Жизнь, отданная небу [Мария Кузьминична Покрышкина] (fb2) читать онлайн

Покрышкина Мария Кузьминична Жизнь, отданная небу

Покрышкина Мария Кузьминична

Жизнь, отданная небу

Аннотация издательства: Имя трижды Героя Советского Союза Александра Ивановича Покрышкина широко известно. О нем написано немало книг и, казалось, исчерпано все. что можно было сказать о знаменитом летчике-истребителе. Но книга "Жизнь, отданная небу" во многом открывает неизвестное ранее. Мария Кузьминична Покрышкина - жена и друг героя - тепло и проникновенно рассказывает о своем муже, приводит новые факты и штрихи, значительно дополняющие его портрет.

Содержание

Вступление

Это было у моря

Я буду звать тебя Мария

Манасские будни

Пять месяцев неизвестности

И снова разлуки

Прощай, БАО!

В Новосибирске

Земляки встречают своего героя

Учеба в академии имени М. В. Фрунзе

Служба на Волге

"Вижу Батайский мост, Саша!"

И снова учеба

Десять лет в Киеве

В Главном штабе ПВО

Маршальские звезды

И помнит мир спасенный

До последнего удара сердца

Вступление

До сих пор не могу до конца поверить, что его нет. Вхожу в квартиру форменная фуражка на вешалке, шахматы расставлены, дверь кабинета открыта. Кажется, сейчас встанет из-за стола и выйдет навстречу. Непроизвольно делаю шаг вперед. Но в квартире только тишина... В нашей квартире, где еще совсем недавно тишина была таким редким гостем.

"Они жили долго и счастливо и умерли в один день" - так хорошо и мудро заканчивается старая сказка. Мы тоже жили долго и счастливо. Но вот Александра Ивановича нет, а я живу. Конечно же, я не одинока. У меня замечательные дети и внуки. Часто бывают друзья. Но ни на шаг меня не отпускает от себя память. Она-то и побудила взяться за перо.

В последние месяцы жизни Александра Ивановича, возвращаясь от него из больницы, чтобы хоть на какое-то время оторваться от тягостных мыслей, я начинала перебирать наиболее яркие события нашей жизни, записывала их и на другой день читала мужу.

"Ну и память у тебя, Мария, - улыбался он, - впору роман писать. А что? Он, пожалуй, получится". В те дни Александр Иванович заканчивал работу над книгой "Познать себя в бок", увидеть которую ему, увы, не довелось. Нет, тогда я не думала о книге. И если бы не искреннее желание добавить еще несколько штрихов к образу человека, ставшего народным героем, если бы не настойчивые просьбы многих друзей, я не взялась бы за эту работу.

Мне не довелось бывать в боях рядом с Покрышкиным. Поэтому описании боевых действий читатель в моей книге не найдет. Впрочем, о фронтовых подвигах Александра Покрышкина немало написано его однополчанами. Но я провожала его в боевые вылеты и встречала после них. Боев в его жизни было много, и не только на фронте. С такой же отвагой и бескомпромиссностью, с которыми мой муж сражался с врагом, он воевал с косностью, бюрократизмом, подлостью, со своей болезнью, наконец. Он боролся за победу до конца и побеждал. Только один раз он проиграл бой... С той поры я одна.

Александр Иванович немалого достиг в жизни: прославленный летчик, трижды Герой Советского Союза, маршал авиации. Еще при жизни стал легендой. И если оценивать по большому счету, он был счастливым человеком. Но счастье даже в сказках просто так не дается. А уж в действительности... Счастье Покрышкина - очень и очень трудное, завоеванное и выстраданное.

Да, его можно было назвать и честолюбивым человеком. Но только в том плане, что честь свою ставил превыше всего. Он не терпел, когда порой ему оказывали почести сверх меры. В быту был скромным и нетребовательным, простым и открытым для людей.

Круг наших друзей никогда не определялся занимаемыми должностями и рангами. Однако заслужить дружбу Покрышкина было не просто. Зато уж если Александру Ивановичу человек нравился, то это, как правило, навсегда. Он не покидал друзей ни в радости, ни тем более в горе. Потому и нас никогда не оставляли друзья. Сейчас я это особенно чувствую.

У него был острый ум, способный мгновенно оценить ситуацию и тут же найти единственно верное решение. Это природное качество, отточенное боевой практикой, ярко проявилось после войны на командной работе. Я только теперь поняла, почему он так самозабвенно любил шахматы: в них, как и в летной работе, часто приходится в самые сжатые сроки просчитывать максимальное количество вариантов, чтобы выбрать один.

Помню, забежал к нам как-то самый младший брат Александра Ивановича Виктор, тогда еще студент-геолог. Муж усадил его за шахматы. Прошел час, второй. Слышу из-за двери голос Виктора:

- Саша, отпусти ты меня, бога ради. Заниматься надо. Александр Иванович молча встал, подпер дверь креслом:

- Пока двадцать пятую партию не сыграем, не выпущу. Что оставалось делать бедному студенту?

С шахматами могла конкурировать только охота. По этому поводу я шутила:

- На первом месте у тебя, Александр, работа, на втором - охота, а уж третье - мое.

- Держи его крепче, Мария, оно тоже призовое, - смеялся муж.

За свое место я никогда не беспокоилась. Александр Иванович был любящим мужем. А каким он был прекрасным отцом!

Кто мог знать Покрышкина-человека лучше, чем я? И как жалею, что не обладаю писательским даром, который помог бы мне в полной мере передать светлую силу обаяния души Александра Ивановича. Но если даже хоть в какой-то степени мне удастся это сделать, значит, частичку долга перед его памятью я выполню.

Перед вами не роман, не повесть, не мемуары. Это просто записки человека, который очень любил и любит Александра Ивановича Покрышкина.

М. К. ПОКРЫШКИНА.

Это было у моря

Да-да, мы действительно встретились с ним у самого синего моря, в августе 1942 года. Все начиналось как в старом романе. Только у нашего моря не зеленели пальмы, а на героине вместо бальных туфелек были кирзовые сапоги. Служила я медицинской сестрой санитарной части батальона аэродромного обслуживания (БАО). До того как военная судьба забросила наш БАО на берег Каспийского моря в поселок Манас, что расположился километрах в сорока от Махачкалы, нам сполна довелось испытать и горечь отступления, и боль утрат, и тяготы фронтовой службы.

Не буду подробно рассказывать, что такое БАО. Скажу только, что без его скромных служащих - связистов, метеорологов, медиков, оружейников, солдат аэродромной роты, автомобилистов и интендантов - нормальная боевая работа летчиков была бы просто невозможна. Конечно, нам, баовцам, не приходилось вступать в непосредственные схватки с врагом, но мы обеспечивали жизнь и мощь авиаподразделений, их постоянную боеготовность, и для этого требовались в полной мере и мастерство, и мужество, и самопожертвование.

Работы в Манасе было невпроворот. И все же здесь жилось значительно легче. Мы наконец-то пришли в себя, отогрелись под ласковым южным солнцем. Суровую зиму 1941/42 года вспоминали как что-то ужасное. Мало того, что наш БАО был тогда в непосредственной близости от передовой. Все мы, особенно летчики и авиатехники, страдали от морозов и пронизывающих до костей ледяных степных ветров.

Самолеты МиГ-3, которыми были укомплектованы обслуживаемые нами полки, имели в ту пору каверзную конструктивную недоработку - у них нередко заклинивало фонари летных кабин. Случись что в воздухе - и с парашютом не выбросишься. Поэтому многие летчики, несмотря на страшные морозы, летали с открытыми кабинами. Медики перед каждым стартом бегали от самолета к самолету, требуя, чтобы пилоты смазывали лица гусиным жиром. Какого труда стоило подчас сломить их мальчишескую браваду: не буду, мол, и все...

Помню, как однажды я уговаривала перед вылетом капитана Алексея Постнова, а он упрямился:

- Сказал, не буду мазаться, значит, не буду. Да не беспокойся, сестричка, ничего со мной не случится.

Так и вылетел. А через четверть часа мы с удивлением и тревогой увидели, что его самолет идет на посадку. Вылез из кабины - нельзя узнать: лицо белое, распухшее. Глаза - узкие щелочки - едва видны.

Обработали мы Постнова, отправили в санчасть. Вскоре он вновь летал, но следы обморожения остались у него надолго. Уже после войны судьба вновь нас свела. В первую встречу Алексей пошутил:

- Ну что бы мне тогда послушаться тебя, Маша. Каким бы красавцем мог быть.

- Ты и так, Лешенька, красивый. А вот к добрым советам, надеюсь, научился относиться внимательнее.

А наши авиатехники! Они дневали и ночевали на аэродромах возле своих самолетов. Обморожения среди них были обычным явлением, хотя мы, медики, как могли помогали им. Только помощь эта оказывалась слабой. Приходилось лишь удивляться, как люди не простужались, круглосуточно находясь на морозе, на ветру. Не знаю, когда они умудрялись спать и есть. Приди в любое время - они у самолетов. С обмороженными лицами, с руками, которые превратились в сплошные кровоточащие раны, насквозь пропитанные техническими маслами и бензином.

Надо сказать, что и нам во время дежурств на аэродроме в ожидании возвращения с боевых заданий летчиков доставалось от морозов изрядно. Сидишь в промерзшей насквозь санитарной машине (отопления в ней не было) с неизменным нашим водителем - Айзиком и чувствуешь, как постепенно превращаешься в ледышку.

Как-то подошел к автомобилю командир полка Андрей Гаврилович Маркелов. Увидев меня с уже побелевшим носом, сказал жалостливо:

- Что ж ты, милая, в землянку к нам не зайдешь погреться. Стесняешься, что ли?

Нет уж, думаю, к вам, летунам, только попадись. От шуточек ваших сквозь землю провалишься. И забилась поглубже в кабину:

- Спасибо. Мне не холодно.

Зато, здесь, в Манасе, в глубоком тылу, после грохота войны мы все были очарованы теплом, тишиной и красотой Каспийского моря. Многие из нас видели море впервые и не могли нарадоваться его лазурному простору.

Буквально на второй день нашей передислокации ко мне в амбулаторию прибежала одна из медсестер - Тамара Лескова и прямо с порога:

- Ты знаешь, Мария, к нам сразу два истребительных полка прибыли! А один из них - гвардейский!

Я была очень занята, да и не в настроении. Поэтому интереса к сообщению не проявила:

- Мне-то какая разница, кто там прибыл, гвардейцы или еще кто.

Тамара, по-моему, немного обиделась:

- К тебе по-хорошему пришла, хотела пригласить искупаться, а ты... Не я же в твоих неприятностях виновата! Хочешь, я тебя сегодня вечером в лазарете подменю?

Тут я совсем расстроилась, даже слезы выступили:

- Не надо меня жалеть! И купаться я не хочу, и в подмене не нуждаюсь.

Неприятности личного порядка у меня действительно были: наш начальник санслужбы (не называю его фамилии) обратил на меня свое "пристальное" внимание. Но так как его притязания были начисто отвергнуты, мне пришлось за это расплачиваться.

При каждом удобном случае, при малейшей возможности он старался "не забывать" про меня. Если у моих подруг хоть изредка выдавались короткие передышки, то я даже помышлять о них не могла. На меня была возложена ответственность за амбулаторию и хирургический блок, а после целого дня работы - ночные дежурства в лазарете. Так что о танцах я могла только мечтать. Спасибо девушкам, они время от времени добровольно подменяли меня, давая возможность хоть чуточку передохнуть и поспать.

Тамара отправилась купаться одна. Мне, как обычно, предстояло ночное дежурство в лазарете, а с утра - опять работа в амбулатории.

В нашем лазарете уже находилось несколько раненых и больных из прилетевших в этот день истребительных полков. Они прибыли к нам немного раньше основного состава. К вечеру, выполнив все процедуры, назначенные больным, я взяла роман Виктора Гюго "Отверженные" и, что называется, с головой ушла в него. Надо сказать, что встреча с книгой в ту пору была наслаждением высшего порядка. Просто подержать ее в руках, притронуться к ней уже было радостью. А тут выпало этакое счастье - читать "Отверженных"!

И вот в момент полного моего блаженства в проеме открытой двери появились три летчика. Взглянув на них, я невольно вспомнила картину А. Васнецова "Три богатыря". Смотрела на них, но почему-то видела только того, кто стоял в середине: капитан, выше среднего роста, широкоплечий, подтянутый, с мужественным волевым лицом и большими серо-голубыми глазами. На груди - орден Ленина. В нем была какая-то серьезность и основательность. "Это Он!" - пронзила меня шальная мысль. Но я тут же устыдилась ее: "Господи, о чем я думаю? Ведь я даже голоса его еще не слышала".

Кто-то из двоих, пришедших с голубоглазым богатырем (это были летчики из его эскадрильи Андрей Труд и Владимир Бережной, погибший весной 1943 года на Кубани), обратился ко мне с просьбой:

- Вы нас, пожалуйста, извините за столь поздний визит, но раньше никак не могли вырваться. Нам бы товарища нашего повидать, комэска Анатолия Камосу. Разрешите?

А богатырь с коротко остриженными темно-русыми волосами стоит и внимательно разглядывает меня. Большой палец правой руки засунут под ремень гимнастерки, в левой - пилотка. Как позже Саша признался, в те первые минуты нашей встречи он тоже подумал: "Вот та, которую я всю жизнь искал". Это ли не любовь с первого взгляда?!

Здесь я немного отвлекусь, чтобы сказать вот о чем. Меня поражает, как некоторые литераторы изображают в своих произведениях моего мужа этаким сибирским медведем, увальнем, угрюмым и неразговорчивым человеком. Например, в книге Ю. Жукова "Один "миг" из тысячи" А. И. Покрышкин изображен именно таким. Но подобное описание внешности и характера Александра Ивановича ни в коей мере не соответствует действительности. Напротив, он всегда был энергичен, спортивен, с легкой пружинистой походкой, сохранившейся до последних дней жизни. Зарядкой Саша занимался с десятилетнего возраста, позже приобщил к ней и меня, и детей. OR любил хорошую, добрую шутку, и сам охотно и всегда к месту шутил. Очень любил дарить цветы и всегда был окружен друзьями. Что тут общего с образом угрюмого медведя?

Летчики уговорили меня пропустить их к Камосе, однако пошли к нему только двое - Андрей и Володя. А третий, так неожиданно привлекший мое внимание, остался.

- Капитан Покрышкин, - представился он и, присев на скамейку, поинтересовался: - Что читаете?

- "Отверженные" Виктора Гюго.

- Интересно бы почитать. Сам недавно был отверженным.

Я объяснила, что книга принадлежит не мне и читаем мы ее все по очереди, но бравый летчик продолжал сидеть и внимательно меня разглядывал. Я смутилась:

- Вы, кажется, пришли навестить своего товарища, так в чем же дело? Или вас проводить к нему?

Мой собеседник поднялся и пошел в палату. Вскоре все трое вернулись в приемный покой. И капитан снова подошел ко мне:

- А все-таки, может, дашь мне эту книгу? Я читаю очень быстро.

Взглянув на него, я сухо спросила:

- Почему это вы ко мне на "ты" обращаетесь?

- Извините, постараюсь исправиться.

Как мне ни жаль было расставаться с книгой, он у меня ее все-таки выпросил.

Вечером того же дня капитан Покрышкин отправился на берег моря купаться и застал там нашу медсестру Тамару. Воспользовавшись случаем, он постарался выведать все о заинтересовавшем его "предмете": кто я и что я, не замужем ли? А так как вопросов у него оказалось много, а вода была уже довольно холодная, капитан на следующий день появился в амбулатории одетым в реглан и с повышенной температурой. Я дала ему градусник, а сама принялась за оформление документов.

Сидит, глаз с меня не сводит. Подниму голову - он отвернется. Опущу его взгляд на себе чувствую. Наконец, забрала у него градусник, смотрю температура под сорок! Да, перекупался товарищ, любопытство подвело. Направила его в лазарет.

К вечеру появилась Тамара и говорит:

- Мария, тебя просит зайти тот капитан, которого ты сегодня положила в лазарет. Спросить что-то хочет.

Я неприступная, как скала:

- Скажи своему капитану, что завтра с утра будет мое дежурство в лазарете и он сможет задать мне все свои вопросы.

И не пошла: пусть не задается.

А наутро, когда я заглянула в лазарет, он спал. Мне почему-то вдруг стало жалко его будить... Попозже снова зашла в палату, чтобы заполнить историю болезни. Были там вопросы, ответы на которые меня тоже интересовали: место довоенного жительства, год рождения, ближайшие родственники.

Услышала, что в Новосибирске у него живет мать, Покрышкина Ксения Степановна. А вот что жены нет, поначалу не поверила. Разве так может быть, когда человеку уже почти тридцать? Дурит, наверное, голову мне. Почему-то эта мысль меня расстроила.

После трех дней пребывания в лазарете Покрышкин был вызван в штаб армии за назначением на должность заместителя командира полка. Часть эта базировалась где-то в другом месте.

Сразу же после завтрака Саша быстренько собрался, вернул мне книгу:

- Прекрасный роман. Спасибо. Надеюсь, я не очень его задержал?

- Ничего, я рада, что он вам понравился.

- Что ж, может быть, мы больше не увидимся с вами, не поминайте лихом.

- Да вроде бы не за что.

Наша санчасть располагалась в тени деревьев на пригорке, а внизу на пятачке его ждала "персональная" полуторка. Он сбежал вниз и в мгновение ока перемахнул через борт машины. Не знаю почему, но на душе стало грустно. Взяла в руки книгу, стала лихорадочно перелистывать ее всю от начала до конца. "Ну как же так, мог же он мне хотя бы записку написать!" Но в книге ничего не оказалось. Да и почему он, собственно, должен был мне писать? Ведь мы совсем чужие люди!

Стою, утешаю себя. Вдруг над Манасом, едва не цепляясь за макушки деревьев, пронесся самолет. Это был он, и он улетел, скорее всего, навсегда!

На следующий день, к вечеру, на пороге санчасти появилась длинная и тощая фигура Андрея Труда с его неизменной улыбкой на лице и с лукавинкой в больших голубых глазах.

- Машенька, нальешь сто граммов спиртика, скажу, где тебя Сашка Покрышкин ожидает!

- Во-первых, - сказала я, - с пьянчужками ни в какие контакты не вступаю. А во-вторых, мог бы что-нибудь и правдоподобнее придумать.

- Машенька, вот ей-богу, Сашка тебя ждет!

- Ну откуда ему тут взяться, если он вчера утром улетел? Ты же сам с ним у машины прощался! И мне он сказал, что навсегда...

- А вот и не навсегда! Насчет ста граммов я пошутил, конечно, но Сашка тебя действительно ждет. Выйди, проверь!

Думаю, разыгрывает он меня, не может без своих шуточек. А вдруг и в самом деле? Решила на всякий случай выйти, посмотреть. Выхожу - он и вправду стоит!

Увидев меня, обрадовался.

- Ты что же это, я к тебе на крыльях, можно сказать, летел, спешил, а ты даже выйти ко мне не хочешь?

- Думала, Андрей разыгрывает, - ответила я. Но тут же спохватилась и спросила: - А кто, собственно, я вам такая, чтобы ко мне спешить? И почему вы ко мне постоянно обращаетесь на "ты"?

Он улыбнулся и, окинув меня сияющим взглядом, сказал:

- Так уж вышло, что не смог я от тебя и от своих ребят улететь... А касательно того, что я тебя на "ты" называю, так теперь уж я по-другому не смогу. Давай сегодня на танцы сходим!

- Не знаю, смогу ли я: нужно, чтобы кто-то из девочек меня подменил. Попробую Таечку Попову попросить.

Так с этого дня Тая Попова, как и Андрей Труд, стали нашими "поверенными". Андрей вообще для своего любимого командира готов был на все. А с моей подругой Таечкой мы пронесли нашу дружбу через всю войну и продолжаем дружить по сей день. На фронте она была заведующей аптекой. Причем очень строгой. Принесет, бывало, мне с утра упаковок десять бинтов и скажет:

- Все, Мусенька, это тебе на целый день.

Я тут же взвинчусь:

- Тогда становись вместо меня, посмотрю, много ли ты десятью бинтами наработаешь!

Она, обидевшись, уйдет, но вскоре появится вновь с новой порцией бинтов.

- Вот теперь - другое дело!

Она, искренне возмущаясь, втолковывает мне:

- Ну как же ты, Мусенька, не хочешь понять, что у меня бинты строго ограничены.

- А у меня - раненые и больные...

Таисия Ивановна Попова - человек, достоинства которого трудно переоценить. Наша многолетняя дружба дает мне право это утверждать.

Заведующий клубом в нашем БАО был Саша Перлов, среднего роста, красивый зеленоглазый парень. Скромный, очень воспитанный ленинградец. По молодости мы частенько подтрунивали над тем, что он постоянно носил за поясом гимнастерки грелку. А у него была язва желудка, и его всегда мучили ноющие боли. Он так и не смог вылечиться, умер вскоре после Победы очень молодым, оставив жену и сына.

Благодаря стараниям Саши Перлова у нас каждый вечер играла музыка и устраивались танцы при лунном свете. На импровизированную танцевальную площадку собирались все, кто был свободен от дежурства. До сих пор вспоминаю ту замечательную августовскую ночь и, теперь почти уже забытую, мелодию старинного танго "Брызги шампанского". Я тогда впервые танцевала со своим будущим мужем...

Я буду звать тебя Мария

Может быть, постороннему человеку это Сашино решение и покажется малозначащим, для меня оно - суть его характера. В самом начале нашего знакомства он поинтересовался, как меня зовут мои подруги. Я пожала плечами:

- По-разному. Чаще всего Машей или Машенькой, иногда Марьей, а Тая, она самая близкая мне, Мусей или Мусенькой.

Покрышкин помолчал, оценивая про себя перечисленные мной варианты. Видимо, они его чем-то не устраивали, он поморщился и решительно сказал:

- Нет. Я буду звать тебя Марией.

Саша во всем любил определенность и основательность.

С его слов я уже знала, что мечтой стать летчиком он загорелся с детства, но прежде чем эта мечта осуществилась, ему пришлось преодолеть немало трудностей и испытаний.

Узнав, что при поступлении в авиационное училище нужно пройти очень строгую медицинскую комиссию, он чуть ли не с десятилетнего возраста начал себя закаливать. Зимой, а в Новосибирске, где проживала их семья, она далеко не мягкая, выходил каждое утро раздетым по пояс во двор и делал зарядку, растирался снегом. На "представление" собиралась вся улица.

Жизнь не баловала его. В неполных пятнадцать лет он вынужден был оставить ученье и зарабатывать себе на хлеб - так сложились семейные обстоятельства. И уж потом, работая, доучивался, чтобы получить среднее образование. Без него о летном училище нечего было и мечтать.

Трудиться Саша начал учеником кровельщика. Потом поступил в ремесленное училище, где получил профессию слесаря-лекальщика. Работая на заводе, стал посещать занятия в осоавиахимовском планерном кружке. На заводе ему дали комсомольскую путевку в авиационное училище, которое находилось в городе Перми. Сколько было радости! Но, уже приехав в училище, узнал, что оно преобразовано в техническое.

Разве этого он добивался? Покрышкин перестал посещать занятия. И только строгое напоминание, что сюда он прибыл по путевке комсомола и авиатехники нужны ВВС не меньше, чем летчики, заставило его окончить Пермское училище с отличием. Характера ему было не занимать.

Он стал авиационным техником и вместо того, чтобы летать, готовил к полетам боевые самолеты для других летчиков. Теперь снова поступить в авиационное училище, только летное, для него стало еще трудней. Сколько упорства и настойчивости ему пришлось проявить, сколько рапортов послать по команде, прежде чем добился разрешения в свободное от службы время заниматься в ближайшем осоавиахимовском аэроклубе... Лишь к двадцати пяти годам ему наконец удалось осуществить свою мечту - стать летчиком-истребителем.

Надо сказать, в наших судьбах многое оказалось схожим. И это, видимо, сыграло свою роль. Я тоже не была ни белоручкой, ни маменькиной дочкой. Родилась в крестьянской семье под Харьковом. Отец - инвалид, слепой. И мне с ранних лет приходилось и учиться, и работать, чтобы помогать семье.

После школы-семилетки поступила в Харьковское медицинское училище. Окончила его в 1939 году с отличием. Направили медсестрой в терапевтическое отделение больницы. Но я мечтала стать хирургом и потому поступила на курсы операционных сестер. Когда началась война, в первый же день пошла в военкомат и получила назначение в 443-й батальон аэродромного обслуживания. Сначала все мы, средний медперсонал, числились вольнонаемными, а с 1942 года нам присвоили воинские звания. Я стала сержантом медслужбы.

К моменту нашего знакомства с Александром Покрышкиным на его счету было двенадцать засчитанных (незасчитанные тоже были) сбитых вражеских самолетов. Его уже наградили орденом Ленина, направили представление на присвоение звания Героя Советского Союза. Тем не менее мы встретились с ним, пожалуй, в самый трудный период его жизни. Волей своего командира лучший летчик полка был... посажен на гауптвахту. Партийное бюро поддалось настоянию начальства: приняло решение об исключении Покрышкина из партии. Представление на Героя отозвали обратно.

Причина? Она и сейчас злободневна. Косность и рутинерство без боя своих позиций не сдают. И не всегда побеждают новаторы, тем более что они, как правило, нарушают утвержденные инструкцией устаревшие правила. Система выработанных Покрышкиным тактических боевых приемов воздушного боя, отчеканенных автором в знаменитой формуле: "высота - скорость - маневр огонь" (я не специалист и не берусь рассматривать ее подробно), не сразу пробила себе путь.

В довершение своего "праведного" гнева тот командир (не хочу называть его настоящую фамилию, так как в книге Александра Ивановича "Познать себя в бою" она изменена) снял Сашу с довольствия, направил его в запасной авиаполк.

Купить что-либо из еды в Манасе было невозможно, и Покрышкин попросту голодал. Подкармливали его друзья-летчики и я из своего сержантского пайка. Приносили ему еду на берег Каспия, где он разрабатывал и заносил в свой альбом, хранящийся сейчас в Центральном музее Вооруженных Сил СССР, новые тактические приемы воздушного боя. Он был сильным и гордым человеком и очень страдал от унижения, но с присущей ему волей и настойчивостью упорно заставлял себя работать.

Только много позже Саша мне признался, что, к счастью, у него отобрали тогда пистолет. Иначе вряд ли состоялась бы наша встреча. Горький эпизод в его жизни, но, как говорится, из песни слова не выбросишь.

- Я из-за тебя и воевать умнее, расчетливее стал, - говорил он мне. Как же я могу тебя одну оставить? Ты у меня самое дорогое, что есть в жизни.

Как я благодарна ему за эти слова!

Окончание истории с "отставкой" Покрышкина из авиации мне опять же известно с его слов и из рассказов друзей. Полк, в котором служил Саша, был включен в состав истребительной дивизии, прибывшей с фронта на переучивание и доукомплектование. Принимал полк командир дивизии, знавший летчиков еще по боям в Молдавии. Пройдясь перед строем, он поинтересовался:

- А где ваш командир эскадрильи Покрышкин? Почему его не видно?

- Он исключен из состава полка и находится под следствием за нарушение инструкций истребительной авиации, - доложил командир полка.

- Странно, я знал его как боевого и дисциплинированного летчика-истребителя. С этим вопросом надо разобраться.

- Покрышкин здесь, товарищ комдив! - выкрикнул кто-то из стоявших в строю летчиков.

Вечером того же дня состоялось партийное собрание полка, на котором присутствовал командир дивизии. Коммунисты обсудили обстоятельства дела и оправдали Сашу; отметили, что решение об отстранения его от должности, как и исключение из рядов партии, было несправедливым. А еще через несколько дней командующий воздушной армией генерал Н. Ф. Науменко, ознакомившись с обстоятельствами и лично побеседовав с Покрышкиным, назначил его заместителем командира соседнего полка, приказав прекратить касающиеся его разбирательства. Правда, назначение в тот раз не состоялось. Саша сумел убедить начальство оставить его командиром эскадрильи. Работать вместе с человеком, не пользующимся его уважением и доверием, он не мог. Познакомившись с Покрышкиным поближе, я, конечно же, поинтересовалась, почему он в свои двадцать девять лет оказался неженатым.

- Видишь ли, какое дело, - объяснил Саша, - сначала не до знакомств разных было. Летчиком стремился стать, времени не хватало. А потом почему-то показалось, что семейные летчики-истребители слишком осторожничают в воздухе, побаиваются рисковать. Решил, что земля их слишком крепко держит. Да и ты не встречалась, как же я мог жениться? - улыбнулся он.

Слышать такие слова мне было бесконечно радостно. Продолжая разговор, Саша сказал, что очень любит детей. И если бы имел их, то ни за что не оставил бы их сиротами "горе мыкать". Это его и останавливало от решительного шага - женитьбы.

- А теперь?

- Теперь другое дело. Знаешь, Мария, без хвастовства скажу, воевать научился здорово. Меня теперь не так-то легко сбить.

В том, что сказанное Сашей - истинная правда, я ничуть не сомневалась. Он был исключительно правдивым и душевно чистым человеком. О его любви к детям, доброте и вообще об обостренном чувстве справедливости можно судить но такому случаю, рассказанному мне его друзьями.

После окончания Пермской авиатехнической школы Покрышкин служил техником. Однажды, это было в 1937 году, в их городке арестовали одного из летчиков. Саша с другом, если мне не изменяет память, Василием Севастьяновым, шли с аэродрома домой, когда увидели, как жену того летчика с тремя детьми выселяли прямо на улицу. Шел проливной дождь, и дежурившие в этот день на аэродроме авиаторы, не задерживаясь, проходили мимо плачущего семейства. Саша остановился и решительно сказал:

- Вот что, Василий, я сейчас помогу им перебраться в свою комнату, а потом приду к тебе. Приютишь на какое-то время?

- О чем разговор! Приходи. Только, знаешь, отца-то их взяли как врага народа. За поддержку его семьи и сам можешь угодить туда, куда Макар телят не гонял.

- Мне бояться нечего. А в случае чего - я один, не страшно. Только видеть, как детей под дождь выбрасывают, не могу.

- Ты же военный человек и должен уметь сдерживать себя.

- Защиту женщин и детей считаю долгом каждого воина.

Это не просто слова. Это был его принцип, а принципами своими он никогда не поступался. Не мог пройти мимо чужого горя, даже если заступничество грозило ему личными неприятностями. Таким Саша оставался до конца.

Однако вернусь к событиям в Манасе. Странное, какое-то двойственное для меня это было время. Кругом бушевала война. Смерть и горе разгуливали по земле, а я чувствовала себя счастливой. Я знала, что счастье мое недолговечно, что нам очень скоро придется расстаться. Но пока, пусть на короткое время, мы были вместе!

Нельзя сказать, что я совсем не думала о будущем. Думала. Но мысли эти не имели ничего общего с каким-либо недоверием или сомнением в искренности чувств моего Саши. Ему я всегда верила безгранично. Просто знала, что он не способен даже на малейший обман. Но вот писем писать не любил и, как я узнала, редко радовал свою мать весточками о себе. Значит, и мне также придется их ждать неделями и мучиться неизвестностью, когда наступит срок расстаться.

- Ты пойми, - убеждала я его, - для счастья и покоя близкого тебе человека достаточно двух слов: жив и здоров!

- Исправлюсь, - обещал он. - Да и о чем сейчас беспокоиться: в боях мы пока не участвуем. Осваиваем новую технику.

- Это тоже небезопасно. И в любом случае о матери нельзя забывать...

На следующий день после этого разговора Саша пришел ко мне:

- Я сегодня матери написал! И сообщил, что женился.

Все во мне замерло. Тихо и вроде бы спокойно спрашиваю:

- И на ком же это ты женился?

- Как на ком? Да на тебе!

- Неплохо бы и у меня спросить, пойду ли я за тебя.

- А что тут спрашивать? И так все ясно!

Так началась наша семейная жизнь. До поры до времени мы старались не афишировать наши отношения. Не знаю, насколько ловко у нас это получалось, но девчата особенно вопросами не донимали. Однако Вадим Фадеев одним махом разрушил нашу конспирацию.

Как-то под вечер Саша с Вадимом взяли лодку н поплыли вдоль берега Каспия.

- Вадим, хочу поделиться с тобой одной новостью. Знаешь, я люблю Марию и хочу на ней жениться.

Вадим уставился на него ошалело и говорит:

- Ты что, спятил? Война идет. Тебя вполне могут сбить, а она останется одна, да еще чего доброго с ребенком! Война и без тебя вон сколько сирот наплодила. Нет, я тебе жениться не советую.

Но мой будущий муж, единожды приняв решение, уже не отступал от него.

Вадим, с его неуемной, кипучей натурой, бесшабашностью, конечно же, такую сногсшибательную новость долго хранить не мог. Едва вернувшись на берег, он примчался в санчасть. У нас шел прием больных. В комнате было человек тридцать. И вот прямо с порога, ни на кого не обращая внимания, Фадеев спрашивает меня:

- Машенька, меня Сашка Покрышкин прислал узнать: ты его очень любишь?

В комнате - немая сцена. Все смотрят на меня. А я от смущения дар речи потеряла... Тут Вадим понял, что допустил оплошность. Он подошел ко мне, обнял за плечи:

- Машенька, ну что ты так смутилась? Все хорошо! Сашка велел передать, что он тебя очень любит и хочет на тебе жениться.

И тут тишина взорвалась хохотом... Вот так наша "жгучая" тайна вмиг стала всеобщим достоянием.

Конечно, никто Вадима ко мне не присылал. И был он известным шутником и балагуром. Но на этот раз ему почему-то безоговорочно поверили и восприняли новость доброжелательно: Александра Ивановича очень уважали как человека и как летчика.

Вечером, когда пришел Саша, я возмущенно спросила его:

- Ну зачем тебе надо было рассказывать Вадиму о наших отношениях? Ты знаешь, что он выкинул?

- Да уж знаю, он рассказал, как ловко вогнал тебя в краску. Не обращай внимания: он нас с тобой очень любит!

Вадим, как и многие летчики из Сашиного полка, весной 1943 года погиб на Кубани. Он был превосходным и бесстрашным летчиком. Саша всегда был уверен в том, что если бы Вадим не погиб, быть бы ему трижды Героем! Количество сбитых самолетов у них было бы почти одинаковое.

Родился Вадим Фадеев на Волге, в семье учителей. Был хорошо образован, начитан, прекрасно пел. Красив собой: почти двухметрового роста блондин с голубыми глазами. Озорства ради отрастил бороду лопатой.

Вадим бережно хранил выданный ему командующим армией документ - приказ о выдаче ему двойного продовольственного пайка и разрешении на индивидуальный пошив одежды и обуви. Из готового обмундирования ему ничего не подходило - все было мало.

Как-то он угодил к нам в лазарет, заболел! До сих пор не могу без улыбки вспоминать его на прогнувшейся почти до пола кровати. Вадим никому не давал скучать. Всевозможные истории в его переложении веселили всех. Ко мне, наверное, из-за Саши, у него было особое отношение. Стоило мне войти в лазарет, как он подхватывался с кровати, драпировался в темно-серое армейское одеяло и... лилась ария князя Игоря или "Эй, ухнем!". А то начинал декламировать монолог Гамлета - "Быть или не быть..."

Он и в полку был организатором самодеятельности. Ребятам так требовалась разрядка после каждого боевого дня.

Однажды я с нашим водителем Айзиком повезла о Махачкалу в эвакогоспиталь тяжелобольных. На обратном пути вижу: по одной из улиц города идут Вадим и Саша. Фадеев, заметив нас, выскочил на проезжую часть и, расставив руки, загородил дорогу. Айзик едва успел затормозить. Вадим открыл дверцу и галантно поклонился:

- Машенька, нижайше просим вас посетить фотоателье.

Я было запротестовала, ссылаясь на занятость, но тут вмешался Саша. И мы предстали перед фотографом, расположившимся тут же, на улице. Сначала снялись по отдельности, затем все втроем, а потом Вадим встал и попросил фотографа:

- А теперь сфотографируйте их вдвоем! Вы не смотрите, что девушка смущается. Я вас уверяю, что фотографию, которую вы сделаете, они будут хранить до конца своей жизни.

Эта фотография висит сейчас в Сашином кабинете на почетном месте. И каждый раз, когда я смотрю на нее, мысленно благодарю Вадима...

Манасские будни

Наступила осень 1942 года. Из сводок Совинформбюро и газет мы знали о происходящих на фронтах событиях. По растущему напряжению переподготовки располагавшихся у нас авиационных полков чувствовалось: назревает что-то серьезное. Но даже в самых смелых мечтах мы не могли предположить, какие грандиозные перемены ожидают нас в ближайшем будущем.

Вечером девятнадцатого ноября наш начальник связи принял по радио взбудоражившее всех сообщение.

- В последний час! - ликующе оповестил он. - Экстренное сообщение Совинформбюро: удар по группе немецко-фашистских войск в районе Владикавказа!

А еще через несколько дней - двадцать третьего ноября - по радио было передано новое экстренное сообщение Совинформбюро: "Успешное наступление наших войск в районе Сталинграда". В нем говорилось, что советские войска прорвали оборону гитлеровцев сразу в двух местах: с северо-запада и с юга Сталинграда и за три дня напряженных боев продвинулись на шестьдесят-семьдесят километров. Освобождены город Калач на восточном берегу Дона, станция Кривомузгинская (Советск), станция и город Абганерово.

- Здорово! - восхитился Андрей Труд. - За три дня на семьдесят километров!

- Постой, постой, - прервал его Покрышкин. - Ты карту припомни: Калач, Кривая Музга, Абганерово...

Выходит, гитлеровцев там окружили! Ты представляешь себе такое колечко, а?!

- Ну вот, - резюмировал Труд, - люди воюют, а мы тут сидим, в зоне пилотаж отрабатываем.

