Незабываемый вальс [Барбара Картленд] (fb2) читать онлайн

Барбара Картленд Незабываемый вальс

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1868 год

Граф Хоксхед был явно не в духе. Он только что переправился на своей яхте через Ла-Манш, и из-за бурного моря плавание оказалось малоприятным. Его серые глаза глядели хмуро, рот плотно сжался, слова звучали отрывисто. Ему хотелось хорошенько отдохнуть вместо того, чтобы спешить на встречу с премьер-министром.

Еще будучи в Лондоне, граф Хоксхед был не на шутку раздосадован тем, что премьер-министр, достопочтенный Бенджамин Дизраэли вызвал его к себе.

Вообще-то, оба они, столь непохожие друг на друга во всех отношениях, прекрасно ладили; эта их несхожесть сразу бросалась в глаза, когда они встречались в кабинете премьер-министра в здании парламента.

Бенджамин Дизраэли был видный восточного типа мужчина, с черными как смоль волосами, крупным носом и страстью к сверкающим перстням. Дизраэли поднял глаза на графа, когда он вошел в его кабинет, и тот улыбнулся в ответ, забыв о своем раздражении.

Граф обладал прекрасной фигурой — высокий, широкоплечий, с узкой талией. Он всегда элегантно одевался и следовал моде, но при этом оставался мужественным и держался с достоинством, что очень располагало к нему премьер-министра. Последний вообще уважал твердость и властность в мужчинах, как любил мягкость, женственность и верность в женщинах.

— Я послал за вами, милорд, — обратился Дизраэли к графу, — чтобы просить об одной услуге.

— Я буду счастлив сделать все, что в моих силах, — ответил граф.

— Тогда, надеюсь, вам не составит труда тотчас же отправиться в Париж для выполнения возложенной на вас миссии.

— В Париж? — Граф, который только что приплыл из столицы мира, был застигнут врасплох.

— Присаживайтесь, — предложил премьер-министр, — и позвольте вам все объяснить.

Граф покорно опустился в глубокое кожаное кресло, но, слушая премьера, не мог скрыть своего недовольства. Ему совсем не хотелось никуда ехать: превосходные лошади из его конюшен, готовые к скачкам, и одна очаровательная женщина занимали его куда более.

— Я получаю тревожные известия, — начал Дизраэли, — о намерениях Франции в связи с военными приготовлениями Пруссии.

Граф искренне удивился.

— Уж не хотите ли вы сказать, — произнес он наконец, — что французы подумывают о войне? Я считал, что они еще долго будут помнить уроки прошлого.

— Я тоже на это надеялся, — ответил премьер-министр. — Но буду откровенен. Мы оба хорошо знаем, что император весьма неуравновешен, способен на самые непредсказуемые поступки и редко задумывается об их последствиях.

Граф согласно кивнул.

За время своего вынужденного пребывания в Англии Луи Наполеон прослыл человеком довольно своеобразным и вряд ли способным управлять Францией.

— Императрица же, как известно, — продолжал премьер-министр, — особа тщеславная, легкомысленная и властолюбивая — скверное сочетание для особы подобного ранга.

— Действительно скверное, — согласился граф. — Но неужели французы не видят в Пруссии опасного и почти непобедимого противника?

— Именно это я и хочу узнать, — подхватил Дизраэли. — Император всегда был дружен с вашим отцом, а вы в Париже знакомы со многими людьми из тех, кто сейчас у власти. Так вот, вам предстоит выяснить их отношение к Пруссии. Не готовится ли Франция к войне?

— Ни о какой войне и речи быть не может! — убежденно воскликнул граф. — Даже если дело и дойдет до войны, то первый шаг должна будет сделать Пруссия.

— Я не уверен в этом, — задумчиво произнес премьер-министр. — Открою вам государственную тайну, милорд. Из достоверных источников мне стало известно, что герцог де Граммон ненавидит Пруссию и толкает императора на опрометчивый шаг. От этого Франция может сильно пострадать.

— Неужели он настолько безрассуден? — отозвался граф.

— Герцог очень дружен и даже близок с императрицей.

Граф прекрасно понимал, на что намекает премьер-министр. Императрица Евгения жаждала легких побед. Она всегда мечтала видеть себя во главе великой династии, представляла, что все королевские дворы Европы приветствуют ее и восхищаются ею. Императрица не переносила, когда к ней относились свысока, снисходительно из-за того, что она не была королевских кровей.

Граф вздохнул, и лицо его выразило озабоченность.

— Я понял, что от меня требуется, — сказал он, — и отправлюсь в Париж в самом скором времени.

— Спасибо, милорд, — ответил Дизраэли, — бесконечно благодарен вам. Я не льщу вам, когда говорю, что никому, кроме вас, не стал бы доверять это щекотливое поручение. Уверен, что вы с ним справитесь.

Лесть легко давалась премьер-министру, и медовыми речами он умело добивался своего; но сейчас он говорил совершенно искренне, и это порадовало графа. Однако граф все же был недоволен тем, что ему придется спешно покинуть Лондон.

Стоял май, светский сезон был в самом разгаре. В лондонских особняках каждый вечер давались балы и устраивались приемы, и его отсутствие было бы в высшей степени огорчительно.

Граф Хоксхед был заметной фигурой столичного общества. К тому же его весьма пылкий роман с леди Марлин Стенли только начался. Она была замужем за честолюбивым, преданным делу политиком, которому избиратели и место в палате общин были куда дороже собственной жены. Она была признана в свете не только первой красавицей, но и самой яркой и скандальной его представительницей — настоящая светская львица. Всякий, кого она одаривала своим вниманием, почитал за счастье обладать ею.

Несколько месяцев граф буквально избегал ее, и все это время леди Марлин была полна решимости заполучить его. Она умела ловко скрывать свои намерения от окружающих, так что даже граф, отличающийся проницательностью и хорошо разбирающийся в людях, так до конца и не понял, случайно или нет они так часто встречались и каждый раз оказывались по соседству за столом.

Графу нравилась ее манера прямолинейно говорить самые смелые, дерзкие, порой скандальные двусмысленности. Он никогда не мог с уверенностью сказать, действительно ли она так наивна или, наоборот, чересчур хитра.

И когда наконец она уступила ему — точнее, уступил он, так и не осознав, кто кого завоевал, — граф понял только то, что леди Марлин самая страстная из всех известных ему женщин. Она была достаточно умна, чтобы не надоесть ему чрезмерной несдержанностью. Ей удавалось в самый неожиданный момент стать недосягаемой и равнодушной, и граф никогда не переставал добиваться ее. Его привлекала в ней эта отчужденность, слишком редкая в его многочисленных связях.

— Мне будет безумно не хватать тебя, мой милый Ирвин, — сказала она накануне его отъезда в Париж.

Они поужинали тет-а-тет при свечах в ее терпко надушенном будуаре, а потом перешли в спальню, где на огромной кровати их ждали шелковые простыни и подушки с кружевами.

— Я тоже буду скучать по тебе, Марлин, — ответил граф. — Постараюсь там не задерживаться.

— Да, возвращайся скорее, милый, — прошептала леди Марлин, — а когда ты вернешься, мы подумаем о нашем будущем.

Она говорила чуть слышно, была очень податлива и нежна с ним, но что-то в ее словах насторожило графа. Он поцеловал ее в лоб и поднялся с постели.

— Нет, не уходи так скоро, — попросила леди Марлин. — Не оставляй меня одну.

— Мне надо еще кое-что успеть сделать до отъезда, — ответил граф. — Если я задержусь здесь, у меня не останется времени на сон.

— Ну, иди ко мне, — настойчиво звала леди Марлин.

— Не сейчас. Дождись моего приезда.

Граф стал быстро и умело одеваться. Его камердинер всегда сердился на такую самостоятельность своего хозяина. Граф легко обходился без его помощи, даже сложные новомодные узлы галстуков не представляли для него особого труда.

— У кого ты остановишься в Париже? — капризно спросила леди Марлин.

— У виконта де Дижона. Он мой старый друг, и всегда радушно принимает меня в своем доме на Елисейских полях.

— Я буду тебе писать, — пообещала леди Марлин. — А ты, мой ненаглядный Ирвин, будь добр, отвечай, иначе я сойду с ума от горя.

Она помолчала и добавила:

— Посылай письма на имя моей горничной, как и прежде. Это вполне надежно.

И вновь в душе у графа шевельнулось подозрение. Писать письма было всегда опасно, а короткие записки, которые он тайно пересылал через горничную леди Марлин, содержали разве что безобидное приглашение на обед или сообщали час рандеву.

Граф вернулся к кровати и посмотрел на Марлин. Ее длинные красивые волосы падали на плечи, а кожа казалась жемчужной на фоне шелковых простыней. Леди Марлин, соблазнительная, очаровательная, женственная, призывно протягивала к нему руки.

Граф взял ее руки и поцеловал одну за другой, а Марлин крепко сжала пальцы, не отпуская его.

— Так или иначе мы с тобой будем вместе… навсегда, — прошептала она.

— До свидания, Марлин.

Он направился к двери и уже взялся за ручку, но замер на месте, услышав звук чьих-то шагов. Возможно, граф ничего бы и не заметил, не стой он так близко к двери. Но кто-то очень медленно и осторожно поднимался по лестнице. Скрипнула половица, еще одна. Шаги приближались, и стало ясно, что кто-то направляется в спальню леди Марлин.

Вмиг, как человек, привыкший не теряться в сложных ситуациях, граф оказался у окна.

— Что такое? Что случилось? — заволновалась леди Марлин.

Граф ничего не ответил. Он отдернул тяжелую портьеру и вышел на маленький балкон из кованого железа. Такие балкончики были в каждом доме на этой улице. Граф знал, что спальня леди Марлин занимает угол дома и от соседнего особняка ее отделяет небольшое расстояние. Внизу на расстоянии в четыре фута находился такой же небольшой балкончик, и граф внимательно оглядел его.

Хотя граф и не видел леди Марлин за портьерой, по шуму, доносящемуся из спальни, он догадался, что она встала с кровати и пошла к двери. Он услышал, как в замке повернулся ключ, и, недолго думая, перемахнул через балконную решетку.

Граф оказался прямо в центре балкона соседнего дома. Окно было приоткрыто, и он без труда проник внутрь и попал в комнату, похожую на спальню леди Марлин. На кровати кто-то лежал. Граф отодвинул портьеру, и его силуэт ясно обозначился на фоне звездного неба. Раздался испуганный женский крик:

— Кто вы?! Что вам нужно?!

Судя по голосу, это была уже далеко не молодая женщина.

— Прошу прощения, сударыня, — ответил граф. — Успокойтесь, я не причиню вам зла. Произошла досадная ошибка.

Он вышел из комнаты и не спеша спустился вниз, быстро открыл парадную дверь и зашагал к своему дому по направлению к Баркли-сквер.

Сейчас, но дороге в Париж, граф понял, что лишь по чистой случайности избежал щекотливой ситуации, которая имела бы для него самые неприятные последствия. Ему и в голову не приходило, что леди Марлин недостаточно короткой любовной связи. Он полагал, что со временем пламя любви погаснет и они расстанутся хорошими друзьями без каких-либо взаимных притязаний. Таковы были правила игры, принятые в аристократическом обществе.

Теперь граф вспомнил пространные разговоры о мистере Стенли, которые вели его друзья в клубе. Часто обсуждалось, что последний совсем равнодушен к жене и порядком подустал от ее бесчисленных любовников. Граф не обращал внимания на эти светские сплетни: тогда ему это было просто ни к чему.

Он знал, что красавица жена, дочь самого герцога Дорсетского, была весьма ценным приобретением для восходящего политика. Более того, именно на деньги леди Марлин существовала чета Стенли, и немалая часть приданого жены тратилась ее супругом на свои амбициозные политические цели. При таких обстоятельствах Стенли оставалось только терпеть ветреность леди Марлин и разыгрывать роль заботливого, любящего, и снисходительного супруга.

Граф, однако, вспомнил, как два раза в прошлом месяце видел Леонарда Стенли в обществе мисс Сары Вандерхоф. Последний раз эти двое сидели на балконе палаты общин и так увлеченно беседовали, что даже не заметили его.

Сара Вандерхоф была богатой американской наследницей. Газеты в один голос пели ей дифирамбы, так как на деньги ее отца кормилось множество благотворительных учреждений. Своей красотой и блеском, слишком дорогими броскими украшениями, которые, правда, не пристало носить англичанкам, мисс Вандерхоф добилась особого положения в свете.

Мелкие детали начали складываться в мозгу графа в цельную картину. Леонард Стенли нуждался в деньгах, а женившись на богатой наследнице вроде Сары Вандерхоф, он мог позволить себе все, что сейчас было не доступно его кошельку. Единственным камнем преткновения оставалась его жена. Бракоразводный процесс мог затянуться на долгие годы и рассматривался бы в парламенте, а Стенли боялся огласки, да и расходов, связанных с разводом. Все было бы гораздо проще, если бы удалось склонить леди Марлин к сотрудничеству.

Весь их хитроумный замысел ясно предстал перед графом. Он сравнил себя с человеком, чья жизнь висела на волоске и была спасена в самый последний момент.

— Откуда мне было знать, что леди Марлин хотела выйти за меня замуж? — сокрушался граф.

На самом деле, множество мелочей давно могли подсказать ему о ее намерениях, если бы он обратил на них внимание. Ей почему-то очень хотелось примерить великолепные фамильные драгоценности, что носили все графини Хоксхед. Тогда граф только улыбался ее восхищению диадемами с бриллиантами, сапфирами и рубинами. Теперь он знал, что за этим скрывалось не одно восхищение, но и вожделение и жадность.

Неудивительно, что его особняки и поместья леди Марлин нашла достойной оправой для своей красоты. Поместье Хок в Суссексе было одной из прекраснейших усадеб георгианского стиля^[1].

Дом Хоксхедов на Баркли-сквер принадлежал семье уже более полутора веков и по богатству отделки, обстановке и картинам не имел себе равных во всем Лондоне.

— Как мог я сразу не понять ее намерений? — упрекал себя граф.

Ему и сейчас становилось страшно от одной мысли о женитьбе на хищной леди Марлин. Как ни привлекательна была Марлин Стенли, такой тип женщин не подходил для роли жены и матери его детей.

Граф сам еще смутно представлял свою будущую супругу, хотя все родственники давно, едва ли не на коленях, умоляли его жениться и родить наследника, продолжив тем самым род Хоксхедов.

Он вспомнил свой недавний разговор с бабушкой. Именно она сильнее всех уговаривала его скорее жениться, и ее доводы были вполне разумны, хотя тогда он так не думал.

— Ты уже не мальчик, Ирвин, — увещевала его бабушка. Голос у нее был удивительно молодым и звонким для ее преклонных лет. — Ты должен остепениться и подумать о наследнике.

— Я чувствую себя еще достаточно молодым, — улыбнулся он в ответ, — и позволю себе заметить, что меня хватит еще на пару лет холостяцкой жизни.

— Согласись, тебе давно пора жениться, — не унималась вдовствующая графиня. — Сколько можно порхать по салонам и развлекаться? Я хочу дождаться появления твоего сына.

— Тогда у меня в запасе еще двадцать лет.

— Не говори чепухи. Скоро тебе стукнет тридцать четыре, — возразила бабушка. — В твои годы отец был уже десять лет как женат.

— Это я уже не первый раз слышу, — сказал граф. — Дедушка, насколько я помню, женился приблизительно в моем возрасте.

— Ему было тридцать два, — уточнила вдова. — Он довольно долго искал именно меня.

— Ну вот так же и я! — воскликнул граф. — Просто иду по стопам деда. Жду такую же красавицу и умницу, какой ты была в свои восемнадцать. Но у меня сложилось впечатление, что подобные девушки перевелись на свете.

— Ты льстишь мне, — улыбнулась вдовствующая графиня. — Так или иначе, Ирвин, ты прекрасно понимаешь, что тебе жена необходима, и у меня, к счастью, есть на примете подходящая девушка.

Граф усмехнулся.

— Я знал, что к этому все и велось, бабушка, и, честно говоря, ты зря тратишь свое красноречие и теряешь время. Повторяю, я ни капли не заинтересован в женитьбе.

— Ты еще даже не знаком с нею, а когда увидишь, согласишься со мной: она как никто украсит наше родовое древо, и именно ей подойдет роль хозяйки, занимающей место на противоположной стороне стола.

— Если она и впрямь будет придерживаться данного расстояния, я, пожалуй, женюсь на ней, — нашелся граф, вспомнив о длиннейших столах, украшающих столовые залы его особняков. — Но, к сожалению, бабушка, любая женщина надоест мне после месяца совместных завтраков, обедов и ужинов.

— Глупости! — отрезала пожилая дама. — Ты часто бываешь занят, и нет нужды проводить с женой больше пары часов в день, да и те необязательно только вместе с нею.

— У тебя и впрямь такие понятия о браке? — изумился граф.

Но глаза старой леди озорно поблескивали, она явно подсмеивалась над ним.

— Я не позволю, — решительно сказал граф, — не позволю женить себя на какой-нибудь юной надоедливой особе, которая будет хорошо смотреться за столом и плохо в постели и в два счета наскучит мне.

Только с бабушкой он мог быть настолько откровенен. Она обладала редким чувством юмора и прямотой, свойственным дамам георгианской эпохи, на которые не отважилась бы ни одна придворная леди королевы Виктории.

Вдовствующая графиня рассмеялась.

— Так и быть, Ирвин, смягчилась она, — даю тебе шесть месяцев. За это время ты должен самостоятельно найти достойную жену, удовлетворяющую твоим запросам. По истечении срока я познакомлю тебя со своей протеже и приложу все силы, чтобы поженить вас.

Граф вымученно улыбнулся. До сих пор ему удавалось избегать молоденьких девушек и тем самым уберечься от брака. В сущности он вообще редко бывал в их обществе.

Граф предпочитал общество искушенных жизнью людей, приближенных к принцу и принцессе Уэльским. Его часто приглашали на приемы в Мальборо-хауз, и именно эти приглашения принимал он с особой охотой. На пышных приемах, где почетным гостем был сам принц Уэльский, нельзя было встретить юных дев, — здесь блистали очаровательные замужние дамы.

— Теперь я полон тревог за свое будущее, и твои «угрозы» тому способствовали, — с улыбкой признался граф бабушке. — Но мне уже пора откланяться.

— Помни, Ирвин, я даю тебе полгода, — сказала на прощание вдовствующая графиня, — и если ты серьезно ко всему отнесешься, то уже в конце лета мы начнем готовиться к свадьбе.

— Я в ужасе от одной этой мысли! — воскликнул он и поцеловал руку бабушке.

Пожилая леди рассмеялась в ответ, и по ее долгому взгляду граф понял, как она его любит, как переживает за него.

Она не любила так собственных детей, которые приносили ей сплошные огорчения.

Тогда, уезжая от бабушки, граф напрочь забыл ее увещевания и просьбы. Но после случая с леди Марлин он не мог не признать, что бабушка права. Ему следовало жениться и навсегда оградить себя от разного рода авантюристок, которых привлекало его состояние и положение в обществе.

Графа удивило, как леди Марлин предусмотрела все до последней мелочи: развод неизбежно влечет за собой изгнание из общества. В отличие от женщины, мужчину, преступившего закон чести, легко прощали, и такой проступок был бы скоро забыт. Свет не принял бы леди Марлин даже как дочь герцога Дорсетского, а вот графиня Хоксхед со временем вернула бы расположение принца Уэльского.

«Как она все продумала, — размышлял граф. — Несколько лет она проведет в добровольном изгнании, наслаждаясь Парижем, Римом и Венецией, причем на мои деньги, а за это время друзья все забудут и снова встретят ее с распростертыми объятиями».

Он представил пышные многолюдные приемы в загородном поместье и великолепные празднества на Баркли-сквер — верный способ вернуть признание света.

Как хорошо, что этот прыжок с балкона на балкон, с которым далеко не каждый справился бы, не составил для графа особого труда и ему удалось избежать расставленной ловушки.

Интересно все же, что сделал Стенли, когда не нашел его на балконе супружеской спальни? Смотрел ли он вниз, думая увидеть тело графа, распростертое на булыжной мостовой?

Но что и говорить, эта история весьма расстроила графа и отрезвила его.

Больше всего на свете он не любил оставаться в дураках. Граф Ирвин Хоксхед гордился своим опытом и умением безошибочно понять человека и его характер, но в этот раз он переоценил свои способности.

Всю прошлую ночь граф не мог заснуть и только удивлялся, как мог он не почувствовать, не раскрыть ее намерений, как мог так глупо попасться, словно неопытный юнец!

«К черту, я не хочу больше вспоминать о ней», — решил он, но настроение его надолго было испорчено. Плохая погода еще больше способствовала мрачному состоянию духа.

Граф привык к плаваниям и легко переносил морские путешествия, но сейчас он опасался за лошадей, которые испугались штормящего моря. К тому же гостиница в Кале, где он остановился на ночлег, не отвечала его представлениям о комфорте.

Однако граф остался доволен едой и после сытного завтрака велел подать лошадь. Он поехал верхом, а верховой занял место на козлах. Граф обычно брал с собой не только собственную коляску, запряженную четверкой лошадей, но и двух верховых. Таким образом он мог в любое время упражняться в езде.

Утро было свежее, но ближе к полудню стало жарко. Граф взмахом руки остановил коляску и пересел в нее.

Верховые в напудренных париках, в белоснежных бриджах и облегающих ливреях придавали оттенок элегантности черной с желтым коляске и упряжке черных как смоль жеребцов.

Граф надеялся позже еще проехаться верхом, но начал моросить дождь.

Он положил ноги на противоположное сиденье и откинулся на спинку. Думы о леди Марлин вновь овладели им, и сердце его, как любила говорить старая няня, опять заныло.

Погруженный в свои мысли, он не заметил, как коляска остановилась. К действительности графа вернул лакей: он спрыгнул с козел и открыл дверцу.

— В чем дело? — спросил граф. — Почему мы стоим?

— Впереди по дороге столкновение, милорд.

— Что-нибудь серьезное?

— Сдается мне, французская повозка, кажется, они ее зовут… дилижанс, столкнулась с почтовой каретой.

Лакей вновь посмотрел на дорогу и добавил:

— Порядочная свалка, милорд, и лошади, и люди — все смешалось.

— Иди посмотри, нельзя ли как-нибудь помочь, — приказал граф, — и сразу же поедем дальше.

— Да, милорд, — нерешительно ответил лакей и закрыл дверцу коляски.

Граф не имел ни малейшего желания вмешиваться в случайное дорожное происшествие.

Такие столкновения стали в последнее время обычным явлением. Узкие дороги были переполнены быстрыми почтовыми каретами, колясками и дилижансами. Почтовые кареты поворачивали на большой скорости и врезались в крестьянские повозки, в Англии запряженные обычно медлительной старой лошадкой, а во Франции — двумя ленивыми белыми волами. Неудивительно, что в результате и люди, и животные получали серьезные увечья.

Граф по праву гордился тем, что за много лет езды — и езды довольно быстрой — он ни разу не попадал в дорожные происшествия. Он объяснял это не просто везением. Весь секрет был в трезвом расчете, его-то порой и не хватало иному кучеру.

Графу очень не хотелось застревать на дороге надолго. Кони должны еще успеть отдохнуть за ночь перед завтрашней дорогой. Сам он с большим удовольствием остался бы в Лондоне, но не мог же он отказаться от поручения премьер-министра. Чем скорее миссия, возложенная на него Дизраэли, будет выполнена, тем лучше.

Он понимал, что с таким заданием ему не справиться за день и даже за неделю. И только при большом везении на это уйдет не так много времени. В любом случае все, что поведает ему кто-то один, надо будет сверить с рассказом и мнением кого-то другого. Граф представил многочасовые разговоры во дворце Тюильри с приближенными к императору особами и длинную вереницу людей, к которым ему придется обратиться за помощью. Он тяжело вздохнул.

Но была у этой поездки и приятная сторона. Париж славился своими женщинами, их особым загадочным очарованием, красотой и милым сумасбродством. Надо ли говорить, что не их прочила бабушка в графини Хоксхед. Но эти «леди» знали толк в любви — хотя любовь в данном случае не совсем подходящее слово, — и это со многим примиряло графа. Несомненно, развлечение было не из дешевых, но оно того стоило.

Граф как раз размышлял, которую из известных куртизанок он навестит первой. Ирвин Хоксхед перебывал уже у многих, и в подобных заведениях наслаждался не только обществом прекрасных женщин, но и старых друзей. Особенно много знакомых надеялся он встретить в доме у королевы всех куртизанок Ля Паивы. К тому же она могла знать об отношениях Франции и Пруссии больше, чем кто-либо другой, потому что в подобной компании легко развязывались языки и выбалтывались многие секреты.

— Первым делом поеду к ней, — решил граф.

В это время дверца коляски опять открылась.

— Можем отправляться, милорд, — сообщил лакей. — Там жуткая неразбериха, но мы ничем не в силах помочь. С ними сейчас какой-то человек, кажется доктор.

— Тогда не стоит больше задерживаться, — согласился граф.

Лакей уже собирался отправиться отдавать распоряжения, но застыл на месте, когда с другой стороны открылась дверца и в коляску, к великому удивлению графа, проскользнула молоденькая девушка.

Пока граф изумленно смотрел на нее, она села напротив и тихо, испуганно попросила:

— Пожалуйста… возьмите меня с собой… все равно куда, умоляю вас… мне надо во что бы то ни стало выбраться отсюда.

Девушка говорила по-английски. Граф отметил, что она очень молода и очень красива. У нее было маленькое личико, похожее на нежный цветок. В ее огромных голубых глазах застыл ужас, вызванный, вероятно, дорожным происшествием. Шляпка съехала на спину и висела на лентах, которые были завязаны на шее. Ее светлые волосы растрепались, платье испачкалось и в одном месте порвалось. Она нервно сжимала пальцы, словно умоляя графа выслушать ее.

— Как я понимаю, вы попали в столкновение, мадемуазель, — предположил граф. — Но как я могу взять вас с собой? Ведь вы, вероятно, путешествуете не одна?

— Нет… но мои спутники… они, кажется, ранены… Поэтому мне и удалось убежать. — Голосок незнакомки дрожал от страха и волнения.

Граф заметил, что лакей с любопытством слушает их разговор. Он подал слуге знак, и тот закрыл дверцу, но остался стоять тут же у коляски. Его силуэт был виден в окне, закрытом из-за дождя.

— Объясните мне толком, что же все-таки произошло? — спросил граф.

— Я прошу вас… как можно скорее… увезти меня отсюда, — отвечала девушка. — Мне все равно куда… Только увезите, пока меня не хватились… Мне надо бежать.

— Но почему? И от кого?

— Вам непременно надо… это знать?

— Боюсь, что да. Раз уж я взялся вам помочь.

— Я все расскажу вам… обещаю, — торопливо говорила девушка. — Только поедем быстрее. По-моему, один мой спутник — он называет себя пастором — сильно ранен, но мой отец вот-вот очнется. Он сразу бросится на мои поиски.

— Ваш отец? — с недоумением переспросил граф. — Вы пытаетесь сбежать от своего отца?

— Да. Он везет меня в какой-то ужасный монастырь, но мне кажется, это никакой не монастырь, а что-то гораздо хуже. Пожалуйста, помогите мне. Если я побегу через поля… то не смогу далеко уйти.

В ее голосе звучал неподдельный страх, девушка выглядела такой беззащитной и трогательной, что ее просьба задела графа за живое. Но он все еще не решался помочь этой особе бежать от отца.

— Прошу прощения, но… — начал было он, но девушка оборвала его:

— Поймите же наконец… о чем я вас прошу. Мой отец не в себе, моя мать сбежала и бросила его, и теперь он решил, что я… должна искупить ее грехи.

— Что вы хотите этим сказать? — удивился граф.

— Я очень похожа на маму внешне… и отец собирался навсегда заключить меня… в монастырь. На самом деле это дом покаяния, он принадлежит какой-то секте, — торопливо объясняла девушка, с мольбой глядя на графа. — Они наказывают себя за грехи… поркой и другими истязаниями!

— Вы говорите невероятные вещи! — воскликнул граф. — Этого не может быть.

— Я клянусь вам… Все, что я говорю, это чистейшая правда. Я боюсь, безумно боюсь их… Я богата, и, заполучив мои деньги, они никогда… меня не отпустят… Прошу вас, пожалуйста, помогите мне.

Графу казалось, что девушка вполне искренна, но в ее рассказ было трудно поверить.

Чтобы выиграть время и хорошенько все обдумать, он спросил:

— Как ваше имя?

— Батиста Дансфорд, — ответила она, — я дочь лорда Дансфорда.

— Лорда Дансфорда! — с изумлением воскликнул граф. — Вы дочь «пэра-проповедника»?

— Верно… — подтвердила она. — Вы знаете его? Вы не представляете, милорд, во что отец превратил мою жизнь. Он не просто грозит мне адом и вечным проклятием, он и дома устроил… настоящий ад. Умоляю, увезите меня! Я боюсь, что он снова …побьет меня и отошлет в это страшное место.

— Хорошо, — решился граф после недолгих размышлений. — Я довезу вас до ближайшего города, где остановлюсь на ночлег. Обещайте, что там вы позаботитесь о себе сами.

— Да… конечно… И спасибо, спасибо вам… Мне надо только быстрее уехать отсюда, потом я сама доберусь… до Парижа.

Граф подал знак лакею, что можно трогать.

Пока тот закрывал дверцы экипажа, граф спросил:

— Как быть с вашим багажом?

— Не тревожьтесь об этом, — ответила Батиста, — велите ехать скорее, пока папа… не хватился меня.

Она говорила почти шепотом, чтобы лакей не разобрал ее слов.

— Немедленно едем, — приказал граф.

— Да, милорд.

Лакей не успел еще вскочить на козлы, а кони уже тронулись. У Батисты вырвался вздох облегчения.

С неожиданной быстротой она пересела на сиденье, которое занимал граф, забилась в угол и закрыла лицо руками. Граф понял, что она прячется за ним — они как раз проезжали мимо опрокинутой кареты.

