Как убить своего мужа и другие полезные советы по домоводству [Кэти Летт] (fb2) читать онлайн

Кэти Летт Как убить своего мужа и другие полезные советы по домоводству

Моим маме и папе, которые в этом году празднуют золотую свадьбу, доказывая, что хороший брак длится вечно, а плохой — просто кажется бесконечным.

Часть первая

Глава 1 Веселая вдова

Сорок три года, мать двоих детей, — такой я была, когда потеряла оргазм. Как можно потерять оргазм? — спросите вы. Это что, носок? Он что, в какой-нибудь сексуальной корзине для белья, ожидает пару для множественного оргазма? Люди часто теряют вещи. Самообладание. Чувство юмора. Фигуру. (Термин «поддерживающие трусы» вам о чем-нибудь говорит?) Даже голову. (После родов — определенно.) Но чтобы оргазм?! Я просто не могла его найти. Он был неуловимее тени Питера Пэна. Поверьте, я искала упорнее, чем ищут Бермудский треугольник, Амелию Эрхарт^[1], снежного человека, Атлантиду, лох-несское чудовище и остатки совести Джорджа Буша.

Возможно, вы решили, что я, Кэсси О'Кэрролл, — одна из тех идиоток-растерях, что вечно все разбрасывают? Верно, квадратный корень гипотенузы я тоже найти не могу, но из-за этого почему-то не грызу по ночам подушку и не обливаюсь горючими слезами.

Нет. Моя муфта иссохлась. Моя киска сидит на голодном пайке. Прямо диккенсовская старая дева какая-то, ни дать ни взять. И ничего поделать с этой чертовщиной я, похоже, не в состоянии.

Прошу заметить, моя лучшая подруга Джаз потеряла нечто гораздо большее: своего мужа, доктора Дэвида Стадлендза, хирурга мирового масштаба, известного гуманиста и эксперта Всемирной организации здравоохранения. Причем при весьма подозрительных обстоятельствах. И как раз сейчас, когда я пишу эти строки, Джаз задержана по подозрению в его убийстве и томится в женской тюрьме Холлоуэй в Северном Лондоне. Где, собственно, и начинается вся эта история — в комнате для свиданий.

— Меня арестовали за убийство мужа.

Уж чего-чего, а таких слов из уст Джасмин Джардин я никак не ожидала услышать. «Я ношу ребенка от Джорджа Клуни» — еще куда ни шло. Или: «А что, если ПМС — всего лишь миф и я просто-напросто стерва?» Все что угодно, но уж точно не это.

Наконец обретаю дар речи — ощущение такое, будто я озвучиваю фильм.

— Что?

— Убийство… Эти придурки легавые думают, что я убила Стадза. И мне отказано в освобождении под залог!

— УБИЙСТВО? — снова дублирую я.

И ведь ситуация и впрямь напоминает дешевый сериал. Выпрямив спину, я сижу на стуле в тюремной комнате для свиданий и с тупым изумлением смотрю на свою лучшую подругу. Должно быть, последнее слово я выкрикнула, поскольку взгляд надзирательницы — бдительный, но нейтральный — тут же метнулся в мою сторону. Так сытый, а потому слишком ленивый хищник смотрит на беззащитную жертву. Развалившись в кресле-вертушке, тюремщица листает газету — хмурая, но апатичная.

Страх облизывает меня, точно языки пламени.

— Твою мать, Джаз! — Я перехожу на шепот, но голос все равно звучит пронзительно. — Ты… ты ведь не натворила никаких глупостей, правда?

Джаз награждает меня взглядом, каким невеста награждает мусоровоз, который, сдавая задом, переехал ее жениха перед самым венчанием.

— Возможно, за долгие годы знакомства со мной, Кассандра, ты так и не заметила, что на роль мозгового центра преступного мира я точно не гожусь — по причине явного недостатка таланта. — Ее голос срывается на истерику, и надзирательница снова поднимает голову. — Как ты могла даже подумать такое?

— Нет уж, извини, — язвительно шепчу я. — Сколько раз я собственными ушами слышала все эти твои шуточки, а? Мол, «брак — это просто забавное приключение, изредка заканчивающееся смертью», или «Было бы завещание, а уж я постараюсь в нем оказаться», или «Не все мужики козлы — некоторые уже покойники»… А как насчет того случая, когда ты якобы нечаянно купила Стадзу не те таблетки от малярии перед его отъездом в Малави? Господи, Джаз, ты даже готовить и то стала на жирных сливках, чтобы довести его до инфаркта! Я хочу сказать…

— Да я просто выпускала пар! Любой жене рано или поздно хочется прибить своего мужа. Но шутки на эту тему вовсе не дают прав на убийство… Бог ты мой, у меня даже школярских прав и тех нет.

Надзирательница громко фыркает:

— А газеты пишут совсем другое, лапуля.

Она швыряет кипу бульварной макулатуры на стол между нами и, наплевав на предупреждение «Не курить», зажигает сигарету.

— Газеты? Ты в газетах?

Время восемь утра, и на лице у меня до сих пор следы от подушки: я выпрыгнула из постели и вызвала такси в следующую же секунду после звонка Джасмин. Меня до сих пор трясет от нашего телефонного разговора. Вот уже больше двух месяцев, как мы не общались, — точнее, с тех самых пор, как Джаз вырвала чеку из гранаты моей жизни. Разумеется, мы все читали о таинственном исчезновении доктора Дэвида Стадлендза три недели назад в Южной Австралии, в местечке со зловещим названием Пляж Конец Света на мысе Катастроф. (То еще, кстати, местечко для отпуска.) Мы видели Джаз в слезах на телеэкранах. Все это время я упорно пыталась ей дозвониться, но она не отвечала. В общем, вплоть до сегодняшнего отчаянного крика о помощи она не давала о себе знать — исчезнув из моей жизни столь же таинственно и внезапно, как исчез ее муж.

Джаз отпихивает газеты, словно они радиоактивные, и листы разлетаются по исцарапанному ламинату стола. «Не слишком, ли вдовушка весела?» — вопрошает вчерашний таблоид над старым снимком моей подруги — тем самым, где она осушает бокал с шампанским.

— Да этому фото уже сто лет, — вздыхает Джаз так бурно, что я принимаю вздох за приступ астмы. — Сказать по правде, мы с Дэвидом пытались возродить наш брак. Поэтому и поехали в Австралию — к морю, солнцу, пляжам и сексу. Но ты ведь знаешь Стадза, он же помешан на всем рискованном. Ночные заплывы с аквалангом, прыжки с вертолета на лыжах, езда на бешеной скорости, вылазки в горячие точки с «Врачами без границ»… В общем, в тот вечер мы решили понырять в масках с ластами. Но я быстро устала и повернула назад, а Дэвид поплыл дальше, за мыс. Когда стало темнеть, я отправилась на поиски. Нашла его одежду, обшарила весь пляж — и поняла, что произошло нечто ужасное.

Она смахивает слезу и на минуту замолкает, пытаясь взять себя в руки.

— Всю ночь мы искали его на лодках. Все старались меня утешить. Нельзя терять надежду, говорили они. И я цеплялась за нее, что в некотором роде сослужило плохую службу, поскольку я все время представляла Стадза в роли потерявшегося ребенка, несчастного и одинокого. И еще без конца хваталась за разные соломинки: а вдруг Дэвид работал на ЦРУ и по легенде должен был исчезнуть? или это какие-то махинации со страховкой? или его похитила вражеская субмарина? Целыми днями я бродила как в тумане. Джош говорит, что все очевидно: его отца унесло в море. Если не того хуже. — Она передергивает плечами. — Но я отказываюсь в это верить. И никогда не поверю.

Джаз обессиленно откидывается на спинку стула.

Я жду, пока она успокоится, разглядываю подругу — густые прямые брови; зеленые как море глаза; ресницы такие длинные, что в них можно запросто заблудиться; спелые губы; точеные скулы; золотистые волосы — и в миллионный раз изумляюсь, как этот профиль, изящный и тонкий, точно с полотна Боттичелли, может дополняться улыбкой, столь недвусмысленно намекающей на анонимный перепих в подворотне.

— Джаз… (Она поднимает глаза и не узнавая смотрит на меня.) Но почему они арестовали тебя?

Она возвращается к жизни с удивительным проворством:

— Помнишь Билли? Ну того драматурга-уголовника, которого я подцепила? Так вот, он заявил полицейским, что я наняла его в киллеры. Moi! Представляешь?

— А чего, черт возьми, ты еще ожидала, бегая на свиданки с рецидивистом? Мужики такого сорта не пишут поздравительных открыток. Предпочитают записки с требованием выкупа. Что вообще ты в нем нашла?

Джаз с грустью глядит мне в глаза.

— Ах, Кэсс. Сколько, по-твоему, прошло с тех пор, как мы с мужем занимались любовью в последний раз? Знаешь, каково это — сидеть на диете, когда даже рисовый шарик кажется настоящим деликатесом? В общем, что Билли, что все остальные — этим они и были. Сексуальными рисовыми шариками.

— Твоего хахаля взяли за жульничество со страховками, — вставляет надзирательница, хотя никто ее об этом не просит. — И теперь он топит тебя по полной, чтобы скостить себе срок. Потому-то судья и не выпустил тебя под залог.

— Это правда, Джаз?

— В основном, да, — вздыхает она. — Не мужик, а злобная и лживая тварь — просто олимпийский чемпион среди подонков… но, разумеется, я желаю ему только хорошего.

Чудовищность ситуации лупит меня под дых. Почти год я боязливо наблюдала за эскападами Джаз с безопасного расстояния, но нынешний сценарий меня шокировал. Мы — представительницы среднего класса, которым слегка за сорок. Мы делаем эпиляцию воском и бреем свой «пармезан». Мы оставляем записки с номерами своих телефонов под дворниками машин, которые зацепили, сдавая задом. Мы коллекционируем музыкальную классику, а не судимости. Лицо Джаз из разряда тех, что моментально ассоциируются с фразой «Я люблю путешествовать, знакомиться с интересными людьми и агитировать за мир во всем мире». Это не то лицо, что можно встретить в полицейских картотеках.

— Твою мать, Джаз, — повторяю я. — И что ты собираешься делать?

— Что, что… Сфабрикую самоубийство, сменю внешность и поселюсь в дупле с лордом Луканом^[2], что же еще? — Джаз клокочет от ярости. — В сорок лет жизнь только начинается. Жизнь, а не пожизненное заключение за убийство мужа. Что я собираюсь делать? Бороться! И до тех пор, пока не объявится Стадз, мое лучшее оружие — ты, Кассандра О'Кэрролл.

— Я-a-a?!

На фоне срезанных гласных Джаз мой австралийский акцент режет слух, напоминая о «белых отбросах»^[3].

— Это… — она с негодованием указывает на газеты, — убийство с характером. А кто лучше всех знает мой характер? Ты и только ты. Мы с тобой как сестры, с самого колледжа. Даже наши первые сексуальные бюстики мы и то покупали вместе — помнишь, такие в рюшечках и кружавчиках? Я хочу, чтобы ты поговорила с моей адвокатшей, Кэсс. Хочу, чтоб ты рассказала ей все. Пусть Стадз и предал меня. Пусть он довел меня до сумасшествия. Пусть временами у меня действительно руки чесались, так и подмывало его убить… Но ведь он отец моего единственного сына. Как вообще кому-то могло прийти в голову, что я хотела лишить Джоша отца? Какая женщина способна на такое?

«Обычная, изголодавшаяся по сексу женщина с разбитым сердцем, которой наставили рога и которую все достало», — хочу ответить я, но молчу. На самом деле, когда я гляжу на Джаз — всю растрепанную, шелковистые волосы спутались, кашемировый джемпер разошелся на одном плече, — я чувствую, как сердце скручивается узлом. Узлом привязанности, несмотря на все то, что она устроила мне за последний год. Тюрьма пахнет застарелыми окурками и изношенной интимностью ткани, слишком долго касавшейся тела. Сочащийся из линолеума едкий дух антисептика лишь усугубляет зловоние. Окон нет. Комната действует мне на нервы, как приемная стоматолога или помещение, где ждут собеседования при приеме на работу — работу, от которой тебя воротит.

Я перегибаюсь через расшатанный стол и беру Джаз за руку.

— Что ты хочешь, чтобы я сделала?

Пронзительно верещит электрический звонок. Я подпрыгиваю. Поначалу надзирательница не обращает на звонок никакого внимания, слишком увлеченная подсчетом чешуек собственной перхоти, но затем с неохотой гасит сигарету и поднимает свою серую тушу с кресла.

— Но… — я возмущенно гляжу на часы, — у меня ведь еще тридцать минут.

— Добро пожаловать в мир Закона и Правопорядка, — саркастически ухмыляется Джаз, передавая мне пальто. Мне кажется, она хочет помочь мне одеться, но вместо этого Джаз стискивает мой локоть: — Кэс-си. — Голос у нее слабый и испуганный. — Меня подставили. Ты должна мне помочь. Фамилия моей адвокатши — Джой. Вера Джой. — Джаз сует мне в ладонь скомканный клочок с адресом. — И она свято верит в свой крючкотворский талант. Ты должна рассказать ей все. Объяснить, что и как. Ну, ты знаешь — почему я вела себя именно так и все такое. И почему вся история отдает Кафкой.

Проснись и вдохни запах Кафки, ответила бы я в лучшие времена, но сейчас я просто стою, молчу и смотрю, как мою подругу — ту, с кем мы вместе уже двадцать пять лет, — уводят в камеру. Последнее, что я слышу, это слова Джаз, обращенные к вертухайке:

— На первом свидании, дорогуша, догола не раздеваются. Сперва ужин и кино, а там уж посмотрим.

Обалдевшая, вытряхиваюсь на улицу, в зимний свет. Холодный январский воздух щиплет лицо, кирпичные стены тюрьмы отбрасывают длинные тени, падающие на меня сетью-ловушкой. Вырвавшись из казематов Холлоуэя, куда угодила моя Персефона^[4], я глотаю кислород и бросаюсь через Кэмден-роуд, пытаясь поймать такси, словно тоже сбегаю из подземного царства Аида.

Когда кеб притормаживает у Внутреннего Темпла, булыжного анклава британских законников на берегу Темзы, мое левое полушарие кричит мне: «Твою мать! Может, Джаз когда-то и училась на повара, но в таком крутом кипятке варят только омаров».

Офис Веры Джой обставлен вычурным, кривоногим антиквариатом, отчего комната кажется излишне угрюмой. Когда я вхожу и представляюсь, адвокатша дует в чашку с обжигающим чаем.

— Я подала ходатайство на повторное слушание. — Ее прокуренный, как минимум две пачки в день, голос изнывает от усталости. — Судья взвесил пристрастие вашей подруги к сарказму на одной руке и свое отвращение ко мне — на другой, точь-в-точь как мужик, который держит тебя за сиськи. А потом стиснул обе. Жестко.

У Веры рыжие волосы, лицо в созвездиях веснушек и не просто мешки, а настоящие баулы под глазами.

Я не скрываю недоумения:

— Разве можно предъявлять обвинение в убийстве без тела?

— Да, если имеются серьезные основания для сомнений. Это называется carpus cristi. А против вашей подруги чересчур много косвенных улик, причем весьма неприятных. Как вообще такая утонченная женщина, как Джасмин Джардин, могла связаться с уголовником и убийцей? И что он делал в Австралии? Ваша подруга уверяет, что вы сможете рассказать обо всем объективно.

Адвокатша нетерпеливо барабанит пальцами по столу.

— Я?

Опускаюсь на краешек кресла, обитого жатой кожей. Прямо передо мной картина: две дохлые утки в компании ирландского сеттера. Как рассказать всю историю, ничего не упустив? Историю дружбы трех женщин. Джаз, домохозяйка и настоящая богиня домоводства. (Мое мнение: любая женщина, утверждающая, будто она тащится от работы по дому, на самом деле просто нанюхалась моющей жидкости.) Ханна, бездетная бизнес-леди с портфелем рискового капитала под каждой подмышкой и собственной галереей живописи. И я — учительница начальных классов, жонглирующая детьми и карьерой и умудряющаяся постоянно ронять и то и другое.

— Три — непростое число, так ведь, Вера? А три давние подруги — уравнение особенно сложное. Тем более когда в эту гремучую смесь добавляют любовь, секс, детей и юных любовников… Господи. Я даже не знаю, с чего начать.

— Просто нарисуйте словесный портрет каждой из вас. — Вера отдергивается от горячей чашки.

«Да, а потом ты обмотаешь нас желтой полицейской лентой и вызовешь бригаду криминалистов, которые тут же примутся собирать улики нашего ужасного преступления — ссоры, что разрушила столь давнюю и крепкую дружбу».

— Еще с колледжа Джаз, Ханна и я были частью того, что называют «девичьим братством». И так всю жизнь — делились секретами, рассказывали друг другу о ссорах с мужьями… а затем спорили насчет того, почему мы поссорились с ними… и о том, почему секрет счастливого брака — такая тайна за семью, блин, печатями! И так бы все и продолжалось, если бы не та злосчастная вечеринка у Джасмин год назад. Именно после нее наш мир стал на глазах разваливаться на части.

Вера бросает взгляд на часы и вдруг резко встает из-за стола.

— Послушайте, у меня тут срочное дело: надо представить в суд кое-какие документы. — Судя по хрипам, до рака легких ей остается не больше пачки. — Почему бы вам не изложить все на бумаге? — Она тычет в меня желтым блокнотом поверх настольного пресс-папье. — И позвоните, когда закончите. Так будет проще.

Проще? Похоже, адвокатша не в состоянии даже представить себе, на какие американские горки эмоций я могу ее затащить. И если у этой дамочки проблемы с вестибулярным аппаратом или она беременна, ее нужно официально предупредить: подумайте хорошенько, прежде чем пристегивать ремень. Мне хочется сказать ей: «Путь будет ухабистым. В целях вашей же безопасности просьба держать руки-ноги внутри транспортного средства».

Но вместо этого я лишь молча беру блокнот.

Сегодняшний день я планировала потратить на проверку грамматических упражнений моих шестиклассников.

Задание: Приведите пример «суждения».

Ответ: Пожизненный срок за убийство.

Глава 2 За что я тебя ненавижу? Пальцев не хватит, чтобы подсчитать

Все мужья считают себя богами. Если б только их жены не были атеистками…

После двадцати я решила, что у меня развился тиннитус^[5], но на самом деле это был бесконечный звон свадебных колоколов. И когда всех моих подруг разобрали, я вышла замуж за Рори, ветеринара, что иронично само по себе, поскольку любовью к животным я не страдала никогда — возможно, потому, что каждый день их учу. (Такой вот образчик жалкого юмора школьных учительских.) По-моему, самое место животным — на барбекю. Особенно собакам. Для дружелюбного, как считается, нрава у этих тварей слишком много зубов. Уж если б мне пришлось заводить питомца, я выбрала бы крокодила — чтобы пожрал на фиг всех остальных.

Однако четвероногими друзьями мое отвращение к животным не ограничивается. У меня паранойя практически на всю живность — двуногую, одноногую, осьминогую. Каждый вечер, перед тем как забраться в постель, я проверяю простыни на предмет скорпионов — и это в Англии.

Возможно, вы думаете, что любите животных, но поверьте моему опыту: будь вы замужем за ветеринаром, вы излечились бы от этой заразы довольно быстро. В нашем доме вечно можно насчитать семь-восемь собак, столько же кошек и бесчисленное множество мышей, которых домашними животными и назвать-то нельзя. Когда я ходила беременной, Рори всем рассказывал, что я вот-вот «ощенюсь». Довольно часто он по рассеянности чешет меня за ухом, приговаривая: «Хорошая девочка». Думаю, скоро он начнет бросать мне теннисный мячик, чтобы я порезвилась.

Если представить Рори каким-нибудь животным, то он был бы лабрадором — преданным и веселым. Мы познакомились в колледже — он болтался в воздухе, ухватившись за минутную стрелку башенных часов, куда забрался, будучи под газом, просто для того чтобы ответить на чью-то подколку «А у тебя есть время?». Рори — человек свежего воздуха. У него бедра шире, чем пара семилетних мальчишек, вместе взятых, и бицепсы размером с ванну. Рори буквально создан для турпоходов и тестов на выживание. Прирожденный первопроходец, он может форсировать бурную реку, вскарабкаться на заснеженную вершину, вырубить чащу баобабов, построить ранчо и сварить в котелке похлебку — и все это прежде, чем я успею спросить: «Кто-нибудь хочет сегодня поесть в «Макдоналдсе»»?

Лично для меня Великий Переход — это пространство между станцией метро «Бонд-стрит» и центральным входом в универмаг «Селфриджз». Что же до географии, то, будучи родом из Сиднея (родители перебрались в Англию, когда мне было шестнадцать), о Лондоне я знаю только одно: как добраться до «Харродз»^[6] и вернуться обратно. Когда друзья приглашают меня в свои загородные убежища, скажем, в Шотландии, то их инструкции, как правило, ограничиваются единственной фразой: «Доедешь до «Харви Николз»^[7] и поверни направо».

За Рори я вышла потому, что он смешил меня.

Когда мы впервые ехали в Криклвуд, чтобы я познакомилась с его мамой, Рори назвал их семейную традицию — воскресные обеды матери и взрослого сына — «эдиповым комплексом». Аквамариновые глаза и непослушные темно-русые кудри тоже сыграли не последнюю роль. Равно как и широкая улыбка, освещающая его лицо и моментально делающая Рори таким обаятельным. Я люблю наблюдать, как он выставляет локоть из окна машины, насвистывая на ходу что-нибудь веселенькое. Ах да, и конечно же, его сострадание. Даже в самом начале карьеры половину свободного времени Рори посвящал добровольной помощи в приютах для бездомных животных. С тех пор, кстати, мало что изменилось. Теперь у него своя клиника в Килбурне — в доме по соседству с нашим, — но большую часть времени Рори по-прежнему работает бесплатно.

И все-таки мы союзники — вернее, были тогда, — сплетенные вместе, как пара червей-шелкопрядов. Моя любовь всегда обволакивала его словно патока. И когда Рори смотрит на меня, нежность ласковой рябью разливается по всему его лицу, отчего соски у меня тут же набухают и встают торчком. Могу сказать, что после стольких лет супружества я уже не питаю иллюзий насчет недостатков мужа. В любую погоду на нем все та же потертая кожанка, а коллекции его футболок нет равной во всем западном мире. Для Рори одежда на выход — это выглаженная футболка. Но что еще хуже, ему не нравятся мои подруги. Он говорит, что на лондонских званых ужинах расходуется три четверти мирового запаса высокомерия. Светские сборища у Джаз и Ханны он посещает из-под палки, сразу забивается в угол и весь вечер молчит. «Ах, это твой муж? Надо же, а я-то приняла его за этажерку». Вот почему Рори так не хотелось идти к Джаз и Стадзу на ту злосчастную январскую вечеринку по случаю двадцатой годовщины их свадьбы. Если б я только его послушалась…

Поначалу банкет предполагался скромный — лишь старые друзья по университету. Однако благодаря потрясающей неспособности Стадза разделять работу и удовольствие все получилось пышнее, чем прическа Долли Партон^[8].

Джаз вышла за Дэвида Стадлендза, когда тот был еще стажером в хирургическом отделении крупной клиники при медицинском колледже Кембриджа. Она запала на него с первого же дня их знакомства.

— Просто обалдеть, какой мальчик! — восхищенно поделилась она со мной. — Так и хочется посадить его на канапе и заглотить целиком.

Дипломированный спец по экономике домохозяйства, Джаз пошла работать поваром в ресторан, чтобы содержать мужа, пока тот делал карьеру, карабкаясь вверх по клинической лестнице. Теперь Стадз настолько богат, что может, не нагибаясь, войти в собственный бумажник и ездит на навороченном «ягуаре», который паркует напротив своей частной клиники на Харли-стрит. Этот мужчина не просто красив, он еще и высок настолько, что ему приходится радировать нам, простым смертным, когда надо выяснить, какая погода там, у него под ногами.

Стадзу почти пятьдесят, но тело у него стройное и тренированное. А профиль такой острый, что им можно брить ноги, — и не менее острый язык. Его фирменный стиль — цинизм и насмешка, хотя подшучивает он по большей части сам над собой — но так, что его обаяние от этого лишь усиливается. Ведущий хирург в области лечения ожогов, свои академические лавры Стадз пожинает, работая консультантом в университетской клинике национальной службы здравоохранения, а роскошная жизнь семьи финансируется за счет частной практики пластического хирурга. («Вы просто самовлюбленная невротичка, зря расходующая свое и мое время. Но если вам нужна частная консультация, милости прошу: ложитесь поудобнее и распахивайте пошире чековую книжку».)

Чтобы как-то оправдаться перед собственной совестью за операции на тех, кому они совершенно не нужны, Стадз регулярно берет отпуск за свой счет и работает на плавучих госпиталях, курсирующих вокруг Африки, — бесплатно врачует жертв военных конфликтов. Еще он выискивает талантливых врачей для гуманитарных миссий, а всем своим молодым ординаторам настоятельно советует пройти полугодовую добровольную практику в организации «Врачи без границ» — ради спасения собственных душ. Своим драгоценным временем Стадз также делится с Медицинским фондом помощи жертвам войны, а заодно консультирует Всемирную организацию здравоохранения. И разумеется, этого святого человека уже приглашали на Даунинг-стрит — на примерку нимба. Именно в честь этой альтруистической стороны его натуры Джасмин Джардин, самая дерзкая и неугомонная красавица нашего университета, вырезала имя Стадза на деревянной спинке своей кровати.

Джаз вообще-то хотела отменить празднование годовщины свадьбы, поскольку перед самым Рождеством, после тяжелой и продолжительной битвы с раком груди, умерла ее мама. Однако Стадз настоял на банкете, и мы с Ханной очень надеялись, что вечеринка позволит нашей подруге вырваться из тисков меланхолии. А чтобы это удалось, мы решили сделать все, чтобы в светской болтовне ни под каким видом не всплыло ужасное слово на букву «р».

Было уже восемь вечера, и я безнадежно опаздывала. Ханна велела мне выглядеть «с шиком» — что в моем случае означает нанять целую команду стилистов, поскольку шик школьной учительницы, если вы еще не замечали, обычно сводится к туфлям-лодочкам и «интересным» сережкам. На моих хаотических нарядах вечно не хватает пуговиц, всегда оборвана кайма, да и вообще все они по большей части из гардероба Рори. Мое чувство моды зиждется на том, что не требует глажки. Внешность Джасмин сворачивает шеи. От моей выворачиваются желудки. Думаете, преувеличиваю? Последнее время я пристрастилась к нейлоновым костюмам — и вовсе не потому, что люблю пошуршать ими возле уха, слушая шум прибоя.

На заре нашей дружбы Джаз любила повторять, что я классическая «глупышка» — достаточно привлекательная, чтобы стать «особенной», но недостаточно хорошенькая, чтобы вызвать ненависть у других женщин. Однако мне было неважно, хорошенькая я там или нет, поскольку, встретив Рори, я наконец-то стала «красивой». Теперь, почти два десятилетия спустя, я бы сказала, что все еще выгляжу неплохо… издалека… миль, скажем, с двухсот. Так что же произошло, спросите вы?

Я стала матерью — вот что. Девчонкой я жутко стеснялась своих костлявых конечностей. В день свадьбы я весила сорок семь килограммов. А спустя несколько лет, в примерочной «Топ-шопа», я уже пыхтела как паровоз, пытаясь влезть в джинсы десятого размера. Я взглянула в зеркало и увидела там свою маму — маленькие сиськи, большая задница.

Когда же я перевалила за пятьдесят семь кило? После первых родов я всерьез намеревалась пойти в спортзал, но кто бы тогда приглядывал за малышом? А пижама в качестве основного наряда означала скорую и неизбежную вторую беременность. Сейчас Дженни одиннадцать, а Джейми тринадцать, и я могла бы пойти в спортзал, но по вечерам я не устаю поражаться, как это мне хватает сил повернуть ручку микроволновки, чтоб разморозить полуфабрикаты из супермаркета. Да и дети — такие калорифики! Когда готовишь им чай, остатки ужина сами летят тебе в рот, точно в прожорливый пылесос: сосиски, размокшие в кетчупе, масляное картофельное пюре, вазочки растаявшего мороженого — и все это так благотворно для фигуры! Но разве можно все это выбросить?! Вот и оседают все эти объедки на моей талии. К счастью, маму свою я обожаю — и слава богу, ведь я превратилась в нее.

Когда я наконец была готова к выходу — в дородовом брючном костюме из «Маркс и Спенсер», брюки под жакетом заколоты булавкой на талии, — я вдруг заметила, что мои волосы шевелятся. Они словно махали мне на прощанье из отражения в зеркале. О боже! Вши. Профессиональный риск учительницы начальной школы. Вариантов было два. Первый — нестись по улице, звеня колокольчиком и пугая всех криками «Зараза! Зараза!», а для пущего эффекта можно еще нарисовать мелом огромный крест на двери нашего дома. И второй, менее диккенсовский вариант, — «зачернобылить» шевелюру химикатами. Что я и сделала. Выжить в таких условиях вошь теперь могла лишь в огнеупорном гидрокостюме. В общем, с заразой я справилась, но «шиком» здесь даже не пахло. Пахло как раз другим.

Вопреки всем правилам парковки, Рори втиснул свой видавший виды джип, разящий собачьей мочой и пометом морских свинок, на тротуар прямо напротив георгианского особняка Джаз и Дэвида в Хэмпстеде. Я смотрела в большие окна, видела шикарных людей, в гостиных которых наверняка не кишели мерзкие вши, и буквально слышала эксклюзивные неприличные хохмы, перемежаемые взрывами густого мужского хохота. Мой благоверный тут же напустил на себя вид овцы, которую ведут на заклание.

— Черт! Я смотрю, Джаз и Стадз стали Эдмундами Хиллари^[9] светского альпинизма. Знаешь, Кэсси, я как-то не в ладах с высотой. Давай-ка свяжемся веревкой на случай, если кто из нас вдруг сорвется.

Джаз и Стадз были из тех пар, кого газетчики окрестили «штекером успеха». Который воткнули в правильную социальную розетку. Хотя на дворе была середина января, на их каминной полке до сих пор красовалась рождественская открытка, подписанная лично премьер-министром, а рядом — поздравления от Кофи Аннана и (кто бы сомневался!) Нельсона Манделлы. Самая экзотическая открытка на моей каминной полке пришла из соседней химчистки — как постоянному клиенту.

Дверь нам открыла Ханна Вульф, с бокалом шампанского в руке. Подвижная как ртуть Ханна — обладательница темных и блестящих, точно у куклы, глаз; крупного, чуточку бесформенного носа; рыжих волос, уложенных шлемом; скептически выгнутых бровей; шершавого голоса и собственного мнения — такого же крепкого, как и ее фирменный эспрессо. С одинаково скорострельным южноафриканско-еврейским акцентом Ханна свободно изъясняется на трех языках, а смех ее напоминает подкупающий своей искренностью собачий лай. Возраст Ханны приближается к сорока — правда, с неправильной стороны. Эта женщина перестала стареть… но не перестала дважды в неделю получать коллагеновые инъекции и косметические маски из мембран эмбрионов ягнят.

Одного взгляда на ее осанку «уточкой», гипервыгнутую спину и сплющенную грудь хватит, чтобы сделать вывод: с младенческих лет Ханну истязали балетными пачками.

Забросив искусство преподавания и занявшись дизайном интерьеров еще до того, как это стало жутко модным, Ханна сделала себе имя, познакомив Запад с понятием «фэн-шуй». В юности ее сравнивали с Мартой Стюарт^[10], хотя сама Ханна упорно настаивает на том, что стала мерзкой, двуличной сучкой НАМНОГО раньше Марты. Я обожаю Ханну, несмотря на ее раздражающее кредо: «Нечего телиться — хапнула и пошла!» Миссис Вульф всегда знает наверняка, какая пашмина или шиншилловая накидка станут «непременными» аксессуарами в следующем сезоне. Эта королева дизайна может обмотаться в брезент, задрапировав его так искусно, что он будет выглядеть как бальное платье, и это сойдет ей с рук. Всякий раз, когда Ханна видит меня в отвисших легинсах или заляпанных чернилами джинсах, лицо ее становится таким страдальческим, что мне кажется, будто Ханна пытается высосать его через собственный затылок.

Сколотив свое первое состояние на советах богатым вдовушкам, в какой цвет лучше покрасить дом — персиковый или фисташковый, Ханна решила, что больше не хочет «соглашаться на работу, которая вредит моим ногтям, да-ра-гуша». Поэтому вскоре она открыла собственную картинную галерею на Олд-Бонд-стрит, где и сколотила свое второе состояние.

Мир «раскрутки и впаривания» обеспечил ей огромный дом в Риджентс-парке, наряды на все случаи жизни и предложение руки и сердца от Паскаля.

Когда я познакомилась с Ханной, еще в педагогическом колледже, она с гордостью заявила, что встречается только с мужчинами, профессия которых начинается на букву «п». Полярник, поэт, пианист, порнофотограф, политик-диссидент и, наконец, пейзажист. Ну, по крайней мере, Паскаль называл себя так — пейзажист. Хотя нам с Джаз он скорее казался падшим ангелом.

Мрачная, почти дьявольская красота, наглые, немного пухлые губы, лениво полуприкрытые веки и ореол из горгоновских дредов делали Паскаля настоящим секс-идолом — эдаким Эросом школы искусств. Согласитесь, «меня зовут Паскаль Суон^[11]. И, да, я спариваюсь раз и на всю жизнь» — весьма убедительная завязка для знакомства. И похоже, Паскаль не врал. Пусть волосы его продержались недолго, зато продержался их брак.

Если Ханну можно назвать законченной оптимисткой, то Паскаль видит во всем лишь темную сторону. Будь у него такая возможность, он прыгнул бы в самолет и вычертил в небе фразу «Санты не существует!» прямо над Диснейлендом.

Мы всегда ненавидели то, как Паскаль выдаивает из Ханны деньги. (Помню, когда он обнял свою невесту за талию перед алтарем, Джасмин шепнула мне на ухо: «Тебе не кажется, что жених смотрелся бы гораздо естественней, если б запустил руку ей в кошелек?») Мы даже заставили Рори с Дэвидом объяснить Паскалю во время холостяцкой вечеринки, что семейная жизнь не заработает, пока не начнет работать он. Но больше всего нас оттолкнуло условие, которое Паскаль выставил Ханне: он заявил, что женится лишь в том случае, если у них никогда не будет детей — этих «крысят-спиногрызов», по его выражению. И теперь, стоит нам с Джаз посетовать на наших детей, как Ханна тут же исполняет маленькую джигу:

— Я отмечаю Национальный День Бездетности, да-ра-гуши. Я танцую, празднуя свою бесплодность!

Стоя на пороге дома Джасмин, Ханна изумленно качала головой, словно не веря своим глазам, и серебряные сережки игриво приплясывали в ее розовых маленьких ушках.

— Ты что, пришла впарить мне подержанное авто?

Она указала пальцем на мои зализанные волосы. Ханна — самая прямолинейная из всех моих знакомых. И именно это делает ее такой забавной.

— Это напалм от вшей. Его нельзя смывать двенадцать — шестнадцать часов. Кто уже там?

Стряхивая с себя пальто, я наблюдала, как Рори поспешно отступает на кухню, бормоча что-то про домашних зверушек, которых нужно срочно проведать, — хотя мне прекрасно известно, что единственный зверь, которого Джаз разрешила завести своему сыну Джошу, — это рок-н-ролл.

— О, все больше Сильные Мира Сего, — притворно вздохнула Ханна. — Несколько премьер-министров из оперяющихся демократий третьего мира, парочка нобелевских лауреатов, Величайший из Живущих Ныне Драматургов…

— Понятно. Комиссары культуры. Джаз-то хоть не скучает?

— Ну, слово на «р» никто пока не упоминал. Они все одурманены этой поп-звездой, которую ООН только что назначила «послом доброй воли». По крайней мере, это я так решила, что она поп-звезда. С таким-то именем, Кинки, она запросто может оказаться и проституткой. Американочка, блондинка и даже не удосужилась снять ценник со своих новеньких сисек. Говорит, что собирается сниматься в кино. Не иначе как в качестве дублерши промежности Пэрис Хилтон.

Я рассмеялась, но тут же осеклась.

— Черт! — Я только сейчас заметила свою прическу Аль Капоне в зеркале прихожей. Не хватало лишь автомата в руках. — Я не могу войти туда в таком виде.

Но, подобно инструктору по прыжкам с парашютом, Ханна уже вытолкнула упирающегося новобранца в гостиную. И я сразу заметила Джаз: смеющиеся глаза, роскошная грудь, медовые волосы, бархатный взгляд. Накуафюренный идеал в ярком шелковом платье встретил мое явление вопросительной улыбкой.

Я приветливо чмокнула подругу в щеку:

— Выглядишь потрясающе!

Слегка отодвинув меня, Джаз пристально изучала мой антившивый напалм.

— Вши? — поинтересовалась она. И тут же предложила: — Просто притворись, что твой интерес — сиськи-письки. Тогда все решат, что ты зализала волосы, чтобы выглядеть лесбиянкой «с шиком».

Но потребности в этом не было никакой, поскольку все взгляды были буквально приклеены к поп-принцессе. Лет двадцати пяти, с налакированными губами, грудью конусом и непременной безукоризненностью зубов, она выглядела мертвецки бледной и, подобно жокею, сильно недотягивала до нормального веса. Что ж, подумала я, тем лучше для позы наездницы. Что вам еще сказать? Эта девочка была рождена для лимузинов. Наркоманка тренажерных залов, она была преисполнена такой решимости похвастать часами, проведенными в лабораториях брюшного пресса, что ограничила свой туалет мини-топиком в обтяжку и облегающими шортами в сеточку. Самомнение из этой женщины перло так сильно, что я не удивилась бы, узнай, что в ее спальне установлен «следящий» театральный прожектор.

Несмотря на долгие часы, убитые нами, девчонками, на то, чтобы выглядеть неотразимо, мужчины даже не осознавали присутствия других женщин. В тени поп-принцессы мы ранжировались где-то чуть ниже простейших беспозвоночных. И пока Кинки без перебоя трещала про каббалу и медиумов, мужская часть лондонской так называемой интеллигенции восторженно встречала каждую ее глупость ослиным гоготом.

Неожиданно, к моему ужасу, поп-принцесса оборвала фразу на полуслове и направилась прямо ко мне, вышагивая словно по подиуму. Боа из перьев обвивалось вокруг ее белоснежной шеи экзотическим питоном.

— Bay! Лесбийский шик. Супер. — Боа дернулось, будто и впрямь живое. — Биполярность, билингвы, бисексуалы. Сейчас все вокруг сплошь одно би-би-би. Я тут как раз подумала, что немного лесбо расширит мои возможности для карьеры.

Гериатрические самцы, поголовно лелеявшие надежду в обозримом будущем лицезреть свой анфас на почтовых марках, как один обратили слюнявые взоры в мою сторону. Неожиданно оказавшись в центре их скоротечного внимания, я попыталась сымитировать кокетство с помощью хихиканья и откидывания волос. Беда в том, что я напрочь забыла о своем зоопарке, а потому ненароком вытряхнула в атмосферу целое полчище дохлых и дохнущих вшей.

— Ну, на самом-то деле это всего лишь лосьон от вшей, — честно призналась я.

Новоиспеченная защитница страдающих от паразитов детей третьего мира поперхнулась, взвизгнула и рванула через всю комнату со скоростью света. Объединенные Нации определенно остановили свой выбор на Кинки за ее навыки выживания. Жду не дождусь ее предстоящих командировок в Конго, охота посмотреть, как она выдержит.

Джаз пришла мне на выручку, объявив, что ужин подан, и, несмотря на то, что Стадз еще не приехал, все гуськом двинулись в богато украшенную столовую, где элита мужской интеллигенции, ничуть не стесняясь в средствах, тут же вступила в борьбу за место рядом с поп-принцессой. Пока мы дружно поглощали баклажанный суп с соусом из красного перца «пименто», трое из гостей — правозащитник, отсидевший срок в Бирме, журналист из Чили, подробно описавший свои прошлые мучения и пытки, и по сей день живущий под шариатской фетвой^[12] поэт — затеяли жаркий спор, кто же из них проявил больше геройства и самоотверженности и кто получил больше смертельных угроз.

— Такова награда всем, кто высовывает голову поверх политического парапета, — вздохнул мой сосед, пулитцеровский лауреат.

Словом, мужчины традиционно мерялись пенисами — на интеллектуальный, разумеется, лад. По большому счету, каждый из этих ярых пацифистов готов был убить за Нобелевскую премию мира.

Лично я в своей жизни ни разу даже не приблизилась к активным боевым действиям — если, конечно, не считать очередей у касс в супермаркете, — а потому чувствовала себя слегка неполноценной. Хотя, с другой стороны, когда мне действительно захочется вкусить террора, можно просто сходить на родительское собрание к сыну.

Не обращая ни малейшего внимания на мужское позерство, поп-принцесса продолжала без умолку трещать о творожных масках для лица, в то время как женская часть компании усердно закатывала глаза в беззвучном смехе, потешаясь над глупостью девушки и мужским тщеславием.

Хозяйка до мозга костей, Джаз выставляла с тележки блюда с овощами. Она задержалась у моего стула, когда какой-то замшелый политактивист рассказывал о зверских мучениях, которые ему пришлось пережить во время заключения в одной из южноафриканских тюрем.

— По правде говоря, — шепнула она мне на ухо, — единственный опыт страданий у него был во время интервью, когда корреспондент Би-би-си поинтересовался, не терзают ли беднягу муки совести из-за его огромного состояния.

Я украдкой взглянула в сторону оратора. Этот оксфордский мандарин был не просто глубоким стариком — такой сморщенной рожей можно было напугать даже горгулью.

— Да уж, — шепнула я в ответ. — Красота — страшная сила.

Смешинки поднимались в нас подобно пузырькам шампанского. Мужчины — существа эгоистичные. Им и в голову не приходит, что они могут быть слишком стары для юной девчонки, — даже когда эти старперы теряют вставные челюсти во время орального секса.

Меж тем настал черед адвокатов. Головы опущены, подбородки заправлены один в другой, они самозабвенно спорили о том, кто из них больше работает pro bono^[13]. Наблюдать за происходящим было все равно что наблюдать за сборищем плоскогрудых дамочек, дерущихся из-за бюстгальтера 36С.

Ханна, Джаз и я кусали губы, стараясь не прыснуть. Между настоящими подругами всегда существует секретный эмоциональный язык, понятный лишь им одним. Мы можем разговаривать друг с другом без слов. Я как раз обдумывала, насколько легче стала бы жизнь, если бы у всех мужчин вдруг выросли оленьи рога (тогда они, может, перестали бы ездить на этих своих идиотских автомобилях), когда в столовую прошествовал Дэвид Стадлендз, сразу затмивший всех остальных.

Ровный загар, великолепные зубы, пышные густые волосы с проседью (злые языки шутили, что надо бы даровать этой шевелюре собственный рыцарский титул), свежайшая, только из прачечной, шелковая рубашка, дизайнерские запонки от Пола Смита — этот мужчина сразу внушал уважение. Джаз поднялась навстречу мужу, и воздух вокруг буквально наэлектризовался любовью.

— Опоздал, простите, — отрывисто бросил он. — Срочный вызов к премьер-министру насчет финансирования нашей программы анти-СПИД в Уганде.

Стадз был всегда нарасхват, а его перегруженный график был графиком истинного героя — с непременным покорением отвесной скалы очередной благотворительной кампании по сбору средств в помощь жертвам пыток или ещечего-нибудь не менее важного. Так что прощали его моментально, тут же осыпая лестью и ласками.

Он одарил публику ослепительной улыбкой — улыбкой игрока, предпочитающего лишь крупные ставки и рискованную игру. Он не говорил, а буквально заливал все вокруг иллюминацией своего красноречия. С забавными отступлениями и самоироничными ремарками Стадз принялся излагать детали последнего благотворительного проекта в Судане — превознося поп-принцессу за ее неоценимый вклад в дело охраны здоровья обездоленных детишек и умудряясь польстить всем и каждому, мимолетно отметив их уникальность и бескорыстность. Джаз нежно улыбнулась мужу и отправилась на кухню за горячим.

Вскоре, в сопровождении аромата порея и свеклы, появился дымящийся чан ее знаменитого asso bucco^[14]. И пока гости наперебой восторгались меню, Джаз потихоньку оттаивала. Впервые со дня смерти ее мамы я видела, как моя подруга смеется и шутит. Слава богу, слово на «р» никто пока не упоминал. И только я собралась вздохнуть с облегчением, как поп-принцесса, наколов на вилку кусок телятины, подняла его в воздух, точно жертву неудачного медицинского эксперимента.

— Я мясо не ем! От него бывает рак толстой кишки, — изрекла она, манерно растягивая слова.

Джаз подскочила как укушенная. Мы с Ханной в ужасе зажмурились. Я подумала, что сейчас самое время вступить Рори — например, поразглагольствовать о любовных игрищах гигантских кальмаров, — но донести до мужа эту идею посредством языка жестов было почти невозможно.

— Вина? — поспешно предложила Ханна, стараясь перевести разговор в другую колею.

Улыбки гостей — знающих, что у Джаз недавно умерла мать, причем именно от рака, — словно зашпаклевались. Все отчаянно телепатировали поп-принцессе, чтобы та заткнулась.

Но Кинки не унималась:

— Все эти кошмарные консерванты, что добавляют в вино, тоже сплошные канцерогены.

Не пора ли напомнить ей о ценнике на сиськах?

Гладкая щека Джаз нервно задергалась. Весь вечер за столом бушевал океан несмолкаемого трепа, зато теперь наступил полный разговорный штиль. Ужин вдруг показался длиннее иракской войны — а ведь мы добрались только до горячего.

— Вы напрасно беспокоитесь… — неуклюже начала я, но поп-принцесса презрительно глянула на меня:

— А вот вам-то как раз лучше побеспокоиться. Причем сильно-пресильно. Ну, я о той дряни, что у вас на волосах. Это что, химия?

— Еще какая! Этим можно забрасывать норы террористов Аль-Каиды.

— О боже! Тогда у вас точно будет рак.

Пронзительная трель мобильника Рори несколько разрядила удушливое молчание. Вне сомнения, речь шла о жизни и смерти очередного хомячка.

— Вы пользуетесь сотовым телефоном?! Я — нет, — самодовольно возвестила актриска вслед моему мужу, который уже со всех ног несся к двери, дабы помочь уйти из жизни какому-нибудь леммингу. — По крайней мере, больше не пользуюсь. Потому что…

— Да-да, от этого рак бывает! — рявкнула Ханна.

Поп-принцесса хихикнула:

— Я слишком много думаю, правда? Это моя беда.

Мужчины энергично закивали. Но меня не проведешь. Я бы сказала, что ее максимальный уровень — шоу «Большой брат». Если, конечно, интеллекта хватит.

Пока поп-принцесса распиналась на тему «телефонного» рака, Джасмин не отрывала взгляда от коленей. Ханна беспомощно семафорила мне, я отвечала сигналами светского SOS. Мы так активно размахивали руками, что могли бы запросто посадить самолет.

Какую бы тему поднять, чтобы хоть как-то отвлечь эту дуру? Я напрягла мозги. О чем принято разговаривать на лондонских раутах? О спорте, внешней политике, выплатах по закладным? В тот момент мне и впрямь захотелось, чтобы гости начали бахвалиться, сколько каждый из них выложил за свой особняк и на сколько потянут эти особняки по нынешним ценам. Ну и чего бы я добилась? Да ничего. Ее с курса не сбить. Какая же тема способна заинтересовать калифорнийскую куклу? И тут в голову мне пришел сугубо светский, стопроцентно беспроигрышный вариант.

— Кстати, а кто вы по гороскопу? — с энтузиазмом спросила я.

Весь стол в нетерпеливом ожидании воззрился на Кинки.

— Рак, — гордо ответила та.

Мы с Ханной и Джасмин сорвались с мест и рванули на кухню, ссылаясь на кулинарный долг. И уже там забились в приступе безудержного хохота, подпитывая истерику идеями насчет того, как покончить с мировым голодом — пустить всех поп-принцесс на котлеты, — и шутками по поводу генетически модифицированных овощей, то есть престарелых козлов-интеллектуалов. К этому моменту мы буквально катались по полу, как могут только давние подруги. Я хохотала так, что пришлось даже сбросить жакет, обнажив огромную металлическую булавку на брюках, отчего наш истерический гогот перешел в настоящий стон.

Веселье несколько поутихло, когда Ханна объявила, что досмеялась до мигрени. Джаз побежала наверх за панадолом.

— У Дэвида в ванной наверняка есть таблетки, — просипела она. — Доктор он или кто, в конце-то концов.

Пока Джаз прочесывала аптечку мужа, я занялась осмотром кухни. Комплект чугунной посуды «Ле Крезе» удачно сочетался с баклажанным кафелем над плитой. Вокруг плазменной панели «Бэнг и Олафсен» на стене — художественные черно-белые фото из их поездок в Намибию и Коста-Рику. Нержавеющий духовой шкаф «Нефф», холодильник «Миле», машинка для капуччино, домашняя хлебопекарня — все здесь было как со страниц журнала «Вог». Букеты в воланах из папиросной бумаги лежали на столе, дожидаясь, пока их пристроят в вазы. Я вспомнила собственную кухню — поросшие мхом кастрюли с объедками, Гималаи немытой посуды в раковине, забытые в микроволновке хот-доги, до смерти меня напугавшие, когда я наткнулась на них три недели спустя, — и почувствовала острый укол зависти. Идеальный муж, идеальный сын, идеальный дом — да за такую жизнь я готова была полоскать горло спермой сатаны.

— Итак, что тут у нас? Панадол, аспирин… — Читая вслух названия таблеток, Джаз одну за другой передавала упаковки Ханне. — Нурофен, ибупрофен, виагра…

Слово сорвалось с ее губ раньше, чем она успела его перехватить.

— Виагра? — удивленно переспросила Ханна. Мы дружно склонились над оскорбительной пачкой. — С каких это пор Стадз принимает виагру?

Лицо Джаз стало мрачнее тучи:

— Я не знала, что он ее принимает.

— Ой вех! — воскликнула Ханна с притворной наивностью, но тут же взяла себя в руки. — На самом деле ты и не должна знать. Наоборот, это даже хорошо. Значит, он просто не хотел, чтобы ты знала. Мы тоже будем держать рот на замке. Правда, Кэсси? Конус молчания?

— Само собой. Конус молчания. Уверена, Паскаль тоже принимает виагру и Ханна ничего об этом не знает. Хотя ему-то с лихвой хватит и четверти таблетки, — съехидничала я. — Ведь он такой дрочило!

Обычно любая ремарка, умаляющая достоинства псевдопейзажиста, приводила Джаз в дикий восторг, но на сей раз лицо ее осталось непроницаемым.

— Ну а уж твой-то Рори, — парировала Ханна, — тот просто сидит на виагре. Хотя бы потому, что он такой дылда.

Но Джаз будто навечно вжилась в образ идола с острова Пасхи.

— Да ладно тебе, Джаз, — не выдержала Ханна. — Подумаешь, виагра! Все мужики в этом возрасте время от времени закидывают в себя голубую пилюльку, чтобы у них там вставало.

— А мне-то откуда знать? Мы ведь сексом не занимаемся. У меня не было секса вот уже один год, один месяц, две недели, пять дней и мм… — Джаз сверилась с часами, — семь часов.

Воздух вокруг нас сгустился.

— Ох, — только и смогли выдавить мы с Ханной.

— Мой муж, — продолжала Джаз с каменным лицом, — очень хорошо умеет изображать головную боль. Сначала я думала, что это связано с определенным периодом в нашей жизни. Вернее, его жизни. Я-то до секса сама не своя. К примеру, на прошлой неделе я была у врача, он брал у меня мазок на предмет эрозии шейки матки, так вот, я испытала удовольствие даже от этого.

Если Джаз хотела нас развеселить — что ж, у нее не получилось. Мы с Ханной промямлили что-то примирительное, но Джаз замахала руками так, словно отгоняла невидимую осу.

Мы молча наблюдали, как она мечется по кухне, организуя десерт.

— Даже мои сексуальные фантазии и те сплошная скучища. Когда я заказываю пиццу, мальчишка-разносчик обязательно урод. Прыщавый, жирный, и вообще, стоит мне расплатиться, как он тут же смывается.

Ее героические попытки не принимать ситуацию всерьез шли прахом. Джаз расставила двадцать тарелок и теперь метала на каждую ломтики манго.

— Но я и понятия не имела, что Дэвид ищет удовлетворения где-то на стороне. Очевидно, я слишком тупая, чтобы это заметить. — Она дернула прядь своих светлых волос. — Будь я брюнеткой, раскусила бы его в момент. Думаю, он и не уходит-то от меня только из-за моей стряпни. Оральный оргазм для доктора Стадлендза — это хороший деликатес. Нет, правда, даже подай я сама себя к ужину голой, с пучком кресс-салата в заднице, Дэвид спросил бы, а что у нас на десерт. Сегодня, кстати, на десерт у нас фруктовый салат из папайи, манго и киви, сальса из лайма с мятой и шоколадно-кокосовый торт, — добавила она, выдавливая завитушки взбитых сливок на пудинговые башни, только что лихорадочно возведенные на тарелках.

Ханна остановила руку подруги:

— Джаз, да-ра-гуша. У Дэвида явно проблемы с эрекцией, и он просто пытается решить их таким способом. Виагра наверняка для тебя.

Лицо Джаз дрогнуло и напряглось. Она сунула упаковку нам в руки. Та была наполовину пустой. А рецепт — повторным. Казалось, печаль целиком поглотила нашу подругу. А затем в стену полетела чаша со взбитыми сливками. Раздался взрыв. Теперь, оглядываясь в прошлое, я понимаю, что именно этот момент ознаменовал перемену в Джаз: от простой неудовлетворенности к чему-то гораздо более свирепому и беспощадному. Она накинулась на нас, светлые волосы растрепались:

— Вам ли не знать, что самая страшная в мире тайна — это насколько кошмарна половая жизнь в браке!

— Ты за себя говори, да-ра-гуша, — огрызнулась Ханна.

— Вот только не надо мне вешать лапшу, Ханна, что у тебя с сексуальной жизнью все в порядке. Любая жена, которая принимается за отделку своего дома с таким маниакальным рвением, как ты, НЕ получает хорошего секса. По сути, если в доме настилают паркет, значит, хозяйку настилать перестали.

Ноздри Ханны раздулись от гнева.

— Знаешь, Джасмин, всегда можно найти время и для того, и для другого. Было бы желание. У всех супружеских пар с годами развивается своя постельная стенография. Коротко и приятно. Своего рода чувственные хайку.

— Ха! Звучит прямо как в том анекдоте: «Почему замужние женщины не закрывают глаза во время предварительных ласк? Да потому, что просто не успевают».

Концовку Джаз буквально выплюнула.

— Что ж, Джаз, мне жаль, что у тебя все так хреново. Мой Паскаль делает меня очень счастливой в постели.

— Ага. А доктор Шипман^[15] убивал из сострадания.

Я решила, что пора сгладить растущую напряженность.

— Знаешь, Ханна, Паскаль просто обязан делать тебя счастливой в постели. Учитывая, сколько времени он там проводит! Этот человек вставал до полудня лишь раз в жизни — помнишь, еще в универе, когда у него загорелся матрас.

Глаза Ханны сузились:

— То, что у вас с Кэсси в постели все паршиво, вовсе не означает…

— Эй! Я не сказала, что у нас с Рори…

Но я так и не успела выставить Ханне встречный иск. Джаз по-змеиному дернула головой, принимая оборонительную стойку:

— Ты, Ханна, просто из тех, кто живет по принципу «ничего не вижу, ничего не слышу, знать ничего не хочу». Кэсси по крайней мере честно призналась, как паршиво все у нее в постели.

— Да ничего у меня не паршиво! — опять возмутилась я.

И подумала о восторге, который испытываю всякий раз рядом с Рори: когда все тело расслаблено и пылает от удовольствия, ночнушка задралась выше талии; и как приятно тянет внизу живота на следующий день, когда семенишь на работу вверх по эскалатору, а ноги никак не свести вместе… Постойте-ка — а когда ж это было последний раз, чтобы я вот так ковыляла врастопырку?

— Я больше не хочу ничего обсуждать, — раздраженно отрезала Ханна. — У меня голова болит.

— А у меня вот-вот разболится, — мрачно добавила я.

— Что и требовалось доказать, — язвительно подытожила Джаз. — Значит, дело идет к постели.

Настроение было подпорчено капитально. Ситуацию сгладило лишь появление Джоша, семнадцатилетнего сына Джаз, спустившегося на кухню за провиантом. В одном кармане джинсов — классика в мягкой обложке, в другом — незаконченная поэма. Подобно автомобильному дворнику, Джаз несколько раз взмахнула рукой у себя перед лицом, отгоняя эмоции, и, пока Джош рылся в холодильнике, любовно ерошила рыжеватые волосы сына.

— Постарайся на этот раз оставить маме хоть крошку, — ласково попросила она. — Вот вам и все медицинские доблести его папочки. Нет чтобы выдумать лекарство от подросткового голода.

Джаз утверждает, что балует сына, потакая ему во всем, лишь потому, что именно он будет выбирать для нее дом престарелых. Но на самом деле она просто восполняет нехватку родительского внимания со стороны Дэвида.

После рождения Джоша Джаз с головой ушла в касторовое масло, калпол, ходунки, пластилин и натуральные соки из гуавы с кумкватами — во всю эту общеизвестную детскую дребедень. Дэвид же к отцовским обязанностям так и не пристрастился. Вместо этого он пристрастился к поездкам в места, раздираемые войной. «Вот она, главная проблема, когда выходишь замуж за активиста, — в шутку жаловалась знакомым Джаз. — Все они, блин, чересчур активные!» Но сын для нее всегда был самым умным человеком на Земле — после того, как Эйнштейн благополучно дал дуба. И Джош действительно умный. Я нисколько не удивлюсь, если вдруг выяснится, что в младенчестве парнишка сам менял себе пеленки. Но Дэвиду, похоже, было все равно. Джош — его единственный ребенок, однако он так и не стал отцовским любимцем.

В общем, исключительно ради сына Джаз вновь напомадила губы, напялила маску радушной хозяйки и вернулась к гостям наслаждаться годовщиной собственной свадьбы. И только лишь мы с Ханной отметили крошечный, нехарактерный след от помады на верхнем клыке подруги и то, как одна из ее туфелек, чуть больше нужного размера, протяжно вздыхает при каждом шаге, точно вторя истинным чувствам хозяйки. Нагруженная подносами с десертом, Джаз прошествовала в комнату — где и застала поп-принцессу на коленях у собственного мужа. Отметив похотливый взгляд Дэвида, направленный в вырез американки, Джаз улыбнулась так, что лицо ее словно свело судорогой, а зубы, казалось, вот-вот посыплются изо рта.

— Вы ведь не против? — промурлыкала Кинки, в качестве пояснения сжимая руку доктора Стадлендза. Ее внушительная грудь то вздымалась, то опускалась. — Мне просто хотелось пожать руку, стискивающую скальпель и спасшую столько жизней в Африке.

— О, я уверена, эта рука в своей жизни потискала еще много чего другого, — с напускной дружелюбностью парировала Джаз, выставляя на стол свои кондитерские прелести. — А ты… — она повернулась к мужу, — тебе не кажется, дорогой, что наша гостья немного молода для тебя? Конечно, с моей стороны было бы в высшей степени невоспитанно указывать всем на твою проплешину — вот именно поэтому я так и делаю.

Мой взгляд метнулся в сторону Стадза, и я едва не поперхнулась. Но тот лишь изумленно поморщился.

— Моя милая многострадальная женушка явно имела в виду мой новый мотоциклетный шлем. Да-да, я купил себе мотоцикл. Что поделаешь, кризис среднего возраста. Такое вот избитое клише.

— Ах, что ты, дорогой, я вовсе не против мотоцикла. Наверняка это так стимулирует — наконец-то почувствовать хоть что-то твердое у себя между ног.

Я впилась глазами в подругу. Уголки рта у Джаз приподнялись — улыбка застыла как перед фотографом-невидимкой.

По комнате пробежал шепоток, но Стадз лишь фыркнул и поднял бокал с вином, салютуя жене:

— За двадцать восхитительных лет с единственной женщиной в мире, которая способна меня осадить!

Джаз, успевшая вернуться к противоположному концу стола, подняла бокал в ответном тосте.

— Дорогой! — с энтузиазмом возвестила она, и даже я не смогла распознать фальши в ее восторженной интонации. Она осветила мужа солнечной улыбкой, и мы, гости, все как один облегченно выдохнули — впервые за последние пять минут.

Стадз ответил томной улыбкой предвкушения:

— Да, любимая?

— Понимаешь ли ты… — Голос Джаз звучал сладко, и мы уже приготовились к нежному выражению взаимного уважения и теплоты в день двадцатой годовщины свадьбы. — Понимаешь ли ты, что пристрели я тебя в тот раз, когда впервые задумалась над этим всерьез, то сейчас была бы уже на свободе? А теперь — как насчет поменяться партнерами? Желающие, прошу ключи от машин на центр стола!

В качестве способа эффектно закончить праздничный банкет фраза имела фантастический успех. В данных обстоятельствах результат можно было охарактеризовать лишь как «преждевременную светскую эякуляцию».

Уже за дверью, пока я ждала, чтобы Рори забрал меня после своего ветеринарного вызова, Джаз взяла меня за локоть.

— Готова поспорить, если у тебя и будет сегодня секс, то только сзади, чтобы не думать, как увернуться от поцелуев… А если уж до конца откровенно — тебе сегодня вообще не хочется.

— У нас с сексуальной жизнью все нормально! — решительно заявила я, ежась на промозглом январском ветру. — Она просто замечательная.

Мне было жаль Джаз. Ее разочарование и унижение казались вполне объяснимыми, но я не могла позволить ей заразить меня своим гневом. Рори — милый и добрый человек, гений с большим сердцем.

— Сексуальная свобода? — насмешливо бросила Джаз мне вдогонку, пока я сбегала по ступенькам к теплому нутру машины. В ее голосе слышались пьяные нотки. — Ха! Знаешь, что это означает для замужней женщины? СВОБОДА НЕ ТРАХАТЬСЯ С ЭТИМ КОЗЛОМ!

Крик эхом разнесся по пустой площади: «Козлом… Козлом… Козлом…»

Я пристегнула ремень. Рори широко улыбнулся:

— Я же говорил, что надо связаться веревкой на всякий случай.

Всю дорогу до дома я сжимала руку мужа. Джаз не права. В нашей сексуальной жизни было столько интимности, ласки, нежности, оргазмичности. Действительно, было — да?

Глава 3 Рука Современный готический роман ужасов

Ночь выдалась зловещей и мрачной. Капли дождя барабанили в оконное стекло, ветер завывал в верхушках деревьев. В жуткой пляске теней наша героиня едва успела свернуться в кокон сонной удовлетворенности, как кожу точно пронзило сотнями мелких иголочек. О ужас! Она ощутила прикосновение Руки. Сердце гулко заколотилось о грудную клетку, из пересохшего горла рвался сдавленный крик. Она вздрогнула. Лицо ее скривилось. Она сжалась плотнее, чем белая кружевная сорочка, скрутившаяся вокруг ее трепещущего тела…

Обычная чушь из фильмов ужасов. Самый жуткий ночной кошмар любой женщины.

Мужчины придумывают фильмы про Сгусток, Чужого или Оно. Что вселяет страх в мужчину? Оборотень, Зомби, Дракула, Франкенштейн. А что вселяет страх в женщину — ну, то есть, в усталую мать? Рука. Ощупью ползущая под одеяло, когда ты вот-вот провалишься в сон. Ты съеживаешься. «Нет! Нет! Только не Рука! Я — мать, лишенная сна». Ты изображаешь обморок, пневмонию, смерть. Все что угодно, лишь бы отделаться от этих ищущих пальцев.

Под покровом одеяла Рука прокрадывается со своей стороны супружеского ложа, дьявольской скобой сжимает твою грудь — и щиплет, щиплет, щиплет. Сигнал Руки, самое предсказуемое из всех матримониальных телодвижений, требование исполнить супружеский долг, несмотря на измотанность, от которой ломит все кости. Забудьте людоеда Ганнибала из «Молчания ягнят». «Рука» — вот как бы я назвала свой фильм ужасов, доведись мне его снимать. Музыка, бросающая в дрожь, и вылезающие из орбит глаза перепуганной героини.

— Привяжите меня к рельсам! Заприте в башню! Делайте со мной что хотите — только не бросайте на растерзание Руке!

Я сама виновата. Не надо было целовать Рори в ухо перед сном, когда мы вернулись с вечеринки. Как я могла забыть, что даже малейшее проявление чувств неизменно интерпретируется мужьями как прелюдия к сексу?

Рори водил языком по моим верхним коренным — раз, другой, третий, по кругу, еще и еще, пока щекотание не стало таким назойливым, что я с трудом поборола искушение включить телик и посмотреть финал по метанию дротиков. Внезапно я с ужасом подумала о том, что Джаз, черт бы ее побрал, права на все сто. Женщина пойдет на что угодно — натянет колючую проволоку вокруг кровати и заминирует все подходы, — лишь бы сорвать замыслы мужа. И если мужчине, выжидавшему шесть недель после рождения ребенка, хочется как можно скорее завалиться на сеновал, новоиспеченная мать мечтает лишь об одном — связать все сено в снопы и навесить на дверь амбарный замок. Я и сама не раз в шутку говорила подругам, что моя любимая поза в постели — по-собачьи: когда он клянчит на задних лапках, а я просто поворачиваюсь спиной и притворяюсь мертвой. Но я никогда не признавалась себе, что это действительно правда. И покуда взобравшийся на борт Рори долбил по мне так, словно я — его последнее хобби из серии «сделай сам», я мысленно составляла список оправданий, придуманных за последний год, лишь бы не заниматься сексом.

КАК ИЗБЕЖАТЬ СЕКСА С МУЖЕМ

1. Вирусная инфекция. Ни один человек на свете (если только у него не железные легкие) за прошлый год не переболел гриппом столько раз, сколько я.

2. Молочница — развившаяся от мнимых таблеток пенициллина, призванных излечить воображаемый грипп.

3. Йогурт во влагалище, чтобы избавиться от выдуманной молочницы.

4. Сюсюкать с ним как с ребенком. «И кто тут у нас маленькая лялечка? Кто мамочкина сюсечка-пусечка?» — одновременно пытаясь засунуть сосок ему в рот.

5. Взять в супружескую постель ребенка, которому приснился кошмар. Замечательное в этом плане подспорье — прокрутить малышу перед сном видеокассету с ужастиком.

6. Спровоцировать срабатывание пожарной сигнализации. Как говорится, охладить его пыл.

7. Спросить, в какой позе ему хотелось бы этим заняться, а затем истерически хохотать, когда он ответит.

8. Слишком много от него требовать. «Я хочу, чтобы мы сорвали друг с друга одежды и извалялись в вишневом желе, я спрячу клубнику у себя там, а ты достанешь ее языком, и мы вымажем друг друга шоколадом и перепробуем всю «Камасутру», семь часов подряд, прежде чем зайтись криком и кончить одновременно прямо перед домом, на тротуаре. А потом отдохнем минут десять и проделаем все еще раз! Ты как, готов?» Для пущего эффекта можно стиснуть его яйца, как будто проверяешь накачку шины.

Если эти обычные приемы контрацепции не срабатывают, есть еще одно, беспроигрышное средство: заурядные оскорбления его пениса. Средство, к которому любая жена может всегда прибегнуть, воскликнув как можно громче: «Так он уже там или нет?»

