История с призраком [Марк Твен] (fb2) читать онлайн

ИСТОРИЯ С ПРИВИДЕНИЯМИ

Я нанял себе на Бродвее большую комнату в громадном старом доме, верхний этаж которого, необитаемый в продолжении нескольких лет, был давно уже предоставлен пыли, паутине, пустоте и молчанию. Когда я в первую ночь поднимался в свою комнату, мне казалось, что я пробираюсь между гробами, врываясь непрошеным гостем в частную жизнь мертвецов. Впервые в жизни я ощущал какой-то суеверный страх и, неожиданно наткнувшись в темном углу лестницы на облепившую мне лицо мягкую ткань паутины, невольно вздрогнул, как бы при встрече с привидением.

Когда добравшись, наконец, до своей комнаты, я захлопнул дверь, оставив за собою гниль и мрак лестницы, мною овладело почти радостное чувство. В приятном ощущении тепла и света я подсел к весело пылавшему камину и просидел так часа два, раздумывая о минувших временах, вызывая в памяти прожитую жизнь и полузабытые, подернутые туманом прошлого лица, чутко прислушиваясь душой к давно уже и на веки переставшим звучать милым голосам и любимым когда-то мелодиям, которые теперь никто уже больше не поет. И пока мечты мои боролись с каким-то сгущавшимся вокруг их мраком, — порывистый ветер на дворе стал незаметно переходит в заунывный стон; свирепый шум дождя, рвавший оконные ставни, обращался в тихое постукивание и уличный шум понемножку затихал, пока, наконец, беззвучно не замерли вдали торопливые шаги последнего запоздалого пешехода. Огонь в камине потух. Мною овладевало чувство одиночества. Я встал и начал раздеваться, ступая на цыпочках по комнате и стараясь делать все как можно тише, как будто боялся разбудить дремавшего вблизи врага. Я лет в постель, накрылся и молча прислушивался к дождю, ветру и тихому поскрипыванию ставен, пока, наконец, все эти звуки не слились вместе и я заснул, убаюканный ими.

Я спал крепко, но как долго, — не знаю. Вдруг я проснулся и сразу же почувствовал себя в каком-то тревожном, выжидательном состоянии. Кругом царила глубокая тишина. Я ничего не слышал, кроме биения собственного сердца. Спустя несколько минут одеяло начало медленно сползать к моим ногам, точно его кто-то осторожно тащил к себе. Я лежал, не шевеля ни одним членом, не произнося ни одного звука. Одеяло продолжало медленно сползать… Я порывисто потянул его обратно и закутался в него с головой. Я ждал, прислушивался, опять ждал… Кто-то снова настойчиво начал дергать одеяло, и я снова впал в оцепенение, отсчитывая секунды, тянувшиеся как столетия. Одеяло опять сползло с груди… Собрав всю свою энергию, я рванул его обратно и изо всех сил уцепился за него руками. Я ждал… Постепенно начались снова легкие подергивания; я держал все крепче и крепче. Подергивания стали усиливаться, и вдруг одеяло рванулось с такой силой, что я не мог удержать его: оно сползло с меня в третий раз… Я застонал. И точно в ответ, раздался чей-то стон у моих ног! Холодный пот выступил у меня на лбу. Я был почти мертв от страха. И вдруг в комнате раздались тяжелые шаги, — как мне казалось, шаги слона, настолько мало походили они на человеческие. Но они удалялись, — и в этом было единственное мое утешение. Я ясно слышал, как «нечто» достигло двери, миновало ее, не стукнув при этом ни замком, ни ключом, и продолжало медленно шествовать далее, сопровождаемое треском и скрипом половиц и ступенек. Затем наступила опять гробовая тишина…

Придя немножко в себя, я попробовал успокоиться на том что «все это был кошмар, тяжелый кошмар и больше ничего!» И так я лежал и раздумывал, пока, наконец, не убедил себя, что это действительно был только скверный сон и пока не рассмеялся над собственной трусостью.