Он выглянул в окно. Багаж был разбросан по дороге. Встревоженные лошади беспокойно били копытами и испуганно ржали. Женщины что-то кричали и суетились, несколько человек распласталось на траве вдоль дороги: кто-то стонал от боли, причиненной полученными ранами, и звал врача, кто-то просто лежал без движения, непонятно, или без сознания, или уже расставшись с жизнью.

Граф увидел дилижанс, в котором, по всей видимости, ехала Батиста. Но ни в ком из людей он не успел разглядеть лорда Дансфорда.

Он знал лорда в лицо и даже слышал его выступления в палате лордов но, как только «пэр-проповедник» начинал свою патетическую речь, граф покидал палату. Речь его светлости неизменно сводилась к одному и тому же: страна изобилует пороками из-за отсутствия закона и порядка, а строгие наказания, которым надо подвергнуть всех грешников в этом мире лишь удвоятся в загробной жизни.

— Как бы нам унять этого проклятого старикашку? — спросил как-то один из пэров.

— Самый верный способ — упрятать его в сумасшедший дом, — ответил другой. — Там ему самое место.

Граф находил лорда Дансфорда невероятно скучным, а скучать он не любил.

Сейчас ему стало неимоверно жалко дочь этого человека, хотя он так до конца и не поверил в ее удивительный рассказ.

Они наконец миновали злосчастное место происшествия, граф откинулся на спинку сиденья и стал разглядывать свою гостью. Она была и вправду очень молода, едва ли не подросток, и потому граф решил, что эта причудливая история про бездушного отца и заточение в монастырь — плод ее живого девичьего воображения.

— Я послушался вас, — заговорил он, — но должен сказать, что это против всех моих правил.

Ирвин Хоксхед был как никогда серьезен.

Увозить молоденькую девушку от отца, к тому же в чужой стране, было в высшей степени предосудительно и неосторожно. Но в случае расспросов, успокаивал себя граф, он скажет, что согласился подвезти бедную девушку, попавшую в дорожное происшествие. Его коляска была свободна, и он, как истинный джентльмен, не посмел отказать даме в такой просьбе и согласился подвезти ее до ближайшего города.

— Скажите мне правду, — обратился он к девушке. — Почему вы убегаете от отца?

— Я пыталась убежать уже трижды, — честно призналась Батиста, — но всякий раз он настигал меня и возвращал домой, а последний раз избил так жестоко, что я не могла ходить целую неделю.

— Ну это уж слишком, — недоверчиво взглянул на нее граф. — И не надейтесь, что я в это поверю.

Она взглянула на графа и впервые улыбнулась, он заметил две очаровательные ямочки на ее щеках.

— Извольте взглянуть на мою спину и самому в этом убедиться, милорд, — предложила она.

— Я, так и быть, поверю вам на слово, — поспешно заверил ее граф.

— Вот и хорошо! Я уже говорила вам, что, по-моему, папа… немного не в себе. Он всегда был… со странностями, а когда мама ушла от него, стал просто невыносим.

— Когда ушла ваша мать?

— Почти три года тому назад, — печально сказала девушка. — И я чувствую, с тех пор он и возненавидел меня, ведь я напоминала ему маму. А месяц назад он встретил этого самого пастора.

— Вы говорите, он пастор? Он католик?

Батиста пожала плечами:

— Не думаю. Он зовет себя пастором, но религию проповедует весьма странную, с какими-то ужасающими обрядами.

— Где ваш отец познакомился с ним? — продолжал допытываться граф. — Где и когда?

— Папа уезжал в Лондон по делам. Кажется, он должен был выступать с речью в палате лордов, а вернулся уже с ним, с пастором. Тот назвался отцом Анктиусом. Этот человек носил сутану, и потому я решила, что он католик.

Воспоминания, видимо, давались ей с трудом. Она тяжело вздохнула и продолжила рассказ:

— Я ошиблась. Они с папой только и говорили, что о грешниках и Страшном суде. От зла, учили они можно избавиться, лишь изгнав из себя дьявола.

Батиста поежилась и снова замолчала.

— Сначала я не слушала их. Я привыкла, что папа без конца проклинал всех неверных жен и предрекал им мучительную смерть на адском огне.

Она снова вздохнула.

— Все его проклятия предназначались маме, хотя он никогда не упоминал ее имени. Отец часто говорил: «Я спасу тебя! Спасу от дурной крови в твоих жилах, от скверных наклонностей, которые проснутся в тебе. Я не дам тебе стать ученицей Дьявола!»

— Вы, должно быть, боялись отца, — заметил граф.

— Я уже привыкла к его выходкам и боялась только, когда он бил меня, — честно ответила она. — Но потом появился этот пастор. Он потворствовал папе, и тот становился все более… нетерпимым.

Немного помолчав, она продолжила рассказ:

— Каждый раз, когда я входила в комнату, они тут же замолкали. Я знаю, они говорили обо мне. Отец Анктиус так странно смотрел на меня, будто представлял, как истязает меня.

Батиста в волнении сжимала руки, и граф хорошо понял этот жест: ей было трудно выразить свои чувства словами. Наконец она снова заговорила:

— Я стала бояться их… ужасно бояться. Не знаю что, но что-то было не так… У меня появилось чувство, будто что-то угрожало мне… И я убежала.

— И как далеко вам удалось убежать? — сочувственно спросил граф.

— В первый раз далеко уйти не удалось. Я притворилась, что плохо себя чувствую и хочу пораньше лечь спать, а сама незаметно выскользнула из дома. Но папа и пастор уже поджидали меня. Наверное, одной из служанок было поручено следить за мной, и она рассказала, что я собирала вещи в маленький узелок.

— И что же случилось дальше?

— Папа затащил меня в дом и сильно избил. Я готова поклясться что, пока он бил меня, пастор стоял за дверью и слушал мои крики.

Батиста жалобно всхлипнула.

— А куда вы направлялись, мадемуазель Батиста? — спросил граф. — У вас есть какие-нибудь родные кроме отца?

— Я хотела поехать в Лондон к маминой сестре. Я не знала точно, где она живет, и не была уверена, обрадуется ли она моему приезду. Но думала, что она подскажет, где найти… маму.

— Так вы даже не знаете, где ваша мать?

— Она уехала в Париж, милорд. Я только знаю, как зовут человека, с которым она сбежала.

О матери Батиста говорила с неохотой, граф пощадил ее чувства и не стал больше ничего спрашивать.

— И тогда вы снова бежали, — подсказал он.

— Да, еще два раза. В последний раз почти добралась до Лондона в почтовой карете, но на последней станции перед Ислингтоном папа ждал меня. Как же он был зол! Он отвез меня домой и бил, пока я не потеряла сознание. Тогда он и сказал, куда решил меня… отправить.

В ее голосе звучал неподдельный страх.

— Всю оставшуюся жизнь я должна была провести в доме покаяния, а все мои деньги… все огромное состояние, что оставила мне бабушка, забрал бы священный орден. Пастор как раз был одним из его основателей… И тогда я уже никогда не смогла бы, по словам моего отца, осквернять этот мир.

— Невероятно! — воскликнул граф. — Разве есть у него права так жестоко поступать с вами?!

— Представьте себе, есть, мне только восемнадцать лет, — отвечала Батиста. — Он мой опекун и вправе делать со мной что угодно. Таков закон, милорд.

Такой закон действительно существовал, и графу он был известен.

— Но неужели никто из вашей семьи не мог помочь вам? — недоверчиво спросил он.

— По папиной линии у меня нет родни, — объяснила Батиста, — а с тех пор как мама ушла, мне, само собой, было строго запрещено общаться с ее родными.

— Как же могла мать оставить вас с таким человеком? — возмутился граф.

— Папа часто избивал ее, — ответила Батиста. — Мама была слишком красива, и он говорил, что она искушала его своей красотой. Так он избавлялся от искушения.

— Да он просто сумасшедший! — вскричал граф.

— Так и есть, — подтвердила Батиста, — но я была не в силах сделать что-либо.

Граф понимал, что она не могла подать на собственного отца в суд, она даже не могла убежать от него.

— Расскажите мне, мадемуазель Батиста, как все же произошло столкновение на дороге? — спросил граф.

— Мы ехали в дилижансе, в который мы пересели уже в Кале. Папа и я сидели на заднем сиденье, а пастор — напротив.

Она вздрогнула при этом страшном воспоминании и продолжила шепотом:

— И отец Анктиус снова смотрел на меня этим странным взглядом, от которого мне становилось страшно. И вдруг — дилижанс как раз поворачивал — наш кучер закричал: «Берегись!» Мы со всей силой столкнулись с чем-то, и сразу все кругом закричали. Меня от удара выкинуло на обочину дороги.

Она помедлила.

— Я упала на траву, мне не было больно — я больше испугалась. Когда я приподнялась, то увидела, что мы столкнулись с почтовой каретой. Почти все пассажиры оказались на дороге, многие кричали и звали на помощь. Кого-то придавило перевернувшимся экипажем, кого-то упавшей лошадью. Мне показалось, что там было много крови.

Батиста снова замолчала, словно переводя дух.

— Я увидела папу. Он выпал из кареты и неподвижно лежал с закрытыми глазами. Пастор распластался на дороге. У него была пробита голова, из раны сочилась кровь. Он, похоже, был мертв.

— И что сделали вы?

— У меня появилась великолепная возможность бежать, и я не преминула ею воспользоваться. С одной стороны дороги были бесконечные поля, в них нельзя укрыться — они были совершенно открытые, ни кустика. Как только папа очнулся бы, он сразу бы заметил меня, догнал и… побил.

На мгновение на ее щеках появились ямочки:

— И тут мне бросились в глаза ваши чудесные кони и коляска, милорд.

Она помолчала и добавила:

— Мне показалось, что сама колесница святого Ильи спустилась за мной с небес.

Граф рассмеялся ее наивной искренности.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Некоторое время они ехали молча.

— Вы надеетесь найти мать в Париже, мадемуазель Батиста? — спросил граф.

— Думаю, мама… еще там, — нерешительно начала она. — Я знаю, она бежала именно туда.

— Почему?

Батиста помолчала и затем ответила, запинаясь:

— Мама… сбежала… с графом де Сокорном.

Граф удивленно поднял брови. Это имя было ему знакомо, но самого Сокорна он никак не мог вспомнить.

— И вы ничего не слышали о ней с тех пор?

Батиста покачала головой.

— Папа не мог смириться с мыслью, что ему предпочли какого-то француза. Поэтому он решил, что наказание за ее «грехи» я должна понести именно во Франции.

Граф ясно представил извращенный ход мыслей лорда Дансфорда. То, о чем рассказала Батиста, могло прийти в голову только ненормальному человеку. Но даже сейчас граф с трудом верил в этот кошмар. Да ни один уважающий себя мужчина, ни один джентльмен не смог бы поднять руку на эту нежную, хрупкую девочку, на этот цветок! Ни один отец не стал бы наказывать своего ребенка за чужие грехи! Однако граф был довольно много наслышан о «пэре-проповеднике» и о его нелепом убеждении, что от зла можно очиститься только наказанием.

Граф откинулся на мягкие подушки и принялся разглядывать профиль девушки.

«Ее красота всегда будет доставлять ей немало хлопот», — подумал он.

Граф не был знатоком молоденьких девушек, но у Батисты он отметил не только исключительную красоту, но и грацию, и изящество, свойственные не каждой зрелой женщине. Он также полагал, что за внешностью девочки скрывался острый, совсем не детский ум. В этом он не ошибся. Всего два часа спустя, за завтраком, Батиста продемонстрировала свою сообразительность. Они остановились на постоялом дворе, хотя и не первоклассном, зато самом лучшем на этой дороге в Париж.

Батиста едва скрывала страх, когда граф предложил ей ненадолго покинуть экипаж. Словно прочтя ее мысли, он сказал:

— Здесь вы в полной безопасности, мадемуазель Батиста. Даже если ваш отец уже пустился вслед, ему ни за что не догнать моих четырех скакунов. Я не сомневаюсь, что почтовая карета — а у него, конечно, ушло немало времени, чтобы таковую раздобыть, — не так быстра. Более того, мы долго здесь не задержимся.

— Вы бесконечно добры, милорд, — пробормотала Батиста, — но меня беспокоит другое. Я не хочу быть вам в тягость… Если хотите, я оставлю вас … и отсюда поеду одна.

— А не обсудить ли нам это за завтраком? — предложил граф. — По-моему, это серьезный вопрос и его стоит хорошенько обдумать.

Граф видел, как ее глаза загорелись надеждой. Он проявил о ней заботу, а не прогнал при первой возможности, что намеревался сделать с самого начала.

Она поднялась наверх привести себя в порядок, а граф остался ждать ее в небольшой пустой гостиной. Он твердо решил, что ему надо скорей избавиться от Батисты, как бы жестоко это ни было по отношению к бедняжке. Лорду Дансфорду совсем не следует знать о причастности графа к побегу его дочери. А ведь емудостаточно спросить пару зевак, быстро собравшихся на месте дорожного происшествия, и те наверняка вспомнят щегольскую коляску графа. И хотя вероятность этого была незначительна, кто-то да мог видеть, как Батиста уехала в его экипаже.

Граф едва избежал неприятной переделки в Лондоне и сейчас не имел ни малейшего желания снова так глупо попасться в ловушку. Поэтому Ирвин Хоксхед решил, что, как только они доедут до ближайшего города он распрощается с Батистой. Он заранее отправил в город слугу сделать все необходимые приготовления и позаботиться о ночлеге.

Граф подумал, что леди Дансфорд имеет весьма непрочное положение в обществе. Она хоть и бежала с графом де Сокорном, но вряд ли вышла за него замуж. С тех пор многое могло измениться. Но граф предпочел сейчас об этом не думать. Если Батисте не придется по вкусу жизнь ее матери, она всегда сможет вернуться к отцу.

Но в то же время граф с дрожью отвращения вспоминал страшный рассказ Батисты о месте, куда ее чуть было не отправил отец. Он не раз слышал о всевозможных сектах, во множестве появившихся в последнее время. Дом покаяния был здесь обычным явлением. Все эти бесконечные фанатики, начиная с анархистов и заканчивая последователями секты «Алого креста», были обязаны своим появлением Луи Наполеону.

Эти мысли обеспокоили графа. Его совсем не удивляло поведение так называемого пастора. Последний был готов на любое преступление ради того, чтобы заполучить состояние Батисты для продолжения своего дела.

— Как все это, черт побери, мерзко и безнравственно! — воскликнул граф.

Он считал, что не в его силах чем-либо помочь девушке, и хотел поскорее забыть об этом кошмаре.

Открылась дверь, и в комнату вошла Батиста. Она привела себя в порядок; ее светлые волосы сверкали на солнце, а глаза казались небесно-голубыми. Граф с болью представил себе, как издевался отец над этой девушкой, такой нежной и прекрасной, как унижал ее и наслаждался ее криками, считая, что действует ей во благо.

— Я так спешила, — с улыбкой сказала Батиста, — потому что ужасно голодна. Не сомневаюсь, что завтрак будет восхитителен. У французов прекрасная еда.

— Лучше английской? — спросил граф.

— Дома мы питались очень просто, — ответила Батиста. — Раз в неделю папа устраивал постный день, и тогда на обед были только хлеб и вода.

— Удивляюсь, как только вашему отцу хватало такой пищи, чтобы продолжать свои проповеди, — съязвил граф.

— Папа часто подвергал себя наказанию, хотя я так и не пойму за что, — ответила Батиста. — Он никогда не грешил, но постоянно называл себя «несчастным грешником».

Она улыбнулась, и, пока говорила, на ее щеках играли ямочки:

— Я нетребовательна по натуре и готова довольствоваться малым. Да и грехов у меня за душой никаких нет, если, конечно, не считать грехом мой побег.

— Я одобрил бы ваш побег и счел его вполне разумным поступком, если бы вы знали, куда бежать, — заметил граф.

Сейчас он говорил серьезно. Батиста почувствовала это и погрустнела.

— Я всегда была полна решимости… найти маму, милорд. Я знаю, она скучает по мне… так же, как я скучаю по ней.

Но графу показалось, что в ее голосе слышится сомнение. Девушка казалось, боялась, что мать не захочет принять ее.

— Я не сомневаюсь, что она будет бесконечно рада видеть вас, мадемуазель, — заверил ее граф. — А теперь позвольте предложить вам мадеры. Вы заслужили ее в это беспокойное утро.

— Оно и впрямь выдалось беспокойным, — согласилась Батиста. — Но как же мне посчастливилось встретить именно вас!

Она улыбнулась и добавила:

— Ведь на вашем месте мог оказаться противный ворчливый старикашка, который отказался бы подвезти меня, или какой-нибудь негодяй, который похитил бы меня ради выкупа.

Граф же подумал, что первый встречный охотно увез бы такую красавицу, но вслух он лишь сказал:

— А у вас есть с собой деньги?

Он спросил это как бы между прочим. Со слов Батисты он понял, что она припасла достаточную сумму на случай побега, но никак не ожидал вогнать ее в краску этим вопросом. Она опустила голову в явном смущении.

— Я как раз хотела… поговорить с вами об этом, — сказала она после продолжительной паузы.

Граф едва открыл рот, чтобы узнать, в чем дело, как в комнату вошел суетливый хозяин, за ним следовали две служанки в белых чепцах. Они внесли несколько блюд и накрыли стол у окна.

Бутылка шампанского, заказанная графом, уже охлаждалась, в ведерке со льдом.

— Месье, мадам, извольте садиться, — пригласил хозяин. — Завтрак подан.

— Благодарю, — отвечал граф, принимая приглашение.

Батиста медленно подошла к столу. Она все еще была смущена и не решалась взглянуть на графа.

Подали первое блюдо, шампанское заиграло в бокалах.

Граф попробовал еду и нашел ее как и обещала Батиста, необыкновенно вкусной.

— Мы провели вместе уже целое утро. Мне кажется странным, вы до сих пор не спросили моего имени, — начал граф. — Меня удивляет отсутствие в вас любопытства, столь свойственного женщинам.

— Дело не в отсутствии любопытства, — ответила Батиста. — На самом деле мне ужасно интересно знать, кто вы такой. Но я подумала, что вы… возможно… пожалеете, что связались со мной и предпочтете сохранить инкогнито. И если меня вдруг станут спрашивать о вас, я не совру, когда скажу, что не знаю вашего имени.

Граф был поражен ее дальновидностью и тактом.

— Неужели вы думаете, что я стесняюсь помогать вам? — поинтересовался он.

Батиста серьезно посмотрела на него.

— Вы бесконечно добры ко мне, — объяснила она. — Но я хорошо понимаю, что вас ждут неприятности, узнай папа об оказанной мне помощи. Нам обоим достанется, он может даже… причинить вам вред… в Лондоне.

Граф внимательно слушал.

— Вы, как я вижу, важная персона, — продолжала Батиста. Однако мне больно сознавать, что я не смогу называть вас по имени в своих молитвах. Я верю, ваша коляска была послана мне небом, и хочу поблагодарить Господа за его доброту.

Граф рассмеялся.

— Вы и впрямь собираетесь молиться за меня?

— Конечно. Я всегда буду читать за вас отдельную молитву и просить, чтобы в жизни у вас было все, что вы хотите. А мне кажется, любой человек хочет счастья.

— Некоторым мужчинам нужно нечто более ощутимое, чем такая призрачная материя, как счастье, — усмехнулся граф.

— Прекрасную даму? — спросила Батиста. — Вы, несомненно, найдете ее в Париже.

— Что вы знаете о Париже, мадемуазель Батиста?

— Немного, — призналась она. — Папа считал Париж воплощением зла. Ведь именно туда бежала мама, к тому же он не одобряет императора и императрицу.

— Почему же, интересно, он их не одобряет? — удивился граф.

— Не знаю точно, — ответила Батиста, — но моя гувернантка сказала, что отец запретил учить меня истории распутных королей, таких, как Чарльз II и, конечно, Людовик XIV и Людовик XV.

— Надо понимать, что в вашем историческом образовании есть значительные пробелы, — с иронией заметил Ирвин Хоксхед.

— Это не совсем… так, — покачала головой девушка.

И, озорно улыбнувшись, объяснила:

— Из-за отцовского запрета мне стало еще интереснее узнать их историю. Когда папы не было дома, я перечитала всю его библиотеку и многое узнала о прекрасных дамах при королевских дворах. В книгах часто упоминалась мадам де Помпадур и другие знаменитые куртизанки.

— Теперь я понимаю, почему отец счел нужным отправить вас в монастырь.

Граф говорил строгим тоном, но глаза его добродушно поблескивали.

— Вы несправедливы ко мне, — возразила Батиста. — Я уже говорила вам, что была наказана не за свои грехи, а за мамины.

— Это ужасно несправедливо, — согласился граф, — но ваш отец совершенно обоснованно не хотел пускать вас в Париж. Молодой девушке, особенно с такой внешностью, как у вас, там не место, если за ней некому должным образом присмотреть.

Граф понимал, что говорит бестактные вещи. Леди Дансфорд, бросившая дочь в руках ненормального папаши, сама едва ли подходила на эту роль. Но Батиста не заметила его оплошности, и граф позволил себе продолжить:

— Париж — самый сумасбродный и необычный город во всей Европе. И молодой неискушенной девушке не пристало находиться в таком месте.

Помолчав, Батиста сказала:

— Мне некуда больше идти… Я найду маму… И тогда она присмотрит за мной.

— Я не сомневаюсь в этом.

— Расскажите мне о Париже, — попросила Батиста. — Что значит Париж для вас? Красивая архитектура и, конечно, новинки музыки и литературы!

Она вздохнула:

— Моя гувернантка иногда упоминала обо всем новом и интересном, что появлялось в Париже. Но мне ничего не разрешали читать о Франции.

Граф рассказал ей о великолепии Гранд Опера и о том, какие замечательные, блестящие пьесы шли в театрах Парижа.

Батиста была благодарной слушательницей — все рассказанное графом приводило ее в восторг. И граф с воодушевлением говорил о зажигательной музыке Оффенбаха, о художниках-новаторах, чьи работы принесли «Академии» и «Салону»^[2] всемирную известность.

И только после завтрака, когда уже подали кофе, граф вспомнил об интересующем его вопросе.

— Но вернемся к денежным делам, — сказал он, — я бы хотел знать какой суммой вы располагаете.

— Мне должно… вполне хватить, — уклончиво ответила девушка.

— Такой ответ меня не удовлетворяет.

Она крепко стиснула руки.

— Поймите… — умоляюще произнесла Батиста, — я ни в коем случае не хочу быть вам в тягость… и хоть вы очень помогли мне, вы не можете быть в ответе за меня…

— Нет, я в ответе за вас, хочу того или нет, — возразил граф. — Вы моя гостья, и я как хороший хозяин не оставлю вас без денег на дорогу.

— Я предупреждала вас, что отец причинит вам много вреда, если узнает, что вы помогли мне. Он очень мстителен и беспощаден с теми, кто встает на его пути.

Батиста вся сжалась, и граф догадался, что она вспомнила тяжелую отцовскую руку.

— Уверяю вас, — сказал он решительно, — я ничуть не боюсь ни вашего отца, ни его суровой мести.

Это была неправда, он лгал, чтобы успокоить Батисту и придать себе больший вес в ее глазах.

— И потому я считаю должным сообщить вам свое имя, мадемуазель. Я граф Ирвин Хоксхед.

Он сомневался, что его имя скажет ей что-нибудь, и потому был приятно удивлен, когда Батиста радостно встрепенулась, словно узнав его.

— Так это вы владелец Ролло и Аполлона? Ваши лошади в прошлом году выиграли две большие скачки!

— Так и есть, — подтвердил граф, едва скрывая свое удивление ее осведомленностью. — Ролло выиграл скачки «Две тысячи гиней»^[3], а Аполлон — Золотую чашу в «Аскоте»^[4]. Но меня поражает ваш интерес к этому.

— Я обожаю лошадей, — с готовностью объяснила Батиста, — и всякий раз читаю колонку о скачках в «Таймс», хотя папа вряд ли пришел бы в восторг, узнай он о моем увлечении. Наверное, он счел бы это еще одним грехом, требующим наказания.

Граф засмеялся.

— Какое открытие! Вы не перестаете удивлять меня. И подумать только, что вы дочь лорда Дансфорда.

— И почему мы не вспомнили о лошадях за завтраком! — воскликнула Батиста.

Она говорила с таким пылом, что у графа невольно вырвалось:

— Что ж, пусть эта тема займет нас за ужином.

— Мне будет позволено отужинать с вами?

Встревоженный тон выдал ее сомнения. Батиста ожидала, что к ужину он уже распрощается с ней.

— Этим вы окажете мне великую честь, — заверил граф.

На самом деле он начинал беспокоиться, как бы его безрассудность не обернулась бедой.

Граф поднялся из-за стола и сказал:

— Нам необходимо намного опередить вашего отца. Поэтому не станем терять драгоценного времени и отправимся в путь.

Они проехали уже немало миль, начало смеркаться. К вечеру экипаж прибыл в город, где они собирались заночевать.

Большую часть пути они ехали молча. После завтрака граф предоставил коляску Батисте, а сам поскакал верхом. Позже он пересел в коляску, но девушка сама не решилась заговорить, боясь надоесть ему. Граф не знал, что в это время она читала про себя молитву: благодарила небеса за то, что ей посчастливилось встретить графа, который увозил ее все дальше и дальше от жестокого отца.

Невозможно описать все ужасы, выпавшие на долю Батисты за последние два года. За это время она из ребенка превратилась во взрослую девушку, очень похожую на мать. Ненависть отца к ней росла с каждым днем. Если он и не бил ее, то уж не обходился без постоянных придирок и унижений. К тому же он не переставал бранить Батисту за грехи и ошибки, которых она не совершала. А все потому, что она напоминала ему жену.

Временами девушка не могла более терпеть ненависть отца и желала даже умереть — все лучше, чем жить с таким жестоким неуравновешенным человеком. Бедняжку спасали лишь любимая гувернантка да чтение. Книги уводили Батисту в прекрасный мир, где она забывала свои обиды и даже оправдывала отца.

К счастью, по неизвестной ей причине он еще разрешал дочери кататься верхом. Эти поездки были единственным спасением от тягостного общества отца, от его проповедей и побоев.

Отец лишил ее многих удовольствий, на все наложил запрет. Все фарфоровые вазы, украшения, картины и даже подушки были вынесены из ее спальни, так как лорд Дансфорд считал все это ненужной роскошью. Ее одежда была очень скромной и намеренно невзрачной. Но даже в самой простой одежде девушка выглядела изящно и элегантно. Лорд Дансфорд тщетно прятал природную красоту дочери. Сперва он одел ее во все черное — подходящий цвет, как он говорил, для тех, кто должен замаливать грехи. Однако черный цвет, как, впрочем, и другие темные цвета, лишь прекрасно оттенял белоснежную кожу, золотые волосы и голубые глаза Батисты. Ей не позволялось носить модных в то время бантов, оборок и кружев, но простые лифы платьев только подчеркивали красивую линию груди и узкую талию.

В дорожном костюме темно-синего цвета Батиста казалась особенно стройной, и граф отметил, что простой покрой придавал ей почти классическую, античную красоту и уж конечно никак не портил ее, к великому сожалению лорда Дансфорда.

Коляска катилась по главной дороге к Парижу, граф ехал неподалеку верхом, не упуская ее из виду. Он представил, какой красавицей будет Батиста в модных платьях с пышным турнюром. Эти наряды от мистера Ворта недавно вошли в моду и свели с ума весь Париж.

Тут граф вспомнил, что ему так и не удалось разузнать, сколько у нее с собой денег.

Они уже подъезжали к городу, где собирались остановиться на ночь. Граф подумал, что Батисте понадобится множество мелочей, ведь с собой она не имела даже ночной рубашки. Она наверняка захочет сделать покупки и пошлет кого-нибудь из гостиничных горничных в лавку.

«Должно быть, она взяла какие-то деньги», — подумал он.

Однако тогда почему его вопрос смутил ее? Легкая краска, залившая ее личико, очень шла ей, но это смущение скорей всего означало, что никаких денег она при себе не имела.

Солнце садилось, лошади подустали и бежали не так резво, впереди уже виднелись крыши домов.

— По приезде, — обратился он к Батисте, — я отдам необходимые распоряжения насчет вашей комнаты.

— Я должна… вам признаться… — тихо отвечала она, — что я не в состоянии… заплатить за нее.

— Я догадывался об этом, — отозвался граф. — Ну уж теперь будьте добры ответить на мой вопрос. Так сколько же у вас с собой денег?

— Боюсь, что… нисколько.

— Нисколько! — воскликнул граф. — И как же, позвольте узнать вы собирались попасть в Париж, не имея на то средств?!

— Раньше я откладывала деньги и, когда в последний раз попыталась бежать, мне вполне хватило бы их, что бы добраться до Лондона, — оправдывалась Батиста. — Но папа отобрал все мои сбережения и позаботился о том, чтобы я впредь уже не могла сбежать, он заставил горничную обыскивать мою комнату два-три раза в неделю. Он давал мне деньги, только когда мы были в церкви, и следил, как я опускала их в кружку для пожертвований. Мне не удавалось спрятать их.

— На что же вы собирались жить? — поинтересовался граф.

— Я надеялась… на чудо, — простодушно отвечала она. — И, когда случилось… столкновение, я только и успела, что сбежать, не думая о последствиях, а потом на моем пути повстречались вы… как будто вас направил сам Господь.

— Но, как говорится, «на Бога надейся, а сам не плошай», — заметил граф. — И что же будет, если завтра я уеду без вас, как и намеревался поступить с самого начала?

— Я вполне… пойму вас, — сказала Батиста, — и не буду… вас осуждать, милорд… и ни капельки не обижусь.

Она говорила очень тихо, но ее умоляющий взгляд не мог оставить графа равнодушным.

— С вашей стороны неразумно было ехать в Париж без гроша в кармане. Вы должны прекрасно представлять себе, — наставлял он, — какие опасности ждут вас в пути — без сопровождающих, без денег и без багажа…

— Зато у меня нечего украсть, — возразила Батиста.

Ее недоуменный взгляд и наивный ответ дали графу понять, как плохо она представляет то, что он пытается ей втолковать. Этой наивной девочке и вправду было невдомек, что многие мужчины потребуют от нее вовсе не денег.

