Тринадцать дней жизни [Александр Комаров] (fb2) читать онлайн

День 1

Рука всё ещё немного побаливала, точнее даже не побаливала, а как-то неприятно зудела. Странно, прошло уже два дня, хотя я, конечно, как обычно, чего только этим гипсом не делал — и бутылки открывал, и грязь со стола отскребал, ну и, ясное дело, чашку чая на него ставил — чтобы пить лёжа. Пальцы пока работали не очень хорошо, любое движение отдавалось лёгкой судорогой... И как я так умудрился рухнуть? До сих пор не понимаю... Гол, правда, красивый с моей подачи Вовка забил, уж лучше б промахнулся, ненавижу, когда все радуются, а один страдает, а с другой стороны — ещё хуже контратака и гол соперника...

Я поднялся по пустынной лестнице на четвёртый этаж (наверное, на четвёртый) и вышел в тёмный безлюдный коридор. Всегда так в наших больницах — голоса слышатся, а никого живого не видать, особенно поздним вечером, как сейчас.

Я достал из кармана мобильник...

– Алё, Миш! — Мой громкий голос прокатился по коридору, звеня какими-то медицинскими склянками... мензурками, или как там они называются?

– Да, привет, Паш, — послышался знакомый голос из трубки.

– Я задержался, ничего?... Я тут, это, заблудился, короче, в ваших дебрях.

– В каких ещё дебрях, не морочь мне голову... Ты уже в клинике, что ль?

– Ну да.

– На каком этаже?

– На четвёртом... вроде бы.

– В каком корпусе?

– Ну и вопросик!

Корпуса ещё какие-то... по-человечески объяснить не может!

– Короче, Паш, первый корпус, кабинет 426, запомнишь?

– Запомню, не дурак. — Я оборвал связь и жадно посмотрел по сторонам — ни души.

Пришлось идти наугад. С одной стороны коридора на белых дверях через две на третью виднелись затёкшие краской номерки палат, возрастающих от 458-го и дальше, а с другой вообще номеров не было. Какие-то «засекреченные» служебные помещения — ни ручек, ни замочных скважин... Дошёл до середины, повернул назад, но с другой стороны вообще был тупик. Пришлось опять поворачивать. Глухие шаги отдавались в тишине многоголосым эхом, казалось, марширует рота солдат, я уже приготовился встретить какую-нибудь злобную медсестру, которая ткнёт меня носом в оказавшуюся как раз рядом табличку «соблюдайте тишину»...

Я дошёл до поворота. Направо в «туманную даль» уходил ещё один коридор, правда, тут было немного посветлее и даже слышались голоса. Похоже, тут были жилые палаты, причём, судя по чьему-то эпизодическому взвизгиванию — детские. Я подошёл к одной из палат и взялся за ручку, за дверью слышалось активное перешёптывание... Ха, а отбой-то уже, поди, был!... Ладно, не буду вваливаться незваным гостем в самый пиковый момент «страшной истории»... Вообще странно, почему в больницах, где и без того находиться неприятно, дети ещё и страшные истории так любят рассказывать, лучше б книжки читали, авось не такими бы балбесами вырастали...

Я пошёл дальше — всё это уже начинало мне надоедать, можно было потратить время на что-нибудь поинтереснее путешествий через пропахшие спиртом коридоры... хотя бы на питьё этого спирта, в конце-то концов...

Одна из дверей была открыта, из палаты струился яркий оранжевый свет, наполняя темноту коридора каким-то просто-таки магическим сиянием. Возле двери в инвалидном кресле сидел маленький мальчик, он заметил меня ещё издалека и теперь, не отрывая глаз, следил за тем, как я в гордом одиночестве шагаю, сам не знаю куда. Мне стало как-то неловко, я смотрел вперёд, в темноту, делая вид, будто не вижу бедное дитя — так обычно ходят сами врачи, не обращая ни на кого внимания, словно боги... Я уже почти прошёл мимо мальчика, но не смог удержаться и бросил на него короткий взгляд. На меня уставилась пара поблёскивающих надеждой голубых глаз, но кроме этой надежды в них была ещё такая печаль и такая боль, что я, забыв обо всём, застыл на месте, словно окаменевший. Он сидел, не шелохнувшись. Я слышал, как он тихо дышит, боясь заговорить со мной. Маленький живой человек в круглом пятне света, а сзади и спереди — только мрак и тишина. И тут у меня внутри что-то перевернулось, я почувствовал, как в груди поднимается неприятное чувство стыда, словно это не худенький покалеченный мальчик смотрел на меня, а сама совесть прожигала своим суровым взглядом.

– Здравствуй, — тихо произнёс я, но в тишине мой голос прозвучал как-то торжественно. У меня вообще был очень громкий голос, я отлично умел петь, по крайней мере, мне так казалось.

– Здравствуйте, — немного испуганно ответил малыш, но я увидел, как в его глазах замерцали радостные огоньки.

Я вдруг вспомнил, что у меня в кармане пиджака завалялась полупустая упаковка жевательных конфет...

– Вот, возьми, — я протянул ему одну подушечку. — Не бойся, я твой друг, я тебя не обижу. — Как заядлый маньяк сказал, если подумать.

Тоненькая ручка осторожно протянулась к заветной сладости.

– Спасибо, — пробормотал мальчик с таким трепетом, как будто ни разу в жизни не то что не получал в подарок конфетку, но даже не пробовал ни одной из них.

– Это не простая жвачка, — решил я подбодрить мальчишку, — она волшебная, если её съесть, — я присел на корточки так, чтобы наши лица оказались на одном уровне, — сбудется твоё заветное желание, — закончил я шёпотом. Мальчик чуть ни ахнул, его и без того большие глаза расширились до невероятных размеров. — Правда при одном условии, — поспешил добавить я, — желание исполнится, только если ты будешь на самом деле верить в его исполнение... да, и ещё если вести себя хорошо будешь. — Я поднялся на ноги. Малыш дрожащими пальчиками развернул фантик и засунул конфетку в рот.

– Тебя как звать-то? — с искренней улыбкой спросил я, уж больно умилительно выглядел ребёнок.

– Алёша, — произнёс он с такой интонацией, словно не знать этого я просто не мог.

– Ах да, — пошутил я, — знал, забыл просто.

– Откуда знали? — не понял мальчик.

– Как откуда? — продолжал я эту странную игру. — Ведь... — я перешёл на шёпот, — ведь я же волшебник... я всё про тебя знаю.

Мальчишка не шелохнулся, но мне показалось, что глаза его засветились изнутри.

– И про детдом знаете, и про моих родителей!? — прошептал он полным надежды голосом.

– И про детдом, — чуть сурово ответил я, — и про родителей. Только, Алёшка, это всё страшная тайна, никому не говори.

Мальчик закивал, на его устах появилась мечтательная улыбка, а мне вдруг стало так плохо, так отвратительно, что аж в глазах потемнело... Мы хоть жили и не особо богато, но я, по крайней мере, всегда могу купить дочери игрушку, да не простую, а «Барби на пикнике». А этот вот мальчик за свои восемь-девять лет видел только обшарпанные стены детского дома и потрескавшиеся потолки больниц.

Мне захотелось побыстрей убежать куда-нибудь, скрыться, только бы не видеть этих чистых ангельских глаз.

– Алёш, ты не знаешь, где тут у вас четыреста двадцать... — я еле вспомнил, — ...шестой кабинет?

– Знаю, — обрадовался мальчишка, — я тут всё знаю. Это кабинет Михаила Васильевича. Вам надо пройти два поворота направо, потом налево, по лестнице, и там такой узкий проход будет ещё... — Алёша замялся, — ...а давайте я вас провожу?

– Да ты что, — искусственно нахмурился я, — если нас с тобой кто-нибудь увидит, мне попадёт.

– Да как же вам попадёт, если вы волшебник?

Я чуть не поперхнулся — затеял игру, теперь будь добр следовать правилам.

– И то верно, ну что ж, поехали, — я повернул его кресло. — Показывай дорогу.

И тут абсолютно неожиданно мальчик облокотился о сидение и встал на ноги. У меня прям от сердца отлегло — значит, это он просто катался... Задать бы взбучку, да рад я больно был!...

Алёша открыл одну из стеклянных дверей, ничем не приметную — такую же, как десятки других, — и мы вышли на лестничную площадку. Оказывается, четвёртый этаж тут делился на две части.

– А как вас зовут? — спросил мальчик, когда мы наконец вышли на свет.

– О-о, — многозначительно протянул я, — моё настоящее имя — тайна за семью печатями, но ты можешь меня называть по второму имени — Паша... дядя Паша. — После того как я узнал, что Алёша не инвалид, я с чистой душой обсыпал его мозги сахарной пудрой...

Дальше мы какое-то время шли молча. Я бы в жизни один не нашёл этот чёртов кабинет, Алёша вёл меня через какие-то неприметные проходы и сквозные кабинеты, срезая путь.... Хотя на самом деле он, по-моему, не срезал, а наоборот, увеличивал его. Мальчика просто распирала гордость, он постоянно поднимал свой смешной конопатый носик вверх и украдкой смотрел на меня, ожидая чего-то необычного. Один раз он даже так загляделся, что споткнулся о собственные ноги и растянулся на холодном линолеуме.

– Ты чего, Алёшка! — чуть не засмеялся я, протягивая мальчику руку. Я взял его за локоть — о боже! У Ксюшки, моей семилетней дочки, и то руки толще...

Он что-то ответил, но я не разобрал, от резкого наклона у меня закружилась голова, и в глазах замелькали чёрные точки. Я зажмурился.

– Дядя Паша! — со смешной заботливостью воскликнул мальчик. — Что с вами?

– А... это... — Я быстро очухался и тут же изобразил на лице загадочную таинственность. — Представляешь, Алёша, как только я до тебя дотронулся, у меня перед глазами замелькали бесконечные звёзды. Ты не простой ребёнок, — прошептал я ему на ушко, — ты особенный, Алёшка!

Малыш просто расцвёл.

– Правда? — почти шёпотом спросил он.

– Конечно, правда! — громко ответил я. — Я же волшебник, я чувствую такие вещи... — На самом деле, когда я до него дотронулся, у меня в сломанной руке опять стрельнуло, так что можно считать, я врал только на половину.

Алёшка поднялся на ноги, его немного пошатывало.

– Так чего ты шлёпнулся-то так? — вновь спросил я.

– Ноги устали, — спокойно ответил мальчик. — Мне сказали — это от почек, ну, когда усталость в ногах... но это лечится. — Я промолчал. — Дядя Паша, а у вас почему гипс на руке? — отважился спросить Алёша.

– Так это я со злым колдуном сражался, — не стал я разочаровывать малыша.

– А мне сказали, злые колдуны бывают только в сказках.

Я смерил мальчика суровым взглядом. Он тут же испуганно опустил глаза.

– Ты всё неправильно понял, говорят по-другому: «Все сказки, написанные про злых колдунов, написали сами злые колдуны, чтобы в них никто не верил».

Алёшка пришёл в тихий восторг, и дальше мы шли молча, собственно, мы уже пришли...

– Явился — не запылился! — засмеялся Мишка, пожимая мой гипс. Я виновато заулыбался.

– Здравствуйте, Михаил Васильевич.

На лице моего старого приятеля появилась суровая гримаса:

– Алёша, а ты что здесь делаешь?! Опять сбежал?

Тот попятился назад.

– Нет, он был моим проводником по вашим ужасным лабиринтам, — заступился я за мальчишку.

– А ну-ка марш в кровать, и чтобы тут же заснул! — прикрикнул на него Михаил Васильевич, впрочем, без особой злости.

Алёшка посмотрел на меня вопросительным взглядом, я многозначительно кивнул, и он, сияя от счастья, застучал ножками по пустынному коридору.

– Славный мальчишка! — улыбнулся я Михаилу.

– Да, — устало вздохнул он. Уж кто-кто, а Мишка за свою карьеру врача такого насмотрелся, что и подумать страшно.

– Надо же, почки у него заболели, — отрешённо проговорил я, — с чего вдруг?

Мишка не ответил, воткнул в розетку старый кипятильник и полез в шкафчик за заваркой.

– Посмотрел я твои снимки, — сказал он, не оборачиваясь. — Всё у тебя там нормально, сможешь ты на своей гитаре играть, как раньше играл, даже ещё лучше... подай сахарницу... справа.

– А лучше-то почему? — с улыбкой спросил я.

– Ну как? Сейчас отдохнёшь, сил наберёшься...

– А, это да — устроил себе внеочередной отпуск, жаль только, за свой счёт.

– Куда подашься-то?

Я пододвинул к себе стул и аккуратно сел на него — в больнице даже мебель всегда какая-то чахлая.

– Ну, на этой неделе кое-какие дела улажу, и на дачу к своим махну.

– А они на даче? — спросил Михаил, усаживаясь за стол напротив меня.

– Да, у Ксюшки каникулы, а Танька в декрет ушла.

– Вот даже как? — приподнял брови Мишка. — Чего же ты молчал?

– Ну вот молчал, теперь говорю. — Я отхлебнул глоток чая и обжёг себе губы. — Неужели так сложно нормальные чашки купить?! — обозлился я. — Кружки — это допотопность.

Мой друг рассмеялся:

– Кто будет, пока не узнавали?

– Неа, Танька всем этим УЗИ не доверяет — боится.

– Я, конечно, не спрашиваю, кого ты хочешь...

– Разумеется. Я же футболист.

– Горе ты футболист, — он постучал пальцем по моему гипсу. Я изобразил надутое неудовольствие...

Мы болтали ещё минут двадцать, в основном о всякой ерунде, однако у меня никак не вылетал из головы этот Алёшка, жалко мне его было — ни семьи, ни крыши над головой. Наплёл я ему про каких-то волшебников, он будет с надеждой ждать непонятно чего, а я сам сейчас пойду домой, куплю блок Пилснера и растянусь перед телеком с нахальной мордой...

– Слушай, Миш... — неуверенно произнёс я.

– Денег, что ль, взаймы хочешь? — перебил он меня. — Извини, друг...

– Да не, я наоборот... в смысле... я вот что... это... ну, мальчик, Алёша...

– Ну-ну? — глянул поверх очков Михаил.

– Я подумал, там, если деньги на лекарства какие нужны... я бы мог подсобить, в разумных пределах... вот. — Я почувствовал, как у меня покраснели щёки — странно даже.

– Лекарства? — задумчиво произнёс Мишка. — Лучше игрушки ему подарить... хотя нет, игрушки растащат, лучше сладостей каких-нибудь, хоть что-то съесть успеет, пока не постреляют.

– А как же почки? — немного удивился я, хотя в медицине-то не особо разбирался.

– Какие почки? — резковато переспросил Мишка — я аж сам ощутил себя больным, стоящим перед строгим доктором.

– Ну, он сказал, у него почки больные, - слабость в ногах и всё такое.

– А-а... — уяснив что-то для себя, покачал головой Михаил. — Вообще-то ему осталось жить месяц... два, не больше.

Я почувствовал, как в груди тяжёлым колоколом бьётся моё горячее сердце. В глазах всё поплыло — как же это так? Не бывает такого... Вот он смеётся, говорит что-то, моргает глазками...

– У него не почки, у него другое, — раздался печальный голос Михаила откуда-то с другой стороны реальности. — У Алёши прогрессирующий паралич спинного мозга.

Я еле дышал... бедный малыш, как же такое с тобой случилось?

– Что-то я о такой болезни даже не слышал, — пробормотал я заплетающимся языком.

Мишка засмеялся — нехорошо так засмеялся, как-то очень нервно, противно.

– Ты знаешь, сколько всего не слышал? Тебе, Паш, что по телевизору показали, то ты и слышал, прости за каламбур.

– Но неужели... — я постарался взять себя в руки, — неужели ничем нельзя помочь? Он ведь вон — бегает вовсю, так неужели...

Михаил покачал головой:

– Такие болезни встречаются один раз на миллион, а может и реже, никто не выделит денег на исследование — это просто невыгодно.

Я почувствовал боль в правой, сломанной руке, — кулаки сжал от злости.

– Это просто отвратительно... Он хоть сам знает?

– Нет, конечно.

Но я и так понял, что задал глупый вопрос.

– Ты сказал, Алёша, — я с трудом выговорил имя мальчика, — сбегал из больницы...

– Да не, из какой больницы? — отмахнулся Мишка. — С закрытого этажа. У нас там палаты для смертельно больных детей: рак, СПИД, и тому подобное.

