары.

— О, Лис, я думала, больше тебя не увижу! Как вы смогли сбежать? И почему пришли назад?

— Лара, я столько узнала, что ты не поверишь. Я все тебе расскажу, это ужасно.

— А что было со мной, вообще уму непостижимо! Пойдем, поговорим в купальне. Хайта, за мной, топ-топ.

Настороженный парень остался снаружи, под дождем.

— Вы ждете отдельного приглашения, воин Канхай Джару? — спросила Безуминка на языке шахт.

— Кто ты? — выдавил черноволосый, сверля ее глазами. — Из какого стана?

— Вы, значит, пилот с летуна, что упал утром.

— Кто ты?

— Я давно не принадлежу стану.

— Ты отреклась от своего народа, — процедил парень, смерив Безуминку взглядом. — Если бы ты не служила Синему повелителю, я мог бы поступить с тобой жестоко.

— За кем из девиц ты шел сюда? — Безуминка заговорила развязней. — За темной или светлой? Просто так ты не отправился бы с ними.

— Тебя это не касается.

— Ладно, храни свои секреты. Но прежде, чем ступить шаг вперед, запомни хорошенько: здесь хозяйка я, а ты гость.

— Я помню обычаи, которые ты позабыла.

— Так соблюдай их. Если вздумаешь размахивать пистолем или выхватывать кинжал, получишь по балде бутылкой. Я проворнее тебя. Входи, воин. Мой дом — твой дом. Странно, что ты не принял гостеприимство Гиджи. Дело в ком-то из них, да?

— Могу я попросить тебя об одолжении? — войдя, Касабури осмотрелся в доме. — У тебя есть мази, притирания для красоты? Мои краски сошли с лица.

— Все лежит под зеркалом. Пользуйся. Я принесу тебе смену одежды.

Безуминка замешкалась, подбирая штаны для воина из дальнего стана, и пропустила серьезный момент. Из купальни раздался отчаянный визг и плеск, возмущенный крик, что-то стукнуло.

Навстречу ей оттуда вышел обнаженный и растерянный пилот, держась рукой за лоб. Безуминка отметила, что он весьма красиво сложен.

— Клянусь бессмертными звездами, я даже не успел приблизиться к бассейну. Меня выругали и швырнули в меня мылом. Девица в шальварах хотела ударить меня деревянной решеткой. Что такое? Я только собирался мыться!

Безуминка расхохоталась, вытирая слезы:

— Воин, они не моются с мужчинами в одном корыте!

— Но у нас они соглашаются.

— А что им остается делать?

— Я подожду, пока они закончат. — Он сел на край кровати, а Безуминка бросила пижамные штаны ему на колени:

— Вот, натяни хоть это. Есть будешь? Я приготовлю.

Касабури подумал: «Принимать пищу от изменницы недостойно воина. Я могу отнять еду силой, но сейчас я у нее в гостях и силу применять не смею. Как же быть?»

Но у него так подвело живот!

Придется еще раз пренебречь традициями.

— Буду весьма тебе признателен, — через силу выговорил он.


— Так вот, все они дьяволы, и Безуминка тоже, — подвела итог Лис, порозовевшая от горячей воды. — Они из другого мира. Киалибу файнес сторожат в Бургоне по ночам, они прорыли ходы из запретной зоны. Мне кажется, кто-то отключил приборы, которые следят за подкопами.

— Одуреть. — Лара помотала головой. — Нет, я знаю, что они гнездятся глубоко в земле, но их не достать, а сами они не вылезают. Так дядька Рубис говорил, он прочитал в газете.

— Господи, сколько же у тебя дядек?

— Было шесть, и трое померло. Ну а что теперь нам делать?

— Я не знаю. — Лисси опустила голову. — Я бы сообщила батюшке, чтобы он передал в Консилию… Но здесь мы словно в западне, а вас с Безуминкой поят отравой, чтобы вы не слышали нормальных медиумов.

— Только не говори плохо про Бези, — предупредила Лара. — Кто бы она ни была, Без правильная девушка. Просто резкая и злюка, но на самом деле правильная. И Хайта… Ты можешь представить, чтоб Хайта тебе навредила?

Обе, не сговариваясь, взглянули на златовласку. Та, по шейку в воде, дула на мыльную пену. Заметила, что они смотрят, и улыбнулась. Нет, этот светлый человечек не похож на дьявола.

— Но самое важное то, что объявила тебе Без. — Лисси стала выбираться из купальни. — Если принц Церес замышляет против Красной династии, надо его остановить. Я уверена, батюшка так бы и сделал!

— А мне эти, с Красной половины, не очень нравятся, — призналась Лара. — Одеваются странно, говор у них чудной, все не по-нашему. И говорят, у них принцесса ведьма или еретичка.

Лисси всплеснула руками, при этом брызнув Ларе в глаз мыльной водой:

— Да как можно в империи порядок разрушать?! Триста лет династии стояли, и вдруг одну свергнут! Это все равно, что человеку ногу отрубить. На двух ногах он устоит, а на одной он калека! Тогда нас не то что мориорцы, даже вейские пираты завоюют! И будешь в одних шароварах плясать для них, чтоб накормили.

Попасть к вейцам в плен Ларе не улыбалось. Протирая глаз, она согласилась:

— Да, верно. Осталось придумать, как дать весть твоему батюшке.

— Через шлем.

— Э-э, не так все просто!.. Хайта, — пригляделась Лара к златовласке, вылезшей из воды, — что у тебя с пупком? Грыжа, что ли, вылезла?

Обратила внимание и Лис. В самом деле, пупок Хайты, бывший вчера аккуратной ямкой, сегодня немного выбухал, будто под кожей скрывалось яйцо.

— Пата хайджа, — важно объявила Хайта, погладив себя по животу, когда ей жестами и пальцами растолковали, в чем вопрос.

Затем она проделала фокус, который произвел на всех очень сильное впечатление. Даже больше, чем очень сильное впечатление.

Златовласка с самым непринужденным видом запустила в пупок указательные и средние пальцы, после чего растянула ямку на своем животе как каучуковое кольцо.

В теле ее открылась ниша, куда свободно поместился бы кулак. Запустив туда ладонь, Хайта извлекла давешнюю прозрачную штуковину с шевелящимся серым червем в середине, но теперь эта вещь казалась больше, чем была раньше.

Так вот где она ее спрятала!

— Пата хайджа.

Чуть погодя Лара вышла из купальни с круглыми глазами величиной как монеты в пять унций и спросила каким-то неестественным голосом:

— Без, у тебя есть нюхательная соль? А то Лис упала в обморок.

— Да что у вас там творится?!

— Я не могу сказать. Это надо видеть. Если Хайта еще раз покажет.

Сложнее всего оказалось уговорить Лисси выйти из купальни в комнаты.

— Я никогда не проходила перед мужчинами в таком виде. Ты слышишь, Лара? Никогда! Тем более он постоянно глядит на меня.

— Вдруг ты ему понравилась?

В конце концов, удалось так задрапировать ее простынями и полотенцами, что снаружи кулька остались только голова и ступни. Еще бы замотать голову платком, чтобы одни глаза моргали, и получилась бы витенская красавица.

Касабури не сказал ни слова, просто удалился в купальню, и оттуда вновь раздался шум воды. Мылся он недолго. Вскоре пилот вернулся к своему мирному занятию — разбирать и чистить пистолеты. Лисси тайком наблюдала за его руками.

«По-моему, это вообще не оружие. И разрази меня гром, если оно не из стекла. Похоже на коричневое бутылочное стекло».

— Да, ласточка, ты целиком права. — Безуминка выпустила струйку дыма. — К твоим догадкам мне прибавить нечего. И я, и Хайта, и Касабури, мы все киалибу файнес. Мы гости на вашем Мире. Разница только в том, что мы с Касабури родились здесь, а Хайта прибыла с Ураги.

— С ума сойти можно, — покачала головой Лис. — Целая страна под землей! И такие странные порядки, будто в старину — рабство, продажа людей…

— У каждой империи есть свой подземный мир, и только его жители знают, что там творится.

— Но как вы оказались на службе у принца?

— Долгая история. Когда-нибудь я расскажу ее, но не сегодня.

— И вы тоже умеете хранить в пупке всякие мелочи?

— О, нет, храни меня звезды! Это какая-то новинка мудрецов, я с таким не сталкивалась. Они там ставят опыты с рабами, как профессор Картерет.

— Хайта назвала себя «кани джику рузи». — Касабури ловко соединил стеклянные части в единое целое, заправил внутрь оружия некий стручок и подошел к зеркалу. — Тебе не знакомо такое название?

— Нет. Они там мастера выдумывать слова.

— Лис, он красится, — еле слышно шепнула Лара. — Как девушка.

— Он был накрашен с самого начала. Просто размылось.

— Лис, он губы помадит.

— Ну и что, модники еще не то делают. А пата хайджа, — добавила она громче, для Безуминки, — то есть эта вещь…

— Пата хайджа значит «зерно» или «зародыш». Серьезная штуковина. Не пытайтесь отнять ее у Хайты, пусть хранит. Она будет драться, если захотите отобрать.

— Ты ждешь еще кого-нибудь? — спросил Касабури.

— Да кто еще может явиться ночью?! Хватит уже!

— Не знаю. Один человек. Он на крыльце. Дверь заперта?

— Ой, я забыла…

Пилот метнулся и схватил свое стеклянное оружие. Дверь открылась, вошел немного промокший Удавчик с большущим букетом белых и розовых цветов. Хотя при виде компании челюсть у него слегка отвисла, он молниеносно выхватил револьвер, но спуск нажимать не стал, а только сказал:

— Я иду, смотрю, у тебя свет горит. Тут гости, да? Я помешал?

Клятва

Пасмурная ночь накрыла Гестель низким темным пологом, закрапал мелкий дождичек. Лишь редкие огни керосиновых ламп на столбах обозначали дорожки в ненастной мгле, между зданиями старого монастыря.

Сухопарая сестра Мана погасила светильник в палате Огонька и недовольным голосом пожелала ему добрых снов. Эта тетка, похожая на деревянную статую из храма, явно была чем-то рассержена. Ее бельмо напоминало гневное Божье Око.

«Наверно, мымра догадалась, что я болтал с Эритой после ужина! Ну, сейчас начнет мораль читать, про уважение, достоинство и все такое. А то еще его сиятельству наябедничает, что я непочтительный. Добавят дней к аресту…»

Чтобы отвести от себя подозрения, Огонек читал вечернюю молитву громко, с выражением, не отводя глаз от алтарика на угловой полке, где стояли три глазурованных фигуры каменного литья. Громовержец смотрел на кадета твердо и властно, как штабс-генерал Купол, держа в левой руке шар Мира, а в правой — грозный молот. По сторонам, как велит канон, ласковая Дева-Радуга и крылатый Ветер-Воитель в плаще, с мечом и свитком, в ореоле развевающихся волос.

Пока Мана не потушила лампу, колеблющийся свет играл на лице Девы, делая ее похожей то на Эриту, то на Лару.

Забравшись в скрипучую кровать и накрывшись одеялом, Огонек понял, что не уснет. Волнение не даст. Оставалось лишь пялить глаза в темноту и переживать.

Обе девчонки такие хорошие, что впору заскулить от восхищения. Эрита манящая, Лари привлекательная, как тут быть? С Эритой под руку не погуляешь! А Лари неизвестно где, что с ней? Как ее найти?

Отсвет керосинового фонаря едва заглядывал в окно, забранное кованой, еще от монахов оставшейся решеткой с приваренной к старинному железу шиной заземления. Снаружи ветер шелестел мокрой листвой.

Огонек ломал голову, стараясь понять, почему зов Лары прозвучал из Бургона. От места падения шара до владения принца миль двести пятьдесят, сейчас там ходят только воинские эшелоны, на чем же Лари добиралась? И почему голос был не ее, а другой девушки?

Но важнее всего было то, что она помнила, помнила его! Даже если ей отказал дар вещания — изредка это бывает с медиумами, — она попросила другую бросить клич. Но кого? Гадалку, нелегальную вещунью? И та рискнула задаром, зная, что ее могут вычислить и изловить? Все слишком странно.

А расстояние? Бургон, Бургон… Огонек стал вспоминать карту. Сколько между Бургоном и столичным постом батальона-22? Э, тут обручем не обойдешься! Нужен массивный медиатор — скажем, большой котел на кирпичной подставке. Или шлем, тогда совсем легко.

«Кончай бредить! — велел он себе. — У гадалок шлемов не бывает».

Закрыв глаза, он вызывал из памяти образ Лары.

«Ну явись мне, пожалуйста».

Лохматая, с румянцем на скулах, поджавшая губки, она сверкала карими глазами. А руки, тонкие и такие сильные, крепко сжимали револьвер. Ух, красавица!

«Она не забыла меня! Значит, я приглянулся ей. Если ее поцеловать, она не обидится? А что она скажет, когда поцелуемся? Я ее обниму, а потом…»

Сладко размечтавшись, Огонек с запозданием заметил, что дверь палаты приоткрылась и внутрь проскользнула какая-то тень.

Он сел рывком, сжав пальцами край одеяла:

— Кто здесь?

— Я, Эрита, — шепнула тень, подплывая к кровати. — Тише!

Огонек с ужасом подумал, что желтоглазая в него влюбилась по уши и сейчас нырнет к нему под одеяло. С девчонками бывает, говорят, когда им родословная и титул не указ. Просто огнем палит, ум долой, и все тут.

Бог молний, что тогда делать? За такие штуки рвут погоны с плеч, в дисциплинарный дом сажают, а кто старше, тех в тюрьму или на каторгу.

— Вы что? — зашептал он отчаянно, защищаясь одеялом. Эрита и впрямь походила на тень. Поверх черно-белых одежд она покрылась длинной монашеской накидкой от дождя, и только лицо ее светлело в полутьме.

— Кадет, помогите мне, — заговорила она приглушенно, и Огонек услышал в ее голосе то же отчаяние, что дрожало в его собственном. — Вы дали слово воина, что я могу положиться на вас. Других мужчин в лазарете нет, я могу только к вам обратиться…

— Да что случилось, ан? — Огонек понял, что о недозволенном и речи нет, тут дело серьезное.

Эрита присела на его кровать в изножье. Под ее накидкой что-то звякнуло.

— Меня хотят забрать жандармы, — заговорила она с горечью. — Двое охраняют выход, а сестре Мане велено собирать мои вещи. Там еще какие-то унтеры с серьгами…

— Вас? Жандармы? За что?

— Они сказали, что перевезут меня в другое место, где безопаснее. Сначала через Ману попросили задержаться, когда все пошли на ужин в корпус, а после заявили напрямую.

— Нет, если военная полиция берет кого-то, то старший объясняет, по какой причине, — недоумевал Огонек. — Пусть покажут приказ или ордер.

— Наверно, вы не слышали… — Эрита замялась. — В стране чрезвычайное положение. Теперь жандармы могут даже стрелять в людей. Я хотела переговорить с графом Бертоном — не выпускают. Похоже, меня заберут без моего согласия.

— Ну, это уже безобразие! — Огонек возмутился, вмиг вспомнив все россказни про синий полк Его Высочества. Каратели и живодеры, набранные из-под виселицы. Если бывают волнения, их посылают, чтобы кровь пустить. Честный офицер руки жандарму не подаст. — Синие много себе позволяют, так нельзя!

— Я оказалась в западне, — призналась Эрита откровенно. — Что делать?

— Разбить окно и кричать «Караул! Помогите!» — брякнул Огонек первое, что пришло в голову. — Кто-нибудь прибежит.

Эрита отвела лицо:

— Мне стыдно кричать как базарной торговке.

— Наоборот, надо вопить как резаной. У нас, если на девчонку нападут, она визжит — на три квартала слышно.

— Я по-другому воспитана.

«Так и пропасть можно от своей деликатности! Утащат, и поминай, как звали», — подумал Огонек, но язык придержал и спросил только:

— А чего они к вам привязались?

— Мои родители… — начала Эрита и запнулась. — Они важные люди. Это дело политики, вам лучше не знать. В высшем обществе свои отношения.

— Не высшее общество, а разбой какой-то! — Огонек прытко выбрался из кровати. — Так только пираты делают. Ладно! Я выйду из лазарета и добегу до охранников. Или доложу его сиятельству, что жандармы в Гестеле командуют.

— У людей Цереса большие полномочия. Вам не позволят выйти.

«Да, чрезвычайное положение… Но все равно, нельзя отдать им Эриту! Слишком на похищение похоже… Что это за политика, девчонок красть?» — ломал голову Огонек.

— Из лазарета есть другой выход?

— Он заперт на ключ.

— Или окна без решеток?

— Да, в нижнем этаже. Но в той комнате сейчас Мана и унтер, а другой ходит по коридору. Жандармы у крыльца.

Распахнув накидку, Эрита выложила на постель какой-то сверток:

— Вот, я принесла вам оружие.

«Револьвер!» — загорелся Огонек, но быстро остыл. Щипчики, ланцеты… Похоже, дворянка взяла инструменты из кабинета врача. Такая дребедень даже как медиатор не годится.

— А ничего получше не было?

В ответ она только вздохнула, глубоко и горько.

Огонек стал чесать в затылке, хотя это некрасиво делать перед барышней. Просто так легче думалось.

Два унтера и два жандарма. Все они вооруженные и взрослые. Мимо них не прошмыгнешь, остановят, с ног собьют.

— Порошки у врача есть? — спросил он.

— Да. Но зачем они вам? — удивленно спросила Эрита.

— Принесите хоть пакетик. А я пока кое-что сделаю.

Сняв с кровати тюфяк, он отрезал ланцетом один из ремней, на которых тюфяк покоился, и укоротил до нужной длины. Теперь снаряд. Пригодился бы каменный шарик, которым играют ребята, но ничего похожего в палате не имелось. Вот разве что…

«Господи, прости меня за святотатство, — взмолился про себя Огонек, примериваясь, как вернее хрястнуть статуэткой Громовержца о плиту подоконника. Тресь! Шар Мира с ладонью откололись. — Это я для барышни, чтобы ее спасти».

— Вот порошки, — прибежала Эрита.

Огонек уже помахал пращой для пробы, вроде получилась годная.

— Нижний этаж я более-менее помню, — заговорил кадет звенящим, напряженным голосом. — От жандармов, которые на крыльце, мы убежать не успеем. Но если откроем окно… Вы улететь сможете? Ночь лунная, хоть и небо в тучах.

— Ой, не знаю, — растерялась желтоглазая. — Это быстро не делается! Только если кто-нибудь поможет… И что же, вы тут останетесь?

— Да выкручусь, вы за меня не бойтесь!

— Нет, я вас не оставлю.

— Бросьте, вам удрать важнее!

— Нет, вы будете слушаться меня! — настояла Эрита, и голос ее стал жестким, словно она выговаривала нерадивому слуге. — Когда откроете окно, все делайте, как я велю. Обещаете?

— Только раздевать вас я не стану, — промямлил Огонек, глядя себе под ноги и мысленно благодаря бога за темноту. Хорошо, Эрита не видит, как он покраснел.

Она со злости даже ногой топнула:

— Это еще что?! Детские сказки! Так одни ведьмы летают! Ну же, идите, кадет! А я за вами.

Выйдя с пращой наготове в высокий, гулкий коридор верхнего этажа, Огонек вдруг понял, что именно здесь и сейчас он стал военным. Не когда надел форму кадета, а только в эту ночь. Это не схватка в спортзале, где Лом, наставник по гимнастике, учил кадетов правильному рукопашному бою.

«Если я сразу унтера не завалю, мне конец. Он со мной чикаться не станет».

Потом ему стало ясно, что за унтера он попадет под трибунал.

Надо было вернуться в палату и зарыться в одеяло с головой, но Огонек шел вперед, хотя ноги подгибались и руки тряслись.


Дождик стих. Тучи мало-помалу начали редеть, в разрывах между ними стали изредка проблескивать звезды. Порой сквозь тучи просвечивал матовый лунный диск, и вновь скрывался в темной пелене.

Ловкач Гуди, воспитанный в Красной столице ворами, и с ним еще двое старших ребят подвалили к жандарму, курившему под навесом караулки. Тот насмешливо, свысока оглядел пареньков —детвора!

— Что, мальцы, в самоволке? К девчонкам бегали?

— Ага. — Гуди осклабился.

— Брысь в казарму, пока вас не засекли. А то, как вас перевезем, всех на гауптвахту. Я слышал, граф Бертон — директор строгий.

— Сержант, угостите папироской, — заискивая, попросил другой парнишка. Ребята обступили жандарма.

— Рано вам дымить, еще безусые. Кыш, спать пора!

— Пару папирос за пять лик, — деловито предложил Гуди, запуская руку под сюртук. Видно, что малый готов выложить монету из кармана.

— За десять. — Сержант решил нажиться.

— Дороговато, — вздохнул Гуди.

В следующий миг ко лбу и вискам сержанта были приставлены три револьверных дула, а Гуди тихо произнес:

— Ни звука, сволочь, или мозги наизнанку.

Папироса выпала из губ сержанта. С головы его сорвали шляпу и обруч, причем парнишка с обручем в руке тотчас исчез во тьме. Зато появился усатый поручик-связист, приехавший в Гестель под вечер. Этот держал оружие наизготовку, по уставу.

— Сержант, вы арестованы. Если попытаетесь поднять шум, я пристрелю вас на месте. Или предпочитаете удар по черепу? Заодно вещать отучитесь.

— Что такое? — К сержанту наконец вернулся голос. — По какому праву?

«Меня выследили, — метались его мысли. — Кто-то подглядел, как я выхожу в эфир. Ах, дьяволы!»

Гуди изящно, по-воровски извлек оружие из кобуры сержанта и стал держать его уже на прицеле двух стволов.

— Вас подозревают как сообщника в деле государственной измены, — четко проговорил Крестовик. — Чистосердечное признание облегчит вашу участь. Руки за спину, идите впереди, и без шуток.

Шагая под конвоем к главному зданию Гестеля, сержант терзался: «Может, все же поднять тревогу?» В темноте нет-нет да шныряли тени. Ясно, что гостевой флигель, где расположилось отделение жандармов, находится под наблюдением.

«У них мало охраны. Наши парни опытней. Вдобавок у нас броневик с картечницей…»

Но сержант понимал, что победы синих он не увидит. Хоть у ребятишек Бертона револьверы в руках дрожат, выпалить раз-два они успеют. Считай, почти в упор. А поручик тертый малый, промаха не даст. Так и останешься лежать, расплескав мозги по травке.

«Нет уж, выкручивайтесь без меня! Там поглядим, чья возьмет».

Такой уж полк был у Его Высочества.


Действительно, унтер в серьгах! Крупные серебряные серьги на жандарме, представляете?

И без головного убора, вот удача!

Необычно бледный, черноволосый, он смотрел на приближавшегося Огонька озадаченно и недоверчиво. Кадет успел заметить, что кобура у жандарма какая-то странная, не револьверная. Но дальше размышлять было некогда, а говорить с унтером не о чем.

Когда Огонек махнул пращой, унтер дернулся в сторону, но эти приемы городским ребятам хорошо знакомы. Рука сама дает поправку, и снаряд летит куда положено.

В голову.

Литой шар Мира шмякнул унтера по лбу. Черноволосый откинулся и рухнул спиной на пол. Тут Огонек рванул вперед. Вся слабость исчезла из ног, его несло будто на крыльях ветра, и только думалось: «Я смогу!»

Он успел ворваться в комнату раньше, чем второй унтер занял дверной проем. Они почти столкнулись, и если б сцепились, Огоньку пришлось бы худо. Однако пакет с порошком был наготове, в руке, и лекарская пыль брошена унтеру в глаза. Ослепший жандарм вскрикнул, одной рукой схватившись за лицо, но другая выдернула из кобуры что-то необычное, как бы стеклянное, и унтер принялся палить, провожая Огонька стволом. Чпок! чпок! чпок!

Хотя и ствола у этой штуки не было. Просто дырка, из которой вырывался бледный дым и глухие щелчки. Словно стрельба понарошку. Но вслед за щелчками штукатурка лопалась и разлеталась, как если бы по ней лупили молотом.

«На слух стреляет! Ну, я попал!» — мелькнуло у Огонька.

Деваться в комнате было некуда, слепой стрелок поймал бы его по звуку, но унтер забыл про сестру Ману. Оказавшись за его спиной, жилистая тетка не сробела и не потерялась, а схватила кувшин для умывания и треснула им унтера по маковке. Посыпались осколки, затем на пол свалился жандарм.

— Эрита, сердце мое, вы целы?! — бросилась тетка к девчонке. Кто бы подумал, в этаком сухаре столько заботы и нежности! Огонек, не теряя времени, открывал оконные запоры.

— Быстрее, ан! Сейчас эти на крыльце спохватятся!.. Что делать-то? Говорите!

Совладав с испугом, желтоглазая отстранила Ману и приказала ей голосом, не допускавшим возражений:

— Дайте полотенце. Кадет! — Эрита сбросила чепец, ее дивные волосы рассыпались по плечам.

— Ан?

— Придушите меня. Слегка.

— Да вы что?! — Огонек отпрянул от протянутого полотенца.

— Удавка должна быть широкой, чтобы не резала шею. Я же не сказала «задушите». Мне надо уснуть, поймите!

В коридоре раздались тяжелые поспешные шаги и грубые мужские голоса.

— Они идут, поторопитесь. Я вам приказываю!

Плохо соображая, что он делает, Огонек отгреб в сторону ее волосы, чтоб не мешали, обернул шею полотенцем и стянул. Эрита ахнула, захрипела, ее глаза закатились, а руки плотно обхватили туловище Огонька. Он чуть не выпустил концы полотенца, почуяв, что к нему прижалась ее грудь. А лицо Эриты оказалось совсем близко, того гляди поцелуешь. О господи, вот это да!

Показалось, что пол ушел из-под ног.

Потом почудилось, что комната исчезла, что они вместе вылетели из окна в мокрую ночь.

Но это было на самом деле.

Темные деревья, фонари, крыши Гестеля — все провалилось вниз. Кадет с милосердной сестричкой быстро скользили в прохладной пустоте, овеваемые ветром скорости.

Спящая Эрита вознеслась над школой медиумов наискось, как ракетоплан. Ее остановившиеся глаза видели за тучами луну, она запрокинула лицо, приоткрыла горячий рот и, выпростав ловкие ноги из-под черно-белых одежд, обняла ими Огонька, замершего от жути и восторга. Прильнула к нему так, словно не она его несла по воздуху, а он ее.

«Дьяволы божьи, да после этого надо жениться или застрелиться!»

Боясь, что Эрита совсем уснет, и оба они грохнутся с небес, Огонек чуть ослабил полотенце на ее шее. Пусть подышит.

— Куда? — шепнула она прямо ему в губы. Глаза ее сонно блуждали, глядя куда-то сквозь обомлевшего кадета.

— В Бургон, — выдохнул он единственное, что вертелось в голове.

Описав виток, от которого у Огонька сердце к глотке подкатило, Эрита силой воли направила себя на северо-восток, вдогонку за дождем.

«А ведь я сбежал из-под ареста! — только сейчас сообразил кадет. — Ох, и влетит же мне!»


Жандармы, топая сапожищами, вломились в комнату, когда там осталась только сестра Мана.

— Где Ее Высочество? — прорычал старший, зыркая по сторонам.

Мана молча указала на окно. Жандарм выглянул, но увидел только траву под стеной, деревья и черное небо вверху.

— Ах, красная ведьма, провались ты в ад! Улетела все-таки! Да как сумела-то?! А ночных кто срубил?

— Не понимаю, о чем вы, — молвила Мана сквозь зубы.

Посмотрев еще раз на небо, жандарм заметил какое-то пятнышко, плывущее в вышине. Он передернул затвор карабина, поднял ствол и прицелился.

— Прекратите! — возопила Мана, бросаясь на него. Второй сграбастал ее, завязалась возня, но первый не спешил нажать спуск.

— Эй, Дари, оставь бабу в покое, — пробормотал он. — Чуешь?..

За шелестом листвы и шорохом ветра все отчетливее слышалось могучее «бух-бух-бух-бух».

— А, стерва, ты кусаться!..

— Брось бабу, говорю! Дирижабль над нами. Что-то не то…

В ста мерах над ними штабс-генерал Купол, находившийся в командной гондоле, лающим голосом отдавал распоряжения:

— Приготовиться к высадке десанта. Включить прожекторы. Если эта падаль вздумает стрелять по нам — перемешать их с землей! Никаких предупредительных выстрелов, сразу огонь на поражение из всех картечниц, разрывными пулями.

Десантные отряды загружались в спускаемые боты. Поворот рычага, и тросы засвистали по блокам, на ровном киле опуская бот к земле. Гостевой флигель озарился сверху огнем прожекторных лучей, словно в праздник. Выскочившие из флигеля жандармы заслоняли глаза от слепящего сияния.

— Всем сложить оружие!


Застывшие настороже Касабури и Удавчик держали друг друга на мушке, словно дуэлянты. Оставалось дать команду «Пли!».

Удавчик видел великолепный девичник на просторном ложе Безуминки — сама хозяйка и Лара, одетые как вейки, дочь графа Бертона, закутанная в десять покрывал, и Хайта, обошедшаяся двумя платками — одним обернуты бедра, другой наброшен на плечи.

Они здесь! Их искали весь день, обшарили парк и окрестности, а они прохлаждались в коттедже вещуньи. Ну, теперь дело в шляпе!

В уме Тикена замелькали сладкие видения: серебряные унции, червонцы, кредитки Имперского банка с двойными драконами и патент о производстве в корнеты. Или сразу в поручики? За такую находку Его Высочество наградит не скупясь.

Между тем замершие девушки перевели дыхание.

Лара поспешно соображала: как их развести? Если парни откроют пальбу, того гляди попадут в безоружных.

Надо сделать, как мать, когда спьяну чуть не подрались дядьки Рубис и Диль. Отвлечь мужиков на пустяк, пусть расслабятся.

— У меня твой платок, — негромко сказала она, стараясь выговаривать слова как можно отчетливей. — Я хочу вернуть платок, спасибо.

Чепуха, прозвучавшая среди опасного молчания, сработала словно булавка, проколовшая воздушный шарик. Пшшш, и напряжение сошло. Оба вооруженных дружно уставились на Лару.

— Какой, к дьяволам, платок? — пробормотал Удавчик.

— Тот, которым ты мне руку перевязывал. Он больше не нужен. Бези дала мне бинт. — Подняв руку, Лара показала Тикену обмотанное запястье.

— Хайта, мигом под одеяло. — Наконец и у Лисси столбняк прекратился. — О боже, Касабури, переведи ей.

— Она спросила, почему, — процедил воин, опустив дуло в пол, но продолжая следить за Удавчиком.

— Куда я могу поставить цветы? — спросил Тикен с наигранной небрежностью. — Здесь должно быть красиво. Тем более, ты собрала целый цветник девчонок.

— Потому что нельзя валяться при мужчинах почти голой.

— Но она так привыкла.

— Ваза слева от тебя, если ты незрячий, — выговорила Безуминка. — На столике.

Хмурясь, Хайта пошла по ложу на четвереньках, отыскивая вход под одеяло.

— А что это за клоун размалеванный завелся у тебя? — кивнул Удавчик на пилота, кое-как одной рукой пристроив свой букет. Револьвер он тоже держал стволом вниз, но убирать не собирался. — Никак, старых друзей по ночам принимаешь?

Присутствие здесь полуобнаженного молодчика сильно его укололо. Обычно-то Безуминка всех отшивала, и вдруг такой сюрприз!

«Судя по пушке и тому, как этот малый щурится, он из ночной стражи. А говорили, кроты записали ее в отщепенки, в гости ни ногой… Как же, стерпят они, что тут такая краля пропадает. Эх, умрите, все мои надежды!»

— Можешь забрать свой веник, — озлилась Безуминка. — Не нуждаюсь.

— Я ее враг! — объявил Касабури, глядя волком.

— Вижу, вижу — мажешься ее косметикой, моешься в ее купальне, носишь ее пижамные портки. Мне бы так враждовать.

— Вот, — соскочив с кровати, Лара легким шажком порхнула к Удавчику и подала ему душистый платок. — Он мне очень пригодился.

И быстро чмокнула его в щеку.

— Как мы договорились. Ведь ты нас не выдашь?

— Я не велела зарываться с головой. Хайта! — Лис хлопнула по живому бугру, ползавшему под одеялом, а сама с трепетом прислушивалась к разговору Лары и жандарма. Тут не то, что дышать перестанешь, даже сердце остановится. Столько пережить — и опять попасть им в лапы!

— Касабури, можешь его убить? — спросила Безуминка на языке шахт.

— А кому он служит? — полюбопытствовал пилот.

Она не осмелилась врать.

— Синему повелителю.

— Нет, не могу. У господарей Канхай Джару договор с ним.

— Ты робок, воин!

— Хватит меня подговаривать! Даже будь он чужой — гости не бьются в хозяйских стенах. Он же не стал нападать…

— Он выдаст девушек страже Синего, их ждет неволя.

— Это не мои девицы.

— Но ты их должник!

Касабури поджал губы.

— Они вели меня, я вел их. Мы в расчете. Убей его сама. Бутылкой по балде.

— Тогда проваливай с ним вместе. Вы друг друга стоите, оба расчетливы как торгаши.

Удавчик с ревнивой тоской наблюдал, как Безуминка болтает с подземным жителем. У них свои дела, ясно какие!

«Это последний букет, который я сюда принес! К дьяволам, пусть водится с кем хочет!»

Но Лара, взяв его левую руку, не отпускала ее, а на женское тепло Тикен был слаб. Возьми его так Безуминка, глядишь, все бы повернулось до наоборот.

— Скажи мне «да», — требовала она почти сердито.

— Ну, мы говорим это куда чаще вас…

— Перестань. Ты мужчина или свинья жандармская?

— Знаешь, ты мне ближе. Ты наша, медиум. А они…

— Ты что, хочешь, чтоб Лисси посадили в башню? Она столько страдала, ее братики погибли, а ты ее под замок. Тебе не стыдно? Я же видела, как у тебя глаза моргнули. Выслужиться собрался?

Удавчик вырвал руку из ее ладоней:

— Кончай! Всякая соплячка будет мне проповедь читать… Замолкни и служи. Мы на службе.

— …которая проклята. Ты сам сказал. А я было тебе поверила, тьфу. — Она с презрением плюнула ему под ноги.

— Правильно, ласточка! — похвалила ее Безуминка. — Только плевка они и стоят, эти мужики. Ни чести, ни совести, ничего! Наверно, про службу и верность втирал? Это их любимый разговор, если не считать сказок, кто и сколько обольстил девчонок.

— Кеса ни джи? — высунула голову Хайта, лохматая и радостная. Ползанье под одеялом напомнило ей Урагу. Снаружи ее ждало огорчение — она заметила, что у юницы глаза полны слез, и та еле сдерживается, чтобы не зарыдать.

— Кеса ни джи, аяджа Лисси? — Она обняла хозяйку, и Лис схватилась за нее, как утопающий за соломинку.

— Никогда, — Удавчик наставил палец на Безуминку, как револьвер, — никогда не говори за людей и заранее. Что, в ясновидящие записалась? Да твоей умной головы не хватит догадаться! Ты даже не знаешь, кто я.

— Ну почему не знаю? Картежник, бабник, забулдыга, вор и убийца. Сейчас побежишь нас закладывать, чтоб тебе дали деньжат на пиво.

— Не дождешься. Нарочно не пойду, чтобы по-твоему не было.

— Ой-ой-ой, какие мы отчаянные! — усмехаясь, Безуминка поудобней разлеглась на ложе, вызвав у Тикена немой приступ обожания и гнева. — А зарок? А клятва?

— И поклянусь. Вы все — свидетели. — Удавчик, спрятав револьвер, распустил галстук и полез за воротник, доставать Око.

— Я согласен быть свидетелем, — важно объявил Касабури. — Это будет клятва воина или простая?

— Клятва игрока, — замурлыкала Безуминка, красиво изгибаясь. — Они всегда божатся, передергивая карты.

— Нет, давайте ему поверим! — пылко вступилась Лара за жандарма. — На один раз. Если обманет, то нет ему веры. А где тут алтарик?

— Детка, извини, здесь нет вашей божницы. Я верю в три звезды.

— Но как же? Без бога нельзя! — Лара даже кулаки сжала. — Если при свидетелях, то надо клясться на святыне, а не просто Оком. На Святом Писании, на алтаре или могиле праведника. Когда ничего нет, то на чистой и разумной девушке. Мы, когда клялись, брали самую младшую малявку, чтобы совсем без греха, но которая умеет говорить и знает хоть одну молитву.

— Точно, мы тоже, — подтвердил Удавчик, вывесивший Око наружу. — Кто будет наша святыня?

— Только не я, — сев, Безуминка отрицательно замахала руками. — Я грешница. И Хайту не берите.

— Как это? — удивилась Лара.

— Ласточка, ты не знаешь, как живут под землей. Хайта очень хорошая, но… гарантом клятвы она быть не может.

— Я! — встала Лисси, воодушевленная надеждой. — Я готова. Я ничем не опорочила свой род и память предков.

В своих ниспадающих покрывалах она походила на девушку, которая уходит в монастырь, будто ей вот-вот обреют волосы и покроют голову черным чепцом. Голос ее, еще дрожащий от волнения, стал звонок, а в глазах за слезным блеском сверкал металл гордости.

Касабури, в этот миг начисто забыв об ее ударе, опустился перед ложем на одно колено и положил пистоль перед собой на пыльный ковер:

— Юница, вы поистине благородны. Дозволите ли мне возлагать руки на ваше тело в знак свидетельства?