И, опережая ее вопрос, граф поспешил сказать:

— Я довезу вас до Парижа и самолично передам в руки матери. В следующий раз обещайте быть осторожнее, мадемуазель Батиста. Вам следует понять, что без денег нельзя ни есть, ни иметь крышу над головой, ни тем более иметь возможность свободно передвигаться.

— Я не подумала об этом, — потупилась она. — Только мне и неоткуда было взять денег, папа все время следил за мной. И хотя я уповала на Божью помощь, мне казалось, мои молитвы так и останутся без ответа.

— Но, как видите, без ответа они не остались, — поторопился успокоить ее граф, которому послышались в ее голосе слезы. Он сразу терялся перед плачущими женщинами. — Впредь же руководствуйтесь здравым смыслом. Ладно, хватит об этом. Давайте подумаем о будущем.

Батиста удивленно посмотрела на него.

— Для начала, — сказал он, — надо придумать достойное объяснение вашему появлению в обществе зрелого мужчины. Многие люди неверно истолкуют наши отношения. Это плохо скажется на вашей репутации.

Батиста на мгновение задумалась, и неожиданно для графа сказала:

— Другими словами… люди решат, что я фаворитка, как мадам де Помпадур.

— Возможно, что и так, — сказал граф уклончиво.

— Но это же замечательно! Мне так хочется, чтобы мужчины считали меня соблазнительной и красивой и чтобы в мою честь построили театр, как это сделал Людовик XIV. И пусть художники и ваятели всей Франции дарят мне свои шедевры, пытаясь завоевать мое расположение.

— Не забывайте, что я не король, — напомнил граф, снова поражаясь ее наивности.

— Но вы, несомненно, очень важная персона, — настаивала Батиста. — У вас великолепные лошади, и для французов вы — Король Скачек… И стань я вашей фавориткой, то могла бы пользоваться вашими прекрасными лошадьми.

— На что вы намекаете? Уж не собираетесь ли вы, — изумился граф, — отправиться завтра со мной верхом до Парижа?

— А можно? Пожалуйста, позвольте мне поехать с вами, — умоляюще взглянула на него Батиста. — Я так давно не садилась в седло. Я едва не умерла от зависти, глядя, как вы скачете рядом с экипажем. Я отличная наездница, поверьте, к тому же я вешу совсем немного и не утомлю лошадь.

— Вы умеете уговаривать, — усмехнулся граф. — Но как быть с вашим платьем?

— По-моему, лошадям все равно, во что я одета, — ответила Батиста, — а вам вовсе необязательно на меня смотреть.

— У меня есть опасения, — сказал граф, — что вы относитесь к тому типу женщин, которые всегда добиваются своего.

Батиста ничего не ответила. Она просто смотрела умоляющими глазами, и граф наконец сдался:

— Так и быть. Завтра вы поскачете верхом. Но предупреждаю, что в Париж вы приедете не в самом хорошем виде, мадемуазель Батиста.

— Я и сейчас ужасно выгляжу, — сказала девушка. — Папа не разрешал мне носить красивые платья, а все мамины вещи он велел сжечь.

— Сжечь? — переспросил граф, все больше поражаясь сумасбродству лорда Дансфорда.

— Да, он устроил огромный костер в саду, вынес все из ее спальни и сжег. Все ее шляпки, меха, всю обувь и даже зонтики от солнца и перчатки. Я тогда плакала, а папа не переставал молиться, пока они горели.

Ее рассказ казался графу невероятным, но у него не было причин не верить девушке. Прочти он подобное в книге, ни за что не поверил бы. Он все больше и больше убеждался в том, что лорд Дансфорд душевнобольной человек. А сумасшедшие, как известно, нередко опасны, и графу вовсе не хотелось навлекать на себя гнев лорда Дансфорда.

— Чтобы избежать ненужных вопросов, — начал граф, — я думаю, что на время путешествия вам лучше стать моей племянницей. Как вам моя идея, мадемуазель?

Батиста склонила голову набок, раздумывая над сказанным.

— А вы не слишком молоды, чтобы быть моим дядей?

— Нет, конечно, — заверил ее граф. — Вы еще ребенок, а я мужчина средних лет.

Девушка улыбнулась, продемонстрировав свои очаровательные ямочки на щеках.

— В это трудно поверить. Вы производите впечатление молодого мужчины, к тому же очень хороши собой. Я не встречала другого мужчину такого величественного вида.

— Вы такого мнения обо мне?

— Думаю, что не одна я. У вас такой вид, будто вся земля принадлежит вам, и, когда вы сверху вниз взираете на людей, они, как мне представляется, должны покоряться вашему влиянию.

— Вы, кажется, смеетесь надо мной, — сказал граф.

Вновь на ее щеках появились ямочки.

— Я не смею такого себе позволить, — призналась она. — На самом деле я восхищаюся вами. В моем представлении именно таким и должен быть английский аристократ. Жалко только, что вы не герцог.

— Простите, что разочаровал вас.

— Я ничуть не разочарована, — поспешила заверить девушка, испугавшись, что задела своими словами его самолюбие. — Ничуть. Я не сомневаюсь, что вы добиваетесь успеха в любом деле, за которое беретесь.

— Однако не забывайте, что вы теперь моя племянница, — напомнил граф. — Слугам я представлю вас как мисс Батисту Хок. Это мое родовое имя. Оно, как вы знаете, означает «ястреб».

— Оно идет вам, — подхватила Батиста, — хотя вы достойны называться орлом. Ведь орел — царь всех птиц.

— Позволю себе заметить, — остановил ее граф, — что вам как моей племяннице следует быть более сдержанной.

— Но я не сказала ничего плохого, наоборот, я говорю приятные вещи, — удивилась девушка.

— Слишком приятные и слишком откровенные, — возразил граф. — Помните, что к дяде надо испытывать только родственные чувства.

— Постараюсь, — пообещала Батиста. — Но, по-моему, вашей фавориткой быть гораздо интересней.

— Интересней или нет, не знаю, только вы ею быть не можете и не вздумайте разыгрывать из себя мою любовницу, — строго сказал граф. — Потрудитесь запомнить, что вы моя племянница, и ведите себя соответственно. И вы будете моей племянницей, пока я не найду вашу мать и не передам вас ей.

— Можно подумать, я какая-то посылка, от которой вы спешите отделаться, — сказала она немного обиженно.

Граф молчал, и она спросила:

— Неужели я доставляю столько беспокойств, что уже наскучила вам.

В ее словах было столько тревоги, что граф невольно пожалел ее и сказал:

— Что скрывать, вы принесли мне немало хлопот, но никак не наскучили. И я с нетерпением жду ужина чтобы рассказать вам о своих лошадях.

Батиста одарила его ослепительной улыбкой.

Потом они еще какое-то время ехали узкими мощеными улочками старого города. У входа в «Отель де Пост» их уже ждал слуга, который отправился сюда еще из Кале, чтобы все подготовить к приезду хозяина.

Граф очень громко — так, чтобы его слышали все любопытные, — объявил, что его племянница мисс Батиста Хок имела несчастье попасть в дорожное происшествие на пути из Кале. Девушка не получила ни одной царапины, однако ее багаж был утерян.

То же самое он повторил по-французски, объясняя, почему ему понадобилась дополнительная комната на том же этаже.

Комнату быстро приготовили.

Они направились в гостиную, и граф по пути наставлял слугу:

— Мисс Хок потребуются некоторые вещи. Ее платье пострадало во время дорожного происшествия. Узнай, открыты ли магазины в столь поздний час.

— Я не сомневаюсь в этом, милорд.

— Тогда позаботься обо всем необходимом, — сказал он.

Граф заметил, как при этом оживилась Батиста, и добавил:

— Советую вам, дорогая моя племянница, подробно объяснить Барнарду, что вам может понадобиться. Он доставит все необходимое в вашу комнату. Вы же пока отдохните до ужина, дорогая девочка. Я тоже хочу отдохнуть с дороги. Мы будем ужинать позже обычного. Надеюсь, за это время Барнард уже успеет купить вам новое платье.

Батиста медлила, и граф вновь обратился к слуге:

— Счет за покупки, Барнард, принесешь мне.

— Слушаюсь, милорд.

Граф направился в свою комнату. Его камердинер Стивинз приехал раньше, вместе с Барнардом, и уже успел приготовить ванну для хозяина. В отелях Франции эта процедура требовала немалых усилий, и потому граф не преминул похвалить расторопного слугу.

— Надеюсь, поездка не очень утомила вас, милорд, — сказал слуга, помогая графу снять дорожную куртку.

— Неподалеку от Кале на дороге произошло большое столкновение, — ответил граф, — мне как раз посчастливилось проезжать мимо и вывезти оттуда мою племянницу.

Стивинз, который служил у него без малого пятнадцать лет, не сомневался в том, что Батиста не была, да и по возрасту быть не могла племянницей графа. Но граф целиком полагался на сообразительность и такт своего слуги и надеялся, что тот ничем его не выдаст. Стивинз всегда точно знал, чего хочет от него хозяин.

— Какое воистину счастливое совпадение, милорд, — сказал камердинер. — И что же, мисс Батиста поедет с нами до Парижа?

— Да, Стивинз, и там она также останется с нами до тех пор, пока я не смогу отыскать ее близких и не буду уверен в ее дальнейшем будущем.

Он не сомневался, что Стивинз правильно его понял, знает теперь как себя вести, и растолкует слугам в доме виконта де Дижона, что Батиста действительно племянница графа.

Убедить в этом всех в доме виконта было легко. Старшие замужние сестры графа Хоксхеда по большей части жили за городом. Сам виконт ни разу не видел их, хотя и был давнишним другом графа и нередко бывал в его поместье Хок и в лондонском доме.

Граф еще раз укорил себя за безрассудность. Эта уловка в случае разоблачения грозила нежелательными слухами и даже скандалом. Но другого выхода он попросту не видел. Он не мог позволить Батисте ехать в Париж одной, без надежного сопровождения. Она была слишком молода, наивна и красива.

Париж был известен как город развлечений, а это понятие включало в себя многое.

Порок был присущ не только одним кокоткам, любовницам императора да любителям развлечений, каким был и сам граф. Порок был повсюду, он стал неизменным атрибутом жизни французской столицы.

Совершенно исключено, чтобы Батиста ходила одна по улицам, а тем более остановилась в каком-нибудь отеле, где одинокая девушка, несомненно, стала бы легкой добычей какого-нибудь ловеласа.

— Я сам в это ввязался, мне и выпутываться, — решил граф.

Он хорошо понимал, что оставить Батисту на произвол судьбы было равносильно преступлению. Тогда он поступил бы ненамного лучше ее отца.

Двумя часами позже граф в великолепно сшитом вечернем костюме спустился в просторную гостиную. Его ничуть не удивило, что Батисты там еще не было. Она, как и всякая красивая женщина, заставляла себя ждать. Зато в ведерке со льдом уже стояла бутылка превосходного шампанского, и граф налил себе бокал, чтобы хоть как-то скрасить свое ожидание.

Он не мог не признать, что присутствие Батисты заметно оживило его поездку.

Граф был очень энергичным деятельным человеком. Как его тело, так и ум никогда не переставали работать. Поэтому он терпеть не мог утомительных, однообразных путешествий, когда единственным развлечением были размышления да пейзаж за окном кареты. Как многие англичане, он не любил ужинать в одиночестве, особенно в отелях. И даже еда и вино, какие бы они ни были превосходные, не скрасили бы ужина за одноместным столом в ресторане или в совершенно пустой гостиной.

Так что сегодня граф с нетерпением ждал ужина в обществе Батисты и, как она просила, собирался рассказать ей о лошадях. Девушка сама представлялась графу предметом, достойным изучения.

Дверь с противоположной стороны гостиной приоткрылась.

— Вы уже здесь, милорд? — раздался из-за двери девичий голосок.

— Да, — ответил граф.

— Тогда затаите дыхание. Сейчас я появлюсь!

Граф улыбнулся и замер в ожидании.

В комнату торжественно вошла Батиста. Она по-театральному раскинула руки и застыла, наслаждаясь его вниманием. Девушка медленно повернулась вокруг себя. Сзади на платье вздымался модный пышный турнюр. Батиста вопрошающе смотрела на графа.

— Взгляните же! — не выдержала она. — Вы заметили, что я выгляжу по-другому? Пожалуйста, скажите… Ну как, по-вашему, я хороша?

«Хороша? Это слабо сказано», — подумал граф.

Он знал, что наряды, подобные белому платью, купленному Барнардом, еще не появились в провинциальных городках Англии. Оно, хоть и не могло сравниться с изящными туалетами парижанок, все же отличалось французским шармом. Платье было сшито по последней моде: фалды, перехваченные сзади большим шелковым бантом, волнами падали вниз, а тугой кружевной лиф открывал нежные девичьи плечи. В этом платье Батиста показалась графу сущим ангелом, и только восторженное сияние голубых глаз и счастливая улыбка выдавали в ней прекрасную, но земную женщину.

— У меня никогда раньше не было… такого платья, — прошептала она. — Как мне отблагодарить вас?

— А я как раз собирался поблагодарить вас, — ответил граф, — за то, что своим обществом вы скрасили мое путешествие. Вы исключительно интересная особа.

Батиста недоверчиво взглянула на него:

— Вы и вправду так считаете?

— Я не стал бы говорить неправду, это не в моих правилах, — заверил он. — А сейчас позвольте предложить вам шампанского.

— Мне даже нечем вас отблагодарить, — сокрушалась Батиста. — Мне так неловко… Вы столько сделали для меня.

Она помолчала и добавила:

— Я, должно быть, стою вам уйму денег, милорд.

— Большинство женщин так или иначе разоряют мужчин, — пошутил граф.

— Думаю, что, будь я вашей любовницей, вы бы истратили гораздо больше.

— Я не позволю своей племяннице говорить подобные вещи! — сказал граф.

Батиста притихла, пытаясь понять, действительно ли граф рассержен. Но, увидев, что он только пугает ее, она кротко сказала:

— Я не думаю, что вы очень уж похожи на дядю.

— Ошибаетесь, — возразил граф. — У меня уже есть племянники и племянницы.

— А ваши племянницы такие же хорошенькие, как я? — кокетливо спросила Батиста. Нарядное платье совершенно преобразило ее, придало ей уверенности в себе.

— Пожалуй, что будут, когда вырастут, — ответил граф. — Самой старшей моей племяннице, насколько я помню, сейчас должно быть лет восемь.

— Значит, я единственная в своем роде, — удовлетворенно произнесла Батиста, — и хочу ею остаться. Вот что я подумала, когда примеряла эти чудесные платья…

Тут она осеклась и испуганно взглянула на него:

— Ничего, что я попросила два платья… Мне ведь нужно иметь что-нибудь на смену… Верно?

— Так вы купили два? — уточнил граф.

Батиста кивнула с виноватым видом.

— Простите, что я пожадничала… Но ведь мое старое платье порвалось и…

— Я очень рад, что вам понравились эти платья, — сказал граф. — Надеюсь, что Вы приобрели и все необходимое на данный момент.

— Благодарю вас, — воскликнула Батиста. — Вы удивительно добры! Я обещаю, что когда-нибудь возмещу все ваши расходы.

— Каким же образом?

— Возможно, когда я уже буду жить с мамой, то выйду замуж за состоятельного человека… или, как я фантазировала, начитавшись исторических хроник, в Париже я стану куртизанкой. Представляете, как это должно быть интересно?

Граф воздержался от комментариев, потому что затруднялся объяснить этой невинной девочке глубину ее заблуждений, а она продолжала:

— Я как-то читала книгу о мадам де Помпадур. Там описывалось, как она делала все возможное, чтобы угодить королю. Однако король не очень нравился ей как мужчина.

Она подумала и добавила:

— Думаю, ей не нравилось с ним целоваться. Но я не очень понимаю, зачем же тогда она согласилась быть его любовницей.

Граф сделал глоток шампанского и сказал:

— Совсем ни к чему забивать себе голову историями о мадам де Помпадур или о каких-либо других куртизанках. Вам совсем не пристало быть одной из них.

— Почему? Если уж у самого короля была куртизанка, значит в этом нет ничего предосудительного.

— Людовик XIV уже давно умер, — объяснил граф. — С тех пор все изменилось.

В душе он попросил прощения за столь откровенную ложь. Даже сейчас император Франции выставлял напоказ своих любовниц, и только в викторианской Англии еще создавалась видимость высоконравственного поведения. Впрочем, провозглашенные повсюду моральные принципы не распространялись на беспутного принца Уэльского.

— Жаль, — огорчилась Батиста. — Мне казалось восхитительным занимать положение, подобное мадам де Помпадур!

— Такое положение несло в себе определенную долю риска, — заметил граф. — В учебниках истории, наверное, забыли указать, что известной вам мадам дю Барри отрубили голову.

— Я помню это, — сказала Батиста. — Но почему? Что такого она сделала?

— Она была связана с Людовиком XIV.

— А… понятно. Тогда и вправду безопаснее оставаться вашей племянницей, — легко согласилась Батиста.

— Да, уж сделайте милость! Вы всех в этом должны убедить, — попросил граф, — и, как я уже говорил, ни одна моя племянница не станет заводить разговор о куртизанках и тем более завидовать их положению. Впредь старайтесь придерживаться общепринятых тем.

— Я буду стараться не говорить ни о чем таком с посторонними, — пообещала Батиста. — Но с вами мне хочется говорить обо всем, что мне интересно.

— Другими словами, о лошадях, — подсказал граф и чуть было не добавил: «Темы любви во всех ее проявлениях мы вообще не будем касаться».

И за ужином, который им подали в гостиную, они преимущественно говорили о лошадях.

Батиста немного расстроилась, что они не ужинали внизу в ресторане.

— Я никогда не была в ресторане, — с сожалением сказала она. — Может быть, мы все-таки спустимся вниз? Мне бы так хотелось показаться на людях в новом платье.

— Вы еще успеете это сделать, — успокоил ее граф. — Как бы то ни было, я уже приказал подать ужин в гостиную. Но, если вы пожелаете ужинать в ресторане без меня, я не стану вам препятствовать.

Он нахмурил густые брови, голос его звучал довольно холодно, но Батиста рассмеялась.

— Не будьте таким смешным, милорд! — сказала она. — Там все равно не найдется такого высокого красивого дворянина, как вы, а меня не устроит общество каких-то французиков.

— Слышали бы вас сейчас эти «французики», — усмехнулся граф. — Но позволю себе заметить, что родственники, как правило, так откровенно не восхищаются друг другом и вполне обходятся без комплиментов.

— Вы требуете невозможного, — заявила Батиста, — мне очень хочется рассказать вам все, что я думаю и чувствую, и простите великодушно, если я сказала что-то не то. Учтите, я никогда раньше не ужинала вдвоем с незнакомым мужчиной.

Она улыбнулась.

— Вот сейчас я думаю о том, что вы самый замечательный мужчина в мире. Вы взяли меня в Париж и спасли от папы.

Граф не знал, какие доводы он должен привести, чтобы убедить Батисту, что ей не подобает говорить подобные вещи. Он заговорил об искусстве, и Батиста удивила его своими познаниями в этой области. Потом он снова принялся рассказывать ей о Париже, и девушка слушала его с огромным интересом. Незаметно для себя граф описал разных политических деятелей, людей, с которыми намеревался встретиться, словом, все то, что сейчас было у него на уме.

Ужин прошел оживленно, и, когда слуги покинули комнату, она сказала:

— Я могу ошибаться, только мне кажется, что вы едете в Париж не ради одних лишь развлечений.

Граф был поражен ее проницательностью.

Он вдруг осознал, что рассказал Батисте то, что никогда не стал бы рассказывать ни Марлин, ни любой другой женщине своего круга. Он говорил с ней, как говорил бы с приятелем, особенно когда описывал политиков, которых надеялся увидеть во французской столице.

— Что заставило вас так думать? — поинтересовался граф.

— Вам, такому умному и привлекательному мужчине, — ответила Батиста, — не надо ехать в Париж, чтобы отдохнуть и развлечься. К тому же на следующей неделе в Эпсоме^[5] скачут две ваши лошади, а вы вряд ли стали бы пропускать такое важное событие ради нескольких балов и посещений Гранд Опера.

Граф удивился, насколько точна была эта догадка, но ему не хотелось признавать ее правоту:

— Я вернусь до начала «Королевского Аскота». — Он действительно надеялся быть в Англии к началу скачек.

— Как бы мне хотелось посмотреть, как вы выиграете «Золотую Чашу», — печально вздохнула Батиста.

— В этом году мне может не повезти. Хотя я и думаю выставить на скачки сразу двух своих лучших лошадей.

— Но вы ведь постараетесь выиграть!

— Каждый участник состязаний стремится победить. Но на таких скачках, где представлены только первоклассные лошади, всегда присутствует элемент удачи. Иногда все зависит от жребия, от состояния беговой дорожки. Иногда лошадь подходит к состязаниям не в самой лучшей форме, а бывает, что жокей оказывается не так сметлив, как ты предполагал.

— Все в жизни немного зависит от случая, — согласилась Батиста. — Я помню, мама как-то сказала: «Повезло тому, кто родился красивым, умным и богатым, но для счастья нужна любовь, а тут уже ничего не предугадаешь».

— Полагаю, что ваша мать, говоря это, подразумевала свой брак, — съязвил граф.

— Наверное, так и было, — подтвердила Батиста. — Маму выдали замуж в семнадцать лет. Ее родители, сами не будучи людьми состоятельными, посчитали за счастье, когда их дочери подвернулась такая выгодная партия. Но с годами папа очень изменился. Он винил маму в том, что ее красота искушает его, заставляет грешить. Что было дальше, вы уже знаете. Счастье изменило маме.

— Видимо, так оно и было, — согласился граф. — Судя по тому, что вы рассказали о своем отце.

— А мне счастье улыбнулось. Мне посчастливилось встретить вас, милорд.

Девушка вздохнула.

— Мы уже скоро приедем в Париж, и я разыщу маму. Я знаю, что, может быть, никогда больше не увижу вас. Но я всегда буду помнить сегодняшний вечер, этот ужин и все, что вы мне рассказали.

Граф уловил нескрываемую горечь в ее словах. Он улыбнулся, их взгляды встретились, и Ирвин Хоксхед долго не мог оторвать от нее глаз.

Он привык к выражению восхищения на лицах женщин, но Батиста смотрела на него совсем иначе. Он не мог объяснить, в чем заключалось это отличие, но от ее взгляда графу опять стало не по себе.

Граф поспешно встал из-за стола.

— Завтра нам придется рано выезжать, Батиста, — сказал он. — Вам надо отдохнуть.

Девушка немного помолчала, потом тихо сказала:

— Да, конечно… как скажете, милорд.

— Я попросил Барнарда достать вам амазонку для завтрашней поездки. Он уже долгое время служит у меня и редко не справляется с моими поручениями.

— Благодарю вас… вы очень добры.

Она говорила чуть слышно. От ее былого задора не осталось и следа.

Намеренно избегая взгляда Батисты, граф подал ей руку:

— Спокойной ночи, Батиста, и приятных сновидений. Я жду вас здесь в восемь утра к завтраку.

— Спокойной ночи, милорд.

Она коснулась его руки, сделав при этом реверанс, и он почувствовал, как дрожат ее пальчики. Графу показалось, что он держит в руках нежно трепещущую бабочку.

Батиста, не оборачиваясь, вышла из гостиной.

А граф еще долго стоял неподвижно и смотрел на закрытую дверь.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Батиста скакала рядом с графом на прекрасном жеребце и не переставала вновь и вновь благодарить судьбу.

В то утро она встала в семь часов, с нетерпением ожидая предстоящего путешествия. Служанка принесла ей амазонку. Волшебник Барнард достал ее, как казалось Батисте, у лучшей портнихи города.

Амазонка из легкой голубой ткани и впрямь была очаровательна. Ее цвет удивительно перекликался с голубизной глаз девушки.

— Боюсь, она слишком тонка, мисс Батиста, — обеспокоенно сказал Барнард, когда она благодарила его, — но сейчас в продаже только летняя одежда.

— Она прекрасно подходит для езды, — заверила его Батиста, — и мне не надо ничего теплее.

Она пришла в восторг от изящной французской шляпки, которая была куплена специально к платью. Английским головным уборам было не сравниться с этим чудом.

Ей показалось, что граф тоже оценил ее наряд.

Лошади были уже накормлены и готовы к дороге. Как только коляска выехала из города, граф и Батиста пересели на лошадей.

Девушке достался норовистый и пугливый жеребец. Он отдохнул после вчерашней дороги и скакал довольно резво. Граф отметил, что Батиста умело управляла конем и легко утихомирила его после бодрого галопа.

Они проскакали часа два, а потом пересели на козлы, потому что граф любил не только скакать верхом, но и править лошадьми. Слуги перешли внутрь коляски.

Батиста широко улыбалась. Она разрумянилась от скачки и показалась Ирвину как никогда красивой.

— Представьте себе, как мы подъедем к шикарной гостинице и швейцар бросится открывать дверь коляски, ожидая увидеть там господ, а на нас и внимания не обратит.

— Думаю, что даже самые бестолковые слуги не примут вас, мадемуазель Батиста, за кучера.

Батиста засмеялась.

— А что если я положу начало новой моде? Возьмете тогда вы меня к себе на службу, милорд?

— Ни в коем случае! — отрезал граф. — Я не одобряю, когда женщины берутся за мужские дела.

— Я так и думала, что вы это скажете, — ответила Батиста, — по-вашему, надо полагать, женское дело — это исключительно домашняя работа, воспитание детей и рукоделие.

— Да,таково мое мнение, — подтвердил граф.

— А как же актрисы?

— Актрисы вообще народ особый, — сказал он наставительно. — Вы даже думать не должны о сцене.

— Ну вот, вы сами подали мне прекрасную мысль. Теперь я непременно обдумаю этот вариант, — и с озорной улыбкой сказала Батиста.

— В таком случае я буду вынужден поставить вашего отца в известность относительно вашей деятельности, — пригрозил граф.

— Вы не способны на такое вероломство, предательство и на такую жестокость, — возразила Батиста.

Она искоса взглянула на графа и добавила:

— Я знаю, вы только дразните меня, но мне до сих пор страшно даже подумать о возвращении к отцу. Что если он уже догоняет нас, появится в любой момент и заберет меня?

При этих словах она испуганно обернулась, словно боясь увидеть погоню, и граф сухо заметил:

— Вашему отцу не догнать нас. Я сомневаюсь, что ему удастся найти коляску и лошадей быстрее моих. Ему не покрыть такого большого расстояния, даже если он не будет останавливаться на ночлег.

Батиста облегченно вздохнула. Вчера граф не очень-то поверил в ее рассказ, решил, что, возможно, обращение ее отца было далеко не таким ужасным, как она его описала. Но сейчас он заметил, что одна только мысль о нем приводила девушку в ужас. Граф прекрасно понимал, что ни одному отцу не дозволено внушать своему ребенку такой страх.

Они наскоро перекусили в уютном ресторане маленького городка, отметили, что еда была довольно вкусной, и снова тронулись в путь. Им предстоял долгий переезд до места, где граф решил остановиться на ночь.

Он изъявил желание вновь сесть на лошадь, однако не ожидал, что Батиста также присоединится к нему. Он посчитал, что она уже проделала достаточно долгий путь верхом.

— Я ничуть не устала и готова скакать и дальше на ваших великолепных лошадях. У меня, может быть, больше никогда не будет такой возможности.

Граф не стал возражать и сам подсадил ее на лошадь. Он отметил, что при всей своей хрупкости она была достаточна сильна, чтобы управлять горячим конем.

Ирвин Хоксхед всегда считал, что женщина очень красиво смотрится в седле. И женщины, равнодушные к лошадям, многое теряли в его глазах.

Он невольно восхитился стройной фигуркой Батисты, подчеркнутой искусно сшитой амазонкой, и снова подумал, что, одеваясь у лучших портных Парижа и Лондона, она произведет фурор в свете.

Но граф тут же с сожалением вспомнил, что девушку еще долго нельзя будет вывезти в свет. Ведь ей придется скрываться от отца еще около трех лет, пока не достигнет совершеннолетия. Она будет редко появляться на людях, жить уединенно и избегать соотечественников.

Интересно, какое положение во французском обществе занимает ее мать? Почтенные дамы Парижа вряд ли приняли ее в свой круг, и это неудивительно: она, будучи замужем, жила с графом де Сокорном. А это означало, что леди Дансфорд помимо общества своего возлюбленного могла наслаждаться разве что обществом менее респектабельных семей. Ей был доступен только полусвет.

Графа раздосадовала мысль, что Батиста в этом случае будет водить знакомства лишь с мужчинами с сомнительной репутацией. У них девушка будет пользоваться той же репутацией, что и ее мать.

Он впервые подумал, что, возможно, оказал ей медвежью услугу. Париж был не лучшей заменой дому покаяния. Он спас ее от отца, но отдает на милость французским мужчинам. Они, несомненно, сочтут Батисту весьма привлекательной и соблазнительной. Ее светлые волосы, голубые глаза и нежная, словно фарфоровая кожа были для них олицетворением английской красоты.

В окружении ее отца, лорда Дансфорда, к Батисте отнеслись бы с глубоким уважением и почтением, вероятно, ее бы сочли достойной партией для лучших женихов из аристократических семей. Теперь же, в доме ее матери, Батисте предложат нечто другое, чем руку и сердце.

Граф уже успел убедиться, как невинна и непорочна была Батиста. И хотя она была начитанна и умна от природы, но понятия не имела о реальном мире и о мужчинах, которые его населяли. Батиста, правда, успела столкнуться с нездоровым, омерзительным влечением отца к насилию. Графу показалось, что, истязая дочь, лорд Дансфорд испытывает физическое наслаждение, однако Батисте это было невдомек. Она не подозревала даже, что обычно нужно мужчинам от привлекательной девушки. Граф боялся, что в Париже она слишком быстро это узнает.

«Возможно, мне следует отвезти ее назад в Англию, — размышлял граф, — разыскать каких-нибудь родственников из семьи Дансфордов и оставить Батисту на их попечении».

Но он понимал, что это сделать невозможно. Лорд Дансфорд был официальным опекуном девушки, а потому имел право как угодно распоряжаться ею, и по его желанию Батисту могли заключить в дом покаяния.