– Ты про детишек говоришь как про зеков каких-то, — нахмурился я. — Камеры смертников...

– Ну, Паш, не сгущай краски... Такова жизнь — кто-то рождается сильным и здоровым, а кто-то — слабым, больным уродом... Никто из врачей не хочет работать с такими детьми, точнее, никто не может проработать с ними достаточно долго, у нас даже график дежурств есть особый, чтобы привязанности не было, — Мишка вздохнул. — Впрочем, это мало помогает... — А потом он сказал фразу, которая словно что-то перевернула в моей голове, заставила меня изменить собственное отношение к жизни... Он сказал: — Приходишь каждый раз на такое дежурство, на тебя с несбыточной надеждой глядят десятки детских глаз... и ни одного знакомого лица.

Я вспомнил, как смотрел на меня Алёша, было в его взгляде что-то особенное, что-то непонятное мне, взрослому человеку. Я вздохнул и поднялся из-за стола:

– Ладно, пойду, а то мы что-то засиделись.

– Давай, будь здоров! — Мишка пожал мне руку. — Смотри не заплутай опять.

Я кивнул, а сам подумал — а действительно, может быть, мне заплутать? Забрести случайно в тот коридор и ещё раз, на прощание, взглянуть на Алёшку... Впрочем нет — мальчик, наверное, уже спит... Я взялся за ручку двери, в глазах мелькали чёрные точки, что-то тяжёлое давило на моё сердце изнутри, даже дышать стало сложно. Я замер на секундочку. Рука как будто одеревенела, никак не решаясь повернуть кругляш дверной ручки.

– Ты что-то хочешь спросить? — заметил моё замешательство Михаил.

– Э... нет... то есть... да нет-нет-нет, — я замотал головой и толкнул дверь вперёд. Губы шептали какие-то ругательства. У меня было полное ощущение того, что утопающий протянул ко мне руку, а я вместо помощи плюнул ему в лицо... И всё-таки я сказал:

– Миш...

– Да?

– Я подумал... раз уж я сейчас без работы... ну, я мог бы взять Алёшку до конца недели... к себе... если это возможно.

Михаил не скрывал своего удивления, однако мне показалось, что он рад; это прибавило мне решимости.

– Паш, ты уверен?

– Уверен, — пробормотал я самым неуверенным голосом в жизни.

– Ну, ты даёшь! — восхищённо покачал мой друг головой. — Просто слов нет, молодец! Не ожидал!

– Да ладно, — отмахнулся я. — Чего тут особенного?

– Ну не скажи... Ладно, тогда жди в машине, я приведу мальчика.

– Что, прям сегодня? — удивился я. — А никаких административных проблем не будет?

– Паш, — Мишка снял очки и положил их в карман своего белого халата, — у этого Алёши нет ни родных, ни друзей, если он пропадёт, никто даже не заметит, его, считай, уже нет, по-любому.

Я нервно кивнул и быстро вышел из кабинета. Хотелось бежать, прыгать, лететь — я смог! Я смогу сделать это, я подарю ребёнку несколько дней нормальной жизни!...

На улице было тепло, лето как-никак, хоть уже и конец августа. Я достал из кармана пачку сигарет и закурил, меня всё ещё немного колотило, я как будто сделал глоток свежего воздуха после минутного пребывания в мутной грязной воде. Всё казалось каким-то нечётким, словно во сне. Никогда со мной такого не было...

Я сел в машину, покрутил радио, потом выключил — всё равно одна хренота. И тут вдруг на меня навалилась суровая реальность. Что-то я не то делаю, что-то не то... Наверное, я просто ненормальный — взять к себе домой чужого ребёнка, которого я впервые увидел полчаса назад. Мои мысли потянулись к ключу зажигания — уехать, уехать побыстрей! А как же Мишка?... А! Отмажусь, какая разница?... Но на меня вновь посмотрела совесть — глазами Алёшки. Я с тяжёлым вздохом откинулся на спинку сидения...

Мишка пришёл даже быстрее, чем я ожидал, — он тащил с собой инвалидное кресло... Этого ещё не хватало... За ним с плюшевым зайчиком под мышкой семенил сияющий от счастья Алёшка. Я открыл заднюю дверь.

– Залезай.

– Открой багажник, — попросил Мишка.

Я вышел из машины. Слава богу, кресло было складным и легко поместилось в багажнике моей старенькой «Ауди».

– Вот, возьми, — шепнул Мишка, протягивая мне коробочку с ампулами. — Это морфин — так, на всякий случай.

– Да брось ты! — отодвинул я его руки. — Я же всего на несколько дней... Да и уколы я делать не умею.

– Возьми-возьми... Да, и ещё, если что, не звони в скорую — сразу мне на мобильник.

Я понимающе кивнул... Хороший он человек, Мишка, сердобольный...

Остаток дня прошёл как в тумане. Помню только, как Алёшка перелезал из стороны в сторону, с восторгом наблюдая за проносящимися рядом горящими витринами супермаркетов и ресторанов. Я наблюдал за ним через зеркало заднего видения — мальчик казался таким счастливым, что мне даже пришла в голову одна интересная мысль — если эта его болезнь встречается раз на миллион, то кто же достоверно знает, что она настолько смертельная? Может быть, есть шанс у Алёшки, ведь всегда есть шанс, так?

День 2

Проснулся я с устойчивым чувством отвращения к жизни. Вчерашний день казался страшным сном, который не собирался заканчиваться... Совсем крыша поехала! Притащить домой ребёнка-инвалида из детдома — как это ещё назвать? Проявил милосердие — молодец, если кто пальцем у виска повертит — останется только руками развести.

Я спустил ноги на пол. Затёкшая правая рука стукнулась гипсом о край кровати, я тихо выругался... Хорошо хоть в локте двигается нормально, а то с перевязью ходить пришлось бы... Я оделся, и, кое-как умывшись, заглянул в комнату дочери, где я вчера уложил спать Алёшу. Мальчик лежал неподвижно, но с открытыми глазами, на его лицо через занавески падал солнечный свет, и казалось, будто кожа светиться изнутри.

– Доброе утро, дядя Паша, — обрадовался малыш.

– Доброе утро, — пробормотал я, — через пятнадцать минут будем завтракать.

После светлой комнаты глаза какое-то время привыкали к темноте коридора, и я чуть не навернулся, споткнувшись о собственные башмаки. Чувство беспричинной ярости окутало меня с ног до головы. Тихо матерясь, я разбил на сковородку три яйца для Алёши, а сам достал из заначки полупустую бутылку смирновки.

Мальчик появился в самый ответственный момент, когда я уже приготовился опрокинуть рюмку себе в горло.

– Что вы делаете? — с любопытством спросил он.

– Хочу напиться, — огрызнулся я.

– Почему?

– Почему?... Потому что мне больно.

– А почему вам больно? — его вопросы были такими естественными, что мне приходилось думать, прежде чем на них отвечать.

– Потому что злой колдун наложил на меня чары, — быстро проговорил я и с чистой душой опрокинул рюмку в рот.

– И что, — поинтересовался малыш, — это помогает?

Я посмотрел на него исподлобья — его светлые рыжеватые волосы были так смешно растрёпаны, что я чуть не улыбнулся, однако тут же вспомнил о параличе спинного мозга и, выдув вторую рюмку, просипел:

– Да нет, не очень...

Что-то водка на меня, как назло, почти не подействовала — голова немного закружилась и всё. Я соскрёб в тарелку яичницу и налил Алёше молока. Мальчик тут же «скрылся» за высоким стаканом, на его губах появились белые усики... Господи, неужели в детских домах их и молоком не поят?... Он посмотрел на меня, я отвёл взгляд... Надо сказать, прям сейчас... Вот так — Алексей, произошла ошибка... нет, не так, хотя...

– Алё..ша... Нравится яичница?

Мальчик, не отрываясь от почти допитого молока, энергично закивал...

– Никогда не ел такой вкусной... Она волшебная?

Я горько усмехнулся:

– Ну, если я волшебник, то и яичница у меня волшебная, так ведь?

– Так, — одобрительно кивнул Алёша.

– Ты не спеши, ешь спокойно, никто у тебя тут ничего не отнимет. — Я поднялся из-за стола. — Алёш, мне сейчас надо уйти по делам, ты пока поиграй, правда, у меня только куклы в основном, ну, почитать можешь... умеешь читать-то?

– Конечно, — ответил он, и меня поразило — в голосе мальчика не было и нотки гордости или удивления — просто констатация факта.

– Если будет звонить телефон — трубку не снимай... это может быть злой колдун, — я заметил, как он вздрогнул. — И дверь никому не отпирай, лады?

– Лады, — ответил мальчик.

– Ты, главное, ничего не бойся.

Он кивнул, смешно так кивнул, а мне опять стало плохо...

Я съездил в несколько мест, сделал кое-какие дела по работе, продлил страховку на автомобиль, хотел ещё техосмотр пройти, но решил перенести это «неприятное мероприятие» на другой день, сейчас же я спешил домой, немного страшновато было за Алёшку — мало ли что может случиться? Он, конечно, уже не такой уж и маленький, но всё же... Я достал из кармана мобильник и набрал свой городской номер, в трубке раздались протяжные гудки... умница!... Только теперь на душе стало ещё беспокойней. А в одно место я ещё должен был заехать во что бы то ни стало — в магазин одежды.

В августе быстро темнеет, солнце уже покрасило небо в нежно-оранжевый цвет, когда я вошёл в ближайший супермаркет. Вообще-то это был не супермаркет, а, скажем так, супер-пупер маркет. Тут было всё, начиная от памперсов и заканчивая спортивными автомобилями, вокруг которых крутились разинувшие рты мальчишки, ждущие своих родителей. Я зашёл в отдел детской одежды — ряды пёстрых вещей уходили в бесконечность зеркал на дальней стенке. Я почувствовал себя неловко — среди покупателей я был единственным мужчиной. Я быстро уцепился за стенд со спортивным обмундированием, примеряя на кулаке хоккейный шлем, однако до зимы было ещё далековато... пришлось всё-таки перейти к летней одежде...

– Мужчина, вам что-нибудь подсказать? — голос девушки из персонала заставил меня вздрогнуть.

Я затряс головой, как последний псих, но потом опомнился и с натянутой улыбкой проговорил:

– Э... да. Понимаете, жена уехала к тёще, а я... э... я со стиральной машиной запутался... вот. — Я почувствовал, как мои уши заливаются краской.

Девушка понимающе улыбнулась:

– Мальчик, девочка? Сколько лет?...

Теперь я понял, почему Танька так любила шастать по магазинам — как-то это завлекает, любая новая вещь кажется такой красивой. Я набрал целых два битком набитых пакета с детской одеждой, и даже заодно новый мяч себе купил — настоящий FIFA, Здорово!...

Когда вернулся домой, Алёшка сразу выбежал навстречу.

– Мне колдун звонил! — встревожено прокричал он.

Я расплылся в улыбке:

– Не бойся, Алёш, это я звонил, проверял твою бдительность...

Мальчик захлопал глазами.

– ...Молодец, правильно делал, что не снимал трубку, за это я приготовил тебе кое-какие подарки, — я протянул ему пахнущие свежим целлофаном большие красные пакеты. Золотистый футбольный мячик лежал на самом верху.

– Это всё мне? — поражённо пролепетал Алёша.

Я кивнул.

– Ура! — закричал изо всех сил малыш и, ухватив каждой рукой по пакету, в припрыжку побежал в «свою» комнату. — Ура! — он выбежал обратно и молча бросился ко мне обниматься, я еле успел присесть на корточки, чтобы подхватить его под мышки. Мы оба весело засмеялись.

– Ну-ка, примерь обновы! — сказал я, опустив мальчика на пол. Через пять минут Алёшка нацепил на себя две футболки, рубашку, штаны, шорты, бейсболку и крутые чёрные очки... в общем, выглядел как в модном журнале, где всякие умники, называющие себя «кутюрье», демонстрируют свои новые коллекции одежды.

Мальчик был счастлив, а я подумал, что не должны дети так радоваться новой одежде, неправильно это... А потом подумал, что в этом мире вообще всё неправильно, и когда я уложил Алёшку спать, всю ночь придумывал, как мне завтра отправить его обратно в больницу.

День 3

На этот раз я проснулся раньше Алёшки, почитал вчерашнюю газету — хоть немного вспомнил про обычную жизнь, а точнее, про её обратную сторону. В газетах пишут то, что интересно людям, а им интересно убивать друг друга... Странно — сейчас мне показались все эти статьи про заказные убийства каким-то балаганным представлением, словно позировали перед камерами все эти «качки» в масках и камуфляже, тыкая бутафорские АК в спину своих коллег из Тбилиси...

Часы пробили десять. Я заглянул в комнату к Алёше — мальчик ещё спал. Он накрылся одеялом с головой — только конопатый носик торчал наружу, тихо посапывая...

«Ну какая, на хрен, больница?!» — разозлился я сам на себя, однако часть этой злости перекинулась и на Алёшку. Когда он проснулся, я заставил его почистить зубы и причесаться.

— Давай посмотрим телек? — предложил я после завтрака. — У меня есть кое-какие мультики. — Мне казалось, что раз уж я взял к себе мальчика, то должен чем-то его развлекать.

– А «Том и Джерри» есть? — осторожно спросил Алёша. — Мы смотрели в детдоме...

– Есть... и даже лучше есть!

– Лучше? — впервые засомневался в моих словах Алёшка.

– Ну, как сказать... Мультики они ведь тоже бывают обыкновенные и особенные. — Я картинно взял с полки красивую коробочку DVD «Ледниковый период». Новенький диск заиграл всеми цветами радуги, подтверждая мою репутацию «великого мага».

Мальчик заворожённо застыл перед экраном, и, что самое интересное, — большинство детей, по крайней мере моя дочь, с капризным нытьём требовали бы именно «Том и Джерри», а Алёшке понравился «Ледниковый период»... Как он смотрел... Все бы так смотрели! Он смеялся на каждую шутку — всё понимал, весь юмор; вздрагивал, когда героям грозила опасность, задерживал дыхание в самых ответственных моментах, а в конце он чуть не заплакал, но, к счастью, мультфильмы всегда кончаются хорошо...

Потом, чуть попозже, я всё-таки включил ему этого «Тома и Джерри», в итоге сам начал смеяться так, что живот прихватило. А когда кассета закончилась, Алёшка спросил:

– А Тому, ему больно?

– Нет, — помотал я головой, — он же ненастоящий.

– А я иногда тоже ничего не чувствую, я что, тоже ненастоящий?

Мне как-то дурно прям сделалось.

– Алёшка, — со всей серьёзностью сказал я, — ты самый настоящий из всех, кого я знаю!

– Правда? — переспросил мальчик.

Я прикрыл глаза:

– Правда...

Только лучше бы ты был не настоящим...

После обеда я решил вздремнуть пару часиков. Алёшка вёл себя так тихо, что я проспал все три. Когда проснулся, солнце уже клонилось к закату. Мальчик сидел на полу в своей комнате, вокруг него была выстроена крепость из всевозможных предметов, начиная от мяча и заканчивая его новенькими кроссовками. Всё было сделано так здорово, что я даже позавидовал — у меня в детстве так никогда не получалось.

– А чего ты не взял кубики из шкафа? — спросил я, наблюдая за тем, как Алёшка с ювелирной точностью ставит своего плюшевого зайчика сверху на мяч.

Любой воспитанный ребёнок ответил бы на этот вопрос так: «Они же не мои, нельзя брать без спросу». Другие бы ответили, что просто не заметили или не догадались. А Алёша ответил:

– Потому что это мой замок, а если бы я взял чужие кубики — замок был бы чужим.

– А зачем тебе замок? — спросил я.

Он ничего не ответил, только насупился как-то, застеснялся.

– ...Тебе замок не нужен, потому что у тебя теперь есть друг.

– Друг? — спросил мальчик с такой интонацией, как будто впервые услышал это слово.

– Да, Алёшка, я твой друг.

– И ты меня не бросишь?! — чуть ли не закричал малыш, и мне показалось, что у него на глазах появились слёзы.

– Если ты в этом сомневаешься, может и брошу, — проворчал я.

Алёшка заплакал... Мне тоже захотелось плакать, только я не мог себе этого позволить — не положено по возрасту.