— Да, — кивнула Лисси совершенно по-королевски.

— Тогда встанем в круг! — позвал всех Тикен.

— Погодите! — Лисси вскинула руку. — У меня есть важное условие, и вы должны его исполнить.

— Милая, о чем ты? — подступила к ней Безуминка.

— Империи грозит смута, — каким-то детским голосом, но очень по-взрослому начала Лис. — Мы не должны думать только о себе или о том, раскроют нашу тайну или нет. Надо остановить заговор или помешать ему, если это в наших силах. Пусть все обещают сделать это, а если кто-то не может, то пусть не выдает других. Вы согласны?

— Я не из тех, кто меняет господ каждый рассвет, — мрачно ответила Безуминка. — Плоха моя служба или нет, но принц мой покровитель.

— Гром божий, да ты что, к измене нас толкаешь? — тем же тоном сказал Тикен.

— Что они говорят? — шепнула Хайта на ухо Касабури.

— Твоя хозяйка убеждает остальных встать на сторону законных государей.

— А что, это правильно!

— Кое-кто здесь считает, что она не права.

— Люди, послушайте! — настырно встряла Лара. — Лисси, перемени свое условие. Клятва должна быть без всякой, без этой… — Она наморщила лоб, вспоминая газетное слово, — без политики! Давайте просто скажем, чтобы один помогал другому, и никто никому не делал подлостей. У нас в квартале было пять таких союзов у девчат и семь у взрослых баб. Я состою в двух, — призналась она с некой гордостью, — в «Поющих кошках» и в «Складчине».

Касабури задумался. Не будет ли клятва означать, что он обязан помогать изменницам?

«Но я уже дважды нарушил традиции. Можно преступить и в третий раз. Вот как бывает, если тесно свяжешься с мирянами! А юница Лисси прекрасна, хоть и недоступна для меня».

— Да, так было бы лучше, — согласилась Безуминка. — Какие у вас забавные названия союзов… Кто-нибудь предложит имя для нашего?

Они стали переглядываться, и заминка длилась, пока не заговорила Лис:

— Когда мой предок покорил варваров народа майда на западной границе, он отнял их имя и взял его себе. Это были могучие варвары, крепкие как скалы. Давайте зваться Темными Звездами? И сила их имени перейдет к нам.

— Звучит! — одобрил Удавчик. — Теперь давайте к делу.

И они поклялись, положив ладони на плечи Лисены Тор-Майда, не зная, к чему их затея может привести в будущем.

Приход Красной девы

Телеграфист в Бургоне принял депешу, порезал ее на короткие ленточки и аккуратно наклеил на бланк с переплетенными драконами. Такие сообщения следует немедленно доставлять Его Высочеству:

«Личный поезд Его Красного Величества проследовал через границу половин Империи. Ожидается прибытием в западную столицу в 16.30 11-го полевика».

У дверей кабинета Цереса телеграфиста остановил секретарь:

— Придется ждать. Его Высочество заняты.

— Садись, — поманил телеграфиста усталый медиум, осунувшийся после непрерывного вещания под микстурой. Он снял свой обруч и повесил его на резной выступ подлокотника. В электрическом свете тонкое лицо медиума выглядело почти бескровным, а губы казались синеватыми. «Как его звать? — вспоминал связист. — Кажется, Ремень. Здорово вымотался парень. Смотрится лет на двадцать старше, чем есть…»

— Какие новости?

— К нам катит Красный царь. После обеда на вокзале будет встреча с оркестром и цветами. А у тебя что?

— Доклады Купола. Лысый генерал неплохо суетится, почти всю зону у озер прочистил. После его кислоты, по-моему, там вместо травы будут гвозди расти…

— Ха!

— На самом-то деле все хуже, — тихо заметил медиум, доверительно склоняясь к телеграфисту. — За оцеплением уже нашли десяток тварей. Они растут по часам. Шестилапые, восьминогие… Жрут что ни попадя. Одну застали — натягивалась на собаку, как чулок на ногу. Пара успела в землю ввинтиться, остальных сожгли ручными горелками.

— Да, их чем раньше убьешь, тем лучше, пока не разрослись.

— Нет, под солнцем они много не растут, — начал было мудрствовать Ремень, но тут дверь кабинета открылась, и вышел высокий, мощного сложения мужчина в черной одежде, похожей на робу трубочиста. Едва ступив за порог, он надел на голову капюшон-колпак с прорезями, но Ремень с телеграфистом успели разглядеть бледное лицо, серебряные серьги и подчеркнутые бордовой помадой губы. Глаза были скрыты темными очками с кожаной окантовкой, плотно прилегавшей к коже.

Не говоря ни слова, даже не взглянув на сидящих, высокий человек в черном покинул помещение.

— Веселые деньки пришли, — пробормотал Ремень. — Скоро кроты среди бела дня начнут шастать…

— Заходите по очереди, — пригласил секретарь. — Медиум первый.


Отпустив связистов, принц Церес закурил сигару и достал из ларца заветный медальон.

Щелкнула пружина, распахнулась золотая крышка. Серым глазам Цереса предстала овальная эмалевая миниатюра — портрет девочки-шатенки в платье теплого хлебного цвета, с бледно-золотыми кружевами на воротнике и рукавах. Желто-карие глаза ее смотрели весело и чуточку лукаво, а губы, похожие на темный пламень, словно скрывали в себе задорную улыбку.

Рубиновые серьги да разрез глаз, намекавший на восточное происхождение, — вот и все, что говорило о ее принадлежности к другой половине империи.

Тонкая каллиграфическая надпись в низу портрета гласила:

«Высокородному собрату Цересу в память о встрече на моем девичьем посвящении. Эрита, ан-эредита Красного царства».

Гром господень, в тот день она была восхитительна! Церес, вечно занятый военными и светскими делами, пропустил момент, когда Эрита из милой пигалицы превратилась в настоящую красотку, обрела стать и поступь истинной ан-эредиты, а заодно способность очаровывать. Во всяком случае, на Цереса она произвела неизгладимое впечатление и, похоже, тонко понимала это.

С праздника храмового посвящения Церес уехал влюбленным и до сих пор не смог победить в себе это чувство. Напротив, оно усиливалось по мере того, как росла Эрита.

Вместе с нею росли темные, тревожащие слухи о ее способностях, которые церковь Грома называет дьявольскими.

«Это излечимо, — успокоил себя Церес. — Замужество и дети многих отучили улетать в окно. Кроме того, есть опытные лекари Тайного ордена, есть научные методы. Не одни, так другие укоротят ей крылышки. Я должен получить добрую жену из императорского рода, а не своенравную орлицу».

Он поглядел на циферблат часов, мерно качавших маятником в высоком застекленном ящике лакового дерева.

«Время близится. Каждый шаг стрелки приближает тот миг, когда Эрита запоет в моих объятиях. Да, характер у нее сильный, но женская сущность сильнее. Искушенный муж всегда сумеет приручить неопытную девицу. Ей придется стать мягкой, чтобы сберечь свою семью».

Он еще не решил окончательно, как распорядиться другими членами Красной династии. Прежде всего — арестовать их и вынудить письменно отречься от престола. Если это удастся, отец и старший брат Эриты получат почетную ссылку, станут наместниками островов около Вея. Разумеется, под стражей гарнизонов, верных Цересу. Младшего воспитать так, чтобы и думать не смел о короне…

«Или устранить их?.. Нет, исключено. В крайнем случае — заточить. Кровь осиянных молниями священна, запятнать ею корону единства — значит, погубить саму идею. Нации, которые казнят своих монархов, превращаются в стада свиней. Даже если они преуспевают и жиреют, их жизнь не более чем свинское существование в хлеву. Деньги не могут быть идеей. Любая идея — прах, если она лишена чести и достоинства. Но чтобы победить, приходится идти по трупам… Неизбежно».

Спрятав медальон, принц покрутил рукоять сонетки. Вошел секретарь.

— Отец Луин и кавалер Маскерон здесь?

— Ожидают приглашения Вашего Высочества.

— Сначала священник.

Тощий гривастый поп в бронзовом обруче и дорогой атласной рясе, хранивший вечно враждебное выражение лица, а за ним восточный дворянин в длинном распашном кафтане винного цвета, смуглый и невозмутимый, получили свои задания: подстрекать народ против красной короны, запятнанной грехом и ересью. За ними в кабинет был впущен юркий газетный делец — ему поручалось кое-что напечатать в утренней прессе.

Принц поглядывал на часы. Скоро Нож должен передать из Гестеля, как там идут дела, и когда Эриту привезут в Бургон.


Ночная встреча штабс-генерала Купола и графа Бертона была отнюдь не радостной, хотя совместная их операция блестяще удалась.

Вернее, почти удалась, потому что доверенная Бертону особа императорского рода все-таки улетучилась, прихватив с собой находящегося под арестом кадета.

Избавившись от одной головной боли, граф нажил другую, ничуть не лучше первой.

Вдобавок ко всем мучениям минувших дней он лицом к лицу повстречался с тем, кого считал виновником гибели сыновей. Хотя Купол действовал по высочайшему приказу, Бертону тяжело было видеть его.

— Я знаю, граф, что причинил вам большую боль, — с прямотой служаки и плебея отчеканил мрачный Купол. — Приношу свои глубочайшие извинения и самое искреннее сочувствие. Тела ваших детей опознаны и доставлены в склеп фамильного храма, где сохраняются во льду.

Недавно штабс-генерал был на раскопках кратера, в месте падения восьмого шара. Авиация, а затем саперы там хорошо потрудились. Хотя зарывшийся в землю корабль быстро отрастил корни-трубы и, будто по пневмопочте, разослал во все стороны спящих десантников и зародыши машин, погибло больше половины бывших на борту. Они так и не проснулись.

Саперы в противогазах — вонь стояла жуткая — переворачивали спекшиеся трупы, сжавшиеся в позе эмбриона. Сотни скорчившихся тел в кавернах корабля-шара. Изрядная часть — в возрасте учеников Бертона, а то и младше, хотя о мориорцах ничего наверняка не скажешь.

«Граф, я солдат. Мое ремесло — смертный бой. Но ешь меня дьяволы, если на раскопках я не чувствую себя убийцей… Вы плачете о сыновьях? А я велел затравить газом, словно крыс в подполье, сотни спящих недорослей. Да, это были враги, чужие и чуждые нам. Дай им сутки — они сядут в своих черепах и спуску нам не дадут!.. Но так не воюют. Если на небе есть суд чести, мне придется там ответить. И не за ваших двойняшек, а за тех, в кратерах. Интересно, что Бог молний скажет на довод „Иначе было нельзя“?.. Они тоже люди, и вы это знаете».

— Это война, граф. Потери ужасны, и нам остается лишь склонить головы в память о павших.

Бертон сдержался, чтобы не сказать в ответ какую-нибудь резкость. Но выражение его лица в этот момент было красноречивее слов. Купол, Крестовик и командир десанта в знак скорби молча сняли головные уборы и опустили лица. Склонили головы и славные ребята, захватившие вражеского медиума. Бертон велел пригласить их, чтобы выразить им признательность.

Когда минута миновала, все распрямились, и Ловкач Гуди выпалил:

— Мы с вами, ваше сиятельство! Будьте уверены.

Не находя слов, граф обнял и расцеловал ученика.

— Гере штабс-генерал, господа офицеры и кадеты, нам нельзя терять времени, — сказал он, повысив голос. — Гуди, бегом к барышням, пусть будут готовы к вещанию в любой момент. Крестовик, приведите жандармского медиума, его надо допросить немедленно.

Ненадолго граф остался с Куполом наедине.

— Итак, синий принц — изменник, — начал штабс-генерал с каким-то злобным удовольствием. — К тому, что вы мне рассказали, граф, я могу добавить: задержка авиации третьего дня не была случайной. Ракетчики не получили вовремя приказ вылететь к месту падения шара. Я разберусь с этим! Что вы намерены предпринять?

— Известить государей, а также уведомить министров морского и воздушного флотов. Верные Цересу части должны быть разоружены.

— Разумно. Но в его руках остается сеть нелегального вещания. Мы не знаем ни срока начала переворота, ни планов принца.

Солдаты десанта ввели пленного. Как положено арестанту, тот был без поясного ремня и шляпы. Увидев генерала, жандармский сержант встал навытяжку.

— Вольно, — бросил Купол. — Твой позывной?

— Нож, ваше высокородие.

— Какой номер в медиа-реестре?

— Не состою, ваше высокородие.

— Нелегал?

— Так точно.

Крестовик выставил на стол перед графом плоскую металлическую фляжку:

— Нашли при нем, ваше сиятельство.

Купол первым цапнул фляжку, отвинтил крышку и лизнул содержимого. Лицо его скривилось, он сплюнул в носовой платок:

— Гигаин. С какими-то добавками. Сущая отрава. Граф, можно воспользоваться вашей лабораторией для анализа?

— Крестовик, будьте любезны отнести жидкость химикам. Пусть сейчас же займутся ею.

— Нет, поручик, погодите! Ну-с, — встав из-за стола, Купол стал похаживать вокруг сержанта, — когда очередной сеанс вещания?

— Если ваше высокородие изволит сказать, который час…

Время назвал Бертон, уже открывший крышку часов.

— Через двадцать минут.

— Так. У тебя десять минут, чтобы выбрать — с кем ты. Когда назначено выступление мятежников?

— Ваше высокородие, я человек маленький, я только медиум. Мне скажут, я передаю, и всё. Таких важных секретов нам не доверяют…

— Кажется, на службе принца вы разучились ценить себя, — промолвил Бертон, защелкнув часы. — Медиум не бывает маленьким или большим, он — голос эфира. Бог велик и всемогущ, но его слова передают людям ангелы, вестники господни. Возможно, вам эта роль не по плечу. Гере штабс-генерал, я могу распорядиться пленным?

— Он на вашей территории, захвачен вашими людьми — конечно.

— В таком случае, — Бертон встал, — сержант, вы свободны. Можете идти на все четыре стороны.

Нож немного опешил, подозревая какую-то ловушку:

— Э… как прикажете вас понимать, ваше сиятельство?

— Буквально. Сию минуту вам вернут обруч, ремень, оружие и шляпу, после чего вы покинете Гестель. Да, забирайте и фляжку.

— Не пойдет. — У Ножа потемнели глаза. — Чтобы десантники мне в спину выстрелили?

— Я похож на человека, способного отдать такой приказ? — холодно спросил Бертон.

— Про… прошу прощения, ваше сиятельство. Но как-то мне странно. Вроде меня схватили, и вдруг…

— Просто я хочу отдать вашу судьбу в собственные ваши руки. Это и будет выбор, о котором упомянул гере штабс-генерал. Если вы известите принца, то окончательно станете изменником, и вас ждет петля. Если промолчите, вам придется искать место в штатской жизни, поскольку синий полк будет распущен. Есть и третье «если», но тут уж вам решать.

Прежде чем покинуть кабинет, капрал-десантник выложил на стол все, отнятое у Ножа.

— Повторяю, сержант, — вы свободны.

Нож не двигался с места.

«Дьявол, они и вправду меня выгоняют. Уйду! А что дальше? Стать подпольным вещуном? Рано или поздно меня выловят, тогда держись… И старые дела припомнят».

— Будущей ночью, — с трудом выговорил он. — Красный император приезжает, он остановится в своем дворце. Его окружат. Будет что-то вроде беспорядков, и тогда подойдут жандармы. Императора перевезут в другое место, как бы для безопасности, а на самом деле…

— Значит, гигаин еще не растворил твои мозги, — довольно хмыкнул Купол. — Пей, только не до дна. Текст я сейчас напишу, будешь вещать по бумажке.

— Что ж, поздравляю, — молвил граф. — Может, со временем вы поймете, что значит «медиум».

Начитав послание штабс-генерала через обруч, Нож неуверенно застегнул на себе пояс, с опаской козырнул высоким чинам и как-то бочком оставил кабинет.

— Вы отличный педагог, ваше сиятельство. Завидую.

— Нечему завидовать, Купол. Я плохой отец.

— А все-таки жаль, что у нас только один из медиумов принца! Пять-семь вещунов — и мы сломали бы его сеть.

— Я предпочел бы захватить центральный пост вещания, откуда идут приказы.

— Это Бургон! Как государи с ним поступят, будут штурмовать или уговорят сдаться?.. В Бургоне у нас нет своих людей.

Граф задумался. На его лице отражалась борьба надежды и сомнения.

— Есть человек. Вопрос в том, как он себя поведет… Кадет совсем некстати улетел с принцессой! Сейчас нам очень пригодился бы его голос.

— Вернется Огонек — ох, насидится он на гауптвахте. Да и Ее Высочество донельзя хороши — усвистать неведомо куда за миг до высадки десанта!.. Граф, мы в опасном положении. — Купол уставился на Бертона бледными выпуклыми глазками. — Я не знаток придворных дел, но мыслю так: если Церес собирается свалить Красного царя, то государь-отец либо на его стороне, либо тоже слетит с трона.

— Та же мысль беспокоит и меня, — признался граф. — Хотя мне есть о чем тревожиться, кроме политики.

— На всякий случай можно приготовить дирижабль с заряженными батареями. До вейских островов — рукой подать.

— Я не могу бросить семью, школу и родину.

— Согласен, — решительно кивнул штабс-генерал. — Значит, боевой корабль понадобится нам для налета на Бургон.


— Прямо себе не верю. — Тикен развел руками на прощание. — Чтобы я подписался на такой союз!.. Кто бы мне раньше сказал, что я так поступлю — я бы от смеха сдох.

— Я тоже удивлен, — присоединился Касабури. — Мне еще не приходилось клясться на благородном теле господарки.

Лисси поманила его в сторонку, и пилот потянулся за ней, как иголка за магнитом.

— Касабури, я вижу, вам все еще больно… Простите меня, не сердитесь, пожалуйста. Я была очень напугана там, в воздухе.

Канхаец ласкал ее голубыми глазами и старался, чтобы его напомаженный рот не растянулся в счастливой улыбке. Как ласково она заговорила! Можно ли надеяться, что господарка с поверхности ищет дружбы?..

— Это было до клятвы, можете забыть. Теперь между нами все иначе. Если я буду вам нужен, простучите зов по земле около Гиджи. Вот так. — Он отбил ступнями быструю чечетку. — Хайта повторит для вас, чтобы запомнилось.

— Зачем же? Я хорошо танцую и быстро учусь. — В доказательство Лис отстучала пятками такую же прерывистую дробь.

— Отлично!

Тем временем Удавчик пытался извлечь из клятвы пользу для себя.

— Хайта, ты ведь не хочешь меня обидеть?

— Кеса ивиджу кис туни? — кокетничала златовласка.

— Бези, переведи ей: «Один поцелуй для брата по союзу».

— Хайта, эта хитрая скотина хочет всех обчмокать даром.

— Джику, ятэна!

— Она говорит: «Это не входит в условия клятвы».

— По-моему, ты врешь с переводом.

— А по-моему, тебе с утра под шлем садиться. Иди, выспись, липкое чудовище.

— Тогда с тобой. Мы теперь братья, верно?

— Да, я твой старший брат. Прапор, шагом марш в казарму! Целуйся с Касабури, видишь, какой он раскрашенный.

— Это исключено! — отвлекся пилот от душевной беседы с графинькой.

— Спасибо. Мне только драки не хватало.

Кое-как удалось вытолкать вдохновенных парней из коттеджа на свежий воздух, после чего Безуминка загнала девчонок в постель и погасила свет.

— Всем спать! У Лары после завтрака учеба, у меня после обеда работа. Нам нужны свежие головы. А вам придется стряпать для себя, ваших порций нет в кухонном листе.

Однако шорохи и голоса во тьме не прекращались.

— Я раньше не готовила. Ни на плите, ни на горелке. Эй, перестань!

— Вайяяя… — пела Хайта.

— Хайта, мне и так тепло. Бези! Почему она лезет?

— Для уюта. Она твоя, служит тебе. Не толкай ее, а то заплачет.

— О, господи. Ну хорошо. Иди сюда и успокойся.

— Я твоя?

— Да, да, только не щекочись.

— Вайяяя…

— Поет, как кошка. — Лара тихо прыснула, отодвинувшись от пары и попав под руку Бези.

Та прошептала в ухо Ларе:

— «Поющие кошки», да? Почему так?

— Ну, такой обычай. Когда артель кончает класть кровлю, утром девчонки, дочери артельных, до рассвета забираются на крышу и поют, сидя на гребне. Пока не увидят восход. Тогда крыша век не протечет. Но мы и других принимали — из жестянщиков, из слесарей. А я на крыше голосов не слышала, отчего это? Там ведь уйма железа…

— Ласточка, крыша заземляется через громоотвод.

— Я возьму этот позывной, — засыпая в объятиях Бези, бормотала Лара.

— Громоотвод? Фу, глупость какая!

— Нет, Ласточка.

Темнота, поздний час и усталость все-таки взяли свое. Даже неугомонная Хайта перестала ласкаться к госпоже, размякла и задышала ровно, сонно.

По Бургону жили только часы, чьи механизмы не знают устали, караульные на постах и слуги принца, занятые в делах Его Высочества.


Ближе к рассвету Лис проснулась оттого, что тонкие пальцы потрогали ее подошву под одеялом. Лисси дернула ногой и недовольно привстала, высвобождаясь из рук верной Хайты. Окна за шторами подернулись серо-синим цветом самого раннего утра, захламленная зала коттеджа едва проступала из тьмы, как древний, заброшенный склеп.

На миг дочь Бертона ощутила себя пробудившейся от векового заклятия. Словно она спала на ложе, затянутом пылью и паутиной, а теперь пришел срок освобождения от власти колдуна, она должна встать, а истлевший саван прахом осыпается с ее плеч.

Но это наваждение мгновенно схлынуло. В смятых одеялах, на сбившихся простынях рядом сопели еще трое. Хайта во сне вяло искала руками хозяйку. Лара обнимала Без за шею да еще закинула на нее ногу.

«Ведь сегодня одиннадцатое число, — неповоротливо двигались мысли. — Сегодня помин-день. Надо молиться о душах братишек… Где тут церковь?»

Потом она подумала: «А кто меня щекотал? Хайта, ногой?»

Как ответ на ее немой вопрос, под одеялом в ногах что-то пошевелилось. Что-то, движущееся само по себе, величиной с крысу.

Поджавшись, Лисси завизжала, и все тотчас вскочили.

— Что?!

— Чего ты кричишь?

— Кеса ни джи?

— Там крыса! — показала она дрожащей рукой.

— Эка невидаль. — Лара смело откинула одеяло в сторону — и тоже взвизгнула, подтянув рывком коленки к подбородку.

На мятой простыне сидело нечто, с небольшую колбасу размером, без головы и хвоста, зато с множеством ножек. Оно шевелилось и водило передним концом, будто принюхивалось. Или задним концом? Обе стороны у штуки были одинаковые.

— У, какую ты большую выкормила, — подивилась Безуминка, став на колени и бесстрашно схватив тварь поперек туловища. Животина запищала и заизвивалась, суча ножками, а с одной стороны у нее открылась круглая пасть. Хайта со стоном протянула руки:

— Осторожнее, ей больно!

— Господи, да что это такое? — жалобно воскликнула Лис.

— Пата хайджа, зерно из пупка. Видите, уже лапки проклюнулись и ротик есть. — Безуминка с интересом вертела тварь в руке, оглядывая со всех сторон, а пата хайджа пыталась ее укусить. — Скоро научится жрать и гадить. Хайта, что ты думаешь из нее вырастить?

— Отдай, пожалуйста, не тискай ее! Она еще маленькая!

— Это… то, что Хайта носила в себе? — Убедившись, что зверюшка не опасна, Лара тоже потянулась посмотреть поближе. — Ух ты какая! А чем ее кормят?

— До поры до времени она сосет свою кормилицу, — учительским голосом объясняла Бези. — Смотрите, она хочет к Хайте! На Ураге здорово придумали, носить их внутри. Я носила снаружи. Моя пата мне язву на спине проела, еле зажило потом. Зато с кормилицей они становятся ручными и разумными.

— Боже, — поежилась Лисси, постепенно приходя в себя. — Они, эти паты, что же, кровь сосут из людей?

— О, я таких тонкостей не знаю. Дети тоже сосут материнскую грудь, пока не станут есть другую пищу. То же самое и пата хайджи. Так лучше! Дикие пата хайджи, которые не знали ласки, едят все, что найдут. А эту можно учить.

— Она слепая? — Лара осмелилась потрогать живульку. Пата изогнулась и впилась ей в палец, но не зубами, а будто каучуковая присоска. Айкнув, Лара еле вырвала палец из круглого рта.

— Пока слепая. Глаза вырастут потом. Зато она хорошо слышит и чует запах.

— Животное не может расти так быстро, — неуверенно заметила Лис. — Она была совсем мелкая, когда Хайта нашла ее.

— Пата — не животное. Пата — машина.

Пользуясь моментом, Хайта деликатно вытащила свою кроху из руки Безуминки, стала гладить и целовать ее. Странная тварь всеми ножками облапила предплечье Хайты, словно боялась, что ее опять возьмут чужой рукой и станут тискать, как резиновую пищалку. Вернувшись к своей кормилице, пата стала издавать нежные, длинные звуки вроде «тииии».

— Значит, это не кусается? — Лисси наблюдала за патой, и ее волнение стихало.

— Может, она захочет покормиться от тебя.

— Бррр! Но какая же она машина? Ест, растет, разумная…

— Пата хайджи не рождаются, их делают. С Ураги их привозят в виде спящих зерен, чтобы меньше занимали места в корабле и не дышали.

— А, Урага — это ваша планета? — догадалась Лара. — Мы-то зовем ее Мориор. И что можно вырастить из этой колбасы с ногами? Паровоз? Или мотокарету?

— Пусть решает Хайта, это ее пата. А можно многое — скажем, землеройный снаряд. Или броненоску. Даже кухню.

— Лис, пата поможет вам еду готовить!

— Ятэна. — Хайта замотала головой. — Пата мала. Не мочь. Ее учись.

— Короче, еще один рот на мою шею, — обреченно вздохнула Безуминка. — Она прожорлива, как три жандарма. И чем, скажите, мне ее кормить? Завтра на леднике будет пусто, ни куска мяса! Уж поверьте, они умеют корм искать. Хайта, хватит, не пускай ее туда! — воскликнула она, заметив, как златовласка пытается засунуть пату в растянутый пупок; а та дрыгает лапками, забираясь внутрь. — Послушай, дуреха, эта любовь не к добру. Пата высосет тебя, один скелет останется.

— Мы можем кормить пату по очереди, — предложила Лара. — По-моему, она довольно милая. Хайта, дай ее погладить! Ну, не бойся, я ее не съем.

С большим сомнением Хайта вытащила недовольную пату из пупка и протянула Ларе:

— Тискать ятэна. Гладь, гладь.

— А я? Можно я? — решилась Лисси, придвигаясь.

— Только в рот не лезь, присосется.

— Тииии, — еле слышно затянула пата, обласканная двумя сразу.

— Посадим ее в обливной горшок, под крышку, — размышляла вслух Безуминка. — Потом, когда подрастет…

— Ятэна! — возмутилась Хайта.

Тут входная дверь, не запертая после ухода парней, начала тихонько отворяться. Все неподвижно замерли в молчании, что позволило вошедшему на цыпочках Огоньку сделать ложный вывод:

— Никого нет. Я же говорю, ан Эрита, — пустой дом… Смотрите, везде мусор. Даже крова…

Рот его остался открытым на середине слова, потому что он увидел немую сцену из четырех участниц. Сидящие в кровати вокруг углаженной паты тоже увидели, что вошедший не один — за его спиной маячила молоденькая девушка в наряде вроде монашеского.

Зато Безуминка молчать не стала. Она прямо-таки завопила:

— О, пресвятые звезды! Эта ночь когда-нибудь кончится?! Почему сегодня все валятся на мою голову?! Летучие кроты, лунатики, жандармы, ясновидящие, монашки, медиумы — все сбегаются сюда, входят без стука, лезут целоваться и в постель! И вы тоже?! Да кто вы такие?!

— Это Огонек, он пришел, — всхлипнула Лара от счастья.

— По-моему, это Эрита, ан-эредита Красного престола, — проговорила Лисси, отлично помнившая всех членов правящих династий. — Добро пожаловать, Ваше Высочество. Прошу прощения, что встречаем вас в неподобающем виде.

Огонек как-то вдруг осознал, кого душил в полете и кто обнимал его ногами. Ему подурнело, и он ополз по стенке на пол.

— С добрым утром, барышни, — слегка наклонила голову юная монашка.

— Лара, живо нюхательную соль твоему парню, — деловито распорядилась Безуминка. — Ты помнишь, где она лежит.

«Твоему парню?» — Эрита вмиг вспомнила слова поручика: «Девчонка-медиум, по имени Ларита».

«Это ее парень?»

Взгляды принцессы и дочери кровельщика скрестились, как клинки.

— Пата хайджа. — Вместо приветствия Хайта показала вошедшим свою прелесть на вытянутых руках. Пата подняла переднюю часть и сказала:

— Тиии!

Что делают принцессы, увидев шевелящуюся серую колбасу с ножками, без глаз, разевающую круглую дыру?

То же, что и все девчонки.

Они визжат.

Во всем виноваты парни

Лара видела эту Эриту не единожды.

Во-первых, в магазине за стеклом, где выставлен целый паноптикум Мира — вейские парусники, морские крепости Делинги, рынки Ливика, голые дикари Кайдала, виды фаранской империи и, конечно, портреты императоров.

Во-вторых, в школе висели яркие олеографии Красного и Синего семейств с детьми и родичами. А еще учитель их показывал в волшебном фонаре.

Наконец, она купила за семь лик цветную карточку Эриты на девичьем посвящении. В позапрошлом году ан-эредите в великом соборе сменили одежды и одели на нее халат, волочащийся сзади на три меры по полу.

Но узнать принцессу по картинке было невозможно. Там она была в умопомрачительной прическе и венце с висюльками, накрашена как кукла, а платьев-то! Нижнее платье белое, как молоко, подпоясанное золотом, второе платье цвета вишни, с рисунком из весенних веточек, третье прозрачное, словно сигарный дым, потом накидка с вышитыми лентами, и вообще роскошно.

У Лары все это прошло куда скромнее. Девчонок из прихода Радуги Приморской посвящали оптом. Знай, держи перед собой цветочек и повторяй молитву за попом. Одна радость, что к празднику справили новое платье. Каждой хотелось нарядиться, как принцессе, но жить надо по средствам.

Но вдруг все повернулось, и Лара встретилась с ан-эредитой нос к носу!

Тут же вспомнились толки, ходившие в народе.

«А говорят, Красная дева-то — колдовка!»

«Средь бела дня на полмеры поднимается над полом, так вот».

«На празднике видели. Один фотограф успел вспышку поджечь, камерой щелкнул, и бегом. За ним лейб-гвардейцы гнались, он удрал! Потом пластинку выкупали, за две тыщи унций, чистыми червонцами отсыпали. И бумагу дали подписать, чтобы молчал как пень».

«Держат ее в башне, взаперти, прикованную за ногу».

«Как же можно, царской крови, да на цепь?!»

«Очень запросто, цепь золотая, с уважением одета».

В другой раз Лара подивилась бы и поглазела просто так, но…

…эта ведьма желтоглазая что-то имела с Огоньком!

Смерив Лару барским, даже царским взглядом, девчонка в одеждах монашки коротко велела Огоньку, когда тот очухался:

— Кадет, сядьте рядом.

И он, остекленев, присел на ложе Бези. Как зачарованный. Огоньку все чудилось, что ему читают приговор: «Ты государственный преступник! Обнимал принцессу, чуть не целовал. Как ты посмел, а?! Расстрелять его!»

Ларе даже не удалось подержать Огонька за руки. Да что там, двух слов не молвили друг другу, а так много хотелось сказать.

Кто умеет по-господски говорить, так это Лис. Она вмиг прилично завернулась и все-все-все принцессе доложила. Будто сама разузнала и выяснила насчет заговора.

Лара бы совсем до слез обиделась, но вмешалась Бези:

— Надеюсь, Ваше Высочество не возразит, если я закурю?

— Напротив, ан Бези, буду весьма вам признательна, если угостите меня.

«Ага, за визг ей стыдно — теперь показывать начнет, какая она смелая».

Оказалось, папиросы «Леттегер» с золотым ободком на мундштуке ее вполне устраивают. Когда эта породистая цаца закинула ногу за ногу, умело дунула в мундштук и с шиком прикурила, всем стало легче на душе. Ее Высочество умеет вести себя, будто в разгульном салоне.

А когда она закашлялась и побледнела, Лару словно бог поцеловал.

— Прошу прощения, Ваше Высочество. Для меня их набивают флотским табаком с жасмином.

Лара ликовала: «Бези, я тебя люблю!»

— Одного не пойму, ан-эредита, — задумчиво пускала дым Безуминка, пока Эрита давилась кашлем, — какого дьявола вы заявились в Бургон? Хуже места не придумаешь. Разве не знаете, что Его Высочество Церес имеет на вас определенные виды?

— Я… — наконец, Эрита продышалась, — была немного растеряна, вылетая из Гестеля.

— Но курс-то выбрали верно, не так ли? Или вы не против намерений Цереса?

— Ответьте ясно, — с гневным видом выпрямилась желтоглазая, — на чьей вы стороне?

— Видите ли, я вызывала только Огонька Хавера. Вас я не ожидала. И что с вами делать, я ума не приложу.

— Вы на земле империи, — напомнила Эрита, хмурясь.

— Да, но на Синей половине. Принц — мой господин.

— Ан, вы что, — вмешался Огонек, — хотите выдать ее синим?

— А ты помолчи, птенчик. Хорош ухажер, даже «Здравствуй» своей даме не сказал.

— Полегче, барышня, я младший офицер войск связи!

— Ой, погон не разглядела на твоих больничных тряпках.

— Ан Бези, — возмутилась Лисси, — как вы говорите с девицей из правящего дома?!

— А как прикажешь, детка? Это мой дом, я здесь главная. Имею я право выяснить, что и как? Вас тут набилось трое, кого ищут, четвертый просто упал с неба как довесок, а я должна вас прятать, кормить, одевать! Да еще пата. — Безуминка скосилась на живульку. Безглазая многоножка лезла обнюхать принцессу, но Хайта ее не пускала.

— Я могу уйти. — Эрита встала.

— До рассвета не советую. Кроты хорошо слышат чужие шаги, и скоро вас задержат. Вам надоело на свободе? Ваше счастье, что вы недолго топали ногами после высадки. Хотя, быть может, кто-то уже кружит возле дома.

— Нет кружит, — помотала Хайта головой. — Я слышь, нет. Ятэна. Пата тииии, покой.

— Хорошо, — вновь присела принцесса. — Что вы предлагаете?

— Извините, если я резко выражалась, — помолчав, начала Безуминка. — За минувший день меня сильно достали, я пила гигаин, потом выводила его порошком… Насчет себя не беспокойтесь. Хозяин не выдает гостя врагам. Пока вы под моей крышей, я буду драться за вас.

— Оружие есть? — напрямик спросил Огонек.

— Кухонный нож и кочерга.

— А дверь на ночь не заперли! При таком раскладе надо иметь хотя б охотничье ружье…

— Сынок, прими столько гостей и послужи с мое под шлемом, а потом смекай, что у тебя заперто, а что открыто. Который год у графа?

— Второй, — потупился кадет.

— Я у принца — четвертый. Мне помирать скоро, а ты мне правила читаешь. Короче, господа, уйти из парка можно только днем и крадучись, двигаясь на север. Там овраги, есть шанс пробраться по зарослям. Сидя в коттедже, вы далеко не уйдете, зато здесь безопасней. Если лететь побоитесь, будущей ночью выстучим одного парня из земли. С ним вы пройдете сквозь ночную стражу. Ну, как под землей говорят: моя еда — твоя еда, моя постель — твоя постель. Располагайтесь.

Прежде чем заняться чем-нибудь, Бези отвела Эриту в сторону и тихо ей сказала:

— Вам надо знать, что я плохая. Просто у нас тут договор, по-вашему — союз на клятве. Клялись на графской дочке, вот я ей и помогаю.

— Я поняла, вы все странные, — огляделась принцесса с тревожным вопросом в глазах. — Я многое видела, но впервые оказалась в таком обществе. Ведь все это правда? Все, что Лисена про вас говорила?

— Сомневаетесь? Можно погладить пату. Встречали таких тварей?

— Живых? Нет. Только в анатомическом музее. И вы… вы из-под земли?

— Разве не похоже?

— Но дья… они боятся света.

— Я привыкла.

— А та девушка — прилетела со звездой?

— Да, четвертого дня. Она другой породы.

— Ужасно, — качая головой, проговорила Эрита. — Трудно поверить. Я знала, читала… но повстречать вас — совсем другое дело.

— Я ручная. Дрессированная. — Безуминка помрачнела. — Настоящие кроты ведут себя иначе.

Хорошо ли, плохо, но свою задачу она выполнила — отманила Красную от Огонька, чтобы дать возможность Ларе поговорить с парнишкой.

— Я не знал, что она принцесса, — взмолился тот. — Она служит сестрой милосердия в Гестеле, я с ней не пересекался!

— Рассказывай, — буркнула Лара недоверчиво, держась на расстоянии. — Она ведьмачка, всем известно. Нашепчет на волосы или на сердце, и с ума по ней сойдешь.

Вот же, всю радость порушила, разлучница летучая. Парили в обнимку, этим дело не кончается.