Встав с кровати и засветив огонь, я тщательно осмотрел замок и задвижку: все оказалось в том самом положении, в каком и было, когда я запер за собою дверь. Я еще раз рассмеялся и теперь уже совершенно искренно. Закурив трубку, я был готов опять расположиться у камина, но вдруг… трубка выскользнула из моих ослабевших пальцев, кровь разом отхлынула с моих щек и спокойное дыхание перешло в тяжелую одышку. В пепле у камина рядом с отпечатком моей необутой ноги я различил явственный след другой ноги на столько громадный, что в сравнении с нею моя собственная казалась совсем детской. Не могло быть сомнения: «кто-то» был в моей комнате и слоновые шаги — не пустой сон!

Я потушил газ и, шатаясь от страха, вернулся в постель. Долго лежал я так, окруженный сплошным мраком, вглядываясь в него и прислушиваясь. И вот послышалось какое-то шарканье, как будто по полу ползло чье-то громадное тело; потом тело это точно упало, так что в комнате задрожали окна. И в то же время в отдаленных частях дома начался неясный шум отворяемых и затворяемых дверей. Я различал, как чьи-то шаги то приближались, то удалялись, то вверх, то вниз по лестнице.

Иногда они приближались к самым моим дверям, останавливались здесь и снова удалялись. Где-то вдали раздавалось слабое бряцанье цепей; я прислушивался к этому бряцанью: вот оно близко, вот цепи тяжело волокутся по лестнице, вот новый звон цепей, ударившихся о новую ступеньку, вот… Существо в цепях несомненно приближалось… Я уже улавливал невнятное бормотанье, невольно вырвавшийся, но силою сдержанный крик, шуршание невидимых одежд, шелест незримых крыльев…

Я понял, что кто-то ворвался в мою комнату и что теперь я уже не один в ней. Над моей постелью «что-то» сопело, тяжело переводя дыхание и таинственно нашептывая какие-то звуки. Три маленьких шарика, освещенных фосфорическим блеском, засверкали над изголовьем моей кровати, ярко вспыхнули на одно мгновение и покатились вниз, два прямо мне на лице, а третий на подушку. Здесь они рассыпались искрами, как бы разжижились, и на ощупь казались тепловатыми. Можно было подумать, что падая они превратились в кровяные капли, но за темнотою, я не мог убедиться в этом. Потом передо мною вдруг замелькали мертвенно-бледные лица и белые, вытянутые вперед и отделившиеся от туловища руки, державшиеся одну минуту в воздухе и внезапно исчезнувшие. Шепот, голоса и шушуканье умолкли; наступила вновь торжественная тишина. Я, в ожидании, прислушивался, чувствуя, что мне необходимо или зажечь огонь, или немедленно умереть от страха. Я с трудом поднялся на локте, хотел присесть, но наткнулся лицом на чью-то потную руку… Силы разом оставили меня и я снова повалился на кровать, как пораженный параличом. Шуршание раздалось у дверей и сразу оборвалось: казалось, что чудовище исчезло.

Когда вновь наступила тишина, я, истомленный и ослабший, кое-как сполз с кровати и дрожащей рукою столетнего старца зажег огонь. Свет сразу подействовал на меня успокоительно. Присев, я углубился в полу-сонливое рассматривание отпечатка ноги на пепле. По-немножко очертания ее стали как будто сглаживаться и пропадать. Я поднял глаза вверх: широкое пламя газового рожка начинало медленно гаснуть. И в это же самое мгновение опять послышались тяжелые шаги чудовища, и казалось, что по мере того, как оно подходило все ближе и ближе — свет становился все тусклее и тусклее. Шаги достигли моих дверей и остановились, — свет превратился в слабое голубоватое пламя, — все вокруг меня погрузилось в подозрительные сумерки. Дверь не отворилась, но тем не менее я почувствовал, как легкий приток свежего воздуха пахнул мне прямо в лицо, и вслед за этим я различил перед собою какое-то громадное туманное существо. Я смотрел на него вытаращенными от страха глазами. Туман стал постепенно расползаться; очертания его, мало-помалу, превращались в человеческую фигуру: показались рука, ноги, туловище и, наконец, выглянула громадная мрачная физиономия. Разоблачившись от туманного покрова, передо мной выросла нагая, мускулистая, прекрасно-сложенная, величественная фигура Кардиффского Исполина ^[1].