И далее: «Все говорят, что чем мельче мужское хозяйство, тем сильнее мужчина как личность. Так и есть, дорогой! Ты у меня настоящая ЛИЧНОСТЬ!»

Или вариация на ту же тему: «Нет, по размеру это вовсе не член… ой, он что, действительно такой крошечный?»

Разумеется, существуют и другие проверенные и испытанные фразы:

1) Ну и что мне с этим делать… почистить между зубами?

2) Так какой ты там из семи гномов?

3) Зубочистка?! Зачем? У меня что, пища в зубах застряла?

4) Знаешь, любимый, я тут смотрела сериал «Части тела», так вот они как раз делали хирургическую операцию, чтобы это поправить.

Если же требуется больше воображения, попробуйте просто объяснить мужу, что истинное наслаждение от секса вы можете получить, только если приведете кое-кого из своих друзей. И когда он начнет возбуждаться, прикидывая, кто же из ваших подружек составит вам компанию, огорошьте его, заявив, что на сегодняшний день вашим лучшим другом является гомосексуалист-маникюрщик по имени Мэрлин.

Ну а если вам до отчаяния нужно как следует выспаться, можете воспользоваться моей любимой, суперэффективной секс-блок-методикой. Предупреждаю: методику эту следует применять в щадящем режиме, во избежание риска сердечного приступа. Делается это так. Как только ваш супруг начнет пристраиваться и вы спиной почувствуете тычки его пениса, эдак мимоходом попробуйте сообщить ему, что сегодня звонили из налоговой и они хотят провести ревизию его счетов. Гарантирую, ваш муженек не только лишится склонности к сексу, у него вообще отобъет всякую охоту спать, а это, в свою очередь, означает, что вам не придется мириться с его отвратительным храпом.

Еще более радикальное средство — заканчивать все свои высказывания фразой: «Да будет на то воля Пророка». Хотя этот вариант может привести и к разводу. Или внезапному появлению в доме еще нескольких жен.

Размышляя над всем вышесказанным, я вдруг обратила внимание на то, как стонут под нами пружины. Словно разделяют мои страдания. Закончив перебирать в голове варианты нового цвета для потолка, я принялась подсчитывать, сколько же у меня пар обуви. Двадцать восемь — в конце концов пришла к заключению я. Как много, оказывается, можно всего постичь, когда время на твоей стороне!

Встревоженная, я глубоко вдохнула. Да что со мной такое? Я перестала даже имитировать оргазмы, я просто от них уклоняюсь.

В любой анкете, где указывают имя/возраст/адрес, в графе «Пол» теперь придется вписывать: «ДА В ОБЩЕМ-ТО НИКАКОЙ».

Как и предполагалось, Рори перекатил меня на бок — ни тебе объятий, ни поцелуев. Господи! Хотя, если хорошенько вдуматься, поцелуи в наших отношениях давно ушли в небытие. Точь-в-точь, как предсказывала Джаз. Когда же мы прекратили целоваться во время секса? Рори резко толкнулся — раз, другой. Как обычно, каждое движение было настолько механическим, что я могла без труда нарисовать его диаграмму. Он никогда не интересовался, какое из положений для меня наиболее предпочтительное, — а наиболее предпочтительное для меня, кстати, положение завуча в нашей школе. Повышение, которого мне не видать как своих ушей, если я хоть немного, черт возьми, не посплю. Я уже собиралась указать на это мужу, но тут он решил заняться поисками моего клитора. Он все искал и искал…

Ну вот скажите, почему мужчины без труда могут собрать ручной гранатомет, пользуясь лишь инструкциями из Интернета, и при этом никак не могут найти… Постойте-ка. Йесс! Внимание, Хьюстон, корабль к взлету готов! Но стоило удовольствию начать расползаться по телу, как я тут же затихла. Бог свидетель, я не хотела ободрять этого человека! Иначе сон отложился бы еще ох как надолго. А вдруг он вздумает продолжить? Раньше женщины притворялись, что испытывают оргазм. Теперь мы притворяемся, что НЕ испытываем его! Правда, мне не пришлось долго прикидываться, будто я не получаю никакого удовольствия, поскольку Рори принялся тыкать пальцем так, словно опаздывает на важную встречу, а мой клитор — это кнопка вызова лифта. Тык. Тык. Тык. Черт, шел бы ты уже по лестнице! Тем более что этот лифт все равно останавливается только на одном этаже. На тазовом — и, видит бог, над этим еще нужно поработать. Хотя не меньше, черт возьми, чем над всем остальным! Мои волосы, полные напалма от вшей, упакованы в полиэтиленовую шапочку для душа. И словно одного этого недостаточно, я еще вырядилась в растянутую, мешковатую фланелевую пижаму плюс носки — из тех, что бесплатно выдают в самолетах. Фланелевые пижамы — сексуальный эквивалент противопехотных мин, которыми солдаты защищают входы в свои блиндажи.

Когда, рассуждала я, возникла эта апатия, подобная пытке капающей водой? В какой момент секс перестал быть восторгом, превратившись в повинность? Ведь делали же мы раньше что-то такое, где были объятия и ласки, — я, правда, так и не смогла вспомнить, что конкретно мы делали, но зато прекрасно помню, что мне это нравилось. Куда подевались дни взрывной сексуальности, когда мы ломали мебель, крушили спинки кроватей, приводили в негодность матрасы и взвинчивали до небес счета костоправов?

Трахоностальгия — вот все, с чем я осталась теперь.

Меж тем Рори вошел в свой обычный ритм метронома, перемежаемый равномерными хрюками. Неужто все семейные пары практикуют подобного рода половую самбу, с ее банальными, истасканными шагами? Когда все стало портиться между нами? Наверное, с приходом материнства. Что и говорить, роды внесли сумятицу в мою сексуальную жизнь. Ничего удивительного, особенно когда твое влагалище растянуто километров на пять. Несмотря на полистироловые подушки и идиотские переборы на арфе, льющиеся из динамиков над головой, роды по-прежнему сводятся к акушерам, что давят тебе на грудь коленкой, раздвигают твои ноги в шпагат и ныряют внутрь с щипцами для барбекю. Одного этого с лихвой хватит, чтобы оставить травму на всю жизнь. Так нет же, не успевают еще высохнуть молочные круги на груди твоей сорочки, а муженек уже тут как тут — мол, как насчет немного туда-сюда? Нечего и говорить, что женщине с недавно заштопанной промежностью не хочется об этом даже думать.

Помню, Рори хотел побеседовать со мной на тему моего затухающего желания. Но лично мне хотелось говорить лишь об одном — о моем послеродовом геморрое. К тому времени все потребности мужа выпали из поля действия моего радара. Я существовала совсем в другом измерении — в мире, где есть только мать и дитя. Самая сильная связь в жизни женщины — это ее ребенок. Что же до супруга, то если его вообще замечают, то лишь в связи с тревожащей мыслью: «Что это за здоровенный волосатый мужик околачивается рядом со МНОЙ И МОЕЙ КРОШКОЙ?» Хотя, с тех пор как дети перестали просыпаться по ночам, мы все же изредка перехватывали удовольствие, когда удавалось случайно перепихнуться. Или нет?

А Рори все продолжал долбиться. Если бы он и правда что-нибудь мастерил, сейчас я, наверное, была бы какой-нибудь этажеркой со встроенным шкафчиком для стерео и поворотной панелью под телевизор. Интересно, поймет он намек, что я не особенно-то в восторге от его потуг, если я, скажем, достану пилочку и займусь своими ногтями?

Я вздохнула с облегчением, почувствовав, как нарастает его темп.

Рори всегда кончал одинаково. Серия идентичных стонов, переходящих в цикл мини-стонов, в свою очередь вырастающих в одну гигантскую модуляцию, завершающуюся финальным всплеском и, несколькими минутами позже, раскатистым храпом.

Я лежала на боку, глядя на полоску света, проникающую под дверь спальни. Наверное, мне нужно стараться сильнее. Надеть прозрачную сорочку, взять рецепт на виагру для женщин (кстати, а есть такая?) — может, даже самой сделать первый шаг? В конце концов, один хороший поворот приносит большую часть одеяла^[16], подумала я, когда Рори дал крен и арктический холод облапал все мое тело.

С болью в сердце я призналась себе, что Джаз попала в самую точку. Мысль о ее злорадстве была просто невыносимой. Скатываясь в сон, я твердо решила не признаваться ей, что «Сексуальная свобода» — это на самом деле свобода не заниматься сексом с собственным мужем.

Глава 4 Есть ли жизнь после измены?

— Ты права. Моя сексуальная жизнь — дерьмо, — выпалила я, едва услышав в трубке голос Джаз.

Первым делом с утра я позвонила лучшей подруге.

— А что не дерьмо в супружестве?

Голос Джаз заметно сипел с похмелья.

— Наверное, я просто отказываюсь признать очевидное, — подытожила я. — А как у тебя? Что было после того, как все разъехались? Ты высказала Стадзу, что думаешь насчет его маленького медового месяца на Виагарском водопаде?

— Я страшно разозлилась и сразу пошла в постель. Но он приперся следом и попытался заняться сексом. Представляешь? Сказал, что с той самой минуты, как я уделала его за ужином, ему хотелось лишь одного — заняться со мной любовью. Причем жутко.

— И что ты ему ответила?

— Что как он хотел, так и получилось. Жутко.

Я хрюкнула в трубку.

— Но ты спросила у него про виагру?

— Он уверяет, что это для меня. Мол, он экспериментировал втихаря, сам с собой, но у него ничего не вышло. Зато теперь он якобы довел дозировку до совершенства.

— И ты ему веришь?

Пауза.

— А у Элтона Джона волосы свои или парик? — вопросом на вопрос ответила Джаз.

— Понятно. И каков план?

— Пора немного поиграть в шпионок.

— И что конкретно ты предлагаешь? Превратиться в Джейн Бонд, суперагентшу?

— Я говорила тебе про наш маленький отпуск в Шри-Ланке? Мы собирались туда, чтобы отпраздновать годовщину свадьбы.

Дэвид Стадлендз, доктор-гуманист, берет отпуск только в тех случаях, когда речь идет о пытках и издевательствах. Конго, Алжир, Судан, Бирма, Ачех^[17] — вот наиболее яркие путешествия его бедной супруги. Счастливым Дэвид чувствует себя лишь в каких-нибудь грибковых джунглях с полчищами малярийных комаров или вооруженных до зубов террористов. В конце концов Джаз перестала с ним путешествовать. «Я не хочу проводить отпуск там, где еще вчера было неспокойно», — пояснила она. В один прекрасный день Дэвид объявил о поездке в Диснейленд, и Джаз не на шутку изумилась:

— Диснейленд? Ты серьезно?! Класс!

Единственное, о чем она тогда не подумала, так это что в штате Флорида до сих пор действует смертная казнь, а тамошний Диснейленд находится в непосредственной близости от Гэйнсвилля — городка, где расположена тюрьма для смертников. И ей снова пришлось таскаться с маленьким сыном по гигантскому парку аттракционов — своего рода смертная казнь для любой матери. «Позвони в Амнистию, — прислала она тогда СМСку. — Срочно нужна помощь. Мама-мертвец идет».

— В Шри-Ланке?

— Да. Дэвид собирался лечить там уцелевших после цунами, в перерывах между бокалами «пина колады». Однако потом ему пришлось отменить поездку — якобы из-за срочной работы в Лондоне, — но он все равно настаивает, чтобы я ехала одна.

— А ты?

— Скажу ему, что еду, а сама… Кэсси, ты сильно занята в ближайшие несколько вечеров?

— Да в общем-то нет. Наверное, буду сидеть дома, волоски из носа выщипывать. А что?

— Я собираюсь сделать вид, будто еду в аэропорт, а сама спрячусь у тебя и понаблюдаю, что за визиты наносит наш добрый доктор, пока его женушка в отъезде. Ты мне поможешь?

Мое сердце ухнуло в бездну не хуже «Титаника».

— Следить? Но разве это не противозаконно?

И все-таки я не смогла отказать Джаз. В критических ситуациях она неизменно приходила мне на помощь. Вот Ханна — та, наоборот, полная ее противоположность. «Ах, дарагуша, я бы с удовольствием, но ты же знаешь, у меня аллергия на детей». Хотя, как позже я объясняла Рори, я честно пыталась отговорить Джаз от этой безумной затеи.

— Само собой, Джаз. Ты всегда желанная гостья. Но ты же знаешь, я замужем за ветеринаром. А его кабинет в соседнем доме, сразу за стенкой. И по ночам просто невозможно уснуть — лежишь и думаешь, а вдруг кто из его подопечных сбежал… с клыками, с которых капает яд и которые этот кто-то собирается всадить в твое тело.

Я предупредила ее, что мой муж лучшим средством обороны считает кухонное полотенце. Хотя лично я предпочла бы команду спецназа. Однако Джаз уже ничто не могло остановить. Подруга полностью переключилась в режим мисс Марпл.

Была, правда, во всем этом и позитивная сторона. На целую неделю я обретала то, о чем мечтала всегда. Домработницу. И пока я торчала в школе, Джаз расчищала авгиевы конюшни — мою давно пришедшую в упадок халупу. Загоняла в стойло разбежавшихся псов, ходила за провизией, стирала белье и готовила обалденные ужины. Джаз — из тех, кто подает марочное шампанское в хрустальных фужерах, но если в моем бардаке вам удастся найти остатки дешевого вина в какой-нибудь банке из-под джема, с хороводом динозавриков на полуоторванной этикетке, можете считать, что вам повезло. Дети давно уже окрестили мои ужины ВДРС — Вчерашняя Дрянь, Разогретая Снова.

Еще она помогала Джейми и Дженни с уроками — задача, от которой лично я сразу впадаю в кому. Разумеется, я обожаю своих детей, причем с первобытной страстью, но вообще-то утренний токсикоз у меня появился после их рождения.

Дети — они как компьютеры. Ты понятия не имеешь, что тебя ожидает, пока не притащишь коробки домой и, разложив все на полу в кабинете, вы с мужем не начнете орать друг на друга, выясняя, кому первому пришла в голову дурацкая идея обзавестись этой хреновиной. Родители же, наоборот, — это настолько элементарно, что управлять ими может даже младенец. Мои дети вертят мной с момента своего рождения.

Так или иначе, но маленькая слежка была не такой уж высокой ценой за то спокойствие, что принесла Джаз в мой бедлам. По крайней мере, так я рассуждала на тот момент…

Поначалу это казалось даже забавным. Когда я вышла с затянувшегося педсовета, Джаз уже ждала у школьных ворот в арендованном автомобиле. Я скользнула в машину, отметив, что Джаз оделась сообразно ситуации: во все черное, включая вязаную шапочку. Даже непременные шпильки-небоскребы она сменила на пару крепких кроссовок. Джаз задрала ногу:

— Лесбийская обувка. Кстати, очень удобная. Неудивительно, что розовые выглядят такими счастливыми.

— Ты правда считаешь, что нам стоит тратить на это время? Мне еще тридцать контрольных сегодня проверять.

Я обожаю свою работу. Можно сказать, я на ней даже слегка сдвинута. А сейчас, когда на карту поставлено повышение по службе, мне особенно нужно напрячь все силы.

— Ты слыхала, как называют женщин, которые точно знают, где по вечерам находятся их мужья? — парировала Джаз. — Вдовы.

И вдавила педаль газа в пол.

Зима выдалась дикая. Весь январь — сплошь низкое, густое свинцовое небо, и ничего больше. Лондон походил на гигантский морозильник. Было так уныло, что все население Британии прилипло к экранам компьютеров, прочесывая сеть в поисках горящих путевок на Канары.

Мы проводили Стадза от тренажерного зала в Марилебоне на коктейль в кабинете министров, а оттуда — в Музей Виктории и Альберта, на благотворительный банкет с целью сбора средств для голодающих Судана.

Под хмарью вечернего небосвода музейные мавзолеи на Кромвель-роуд казались еще мрачнее. Вжавшись в сиденья, мы тряслись от холода. В мерцании прикуривателя я проверяла тетрадки с заданиями по английскому (Вопрос: Что такое глагол? Ответ: Глагол — это главный гол матча). Мы жевали еду, купленную на уличном лотке, и в ледяном воздухе наше дыхание вырывалось облачками пара. Если честно, то, что мы ели, на еду смахивало мало, зато было горячим. И вот, когда я уже промерзла настолько, что дело явно шло к ампутации конечностей, по мраморной музейной лестнице проворно сбежал Стадз. Джаз запустила двигатель.

— Похоже, он не врал. Домой едет, — осмелилась заметить я, пока мы двигались за ним хвостом по направлению к Хэмпстеду, и зевнула. — Может, хватит на сегодня?

Непроверенных тетрадок оставалось еще на час, не меньше. (Вопрос. Что такое грамматика? Ответ: Грамматика — это типа как говорить правильно и все такое.) И еще мне ужасно хотелось в туалет.

В конце концов, даже Джаз была готова признать поражение.

— Ладно, Кэсс. Наверное, я и правда чересчур остро на все реагирую.

Мы уже вознамерились прекратить охоту, как Стадз вдруг резко вильнул вправо с Хавесток-Хилл и помчался обратно в сторону Кэмдена. Наш драндулет едва вписался в поворот на двух колесах. Когда я пришла в себя от столь умопомрачительного маневра, мы уже кружили по маленьким улочкам в поисках «ягуара». А вот и он. Автомобиль ждал у тротуара, вдоль которого тянулся ряд давно пришедших в упадок доходных домов, наклоненных как попало, точно торчащие вкривь и вкось зубы.

Стадз с кем-то разговаривал по мобильнику, двигатель работал. На фоне освещенного подъезда муниципалки возник силуэт молодой женщины в пончо. Уверенной походкой она прошла к машине, телефон возле уха, и энергично запрыгнула на пассажирское сиденье.

Джаз подалась вперед, пальцы впились в приборную панель, костяшки побелели как перед крутым виражом на американских горках.

— Это Филиппа. Его лаборантка.

— Может, у них какой-нибудь срочный эксперимент? — несмело предположила я, хотя в животе уже все вибрировало от беспокойства. — Если тебе от этого станет лучше, то могу сказать: во всем мире не наберется и десятка женщин, кому идет пончо. Ну разве что еще кочевникам — тем парням, что пасут своих яков.

Но Джаз было не до шуток. Мы следовали за машиной Стадза в полном молчании — парочка направлялась к супружескому гнездышку моей подруги. За полквартала до места мы остановились и проследили, как Стадз ведет девушку в дом.

Было уже за полночь. Серый Лондон напоминал огромное кладбище. Сквозь черные тучи едва проглядывали редкие синяки неба. Дыхание моментально превращалось в пар. В окне спальни зажегся свет. И вскоре снова погас.

Несмотря на секретность операции, Джаз испустила такой отчаянный вой, что его наверняка услышали даже полярники, затерянные во льдах Антарктиды. Словно внутри у нее что-то надломилось. Как при открытой операции на сердце. Она ревела навзрыд, и рана ее зияла. Есть здесь где-нибудь доктор? Ах да, только он сейчас страшно занят: демонстрирует свое врачебное искусство у постели совсем другой пациентки, как раз в тот момент, когда его собственная жена истекает кровью перед своим домом во взятом напрокат авто. Я пересадила Джаз на пассажирское сиденье, сама села за руль и запетляла в сторону своего жилища. Я была слишком расстроена, чтобы ехать прямо.

Джаз проплакала не меньше часа, прежде чем мне удалось уговорить ее выйти из машины.

— Он привел ее домой, в нашу постель! Хотя теперь это уже не мой дом. Это Трахингемский дворец.

На Джаз было жалко смотреть. Роды без анестезии и то не такие болезненные.

— Ну же, милая, — ласково просила я, — пойдем. Тебе сейчас нужно выпить.

— Что мне сейчас нужно, — отвечала она между раздирающими сердце всхлипами, — так это полная ванна и туда же — включенный фен.

Уже на пороге я совсем не к месту заметила, что большинство мужчин — те же червяки, только ростом повыше, но Джаз сразу направилась в гостевую комнату рядом с рабочим кабинетом Рори и свернулась калачиком на кровати, в обнимку с бутылкой виски. Картина эта до сих пор выжжена клеймом на моей сетчатке. Растирая поясницу подруги, я размышляла над тем, что на всехмужей надо бы вешать таблички с предупреждением: «Этот человек опасен для вашей психики». И еще у меня закралось подозрение, что в свое время Джаз так и не удосужилась прочесть фразы мелким шрифтом в своем брачном контракте.

Вечером вторника настроение в нашем прокатном авто было мрачнее тучи. На сей раз мы сопровождали мужа Джаз на акцию по сбору средств на борьбу со СПИДом в странах Африки, устроенную супругой премьер-министра в огромной палатке у Кенсингтонского дворца. Где-то на заднем плане пронзительно пиликал струнный квартет. Два промозглых часа спустя Стадз и компания дружно переместились в «Чайнауайт» — пропустить по стаканчику перед сном.

— Как думаешь, это надолго? — поинтересовалась я.

Низкие облака стремительно неслись по ночному небу, точно настал небесный час пик и они отчаянно спешили домой. Спешили, похоже, все, кроме нас.

— Мне еще кучу тетрадок по математике проверять. «Окружность, — процитировала я одно из школьных творений, — это прямая, только она завивается по кругу, и внутри у нее дырка». Этим детям нужна помощь!

Джаз уныло пожала плечами, слишком подавленная, чтобы поддерживать разговор.

— Ладно, — уступила я. — Только давай не очень долго. Может, сгонять пока за едой?

Она снова пожала плечами и ответила совершенно безжизненным голосом:

— Возьми чего-нибудь хоть отдаленно полезного.

Вернулась я с двумя обезжиренными кексами.

— Какой пенопласт предпочитает мадам — банановый или голубичный?

Но Джаз отложила свое банановое пирожное после первого же укуса: на улице появился ее супруг — и не один, а с той самой поп-принцессой, свежеиспеченным «послом доброй воли». Мы провели их до отеля «Савой» — к входу со стороны реки, для более осмотрительных клиентов. Стадз остановил машину на двойной желтой линии и бросил ключи портье — так, словно для него это привычное дело.

— Может, они просто заехали пропустить по коктейлю, — высказала я довольно дурацкое предположение. — Пюре из лущеных пшеничных зерен — или какое там у нее любимое неканцерогенное пойло?

Джаз мрачно глядела прямо перед собой. Прибрежные улицы заполнили густые сливки тумана. Мы сидели, не сводя глаз с плотоядного оскала решетки Стадзова «ягуара». Через час я напомнила Джаз, что знаменитость — это всего лишь ничтожество, которому повезло. Рядом вздыхала Темза, в мутном свете луны река казалась белой как молоко. После двух часов ожидания я сообщила, что в один прекрасный день молодость американки увянет и все закончится жалкими кривляниями в подпевке у какой-нибудь бездарности, подражающей Дженифер Лопес. Но ответом мне были лишь крики чаек: птицы вопили точно младенцы, у которых режутся зубы. В отблеске уличных фонарей я попыталась заняться контрольными по математике («Угол — это куда тебя ставят, когда ты плохо себя ведешь»), но быстро утратила интерес. По прошествии трех часов моя лучшая подруга рыдала без слез: просто свернулась клубком и судорожно вздрагивала.

— Что собираешься делать? — уныло поинтересовалась я. — Может, позвонить в желтую прессу? В какие-нибудь «Сплетни для слабоумных» или «Вонючий рот»?

Я пыталась подбодрить Джаз, но та сжалась в комок.

— Я не могу так поступить с сыном, — успела прошептать она, и салон машины заполнил рвотный банановый дух.

В третий день отпуска Джаз на острове в Индийском океане мы отправились в очередную поездку по Бульвару Неверности.

Воспользовавшись анонимной безопасностью прокатного авто, мы наблюдали за ее супругом: на сей раз он прохаживался у служебного входа одного из театров Вест-Энда, где в тот вечер давали «Кошек». На боковой улочке, где мы припарковались, разило мочой и было темно и мерзко, как в сточной канаве. Но Дэвид Стадлендз, с его зрением нетопыря, обладал способностью высмотреть любую симпатичную женщину. Сегодня терпеливому хищнику достался котенок в обтягивающих брючках под змеиную кожу, сапожках на убийственных шпильках и фетровой шляпке. Вцепившись в добычу, Стадз увлек ее к «ягуару».

По силуэтам нам было видно, как они целуются. Затем с разинутыми ртами мы наблюдали, как парочка перебралась на заднее сиденье, и автомобиль ритмично затрясся. «Ягуар» раскачивался так активно, точно вот-вот разродится. То и дело я невольно переводила взгляд на выхлопную трубу: не вывалятся ли оттуда два-три миниатюрных «ягуарчика».

— Девочка явно ошиблась мюзиклом, — потрясенно сказала я. — Ей бы куда-нибудь в «Парни в куколках»^[18].

Шутка получилась вымученной, но мне безумно хотелось хоть как-то подхлестнуть знаменитую язвительность Джаз.

Джаз какофонически высморкалась.

— По-моему, Эндрю Ллойду-Веберу давно пора продать своих кошек в какую-нибудь лабораторию для опытов, — отреагировала она с меланхолической резкостью.

Но факт оставался фактом. Три женщины за три ночи? Нечего удивляться, что Стадз подсел на виагру. Наш знаменитый хирург, похоже, вообразил себя главным персонажем фильма «Так держать, доктор».

День четвертый. Стадз участвует в теледебатах по вопросу применения пыток для борьбы с терроризмом. Мы узнаём об этом из утреннего анонса Би-би-си. Я попыталась отговорить Джаз от слежки хотя бы на сегодня, чтобы пораньше лечь. Три ночи без сна — и мое лицо постепенно приобрело соблазнительный зеленоватый оттенок, а кокетливые полукружья под глазами сделали похожей на енотшу, подумывающую о суициде. В тот день был мой черед садиться за руль, хотя я была настолько вымотанной, что крутила баранку точно обкуренный дальнобойщик.

Однако Джаз не переставала твердить, что ее муженек — змея. А змеи всегда охотятся по ночам — их рецепторы реагируют на все теплое… В том числе и на известную телеведущую Би-би-си, как поняла я, когда Стадз промелькнул мимо нас в ее машине с личным шофером. Джаз проводила автомобиль зловеще спокойным взглядом, что совершенно мне не понравилось.

— Ты размышляешь над тем, как убить его?

— Давай скажем иначе, — мрачно ответила она. — Я не советовала бы ему подсаживаться на длинные сериалы.

Супруг Джаз исчез в доме телеведущей в Ноттинг-Хилл-Тейт, и моя лучшая подруга предложила запастись ведром и шваброй: мол, они нам понадобятся, когда она вырежет мужнины почки маникюрными ножницами, чтобы потом продать на черном рынке.

— А почему нет? У него ведь их две… точь-в-точь как и две личины.

Вглядываясь в ее залитое тусклым светом лицо, я вдруг сообразила, что Джаз не шутит. Будь я Дэвидом Стадлендзом, я бы хорошенько призадумалась над тем, что произошло с Джоном Боббитом^[19].

Я нежно дотронулась до руки подруги:

— Скажи, я могу тебя хоть как-нибудь подбодрить?

— Да, взбодриться мне не помешает. — В голосе Джаз явно чувствовалась угроза. — Для того чтобы нахмурить брови, нужно задействовать сорок две мышцы, а чтобы нажать на спусковой крючок охотничьего ружья — всего четыре.

Пришлось ей кое-что напомнить:

— Единственная вещь, на которую ты должна сейчас нажимать, — это кнопка видеокамеры. Не забывай, что ты в тропическом отпуске. Кстати, об отпуске — до воскресенья тебе обязательно надо попасть в солярий.

Но Джаз не слушала. Она сложила руки в молитве.

— Господи, дай мне терпение принять то, что невозможно изменить, изменить то, что невозможно принять, и найти хороший тайник для трупа этого блудливого козла, моего мужа.

День пятый застал Стадза в фешенебельном Мэйфере, в компании эффектной самочки из семейства кошачьих. Шапка с норковой оторочкой, белый пудель на поводке с брюликами, лето в бикини на яхте у Валентино — что-то вроде того.

— О боже! — Джаз была искренне поражена. — Я ведь сидела рядом с ней на благотворительной викторине в поддержку кампании по отмене смертной казни в странах Карибского бассейна.

Сказать по правде, моим самым сокровенным желанием в этот момент было вернуть смертную казнь в Англию. Нет, не за все преступления. Скажем, за разбитое сердце жены.

— О, я знаю эту породу, — постаралась угадать я. — Одна из тех подиумных шлюшек, что сначала выскакивают замуж за деньги, а потом принимаются усердно развивать в себе чувство социальной совестливости, чтобы хоть как-то компенсировать свою увядающую карьеру.

— Но ведь Дэвид терпеть ее не мог! Боже! Тут так жарко. — Лицо Джаз пылало, она опустила окно и с жадностью глотала прохладный воздух. — Он сказал, что у этой бабы мозгов как у морского планктона.

Мы проследовали за ними до модного ресторана на Пикадилли.

— Ты не поверишь, как жмется Стадз, когда он со мной. Он даже зубную нить и то заставляет использовать по нескольку раз! Протирает спиртом и развешивает сушиться. «Терпеть не могу выбрасывать по сути новую вещь, Джасмин». И после всего этого он ведет ее в «Каприче»?! — Для Джаз это было настоящей трагедией. — В этой машине вообще есть кондиционер? Я скоро расплавлюсь!

Джаз задыхалась, в то время как у меня зуб на зуб не попадал.

К моменту, когда мы проследовали за ними по пятам обратно в Мэйфер, Джаз уже вовсю размахивала руками, точно героиня какой-нибудь драмы времен короля Якова.

— И ты еще расстраиваешься, что приходится симулировать случайный оргазм с Рори?! А мужики?! Эти сволочи симулируют всю супружескую жизнь.

В день шестой Стадз отважился на вылазку в дебри Хакни^[20]. Мне даже не верилось, что он еще способен соблазнить хоть кого-то. В том смысле, что если все же способен, то причиндалу Дэвида Стадлендза можно ставить отдельный памятник.

— Твой муженек, — заметила я, покуда Стадз выбирался из машины, — просто какой-то спермоманьяк.

Для сегодняшней экскурсии Стадз облачился в джинсы и кожанку. Пикнув сигналкой «ягуара», он решительно шагнул в двери закопченной ирландской забегаловки, кичившейся живой музыкой групп с заманчивыми названиями вроде «Горячие фуфелы» и «Щас заглочу!».

Пока мы торчали в машине, мимо развязно прошествовала группа местных молокососов. По ходу они смачно пинали каждый из стоявших на улице автомобилей. Еще перед поездкой мы обсуждали опасность здешней шпаны и решили, что фраза «Иисус сказал, что я — Избранная» лучше всего подойдет в качестве отпугивающего средства. Но в конце концов остановились на том, чтобы я открыла окно и рыкнула на них своим самым естественным учительским тоном: «А вы домашнее задание сделали?»

Услышав такое, паршивцы мигом бросились врассыпную. Мы вылезли из машины и вжались носами в окна пивной. Стадз чокался с какой-то девчонкой: лет двадцать с небольшим, карамельные веснушки и светло-медовые волосы, собранные в густой хвост.

— Боже правый! Да это же Кармель, наша массажистка.

В голосе Джаз сквозила жуткая сырость — под стать провисшему небу, готовому лопнуть дождем.

— Et tu^[21], милашка, — подытожила я, и ветер жестко хлестнул по нашим щекам.

Сгорая от любопытства, мы наблюдали, как Стадз распускает роскошные девичьи волосы и они развратно рассыпаются по ее красивым плечам.

— Она наша массажистка уже три года. То есть я хотела сказать: как думаешь, сколько они уже вот так встречаются?

Да уж, подлец настоящий мастер вкручивать баки. Но больше всего меня потрясло даже не это. Оказывается, пока мы все охали и ахали, восторгаясь, какой у нас Стадз храбрый и мужественный — с какой самоотверженностью доставляет он медицинскую помощь странам, истерзанным войнами и эпидемиями, — бедняжке Джаз даже не нужно было выходить из дома, чтобы почувствовать себя во вражеском лагере.

Потом мы еще долго сидели в машине у захудалого японского ресторанчика, прямо под неоновым взглядом электронной вывески «Закусочная «Ниппон»». В резком стробоскопическом свете лицо моей подруги сморщилось от внутренней боли.

— Беда в том, — рассуждала она с кислой миной, — что, как и большинство интеллектуалов, Стадз — клубок парадоксов. Навроде тех, кто днем участвует в демонстрациях против физического наказания детей, а по вечерам жестоко избивает уличных проституток-малолеток. Или как та шестнадцатилетняя антиглобалистка и вегетарианка до мозга костей, что выхлебывает папашино коллекционное шампанское и крадет мамашину шубу. Или как доктор — защитник прав человека, тайно ненавидящий человечество. Не все, разумеется, человечество, — поправилась Джаз, — а его отдельных представителей. Мой муж спасает жизни совершенно посторонних людей и в то же время хладнокровно опустошает жизнь своих близких. Получается, я совсем его не знаю. — В голосе подруги слышалась безысходность. — Кто этот человек, за которого я вышла замуж? Для меня он чужой.

«Чужой с планеты Перепихон», — подумала про себя я, разворачивая машину в сторону дома.

— Но самое идиотское во всем этом то, что я все еще люблю его, Кэсс, — закончила она с трогательной ранимостью.

«Люблю» — да разве это слово могло передать всю глубину ее чувств? Ведь Дэвид Стадлендз был всей ее жизнью.

День седьмой — день отдохновения. Конечно же, Стадз должен отдохнуть? Чем он вообще занимается — кастингом любовниц? За последнюю неделю мерзавец перетрахал столько женщин, что на его пенисе наверняка живого места нет.

И дело было не только в том, что Рори как раз уехал на одну из своих конференций и мне приходилось тратиться на приходящих нянь. Неделя бессонных ночей настолько меня вымотала, что детские одежки я отправляла в стиральную машину, не вынув из них детей. Готовя дочке завтрак, я вместо хлеба намазала маслом собственную ладонь и положила ей на тарелку.

Однако не тут-то было. В день возвращения Джаз из ее якобы райского путешествия Стадз делил супружескую постель с податливой университетской преподавательницей — дамочкой лет сорока с крашеными волосами, в которой Джаз распознала одну из его бывших частных пациенток.

Сидя в машине напротив дома Джаз и наблюдая за тем, как в хозяйской спальне задергивают шторы, я попыталась перевести все в шутку. А что еще оставалось делать? Удивляться мы уже перестали.

— Мой муж — ветеринар. Будем надеяться, Рори не спит со своими пациентами.

— Марианна, вот как ее зовут, — вспомнила Джаз. — Я видела ее у нас дома. Насколько мне помнится, после подтяжки лица она вдруг стала страдать обмороками. Разумеется, мне и в голову не приходило, что курс лечения предполагает глубокий вдох, наклон вперед… и засунуть голову между ног своего лечащего врача.

Я саркастически рассмеялась:

— И какие же лекции читает эта Марианна? Как уводить чужих мужей?

— Поэзия Сильвии Плат^[22].

— Значит, баба — «платоголичка», — скаламбурила я.

Мы взорвались смехом. Грубым хохотом, выворачивающим желудки. Нервное истощение и эмоциональная перегрузка довели нас до состояния, близкого к истерике.

— Я думаю, пора оставить Дэвиду записку. «Привет, дорогой. Ужин на столе, а… голова твоей жены в газовой духовке».

Мы смеялись до слез… А когда Джаз прекратила хохотать, смех перешел в рыдания.

Глава 5 Если он хочет завтрак в постель, пускай спит на кухне

Брак, как я теперь поняла, — занятие для фанатиков-экстремалов. Ходьба по натянутой проволоке без страховочной сетки. «Только в нашем цирке! Смертельный номер! Летающая супружеская пара! Акробаты на трапеции! Потрясающая отвага и смелость!»

А Джаз сорвалась. Расшиблась в лепешку. Оставив нас с Ханной собирать останки. В то воскресенье мы сидели в моей кухне за неразбавленным виски и красили обнаженное тело Джаз автозагаром перед включенным на полную калорифером. Через час ее самолет приземлялся в Хитроу. Джаз возвращалась из своего шри-ланкийского отпуска. Отсюда и срочность собрания.

Признаюсь, я немного нервничала, поскольку гости в моем доме — явление не такое уж частое. Главным образом из-за переизбытка метанопроизводящих псин. Как правило, гости зажимают носы, глаза их слезятся, легкие цепляются за кислород, а в генетической памяти оживают воспоминания прадедушек: окопы и газовые атаки… Один-единственный раз я решилась пригласить на ужин нашего школьного директора, мистера Скрипа, — надеялась умаслить его в свете открывающейся вакансии завуча, — однако тот спасся бегством, сгорая от стыда и унижения, когда одна из ручных крыс мужа попыталась спариться с его шиньоном. Но сегодня ситуация была кризисной. Детей я заблаговременно разогнала по комнатам, и теперь об их присутствии напоминал лишь зубодробительный рэп, вибрирующий сквозь потолок.

Как и ожидалось, разговор начался с самобичеваний Джаз. Пока я щедро плескала виски в сколотые по краям стаканы, подруга издавала протяжные скрипы на манер застрявшего выдвижного ящика.

— Я сама виновата. — Джаз глядела из-под челки, похожая на испуганную лесную лань. — Просто Дэвид больше не находит меня сексуально привлекательной.

Мы с Ханной тут же вошли в роли живых лифчиков «Вандербра»: поднимающих, поддерживающих, делающих все, чтобы наша подруга выглядела значительнее и лучше. Но в случае Джаз — волосы цвета «расплавленный леденец» и кожа белая и гладкая, как ванильное мороженое, — никаких преувеличений не требовалось.

— Джаз, милая, да ты же просто красавица. Посмотри на свои волосы. Всегда такие опрятные и ухоженные. И ты така-а-а-ая стройная. Не в пример мне. Что, кстати, ужасно несправедливо, — по-доброму сетовала я. — Ведь это я постоянно сижу на диетах. За всю свою жизнь я сбросила больше девятисот килограммов! Представляешь?!

Горе снедало мою подругу, и мне было больно на это смотреть. Говорят, если биться головой о стену, то можно сжечь до 150 калорий в час, — похоже, именно этот вид упражнений выбрала для себя Джасмин.

— А я скупаю все кремы на свете. Кремы для пальцев ног, живота, кожи вокруг глаз — даже для внутренней стороны подъема стоп, будь они неладны! И все впустую, — жизнерадостно добавила Ханна. — У меня морщин больше, чем у «Бритиш телеком» телефонных линий.

Но развеселить Джаз было не так-то просто. Она угрюмо таращилась в свой стакан, точно в магический кристалл.

— Повернись, — приказала я.

И принялась размазывать автозагар по ляжкам подруги, как будто ощипывала цыпленка. В зимнем свете Джаз выглядела печальной и болезненной. Ее обнаженная худоба потрясла меня. За последнюю неделю Джасмин похудела килограмма на четыре, не меньше.

— Может, я слишком долго кормила грудью? — хныкала она. — Посмотрите, во что превратились мои сиськи. Обвислые, сморщенные, как у африканской аборигенки. А эти растяжки. А задница?! Не задница, а какая-то жатая промокашка. Паховые мышцы вообще сплошная труха. Вот они, последствия родов. Об этом ведь никто не предупреждает. Что больше ты никогда не рассмеешься, не обмочив трусы.

— Точно, — подтвердила я. — Тогда, на твоем ужине, я смеялась так, что слезы аж по ногам текли.

Бездетная Ханна громко прыснула, но у нас с Джаз на лицах разом появилось отсутствующее выражение, какое часто встречается у собачников, чьи любимцы гадят на тротуар: мол, да что вы, это вообще не моя собака. Мышцы наших влагалищ поджались сами собой.

— Послушай, да-ра-гуша. Ты даже не представляешь, сколько твоих одногодок выглядят намного моложе тебя. Время, конечно, замечательный лекарь, но уж точно не косметолог.

С сочувственным видом Ханна протянула Джаз визитку своего пластического хирурга.

— Ты права, Ханна. То, что ты видишь в уголках моих губ, — это не мимические морщинки, это просто гребаные фьорды. — Джаз жадно хлебнула виски. — Думаю, твоему хирургу придется отрезать мне на фиг всю голову.

За сорок пять минут до приземления я велела Джаз повернуться и начала втирать коричневую массу в живот, поверх вельветовых рубчиков, оставшихся после родов. Мы часто делились друг с другом нашими послеродовыми горестями; исповедальные беседы на тему растяжек давно вошли у нас в привычку. Но всерьез такие разговоры мы никогда не воспринимали — вплоть до сегодняшнего дня.

— Если мы хотим удержать наших мужей, нужно заниматься собой, — глубокомысленно изрекла Ханна, громко хрустя крекером: без сомнения, основное блюдо ее дня. — Тебя, кстати, Кэсс, это тоже касается. Неужто не хочется, чтобы тебя возжелали за твое тело, а не за какие-то сомнительные способности разгадывать кроссворды?

— Мой ответ: шла бы ты, Ханна, на два по вертикали, слово из трех букв, обозначает репродуктивный орган.

— Брр. — Джаз вдруг заметила свое отражение в маленьком зеркале над кухонным столом. — Моя кожа мне совсем не идет.

Она вздохнула, плечи поникли, точно на панихиде.

— Выше голову, Джаз, — попыталась успокоить я подругу. — Ханна может молоть языком сколько угодно, но тело-то у тебя точно есть.

О, сколько часов нашей жизни потрачено на разговоры вроде этого! Если б только время не летело как сумасшедшее. Если б оно отсиделось в аэропортовском «дьюти-фри». Прогулялось неторопливо, село в ползущий автобус и перестало бы измываться над бедными женщинами.

— Все знают, что Дэвид — сама святость. Как же я могу не быть виноватой?

— Святой? Да он скорее Князь тьмы. — Я переключилась на бицепсы Джасмин. — Скажи, когда ты в первый раз встретила Стадза, неужели ты не заметила клубов серы?

— Кассандра! — прикрикнула Ханна, расправляясь с очередным крекером. — Ты соображаешь, что говоришь? Это же ее муж. Поц^[23], которого Джасмин любит, несмотря ни на что.

Я закатила глаза, да так энергично, что увидела, как трепыхаются клетки моего мозга. Ханна осуждающе вырвала бутылочку с автозагаром у меня из рук и занялась плечами Джасмин, отбросив ее светлые волосы.

— Ладно, — исправилась я, — пусть Стадз и не сущий дьявол, но их очень легко перепутать. И ведет он себя как последняя свинья.

— Он ведет себя как самый обычный мужик, да-ра-гуша. Мужчины носятся на своих авто, смазывают маслом газонокосилки и трахают все, что шевелится, желая утвердиться в своем «сексизмо». Ну-ка, ешь. Тебе надо восстановить силы.

Ханна протянула Джаз тарелку с сыром, но та молча смотрела на еду, не притрагиваясь.

А я думала о том, что сказала Ханна. Как жена и мать, имеющая сына, я могла клятвенно подтвердить, что мужской мозг состоит всего из четырех компонентов: интернет-доли, огромной футбольной железы, миниатюрного отдела гигиены и крохотной-прекрохотной, малюсенькой-премалюсенькой молекулы отношений. Ну и еще половой невоздержанности — правда, лишь в качестве дополнительного аксессуара. Ведь Рори верен мне… или нет?

— Мальчишки всегда останутся мальчишками, да-ра-гуша, — менторски провозгласила Ханна. — Как и большинство мужчин среднего возраста.

Джаз решительно грохнула стаканом о стол — просто чудо, что тот не разлетелся на мелкие осколки.

— Если у Дэвида кризис среднего возраста, почему нельзя, ну, я не знаю, купить какую-нибудь спортивную машину? Или пересечь Ла-Манш на самодельном плоту? Мало ему этого его нелепого мотоцикла?!

Ханна малевала автозагаром, точно какой-нибудь Микеланджело. Оставалось двадцать минут до посадки плюс «зеленый коридор» на таможне и примерно час на дорогу из аэропорта. В нетерпении я отобрала у нее бутылочку и принялась яростно размазывать жидкость вокруг воображаемых линий бикини и под округлыми грудями подруги.

Ханна раздраженно работала челюстями, перемалывая очередной крекер.

— Послушай, никто никогда и не говорил, что супружеская жизнь — это легко. В болезни и в здравии, тра-ля-ля, бла-бла-бла… уж поверь моему опыту, да-ра-гуша. Коль скоро ты вышла замуж за коктейль из аллергий, как это было со мной, в жизни всегда будет что-нибудь да не так. — Она доверху наполнила стакан Джасмин. — У каждого мужа свои недостатки. Кстати, могло быть и хуже. Он мог оказаться аферистом или растлителем малолетних. Или, — ее даже передернуло, — играть в гольф.

Но Джаз оставалась безутешной. Покрашенная до половины, она вдруг принялась расхаживать голая взад-вперед по моей бедламной кухне. Я едва поспевала за ней с бутылочкой в руках.

— На третьем десятке у меня появились сразу два новых хобби: замужество и слепота. Кэсси права. Господи! Ну почему я сразу не разглядела, что это за человек?! — Муж, которого Джаз боготворила целых двадцать лет, таял в пылу ее критического взгляда. То, что она принимала за реальность, превращалось в не более чем брачный мираж. — Я… я думала, мы… с… с… счастливы.

Она испустила очередной безутешный вой.

Ханна щедро плеснула виски в стакан Джасмин.

— Ну-ну, да-ра-гуша. Давай не будем превращаться в Сильвию Плат.

Рев Джаз стал похож на скрежет ржавой дверной петли. Она приложила руку ко лбу. Жест из немых кинофильмов — беспомощная героиня, потрясенная страшным известием.

Я лягнула Ханну под столом.

— Что? — прошептала та одними губами. — Что я такого сказала?

— Я протащила этого козла на собственном горбу через всю ординатуру! — Выплескивая наружу то, что скрывалось глубоко в душе, Джаз завыла еще громче. — Ради Стадза я пожертвовала всем — и душой, и телом. — От переизбытка эмоций голос ее скакал вверх-вниз. — Я обожала свою работу, но сдуру отказалась и от нее! И все это ради него.

— Вот-вот, да-ра-гуша. — Деловая женщина, Ханна элегантно скрестила свои гибкие, обработанные лазером ноги. — А то я никак не могла понять, почему же ты бросила профессию поварихи.

Джаз смерила подругу стальным взглядом:

— Я приняла решение сидеть дома и воспитывать ребенка. Чтобы Джош, если ему и суждено обзавестись недостатками, обзавелся бы моими, а не какой-нибудь гувернантки из Чехии с плохим пищеварением. Понятно?

Я крутила полупьяную подругу перед жарившим на всю мощь обогревателем (до приземления оставалось не больше пяти минут) и думала о том, что Джаз попала в самую точку. Еще ни разу я не встречала женщины-руководителя — неважно, какого ранга, — которая предпочла бы финансовой газетной колонке жуткую историю о детях, матери которых заняты полный рабочий день: о том, что у таких детей намного меньше шансов закончить среднюю школу, а в более зрелом возрасте они намного больше склонны к коллекционированию нацистской символики.

Джаз раскинула руки как на кресте, чтобы я могла покрасить ее бока.

— Разве я не была хорошей женой? — Она с достоинством выпятила подбородок. — Боже, с чем только мне не приходилось мириться. Неотложная медпомощь. Кампании в защиту прав человека… Мой дом вечно набит одноногими жертвами каких-то фугасов. Или безграмотными иммигрантами из Нижней Вольты, без жилья, без статуса беженцев, но зато с хроническим геморроем. Чернокожими профсоюзными деятелями, которые разглагольствуют о «всеобщем равенстве», а через секунду щелкают мне пальцами, чтобы несла им кофе, поскольку я — всего лишь женщина.

Джаз смачно высморкалась. По звуку это скорее походило на сирену линкора «Британия».

— Смешно, правда? Весь этот самообман фанаток Бриджит Джонс, будто замужество суть шаг на ступеньку вверх!

Ханна поправила подругу:

— Не все мужики — шмуки^[24].

— Точно. Некоторые уже покойники. Мужики… и жить с ними невозможно, и цианистый калий им не подсыплешь — тут же схлопочешь срок за убийство. Ой, меня сейчас вырвет.

Схватившись руками за живот, со слипшимися волосами, Джаз походила не перезрелый плод манго. Она вытерла пот со лба.

— Здесь настоящая парилка, Кэсси. Меня даже тошнит. И голова жутко болит. У тебя случайно нет орехового масла? Как-то я на него подсела в последнее время.

— Черт, подруга, ты часом не в залете, а?

Ханна закатила глаза:

— Точно, Кэсси. Непорочное зачатие.

Но Джаз продолжала:

— Знаете, почему я чувствую себя так паршиво? Ведь я только сейчас поняла, что мы, женщины, все время забываем про самих себя. Взять хотя бы Ханну. Детей у нее нет, потому что так захотелось Паскалю. И…

Джаз явно ступила на минное поле. Я взглянула на кухонные часы. Сейчас она уже должна пройти таможню и ждать у багажной карусели. Я предприняла жалкую попытку направить судно разговора в более спокойные воды:

— Не понимаю, Ханна, почему ты не завела детей. Хотя бы в качестве предлога смываться с вечеринок пораньше.

Но Ханну уже несло:

— Для меня на первом месте всегда Паскаль. Мы живем так, как нам хочется.

Подогретая виски, Джаз грубо расхохоталась:

— Вы живете так, как хочется ему. Паскаль просто желает быть твоим единственным ребенком. Центром твоей вселенной.

— По крайней мере, мы счастливы, — возвестила Ханна.

— Да ладно тебе, Джаз. — Я разряжала обстановку столь усердно, что без труда могла претендовать на место в саперном взводе. — У Ханны слишком дорогая обивка, чтобы на нее писалась всякая мелюзга.

Ханна скривилась:

— Фу-у-у! Терпеть не могу детей. И кстати, животных я тоже не перевариваю.

Стоит Ханне и Джаз вцепиться друг в друга, как они тут же воссоединяются, перенаправив свою неудовлетворенность на меня.

— Знаешь что, Джаз, давай одевайся, — настойчиво потребовала я. — Ты уже должна ехать домой из аэропорта.

— Моя жизнь в полном порядке, — повторила Ханна, брезгливо стряхивая с пальцев собачью шерсть. — А вот за Кассандру как раз стоит побеспокоиться. Про Кэсси можно даже передачу снимать, что-нибудь вроде «Это твоя жизнь», только назвать по-другому: «И ЭТО твоя ЖИЗНЬ?!» — Она осуждающе обвела рукой кухню и тут же дернулась, отстраняясь от добермана, который нализывал ей руку под столом. — Что это за псина? Вылитое чудище из преисподней.

— А ведь Ханна права, Кэсси. Посуди сама, ты вкалываешь целыми днями, а Рори… Почему Рори палец о палец не ударит, чтобы тебе помочь?

Я уже превысила «рекомендуемую ежедневную дозу трусости». И проблеяла что-то про то, какой Рори чудесный муж и как он делает половину всего-всего.

— Половину?! — взорвалась Джаз. — Да женщины ни хрена не смыслят в арифметике. Поэтому-то мужикам и удается нам вкручивать, будто они берут на себя пятьдесят процентов работы по дому, заботы о детях и стряпни у плиты. Прямо как в анекдоте: «Почему невеста всегда в белом? Да потому, что посудомоечная машина должна хорошо гармонировать с плитой и холодильником». — Она сделала паузу, чтобы еще раз высморкаться. — Вот почему твоя сексуальная жизнь — дерьмо. Потому что в глубине души ты обижена на него.

Я в ужасе вытаращилась на Джасмин. Да как смеет она вот так вот взять и выболтать мой секрет?! Ханна впилась в меня прожорливым взглядом, и на секунду мне показалось, что она наконец-то намажет кое-что на свой крекер — moi^[25].

— Твоя сексуальная жизнь — дерьмо? — плотоядно повторила она.

— Ну… вообще-то я не планировала обнародовать свои сексуальные тайны, в смысле, что у меня их нет, но…

Я еще раз сердито зыркнула в сторону Джаз и, чтобы потянуть время, занялась делом: намочила ее бикини, сунула в пластиковый пакет, а затем посыпала внутри чемодана песком из кошачьего туалета.

— Конус молчания? — требовательно спросила я, и Ханна утвердительно кивнула. — Я… я… О боже. — И через силу выдавила из себя: — Моя киска перестала урчать.

— Как и у большинства замужних женщин, сексуальная жизнь Кэсси — вечная скукотень, — услужливо расшифровала Джаз.

— Да ну?! А я-то думала, что Рори в постели — просто зверь.

— Он и есть зверь. — Я поморщилась. — Хомяк.

Бывают периоды, когда из-за передозировки секса у женщины развивается чувство вины. Но после свадьбы чувство вины у женщины появляется как раз из-за его недостатка.

Я постучала по циферблату часов:

— Вам давно пора в путь. А вдруг там пробки?

— Надо же. — Джаз осторожно пощупала свое тело, проверяя, подсох ли автозагар. — У Рори хватает терпения, чтобы загнать крошечный-прекрошечный мячик в крошечную-прекрошечную лунку, но при этом он не может найти минутку, чтобы отыскать ее точку G. Так ведь, Кэсси?

Ханна с неподдельным ужасом воззрилась на меня:

— Рори играет в гольф?

Новость явно ее шокировала.

Я уклончиво пожала плечами. Рори, может, и играет в гольф, но мячиком по морде неизменно получаю я — точнее, моя жалкая личность. Ну почему я никогда не могу ни за кого заступиться?

— Нашему поколению всегда внушали, будто мы будем иметь все, — продолжала Джаз, — но оказывается, это означало совсем другое: что мы будем делать все. Вот почему я бросила работу.

— Я не делаю все, — слабо запротестовала я. — Рори помогает мне, правда. Одевайся, Джаз. Пора ехать. Ну же!

— Помогает, говоришь? — саркастическим эхом отозвалась Джаз. Она натянула брюки, сапожки, джемпер и перчатки, готовясь предстать перед зимней непогодой. — Возьми любую среднестатистическую работающую женщину-мать, которая будит детей, собирает, кормит и отправляет в школу, успевая привести в порядок дом, прежде чем нестись на работу — вымотанная, запорханная, без завтрака, с пятнами желтка на блузке и совершенно не в курсе, что где-то в Пакистане произошло землетрясение. В то время как ее муженек успевает не только прочесть газету, но и принять душ, побриться, послушать новости по Би-би-си и приехать в офис — свежий, отдохнувший, готовый к новым свершениям. Вот почему ты потеряла оргазм. Потому что ты злишься. Ты — белка в колесе негодования, обиды и встречных обвинений, и где-то в подсознании ты тайно завидуешь этому говнюку. Вот почему ты перестала получать удовольствие от секса. Секс для тебя — всего лишь еще одно его гребаное требование.

Джаз выпрямилась — в полной боевой раскраске, готовая встретиться со своим «благоверным» — ха-ха — лицом к лицу.

— Брак, — провозгласила она, — единственный вид войны, где приходится спать со своим врагом.

Подняв свой оранжевый шарф, Джаз набросила его на шею свободной петлей. От меня не укрылась символичность ее жеста.

— Рори мне не враг! — огрызнулась я. — Он замечательный отец, если ты не знала. Он помогает мне во всем. С детьми, с уборкой, с…

— Скажи еще, с карьерой? Ты, кажется, претендуешь на повышение? Мазель тов!^[26]

Ханна взяла пальто, ухоженные руки скользнули по атласной подкладке.

— Да. Завтра утром у меня собеседование с директором.

— Ну-ну. Вот заодно и посмотрим, как твой шлимелъ^[27] поможет тебе получить это место.

Мне хотелось ответить ей тем же, но при этом ужасно не хотелось ссориться с подругами. Неужто я навсегда останусь размазней? Просто чудо, что Би-би-си до сих пор не сняли обо мне документальный фильм — полуженщина, полумышь, с позвоночником медузы.

— Запомни — история не знает случая, чтобы жена застрелила мужа, пока тот пылесосил ковер, — бросила Джаз на прощанье.

После чего Ханна уселась за руль и повезла подругу домой якобы из аэропорта: вроде как загорелую, отдохнувшую и расслабленную.

Когда они отбыли, я устало привалилась к двери.

Джаз не права. Мой сон из серии «Иметь Все» не превратился в ночной кошмар под названием «Делать Все». Мы с Рори — равноправные партнеры. Он делает половину всего-всего. Честное слово.

Глава 6 Неделя работающей матери Или Где, черт возьми, ваш отец?!

Понедельник, утро

Наверняка проще организовать эвакуацию целого города, чем работающей матери поднять и спровадить детей в школу.

7:00. Приступаю к завтраку. Писк будильника в детской. Мои дети прекрасно знают: мама варит кофе — значит, пора вставать.

7:10. Если эти лежебоки до сих пор не встали, смело заправляйте постель покрывалом, не обращая внимания на их протесты.

7:20. Перехожу на крик: или вы встаете сию же секунду, или же вашу мать упрячут в психушку. Через пару минут сомнений не остается: к Рождеству мои подруги получат кучу плетеных корзиночек из дурдома.

— Ну же, — умоляю я, наполняя утреннюю ванну для дочки. — Мы опаздываем.

— У рыб тоже есть классы. Но они ничему там не учатся.

Это мой сынок-подросток — умничает из-под одеяла.

В голову лезет предательская мысль: насколько легче любить детей до того, как они выучились говорить.

7:23. В полном отчаянии перехожу в режим «Мама-Аттила».

— Вставайте сейчас же, или я позову отца! Где, черт возьми, ваш отец?!

— В туалете! — хором отвечают они.

Подкупом выманив их из постелей (включаю компакт-диск), нахожу любимый шампунь Дженни (огурец + грейпфрут с 83 витаминами), гель для тела (имбирный орех), супервпитывающие полотенца (два), крем от бородавок и пищевые добавки с рыбьим жиром для Джейми.

7:30. Стою рядом, всхлипывая, пока дочь исполняет ежедневный десятиминутный мюзикл под названием «Одежда», неизменно заканчивающийся выбором именно того, что я выложила ей накануне вечером. Срочное сообщение от сына: его школьная форма застряла между деревянными рейками под матрасом верхней койки.

— Где, черт возьми, ваш отец?! — жалобно вопрошаю я.

— Завтракает.

Делать нечего. Взваливаю матрас на спину, чтобы Джейми мог вытащить застрявшую рубашку. Замечаю свое отражение в зеркале. Скособоченная, с матрасом на горбу, я выгляжу как двуногая черепаха. Делаю мысленную пометку: сходить к хиропрактику и напомнить мужу, чтобы собрал наконец новую односпальную кровать для Джейми, купленную в чертовой «Икее» уже не помню сколько недель назад.

7:38. С грохотом врываюсь на кухню. Дети за мной как порыв ветра. Шквал рук-ног и какофония протестов: что они будут есть, чего не будут. Отряд зулусов во время атаки и то производил бы меньше шума, чем… О боже! Только не это!

7:39. Битва за хлопья. Глубокая тарелка летит на пол. Хлопья и молочные капли повсюду — прямо картина Джексона Поллока^[28]. Ну и где наш домашний ценитель искусств, когда он нужен мне прямо сейчас?

— Где, черт возьми, ваш отец?!

— В душе.

7:42. Выкатываю пылесос. В последний момент замечаю сбежавшую морскую свинку. Сгибаюсь в три погибели, пытаясь выманить мерзавку обратно. Волосы засасывает в насадку пылесоса. Получаю экспромтный «перманент» с правой стороны головы. Придется преподавать в профиль.

7:46. Выковыриваю комок серых от мыла волос из сливного отверстия в душе. Надо постоять под струей хоть пять минут: пусть вода барабанит сверху, отбивая успокаивающий ритм, иначе нервного срыва не избежать. Поворачиваю кран. Издаю пронзительный вопль. Вода ледяная. Спасибо, Рори. Твою мать! Черт! Черт! Черт! Поскальзываюсь в луже, так как мой замечательный супруг не заправил занавеску, когда принимал душ.

7:50. Обтираюсь мокрой, холодной губкой, когда в ванную врывается дочь. Нужен торт для школьного праздника. Просто супер. Значит, остальные мамы ночь не отходили от плиты, а все, что есть у меня в буфете, — это пряничный человечек с впечатляющими анатомическими подробностями, оставшийся с девичника нашей библиотекарши. Ах да, и не могла бы я заодно раздобыть несколько костюмов лесных нимф для сегодняшнего школьного спектакля?

7:57. Одна нога, слава богу, в колготках, когда из-за двери ванной возникает голова сына. Он, видите ли, вспомнил, что сегодня у него регби. «Регби! И ты говоришь мне об этом только сейчас?!!» — ору я, лихорадочно роясь в ящиках, шкафах, корзинах для белья и стиральной машине в поисках спортивной формы.

— Где, черт возьми, ваш отец?!

— Бреется.

В приступе озарения заглядываю в спортивную сумку Джейми. На самом дне что-то есть: нечто ужасно вонючее, эдакий приют живой природы. Тыкаю пальцем. Нечто ощетинивается грязью, но хоть не шевелится. Уже хорошо. Но что же это? Научный эксперимент? Оно не кусается, и я понимаю, что это и в самом деле спортивная форма сына. Времени на стирку нет. Сбрызгиваю форму туалетным освежителем и запихиваю обратно в сумку.

8:05. На все про все у меня пятнадцать минут: продраться сквозь плотный поток машин в утренний час пик, выкинуть детей у двух разных школ, добраться до своей, найти место на школьной стоянке и успеть на беседу с директором по поводу моего повышения. Уже в дверях — сумки и книги в руках, зубы почищены, обеды упакованы, — как всегда в последний момент, поступает срочный запрос: деньги на экскурсию. И вот я опять роюсь — в сумках, ящиках, карманах пальто. В конце концов краду соседские деньги, оставленные молочнику.

— Где, черт возьми, ваш отец?! — звенит в воздухе материнская мантра, пока я пытаюсь нащупать ключи от входной двери.

— Я здесь, котеночек.

— Рори! Черт! Где тебя носит все утро?!

— Котенок, я ведь знаю, что только мешался бы у тебя под ногами. Ты же у меня прелесть! Мастерица на все руки.

Понедельник, вечер

— Ну что? — интересуется Джаз. Звонок раздался через наносекунду после того, как я вернулась из школы. — Помог тебе Рори перед интервью с директором?

— Знаешь, женщины, в отличие от мужчин, способны делать по нескольку дел сразу, — бормочу я, отряхивая пыль с юбки. Пыль? Да кого я пытаюсь одурачить? На моих юбках не пыль, а настоящий чернозем. — Я по работе знаю, что мальчики лишены той расторопности…

— Давай-ка я спрошу прямо, Кэсси. Неужто ты и правда считаешь, что твой муж, способный расстегнуть крючки на кружевном бюстье одной рукой в кромешной темноте, слишком неловок, чтобы закрутить крышку на молочной бутылке? Только не говори, что ты опоздала на встречу.

— Увы. И поверь, наш мерзкий директор не стал бы слушать никаких оправданий. Не помог бы даже больничный, поскольку Скрип убежден: раз тебе хватило здоровья добраться до доктора, значит, ты можешь добраться и до школы. — Прижимая трубку к уху плечом, сканирую внутренности холодильника в поисках пищи, еще не превратившейся в пенициллин. — Да бог с ним уже. Лучше расскажи про Стадза. Высказала ты наконец своему гнусному муженьку насчет его мастерства на все руки?

— Пока нет. Честно говоря, я до сих пор в шоке. Даже не знаю, с чего начать. Мне тут звонили из ООН, просили снять мерки с мужа для пуленепробиваемого жилета. Хотят, чтобы я измерила его стоя и «сидя в прямостоячем положении».

— Боже! Неужто у тебя нашелся такой длинный сантиметр? — ехидничаю я, накидываясь на раковину в ванной.

— И когда я снимала мерки… ну, скажем, я сняла их не совсем правильно.

— Вот она, месть жены хирурга — борца за права человека. Вы — чудовище, миссис Стадлендз, — хихикаю я, отколупывая щетину Рори, эмалью покрывающую фаянс.

— Я стараюсь не принимать все близко к сердцу, Кэсс, но, если честно, чувствую себя просто паршиво. Я не могу спать. У меня постоянные головные боли, депрессия… и вообще у меня все внутри так бурлит,что я создаю свой собственный микроклимат!

— Да неужели? Может, мне позвонить в метеослужбу, попросить, чтобы включали тебя в прогнозы? Восточная Англия, холодно, ветер. Джасмин Джардин, сыро и слякотно, с приближением теплого фронта.

— Мне не до шуток, Кэсс. Я даже записалась на прием к врачу, хотя и уверена, что это обычный стресс. Ну почему я не такая, как ты?! У тебя просто терпение праведницы.

— Ошибаешься. Двое детей, муж, работа и семьсот вечно голодных тварей. Вот что у меня.

— Ладно. Просто напомни своему неуклюжему великану, чтоб больше тебе помогал. Договорились?

Вторник, утро

Помощь Рори сводится к тому, чтобы завести будильник на час раньше.

— Кто рано встает, тот рано помрет, — лениво ворчит муж, переводя будильник в режим «дремать» и переворачиваясь на другой бок.

И все же в 7:55 я выхожу из дома. Испускаю глубокий вздох облегчения. Я успеваю на встречу!

— Пока, тигренок, — машет мне Рори, тихонько проскальзывая в джип.

— Рори! Я думала, сегодня ты отвезешь детей в школу?! У меня же интервью со Скрипом.

— А у меня — семинар. Недавно выяснилось, что лабораторные опыты вызывают у крыс рак. В любом случае, Кэсс, детские школы не у меня, а у тебя по пути. Да, кстати, и завези, пожалуйста, добермана миссис Пинкертон в Сент-Джонс-Вуд. Тебе как раз по дороге.

О нет, только не Собаку Баскервилей!

— Но…

— Вот что я ценю в вас, современных женщинах. Вы действительно способны делать все.

И с лучезарнейшей улыбкой он посылает мне воздушный поцелуй.

В восемь ноль-ноль Рори с ревом срывается с места, «Лестница в небо» грохочет из всех динамиков.

Рори всегда умудряется запарковать свой джип прямо напротив нашего дома. Мне же если и удается всунуться в дырку, то в такой несусветной дали, что каждое утро я всерьез подумываю взять такси, чтобы добраться до машины. Я, дети и доберман — в таком составе мы выступаем в поход на поиски моей «хонды» — с компасом, картой и справочником съедобных ягод.

Тот, кто придумал эту чушь, что, мол, путешествие с надеждой гораздо приятнее, чем конечная цель^[29], никогда не отвозил детей в школу.

Дети сразу начинают драться за место на переднем сиденье. Разрешаю исход битвы, загнав обоих назад, и пристегиваю добермана ремнем в пассажирском кресле. Для родителя это просто загадка, когда твой сын готов сделать искусственное дыхание рот в рот кишащему паразитами бродячему псу, поделиться жеваной резинкой с мальчишкой, страдающим бронхитом, ковырять в носу и глотать скатанные козявки, — но при этом наотрез отказывается сидеть рядом с собственной сестрой, ссылаясь на некие «девчачьи микробы».

Мы еще не доехали до конца улицы, а дети уже вцепились друг другу в волосы, главным образом пытаясь выпихнуть соседа — а иногда и меня — из окна машины. Сомневаюсь, что в правилах дорожного движения предусмотрена статья, запрещающая выталкивать водителя из движущегося транспортного средства, поскольку ни одному более-менее вменяемому человеку такое даже в голову не взбредет.