— Бабьи сказки! Это я ее сюда направил, — похвастался он, — чтоб с тобой встретиться. Наши поймали твой голос, мне сказали, я сразу понял: ты куда-то влипла. Ну и подбил ее лететь…

— Тебе нельзя с ней водиться, — сердито принялась внушать ему девчонка. — Она принцесса, а ты кто? Пронюхают — и знаешь, как тебе накатят? Не подходи к ней больше. А если будешь вокруг нее увиваться, то…

— То что?

— Тогда ко мне не подходи!

— Да разве я мог по-другому? — оправдываясь, замахал руками Огонек. — Нас батальон жандармов окружил, вот-вот ее схватили бы! А я — имперский офицер. Вижу, дело-то государственной важности. Я враз ее в охапку…

— От важности, значит, — ядовито покивала Лара.

— Ага.

— Прямо стиснул, да?

— Ну, не очень сильно.

— Нежно?

— Да. То есть нет! Я с большим уважением. Как верноподданный!

— Ну-ну. То-то она такая мятая.

— Это ее ветром растрепало. Там ветер наверху, он дует.

— Кадет, — поймав его горячий громкий голос, Эрита бросила взгляд через плечо, — вы не слишком подробно докладываете о деле государственной важности?

Огонек как куском подавился.

— Все ясно, кто тебе важней, — процедив это тихим убийственным тоном, Лара обратилась к Безуминке: — Бези, кажется, мы спать уже не ляжем, так я пойду готовить? Спроси у Хайты, сколько мяса нужно пате.

— Я тоже умею готовить, — повернулась Эрита.

— Ах, Ваше Высочество, не утруждайтесь! — звонким злым голосом ответила Лара. — Поверьте мне, я лучше с этим справлюсь.

Царственная левитесса не сдавалась:

— Нет, правда — как сестра милосердия, я…

— Мы тут стряпаем не кашку для больных.

— Я настаиваю. — Эрита нахмурила брови.

— Как вам угодно-с. — Лара с поклоном указала путь на кухню.

— Пять фунтов для паты!

Лара присвистнула:

— Ого! Да в ней самой три фунта, пять не влезет!

— Ты жарь, жарь, а пата разберется.

— Жарить я могу! — загорелся Огонек, засучивая рукава, но Лара цыкнула, загородив ему дорогу. Ишь, куда рванулся, вслед за Красной!

— Кадет, твоя работа — лопать. Жди, когда поспеет.

Сняв накидку и обнажив по локоть руки, Эрита, к досаде Лары, довольно умело выхватила мясо с ледника и бухнула его на разделочную доску. Резала она с трудом, таки мясо подмерзло, и по-мужски грубо, сопя — но не сдавалась.

«Все равно ты не стряпуха, — хихикая про себя, Лара молчком занималась луком и приправами. — Мало ли, что ты с ним обжималась, а вот попробуй накормить его».

Как оно было порублено и всунуто в горшки, Лара вслух оценивать не стала. Она ждала момента, когда Эрита подойдет к плите. Принцесса с недоумением осматривала странные конфорки и поднятый щит с окошком.

— Это керогаз?.. А это что — вытяжка?

Наконец, Эрита спохватилась, что глупо выглядит в глазах этой девчонки из простонародья, и стала действовать решительно. Ясно, что плита с электрическим поджигом. Вот рычажок, подающий искру. А здесь вентиль подачи керосина. Осталось запалить.

Она и повернула — раз, два.

Лара заранее все отложила и вытерла руки о передник, чтобы вовремя схватить и отдернуть принцессу от плиты, взревевшей бешеным огнем, словно ракетный двигатель. Облако пламени бесновалось, наполняя кухню адским жаром, пока Лара, поднырнув, не дернула ручку гашения. Рев заглох, сияние погасло, Эрита прижалась к стене, разинув рот и хлопая глазами.

— Ни курить, ни варить… — бурчала себе под нос Лара, прихлопывая мокрым полотенцем загоревшиеся тряпки. — Ваше Высочество, оставьте это тем, кто может! Идите себе в комнаты и ждите, я вам вынесу все на тарелочке!

— Как дела? — с беспокойством заглянула Бези. — Что за вонь, фу!

— Ее Высочество зажгло плиту. Хорошо, что не дом.

Безуминка все поняла, однако промолчала и за руку уволокла Эриту осмотреться — как там ресницы и волосы.


Ошарашенная взрывом из плиты, Эрита присмирела и больше не настаивала, что она может то-то и се-то. Кроме Лис, никто не мог догадаться, что произошло на кухне, но дочь Бертона не видела, как именно оно случилось, а потому и рассуждать не стала.

Тем более что за завтраком было настоящее представление. Кормили пату.

Серая колбаса то ли от волнения, то ли сама по себе за утро прибавила в размерах, и к рассвету надо ртом ее показались пупырышки, штук восемь. Кожица над ними лопалась, и они превращались в черные блестящие глазки. Унюхав мясо, пата так разволновалась и зашевелилась, что Хайта едва могла ее удерживать за задние лапки. Тут стало понятно, что у паты есть свои хитрости: она выпустила из кожных пор скользкую слизь, вырвалась из рук и засунулась головой в горшок. Раздалось чавканье, пата стала раздуваться.

— Во, проглотина! — восхищалась Лара. — Мечта повара! Она все ест?

— Да, помоев у нас больше не будет, — кивнула Бези, наворачивая тушеную вкуснятину. — В крайнем случае, можно и сеном кормить. Но на подножном корму она медленней растет.

— И фафайва ава выуфиф? — с набитым ртом увлеченно спрашивал Огонек. — Кхе! Большая вырастет? с быка?

— Сам с быка вырастешь, если будешь так трескать, — намекнула Бези, а Лис прибавила:

— Вы же не думаете состязаться с ней, кадет?

— Это по-военному. — Огонек облизал ложку. — Нас учат: быстро ешь и быстро… эээ… ну, и так далее. Потому что на войне…

— У нее растут конечности, — подала голос Эрита.

— Слушай, Бези, мне кажется или… по-моему, на заду тоже глаза появляются!

— Пата хайджи очень приспособлены, чтоб выживать. Когда ешь, надо глядеть не только в миску.

— Ага, вдруг вторая пата начнет тебя жевать с хвоста!

Раздобревшая чуть не вдвое пата с трудом вынулась из опустевшего горшка и облизнула края, очень похоже на Огонька. Глаза ее внимательно глядели во все стороны и даже вытягивались по-улиточьи. Хайта на нее нарадоваться не могла:

— Маленькая моя, крошка, лапочка!

Лапочка, теперь похожая скорей на поросенка без ушей, чем на колбаску, похрюкивала от сытости и ходила ходуном по одеялу, трогая всех по очереди языком. Даже хмурая Эрита улыбнулась на ее ласку и в ответ погладила живую машину.

— Как мы ее назовем? — болтала Лара оживленно. — Это будет домашний зверь Темных Звезд! А Хайту назначим дрессировщиком.

— Да, мамой, — согласилась златовласка.

— Темные Звезды? — удивленно взглянула Эрита на Бези.

— Так мы назвали наш союз.

— И какие у вас правила?

— Очень строгие, Ваше Высочество, — немедленно вмешалась Лара, почуяв в словах ан-эредиты желание проникнуть в теплую компанию. — Мы зареклись друг другу гадить и поклялись всегда помогать своим. Мы все простые люди…

— Я бы не назвала ан Лисену простой. Ее род высокий и древний.

— О, она наша святыня!

— На такой святыне и я поклялась бы с чистым сердцем.

— Все вы говорите не о том, — рассеяла Безуминка их хитрости. — Назвать пату и рассказать о союзе мы успеем позже, если нам помогут звезды. Уже рассвело, скоро Ларе идти к профессору, да и меня могут вызвать на службу. Вы можете остаться здесь или попытаться покинуть Бургон, но Хайту с патой я не отпущу. Они слишком молодые и глупые. Может, Хайта в одиночку и не пропадет, а вот пату наверняка пристрелят или оттащат по дворец Птицы-Грозы, где ее зарежет профессор.

— Ятэна! — в испуге вскрикнула Хайта, схватив и прижав к себе любимицу. Та аж срыгнула от неожиданности.

— В общем, мое условие вы слышали, а дальше соображайте сами, не маленькие. Младший офицер, принцесса и графиня — сумеете собой распорядиться.

— Ниэ вай, — указала Хайта на дверь. — Булени.

— Быстро, все лишние — под кровать! — скомандовала Бези. — Вместе с горшками и тарелками! Сидеть и не дышать! У кого-нибудь осталось мясо?

— У меня, — показала Эрита.

— Кормить пату, чтобы не пищала. Мелкими кусочками!

Младший офицер, графиня, принцесса и рабыня с Ураги дружно полезли под ложе, толкаясь, ударяясь головами о кроватную раму и путаясь в свисающих покрывалах. Тем временем в дверь уже стучали.

— Кадет Ларита Динц — на учебу! Ан Безуминка, пожалуйте к Его Высочеству, принц вызывает. Треть часа на сборы, мы ждем!

— Да пусть в купальню перепрячутся, чего им под кроватью делать? — шипела Лара, спешно переодеваясь в приличное случаю платье. Ее бесила мысль, что Огонек опять оказался в темноте и слишком близко к принцессе.

— Там окна. Опасно, если заподозрят, что в коттедже есть кто-то, кроме нас.

Опасения Лары были оправданы. Оказавшись впритирку с Эритой, Огонек зашептал ей в самое ухо:

— Ваше Высочество, я в отчаянии. Мы с вами так неожиданно познакомились… а вы скрыли от меня, что происходите из царственной фамилии!

— Кадет, вы можете говорить по-человечески? — От пыли, тесноты и обиды за свою неудачу на кухне Эрите хотелось плакать. Лежишь тут на пузе, упираясь головой в тюфяк, а вихрастый медиум пристал с объяснениями на таком верноподданном языке, что умереть можно! В лазарете и в полете он был куда смелее… и милей.

— Но я не смею… не имею чести быть… — Огонек запутался, Эрита рассерженно повернула к нему лицо, чтобы отчитать кадета как следует — тут они вдруг потянулись друг к другу, и губы их встретились.

«Какой ужас», — Лисси, заметив это, тотчас отвернулась, чтобы не видеть недозволенного поцелуя. Потом осторожно покосилась — нет, как присосались, так и остались! Господи, сколько это может длиться?!

Потом оба вздохнули так, словно вынырнули из воды. До Лис донесся сдавленный шепот Огонька:

— А то вдруг больше никогда…

И опять.

Лис хотелось лягнуть принцессу хорошенько, чтобы та наконец вспомнила о приличиях. С другой стороны лезла пата, тычась своим упругим рылом и слюнявым языком.

— Хайта, убери скотину. Где этот горшок с мясом?..

— А… ах! Кадет, что вы делаете?.. — задыхаясь от полноты чувств, Эрита с жаром притянула Огонька к себе.

— Э… рита… — только и успел бедняга прохрипеть.

— Кианна, — хихикнула Хайта.

Лис нервно дернулась:

— Что?

— Лю-бовь.

— Ай, перестань. Держи свое животное. Ваше Высочество…

— Да? — Эрита очнулась, отпихнула Огонька.

— У вас горшочек с кормом. Пододвиньте, пожалуйста, а то наш зверь начнет пищать.

— Ну, все, Ласточка, пошли! — нарочито громко позвала Безуминка младшую. Затем стукнула дверь.

Выждав некоторое время, скрывавшиеся под кроватью начали выползать наружу.

Огонек был страшно смущен, уши его полыхали, но он отряхивался с видом героя.

«Темнота — друг молодых!.. Теперь и умереть не страшно — я с принцессой целовался. Глядите все, какой я молодец!»

А Эрита и Лис — как ни в чем не бывало! Лица спокойные и строгие, хоть ты парадные портреты с них пиши, такая выдержка. Ну разве что слишком румяные обе, одна от счастья, другая от злости.

Если Лара-Ласточка отправилась к профессору пешком, с сопровождающим жандармом, то за Безуминкой приехал прогулочный электрокар — черно-лаковый, с кожаными скрипучими сиденьями и гербом наследника на дверцах.

Водитель в перчатках с крагами, безмолвный лакей в ливрее, похожий на куклу, запах мужских духов от обивки салона, приглушенное жужжание мотора — все это с первых мгновений поездки захватило Бези, почти повергло в трепет. Стоило прикрыть глаза, и она словно возвращалась в давний день, на четыре года назад.

Нельзя покидать свой мир, нельзя соблазняться чужим миром, потому что рано или поздно он тебя захватит…

Ей слышался голос старухи, которая учила в Гидже маленьких рабынь:

«Человек рождается, чтобы служить господарям в стане, так велят звезды. Кто по своей воле выйдет наружу — тот погибнет. Там его стережет безумие. Там нет потолка, там палящий свет, там воет воздух, и кричат невиданные твари. Ослушник задыхается от ужаса, плачет от рези в глазах и прощается с жизнью. Это — пропащий человек. Для стана он мертв».

Но свечение, что пробивалось через щели по краям люков, было так таинственно, так манило, что не было сил побороть соблазн. Из щелей сочился вниз пьянящий воздух, который хотелось вдыхать и вдыхать, до забвения. Оттуда проникали вниз неясные, чарующие звуки — звон, голоса, шелест, пение и переливчатые трели.

Стоило приподнять створки, как поток жгучего света ударял в глаза. Она зажмуривалась, текли слезы, а руки поспешно искали запорный рычаг.

Когда верхний свет угасал, можно было распахнуть люк и выбраться наружу, что бы там ни говорила старая.

Высокий, выше всякой выси, сине-черный потолок с дрожащими точками звезд — вот что ей открылось. Растения-столбы с шапками из переплетенных ветвей. Мелкие живые твари — крысы с пушистыми хвостами, скачущие по ветвям, и летучие мыши с беззубыми клювами, в перьях. Издали тянулись запахи металла, кожи, дыма и смолы. За зарослями мерцали пятна огней, что там? Это враги, миряне, жители поверхности.

А воздух был такой хмельной, что клонил в сон.

Она добралась до строений мирян, похожих на ящики или угловатые наросты на земле. Из дыр в стенах доносился аромат жареного мяса. Для девчонки, выросшей в голоде и кормившей своим телом пату, это было невыносимое испытание. А пробираться сквозь лазейки она хорошо умела!

И, объевшись краденым, она от непривычной сытости уснула.

Так им и досталась, сонной.

Пока не усмирили, ей удалось кого-то укусить и побрыкаться. Миряне принесли узду и сбрую. Это было худо, но вдруг галдеж и гогот стали понятными.

«Эт-то что, драться вздумали на кухне, а? Почему шум?»

«Осмелюсь доложить, гере вахмистр, кротенка изловили! Порций восемь сожрала, тут и задрыхла. Ночной наряд лишила завтрака, им было оставлено… Как изволите о ней распорядиться?»

«Гере вахмистр, велите нам отдать. Пускай отслужит. Это ж, считай, не человек вовсе, а так, животная. Мы ее вышколим по-своему».

«Хм, разохотились… Тащите к принцу, пусть Его Высочество решает».

Безуминка вздрогнула.

Все как тогда, стоит лишь зажмуриться. Наглазная маска, ремни и железо узды, салон электрокара, табачное сопение жандармов. И бархатная, сильная рука принца, проводящая по ее плечу.

«Снимите все это».

«Осторожнее, Ваше Высочество, она кусачая».

«Уберите маску, а узду оставьте. Шторы задернуть. Плотнее! Свет режет ей глаза».

Тогда он был моложе, но уже носил тонкие черные усы, а его фигура, развитая верховой ездой и плаванием, выглядела превосходно.

«Опусти руки. Так… Хм, спина почти зажила. — Пальцы Цереса прошли по месту, где присасывалась пата. — Значит, ты кормила чудовище?»

Она кивнула по-своему. Ей было страшно в присутствии этого молодого мирянина. Куда страшнее, чем среди гогочущих жандармов.

«Ты боишься меня?»

Кивок, еще кивок.

«Будешь кусаться, если сниму узду?»

Отрицательно поводила головой.

«О, гром господень… ты меня понимаешь?»

Кивнула.

«В чем же дело?.. — Рука коснулась железных пластинок узды. — Неужели… Очень интересно. Надо показать тебя профессору».

Безуминка быстро открыла глаза, чтобы не уйти на дно воспоминаний.

Хотя ей нравилось бывать там, в самой глубине.

«Почему он так редко зовет меня? Раньше он был со мной ласковей… Еще год назад все было куда лучше. Эрита?.. Видимо, она. Церес падок на молоденьких. Я была чуть младше, чем она сейчас… Мой Синий повелитель, ты совсем меня забудешь?»

Теперь он стал гораздо мужественней, чем при первой встрече. Уже не спорт, не походы под парусом заботили его, а власть. Должно быть, что-то у него не ладилось — брови нахмурены, серые глаза суровы и темны.

— Ваше Высочество?

— Бези, кротенок мой, только ты можешь меня утешить. Мне нужна твоя помощь. Сейчас.

— Ваше Высочество, я принадлежу вам каждую минуту.

Открыв ящик бюро, Церес выставил на стол медиашлем, а следом — граненый флакон с гигаином.

— Бези, я отправил в Гестель людей с заданием. Медиум отряда, Нож, должен был выйти за связь еще ночью, но он молчит до сих пор. Попробуй нащупать его в эфире — хоть след, хоть какой-нибудь отзвук. И постарайся услышать, что творится в Гестеле. Если у тебя получится… скажи, какой награды ты хочешь?

— Никакой, — ответила Безуминка, но глаза ее красноречивее слов говорили, чего она ждет от наследника.

Но разве сможет он вернуть минувшее? Он жаждет надеть обе короны и обладать Эритой. Найти какого-то Ножа, как будто этот висельник что-нибудь значит на свете. На уме у Цереса что угодно, кроме его первого, самого лучшего и самого несчастного медиума.

Она выпила отвратительную жидкость, почти не поморщившись. Лучше бы это был яд, тогда все несчастья прекратились бы, и не тянулась бы эта гнусная борьба за власть.

«…в которой я — просто инструмент, как молоток или щипцы. Кого ты ищешь, Церес? Она в моем коттедже, под кроватью, с пареньком, который ей куда ближе, чем ты! И убей меня звезды, если я выдам ее. Если ты женишься на ней, я стану просто телеграфным аппаратом, чтоб передавать твои приказы и дипломатическую почту».

Дождавшись, пока гигаин всосется, Безуминка надела шлем и застегнула подбородочный ремень. Пьяная тошнота и дурное веселье медленно и неотвратимо овладевали ею, а принц прохаживался по кабинету, покуривая сигару.

Ожидание было недолгим. Привычным усилием воли Безуминка отсеяла бормотание Удавчика и доклады с дальних точек сети, а затем направила слух в сторону Гестеля. Почти тотчас она поймала негромкий молодой голос, узким лучом нацеленный на Бургон:

— Я обращаюсь к девушке, которая вчера передала сигнал для Огонька Хавера. Я поручик Крестовик из батальона двадцать два. От имени имперского правительства прошу вас — любым способом остановите вещание гигаиновой сети. Помогите нам избежать ненужных жертв. Пожалуйста, сохраните мою передачу в тайне… Я обращаюсь к девушке, которая вчера…

Она невольно залюбовалась работой вражеского медиума. Пьян, а как чисто дает сигнал! Каким точным лучом работает! Да, у графа Бертона и штабс-генерала Купола воспитанники что надо.

«Он ищет меня. Дьявол, и он меня нашел! Как быть?»

Следующей мыслью ее было:

«А ведь и Удавчик слышит его луч! Хотела бы я знать, как поступит эта блудливая скотина!.. Он ведь не знает, что за птица Огонек… Надо срочно во дворец к профессору. Может, успею вмешаться».

— Нет, Ваше Высочество, — громко и четко сказала она, не торопясь снять шлем, — я не слышу и чувствую Ножа. Могу сказать одно — медиатора на нем нет, иначе бы я засекла его. Позвольте мне войти в эфир от профессора, у него шлемы массивней и чувствительней. Оттуда я шире смогу охватить.

Она успела уловить всего два слова, сказанных приподнятым веселым голосом:

—  Спасибо, барышня!

— Да, милая, конечно, — согласился Церес. — Электрокар в твоем распоряжении, поезжай скорее, и сразу сообщи, если что-то найдешь.

Покидая кабинет, Безуминка ощущала себя самое меньшее статс-дамой. Ее вело в сторону от гигаина, но она улыбалась.

«Ах, Церес, ты славный любовник, но девушек ты никогда не понимал! Может, стоило дать мне капельку внимания, немножко ласки — и все было бы иначе. И что теперь? Что значат твои армии и самоходки, если я обижена?»

Выбор

— Мне не будет прощения, если в первый помин-день я не помолюсь об их душах, — твердо заявила Лисси. — Здесь есть божий храм?

— В дворцовую капеллу нам идти нельзя, там сразу схватят. — Эрита в задумчивости стала покусывать ноготь, затем спохватилась и спрятала руку в широкий рукав черно-белого одеяния. — Около казарм гвардейской свиты есть церковь, туда ходят военные и челядь.

— Большой дворец отсюда к юго-западу, — заметил Огонек, который в воздухе не только душил принцессу, но и поглядывал по сторонам, а память и чувство направления у медиумов были — дай боже. — Чуть восточней его я видел шпиль храма. Это оно?

— Темный шпиль, словно аспидный?

— Не разглядел. Но не блестящий, точно.

— Да, похоже, именно та церковь. Если переждать час литургии, зайдем незаметно и закажем панихиду.

Вряд ли там будет стража — только священник с причтом.

— А деньги? — спросил практичный кадет. — Требы задаром не служат.

Девчонки растерянно переглянулись.

— Кошелек я потеряла еще в поезде, — призналась Лисси.

— Со мной ни гроша. — Огонек вывернул карманы лазаретного халата.

— Постойте! — спохватилась принцесса, расстегнув ворот и запустив руку за пазуху. — У меня есть монета.

Она извлекла ладанку охристой замши на шнурке вейского морского шелка. Внутри оказался червонец, блестящий как новенький.

— Вот. Мне присылают их с монетного двора, из каждой новой чеканки — поносить на счастье. Я не нарушу обычай, если отдам его на святое дело.

Огонек крякнул. Золотой, это восемь унций, восемьсот лик!

— Ваше Высочество, за столько можно взвод отпеть. По полтине на душу вполне хватит, а если по унции дать, ангелы прямо в громовое небо унесут…

— Я не намерена там торговаться, — сердито взглянула она. — Чтобы утешить горе ан Лисены, я…

— Так разве я против? Пусть ее братцы упокоятся как следует. А вот поп заметит, что монашка золотыми платит, и сдачи не требует. Так на свете не бывает. Сразу поймет, что вы не простая, и донесет кому следует.

Эрита смутилась. Этот малый знал о жизни больше, чем она.

— Значит, по полтине?

— Ну, раз дети графские, я б и две унции не пожалел.

— Хорошо. Вы останетесь тут, стеречь Хайту и зверюшку.

— Э, нет, Ваше Высочество, так не пойдет! А вдруг на вас кто наскочит? Как же вы без мужчины?..

— Я в одеждах орденской сестры, напасть никто не посмеет.

— Нас точно задержат, если вы будете с нами, — заметила Лисси. — Поглядите на себя, кадет. Будто из сумасшедшего дома сбежали…

— Я вас не оставлю! А Хайту можно запереть, пусть ждет.

Хайта вертела головой, стараясь понять, о чем спорят господари. Вроде бы симпатичный юнец только что целовался со строгой девушкой под кроватью, а теперь они ожесточенно препираются, и госпожа тоже на стороне черно-белой. Пата уже проголодалась, ее тянуло на кухню к отбросам, и Хайте стоило немалого труда удерживать обжору.

— Скажем, я втолкую Хайте, что она должна сидеть смирно. А вы, кадет, как были, так в своем виде и останетесь. Вас в карман не спрячешь! — убеждала Лисси Огонька.

— Третий нам не помешал бы, вместе безопасней, — думала вслух принцесса. — Если только… Ан Лисси, вы сказали, у Безуминки приличный гардероб? И, я вижу, косметики тоже довольно…

Когда до Огонька дошло, что задумала Эрита, он побледнел и попятился, мотая головой:

— Ни за что. Никогда! Чтобы я… Ни боже мой!

— Кадет, выбор невелик. — Эрита кусала губы, чтобы скрыть усмешку. — Или остаетесь, или соглашаетесь.

— И панталоны?! — возопил парнишка. Надеть бабское белье? Да лучше умереть!

— И чулки, все как положено.

— О, собака, два хвоста!

— Мы вас причешем, волосы заколем, а когда подрумяним, вы себя не узнаете.

Из зеркала на Огонька глядела злобно насупленная хулиганка, большеротая и темноглазая, в пышном чепце, слегка накрашенная и припудренная. Под пудрой, как по волшебству, исчезли прыщики, которых Огонек так смущался. Из-под юбки торчали неловко поставленные ноги в башмачках на низком каблуке и чулках цвета кофе с молоком.

Принцесса и графинька порхали вокруг него, подправляя там и сям, одергивая и затягивая. Щекотные прикосновения их рук заставляли кадета сладко вздрагивать и ежиться. После всего стыда и ужаса к нему постепенно приходило ощущение, что оно совсем неплохо, когда тебя наряжают две милашки.

Правда, сам ты при этом превращаешься в третью милашку.

Даже Хайта перестала видеть в нем парня.

— Рухаца будис!

— Хайта, кому я велела говорить по-людски?

— Красивица!

— А еще, как я учила?

— Лапка!

— Тьфу, лапка. — Огонька передернуло.

— Ну-ка пройдись, — велела Эрита, тоже взволнованная этим переодеванием. — Плохо! Что ты топаешь, как на плацу?

— Дьяволы, да меня маршировать учили, а не танцевать!

— Все надо уметь, — наставляла Лисси. — Смотри на меня. Ходи вот так. Руки держи локтями к телу, а не размахивай ими как граблями. Глядеть надо скромней, слегка потупив глаза. Не чертыхайся и не плюйся. А голос, какой грубый голос!

— Да он у меня ломается!

— Говори нежно, чуточку пискляво. Так принято у модных барышень. Чаще улыбайся, но не строй глазки. Глазки строят вот так. — Лисси показала, не очень умело, но доходчиво. — Ваше Высочество, давайте наложим ему ваты под корсаж. Вот сюда.

— Зачем?! — Огонек отпрянул, закрывшись ладонями. — Я не дамся!

— У девушки должен быть бюст.

— Хватит! Я буду девушка без бюста.

— Как все-таки тебя зовут? — пристала Эрита. — Не позывной, а имя?

— Рин. Ринтон, — бормотал Огонек, привыкая к ходьбе в девичьих башмачках. Как они ухитряются не падать? Ужасно неудобно. Кадетские берцы куда лучше!

— Значит, по-женски будет Рина. Моя кузина, ты запомнил? Рина Хавер.

— Да, сестричка! — яростно мяукнул Огонек нарочно тонким голосом, от чего Эрита захлопала в ладоши:

— Прелесть! О, мне всегда не хватало сестры!

— А мне не хватает револьвера, — огрызнулся он через плечо, врываясь в кухню. Без ремня и портупеи, в каких-то крючках и пуговках, он чувствовал себя изменившимся, будто на него направили колдовское жало и закляли стать женщиной.

В арсенале Безуминки нашелся остроконечный, хорошо заточенный нож для резки мяса. Огонек приложил его к голове, но как медиатор нож оставлял желать лучшего — через него доносились только невнятные слабые шепоты эфира. Нужен фунт литого железа, чтобы хоть как-нибудь вещать и слушать. Или треть фунта монетного сплава.

Пришлось повозиться, чтобы скрыть нож под платьем.

— Я готов. Теперь идем. Только я буду молчать!

— Молчать, моргать и улыбаться, — уточнила Эрита, зайдя на кухню и прикрыв за собой дверь. — Рин…

— Что, Ваше Высочество?

— Перестань. Никто не слышит. Ты никому не расскажешь про нас. — Это звучало как приказ. Или как мольба. — Ты все это забудешь. Я поступила глупо.

— А я еще глупей.

— Рин… — Она подошла ближе.

— У нас ничего быть не может, — почти твердо заявил Огонек, глядя в сторону. Дверь бесшумно приотворилась, внутрь прокралась пата и мягко устремилась на своих ножках к ведру с помоями.

— Это все случайно, — уверяла Эрита, подступая вплотную. — Нас обстоятельства заставили. Ты сильно сдавил мне шею, я была не в себе. Как в обмороке.

— Неправда, я не сильно. Ты сама…

— Замолчи. — Она закрыла его рот своим, и они остались так стоять, хотя рядом пата лезла в ведро и уже звучно чавкала. В приоткрытую дверь молча глядели из комнаты Хайта и Лисси.

— Ваше Высочество, — наконец промолвила дочь Бертона сквозь зубы, — нам пора идти.


Поезд Красного царя был еще далеко от Руэна, а в столице и вокруг нее творилось нечто тревожное и смутное.

На литургии помин-дня в кафедральном соборе и церквах ниже рангом звучали возбуждающие проповеди о ереси и колдовстве, что процветают в Красной половине и навлекают на Мир черное возмездие с небес.

Утренние газеты пестрели кричащими статьями, в которых ясно говорилось: «темные звезды» летят на зов дьявольской волшбы и падают там, где греховный мрак сгустился гуще ночи.

Самые беспардонные газетки прямо обвиняли Красную династию, и управление полиции отправило наряды в редакции и типографии, чтобы их закрыть за оскорбление величия.

На Парадных полях за городом расположился лагерем стрелковый полк, подчиненный принцу Цересу, а тем частям, что были расквартированы в столице, поступил приказ перейти к боевой готовности.

Утром многие заметили, как с севера стройными порядками подплывают дирижабли военно-морских сил — на выпуклых серебряных боках Молот Гнева и надпись «Имперский флот». Они пришли с островных баз, с Вейского побережья, и явились не затем, чтобы покрасоваться на торжествах в честь встречи Красного царя — один за другим дирижабли швартовались к причальным башням и высаживали морских пехотинцев.

Без перерыва мигали световые мачты, а у телеграфных станций появились патрули имперской гвардии. Носились неясные слухи, будто на станции, провода с которой идут в Делингу, была стычка синих жандармов с белой гвардией, стрельба и убийства. Туда вызывали пожарных — смывать кровь из брандспойтов, и фургоны мертвецких домов — вывозить убитых.

Иностранные посольства одну за другой слали депеши в свои государства, а посольские медиумы не снимали шлемов. Все ждали какого-нибудь заявления властей Двойной империи, но правительство хранило высокомерное молчание.

После литургии волнение достигло такой степени, что хозяева стали крест-накрест заклеивать оконные стекла бумажными полосками — так меньше риска, что домашних поранит осколками, когда начнется стрельба.


Лара объявила профессору Картерету свой позывной — Ласточка, — и в напряжении села под колпак. Жандарм пристегнул ее к креслу, поднес дозу гигаина, и учеба продолжилась. Сегодня профессор решил натаскать Лару на определение дистанции и направления.

Мерзкая вытяжка пьянь-травы жглась в желудке, но чувства от нее обострились, и Лара легко вышла в эфир, где блуждали все те же собеседники, что и вчера — Шельма, Ласка, Драгун и Лепесток.

— Шельма, привет! Это я, ты узнаешь меня?

— Конечно, детка. У меня память на голоса, не ошибаюсь.

— Я нашла себе имя, буду зваться Ласточкой.

— Тебе подходит, дочка.

Сосредоточившись, Лара вновь увидела Шельму — худая, болезненная, та сидела в шлеме, упершись локтями в стол.

— Ты хорошо себя чувствуешь?

— Сегодня лучше. Спасибо. Об этом меня редко спрашивают…

— Ласточка, это здорово! Привет! — вмешалась Ласка. Лара отвела мысленный взгляд от Шельмы и постаралась увидеть Ласку.

Образ проступил перед глазами, словно выплыл навстречу из тумана, и у Лары сжалось сердце.

Эта девчонка была младше ее, вряд ли проходила посвящение. Губы Ласки улыбались, крылья носа вздрагивали, а выше ноздрей и слева до скулы лицо было грубым рубцом. Вместо глаз — уродливые щели. Ни бровей, ни ресниц.

— Привет. Я тебя вижу.

— Не надо.

— Хорошо, не буду.

— И я тебя вижу, — сказала Ласка после паузы.

— Это паяльная кислота, — вздохнула Шельма. — Надо следить за малыми детьми, вот что. Она тоже зрячий медиум. Теперь кормит всю семью.

— Не забывай указывать направление, — вмешался профессор. — Теперь запоминай — до Шельмы пятьсот миль. Видишь расстояние? Теперь скажи, сколько до Ласки.

— Можете болтать потише? — бросил с соседнего кресла Удавчик. — У меня много депеш, а эфир на столицу чудит, слова не проходят. Дайте мне отчитать все приказы, а после галдите.

Он был в форме, только без шляпы, и совсем не пристегнут. Похоже, ему больше доверяли, чем взбалмошной Безуминке.

— Занимайся своим делом, — сварливо ответил Картерет скрипучим голосом. — Здесь тебе не казарма, работай и помалкивай.

— Заткнись, ты, хрыч! — Удавчик щурился, улавливая чей-то голос, затем начал строчить скорописью по бумаге, лежавшей на краю пюпитра. — Э, Визи, хватай, и бегом во дворец — срочная для принца.

Жандарм-охранник схватил листок и выбежал из зала.

— Не обижайся, — попросила Лара Ласку. — Я не нарочно смотрела, так вышло.

— Ничего.

Она собралась перевести внимание на Лепестка, как вдруг услышала узко направленный голос. Лара сразу ощутила, что он идет по эфиру, как луч прожектора.

— Я обращаюсь к девушке, которая вчера передала сигнал для Огонька Хавера. Я поручикКрестовик из батальона двадцать два. От имени имперского правительства прошу вас — любым способом остановите вещание гигаиновой сети. Помогите нам избежать ненужных жертв. Пожалуйста, сохраните мою передачу в тайне.

В изумлении она повернулась к Удавчику и увидела, что Тикен так же удивленно таращится на нее.

«Он тоже слышит!»

Удавчик приоткрыл было рот, но Лара, из-за ремней не способная поднять руку, молча замотала головой: «Нет! Нет! Не говори ничего!»

Губы Тикена пошевелились, словно он без слов спрашивал: «Почему?»

Не отводя от него глаз, Лара прошептала, чтобы он вспомнил о клятве:

— Темные Звезды.

— Я слышу вас, — тотчас среагировал медиум на том конце эфира. — Я слышу ваш сигнал! Говорите! Вы можете говорить свободно?

— Нет, — выдохнула Лара.

— Держитесь. Заговор принца раскрыт, скоро наши части будут в Бургоне. Вы можете что-то сделать с сетью? Если ее не порвать, будут бои по всей стране.

— Нет. Да. Не знаю!

— Ласточка, с кем ты говоришь?.. — нахмурился профессор, наблюдая за приборами.

— Дьяволы небесные, — выдавил Удавчик, потирая лоб. — Ах ты, гром божий!..

— Тикен, что происходит? — повернулся Картерет к нему.

Набравшись смелости, Лара закричала, стараясь, чтобы ее голос расходился во все стороны:

— Слушайте меня и всем скажите! Не передавайте приказов отсюда! Просто молчите! Церес проиграл, ему не светит! Молчите, пожалуйста, а то начнется война! Шельма, скажи им, кто слышит! Ты же умираешь из-за принца, ты для него травишься! Ласка, и ты тоже!

— Замолчи, поганка! — завопил профессор и метнулся, чтобы включить заземление.

Какое-то мгновение Удавчик колебался, но затем выхватил револьвер и наставил на Картерета:

— Стой, ни с места!

— Тикен, ты очумел?! — замер старикан, выпучив глаза. — Ты на службе у принца, предатель!

— Дьяволу в зад вашу службу. Тронешь педаль — и ты покойник.

— Убей его! — обернулся профессор ко второму охраннику. Тот промедлил в растерянности, однако взялся за оружие.

— Ронди, не глупи, — скосился на него Удавчик. — Жить надоело?

— Брось револьвер, Тикен.

— И не подумаю.

Сжавшись от страха, Лара все кричала в сеть:

—  Перестаньтевещать для принца! Я правду говорю! Бургон окружен, все пропало!..

Ронди решил сохранить верность господину, но не успел прицелиться. Удавчик нажал спуск, громыхнул выстрел, и охранник со стоном повалился на пол, тщетно зажимая рану в груди. Профессор, угадав момент, побежал к выходу из зала. Тикен выпалил ему вслед, но Сарго был прав — стрелять Удавчик толком не умел, и на сей раз промахнулся. Пуля с визгом рикошетировала от каменной стены.

Лара в ужасе умолкла, глядя, как умирает Ронди. Лицо жандарма залила мертвенная белизна, рука бессильно вытянулась, и охранник обмяк, бездыханный.

— Господи, Удавчик… ты убил его! А-а-а, я боюсь! Отвяжи меня!

— Ласточка, я поняла, — жестко ответила Шельма. — Перехожу на круговое вещание… Сеть, слушайте сюда! Вы меня знаете. Церес — неудачник, его затея рухнула, он окружен. Даже в Бургоне медиумы против принца! Кто не хочет подыхать ради гнилого дела — снимайте шлемы. Даю десять минут. Кто после этого останется в эфире и передаст хоть слово из Бургона — я всех запомню и назову властям.

—  Ты смелая, Ласточка, — робко сказала Ласка. — Что там у вас случилось?..

— Ой, один жандарм убил другого! Прямо при мне, мамочка! Он тут лежит мертвый!

— Шельма, не смей сеть мутить! — свирепо вмешался Драгун. — Тебе деньги платят, и не маленькие!

— Я не хочу, чтобы за эти унции девчонки пили яд. Ни одна из них не доживет до свадьбы. А ты сам? Чего ты дожидаешься, роскошных похорон?