Весь мой ужас исчез, ибо даже ребятам известно это в высшей степени добродушное лицо, не способное сделать кому-нибудь что-либо дурное. Ко мне сразу вернулось мое обычное веселое настроение, а газ опять замигал широким, спокойным пламенем, как бы симпатизируя моему расположению духа. Ни один изгнанник не радовался так чьему-либо посещению, как обрадовался я возможности видеть этого добродушного великана.

— Так это только ты, а никто другой?! — обратился я к нему. — А ведь знаешь, в течение 2-3-х последних часов я чуть не умер от страха! Нет, в самом деле, я очень рад, что это ты и с удовольствием предложил-бы тебе стул… Стой стой! не сюда, не садись на эту штуку!..

Но было уже поздно. Прежде чем я успел удержать его, он легонько присел на мой стул и, вслед за этим, немедленно брякнулся на пол: в жизни своей не видел я ни одного стула, который бы разлетелся в такие мелкие дребезги.

— Погоди, постой! ты мне так их все разломаешь!

И опять поздно. Вторичный треск, — и второй стул распластался на свои составные элементы.

— Да ты с ума сошел, черт тебя побери! Или ты задумал разнести таким манером всю мою мебель? Сюда, сюда, ты — окаменелый болван!..

Опять поздно. Прежде чем я успел броситься к нему на встречу, он осторожно опустился на кровать и от кровати осталась одна меланхолическая руина.

— Послушай! — это не манера вести себя! Сначала ты врываешься в мою квартиру и скандальничаешь в ней, притащив за собой целый легион всяких мерзостных привидений, которые измучивают меня чуть не до смерти… (Я уже не говорю о значительной небрежности твоего костюма, совершенно не принятого в порядочном обществе между интеллигентными людьми, за исключением разве опереточного театра, да и там едва-ли была бы терпима такая абсолютная откровенность, раз она принадлежит существу твоего пола!) — затем, в виде благодарности за мое гостеприимство, ты начинаешь испытывать прочность моей мебели применительно к собственной тяжести и разносишь всю ее в щепы… И на какого черта понадобилось тебе непременно сесть! Ведь пытаясь осуществить это желание, ты вредишь себе не меньше, чем мне. Посмотри: у тебя почти сломана нижняя часть позвоночного хребта и весь ты окровавлен… с арьергарда. Постыдись, наконец! Ты ведь достаточно вырос, чтобы понять это!..

— Ну, ладно, ладно! я не буду больше ломать мебель… Только все-таки, что же мне делать? В течение целого столетия я не имел ни одного случая присесть!..

И на глазах его показались слезы.

— Бедный малый, — сказал я, — пожалуй, я и не прав, обращаясь с тобой там сурово, хотя бы уже потому, что ведь ты, — кроме всего прочего, — сирота! Ну, садись вот здесь на пол, — никакая другая мебель не в состоянии выдержать твоей тяжести! Даже и в таком положении нам не удобно с тобой дружески разговаривать, так как мне приходится смотреть на тебя задравши голову вверх… Так вот что: ты оставайся сидеть здесь на полу, а я вскарабкаюсь на эту высокую конторку, и теперь мы можем болтать лицом к лицу!..

Рассевшись на полу, он закурил предложенную мною трубку, набросил себе на плечи мое красное одеяло и надел себе на голову, в виде шлема, мою ванну, — все это придало ему значительную художественность и элегантность. Затем, пока я раздувал огонь, он скрестил ноги, подставив поближе к приятному теплу свои громадные, изрытые колдобинами, ступни.

— Отчего это у тебя подошвы ног в таких ухабах?

— Какая-то проклятая сыпь! Я получил ее от простуды еще там, лежа под Ньювэльской фермой… Но все-таки то местечко мне очень нравится; я его люблю, как кто-нибудь любит свою старую родину. Нигде я не ощущал такого покоя, каким наслаждался там!..

Проболтавши еще с пол-часа, я заметил, что он выглядит совсем утомленным, и спросил его о причине этого?