Наверное, вы считаете, что светофоры изобрели для регулирования транспортных потоков в разных направлениях? А вот и нет. Светофоры придумали для того, чтобы обезумевшая мать, везущая в школу свое дражайшее потомство, имела возможность как следует врезать распоясавшимся отпрыскам. Увы, мой удар достается не кому-то из детей, а Собаке Баскервилей. Ору от боли, когда оскорбленный доберман отвечает укусом в руку.

Пропускаю один зеленый, пытаясь остановить поток крови. Пропускаю второй, выдирая жевательную резинку из волос Дженни и параллельно выстраивая Пизанскую башню из зубочисток — домашнее задание Джейми для урока искусств. Опаздываю так безнадежно, что даже не останавливаюсь перед школами детей. Просто сбрасываю скорость ровно настолько, чтобы выкинуть эту головную боль на тротуар, словно мешки с почтой. Точно так же поступаю с собакой-убийцей.

Сворачиваю на Примроуз-Хилл. Вдавливаю педаль газа в пол, нагло вклиниваясь в плотную пробку из внедорожников. Почему, интересно, все лондонские мамаши останавливают свой выбор на полноприводных джипах, настоящее место которым лишь где-нибудь в Калахари или Катманду?

Похоже, их единственный девиз в жизни — «Умри, но дорогу не уступи». Зажатая в сэндвич меж высоченных бамперов железных монстров, моя малышка-«хонда» едва достает до колпаков этих «жидов на джипах», как презрительно окрестила их Ханна, или «идиоторенджроверов», как называет их Джаз. Внутри нарастает паника. У меня всего пять минут, чтобы добраться до школы и предстать — спокойной, собранной, уверенной в себе — перед нашим директором. Втыкаю заднюю передачу и жму по улице с односторонним движением, становясь первым человеком в истории, кто получает штрафной талон за превышение скорости, двигаясь задом.

Возможно, этот радикальный маневр и сошел бы мне с рук, не привлеки я внимание, врезавшись в припаркованный «смарт». Хотя, по утверждению полицейского, он ехал за мной с тех самых пор, как я выскочила на полосу для автобусов и неслась по ней, одновременно разговаривая по мобильному телефону.

— Простите, офицер, — бормочу я. — Наверное, я слегка забалдела от канцелярского клея, пока мастерила Пизанскую башню для сына. И вообще, я мать — работающая мать, — и у нас должна быть своя собственная полоса для движения. Прямо по соседству с автобусной. Нам нужна помощь, черт побери! «Смарты» — зачем их вообще выпускают, если их можно смять как сигаретную пачку одним легоньким толчком? Разве это машина? По-моему, их придумали, чтобы бороться с ростом населения, как вы считаете? Так что фактически я оказала обществу неоценимую услугу, наглядно продемонстрировав эту проектную недоработку. И это должно перевесить все правила дорожного движения, которые я, психически неуравновешенная работающая мать, нарушила во время данного прискорбного инцидента, спровоцированного слюнявой зверюгой и моими скулящими отпрысками. Вы со мной согласны?

Умоляюще демонстрирую кровоточащий собачий укус.

Полицейский изумленно вздергивает брови, говорит, что страховщики стопудово повесят мое исковое заявление в рамочке на самом видном месте, выписывает штрафную квитанцию — и лишь затем сопровождает меня и мою искалеченную руку до лондонской Королевской больницы.

Пока медсестра штопает рану, я звоню Рори. Рассказываю, что произошло. Поджав губы, предлагаю, чтобы отныне развозкой детей занимался он, и завершаю выступление глубокомысленным выводом о том, что дети на заднем сиденье — причина аварий.

— А по-моему, как раз наоборот. Аварии на заднем сиденье — причина появления детей. Именно так был зачат Джейми, помнишь? — похотливо намекает муж.

— Рори! Я в больнице! Мне нужен уход. А у тебя в башке только одно: как бы померить мне температуру СВОИМ ГРЕБАНЫМ ПЕНИСОМ! — Замечаю, как непривычно тихо становится в приемном покое, и понижаю голос: — Сегодня вечером с детьми придется заниматься тебе, ты понял? Я звонила нашему директору из машины — сказала, что опаздываю…

— Ну еще б ты не опаздывала, Кэсси! Как учителя вообще могут приезжать на работу вовремя, если там, на дороге, знак «Водитель, сбавь скорость! Впереди школа»?

— Рори, мне не до смеха. Скрип предупредил по телефону, что разработал для всех претендентов нечто под названием «Бланк оценки творческого потенциала». И мне надо заполнить его к интервью, которое перенесено на завтрашнее утро. А это пятьдесят семь страниц!

— Эй, разве я когда-нибудь подводил тебя, лисенок?

— Ты прав. О лучшем муже я и мечтать не могла. — И неслышно добавляю про себя: «Пусть иногда и хочется».

— Ну? — вопрошает Джаз, когда мы сталкиваемся в аптеке в Кэмдене во время моего обеденного перерыва. Она стоит у кассы. — Мне, пожалуйста, растворимый витамин С, баночку таблеток эхинацеи и, — она повышает голос децибел на десять, — тампоны. — Тут она замечает мою раненую руку: — Дайка я угадаю. Ты пропустила свое интервью?

— Ничего подобного, — с сарказмом отвечаю я. — Его перенесли на завтра. Рори займется детьми, а я — писаниной. Скрип заставил всех претендентов заполнять какой-то идиотский вопросник.

— ТАМПОНЫ не забудьте! Самую большую коробку из всех, что есть! — кричит Джаз аптекарше. — Но ты же идеальный кандидат на это место, Кэсс. Ты отвечаешь за шестиклассников вот уже целых пять лет. У тебя самые лучшие результаты во всей школе. Твой директор буквально завален письмами от благодарных родителей. Инспекторы нахваливают тебя за новаторство и творческий талант. Коллеги тебя обожают, дети боготворят. Чего ж ему еще надо?

— У Скрипа другие методы, он называет их «Слово и Мел». — Учитель пишет на доске, а ученики механически долдонят следом, зазубривая все наизусть. Он и эту дурацкую анкету придумал исключительно с одной целью — завалить меня. И тогда у него будет замечательный повод не давать мне повышения.

— Так ты думаешь, у тебя возникнут проблемы с вопросами?

Я терпелива как никогда.

— Нет. Проблемы у меня возникнут с ответами.

— Где мои ТАМПОНЫ?.. — торопит Джаз аптекаршу. — Спасибо. Вообще-то я просила СУПЕРТАМПОНЫ. Будьте так добры.

— Ты сходила к доктору? — спрашиваю я. — Что он сказал?

Лицо Джаз принимает страдальческое выражение. Голос понижается до возмущенного шепота:

— Как по-твоему, что самое ужасное может произойти в жизни женщины нашего возраста? Кроме, естественно, открытия, что у тебя не ранняя менопауза, как ты думала, а трехмесячная беременность?

— Понятия не имею. Что?

— Открытие, что у тебя ранняя менопауза, разумеется! Похоже, дело к климаксу. Ты можешь себе такое представить? Я — нет!

— Везет же некоторым. Лично у меня месячные такие обильные, что приходится носить прокладки аж до колен. Но… зачем тогда все эти тампоны?

— Господи, Кэсс! Я же не хочу, чтобы хоть кто-то узнал. Конус молчания, обещаешь? Неудивительно, что Стадз меня разлюбил. — Ее зеленые глаза наполняются слезами. — Какой мужик захочет иметь дело с женщиной, у которой… — Она с трудом выдавливает из себя приговор: — У которой истек срок реализации?!

— М-м… Принц Чарльз? Он отказался от супермодели ради зрелой тетки.

— Что верно, то верно.

Джаз немного приходит в чувство, сморкается.

— А как там Стадз? — интересуюсь я.

— Понятия не имею. Наверное, прелюбодействует где-нибудь.

— Так ты собираешься все ему высказать?

— Пока нет. Он уезжает на Гаити. Вот, взгляни.

Она роется в сумочке от Ким Новак и вынимает исписанный листок. Судя по шапке на бланке, письмо из тюрьмы в Порто-Пренсе. Джаз зачитывает вслух:

— «Позвольте выразить Вам глубочайшую благодарность за то, что Вы столь любезно согласились встретиться со мной в камере смертников. Вы и Ваша семья всегда желанные гости на нашей благословенной земле, обласканной солнцем и красавицами-креолками, чьи прелести пока неведомы остальному миру…» Полагаю, именно по этой причине Стадз не предложил семье присоединиться к поездке, — выдает она горький постскриптум.

— Может, он посчитал, что это слишком опасно? Что тебя похитят раньше, чем ты успеешь воскликнуть: «Интересно, а что это там за мужик с наручниками и дубинкой, а-а-а…»?

— Нет. Мой лживый супруг слишком занят спасением мира, чтобы спасать собственный брак.

Мой Рори, может, и не славится врачеванием мировых ран, но по сравнению с Дэвидом он вдруг показался мне таким славным. Можно быть единственным в мире, но можно быть и всем миром для одного-единственного человека.

— Знаешь, Джаз, я так люблю Рори! — непроизвольно вырвалось у меня. — Вечером он непременно исправится. Я уверена.

— Ну-ну. Поживем — увидим.

Мы обнялись на прощанье, договорившись созвониться завтра.

Будни в домах, где работают оба родителя, заканчиваются практически так же, как и начинаются — хаосом и неразберихой.

16:30. Чудом ухитряюсь втиснуть «хонду» между двумя массивными «ренджроверами» всего в часе ходьбы от дома и дотащиться до квартиры, не будучи ограбленной по дороге. Какой удачный день!

17:30. Рори до сих пор нет. Никакого джипа снаружи, зато целые горы мусора. Рори недостаточно крепко завязал мусорные мешки — к превеликой радости городских лисиц, буквально заполонивших Лондон в последнее время. Мусор в саду выдает постыдные тайны работающей матери: упаковки из-под замороженных полуфабрикатов и контейнеры из забегаловок быстрого питания, которые мне не сильно-то хотелось выставлять напоказ перед нашими соседками, фанатками органической еды.

17:40. Застаю детей перед раскрытым холодильником: оба озадаченно таращатся в пустоту, ожидая, не материализуется ли хоть что-то съедобное. Клянусь, если у меня когда-нибудь выдастся свободная минутка, я выслежу эту Марту Стюарт и забью ее домашнюю хлебопекарню ей… ну сами знаете куда! Все эти «богини домоводства» превратили жизнь простой женщины в сущее наказание. Лично мой любимый рецепт — насадить одну из этих баб на вертел и поджаривать на медленном огне. Останавливаюсь на канцерогенных кусочках куриного филе в панировке.

18:00. Готовлю ужин и ору на детей, чтобы немедленно садились за уроки. Выражаю сожаление, что не могу ответить на их вопросы.

— Мам, скажи, кто должен ставить мне оценки по богословию? — интересуется Джейми. — Разве не Бог?

18:30. Беру трубку телефона, липкую от шоколадной пасты. Звоню Рори на сотовый.

— Рори? Ты где? Мне надо садиться за анкету.

— Просто вставляй везде «и т. д.». Так все делают, когда хотят, чтобы начальник думал, будто ты знаешь больше, чем есть на самом деле.

Пообещал скоро быть дома. Оказывается, во время операции умер некий золотистый ретривер, и он сейчас как раз едет сообщить ужасную новость хозяевам.

Пытаюсь просматривать анкету прямо за ужином, но дети без конца засыпают меня дурацкими вопросами:

— Мам, ведь правда Гитлера звали Хайль? Скажи Дженни, а то она мне не верит.

— Мам, а когда в рекламе по телику говорят, что новый корм для собак стал «намного вкуснее», кто его пробовал? Откуда они знают?

С недоумением гляжу на своих чад. Разве не поглощала я рыбий жир галлонами во время беременности для повышения их интеллекта? Черт, да я этого рыбьего жира сожрала столько, что того и гляди выпущу жабры и начну нереститься. И все ради чего?

20:00. Звоню Рори.

— Дети меня в гроб вгонят.

— Хм. Судя по всему, котенок, у тебя до сих пор остаточное раздражение после вторых родов.

Вот вам и весь ответ.

— Приезжай. Домой. Немедленно, — твердо чеканю я.

— Но я как раз везу владельца умершего пса выпить по кружечке пива. Надо его подбодрить. Понимаешь, я забыл взять у него письменное согласие на операцию. И планирую подсунуть бланк, когда он хорошенько примет на грудь. Ты ведь не хочешь, чтобы он подал в суд, правда?

— Что ж, замечательно. А что за пивная?

— «Домовой».

— Это случайно не та, что с экраном во всю стену? Боже, только не это! Надеюсь, сегодня нет футбола?

— Я недолго. Люблю тебя.

Испускаю страдальческий стон. Пивная с широким телеэкраном — земной эквивалент космической «черной дыры». Стоит мужчине туда попасть, и его не будет целую вечность.

— Рори! Рори! Нет, только не вешай тру…

21:00. Пытаюсь заставить Дженни собрать школьную сумку. Не могу отогнать ее от телефона. Более того, не могу даже вспомнить, как она выглядит без телефонной трубки, растущей из уха.

21:15. Устраиваю дочери телефоноэктомию. Загоняю в ванную, чтобы почистила зубы.

21:30. Снова звоню Рори. В конце концов он отвечает — голос поддатый.

— Я знаю, дети — это тяжелый труд, котенок, зато какова награда! Просто отправь их в постель пораньше — и свободного времени хоть отбавляй. Более того, даже меня рядом не будет — чтобы лишний раз тебя не раздражать. Покой и тишина, да?

— Но, Рори, я….

21:45. При помощи подкупа (Джаз называет это «поощрением») умудряюсь разогнать детей по кроватям. Забавно — по утрам их не выгнать из постелей, а по вечерам не загнать в постель. Наливаю стакан вина. И наконец-то усаживаюсь за директорскую анкету.

21:50. Пронзительный визг из комнаты Дженни. Устраиваю скачки с препятствиями, сигая через мебель, и галопом несусь наверх. За недостатком чистого белья я заправила кровать дочери старым комплектом ее брата с рисунками из «Бэтмена». Флуоресцентные портреты Джокера и Человека-вопроса с их маниакальными оскалами вызвали первый в мире ночной кошмар, связанный с постельным бельем. Пытаюсь поменять односпальный бэтменовский пододеяльник на один из моих широких двухспальников, но теряюсь внутри. Чувствую себя полярником, попавшим в белую мглу. Сдаюсь. Беру дочь в нашу постель.

22:00. Устроившись за столом, принимаюсь за раскодирование замысловатого педагогического жаргона Скрипа, как вдруг вспоминаю, что должна записать «Генриха VIII и его шесть жен» — домашнее задание Джейми.

Япония жестоко отомстила миру за проигранную войну, занявшись производством товаров с неподдающимися расшифровке инструкциями. Эта психологическая пытка намного болезненнее, чем бамбук, прорастающий под ногти. Лежа на полу, тыкаю кнопки видеомагнитофона — и тут замечаю перекати-поле из клубов пыли. Ну почему дом не может быть как духовка с самоочисткой? Уборщица придет только в пятницу, так что все опять на мне. Весь следующий час драю и тру, драю и тру. Вспоминаю, какой усердной я была сразу после замужества. После рождения Джейми в доме царила идеальная чистота. К моменту появления Дженни я уже стерилизовала пустышку методом простого сосания — старый проверенный способ слюнной дезинфекции. Еще через десять лет мое домоводство свелось к серой тряпке, которой протиралось все, что не могло мне возразить.

23:00. Упаковываю школьные обеды, чтобы сэкономить утреннее время. Вынимаю из морозилки мясо для завтрашнего ужина. Набиваю машину горой стирки. Глажу одежду к интервью с директором. Разговариваю с вянущими в горшках цветами. Кормлю оголодавший зверинец. Составляю списки покупок. Убираю в шкаф «Монополию». Загружаю посудомоечную машину. Заканчиваю костюм для «Сна в летнюю ночь»: сволочные блестки ни в какую не хотят держаться, черт бы их побрал! Решительно принимаюсь за анкету — и тут вваливается Рори.

— Вот видишь? Какая тишина! Разве ты не рада, что я не путался у тебя под ногами весь вечер? И об ужине не переживай. Я поел в баре. Бланк с согласием на операцию, кстати, тоже подписан. Пошли-ка лучше в постельку и отметим это дело по-взрослому, а?

Он призывно подмигивает.

Просто супер. Идеальная концовка для моего фильма ужасов — «Рука».

Но тут я вспоминаю, что в нашей постели Дженни. Ф-фуу. Кажется, пронесло. Впервые за тысячу лет Рори оказался прав: «Иногда дети — это такая награда!»

Среда

— Ну? — спрашивает Джаз. Сейчас обеденный перерыв, и мы сидим в закусочной возле школы за чашкой кофе. Сегодня среда — середина рабочей недели, слава богу, позади. — Как все прошло с директором?

— Я проспала.

— Что?! Разве Рори не должен был подменить тебя вчера вечером?

Пожимаю плечами:

— Какой-то срочный вызов.

— Да перестань ты придумывать оправдания этому ленивому хряку! Знаешь, Кэсс, горбатого могила исправит.

С тревогой наблюдаю, как Джаз достает из сумочки пачку сигарет.

— С каких это пор ты начала курить?

— А я и не начинала. — Она зажигает сигарету. — Я просто делаю вид, чтобы выдавать мой гормональный пластырь за никотиновый.

— Жаль, что никто до сих пор не придумал антисупружеских пластырей, чтоб мы могли потихоньку отвыкать от своих мужей. — Я дую на пенный парик капуччино.

— Точно подмечено. От мужей все меньше и меньше толку. А со временем они вообще превратятся в рудимент — как миндалины или аппендикс.

Неслыханный феномен. Усыхающий муж.

О том, чтобы еще раз опоздать на интервью, не может быть и речи. Рори по-прежнему занят семинаром, и я решаю взять дело в свои руки. Конечно, я занимаюсь самообманом. И все же девушка никогда не знает, на что она не способна, пока сама не попробует…

Четверг

Накануне я уложила детей спать прямо в школьных формах, так что утром просто упаковываю их в такси, чтобы позавтракали в «Макдоналдсах» рядом со своими школами. В 7:45 я уже на улице.

8:00. Наконец нахожу машину.

8:03. Запускаю движок. Доска приборов подает какие-то забавные мигающие знаки. К сожалению, моя «хонда» разговаривает со мной только по-японски. Подключив все свои гениальные способности автомеханика, прихожу к заключению, что подмигивающий огонек сигнализирует о пустом бензобаке. Чертов Рори. Ведь обещал еще в прошлые выходные заправить бак до краев.

8:08. Заливаю полный бак на заправке. Иду платить. Сбой в компьютере.

8:15. Несусь к банкомату через дорогу. Передо мной очередь из пяти человек. Все ждут заросшего, бородатого мужика — по виду стопроцентного террориста. Мужик сует кредитку в щель вверх тормашками. Смотрит на карточку. Смотрит на щель. Смотрит в небеса. Игнорирует предложения помочь. Снова сует карточку в щель и набирает не тот код — три раза. Само собой, машина сжирает кредитку, что вызывает яростные проклятия хозяина, и ни у кого уже нет сомнений, что вот сейчас он потянется к рюкзаку с детонатором. Доказательством моего безумного состояния служит то, что в мозгу у меня в этот момент пульсирует лишь одна мысль: если мужик действительно террорист-смертник, то хотя бы не придется изобретать очередную сомнительную причину моего опоздания.

В отчаянии бросаю машину на стоянке перед заправкой и всю оставшуюся часть пути преодолеваю бегом. Когда я влетаю в административный блок — опоздание восемь минут, взмокшую грудь сотрясают астматические хрипы, — директор прерывает дружескую болтовню с Пердитой Пендал, моей злостной конкуренткой, изгибает мохнатую бровищу и пищит:

— Ваши опоздания, миссис О'Кэрролл, уже становятся системой.

— Я старалась прийти пораньше, однако проблема пунктуальности как раз в том, что обычно ее некому оценить, — с присвистом выдыхаю я.

Скрип отвечает одной из своих знаменитых постных улыбочек. После чего непременно последует слащавый тон, от которого у всех в школе начинают бегать мурашки. Как правило, это предвестник свирепой тирады.

— Вы думаете, подобные маловразумительные объяснения помогут вам получить должность завуча? — ласково вопрошает директор. — Миссис Пендал всегда приходит точно по расписанию.

Пердита Пендал не только пунктуальна, но и с большими связями. Похоже, единственный способ выжить в современной Англии — это взять какого-нибудь предка, подсыпать удобрений, другими словами дерьма, и вырастить еще одну веточку на своем генеалогическом древе. У Пердиты в этом смысле не просто древо, а целая лесная чаща, включая папашу — в прошлом главного инспектора школьного образования. Моя же родословная — это длинная цепь из уголовных преступников. Моих предков ссылали в Тасманию за кражу носового платка и буханки черствого хлеба… ах да, и еще за торговлю наркотиками. Пердита относится к тому сорту женщин, что ставят под тарелки подставки, подбирают в тон полотенца для рук, пользуются мягкими плечиками для одежды, ножом для рыбы и специальными блюдечками под сливочное масло. Кроме всего прочего, у нее очень обеспеченный муж. Помню, как-то раз она похвалялась в преподавательской:

— Ох, я вся выжатая как лимон! Промучилась целую неделю — никак не могла решить, какую из домработниц взять с собой на лыжный курорт.

Женская часть коллектива едва не придушила ее на месте. И знаете что? Суд присяжных из работающих матерей нас бы оправдал.

— И какова же причина на этот раз?

Похоже, мое замешательство доставляет директору жуткое удовольствие.

— М-м…

За годы работы я выстроила целый пантеон оправданий. Большинство моих родственников постигла преждевременная кончина, болезни детей варьировались от диареи и дифтерита до коклюша и укусов горностая (будучи замужем за ветеринаром, я могла себе позволить время от времени прибегать к зоологии). Бросаю взгляд на директора. Брови вздернуты в ожидании ответа. Когда Скрип покачивает ими, брови становятся похожими на двух спаривающихся гусениц. Лихорадочно ищу незатасканное оправдание. Скажем, меня задержал глава нашей религиозной секты, заставив практиковаться в жертвоприношении путем перерезания горла… Повышения по службе я, может, и не получу, но досрочный выход на пенсию с полным сохранением оклада мне наверняка обеспечен. И тут меня осеняет!

— Сказать по правде, наслаждаясь заполнением вашего «Бланка оценки творческого потенциала» — который, кстати, буквально искрится проницательностью, — лгу я напропалую, — вчера я легла так поздно, что утром немного проспала. Удивительно проникновенные вопросы! Настолько, как бы это сказать, стимулируют, что я просто не могла заснуть.

Если так пойдет и дальше и целовать чужие задницы войдет у меня в привычку, придется запастись гигиенической помадой. Однако моя беспардонная лесть и впрямь выбила почву из-под директорских ног.

— О. Да. Что ж. Конечно. Анкета у вас с собой?

— У меня — да, — елейно щебечет Пердита, протягивая заполненный бланк. — Замечательный, кстати, заголовок. Просто блестящий. «Учить — значит учиться!»

Может, объяснить Скрипу, что любая анкета — это всего лишь листок бумаги, полный бесстыдного вранья? Но вместо этого я выдаю:

— Ой! Черт. Во всей этой суматохе я, кажется, забыла свою дома. — Импровизирую как могу. — Завтра утром первым же делом…

Но Пердита мягко перебивает:

— Вы могли бы изложить мистеру Скрипу вашу оценку устно.

Вот черт. Последовательница «Слова и Мела» меня перехитрила.

— Отличная идея, — охотно соглашается Скрип. — Обычно я беседую с каждым из кандидатов в отдельности, но поскольку вы, миссис О'Кэрролл, пропустили уже столько назначенных встреч, придется совместить ваше интервью с предварительной беседой с миссис Пендал. Ответьте, пожалуйста… — директор начинает читать с листка Пердиты, — вы планомерно и эффективно используете принципы отбора информации, сообщаемой учащимся, чтобы отвечать их обоснованным ожиданиям в предъявляемых требованиях к освоению этой информации и основанных на ней способах деятельности согласно учебному плану?

— Учебному плану? — Я цепляюсь за единственные слова в этой тарабарщине, которые смогла вычленить. — Учебному плану школ бедных районов Лондона? Ах да, вы, вероятно, имеете в виду, как правильно читать, писать и толкать наркоту?

Моя улыбка не находит отклика. А взгляд директора запросто может прожечь гранитную глыбу.

Меж тем Пердита вызывается устно ознакомить нас с собственной самооценкой, что позволяет ей приблизительно целую вечность петь себе пламенные дифирамбы, плавно переходящие в историю ее прославленного семейства начиная, ну, где-то с Крестовых походов.

— Отлично. Что ж, миссис О'Кэрролл, у нас с миссис Пендал состоялся весьма содержательный диалог о том, чего я ожидаю от будущего завуча на период испытательного срока…

Я бы тоже не прочь поиметь содержательный диалог с Пердитой — вооружившись бейсбольной битой.

— Однако в связи с тем, что я должен присутствовать на школьном собрании, предлагаю вам воспользоваться обеденным перерывом и изложить на бумаге объективную оценку своих педагогических способностей, перечислив как сильные стороны…

— Явно не пунктуальность, — вставляет Пердита, зарабатывая возможность разделить с шефом заговорщический смешок.

Пытаться объяснить им, что такое хороший учитель, все равно что прибивать к стенке студень.

— Мое лучшее профессиональное качество, мистер Скрип, заключается в том, что я люблю свою работу и обожаю своих учеников.

Как ни странно, директора мои таланты не впечатляют. Он резко встает со стула.

— Благодарю вас, миссис Пендал. — Скрип отпускает Пердиту с улыбкой. — А вас, миссис О'Кэрролл, я попросил бы задержаться на пару слов… Может, вы и работаете в этой школе дольше, чем миссис Пендал, — продолжает он, когда мы остаемся одни, — однако, как вам должно быть известно, у вашей коллеги диплом с отличием. Кроме того, — одобрительно долдонит он, — она защитила диссертацию «Теория и практика построения контроля в учебной деятельности».

Самый совершенный из моих учительских навыков — спиной чувствовать, кто корчит рожи и собака кого из учеников действительно съела его тетрадь с домашним заданием. А такому в педагогических колледжах не учат.

— Скажите, — продолжает он, — почему вы выбрали преподавание именно в начальной школе?

— Ну, я подозреваю, что преподавание в старших классах намного опаснее, чем работа в начальных, — хотя бы потому, что старшеклассникам хватает роста боднуть тебя головой, — шучу я. — А если серьезно, то мне действительно нравится учить малышей из-за их чувства юмора. Буквально на прошлой неделе малышка Рози Миттас-Перрис написала на уроке географии, что Красное море соединяется со Средиземным Суэцкой канавой! А когда я попросила Ади Гринберг посчитать от одного до десяти задом наперед, она повернулась ко мне спиной и начала считать.

Я смеюсь, но быстро сворачиваю это дело, поскольку вижу, что весело мне одной.

Мистер Скрип раздраженно втягивает воздух. В учительской мы частенько шутим, что нашего директора поперли бы даже из отряда головорезов Саддама Хусейна за чрезмерную жестокость. Когда Скрип теряет терпение, становится ясно, что человек явно ошибся в выборе профессии. Почтовая служба — вот где его настоящее место.

— ВЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ВСЕРЬЕЗ НАСТРОЕНЫ ПОЛУЧИТЬ ЭТУ ДОЛЖНОСТЬ, МИССИС О'КЭРРОЛЛ? МИСТЕР ДАНДИ УХОДИТ В КОНЦЕ СЕМЕСТРА, И МНЕ НУЖНО ЗАМЕНИТЬ ЕГО ДОБРОСОВЕСТНЫМ И СПОСОБНЫМ УЧИТЕЛЕМ. ВЫ САМАЯ СТАРШАЯ ИЗ КАНДИДАТОК, ИНСПЕКТОРА И ДЕТИ ЛЮБЯТ ВАС, НО ЛИЧНО Я ПОКА НЕ ВИЖУ В ВАС НИКАКИХ ЗАДАТКОВ ЛИДЕРА.

И покуда шеф разглагольствует насчет «реинжиниринга приоритетов», «сокращения штатов» и «выбора оптимальной платформы», я изучаю зачес на его лысеющем черепе. Похоже на яйцо вкрутую с драпировкой из поникших спагетти. Он допрашивает меня о том, что я написала в своей анкете, а я разглядываю следы от чашек с кофе на письменном столе и борюсь с желанием спросить, что этот без пяти минут лысяк написал в своем паспорте в графе «цвет волос».

В окне у него за спиной вижу Пердиту. В шерстяной двойке и жемчугах та расхаживает по школьному двору: отдохнувшая, расслабленная, уравновешенная — одним словом, безупречная. И думаю: если б не милость мужа, так бы ходила и я^[30].

Пятница

Можно многое сказать о преподавателях, понаблюдав за тем, что они пьют у себя в учительской. Большинство тащатся в школу, сжимая бумажные стаканчики с ядреным эспрессо из «Старбакс». Мистер Скрип из разряда «чай с молоком, два сахара». Пердита — «настой розмарина с травами». Остаток дня мы кипятим старый, заросший накипью чайник и пьем без разбору, где чья, из кружек с ироническими лозунгами: «Кто умеет, делает; кто не умеет, учит других» или «Ученье — свет, а не ученье — чуть свет, и на работу». Чашка Пердиты, наоборот, священна. Ее тоже украшает надпись, правда довольно зловещая: «Лучший учитель».

Я тяжело плюхаюсь на ветхий диван, напоминающий дохлого яка, и потягиваю кофе, налитый из общественной кофеварки. На вкус такой же вялый, как и мое настроение. Удрученно анализирую итоги прошедшей недели. Улики нарастали, как следы от грязной воды в ванне, как остриженные ногти на тумбочке у кровати. Рори — злостный прогульщик в школе хороших мужей.

Кто это сказал: «Жизнь — всего лишь череда событий, идущих одно за другим»?^[31] Какая, к черту, череда? Для работающей матери это всегда одно и то же, опять и опять. Как бег трусцой в зыбучих песках. Для работающей мамы каждый день — как граната в руке с наполовину выдернутой чекой.

И как бы мне ни хотелось стать одной из тех, кто может правой рукой менять пеленки, левой взбивать суфле и при этом вести телефонную конференцию, я превратилась в нечто совсем иное. Я превратилась в клише. Когда я слышу нотации, слетающие с моих губ, такое впечатление, будто мне промыли мозги, пока я спала.

Стоит ли удивляться, что к вечеру пятницы я напоминаю стюардессу после недели сверхдальних перелетов: ломота в ногах и постоянные перепады настроения? Возможно, Джаз все-таки права. Возможно, я действительно злюсь на Рори, поэтому-то меня и не тянет к нему в постели.

И я все больше утверждаюсь в мысли, что на Священной Земле Брака настало время для государственного переворота.

Глава 7 Леди и самосуд

По моему мнению, советы — это как сифилис. Лучше давать, чем получать.

МОЖЕТ, МНЕ УЙТИ ОТ МУЖА?

Печатные буквы вопроса настойчиво мигали с экрана. Прошла неделя с нашей последней встречи, и я сидела за компьютером в учительской, обмениваясь с Джаз электронными письмами.

Это был один из тех житейских вопросов, ответа на которые не существует; все равно что спросить, почему «моносиллабизм» — такое длинное слово.

Я обвела взглядом женскую часть нашей убогой комнатки. Две разведенки. Трое не живут с мужьями. У четверых несчастливый брак. Проблема в том, что женщина выходит замуж, не пройдя «брачной учебки». Никто никогда не говорил нам: «Запасные выходы здесь, здесь и здесь».

Джаз ждала моего ответа, но я была не готова выступить в роли парашютного инструктора и советовать подруге прыгать в неизвестность.

На экране выскочило новое сообщение.

Джаз. Вчера вечером Стадз вернулся с Гаити, и я сказала ему, что он разбил мне сердце. Совет «великого врачевателя»? Принять две таблетки аспирина и полежать. С ним. А мои безостановочные рыдания доктор Стадлендз списал на счет «повышенной активности слезных желез».

Кэсси. Чуткий, козлина.

Джаз. Сказал, что когда по кускам сшиваешь подорвавшихся на минах, то твои чувства притупляются. Мол, война заморозила его сострадание, а мрачные картины операционного стола пропитали душу эфиром… И что все эти его романы нужны лишь для одной цели — почувствовать себя живым.

Кэсси. Очень смешно. Особенно в свете того, что ты готова его убить! Нет, ну каков мерзавец! А что он еще сказал?

Джаз. Спросил: может, я хочу, чтобы он спал в другой постели? Я ответила, что да, и желательно в другом полушарии.

Кэсси. Так он собирается прекратить встречаться с этими женщинами?

Джаз. Он объяснил, что связи на стороне удовлетворяют потребности, которые не находят удовлетворения в семейной жизни, и чем дольше эти потребности остаются неудовлетворенными, тем дольше будет оставаться неверной недовольная половина. Сказал, что искать на стороне то, чего тебе не хватает дома, намного гуманнее, чем разрушать семью. Неверность, по его словам, суть стратегия с целью поддержания брака. Деяние, направленное на сохранение, а не на разрушение. Вот как он оправдывает свои непрекращающиеся обманы.

Кэсси. Точнее, свою двуличную, лживую сущность. Ты это хотела сказать? И что ты собираешься делать?

Джаз. Думаю дать ему хорошего пинка под зад. Или ты полагаешь, что лучше всю оставшуюся жизнь подсчитывать его использованные гондоны?

Кэсси. Можно вшить ему в трусы миниатюрный радиомаяк — эдакий «трахо-жучок». Черт! Прости, мне надо идти. Скрип на игровой площадке: обнюхивает воздух, точно бладхаунд. Сегодня у нас родительское собрание.

Джаз. Ладно, увидимся вечером в галерее у Ханны. И постарайся не опаздывать. Мне надо с тобой еще кое-что обсудить. Я обнаружила уплотнение. В груди.

Уплотнение? Я смотрела на зеленый курсор, невротично мигавший на мониторе. Мама Джаз совсем недавно умерла от рака груди. А ведь это наследственное?

Остаток уроков и родительское собрание я не могла отделаться от тревоги, узлом скручивавшей внутренности. Мои шестиклассники только что выдержали выпускные экзамены, и теперь разговоры сводились лишь к одному: где учиться дальше? Соперничество между родителями было просто тошнотворным. Лондонским мамашам так отчаянно хочется пристроить своих чад в «правильную» школу, что они готовы сломя голову нестись в престижные ясли, размахивая розовыми полосками теста на беременность, с которых еще не стекла моча.

— Моя дочь — круглая отличница, и мы уверены, что она получит стипендию по музыке. Да, мы еще только в пятом классе, но она исключительно одаренная девочка. Она хочет быть певицей и нейрохирургом. У вас ведь тоже дочь? Что она говорила на собеседовании в своей будущей школе? Кем она хочет быть?

— Прыгуньей на батуте и шпионкой. По-моему, Дженни ответила именно так.

— Ох. — Краткая пауза. — Как… м-м… оригинально.

Амбициозная родительница награждает меня ослепительной, но испуганной улыбкой акробата-канатоходца. Еще одна сияющая мамаша жутко беспокоится, что ее сынишка читает ковбойские комиксы, вместо того чтобы штудировать классику. Что бы я посоветовала?

— М-м… не садиться на корточки в шпорах.

Мой собственный сын на днях записался в рок-банду «Крутые салаги» и сочинил для них песню под названием «Мой пес сожрал мозг Гитлера», так что советчик из меня тот еще.

Когда я, шатаясь, вывалилась из класса, на часах было 20:35. Обычно после родительских собраний мы с остальными учительницами встречаемся где-нибудь в баре и подводим итоги негласного конкурса «Самый сексуальный папаша», но сегодня я торопилась на встречу с Джасмин. Я неслась к выходу, когда из своего кабинета, точно угорь из-под камня, выскользнул Скрип.

— На общем собрании, когда детям велели встать для исполнения национального гимна, несколько человек из вашего класса встали на голову. Разумеется, их отправили ко мне в кабинет, где эти хулиганы в голос заявили, что, по вашим словам, никто не уточнял, на какой части тела нужно стоять.

— Ну… вообще-то, никто действительно не уточнял. А прилив крови к мозгу оживляет…

— Я был бы вам крайне признателен, миссис О'Кэрролл, если бы вы держали свои антироялистские настроения при себе, — разумеется, если вы намерены продолжать карьеру в области образования. И неужели вы действительно считаете, что для женщины приемлемо являться на работу в брюках?

А вот мне хочется спросить совсем другое: насколько это приемлемо — носить костюм такой узкий, что ты выглядишь как набитый овсянкой презерватив? И насколько это приемлемо, когда тебя отчитывают в присутствии твоей соперницы Пердиты, что притаилась за директорской спиной, да еще с такой мордой, какая бывает у обожравшейся сметаны кошки?

— Да, сэр. Нет, сэр, — робко отвечаю я.

Знаю, опять повела себя как размазня. Продемонстрировала, так сказать, уступчивость записной подхалимки. Очень мило.

— Кассандра. — Пердита выждала, пока распаленный директор уплыл в конец коридора: шестидесятилетний линкор, изрыгающий огонь изо всех своих высоконравственных орудий. — Мы обе претендуем на одно и то же место, и пусть победит сильнейший! Но это вовсе не означает, что мы не можем оставаться друзьями. Почему бы нам не выпить как-нибудь по рюмочке после работы?

Да пусть меня лучше голышом усадят на муравейник!

«Как насчет никогда? Никогда тебя устроит?» — думаю я. Но говорю совсем другое:

— Мне нужно свериться со своим ежедневником.

Я знаю, что Пердите вовсе не хочется быть моим другом. Ей хочется поковыряться у меня в мозгу. Школьные инспекторы сейчас особенно отмечают креативность. А Пердита женщина хоть и основательная, но с весьма проблемным воображением. Увидев как-то художества моих ребятишек на стене, она выразила лишь снисходительное любопытство, хотя прекрасно знала, что именно за это творчество я получила «отлично» в итоговом отчете инспекции.

До галереи Ханны я добралась совершенно вымотанная — беседами с каждым из тридцати родителей, общением с директором и беспокойством насчет моей вынужденной ссылки в «оргазменную Сибирь». Я также поймала себя на том, что разговариваю сама с собой о проблемах с грудью у моей лучшей подруги.

При входе в галерею я скинула спортивные тапки и обрекла ноги на пытку высокими шпильками, которые принесла с собой в пластиковом пакете. И покуда я балансировала на одной ноге, вцепившись в плечо провонявшего стероидами охранника, из галереи доносилось журчание голосов — и еще смех, такой наигранно театральный и сочный. Я заглянула в окно и беззвучно застонала.

Надо признать, я не особо в ладах с элитарной публикой. Однажды Ханна взяла меня на лисью охоту, устроенную одним из ее клиентов, но все кончилось весьма плачевно: мои сапожки запутались в стремени, я шлепнулась в куст терновника, и вдобавок меня покусала охотничья собака. Да, лиса не выжила, но лишь потому, что хохотала так сильно, что померла от смеха.

Я потолкалась по залу, делая вид, будто изучаю картины, хотя на самом деле тайком поглядывала на Лиз Хёрли, Мика Джаггера, Элтона Джона и еще одного толстяка-киномагната, которого Джаз всегда описывала как «человека, питающегося шоу-бизнесом». Носы их были задраны так высоко, что я не удивилась бы, выкатись сейчас из каждой ноздри по куколке-официантке с тележкой.

Кроме богемы в зале болталась вездесущая клика так называемых аристократов — крепкие, энергичные старцы со своими женами-страдалицами; их любовницы; их слегка эксцентричные старшие сыновья-кокаинисты, только-только из реабилитационных клиник. Ханна ублажала всех и вся, пытаясь втюхать картины из своих последних находок. Хорошее искусство — в кошельке зрителя. Не сомневаюсь, что именно по этой причине Ханна выкачала жир из ягодиц и закачала в губы: ведь «целовать задницы» — часть ее профессии.

Я пожалела, что Рори нет рядом: сейчас мне как никогда требовалась поддержка. Но муж терпеть не может современное искусство. Он наотрез отказался идти смотреть на дохлых акул в формальдегиде, считая, что дохлая акула — это не objet d'art^[32], а всего лишь заплесневелая рыбная палочка.

Не привычная к высоким шпилькам, я мучительно семенила среди гостей, озираясь в поисках Джаз.

— Не правда ли, это творение обращается к дикому зверю, сидящему в каждом из нас? — спросил меня какой-то мужик в платье.

Спасите! Мне необходимо найти Джаз, и как можно быстрее. Хотя бы потому, что я единственная из гостей, кто не говорит по-дизайнерски.

Лаская бокал шардоне, Джаз сидела на ступеньках в траурном коктейльном платье, длинныеволосы распущены, и притворялась, будто курит сигарету, — камуфляж для ее гормонального пластыря.

— Извини, милая, я опоздала. Как тут? Ты маммограмму сделала? Как все прошло?

Я присела на ступеньку ниже.

— Ну, они заталкивают твои сиськи в блендер и стискивают так, что мозги лезут из ушей, но по части боли это не сильнее, чем обычный среднестатистический развод.

Такие комментарии нужно обходить на цыпочках и как можно осторожнее, словно спящую анаконду.

— А врач? Что сказала врач? Нашла она что-нибудь?

— Она нашла опухоль — по виду злокачественную. Я тут же сделала биопсию. Результаты через неделю.

— О боже. Я уверена, Джаз, там ничего страшного. Возможно, это просто киста. — Я старалась говорить спокойно, но сердце гулко колотилось о поддерживающий бюстгальтер. — Стадз тоже ходил с тобой?

— Как же. У него в голове сейчас совсем другое уплотнение. Жирный комок земли на обрюзгшей талии Европы, интересующийся исключительно пятизвездочными связями на стороне, известный также под именем Франция.

У Джаз явно была куча времени поработать над фразой. Я сочувственно стиснула лодыжку подруги:

— Надо было позвать меня, солнышко.

Джаз пожала плечами:

— Я-то, дура, надеялась, что хотя бы в последнюю секунду до него дойдет, что жена важнее доклада в ЮНЕСКО. Неудивительно, что я заболела раком. Нет ничего опаснее для здоровья, чем несчастливый брак.

Я как раз подыскивала ответ, когда появилась Ханна. В оранжевом бархатном платье и бирюзовом тюрбане, она, как всегда, удачно сливалась с задним планом.

— Вот вы где! — Опершись туфлей от Джимми Шу на нижнюю ступеньку, Ханна придирчиво осмотрела нас снизу доверху. — Кассандра, ну как так можно? Как низко нужно пасть, чтобы покупать всякое тряпье, когда я постоянно предлагаю тебе свои шмотки?

Девиз Ханны: «Если платье тебе идет, бери не задумываясь — как минимум в четырех цветах».

— А где Стадз?

— Выступает в ЮНЕСКО. Якобы. Он приедет сюда прямо с вокзала.

— Этот человек работой себя в гроб загонит.

Джаз пожала изящным обнаженным плечиком:

— Что ж. Все мы рано или поздно там будем.

Я пыталась взглядом дать Ханне понять, чтобы прикусила язык.

— Что? — страдальчески сморщилась она. — Что я опять ляпнула?

И посмотрела на нас с таким неподдельным недоумением, что Джаз не выдержала и расхохоталась.

— У меня опухоль молочной железы, — объявила она. — И я развожусь с мужем.

Если бы Ханна могла вздернуть бровь, она бы обязательно так и сделала, но благодаря ботоксу мы получили лишь едва заметный трепет ресниц, обозначавший огорчение.

— Опухоль? Черт. И ты еще куришь?! — Ханна выдернула у Джаз изо рта сигарету, которой та якобы собиралась затянуться, и вдавила в пепельницу. — А развод? Тебе нельзя разводиться. Ни в коем случае. Ты о Джоше подумала? Какой пример ты ему подаешь?

Джаз демонстративно зажгла новую сигарету.

— Быть примером для подростков — значит лишать себя прелестей зрелого возраста. Разве не так?

Безупречно наманикюренные руки Ханны уперлись в сидящие на диете Аткинса бедра.

— Мои родители развелись, когда я еще ходила в детский сад, и этого достаточно, чтобы понять, почему я обкусывала ногти до мяса, пока мне не исполнилось двадцать-мать-его-семь.

— Знаешь, милая, — внесла коррективу Джаз, — я тоже не верила в развод — пока не вышла замуж.

— Развестись всякий может. Сохранить брак — вот что по-настоящему трудно. — Ханна обожает учить нас жить. — У Стадза обычный кризис среднего возраста, да-ра-гуша. Неужто нельзя именно так, спокойно и трезво, смотреть на вещи, пока он его не преодолеет?

— Нет, Ханна, я по горло сыта унижениями. — Голос Джаз упал до печального шепота. — Так что считайте, я в разводе.

— Кстати, о мужьях…

Я кивнула в сторону двери. В галерею гордо прошествовал ослепительный муж Джаз: портфель и кожаное пальто в руке. Он блистал. Он сиял. Канделябры меркли на его фоне. В зале было полно манекенщиц, изящных как кегли, и доктор Стадлендз сбил их всех одним своим появлением. Женщины буквально прыгали на него, как на последний вертолет из Сайгона.

На мгновение Джаз, пристально наблюдавшая со стороны, скорчила мину. Но затем выражение ее лица дало трещину, и она резко отвернулась.

— Меня уже тошнит от вида собственного мужа. Расхаживает как средневековый феодал перед строем созревших для оплодотворения девственниц.

Инкрустированная кольцами рука Ханны легла на плечо подруги:

— Когда будут результаты биопсии?

— В конце недели.

— Вот и давай разберемся сначала с этим, прежде чем ты предпримешь супружескую химиотерапию, — ласково предложила я. — О'кей?

— Да. Не делай ничего до этого времени, да-ра-гуша, — посоветовала Ханна. — Нам нужно все обговорить.

И мы говорили. Мы говорили так много, что у нас даже губы похудели. Что-то вроде лицевой аэробики. Диета Говорилкинса.

Мы говорили в очереди в туалет в театре Вест-Энда с его обычной комбинацией: двести пятьдесят доведенных до отчаяния и готовых лопнуть женщин всего на две туалетные кабинки.

— Но почему непременно развод? — Ханна мастерски накладывала помаду без помощи зеркала.

— Да потому, к сожалению, что потир с ядом, похоже, отмер в современном браке, — шуткой ответила Джаз.

Но Ханне хотелось получить ответ:

— Неужто его неверность действительно так важна? Ведь у тебя столько всего остального!

Лично мне показалось странным, что жены считают верность мужей гораздо большим достижением, чем, скажем, лекарство от коклюша.

— Паскаль предсказывает скорое возвращение моральных ценностей девятнадцатого века, — продолжала Ханна. — Fidelite et seduction^[33], как он это называет. Угождать, очаровывать, нежить самые теплые чувства.

— Это лишь означает, что ты его больше не привлекаешь, — вынесла приговор Джаз.

— Да как ты смеешь! — тон Ханны стал учтиво-жестким.

— Если все, чем вы занимаетесь, — это крепкие супружеские объятия, то, увы, милая, сливай воду, — парировала Джаз. — Секс — он как воздух. Ничего не значит, пока его вдруг не перекроют. Особенно когда для одного из партнеров он по-прежнему открыт, — едко подытожила она.

Раздался третий звонок, но очередь, похоже, гораздо больше интересовала наша мини-драма, чем расхваленный критикой Ибсен.

— Ты могла бы заключить с ним договор, — предложила Ханна. — Как делают французы. Правда, Кэсси?

Один из главнейших трюизмов жизни (вроде того, что нудисты — именно те, кого совершенно не хочется видеть голыми) — никогда не встревайте в семейную жизнь подруги.

— М-м…

— Договор? Превосходная мысль! — Джаз даже подпрыгнула. — Дэвид пусть трахается налево и направо, а я пока договорюсь с наемным убийцей.

Очередь встретила заявление одобрительными возгласами. Похоже, жены утилизируют своих мужей так часто, что в контейнерах для пустых бутылок давно пора вырезать специальный люк. Зеленое стекло, коричневое стекло, прозрачное стекло и в самом конце — бачок с пометкой «Муж: подлец и зануда».

В фойе нас смела ликующая толпа, вырвавшаяся из бара, но в кресло я села совершенно подавленная. Даже «Гедда Габлер» оказалась лишь чем-то вроде норвежских «Отчаянных домохозяек». В наших страхах не было ничего нового. У меня сложилось твердое ощущение, что Гедда тоже лишилась оргазма, — и посмотрите, к чему это привело! Судя по нарастающим как снежный ком доказательствам, в семейной жизни не больше приятного, чем в молочнице, за одним-единственным исключением — избавиться от первой намного сложнее. Похоже, счастливый брак — такая же диковина, как барабанщик с высоким IQ, тихий американец или толстая манекенщица.

И все же, несмотря на мелкие разногласия и незначительные разочарования последних дней, мы с Рори по-прежнему счастливы… или нет?

Мы говорили, совершая покупки.

— У женщины есть одно преимущество: какой бы паршивой ни казалась жизнь, мы всегда можем пойти по магазинам, — провозгласила Джаз, пока мы стояли на эскалаторе в «Селфриджз».

Ханна молитвенно сложила руки:

— Армани, сущий на небесах, да святится имя твое.

А я возбужденно добавила:

— Я тут читала одну статью, так там сказано, что типичными симптомами стресса являются три вещи: когда ты слишком много ешь, совершаешь импульсивные покупки и чересчур быстро водишь машину. Они что, издеваются? Да это же просто божественно!

В моем распоряжении оставался целый час потворства собственным слабостям, до того как забрать детей с тенниса.

И пока мы дружно рылись в вешалках, предаваясь распродажному экстазу и невинной алчности, Ханна пыталась убедить Джаз в необходимости одеваться более соблазнительно, дабы вернуть привязанность мужа. Я тоже оказалась на линии стилистического огня.

— В таких говнодавах тебе не видать повышения как своих ушей. Где ты их вообще раскопала? — Ханна презрительно ткнула пальцем в мои замшевые мокасины.

— Где-то в шкафу.

— Ты б еще по помойкам порылась, да-ра-гуша. Так… — Она убедилась, что Джаз не слышит. — Нам нужно поговорить. Джаз не должна разводиться. Между мужиками так мало разницы, что уж лучше остаться со шмуком, к рыганьям и пердежу которого ты, по крайней мере, привыкла.

Сказать по правде, я бы охотнее прослушала диск Йоко Оно, чем лекцию Ханны о том, почему Джаз должна сохранить семью. Я попыталась улизнуть, но Ханна крепко вцепилась в мой локоть.

— Ты что, хочешь обречь свою лучшую подругу на жизнь в одиночестве — на полуфабрикаты из микроволновки и бесконечные повторы «Секса в большом городе»?

— Я не думаю, Ханна, что Джаз захочет искать себе нового мужа. Хотя престарелый миллиардер с богатой коллекцией живописи и серьезными проблемами со здоровьем, наверное, ее бы заинтересовал.

Однако Ханна не собиралась поддаваться веселью.

— Развод — это очень плохая мысль, Кэсси. Ты ведь поддержишь меня, правда?

Просьбу хуже было трудно придумать.

— Э-э, да, конечно.

Я собиралась потянуть время, но, как обычно, дала слабину.

Мы говорили — голые, в раздевалке после водной аэробики.

— Если плавание так полезно для фигуры и помогает сбросить вес, то как же тюлени? — пыхтела я, балансируя на одной ноге и пытаясь пропихнуть мокрую ногу в трусы.

Лицо Джаз осталось каменным.

— Выше голову, солнышко. Джордж Клуни все еще не женат. Так что нам есть чему улыбаться.

— Единственная причина для улыбки — это то, что каждые семь минут каждого гребаного дня в мире умирает чей-то муж.

Джаз огляделась по сторонам, желая убедиться, что Ханна не подслушивает, но наша изысканная подруга еще не вышла из душа: втирала в себя последнюю новинку — крем от старения, что-то вроде фарша из трансильванской камбалы вперемешку с пюре из ленивца.

— Нам нужно поговорить. Ты должна поддержать меня против Ханны. — Тон Джаз стал настойчиво-требовательным. — Без смазки любовью колесики брака истираются в пыль. Ты так не думаешь?

Что я действительно думала, так это то, что она чересчур подсела на Леонарда Коэна.

— М-м…

Ее пальцы вдавились в мое плечо:

— На свете нет одиночества страшнее, чем несчастливый брак. Глория Штайнем^[34] однажды сказала: «Самый надежный способ остаться одной — это выйти замуж». Я — замужняя мать-одиночка. И ты тоже, Кэсс. Но Ханна… она такая безапелляционная. Ты ведь поддержишь меня, правда?

Грызть бандаж албанского штангиста — и то более предпочтительный вариант.

— Конечно.

Моя лучшая подруга даже подпрыгнула от восторга.

И я вместе с ней — вниз головой с ближайшего моста.

В день, когда должны были сообщить о результатах теста, Джаз позвонили из больницы и сказали, что нужны дополнительные анализы. Ничего хорошего это не предвещало. Мы с Ханной немедленно бросили все дела. После лихорадочных звонков и очередной молчаливой клятвы нанять наконец приходящую няню (большинство английских детей из среднего класса даже не догадываются, что няня — это не мама, пока им не исполнится десять лет, а это может привести к глубокой душевной травме, поскольку к тому времени говорить они умеют лишь по-хорватски) я прямиком из школы отправилась к Джаз.

К тому, что дверь откроет Стадз, я оказалась не готова.

Стоял один из тех редких зимних дней, когда солнце, низкое в безоблачном голубом небе, буквально режет глаза. Дэвид Стадлендз красовался в этом свете, точно в луче прожектора. И, как всегда, сиял.

— Входи, — медоточиво пригласил он, теплой рукой обнимая меня за талию. — Выпьешь чего-нибудь? Джасмин поехала в школу.

Он провел меня в гостиную.

— Нет, спасибо. Я…

Но Стадз уже наливал в бокал мерло. Он вдруг показался мне совсем мальчишкой. В памяти всплыли студенческие годы: взъерошенные волосы, потертые джинсы и полуулыбка, играющая на губах. Когда ж ему пересадили этот «козлиный трансплантат»? Когда он превратился в гадкого плохиша? Меня захлестнула волна ярости.

— Я не собираюсь разводить с тобой светские беседы, Стадз, — хотя и знаю, как ты любишь поболтать о своем члене… не говоря уже о том, что ты только им и думаешь. За что? За что, черт возьми, ты так обидел Джаз?

Я гневно плюхнулась на диван.

— Ага, понимаю. Шабаш у кипящего котла. — Муж Джаз воздел руки к небу. — Стресс. Нервное истощение. Я веду дела Фонда помощи жертвам войны практически в одиночку. Можно сказать, одной рукой.

— Да ну? — Я смотрела на него не мигая, как ящерица. — Что ж ты тогда делаешь другой рукой?

Но вместо того чтобы обидеться, Стадз просто расхохотался. Человек-тефлон. Оскорбления так и соскальзывали с него.

— Тебе вообще известно, что Джаз вот-вот предложит тебе встать на колено и попросить: «Будь моей бывшей женой»?

Стадз перестал смеяться. Теперь он смотрел на меня из-под капюшонов век чуть налитыми кровью глазами.

— Как ты мог так поступить с ней? — спросила я снова. — Ты же разбил ее сердце.

Он пожал плечами.

— Мужчины встречаются с женщинами моложе себя, чтобы получить «кое-что». — Тон его был сухой и прозаичный. — Мы боимся, что, попроси мы это «кое-что» дома, нас ожидают лишь унижения и травмы в результате ударов по голове хозяйственной сумкой.

Стадз вновь сфокусировал на мне взгляд. В полуденном свете глаза его, едкая смесь апельсина с зеленью, еще сильнее походили на мармелад. Он шагнул к дивану, и я тут же подвинулась, освобождая место, но он уселся ко мне впритык. Бедром я чувствовала тепло его длинной ноги.

— С другой стороны, мне всегда казалось, что ты, Кассандра, в отличие от большинства жен, должна быть очень искусной в постели.

— О да, — ответила я холодно. — Я делаю оригами, макраме и еще вышиваю крестиком.

— Есть ли жизнь после измены? Разумеется, есть, — вкрадчиво продолжал он. — Моногамия как жизненная концепция давно отмерла.

— Для вас, мужчин, возможно. Сказать, что мужчина способен на верность, — все равно что сказать… даже не знаю… что Ганди был большой спец в ресторанном деле.

— Да ладно тебе, Кассандра. Сколько вы с Рори женаты? Неужели тебе никогда не хотелось ощутить трепет от прикосновения чужой руки на своей коже? Жар поцелуя другого мужчины?

Он смотрел прямо на меня — нет, в меня — с какой-то дикой свирепостью. И вот его рука уже у меня на бедре.

— Не поздновато тебе в доктора играть?

Я со злостью шлепнула его по руке. И я бы этим не ограничилась, если бы не моя лучшая подруга, которая в этот момент как раз появилась в дверях. Следом за ней — Джош.

— Привет! — Он помахал мне, сбросил с плеча сумку и сразу направился к холодильнику. — Мам, ты поможешь мне с домашним заданием по искусству?

— Конечно, дорогой.

Стадз насмешливо хрюкнул.

— Твоя мать? Чтобы пошевелила мозгами? — снизошел он до комментария. — Да она бездельничает уже так давно, парень, что они насквозь проржавели!

Развернувшись, он неторопливо направился к своему кабинету.

— Ты прав, я полная дура, — парировала ему вслед Джаз. — Достаточно посмотреть, за кого я вышла замуж.

Джаз плеснула себе вина. Она была так расстроена, что даже забыла зажечь одну из своих сигарет.

— Джаз, — обратилась я к подруге, — я долго думала. Ты постоянно спрашиваешь, что тебе делать. Хотя и прекрасно знаешь, что больше всего на свете я ненавижу две вещи: совать пальцы в розетку и давать советы подругам насчет их семейной жизни. И все-таки я решила, что да. Да! Ты должна развестись с этим подонком. Он — воплощение греха и порока. Удивительно, что он до сих пор здесь, а не варится в кипящем котле где-нибудь в преисподней.

— Спасибо, Кэсс. — Видно было, какое это для нее облегчение. — Тебе, кстати, тоже стоит подумать о разводе. Посмотри, как Рори с тобой обращается! Не забывай, что по статистике сто процентов разводов начинаются со свадьбы.

Я в изумлении уставилась на подругу. Она что, серьезно? Неужели Джаз и вправду думает, что можно вот так просто взять и отправить Рори в чулан под лестницу, к старым швабрам?

— Я собираюсь поговорить с ним. Как только Рори поймет, насколько эгоистичным он был все это время…

— Поговорить? С ним?! Ха! — Джаз даже присвистнула. — Да он и не вспомнит, что ты сказала. Объем внимания мужчины как у сазана. Что-то вроде эмпатической амнезии. Зато можно отпускать любые шуточки насчет их неполноценности прямо у них перед носом — ведь они тебя все равно не слушают.

— Стоит мне объяснить мои чувства, и я уверена, он…

— Чувства!

Это была Ханна, во всей своей красе. Джош впустил ее в прихожую, где она пыталась укротить неуступчивый зонтик.

— Разумеется, у мужчин есть чувства! Мой Паскаль, к примеру, весьма эмоционально невразумителен, да-ра-гуши.

Она с ходу экспроприировала бутылку и послала Джаз воздушный поцелуй: мол, ты как, в порядке?

— Это полная чушь, Ханна. Женщины тратят гораздо больше времени, думая, о чем думают мужчины, чем сами мужчины тратят на мыслительный процесс.

— Ладно, — решилась я. — Дам Рори шанс измениться.

— Измениться? Ха! — Джаз презрительно усмехнулась. — Размечталась. Это все равно что надеяться, будто мастер по ремонту стиральных машин явится в назначенный день и назначенный час.

— Любовь может существовать и в браке. Ведь ты же любишь Паскаля, правда, Ханна? — взмолилась я.

— Да-ра-гуша. Мы настолько выше седьмого неба, что нам приходится вглядываться вниз, чтобы его различить. Вот мы сейчас болтаем, а он готовит мне к ужину лосося на углях. Это ли не доказательство, как сильно он меня любит!

— Паскаль просто обязан тебя любить, — съязвила Джаз. — Ты же содержишь его. Супружеская пара со смешанным доходом — современный вариант интернационального брака. В общем, объявляю вас Мужем и Особняком.

— Я знаю, что ты переживаешь из-за результатов своих анализов, Джасмин, и потому я должна быть с тобой любезна, но иногда ты бываешь такой сукой! — не выдержав, ругнулась Ханна.

— Нет, не бываю. — Джаз сунула в рот сигарету и притворно затянулась. — Будь я настоящей сукой, я так прямо и сказала бы Кэсси, что ее муж — лодырь, козел и женоненавистник. Но ведь я этого не говорю, правда?

— Знаешь, Джаз, если у тебя нет счастья в семье, нечего подрывать мое или Кассандры.

Ханна с силой вдавила сигарету Джаз в пепельницу и чопорно сложила руки на груди.

— Джаз, я правда обожаю Рори, — добавила я. — Не скажу, что мы на седьмом небе. Но на пятом с половиной — это точно.

— Возможно. Но чтобы мужчина не потерял привлекательность, женщине необходима эмоциональная близость. А как можно чувствовать эмоциональную близость к человеку, на которого ты злишься из-за того, что он не помогает тебе по дому?

В чем-то она была права. Да, я действительно обожала Рори, однако в последнее время моей самой изощренной сексуальной фантазией стала картина, в которой я вдруг обнаруживаю, что он подобрал с пола свои грязные трусы. Но развод? Это же такой позор. Как сатиновый лифчик или джин из терновника. Если заложники в Ираке смогли выжить прикованными наручниками к батарее, неужто я не смогу выдержать маленькие супружеские кандалы? Мои родители прожили вместе почти сорок лет. Как же им это удалось?

В большинстве своем родственники — это как брюссельская капуста: тягостная неизбежность, которая сваливается на вас каждое Рождество. Но с мамой и папой я была по-настоящему близка.

И вот в следующее воскресенье, пока домочадцы стойко переносили традиционное английское барбекю, поглощая полусырые, канцерогенные сосиски из свинячих пятачков и коровьей требухи и ежась под хлесткими ударами ветра в саду, я приперла маму к стенке.

— Мне нужен совет, мам. Последнее время… Рори… я даже не знаю. Просто я чувствую, что на меня взвалили всю работу по хозяйству и что меня эксплуатируют в хвост и в гриву. И вообще, он стал такой эмоционально отстраненный!

Мама саркастически рассмеялась.

— Подожди, милая, вот уйдете на пенсию — и он откроет для себя Интернет. Когда твой отец возвращается домой, он прямиком несется в кабинет, обнимает свой компьютер и нежно целует его, приговаривая: «Привет, зайка, вот я и дома». Он игнорирует меня круглыми сутками, даже ест за своим компьютером, и лишь когда наступает ночь, приходит ко мне, чтобы маленько «позажиматься». И это при том, что мы практически не разговариваем! Вот что меня по-настоящему бесит.

У меня защемило сердце. Неужели это ждет и меня?

— Но ты говорила об этом с папой?

— Говорила? О нет, милая. Это бесполезно. Женская доля — молча пить джин и терпеть. — Она доверху наполнила мой стакан.

Хорошо, пусть внешне я все больше становлюсь похожей на маму, но неужели я действительно хочу превратиться в нее и в эмоциональном смысле? Стать такой же покорной и молчаливой? Бродить по дому, бесконечно вздыхая, заморозить свои чувства и мечты и упрятать их в вакуумную упаковку?

Может, мама и нажала кнопку «стереть» на клавиатуре своей жизни, избавляясь от гордости и достоинства, может, семейная жизнь Джаз и превращалась в пыль прямо у нее на глазах, но моя то не растворилась в тумане! Просто все эти дни Джаз была такой несчастной, что у меня тоже стал развиваться супружеский психоз. Да, именно так! Я попросту внушила себе симптомы развода.

Хотя Рори вовсе не лодырь, не женоненавистник и не козел! Согласна, с некоторых пор наша семейная жизнь дала течь — как пробитая покрышка, из которой медленно сочится воздух. Но это означает лишь одно: пора заняться починкой.

Подруги предупреждали, что я чересчур наивна… Жаль, что я не поверила им тогда.

Глава 8 Любить, пылесосить и подчиняться

В браке отсутствие вестей — плохая весть. Вот почему я твердо решила поговорить с мужем в субботу утром, прямо за завтраком.

— Что-то я не помню, Рори, чтобы в моей клятве у свадебного алтаря были слова «любить, пылесосить и подчиняться».

— Не понимаю, что конкретно эти японцы хотят узнать про китов? — был его ответ. Он внимательно изучал отчет Института охраны животных.

— Рори, ты меня слушаешь?

Муж продолжал чавкать хлопьями, молочные брызги летели во все стороны.

— Они уже столько их уморили, а результатов до сих пор ноль. Они что, надеются обнаружить, что киты умеют бить чечетку? Или петь йодлем? Брать интегралы с дифференциалами?

— Великолепно! Ты даже не слышишь меня!

Никогда не пытайтесь заводить разговор с мужчиной, если в радиусе одной мили находится газета, спортивная программа или папка с рабочими документами.

— А?

Рори не привык, чтобы я на него кричала, а потому в его взгляде проступило обиженное недоумение. Однако на сей раз я не собиралась следовать добрым традициям англосаксов держать все в себе, как в бутыли с брагой, пока в один прекрасный день не произойдет взрыв.

— ТЫ СОВЕРШЕННО ПЕРЕСТАЛ ПОМОГАТЬ МНЕ ПО ДОМУ!

— А? — Густая челка школьника упала ему на глаза. — Это неправда, котенок.

— Рори, за последнее время ты лишь однажды внес вклад в домашнее хозяйство, когда к нам намылился приехать твой брат с очередной невестой и я попросила приготовить для них гостевую комнату, а ты подложил под кровать «радионяню», чтобы слушать, как они кувыркаются. Скажи на милость, сколько тебе лет?

В ответ — нахальная мальчишечья улыбка от уха до уха и мелодичная отрыжка.

— Когда-то я очень надеялась, что рано или поздно ты повзрослеешь и поймешь наконец, что отрыжка и послеобеденная беседа — это совсем не одно и то же. — Вздохнув, я зло запихнула газетный комок в мусорную корзину. — И я прошу-то всего-навсего соблюдать элементарную гигиену. Сиденье унитаза вечно забрызгано, грязные трусы валяются на полу… ты как животное, которое метит территорию.

— Но у нас ведь есть домработница.

— И что с того? Перед визитом домработницы все равно надо убираться. К тому же приходит она только раз в неделю, а этого недостаточно, чтобы расчистить авгиевы конюшни, которые ты устраиваешь.

Рори снова улыбнулся:

— Где? Что-то я не вижу никаких конюшен.

— Вот именно, — огрызнулась я, раздраженно счищая остатки завтрака с его тарелки. — Почему-то голую грудь ты способен заметить за сотню миль, а грязный носок посреди комнаты в упор не видишь. И потом, насчет воспитания детей…

— Эй, это нечестно. С детьми я как раз помогаю. Помнишь день рождения Дженни в прошлом году? Я тогда привел из лечебницы ту овчарку-пенсионерку, и она согнала всех детей в кучу и не позволяла им больше разбегаться.

— Вот-вот. Тебе все веселье, а я выгляжу жутким монстром, который заставляет есть овощи, чистить зубы и…

— Я даю им сбалансированное питание!

— Ага, кормишь шоколадом, черным и белым! И вечно брюзжишь, что не мешало бы им прибраться у себя в комнате.

— А как же конструктор «Лего», что я им купил? Очень познавательная вещь.