— Она права, — вступился Лепесток. — Если дело провалилось, почему я должен вместе с ним в яму лететь? Все, кончено! Снимаю шлем.

— Я тоже! Шельма врать не станет.

— Это измена! Оставайтесь в эфире, или плохо будет!..

— Больше меня не зовите, отключаюсь.

— Ласточка, не уходи! — Ласка заплакала. — Не бросай меня, мне страшно! Куда вы?

— Бежим. — Удавчик в спешке расстегивал ремни Лары. — Может, успеем удрать. Эх, и подставили вы меня с вашей дурацкой клятвой! В общем, Лари, поздравляю — нам, как военным, расстрел обеспечен. Ну, хоть не в петле болтаться! Терпеть не могу этот пеньковый воротник.

Когда Лара выбралась из-под шлема, Шельма уже покрыла своим голосом все на сотни миль вокруг. От медиума к медиуму разлеталась новость о провале заговора. Ширился крик об измене, об отраве, брань, растерянность.

Но все, кто сидел в этот час на вещании и слышал зов Лары, точно отметили — сигнал шел прямо из Бургона, а значит, это правда.

Сеть принца начала разваливаться.

Для дежуривших в зале связи наготове стояли велосипеды у крыльца. Визи быстро покатил к большому дворцу. По пути он заметил, что в аллеях парка стало как-то не по-хорошему оживленно и людно. От казарм скорым шагом расходились отделения жандармов с патронташами на поясах и сумками гранат. К ружьям были примкнуты штыки.

Пришлось съехать на обочину — проскакал конный взвод, следом катили два броневика с полуоткрытыми башенками, из которых спереди торчали шестиствольные картечницы.

Озадаченный Визи зарулил к подъезду и передал депешу дежурному.

— Что это у нас народ засуетился? — спросил он как бы невзначай.

— Дело плохо, — оглядевшись, тихо сказал дежурный. — За заставой на главной дороге встала рота белой гвардии. Пришли на мотофургонах, окапывают пулеметные позиции… У них две реактивные пушки.

— Ого! К чему бы так?

— Говорят, приказ Его Величества. И дирижабль кружит в окрестностях, что-то высматривает. С вышки разглядели — это «Дочь Ветра», из морской разведки.

Депеша, присланная из дворца Птицы-Грозы, показалась Цересу зловещей. Медиум, сидевший на телеграфе восточной береговой линии, передал, что гвардейцы захватывают станцию. Значит, теперь не удастся вызвать из Делинги эмигрантов, бежавших в республику от Красного царя… А они так пригодились бы, чтобы взять под контроль железную дорогу у границы!

«Кажется, Бертон меня предал. Или кто-то другой? — ломал голову Церес. — Кругом изменники… Впрочем, удивляться нечему. Люди по своей природе подлецы. Даже кроты из катакомб — и те надежнее.

Нечего ждать, надо действовать немедленно. План меняется».

— Курьер ждет? — спросил он секретаря. — Отлично. Передать ему вот это… — Церес быстро написал: «Остановить Красный поезд на станции Пантиан, персону № 2 арестовать. Артейскому полку — блокировать Синюю резиденцию и прервать ее связь с внешним миром. Всем начать исполнение плана „Помин-день“».

— Срочно передать депешу по сети. Готовьте мой дирижабль, после обеда я вылетаю в столицу. Найдите ан Бези — она поехала к профессору, — и скажите, что я отменяю задание, пусть ждет моих распоряжений. Затем, сообщите кротам, чтобы к закату они были готовы.

«Ну-с, господа, решительный час настал! Завтра на карте Мира появится новая держава, а во главе ее встанет единый монарх. Государю-отцу придется уступить мне место. Поколения на троне должны меняться, иначе власть обрастет мхом и плесенью, словно трухлявый пень… Что осталось? Только помолиться об успехе».

Чтобы парни видели своего господина и зарядились от него уверенностью, Церес до молитвы проехал по парку в открытой коляске. Жандармы и свитские гвардейцы лихо отдавали ему честь, лица их светились удалью, слышались возгласы: «Слава Его Высочеству!», «Да здравствует принц!»

«С такими молодцами можно завоевать всю Великую землю, — думал довольный Церес. — В самом деле, почему нет? Обуздать пришельцев, набрать сил, и лет через двадцать показать соседям, кто хозяин на материке и в окрестных морях. Хватит гордиться стариной и тратить силы в обороне, надо нападать. Да здравствует обновление! Пришествие дьяволов подхлестнуло науку — пусть она служит войне и торговле, что суть одно и то же».

— К казарменной церкви, — велел принц водителю.

«Сейчас там тихо, безлюдно. К Отцу Небесному лучше обращаться в одиночестве, когда рядом никого…»

Невдалеке от церкви стоял броневик. Экипаж боевой машины, чтоб не томиться в жару под броней, похаживал вокруг, курил и поплевывал. При виде принцевой мотоколяски все мигом побросали папиросы и встали навытяжку.

— Вольно, ребята! — добродушно помахал им Церес, когда лакей откинул подножку и помог Его Высочеству сойти. — Как идет служба?

— Рады стараться, Ваше-ство! — гаркнул экипаж в одно горло.

— Всем по чарке водки. Караульному остаться, остальные могут пробежаться до казарм. Командиру проследить, чтоб наливали до краев, по-настоящему.

— Покорнейше благодарны, — радостно козырнул командир. — Позвольте спросить, Ваше-ство, — все благополучно? Нам с машиной оставаться на дежурстве… или как?

— Расслабьтесь, парни, никакой угрозы нет. Дело решается не здесь. Как выйдет время, поезжайте на обед.

Отпустив экипаж, умиротворенный принц вошел в храм.

Тишина, прохлада, благодать. Запахи церковных благовоний. Священник у алтаря совершает частный обряд — судя по доносящимся словам, поминовение. Какая-то монашка и вместе с ней юная девица, одетая как служанка, коленопреклоненно молятся, повторяя за попом уставные строки. Справа вышел причетник, поклонился:

— Добро пожаловать, Ваше Высочество. Что вам угодно?

Навстречу по проходу семенила довольно высокая, стройная девушка в пышном чепце и широком темном платье. Принц невольно залюбовался ее чуть неловкой походкой, трогательно сжатыми руками. Какая миленькая… Кто она?

Стыдливо опустив лицо, девчонка хотела прошмыгнуть мимо Цереса, но принц загородил ей путь:

— Постой, красавица. Примешь ли от меня святой воды? Эй, пономарь, чашу сюда.

— Ах, кавалер, — очаровательно тонким, ломким голосом пропела девчонка, такая пугливая и от того еще более прелестная, — мы же с вами совсем не знакомы!..

— Разве это важно, детка? В храме все равны, все перед Богом Единым.

У виска из-под чепца юной красотки выглядывал каштановый локон, дерзкий и упругий, как мальчишеский вихор. А какой у нее славный ротик, какие большие и быстрые темные очи! Принц понял, что не зря зашел в казарменную церковь.

Причетник враз обернулся с чашей, и принц, улыбаясь, зачерпнул воду серебряной ложицей:

— Прими, девица, и да будет с тобой благословение грома небесного.

Этот лукавый трюк проделывали тысячи парней, чтобы получить мгновенье ласки от приглянувшихся девчонок. Темноглазая немного поломалась, но все же подставила ладони. Ее руки показались принцу несколько грубоватыми, но жест девчонки был полон такой юной грации, что в сердце Цереса вспыхнуло влечение.

Она позволила воде стечь по ладоням на запястья и осенила себя по уставу — глаза, уши, рот, а затем, сложив руки крестом, коснулась плеч.

— Свет молнии между нами.

— Во славу Божию. — Принц коснулся губами ее нежного рта.

«Восторг! Такую птичку нельзя отпускать…»

— Как тебя зовут?

— Рина…

— Чудесное имя. Кто ты, дитя мое?

— Э-э-э… Я… дочь садовника! Я… у батюшки в гостях.

Огонек лихорадочно соображал: «Что делать? Заорать: „Это Церес, бежим“? А куда нам драпать?.. О, мамуля, я попал. С обеими династиями целовался… С ним есть охрана или нет? Все же надо выбраться и оглядеться. Там чего-нибудь придумаю. Лишь бы он отвязался».

— А кто вы, кавалер? — изгибая стан, Огонек кое-как состроил принцу глазки. — Вы из гвардейской свиты?

«Ах, озорница, притворщица! Такая молодая, а уже умеет обольщать…»

— Я расскажу тебе, когда мы встретимся в следующий раз. Оставайся в Бургоне, я пришлю тебе записку.

— Ой, меня батюшка заругает!

— Мой денщик передаст письмо тайком, никто и не заметит.

— Мне рано ходить на свидания.

— Какое свидание? Мы просто погуляем по аллеям. Что ты любишь из лакомств? Я принесу.

Огонек чуть не ляпнул: «Я люблю папиросы с вейским табаком!», но вовремя сдержался и мяукнул:

— Орешки в кофейной глазури!

«Может, девчонки все-таки оглянутся? Сколько можно бить поклоны?! Тут смертельная опасность, понимаешь, а они в доску замолились!»

— Так я пойду. Жду письмеца! — подмигнув принцу, Огонек мелкими шажками заспешил к выходу, и на ходу зычно откашлялся, заставив принца вопросительно нахмуриться.

Своей цели Огонек добился.

Эрита выпрямилась и оглянулась.

— Здесь принц, — шепнула она Лисси. — Рин идет наружу.

— Как нам быть?

Между тем Церес двигался к алтарю.

— Встали и пошли, — скомандовала принцесса. — Лица долу. Может, проскочим.

Однако идея была неудачной.

Как ни склоняли девчонки свои лица, принц внимательно вгляделся в них, и когда Эрита с Лисси подошли к нему вплотную, он воскликнул в изумлении:

— Ан-эредита?! Глазам не верю, вы? Каким образом?

Поняв, что отпираться бессмысленно, Эрита дерзко ответила:

— Высокородный собрат мой, разве вам неизвестно, что я — левитесса, лунная ведьма? Когда державе грозит опасность, мой долг — быть там, где я нужна. Если не ошибаюсь, именно здесь гнездо заговора?

— Я восхищен вами, сестра моя! Чутье не обмануло, вы оказались именно там, где вас ждут. — Все еще в потрясении от такой встречи, принц достал из кармана бронзовый свисток. — Я предоставлю вам лучшие покои своего дворца. Заранее прошу вас извинить меня, что вам к ноге прикрепят груз. Я не могу допустить, чтобы вы улетели.

— Это насилие, Церес.

— Что поделать, дела власти решаются силой.

— Это бесчестно!

— Иногда приходится забыть о приличиях. Слишком многое поставлено на карту. А кто ваша спутница? Ее лицо мне смутно знакомо…

— Лисена Тор-Майда, Ваше Высочество, — гордо ответила Лисси, поклонившись, как положено. — Прошу разрешить мне быть в темнице вместе с Ее Высочеством.

— Воистину, сегодня у меня счастливый день. Все, кого я хотел видеть, пришли ко мне сами… Конечно, милая, я исполню вашу просьбу.

— Спасибо, ан Лисси, я навсегда запомню вашу верность. — Принцесса с чувством обняла дочь Бертона и зашептала ей на ухо: — Сдави мне шею обеими руками. Ну же! Скорей!


Называется — пошел взглянуть, кто там приехал, а по пути облобызался с наследником трона. Вынырнув из церкви, Огонек пристально огляделся. Ага, мотовоз Его Высочества с лакеем и водителем, рядом скучает пара свитских гвардейцев. А куда слинял экипаж броневика? Быть не может, чтобы забрались в машину, там упаришься. Один караульный кукует.

Правда, у казарм виднелись солдаты, но они довольно далеко.

Ну, надо решаться! Как угодно, но отсюда следует удрать, и поскорее.

«О, Бог молний, Отец Небесный, сделай так, чтобы девчонки выбрались из храма! А уж здесь я им как-нибудь помогу».

Покачивая бедрами, Огонек подвалил к караульному. Тот с любопытством смотрел на смелую девицу.

— Э, малышка, а где твоя подружка и монашенка?

— Они богомолки, все псалмы бубнят, — отмахнулся Огонек. — А вы что в одиночестве, солдат?

— Служба такая. Ты здешняя, крошка?

— Я к отцу приехала.

— Добрый твой батюшка, если гулять отпускает. И даже вечерами?

— Ну, если не слишком поздно…

— Хм, а как насчет прогулки у прудов? Там вечерами такой воздух, тишь такая… Знаешь ажурный мостик? Можно там встретиться.

Огонек жеманился, как мог, боясь переборщить, но кружева, юбка и чепец действовали на солдата безотказно. Кадету даже нравилось его дурачить, но он не забывал и в дверцу заглянуть, и по сторонам посматривать. Броневик пуст.

Дрожь начала пронимать Огонька, он все не мог перебороть себя. Об этом и Лом, наставник по гимнастике, предупреждал: «Ребята, в первом бою шесть из десяти солдат стреляют куда ни попадя, только не в противника. Потому что убить — это страшно. Так вот, сукины дети, учитесь бить без пощады, иначе убьют вас!»

«Он же ничего плохого мне не сделал», — вглядывался Огонек в солдата, а тот принимал его взгляды как заигрывание.

Тут из церковной двери раздался приглушенный свист, вроде боцманской дудки. Гвардейцы встрепенулись, подались от коляски к храму, караульный отвлекся от беседы с Огоньком…

…а из двери, высоко над порогом, вылетели обнявшиеся Лисси и Эрита.

Полет у этой пары удавался плохо — они парили неровно, то снижаясь, то взмывая, и, оказавшись снаружи, принялись кружить над площадкой у входа.

«Ну, ведьмы, выше, выше! Ведь поймают!»

Чуть не задохнувшись от душевного порыва, Огонек выхватил нож и ударил караульного солдата в шею. Тот закричал и побежал, шатаясь, от броневика, схватившись за рану рукой. Огонек шмыгнул в броневик, с лязгом захлопнул дверцу и повернул запор.

«Так, теперь наверх!.. Как бабы в этих юбках управляются? Одна помеха!»

Здесь, внутри железного корпуса, который каучуковые шины изолировали от земли, он начал слышать голоса эфира, но даже вникать в них не стал — некогда!

Руки у него тряслись, он едва мог вспомнить, как обращаются с картечницей. Вот выключатель привода. Вот подача патронов. Это затворный механизм. Повернуть. Привод зажужжал, стволы завертелись. Почему она не стреляет?!

Принц свистел и свистел, выбежав вслед за лунными ведьмами. Схватились те, у казармы, и бегом пустились к церкви.

— Стреляйте, только в монашенку не попадите! — приказал Церес.

«Да заводись же ты, проклятая!» — Огонек с отчаянием рванул затвор, и вдруг подача патронов включилась.

Картечница загрохотала, извергая струю пуль. Огонек схватился за рукояти наводки, повернул башенку на казармы, и бежавших словно метлой смело. Кто уцелел, те как ящерицы расползались в стороны.

«Ага, вот так!»

Что-то щелкнуло рядом с плечом. Вгорячах Огонек не сразу понял, что башенка сзади открыта, и в него стреляют гвардейцы. Рассвирепев, он крутанулся с картечницей вместе, струя прошла по мотоколяске, разодрав экипаж принца как пилой и прострочив гвардейцев. Церес метнулся назад, в храм.

Огонек остановил стволы, грохот оборвался. Он закричал носящимся в воздухе:

— На крышу! Спускайтесь на броню, на крышу! За мной!

Они услышали и заскользили к нему. Путаясь в платье, Огонек слез вниз, устроился на месте механика-водителя и занялся рычагами. Броневик уже отъехал мер на сто от церкви, когда девчонки смогли сесть на башенку и начали забираться внутрь.

— Куда мы едем? — спросила Эрита заплетающимся языком, еще не придя в себя от удушья.

— Вперед! — уверенно объявил Огонек, пытаясь вспомнить расположение аллей и строений Бургона.

Наконец у него появилось время для эфира. Он подался вперед, чтобы прижаться лбом к металлу.

— Говорит кадет Огонек Хавер из батальона двадцать два! Я нахожусь внутри владения Бургон, со мной Ее Высочество Эрита и дочь графа Тор-Майда! Не могу говорить долго, чтобы меня не запеленговали. Пока мы на свободе, но боюсь, за нами погоня. Передайте мои слова его сиятельству Бертону и штабс-генералу Куполу.

—  Огонек, слышу отлично! Я все записал, сейчас же передам. На приеме прапорщик Голубь.


Церес в гневе покусывал губы. Почти держать их в руках, невесту и заложницу — и так нелепо упустить! Но кто сидел на пулемете? Кто управлял броневиком?

— Перекрыть все выезды из парка. Выслать конные патрули. Снять с дежурства все броневики, пусть объезжают аллеи. Тех, кто сбежал на машине — найти и задержать!

Когда переполох утих, из дальних зарослей выбрался жандарм с велосипедом.

— Ваше Высочество, я от профессора…

— Что, говори быстрее!

— Беда, Ваше Высочество. Измена. Медиумы взбунтовались…

— Как?!

— Новая девчонка, которую учил профессор, передала в эфир бунтовское слово, и сеть заглохла. Нельзя ни с кем связаться, почти все молчат. И наш парень, Удавчик, заодно с девчонкой — он убил Ронди и двоих поранил.

— Какое еще слово?.. — ошеломленный принц слушал курьера и едва понимал смысл его слов. — Что ты несешь?

— Сказала, — замялся жандарм, стараясь не встречаться с взглядом принца, — будто дело ваше расстроилось, а Бургон, мол, окружен войсками императора. Так что письменный приказ, который мне от вас вручили, в эфир не ушел. Посылать его некем и некому.

— А Безуминка? Где ан Бези?

— Она… Ваше Высочество, лучше вы сами взгляните! — вздохнул жандарм, потупившись.

— Я взгляну, — пообещал Церес угрожающе. — Я обязательно взгляну, и всем назначу, что кому положено! Карету мне!

Приговор

Проводив господ и заперев за ними дверь — уж в чем, а в замках она разбиралась, — Хайта огляделась по-хозяйски. Теперь можно развлечься в свое удовольствие.

Главное, чтобы к приходу Бези все стояло на прежних местах.

А тут столько всякого интересного!

Наряды Хайту мало привлекали. Как «кани джику рузи», она могла ходить нагой, когда замерзают ручьи, а камни покрывает хрусткий иней. На Ураге она выходила на поверхность даже зимней полночью, в одной сбруе, и пробегала много поприщ — иней серебрил ей волосы, пар из ноздрей стекал водою по губам и леденел, словно усы матерого бойца. Остроконечным молотком она раскалывала лед ручьев и оттаивала его в животе, чтобы пить в пути.

Правда, на Мире даже рабыням позволяли одеваться, и в здешнем платье Хайта ощущала себя почти вольной.

Мало того — хозяйка даровала ей сорочку со своего тела!

«Она меня сразу возлюбила, — гордилась Хайта про себя. — И мне с ней тоже хорошо».

Она перебирала пузырьки, баночки и флаконы, которые без порядка были расставлены на столике под зеркалом, по этажеркам и полочкам. Мазаться и краситься ей на Ураге не запрещали, только чтоб без воинских узоров.

Скажем, вот этот крем. Жирный, ароматный — им можно натереться с головы до пят. Зимой он отлично защитил бы кожу от мороза.

Сняв платки, Хайта с наслаждением принялась умащаться перед зеркалом.

«Только осторожно, не выгребать всю банку. Четверть, и хватит».

Пата возилась на кухне, гремела ведром и звучно подъедала остатки помоев.

Натершись до блеска, Хайта стала вертеться так и эдак, любуясь собой.

«У-у, какая я красивая! Я просто восхитительная. Мной кто угодно прельстится — и парень, и девушка… А как ляжет краска на крем?»

Кроваво-кирпичного цвета краска походила на прессованную пыль. Чуть припахивает маслом дерева.

«Как ее размесить? Наверное, слюнями».

Тьфу, невкусно. Глупые миряне. Косметика должна быть съедобной, чтоб ничего не пропадало даром. Если это неживая химия, как же тогда с обычаем вылизывать друг дружку перед сном?

Она перебрала флаконы с жидкостями. Буквы чужие, не поймешь ни знака. Стала открывать и нюхать. Из одного горлышка повеяло древесным маслом, точь-в-точь как от краски, а пробка — с кисточкой. Хм, надо попробовать!

На кухне что-то грохнуло и покатилось.

— Эй, нахалка, перестань! — увлеченная раскраской, Хайта едва оглянулась.

Пата притихла, только тихо шкрябала ножками.

Угадала! Намасленная кисточка отлично впитывала краску. Припевая ласковое «Вайяяя…», Хайта начала раскрашивать лучшие точки тела. Как учат опытные женщины — все выступы и впадины. Нет, тут слишком красно. Добавить синего.

А узор на пояснице? Она извернулась у зеркала, чтобы увидеть свою спину. Краситься надо вдвоем с подружкой. По хребту и на лопатках тоже узор нужен, а руку так не выгнешь.

За приоткрытой дверью кухни происходило нечто — возня, поскребывание, щелчки. Невозможно угадать, что там проделывает пата. Горшки языком вычищает?.. Затем послышалось утробное — чав, чав, чав, хрусть, хрусть.

Хайта с ожесточением положила кисточку. Вот животина ненасытная! До чего-то дорвалась. Паты, когда растут, жрут что ни попадя, тут за ними глаз да глаз.

Сделав шаг через порог, Хайта вскрикнула от ужаса.

— Гадина! Ты гадина! О, что же ты наделала?!..

— Тяа? — Пата подняла и повернула к ней голову.

Она перестала быть валиком с ножками, у которого перед и зад одинаковы. Пара глаз на попе все-таки осталась, остальные рассосались, зато появился толстый, сужавшийся к кончику хвост, вилявший весело и дружелюбно. Оформилась тупорылая башка с четырьмя глазами, вылезли мясистые уши, появился нос. Ног стало восемь, по серой коже пятнами выступил розовый цвет, а тело в целом…

Покатая спина живой машины теперь была выше колена Хайты.

Почему пата так выросла, стало ясно с первого взгляда — ледник раскрыт и пуст, распахнуты все лари и шкафчики, банки и коробки вытащены и опорожнены.

Мороженое мясо съедено с костями, лук — с шелухой, овощи — с кожурой.

— Как ты разожралась, проклятая! Бесстыжая, воровка! А что я скажу Бези?! Разве можно столько трескать?! Ты же вчера в животе помещалась!

— Тяа… — смущенно вякнула пата, прижимая голову к полу и осторожно подбираясь к Хайте. — Ма-ма.

— Чтоб звезды пали на мудрецов, которые вас сделали! Пусть их размозжит в лепешку! Что за чудище мне скороспелое досталось?! Она и болтать выучилась!.. Не смей подлизываться, брысь! А это что? кожу человечью отрастила? Только попробуй дальше превращаться, я тебя — пришибу!

От горя и жалости Хайта чуть не разрыдалась. Все напасти враз! Харчи слопаны дочиста, полный разор на кухне, а пата впитала в себя, что смогла запомнить и понять — пусть не умом, а телом. Нахваталась, теперь не разучится!

Уяснила даже навык открывать запоры! Без понятия ни одна тварь не справится с задвижкой.

— Ма-ама.

«А вдруг оборотится в то, чье мясо съела? — ужаснулась Хайта. Здешних зверей она почти не видела, только мелкую живность в лесу и тех, что служат мирянам в упряжке и для езды верхом. — Разрастется, не прокормишь! И где ее держать?»

— Не расти больше, ладно? — встав на колени, она обняла и приласкала пату. Та запищала как маленькая — эдакая туша! — изогнулась, стала тереться, лизаться и охлопывать Хайту хвостищем. — И не ешь тут ничего, понятно? Тут — нельзя! нельзя!

— Низя! Туту! Там? — Пата повернула морду в сторону окна.

— Да, да! Ешь там!

— Там, — радостно чмокнув «маму» в ляжку, пата припала к полу, потом ее ноги распрямились, голова подогнулась к брюху, и сжатый ком мускулов вылетел точно в оконный проем. Рама вылетела с треском, звонко лопнуло стекло, и Хайта осталась на кухне одна.

— Стой! Погоди! Куда ты?! — вскочив, она бросилась к пробитому окну — не пролезть, стекло торчит как зубы! — потом метнулась к двери.


Сгоряча принц хотел отнять велосипед у вестового, но достоинство требовало ехать в экипаже, с сопровождением. Пришлось ждать, пока из казарм пригонят разъездную коляску — старенькую, с шоффером на задке. На подножках пристроились двое лейб-поручиков из свитской роты.

До отъезда Церес нервно вышагивал по площадке перед церковью, принимая доклады взбудораженных гвардейцев и выражая высочайшее сочувствие тем, кто остался в живых после пулеметной бойни.

Картечница броневика разворотила его новый экипаж и уложила на месте обоих телохранителей. Камер-лакей чудом уцелел и теперь трясся, белый как мел, путного слова не добьешься. Водителя мотоколяски зацепило — пуля порвала мышцы ниже плеча; санитар перевязал его, бледный водитель сидел на земле, привалившись спиной к колесу и часто дыша. Из тех, кто бросился от казарм на зов свистка, пятерых убило и почти десяток ранило.

Церес надеялся что-то узнать от караульного, что сторожил броневик, но тот, с забинтованной шеей, только сипел, выдавливая бессвязные звуки: «Ифф… Эфф…»

— Дайте ему карандаш и бумагу! — взъярился Церес. — Собачий ротозей… Когда вылечат — пойдешь под трибунал! Знаешь, что бывает с бросившим свой пост? Поможешь дознанию — заменю расстрел на каторгу или штрафные роты. Пиши — кто проник в бронемашину?

Насмерть перепуганный солдат кое-как накарябал:

«Девка».

Девка? Церес хмуро повертел листок в руке. Не может быть… Чтобы девушка стреляла из картечницы?.. Положим, завести электрокар, управлять им девица в состоянии — есть дамские модели. Но стрелять, убивать?

«А где красотка, которую я целовал? Шмыгнула от страха в кусты?»

— Какая девушка? Откуда явилась?

Солдат указал на церковь.

— Платье темное, цвета корицы? Чепец пышный?

Раненый, не в силах кивать, согласно помахал рукой.

«Немыслимо. Хотя… такая ведьма с Красной половины, как Эрита, может держать при себе и девушек-убийц. Под видом симпатичных фрейлин. Похоже, я недооценивал высокородную сестрицу… И летучий дар ее заметно вырос. Но далеко уйти она не могла. То ли днем ей тяжело летать, то ли утомилась, пока добралась сюда. Остается неясным, как она спелась с дочерью Бертона».

Разгадка пришла, когда принц катил к дворцу Птицы-Грозы. Достаточно вспомнить сплетни о семействе Тор-Майда и устройство башни, где отсыпались после пьянки синие жандармы. Если в родне графа девушки ходят ночью по верхушкам травинок, то нет смысла запирать их в дом без крыши — упорхнут.

«И этой колоду к ноге, как в покаянном доме! Только отдельную. Если их приковать к одной, то смогут вместе в воздух утянуть».

Жандармская добыча оказалась дьявольской — привезли трех девиц, одна медиум, вторая левитесса, третья неизвестно кто, и с их приездом начался в Бургоне кавардак. Двое тотчас пропали, одна возвратилась с Эритой, а девка-медиум…

При мысли об этой смутьянке руки Цереса невольно сжались в кулаки. Подлая мерзавка! Кто ей внушил слова измены?! Откуда эти сведения, что Бургон окружен?..

«Несомненно — козни Бертона. Граф — человек проницательный, он способен догадаться о другой сети вещания и нанести мне удар моим же оружием. Что он посулил девчонке, что нашептали его медиумы?.. Почему умолкла сеть? Им обещали легальную службу, награды, прощение?.. Продажные шкуры! я платил серебром и золотом, а меня предали — все! или почти все… Из-за жалких людишек я должен лично руководить восстанием!»

Он выглянул из коляски, чтобы освежить разгоряченное лицо и унять бурю в душе лицезрением парковой зелени. Ровное пыхтение движка успокоило его напряженные нервы, а ветерок навеял уверенность.

«Те, кто мне мешал — поплатятся. Эрита будет моей. И бесовская фрейлина — тоже. Я сумею ее выдрессировать для себя. А вот граф своей дочурки не увидит. Что бы мне с нею сделать?.. Придумаю, времени достаточно».

— Как только прибудем, — обратился он к лейб-поручику справа, — немедля берите самокат и поезжайте к эллингу. Пусть срочно подготовят дирижабль к полету. Обедать буду в воздухе… или в столице. Возьмите приказ, — Церес отдал офицеру бумагу, взятую у вестового. — Зашифровать и разослать по световому телеграфу всем полкам.

«Обойдусь без сети. Даже если две трети станций захвачены, остальные получат депешу, и мой план сработает. Только успех. О провале нельзя даже думать!»


Пальба во дворце Птицы-Грозы кончилась быстро и кое для кого очень обидно. Прежде всего, для Ронди, который так и остался лежать мертвым в зале эфирной связи.

Удавчик мог обижаться только на себя — надо было не хлебать пиво и резаться в картишки, а ходить вместе с Сарго в бургонский тир, чтобы упражняться в стрельбе из револьвера. Заодно не помешало бы разнюхать, какие провода и куда идут в логове профессора Картерета, чтобы их вовремя перерубить пожарным топором.

— Наверно, — сказала ему Лара в сердцах, — когда ты в игорном доме жульничал, то знал все лазейки, куда улизнуть! Говорят, вас, шулеров, подсвечниками бьют по морде.

— Замолкни, дура, — огрызнулся Тикен, морщась и пытаясь подмигнуть левым глазом. — Нашла время пенять…

Глаз заплыл кровоподтеком, веки еле двигались, но в щель между опухшими веками Удавчик различал стены, лампу и озлобленных соратников из синего полка. Они-то его и разукрасили. Они тоже обиделись — ну как же! вчера приятель-прапорщик пил с ними и травил похабные байки, а сегодня одного ухлопал, двоих подстрелил.

Жандармы еще не остыли, то и дело на брань заводились:

— Эх, и сволочь ты, Удавчик!

— Прямой стервец, подлюга! Кабы не устав, сейчас бы пулю в лоб тебе всадил.

— Это, брат, чистая измена. При чрезвычайном положении такое не прощают, да. Ты бы Богу помолился, что ли.

— Расстегни наручники, я тебе помолюсь. Мяукнуть не успеешь.

— Не, руками ты не сможешь, — усмехались караульные. — Тебе петелька нужна, ты ж спецыялист!

— И ты, мелюзга, — внушали они Ларе, — куда против Его Высочества поперла? Как посмела? Спасибо скажешь, если розгами и каторгой отделаешься.

— Нет, Дорлек, тут государственное преступление! Штатских и баб казнят через веревку, дело свято.

— Мала, до совершенных лет не выросла.

— Значит, казнь с отсрочкой. Какой тебе год, коза?

Лара поглядела на спросившего и плюнула ему на сапог. Ей совершенно не верилось, что впереди нечто ужасное. Просто надо вытерпеть, не уронив лица.

— Разболтались вы, покойнички, — недобро усмехнулась Безуминка, до сих пор молчавшая. — Самим-то чуть осталось, а туда же, хорохоритесь.

— Кто, мы покойники? Ан Бези, не извольте обижать! Наши сейчас берут в столице все, что важно — телеграф, вокзалы и штабы. Завтрашний день объявят новую империю, а вы что говорите… Лучше одумайтесь и шлем наденьте, как велено. От принца вам награда будет — дело верное, как божий гром.

— Или ты, Удавчик, — повернуть не поздно. Вот депеши, вот каска, взял и передал. Минут пять в эфире — и помилован.

— А что Ремень? — гадко спросил Тикен. — Пьян в тряпку, спит без просыпа… или что-то еще? Есть другие — Вихор, Шарабан и Олень. Эти где?

Караульные насупились.

— Ты не умничай! Или шлем надевай, или прощай. Давай, пока тебе решение не вышло.

— Нечего сказать? — тихо проговорила Безуминка. — У них при себе обручи, все хитрые, как воры. Они слушали и поняли. Ищите их теперь… Поди, уже разбегаются в четыре стороны.

Чувствуя себя неловко, караульные вышли, огрызаясь, и закрыли дверь.

— А ты чего не удрала? — Удавчик вызверился на Безуминку. — На электрокаре — и катила бы куда глаза глядят! Уж тебя-то, принцеву любимицу, застава не задержит… Приперлась с нами вместе пропадать.

— Тут Ласточка, сестра — как ее бросить?.. И боялась, ты чужую передачу выдашь, — дернула она плечом. — Извини, ошиблась. Ты лучше, чем кажешься.

На обезображенном багровым кровоподтеком лице Тикена появилась слабая улыбка.

— Ну, хоть напоследок хорошего слова дождался. Ты… надень, что ли, шлем, а? Все равно переворот провален, сеть порушена… Зато покажешь свою верность, уцелеешь.

— Значит, ты будешь верен клятве, а я нет? Кажется, вместе клялись…

— Ладно, замяли, я ничего не говорил.

Лара, от ужасов этого дня охваченная нервной дрожью, была счастлива оттого, что справа и слева — такие славные друзья, хотя и злые оба.

— А вы бы поженились? — выпалила она с радости.

— Да! — встрепенулся прапорщик.

— Нет! — сердито рявкнула Бези.


В этот момент коляска остановилась у дворцового подъезда, и лейб-поручик распахнул дверцу для Его Высочества.

Картерет семенил навстречу принцу — шапочка криво надвинута на седую голову, длинный сюртук измят, застегнут кое-как, морщинистое бритое лицо искажено, и даже глаза, обычно твердые, выпучены, словно у безумца. Простудный голос его то и дело срывался на взвизгивание:

— Мой принц, сеть бездействует! Мы потеряли связь…

— Спокойнее, гере профессор. Докладывайте по порядку. Где арестанты?

Старикан еле поспевал за Цересом; тот шел размашистым спортивным шагом.

— …моя предусмотрительность! Я включил сигнал тревоги, караул сейчас же…

— Почему не вышла в эфир ан Бези?

— …и перекрыл все выходы. Караул вошел через дверь левого крыла…

— Придите в себя, любезный! Я спрашиваю про ан Бези.

— Ах, она… Когда обезоружили мятежника и захватили ученицу, она приехала и попыталась тут распоряжаться от вашего имени, мой принц. Разумеется, я этого не допустил. Когда же она наотрез отказалась…

— Вот как?!..

Лязгнул засов, дверь распахнулась, и Церес вошел в комнату, куда профессор засадил мятежную компанию.

Из уважения к особе императорской крови все трое встали.

«Красив, как на картинке», — невольно подумала Лара. Со скованными за спиной руками книксен не очень-то сделаешь, получилось криво и коряво.

Принц оценил неблагодарную девчонку опытным и быстрым взором. Он видел ее впервые, как и она его. Довольно рослая. Чуть худощава, но формы уже привлекательны. Глазки карие, миндалевидные, как у кивитки или вейки. Скулы торчат. Волосы темные и грубоватые. Типичная простолюдинка. В эти годы они еще очень милы и чувствительны.

— Ваша история мне известна, — сухо молвил Церес, доставая сигару. Жандармский вахмистр услужливо поднес ему огня. — Оправданий я не жду. У вас один шанс спасти свои жизни — немедленно начать вещание. Даю три минуты, чтобы поразмыслить, — достав часы, он откинул ногтем крышку и взглянул на циферблат. — Но вас, ан Бези, я решительно не понимаю! С чего вы, в трезвом уме, встали на сторону изменников?

— Ваше Высочество, я забыла вас уведомить, что вступила по здешним обычаям в союз на клятве. Прошу извинить меня, но я не могу нарушить клятву и предать своих союзников.

— И где, с позволения спросить, эти союзники? — Принц начал терять терпение.

— Они здесь. — Бези поочередно взглянула на Лару и Тикена.

— Бези, после стольких лет честной службы я не могу поверить…

— Ваше Высочество, те времена, когда вы звали меня маленьким нежным кротенком, давно прошли. У меня своя жизнь, я больше не желаю быть вашей игрушкой.

Церес сдержался, чтобы не накричать на строптивую самку. Да, она права. Выросла, приобрела характер, стала слишком норовистой. И эти клятвы, понятие о святости которых ей вбили в голову еще в подземельях Гиджи…

Не мог же он, в самом деле, уделять ей все свое внимание! И так ей много доставалось. Особенно вначале.

Лара зачарованно переводила взгляд с Безуминки на принца и обратно. Вот это да! Они были вместе?!

— Что ж, своя жизнь так своя. Она продлится час, не больше. Можете полностью распоряжаться ею. Время истекает, — напомнил Церес Тикену. — Вы что-нибудь надумали, прапорщик?

— Так точно, Ваше Высочество.

— Браво. Помрачения бывают, но теперь, надеюсь, ваши мозги встали на место. Итак?

— Я отказываюсь. — Тикен подмигнул принцу здоровым глазом.

— Так, с вами все ясно. А вы, юная барышня? Как говорится в подобных случаях, вы слишком молоды, чтобы…

— Я скажу, — торопливо перебила его Лара. — Можно мне сказать, Ваше Высочество?

— Конечно, милая.

— Я тут подумала, — заговорила она сбивчиво, стараясь правильно подбирать слова. — Я очень мало была на службе, но много увидела и поняла…

— Так-так, продолжайте.

— …вы большой господин, у вас такая власть. Может, вы даже станете осиянным молниями, взойдете на трон…

Церес скрыл довольную улыбку. Маленькая бунтовщица начала ему нравиться.