Граф все больше думал о Батисте и той ответственности, которую теперь нес за нее. Граф был как бы «меж двух огней», любое его действие так или иначе могло навредить ей. Он выбрал меньшее из зол: отвезти девушку к матери.

— Может статься, что мои страхи на этот счет совершенно беспочвенны, — успокаивал он себя.

Но каждый раз, когда Батиста смотрела на него голубыми глазами, светившимися на маленьком сердцевидном личике, графу становилось тревожно за ее будущее. Никогда прежде его так не волновала судьба ни одной женщины.

Они проехали уже около двух часов, как вдруг начал накрапывать дождь. Взглянув на горизонт, граф увидел темные тучи вдали и понял, что надвигается гроза. Дорога все время шла по ровной местности. Леса встречались редко, зато, как и везде во Франции, по обе стороны узкой дороги стояли высокие деревья. Гроза тем и была опасна, что во время нее молнии нередко попадали в деревья, и те падали, перегораживая путь. Иные стволы обрушивались на коляски и калечили коней.

Граф и Батиста отдали лошадей верховым, а сами вновь пересели в коляску. Граф выглянул в окно и с тревогой отметил, что гроза быстро надвигается. Им не оставалось ничего другого, как только продолжать ехать ей навстречу.

Граф рассчитывал по пути свернуть в какой-нибудь городишко и переждать непогоду там. Но сейчас они как раз проезжали пустынные места и остановиться было негде. Им оставалось надеяться только на то, что гроза будет кратковременной.

Однако их надежды не оправдались. Дождь усилился и превратился в ливень, а вспышки молний и раскаты грома напугали лошадей. Кучеру с трудом удавалось сдерживать их, а лакей, он же конюх, пересел на коренную лошадь — верный знак бедственного положения.

Граф велел остановить коляску.

— Я буду править сам, — заявил он.

Он не стал дожидаться ответа Батисты, вышел под дождь и вскочил на козлы.

Коляска тронулась, и уже через полчаса быстрой езды под проливным дождем они добрались до окраины какой-то деревушки. Экипаж остановился у маленькой невзрачной гостиницы. Но путникам выбирать не приходилось, они были готовы укрыться от непогоды и здесь.

Дверцу коляски распахнул мужчина в неопрятной одежде.

Батиста знала, что для графа подобная гостиница была местом непривычным, но ехать дальше в такую погоду было неразумно. Она вошла в маленькую, просто обставленную комнату с низким потолком, однако довольно чистенькую.

Пожилой мужчина, вероятно, хозяин гостиницы, ей навстречу. Батиста объяснила, что погода задержала их в пути. Мужчина проявил неожиданное радушие и предложил свои услуги.

— Я думаю, — сказала Батиста на хорошем французском языке, — что в первую очередь месье и его слугам понадобится просушить одежду.

Хозяин гостиницы заверил, что это не составит ни малейшего труда. На кухне уже развели огонь, осталось только поставить лошадей в стойло, и потом всех накормят и напоят.

Пока хозяин рассыпался в любезностях, в комнату вошел граф. Батиста не ошиблась, ему и впрямь не мешало бы обсохнуть. Он успел накинуть плащ, перед тем как сесть на козлы, но все равно промок насквозь. Его мокрые волосы слиплись, с них капала вода.

Граф рассмеялся, увидев выражение ее лица, и сообщил, что кучеру и верховым пришлось куда хуже.

Хозяин разжег огонь в большом камине. Граф скинул мокрый плащ, а вслед за ним щеголеватую серую куртку для верховой езды и остался в белой муслиновой рубашке, бриджах из оленьей кожи и до блеска начищенных сапогах. Батиста не могла не восхититься его статной фигурой.

Граф попросил бутылку вина и, когда ее принесли, уговорил девушку выпить с ним.

— Не люблю пить в одиночку, — признался он. — Хотя на этом постоялом дворе довольно сносное вино, боюсь, того же нельзя сказать о еде.

— Мы останемся здесь на ночь?

— Надеюсь, что нет, — ответил граф. — Посмотрим, скоро ли кончится гроза. По размытым дорогам ехать сложно и даже опасно, тем более из-за дождя ничего не видно.

В подтверждение его слов раздался раскат грома. Гроза не унималась, и Батиста подумала, что дождь не кончится до наступления темноты.

— По крайней мере хозяин гостиницы услужлив и приветлив, — сказала она.

— Не думаю, что ему часто случается принимать постояльцев, потому он так нам и рад, — заключил граф. — Город, где ждет нас Барнард, находится всего в двенадцати милях отсюда. Там есть отличный отель, в котором я уже не раз останавливался. Досадно, если нам не удастся добраться до него сегодня.

— А мне хорошо и здесь.

Батиста улыбнулась графу. Ведь где бы они ни остановились, ее ждало новое восхитительное приключение. Не таким представляла она свой путь до Парижа, когда бежала от отца. Как посчастливилось ей встретить графа? Он не просто спас ее от ужасного будущего, он как никто был к ней добр и отзывчив.

Батиста никогда прежде не оставалась наедине с мужчиной. Она не имела ни малейшего представления о дурных намерениях, которые возникают у иных мужчин, но радовалась, что ей не пришлось совершать поездку в компании какого-нибудь неприятного типа.

Девушка еще ни разу в жизни не целовалась. Но из романов, что давала ей читать гувернантка, — такой фривольной литературе не было места в библиотеке ее отца — Батиста узнала, что мужчины нередко пытались поцеловать хорошеньких девушек. Непорочным же девушкам полагалось в корне пресекать такого рода порывы.

«Граф вовсе не собирается целовать меня», — решила Батиста. Но ей все же было интересно, на что был бы похож его поцелуй.

Перед ужином жена хозяина, угрюмая женщина средних лет, гораздо менее приветливая, чем ее супруг, проводила Батисту наверх в спальню. К тому времени было уже ясно, что ей придется не только привести себя здесь в порядок, но и провести всю ночь.

Гостиница была совсем крохотной, наверху находились всего две комнаты, обе тесные, с низким потолком, скудно меблированные.

— Выбирайте любую, мадам, — предложила хозяйка.

Батиста прошла сначала в одну из комнат, затем осмотрела вторую. Ее внимание привлекла большая кровать с пологом. Расшитый балдахин уже порядком выцвел, но сохранил былое величие. Видя восхищение девушки, хозяйка смягчилась и рассказала, что ее муж купил кровать в замке неподалеку. Все имущество замка пошло с молотка.

Батиста, однако, остановила свой выбор на другой комнате с небольшой кроватью простого дерева. Первую комнату с ее просторным ложем она захотела оставить графу.

Вместо ковров на полу были постелены тщательно выметенные плетеные дорожки, а потому Батиста решила, что и постель окажется чистой.

Однако за ужином, который, кстати, превзошел все их ожидания, граф сказал:

— Никогда не доверяйте постелям в маленьких гостиницах, вроде этой, мадемуазель Батиста. Я уже приказал слугам принести из коляски все пледы. Советую вам постелить один на кровать, а самой накрыться другим.

Батиста с удивлением взглянула на него.

— Вы хотите сказать, что не следует даже раздеваться на ночь?

— Я собираюсь спать одетым, — ответил граф. — И советую взять с меня пример, чтоб не пришлось позже жалеть об этом.

Она невольно поежилась.

— Я непременно последую вашему совету.

За ужином Батиста выпила стакан вина. Они долго сидели перед камином и разговаривали, но девушка вдруг поняла, что очень устала. Она украдкой зевнула, но граф заметил это и улыбнулся.

— Идите спать, Батиста, — предложил он. — Завтра я хочу встать пораньше. Нам надо наверстать упущенное время, так что утром вам не удастся понежиться в кроватке.

— Я легко встаю, — сказала Батиста. — Надеюсь, до завтра дождь кончится.

— Я выглянул во двор перед ужином. Гроза прошла, и дождь стал совсем небольшим. Но думаю, не следует пускаться в дорогу в такую темень. — Граф поднялся. — Нам надежнее заночевать здесь.

— А где же будут спать слуга?

— Они устроились на сеновале за конюшней.

Он улыбнулся:

— А в нем, поверьте, куда уютней, чем в спальне.

— Вы чересчур несправедливы к нашему жилью, — возразила Батиста. — Хозяйка, которая, кстати, сама готовила нам, на славу потрудилась. Надо отдать ей должное, ведь она не ожидала посетителей.

— Вы правы, — согласился граф. — Завтра я сполна отблагодарю ее за труды.

Надо заметить, что одежда графа высохла и к ужину он сошел уже в куртке. Даже в верховой одежде он выглядел очень элегантно. Батиста пожалела, что не могла надеть новое платье и осталась все в той же амазонке. Она, однако, не сочла нужным надеть жакет и спустилась к ужину в тонкой белой блузке, которую предусмотрительный слуга купил к амазонке. Эта блузка с маленьким бантиком у ворота и легкими оборками, после серой и однообразной одежды, что заставлял носить ее отец, казалась Батисте верхом элегантности.

Ей пришлось немало потрудиться над прической. Но она осталась не очень довольна результатами своих стараний и решила, что ей все равно не сравниться с дамами, которые развлекали графа в Лондоне, и с теми, что сейчас ждут его в Париже.

Батиста плохо представляла себе круг знакомых графа, но в газетах часто читала «Светскую хронику». Имена людей, упоминаемые в ней, ничего не говорили девушке, зато у нее сложилось впечатление об ином, почти сказочном мире. Там, за стенами ее комнаты, которая по существу стала ей тюрьмой, было весело и интересно, где-то давали балы и устраивали приемы.

— Почему вы не повезете меня на бал, папа? — спросила она однажды отца.

Батиста и не ожидала, что ее безобидный вопрос вызовет такую бурю. На ее голову обрушился целый град упреков и проклятий. Отец прочил гореть в адовом огне всем, кто жил ради одних удовольствий и этим загубил свою душу. Он обвинил дочь в пагубном желании встать на путь греха.

Батиста никогда больше не задавала подобных вопросов, но втайне мечтала побывать на балу в Лондоне. Но балы продолжали давать один за другим, заметки о них появлялись на следующий день в «Таймс» или «Морнинг-пост», а она все сидела взаперти.

Батиста вспомнила, что имя графа часто встречалось в длинном списке приглашенных. И в будущем, уже расставшись с ним, она сможет узнавать, где он бывает.

Она представила, как граф беседует с какой-нибудь красавицей в ослепительных украшениях или же танцует с ней в переполненном зале при свете хрустальных люстр.

Девушка удивилась, что от одной этой мысли у нее сжалось сердце. «Я не должна быть такой завистливой», — упрекнула она себя. Мама непременно сводит ее на бал в Париже, и множество красивых молодых французов будут приглашать ее на танцы и любезничать с ней.

«Но никому из них не сравниться с графом», — с грустью думала она.

Нет, ей никогда уже не встретить никого красивее графа, и нигде в мире нет наездника превосходнее его.

Она поднялась в свою комнату, жалея, что не осталась с графом еще хоть ненадолго. «Но мне надо как следует отдохнуть, — убеждала себя Батиста, — ведь завтра будет столько всего нового, интересного, а из-за усталости я могу что-то пропустить». Втайне она надеялась, что благодаря этой задержке она пробудет в обществе графа дольше, чем предполагала вначале.

— Стоит ему отдать меня маме, со вздохом сказала Батиста, — и я никогда больше не увижу его.

Мысль об этом заставила ее понять, как драгоценна каждая минута, проведенная вместе с графом, и ей снова захотелось побежать вниз, сесть рядом у камина и говорить, говорить до бесконечности. «Но графу, наверное, хочется побыть одному», — решила Батиста. Он ведь сам отправил ее спать.

Пока они ужинали, пледы из коляски принесли наверх в спальни. В комнату Батисты положили два: один шерстяной, чтобы накрыть кровать, другой, отделанный мехом, — накрыться самой. Ночи были теплые, но на дворе, да и в спальне, было сыро, и Батиста озябла. Она надеялась, что граф ночью не замерзнет, потому как он наверняка отдал ей более теплые пледы.

Граф советовал ей спать в одежде. Помня об этом, она сняла блузку и наскоро умылась в тазике, который стоял на маленьком столике у стены. Вода была холодной, но Батисту это не смутило. А вот маленьким жестким полотенцем вытираться было неприятно.

Она снова надела блузку, хотя и боялась помять ее за ночь, сняла туфли и осторожно села на кровать. Кровать оказалась на удивление мягкой и удобной, видно, перина была сделана из нежного гусиного пуха. Такие перины требовали тщательного ухода, иначе, как она слышала, в них часто заводились насекомые. Потому-то, наверное, граф и не хотел ложиться даже на самые чистые простыни.

Прошлой ночью Батиста узнала, к своему великому удивлению, что граф берет с собой в дорогу собственное постельное белье. По указанию Барнарда пару таких простыней постелили и на ее кровать. Она сперва не поняла, что имел в виду слуга, когда говорил:

— Надеюсь, сегодня ночью вам будет удобно. Его милость всегда возит с собой предметы первой необходимости, и, как видите, вам теперь в них тоже нет нужды.

И, только заметив чудные шелковые простыни с вышитыми на них монограммами графа, она наконец поняла, о чем шла речь.

«Представляю, что бы сказал папа», — подумала она с улыбкой, когда легла поудобнее и потерлась щекой о нежный шелк.

Этой же ночью приходилось спать на шерстяном пледе, натянув его и на гостиничные подушки. Но, как только Батиста закрыла глаза, она тотчас же уснула…

Батиста проснулась посреди ночи. Ей что-то снилось, но сон свой она, как ни старалась, не смогла вспомнить. Ее мучила жажда. «Наверное, это из-за слишком пряных блюд, которые я съела за ужином», — решила Батиста.

Не хотелось вылезать из теплой постели, но жажда взяла свое. Батиста нехотя села на кровати и на ощупь стала искать свечу на столике. Хоть и не без труда, ей все же удалось зажечь свечу.

Она встала с кровати и в одних чулках подошла к комоду, занимавшему угол спальни. К своему разочарованию, ни графина с водой, ни стакана она не нашла. Всю воду из кувшина еще раньше девушка вылила в тазик во время мытья.

Губы ее пересохли. Без глотка воды ей было не заснуть.

Батиста бесшумно подошла к двери и отворила ее. Она ожидала, что в гостинице давно погасили свечи и все легли спать. К ее удивлению, внизу горел свет. Батиста решила, что, должно быть, хозяин гостиницы не привык ложиться спать в такое раннее для него время, и Батиста надеялась попросить хозяина принести ей в комнату стакан воды.

Она отошла от двери своей комнаты, перегнулась через перила и уже хотела было окликнуть хозяина, когда увидела, что тот стоял у камина с двумя мужчинами. Это были грубые деревенские мужланы. Они казались даже грязнее человека, встретившего Батисту у коляски во дворе гостиницы. Батиста подумала, что эти двое, должно быть, работали на хозяина.

Стоя в нерешительности, не зная, стоит ли ей сейчас обращать на себя внимание, она вдруг услышала, как хозяин сказал:

— Он уже уснул. Старайтесь не шуметь. Не хватало еще, чтобы девчонка проснулась и подняла крик.

Не столько его слова, сколько тон, которым он произнес их, заставили Батисту насторожиться.

— Можешь на нас положиться, — отозвался один из мужчин, — крика не будет. Никто вообще ничего не заметит до утра.

Он говорил на ужасном жаргоне, незнакомом Батисте, но смысл его слов не вызывал сомнений.

— Надеюсь, — кивнул хозяин. — И помните, я ничего не знаю. Я спокойно сплю в своей кровати. Не забудьте разбить окно, а то это не будет похоже на взлом.

— Ничего не знаешь и ни при чем, — подтвердил второй мужчина. — А к утру мы будем уже далеко отсюда. Пока его слуги спохватятся, их хозяин успеет уже остыть.

— Не забудьте оставить мою долю, — напомнил хозяин угрожающим тоном.

— Свою долю получишь, — заверил один из злоумышленников. — А теперь за работу.

С этими словами он достал из-за пояса длинный нож, лезвие которого зловеще блеснуло в пламени камина. Другой сжимал в руках увесистую дубинку.

Батиста неожиданно сообразила в чем дело и моментально позабыла о мучившей ее жажде.

Быстро, но очень тихо она отбежала от лестницы и подошла к комнате графа. Ее легкие ножки в одних чулках ступали совсем бесшумно. Она неслышно вошла в спальню и закрыла за собой дверь.

Оглянувшись, девушка увидела, что граф мирно спит. На столе горела свеча, тускло освещая помещение. Граф лежал на спине, плед сбился и лежал в изножье кровати. Он снял только дорожную куртку.

Батиста подбежала к нему и потрясла за плечо. Однако, сообразив, что, проснувшись, он может громко выразить свое удивление, она зажала ему рот рукой. Граф немедленно открыл глаза и зашевелил губами, пытаясь что-то сказать. Батиста наклонилась и зашептала ему на ухо:

— Сюда идут два человека. Они хотят… убить и ограбить вас. Что нам… делать? Куда… куда мы можем бежать?

— Вы говорите, два человека? — спросил граф едва слышно, так, что девушка с трудом разобрала его слова.

Он моментально перешел от сна к бодрствованию.

Батиста кивнула и в отчаянии оглядела комнату. «Из окна выпрыгнуть им не удастся, да и прыгать со второго этажа было не лучшей идеей. К тому же в этой почти пустой комнате негде даже спрятаться», — лихорадочно рассуждала она.

Без лишних вопросов граф вскочил с кровати и увлек Батисту в угол комнаты за высокий сосновый комод.

— Ни звука! — приказал он шепотом.

Его взгляд упал на камин. Огонь не зажигали, но в очаге лежало несколько поленьев, рядом стояла тяжелая кочерга.

Граф взял ее и, к удивлению Батисты, задул свечу. В темноте девушка не видела его и еще больше испугалась.

Граф ступал чуть слышно, но Батиста по шорохам догадалась, что он подошел к двери.

Она ждала. Ей казалось, что ее сердце вот-вот разорвется от страха.

Снаружи кто-то тихо надавил на ручку и медленно и очень осторожно стал открывать дверь. Из-под двери проникал слабый свет, наверное, внизу в камин подбросили поленьев. По мере того как дверь открывалась, свет становился ярче. Все это придавало происходящему зловещий оттенок.

У Батисты перехватило дыхание. Она боялась, что не выдержит напряжения и в любой момент закричит от ужаса. Но ее крик может погубить их, предупредит грабителей о том, что их план провалился. Батиста закусила губу, чтобы не вскрикнуть. Она боялась даже вздохнуть.

Дверь широко открылась, кто-то вошел в комнату.

Зловеще блеснуло лезвие ножа, и Батиста в ужасе сжала руки. Человек шагнул вперед и остановился, гладя в темноту, давая глазам привыкнуть. И тут граф со всей силой ударил его тяжелой кочергой по руке. Грабитель вскрикнул от боли. Он не успел опомниться, как граф еще одним ударом — на этот раз он пришелся в подбородок — сбил его с ног.

Второй грабитель только замахнулся дубинкой, как получил сильный удар снизу. Он зашатался, не успел восстановить равновесие, как тут же последовал новый удар.

Граф вытолкал его на лестницу. Старая лестница затрещала под его весом. Граф в третий раз нанес удар. Перила не выдержали и с грохотом обрушились вниз, а следом за ними полетел и незадачливый грабитель. К этому времени первый негодяй стал приходить в себя. Граф за ноги протащил его через лестничную площадку и столкнул вслед за его приятелем. Тот с грохотом упал вниз, и все стихло.

Граф вернулся в спальню, но дверь не стал закрывать, чтобы было легче найти свечку. Только когда он зажег ее, Батиста облегченно вздохнула.

Она тихонько вскрикнула, вышла из-за комода и через всю комнату бросилась к графу. Даже в его объятиях она все еще дрожала от страха, все еще не веря, что опасность позади.

— Успокойтесь, — ободряюще улыбнулся он. — Они больше не потревожат нас.

— Нам нельзя… здесь оставаться, — пробормотала она, не узнавая своего голоса. — Нам… надо тотчас же ехать!

— Почему же? — удивился граф.

Он оставался невозмутимым, и ее собственное волнение постепенно улеглось.

— Почему? — повторила она. — Потому что сейчас вы уже могли быть мертвы.

— Но я ведь жив… благодаря вам, — ответил граф. — И вам не следует больше опасаться тех «джентльменов». Могу вас уверить, если они и не поломали себе все кости, на что я очень надеюсь, они еще долго будут не в состоянии взобраться сюда по лестнице.

Он неожиданно улыбнулся.

— Я действительно очень обязан вам, Батиста. Давно я уже так не дрался и, благодаря вам, увидел, что еще на что-то способен.

— Вы прекрасно защищались, — ответила Батиста с восхищением. — Но, пожалуйста… давайте уедем отсюда.

Граф покачал головой.

— Лошадям надо отдохнуть. Да и слугам хороший отдых не помешает. Я не говорю уже о вас. Идите спать, Батиста. Я уверяю вас, нам уже не грозит никакая опасность.

Она смотрела на него широко открытыми глазами, в которых все еще стоял страх.

— Пожалуйста… позвольте мне остаться у вас, — взмолилась девушка. — Я… не смогу уснуть… в одиночестве.

Граф помедлил. Но отказать Батисте он не смог и, сдаваясь, пожал плечами:

— Конечно. Я буду рад вашему обществу. К тому же кровать довольно просторна для нас двоих и вполне удобна.

С этими словами граф пересек комнату и закрыл дверь. Он взглянул на Батисту, которая в нерешительности застыла на месте, видно боясь, что рассердила его своей просьбой.

Угадав причину ее смущения, граф мягко сказал:

— Рядом со мной вам ничего не грозит, Батиста. Ложитесь и постарайтесь заснуть. Иначе завтра от усталости вы не сможете как следует обсудить со мной наше маленькое ночное приключение. А вам, я не сомневаюсь, захочется поговорить об этом.

Голос его звучал насмешливо, и это как нельзя лучше успокоило ее.

Она ответила, тихонько всхлипнув:

— Я постараюсь даже не вспоминать это… приключение… так оно меня напугало… Но я не перестаю удивляться… как быстро и умело вы справились с этими… двумя негодяями.

— Согласитесь, своим поступком я заслужил отдых, — пошутил граф. — Если вы станете храпеть, мне придется настоять, чтобы вы вернулись в свою комнату.

— Я никогда не храплю! — возмутилась Батиста.

Граф обошел кровать с другой стороны. Он растянулся в том же положении, в каком Батиста застала его раньше.

— Задуйте свечу, — попросил он. — Завтра вы еще успеете вдоволь похвалить меня. Но теперь слишком поздно. Приятных сновидений!

Батиста решила во всем ему повиноваться. Она послушно задула свечу и осторожно легла на самый краешек кровати. Он заботливо накинул на нее плед. Батисту от страха знобило, так что теплый плед был как нельзя кстати.

Только сейчас, когда все страхи были позади, до ее сознания дошло, что она лежит на одной постели с мужчиной при погашенном свете. Ее отец счел бы это верхом бесстыдства и пригрозил бы страшными карами.

«Я не могла иначе поступить. Одной мне очень страшно, — оправдывала она себя, — к тому же… он вроде как… мой дядя».

Вдруг граф, словно прочитав ее мысли, сказал:

— Пусть вас ничто не тревожит, Батиста. Подумайте, сколько всего интересного ждет нас завтра.

— Я счастлива… что завтра со мной будете вы, что вы… разделите со мной… эти радости, — ответила Батиста.

В ее голосе чувствовались слезы. Пока она говорила, граф нежно взял ее за руку.

— Я все еще с вами, — сказал он ласково, — и только благодаря вам, Батиста.

Он крепко сжал ее пальцы и, преисполненный благодарности, горячо поцеловал их.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Батиста услышала, как кто-то окликает ее по имени, и открыла глаза.

С минуту девушка не могла сообразить, где она и что происходит. Над нею склонился граф.

— Просыпайтесь, Батиста! — сказал он. — Надо спешить. Мы уезжаем сразу после завтрака.

Его голос и слова напомнили ей о событиях прошлой ночи. Батиста ахнула и села на кровать.

— Вы… целы? — спросила она. — Ничего не случилось… пока я спала?

— Нет. Я цел и невредим, — отвечал граф с улыбкой, — и вы тоже. Поспешите собраться. Я распорядился принести горячей воды в вашу комнату.

С этими словами он вышел из спальни. Батиста вспомнила, что всю ночь спала одетой, и ей захотелось поскорее помыться. Она встала с кровати.

Батиста удивилась, как покойно ей было ночью подле графа. Он без труда расправился с грабителями, а она перестала бояться, доверившись его силе и мужеству, и сразу же уснула.

Она хорошо выспалась, а потому была бодра и готова вновь скакать верхом. Девушка поспешила в свою спальню и подумала, как им вновь повезло. Ведь если бы не жажда, заставившая ее проснуться, граф давно был бы мертв, а что было бы с ней, даже страшно представить.

Батиста содрогнулась от мысли, что грабители и впрямь могли убить графа. Нет ничего ужаснее подобных преступлений! Полиция начала бы расследование, живо разобралась во всем и отправила ее к отцу.

При этой мысли ей стало не по себе.

Второпях стащив с себя одежду, Батиста умылась водой, которую принесли в ее комнату по распоряжению графа. Вода уже остыла, но девушка не обратила на это никакого внимания, так как очень спешила.

Она быстро оделась, перекинула через руку жакет для верховой езды и опять вспомнила о ночном происшествии. Но что ждет ее внизу? Никогда не забыть ей, как граф расправился с грабителями. Она ясно слышала тяжелое дыхание борющихся мужчин, звуки ударов, грохот падающих вниз с лестницы тел.

Но ничто не указывало на вчерашнюю схватку, только перила на верху лестницы были сломаны. Грабителей нигде не было видно. Казалось, вся ночь прошла мирно. Однако хозяин подал им завтрак в полном молчании, а его глаза беспокойно бегали. Яйца, как и заказал граф, приготовили на «английский» манер. Они были свежими, а кофе, хоть и не лучшего сорта, вполне можно было пить.

— Если вы не наелись, — заметил граф, — мы позавтракаем еще раз по приезде в отель, где должны были провести прошлую ночь.

Он говорил по-английски, хозяин гостиницы не понимал их, так как не знал другого языка, кроме французского.

Батиста спросила тихо:

— Вы говорили ему что-нибудь о случившемся?

— Думаю, он и без меня обо всем знает, — улыбнулся граф в ответ, — а мои слуги видели, как рано утром из дома вынесли двух людей.

— Вынесли? — переспросила Батиста.

— Да. Один из них, кажется, сломал ногу, да и другой не мог самостоятельно передвигаться.

— Ну что ж, — сказала Батиста, — так им и надо. Они вполне заслужили такое наказание.

Она говорила искренне, но слово «наказание» живо напомнило ей отца и его теорию, что все грешники должны страдать. Батиста покраснела и молча продолжила завтрак.

Граф задержал на ней взгляд, встал из-за стола, оплатил счет и вышел во двор проверить, заложена ли коляска. Он ожидал, что девушка захочет поехать с ним верхом, и по его приказу верховые не садились на коней, а стояли возле них, готовые помочь Батисте.

Наконец лакей вынес из гостиницы пледы, на которых они спали ночью, и можно было покидать эту негостеприимную гостиницу.

Батиста взяла поводья, граф выехал со двора, и она двинулась следом за ним. Лошади пустились галопом по лугам, которые выглядели необыкновенно свежими и зелеными после недавней грозы. Батиста вскоре почувствовала, как бледное утреннее солнце и легкий ветерок рассеяли ночные страхи.

Сильный дождь размыл землю, но в воздухе стоял приятный запах мокрой травы — знакомый весенний запах.

Некоторое время они ехали молча. Граф пустил коня рысью и обратился к Батисте, словно они не прекращали обсуждать события прошлой ночи:

— Постарайтесь обо всем забыть, Батиста. Такого больше с вами не повторится, и вам вряд ли еще придется останавливаться в столь убогой гостинице, где хозяйничают разбойники.

— Я не могу поверить… как нам повезло. Я ведь проснулась… потому что захотела пить… и вышла из комнаты, чтобы попросить воды.

— Так вот как вы узнали, что они замышляют!

— Да. Я стояла у перил наверху и уже хотела окликнуть хозяина и попросить его жену принести мне стакан воды… как услышала, о чем говорят эти люди.

— Вот видите, как полезно знать иностранные языки, — улыбнулся граф.

— Мама настояла на том, чтобы я учила языки. Она словно предчувствовала, что однажды это спасет меня… и вас.

— Как бы там ни было, я бесконечно вам благодарен, — сказал граф. — Но давайте, как я и просил, не станем больше вспоминать ни о чем плохом. Думайте о том, сколько всего прекрасного ждет нас впереди.

«Однако так ли все светло впереди у Батисты?» — подумал граф.

Прошлой ночью, прислушиваясь к ее мерному дыханию, граф понял, что именно невинность и чистота Батисты позволили ей так спокойно, без задних мыслей лечь рядом с ним и мирно заснуть. Он точно угадал, что чувствует девушка. Она ничуть не стеснялась, потому что оба они были одеты. А не испугалась потому, что не видела в нем мужчину. Зато при ночном нападении она боялась не только потери денег, но и потери чего-то большего…

Граф думал, что мало кто из его знакомых англичан, не говоря уже о французах, дали бы ей спокойно поспать до утра, если бы оказались в подобной ситуации.

На рассвете, с первыми лучами солнца граф проснулся первым и пристально стал рассматривать ее лицо, такое юное и нежное… Батиста укуталась в плед, которым он бережно укрыл ее. На фоне белоснежной кожи ее ресницы казались совсем черными. Граф разглядел, что они загибаются на концах. У корней реснички были золотистыми и темнели к концам. За ночь волосы, у нее немножко растрепались, и маленькие золотистые локоны упали на лоб.

«До чего она хороша, — подумал граф. — Хороша и невинна!»

И его вновь посетили тревожные мысли о ее будущем, о том, что ждет ее в Париже.

Он вспомнил вечера в доме Ля Паивы и приемы, что давали другие кокотки. Эти экзотические празднества были на устах у всей Европы.

Граф воскресил в памяти один вечер у Кор Перл: пол залы был усыпан орхидеями, купленными за тысячу франков, а хозяйка танцевала, наступая туфельками на нежные цветы, безжалостно растаптывая их.