Остаток дня мы почти не разговаривали. Алёша ходил за мной по пятам, он не отводил от меня взгляд, но я с «умным видом» пялился в раскрытую на первой попавшейся странице книгу и пытался разозлить себя, чтобы легче было расстаться с ним завтра.

День 4

Заснул я быстро и крепко, только вот всю ночь снились мне всякие гадости — сначала перед глазами какие-то ящерицы бегали, а потом приснилось, будто я превратился в дерево, растущее у подножья скалы, и солнце никак не может дотянуться до моих заледеневших веточек...

Когда я проснулся, то почувствовал рядом едва слышное детское дыхание. Алёша стоял неподвижно, как статуя, не отводя от меня взгляда и как будто даже не моргая. Он поймал меня... опять поймал. Моё сердце растаяло в его хрустальных слезинках и заколотилось, затрепыхалось с удвоенной интенсивностью.

– Давно стоишь? — чуть сурово произнёс я.

– Нет, — откровенно соврал он, краснея как помидор.

– Нет?! — ещё строже проговорил я.

– ...Давно, — всхлипнул мальчик. — Дядя Паша, вы меня простите?! — чуть не разревелся он.

– Алёш, конечно, прощу, — я протянул к нему руку, чтобы взъерошить волосы, но совершенно неожиданно у мальчика вдруг подкосились ноги, и он рухнул на пол, больно стукнувшись о паркет. Я вскочил с кровати: — Алёшка! Что с тобой!?

Мальчик морщился от боли и держался за собственные ноги.

– Больно, — только и выговорил он.

Я посмотрел внимательней. Его ноги были напряжены изо всех сил, мышцы дрожали мелкой дрожью... Ах вот оно что! А я уж испугался. Сколько же он тут стоял, что у него ноги свело?

– Ты растирай, растирай мышцы! — сам я боялся до него дотрагиваться — ещё, не дай бог, хуже сделаю...

Алёша стал тереть ладонями собственные икры, и вскоре гримаса боли сошла с его лица (правда, скорее всего, судороги прошли сами собой).

– Ну вот видишь! — обрадовался я. — Ты сам победил свою боль!

Мальчик смотрел то на меня, то на ноги, которые он всё ещё тёр по инерции. Казалось, он не может поверить в происходящее... Но это было неудивительно — почти всю жизнь он провёл в больнице, где при малейшем недуге сразу зовут врача. Никто не будет бинтовать себе порезанный палец самостоятельно, если рядом какая-нибудь процедурная или перевязочная. Не приспособлены такие дети к жизни, это тебе не мальчики-бомжики, которых последнее время развелось неприлично много (неприлично для страны, конечно).

Я посмотрел на Алёшу печальным, полным сочувствия взглядом... Что может такой человечек без поддержки других? Неужели ему, чтобы выжить в этом уродливом мире, надо самому стать уродом?

Я в один миг возненавидел лютой ненавистью всех людей, считающих детей-инвалидов паразитами и утверждающих, что от таких надо избавляться, проявляя гуманизм по отношению к ним же самим... Чёрт, а я ведь и сам так когда-то думал...

– Не сиди на полу, простудишься, — сказал я Алёше, как обычно говорил дочке. Он тут же поднялся на ноги.

– Я знаю, почему у меня заболели ноги, — прошептал он мне на ушко виноватым голосом.

– И почему же?

– Потому что я соврал. А волшебникам, им нельзя врать, они ведь всё понимают.

– Я рад, что ты такой понятливый, только, пожалуйста, не стой больше подолгу босиком на холодном паркете.

Алёшка кивнул.

– Ладно, иди одевайся, умывайся, что там ещё?

Мальчик понимающе заулыбался и побежал в «свою» комнату...

После завтрака я показал ему свою коллекцию значков, которую так любила рассматривать Ксюшка, правда, ей я не говорил, что этими значками меня награждали короли за то, что я освобождал их королевства от драконов. Мальчик так увлёкся, что мне показалось, как он буквально видит в каждом значке сверкание молний и струи рыжего огня, рвущегося из разверстых пастей крылатых тварей.

– Дядя Паша, а расскажите мне про магию? — внезапно попросил Алёша.

Я чуть было не ляпнул, что ничего о ней не знаю. Но разочаровывать мне его не хотелось.

– Ну, — протянул я, — магия окутана ужасной тайной, про неё нельзя так открыто говорить, а иначе это уже и не магия.

Алёша непонимающе захлопал глазами.

– Ну подумай, волшебники всё время что-то записывают в своих толстых тяжёлых книгах, но ты когда-нибудь видел, чтобы они говорили о магии?

– Нет, — отстранённо проговорил мальчик. — Я вообще волшебников не видел... кроме вас.

Я удивился:

– И на картинках даже не видел?

– Не-а.

– Так откуда ты вообще про них узнал?

Алёша пожал плечами:

– У нас в больнице был один мальчик — он умел угадывать, какую карту ты вытащил из колоды, и все говорили, что это волшебство.

– Карту?! — хмыкнул я, словно сам и вправду был великим магом. — Карту — это ерунда, вот угадать чужие мысли — это волшебство.

– А вы можете?...

– Конечно, могу, дурачок, только на это нужно немного времени, дай сосредоточиться, — я приложил ладони к вискам и, сдвинув брови, уставился в потолок. Алёшка глаз не отрывал от меня. Я плавно переместил взгляд на керамического петуха, стоявшего у нас на шкафу... нет — не интересно... поехал дальше... Вот, то, что нужно, — толстая книга с глянцевой обложкой, маленькое золотое колечко сверкает на чёрном переплёте — так выделяется на полке! То, что нужно.

– Ты думаешь о волшебной книге! — резко выкрикнул я, словно на меня снизошло великое озарение.

– Угадали! — вытаращил глаза Алёшка.

На самом деле, если бы я не угадал, то сказал бы, что он, Алёша, — особенный, и его мысли не может прочитать даже самый великий волшебник.

Я взял с полки тяжёлый трёхтомник «Властелина Колец» и словно почувствовал, как по моим рукам растеклось приятное магическое тепло.

– Хотя даже не знаю, — поджал я губы наигранно, — можно ли тебе давать такое сокровище?

Алёшка чуть не плюхнулся на пятую точку от бессилия, но тут же воспрял, когда я с улыбкой протянул ему заветную книжку...

Он читал и читал, не отрывая глаз, я чуть ли не впервые смотрел на него, так сказать, со стороны, не встречаясь с его ответным взглядом. Вроде маленький ещё, а в момент чтения лицо у Алёшки было таким умненьким, что я аж загляделся. Сразу, на контрасте, вспомнились ранее упомянутые мальчики-бомжики...

Главное, Алёшке нравилось — я видел это по выражению его сосредоточенного лица, на котором то вспыхивала живая улыбка, то появлялась тревога, то он закусывал нижнюю губу от нетерпения... Как же нравится ему жизнь, невольно подумал я... Как же он эмоционален, как чувствует энергию и настроение этого мира! Неужели чтобы научиться любить, человек должен пройти через ад?... Нет, наверное нет... В какой бы ситуации мы не оказались — кто-то сразу сломается, кто-то пойдёт по головам других, а кто-то останется самим собой... Алёша смог, смог сохранить в себе добро и свет...

Но судьба решила по-другому.

Он отложил книгу только к ужину, да и то мне пришлось прикрикнуть — одними бутербродами сыт не будешь. Пока ели, Алёшка закидал меня кучей вопросов, причём, что удивительно, не такими как «чем дело закончится?», а очень глубокими, сложными. Мне не сразу удавалось на них ответить, если вообще удавалось. Например, мальчик спросил: «Почему эльфы не возвращаются домой из-за моря, и если там так хорошо, почему тогда кто-то остаётся здесь?» Я долго думал и наконец ответил:

– Люди не всегда делают то, что им нравится.

– Но это же не люди — эльфы! — тут же исправил меня Алёшка — он действительно верил в эльфов и потому даже не задумывался, что они всего лишь отражение людей.

– Эльфы — они как люди, — задумчиво ответил я. — Только лучше намного.

Алёшка сделал паузу, прожёвывая очередную пельмешку.

– Значит если себя хорошо вести, можно стать эльфом?

– Не выдумывай, — чуть не прикрикнул я. Сам виноват — заморочил ему голову какой-то фигнёй.

– Нельзя? — разочарованно переспросил Алёша.

– Можно стать эльфом внутри, — я улыбнулся, — между прочим, по переписи населения у нас в стране обнаружились эльфы и хоббиты.

Алёшка удовлетворённо улыбнулся (хотя про перепись — это я загнул) и принялся уплетать пельмени за обе щёки... А я задумался, погрузившись в атмосферу Средиземья, странно — читал-то он, а не я...

Перед сном я заглянул в его комнату. Из-под одеяла струился тёплый свет фонарика. Я захотел было пожурить мальчика, но потом подумал, что другого такого случая у Алёши не будет, а ведь это так здорово — читать под одеялом с фонариком...

Впервые я лёг спать без желания отправить Алёшу назад в больницу. Однако мне больнее стало думать о его ужасной болезни. Я всё гадал: может, Мишка что-то перепутал, или перепутали лечащие врачи, ведь у нас в стране чего только не бывает — человек съел что-то не то, а ему сразу аппендицит бросаются удалять...

Жаль, что у Алёши не аппендицит.

День 5

Ночью меня разбудил какой-то странный звук, как будто мыши за стеной попискивали. Спросонья я сразу и не понял, что к чему, а потом догадался — Алёшка... Я выскочил из комнаты и побежал к нему. Мальчик сидел на кровати и заливался горькими слезами — он так жалостливо поскуливал, что у меня чуть сердце не остановилось.

– Что такое?! — выпалил я.

– Гэндальфа убили, — захлёбываясь слезами, выдавил малыш.

– О господи! Алёш, ты меня так не пугай, — я сел рядом с ним и аккуратно положил руку на хрупкое плечико. — Гэндальф — он ведь волшебник, а волшебников не так уж легко убить.

Алёшка замахал ресницами. В лунном свете, падающем из окна, его удивительные глаза сами будто превратились в маленькие луны.

– Жив твой Гэндальф, — окончательно успокоил я мальчика. — Спи спокойно, через несколько глав он снова появится и станет ещё сильней, чем прежде.

Трясущаяся Алёшина рука потянулась к заветной книге, но я взял её первым.

– Нет уж, друг мой, я и так позволил тебе слишком много, продолжишь завтра, а теперь спать, — я уложил Алёшу в кровать и заботливо накрыл одеялом...

Я думал, что уже с утра пораньше Алёшка примчится за книгой, но я забыл, что он всё-таки был ребёнком и потому продрых аж до двенадцати. Но когда проснулся-таки, сразу бросился к «Властелину Колец»...

Я попытался заняться своими делами, но как-то не очень получилось. В конце концов, почитать газету или разгадать кроссворд я ещё успею, а вот Алёша гостит у меня последний день, завтра я должен ехать к своей семье...

А как же книга?! Он же не успеет дочитать... Я чуть не рассмеялся — ну и болван!... Надо бы в книжный сходить, ещё подарочков купить... хотя почему в книжный? В магазин игрушек!.. Я поймал себя на мысли, что не очень-то знаю, чем увлекается Алёша и что ему будет интересно. Потом подумал, что ему интересно абсолютно всё.

– Алёшка! — бодро окликнул я мальчика. Он выбежал из своей комнаты — оторвался-таки от книги. — Я сейчас отойду на пару часиков, продуктов надо подкупить.

– А можно мне с вами? — сморщил носик малыш.

– Э... нет, — растерялся я. — Давай в другой раз, сейчас не надо.

Мальчик, понурив голову, вернулся в свою комнату... Сколько он уже не был на улице — не гулял по парку, как все нормальные дети, не качался на качелях и не крутился на каруселях? Не ел мороженое и сладкую вату?... Я почувствовал слабость в ногах... жизнь — дерьмо! Я поеду к своей дочери, а Алёшка отправится в вонючие обшарпанные «камеры смертников»... Я чуть не застонал...

Купив несколько книг, я отправился в «детский мир». Куклы Барби выстроились в стройные ряды, привычно протягивая ко мне свои тонкие ручки. Я даже как будто ощутил, что Ксюша дёргает меня за штанину, пытаясь привлечь внимание. Последние пять лет в детском мире я знал только этот стенд, а... ну и, конечно, — стенд плюшевых игрушек, хотя дочка не очень их любила, но зато жена души не чаяла во всех этих лупоглазых бульдогах, толстых жирафах и розовых слонах. Хорошо, что у неё хватало ума только смотреть, а не покупать.

В этот раз мне открылся целый мир удивительных мальчишеских игрушек. Чего тут только не было: целый арсенал оружия от брелоков-пистолетиков до гранатомёта реальных размеров; гоночные машины; электромобили; роботы-трансформеры сборные-разборные; всякие наборы шерифов, скаутов, плотников, рыбаков и кого только ни пожелаешь; огромные надувные молотки и дубинки; мячи, ракетки, сетки, воланчики; склеивающиеся модели парусников и катамаранов — эти бы Алёшке точно понравились... Но я купил ему другое — на одном стенде я наткнулся на костюм маленького волшебника, вкоторый входили красивая шёлковая мантия, расшитая золотистыми узорами, остроконечная шляпа с широкими полями, толстая книга, сделанная будто бы из драконьей кожи, перо и небольшой витиеватый посох, на котором красовались перламутровые руны...

Алёшка был в восторге... и я был в восторге. Мальчик сразу облачился в мантию и нацепил на голову шляпу, жаль, она была ему немного великовата и постоянно сползала на глаза. Открыв книгу, он немного растерялся — она была пустая, то есть с чистыми страницами.

– Ты сам должен заполнить эту книгу, — объяснил я.

– Чем? — не понял Алёша.

– Чем хочешь, главное, что это будет твоё... в простой книге уже всё написано, ты ничего не можешь изменить, а тут — ты сам себе хозяин — пиши, что хочешь! Дай волю фантазии.

– Вот здорово! — оправдал мои ожидания мальчик. — А откуда вы всё это взяли?

– Купил в волшебной лавке, — чуть суховато ответил я, в очередной раз почувствовав угрызения совести...

Почти весь остаток дня я провёл на кухне, борясь с искушением добить последние остатки спиртного, однако мне всё-таки удалось перебороть себя, и я мысленно перенёс мероприятие на другой день... Вот отправлю Алёшку назад и тогда-то так напьюсь, что имя собственное забуду...

Уже почти стемнело, а бабульки под окном всё никак не расходились. Я уже всё стекло лбом протёр, пытаясь разглядеть лавочки возле подъезда — всё-таки надо вывести человека в последний раз на улицу, кто его знает, может, в больнице Алёшу выпускать не будут... А вообще, я ведь его навещать смогу! Так что в обиду мальчика не дам!... Эта мысль заметно улучшила моё настроение, и бабки очень вовремя потянулись домой. Я, как герой, зашёл к Алёшке и предложил прогуляться полчасика перед сном... Мальчик был в восторге!

В парк я идти побоялся, всё-таки темно уже было, а в пятницу вечером там одна пьянь. Поэтому мы пошли к набережной, там вечером бывает очень красиво, когда десятки огней пересекаются в разноцветном калейдоскопе речного отражения. Тут было довольно людно — собачники как по команде вывели своих питомцев на вечернюю прогулку, те радостно прыгали, махали хвостами и вились вокруг хозяев, запутывая поводки... А я, можно сказать, выгуливал Алёшу как собачку — завтра он возвращается в больницу, а там какие прогулки? Я готов был схватить какой-нибудь дрын и отлупить мерзких псов, а заодно и их хозяев, за то, что они завели себе безмозглых питомцев, когда без родителей пропадают сотни детей-сирот...

Чего только не придумаешь в припадке отчаяния.

С лица мальчика не сходила блаженная улыбка — казалось, он просто купается в магическом свете оранжевых фонарей, окрасивших вьющуюся аллею, словно шею исполинского жирафа. А на моём лице повисла унылая гримаса безнадёжности... Не хочу я отдавать Алёшку так скоро, хотя бы ещё денёк пусть у меня погостит!

– Не устал ещё? — спросил я у мальчика.

– Нет, — ответил он с интонацией, означавшей скорее «да», ну или как минимум сомнение.

– Ладно, ещё пять минут.

Мы пошли дальше. Неторопливо так шли, куда спешить-то? Почти не разговаривали — в такие вечера неохота разговаривать, хочется спокойно порассуждать о жизни, подумать... жаль, что думалось мне лишь об одном...