В конце концов, девчонки часто совершают глупости, значения которых не понимают. Когда холодная смерть и темное царство подступают к ним вплотную, юная дурь выветривается, и они начинают мыслить здраво.

«Может, пощадить ее? Сколько-то лет она послужит…»

— …но без эфирной связи вы только красивый мужчина из высочайшего рода, — продолжила Лара с веселым отчаянием. — А ваше войско — беспомощный сброд, стадо без пастуха. Вас никто не услышит, никто не поможет. Я ради вас не скажу ни словечка.

— Молодчина, Ласточка, — дружески улыбнулась ей Бези.

— Благодарю за откровенность, — мрачно молвил принц и обратился к вахмистру. — Как главнокомандующий Синей половины во время чрезвычайного положения я приговариваю эту троицу к смертной казни через расстрел. За измену. Исполнить через час, об исполнении доложить.

— Почетно, — выдохнул Удавчик. — Всю жизнь мечтал.

— Меня нельзя казнить, я несовершеннолетняя!

— А последнее желание? — возмутилась Бези.

— Как полагается, — отрезал принц. — Никаких отсрочек, никаких помилований. А ваши годы, барышня, для военно-полевого суда ничего не значат. Со вчерашнего дня вы — кадет, я лично подписал приказ о присвоении вам звания. Вы имеете право на молитву, отпущение грехов и последнюю трапезу. Называйте свои желания, да побыстрее.

— Кружку черного пива! — тотчас объявил прапорщик.

— Три папиросы «Леттегер».

Тикен обеспокоился:

— Куда тебе, обкуришься.

— Думаешь, здоровью повредит?

— Вам дадут все, о чем просите. А вы, барышня?

— Можно подумать?

— Только недолго, я спешу, — поторопил принц, стоя уже в дверях.

— Хочу станцевать.

— Да ради бога! Музыка нужна?

— Если позволите.

— Осмелюсь доложить, — напомнил принцу вахмистр, — оркестр Вашего Высочества вооружен и послан в караульные наряды.

— Обеспечьте барышне хоть что-нибудь. Желание приговоренного — закон.

— Есть горнист, флейтист и барабанщик.

— Вот, пусть они и сыграют. Вас устроит, милая?.. Прощайте.

Профессор, все время разговора топтавшийся снаружи у двери, поспешил за принцем, бормоча в расстройстве:

— Но как же, Ваше Высочество… Мы останемся без медиумов в столь ответственный момент! А исследования по черному эфиру? Они близки к завершению, я собирался отправить туда ученицу…

— Я уже ее отправил. Скоро она там окажется. Если хотите, то возьмите ее труп себе и повлияйте на него катодными лучами или электричеством. Может, мертвая расскажет вам, как выглядит пространство черного эфира. Кстати, гере Картерет — удалось ли разбудить Вербу? или Хлыста?

Старик замолчал и отстал. Прежние ныряльщики в мир тьмы не просыпались. Трудно сказать, живы ли они в привычном смысле. Сердца их бились редко, как падают капли с пещерных каменных сосулек. Ни удары током, ни вливания, ни призрачный свет лучевой трубки на них недействовали. Держать их в холоде, около точки замерзания, стоило недешево, но профессор не терял надежды вернуть окоченевшие тела к жизни.

— Эти не очнутся, — убежденно заявил вахмистр, пользуясь случаем уесть ученого брюзгу. Раз сам принц над ним язвит, то и мелкой сошке можно. — Их души давно в темном царстве.

Картерет взорвался:

— Помолчите, вахмистр! Знайте свою службу, а наука не для вас!

— Куда уж нам… Мы одно знаем — если мясо залежалось, надо его вон.

— Ваше Высочество, — залебезил профессор, — распорядитесь, чтобы ученицу пулями не портили. Велите выдать ее мне живой и целой.

— Я приговор не отменю. Берите, что дают. А что касается живой… — Цересу явилась мысль, на что употребить дочь Бертона. — Я подыщу вам экземпляр для опытов. Чуть позже.

Выйдя из дворца, он обратил внимание, что небо — с утра ясное и голубое, — начали затягивать облака, похожие на стелющийся дым. День разгорался, наполняясь летним жаром. Ветер слегка шевелил верхушки парковых деревьев.

«Попутный. Он прибавит скорости, когда пойдем к столице. Заодно облачность поможет скрыться, если за мной увяжется морской разведчик. Кто прислал дирижабль ВМФ для слежки?.. Ничего, скоро они поймут, кто хозяин в империи — когда я захвачу их наземные базы».

— В Большой дворец, — сказал принц, забираясь в коляску.

Подъезжали с южной стороны, где конный и машинный двор, жилье челяди. Карета без гербов не волновала публику, можно незаметно проследить — не паникует ли прислуга?.. На беглый взгляд беспокойства не видно. Встретив свитского штабс-капитана, принц передал с ним приказ: «Отделению из штурмового эскадрона пешим ходом — к эллингу, ждать меня».

По аллее двое жандармов вели под руки третьего, с виду ошалевшего — его карабин повесил себе на плечо один из провожатых.

— Что такое? — выглянул Церес.

Увидев принца, служивые остановились и откозыряли, даже безоружный:

— Здравия желаем! Вот, рядового к лекарю ведем.

— Почему, кто приказал?

— Солнечный удар, Ваше Высочество! Видит неведомо что, по кустам палит, три патрона в пустоту истратил… В уме повредился. Не ровен час, еще убьет кого-нибудь.

— Ну-ка, братец, расскажи — что наблюдал, в кого стрелял?

— Осмелюсь доложить, Ваше Высочество, — залопотал ошалевший, вытаращив честные глаза, — стоял я в карауле на посту, согласно распорядку… Вдруг — вот светом молнии клянусь! — рядом по лужайке вскачь несется голая и размалеванная девка верхом на хвостатой свинье.

— В лазарет, — отмахнулся принц и велел водителю: — Трогай!

— Верьте слову, Ваше Высочество! — взмолился сумасшедший вслед коляске. — Свинья пегая и восьминогая, а хвост как морковь, длиной с руку…

«Что за нескладный день в Бургоне? — злобно думал принц. — Все с ума посходили, ведьмы летают, свиньи скачут!»


Броневик напролом пробил живую изгородь, снес резную белую беседку, наискось проехал по лужайке и, с хрустом смяв шпалеру, покатил прямиком к старой роще.

Там он глухо стукнул, вписавшись передком, и принялся упрямо рыть землю колесами, словно пытался лбом свалить вековое дерево.

Причудливая сеть дорожек и аллей, пронизывавшая Бургонский парк, преграды смыкавшихся рощ и лабиринты шпалер, пруды, каналы и мосты — здесь было где запутаться, и все суматошно путались.

Огонек слушал советы Эриты, оба глядели сквозь зеленоватое бронестекло смотровых щелей, машина виляла и бросалась из аллеи в аллею. Прямо из-под носа еле вырулил жандармский самокатчик, чуть не упал и, оглядываясь через плечо, что есть сил, погнал прочь от черной бронемашины.

— Я могу водить, — откашлявшись, заявила Эрита. — Кадет, сядьте за пулемет, надо пробиться через заставу!

Паренек помотал головой, не отрываясь от дороги:

— Нас там ждут. И пушку развернули, как бог свят. Влупят, мокрое место останется.

— А вы с разгона!

— На таран, что ли? Капонир из камня, башня железная — в блин сомнемся. Это ж… Ваше Высочество, броневик — против пехоты! или конницы…

— В объезд, — подлезла Лисси.

— В первый пруд, ан! Я тут дорог не знаю.

— Вспомните, вы смотрели сверху, — настаивала Эрита.

— Да дьявол их не разберет, парк старый, кроны сомкнуты. За большим дворцом дома какие-то…

— Это службы.

— Мачта, труба дымовая…

— Телеграф и электростанция.

— Чуть к юго-западу — эллинг, дирижабельное поле и ангары. Дальше дворец — шпилястый, маленький…

— Дом Птицы-Грозы, там принц наукой занимается.

— Он разве ученый?

— Он все на свете. — Эрита, морщась, терла помятое горло. — Пловец, авиатор, наездник, под парусом ходит.

— Справа жандармы! — предостерегла Лисси, взглянув в бортовую щель. — Трое с велосипедами, таились за шпалерой.

— Куда им, с шилом на пулемет, — злорадно процедил кадет. — Но долго кружить нам не дадут… В общем, благородные барышни, слушать меня и делать, что я говорю. Приказ ясен?

…Когда броневик уперся в дерево — стволы его картечницы смотрели в рощу, — самокатчики осмелели, хотя по-прежнему хоронились за живыми изгородями. Прискакал взвод из штурмового эскадрона, брякая гранатами в сумках, а за жандармами — расчет с полевой реактивной пушкой в четверной упряжке. Быстро спешиваясь, стрелки, пригнувшись, разбегались вдоль шпалер и занимали позиции, а артиллеристы разворачивали свою адскую трубу и открывали зарядный ящик.

— В корпус не бить! — Штабс-ротмистр метался между пушкой и стрелковой цепью. — Только под колеса! Гранаты — дымовые, осколочных не брать! Первое отделение, бегом в рощу, отрежьте им путь!.. Сдавайтесь! — закричал он в рупор. — Выходите из броневика, подняв руки! Считаю до тридцати, потом открываю огонь! Раз! два! три!..

Броневик тупо жужжал мотором, башенка не шевелилась, дверцы оставались закрытыми.

— …тридцать! Орудие — пли! Удальцы, в атаку!

Пушка взревела, выплюнув хвостатую ракету, у колес броневика взметнулись дым с огнем, полетели гранаты, лопаясь пухлыми белыми облачками, а жандармы с нестройным «Уррра!» кинулись со всех сторон к машине.

— Сейчас старший скажет: «Нас надули». — Огонек, подобрав юбки, ломился через заросли вдали от поля боя. Девчонки спешили за ним. — Потом скомандует: «В седло!» Верхом они быстрее нас. Если я не ошибся… — он встал на цыпочки, стараясь заглянуть поверх кустов, — …до жилья челяди мер сто. Или добежим, или нас сцапают как кроликов. Пригнитесь!

— Что нам, на полусогнутых бежать, по-черепашьи? — сердито спросила принцесса.

— Все ваш фасон долгополый! — прошипел в ответ парнишка. — С ним на ровном месте спотыкнешься. Носили б юбки покороче… или верховые брюки!

— Вы советуете нечто непристойное, — шикнула Лисси.

— …и я с вами вырядился, как лопух! Да подвернитесь вы повыше, еле-еле ковыляете!

— Какое меткое сравнение, кадет! Где вы это вычитали? — полюбопытствовала Эрита.

— От батьки выучил, на слух, Ваше Высочество. Тссс! Присели и заткнулись.

Трое съежились на корточках у плотных зарослей. В мыслях у всех беззвучно тикали часы, жандармы ставили ноги в стремена и вскидывались в седла. Вот-вот погоня.

— Э, куда обед повез? — окликнул грубый голос издали. Цокали мелкие копыта — мул, похоже, — шуршали колеса по камню дорожки.

— К дирижабелю, гере ефрейтор! Их Высочество велели закусь и горячее на эту колбасу грузить. Они нынче в воздухе кушать изволят.

— А-а, ну валяй. Нет, постой-ка. Пива много взял?

— Сорок бутылочек-с.

— Холодное?

— Прямо со льда.

— Дай-ка пару, горло сполоснуть.

— И я с вами. Где две, там и три.

— Верно, поварешка. Будь здоров!

— С моим почтением!.. Духота, страсть. Не то что небо — голову туманит. Наш кладовщик рехнулся, ему лед к голове кладут.

— А что так?

— Свинья привиделась. В окно запрыгнула, хап окорок, и с ним обратно.

— Свинья?

— Пегая, хвост как полено.

— Что-то все на свиньях помешались… Сатти из второго эскадрона тоже бредит, по свинье палил. День смурной, вот в чем дело! Звезды падают, порча кругом. Это Красная дева мутит, еретица…

Огоньку почудилось, что он услышал скрип зубов Эриты.

— Ну, бывай, кастрюля! Чаще с пивом проезжай. А я дальше пройдусь.

Над головами спрятавшихся пронеслись две пустые бутылки.

— Ваше Высочество, вы же не станете принимать близко к сердцу эти нелепые речи?

— Ах, ан Лисси, иной раз думаешь — лучше не покидать дворца! Или уехать прочь с материка, на остров… Когда ты на виду и на устах у всех, хочется жить инкогнито, чтобы не чувствовать их взгляды, не слышать их шепотов… Невыносимо трудно быть собой, какая ты есть.

— Барышни, давайте мы не будем изливать тут душу, а лучше быстренько перебежим аллею. Этот болван ушел. Вы слышали? Принц улетает до обеда.

— Так, и что вы предлагаете, кадет?

— Я не больно умен, — Огонек пытался почесать затылок по привычке, но рука уткнулась в кружева чепца, — однако думаю, что вся обслуга будет виться возле эллинга. Значит, у ангаров останется по караульному, не больше. Он авиатор — а какие у него леталки?

— Легкий ракетоплан, два планера. Кадет, а вы… — Эрита с удивлением взглянула на него. — Однако Купол обучает вас на славу.

— С ракетой я не справлюсь, а планером рулил. Раз пять с инструктором, а после сам. Это шанс, барышни. В кабину втиснемся; где двое, там и трое… вы же не толстушки. Ширкнем у них над головами и — свобода! Если, конечно, не предпочитаете по-лунному.

— Я не готова. — Принцесса вновь ощупала горло. Она слегка сипела. Лис почувствовала себя виноватой.

— Прошу прощения, Ваше Высочество, если я слишком…

— Боже мой, ан Лисси, о чем вы?

— Прошу прощения, в полетах не опытна. Наяву я этого не делала…

— Значит, планер? — загорелся Огонек.

— …зато умею пилотировать ракету, — тщательно скрыв гордость и потупив глазки, скромно закончила Лисси. При всем почтении к ан-эредите она сдерживалась, чтобы не показать принцессе язык: «Вот, вы с кадетами целуетесь без всякого стыда, а летаете просто как ведьма!»

— Вас-то кто учил? — упавшим голосом спросил кадет, горько мучаясь, что его обскакала юбка.

— Батюшка. Он говорит, что благородная девица не должна уступать своему будущему избраннику ни в чем, кроме природной женской слабости. Только… мы оставляем здесь Бези, Лару и Хайту — хорошо ли это с нашей стороны? Я с ними связана клятвой.

— Ну, Хайте вы сказали, чтобы оставалась дома — вроде она послушная девчонка. Сидит себе и гладит свое чудище. А Лара с Бези — уверен, они в безопасности, — убежденно сказал Огонек. — Принцу медиумы нужны как воздух. Им ничто не угрожает!

Пляска смерти

— Ты боишься? — вполголоса спросила Лара у Бези.

— Не очень, — ответила девушка растерянно. — Я родилась под землей. Там не страшно.

— А мне туда совсем не хочется, — призналась Лара. — Почему все так сразу? Нас даже не судили. Просто он сказал от злости, не подумав… Я же честно говорила! Если он мятежник, должен сдаться императору, а он на нас набросился…

— Говорят, он был плохим мальчишкой, — озиралась Бези, будто старалась перед дальним путешествием запомнить парк, в котором столько прожила. — Любил заводные игрушки, а когда они портились, он их разбивал об угол. Вот и с людьми так же.

Деревья казались необычайно свежими. Они дышали и помахивали ей ветвями, провожая, а листва была такой яркой и сочной, что Бези могла различить каждую жилку. Даже травинки выглядели как живые волосы на теле.

— Он тебя любил? — Лара перешла на доверительный и осторожный шепот.

Все, что касалось любви, сильно волновало ее после девичьего посвящения, хотя она старалась не показывать, что нежности ей очень интересны — смеялась и вышучивала тех, кто принимал ухаживания ребят.

Но теперь, перед концом, надо успеть — выспросить ту, которая уже бывала с парнем. И с каким! Лучший жених империи…

Хоть он злодей, но дьявольски хорош. Девчонки из прихода Радуги Приморской в Гагене даже дрались из-за того, кто красивее — принц Церес или астраль-поручик Барек, который первым облетел вокруг Мира по орбите. И неважно, что обоих они знали только по картинкам — настоящая душевная любовь так велика, что можно по картинке обмирать и целовать ее под одеялом.

— Не знаю, как это называется — любовь или иначе, — сумрачно отозвалась Безуминка. — Ему нравятся тонкие и стройные. Я оказалась в его вкусе. Только молчаливая. А птичка должна петь.

— Что значит — петь?

Бези взглянула на Лару и вдруг поняла, что любознательная Ласточка не узнает, как поют, запрокинув лицо, жаркое от поцелуев. Это останется для нее сладкой тайной.

— Петь без слов. Он научил меня.

— Он ласковый?

Отвернувшись, Бези беззвучно заплакала.

— Я не хотела тебя расстроить!

— Ласточка, какие мелочи!..

— Он просто шикарный повеса, — поделился шедший слева Тикен. — Куролесить начал раньше, чем в Бургон вселился. Спросить у старослужащих — такого порасскажут… Девка, что лежит на льду у Картерета — тоже его птичка. Принц многих осчастливил, только всем недоля вышла — кто в монастырь, кто под поезд.

— Ты, пингвин чешуйчатый!.. — вскипела Бези в слезах. — Яма рядом, а он принцевых девок считает! Молился бы лучше!

— Успеется, мне еще пива не подали. А ты, зная, какой он непостоянный, давно бы перестала ждать, когда в покои позовет. Я, между прочим, не навязывался, силой не волок, а честь честью ухаживал, хоть ты меня лаяла всегда…

Бези набрала полную грудь воздуха, чтобы выругать Удавчика как следует, но вместо брани получился долгий, с ноткой стона, вздох.

С перекошенной кровоподтеком рожи прапорщика на нее смотрел правый — добрый, сожалеющий и нежный — глаз.

«А ведь правда…»

— …но я тебя за все прощаю!

— Спасибо пребольшое, — с ядом поблагодарила Бези. — Мы в расчете.

— Надо было ванну пожелать. — От крайнего душевного смятения Лару повело на болтовню. — Там можно подольше поплескаться.

— И семеро с карабинами вокруг, — поддакнул Тикен.

— Да-а, ваш полк все норовит иметь задаром!

— Фу, — поежившись, дернулась Лара, — я позабыла про жандармов.

Забыть про них можно было лишь со страху — конвой топал сзади, держа карабины в руках, а следом шагало сборное отделение — те, кого подвахтенный поручик смог согнать в расстрельную команду. По случаю общей тревоги пришлось брать всех незанятых, включая легкораненых и арестантов — так отделение возглавил Сарго с перевязанной башкой, а в строю шел битый по морде унтер Валган, разукрашенный точь-в-точь как Удавчик. И корнет, и унтер выглядели впятеро мрачнее туч, которые сгущались над Бургоном.

— Как бы дождичку не грянуть, — бурчало отделение.

— Цыть, скоты! — рыкнул Сарго, метнув взгляд через плечо. — Расквакались к дождю, жабье…

— Нельзя невинную стрелять, — бубнил себе под нос кто-то из новых, тоже взятый с гауптвахты, где сидел за самоволку. — Это грех, потом не смоешь.

Он страстно хотел, чтобы его услышали и за возмутительные пререкания отправили хоть в тюремный замок, лишь бы не участвовать.

— Измена, брат. Бывает, что и дети виноваты, — заметил старший, опытный. — Вот поедем усмирять волнение, увидишь.

Возглавлял печальную процессию поручик со священником. За ними плелись солдатики роты обеспечения с шанцевым инструментом на плечах.

— Могила общая, — четко пояснял поручик командиру землекопов. — Две меры длиной и глубиной, а шириной… — Он оглянулся, смерив на глаз троицу приговоренных, — две с половиной. Аккурат поместятся.

Святой отец из казарменной церкви едва чуял землю под собой. Только что, половины дня не миновало, как у храма уложили семерых, кровь и трупы, и вдруг приказ Его Высочества: «Напутствие и покаяние перед казнью!»

— Гере поручик, нет ли судебной ошибки? Быть может, следует устроить разбирательство?..

— Да как вы… — расширил глаза офицер, — как вы смеете, почтенный отче? Это приказ самого принца!

— Но среди них две девушки. Они штатские.

— Они военные по званию. Оставьте ваши разглагольствования, выполняйте что положено.

Последними в колонне волоклись флейтист, горнист и барабанщик. Эти вообще не знали, для чего их привлекли. Юный барабанщик изнывал от ужаса и жалости. Он едва краем глаза увидел среди троих девчонку и хотел взглянуть поближе, но забегать вперед нельзя.

— А во что у вас верят? — не унималась Лара, лишь бы чем-нибудь отвлечься.

— В три звезды — Санкари, Урагу Дано и Аланги. Это звезды пути, конец и начало. Санкари — ваш Мир. Значит, весь путь я прошла…

— И куда вы… уходите?

— Ну, это темное место, где спят. Потом люди опять прорастают на свет.

— Я ничего плохого не сделала. — Лара говорила больше для себя, чем для Безуминки. — Я в темное царство не пойду. Или к ветрам, или выше.

— Нет, выше — это для господарей, мудрецов и вольных. Мы, — Бези горько улыбнулась, — как пата хайджи, лежим, пока нас не согреют звезды.

— Язычество, — определил Удавчик. — Слушай, это хорошо! Скажи, что примешь веру Грома — день отсрочки! Такое дело обязательно уважат. Принц обожает ученых попов, к нему то и дело снуют — то столичные, то из Церковного Края.

— Не буду, — уперлась Безуминка. — Я много что нарушила, но веру не сменю.

— Ну и напрасно!

Запыхавшись, колонну догнал рядовой с бидоном пива.

— Целый галлон выклянчил! Кружка Тикену, нам остальное — помянуть.

— Голова! Дай хлебнуть.

— Эй, кто там губы раскатал? — встрепенулся недремлющий Сарго. — Забыл, сволочь, — кто пил перед покойником, тот дня не проживет. Спешишь? Пей, сынок, счастливо сдохнуть!

Показалось роковое место — ровная лужайка, где жандармы врыли рядком три свежеотесанных столба. Вспотевшие, сняв форменные куртки, служивые курили, сидя на травке.

— Ну, слава Господу, не нам могилу рыть! Благодарствуем, гере поручик, за подмогу.

— Молодцы, ребята, славно потрудились. А теперь — в сторонку.

У Лары начали подкашиваться ноги. Как, тут и жизни конец? В такую серую погоду? Хоть бы солнышко светило!..

— Мое пиво, — потребовал Удавчик. — Я с чужих рук не пью!

— Освободите их пока. Пять минут на желания, десять на молитвы.

— Поручик, а вы пробовали выкурить за пять минут три папиросы? — спросила Бези. — Мне дурно станет.

— Ладно. Но с условием: погасла — значит, выкурена.

— Махнемся? — потерев запястья, Удавчик взял кружку. — Меняю полкружки на папиросу. Лари, ты пивка не хочешь?

— Да. — Голос у Лары дрогнул.

— Суан, жадоба, ты куда бидон-то поволок? Барышня пить просит, а он…

— Так я товарищам!

— Родной, тебя еще цистерна ждет, а барышне осталось жизни на стакан. Гляди, последним словом прокляну…

Как всякий безбожник, Суан втайне побаивался поповской братии с ее обрядами и заклинаниями. Правда, Тикен рукоположения не получал, но кто знает, чему он в семинарии обучен… Ворча, рядовой таки вернулся. Лара хлестнула полкружки, не заметив крепости и вкуса. Ох!

— Музыканты! — крикнула она пронзительно.

— Что играть прикажете? — насупился флейтист, неловко держа инструмент. Барабанщик сопел, сопел, глядя исподлобья на отчаянную девчонку, а потом стал всхлипывать. Такая хорошая!

— Вон из строя, — приказал поручик. — Шагом марш в казармы. Шесть суток ареста.

Девчонка выбрала «Кошачий танец» — музычка не строевая, для гулянок, но знакомая флейтисту.

— Пивко что надо, — смаковал Удавчик. — И табачок забористый. Как ты его смолила? Надо луженое горло иметь… Ага, попалась! — вдруг толкнул он Безуминку локтем.

— Ты что? — Она заморгала.

— Из одной посуды пьем. У нас это — только по любви.

— Поздно. — Бези перестала казаться колючей, как обычно. — Но так и быть — допьем, поцелуешь меня. Эй! не спеши допивать!

Лара оттанцовывала, стараясь крепче ударять в землю каблучками, флейтист наяривал, да и горнист ладно трубил. Барабанщик шаркал ногами, удаляясь и то и дело оглядываясь.

— Ласточка-то — плясунья! С ней бы на вечеринку…

— Кобель ты, Удавчик. Кстати, и она пила из кружки — с кем у тебя любовь, а?

— …только это не «Кошачий танец».

Стряхнув с ума плывущие, словно туман, мысли, Безуминка прислушалась к топоту Лары.

«О, звезды… Что она делает?»

— Не тяните время. Кайтесь, молитесь — и к делу, — поторопил поручик. — Отделению — построиться! Корнет Сарго, будете командовать залп.

От услуг попа Бези отказалась, зато Тикена поцеловала — всем на зависть. Троицу подвели к столбам и начали пристегивать. Валган постарался, чтобы ему досталась младшая.

— Что, крошка, сорвалась карьера? То-то.

— Валган, тебе мало врезали, — сказала Бези.

— Кто-то говорил, что потанцует на моей могиле, — ухмыльнулся ей Валган. — А получилось все наоборот. Я вас лично землей закидаю.

— Унтер, чего копаешься? В строй! — заорал Сарго.

Поручик, хлопая себя стеком по голенищу, отошел в сторонку с линии огня. Порядок известен: «Заряжай», «Целься», «Пли!»

Лара зажмурилась. Нет-нет-нет. Так не должно быть!

«А почему нам глаз не завязали?» — прыгнула глупая мысль.

Захотелось позвать маму.

В тишине щелкнуло. Кто-то взвел курок.

Потом раздался грубый мужской голос:

— Гере поручик, если вы рот разинете — пуля в лоб. Ясно? Ответ — кивком.

Говорил Сарго.

Лара приоткрыла глаза.

Кривоносый здоровяк держал поручика на прицеле своей пушки — длинного флотского револьвера. Старший офицер замер, не понимая, почему так повернулось. Оцепенел и строй жандармов, и священник — все, кто присутствовали.

— Он мой товарищ, — цедил Сарго, не меняя позы. — Я командовать не стану — и другим не дам. Всем оружие наземь и шагом марш отсюда.

Первым спохватился барабанщик, так и не нашедший сил уйти — сняв и бросив барабан, кинулся освобождать… кого? Того, кто ему приглянулся.

Вторым очнулся унтер:

— Он с ними заодно! Измена!

Валган передернул затвор и вскинул карабин к плечу, но корнет оказался проворней — повернув ствол, он продырявил Валгану башку. На соседей унтера брызнула кровь.

Тут Бези, в отличие от Лары лихорадочно смотревшая по сторонам, увидела нечто, заставившее ее крикнуть во весь голос:

— Сарго! ложись!!

А вот барабанщик это «нечто» заметил и рухнул ничком раньше Сарго.

В десятке мер справа земля бесшумно открылась как люк, оттуда поднялся по пояс гривастый брюнет в белом комбинезоне и темных очках. В обеих руках его были странные штуки, блестевшие, словно стеклянные — и он держал их как оружие.

Послышались частые хлопки — в такт им из стеклянного оружия выбрасывался бледный дым.

Жандармы не просто падали — их отшвыривало на меру-две, прежде чем они валились мертвыми.


«Гордый», дирижабль Его Высочества, был создан на воздухоплавательной верфи в Эренде. Его проектировали, используя новейшие научные достижения. Построенный по последнему слову техники, «Гордый» мог смело тягаться в скорости и маневренности с лучшими машинами ВВС и Морфлота.

Правда, в корабельном реестре он числился не боевым, а легковооруженным дирижаблем разведкласса. Атаковать корабли и объекты с зенитными орудиями ему запрещалось. Для боя на «Гордом» имелось лишь пять картечных установок, зато удобства — как на океанском пароходе! Уютные спальные каюты, изысканно меблированный салон, великолепная столовая, а в электрических холодильниках — запас деликатесов и вина на неделю полета.

Чаще всего, когда стартовая команда выводила «Гордого» из эллинга, это означало, что принц решил покатать по небу свою очередную птичку. Над морями, над горами, выше облаков — так романтично!

Экипаж «Гордого» в полете жил куда скромнее — тесные каютки с гамаками, узкий коридор, суп на балластной воде, сухой паек.

А если на борт грузились свитские или жандармы, экипажу приходилось уплотняться, как галетам в пачке.

Вдобавок корм для пассажиров! В кладовках он не помещался — впихивай в подсобки.

— Не взлетим, — пророчил штурман. — Мы перегружены.

Всех взвешивали, как мешки с зерном. Младший помощник записывал в блокнот, сколько балласта слить, чтобы корабль не утратил подъемную силу.

— Подняться не успеешь, а уже воруют! — прибежал кладовщик с жалобами. — Гере подпоручик, поглядите, безобразие какое! По бумагам — выдано для штурмовых жандармов сорок фунтов конской колбасы…

— Отстань, не до тебя.

— …в ящиках, копченой, — нудил кладовщик. — Ящики в наличии, а колбаса тю-тю. Сам в корме ставил, а полчаса не прошло — сгинула! Прикажите караул на задний трап поставить…

— Как, вся пропала? — Младший помощник оторвался от цифр, мельтешивших в глазах.

— Будто зубами ящики взломали. Тут же, в подсобке, и сожрали часть — хвостики разжеваны и по полу расплеваны.

— Не бредь, какое там «разжеваны» — ее и с голодухи не откусишь, до того копченая.

— Обязан доложить — вот я и рапортую. — Кладовщик обиделся. — Прошу покорно записать — продукт расхищен.

«По ранцам, что ли, распихали?..» — гадал младший помощник, злясь про себя на вороватых жандармов. Куроцапы. Привыкли обыски устраивать, все к рукам липнет. И ладно бы на усмирении!.. Бардак в Бургоне — тащат прямо на глазах, будто хозяин помер!

«Если с собой взяли, это на вес не повлияет».

Кладовщик не унимался:

— И на пол нагадили. Моторист там поскользнулся, ногу подвернул.

— Тьфу! Уйди со своим рапортом… к старпому! Кто нагадил? что?

— С ведро навалили, — смутился кладовщик в сомнениях. — Не поймешь, какая грязь. На вид вроде дерьма…

— Может, жестянку с яблочным пюре разлили?

— Там меньше помещается! И пахнет яблоком, а не…

— Иди, иди отсюда. Все прибрать и вымыть — вот-вот Его Высочество нагрянет, а на корабле весь пол в дерьме! Чтоб блестело. Не успеешь — на землю спишу.

Кладовщик вмиг исчез, словно та колбаса. Летные часы оплачивают втрое, кому охота их терять?

В эллинг вошел стартовый взвод. Бестолковица, всегда царящая перед отправкой, кончилась криками: «Поясные веревки — в кольца! Швартовые — отцепить! К выходу — шагом марш!» Солдаты напряглись как бурлаки, громадная сигара дирижабля величаво поплыла через раскрытые ворота.

В аллее, шедшей от Большого дворца, показалась мотокарета принца. Жандармы у места посадки построились, как положено при встрече высочайших особ; командир отделения обнажил саблю и вскинул подвысь.

— Его Императорское Высочество… принц-наследник Церес!

— Ура!!

Милостиво кивнув, принц помахал им рукой в белой перчатке.

Все идет отлично. Ветер северо-западный. Через два часа «Гордый» будет над столицей.

Церес вышел из кареты, с дирижабля опустили передний трап, капитан почтительно откозырял:

— Корабль к старту готов!

— Благодарю за службу, друг мой.

— Ваше!.. Ваше Высочество!.. Обождите!.. — донесся надрывающийся голос, потом затренькал велосипедный звонок. По той же аллее гнал вестовой жандарм — снова Визи, который был сегодня нарасхват. Так вышло, совсем парня загоняли. Даже на расстреле Тикена не побывал, не поглазел — во жалость-то!

— Срочная!.. с телеграфа, только что получена. — Подкатив, он протянул депешу.

«Наверняка — рапорт по плану „Помин-день“» — Церес развернул бумагу с радостным нетерпением.

Вчитался.

В первое мгновение его мысли смешались, он почти не понимал смысла записанных телеграфистом слов. Затем Цересу показалось, что тень «Гордого» сгустилась чернее ночи, а сам дирижабль стал тучей, в которой скрыта молния, готовая ударить и испепелить на месте.

Между тем телеграмма звучала весьма сухо и корректно:

«Ваше Императорское Высочество!

По поручению Их Императорских Величеств почтительно довожу до Вашего сведения, что ныне, полевика 11-го дня 1843 года Э. Г. в 9 часов 45 минут дополудни Их Величества Высочайше повелели освободить Вас от обременительных обязанностей главнокомандующего сухопутными войсками Синей половины и командира отдельного полка полевой жандармерии. О дальнейших предписаниях Вам будет сообщено лично в резиденции Его Синего Величества, куда Вы приглашаетесь сегодня к позднему обеду.

С неизменным почтением —

Главком сухопутных сил С. П., Начштаба С. П. генерал-фельдмаршал герцог Лебен».
На какое-то время принц перестал думать.

Он ощущал себя висельником, под которым открылся люк эшафота.

Случилось все, чего он втайне опасался.

«Проклятая девчонка! Надеюсь, ее уже пристрелили. Как она сказала?.. „Без связи вы просто красивый мужчина“… Связь. Даже световой телеграф — в их руках. Я — полководец без армии. Что меня ждет? Душеспасительная беседа государя-отца, усмешка Красного царя и почетная ссылка. Газеты назовут это ответственным и важным назначением… в отдаленную провинцию, на острова, под надзор людей, верных отцу… Кроты? Если они выступят одни, их разобьют».

Седой герцог Лебен нанес точный удар — назвал время явки.

По сути, это предложение капитулировать с честью, по правилам — опустить флаг, сложить оружие и сдаться.

«Тот, кто не явится — мятежник, верно?»

Цересу было нестерпимо представить, как он сходит по трапу на столичном аэродроме, и его вежливо оцепляют белогвардейцы. Штурмовых жандармов тотчас оттеснят, разоружат. «Пожалуйте в карету». С эскортом — а вернее, под конвоем, — в резиденцию, слушать отцовские нотации.

«О, государь умеет выговаривать! Отчитает как нашкодившего школьника… И что же, я должен стерпеть это, склонив повинную голову? Раскаяться в том, что хотел объединить и усилить империю? Отречься от союзников и планов?.. Ни за что!»

Все это пронеслось в его уме за несколько секунд. Складывая и пряча в карман депешу, принц уже принял решение. Он направился к трапу, бросив капитану на ходу:

— Взлетаем.

Торопясь за ним, командир «Гордого» бросил сердитый взгляд в сторону кормы. Что там?.. балласт вытекает?

— Быстро выяснить — исправен ли клапан, — прошипел он старшему механику. — Устранить течь немедля! Пропесочь всю вахту. Кто допустил утечку — фамилию в послеобеденный рапорт.

— Отдать корабль в воздух! — выкрикнул стартер.

Поясные веревки упали, качнулись швартовые тросы, и «Гордый» начал плавно подниматься над Бургоном.

Оказавшись в командирской рубке, принц жестко приказал капитану:

— Маршрут изменяется. Курс на северо-запад, полным ходом. На сколько часов лета запас в батареях?

— При встречном ветре и большой скорости… — Капитан немного растерялся. — Часов на десять, Ваше Высочество. Согласно распоряжению, расчет был на короткий рейс. Куда изволите лететь?

— В Церковный Край.

Государство попов и монахов на блаженном полуострове Кивита — лучшее место, где мятежник может скрыться. Главное, ревностно исповедовать веру Грома… и быть влиятельной персоной, близко знакомой с важными церковниками, тогда гостеприимство святых отцов тебе обеспечено.

«Эти не выдадут. Вейцев можно запугать — послать эскадру или дирижабли, пригрозить бомбардировкой, задерживать их корабли, — а попы не таковы. Гром от края и до края, Край Святых — Его оплот!Отец Кивиты взбаламутит всю империю, если встанет вопрос о моей выдаче. А потом… потом я сумею вернуться во славе. Осиянный молниями…»

— Тысяча восемьсот миль. — Карту северного побережья капитан помнил наизусть. — Если ветер окрепнет, останемся без энергии.

— Делайте что угодно, только доберитесь до Кивиты. Я намерен ужинать с монахами.

— Это будет очень поздний ужин, Ваше Высочество. В лучшем случае мы долетим ближе к полуночи.

— Хоть за полночь — все равно вкуснее, чем поздний обед в столице. Полный вперед!

— Гере капитан, — обратился к командиру наблюдатель, — с запада к нам движется «Дочь Ветра». И… еще два корабля от земли поднимаются!

— Отойди. — Принц отпихнул унтера и сам припал к окулярам.

«Дьявольщина. Они пригнали дирижабли ночью и держали их на штопорах, в оврагах. Теперь все кинулись за нами вслед. Эскорт!.. Точнее, конвой».

— Раскрутите винты, как только можно. Надо оторваться и уйти от флотских. Сумеете?

— Попытаюсь. Мы быстроходней. Поднимемся в облака, тогда…

Он не успел договорить: «…они нас потеряют». В рубку зашел старший механик с крайне озабоченным лицом.

— У нас неполадки, гере капитан. Вылилось бочки полторы балласта из левой задней емкости. Течь заделывают, но…

— Гром небесный, какое такое «но»? Вы определили, почему утечка? — заклекотал капитан, до нервного звона взведенный сыпавшимися на него приказами — изменить курс, лететь к попам, уходить от морских разведчиков. Что за игра в догонялки? А тут еще — едва взлетели! — потекла балластная цистерна.