Но особенно впечатляющим был прием у мадам Мюзар — любовницы короля Нидерландов. Именно ему была она обязана своим богатством.

Все гости собрались в длинной галерее, убранной зелеными портьерами. На завтрак подали трюфели и нежную дичь, за ними последовал кофе с сигарами. Вдруг ударили колокола, и портьеры раздвинулись. За ними стояли восемнадцать великолепных жеребцов, которые тоже завтракали. Все гости пришли в восторг от этой оригинальной выдумки мадам Мюзар.

Но все приемы к концу неизменно превращались в оргии. И ему, и другим мужчинам все это было по вкусу, но встретить Батисту на подобном вечере он бы совсем не хотел.

«Мне незачем принимать все это близко к сердцу, — убеждал он себя. — У нее есть мать, которая приглядит за ней».

Но связь ее матери с графом де Сокорном казалась ему весьма предосудительной. Что хорошего можно ожидать от такой женщины?

Час спустя они прибыли в город, где должны были провести ночь. Барнард уже ждал их в отеле. Верный слуга не находил себе места от волнения.

— Гроза застала нас в пути, и мы не смогли добраться сюда, — объяснил граф. — Пришлось ночевать в ужасной придорожной гостинице. Барнард, распорядись насчет ванны, смены одежды и позднего завтрака.

— Я предвидел, что вы задержитесь, милорд, ответил Барнард. — Все, что нужно, уже ждет вас в комнатах на втором этаже.

Он проводил их наверх. Батисту в ее комнате уже ждала горничная. В номере ей была приготовлена ванна, в которой девушка смыла с себя все тревоги и страхи прошлой ночи. К тому же Барнард приготовил ей маленький сюрприз: он догадался купить для Батисты еще одну амазонку. Она была даже лучше и наряднее прежней. На вечер и на день были куплены платья, столь прелестные и столь непохожие на ее старую одежду, что Батиста чуть не расплакалась от радости.

Она спустилась в гостиную на завтрак в новой амазонке из зеленого шелка, отделанной белой тесьмой.

Граф ждал ее внизу, она радостно бросилась к нему и принялась благодарить:

— Спасибо, спасибо. Я знаю, это вы попросили Барнарда купить мне платья. Надеюсь, сегодня мы отужинаем в каком-нибудь шикарном ресторане, где я смогу показаться в своем новом вечернем платье.

Граф улыбнулся, наблюдая ее детский восторг.

— Сегодня у нас легкий день. Мы остановимся в Шантиле, где есть прекрасный отель. Может быть, в качестве вознаграждения я свожу вас в ресторан. Вам, я смотрю, нужны зрители?

Батиста от радости захлопала в ладоши:

— Прекрасно! Я никогда раньше не была в ресторане.

Граф с улыбкой подумал, что любая из его знакомых женщин с большей радостью осталась бы ужинать с ним в маленькой уединенной гостиной. Он видел, что Батиста была лишена всяческих невинных удовольствий в доме отца и теперь искренне, как дитя, радовалась всему новому. Она вела себя так, словно попала в чудесную сказку.

Раньше граф считал, что только общество зрелых утонченных женщин, вроде леди Марлин, могло быть ему интересно. Но теперь его восхищал искренний восторг Батисты, и он вместе с ней переживал радость от, казалось бы, заурядных вещей. Ей нравилось в гостиной все: цветы, мебель, шелковые подушки и хрустальные люстры.

— Я и понятия не имела, что отель может быть таким роскошным! — воскликнула она. — В моем представлении все отели были похожи на вчерашний постоялый двор.

Батиста даже сунула свой любопытный носик в спальню графа, чтобы сравнить, отличается ли та от ее собственной.

За завтраком она осталась довольна каждым блюдом.

— Я даже не подозревала, какой вкусной бывает еда! — восхищалась она. — Вы всегда так вкусно едите!

— Нет, только во Франции, — ответил граф. — Хотя мой повар в Хоке вовсе не уступает здешним. На мой взгляд, надо наслаждаться едой той страны, где находишься.

Батиста рассмеялась:

— Другими словами, ростбифом — в Англии и лягушачьими лапками — во Франции.

— Вы еще их не пробовали, — догадался граф.

Девушка сморщила носик:

— Я читала о них и уверена, что это ужасная гадость.

— Вовсе нет. Они напоминают мясо молодых цыплят, — пояснил граф. — Но я подожду, пока вы получше привыкнете к Франции и уже тогда угощу вас лягушачьими лапками и улитками.

Батиста вдруг притихла и потом еле слышно спросила:

— Когда мы… прибудем в Париж?

— Мы могли бы быть там уже сегодня вечером, но из-за остановки в Шантиле раньше завтрашнего дня в Париж не попадем.

Он увидел вопрос в ее глазах и поспешил на него ответить:

— Сперва мы с вами остановимся у моего друга виконта де Дижона, и уже потом я примусь за поиски вашей матери.

Глаза девушки вдруг загорелись, и граф вновь точно истолковал ее мысли: Батиста надеялась, что он еще нескоро найдет ее мать.

Он резко встал из-за стола и сказал:

— Думаю, нам пора ехать.

Граф раньше Батисты спустился вниз, в ожидании девушки присел в одно из мягких кресел, стоящих в холле.

Его тревожило, что Батиста так сильно привязалась к нему, вероятно, видя в нем верного друга и защитника. Однако такие отношения не должны заходить слишком далеко.

Ее привязанность к нему усиливалась еще и тем обстоятельством, что у нее не было близких родственников, к которым она могла бы обратиться за помощью, или друзей, кто поддержал бы ее в трудную минуту. Она бежала от деспотичного ненормального отца, она не знала, где ее мать и как она встретит свою дочь после нескольких лет разлуки.

«Эта юная девушка, — подумал граф, — вряд ли могла влюбиться в меня».

Но он тем не менее желал предостеречь ее от этого. Влюбленность не принесет ей ничего, кроме боли. Она была еще ребенком, и так и случилось, что граф стал первым мужчиной, который встретился на ее жизненном пути. Поэтому вполне естественно и понятно, что Батисту тянуло к нему. После всех пережитых ими приключений ей, естественно, не хотелось расставаться с графом.

Граф пришел к выводу, что чем скорее он найдет ее мать и передаст ей Батисту, тем лучше. И уж конечно меньше всего ему хотелось ссориться с лордом Дансфордом. Все указывало на то, что последний сошел с ума, и кому-то следовало его давно проучить за жестокое обращение с дочерью. Однако сам граф этого делать не собирался.

«Когда я уезжал из Англии, то твердо решил, — подумал он, — что буду крайне осторожен в отношениях с женщинами, и вот, пожалуйста, я снова ввязался в историю, чреватую для меня весьма нежелательными последствиями. Мне надо быть предельно внимательным и осторожным».

Ему пришло в голову, что задерживаться в Шантиле было неразумно. Куда лучше побыстрее добраться до Парижа. Однако усталые лошади могли и не осилить такое расстояние, как, впрочем, и Батиста. Правда, состояние лошадей для графа было гораздо важнее.

Ирвин Хоксхед решил, что сводит Батисту в ресторан, чтобы удовлетворить ее любопытство и потешить тщеславие, и пораньше отошлет ее спать.

«Барнард позаботится о достойном времяпрепровождении для меня в Шантиле», — думал он.

Граф рассудил, что, раз Шантиле находится не так далеко от Парижа, в нем наверняка найдется немало гостеприимных замков, которые гуляки-французы не обойдут своим вниманием. Там можно будет неплохо развлечься.

«Мне пора вернуться к привычным наслаждениям!» — решил граф.

Но тут он взглянул на свою спутницу и залюбовался Батистой. Она скакала рядом и выглядела такой изящной и хрупкой в новой зеленой амазонке на черном жеребце, одном из самых лучших в его конюшне.

Отель в Шантиле привел Батисту в восторг, ее восхищение передалось графу, и тот даже поколебался в своем убеждении, что все отели однообразны и скучны.

Их номер был великолепно обставлен. Окна выходили в цветущий сад. Покрывала из муслина на кроватях были украшены оборками — последний крик обстановки французских отелей.

— Как тут все красиво и удобно не унималась Батиста, без устали исследуя все вокруг.

Особый восторг вызвали у нее горничные. Все они носили розовую униформу, а их чепцы и фартуки были отделаны кружевами.

К ужину Батиста надела новое платье, купленное Барнардом. Она долго смотрелась в зеркало, из которого на нее глядела незнакомая, очень привлекательнаядевушка. У Барнарда был отменный вкус. Платье, которое он выбрал, удивительно шло к цвету ее глаз. Его оригинальный фасон был введен в моду самой императрицей. Оборки каскадом ниспадали с турнюра, и множество мелких розочек украшали пышную юбку.

Батисте столько лет были недоступны даже ленты на платье, что этот наряд был для нее настоящим чудом.

Горничная, приставленная к Батисте, тоже заразилась ее радостным возбуждением и причесала девушку по последней моде: волосы подбирались на затылке и на плечи спадали длинные локоны.

«Уверена, граф будет восхищен, увидев меня», — с удовлетворением подумала Батиста, налюбовавшись на свое отражение в зеркале.

Она старалась придумать, как бы ей развлечь графа за ужином, пыталась представить, на какие уловки идут женщины, которые раньше оказывались в его обществе.

«Наверное, они с ним кокетничают», — решила Батиста. Однако она не совсем представляла себе, как надо это делать.

Но, стоя перед зеркалом, батиста вдруг спохватилась: она попусту тратит драгоценное время, которое лучше провести в общении с графом. Она поспешила в гостиную, решив, что он уже должен быть там.

Батиста не ошиблась. Когда она вошла, граф стоял перед мраморным камином с бокалом шампанского в руке.

Как и в первый раз, Батиста встала у двери и эффектно раскинула руки, демонстрируя свой новый наряд.

Граф сразу заметил, что она потрудилась над платьем и прической. Но даже это прекрасное платье меркло по сравнению с восторгом, написанным на ее лице, с сияющими глазами и радостной улыбкой.

Граф ничего не говорил, и Батиста не выдержала и подбежала к нему.

— Скажите, ну как вам… скажите! — Ей хотелось поскорее услышать его оценку.

— Что «как»? — поддразнил он Батисту.

Улыбка было исчезла с ее лица, но, увидев добродушное выражение его глаз, она снова принялась расспрашивать:

— Как вы думаете, я хорошенькая? Достаточно ли я хороша, чтобы ужинать с вами, словно какая-нибудь красавица, которую вы пригласили поужинать тет-а-тет?

Он почувствовал тревогу в ее вопросах и искренне ответил:

— Вы и вправду очень красивы, мадемуазель Батиста, и мне льстит ужинать с вами, как вы говорите, тет-а-тет.

Девушка так и засветилась от счастья.

— Я надеялась на такой ответ, — призналась она. — У меня в жизни не было такого чудного платья, да и мечтать о нем я не могла. Еще раз спасибо вам за все, милорд.

— Я рад, что оно вам нравится.

— Нравится? — воскликнула Батиста. — Да будь моя воля, я бы никогда не стала снимать его… только оно, верно, испортится, если я буду спать в нем, как прошлой ночью.

— Сегодня ночью вам этого делать не придется, — заверил граф. — Можно предложить вам шампанского?

Батиста покачала головой.

— Лучше не надо. Я и так слишком возбуждена, а от шампанского я, пожалуй, еще начну петь или танцевать на столе. Вам тогда будет стыдно за меня.

— Очень стыдно! — подтвердил граф.

— Я как-то раз читала, что героиня так и поступила, а главный герой, ослепленный ее красотой, унес ее в ночь. Мне это показалось таким романтичным…

— Не думаю, чтобы ваш отец одобрил подобную литературу, — сказал граф.

— А папа ничего не знал. Этот роман мне давала читать одна из наших служанок. Она была гораздо образованней остальной прислуги. Однажды папин друг сказал об этом папе, и тот сразу же выгнал ее.

— За что же? — удивился он.

— Отец говорил, что ни одна женщина, тем более из низших слоев, не должна быть такой умной. Образованность, утверждал он, лишь развращает женщин и внушает им недовольство своей жизнью.

— Но он же не отказал вам в образовании.

— На этом настояла мама. Ему ничего не стоило прекратить мое обучение, после того как уехала мама. Только мне нужна была компаньонка, и поэтому моя гувернантка осталась.

— И это она обучила вас всему, что вы знаете? Должно быть, она была умной женщиной, — предложил граф.

— Она была совсем неглупой. Ей хватило ума понять, как вести себя с папой. Он считал ее полной дурой.

Ирвин Хоксхед от души рассмеялся.

— Даже ваш отец попался на уловки Евы.

— Она оставалась со мной в этом ужасном унылом доме. Я знаю, ей было бы куда лучше в другом месте, но она очень любила меня и не захотела со мной расставаться.

— Наверное, она славная женщина и многое сделала для вас. Вы стали умной женщиной, мадемуазель Батиста.

— Ах, если бы это было так, — ответила девушка. — Только, честно говоря, я очень невежественна, милорд. Я совсем ничего не знаю, кроме того, что почерпнула из книг.

Она говорила это с большим сожалением, но тут же улыбнулась.

— По крайней мере теперь я узнаю много нового о Париже, и уже это одно меня утешает.

— Смотря что, конечно, вы хотите там изучать, — предупредил граф.

— Первым делом я хочу узнать о знаменитых архитектурных памятниках, соборах и еще о Сене, — начала Батиста.

Она задумалась ненадолго и продолжала:

— Но больше всего я хочу встретиться и познакомиться с людьми, посмотреть, какие они. Еще я хочу понять, что они чувствуют и думают. Мне кажется, только так можно судить о других странах.

Граф хотел было заметить, что опять-таки все зависит от людей, которых она повстречает, не решил, что объяснить это сейчас ей будет трудно. Вспомнив, как она мечтала о посещении ресторана, он предложил спуститься на ужин.

Ресторан произвел на Батисту самое благоприятное впечатление. Стены красного цвета были украшены зеркалами в прекрасных рамах, а красные бархатные стулья прекрасно гармонировали с отделанными бахромой портьерами того же цвета.

Их проводили к лучшему столу.

— Какое великолепие! — прошептала Батиста.

— Я знал, что вам здесь понравится.

Обед был заказан заранее, и первое блюдо подали почти сразу. Принесли также и вино, которое со знанием дела выбирал сам граф.

— Расскажите о лучших ресторанах Парижа, — попросила Батиста, когда они начали есть.

Граф припомнил два ресторана, где превосходно кормили, и описал их. Батиста внимательно слушала его. Потом сказала:

— После того как вы найдете мою маму, увижу ли я… вас… снова?

— Я очень надеюсь на это, — ответил граф. — Я часто бываю в Париже и непременно захочу узнать, как вы живете и хорошо ли вам.

Граф сам признал, что говорил чересчур небрежно и прохладно. Батиста погрустнела, живой огонек в глазах погас.

Она немного помолчала и вновь спросила:

— А что если мама не примет меня? Что тогда со… мной будет? Что мне делать? Мне не к кому будет обратиться.

Этот вопрос граф не раз задавал самому себе, но так ничего и не мог на него ответить.

— А что вы сами думаете делать? — ушел он от ответа.

— Не знаю. Мне нельзя возвращаться в Англию. Папа в первую очередь будет искать меня там. Остается только жить в Париже. Но я боюсь, мне не удастся получить свои деньги…

Ее голос замер. Через минуту она начала снова:

— Вы только что говорили, что я образованна. Но не думаю, что мои знания принесут мне деньги. Я вряд ли смогу найти работу…

Она в отчаянии взглянула на него. Граф же подумал, что любой француз легко нашел бы ей применение. Эта мысль была ему весьма неприятна.

— Ни к чему расстраивать себя пустыми догадками, мадемуазель. Возможно, все обойдется, а мы напрасно испортим себе ужин, вздохнул граф. — Будем считать, что ваша мать бесконечно обрадуется вам, оставит жить у себя, а в жизни вам не грозят никакие неприятности.

— Как бы мне этого хотелось, милорд, — отозвалась Батиста. — Но, когда вы меня оставите, мне не к кому будет обратиться за помощью…

— Вы должны были быть к этому готовы, когда убегали от отца, — резонно заметил граф. — В конце концов на вашем пути я оказался совсем случайно, да к тому же мы едва знакомы.

Но эти слова не убедили Батисту. Для нее граф стал больше, чем просто знакомым. Он не только пожалел и помог ей. Их к тому же объединила и пережитая опасность. Это приключение сблизило их больше, чем смогли бы сблизить балы и проведенные вместе вечера.

Граф снова вспомнил, как она легла и заснула рядом с ним, полная уверенности, что он не даст ее в обиду.

«Она так молода и доверчива, — подумал он. — Что-то будет с ней в Париже?»

— У вас такое мрачное лицо, — упрекнула его Батиста. — Глядя на вас, можно подумать, что вы отбываете наказание, ужиная со мной.

Ирвин Хоксхед поспешил улыбнуться:

— Я прошу у вас прощения. Признаю, что не имею права так вести себя в обществе столь очаровательной дамы.

— А когда вы ужинаете с дамой, о чем вы обычно говорите? — спросила Батиста.

Графу почему-то не хотелось отвечать на этот вопрос. Обычно с дамами он говорил преимущественно о них самих, и за ужином его гостьи пускали в ход все свои чары, чтобы увлечь и соблазнить его.

— А как вы сами думаете? О чем мы разговариваем? — ответил он вопросом на вопрос.

— Когда я одевалась к ужину, я как раз подумала, — отвечала Батиста, — что в таком платье даме непременно захочется с вами флиртовать. Только я не знаю, что при этом надо говорить или делать.

Граф ничего не ответил, пораженный ее простодушной наивностью, и девушка перегнулась к нему через стол.

— Пожалуйста, скажите, что мне для этого надо делать, — попросила она. — Научите меня кокетничать, и тогда по приезде в Париж… я, возможно, произведу фурор, и мама будет мною… гордиться.

Эта перспектива почему-то не очень воодушевила графа.

— Вы слишком молоды, чтобы, как вы это называете, кокетничать, — отрезал он, — или портить себя фальшью.

Батисту удивил такой отпор, и она стала робко оправдываться:

— Мне просто хотелось стать лучше… Мне хотелось, чтобы вы восхищались мною и не скучали в моей компании.

— Вы скорее бы наскучили мне, когда бы стали неискренней или нарочно старались прельщать мужчин.

Графу следовало бы предусмотреть, что последнее его замечание вызовет у Батисты еще больший интерес.

— Значит, женщины умеют казаться привлекательными в глазах мужчин? — не унималась она. — Что же они для этого говорят, или надевают, или делают? Расскажите мне об этом, милорд, прошу нас.

— Я, право, не знаю, — уклончиво сказал он.

— Нет, знаете. Ну скажите правду, настаивала Батиста. — Мне кажется, что, когда женщина хочет обольстить мужчину, она умеет как-то очаровать его, сказать что-то особое, и тогда он захочет унести ее в ночь, как герой того романа, или даже поцеловать.

Граф молчал. Эта беседа казалась ему весьма неуместной. Разговоров на подобные темы им следовало избегать, хотя теперь он и не знал, как же перевести их беседу в другое русло.

Батиста задумчиво посмотрела на него:

— Как вы считаете… только, пожалуйста, скажите правду, захочется ли какому-нибудь мужчине поцеловать меня? Вам… вам хотелось бы… меня поцеловать?

Граф встретился с ней взглядом и быстро отвел глаза.

— Мы, кажется, оба забыли, — сказал он, — что вы моя племянница и о такого рода вещах не пристало говорить с дядей.

— Ах, я согласна иметь десять таких дядей, как вы, — вздохнула Батиста. — Но я уверена, что, будь у папы брат, он был бы таким же злым, как папа. И тогда они оба ругали и били бы меня. Даже представить страшно!

— Как бы там ни было, — сказал граф, — вы прекрасно знаете, как ведут себя порядочные племянницы. И вам уже пора воспользоваться своими знаниями, мадемуазель Батиста. Завтра мы будем в Париже.

— Насколько проще бы было ответить на мой вопрос, — упорствовала Батиста. — Теперь я буду терзаться неведением. Я уверена, что красивым дамам очень приятно, когда их целуют.

Графа тронул грустный тон ее замечания.

Он понял, о чем думала эта девушка. Она боялась, что никто не захочет ее поцеловать. Хотя бы потому, что за все время, проведенное с нею вместе, граф этого делать даже не пытался.

Ему вдруг пришло в голову, что еще ни разу в жизни ему не приходилось пробудить в молоденькой девушке женщину.

Он вспомнил свой первый поцелуй. Та женщина была намного старше его. Ее, как он теперь понимал, привлекала его молодость, и она сама соблазнила его.

Граф представлял, какими нежными, свежими и невинными должны быть губы Батисты. И ему вдруг очень захотелось утешить ее, вселить уверенность, что она прекрасна, и стать первым мужчиной, от которого она это узнает.

Но потом он решил, что такой поступок слишком предосудителен: девушка полностью доверяла ему и непорядочно было бы с его стороны так использовать ее доверие. В то же время Ирвин Хоксхед не переставал думать, что всякий мужчина, включая тех, с которыми Батиста познакомится уже послезавтра, воспользовался бы такой возможностью без всяких колебаний. Судьба не каждый день посылает дары в виде прекрасной девушки, чистой и невинной, тем более такая непорочность — еще большая редкость в наше время.

Принесли новые блюда, Батиста отвлеклась и оставила свои расспросы.

И только после ужина, когда подали коньяк для графа и кофе для нее, она сказала с улыбкой:

— Ну вот, мы снова можем разговаривать. И, пожалуйста, постарайтесь помочь мне стать более сведущей, не то я боюсь, что в Париже меня засмеют.

— Почему вы так думаете?

— Я очень невежественна, поэтому часто допускаю всякие оплошности и говорю глупости, — призналась девушка.

— Тогда по приезде в Париж вы должны как можно меньше говорить и наблюдать за другими. Так вы узнаете, что от вас ожидают и как себя правильно вести.

Он искренне надеялся, что его совет окажется полезным. Но кто знает, какого сорта люди повстречаются ей? Каково будет их поведение? Граф также сомневался, что Батиста поймет все те двусмысленности, которыми обычно изобиловали светские беседы.

— Наверное, я испытываю неуверенность и страх от того, — сказала Батиста, — что мне придется скоро расстаться с вами. Вы говорите, мы едва знакомы, это так. Но мне кажется, будто я знала вас всю жизнь и вы всегда были со мной.

— Интересно, что заставляет вас так думать? Должно быть, живя с отцом, вы мало общались с людьми.

— Я знала, что вы объясните все именно так, — ответила она. — Но дело совсем не в этом. Сперва вы мне показались таким важным и надменным…

Она замолчала, подбирая верные слова:

— …таким значительным, что я чувствовала себя ничтожеством рядом с вами.

Батиста подняла на него глаза.

— А потом мне показалось, что я стала частью вас, — продолжала она. — Я понимала вас с полуслова, я словно могла читать ваши мысли. И вы, я знаю, читаете мои, потому что иногда вы вдруг объясняете то, о чем я как раз думала. Почему у нас так получается?

— А почему у вас так получается? — спросил граф.

— Не знаю, — отозвалась Батиста. — Скажите, а что вы думаете обо мне?

Граф очень осторожно, тщательно подбирая каждое слово, сказал:

— Я думаю, вы очаровательная, очень красивая девушка, и вам нужны мать или отец, которые заботились бы о вас, пока вы не выйдете замуж за хорошего человека.

— Об этом, наверное, мечтает каждая девушка, — согласилась Батиста. — Больше всего женщины хотят иметь свой дом, семью. А у меня этого нет.

Батиста, будучи девушкой умной, всегда безошибочно угадывала слова, которые граф намеренно опускал.

— Никто из нас не находит совершенства в этом мире, — пытался объяснить он, — и потому мы все довольствуемся тем, что имеем. Когда вы разыщете мать, точнее, я сам разыщу ее, вы будете счастливо жить с ней некоторое время, пока не найдете себе мужа.

— Я хочу выйти замуж, — произнесла Батиста, — по любви. Мама была влюблена в графа, когда бежала с ним. И еще я хочу, чтоб мой муж был таким же умным, как вы, и так же превосходно ездил верхом.

— Вы мне льстите, — сказал граф сдержанно.

— Я согласна, чтоб он был не таким красивым, — продолжала Батиста, пропустив мимо ушей его замечание. — Я и так прошу слишком многого. Но я никогда не соглашусь выйти замуж за дурака или плохого наездника.

— Вам совсем нетрудно будет найти мужа с такими качествами, — усмехнулся граф.

— Но это… это еще не все.

— А что же еще?

— Мой муж… должен быть добрым.

Она помедлила, а граф уже наперед знал, что она собиралась сказать.

— Папа жестокий и злой, а вы добрый, — объяснила она. — Вы добрый, потому что помогли мне бежать, хотя сами не очень того хотели. И вы добрый, потому что купили мне чудные платья и, конечно, потому что взяли меня с собой в Париж, когда на самом деле с большей охотой оставили бы меня в первом городе по пути вашего следования.

— Тогда я еще не знал вас, — оправдался граф.

— Я понимаю, что вам будет стыдно перед друзьями за такую племянницу, как я, милорд, — сказала Батиста. — Я бесконечно благодарна за все, что… вы для меня сделали… и считаю, что мне лучше остановиться в каком-нибудь недорогом парижском отеле или меблированных комнатах… пока вы не найдете мою маму.

И потом уже чуть слышно она добавила:

— Мне ни за что не хотелось бы… мешать или досаждать вам… чем-либо… тем более после всего, что вы для меня сделали.

— Вы в первую очередь думаете обо мне, Батиста?

— Конечно, я думаю о вас, — ответила она. — В мире нет никого добрее… и лучше вас.

В последних ее словах чувствовалась боль. Граф недоверчиво посмотрел на нее, их взгляды встретились, и ни один из них не смог отвести глаз.

Графу показалось, что через эти голубые глаза он заглянул, ей глубоко в душу. Он видел, что Батиста умна, но в ней жили страх и неуверенность. Но даже несмотря на это, она беспокоилась прежде всего о нем.

Граф сделал над собой усилие и отвел глаза.

— Мы уже давно договорились как нам поступить, — проговорил он. — Нет смысла спорить об этом вновь. Виконт де Дижон никогда не видел моих сестер и не знает возраста их детей. Мы остановимся у него, и я представлю вас своей племянницей. А если вы так желаете угодить мне, сделайте милость — не говорите ничего такого, что заставило бы виконта усомниться в истинности наших родственных отношений.

Батиста ничего не ответила, и графу показалось, что она думает о чем-то другом.

Потом она очень тихо заговорила, и он едва разобрал ее слова:

— Я сделаю все… как вы просите… но пожалуйста… пожалуйста, помогите мне… не то мне будет очень тяжело…

ГЛАВА ПЯТАЯ

В Париж они приехали уже поздно вечером. Что бы ни видела в этом городе Батиста, — все восхищало ее.

— Взгляните на эти высокие дома. Какие прелестные разноцветные ставни! — восклицала она. — И на каждой улице деревья! Как красиво! Именно таким я себе и представляла Париж!

Граф улыбался ее восторгу.

Он хотел, чтобы Батиста хорошо выглядела, и потому не разрешил ей ехать верхом. Весь путь от Шантиле она проделала в коляске. Граф отметил, что новое платье, купленное Барнардом, и маленькая шляпка с букетиками искусственных цветов превосходно шли ей. Он заметил, что Батиста гораздо больше дорожила своей одеждой, чем любая другая девушка. Ведь других не держали в такой строгости, другие имели гораздо больше свободы, столь ценимой каждой женщиной. Но граф понимал, что немногие из знакомых ему дам могли быть так искренне благодарны. Подарки и знаки внимания они считали данью их красоте и привыкли только брать.

Граф чувствовал, что Батиста не только не уверена в себе, в своей внешности, но и не знает, как вести себя с другими людьми. И это вполне понятно: она была долгое время изолирована в своем доме и лишена общества своих сверстников.

Они еще только подъезжали к Парижу, а граф уже знал, какие страхи охватили Батисту. Все в Париже восхищало ее, но она боялась встречи с новыми людьми, с друзьями графа, боялась, что станет реже оставаться с ним наедине.

— Расскажите мне про своего друга виконта. Какой он? — попросила Батиста за завтраком.

— Он очень обаятельный, умудренный жизненным опытом француз, — ответил граф не задумываясь.

Такой ответ явно не удовлетворил его собеседницу, и граф пояснил:

— Виконт — старший сын маркиза Квентина. Маркиз очень состоятельный человек, однако его здоровье подорвано, и он редко покидает свой великолепный замок в Луаре.

— Как бы мне хотелось увидеть настоящий замок, — вздохнула Батиста.

Граф продолжал, не обращая внимания на ее замечание:

— И поэтому мой друг виконт обитает в родовом доме в Париже совершенно один. У него чудесная коллекция картин и потрясающая мебель эпохи Людовика XIV. Мебель, к счастью, уцелела во время революции.

Батиста слушала с интересом, и он продолжил рассказ о виконте:

— Он женился совсем молодым. Жена родила ему трех сыновей, но во время последних родов умерла.

— Я и не думала, что он был женат! — воскликнула Батиста. — Я представляла его таким же холостяком, как и вы.

Граф улыбнулся.

— Он таковым и является. Его дети живут в провинции в доме бабушки и дедушки, а сам виконт наслаждается жизнью в Париже.

Батиста помолчала, но потом не удержалась от вопроса:

— А вы… вы тоже будете… развлекаться… вместе с ним, милорд?

Граф понял, что Батиста снова пытается навести разговор на интересующую ее тему о, как она их назвала, «прекрасных дамах». Он опасался, что она догадается о его подлинных намерениях. У Ирвина Хоксхеда уже была возможность убедиться в ее проницательности.

— У меня есть в Париже и другие дела — ответил он уклончиво.

Граф вспомнил, как Батиста точно угадала цель его поездки — не из-за одних развлечений приехал он в Париж.

— Будете ли вы… брать меня с собой или же предпочтете… бывать всюду один? — продолжала свои расспросы Батиста.

Сам граф не раз задавал себе этот вопрос. Он считал неблагоразумным брать ее на приемы, куда могли пригласить ее отца. Подобная встреча неминуемо обернулась бы скандалом. Уже одно то, что он увез девушку от отца, было верхом безрассудства.