Когда вернулись домой, я сразу отправил Алёшу спать. Не в силах я больше был смотреть на это сияющее создание, зная, что завтра расстанусь с ним... расстанусь навсегда.

Я почувствовал, как внутри у меня всё леденеет — ведь не смогу я уже его навещать, не смогу заставить себя смотреть на то, как Алёша будет умирать... да что там — не смогу я ему в глаза смотреть, после того как отправлю обратно. Я же дал обещание, разве он плохо себя вёл? Да это самый послушный и добродушный ребёнок в мире... «Послушай, Алёш, мне надо картошку на даче копать, так что тебя я отправляю назад — в камеру смертников»...

Я сжал мобильник вспотевшими холодными пальцами...

Вначале позвонил Мишке, но он был «временно недоступен», потом набрал номер жены:

– Алё, Тань, привет.

– Паш, ну где ты там? Чего не звонишь? — Голос у жены был не самый дружелюбный.

– А ты чего не звонишь? — улыбнулся я в трубку.

– Из области дороже на пять центов, ты же знаешь... Ладно, во сколько тебя завтра встречать?

– Ни во сколько, — виновато пробубнил я. — Тань, у меня машина сломалась.

– Замечательно! — возмутилась жена. — Ну, приезжай на автобусе, я сейчас тебе расписание скажу...

– Ну-у, понимаешь, она не совсем сломалась.

– Угнали, что ль?

– Да не, кому такая развалюха нужна, не угнали — тюкнули меня в задок — грузовик на светофоре тормознул поздновато.

В трубке немного помолчали.

– Тюкнули — это в кашу? — удручённо спросила жена.

– Да не, ты что! — нервно засмеялся я. — Ерунда там, кузов даже не помяли, только бампер сменить придётся... но я с водителем грузовика поладил — хороший мужик оказался, сказал, если я не буду заявление писать — они мне всё отремонтируют на базе... просто он выпивши был, ну, ты понимаешь?

– Понимаю, — буркнула Танька. — И когда тебя ждать?!

– Не знаю, когда сделаю, тогда приеду... рука ещё чего-то разболелась, надо бы в больничку сходить на повторный рентген.

– Ладно, — сдалась жена. — Но чтоб к следующим выходным был, или я тебя навсегда в больницу отправлю.

– Всё, давай, целую... Ксюшке привет, пока! — Я выключил мобильник.

Мда, что-то я совсем заврался — ерунда какая-то... бред. Почему не сказать правду, Татьяна бы поняла... Я отвалился на спинку кресла и потёр лицо руками... Не всё так просто. Во-первых, она бы мне не поверила, во-вторых, ни хрена бы она не поняла, а в-третьих, объявила бы меня сумасшедшим, что, по-моему, вполне соответствует действительности...

И всё-таки я молодец — подарил Алёшке ещё несколько дней жизни!

День 6

На следующий день я проснулся очень рано — забыл вечером задёрнуть занавески, и утреннее солнце шпарило мне прямо в глаза. Даже отвернувшись, при таком ярком свете заснуть было уже невозможно, поэтому я просто нежился под одеялом, как в лучшие выходные дни. Прохладный ветерок доносил с улицы тихий щебет птиц, где-то далеко-далеко, словно из другого мира, слышалось громыхание строительной техники. А потом мне показалось, что по паркету тихо шлёпают чьи-то босые ножки, я приоткрыл глаза — так оно и было. Алёшка с осторожной улыбкой крался к заветной книге, которая терпеливо ждала его на краю письменного столика возле моей кровати. Волосы мальчика были взъерошены, большие голубые глаза с лёгкой опаской глядели то на меня, то на «Властелина Колец»... Он подошёл совсем близко и уже потянулся к книге, как я резко вскочил и, крепко схватив Алёшку за руку, принялся щекотать малыша. Меры я не знал — до полусмерти защекотал. Мальчик, заливаясь звонким смехом, опустился на пол и свернулся калачиком, но так он только подставил мне свои тоненькие рёбрышки...

Так весело мне не было, наверное, со дня, когда я учил дочку плавать.

– Успеешь ещё свою книжку прочитать! — наконец отпустил я мальчика. Он застыл в беззвучном хохоте. — А сейчас умываться, завтракать и гулять в парк!

– В парк?! На аттракционы?! — голосок у него смешной такой был — как птичка щебетал Алёшка.

– На аттракционы, — с улыбкой кивнул я и последний раз легонько ткнул пальцем в бок мальчика, малыш покатился по полу... Я был в восторге!

Наконец-то пригодилась новая одежда, которую Алёшка после первой примерки так ещё ни разу и не надевал... Мы зашли в лифт, и я попросил Алёшу нажать на кнопку первого этажа — я знаю, дети такие вещи любят. Хорошо, что в лифт никто не подсел. В подъезде тоже, к счастью, никого не было, но бабульки под окном уже заняли свои места, я видел их через окно перед тем, как мы вышли из квартиры.

– Алёш, давай ты первый, не хочу, чтобы нас видели вместе.

– Почему? — настороженно спросил мальчик.

Захотел я параллель между бабками и назгулами провести, но потом подумал — это уж слишком: сказки сказками, а запугивать мальчика не хочется.

– Ну, там такие противные бабуськи на лавке, как привяжутся, так не отвяжутся.

Мальчик пожал плечами и вприпрыжку побежал на улицу. Я вышел за ним секунд через двадцать...

Ой, ну Алёша, не таращи на меня так глаза!

Я поздоровался, чтобы отвлечь внимание, но на меня и внимания толком не обратили.

– Что за мальчонка-то? — в полный голос спросила одна бабка у другой.

– Да к Максимке, наверное, опять шпана ходит, все лифты уже изрисовали своими этими... как енто? Мартекрами.

«Нет», — мечтательно подумал я, — «это не к Максимке, это мой Алёшка!»... Я мотнул головой, показывая мальчику, чтобы он свернул за угол дома...

Мы шли в парк. Погода была отличная, и целые толпы людей тянулись к главному входу мимо лотков с мороженым и попкорном. Я купил Алёшке сахарного петушка на палочке, правда, мальчик его уронил на асфальт, когда скакал по нарисованным цветными мелками «классикам». И мороженое он до конца не доел — скормил какой-то дворняжке, виляющей облезлым хвостом, — ну не ангел ли?!

Я чувствовал, как поднимается моё настроение — несмотря на то, что дурные мысли постоянно лезли в голову, я не в силах был унывать, когда Алёшка рядом со мной просто сиял от счастья. Моё душевное состояние как будто напрямую зависело от того, насколько хорошо или плохо мальчику. Все проблемы ушли на второй план, я радовался жизни, радовался разноцветным надувным шарам, улыбкам продавцов, задорному смеху ребятни, солнцу, деревьям — всему, и особенно Алёшке. Я обратил внимание, как удачно подобрал ему одежду: жёлтая футболка с оранжевым солнышком, под цвет волос; синяя рубашка под цвет глаз; красные шортики, такая же красная бейсболка — не знаю под цвет чего, но очень ему шла; и сияющие белизной кроссовки, под цвет... души, наверное. Самым нарядным был мой Алёшка!

Я засмеялся. Мальчик, вместе с другими детьми, шёл по краю фонтана, балансируя, как канатоходец, — какой неподдельный детский испуг и одновременно восторг были в его глазах! По-моему, он самый удивительный ребёнок на свете!... Мои глаза увлажнились, и душа заслезилась — не от горя, а от радости, от переизбытка чувств. Какое же это счастье — дарить радость другому!...

Потом мы катались на каруселях. Ксюшку-то ещё не пускали на взрослые аттракционы, а вот с Алёшей мы прокатились на самых страшных... Ой, как он кричал! Да что там, я сам кричал — такой стрём! Только вот комната страха меня смешила, а не пугала. Алёша спросил — почему я хохотал, когда вылезали страшилища? (Он вообще сегодня говорил без устали — как воробушек щебетал, в основном ерунду всякую, конечно.) Я ответил, что волшебники не боятся чудовищ.

– А чего они боятся? — не унимался мальчик.

Я задумался. Мы не спеша шли по тенистой парковой аллее и поглощали очередные порции сахарной ваты.

– Боятся потерять свою магическую силу, боятся, что у них не получится волшебство... Ведь магия не поддаётся объяснению.

Алёша улыбнулся:

– Но ведь ты её не потеряешь?

– Нет, — честно ответил я. Терять-то нечего...

Потом мы с Алёшкой сфотографировались на поляроид. Его усадили на пони, а я встал рядом. Хорошая фотография получилась — Алёша держался левой рукой за мою шею, и я в кои-то веки улыбался, а то обычно каким-то бирюком на фото выхожу. И он, конечно, улыбался... И мне казалось, что он самый красивый ребёнок на свете...

Я положил фотографию в левый карман, от неё словно бы расходилось приятное солнечное тепло, согревающее моё замёрзшее за многие годы сердце...

Гуляли ещё долго, и когда наконец вернулись домой и я укладывал Алёшку спать, он шепнул:

– Это самый лучшей день в моей жизни. — А потом добавил: — Дядя Паша, ты ведь меня не бросишь?

– Не брошу, — улыбнулся я в ответ... Искренне улыбнулся, это был лучший день и в моей жизни тоже... Сложно понять, почему, — но это так

День 7

Он просто ангел — Алёшка!... Он рассказал мне, как кормил на чердаке в детском доме голубей, и они стали к нему возвращаться. Потом он привязывал к их лапкам цветы, и птицы прилетали обратно «пустые», наверное, относили цветы другим детям — таким же одиноким как Алёша. Затем местная собака родила щенков, и Леонид Потапович захотел их утопить, а Алёшка стащил щенят и кормил их молоком целый месяц, пока они не стали круглыми и пушистыми, таких и Потапыч не решился убить. Ещё мальчик признался, что один раз наловил майских жуков, а к утру они задохнулись в банке, потому что Алёшка слишком крепко закрыл крышку... Я чуть не прослезился от умиления... Зря всё-таки говорят, что у детей несерьёзные проблемы, — сейчас я понял, что гибель жуков вызывала в мальчике куда больше эмоций, чем смерть человека во мне.

Он наконец-то дочитал «Властелин Колец», точнее, я ему дочитал, а то у Алёши уже глаза начали краснеть... Я достал из секретера шахматы и почти целый час пытался ему поддаться — не вышло, и в шашки то же самое, видимо, поддаваться я не умею, что и доказали поддавки, в которых из пяти партий я так ни одной и не выиграл... Алёша умел дарить.

Хотели ещё поиграть в карты, но обо мне вдруг, словно сговорившись, вспомнили «представители внешнего мира». Вначале позвонили из гаража, сказали, что надо сдавать деньги на очередную реконструкцию... Затем просто не туда попали, причём два раза подряд, а телефон у меня был громкий, неприятный такой, даже я от неожиданности вздрагивал, не то что Алёша... но так было надо, надо, чтобы он боялся телефона...

Потом произошло событие ещё менее приятное — раздался звонок в дверь. Я приложил палец к губам, показывая мальчику, чтобы он сидел тихо... Я приоткрыл дверь — соседка с пятого этажа Нина Ивановна... терпеть её не могу — старая, страшная, противная, приставучая... всё время хочет денег — просит взаймы... В этот раз, правда, требования были не такими жёсткими — Нина Ивановна спрашивала про то, нужен ли нам домофон.

– А зачем, собственно? — лениво спросил я. — Вор, если захочет, всё равно пройдёт.

– Зато хулиганьё всякое не будет стены изрисовывать! — возмутилась женщина.

– Так ваш внук первый и изрисовывает, — устало отмахнулся я, — ну не он лично, а его друзья... Лучше бы площадку детскую во дворе построили или футбольное поле организовали, было бы чем заняться ребятне.

– Ишь, ещё чего придумал?! — упёрла руки в бока Нина Ивановна. — Они нам мячом все стёкла перебьют!

Захотелось мне сказать «так вам и надо будет», но удержался. Хотелось побыстрей отделаться от дотошной гостьи. Там, в комнате, затаив дыхание, сидел и ждал меня Алёшка.

– Я вам тогда лично стёкла сменю.

Женщина несколько раз открыла и закрыла рот. Я многозначительно кивнул и захлопнул перед её носом дверь.

– Кто это такая была? — испуганно спросил Алёша.

– Ведьма! — сказал я то, что думал.

– Чего она хотела? — вытаращил глаза мальчик. — Я слышал, ведьмы ненавидят детей!

– Что есть, то есть, — покачал я головой. — Но она не знает, что ты у меня живёшь.

– А запах? — не унимался малыш. — Она могла учуять меня по запаху.

Какой умный мальчик... Я изучающе посмотрел на Алёшу... Ну что тут такого? Пахнет у меня дома фруктами и молоком, почему сразу ребёнок?... Тьфу ты, я и вправду рассуждаю так, словно спровадил ведьму!

– Не учует, — успокоил я мальчика. — Я заколдовал молоко так, чтобы оно отбивало твой запах, и ведьмы не могут тебя унюхать.

– Значит, мне побольше молока надо пить?

– Н-е, — улыбнулся я, — побольше, думаю, не стоит.

– Ладно, — сказал Алёшка, — тогда апельсины буду есть!

Во второй половине дня мы опять пошли гулять. В парке всё ещё было довольно много народу, но уже не так весело играла музыка, и дети устало плелись за вымотанными родителями. За два выходных дня аллеи сильно замусорили, тут и там виднелись брошенные палочки от мороженого, целлофановые пакеты и одноразовые стаканчики.

Алёша в этот раз тоже был не таким жизнерадостным, он смирно шёл рядом со мной, почти не разговаривая и не поворачивая ко мне головы... Наверное, все эти разговоры про ведьм сильно напугали мальчика, однако, подтверждая мои недавние наблюдения, меня тоже обуяло какое-то уныние. За последние дни я более-менее научился гнать дурные мысли прочь, но сейчас мне стало как-то не по себе.

– Может быть, пойдём домой? — осторожно спросил я.

Алёша кивнул так, словно только и ждал этого вопроса.

– ...Да не трясись ты так, не тронут тебя никакие ведьмы и колдуны.

– Я знаю, — улыбнулся мальчик. — Ведь ты им не позволишь.

– Не позволю, — ответил я, и у меня на сердце немного полегчало... Пусть только попробуют!

День 8

Разбудил меня телефонный звонок. Спросонья я врезал гипсом по аппарату, и тот полетел на пол. Я жестоко выругался и принялся подбирать с пола составные части расколовшегося телефона.

Алёша осторожно приоткрыл дверь. Его испуганные глаза смотрели то на меня, то на осколки. Малыш немного дрожал не то от страха, не то от холода.

– Чего опять раздетым ходишь?! — буркнул я с неоправданной строгостью.

– Я... это... — занервничал Алёша.

– Иди, одевайся, умывайся, чисти зубы. Щётку я тебе купил.

Мальчик вышел, а меня вдруг чуть слеза не прошибла — вот уж кому не грозит кариес... такие вот простенькие выводы — они самые ужасные — на грани реальности и невозможного... Вообще, больше подобная «накрутка» свойственна женщинам, но и мне сейчас стало очень плохо...

За завтраком Алёша почти не смотрел на меня. Уткнулся носом в стакан с молоком и полчаса возил по тарелке остывшую кашу.

– А мы пойдём сегодня гулять? — наконец отважился спросить он.

– Конечно! — с радостью в голосе ответил я.

Мальчик улыбнулся — он ведь, наверное, думал, что я на него обиделся... какой он всё-таки ранимый — совершенно неприспособленный к жизни...

Ребёнок, неприспособленный жить...

Сегодня в парке было гораздо меньше народу — будни как-никак. Аттракционы не работали, но зато тихо так было, хорошо. Откуда-то слетелась большая стая птиц, подчищающих остатки попкорна, которые ещё не успели вымести уборщики территории.

– Может, пойдём к розарию? — предложил я Алёшке.

– А что это такое? — не понял мальчик.

– Ну, в розарии — розы растут. Много-много роз.

– Пошли. — Алёша немного помолчал. — А другие цветы там есть? — неожиданно спросил он.

Я пожал плечами:

– Может и другие есть, да только розы — самые красивые.

– Нет, — нахмурился мальчик, — нельзя так про цветы говорить. Они все одинаково красивы, просто люди не всегда замечают их красоту.