— Если я не ошибаюсь, — неуверенно продолжил офицер, — кто-то прогрыз стенку емкости.

— Порезал? — Принц насторожился. — Вы подозреваете диверсию?

— Прогрыз, Ваше Высочество. Ножом или штыком так не раскромсаешь. Это трехслойный армированный каучук. Он разодран в лохмотья. Явно не человеком.


Даже без привязи Лара не могла сделать шаг от смертного столба. Сама как столб одеревенела.

Сперва муки ожидания, потом вихрь кровавого кошмара, меньше минуты бушевавшего перед глазами — такое выдержать под силу только закаленному бойцу, и те порой ломаются. А для девчонки это слишком большое испытание. Язык во рту застыл, тело охватывал то жар, то холод. Ум отказал — мыслей не было, сплошная пустота.

Окоченеешь тут, когда при тебе убивают людей, и саму вот-вот застрелят!

В голову волнами шепота лезли неразборчивые, едва слышимые голоса — тревожные, злые, панические, — и чьи-то чужие чувства, страх и растерянность. Словно деревья в парке перешептывались.

— Барышня, — лепетал барабанщик, осторожно тормоша ее за плечи, — вы на меня не сердитесь. Я же ничего… Я нестроевой… Вы поплачьте, легче будет.

Касабури не всех уложил насмерть — могильщики и музыканты, стоявшие в сторонке, под раздачу не попали. Остался невредим священник, сжавший в руках Божье Око и даже сейчас без остановки шептавший молитвы. Стонали и корчились двое подранков. Сарго прошелся среди павших, внимательно поглядывая на одного, на другого.

— Что ж ты… — прохрипел ему раненый, держась за окровавленный живот.

— Помочь? — хладнокровно спросил корнет, показав револьвер. — Не выживешь.

— Иди… к дьяволам!

— Ну, как знаешь. Я по-товарищески. — Сарго ногой отбросил карабин раненого подальше — от греха, вдруг в спину выпалит.

Шедший следом Касабури докончил работу кинжалом — ни крика, ни звука. Умелец!

За второго, что старался отползти, Сарго заступился:

— Этого не трожь. Малый неплохой, я его знаю.

— Будь по-твоему, воин, — кивнул подземный.

— Вы! — окликнул Сарго уцелевших. — Взять раненого — и марш его к лекарям. Но глядите, сукины сыны! кто вперед всех с доносом побежит — найду и порешу, как бог велел. Всем врать одно: заплутали, а его нашли в аллее. Ты тоже помалкивай, — добавил он для раненого.

— Не учи ученого, — проскрипел тот зубами от боли. — Я раньше вырублюсь, чем эти ослы меня дотащат…

— Без обид, лады?

— Уматывай!

— Вы милосердны… — наконец-то поп вдохнул так, чтобы заговорить.

— Не, я жандарм. — Сарго отмахнулся. — Вон, кроту скажи спасибо…

— Излишне, — молвил Касабури. — Убивать жрецов и безоружных запрещено обычаем.

— Кстати, святой отец, молчанка и тебя касается. Проболтаешься — и в храме грохну, прям у алтаря.

— Думала — не дождусь, когда ты явишься. — Отряхнувшись и оправив платье, Бези поспешила к Касабури. — Нас чуть не убили, где ты пропадал?

— Я бежал быстро, как мог. Слухачи сразу передали, что меня зовут, и назвали место. Но теперь мне трудно возвращаться. Я убил слуг Синего повелителя…

— Говори по-нашему, если умеешь! — поморщился Сарго. — А вообще ты — толковый стрелок, уважаю. Дружить будем?

— Если позволит господарка Лисси и мои товарищи. Она скрепляет наш союз, мы поклялись на ней.

— Союз? Чей, какой?.. Э, Бези, ты с кротами помирилась? Ну, дела!..

— Да, представьте себе, гере корнет, — подошел Удавчик, вооружившись револьвером поручика и чьим-то карабином; все карманы его были набиты патронами. — Я в клятвенном союзе с ан Безуминкой и теми девочками, которых мы доставили позавчера.

— Молодец, прапор, ловко примазался! — с завистью одобрил Сарго. — Насчет баб ты никогда не мешкал, чтоб втереться…

— Давайте его примем. Я за корнета ручаюсь. Не человек, а фугас! За своих горой стоит.

— Веселишься, как с петли сорвался… — покосилась Бези на Удавчика. — Проснись, прапор! нам драпать надо, пока нет облавы! Лара никакая — если идти не сможет, понесешь ее, ты понял?

— Что ты, Бези? Тикену нельзя девчонок доверять.

— А кто стрелять будет, пока твои руки заняты?

— Крот! Он себя показал, парень надежный.

Касабури ощупал запасы в карманах:

— У меня осталось только две обоймы.

— Ничего, ножом отмашешься. А в упор и Тикен не промажет… может быть.

— Хватит меня шпынять! Куда бежим, компания?

Барабанщик бережно подвел к ним Лару, у которой явно заплетались ноги. Она жалобно постанывала, блуждающим взглядом скользя по трупам, лежащим вокруг.

— Меня возьмите, — попросился юный музыкант, уловив вопрос Удавчика. — Они расскажут, как я барышне помог, меня накажут…

— Вот не знаю, — Сарго потер кривой нос. — Пока я на губе сидел, кое-что слышал, да еще с утра рассказывали… Нелады в Бургоне, дело кренится куда-то. У застав белогвардейцы встали, моряки вокруг летают. Медиумов ищут — как сквозь землю провалились… Пара нарядов с постов удрала. Беги-ка ты, малец, к садовникам! Держи унцию, дашь им за молчание. Там отсидишься день-другой — глядишь, все переменится.

— Да, — медленно, неловким языком заговорила Лара, словно в трансе, — так и будет. Все разбегутся, как пчелы без матки. Я слышу…

— Без шлема?.. — удивился Тикен. Мигом спохватившись — можно заглянуть в эфир! — он снял карабин с плеча и прижал ко лбу холодный ствол.

— Внимание! Говорит Пекарь с борта «Дочери Ветра» — вижу взлет «Гордого».

— Всем машинам — сняться со штопоров!

— Принц улетает! — возбужденно сообщил Удавчик. — Я поймал перекличку парней Купола. Они на кораблях, рядом, стерегли вылет.

— Воруют. Тащат из дворца, — вещала Лара, полуприкрыв глаза и вскинув лицо. — Ждали, когда господин уйдет… Кто-то понял, что все рушится.

— Тикен, живо, ствол, — прошептала Бези, чувствуя уникальный момент. — Ей к голове. Нежно. Мягче. Не спугни… Ла-а-асточка…

— А? — Лара покачнулась, сомкнув веки. Барабанщик подержал ее — ласково, как только мог.

— Гляди на дворец Птицы-Грозы. Не глазами. Гляди…

— Вижу.

— Сколько там жандармов?

— Один… два… все. И старик. А внизу…

— Там ледник, не смотри.

— Они живые! — очнувшись, со слезами закричала Лара. — Они дышат!..

— Тише. — Бези крепко обняла ее и стала гладить, утешая. — Они спят. Идем скорей отсюда, тут страшно. — Затем она властно взглянула на Сарго. — Корнет, мы идем к профессору.

— С какого дьявола?! Чем дальше от этого сморчка, тем лучше! Ломанем-ка через рощу, там конный не проедет, а дальше оврагом…

— Ко мне обращаются — ан штабс-ротмистр!

Верзила невольно встал по стойке «смирно».

— Как старшая по званию, — чеканила Безуминка, — я вам приказываю — следовать во дворец Птицы-Грозы, разоружить охрану и арестовать Рикса Картерета. Если хотите заслужить помилование — выполняйте.

— Сарго, она права. — Удавчик закинул ремень на плечо. — За свои шкуры надо платить. Чертов хрыч собрал там тьму научных данных, надо наложить на них лапу — и сдать, тому же графу Бертону. Глядишь, поблажка выйдет. Если провороним, он спалит все записи, чтоб никому не достались. Рикс — такой!

— Самим в западню лезть… — заворчал корнет.

— Проверено — все двери с электрического пульта запираются. Вдвоем — особенно с тобой, — от батальона отобьемся. Или втроем?.. — он поглядел на Касабури.

— Мог бы и не спрашивать, — пожал тот плечами.

— Малый, кыш к садовникам!

— Вы только берегите барышню, — пятясь, вздохнул барабанщик.

— Все, прошло? — прижав Лару к себе, спросила Бези. — Принц — болван, что списал тебя. Другой бы велел, как фаранскую даму, в носилках таскать, чтоб ножками не заземлялась…

— Что это было? — Лара оглядывалась. Словно прошла через черный тоннель и очутилась в незнакомом месте…

— Я никому не расскажу. Тикен, и ты молчи!..

— Кто, я? Ни боже мой!

— А ты, Ласточка, если разволнуешься, закрой глаза и сосчитай до ста. Тогда оно пролетит мимо.

— Будто ветер дул сквозь меня…

— Не ветер — эфир. Иногда так подхватит — все слышно.

— Ладно девчонку дурить! — веселясь, Удавчик поудобней перевесил карабин, под руку. — Этого не угадаешь. А вот у Рикса — три шлема, мы с них полсвета покроем!

— Один на другой нахлобучь — большой охват получится.

— Вещуны проклятые, — сдержанно рычал Сарго, топая с оружием наизготовку. — Хоть бы раз послушать дали, что там ветер шепчет. Живут как не здесь, летают головой за облаками!..

— Они избранники звезд, мы им не ровня, — ответил Касабури, заправляя в пистоль обойму.

— Зато мы стрелять мастера. Тебя как звать-то, крот чернявый?

Опасный полет

— Тут не пролезть. — Механик с ручным фонарем заглянул во тьму под полом кормового коридора; товарищ держал его за пояс летного комбеза. — Разве мальчишка проберется, вроде вора-фортача.

В узком пространстве между черными маслобаками и надутыми тушами балластных емкостей шел треугольный лаз, вдоль которого змеились по скобам-подвескам провода итрубы.

— Гляди лучше! Все цистерны ровные?..

Потея от страха, механик пристально всматривался в лоснящиеся бока каучуковых мешков. Справа, слева — выпуклые, одинаковые. Здесь утечки нет. Где же льется?.. Если датчики не врут, то клапаны закрыты. Но из днища дирижабля рассевается серебряной струей вода. Ведро за ведром. Час-другой — и надо будет стравливать подъемный газ, чтоб уравновесить корабль.

Бух-бух-бух-бух — передавался внутрь по балкам рокот винтов, глухо отдаваясь в ушах. «Гордый» упорно шел против ветра, отрыв от морских дирижаблей мало-помалу увеличивался.

— Сзади чисто. Что за дьявольская напасть?..

— Этот корабль, — хмыкнул помощник, — надо раз в месяц от грехов отмаливать. И служить должен епископ, не ниже. Разве может быть нормальный механизм, если на нем катают потаскух?..

— Га! — донеслось из дыры в полу, откуда торчал зад механика с ногами. — А ты б свою кралю на борт не провел?

— Ни-ни. На военный корабль — никогда. Враз несчастья посыплются. Помнишь, Красную деву привели на броненосец, вроде в гости? Часу не прошло — гелий из движка как фуганет! Трех мотористов сдуло…

— Ну, ты сравнил. То ведьма натуральная, лучших кровей, а здесь просто девки. Их что на земле, что в небесах конфетами закармливать — одно и то же.

Помощник думал радикально:

— Блуд на борту — к аварии. Стюард ты, капитан или хозяин, но пассажирку трогать не моги. В море Мананту оскорбишь, а в небе — самого Громовика. Тут начнется — ремонт на лету, пожар в трюме и так далее.

— Про Мананту попу расскажи. Путевку в покаянный батальон получишь, за язычество.

— Путевку, не путевку — морячки Мананту чтят и жертвуют ему, кто пачку папирос, кто полтину, а то и свинку купят в складчину. На рейдере «Грозный», слышь, офицеры Мананте бычка посвятили, чтоб из похода вернуться. Ты долго там копаться будешь?

— Сейчас, вперед гляну.

Поворочавшись, механик вдруг задергался, заголосил:

— Вижу! Дева Небесная, что это?! Чудишша!

— Где? чего?

— Вытащи меня отсюда!!

Он вынырнул из подпалубной тьмы с выпученными глазами, отшвырнул фонарь и с грохотом прихлопнул снятый щит на место.

— Ох, спаси и сбереги! Каракатица, с глазами и с ушами! Во такая! — Как рыбак добычу, показал он руками во всю ширь. — Щупальцы, ползет и зубы кажет!

— Говорил тебе — когда на корабле похабство, там нечистая заводится! Давай бегом к старпому, — трясся второй. — А я к жандармам. Щиты поднимем, пусть в гадину стреляют с переду и с заду.

— Сдурел, в нечисть палить? Простым патроном не возьмешь, надо на пуле Око нацарапать, и с молитвой! Иначе все впустую, словно в дым стрелять.


С озорной патой Хайта набегалась до пота. Той вздумалось на воле порезвиться, видишь ли! Прыг да скок, еле догонишь. Ей вроде игры, а «маме» одна беготня. То сквозь кусты, то по лужайке вскачь. Играя, пата изучала мир — так в ней заложено при сотворении.

Еле догнала — пока проказница сосала воду из пруда, — а та как припустит! Один раз удалось вскочить верхом — и что же? Понесла Хайту на себе как всадницу, без всякого напряга. Тут громыхнуло, будто из оружия юницы Лары — раз, другой, третий! — пата рванула во всю прыть, унося «маму» от беды.

Иной раз казалось — она успокоилась, можно вести за ухо в дом, но стоит пате оглядеться, носом повести, почуять волю или корм — вновь пускается бегом. Сиганет в окошко, там крик, выскочит с мясом в зубах.

Приручать пату — дело для терпеливых.

Но мясом паточка делилась как родная. Прожует и отрыгнет — кушай, «мама». Значит, натура у ней добрая, отзывчивая.

— Ты что, не сыта? — спросила Хайта, проглотив жвачку пополам с липучей слюной паты, с душком ее желудочного сока.

— Ня, — вздохнуло чудище. Слопав копченую ногу мирского животного, пата раздобрела чуть шире, на ногах выросли когти. — Кусь, кусь.

— А если нас поймают?

— Ня.

— Ты никому на глаза не показывайся!

— Гу. Тяа? — Пата сунулась рылом к ноге Хайты, выстрелила язык-ремень и облизнула кровоточащую царапину.

— Да, из-за тебя ободралась, плохая детка!

— Тяа…

С боков из пасти появились трубки-хоботки, напружинились и плюнули на кожу струйками вязкой серой жижи.

— У, что умеешь!.. Какой ты породы?.. — Хайта отогнула вперед уши паты, забралась пальцами в пасть, поглядела с изнанки на губы. Знаков породы не видно. Может, свойства не определились, молода еще?

При отправке с Ураги мудрец объявил: зерна новые, свойств больше, чем в старых породах. Мол, на месте разберетесь, когда в землю вроетесь. А по прибытии послушать инструктаж не довелось — сразу накинулись миряне с бомбами, и корабль пустил в стороны корни-трубы, спасая молодь рабынь от огня.

«Интересно, уцелел ли кто-нибудь еще? Или только бойцы броненоски?.. Сейчас они строят в земле убежище, будущий стан. Потом начнут звать к себе… Нет, я лучше останусь с госпожой Лисси! Она такая миленькая».

Царапина едва не на глазах разгладилась и затянулась.

— Умница. Всегда так делай.

Дальше пата унюхала корм за стеной громадного строения и врылась под нее как настоящий земснаряд. Внутри висела на растяжках толстая, надутая махина, почти как боевой летун с Ураги, только вся круглая. В махину вела лестница, и пата поскакала по ступенькам.

Там, в тесноте и узостях, Хайте было уютнее, чем под чужим небом. Она не знала того, что миряне звали клаустрофобией. А пату и подавно узкие лазейки не смущали, она сжималась и одинаково легко ползала в любую сторону.

Людской шум и топот заставили их затаиться. Пата тихо жевала упругую стенку мешка, налитого водой.

— Ну вот, продырявила. Зачем грызла?.. Дай-ка и мне попить.

Где-то за переборками ожили, зарокотали механизмы. По трубам зажурчали жидкости, широкие воздуховоды шелестели под напором. Махина начала покачиваться.

«Похоже, мы летим, — без страха подумала Хайта. — Ничего, вернемся! Летуны всегда возвращаются на свои базы. Тут уютно. Есть еда, вода. Надо выждать, когда корабль причалит, и выглянуть».

Сытая и усталая, она дремала, когда над головой застучали ногами, потом кусок потолка поднялся, сверху ударил желтый свет, над головой свирепо взревели, загоготали мужчины. Сильные руки схватили Хайту, выдернули на простор, стали вертеть и мять. Вокруг скалились лица — бритые, усатые, — гремели голоса.

— Где ж твое чудище зубастое? Это краса, а не страшилище!

— Пулей с Оком, гришь? Не, тут надо по-хорошему.

— Безбилетница.

— Кротовка, гром в душу! Глянь, как по телу разрисована.

— Отрапортуем принцу: «Во, какая живность завелась!» Надо чаще подметать, а то дьяволы по углам зашуршат…

— Вот кто нашу колбасу сожрал!

Затисканная дюжиной ручищ, Хайта завопила:

— Пата!!

— Ишь, визгливая.

— Его Высочество ей голосок подправит. Петь научит.

Под полом зарычало. Жандармы смолкли, переглядываясь.

— Слыхал?..

Кто-то спустил ремень с плеча и перевел затвор.

Из проема в полу взметнулась пегая розово-серая образина, хамкнула пастью и, как тряпку, швырнула ближнего жандарма вдоль по коридору, сбив его телом с ног еще двоих. Отброшенный взвыл, схватившись за разорванное бедро.

— Стреляй!!

Не сробев, усатый вахмистр бахнул почти в упор, попав чудищу между свинячьей головой и жирным туловом. Уродина дернулась, кожа под пулей вздулась и лопнула, выплеснув бурую кровь, но жуткая тварь, казалось, презирала боль. Четырехглазая морда повернулась к вахмистру, пасть распахнулась, и острый язык выметнулся как меч, меры на полторы, пронзив жандарма через живот насквозь.

В следующий миг тварь протянула когтистые щупальца, сграбастала девчонку и ухнула под пол, тотчас исчезнув из открытого проема. Жандармы, сгрудившись у дыры, стали палить вниз, но без успеха — проворная туша сгинула как тень, даже неясно в какую сторону.

Зато в кое-что другое стрелки попали — из пробитого маслопровода струей зафонтанировала темная густая жидкость, затем снизу затрещало, заискрило, и пошел сизый дым. Пахнуло гарью. В коридорах раздались тревожные звонки.

— Отказал верхний руль. У левого движка упала мощность, — доложил рулевой, и почти сразу вслед за этим из переговорной трубы послышалось:

— Гере капитан, на борту тварь дьяволов! Она в подпалубном пространстве. С ней хозяйка, дьяволица. На корме опасность возгорания.

«Помин-день! — почти с отчаянием подумал командир. — Зря, что ли, предки учили: не пускайся в путь под выходной… Как полет начнется, так он и пойдет».

— Исправить привод верхнего руля, проверить левый двигатель! Тварь — найти и убить, дьяволицу — поймать. Быстро тушите, что там загорелось.

Облака впереди нависали, темнели, сгущались. Появилась хорошо знакомая всем воздухоплавателям кисея дождя — и через пару минут дождь зашуршал по оболочке «Гордого», занавесями спадая с боков сигарообразного корабля. Солнечная духота дня сменилась давящей сыростью.

Капитан буквально кожей ощутил, как в оболочке охлаждается несущий газ. Стрелка высотомера медленно поползла вниз.

Сзади, полуразмытые дождевой пеленой, маячили отставшие морские дирижабли — они шли правильным строем, перемигиваясь сквозь непогоду вспышками светового телеграфа. Вдали на западе, внизу, часто моргала наземная мачта.

— Рули высоты на подъем. Поддуть баллонеты, слить три бочки балласта. Уходим в облака.

«Там оторвемся, незаметно сменим курс, а починимся — опять на полный ход».


Когда сквозь Лару шел эфир, несущий голоса и чувства, она смутно уловила — кто-то понял, кто-то знает, что вокруг принца стянулась петля неудачи.

У простых людей такого чутья нет. Это пронюхал Ремень — один из медиумов, тонколицый парень, от гигаина бледный, синегубый как покойник. Хватило пары его намеков и ужимок, чтобы в казармах началось брожение.

Все вспомнили свои грешки, за которые им полагались кому каторга, кому тюрьма, кому веревка. Если полк расформируют…

Едва показались у застав белогвардейцы, служивых залихорадило. Самые пугливые дали тягу с утра, по росе, остальные выжидали. Свитские гвардейцы косились на синих с презрением — что еще можно испытывать при виде струсивших подонков, только по милости Его Высочества имевших воинские звания?

Волновалась и рота обеспечения — ну как начнется следствие? Потянут на допрос, станут выпытывать, кто-нибудь оговорит других, потом не выкрутишься.

Ремень, скрывавшийся в доме молочницы, не снимал с головы обруча, сидел с остекленевшими глазами. Без гигаина он прекрасно слышал государственный эфир — там кишели зашифрованные разговоры. Вокруг Бургона собралось с десяток выкормышей Купола…

…и вот один заговорил в воздухе, на борту «Дочери Ветра»!

— Они гонятся за принцем. Дело плохо.

— Не так плохо, как думаешь. — Друг похлопал Ремня по плечу. — Самое время о себе подумать. Пока белые в Бургон войдут, часа два у нас есть. Айда, пошарим по дворцу! Ты нам нужен — будешь слушать, как они подходят. За это тебе — лишняя доля в добыче.

— А свитские?

— А револьверы, ружья нам на что? Сунутся — крови хлебнут. Я с дворянчиками церемониться не стану. Ты что, струхнул, Ремень?

Вещун с пренебрежением скривился. Кровь!.. ее легко пролить. Но мараться?.. Надо сохранять достоинство, хоть каплю, даже если ты пал ниже некуда.

— Пойдем. Хабар не ждет, другим достанется. Чую, ты парень бывалый, в мокром деле руки мыл…

Ремень коротким жестом отказался. Где им знать, почему он в жандармах?.. О таких преступлениях надо помалкивать даже среди подонков. Иначе — позор на всю жизнь. А какой-нибудь честняга вроде Сарго скажет: «Утопить в отхожем месте».

В Бургоне начался грабеж.

Тучи сгущались, небо почернело. Вдалеке сверкнула молния, раздался громовой раскат. Порыв грозового ветра шевельнул деревья, затем ветер подул сильнее, и парк зашумел, трепеща листвой. Отчаянные души бежали к Большому дворцу, пригибаясь, держа карабины наготове.

Самые ушлые подкатили в броневике, наставили картечницу на двери.

Приклад ударил в бронзовый замок. По мраморным плитам забарабанили первые капли дождя. Звякнуло разбитое окно. Где-то сухо треснул выстрел, другой, послышался крик.


— Глазам не верю, — пожал плечами Огонек, выглянув из-за угла ангара. — Нет охраны!

— Что это значит? — спросила Эрита, посмотрев через его плечо.

— Ну, что здесь плюют на службу. Но мне так легче — не бить никого, не дурачить. Лишь бы ворота ангара открыть… а дальше ан Лисси знает, что делать.

Лис молча кивнула. Чем ближе они подбирались к крылатой ракете, тем страшнее становилось. Уже заметно дождило, но главный ливень еще не грянул.

«Я смогу. Я сумею. Иначе зачем я заявила, что умею?.. Но я действительно летала, правда! Только… один раз. И сзади сидел батюшка. Как там делают? Пуск гироскопа. Зажигание. Разбег. Штурвал на себя…»

— Вместе — навались! — позвал Огонек. Девчонки дружно нажали на створку, ролики покатились по рельсу, ворота стали открываться.

— Тут он, — довольно выдохнул кадет.

Небесного цвета машина стояла, раскинув плоскости. Под крыльями и сзади, у хвоста, висели цилиндры горелок с заостренными носами.

«Ой, сначала зажечь пусковые! Потом сбросить. Дальше загорятся маршевые… А вдруг не загорятся?»

— Вроде все провода на месте. — Огонек вернулся, обежав ракетоплан кругом. — Сейчас поставлю лесенку.

— Его надо выкатить!

Пыхтели, пыхтели, злились друг на друга — вдруг до Лис дошло, что под колесами шасси стоят упоры. Без них дело пошло веселей, Эрита даже подмигнула Огоньку, а он залился краской. Стыдно — сам не догадался.

Но настоящее смущение пришло, когда лезли в кабину. Накрытое прозрачным колпаком гнездо в фюзеляже было оборудовано с блеском — стеганая кожа, весь комфорт, — но сидений всего два, одно сзади другого. Лисси быстро забралась на место пилота, подобрала юбки и принялась ощупывать кнопки с рукоятками, вспоминая, что к чему.

— Вы первый, кадет, — сдавленно молвила Эрита.

Вариантов не имелось. Содрогаясь от предвкушения, Огонек опустился в кресло, а Эрита уселась ему на колени. Его бедра были ей вместо сиденья, а туловище — вместо спинки. Носом он упирался ей в шею. Куда девать руки?

«Главное, не волноваться. Думать о чем-то другом. О, собака, два хвоста, какая она теплая!.. А ножки, прелесть… Нет, не думать! Тьфу, что со мной?»

— Хватит меня обнимать, — яростно зашептала принцесса. — Закройте колпак.

— Готовы? — включив гироскоп, как-то плаксиво спросила Лисси.

— Да! — выпалили Огонек с Эритой в один голос, втайне желая, чтобы этот миг не кончался. Ладони кадета нашли нечто неописуемое и чарующее, а принцесса ну совсем не возражала.

«У девушки должен быть бюст. Он есть!» — ликовал кадет, потрясенный волшебной находкой.

Лисси, мысленно взмолившись: «Боже, помоги мне!» — повернула ключ зажигания.

За спиной у троицы взревело, заглушая визг девчонок. Полыхнуло огненное сияние, дорожка позади ракетоплана окуталась бешеными клубами дыма. Аппарат рванул и понесся — прямо на деревья.

— Вверх! — заорал Огонек, стараясь перекричать горелки.

Каким-то чудом — явно Божье участие! — Лисси сумела потянуть штурвал не слишком резко, и машина взмыла в грозовое небо, хлестнув взлетную дорожку хвостами огня.

Пока барышня-пилот искала кнопку отстрела стартовых горелок, те отвалились сами, и вспыхнули маршевые.

Серо-голубой снаряд пронесся над парком, ужасая ревом всех внизу.

— Только осторожно. Только осторожно, — умоляла Лисси саму себя, судорожно сжимая ручки штурвала. — Без рывков. Без рывков. Держать ровно.

Кабину озарил разряд молнии, Лис ахнула, ракетоплан накренился. Она повела штурвал в другую сторону — и вновь дала лишку; земля внизу повернулась, словно хотела ударить машину.

— Прямо! Держи прямо! — вопили сзади. — Бери выше… Гроза… Нас…

Выровняв аппарат — Лис ощутила, что ракетоплан послушен ей, — она стала плавно отклонять штурвал на себя.

Они влетели в серую мглу.

«Туча. Мы внутри. Еще выше!»

Понятие о времени и расстоянии исчезло. Лис старалась думать только о штурвале и шарике гироскопического датчика, исправляя по нему малейший крен. Сзади молчали, чтобы не спугнуть удачу.

Из-под крыльев клиньями бил гремучий огонь.

И вдруг он погас.

Со щелчком горелки отделились и исчезли.

Лис почудилось, что она оглохла — столь внезапной оказалась тишина. Только слабый свист воздуха на распростертых плоскостях.

Разогнавшийся ракетоплан продолжал идти ввысь — и через миг вырвался из туч в сияние голубизны, в дивную пустоту солнечных лучей.

Казалось, машина плывет среди эфира.

Скорость падала.

Потом чары полета отхлынули, и Лисси поняла, что мчится прямиком на дирижабль, идущий над самыми тучами.

— Сворачивай, — почему-то шепотом попросил Огонек.

— Лисси, милая, возьми в сторону…

— Вытяни крылья. Переходи на планирование!

— Где? — не отрывая глаз от приближавшейся громады, одними губами спросила она.

— Да откуда я знаю?! Ищи на панели!

— А… сейчас. Я… — Ее напряжение воли иссякло, решимость вся выдохлась, Лис охватило вялое бессилие.

Дирижабль рос, словно разбухал перед ними. Стали четко видны герб и надпись «Гордый» на круглом серебряном боку.

На хребте гиганта часто замерцала пламенная искра — острая, колючая. «По нам стреляют, — догадался Огонек, — с верхней картечницы» — и плотнее обхватил Эриту, надеясь защитить ее от пуль.

«О, дьяволы небесные! Надо ж было, чтоб он оказался поперек дороги! Сосиска надувная, тресни ты напополам!..»

Он успел сообразить, что дирижабль летит с солидным дифферентом на нос, хотя рули поставлены резко на подъем, из трех винтов вращается лишь кормовой, а из киля падает струя балластной воды.

Лис таки нашла систему, выдвигающую плоскости. Крылья стали удлиняться, но в полную длину не вытянулись — ракетоплан врезался в оболочку «Гордого», пробил ее и рухнул внутрь лопнувшего газового баллона.

Тысячи кубомер гелия хлынули вверх из пробоины, подъемная сила упала, и «Гордый» стал быстро снижаться.


Битва с нечистой силой на борту дирижабля Его Высочества шла беспорядочно и бурно.

Экипаж свирепо лаялся с жандармами, раненый выл, а пронзенный языком жуткой твари вахмистр лежал с открытыми глазами, наводя на всех ужас. Толкучка в коридоре у дымящейся дыры рассеялась, лишь когда механик приволок огнетушитель и залил бранящихся струей шипучей пены.

— Обесточить левый двигатель! Перекрыть масляную магистраль номер четыре! Подвахтенным — разобрать оружие! Электрик, трубник — на ремонт в кормовой коридор!

— Доподлинно кротовка, Ваше-ство! Гола как в купальне, размалевана по-ихнему, только без очков и без ошейника. Должно быть, беглая, привычна к солнышку. Лет небольших, но к посвящению вполне дозрела. А тварь — страшила, храни бог! Помесь волкодава с кабаном, зубища с палец, глаз — не сосчитать, на лбу рога, а за ушами щупальца, на всех колючки ядом капают… Языком бьет, гере вахмистра проткнула как бумажного.

«Ручная боевая пата, — определил принц. — Чтобы кормилица сбежала с ней из Гиджи… Кроты избаловались под моей опекой, за рабынями не смотрят!»

— Уничтожить. Стрелять в пасть или в голову. Кротовку постарайтесь взять живьем.

Легко сказать! Капитан развернул на штурманском столе план-схему «Гордого». Десятки мер под- и надпалубных пространств, воздуховоды, короба для проводов и труб, шахты и проходы в оболочке…

— Действуем по принципу облавы. Отсекаем по частям все полости, где они могут скрываться. Загнав, открываем огонь. У нас две «янтарки» — раздать их группам загонщиков.

Ружья, мечущие электричество — отличный хлыст. Вздернутые видом крови, распаленные охотничьим азартом, жандармы и подвахтенные разбежались вдоль по коридорам корабля — снимать щиты со стен и пола, заглядывать в дыры.

— Вот она! — наконец вскрикнула переговорная труба. — Корма, у выхода на правый двигатель! «Янтарку» сюда, живо!

— Тебе больно? — Хайта плакала, углаживая пату, а та пыжилась, бурча и клокоча чем-то внутри. Из раны на шее выдавливалась кроваво-рыжая пена пополам с чем-то вроде зернистой каши и спекалась в бугристую корку, затягивая разрыв кожи.

— Пи!

— Пить? — Девчонка взобралась повыше, вцепилась в скобы и уперлась в них ногами, чтоб не залило. Мелькнул язык, рассекая каучук, и вода хлынула — пата хлебала всей пастью из потока, фыркая и мотая мордой.

— Потеря балласта! Капитан, льет с кормы. Две… три… пять бочек.

— Дифферент на нос десять… пятнадцать градусов.

— Тяа? — засунув в емкость голову, пата с досадой убедилась, что осталось лишь лакать. Больше само не льется. А что рядом? Еще один пузырь с водой.

Хлесть-хлесть языком.

Дирижабль с задранной кормой неудержимо потянуло вверх.

— Убейте гадину!! Стреляйте в нее, пусть сдохнет!.. Слить семь бочек из носовых цистерн, уравновесить корабль. Открыть клапаны, стравить газ.

Скребущие когти обдирали изоляцию, из-под ног паты брызнули искры. Жалобно взвизгнув, зверюшка задними ногами порвала жгучие провода и разгребла их в стороны. В дыру свесился жандарм, пустил трескучий разряд — злобно хрюкнув, пата прицелилась глазами на заду и, сжавшись, ответила тугой струей испражнений — прямо в лицо противнику.

— Фу! Тьфу! Бээээ!..

— Дьявол, ты мне сапоги облевал!

— Лезь туда сам!

— В сторону, тошнота. — Смельчак щелкнул затвором. — Пусть пулю переварит.

Листы пола вспучились, разорвались с треском, полкоридора перегородила вставшая снизу помесь свиньи с собакой, оскалив страховидную пасть и показывая язык-меч. Жандармы шарахнулись, а тварь, примерившись, пробила потолок — за ней, как кукла на резинке, взлетела и пропала чертова девчонка.

— Отказал правый движок, — убито доложил вахтенный офицер.

В окна командной гондолы ударило солнце — потеряв балласт, накренившийся на нос «Гордый» оказался выше туч.

Принц был готов от злости укусить себя за локоть. Только сложился выигрышный план — если такой возможен при полном провале! — только взяли курс на спасительную Кивиту, и тут, как диверсант, является кротиха с патой, чтобы все испортить!

— Они выше коридора, под баллонами.

— Догнать, остановить их!

— Вижу слева ракетоплан, — сообщил наблюдатель. — Без горелок, планирует. Он идет прямо на нас. Дистанция пять миль… четыре с половиной… Это…

Он помедлил, сам себе не веря. Собственная машина Цереса?!

— Сбить, — прорычал остервеневший принц. — Огонь из верхней установки.

На хребте «Гордого» застрекотала картечница, но стрелок не успел взять верный прицел — и корабль содрогнулся от таранного удара.

— Весь балласт — за борт! Сброс батарей! — Капитан метался по перекосившейся гондоле.

Закрыв глаза, держась за поручень, принц опустился на сиденье. Экипаж работал слаженно — кабели долой, открыть разъемы, снять предохранители, — и цилиндры аккумуляторов рушатся вниз. Где-то под тучами они с грохотом разобьются о землю. Кончено. «Гордый» стал обычным поплавком в воздухе, игрушкой ветра.

«Все против меня. Подлые медиумы. Кротиха с патой. Самоубийца на ракетоплане. Кто это был?.. А, какая разница! Придется обедать с государем-отцом. Интересно, что сегодня подадут к столу?..»

— Вижу «Гордого»! Он опускается в аварийном состоянии. Всем — направление на меня, иду к «Гордому» и жду его посадки. Гвардейским отрядам — приготовиться к десанту.


Гроза над Бургоном — то ли благословение небес, то ли гнев Божий. Сейчас крестьянки в округе выносят своих меньших деток, чтобы их окропил дождь, осветили молнии — на здоровье, на счастье.

Тот, кого молния поцелует, но в живых оставит — станет генералом или графом, капитаном корабля или епископом. Самым везучим Громовержец оставляет знак на теле. Такие, меченные молнией, будут праведниками.

Профессор Картерет презирал поверья. Громоотводы на шпилях дворца вели силу туч в подземные баки-ловушки. Если сломается электростанция, запасы тока не дадут остановиться холодильникам, погаснуть лампам.

Дождь лил за окнами, угрюмый темный парк шумел, а профессора грызли сомнения, и донимала обида.

Принц отнял девчонку — зрячего медиума! Таких бывает два из тысячи, и не все годны для дальнего зрения. Что от нее останется? Труп, продырявленный пулями. Если угодят в голову, то даже мозг не исследуешь.

А черный эфир? Неизученное, тайное пространство. Те, кто туда заглядывал, приносили Риксу странные, волнующие впечатления, похожие на сны — вернее, на галлюцинации. Слух и зрение на миллионы миль — возможно ли?.. Верба уверяла, что беседовала с чудищами в оболочках из металла или льда, живущими в неведомой дали — а уж дистанцию она, как медиум, могла определять! Но она уснула, больше спросить некого.

«Ужасно, что мои планы, мои надежды связаны с капризами и увлечениями Цереса. Наука… она его интересует как инструмент власти. Или как оружие. А истина? Великая, святая истина, ради которой можно пожертвовать всем — репутацией, судьбой?..»

Вздохнув, профессор окинул взглядом шкафы, где на полках стояли лабораторные журналы — плоды его многолетних опытов.

«Разве он способен оценить мои усилия?.. Кому я передам все это?»

Записи в журналах были разные. Иные страницы стоили кому-то жизни. Скверно будет, если их прочтет смекалистый чин из сыскной полиции. Такой инспектор может пригласить эксперта — скажем, графа Бертона, — и грянет суд.

Веревка. Картерет невольно потер морщинистую шею.

«…а когда я перестану дергаться в петле, они выгребут мои шкафы и увезут бумаги в Гестель. О, да, они будут чисты! Просто перешагнут через трупы, не замарав ног, и продолжат с того места, где я завершил. Я их знаю. Они так же алчны до истины, только не желают пачкаться. И они получат ордена, награды, титулы, а меня бросят в яму с негашеной известью. Это — справедливость?»