- И посидишь! - неожиданно сурово сказал Саша. - Пока не станешь настоящим истребителем, пока не изучишь новую машину на все сто, кому ты на фронте нужен? Сейчас обычных летчиков хватает, пойми ты это. Классные мастера воздушного боя нужны! Значит, нужно учиться.

Летчики усиленно и много работали, выполняя тренировочные полеты. Во время полетов на старте непременно дежурила наша санитарная машина. Мне дежурить на аэродроме доводилось редко, так как в основном я была занята в амбулатории. Но выпадала и мне удача, когда в мои нечастые дежурства летала Сашина эскадрилья.

Служил у нас в автороте шофер на стартере (с помощью этой машины запускали двигатели самолетов). Возраста, по сравнению с нами, он был солидного - сорока с лишним лет. Еще в прошлую зиму, постоянно ремонтируя свою старенькую машину (новых тогда у нас вообще не было), он заболел фурункулезом. Это заболевание и сейчас трудно лечится, а во время войны, учитывая наши условия и скудность лечебных препаратов, тем более.

Водитель бедный вконец измучился, весь пропах ихтиолкой и мазью Вишневского. Но как ни бились медики, болезнь не отступала.

Однажды я решила провести ему курс аугогемотерапии. Оба наших врача, попавшие на фронт сразу после получения дипломов, не имели необходимых навыков. Они не брались за этот метод лечения и меня не очень-то одобряли. Спасибо, поддержал начальник амбулатории. Суть аутогемотерапии в том, что у больного берется кровь из вены у локтя, кубиков десять - пятнадцать, и вводится ему же ниже спины. Уколы и вливания я делала мастерски - благо, занималась этим каждый день. Сказался и опыт - я до войны проработала в больнице два года.

Итак, с благословения начальника амбулатории я принялась за дело. Недели через две больному стало лучше, а спустя некоторое время он, ко всеобщей нашей радости, совсем выздоровел.

Километрах в тридцати от Манаса находился поселок Избербаш, а в нем небольшой базар, изобилующий, всевозможными восточными яствами. Для нас это изобилие было странным и удивительным. Кругом идет война, гибнут и голодают люди, а здесь - своя жизнь со своими заботами и, разумеется, с базарными ценами.

В одно из воскресений мы с девочками собрались у медпункта. Стояли и грелись на солнышке, обсуждая всевозможные события. Вдруг наше внимание привлек солдат, поднимавшийся по лестнице с каким-то белым мешком в руках. Оказалось - мой подопечный шофер. Он съездил на базар, накупил там орехов, фруктов и прочих сладостей и вот пришел угостить нас. Конечно, мы не могли устоять перед таким искушением. Запомнился этот случай потому, что он, кажется, был единственным нашим близким знакомством с щедротами юга, а еще Саша потом долго подшучивал по поводу моей склонности к "взяточничеству". Но однажды, вспомнив этот случай, он сказал:

- Это хорошо, Мария, что дело свое ты знаешь досконально и проявляешь решительность. Люди тебя хвалят и благодарят, молодец!

Похвала Саши была мне очень приятна, но я постаралась не показать это и отшутилась:

- Стараюсь на тебя походить. Ты ведь, говорят, нестандартно летаешь.

- Значит, мы нашли друг друга, - рассмеялся он. - У нас, истребителей, тоже нужно постоянно искать новое. Если я завтра в бою применю свой вчерашний прием атаки, гитлеровский летчик будет к нему уже готов. А мне теперь очень хочется жить. И ребят своих сохранить очень хочется. Так что постоянно нужно и думать, и трудиться - овладевать мастерством.

Этому своему принципу он оставался верен до конца.

Надеяться на прекращение дождей не приходилосы. Командование стало думать, как выйти из создавшегося положения. Решено было своими силами отремонтировать несколько бараков, находившихся от Манаса в двадцати километрах в сторону Махачкалы. До войны там располагался какой-то завод.

Для ремонта бараков требовались прежде всего лесоматериалы. Поэтому создали специальную команду для их заготовки. Лес находился в горах, куда она и отправилась. И там произошло несчастье: на наших ребят напала банда. Цель налета, видимо, заключалась в овладении оружием, имевшимся у бойцов. Завязалась перестрелка, в результате которой два солдата погибли и несколько получили ранения.

Когда бойцов доставили в санчасть БАО, наступил уже поздний вечер. Тьма кромешная, но везти пострадавших в эвакогоспиталь, располагавшийся в Избербаше, нужно было срочно. Ждать до утра - значило рисковать жизнью раненых. И вот мы с безотказным Айзиком отправились в путь.

Айзик, как и начальник лазарета доктор Дехтярь, был добрейшим человеком. Возраст его приближался к пятидесяти, и он опекал нас всех, словно отец родных дочерей. Без какой-либо просьбы, бывало, подойдет и скажет:

- Ну-ка, снимай свои сапоги, а то они у тебя вот-вот каши запросят.

Увидит, несешь что-то тяжелое - обязательно поможет. Мы платили Айзику дочерней привязанностью, делились с ним своими радостями и обидами.

Несколько слов нужно сказать и о нашей многострадальной санитарной машине, или, как все мы ее называли, "санитарке". Она обладала удивительной особенностью неожиданно останавливаться в самом неподходящем месте.

Айзика, вернее, его ноги мы видели, как правило, под машиной. Он вечно что-то там латал и подкручивал. Но ни разу я не слышала, чтобы он пожаловался на свою шоферскую участь.

Итак, луна слабо освещала каменистую, ухабистую дорогу. Фары включать было нельзя. Не знаю, как Айзику, но мне казалось, что за каждым кустом нас подстерегает опасность. Шофер старался вести машину как можно осторожнее, чтобы не тревожить раненых. А осторожность и скорость - понятия, как правило, взаимозависимые.

До горной речушки, которую нам предстояло преодолеть, мы доехали сравнительно благополучно. Но стоило нашей видавшей видытранспортной единице въехать в речку, "санитарка", верная себе, тут же остановилась. Заглох двигатель! Я похолодела от мысли, что задержка может оказаться роковой: раненые нуждались в срочной медицинской помощи. Но Айзик успокоил:

- Машенька, не волнуйся, и вы, товарищи раненые, тоже. Я сейчас быстренько разберусь, что к чему.

Он вылез из машины прямо в ледяную воду, что-то в темноте на ощупь наладил, и мотор заработал! Его урчание и покряхтывание показалось нам самой прекрасной музыкой. В госпиталь поспели вовремя.

Распрощавшись с ранеными и пожелав им скорейшего выздоровления, отправились обратно. До Манаса добрались без приключений.

Было уже за полночь. И как же мы удивились, когда, спускаясь с пригорка, увидели встречавших нас товарищей. Мы были растроганы тем, что столько людей волновались и ждали нашего возвращения. Был среди встречавших, конечно, и Саша. Причем, как мне потом рассказала моя Таечка, беспокоился он больше всех. Вместе с Вадимом Фадеевым и Андреем Трудом они чуть не отправились навстречу нам пешком.

Доброта и внимание - эти присущие людям драгоценные качества проявлялись на войне во всей своей полноте.

Не могу не сказать в связи с этим и о теплом и даже, не побоюсь употребить это слово, уважительном отношении к нам, молодым женщинам, на фронте. Конечно, встречались разные и мужчины, и женщины, но в целом нас окружали моральная чистота, доброта и порядочность. Я, например, с фронта сохранила убежденность: если женщина уважает себя сама, то и окружающие всегда уважают ее.

И еще об одном, да не сочтет это сегодняшняя молодежь надоедливым брюзжанием: нам, девушкам БАО, а насчитывалось нас не менее полусотни, довольствие выдавалось по солдатской норме в полной мере, в том числе и махорка. Как правило, мы отдавали ее ребятам, а они, в свою очередь, экономили для нас сахар. Курящих среди девушек практически не было. С тем большим недоумением смотрю я на нынешних девчонок, беззастенчиво дымящих сигаретами. Это мне удивительно и грустно. Что заставляет их травить себя?

Однако вернусь к ремонту бараков. После столь дорого обошедшейся нам заготовки леса была создана строительная команда. Командовать этим "войском" поручили начальнику химической службы 16 ГИАП капитану А. Вилюеву. Медицинское обеспечение строителей возложили на меня. Выезжать к месту работы, а оно, я уже упоминала, находилось в двадцати километрах от Манаса, нужно было немедленно. Это меня очень расстроило: в тот вечер мы договорились встретиться с Сашей. Но приказы в армии, как известно, не обсуждаются. Погрузились в машины и поехали.

На место приехали уже затемно. Кое-как расположились на ночевку. Утро порадовало нас безоблачным чистым небом и ласковым, уже не жарким солнцем. Капитан Вилюев быстро и толково распределил людей по участкам, и работа закипела. Вдруг около полудня, едва не задевая крыши бараков, над нами пронесся самолет.

- Он что, с ума сошел? - вырвалось у работавшего рядом пожилого бойца.

А истребитель, развернувшись, вновь устремился к нам. Над самыми бараками летчик исполнил крутую "горку" с переворотом, и мы увидели, как от самолета отделился какой-то небольшой предмет, упавший неподалеку. Пока мы бежали к нему (я была с санитарной сумкой и отстала от других), истребитель стремительно растаял в небе.

- Машенька, а ведь это вам письмо! - воскликнул кто-то, развернув упавший с самолета сверток. - Ого! Да оно личного плана.

Это была записка от Саши. Был ли кто счастливее меня в тот день! Но вместе с радостью в сердце закрадывалась печаль.

Скоро, совсем скоро буду я ждать писем с передовой. Ждать и тревожиться за Сашу: жизнь летчиков на войне часто бывает такой короткой!

Пять месяцев неизвестности

И вот он наступил, грустный день расставания. Надолго ли затянется разлука? Суждено ли нам вообще встретиться? Кто мог ответить на эти вопросы.

В начале двадцатых чисел декабря 1942 года стало известно, что наш БАО должен перебазироваться в другое место, кажется, под Орджоникидзе. Погода стояла нелетная, и в день отъезда Саша с утра пришел ко мне, помогал грузить наши пожитки и имущество санчасти. Потом ненадолго ушел куда-то и вернулся со свертком:

- Мария, вот возьми обо мне на память. Здесь мой портрет, один наш парень нарисовал. Только одно условие: если разлюбишь меня, отправь, пожалуйста, портрет моей матери. Адрес у тебя есть.

- Напрасно ты мне такое условие ставишь, - обиделась я. - Никому я твой портрет не отдам.

- Не будем загадывать, - ответил он. - На войне все может случиться.

Опережая события, скажу, что портрет этот я впоследствии привезла в Новосибирск и торжественно вручила Ксении Степановне, матери Покрышкина, лично. Она была очень рада этому подарку. Мы поместили его в столовой, и когда я спрашивала у родившейся уже в Новосибирске пятимесячной дочки - где ее папа, она моментально поворачивала головку в сторону отцовского портрета. Но до этого времени тогда, в декабре 1942 года, было еще далеко.

Сборы, наконец, были закончены, и прозвучала команда "По машинам". Мы двинулись, а Саша шел вслед за нашей полуторкой. Машина прибавила скорость. Он остановился. И я еще долго видела его отдаляющуюся фигуру. Слезы застилали глаза. Как мы будем друг без друга?

С этого дня страх, что Саша может погибнуть, надолго поселился в душе. Этому в немалой степени содействовали и почтовые неурядицы. За короткий срок у нас трижды менялся номер полевой почты, в течение пяти месяцев я не имела вестей от Саши, а он от меня.

Правда, где-то с марта 1943 года о моем муже, как о лучшем летчике-истребителе кубанского неба, заговорила пресса, и центральная, и фронтовая. Но редкие газетные заметки, понятно, не очень-то успокаивали. Помню, в одной из сводок Совинформбюро сообщалось, что в течение дня на Кубани было сбито девяносто гитлеровских самолетов и сорок пять - наших. Могла ли я быть уверена в том, что и Саша не попал в число тех сорока пяти? И так день за днем, неделя за неделей.

В нашем БАО все, кому попадалось какое-либо приятное сообщение о летчиках-истребителях, спешили меня обрадовать. Не обходилось и без курьезов. Вот один из них.

На Ленинградском фронте воевал прекрасный летчик-истребитель дважды Герой Советского Союза Петр Афанасьевич Покрышев. Если не ошибаюсь, его счет к концу войны достиг 37 сбитых вражеских самолетов. После Победы мы познакомились, и он стал нашим искренним, добрым другом.

Так вот, кому-то из ребят попалась в газете заметка о Покрышеве, о его подвигах, проявленных при защите ленинградского неба. Естественно, о таком событии не могли не оповестить меня:

- Посмотри, Машенька, твой Саша, оказывается, уже в Ленинграде воюет. Да еще как! На-ка прочти. Правда, газетчики его фамилию немного переврали.

- Так и инициалы тут другие, не Сашины.

- Ну и что? Ты что, газетчиков не знаешь? Они все перепутают. А может, в целях секретности так все изменили. Нет, это точно о твоем Саше!

Объяснять, что такое разлука на войне, думаю, излишне. Это надо пережить, словами не расскажешь. Каждая минута, каждый час неизвестности наполнены ожиданием и тревогой. А дней таких нам выпало в ту пору немало. И в каждом - тысяча четыреста сорок минут. Как редкие глотки свежего воздуха скупые газетные заметки. Но адреса лучшего кубанского сокола в них не сообщалось! Только смотришь на дату публикации и думаешь: значит, до позапрошлого вторника он был живым и здоровым.

Подвигами моего мужа и его друзей-однополчан гордился весь наш батальон. И я часто вспоминала Сашины слова, сказанные им как-то в Манасе:

- Подвиг, чтобы ты знала, требует мысли, мастерства и риска. Просто так не полетишь и не собьешь. Гитлеровцы тоже умеют воевать. И количественное преимущество пока что на их стороне. Значит, мы должны воевать лучше них! А для этого надо постоянно думать, анализировать успехи и ошибки, извлекать из них уроки и учиться, все время чувствовать себя с самолетом единым целым. И еще надо знать слабости врага и уметь ими пользоваться.

Как известно, немецко-фашистское командование весной 1943 года сконцентрировало на Кубани значительную часть своих военно-воздушных сил более тысячи двухсот самолетов! Сюда были брошены их лучшие авиационные соединения: истребительные эскадры "Удет", "Зеленое сердце", "Мельдерс". Их усиливала особая группа летчиков-асов на самых лучших в то время у них самолетах-истребителях "Фокке-Вульф-190".

У нас самолетов на Кубани было чуть ли не вдвое меньше. Вот и приходилось нашим летчикам каждый раз вступать в бой с превосходящими силами врага. По пять-семь боевых вылетов ежедневно. Порой после посадки пилотов из кабин вытаскивали техники - так выматывались летчики. Победы доставались ценой огромных моральных и физических перегрузок. Нам-то, медикам, это было хорошо известно не только по белым, даже в зимнюю пору, от соленого пота гимнастеркам летчиков.

На Кубани доказала свою правоту новая тактика воздушного боя, разработанная и внедренная в жизнь Покрышкиным. Но, как говорится, любой тактике нужна еще и практика. И о ней мне однажды очень хорошо рассказал наш близкий друг Герой Советского Союза Николай Леонтьевич Трофимов:

- Самое трудное и опасное Александр Иванович всегда брал на себя. Видишь ли, группу самолетов как у нас, так и у врага, всегда ведет самый опытный летчик. Вот их-то, ведущих, и брал на себя Покрышкин. А что значит идти в атаку, скажем, на ведущего бомбардировщика? Это значит, что по тебе бьют все пушки и пулеметы "юнкерсов" - они защищают своего ведущего. Кроме того, по тебе бьют пушки и пулеметы вражеских истребителей - они прикрывают своих бомберов. А с земли вражеские зенитчики ставят в это время огневой заслон. Так что в момент атаки на ведущего ежесекундно в истребитель выпускается до полутора тысяч снарядов и пуль.

Наш БАО расположился наконец близ Старой Станицы, неподалеку от Миллерово, - большого и важного с военной точки зрения населенного пункта. Здесь был крупный железнодорожный узел, и гитлеровцы, с присущей им методичностью, ежедневно с рассвета до темна бомбили его.

Эти бомбежки напомнили мне кошмарный случай, происшедший летом 1942 года на станции Котельниково. У самого железнодорожного вокзала в трех заново побеленных трехэтажных зданиях разместили эвакогоспиталь. Конечно, для транспортировки раненых выбор места был удачным, а вот с точки зрения безопасности от воздушных налетов... Вся надежда - на огромные красные кресты, нарисованные на крышах зданий. Эти-то кресты, скорее всего, послужили целью для фашистских летчиков.

Непосредственного отношения к госпиталю мы не имели. Но когда после одной особенно жестокой бомбежки на его территории услышали крики и стоны, не раздумывая, бросились на помощь.

Тяжелая бомба попала точно в центр среднего здания госпиталя. И ничего страшнее увиденного там нам не приходилось видеть никогда.

В живых остались лишь те, кто находился в угловых помещениях здания. Кругом изуродованные тела. Крики, стоны, мольбы уцелевших о спасении. До самого вечера мы вместе с работниками госпиталя вытаскивали из развалин уцелевших, оказывали первую помощь еще нуждавшимся в ней. К себе вернулись за полночь, подавленные, уставшие, перепачканные в крови и пыли.

Там же, в Котельниково, во время другой бомбежки на подворье, где мы стояли, упало десятка два бомб - "лягушек", как их называли на фронте. Они были небольшими по размеру. Падая и ударяясь о землю, "лягушки" подскакивали и разрывались в воздухе, поражая все вокруг осколками.

Во время бомбежки кто-то крикнул:

- Бежим в погреб!

Он был зацементирован, но от взрыва каждой бомбы потолок трескался, и в погреб струйками сыпался песок. Сидеть здесь мне почему-то показалось еще страшнее.

- Ты как хочешь, - крикнула я моей подруге Тае, - а я не хочу погибать в этой яме. Пусть меня лучше убьют там, на улице. - И побежала вверх по ступенькам. Таисия кинулась вслед за мной с криком:

- Остановись! Что ты делаешь?!

В тот самый момент, когда, открыв дверь, я уже занесла ногу, чтобы шагнуть за порог, она схватила меня сзади за гимнастерку и дернула на себя. И тут же в косяк двери вонзился внушительного размера осколок! Не задержи меня Тая, я в лучшем случае осталась бы калекой.

Как и в Котельниково, в Старой Станице редкий день выдавался без бомбежек, и работы у нас, медиков, хватало. Но как ни уставала я физически, еще мучительнее была постоянная тревога за Сашу и ожидание от него хотя бы коротенькой весточки. В свое время в Манасе я его убеждала почаще писать матери, хотя бы всего два слова: "Жив, здоров". Теперь и мне самой ничего от него, кроме этих двух слов, не нужно!

24 мая 1943 года мы были заняты своей обычной работой. Обслуживали летчиков-штурмовиков. То и дело возвращались с задания прошитые пулеметной очередью Ил-2 и к нам доставляли раненых пилотов. В те дни они вылетали на штурмовку в район Миллерово. Фронтовики знают, какие жестокие бои шли там!

Вдруг появляется в амбулатории наш доктор Дехтярь и обращается ко мне:

- Девочка (ему было уже под пятьдесят, и он всех нас, включая его ровесницу повариху Катю, называл девочками), выйди скорее, я тебе что-то скажу.

Закончив перевязку, я выскочила на крыльцо, подумав, что опять привезли раненых. Посмотрела вокруг - никого. Уже собралась вернуться обратно, как вдруг заметила справа группу людей: начсанслужбы 59-го района авиабазирования полковник Арцимович, медсестра Вера, доктор Дехтярь и с ними какой-то летчик в наброшенном на плечи реглане. Стоит, повернувшись ко мне спиной. Смотрю на него и боюсь поверить...

Но вот летчик оборачивается и... мой Саша! Забыв обо всем, бросилась к нему. Потом, когда мы остались вдвоем, он шутливо заметил, что не ожидал от меня такой прыти.

- Ты почему не писал? - не сдержалась я от упрека.

- Родная моя, если бы ты знала, как я сам ждал твоих писем. Почтальон к нам в эскадрилью уже заходить боялся, так я его замучил. Но адрес-то ваш все время менялся. Идут где-то мои письма к тебе.

Кстати, именно в этот день мне принесли его первое письмо, в котором он поздравлял меня с Новым 1943 годом! Мы так смеялись и радовались.

Однако война редко баловала людей радостью. И в тот раз Саша привез с собой горестную весть: 5 мая 1943 года погиб в неравном бою наш дорогой друг Вадим Фадеев. Казалось, что нет в мире такой силы, которая смогла бы сокрушить такого богатыря. Увы, нашлась.

Этот бой спустя много лет был описан в книгах Александра Ивановича "Небо войны" и "Познать себя в бою". И все-таки я еще раз хочу рассказать о нем со слов мужа.

Основную группу истребителей в тот раз, как обычно, вел Саша. В задачу Вадима и его ведомого Андрея Труда входило прикрытие группы от возможного нападения "мессершмиттов". Вадим и Андрей летели несколько в стороне и выше. В это время подошла большая группа бомбардировщиков Ю-88.

Прежде чем вступить с ними в бой, Саша передал по радио, чтобы Вадим с Андреем пристроились к основной группе. Но они, погнавшись за кем-то, оторвались от остальных и наскочили на двенадцать истребителей противника. Сначала Вадим отвечал. Затем связь с ним прервалась.

Как рассказал потом на аэродроме Андрей Труд, Вадим сбил одного из двенадцати "мессершмиттов", но затем был ранен. Он передал по радио Андрею, что выходит из боя и идет на аэродром. Труд не мог ему помочь, так как был связан боем. Он сделал единственное, что мог: не дал гитлеровским летчикам возможности преследовать Фадеева. Но тот, видимо, был ранен тяжело. Иначе чем можно объяснить, что такой опытный летчик не смог взять правильный курс на свой аэродром, а упал далеко в стороне, в кубанских плавнях?

Саша мне рассказал, как долго он разыскивал наш БАО, неоднократно менявший адрес. Наконец узнал, что мы дислоцируемся под Миллерово, и единственный раз в жизни попросил у командования краткосрочный отпуск. Ему даже предоставили связной самолет У-2. Прилетев на наш аэродром, он первым делом подрулил к "стартеру" (им, кстати, оказался вылеченный мной от фурункулеза водитель), разговорился с ним и, словно бы невзначай, поинтересовался моим времяпрепровождением.

Водитель, узнав, что речь идет обо мне, очень обрадовался, заулыбался и взахлеб стал ему расхваливать меня.

- Как хорошо, что вы к нам прилетели, товарищ капитан! Машенька так волнуется, сколько уже времени ждет от вас писем. Как она вам обрадуется!

И тут же предложил моему мужу мигом домчать его в БАО на своем "стартере".

- Значит, не веришь мне, если о моем поведении посторонних людей расспрашиваешь, - упрекнула я Сашу.

- Причем тут недоверие? - смутился он. - Я ведь тебе сам все и рассказал. Просто приятно было послушать, как тебя люди хвалят. Даже завидно.

Но затем, помолчав, добавил:

- Ты уж прости меня, Мария. Конечно, глупость я сморозил. Нехорошо получилось. Прости.

И это тоже была одна из черт его характера. Он умел признавать свои ошибки и искренне в них раскаивался.

Три дня пролетели как одно мгновение. Ему надо было улетать. Вновь приходилось расставаться.

Десять километров до аэродрома мы прошли незаметно. А при прощании выяснилось, что мой муж верит в приметы на манер моряков. По его убеждению, женщина, даже жена, не должна приближаться к самолету.

Помню, я очень обиделась и даже обронила слезу по этому поводу, но он все равно ушел к самолету один. Взлетел и растаял в дымке.

Вернувшись в БАО и управившись с делами в амбулатории, я взяла какую-то книгу и попыталась отвлечься от вновь вернувшихся беспокойных мыслей. Но что-то не читалось. "Как долетел Саша?" - тревожилась я. Вдруг стук в окно. Выглянула и обомлела - он собственной персоной! Что за наваждение? Обрадовалась несказанно. Оказывается, в полете обнаружилась какая-то неисправность в У-2. И дабы не стать легкой добычей для случайного "мессершмитта", Саша решил вернуться обратно.

На следующий день он меня опять не подпустил к самолету, но на этот раз я более спокойно отнеслась к его приметам. Перед самым отлетом муж как бы между прочим обронил:

- Ты обрати внимание в ближайшие дни на прессу. Мне, кажется, должны присвоить звание Героя.

Оказалось, что еще в день его прилета ко мне, 24 мая 1943 года, Президиум Верховного Совета СССР принял Указ о награждении гвардии капитана Александра Ивановича Покрышкина медалью Золотая Звезда с вручением ему второго ордена Ленина!

И снова разлуки

В первом же после своего визита письме (теперь почта приходила регулярно) Саша предупредил меня, чтобы я не вздумала задирать нос перед людьми. "Помни, Мария, мы с тобой ничуть не лучше других. Смотри, не зазнавайся!" И потом регулярно напоминал об этом. Слава богу, "вирусом" зазнайства мне, кажется, удалось не заболеть. Убереглась я от него и по сей день.

Похоже, уже упоминала о том, что воздушные бои на Кубани в ту пору были жестокими. И я в каждом письме умоляла Сашу не рисковать без надобности, беречь себя. На это он отвечал, что неоправданного риска никогда не признавал, но давно подметил, что тех, кто уж очень себя бережет, чаще всего и сбивают. "Ты не волнуйся, Мария, - писал он. - Меня и раньше сбить было не так-то просто, а теперь и подавно. Ведь у меня есть ты, а я очень хочу с тобой встретиться. Так что будь спокойна за меня".

Действительно, за время боев на Кубани им было сбито более двадцати вражеских самолетов. Сам же он, начиная с Кубани и до самого конца войны, не получил ни одной пробоины!

Небезынтересны и его "взаимоотношения" с приметами. Именно на Кубани он долго воевал на самолете с бортовым номером 13, к которому до него многие летчики не рисковали даже подходить. Благодаря Саше число 13 стало считаться в их полку самым счастливым. Самолет этот он сменил лишь тогда, когда поступила новая, более совершенная техника.

Не так давно я встретила в прессе воспоминания бывшего летчика-истребителя о том, что якобы на Кубани в одном из боев Покрышкин, защищая его, подставил "мессершмитту" свой самолет, который был весь изрешечен и подбит. Покрышкин едва дотянул до аэродрома, но, к счастью, остался жив.

Рискну заметить, что товарищу, видимо, изменила память, так как описанный им эпизод не соответствует действительности. Покрышкина сбивали всего дважды и оба раза в самом начале войны. В первый раз его подбили 3 июля 1941 года в Молдавии, и второй - неподалеку от Верхнего Токмака в октябре 1941 года на Украине. Позже его уже никто никогда не сбивал. Мало того, до самого конца войны, как уже говорилось, его самолеты не получали ни одной пробоины. Это могут подтвердить однополчане Покрышкина.

С присвоением Саше звания Героя Советского Союза совпало и другое радостное событие - он был повышен в должности и назначен заместителем командира полка по воздушно-стрелковой службе. Как он в шутку о себе говорил, стал начальником огня и дыма.

Не буду пытаться объяснять разработанные Покрышкиным новые тактические приемы воздушного боя. Расскажу о том, что много раз слышала от него самого и его друзей-однополчан. Научившись воевать сам, он настойчиво и умело учил своих подчиненных. Те, кто постигал и осваивал его новшества, становились асами.

Этим, мне кажется, и объясняется тот факт, что в 16-м гвардейском истребительном авиаполку, где служил Саша, насчитывалось 30 Героев Советского Союза - его учеников. Александр Иванович очень гордился тем, что за всю войну не потерял ни одного своего ведомого. И это, как мне объясняли, произошло только потому, что он никогда не гнался за увеличением своего личного счета сбитых самолетов. Много раз слышала от него: "Я не из-за орденов воюю. Мне свои ребята дороже сбитого "юнкерса" или "мессера". Вместе мы их больше насшибаем!"

Он не раз рассказывал мне, как бросал уже пойманный в прицел фашистский самолет и кидался на выручку кого-то из ребят, едва замечал грозившую им опасность. Покрышкин всегда помнил сам и не уставал повторять подчиненным суворовское правило: сам погибай, но товарища выручай.

У Ивана Сергеевича Тургенева есть прекрасное изречение: "У нас у всех есть один якорь, с которого, если сам не захочешь, никогда не сорвешься чувство долга!" С полным основанием скажу, что якорь этот у моего мужа был надежнейшим. Он всегда был, что называется, человеком с большой буквы и пользовался у подчиненных огромным авторитетом и любовью.

Итак, мой Саша снова улетел в самое пекло войны, а я осталась в Старой Станице. Работы прибавилось и у нас. Порой из-за непрерывающихся дежурств по двое-трое суток не удавалось сомкнуть глаз. Но это считалось будничным, обычным делом. И потому, наверное, память, опуская продолжительные периоды напряженной, привычной работы, прочно удерживает незначительные, чем-то выделяющиеся из повседневности эпизоды. Мне запомнился почему-то такой случай.

Моя амбулатория и Таина аптека находились в стороне от других помещений санчасти - в старом и огромном бревенчатом доме под железной крышей. До войны в нем, наверное, размещалась какая-то контора. Жили там втроем: Тая, я и еще одна девушка из штаба - Катя Великая, очень гордившаяся своей фамилией.

Днем Таисия уехала в район авиабазирования за медикаментами. В пути у них сломалась машина, и они заночевали в степи, благо, что был конец лета. А Катю срочно вызвали в штаб на дежурство. Таким образом я осталась одна в огромном, пустом и старом доме. Темно. Ветер. Листы железа грохочут на крыше. Вдобавок, несмотря на ночь, гитлеровцы беспрерывно бомбят станцию Миллерово. А это совсем рядом с нами.

Словом, было от чего прийти бессоннице. Лежу на аптечных ящиках и прислушиваюсь к каждому шороху. Вдруг заметила, как в темноте что-то мелькнуло. Вот опять, прямо по одеялу... Присмотрелась - мамочка, мыши!

Тут же решила: все бросаю и бегу в санчасть, где все наши. Лихорадочно одеваюсь, но уже на пороге приходит мысль: у Таи в аптеке медикаменты, спирт, перевязочные материалы, инструменты. А если что-то пропадет? Ей ведь не миновать тогда трибунала. Хороша же я буду - самая близкая ее подруга! Решила коротать ночь на аптечных ящиках, прямо в сапогах. Там мыши меня не достанут.

Когда Тая вернулась и я рассказала ей о ночных ужасах, она вполне серьезно сказала:

- Теперь-то, Мусенька, я вижу, что на тебя можно положиться.

Эпизод, разумеется, пустячный, но тогда в свои девятнадцать лет я расценивала его как значительное событие и гордилась собственным мужеством.

Я уже не раз упоминала по тому или иному случаю своих сослуживцев. Почти все они - прекрасные люди, добрые, заботливые товарищи. Но, хоть и редко, встречались на моем жизненном пути и другие.

Поздней осенью 1943 года, когда наш БАО стоял в селе Тургеневке, обратил на меня свое "особое" внимание штурман одного из базировавшихся у нас истребительных полков. Получив, как говорится, от ворот поворот и узнав, что я - жена Покрышкина (фамилия Саши тогда была уже хорошо известна), этот несостоявшийся кавалер стал распускать слухи, будто он - близкий друг Покрышкина и ему-то уж доподлинно известно, что таких, как я, жен у Александра Ивановича чуть ли не на каждом аэродроме...

Я не сомневалась в моральной чистоте Саши и только посмеялась над нелепой выдумкой. Сказала, что такой "богатой" фантазией вряд ли обладают даже высококвалифицированные сплетницы.

Видимо, моя реакция больно задела самолюбие этого низкого, нечистоплотного человека, и он решил отомстить мне. К вечеру он снова появился в санчасти и громко, чтобы я слышала, стал рассказывать о якобы им самим только услышанной по рации (так называлась специально оборудованная автомашина, с помощью которой осуществлялась радиосвязь между летчиками, ведущими бой, и наземной станцией) новости.. Будто бы Покрышкин и братья Глинки - Борис и Дмитрий - сбросили на немецкий аэродром вымпел с вызовом на воздушный бой. И их всех троих гитлеровцы сбили.

Мне бы вдуматься получше в эту галиматью, вспомнить нетерпимость мужа к малейшим проявлениям недисциплинированности и ухарства. Но нервы мои, видимо, были настолько напряжены, что достаточно оказалось и такой бездарной провокации, чтобы вывести меня из равновесия. Я поверила в бредни этого ничтожного человека. У меня подкосились ноги, и если бы не Таечка, я просто свалилась бы на пол. Подруга увела меня всю в слезах в аптеку, дала валерианки, а сама вернулась в санчасть и закончила за меня работу.

На следующий день я не смогла выйти на дежурство. Ни мой начальник доктор Дехтярь, ни девчата меня не тревожили, молчаливо выражая свое сочувствие. Только к вечеру побеспокоили, попросили сделать одному больному внутривенный укол. И хотя руки мои дрожали и я опасалась, что в таком состоянии не смогу попасть иглой в вену, направилась в амбулаторию. Тая приготовила раствор, а я при свете коптилки приступила к делу. На улице было уже совсем темно. Только закончила работу, как над крышей пронесся какой-то самолет. Я даже подумала про себя: вот, мол, какой-то лихач ищет, где бы ему сложить голову.

Вышла из амбулатории, а навстречу наша санитарка Ольга.

- Маша, беги скорее в аптеку, там тебя ждут!

Думаю, кому это я понадобилась? Иду, едва переставляя ноги. Открываю в аптеку дверь и глазам своим не верю: стоит передо мной и как ни в чем не бывало улыбается мой самый дорогой человек на свете! По-моему, никогда больше за всю свою жизнь я так не плакала. А Саша никак не мог понять, в чем дело. Нежно гладил меня, целовал и спрашивал:

- Ну что с тобой, Мария? Ну успокойся...

Причину моих слез ему объяснила Тая. И мы с ней еле сумели отговорить мужа тут же "разобраться" со своим новоявленным "другом". Наутро этот "шутник" сам прибежал к Саше с извинениями. Не знаю, о чем они говорили, но с того дня этот штурман у нас в санчасти больше не появлялся.

Нам предстояла перебазировка на правый берег Днепра, в огромное село со странным названием Верхне-Соленое. Что это такое - переправа через могучую реку по зыбкому понтонному мосту - никто из нас толком не представлял.

У въезда на понтон скопилось огромное количество народа, машин, техники, лошадей с повозками. Ждали долго. Наконец наши битком нагруженные машины стали потихоньку въезжать на понтон. Он весь колышется, прогибается, качается с боку на бок. А тут еще "мессершмитты" налетели, поливают огнем из пулеметов. Две или три лошади с ужасным ржаньем свалились в ледяную воду. Словом, натерпелись страху, но в целом нашему батальону повезло переправились на правый берег Днепра без потерь.

На новом месте как-то под утро нас разбомбили. Мы все босые и раздетые повыскакивали прямо на мороз. Потом надо мной долго смеялись: не успев второпях ни сапог надеть, ни набросить полушубок, я захватила с собой самое дорогое, что у меня было, - противогаз, в котором хранила сумку с письмами и первой подаренной мне мужем его фотографией. На ней он был запечатлен с папиросой в зубах, хотя тогда еще не курил! Выглядел лихо: нам все нипочем! Все сможем и все преодолеем!

Сейчас, когда мне бывает особенно трудно, я смотрю на эту фотографию, и Саша опять приходит мне на помощь.

Прощай, БАО!

Наступил 1944 год, сразу же круто изменивший мою жизнь. Морозным январским утром прилетел Саша и сообщил, что добился разрешения вышестоящего начальства о моем переводе к нему в полк. Я и не подозревала, насколько трудным будет для маня расставание с моими сослуживцами, ставшими такими близкими и дорогими. Сколько пройдено с ними трудных фронтовых дорог!

. Правда, сослуживцы по-разному отнеслись к моему отъезду. Девчата, руководители амбулатории и лазарета откровенно радовались за нас с Сашей. А вот начальник санслужбы встретил новость в штыки. У него оголялся ответственный участок работы в амбулатории, так что его понять можно было. Отменить распоряжение о моем переводе он не мог, но и смириться с ним не захотел. И, видимо, чтобы хоть чем-то досадить мне, после моего отлета на глазах у Таи порвал представления к награждению меня орденом Красной Звезды и медалью "За боевые заслуги", подготовленные по приказу начальника санслужбы нашего района авиабазирования полковника Арцимовича.

- Ни к чему ей теперь награды. У ее мужа столько орденов, что им на двоих вполне хватит!

Так и осталась у меня одна-единственная и очень дорогая мне фронтовая награда - знак "Отличник санитарной службы".

Улететь мы должны были на следующее утро. Но ночью снежный шквал опрокинул несколько самолетов, в том числе и наш трехместный У-2. Пришлось ждать, пока техники его починят.

Наконец все было готово. В окружении провожающих (я и не подозревала, что у нас столько друзей) мы пришли к самолету, и муж затолкал меня в неимоверно большой летный комбинезон. Затем мой "летный костюм" дополнили кожаный шлем и огромные перчатки-краги. Вид у меня, наверное, был комичным, потому что никто из провожающих не мог удержаться от xoхота. А я не знала: смеяться ли мне вместе со всеми, или сердиться. И тут подошел наш милейший доктор Дехтярь:

- Девочка, я тебя очень прошу, если ты когда-нибудь вспомнишь обо мне и решишь написать в Одессу, то не пиши мне обычное письмо, а обратись через газету. Пусть вся Одесса знает, что на фронте я знал и дружил с тобой и Сашей Покрышкиным!

Выслушав массу добрых пожеланий и напутствий, со слезами на глазах я простилась с дорогими мне людьми. В последний момент заботливая подруга Таечка рассовала мне по карманам комбинезона бинты и салфетки - летела-то я первый раз в жизни! И вот зарокотал мотор, самолет тронулся с места, развернулся против ветра, разогнался... и мы с Сашей взмыли в небо.