Я был немного шокирован такой репликой... Как же правильно мыслит Алёшка! Да только люди часто вообще цветов не замечают — топчут их, уничтожают, убивают... цветы не живые — они не могут кричать, молить о пощаде... им остаётся только расти, не смотря ни на что, цвести под лучами холодного солнца, чтобы дарить радость хотя бы тому, кто видит в них красоту...

Розарий, как назло, оказался закрыт на профилактические работы. Хотя летом в парке и так неплохо, без цветов. Я как-то уже свыкся с мыслью о наступающей осени, а тут вдруг понял, что лето ещё не кончилось. Всегда так получается — ещё ничего не случилось, а люди уже там, в будущем, — переживают, гадают, а ведь будущее, оно не для всех наступит, кто-то знает об этом, кто-то нет, но в любом случае люди только теряют бесценные минуты счастья... Думай вперёд, но живи настоящим...

Я почувствовал, как Алёша потянул меня за рукав. Он всегда так делал, когда хотел привлечь внимание, — не кричал, не говорил, а легонько дотрагивался, будто речь для него была чем-то сложным... А может, свой хрустальный голосок берёг как сокровище.

– Что, Алёш?

Лицо мальчика выражало нечто среднее между мукой и любопытством.

– Можно мы пойдём туда?

Я поднял голову, бросив взгляд из-под бровей на небольшой зелёный домик, затаившийся между деревьями. Тир. В тире я стрелял как бог!

– В тир? Конечно можно!...

Я купил сразу побольше пуль, а то они имеют свойство кончаться слишком быстро. Азартное это дело — стрелять. Алёшка встал на подставку для детей и неуклюже упёр в плечо приклад пневматического ружья. Для меня это была простая духовушка, а Алёша смотрелся с оружием как со снайперской «слонобойкой». Его тоненькие ручки тряслись, дрожали, пытаясь получше прицелиться, хотя мальчик, кажется, не очень волновался о том, куда он попадёт, для него интересен был сам процесс... Наконец Алёшка зажмурился и, напрягшись, словно поднимал пятидесятикилограммовый мешок картошки, нажал на курок... Ох и восторгу было!

Через несколько попыток он смог-таки поразить цель, и страшная морда одного из страшилищ, издав протяжный вой, замигала изнутри красным огнём... Хорошо, что кроме нас в тире никого не было, — хоть понятно, что попал именно ты.

– Дядя, Паша, а постреляй теперь ты! — с благоговением попросил меня Алёшка.

Я улыбнулся (загадочно так), взял из его холодных рук ружьё, аккуратно зарядил пульку — наверное, мои уверенные движения немного гипнотизировали затаившегося мальчишку, — прицелился и выстрелил. Вокруг маленькой модели земного шара закрутилась обшарпанная красная ракета — не очень впечатляюще, но это была самая сложная цель в тире... Дальше я всё делал гораздо быстрей — не успевала одна морда закончить свой визг, как я уже встряхивал новое страшилище, заставляя его орать и корчить смешные рожи... Может быть, они только мне казались смешными?... Я посмотрел на Алёшку — нет, мальчик тоже улыбался, хлопал в ладоши, подпрыгивал — я оправдал его ожидания. А вот когда я начал расстреливать ползущих в самом низу оленей, зайцев, медведей и прочих железных млекопитающих, мальчик вдруг закричал и вцепился мне в руку.

– Ты что? — удивлённо спросил я.

Алёша опомнился и опустил глаза:

– Не надо убивать зверушек.

– Так они же ненастоящие!

– Нет... ну, если стрельнёшь по ним, то и по настоящим потом стрельнёшь.

Я помотал головой:

– Тир он на то и нужен — захотел, например, человек пострелять по зверям, но живых ему жалко, а тут, в тире, можно удовлетворить свои животные инстинкты.

– Животные инстинкты? — переспросил мальчик.

– Да — жестокость, ярость, ненависть... Понимаешь?

– Нет.

– Ну ты же сам стрелял — зачем, спрашивается?... Пары спустить.

– Какие пары? — Алёша, казалось, готов был разреветься. — Я никого не хотел убивать, — чуть не закричал он, — честное слово!

Я заботливо поправил кепочку на его голове.

– Конечно, не хотел. Ты у меня умница!

Алёша всё-таки не выдержал и пустил слезу.

– Не сметь! — неожиданно для самого себя гаркнул я на мальчика... Странно, но тот тут же преобразился, протёр глаза и даже изобразил какое-то подобие виноватой улыбки...

Когда вернулись домой, уже почти стемнело. У входа в подъезд Алёшка навернулся на каком-то камне (видимо, ноги уже с трудом держали, я и то устал) и извозюкался в грязи... Как-то я раньше об этом не думал, но тут пришло в голову — а ведь ребёнку тоже мыться иногда нужно!

Алёша же был, прямо скажем, шокирован, когда я со строгим взглядом вручил ему мыло и полотенце.

– Самому? — недоумённо спросил малыш.

Я вопросительно поднял брови.

– А ты меня не помоешь? — пояснил Алёша.

– Обалдел, что ли?! — всплеснул я руками. — Давай сам!

Мальчик поплёлся в ванную, а я остался в комнате укорять себя за то, что наорал на малыша из-за глупых стереотипов... Конечно, нужно привыкать к самостоятельности, но что значит это «нужно» для Алёши? Да и как ему объяснить, что отцы никогда не моют своих сыновей в ванной?... Я поймал себя на мысли, что уже отношусь к Алёше как к собственному сыну, более того — он был для меня даже больше чем сыном — он был умирающим сыном...

После душа Алёшка вообще казался каким-то игрушечным, или нет, не игрушечным, а скорее свежевыпеченным — сидел как крендель или булочка на кровати, смотрел телевизор, улыбался чему-то.

– А ты, может, и ночью телек смотришь? — решил подколоть я мальчишку.

Тот, не переставая улыбаться, неуклюже замотал растрёпанной головой.

– Причесался бы, что ль?.. Впрочем, и так хорошо... Ладно, я пошёл спать, свет гаси сам, когда надоест.

Мальчик был удивлён и поражён таким доверием... А меня не отпускало какое-то неприятное предчувствие.

День 9

В этот раз я проснулся не от того, что какой-то придурок принял с утра стакан и набрал не тот номер; не от того, что соседи завели очередную ссору с дикими визгами и хлопаньем дверей, и даже не от того, что Алёшка уронил на пол какую-нибудь игрушку (если честно, он был немного неуклюжим), а проснулся я от того, что выспался. Настолько выспался, что даже нежиться в кровати не стал. Сразу вскочил на ноги, оделся...

В квартире была такая тишина, что я сразу же почуял что-то неладное.

Я бесшумно вошёл в комнату к Алёшке. Мальчик лежал на животе, приткнувшись носом к своему старенькому плюшевому зайцу, и вздрагивал от беззвучного плача. Я опустился рядом с ним на колени и дрожащей рукой обнял за хрупкие плечики. Мальчик вздрогнул, сверкнул слезами и молча отвернулся к стене. Я даже не знал что думать. Почему-то захотел взять из его рук игрушку, но Алёша, недовольно замычав, дёрнул зайчика назад и ещё крепче прижал к себе. Плакал он давно, так давно, что слёз уже не осталось, а вся подушка была промокшей.

– Что случилось-то? — наконец подобрал я подходящие слова.

– Ничего, — пропищал мальчик, и его спина вновь вздрогнула от плача.

– Алёшка, не мучай меня так! — воскликнул я отчаянным голосом. — Что тебе хочется, говори... всё сделаю!

Мальчик притих на несколько секунд, но ничего не ответил.

– ...Алёш, если ты не скажешь, в чём дело, я не смогу тебе помочь.

Он резко повернул ко мне своё раскрасневшееся личико и в сердцах крикнул:

– Что, я уже и поплакать просто так не могу?

Я почувствовал, как у меня слева в груди что-то затрепыхалось, забилось в муках... Не было в Алёшке ни капельки ненависти, ни толики зла, даже сейчас, когда он на меня кричал.

– Просто так не плачут.

– Плачут, — пропищал Алёшка. — Я плачу... — Внезапно по телу мальчика прокатилась волна дрожи, и Алёша запищал, сжимая зубы, — запищал от боли...

Дурак! Дебил! Придурок тупой! Как же я не видел?! От холода он вдруг затрясся... конечно! Ну я и идиот! Почти два дня Алёшка терпел боль, хотел, чтобы я её не замечал, не отправлял его обратно в больницу...

Я вскочил, побежал было к телефону, потом опомнился — вернулся, снова сел рядом с мальчиком.

– Алёша, где болит?

Он зарыдал горькими слезами, на этот раз уже скорее не от боли, а от обиды и разочарования, что не смог скрыть от меня свою беду.

– ...Ну-ну, успокойся. Я же обещал... помнишь? Я тебя в беде не оставлю, слово волшебника... Что болит-то?

Алёша размазал по лицу слёзы и наконец-то повернулся ко мне.

– Всё.

– Что всё? — даже не понял я сразу.

– Всё бо... болит, — он говорил с надрывом, заикаясь — ноги, сп... спина, руки, ше... шея...

Меня охватил ужас — произошло то, чего я все эти дни так боялся — Алёшина болезнь дала о себе знать... Я обхватил голову непослушными руками и зашептал какую-то околесицу, проклиная всё что только можно.

– А раньше такое было?! — не своим голосом спросил я.

– Было, несколько раз. — Алёша, похоже, в отличие от меня, начинал немного успокаиваться.

– И что, ты тоже терпел, пока не пройдёт?

Мальчик виновато отвёл глаза:

– Нет, мне уколы обезболивающие кололи... но это же в больнице, — он уже приготовился снова зареветь.

– Тихо! Стоп! Я сейчас.

Я быстро вышел из комнаты и бросился обыскивать карманы своей куртки, в которой у меня лежал Мишкин морфин... Из смятой коробочки я извлёк шприц и три капсулы с «лекарством». Первая мысль была — вколоть все три себе и забыться... Господи, чем их открывать?!... Я побежал к Алёшке.

– Как это открыть?! — чуть ли не закричал я на мальчика.

Алёша расширил глаза.

– Откуда?! — воскликнул он в ответ.

– Не задавай глупых вопросов, я же волшебник, забыл? — сейчас мне было не до объяснений.

Алёша просиял, однако чувствовалось, что его боль никуда не делась.

– Их кончики отламывают пальцами, — подсказал он.

Я тут же вскрыл одну из капсул... Проклятье, шприц-то ещё не распаковал, куда теперь её положить?!

– Подержи, — сунул я мальчику в руки капсулу, а сам побежал на кухню, вспомнив, что нужна ватка и спирт (в данном случае водка).

Вообще, я сам боли не боялся, в юности постоянно встревал в какие-то драки, падал с деревьев, толкался, пинался, вот даже руку сейчас сломал. Но шприц, игла — эти вещи вызывали у меня под кожей неприятную леденящую дрожь. И ещё я с детства боялся крови, только не луж крови, которые показывают по телевизору, а капель крови — алых сверкающих капель... Меня передёрнуло.

– Алёш, ты сам умеешь? — с надеждой спросил я.

– Нет, — энергично замотал головой мальчик; кажется, он даже испугался.

– Чёрт! Ну тогда спускай штаны, ложись!

Я наполнил шприц и пустил тоненькую струйку вверх — кажется, это нужно, чтобы воздух в кровь не попал. При мысли о крови меня снова передёрнуло.

По телу мальчика вновь прокатилась волна судороги, но на этот раз он даже не пикнул, только поморщился немного... Я с трудом сдерживал дрожь в руках... Как такое получилось? Я со шприцем в руках готовлюсь вколоть укол умирающему ребёнку, который сам не знает своей участи...

Алёша сжал губы — похоже, он уже с трудом терпел свою боль.

Я ткнул шприц не глядя — неумело, резко, кое-как. Однако всё получилось. На лице мальчика появилась блаженная улыбка, он закатил глаза и растянулся на кровати.

– Ты живой? — испуганно спросил я.

– Живой, — чирикнул Алёшка, прикрыв подрагивающие веки. На его теле выступили капельки пота, однако он только лучше укутался в одеяло. — Не бойся, дядя Паша, мне так хорошо!

Я взял со стола открытую бутылку водки и, раскрутив, опрокинул её себе в горло — невыносимо горькая жгучая жидкость попала мне в лёгкие, я громко закашлял... И снова...

Оклемался я только к вечеру. Добрался до ванной, встал под ледяной душ, ещё раз усомнился в своей закалке... Как могут люди плавать в проруби, если я две минуты летом под холодной водой не могу простоять?... Я включил чайник и поплёлся к Алёшке.

Мальчик сидел на кровати, смотрел мультики. При виде меня он сделал звук потише.

– Алёш, прости, я чего-то не рассчитал... больше не буду пить, обещаю.

– А это хоть помогает? — вопросительно сдвинул брови мальчишка. — В последней больнице все тоже почему-то пили водку...

Я помотал головой... Ох, зря.

– Не х... не помогает это совсем, просто забываешься на время, а потом ещё хуже становится.

– А почему тебе так плохо? — Мальчик выключил телевизор. — Больно-то было мне.

Дурак ты, Алёшка, тебе-то что? Боль-то, она не телесная ужасна, а душевная.

– Ну представь, — после некоторой паузы ответил я, — вот возьму я сейчас и разорву твоего зайца... — Алёшка вздрогнул, — ты же заплачешь, а ведь ему больно-то не будет... понял?

Мальчик потупился:

– Заплачу, но не понял.

Захотел я сказать приевшееся «подрастёшь — поймёшь», но сдержался.

– Ладно... чай будешь пить? — сменил я тему.

– Буду, только... — Алёша несколько раз поднял и опустил глаза; его ресницы словно бы были сделаны из тончайшей золотистой проволочки.

– Что — только?

– У меня ноги ослабли... это так всегда после уколов.

Я нахмурился.

– Ладно, сейчас принесу твоё кресло из машины. — Я пошёл к двери, но на выходе обернулся и, собравшись с силами, спросил: — Ты ведь знаешь, что почки тут не при чём?

Алёша с опаской посмотрел по сторонам, словно нас мог кто-то подслушивать; он как-то весь сжался, осунулся, совсем маленьким стал.

– Это... это ведь не простая болезнь?

– Да, Алёша.

– Магическая?

– Угу.

Чёрт! Так и будем играть в волшебников? Но не могу я ему сказать, что нет никакой магии, и тем более не могу сказать, что у мальчика смертельная болезнь... Я представил, как Алёшка бросится на пол, рыдая, крича, визжа, проклиная всё на свете и в первую очередь меня... Нет, не такой он, Алёша. Скажешь правду, просто замолчит, глаза отведёт, может, слезу пустит, только это ещё хуже, пусть бы лучше кричал, дрался, бился в агонии — это хоть мне понятно...

Я достал из багажника инвалидное кресло. Смотрят бабки, никак не пронести незамеченным... А пошли они на хрен! Я сейчас был не в том настроении, чтобы злых языков бояться, но всё же когда старушки молча, как по команде, уставились на кресло, я почувствовал, как у меня загораются уши, будто хулиганство какое учинил, будто виновен в чём-то... Нет, пошли они на хрен!

День 10

Спал я очень плохо, считай вообще не спал. Постоянно хотелось пить — сушняк. Я несколько раз вставал, чтобы утолить жажду, потом сообразил взять в комнату ковшик с водой. Уснуть мне, правда, это не помогло... Жаль, телевизор не в моей комнате стоит — в Алёшкиной... Я вдруг с ужасом подумал, что половина недели уже прошла, а к субботе я волей-неволей должен буду распрощаться с мальчиком... Ну уж нет! Отмажусь как-нибудь, в конце концов, правду скажу... Сейчас мне почему-то правда не казалась каким-то сумасшествием, скорее наоборот... Как правильно я сделал, что взял его из больницы! Что бы он там сейчас делал? Наверное, умер бы уже, по крайней мере я бы точно умер на его месте... Я поймал себя на мысли, что последнюю неделю думаю только об Алёшке. Он словно бы стал каким-то незаменимым звеном в моей жизни, словно до него жил я в злом, кровавом, жестоком мире, мире, полном ненависти, где ненавидел я, где ненавидели меня, где каждый пытался урвать свой кусок, словно в волчьей стае...

У меня перед глазами чётко встала картина ринувшихся на жертву волков...