— Прежде всего нам следует, — произнес он, словно размышляя вслух, — найти вашу мать. А пока мы будем ее искать, я представлю вас некоторым своим французским друзьям.

Про себя он решил, что будет очень осторожно и обдуманно выбирать ей знакомых. Но у нее уже радостно заблестели глазки.

— А достаточно ли хороши мои наряды, чтобы предстать перед ними? — спросила Батиста, сразу оживившись.

Граф рассмеялся.

— В вас говорит неистребимое женское начало. Уверен, даже Еве никогда не хватало фиговых листьев. Поверьте мне, Батиста, я с удовольствием куплю вам модные парижские наряды. На то я и ваш дядя.

— Я обещаю вернуть вам все деньги, как только мне удастся получить наследство, — серьезно сказала Батиста. — Или, я надеюсь, мама заплатит за меня, если я сама не смогу этого сделать.

— Не думаю, что вы разорите меня, — улыбнулся граф.

— Как вы добры, тихо сказала Батиста, не сводя с него восхищенных глаз. — Я просто не хочу, чтобы вы меня стеснялись. Боюсь, ваши французские друзья сочтут меня скучной и провинциальной.

Граф про себя подумал, что этому не бывать. Но вслух он сухо сказал:

— Этого мы с вами ни за что не допустим.

Они продолжали ехать и вскоре пересекли площадь Согласия. Батиста восторгалась увиденным.

— Я так ее себе и представляла, — восхищалась она. — Из-за фонтанов все становится похожим на сказочную страну. Париж так прекрасен, что все люди в нем должны быть также прекрасны.

Граф про себя пожелал, чтобы она не испытала позднее разочарования и дальше придерживалась такого же мнения.

И вот они уже подъехали к Елисейским полям и остановились у дома виконта.

Позолоченные кованые ворота приветливо распахнулись им навстречу. Слуги в затейливых ливреях поспешили к коляске. Нарядно одетый дворецкий приветствовал гостей от имени хозяина и торжественно повел их в гостиную. Граф сообщил ему имя Батисты, дворецкий эффектно распахнул двери и провозгласил:

— Милорд Хоксхед и достопочтенная мадемуазель Хок, месье виконт!

Они застали виконта за чтением газет в противоположном конце гостиной. Он поднялся с кресла и, раскинув руки, поспешил навстречу гостям. По его лицу было видно, что он приятно удивлен.

— Ирвин, я бесконечно рад видеть тебя, — сказал он по-английски. — Я ждал тебя еще вчера.

— Я задержался в дороге из-за грозы, — пояснил граф, — но счастлив, что я наконец здесь. Надеюсь, ты простишь меня. Я привез тебе гостью — мою племянницу.

Виконт протянул Батисте руки со словами:

— Всякой родственнице Ирвина рады в этом доме, тем более такой красавице.

Ямочки появились на щеках Батисты, когда она расцвела в улыбке. Девушка склонилась в реверансе перед хозяином дома.

— Недалеко от Кале экипаж Батисты столкнулся с почтовой каретой, — пояснял граф. — Мне посчастливилось проезжать мимо и вывезти ее оттуда.

— На мой взгляд, нам всем очень повезло, — сказал виконт.

В его глазах читалось нескрываемое восхищение Батистой.

— Шампанское уже давно ждет нас, — добавил он. — Надеюсь, мадемуазель присоединится к нам, если, конечно, у нее нет сейчас более достойного занятия.

— Поскольку Париж так красив, я непременно хочу выпить в его честь, — сказала Батиста.

— А мы выпьем за вас, мадемуазель. Вы сделали Париж еще прекрасней! — Виконт де Дижон олицетворял французскую галантность.

Граф заметил, что Батисте были приятны эти комплименты и, к его удивлению, она даже не смутилась.

Виконт разлил вино по бокалам. Глядя на гостью, он поднял свой бокал:

— За новую красавицу! Я верю, она затмит всех, кто сейчас блистает в Париже, и откроет нам новое понятие о красоте!

Эти слова, сказанные по-французски, были весьма лестны. Граф опасался, что если так пойдет и дальше, то виконт чего доброго, быстро вскружит Батисте голову.

— С вашего позволения, я ненадолго покину вас, — сказал виконт. Мне надо распорядиться насчет комнаты для твоей племянницы, Ирвин.

— Пожалуйста… если это возможно… Позвольте мне разместиться… рядом с дя… дядей, — попросила Батиста неуверенно.

Она слегка запнулась на слове «дядя», но граф отметил, что его друг не обратил на это внимания.

— Конечно же, — согласился виконт. Я так и собирался поступить. Я понимаю, как приятно находиться рядом с близким человеком, когда оказываешься в незнакомом месте.

— Спасибо, — поблагодарила Батиста.

Хозяин дома улыбнулся ей и вышел из гостиной.

— Он в точности совпал с моим представлением о французском аристократе, — сказала Батиста очень тихо. — Но мне почему-то кажется, что я как-то странно веду себя с ним, будто играю чужую роль, как в театре.

Теперь граф понял, почему комплименты и внимание галантного француза не смущали ее.

— Я и не предполагал, что вам разрешали посещать театры, — изумился граф.

— Ах нет, что вы, конечно, нет, милорд. Папа считал их приютом сатаны. Но мы с мисс Каннингем, моей гувернанткой, часто разыгрывали пьесы Шекспира. Мне доставались самые разные роли. Она рассказывала о тех театрах, в которых она побывала. Я знаю, как они выглядят, я даже знаю, как делают декорации.

Граф рассмеялся.

— И теперь вы решили, что «весь мир — театр. В нем женщины, мужчины — все актеры»… — процитировал граф.

— Сейчас я героиня, — согласилась Батиста, — а вы, конечно, главный герой.

— Я уж было подумал, что эту роль вы отдали виконту! — поддел ее граф.

Батиста покачала головой. Она не успела возразить ему: вошел хозяин дома.

Несколько позже, после оживленного разговора в гостиной, они поднялись наверх переодеться к ужину. Батиста была очарована своей спальней. На расписном потолке резвились обворожительные нимфы и пухлые амуры. На полу лежал ковер с орнаментом из красных роз, перевитых голубыми лентами, голубой балдахин был отделан золотыми кистями.

— Она прекрасней, чем я могла себе представить! — восхищалась Батиста.

— Я рад, что комната нравится вам, — отозвался виконт. — Пусть она послужит достойным фоном для красавицы, что сама сошла с Олимпа и ослепила своей красотой простых смертных вроде меня!

Девушка многозначительно взглянула на графа, словно напоминала о каком-то их общем секрете, и он вновь увидел ямочки на ее щеках.

Все вещи графа были уже отнесены в его спальню. Виконт, провожая приятеля, сказал:

— Она восхитительна, Ирвин! Я и не знал, что у тебя такая очаровательная племянница. Хотя мне следовало бы этого ожидать: все, что есть у тебя, превосходно и совершенно!

— Батиста еще совсем неискушенная девушка, — сказал граф сдержанно, — и я искренне надеюсь, что Париж не испортит ее.

— Каждый мужчина будет сражен ею, — не унимался виконт. — И ничего, что она еще такая юная. Раньше или позже ей все равно придется вырасти.

— Но не так скоро! — отрезал граф.

— Ты стал похож на скучных строгих родственников, что не дают молодым наслаждаться жизнью, — поддразнил виконт графа. — Я этого от тебя не ожидал, Ирвин.

— Как я уже сказал, Батиста еще совсем девочка, и, пока она находится под моей опекой, я прослежу, чтобы она не попала в недостойное общество.

— Вздор! Дай девочке повеселиться! Ведь именно за этим она и приехала в Париж! — воскликнул виконт. — Я вспомнил, что сегодня вечером моя кузина устраивает маленький праздник для своей дочери примерно того же возраста, что и Батиста. Я подумывал о совсем иных развлечениях для нас на этот вечер, но твоей племяннице понравится на празднике, поэтому вначале мы отвезем ее туда.

Граф медлил. Но отказать он не мог. Подходящих причин для отказа у него не было, а если бы он заупрямился, виконт мог заподозрить неладное. Тем более Батисте совсем неплохо сходить на такой вечер, где она могла бы побывать в компании сверстниц.

— Так и быть, — согласился он нехотя. — Но мы не станем там задерживаться, ей надо отдохнуть после сегодняшней дороги.

Виконт удивленно посмотрел на него. Но затем сказал:

— Я понял, к чему ты клонишь, Ирвин. Мы отвезем твою племянницу домой не позже полуночи. И тогда успеем, как обычно, повеселиться с кокотками.

Он ожидал одобрения графа, но тот молчал.

— Ля Паива, несомненно, будет рада тебе, — уговаривал виконт. — И если не ошибаюсь, Ля Кастиглион устраивает прием сегодня вечером. Кстати, она все еще любимица короля. Хотя он постоянно и заводит себе новых пассий, но неизменно возвращается к ней.

— Интересно, почему? — без особого любопытства спросил граф. — Она, безусловно, красива, но, на мой взгляд, слишком скучна.

— Возможно, у нее есть в запасе скрытые достоинства и таланты, еще нам неведомые, — рассмеялся виконт.

Он уже взялся за ручку двери, когда граф окликнул его:

— Да, кстати, Пьер, не знаешь ли ты, где мне найти графа де Сокорна?

— Жака? — спросил он. — Вот уж не знал, что вы знакомы. Так ты ищешь его? Сейчас самое время встретиться с ним и поздравить. Его жена только что родила наследника.

— Его жена? — переспросил граф.

— Да. Жак женился еще год назад.

— На ком?

— Родители подобрали ему прекрасную партию. Как ты знаешь, род Сокорнов очень древний и уважаемый, однако не слишком богатый. А дочь покойного виконта де Венса стала богатой наследницей.

— Значит, они поженились год назад? — уточнил граф.

— Да. Так оно и было, — подтвердил виконт, несколько удивленный этим разговором. — А почему тебя все это интересует? Разве ты знаешь Сокорнов, Ирвин?

— Я их не знаю, — ответил граф. — Но, насколько я помню, Жак раньше жил с одной англичанкой. Ее знакомый просил меня передать ей письмо.

— Так ты говоришь о Мари-Луизе. Верно?

Граф растерялся. Он был явно озадачен оборотом дела.

— Несколько лет назад Жак вернулся в Париж с очаровательнейшим существом, — объяснял виконт. — Он бы женился на ней, да она не была вольна вступить в брак. Ее звали Мэри. Когда они с Жаком расстались, она поменяла имя и стала Мари-Луизой.

— Зачем же ей было менять имя?

— Мне весьма любопытно, почему это так волнует тебя.

— Я же объяснил тебе, Пьер, — неохотно ответил граф. — У меня с собой письмо ее друга. Я обещал передать его. А как ты знаешь, я всегда исполняю свои обещания.

— И только-то? Я было решил, что она твоя бывшая пассия.

— Я никогда раньше не встречал ее, — сухо заметил граф.

— Жаль, очень жаль. Я был бы не прочь посмотреть, как ты воспримешь перемены, произошедшие с ней. Она уже не похожа на прежнюю Мэри, — покачал головой виконт.

Граф нахмурился.

— Оставь свои намеки, Пьер, и перестань говорить загадками. Лучше скажи, как найти эту даму, которая теперь зовется Мари-Луизой.

— В настоящее время она любовница министра иностранных дел герцога де Граммона, так что и искать ее не надо.

Граф замер на месте, пораженный этой новостью. Ему казалось невероятным, что герцог де Граммон, ради которого он, собственно, и приехал в Париж, был так близко связан с матерью Батисты, которую он также искал.

— Почему же Мари-Луиза оставила Сокорна? — продолжал он свои расспросы.

— Они были неразлучны, когда только приехали в Париж, — отвечал виконт. — Его родственники, естественно, противились этой связи. Они хотели женить его и имели на примете дочку де Венса еще до того, как Жак поехал в Англию.

Граф уже предвидел конец истории. Он знал, что аристократические семьи Франции заключали исключительно выгодные браки между своими сыновьями и дочерьми. Однако его любопытство не было удовлетворено до конца.

— Но почему же Мари-Луиза выбрала де Граммона? — не удержался он.

— Это ты спроси у нее самой, — отшутился виконт. — Но мне кажется, что она действительно любила Жака и потому оставила его; чтобы не быть ему в тягость. Она понравилась мне. Весьма обаятельная женщина. К тому же она не из тех, кто станет пользоваться любовью мужчины в своих целях.

— Завтра мне нужно встретиться с Мари-Луизой, — решительно сказал Ирвин. — Тебе, думаю, нетрудно сказать, где ее найти.

— Нет ничего проще, — улыбнулся Пьер де Дижон. — Но пока забудь об этом. На сегодняшний вечер у нас самая благопристойная и респектабельная программа, благодаря твоей племяннице. Поверь, моя кузина не позволила бы ни Мари-Луизе, ни другим прелестницам подобного сорта переступить порог своего дома.

Граф так и предполагал: никакая приличная французская семья не допустила бы этого.

Он пошел принять ванну и переодеться. Все необходимое было приготовлено заботливым камердинером.

И снова тревожные мысли о Батисте овладели им. Как сказать ей о положении матери в парижском свете? Что станет с ней в будущем?

Граф убеждал себя, что это уже не его ума дело. Он заставит леди Дансфорд понять, что она в ответе за Батисту, а потому ей лучше всего отказаться от подобного образа жизни и посвятить себя воспитанию дочери.

Он поразился ходу собственных мыслей. Неужели он стал судить почти как лорд Дансфорд? Ирвин тут же отогнал от себя неприятные воспоминания об отце Батисты.

Граф долго нежился в ванне и запоздал, провозившись с вечерним туалетом. Когда он наконец был готов спуститься к ужину, Батисты уже не было в се спальне. Она спустилась вниз, не дождавшись его.

Ирвин нашел Батисту в гостиной. Она сидела на софе рядом с виконтом, и они о чем-то увлеченно разговаривали. Графу не понравилась их слишком оживленная, на его взгляд, беседа. Он неожиданно почувствовал приступ гнева и сам удивился этому.

«Быстро же она привыкает к высшему обществу», — подумал он.

Граф подошел к ним поближе. Батиста взглянула на него, и выражение ее глаз внушило ему опасения другого рода. Судя по ее виду, эта девочка, кажется, влюбилась в него.

Батиста вскочила с софы и поспешила ему навстречу.

— Я все ждала и ждала вас, — сказала она, — а потом решила, что вы спустились без меня.

— Простите, что опоздал, — извинится граф. — В следующий раз пошлите служанку справиться обо мне у моего камердинера, моя милая племянница.

— Я не подумала об этом, — сказала она простодушно. — Но теперь-то вы здесь. А вечером мы будем танцевать. У меня прямо дух захватывает, когда я думаю об этом. Я еще в жизни так не веселилась!

Батиста словно забыла, что они не одни в комнате, и смотрела только на графа.

— Вы потанцуете со мной? Пожалуйста… обещайте, что потанцуете!

— Ни в коем случае! — сказал граф серьезно. — Я только сопровождаю вас в качестве родственника. Весь вечер я буду сидеть вместе с почтенными родителями и смотреть, как развлекается молодежь, и вспоминать «старое доброе время».

Батиста засмеялась.

— Не думай, что на вечере будет так уж скучно, Ирвин, — успокоил его виконт. — Ты встретишь там немало старых друзей. Моя кузина надеется даже, что на бал заглянет сама императрица.

— Императрица?

Девушка была потрясена.

— Думаю, вас уже обучили королевскому реверансу? — справился виконт. — Но не стоит забывать, что, поскольку Ее Величество особа не совсем королевских кровей, ее следует приветствовать более глубоким реверансом.

Он говорил с явной иронией, но добродушная улыбка не сходила с его лица.

— Не разрушай ее иллюзий, — посоветовал граф. Батиста и так уже чувствует фальшь во всем происходящем, словно мы все актеры на сцене. Еще хуже, если она поймет, что скрывается за показным блеском и светской мишурой.

— Мы непременно поможем ей остаться при своих иллюзиях, согласился виконт.

Ужин прошел для Батисты на удивление интересно. Прежде она считала, что ужинать наедине с графом гораздо приятней, но разговоры двух друзей позабавили ее. Они поддразнивали друга, старались перещеголять один другого в остроумии.

Виконт расточал ей комплименты, но Батиста не принимала их всерьез, они, как все остальное в нем, казались ей наигранными. Она украдкой бросала взгляды в сторону графа. И он все больше убеждался, что ни сам виконт, ни его комплименты ничего не значат для нее.

Они прибыли в ярко освещенный особняк графини, где вместо «маленького домашнего праздника», обещанного виконтом, их ждал настоящий большой прием.

Батиста слегка волновалась. Она не отходила от графа ни на шаг, и он хорошо понимал ее состояние. Однако хорошие манеры и очаровательная внешность Батисты расположили к ней дам, которым ее представили.

Граф поначалу опасался, что кто-нибудь из гостей мог знать возраст его настоящих племянников и заподозрить неладное. Но его сестры никогда не были во Франции, да и не сходились слишком близко с французами на приемах в посольстве и на других балах и вечерах. Сначала ему было немного не по себе, но, оглядев залу, он не заметил среди гостей англичан и облегченно вздохнул.

Батиста пользовалась несомненным успехом. Хозяйка дома представила ее нескольким молодым людям. Граф ужаснулся при мысли, что Батиста, наверное, не умеет танцевать. Но все его опасения были необоснованны, он вскоре увидел, что она кружится в вальсе. Танцевала она бесподобно. Несомненно, что и это ее умение также тщательно скрывалось от отца. Граф был доволен, что им удалось расстроить ужасные планы ее отца и уберечь Батисту от дома покаяния, тем самым дав ей возможность «грешить».

«Зато теперь отцу есть за что наказывать дочь», — подумал граф.

Он снова вспомнил, что завтра ему предстоит встреча с леди Дансфорд, точнее, с Мари-Луизой, любовницей герцога де Граммона.

Однако эти мысли здесь, среди шумного праздника, были неуместны.

Граф встретил немало старых знакомых, которые были рады снова видеть его. Графиня представила его некоторым государственным деятелям. Такие знакомства были для графа как нельзя кстати. Благодаря им задача, поставленная перед ним премьер-министром, могла довольно легко разрешиться. Ему было о чем расспросить своих новых знакомых.

Граф как раз разговаривал с одним из видных членов палаты депутатов, когда заметил возле себя «племянницу».

Он прервал свою беседу и обратился к ней:

— В чем дело, Батиста?

Она нерешительно взглянула на его собеседника и тихо, так, чтобы ее расслышал только граф, попросила:

— Пожалуйста… потанцуйте со мной, милорд. Своим отказом… вы расстроите мне весь вечер.

Граф улыбнулся.

— Хорошо, — согласился он. — Но поверьте, я покажусь вам слишком сырым поле ваших предыдущих партнеров.

Ее сияющий взгляд уверил его в обратном.

Заиграли один из романтических вальсов Оффенбаха. Граф обнял Батисту за талию и вывел в центр зала. Он отметил, что она легка как пушинка. Девушке очень легко давались все движения, она прекрасно следовала ему в танце.

— Неужели вас учил танцевать отец? Мне трудно в это поверить, — подшучивал граф.

— Папа считал, что танцевать, петь и играть в карты — смертные грехи.

— Тогда кто научил вас так хорошо танцевать?

— Мы с мамой часто танцевали вдвоем, когда папа выезжал верхом, — объясняла Батиста. — Потом мама уехала, и я иногда танцевала одна. Изредка мне удавалось уговорить мисс Каннингем потанцевать со мной.

— Я рад, что вам не придется подпирать стенку, — сказал граф. Вы прекрасно танцуете.

— Я раньше не танцевала с мужчинами, с мамой… все по-другому, — посетовала Батиста. — Я даже не представляла себе, какое это удовольствие.

Граф уловил в ее голосе нотку явного восхищения.

— Вы, как я посмотрю, пользуетесь здесь большим успехом, — сказал он. — Вы даже не отдохнули как следует после нашей долгой, утомительной и весьма волнующей поездки. Думаю, нам стоит пораньше вернуться домой.

Граф вдруг почувствовал, что не имеет ни малейшего желания ехать на вечер с виконтом. Он наперед знал, что будет у Ля Пайвы, да и у Ля Кастиглион. А танец с Батистой заключал в себе необъяснимое и неожиданное очарование.

Музыка смолкла, и девушка быстро попросила:

— Не уходите… пожалуйста. Позвольте мне еще побыть с вами, милорд. Вы танцуете гораздо лучше всех других моих партнеров.

— Боюсь, если я останусь на второй танец, — сказал он тихо, — это вызовет ненужные подозрения. Подумайте, мадемуазель, ну какая девушка станет танцевать со своим дядей, когда вокруг столько молодых людей, покоренных ее красотой?

— Они говорили мне всякие глупости. Все они такие фальшивые, — насмешливо фыркнула Батиста. — Я, кажется, придумала!

— Что же? — спросил граф.

— Давайте… мы с вами поедем куда-нибудь, где можно потанцевать вдвоем. Один из моих партнеров рассказывал мне о танцевальном зале под открытым небом. Он говорил, что там очень мило.

— Ради Бога, Батиста… — начал было граф, но ее умоляющий взгляд заставил его изменить свое решение.

В конце концов завтра он уже встретится с ее матерью, и после этого Батиста, возможно, навсегда исчезнет из его жизни. Что ему стоило доставить ей такую радость?

— Ну что… мы поедем туда? Пожалуйста, обещайте, — прошептала Батиста.

— Так и быть. Хотя с моей стороны это большая глупость, — сказал он, чтобы не уронить своего достоинства. — Я обо всем позабочусь. Ждите меня в холле. Я спущусь к вам через каких-нибудь пять минут.

Батиста просияла отсчастья. К ней подошла хозяйка дома.

— Один молодой человек сгорает от желания познакомиться с вами, мадемуазель. Позвольте представить вам…

Граф не дослушал имени очередного кавалера Батисты. Он отправился в танцевальный зал искать виконта. Пьер де Дижон в компании двух джентльменов пил шампанское.

— Мы как раз говорили, — обратился он к графу, — какой фурор произвела здесь твоя племянница. Уверен, завтра у нее, да и у тебя, от приглашений отбоя не будет.

— Спасибо, — поблагодарил граф. — Но я пришел сказать, что собираюсь отвезти Батисту домой. Потом я присоединюсь к тебе.

— Мне поехать с тобой? — предложил виконт.

— Нет, зачем же! — ответил граф. — Поезжай прямиком на празднество к Ля Кастиглион. Там и увидимся.

— Хорошо, — согласился виконт. — Оттуда съездим к Ля Паиве. К тому же я хотел отвезти тебя в новый Maison de Plaisance^[6], но это оставим на завтра.

Граф ничего не ответил. Он вежливо улыбнулся джентльменам и удалился.

Батиста, как он и думал, ждала его внизу. Увидев графа, она засияла от радости и поспешила ему навстречу. Вокруг было много людей, и Батиста предусмотрительно ничего не говорила. Она благоразумно ждала, пока они останутся одни.

Экипаж виконта уже ждал их у подъезда. Они вышли, сели в него, и только тогда Батиста позволила себе взять графа за руку и сказать, чуть дыша от волнения:

— Как чудесно! Париж в тысячу раз лучше, когда глядишь на него вместе с вами!

В три часа ночи граф ложился спать.

«Моему поведению нет оправдания, такого нельзя было допускать!» — отчитывал он себя.

В то же время он признавал, что этот чудеснейший вечер навсегда останется в его сердце, а все потому, что восторг Батисты и ее способность видеть во всем сказку передались и ему.

Они поехали в самый приличный танцевальный зал, который располагался на Елисейских полях прямо под открытым небом. Там они танцевали польку под деревьями, и над ними в небе горели яркие звезды. Газовые фонари освещали все вокруг. Хрупкие девушки в простеньких, но изящных платьях и шляпках с цветами понравились Батисте гораздо больше, чем светские дамы в прежних пышных нарядах. Девушки танцевали очень легко и свободно, их юбки развевались, в их танце было столько жизни, простоты и веселья.

Граф, к своему удивлению, не был ни раздражен, ни пресыщен этим незатейливым времяпрепровождением. Он смотрел на все глазами Батисты, все радовало и развлекало его. Батиста была прекрасна, ради одного этого стоило привести ее в это пусть и не самое лучшее, но уж никак не дурное место. И танцующие пары, и сама ночь — все дышало каким-то необыкновенным очарованием, которого он еще никогда не испытывал на светских балах и приемах.

Экипаж виконта они давно отпустили, а сами поехали в открытой наемной коляске. Батиста придвинулась к графу и склонила голову ему на плечо.

— Как было прекрасно… как прекрасно! — вздохнула она. — Только вы один могли понять, как мне хотелось увидеть такой Париж, такой радостный, где все люди… счастливы.

Она сидела так близко, что граф машинально обнял ее. Ему казалось, что Батиста не чувствовала в нем мужчину, для нее он был всего-навсего добрым, понимающим другом, человеком, в трудную для нее минуту протянувшим руку помощи.

«Она еще так молода, — подумал граф. — Очень жаль, если с возрастом Батиста утратит свою непосредственность».

До дома виконта было совсем близко.

Они прошли в гостиную, где слуги приготовили им легкие закуски и напитки.

— Я навсегда запомню этот вечер, — сказала Батиста.

— Так где вам понравилось больше? На балу, где мы были сначала, или в танцевальном зале? — спросил граф.

— Это нетрудный вопрос, милорд. Конечно, в танцевальном зале. Ведь там я была с вами, — искренне ответила девушка. — А на балу я то и дело смотрела, где вы и с кем разговариваете, и не слышала половину реплик своих партнеров.

— Вам не следует думать обо мне! — вырвалось у графа. — Видите ли, дорогая Батиста, я помог вам в беде, я спас вас, но скоро вы окажетесь под опекой своей матери, она будет заботиться о вас, а я вам буду не нужен.

Батиста ничего не отвечала, она молча напряженно смотрела на него. Он никогда раньше не видел такого тоскливого выражения ее глаз.

— А что если… мама не захочет принять меня? — спросила она наконец.

— Сейчас нет смысла обсуждать это. Я еще даже не встречался с вашей матерью. После разговора с ней станет известно. Но я уверен, узнав о вашей ужасной жизни с отцом, о том, что было с вами после ее отъезда, она непременно оставит вас у себя и позаботится о вас.

Снова воцарилось молчание. Потом Батиста нерешительно спросила:

— А после того как я перееду к маме, я больше… не смогу видеть вас?

— Этого я не говорил, — ответил граф. — Но как вы сами понимаете, Батиста, я вскоре вернусь в Англию. А вы, я думаю, не будете лишний раз испытывать судьбу и ездить туда.

Девушка какое-то мгновение колебалась, но потом решилась:

— Я знаю, чего хочу больше всего… Я хочу остаться с вами, — выпалила она. — И чтобы всегда было так же хорошо, как сегодня. Вам ведь тоже было хорошо, милорд! Я знаю, вы не притворялись!

Граф удивленно посмотрел на нее:

— Почему вы так считаете?

— Иногда в разговоре со мной вы произносите слова, просто чтобы сделать мне приятное, но вы говорите… не от чистого сердца, потому и получается не совсем искренне. А сегодня вечером вы были по-настоящему счастливы, как и я… Наверно, больше уже… никогда нам… не будет так хорошо.

Граф заметил, что их разговор зашел слишком далеко, а это не предвещало ничего хорошего.

— Идите спать, Батиста, — вздохнул он. — Зачем расстраивать себя и портить такой чудный вечер грустными мыслями о том, что даже не имеет места быть. Вспомните, как вы веселились совсем недавно. Идите спать. И пусть вам приснится, что вы вновь танцуете польку.

— Танцую с вами, — прошептала Батиста.

Она даже не думала ослушаться графа и собралась уходить. Напоследок девушка приблизилась к нему. Ирвин протянул ей руку, и она сжала ее в своих ладошках.

— Спокойной ночи, — сказала она. — Спасибо… Я благодарю вас от всего сердца.

Батиста сделала реверанс, склонилась к его руке и поцеловала ее. Граф понял, почему она это сделала; Батиста вспомнила, как он поцеловал ее руку, когда она спасла ему жизнь.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Графа проводили в комнату, где он стал ждать леди Дансфорд. Она жила в скромном доме на небольшой площади. И простота обстановки, и внутренняя отделка, и даже цветы — все напоминало Англию.

Ирвин Хоксхед не раз бывал в великолепных особняках министров иностранных дел. И потому ожидал, что герцог де Граммон, любящий во всем величие и помпезность, создаст своей любовнице обстановку под стать своим вкусам.

По дороге к дому леди Дансфорд граф был полон тревог. От этой встречи зависело будущее Батисты.

«Все будет хорошо, — убеждал себя граф. Я передам Батисту матери и наконец сниму с себя ответственность за судьбу девушки».

Так рассуждал граф, собираясь на эту встречу, но что-то внутри, должно быть совесть, подсказывало ему, что он успел привязаться к Батисте и ему будет не просто выкинуть из сердца эту прелестную голубоглазую девушку.

«Почему, в конце концов, я так переживаю из-за едва знакомой мне девушки? — подумал он. — Я знаком с ней меньше недели, а на меня с ее появлением свалилось уже столько хлопот».

Никто не сумел бы сделать для нее больше, чем граф. Ради Батисты он пошел на обман и выдал ее за свою племянницу.

«Как только освобожусь от нее, займусь наконец поручением премьер-министра и, надеюсь, уже скоро смогу вернуться домой», — решил он.

Но тут граф вспомнил, что и дома его тоже ждут осложнения. Безусловно, леди Марлин так легко не оставит его в покое.

«Я не стану устраивать ей сцен, я не хочу иметь с ней больше ничего общего, — подумал граф. — И уж конечно я не поверю ее лживым оправданиям».

Граф, глядя на все случившееся как бы со стороны, недоумевал, как мог он увлечься этой женщиной. Глядя на нее, нетрудно было догадаться, что она принадлежит к тому типу расчетливых женщин, которые ловко манипулируют мужем и любовниками. Марлин, несомненно, была красива, но в ней не было чистоты и очарования Батисты. Ей не удастся обмануть графа, теперь он без труда почувствует ложь.