Летели на малой высоте, чтобы не стать добычей "мессершмиттов". Самолет бросало и швыряло, и я, признаюсь, не чувствовала себя в полете очень уж храброй. В какой-то момент Саша обернулся ко мне и громко, перекрывая шум мотора, спросил:

- Ну как ты там?

- Плохо, голова кружится!

- Эх ты, слабачка!

- Ладно, что ж теперь делать, потерплю! - выкрикнула я и махнула рукой.

Тут же ветром сорвало у меня с руки перчатку, и она словно прилипла к стабилизатору. Так и летела с нами довольно долго. Муж вместо нее отдал мне свою.

А спустя некоторое время ветер вырвал у меня из рук и бинт, который я приготовила себе "на всякий случай". И надо же - он тоже предательски зацепился за стабилизатор! Так мы и появились над полковым аэродромом как со свадебными лентами. У меня жутко кружилась голова, и я уже не чаяла, когда эта "тарахтелка" произведет посадку.

Встречали нас на аэродроме Сашины друзья-однополчане. Многие меня не знали, но лица у ребят были приветливые. Меня вытряхнули из комбинезона, надели вместо него шинель, и мы с Сашей под добрые улыбки и взгляды встречавших направились к ожидавшей нас машине. Думаю, что ребята потом от души посмеялись и над бинтами-лентами, и над моим "бравым" видом.

Вечером все бочком-бочком, смущаясь и любопытствуя, битком набились в нашу хату. А поскольку я человек наблюдательный, мне не стоило особого труда понять, что ребята приняли меня в свою семью и одобрили выбор своего командира.

Уже поздно ночью, проводив гостей, я смогла, наконец, осмотреть пусть временное, но первое наше общее жилище.

- Вот, теперь у меня личный зам по тылу появился, - _рассмеялся Саша. Обживайся, хозяюшка моя дорогая.

Но обжиться по-настоящему в Черниговке мы не успели. Буквально через две или три недели после моего прибытия сюда поступил приказ Главного маршала авиации А. А. Новикова об откомандировании А. И. Покрышкина в Москву, в распоряжение Главного штаба ВВС. Как выяснилось позже, приказ этот явился результатом заботы высшего авиационного начальства о моем муже и беспокойства за его судьбу.

Дело в том, что гитлеровцы решили во что бы то ни стало сбить Покрышкина и организовали настоящую охоту на него. Не считаясь с потерями, они устраивали всякого рода засады и ловушки. Не жалели подставлять самолеты-приманки, чтобы завлечь его под хитро подготовленный удар.

Не помогали даже замены позывных и бортовых номеров. Сашу прекрасно знали по почерку полета. Едва он появлялся в небе, эфир тут же заполнялся вражескими голосами: "Внимание, внимание! Покрышкин в воздухе!"

В то время он был уже подполковником и дважды Героем Советского Союза. Учитывая создавшуюся обстановку, главком ВВС Александр Александрович Новиков распорядился отозвать мужа с фронта. Предложение было лестное: ему через ступень присваивали генеральский чин и назначали начальником отдела боевой подготовки истребительной авиации ВВС. Никто не сомневался в согласии Покрышкина, - о чем тут думать? О таком только мечтать можно! Но Саша попросил разрешения предварительно познакомиться с предлагаемой ему работой.

И вот мы в Москве! После фронтовой обстановки все здесь казалось нам удивительным и прекрасным, тем более что мне тогда впервые довелось увидеть столицу. Остановились в гостинице ЦДКА.

Саше тут же захотелось увидеть свою жену в "гражданской форме" - в платье и туфельках на каблуках.

- А то я тебя кроме как в гимнастерке и кирзовых сапогах и. представить себе не могу. Давай-ка, Мария,, собирайся в Военторг. И готовься к аттестации на принадлежность к прекрасной половине человеческого рода"! А вечером пойдем слушать Вертинского. Он дает сегодня первый концерт после возвращения на Родину из Харбина. Билеты мне обещали.

Впервые за два с половиной военных года сменила сапоги на туфли и... не смогла идти в них: и походка стала другой, и каблуки предательски подворачивались. Но поскольку женщина во мне как-никак сохранилась, я вскоре освоилась в новой "форме" и ощутила радость от того, что мужу мое преображение очень даже пришлось по душе. Он несколько раз заставил меня пройтись перед ним и заявил, что аттестация выдержана успешно.

Сашу незамедлительно обнаружили корреспонденты, но он никогда не был любителем давать интервью и позировать перед кино - и фотокамерами. Корреспондентам заявил, что умеет воевать, а вот рассказывать о себе ему как-то неловко. Однако фото и интервью с Покрышкиным на следующий же день появились сразу в нескольких газетах.

Касательно же заманчивого назначения на генеральскую должность, то он, по мнению многих, повел себя странно: не соглашался и просил отправить его обратно в полк. Начальство упорствовало, а Саша, не привыкший к праздности, как только выпадало свободное время, ездил по авиационным КБ, чтобы где-нибудь "подлетнуть", как он выражался. Однажды, вернувшись вечером в гостиницу, предложил:

- Давай, Мария, посоветуемся. Как ты думаешь, соглашаться мне на должность или нет? Соглашусь - в Москве останемся, генеральшей станешь.

- Саша, мне все равно, где с тобой быть, только бы вместе! Мне везде будет с тобой хорошо. Так что давай не обо мне, а о тебе думать, чтобы работа твоя тебе нравилась, чтобы жить было интересно.

- Штабная работа, она известная - бумаги подписывать да справки составлять. Не люблю я из-за стола командовать. Хожу по кабинетам и все время думаю: как там, в полку, без меня? Хоть бы ребят не посбивали, пока я тут интервью даю. Потом до конца жизни не смогу жить со спокойной совестью.

И, испытующе посмотрев на меня, спросил!

- Так что решили, на фронт?

- Я уже сказала: с тобой мне везде хорошо. На фронт, значит, на фронт. Главное - вместе!

Далеко не каждый поменял бы спокойную и устроенную службу в тылу на опасную фронтовую жизнь, с ее превратностями и непредсказуемостью. Но в этом решении - весь Покрышкин. Чувство долга для него всегда было превыше всего.

Я понимала его душу, душу летчика-истребителя. Без воздушных боев, без полетов, без своих учеников и друзей-однополчан он просто не мог жить. Добавлю к тому, что сказала: звание генерала, которое он имел возможность получить в начале 1944 года, ему было присвоено только в 1953 году!

И еще один эпизод, имевший место во время нашего пребывания в Москве. Как я уже упоминала, Покрышкин в перерывах между "сватовством" на должность в Главном штабе ВВС посещал авиационные КБ, чтобы познакомиться поближе, а по возможности и попробовать в полете новые самолеты-истребители.

Первый визит он нанес в КБ А. С. Яковлева. После нескольких полетов на новом опытном самолете Як-3 муж зашел к главному конструктору и высказал наряду с положительными впечатлениями несколько критических замечаний. На это Яковлев среагировал своеобразно. Прервав Александра Ивановича, он раздраженно заявил, что мнение летчика-неиспытателя его мало интересует. Огорченный, Саша вернулся в гостиницу. Рассказав об этой встрече, с возмущением спросил:

- Для кого же в таком случае он создает свои машины, если его не интересует мнение боевого летчика?

Что я могла ему ответить?

Правда, позже в своей книге Яковлев очень лестно отозвался об Александре Ивановиче и отмстил, что они впервые встретились на сессии Верховного Совета в Кремле. Но это не так. Наверное, он что-то перепутал или запамятовал.

На следующий день к нам в гостиничный номер пришел высокий симпатичный мужчина. Представился: Семен Алексеевич Лавочкин - авиаконструктор. Познакомившись, муж с гостем уселись на диван и забыли обо всем на свете, кроме своих самолетов.

- Я ведь к вам не случайно заглянул, Александр, Иванович, а с просьбой, - сказал гость. - Не могли бы вы выкроить время и заглянуть в наше КБ. Мы сейчас доводим новую машину и очень заинтересованы в консультации опытного летчика-фронтовика.

Приглашение Семена Алексеевича было с благодарностью принято. И, как рассказывал мне после муж, ко всем его критическим замечаниям по Ла-5 Лавочкин отнесся чрезвычайно внимательно. Более того, попросил его слетать на завод в Горький, где выпускались Ла-5; чтобы на месте оценить серийные самолеты.

В Горьком после ранения жил В. П. Иванов - бывший командир Покрышкина. Такую возможность навестить фронтовика Александр Иванович не Мог упустить.

Бывают же такие совпадения! Оказалось, что на одной лестничной площадке с В. П. Ивановым живет Маргарита Петровна Нестерова, дочь знаменитого русского летчика, кумира Покрышкина. Маргарита Петровна подарила мужу на память две фотографин отца. На одной он снят на фоне "фармана" со своим техником Нелидовым, другая - портрет Нестерова в мундире штабс-капитана.

Добавлю, что муж с Семеном Алексеевичем Лавочкиным встречались и дружили и после войны, вплоть до смерти главного конструктора.

Наконец-то муж сумел убедить начальство в своей правоте и получил разрешение отбыть в полк. Возвращение любимого командира было встречено ликованием гвардейцев. Не променял он их общую фронтовую долю па тыловые блага и внеочередное генеральское звание. Вернулся к ним строгий, но верный друг и наставник, который может сурово спросить за проступок и защитить от несправедливости. Теперь и воевать веселее будет. Тем более, что уже в ближайшем будущем их ожидали серьезные испытания - шла подготовка к знаменитой Львовско-Сандомирской операции.

Летчики усиленно готовились к предстоящим боям. Каждый старался показать свое мастерство, новые тактические приемы, которыми настойчиво заставлял их овладевать Покрышкин. А сам он летал так, что даже я через несколько дней научилась безошибочно узнавать его среди других в воздухе.

Однажды с проверкой летной подготовки приехал в полк командир дивизии Ибрагим Магометович Дзусов (это было накануне его назначения на более высокую должность). Наблюдая за полетами, он очень рассердился на мужа за его неповторимое и, по его мнению, слишком рискованное пилотирование.

Когда все благополучно приземлились, комдив подошел к нему и сурово отчитал:

- Летаешь ты, Покрышкин, отлично. Но не забывай, что с такими фокусами можно и голову сломать. Или молодую жену хочешь вдовой оставить?

- Наоборот, товарищ комдив, стараюсь так летать потому, что жить хочу долго, - ответил Саша.

В одном доме с нами жил Георгий Голубев, ведомый Покрышкина. По вечерам мы часто втроем ходили на танцы или в кино. Напротив нашего временного жилища находилась летная столовая, а рядом с ней - церковь. Однажды, возвращаясь домой, услышали, как где-то под ее куполом глухо захохотал филин. Летчики - народ весьма суеверный, муж с Голубевым тут же решили, что это не к добру. Случайность, конечно, но на следующее утро беда действительно произошла! Во время тренировочных полетов разбился летчик, прибывший в полк с недавним пополнением. Все были очень удручены...

Весна 1944 года стала для нас периодом добрых перемен в жизни. Александр Иванович получил назначение на должность командира 9-й гвардейской истребительно-авиационной дивизии, взамен ушедшего на повышение И. М. Дзусова. Комдив в тридцать один год! А вскоре наступила еще одна радость - у нас должен был родиться ребенок!

Саша так обрадовался этой новости, что тут же поделился ею с Георгием Голубевым. Ну а через Жору новость моментально облетела всю дивизию: у их командира скоро появится наследник! В том, что это будет именно наследник, а не наследница - ни у кого не возникало даже тени сомнений. Летчики деликатно, под разными предлогами стали снабжать меня мочеными яблоками, солеными огурцами и помидорами. Благодаря коллективным усилиям деликатесов в нашем доме оказалось столько, чтодобрую половину муж приказал отправить в столовую.

Сослуживцы радовались за нас и всячески меня опекали. Особенно усердствовали Витенька Жердев и Саша Клубов. К горькому сожалению, оба они не дожили до светлого праздника Победы, приблизить который они так старались! Это были любимые ученики Покрышкина, и он очень тяжело переживал их гибель. Жердева в январе 1945 года сбила вражеская зенитка. А Клубов разбился на львовско-сандомирском плацдарме при облете самолета после ремонта.

Саша похоронен на холме Славы во Львове, а Витя - в польском городе Тарнобжеге.

В Новосибирске

И снова, в который уже раз, нам предстояла разлука. Теперь надолго. Я ждала ребенка, а фронт, конечно же, не самое лучшее место для женщины, готовящейся стать матерью. Тут все могло случиться: и под бомбежку можно было угодить, и под обстрел с воздуха. Саша очень беспокоился за меня и будущего ребенка.

9-й гвардейской предстояло перебазироваться ближе к линии фронта, на львовско-сандомирский плацдарм. А мне надо было отправиться в противоположном направлении - в далекий и незнакомый Новосибирск, к родственникам мужа.

Какая женщина в ожидании ребенка, да еще первенца, уехала бы с легким сердцем от мужа? Да и ему очень не хотелось расставаться. Но я понимала: так будет лучше и для Саши, и для будущего малыша.

Сейчас только люди старшего поколения смогут себе представить мой многодневный "вояж" через разоренную войной страну. Длительные остановки перед закрытыми семафорами, бегание с чайником за кипятком на станциях, пересадки, переполненные вагоны и т. д. Но в конце концов до Новосибирска я добралась благополучно. О приезде свекровь и золовка были предупреждены. Однако случилось так, что мы разминулись на вокзале с пришедшей меня встречать Сашиной сестрой, которую тоже звали Марией.

В чем дело? Может быть, они умышленно не пришли? Не хотят принимать в свою семью? С тяжелым сердцем отправилась по указанному адресу: улица Лескова, дом 43-а. В то время городской транспорт в Новосибирске не работал, и я долго искала нужную мне улицу. Оказалась она на самой окраине города, в известной всем новосибирским старожилам своей недоброй славой Закаменке.

Здесь царили свои обычаи и нравы, о которых я расскажу несколько позже.

После многочисленных расспросов я долго ходила по городу. Наконец отыскала нужный мне адрес и растерялась: представшее передо мной сооружение назвать домом можно было лишь с большой натяжкой. Оно скорее напоминало избушку на курьих ножках, удерживавшее равновесие только потому, что не знало, на какую сторону свалиться. Дом состоял из одной комнаты, крошечной кухни и маленькой веранды. В утлой пристройке к нему едва помещалась гордость Ксении Степановны Покрышкиной - буренка по кличке Малютка. Благодаря ей, как не без основания говорила потом свекровь, семья и выжила во время войны.

В единственной комнате размещались мать с младшим Сашиным братом Виктором - смешным вихрастым мальчуганом, до самозабвения увлеченным французской борьбой, а также жена и сын среднего брата Алексея, служившего на Дальнем Востоке. А тут еще и я нагрянула и тоже в ожидании ребенка.

Так вот. Нашла дом, стучусь. Дверь открыла маленькая, кругленькая старушка. Я почему-то решила, что ошиблась адресом и уже хотела извиниться, но, взглянув на лицо хозяйки, успокоилась: муж мой был точной копией этой женщины. Правда, ростом и фигурой, как говорила потом мать, Саша пошел не в нее, а в отца.

Увидев меня, старушка заохала.

- Ох, да это, небось, Марусенька приехала? А где же Мария? Она, непутевая, с утра ушла на вокзал тебя встречать!

Пока мы терялись в догадках, как могло случиться, что мы разминулись, появилась расстроенная Мария. К слову, она, как никто из семьи, более всех походила на своего старшего брата и внешностью и характером. Позже Мария рассказала мне, что братцы (она была единственной сестрой среди них) нередко ее обижали в своих мальчишеских играх. Но стоило Марию задеть кому-либо из чужих, тут уж покрышкинская "гвардия" незамедлительно давала обидчику должный отпор! Никто не смел вольно обращаться с их сестрицей! Внешнее сходство между Сашей и Марией было разительным, только черты лица у нее, конечно, по-женски более мягкие, нежнее.

Оглядев меня и, видимо, оставшись довольной невесткой, Мария принялась помогать матери. Угощение было сибирским, с пельменями и рыбным пирогом, которые попробовала я тогда впервые. И то, и другое Мария готовила мастерски и впоследствии многое передала мне из своего кулинарного искусства.

Как ни странно, но в Новосибирске я никак не могла привыкнуть к спокойной и тихой жизни. Наверное, слишком разительным оказался переход от напряженной фронтовой обстановки к тишине. Отсюда как-то еще острее ощущалось, что там, на фронте, подвергается постоянной опасности и риску самый дорогой мне человек на свете. Но что делать? Приходилось обживаться и привыкать к разлуке.

Потекли дни в ожидании ребенка и писем с фронта. Постепенно у меня появились добрые друзья и знакомые. Так, судьба подарила мне дружбу с чудесной семьей председателя Новосибирского горисполкома - Зоей Георгиевной и Владимиром Николаевичем Хайновскими. Они были заядлыми театралами, а в Новосибирске в то время находился в эвакуации Ленинградский драматический театр имени Пушкина. Мне удалось посмотреть все его спектакли, и после каждого я чувствовала себя невероятно счастливой.

Хайновские познакомили меня со многими актерами: Николаем Черкасовым и его женой, маститым Юрьевым, Корчагиной-Александровской и другими корифеями ленинградской сцены. Это были славные, интересные люди. Корчагина-Александровская, например, знакомясь со мной, шутливо представилась Корчагиной-Корчажкиной. В то время ей было около восьмидесяти. И в первую же встречу она заявила, что безумно влюблена в моего мужа.

- Так что будьте начеку, милочка, я очень решительная женщина! - с нарочитой серьезностью предупредила она меня.

Удивляюсь, почему моя дочь (не сбылись пророчества мужа и его друзей насчет наследника) не стала актрисой? Я ее родила чуть ли не в театре вечером смотрела спектакль, а утром меня увезли в роддом.

Нелегко привыкала к своей новой жизни в Новосибирске. На первых порах все казалось каким-то чужим, незнакомым и суровым: и сибирские морозы, доходившие порой до пятидесяти градусов, и непривычная сдержанность в чувствах окружавших меня людей. Хотя я и сама была далеко не "сиятельного" происхождения - всего-навсего деревенская девчонка. Тем не менее уклад жизни сибиряков дался мне не сразу. Но, как говорится, стерпится - слюбится. Со временем все встало на свои места и я сделалась своим человеком в доме и среди знакомых.

Жилось нам, как и всем в ту военную пору, трудно. Большим подспорьем семьи, ее кормилицей была Малютка. Мать продавала часть молока, чтобы купить буренке сена, да и для семьи кое-что из еды и одежды.

Здесь, в Новосибирске, из рассказов матери я узнала, как зародилась у моего мужа мечта стать летчиком.

Было это в конце двадцатых годов. Однажды ученики четвертого класса, среди которых был и Саша Покрышкин, возвращались из школы. Как обычно, смеялись, шутили, рассказывали что-то, перебивая друг друга. Вдруг до них донесся непривычный гул. Он нарастал откуда-то сверху Стоял солнечный октябрьский день, и ребята с недоумением всматривались в чистое небо ничего! Одна бездонная голубизна над головой. И тут Саша увидел нечто, плавно скользившее в воздухе.

- Самолет! - закричал он. - Самолет! Настоящий!

Ребята, запрокинув головы кверху, завороженно наблюдали, как большой белый самолет, немного накренившись набок, стал делать круги, выискивая себе место для посадки. Поднялся переполох. Испуганные лошади промчали грохочущую телегу по улице. Что-то кричали выскочившие из домов люди. А ребята, сломя голову, бросились к военному городку, там приземлился удивительный белый самолет.

Когда прибежали, у самолета уже собралась огромная толпа. Каждый старался протиснуться к нему поближе... Это был "юнкерс" - прообраз тех самых "юнкерсов", которые спустя полтора десятка лет Саше с друзьями-истребителями довелось "спускать с неба на землю" целых четыре военных года. Но кому дано предвидеть будущее?

Как говорили собравшиеся у самолета взрослые, это был агитационный полет с целью сбора средств на постройку боевой эскадрильи.

Протолкавшись к самолету, Саша вдохнул запах бензина, дотронулся до металлического крыла. Оно было прохладным, будто вобрало в себя холод и простор заоблачных высот. Этот день решил его дальнейшую судьбу. Теперь он твердо знал, что обязательно должен стать летчиком. А раз решил, значит, целиком посвятил себя достижению поставленной цели. Таков уж у него характер.

He могу не рассказать еще об одном, на этот раз "международном", событии, участницами которого мне со свекровью довелось стать.

В Новосибирске пролетом, по пути в Соединенные Штаты через Аляску, остановился вице-президент США Джонсон. Перед этим мне попалось на глаза сообщение в "Правде" о пребывании в СССР высокого американского гостя и фотоснимок Джонсона со Сталиным. Вот уж не думала, что этот визит будет иметь непосредственное отношение к нашей семье! Тем не менее...

Дело было под вечер. Я только что вернулась домой из города. В единственной комнатенке собрались все ее обитатели - пять человек. Вдруг видим в окно, как у калитки остановился черный лимузин секретаря обкома партии Михаила Васильевича Кулагина. Из машины вышли двое представительных мужчин и под заливистый лай чистопородного закаменского "дворянина" Волчка направились к нашему дому.

- Здравствуйте, хозяева. Гостей не ждете? Мы из обкома партии.

Вошедшие в комнату осмотрелись и, похоже, несколько растерялись:

- Да-а. Не очень-то у вас роскошно. Скажите, а нельзя ли у вас в доме быстренько навести блеск и красоту?

- А с чего это вдруг у вас интерес к нашей хатенке возник? поинтересовалась свекровь.

- Ну как же, Ксения Степановна, ведь это ваш сын - Александр Иванович Покрышкин - дважды Герой Советского Союза?

- Мой. Только он уже давно в героях-то ходит, а вы лишь сейчас приехали.

- Тут такое дело, - смущенно пояснил один из пришедших. - Наверное, слышали, что сегодня к нам в город прилетел из Москвы с целой свитой вице-президент США Джонсон?

- Конечно слышали и фотографию его с товарищем Сталиным видели.

- Ну так вот, этот самый Джонсон непременно хочет с вами познакомиться, в гости заехать. Александр Иванович, оказывается, у нас единственный летчик, награжденный медалью США "За боевые заслуги". Сам президент Соединенных Штатов Франклин Рузвельт, выступая в конгрессе, назвал его лучшим летчиком-истребителем второй мировой войны..Вот американцы и хотят посмотреть, как живет семья национального героя России.

- Как все живут, так и мы, - развела руками растерявшаяся свекровь. Вот и жена его тут, ребеночка ожидает.

Пришедшие с интересом посмотрели на меня, и я посчитала себя вправе высказать свое мнение:

- Воля, конечно, ваша. Только вряд ли ваша затея принесет пользу. Дом у нас - сами видите какой. Дорога к нам вдоль оврага идет. В темноте и машину завалить в него немудрено. А если и доберутся сюда ваши американцы, они тут такого нафотографируют, так потом распишут о нас в своих газетах, что неприятностей не оберетесь...

Визитеры задумались:

- Действительно, престиж города тут может пострадать. Поедем-ка и доложим обо всем Кулагину. Пусть он решает.

Проводив нежданных гостей, мы с облегчением вздохнули и стали укладываться спать. Вдруг уже за полночь у нашего дома опять послышался шум машины и лай Волчка.

- Кого это черти по ночам носят? - свекровь, накинув на себя что-то из одежды, пошла на веранду к входной двери. Перед ней опять предстали уже знакомые нам молодые люди. На этот раз с более подходящим, по их мнению, вариантом.

Оказывается, американцев разместили на ночлег в загородной резиденции секретаря обкома партии. Но они никак не хотели отказаться от своего намерения познакомиться с семьей Покрышкина или, хотя бы с его женой, которой, вероятно, не трудно было бы подъехать к ним.

Мне было слышно, как свекровь урезонивает посланцев, напоминая им о стыде и совести, моем положении и неподходящем для нормальных людей времени. Но и приехавшие, борясь за международный престиж Новосибирска, не отступали. Тогда на помощь матери вышла и я. Успокоив ее, решительно заявила добрым молодцам, что, даже не будь я "в таком положении", все равно никуда бы среди ночи не поехала, так как считаю для себя это попросту неприличным.

Посредники опять были вынуждены отбыть ни с чем.

Успокоилась и свекровь, решив, видимо, что сноха ей досталась не из самых беззащитных. Но и на этом дело не кончилось!

Утром к нам приехал предгорисполкома Владимир Николаевич Хайновский. Поздоровавшись с Ксенией Степановной и извинившись за причиненное нам ночью беспокойство, обратился ко мне:

- Маша, не знаем, что с ними делать. Не едут на аэродром и все. Джонсон заявил, что они ни за что не уедут, не побывав у вас.

Пока мы обсуждали ситуацию, мать уже успела сходить за сеном для Малютки. Вернулась с двумя мешками, из-под которых ее самою едва было видно.

- Господи, - сказала она в сердцах. - Да что же это за мериканцы такие? Неужто на них никакой управы нет? Могли бы участкового вызвать да под конвоем отправить!

Мы рассмеялись, и тут мне в голову пришла счастливая мысль:

- А ведь есть выход, Владимир Николаевич! Скажите американцам, что наша семья выехала на дачу и нас нет в городе.

- Гениально, - оценил он мою идею. - Быть посему! - И уехал.

Как потом рассказал нам Хайновский, придуманная мной, причина несостоявшейся встречи американскую делегацию вполне удовлетворила. Посетовав на то, что дача Покрышкиных находится так далеко от Новосибирска, а у них времени в обрез, они отправились на аэродром...

В августе 1944 года мой муж стал первым в стране трижды Героем Советского Союза. Подчиненные Покрышкина и его непосредственное начальство с радостью встретили такое значительное событие в его жизни. Замечу, что около года, до самой победной весны, он был единственным трижды Героем в Советской Армии.

Поздравляя Александра Ивановича, командир корпуса Александр Васильевич Утин очень верно сказал:

- Рад за тебя, Саша! Ты по праву заслужил это звание и носи его с гордостью. Но запомни мои слова: твои три Золотые Звезды - это твой терновый венец, который не раз причинит тебе боль...

Словно в воду глядел Александр Васильевич, светлый человек! Действительно, немало горького и обидного пришлось испытать моему мужу. Немало нашлось завистников откровенных и скрытых. Нашлись и Фомы неверующие, объяснявшие успехи Саши не его мужеством и талантом, а слепым везением и счастливым стечением обстоятельств.

Все это, естественно, не могло не сказаться на последующей службе мужа. Недооценка, а порой и умышленное принижение результатов его труда больно ранило его. Хотя Александр Иванович, как правило, даже мне не говорил об этом. Но разве можно скрыть боль от самого близкого и любящего друга? Я догадывалась о многом и даже знала особо усердствовавших "доброжелателей" моего мужа. Некоторые из них еще живы и пытаются сейчас причислить себя к искренним друзьям Покрышкина. Горька и обидна эта "ярмарка тщеславия".

Однако вернусь к августу 1944 года. В связи с награждением мужа третьей Золотой Звездой его отметили и самым дорогим для фронтовика подарком отпуском на родину сроком на пять дней. Командующий воздушной армией (видимо, по принципу: награждать так уж награждать) выделил ему для этой цели свой самолет Ли-2.

К тому времени большие перемены произошли и в нашей жизни. После уже знакомой читателю истории с делегацией США властям города пришла счастливая для нас идея переселить семью Покрышкина из-за речки Каменки в центр Новосибирска. Нам выделили очень красивый и уютный домик на улице Державина. Его много раз показывали в кино. Жаль только, что вскоре после нашего отъезда в Москву его снесли, так как он вошел в зону строительства корпусов Сибирского филиала Академии наук СССР.

Теперь мы могли принять какую угодно делегацию без риска нанести ущерб престижу города Новосибирска. Дом состоял из трех комнат и кухни. Мне с дочерью отвели отдельную комнату, совсем крохотную, метров шести, но я безмерно радовалась и этому.

Нас даже стала охранять милиция. Не знаю от кого и от чего, так как таких соседей, с которыми мы жили на Закаменке, тут не было. Тем не менее пост был круглосуточным. Думаю, товарищам из милиции такая охрана была делом нетрудным: никаких капиталов у нас не водилось.

С переездом на улицу Державина, 20 связан еще один примечательный эпизод. Как уже говорилось, на Закаменке с матерью Саши проживала еще и жена среднего брата, Алексея, теперь покойного, с сыном, а также сестра Мария с двумя детьми.

И вот по городу кто-то пустил слушок, что у героя-летчика Покрышкина уже две жены с ребятами, а он прислал матери третью - фронтовичку. Словом, не дом, а гарем.

По молодости я очень переживала из-за этих слухов, а мать успокаивала меня и говорила:

- На чужой роток не накинешь платок. Пущай себе брешут.

И на вопросы любопытных кумушек, сколько же у ее Сашки-летчика жен, отвечала:

- Я одну только знаю, которую он мне прислал.

Любопытно, что и моего мужа часто спрашивали, сколько у него было жен? Он в ответ только пожимал плечами:

- Одна-единственная, надеюсь, что таковой и останется.

Могу сказать с полной ответственностью: честнее и чище человека в нравственном отношении, чем муж, мне встречать не доводилось. Но в то время мы еще только начинали нашу совместную жизнь. И что уж скрывать, когда в августе 1944 года из Москвы пришла правительственная телеграмма, подписанная Михаилом Ивановичем Калининым, с сердечными поздравлениями членов семьи А. С. Покрышкина по поводу присвоения ему звания трижды Героя Советского Союза, вместо того чтобы радоваться и гордиться таким мужем, я проплакала всю ночь. Почему-то неодолимо терзала одна мысль: мой муж - выдающийся летчик, первый в стране трижды Герой! Разве достойна я быть женой такого человека? Мне думалось, когда он был обычным, рядовым летчиком, то и меня любил и очень хотел, чтобы у нас был ребенок. А теперь что меня ждет - предугадать трудно...

Земляки встречают своего героя

Наступил день прилета Александра Покрышкина в Новосибирск, на родину. Волнующим он оказался не только для нашей семьи. Ликовал весь город. От центральной площади до аэродрома Толмачево по обеим сторонам дороги стеною стояли люди, пришедшие сюда по зову души, без всяких призывов. Они пришли, чтобы встретить и поприветствовать своего героя-земляка.

И вот над аэродромом появился Ли-2 в сопровождении эскорта из шести истребителей. Самолет приземлился, зарулил на стоянку. Люди хлынули к нему, обступив со всех сторон. Открылась дверца, и появился рослый, широкоплечий военный, в котором я мгновенно, еще не видя лица, узнала своего Сашу! Он остановился на трапе, оглушенный громом оркестра, растерянно оглядывая море голов, знамена и транспаранты. Видимо, столь торжественная встреча явилась для него полной неожиданностью. На лице мужа отразилось такое волнение, что я испугалась за него. А он, ни на кого не глядя, пошел в мою сторону. Собравшиеся у самолета люди расступились перед ним, образовав живой коридор, в конце которого оказалась я.

Подойдя, он обнял меня, поцеловал и, как-то посветлев от улыбки, сказал:

- Здравствуй, Мария!

А потом наклонился и тихо, только для меня одной добавил.

- Ты не беспокойся, ни о чем плохом не думай. Я такой же, как и прежде...

После я много думала, каким образом нашел он в тот момент самые важные и нужные для меня слова? Как смог он в таком многолюдье и волнении безошибочно угадать мои тревоги и сомнения?

И сразу мне стало легко и радостно! Счастье мое со мной! Мы с ребенком ему нужны, и он нас любит! А Саша тем временем здоровался с матерью, сестрой и братьями, с многочисленной родней и знакомыми. Для меня все происходившее расплывалось в каком-то легком и радостном тумане. Мною владело только одно чувство, заполнившее целиком все мое существо: вернулся мой самый дорогой и близкий человек, живой и здоровый, сильный и верный. Мне теперь ничего не страшно и ничего больше не нужно!

Не помню, как мы оказались дома за празднично накрытым столом. Первый тост предоставили мужу, и он, поднявшись сказал:

- Мать, и вы, дорогие гости! Сегодня мне довелось услышать много лестных слов в свой адрес. Но я хочу оказать о моей жене. О том, как много значит для меня Мария. Откровенно признаюсь: не встреться она на моем пути, я не только трижды Героем не стал бы, но и в живых вряд ли бы остался. Встретилась она мне в самую горькую минуту моей жизни, поверила в меня и самого заставила в жизнь поверить. Ей я обязан очень многим и всегда буду помнить об этом.

У меня по лицу текли слезы радости и благодарности...

Пять дней пролетели словно одно мгновение. С раннего утра и до ночи у нас не выдавалось минутки, чтобы побыть одним. Сашу приглашали на фабрики и заводы, на митинги, встречи и собрания. Отказать он никому не мог. Ведь здесь прошла его юность. На этих самых предприятиях, в этих школах и училищах началось его становление как человека.

Взять тот же "Сибсельмаш", давший ему путевку в жизнь. Саша помнил родной завод с его первой ямы, вырытой под фундамент главного корпуса.

Когда строительство подходило к концу, их трехтысячный отряд "фабзайцев" направили обучаться различным рабочим специальностям. Саша выбрал профессию слесаря-лекальщика.

Он часто вспоминал своего первого мастера-наставника (не помню, к сожалению, его имени и отчества), который мог на ощупь, без штангенциркуля определить, где и на сколько нужно подшабрить деталь. Своим высочайшим умением мастер заслужил у ребят непререкаемый авторитет. И Покрышкин был у него одним из лучших учеников.

На экзамене по специальности им поручили изготовить детали по высшему классу чистоты и точности. В конце смены Саша, подойдя к мастеру, протянул свою деталь. Наставник внимательно осмотрел ее, проверил заданные размеры:

- Неплохо, Сашок, неплохо. Только вот в этом месте чуточку бы еще подшлифовать. Ты оставь это до завтра, сегодня уж устал.

А когда на следующее утро Саша собрался закончить работу, то увидел, что какая-то черная душа чем-то острым процарапала на тщательно отшлифованной поверхности глубокую борозду.

- Да... - протянул расстроенный мастер. - Тут всю шабровку заново делать надо. За день вряд ли успеешь.

Но несмотря на то, что времени было в обрез, покрышкинская работа оказалась в числе десяти лучших! Как тут не вспомнить по аналогии Краснодарский аэроклуб, годичный курс обучения в котором Саша закончил с отличием за 17 дней!

Встречи с трудящимися Новосибирска проходили не только на заводах и в учреждениях города, но и у нас в доме. Вспоминается такой случай.

Муж только что вернулся из очередной поездки:

- На сегодня - все! Удалось пораньше вырваться. Хоть один вечер с вами проведу.

Слова его прервал стук в дверь. Открываю - за дверью десятка полтора женщин - делегация швейной фабрики. Тащат с собой чемодан. Навстречу им муж:

- Девчата, что же это такое? Имейте совесть, дайте с семьей побыть!

- А мы, собственно, не к вам, товарищ полковник. Мы к Марии Кузьминичне, но вас это тоже касается.

Подтаскивают чемодан к столу и начинают выкладывать распашонки, пеленки, чепчики, пинетки... Полное приданое будущему ребенку героя-земляка! Ну как можно сердиться на таких визитеров!

А следом - рабочие картографической фабрики. Принесли в подарок Покрышкину полный набор крупномасштабных карт: Польша, Германия...

- Думаем, скоро потребуются вам, Александр Иванович. Дело к тому идет, - говорит седой печатник...

Уже накануне отлета на фронт, вернувшись поздно вечером домой, Саша рассказал мне о своем посещении авиационного завода имени В. П. Чкалова. Там ему представили двенадцатилетнюю девочку, которая, как никто из взрослых, освоила операцию притирки кранов к бензиновым бакам у самолетов.

В тот момент, когда муж подошел к этой девочке, у нее от волнения что-то не заладилось. Она горько расплакалась. Саша успокоил ее и в присутствии всех рабочих цеха от лица летчиков-фронтовиков от всего сердца поблагодарил маленькую труженицу за ее тяжелый, ответственный и совсем не детский труд.

Много лет спустя А. И. Покрышкин, оказавшись на Новосибирском авиазаводе, поинтересовался судьбой той маленькой девочки. И его заново познакомили с уже зрелой женщиной-инженером, матерью двоих детей.

...Отпуск пролетел словно миг. И вот уже подошло время прощаться. Ранним пасмурным утром мы отправились на аэродром. Вылет назначили пораньше, чтобы засветло добраться до Москвы. Кто видел документальный фильм "В небе Покрышкин", тот заметил, наверное, как тяжело мне было расставаться с мужем. Ведь он снова улетал от меня в пекло войны!

Позже работники кино рассказывали, что они долго спорили - оставлять эпизод, где я рыдаю во время проводов, или нет. Здравый смысл взял верх. Решили, что "сцена" получилась естественной, и вряд ли какой актрисе удалось бы так сыграть мою "роль". Но для меня-то это были не сцена и не роль, а боль и крик души. Не будь я беременной, наверное, пешком пошла бы за ним...

Но наступило время моего материнства. Десятого ноября 1944 года родилась наша дочь. Бабушке мы очень угодили. Она так радовалась тому, что у нее появилась третья по счету внучка - две старшие были детьми Сашиной сестры Марии. Очень уж, по ее словам, ей надоели мальчишки!

- Да и верная примета, Марусенька. Девочки - к миру родятся. А уж так эта проклятая война всех измучила! Не чаю и дожить до ее конца. Хочется хоть одним глазком на мирную жизнь взглянуть...

В первый же день нашего с дочерью возвращения из роддома к нам зашел знакомый семьи Покрышкиных, работавший на каком-то номерном заводе.

- О, вас поздравить с прибавлением семейства можно! Степановна, что же ты не показываешь внучку свою?

Свекровь засуетилась, приглашая гостя в нашу комнату. Посмотрел он малышку, попил чайку и ушел.