А если у кого что-то не получалось, над ним смеялись, презирали, записывали в неудачники... Квартира, машина, дача, мебель — зачем всё это нужно, когда в душе одна только ненависть? Когда летишь непонятно куда по шоссе, сигналишь, материшься, сыплешь проклятия... или в метро пробираешься через толпу, цедя сквозь губы грязные ругательства, а толпы тупых идиотов проклинают в ответ тебя, вызывая ещё большую ненависть, а ты даже толком этого не замечаешь, плывёшь по течению реки, спешишь всех обогнать... а что там, на финише? Небытие... Как банально! Как всё примитивно! Вся моя жизнь — сплошная банальность. Я — серая масса... Чуть поярче большинства, но вот именно что чуть.

Да, у меня есть прелестная дочка, но я же её совсем не ценил, воспринимал как должное. Жена, ребёнок — всё как у людей. А Алёшка — он словно глоток свежего воздуха, словно музыка для лишённого зрения, словно вспышка света для заблудшего во тьме и крылья для рождённого летать...

Мир в моей голове сейчас представлял уродливое серое пространство, посередине которого стоял, улыбаясь, умирающий мальчик Алёша — в яркой красной кепочке, в белых кроссовках, в рубашке — как на фотографии, — неприметное чудо природы...

К утру на улице пошёл дождь. Сперва по подоконнику застучали отдельные капли, а потом начался такой ливень, что через щели в рамах вода потекла. Видно откуда-то пришла гроза — я же давно прогноз погоды не смотрел...

Алёша стоял у окна, прижавшись лицом к стеклу, смотрел на то, как забывшие зонтик люди мчались по лужам в поисках спасительного укрытия.

– Любишь дождь? — спросил я.

Мальчик резко обернулся, его огромные небесно-голубые глаза в недоумении хлопнули золотыми ресницами... Чем больше я на него смотрел, тем более удивительным он мне казался.

– Дождь? Да нормально... — мальчик поджал губы.

– Только что? — улыбнулся я. Алёшка поднял брови. Я гордо вздёрнул подбородок. — Забыл, я же мысли могу читать?

– А дождь можешь остановить? — с надеждой спросил мальчик.

Я подошёл к окну, глянул на небо... так и есть — грозовая туча, на горизонте уже просветы виднелись.

– К вечеру разгоню.

– К вечеру, — понурился Алёша. — Значит, гулять не пойдём?

– Завтра пойдём, обещаю. — Я прошёлся по комнате, включил свет. — Сегодня тебе ноги лучше сильно не нагружать, отдохни.

– Раньше дольше силы возвращались, — заметил мальчик. — Я так обрадовался.

– Ну, раньше! — всплеснул я руками. — Раньше-то меня рядом не было...

– Так это ты помог?! — радостно воскликнул Алёшка.

– Конечно, а кто ж?!

А что, действительно, может, и я помог. Сколько раз слышал, что вера в исцеление творит с людьми чудеса, ведь если человек, и тем более ребёнок, унывать всё время будет — тут и здоровый зачахнет... Эта игра в волшебников казалась мне сейчас лучшим средством против странной болезни мальчика. Да, конечно, обман — это плохо, тем более когда обманываешь такое доверчивое существо как Алёша, но с другой стороны — разве лучше было бы сказать ему правду? Зачем она ему нужна, эта правда?... В своих размышлениях я всё время возвращался к одному и тому же — наверное, всё это выдуманное волшебство нужно было не только Алёшке, но и мне, а может быть, мне даже в большей степени. Я и впрямь начинал ощущать в себе какую-то силу. Если Алёшки рядом не было, я впадал в отчаяние, кусал губы, рвал на себе волосы... но если он вот так благоговейно смотрел на меня, в моей груди словно бы загорался огонь, я действительно чувствовал, что могу разогнать тучи и вылечить болезнь, хоть и понимал, что это не соответствует действительности.

– Может, мультики вместе посмотрим? — предложил Алёшка.

– Вначале завтрак, — сурово сказал я, не сдержав при этом улыбку.

– Н-у! — капризно заулыбался мальчик в ответ (кто ж любит завтракать, и тем более в детстве?).

– Какое ещё «ну»? — картинно взмахнул я руками. — Для голодных мальчиков у меня никаких мультиков нет.

Алёша захотел было что-то возразить, но потом расслабил плечи и засмеялся. Я тоже засмеялся:

– Иди ешь, я всё тебе уже приготовил. У меня есть кое-какой сюрприз...

Мальчик пулей понёсся на кухню, споткнулся, чуть головой в стену не влетел, обернулся, хохотнул на выставленный мной «грозный» кулак, и дальше юркнул... Это хорошо, что он мою искусственную строгость понимать научился.

Я судорожно начал думать, какой ему приготовить сюрприз. Мультики Алёшка давно все пересмотрел, книг подходящих (волшебных) тоже больше не было... и тут меня осенило — гитара. Когда я сломал руку, я упрятал инструмент в шкаф, чтобы он мне глаза не мозолил, но сейчас перелом уже почти не болел... Только бы гипсом струны не порвать.

Гитара у меня была отличная — очень старая, эксклюзивной работы мастера. Бывший хозяин (мой школьный друг), раскрасил корпус готическими узорами, всякими завитушками, лепестками и даже драконью морду изобразил — блеск!

Алёшка вытаращил глаза — видно, такого он никак не мог ожидать.

– Инструмент бродячего мага! — гордо улыбнулся я.

– Бродячего?

– Ну да, был у меня один знакомый бард — с драконами сражался...

– И что, они его съели?! — испугался мальчик.

– Э... нет, просто он потом лютню купил, а гитару мне отдал.

– Лют...

– Всё, хватит вопросов, сейчас дядя Паша покажет, как он умеет петь.

Алёша, похоже, не знал, как ему на всё это реагировать, и потому казался каким-то очень растерянным... Я взял первый аккорд, унылая комната будто бы сразу заполнилась яркими красками... Для начала спою что-нибудь простенькое, чтобы горло продрать... И я запел — так громко и хорошо запел, что стёкла задрожали. Алёшка съёжился от неожиданности, сморщился даже.

– Что не так?! — оборвал я песню, удивляясь такой реакции.

– Очень громко, — шепнул мальчик.

Я заметил, как Алёша подсознательно закрыл уши зайчику, которого он заботливо усадил на свои колени.

– Ну вот и хорошо, что громко, — неуверенно ответил я. — Голос, значит, есть.

Алёша помотал головой:

– Нет, дядя Паша, ты вообще очень громко говоришь.

Ну не фига себе!

– Правда, что ль? Ты серьёзно!? Когда это?

– Да вот прямо сейчас... зачем так кричать?

Я заметил, что и вправду почти кричал... да что там говорить, Алёша был прав.

Я надулся как дитё малое.

– Просто гипс не даёт перебором, — я снизил голос (опять кричу), — играть.

Алёша прикусил нижнюю губку. Я уже неплохо разбирался в его повадках. Это означало, что он хочет что-то предложить.

– А давай я буду струны дёргать, а ты играть... другой рукой?

Я пришёл в восторг:

– Садись на колени...

Не знаю уж как, но у него получалось! Вроде бы даже и не перебором Алёшка играл, а звук такой мягкий, приятный был. Я исполнил ту же песню, только тише, распевая каждую ноту — намного лучше получилось (по крайней мере мне так показалось).

– Ну чего, так тебе нравится? — строго спросил я.

– Нормально, — хихикнул мальчик.

– О боже! — всплеснул я руками. — Раз ты такой умный, может, сам споёшь?! — Я ещё не договорил, а уже понял, что сейчас, когда он запоёт, заплачу от умиления.

– Спою, — спокойно ответил Алёшка. Я ничего другого и не ожидал.

– Ты начинай потихоньку, а я аккорды подберу.

И он начал, и понял я, что такое «тихое пение». Я боялся вздохнуть, чтобы не заглушить тоненький голос мальчика, звучавший словно хрустальная флейта, словно звон колокольчика, нарушающего забвение тихой морозной ночи. И как тоненький луч солнечного света пробивается через узкую щель в камнях, наполняя сырую тьму пещеры росчерком призрачной надежды для заблудшего, и как прорастает через холодный гранит хрупкий цветок, протягивая свои ручки-лепестки к свету, так и в моём сердце прорастала вера, вера во что-то несбыточное, во что-то невозможное, невероятное.

Я взял аккорд и Алёша запел чуть погромче... Какие боги сочиняют такие песни?!

– Чья это песня? — ошарашенно спросил я, когда Алёшка замолчал. Спой её кто-нибудь другой, я бы мимо ушей пропустил, но сейчас она показалась мне просто волшебной.

– Да был у нас один мальчик, — засмущался Алёша.

– Его случайно не Алёшей звали?

– Что? Нет! — округлили глаза малыш. — Ты думаешь, это я сочинил? Нет, ты что, я не умею... я ничего такого не умею.

– Чего же ты так нервничаешь тогда? — хитро прищурился я.

– Потому что, — засопел Алёшка, — ты слишком хорошо ко мне относишься. Я же ничего толком не умею, ничего во мне на самом деле нет особенного... Никто меня никогда не любил, только дразнили всё время.

Мне показалось, что мальчик сейчас прослезится. Сам-то я уж точно был на грани... Эх, Алёшка-Алёшка, что же ты со мной сделал?

– Ты умеешь жить, — тихо ответил я, отводявзгляд к окну.

Алёша ничего не ответил, только едва слышно пискнул.

Я вздрогнул, в груди сразу похолодело. Мальчик медленно опускался на паркет, на посеревшем личике читалась такая мука и боль, что я едва не закричал.

– Что, опять?! Алёшка!

Мальчик кивнул. Я взял его на руки и положил на диван. Вроде бы первый приступ боли прошёл, потому что он вдруг заплакал — не от боли заплакал — от обиды.

– Потерпи, я сейчас! — Я пулей выскочил из комнаты, достал из кармана пальто морфин и бережно сжал в руке ещё одну капсулу...

На этот раз рука у меня уже не так дрожала, зато душа совсем разболелась. Пить я не стал, да и нечего было. Сидел рядом с Алёшкой, погрузившимся в сладкий сон, тихо плакал... Кто бы мог подумать, что во мне ещё столько слёз осталось?..

Почему так получается?! Лучше бы я болел вместо него. Что мне боль, что мне обида?! Я уже давно ничего не чувствую... не чувствовал... Злая судьба! Жестокая жизнь!...

Спи спокойно, малыш, я взял часть твоей судьбы на себя и теперь не оставлю тебя одного... Спи спокойно, я буду с тобой до конца...

Проснулся Алёша только к шести. Я уже сам чуть не задремал к тому времени.

– Солнце! Солнце за окном! — неожиданно воскликнул мальчик. На его бледненькое личико и вправду упали оранжево-алые лучи заходящего солнца.

Я устало улыбнулся и взъерошил ему волосы:

– Я же обещал.

– Да, я помню.

– Как ноги?

Алёша насупился:

– Как всегда.

– А боль-то прошла?

– Да, почти не болит.

Я встрепенулся:

– Что значит «почти», Алёша? Болит или нет?

– Ну немного совсем мышцы болят, как после тяжестей всяких. Будто бы устал очень-очень сильно... вот. — Мальчик запинался, видимо от волнения.

– Смотри, если опять заболит, — строго сказал я, — не терпи, говори сразу.

– Хорошо, — виновато кивнул Алёша.

– Ладно... есть будешь что-нибудь? Или до ужина потерпишь?

– До ужина.

– Или, может быть, чайку?

– Чайку.

Мы оба заулыбались. Я взял мальчика под мышки и усадил в кресло... Страшно мне что-то стало — сколько уже детей прошло через него? Старое, потёртое инвалидное кресло, поручни отшлифованы до блеска... отшлифованы детскими ручками... Перед глазами замелькали совсем уж страшные картины с мёртвыми детьми, костями, кровью и прочими телевизионными ужасами... Изуродовали нам всем, конечно, воображение... Чего то я совсем плохой стал. Вот он сидит, Алёшка, — живой, улыбается, печенье трескает, руки об шорты вытирает... а, пусть вытирает!

Я налил себе чаю и, неторопливо помешивая сахар, стал болтать с мальчишкой о всякой весёлой ерунде, вспоминая истории из детства (моё-то детство было куда веселее Алёшкиного).

Наш разговор прервал противный, режущий уши дверной звонок. Алёша вздрогнул.

– Это опять та ведьма? — шёпотом спросил он.

– Не знаю, — так же шёпотом, заговорщически ответил я, — но кто бы это ни был, постараюсь побыстрей от него отделаться.

Я приоткрыл дверь... Чёрт, этого ещё не хватало!... На пороге стоял мой приятель Антон — коллега по работе.

– Здорово, Паш! — бодро гаркнул он (на самом деле сказал как обычно, но у меня почему-то его голос вызвал раздражение). Я протянул руку. — Ну, через порог не здороваются! — возмутился Антон. — Или ты меня пускать не хочешь?... Постой-ка, ты что, не один? — Он многозначительно улыбнулся. — Вот паршивец-то.

– Да не ори ты так, — брякнул я.

Антон картинно схватился за рот, прикрывая губы ладонью.

– Правда, что ль, не один? — конспиративным голосом спросил он, сохраняя на лице ехидную улыбку.

– Ну, как сказать... ты зачем пришёл-то?

– Так ты меня не пустишь?

– Да заходи, заходи, боже ты мой! — Я закрыл дверь и попытался встать так, чтобы заслонить собой проход на кухню... хорошо, что мальчика отсюда видно не было.

– Помнишь Яшку из «Кромикал Лтд»?

Я потёр виски, пытаясь настроить свой мозг на деловую волну.

– Ну, допустим?

– Неужели не помнишь?...

Вспомнил я этого Яшку. Рыжеволосого.

– Короче, — сухо произнёс я.

– Паш, что с тобой? — удивился Антон, с его лица наконец сошла улыбка. — Ты здоров?

Не знаю, я сейчас уже ничего не знаю...

– Всё со мной нормально, ты продолжай, что там с этим Яшкой?

– А... короче, он откуда-то там по своим каналам достал партию бракованных сотовых телефонов, тоже Сименс... Сечёшь? Ну вот, я и подумал — что, если часть отправить назад по «интаррековской» накладной?

– А я-то тут при чём?

– Ну как же...

– Да, понял-понял, — отмахнулся я, — хорошее дело, только немного нечестное, тебе не кажется?

– Ты и впрямь, что ль, заболел? — нахмурился Антон. — Тебе что, уже бабки не нужны? Да потом, подумай, всё равно всё буржуям уйдёт, они же там все как один тупые, возместят ущерб, да ещё приплатят, чтобы без суда обойтись.

Неужели он всегда таким был?... Меня от всего этого внезапно затошнило.

– Ладно, сделаем, — согласился я, чтобы побыстрей избавиться от незваного гостя.

– Отлично, так и думал, что ты согласишься!

Вот такой я подлец. Даже смешно... Меня охватил приступ цинизма.

– Давай теперь детали обсудим? — предложил Антон.

– Нет, детали давай потом, — резко отрезал я. — У меня сейчас есть кое-какие дела...

– Дела? Чего-то ты, Паш, не договариваешь? — Антон цокнул языком. — Ладно, когда ты эти свои дела доделаешь?

– Не знаю, — честно ответил я. — Я с тобой сам свяжусь.

В нашем диалоге возникла некоторая пауза.

– Слушай, у тебя переночевать нельзя, а то...

– Нет! — чуть не выкрикнул я.

– ...поругался... Ну нет так нет, чего кричать-то?

Я вздохнул:

– Тош, ты не обижайся, у меня действительно важные дела.

– Да я не обижаюсь. — Антон смотрел на меня с неподдельным интересом. — Но чаем хоть угостишь?

– Угощу, — с заминкой ответил я. — Иди в комнату, я сейчас принесу.

– Да ладно, я на кухне, не граф... — Последнее слово застряло у Антона на языке.

Я обернулся — за моей спиной на инвалидном кресле сидел Алёша.

– Ну на кухне так на кухне, — нарушил я гробовую тишину, воцарившуюся в коридоре.

«Езжай в свою комнату» — дал я знак мальчику. Похоже, я его этим знаком изрядно напугал... Ну, подвёл он меня, конечно, что и говорить.

– Что это? — в полный голос спросил Антон, когда я стал наливать ему чай.

– Не что, а кто, — неохотно ответил я.

– Что за мелкий? — уточнил Антон.

– Взял из детского дома, — прозвучал чей-то чужой голос... Что у меня сейчас внутри творилось — никакими словами не передать.

– То есть как? — скривил рот Антон, не зная, то ли смеяться, то ли крутить пальцем у виска. — Насовсем взял?

