Шелковый путь [Дукенбай Досжан] (fb2) читать постранично

Дукенбай Досжанов

ШЕЛКОВЫЙ ПУТЬ Роман Перевод с казахского Г. Бельгера и М. Симашко

ЗАЧИН

Раскаленный горький ветер, ровно дующий по бесконечному Шелковому пути, на мгновение затаил дыхание. Солнце поднялось на длину аркана и нещадно обжигало потрескавшуюся от вековой жажды корку земли. Сразу запахло паленым. Застыли на бегу пегие кусты перекати-поля. Умолкли крохотные неугомонные воробьи, почти неразличимые среди серой полыни; исчезли, будто растаяли, растворились в зыбком мареве степные рябчики. Степь напоминала старую заскорузлую скотскую шкуру, казалось, жизнь давно покинула этот дикий, запущенный край. Зловещая тишина стояла кругом. Но вдруг у горизонта неслышной белоголовой змеей круто поднялся вихрь, взмыл, разросся, вскоре обернулся всадником. Сизым шлейфом потянулась, заклубилась за ним пыль. Стало видно, что это не всадник, а всего только одинокий конь. Но соловый скакун был оседлан, и на боках, крупе и шее его тускло белела соль. На передней луке по обе стороны висели два небольших барабана. Кони с походными барабанами доныне еще не встречались на просторах Атрабата. Лишь в лихую годину исконные обитатели степи — казахи привязывают барабаны — вестники беды — к седлу.

Соловый скакун неожиданно замер. То ли пот застлал ему глаза, то ли затосковал по хозяину, бог весть где нашедшему свою погибель, то ли усталость подкатила к точеным ногам — кто знает, только остановился, напрягся скакун и зычно заржал. Он ржал протяжно, тоскливо, втягивая брюхо. Может, померещились ему далекие тучные луга, прозрачные озера с белыми и черными непугаными лебедями, мирно сбившийся у поречья родной косяк… Столько тоски и печали было в этом ржанье, что от него, казалось, дрожь пробежала по пересохшей траве. Будто из задубевшего карная исторгались эти надрывные звуки, бесследно, безответно исчезая, угасая в знойном, пыльном воздухе. Бурая, выгоревшая, жарой истомленная степь равнодушно молчала. Соловый скакун попытался заржать еще раз, но силы покинули его, он тяжело повел боками, вытянул шею, начал яростно грызть удила. Но так и не смог опустить голову: поводья были крепко-накрепко привязаны за переднюю луку седла.

Сквозь розоватые хлопья пены поблескивали в лучах солнца серебряные удила. Кожаный нагрудник, шоры, подбородник узды, поводья были сплошь украшены мелкими бусинками яхонта. Сразу становилось ясно, что седло кипчакское: лука имела форму утиной головы. Оба барабана были целые, только туго натянутый сафьян выгорел и высох до белизны. Верхние обручи покрывало серебро, завязки шелковые; пышные кисти — коню по брюхо. На тороке трепыхался маленький изящный — тоже из шелка — колчанообразный мешочек для барабанных палочек. Сейчас он был пуст. Ременный подхвостник глубоко врезался в лошадиный крестец. Скакун был красив, статен; грива и хвост развевались, шелестели на ветру, будто шелк. Под седлом он, должно быть, ходил уже несколько дней. На ленчике бурела засохшая кровь…

Вздрогнули, опять заколыхались верхушки ковыля. Запел свою вечную заунывную песню упругий рыжий суховей. Встрепенулся и соловый конь, забил передним правым копытом. На неукротимую, буйную сестру свою реку Инжу-огуз^[1] походила древняя степь Атрабата. И река порой так же неожиданно и ненадолго смиряет свой капризный, буйный нрав. Затихает она тогда и умиротворенно катит, будто баюкает кого-то, ласковые пышногрудые волны. А они что-то нежно нашептывают, воркуют, зовут к себе очарованно застывшие берега. Но берегам не угнаться за шаловливыми волнами. И потом, когда попадает река в широкие объятия мелководного русла-переката, она, могучая, строптивая, вовсе замирает, становится покорной, робкой, и ни одна морщинка не искажает гладь ее чела. Но обманчива эта покорность. Под неподвижной гладью таятся коварные воронки и пучина. Мудрено увидеть бурлящие, кипящие в глубине водовороты, захватывающие, заглатывающие даже самую неприметную, незаметную щепочку…

В этой первозданной дикой степи были тоже свои потайные водовороты. Мчались по ней распаленные страстью смерчи и вихри, метались бездомные странники устели-поле, величаво плыли, навевая смутные желания, причудливые миражи. Бесследно исчезали в бездонной степной пучине и мелкий сор, и большие судьбы. Так же нежданно вдруг исчез и одинокий скакун, точно тень проглотила крохотный лучик солнца. В одно мгновение скрыли белогривые вихри загадочное явление…

Кому это вздумалось нарушить вековечный сон Дешт-и-Кипчака? Кто решился посягнуть на мир и тишину этой необъятной степи? И кто был хозяин одинокого солового коня в дорогой сбруе и с окровавленным ленчиком? Может быть, близки страшные дни и вестник неотвратимой беды вот-вот