И сразу же после его ухода с ребенком стало твориться что-то невообразимое. Девочка как начала кричать в девять часов вечера, так и не замолкала до четырех утра. Что мы с матерью ни делали - не помогает. Кричит ребенок и все тут. Мы и сами наревелись. Под утро я вышла за чем-то на кухню. Возвращаюсь и вижу: свекровь посадила девятидневную девочку на руки и, пытаясь успокоить, трясет ее: а-а-а-а... Головка у ребенка из стороны в сторону болтается.

- Что ты делаешь, мама! Она ведь горбуньей стать может! - Выхватила у нее дочку...

- Не иначе, как гостюшка нам девчонку сглазил, - сокрушалась свекровь. - Ах я - старая рохля! Чего наделала-то.

И после этого случая она ни под каким видом до пятимесячного возраста никому Светлану не показывала. Стоило мне с кем-нибудь из знакомых, приходивших навестить нас, направиться в свою комнату, как наша бабушка юрко проскальзывала впереди нас, подхватывала девочку к себе на ладонь животиком вниз и, накрыв пеленкой, уносила к себе, приговаривая:

- Почто эдак-то ребенка всем будем показывать? Чай, не выставка тут.

Просить и спорить было бесполезно... Позже мне довелось узнать о том, как мой муж узнал о рождении своей дочери.

...Командир корпуса А. В. Утин проводил сборы командного состава авиаподразделений. В тот момент Александру Ивановичу и принесли телеграмму: "Поздравляем праздником Октября точка мать жена дочка и Хайновские".

Прочитав телеграмму, он сначала совершенно не обратил внимания на слово "дочка". Решил, что это опечатка телеграфиста: перепутал букву "т" с "д", и вышло вместо точки "дочка!"

Абсолютно уверен был человек, что у него может родиться только сын. Тем более, уверенность эту с ним разделила и газета "Комсомольская правда". В опубликованном на ее страницах репортаже о его пребывании дома в августе 1944 года была помещена фотография работницы швейной фабрики, вручающей мне приданое для новорожденного. Подпись под снимком гласила: "Будущему сыну Героя!" Какие же после этого могли быть сомнения у отца?

...Совещание продолжалось. Но засевшая в голове моего мужа "дочка" все сильнее беспокоила его. Достав телеграмму и прочитав ее еще раз, более внимательно, он убедился, что вместо "точки" стоит все-таки "дочка", а после идет союз "и", перед которым обычно точку не ставят.

Показал телеграмму сидевшему рядом заместителю Л. И. Горегляду:

- Посмотри-ка, Леня, меня, кажется, предали. Никакая это не "точка".

- Что за точка, Саша?

- Да, не точка, а дочка! Ты что, читать не умеешь?

В кабинете неожиданно раздался взрыв хохота: сидевшие рядом командиры разобрались в ситуации быстрее мужа.

Утин строго спросил:

- Покрышкин, что там у вас произошло? Ведете себя, как мальчишки.

Пришлось доложить уважаемому комкору о "загадочной" телеграмме.

Со всех сторон послышались поздравления, но Утин призвал присутствующих к порядку и продолжил совещание. Закончив его, командир корпуса при всех обратился к мужу:

- Александр Иванович, хочешь ты того или нет, назначаю себя крестным отцом твоей дочери. И если ее там, в твоей Сибири, уже успели назвать как-нибудь иначе, то по праву крестного прошу переименовать мою крестницу в Светлану.

Переименовывать дочь не пришлось, так как Светланой мы свою дочь и назвали. А вскоре я получила письмо от мужа, в котором он шутливо упрекал меня в "содеянном":

"Как же так? - писал он. - Заказывал тебе сына, а ты поступила по-своему и даже не посоветовалась со мной. На первый раз объявляю тебе замечание. Ну, а если серьезно, огромное тебе спасибо, дорогая моя! Я очень рад нашей дочурке. Привыкаю к ответственной должности отца..."

...А я почему-то уверовала, что Саша обязательно должен прилететь к нам, чтобы увидеть свою дочь. Понимала, что военная служба не подчиняется личным желаниям, особенно фронтовая. Знала, что командир авиационной дивизии не может позволить себе по каждому семейному поводу просить краткосрочный отпуск, а вот уверовала и все.

Изучила все рейсы самолетов из Москвы. Если мужа не было утром, ждала его к вечеру. Проходили недели, месяцы - я все ждала.

Он прилетел к нам из Германии весной сорок пятого, когда Светлане было пять месяцев. Она многое уже понимала и на все живо реагировала. Особенно на портрет отца и на бабушкины часы-ходики в виде кошки, у которой бегали туда-сюда глаза. И надо же, никогда себе не прощу, я не увидела его первую встречу с дочерью!

Саша прилетел неожиданно и, как он сказал, "инкогнито ". В его распоряжении было только три дня. И эти три дня ему хотелось побыть с семьей.

В тот момент, когда он пришел домой, меня не было. Я ходила тогда в аптеку. Войдя в дом, Саша первым делом спросил обо мне. Это у него стало привычкой и всю нашу совместную жизнь, если только не я открывала ему дверь, сразу с порога задавал этот вопрос.

Поздоровавшись с домочадцами, он подошел к матери, которая держала на руках Светлану. Дотронулся до нее пальцем, спросил:

- А это чей такой?

- Вот тебе раз. Отец называется, родную дочь не узнал!

Он спохватился, взял Светлану на руки, она пошла к нему, плакать не стала, но все время упиралась ручкой в его грудь и внимательно рассматривала: кто этот дядя, посмевший взять ее на руки?

Возвратясь из аптеки, я вошла в прихожую и, не торопясь, стала переобуваться. Слышу из комнаты голос свекрови:

- Марусенька, да что же ты там копошишься? Иди скорее, Саша прилетел!

И вот ведь психология человеческая. То без всяких оснований ждала его ежедневно, а тут - говорят, что прилетел, а я не верю. Горестно вздохнув, спрашиваю:

- Ну зачем вам понадобилось меня расстраивать? Откуда он здесь может взяться?

- Да беги ты скорее в свою комнату. Сама увидишь!

И как вспышка, вдруг и вправду прилетел?!

Рывком открываю дверь, и все поплыло перед глазами. Прислонилась к дверному косяку, стянула с головы шапку и только голос его слышу:

- Что же ты стоишь? Или не рада мне? Мария, только не плакать!

Господи, это я-то не рада! Ну надо же такое сказать...

Сашино "инкогнито" продлилось всего два часа, несмотря на то, ч го с аэродрома он добирался на попутных. Не успели в доме стихнуть "охи" и "ахи", как начались телефонные звонки и приглашения. Но в этот день он решительно занял "жесткую оборону". Даже друзей и родственников к себе не позвали; так нам хотелось хоть считанные часы побыть своей семьей.

Тот вечер долго потом вспоминала Ксения Степановна: любимый сын с любимой внучкой перебили чуть ли не весь ее единственный сервиз. Они придумали игру - Саша подавал Светлане в ручки тарелку за тарелкой, а она их тут же роняла на пол, и они, оба счастливые, весело хохотали. Дабы успокоить Ксению Степановну, пришлось вмешаться и решительно прекратить это развлечение.

Три коротких дня пролетели мгновенным счастливым сном. Наш папа снова улетел на фронт. Война подходила к концу и оттого становилась еще более невыносимой.

Как жене летчика, мне присылали газету "Сталинский сокол". И вот вскоре после отлета мужа, раскрыв эту газету, увидела портрет пилота и кусок шоссе со стоящими на нем самолетами. Над статьей заголовок: "Необычный аэродром". Еще не прочитав текст, сразу решила: такое мог придумать только мой Саша. Читаю - точно!

Потом об аэродроме, созданном Покрышкиным на участке шоссе Бреслау Берлин, много писали и даже показывали в кино. Это был единственный случай в истории авиации, когда целая истребительная дивизия ввиду непригодности раскисших в весеннюю распутицу грунтовых аэродромов успешно использовала обыкновенный кусок автострады.

Кроме Покрышкина, никто больше не решился на такой остроумный и рискованный шаг. В самый ответственный, заключительный момент наступления на Берлин наши войска прикрывала с воздуха вместе с другими соединениями дивизия Покрышкина.

Об этом необычном аэродроме и о самом Александре Ивановиче хорошо написал в своей книге Маршал Советского Союза Иван Степанович Конев, командовавший 1-м Украинским фронтом, куда входила Сашина гвардейская дивизия. Он подчеркнул не только его личное высочайшее летное мастерство, но и необыкновенные организаторские способности, позволившие обеспечить высокий уровень подготовки всего летного состава дивизии. За полтора месяца базирования на шоссе (его ширина была на три метра уже размаха крыльев самолета-истребителя) в части не произошло ни одной аварии.

Муж рассказывал мне впоследствии, что прежде чем перебазироваться всем составом дивизии на автостраду, он со своим ведомым Георгием Голубевым лично проверил возможность посадки на нее. Все обошлось благополучно, однако решение было, конечно же, рискованным. От пилотов требовалась ювелирная точность при приземлении. И Саша переговорил со всеми летчиками. Тем, кто не уварен в себе, он разрешил не лететь на новое место. Таких в его дивизии не нашлось ни одного!

Эта история неожиданно получила свое продолжение более двадцати лет спустя. В то время мы жили в Киеве. Как-то просматривая газеты, чтобы к приезду мужа выбрать из них наиболее интересное, я обнаружила небольшую заметку о том, что в ходе военных учений НАТО в ФРГ был перекрыт участок шоссе с целью использования в качестве аэродрома. Показала эту заметку мужу. Он посмеялся:

- Да опоздали немного натовцы, всего на каких-нибудь двадцать с лишним лет!

Именно так. Тогда, в 1945 году, Александр Иванович Покрышкин впервые в истории авиации произвел посадку на автостраду. Потом, перегородив шоссе, дал добро на посадку своему ведомому Георгию Голубеву.

Там, на автостраде Бреслау - Берлин, летчики 9-й гвардейской узнали о капитуляции гитлеровской Германии.

Наконец-то пришел он, такой долгожданный и волнующий день - День Победы! Наконец-то закончилась эта кровопролитная, миллионами и миллионами людей проклятая война! Каким тяжелым для нашего народа был путь к этой Победе. Во сколько молодых и прекрасных жизней обошелся каждый его шаг!

Из летчиков Сашиного полка, кто начинал войну вместе с ним, в живых остались только трое: Павел Крюков, Валентин Фигичев и мой муж. Двое стали Героями Советского Союза, третий - трижды Героем.

Сколько раз в течение войны истребительный авиационный полк пополнялся, сколько молодых летчиков становилось в строй вместо погибших, а затем и их места в полку занимали другие. Тяжело и долго перечислять всех поименно. Еще тяжелее - вспоминать. Но в этой горькой "смене поколений" авиационной части и ее многократном возрождении в новом составе как в капле воды отражена неодолимая сила нашего народа, его неисчерпаемая мощь, его величие.

Услышав по радио сообщение об окончании войны, я ни минуты не могла оставаться дома. Не знаю почему, но сразу заторопилась на улицу, к людям. Взяв на руки семимесячную дочь, чуть ли не бегом устремилась на Красный проспект. Дочь во все стороны таращила глазенки, а я ничего не видела из-за слез. Как передать словами эмоциональную атмосферу того дня? Горе и радость! Открытые, светящиеся счастьем лица тех, чьи родные и близкие дожили до Победы, и такое же откровенное, рвущееся наружу горе, слезы и плач других, к которым уже никогда не вернутся их любимые. Отчаяние и счастье, слезы и песни, смех и рыдания... Нет, этого ни рассказать, ни представить себе невозможно...

Как сложится наша дальнейшая жизнь - об этом даже не задумывалась. Вернется Саша, и все станет ясно. Только бы скорее возвращался! Однако его возвращение домой почему-то задерживалось. Наконец из его письма я узнала, что он включен в число участников Парада Победы.

Остались хроникальные кадры, запечатлевшие тот незабываемый парад на Красной площади. Показан там и знаменосец 1-го Украинского фронта Александр Иванович Покрышкин.

Если не ошибаюсь, подготовка к параду длилась месяц. И в это время наш папа каким-то образом сумел отпроситься и прилететь на недельку в Новосибирск.

- Очень уж я соскучился по вас, мои дорогие, - объяснил он. - Кто против такого магнита может устоять? - И, счастливый, подхватил на руки дочку...

С того его приезда остались фотография, где мы запечатлены втроем: муж, я и Светлана, и незабываемые воспоминания о поездке на пасеку, в подсобное хозяйство авиационного завода, находившееся километрах в двадцати от Новосибирска.

Инициатором поездки явился секретарь парткома завода Алексей Иванович Шибаев, позже ставший секретарем Саратовского обкома партии, а затем председателем ВЦСПС.

Поехали в фаэтоне, запряженном симпатичной гнедой лошадкой. Дорога все время шла лесом. Смыкающиеся в вышине кроны деревьев создавали зеленый, пронизанный солнцем многокилометровый туннель.

Ехали мы ехали, и вдруг диво-дивное. Перед нами открылась огромная и словно кем-то раскрашенная поляна. Только въехав на нее поняли, в чем дело. Вся она была засеяна длинными полосами розовых, белых, голубых, сиреневых медоносных трав. Неподалеку от пасеки стоял одинокий домик хозяина-пчеловода. Из него вышел очень интеллигентный мужчина среднего возраста, церемонно отрекомендовался нам Константином Константиновичем Бессоновым.

Переступив порог его жилища, невольно остановились, не решаясь пройти дальше: все здесь сверкало и благоухало первозданной чистотой и покоем. Восковая желтизна стен, потолка, пола, скамеек, стола сливалась в какую-то удивительную теплую и радостную гамму.

Мое внимание привлекли протянувшиеся вдоль стен полки с книгами. Такого богатства я еще никогда не видела, и оттащить меня от книг стоило немалого труда.

Мужчины, не теряя времени, отправились в баню, натопленную по-сибирски, по-черному. А мы принялись накрывать на стол. Угощение было незатейливым, но необычайно вкусным. Кроме сибирской медовухи - никаких спиртных напитков. В центре стола - огромная керамическая миска с медом в сотах. Никогда ничего вкуснее не ела! А главное, навсегда осталась в памяти радость общения с необыкновенными людьми, чрезвычайно интересными и добрыми. Под стать хозяину были и домочадцы Константина Константиновича - все коренные сибиряки, настоящие и основательные. Сыновья работали на заводе.

Как рассказал нам Константин Константинович, раньше он работал учителем. Сравнительно в молодом еще возрасте случилась беда, заболел туберкулезом легких. Врачи считали его обреченным и предсказывали, что остались ему считанные месяцы мучительного угасания.

К счастью, нашелся старый, типа земского, врач, который посоветовал уехать на природу и заняться пчеловодством. Бессонов так и поступил. Через некоторое время он полностью излечился и стал горячим пропагандистом общения с природой и бережного отношения к ней. К слову, Константин Константинович прожил долгую жизнь - девяносто лет. Мы поддерживали с ним связь, храня наши добрые отношения.

Нас оставили ночевать, и вечером мы бродили по лесу. Вдоволь насладились тишиной и покоем.

- Знаешь, Мария, за что я люблю свою Сибирь? - спросил меня муж. - За доброту. Вот побыл здесь всего один день, а словно всю накипь войны с души снял.

На прощание Константин Константинович подарил мне книгу английского философа Самюэля Смайлса - "Жизнь и труд великих людей". Эту книгу храню и по сей день. Она напоминает об удивительной и прекрасной Сибири - родине моего мужа.

В июне состоялся триумфальный Парад Победы. В Кремле по этому поводу был устроен прием в честь его участников. Саша оказался за четвертым по счету столом, совсем близко от членов правительства, и отчетливо видел, как И. В. Сталин, указав на него В. М. Молотову, что-то спросил. Наверное, поинтересовался его личностью. Однако непосредственно со Сталиным муж никогда не встречался.

Сразу же после Парада Победы Саша прилетел в Новосибирск за мной и дочерью. Начиналась наша мирная жизнь...

Учеба в академии имени М. В. Фрунзе

Летом победного 1945 года Покрышкину предложили подать документы для поступления в Военную академию командного и штурманского состава ВВС Красной Армии. Саша отклонил это предложение вышестоящего начальства, объяснив свой отказ тем, что авиация им в основном освоена, он хотел бы получить более широкие знания.

- Прошу, - предложил Покрышкин, - направить мои документы в Военную академию имени Фрунзе. Считаю, что общевойсковая подготовка позволит мне глубже разобраться в вопросах взаимодействия авиации с наземными войсками.

Итак, выбор был сделан - Военная академия имени М. В. Фрунзе. Однако первые три месяца занятий в ней проводились не в Москве, а в Загорске. Там мы поселились на квартире одинокого пенсионера Василия Алексеевича Ветрова, потерявшего на войне своего единственного сына. Пенсия его была мизерной, и жил он в основном за счет своего сада и цветника. Ежедневно Василий Алексеевич ездил в Москву, где продавал плоды своих трудов.

К нам он относился как к родным. Поселил в двух лучших комнатах и каждый раз старалсяотправить меня с дочкой в сад за цветами, ягодами, фруктами. Но я, видя его стесненное материальное положение, не могла себе такого позволить. Тогда Василий Алексеевич решил эту проблему по-своему: как, бы рано я не просыпалась - заставала наш обеденный стол заваленным свежими овощами, фруктами и ягодами. А в центре стола, в вазе, обязательно стояли только что срезанные цветы.

Когда три месяца спустя, собравшись переезжать в Москву, мы попросили хозяина взять с нас деньги за постой, Василий Алексеевич так обиделся, что нам едва удалось его успокоить.

- Это я вас благодарить должен, - тихо сказал он. - Три месяца будто с сыном жил. Ведь и у него могла бы быть семья. И мне не пришлось бы свой век доживать старым бобылем. Привык я к вам...

- Так заезжайте, Василий Алексеевич. В Москве-то каждый день бываете. Вот переедем, обоснуемся и обязательно вам адрес сообщим.

И действительно, до самой смерти он, бывая в Москве, заезжал к нам. Мы всегда встречали его как родного. Верно, принять его у себя мы смогли не сразу. Какое-то время пришлось жить в гостинице ЦДСА. Саша улетел на несколько дней в Австрию сдавать дивизию своему преемнику, а я осталась со Светланой. В один из дней зашли навестить меня ученики Саши, два Героя Советского Союза - Костя Сухо" и Жора Голубев. "Засидевшиеся холостяки", как в шутку аттестовал их мой муж.

- Истребительский привет многоуважаемой супруге командира, - с порога начал балагурит! Жора. - Пришли поинтересоваться, невест нам еще не подобрали?

- Тут вот с одной "невестой" закрутилась, - пожаловалась я. - То стирать, то кормить, то гулять, то спать укладывать...

- Что касается "гулять", тут мы с Костей большие специалисты! Вчера на танцах с такими хорошими девчатами познакомились. Сегодня обещали на свидание прийти. Так что одевай свою Светлану, пойдем с ней гулять в парк.

Быстренько, чтобы не передумали мои добровольные помощники, одела дочку и отправила их в парк, занявшись какими-то другими неотложными делами. А часа через полтора входят оба Героя со Светланой на руках вконец расстроенные:

- Забирай свою красавицу. Она у тебя уже в годовалом возрасте жизнь мужчинам научилась портить.

- Что случилось, ребята? - заволновалась я. - Что-нибудь со Светочкой?

- Ничего с твоей Светочкой не произошло. Совсем наоборот. Только пусть тебе лучше Костя рассказывает. У него характер спокойный.

Оказалось, когда бравые герои-летчики с девочкой разгуливали по парку, с ними лицом к лицу столкнулись, надо же случиться такому совпадению, те две девушки, с которыми Костя с Жорой накануне договорились о свидании: "Так вот какие вы холостяки?"

И сколько ребята ни оправдывались, объясняя к удовольствию прохожих, что к находящемуся у них на руках ребенку они не имеют никакого родственного отношения, девушки им не поверили и ушли, даже Золотые Звезды Героев ребят не выручили.

Долго потом они сокрушались, вспоминая этот случай, а мы с Сашей подтрунивали над ними.

Вдоволь наскитавшись по гостиницам и по знакомым, мы получили наконец квартиру на улице Горького. Переезд в нее нам не доставил особых хлопот, так как все наше "движимое и недвижимое" в то время свободно помещалось вместе с хозяевами в легковом такси; Светлана у меня на руках, свернутый полосатый матрац, одежда в чемодане, а самая необходимая посуда в сумке.

Уже после получения квартиры муж выписал но временное пользование две железные солдатские кровати, прогнутые до пола (уж не из нашего ли фронтового лазарета?), перепачканный чернилами и мелом стол и несколько потрепанных стульев. Однако такой ультрадемократичный интерьер украшал наше жилище недолго. Видимо, кто-то из побывавших у нас товарищей доложил кому надо и вскоре Александра Ивановича вызвали к начальнику КЭЧ (квартирно-эксплуатационная часть) генералу Колядко.

- Товарищ Покрышкин, неужели вы сами не могли обратиться к нам за помощью? - спросил он.

Видя искреннее недоумение мужа, начальник КЭЧ объяснил, что получил личное указание наркома обороны выделить Покрышкину на обзаведение хозяйством сто тысяч рублей (это было до денежной реформы 1947 года). В то время костюмчик для годовалой дочери, к примеру, стоил полторы тысячи рублей в магазине.

- Благодарю вас, товарищ генерал, за внимание ко мне. Однако упомянутую вами сумму на свои личные нужды принять не могу. Живу не хуже других.

- Ну вот что, товарищ полковник. Не надо быть святее папы римского. Мы вам не виллу на взморье предлагаем, - генерал Колядко подошел к мужу и дружески улыбнулся. - Правильно, конечно, насчет денег решил, но не совсем. Ты у нас - национальный герой, гордость народа. Спать на полу тебе не тоже Я вот что советую: возьми-ка с собой жену и отправляйтесь на наш склад мебели в Болшево. Подберите там себе все, что нужно. Я дам распоряжение.

Из-за ребенка я поехать с Сашей не смогла. А сам он в бытовых, житейских делах докой никогда не был. Так что со склада нам привезли что-то вроде сборной солянки: стулья - одни, кресла - другие... Ну да это уже была не беда.

Наш переезд в отдельную квартиру совпал во времени с появлением нескольких довольно бесцеремонных друзей - "специалистов по обмыванию" любых событий и праздников. Помню, не успеет муж вернуться из академии, как появляются гости, человека четыре-пять с бутылками. И так чуть ли не ежедневно! Визиты друзей-собутыльников меня очень обеспокоили. Тем более, что неподалеку от нас проживал человек, являвший собой яркий пример того, до чего может довести водка.

Он тоже был авиатором, еще довольно молодой, интересный мужчина с большими заслугами и в высоком звании. Из-за уважения к его прошлым подвигам не хочу называть его фамилию. Не знаю, каким он был раньше, но мы его застали уже законченным алкоголиком. Когда он появлялся на улице в военной форме и, мягко говоря, в несоответствующем виде, зрелище было удручающим. От его бывших подчиненных нам с мужем доводилось слышать о нем как о прекрасном человеке, умном командире, талантливом организаторе. Все убила водка!

Обдумав хорошенько, к чему могут привести моего мужа непрошеные визиты новых знакомых, я решилась откровенно поговорить с ним:

- Саша, ты меня извини, но мне эти собутыльники не нравятся.

- Ты думаешь, мне они по душе? Знаешь ведь, что я никогда не был любителем спиртного, - сказал муж.

- Так в чем же дело? Почему они к тебе зачастили?

- Да как-то неловко вроде людей в дом не пускать.

- А им "ловко" при годовалом ребенке пить, курить, засиживаться у нас допоздна?

Муж подумал и сказал, что я умница и вовремя подняла этот вопрос.

- Вы, женщины, видимо, более точно чувствуете людей. Отныне друзей себе будем выбирать вместе. - Минуту подумав, сказал как о деле решенном: - А собутыльников - побоку!

На следующий день часа в четыре (муж еще не вернулся из академии) раздался звонок. Открываю. У порога пятеро друзей-собутыльников. Они - по ту сторону двери, я - по эту. Стоим и смотрим друг на друга. Наконец один не выдержал:

- Что же ты, Машенька, нас не приглашаешь? Мы с Сашей о нашем приходе договорились.

- А со мной договариваться вы не считаете нужным?

- Как так?

- А вот так! Я вас к себе в дом не приглашаю, ни сегодня, ни в будущем.

Их возмущению не было предела. Кто-то тут же высказал свое заключение: мне - "змее гремучей" - самое подходящее место в зоопарке, в серпентарии.

- А вам в вытрезвителе, - не удержалась я и захлопнула дверь. Больше выпивохи у нас в доме никогда не появлялись.

Занятия в академии у мужа шли успешно, если не считать нескольких конфликтных ситуаций с начальником курса генералом Кудрявцевым. Это был милейший, интеллигентнейший человек. И он никак не мог понять, почему слушатель общевойсковой академии, даже если он и был в прошлом летчиком, при каждом удобном случае старается "подлетнуть"?

- Александр Иванович, дорогой вы мой! - вразумлял он обычно мужа. - Я уже не касаюсь сомнительности этого вашего любимого выражения "подлетнуть", но для чего вы это делаете? Поверьте мне, с авиацией шутки плохи. Долго ли до греха?

И генерал частенько апеллировал ко мне, чтобы я отговорила Александра Ивановича от полетов. Однако наши увещевания помогали плохо, и мы с начальником курса каждый раз вынуждены были отступать перед его неукротимой настойчивостью.

- Ну хорошо. В последний раз.

Что касается меня, так муж всегда отвечал словами Горького из "Песни о Соколе": рожденный ползать - летать не может, что в переводе означало: тебе этого не понять...

- Эх ты! Жена летчика, а выступаешь заодно с пехотным генералом, укорял меня муж. - Понимать должна, чем реже я стану летать, тем больше буду терять летные навыки. К хорошему это не приведет.

- Саша, пойми, я ведь волнуюсь за тебя.

- Ну, это твоя должностная обязанность, - переводил он разговор в шутку. - Зачем тебе понадобилось выходить замуж за летчика? Вышла бы за начпрода. Максимум, что ему грозило бы, это - растрата...

За время учебы мужа в академии имени М. В. Фрунзе судьба подарила нам множество знакомств с интересными людьми. Не могу не вспомнить хотя бы о некоторых из них.

Как-то на одном из торжественных заседаний, посвященных Дню Воздушного Флота СССР, муж усадил меня в первом ряду, а сам отправился в президиум. Спустя некоторое время рядом со мной сел уже пожилой, но по-спортивному подтянутый, энергичный мужчина. Исподволь оглядев меня, спросил:

- Простите, вы, часом, не авиаторша?

Улыбнувшись необычному слову, я ответила, что сама, к сожалению, летать не рождена, но имею некоторое отношение к одному из сидящих в президиуме.

- Это к кому же? - поинтересовался он. Я назвала Александра Ивановича.

Приятно удивившись, он счел возможным представиться. Мой случайный сосед оказался знаменитым летчиком гражданской войны Борисом Иллиодоровичем Россинским.

- Можно, я у вас по секрету спрошу, - обратился ко мне Российский. Боитесь ли вы, когда муж летает?

- Еще как! Но говорить ему об этом тоже боюсь, чтобы не волновать.

- Вот и молодец, вот и умница! - обрадовался Борис Иллиодорович. Поступайте и дальше также. Ибо, если муж будет знать, что вы, самый близкий ему человек, боитесь, когда он летает, то может потерять веру в себя. Это я вам говорю как бывший летчик.

После торжественной части ко мне подошел Саша, я представила ему своего нового знакомого. Оба были очень довольны встречей и стали друзьями.

Он много нам рассказывал о гражданской войне, особенно о двух любимых и уважаемых им летчиках, которых знал лично, - Евграфе Крутене и Петре Нестерове. А чего стоили его яркие рассказы о встречах с Владимиром Ильичем Лениным! Жаль, Борис Иллиодорович вскоре ушел из жизни.

...В течение нескольких послевоенных лет у нас была возможность жить в санатории "Архангельское", в так называемом семейном корпусе. Мы платили за комнату, еду и обслуживание и могли приезжать туда в удобное для нас время.

Тогда в Архангельском проживали многие интересные люди: маршалы Л. А. Говоров и М. И. Неделин, генералы В. А. Судец и М. В. Захаров, будущий начальник Генштаба. Его жена, Мария Викентьевна, - заядлая футбольная болельщица. Она не пропускала ни одного интересного матча и могла не хуже других болельщиков громогласно рекомендовать судью "на мыло". Сама слышала!

Жила в Архангельском и замечательная семья Сергея Матвеевича Штеменко...

Но особое впечатление произвел на нас А. А. Игнатьев, позже написавший книгу "Пятьдесят лет в строю". Он был высокого роста, изысканно вежлив, интереснейший собеседник. Словом, его сиятельство с ног до головы!

Однажды Саша вернулся домой из академии с печальным известием: кто-то ему сказал, что наш добрый знакомый, известный живописец В. Н. Мешков очень плохо себя чувствует. Родные, чтобы как-то поправить здоровье Василия Никитича, вывезли его из Москвы в Кратово. В ближайшее же воскресенье мы поехали навестить художника.

Впервые с Василием Никитичем мы встретились еще в первый наш приезд в Москву в феврале 1944 года. Незадолго до этого В. Н. Мешкову было присвоено звание народного художника СССР. Будучи уже в очень преклонном возрасте, он загорелся желанием написать портрет Александра Ивановича, в то время дважды Героя Советского Союза. Оговорюсь сразу, портрет этот из-за нехватки времени (мы с Сашей снова вернулись на фронт) так и остался незаконченным и хранится сейчас где-то в запасниках Третьяковской галереи.

Мастерская Мешкова находилась напротив Центрального военторга. В перерывах между вызовами в Главный штаб ВВС и поездками в авиационные конструкторские бюро муж позировал Василию Никитичу. Несколько раз вместе с ним приходила в мастерскую и я.

Мешков был человеком оригинальным, как он сам говорил, - истинным русопятом. При нашем появлении он собственноручно, отстранив от этого дела свою верную супругу Надежду Николаевну, брался за приготовление гречневой каши в русской печи. Готовилась она в обливном горшке и вкусной была необыкновенно.

Как только каша поспевала, меня, как самую молодую из присутствующих, отправляли через дорогу за... шампанским По мнению Василия Никитича, только с этим напитком и достигало его фирменное блюдо "своего вкуса".

Мешковы были верующими людьми и однажды на масленицу пригласили нас к себе домой на Усачевку.

- Сегодня у меня, други мои, еще одна большая радость, - сообщил нам Василий Никитич. - Вернулся домой после двадцатилетнего пребывания в Америке друг мой и однокашник Сережка Коненков (Сергей Тимофеевич Коненков знаменитый советский скульптор, народный художник СССР). Сейчас Надежда Николаевна печет блины и ждет нас. Так что собирайтесь без промедления.

Чета Коненковых - Сергей Тимофеевич и Маргарита Михайловна тепло и внимательно отнеслись ко мне, молоденькой девушке в солдатской шинели. А что касается меня, то я, будто завороженная, не могла оторвать глаз от картин, которыми были увешаны все стены от пола и до потолка.

Василий Никитич с Сергеем Тимофеевичем, погруженные в свои воспоминания, заметили мое усердное изучение произведений живописи. Им стало интересно, как неискушенный человек воспринимает искусство.

- Машенька, ты посмотри хорошенько все картины и скажи нам, какая тебе более всего нравится, - предложил Василий Никитич.

Задача оказалась нелегкой. Тут были представлены картины передвижников и других известных художников. Но мой взгляд неизменно возвращался к одному пейзажу: ночь, освещенное луной небо с редкими облаками, деревенька с покосившимися избами под соломенными крышами. И размытая дождями дорога, по которой движется возок, запряженный лохматой лошаденкой. Старичок сидит на возу, а в колее поблескивает вода. И весь этот унылый сюжет так удивительно оживляла луна, что я не могла глаз оторвать от картины.

Корифеи ждали от меня ответа. И когда решившись, я указала на этот пейзаж, оба очень обрадовались.

- Вот! А иные утверждают, что настоящее искусство понятно только избранным. Чушь!

Василий Никитич тут же отправился за лестницей, чтобы снять картину со стены и подарить мне. Мы с Сашей едва отговорили его, убедив, что фронт - не лучшее место для хранения произведений живописи. Порешили на том, что картина отныне моя и я могу ее забрать, когда пожелаю. Теперь мне кажется, что, скорее всего, это был пейзаж Васильковского.

...Когда мы отыскали Мешковых в Кратове, они искренне обрадовались нам. Василий Никитич бодрился, но было видно, что он очень плох. Надежда Николаевна, как ни старалась, не могла скрыть своей тревоги. Это была наша последняя встреча с ним.

Спустя два года, приехав по делам в Москву (муж служил тогда на Волге), мы узнали о кончине старого художника. Отложив все дела, поехали с Сашей на Усачевку. Там мы стали невольными свидетелями неприглядной истории.

В одной из комнат на столе лежал в гробу всеми забытый Василий Никитич, а в другой - шумела набежавшая многочисленная родня. Скандалили из-за наследства. Мы с мужем сразу почувствовали себя лишними. Прошли к гробу Василия Никитича, простились с ним и ушли никем не замеченные.

С Сергеем Тимофеевичем Коненковым наша дружба продолжалась еще долго. Он умер в 1971 году, не дожив всего трех лет до своего столетнего юбилея.

Эти два больших художника распахнули для нас с мужем дверь в удивительный мир искусства. Огромное им спасибо!

Я уже упоминала, что Александр Иванович очень дорожил дружбой людей цельных, самобытных и интересных.

Навсегда запомнился визит к нам на квартиру троих мужчин в полувоенной форме. Один из них - крепкий, энергичный - отрекомендовался Сергеем Павловичем Королевым.

- Александр Иванович, не подскажешь, как попасть на прием к товарищу Сталину?

Муж ответил, что к Сталину он не вхож.

- Понимаешь, в чем дело, - объяснил Сергей Павлович. - Мы занимаемся вопросами, связанными с ракетной техникой и полетами в космос. Но у нас нет ни своего КБ, ни денег. Куда только не обращались...

Муж задумался, а потом предложил:

- Вот что, поехали-ка в ЦК комсомола к Николаю Александровичу Михайлову. Оттуда по прямому проводу попробуем пробиться к Сталину.

Первый секретарь ЦК комсомола, выслушав Покрышкина и Королева, набрал номер телефона.

- Товарищ Поскребышев? Михайлов говорит. У меня сейчас находятся товарищ Покрышкин с тремя конструкторами-ракетчиками, которые занимаются очень важным делом. Нельзя ли попросить Иосифа Виссарионовича, чтобы он их выслушал?

Встреча была назначена.

Через некоторое время муж, вернувшись с сессии Верховного Совета СССР, спросил у меня:

- Мария, ты помнишь, как к нам приходили три конструктора?

- Конечно, помню, - ответила я. - Один из них Королевым назвался.

- Так вот, я их всех троих встретил на сессии. Они в качестве гостей присутствовали. Увидели меня - обрадовались. Благодарили за помощь. Сейчас вовсю свое дело двигают. Все трое - лауреаты...

Саша никогда не делил горе на свое и чужое, так же как и заботы - на личные и общественные. Не случайно с 1946 года и до конца своей жизни он неизменно избирался депутатом Верховного Совета СССР. И обращались к нему со своими нуждами не только избиратели его округа. Часто, не добившись положительного результата у своего депутата, люди из самых разных краев и областей страны приезжали к Покрышкину. Отказать в приеме он никому не мог, а в Военную академию посторонних не пропускали. Проблему эту Саша решил элементарно просто: все посетители приходили к нам домой.

- Мария, ты пойми - люди не из праздности к нам приходят. Так что потерпи, - порой оправдывался он, когда дети у нас были еще маленькие.

Словом, беспокойств было немало. Но за четыре десятка лет его депутатства я ни разу не упрекнула мужа за эти визиты. Некоторые из них бывали и забавными.

Слышу как-то многоголосый шум на лестничной площадке у нашей двери. Открываю - в квартиру входят не менее двух десятков посетителей. Что такое? Оказалось, все они ожидали приема у Михаила Ивановича Калинина. Прием почему-то не состоялся, и тогда кто-то бросил клич: "Пошли к Покрышкину! Александр Иванович не откажет, позвонит в Президиум Верховного Совета и все наши дела рассмотрятся без проволочки". Пришлось разочаровать посетителей, объяснив им, что такими полномочиями Покрышкин не обладает.

В 1948 году Саша закончил академию имени М. В Фрунзе. Он и на этот раз остался верен себе: дипломную работу написал на месяц раньше остальных и защитил ее с блеском. В итоге - золотая медаль и диплом с отличием Начальник академии (к тому времени Никандра Евлампиевича Чибисова сменил на этом посту генерал-полковник В. Д. Цветаев) предоставил Александру Ивановичу отпуск. На радостях мы, забрав с собой детей (сыну исполнилось шесть месяцев, а дочери - три года четыре месяца), решили отправиться на отдых в Крым. На подобное можно решиться только в молодости.

Так, уже вторично за нашу совместную жизнь, мы с Сашей оказались у моря, на этот раз - у Черного. Но разве можно сравнивать наше настроение и впечатления от бескрайнего, вечного, такого лазурного и ласкового простора с тем, что мы испытывали пять лет назад в Манасе, на берегу Каспия? Прошлое казалось мне каким-то ужасным сном: и обваливающиеся норы-землянки, и гибель друзей, и постоянная тревога за любимого человека... Теперь же сам воздух дышал покоем и счастьем. Рядом был муж и двое детей, любимые и желанные.

Расположились мы в Артеке, воспользовавшись приглашением его директора-новосибирца Б. А. Овчукова. С раннего утра Александра Ивановича окружали пионеры-артековцы, и мы все вместе уходили на пляж, участвовали в различных соревнованиях. По вечерам сидели с ребятами у костра, пели песни, Саша рассказывал о войне.