Стук в дверь.

— Войдите!

Караульный жандарм выглядел как подопытный, которому сказали: «Сейчас мы вскроем ваш череп».

— Гере профессор…

— Ну, что вам нужно?

— Там… у крыльца…

— Говорите четко — кто пришел.

У жандарма зуб на зуб не попадал.

— Пожалуйста, взгляните сами! Я не могу смотреть, увольте.

Рассерженный Картерет быстрее обычного пошел к темному вестибюлю. Что за шутки? Двое здоровенных мужчин, вооруженные, привычные к жестокости — и, будто мальчишки, зовут папеньку: «Ой, страшно! Ой, а вдруг это не почтальон?»

— Они к вам-с, — заискивая, жандарм забегал то справа, то слева. — Я с ними нечего-с… зла не желал. И когда сказали мне, что их к расстрелу, я сразу осенился и прочел молитву. Пусть, мол, упокоятся в обители громов! А они никак-с. Вас требуют-с для разговора. Может, вы им должны остались? Или вслух сказали нехорошее?

Второй караульный замер у входной двери, сжимая карабин.

— Там они? — зашептал первый.

Бледный как смерть второй кивнул.

Картерет не спешил подойти к двери. Достаточно открыть задвижку, отворить смотровое оконце и…

«Не может быть. Этого не бывает», — убеждал он себя, но из глубины души медленно, толчками поднималось что-то вопиюще ненаучное, ребячье, тех времен, когда Рикс еще верил в Бога Единого и ангелов.

Тогда ребятня — с парнями и девчонками постарше — собиралась вечером в овин, послушать странника к святым местам. Странник ел принесенную снедь, пил пиво, закуривал и начинал рассказ, от которого ребята ежились, а девочки жались друг к дружке.

«Они в грозу приходят. Дождь им силу придает, а молнии путь озаряют. Кто им должен — со всех взыщут… Они просят пустить на ночлег — мертвые гости».

— Мокрые призраки? — едва слышно спросил Картерет. Жандарм испуганно потряс головой: «Да, да».

«Я в вас не верю!» — Набравшись сил, профессор отвел створку.

Как нарочно, бело-голубая молния ударила в один из шпилей, ярко высветив площадку у крыльца. Вспышка длилась достаточно долго, чтобы Рикс успел увидеть мертвецов в их ужасающем загробном виде.

Удавчик и Бези стояли у дверей, промокшие насквозь. Платье и лица их были в могильной земле, из которой они вылезли. Остановившиеся глаза, бледные губы, нечеловеческий оскал — все приметы мокрых призраков.

— Зачем… — Голос изменил профессору, он поперхнулся, а затем фальцетом выкрикнул сквозь дверь: — Зачем вы пришли?!

— Картерет! — завыл Тикен, глаза его сошлись к переносице. — Картерет, выходи!..

— Я хочу видеть тебя! Я хочу поцеловать тебя! — адски улыбнулась Безуминка.

— Чего вы хотите?!

— Твоей крови! — Тикен вывернул губы и сделал челюстями хищное движение, а руки со скрюченными пальцами протянул к смотровому оконцу. Картерет отшатнулся.

— Стреляйте в них, — прошепелявил он жандармам, но те лишь мотали головами:

— Они к вам пришли, вы с ними и толкуйте.

— Да ешь меня дьявол, чтоб я на них оружье поднял!.. Вы тут, гере, развели темное царство, вам и отвечать!

— Верняк! — громко раздалось из вестибюля сзади. Трое обернулись — там стоял Сарго, вскинувший карабин к плечу.

— Спектакль окончен, балаган закрыт, — продолжал корнет. — Вы все вместе, чего и надо. Ну-ка, оба — стволы на пол! Повернулись, руки на стену, ноги врозь. А ты, мухомор, открой дверь. Сейчас покойнички тебя укусят… Кому сказал? Открывай!

— Сарго? — недоуменно шамкнул Картерет. — Почему ты…

— Потому что, — веско молвил верзила. — И твою науку, и тебя мы сдаем Бертону. В уплату за грехи.

— Не-е-ет!! — возопил старик, в исступлении кидаясь на корнета. Тот не стал орудовать прикладом — старикашка хилый, переломится, — только отступил и дал подножку. Профессор покатился кубарем и замер, тяжело дыша со стоном.

Треть часа спустя умывшийся Удавчик с удовольствием уселся в кресло и опустил на голову шлем:

— Внимание, говорит прапорщик Тикен из Бургона. Вызываю двадцать второй батальон.

— Тикен, слышу вас. Поручик Крестовик на связи.

— Докладываю для штабс-генерала Купола. Отряд под командованием штабс-ротмистра Безуминки — корнет Сарго, я и кадет Динц, — успешно захватил лабораторию профессора Картерета со всем архивом. В этой операции нам помогал доброволец из дьяволов — Касабури Джаран. Ждем, кому передать трофеи.

Крестовик на том конце эфира несколько придурел.

— Секунду, друг прапорщик… Безуминка — это фамилия?

— У нее нет фамилии. Она найденыш, иной веры.

— Вот как?.. И еще… Я правильно понял — «из дьяволов»?

— Так точно. Но он — урожденный мирянин.

— Ясно. Все будет немедля доложено штабс-генералу. Охраняйте трофеи. Сейчас белая гвардия входит в Бургон.

Бези поспешила раздеть мокрую до нитки Лару, растереть ее и нарядить в теплое, что нашлось в гардеробе профессора. Сама Бези в профессорских подштанниках и его спальной рубашке тоже выглядела смехотворно.

— Я хочу взглянуть на Вербу, — заявила Лара, чуточку согревшись.

— Ты мало видела покойников сегодня?

— Она живая!

— Ну пойдем. Там ничего нельзя трогать, приборы точно настроены, вдруг что-нибудь разладится.

Холодильная камера выглядела, как в сказке о спящей принцессе. Только сосуды с жидкостями, провода и трубки нарушали это впечатление. Коротко, под мальчика, остриженная девушка лежала в прозрачном ящике, от которого исходил искусственный свет и зябкое веяние.

— Какая она худая…

— Она же не ест. Ей вливают в кровь питательный раствор.

— А тот парень?

— Хлыст? Он банковский кассир. Подслушал, как хапнуть кучу денег… и попал в жандармы. Медиум высшей марки.

— Я бы его простила. После всего этого… Ведь теперь станет лучше? Ни гигаина, ни кресел с ремнями?

— Ой, Ласточка, я бы не стала загадывать. Боюсь, мы угодим к настоящим ученым, а что это за звери — одни звезды ведают.

«Наука. — Лара огляделась. Она словно была внутри ларца из проводов, каких-то электрических устройств и булькающих бутылей. — Что такое — наука?»


Эрита очнулась оттого, что ее лизали.

Она чувствовала себя изломанной, избитой, как будто прокатилась вниз по лестнице, пересчитав боками и плечами все ступени.

Наконец, ее лизнули в лицо, и Эрита открыла глаза.

Над ней был высокий свод из рваных полотнищ, погнутых металлических листов, тросовых растяжек и решетчатых ферм. Слева, косо подпирая вогнутую стену, громоздился ракетоплан — мятый, ободранный, торчат остатки крыльев.

Потом перед ней возникла такая морда, что Эрита сразу решила: «Это сон». Морда облизнулась небывало длинным языком и заморгала четырьмя глазами. Рядом появилась улыбающаяся Хайта.

— При-вет!

— Ты должна сидеть дома. — Язык во рту еле ворочался.

— Тут!

— Тяа? — Морда открыла пасть и пошевелила свиными ушами. Привстав, Эрита поняла две важные вещи — во-первых, она раздета, а во-вторых, рядом лежат в том же виде Лисси с Огоньком, явно спящие, облитые чем-то серым и вязким на вид.

— Хо-ро-шо! — Хайта радостно хлопнула в ладоши. — Здо-ров!

— Господи, — окончательно придя в себя, Эрита села и пошарила вокруг — чем прикрыться? — а затем уставилась на восьминогую свинью, беззаботно машущую языком. — Это… что?!

— Пата. Мо-я.

— Она… была маленькая!

— Вы-рос. Кусь, кусь.

— Кусь! — подтвердило языкастое чудовище.

— Эй! — Из пола сводчатой громадной полости, где они находились, выглянула голова в пепельном белогвардейском кепи, затем показалась рука с фонарем. — Здесь кто-то есть!.. Вы ранены? говорить можете?

— Да! — крикнула принцесса. — Убирайтесь вон, дайте мне одеться!

Служить империи

Десять дней спустя.


— Сын мой, вы проявили себя как умелый и решительный военачальник, — ровно, безмятежно говорил Дангеро Третий, Синий император. — Но вам следует уделять больше внимания войскам связи. Опирайтесь на верных людей, не пренебрегайте младшими чинами. Порой даже один солдат может изменить ход кампании в вашу пользу.

Церес выслушивал отцовский выговор, почтительно склонив голову.

Все эти дни его держали под охраной в Квадратной башне старой резиденции. Встарь там годами изнывали опальные члены правящей семьи, а кое-кто скончался в башне, так и не выйдя на свободу.

Ему пришлось наблюдать дворцовый парк через то же окно, о решетку которого ломала ногти королева Халле и бился головой безумный принц Кордель.

Но XIX век Эры Грома — не мрачный Семнадцатый. Отношения между венценосной родней стали мягче. Пыточный подвал Квадратной башни стал винным погребом, и в каменных мешках больше не воют, гремя цепями, слуги-пособники и фрейлины-сводницы, обреченные на голодную смерть.

— Мы решили применить ваши способности с большей пользой для державы. Вам поручается возглавить Западный береговой округ. Флаг будете держать в крепости Курма на острове Кюн. Гарнизон Курмы — надежные воины, испытаны в боях с вейскими пиратами. Капитан-командор Барсет поможет вам руководить округом.

«…и будет вашим тюремщиком, — добавил про себя Церес. — Прекрасная идея — приставить ко мне этого морского волка».

— Благодарю за оказанное доверие, государь-отец.

— В добрый путь, сын мой!

На прощание Церес оглянулся, чтобы запечатлеть в памяти парочку победителей.

Величественный, статный Дангеро в бирюзовом мундире, с ранней проседью в волосах, превосходно гармонировал с Красным царем — Яннар был моложе и стройнее, с искусно причесанной, по-восточному длинной шевелюрой, в тонком золотом венце и ниспадающем до пола багряном одеянии. Истинно восточный самодержец, полный коварства. Изжелта-карие очи, темно-огненные губы со скрытой в них улыбкой — лицо Яннара напомнило принцу об Эрите, и воспоминание отдалось в сердце болезненным уколом.

«Ах, ведьма, ты достанешься другому принцу!.. А с вас, государи, впору писать парадный портрет — „Вершители судеб“. Вы словно позируете живописцу… Сколько еще продержится союз драконов — из двух половинок, о двух головах?.. Разнобой во всем: вера, обычаи, говор, законы… интриги втайне друг от друга. Пока мы будем изображать единство половин, нас тихо растащат предприимчивые соседи — Эндегар, Явара… даже Делинга. Нет, Ваши Величества, вы меня не убедили. Только один император. Только железная рука. Кто-то должен спасти этот дом с трещиной, верно?»

В приемной перед залом малых аудиенций толкалась обычная придворная публика — лазурные лейб-гвардейцы, юркие секретари… Проходя через коридор церемонных поклонов, Церес заметил гибкую фигуру в аспидно-сером сюртуке — головастый тип, остриженный как после тифа. Блеснули круглые очки в серебряной оправе — из-за них моложавый субъект выглядел старее своих лет и походил на сову.

— А, гере Второй!

— Рад приветствовать, Ваше Императорское…

— Оставьте, говорите проще, — соизволил Церес. — Какое щекотливое дельце вам поручено на сей раз?

Второй статс-секретарь Галарди, которого все звали кратко «Вторым», улаживал дела, не допускавшие огласки. Если государь-отец не желал во что-то вмешиваться лично, он приказывал: «Позовите Второго», и все само собой устраивалось.

— Ничего особенного, Ваше Высочество, — доклад и несколько бумаг на подпись.

Церес обратил внимание на паренька в парадной форме кадета-связиста — ладный, отутюженный, причесанный, хоть ставь манекеном в витрину военного платья. Малый держался скованно, дворцовая атмосфера явно не для него.

— Ваш протеже?

— Скорее подзащитный.

«Батальон 22», — прочел Церес по нашивкам. Медиум? Любопытно, чем он проштрафился, если его судьбу решают в высшей канцелярии?.. Лицо кадета показалось Цересу знакомым, но чтобы опознать парнишку, в облике чего-то не хватало.

«Узнает? не узнает? — трепетал Огонек, стараясь не встречаться взглядом с наследником. — Ой, мамочка, ведь я с ним целовался!»

Его терзали страх и озорство, раздирали противоречивые желания — удрать из приемной… сделать губки бантиком, состроить принцу глазки…

Победило, как по дьявольскому наущению, последнее.

Церес оцепенел.

«Невероятно… Это же…»

Заминку разрубил, как колуном, напористый штабс-генерал Купол — ворвавшись в приемную, он вклинился, по-военному поклонился принцу: «Ваше Императорское Высочество, нижайше прошу извинить, дела!» и властно повел глазами на дверь в золотых вензелях:

— Господа, прошу за мной!

Кадет и Второй, словно подхваченные ветром, сорвались с места и пропали за дверью.

«Девчонка из казарменной церкви! Пулеметчица с броневика!.. Я просил этого щенка о нежном свидании?!»

— Ожидаю Ваше Высочество. — Тут как тут оказался флотский офицер, готовый сопровождать принца в Курму.

Кроме строжайшего приказа «До прибытия на Кюн не отходить от наследника ни на шаг!» у моряка было секретное письмо Синего государя капитан-командору Барсету, где среди прочих инструкций говорилось:

«Если принц пожелает развлечься, по первому требованию обеспечьте ему вволю вина, дурмана, пригожих девиц. Женскую прислугу назначить из миловидных и юных персон, известных своим легким нравом. Нельзя допустить, чтобы принц заскучал, погрузился в чтение или задумался».

Яннар задержался по единственной причине — поглядеть, за кого так пылко просит его доченька.

Внешне — ничего особенного. Ушастый паренек с широким ртом. Физически развит, неплохо сложен, глаза быстрые и умные. Похоже, непоседа — видно, что ему трудно стоять навытяжку.

— Семеро убитых, дюжина раненых, — краем рта сообщил статс-секретарь Синему государю. Дангеро неодобрительно покачал головой.

— …предотвратил захват мятежниками высочайшей особы.

— Ваше мнение, друг мой? — обратился Дангеро к Яннару.

Красный царь спросил:

— Сколько ему лет?

— Хавер, отвечайте, — шепнул Купол.

— Пятнадцать, Ваше Императорское Величество! — гаркнул Огонек во все горло, заставив Яннара слегка поморщиться. Ох, эта строевая муштра!..

— …и неполный год, — добавил кадет севшим голосом. — Через один храмин-день будет шестнадцать.

— Чрезвычайное положение равно военному времени, — плавно заговорил Красный царь, глядя поверх шевелюры кадета. — Если дать ему звание прапорщика, придется дать и личное дворянство — несовершеннолетнему…

«Всего бы две недели мать не доносила — стал бы кавалером! — с тоской подумал Огонек. — Зачем я так поздно родился?»

— …но заслуга его велика и должна быть достойно отмечена.

— Несомненно. Кадет, подойдите.

Адъютант с поклоном подал Дангеро открытую бархатную коробочку. Огонек набрал полную грудь воздуха и благоговейно задержал дыхание, пока руки Синего государя прикрепляли к мундиру «Молот битвы» с двумя стальными драконами.

— Благодарю, Ваше Императорское Величество!

— Примите и от моей половины. — Яннар принял у секретаря-хламидия плоский ларец красного дерева.

Вот это дар! Подняв крышку, онемевший от восторга Огонек пожирал глазами царскую награду. Правду говорят — на Востоке умеют дарить! поднесут такое, о чем можно только мечтать. А что снится младшим офицерам? Девчонки и оружие!

Такие штуки лишь недавно начали изготовлять у красных — личная пушка без привычного барабана, патроны в магазине перед спусковой скобой. Двенадцать зарядов, как папиросы в пачке, прицел на треть мили, просто сказка! А самое сладкое — на магазине гравированная надпись: «Ринтону Хаверу за храбрость от Пурпурной Воинской Комиции, 1843 год Э. Г».

Не каждый кадет владеет именным пистолем!

— Я верю — вас ждет славный путь воинской службы, — напутствовал Красный царь; на губах его играла тонкая усмешка. — Будьте осторожнее в своих знакомствах, и да сопутствуют вам чистота и сила молнии.

«Мамочка, неужто Эри проболталась?! Нет, не могла! У нас ничего не было, все так, чистослучайно».

— Кадет, если имеете какие-нибудь пожелания, время их высказать, — намекнул статс-секретарь. — Аудиенция завершается.

— Ваши Императорские Величества!.. — Огонек смутился, прижимая к боку ларец. — Вместе со мной были… другие люди, они тоже… заслужили… я надеюсь!

— Этим займется Галарди. — Дангеро взглянул на статс-секретаря.

«Опять все взвалили на меня. — Второй не изменился в лице, но предчувствие сложной и деликатной работы легло ему на плечи как грузный солдатский ранец. — Извольте, гере Галарди, угодить всем ведомствам и генералам, да чтобы закон не нарушить!..»

Как следовало ожидать, Купол вцепился во Второго, едва они оказались в приемной:

— Гере Галарди, пора решить насчет пришельцев. Надеюсь, ваши «аспидные сюртуки» уже вынюхали, что хотели.

— Граф Тор-Майда требует всех себе.

— Мне плевать на дирекцию медиа-связи! Это штатское ведомство. На войне первыми исполняются запросы армии, а уж потом…

— …и разведка тоже настаивает. Кого прикажете слушать, гере штабс-генерал? Когда государь начертает «Исполнить», тогда приходите. Не раньше.

— Вы не барышня, а я не ухажер, чтоб вокруг увиваться и ваш порог обивать. Давайте по-дружески — я перечислю… сто тысяч унций из своего фонда, а вы отдадите мне дьяволов.

— Не могу. И денег не приму. Кадет, что вы рот разеваете, как рыба на крючке?

— Позвольте сказать!..

— Вас-то это как касается?! — пролаял Купол, обернувшись к Огоньку. — Шагом марш в казармы! С вами кончено, кадет, — радуйтесь, что без ареста обошлось.

— Я про Хайту и животное.

— Не ваше дело. Еще слово пререканий — и на гауптвахту.

— Как прикажете, гере штабс-генерал, — вытянулся Огонек; глаза его смотрели смело, не сказать — дерзко. — Только я им обязан, а значит, мой долг — за них вступиться.

Купол грозно засопел, а Второй насмешливо скривился:

— Кадет, как вы с таким нежным сердцем стреляли в людей?

— Война, гере статс-секретарь.

— Мне бы ваши годы. Я бы убивал и миловал направо и налево, через раз… — Взгляд за круглыми очками стал тяжелым и усталым.

— Я вас в покое не оставлю, — пообещал Купол. — Если мне ничего не достанется, буду рапортовать герцогу Лебену. Сейчас, когда падают звезды, я должен иметь образцы новых дьявольских пород! Милейший, вы рискуете карьерой — поставить под угрозу всю цивилизацию…


Сто тысяч унций — не пустяк для маленького ведомства, которым заправлял Второй. Глаза машинально отмечали, на что потратить деньги в сумрачном доме, где располагалась штаб-квартира «аспидных сюртуков». Оштукатурить потолки, заменить двери. Сделать новую электропроводку. Покрасить чугунную решетку, отделяющую передний двор от улицы.

Двое клерков без устали строчили документы на оплату — отправка срочных телеграмм, завтраки и обеды из кухмистерской, винные и кофейные порции, свертки хлопковой ваты, папиросы…

— Позвольте, кому папиросы?

— А эта девица без фамилии курит не переставая.

— Хорошо, а вата?

Клерк сделал гримасу:

— Извиняюсь за подробность, гере — дамские дела.

— У всех разом?

— От волнения-с!

— Отчитаетесь пустыми бутылками и упаковками. — Второй постучал пальцем по бумагам. — Позаботьтесь, чтобы у вас все сходилось. Где счета от мясника?.. Семь фунтов говяжьей вырезки, Дева Небесная! Сказано ведь — животине покупать обрезь, поребрину и наборы для студня. Вы что ее, на выставку откармливаете?

Служащие извивались и разводили руками. Дьяволица-златовласка, еле владея имперским языком, умела убеждать без слов и добиваться больших льгот.

— У нас не зверинец. Хотите, чтобы тварь была довольна — покупайте на свои.

— От штабс-генерала Купола являлся поручик, скандалил и требовал встречи с девицами.

— Вот как? девочек ему подай… Батальонных дальше приемной не пускать и быстро выпроваживать.

— Из Гагена по телеграмме прибыла Рутана Динц с братьями. Матушка Лары. Плачет, настаивает: «Допустите к дочке!»

— В сумасшедший дом она приехать не спешила, а тут — узнала, что чадо произвели в кадеты, — примчалась вихрем. Пусть ждет. А это что? от шорника… зачем второй ошейник? Разве первый уже порван?

— Это не для паты, а для Хайты. Она невольница, ей полагается ошейник. Так принято у дьяволов.

— За шестнадцать унций!..

— Из акульей кожи-с.

— Из собачьей хватило бы. Вы сами будете отчитываться в казначействе — мол, дамское украшение по высшему разряду. Хватит этих капризов! Объясните ей — рабство в империи давно отменено. А то завтра поводок попросит. Модница выискалась…

Затем Второй велел позвать к себе Лариту Динц.

В доме «аспидных сюртуков» кареглазая девчонка успокоилась и отъелась. На лице перестали торчать скулы, появились какие-никакие щечки, движения стали мягкими, скорее девичьими, чем ребячьими. Второй распорядился кормить барышень — сколько съедят. Госбюджет выдержит три голодных рта, даже с винной порцией. Опять-таки сытые куда покладистей и разговорчивей.

— Ан Ларита, вас взяли на службу без согласия. Причем в жандармы. Вы можете просить об отставке и вернуться к родителям.

— Я б лучше осталась служить, гере статс-секретарь. Только вот жандармерия…

— Есть предложение — перейти в связистки. В медиумы, если точнее. Сто двадцать унций в месяц.

— Подходяще.

— Вы не достигли совершенных лет. Половину ваших денег будут получать родные.

— Конечно, — по-взрослому серьезно кивнула Лара. — В семье двое меньших, их надо учить, на ноги ставить.

— Поедете в пансион Гестель. Содержание, учеба — за казенный счет.

«Я как раз туда ехала, только звезда сбила с пути. Но я столько всего узнала! И столько пережила… Зато теперь у меня куча друзей».

— Вы должны будете работать для науки. В Гестеле это делают все.

— Я согласна… если с Бези и Хайтой обойдутся по-хорошему.

Встав из-за стола, Второй подошел к окну.

— Ан Ларита, вы не можете за них просить. Они из иного мира. Для них есть особые законы.

Но девчонка твердо заявила:

— Если им будет плохо, я служить не стану.

— Но поймите — они чужие, враждебные нам существа. Мы не знаем в точности, на что они способны. Особенно младшая. Чтобы защитить Мир, надо их изучать…

— А я клялась на Божьем Оке и непорочной дворянке, что буду помогать им. И другие, кто клялся, все будут за них. Вам нужны медиумы или нет?

— Что же, — резко обернулся Второй, — вы клялись и об этой свинье с глазами на заду?

— Хайта — ее кормилица. Если пату у нее отнимут, станут мучить, Хайта с горя может умереть. Или… вы их хотите зарезать? Вам все равно, что с ними будет?

Второй попытался пронять Лару угрожающим, давящим взглядом совиных очков и медленным зловещим голосом:

— Подумайте хорошенько, ан. Ваше будущее…

Да кто она такая, чтобы спорить со статс-секретарем?! Дочка кровельщика, из простонародья. Таких свистушек в стране миллионы, их долг — кланяться и повиноваться воле старших!

— Гере, — тихо ответила девчонка, не отводя глаз, — я отказала Его Высочеству, меня приговорили на расстрел. Думаете, я вас испугаюсь?

Побарабанив ногтями по краю стола, Второй сказал — уже без нажима:

— В первом этаже вас ожидают мать и дядюшки, они приехали сегодня. Идите, повидайтесь с ними.

— Да?! Можно? — Просиявшая Лара порывисто вскочила и, едва успел Второй кивнуть, как она выскочила из кабинета, только юбки порхнули, и дверь хлопнула.

Мама Рута! дядьки! они ее помнят, они сразу принеслись в столицу, лишь узнали, что она жива! Родные, любимые — о, как их не хватало!..

От радостного волнения Лара открылась эфирному ветру, и тот начал веять сквозь нее. Как дым по сквозняку, потекли через голову шепоты и волны чужих чувств — но разве станешь обращать на них внимание? Когда тебя охватит, все забудешь — и закрыть глаза, и сосчитать до ста, как учила Бези.

«Девочка узнала себе цену, — думал с раздражением Второй. — Как быть? Мы слишком зависим от медиа-связи… Сказать: „Вас много, другую возьмем“? Но в том-то и дело, что их мало, дьявольски мало…»

Чтобы отвлечься от досадных дум, Галарди взял с полки пару срочных дел и углубился в чтение.

Государь и вельможи не давали «аспидным сюртукам» передохнуть. Самое меньшее в неделю раз у подъезда тормозил парокат, или бил копытом горячий скакун, и очередной фельдъегерь с пакетом в сургучных печатях взбегал по лестнице: «Гере второй статс-секретарь, получите и распишитесь!» Или начинал стрекотать телеграфный аппарат, выбрасывая ленту с шифрограммой.

Барон Рафиль, военный атташе в Делинге, запутался в порочных связях — а он родич камергера Кивинга. «Любой ценой, — гласила жирная приписка, — добыть подлинники изобличающих его бумаг!»

Поразмыслив, Второй черкнул в блокноте: «10 000 унций, не больше. Откажут — пригрозить. Плюс расходы на агента, который исполнит угрозу. Должен владеть приятными манерами и знать обычаи притонов».

Кавалер Глинт, племянник обер-гофмейстерины Амары, получил место посланника в вейском царстве Гуш — и царь одарил его тремя танцовщицами. Осведомитель донес, что эти трое — не люди, но Глинт хочет вывезти их на родину под видом служанок. «Негласно пресечь!» — гласила высочайшая резолюция.

«Хм, занятно! Где гушиты взяли дьяволиц? Купили в Витене?.. Или все-таки на их земли упала звезда?..» — Второй строчил указания своим «аспидам»: «Посланник должен задержаться в Гуше. Не спугнуть. Тайно выяснить о танцовщицах на месте. Действовать по обстановке. 2500 агентам, премия после дела 500 каждому».

«Если это мориорки, сплавлю их в Церковный Край. Там всего-то пролив миновать, и они в Кивите. Отец Веры любит подарки, надо с ним дружить. А посланник вернется безгрешным».

— Гере, к вам две благородные девицы.

— Кто они?

— Не назвались и визиток не дали. Обе под вуалями. Прибыли в ландо без гербов, но экипаж собственный, с выездными лакеями. Весьма молоденькие. — Клерк позволил себе улыбнуться.

— Пригласите.

Да — «стать и поступь», как говорится о высокородных. Пройдя посвящение, девчонки получают право на вуаль и, что есть сил, изображают таинственных дам. Платья от лучших портных, перчатки из самых модных мастерских. Одна в трауре — цвет ансамбля иссиня-черный, из броских деталей — только белые плерезы, вуаль самая мрачная.

Другая, с осанкой герцогской дочки, едва ответила кивком на поклон Второго:

— Это вы — Галарди?

— К вашим услугам, ан.

— Ан-севиста.

А, вот как! Восточный выговор, восточный титул… кто из родовитых девиц Красной половины сейчас гостит в Синей столице, да еще инкогнито?

Второй не стал бы главой «аспидов», не умей он разгадывать такие ребусы.

— Мое глубочайшее почтение, Ваше Императорское…

— Без титулов, Галарди. — Эрита расстроилась. Очкастая сова опознала ее чуть не с порога. К чему маскарад, если все сразу видно?

— Севиста — слишком громкое звание, если вы желаете остаться неузнанной. Хотите совет?

— Я вас слушаю. — Ан-эредита подняла вуаль.

— Платье попроще, унций за полтораста. Не столь броские перчатки. Научитесь кланяться, как бы общаясь с равными. И голос… голос помягче. Затем, достоверная легенда. Скажем, дочь кавалера с дальнего Востока, которая приехала к нам в Дворянский институт, но живет на свои средства, в отдельной квартире. И, разумеется, сопровождающая компаньонка…

Тут не выдержала Лисси, тоже закинув вуаль на поля шляпки:

— Графиня-младшая Тор-Майда, сударь!

— Ан-комита, примите мои самые искренние соболезнования.

— Гере Галарди, вам не кажется, что мое звание не совместимо с ролью компаньонки? — Голосок звенит металлом, в больших синих глазах — сердитый блеск.

— Все мы изображаем не тех, кем являемся. Осмелюсь напомнить, ан-комита, что я полковник, флигель-адъютант и второй статс-секретарь, но не ношу мундира и ни одним из титулов не пользуюсь.

Лис смутилась — она не ведала, что эта стриженная по-солдатски сова имеет столько званий. Зато Эрита разглядывала Галарди с новым интересом:

— Отчего же так скромно?

— В моей работе церемонии — помеха. Впрочем, на большой прием камердинер наряжает меня как положено. Итак, чем могу быть полезен?

— Извольте прочесть, — достав из сумочки конверт, Эрита протянула его Второму. Тот аккуратно разломил печать с переплетающимися драконами.

«Гром небесный! Государь все же решил вторгнуться в гнездо аспидов!.. Я удостоен высочайшего распоряжения размером больше, чем на полстроки, — посмеивался про себя Второй, вникая в послание Дангеро. — Чувствуется рука ан-эредиты… Если не сама писала, то подсказывала Яннару. Твердыня рухнула, оба царя сдались — там, где бессилен лобовой удар Купола, победила нежная дочерняя любовь… Ох, эти вкрадчивые девы!»

— Как прикажете вас величать? — метнул он взгляд на Эриту.

— Ан. Только ан. Я должна привыкнуть.

— Этого мало. Дочь кавалера — ан-эквита.

— Прошу вас — не изображайте церемониймейстера.

— Хорошо. Вы как-либо причастны к так называемой «клятве Темных Звезд»?

— Я — нет. Но ан Лисси…

— Я — священный гарант этой клятвы, — гордо выступила вперед Лис. — И отвечаю за всех, вступивших в наш союз.

Галарди сам состоял в нескольких союзах на клятве, что порой сильно осложняло его тайную работу. Но союз из графских дочек, простолюдинок, подземных дьяволов и жандармов он встречал впервые. И притом такой спаянный!

«Угораздило же их сплотиться!.. Но, слава богу, государи избавили меня от необходимости решать самому. Пусть этой шайкой занимается граф Бертон, пусть подписывает счета на мясо, вату, папиросы и ошейники. Мне хватит порочных атташе и сладострастных посланников с их гаремами. А штабс-генералу — шиш! Купол, тебя переиграли две барышни!»

— Вы имеете транспорт, чтобы доставить всех в Гестель? Пату надо везти в закрытом коробе, а то в столице будет паника.

— Телеграфируйте в дворцовые конюшни, пусть пришлют мотофургон. И проводите нас к девушкам.


Мама огорчила Лару лишь одним вопросом: «Когда начнут платить деньги?» Но понять ее можно — шестьдесят унций в доме не лишние. Дядькам Рубису и Аберу понравилось, что у племяшки будет форменное платье и военные нашивки.

— А револьвер тебе дадут?

— Лари, лучше откажись. Юбкам оружие не нужно. Подпишись на монашеский малый обет — оружия в руки не брать! Так вернее. Вдруг не там нажмешь, оно и выпалит.

— Дурень ты, Абе. С обетом ни на танцы, ни в кондитерскую — как же девчонке без сластей?

— Что вы болтаете, какие танцы?! Мала еще с ребятами плясать.

Про расстрел и остальное Лара промолчала. Незачем маму до слез доводить. А вот сластей привалило немало — тетки целую корзину напекли.

— Пиши! Военным полагается бесплатное письмо в неделю. Экономь, деточка; марка — восемь лик. Дай, я тебя расцелую, мой цветочек!

Волоча корзину с печевом, Лара вдруг замерла на лестнице. Руки опустились, в глазах стало мокро. Так и села на ступеньку.

«Цветочек, да. А когда я под замком сидела, приезжали в месяц раз, привозили — один пирожок, и тот засохлый. Вроде как из семьи вычеркнули. И совсем бы позабыли, если б не звезда… Хоть бы Огонек пришел! Да его сюда не пустят…»

Всхлипывая, она спрятала лицо в коленях.

— Хорошие новости, ан Ларита, — сказал кто-то, остановившись рядом. — Вас забирают в школу Бертона. Я думал, вы крепче…

Это был Второй, задумчивый и как-то расслабленный.

— А вас в сумасшедшем доме забывали? — с обидой спросила Лара. Он покачал головой, хотя бывало — раньше, в обер-офицерах, — что его забывали в местах похуже.

— Гере, хотите плюшку? — Она поднялась и оправилась. Статс-секретарь кивнул. Плюшка оказалась превкусная, хоть ее везли за тысячу миль, из Гагена.

— Вам нужен человек в Делингу, — заговорила девчонка, от чего Второй едва не подавился. — Чтобы имел приятные манеры, знал притоны…

— От… откуда вам известно? — насел Второй.

«Она не могла видеть записей в блокноте!»

— У меня было прозрение, — мило и просто сказала девчонка. — Порой случается, как сон. Вы думали о бароне, он спутался в республике с какими-то парнями… ну, обычно об этом не говорят… Не бойтесь, я не ясновидящая. Мой знакомый… он может исполнить угрозу. Правда, стреляет так себе, но ловко душит. Надежный малый. Такой нужен?

— Имя, фамилия, чин? — Второй мгновенно перешел к делу. Запомнив ее ответ, он достал червонец из жилетного кармана.

— Да что вы, гере? Я не за деньги, я по дружбе.

— Это за плюшку.


Остальная выпечка исчезла, словно колдун направил на нее волшебный шип и велел: «Испарись!» Больше всех постаралась пата, но и остальным досталось кое-что. Лара жевала свою долю с хмурым видом — опять Красная дева!.. Еле-еле удалось забыть о ней, так она вновь появилась и напомнила об Огоньке.

Хайта — невинная бесстыдница! — в красках рассказала, как нашла их двоих в разбитом планере, на одном сиденье, прижавшихся друг к другу — Огонька и Эриту. Лучше бы Бези не переводила ее речь. Меньше знаешь — легче на душе.

Терзайся, гадай — как они там летали, что друг дружке шептали?

Эрита держалась доступно и весело, болтая о том, как славно будет в Гестеле, когда все там окажутся.

— Надеюсь, мы станем подругами.

«Подлизывается!»

— Я записана в школу под чужой фамилией. Сможем общаться, когда захотим.

«Ага, Лис она уже обаяла, теперь подбивает клинья к Безуминке. Бези, не поддавайся! Разве не видишь, что она моя врагиня?.. Если попросится в Темные Звезды, я буду против!»

— …А вот гостинцы для паты!

Пата, умяв две трети корзины, уже нарезала круги около дорожного поставца, запертого замком, и нетерпеливо ощупывала его рылом.

— Она уникальная. Я заставила батюшку выдать охранную грамоту пате, чтобы ее не отдавали вивисекторам.

— Я этого слова не знаю, — заявила Лара нехорошим голосом. — Благоволите говорить понятно, ан…

— Только ан. Для воспитанников Гестеля я — просто барышня.

— Ласточка, ты мало побыла у Картерета, а то б и не таких слов нахваталась.

— Я очень обязана пате и Хайте, — горячо продолжала Эрита. — Если бы не они, мы с ан Лисси до сих пор лежали бы в лазарете…

— …или в могиле! — Лисси, забыв о ненависти к дьяволам, опустилась на колени и обняла животину. — Милая, милая пата! Скажите, разве она не прекрасна?

— Просто сокровище!

Пата урчала, ерзала и старалась лизнуть всех, кто ее любит. Даже до ног Хайты языком дотягивалась.

— Я думаю — давайте примем ан Эриту… — начала Лис, пользуясь общим вдохновением и благодушием.

— Ну что ж… — Бези выдохнула струйку дыма. По лицу видно — она не прочь. Про Хайту и говорить нечего. Когда дочь Красного царя целуется с ее восьминогой крошкой, такую добрую девицу можно принять куда угодно.

Лара смекнула, что будет в меньшинстве, на нее начнут давить и угрожать обидами, пока не вынудят согласие. Одной выступать против стольких подруг — считай, рушить союз. Тут надо обернуться так, чтоб что-то выгадать.

— У меня условие, — подняла она руку, как в школе. — Совсем не трудное для ан Эриты.

Ан-эредита напряглась. С союзами на клятве шутки плохи. Союзницы могут навязать новенькой что-нибудь невыносимое. Она ждала, что Лара выкрикнет: «Поклянись на ан Лисси и Оке, что никогда — ты слышишь, никогда! — не подойдешь к моему парню!» И придется выполнять.

— Охранную грамоту еще для двоих.

У Эриты отлегло от сердца.

— Два медиума из сети принца — Шельма и Ласка. Чтобы их взяли в Гестель и не судили за вещание для Цереса. Пата будет их лечить. У Ласки, — пояснила Лара, — сожжено лицо, а Шельма болеет печенкой.

