В ноябрьской книжке «Восхода» за 1888 год публицист, скрывавшийся за псевдонимом Бен-Хаим, написал в статье «Древнееврейский язык» следующие строки: «Нам могут указать на один уголок западной Европы, на Галицию, где еврейский язык имеет еще свою литературу несмотря на то, что евреи принимают там участие во всей общественной и политической жизни. Но какова, спрашивается, эта литература и кто ее поддерживает? Вся эта „литература“ состоит из одной-двух грязных, тощих газетенок, органов религиозного мракобесия. Никаких общественных специально-еврейских интересов она не выражает и не поддерживает. Таланты еврейства притекают не к ней, а к общей литературе, где и еврейство имеет свой уголок. Еврейско-галицийская литература не есть литература, двигающая общественную жизнь, созданная и поддерживаемая действительною потребностью общества. Развиваться эта литература не может».
Приведенный отрывок как нельзя лучше свидетельствует о том, что сколько волка не корми, он все равно в лес смотрит, — газетчик остается газетчиком, а «черный пиар» существовал и в позапрошлом веке, пусть даже и не зная, что он так называется. Кроме «двух-трех грязных, тощих газетенок», в Галиции к тому времени творили такие деятели еврейской культуры, как философ рабби Нахман Крохмал, полемисты и борцы с «мракобесием» Иосеф Перл и Ицхак Эртер, исследователи еврейской философской мысли Ш.-Л. Акоэн Раппопорт и Шломо Бобер (дед философа Мартина Бубера), романисты-сатирики P.-А. Бройдес, М.-Д. Брандштетер и Д.-И. Зильбербуш. Все они не удостоились просвещенного внимания Бен-Хаима, но символичнее всего тот факт, что свой нелицеприятный и категоричный прогноз развития еврейской литературы в Галиции Бен-Хаим опубликовал в тот год, когда в галицийском местечке Бучач, что под Станиславом, в семействе Чачкес родился мальчик, нареченный при обрезании Шмуэлем-Йосефом и спустя много лет взявший себе псевдоним Агнон, — на сегодняшний день единственный удостоенный Нобелевской премии представитель литературы, которая «развиваться не может». В тот год в Пшемысле ходил в хедер пятилетний Авром Зонне — будущий зачинатель модернизма в ивритской поэзии Авраам Бен-Ицхак, а из Вены от деда Шломо наезжал во Львов погостить у родителей десятилетний Мартин — будущий философ Мартин Бубер. До рождения в местечке Сатанов Давида Фогеля оставалось три года.
Вот мы и подошли к рождению нашего героя. Фортуна нередко отворачивалась от него, но в одном она обошлась с ним поистине с королевской милостью: во всех перипетиях бурного времени, в которое ему выпало жить, Фогель умудрился сохранить свои рукописи, более того, все, кому он доверял их на сохранение, относились к делу с завидной ответственностью, благодаря чему наследие Фогеля дошло до нас почти в полном объеме. Рукописи не горят, как известно, хотя я бы сказал, что в первую очередь доказательством этого служат те из них, которые мы держим в руках. Об остальных, из уважения к классику, нам позволительно не догадываться.
Фогель начинал как поэт. При жизни он не снискал себе большой известности на этом поприще. Кстати, это лишний раз дает повод изумиться сохранности его наследия: часто люди перевозили его рукописи с континента на континент из личной симпатии к автору, вовсе не думая, что возят и возятся с «нетленкой». При жизни Фогель опубликовал лишь один сборник стихов — «Пред темными вратами» (Вена, 1923). Критика была сдержанной, стихи Фогеля вызвали неодобрительную реакцию мэтра национальной поэзии Х.-Н. Бялика. Лишь в шестидесятые годы, после выхода в свет сборника «В сторону безмолвия», а впоследствии и полного собрания стихотворений, положение Фогеля в ивритской поэзии упрочилось. В то же время произошла и другая метаморфоза. Критики стали воспринимать Фогеля не столько как поэта, который, между прочим, иногда баловался и прозой, сколько как прозаика Божьей милостью.
Первая редакция романа «Брачные узы» увидела свет в 1930 г. в Тель-Авиве, в издательстве «Мицпе». Критика опять-таки была сдержанной. Основной причиной того, что роман так и не вошел в свое время «в плоть и кровь» ивритской литературы, была явная чуждость его тематики главным мотивам, занимавшим в то время авторов, пишущих на иврите. Национальное строительство, создание «нового человека», борьба социальных идей, на которых фокусировалась ивритская литература, оставались в стороне от интересов Фогеля. Каким-то образом он умудрился написать типично «венский» роман, случайно сделав это на иврите. (Случайность, кстати, была вынужденная. Фогель пробовал писать по-немецки, но в конце концов отказался от этих поползновений из-за недостаточного владения языком. К тому же и времени совершенствоваться в немецком ему было отпущено не так уж и много — уже в 1925 году он переезжает во Францию. Так и сложилось, что единственными языками, на которых Фогель мог с полной отдачей выразить себя,
Последние комментарии
35 секунд назад
20 минут 36 секунд назад
45 минут 56 секунд назад
49 минут 45 секунд назад
10 часов 20 минут назад
10 часов 23 минут назад