Граф вновь думал о Батисте и ощущал ее незримое присутствие. Она словно бы стояла рядом.

В это время отворилась дверь, и в комнату вошла ее мать.

Сходство между матерью и дочерью было поразительным. Но граф отметил, что леди Дансфорд выглядит старше, чем он ожидал. По словам Батисты, ей было не больше тридцати шести — тридцати семи лет. Она не утратила своей красоты, в этом не было сомнений, но выглядела бледной и даже нездоровой. Леди Дансфорд подошла ближе, и граф увидел, как она худа.

Она улыбнулась ему очаровательной улыбкой Батисты.

— Виконт де Дижон сказал, что вы хотите видеть меня, милорд.

Граф склонился к ее руке.

— Так и есть. Мне надо поговорить с вами об одном важном деле.

Леди Дансфорд удивленно посмотрела на него. Потом отошла к камину, жестом пригласила его сесть и сама опустилась на диван.

— Будьте добры, садитесь, милорд. Я наслышана о ваших успехах на скачках и знаю также, что вы часто бываете во Франции.

— Я пришел к вам по совсем иному делу.

Леди Дансфорд удивленно подняла брови. Ее глаза были такие же голубые, как и у Батисты, но в них не было живости и наивного любопытства дочери.

— По дороге в Париж, — начал граф свой рассказ, — на выезде из Кале случилось дорожное происшествие. Я как раз проезжал мимо и видел место столкновения дилижанса с почтовой каретой. В дилижансе ехали ваш муж лорд Дансфорд, некий пастор и ваша дочь Батиста.

Леди Дансфорд подалась вперед, стиснув в волнении руки. Слова графа потрясли ее, но она молчала.

— Ваша дочь подошла к моей коляске и умоляла взять ее с собой, помочь ей бежать от отца.

— Зачем же ей было бежать?

— Затем, — ответил граф, — что он вез ее в дом покаяния, где до конца жизни она должна была замаливать грехи, но не свои, а ваши!

Граф намеренно старался этим известием поразить леди Дансфорд, и ему это удалось. Она вскрикнула, но тут же овладела собой. Она порывисто вскочила со словами:

— Это невозможно! Что вы такое говорите, милорд?

— Вы покинули мужа три года назад, — объяснил граф, — потому что, как я понимаю, он жестоко обращался с вами. Но как могли вы бросить дочь, зная, на что способен ваш муж?

Леди Дансфорд опустилась на диван, ноги не слушались ее. Она прикрыла глаза рукой. В комнате повисла напряженная тишина.

— Вы хотите сказать, — спросила она помедлив, — что и Батиста страдала от него?

— Да, он бил ее, потому что она походила на вас, — ответил граф, — и потому что не хотел, чтобы она стала грешницей, как ее мать.

Леди Дансфорд не сдержала стон, а потом произнесла с дрожью в голосе:

— Откуда было мне знать, что он будет так же жесток с Батистой?

— А вы не ожидали от него такого? — спросил граф резко.

— Нет. Когда я жила с ними, он и пальцем ее не тронул. Мне казалось, что он… обожает дочь и никогда не причинит ей зла.

— Думаю, после вашего отъезда он сильно ожесточился, — заключил граф. — Судя по рассказам Батисты, лорд Дансфорд душевно болен.

— А… Батиста? Как она?

— В настоящее время она находится под моим… присмотром, я забочусь о ней, — ответил граф, слегка смешавшись. — Но, как вы знаете, если отец найдет ее, то он, как опекун, имеет полное право забрать дочь. А этого нельзя допустить. Поэтому Батиста просила меня привезти ее к вам.

— Ко мне?

Леди Дансфорд была не на шутку удивлена.

— А к кому же еще? — спросил граф. — Она не общается с родственниками отца, а с вашей родней ей, как вы понимаете, видеться запрещено. Три раза она пыталась убежать, и всякий раз отец возвращал ее домой и жестоко избивал.

Леди Дансфорд закрыла лицо руками, и Ирвин обратил внимание на болезненную тонкость ее пальцев.

— Почему… я не предвидела этого? — прошептала она, и голос ее сорвался.

— Все могло быть гораздо хуже, — сказал граф, — если бы Батисту приняли в дом покаяния, спасти ее было бы уже невозможно. Но сейчас она в Париже, в данный момент она находится у виконта де Дижона.

— Одна? Без сопровождения? — встрепенулась леди Дансфорд.

— Я всем говорю, что Батиста моя племянница, — сказал граф холодно.

Он считал, что леди Дансфорд в ее положении было совсем неуместно заботиться о приличиях.

Наступило долгое молчание. Потом граф продолжил, стремясь как можно скорее покончить с этим тягостным разговором.

— Представьте, каким ужасным открытием было для меня то, что вы больше не живете с графом де Сокорном. Батиста предполагала, что вы сейчас именно с ним.

Леди Дансфорд молчала.

— Я не сомневаюсь, — продолжал граф без должной уверенности, — что теперь вы сможете позаботиться о дочери. Этого хочет она сама. Поймите, она ужасно боится, как бы отец не нашел ее.

— Я понимаю, — согласилась леди Дансфорд. — Только я не смогу взять Батисту.

Граф от удивления подался вперед.

— И после того, как вы узнали, что она пережила за эти три года по вашей вине, вы имеете смелость отказать дочери в помощи? Теперь, когда ей наконец удалось уйти от отца, от такой жизни? Ведь ей, такой юной и ранимой, выпал на долю сущий ад. И во многом именно благодаря вам, миледи!

Леди Дансфорд в отчаянии сжала пальцы.

— Вы не понимаете.

— Я отказываюсь понимать, — сказал он решительно. — А вам следует уяснить, что Батисте некуда больше идти.

Граф был очень резок. Леди Дансфорд увидела осуждение в его глазах, и ее бледные щеки залились краской.

— Позвольте мне… объяснить, — попросила она.

Ее жалобный тон напомнил графу трогательную мольбу Батисты о помощи, и он сказал уже мягче:

— Сделайте милость, объясните. Я слушаю вас, миледи.

— Я вышла замуж совсем молодой девушкой, начала леди Дансфорд. — Хоть я и не любила мужа, но восхищалась им и почитала за великую честь, что такой человек взял меня в жены.

Помолчав, словно мысленно вернувшись в прошлое, она продолжала:

— Сначала я была очень счастлива. Я думала, что рождение Батисты осчастливит и его. Однако он с каждым днем все больше и больше уходил в религию.

— В чем это выражалось? — поинтересовался граф.

— Он все время молился и заставлял всех домашних молиться вместе с ним. Он настоял на том, чтобы слуги слушали долгие мрачные наставления его священника, а сам читал им проповеди не только по воскресеньям, но и по нескольку раз в неделю.

— А вы не пытались пресечь это? — спросил граф.

— Он не слушал меня. Я была намного моложе его, и муж никогда не считался с моим мнением. Со временем он стал говорить, что все женщины ставят мужчинам ловушки и вводят их в грех.

— Вам тогда не приходило в голову, что он немного не в себе? — удивился граф.

— Нет. Первое время я не задумывалась об этом, считая его увлечение религией временным, — ответила леди Дансфорд. — Но вскоре он стал наказывать себя и меня за каждую ночь, проведенную вместе. Потом он стал бить меня, если считал, что я была слишком красиво одета или как-либо еще привлекала его внимание.

По ее тону граф понял, сколько она выстрадала и как ее, тогда еще молодую женщину, пугало и смущало поведение мужа.

— А вы не советовали мужу обратиться к доктору? — спросил он.

— Он называл меня «символом греха» и общался со мной только за столом, да и то в те редкие дни, когда у нас были гости. К тому времени я уже так боялись его, что с радостью проводила все время в детской с Батистой или же одна ездила верхом в окрестностях усадьбы. Только так мне и удавалось вырваться из дома.

Граф молчал. Он знал конец этой печальной истории.

— Мой муж не переставал издеваться надо мной, — продолжала леди Дансфорд очень тихо. — Я не представляла, как мне жить с ним дальше. В то время я и познакомилась с графом де Сокорном на одной из верховых прогулок. Жак приехал к нашему соседу на охоту. Но его лошадь потеряла подкову, и ему пришлось оставить охоту и возвратиться домой.

Граф улыбнулся. Он представил, как это произошло — молодой впечатлительный француз был поражен красотой женщины, которая скакала верхом совсем одна, даже без конюха, и так любезно указала ему дорогу к дому.

— Мы сразу влюбились друг в друга, — сказала леди Дансфорд, — и договорились встретиться на следующий день… и на другой день, и еще через день.

В ее голосе звучала теплота. Тогда для леди Дансфорд было неожиданным счастьем встретить доброго, сочувствующего ей мужчину, который галантно воспевал ее красоту и не наказывал себя за влечение к ней.

— Итак, вы сбежали, — подсказал граф.

— Граф де Сокорн умолял меня бежать с ним, а я не могла больше оставаться с мужем, иначе сама сошла бы с ума. Редкий день он не бил меня. Я не слышала от него ничего, кроме брани, ужасной брани, которую я даже не берусь повторить.

— Вы оставили мужа, но не взяли Батисту с собой, — напомнил граф, в голове которого не укладывалось подобное поведение матери Батисты.

— Я хотела взять ее, — оправдывалась леди Дансфорд, — но понимала, что не могу выйти замуж за графа. Став его любовницей, я навсегда лишалась соответствующего положения в высшем обществе. Свет уже никогда не примет меня.

Она беспомощно развела руками и сказала:

— Мне надо было выбирать между изгнанием и кошмарной жизнью с мужем. А я знала, что если муж и не убьет меня в гневе, то я скоро сама умру от горя.

Леди Дансфорд говорила очень искренне и в эту минуту напомнила графу свою дочь.

— Я ужасно скучала по Батисте, но думала, что муж, каким бы безумным он ни был, будет добр к своему единственному ребенку. Я надеялась, что, когда Батиста вырастет, она найдет любящего мужчину и тот увезет ее из мрачного отцовского дома.

— Вместо того ей пришлось повторить вашу участь.

Леди Дансфорд снова взглянула на него с ужасом и с трудом продолжила:

— Мне было хорошо с Жаком де Сокорном. Я была счастлива, но его семья хотела видеть его женатым. Год назад я поняла, что они правы: ему пора жениться. Однако Жак оставался мне верен, и я сделала первый шаг: сама ушла от него.

— Когда я услышал о его женитьбе, — вставил граф, — то подумал, что вы все равно остались его любовницей.

— Я была бы не прочь время от времени видеться с ним, но, по правде говоря, он не может позволить себе содержать меня.

Заметив удивление графа, она поспешила объяснить:

— Семейство Сокорнов небогато. Поэтому я старалась стоить ему как можно меньше. Но конечно же, родственники считали, что он дает мне больше денег, чем может себе позволить. Я отпустила Жака, потому что желала ему счастья. У него очень милая жена, а теперь появился и ребенок.

— Вы пожертвовали собой ради него!

— Он столько дал мне. Я не могла просить у него большего, — возразила она.

Граф подумал, что точно так же ответила бы и Батиста.

— Что же было потом? — спросил он.

— Я думала, что делать дальше, как жить без средств в чужой стране, не надеясь на чью-то помощь. Брать деньги у Жака я не хотела. И тут мне встретился герцог де Граммон. Он был так добр ко мне. Он обожал меня, и я была бесконечно благодарна ему за все.

— Но вы все-таки не готовы принять Батисту!

— Дело не в этом, — возразила леди Дансфорд. — Я не могу взять ее по двум причинам.

— Каким же?

— Во-первых, у меня совсем нет денег. Я не смогу создать своей дочери нормальные условия, не говоря уже том, что моя запятнанная репутация может повредить ей…

Она прочла недоумение на лице графа и пояснила:

— Я уже говорила, что не брала у Жака денег больше, чем мне было необходимо. И я не позволяю герцогу ничего давать мне, кроме этого скромного дома нескольких слуг.

Она добавила с трогательной улыбкой:

— Возможно, вы сочтете это только видимостью, но я не чувствую себя одной из кокоток, которыми так богат Париж, именно потому, что не принимаю от герцога денег и драгоценностей.

Граф согласился с нею. Он понял, что и сам герцог де Граммон, который, несомненно, имел до этого многочисленных любовниц, тоже оценил ее благородство.

— Итак, я назвала первую причину, по которой нам с Батистой нельзя будет жить вместе, — сказала леди Дансфорд, — но есть еще одна.

— Какая же?

— Первый раз в жизни я по-настоящему полюбила. Это не похоже на то, что было со мной раньше.

Что-то в ее голосе подсказало графу, что она совершенно искренна.

Леди Дансфорд продолжала:

— Император, как вы знаете, серьезно болен. Французские доктора не в силах помочь ему. Он выписал себе из Швейцарии одного из знаменитейших хирургов. В один из своих приездов в Париж этот хирург осмотрел и герцога.

Лицо леди Дансфорд как-то особенно засветилось:

— С первого взгляда я поняла, что всю жизнь ждала именно его. О нем просила я Бога в своих молитвах.

— Кто он? поинтересовался граф.

— Его зовут Отто Аттер.

— Не думаю, что мне известно это имя.

— Это неудивительно, но весь медицинский мир уважает его и восхищается им, — с гордостью произнесла леди Дансфорд.

— А он любит вас?

— Отто никогда не был женат. Он говорит, что всю жизнь искал именно меня и понял, что я создана для него. Я считаю чудом то, что он нашел меня и что теперь я смогу еще хоть немного побыть с ним.

— Как это понимать? — удивился граф.

— Отто осмотрел не только герцога, но и меня, — объяснила она. — Я нездорова. У меня что-то не в порядке с легкими. Он сказал, что сейчас еще не так плохо, но, как вы, должно быть, знаете, чахотка быстро развивается, и медицина пока бессильна против этой болезни.

— Мне очень жаль слышать это, — произнес граф сочувственно.

— Мы с Отто решили уехать из Парижа уже на следующей неделе. Мы отправляется в Африку, вниз по западному побережью, к югу. Отто едет туда в качестве доктора, а я назовусь его женой.

— Он считает, что это благоприятно скажется на вашем здоровье?

— Он надеется, что сухой воздух и солнце излечат меня или хотя бы на время приостановят болезнь, — с грустью ответила леди Дансфорд. — Но Отто говорит, мы не можем предвидеть ее исхода.

Она глубоко вздохнула.

— Пусть мне отпущено совсем немного времени провести с ним, но я благодарю Бога за каждый день такого счастья, за каждую минуту, прожитую рядом с этим замечательным человеком.

Леди Дансфорд помолчала и добавила:

— Теперь вы понимаете, что я не могу взять Батисту с собой и боюсь даже встретиться с ней, ведь чахотка заразна.

— Да, я знаю, — кивнул граф. — Но что мне делать? Как поступить с вашей дочерью?

— Непростой вопрос, — согласилась леди Дансфорд, но я, кажется, вижу подходящий выход.

— Какой же?

— У меня есть одна знакомая дама в Риме. Она была еще подругой моей матери, и я знаю ее всю свою жизнь. Она уже стара, но я не сомневаюсь, что она присмотрит за Батистой и, возможно, подыщет ей достойного мужа.

Леди Дансфорд заметила, что граф недовольно поджал губы, и поспешно добавила:

— Конечно, это не лучший выход, но ничего другого я не могу предложить. К тому же отец вряд ли отыщет ее в Италии.

И, помедлив, добавила:

— Более того, ей лучше всего в самое короткое время покинуть Францию.

— Почему вы так считаете? — удивился граф.

— Потому что, — ответила леди Дансфорд, — я уверена, скоро будет война!

— Война?

В графе взыграл интерес уже иного рода.

— Но что заставляет вас так думать, миледи? — спросил он, пытаясь не выдать ничем своей заинтересованности.

— Герцог де Граммон считает, что Пруссия без конца препятствует тому, что Франция расширяет свои восточные границы. А объединенная Германия представляет несомненную угрозу для Франции.

— Но ведь французы не стремятся воевать? — расспрашивал граф. — Они уже проиграли Пруссии, и им ничего не стоит проиграть снова.

— Точно так же думаю и я, — согласилась леди Дансфорд. — Но герцог не хочет никого слушать. Он ненавидит графа Бисмарка и жаждет славы, хочет унизить пруссаков.

— Нетрудно догадаться, как опасна такая позиция.

— Еще как опасна! Отто рассказывал мне, что был у короля Пруссии Вильгельма, который обращался к нему за советом по медицинской части. Его Величество не желает войны, это вне всякого сомнения. Он уверял Отто, что меньше всего на свете хочет воевать.

— Но вы все же боитесь, что французы развяжут войну? — допытывался граф.

— Отто говорит — а он, поверьте человек проницательный и неплохо во всем разбирается, — что, с одной стороны, герцог де Граммон и императрица толкают императора к войне, а с другой — Бисмарк подстрекает короля Вильгельма.

Леди Дансфорд резко выдохнула и сказала с гневом:

— Почему они так безрассудны? Страшно подумать, сколько молодых людей так глупо погибнет из-за упрямства и амбиций людей, стоящих у власти.

Граф догадался, что она намекает на герцога де Граммона. Она между тем продолжала:

— Отто уверен: граф Бисмарк решил, что война с Францией только укрепит германскую федерацию.

— А что же французская сторона?

Леди Дансфорд оглянулась по сторонам, будто боялась, что кто-то может подслушать разговор, и сказала:

— Герцог не понимает, что французская армия больше бахвалится и размахивает знаменами, но она совсем незнакома с современными приемами ведения войны.

— Вы точно знаете все это?

— Я не раз слышала разговоры на эту тему за обедом у герцога. А Отто пересказал мне свою беседу с министром обороны. Он ознакомился с состоянием армий обеих сторон.

Она немного подумала и добавила:

— Я знаю, я даже более чем уверена, что эта война станет великой трагедией, великой и, к сожалению, неизбежной. Никто уже не в силах спасти Францию от этой войны.

Граф неожиданно понял, что именно эту информацию и хотел получить от него премьер-министр Дизраэли. Никто лучше этой женщины не мог знать всю правду о положении страны. Она изо дня в день слушала за ужином споры политиков, а они открыто говорили при ней обо всем, ведь любовница герцога не имеет большого веса в обществе политиков.

— Я благодарен вам за все, что вы мне сейчас рассказали, миледи, — сказал граф.

— Если бы только англичане не дали французам потерять все то, что те с таким трудом приобрели в Севастополе и Сопернио, они бы сослужили Европе великую службу, — рассуждала леди Дансфорд. — Но, по-моему, императора не под силу вразумить никому, кроме самой императрицы, а она лишь уговаривает его принять командование армией.

— Но, насколько я знаю, император болен.

— Да, — подтвердила леди Дансфорд. — Очень болен. И Отто утверждает, что стояние постоянно ухудшается.

Граф уже ель; пал от виконта, что у императора камни в мочевом пузыре и он ездит верхом с большим трудом, если вообще в состоянии взобраться в седло. Нелепо даже предполагать, что он, пораженный таким недугом, сможет управлять французскими войсками. Но императрица и не посмотрит на эти житейские доводы, ей есть дело только до восхваления Ее Величества и двора.

Леди Дансфорд встала.

— А сейчас, милорд, — сказала она, — я собираюсь написать письмо графине де Колонне, моей подруге в Риме. Осмелюсь просить вас еще немного принять участие в судьбе моей дочери и помочь Батисте добраться до нее.

Она подошла к письменному столу и выразительно взглянула на графа своими глубокими голубыми глазами, молчаливо умоляя его самого отвезти туда Батисту.

Граф ничего не ответил, все еще находясь под впечатлением сказанного матерью Батисты.

Леди Дансфорд села за стол и сказала:

— Я уже написала завещание, милорд. Я сделала его еще три недели назад, когда Отто открыл мне глаза на мое состояние. Должно быть, вы не знаете этого, но в Англии у меня осталась приличная сумма денег. Моими деньгами распоряжается муж и будет вправе распоряжаться ими вплоть до моей смерти.

— Вы завещали их Батисте? — догадался граф.

— Конечно, — ответила леди Дансфорд. — Она сама владеет большим состоянием. Однако она не может получить деньги, пока не умрет ее отец или она не выйдет замуж.

Леди Дансфорд вынула из ящика стола солидного вида конверт, положила его рядом и продолжала писать письмо.

Граф стоял и ждал, когда она закончит, повернувшись спиной к камину.

Он подумал, что представлял себе мать Батисты совсем иной. Ему, однако, следовало ожидать, что она окажется доброй, мягкой и милой не в пример своему жестокому, безумному и злому мужу. Граф понял, что Батисте и впрямь нельзя оставаться с матерью.

А леди Дансфорд, словно почувствовав, что он думает о ее дочери, повернулась к нему и с тревогой спросила:

— А что вы скажете Батисте?

— Я как раз думал об этом.

— Я не хочу, чтобы вы обманывали ее. Не говорите ей, что я уже умерла. Это очень расстроит ее.

— Что же мне сказать ей? — спросил граф.

— Скажите, что я в Африке, я ведь действительно скоро поеду туда. Скажите, что по возвращении я буду рада видеть ее.

В ее голосе слышалась безысходная тоска.

— Это правда. Пока я жива, я постараюсь во что бы то ни стало увидеть мою Батисту. Только я ни в коем случае не хочу навредить ей.

— Она очень любит вас, — сказал граф.

— А я люблю ее, — отозвалась леди Дансфорд. — И я никогда не прощу себе, что она так страдала из-за меня.

— Не стоит больше говорить об этом, — сказал граф мягко, искренне сочувствуя этой женщине. — Все уже позади. И если, конечно, отец не найдет ее, она может спокойно наслаждаться жизнью. И поверьте мне, сейчас Батиста чувствует себя хорошо.

— Ей посчастливилось встретить вас, — мягко улыбнулась ему леди Дансфорд.

Она дописала письмо, встала из-за стола и, взяв конверт с завещанием, подошла к графу. Она протянула ему все бумаги, и он аккуратно убрал их во внутренний карман сюртука.

— Сделайте одолжение, милорд, опишите, какова она теперь? — попросила мать Батисты.

— Думаю, она ваша копия в восемнадцать лет, — ответил граф. — Она, не скрою, очень красива.

— Тогда умоляю, милорд, не оставляйте ее без помощи, позаботьтесь о том, чтобы она благополучно добралась к графине де Колонне в Рим.

В ее голубых глазах застыла мольба.

— Мне остается только молиться за Батисту, — продолжала она. — Молиться, чтобы она вышла замуж за любимого человека и не столкнулась в браке с теми страданиями, что выпали на мою долю.

— Я уверен, Батиста избежит этого, — успокоил ее граф. — И я рад, что вы наконец нашли свое счастье, миледи.

— Свое великое счастье, — подхватила леди Дансфорд. — Я только надеюсь, что смогу отплатить Отто за все жертвы, на которые он идет ради меня.

— Не сомневаюсь, вы того стоите, и он знает это, — сказал граф с теплотой. — Я желаю вам обоим счастья.

С этими словами он протянул ей руку, и леди Дансфорд крепко сжала ее в своих ладонях.

— Ведь вы присмотрите за Батистой, пока она благополучно не доберется до Рима? И если я требую от вас слишком многого, пожалуйста, пошлите вместе с ней падежного человека, милорд.

— Я обещаю, что за ней присмотрят, — заверил ее граф.

Он увидел, как сошла с ее лица тревога.

— Я уже говорила вам, Батисте очень повезло, что она встретила вас. Но, пожалуйста, простите мои материнские страхи, я умоляю вас… не разбивайте… ее сердца.

Граф, видимо, выглядел очень удивленным, потому как леди Дансфорд поспешно сказала:

— Не сочтите это за дерзость, милорд, но ваш друг виконт много рассказывал о вас и не раз упоминал, что в вашей жизни было множество романов с красивыми женщинами. Батиста еще ребенок.

— Верно, — сказал граф, — поэтому я отношусь к ней как к родной племяннице. Можете не беспокоиться на этот счет, миледи.

Он знал, что говорит не совсем честно. Он вряд ли стал бы танцевать со своей настоящей племянницей ночь напролет; и ни одна его племянница не целовала ему руку, как сделала Батиста, когда они прощались вчера вечером.

— Я могу только благодарить вас, сказала леди Дансфорд, — но поверьте, я благодарю вас от всего сердца.

Граф, выходя из гостиной, видел слезы в ее глазах. Он понимал, что леди Дансфорд прощается не только с ним, но и с Батистой, которую вряд ли когда-нибудь увидит.

Экипаж уносил графа к особняку виконта на Елисейских полях, но он не смотрел на красоты Парижа, погруженный в глубокие размышления. Уезжая, он оставил Батисту рассматривать книги в библиотеке. Она решила прочесть несколько новых романов, которые нашла там.

— Вот два романа Гюстава Флобера! — воскликнула она. — Я читала отклик на них в газетах, но конечно же даже не мечтала прочесть сами книги, когда жила с папой.

— Не думаю, что вам следует их читать, — заметил граф. — Это не совсем подходящее чтение для jeune fille^[7].

— Но я не просто jeune fille, — возразила она. — И потому намереваюсь прочитать всех французских романистов. Не стану упускать такой возможности, пока я здесь.

Граф махнул рукой, указывая на бесконечные ряды книг:

— Тогда вы задержитесь тут дольше, чем предполагаете, и успеете порядком надоесть хозяевам, — улыбнулся он.

— Когда я вернусь к маме, мы будем читать друг другу вслух. Мы раньше всегда читали вместе, — не унималась Батиста. — Я уверена, ей понравится Гюстав Флобер и Александр Дюма, и, пожалуй, Жорж Санд.

Прежде чем граф успел ответить, она открыла книгу, которую держала в руках, и сказала:

— Но уж если мне придется выбирать между танцами и чтением книг, я предпочту танцевать с вами… предпочту любой, самой скандально известной книге.

Граф приложил палец к губам:

— Говорите тише, — попросил он. — Я сказал виконту, что мы немного покатались с вами по ночному Парижу и я так устал, что сразу пошел спать, потому и не поехал с ним на вечер, как обещал.

— Какой вечер? — полюбопытствовала Батиста.

— На такой вечер, куда вам нельзя, — ответил граф, дразня ее.

— Это нечестно! Почему мужчины устраивают для себя какие-то увеселения? — возмутилась. Батиста. — Я представляю, какие красивые, эффектные и остроумные женщины бывают на таких вечерах. А что я могу предложить вам? Мне не сравниться с ними!

— Я и не подозревал, что вы собираетесь с ними соперничать, — отозвался граф. — Позвольте мне кое-что объяснить вам, Батиста. Женщины делятся на две категории. Первую категорию вы называете «прекрасными дамами», а ваш отец служанками сатаны.

Он помедлил и продолжал:

— Ко второй категории относятся мягкие, добрые и непорочные женщины, похожие на вас. Именно такие женщины вдохновляют мужчин на великие подвиги, пробуждают все самое прекрасное в нашей натуре.

Граф удивлялся самому себе. Слова просто слетали с его языка. Он не помнил, чтобы когда-либо говорил подобное женщине.

Батиста некоторое время молчала, потом вдруг спросила:

— А какие женщины… нравятся вам… больше?

— Женщины первой категории живут расчетом, движимы капризом или корыстью, поэтому никогда не познают такой любви, какую познаете вы.

— Правда?

— Это чистая правда, клянусь вам.

— Но папа говорил…

— Забудьте, что говорил вам отец! — оборвал ее граф. Его отношение к женщинам, да и ко всему другому на свете, извращено. Поймите, Батиста, он не в своем уме, и потому нам нет смысла вспоминать, что отец когда-либо говорил вам по тому или иному поводу.

— А хороших женщин… таких, к которым, как вы говорите, отношусь и я… любят? — Ему показалось, что она смотрит на него с надеждой.

— Они идеал для мужчины, — ответил граф серьезно. — И поскольку они действительно идеальны, когда мужчина встречает такую женщину, он хочет прожить бок о бок с ней всю жизнь и поэтому просит ее стать его женой и матерью его детей.

Батиста задумалась над сказанным и произнесла:

— Теперь все понятно. Я обещаю вам стараться… стать идеалом для мужчины, которого… люблю.

Граф вспоминал их беседу и заметил, что она, должно быть, неспроста сказала «для мужчины, которого люблю», а не «для мужчины, которого полюблю».

«Если она вздумала влюбиться в меня, — размышлял граф, — то ей будет очень тяжело, когда я оставлю ее. А из-за этого она, возможно, снова попадет в какую-нибудь историю в Риме, что немудрено, когда вокруг столько любвеобильных темпераментных итальянцев, которых, несомненно, привлечет ее красота».

Мысль о том, что Батиста станет искать у них утешения и окажется в очень неприятном положении, совсем расстроила графа.

Он почувствовал приступ гнева и откинулся на спинку сиденья, пытаясь успокоиться. Коляска остановилась у парадного входа.

Граф вошел в гостиную, а оттуда поспешил в библиотеку, где оставил Батисту. Открывая дверь, он услышал ее крик, замер на пороге при виде разыгравшейся там сцены.

Виконт Пьер де Дижон сжимал в объятиях сопротивляющуюся девушку.

— Что, черт побери, здесь происходит? — гневно вскричал он.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Итак, граф оставил Батисту в библиотеке.

Ей было не по себе, когда граф попрощался с ней и удалился куда-то с серьезным и, как ей показалось, даже загадочным видом.

Батиста догадывалась, что его сегодняшняя встреча касалась непосредственно ее.

Она прекрасно понимала графа, и сегодня в его словах почувствовала что-то особенно значительное. Он сказал, что едет на важную встречу, которую нельзя пропустить, но Батиста сопровождать его не может.

«Если речь и правда идет о моей матери, — подумала она, — то мне следует только запастись терпением и ждать». Надежда на скорую встречу заставляла девушку трепетать от радости при одной мысли об этом. Но вместо этого ей шло на ум только то, что, уйдя к матери, она уже больше никогда не увидит графа.

Прошлой ночью, когда они вернулись с танцев, Батиста никак не могла уснуть. Она лежала и ощущала его руку на талии и свою ладонь в его ладони. С первого дня их знакомства с ней что-то произошло.

Граф как-то странно воздействовал на нее. Она постоянно ощущала его присутствие, хотя не могла объяснить почему. Когда его не было рядом, она не переставала думать о нем, скучать по нему и ждать его. Батиста ничего не могла с собой поделать.