— Точно. И убил шесть часов на постройку космического звездолета, пока я выгуливала детей в парке. К тому же это было пять лет назад.

— Но ведь ты такая замечательная мама, Кэсс! Разумеется, у отца должно быть свое слово в воспитательном процессе, но говорить ему надо всегда одно: «Ваша мама права».

Мои тревоги разрослись до таких размеров, что о смехе не могло быть и речи. Не страхи, а настоящие тревого-сумоисты.

— И когда дети болеют, почему именно я беру отгул на работе?

Меня тошнило от собственного сварливого тона, но остановиться я уже не могла. Попреки громоздились один на другой, словно китайские акробаты.

— Почему в этом доме только я одна способна найти библиотечную книгу или футбольную бутсу?

Такое впечатление, будто все реплики для меня писал кто-то другой, а я просто их повторяла — эдакое банальное супружеское караоке.

— Но я ведь тоже кое-что делаю…

— Рори, я уже два месяца жду, чтобы ты собрал новую кровать, которую мы купили в «Икее» для Джейми.

— Да соберу я ее! Мужчина я или кто? А мужчины должны быть выше беспочвенных обвинений.

Я смотрела на мужа. Его обещания были не более осмысленны, чем посулы американских республиканцев что-нибудь сделать с глобальным потеплением.

— Но когда? Почему не прямо сегодня? А заодно можешь помыть всю посуду. Тарелки, знаешь ли, сами по себе чистыми в буфет не возносятся.

— Черт, как же приятно видеть тебя позитивно настроенной с утра пораньше!

— Я просто хочу хоть один день начать нормально!

Когда-то недостатки Рори вызывали у меня нежность — эдакая смесь снисходительности и влечения. Но сейчас те же слабости вызывали лишь жуткое раздражение.

Муж поднялся из-за стола и сграбастал меня в мускулистые объятия.

— Конечно, цыпленок, я все сделаю. А ты пойди развлекись немного.

Я уже собиралась простить его, но от последней фразы внутри все так и забурлило.

— Развлекись? То есть ты называешь беготню по продуктовым магазинам развлечением?!

Сегодня у меня «выходной», а значит, надо везти детей в парикмахерскую, затем высадить одну у танцшколы, другого у теннисного корта, заскочить в химчистку, потом в видеопрокат, купить удобрений для сада, заправить машину, выбрать подарок ко дню рождения брата Рори, обновить рецепт на лекарства и, наконец, развезти детей по секциям — боулинг и альпинизм, — причем в абсолютно противоположные концы города.

— Надеюсь, ты наведешь в доме порядок, пока меня не будет? Вообще-то я собиралась сказать, что это уже давно не дом, а настоящий свинарник, но на самом деле ни одна уважающая себя свинья сюда и копытом не ступит.

Судя по своеобразному благоуханию, исходившему из-под дивана, туда забралось по меньшей мере стадо антилоп, чтобы встретить там свою смерть. А может, это всего лишь запах наших разлагавшихся отношений?

Но тут муж вдруг неожиданно воскликнул:

— Ну конечно, мой ангел.

И послал мне на прощанье воздушный поцелуй.

Приятное тепло разлилось по всем сосудикам моего сердца, не говоря уже об остальных частях анатомии. Мне не терпелось тут же броситься к телефону и сообщить Джасмин, как она не права. Рори не страдает ни аутизмом, ни эмоциональной невразумительностью. Я высказала свои претензии, он выслушал, пошел на уступки и изменился. Он чувственный, внимательный, заботливый, и нет абсолютно никакой необходимости вздергивать наш брак на острие копья.

Три с половиной часа спустя я возвращалась, нагруженная пакетами из гастронома. Пронзительный рев музыки было слышно за два квартала. Когда я ввалилась в дом, от пульсации колонок мозг буквально задребезжал в черепушке. Бросив пакеты в прихожей, я ворвалась в гостиную — где и застала мужа. Он стоял посреди комнаты, извиваясь как полоумный. Рори — это Джимми Хендрикс «воздушной» гитары. Он знает все мыслимые и немыслимые позы. Он может играть на спине, у себя за головой. Он может играть даже зубами. Однажды он умудрился втюхать свою «воздушную» гитару через Интернет-аукцион за 50 фунтов.

Используя цветочные горшки в роли рок-музыкантов, а торшер — в качестве микрофона, Рори громко орал «Дым над водой», одновременно наяривая свободной рукой точно одержимый.

Нечего и говорить, что дом вовсе не походил на образцово-показательное жилище, каким я себе его представляла. Скорее он выглядел как учебный полигон армейского спецназа. Из-под дивана все так же воняло, а кровать из «Икеи» мирно покоилась в коробке у Рориных ног. Муж совершенно не смутился, увидев меня в дверях. Наоборот, еще энергичнее ударил по воображаемым струнам и рухнул на колени в пароксизме особо душераздирающего соло.

Знаете, это был самый подходящий момент, чтобы поделиться с благоверным одним из главных женских советов: пятна мужниной крови лучше всего удалять крахмальным раствором.

Стоит ли удивляться, что далее последовала настоящая схватка. С моей стороны было много скептицизма:

— Чем ты занимался все это время?

— Ну, я немного прибрался.

— Прибрался… Интересно, почему на кофейном столике могут предаваться любовным игрищам крысы, кишащие бактериями, способными сожрать пятилетнего ребенка… а мужчины считают, что в доме чисто? Почему?!

Был определенный сарказм:

— Как насчет слайд-презентации на тему, где место пустым коробкам из-под апельсинового сока — в холодильнике или в мусорном ведре?

Изрядно неприкрытой враждебности:

— Любая мужская задница, припаркованная на этом диване, которая больше четырех часов пялится в телевизор, включенный на спортивном канале, будет принудительно эвакуирована и поставлена на штрафстоянку за счет владельца. Я ясно выражаю свою мысль?

И немало мученичества:

— Похоже, придется делать это самой — точно так же, как и Все Остальное.

Полностью перейдя в режим великомученицы, я сорвала пластиковую упаковку с деревянных планок «икеевской» кровати и раскрыла инструкцию. Возьмите крестовую отвертку с головкой Филлипса. Я рывком распахнула ящик с инструментом и сконфуженно уставилась на его содержимое. Кто, черт возьми, этот Филлипс? И почему он такой садист?

— Что ж, ладно. — Рори с явной неохотой выключил музыку, прерывая свой воображаемый рок-концерт. — Если ты мне поможешь, я управлюсь в момент.

Часа через три до меня начало доходить, что Мистер Икея с его ключом Аллена гораздо больше ответствен за разводы, чем мужская неверность.

Еще через шесть нервных срывов я, кажется, придумала достойное применение отвертке с головкой Филлипса. Очень удобное орудие, когда супругам приспичит заколоть друг друга насмерть.

Рори приложился к бутылке виски. Я же впала в такое уныние, что нуждалась в чем-то покрепче. Скажем, глоток ацетона прошел бы сейчас на ура.

— Послушай, — сдалась наконец я, — может, вызовем на вечер няню, а сами сходим куда-нибудь и поговорим?

— Сходим? Куда? Все эти выходы в свет меня просто бесят. Меню в ресторанах — сплошная жуть: по шестьдесят слов для описания того, что на поверку оказывается чахлым салатным листиком, похожим на больную лягушку, которой в задницу засунули веточку базилика. Нет уж, спасибо, Кэсси. И потом, о чем нам говорить?

— Черт, да мало ли! О нашем разводе!

Следующий день, второе марта, был днем моего рождения. Мамин день рождения, естественно, стоит на втором месте после дня рождения морской свинки — уж нам-то, женщинам, это хорошо известно. И тем не менее мне почему-то казалось, что на чай с подгоревшим тостом в постель я все же могла рассчитывать. Даже от собственного семейства.

Когда это день рождения Рори, я покупаю и упаковываю подарки от детей, планирую праздничный ужин с именинным тортом в форме сердечка и вообще делаю все, чтобы он чувствовал себя как султан. Ближе к обеду, когда никто так и не сподобился припомнить, «а что же сегодня за такой особенный день», я не выдержала.

— Знаешь, я, конечно, не ожидала увидеть вычерченную самолетом в воздухе надпись «Я люблю тебя, Кэсси». И все же цветок-другой к моему дню рождения было бы мило. Детям-то ты хотя бы напомнил?

Когда Рори признался, что у него совершенно вылетело из головы и он не купил никакого подарка, я решила, что муж просто пытается сбить меня со следа. Он явно приготовил вечеринку-сюрприз! К девяти часам вечера меня стали терзать сомнения. К десяти терзания переросли в истязания. К одиннадцати — в настоящую панику. Вслед за которой без четверти двенадцать последовало маниакальное заявление из серии «теперь или никогда».

— Но я же сказал тебе, что ничего не купил, — ошеломленно ответил Рори.

— Я думала, ты шутишь! Как можно двенадцать месяцев шарить по Интернету, перебрать пятьсот сайтов и заучить наизусть все цены, прежде чем купить какую-нибудь электробритву, и при этом забыть о дне рождения собственной жены?!

— Я не виноват, что забыл. То есть я хочу сказать, ты ведь даже не намекнула. Ты что, валялась все утро в постели, периодически оглашая воздух требовательными криками: «Где мой именинный завтрак?» Нет. Или послала самой себе цветы от таинственного поклонника? Опять нет. А может, ты обвела эту дату кружком на детском календаре в кухне? Снова нет. И потом, как я могу помнить, что у тебя очередной день рождения, если ты вообще не меняешься и все время выглядишь молодой? — льстиво подытожил он.

Неплохой ход. Вот только мне вдруг начало казаться, что мы с Рори больше не подходим друг другу. Если бы жизнь стала постельным бельем, он был бы широким покрывалом, а я — мятой односпальной простынкой. Господи! Даже мои аналогии и те скатились к домоводству. Что, черт возьми, со мной происходит?

Оставался лишь один стиль поведения. Обида. Я решила объявить мужу бойкот. Следующие пять дней я подавала ему еду в полном молчании. В постели сразу поворачивалась спиной. К концу недели мои нервы никуда не годились — точно так же, как и наших детей. Любое слово, любой жест грозили привести к срыву. Напряженность можно было потрогать руками. Даже кошка поглядывала на меня свысока, словно вопрошая: «Ну что, тебе все это в новинку, да?»

К вечеру пятницы я поняла, что больше не выдержу.

— Ах, Рори. Рори, милый, — с облегчением разрыдалась я.

— А? — отреагировал муж, награждая меня полным объемом своего периферического внимания.

— Давай помиримся, Pop. Я не могу так больше. Я реву по ночам как дура. Напряжение, страх, враждебная атмосфера — это просто выше моих сил!

Он удивленно воззрился на меня:

— Ты о чем?

ОН ДАЖЕ НЕ ЗАМЕТИЛ.

Часть вторая

Глава 1 Не сходи с ума — слети с катушек

Через пару вечеров я звонила в дверь особняка Стадза и Джаз в Хэмпстеде, все еще размышляя о недостатках Рори. Почему человек будет скорее пялиться на повтор матча по бадминтону между двумя хорватами, о которых он слыхом не слыхивал, чем пообщается с собственной женой? Если честно, я даже начала сомневаться, что Рори подпадает под определение «человек». Скорее «теплокровное растение», которое просто ждет, когда его накормят и напоят.

Но уже в следующую минуту мои размышления отодвинулись на второй план: мы прошли в освещенную прихожую, и я вдруг заметила, что Джаз по пояс голая. Один ее сосок был вымазан розовой, с блеском, помадой, а другой украшала кисточка с блестками. Это могло означать и хорошую новость, и плохую. Трудно сказать. Может, она празднует? Или, наоборот, решила выпустить своих «малышек» на волю, подарив им последнюю возможность развлечься перед удалением опухоли — которой, кстати, мы уже придумали прозвище: Стадз. Джаз предупреждала, что в ближайшие месяцы она может позвонить в самое несусветное время с самой несуразной просьбой. Так что я собралась с силами, мысленно готовясь к безумной ночи в компании со стриптизерами в обтягивающем латексе.

— Это всего лишь киста, — засмеялась Джаз и отбила маленькую чечетку, игриво покачивая сверкающими сосками.

Она так и светилась от восторга.

Я обняла подругу и прижала к себе так крепко, что одна из кисточек угодила мне прямо в рот, а подбородок весь вымазался блестками.

— А где наш международный человек-загадка? Почему он не празднует вместе с тобой?

— Очередная миссия в Судан. Часть его программы под названием «Как держаться подальше от жены», — поведала она. — Знаешь, Кэсси, пусть у меня и нет рака, но я по-прежнему в последней стадии тяжелой и продолжительной болезни, имя которой «брак».

Джаз сделала паузу разливая по бокалам элитное шампанское, которое стянула из погреба мужа.

— Побочные эффекты? Ненависть к самой себе и чрезмерное потребление алкоголя.

— Что ж, должно быть, это заразно, поскольку у меня точь-в-точь те же симптомы. — Я жадно глотнула изысканного напитка. — Ага. Мы обе так счастливы в браке! Если бы не одно «но» — наши мужья.

Джаз предложила, чтобы все жены подсыпали своим благоверным толченое стекло в кофе, и я удивила свое поддатое эго, заметив, что лучше предлога для развода просто не найти.

Джаз изумленно приподняла идеально выщипанную бровь:

— Развод? Ну уж нет. Я не развожусь.

— Как… но я думала…

— Чтобы разрушить брак, солнышко, нужны сверхчеловеческие усилия. Да и не вовремя все это. Мать Стадза болеет, у Джоша выпускные экзамены на носу. Развод сильно повредил бы сыну. За что обрекать дитя, рожденное в любви и неге, на… — она закурила и выпустила в потолок колечко дыма, — на нищету, когда его маме придется выкручивать лампочки по подъездам? Брр.

Джаз даже передернуло. Отогнав жуткие мысли, она поджала стройные ноги, обтянутые брючками из черной кожи.

— А вот я как раз пришла к мысли о разводе, — объявила я. — Мы с тобой так долго находились в одной позе, что у нас развился тромбоз супружеских вен. И теперь нам позарез нужен психологический аналог поддерживающих колготок.

— Ошибаешься. В первую очередь нам нужна поощрительная программа, как у авиапассажиров, — призовые мили в виде хорошего любовника. Стадз заявил, что операционная пропитала его душу эфиром. Что ж, я тоже пропиталась эфиром — на нашем супружеском ложе. И потому собираюсь последовать его же совету и завести роман на стороне. Чтобы тоже почувствовать себя живой.

— Секс в отместку?

— Именно.

— Вот черт. Неужто тебя не замучает совесть? Лично я ощущаю себя виноватой за все на свете. Я просто уверена, что в один прекрасный день все узнают, что во втором классе именно я сперла с учительского стола бутерброд с ореховым маслом, и моя жизнь в бегах наконец-то придет к своему закономерному концу. — Я вытащила сигарету из накрашенных пальцев подруги и загасила в коллекционном шампанском. — Вина для прелюбодейки — все равно что рак легких для курильщика.

Вызывающие ярко-оранжевые губы Джаз расплылись в едкой ухмылке.

— Мой муж изменяет мне со всем, что шевелится, и я собираюсь отплатить ему тем же. Я трахнусь с уборщиком бассейнов. Боже! Возможно, когда-нибудь я даже утону в раскаянии, — с сарказмом подытожила она, набрасывая на обнаженные плечи черный кашемировый кардиган.

Я изумленно рассматривала подругу. Битва с самой собой не прошла даром — в ее внешности проступила какая-то жесткость. Свернувшаяся на кушетке, во всем черном, она походила на запятую. И при виде ее любой застыл бы в восхищении.

— Самый большой плюс женщины…

Джаз помедлила. Губы приоткрылись, пропуская в щель новую сигарету.

— В том, что ей никогда не придется произносить речь шафера на свадьбе? — попыталась отгадать я.

— …в том, что мы живем дольше наших мужей и можем тратить их деньги. Вот почему я не стану разводиться, зато отныне всю еду для Стадза буду готовить исключительно на самых жирных сливках! Откормлю его как страсбургского гуся. А когда у него случится коронарный тромбоз, обязательно куплю домашний набор для вскрытия: хочу лично удостовериться, есть ли у подонка сердце. Но пока он не оказался в гробу, тебе придется прикрывать меня во всех моих тайных плотских утехах.

— Просто сон наяву. Всю жизнь мечтала держать свечку у постели подруги. — Я даже поежилась. — Ты и правда думаешь, что интрижка на стороне — достойный ответ?

— Интрижка, может, и не ответ, но она поможет забыть про вопрос.

— Про вопрос?

— На хрена я вообще выходила замуж за эту свинью?!

Словно вторя крику ее души, зазвонил телефон.

— Нет, его нет дома. Но передайте ему, пожалуйста, от меня какую-нибудь болезнь. Уж будьте так любезны, — кисло съязвила Джаз и повесила трубку. — Та самая его пациентка — эксперт по Сильвии Плат. Видишь, что делается? Теперь они звонят ему даже домой. — В ее золотисто-зеленых глазах блеснули слезы. — Как же это тяжело, когда тебя не любят, Кэсси! Я не хочу большечувствовать себя трупом. Да! — Усилием воли она взяла себя в руки. — Все, считайте меня гробовщиком. Раз уж не получается вернуть мой брак к жизни, я постараюсь сделать так, чтобы его похороны выглядели красиво.

— То есть «не сходи с ума — слети с катушек»? Таков нынче твой девиз? Но где конкретно ты собираешься искать этого своего суперсексуального любовника?

Джаз налила шампанское в чистый бокал.

— Не знаю. Интернет-чаты, брачные агентства, объявления…

— Рассчитываешь на отзывчивость и любезность серийных маньяков?

— Ты права. — В смехе Джаз сквозила натянутость. — Гораздо лучше оставаться несчастной женой, без любви и секса, и в конце концов загнуться от рака из вечной жалости к самой себе.

Она многозначительно покрутила кисточку на соске. Похоже, маммограмма Джаз на самом деле оказалась телеграммой от матери-природы — весть, пробуждающая к жизни.

— Самое грустное в нашем возрасте, подруга, — с тоской добавила она, — это то, что мы из него вырастаем. Сегодня же вечером влезу в сеть и посмотрю, кого можно подцепить.

Несколькими днями позже, когда я сообщила Ханне, что Джаз нашла себе потенциального любовника, та едва не утонула. Дело происходило на очередном занятии по аквааэробике, мы энергично бултыхались под волнообразные ритмы песенки «Давай потискаемся». После того как спасатель реанимировал Ханну рот в рот и водяные струи перестали извергаться у нее из носа, моя выхоленная подруга бросила вызов ботоксу, вздернув брови выше собственной челки.

— Все знают, что клитор — наименее разумная часть женского тела. Так почему Джаз думает именно им?

— Джаз говорит, что каждая женщина втайне мечтает о любовной связи на стороне.

— Хм. С учетом всех факторов я скорее выбрала бы героин. По крайней мере не так опасно. Вам обеим следует вновь разжечь свою страсть. Я тут недавно смотрела по телевизору, как один гуру секса советовал женатым парам воссоединяться в спальне после полудня.

— После полудня? У тебя с головой все нормально? А куда, по твоему, я дену детей? Под раковину вместе со средствами по уходу за кафелем?

Слово «воссоединяться» так и отдавало галльской учтивостью. Единственным же, что хотя бы смутно отдавало французским во мне самой, были пучки волос под мышками, отросшие за зиму.

Лежа в шезлонге, Ханна устроила мне сущий допрос:

— И где же конкретно она нашла этого своего любовника?

— В интернет-чате, — промычала я.

— Надо же, как романтично. То есть мы говорим о совершенно незнакомом человеке?

— Только я сомневаюсь, что он такой уж совершенный. В разделе «хобби» он указал «чистка ауры». Ах да, и еще там, кажется, был указан знак зодиака.

Ханна скорчила гримаску:

— Некоторые женщины просто кидают в сумку запасные трусики, красят губы, идут в бар и дожидаются, пока бог любви не подбросит кого-нибудь им в объятия, а затем отправляются с добычей домой в предвкушении дикого, необузданного секса… Большинство таких женщин больше никто никогда не видел.

— Джаз говорит, что его письма такие милые и вежливые.

— Ах, как обнадеживающе! Значит, она нашла себе самого милого и вежливого лондонского маньяка. Обалдеть.

— Вот почему она и хочет, чтобы я отвезла ее. На рандеву. Просто из осторожности.

Пространство вокруг бассейна заполнялось суетливыми мамашами с их едва выучившимися ходить чадами. Начинался урок плавания для дошколят, и Ханне пришлось замолчать — до тех пор, пока мы не оказались в соседних душевых кабинках, лавируя между квадратиками использованных пластырей и вирусами бородавок. Над перегородкой, вся в пене, возникла голова Ханны.

— Это какое-то безумие. Она совсем чокнулась. И мы должны остановить ее, Кэсси.

Мы? Пожалуй, это слово скоро станет самым ненавистным для меня словом в родном языке. Ни за что, подумала я. И ответила:

— Конечно.

Хотя охотнее слизала бы брызги, которые простуженные посетители оставили на салатной стойке в каком-нибудь ресторане.

— Ты что хочешь сказать? Чтобы я отказалась от секса?

Ханна приурочила конфронтацию с Джаз к нашей утренней воскресной пробежке по Хэмстед-Хит. Переводя дух, мы стояли на самой вершине Парламент-Хилл. На фоне чернильной каллиграфии деревьев город казался небрежной мазней. Плотный лондонский смог был гуще бульона. Хоть бери ложку и черпай.

— Еженедельный трехразовый секс сжигает примерно семь тысяч пятьсот калорий в год, что эквивалентно пробежке длиной в семьдесят пять миль, — восторженно объявила Джаз.

— Дать мужику, с которым ты познакомилась по Интернету, — это так же весело, как пробежать семьдесят пять миль, — парировала Ханна, ритмично отжимаясь от земли.

— Мужику? Разве я что-то говорила про «мужика»? — Джаз улыбнулась, почти по-царски. — Ему всего двадцать два.

Ханна прыжком вскочила на ноги.

— О боже! А если он тебя изнасилует? Или изобьет? Или вообще убьет?!

— Знаешь, есть гораздо более эффективные способы уничтожить женщину. Например, жениться на ней. — В тоне Джаз проступила агрессия. — Да и вообще, по статистике, большинство женщин погибают от рук собственных мужей. Парень прислал свое фото. У него бицепсы как два футбольных мяча.

— Твою мать! Вы только поглядите на эту «миссис Робинсон»!^[35] — Ханна впилась в Джаз острым взглядом. — Кэсси, ты знала, что наша Джаз охоча до малолеток?

Я прервала свои упражнения на пресс и откинулась на спину — прямо на траву, густо покрытую желтыми нарциссами, точно бутерброд маслом.

— Ну… Наверное, в нашем возрасте уже поздновато изображать из себя Мисси Элиотт.

Джаз смерила нас обеих косым, испепеляющим взглядом.

— Еще один плюс женщины, даже женщины «нашего возраста», — уточнила она ехидным тоненьким голоском, — в том, что, в отличие от мужчин «нашего возраста», нам не приходится платить за секс. — Она поставила ногу на скамейку и сделала наклон на растяжку. — Мы можем просто завести молодого любовника.

— Завести молодого любовника — значит платить за все: ужины, театр, путешествия, — необдуманно заметила я, любуясь переплетенными ветвями деревьев. — Намного дешевле заплатить только за секс!

Однако, несмотря на наши жалкие потуги распилить фантазии Джасмин, точно буханку хлеба, вытащенную из морозилки, она оставалась непоколебимой. Ханна подстегнула меня взглядом.

— И потом, — добавила я, — неужто тебе действительно хочется снова таскаться по студенческим клубам? Слушать всю эту молодежную фигню про озоновый слой всякий раз, когда ты пшикнешь лаком на волосы?

— Кто сказал, что я собираюсь с ним разговаривать?

И с этими словами Джасмин резво заскакала по склону, дерзким взмахом руки освобождая нас от дальнейших увещеваний.

— Ты не будешь ей помогать. Ясно? — приказала Ханна и, явно обиженная, последовала за Джаз.

О да, ясно как вид с холма Парламент-Хилл.

И вот в один из поздних мартовских дней Джасмин Джардин, сорокатрехлетняя домохозяйка и мать взрослого сына, покинула свой особняк в зеленом Хэмпстеде, села в семейный «вольво»-универсал и покатила в грязные окрестности Саутуорка. Муж Джасмин пребывал в полной уверенности, что супруга едет в кино. Но та проехала мимо киноцентра в Суисс-Коттедже — и дальше, дальше, через реку, пока не достигла полуразвалившейся улочки, где припарковала машину, поправила прическу, подтянула чулки и скользнула к двери с облупившейся краской. Впервые за последние более чем двадцать лет у Джаз было свидание. И впервые за всю ее жизнь — с человеком, который мог вылизать собственные брови (последнее интернет-откровение юного донжуана).

Откуда мне все это известно? Да оттуда, что я сидела в машине — вооруженная баллончиком со слезоточивым газом и номером телефона местного полицейского участка. Достаточно того, что нам пришлось забираться на юг от Темзы — в район, который северные лондонцы называют не иначе как «территория апачей». Местная промышленность ограничивается всего двумя отраслями: дроблением коленных чашечек и торговлей наркотиками. Тараканы здесь такие огромные, что можно не напрягаясь услышать топот их волосатых ножищ. Пока я ждала в машине, а время ползло медленнее улитки — час… другой… — я вдруг подумала, что оберегаю здоровье Джаз уже так долго, что пора заводить белый халат со стетоскопом. Спустя четыре кроссворда, три компакт-диска Моцарта и две пачки шоколадного печенья Джаз вывалилась на улицу: одежда растрепана, глаза широченные, волосы торчком.

— С тобой все в порядке? — Я выскочила из машины, готовая к самому худшему. — Может, вызвать полицию?

— Только чтобы сказать им, что я изобрела новую игру: «Пришпиль язык к клитору». — Она вдруг запрыгала на месте, словно на репетиции «Риверданса». — Bay! О боже! Bay! Bay! ВАУ!!!

— Правда? А как тебе его зубы? А задница красивая? — Слова так и сыпались из меня. — Ты чувствуешь вину? Она грызет тебя?

— Вина?! Какая вина?! Я чувствую эйфорию! — весело ответила Джаз.

То, что я поначалу приняла за испуг, в действительности оказалось состоянием безудержного восторга. Джаз трясло, точно она только что совершила прыжок с «тарзанки».

— Господи. Всю жизнь церковь учит нас долбаному воздержанию. Ну ничего. Упущение — грех преходящий. Ты знаешь, что однажды я сидела рядом с Джорджем Клуни на благотворительном банкете? И что он попросил мой телефон?

— Ага. Явно поэтому он до сих пор не женат, — с сарказмом вставила я.

— Мужчины — это как книги. Их так много, а времени так мало! — с притворной скромностью улыбнулась Джаз. — Знаешь, если бы Госпожа Бог не хотела, чтоб мы искали связей на стороне, она не дала бы нам дамского белья. — Сев в машину, Джаз оттянула и со шлепком отпустила резинку на чулке. — Женщины — это новые мужчины! Эстроген — новый тестостерон!

Она выбросила кулак вверх, точно на митинге.

— Ага. А свинство — оно и в Африке свинство.

— Ладно, — примирительно сказала Джаз, — поступок, конечно, не идеальный, но ведь и жизнь не идеальна, так? Ты ведь прикроешь меня сегодня вечером, если Стадз вдруг начнет спрашивать…

— Не знаю, Джаз. Я ненавижу врать. Я…

— Иначе, — жесткими тисками Джаз сжала мне руку, — я превращусь в одну из тех сумасшедших, что насиживают брошенные птичьи яйца в собственных бюстгальтерах.

— Ну, раз ты так ставишь вопрос…

Заведя двигатель, я скинула туфли и повела машину в чулках.

— Знаешь, он снимает квартиру вместе с приятелем. Студентом консерватории. Хоро-о-о-шенький! Мы могли бы устроить свидание пара на пару! — восторженно щебетала она, пока мы пересекали чернильную Темзу.

— Со студентом? Ты в своем уме? Мне сорок-мать-его-четыре! Я такая старая, что ввела номер доктора Кеворкяна^[36] в кнопку ускоренного набора. И, кроме того, я замужем.

— Послушай, нельзя обвинять мадам Бовари и Анну Каренину за то, что им наскучили их нудные мужья. Единственная причина, по которой стоит выходить замуж, — это возможность заводить тайные романы… иначе жизнь была бы такой тоскливой, что просто пришлось бы выходить замуж!

Джаз невесело рассмеялась.

На мгновение ее меткие аргументы почти убедили меня. Все эти несчастные жены, бесконечные ряды птицефабрики жизни, набитые клушами, высиживающими яйца в клетушках с террасами, и раздражительные, напыщенные петухи, важно разгуливающие по своим идентично подстриженным газонам… Скука смертная. А мне хотелось свободного выгула! Хотелось бродить вдалеке от дома! Хотелось в природу… а может, хотелось сзади, на мусорных баках, с Расселлом Кроу…

— Ханна говорит, что я должна попытаться вновь разжечь мою страсть с Рори. Знаешь — воссоединения после полудня…

— Ха! Страсть невозможно разжечь вновь. Я повар, и уж поверь мне на слово: суфле два раза не поднимается. И потом, жизнь, как и стряпня, намного аппетитнее, когда отклоняешься от рецепта. Давай-ка лучше устроим свидание пара на пару. Пробуди в себе самку!

— Ты действительно собираешься встретиться с ним опять?

— Господи, ну конечно! — Джаз просияла и замурлыкала веселенький мотивчик. — Бывают ошибки, в которых столько приятного, что их просто жаль совершать всего раз. Так что забудь про разжигание страсти, о'кей?

— О'кей.

— Просто запомни: все мужики — козлы, козлами были, козлами и останутся, если только они не Джонни Депп. Поняла?

— Поняла.

Я вспомнила, как глядел на меня Рори, когда мы только поженились. Разумеется, теперь он смотрит так лишь на своих подопечных. Возможно, заведись у меня блохи или какой-нибудь грибок стопы, он был бы ко мне более внимательным. Хотя, с другой стороны, вши ведь не помогли. И потом, после рождения детей он как бы поместил меня в одну из своих ячеек. Вот в чем самая большая проблема. Если уж женщина любит, то она любит и днем, и ночью; любовь гарнирует всю пиццу ее жизни. Для мужчины же это всего лишь один из кусочков. А еще есть работа, друзья, спорт. Джаз права. Вновь разжигать страсть глупо. Бесполезно снова пытаться влезть в меню мужа… да?

Глава 2 Знаешь, почему я не говорю тебе, когда испытываю оргазм? Да потому что в этот момент тебя никогда нет рядом

Я сидела верхом на муже, неуклюже раскачиваясь, точно пожилой ковбой, решивший вспомнить свою юность на родео. Была суббота, после полудня. Дети ушли в кино, клиника закрылась в час, а мы «воссоединялись», чтобы «вновь разжечь страсть».

Я предприняла вялую попытку поцелуя, стараясь не замечать пивного дыхания Рори и остатков пищи, застрявших у мужа в зубах. И с нежностью вспомнила времена, когда мы пьянели от одного только взгляда. Техника «цирковой наездницы» начала раздражать, так что я спешилась и как робот пристроилась сначала так, потом эдак. Это были не предварительные, а принудительные ласки. Только зря извела воск для эпиляции. От скуки я хрюкнула — звук, который Рори, очевидно, принял за стон страсти, поскольку тут же взялся дергать и щипать там и сям. В его прикосновениях было столько же эротики, сколько в мокрой душевой занавеске, когда она прилипает к телу. Мои реакции были автоматическими, как у коленки, по которой бьют молоточком. Боже. Во что я превратилась? В моллюска? Неужто все женатые пары проходят через одну и ту же рутину: лапают друг друга без всякой охоты, пока он или она не испустит дух? Рори стойко продержался еще одну, ах нет, две секунды, а затем облизал свой палец, фабрикуя жалкое подобие смазки. Вот тогда-то я с ужасом поняла, насколько же я несчастна.

Чтобы побыстрее покончить с этой бодягой, я смочила собственный палец и пощекотала его простату — сексуальная скоропись, выученная большинством скучающих и занятых жен. Рори эякулировал со смачностью хорошей отрыжки.

И пока он принимал душ, я молча лежала в постели, от которой не пахло ничем, кроме тщетности нашего эксперимента.

Относительно обернутый в полотенце, Рори прошлепал обратно в спальню. Открыл дверь, и на кровать тут же запрыгнула немецкая овчарка с заштопанным боком; из слюнявой пасти торчал мой еще не надеванный, но уже полупогрызенный тапок из кожи «под леопарда».

— Ну все! — услышала я истерично-сердитый голос и лишь в следующую секунду сообразила, что голос — мой. Эмоции вертелись во мне, как крышка от банки с вареньем, упавшая на каменный пол. — Возможно, за все эти годы, что мы с тобой женаты, ты так и не заметил, но я ненавижу животных!

— Да ладно тебе, Кэсси. — Рори, в набедренной повязке из махрового полотенца, принял свою любимую позу а-ля Тарзан: руки на бедрах, грудь колесом, мышцы спины раструбом. — Он же просто играет. Сатана! А ну слазь, малыш.

— Сатана?! А тебе не кажется странным, что всех немецких овчарок называют исключительно Гитлер, Адольф, Ева или Сатана? Как это, интересно знать, сочетается с их «добродушным» нравом, а? Вот такие монстры и раздирают в клочья детей, принимая их за резиновую игрушку.

— Вообще то он жутко интеллигентный пес. Воспитанный на «Нью-Йоркском книжном ревю». Сатана даже лапу не поднимет, если та не в «Армани», — весело ответил Рори, одеваясь.

— Ну да, если твои пациенты не занимаются сексом с моей ногой, то вытворяют другие кошмарные вещи за моим диваном от Конрана. Будь ты настоящим доктором, а не каким-то несчастным ветеринаром, всех этих гадостей не происходило бы.

Даже не видя его лица, я поняла, что задела мужа за живое. В голосе Рори появилась натянутость.

— В профессии ветеринара нет ничего зазорного. А моим пациентам приходится учиться ходить на задних лапках вокруг тебя, Кэсси. Да брось ты. — Он пощекотал заштопанное чудовище. Галантное спокойствие вновь вернулось к нему. — Как можно не любить животных?

— Я их просто обожаю. Особенно с подливкой.

— Да что с тобой такое творится?

— В нашей клятве у алтаря не говорилось, что мне придется выкашливать комки шерсти. — Я встала с кровати и начала натягивать джинсы. — Из-за твоей бытовой слепоты наш дом превратился в помойную яму.

— Ох, Кэсси, — вздохнул он, — ну почему тебе всегда нужно докапываться до всякой ерунды?

— Да потому, Рори, что в ерунде как раз все дело. Реальность — она в обыденности.

— Да ты просто зациклена на уборке. Тебе лечиться пора. Я уж и не помню, когда последний раз видел тебя без туалетного ершика в руках.

— А ты думаешь, я занимаюсь этим ради собственного удовольствия? Нет, дорогой, я этим занимаюсь исключительно потому, что попроси я тебя положить твои грязные трусы в бельевую корзину, ты тут же изобразишь, будто над тобой психологически надругались.

Испустив мелодраматический вздох, я взялась приводить спальню в порядок.

Но Рори остановил меня. Развернув к себе, он взял мое лицо в огромные ладони и хитро улыбнулся:

— Вот за это я и люблю тебя, Кэсс. За то, что ты у меня такая отходчивая.

Злость так и вскипела во мне — огромная, как субмарина, что всплывает на поверхность, вздымая бурлящие гребни вокруг.

— Все это просто слова, Рори, — а судят не по словам, а по делам. — Я вырвалась и с новой яростью вернулась к уборке. — Сколько, по-твоему, квадратных акров тоста я намазала для тебя маслом? Сколько овечьих отар пересовала в печь ради твоих воскресных ужинов? Сколько косяков рыбы зажарила на сковородке? Знаешь, в семье у Ханны еду готовит Паскаль. Он жарит лосося на углях! Я тоже хочу жарильщика лосося, черт тебя побери!

Рори придержал мою руку.

— Может, ты перестанешь взбивать подушки хотя бы на секунду?

— Господи, как же мне все это осточертело! — заорала я. — Осточертело читать нотации. Осточертело умолять тебя хоть изредка помогать мне по дому. Осточертело видеть, как ты стоишь, руки в боки, и наблюдаешь, как я верчусь точно белка в колесе. Между прочим, я тоже хожу на работу, если ты до сих пор не знал!

— Но вы же, девушки, как жонглеры. У женщины соединительный шнур между полушариями мозга толще мужского на десять процентов. Мужские мозги могут сосредоточиться только на чем-то одном. К примеру, если я забиваю гвоздь в стену и вдруг звонят в дверь, я обязательно шарахну себе по пальцу. И с этим просто ничего не поделаешь. Физиология.

Он нахально осклабился, радуясь столь дешевому аргументу.

— Неужели? Могу поспорить, ты без труда справился бы с такой многозадачной работой, как, скажем, оргия.

Все это время, пока я хлопала ящиками комода, распихивала по шкафам одежду и раздавала пинки собакам, Рори следовал за мной по пятам.

— Если бы здесь постоянно не ошивалось столько народу, — с деланным вызовом заметил он, — тебе не пришлось бы столько вкалывать. Если не ведьмовской шабаш, колдующий над ядовитым варевом для мужей, то непременно какая-нибудь сходка вокруг фондю.

— Ты асоциальный тип! Знаешь, что это такое? «О нет, вечером выйти никак не получится, ведь мы же выходили в октябре…» Так вот, дорогой, сегодня уже март — и я, хоть убей, не понимаю, с какого перепугу мы все вечера торчим дома. Не из-за секса — это уж точно.

— Что это все означает? — На рубашке под мышками Рори расцветали темные полумесяцы. — Послушай, Кэсси, вот тебе свежая идея. Давай хоть иногда ты будешь выступать инициатором секса — и пробовать разные позы. Семейные пары, между прочим, иногда меняются позициями, если ты не знала.

— Точно. Сменим позиции. Ты встанешь у раковины с грязной посудой, а я развалюсь на диване и буду пердеть и таращиться в телевизор. Поверь, поддатый муж, приросший к дивану перед мигающим телевизором, не больно-то подходящая прелюдия к сексу. Хотя тебе этого все равно не понять. Ты даже не заметил, что у меня уже больше года не было оргазма.

— Что? — Рори выглядел потрясенным.

— Ты же хирург. У тебя золотые руки. Способные за пять минут смастерить из канистры и вешалки понтон с подкачивающей грушей, но неспособные отыскать мою точку G…

— И ты сообщаешь мне об этом только сейчас? — Рори смотрел на меня взглядом побитого щенка. — После стольких лет совместной жизни?

— Мужчина чуткий давно заметил бы сам, без всяких слов. Но подумаешь, какие пустяки, — главное, чтобы ты получил свое удовольствие… А потом ты просто переваливаешься на другой бок и храпишь, точно какой-нибудь троглодит.

— Я уже говорил тебе: если я действительно храплю, то могу спать в другой комнате.

Совершенно сбитый с толку, он грузно плюхнулся на пуф перед туалетным столиком.

— Рори, уровень твоего храпа в децибелах такой, что его еще как-то можно было бы перенести, если бы другая комната находилась, скажем, в Канаде. — Набросившись на кровать, я вступила в неравную борьбу с одеялом. — Но разумеется, тебе не хочется говорить об этом. Единственное, о чем мы разговариваем в последнее время, так это о том, как мало у нас общих тем для разговора!

— Знаешь, вообще-то я способен говорить о чувствах, — к примеру, о том, какую смертельную скуку я чувствую всякий гребаный раз, когда ты заводишь разговоры о чувствах! — Он резко встал. — Во что ты пытаешься меня превратить? В пародию на мужчину?

— Нет. Меня просто уже во-о-о-от как достало жить с неандертальцем! Почему бы тебе не пойти и не завалить голыми руками бизона, чтобы дать наконец выход этому своему самцовому дерьму?

— Эй, если бы не мы, самцы, человечество до сих пор процеживалось бы по пищеводам медведей, тигров и львов. Что тебе от меня нужно? — Я заметила, что Рори едва с собой справляется: кулаки сжались, ногти впились в ладони. — Чтобы я нашел пещеру и впал там в спячку, пока тебе не приспичит затеять очередной спор?

— Это не я их затеваю. А ты.

— Посмотри на нас, Кэсс! Мы только и делаем, что спорим, а потом спорим из-за того, почему мы поспорили. Что с нами происходит?

— Нам нужна помощь психотерапевта, Рори. Вот это я и пытаюсь тебе втолковать!

Целую вечность мы молча смотрели друг на друга, хотя часы на стене отсчитали ровно двадцать семь секунд. А затем глаза мужа понимающе сузились.

— Сказать, кого ты мне сейчас напомнила? Джасмин. — Он встряхнул меня за плечи. — Ты кто? Что ты сделала с моей женой?!

— Я знаю, ты ненавидишь Джаз. И всегда ненавидел. Интересно, ты ненавидишь ее больше или меньше, чем остальных моих подруг?

— Я не ненавижу ее. Просто Джаз разбила лагерь в тендерных джунглях и стоически патрулирует свой крошечный клочок территории, как те японские солдаты Второй мировой, что время от времени выныривают из глухих уголков Борнео и с удивлением обнаруживают, что война давным-давно закончилась, а им никто не сказал.

— Война полов не закончилась. Просто открылся новый фронт. Я проверила эту теорию научными методами и…

— То есть посудачила с подружками за чашечкой капуччино?

— Ну… да. Но дело совсем не в этом. Дело в том, что если бы наш брак был самолетом, то сейчас он несся бы к земле.

— Знаешь, это не только моя вина. Посмотри на себя. Что я вижу? Холодное тело да жгучий язычок.

— Счастливчик. Потому что единственный язычок, который долгие-долгие годы вижу я, — это тот, что торчит из твоих башмаков.

— Что ж, если ты перестанешь постоянно кастрировать меня, возможно, я стану увереннее в постели. Как ты могла ляпнуть такое про мою профессию? Ты же знаешь, я был самым молодым на курсе. Я добрался до цели быстрее других!

— О да, Рори, быстрота — это твой конек. Во всех смыслах.

— Я бы сказал «прости», — с сарказмом ответил он, — но «Конвенция о тестостероне» запрещает мужчине признавать поражение.

— Ясное дело. А эта ваша Конвенция, случаем, не разрешает чего-нибудь вроде «программы перемещения мужей»?

— Что ты хочешь этим сказать? Что гарантийный срок нашего брака истек?

— Если б наш брак был одним из твоих пациентов, тебе пришлось бы его усыпить. Похоже, мы дошли до той стадии, когда надо либо разводиться, либо искать «интересную пару для долгих часов безудержного веселья!».

Рори отшатнулся. Судя по выражению его лица, я могла с тем же успехом выдернуть чеку из боевой гранаты.

— Значит, ты и вправду потеряла оргазм? Боже. Что с нами произошло, Кэсс? Ведь когда-то мы трахались как кролики.

Я пожала плечами:

— Супружеский миксоматоз.

Глава 3 Три мушки-тёрки

Определенно, брак придуман Природой как способ стимулирования мастурбации. «Только в моем случае мастурбация — это то же самое, что танцы без музыки», — призналась я Джаз по электронной почте.

«Кэсс, ты еще слишком молода, чтобы Папа Римский названивал тебе с советами про целибат, — ответила она. — Тебе нужен молодой любовник. Подумай об этом».

И я думала. Много.

Думала, когда, потянув шею, отправилась на массаж и, лежа на животе, пока здоровенный, мускулистый парень разминал мои мышцы, боролась с искушением уподобиться бизнесмену с пивным брюхом — то есть перевернуться на спину и попросить о «доп/услугах».

Думала, когда физручка рассказала в учительской анекдот:

— Почему замужние женщины толще одиноких? Да потому, что одинокая женщина приходит домой, заглядывает в холодильник — и молча отправляется в постель. А замужняя женщина заглядывает в постель и молча топает к холодильнику.

Думала, когда читала в «Гардиан» отчет, согласно которому сорок два процента опрошенных женщин признавались, что не раз подумывали сбежать из семьи с любовником, пятьдесят процентов жалели, что вообще вышли замуж, а тридцать считали секс нудным занятием.

Думала, когда просыпалась от собственных слез и понимала, что даже не засыпала. Скрипела зубами от ночных кошмаров — и в следующий момент обнаруживала, что бодрствую.

Думала в гостях у родителей. В Англии главу семейства чаще всего можно найти где-нибудь в самой глубине сада, навроде садового гнома. Мама называет отцовский сарайчик «прихожей смерти». Он может пропадать там по целым дням. «А я лишь время от времени заглядываю проверить, дышит он еще или нет».

В одно из воскресений, когда, коченея вокруг сырого пламени жаровни, мои полутрезвые родичи и я жались друг к дружке у папиного сарайчика, отец вдруг объявил, что сегодня — годовщина моей свадьбы.

— Давай же, Рори. Поцелуй свою красавицу-невесту.

Я старательно избегала любых упоминаний на эту тему. Самый большой сюрприз, на который Рори способен в годовщину нашей свадьбы, это вспомнить о ней. И если ему напомнить, то, хочешь не хочешь, придется позже терпеть нечто вроде гнетущего псевдопоздравительного секса. Все по тому же сценарию — «Рука». (Родители, житья от них нет, — но и на свет без них не появишься.)

Мама — единственный человек, кто заметил, какой я стала: маленькой, неприветливой, согбенной под гнетом тревог.

— Мне нужны перемены, — призналась я. — Хорошая встряска… И я не имею в виду паломничество в Сантьяго-де-Компостела^[37] или поход на байдарках по бурной реке.

Она посоветовала уйти с головой в работу.

Что я и сделала. На всю следующую неделю я с головой ушла в подготовку отчетов по результатам семестра. Я настолько обезумела, что в двух случаях едва не написала родителям правду. «Ни при каких обстоятельствах не позволяйте своему ребенку заводить потомство». И отцу самого паскудного ученика в школе: «Сделайте вазэктомию. Такое не должно повториться».

Однако к концу недели, глядя на ребятишек, несущихся по коридору из школьной столовой, когда воздух электризуется от гула их звонких голосов, я почувствовала, что мои семейные страхи благополучно отходят на второй план. Вот если б туда же отошел и мой злосчастный директор! Но нет, вон он, тут как тут, собственной персоной: шагает прямо на меня, брюки вздернуты чуть не до подмышек, манжеты едва прикрывают носки.

— В мой кабинет, — зловеще объявил он.

Будь у Скрипа подбородок, он бы точно выпятился вперед.

Только я успела сесть напротив за стол, как он набросился на меня с вопросом: отношу ли я своего руководителя к типу людей, способных «стать жертвой разлагающего паразитизма преподавательских сплетен»?

Ответила, что когда разберусь в смысле данного предложения, то непременно поставлю его в известность.

— Это правда, что вы сказали мистеру Ратцингеру, будто его сын родился умным, но образование сгубило его?

Если бы удалось с толком использовать вырывающийся из ушей директора пар, энергетические проблемы Лондона были бы решены раз и навсегда.

— М-м, да, я действительно считаю, что Джаспер сильно выиграет, если за него как следует взяться…

— Вы хоть отдаете себе отчет, сколь пагубное впечатление о деятельности нашей школы могут породить подобные высказывания? И какова мотивация? Вы считаете, ваша инициатива способствует укреплению доверия наших клиентов?

Мистер Скрип всегда изъяснялся в подобных терминах. Занятие любовью этот человек назвал бы «слиянием на местах». Оргию окрестил бы «внесистемным коллективным мероприятием». Годовщину своей свадьбы — «аттестационным анализом ключевых компетенций». Собственных детей — «пилотными проектами». А развод — «эмоциональным разукрупнением».

— М-м…

— Полагаю, вам пора провести переоценку своей системы критических факторов достижения успеха.

«А я полагаю, что тебе давно пора что-нибудь сделать со своей хронической вонью изо рта», — так и хочется ответить мне, но вместо этого я лишь кротко улыбнулась. Если бы умение вызывать жалость сделали олимпийским видом спорта, я стала бы трехкратной золотой медалисткой.

— Ваши преподавательские навыки отличаются творческим подходом, как постоянно отмечают все проверяющие, однако никто не позволит нам забывать об утвержденной учебной программе, гарантирующей социально безопасный уровень знаний. Я присутствовал на круглом столе Совета управляющих и считаю, что вам необходима консультация с более… дисциплинированным коллегой.

А я подумала: долбануло бы тебя сейчас астероидом, да прямо в лоб, а потом можно собрать круглый стол и обсудить, самый ли ты большой козел на свете или есть кто похуже. (Включая открытый форум и ролевую игру.)

Я ощетинилась. От меня что, пахнет покорностью? Туалетная вода «О'де'Бессловесность»?

— Что за консультация?

— Госпожа Пендал великодушно предложила ознакомиться с вашими методическими наработками и проанализировать их на предмет соответствия политике школы. Несмотря на соперничество, она любезно предоставляет вам возможность напиться из источника ее знаний.

Точно. Что мне сейчас нужно, так это напиться, и желательно чего покрепче. Знания со льдом, пожалуйста.

В общем, всю следующую неделю мне пришлось сносить позорное унижение, пока наша маленькая миссис Въедливость скрупулезно изучала планы моих уроков.

— Никогда не забывай, что ты уникальна, Кассандра. Точно так же, как и все остальные, — оксюморонила Пердита.

Но и это было еще не все. Скрип решил назначить ее ответственной за методический день. Ненапряженный день без детей, когда можно слегка расслабиться; день, когда учителя гоняют чаи больше обычного; день, когда можно хоть чуть-чуть наверстать вечно недостающее время на подготовку к занятиям. Именно в такой день Пердита решила воплотить в жизнь свою идею «спайки» персонала путем коллективных игр.

— Итак, во что мы будем играть? — с энтузиазмом прощебетала она с самого утра в понедельник, обращаясь к моментально поскучневшей учительской.

Я с ненавистью зыркнула на нашего директора и подумала: в «прибей накладку к лысой башке».

В общем, пресловутое ныряние с головой в работу оказалось настолько полезным, что я с не меньшим успехом могла вернуться к мучительной переоценке своей личной жизни. Забавно, не правда ли, что люди ставят слово «работа» в один ряд с понятием «брак»?

— Я все устроила. Свидание пара на пару.

Джаз радостно подбросила ключи от машины и взбрыкнула ногами в кожаной мини-юбке, глаза ее озорно сверкнули. Хорошо бы стать похожей на Джаз: такой же естественной и непринужденной, знающей, кому и сколько дать, где и как пошутить… и как сложить ноги, чтобы любому мужчине тут же захотелось раздвинуть их обратно.

— Может, и ты с нами, Ханна? Немного внеплановых плотских утех тебе бы ой как не повредили. Пока мы еще достаточно молоды. Три Мушки-Тёрки.

Плечи Ханны дернулись к мочкам ушей. Тон ее был полон надменности:

— Молодость дается только раз, а незрелость, как я вижу, бывает и вечной.

— Ханна как раз советовала мне пройти курс семейной психотерапии, — без спросу вылезла я и тут же попыталась пояснить: — В смысле, как остаться Юнгом сердцем в своем маленьком Ницше.

Джаз презрительно фыркнула:

— Психотерапия? Ты что, ненормальная?

— Ненормальные как раз и обращаются к психотерапевтам, — ответила я, совсем упав духом.

— Выслушивать бредни про разваливающийся брак — это все равно что, ну, я не знаю… тот койот из мультяшек, который пытался остановить несущийся товарняк прутиком.

— Думать, что тебе не нужны консультации, как раз и означает, что они тебе определенно нужны.

В голосе Ханны уже звенели льдинки.

От их непримиримой склоки по поводу моей личной жизни мозг у меня забился, точно выброшенная на сушу рыбина. Я переводила взгляд с одной лучшей подруги на другую лучшую подругу. Опять я оказалась меж двух огней — кусок ветчины в бутерброде дружбы.

— Ну? — потребовали они в унисон.

Мне не хотелось вступать в общество Анонимных Прелюбодеек Бальзаковских Лет. Не нужен мне был и поход к психотерапевту — единственная платная услуга на свете, где клиент всегда не прав.

— М-м…

Одно я знала наверняка. Я проскочила раздел «в радости» из своей супружеской клятвы и теперь глубоко и прочно застряла в разделе «в горе». Надо было что-то решать. И как можно скорее.

Но как выбрать между двумя подругами? Верх, как обычно, взяла моя нерешительность.

Часть третья

Глава 1 Генитальный дефект

Громкость оргазма семейного консультанта впечатляла: objets d'art — изогнутые фаллические штуковины из красного дерева, собранные в экспедициях по Новой Гвинее, — едва не попадали со своих насестов на книжных полках.

— Пара месяцев у меня в группе — и вы тоже сможете испытывать оргазм когда пожелаете! — пообещала психотерапевтша бархатным голоском.

Похоже, ее заверения не вполне убедили сидевшую рядом со мной грушевидную тетку с сухой, шелушащейся кожей, сальными волосами и изумленно-побитым взглядом, взиравшую на секс-консультантшу с неподдельным ужасом.

Этот вопль спонтанного оргазма исторгла рыжеволосая женщина лет тридцати — соблазнительные формы, вызывающе накрашенные губы, поддерживающий бюстгальтер и бейджик с именем «Бьянка». «Инструктор семейной жизни», «клинический гипнотерапевт», «целитель браков» и «консультант по вопросам секса», она обладала неиссякаемой жизненной энергией массовика-затейника с круизного лайнера. Бьянка поднялась из-за стола и… продолжала подниматься, как мне показалось, часами. Ее длинные ноги были красивы, стройны и упакованы в ажурные чулочки.

— И сколько же месяцев вы с женой испытываете сексуальную дисфункцию?

Она скользнула к Рори, покорно тлевшему в глубоком пуфе оттенка собачьих какашек. Встряхнув мандариновыми локонами, Бьянка взяла моего мужа за руку и улыбнулась. Улыбка этой женщины была сродни сиянию солнца над равнинами из моего австралийского детства — безжалостная.

Рори свирепо зыркнул в мою сторону. Когда я предложила психотерапию, его ответ был однозначным: мол, он скорее даст вбить себе стальной костыль в каждую ноздрю отбойным молотком. Но после того как я пригрозила лишить его секса на всю оставшуюся жизнь, он неохотно подчинился. Хотя тащиться в Мазвелл-Хилл в час пик с раздраженным мужем по встречной полосе — наверное, не совсем та терапия, в которой мы нуждались.

Мой пуф, предпринимавший отчаянные попытки сожрать меня заживо, отдавал такой безвкусицей и дешевизной, что мог быть сделан только из одного материала — кожи молодого дерматина. Ляжки противно липли к нему в лужицах нервного пота.

— Дисфункция, да… — Бьянка сверилась с блокнотом. — Ваша дражайшая половина считает, что ей нужно больше времени для достижения полового возбуждения, а вы этого упорно не замечаете. Какова же ваша реакция на это утверждение, м-м… — Бьянка вперила взгляд в самодельный бейджик, который я прилепила мужу на грудь, — э-э… Рори?

Рори повернул ко мне лицо узника совести, взгляд его стал еще сердитее.

— Итак? — настойчиво повторила Бьянка, стискивая массивную ладонь моего мужа.

— Ну, э-э… Хм… По выражению моей жены, у нашего брака… — Рори еще глубже утонул в грязно-буром пуфе, подыскивая нужные слова, — прохудилась прокладка. Спустила шина. Сгорел предохранитель. Его нужно подлатать.

Мятно-зеленые и жесткие как леденцы глаза терапевтши хищно сверкнули. Муж, который говорит о чувствах, используя автомобильную терминологию? В уме Бьянка уже тянулась к кнопке автонабора номера своего бухгалтера: сообщить, что вот теперь она точно позволит себе тот домик с бельведером, поскольку на этот случай явно уйдут годы.

Она прошлась по остальным участникам группы, представляясь каждому. Пресная парочка молодоженов. Мужчина в очках а-ля Джон Леннон, несколько подавлявшихся его толстомордостью и траурно-кислой миной, его дебелая библиотекарша-жена, объявившая, что эрекция у мужа бывает, только когда он влезает в ее трусы. В соседнем пуфе тонул клиент в разгаре третьей по счету истерической беременности… причем клиент был мужчиной. Дядька с накладкой, походившей на дохлого зверька, которого угораздило отдать концы прямо у него на макушке, привел с собой воображаемого друга.

Иными словами, как раз тот сорт людей, с которыми так и хочется поделиться своими самыми интимными сексуальными секретами.

Пока Бьянка ставила диск Эньи, зажигала лампадки с ароматическими маслами и сыпала вступительными анекдотами («Сколько психотерапевтов нужно, чтобы поменять лампочку? Один — но лампочка должна по-настоящему захотеть измениться!»), я воспользовалась ситуацией, чтобы осмотреться.

Интерьер «Психотерапевтического центра», утилитарного двухэтажного кирпичного здания в Северном Лондоне, напоминал вестибюль захудалого придорожного мотеля. Горшки с изнуренными растениями, протертый серый ковролин на полу, дешевые бежевые столы, лампы дневного света, давно не мытые окна. Комната источала приветливый дух концентрационного лагеря.

И еще, поняла я, здесь надо много и долго пялиться на свою обувь, поскольку, когда я вновь настроилась на волну общей беседы, мой муж как раз объяснял Бьянке, что да, действительно, его жене нужно чуть больше времени для полового возбуждения.

— Скажем, день-полтора!

— Ты бы заткнулся уже, а? — перебила я, сгорая со стыда.

И все же, как бы меня здесь ни унижали, как бы ни осуждала меня Джаз, согласие отстегивать по тридцать пять фунтов в час за публичное обсуждение моих сексуальных недостатков неопровержимо доказывало, что я и вправду нуждалась в психологической помощи.

— А затем… — продолжала Джасмин, игриво откидывая волосы, — он ел клубнику прямо у меня оттуда. Ягодки там хорошенько промариновались и почти сварились.

— Я так рада, что вы оба следите за своим питанием, — заметила я, стараясь не выдать смущения.

Наш разговор происходил тем же вечером. Мы сидели у меня на кухне и благоговейно внимали подробностям эротических эскапад Джаз и ее юного интернет-боя. Беседа сильно походила на сексуальную консультацию.

— А затем мы пили шампанское в ванне, и я позволила ему нежно оттрахать меня бутылкой. Вода была такой горячей, а горлышко таким холодным…

— Ой вех! Очевидно, достоинство — единственная вещь, которая не сохраняется в спиртовом растворе, — чопорно вставила Ханна, но ничто уже не могло прервать Джазовых восторгов.

— А затем он взял несколько кубиков льда из ведерка, засунул мне внутрь и принялся орудовать там языком. Ощущение, девочки, просто не передать! Мой горячий сок, его горячий язык и ледяные струйки, стекающие по бедрам!

Джаз предавалась воспоминаниям, перемежая их судорожными вздохами.

— А как прошел твой день, Кэсси? — закончила она вдруг с беззаботным нахальством.

— Просто супер, — буркнула я в ответ. — Я научилась надевать презерватив на огурец.

Почти самое худшее в психотерапии — общая приемная. Место, где закоренелые игроки и пассивные агрессоры заключают пари по поводу сексонаркоманов и спорят, кого из булимиков стошнит первым.

Самое же худшее в психотерапии — это психотерапевты. Еще в начале лечения, где-то в конце апреля, Бьянка решила, что у меня «враждебная вагина».

— Прошу прощения?

Может, что-то не так с переводом?

— Из того, что рассказал мне Рори во время наших сеансов тет-а-тет, я прихожу к заключению, что у вас, Кассандра, проблемы с сексуальным возбуждением.

— Ошибаетесь, — возразила я. — С чем у меня действительно проблемы, так это с работой, детьми, вечно раздраженным супругом, высоким давлением, перерасходом кредита и повышением по службе в ближайшей перспективе.

— Враждебная вагина, да? — Рори вольготно откинулся в кресле, закинув ногу на ногу. Лицо его расплылось в нахальной улыбке. Впервые за много недель я видела мужа довольным. — Знаешь что, Кэсс? Я уже начинаю думать, что во всей этой психотерапевтической мутотени и правда что-то есть. — В его тоне сквозило злорадное торжество. — По крайней мере, теперь я понимаю, почему тебя совершенно не тянет к сексу.

— Посмотрела бы я на тебя,когда ты сначала отпахал бы целый день, а вместо отдыха встал к плите, потом за тряпку и… учить сына мастерить нефтяные вышки из старых вешалок! Да, кстати, а как насчет твоего враждебного пениса?

Бьянка, которой явно не нравилось, что ее перебивают, громко хлопнула в ладоши, требуя внимания класса.

— Итак. Кто из вас назовет основные способы, как доставить женщине удовольствие?

Я тут же взметнула руку:

— Загрузить посудомоечную машину. Не храпеть. И говорить женщине, что она ужас какая стройная в обтягивающей лайкре.

Настал черед Рори вставить умное слово:

— Стать более клиторальным?

Клиторальным? Боже, ужаснулась я. Откуда он понабрался такого?

Бьянка наградила моего муженька-подхалима сияющей улыбкой из серии «вот кто у меня любимый ученик».

— Я лишь хотел сказать, — зачирикал Рори, — что девяносто девять процентов мужчин называют нас, остальных, одним нехорошим словом.

И подкупающе осклабился, не сводя глаз с терапевтши.

Ответная улыбка Бьянки отличалась такой интенсивностью, что ею можно было облучать фрукты.

— Ну а я лишь хотела сказать, что мы непременно поможем вашей супруге преодолеть ее сексуальные комплексы, — заверила она Рори медово-масляным голоском.

Я презрительно хмыкнула.

— Мои комплексы! Ха! Мы говорим о человеке, который способен мгновенно подсчитать площадь любой из комнат в нашем доме, точно определить расход топлива в галлонах на милю пути от Кале до юга Франции — где он без всяких усилий находит заброшенную рыбацкую деревушку, которой и на карте-то нет, — и который при этом не в состоянии отыскать мой клитор? Нет, на самом деле ему просто лень его искать!

Дамская часть комнаты встретила мою тираду одобрительным тявканьем. Мужчины забухтели, что женщины чересчур многого требуют. Бьянка же рассудила просто: она заставила всех смотреть секс-видео, на которых пары добровольцев демонстрировали коитус, да так наглядно, что мои ноги превратились в студень. Одноклассники, чьи ноги еще могли хоть как-то функционировать, бросились наутек, оставив в стенах дыры в форме человеческих силуэтов. Одно я знала наверняка. Уже очень скоро я точно преодолею свои сексуальные комплексы. Главным образом потому, что с этого момента я объявляю пожизненный целибат.

К середине мая я могла думать только об одном: прекращать мне эти занятия или нет? Зачем я вообще затащила Рори на психотерапию? Ханна была категорична: я должна продолжать. Любая терапия суть конфронтация и тяжелый труд, убеждала она меня, пока мы предавались шлифовке пяток в китайской педикюрной. Все у меня наладится, главное — стоять на своем.

— Делай все что угодно, да-ра-гуша, только не рассказывай о своих опасениях Джасмин. Она и так бесится из-за этих твоих походов к психиатру.

— Ах, солнышко, я вовсе не бешусь из-за того, что ты ходишь к бракотерапевту. — Джаз влетела в педикюрную, как обычно опоздав. — Я и сама встречаюсь с одним.

— Что?!

Я чуть не грохнулась с табурета в таз с педикюрной стружкой.

— И с инструктором по пилатесу, и с дантистом, и с тренером по йоге, и с пареньком, который выгуливает чужих собак…

Ханна дернулась так резко, что перевернула бадейку с водой.

— А куда же подевался твой интернет-бой? Только не говори, что ты подхватила какое-нибудь ЗПКП — заболевание, передающееся компьютерным путем.

Но Джаз оставила без внимания ее подначки.

— Мой божественный мальчик никуда не подевался. Он по-прежнему моя самая любимая игрушка. Однако на всякий пожарный я завела еще кое-кого. Это красавчик по имени Зен, он подстригает мои деревья. В первый раз мы занимались сексом вчера утром, а второй, третий, четвертый и пятый — во второй половине дня.

— М-м, Джаз, я думаю, когда твои два-три параллельных романа продлятся больше месяца, ты перестанешь считаться прелюбодейкой и сможешь смело претендовать на статус мормона, — сказала я. — А как там Стадз? Он все еще тебе изменяет?

— Ну, я больше не слежу за ним, солнышко. Хотя вчера он заявил, что провел вечер с нашим соседом-дантистом. А это невозможно! Потому что с ним была я, — но разве я могла сказать ему об этом? Довольно современная ситуация, верно? Возлюби ближнего своего, но старайся не попадаться. Вот мой нынешний девиз.

Ханна была сама серьезность:

— Послушай, Джасмин. Все эти разовые гастроли, что бы ты там ни говорила, всего лишь убежище, причем временное и иллюзорное, от ужаса и отчаяния разбитого сердца. Ты это понимаешь?

На секунду Джаз словно пала духом, но очень быстро взяла себя в руки.

— Я никогда не занималась разовыми гастролями, Ханна, — беспечно поправила она подругу. — Просто несколько романов на одну ночь.

Мой же роман тем временем никак не мог сообразить, с какой стороны его кровать намазана маслом. В жизни не так уж много афродизиаков, которые способны помочь воочию представить себе все 8000 нервных окончаний шейки матки, когда та сокращается во время оргазма. Так думала я, стоя перед восемью посторонними людьми, сжимая свою промежность и испуская громкие стоны в стремлении выпустить на свободу поток сексуального «ци». Краснея и потея, я мучилась «медвежьей болезнью», которой не испытывала с тех ужасных часов в младших классах, когда нас загоняли на сцену, заставляя исполнять народные танцы перед полным зрительным залом.

— Вы чувствуете, как вибрируют нервы влагалищного сенсориума? — требовательно вопрошала Бьянка.

— М-м…

— Менее пятидесяти процентов женщин достигают оргазма во время полового акта. — Голос Бьянки растекался сиропом откровенности. — И сейчас я собираюсь продемонстрировать вам, как это можно исправить. Внимание, класс! Все смотрим сюда.

В следующий момент участники процесса уже любовались анатомически достоверной надувной женщиной. Кукла лежала на полу, ноги враскоряку.

— Мне нужен доброволец.

Я едва сдержала смех. Наконец-то у невидимого друга плешивого мужика появится девушка. Наша терапевтша явно перестаралась, раздвигая границы реальности. Однако, к моему немалому изумлению, мужчины разом вскинули руку. А уже через минуту, все еще не веря своим глазам, я наблюдала, как моего собственного мужа инструктируют, как ласками довести до оргазма надувную подружку. С каким нажимом, в каком ритме и какой палец использовать. Отработав технику мизинца, ладони и большого пальца, Бьянка принялась инструктировать, в какой момент надавить на лобок, когда потянуть за пластмассовый клитор и когда потереть резиновые губы.

— Из всех форм стимуляции наиболее предпочтительной считается мануальная, — наставляла психотерапевтша. — Машину ведь языком не водят, правда? А теперь, когда мы отработали стимуляцию вручную, можно переходить к куниллингусу. Если бы на месте куклы была я, мои гениталии уже налились бы кровью, пульс бился бы как сумасшедший, мышцы сокращались сами собой. Мои ноги мелко дрожали бы, выгибаясь дугой. Грудь вздымалась…

По мере нарастания голоса груди Бьянки, и без того задранные под самый подбородок, начали прыгать вверх-вниз.

— Мое сердце бешено колотится, а дыхание учащается. О да. Быстрее, сильнее, быстрее. Сильнее!!!

По мере того как кукла приближалась к своему воображаемому оргазму, Бьянка услужливо обеспечивала выразительный саунд-трек:

— О да… Да… ДА!!! Отлично, Рори! Не останавливайся! Еще!!!