— Почему я устал? — переспросил он. — А как же могло бы быть иначе? Слушай, за то, что ты так любезно меня принял, я вкратце расскажу тебе суть дела. Видишь-ли, я — дух того окаменелого великана, тело которого показывается в здешнем музее, в конце этой улицы. Я не могу обрести покой, пока тело мое не будет вновь предано земле. Что же я должен был делать, чтобы заставить людей исполнить это мое законное желание? Оставалось только одно, — собери свое мужество! — начать колобродить и пугать людей вблизи того места, где лежит теперь мое тело… И вот я еженощно колобродил в музее, уговорив и некоторых других духов помогать мне в, этом. Но мы ничего не добились: после полуночи никто никогда не посещал музея. Тогда мне пришло на мысль, спустившись вниз по улице, испробовать немножко поскандальничать в этом доме. Я чувствовал, что здесь цель моя будет достигнута, если только мне удастся обратить на себя чье-либо внимание, недаром же меня окружало самое отборное общество всякой адской чертовщины! И вот, ночь за ночью, шлялись мы, дрожа от холода, по этим пустым комнатам, волоча за собой цепи, пыхтя, стеная, подымаясь вверх и опускаясь вниз по лестнице, пока наконец силы мои не истощились совершенно. Но, заметив сегодня ночью свет в твоем окне, я собрал остаток их и явился сюда с наплывом прежней энергии. Однако, теперь я чувствую, что силы опять покидают меня… Подай же мне, — умоляю тебя, — подай мне хоть какую-нибудь надежду!

В величайшем возбуждении я соскочил с моей конторки и воскликнул:

— Нет, это уж черт знает что такое, это — выше моего понимания! Ах, ты несчастная, старая, беспокойная окаменелость! Ведь ты задаром потратил все свои труды! Ведь ты колобродил около гипсового слепка, а подлинный кардиффский исполин находится в Олбани. Да неужели же, черт тебя возьми, ты сам не мог узнать своей собственной оболочки!?

Лицо великана приняло вдруг такое неизъяснимо-сконфуженное, плачевное и разочарованное выражение, какого я никогда до тех пор ни у кого не видел.

Медленно поднявшись на ноги, он спросил:

— Это — истинная правда?

— Это также достоверно, как то, что я теперь здесь!

Он вынул из рта трубку и положил ее на камин. С минуту потом он стоял в нерешительности, бессознательно, по старой привычке, стараясь заложить руки туда, где должны бы находиться карманы его брюк, и, наконец, сказал, низко опустив голову на грудь:

— Никогда в течение всей моей жизни не казался я сам себе таким дураком, как в настоящую минуту. Окаменелый исполин заморочил весь свет, и вот теперь это подлое шарлатанство закончилось тем, что он оболванил даже собственный свой дух! И если, сын мой, в твоем сердце осталась хоть искорка сострадания к такому несчастному, униженному духу, как я, — то пусть люди никогда ничего не узнают о том, что произошло здесь. Подумай, каково было бы тебе, если бы ты сам выкинул подобную «исполинскую» глупость!..

Я слышал, как он медленно спустился с лестницы и зашагал по спящей улице. Шум его шагов становился все слабее и слабее.

Я был весьма опечален, что он, — этот злополучный дух — ушел так скоро, но, признаться, еще более я опечален был тем, что он унес с собою мое красное одеяло и мою ванну.

1870

Примечания

1

В начале 70-х годов близ Ньюэльской фермы была случайно открыта громадная фигура окаменелого человека, получившая название «Кардиффского исполина». С этой диковиной проделан был целый ряд наглых мошенничеств: «Исполин» показывался публике одновременно в Олбани и в Нью-Йорке, причем оба содержателя музеев клялись в подлинности каждый своего экземпляра. Впоследствии было установлено, как факт, не подлежащий сомнению, что «настоящим» исполином должен быть признан тот, который показывается в Олбани, а диковина Нью-Йоркского музея есть лишь искусно подделанный гипсовый слепок с него.

(обратно)

Оглавление

*** Примечания ***