– Не насовсем, — шепнул я (Алёшка-то, он всё из соседней комнаты слышит). — Тебе что-то не нравится?! — опередил я его следующий вопрос.

– Нравится? — ошарашено переспросил Антон. — Взять к себе ребёнка-инвалида... По-моему, ты болен... Да кто тебе его дал-то?

– А по-моему, я, наоборот, здоров, — отчеканил я, чувствуя, как в груди вскипает лютая ярость.

– Да ты чего!? — выпучил глаза Антон. — Все эти дети — они же из нездоровых семей — ублюдки, короче говоря. Он тут у тебя что-нибудь вмиг сопрёт или сломает... На какой хрен тебе это надо?

Я почувствовал, как хрустнули костяшки в сжатом кулаке.

– Пошёл вон, — бесцветным голосом проговорил я.

– Чего? — не понял Антон.

– Пошёл вон! Тварь! — заревел я страшным голосом. — Чтобы духу твоего здесь больше не было! В следующий раз увижу, придушу сразу, гниду!

Антон побелел — видно, понял, что я не шучу. Покрутил пальцем у виска и пулей из квартиры — даже сам догадался, как замок открыть... Было у меня в друзьях два Антона, теперь остался один...

– Кто это такой? — испуганно спросил Алёшка, когда я зашёл к нему в комнату.

– Да так, — сказал я, — граф один.

– Колдун?

– Нет, Алёш, совсем не обязательно быть колдуном, чтобы быть мерзавцем.

День 11

Ночью Алёшку опять пробила судорога, и я использовал последнюю капсулу морфина. Всё было как во сне, даже деталей и не вспомнишь... Я вообще сейчас жил как во сне, всё время ждал, что сейчас проснусь и всё будет хорошо — дочка хохотушка, красавица жена, друзья, работа — всё как обычно. Но, что удивительно, теперь мне было плохо, когда я думал не об Алёше, как вначале, а как раз об этой обычной жизни — какой-то словно бы придуманной, не настоящей...

Утро выдалось великолепное, тихое такое, солнечное, после дождя было немного прохладно, но зато на улице заметно посвежело, и у меня в голове посвежело, даже вроде как стало легче дышать.

Алёшка тоже был в приподнятом настроении, несмотря на то, что всё ещё чувствовал сильную усталость и с трудом держал в руках чашку, расплёскивая чай.

– Ну что, готов к обещанной прогулке? — торжественно произнёс я.

Мальчик расцвёл, он поднял на меня свои удивительные глаза, искрящиеся в лучах утреннего солнца, — такого цвета только небо бывает, бесконечное синее небо. Его губы расплылись в светлой, радостной улыбке, похоже, Алёша и надеяться не смел на эту прогулку.

– Но ведь я не могу ходить? — неуверенно пролепетал он.

– А кресло-то на что? Или боишься?

– Чего боюсь? — не понял мальчик.

Эх, Алёшка, бояться надо ни чего, а кого... Сам-то я, если честно, очень боялся, но обещание есть обещание...

То ли он привык за свою жизнь к пристальным взглядам и насмешкам, то ли просто их не замечал. А у меня чуть сердце не остановилось, когда я вывозил Алёшу из подъезда, и бабки уставились на меня с вытаращенными глазами, вздохами, охами и отвисшими челюстями. До этого ещё лифт остановился на промежуточном этаже, хорошо, что третий пассажир уже не влезал, но посмотрели на нас как на нечто несовместимое.

– Не каждый день видишь волшебника, — объяснил я мальчику, но он, по-моему, не понял, что я имел в виду...

Как назло, во дворе была чуть ли не половина жильцов дома. Знакомые мужики крутились вокруг своих допотопных запорожцев и москвичей. Несколько девчонок играли в классики... Чёрт, одна из них дружит с Ксюшкой... Я старался не смотреть никому в глаза, шёл прямо, гордо вскинув подбородок, но такой стыд меня почему-то объял, что уши загорелись красным пламенем. Слава богу, никто не решился со мной заговорить, а то я бы вообще в обморок упал. Я ощущал себя виноватым во всех преступлениях мира, я словно слышал, как люди записывают меня на сеанс к психологу, как одевают на меня смирительную рубашку, как скручивают за спиной руки и отправляют в тесную тюремную камеру... Я сумасшедший!

Я опустил глаза. Алёшка, как ни в чём не бывало, крутил головой из стороны в сторону — сверху козырёк от кепочки так смешно выглядел...

Что же это я такое придумал? Ведь добро делаю — добро истинное, так почему же на душе так плохо? Или доброе дело всегда даётся такой ценой?.. Неужели наш мир настолько болен, что доброту с сумасшествием путать начинают? Или же добро может творить лишь сумасшедший?... Нет, Алёшка-то он не псих какой-то, и я не псих, это мир вокруг сошёл с ума.

Я ощутил, как мои мышцы наливаются новой силой... К чёрту всех! Я как-никак волшебник, а волшебникам не подобает распускать сопли! Волшебник он должен испепелять взглядом... И я стал смотреть на всех поочерёдно, и видно, вправду был у меня взгляд такой укоризненный, что люди тут же отводили глаза и краснели от стыда...

Когда выбрались в парк, мне стало легче. Конечно, и тут многие пялились на Алёшу, но уже скорее сочувственно, по-дружески, с добротой. Одна девочка даже подарила Алёшке воздушный шарик, мы привязали его к спинке кресла, чтобы случайно не улетел... Опять мы ели мороженое и сладкую вату, на аттракционах, правда не катались, зато проехались в повозке с лошадью. Бородатый мужик, одетый точь-в-точь как подобает одеваться настоящему кучеру, прокатил нас бесплатно. И кресло добрые люди посторожили, правда, мне казалось, что настоящего добра в них всё равно нет — так, попытка потешить собственное самолюбие, помогая ребёнку-инвалиду. В общем-то, я не очень об этом думал, потому что Алёшка веселился, и я веселился вместе с ним. Какое же это счастье — выполнять обещания!

Мальчик так преобразился, что даже смог самостоятельно подняться на ноги, правда, идти долго пока сил не хватало. Мне казалось, что если бы Алёшка мог гулять по этому парку каждый день, то никакая болезнь не была бы ему страшна — такая жизнь кипела в нём в эти мгновения! Но что поразило меня больше всего — мальчик, конечно, глядел по сторонам, но большую часть времени он смотрел на меня — с таким благоговением смотрел, что у меня слёзы на глазах наворачивались... Ведь вру я ему, пусть во благо, но всё равно вру — никакой я не маг-волшебник, никаких злых колдунов и ведьм не отгоняю, и болезни не лечу... Или лечу? Я сейчас уже был ни в чём не уверен... Что, если радость, которую находит во мне Алёша, является лучшим лекарством от его болезни, ведь сколько раз я уже гадал: болезнь-то у него очень редкая, кто знает, может быть, лучшее лекарство от неё — смех и веселье? Но с другой стороны, почему тогда эта странная боль и судороги всё чаще нападают на Алёшку? Значит, прогрессирует, зараза, всё глубже и глубже запускает костлявые когти в хрупкое тело мальчика.

На душе у меня опять стало тяжело. Даже Алёшкина улыбка не могла вывести меня из мрачного состояния... Почему из миллиона детей судьба выбрала именно этого, и почему именно на моём пути он повстречался?.. Может быть, я должен сделать что-то такое... что-то важное... вот только бы понять — что именно? Может быть, Алёша был послан мне судьбой для того, чтобы я прозрел и в будущем сделал нечто особенное?.. Меня вдруг осенило: что, если мне надо взять из детского дома другого сиротку, который, например, изобретёт лекарство от рака или сделает что-то ещё более важное для мира?..

Алёшка отломил кусок булки и бросил его налетевшим голубям.

– Кушайте, птички, мне не жалко! — прочирикал мальчик. Наверное, птицы его прекрасно понимали.

Что же это я надумал!? Своё предназначение в чужом горе ищу? Выгоду из смерти ребёнка? Это же человек — живой человечек!...

Домой вернулись так поздно, что уже и бабки разошлись по домам, а может, в соседний двор отправились — слухи обо мне распускать. Уже темнеть начало, навстречу прошла явно агрессивно настроенная компания молодёжи, но при виде Алёшки, все замолчали и понимающе посмотрели на меня, не с той наигранной заботливостью, как люди в парке, и не так, что «досталась тебе, мужик, обуза по жизни», а на самом деле понимающе — без ненависти, без укоризны... Хоть и шпана — а, ей-богу, не пропащие ещё люди.

В парке Алёшка в основном сам колёса крутил, а сейчас, конечно, я его катил. Устал он, видно, очень сильно, и потому уснул на ходу. Только когда я его уже уложил и одеялом стал накрывать, он открыл глазки, увидел меня, улыбнулся и снова заснул с улыбкой на лице.

День 12

С утра три раза звонил телефон, я даже слушать не стал, поднимал трубку и сразу клал, а на четвёртый — выдернул из розетки провод. Сотовый тоже отключил — не хотел я сейчас с женой разговаривать... потом, всё потом.

Алёшка так крепко спал, что даже звонки злых колдунов, которыми я ему мозги запудрил, не разбудили мальчика. Я его тоже расталкивать не спешил — пусть спит... Сны-то, наверное, видит чудесные, сказочные! Даже не сомневаюсь.

Я зашёл в ванную — на меня из зеркала уставился какой-то бледный тип с синяками под глазами и сединой на висках, хотя, если подумать, я даже немного моложе стал выглядеть. И глаза изменились — не было в них теперь наглости, не было счастливого блеска, только холодный огонёк какой-то...

Я неторопливо позавтракал, немножко посидел у окна. Погода сегодня опять была солнечной, только попрохладней немножко. Если гулять пойдём, то можно будет в зоопарк сходить, в выходные он точно работает. Бывал ли Алёшка в зоопарке? Не думаю, но в любом случае, в зоопарке недовольных не бывает... А с другой стороны, может, плакаться начнёт по поводу «бедных животных в тесных клетках». Сам, считай, в такой клетке сидел... Вот что интересно, человека из клетки выпускают — он расцветает, а выпусти медведя — взъярится и порвёт всех на части... А может, и не прав я. Может, зверь нападёт, только если его совсем затравят, но он всё равно стремится в лес — сбежать, скрыться, спрятаться... Точно так же и птицы, а вот люди-то не все так уж хотят из своих тюрем выйти. Некоторым открой дверь, они только под одеяло поглубже зароются, чтобы сквозняком не продувало.

Я посмотрел на часы — без четверти двенадцать... Чего-то он разоспался. Я на цыпочках пошёл в комнату мальчика. У него была открыта форточка, и потому прохладно было, хорошо. Свежий воздух он всем на пользу идёт.

Алёша уже не спал, он молча лежал и смотрел в потолок. Побледневший какой-то, худенький, маленький. Увидел меня, вздрогнул.

– Ты чего? — настороженно спросил я.

Мальчик прикусил нижнюю губу, готовый зареветь... Вот что за манера у детей — вместо того чтобы позвать на помощь и сказать, что не так, молча выжидают, а когда наконец подходишь — сразу плакать начинают.

– Алёша! — сказал я с укором. — Что такое?

Малыш испуганно сглотнул.

– Я шевельнуться не могу... почти.

– Больно? — оторопел я.

– Нет, просто не могу. Как будто сил не хватает.

Я схватил его за руку, пальцы были холодными — бедненький, даже под одеяло убрать не мог... Я начал растирать ладошку... Господи, какая маленькая, хрупкая...

– Чувствуешь?

Алёша кивнул:

– Да, немного.

– Попробуй пошевелить.

Мальчик попытался сосредоточиться, прищурился, сжал губы. Рука едва заметно шевельнулась, и в тот же миг Алёшка вскрикнул от боли. Я от неожиданности отшатнулся назад. Его ручонка напряглась, задрожала.

– Я чувствую, чувствую! — взволнованно закричал он.

– Больно? — пробормотал я.

– Уже проходит. — Рука мальчика и впрямь перестала дрожать, Алёша сжимал и разжимал пальцы, проверяя подвижность. — Это волшебство?!

Я неуверенно кивнул.

– А вторую руку? — попросил Алёшка.

– Я... я не знаю, получится ли.

– Ну попробуй! — взмолился мальчик. — Пожалуйста!

Я протянул к нему руку и тут же отдёрнул назад, потому что Алёша вновь скорчился, сжимая зубы с такой силой, что послышался хруст, он выгнул спину от нестерпимой боли. Его всего трясло, колотило... Я почувствовал, как с меня градом катится пот. Что делать? Бежать вызывать скорую? Нельзя! Звонить Мишке? Но что он может?

– Алёша, Алёша! — закричал я от беспомощности.

Боль вроде бы немного отпустила мальчика и он, расслабляясь, потихоньку застонал.

– Я чувствую, — через слёзы улыбнулся мне малыш.

– Алёша, у меня больше нет уколов, — виновато сказал я, не отводя от него глаз. — Я не могу больше достать.

– Не надо уколов! — жалобно пропищал Алёшка, морща лобик. — Не уходи никуда. Ведь... — мальчик дышал очень часто, — ...ведь у меня болезнь волшебная, только ты можешь мне помочь.

– Но Алёша! — взмолился я. — У меня кончилась сила, я не могу, понимаешь?

– Ты помог, помог! — задыхаясь, проговорил малыш. — Я чувствую ноги!

– Но тебе же больно!

Он помотал растрёпанной головой.

– Больно — это хорошо, ты понимаешь — я чувствую! Самое страшное, когда почти ничего не чувствуешь!

– Я всё-таки позвоню Михаилу Васильевичу, — серьёзно сказал я.

– Нет! — чуть ли не завизжал мальчик. — Уже почти прошло, уже не больно. — Он нервно заулыбался. — Ерунда, подумаешь!... Ты только не уходи.

– Хорошо-хорошо, — успокоил я Алёшку. — Я никуда не ухожу. Я тут.

– Посиди со мной.

Я пододвинул стул и сел рядом с кроватью напротив мальчика. Тот сразу успокоился, стал ровней дышать, губы, правда, ещё тряслись — разнервничался малыш.

– Не возвращай меня назад, — жалобно проговорил Алёша. — Я там не могу.

– Вспомнил! — упрекнул я мальчика. — Я думал, мы эту тему закрыли.

– Я там не могу, — повторил Алёша, словно бы не услышав моих слов. За последние два дня он сильно изменился — побледнел, осунулся, и без того худеньким был, а сейчас вообще одна кожа да кости. В глазах, правда, ещё не пропал тот яркий солнечный блеск, который был столь присущ мальчику, — даже слёзы не могли смыть радость из этих удивительных глаз. А ведь когда я его только встретил, Алёшка смотрел с надеждой, со светлой надеждой, но без этой самой радости, скорее с обречённостью...

Я просидел так до самого вечера, раздумывая о многих вещах — и том, что наплету жене, и о том, что будут говорить про меня соседи, и о многом другом. Мальчик быстро заснул, и будить его я не собирался. Видимо, болезнь отбирала много сил. В полдвенадцатого, когда я уже собирался сам идти спать, Алёшка всё-таки разлепил веки, увидел меня, обрадовался.

– Ну ты и соня! — заулыбался я в ответ на его улыбку. — Так бы уж и спал. Проголодался, что ль?

Мальчик застенчиво помотал головой, поднялся с кровати, пошёл в туалет.

– Так ты кушать будешь? — крикнул я ему в след.

– Буду! Только немного. Я пить очень хочу!

Я направился на кухню, включил чайник, принялся резать бутерброды... Ну какой из меня повар?

– Мне снился сон, — как-то очень серьёзно сказал за моей спиной Алёшка.

– Какой? — не оборачиваясь, спросил я.

– Мне снилось, как я умираю.

Я вздрогнул.

– Плохой сон, Алёша. — Я обернулся к нему, но он не показался мне напуганным.

– Мне снилось, как я превратился в голубя и взлетел к облакам... — Я, затаив дыхание, молчал, слушал. — ...А потом я увидел внизу тебя, ты протянул руку и позвал меня к себе.

– И ты спустился?

– Да, — чуть заметно улыбнулся мальчик. — Ты взял меня в тёплые ладони и прижал к груди, я чувствовал, как бьётся твоё сердце... и мне стало так хорошо, что захотелось плакать, я раньше не мог понять, почему люди плачут, когда им хорошо, а теперь понял...

– И чем закончился сон? — глотая застрявший в горле ком, спросил я.