Я отметила, как зарделись щеки мужа, как участилось его дыхание. Для человека, ненавидящего психотерапию, это был явный прогресс.

— Мои ноздри раздуваются, возбуждение нарастает, сокращения вот-вот достигнут интервала 0,8 секунды, и я забьюсь в оргазмических конвульсиях. Быстрее! Быстрее!!! Сильнее!!! СИЛЬНЕЕ!!! БЫСТРЕЕЕЕЕ…

Пальцы Рори порхали туда-сюда, вверх-вниз по пластиковой пуденде. И тут Бьянка испустила такой оглушительный стон, что дешевая панельная обшивка на стенах затряслась вместе с ней в экстазе.

— Ааааааааааааааоооооооооооо…

Когда кошачий вой Бьянки стих, в комнате повисла гробовая тишина. Слышалось лишь стаккато пуговиц, градом отлетающих от мужских ширинок.

— Очень хорошо. А теперь обратите внимание, как теплое свечение обволакивает все мое тело. Расслаблены даже пальцы ног. Встреча в сексуальных верхах закончилась достижением полного пароксизма удовольствия. Отличная работа, Рори.

Она вытащила затычку из надувной куклы.

— Домашнее задание всем на неделю: отработать такую же технику у себя в спальне.

Я посмотрела на пластиковую женщину, смятую и скомканную, и тяжело вздохнула. Разве это не опасно? Ведь мы же еще дилетанты! У нас нет лицензии на эксплуатацию крупногабаритных механизмов.

Однако по настоянию Бьянки именно так мы с Рори провели всю следующую неделю: удобно устроившись на кровати. Луч фонарика направлен меж моих ног, «Камасутра» раскрыта на странице 362, изучаем диаграммы, сверяясь с текстом. Только он и я. Что, спросите вы, может быть лучше? С моей точки зрения — да все что угодно.

Все что угодно. Постепенно эта же фраза превратилась в обобщение сексуальной активности Джаз. Она покрасила волосы в еще более светлый тон — несомненно, для того, чтобы мужчинам легче было находить ее в темноте. Первым на очереди оказался сантехник.

— Вот кто как следует прочистил мне трубы, — весело прощебетала она.

— А мне бы не помешал хороший жестянщик — подлатать мое тазовое дно.

Я скрестила ноги, чтобы не описаться, и оглядела аукционный зал Сотби — сиротский приют для фамильных реликвий. Ханна претендовала на пузатую шифоньерку, выглядевшую как перекормленный комод.

— А какой мужчина! Настоящий мужик, понимаете? — Джаз мечтательно закатила глаза.

— Мужчина? Тоже мне, мужчина, — презрительно фыркнула Ханна. — Помощь на дому. Дать себя обслужить какому-то грубому работяге — разве это можно считать альтернативой по-настоящему интеллектуальным отношениям?

— Пусть и нельзя. Зато какой кайф! Ей-богу. Его запах до сих пор у меня в волосах. — Джаз наклонилась к нам. — Вот, понюхайте.

Меня даже передернуло от отвращения.

— Ффу! Убери сейчас же! Неужели нельзя воспользоваться лаком, как все нормальные люди?

Но внутри я ощутила укол зависти. Кайф? Какое давно забытое слово.

Следующим ее трофеем оказался альтернативный комик.

— Альтернативный? В смысле, несмешной? — поинтересовалась я, вглядываясь в «хлесткое и интересное» фото на флаере. Мы совершали нашу ежемесячную вылазку в «Костко», оптовую базу на Северном кольце, на «вольво»-универсале Джаз.

— Дай-ка я угадаю. Он играет моноспектакли… и народу на сцене больше, чем в зрительном зале? — Ханна сдавленно прыснула, сминая бумажку. — Что, скажи на милость, ты вообще нашла в этом поце?

— Первое, что он спросил, знаю ли я, какие два пальца наиболее эффективны для женщин при мастурбации? А затем поднял руку и сам же ответил: «Мои».

Ханна выдала очередной презрительный смешок:

— Никогда не поверю, что ты купилась на такое.

— В самом деле, Джаз, — согласилась я. — Если б смех и правда был лучшим лекарством, мы были бы такими здоровыми!

Но почему меня опять едва не стошнило от зависти?

Следующим блюдом в меню Джаз оказался автомеханик, байкер по имени Сперм.

— Думаю, это ненастоящее его имя, — заметила она. — Сменил, чтобы ходить в пивные, откуда его в свое время выперли.

— Правда? — заинтригованно спросила я. — Вот это я понимаю «анонимные алкоголики».

Была суббота, и я привезла детей к Джаз поплавать в бассейне, пока та ждала страхового агента. Стадз организовал оценку имущества для оформления страховки.

— Сперм от меня без ума, — хихикнула Джаз. — Мой маленький байкер. Когда ему хочется секса, он говорит, что пора «обнажить мясистый меч». Ну разве это не мило? Однажды ночью он надел флуоресцентный презерватив, и, когда выключил свет, мне показалось, что я ложусь в постель с Дартом Вейдером!

— Ладно, ладно, хватит подробностей, — в раздражении поджала губы Ханна. — Честное слово, эти твои вычурные способы доводить себя до экстаза, гротескная навязчивость сексуальных завоеваний — все это просто омерзительно!

Я попыталась привнести в разговор зерно рационализма:

— Что ж, по крайней мере, если мужчина с ног до головы в татуировках, а секс прискучил, всегда есть что почитать.

Следующей ставкой в рулетке ее любовных утех стал вокалист из группы «Суицидальные Бомбисты».

— Рокер? Брр… — скривилась я. — Как ты можешь брать у него в рот? То есть я хочу сказать, неизвестно, где он до этого побывал.

— Эй, не надо тыкать мне в глаза негигиеничностью, пока сама не попробуешь. Он не разрешает мне принимать душ до того, как вылижет там, — откровенничала Джаз с наглой безмятежностью. — По правде говоря, он предпочитает, чтобы я вообще не мылась!

— Браво! — с не меньшей невозмутимостью парировала Ханна. — Можешь заказать себе набор феминистки в духе Жермейн Грир.

Мы прятались на задах класса по пилатесу.

— Только не делай вид, будто тебе не завидно, Ханна. Мой рокер оказал услугу миллиону женщин — благодаря этому парню они теперь знают, как получить удовольствие от мастурбации. И еще он объявил, что обожает мою задницу.

Сказать по правде, я не понимала ее восторгов. Тот еще комплимент — когда твоей задницей восхищается рок-звезда, который не только считает их на сон грядущий, но и поимел больше, чем горячих ужинов, причем нередко по нескольку за раз. Я почувствовала тревожный укол досады.

— Это таааак возбуждает, правда, солнышко? — пропела Джаз.

— А по-моему, — осуждающе вставила Ханна, — тебя уже пора гнать из приличного общества поганой метлой.

— Эх, подруга, ты хоть представляешь, какое это счастье — вновь почувствовать себя желанной?

В голосе Джаз промелькнула грусть, но она тут же поторопилась загасить ее. Подруга напомнила мне одну из объемных открыток, что продают в магазинах подарков, — тех, что меняются в зависимости от того, как их наклонить. Только что это была «роковая женщина», теперь же я видела в ней «оскорбленную жену».

— Чувствовать себя желанной — вот мое новое хобби, — объявила она, направляясь в раздевалку. — Поверьте, это намного приятнее пилатеса.

«И в тысячу раз приятнее, чем семейные консультации», — добавила я про себя. У Джаз теперь есть своя рок-звезда, у меня же звезды, похоже, только в голове хороводом.

Последним приобретением — и явно наименее ценным из всех — оказался поэт-декламатор, которого Джаз подцепила в галерее современного искусства. Поэт продержался недолго, поскольку потерял ее ключи. Когда Джаз экстренно позвонила и попросила приехать за ней в отель «Мариотт», я решила, что он потерял ключи от ее машины.

— Нет. От наручников.

Когда мы с Ханной забирали подругу у бокового входа в отель, чтобы везти к слесарю — в наброшенном на голые плечи пальто, руки скованы перед собой, — Ханна осуждающе покачала головой:

— Скажи, да-ра-гуша, ты не боишься лишиться своего статуса непрофессионалки?

«Непрофессионалка». Это же слово обобщило все мои чувства по отношению к нашему семейному консультанту. К концу июня мне надавали такую уйму советов, что хватило бы на четырех мужей. И еще у меня возникло подозрение, что признайся я своему психотерапевту в неуклонно преследующем меня желании покончить жизнь самоубийством, она просто попросит заплатить вперед. Пока же ей удалось уговорить меня приобрести «абсолютно реалистичный» вибратор самой последней модели.

— То есть который кончает, кашляет, пердит, обмякает и затем отключается? — мрачно поинтересовалась я.

Увидев сумму на чеке, который выписал ей Рори, я едва справилась с искушением засунуть слайд-проектор вместе с указкой и пуфом в особо приватную часть анатомии наставницы.

Еще Бьянка вынудила меня купить тестостероновый пластырь — для лечения «расстройства желания».

— Тестостероновый? — Я не поверила своим ушам. — Ах да. Чтобы сделать меня более привлекательной. Для геев!

Она попыталась записать меня на «лазерное омоложение влагалища» — «один пустяковый надрез, и всего за три тысячи фунтов».

— Крошечный тримминг половых губ — и мы получим дизайнерскую вагину. «Пунани от Армани» избавит вас от всех сексуальных комплексов, — промурлыкала Бьянка.

К тому времени у меня действительно развился комплекс, причем очень сильный, — «синдром обвислой манды». Я стала избегать секса с мужем — боялась потерять Рори в самолетном ангаре у себя между ног.

И вот, когда, казалось, дальше наставлять было уже некуда — когда мое самомнение и так упало, ниже не бывает, — наша консультантша решила, что мне не хватает экспериментов. Я пыталась стать извращенкой, ей-богу. Я носила белье Рори. Подобно Николь Кидман, я проделывала и более откровенные диверсии. Но поверьте, женщине с двумя детьми и без тазового дна нужно быть очень осторожной, прогуливаясь без трусов. Был даже случай, когда один из массажных шариков, которые заставила купить Бьянка, выпал из меня прямо на педсовете. Пришлось делать вид, что я увлекаюсь мини-боулингом.

Когда я посетовала на свои горести, Бьянка настояла на консультации тет-а-тет. Поджав губки, она приготовилась ставить галочки в клетках анкеты.

— Как вы предпочитаете: чтобы свет был выключен или включен? — начала она свой допрос.

— Мне нравится, когда включен.

Глаза Бьянки вспыхнули, но тут я добавила:

— Чтобы можно было почитать.

— Вас привлекает садо-мазо? — упорно продолжала она, рьяно работая ручкой.

— Разумеется, нет! Не люблю чувствовать себя побитой. Даже в «Монополию».

Бьянка начала раздражаться:

— А как насчет нецензурных выражений?

— Самое нецензурное выражение для меня — это «Джеймс, поросенок, немедленно умойся. Дженни, твоя комната — настоящий свинарник!»

— Вы разговариваете в постели?

Она явно впадала в отчаяние.

— О да! Как правило, о том, кому завтра везти детей в школу и когда наконец явится этот чертов сантехник, чтобы починить унитаз.

Терапевтша обиженно хлопнула блокнотом по столу.

— Ну а ко мне у вас есть вопросы?

— Да, мой самый животрепещущий вопрос…

— Слушаю? — Бьянка с надеждой подалась вперед.

— Можно ли использовать йогурт с наполнителями при молочнице? А то у меня в холодильнике ничего другого нет.

Бьянка не удивилась.

— Вам нужно набрать «эротический портфель», — категорично объявила она. — Насколько я понимаю, вы стесняетесь и неопытны в оральном сексе. Советую для начала попрактиковаться в минете на овощах фаллической формы.

Меня аж затрясло.

— Это вам Рори сказал?

— Ну… по крайней мере, намекнул.

— Правда? Что ж, тогда я тоже хочу кое на что намекнуть. На то, что меня, в частности, жутко стесняет его преждевременная эякуляция.

— Да что вы говорите? — Глаза Бьянки сверкнули, она пометила что-то в блокноте. — Я сейчас.

И пулей вылетела из комнаты.

— Это не преждевременная эякуляция! — Оскорбленный Рори вкатился в кабинет на волне самооправданий. — Это то, что в просторечии называют «по-быстрому».

— Ха! Ты такой «быстрый», Рори, что вчера вечером я даже не успела войти в спальню! Кстати, о ком ты там фантазировал?

На сей раз пришла его очередь нанести удар.

— О Пердите Пендал, раз уж тебе непременно хочется знать.

— О Пердите?

— Да. В ее целомудренном бикини в горошек.

— Брр! — Меня передернуло. — Не могу поверить, что ты позволил этой сучке заниматься сексом в моей спальне!

Бьянка попыталась взять ситуацию под контроль:

— Есть лишь один способ избавиться от преждевременной эякуляции.

— Кончить первой? — гневно предложила я. — И вообще, не слишком ли рано для подобных разговоров?

Мне хотелось разозлить ее по-настоящему.

Бьянка укоризненно покачала головой в ответ на грубость капризной ученицы, а затем настойчиво посоветовала мне помочь Рори в отработке искусства задержки оргазма. Как выяснилось довольно скоро, это означало зарегистрироваться на сайте Лондонской школы стриптиза. «Расширение возможностей женщины». Я пала духом. Забавно, не правда ли? То, что расширяет возможности одних, приводит к нравственному падению у других.

Нельзя сказать, что сексуальные эксперименты — мой любимый досуг. Хотя бы из-за кошмарных морщин, что образуются, когда ты недоверчиво щуришься и переспрашиваешь:

— Ты хочешь, чтоб я сделала ЧТО?

Ощущение усилилось еще больше, когда Бьянка продемонстрировала «Ку-ку!» — домашний набор для танцев у шеста, который она рекомендовала нам приобрести вкупе с руководством по хореографии, фальшивыми купюрами и подвязкой, за которую их принято затыкать.

— Шест «Ку-ку!» собирается и разбирается за шестьдесят секунд, — заверила она нас.

История моей жизни, тягостно вздохнула я.

«Я собственными руками затащила Рори на эту терапию — и что взамен?» — думала я, наблюдая за извивающимися на компьютерном экране тетками. Я не чувствовала ничего, кроме полной душевной опустошенности. Бьянка была категорична: в тихом омуте черти водятся, так что нам лишь надо постараться и быть терпимее к желаниям друг друга. И она оказалась права. Начиная с этого момента, стоило мне испытать даже самое малейшее раздражение, как оно тут же гасилось: я просто прятала голову в подушку и ревела, ревела, ревела.

Постепенно я стала приходить к выводу, что от семейного консультанта нам был нужен всего один совет: НЕ ХОДИТЬ НА ЭТИ ГРЕБАНЫЕ КОНСУЛЬТАЦИИ — НИ ПРИ КАКИХ, МАТЬ ЕГО, ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ.

Глава 2 И жили они долго и несчастливо

Одна из обязанностей старшего преподавателя шестых классов — создание «здорового климата» в коллективе. К несчастью, в большинстве учительских климат, как правило, влажный, с порывами ветра. И от непременной утренней переклички погода нисколько не проясняется. Моя задача — пройтись по списку и, в случае отсутствия того или иного преподавателя, перераспределить его часы среди остального недовольного персонала. Учителя делятся на две категории — «фырчуны» и «окейеры». Приверженцы «Слова и Мела» почти всегда попадают в первую: вздыхают, ворчат и фыркают «так я и знала».

Но у Пердиты, улыбку которой словно заштукатурили, теперь появилось законное оправдание.

— Я бы с удовольствием, Кассандра, но ты же знаешь, я та-а-ак занята проверкой твоей работы, — ответила она сегодня, когда я попросила ее взять на себя дежурство во время перемен. — Я понимаю, это ужасно неловко, когда твои уроки контролирует твоя же коллега, но Клод — мистер Скрип — настаивает, чтобы мы все сделали так, что инспекторы не могли бы придраться. Так что давай порадуем старика.

Пердита многострадально вздохнула.

Наша учительская, с ее вечной суетой, ржавой мойкой и ветхими креслами, располагается прямо за школьной столовой. Именно благодаря своему местоположению учительская получила прозвище «Бактерия». Сейчас «Бактерия» бурлила вовсю: учителя сновали туда-сюда, торопливо заваривая чай или кофе и пытаясь успеть до звонка. Ответ Пердиты оказался достаточно громким, чтобы его слышали все. Кладбище яблочных огрызков в переполненных пепельницах, скелеты объеденных виноградных кистей, перчатка банановой кожуры на полу и унижение в присутствии коллег — должно быть, поэтому я и стала учительницей. Кто ж откажется от подобной романтики?

Я втянула воздух, полный истомы от мокроты детской обуви и бутербродов с белковой пастой, изобразила пожатие плечами и постаралась перевести любопытство остального персонала в другое русло, делясь последними перлами из домашних заданий по биологии.

— «К служебным собакам относятся доберманы и рокфеллеры», — зачитала я вслух под тихие смешки коллег.

Но внутри я вся кипела. Я разве что не на коленях умоляла Скрипа пересмотреть свое решение, но тот буквально свихнулся на надвигающейся инспекции и все время долдонил точно робот:

— Проверка. Пердита должна контролировать ваши уроки. Проверка.

Короче, все свободное время после занятий я теперь проводила в классе Пердиты, который та буквально завалила игрушками, космическими дроидами, искусственными цветами и «прикольными» табличками из тех, что продают в магазинах с названиями типа «Битц» или «Ник-Нэкс». С красной ручкой в руке и дурацкой привычкой рисовать «смайлики» вместо точек над каждым «і» она изгоняла фривольности из моих методических заготовок, заменяя веселые фразы туманной тарабарщиной насчет «воспитания коллективной приверженности делу» и «разъяснения индивидуальной роли и ответственности каждого в общеобразовательном процессе». С каким проворством эта академическая поденщица превратила выраженную простыми словами цель «решать вчерашние задачи завтра» в бессмысленную чушь о «совершенствовании навыков безотлагательного решения возникающих проблем» и «категоризации барьеров». Ее конспекты были столь витиеваты, что я едва успевала ухватить один конец предложения, как другой уже выворачивался у меня из рук, точно скользкое щупальце осьминога. Все равно что застрять в лифте с адвентистом Седьмого дня.

Сытая по горло, я попыталась сосредоточиться на подготовке к уроку естествознания.

— Не волнуйся, — радостно успокоила я Пердиту. — Я планирую скорее практический, чем теоретический подход. Веду класс на экскурсию в Музей наук.

Деловитость Пердиты моментально остыла на несколько градусов.

— Но Музей наук сообщил мне, что все их время для школьных экскурсий давно расписано. Я звонила им на прошлой неделе.

— Поэтому я и дала заявку еще год назад.

Весело пощелкивая пальцами, я вышла из класса. Рабочий климат, говорите? Давайте скажем так: в воздухе ощущался легкий морозец.

Однако уже через полчаса стало нестерпимо жарко. В основном у меня под воротничком.

— Боюсь, я вынужден наложить запрет на экскурсию в Музей наук.

Директорские губищи мокро шлепали друг о дружку. В очередной раз меня вызвали к нему в кабинет.

— До меня дошла информация, что во время последней экскурсии в зоопарк, когда пришло время ехать обратно, вы предложили детям нестись к автобусу с криками: «Спасайся кто может! Звери вырвались из клеток!» Мне также сообщили, что крики настолько перепугали туристов, что началась настоящая давка. Это достоверное описание вышеупомянутого инцидента, миссис О'Кэрролл?

Манеры нашего директора настолько суровы, что окружающие начинают невольно ерзать и блеять в свое оправдание.

— Э-э, ну, з-э…

«Ну же, — подбадривала я себя. — Даже черепаха должна высовывать голову из панциря, чтоб хоть куда-нибудь доползти».

— Дети тогда очень устали, и я просто пыталась их расшевелить.

Я старалась сохранять хладнокровие, перечисляя в уме профессии еще хуже своей. Судья в Колумбии, например. Шофер на службе у главного мафиози, заводящий машину, чтобы проверить, заминирована она или нет. Эксперт по идентификации животных по их фекалиям. Размораживатель головы Уолта Диснея^[38]. Дегустатор блюд у Ким Ир Сена.

— И всем было весело, — робко заключила я.

— А тень, которую ваш поступок бросил на репутацию нашей школы, — по-вашему, это тоже весело?

На самом деле мой поступок бросил тень только на одно — на блестящую репутацию моей коллеги. Пердита была единственной, кто сопровождал вместе со мной школьников в зоопарк в тот злополучный день.

— Ой, здрасьте. Я не помешала? — раздался писклявый голос от двери.

Пердита поставила чашку с крепким чаем на стол босса.

— Я подумала, вам не повредит немного тонизирующего.

Ей-богу, эта женщина будет наводить деловые связи даже на похоронах.

— Тебе чего-нибудь нужно, Кэсси?

И все это с любезнейшей из улыбочек. Ага, вытащи, будь добра, свой нож из моей спины.

— Нет, спасибо.

Я подумала, что ни за что не опущусь до ее уровня — ведь это же черт знает как низко. Откуда мне было знать, что очень скоро я и так шлепнусь лицом прямо в грязь…

— Что ж, это придает совершенно новый смысл понятию «частные уроки».

Таков был мой единственный комментарий, когда Джаз, наша местная «скакунья на колбасе», продемонстрировала своего нового жеребца в тот же день после занятий. Ханна, Джаз и я встретились в теннисной школе в Риджентс-парке и теперь лениво болтали, пока Джейми и Дженни отрабатывали удары на соседних кортах.

— Ой вех, Джасмин, — отрывисто бросила Ханна, изучая тренера в театральный бинокль. — Вообще, мне кажется, не след трахаться с тем, кто годится тебе в сыновья.

— А я считаю, что для этого дела подходит любой мужчина, достигший совершеннолетия и живущий на Земле в одно время со мной.

Повертев колесико, Ханна поднесла бинокль к моим глазам. В окуляр впрыгнул мускулистый Адонис.

— Господи Иисусе! Вот это красавчик! Знаешь, Джаз, я уже думаю, а не забрать ли его себе? И где же вы этим занимаетесь? — С любопытством вуайеристки я обвела взглядом окрестности. — Неужто в раздевалке?

— Разумеется, нет. Мы занимаемся этим у него дома. — Джаз уселась на газон и перешнуровывала теннисные туфли. — Он, м-м… делит жилище со своими «предками».

— Ты хочешь сказать — с родителями? Ты трахаешься с ним в доме его родителей? — Ханна была шокирована. — Это унизительно, да-ра-гуша. А этот тренер по теннису — он знает обо всех остальных твоих мужчинах?

— Нет. И не вздумайте проболтаться! Он немного наивный. И со мной он переспал только потому, что я сказала, будто это у меня в первый раз, ну, с кем-то кроме мужа. И я не врала. В тот день это и правда было у меня в первый раз!

Смех застрял у меня в горле, потому что в этот момент я взглянула на площадку за кортами.

— Едрит ее в дышло!

— Наверное, единственное место, куда она еще не пробовала.

Но не сарказм Ханны вызвал мои безумные телодвижения. Я яростно размахивала руками и тыкала пальцем, глядя, как в нашем направлении, пересекая корты, шагает Бьянка: белоснежная теннисная юбочка, волосы разметались венцом чуть подгоревших профитролей.

— Кто это? — вяло поинтересовалась Джаз.

— Бьянка — наш семейный консультант. Я пропустила уже черт знает сколько занятий. Сослалась на неизлечимый грипп. А сегодня надиктовала еще одно сообщение, известив, что я при смерти.

Джаз проследила за моим взглядом.

— О боже! Я ее знаю.

— Правда? Вы со Стадзом тоже ходили на психотерапию? — изумилась я.

— Нет. Ее дочь занимается плаванием в той секции в молодежном клубе, где тренируется Джош. Серендипити — вот как зовут девчонку, — обалдеть, правда? — она ходит в ту же школу, что и твоя дочка. Ты разве не знала?

— Нет. Я даже не знала, что у нее есть дочь. Бедный ребенок.

— Можешь не сомневаться. Бьянка одевает ее исключительно в натуральный неотбеленный хлопок. Посылает на уроки плавания с чечевичными бутербродами на домашнем ржаном хлебе. Эта баба проспринцована во все мыслимые и немыслимые отверстия. Однажды она поделилась со мной, что все мамаши наверняка восхищаются ею: «И как ей это удается! Сколько в ней вдохновения!» Хотя на самом деле все мамаши говорят совсем другое: «Атас! Прячьтесь! Вон она идет!»

— Атас! Прячьтесь! Вон она идет!

И с этими словами я нырнула за декоративный кустарник.

Джаз презрительно фыркнула:

— Как ты можешь советоваться с ней? С этой полоумной! Она на твоем муженьке еще не посидела? Такой мужеедки свет не видывал. Типичный викинг-мародер в женском обличье. У нее были романы с тренером по плаванию и еще с парочкой отцов. Настоящая охотница за чужими мужьями.

— В самом деле?

Я почувствовала, как защелкиваются створки сфинктера, отчего тут же завибрировала толстая кишка. Но Джаз не унималась:

— И еще она брачная булимичка. Замужество — развод, замужество — развод… Когда у невесты входит в привычку ловить собственный букет, поневоле начинаешь относиться с опаской к фразе «пока смерть не разлучит нас»… Поверить не могу, что она учит супружеские пары, как оставаться вместе! Просто курам на смех!

Холодная тень нависла надо мной. Я украдкой скосила глаза. Ну почему я такая тряпка? Размазня чертова.

— Так, так. Я смотрю, дела пошли на поправку, Кассандра. Я рада. Хотя и жаль, что мое занятие вы пропустили.

Удивляясь собственной смелости, я смерила Бьянку испепеляющим взглядом:

— И в дальнейшем пропущу гораздо больше.

Такое впечатление, будто мне сделали переливание бравады заодно с пересадкой наглости.

— Вот как? Мне кажется, Рори очень на пользу занятия в группе самопомощи.

— Группа самопомощи — противоречие уже само по себе, — педантично отметила я.

Джаз и Ханна, пораженные столь нехарактерной для меня вспышкой, одобрительно приветствовали мою дерзость.

Бьянка вскипела:

— Очень жаль, что вы прячетесь от своих семейных проблем! Не то что ваш муж.

— Еще одно слово о моей семье — и меня точно упрячут. В ближайшую же психушку.

Что я и повторила Рори, слово в слово, тем же вечером. Мне осточертело, что меня все время шпыняют. Как будто мое чувство собственного достоинства работает от солнечной батареи, а на улице все льет и льет как из ведра. Но теперь — баста. Я больше не собираюсь «лебезить за всю Британию». На следующее утро, вместо того чтобы отменить экскурсию в Музей наук, как было предписано, я подговорила учеников заставить своих родителей написать директору письмо с выражением недовольства. Я также отправила Бьянке электронное послание о прекращении наших психотерапевтических сеансов. Но к сожалению, коль уж гора не шла к Магомету, Магомет сам приперся к горе. Бьянка вдруг стала постоянно оказываться рядом. Необъяснимо. Точно морковка в блевотине. Знаете, как это бывает, когда ты, хоть убей, не помнишь, что ел морковь, но та — вот она, тут как тут? Вот так и здесь. Ни я, ни Рори не могли припомнить, чтобы кто-то из нас приглашал Бьянку, но та, черт бы ее побрал, все время путалась под ногами.

Сперва она заскочила проконсультироваться насчет домашних животных, которых, насколько мне известно, у нее отродясь не водилось. Затем, в один из июньских дней, примчалась из самого Кэмдена — потому, видите ли, что ее стиральная машина «при последнем издыхании». Однако этим дело не ограничилось. К смущению и восторгу соседей, особенно их сексуально озабоченной мужской половины, как-то раз Бьянка прошествовала к веревке и развесила целую экспозицию эротического белья, отчего бог хлопка, которому я столь безгранично предана, тут же заметно поблек в глазах Рори.

Однажды она заявилась в топе-ленточке и миниатюрных шортиках.

— Сегодня така-а-я жарища, что хоть вообще без одежды ходи, — вздохнула она.

— Ага, — съязвила я. — Одежда — это так старомодно.

— Точно, Бьянка, — услышала я голос мужа, поедающего глазами соблазнительные формы терапевтши. — Как думаешь, Кэсс, что скажут соседи, если я вынесу мусор голышом? — спросил он, поглаживая бородку, которую начал отращивать против моей воли.

— Не все ли равно? Соседи и так думают, что ты у нас просто сексуальный гигант. Я хочу сказать, оглянись вокруг — они точно знают, что я вышла за тебя не из-за денег.

Хоть я и пыталась шутить, но к горлу подступала тошнота сомнения.

— Так, так, Кассандра. — Бьянка вцепилась в мой комментарий с проворностью хищника. — Мне кажется, я слышу намеки на враждебность? Давайте-ка разберем ваши мотивы. Это не потому ли, что вы чувствуете себя пассивно-агрессивным соучастником?

— Нет, это потому, что я считаю вас шарлатанкой. И это не нам, а вам, психотерапевтам, нужны психотерапевты. Лечение подсознательного бессознательным — или как там у вас? Вот почему мы больше не хотим вас здесь видеть. Никогда. Правда, Рори?

И я встала рядом с мужем.

Лицо Бьянки сделалось как у богомола во время охоты. Прежде чем мой супруг успел собраться с ответом, она бархатисто-вкрадчиво проговорила:

— Трагедия Рори в том, что он обладает огромнейшим потенциалом любви. Однако единственный человек, который должен бы ответить ему взаимностью, отверг его. Не удивительно, что он предпочел клинику.

— Девочки, девочки! — миролюбиво встрял Рори. — Я думаю, клиника Бьянки действительно делает меня более развитым человеком. Я соотношу себя с ее энергетикой.

«Соотношу с энергетикой»? «Развитым человеком»? Неужто это мой муж? Бородка, расслабляющая музыка «чил-аут», курильницы, ароматические свечи… Мистер «я-скорее-сдох-ну-чем-пойду-на-психотерапию» превратился в живую рекламу моющих средств для кармы.

— Ведь это же была твоя идея, Кэсси, — продолжал он. — Именно ты хотела, чтобы я вступил в контакт со своими эмоциями.

— По мне, так ты давно уже в контакте со своими эмоциями, Pop. Своими эгоистичными, надменными, низкими эмоциями.

— Что ж, на следующей неделе ему предстоит контакт с гораздо большим, — хвастливо вставила Бьянка.

— Что это значит?

В голосе Рори послышалась робость:

— Я как раз собирался сказать тебе. Бьянка устраивает что-то вроде выпускного вечера.

— Что еще за вечер?

— Ну, я предпочитаю называть это «чувственным интерактивным сюрпризом», — горделиво ответила Бьянка. — У меня дома.

Я почувствовала, как сдавило грудь. Любая вечеринка у Бьянки предполагает лишь одно правило этикета: «Снимайте трусы и сплетайтесь». Вне всяких сомнений, на входной двери этой женщины прибита табличка: «Входите! Мы никогда не носим одежды!»

— Можно считать, мы кончили? — игриво спросила она, прежде чем ненатурально рассмеяться. — Я полагаю, в этом и есть смысл оргии!

Интересно, сколько раз она уже повторяла эту плоскую шутку? И тем не менее Рори гулко расхохотался.

Возможно, тогда мне следовало сделать вид, что мой муж только-только приходит в себя после операции по перемене пола. Но одно я знала наверняка. Пора записываться на прием к доктору Фрейду…

Глава 3 Чувственный интерактивный сюрприз

Не люблю я сюрпризы. Большинство сюрпризов такие сюрпризные, что можно околеть от разрыва сердца. А впереди была целая неделя сюрпризов.

Первый, правда, оказался приятным. Я сидела в учительской, когда вошел Скрип и объявил, что пересмотрел свою точку зрения насчет похода в Музей наук. Причиной столь неожиданной перемены послужила целая гора писем от разочарованных родителей. Директор нехотя похвалил меня за то, что я прозорливо записалась загодя, и еще раз повторил для приверженцев «Слова и Мела», сколь одобрительно инспектора относятся к экскурсиям учащихся.

— Поэтому я разрешаю вам пойти со своим классом. Как и было запланировано, — решительно подчеркнул он.

И пока Скрип начитывал лекцию о технике безопасности, потрясая бланками оценки риска, которые мне необходимо заполнить (риск подавиться арахисом в кафетерии музея, риск свалиться в канал, риск террористической атаки, а также какой степени каждый из предполагаемых рисков — высокой, средней или низкой), я украдкой косилась на Пердиту. Ссутулившись над своим травяным настоем, та буравила меня уничтожающим взглядом. Назвать Пердиту ревнивой соперницей было все равно что сказать, будто Аль-Каида лишь чуть-чуть фанатична. По моим оценкам, степень риска того, что Пердита нанесет удар в спину, была очень и очень высока. Мне стало страшно за свое будущее как никогда раньше.

Второй сюрприз подстерег меня на следующее утро, в субботу, когда я безмятежно шагала по Марилебон-Хай-стрит, чтобы встретить Дженни после занятий в драмкружке. Неожиданно мимо с урчанием проносится отполированный черный «мерседес». Визг тормозов, автомобиль замирает как вкопанный, въехав прямо на «зебру», перепуганные пешеходы кидаются врассыпную, водительское окошко с шипением опускается, и оттуда высовывается мелированная голова Джаз.

— Я трахаюсь с убийцей! — к полному обалдению прохожих, весело кричит она через дорогу из своей новой машины (старый «вольво»-универсал уже не соответствовал ее образу «женщины-вамп»). — Я заскочу к тебе попозже.

«Убийцей» оказался драматург-рецидивист Билли Бостон, недавно отмеченный критикой за свою дебютную драму, которую автор написал за решеткой и которую теперь ставили в авангардистском театре «Трицикл».

— Он не только ХВП (ее условное обозначение для «хорош в постели»), солнышко. Теперь я наконец-то смогу избавиться от своего мужа! Ты хоть понимаешь, как трудно найти любовника, который профессионально владеет оружием? — засмеялась она.

У Билли Бостона были татуировки, пирсинг на пенисе, кольца на сосках, юность, проведенная в детских домах и сиротских приютах, два срока за хулиганство и грабеж, один за непредумышленное убийство, незавершенный судебный процесс и пристрастие к наркотикам. Иными словами, Билли Бостон из тех, кого предпочитают не звать на банкеты.

— А-а, понимаю, — сказала я дома позже в тот день. — То есть когда-то он был вполне нормальным головорезом и наркоманом, но потом все пошло наперекосяк?

Забалдевшая от собственного греха Джаз заявилась, когда я уже перегладила полкорзины белья.

— Вообще-то убийство было самообороной в разборке с наркодилером. Но он больше не колется. Теперь он вставляет мне!

— Да брось ты, Джаз. Такие, как он, способны отыскать героиновую иголку в стоге сена, — резко возразила я, прессуя утюгом норовистую манжету на рубашке Рори.

— Знаешь, сколько в среднем обычный человек занимается сексом за всю свою жизнь? Две тысячи пятьсот восемьдесят раз. Так вот, у нас было больше секса всего лишь за прошлую неделю! Я дала отставку всем остальным мужчинам.

— Что?! — От неожиданности я обожгла палец. — Не скромновато ли для тебя, а, Джаз? Всего один любовник и один муж за раз?

Разумеется, я тут же вызвала подкрепление. На инструктаж и дорогу у Ханны ушло минут десять, не больше.

— По-моему, ты просто пережрала спермы, вот и все, — объявила она Джасмин.

— Нет, не все. Я влюбилась в Билли так сильно, что у меня отбило охоту ко всему остальному. Даже к магазинам.

— Черт. Похоже, дело и правда дрянь, — признала я поражение.

Ханна с сожалением взглянула на подругу:

— У тебя нелепые фантазии под стать Д. Г. Лоуренсу. Ты опускаешься на глазах, Джасмин Джардин. Пытаешься склеить разбитое сердце.

— Уж всяко лучше раздробленных коленок — что точно ожидает Стадза, когда мой дружок-убийца до него доберется. Этот парень украл мой покой, — вздохнула Джаз.

— Еще бы. Он ведь вор, в конце-то концов, — предостерегла Ханна.

В дверь позвонили, и я взглянула на часы: до оргии в доме Бьянки осталось ровно тридцать минут.

— Этоняня.

— Как нельзя кстати. Пойдем вечером со мной, Кэсс. Я встречаюсь с Билли в баре «Бум-Бум». Публика — сплошь подонки и ночные бабочки. Полный отпад! — Джаз буквально дрожала от восторга. — У Билли очень сексуальный приятель. Тюремный поэт. Рецидивисты вообще народ впечатлительный. Он тебя на руках носить будет. У него… как это на их фене? Пиздоломка, во. Как раз то, что тебе сейчас нужно, солнышко.

— Эй, минуточку, — перебила Ханна. — Вы что, собираетесь на свидание с уголовниками? — Она закатила глаза к небу. — Исцели их, Господи, ибо не ведают они, что творят.

— Я не могу. Мне надо ехать на оргию. — Я хоть и изображала веселость, но внутри вся сжималась от ужаса. — Что ж, по крайней мере не надо мучиться, что надеть.

Ханна попыталась меня успокоить:

— Я уверена, это не групповуха, Кэсси. Наверняка обычный рекламный трюк, чтобы заманить вас на какой-нибудь «сильно продвинутый курс».

Я с удивлением поймала себя на том, что разочарована. Но вообще говоря, я уже так давно не занималась сексом, что у меня наверняка развилась морская болезнь. Так что придется припарковать кровать у обочины.

Один хороший урок из психотерапии я все же извлекла раз и навсегда: если являешься на оргию с опозданием, то вместо взбитых сливок рискуешь получить комковатую кислятину.

Я долго колебалась, не отваживаясь зайти в квартиру Бьянки в подвальном этаже в Кэмдене, а когда все же решилась, то застала веселье в самом разгаре. В буквальном смысле. Как только глаза привыкли к темноте, я разглядела скрещенные пары, обвившиеся ногами вокруг талий партнеров, точно половые сиамские близнецы. Дебелая библиотекарша молотилась как кашалотиха на берегу, покуда бухгалтер обгладывал ей соски. Накладной лысяк с волосатыми лодыжками в серых носках нажаривал надувную подружку. В оргии, где сам не участвуешь, примерно столько же кайфа, сколько в анальном зондировании. И тут мое сердце екнуло. Я вперилась в сумрак, едва тронутый искусственным светом. Неужто это Рори? А это Бьянка? И они целуются? В животе у меня забурлило. Пальцы на ногах скрутило так, будто их втиснули в турецкие туфли с загнутыми носками. По-видимому, поцелуй был неслабым, поскольку Бьянка дергалась так, словно вот-вот разродится, — причем женщиной примерно своих же размеров. Мне захотелось сгореть на месте или переместиться в другую галактику.

Заметив меня, Бьянка оторвалась от моего мужа и попыталась призвать меня присоединиться:

— Это всего лишь эксперимент. Моя новая методика — «языкопия».

Но я уже все для себя решила.

— Может, ты все-таки соблаговолишь вытащить язык из пупка нашего психотерапевта? Ты слышишь, Рори? Я думаю, нам пора.

— А где же страсть к неизведанному? — возмутился муж. — Бьянка говорит, что у тебя отсутствует тяга к эротике.

— Вообще, это не эротика — и даже не экзотика. Это какая-то психотика. На свете нет столько цирков, чтобы вместить всех уродов, что здесь собрались. Тебе не нужен никакой психотерапевт — тебе нужен экзорцист. Ты одержим, Рори. Не знаю, как Бьянке удалось заделаться семейным консультантом, но крайне удивлюсь, если тут обошлось без сатанинского ритуала.

— Какая же ты приземленная, Кэсс, — вздохнул мой муж.

Совсем не то что сексуально изощренная Бьянка, чьи пределы были явно беспредельны.

Бьянка хихикнула:

— Если она будет сверлить и дальше, то наткнется на нефть.

Рори заржал вместе с ней, и я почувствовала, как пылает мое лицо.

— Послушай, Pop. Выбирай. Или ты остаешься здесь и продолжаешь пялиться на чужих людей, нализывающих друг другу гениталии, или твою супругу упрячут в дурдом.

Муж ответил поцелуем — вернее, «языкопией» — в голый загривок Бьянки.

И тогда я ринулась в бой. Я попыталась вырвать Рори из объятий свиньи-мужеедки — но мои кожаные туфли заскользили в луже растаявших сливок. Меня занесло, и в падении я, должно быть, треснулась головой, поскольку, когда пришла в себя, меня целовал какой-то откровенный маньяк. «Может ли что-то быть лучше?» — спросила я себя.

Да, может. Я тоже приготовила Рори чувственный интерактивный сюрприз. Я пойду на свидание с Джаз и ее дружками-рецидивистами в бар «Бум-Бум».

Глава 4 Высокая неверность

Не заметить Билли Бостона было довольно сложно. Левый бицепс рецидивиста украшал пуантилистский портрет обнаженной Памелы Андерсон, правый — Мэрилин Монро. Маленькие глазки Билли были посажены так близко, что создавалось впечатление, будто кто-то вбил ему лобную кость до самого мозга. Эти глаза разве что не вопили: «тюрьма особо строгого режима». Он был настолько похож на закоренелого преступника, что было трудно понять, как это менеджер бара до сих пор не связался с полицией.

Будь Джаз (наряд которой можно описать лишь одним словом — сногсшибательный) собакой, она бы уже обнюхивала его пах.

Я протиснулась сквозь толпу юных девиц и их золотушных лохмачей-спутников, выплясывавших, словно в приступе боли: парочки извивались, корчились и сучили ногами. Никакого деления на зоны в «Бум-Буме» не наблюдалось. Но за танцполом выделялась совсем иная порода. «Сорокалетние секси». Джинсы на бедрах и модные «айподы» с треками Джастина Тимберлейка — эти женщины являли собой полную противоположность алкоголичке миссис Робинсон. И Джаз среди них смотрелась самой эффектной.

Моя лучшая подруга призывно похлопала по стулу у стойки рядом с собой и представила Билли.

— Еще одна шикарная телочка? — Костоломная лапища стиснула мои пальцы. — Тащусь от столичных чувих. Вы так классно базарите, в натуре. У вас есть артикулянтность.

Билли отошел в конец стойки — взять мне нечто под названием «Скользкий Сосок». Двигался он как на батуте: подпрыгивая и плывя на собственном понте.

— Скажи, он просто ходячий секс? — с восторгом проверещала Джаз, поправляя свою микро-мини. — Когда я смотрю на него, то в голове только одна мысль: возьми меня прямо сейчас.

— Правда? А когда я смотрю на него, то у меня совсем другая мысль: мандавошки.

Мне было ясно, что Билли еще нет тридцати — и, вероятно, никогда не будет. Но вот его приятель — тюремный поэт, которого Джаз представила секунду спустя, — то был совсем иной случай. Скользнувший на соседний стул тринидадец поставил локоть на стойку и поздоровался. Голос оказался таким бархатистым, а губы изогнулись в такую сказочную улыбку, что общий эффект — голос плюс улыбка, никак не ладившие с хитрецой в глазах, — напрочь лишал вас присутствия духа. Трудно сказать, был ли его широкий нос таким от рождения или его сломали, но он придавал Трухарту Джонсу эдакий опасный дьявольский шарм. Который лишь усугубился вступительной фразой:

— Не знал, что ангелы могут летать так низко. Ну-ка. — Он положил большую теплую ладонь на мои лопатки. — Вот они, крылышки.

Здравомыслящей женщине, использующей слово «крылышки» только в сочетании со словом «прокладки», это могло показаться пошлостью. Но для ушей заброшенной женщины на грани безумия, чей муж в ту минуту кувыркался на «собачьей свадьбе», они стали настоящей музыкой.

Последние пятнадцать лет слово «жеребец» означало для меня лишь детеныша лошади из учебника биологии. Но вот он, жеребец совсем иного рода, и он флиртует со мной. С замужними матерями двоих детей такого просто не бывает. Проверим-ка мой самолюбометр. Так и есть — пусто. Кто ты, загадочный незнакомец? Джаз заглатывает мужчин как канапе, и теперь я начинала понимать почему. Теперь и мне захотелось волшебных часов: внимать рассказам других и придумывать свои. Дикое безрассудство, что грохотало из динамиков, — где оно в моей собственной маленькой жизни? В моем робком существовании было столько же возбуждения, сколько в консервной банке с тунцом.

— Вы что, со мной заигрываете? По-моему, я для вас несколько старовата, — скокетничала я. Такой довольной я не чувствовала себя с тех пор, как дошла до размера 34В, когда кормила грудью.

— Мне нравится ощущать время, истекшее в кожу. Не меньше, чем видеть его в лице. Если время не оставило след, у меня нет любопытства. А когда нет любопытства, не может быть и желания.

И пусть это была поэзия с табличкой «Ученик», но мне она, как ни странно, показалась прелестной. Я была обезоружена и очарована. Язык у парня подвешен что надо… и наверняка не только язык.

— Так вы поэт?

Он пожал плечами и широко улыбнулся:

— Выиграл премию. Пока сидел в Пентонвилле. Но, в лучших традициях всех великих «оскароносцев», не смог присутствовать на церемонии вручения.

Я рассмеялась. Я давно отвыкла, чтобы симпатичные молодые мужчины разговаривали со мной таким образом.

— Поэзия — это редкий литературный дар. Главным образом потому, что его невозможно продать. Я права?

Он хохотнул, а я вдруг испытала неожиданный прилив удовольствия, сообразив, что уже тысячу лет не чувствовала себя интересной.

И тут он обнял меня за плечи. Кожа моментально покрылась мурашками размером с прыщ. Меня вдруг обдало таким жаром, что я даже заволновалась, как бы не завопила пожарная сигнализация. Он был из тех парней, кто знает, как пробудить улыбку в девушке. И убалтывал он не кого-нибудь, а меня. Теперь весь вечер придется сидеть, сжав ноги. Хотя они и без того сжались так, что я сомневалась, вернутся ли они в чувство… скажем, в ближайшие пару лет.

Но о чем я вообще думала? В моем-то возрасте, когда, предложи мне мужчина «накинуть что-нибудь поудобнее», и я с готовностью напялю тапки с трениками?

— Знаете, мне пора. У меня семья, дети, гора непроверенных тетрадей… — От волнения я вдруг принялась оправдываться. — Я просто пришла сюда в момент иррационального безумства. Я…

Однако поэт видел меня насквозь.

— Скажи-ка, малыш. Эти твои чувства иррационального безумства — они вызваны чем-то необычным? Или они развились естественным образом в ходе нормальной семейной жизни?

Я — читатель женской страницы в «Гардиан», ярая поклонница Симоны де Бовуар, и все же мне стало так приятно, когда он назвал меня «малыш».

Я спешила в Килбурн, в увязший в безысходности дом. Чувствуя, что между родителями что-то происходит, дети в последнее время стали ужасно прилипчивыми и совершенно неуправляемыми, когда меня не было рядом. Они подложили «Муравьиную ферму» с открытой дверцей под стул няне, и та пригрозила, что больше никогда не придет. Я чувствовала себя страшно виноватой, что бросила их ради «Бум-Бума». Рорины псы, также обделенные вниманием, скулили, просясь на прогулку. Повсюду были горы неоплаченных счетов, нераспечатанной почты и настоятельных требований от взбешенных владельцев домашних животных. Я решила дождаться Рори — ревность мигренью долбилась в моей голове, — но в итоге сдалась, провалившись в глубокий сон. Когда на рассвете я проснулась и увидела его помятую шевелюру на соседней подушке, меня захлестнула волна облегчения.

Я осторожно протянула руку под одеяло. Мужчины страдают не от синдрома дефицита внимания, а синдрома дефицита эрекции. Рори может забыть про день рождения или у кого какое любимое блюдо, но когда речь идет о сексе, мой муж всегда начеку. Однако сейчас он лишь молча отодвинулся от моего прикосновения.

Ощущение было такое, точно меня швырнули головой в холодные объятия моря. Вода заполнила уши. Тишина казалась неестественной.

— Рори, — прошептала я. — Пожалуйста, прости, что я заставила тебя ходить на эту терапию. Всех этих психотерапевтов надо затолкать в звездолет и отправить в черную дыру без права возврата на Землю. Давай забудем ее. — Я коснулась руки мужа, жаждя малейшего ответного жеста, едва различимой мягкости в голосе. — Давай просто вернемся к тому, что было. Ты будешь играть на своей «воздушной» гитаре, я — гоняться за хомяком, и мы снова будем счастливы.

Я мягко коснулась щекой губ мужа, но те остались неподвижными. И холодными.

— Ты права, Кэсси. В нашем браке действительно что-то не так. Думаю, я все-таки перееду пока в рабочую квартиру.

Каждое его слово жгло каленым железом.

— Переедешь? — тупо переспросила я. — Но почему?

— Потому…

Я решительно сжала губы, чтобы не разреветься. Ничем хорошим это не кончится, я знала наверняка.

— Потому что мне нужно пространство.

— Пространство? — Кем он себя возомнил? Американским астронавтом? — Что значит «пространство»? Ты… от меня уходишь?

— Нет.

— Тебя к этому подтолкнули? — Я внутренне собралась, готовясь принять удар. — Что-то произошло вчера вечером? У тебя был секс с другой? С Бья… с… — Я не смогла выдавить из себя ее имя. — С той женщиной?

— А ты что — прокурор? Это была просто «языкопия» — и ничего больше.

На мгновение я зарылась лицом в подушку: не хотела, чтобы он видел, что я к нему чувствую.

— Похоже, ты только что лишился последнего шанса завоевать титул «Муж года», — сказала я, мечтая о волшебном утешении его улыбки.

Но лицо Рори осталось непроницаемым.

— Я вернусь за своими вещами.

Его прохладная монотонность означала, что разговор окончен. И затем он ушел.

Вот так вот просто. Вот так вот легко. Уничтожить женщину.

Глава 5 Прелюбодейки с Северо-Запада

— Ыэвыэвата, — промычала Джаз, наливая мне бокал виски и с хрустом разламывая припасенную на черный день шоколадку.

— Что?

Чуть раньше, в состоянии оцепенелого отчаяния, я сгрузила детей вместе с их приятелями у воскресного киноклуба. Это давало мне ровно девяносто минут, чтобы определиться с собственной жизнью. Подобно зверю из фильмов о дикой природе, инстинктивно возвращающемуся в родную нору, я на автопилоте помчалась к дому Джаз.

Подруга вынула изо рта каппу для отбеливания зубов и попыталась еще раз:

— Ты не виновата.

— Думаешь, он бросил меня? Боже! Что я скажу детям? То есть как можно не заметить, что их отец ночует в рабочей квартире? Может, сказать, что папа должен давать кошкам таблетки после операции по ночам или что-нибудь вроде того? Мне так страшно, Джаз.

Хотя было воскресенье, Джаз сидела дома: ждала очередного эксперта для повторной оценки имущества. Когда я поинтересовалась, почему Стадз сам этим не занимается, она ответила:

— Что ты, мы сейчас на Даунинг-стрит. Получаем награду за свою гуманитарную деятельность. Наверняка очередной стетоскоп, еще больше прежнего.

Но за шутливым добродушием тона подруги можно было различить горькие нотки.

— Билли пригласили на писательский фестиваль в Австралию, и он предложил мне поехать с ним.

— Если ты действительно так влюблена в этого парня, почему просто не убежишь с ним?

Как раз в эту секунду через кухню прошествовал Джош. В его телосложении уже чувствовался мужчина, но улыбка, когда он протягивал матери одежду в стирку, так и сияла детским озорством. Как и в любом юноше, в Джоше присутствовала эта своеобразная неопределенность: ребячество — и в то же время ранняя зрелость.

— Я все еще нужна сыну, — пожала плечами Джаз, когда тот неспешно вышел из кухни.

— А Стадз? Он все так же изменяет тебе налево-направо?

Она вздохнула:

— Ему стали часто звонить. И звонки все какие-то странные. Помнишь ту экспертшу по Сильвии Плат? Баба наглеет с каждым днем. Просто диву даешься. Постоянно шлет ему СМСки. Текстовое домогательство какое-то, ей-богу. Пишет всякую чушь типа: «Твой отец случайно не инопланетянин? Потому что второго такого, как ты, на Земле не сыскать». Посылает ему открытки. Я уже узнаю ее почерк. «Какая твоя любимая позиция в вопросе внебрачного секса?»

Джаз влила в себя очередную дозу «Чивас Ригал».

— Вот почему я занимаюсь сексом в отместку. И тебе советую. Этот поэт, приятель Билли, Трухарт Джонс, — ну разве он не красавчик? И ты ему очень-очень нравишься. Если кто и способен исцелить твои «скуко-оргазмы», то только поэт с Тринидада.

Я с тревогой глядела на свою лучшую подругу. Бегать на свиданки в сорок лет — все равно что снова вернуться в тинейджеры. Тогда ты избегала яркого света из-за прыщей. Теперь прячешься в тень из-за морщин. Я слишком стара для этого.

— Джаз, я уже не в том возрасте, чтобы тискаться по дискотекам, а потом нестись домой и записывать все в дневник. Я не могу изменить Рори. Все это как-то… распутно.

— Да что ты говоришь? Ладно, в следующий раз, когда соберешься на званый ужин, приглядись повнимательнее к распутницам — прости, замужним женщинам — за столом. Результаты последних исследований? Половина из них ходит налево. Поверь, прелюбодейку нетрудно вычислить, если знаешь верные признаки. Она сменила свой брючный костюм на мини-юбку «Москино». Она перестала есть углеводы. Ее задница стала на два размера меньше, а сиськи на два размера больше. Она вдруг превратилась в эксперта в том, о чем раньше понятия не имела: дельтапланеризм, гетто-рэп, Малер, альпинизм, тибетские флейты — в зависимости от того, чем увлекается новый любовник. Ее зубы выбелены, как и ее волосы. Ее «маноло-бланикастые»^[39] ноги теперь такие же длинные, как и те басни, что она вкручивает домашним о своей сверхурочной работе в офисе. Вечно хронически недооцененную, ее вдруг буквально распирает от собственного достоинства.

— Правда? — О боже, знал бы кто, как я мечтаю хоть капельку подняться в собственных глазах. — Но ведь тогда я предам человека, с которым делила всю мою жизнь, моих детей, мое самое сокровенное…

— Ага, то есть мужа, которого теперь ты делишь со своим семейным психотерапевтом.

— Рори не изменяет мне, ясно? Да, он целовался с Бьянкой. И что? Подумаешь! Может, это и правда была «языкопия»? Может, ему действительно нужно побыть одному? Он никогда не предал бы меня.

— Смотри на вещи реально. Мужчина готов сунуть во все что угодно. Включая теплые пироги и домашнюю скотину, если та, конечно, на привязи. Тебе нужно заставить его ревновать. Ты такая симпатичная, Кэсс. Пусть наши мечты и сдохли, но сами мы еще хоть куда. Но немного спорта тебе все же не помешает.

— Эй, в нашем возрасте достаточно просто быть аккуратной и подтянутой. — Пришел мой черед глотнуть «чивас-ригальной» кислоты. Горло обожгло огнем, дыхание перехватило. — Знаешь, что я больше всего ненавижу в тренажерных залах? То, что туда нужно надевать просторную одежду. На черта тогда вообще тренажеры? То же самое и с романами. Скажем, запрыгнули мы в койку в восемь. Если я остаюсь на ночь, то получается двенадцать часов, так? Мой кишечник просто не в состоянии держаться так долго. И потом, что я ему скажу?

— «Ого! Какой огромный у тебя член!» обычно творит чудеса.

— Джаз, пойми, я не смогу лгать и подличать, я буду чувствовать себя как… даже не знаю… как Яго! В любом случае, между ними нет ничего серьезного, я в этом уверена.

— Любая несерьезность — уже серьезно, Кэсс. Ты сможешь солгать. Черт, ты ж не на Библии клянешься, в конце-то концов. Послушай, ты ведь не искала, с кем бы изменить. Ты просто сексуально разочарованная, эмоционально изголодавшаяся женщина.

И это было правдой. Встреча в баре держалась в памяти с хрустальной ясностью, точно я приняла наркотик, который усиливал чувства. Ощущение ладони Трухарта Джонса на спине приятным теплом разливалось внутри. Несмотря на все мои возражения, о как отчаянно мне хотелось поглубже исследовать эту сладкую империю сексуального удовлетворения!

— В нашем возрасте, Кэсс, стоит иметь запас. Ведь неизвестно, когда и откуда возьмется следующий пенис, правда?

Я попыталась перевести все в шутку:

— Черт, Джаз, да если б я знала, что у меня будет роман, я никогда не позволила бы своим ногам срастись вместе. Да и потом, у меня и белья-то подходящего нет. Настоящий «Секрет Виктории» в том, что на женщин с размером больше восьмого их трусишки никогда не налезут.

— Поедем в «Агент Провокатёр»^[40]. У них там белье на любой размер.

— Вообще-то я предпочла бы что-нибудь посолиднее. Скажем, лыжный костюм. Или Туринскую плащаницу.

Как можно предстать обнаженной перед двадцатидевятилетним? Оголиться перед посторонним мужчиной впервые за двадцать лет? Вот в чем самый большой минус измены — рано или поздно приходится раздеваться. Джаз посоветовала выключить отопление и раскрыть окна, а затем предложить, чтобы мы оба разделись прямо в постели, потому что здесь та-а-ак холодно… Но что, если в дешевом мотеле, где мы, без сомнения, в конце концов окажемся, окна не открываются? Нет и еще раз нет. Придется придумывать ситуацию, чтобы встретить его лежа на боку — единственная беспроигрышная поза, в которой женская грудь, прошедшая через кормление, гарантированно выглядит больше… К несчастью, мужчины склонны принимать данную позу как показатель того, что ты либо под градусом, либо у тебя паралич нижних конечностей. Можно еще ходить, скрестив руки, чтобы ложбинка была поглубже… Но так я добьюсь лишь одного: буду выглядеть как сбежавшая из дурдома психопатка, которую свело от смирительной рубашки. Подозреваю, что ни один из этих вариантов не больно-то стимулирует к обольщению.

— К тому времени, как ты заманишь его в постель, все это будет уже неважно. Главное — заманить. А ради этого можно и сжульничать, — решила Джаз. — Мужчины все время бахвалятся своими спортивными подвигами и героическим детством. Так почему бы и нам чуть-чуть не помухлевать? Бюстгальтеры с силиконовым гелем, набивные вкладыши…

— Все! Уломала! Подать сюда мои сиськи!

Джаз даже взвилась от восторга:

— Класс! Прямо сейчас этим и займемся!

Первым делом она попыталась изменить мой облик с помощью подушечек-вкладышей. Проблема, однако, в том, что вкладыши то и дело вылезали наружу и за мной тянулся след в виде миниатюрных набивных лепестков. Заметьте, очень удобная штука, когда кому-то нужно тебя отследить. Особенно мужу. Я просто привела бы его, навроде Ганзеля с Гретель, прямо к нашему логову разврата.

Следующим методом превращения моих холмиков в горы стали гелевые вставки. Мешочки с силиконом, что вкладывают в бюстгальтер. И все бы ничего, вот только я постоянно о них забывала, и в один прекрасный день Трухарт обязательно наткнулся бы на один такой во время предварительных ласк.

— Черт, а это еще что за хрень? — спросит он, держа двумя пальцами трепещущего слизняка.

— Э-э… ты не поверишь, но это такой новаторский способ разморозки домашней птицы.

Чушь какая-то. И потом, я не собираюсь с ним спать.

— Я знаю, что ты не собираешься с ним спать, солнышко, но мало ли что? А вдруг ты попадешь в больницу или типа того? — убеждала Джаз, подталкивая меня к отделу нижнего белья в «Селфриджз».

Лично я отдаю предпочтение трусам из стопроцентного хлопка, желательно размером с небольшое развивающееся государство. Ну вы знаете, панталоны вроде тех, что можно натянуть на мачту вместо треугольного паруса. Но Джаз силой заставила меня влезть в коротенькую сорочку, разобраться в которой мог разве что дипломированный инженер. В результате десятиминутной борьбы с бесконечными рюшечками и оборочками моя голова торчала оттуда, где должны быть ноги, одна грудь — из дырки для шеи, а лобковую растительность соблазнительно окаймляли кружевные бойницы.

— Чего ты там копаешься? — нетерпеливо постучала Джаз в дверь примерочной.

— Да так, стараюсь схлопотать «неуд» по женственности.

— Перебьешься!

И не успела я опомниться, как уже оказалась в салоне красоты, облепленная воском для эпиляции. Поверьте, боль настолько невыносимая, что можно запросто отдать концы, — ну и какой тогда смысл быть гладкой и безволосой, если ты все равно покойница?

Следующей по списку стояла парикмахерская, после которой на голове у меня вырос такой вавилон, что я едва могла повернуть шеей — столько на меня вылили лака. А под конец меня еще и ощипали.

— На подбородке это не волоски. Это заблудившиеся ресницы.

Хорошо все-таки мужикам. Они не только всю жизнь могут довольствоваться одной парой обуви, у них еще есть выбор — отпускать усы или нет.

Решительно настроенная превратить солому в золото, свое портняжное «румпельштильцхенство»^[41] Джаз начала с того, что попыталась втиснуть меня в тугие дизайнерские штанишки, но обнаружила, что для человеческих ног они не годятся.

— Мне нравится вон то платье, — сказала я продавщице в «Джозефе». — А нет ли у вас размера для более широкой кости?

Единственное из всех преребранных мною платьев, которое хоть как-то льстило фигуре, щеголяло этикеткой «Guess».

— Черт, даже не знаю. Это ведь больше моей недельной зарплаты.

В итоге я остановилась на новом гардеробе из «Топ Шопа» и всю ночь не смыкала глаз, выводя «Гуччи» и «Прада» на всех моих дешевых сумочках, блузках и туфлях.

Свято верящая во всемогущество кремов для лица, Джаз заставила меня затариться всевозможными лосьонами-снадобьями, клятвенно обещавшими сдержать натиск времени. Нечего и говорить, что ее не особенно впечатлила моя косметичка, содержавшая крошечный баллончик туши, купленной года четыре назад и высохшей после третьей попытки накрасить ресницы, и халявную помаду такого мерзкого цвета, который поверг бы в ужас даже гробовщика. Но Джазовым косметологам все-таки удалось меня преобразить… Оставалась единственная проблема: отныне я никогда не смогла бы выйти из дома экспромтом, поскольку на сборы мне теперь требовалось часов сорок восемь, не меньше.

Далее пришел черед утягивающих колготок, влезть и вылезти из которых было столь же легко, как, скажем, из мокрого гидрокостюма. О непринужденном стриптизе не могло быть и речи. Для практики я надела их в школу, и все бы ничего, но вечером, когда пришло время выбираться из моего «бедро-корректирующего, экстра-поддерживающего» новоприобретения, я потянула мышцу и оказалась в больнице.

Я сидела в приемном покое, чувствуя, как стремительно покидают меня мысли о неверности. Ведь кажется, что может быть проще, чем завести интрижку? Но в реальности все оказалось чертовски опасным. И не только в физическом плане. Что, если у Трухарта вдруг появятся серьезные намерения? Что, если его навязчивость начнет вызывать отвращение? Конечно, всегда можно выкрикнуть во сне имя мужа. Такого, вероятно, хватит с избытком, чтобы отбить у парня охоту раз и навсегда… Еще можно стать более требовательной в сексе — в извращенном плане. Или сказать, что я под охраной полиции и за мной постоянно следят. Любой рецидивист тут же сорвется с места и помчится так, что только пятки засверкают.

Но что, если Трухарт станет меня преследовать? Тогда можно просто сказать, что мужу выписали судебный запрет на встречи со мной, поскольку он пригрозил убить всякого, кто переспит с его супругой.

Черт. А что, если серьезные намерения появятся у меня? Вообще говоря, не так-то просто выбрать подходящий момент для признания мужу, что ты разводишься с ним ради двадцатидевятилетнего поэта с атлетическим телосложением — ах да, и с тюремным сроком за торговлю коноплей. Нет, на это я пойти не могу.

Желая закрепить свою решимость, я приехала к Джасмин — и застала подругу с телефонной трубкой в руке. Звонила та самая блондинка-академик, эксперт по Сильвии Плат.

— Послушай, — грубо рявкала Джаз, — я знаю, что ты спишь с моим мужем. Просто хочу, чтобы и ты знала, милочка: ты не одна такая.

Нет и еще раз нет. Я не хочу оказаться в такой же двусмысленной ситуации. И все же стоило мне подумать о Трухарте Джонсе, как между ног словно обдавало пламенем. Кто-то должен уступить — возможно, резинка на моих трусиках. Вдруг Трухарт и есть тот единственный, кто сможет снять мой секс-драйв с нейтрали?

Я соглашалась и отменяла свидания пара на пару с Джаз. Соглашалась и отменяла. Но, как выяснилось уже очень скоро, все мои душевные колебания были напрасными.

Вечером в среду, когда я вышла из ворот школы после репетиции хора, мрачнее тучи от перспективы долгого вечера в одиночестве — Джейми был в летнем лагере, Джен ночевала у подруги, а Рори по-прежнему жил в рабочей квартире, — он был тут как тут, рядом со мной, проворный, как вор-домушник.

Вопреки всякому здравому смыслу, я ощутила сладостный трепет предвкушения. И поплыла навстречу ему. Под уютным покровом большой руки Трухарта Джонса меня вели к Риджентс-парку. Мы гуляли по лужайкам, среди цветущих роз, и я чувствовала тепло его кожи. За летним театром он нежно коснулся моей шеи. Голодный спазм буквально прострелил меня насквозь. И я не просто хотела есть — я жаждала плоти и крови. Он провел пальцем вдоль выреза футболки — там, где она обходила ключицы, — и меня словно пронзило током, от шеи до коленей, включая и несколько прочих мест посередке. Возбуждение было таким, что я напрочь забыла о чувстве вины. Возбуждение было таким, что я позабыла крикнуть: «Подать сюда мои сиськи!» Знающий свое дело Трухарт мастерски подлез под застиранный серый лифчик, нащупал сосок и сжал пальцами. Не мягко, как Рори. А жестко.

— Я выкормила двоих детей… — сконфуженно пролопотала я.

Но закончить предложение мне не дали. Не успела я опомниться, как его губы уже были на моей груди: теплые, влажные, сводящие с ума. Он не сосал, как Рори; он прикусывал, легонько. Приятная дрожь прокатилась вдоль позвоночника и ушла в ноги. Он сдавил меня в объятиях, прижимая к своему телу. Я трепетала под натиском либидо. Ах, с каким удовольствием я уступила, когда его рука забралась мне под юбку и поползла вверх по бедру — медленно и плавно, как в гимнастике тай-чи. И вот она уже под резинкой белых хлопковых трусов, а потом — внутри, два пальца, по кругу.

— Я так хочу тебя.

И я вдруг поняла, почему половина замужних женщин заводят романы на стороне. Не потому, что им нужны умопомрачительные оргазмы. Хотя… да, да, да!!! Еще как нужны. Но в первую очередь женщине нужен мужчина, который желает ее. Пусть не так сильно, как желает победы в крикете своей стране, но все же…

А дрожь все нарастала. Невольно я начала извиваться, прижимаясь к Трухарту Джонсу. Еще чуть-чуть — и я окажусь на самом пике блаженства! Моя муфта больше не будет иссохшейся! В любую секунду я готова была закричать — громко, дико, по-звериному — и рухнуть на землю вспотевшей, задыхающейся кучей… Но стоило мне представить себе эту картину, как я резко отшатнулась от края пропасти, точно сентиментальная барышня из романов восемнадцатого века. Сладострастная пелена, кокон из дыхания и кожи, свитый Трухартом Джонсом, прорвался.