Однажды пристроив на весь день Сашу-маленького, мы с мужем и дочерью отправились в Ялту. А разве можно, оказавшись в этом городе, не побывать в доме-музее Антона Павловича Чехова? Не спеша осмотрели экспозицию и уже собрались было уходить, когда к нам подошла одна из работниц музея и передала приглашение Марии Павловны Чеховой подняться к ней на второй этаж на чашку чая. Конечно же мы с радостью приняли приглашение!

Комната, куда нас привели, была просторной и светлой. Посредине стоял, окруженный множеством стульев, большой обеденный стол. Слева от окна старинный письменный стол, весь заваленный бумагами и книгами. Тут же стояла старинная лампа под зеленым абажуром. Справа в углу, за ширмой, - кровать.

Мария Павловна, маленькая, худенькая старушка, рассказала нам, что Антон Павлович любил в этой комнате принимать своих друзей: Куприна, Бунина, Андреева, Горького, Левитана. Слушая ее, так нежно любившую своего брата и посвятившую ему и его творчеству всю свою жизнь, мы чувствовали, что боль, хотя прошло уже полвека после смерти писателя, не утихала в этой старенькой интеллигентной женщине и никогда не утихнет.

Встреча эта запомнилась нам на всю жизнь.

Служба на Волге

Незадолго до окончания академии имени М. В. Фрунзе произошел случай, как мне кажется, во многом предопределивший дальнейшую военную судьбу мужа. Однажды раздался телефонный звонок и мужской властный голос спросил:

- Квартира генерала Покрышкина?

- Я - жена Покрышкина, но насколько мне известно, он пока еще не генерал.

- Полагаю, мне известно лучше.

- Однако сегодня утром он ушел на службу полковником.

- А вечером может вернуться генералом. Передайте ему, что звонили от командующего авиацией Московского военного округа Василия Иосифовича Сталина. Завтра в девять ноль-ноль ваш муж должен явиться к нему.

Как потом рассказал мне Александр Иванович, он был вызван для предварительной беседы в связи с предполагаемым назначением его на должность первого заместителя командующего авиацией Московского военного округа. Однако беседа эта не состоялась.

Прождав более двух часов в приемной, Александр Иванович поинтересовался, в какое же время прибудет на службу командующий. Начальник штаба, неопределенно пожав плечами, ответил:

- К сожалению, точного срока сказать вам не могу. Василий Иосифович с утра осматривал новых лошадей, поступивших в нашу конюшню, а после этого поехал к футболистам...

- Ну, я подождал еще минут двадцать, - рассказывал мне муж, - и уехал. Не по душе мне такая служба.

Позже нам стало известно о реакции командующего на визит Покрышкина. Пренебрежительно махнув рукой, он бросил:

- До чего не люблю я этих фронтовых героев. А этот, к тому же, трижды!

В результате Александр Иванович был назначен по распределению на более скромную должность - командиром одного из соединений ПВО. Вскоре, несмотря на то, что соединение это за короткий срок вышло в число лучших, его несправедливо понизили в должности, сделав заместителем пришедшего на место мужа генерала, правда, ненадолго. В связи с тем, что дела в соединении сразу же ухудшились, Александр Иванович вновь был назначен его командиром.

Через некоторое время командующий авиацией Московского военного округа сменился. Разъехалось и его окружение, и Александру Ивановичу на протяжении ряда лет пришлось служить под началом сподвижников сына И. В. Сталина.

Итак, после окончания Военной академии имени М. В. Фрунзе мы переехали по месту службы Покрышкина в старинный и почти полностью разрушенный войной город на Волге. К тому времени у нас уже как-то устоялся семейный быт, распределились роли и "сферы влияния".

После войны я предполагала продолжить свое медицинское образование. Стать хирургом было моей заветной мечтой. Но я связала свою судьбу с военным человеком, а это многое меняет в жизни женщины. Жены офицеров знают, как часто им приходится поступаться своими мечтами и планами на будущее. Для нас, хоть и не носим мы военной формы, на первом месте - служба мужа, все остальное вторично.

Так и на нашем семейном совете было решено раз и навсегда, что мое дело - обеспечение "крепкого, надежного семейного тыла". Это совсем не значит, что мой муж совершенно не интересовался домашними делами. Нет, Саша для многих мужчин мог бы служить примером. У него были, что называется, золотые руки, и он очень любил мастерить по хозяйству. Мне никогда не приходилось искать столяров, плотников, водопроводчиков, электриков. Все по дому он делал сам и откровенно гордился своим разносторонним умением. Если позволяло время, Саша охотно брался за все.

Вспоминается такой случай: я находилась в больнице, чтобы, как мы объяснили почти трехлетней Светланке, "присмотреть" там ей маленького братика, и муж целую неделю домовничал самостоятельно. Что касается стирки и приготовления обеда для дочки - для него проблемы не представляло, но он решил еще устроить для малышки и банный день.

Налив полную ванну воды, поместил в нее Светланку и принялся ее намыливать. Тут, как всегда "вовремя", зазвонил телефон, и он, оставив Светланку, побежал к аппарату. К счастью, кто-то просто ошибся номером. Саша быстро вернулся в ванную, а там дочь уже пускала пузыри...

Узнав об этом случае, я ужасно расстроилась. Он же, чувствуя себя виноватым, терпеливо снес все мои несправедливо отрицательные отзывы о его хозяйственных способностях.

Зато через день или два был на седьмом небе от счастья, узнав о рождении своего долгожданного сына!

- Что я говорил этим архаровцам! - ликовал муж. - Ведь говорил им, что после "няньки" обязательно будет сын. А они не верили. Вот я им теперь напишу. Пусть знают: командир слов на ветер не бросает, он все предвидит заранее.

И действительно, когда к нам заходили фронтовые друзья и приближались к детской коляске, чтобы взглянуть на Александра-младшего, бывшая начеку трехлетняя "нянька" тут же предупреждала:

- Потише, пожалуйста. Здесь мой братик спит.

Позже дети, глядя на отца, всегда и во всем старались мне помогать. Брались за все, не задумываясь, по силам им это или нет. Когда мы управлялись с делами и выдавалась свободная минутка, тут же приносили мне книжки, чтобы почитала им. Оба очень любили сказки, особенно Андерсена.

По вечерам, дождавшись со службы отца, они отправлялись в рискованные и заманчивые "путешествия", сопровождавшиеся невероятными приключениями. Проходить мимо них в такие минуты было небезопасно: я сразу же становилась "прекрасной невольницей" и спасти меня мог только выкуп - что-нибудь вкусненькое.

Итак, мы переехали в приволжский город, предварительно наслушавшись от московских знакомых искренних и не совсем искренних сочувствий по поводу неудачного назначения мужа: "Как можно, милая, после Москвы жить в таком захолустье? Ведь там сплошные развалины и абсолютно никакого общества. А у вас семья, дети, муж - трижды Герой! Нет, я на вашем месте пошла бы добиваться..."

Я никуда не пошла. Во-первых, главным для меня всегда было, чтобы мы все, я, муж и дети, были вместе. А уж где это будет - не так важно. Во-вторых, Саша не простил бы мне такого "содействия" в его служебных делах. "Мы с тобой, Мария, солдаты. Где Родине нужно, там и будем служить".

Конечно, жизнь на новом месте в бытовом отношении в ту пору была нелегкой. Город лежал в развалинах. Единственные более или менее пригодные помещения, находившиеся в ведении мужа, были солдатская казарма и штаб. Офицерские семьи, в том числе и наша, ютились кто где мог.

Мы, например, жили в насквозь продуваемом ветхом бараке. Водопровод не работал, и воду на все случаи жизни брали из Волги. Вершиной кухонного комфорта являлся коварный и капризный керогаз, но больше в ходу был верный и испытанный примус. На нем готовили еду, грели воду для стирки и купанья. Отапливались дровами. Но с нами были молодость, здоровье, счастье в семье и любимая работа мужа. К слову, здесь его вновь выдвинули кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР. И в немалой степени благодаря его депутатской деятельности наш город был включен в список населенных пунктов, в первую очередь подлежавших восстановлению.

С развлечениями тоже было не густо: ни музеев, ни театров, ни телевидения. Оставалось раз в две недели - кино, а на остальное время радио, газеты, книги. Саша добавлял к этим развлечениям еще шахматы. Но, как говорится, нет худа без добра. Именно в то время почетное место в нашей жизни заняла книга. Мы увлеклись подписными изданиями. Благо, что тогда приобрести их было куда проще, нежели сейчас. Каждый поступающий том прочитывался от корки до корки, с введениями и послесловиями.

А еще мы старались привить нашим детям любовь к природе. Тут уж главенствовал наш папа. В выходные дни зимой на лыжах, летом пешком, все вчетвером, не считая собаки - великолепной овчарки Акбара, уходили километров за десять вверх или вниз по Волге. Чудо, как было хорошо!

Леса там сказочные. Ягод и грибов в них летом и осенью - несметное количество. Собираешь, бывало, ягоды в лукошко, а с вершин деревьев на тебя тетерева смотрят. Сидят - и хоть бы что! Грибы солили и мариновали, без преувеличения, бочонками. Не знаю, может быть, сейчас там все перевелось, как и в Подмосковье. Так что скучно нам становилось лишь тогда, когда наш папа улетал по служебным делам. И ему без нас, признавался он, тоже было тоскливо.

С наступлением холодов барак наш совсем прохудился. Опасаясь за малолетних детей, мы топили почти беспрерывно. Однако температура в комнатах распределялась не как обычно, по мере удаления от печки, а согласно законам физики - по вертикали: голове было жарко, а на ноги хоть валенки надевай.

Учитывая условия жизни своих подчиненных, муж не считал возможным для себя хлопотать о более сносной квартире. Я же старалась не докучать ему своими жалобами. Выручили люди. Как-то Саша был по делам у секретаря горкома партии и тот поинтересовался:

- Александр Иванович, у тебя дети в школу ходят?

- Нет еще, малолетки.

- Тогда все проще, - обрадовался секретарь. - Тут за тебя твои подчиненные хлопотали. Говорят, самый холодный угол в бараке для своей семьи подобрал. Как посмотришь, если предложим тебе, временно конечно, жилье в нашем доме отдыха? Находится он, правда, в семи километрах от города и тоже в капитальном ремонте нуждается, но не сравнить же с твоим нынешним бараком! Конечно, семь верст - это расстояние. Зато на самом берегу Волги будешь жить.

Новое наше жилище оказалось и впрямь прекрасным по сравнению с тем, что было. Если бы не одна "мелочь" - мины, оставшиеся здесь с военной поры. Сколько их не обезвреживали солдаты-саперы, они вроде и не уменьшались в количестве. Однажды по той самой дороге, по которой ежедневно муж ездил на работу, а я гуляла с детьми, гнали стадо. Одна из коров наступила на противотанковую мину...

Потом командир отделения саперов, насобиравших в очередной раз полную лодку мин и неразорвавшихся снарядов, профессионально объяснил мне, что все дело в величине давления на квадратный сантиметр почвы. Коровье копыто давит на землю сильнее, нежели колесо автомобиля или нога человека. Вроде бы все стало понятно, но ходить по земле в ожидании возможного взрыва - занятие не из самых приятных. А дети? Их ведь не удержишь!

Вскоре произошел еще один случай.

Накануне муж уехал на несколько дней в командировку. Вернувшись, позвонил из штаба:

- Жена. Готовность номер один! Ужинать приеду о двумя товарищами!

- Хорошо, жду, - сказала я и принялась за стряпню, соображая, как из минимума возможностей исхитриться получить максимум угощения. А в тот день саперы опять прочесывали окружающую нас территорию.

Приехал Саша с гостями. Я накрыла на стол, и только сели ужинать, как саперы, умные головы, переправившись на тот берег (Волга в тех местах совсем узкая), взорвали собранные за день мины и снаряды.

От взрыва наш дом заходил ходуном, потолок обрушился и все, что было на столе, оказалось погребенным под слоем штукатурки. Дети, испугавшись, расплакались и успокоились лишь после того, как отец отнес их в машину, стоявшую у подъезда:

- Сидите тут. Машина железная и в ней не страшно.

Вот так "славно" мы поужинали сами и накормили гостей. На беду, кроме выставленного на стол, у меня ничего не было. Пришлось укладываться спать натощак.

Надо сказать, что от различных взрывоопасных "сюрпризов", оставленных войной, страдали не только мы, но и горожане. И совсем нередкими были трагические случаи. Особенно когда в городе стало понемногу разворачиваться строительство.

Дважды предлагали нам восстановленные в городе квартиры, но Александр Иванович отдавал их своим подчиненным, у которых были дети-школьники. А к осени 1950 года был построен целый поселок из ста финских домиков и четырех так называемых ДОСов - домов для офицерского состава, главным образом летчиков и технического персонала.

Один из финских домиков достался нам, и мы сразу же принялись за его благоустройство. Дети охотно помогали во всем. Высадили пятьдесят кустов и деревьев. В их числе был удивительный красавец - серебристый тополь. За сиренью я ездила в Москву, в Тимирязевку. Но жизнь семей военных не случайно называют чемоданной: взрослыми этих деревьев нам так и не довелось увидеть. Лишь однажды кто-то из знакомых рассказал:

- Посмотрели бы вы, Мария Кузьминична, на свой домик теперь. Какая там красота! Одна махровая сирень чего стоит. Цветет, словно радуга, всеми оттенками. А тополь какой поднялся!

Наверное, там и улицы давно заасфальтированы. А мне помнится такая грязь, что свою дочь-первоклассницу я вынуждена была дважды в день переносить через дорогу на собственной спине. Утром все обходилось благополучно, а вот после школы, стоило мне зазеваться, как с противоположной стороны дороги раздавался горький плач моей дитятки. "Форсировать" дорогу самостоятельно Светлана не решалась. Да и я опасалась, что не выберется она из непролазной грязи.

К осени 1950 года все дома, построенные в нашем поселке, к великой радости и гордости Александра Ивановича, были заселены. Вскоре к нам прибыл маршал Л. И. Говоров, бывший в то время главкомом ПВО страны. Муж ознакомил его с делами, не упустил случая показать и жилой поселок. Маршалу все очень понравилось. Вдруг вбегает в кабинет Александра Ивановича бледный от волнения заместитель и докладывает:

- Беда, Александр Иванович! Под одним из ДОСов случайно обнаружен склад с немецкими боеприпасами!

- Свяжитесь с саперами. Пусть немедленно вышлют специалистов.

- Уже связались, товарищ полковник (муж служил тогда все еще в этом звании). Ответили, что саперы выехали на другой объект и раньше чем через два-три дня прибыть к нам не смогут.

- Что ж, идемте на место, посмотрим.

У одного из четырех домов офицерского состава (они были самыми густонаселенными и стояли близко друг к другу) собралась толпа. Все оживленно обсуждали происшествие, но подходить близко к образовавшейся яме под фундаментом дома опасались.

Осмотрев опасную находку, муж приказал подогнать к дому грузовик с насыпанным в кузов песком, выстроил из нескольких человек живую цепочку, а остальным велел уйти на безопасное расстояние. Затем спрыгнул в яму и сам принялся осторожно разбирать кладку оставшихся с войны снарядов, передавая их с рук на руки в машину.

- Я не мог никому перепоручить это дело, - объяснил он мне потом. Саперов ждать - слишком долго и опасно. А среди наших специалистов по разминированию нет. Риск для всех одинаковый, и как командир прятаться за чужую спину я не имел права.

Снаряды благополучно вывезли и взорвали. Но, как оказалось, недостаточно далеко. От взрывной волны в штабе повылетали стекла. Находившийся там маршал Говоров заметил:

- Ну, Покрышкин! С тобой, брат, не соскучишься. Так и подорвешь главкома в мирное время. Или ты это специально подстроил, чтобы я в следующий раз к тебе с проверкой не прилетал?

Сказано было, конечно, в шутку. Оба понимали, все могло обойтись гораздо хуже.

В том приволжском городе Александру Ивановичу работалось хорошо: коллектив подобрался дружный, деловитый, целеустремленный. Не мне, конечно, оценивать служебные успехи мужа, но судя по его настроению, по его взаимоотношению с подчиненными и вышестоящими начальниками, служебные дела у мужа шли неплохо.

У нас укоренилась традиция: в выходной выезжать с семьями на Волгу. Женщины собирали цветы, грибы И ягоды, готовили совместный обед, а мужчины рыбачили и... воевали с браконьерами. Взрывчатки вокруг валялось сколько угодно, и любителей "глушить" рыбу находилось немало. Больно было смотреть, как по реке порой целыми косяками проплывала оглушенная, искалеченная рыба.

После обеда купались, загорали, устраивали вместе с детьми веселые и шумные игры. Всем без исключения были по душе эти наши пикники. Они способствовали созданию атмосферы дружбы и сплоченности. А это не могло не сказываться положительно на служебных делах наших мужей.

Александр Иванович был страстным рыболовом. Обычно он вместе с несколькими такими же любителями выезжал вечером под выходной, чтобы успеть на утренней зорьке походить по берегу Волги со спиннингом. В воскресенье с утра к ним присоединялись и мы - их домочадцы.

Иногда муж подстраховывался:

- Мария, ты скажи Валентину (одному из братьев Александра Ивановича, служившему летчиком), пусть он с шофером в субботу карасей в лесном озерке наловит. Не то придется вместо ухи картофельный суп хлебать.

Случалось, такая предусмотрительность оказывалась кстати. С полным ведром карасей, припрятанным в машине, мы приезжали к нашим мужьям. Рыбаки-неудачники смущенно показывали свой улов - две-три маленькие щучки граммов по двести пятьдесят. Мы притворно удивлялись, всплескивали руками:

- Неужели это все вы только за одну ночь наловили?

Но слишком уж задевать рыбацкое самолюбие не стоило.

- Ладно уж, давайте своих пескарей. Ваши жены привычные. Накормим вас и этим.

Тайком от мужчин, а Саша о своей "подстраховке" никому не говорил, мы чистили карасей и готовили великолепную, наваристую уху. Помню, как в первый раз мужчины, отпробовав ухи, подозрительно поглядывали друг на друга: "Откуда рыба?" Потом-то они раскусили наш секрет и очень старались обходиться без посторонней помощи. Считали ее дискредитацией своего рыбацкого авторитета.

Поев, шли в лес собирать бруснику. Ее было столько, что не приходилось наклоняться. Мы просто садились на полянке и, медленно передвигаясь, обирали вокруг себя ягоды. А на зиму заготавливали ее с яблоками, грушами или просто в сахарном сиропе.

Так уж повелось в нашей семье, что провожала на работу и вечером встречала нашего папеньку я. Если дверь открывал кто-либо другой, тут же следовал вопрос:

- А где наша мама?

Однако по приезде на новое место службы эта традиция подверглась серьезным испытаниям. С первого же дня член военного совета округа генерал Зуб стал агитировать меня взяться за организацию женсовета в нашем военном городке.

- Видите ли, Мария Кузьминична, - убеждал он, - в городке проживает много офицерских семей. Мужья постоянно "а службе, в коллективе, а их прекрасные половины - каждая сама по себе. Что тут хорошего? И в интеллектуальном развитии порой отстают, и общественную активность теряют. Что уж греха таить, и на нас порой начинаете влиять. Нет, женсовет нужен обязательно. И кому как не вам, супруге командира, его возглавить?

- Значит, если муж - губернатор, то и жена - губернаторша?

- Ну зачем же так? Просто в армии принято, что пример показывает командир. А вы - верная его подруга.

- Но я никогда не занималась общественной работой, да и дочь уже первоклашка. В школе меня в родительский комитет определили.

- Ничего, справитесь, - заверил генерал.

Посоветовалась с мужем: как мне быть? Если возьмусь за все эти дела, то открывать дверь ему будет некому. Откровенно говоря, он не пришел в восторг от моей головокружительной карьеры общественницы. Но и отказаться было неудобно. Пришлось мне утвердиться сразу в двух "должностях". Работы оказалось непочатый край как по линии женсовета, так и в родительском комитете.

Дело у меня вроде бы пошло неплохо. Наверное поэтому, когда началась избирательная кампания по выборам в Верховный Совет СССР, меня выдвинули еще и в избирательную комиссию. Кто бывал в них, тот знает, сколько там работы. В день выборов, пока мы подсчитывали бюллетени, затем отвозили их в городскую избирательную комиссию и ожидали результатов, ночь почти прошла. Домой я явилась под утро и застала своего мужа бодрствующим и в довольно мрачном настроении. Я ему, конечно же, напомнила, что он сам поспособствовал моему "продвижению". Но случай этот он вспоминал много лет, называя меня в шутку отъявленной общественницей.

Многие молодые мамы просили меня организовать для них лекцию о воспитании детей. В отделе пропаганды горкома партии к нашим женсоветовским просьбам относились очень внимательно. Помогли и на этот раз. Лекцию о воспитании детей вызвался прочитать у нас директор близлежащей школы. Милейший человек, фамилию которого, к великому огорчению, запамятовала.

В назначенный день я обошла все сто финских домиков и четыре ДОСа. Оповестила мамаш, съездила за лектором. Входим с ним в клуб - пусто, ни одного человека. От стыда за такую неорганизованность жен военных мне хоть сквозь землю провалиться. К счастью, лектор оказался человеком высокой культуры. Он спокойно воспринял ситуацию и сам предложил подождать некоторое время: "Все по дому ведь заняты: дети, мужья". Действительно, минут через двадцать-тридцать народ начал подтягиваться.

Лекция прошла успешно. Все остались довольны. Но, проводив гостя, я решила откровенно высказать свое отношение к случившемуся:

- Вы прекрасно знаете, что у меня такие же семейные обязанности, как и у вас. Все живем на равных: и на Волгу за водой ходим, и дрова сами рубим, и дети с мужем требуют внимания. Почему же так неуважительно относитесь к моему времени? А к времени человека, который приехал сюда по вашей же просьбе?

После такого "воспитательного момента" подобного больше не случалось. Не сразу, но все-таки научились наши женщины относиться с уважением к работе женсовета.

Моей заместительницей в женсовете была весьма деятельная дама, жена офицера, работавшего в штабе у Александра Ивановича. Оназнала в гарнизоне всех и все! Однажды по ее милости я чуть было не получила инфаркт.

Александру Ивановичу как-то потребовалось вылететь по неотложному делу. Я знала время вылета и именно в этот самый момент неожиданно налетел такой снежный шквал, что за несколько метров ничего нельзя было рассмотреть. Только унялся вихрь, раздался телефонный звонок. В трубке - взволнованный голос моей заместительницы. Предупредив, чтобы я не волновалась, она сообщила буквально следующее:

- Мария Кузьминична, только ради бога не волнуйтесь! Умоляю вас, возьмите себя в руки. У нас произошло ужасное несчастье. Я не смею вас трогать, всем займусь сама. Сейчас срочно бегу собирать деньги на венки.

У меня ноги подкосились. Что случилось? Она мне В ответ:

- Я вам все потом объясню.

Лихорадочно набираю номер телефона начальника штаба полковника Ветлужского - его телефон занят. Звоню замполиту Василенко:

- Борис Михайлович, скажите мне, что произошло? Где Александр Иванович? Известно о нем что-нибудь?

- Что с вами, Мария Кузьминична? Успокойтесь, я с ним только что разговаривал. Он уже на месте, приземлился. Все благополучно. Не верите? Ну подождите, сейчас соединю с ним вас.

Я вся в слезах, зуб на зуб не попадает. Дети вцепились в меня и ревут... Вдруг в телефонной трубке раздается голос мужа:

- Ты чего там паникуешь, мать? У меня все нормально.

А я слышу его голос, узнаю его и не могу поверить, что это он. Едва дождалась возвращения Саши.

Случилось же вот что: у одного из техников умер отец. Понятно, приятного в таком событии мало. Но моя заместительница так "умело" оповестила о нем активисток женсовета, что половина жен летчиков тут же бросились на аэродром узнавать о своих мужьях. Да еще такое совпадение пурга.

...Не знаю, как сейчас, но в то время купить что-либо в продовольственных магазинах нашего города было трудновато. Отовариваться приходилось в основном на рынке. Два дня в неделе так и назывались базарными.

Чем объяснить вопиющую разницу между почти пустыми государственными магазинами и изобилием местного рынка (разве что соболей там не было!), не знаю. Однако при пополнении продуктовых запасов для семьи обязательно нужно было учитывать базарные дни. Холодильников тогда мы еще не знали и продовольственная проблема доставляла нам немало хлопот. Положение жены старшего военного начальника обязывало меня быть всегда начеку.

Помнится, под вечер одного из базарных дней звонит домой муж:

- Мария, имей в виду: завтра к нам гости пожалуют.

- Так что же ты утром не сказал? Базар сегодня уже закончился, а следующий через два дня.

- Утром о гостях я и сам не знал. А насчет базара; мать, это уж твоя забота.

- Скажи хоть, сколько гостей будет?

- Девять человек... Да ты не волнуйся! Напечешь пирогов с капустой и все будет ладно.

Одеваюсь, бегу на рынок. К счастью, успела купить бульонку для холодца, еще кое-что. К ночи сварила холодец. С утра принялась за пироги с капустой, любимое блюдо мужа. Светланка в школе, а Саша-маленький вертится около меня, пытается помогать. Гости вот-вот заявятся, а пироги еще не готовы.

И все же к приходу приглашенных на столе уже стоят всевозможные местные деликатесы: грибы, брусника, моченые яблоки. Наконец-то поспевают и пироги. Гости от такого "натюрморта" в восторге, и муж, улучив момент, говорит:

- Ну вот видишь, как все отлично получилось. А ты волновалась.

Оказывается, все так просто! Что тут скажешь? Такая уж, видно, наша женская доля.

"Вижу батайский мост, Саша!"

Шесть лет прослужил Александр Иванович в небольшом городке на Волге. Его соединение неоднократно выходило победителем во всеармейском соревновании, считалось одним из лучших в Войсках противовоздушной обороны. И вот поступил приказ о переводе мужа в ; Ростов-на-Дону на более высокую должность. Мы стали готовиться к переезду. С одной стороны, повышение, конечно же, радовало. А с другой - трудно было расставаться с друзьями, с коллективом, в котором так хорошо работалось Александру Ивановичу. Ну, да офицерским семьям к такому не привыкать.

Распрощавшись, мы уехали. Я с детьми в Москву, ожидать, когда в Ростове-на-Дону решится квартирный вопрос, а муж - на новое место службы.

Ожидание переезда затянулось на месяц с лишним. Известно, что квартирный вопрос, даже если муж военный и носит генеральские лампасы, решается у нас очень непросто.

Кстати, о лампасах. Я совсем упустила это памятное событие в нашей семье - присвоение мужу генеральского звания. Первый раз представление направлялось в 1944 году. А звание генерала присвоено только в 1953 году. Сбывалось предсказание незабвенного фронтового друга Александра Васильевича Утина о "звездном терновом венце" Покрышкина.

Мы находились тогда в сочинском военном санатории имени Я. Ф. Фабрициуса. Из всех отдыхающих Саша был единственным полковником. Но о разнице в величине звезд на погонах моего мужа постоянно помнил, пожалуй, только один человек, непосредственный его начальник, хотя многие из находившихся в санатории были в гораздо больших чинах и званиях.

Саша, как я уже упоминала, страстно любил шахматы и нередко отправлял меня, "чтобы не мешалась", на теннисный корт. Однажды под вечер мы заканчивали игру в паре с покойным ныне маршалом авиации, а в то время генералом Евгением Федоровичем Логиновым. Вдруг на корте появился высокий, красивый мужчина. Я сразу же узнала в нем Маршала Советского Союза Константина Константиновича Рокоссовского.

Понаблюдав за нашей игрой и дождавшись окончания сета, он подошел ко мне представиться:

- Маршал Рокоссовский. Мне очень понравилась ваша игра.

Услышав мою фамилию, Константин Константинович радостно оживился:

- Вы - жена Александра Ивановича Покрышкина?

- Да.

- Как мне повезло! Я давно хотел познакомиться с вашим мужем. Представьте меня ему, пожалуйста. Вы часто играете в теннис?

- Ежедневно.

- Значит, мне дважды повезло. Я очень прошу вас быть моей партнершей на весь месяц.

На следующий день пришло известие о присвоении группе военных очередных званий. В санатории оказалось сразу три "именинника" - Саша и два генерал-майора. Они тут же решили устроить общий ужин и пригласить на него всех отдыхающих, около пятидесяти человек! Мой новоиспеченный генерал отправился на адлерский аэродром и собственноручно (во всяком случае, по его утверждению) настрелял перепелок.

Когда мы обратились к Константину Константиновичу и его супруге с приглашением принять участие в товарищеском ужине по случаю присвоения званий, они восприняли это как собственную радость и согласились с удовольствием. При встрече с Александром Ивановичем маршал Рокоссовский выразил искреннее удовлетворение по поводу их личного знакомства. Он сказал, что во время войны много слышал о лучшем летчике-истребителе и восхищался его подвигами. Будучи в то время министром национальной обороны Польской Народной Республики, Константин Константинович заметил, что был бы счастлив иметь у себя в Войске Польском такого заместителя по авиации, как Покрышкин. Но, к сожалению, это невозможно.

Единственным из всех отдыхающих, не пожелавшим присутствовать на том торжестве, оказался... непосредственный начальник Александра Ивановича, Ему, генерал-лейтенанту, не пристало-де принимать приглашение от нижестоящих по званию. Меня же с того дня стали опекать сразу две замечательные женщины Александра Диевна Жукова и Юлия Михайловна Рокоссовская. Жены двух крупнейших военачальников, они по-матерински относились ко мне из-за моей молодости.

Жуковы отдыхали с дочерьми - Эрой и Эллой. Георгий Константинович был несколько строже и суше Рокоссовского и, тем не менее, запомнился мне очень простым в обхождении человеком, дружелюбным и доступным для всех. Очевидно, из скромности он не любил акцентировать на себе внимание окружающих.

И Жуков, и Рокоссовский, и маршал Конев очень доброжелательно относились к моему мужу. Однако Саша, верный своим принципам, никогда не искал у них защиты, ни разу не обратился за какой-либо помощью.

Итак, после полуторамесячного ожидания наступил наконец-то день нашего переезда, вернее, перелета к мужу в Ростов-на-Дону. В полученном накануне письме от Саши мне были даны четкие указания: обязательно, даже если из-за нехватки места придется оставить что-то из вещей, взять с собой его папки с материалами по тактике истребительной авиации. Над этой темой, привлекшей его внимание еще во время войны, он продолжал работать вплоть до конца своей жизни.

Ростов встретил нас белой кипенью цветущей акации. Поселили нас в самом центре города, на улице Энгельса, как раз напротив городского сада. Город не в пример тому, где мы жили до этого. Здесь были и драмтеатр, и оперетта, и множество кинотеатров. Добротные, ухоженные проспекты. Но вот беда, вокруг Ростова, куда не кинешь взгляд, всюду степь. Только на горизонте где-то, словно мираж, виднеются лесопосадочные полосы.

Будучи очень занятым в течение недели, муж всегда старался проводить выходные дни вместе с семьей. Чаще всего мы выезжали на природу, рыбачили, купались. Но ему, сибиряку, тут явно не хватало леса.

- Эх, сейчас бы по сосновому бору походить, смоляным воздухом подышать! - иногда вырывалось у него. Но, зная и мою любовь к лесу, он тут же находил контраргументы:

- Зато тут солнышко потеплей и рыбалка бесподобная В природе все компенсируется. Смотри, мать, как ребята наши загорели, папуасы!

К детям муж относился с неизменной добротой и заботой. Надо сказать, что и они всегда отвечали ему искренней взаимностью, уважением. В то же время он никогда не допускал излишней родительской опеки и с раннего возраста приучал детей к самостоятельности, воспитывал у них способность самим противостоять трудностям. Особенно это относилось к сыну.

- Ты - мужчина, - внушал Александр Иванович шестилетнему Саше-маленькому. - Когда меня рядом нет, ты должен заботиться о матери и сестре.

И сын ревностно старался оправдать оказанное ему доверие. В связи с этим вспоминается такой случай. Как-то под выходной день мы отправились всей семьей на Манычский канал. Муж занялся рыбалкой, а мы приготовлением обеда, купанием и изучением окружающих нас камышовых "джунглей". До захода солнца все было прекрасно. Но лишь опустились сумерки, на нас напали тучи комаров. А тут еще где-то совсем рядом, в камышах, тоскливо застонала выпь. Надо признаться, и мне, взрослому человеку, стало немного не по себе. Что ж говорить о детях? Но малолетний сын, подражая отцу, постарался успокоить маму и сестренку:

- Вы посидите немного в машине, в ней нет комаров. А я сбегаю за папой. Разожжем костер - и все будет в порядке!

Через некоторое время довольный отец похвалил Сашу-маленького:

- Ну, брат, ты у меня молодец! На тебя вполне можно положиться.

Надо было видеть, с какой гордостью воспринял эту похвалу сын.

Однажды мы оказались свидетелями возвращения на берег рыболовецкой бригады. Выбрав из сетей крупную рыбу, они безжалостно оставили на берегу трепещущую груду рыбьей молоди. Увидев такую картину, мы очень огорчились, а муж нас сразу же мобилизовал на спасение мальков. Рыбаки, снисходительно улыбаясь нашим стараниям, подошли к нам:

- Да что вы, товарищи, беспокоитесь? Для наших мест это не потеря. В Азове рыбы - не вычерпать!

- Не по-хозяйски к делу относитесь, уважаемые, - сердито сказал Александр Иванович. - Ведь рыба - ваш хлеб, вы ею живете, а так разбрасываетесь! Вот они, - показал он на детей, - малолетки еще, а знают, что добро губить нельзя.

Кто знает, может, именно этот случай повлиял на выбор будущей профессии сына?! Он стал океанологом.

По ассоциации хочу сказать о плодах бесхозяйственности и другого рода в земледелии. Я имею в виду пыльные бури, налетающие на Ростов весной и в первой половине лета. Как мне объяснили, пыль эта не что иное, как плодородный слой почвы, разрушенный неправильной агротехникой.

Пыльные бури, понятно, влияли и на условия полетов. Не раз, бывало, улетевший по делам муж не мог вернуться вовремя домой из-за плохой видимости. А он не любил надолго отрываться от семьи. Поэтому часто, когда оперативный дежурный не давал разрешения на вылет, Саша звонил мне:

- Мария, выгляни в окно. Батайский мост виден или нет?

Я смотрела и, если моста не было видно, выносила окончательный приговор:

- Нет видимости. Сиди на месте и жди погоды.

- Ладно, - соглашался Саша. - Но ты там посматривай в окно. Как только мост прояснится, сразу звони мне. Я буду ждать.

Так Батайский мост со временем стал для нас своеобразным символом вынужденной разлуки или близкой встречи.

Как проводили мы свободное время, когда доводилось побыть одним? В основном читали. Книги в семье всегда занимали почетное место. Старались не пропускать литературных новинок. У друзей и знакомых доставали представляющие интерес старые книги и журналы.

Так, в Ростове нам посчастливилось познакомиться с декабрьским (1925 года) номером журнала "Красная новь", посвященном ушедшему из жизни русскому поэту-самородку Сергею Есенину. Впечатление у обоих было оглушающим, поистине неизгладимым. Нас охватило чувство боли за поэта, жаль было, что бесталанная и завистливая "окололитературная братия" погубила его.

Читали мы с мужем, что называется, наперегонки. И почти каждая книга обсуждалась, мы делились друг с другом впечатлениями.

В Ростове Александр Иванович много летал. Хотя по занимаемой должности это было для него совсем необязательным, он всегда стремился лично досконально изучить и освоить каждый новый тип самолетов, их поведение как во время дневных, так и ночных полетов.

Последние меня всегда тревожили больше всего И, как оказалось, не зря. Однажды ночью на его самолете вышел из строя авиагоризонт. Кто летал на реактивных истребителях, знает, как нужен этот прибор в ночном полете, особенно в момент посадки. Мужа спасло только то, что он мастерски владел самолетом, чувствовал себя с ним единым целым.

Правда, об этом случае я узнала задним числом, о опозданием лет на десять. Но и тогда он доставил мне немало волнений, хотя, по сути, переживала я за своего мужа всю свою жизнь, пока он летал сам, а потом в качестве пассажира. Саша до конца оставался верен авиации и не признавал других видов транспорта.

Бывало, собирая его в очередную командировку, спрошу:

- Неужели и в такую погоду полетишь? Ведь поездом было бы надежнее.

- Зря ты так, мать. Авиация - самый безопасный вид транспорта. Это не я, а статистика утверждает. Значит, научно доказано и обосновано. - И уже серьезно добавлял: - Не могу я поездом ездить. Скорость не та. И к вам мне всегда хочется побыстрее вернуться.

В Ростове мы прожили всего полтора года Как-то, уже незадолго до отъезда, Саша решил свозить нас на Азовское море. И вот в одно из воскресений мы с детьми, набрав всякой снеди, отправились в путь.

До Батайска вела отличная асфальтированная дорога. Потом мы свернули на проселок. Да какой! За машиной километра на полтора потянулся шлейф пыли. В считанные минуты мы все превратились в "чернокожих". Закрыли окна и щели, но стало еще хуже: на зубах пыль, дышать нечем, жара нестерпимая. Я предложила вернуться назад, но муж, не привыкший менять своих решений, остался верен этому правилу и на сей раз.

Наконец вдали показались заросли камыша. Подъехали ближе - кругом камыш, а моря не видно. Еще несколько километров - то же самое. Оказалось, что это и был берег Азовского моря. Воды мы так и не увидели. Быть может, где-нибудь в другом месте к ней и можно было подобраться, но только не здесь.

Что делать? Решили остановиться, так как дети уже проголодались и устали. Только расположились, видим: к нам несется со всех ног ватага ребятишек-цыганят. Где-то поблизости, наверное, стоял их табор.