– Ничем, я проснулся, а ты сидишь рядом.

Я улыбнулся, не спеша отпил глоток чая. Алёша тоже прислонился губами к чашке. Мне вдруг захотелось протянуть руку и погладить мальчика по голове — таким родным он мне стал за эти двенадцать дней. Алёшка поднял глаза, посмотрел прямо на меня и тихо спросил:

– Я ведь умру?

– Почему ты так думаешь? — как можно спокойнее спросил я, почувствовав, как по коже пробегает ледяная дрожь.

– Боль — она никуда не уходит, — так же спокойно ответил мальчик, и в то же мгновение по его щеке скользнула одинокая слеза.

– Тебе пора спать, Алёша! — чуть сурово произнёс я. — Тем более что у тебя что-то болит... — Я встал.

Мальчик тоже встал, я заметил, как на его лице на секунду мелькнула гримаса боли.

– Я не хочу спать.

– В кровать, живо! — прикрикнул я.

Алёша подчинился, пошёл за мной в комнату, лёг на кровать, посмотрел на меня со свойственной ему детской укоризной.

– Что, так сильно болит? — жалобно спросил я.

– Дело не в этом, — серьёзно ответил Алёшка. — Понимаешь, если я сейчас засну, то уже не проснусь.

Я нервно засмеялся.

– Что за глупости!

– Я не вру, — жалостливо пискнул Алёшка. — После сна всегда больно, в десять раз больней!

– Да что же у тебя болит?! — в отчаянии воскликнул я.

– У меня всё болит, — шепнул мальчик.

Я наклонился к нему, положил по привычке руку на лоб — жара не было, но чувствовалось какое-то напряжение, Алёша словно скованный весь был.

– Всё, — вновь шепнул он. — Такая боль! — Он не удержался и заплакал, зарыдал горькими слезами. — Такая боль! Даже... даже говорить больно!..

– Господи! — взмолился я от беспомощности.

Алёшка вдруг задрожал и изогнулся в страшной агонии. В горле застрял беззвучный крик, из зажмуренных глаз катились большие блестящие слёзы.

У меня закружилась голова, дыхание сбилось, перед глазами всё поплыло, и вроде даже темнее вокруг стало, лампочка в люстре еле светила... Алёшка, Алёшка! Поговори со мной, не умирай, пожалуйста!

Боль отступила. Мальчик, тяжело дыша, отвалился на подушку, на его лбу выступили крупные капли пота. Глаза светились ещё ярче обычного.

– Помнишь... тогда, — сбивчиво проговорил Алёша, — в больнице... ты дал мне волшебную конфетку?

Я почувствовал, как у меня защипало в носу и на глаза навернулись слёзы. Язык отказывался слушаться.

– Она... она не волшебная, Алёша.

Мальчик улыбнулся:

– Волшебная. Знаешь, что я тогда загадал?

– Выздоровление, — обречённо ответил я.

– Нет, — ещё шире улыбнулся мальчик. — Я загадал, чтобы ты взял меня к себе, и никогда... никогда не бросал... Это желание исполнилось.

– Алёшка! Что же ты наделал?! — крикнул я, забыв про фальшивость собственных чар.

– От моей болезни нет лекарств, кроме волшебства, я это всегда знал, — сказал мальчик и в тот же миг запищал от новой волны боли, накрывшей его с головой.

– Алёшка, малыш! — мне казалось, что я распадаюсь на части, на мелкие серые осколки стекла.

Он посмотрел на меня с удивлением новорождённого, огромные голубые глаза на белом как снег лице.

– От твоей болезни нет лекарств. — дрожащим голосом произнёс я. — Волшебство... но я никакой не волшебник, Алёшка! Я обманывал тебя с самого начала, конфета была обыкновенная и мультфильм, и книжка, и не ведьма ко мне заходила, а соседка. Я — никто, понимаешь?! Простой человек!

Мальчик посмотрел на меня таким взглядом, что я готов был растаять, испариться, исчезнуть, только бы не видеть этих обманутых хрустально чистых детских глазёнок.

– Значит, ты взял меня просто так? — с трудом подбирая слова, прошептал Алёшка.

– Не веришь? Я действительно самый обычный человек...

– Нет, ты не понимаешь, ты взял меня без волшебства — по собственному желанию, — Алёшка говорил очень взволнованно, — ты же любил меня как собственного сына, без всякого волшебства!

Я не знал, что сказать, мне было очень-очень плохо.

— Но я же тебя обманул!

– Ну и что?! — крикнул мальчик. Он словно бы пытался мне что-то объяснить, а я никак не мог понять. — Мне всё равно, ты же любил меня!... Любил?

– Ты даже не представляешь, что ты для меня значишь.

– Любил?! — взвизгнул Алёша в очередном приступе боли.

Я плакал.

– Больше жизни, — ответил я. Больше этой грёбаной жизни, будь она проклята!

Мальчик скрючился от боли, его голова тряслась, губы дрожали. Я не мог на это смотреть, но и глаза отвести не мог. Это невозможно было пережить — мне казалось, что я сам вместе с ним умираю.

На мгновение Алёша расслабился, посмотрел на меня, улыбнулся, превозмогая боль:

– Это лучшее, что я слышал в жизни...

– Алёшка...

– Я самый счастливый мальчик на свете!

Он ещё раз улыбнулся, потом коротко вскрикнул и застыл. Часы пробили полночь.

День 13

Он умер... умер. Самое светлое и весёлое существо на свете. Не услышит больше мир его чистого смеха и звонкого голоса, солнечные лучи больше не отразятся золотистым светом в этих удивительных небесных глазах. Кому он был нужен? Кто его знал? Кто его будет помнить?

Лети, мой воробушек, взлетай к облакам, там не будет боли, не будет печали. Только чистый ветер, бесконечное небо и яркое, такое же как ты, солнышко.

Я обнял Алёшку, прижал к себе. Я пытался услышать, как бьётся его сердце, но чувствовал только холодное дыхание смерти. Как бы ни верил малыш в мои магические способности, я не смог вернуть его к жизни... Мне на мгновение показалось, что я действительно обладаю какой-то волшебной силой, но... У меня ничего не получилось, да и нужно ли это было Алёшке, умершему с улыбкой на устах?.. Мир — этот ужасный беспощадный мир, который не проявил к нему и капли доброты, — он любил его. Алёша любил его... А я его ненавижу, всем сердцем ненавижу! Будь оно всё проклято! Будьте вы все прокляты!

Я отпустил тело мальчика. Отступил на шаг назад. В глазах на секунду потемнело, голова закружилась. Бледный маленький ребёнок... Он даже мёртвый был красивым... В одном я тебя не обманывал, Алёша: ты действительно не простой, ты — необыкновенный.

Я, наконец, сумел отвести взгляд в сторону. Чувство реальности постепенно возвращалось. Мне стало ещё хуже, теперь ко всему прочему прибавился страх... Как же такое могло случиться? Мне опять показалось, что всё это страшный сон...

Как заворожённый, я пошёл на кухню, зачем-то открыл холодильник — спиртного не было...

Я сжал в потных ладонях маленький мобильник. Через липкие слёзы с трудом удавалось различить буквы на экране...

Ждал я почти минуту, но Михаил не подходил. Я положил телефон в карман и взглянул в тёмный проём окна. Из открытой форточки дул заманчивый ветерок... Вот бы выпорхнуть туда — в ночь, раствориться, забыться. Одно меня удерживало в этом мире — кто-то должен помнить об Алёшке, хранить его улыбку в своей памяти.

Я открыл дверь в ванную, по телу градом катился липкий холодный пот. Повернул до упора кран, снял мокрую футболку, умылся. Взглянул в зеркало — глаза были красные-красные, как у рака, мне даже неприятно стало на самого себя смотреть... Я закрутил кран, сел на край ванной, достал мобильник, снова набрал Мишкин номер...

На это раз он подошёл.

– Алё, — послышался его усталый голос.

– Миш... — прошептал я в ответ.

– Алё! — крикнул он громче. — Паш, ты?

– Угу... — У меня в голове не укладывалось всё то, что я собирался ему сейчас сказать.

– Ты с ума, что ль, сошёл — в полпервого звонить? — возмутился Михаил. — Что ты себе на этот раз сломал?

– Алёша, — вновь прошептал я. — Он... он умер. — Я почувствовал, как по моим щекам вновь покатились солоноватые слёзы.

– Чего?! Ты можешь погромче говорить? Кто умер?

– Алёша.

– Какой ещё Алёша?! — спросил Михаил так, словно его терпение было на пределе.

Я слышал собственное дыхание из трубки. В висках стучала кровь.

– Ну, тот мальчик — инвалид, которого я взял у тебя...

– Ты у меня взял мальчика?! Ты в своём уме?

– Ну как же? — прохрипел я в отчаянии. — У которого... паралич спинного мозга.

– Какой-какой паралич? — цинично переспросил Мишка. — Слушай, Паш, ты больше мне ночью не звони, я тоже человек. Ложись-ка лучше спать...

Из трубки послышались короткие гудки, а потом наступила тишина, только капли воды монотонно стучали где-то в глубине труб. Я очень медленно повернул голову в сторону, моё отражение молча повернулось ко мне, и тут меня вдруг охватил такой ужас... Кожа покрылась мурашками, я вытаращил глаза, хотелось глотнуть свежего воздуха, здесь пахло едким хозяйственным мылом... и только капли в глубине тук-тук...

Я, спотыкаясь, выскочил в тёмный коридор и снова замер. Паркет едва слышно поскрипывал под босыми ногами. Мне казалось, что собственное отражение пристально смотрит мне в затылок, я сделал шаг вперёд и судорожным движением захлопнул дверь в ванную. Стало совсем темно.

Я очень медленно двинулся по коридору. Дверь в комнату была приоткрыта, оттуда сочился слабый свет ночного светильника. Время словно остановилось. Затаив дыхание, я заглянул в щель. По затылку прошла ледяная дрожь, ноги подкосились — Алёшки не было... только смятая кровать на том месте, где он умер...

Как рыба хватая воздух ртом, я толкнул дверь чуть вперёд, но тут замер, окостенел... Не в комнате — впереди, в темноте коридора стоял чей-то силуэт. От ужаса не чувствуя собственного тела, я с трудом повернулся в его сторону... Мальчик стоял неподвижно, я с трудом различал его контуры в темноте. Мне показалось, что моё сердце перестало биться — такая была тишина. По лбу с волос катились капельки пота, мои ресницы дрожали, я даже моргнуть боялся.

Внезапно что-то произошло, и коридор заполнился холодным голубоватым сиянием. Глаза мальчика светились, горели монотонным немерцающим огнём... Я почувствовал, как теряю сознание, но смертельная тишина оборвалась:

– Что же ты наделал? — произнёс Алёша таким голосом, что у меня кровь в жилах заледенела. — Что же ты наделал? — повторил он уже мягче, но теперь с таким унынием, что мне захотелось умереть — быстрее умереть.

– Алёша? — выдавил я сквозь пересохшее горло.

– Ты был так близок, — прозвучало в ответ. — В последний момент... ты сломался в последний момент. — Мне на мгновение показалось, что Алёша собирается заплакать. — Я знаю, это самое сложное, — произнёс мальчик. — Ты почти сделал это. Почти... Но почему? Что я делал не так?!

– Что я делал не так? — спросил я, переборов собственный страх.

– Ты лгал мне с самого начала, — вновь с ледком в голосе произнёс мальчик. — Но и я не говорил тебе правды... Потому не могу винить тебя во лжи. — Он помолчал, я же не решался что-либо говорить. — Но ты возненавидел жизнь — в самый важный момент ты всё проклял... Я не хотел этого! — мне показалось, что Алёша оправдывается.

– Не вини себя, я действительно всё проклял... только я.

– Но почему?! — взмолился мальчик. — Подавляющее большинство моих избранников даже не смотрели на меня в первый раз, кто-то пытался рассмешить, но в итоге уходил со слезами на глазах... — Я не сразу понял, о чём говорит Алёша. — Меня сдавали на следующий же день, вышвыривали на улицу, закрывали в подвалах от чужих глаз, прятали; на меня кричали, срывали свою злость, даже били. Некоторые, наоборот, убивали сами себя, но никто... никто не смог выдержать все тринадцать дней. И ты один выдержал двенадцать... — Алёша замолчал и продолжил почти шёпотом — тихо-тихо, так умел только он. — Что я делал не так? Велик был бы мой дар тебе, но ты должен был полюбить жизнь, а не проклинать её. Полюбить сам, без чудесной помощи.

Я молчал, мне нечего было сказать. Страх уже отступил, но я всё ещё был скован каким-то неприятным чувством — что-то не давало мне свободно дышать.

– И всё же ты сделал очень многое, — сказал из темноты мальчик, — ты был ближе всех... Я думаю... — Он сомневался. — Я решил всё-таки вознаградить тебя... Я не буду забирать твою память. Ты ничего не забудешь.

Я удивлённо сдвинул брови, но ничего не сказал. Похоже, Алёшу это немало удивило.

– Ты что, не понимаешь? — взволнованно переспросил мальчик. — Я дарю тебе любовь к жизни, которую так долго ищу... И даже нечто большее. — Он сделал шаг вперёд, к свету, глаза его потускнели. Передо мной стоял Алёшка — живой, такой, каким я его помнил, только глаза теперь в темноте словно бы были освещены солнечными лучами... Какая... какая красота...

Он плакал, или плакал я — я не понял... нет, я точно чувствовал слёзы — это я... Я!

– А теперь мне надо уходить, — с грустью сказал мальчик.

– Подожди-подожди! — взволнованно закричал я. — Можно один вопрос?

– Только не спрашивай, кто я.

Я замотал головой:

– Нет-нет... Алёшка, эти две недели ты был... — я задыхался от волнения, — Ты был настоящим, Алёшка?

Мальчик посмотрел на меня с чистым, неподдельным удивлением, а потом он, словно бы что-то поняв, улыбнулся — так, как улыбался обычно, будучи простым ребёнком.

Я затаил дыхание — все мои мысли сейчас были устремлены к этому удивительному волшебному существу.

– Какие же вы, люди, глупые... — с грустной улыбкой прошептал мальчик.

Я прижал его к себе, моё сердце снова билось, снова жило. Алёша подождал несколько секунд и исчез — пропал, растворился...

Я опустился на колени — сил в ногах больше не было. Хотелось заплакать, но и слёз не осталось... Вот так всегда — на горе слёзы есть, а на радость их не хватает. По моей груди разливалось приятное спасительное тепло, голову кружило, как после хорошего сладкого вина...

Я с трудом поднялся на ноги, пошатываясь, прошёл через всю комнату и открыл дверь на балкон. Прохладный ночной ветер ударил в моё лицо, заставляя последние слезинки упасть из моих глаз. По небу среди звёзд плыли силуэты редких облаков. Внизу спокойно спал под зелёным покрывалом тихий летний город... Я полной грудью вдохнул дурманящий аромат жизни... Он жив! Жив! Алёшка — считавший меня волшебником, но оказавшийся им сам! Он был прав — теперь я любил этот мир, любил эту жизнь. Я жил!

ЭПИЛОГ

Когда Алёша исчез, исчезли и все его вещи — плюшевый заяц, паучки из фольги, бумажные страусы, даже купленная мной одежда пропала. Больше того: никто кроме меня не помнил о существовании мальчика — ни Мишка, ни Антон, ни пресловутые бабки у подъезда...

Но одна вещь всё-таки осталась — это фотография. Я почувствовал исходящее от неё тепло у самого сердца... Достал из кармана, улыбнулся. На ней ничего не изменилось — так же радостно улыбался мне в ответ сидящий на пони Алёшка, так же устало, но счастливо смотрел сам на себя я... но внизу фотографии, там, где обычно стоят цифры с годом и датой, была маленькая надпись: «21.08.2013»... Я вспомнил, что сказал Алёша: «Это даже больше чем ты думаешь». Я был счастлив...

А вы, если увидите маленького ребёнка с большими сияющими глазами, сидящего на инвалидном кресле, — не прячьте взгляд, поговорите с ним, помогите ему, подарите ему надежду... ведь не только Алёшка — каждый такой малыш имеет право на надежду. А он взамен научит вас любить жизнь.

Конец

Оглавление

День 1

День 2

День 3

День 4

День 5

День 6

День 7

День 8

День 9

День 10

День 11

День 12

День 13

ЭПИЛОГ