— Мне надо идти.

— Да, да, я хочу уложить тебя на землю и лизать тебя там.

Его жаркий голос переполнялся вожделением.

Я с силой сглотнула. Мое тело сдавалось без боя, да, да… но чувства возобладали над страстью. Я люблю своего мужа. Я принадлежу Рори. Каждая клеточка моего тела, моей души пропитана им. Он — мой мужчина.

— Эй, я думал, ты хочешь пойти до конца?

— О да, еще как хочу… Но только концы у нас разные, прямо противоположные. К сожалению. Прости, Трухарт. Прости, пожалуйста.

Поезд мчал по внутренней кольцевой к станции «Бейкер-стрит», а я думала о том, что произошло. Я чересчур легко отказалась от Рори. Как от вещи, что держат дома годами и выбрасывают за пару дней до того, как она вдруг срочно понадобится. Грань между похотью и безумием такая тонкая. И я вовремя остановилась, едва не стерев эту грань совсем.

Глава 6 Пока убийство не разлучит нас

Ночь благоухала теплым ароматом жимолости, поддерживая мой дух, когда я направлялась через кабинет мужа в его рабочую квартиру. Все мысли были лишь об одном — сказочном, мягком тепле его объятий. Я буквально сгорала от желания — желания почувствовать Рори рядом с собой. Это была моя навязчивая идея. Рори еще не вернулся с вызовов, так что я нагло вломилась в рабочую спальню, намереваясь дождаться его, но через пару часов отключилась: полностью одетая, ничком на кровати. Радуясь, что избежала безрассудного поступка, я позволила себе фривольные мысли. Дофантазировалась даже до того, что запросто могу принять Рори за грабителя — так давно я его не видела. Хотя преступница здесь — скорее я. Эмоциональный взлом с проникновением. Решено — я прокрадусь обратно в сердце мужа.

Проснулась я от тревоги и возбуждения. В рассветном сумраке спальня казалась печальной и заброшенной. Точь-в-точь моя копия. Вторая половина кровати была пуста. Где же Рори? Маятник подозрений качнулся взад-вперед, и я почувствовала, как молния сомнений зигзагом пронзила тело. Выбравшись из постели, я принялась обыскивать комнату на предмет зацепок. Первым делом ткнула кнопку допотопного автоответчика. Пленка оказалось такой древней, что оставленное сообщение звучало скрипуче и искаженно. Но голос был явно женский. И он назначал время для встречи. Я лихорадочно пыталась придумать разные оправдания, зачем моему мужу встречаться с женщиной. Может, это его мамочка восстала из мертвых? А может, Рори тайком носит женскую одежду и условился о примерке с портнихой? Все эти безумные предположения были намного приятнее, чем мысль о том, что у мужа роман. Особенно когда логика подсказывала лишь одну возможную кандидатуру.

Мне захотелось вызвать бригаду криминалистов — пусть снимут отпечатки пальцев с обнаженного тела Бьянки. Я живо представила, как лапает ее сейчас мой супруг. Тугие ремни тревоги стягивались вокруг грудной клетки все крепче и крепче. Над верхней губой выступили капельки пота, я чувствовала, как меня засасывает в зыбучий песок паники. Мужчины — рабы привычки. Они никогда не бросят уюта своих жилищ, если только здесь не замешана женщина. Ужас лавиной обрушился на меня. Итак, он все же влюбился в нее. Одно ласковое слово подлой мужекрадки — и Рори рванул из семьи, только пятки сверкнули. Почему я сразу не поняла очевидного?

Я ощупью пробиралась через кабинет, не сомневаясь, что звери издеваются надо мной в своих клетках. Могут ли кролики ухмыляться? Спрашиваю потому, что я точно слышала ехидные смешки.

Диккенсовские дома Кэмдена отбрасывали на автомобиль надгробные тени. Я сидела в машине напротив дома Бьянки. Вне себя от страха, я опустила стекло, и в салон ворвался поток кислорода. На часах было восемь утра. Рори открывает клинику в 8:30, так что, если муж здесь, он должен вот-вот появиться. И действительно, в следующую секунду мое сердце екнуло: желтая дверь приоткрылась, и на пороге возникли они — оба, вместе. Глядя между лап Гарфилда, которым моя дочь украсила лобовое стекло, я наблюдала, как Рори целует эту женщину. Глаза жгло от напряжения. Ох! В отчаянии я вцепилась в руль. Кожу пронзили тысячи мелких иголочек, будто кто-то украдкой наблюдал за мной, а не наоборот. Рори выглядел таким красивым и мускулистым. Да, влюбленными восхищаются все — если только это не твой собственный гребаный муж.

— И это называется «эксперимент»?!

Не соображая, что делаю, я выскочила из машины с пронзительным визгом. Рот жадно глотал воздух — такой же едкий и терпкий, как наша разлучница.

— Я думала, это ничего не значит?! — орала я. Чувство такое, будто меня выхолостило ветром. — Рори, я хочу, чтобы ты немедленно сел в машину и поехал домой вместе со мной.

Рори остолбенел. Зато Бьянка быстро прижалась губами к его уху — несомненно нашептывая свои заклинания. Она была в ночной кофточке розового шелка и ажурных трусиках. Волосы соблазнительно растрепаны, глаза в обрамлении фальшивых ресниц, которые были бы к лицу разве что жирафихе. Ага, именно так выглядят по утрам все работающие мамы. Шутка.

— Pop?

Он продолжал стоять, уставившись в пустоту.

— Когда я говорю, что хочу услышать ответ, я имею в виду в этой жизни.

Хотя фраза и прозвучала довольно смело, внутри уже поднимался мощный прилив горя.

— Вообще-то, — встряла Бьянка, — мы собираемся жить вместе.

Боль была резкой и невыносимой — как от яркого солнечного света, когда с похмелья раздергиваешь шторы. Злобная ухмылка перекосила лицо Бьянки.

— Интересно, где? — глухо вопросила я. — В этом твоем шаманском иглу? Рори, она же пустышка. Неужто ты сам не видишь?

Улица, мир — все словно искривилось и поползло, медленно утягивая меня за собой в бездну. Страх сочился из каждой клеточки моего тела. Я взглянула на свою Немезиду.

— Неужели тебе наплевать на семью, которую ты разрушаешь?

— Я люблю Рори, со всеми его комплексами и недостатками, — бархатным голоском проворковала Бьянка. — Я могу удовлетворить любые его потребности так, что тебе и не снилось.

— Правда? Это ж сколько надо корячиться йогой, чтобы вот так лизать собственную задницу?

Я почувствовала, как от ярости кровь закипает в жилах.

— Я способна вскормить его креативность и достучаться до его нетронутого потенциала. Ты же только и можешь, что подавлять его.

Как же мне хотелось ответить уайльдовской насмешкой, шекспировской ссылкой, с язвительной желчью на гарнир! Но вместо этого я разрыдалась как последняя дура:

— Рори!

Если он сейчас меня не удержит, я разлечусь на куски, как разорвавшийся фугас.

— Рори, мы можем поговорить наедине?

Даже сбитая с толку, я прекрасно знала: когда твой собственный муж целит тебе в грудь взведенной бабой — это верный признак, что с вашим браком не все в порядке.

— Прекрати целиться в меня этой дрянью, — я махнула рукой в сторону Бьянки. — Это меня нервирует.

— Мне очень жаль, Кассандра. Но куда Рори, туда и я. Это называется преданность — то, чего ему так не хватало в семье, — с отработанным апломбом отпарировала она.

Меня словно сшибло психологическим грузовиком. А за рулем сидел мой собственный муж.

— Послушай, — сказала я, — у тебя кризис среднего возраста, это понятно. Но неужели нельзя просто зациклиться на облысении, как другие мужчины?

Рори поглаживал свою бородку. Вот уже несколько недель он культивирует образ вождя-революционера. Но против чего он восставал? Против меня? Неужто я и правда вызывала в нем такое отвращение?

— Я знаю, я сама виновата, что затащила тебя на психотерапию. Да, я все время твердила о любви. Но я вовсе не любовницу имела в виду!

Бьянка покачала головой:

— Сказать по правде, ты просто не удовлетворяешь его сексуально.

— Что ж, Рори, тогда у меня есть для тебя один ценный совет. Хочешь, чтобы жена всегда тебя хотела, так держи свою гребаную подстилку подальше от ее глаз!

— Подстилку? Да будет тебе известно, Кассандра, мы с Рори — родственные души. Эмоционально и психологически симпатико. Хотя, конечно, нам еще столько предстоит познать друг о друге в телесном плане. — Она сжала его руку, облизав одним из своих бархатистых взглядов. — Кстати, Рори будет играть в видео, которое я снимаю. Фильм называется «Тело».

— Да неужели? И насколько же велика его роль? Должно быть, совсем крохотная.

Неплохо отбрила, особенно с учетом того, что меня буквально захлестывало бешенство. Я чувствовала, как боль скручивает кишечник. Да как она смеет так поступать со мной? С нами? Ярость поднялась во мне с удвоенной силой. Умри! Сдохни! Но в моей машине имелось лишь одно оружие — гигантский водяной пистолет Джейми. Я вдруг представила себе картину, как все эти местные кэмденские гомики с претензией на артистизм потягивают шампанское и снисходительно качают головами, глядя, как я гоняюсь за мужем и его любовницей и поливаю их водяными очередями.

— Рори, но как же дети? Если тебе наплевать на меня, подумай хотя бы о них.

— Мы обо всем подумали. Я, кстати, уже получила СМСку от Джейми, которому не терпится со мной познакомиться. Вот, смотри.

Бьянка хвастливо ткнула мне под нос мобильник Рори. На экране высветился текст: «А она клевая, пап».

— Ах! — продолжала сентиментальничать Бьянка. — Это та-а-ак мило!

Прежде чем снова заговорить, мне пришлось дождаться, пока в ушах стихнет грохот.

— Рори, не позволяй ей себя одурачить, — в отчаянии взмолилась я. — Бьянка ненавидит детей. Она даже собственную дочь и то заставляет играть гендерно-неспецифическими фольклорными игрушками из стран третьего мира, где ими торгуют на базарах. Это же издевательство над ребенком. И прежде чем ты переедешь в «Башню Тофу», — я ткнула в окна квартиры, — просто подумай еще кое о чем. Бьянка хоть и изображает из себя всю такую органическую — черт, я даже уверена, что сегодня у тебя был первый в жизни органический оргазм, — но на самом деле она по уши накачана ботоксом. Тебе это не кажется слегка лицемерным?

— А сегодня Рори обещал познакомить нас с Дженни, — мяукнула Бьянка.

Я попыталась ответить, но то, что сорвалось с моих губ, скорее напомнило вопль страдания:

— Где?!

Жизнь вдруг обернулась треснувшим зеркалом.

— На празднике спорта, — заговорил наконец Рори. — Наши дочери ходят в одну школу.

Я было потянулась к мужу, но тот отмахнулся от меня, точно от мошки. Мошки, которую хотел прихлопнуть.

— Серендипити на год младше, но я уверен, что наши девочки подружатся.

— Но ведь ты ни разу не был на празднике спорта! Всегда хожу только я. В этом году я впервые не участвую в «забеге мам», да и то лишь потому, что в этот день веду своих учеников на экскурсию.

— Ничего страшного. Бьянка побежит вместо тебя.

— Да, — злорадно добавила стерва. — Некоторым из нас нравится поддерживать форму.

Внимание! Опасность! Сирена ужаса взвыла в моей голове.

— Значит, ты и в самом деле хочешь моего мужа? Что ж, тогда я принесу его миску и резиновую косточку. Может, заодно избавлюсь и от тебя, Бьянка? Ведь если я брошу палку, не сомневаюсь, ты помчишься за ней во весь дух.

Бьянка резко утянула Рори в квартиру и захлопнула дверь. Лишившись мужа, я почувствовала себя совершенно опустошенной. Хотя по-настоящему меня расстроило нечто другое. Именно я угрохала все эти годы на его перевоспитание, именно я вбила ему в башку, сколь важны дни рождения и всевозможные годовщины; наконец, именно я научила его единственно верному ответу на вопрос «Я не выгляжу в этом толстой?». И ради чего? Чтобы другая баба увела «новую и улучшенную версию» Рори у меня из-под носа? Ведь это же все равно что перестроить дом, отремонтировать, сделать из дерьма конфетку — и оказаться на улице, получив крепкого пинка под зад. Именно так. Новый владелец перебил мою сексуальную цену. Новый владелец — моложе, худее, крепче меня, и нижнее белье у него на загляденье.

И все это — моя собственная гребаная вина. Господи Иисусе! Затащить Рори на семейные консультации — да я с тем же успехом могла закурить рядом с полным бензовозом. А проклятая Бьянка не только собирается встретиться с моей дочкой, но и поучаствовать в забеге наравне с другими аппетитными мамашами.

Я ехала в школу и фантазировала, какизбавляюсь от Бьянки. Смерть в моих фантазиях почему-то ездила на газонокосилке. Затем я переключилась на другие картинки: вот я сижу в камере-одиночке, вяжу салфеточки и строчу ходатайства, уверяя, будто страдаю раздвоением личности. Раздвоением? Да кого я пытаюсь одурачить? Черт, у меня одной-то личности — и той нет! Ну что ж, все это очень скоро изменится.

Я запасусь терпением. Судья на линии дал отмашку. Гонка началась. И я отыграю мужа обратно — в открытой и честной борьбе. Даже если ради этого мне придется мухлевать.

Глава 7 Выживают красивейшие

Когда женщина узнает, что у ее мужа роман, в голову тут же лезут всякие глупости:

1. Вписать «ПЕНИС ОТСУТСТВУЕТ» в графу «особые приметы» на его водительских правах.

2. Распустить слух, будто разрыв — это ваша инициатива, а причина — его недержание.

3. Зарегистрироваться под его именем на разных постыдных сайтах — тех, что стоят на контроле у Скотленд-Ярда.

4. Отказаться от шоколада. Вам будет не хватать его так сильно, что просто не останется времени на мысли о муже.

5. Добраться до его чековой книжки и приписать на всех корешках: «За интимные услуги».

6. Побить эту сучку в «забеге мам».

Школьный праздник спорта — современный ритуал унижения. Большинство мамаш предпочитает пересидеть пресловутый забег в туалете. Нечего и говорить, что я ждала нынешнего мероприятия с чуть большим нетерпением, чем ждала бы собственной казни. Однако ненависть к Бьянке перевесила все. Оставалась лишь одна-единственная проблема: как смыться с экскурсии?

Прикидываться больной не имело смысла. В качестве уважительной причины Скрип не принял бы даже свидетельство о смерти. Но если я не побью Бьянку в «забеге мам», похороны мне обеспечены в любом случае.

Будучи учителем, ты быстро становишься докой в самых разных отговорках, которые только можно себе вообразить. Объяснительные записки от родителей немало способствуют поддержанию веселья в нашей учительской.

«Я подтверждаю, что Кайли пропустила занятия 29, 30, 31 и 32 февраля по уважительной причине».

«Джексон ушел с урока математики, потому что ушли все».

«Вчера Шардонне отсутствовала на уроках по уважительной причине. Нам с мужем пришлось ей вмазать, т. к. она реально заболела».

Даже у прелюбодеев вроде Рори найдутся свои оправдания. «Прошу освободить меня из семьи по причине усталости от супружеской верности».

Удивительно, роман у него, а виноватой почему-то себя чувствую я.

Но бросить два десятка ребят в Музее наук — чем можно оправдать такое?

Важнейшая часть любой экспедиции — тщательное планирование. Спросите об этом у Роберта Скотта^[42]. Я тоже составила план: отвезти класс в музей и оставить их с Люси, второй учительницей, и шестью добровольцами-родителями, вызвавшимися нам помочь. Затем я рванула бы на дочкин праздник спорта, поучаствовала в «забеге мам», потом нырнула в метро и как раз успела бы к погрузке детей в автобус.

Я прекрасно знала возможные последствия бегства со школьной экскурсии. За такие вещи выгоняют с работы. Однако политика школы ясно гласила: прежде чем уволить учителя, его следует трижды предупредить письменно. По крайней мере, справедливее, чем в брачном союзе. Три письменных предупреждения и только потом развод — намного предпочтительнее сюрприза, которым ошарашил меня муж.

По дороге я нервничала так сильно, что проглотила два шоколадных батончика, влила в себя капуччино и с хрустом сгрызла большой пакет чипсов. Не слишком-то разумная разминка перед спортивным забегом. Пришлось, правда, сделать рывок от метро до школьного стадиона — а это ярдов триста, не меньше, — но после такого спринта меня скрутило пополам. Пытаясь отдышаться, я хрипела и молила о смерти. Чувствовала себя я до того паскудно, что едва могла стоять прямо. Последний отрезок пути я преодолевала со скоростью ленивца, ползущего через патоку. Вот уже несколько недель жизнь в школе дочери бурлила: безумные мамаши, пыхтящие под присмотром своих персональных тренеров, вырабатывали олимпийский дух перед будущим забегом. Я же едва переставляла ходули, как будто завязла в глубоком снегу.

Было у меня и еще одно слабое место — одежда. Вырубившись в рабочей квартире Рори, я всю ночь проспала в том, в чем пришла из школы, — в юбке и топике. К счастью, я догадалась напялить кроссовки, прежде чем отправиться к Бьянке. Но ночью я сдернула застиранный серый бюстгальтер и в утренней суматохе напрочь о нем позабыла. Ну и что, решила я про себя. Поддержки от моих бюстгальтеров все равно никакой. По-настоящему поддерживающий бюстгальтер никому не стал бы демонстрировать мои растяжки и четыре кило лишнего веса.

Когда я кое-как доплелась до стадиона, забеги школьников подходили к концу. Я едва успела, чтобы подбодрить Дженни. Мы сидели с другими родителями, ерзая на скамейке как от щекотки гигантских пальцев-невидимок, и вытягивали шеи, пытаясь получше разглядеть финишную черту.

— Ма-ам! — скривилась Дженни, когда я обняла ее после финиша, в экстазе от того, что дочь пришла третьей. — Ты без лифчика. Ффуу. Как не стыдно.

Дочь заявила, что убежит из дома, если я опозорю ее еще раз. А я тут же подумала, что она может смело начинать паковать вещи, поскольку мамуля вот-вот помчит вскачь, заткнув юбку в трусы и пустив сиськи по ветру.

— Папу не видела? — спросила я, стараясь не выдать боли в голосе.

Она выгнула большой палец в сторону туалетов. Как можно непринужденнее я двинулась в указанном направлении. Ветер трепал высокую траву, заставляя извиваться и корчиться точно море зеленых змей. За туалетами было тихо и довольно укромно. Стараясь держать себя в руках, я выглянула из-за угла. Здрасьте пожалуйста! Они стояли там и целовались. У меня сперло дыхание. Я хватала воздух разинутым ртом. Ситуация была критической. Будь я сейчас в самолете, давно уже напялила бы кислородную маску.

Дождавшись, пока эти двое неспешно вернутся к другим родителям, я прошла к месту, где они только что стояли. Земля хранила четкие отпечатки их подошв. Как место преступления. Но по крайней мере, Бьянка пришла в туфлях на каблучке и летнем платье, а значит, бежать мне, возможно, и не придется.

С треском проснулся мегафон: объявляли начало забега. Всплеснув руками как в танце фламенко, преданные мамаши вмиг побросали возлюбленных чад и поспешили к линии старта.

В прежние времена «забеги мам» были веселым и добрым состязанием: раскрасневшиеся мамочки бегали босиком, балансируя яйцом на столовой ложке и от души хохоча. Но теперь все это в прошлом. Кануло в небытие с появлением «альфа-мам» — с их кухонными столешницами из полированного гранита, подвесными потолками и автомобильными номерами с кричащей надписью «МАМА № 1». Головокружительная карьера и поздние роды; активные бизнес-леди, превратившиеся в таких же активных мамаш. Однако былой инстинкт соперничества, жестокий и беспощадный, никуда не девался. Он так и сочился из них. Традиционные же мамочки — крупнобедрые особы, каждый день испытывающие пределы прочности лайкры, — оказались настолько подавлены дикой свирепостью этих супермам, что сдались без боя и теперь угрюмо наблюдали за происходящим, сидя на трибуне.

Тем временем Бьянка сбросила платье, обнажив супермодный «хай-тек»: костюмчик в облипку, который смотрелся бы вполне уместно и в олимпийской деревне. Она скинула туфли и нагнулась завязать кроссовки — чересчур белые, явно специально купленные, гневно отметила про себя я. А затем распрямилась, точно воительница-амазонка. Казалось, даже цветы присели перед ней в реверансе. Черт. Сама мать-природа и та преклонялась перед этой гадиной.

В полной боевой раскраске, включая накладные ресницы, Бьянка не спеша приблизилась к соседней дорожке и критически оглядела меня с головы до ног.

— Без разницы, победишь ты или проиграешь, потому что… ты все равно проиграешь.

Она потянулась как кошка, с той же томной грацией.

— Что ж, надеюсь, тут есть дежурная медбригада, поскольку тебе она точно понадобится, — сблефовала я, заправляя юбку в колготки, — видок, который вряд ли войдет в моду на ближайшей Олимпиаде. — А может, тебе повезет и ресницы спружинят падение.

В довершение к прочим мукам меня изводили догадки, что именно известно другим мамашам. Или все эти переглядывания за спиной — всего лишь плод моего больного воображения? Безупречные богини уюта; при виде женщин этого сорта так и хочется засунуть голову в блендер, — нет, они здесь не ради мужского внимания. Они здесь, чтобы превзойти друг друга. «Ты заметила, что у нее целлюлит?» — «Ее дети — просто дикари какие-то. Почему она их не приструнит?» — «Готова поспорить, что она накачала сиськи специально к Рождеству». Их приговоры похлеще судебных вердиктов.

— На старт!..

Мы дружно согнулись, принимая стартовую позу. Белая лента финиша выглядела до тошноты далекой. Я взглянула на шеренгу бегуний. Обычно кроткие и милые, теперь они походили на заполярных охотников, готовых броситься с дубинками на стадо тюленьих детенышей. Ногти нацелены вперед, локти в стороны — мамаши нетерпеливо скребли линию старта, точно бьющий копытом бык при виде матадора.

— Внимание!..

— Кстати, мы с Дженни чудесно поладили, — как бы мимоходом бросила Бьянка. — У нее такой… потенциал. Жаль, что ты не смогла развить его. Ну ничего, время еще есть, тем более что девочки в ее возрасте такие податливые.

— Марш!

Если Бьянка намеревалась вывести меня из равновесия, то ей это удалось. Заправленная ненавистью, я рванула вперед, словно на чистом спирту. Я бежала так, будто на финишной черте ждали туфли от Джимми Шу, которые вручит Джонни Депп, причем совершенно голый.

Женщина слева от меня неслась как страусиха, вытянув шею; казалось, верхняя часть ее туловища не имеет ничего общего с ногами. Остальные бежали, уткнув взгляд в землю, точно мыши-полевки во время уборочной страды. Но я чувствовала, что опережаю их всех. Я прокладывала путь как шарик в пинболе, и ветер хлестал меня по лицу. Когда толпа поредела, я оглянулась через плечо. И увидела Бьянку. Она расчищала дорогу, расшвыривая соперниц по кустам. Заминка стоила мне нескольких секунд, и я вновь сосредоточилась на белой ленте, которую держали школьная секретарша на пару с учителем музыки. Бьянка догоняла меня, дыша в спину. А финиш все ближе и ближе. Я пыхтела, я задыхалась, вдох-выдох, ноги-поршни, как вдруг почувствовала сильный толчок. Я замахала руками, но поняла, что падаю, и отскочила в сторону, чудом не устроив полную фронтальную лоботомию стоявшей поблизости директрисе. Остальные бегуньи одна за другой спотыкались о мое падающее тело, пока мы все не оказались на лужайке: сплетенный клубок ярких топов и черных легинсов, напоминавший гигантское лакричное ассорти, бьющееся в эпилептическом припадке.

— Идиотка чертова! — брызгала слюной одна из мамаш. — Какого хрена ты все это устроила?!

— Я… я… меня… толкнули.

Мои легкие отчаянно цеплялись за свежий воздух.

— Гнать тебя на фиг, дура безмозглая!

— Но… но…

Мои оправдания утонули в общем гвалте ярости и раздражения. Вот, оказывается, что значит «упасть в чьих-то глазах». Свет под деревьями быстро сгущался, становясь зловещим. Враждебность окружала со всех сторон. Стало трудно дышать.

— Мам, ты в порядке?

— Конечно. У меня всегда кровь из ушей, как сейчас, — прохрипела я. — И лодыжка все время болтается под таким вот забавным углом.

Я нащупала икру Дженни и вцепилась в нее, пытаясь подняться.

— Она толкнула меня, ты видела? — ловила я воздух открытым ртом. — Я побеждала, а Бьянка меня толкнула.

— Ах, мам, научись проигрывать достойно.

Я видела, как Рори нехотя движется в мою сторону, чуть позади — Бьянка, сжимая призовую бутылку шампанского.

— Тебя тоже должны бы чем-нибудь наградить — за участие в соревнованиях без бюстгальтера. Медалью за храбрость, что ли. Ты в порядке? — недовольно поинтересовался муж.

— Она толкнула меня! Эта корова меня толкнула. Мне что, никто не верит?

В душе я проклинала свое имя, Кассандра — та, чьи пророчества все игнорируют. Насчет Троянского коня ей тоже никто не поверил.

— Пузырики! — Глаза Бьянки полыхали пугающим превосходством. — Обожаю пузырики.

— Да? Почему б тебе тогда не пойти попердеть в ванне?

— Мам, — шикнула на меня Дженни, — перестань. Мало тебе на сегодня позора?

— Не хочешь, м-м, ну, это, к нам присоединиться? — несмело предложил Рори. — Бьянка захватила корзину для пикника.

Еще бы она не захватила.

— Нет, я… мне надо обратно на работу.

В полуденном солнце тень от здания туалета сузилась до тонкой полоски. Я похромала туда: зализать раны перед рывком назад к музейной экскурсии. Выпотрошенная и одинокая, я готова была разрыдаться, но пересилила себя. Как бы то ни было, я упорствовала до конца, а это какой-никакой успех.

Как я уже говорила, планирование есть важнейшая часть любой экспедиции. Я все подгадала так, чтобы в запасе оставался как минимум час. Но вот чего я никак не могла учесть, так это, во-первых, вывихнутой лодыжки, во-вторых, «человека на путях» — эвфемизма лондонских транспортников, когда речь идет о самоубийце на рельсах, — и, в-третьих, севшей батарейки мобильника.

Когда я кое-как доковыляла до метро, поезда шли с задержкой, так что пришлось работать локтями как веслами, чтобы пробить себе путь в вагон. После чего поезд стоял без движения еще минут десять. Кондиционеры в лондонском метро отсутствуют как класс. Футболка, и без того хоть выжимай от недавнего бега, липла к телу второй хлопковой кожей. Когда голос из динамиков объявил, что линия закрыта, я поползла наверх ловить такси. А когда такси так и не появилось, влезла в набитый автобус.

Автобус тащился со скоростью доходяги. Я потянулась к мобильнику, позвонить Люси, своей коллеге, но телефон не подавал признаков жизни — как и я сама. Предыдущую ночь я проспала в рабочей квартире мужа и забыла зарядить мобильник. Я пыталась успокоить себя: мол, все это просто часть великого приключения под названием «столичная жизнь», но внутренне была на грани паники. И принялась клясться Господу, что непременно совершу массу всяческих добрых дел, если доберусь до музея вовремя.

Когда двухэтажный автобус дополз до Бейкер-стрит, я спрыгнула, в буквальном смысле, с подножки и в который раз поковыляла в метро. Еще пара пересадок — и я на месте. И пока я ждала и ждала поезда, а по радио объявляли о все новых и новых задержках, я размышляла о своих карьерных альтернативах. Работы вроде кастрации цыплят или нюханья подмышек для тестирования дезодорантов призывно манили пальцем.

Всю дорогу от станции «Саут-Кенсингтон» я пропрыгала подобно кенгуру. А когда ввалилась в музей, моих подопечных и след простыл. Я едва волочила ноги, боль сочилась прогорклым потом, но я нашла в себе силы обойти фойе, отчаянно выкрикивая: «Люси? Люси!!» Моя белая футболка, порвавшаяся во время забега, была вся в пятнах, волосы превратились в воронье гнездо, нога волочилась, бюстгальтер отсутствовал, сиськи болтались — словом, охранники поглядывали на меня с особой бдительностью.

Лодыжка болела нещадно, до сердечного приступа было рукой подать, автобус ушел сорок пять минут назад, — уж лучше бы я очутилась в аду.

В Примроуз-Хилл я прибыла, обеднев на сорок фунтов — спасибо таксисту. Пока мы торчали в пробках, я репетировала свою защиту. Сошлюсь на психнепригодность и досрочно выйду на пенсию. А чтобы ко мне не приставали, целыми днями буду колотить в африканский барабан — пускай считают, что учительство довело меня до безумия.

Как выяснилось, жизнь решила дать мне шанс попрактиковаться в искусстве войны в джунглях. Пробраться в школу незамеченной можно только на четвереньках, чтобы не попасть в объектив видеокамер охраны, а на последнем этапе — и вовсе по-пластунски мимо окна в кабинете Скрипа.

Было ровно три, когда моя секретная операция завершилась успешным проникновением. Через окно я влезла в класс Люси, где та как раз развлекала моих учеников заодно со своими. Противница «Слова и Мела», Люси шепнула, что, раз она так успешно прикрыла мою задницу, с меня как минимум пиво. Вздохнув с облегчением, я прокралась в свой кабинет за журналом — и застыла на месте, пригвожденная стальным взглядом.

— И где это, интересно знать, ты была?

Пердита преградила мне путь быстрее, чем пентагоновский отряд быстрого реагирования.

— Ты в курсе, что грозит учителю, бросившему класс во время экскурсии? — Тонкие губы Пердиты казались двумя розовыми червяками. — За такое увольняют!

Тысячи нелегальных иммигрантов рассылают посылки с сибирской язвой, организуют группы террора по всей стране — и что же секретные службы? Могут они их вычислить? Нет. А тут опоздала на полтора часа — и на тебе, тут же угодила в лапы Пердиты. Просто загадка, почему она до сих пор не в штате антитеррористического отряда Скотленд-Ярда.

Я прикрыла за собой дверь и приготовилась упасть ей в ноги.

— Пойми, это был вопрос жизни и смерти. С детьми все в порядке. На экскурсиях на каждые десять школьников должен быть как минимум один взрослый, верно? Ну вот, а я сделала так, чтобы соотношение было шесть к одному, уговорив помочь нам еще родителей. Плюс Люси была там все время. У меня семейный кризис. Не говори никому, пожалуйста. Ведь все прошло хорошо.

— На этот раз, — уточнила Пердита с манерностью викторианской гувернантки.

— Пердита, умоляю. Не говори Скрипу. Я буду дежурить за тебя на всех переменах до конца года. — От раболепства коленки покрылись гравийной сыпью, но я продолжала гнуть свою линию: — Прояви хоть каплю сострадания. Учительской верности. Сестринской солидарности?

Но сострадания у Пердиты было не больше, чем у колумбийского наркобарона.

— Долг превыше дружбы, — зловеще ответила она. Тон ясно давал понять, что дальнейшие уговоры бессмысленны.

В четыре часа, когда дети высыпали из школьных дверей, разбегаясь по домам, я увидела во дворе Скрипа. Непроницаемое лицо, рот сжат как прямая кишка при запоре.

— В мой кабинет, — приказал он.

Подволакивая поврежденную ногу, я поплелась за ним. Может, рассказать ему, что во время экскурсий происходят и гораздо более страшные вещи? Например, одна моя подруга по колледжу какого вывезла своих шестиклассниц в турпоход, девочки отправились по грибы… вот только грибочки оказались волшебными. В результате класс сутки провалялся в больнице — с галлюцинациями. Такой вот получился «школьный приход», во всех смыслах… Но стоило мне глянуть в глаза Скрипу, как я тут же передумала. Я даже осмотрелась вокруг в поисках какого-нибудь подручного средства для обороны. Диапазон настроений нашего директора колеблется от «отвратительного» до «сатанинского». Причем в удачные дни. Ярость же его, когда накатывает, — это просто торнадо.

— ВЫ БРОСИЛИ СВОЙ КЛАСС?!!

В течение следующих тридцати минут он бушевал не хуже урагана «Катрина», слова так и сыпались из него вместо града. Он был на грани апоплексического удара — ведь я нарушила все мыслимые правила охраны здоровья и безопасности! Жилы на шее вздулись и выпирали кабелями, пока он орал по поводу рисков, угроз, опасностей и возможных последствий столь безрассудного поступка с моей стороны. Я — безответственная, безнравственная, незрелая… Будь его воля, распинался Скрип, он прогнал бы меня взашей. К несчастью, для увольнения необходимо три письменных предупреждения. Но мой проступок настолько серьезный, что он собирается поставить вопрос перед Советом управляющих и потребовать моего немедленного увольнения.

Конечно, надо было хоть как-то оправдываться, но в тот момент я думала лишь об одном: как мне вообще пришла в голову мысль, что это может сойти с рук.

Разглядывая выкрашенную в казенный беж стену за его спиной, я поймала себя на том, что гадаю: интересно, какие предметы лучше всего удавались Скрипу до его необъяснимого повышения на должность директора? Подобострастие и низкопоклонство? Или теория пыток? Я даже придумала прощальный подарок, который преподнесу ему перед уходом, — табличку на дверь кабинета: «Чтобы здесь работать, необязательно быть женоненавистником и козлом, но это вам очень поможет».

После того как Скрип вытурил меня из кабинета — наверняка чтобы поиграть со своей коллекцией пыточных инструментов, — я вышла в коридор и уперлась лбом в стену. Школа со всеми ее горестями и несчастьями могла с тем же успехом оказаться где-нибудь на Плутоне. По сравнению с остальными моими проблемами эти казались такими ничтожными. Я потеряла сердце мужа. И опозорилась перед дочерью, то есть своими руками толкнула ее в зловещие объятия Бьянки. У меня возникло чувство, что свет в конце туннеля — это фары несущегося поезда. А я крепко привязана к рельсам.

Глава 8 У меня ПМС, так что я вполне законно могу тебя убить

— Он трахает психотерапевтшу? Ты шутишь. Где же они этим занимаются? У нее на кушетке? А через пятьдесят пять минут она объявляет: «Сеанс окончен»?

— Это не смешно, Джаз. Предупреждаю: если все пойдет еще ху… ху… хуже, мне придется просить тебя перестать мне п… п… помогать, — всхлипывала я.

После школы я сунула детям денег и высадила их у «Макдоналдса», проклиная себя за то, какая никудышная из меня мать. Под пульсацию железы виноватости я вспомнила, как в день, когда должен был родиться Джейми, я попросила доктора, делавшего мне кесарево, разбудить меня… когда сыну будет, ну, скажем, лет семь. И все равно — я бросила детей на милость «макдерьмового» обеда и понеслась к Джасмин.

Она водила по дому очередного оценщика. Похоже, Стадз решил в третий раз оценить дом для страховки. В последнее время агенты по недвижимости так и сновали туда-сюда в своих черных акулоподобных авто.

— На-ка, — сказала мне Джаз, — выпей. А я пока избавлюсь от этого парня.

Она грохнула стакан крепкого джин-тоника на стол, спасла из духовки свежеиспеченный хлеб и переключилась на пижонистого оценщика.

— Прежде чем вы уйдете, — многозначительно сказала она, — просто из интереса: сколько, по-вашему, можно выручить за этот особняк?

— О, дом уйдет миллиона за три, реально. Без понтов. Постройка что надо. Георгианский шедевр типа. Сверхсовременная кухня, великолепная витая лестница, подземный бассейн, уникальная библиотека двойной высоты с деревянными панелями, все по высшему классу.

Он говорил, словно читал рекламный проспект, обводя восхищенным взглядом хрустальные графины, аккуратные стопки каталогов «Кристиз», отполированный рояль. Дом всегда был для Джаз любимой игрушкой.

— Черт! Вам наверняка светят вкусные комиссионные, а? То есть если я решусь продавать, — светски щебетала Джаз, с намеком приоткрывая дверь. — Сколько бы вы на этом заработали?

Рыжеволосый агент защелкнул кейс.

— Сущие гроши, миссис. Дом ведь принадлежит банку.

— Что?!

Джаз вытянулась восклицательным знаком.

— Заложен вчистую, милашка.

— Это какая-то ошибка. Мы расплатились по закладной уже лет десять назад.

— Да, но через несколько лет перезаложили снова — и еще раз совсем недавно.

Джаз нервно расхохоталась:

— Этого не может быть.

— А зачем, по-вашему, я здесь торчу и составляю оценку? И вообще мне пора, если вы не против.

— Это какая-то ошибка.

Она двинулась следом по коридору.

Я поспешила за ней. Джаз вцепилась в мою руку как утопающая. И прежде чем она нащупала ногами дно, из бассейна в холл мягко прошествовал Стадз. Подтянутый и упругий, как теннисист-профессионал.

— Вы только посмотрите, кто к нам пришел. Наш героический защитник сирых и убогих. — Джаз развернулась, ее голос сочился сарказмом. Я инстинктивно нырнула в гостиную, с глаз долой. — У меня только что был презанятный разговор с оценщиком: он сообщил, что ты перезаложил наш дом. Это правда?

— Да. И что? — Стадз был абсолютно спокоен. — Мне нужны средства на финансирование моего нового изобретения… Я собрал команду, которая работает над сывороткой против возрастных изменений кожи. Намного эффективнее коллагена. Вот куда уходят все мои деньги. К тому же мы не ожидали, что потребуется так много времени, чтобы довести препарат до ума. Мы проводим клинические испытания в Африке. Но столкнулись с довольно большим числом рецидивов и побочных эффектов…

— Ты что, используешь своих бедняков-пациентов в роли подопытных кроликов?

— А почему нет? Я достаточно для них сделал. Пускай и они теперь сделают хоть что-то для меня.

— Мне казалось, ты предпочитаешь завоевывать авторитет, оказывая помощь несчастным и обездоленным?

— Да-да, у меня есть репутация. А теперь я хочу денег. Но чтобы их сделать, сначала их нужно потратить. Отсюда и повторная закладная.

В приоткрытую дверь я видела, как Джаз пошатнулась, точно от пощечины.

— И ты сделал это, не посоветовавшись со мной? Я кто, по-твоему? Ребенок? Но подожди. Ведь дом записан на нас обоих! Черт побери, я оплатила первый взнос, когда ты ходил еще в стажерах!

— Помнишь бумаги, которые я как-то попросил тебя подписать, когда торопился в аэропорт? Это не был страховой полис. Это были бумаги, предоставляющие мне право на единоличную подпись в критических ситуациях.

Джаз согнулась пополам, будто от тычка под дых.

— Это мой дом! Неужели тебе плевать на свою семью? На собственного сына?

— Для него будет только лучше, если он всего добьется сам, как его отец. Меня по жизни никто за руку не водил…

— Неправда! У тебя была я! Я — все эти гребаные годы! Да как ты мог обобрать собственного сына? Это безумие. Ты болен.

Стадз все еще не знал, что я в доме. Я пыталась придумать подходящую причину, чтобы смыться, — что-нибудь вроде «О господи! Кажется, у меня схватки!», — но тут пронзительно заверещал телефон. Джаз резко схватила трубку.

— Послушай, — рявкнула она, — у него нет денег. Так что найди себе другого придурка — вот с ним и трахайся!

— Дай сюда телефон, — приказал Стадз. Он вырвал трубку из рук жены и заговорил односложными словами. Куда девалась былая игривость? В тоне не было и намека на теплоту. Одна тревога и злость.

Джаз пристально вглядывалась в лицо мужа. Для меня Дэвид Стадлендз всегда был человеком, не поддающимся расшифровке, как и его докторский почерк. Но Джаз знала супруга вдоль и поперек.

— В чем дело? Твоя Плат-алогическая экс-пациентка, да? Только не говори мне, что она тебя преследует! — Джаз взорвалась противным нервным смехом. — Так тебе и надо.

На мгновение Стадза словно выбило из колеи:

— Как ты узнала про Марианну?!

— Ох, сама удивляюсь. Отпечаток ее вульвы у тебя на лице — может, это вас выдало? Так вот, значит, куда уходят все деньги? На бриллиантовые подвески и пентхаузы в Мэйфер? А не на вакцины против старения? Так?

Страшно было наблюдать за судорогами умирающего брака. Они походили на двух хватающих воздух рыбин, выброшенных на сушу.

— Она угрожает донести на меня в Медицинский совет, — вздохнул Стадз. — Я мог бы отделаться двухлетним испытательным сроком, но…

— Что? Ты серьезно? Эта баба тебя шантажирует?

— Да, причем благодаря тебе. Ведь это ты разболтала, что я встречаюсь с другими женщинами. Вот она и разозлилась. И теперь угрожает оторвать мне яйца в суде.

— Ты же хирург. Неужто не сможешь пришить их обратно? — В голосе Джаз сквозил холодок.

— Нет, если меня лишат лицензии. И что у меня будет за жизнь без моей работы?

Кулаки Джаз сжались.

— А ты подумал, что у меня будет за жизнь без моего дома?! Ты, ублюдок! Первая заповедь врача — не причини вреда. Вот что сказал Гиппократ. Тебя просто обязаны, лишить лицензии. Секс с пациенткой — табу. Любой доктор скажет, что подобный проступок — это все, конец карьеры.

— Господи! Да я-то здесь при чем? Пациентки часто влюбляются в своих докторов. Фрейд называл это «трансференцией». Подумаешь, раз оступился…

«Оступился? — возмутилась я про себя. — Вот гад!»

— Поначалу это даже стимулировало. Марианна — интеллектуалка. Беседы с ней вдохновляли меня, — продолжал Стадз, не подозревая, что растаптывает жену каждым следующим словом. — Но затем она словно рехнулась: подкладывала мне в портфель стихи, клеила любовные записки на лобовое стекло, появлялась в местах, где, как она знала, я точно буду. Я хочу сказать, это ее надо привлекать к суду за домогательство. А когда она узнала о других женщинах, у нее начался настоящий психоз. Она просто слетела с катушек. Стала повсюду следить за мной. Этой женщине нужен психиатр. А чего она ожидала? Поиск новых сексуальных объектов — биологический удел любого мужчины. Мы просто запрограммированы на…

— Запрограммированы? — с издевкой переспросила Джаз. — Ты что, видеомагнитофон?

— Это естественный цикл…

— Циклы, Дэвид, бывают только у стиральных машин.

— Короче, я с ней порвал. Вот тогда все стало действительно мерзко. Эта женщина сходила к юристу и дала письменные показания, будто она обратилась ко мне за медицинской помощью, а я воспользовался ее состоянием в своих интересах. И будто наша связь лишь обострила ее болезнь. Она готова подтвердить под присягой, что я злоупотребил ее телесной и духовной уязвимостью.

Лицо Джаз стало пепельно-серым.

— И какие у нее доказательства?

— Скажем, мои СМСки, которые, боюсь, она сохранила. И раз уж пошел такой разговор, тебе стоит знать самое худшее. Она угрожает продать свою историю газетчикам — со всеми подробностями о том, как я водил ее по секс-клубам в Нью-Йорке и Париже, где просил заниматься сексом с посторонними людьми, а сам наблюдал из укрытия.

Джаз тяжело опустилась на стул. Все это время я изо всех сил изображала цветок в горшке. Вообще-то я то и дело пыталась прокрасться к двери, но всякий раз, когда я порывалась встать со стула, Джаз одергивала меня взглядом.

— Ты даже не представляешь, какого я низкого о себе мнения — и как сильно я его не заслуживаю, — эгоистично озлобился Стадз. — Разве я не старался помогать людям всю свою жизнь?

— Да, миру очень нужны такие, как ты, Стадз, — те, кто готов решать его проблемы и бросать вызов несправедливости… Это цитата из твоего будущего некролога. Я уже заготовила его, потому что собираюсь тебя убить. Почему ты не признался мне, что тебя шантажируют, раньше — еще до того, как перезаложил наш дом во второй, мать твою, раз?

— Это расценивалось бы как нарушение врачебной тайны — конфиденциальности между пациентом и доктором, — мрачно пошутил Стадз.

— Глядите-ка, он вспомнил о морали! Как вовремя. Я поклялась быть с тобой, что бы ни случилось, в горе и в радости. А ты облапошил меня как последнюю дуру… И я собираюсь сделать то, что надо было сделать давным-давно. Я развожусь с тобой, Дэвид.

— Я не могу позволить себе развод. Собственно, как и скандал. Если ты со мной разведешься, я подам на опекунство. И тогда тебе не видать алиментов. Знаешь такое выражение: «ночевать под открытым небом»? Думаешь, такой образ жизни тебе пойдет?

Джаз грубо расхохоталась:

— Ты никогда не получишь опекунства. Думаешь, кто-то поверит, что ты хороший отец? Да ты даже не знаешь, что у тебя есть сын. Ты лишь смутно догадываешься, что в доме живет еще кто-то, чуть ниже ростом.

— Пусть так, но даже такой отец лучше, чем мать-шлюха.

— Это ты шлюха, Дэвид. Девчонка из «Кошек», голливудская бимбо, обозревательница «Ночных новостей», наша массажистка, твоя лаборантка…

— И ты готова это все доказать? В то время как у меня на тебя целое досье, на все твои постельные марафоны. Включая и твоего нынешнего рецидивиста. Он в чем специалист? В убийствах, не так ли? О, судья будет просто в восторге. — Стадз безжалостно ухмыльнулся. — Когда ты перестала доставать меня с сексом, я понял, что тебя обслуживают где-то еще, и устроил за тобой слежку. Чудные, кстати, снимки. Особенно те, на мобильнике у студента, который он, кажется, «потерял», не так ли? — те, где тебя нажаривают бутылкой из-под шампанского. Будет очень стыдно, когда это всплывет. То есть оно ведь даже не было марочным. Боже правый, я сомневаюсь, что оно вообще было французским, — ехидно подытожил он.

Джаз ошеломленно смотрела на мужа, не веря собственным ушам. Если б мои глаза были способны стрелять смертельными лучами, как у героев диснеевских мультяшек, я испепелила бы его тут же на месте.

— Помнишь, как в день нашей свадьбы ты сказал, что готов умереть за меня, Дэвид? Что ж, думаю, пришло время исполнить свое обещание!

И с диким воплем Джаз вцепилась в горло мужа. Прежде чем тому удалось отпихнуть ее от себя, она успела оставить на его груди две глубокие царапины.

— Тебе никогда не получить опекунства! — задыхалась Джаз. — Я убираю за вами обоими. Готовлю для вас обоих. Я сомневаюсь, что ты вообще знаешь, когда у Джоша день рождения! И с чего это ты решил, что я сама не пойду к газетчикам?

Стадз зло ухмыльнулся, вытирая кровь.

— Огласка, закрытые двери, сенсационные заголовки… Ты просто не сможешь так поступить с Джошем.

Стадз самодовольно смотрел на жену. Куда девался защитник сирых и убогих? Жалости и сострадания у доктора Стадлендза сейчас было не больше, чем у Дона Корлеоне.

— Джошу семнадцать лет, — напомнила Джаз. — Он вправе сам решать, с кем ему жить. И он захочет остаться со мной.

— Вряд ли, когда я расскажу ему, какая его мать потаскуха. А если он выберет тебя, мне придется доказывать свои слова в суде. Фото и все такое, — констатировал он с холодным безразличием.

У этого человека словно вырезали нерв сострадания.

Джаз отступила назад, к кухне. Я с ужасом наблюдала, как она хватает лежащий на столе хлебный нож и резко наносит удар. Но муж успевает перехватить ее кисть, жестко сдавливает, и нож со звоном падает на плитки пола, лишь слегка поцарапав ему предплечье.

— Ты хоть понимаешь, как легко я мог бы избавиться от тебя? Я же врач. И знаю, как отправить человека на тот свет, чтобы никто и никогда не догадался… Неплохая мысль, кстати. Надо будет повысить сумму твоей страховки.

Стадз расхохотался и не спеша направился по коридору. Я вынырнула из укрытия как раз в тот момент, когда Джаз снова схватила нож и бросилась за мужем. Ужас разрывал мой желудок, пока я хромала следом. Оглушительно хлопнула входная дверь. Несмотря на дикую боль в ноге, я заскакала следом за подругой на улицу. И увидела Джаз — она наносила удар за ударом, вонзая нож по самую рукоятку.

Покрышки Стадзова «ягуара» жалобно зашипели, а затем испустили предсмертный вздох. И только тогда Джаз без сил опустилась на землю, надрывно воя от злости и ненависти.

— Кто бы мог подумать, что я способна вести себя так? Кроткая, тихая мамочка из «среднего класса»? — всхлипывала она, уткнувшись в мое плечо.

Вот тогда-то я и поймала себя на том, что согласна с Джаз. Для Дэвида Стадлендза пришло время сдохнуть: медленной и мучительной смертью от множественных проникающих ран.

Глава 9 Когда с отчаявшимися женщинами творят поистине унизительные вещи

Две вещи в жизни неизбежны. Люди уходят в мир иной, и мужья бросают своих жен ради женщин помоложе.

Я не могла думать ни о чем другом, пока засовывала в микроволновку нечто почти съедобное для детей, приправляя все это виной, оттого что бросаю их в очередной раз; разыскивала няню, готовую на подкуп в любое время (вот было бы здорово, если бы супермаркеты держали полки с консервированными нянями — просто открыть и разогреть); вылавливала Ханну на благотворительном балу и убеждала, что ситуация достаточно критическая, чтобы пожертвовать светским мероприятием. Уже в машине, по дороге к дому Джаз, я поведала Ханне о том, что Стадз давно играет краплеными кредитками. В Хэмпстед-Хайтс мы прибыли с тяжелым сердцем.

Когда боевая кавалерия в составе двух единиц женского пола застучала каблуками на крыльце, дверь распахнулась, и перед нами предстала Джаз: в фартуке, волосы собраны узлом на макушке, руки по локоть в муке, широченная улыбка, несмотря на припухшие от слез веки, — и со шприцем.

— Джаз, что это у тебя в шприце? — притворно-ласково спросила Ханна, с беспокойством вглядываясь в дикие глаза подруги.

— О, кое-что очень опасное для жизни. — С презрительной беспечностью Джаз размахивала иглой во все стороны. — Мой муж угрожал мне убийством. Кэсси свидетель. «Выживают быстрейшие». Вот мой новый девиз. Я собираюсь убить Доброго Доктора раньше, чем он прикончит меня. Вызвав сердечный приступ. Проще простого.

— Джаз, милая, дай-ка сюда шприц, будь умничкой, — принялась уговаривать я, точно маленького ребенка. — Ты ведь знаешь, Стадз пошутил.

Последовала короткая схватка за шприц. Тягучая капля желтой гадости шмякнулась о каменную ступеньку между нашими ногами.

— Лярд! Лярд! Лярд! Отныне я буду впрыскивать нутряное сало во все, чем питается этот мерзавец. И да здравствует сердечный приступ! Дэвид всегда обожал мою стряпню — думаю, поэтому он от меня и не уходит. Так что я готовлю ему ужин.

Я прошла за Джаз на кухню, где та сперва перезарядила, а затем всадила полный шприц нутряного сала в бледного бройлерного цыпленка, лежавшего на жаровне.

— Но ведь он не разморозился, — заметила я, соскабливая сосульки со сморщенной кожицы.

— О да. Вообще-то я его уже наполовину поджарила, а затем заморозила снова. И теперь опять жарю. Это мой новый рецепт, называется «цыпленок «Сальмонелла»».

— Но от сальмонеллы можно отравиться и умереть!

— Вот именно. Было бы завещание…

Потрясенная Ханна призвала Джаз к здравому смыслу:

— Джаз, ты же училась в монастыре! Что сказали бы монашки?

— Забавно, что ты вдруг об этом вспомнила. Я отказалась от религии в пятнадцать лет. Но сегодня, после того как Кэсси ушла, я вдруг поняла, что жизнь после смерти существует. Я имею в виду, после смерти мужа.

Джаз сновала туда-сюда, платье веером развевалось вокруг ее ног, — сущая Дорис Дэй^[43] на грани безумия.

— Нам надо придумать объявление для наших будущих бойфрендов. «Заявки принимаются лишь от счастливых, душевных, ласковых, недоминирующих самцов. Мужчин, готовых стряпать, стирать, убирать за нас, пока мы работаем».

Лицо Ханны скривилось как от лимона.

— В жизни есть и другие вещи, кроме работы.

— И это говорит женщина, известная тем, что даже во сне вскрикивает: «Берите того, кто предложит самую высокую цену! И поднимите ее еще на десять процентов!»

— Присядь-ка лучше, а я пока налью тебе чего-нибудь выпить.

Сочувствие разливалось по лицу Ханны.

Налакированными розовыми ногтями Джасмин откинула волосы с лица. На лбу остались мучные следы.

— Доктор Стадлендз давал клятву Гиппократа. Знаешь, почему он столько времени торчит в Африке? Да потому, что использует всех этих бедняков в качестве подопытных кроликов, испытывая на них сыворотку против возрастных изменений кожи. И ради этого он перезаложил наш дом. В последние пять лет он брал столько отпусков за свой счет и наделал столько долгов, что банк отказывает ему в праве выкупа закладной. И еще его шантажируют. Кэсси тебе рассказала? Теперь-то я понимаю Сильвию Плат. Даже очень. Брак — это просто забавное приключение, изредка заканчивающееся смертью. Лярд! Лярд! Лярд!

Она снова перезарядила шприц и вбрызнула содержимое в полуоттаявшую цыплячью тушку.

— А как еще мне от него избавиться? Я хочу сказать, мужчины часто тычут себя в живот, показывая, какие они крутые, — но крайне редко, когда в руках у них кухонный нож. Но если я убью его так, чтобы все выглядело как несчастный случай, — а ведь именно так, я не сомневаюсь, собирается поступить со мной он, — я смогу получить деньги по его страховке. Как и большинство жен, я не прочь стать богаче на миллион-другой. Особенно теперь, когда я без… — она осеклась, еще не вполне готовая произнести это страшное слово: «бездомная», — лицо без определенного места жительства.

Я с тревогой взглянула на Ханну. Джаз никогда не отличалась осторожностью или хитростью. Что бы она ни сотворила со Стадзом, все это, конечно, могло сойти за несчастный случай, но только не после современных криминалистических тестов, которые непременно докажут, что сердце потерпевшего было выкорчевано из тела с помощью пилочки для ногтей, принадлежащей его дражайшей супруге.

— Знаешь, Ханна, чего он хочет теперь? Кэсси сказала тебе? Опекунства над Джошем.

— Что? — Ханна устроилась на банкетке, элегантно разложив на полу подол вечернего платья. — Я бы скорее подумала, что этот поц подаст в суд, чтобы отказаться от опекунства.

— Это же просто смешно, — сочувственно вставила я. — Я хочу сказать, может, они и сидят на одном прутике одной и той же ветви фамильного дерева, но это единственное, что их объединяет.

— Видишь ли, если он добьется опекунства, ему не придется платить мне алименты.

— Но Джош уже взрослый — почти.

— Нет, пока не окончит школу. А там — университет, так что сын по-прежнему будет жить со мной в нашем фамильном доме. А мой маньяк-муженек не желает за это платить.

— Во всем же остальном это будет вполне тихий и мирный развод, — с сарказмом уточнила я для Ханны. — Каждый получит по пятьдесят процентов желчи.

— Смотрите, что я нашла сегодня. — Джаз ткнула мне под нос оторванный клочок газеты. — Телефон «Службы уборки для жертв бытовых преступлений». Удаление пятен крови, разложения и т. д. и т. п. Удобная, кстати, штука, если накромсать Стадза на кусочки и пропустить через кухонный комбайн. Вот это, я понимаю, совет. «Как убить своего мужа и другие полезные советы по домоводству».

— Прекрати этот бред, сейчас же! — требовательно прикрикнула Ханна. — Давай-ка спокойно сядем и поговорим о вещах практических. — Она призывно похлопала по банкетке рядом с собой. — Кто твой бухгалтер? У тебя есть его домашний телефон?

— Это не бред. В жизни замужней женщины есть лишь два дня, когда муж в радость. День, когда ты за него выходишь, — и день его похорон.

Джаз заклохтала, как ведьма из «Макбета». Я ободряюще приобняла подругу:

— Стадз никогда не получит опекунства над Джошем.

— Мальчикам нужны мамы. — Рука Ханны скользнула, обнимая ее второе плечо. — Ты обязана быть сильной ради сына. «Мамаша Кураж». Помнишь, да-ра-гуша? Вот откуда пошло это выражение.

Воспоминание о том, как хищница Бьянка втерлась в жизнь моих собственных детей, отозвалось режущей болью. Я почувствовала, как пылает лицо.

— Я знаю друзей Джоша,его мечты, тревоги, надежды. Знаю, о чем он думает, что чувствует, какое озорство затевает. Ради чего я живу? Ради джинсов моего сына, еще теплых после того, как он снимает их перед стиркой. Ради запаха его волос, когда по утрам он обнимает меня на прощанье. Неужели я слишком много прошу от жизни?

— Нет, дорогая. — Я поцеловала подругу в лоб. — Не много.

— Джаз. Не отвлекайся. Номер телефона твоего бухгалтера. Реквизиты банковского счета. У тебя есть свой юрист? — не унималась Ханна. Она вновь уселась за стол, приготовив бумагу с ручкой. — Если бы не эти его улики! Жуть! И это фото! А ведь я говорила, что изменой Стадзу ничего не поправишь. Послушала ты меня? Нет.

Джаз прислонилась спиной к раковине, склонила голову набок и, прищурившись, пристально посмотрела на Ханну.

— Может, ты еще предложишь, чтобы мы с Дэвидом обратились к семейной психотерапии? О, это та-а-ак помогло Кэсси, не правда ли? Теперь ее муж живет со своим терапевтом — спасибо подруге.

И это было правдой. Единственный результат наших психотерапевтических сеансов заключался в том, что они подтолкнули Рори уйти из семьи. Одно слово Бьянки — и он драпанул с такой скоростью, что его собственные щеки едва поспевали за ним из-за перегрузки. Я с трудом сдержала слезы.

Ханна моментально ощетинилась:

— Прости, но, по-моему, именно ты разрушила жизнь Кэсси. У нее все было в порядке — счастливый брак, счастливая семья — до тех пор, пока не вмешалась ты, Джасмин.

И это тоже было правдой. Под напором Джаз я, как киношная каскадерша, кидалась на решетку моей семейной жизни, испытывая ее на прочность, и она не выдержала. Губы у меня задрожали.

— Я не вмешивалась. — Ногтем-стилетом Джаз ткнула Ханну в грудь — не сильно, но достаточно, чтобы та вскочила. — Я всего лишь указала на то, как ее эксплуатируют. Остальное Кэсси решала сама. Самопросвещение — одна из услуг, которые я оказываю.

Ханна, которую выдернули с благотворительного ужина, с неистовством закинула в рот горсть арахиса.

— Твоя проблема, Джаз, в том, что ты открыто презираешь всех мужчин на свете. Есть лишь несколько исключений, их ты презираешь тайно.

— И я права, черт возьми! Посмотри, что Рори сделал с Кэсси. Лживые, двуличные крысы — вот вам и вся мужская натура.

— Ты согласна с этим незрелым анализом, Кассандра? — начальственно обратилась ко мне Ханна.

Я глубоко вдохнула, пытаясь придумать способ, как разрядить наэлектризованную атмосферу.

— Знаете, у моей Дженни была как-то мышь — самец, чрезвычайно беспутный и неряшливый экземпляр, которого она назвала в честь своего папочки. Мышь этот жил в мышиной башне, в общей клетке, и спускался лишь для того, чтобы набить брюхо или потрахаться. Так вот, как-то раз к нам заехал приятель мужа, тоже ветеринар, и я попросила его кастрировать Рори. Когда тот наконец сообразил, что я не имею в виду своего супруга, блудливый мышь лишился мужского достоинства. И что вы думаете? Не прошло и недели, как Рори чистил гнездо и вовсю ухаживал за потомством. Черт, да он практически читал «Женщину-евнуха»!

— Видите! Вот что нужно сделать со всеми мужьями. Кастрировать! А может, заменить эту их виагру на эстроген? Сбрызнуть их кукурузные хлопья? Или… да, точно! — Джаз вьюном кружила по кухне, завязки на фартуке распустились. — Я могу подговорить Билли убрать его! Как это я раньше не догадалась? Ведь мой бойфренд — убийца, в конце-то концов. Кстати, он мог бы заодно пристроить и ваших мужей — лживых, двуличных подонков. Оптом дешевле. Три по цене одного.

Ногти Ханны забарабанили по столу.

— Не все мужья непорядочные. Паскаль со мной честен. Он поддерживает мою карьеру. Мы очень и очень счастливы.

Джаз вдруг резко прекратила свои порхания по кухне.

— Да ну?! — В ее голосе раздались зловещие нотки. Точно кто-то щелкнул рубильником. — Знаешь, Ханна, если честно, у меня вот где сидит эта твоя позиция: мой муж святее всех святых. Каждому мужу есть что скрывать. Включая и твоего.

— Это что, современная трактовка пчелы-белошвейки? Жалим и шьем? Сначала зудим и ноем, а потом обливаем грязью всех, кого знаем? Мне жаль, что твоя жизнь не удалась, Джаз. Честное слово, жаль. Но почему ты так одержима желанием разрушить жизнь своих подруг? Чтобы мы тоже почувствовали себя такими же бедными и несчастными?

Бровь Джаз воинственно вздернулась:

— Я не из тех, кто только и делает, что калечит жизнь родных и близких. Иначе я бы давно уже рассказала тебе о второй, тайной жизни твоего дражайшего муженька. Но ведь я этого не сделала, правда?

Ханна непонимающе уставилась на Джаз:

— Какой еще тайной жизни?

— Ладно, скажем иначе. Я советую тебе вызвать ветеринара, потому что в твоем доме завелась огромная жирная крыса.

Я нервно грызла заусеницу. Не люблю, когда меня пугают. Простая арифметика: перепутаться дважды до полусмерти — и можно отдать концы. А разговор явно держал курс в опасные воды.

— Почему, как ты думаешь, Паскаль так привязан к тебе? — сладким голосом продолжала Джаз. — Что в тебе самое привлекательное? Твоя мраморная джакузи или твой «мерседес»-кабриолет?

Ханна отмахнулась, как от назойливой мухи:

— Жалим и шьем. Я же говорила.

— Слышала поговорку? «Дурак богачку за сто миль видит»? Так вот, в тебе твой Паскаль нашел женщину, на которую всегда можно рассчитывать. Точнее, на твой банковский счет.

— Если бы про твою жизнь снимали кино, Джасмин, знаешь, кто бы тебя сыграл? Бетт Дэвис^[44], — бесцеремонно бросила Ханна, но лицо ее напряглось.

— Человек, которого ты так любишь, боготворишь, которому ты беспрерывно поешь дифирамбы, — этот человек ведет двойную жизнь. Прости, что именно мне приходится тебе об этом сообщать, но…

Хоть Ханна и напускала на себя равнодушный вид, голос ее вдруг стал по-девчоночьи визгливым:

— Знаешь, по-моему, ты совсем спятила!

— Дэвид — доктор Паскаля еще со студенческих лет. Выписывал ему всякие сомнительные рецепты. Близких друзей и старых знакомых он всегда принимает здесь, в доме. Так вот, как тебе известно, последние несколько месяцев я постоянно шпионила за Стадзом. На прошлой неделе я рылась в его картотеке — той, что он держит под замком, — и, представь, наткнулась на личное дело твоего муженька. Паскаль обращался к Дэвиду за помощью в частном порядке по очень, так сказать, деликатному вопросу. Дело в том, Ханна, что он… короче, твой муж переспал со студенткой. И она… — Джаз помедлила, прежде чем нанести смертельный удар. — У нее… в общем, у них сын.

Ханна облегченно расслабилась и даже фыркнула от смеха:

— А я-то уж испугалась, что ты мне сейчас начнешь рассказывать о его пристрастии к азартным играм или еще что-нибудь в этом роде. Паскаль терпеть не может детей! Он всегда потешается над папашами, таскающимися за своими чадами по магазинам игрушек на невидимом поводке под названием «обязательства». И тебе это хорошо известно.

— Дело не в том, что он не хотел детей, Ханна. Он не хотел детей от тебя. Прости, но Паскаль использовал тебя все эти годы как дойную корову.

Я с ужасом глядела на Джаз. Эта женщина явно перебрала с самолечением из докторского саквояжа Дэвида.

— Доказательства? — Губы Ханны напоминали натянутый лук.

Каблучки домашних атласных туфель Джаз зацокали по коридору и вверх по лестнице, мы с Ханной бросились следом. Сейчас мы были похожи на запаленный бикфордов шнур, тянущийся к бомбе. В мезонине располагался кабинет, служивший также маленькой процедурной. Стол для осмотра в дальнем углу, стены цвета хирургических больничных халатов. Лекарства, бинты — комната насквозь пропиталась больничным запахом. Джаз вынула ключ из тайника в полой ноге бронзовой статуэтки, открыла шкаф с документами, а затем показным рывком выдвинула ящик. Желтоватую папку она швырнула на стол, точно чумную.

Ханна двинулась к столу — медленно, как под водой. Робко, шажок за шажком, будто начинающая фигуристка. Внутренне вся дрожа, я встала рядом, и мы погрузились в изучение содержимого папки: медицинских карт Паскаля Суона, женщины по имени Шона Сарпонг, двадцати шести лет, и пятилетнего мальчика — Дилана Суона.

Кровь пульсировала, сотрясая все мое тело, как дизельный движок. С момента предательства Рори я так и не смогла восстановить чувство равновесия. Казалось, пол постоянно колышется под ногами. По-видимому, то же творилось и с Ханной. Ища поддержки, она оперлась о стол. И долго молчала. В комнате стояла ноющая, будто жгутом стянутая тишина. Наконец Ханна закончила читать, и одинокая слеза сползла по ее щеке. Она закрыла карту Шоны.

— У девчонки жировой показатель всего три процента. — Ее голос вдруг осип от подступивших рыданий.

Мне не хотелось в это верить, но внезапно все встало на свои места. Заграничные поездки Паскаля в сугубо мужской компании. Трюфельная охота в Италии, с которой тот вернулся без единого гриба. Сноуборд в России — при том, что Паскаль не умеет стоять на лыжах. Выходные в холмах Котсуолда, куда он якобы ездил писать пейзажи и возвращался без единого наброска. Его студия в Шордиче, куда Ханне доступ был строго-настрого запрещен, несмотря на то, что это она купила ее для мужа. Без сомнения, именно там пребывали сейчас Дилан и Шона.

— Но почему он продолжает жить со мной, если у него есть ребенок от нее? Почему он остался, если он не любит меня больше других?

— М-м… какую же фразу я пытаюсь припомнить? Совместный банковский счет? Загородный домик во Франции? Авиаперелеты бизнес-классом? — отозвалась Джаз.

— Хватит, пожалуйста, — взмолилась я.

— «Ах, неужели неверность действительно так важна? Ведь у тебя столько всего остального!» — съязвила Джаз, повторяя слова Ханны, сказанные той несколько месяцев назад. — «Это всего лишь секс» — разве не твои слова? «Забудь и живи дальше»?

— Джаз, прекрати!

Джаз сногсшибательно красива, но если бы сейчас ее внутреннее обличье вдруг вылезло наружу, она оказалась бы близнецом Бориса Карлоффа^[45].

— Но зачем? Зачем ты мне все это рассказала?