Подбежали. Остановились, с любопытством оглядывая нас. Самому старшему - лет десять-двенадцать. Оживленно между собой переговариваются. Наконец, наиболее храбрый отделился от ватаги, подошел ближе. Мальчуган внимательно рассмотрел наши припасы, обдумал свои предстоящие действия. И только после этого обратился к мужу:

- Дядьку, а дядьку, дай мне вон той водички в бутылке (имелось в виду ситро) и пирогов тоже. А то у меня, ей-богу, дед помирает. Если не дашь, он, ей-богу, совсем помрет.

Александр Иванович улыбнулся:

- Может быть, ты сам хочешь водички с пирогами, а про деда придумал?

- Нет, ей-богу, вот истинный крест, помирает.

- Ну, ладно, держи, - муж передал мальчишке пару бутылок ситро, пирожков, кусок колбасы, фруктов.

Тот, счастливый, понесся к товарищам, и они принялись тут же на наших глазах все это уплетать, забыв про "помирающего" деда. Но один из цыганят не принял участия в коллективном пиршестве. Поддерживая руками штанишки, он несмело приблизился к нам и сказал:

- Дядьку, я тебе врать не буду, как они, что у меня дед помирает. Мне самому так хочется той водички и пирогов, что ты им дал!

- Ну, иди сюда, - позвал малыша Александр Иванович. - За то, что ты такой честный и хороший мальчик, я тебе одному дам две бутылки воды и еды. Держи подол рубашонки! И дальше расти таким же хорошим и правдивым человеком!

Многократно поблагодарив нас, малыш с достоинством удалился в сторону табора, видимо намереваясь поделиться с кем-то своим богатством. А остальная группа, управившись со съестным, теперь уже в полном составе приблизилась к нам, и старший из них заявил, что в благодарность за угощение они сейчас для нас "спляшут на пузе" и споют. И тут же выдали такой "фольклор", что нам пришлось посоветовать "артистам" убираться восвояси.

Заканчивалась наша жизнь в Ростове. Еще до назначения сюда муж несколько раз обращался к вышестоящему начальству с просьбой направить его для продолжения учебы в Военную академию Генерального штаба. Сначала Саше отвечали, что он еще молод и у него все впереди. А когда ему исполнилось сорок, те же начальники заявили, что он для поступления в Военную академию Генштаба уже стар.

Казалось, что с мечтой о дальнейшей учебе надо было распроститься. Но помог случай. Мужа вызвали на очередные сборы, которые проводил главком ПВО Сергей Семенович Бирюзов. Провожая Сашу на сборы, я упросила его поговорить с ним насчет поступления в академию, дабы не упустить последнюю возможность.

- Хорошо, я попытаюсь, - обещал он.

И действительно, обратился к главкому. Сергей Семенович удивился:

- Александр Иванович, помилуй, о чем же ты раньше думал? Ведь там уже два месяца как идут занятия.

- Рапорт по команде отправил вовремя. Ответили, что стар.

- Гм... а еще раньше?

- А еще раньше отвечали, что слишком молод.

- Понятно. Что ж, попытаюсь тебе помочь Только ведь нагонять в учебе придется. Справишься?

- Не подведу, товарищ маршал! Я ведь всю жизнь на высоких скоростях и на перегрузках.

- Ну, добро. Готовься.

Вскоре пришел вызов из академии. Нам предстоял срочный переезд в Москву, а я в такой ответственный момент по состоянию здоровья оказалась в Ессентуках. На мужа в дополнение к сложной процедуре передачи должностных дел легли и все хлопоты по переезду. Надо сказать, что со всем этим он справился превосходно.

И снова учеба

Итак, муж стал слушателем самого высокого и престижного военного заведения - академии Генерального штаба.

Саша-маленький, узнав о направлении отца на учебу, очень удивился:

- Зачем же тебе учиться, папа? Ты и так в генеральской форме ходишь.

- Милый ты мой, - рассмеялся муж. - В том-то и задача состоит, чтобы форма всегда соответствовала содержанию. А для этого учиться нужно постоянно.

- Всю жизнь?

- Всю жизнь.

Для Александра Ивановича это были не просто слова. Сама его жизнь могла служить тому подтверждением: школа, ФЗУ, Пермское авиатехническое училище, курсы усовершенствования техсостава, Краснодарский аэроклуб, Качинская летная школа, академия имени М. В. Фрунзе, академия Генштаба. И это все помимо основного, как считал Александр Иванович, источника знаний повседневного самообразования.

Но сама по себе учеба для мужа никогда не являлась самоцелью, средством получения диплома или достижения какой-либо должности. Я уже упоминала о том, как он по ошибке попал в авиатехническое училище, сколько усилий стоило ему исправить эту ошибку и стать летчиком.

Был и еще один (довоенный) случай, когда его, лучшего авиатехника полка, в приказном порядке направили поступать в Военно-воздушную инженерную академию имени профессора Н. Е. Жуковского. В приказном порядке потому, что сам он мечтал стать летчиком, а не авиаинженером, хотя в довоенные годы это была редкая и очень престижная профессия.

- Ты ведь прирожденный инженер-конструктор! - убеждал его командир полка. - Сам рассказывал, как мальчишкой самоповорачивающиеся фары для автомобиля придумал. В пятнадцать лет проект нового пулемета разработал... Планеры и тренажеры сам строишь...

- Я буду учиться только на летчика.

- Заладил свое! Ты сам своего призвания не видишь! Одним словом, приказываю ехать в Москву и поступать в Военно-воздушную инженерную академию!

И Саша чуть было в нее не поступил! Он сам мне рассказывал, как, приехав, "по инерции" сдал два первых экзамена на отлично. И только после этого спохватился, что еще чуть-чуть и ему окончательно придется распрощаться с мечтой о небе.

Решения он принимал быстро. Вместо сдачи следующего экзамена абитуриент Покрышкин отправился на Химкинский пляж, а затем вместе с документами обратно в полк. Ему только этого и надо было.

Мечту стать летчиком он не оставлял ни на один день. Изучал аэродинамику и теорию полетов, читал лекции по эксплуатации самолетов. Чтобы подготовить себя физически, поселился в буквальном смысле слова в полковом спортзале. Командир полка, оценив его спортивную подготовку, назначил Сашу нештатным физруком части. И регулярно, несмотря на столь же регулярные отказы, Покрышкин писал рапорты с просьбой допустить его к приемным экзаменам в летное училище.

- Мы тебя в академию направляли, а ты что выкинул? Об училище забудь. Ты его уже окончил - техническое.

- Я летать хочу!

- Армия с желаниями каждого считаться не может. Уже после войны, когда Александр Иванович учился в Военной академии имени М. В Фрунзе, однажды в санатории "Архангельское" мы встретили человека, на имя которого в свое время Саша послал сорок четыре(!) рапорта о том, чтобы его направили в летную школу.

- Знать бы, каким ты станешь летчиком, после первого же рапорта я бы за тобой сам приехал, - сказал он.

Сколько раз доводилось мне слышать расхожие суждения, что мой муж баловень судьбы, что все его успехи и достижения объясняются слепым везением. Мне всегда в таких случаях становилось горько и обидно за Сашу. Я-то знаю, что каждый его шаг в жизни - это преодоление препятствий. С раннего возраста и до последних дней. Помню, как такой разговор состоялся у меня с одним из летчиков-однополчан Александра Ивановича.

- Вот ты говоришь, что Покрышкину просто везло. Объясни мне, в чем именно? Ты воевал с ним вместе, летал на таких же самолетах, участвовал в тех же боях. Почему он, а не ты выбирал в бою для себя самое трудное и опасное - идти в атаку на вражеского ведущего? Почему он, а не ты скрупулезно анализировал каждый свой бой и изо дня в день по крупице разрабатывал новую тактику воздушного боя? Почему он, а не ты не боялся идти на обострение отношений с командирами-рутинерами и отстаивал свою правоту, невзирая ни на что? Почему на его счету, а не на твоем пятьдесят девять сбитых вражеских самолетов? И ты-то лучше других знаешь, что счет этот не полный...

Так в чем же ему повезло больше, чем тебе? В том, что война его пощадила и он остался жив? Но ведь и ты - тоже.

Как тут не вспомнить меткие слова Александра Васильевича Суворова: "Раз везение, два везение, но, помилуй бог, положите же хоть что-нибудь и на умение!"

Обдумывая его послевоенную службу, его путь от командира гвардейской истребительной авиадивизии до заместителя главкома войск ПВО страны и председателя Центрального комитета одной из самых массовых общественных организаций - ДОСААФ СССР, я могу выделить его умение работать творчески самому и увлекать за собой подчиненных.

Люди любили с ним работать. Он давал возможность окружающим проявлять инициативу и смекалку, поощрял людей думающих и добросовестных, терпеть не мог равнодушных, инертных и самоуспокоенных. "Разгильдяй и слабак" - это была самая уничижительная в его устах характеристика никчемного работника.

Несмотря на его строгость и требовательность, подчиненные относились к нему с искренним уважением. Сколько бы нам не приходилось переезжать на новое место службы, каждый раз расставание Александра Ивановича с сослуживцами было обоюдно сердечным и трогательным.

Как-то я спросила его:

- Саша, ну а если бы ты не стал летчиком, кем бы ты хотел стать?

Он, не задумываясь, ответил:

- Такого выбора для меня не было. Я хотел стать только летчиком и стал им.

- А все же. Допустим, не прошел бы в летное училище по здоровью.

- Тогда, скорее всего, изобретателем. Да это и не так уж важно, кем стать. Главное - любить свое дело, знать его досконально и на любой должности быть человеком.

Я, конечно, многого не знала, по понятным причинам, о его служебных делах, но о его отношении к своей работе, о высоко развитом чувстве долга и ответственности судить могу вполне определенно. Так же, как и о том, что не было за всю нашу жизнь случая, чтобы кто-то из знакомых нам людей по Сашиной вине отвернулся от него. И тем не менее разных слухов и домыслов о нем, будто о знаменитой кинозвезде или эстрадной певице, всегда хватало.

Вот и на этот раз. Едва Александр Иванович успел прилететь из Ростова и появиться в академии Генштаба, как к нему подошли давнишние его знакомые авиаторы (тоже слушатели академии).

- Александр Иванович, можно тебе задать вопрос строго конфиденциально?

- Что это вы, не поздоровавшись, с вопросов начинаете?

- Сначала на вопрос ответь: ты в своем уме или нет? Вся Москва говорит, что ты в Ростове бросил Марию Кузьминичну с детьми, а сам на актрисе женился.

- Да-а. Знаете, что мне кажется самым плохим в этой истории? - спросил муж. - Не то, что кто-то распускает обо мне грязные и совершенно беспочвенные сплетни. Я к ним привык и не обращаю внимания. Обидно то, что вы, хорошо знающие меня и мою семью, могли поверить в этот бред.

- Значит, вранье? Ты уж прости нас, Александр Иванович.

- Ладно уж, приходите вечером к нам. Мария вас своими пельменями угостит, хоть и не заслуживаете того.

Что тут поделаешь! Такова уж оборотная сторона известности.

Приступив к учебе на два месяца позже остальных, Александр Иванович быстро нагнал своих сокурсников, ликвидировал все "хвосты" и в положенный срок закончил академию Генштаба так же, как Фрунзенскую, с золотой медалью.

На протяжении учебы мужа мы, как обычно, проводили все выходные дни с детьми на природе. Приезжали поочередно на один из девяти московских вокзалов, садились в электричку и отправлялись до приглянувшегося из окна места. Выходили на ближайшей станции и шли, куда душе было угодно. После приазовских плавней не могли налюбоваться красотой и надышаться воздухом лесов. Дети с радостью узнавали породы деревьев, цветы и ягоды. Иногда встречали лося, кабана или белку, а то мелькнет за кустом лиса или заяц. Какое это все-таки счастье - ощущать себя частью природы, нашей родной, среднерусской!

Когда времени на загородное путешествие не было, мы все равно садились в метро и ехали в Сокольники или Измайлово. В Измайловском лесу, в стороне от нахоженных тропинок, находился наш излюбленный продовольственный ларек. Здесь продавались обладавшие удивительной притягательной силой для наших детей конфеты "Гусиные лапки". Дойдя до ларька и запасшись съестным, отправлялись на живописную поляну перекусить. На свежем воздухе съедалось все! Не было случая, чтобы домой мы привезли остатки еды. И так - каждое воскресенье. Летом пешком, зимой на лыжах. Красота и прелесть общения с природой остается в человеке навсегда.

Незаметно пролетели два года учебы в академии. После успешного ее окончания Александр Иванович был оставлен в Москве, но его служба здесь длилась недолго, меньше года. Завершилась она неожиданно даже по военным меркам.

Однажды я отправилась с детьми в поликлинику. И вот прямо туда, в рабочее время, что уже само по себе было не свойственно моему мужу, он приехал срочно посоветоваться со мной. Требовалось дать окончательный ответ маршалу Бирюзову по поводу назначения на более высокую должность в Киев.

- О чем тут говорить, Саша? - сказала я. - В твоих служебных делах я не советчица. Решай сам. Что касается места жительства, то вместе нам везде будет хорошо, тем более Киев - прекрасный город.

- Что ж, добро. Даем согласие, - решил муж.

В то время мы жили на даче в Филях. Совместными стараниями всех членов семьи (дети нам помогали на равных во всем) обзавелись роскошным огородом, в котором росло все: от цветной капусты и кабачков до помидоров, огурцов, укропа и петрушки, "окромя", как потешался надо мной муж, картошки. Этот зловредный паслен, ежедневно поливаемый со всеми овощами, пошел расти в ботву, которая вымахала с меня ростом. И хотя бы один малюсенький клубень!

Саша с серьезнейшим видом рекомендовал меня знакомым как селекционера-самородка и настоятельно советовал перенимать мой опыт по выращиванию удивительного картофеля. Но еще более жалко было оставлять цветы. В них буквально утопал весь наш участок. Но что делать? Повздыхав тайком над всем этим выращенным и выхоженным собственными руками, начала готовиться к отъезду. Точной его даты мы не знали, но быть застигнутой врасплох я не могла: женам военных дважды одно и то же не повторяют.

Двадцатого августа 1958 года муж, вернувшись вечером со службы, сказал:

- Мария, завтра в шесть ноль-ноль нас на аэродроме будет ждать самолет.

- Хорошо. У нас все готово.

И ранним утром, окинув прощальным взглядом ухоженный огород и благоухающий цветник, мы отправились к новому месту службы.

Десять лет в Киеве

Я уже не раз упоминала о том, что Александру Ивановичу всю жизнь с раннего детства приходилось преодолевать препятствия на пути к своей цели. Большие и малые. Объективные и... не совсем. Тех, что называют палками в колесах, тоже было немало. Я знала, конечно, далеко не обо всех его трудностях. Но что-то окольными путями доходило и до меня. Я очень расстраивалась и переживала за Сашу. Но как-то недавно, уже после его смерти, мне в голову пришла странная мысль: а может быть, без этих трудностей и препятствий он бы и не стал тем Покрышкиным, которого мы знаем. Кажется, еще Грибоедов утешал Кюхельбекера законом упругости: "...пружина, на время сжатая, коль скоро исчезнет препятствие, с большим порывом отпрянет и на свободе сильнее будет действовать". Преодоление трудностей усиливает человека. Если, конечно, человек сильный. А Александр Иванович был очень сильной личностью.

Перебирая сейчас в памяти нашу совместную жизнь, оценивая ее этапы и события, я отношу киевский период к самым интересным, насыщенным и плодотворным для моего мужа.

Он всегда был деловитым и целеустремленным. Всегда ценил конкретное дело, а не благие намерения: "Скажи мне, что ты сделал, и я скажу тебе, кто ты есть", - говаривал он сыну-младшекласснику. У самого у него дел было, что называется, сверх головы, но в Киеве - особенно. Объем его служебных обязанностей возрос многократно, а к ним добавились еще обязанности члена военного совета округа, депутата Верховного Совета СССР, члена ЦК Компартии Украины. И тем не менее работалось Александру Ивановичу в Киеве легко и радостно.

Мы быстро обзавелись здесь широким кругом прекрасных друзей и интересных знакомых. Дружили мы и с семьей фронтовиков Агнией Григорьевной и Иваном Ивановичем Кондиленко - академиком-физиком, долгое время возглавлявшим республиканское общество "Знание".

Выяснилось, что Иван Иванович во время войны служил в артиллерии и участвовал в освобождении того самого приволжского города, в котором мы жили. Муж любил донимать его по этому поводу:

- Ну-ка, расскажи мне, друг любезный, как же тебя угораздило от города камня на камне не оставить? Вот, Мария, по чьей милости мы с тобой в бараках жили и финские домики строили.

Конечно же, в шутку все это говорилось. Фронтовики знают, какие там были бои и скольких жизней они нам стоили.

На редкость светлая голова была у Ивана Ивановича. Он часто выезжал за рубеж читать лекции в университетах Канады, США, Японии, Скандинавских стран. И надо же такая обидная несправедливость: после тяжелого инсульта он абсолютно потерял память. Агния Григорьевна, сама врач-терапевт, чего только не перепробовала, куда только не обращалась, пытаясь вылечить мужа.

С командующим войсками Киевского военного округа Маршалом Советского Союза Петром Кирилловичем Кошевым у мужа установились прекрасные деловые и товарищеские отношения. Как-то, будучи у него в гостях, мы оказались за столом напротив нового генерала-авиатора - командующего ВВС округа и его женой. Взглянула на сидящего визави раз, другой. Показалось, что когда-то давно встречалась с этим человеком. Смотрю, он тоже исподволь приглядывается ко мне. И вдруг как озарило:

- Вася! Колесник!

- Ну конечно же, Машенька! А я сомневаюсь...

Василий Артемович Колесник был одним из пилотов Маркеловского полка, обслуживаемого нашим БАО лютой зимой 1942 года под Ровеньками.

- Вот упрямая была девчонка, - рассказывал Колесник моему мужу. - Сидит в своей "санитарке" кочерыжка-кочерыжкой от мороза. Аж голубая вся, только что инеем не покрыта, а в землянку к нам погреться не идет. Сам Маркелов ходил приглашать, не идет и все!

Мы близко подружились с их семьей. Часто с ними встречались, ездили за город, на рыбалку. Однажды Саша задержался на службе, и Артемыч уехал в Святошино, где мы обычно рыбачили, раньше. Когда подъехали мы с мужем, все мостки были уже заняты. Колесник пригласил Сашу на свой мосток.

- Становись рядом, - сказал он, освобождая для него место.

И сам Артемыч, и его мосток благоухали нашатырно-анисовыми каплями, которыми он щедро поливал наживку. Муж устроился рядом и одного за другим вытащил девять огромных карпов, а у Колесника - ничего. Он, понятно, нервничает, меняет насадку, глубину и... ни одной поклевки. Александр Иванович посочувствовал другу, предложил:

- Да ты не суетись, Артемыч. Все равно уже поплавков не видно. Куда мне девять карпов? И четырех довольно. А остальных ты забирай.

Артемыч повеселел, и домой оба направились в прекрасном настроении.

На следующий день, в воскресенье, мы, на этот раз уже с Евгенией Григорьевной, женой Колесника, снова приехали туда же. Мужчины принялись ловить рыбу. Дети бегают, играют с собакой. А мы с Евгенией Григорьевной готовим обед. Друг перед другом проявляем свой кулинарный талант.

И вот, раскладывая еду, Женя мне говорит:

- Посмотрела бы ты, Машенька, какой рыбы вчера мой Вася наловил! Честное слово, если бы своими глазами не увидела, не поверила бы.

- И не верь, Женя, самозванец твой Василий. Этих карпов мой Саша наловил и с ним поделился с условием, чтобы улов себе не приписывал, не хвастался бы.

. - Ах так... Василий! Значит, ты себе чужой улов присвоил? Не стыдно?

- Так какой же я рыбак, если не привру чуточку?

- Ничего себе, чуточку - на все сто процентов!

- Значит, я выдающийся рыбак.

Хохотали так, что соседи, бросив удить рыбу, поспешили к нам узнать, в чем дело. А узнав, смеялись вместе с нами.

Единственным членом семьи, у кого возникли некоторые проблемы в связи с переездом в Киев, оказалась наша дочь Светлана. В то время осуществлялась очередная "новация" в народном образовании, так называемая специализация общеобразовательной школы. И конечно же, в масштабах всей страны. Света обнаружила у себя талант художника и в наше отсутствие (мы были в санатории) сдала экзамены в художественную школу имени Сурикова. Узнав об этом, мы порадовались тому, что наша дочь сама нашла себя и в нашей семье будет художник.

В Киеве же художественная школа была единственной в республике, и преподавание в ней велось на украинском языке. Сколько было пролито слез по этому поводу! Но что делать? Не оставлять же из-за этого в Москве дочь-подростка. Решили так: если по-настоящему любит искусство, то и украинским языком овладеет. Правда, действительность оказалась не такой уж и страшной: в Киевской художественной школе велись уроки и на русском языке.

Мне довелось познакомиться с преподавателем Нестором Владимировичем (фамилию, к сожалению, не запомнила), который вел курс начертательной геометрии в Светином классе. Зная о том, что каждый из его учеников мнит себя по меньшей мере Репиным, он говорил им так: "Ось, колы ты вже будешь талант, Матюша, та писля школы будешь малюваты вывиски для магазинив, тоди, може, ты вже будешь знати, шотаке життя!"

Забегая вперед, замечу, что с собственной художницей в нашей семье так ничего и не вышло. Закончив художественную школу, Света поступила было в вуз на художественно-педагогический факультет, однако через год решила перейти на факультет искусствоведения.

С Сашей-маленьким никаких проблем не возникло.

Он поступил учиться в русско-украинскую школу и успешно ее окончил.

Вообще, нужно сказать, мы всегда жили дружно и весело. Конечно, случались и недоразумения с детьми - дети есть дети, особенно в школьном возрасте. Но они обычно разрешались мирно и просто. Чьей заслуги тут было больше, моей или мужа, сказать трудно.

С одной стороны, из-за своей постоянной занятости Александр Иванович редко вникал в бытовые вопросы. Даже когда я обращалась к нему с просьбой, например, побывать в школе и поинтересоваться учебой сына, он, узнав, что просьба эта не вызвана какими-то чрезвычайными обстоятельствами, неизменно отказывался:

- Мать, как тебе не стыдно, - в шутку укорял он меня. - В моем подчинении тысячи "гавриков" и я с ними управляюсь, а ты с двумя справиться не можешь!

Однако имя и авторитет отца для детей всегда имели огромное значение. И, бывало, провинившийся Саша-маленький обращался ко мне со слезной просьбой:

- Мамочка, ты только папе не говори - Лучше накажи сама как хочешь! Я, честное слово, такого больше никогда не сделаю.

И обещания, как правило, выполнялись, хотя отец ни разу детей не тронул пальцем. Даже голоса никогда не повышал, и не только дома. Помнится, размышляя вслух о выдержке, тактичном отношении к подчиненным, он заметил:

- Командир не вправе позволить себе неуважительное отношение к солдатам. Они-то не могут ответить грубостью на грубость.

Сказанное вовсе не означает, что Александр Иванович был этаким добреньким и ласковым ко всем начальником, способным на попустительство. Чего-чего, а требовательности и принципиальности в его характере хватало. Но, никому не давая поблажек и скидок, он был, в первую очередь, требовательным к себе самому. И это давало ему моральное право так же строго спрашивать с подчиненных.

В домашних и семейных делах муж полностью полагался на меня. И всегда поддерживал мой авторитет. Как-то, будучи еще младшеклассником, Саша-маленький попытался опротестовать перед отцом мой запрет на его вечернюю прогулку. Исполнил он это весьма дипломатично, не вводя отца в курс событий, предшествовавших его наказанию.

- Пап, можно я схожу на улицу с ребятами поиграю?

- А мама как на это дело смотрит?

- Ну, мама! Она же женщина и говорит, чтобы сегодня я посидел дома.

- Вот и выполняй. В доме у нас командир - мама. Тут и я ей обязан подчиняться. Так что ты не по адресу обратился.

Муж во всем мне доверял и был спокоен за семью. Думаю, что доверие его я оправдала. Как говорят военные, тылы у него всегда были надежно прикрыты, в доме - мир и порядок, а дети нам на радость выросли хорошими, полезными для общества людьми. У обоих - любимая работа. Дочь стала искусствоведом. Сын - океанологом. Можно сказать, повторил отца, только выбрал для себя не воздушный, а водный океан.

Постепенно, с возрастом сын все больше сближался с отцом. Но я не обижалась, а радовалась этому. Плохо, когда юноша растет в окружении одних женщин. Александр Иванович все чаще брал сына с собой сначала только на рыбалку, а потом и на охоту. Иногда даже поручал ему всю подготовку к воскресному выезду за город. Я понимала, что муж очень нуждался хотя бы в кратковременной разрядке от массы дел и забот, и никогда не препятствовала таким выездам. Он был мне признателен за это.

Особенно напряженный для него период наступил в начале шестидесятых годов. Служебные обязанности заставляли его чуть ли не ежедневно мотаться на самолете между Москвой, Киевом и Феодосией, и именно в это время тяжелый недуг уложил меня в больницу.

Можно только представить себе, как приходилось разрываться Александру Ивановичу между службой, депутатскими и партийными обязанностями, оставшимися дома детьми и моей больничной палатой. Но не было дня, чтобы утром, до отлета, и вечером, по возвращении, он не пришел ко мне. Предельно измотанный и уставший, муж появлялся в палате с неизменным букетом цветов и бодрой улыбкой. Уже через неделю моя палата превратилась в оранжерею.

Я пыталась убедить его приезжать ко мне пореже:

- Саша, ну что ты зачастил сюда? Завтра выходной, и я тебя очень прошу, съезди лучше с детьми в лес. Походите, отдохнете.

А он в ответ только улыбался:

- Мария, как же мы можем поехать без тебя? А кто мне скажет: "Саша, посмотри, какая красивая сосна или береза стоит? Какое причудливое облако проплыло в небе?" Нет, мы уж дождемся, когда ты свою поджелудочную подлечишь, и все вместе махнем на природу.

За все время моей болезни он только один раз съездил без меня в нашу любимую Кончу-Заспу. Это было 30 марта 1962 года. В этот день меня оперировали. Когда я очнулась в реанимационной палате, у изголовья кровати стояло пять бутончиков сон-травы! Где он их отыскал в такое время года, известно только ему. Вся больница приходила смотреть, когда бутончики распустились в лиловые с серебристым отливом цветы-колокольчики.

- Мария Кузьминична, какой же у вас муж внимательный, заботливый. Даже завидно, честное слово! - призналась мне однажды молоденькая и милая медсестра.

Что я могла ей ответить? Сказала откровенно, что думала:

- Знаете, Леночка, я сама себе всю жизнь завидую.

- Разве так бывает? - удивилась она.

- Бывает, если по-настоящему любишь.

В тот 1962 год мне еще не раз довелось возвращаться в больницу. Боролась с болезнью изо всех сил. Но наступил такой момент, когда показалось, что все усилия напрасны и жизнь прожита. И тогда Саша, видимо почувствовав мое настроение, пожалуй, единственный раз повысил на меня голос:

- Мария, не смей дурить! Никогда не думал, что ты способна на предательство. Возьми себя в руки!

А я тогда действительно была на грани жизни и смерти. Страшная, похудевшая за один месяц на 13 килограммов, не могладаже сидеть. Двенадцать суток ничего не ела и не пила. Жила на уколах. И вот после двухнедельной голодовки, услышав горький упрек мужа, я решила во что бы то ни стало переломить болезнь. Мне, потерявшей всякий интерес к еде, вдруг безумно захотелось есть. Явившийся на мой зов врач засомневался:

- Мария Кузьминична, поджелудочная шутить не любит. Дать вам сейчас поесть - большой риск. Мы можем вас потерять.

- От болезни то ли умру, то ли нет, еще неизвестно, а от голода точно. Хочу есть!

И врачи решили рискнуть. Принесли на блюдце граммов сто гречневой каши-размазни. Поставили блюдце мне на грудь, дали в руку чайную ложечку. Никогда в жизни не забуду восхитительного вкуса этой несоленой, сваренной на воде каши-размазни!

Ем, а про себя думаю: "А что, если действительно сама себя этой кашей на смерть обрекла?" И тут открывается дверь, и в палате появляется мой дорогой муж. Увидел мое антинаучное занятие и пришел от него прямо-таки в неописуемый восторг!

- Какая же ты у меня молодец, Мария! Ешь да поправляйся поскорее. Мы с ребятами очень по тебе скучаем. Плохо нам без тебя. Дом пустым кажется.

- Саша, я с тобой давно уже хочу поговорить серьезно, да все как-то откладывала. Выслушай меня, пожалуйста.

Он насторожился.

- О чем ты?

- У меня к тебе будет просьба. Только дай слово сделать так, как я тебя попрошу.

- Говори, я внимательно слушаю.

- Саша, ты видишь, как я тяжело болею. Могу и не выздороветь.

Муж с тревогой и пристально посмотрел на меня.

- Ну так вот. Если меня не станет, ты не убивайся по мне. Пройдет какое-то время, женись. Потому что мне и на том свете покоя не будет, если ты будешь ходить неухоженным. Мужчине труднее быть одному, чем женщине. Только прошу, не женись на очень молодой. Ей будешь нужен не ты, а твое положение и благополучие.

- О чем ты говоришь, мать? - нежно и как-то грустно улыбнулся он. - Ну как же я смогу жить без тебя? А наши дети? Да мы все что угодно сделаем, лишь бы ты выздоровела.

Я разревелась от переполнившего меня чувства благодарности:

- Саша, родной мой. То, что ты сейчас мне сказал, не каждой женщине дано услышать и через год после свадьбы. А мы с тобой прожили уже больше двадцати лет.

- Что же я могу поделать, если так оно и есть, - Александр Иванович шутливо развел руками. - А если серьезно, то знаешь, что я тебе скажу, Мария? Если бы какой-нибудь волшебник вернул мне молодость и выстроил передо мной сотню самых распрекрасных красавиц, а в самом конце поставил бы тебя в кирзовых сапогах, какой ты была в Манасе, я бы снова выбрал тебя.

...Болезнь отступила. Я вернулась домой, и жизнь, обычная, размеренная, постепенно вошла в свою колею. Муж, как всегда, пропадал на работе, дети учились, а я, как и на фронте, выполняла функции "обеспечения и обслуживания". Жены военных, во всяком случае большинство, со временем привыкают не вникать в служебные дела своих мужей, так и я привыкла к телефонным звонкам к концу рабочего дня:

- Мария, ты не беспокойся, я задержусь на пару часиков. Не успел все дела сделать.

- Хорошо. Когда поедешь, позвони, я ужин разогрею.

И только позже от других людей я узнала, что муж в эти сверхурочные часы работал над какой-то очень важной военно-научной проблемой. И работа его была признана настолько глубокой и содержательной, что ее представили на соискание ученой степени.

Не знаю, связано ли это с его диссертацией, но опять же со стороны слышала: муж внедрил в частях ПВО что-то такое, что к нему приезжали со всего Союза посмотреть и перенять опыт.

Забегая вперед, замечу, что благодарность за эту новинку получил, как часто в жизни бывает, не автор, а человек, не имеющий к ней никакого отношения. Когда вышестоящее начальство выбрало время ознакомиться с новинкой, Александр Иванович служил уже в другом месте, а его преемник "забыл" сказать восхищенной комиссии, что он тут ни при чем.

Позже, встретившись с этим человеком, я спросила, как же могло так получиться? Без тени смущения он ответил:

- Надо уметь использовать выгодную ситуацию.

Не хочу называть его фамилию, ибо факт этот не украшает его биографии.

Муж же на эту тему просто не стал разговаривать: "Какая разница, кого наградили. Главное - делу на пользу пошло".

За исключением очень редких случаев Александр Иванович никогда не обедал дома, хотя езды от штаба ему было всего каких-нибудь десять-пятнадцать минут. На мои просьбы приезжать на обед домой он неизменно отвечал:

- Знаешь, Мария, хоть ты у меня любимая жена, но даже из-за тебя барства разводить не буду.

- Да кто тебе внушил, что нормально обедать дома - это барство?

- Не спорь с мужем, не переубедишь.

И вдруг однажды он заскочил на минутку, чтобы перекусить.

- В ЦК партии еду, к Петру Ефимовичу Шелесту. Все равно по пути.

Мне сразу бросилось в глаза, что муж очень расстроен. Задавать вопросы у жен военных не принято, но на этот раз, накрывая на стол, не выдержала и нарушила неписаное правило:

- Саша, что-то случилось?

- Почему ты так решила?

- По тебе вижу.

- Знаешь, Мария, только что передали: в Югославии погиб Сергей Семенович Бирюзов.

Мы хорошо знали семью Маршала Советского Союза, бывшего главкома войск ПВО страны, а позже начальника Генштаба Сергея Семеновича Бирюзова. Не раз встречались с ним и его женой, Юлией Ивановной, их детьми.

Как рассказал мне муж, Бирюзов погиб в авиационной катастрофе, произошедшей из-за неблагоприятных погодных условий. Гибель Сергея Семеновича отозвалась болью в сердцах всех, кто знал лично этого незаурядного человека. Буквально несколько месяцев не дожил он до памятного и радостного для всех фронтовиков события - двадцатилетия Победы над гитлеровской Германией.

Огромное спасибо замечательному советскому писателю, лауреату Ленинской премии Сергею Сергеевичу Смирнову, первым поднявшему на щит этот всенародный, выстраданный, омытый кровью праздник.

Накануне торжеств, посвященных двадцатилетию Победы, Александр Иванович получил приглашение из Польской Народной Республики, так как звание трижды Героя Советского Союза ему было присвоено, когда он находился со своей дивизией в польском городе Тарнобжеге. Нам было очень приятно, что польские друзья помнят об этом, но воспользоваться приглашением не смогли. Предстояли большие торжества в Москве, и муж должен был в них участвовать. В столицу мы выехали вместе.

Перед Днем Победы работники газеты "Известия" пригласили Александра Ивановича выступить перед коллективом редакции, где и преподнесли нам бесценный подарок - альбом с подборкой всех опубликованных в годы войны очерков, статей и заметок, посвященных Александру Ивановичу. Газетные вырезки были наклеены на страницы "Вестника фронтовой информации ТАСС" таким образом, что события из жизни мужа естественно перекликались с общей военной хроникой. Становились как бы неотъемлемой частью великого всенародного подвига. Много лет прошло с тех пор, но этот подарок я храню как очень дорогую реликвию.

Слишком беден мой язык, чтобы выразить волнующую атмосферу впервые тогда широко отмеченного праздника "со слезами на глазах". В чем-то он оказался схожим с незабываемым майским днем 1945 года. Да ведь и понятно, дни эти - родные братья, протянувшие друг другу руки через двадцатилетие.

На торжественном собрании в Кремле я обратила внимание на очень пожилого человека, сидевшего в президиуме. Он был одет в форму старой русской армии: китель черного цвета с красной окантовкой. На груди Георгиевские кресты. На голове нечто вроде клобука с православным крестом посередине.

Несколько позже кто-то мне объяснил, что этот престарелый человек, фамилия его Хруцкий, - единственный оставшийся в живых участник русско-турецкой войны. Возраст его был более чем солидный - стоодиннадцать лет.

На следующий день во время парада в честь двадцатилетия Победы я снова увидела этого ветерана. Он сидел на заботливо кем-то принесенном ему стуле в проходе между гостевыми трибунами. За его спиной стояла пожилая женщина. К слову сказать, позже, будучи в Болгарии, мне довелось убедиться, что здесь этого русского воина чтили как народного героя и знали куда больше, нежели у нас, на его родине. Вскоре ветерана не стало, но до сих пор он представляется мне как человек-символ русского мужества и интернационализма.

Вернувшись из Москвы домой, мы были встречены приехавшими в Киев к своему бывшему командиру друзьями - фронтовыми летчиками. В их числе был замечательный человек - Иван Ильич Бабак. Он в конце войны командовал родным для нас 16-м гвардейским истребительным авиационным полком.

Судьба Ивана Ильича очень примечательна. 14 апреля 1945 года Александр Иванович направил в штаб армии документы на присвоение ему звания дважды Героя Советского Союза. А через день, 16 апреля, Бабак прямо из бани, не успев до конца одеться, вылетел по тревоге на штурмовку вражеской колонны и был подбит зениткой.

На горящем самолете он упал на позицию фашистских артиллеристов и в полубессознательном состоянии, обгоревший, был схвачен гитлеровцами.

- Когда бежал от бани к самолету, ордена свои я не успел нацепить, не до того было, - рассказывал Бабак. - Ну и решил выдать себя за обыкновенного рядового летчика. А они слушают мои байки и смеются. С чего бы им так весело, думаю, меня слушать? И представляешь, Александр Иванович, суют мне под нос альбом с фотографиями наших асов-истребителей. На первом месте, между прочим, там твой портрет красовался. Ну и моя личность там тоже оказалась...

Иван Ильич прогостил у нас пять дней и многое рассказал о своих мытарствах в плену, где за месяц пережил столько, сколько другим и за всю жизнь не довелось. Рассказы его я не могла слушать без слез. В книге Александра Ивановича "Небо войны" описано счастливое избавление Бабака из плена.

Группа наших летчиков случайно оказалась рядом о лагерем для интернированных, где бывшие военнопленные проходили проверку. Неожиданно из-за колючей проволоки кто-то крикнул:

- Ребята, вы, случайно, не покрышкинцы?

Летчики остановились:

- А в чем дело?

- Да тут среди нас есть один летчик. Говорит, что из дивизии Покрышкина.

- Как его фамилия?

- Не знаем Мы его самого сейчас позовем. Увидев Ивана Ильича, летчики помчались к Александру Ивановичу.

- Товарищ командир, Иван Бабак нашелся!

- Где? - спросил Александр Иванович.

- В лагере для интернированных.

- Живо поехали туда!

Избитого и оборванного. Бабака они едва узнали. Пошли все вместе к начальнику лагеря, чтобы удостоверить его личность и попросить отпустить с ними. Однако у них потребовали специальное разрешение на освобождение Бабака из лагеря.

- Наговорить всякого можно. А мы должны точно знать, чем он тут в плену занимался, когда другие воевали.