Книги в библиотеке предназначались скорее для красоты, нежели для чтения. Сияющие золотом переплеты сразу бросались в глаза, и каждый новый ряд книг был красивее предыдущего.

Батиста нашла полки с современной литературой и уже не отходила от них. Эти книги притягивали ее как магнит, там были запретные прежде для нее писатели. Батисте захотелось читать о любви, и она знала почему.

Сегодня ей наконец открылись глаза на то, что с ней происходит, и она удивилась, как прежде могла быть такой недогадливой. Как могла она раньше не замечать, что любит графа?!

Она так любила его, что не находила себе места, стоило им ненадолго разлучиться. Она с отчаянием понимала, что ничего не может значить в его жизни, через пару дней или даже часов граф отправит ее к матери, и она навсегда потеряет его.

— Почему раньше я была так глуха и слепа? Почему не понимала, что люблю его? — прошептала она.

Она могла догадаться об этом, когда от его улыбки ей казалось, что солнце светит ярче, а когда он хмурился, все в мире сразу меркло. Ей следовало понять это, когда ее сердце трепетно билось при виде графа и за спиной словно вырастали крылья, на которых она летела к нему. А когда они лежали рядом? Грешно было не понять того, когда он в темноте поцеловал ей руку, и его губы опалили ей кожу.

— Я люблю его! — сказала она вслух.

Но Батиста сознавала, что в его глазах она была всего-навсего наивной надоедливой девчонкой, утомительной обузой, от которой он спешил избавиться.

Вчера ночью, когда они танцевали под звездами, Батисте иногда казалось, что он вел себя так, как обычно ведет себя снисходительный родственник, который согласился позабавить свою маленькую племянницу. Батиста решила, что граф представлял все именно так, но для нее этот вечер был полон бесконечной радости и восторга, который невозможно передать словами. Теперь она понимала, что это любовь придавала всему романтический ореол и неописуемую красоту. И потому ей казалось, что они словно в сказочном сне, и не хотелось никогда просыпаться.

Вчера, когда они вернулись домой и граф прощался с нею, она поддалась необъяснимому порыву и поцеловала его руку. В этом поцелуе выразилась вся ее признательность, вся благодарность, но было в нем и какое-то другое, новое чувство. Теперь Батиста знала, имя этому странному чувству — любовь.

Она смотрела на книжные полки, но не видела книг. В ее глазах стоял образ графа: его серые глаза, устремленные на нее, изгиб его губ, горделивая осанка, его элегантная, подчеркнуто мужественная внешность.

Для Батисты граф Ирвин Хоксхед был самым красивым мужчиной на свете. Он воплощал в себе все те черты романтических героев, о которых ей довелось прочитать. Думая об этом, она покраснела от смущения. Но что могла предложить, что могла дать она ему взамен? Юная девушка, ничего не понимавшая в жизни, глупенькая и неопытная? Девушка, которая буквально навязала ему себя и чье общество уже было ему в тягость?

Батиста закрыла лицо руками. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой беспомощной и такой — она не побоялась этого слова — униженной, как сейчас.

«Если он не найдет маму… Я должна… сама оставить его, он и так сделал для меня очень много», — решила Батиста.

Ей стало совсем тоскливо при мысли, что она останется одна, без него в этом красивом, веселом, но совершенно чужом городе. Как страшно знать, что он где-то совсем рядом, но не видеть его; бояться, что он уже никогда не придет на помощь!

— Что мне делать? Господи… что… мне делать?!

Этот крик вырвался из глубины ее сердца, и Батиста с отчаянием подумала, что на этот вопрос нет ответа, а если и есть, то ей не найти его.

«Я стала ему в тягость! Он устал от меня. Он хочет наслаждаться жизнью в Париже, а я мешаю ему!»

И ее сердце снова заныло. Тут Батиста вспомнила, что у нее нет ни гроша, что графу она обязана даже одеждой, которую носит, и что ей вряд ли когда-либо удастся отблагодарить его за все доброе, что он сделал для нее.

Девушка услышала звук открывающейся двери и быстро обернулась. Неужели граф так скоро вернулся? «Хотя, — подумала она, — со времени его отъезда прошло уже больше часа».

В библиотеку вошел виконт.

— Я не ожидал застать вас здесь одну! — воскликнул он.

— Мой дядя уехал на важную встречу, — пояснила она.

Виконт вспомнил, куда уехал его друг. Ему было известно и то, что он решил не брать с собой Батисту.

— Ах, да, конечно, — сказал он поспешно. — Мне следовало бы развлекать вас в его отсутствие, мадемуазель Батиста.

— Это еще не поздно сделать, — улыбнулась Батиста. — Для начала посоветуйте мне,какой из новых романов стоит прочесть. Какой, на ваш взгляд, мне понравится больше?

— Все они чересчур фривольны для вас, — ответил виконт.

— Можно подумать, что я совсем ребенок и должна довольствоваться только детскими сказками, — обиделась Батиста. Я уже вполне взрослая и хочу прочитать все те книги, которые мои сверстницы прочитали уже давным-давно.

— Можно подумать, вас ограничивали в выборе книг, — сказал виконт. — Его милость не такой уж зануда, когда речь заходит об образовании его племянниц. Даже таких прелестных племянниц, как вы.

Батиста вдруг поняла, что допустила оплошность. Она говорила о себе, забыв, что играет роль племянницы графа.

— Мое образование ограничивал не дядя Ирвин, — быстро поправилась она, — а мои гувернантки.

— И, наверное, ваши родители, — подхватил виконт.

Батиста кивнула.

Эта беседа немного смущала ее, и потому она с удвоенным интересом принялась разглядывать книги.

— Может, мне прочитать «Мадам Бовари»? — спросила она. — Я, помнится, читала отзывы об этой книге в газетах.

— Она считается весьма непристойной, — заметил виконт, — хотя, не скрою, это настоящий шедевр.

— Непристойная или нет, но я непременно прочитаю ее.

— Боюсь, вам еще рано. Вы слишком молоды.

С этими словами хозяин дома приблизился к Батисте и как-то странно посмотрел на нее.

— Вы так восхитительно молоды, так чисты и непорочны, — говорил виконт будто самому себе.

Она удивленно взглянула на него, и он спросил:

— Вы когда-нибудь целовались с мужчиной?

— Н-нет, — созналась Батиста, — но я представляла… на что это… должно быть похоже.

— И как же вы себе это представляли?

Батиста снова ощутила обжигающий поцелуй графа на своей руке и то странное чувство, которое пробудилось тогда в ней. И Батиста представила, как граф поцелует ее в губы.

Наверное, она почувствует при этом еще более восхитительное чувство! Поцелуй графа должен быть чем-то особенным, прекрасным, а все потому, что она любила его.

Вчера, когда Батиста поцеловала его руку, приятная дрожь охватила ее и эхом отозвалась в сердце. В тот момент она не могла понять, что с ней случилось.

Теперь она решила, что все дело в магнетизме, который исходит от графа. Батиста всегда ощущала его обаяние, но только вчера вечером непосредственно соприкоснулась с этим, целуя графу руку.

— Как вы думаете, что вы почувствуете, мадемуазель Батиста, когда вас поцелует мужчина? — допытывался виконт.

Его вопрос прервал ход ее мыслей, но она ответила, все еще думая о графе:

— Уверена, это будет прекрасно… прекраснее… замечательней всего… что раньше случалось со мной. В то же время мне будет немного… боязно.

— Боязно? — удивленно переспросил виконт.

— Что мужчина, целующий меня… будет разочарован. Я ведь так… неопытна.

— Я думаю, этому не бывать. Любой мужчина почтет за честь для себя в первый раз поцеловать такую красавицу, как вы.

Голос виконта звучал глухо.

Он подошел ближе и обнял Батисту.

— Позвольте открыть вам всю прелесть поцелуя, — сказал он мягко. — Обещаю, вы не разочаруетесь.

Батиста никак не могла ожидать подобного поступка от приятеля графа и потому была застигнута врасплох. Девушка не успела еще ничего понять, как он уже прижал ее к себе, взял рукой за подбородок и слегка поднял ее голову. Его губы были уже совсем рядом.

Батиста вдруг поняла, что он вот-вот поцелует ее, и попыталась вырваться из его объятий.

— Не надо… нет! — вскрикнула она.

Но виконт крепко держал ее, не собираясь отступать от своих намерений. Тогда Батиста закричала, надеясь привлечь этим внимание слуг.

Тут из-за двери донесся разъяренный голос:

— Что, черт побери, происходит?

Виконт оглянулся, его руки разжались, и Батиста наконец освободилась от его объятий.

Она бросилась к графу и обеими руками схватила его за сюртук. Он почувствовал, что она вся дрожит.

Ирвин Хоксхед посмотрел поверх головы Батисты и встретился взглядом с виконтом. На какое-то время все замерли, не зная, что делать в этой неловкой ситуации. Не сказав ни слова, виконт направился к двери и вышел из библиотеки, громко захлопнув ее.

Граф посмотрел на Батисту. Она уткнулась лицом в его плечо и никак не могла унять бьющую ее дрожь. Он осторожно обнял ее:

— Простите… меня, — прошептала она. — Это я… я во всем виновата.

— Вы виноваты? — удивился граф. — О чем вы говорите, Батиста?

Хоть его голос немного смягчился, в нем еще слышалась ярость.

— Виконт спросил… целовал ли меня кто-нибудь, — начала она робко, — я и сказала… что представляю, как это должно быть… прекрасно. Но я тогда думала… о вас, а не… о нем, — едва слышно закончила девушка.

Граф вдруг изменился в лице, но ничего не сказал. Батиста медленно подняла голову и с мольбой взглянула на него.

— Пожалуйста, — тихо попросила она. — Прежде, чем мы расстанемся… Прежде, чем вы отвезете меня к маме… пожалуйста, поцелуйте меня… всего один раз… Тогда мне будет что… вспомнить о вас.

Ее дрожащий голос и голубые глаза, умоляюще устремленные на него, были такими трогательными и жалобными, что у графа болезненно сжалось сердце.

Он смотрел на нее и думал, что в жизни не встречал женщину красивее ее, что нет никого в мире чище и лучше Батисты.

Графа не надо было просить о поцелуе. Он и так с трудом сдерживал себя. Он крепко сжал девушку в объятиях и медленно, словно пытаясь оттянуть этот долгожданный миг, приблизился к ее губам. Граф поцеловал ее очень нежно, как, наверно, целуют ребенка. Ее губы были, как он и ожидал, мягкие, свежие, совсем юные и нетронутые. Они таили в себе нечто удивительное и новое — какое-то чудо, не плотское, а духовное, выразить которое можно разве что в музыке.

Его поцелуй пробудил в Батисте чувство странного восторга, и она, движимая этим порывом, прильнула к нему. Обуревавший ее восторг передался и графу и вызвал в нем незнакомое дотоле ощущение. Ему показалось, что какой-то божественный свет окутал их, отделил от всего остального мира. Он был ослеплен этим совершенным, чудным светом. Он все ближе привлекал к себе Батисту, и его поцелуй становился все настойчивее и требовательнее. У графа создалось впечатление, что они слились в одно неделимое целое, и Батиста стала частью его.

А Батисте же открылся неведомый, чудесный мир. Это был мир неизвестный и недоступный ей ранее, но он был не похож на рай, о котором рассказывал отец. Она познала радость, красоту и великолепие возвышенного чувства, о котором только могла мечтать.

Как прекрасны, как восхитительны были овладевшие ею чувства! Батиста поняла, что любит графа каждой частичкой своего тела. Когда он уйдет, что-то светлое и прекрасное навсегда умрет в ней, без него останется одна лишь пустота и мрак.

А между тем его поцелуй становился все более пылким, объятия все более крепкими. И Батиста узнала, что любовь бывает не только нежной, ласковой и кроткой, как она всегда себе представляла. Есть любовь неистовая, горячая и страстная. Батиста почувствовала, что в ней зажегся маленький огонек, потом он разгорелся и стал неукротимым пламенем. Она не знала точно, но ей казалось, что такое же пламя горит и в графе. Все происходящее захватывало, восхищало ее. Она словно и не жила раньше и только сейчас стала узнавать жизнь.

Граф наконец оторвался от ее губ и поднял голову.

С минуту Батиста в каком-то оцепенении смотрела на него. Наконец она заговорила, и собственный голос показался ей чужим и незнакомым:

— Я… люблю тебя! Я не знала, как… прекрасна… как чудесна любовь.

— Не знал и я, — только и произнес граф.

Он снова и снова целовал ее, целовал неистово и страстно, но она уже ничего не боялась. Пламя в ней поднялось и достигло губ, а там встретилось со жгущим пламенем его рта. И этот жар опалил их обоих и, казалось, вознес к яркому солнцу.

Батиста не могла более сдерживать душевного волнения и, смущенно бормоча что-то, спрятала лицо на груди у графа.

— Моя драгоценная девочка! — порывисто сказал граф. — Прости, если испугал тебя. Я не имел таких намерений.

— Я… знаю, — прошептала Батиста. — Но… не могу не… любить тебя… Ты самый замечательный… добрый! Ты само совершенство!

Граф улыбнулся.

— Ты льстишь моему самолюбию. Впрочем, оставайся при своем мнении, моя дорогая. Теперь надо подумать о том, как нам лучше выйти из достаточно щекотливого положения.

Батиста подняла глаза.

— Ты прекрасна! проникновенно сказал граф. Так прекрасна! Удивляюсь, как только я мог так долго сдерживать себя. А мне пришлось нелегко, когда мы лежали в одной кровати.

— А я… боялась, что ты просто считаешь меня надоедливой девчонкой… и предпочел бы… остаться один, — сказала она, запинаясь.

— Я пытался заставить себя так думать, — признался граф. — Но поверь, всю ту ночь я чувствовал, что ты рядом, я томился и хотел поцеловать тебя еще тогда. Но не посмел. Ты доверяла мне, Батиста, и я не мог воспользоваться твоим доверием.

— Почему я была так глупа? Отчего я раньше… не догадалась попросить тебя о поцелуе, как попросила… только что? — удивилась Батиста.

— Тебе не придется больше просить меня об этом, — пообещал он.

И он опять целовал ее в глаза, в щеки, в прелестные ямочки и, наконец, в губы. Он целовал ее, покуда все в комнате не закружилось вокруг них и земля не стала уходить из-под ног, а они сами будто освободились от телесной оболочки и воспарили в вышину.

Наконец граф подвел девушку к дивану, усадил ее, сам сел рядом и взял ее руку.

— Послушай же, моя дорогая, — начал он. — Давай проявим благоразумие и подумаем, как нам быть дальше. Нам, безусловно, надо уехать отсюда, и поскорее. Осталось только решить куда.

Батиста вся засветилась от счастья. Она была так взволнованна, что не могла вымолвить ни слова. Граф понимал ее состояние и решил всю инициативу взять на себя:

— Я согласен провести наш медовый месяц где угодно, только не в Париже.

— М-медовый… месяц? — с недоверием повторила она.

Она еле выговорила эти слова, зато ее сердце громко пело от радости.

Графу казалось, что в это время в ее глазах светились звезды и все вокруг нее заблистало от звездного сияния.

— Ты должна выйти за меня замуж! — объявил он. — И я даже не стану просить тебя об этом, дорогая. Я все равно не позволю тебе отказаться.

— А я… ни за что и не откажусь, — с готовностью сказала Батиста. — Только скажи… ты и вправду хочешь взять меня в жены?

— Думаю, я захотел это, как только увидел тебя, — ответил граф. — Но я был страшным глупцом и не понял сразу, что ты именно та женщина, которая составит счастье моей жизни.

— Это правда?

— Да. И ты убедишься в этом, когда мы поженимся. Но сначала, милая, нам надо побыстрее покинуть этот дом. Надо быть очень осторожными, чтоб никто не заподозрил неладного.

— Куда же мы… поедем?

— Знаешь, Венеция — город влюбленных, а в это время года там особенно красиво, — сказал он.

— Тогда, пожалуйста, отвези меня туда… поскорее, я так хочу… наконец быть вместе с тобой.

Граф улыбнулся.

— Мы будем вместе, моя маленькая обожаемая девочка. Больше никто и никогда не сможет разлучить нас.

Граф поднес ее руки к губам и поцеловал маленькие нежные ладони. Он почувствовал, как от его поцелуя дрожь пробежала по всему ее телу, и понял, что и Батиста открыла в нем какие-то новые чувства, которые он не испытывал еще ни к одной женщине.

Он с сожалением отпустил ее руки.

— Мне не стоит больше прикасаться к тебе, иначе я не смогу толком все обдумать.

Батиста, задыхаясь от счастья, пробормотала что-то в ответ, и граф продолжил:

— Пьеру я скажу, что нашел твою мать и увожу тебя к ней. Думаю, это объяснение его удовлетворит.

Что-то в его словах насторожило Батисту, и она с беспокойством спросила:

— Ты на самом деле… узнал, где моя мама?

— Она сейчас в Африке, — ответил граф. — Пока она находится так далеко, я готов сам заботиться о тебе, дорогая моя. И лучше всего у меня это получится, только если я женюсь на тебе.

Батиста хлопнула в ладоши.

— Значит, если папа даже и найдет меня, он ничего не сможет… мне сделать? Я больше не в его власти?

— Нет, теперь ты только моя, — подхватил граф.

Батиста никак не могла поверить в услышанное:

— Повтори… пожалуйста, повтори еще много раз… что я правда буду с тобой… могу остаться и… любить тебя, что мне нечего больше бояться.

— Мы будем вместе, — повторил граф, — всю жизнь. Но сначала нам нужно с достоинством покинуть этот дом.

— Я буду очень осмотрительна и осторожна, — заверила Батиста. — Только не подходи ко мне слишком близко. Иначе, боюсь, моя любовь… к тебе… станет видна всем. Мои глаза все… выдадут.

— Мои тоже, — улыбнулся граф. — Я буду говорить с тобой строго, как будто я очень зол на тебя. А я действительно, немного зол.

— Но… не слишком? — испуганно спросила девушка.

— Наверное, во мне говорит ревность, — рассудил граф. — Но, поверь, это чувство не из приятных. Я не хотел бы снова испытать его, но боюсь, что придется, и не раз.

— К кому ты можешь ревновать, когда во всем мире для меня существует только один мужчина? — удивилась Батиста.

— Надеюсь, ты всегда будешь так думать, — улыбнулся он.

Граф протянул было к ней руку, но вспомнил, что сейчас не время предаваться чувствам, и поспешно поднялся.

— Пойди наверх и собери свои вещи, — сказал он. — В это время я подготовлю все бумаги и договорюсь о нашей свадьбе. Нас обвенчают в первой же англиканской церкви, как только мы уедем из Парижа.

— А нам… удастся найти… здесь такую церковь? — забеспокоилась Батиста.

Граф кивнул.

— Почти в любом большом городе при британском консульстве есть церковь.

— Тогда… давай найдем какое-нибудь консульство… поскорее.

— Ты все еще боишься, что отец настигнет нас? — с улыбкой спросил граф.

— Нет… я просто боюсь, что ты… передумаешь.

Он рассмеялся:

— Уверяю тебя, этому не бывать. Скорее уж солнце перестанет светить. Я люблю тебя, Батиста! Можешь быть уверена в моих чувствах. Я понимаю твое желание поскорее выйти за меня замуж, только не сомневайся в моем желании.

Граф вдруг понял, что ему самому уже не терпится быть с нею. Как мучительно ожидание! Он хотел наконец пробудить в ней женщину, стряхнуть с нее девичью скованность. Граф представлял, как это, должно быть, прекрасно, как восхитительно! Ничего подобного не случалось с ним раньше.

Он подумал, что сама судьба подарила ему Батисту. Граф считал, что ему всегда везло, и вот сейчас посчастливилось встретить эту особенную, необычную девушку. Она всем отличалась от его прежних любовниц, она была само совершенство. Графу казалось, что в мире сейчас нет никого удачливее и счастливее его, и он воздал хвалу Господу за свою судьбу.

— Я люблю тебя, Батиста! — повторил граф. — Теперь же иди наверх и будь вскоре готова. Через два часа мы уезжаем. Я пошлю за тобой.

— Я буду готова! — пообещала Батиста.

Она встала, но не поспешила к выходу из библиотеки. Ноги сами привели ее к графу, девушка прижалась к нему и подставила лицо для поцелуя. Он страстно поцеловал ее. Потом, не отнимая губ, медленно взял Батисту за плечи, повернул и тихонько подтолкнул к двери.

— Иди собирайся, — наказал он.

Его голос неожиданно дрогнул:

— Иначе мы не успеем обвенчаться до наступления ночи. А у меня нет ни малейшего желания откладывать свадьбу и тем самым огорчать тебя.

Уходя, Батиста улыбнулась ему, и граф заметил, как вновь на ее щеках заиграли ямочки, придающие ей такое очарование.

Он остался один и попытался собраться с мыслями. Надо было придумать, как объяснить свой внезапный отъезд виконту.

Граф и графиня Хоксхед медленно шли через сад, разбитый перед отелем. Отель стоял на берегу небольшой речки, удивительно прозрачной и живописной. Эта местность раньше славилась своими великолепными садами, которые составляли гордость их бывшего владельца. Сады эти когда-то благоухали ароматами самых различных цветов, сейчас они находились в некотором запустении, хотя в лучах заходящего солнца представляли собой необычайно красивое зрелище.

Батиста протянула мужу руки.

— Как все красиво, когда ты рядом, — сказала она тихо. — Но мне все кажется, будто это только сон. Если это так, я не хочу просыпаться.

— Я докажу тебе, что это явь и что я навсегда с тобой, моя дорогая, — успокоил ее граф. — Я тоже думаю, что мы все еще в каком-то волшебном сне. Но ты действительно моя жена. Я больше не боюсь, что потеряю тебя.

— Я этого никогда не допущу, — отозвалась Батиста. — Теперь я твоя и до конца дней своих хочу быть рядом с тобой и любить тебя. Только научи меня, как сделать тебя счастливым.

— Ты уже осчастливила меня, — поправил ее граф. — Знаешь, дорогая, когда нас венчали, я подумал, как нам повезло встретить друг друга. На наше счастье на дороге из Кале произошло то столкновение.

Батиста сжала его руку и с трепетом сказала:

— Не столкнись мы тогда с той почтовой каретой, я бы уже давно была в доме покаяния… и сейчас бы меня били, как бил папа… а может, даже хуже.

Граф расслышал ужас в ее голосе.

— Ты обещала мне не вспоминать обо всем плохом, что произошло с тобой раньше, — напомнил он. — К тому же несколько часов назад ты пообещала слушаться меня во всем. Так вот я настаиваю, чтобы ты никогда больше не думала о прошлом.

— Я не буду думать ни о чем и ни о ком, кроме тебя, — с жаром заверила Батиста.

Граф, пораженный глубиной ее чувств, удивленно взглянул на нее. Когда Батиста говорила о нем, в ее голосе звучала неподдельная страсть и нежность. Граф всегда считал, что молоденькие девушки не способны на глубокие чувства, но Батиста доказала ошибочность этого суждения. Сама она еще не могла хорошенько представить себе, что ждет ее в супружеской жизни. Однако она чутко улавливала его страсть и инстинктивно отвечала на его любовь.

Последние лучи солнца упали на светлые волосы Батисты. Над ее головой, казалось, светился нимб. Цветы дополняли эту дивную картину.

Граф, испытывая умиление при взгляде на свою юную жену, поклялся, что в будущем оградит ее от всего низкого, дурного и безобразного. Ничто грязное не тронет ее, ничто не напугает. Он до конца дней своих будет охранять ее и беречь как зеницу ока.

Граф удивился тем чувствам, которые нахлынули на него. Он понял, что не одна Батиста пробуждалась к любви. Он сам неожиданно открывал в себе все новые, неведомые ему ощущения.

Они вошли в отель, держась за руки, как настоящие влюбленные, и поднялись по старой дубовой лестнице на второй этаж. Батиста была так сосредоточена на предстоящем, что даже не замечала дивной резьбы, украшающей деревянные панели, хотя совсем недавно они привели бы ее в восторг.

Барнард уже позаботился о номере для них. Из комнат открывался вид на реку и сад.

Они прошли в гостиную, Батиста остановилась у окна, некоторое время постояла, глядя вдаль, повернулась к графу и сказала:

— Как все сказочно красиво! Но это только часть нашей любви, совсем маленькая часть. Ты занимаешь все остальное.

Граф подошел и обнял ее. Батиста подставила губы для поцелуя, но он вместо этого нежно потерся щекой о ее щеку.

— Что делает тебя такой необыкновенной? Почему ты не похожа ни на одну из женщин, которых я знал прежде? — спросил он.

На секунду перед его глазами встал образ леди Марлин. Граф удивился, что мог считать прекрасной эту лживую, коварную женщину.

— Я и вправду… нравлюсь тебе? — спросила Батиста.

— Нет, гораздо больше! Я люблю тебя, — поправил граф. — Вернее сказать, я тебя обожаю, моя драгоценная девочка. Я и не знал, что мне будет подарено такое счастье.

— Я рада, что ты чувствуешь это, — улыбнулась девушка. — И пожалуйста… думай так всегда… мой дражайший супруг. Позволь только попросить тебя об одной услуге.

— О чем же? — с интересом спросил граф.

— Научи меня… как мне любить тебя, что мне… надо делать. Я хочу, чтобы и ты чувствовал тот же восторг, который испытываю я… и тот экстаз, что чувствую я от твоего поцелуя. Только мне все это еще неведомо. Ты должен научить меня… всему этому.

Эти слова тронули графа до глубины души. Он понял, что и его переполняла такая же любовь. Но он знал, что должен уметь сдерживать себя. Ведь Батиста еще так молода и неопытна. И как она просила, он должен обучить ее любви, но очень мягко и нежно.

Граф взглянул на нее. На фоне заходящего солнца она казалась цветком, который он принес из чудесного сада. И, ранить хрупкую Батисту так же легко, как сломать нежный цветок.

— Я научу тебя любви, моя обожаемая супруга, — произнес граф с чувством. — Но и мне есть чему поучиться, потому что ты открыла мне новую любовь. Я слишком дорожу нашими чувствами, чтобы сделать тебе что-нибудь плохое.

— Эта любовь послана нам Богом, — сказала Батиста. — Я поняла это, когда нас венчали в той маленькой церкви и когда священник благословлял нас.

— Я почувствовал то же самое, — подхватил граф.

Он говорил совершенно искренне. Так оно и было.

Он редко вспоминал о Боге с тех пор, как вы рос, и давно уже не посещал церковные службы, как того требовал его христианский долг. В глубине души он сознавал, что хочет жениться на хорошей праведной женщине и воспитать своих детей в любви к Богу, научить их тому, что каждый христианин должен быть добродетельным и помогать ближнему. Граф искренне желал этого, хотя сам он сбился с пути истинного, вращаясь в высшем обществе.

Теперь же с Батистой жизнь его обязательно изменится. Его ждет работа в палате лордов. Они с Батистой поселятся в Хоке, где в свое удовольствие будут кататься на лошадях. А люди, что работают в их огромном имении, будут заботиться о них. И, дай Бог, вскоре они обзаведутся детьми, которые продолжат его старинный род и принесут счастье и радость в их дом.

Такой идиллией и представлялась графу его семейная жизнь с Батистой. Он знал, что это она вернула ему подлинные идеалы. Как граф сам объяснил ей, именно она сможет вдохновить, мужчину на великие свершения и побудить в нем высокие стремления.

Граф привлек Батисту к себе.

— У нас обоих был очень насыщенный день, дорогая, да и прошлой ночью мы заснули слишком поздно. Пора ложиться. Я отослал горничную, сегодня вечером я сам помогу тебе раздеться, сам буду ухаживать за тобой.

Улыбка, блуждавшая по ее лицу, тут же сменилась смущением. Раньше она не стеснялась его. Но граф знал, что теперь все было по-другому. Она полюбила его и увидела в нем мужчину.

Он увлек Батисту из гостиной в смежную с ней спальню. Кровать с муслиновым балдахином освещали две свечи. Свежий ночной ветерок принес в открытое окно аромат роз. Занавеси были раздвинуты, и они увидели, что солнце уже село и на прозрачном небе загорелась первая звезда.

Граф почувствовал, что вдруг вступил в новый, дотоле незнакомый ему мир, в чудный мир волшебства и очарования. Он не мог и мечтать о том, что самые смелые фантазии воплотятся в жизнь.

Граф обнял Батисту и нежно поцеловал. Он чувствовал, как она дрожала, но дрожала вовсе не от страха.

— Я люблю тебя, дорогой мой, люблю… Но мне как-то не по себе… мной овладевают… странные чувства, — стыдливо прошептала она.

— Что же ты чувствуешь? — спросил он.

— Во мне как будто горит огонь… он прожигает все во мне и подбирается… к губам… и мне хочется целовать тебя… все больше и больше… и быть все ближе и ближе… с тобой…

В ее голосе слышалась затаенная страсть, и она так неудержимо восхищала и возбуждала графа, что он решил отбросить сдержанность и отдаться чувствам.

Он с жаром поцеловал Батисту и начал расстегивать пуговицы на ее платье.

Он понял, что для них начинается таинственное путешествие в неизведанное. Судьбой им была начертана любовь, и граф не сомневался, что эта любовь укажет им путь к новым вершинам, где царит истинное счастье!

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

Архитектурный стиль эпохи правления королей Георгов. Сложился к середине VIII в. и существовал до 30-х гг. XIX в. (Здесь и далее прим. перев.)

(обратно)

2

Периодические художественные выставки французской Академии искусств в XVII–XIX вв.

(обратно)

3

Ежегодные скачки для лошадей-трехлеток на ипподроме в г. Ньюмаркете, графство Суффолк.

(обратно)

4

Аскот — ипподром близ города Виндзора, где в июне проходят ежегодные четырехдневные скачки, являющиеся событием в жизни английской аристократии.

(обратно)

5

Эпсом — город в графстве Суррей, где находится ипподром «Эпсом-Даунс».

(обратно)

6

Дом удовольствий (фр.).

(обратно)

7

Юной девушки (фр.).

(обратно)

Оглавление

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ГЛАВА ВТОРАЯ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ПЯТАЯ

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

*** Примечания ***