Поднявшись, Эрита внимательно и удивленно поглядела на Лару.

— И все?..

— Да, больше ничего.

«Наверно, я о ней думала хуже, чем следует», — про себя раскаялась Эрита.

— Обещаю, ан.

Чуть позже принцесса поняла, что каяться не стоило.

Дочь кровельщика ничего не упустила — она знала клятву и лукаво улыбалась, когда ан-эредита повторяла за всеми слово в слово: «…чтобы один помогал другому, и никто никому не делал подлостей».

Под одной крышей

Юбки газет не читают и наук не знают — это для благородных и тех, кто хочет получить профессию. Но в Гестеле юбки особые. Граф Бертон так прямо и сказал:

— Завтра же в класс, учиться наравне со всеми. Чтобы наверстать, наставник будет с вами заниматься после уроков. В библиотеку привозят газеты — надо читать «Западный вестник» и «Коронную почту», а на другой день кратко пересказывать наставнику, что там пишут.

— Можно спросить, ваше сиятельство? — робко подняла руку Лара. — Я в политике не разбираюсь…

— У вас, ан Ларита, память медиума, ее следует развивать.

— Ласка не видит, как ей быть?

— Читайте вслух.

Ласка, едва ее привезли, нашла Лару, вцепилась ей в руку и почти не отпускала. Ночью проверяла раза по три — здесь ли Ласточка?

Голову она обвязывала платком по самые ноздри, как при игре в жмурки — боялась, что засмеют за страшное лицо.

— Ты не забивайся в угол, — наставляла ее Лара. — Кто станет обзываться, сразу мне скажи, я за тебя любой шею намылю.

Расписание уроков привело Лару в тихий ужас. Что это — стенография? А физика, о чем она? Биология — вообще страх божий. Дядька Рудис говорил: студенты-биологи — это которые живых лягушек режут.

Старший класс во все глаза смотрел на новеньких, шептался и шушукался. Почему сюда малявку привели? Ведь точно посвящение не проходила, ей к младшим надо. Вдобавок слепая.

А биологию тут вел священник, вот так чудо! Молодой, высокий, долгогривый, с вытянутым бритым лицом и большими — словно у Лисси, — глазами.

— Барышни, с нынешнего дня у нас учатся Ласточка и Ласка. Пожалуйста, встаньте и покажитесь… спасибо. Так вот, здесь все друг к другу обращаются по позывным. Мой позывной — Отец Конь. — Назвавшись, он снял с головы священнический обруч и положил перед собой на кафедру.

«Медиум!.. Как его в церкви терпят? Почему он не расстрига?»

— Чтобы ввести новых учениц в курс дела, я расскажу о живом электричестве.

Лара жадно слушала, стараясь понять и запомнить.

По словам Отца Коня, всесильный Громовержец, сотворив людей, устроил их тела как электрические батареи, правда, слабенькие — людской ток улавливают только чуткие приборы. А своим избранникам Господь дал способность слышать чужие токи на расстоянии, порой даже видеть их.

— В теле ток передается по нервам, словно по проводам. Медиатор усиливает его и посылает в эфир. Вот суть эфирной связи. Сегодня тема моей лекции — нервная система.

Было увлекательно, хотя половина слов наставника звучала загадочно, как та «вивисекция» у Эриты. Лара записала его рассказ, как могла, посадив в тетрадке пару клякс. С чистописанием у нее слегка не ладилось.

— Есть вопросы по уроку?

Потянулась и Лара, чтобы разобраться со своими страхами:

— А мы будем резать лягушку?

Священник посуровел:

— Ласточка, я с вами дополнительно займусь Законом Божьим. Вам известно, что такое «обет непролития крови», обязательный для моего сана?

Класс захихикал, а Ласка в утешение незаметно погладила ее по ноге.

— Лягушку мы возьмем в кабинете анатомии.

Она умерла давным-давно и уже выцвела в желтоватом растворе, замаринованная злыми студентами, которые, наверно, успели стать докторами и профессорами. К виду вскрытой квакушки Лара кое-как притерпелась и вместе со всеми смотрела, как внутри тела идут ниточки-нервы. Порою ей вспоминались слухи, ходившие в сумасшедшем доме — об ученых, которым отдают на растерзание бедных безумцев.

— Вот это — головной мозг. У человека он гораздо больше.

— Не у всякого… — прошипели сзади.

— Вы о себе, Ветка?.. — рассеянно бросил Отец Конь, не оборачиваясь. — Наука позволяет просвечивать череп катодными лучами. Об этом вы услышите в свое время на уроке физики.

История, география — медиум все должен знать. Ларе открывались удивительные вещи — скажем, в средней Кивите, где начинается поповская земля, раньше была страна язычников. Оттуда появились мудрость и алфавит, а еще старые боги, которым нельзя поклоняться. Оказалось, Мориор — имя древнего бога войны, а владыка волн Мананта — бог моря.

Клякс в тетрадке Лары прибавлялось, промокашка покрылась пятнами.

Здесь богато содержали за казенный счет — ручка, запас перьев, чернильница-непроливайка, карандаши. Лампы больше керосиновые — весь ток маленькой электростанции уходил в лаборатории и главный корпус, а газовые трубы сюда далеко тянуть. Кастелянша выдала Ларе и Ласке темно-охристые камлотовые платья с белыми фартучками и со шнуровкой на спине, белье и постельные принадлежности.

Кое-что даже получше, чем в Дворянском институте: вместо общих спален на тридцать коек — келья на двоих. Остальное как в хороших пансионах — прачечная, поход строем на обедню в храм, потом вкусный суп, котлета с кашей, хлеб с маслом и чай.

Ласка на занятиях устала, начала тихонько ныть. Осовев после обеда, в библиотеке она положила голову на пюпитр, как на подушку:

— Я буду тебя слушать!

И задремала. Еще бы, за день так наволновалась.

Лара читала «Коронную почту». На первой странице жирный заголовок: «ДЕВЯТАЯ ЗВЕЗДА УПАЛА В ЭНДЕГАРЕ!»

«Падение ожидалось в южной Кивите, однако до входа в атмосферу „темная звезда“ изменила курс и рухнула на семьсот миль западнее, в штате Олби республики Эндегар. Это произошло 25 полевика в 22.75 К. Обсерватория Клейстена сфотографировала огненный след инопланетного корабля. Поступают телеграммы о многочисленных жертвах и значительных разрушениях в Стеринге, близ которого упал вражеский корабль. К 07.60 26-го стало известно, что из кратера вышли две боевые машины, которые опустошают окрестности Стеринга. Их Величества через посланника Высочайше уведомили президента Эндегара, что готовы выслать на помощь опытные воинские части…»

— Граф велел читать газеты? — не утерпела белобрысая Ветка, заподозренная Отцом Конем в недостатке мозга; она сидела за соседним пюпитром и делала вид, что штудирует учебник, а на самом деле искала, как завязать разговор с новенькими. — А твоя слепушка дрыхнет. Чего ее в старший класс взяли?

— Чтоб я о ней заботилась. Она сообразительная, все поймет.

— Вы сестры, да?

— Нет, мы в эфире познакомились.

— У вас были дела в нелегале? вас батальон выловил? — лезла в душу Ветка.

— Нам сказано — помалкивать. Я не строю из себя, не думай, просто тайны — не мои.

— Да, я тоже кое в чем была замешана, пока сюда попала, — похвалилась Ветка. — А кто с вами приехал — ты их знаешь?

— Так, наглядно — нас вместе везли. — Лара слукавила, чтобы не открывать своих знакомств. Она решила про себя, что о падении звезды, Бургоне и кротах лучше держать язычок за зубами. Статс-секретарь на прощание верно сказал: «Говорить в эфир — ценный дар. Но дар молчать куда важнее».

— Меня в секретные гадалки запрягли. — Ветка не стерпела и проговорилась. — Я жила в Гастории, в порту — прикинь, какое место! Там деньги ходят, а дельцы — тузы громадные. Хозяин заставлял подслушивать морскую биржу, кабаки и корабли — где какой груз, какие цены. Еще ворам, контрабандистам помогал… На вейском дурмане попался. Его в тюрьму, а меня сдали этим… колпакам.

Едва речь зашла о Тайном ордене, Ветка понизила голос и оглянулась:

— Лучше в дисциплинарный дом, чем к монахам. Они вообще без жалости. Если вещаешь, значит, царю тьмы продалась. Я им: «Верую в Гром и Молот!» А они: «Врешь, еретица, колдовка!» Я бы там пропала… Хорошо, батальонные на меня вышли. Явились с ордером — «Слово и дело императора», против такого не поспоришь. А то бы увезли в Кивиту, где слово-дело силы не имеет…

— Мне в скорбном доме посидеть пришлось, — поделилась в ответ Лара. На откровенность надо приоткрыться, иначе дружбе не бывать. — Повезло, попался умный врач, он меня вызволил.

— Да, правда — с вами везуха приехала. Ты чуток не застала — было такое зрелище! Дирижабль привез здоровый ящик, как вагон, на тросах опустил у мастерских. Вроде судовой движок, будет нам ток крутить — здорово! Глядишь, к осени в кельях лампочки повесят…

— Ветка, давай, учи урок. И мне еще много читать…

Лара взяла «Западный вестник». Там тоже много любопытного. Вот, например: «Его Синего Императорского Высочества отдельный полк полевой жандармерии Высочайшим повелением расформирован с 23 полевика».Куда теперь денутся Сарго с Удавчиком?

Вести, прежде казавшиеся скучными, стали привлекать внимание. Лара искала — что из газетных строк может коснуться ее или близких?

Указ о новом военном налоге…

«А из жалованья кадетов вычтут или нет?»

Храмовая партия внесла в парламенте проект — ужесточить кары за безбожное вещание и лунатизм…

«Попы свирепеют! Неужели они протолкнут свою затею? Совсем житья не станет».

Лара поймала себя на том, что чтение захватывает ее, как чашка кофе с кардамоном.

Немудрено! Семь месяцев пришлось читать лишь «Малый Громовник» да «Утешитель страждущих» — больше в безумном доме ничего не дозволялось. Какое там «Дамское чтение»! Даже «Прилежную пчелку» не давали.

«Если б я прожила там год, точно бы свихнулась насовсем. Прямо келья гробовая, чтобы прозреть духовными очами — сидеть в строгом затворе, на постном корме, книжки про духов, про небо и темное царство. А уж соседи!..» — Лара поежилась от воспоминаний. Одна все ангелов видела — мол, они поют за окнами, носят пироги, цветы и розовое масло. Другая, наоборот, дьяволов ловила, пока ей не вольют микстуры.

А тут вправду святое место. Тишь, зеленые сады, ручьи в каменных берегах, чугунные мостики, дорожки укатаны. Никто не выспрашивает, как в полиции: «Ты слышишь голоса?»

Странное дело — то, что в жизни считают безумством, колдовством и ересью, здесь обычно и привычно. Даже больше — этому в Гестеле учат!

«Сколько ж девчонок и ребят сидят в клетках, под замком, опоены настойками и бромом — невиновные! Или в домах покаяния за ногу прикованы, чтоб не летали… Если Отец Конь правду говорит — а он, вроде, мужчина порядочный, — то выходит, из них пытками, отравами дар Божий вышибают. Господних избранников портят… Нельзя так! Их надо сюда… Или что — казны не хватает их учить? Ну, будет дирижаблем меньше, а деньги отдать графу Бертону — на платья, на учебники…»

Прижав к себе дремлющую Ласку, Лара вздохнула.

«И еще — можно час в день говорить круговым вещанием: „Вы меня слышите? Говорит Гестель! Не бойтесь, идите сюда! Перестаньте там работать на воров, приходите к нам жить и дружить!“ Я бы взялась. Даже задаром».

Потом она представила, с кем бы хотела связаться в эфире.

«Ласточка вызывает Огонька Хавера… Ласточка вызывает Огонька…»

— Огонька? — Ветка вскинулась от учебника.

Лара спохватилась: «Я что, шептала? Тьфу!»

— Ты его знаешь, да? Слышала его позывной? — пристала Ветка. — Он с весны в батальоне. Сорок раз сидел в карцере за болтовню в эфире. Все ищет девчонку, познакомиться… Тут Огоньку никто не нравился, ему подай чудесную и неизвестную.

— Значит, дурак! — отрезала сердито Лара.

— Точно, дурень. Поймаешь сигнал Огонька — не отвечай, а то привяжется.

— Вот еще, ребят слушать! К дьяволам их, не нужны.

— Есть и приличные, с кем поговорить можно. В батальоне обер-офицеры… — Ветка поджала губы, мечтательно подняла глаза. — Такие шикарные щеголи…

— Только голову морочат!

«Скорей бы шлем надеть. Я его вызову. Нет, не вызову! И лучом на меня выйдет — не отвечу. Просто послушаю, как стонет… А вдруг он меня не ищет? Надо кого-нибудь подговорить… Во, Ласку! Пусть ему намекнет, как бы случайно, и расскажет, как он отозвался. А если он меня забыл?..»

Муки сомнения одолевали Лару: «Вдруг кто-то с ним дружит и поможет связаться с Эритой?.. Или она подъедет к Бези и уговорит ее на Огонька выйти? Нет, Бези такой подлости не сделает! Надо с ней встретиться, сказать, чтоб не устраивала им через эфир свиданий… Но Эрита — тоже Темная Звезда, как Бези ей откажет? Мы клялись друг другу помогать… О, как все сложно!»


Граф Бертон со странным чувством внес в список ученицу по имени Лисена Тор-Майда. Простолюдинка, дворянка — кто стал левитантом, должен быть записан как левитант, а какая судьба впереди — на то свобода воли.

Лисси звонко заявила:

— Я хочу стать собой — такой, какая есть!

Недаром, видимо, одна из давних ересей учила, что мужчины и женщины — разного рода. По этому запретному учению мужами стали звери, сбросившие шерсть, а женщинами — ангелы, снявшие с плеч крылья. Вот они, вспоминая громовое небо, и стремятся ввысь, но взлетать им позволено лишь в забытьи.

«Ее глаза — небесного цвета. Случайно ли?.. Страшная, соблазнительная ересь — верить, что мы наполовину хищники, наполовину ангелы…»

Отправив дочь в особый корпус, Бертон вызвал в кабинет Бези.

Эта девица с ее вольными манерами напоминала трактирную прислугу, бойкую модистку — только не эфирную вещунью.

— Ваша дальность вещания?

— Со шлема — до двух тысяч миль. Если на пути луча нет грозового фронта.

— На какой дистанции определяете другого медиума, когда он молчит?

— Миль пятьсот. Лишь бы на нем было достаточно металла — револьвер, кошель с монетами.

— Вам, барышня, надо не учиться, а учить. Согласны быть наставницей?

— Сколько жалованья? Какое жилье, содержание?

— Третьего дня ваш полк распущен, но звания вас никто не лишал. Значит, как штабс-ротмистр и личная дворянка, вы…

— Кто… дворянка? — Девица расширила глаза; рот ее изумленно приоткрылся.

— Разве вам не объявили? Таков закон. По званию вы — благородная особа.

— Значит… я могу подписываться «ан Бези»? или «кавалер-девица»? — Она все не могла поверить. — Это правда? Ваше сиятельство, вы не шутите?

— Ничуть. А почему вы так удивлены?

— Но я… невысокого происхождения. Я знала, но… думала, это ко мне не относится.

— У нас не Фаранге с кастами. В империи человек может высоко продвинуться благодаря заслугам. Как мне записать вашу фамилию?

— Гиджан! Бези Гиджан!

«…медиум, позывной — „Безуминка“», — закончил граф строку. — Поздравляю, ан Бези, вы зачисл… Ан Бези!

Она вырвалась из кабинета и понеслась по коридору, хохоча и подпрыгивая, как девочка:

— Я дворянка! Я дворянка! Я дворянка!

«Все-таки она плохо воспитана… Кавалер Карамо будет счастлив расспросить ее о жизни и обычаях дьяволов».

Как складывались фамилии у мориорцев, Бертон уяснил с первого раза, и Хайту спросил напрямик:

— Из какого стана?.. Значит, Хайта Канитан.

— Лифэ, гэуджили.

— Не дрожи так, я тебя не съем. Говори правильно.

— Да, господи!

— Нет, так обращаются к богу. Я — гере граф, господин, или его сиятельство.

— Да, гере граф господин его сиятельство!

«…несовершеннолетняя сирота под опекой Гестеля, личная прислуга ученицы Тор-Майда, 20 унц/мес, одежда и харчи хозяйские».

Ниже граф приписал: «Скотница, уход за инопланетным живым механизмом по кличке Пата. 15 унц/мес».

И еще: «Дрессировка Паты в опытах по лечению на базе лазарета — 10 унц/мес. Плата за лечение — в пользу Х. Канитан».

Сам граф в услугах Паты не нуждался — род Тор-Майда славится крепким здоровьем, а Бертон был еще не стар и полон сил. Но кавалер Карамо, изучавший цивилизацию Мориора, — застарелый ревматик… Если россказни о пегой свиноухой животине хоть наполовину верны, эта боязливая Хайта (по глазам — хитрая бестия!) справит себе не только приличный гардероб, но и все приданое, включая мотокарету.

Последней из особ, вызванных в Гестель благодаря интригам Ее Императорского Высочества, оказалась худая, болезненного вида рыжая женщина, державшаяся напряженно и испуганно. Для встречи с графом она надела лучшее, что у нее было — возможно, припасенное для похорон, — и выглядела как ряженое чучело. На платье у ворота прицепила напоказ гражданское серебряное «Око за храбрость» — государи таки нашли, чем ее наградить. И привела всех деток — младшие прятались за юбками, старшенький цепко держал мать за руку, исподлобья хмурясь на графа.

— Мой позывной — Шельма, ваше сиятельство. Сама не знаю, как я бунтовать решилась. Наболело все, вот и осмелела. Стало жалко за девчонок… Своим я кое-что на пансион скопила, уж в приют не попадут.

Бертон старался рассмотреть ее детей. Нередко дар передается по наследству. Будущие медиумы?.. Их не угадаешь. Старшего сынка пора проверить.

— …и мой, глядишь, вам пригодится. — Она толкнула мальчишку вперед. — Я его берегла, вещать не допускала. Так что он без эфирного имени.

«Есть! Еще один… Ну-с, добро пожаловать, новый жилец эфира. Наверно, уже пробовал тайком? Если мать прятала шлем под замок, ты надевал на голову кастрюлю? Или прикладывал молоток ко лбу?»

— Место штатской наставницы вам подойдет? У нас мало опытных учителей. Будете жить за церковным садом, там жилье женских служб.

— Ох, не знаю, смогу ли?

— Поглядите на меня. Я не медиум, но уже десять лет учу их говорить и слушать.

Подписи были поставлены, печати наложены, ключи и бирки с номерами выданы.

Мыть полы в женском корпусе полагалось по очереди — на каждом из двух этажей келья за кельей впрягались наводить порядок. Само собой, новеньких ставили в черед на следующий день, как вселятся. Младшая ли, старшая — давай, таскай воду, ерзай тряпкой, отжимай и выливай. Лара поняла, что для Ласки поблажек не будет.

Та призналась шепотом:

— Я не умею.

Действительно, а где ей было научиться? Когда другие учатся от матерей, наглядно, она уже без глаз сидела, как обуза. Так бы в углу и зачахла, не откройся ее дар. Наверно, он от боли и тоски прорезался до срока. Дальше ясно — напялив шлем по самый нос, передавай приказы Цереса.

— Ты сиди, я одна справлюсь.

— Так нельзя. Дай мне хоть тряпку выжимать.

— Нет уж! Лучше пой. Мне будет веселей.

Подвернув до колен рабочие шаровары, заткнув сорочку под пояс и затянув платком волосы, Лара босиком поспешила с ведрами к крану, а Ласка нашла место в коридоре, чтобы ее не задевали, и начала:

У старой кладбищенской церкви
Студент в черном платье стоял,
Обрек он себя горькой смерти,
В руке склянку с ядом держал.
Над ним насмеялась девица,
С богатым пошла под венец.
Осталось ему отравиться,
Принять свой ужасный конец.
Из келий начали выглядывать девчонки:

— А голосок-то ничего.

Студент простился с белым светом; могильный дух крюком поволок его в темное царство. Изменщица, раскаявшись, рыдала на могиле: «Куда ты ушел, мой желанный? Я жить не могу без тебя!»— и ее убило молнией.

Лара шуровала, размашисто орудуя тряпкой. Ласка не умолкала, завела другую песню:

Молодой монах молился:
— Почему я не любим?
Пала с неба ангелица
И предстала перед ним.
Ни пера на ней, ни пуха,
Ни одежки, ни белья.
Подмигнула молодуха:
— Брат монах, я вся твоя!
Коридор большой, широкий — в старину строили просторно, чтоб у монахинь было и света, и воздуха вволю. Лара вспотела, но размаха не убавила — ших, ших.

Белобрысая Ветка понаблюдала, послушала Ласку и, скрывшись на время в келье, вышла — тоже в подвернутых штанах, босая и с платком на голове. На чей-то косой взгляд ответила просто:

— Чего смотришь? Она для нас поет, я для нее помою.

А Ларе сказала:

— Макни еще разик, и воду сменю.

Подхватила с плеском ведра, унеслась.

Косточка, старшая на этаже — чернявая, уже сильно фигуристая девушка с верховьев Куруты, где до сих пор барский суд, а колдунов бросают замерзать в снегу, — подумала, прищурилась и молвила:

— Нитка, почему не подпеваешь? На литургии в хоре заливалась, а тут…

Поняв атаманшу, кое-кто нырнул переодеться, а другие, с голосом, прибились к Ласке с Ниткой, уже певшим вместе:

Есть в столице у нас развеселый квартал.
Он казармой большой называется.
От зари до зари там горят фонари
И студенты по улицам шляются.
Они песни поют и в начальство плюют
И еще кое-чем занимаются.
За высокой решеткой, отделявшей девиц от мужского корпуса и Мельничного сада, скучился пяток ребят, следивших издали за бойкой кутерьмой на запретной территории:

— Свистни наших — представление пропустят!

— Слышите? Поют, что ли?

— А какой сегодня праздник?

Там, через две решетки и аллею, мелькали розовые ноги, белые сорочки, брызгал смех. Оттуда неслись задорные выкрики:

— Куда глядишь, зенки нахальные?

— Мал еще глазеть! Приснюсь, родимчик будет!

— Подсадите мелкого, ему не видно!

Пареньки терлись о прутья решетки, щелкали языками:

— Иий-ех, картинка!

— Айда к нам, в догонялки сыграем!

— Эй, Вишня! Портки сзади лопнули!

— Умри, Табак! — Повернувшись к ним, названная Вишня смело вздернула на животе сорочку, а подружки за спиной, перемигнувшись, дружно потянули ее шаровары вниз. Как в песне: «И предстала перед ним». Визгу было! А за аллеей вопили: «Уррра!», молотя ладонями по прутьям. На шум выбежала наконец наставница:

— Безобразницы, что вы себе позволяете, мигом все в корпус!

— А-а-а, они из-за забора дразнятся!

— А сами — зачем выставились?!

Коридор сиял чистотой, певицы забились в келью Ветки, а дежурная дама выносила приговор за озорство:

— Все, кто кривлялся у ограды, останутся без ужина. Если не назовете зачинщиц, то и без завтрака.

Выдавать своих позорно, а самим назваться — нужна смелость. Конечно,вперед выступила Косточка, потому что главная, за ней Вишня, поскольку не отвертишься, а для священного числа и Лара. Открылся карцер — унылое место.

— Здорово повеселились.

— Ага, ты видела, как Табак челюсть отвесил?

— Ну еще бы. В бане не мылся, пупка не видал… Вы с Лаской хорошо придумали — мыть с песней, — улыбнулась Ларе Косточка. — Теперь вы под общей крышей.

Шли дни, сменялись недели. Месяц полевик закончился, начался липец. Учебный год клонился к завершению, близилась урожайная вакация, когда многие отправятся домой.

В Гестеле появились мастеровые в картузах, в просторных серых блузах, с трубками в зубах, инженеры в форменных кителях и фуражках. За Пастырским садом шла спешная стройка — ставили движок внешнего сгорания для электростанции.

Через ворота то и дело въезжали ломовые полки, запряженные тройками тяжеловозов, двухтрубные тягачи с прицепами — везли ящики, известку, камень, черепицу и кирпич.

Толки роились как мухи:

— Тюремный корпус отстраивают.

— А где он такой? — интересовалась Лара.

— За Мертвым садом, там монахов хоронили. Они встают ночами и в кладбищенской часовне служат… Правда, я сама видела! Идут вереницей, в руках свечи, лица белые-белые, одни кости…

— У дворянок наставница новая — жуть! Иноверка, курит как паровик, а ругается — говорят, заслушаешься. За обедом спросила: «А выпить? Что, здесь даже пива не дают?»

— А лунатичка Лис — дочь Бертона! Вселилась со служанкой, вроде белой вейки — в ошейнике. Та спит на полу, у кровати.

— В тюремном корпусе бригада день и ночь орудует. Будет новая лаборатория — сторож сказал по секрету, за две папиросы.

К бывшей монастырской тюрьме, где в старину держали нарушителей церковного устава и еретиков, возили оборудование, катушки электрического кабеля, а кругом высился свежий забор — не подглядишь.

— Ловкач Гуди туда сунулся — уж на что вор, и то поймали, накостыляли по шее. У мастеровых рука тяжелая.

— Страх какой! На кладбище святых сестер что завелось!.. Прямо среди дня — мы с Ниткой зашли положить по цветку на могилы…

— Скажи лучше — с Табаком встретиться.

— …а из кустов свинья как выглянет! И человечьим голосом нам говорит: «Дай кусь!» Мы без памяти бежали, ног не чуя. Наверно, оборотень!

— Нет, это дух монашки. Ее заживо замуровали — согрешила с кавалером. Дух голодный, ясно? Надо отнести туда пирог от ужина.

— Тебе охота призраков кормить? Сама и неси! С пирогом вместе в склеп утащат…

— Возрадуемся, дети мои! — возгласил после литургии Отец Конь. — Несмотря на звездную войну и дефицит бюджета, его сиятельство добился для Гестеля больших ассигнований! В честь этого события назначен благодарственный молебен. Спевка хористов — после ужина.

Шельма звала Ласку к себе:

— Иди, у нас лучше будет!

— Спасибо, нет, я с Ласточкой.

Кроме уроков вещания они встречались в лазарете, куда Хайта водила тайком Пату на поводке. Шельма, тертая жизнью, быстро привыкла к процедурам, а Ласка, слава богу, не видела, как выглядит лечебное животное. Гладила и дивилась:

— Ой, сколько ножек! Она из заморской страны?

— Издали, — уклончиво отвечала Хайта. — Долго ехал!

— Мама, тяа?

— Она говорящая! как здорово! А что она еще умеет?

— Всякое разное. Лучше всех умеет кусь и грызь.

— Скажи: «Пата».

— Я! Пата, я!

Под неутомимым длинным языком и вязкой серой слюной рубцы Ласки отступали, замещались гладкой кожей. Края кривых слезящихся щелей превращались в веки, появились брови и ресницы, но глаза оставались молочными бельмами в красных прожилках. Шельма изучала себя в зеркале:

— Хм, желтуха как будто спадает. Хотя наверняка не скажешь…

Она хитрила, чтобы заплатить поменьше. Но здоровье трудно скрыть — лицо посвежело, кожа расправилась, даже седые волоски растаяли в прическе, к волосам вернулся блеск. Впору снова замуж выйти.

— Лизь, лизь — сорок унция, — скромно пропела Хайта, тоже следившая, как хорошеет рыжая наставница.

— Золотая моя, что так дорого?

— Похороны — тридцать унция. Красный гроб, поющий поп.

Сады Гестеля порой казались Ларе бесподобными, а иногда — стенами, в которых бился ее голос, не находя выхода. На занятиях — хоть с Шельмой, хоть с Отцом Конем, хоть с кем, — одни обручи, никаких шлемов! Дальнее вещание — для тех, кто прошел курс науки, сдал экзамен. Передавать вести по цепочке обручей — значит, раскрыть свои чувства четырем-пяти посредникам, которых ты не знаешь. Старшим вроде Косточки довериться опасно — вдруг разболтают? В девчонках чужие секреты плохо держатся…

А так хотелось крикнуть в эфир: «Огонек! где ты?!»

Прямо хоть крадись к движку внешнего сгорания или генератору электростанции, чтобы прижаться лбом! ДВС не заземлен — стоит на каучуковых подушках, чтоб не трясся…

Подкатила к Безуминке:

— Бези, лапушка, найди его!

Та отвела в сторонку, взяла за плечи:

— Ласточка, на гигаине было проще, там половина вещания — треп. В прямом эфире слухачей навалом. Кроме дежурных, сидит группа на прослушке нелегалов. Еле-еле не по службе перемолвишься. К тому же я с батальонными мало знакома — кому верить?.. Одно скажу — Удавчик в деле, в каком-то ведомстве, но не у Бертона.

— Ага, своего ты сразу запеленговала, только шлем надела, — надулась Лара, отвернувшись, — а мне помочь не хочешь… Уйди, не трогай.

— Какой он «мой», что ты воображаешь?! Он сам на меня вышел!

— И час вещания совпал. Еще скажи — случайно!

Так и поссорились. Ларе стало совсем одиноко. Вот тебе и ангельские голоса, и вольный эфир! Все разбежались по своим кельям, кто в дворянский корпус, кто в отдельный домик, будто и дружбы не бывало… Осталась только Ласка — привязалась, нельзя бросить.

«На вакацию уговорю ее поехать со мной в Гаген. Тетки Ласку плюшками накормят, а то худоба худобой. Лишь бы глаза прочистились… А как же ей без Паты? вдруг все обратно зарастет рубцами?..»

Десятый шар упал во второй храмин-день липца, в конце полнолуния. Удар пришелся еще западнее, в страну Тахона, о которой Лара наверняка знала лишь то, что это страна дикая и грязная. Книги говорили о Тахоне так: «Туда не дошла ни одна армия. Край Великой земли у льдистых морей, где равнины и болота, где дождь и ветер, где ездят на овцебыках и собаках, где люди низкорослые, лишайные и косоглазые, темные ликом, где хижины из шкур и палок, где столица Золотого Короля кочует, как скотное стадо». Оттуда телеграмм не приходило — лишь полыхнуло небо при падении звезды, и раздался приглушенный гул.

На теле Мира появилась новая незаживающая язва. В Эндегаре, собрав армию, остановили мориорские машины и окружили кратер запретной зоной, но город Стеринг пришлось бросить — вся земля под ним была изрыта патами, превратившимися в живые сверла. В газетах печатались виды пустых и рухнувших домов, безлюдных улиц, где ветер носит тряпье и обрывки бумаги.

На голову промышленного Эндегара многие призывали гром и молнию — торговый соперник империи! Как стерпеть, когда тамошние заводчики перебивают торг нашим воротилам? А их политики и генералы? — наложили лапу на тингайский каучук, тянутся к жарким островам, лезут в Тахону… Но взглянешь на картины разорения, на караваны растрепанных беженцев — тоже люди, над всеми одна беда.

При виде карты, где отмечались места падения шаров, Ларе становилось жутковато — словно небо по линейке забивало гвозди в материк, прокладывая какую-то границу.

Она мечтала о шлеме. Заранее решила, что согласна и на карцер, лишь бы выйти в дальний эфир.

Наконец, в дождливый день за ней пришел нахмуренный наставник:

— Идемте, ан. Пора наукой заниматься.

Вот тюремный корпус, о котором столько сказок — де, там призраки стонут, кровавые пятна на стенах и тому подобные ночные страсти. Старинные заброшенные здания мало-помалу обрастают призраками, будто плесенью и мхом.

«Если тут духи водились, они разбежались. Электричества не любят. Чистенько, побелка свежая…»

Но, шагнув в лабораторный зал, Лара ощутила себя так, словно на самом деле вошла в дом с привидениями. Или перенеслась на месяц назад, во дворец Птицы-Грозы.

— Рад вас видеть, ученица, — скрипуче приветствовал ее Рикс Картерет, осунувшийся и поблекший. Три знакомых кресла с колпаками стояли на своих привычных местах, и свод потолка был так же давяще низок, и окошки напоминали бойницы.

— Как… вы… — еле смогла вымолвить Лара.

— Точно так же, как и вы. Медиумов мало, а ученых еще меньше. Продолжим с того, на чем остановились в прошлый раз.

— Я гигаин пить не буду!!

— Разве я предлагал? — скрипел ученый старикан, настраивая приборы. — Пока граф не составит новую микстуру, ограничимся прямым эфиром. Меня интересует ваша точность наводки и дальнобойность. А также зрение за горизонт…

— Готово! — Открылась другая дверь в зал, и пара ассистентов вкатили по утопленным в пол рельсам платформу на колесиках. На платформе стояло высокое, выше роста, сооружение вроде клетки из деревянных брусьев, а внутри этой конструкции Лара увидела… Эриту! Пожалуй, Лис возмутилась бы таким видом и нарядом — кавалерийские штаны, короткая и узкая рубашка, а главное — ан-эредиту держали в неподвижности ремни и пояс, словно выставленного на площади преступника.

— Добрый день, ан. — Лара невольно кивнула и попыталась сделать книксен.

— Благодарю, ан. — Пошевелившись, Эрита скривилась. — Надеюсь, я все-таки подниму это в воздух.

— Честно сказать, я считала, что наука и учеба выглядят как-то по-другому… — Садясь под колпак, Лара то и дело косилась на клетку с принцессой. Ассистент поднес ко рту Эриты трубку от сосуда с голубой жидкостью — так в кондитерских пьют через соломинку.

— Запишите: влито полпинты, концентрация — ползолотника на пинту.

— Сейчас я засну, — спешно заговорила Эрита, облизнув губы. — Позовите… передайте… пожалуйста!.. вы…

Ее слова замедлялись, язык перестал повиноваться, и вот голова Эриты свесилась набок, только глаза остались полуоткрытыми — они продолжали смотреть на Лару, не отрываясь. В них мерцали то ли слезы, то ли просьба, ставшая слезами.

— Она слышит?

Ассистент установил на лоб принцессы медный кружок с проводами.

— Проверка связи. Ан Эрита, ответьте «да».

Качнулись стрелки на приборах.

— Медленно начинайте подъем.

Клетка заколебалась и стала отрываться от платформы.

— Превосходно. Замечательно. — От удовольствия профессор улыбнулся, как оживший труп. — Поставьте стопор. Надо измерить ее тягу и отметить, сколько она продержится на лету. Наблюдайте!.. А теперь вы, голубушка. Сделайте пробный вызов и получите ответ. Вещайте сразу на большую дальность, сколько сможете.

— Любой медиум?

— Да, только государственный, чтобы он мог себя назвать.

Лара медлила, глядя на Эриту.

«А, и ей не удалось связаться! Значит, Безуминка отказалась?.. Молодчина Бези! Нам надо мириться… Побоялись кадету писать, Ваше Высочество? Конечно, выследят, государю-отцу донесут… такая царственная цаца — и шуры-муры с кадетишкой… И что, я стану угождать вам?»

Не успела она позлорадствовать, как ощутила стыд.

Ведь вместе клялись: «Чтобы один помогал другому».

Соврать ей? Притвориться, что связалась, наболтать чего-нибудь, чтобы поверила?..

«Не для того клялись. Ну, а что я скажу ему?..»

— Говорит Ласточка из Гестеля! Вызываю Огонька из двадцать второго батальона!

В жаркой белокаменной Делинге, за полторы тысячи миль от тюремного корпуса, модно одетый парнишка в легком платье и широкополой шляпе, шагавший под сенью магнолий в компании праздных гуляк, сбился с ноги от неожиданности.

— Дьявол… Лари, ты? Вот подарок! Привет! Пеленгуешь меня?

Сарго, оглянувшись, издал звериное рычание, а Удавчик зашипел через плечо:

— Придурок, ты нас запалишь. Заткнись. На улице это не делают.

Гривастый брюнет в дымчатых серых очках, приданный бывшим жандармам для усиления, как доброволец, немного отстал, поравнялся с Огоньком и внушительно шепнул:

— Если не умолкнешь, я устрою тебе обморок и понесу на руках.

Огонек ума приложить не мог, как Лари слышит его — с обруча, с такого расстояния!

«Девчонка — просто клад! О, гром господень, как же давно я не видел ее!..»

— Пеленгую, нормально. Где ты?

— Восточная Делинга, — только и сумел промолвить Огонек, поглядывая на подземного воина.

— Одна девочка… ты с ней носился на ракете, и не только… передает тебе привет. Она тебя помнит… сволочь, она тебя помнит, ты слышишь?! Можешь к ней вернуться, миловаться с ней — а ко мне не подходи! Я тебя ненавижу! Конец связи!

Огонек остановился столбом посреди тротуара.

«Она меня любит!»

Повернувшись, Удавчик хотел рявкнуть что-то ужасное, но лишь выдохнул:

— Чертовы влюбленные сопляки!


Конец первого сезона.


Оглавление

  • ПРОЛОГ
  • СЕЗОН 1 МЯТЕЖ
  •   Кто ты?
  •   Уйти из леса
  •   Первое свидание
  •   Захват
  •   Запретная зона
  •   С неба на землю
  •   Милосердная сестра
  •   Те, которые летают
  •   Бези принимает гостей
  •   Клятва
  •   Приход Красной девы
  •   Во всем виноваты парни
  •   Выбор
  •   Приговор
  •   Пляска смерти
  •   Опасный полет
  •   Служить империи
  •   Под одной крышей