- Ну вот что, - не выдержал Александр Иванович. - Я не знаю, чем во время войны занимались вы, а этот человек лично сбил тридцать пять самолетов врага! Гвардейским авиационным полком командовал.

Словом, вытащили Бабака из лагеря.

Привезли его в полк. Но в дальнейшем обстоятельства сложились для Ивана Ильича неблагоприятно. Особисты не оставили его в покое. И когда Александр Иванович уехал на учебу в Москву, Бабак вынужден был демобилизоваться. Вернулся к себе на родину под Полтаву к довоенной своей профессии школьного учителя. Проработал много лет, и никто в школе, ни учителя, н.и дети, не знали, что их преподаватель химии, скромный и немногословный Иван Ильич Бабак, - один из лучших, летчиков-истребителей Великой Отечественной войны, лично сбивший 35 самолетов врага.

- Ну, знаешь ли, друг любезный, от такой твоей скромности гордыней и обидой на весь белый свет отдает. Золотую Звезду тебе вручили не для того, чтобы ты ее где-то в шкатулке прятал! Вот тебе дубликат Звезды, у меня еще есть, и будь добр носить ее и пацанов на примере своих подвигов воспитывать.

Несколько позже кинорежиссер Григорий Наумович Чухрай, сам тоже фронтовик, узнав драматическую историю жизни Бабака, сделал его прообразом главного героя своего фильма "Чистое небо". В этой кинокартине почти в полном соответствии с действительными событиями показана судьба Ивана Ильича.

По ассоциации с кинофильмом вспомнился еще один примечательный эпизод. В Москве проходила декада искусств Украинской ССР. Мы с мужем были включены в состав республиканской делегации. Встречались с рабочими и студентами, колхозниками и учеными. Однажды наша группа отправилась в расположенную под Москвой авиационную часть. Здесь с военными летчиками встретились два трижды Героя Советского Союза! Причем Иван Никитович Кожедуб представлял Россию, а Александр Иванович Покрышкин - Украину.

Познакомившись с музеем боевой славы части, отправились на аэродром, где должен был состояться показательный пилотаж для гостей. Пилот в гермошлеме и противоперегрузочном костюме, похожий на космонавта, доложил о готовности к полету. Все стали подходить к нему с напутственными словами. Подошла и я:

- Счастливых взлетов вам и посадок!

Пилот удивленно взглянул на меня:

- Откуда вы знаете это пожелание? Оно в ходу только у летчиков.

- Знаю по той простой причине, что повторяю его своему мужу уже почти четверть века.

- Не скажете, кому именно?

Я указала на Александра Ивановича, и глаза у парня радостно засветились:

- Спасибо вам огромное! Ваше пожелание я буду помнить всегда. Передайте, пожалуйста, товарищу Покрышкину горячий привет от нас, молодых летчиков. Мы учимся у него и восхищаемся им!..

Перед отлетом в Киев пошла купить гостинцев детям. Возвращаюсь в гостиницу, слышу в номере смех, шум. С кем это мой муж резвится? Вхожу, передо мной картина: артисты Д. Гнатюк и А. Мокренко на коленях с распростертыми руками перед Александром Ивановичем!

- Вот, Мария, полюбуйся! Просят взять с собой на самолет. Говорят, срочно нужно быть в Киеве. Как считаешь?

- Наверное, надо помочь.

- Добро. Только с одним условием: всю дорогу петь!

- Согласны. Петь будем по очереди! - раздался бас сидевшего в кресле Андрея Кикотя.

Думаю, этот веселый перелет Москва - Киев помнят все его участники.

В августе 1968 года муж получил новое, еще более высокое назначение. Нам опять предстояло перебираться в Москву. Перед отъездом, как это и положено, Александр Иванович представил первому секретарю ЦК КПСС Петру Ефимовичу Шелесту своего преемника и прилетевшего с ним из Москвы главкома войск ПВО.

Петр Ефимович, обратясь к главкому, сказал:

- Это хорошо, что вы даете нам командующего - дважды Героя Советского Союза, Но такого командующего, как Покрышкин, к нам вряд ли еще назначат. Большое спасибо тебе, Александр Иванович, за честную службу и от меня лично, и от всей Украины.

Такой была партийная опенка десятилетнего периода службы мужа в Киеве.

В главном штабе ПВО

Около четырех лет службы Покрышкина заместителем главкома ПВО страны были до предела заполнены командировками. В этом плане примечательным было уже одно наше возвращение в Москву. Временно, пока дадут квартиру, мы решили пожить на даче за городом. Вечером приехали с аэродрома, выгрузились. А уже утром, оставив меня с детьми сидеть на ящиках и чемоданах, наш отец на три недели улетел в командировку.

Ровно на полгода мы застряли на даче к великой радости нашего пятого "члена семьи" - ирландского сеттера "сплошь голубых кровей". Его прислали нам незадолго до переезда в Москву из Ленинграда на Ту-104, в маленькой корзиночке. Вся собака тогда состояла из ушей и хвостика с мизинец величиной. Попробовали пустить это беспрерывно пищавшее и что-то требовавшее существо на пол, оно тут же расползлось всеми четырьмя лапами в разные стороны и никак не могло собраться опять в одно целое.

Сеттера мы приобрели по рекомендации художника Ю. Н. Ятченко в подарок ко дню рождения Александра Ивановича. Однако "подарок" с появлением на свет задержался. А когда, наконец, прибыл к нам в своей корзиночке, юбиляр оказался в командировке, в Чехословакии. Поездка была неудачной, и глава семьи вернулся домой не в лучшем настроении.

Встретив мужа в прихожей, я незаметно подала знак детям - собаку пока убрать, а папу накормить, памятуя известную французскую поговорку, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. Это правило оказалось верным и для данного конкретного случая.

Ужин и привычная домашняя обстановка подействовали на нашего папочку. Он уже спокойно взял с полки какую-то книгу и устроился в своем любимом кресле. Момент наступил! Дети передают мне щенка, я сажаю его на плечо мужа и... пес тут же присасывается к его уху!

- Это еще что такое?

- Как что? - говорю я. - Ты только посмотри, какая прелесть!

Животных Александр Иванович очень любил, и они отвечали ему взаимностью. Так и в этот раз совсем еще глупый и беспомощный щенок с первой же минуты и на всю жизнь определил для себя "кто есть кто". И больше никогда не отходил от своего любимого хозяина.

В сопроводительной записке ленинградцы умоляли нас не дать щенку красе и гордости своей породы - какого-нибудь банального имени.

- Лучше бы они вместо просьбы само имя прислали! - воскликнула после целого вечера мучительных и безуспешных поисков клички Светлана.

На следующий день я отправила детей в охотничий клуб. Оттуда они принесли длиннющий перечень собачьих имен. Кого тут только не было! Гобои и Тромбоны, Лорды и Леди, Никки и Чарли... Словом, нам не подходило, Тогда мы обратились к художественной литературе. У Толстого - гончие: Ругай, Карай и прочие, у Чехова - Каштанка, у Тургенева - Муму, у Куприна в "Гамбринусе"... Принялись за зарубежных классиков. В книге Сеттона Томпсона нашли чудный рассказ о щенке по кличке Чинк и уже совсем решились назвать так своего друга человека, как раздался глас нашего папеньки:

- Отставить и, как говорят в Одессе, слушать сюда!

Мы с ребятами бежим к нему. За нами ковыляет на дрожащих лапах все еще безымянный щенок.

- Говори же быстрее, что ты придумал?

- Помните Чингачгука у Фенимора Купера?

- Конечно.

- Как звали его сына - гордость и надежду могикан?

- Ункас!

- Правильно. Вот и будет наш ушастик вождем рыжих сеттеров.

Действительно, потомство Ункаса со временем стало довольно многочисленным: 86 детей, а внуков - не сосчитать!

Как же этот пес любил Александра Ивановича! Конечно, он жаловал своим вниманием всех членов семьи, но по-настоящему признавал только своего дорогого хозяина и был предан ему беззаветно.

В шутку я не раз говорила Александру Ивановичу, что по Ункасу мы могли безошибочно выбирать себе друзей. Он удивительно верно разбирался в людях. Иным оказывал высший знак внимания - клал голову на колени пришедшего. На других лишь взглянув, со вздохом отходил в сторону и ни за что не приближался, как бы его не звали. За все двенадцать лет, что он прожил с нами, он не допустил ни одной бестактности.

Если я принималась за уборку квартиры, Ункас без единого напоминания находил себе такое место, где явно не мешал мне. И сколько бы времени ни продолжалась уборка, терпеливо дожидался ее конца. Любил наблюдать, когда мы собирались в гости. Ложился на пол и внимательно смотрел за нами. Если надевали то, что он уже видел, - продолжал лежать. Но стоило появиться в какой-то обнове, он тут же подходил, тщательно ее оглядывал, обнюхивал и, если вещь ему нравилась, одобрительно лизнув ее, смотрел в глаза: мол, хорошо, все нормально.

Однажды в мое отсутствие (я была в Трускавце) к нам приехал Николай Леонтьевич Трофимов, Герой Советского Союза, любимый ученик и последователь Александра Ивановича. Мне много раз доводилось слышать от мужа о его несравненном хладнокровии и расчетливом мужестве в бою.

Судя по рассказам мужа, на фронте всякое бывало. Иной раз по радио раздавался взволнованный крик кого-нибудь из молодых летчиков: "Справа (или слева) мессы!" "Мессершмитты" слева (или справа)!" Ни количества вражеских самолетов, ни их высоты, ни направления полета. Услышав в наушниках такой вопль, пилот невольно теряет уверенность в себе. Если же гитлеровцев замечал Трофимов, по радио раздавался спокойный, четкий и исчерпывающий доклад, будто Николай Леонтьевич не летел на смертельную схватку с врагом, а прогуливался по весенней лужайке.

Жена Трофимова, Вера Васильевна, тоже была фронтовичкой. Прошла всю войну в танковом корпусе, а затем армии Михаила Ефимовича Катукова. Эти замечательные, скромные и кристально чистые люди не раз бывали у нас.

Николай Леонтьевич однажды привез мне в подарок огромную коробку конфет и положил ее на телефонный столик в прихожей.

Мужчины сидели на кухне, когда услышали, как в прихожей что-то упало на пол, а через несколько секунд в дверях появился Ункас, держа в зубах за ленту коробку конфет. Подошел к Николаю Леонтьевичу и положил коробку ему на колени: привез, мол, угощай!..

Наш близкий друг Борис Андреевич Бабочкин утверждал:

- Человек, не любящий детей и животных, - плохой человек.

Если исходить из этого определения, то Александра Ивановича следует отнести к очень хорошим людям. Он обожал и детей, и животных. Но думается, этого мало, чтобы с достаточной достоверностью судить о личности человека. Я приводила немало примеров, раскрывающих те или иные стороны характера мужа: его моральную чистоту, честность, принципиальность, готовность прийти на помощь другому, даже незнакомому человеку. О его профессиональных качествах военного, наверное, убедительнее слов свидетельствуют заслуженные им награды.

Приведу еще два случая, в какой-то мере дополняющих его духовный портрет. Первый из них произошел в Новосибирске, куда Александр Иванович, будучи в то время заместителем главкома Войск ПВО страны, заехал повидать свою многочисленную родню.

Так как цель его поездки не имела отношения к служебным обязанностям, он не счел возможным обращаться за помощью к местным руководителям. О его приезде никто не знал.

В Новосибирск он прилетел ночью и, не желая никого беспокоить в поздний час, решил до утра отдохнуть в гостинице. Одет был в летную кожаную куртку. И хотя погон и Золотых Звезд под ней не увидишь, по широким голубым лампасам на брюках легко можно было догадаться о его высоком воинском звании.

Тем не менее, обратившись в одну из гостиниц, Александр Иванович получил категорический отказ. Не споря, отправился в другую - то же самое. Тогда муж попросил позвать администратора гостиницы. Спустя некоторое время тот, явно недовольный тем, что его потревожили, вышел:

- Гражданин, в чем дело? Вам же ясно объяснили, что свободных мест в отеле нет.

- Ну и что же мне теперь делать? Может, пойти и заночевать у своего бюста на парапете?

- У какого бюста? - насторожился администратор.

- Да у своего, установленного на родине трижды Героя.

- Господи, Александр Иванович! Как же это я вас сразу не узнал! Ну, конечно, какой разговор! Сейчас же вас поселим в самый лучший номер.

- Меня-то вы поселите. А что делать другим, кому бюсты не установлены?

...Отдыхали мы в Кисловодске. Как-то собрались подняться на "Большое седло". Дойдя до поворота на Красное Солнышко, увидели лежащего на земле мужчину. Многочисленные прохожие равнодушно огибали его, шествуя вверх и вниз по дороге. Александр Иванович тут же подошел к мужчине. Оказалось тяжелый сердечный приступ. Не раздумывая, муж сказал мне:

- Мария, займись пока человеком, помоги ему. Я - за "скорой помощью".

И побежал вниз к ресторану, где был телефон. Вскоре он вернулся уже вместе с врачами, которые увезли больного, а мы продолжили наш путь.

Весной 1969 года мы наконец-то получили квартиру. До этого, как я уже упоминала, больше полугода с мужем жили на подмосковной даче. А дети, студенты МГУ, - у брата Александра Ивановича, хотя в его двухкомнатной квартире и без них проживало пять человек, плюс не умолкающий ни на минуту горлопан-попугай. Переезд в новый дом совпал с днем рождения мужа. Ему исполнилось пятьдесят шесть лет. Но все мы были такие замотанные и уставшие, что накануне начисто забыли об этом. Наконец перебрались: вещи - в узлах, коробках и чемоданах. Еды в доме никакой. Муж с детьми заняты обустройством, я - тоже. И тут вспомнила о Сашином дне рождения. Начала лихорадочно соображать, как бы ухитриться и в комнатах навести хоть видимость порядка, и день рождения мужа отметить. Кажется, нашла выход. Отозвала потихоньку помогавшего нам водителя:

- Димочка, вот тебе деньги. Съезди, пожалуйста, в Елисеевский, купи всего самого вкусного, что там увидишь, на ужин и быстренько возвращайся.

Дима уехал, а спустя час с чувством хорошо выполненного задания привез... двадцать калорийных булочек и пять пакетов молока.

- Я думаю, хватит, Мария Кузьминична. Куда больше-то?

Что было делать? Опять бежать в магазин - уже поздно. Так мы одним разом, благодаря Диминому "размаху", отметили сразу два больших семейных события.

Работа в Главном штабе Войск ПВО страны не приносила морального удовлетворения Александру Ивановичу. О причинах могу только догадываться, так как муж не имел привычки делиться с кем-либо, в том числе и со мной, своими служебными заботами. Думаю, однако, что поводов для его неудовлетворенности было несколько.

Во-первых, по своему складу характера и всему опыту предыдущей службы он привык к самостоятельности, к полной ответственности за порученное дело. Будучи командиром эскадрильи, полка, дивизии, а после войны командуя крупными соединениями Войск ПВО, Александр Иванович мог полностью реализовывать свои незаурядные организаторские способности и принимать самостоятельные решения.

Назначение же на должность заместителя Главнокомандующего Войсками ПВО страны оторвало его от практической работы в частях и соединениях, лишило возможности непосредственно руководить событиями и низвело до положения высокопоставленного инспектора, не решающего каких-либо серьезных вопросов самостоятельно.

Во-вторых, конечно же, тут сыграла немалую роль и личные отношения с непосредственным начальством. Они, что называется, не сложились. Любое приспособленчество мужу претило. А его прямота, принципиальность и независимость суждений явно пришлись "не ко двору". Впрочем, несовместимость характеров мужа и его начальника проявились задолго до перевода Александра Ивановича в Главный штаб Войск ПВО страны.

В то время он заканчивал академию Генштаба. Оставалось только сдать экзамены, когда его вызвал вышестоящий товарищ и заявил:

- Слушай, Александр Иванович, зачем тебе при твоих трех Золотых Звездах нужна еще одна академия? Меня не устраивает нынешний командующий авиацией. Вот я и предлагаю тебе: бросай свою академию и пиши рапорт о назначении на его должность. Только не говори ему пока ничего.

Естественно, пойти на такой вариант Александр Иванович не мог.

- Спасибо за предложение, - ответил он. - Однако вынужден отказаться от него. Первое - если уж меня направили в академию, я обязан ее закончить. Иначе вы же сами сместите меня потом, сославшись на отсутствие диплома. Второе - закулисное подсиживание своих товарищей считаю для себя недопустимым.

Конечно, такой разговор не мог не сказаться на дальнейших взаимоотношениях его участников. Впоследствии товарищи мужа не раз спрашивали у него, почему тот вышестоящий начальник так плохо к нему относится. Муж мало значения придавал этим расспросам: мало ли кто как к кому относится? На службу личные симпатии и антипатии влиять не должны. И вот он оказался в непосредственном подчинении у этого человека.

Об атмосфере, в которой пришлось работать Александру Ивановичу, можно судить и по такому случаю. Он успешно защитил кандидатскую диссертацию. В то время это был первый случай присуждения ученой степени работнику Главного штаба Войск ПВО. Поэтому начальник академии, где проходила защита, обратился в штаб с предложением организовать торжественное вручение Покрышкину диплома кандидата наук: "Что ни говори, а ведь у вас это - первая ласточка. Вернее, первый сокол с ученой степенью появился", - мотивировал он свою инициативу руководству штаба.

- Ну, соколом-то у нас каждый обязан быть, - ответили начальнику академии. - А что касается ученых степеней, то они штатным расписанием у нас не предусмотрены. Так что диссертация - это его личное дело, а посему и кандидатский диплом можете из рук в руки передать. Нечего спектакли устраивать!

Обескураженный начальник академии зашел к мужу в кабинет и сказал:

- Александр Иванович, оттопырь-ка свой карман, я тебе из своего диплом кандидата наук переложу. Да так, чтобы никто не увидел! Почетную грамоту и ту принародно вручают, чтобы человека воодушевить, выразить ему свою признательность. А тут... - и, махнув рукой, расстроенный, уехал.

Забегая вперед, скажу, что материалы диссертации (по единодушному мнению членов ученого совета она вполне "тянула" на докторскую, а диссертанту предлагалось присвоить звание профессора) с авторитетными рекомендациями и отличными характеристиками мне привезли как память, когда Александра Ивановича уже не стало. Более десяти лет они пролежали в Главном штабе ПВО, не представлялись в ВАК.

Три года беспрерывных командировок и явно предвзятого отношения к себе со стороны непосредственного начальства ни удовлетворения, ни радости мужу, естественно, принести не могли. Но он не жаловался, добросовестно выполнял порученное ему дело, мотаясь из конца в конец страны, знакомясь на местах с партийными и советскими органами, и, сам того не ведая, копил багаж для последующей своей работы.

Однажды вечером, это было в пятницу, муж, вернувшись со службы, сказал:

- Все, Мария, из ПВО я ухожу. Мне предлагают должность председателя ЦК ДОСААФ.

Я, честно говоря, растерялась. Как реагировать на это сообщение? Мои сведения о деятельности ДОСААФ были скудными. Знала, что это общественная патриотическая организация, а муж всю свою жизнь отдал армии. Сможет ли он без нее?

- Да не волнуйся ты. Ведь я аэроклуб осоавиахимовский кончал, - шутливо сказал он. - Так что разберусь, что к чему. Думаю, все будет нормально. Давай поедем с тобой на дачу на выходные. По лесу походим и подумаем на природе. Машину я заказал, сейчас подъедет.

На даче мы провели два дня. Погуляли в лесу, сходили на озеро. Наступил воскресный вечер. Пора было возвращаться в Москву. Машина, закрепленная за Александром Ивановичем, почему-то задерживалась. Может быть, что-то по дороге приключилось? Наконец, муж связался по телефону с начальником гаража и сообщил ему о задержке машины. А в ответ услышал:

- Вы меня, пожалуйста, извините, товарищ генерал, но машина к вам вовсе не выезжала. Я получил приказ не высылать вам машину.

- Что за шутки, кто мог отдать такой приказ?

- Товарищ генерал, еще раз извините, но я не могу назвать вам этого человека. Иначе мне грозят большие неприятности по службе.

Из создавшегося положения нас выручил один близкий знакомый, доставив в Москву на своей машине. Случай, конечно же, мелкий, но горький осадок на душе он оставил надолго. Вот так по воле одного из недоброжелателей была подведена черта под двадцатипятилетним периодом безупречной службы мужа в Войсках ПВО страны.

Только месяца через полтора после ухода Александра Ивановича из Главного штаба Войск ПВО позвонил член Военного совета и попросил приехать туда для официального прощания с личным составом.

- Спасибо за приглашение, - ответил муж. - Но вы, насколько я понимаю, со мной уже "попрощались". А с товарищами и сослуживцами я попрощался в индивидуальном порядке. Так что вряд ли есть смысл устраивать эту церемонию.

Замечу, оба закрепленные за Александром Ивановичем водителя и его порученец подали рапорты с просьбой о переводе вместе с их командиром. Они еще долго служили с ним. И многие сослуживцы ро Главному штабу искренне сожалели об уходе мужа, говорили, что с ним очень хорошо и продуктивно работалось.

Маршальские звезды

Наступил первый день работы Александра Ивановича в ЦК ДОСААФ СССР. Проводив его утром, я до вечера не находила себе места: как он там, на новой работе? Ведь он всю свою жизнь провел в солдатском строю, привык к строгой воинской дисциплине. Здесь же многие подчиненные - гражданские люди. Тут, пожалуй, в большей степени нужны убеждения, такт и, конечно же, авторитет, знание дела. А он - новый человек в этой системе. Сможет ли найти нужный тон, установить правильные отношения с подчиненными? Ведь для руководителя так много значат его первые шаги, первые контакты.

К вечеру то и дело поглядывала на часы; половина седьмого, его все нет. А ведь в гражданских организациях рабочий день нормированный. Что его задержало?

Наконец, звонок в дверь. Бегу открывать. Смотрю и глазам своим не верю. Муж стоит на пороге и весело улыбается. Чудеса да и только!

- Мария, все отлично, работы непочатый край и люди в основном замечательные. Тут есть над чем голову поломать и к чему руки приложить. Интереснейшее дело мне поручили, скажу я тебе. Правда, во многом еще нужно разобраться, уяснить для себя.

Ему всегда было хорошо там, где работы невпроворот. Начиная любое дело, он прежде всего досконально изучал его суть, определял главные, ключевые позиции, намечал первоочередные задачи и лишь затем приступал к осуществлению задуманного. Так и на этот раз он с головой ушел в изучение руководящих документов, структуры аппарата оборонного Общества, его текущих и перспективных задач и реальных возможностей.

Теперь, в отличие от прошлых лет, он многим со мной делился и я была в курсе его забот.

- Ты только представь себе, Мария, наша организация (он с первых же дней без каких-либо оговорок причислял себя к ДОСААФ) объединяет в своих рядах десятки миллионов человек - от юных комсомольцев до пенсионеров. Задачи благороднейшие: военно-патриотическое воспитание, техническое обучение и физическая закалка нашей молодежи - достойного резерва для Вооруженных Сил. Масштабы работы колоссальные. Каждого третьего призывника обучаем военной профессии, а материально-техническая база - от царя Гороха. Большинство комитетов на местах ютятся в подвалах. Кадры преподавателей, инструкторов и тренеров засорены людьми случайными. Отсюда и огрехи и в знаниях и в навыках призывников.

А тут еще и примечательный случай произошел. Как-то Александр Иванович прислал за мной "Чайку", чтобы прямо с работы поехать вместе на встречу с ветеранами. Перед поворотом у комплекса зданий ЦК ДОСААФ СССР водитель притормозил, пропуская встречную машину. И тут же сзади послышался скрежет. Резкий толчок отбросил меня на спинку сиденья. Нам "вмазал" самосвал, за рулем которого сидел военный водитель.

Наверное, к "Чайкам" у ГАИ отношение особое. Тут же появилась милиция. Онемевшего солдата вытянули из кабины самосвала и стали составлять протокол. В это время подошел кем-то уже оповещенный Александр Иванович в своем увешанном наградами мундире. Солдат и вовсе оробел, стоит ни жив ни мертв.

- Что же ты, воин, глаза закатываешь? - обратился к виновнику муж. Такой молодой, а слабонервный.

Не дожидаясь ответа, спросил:

- Где на водителя учился?

- В автошколе ДОСААФ, - едва слышно ответил солдат.

- Вот как, - усмехнулся Александр Иванович и обратился к работникам ГАИ. - Не нужно составлять протокол. Отпустите его. Наша вина, что мы его так плохо обучили. Поезжай, солдат.

- Вот видишь, какие у нас проколы, - заключил Александр Иванович вечером за ужином размышления об этом происшествии. - В общем, надо нам перестраиваться. Конечно, сразу всего не решить. Но начинать надо, я думаю, с базы, с ее укрепления.

Будучи сам человеком творческим, он умел подмечать ценные новшества, обобщать их, отбирать лучшее и внедрять его в практику работы. Например, побывав в Чехословакии, он с восторгом рассказывал мне об увиденных там автотренажерах.

- Представляешь, как это здорово: в одной комнате сразу несколько человек отрабатывают навыки практического вождения. Только за счет экономии горючего количество часов подготовки и число курсантов можно увеличить чуть ли не вдвое. Такое надо обязательно внедрить у нас.

А через некоторое время благодаря его стараниям в ДОСААФ были созданы и соответствующие КБ, и производственные предприятия.

Особенно большое внимание Александр Иванович уделял развитию технических и военно-прикладных видов спорта. Их роль в подготовке молодежи к защите Родины он оценивал очень высоко. Александр Иванович считал, что именно эти виды спорта не только развивают в юношах качества мужественного и стойкого бойца, но во многих случаях дают еще и военную специальность или близко подводят к ней.

Перед наиболее ответственными соревнованиями Александр Иванович, как правило, лично встречался со спортсменами, интересовался их настроением и нуждами, напутствовал их. При нем, об этом свидетельствуют официальные данные, заметно возрос уровень выступлений спортсменов-досаафовцев.

По многим техническим и военно-прикладным видам спорта результаты советских команд стали недосягаемыми для соперников. Муж очень гордился этим и искренне радовался за наших ребят, привозивших высшие награды мировых, европейских и международных чемпионатов и первенств. Александр Иванович вновь встречался с ними после их возвращения, благодарил за труд, мастерство и самоотверженность.

Как-то, по-моему это было в 1974 году, муж взял меня с собой на международные соревнования по авиационному спорту в Киев. В них участвовали спортсмены-авиаторы из многих стран, даже из Австралии. И члены сборной ДОСААФ пилотировали так, что Александр Иванович весь светился от радости и гордости за нашу молодежь, бережно хранящую и приумножающую славные традиции советских летчиков-асов. Великолепный приз этих соревнований - кубок знаменитого летчика-россиянина Петра Нестерова остался на Родине.

На том замечательном спортивном празднике присутствовал представитель ЦК КПСС, курировавший деятельность оборонного Общества, Александр Иванович Голяков с супругой Антониной Михайловной. У мужа и Голякова, кроме деловых служебных отношений, установилась и со временем окрепла хорошая, чистая дружба, основанная на глубоком уважении друг друга. Прекрасный человек, внимательный и чуткий к людям, А. И. Голяков для меня является образцом коммуниста и партийного работника. Его теплое участливое отношение к нашей семье не иссякло и после смерти мужа. Будучи очень занятым человеком, он тем не менее и по сегодняшний день поддерживает с нами контакты, интересуется нашими делами и заботами. Я бесконечно благодарна ему за это.

Однако вернусь к спортивным заботам мужа. Помнится, однажды, видя его радость по поводу особенно удачного выступления наших мотогонщиков на чемпионате мира, я сказала Александру Ивановичу:

- Как хорошо ты сумел наладить спортивную работу, столько побед завоевали твои досаафовцы!

- Это заслуга прежде всего наших тренеров и самих спортсменов, а не моя, - ответил муж.

- Да и успехи наши ты преувеличиваешь, - горячо убеждал он меня, словно продолжая те разговоры, которые постоянно вел тогда на службе. - Рекорды это прекрасно. Но ведь главная задача не в том, чтобы подготовить несколько десятков чемпионов. Куда важнее - приобщить к нашим видам спорта десятки миллионов юношей и девушек. Это намного сложнее, чем завоевать несколько золотых медалей. Для этого нужны и база, и хорошие кадры! И еще - умная пропаганда, настоящая реклама!

- База, тренеры - это я понимаю, Саша. Но велик ли прок от рекламы? Может ли она привить любовь к спорту?

- Если хорошая - может, - убежденно говорил он мне. - По крайней мере, способная привлечь к нему внимание молодежи.

Как человек увлеченный, Александр Иванович настойчиво утверждал, что досаафовские виды спорта, как никакие другие, созвучны нашему времени высоких скоростей, мощных моторов, сложных технических устройств. Именно в них он видел спорт двадцатого века! И решительно выступал против того, что досаафовские соревнования никто не видит, кроме самих спортсменов, они проходят, как правило, не на стадионах и кортах, а за городом, в лесу, на закрытых стрельбищах. Наши чемпионы достойны того, чтобы о них говорить в полный голос, это же подлинные герои! Они должны быть кумирами для каждого мальчишки.

Александр Иванович не раз встречался с работниками прессы, знакомил их с задачами ДОСААФ и стоящими перед ним проблемами, призывал шире и глубже вникать в дела военно-патриотической, оборонно-массовой и спортивной работы, ярче освещать ее на страницах газет и журналов, средствами телевидения и радио.

Благодаря настойчивости мужа и его помощников о спортсменах ДОСААФ было создано несколько фильмов. Ежегодно стали проводиться Всесоюзные месячники оборонно-массовой работы, недели пулевой стрельбы, агитперелеты и автопробеги, другие мероприятия, способствовавшие привлечению в ряды оборонного Общества широких масс молодежи.

Постепенно Александр Иванович подобрал сплоченный и работоспособный коллектив подлинных тружеников и энтузиастов. Именно в то время председателями республиканских комитетов ДОСААФ пришли такие уважаемые и авторитетные люди, как Рокас Матеюсович Жальнераускас (Литва), Эдуард Янович Эвин (Латвия), Антон Федосеевич Покальчук (Украина), Ибрагим Сейфуллаевич Ахмедов (Азербайджан), национальный герой Грузии Герой Советского Союза Владимир Николаевич Джанджгава и многие другие. Большинство из них я знала лично, видела, что они работают с огоньком и, как говорится, на совесть.

Александру Ивановичу приходилось решать множество и финансовых вопросов. Хотя, насколько я знаю, оборонное Общество в целом и обходится своими собственными средствами, получаемыми за счет платной подготовки специалистов, издательской деятельности, проведения лотерей и т. д., какую-то часть техники, оборудования и спортивного снаряжения приходится покупать за рубежом, а для этого требуется валюта. И несмотря: на то, что министр финансов СССР В. Ф. Гарбузов; всегда доброжелательно и с пониманием относился к; нуждам ДОСААФ, муж тем не менее, учитывая государственные интересы, искал пути и здесь обходиться собственными силами.

Так был заключен договор с чехословацкой фирмой "Чезет", которая бесплатно поставляла свои мотоциклы для сборной команды ДОСААФ: результаты ее выступлений на международных соревнованиях были лучшей рекламой для их мотоциклов.

Сборная ДОСААФ по мотоболу, в то время сильнейшая в Европе, участвовала в проведении коммерческих матчей за рубежом и являлась солидным поставщиком валюты для нужд оборонного Общества.

Благодаря усилиям Александра Ивановича и в данном случае высокому его авторитету была повышена заработная плата штатным работникам ДОСААФ.

Я уже упоминала, что бесконечные командировки в период службы в Главном штабе ПВО помогли мужу установить многочисленные личные контакты на местах с руководителями партийных и советских органов Теперь эти связи очень ему пригодились. Благодаря имнамного легче решались вопросы выделения средств на строительство учебных и спортивных объектов ДОСААФ в республиках, краях и областях. По достоинству оценить это направление работы мужа мне помогла услышанная от одного из работников оборонного Общества фраза: "При Александре Ивановиче ДОСААФ выбрался из полуподвалов и развалюх в современные благоустроенные комплексы. Соответственно изменилась и работа..."

Однако мне кажется, я слишком увлеклась рассказом и оценкой служебных дел мужа, что совсем не входит в мою задачу. Вернусь к событиям семейного плана, о которых могу судить с большей компетентностью.

В феврале 1972 года наша семья "пережила" сразу две свадьбы. Светлана и Саша младший обзавелись собственными семьями. А через год с интервалом в два с половиной месяца мы с Александром Ивановичем стали дважды бабушкой и дедушкой. У нас родились двое внуков. Один - прямой носитель имени деда Саша Покрышкин, другой - Павлик Бородин. Дед Саша души в них.не чаял. А когда на свет появилась еще и Екатерина Александровна Покрышкина, мой муж совсем "растворился" в нежных чувствах. Звал он свою внучку не иначе как Катюшенька-моя дорогушенька.

Наши дети стали полностью самостоятельными и уважаемыми людьми. Саша, благодаря своей нелегкой и романтической профессии океанолога, успел побывать во всех морях и океанах, в том числе и в таинственном Бермудском треугольнике. С их командой там произошел примечательный случай. На ночь были остановлены машины и судно легло в дрейф. Океан отсвечивал под луной гладкой, зеркальной поверхностью. "Бермудский треугольник - самый гладкий треугольник в мире", - шутили ребята.

И вдруг среди ночи - аврал! Забегали все: и матросы, и научные работники. Капитан отдал команду срочно уходить из этого района. Оказалось, что тишь и гладь тут были потому, что судно находилось в самом эпицентре урагана. Когда стали выбираться оттуда, корабль угодил в шторм силой не менее десяти баллов. Выручили крепость судна и мастерство команды. И хотя находились они на великолепном, мощном корабле "Игорь Курчатов", все равно из "треугольника", как выразился сын, еле ноги унесли.

В другой раз в рамках советско-американского сотрудничества нашему сыну и его другу Володе Седову довелось участвовать в океанологической экспедиции США. Американцы должны были взять их на борт своего корабля в японском порту Иокогаме.

Естественно, перед отлетом сына в Японию я затратила немало усилий на его инструктаж и напутствия, забывая о том, что он уже сам взрослый и здравомыслящий человек.

- Сыночек, будь осторожен, ведь ты будешь среди чужих, - внушала я ему. - Могут быть провокационные вопросы и действия.

- Не волнуйся, мамочка, в случае чего я сразу проконсультируюсь с тобой по радио.

- Ты напрасно пытаешься шутить! Могут быть непредвиденные обстоятельства.

Когда он вернулся, я сразу же спросила его:

- Сашенька, ну как, были провокационные вопросы?

- Были! - таинственно заявил он.

Я насторожилась:

- Что я тебе говорила! И какие же?

Он улыбнулся и рассказал, что не успели они с Володей Седовым ступить на палубу корабля, как ему тут же американцами был задан вопрос:

- Это твой отец герой-летчик второй мировой войны?

- Ну и что же?

- Я ответил, да. Они очень обрадовались и все по очереди пожали мне руку. Больше "провокационных" вопросов не было.

Вскоре руководитель американской экспедиции прислал в Сашин научно-исследовательский институт хвалебный отзыв об их участии в экспедиции, в заключение написал, что хотел бы иметь в своем штате таких квалифицированных и знающих сотрудников.

Приятно, что и говорить! Мы с отцом радовались за сына. Умные, порядочные дети - счастье и гордость родителей.

Жена Саши, тоже Светлана, - преподаватель английского языка, отличная мать и хозяйка дома. Правда, ей приходится нелегко. За год не менее шести месяцев ее муж находится в рейсах. Так что когда у меня выдается свободное время, мне есть чем его заполнить.

Муж дочери - главный инженер АЗЛК - Ю. П. Бородин. Работа у него тоже не из легких, ответственности хватает. Производство есть производство с его конвейерами и другими проблемами.

Внучата учатся на отлично. Думаем, что Сашенька будет у нас гуманитарием, а Павлик, как дед Саша, любит математику. О Катюше пока еще рано судить...

Ну вот, память опять заставила меня нарушить хронологию событий. Вернусь в 1972 год, только не к началу его, отмеченному двумя свадьбами, а к концу.

Однажды после делового визита в ЦК партии Александр Иванович заскочил домой пообедать. Как всегда в таких случаях, я без проволочек накрыла на стол. В еде муж не был привередлив. Ему нравилось все, что я готовила, но особенно он любил сибирские пельмени, которые я научилась делать у его матери и сестры Марии, а также пирожки с капустой.

Поев и уже собираясь на работу, муж как бы невзначай обронил:

- Знаешь, Мария, кажется, ты будешь женой маршала. Это было сказано так буднично и неожиданно, что я, не особенно вникнув в смысл, ответила в шутку:

- Что ж, попробую. Авось получится!

И только тут осознала значение происходящего. Радость за мужа захлестнула меня.

- Саша, дорогой ты мой! Я так счастлива за тебя!

- Ты подожди пока радоваться, - сказал он. - Указа еще нет. Пока только кулуарные разговоры.

И уехал на работу.

К вечеру раздались первые звонки с поздравлениями, однако пока муж не вернулся домой, я все еще боялась окончательно поверить в такую радость. Но телефон звонил и звонил. Наконец раздался самый авторитетный звонок - из ЦК партии: Александр Иванович Голяков сердечно поздравил меня со знаменательным событием в жизни мужа. А тут вернулся и он. Выслушав мои поздравления, Александр Иванович взволнованно заговорил:

- Моя родная, спасибо и тебе. Ты всегда была для меня самым верным другом и помощницей. Не будь тебя, я не стал бы тем, кто я есть.

Услышать такие слова от любимого мужа! Какая голова не закружится?

К бесконечным телефонным поздравлениям прибавилась волна поздравительных телеграмм и писем со всех концов нашей страны и даже из-за рубежа. Приведу некоторые из них:

"Москва, летчику Покрышкину. От души поздравляю присвоением Маршала. Дочь летчика Петра Нестерова". Не забыла Маргарита Петровна их встречи в Горьком, куда Александр Иванович летал во время войны за самолетами!