— Да брось ты. — Тон Джаз заметно смягчился. — Думаю, ты и сама поняла, что дело нечисто, когда заметила следы от шпилек на кожаном потолке в новом джипе, который ты ему подарила.

— Я ничего не знала. — Голос у Ханны сделался скрипуче-старушечий.

— То есть держала глаза широко открытыми на работе и зажмуривалась дома? Неужто лучше жить в полном неведении?

— Да, — печально ответила Ханна.

— Если неведение суть высшее блаженство, то почему столько людей остаются несчастными? И потом, узнай ты все сама, представляю, как бы ты на меня орала. «Почему, черт возьми, ты ничего мне не рассказала?!» Я и так промучилась целую неделю. Знаешь, как я жалею, что никто не рассказал мне о Стадзе. Тогда я не растратила бы впустую всю мою гребаную жизнь. А может, ты знала и ничего не сказала мне, а?

С профессионализмом молотобойца Джаз продолжала бить соперника его же оружием.

— Хочешь, чтоб я тебя пожалела?! — воскликнула Ханна. — Да ты сама такая же хищница, как эта стерва, с которой живет сейчас мой супруг. Ты спишь с чужими мужьями. — Слова кромсали, точно резак. — Ты превратилась в женское подобие Стадза. В человека, которого люто ненавидишь.

Джаз даже передернуло от этого сравнения:

— Ты не можешь поверить, что была такой дурой, а потому исходишь злобой. Знаешь, как должны были звучать Паскалевы клятвы у алтаря? «Согласен ли ты обирать эту женщину до нитки, согласен ли на пятьдесят процентов ее дохода отныне и присно и во веки веков?» — «Еще бы, мать вашу, конечно ДА!»

— Ты разбила мне жизнь, — простонала Ханна. — И жизнь Кэсси ты тоже разбила, заставив цепляться к Рори. Ты подтолкнула ее к пропасти, в которую она теперь падает. Ты — само зло. Макиавелли в «Миу-Миу»!

Потрясенно глядя на Джаз, я пробормотала:

— Хаос, отчаянье, горе. Прекрасно сработано, Джаз.

Она примирительно взмахнула рукой и снова открыла рот, но Ханна заткнула ее решительным жестом регулировщика:

— Ты словно коллекционер психологических бабочек. Энтомолог чувств. Пришпилила нас на картонку и наблюдаешь, как мы трепыхаемся. Ты садистка! А знаешь, что я сейчас поняла? Это не мы, а ты — несчастный мотылек, летящий на огонь.

Печаль растекалась по лицу Джаз, смывая браваду.

— Постоянно твердишь нам, что мы излечимся, заведя юных любовников. — Ханна презрительно фыркнула. — Может, для какой-нибудь Джоан Коллинз или Шер такое поведение и считается нормой, но для нас, простых смертных, это просто нелепо. Посмотри на себя! Ходишь в какой-то ортопедической жути, чтоб ноги казались длиннее. Не позволяешь крови нормально циркулировать, затягивая тело в узкие тряпки. Пятишься раком из спальни, чтоб молодые парни, не дай бог, не увидели, как выглядят сзади твои бедра.

Джаз вдруг показалась мне жалкой, почти смешной со своими цепочками на лодыжках, татуировками из хны и резиновыми массажными браслетами.

— И при этом ты, глупая корова, не можешь понять одного: все эти юные кобельки занимаются с тобой сексом лишь потому, что им просто лень подрочить.

При этих словах Джаз вздернулась, словно кобра, и метнулась к Ханне. С балаганной комичностью Ханна ответила тем же. Подражая предменструальным школьницам, две взрослые женщины вцепились друг другу в волосы. Ссору заглушил звон разбившейся хрустальной вазы. У меня перехватило дыхание. Этой вещью Джаз дорожила больше всего: ваза была предсмертным подарком ее мамы. Глядя на розовые лепестки, поникшие на ковре, Джаз беззвучно заплакала. Ханна же, наоборот, взвыла раненым зверем и, упав на колени, начала бить себя в грудь, рвать волосы и тафту на платье. День ее начался как любой другой, а потом вдруг сбился с курса, и теперь его, точно лодку без руля, выбросило на скалы, искорежив и разнеся в щепки.

Ну и видок был у нашей троицы. Женщины фантазируют о том, чтобы их «взяли». Что ж, нас троих тоже взяли, но вовсе не мускулистые полуголые Адонисы из эротических грез.

Джаз взял и оставил без штанов ее муж.

Муж Ханны взял и обвел ее вокруг пальца.

А меня просто взяли и вышвырнули как хлам.

Свадебные напутствия давно пора пересмотреть. И звучать они должны так: «Верь своему супругу. Уважай его. Идеализируй… но постарайся как можно больше записать на свое имя».

Часть четвертая

Глава 1 Анонимные неудачницы

Лето тревоги моей. Хотя правильнее сказать — «нашей»^[46]. Джаз, Ханна и я — нам всем требовалась «группа поддержки упавшего самодостоинства», но вряд ли кто-то из преподавателей захотел бы иметь дело с такими законченными неудачницами. Кроме того, группа получилась бы совсем крошечной, так как Ханна и Джаз друг с другом не разговаривали. Я была настолько подавлена, что даже стерла с автоответчика фразу «Нас нет дома», которую мы когда-то записали дуэтом с Рори, заменив ее новой: «У меня не все дома — но все равно оставьте сообщение». Когда тебе грустно, советуют дышать полной грудью; я же пристрастилась к чтению толстенных томов «букеровских» лауреатов — чтобы хоть выглядеть умной, если вдруг случайно отдам концы за книгой.

В начале августа банк официально отказал в праве выкупа закладной на дом Джаз. Напуганная перспективой развода, она перебралась вместе со Стадзом в крошечную квартирку с двумя раздельными спальнями на Финчли-роуд. Ее ненаглядный Джош, которого все эти перемены и напряженность между родителями всерьез травмировали, замкнулся и отдалился от матери. Он стремительно повзрослел и завел привычку цитировать Гете. Джаз подозревала, что у Джоша кто-то есть, но сын ей ничего не рассказывал.

— Чего я только не перепробовала! — сокрушалась она. — Осталось разве что проверить его на детекторе лжи.

Даже готовить для него она больше не могла, поскольку кухонька оказалась абсолютно непригодной для кулинарных экспериментов. Я предложила наведаться в ближайшую хозяйственную лавку.

— Должно же у них быть что-нибудь веселенькое и недорогое, на что мы готовы слегка раскошелиться?

— О, отличная мысль! — с сарказмом ответила Джаз. — Я в глубочайшей депрессии, моего мужа шантажирует экспертша по Сильвии Плат — для полного счастья не хватает только духовки.

У Ханны в доме стоял непрекращающийся скандал с дележом имущества. Ее двадцатилетний брак уместился в одну небольшую папку в бракоразводной конторе. Брак — штука не более маневренная, чем супертанкер, но Ханна хотя бы повернула штурвал. Ее супруг, когда-то клявшийся, что ни один его сперматозоид даже близко не подползет к яйцеклетке без письменного на то разрешения, перебрался к матери своего ребенка.

Осознав наконец, что ее семейная жизнь была не более чем браком по расчету, Ханна пригрозила сменить фамилию и переехать в какое-нибудь государство Евросоюза. И у меня было сильное желание к ней присоединиться.

Мой же брак с Рори выродился в роман на стороне, долги по закладной и ничего не понимающих детей посередке. Новость просочилась наружу, и знакомые женщины сочувственно клохтали, тайком облегченно вздыхая, что это случилось со мной, а не с ними. Я ощущала себя резиновой перчаткой, вывернутой наизнанку.

Рори меж тем умотал с Бьянкой в Грецию. И поскольку та давно уже наложила лапу на наши совместные сбережения, я теперь называла утекающие сквозь пальцы финансы не иначе как «бьянковский счет» или «балансовая выписька Рори».

В остальном же все было просто отлично. Замечательно. Супер-мать-его-пупер.

Как утомленный войной солдат, в каникулы я приползла в родительский дом в поисках убежища. Впервые за всю мою взрослую жизнь я ревела у мамы на груди. Раньше я часто подшучивала над родителями: мол, в детстве меня мало «драли», и теперь «мне некому предъявить счет». Что ж, моим детям в этом плане беспокоиться нечего, поскольку жизнь я им собиралась устроить ту еще. Когда я объявила, что мы с папой расстались, они посмотрели на меня огромными, полными ужаса глазами: испуганные маленькие детишки, а вовсе не крутые ребятки. Дженни, которой уже исполнилось двенадцать, разревелась как дошколенок. Я усадила ее к себе на колени и обняла бережно и осторожно, точно китайскую вазу времен династии Мин. Как я вообще могла заигрывать с разводом? Я была как та женщина, что сначала флиртует с насильником, а потом искренне удивляется, что на нее «непристойно напали».

Я пыталась отвлечь детей бесконечными вылазками на аттракционы типа «Выворота кишок» или «Реактивной блевоты», но ничто не могло поднять их упавший дух. Мой супружеский хаос, похоже, оказался заразным, поскольку к концу лета родители вдрызг разругались. Мама называла себя «компьютерной вдовой», «сарайной вдовой» и «гольфовой вдовой». Она заявила отцу, что тот влюблен в свой компьютер потому, что сам стал компьютером: все время зависает и вечно не хватает памяти.

— Тебе повезло, что ты вовремя избавилась от своего благоверного, — громко сказала мама как-то за ужином, чтоб услышал папа. — И можешь вздохнуть с облегчением — ведь тебе больше не надо притворяться, будто ты все еще находишь его привлекательным в постели.

Но мама ошиблась. Я по-прежнему находила Рори привлекательным. Рори был моей скалой, моим маяком. Мне не хватало его пульсирующего тепла. Всякий раз, когда звонил телефон, я кидалась к трубке — но это всегда оказывался кто-то другой.

От его постоянных клиентов я слышала, что клиника больше не принимает побитых жизнью бродячих собак, не дает бесплатных консультаций дворнягам, полностью переориентировавшись на породистых песиков. Соседи, мельком видевшие Рори, рассказывали, что он теперь не расстается с машинкой для стрижки пуделей. Еще тот аксессуар для здорового, крепкого мужика. Рори теперь приходилось горбатиться на два дома, и Бьянка заставила его заняться более прибыльным бизнесом, который она именовала «собачий фэн-шуй».

Медицинское образование Рори нашло применение в семинарах по мастурбации для сексуально озабоченных котов. Все остальное время он посвящал консультациям по поводу «утраты домашних любимцев». «Потеря питомца может оказаться такой же опустошающей, как и потеря супруга», — вещала аннотация в брошюре Бьянки.

Нет, не может, язвительно думала я.

В начале сентября мы с детьми вернулись в наш лондонский дом, который встретил нас покорно-пришибленной атмосферой. Точь-в-точь моя копия, отметила я. Я пыталась почувствовать себя как дома — пока не вспомнила, что именно там, черт возьми, я и нахожусь.

Порой у моего мужа (я все еще считала Рори своим мужем) случались приступы собственничества, и он заявлялся к нам, чтобы сводить детей в кино или местную китайскую забегаловку. Но его посещения больше напоминали визит к больному — сплошь натянутость и официоз. Так продолжалось весь сентябрь. Он брал и возвращал детей, точно библиотечные книги.

Однако по-настоящему осьминожьи щупальца страданий сомкнулись на моем горле, когда я, предположительно отдохнувшая и готовая к новому учебному году, вернулась в школу. Еще полгода назад мне казалось, что я утратила вкус к семейной жизни, но теперь меня одолевал животный страх от мысли, что я навсегда потеряла Рори. Без Рори я стала неполноценной. Я пыталась уговорить себя, что его увлечение Бьянкой вот-вот пройдет, но наступил октябрь, и мне окончательно стало ясно: впереди лишь черная бездна одиночества. Хуже всего было вечерами, когда тишина моего нового мира ревела в ушах монотонным, неумолкающим ревом. Я забиралась в любимое кресло Рори, продавленное его телом, вжималась в него и горевала. Мне не хватало раскатистого смеха мужа, его грубоватого обожания. Я спала в его рубашке и ревела всю ночь напролет. Я скучала даже по его бесчисленному зверью: по домашней пиранье в ванне, по змеиному инкубатору в бельевой сушке, по саблезубому тигру в гостиной.

Глупые мелочи набрасывались на меня из засады, оставляя цунами слез: защитный наколенник, в котором он играл в сквош, или обрывок мятной зубной нити на полу. Хуже всего пришлось однажды вечером: я зашла в его рабочую квартиру за какими-то книгами и увидела на полу его джинсы; брючины, точно стрелки часов, показывали половину седьмого — словно он только что из них вылез. Обтрепанные края штанин хлестнули прямо по сердцу. Время дало трещину, и прошло не меньше двух часов, прежде чем я нашла в себе силы вернуться домой, — обхватив тело руками, стараясь не выпустить наружу дикую боль.

Стоило мне на секунду заснуть, как тут же одолевали кошмары. А если я не спала, то сжималась в клубок от одних и тех же мыслей. Неужели я сама во всем виновата? Я еще и еще раз прокручивала все в мозгу: перебирала четки вины, истертые бусины чувств. Горькое раскаяние призраком прокрадывалось из темных уголков подсознания, требуя возмездия.

Я начала слушать «кантри» и «вестерн» — песенки с веселыми, жизнеутверждающими названиями вроде «А чего еще ждать от дня, который начинается с пробуждения?». Надрывно выла «Вичиту Лайнсмен» и «Цепи» Тины Арены, перемежая свои моноконцерты спринтерскими забегами в магазин — в домашних тапках и спортивной куртке, наброшенной поверх пижамы, — за очередной порцией выпивки.

Я пристрастилась к ужинам с вином — забывая поставить на стол еду. Только тепло алкоголя, разливающееся внутри, могло погасить бушующий в сердце хаос. Бывало, по утрам я вставала еще не протрезвевшей от предыдущего вечера. И приходилось обшаривать мозг в поисках извилин, связывать их кофеином, чтобы вовремя добраться до школы. Просто чудесное начало дня — оседлать кофемолку и скакать на ней по всей кухне.

Срок утверждения кандидата на должность завуча истекал в ноябре, и Пердита превратилась в законченную лизоблюдку. Я и так уже стояла на одну ступеньку ниже. Не заставила себя ждать и вторая. Вечно на взводе от недосыпа и переизбытка эмоций, я не лучшим образом вышла из конфронтации, спровоцированной очередным бесцеремонным папашей.

— Моя дочь занимается в хоре. Скажите, когда я приду на их выступление, я смогу услышать ее индивидуально?

— Хм-м… это же хор. Они все поют вместе.

— Черт знает что. Это никуда не годится.

— Хотите, я скажу вам, что действительно никуда не годится? То, как вы постоянно давите на дочь. Лилли и так лучшая ученица в классе, но нет, вы все время настаиваете, чтобы ей побольше задавали на каникулы, больше занятий с репетиторами, что она отстающая. Это вы отстающий, мистер Фарбер. Знаете, кто такой вундеркинд? Самый обыкновенный ребенок с непомерно честолюбивым родителем.

«Если меня не выпрут из школы после такого, то не выпрут уже никогда», — подумала я, подавляя предчувствие, что очень скоро мне придется сводить концы с концами.

И разумеется, уже на следующий день я получила второе письменное предупреждение. Когда Скрип вызывал меня в кабинет, он использовал свой знаменитый обманчивый голосок — мягкий, как у детсадовской воспитательницы. Но стоило двери закрыться, как он язвительно расхохотался:

— Может, вы и лучший кандидат для Совета управляющих и любимица инспекторов, но у меня появилась очередная причина не давать вам повышения. Благодарю вас, миссис О'Кэрролл.

Я пыталась уговорить себя, что все могло обернуться гораздо хуже. Меня могли сослать учителем в Школу очарования имени Роберта Мугабе. Или в Академию соблазнителей имени Гэри Глиттера^[47]. Но от таких мыслей я лишь глубже впала в отчаяние.

И вообще, если бы не Джаз с Ханной, я могла уйти в серьезный запой. Подруги для того и нужны, чтобы разобраться в твоей жизни, если ты сама ни черта в ней уже не понимаешь. Когда я перестала отвечать на звонки, Джаз заявилась сама и барабанила в дверь, пока я не открыла. Узрев пред собою двух одинаковых Джасмин, я как следует проморгалась, чтобы свести их воедино.

— Тебе следует хоть иногда поднимать трубку, солнышко. Поможет отвлечься от телевизора, — отчитала она меня. И добавила с присущим ей тактом: — Кстати, кошмарно выглядишь. Где, черт возьми, ты пропадала?

— О, разумеется, на своем семинаре. «Восторг и эйфория», — кисло ответила я.

— Все мы оттуда. — Джаз уныло вздохнула. — Эта квартира… брр. Слава богу, Стадз там почти не бывает. Я слышу все, что творится за стенками у соседей во всем квартале. Кто-то спустил в унитазе воду за пару домов от меня, и я тянусь за рулоном туалетной бумаги. Я заканчиваю за соседей фразы, вопросы из кроссвордов, семейные ссоры. Буквально вчера я ответила «да» на чье-то предложение руки и сердца.

— Повезло девчонке, — уныло всхлипнула я.

— Шутишь?

Я с грустью пожала плечами:

— Я родилась замужней, Джаз. Я не представляю, как можно жить по-другому. Я зациклена на двуспальных кроватях, честное слово. Ты даже вообразить не можешь, как я кляну себя, дуру, за то, что вынудила Рори уйти из семьи. Я не должна была силком тащить его на эту терапию.

— Да уж, что верно, то верно. Чертова Ханна! Ведь это она подорвала твой брак. Ты действовала исключительно из любви.

А затем Джаз утешила меня так, как она умеет лучше всего. Встала к плите. Лазанья, карри, говядина по-бургундски — все заморожено в индивидуальных контейнерах. Меня же она кормила с ложечки куриным супом до тех пор, пока я не испугалась, что обрасту перьями.

Если Джаз не готовила, то Ханна занималась уборкой.

Обычно такая ухоженная, теперь она ходила вечно растрепанной, а ее элегантный «от-кутюр» был весь в пятнах.

— Паскаль говорит, что жизнь с женщиной, которая гораздо успешнее мужчины, высасывает из него все соки, — докладывала она, орудуя утюгом по Эверестам постиранного белья. — Мол, из-за этого у него развилась хроническая депрессия. А с рождением ребенка депрессия моментально исчезла. Что, по его словам, неопровержимо доказывает, что причиной депрессии была я. — Утюг злобно зашипел. — Вот.

Она всучила мне кипу белья для сортировки на кучки: белое и цветное. Честно сказать, я намеревалась оставаться приваренной к дивану до конца моей естественной жизни, но Ханна пригрозила воспользоваться ацетиленовой горелкой и вырезать мое тело из диванного прибежища.

— Он говорит, что для мужчины быть содержанкой — тяжелый труд. Который истощает уверенность и разрушает уважение к самому себе. Короче, превращает мужика в бабу. Он говорит, что ему пришлось трахнуть Шону, чтобы вновь почувствовать себя мужиком.

— Я смотрю, у мерзавца столько апломба, что впору зубную клинику открывать, — мрачно пошутила я. — А как же ребенок? — Я шарила по карманам джинсов Джейми, проверяя их на предмет бумажных платков, перед тем как отправить в стирку. — Помнится, он утверждал, будто его сперматозоиды — всего лишь тупорылые лежебоки, не способные оторвать задницу от дивана.

— Это еще не самое худшее. — Ханна вдруг превратилась в настоящего маньяка с утюгом, который теперь не только шипел, но и плевался. — Они ждут второго ребенка.

Чудовищность услышанного дошла до меня не сразу.

— Что?!

— Мне сорок четыре. Мои яйцеклетки зажарены. Протухли. Взболтались, черт побери!

— Но… я думала, ты сама не хотела детей?

— Лишь потому, что их не хотел он. Я сделала свою жизнь детонепроницаемой, но, как видишь, они все равно в нее пролезают. Я каждый день чувствую осуждение, Кэсси. — Ханна все яростнее работала утюгом, распаренное гневом лицо покрылось каплями пота. — Я даже не знаю, что хуже. Когда тебя называют бессердечной и бесчувственной за то, что ты не хочешь иметь детей, или когда жалеют из-за того, что отказываешься от детей ради счастья мужа. Мужа, который потом сбежал и завел потомство с женщиной моложе тебя. И еще Паскаль намекает на «фискальную стерилизацию», имея в виду, что планирует вечно сдирать с меня алименты.

— То есть он хочет опеки над твоими наличными? Ох, у меня аж кровь закипает! Одно дело, когда на алименты подает жена — она растила детей, тащила на себе хозяйство. Такая женщина заслуживает признания, — оборонительно возмущалась я. — А что делал Паскаль?! Только херы валял! Какая там тридцатипятичасовая неделя?! У него тридцати пяти часов и в год-то не наберется!

— Он заявляет, что поддерживал меня эмоционально и именно это позволило мне сделать такую головокружительную карьеру. Так что будет вполне справедливо, считает он, если я компенсирую его разбитую жизнь, уступив половину всего, что у меня есть. Он настаивает, чтобы я продала мою коллекцию картин.

— Знаешь, Ханна, он хуже таракана. Я хочу сказать, Паскаль не удирает под холодильник. Он взваливает холодильник на спину и волочет его вон из кухни.

— Не забывай, что ты вот-вот тоже окажешься в той же финансовой лодке под названием «Титаник». Спасибо Джасмин Джардин.

Ханна была категорична: именно Джаз взбила мои эмоции, словно полоумная повариха, что взбалтывает хаос, дабы все остальные почувствовали себя такими же несчастными, как она.

— Она пробила брешь в твоей жизни, Кэсси. Такую рану сам себе не нанесешь. Нет, этот нож кое-кто держал — Джасмин Джардин, убийца семейного счастья.

Я знала одно: я потеряла мужа, оргазм, голову и очень скоро, возможно, потеряю работу. Мне хотелось оставить свой след на Земле, но, похоже, в руках у меня был только ластик.

Весь октябрь с ноябрем под нашими жизнями словно тикала часовая бомба. А затем настал черед драмы, которая разве что не на коленях умоляла поскорее поднять занавес.

Джаз и Ханна, со своими разбитыми сердцами-дуэлянтами, старательно избегали друг друга с момента той пресловутой разборки. Мы все втянулись в замедленную игру под названием «Хоровод эмоций».

Стояло солнечное, хрустящее, как яблоко, осеннее утро, когда три женщины случайно пересеклись в одном месте. Дети уехали с Рори на картодром, и я вышла прогуляться по Хэмпстед-Хит перед воскресным ритуалом уборки и проверки тетрадей. Земля парила, и солнечный свет играл на ржавой листве. Листья, шурша, опускались на пестрый лесной ковер, и я чувствовала, как поднимается настроение. День был такой восхитительный, что я оказалась далеко не единственной, кого он выманил из пижамы. В нашем любимом кафе на Хэмпстед-Хайстрит я наткнулась на Ханну. А в следующую секунду услышала еще один знакомый голос.

— Вы только посмотрите на нас! — воскликнула Джаз, снимая перчатки и шляпку. — Свободны как ветер, все трое. Точь-в-точь как тогда в колледже, когда мы впервые познакомились. Любовь — самое грязное ругательство на свете. А брак для любви — все равно что теплые панталоны для секса. Без него нам гора-а-аздо лучше, правда?

Ханна в ответ лишь фыркнула. Две мои лучшие подруги примеривались, как пара борцов на ковре.

— Когда женщина крадет вашего мужа, лучшая месть — это позволить ей жить с ним! Надо лишь вспомнить жену Лота и никогда не оглядываться, — добавила Джаз, направляясь к стойке за чашкой латте. Вернувшись к столику, она вдруг схватила мой телефон и пробежалась по списку набранных номеров. — Почему твоя трубка по десять раз в час звонит на сотовый Рори?

— Это, должно быть, дети, — соврала я, хотя давно уже стерла палец, тыкая в кнопку повтора.

Его мобильник умоляюще пикал, но так ни разу не отозвался. Хотя Рори все-таки мелькает иногда в поле моего зрения, — плелся за Бьянкой с коньками или роликами через плечо, едва переставляя ноги, явно измотанный изучением топографии эрогенных зон своей новой пассии. Бьянка держала его на коротком поводке, как тех пудельков, которых Рори теперь обихаживал, зарабатывая средства к существованию.

— Ну-ну — ответила Джаз, раздраженно возвращая мне трубку и одновременно заглядывая через плечо Ханны, чтобы рассмотреть, что та обводит кружком в газете. — Телец? Это же знак Паскаля. Мерзавец объявил тебе, что женится на Шоне при первой возможности, а ты до сих пор читаешь его гороскопы?

Когда новость о скорой женитьбе Паскаля дошла до ушей Ханны, та выплакала все глаза. Но и только. Будь я на ее месте, то заявилась бы на венчание в катафалке, в черной вуали и с колом в руках, чтобы всадить его в сердце невесты.

Джаз было разразилась очередным спичем на свою излюбленную тему — что муж суть нечто такое, с чем приходится смириться, когда ты уже слишком стара для юных любовников, — но Ханна остановила подругу на полуслове:

— Тебе незачем больше читать мне нотации. Я прислушалась к твоему совету и завела любовника.

От неожиданности Джаз даже облилась кофе.

— Правда? И давно?

Лицо Ханны осталось непроницаемым.

— Не очень.

— Это же именно то, что тебе сейчас нужно, солнышко! — Джаз возбудилась больше, чем от «бесплатного подарка к покупке». — Ну, кто он? Как его зовут?

— Я предпочла бы об этом не говорить, — спокойно ответила Ханна.

Она допила свой кофе, встала и вышла на улицу. Мы последовали ее примеру.

— Хоть лет-то ему сколько? — продолжала допрос Джаз, на ходу застегивая пальто.

Лицо Ханны уклончиво покраснело.

— Он достаточно молод.

— Не томи, Ханна! Молодые парни — это же так классно. Их можно обучать чему угодно, как в «Пигмалионе», — не унималась Джаз, натягивая перчатки. — Сколько ему? Ну же, заставь нас скрипеть зубами от зависти.

— Вообще-то он еще студент.

Джаз изобразила победный жест.

— Йессс! Студент? Когда я советовала тебе подыскать мальчонку помоложе, я не имела в виду усыновить! — Она рассмеялась. — И что ты ему говоришь? «Сегодня ты был очень непослушным мальчиком, а ну-ка марш в мою спальню!» — Она практически плясала вокруг Ханны. — А в его комнате на потолке приклеена светящаяся карта планет? Каков он в постели?

Джаз вдруг оборвала разговор и нырнула в ближайшую аптеку. В следующую секунду она уже совала Ханне то, что в ее лексиконе именовалось «комплектом на одну ночь»: замаскированный под тюбик губной помады презерватив, зубная щетка и солнцезащитные очки.

— Чтоб прятать глаза по утрам, — смеясь, пояснила она.

Небо меж тем потемнело, заморосил мелкий дождик. Капли стекали по моему лицу, унося с собой только-только вернувшееся душевное спокойствие. Я была так рада за Ханну — она нашла хоть какое-то утешение; моя же судьба тянула меня за собой вниз как гиря.

На следующий день я опять опоздала в школу. В учительской уже был полный сбор. Как выяснилось, к нам нагрянули два инспектора с отчетом о проверке нашей методической работы. Скрип как раз пел дифирамбы учительнице, набравшей больше всех баллов. Я тихонько скользнула в комнату, прячась за спинами остальных.

— …Нашей коллеги, способной сбросить оковы шаблонного мышления и последовательно внедрять в систему преподавания инновационные идеи.

Пока Скрип бубнил, я успела заварить чай, старательно избегая рыжевато-коричневых наростов в сахарнице и использованных пакетиков, разложенных вдоль сушилки, точно дохлые мыши. Я плеснула в чай молока — как обычно, на грани свертывания — и уселась. Нитка от пакетика так и болталась, пока я прихлебывала свое пойло. Я была слишком поглощена чайной церемонией и не сразу сообразила, что толстые губы директора отпускают елейные банальности в адрес Пердиты.

— Пердита? — в ступоре пробормотала я. — Нешаблонная?

Он вообще соображает, что говорит?

— «…Тонко чувствующая разницу между идеями прогрессивными, но перспективными и сиюминутными, поэтапными, — и как реализовать каждую из них на практике надлежащим образом, — зачитывал он из отчета инспекторов. Директорский подбородок насчитывал столько валиков жира, что создавалось впечатление, будто он пытается удержать им целую стопку оладий. — Она называет свою стратегию «Решать вчерашние задачи завтра»».

Моя голова дернулась вверх и назад, как у гремучей змеи, потрясенной собственным отражением в зеркале. Это же мой заголовок! Я чувствовала себя как героиня из фильма ужасов, когда в машине вот-вот кончится бензин и придется идти за помощью одной, в кромешной темноте.

— Но это же мои идеи! — услышала я собственный крик возмущения. — Ты украла их! Она украла! — Десятки глаз обратились в мою сторону. — Ты вынудила меня напичкать мои отчеты всякой тарабарщиной, чтобы присвоить все мои мысли! Воровка!

— Миссис О'Кэрролл! Может, мы обсудим этот вопрос после собрания, в моем кабинете?

Соломенные брови Скрипа скрутились в угрожающий узел. Он доверительно зашептал, обращаясь к инспекторам:

— У нее сейчас очень сложный период. Проблемы личного плана. Ее бросил муж. — Рвотно-сладковатый голосок был исполнен фальшивого сострадания.

— Но это же мои идеи! — как попугай повторяла я.

Все поспешно отводили глаза. И только Пердита смотрела на меня свысока взглядом хищника — хоть сейчас на роль вампира в «Дракуле».

— Не знаю, о чем это она, — жеманно улыбнулась предательница.

— Неужели так трудно проявить обыкновенную любезность и просто пожелать Пердите успехов? — вопросил Скрип.

— А я и желаю. Желаю, чтоб она оказалась в самолете, который вот-вот вступит в контакт с поверхностью Атлантического океана.

Нос Скрипа недовольно дернулся. Лицо скривилось в горгульем оскале.

— Что ж, я предлагаю поблагодарить миссис Пендал за инициативность и претворение в жизнь ее смелых, новаторских идей. Равно как и наших глубокоуважаемых инспекторов — за столь благоприятные отзывы, — елеем растекался он, давая понять, что собрание окончено. — Миссис Пендал, будьте так любезны, проводите наших достопочтенных гостей до ворот школы.

Но стоило учительской опустеть, как Скрип повернулся ко мне и прошипел свое любимое: «В мой кабинет. Сейчас же». Я представила, как он заставляет меня написать сто раз: «Я обязуюсь прекратить свое маниакальное преследование Пердиты». Я здорово недооценила ее необузданную решимость победить. За мой счет.

— Но это правда мои идеи! Она украла их, — снова пробормотала я, когда он захлопнул за нами дверь.

Мохнатые брови босса угрожающе столкнулись на переносице — гель для бровей ему бы точно не помешал, — но вместо очередного крика Скрип лишь самодовольно ухмыльнулся:

— Ложные обвинения коллеги-преподавателя в плагиате плюс выставление школы в унизительном свете в присутствии государственных инспекторов — я думаю, мы можем с уверенностью считать это вашим третьим предупреждением. Я немедленно пишу докладную в Совет управляющих.

В оцепенении я добрела до учительской и стояла там, глядя на доску объявлений: пожелтевшие от времени профсоюзные листовки и подборку детских ляпов. «Филистимляне — это жители Филиппин». Три предупреждения — и пинок под зад. Мой чек реальности возвращен банком. Что я буду делать без школы, уроков, детей? Рекомендаций мне не видать как своих ушей. Дворник и уборщица туалетов — два отличнейших варианта, о которых мой консультант по профориентации даже не упоминал. Преподаватель — вот мое призвание. Я вновь перечитала открытку, полученную от одного из учеников: «Вы суперская училка. Вы классно меня научили», и разревелась.

За утешением я бросилась к Джаз, но и у той в жизни шла черная полоса.

— Мой муж меня шантажирует, — устало долдонила она. Мы продирались по проходам супермаркета, толкая телеги, нагруженные провизией на неделю. — Мой сын стал ужасно скрытным. Сама я настолько разорена, что готова залезть в копилку, куда откладывала на лифтинг. Ты только посмотри. — Она подняла повыше свою бледно-голубую сумку. — Дошло до того, что я покупаю поддельную «Праду». И… я рассталась с Билли Бостоном.

По утверждению Джаз, роман умер из-за того, что Билли наотрез отказался удалять с руки татуировку «Шэрин».

— Он хотел, чтобы я официально сменила свое имя на Шэрин. Это, мол, менее болезненная процедура, чем сводить татуировку лазером. Представляешь?

Она расхохоталась с пылом умалишенной.

Стадз варварски разрушил остатки ее надежд. Разбитая и поверженная, она высморкалась в бумажный платок, а затем предприняла героическое усилие, пытаясь стряхнуть слезливые сантименты.

— По крайней мере, одна из нас нашла свое счастье. И раз она не хочет поделиться с подругами, придется действовать привычными методами.

Человеком, за которым Джаз намеревалась проследить, была, естественно, Ханна. Та оказалась настолько скрытной, что наше любопытство возбудилось до чрезвычайности. И вот мы устроились перед ее домом в моей машине, наблюдаем за окнами в театральный бинокль, поочередно прикладываемся к бутылке вина и хихикаем, как две сопливые школьницы.

В окне спальни зажегся свет.

— Ага! Я их вижу! — взвизгнула Джаз. — Боже, я так рада, что она послушалась моего совета.

Она завертела колесико, фокусируясь на отдаленных силуэтах.

За время засады мы так насмеялись, что я не сразу сообразила, как изменился вдруг голос Джаз. Теперь она пищала, точно потерявшийся котенок. Не понимая, что происходит, я в замешательстве уставилась на подругу:

— Джаз?

Но ту словно выбили из колеи. С такой улыбкой обычно сидят, забившись в угол, заплетают косу и тупо мычат себе что-то под нос.

— Что там?

Она попыталась ответить, но так и осталась с разинутым ртом.

Я перевела взгляд на спальню Ханны, но увидела лишь нависшую над домом луну, всю в оспинах, как гигантский мячик для гольфа. Потрясенная, Джаз безвольно откинулась на спинку сиденья, глаза пустые и круглые, как две матовые лампочки. Потом раздался звук, будто спускала шина, но мне показалось, что сквозь шипение я услышала слово «Джош».

— Это мой сын!

Мое лицо вспыхнуло от смущения. Я чувствовала себя так, будто попала в греческую трагедию в самый разгар второго акта.

— Джош?

Но больше я не слышала уже ничего, поскольку воздух раскололся звериным воем моей лучшей подруги.

Глава 2 Сыновья и любовники

Джаз вылетела из машины и заколотила в дверь Ханны прежде, чем я успела ее перехватить.

— Открывай!

В ее голосе ярость мешалась с мольбой. Окно над нами со скрипом распахнулось. Захлопали двери, скрежетнули замки, и спустя несколько минут на пороге возникла расхристанная Ханна. И уставилась на Джаз.

— Где мой сын?!

Оттолкнув Ханну, Джаз рванулась внутрь.

— А что? Ему уже пора баиньки? — В тоне Ханны не было и намека на смущение. — Вообще-то он побежал домой. Но все равно спасибо, что предложила мне помочь Джошу с его рефератом по искусству. Замечательный паренек, честное слово.

— Да. Да, он такой.

Голос Джаз пузырился кислотой, а взгляд… от такого взгляда воды Мертвого моря наверняка расступились бы.

Едва поспевая за подругой в ультрасовременную кухню Ханны, я старалась взять себя в руки. Что она скажет в свое оправдание? Любовные связи красноречивее всяких слов. И если ты спишь с сыном лучшей подруги… о чем это говорит?

Ханна вплыла на кухню следом за нами.

— Беседуя об искусстве, мы настолько сблизились духовно и интеллектуально, что сексуальное соучастие было лишь делом времени.

— О, избавь нас от подробностей! — взревела Джаз. Таким ревом можно запросто столкнуть Землю с орбиты.

Губы Ханны сложились в удивленной улыбочке:

— Но кто, как не ты, убеждала меня завести молодого любовника? «Сучка вернулась!» — разве это не твои слова?

Она устроилась на высоком стуле у барной стойки и как ни в чем не бывало принялась полировать ногти.

— «Целуйте мою тиару». «Чтоб быть королевой, надо быть подлой».

Ошеломленная Джаз слушала собственные фразы, возвращавшиеся к ней бумерангом.

— Ради всего святого, Ханна! Подумай, ему ведь семнадцать!

Ханна надтреснуто хохотнула:

— А когда ты заигрывала со своим тренером по теннису и я заметила, что вообще-то не след трахаться с тем, кто годится тебе в сыновья, помнишь, что ты ответила? Цитирую: это «дискриминация по возрастному признаку».

Ее губы работали как садовый секатор. И слова резали не менее остро.

Джаз смотрела на Ханну, как смотрят на страдающего недержанием нудиста, который только что опростался на твою связку ключей.

— Я помню, как ты говорила, что секс с мужчиной моложе тебя эквивалентен пробежке длиной в семьдесят пять миль — только гора-а-аздо приятнее! И знаешь, ты оказалась права. Взгляни на меня! Я вся сияю!

Джаз издала стон.

— Он мой сын! — прохрипела она. — Была б ты матерью, Ханна, ты бы меня поняла! Хотя, может, оно и к лучшему, что у тебя никогда не было детей. Или нет, постой, — ты могла бы качать коллаген через пуповину, чтобы еще пухлее надуть свои лживые губы.

На этот раз пришел черед Ханны дернуться. Однако понять ярость Джаз было нетрудно. Когда тебя спрашивают: «А как твой сын? Где он сейчас?» — нельзя отвечать: «В постели у моей лучшей подруги».

— Ты хоть соображаешь, что разрушила мою жизнь?!

Ханна кисло улыбнулась:

— Что ж, я рада, что ты наконец поняла, каково это — когда рушат твою жизнь. Добро пожаловать в клуб!

Ее смех загрохотал, точно град по железной крыше.

Я с ужасом смотрела на Ханну. Неужели все это из мести? Аргументация настолько запутанная, что без Стивена Хокинга тут было не разобраться.

— Неужто ты настолько бессердечная? — спросила я.

— Ни сердца, ни совести! — выплюнула Джаз. — Расчетливая, похотливая хищница — вот ты кто!

Ханна грубо расхохоталась, но Джаз уже несло:

— Ты намеренно выбрала самую уязвимую жертву. Джош в растерянности. Его лишили родного дома. Его родители воюют друг с другом. Впереди выпускные экзамены. — Джаз металась по кухне. — Тебе глубоко плевать на боль, которую ты причиняешь ему. Или мне! Но хуже всего то, что тебя абсолютно не мучает совесть. Видеть тебя не хочу! — Голос спиралью взвился в сумасшедшем визге: — Чтоб ты сдохла, тварь!

Ханна открыла рот, но Джаз не позволила ей и слова вымолвить.

— Да мне плевать, что ты там лепечешь! Попробуй еще хоть раз приблизиться к моему сыну — убью!

«Убью» — это, конечно же, перебор, подумала я, но я нисколько не удивилась бы, пострадай вдруг Ханна в результате загадочного инцидента с электроножом «Мулинекс».

В учебнике о том, как избавиться от подруги, третьим по эффективности способом должна идти фраза: «Мне будет так не хватать тебя. Ведь когда мы вдвоем, я выгляжу гора-а-аздо стройнее!» Второе место заняла бы фраза: «Вот, возьми. Я должна твоему мужу фунт — он так старался прошлой ночью». Но, безусловно, первую позицию занимал бы секс с сыном подруги.

— Кэсси, — Джаз повернулась ко мне, — выбирай. Или я, или эта.

— Давай, принимай ее сторону. Обычно ты так и делаешь, — завелась Ханна. — Топай к суке, разбившей твою семью!

Я переводила взгляд с одной на другую, взвешивая ответ. В моих руках была дирижерская палочка примирения. Но как это сделать? Между моими лучшими подругами возникло непонимание, и это еще мягко сказано. Согласия между ними было не больше, чем между американским пехотинцем и исламским экстремистом. Но раздумывала я слишком долго. Не дождавшись от меня никакого ответа, Джаз направилась к двери — нарочито медленно, как матадор, гордо подставляющий спину быку.

— Ханна! Извинись сейчас же. Ты должна ее остановить.

Но Ханна лишь невесело рассмеялась.

Спотыкаясь, я выскочила на улицу, но туман уже поглотил Джаз с ее поддельной сумочкой «Прада».

Ментоловый холод зимы вновь сгустился над нами, однако настоящая Арктика была не за окном. Сковавший дружбу мороз ощущался сильнее, чем зимняя стужа. Поземка недоверия наметала сугробы бесчувствия и предательства. Выдуваемая метелью, трещина молчания расширялась и становилась все глубже.

Я беспрестанно звонила то Джаз, то Ханне, но тщетно. Не верилось, что дружба, длившаяся двадцать пять лет, исчезала вот так на глазах, точно передразнивая вечера, когда серый свет медленно поглощался тьмой. Неужели то, что с такой нежностью, с такой любовью создавалось годами, может порваться в клочья за одну секунду? Центробежные силы дружбы держали нас, но вот гравитация исчезла, и мы неслись в открытый космос.

Я думала написать Джаз, но что я скажу ей? «Мне жаль, что твой муж — развратник и волокита, что дом перезаложен и продан без твоего ведома, а лучшая подруга трахается с твоим сыном»? Вряд ли в «Холлмарке» найдется открытка, подходящая случаю.

Но, как говорится, теряешь подругу, находишь мать. Стоило подумать, что хуже уже не бывает, как ко мне перебралась мама. Объявила, что ушла от отца из-за второй «любви» его жизни — сарайчика. Оказывается, папа торчал там целыми днями — возился с какими-то винтиками, проводочками и прочей компьютерной лабудой.

— Мой тебе совет, дорогая: всегда держи палец на кнопке «Escape» на клавиатуре жизни, — посоветовала мама.

Я тут же послала отцу сообщение по электронной почте: «Объясни, что у вас происходит».

Всю неделю мама перечисляла отцовские недостатки:

— Он постоянно засекает время. «Ох, эта прогулка заняла целых десять минут и семнадцать секунд». Знаешь, Кэсси, этот человек включил бы секундомер даже на грешном пути. Но разумеется, он на него никогда не ступает!

Несмотря на полдень, дети все еще валялись в кроватях. Джаз рано приучила своего сына к горшку, и в два года Джош сам вылезал из постели. Я же поднимала боковины кроваток все выше и выше, чтобы дети не могли выбираться самостоятельно и не будили маму, дергая ее за волосы и весело распевая: «Вставай, вставай, штанишки надевай». Да, я сторонница тихого часа. Но если твои чада стоят на пороге половой зрелости, это уже чересчур.

Джейми постепенно превращался в отпетого хулигана, и на родительские собрания мне теперь приходилось проникать под чужим именем. Что же до Джен, то единственные три слова, с которыми моя двенадцатилетняя дочь обратилась ко мне за последние шесть месяцев, были: «Мне нужны деньги». Она постоянно запиралась в своей комнате, и я боялась, что в следующий раз увижу дочь, лишь когда ей настанет пора уезжать в университет. Хотя, судя по отметкам, Джен усердно закладывала фундамент для будущей ошеломительной карьеры: переворачиватель гамбургеров в каком-нибудь затрапезном фаст-фуде. И виновата во всем я одна. Я никудышная мать.

Жизнь стала до того паршивой, что теперь я глушила сердечную боль алкоголем в компании мамы. Обычно я этим занимаюсь с подругами, однако после второй бутылки я почти убедила себя, что без Ханны и Джаз мне гораздо лучше.

— Мне никогда не нравились эти твои командирши в юбках, — призналась мама.

И позвала меня к столу — совсем как в детстве. Да уж, смотрите, как я повзрослела с тех пор!

Но согласитесь, разбрасываться подругами в сто раз тяжелее, чем швыряться деньгами. Найдется не меньше сотни способов уйти от любовника, уйти же от друзей намного труднее.

— Без них тебе гораздо лучше, дорогая, — подытожила мама.

— Гггвввхххфффгх.

— Как и без этого ленивого козла, твоего мужа.

— ФФФФгхввввааач, — успела добавить я, теряя равновесие.

Ни оргазма, ни мужа, ни ума — а теперь еще и подруг нет. Протрезвев, я дала себе клятву: пожертвовать свой мозг в пользу медицинской науки. Благо им точно ни разу не пользовались.

Глава 3 Ты все равно полюбишь наш брак, даже если для этого мне придется с тобой развестись

Начинать легко. Все знают, как влюбляться. Наши тела сами подсказывают, что и когда делать. В нашем распоряжении целый арсенал песен, арий, стихов, фильмов и книг. Так что здесь все в полном порядке. Завершение любви — вот что по-настоящему тяжело. Но как быть, если любви больше нет? Если восторг испарился и остались лишь желчь и взаимные обвинения?

— Что, если тебе хочется страсти, секса, дружбы, детей — и все это с одним человеком? Возможно такое чудо? — спросила я жуткую тетку в заляпанном халате, уставившуюся на меня из зеркала, — и только потом с ужасом сообразила, что это я собственной персоной.

Жизнь сложилась не так, как хотелось бы, — осознание этого рано или поздно бьет по темечку каждого из нас. Толчком может послужить что угодно. Ушел любимый, улетели из родительского гнезда дети… или соседи расширили веранду. В моем случае этим толчком стало пробуждение от кошмарного сна. Одна, в супружеской кровати, в окружении винных бутылок и коробок из-под конфет, перед телеэкраном, где дюжина знаменитостей пыталась «остаться в живых» в тропическом лесу Австралии… Я потрясла головой, прогоняя другую картину: Бьянковы стринги, зажатые в зубах моего мужа. Казалось, реалити-шоу должны были помочь мне, напомнив, что кому-то сейчас намного хуже и тяжелее. Но без Рори и без лучших подруг я, как «последние герои» на экране, вслушивалась в рык диких зверей, съежившись у затухающего костерка.

После того как дружба с Ханной и Джаз сдохла, я с тоской вспоминала о наших пустых разговорах, нашей беспечной болтовне о джинсах, заправленных в сапоги, или воске для эпиляции! У подруг всегда есть общие тайные заводи — мечты и мысли друг дружки. В один из вечеров, когда я больше не могла выносить скелеты одежных вешалок в Рориной половине шкафа, я принялась заполнять пространство своими вещами и наткнулась на открытку, которую Джаз подарила мне еще в колледже.

Друзья, я и ты…

Ты привела подругу, и вместе нас стало три.

Мы стали одной командой.

Тесным кругом подруг.

И нет у него начала, и без конца этот круг.

В любой другой день я уже набирала бы номер полиции избитых клише, но сегодня я села и разрыдалась.

На следующий день, в приемной у стоматолога, я перелистывала журнал и наткнулась на статью о здоровье. Там говорилось, что женская дружба не только заполняет эмоциональные лакуны супружества, но и существенно уменьшает риск возможных заболеваний, снижает давление, пульс и уровень холестерина в крови. Регистраторша выкликивала мое имя, а я никак не могла оторваться, полностью погрузившись в чтение. Даже сиди я сейчас в травмопункте, прижимая к груди свою оторванную руку в супермаркетном пакете, все равно не двинулась бы с места. Статья заканчивалась неутешительным выводом: отсутствие близкой подруги не менее пагубно для здоровья женщины, чем заядлое курение.

Просто супер. И раз уж жить мне осталось всего чуть-чуть, к чему заморачиваться на какие-то пломбы? Я встала и незаметно выскользнула из клиники.

Впервые за всю мою жизнь работа не приносила спасения, хоть я изо всех сил старалась изображать прежнее рвение ради своих подопечных. К счастью, по лондонским школам гулял какой-то злобный вирус, так что я постоянно была при деле, ползая с тряпкой по забрызганному рвотой полу.

Как-то после обеда я уже надевала пальто, собираясь домой, когда Скрип вдруг экстренно созвал педсовет и объявил о своем решении назначить Пердиту на должность завуча. Я почувствовала, как мой рот перекосился в улыбке, — надеюсь, это походило на улыбку, а не гримасу. Ощущение было такое, словно по подбородку взбирается мохнатая сороконожка.

От неожиданности Пердита так растерялась, что едва не забыла свою благодарственную речь.

— Вчера — уже история. Завтра — еще загадка. А сегодня — это дар. Спасибо вам за этот дар, мистер Скрип. Я с нетерпением жду возможности приступить к работе завуча под вдохновляющим руководством столь замечательного директора… Без обид, — проходя мимо, подбодрила она меня таким слащаво-приторным голоском, что я едва не бухнулась в гипергликемичскую кому.

И пока остальные коллеги выражали Пердите искренние пожелания успешной работы на новом поприще, я громко выразила свое искреннее пожелание: привязать к ее ногам чугунные гири и столкнуть в кишащее аллигаторами джакузи.

Точно своенравную школьницу, меня в очередной раз вызвали в кабинет Скрипа. Он объяснил, что Совет управляющих, ознакомившись с тремя письменными предупреждениями в мой адрес, вверил мою судьбу в его руки. Однако, принимая во внимание мою столь явную враждебность по отношению к новому завучу, всем ясно, что для школы будет намного лучше, если я восприму это как «возможность снижения моего жизненного уровня». Я тупо посмотрела на своего директора, и он перешел на нормальный английский, предложив мне подыскивать новое место. Я думала о том же. Но где? Где это новое место? В ту секунду даже эмиграция на Марс выглядела вполне привлекательно.

Скрип все долдонил о моих недостатках, а я молча глядела в окно на безумное лондонское движение за пеленой моросящего дождя. Для меня здесь слишком много желчи и чересчур много оранжевого акрила в коврах. Безрадостный азиатский ландыш в директорском кабинете увядал под слоем пыли — и я точно знала, о чем сейчас думает бедный цветок. Я смотрела на умирающий за мокрым окном день и чувствовала, как меня сгибает к земле — словно я в субмарине, пытаюсь закрыть люк, а вода давит сверху всем своим весом. Став учительницей, я упустила свое истинное призвание. Мне гораздо больше подошла бы работа на философском факультете. «Что есть класс? И что есть жизнь? И стоит ли эта гребаная жизнь того, чтобы мы ее проживали?»

Бесконтрольный, горестный всхлип вырвался из моего горла — и вот я уже бреду вон из кабинета, по коридору, за ворота школы, в хлюпающий, промозглый мир.

Без сомнения, нет ничего приятней, чем столкнуться в общей раздевалке с женщиной, ради которой твой муж тебя бросил, когда ты еще одета, а она — голая, неподбритая и набравшая четыре кило. Но стоит ли говорить, что такого попросту не бывает. И вот, погруженная в свои мысли, я несусь в направлении Кэмдена, и в кого, как вы думаете, я утыкаюсь лбом? Конечно же, в Бьянку и Рори. Сказать, что я выглядела не лучшим образом, значит не сказать ничего. Я пыхтела, хрипела, из носа лилось, а веки набухли от слез, превратив глаза в узкие щелки.

Я мокла под холодным дождем, вода ручьями текла по лицу, а они стояли передо мной в оазисе тепла и уюта, под защитой огромного зонта. Поначалу я собиралась обрадованно улыбнуться, но лишь зря напрягла бы мышцы лица.

— Ой… А я как раз собирался тебе позвонить… — промямлил Рори вымученно приветливым тоном.

— Ах, да не стоило беспокоиться. Я все равно вся в делах — то по распродажам бегаю, то фильтр в посудомоечной машине надо сменить, то еще что-нибудь.

Мне хотелось вцепиться в мужа, как Робинзон Крузо в спасательный плот. Глаза Рори блестели, он несколько раз сглотнул. Мышцы на горле напряглись, желваки заходили, и мне показалось, что он тоже старается сдержать эмоции в присутствии свидетеля.

Бьянка наградила меня прохладной улыбкой:

— Кассандра, что за пальто?! Уверена, только какой-нибудь оборванец в Румынии порадовался бы такому. Хотя нет, извини. Думаю, даже последний румынский бродяга отослал бы его обратно!

Она громко фыркнула, довольная собственным остроумием. Само собой, Бьянка выглядела изящно и дорого в кашемире с меховой оторочкой.

— Что ж, зато у тебя пальто очень красивое, правда.

«Интересно, это Рори ей купил?» — подумала я про себя.

— Ох, знала бы ты, какое это тяжкое бремя — быть красивой. Особенно когда так хочется, чтобы люди воспринимали тебя всерьез. Я всегда думала, что мой интеллект был бы более востребован, будь у меня, скажем, кривой нос, или шрам, или еще что-нибудь в этом роде.

— Да ну? Может, врезать тебе по роже прямо сейчас? — охотно предложила я.

Рори с трудом подавил смешок. Бьянка же, наоборот, выглядела шокированной и даже немного испуганной. Правда, тут же взяла себя в руки и снисходительно вздохнула:

— С каждом разом мне становится все понятнее, почему твой муж тебя бросил. Пойдем, Рори.

Чувства пронеслись по его лицу как порыв ветра. Он колебался — пудель упрямо тянул поводок.

— Я вечером забираю детей, Кэсс. В кино. С ночевкой. Ты ведь не забыла?

Разумеется, я забыла. Без работы, без мужа, без подруг, мама уехала сжигать отцовский сарайчик, а теперь еще и без компании собственных детей, я дрейфовала по воле волн — ни берега, ни спасения.

— Ага, мне тоже пора, — сказала я. — Дел ку-у-уча… Я жутко спешу — надо срочно вымыть бутылочку из-под кетчупа.

Резко развернувшись, я зашагала в противоположном направлении. С наклоненной под дождем головой, в свете автомобильных фар я казалась темным вопросительным знаком. И вопрос, на который я предлагала ответить, был следующим: что, черт возьми, произошло с моей жизнью?

Я брела куда глаза глядят, ветер трепал в водостоках пакетики из-под чипсов. Было пять часов дня, но уже стемнело. Мне бы вернуться в школу за книгами, но я просто шла неизвестно куда, совершенно не думая о том, что могу заблудиться. Сейчас мне нужна была лишь одна карта — эмоциональная. И лишь один компас — компас жизни.

Есть в лондонской архитектуре некая унылая грандиозность, былое великолепие пожилой леди в роскошной шубе, купленной лет сорок назад. Я свернула на Примроуз-Хилл, потом дальше, в Риджентс-парк. Ветер метался в верхушках деревьев. К Юстону улицы разбегались по кварталам хрупких многоэтажек, расползшихся архитектурными метастазами после бомбежек Второй мировой.

Я все шла и шла. Лондон зимой такой же серый, как подземная парковка, — монохромность под стать моему настроению. Дождь прекратился, стало зябко, в воздухе пахло кислятиной. Вот и Сити. Небо пронзили гигантские иглы высоток. Маяк над Канэри-Уорф напоминал кнопку сливного бачка. Казалось, одно нажатие — и Лондон, со всей его вонью, хаосом и гниющей историей, просто смоется в канализацию. По набережной с шумом проносились машины, но внизу, у реки, между мостом Блэкфрайарз и Тауэром, было темно и пустынно.

Я стояла у самой воды, глядя, как ветер взбивает гребни серо-белых, как унылый твид, волн в безжалостные улыбки. Не знаю, как долго я простояла так на берегу, но Биг-Бен начал отбивать часы погребально глубоким звоном. Вода приливала. Обстоятельства сжимались вокруг меня, точно стенки гроба. Я чувствовала, как в крышку вколачивают первый гвоздь. И хотя под мостом было темно, горькая правда жизни неожиданно полезла наружу, словно выхваченная ярким лучом прожектора. Я подорвала свой собственный брак. Своими же руками. Моя вина. В зеркале заднего вида семейной жизни любое нарушение правил, любое неверное перестроение, любая царапина, любое бегство с места аварии проступает в мельчайших деталях, увеличивая проблемы. Моя вина. Моя вина. Да, я была несчастлива. Но не настолько несчастлива, как сейчас.

Отбросив всякую осторожность, я залезла на парапет и встала над темной водой. Меня переполняло желание начать все с нуля; оставить одежду на берегу и имитировать самоубийство, чтобы вновь возникнуть уже в новом образе, скажем, наследницы гостиничной империи или… огнегривой кра-савицы-сексотерапевтши.

Даже экзамен на водительские права можно пересдавать заново — так почему нельзя заново прожить свою жизнь, если ты облажался? В ту секунду мое желание свести счеты с жизнью, как героиня дурацкого сериала, чей образ давно набил всем оскомину, стало невероятно сильным. Удивительно, что подобная мысль вообще могла прийти мне в голову. У нас в роду никогда не было сумасшедших, за исключением, пожалуй, отца, который бросил работу музыканта ради бухгалтерских нарукавников.

И тут произошла одна вещь, которая резко изменила мои намерения «покончить со всем этим раз и навсегда». Именно в эту секунду я потеряла равновесие. Вечность между потерей точки опоры и осознанием, что я вот-вот приму смерть в пучине холодных вод, вызвала настоящую тьму откровений. И главное откровение сводилось к тому, что мне больше не хочется медленно опускаться на дно, что депрессия мне осточертела. И впервые за долгие месяцы я ощутила невыразимую легкость. Удерживаемая якорем любви к своим детям, я больше не боялась, что отрицательные эмоции смоют меня в открытое море.

Но чертова река полагала иначе.

Крик вырвался у меня из горла то ли от страха, то ли от жуткого холода. Я бешено замолотила руками, ожидая, что приливная волна вот-вот потащит меня за собой… но никто никуда никого не тащил. Более того, не было ни волн, ни вообще ничего. Я пошарила вокруг себя, погружая руки в леденящую… слизь. В темноте я и не заметила, как начался отлив. Сообразив, что я всего-навсего брякнулась задницей в прибрежный ил, я хрипло расхохоталась. А начав, уже не могла остановиться. Смех, поспешное бегство безразличной воды и пересуды чаек над головой помогли расставить все по своим местам.

Может, отношения и закончились, но это вовсе не означает, что я потерпела крах. Настоящий крах — это брак, который давно износился, но продолжает тащиться сквозь скуку и горечь. Подобно двум астронавтам, втиснутым в космическую капсулу, давно забывшая, что такое любовь, семейная пара несется в безвоздушном пространстве, лишая друг друга бесценного кислорода.

Вот так, унылым декабрьским вечером, сидя на отбитой заднице в холодной грязи отступившей Темзы, я пришла к заключению, что муж мне больше не нужен. Сказать по правде, я всегда тащила семью на своем горбу. Как большинство жен, я была замужней матерью-одиночкой. После разрыва с Рори мне удалось добиться от детей мало-мальского послушания: сочувствие к маме утихомирило их. Что же до мужа — на самом деле без него в доме лишь стало одним ребенком меньше.

Иногда, чтобы увидеть картину целиком, нужно выйти из рамы. Я перелезла обратно через парапет. С обмороженными руками, онемевшими губами, эдакий дикобраз в облепленном сосульками грязи пальто, я поймала такси и поехала домой.

Я слишком долго позволяла шпынять себя всем кому не лень. Я была из тех, кто осматривается по сторонам, прежде чем скрестить на груди руки. Похоже, единственное предназначение моей жизни состояло в том, чтобы служить предупреждением для других. Я не могла обвинить Джаз, поскольку недостатки в моей семейной жизни, на которые она указала, существовали. И я сама виновата в том, что старалась угодить всем и каждому; подруги, семья, коллеги, муж — все обращались со мной как с рабыней. Я только что не снимала для них с виноградин шкурку и не обмахивала опахалом из листьев лотоса. Но теперь — баста. Хватит жить по старинке. Да здравствует новая я! Я сотру номера Джаз, Ханны и Рори из телефонной памяти. Посмотрим, как они теперь запоют!

И еще я заведу собаку. Хотя бы в этом Рори был прав. Собаки — верные, преданные, всегда тебе рады, и их редко крадут чужие женщины.

Я чувствовала, как внутри разгорается огонек надежды. Неужели совсем недавно я стояла на краю пропасти, готовая ринуться вниз? Но любой серфингист вам скажет: когда накрывает большая волна, надо коснуться дна, чтобы понять, в каком направлении путь наверх.

Глава 4 Отповедь

Наутро я проснулась полная энергии, сил и уверенности. Даже мысль об отсроченной безработице не смогла испортить мне настроение. Скрип решил подержать меня в штате до Рождества, но заставил расплачиваться за свою снисходительность, каждый божий день назначая меня дежурной по продленке.

Заканчивался последний день семестра — серый, дождливый четверг. Я сидела в унылом панельном корпусе, отведенном под группу продленного дня, с единственным оставшимся на моем попечении ребенком: часа полтора назад его работающая мама истерически прорыдала в телефон, что застряла в пробке. Знакомая история, сама когда-то сходила с ума точно так же. Мне не хотелось подставлять ни маму, ни мальчика, а потому я наведалась в учительскую, расписалась в журнале, громко попрощалась со своим кошмарным директором… а затем прокралась обратно в корпус продленки, где мы с парнишкой тихонько сидели, дожидаясь его мамы. Когда малыш был отправлен домой — через боковую калитку и прямо в объятия изнервничавшейся родительницы, — мне стало немного жутковато. Обычно в вестибюле дежурит сторож, но сегодня и он уехал на Рождество. Пустая школа точно затаила дыхание.

Придавленная тишиной и тяжелым чувством, что приходится навсегда покидать работу, я взяла сумку и почему-то на цыпочках шла по коридору, когда услышала странные звуки из директорского кабинета. Приглушенные удары и стоны явно говорили о том, что директор еще там и, судя по всему, у него сердечный приступ. Вот только сердца у Скрипа не было. С осторожностью, выработанной годами материнских подглядываний, я приоткрыла дверь в святая святых.

Лицо мое, наверное, было удивленнее, чем лица гостей на свадьбе Майкла Джексона. Мой босс, со спущенными брюками, исступленно нашлепывал голозадую Пердиту, лежащую поперек стола: юбка задрана, трусы на полу. Линейка со свистом опустилась на ее фарфоровые ягодицы, и Пердита жалобно прохныкала:

— Я больше не буду разрешать другим мальчишкам трогать себя. Только вам, сэр.

Для меня было сущей пыткой не взорваться истерическим хохотом, но не хотелось тревожить их своим присутствием. По крайней мере, прежде чем я вдоволь наслажусь пикантностью момента — и засниму его для благодарных потомков на камеру мобильного телефона.

Они оба были так увлечены, что я успела отснять не меньше минуты, прежде чем Скрип наконец заметил меня в дверях — и с телефоном в руке. В ту секунду он был похож на гиппопотама на грани эпилептического припадка. Адамово яблоко металось вверх-вниз, точно мышь на амфетаминах.

— Вот так так! Не уверена, что это соответствует правилам охраны здоровья и безопасности, не правда ли, мистер Скрип? — громко сказала я. — А бланк оценки риска вы заполнили? Хм-м, дайте-ка подумать. В какую категорию попадает извращенный секс с подчиненной на письменном столе? В среднюю, низкую или высокую? Я бы сказала, в высокую, а вы? В смысле, давайте-ка прикинем степень риска и возможные последствия. Вы надели презерватив? Нет. Что ж, значит, риск высокий. Ой. А как насчет занозы или пореза — на сугубо интимной части вашей, скажем так, анатомии? Техника безопасности не на должном уровне, правда? И потом, есть еще один весьма вероятный риск — что я доложу о вас обоих Совету управляющих.

Яростный взгляд Скрипа запрыгал по комнате.

— Как мы оценим этот риск — как низкий, средний или высокий? Я бы сказала, высокий, очень даже высокий. Понятно тебе, скотина? Ну-ка, прикинем возможные последствия: бесчестье, позор, унижение… ах да, и конечно, развод. Степень риска, что я перезвоню твоей жене прямо сейчас и перешлю ей видео, которое я только что сняла на мобильный телефон? О, высокая. Очень и очень, мать твою, высокая!

— Но… но… — беспомощно булькал Скрип, прежде чем его окончательно не засосало в воронку моральных оправданий. — У нас с женой так давно не было секса. Но это не имеет ровным счетом никакого отношения к Перди… к назначению миссис Пендал. Это было очень непростое решение, поверьте.

— Ага. Именно так все оно и выглядит на моем видео.

Пердита судорожно втискивалась обратно в трусы.

— Я не хотела присваивать твои идеи, Кассандра. Просто я так страдаю от комплекса неполноценности, и…

— Дело не в том, Перди, что у тебя комплекс неполноценности. Дело в том, что ты просто неполноценная.

— Прояви же хоть каплю сострадания, — взмолилась она. — Учительской верности. Сестринской солидарности!

— Черт, даже не знаю, — сказала я и передразнила мерзавку, повторив слово в слово ответ, когда она застукала меня крадущейся в школу после злосчастной экскурсии: — Долг превыше дружбы.

— Чего вы хотите? — спросил Скрип прямо.

Вот тогда-то до меня дошло, что я, возможно, не такой уж милый и добрый человек, как мне всегда казалось.

— Повышения.

— Что?! — Изумленный вздох Пердиты был громче ее фальшивого оргазма.

— Да. Думаю, для вас, мистер Скрип, это самый что ни на есть подходящий повод повысить меня по службе. Однако, принимая во внимание вашу столь явную враждебность по отношению к новому завучу, то есть ко мне, — перефразировала я его недавнюю речь, — всем ясно, что для школы будет намного лучше, если вы воспримете это как «возможность снижения вашего жизненного уровня» и подыщете себе новое место.

— Ах ты сучка! — выплюнул Скрип. — Вон из моей школы!

— Что ж, — пожала плечами я, — в таком случае до встречи в Совете. Вот там и обсудим ваши, м-м… чрезвычайно тесные производственные отношения с членом педагогического коллектива, которого вы только что повысили по службе.

Скрип побледнел. Обретя дар речи, он монотонно забубнил:

— Мне шестьдесят четыре. Я полагаю, выход на пенсию — тоже вариант.

Пердита разразилась залпом не слишком цензурных выражений. Возможно, потому, что понимала: теперь ей придется покупать новую кружку для своей травяной бурды — кружку с надписью «Вероломная и лживая интриганка, занимающаяся ЭТИМ со своим директором после уроков».

Не знаю, подойдет ли сюда термин «злорадство», но по телу у меня явно разлилось приятное тепло.

— Да, кстати, — оглянулась я уже в дверях, — касательно ваших столь очевидных супружеских проблем, мистер Скрип… Думаю, семейная психотерапия поможет вам вновь разжечь интерес и чувство загадочности. У меня как раз с собой телефон отличного семейного психотерапевта — Бьянка ее зовут. Не послать ли ей по электронной почте ваши данные? Ах да, чуть не забыла. Счастливого Рождества! И с Новым годом! Как вижу, старый вы кончили вместе!

Каламбур вышел так себе, но какое же наслаждение я от него получила!

Ни о чем большем я и не мечтала, но кеб под названием «Счастье» выгрузил у моих дверей еще один подарок.

Был сочельник. Укутанные в одеяла, дети мирно посапывали в своих кроватях, а я, устроившись под елкой, упаковывала рождественские подарки, когда в замке повернулся ключ и вошел Рори: зигзагами, огибая мебель, меняя галс с резким креном на правый борт.

— П-п-прсти м-м-мен-н-ня.

Язык у него заплетался, а перегаром можно было чистить духовку.

— Рори, ты что, приехал сюда на машине? Ты же в стельку пьяный.

— Не-а, п-пешком. Знаешь, я с-сегодня возился с камерой…

Я застонала и вздрогнула, боясь, что сейчас он скажет зачем. Бьянка хвасталась, что даст ему роль в своем секс-видео.

— И? — осторожно спросила я.

— И, — он икнул, — оказалось, что Дженни с-с-сняла весь з-з-забег.

— Сняла что?