"Поздравляю присвоением высокого воинского звания! Это еще одна ступенька знаменитой кубанской "этажерки" Покрышкина. Будь всегда ведущим, дорогой командир. Здоровья тебе и успехов. Твой послевоенный замполит Б. Василенко".

"...Все содеянное вами в годы Великой Отечественной войны, как никому, дает вам право на присвоение этого высокого воинского звания. Вы его заслужили как никто другой. Маршал Советского Союза А. Василевский".

"Искренне и горячо поздравляю вас, стойкого большевика и скромного человека с присвоением вам высокого звания маршала авиации. Помню наши совместные боевые действия против гитлеровских захватчиков, ваше личное мужество, воинское искусство и организаторские способности. В послевоенные годы вы, не жалея сил, передаете со всей своей энергией знания и огромный боевой опыт молодому поколению. Генерал Армии А. Жадов".

Вложенная в конверт фотография, датированная октябрем 1944 года. На оборотной стороне - текст: "Александр Иванович! Лучшей памятью жизни считаю свою встречу с тобой. Учусь простоте и скромности у тебя. Пусть наша общая фотография будет напоминать тебе общую дружбу в нашем авиационном мире. Память о твоем пребывании в школе сохраню навсегда. Полковник Азаров..."

Я не привела здесь и сотой доли письменных поздравлений, поступивших в декабре 1972 года на имя мужа. Но и по приведенным видно, какой поистине всенародной любовью было окружено его имя, имя национального героя России. Слава - самое коварное испытание для человека. Она губит слабых и окрыляет сильных. Александр Иванович был сильным человеком.

Работая над этими воспоминаниями, я много раз задавалась вопросом: какой же период нашей совместной жизни определить как самый счастливый? Так и не смогла на него ответить. И в молодости, и в зрелом, и в преклонном возрасте я была счастлива со своим мужем, хотя жизнь далеко не всегда преподносила нам розы. Шипов тоже хватало. Но были ли мы счастливы, когда шипов было меньше? Сложный вопрос.

Вспоминается будто бы и не значительный, но почему-то оставшийся в памяти разговор с Димой, молодым солдатом-водителем машины Александра Ивановича:

- Знаете, Мария Кузьминична, что я вам хочу сказать?

- Говори, Дима, я тебя слушаю.

- Да я хотел сказать, что если бы у нас побольше было таких людей, как Александр Иванович, так мы бы уже давно были в коммунизме.

- Это почему же ты так считаешь?

- Да не я один. Так у нас все солдаты говорят. Мы были приглашены в Киев на празднование тридцатилетия освобождения Украины.

Забыть этот праздник невозможно. По-моему, все цветы, растущие в Киеве и его окрестностях, были брошены к ногам ветеранов, проходивших по Крещатику в направлении памятника В. И. Ленину. На торжественном собрании во Дворце съездов я обратила внимание на сидевшего в президиуме незнакомого генерала, который в особо торжественные моменты только вставал, но не аплодировал. Почему так странно ведет себя этот человек?

Присмотрелась внимательнее и узнала в нем героя показанной накануне телепередачи. Это был дважды Герой Советского Союза Василий Степанович Петров, человек-символ несгибаемого мужества русского воина. Лишившись в бою обеих рук, он после лечения добился возвращения в действующую армию. За отличия в боях по удержанию плацдарма на Одере был награжден второй медалью "Золотая Звезда" и после Победы продолжал служить Родине в рядах Советской Армии.

После торжественного собрания состоялся праздничный прием. Александра Ивановича усадили в президиум, а мое место оказалось напротив генерала Петрова, лицом к лицу.

После приема мы с мужем вышли на улицу, остановились в ожидании машины. Смотрим, к нам направляется генерал Петров:

- Александр Иванович, разрешите мне выразить свое глубокое уважение и преклонение перед вашим беспримерным героизмом.

- Что вы, что вы, Василий Степанович! Это я преклоняюсь перед вашим героизмом и мужеством.

Глядя на них, я не могла сдержать слез, мысленно представив себе, что вынесли эти люди во время войны.

Утром следующего дня у нас в номере раздался телефонный звонок. Я подняла трубку и услышала голос Петрова:

- Будьте добры, попросите у маршала разрешения зайти к вам на минутку.

- Василий Степанович, о каком разрешении вы спрашиваете? Александр Иванович будет рад вас видеть.

Спустя несколько минут к нам зашел Петров, затем вперед вышел солдат, держа на подносе его книгу с дарственной надписью. Александр Иванович искренне поблагодарил за подарок и отдарил гостя своей книгой. Пригласили Василия Степановича пообедать с нами, но он не принял приглашения, видимо постеснялся.

И еще об одной встрече, состоявшейся тогда, в день тридцатилетия освобождения Украины.

Александр Иванович с утра уехал на возложение венков. Вдруг звонок в дверь. Открываю и вижу на площадке не бог весть как одетого старичка. В руках у него книга и какой-то сверток.

- Скажите, пожалуйста, я могу видеть Александра Ивановича?

- К сожалению, он уже уехал и вернется не скоро. Я пригласила его войти.

- Вы меня извините, пожалуйста. Мне уже больше восьмидесяти и прийти еще раз я навряд ли смогу. На фронте я не был, но как истинно русский патриот всю войну следил за подвигами Александра Ивановича. Прошу вас передать ему от меня в дар книгу о Суворове, изданную в 1900 году двумя офицерами Генерального штаба, и бюстик Суворова.

Я была поставлена в тупик: человек совершенно незнакомый и, судя по одежде, стесненный в средствах. Сказала ему, что не могу принять такой дар. Но посетитель был настойчив.

- Я столько мечтал преподнести вашему мужу этот подарок. Так что вы, пожалуйста, не отказывайтесь от него.

Что оставалось делать? С благодарностью взяла. На книге оказалась надпись: "Никогда не умрет слава героя Покрышкина в сердцах русских, так же как полководца Суворова". Чуть ниже: "На века вечные потомству русских, на века вечные потомству Покрышкиных". Гудырин А. В. 27-IV-1975 г."

Книга называется "Жизнь Суворова в художественных изображениях". Авторы: М. Б. Стремоухов и П. Н. Симанский. Издана в Москве 18 марта 1900 года. В предисловии - интересное изречение Суворова: "Потомство мое прошу брать мой пример: всякое дело начинать с благословением божьим, до издыхания быть верным государю и Отечеству, убегать роскоши, праздности, корыстолюбия и искать славы через истину и добродетель, которые суть моим символом. Суворов.

22 сентября 1786 г.

Москва".

Больше мы никогда не видели того престарелого гостя. Сердечное ему спасибо.

И помнит мир спасенный...

В разное время Александру Ивановичу неоднократно доводилось бывать по службе в заграничных командировках. Но, как уже не раз отмечалось, муж, как правило, не посвящал меня в свои служебные дела. Излишнего любопытства я не проявляла и мало что знала об этих поездках. Запомнились они, главным образом, по изумительным цветам, которые муж обязательно привозил из каждой командировки. Так я помню великолепные букеты из Чехословакии, Франции, Кубы, Сирии...

О поездке Александра Ивановича на Остров Свободу напоминает книга "1-й съезд Компартии Кубы" с дарственной надписью: "Моему уважаемому и любимому другу маршалу авиации Александру Покрышкину, трижды Герою Советского Союза, наши самые глубокие чувства любви и симпатии. Фидель Кастро".

Саша говорил, что в заключение почти трехчасовой беседы с ним руководитель Республики Куба пригласил его приехать к ним на отдых всей семьей. Однако воспользоваться этим любезным приглашением мы не смогли из-за ухудшегося здоровья мужа.

Еще в период службы в Киеве Александр Иванович в составе правительственной делегации побывал во Франции. На его долю выпало установление контактов с нормандцами. И хотя летчики знаменитого полка "Нормандия - Неман" и Покрышкин воевали на разных участках советско-германского фронта, они многое знали друг о друге и были очень рады личной встрече.

У нас сохранилась памятная запись, сделанная на визитной карточке одного из французских летчиков-фронтовиков Игоря Эйхенбаума: "Многоуважаемый, дорогой и знаменитый Александр Иванович! Летчики полка "Нормандия - Неман" не раз вдохновлялись Вашими беспримерными подвигами и еще смелее били фашистских фрицев. Лично всегда с жадностью читал Ваши статьи обо всем: тактике боев, сознании человека. Теперь все на мир, на дружбу, свято храня память о всех тех, кто отдали вчера жизни для победы и для вечного солнца, для счастья подлинных людей.

От летчиков-ветеранов, семейств погибших, детей и от себя: большое спасибо Вам лично и вашему народу. И. Эйхенбаум. Париж".

Состоялась встреча мужа с Луи Дельфино, который после Луи Тюляна командовал полком "Нормандия - Неман" и воевал вместе с ныне уже покойным близким нашим другом дважды Героем Советского Союза Владимиром Дмитриевичем Лавриненковым. Луи Дельфино сразу же поинтересовался, жив ли и здоров Владимир Дмитриевич. Когда Александр Иванович ответил утвердительно и добавил, что Володя служит вместе с ним, радости Луи не было предела. Он торопливо обшарил свои карманы в поисках подходящего сувенира. Ничего не найдя, сдернул с шеи шарф и попросил передать его Лавриненкову.

Вскоре после визита нашей делегации во Францию в районе города Орла был обнаружен сбитый во время войны советский самолет-истребитель с останками погибшего французского летчика. Установлено это было точно, так как в целой неповрежденной кабине сохранились личные документы пилота.

На церемонию перезахоронения погибшего летчика должны были приехать министр обороны Франции Пьер Месмер и Луи Дельфино. Накануне они направили в Москву запрос с просьбой включить в состав участников церемонии с советской стороны А. И. Покрышкина и В. Д. Лавриненкова. Кандидатура мужа у начальства сомнений не вызвала, а вот по поводу Лавриненкова начались телефонные звонки: почему именно он понадобился французам? Пришлось Александру Ивановичу объяснить кое-кому, что фронтовая дружба - не эфемерное понятие и забывать об этом людям, тем более военным, не к лицу.

Объяснение, видимо, посчитали убедительным, так как мы с Дусей, женой Владимира Дмитриевича, получили от мужей задание подобрать какой-нибудь памятный сувенир для Дельфино. Непростое это дело - подбирать подарок незнакомому человеку, да еще иностранцу. После долгих сомнений остановились на изделии закарпатских резчиков по дереву "Дикие кабаны в камышах". И угодили, что называется, в самое "яблочко"!

Когда наши мужчины вручили Луи Дельфино этот сувенир, он в буквальном смысле подпрыгнул от радости. Оказалось, он сам увлекался резьбой по дереву и наш подарок явился для него сверхприятным сюрпризом.

Сюрприз поджидал и Александра Ивановича - Пьер Месмер торжественно, по поручению своего правительства, вручил ему удостоверение и знак "Заслуженный военный летчик Франции". Надо сказать, что аналогичные звания и знак - "орел с распростертыми крыльями несет в клюве золотой лавровый венок" - получил муж и от поляков.

Не знаю, чем объяснить, что у себя на родине ни Александр Иванович, ни Иван Никитович Кожедуб такого звания удостоены не были. Хотя судя по количеству выданных знаков "Заслуженный военный летчик СССР", более достойных, нежели оба трижды Героя Советского Союза, нашлось немало.

Вдвоем с мужем нам шесть раз доводилось бывать в братских социалистических странах, в том числе - в Болгарии и Венгрии. Провести отпуск в Болгарии нас пригласил Добри Маринович Джуров, в ту пору министр обороны этой страны. С ним Александр Иванович учился в двух академиях. Мы хорошо знали его семью: жену Елену и двух детей. Дочь закончила МГУ, а сын был летчиком.

Нам удалось осмотреть чуть ли не всю Болгарию, начиная с Родоп и кончая Рилским массивом, куда в сопровождении знакомого нам генерала Ханымова поехали специально для осмотра древнего монастыря, превращенного в музей.

День для поездки в Рилский монастырь мы выбрали неудачно: музей был закрыт. Огорченные, остановились на подворье монастыря, разглядывая великолепные фрески XIII века. Генерал Ханымов куда-то отлучился. Увлеченные осмотром церкви, мы не сразу заметили его возвращение. Пришедший вместе с ним человек в темно-синем костюме, весь сияя от радости, прямо-таки бегом устремился к Александру Ивановичу:

- Другарю генерал, вот уж никогда не думал, что мне выпадет счастье увидеть вас! Я тоже бывший летчик, Стоян Стоянов.

Имя это оказалось хорошо известным моему мужу. После свержения монархо-фашистской диктатуры и прихода к власти правительства Отечественного фронта (1944 год) Болгария объявила войну гитлеровской Германии. И Стоян Стоянов сбил наибольшее из всех болгарских летчиков количество вражеских самолетов - двенадцать.

- Но вы еще не все знаете! - воскликнул наш новый знакомый. - Ведь я дрался с фашистами на вашем самолете!

- Почему же не знаю, - возразил муж. - Мне известно, что часть боевой техники мы передали болгарской армии.

- Да нет, я летал на Як-3, подаренном жителями Новосибирска лично вам. На нем даже надпись была.

- Все правильно, был такой подарок. Но я привык к "кобре", не мог от нее отказаться.

- Подарок ваших земляков я сберег, - сообщил Стоян Стоянов. - Этот самолет стоит сейчас в Варненском музее как свидетельство братской дружбы наших народов. А сам я после демобилизации стал директором музея здесь, в Рилах. Пойдемте, дорогие гости!

Открыв музей, Стоян повел нас, показывая собранные здесь экспонаты. Среди них мы увидели и три личные грамоты царя Ивана Грозного болгарскому государю.

Как нам рассказали друзья-болгары, во время шестисотлетнего турецкого ига Рилский монастырь являлся средоточием и хранителем болгарской национальной культуры. Опасаясь народного гнева, турки не решались вторгаться в его владения. И болгары берегли под его защитой самые драгоценные свои святыни, в том числе и грамоты русского царя.

Навсегда остались в нашей памяти поездки в Пловдив, Плевен, Габрово, Толбухин, памятник героям Шипки, храм Александра Невского... А также искреннее радушие, с которым нас всюду встречали.

Забыла упомянуть, что шефство над нами во время этой незабываемой поездки взяли два замечательных человека - национальный герой Болгарии Славчо Трински и Пешо Шиновски, оба - генералы.

Во время второй мировой войны они возглавляли крупные партизанские отряды и наводили ужас на фашистов. За их поимку были назначены огромные суммы денег, но патриоты, опираясь на помощь населения, оставались неуловимыми. Фашисты хватали каждого, на кого падало хотя бы малейшее подозрение в связях с партизанами.

В концлагерь попала жена Пешо Мара, которая должна была вот-вот родить ребенка. Мальчик Пешо там и родился. И это обстоятельство дало фашистам возможность еще более усугубить ее бесконечные пытки. К мучениям матери добавились угрозы убить младенца. Но Мара так и не выдала ни мужа, ни его друзей. Однако ежедневные пытки над ней самой и издевательства над новорожденным привели к психическому срыву.

В Киеве я по просьбе Пешо показала Мару нашим лучшим врачам-специалистам. К сожалению, потрясение оказалось слишком сильным, и Мара рано ушла из жизни, оставив своих дорогих двух Пешо и маленького Янчо, которому не было и 10 лет.

Однако вернусь к нашей поездке по Болгарии. Там мы встретились тогда с отдыхавшими на "Златних Пясцах" с супругами Надеждой Васильевной Поповой и Семеном Ильичом Харламовым, с которым мужу позднее довелось работать в ЦК ДОСААФ. Оба они - фронтовики, Герои Советского Союза. Семен Ильич сбил более двадцати вражеских самолетов. Надежда Васильевна совершила 850 боевых вылетов на По-2.

Прошу извинить за еще одно отступление, но не могу не сказать хотя бы несколько слов об этой замечательной женщине. Я познакомилась с ней еще на фронте. В районе Моздока летчицы из полка Евдокии Бершанской, в котором воевала Надя, нередко прилетали на наш аэродром подскока (так назывались аэродромы, располагавшиеся в непосредственной близости от линии фронта).

Девочки прилетали к вечеру, садились у нас, дозаправляли свои самолеты горючим, пополняли боеприпасы и улетали на передовую. Представляю, как им было страшно. Стоило По-2 появиться над линией фронта (а это, как правило, происходило с наступлением темноты), как гитлеровцы тут же стремились поймать их в лучи прожекторов и открывали яростный прицельный огонь из зениток. Нередко мы со своего аэродрома видели, как только что взлетевшие от нас По-2 огненными факелами круто прочерчивали ночное небо.

И вот однажды (это было уже в конце нашего отпуска) Славчо Трински забрал наших мужчин в Пловдив на встречу с болгарскими летчиками. Нам с Надей было предложено посетить местный краеведческий музей. После его осмотра нас повезли в другой музей, расположенный на месте сражения русско-сербской армии и болгарского ополчения с турецкой армией в начале 1878 года. Это место является священным для каждого болгарина. Здание музея окружено великолепным ухоженным парком, ограда которого сделана из турецких ружей. В церкви, в саркофагах, покоятся останки наших героических предков.

Да, забыла упомянуть, что тот день тоже был понедельником и музей оказался закрытым. Но стоило сопровождавшему нас болгарскому офицеру сказать, что "другарки" приехали из Советского Союза и у них очень ограниченное время, директор тут же сам взял ключи, открыл музей и повел показывать экспозицию. Замечу, что представились мы ему только после осмотра.

Уже в парке, заканчивая осмотр, я спросила:

- Другарю директор, я слышала, что здесь у вас похоронены отец и сын Заимовы.

- А откуда другарка знает, кто такие Заимовы?

- В нашей стране их имена известны многим.

Конечно, мы не могли тогда предугадать, что спустя несколько лет в 1972 году пламенному антифашисту генерал-полковнику болгарской армии Заимову Владимиру Стоянову будет посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

- Владимир Займов был большим другом советского народа и не склонился перед фашистами, - сказал директор музея. - Он до конца боролся против них, и в 1942 году его вместе с сыном расстреляли. Очень рад, что советские другари знают о Займовых. Они похоронены в этом же парке вместе с вашими воинами, на священном для болгар месте. Я покажу вам его.

Мы с Надеждой Васильевной подошли к памятнику Займовым и склонили головы в знак глубокого уважения перед их несгибаемым мужеством. Затем от всего сердца поблагодарили директора музея за память и внимание к славе русской. Он же, тронутый нашим вниманием к болгарской истории, горячо поблагодарил нас.

Думаю, что только так, во взаимном уважении друг к другу и живет нерасторжимая дружба наших народов.

Переполненные впечатлениями и взволнованные до слез, мы с Надей приехали в авиашколу к нашим мужчинам. Здесь состоялся торжественный обед, на котором выступили Александр Иванович, Семен Ильич и Надежда Васильевна. Молодые болгарские летчики никак не хотели с нами расставаться и километра три, если не более, провожали пешком до аэродрома, где нас ожидал самолет.

Несколько позже, когда Александр Иванович уже работал в ЦК ДОСААФ, мы были приглашены в Венгрию, чтобы провести отпуск на Балатоне. Нет нужды описывать природные красоты и достопримечательности этой ухоженной добрыми и трудолюбивыми руками страны. Она очень красива и своеобразна.

В первые дни по приезде мы отправились с друзьями в город Секешфехервар. Здесь, как нам рассказали, жил удивительный человек - Бори Енои. Он был одновременно и художником, и скульптором, и поэтом. Но больше всего он прославился тем, что на протяжении сорока лет строил для своей любимой жены замок любви, в котором теперь открыт музей.

Совсем незадолго до нашего приезда, ненамного пережив своего мужа, ушла из жизни и та, для которой этот замок был построен. Одна из их дочерей теперь содержит его на деньги, получаемые от экскурсий.

Хозяйка и смотрительница замка рассказала нам, что никакого состояния ее отец не имел и без устали работал зимой, чтобы иметь возможность продолжать строительство летом. Здесь все выполнено его руками: балюстрады и портики, великолепные портреты его красавицы-жены, галерея скульптур исторических личностей Венгрии.

Бори Енои очень дорожил своим детищем, но когда в Секешфехервар пришли советские войска и на территории замка разгорелся бой, престарелый хозяин достал из тайника винтовку и вместе с нашими солдатами пошел в атаку на фашистов. Двое советских солдат в этом бою пали смертью храбрых. Хозяин, выбрав самое видное место посреди газона, похоронил их и своими руками соорудили великолепное надгробие.

Отдыхая на Балатоне, однажды вечером мы с мужем сели в лодку и уплыли кататься по озеру. Плавали довольно долго, а когда вернулись, увидели на берегу рядом с нашим переводчиком Йожефом мужчину с женщиной и двоих детей. Они ждали Александра Ивановича. Незнакомцы объяснили, что, узнав из газет о пребывании на Балатоне. Покрышкина, не раздумывая, всей семьей, прихватили имевшуюся у них книгу Александра Ивановича и приехали из города Дунайвароша только ради того, чтобы увидеть прославленного летчика и получить на память его автограф. Меня удивило, что муж, обычно не любивший, как он говорил, "уподобляться кинозвезде", на этот раз с удовольствием сделал памятную надпись на книге. Оставшись с ним наедине, спросила о причине такой перемены точки зрения.

- Так ведь здесь у меня просят автограф не как у какой-то знаменитости, их тут своих хватает. Ко мне обращаются как к представителю великой армии великого народа, который спас мир от фашизма. Здесь я готов с утра до вечера давать автографы.

До последнего удара сердца

Кажется, я уже упоминала о том, что муж за всю войну был подбит дважды: летом и осенью кровавого 1941-го. Больше он не потерял ни одного самолета. А здоровья? Напомню те два случая словами самого Александра Ивановича.

"Утром третьего июля мы получили задание разведать переправы через Прут. Вылетели втроем. Я должен был прикрывать Фигичева и Лукашевича. Над Прутом немцы встретили нас организованным зенитным огнем. Три разорвавшихся рядом с моим самолетом снаряда вывели из строя мотор. На козырьке фонаря появились брызги воды и масла. Двигатель работает с перебоями, не тянет. Самолет вот-вот свалится в Прут. Стрелки приборов показывают максимальную температуру.

Осторожно повернул на восток, к линии фронта. Подо мной - заросшие лесом холмы и ни одной поляны. Но вот показалась вдали большая долина с речкой. Решил садиться там, не выпуская шасси. Подтянул плотнее привязные ремни и сдвинул очки на лоб, чтобы не повредить глаза при ударе. С трудом перевалил через холм в долину и увидел: рядом - дорога, а на ней немецкая колонна. В мою сторону уже бегут солдаты, стреляют...

Говорят, при смертельной опасности, если не терять хладнокровия, рождается единственно правильное решение. Больше рулем поворота, чем креном, разворачиваюсь поперек дороги и речки. Мотор уже на последнем вздохе перетягивает самолет через долину. Над речкой слышу резкий скрежет и удары. В моторе что-то лопнуло, и он умолк. Выключил зажигание, чтобы предотвратить пожар, бросил ненужную теперь ручку управления, руками уперся в приборную доску. Весь напрягся. Истребитель плашмя падает в лес. Удар... и я потерял сознание.

Очнулся. Чувствую, что жив. Очень болит нога, но выяснить, в чем дело, времени нет. Нужно как можно скорее уходить от места падения. С трудом выбрался из самолета. Осмотрел пистолет. Нога болит, но двигаться можно. По солнцу и часам определил направление.

К своим вернулся на четвертый день. Там уже считали меня погибшим. Даже в журнале записали: пропал без вести. А нога распухла, и ходить я уже не мог. Уложили в санчасть..."

Второй случай - более серьезный. Как вспоминал муж, такого с ним не было за всю войну:

"Опять летели на разведку. На этот раз - в район Запорожья. Ведомый у меня - Комлев, молодой неопытный летчик, да еще незадолго перед этим сбитый, не оправился от психологического потрясения.

Уже на обратном пути ведомый оторвался от меня и за ним увязалась пара "мессершмиттов". Надо спасать товарища! Едва успел нагнать их. Дистанция для стрельбы еще большая, но ждать нельзя, и я выпустил по вражеским самолетам эрэсы. Не попал, но напугал ведомого. Он отвернул в сторону.

Нагоняю ведущего, от него к самолету Комлева уже потянулись дымные пулеметные трассы. Тут же открываю огонь и длинной очередью прошиваю "мессера". Он загорелся. И тут по мотору моего "мига" ударила пулеметная очередь. Бросил самолет вправо и вниз. Над моей головой пронесся "мессер". Сгоряча, спасая Комлева, не заметил справа вторую пару врага.

Мотор сразу дал перебои, скорость упала. Три оставшихся "мессершмитта", бросив моего напарника, заходят ко мне в хвост. Об активном бое и думать нечего. Помощи ждать неоткуда. Единственное спасение - тянуть к своим войскам у Малой Токмачки.

Из-за бронеспинки внимательно слежу за "мессерами": надо уловить момент открытия ими огня и резко уйти под трассу. Маневр нельзя делать ни на секунду раньше, а позже - тем более. На первый раз хитрость моя удалась огненная трасса проходит выше, и "мессер" проскакивает вперед. Заходит в атаку второй. Все повторяется. Однако или я чуть запоздал, или вражеский летчик открыл огонь раньше, - пули бьют по бронеспинке. Но самолет жив.

Так раз за разом ухожу от огня противника. И с каждым уходом под трассы теряю высоту. А она так нужна мне, чтобы дотянуть до своих! Перед самой землей мотор заглох. Иду на приземление "на живот". И вдруг снова дробь пуль по бронеспинке, но подныривать под трассу уже нельзя - земля рядом. В самолете раздаются взрывы, и он с перебитым управлением идет к земле. Грохот... удар головой о приборную доску и... темнота.

Очнулся от сильной боли. В полуобморочном состоянии переваливаюсь через борт кабины. Падаю вниз головой на крыло. Замечаю капли крови и чувствую, что правый глаз ничего не видит. Все! Глаз выбит, и мне уже больше не летать. Так обидно и горько стало!.."

На этот раз он добирался до своих неделю. И раненный (стекла разбитых очков попали в надбровную дугу), контуженный, сумел повоевать за это время в рядах пехотинцев, прорывавшихся к своим.

А сколько здоровья отняли у него так называемые благополучные боевые вылеты (их было свыше шестисот пятидесяти). А борьба с рутинерами и бюрократами, когда доходило до исключения его из партии и списков полка? А послевоенная служба? Ведь его постоянное стремление работать так же творчески и инициативно, как он воевал, не всем было по душе. Но Александр Иванович никогда не умел и не хотел жить спокойно. Все это, конечно же, не могло не отразиться на его здоровье.

Первый "сигнал" поступил еще в середине шестидесятых, когда муж служил в Киеве. У него стала болеть спина. Видно, сказались давние падения с самолетом. А в 1978 году врачи положили Александра Ивановича на операцию. Более чем серьезную.

С rex пор я потеряла покой. Болезнь оказалась тяжелой и неизлечимой. Что мне было делать? Как помочь самому дорогому мне человеку? Если бы можно было взять его боль на себя! Увы, оставалось лишь держаться так, чтобы со стороны не было заметно даже тени моего подлинного состояния.

Спустя пять лет Александр Иванович перенес еще одну операцию. Огромного труда стоило мне на этот раз поднять его на ноги, восстановить силы. В конце концов, ему вроде бы стало лучше. Он прислушивался к моим советам, старался поменьше, как говорил, копаться в своем самочувствии и не придавать особого значения болезни, истинную причину которой, кроме лечащих врачей, знала только я. Во всяком случае, надеялась, что это так.

Только потом я стала подозревать, что неспроста муж именно в это время особенно охотно заводил разговор о своих родственниках-долгожителях: его мать прожила восемьдесят шесть лет, бабушка по отцу - девяносто четыре года. Скорее всего, он догадывался обо всем и... старался успокоить меня, прикрыть, насколько было возможно, от надвигающегося несчастья. Это так на него похоже!

Единственное, в чем я никак не могла его убедить, - оставить работу. Он просто не мог жить без нее. После медицинского обследования в 1983 году проработал еще два года с обычной для себя нагрузкой.

Однако подошло время, когда Александр Иванович сам почувствовал, что работать как раньше он уже не может. Очень переживал это, колебался, но, наконец, решился и сам позвонил в отдел административных органов ЦК партии Александру Ивановичу Голякову:

- Как ты смотришь на то, чтобы подыскать мне замену?

Такая постановка вопроса не обрадовала заведующего сектором отдела административных органов ЦК КПСС. Он предложил мужу перейти на сокращенный рабочий день. А если и это окажется ему не под силу, то хотя бы "представительствовать" на своем посту председателя ЦК ДОСААФ:

- Помощников ты себе подобрал и подготовил дельных. С работой они справятся. А ты им своим именем и авторитетом поможешь. Это ведь тоже большое дело - авторитет.

- За теплые слова, конечно спасибо, - поблагодарил муж. - Только зря ты мне все это говоришь. Не хуже меня знаешь, что авторитет не на имени держится, а на делах Так что не бойся меня обидеть, ищи замену.

В тот день, когда он в последний раз приехал из ЦК ДОСААФ, я накрыла на стол. Сели с ним вдвоем, и такая грусть меня охватила, что не сдержалась и расплакалась. Расплакалась от жалости к нему, от того, что ушли молодость и здоровье, похоже, что уходит и жизнь...

- Ну что ты, родная, - сказал он. - Наоборот, радоваться надо. Ведь я так мало уделял тебе внимания Все работа да работа. Всю жизнь не хватало времени. Спасибо тебе, что ты относилась к этому с пониманием. Вот теперь поездим и на экскурсии, до которых ты большая охотница, и порыбачим вволю. Загрузишь меня чем-нибудь по хозяйству.

На том и порешили. Однако бездеятельная, домашняя жизнь оказалась не по нему. Он заскучал. Я старалась не лезть со всякими спасительными идеями, но про себя мучительно искала выход из создавшегося положения. И вот однажды меня осенило:

- Санечка, ты меня извини, но мне кажется, что у тебя за спиной интересная и насыщенная жизнь. Мог бы попробовать написать еще одну книгу.

Смотрю, мой Саша задумался, а через некоторое время начал что-то набрасывать в тетради. И наступил день, когда он поделился своим замыслом.

- Знаешь, Мария, ты - молодец. Спасибо за идею. Я действительно попытаюсь написать книгу о войне.

- Но ведь у тебя уже есть две: "Крылья истребителя" и "Небо войны". Не получится ли так, что ты начнешь повторяться?

- Нет, я уже обдумал. Это будет совершенно другая книга о тех же событиях. Только не перечень воздушных боев, а их анализ, раздумья о развитии бойцовских качеств у летчика-истребителя, росте его боевой выучки, мастерства. Задача, конечно, нелегкая, но опыта у меня, думаю, должно хватить. Я и название своей книги уже придумал: "Познать себя в бою..."

И муж принялся за работу над книгой, день за днем вновь переживая свою боевую молодость. К сожалению, выхода ее в свет он уже не дождался.

Я очень просила его не переутомляться, работать часа по два в день, не больше. Но Александр Иванович был очень увлекающимся человеком. Принявшись за какое-нибудь дело, он остановиться уже не мог и каких-либо ограничений в работе не признавал.

Между тем болезнь постепенно брала свое. Состояние здоровья Александра Ивановича неуклонно ухудшалось. Теперь он больше находился в больнице, чем дома. Но мы все равно были вместе. Не было такого дня, чтобы я оставила его одного. Обычно приходила к нему по два раза в день. Не буду говорить, чего мне стоили эти визиты, но в палату входила всегда веселой и улыбающейся, причесанной и тщательно одетой. К тому времени работа над рукописью новой книги была уже закончена. Она готовилась к выпуску.

Десятого мая 1985 года, сразу же после торжеств в честь 40-летия Великой Победы, по Центральному телевидению был показан новый документальный фильм "Александр Покрышкин". Озвучивал его народный артист СССР В. С. Лановой, знакомый нам всем по двадцатисерийной кинолетописи "Великая Отечественная".

Александр Иванович находился в больнице. Накануне врачи отпустили его на два дня по случаю приема, устроенного Михаилом Сергеевичем Горбачевым для фронтовиков - Героев Советского Союза. Но девятого мая "отпуск" его кончился, и на просмотр телефильма мы приехали к нему в больницу вместе с детьми и ближайшими друзьями. Приехал и режиссер телефильма Д. И. Демин, для которого была интересна первая реакция Александра Ивановича на его работу.

Сотрудники больницы установили в холле телевизор, составили кресла. Получился самый настоящий маленький просмотровый зал. Фильм мужу понравился своей правдивостью.

После просмотра я накрыла в палате стол. Выложила принесенные из дома припасы, поставила цветы и до позднего вечера мы пробыли у него. Александр Иванович был очень рад, что рядом с ним собрались самые близкие ему люди. И все были веселы, хотя многие, пожалуй, понимали, что эта встреча являлась, по сути, прощанием.

И вновь начались мои ежедневные визиты в больницу. В тот период она стала для меня даже не вторым, а первым домом. Прежде чем идти к мужу, непременно заходила к врачам, чтобы ненароком не сказать ему чего-нибудь лишнего. Потом - обязательно к зеркалу, приводила себя в порядок, и лишь затем шла к нему в палату. Подхожу, стучу по привычке и открываю дверь. А он рад мне, улыбается:

- Могла бы и не стучать, я тебя по шагам в коридоре уже узнал.

Чтобы как-то уравновесить себя и не расплакаться, первым делом брала вазы с цветами и шла менять воду. После этого, собравшись с силами, возвращалась и, улыбаясь, начинала рассказывать мужу домашние новости: о детях, внуках, как они учатся и ведут себя, кто из друзей звонил или заезжал, шутила...

Старалась казаться веселой и беспечной. Видевшие меня в эти моменты удивлялись, как мне это удавалось. Не знаю, не уверена, потому что сердце мое рвалось на" части и сжималось от боли.

Я уже упоминала, что редкий день видела мужа без книги. Последней прочитанной им книгой была "Полководец" В. В. Карпова. Читал он ее с особенным вниманием, так как лично был знаком с генералом армии И. Е. Петровым. Очень уважал его за полководческий талант и личные качества. Часто отвлекался и комментировал мне отдельные эпизоды из книги:

- Нет, ты только послушай, Мария, какой же Карпов молодец! Не побоялся поднять такие пласты истории войны. Настоящий фронтовой разведчик. Честь и хвала ему!

Я знала, что дни мужа сочтены и близится час, который отнимет его у меня навсегда. И он наступил...

3 ноября Александра Ивановича должны были выписать домой. Нет, не в связи с улучшением здоровья, а по его и моему желанию. Дома ему было бы лучше. Однако накануне мужу сделали непродуманную и ненужную процедуру, в результате Александр Иванович оказался в шоковом состоянии, из которого вывести его уже не удалось.

Девять дней он был почти без сознания, метался в постели и без конца подавал команды своим летчикам-истребителям на атаку врага. Он и в последний час бредил тем, о чем думал всю жизнь.

* * *

Тринадцатого ноября 1985 года в 11 часов 30 минут я стала вдовой. Прошли годы, но мне все еще кажется, что вот-вот прозвучат три коротких звонка в прихожей - так всегда звонил он, - и я побегу открывать дверь. Он войдет и улыбнется своей необыкновенной улыбкой...

Я жду. И это чувство ожидания, наверное, останется во мне до конца. Каждое утро, просыпаясь, думаю: а может быть, смерть Саши - только страшный сон? Ведь для меня-то он не ушел из жизни!

Кажется, лишь на время он покинул тот самый кабинет, где родилась масса замыслов. Одни из них воплотились в книгах и пособиях и поныне нужных молодым летчикам, всем, кто готовится к армейской службе. Другие - так и остались замыслами. Незаконченная докторская диссертация... 14 папок с материалами по тактике истребительной авиации... Учебник для летчиков... Более 100 схем воздушных боев... 4 разработки новых книг: "Маршрутами "а Берлин", "Один в чужом небе", "Об Александре Клубове" и "Повесть о любви". Все это - дорогая нам память о нем.

Тут же письма из его родного Новосибирска. Там имя Александра Ивановича носят профессионально-техническое училище, где он когда-то учился, Дворец культуры, станция метро, улица... По решению правительства создается музей Покрышкина.

Имя А. И. Покрышкина присвоено Запорожскому авиационному училищу летчиков ДОСААФ, Киевскому высшему инженерному радиотехническому училищу ПВО и океанскому танкеру, приписанному к Новороссийскому порту.

Президиум Верховного Совета Украины удовлетворил ходатайство о присвоении имениПокрышкина образцово-показательной автошколе ДОСААФ в Бучаче (Тернопольская область). В Киеве его именем названа станция метро и одна из улиц.

Ежегодно на приз маршала Покрышкина проводятся соревнования по авторалли, дзюдо и вольной борьбе. Открытая Крымской обсерваторией 6 марта 1975 года в день рождения Александра Ивановича новая малая планета названа "Покрышкин"...

На нашем доме установлена мемориальная доска. А на Новодевичьем кладбище воздвигнут памятник Александру Ивановичу. Его авторы - скульптор Михаил Владимирович Переяславец и архитектор Анатолий Павлович Семенов никогда не встречавшиеся с Покрышкиным, сумели отобразить не только внешнее сходство Александра Ивановича, но и его характер, духовную сущность.

Заодно отвечу и на вопрос, который часто мне задают: "Почему Александр Иванович как национальный герой не захоронен в Кремлевской стене?" Скажу честно: такое предложение было. Но я не могла смириться с кремированием, все существо мое восстало против этого. И вот теперь он там, на Новодевичьем, рядом с памятником, который на века сохранит его незабвенные черты.

В письмах - адреса десятков городов и поселков, где именем мужа названы улицы, школы, пионерские дружины и отряды. Память о нем жива. Он почитаем и любим в народе.