— Забег м-м-мам. На п-празднике с-с-спор-та. П-правда, там все тряслось и вообще одни ноги. С-серьезно. Она минут тридцать снимала одни свои н-ноги. Н-но Бьянка действительно тебя толкнула. Я раз двадцать прокрутил этот эпизод. П-прости, что я тебе не поверил.

Он сграбастал меня в охапку, и я вдруг почувствовала себя как в убежище. Из глубины мятых складок его объятий мне показалось, я слышу, как он просит принять его обратно.

— Что?

Я резко отстранилась, чтобы посмотреть ему в глаза. Так резко, что недолго и позвоночник сломать.

И тогда муж в раскаянии бухнулся на колени:

— Пожалуйста, п-прими меня обратно. Не знаю, что н-на меня нашло. Должно быть, это все кризис среднего возраста.

— Хм-м… Откуда взяться кризису среднего возраста, если ты навечно застрял в подростковом?

— Я так виноват перед тобой. Поверь, будь я одной из своих с-собак, я давно попросил бы себя усыпить. Самый гуманный в-выход в моей ситуации. Я не должен был уходить от тебя к этой женщине.

— А где, кстати, Бьянка?

Надеюсь, в вертолете, несущемся прямо на высоковольтные провода.

— Я понял, что Бьянка… ну, что она любит только себя.

— Да уж, тут она вне конкуренции.

Большинство романов на стороне, если обнажаешь их суть, оказываются столь же нелепыми, как люди, раздетые до трусов. И случай моего мужа не исключение.

— Ей нужна п-пересадка скромности. — Он снова икнул.

— Ну ты-то, Рори, в доноры уж точно не годишься.

Рори рассмеялся:

— Видишь, какая ты у меня умная?

Его улыбка была как объятия. Мое сердце непокорно забилось. На мгновение мне показалось, что он и правда вот-вот трансформируется в человека, которого я когда-то полюбила.

— Я изменился, Кэсс, ей-богу.

И он опять по-медвежьи облапал меня.

Я всматривалась в его лицо. Может ли мужчина измениться? Может ли поменять свою сущность? Колесо — да. Масло в машине — да. Носки — реже. Но поведение? Ни за что. Тут требуется новое изобретение. Моногамный муж. Патент заявлен.

— Единственное, что в тебе изменилось, так это волосы в носу отросли, — ответила я.

На секунду он растерялся, но тут же овладел собой:

— Дай-ка я угадаю. Ты все еще держишь на меня зуб из-за всей этой истории под названием «ТЫ ПЕРЕСПАЛ С ДРУГОЙ ЖЕНЩИНОЙ». Если б ты тогда не потащила меня на эти дурацкие занятия, Кэсси!

— Эй! Я из тебя дурака не делала. Ты все сделал сам, своими собственными руками. Мы записались в группу, потому что были несчастливы. Это ты бросил меня. И знаешь, что я поняла? Ты мне не нужен. Я все равно тащила все на своем горбу. На самом деле без тебя хлопот стало гораздо меньше. Женщины больше не нуждаются в мужьях. Живи Джейн Остин в наше время, она писала бы о мистере Беннетте, пытающемся сбыть с рук четырех своих непристроенных сыновей.

Рори, который, как мне всегда думалось, способен заплакать только в одном случае — если местный футбольный стадион вдруг смоет с лица земли в результате жуткого всплеска глобального потепления, — шмыгнул носом.

— То, что я не всегда выражаю свои чувства, вовсе не означает, что их у меня нет.

Я попыталась снисходительно улыбнуться, но улыбка вышла чересчур вымученной.

— Мне бы очень хотелось пожалеть тебя, Рори, честное слово. Но я просто вымотана. Сказать по правде, во мне вообще уже ничего не осталось, даже депрессий.

— Ты… Ты меня больше не любишь?

Тяжелый вопрос. Он сжал губы, готовясь принять удар.

— Я просто не нуждаюсь в тебе больше, вот и все.

Я разбивала то, что еще оставалось от моего сердца, но впервые в жизни я чувствовала себя независимой. Я крепко стояла на двух ногах, и усесться мне на шею теперь было ох как непросто.

— Но… но… я… не смогу жить без тебя.

— О, еще как сможешь. Поставишь палатку, потрешь друг о друга два прутика, добудешь огонь, завалишь лося — или что там еще делаете вы, самцы?

И тут он сграбастал меня в охапку.

— Прими меня обратно.

Я не знала, куда деваться от его рук. Все равно что оказаться в тисках осьминога.

— Отстань, Рори. Видишь? Ты нисколько не изменился. Ты по-прежнему считаешь, что сексом можно решить все на свете.

— Но как еще мне доказать свою любовь к тебе?

— Как? Черт, хороший вопрос. Может, в суде? — предложила я, указывая мужу на дверь.

На следующий день он звонил не меньше десяти раз: спрашивал, можно ли пригласить детей и меня на рождественский ужин. Приглашение с запоздалым налетом вины. Но мы отмечали Рождество с моими родителями: те наконец помирились и как раз планировали потратить деньги, полученные по страховке за сгоревший сарайчик, на круиз по Средиземному морю. Я отправила Рори ответ по электронной почте. «Очень жаль. Не могу. Ложь не прощают».

Жестоко? Не знаю. Но одно я знаю наверняка: когда твой муж уходит от тебя к терапевтше, твои взгляды на то, что считается хорошими манерами, несколько меняются.

В официальном письме родителям учащихся школы Норд-Примроуз председатель Совета управляющих написал: «Я с глубоким сожалением вынужден сообщить об освобождении Клода Скрипа с поста директора начальной школы Норд-Примроуз по собственному желанию. Мы хотели бы поблагодарить мистера Скрипа за его выдающиеся заслуги на поприще…»

Ах, если б они только знали, как выдавались его заслуги в тот памятный для меня вечер.

Далее в письме говорилось о том, насколько хорошо показала себя наша школа по итогам прошедшего года.

«И это не единственная область, где он показал себя в лучшем виде», — подумала я с озорством.

Послание Совета управляющих заканчивалось фразой: «Временно исполняющей обязанности директора школы назначена миссис Кассандра О'Кэрролл, и мы выражаем надежду, что в ближайшем будущем эти обязанности станут для нее постоянными».

Занять пост директора путем шантажа — коварно, скажете вы? Возможно. Но жизнь преподала мне хороший урок арифметики, этому не учат в педагогических колледжах: когда неравенство не в твою пользу, своди счеты.

Часть пятая

Глава 1 Было бы завещание, а уж я постараюсь в нем оказаться

Телефонный звонок топором раскалывает череп. Ощупью нахожу трубку и хриплю «Алло».

Это Вера Джой, адвокат Джасмин.

— Какой сегодня день? — спрашиваю я, пытаясь собрать мозги в кучу. Январское небо за окном обляпано серыми облаками. Клочки утреннего тумана запутались в паутине ветвей.

— Понедельник. На сегодня назначено повторное слушание по делу Джасмин о выходе под залог.

Черт! Соображаю, что, пока я сочиняла свой опус, прошла неделя.

— Я все написала. — Широко зевая, подбираю с пола разбросанные листы. — Так, как я это помню.

— Встретимся в тюрьме. Надо оформить вам пропуск как моей ассистентке. Паспорт не забудьте.

Будучи и. о. директора, придумываю сама для себя невероятное объяснение, почему я не выйду сегодня на работу, утвердительно сама себе киваю и спешу в тюрьму.

Вера решительно входит в зал ожидания сталинистской тюрьмы (хотя даже Сталин счел бы такую архитектуру излишне брутальной), и я спрашиваю с порога, как там дела у Джаз. Мутные, глубоко посаженные глаза адвокатши мрачнеют.

— Честно сказать, не очень. Обвинение располагает показаниями некоего Билли Бостона, утверждающего, будто она пыталась нанять его для убийства мужа. — Каблуком сапога Вера втаптывает окурок, соблюдая требование таблички «Не курить». — Мерзавец выпущен под залог — какие-то махинации с социальными фондами, — так что, похоже, он решил предложить следствию сделку.

Она делает большой глоток двойного эспрессо из «Старбакс».

— Показания? Бостон? Да он, во-первых, рецидивист, а во-вторых, писатель. Все знают, что писатели зарабатывают себе на хлеб враньем!

Вера пожимает плечами.

— Как поступает женщина, когда в ее жизни есть кто-то, кого лучше бы не было? Она выбирает путь, кажущийся ей, уважаемой представительнице среднего класса, наиболее разумным: платит мужчине за эту работу. — Она делает паузу, чтобы выкашлять половину легкого, и тут же возмущается, что здесь нельзя курить. — Большинство убийц вычисляют по прямому мотиву, а убийство, совершенное кем-то посторонним, раскрыть намного сложнее. Любовник вписывается в схему просто идеально. Именно такую картинку нарисует перед судьей обвинение. И будет категорически возражать против выхода под залог, дабы Джасмин не имела возможности повлиять на свидетеля. Вы в состоянии раздобыть двадцать тысяч на тот маловероятный случай, если судья все-таки согласится на залог? Это гарантия, что Джасмин появится на судебном процессе.

— Боже! Откуда?! Я мать-одиночка. Мое чувство собственного достоинства, может, и пришло в норму, но только не мои финансы. Хотя я знаю, кто мог бы…

Когда нас впускают в комнату для свиданий, Джаз ломает руки, в голосе слышится печаль:

— Меня засадят, да? Буду мотать срок?

Результаты общения с Билли Бостоном дают о себе знать — блатная феня не забылась. Ее глаза напоминают стеклянные шарики в глазницах чучел, а испуганные интонации совершенно не вписываются в образ Веселой Вдовы — прозвище, приклеенное Джаз журналистами. Газеты все еще пестрят историями о бывшей жене Дэвида Стадлендза, в прошлом президента Королевского хирургического колледжа и известного экспертаВсемирной организации здравоохранения, арестованной в Лондоне по подозрению в убийстве супруга.

— Прокурор официально известил меня о дополнительных уликах по делу. Он выстраивает против вас серьезное обвинение, Джасмин, — уточняет Вера, усаживаясь на стул боком, как в дамское седло. — Так что не стоит особенно обольщаться.

— Делу? Какому делу? Нет никакого дела.

— Как выяснилось, вы не раз упоминали при своей парикмахерше, что жизнь после смерти существует, имея в виду — после смерти мужа. И разве не вы без конца повторяли, что в жизни замужней женщины есть лишь два дня, когда муж в радость? День, когда ты за него выходишь… и день его похорон?

— Ну да, верно. И что «было бы завещание, а уж я постараюсь в нем оказаться». Да, да, это то, что называется женский юмор. Я просто шутила. И кто же все эти свидетели, готовые вонзить мне в грудь нож?

— О, не переживайте. Улики и тут имеются. Похоже, ваш муж пожаловался своим друзьям, что вы набросились на него с кухонным ножом.

— Послушайте, я же повар. Если б я хотела убить Дэвида, то преспокойно могла бы давать ему яд мелкими порциями, маскируя горечь приправами вроде карри.

От этих слов адвокатша давится, двойной эспрессо выстреливает у нее из ноздрей.

— Давайте-ка оставим это маленькое откровение между нами, договорились? Но разве не вы как-то признались Билли Бостону, что один из плюсов любовника-рецидивиста — это его профессиональное владение оружием?

Джаз бледнеет на глазах.

— Да, но…

— Бостон утверждает, что вы сговорились убить Дэвида Стадлендза, чтобы заполучить деньги по страховке, поскольку ваши собственные финансы заметно поистощились в результате расточительных трат на юных любовников.

— Нет! Они поистощились потому, что Дэвид заложил наш дом без моего ведома!

— Чтобы совершать добрые дела в Африке. Знаете, Джасмин, мне почему-то кажется, что ваши аргументы не вызовут у судьи большого сочувствия.

— Сочувствия? А кто посочувствует мне? За то, что я пыталась сохранить наш брак даже после всего, что он со мной сделал?! Господи! Вы хоть представляете себе, чего мне это стоило? Перед самым Рождеством Дэвид сказал, что хочет оставить свои измены и предательства в прошлом и начать новую жизнь вместе со мной. Поначалу я думала, что не смогу пройти через весь этот адский круг горя и злости. Но постепенно мне пришлось признать, что за романами Дэвида наверняка стоит какая-то причина. Так? Я хочу сказать, семейная жизнь явно не давала ему чего-то, что ему было нужно. Я поняла одно: скорость выздоровления от неверности во многом зависит от того, насколько сильно люди любили друг друга в начале своих отношений и насколько сильно они дорожат своим общим прошлым. Дэвид — единственный мужчина, которого я когда-либо любила по-настоящему. В конце концов, он отец моего ребенка! Нам нужно было вытаскивать Джоша из той нездоровой связи, в которую он впутался… (Я отмечаю, что имени Ханны она не называет.) Поэтому мы решили поехать в отпуск в Австралию всей семьей. Вот тогда-то я поняла, что мой эмоциональный реализм сыграл лишь на руку нашим отношениям. Честное слово. Он помог мне восстановить чувство собственного достоинства и душевное равновесие. И Дэвид действительно раскаивался, совершенно искренне. На него в тот момент столько всего навалилось. Предприятие в Африке, в которое он вложил все свои деньги, дало сбой. Я была обижена. Господи, сколько всего мы тогда наговорили друг другу!

Она поежилась.

— Но мы решили забыть обо всем. Это дало нам новые силы, и мы с надеждой смотрели в будущее, еще как минимум лет на тридцать. И вот теперь его больше нет… — Слова застревают у нее в горле. — Какой мне смысл жить, если Дэвид мертв? Но нет, я должна быть сильной. Я должна быть рядом с Джошем, чтобы помочь ему пройти через все. Мои чувства оголены. И эта боль — она никогда больше не уйдет. Да и как? С каждым днем она становится лишь сильнее. Я знаю, мы должны жить надеждой, что вот сейчас откроется дверь и войдет Дэвид, целый и невредимый. Если думать о худшем, надежды не останется вовсе. А у меня она есть, в самом уголке сердца, — надежда, что он позвонит и я услышу его голос: «Привет, милая, я в Судане». Какая-нибудь медицинская миссия, о которой он просто забыл мне сказать, или…

Она бессильно роняет голову, закрывает лицо руками. Адвокатша утешающе обнимает свою клиентку за плечи:

— Успокойтесь, никто вас пока не судит. Нам надо просто убедить судью, что вы не уедете из страны, не совершите подобного преступления и не будете оказывать давление на свидетеля.

Перед уходом Джаз стреляет у Веры сигарету.

— Местный капеллан говорит, что я должна возблагодарить Господа за все, что у меня есть. — Несмотря на табличку «Не курить», вспыхивает спичка, и Джаз маниакально затягивается. — Но что у меня есть, Кэсси? Тюрьма за то, чего я не совершала, куча долгов, сокамерница-лесбиянка… (Вера высасывает остатки кофе с таким хлюпаньем, что Джаз передергивает.) Вся Англия считает меня убийцей, и мне надо заниматься похоронами мужа — делом, которое усложняется тем, что он, возможно, все еще жив. О да, я чувствую себя такой, черт возьми, благодарной!

До начала слушания остаются считанные часы, и я даю себе клятву сделать все от меня зависящее, чтобы помочь подруге. На ум приходит лишь один человек, к которому я могу обратиться…

От предвкушения и страха перед его обезоруживающей улыбкой мое сердце начинает бешено колотиться. Мы условились встретиться в «Бум-Буме». Порывы ветра секут лицо, пока я иду от метро, терзаясь одним-единственным вопросом: зачем я сюда пришла?

Выслушав рассказ о злоключениях Джасмин, Трухарт начинает хохотать.

— Так, давай-ка начистоту. То есть ты хочешь, чтобы я дал показания против Билли Бостона? Заявил, что он врет? Стучать на кореша, малыш, по нашим понятиям — последнее дело. И что, — на его лице появляется кривая ухмылочка, — конкретно я с этого буду иметь?

Он открывает бутылку колы. Мускулы играют под кожей. Я чувствую, что начинаю терять над собой контроль.

— Похоже, ты не понял, насколько все серьезно, — говорю с упреком. — Слушание о выходе под залог назначено на сегодня, на вторую половину дня.

— О, я тоже серьезно, — беспечно отвечает он, после чего наклоняется и с нахальной безмятежностью расстегивает верхнюю пуговичку на моей блузке. — Очень даже серьезно.

— Вообще-то в грехе от меня толку мало. Вот синтаксис — совсем другое дело. Может, я просто потеребила бы твое висячее придаточное или что-нибудь в этом роде?

— Подумай как следует, крошка, — предлагает он на прощание.

И я действительно думаю, шагая мимо собора Св. Павла к Олд-Бейли^[48]. Сердце галопом рвется вперед. Почему я сопротивляюсь? Я — свободная женщина. А Трухарта, с его телом, можно хоть сейчас отправлять в дублеры Дензела Вашингтона. Возможно, оказавшись с ним в постели, я смогу выкинуть Рори из головы и зайтись в оргазмическом спазме?

Улицы в районе Флит-стрит и собора Св. Павла застроены крапчатыми, болезненного вида зданиями. Олд-Бейли, с его чистым, холодным камнем и величественными колоннами, — единственное грозное исключение. Скользкие акулы пера, иначе именуемые репортерами, кружат снаружи: коварные, хищные, безжалостные. Юристы и адвокаты раздают визитные карточки, как игроки в покер. Появление любого известного арестанта в сопровождении полицейского эскорта приветствуется вспышками папарацци.

Вся на нервах, я жду в судебном буфете, наблюдая за пожилыми дамами, величественно сбрасывающими оперение, точно орлицы в период линьки. Я прихлебываю обжигающий чай и представляю их в роли крестных матерей Ист-Энда. Затем перевожу взгляд на поколение помоложе. Взаимозаменяемые блондинки в легких, коротких платьицах, держащихся, похоже, на креме для лица, громко ругаются и ноют, что в буфете нельзя курить; их голые ноги невосприимчивы к холоду.

Вера трогает меня за плечо. С упавшим сердцем я бреду в роскошный зал. Блеск огней и великолепие канделябров просто слепит. Подсаживаюсь к команде помощников адвоката, когда прокурор уже зачитывает обвинение:

— …Закон 1861 года «О преступлениях против личности» предоставляет английским судам юрисдикцию на отправление правосудия в отношении любого английского подданного, обвиняющегося в убийстве другого английского подданного. Ваша честь, мы располагаем дополнительными уликами, полученными от полиции Южной Австралии.

Вдова на скамье подсудимых выглядит испуганной и слабой, блестящие волосы убраны в пучок на макушке. Джаз хоть и пытается сохранять достоинство, но нервы выдают ее, и она то и дело по-кошачьи облизывает губы. Защитник блещет красноречием, обращаясь к судье с просьбой о выходе под залог: у подзащитной есть собственное жилье и она готова внести двадцать тысяч фунтов в качестве гарантийного обеспечения.

Королевский прокурор решительно возражает:

— Ваша честь, эта женщина намеревалась извлечь выгоду из смерти своего мужа. Она не из тех, кто скорбел бы о его кончине. Наоборот, она собиралась отпраздновать ее.

Лысиной воздавший за тревоги и беспокойства, обвинитель, без сомнения, обозлен на весь белый свет из-за прыщей, придающих его лицу вид прессованного творога, который проткнули вилкой, — явное препятствие для любых романтических устремлений. Только так можно объяснить, почему он принимается расписывать Джаз как вымогательницу, запутавшуюся в паутине преступного мира.

— Нет никаких сомнений в том, что совершено преступление. Счастливый семейный отпуск — притворство и фальшь. Все последние месяцы Джасмин Джардин находилась в состоянии повышенной раздражительности вследствие мучительного разрыва с мужем и постоянных ссор из-за имущества и опекунства над сыном.

Далее прокурор распинается о том, как Джаз, замыслив убить мужа с целью получения страховой выплаты в два миллиона фунтов, пыталась уговорить своего любовника Билли Бостона, находившегося в это же время в Австралии в качестве гостя литературного фестиваля, выполнить заказ на убийство, а затем избавиться от трупа, сбросив его в море.

— Когда же Билли Бостон ответил отказом, эта женщина, по-видимому, стала искать другие пути. У этого крайне корыстного человека были две очень веские причины убить Дэвида Стадлендза: деньги и сексуальная свобода.

Ого, думаю я, грызя ногти. Говорливый прокурор меж тем продолжает раскрывать суду все новые подробности из жизни обвиняемой, повествуя о том, как за последний год Джаз изменила мужу более чем с четырьмя десятками мужчин.

— Сомнительными типами с дурной репутацией; людьми, которые, надо думать, могли предложить ей немало способов бежать за границу. Похваляясь, что вскоре станет богатой вдовой, обвиняемая ударилась в романы на стороне, пока ее ничего не подозревающий супруг оказывал помощь бедному населению Африки.

В этот момент судья пренебрежительно хмыкает и пристально смотрит на Вавилонскую Блудницу поверх очков. Я едва не вскакиваю с места — крикнуть, что все не так, что, наоборот, именно Джаз чуть не отдала концы от передозировки супружеским донжуанством, а ее якобы безупречный муженек использовал бедняков в своих чисто корыстных целях, — но вовремя спохватываюсь, вспомнив, что меня здесь вообще не должно быть.

— Ваша честь. — Защитник Джаз встает, принимая подобострастную позу королевского лакея. — На самом деле речь идет о пропавшем без вести. Полиция Австралии официально объявила доктора Стадлендза в розыск. За помощь и информацию назначено существенное вознаграждение. Нет никаких оснований утверждать, что мы имеем дело с преступлением, кроме весьма сомнительных слов уголовника-рецидивиста.

Джаз всхлипывает и прикладывает к глазам платок.

Сочась сарказмом, обвинитель напоминает суду о том, что нет человека более безутешного, чем несчастная вдова.

— Настолько безутешного, что не прошло и суток после исчезновения мужа, а она уже бросилась выяснять про его страховой полис на два миллиона фунтов и выплаты по пенсионному пособию.

— Можно мне сказать? — спрашивает Джаз. И тут же продолжает, не дожидаясь разрешения: — Никто не исключал вероятности, что мой муж утонул, и я должна была встретить несчастье лицом к лицу, чтобы помочь сыну. У Джоша целая жизнь впереди…

— Суд вынужден напомнить, что аргументы защиты должны приводиться в надлежащее время. — Судья пытается утихомирить Джаз; тяжелые, округлые гласные сыплются на нее как удары. — И только через защитника.

Но Джаз не обращает на него внимания. Убежденность в своей правоте делает эту женщину бесстрашной.

— Да, не исключено, что мне еще предстоит принять неприемлемое — возможную смерть близкого человека, — но я не могу позволить скорби загубить жизнь сына. И если вы оставите меня в тюрьме, я не смогу поддерживать моего ребенка.

— Тишина в зале!

Судья издает звук, напоминающий крик рожающей сивучихи, и я начинаю всерьез беспокоиться за подругу: как она справится с тем, что ей придется всю оставшуюся жизнь штамповать даты возврата на книгах в тюремной библиотеке. Обвинитель меж тем продолжает:

— Существует реальная опасность, что ответчица попытается оказать давление на главного свидетеля, который в настоящее время выпущен под залог. Мы располагаем показаниями о том, что однажды она уже пыталась убить своего мужа, подменив его таблетки от малярии и тем самым подвергнув риску заражения паразитом Plasmodium falciparum. В другой раз она умышленно сняла неправильные мерки для его пуленепробиваемого жилета. Еще одно свидетельство злого умысла и безжалостности ответчицы.

И снова мой острый юридический ум вскрикивает: «Ой!»

Рыдания сдавливают горло Джаз. Но единственное, что может тронуть такого судью, — это его кишечник. Он безучастно разглядывает Джасмин, точно пробу на анализ под микроскопом. Страх дрожью проходит по моему телу. Ногти уже сгрызены под корень. И вот, когда будущее Джаз, казалось, вот-вот рухнет, как канатоходец из-под купола цирка, к обвинителю спешит судебный пристав и протягивает листок факса на официальном бланке. Тот пробегает его глазами, лицо удивленно вытягивается, творог свертывается в комковые сгустки.

— Ваша честь, мы только что получили сообщение из полиции Южной Австралии: тело Дэвида Стадлендза обнаружено в брюхе большой белой акулы. Здесь говорится, — он демонстрирует листок, — что в связи с участившимися нападениями на людей Департамент рыболовства развернул охоту на этот вид акул. Акула-людоед, в брюхе которой нашли тело, впоследствии опознанное как тело доктора Дэвида Стадлендза, была шириной с автомобиль и двадцать три фута в длину. Трудно доподлинно утверждать, что послужило толчком для атаки: возможно, сезон миграции китов. Жертва находилась в море во время заката — наиболее опасное время суток. Кроме того, акулы способны обнаруживать присутствие крови в воде в самой слабой концентрации, а в заднем кармашке плавок жертвы был найден использованный тампон.

Тишину разрывает крик, и я вижу, как Джасмин камнем валится без чувств.

Есть масса плюсов в том, чтобы быть женщиной. Один — тебя первой спускают в шлюпке с тонущего корабля. Второй — не нужно при всех поправлять гениталии. А третий — можно пугать мужчин-начальников, безжалостных полицейских и старых пердунов-судей загадочными гинекологическими терминами или даже обычным словом «тампон».

Любопытство судьи пересиливает застенчивость, и он отступает от протокола, обращаясь к Джаз, которая тихонько плачет на скамье подсудимых. Судья просит объяснить, как в плавках доктора Стадлендза оказался «предмет женской гигиены».

— Все это лишь подтверждает мои слова. Доказывает, как близки мы были в последнее время, — всхлипывает Джаз. — В тот день мы плескались на мелководье у скал. Дэвиду захотелось заняться сексом. У меня были месячные. И… ну… мне не хотелось оставлять тампон в океане. Я хочу сказать, его ведь могло унести волной и швырнуть в лицо какому-нибудь пловцу. Тогда муж галантно предложил положить его в задний карман своих плавок. Вот, ваша честь, какие у нас были отношения. А потом я устала и захотела вернуться на берег. Дэвид сказал, что присоединится ко мне позже и мы выпьем коктейль на закате, но, наверное, пока я принимала душ, он заплыл за рифы, несмотря на все предупреждения. Такой уж он был — храбрый и отчаянный. Настоящий герой. А дальше… впрочем, остальное вы уже знаете.

Теперь весь зал не сводит с нее глаз. Я не могу поверить, как это любители экстрима до сих пор не включили «купание с использованным тампоном в кишащих акулами водах» в список адреналиновых развлечений.

— Мы же не австралийцы! — выкрикивает вдруг Джаз. — Мы не знали, что акулы охотятся на закате. И мы не знали, что они способны обнаружить кровь даже в таком количестве.

Она снова не выдерживает. В ход идут бумажные платки, кто-то приносит стакан воды.

Я с беспокойством смотрю на защитника Джаз. Не могу понять, помогло ее последнее откровение делу или нет. Ее ведь арестовали только по подозрению в убийстве — спасибо Билли Бостону. Но теперь, когда тело нашли, что стало с шансами моей подруги на свободу? Увеличились они или наоборот?

Суматоха у меня за спиной — это Вера Джой. Она быстрым шагом проходит через зал и шепчет что-то на ухо защитнику. Тот авторитетно встает.

— Ваша честь, к адвокату миссис Джардин только что обратился главный свидетель обвинения, который намерен отказаться от своих показаний. Поскольку единственный «надежный» свидетель продемонстрировал свою ненадежность и отказался от показаний, а все оставшиеся улики не более чем домыслы и спекуляции, я убежден, что вы, ваша честь, согласитесь с тем, что королевский прокурор должен снять все обвинения с моей подзащитной.

Джаз смотрит на меня, я отвечаю ей подбадривающим кивком и думаю лишь об одном: видимо, Трухарт все же решил, что ему надо потеребить его висячее придаточное.

Второй час мы ждем у старых казенных ворот, пока полиция и тюремное начальство не убедятся, что за Джаз не числятся другие уголовные деяния. Но вот бумаги подписаны, и она выходит на волю. Интересно, в который раз за свою жизнь тюремный охранник открывает эту ужасную дверь и наблюдает, как две женщины кидаются друг другу в объятия, смеясь и плача одновременно? Мы точно пьянеем от облегчения.

— Спасибо, что предложила внести за меня залог, Кэсси, — всхлипывает Джаз. — Ты настоящая подруга.

— Вообще-то это не я. Я, как всегда, на мели… Это Ханна.

Джаз выглядит ошарашенной, но уже в следующую секунду возвращается к своей обычной колкой манере:

— Если б я знала, то предпочла бы остаться в тюрьме. Я хочу сказать, посмотри на меня, солнышко. Я сбросила восемь кило, у меня алкогольная детоксикация, и я опять пристрастилась к чтению. Краткое пребывание в изоляторе временного содержания — это почти что новый ашрам.

По пути из Олд-Бейли к бару на Флит-стрит, куда мы идем отпраздновать освобождение, Вера берет меня под руку:

— Я полагаю, с вас причитается. Скажите спасибо своему мужу.

— Кому?.. Рори?

— Да. Я случайно сообщила ему адрес Билли Бостона. И, судя по всему, он нанес ему краткий визит — с ротвейлером, доберманом, датским догом, банкой ядовитых пауков и мешком питонов в придачу.

— Рори это сделал?

Я совершенно растеряна. За время моего пребывания в Олд-Бейли, этом прибежище порока и разложения, я встретила двух полицейских, оказавшихся весьма милыми и предупредительными людьми. А по словам Джаз, защитник грозно сообщил ей, что зовут его Грэм, и он делал все от него зависящее, чтобы свести ее судебные издержки к минимуму. Так что, возможно, по отношению к другим вещам я тоже предвзята. Например, может ли подлый и мерзкий кобель превратиться в Благородного Рыцаря?

Однако сейчас не время для загадок. После нескольких бокалов шампанского я вдруг обнаруживаю, что уже восемь. Мне нужно отпустить няню, прибрать на кухне, разморозить еду на завтра, проверить у детей уроки, уложить их в постель, оплатить счета, сделать кое-какие мелочи по хозяйству и — о боже! — разыскать сантехника. Честное слово, гораздо легче снова найти свой оргазм, чем разыскать сантехника промозглым зимним вечером. Центральное отопление в моем доме из тех моделей, что программируют еще на заводе, — чтобы оно выходило из строя ровно в ту минуту, когда температура за окном достигнет нулевой отметки. Ремонтник, как я поняла, так и не нашел мой дом — хотя и прочесывал улицу целую долю секунды, прежде чем смыться в своем теплом белом фургончике к пылающему камину. Мне же он оставил записку, что теперь сможет заехать, ну, не раньше чем в январе следующего года.

В прошлом сантехникой всегда занимался Рори. Что ж, по крайней мере, благодаря ему в мою жизнь вновь вернулась религия. Теперь-то я точно знаю, что это такое — оказаться в аду.

Глава 2 Домохозяин

Что лучше всего может поднять настроение измотанной матери-одиночке? (Кроме, конечно, видеозаписи полового акта между Кондолизой Райз и Джорджем Бушем — выплывшей совершенно случайно и к тому же абсолютно подлинной.) А я вам скажу. Настроение взлетит до небес, если ты вдруг обнаружишь, что твой дом сияет свежей краской, а садик чисто выполот. Поначалу я даже велела таксисту ехать дальше. Дом выглядит столь ухоженным, что я просто не узнаю его. Газон идеально подстрижен, кусты тоже, мусорные баки не мозолят глаза, а облупившаяся дверь выкрашена в приятный розовый цвет. Черт, даже фикус торчит из новой кадки. Ошеломленная, я вхожу внутрь. Меня обволакивает непривычная теплота прихожей — и восхитительные ароматы, исходящие со стороны кухни. Боже! Неужто я чую жаркое из цыпленка и пирог с яблоками?

— Дорогая.

Рори — в фартуке.

— Ты — печешь?!

Мой пульс пускается вскачь.

— Уроки мы сделали, школьная форма на завтра готова. Я поменял резину на твоей «хонде», проверил масло, слил воду из батарей, починил отопление, прочистил водостоки от листьев, собрал кровать из «Икеи», поменял перегоревшие лампочки и закрыл клинику. Еще я снял для работы квартиру на Килбурн-Хай-стрит, чтобы тебя больше не доставала вонь моих пациентов. А старую рабочую квартиру можно объединить с нашей — снести стены и устроить для детей еще одну комнату и кабинет для тебя. Ты ведь теперь почти директор, и я так горжусь тобой! — Он широко улыбается, от уголков глаз разбегаются добродушные лучики. — И в качестве первого дела в новой должности тебе следует заставить меня написать сто раз: «Я должен боготворить свою жену и время от времени мыть посуду».

В изумлении таращусь на мужа. Неужели, черт возьми, у меня теперь всегда будет отпадать нижняя челюсть, стоит мне лишь посмотреть в его сторону?

— Видишь? — продолжает он. — Мужчины могут измениться.

— Чу! Что это там за шум? А, понятно. Это миллионы женщин надрывают сейчас животы от хохота. — Я прищуриваюсь. — Как долго, по-твоему, продлится сей феномен? Тебе не кажется, что я давно знаю тебя как свои пять пальцев?

— Ну, есть лишь один-единственный способ правильного обращения с женщиной, хотя никто до сих пор так и не выяснил, какой именно! Но я обещаю чаще убираться и больше слушать тебя, и теперь я знаю, как найти точку G, — и какое же она, оказывается, чудо, эта маленькая милая точечка! Такая милая, что я готов проводить там все свое время. И я так люблю тебя! Неплохо для начала, правда?

Он трещит без остановки — вылитый продавец на аукционе. И с молотка идет он сам.

— Рори, пойми, все кончено, я переболела тобой.

— Переболела? Мной? Я что, грипп?

Я сбрасываю пальто, и — о чудо — он подхватывает его и пристраивает на вешалку. А затем мягко подталкивает меня на кухню — выдраенную, кстати, до зеркального блеска — и усаживает за стол, аккуратно заправленный чистейшей скатертью и сервированный слепящим глаз серебром. Куда это мы переехали? В Степфорд?

— Мне сказали, ты ходил к этому «тюремному драматургу» и заставил его отказаться от показаний. Это правда?

— Ага. Удивительно, на что готовы люди, когда в них целят заряженным доберманом. Но я сделал это не ради Джасмин. Я сделал это, чтобы доказать, как сильно я люблю тебя, Кэсс. Пожалуйста, — в раскаянии умоляет он, — пожалуйста, прими меня обратно. — Будь у его голоса ноги, он бы сейчас стоял на коленях. — Прости меня.

Я качаю головой — жесткими, быстрыми, решительными движениями.

— Это из-за моей «воздушной» гитары? Или есть еще какая-нибудь мелочь? — нервно спрашивает Рори, подавая мне ужин.

— О нет, сущая ерунда. Просто, когда родились дети, я сидела дома, но потом, когда я вышла на работу, ты почему-то решил, что я по-прежнему должна заниматься хозяйством: убираться, стирать, готовить. Ты перевалил на меня всю заботу о детях, и по ночам к ним опять же вставала я. И я начала возмущаться. У меня изменился характер. Я чувствовала, что больше не могу быть собой. Я потеряла интерес к сексу — боже, моя девочка стала суше, чем левый шлепанец Ганди. Но разве ты заметил? Нет. Вот почему я предложила психотерапию. И мы оба прекрасно знаем, чем все это закончилось… Но кроме этих малюсеньких, ерундовеньких мелочей, я в порядке. В полном, черт возьми, просто полнейшем порядке!

Я отправляю вилку с едой в судорожно трясущийся рот — едой, от которой приятно щекочет вкусовые рецепторы, отмечаю я про себя.

Рори морщится. И добавляет игриво:

— Знаешь, я твердо усвоил одну вещь: добиться согласия в браке можно, если ты готов обсуждать любые проблемы, причем настолько искренне, чтобы в конце концов сказать: «Я, как всегда, не прав».

Я не ослышалась? И это говорит мой муж? Очень подозрительно.

— Кэсси. — Он усаживается напротив меня. — Я знаю, ты хочешь, чтобы я выражал свои самые сокровенные чувства и делился ими с тобой. И я с удовольствием бы так и сделал, поверь, вот только боюсь, что у меня нет никаких сокровенных чувств… Кроме чувства к тебе, Кэсс.

Я смотрю на него, как индейка смотрит на фермера накануне Дня благодарения.

— О чем ты сейчас думаешь? — спрашивает он.

О чем я сейчас думаю? Я думаю о том, что этот ужин просто объедение.

— Что из-за тебя у меня на сердце огромный рубец — от обиды и оскорбления.

— Меа culpa^[49], — покаянно вздыхает он. — Но неужто нет на свете «закона о давности» в отношении прелюбодеяния? Я не проживу без тебя, Кэсси. — Он закрывает глаза и изображает, что душит себя. — Ты не можешь выгнать меня. Особенно теперь, когда я знаю, при какой температуре стирают цветное белье.

Должно быть, я улыбаюсь, так как лицо Рори оживляется.

— Похоже, девушка потихоньку оттаивает, — обращается он к небесам. — Я хочу сказать, за весь разговор она врезала мне коленкой в пах всего два раза!

Он наповал сражает меня своей улыбкой. Улыбкой, которая моментально делает его неотразимым. Я быстро встаю, притворяясь, будто мне надо выбросить что-то в ведро — просто чтоб выйти из поля действия его чар, — и, потрясенная, замечаю, что пустая коробка из-под молока лежит там, где надо, а не засунута назад в холодильник. Открываю морозилку, чтобы достать водку, — и вижу свеженаполненные поддоны с кубиками льда. Рори снова улыбается, я ретируюсь в туалет — но и тут все надраено и пахнет освежителем. Мало того, что кафель до блеска выскоблен щеткой, так еще и туалетная бумага красуется на валике в новом рулоне. Неужто чудеса никогда не закончатся? Такое ощущение, что даже паркуйся я сейчас задом, Рори сидел бы спокойно и не проронил ни слова!

— Знаю, я бесчувственный истукан, Кэсс, — говорит он, когда я возвращаюсь к столу. — Черт! Семью моего лучшего друга могут на моих глазах резать бензопилой, а я этого даже не замечу, поскольку буду увлечен обсуждением результатов вчерашнего матча. Я не мастер выражать свои чувства — по крайней мере, словами. Но ведь есть и другие способы.

И тут он притягивает меня к себе, обволакивая пуховым одеялом объятий. От него пахнет мятой, как от маленького ребенка, и свежевыглаженным теплом. Его рука на моем бедре — такая знакомая и привычная. Он как любимые потертые джинсы, в которые влезаешь не задумываясь.

— Я очень люблю тебя, Кэсс. Если б я только умел пользоваться словами! Знаю, это прозвучит вычурно, но я поступил подло, и мне жаль, правда, ужасно жаль, что я причинил тебе боль. Тебе и детям. Сегодня я, кстати, вымотал их генеральной уборкой.

Он берет меня за руку и ведет наверх по лестнице, в детскую, вылизанную до девственной чистоты — отполированы даже дверные ручки, — и мы смотрим на наши сокровища, уютно свернувшиеся под одеялами, и добрые сны порхают по их личикам, мягкие, как лунный свет. Я поворачиваюсь к Рори, тянусь к его лицу и целую в губы. Невозможно сказать, кто из нас больше поражен этим поступком. Он смотрит на меня так, словно я — крем-брюле, а он — ложечка.

— Я хочу тебя, — шепчет Рори, и голос его отдается в самом низу живота, точно у героини любовного романа.

Чувства, давно притупившиеся, рвутся горячей лавой. Рори целует меня, и в этом поцелуе — все, что сейчас у него в душе. Козлиная бородка возбуждающе щекочет, и нервные окончания на моей шее встают торчком. Его рука скользит под юбку, он ласково нашептывает что-то мне на ухо. Я разбираю слова «верный» и «обожаю». И еще, похоже, он пристрастился к словам, начинающимся на «У». Тут вам и «убежденность», и «уважение». Даже «уступки». А затем вдруг «утюг».

— Утюг? — недоумеваю я и тут же вдыхаю свежий запах отглаженных юбок, и голова моя начинает кружиться от восторга.

Поцелуи Рори становятся все жарче, он смакует мою шею и плечи, я становлюсь скользкой как рыба, и тонкие водоросли лобковых волос обвиваются вокруг его пальцев. Рори стягивает с меня трусики, и я ощущаю нелепый всплеск застенчивости. Надо же, он столько раз видел меня голой — черт возьми, он даже во время родов меня видел! — а мне вдруг становится как-то неловко, сама не знаю отчего. Но тут кончики его пальцев пробегаются по моему клитору и…

— О боже, — захлебываюсь я, — снимай же скорее!

И рву пуговицы на его джинсах — «Версаче», отмечаю я про себя, причем не я их ему покупала, но в данный момент все это совершенно неважно, пусть хоть «семейки» в горошек. Сильные пальцы мужа уверенно раскрывают меня все глубже и глубже, и вот он уже стоит на коленях и орудует языком. Ритм нарастает вместе с наслаждением, и напряжение все туже скручивается внутри. Мои руки запутались у него в волосах. Кровь мчит все быстрее, меня захлестывает горячая волна, и дрожь мелкой рябью пробегает по всему телу.

Я чувствую, как оргазм выруливает на взлетную полосу, занимая позицию перед стартом. Уши заложены явно из-за перепада высот, поскольку Рори укладывает меня на ковер — господи, да его никак пропылесосили! — корпусом раздвигает мои ноги и вжимается в меня. Я вызываю вышку. Воздушный диспетчер начинает проверку готовности.

Сосредоточенность на твоем удовольствии больше, чем на своем?

Есть.

Эмоциональная близость?

Есть.

Генеральная уборка?

Есть.

Соус на плите?

Есть.

Ты чувствуешь себя желанной, обожаемой, любимой?

Есть. Есть. Есть.

Проверка закончена, вылет разрешаю.

Внимание всем. Двигатели на взлет. От винта!!!

Пора звонить в бюро находок. Найден один оргазм. Один умопомрачительный, предынфарктный, сногсшибательный, духо-захватывающий оргазм. «Мария Целеста» — спасена. Амелия Эрхарт — найдена, живая-здоровая. Бермудский треугольник — на карте. Лох-несское чудовище — в сети. Снежный человек — пойман. Квадратный корень гипотенузы… я вас умоляю. Кому нужна математика — в такой-то момент?!

Внутренняя тряска, так долго обходившая меня стороной, овладевает всем телом. Пока не остается ничего, кроме ощущения полнейшей невесомости.

— К счастью, ты из тех женщин, кто обходится без долгих предварительных ласк.

В голосе Рори угадывается игривый подвох.

Я приоткрываю один затуманенный глаз, все еще во власти горячих толчков, не в состоянии даже вздохнуть.

— Шутка. Ладно-ладно, пока не время для шуток, но, знаешь, котенок… это что-то! — Он прячет улыбку.

А затем поднимает меня с пола, точно викинг добычу, переваливает через плечо и несет — голую, в одних сапогах — в нашу спальню. Комната сверкает чистотой и буквально завалена цветами. Он опускает меня на простыни — благоухающие лимоном, хрустящие, как снег, и — ах, держите меня кто может! — выглаженные.

— Это что-то! — повторяю я.

И мы вновь сплетаемся, заводя друг друга. Ну что сказать? Я не просто опять нашла свой оргазм. Черт, я нашла их аж два. Я ждала так долго и хотела так много, что извержение Кракатау по сравнению с этим показалось бы пустячным. Секс в браке? Что ж, это как когда ты напрочь забыла, что дворники в машине поставлены на медленный режим, а они вдруг — ВВУУШ!

Я лежу в своем идеальном, точно с открытки, доме, на безукоризненно ослепительной кровати, со своим Новым и Усовершенствованным Мужем, наслаждаясь кисло-сладким ароматом наших тел и потягиваясь, как довольная кошка, — кошка, присутствие которой мне не надо больше терпеть.

— Так я могу вернуться домой? Ты хотела, чтобы я изменился. Кое с чем я еще не согласен, но сделаю все, что ты скажешь, — обещает Рори. Он вновь приступает к любовным ласкам, но вдруг останавливается. — Нет, постой. Сначала помою посуду.

Тише, мое бьющееся сердце!^[50] Пока он на кухне, звонит телефон. Включается автоответчик. Я слышу отчаянные крики Бьянки. Рори не отвечает, и мое удовлетворение становится еще глубже. Замечаю, что он повесил над бельевой корзиной баскетбольное кольцо, и смеюсь. (Вот чему надо обязательно научить нашего сына: возьми на себя половину работы по дому — и настроение твоей жены никогда не узнает ни о сэре Исааке Ньютоне, ни о его абсурдных теориях всемирного тяготения.) Спустя десять минут Рори возвращается и обнимает меня. Беспорядок моей жизни прибран, прошлое вычищено.

— Да. Ты можешь вернуться домой.

Умиротворение смягчает его лицо, и я добавляю:

— Но я уезжаю.

— Что? — он резко приподнимается на локте. — Почему?

— Ну, во-первых, звонили из Совета управляющих: они предлагают мне бывшую должность Скрипа, однако официально назначение вступит в силу не раньше чем после пасхальных каникул. Поэтому, пока суд да дело, я решила взять небольшой отпуск. Мне нужно срочно посидеть-поболтать-о-том-о-сем-со-своими-подругами, пока ты присматриваешь за детьми. Я уже все подсчитала. Ты задолжал мне минимум три с половиной года, убитые на фразу «Вы зубы почистили?». По меньшей мере пять лет уборки за ними после завтраков, обедов и ужинов, шесть месяцев очередей на аттракционах, годы под проливным дождем на спортивных праздниках и десятилетие в местном бассейне, где я умирала от скуки, наблюдая за тем, как они не побеждают в бесконечных конкурсах «прыжков на одной ноге по мелководью вдоль бортика без посторонней помощи».

— Да. Все так, — покорно кивает Рори. — Но когда ты вернешься… Мы ведь будем опять вместе, правда?

— Может быть, — осторожно говорю я. — Посмотрим на твое поведение.

Он принимает это как сигнал к действию и ласкает меня во всех местах, где мне хочется, чтобы меня ласкали. Заглядывая в глаза, говорит, что любит меня. И я отвечаю ему взглядом, оживая и умирая в каждом поцелуе. Прижимаясь к его мускулистому телу, я пытаюсь сказать, что тоже люблю его, но сердце колотится так, что вот-вот выскочит из груди.

Избито и слащаво, говорите? Черт, да какая, на фиг, разница?

Глава 3 Как убить своего мужа и другие полезные советы по домоводству

Англичане считают, что оптимизм — это глазная болезнь. А я? Я — законченная оптимистка. Втайне надеюсь, что будильник разбудит Джульетту и она успеет остановить Ромео прежде, чем тот осушит свой бокал с ядом. Что Дездемона велит Отелло прекратить свою дурацкую паранойю и записаться в группу управления гневом. Что Гамлет сходит к психотерапевту, избавится от своих депрессий и женится наконец на Офелии. Словом, я питала огромную надежду, что наша дружба с Ханной и Джаз все-таки возродится.

Друзья определяют нашу жизнь намного больше, чем партнеры или семья. Мужья и любовники приходят и уходят, дети улетают из родного гнезда, так что каркас жизни женщины — это ее подруги, во всей их пререкающейся, поддразнивающей, фыркающей красе.

Именно эта философия, а также предложение Ханны внести залог и яхта, которую она арендовала для путешествия по Карибам, убедили Джаз задвинуть подальше свою фрейдистскую икоту по поводу совращения сына. Ханна позвонила с острова Кайкос, когда мы сидели в баре возле Олд-Бейли, отмечая свободу Джаз.

— Так что, да-ра-гуши? Составите мне компанию, прошвырнемся по океану?

— Ну, если честно, я жутко занята: надо срочно побрить ноги. Шучу, дурочка. Конечно, составим. Ты нас не разыгрываешь?

— Даже гори она огнем, я бы на нее не помочилась, — пробурчала Джаз, когда я передала ей приглашение Ханны, но я-то знала, что мысленно она уже покупает крем для загара.

Джош, уставший от назойливой прессы и пытающийся примириться с потерей своего безразличного папаши, решил попутешествовать автостопом с приятелями постарше. Мол, доучиться можно и потом, в колледже. Так что дома Джаз ничто не удерживало.

Вот почему спустя две недели после освобождения Джаз я касаюсь губами соломинки первого из бесчисленных коктейлей. Солнечные блики играют на палубе белоснежной яхты. По сравнению с такой жизнью даже свинья в клевере выглядела бы несчастной.

Из каюты выбирается Ханна. От природы плосковатая, сейчас, в футболке и белых расклешенных брюках, она кажется явно округлившейся.

— Я пополнела? — спрашивает она.

— Что ты, солнышко, — отвечаю я, тут же нашептывая на ухо Джаз: «Пополнела? Не то слово! Военные самолеты и те могут принять ее за авианосец и приземлиться на пузо».

Но изменилось не только это. Ханна не накрашена, кожа коричневая как скрипка, да и эпиляция ей явно не помешала бы.

— Я беременна, — объявляет она.

Будь паруса подняты, наш общий вздох домчал бы нас до Сент-Китс. Но яхта стоит на якоре, в порту, рядом с другими лодками, носами уткнувшимися в причал.

— О боже! — Джаз тяжело опускается на палубу. — Только не говори, что ты носишь моего внука!

— Нет! Мне жаль, что так вышло с Джошем. Это продолжалось всего неделю. Должно быть, я тогда просто расклеилась. Но больше — ни за что! У меня срок уже скоро три месяца. И это в сорок четыре года! Поразительно, правда?

— Думаешь, это разумно — заводить ребенка в твоем-то возрасте? Ты ж его где-нибудь положишь и тут же забудешь где, — ехидно комментирует Джаз, все еще не простившая обиду.

Мы отдаем швартовы и выходим в море, густо усыпанное блестками солнца. Джаз упоенно мстит Ханне, услаждая ее всевозможными историями о неудачных родах, которые только может припомнить.

— Что такое? Наши глазки на мокром месте? Небось уже начинаем жалеть о той бурной ночке с молоденьким юнгой?

Ханна откидывается в шезлонге и прерывает Джаз, объясняя, что купила сперму, а затем отдала свою яйцеклетку на искусственное оплодотворение.

— И не надо делать такие круглые глаза. Сами-то наверняка и похлеще расклады видели: две мамы плюс один спермодонор или мать-одиночка плюс кухонная спринцовка.

— По крайней мере, свой график под график ребенка тебе подстраивать не придется: всю ночь без сна, а днем как сомнамбула, — смеюсь я, но, сказать по правде, у меня никак не получается представить Ханну в окружении пластмассовых солдатиков на кровати из красного дерева под прозрачным балдахином.

Мы скользим вдоль пещер в скалах, голубых лагун и сверкающих белых пляжей. Джаз растягивается на розовом полотенце в своем персиковом бикини.

— Все равно не понимаю. Годами ты читала нам лекции о том, что дети — это такая мутотень.

— Не большая, чем отчет в двести страниц о колебаниях цен на арт-рынке. Разница в том, что финансовый отчет не поцелует тебя, не обнимет и не приедет навестить в дом престарелых, когда от тебя начнет попахивать мочой.

Полуденное солнце безжалостно, но я смотрю на подругу с нежностью и пониманием. Даже Джаз в конце концов смягчается.

— Я счастлива за тебя, — сдается она. — Иди и рожай, во стыде и скорби, как повелел Господь. И сделай так, чтоб это был сын. Чтоб я успела совратить его до того, как у меня откажут ноги.

— Но деньги, Ханна? Откуда все это? — спрашиваю я и обвожу руками. — То есть я хочу сказать — с твоими алиментами Паскалю…

Серые глаза Ханны становятся на тон темнее и суживаются, как у шулера.

— Конус молчания? — требует она, и мы дружно киваем. — В общем, Паскаль хотел половину всего. И, несмотря на его предательство, я готова была проявить щедрость. Я продала наш дом, чтобы с ним расплатиться. Но когда этот шмук стал требовать, чтобы я продала и мою коллекцию картин, желая заграбастать половину наличных… Я просто не могла этого позволить. Поэтому… я заказала копии.

— Подделки? — переспрашиваю я, намазывая толстым слоем крем от загара.

— Профессиональные подделки. Вы даже представить себе не можете, да-ра-гуши, сколько связей в криминальном мире искусств у меня появилось за все эти годы.

Уже во второй раз мы с Джаз одновременно вздыхаем, но теперь паруса подняты, и лодка моментально меняет курс в сторону Колумбии.

— Короче, я отдала Паскалю копии. Так этот поц, великий живописец, даже не понял, что получил шлок. А подлинники тихонько ушли себе на черном рынке. — Ханна поправляет подушки у себя за спиной. — Нечего и говорить, что домой мне теперь путь надо-о-о-лго заказан. Тем более что Кайкос, по-моему, вполне подходящее местечко для тех, кто не любит платить налоги.

— Мне тоже лучше не возвращаться, — соглашается Джаз, закуривая десятую за сегодняшний день сигарету.

Ханна отгоняет сигаретный дым, но на сей раз не возмущается.

— Ах, Джасмин, да-ра-гуша. Через сколько же испытаний тебе пришлось пройти! Воображаю, каково это — оказаться в тюрьме, когда ты знаешь, что невиновна. Но хоть совесть твоя чиста.

Джаз выпускает дым через ноздри, точно дракон.

— Чистая совесть, солнышко, — это всего лишь очень короткая память.

Солнце отражается от водной глади, посылая квазары света в нефритово-зеленые глаза Джаз, а потому я не могу прочесть, что в них. Хотя гораздо больше меня беспокоит другое: что я сижу по ветру и задыхаюсь от сигаретного дыма.

— Зачем ты продолжаешь дымить этой гадостью? Думаю, уже можно рассказать Ханне огормональном пластыре. Конус молчания? — спрашиваю я, и Ханна согласно кивает. — Джаз носит гормональный пластырь с прошлого января. И курить она начала только затем, чтобы все думали, будто это пластырь от никотина. Джаз не хотела, чтобы кто-то узнал про ее менопаузу.

Ханна поражена:

— У тебя менопауза? Ничего, зато зимой можно сэкономить на отоплении.

— Я думаю, это от стресса. А знаете, что самое забавное? Пока я активно делала вид, что курю, я и в самом деле пристрастилась к никотину. Так что теперь у меня действительно «Никоретте».

Джаз звонко смеется, демонстрируя маленький квадратик на внутренней стороне предплечья.

Я тоже смеюсь, а затем спрашиваю:

— А где же твой гормональный пластырь? На заднице?

— О, гормональный пластырь мне не пошел, солнышко. Я начала набирать вес, а потому отказалась от него. И вот уже с июня — никаких месячных. Полная свобода!

Я совсем сбита с толку:

— С июня? Но… откуда же тогда окровавленный тампон в заднем кармане плавок Дэвида?

Приходит черед Джасмин требовать конус молчания. Когда мы согласно киваем, она принимается объяснять:

— Ну, я ведь не сказала, что это была моя кровь. Потерять мужа — это так тяжело. А в моем случае — почти невозможно! Вы даже представить себе не можете, сколько стейков мне пришлось купить в ту австралийскую поездку. Я выяснила, что именно в стейках содержится больше всего крови, которая требовалась мне, чтобы пропитывать тампоны. Я покупала стейки и макала тампоны в кровь все это чертово путешествие. Брум, Барьерный риф, Коттслоу-Бич в Перте — десятки людей сгинули там в акульих брюхах. Особенно на южной оконечности Бонди, где есть один жутко коварный разрыв, его еще называют «Экспресс на тот свет». Я-то, разумеется, плескалась где-нибудь на мелководье… И вот на мысе Катастроф, в Южной Австралии, одна из акул наконец заглотила наживку.

Кажется, даже блестящее море передергивает от ее откровений. Волны в ужасе отшатываются от носа яхты, словно демонстрируя свое отвращение. Воздух прошит потоками — такими же вероломными, как и море; такими же вероломными, как и Джасмин Джардин. Гипнотическое бурление океана, зловонный привкус морской соли, гнилостный запах водорослей — все это разом наваливается на меня, и я кидаюсь к поручням. Ощущение такое, будто я под водой. Не могу дышать. Свешиваю голову за борт и беззвучно тужусь. Потом оседаю без сил, прислонившись к прохладной стали, слезящиеся глаза прикованы к горизонту. Еще один, последний мыс — и мы выйдем на открытый простор. Согнутым большим пальцем мыс выдается в залив, точно голосует, чтобы его подбросили до следующего континента — куда-нибудь, где отчаянные домохозяйки не отправляют своих мужей на тот свет.

Я пытаюсь разглядеть лицо Ханны, но оно скрыто полями шляпы.

Капитан направляет яхту через пролив, в более спокойные воды. Еда появляется на столике перед нами и исчезает, а Джаз все рассказывает о том, что произошло на пляже несколько месяцев назад. Рассказывает до тех пор, пока не садится солнце — в убийственной гамме синюшного фиолета и свирепейшей красноты. Рассказывает, что выскочила замуж в каком-то внезапном порыве — случай, достойный учебников по выживанию для элитного спецназа. Рассказывает, как менялся ее муж, как он становился все более безжалостным и самовлюбленным, как сначала рвался к известности, а затем к безграничной власти. Рассказывает, как стала опасаться за свою жизнь, утверждая, что действовала исключительно в целях самозащиты.

— Я не убивала его. Я просто повысила фактор риска в его и без того рискованной жизни.

Но мне все равно кажется, что Джаз вырезала супруга из жизни, бесследно и чисто, точно опухоль, которой, как она думала, он сам когда-то ее наградил. Я бездумно тыкаю в сашими кончиком палочки, приподнимая пластинки сырой рыбы, точно улики. Ханна тоже играет с едой: выковыривает из риса креветок и раскладывает на столе рядком, словно маленькие розовые запятые.

Позднее мы становимся на якорь в небольшой бухточке под звездным небом. Внизу о чем-то бормочет океан, а мы все пытаемся примириться с коварством Джаз.

— Да ладно вам, девчонки. Хорошая подруга выкупит тебя из тюрьмы. А закадычная будет удирать вместе с тобой от полиции, пронзительно визжа: «Вот черт! Еле смылись!»

Ее улыбка светится так ярко, что даже в эту безлунную ночь корабли обходили бы ее стороной, опасаясь напороться на скалы. Дикое создание, морской монстр, пропитанный дорогим парфюмом.

Джаз говорит всю ночь, изливая нам душу.

— Забавно, правда? Отъявленный женоненавистник погибает от женского тампона, — объявляет Ханна уже перед самым рассветом. — Момент, явно не учтенный следствием, да-ра-гуши. В каком-то смысле это новая трактовка «Мадам Бовари»: несчастная жена встает на путь измены, но умирает он, а она выходит сухой из воды, — как думаешь, Кэсси?

Но я думаю совсем о другом. О том, что теперь можно сказать почти наверняка: после двадцати пяти лет преклонения перед Джасмин Джардин она больше не является для меня примером. И еще я думаю, что надо все рассказать полиции. Но с другой стороны, что это даст? Судебный процесс, растянутый на двенадцать недель, и двенадцать человек, которым не хватило мозгов увильнуть от присяжной повинности и которые должны решить, чей адвокат круче…

В пять утра Ханна достает бутылку шампанского и провозглашает тост за нас троих — ведь мы заслужили награду. Мы прошли через все: склоки, измены, алименты, развод, смерть и, в моем случае, через игру «сотвори себе мужа» — и все же остались самими собой. Она предлагает устроить шабаш и выбросить наши обручальные кольца за борт, чтобы начать все с нуля. И вот мы стоим у поручней на носу яхты: убийца, мошенница и я, директриса-шантажистка.

— На счет три. Раз, два, три…

Я вижу, как мое кольцо, сверкнув, исчезает в морской пене. Я все равно хочу Рори, но только с «новым менеджментом».

— И что же ты будешь делать теперь? — спрашивает Ханна у Джаз, когда мы опять сидим кружком и приводим себя в чувство горячим кофе с рогаликами.

— Вернусь на работу, — отвечает «богиня домоводства», потягиваясь, как львица, на раннем утреннем солнышке.

— Поваром?

— Да, только в моем собственном ресторане. Возможно, где-нибудь в Австралии. Они там давно привыкли к преступникам.

— Да что ты? — издевательски фыркаю я. — Вообще-то моя австралийская бабушка жутко противилась, чтобы мы перебирались в Англию. Она сказала, что именно оттуда понаехали все эти ужасные уголовники!

— И больше никаких мужчин. Куплю себе самый крутой, супер-де-люкс вибратор, способный на все, что только можно себе вообразить.

— Даже менять пеленки? — с надеждой спрашивает Ханна. — Для меня-то теперь вся жизнь сплошь попки да бутылочки, — объявляет законченная бизнес-леди. — Но одно я знаю наверняка: больше никаких советов. Никому.

— Точно, никому и никогда, — подхватывает преображенная Джаз. — А ты, Кэсси?

А что я? Я смотрю на своих закадычных подруг и думаю о тех сейсмических катаклизмах, что произошли с нами за этот год. Настоящая супружеская сага. И что-то старое — просроченный брак. И что-то новое — юные любовники. Что-то мы взяли взаймы — сына лучшей подруги. Что-то вернулось обратно — мой оргазм. Но самое главное, что я вынесла из всех этих перипетий: брак — это радость и счастье, за которыми следуют хаос, разочарование, ужас, нежность, сюрпризы, предательства и еще больший хаос. А затем, в самом конце, — снова радость и счастье от того, что ты смогла пережить разочарование, ужас, нежность, сюрпризы, предательства и бесконечный хаос.

И еще я поняла, что любовь приходит рывками. По чуть-чуть, а затем сразу валом. Это не перманентная волна. Перманентные волны бывают только в завивке — и даже тогда нужно обновлять ее раз в полгода. Любовь — это закуска, канапе с икрой, но не основная еда. А мне нужны мясо и картошка семьи: дети, новый кафель на кухне, жалобы на подоходный налог, однообразная, каждодневная диета домашней жизни. Вот они — те эмоциональные углеводы, в которых я так нуждаюсь… ну разве что еще изредка теплый, липкий и невероятно питательный пудинг.

Ханна с Джаз подтрунивают где-то на заднем плане. Мне хочется к ним в компанию, но разве можно дружить с убийцей? Ну не то чтобы Джаз действительно убила Стадза. Да, она взвела курок. Но нажала на спусковой крючок судьба. Возможно, когда-нибудь я подниму этот вопрос на сеансе психотерапии…

Мы плывем к восходящему солнцу, беззлобно подшучивая друг над дружкой: шумим, галдим, надрываем животы от хохота, хотя и не понять, что же нас так рассмешило. Может, это и не идеальная дружба. Особенно теперь, когда я понимаю, что покрываю сразу двух преступниц, она вообще кажется мне сильно подпорченной. Но, эй, а что в этом мире безупречно?

Жизнь не черно-белая. Скорее она серая, как вода в стиральной машине, — машине, которую, надеюсь, Рори сейчас усердно эксплуатирует. Я думаю о своем муже. Теплые утренние лучи поцелуями ласкают мое обращенное к небу лицо. Воздух густ от пряного привкуса моря. Длинный язык солнечного света греет мои колени, и пульс вдруг взбрыкивает от вожделения. День мало-помалу сгущается в золото, и я думаю, что совсем скоро — когда Рори станет Маэстро чувственности и Асом утюга — я вернусь за своим оргазмом, и тогда у меня вновь будет это приподнимающее над землей счастье: секс с человеком, который тебя обожает и который, возможно, только что пропылесосил весь дом!

1

Знаменитая летчица 30-х гг., первая американка, совершившая в одиночку перелет на самолете через Атлантику. В 1937 г. пропала в районе островов Новой Гвинеи при совершении первой попытки кругосветного перелета. — Здесь и далее примеч. перев.

(обратно)

2

Потомок одной из старейших аристократических семей Англии Ричард Джон Бингхэм, более известный как «лорд Лукан». Поздним вечером 7 ноября 1974 г. граф-картежник убил няню своих детей, жестоко избил бывшую жену и исчез. Больше его никто не видел.

(обратно)

3

Презрительное прозвище белых американцев, не имеющих образования, безработных или получающих низкую зарплату.

(обратно)

4

Дочь Зевса, похищенная Аидом, который сделал ее богиней подземного царства, но Зевс, тронутый печалью Персефоны, разрешил ей часть года проводить на земле.

(обратно)

5

Шум в ушах и голове.

(обратно)

6

Один из самых дорогих универсальных магазинов Лондона.

(обратно)

7

Фешенебельный универмаг в Лондоне в районе Найтсбридж.

(обратно)

8

Долли Партон (р. 1946) — одна из наиболее значимых фигур кантри-музыки, обладательница шикарного бюста и густой копны длинных светлых волос.

(обратно)

9

Эдмунд Персиваль Хиллари — новозеландский альпинист, в 1953 г. достиг вершины Эвереста, став первым покорителем высочайшей вершины мира.

(обратно)

10

Одна из богатейших женщин США, в чью империю, оцениваемую в миллиарды долларов, входят журналы, радио- и телепрограммы, а также торговые предприятия, распространяющие продукцию, выпускаемую под ее маркой. Она написала 34 книги на тему «стиль жизни», вела свои шоу на телевидении и радио. В 2004 г. Марта Стюарт была приговорена за мошенничество к пяти месяцам тюремного заключения.

(обратно)

11

Лебедь (англ.).

(обратно)

12

Фетва (араб.) — в мусульманских странах решение муфтия о соответствии того или иного действия или явления Корану и шариату.

(обратно)

13

Ради общественного блага (лат.).

(обратно)

14

Мясо на косточке (итал.).

(обратно)

15

54-летний семейный доктор Гарольд Шипман убил 215 человек. Мотивы убийств так и остались невыясненными. Известно лишь, что Шипман убивал своих пациентов спокойно и хладнокровно, делая им смертельную инъекцию.

(обратно)

16

Один из «законов Мерфи» о сексе.

(обратно)

17

Провинция на острове Суматра, где почти 30 лет, с 1976 г., шла гражданская война, в которой сепаратисты боролись за образование на территории провинции независимого исламского государства. Конфликт унес жизни 15 тысяч человек, по большей части мирных жителей.

(обратно)

18

Кэсси перефразирует название известного мюзикла 50-х «Парни и куколки».

(обратно)

19

Лорена Боббит, не выдержавшая издевательств своего мужа Джона, большим кухонным ножом напрочь оттяпала у спящего супруга его детородный орган, после чего села в машину и поехала к подруге, по пути выбросив добычу в окно. Один из прохожих подобрал обрезок и доставил в клинику, где уже находилась забинтованная жертва. Этот неприятный случай стал для Джона Боббита стартом его карьеры порноактера.

(обратно)

20

Восточный пригород Лондона, довольно неспокойное место.

(обратно)

21

И ты (лат.). Парафраз известного выражения Цезаря: «И ты, Брут!»

(обратно)

22

Сильвия Плат (1932–1963), — американская поэтесса, жена английского поэта-лауреата Говарда Хьюза. Покончила с собой, отравившись газом.

(обратно)

23

Грубое слово на идише, означающее «пенис».

(обратно)

24

Козлы (идиш)

(обратно)

25

Меня (франц.).

(обратно)

26

Счастья! (идиш).

(обратно)

27

Недотепа (идиш).

(обратно)

28

Джексон Поллок (1912–1956) — американский художник, один из наиболее известных представителей абстрактного экспрессионизма 1950-х гг. Вместо того чтобы писать кистью, он расплескивал алюминиевую краску или фабричные лаки на необрамленный, расстеленный на полу холст и вычерчивал густую, блестящую паутину линий при помощи разнонаправленных ударов веревки.

(обратно)

29

Один из «законов Паркинсона».

(обратно)

30

Парафраз высказывания протестантского проповедника Джона Брэдфорда (1510–1555). «Если бы не милость Божья, шел бы так и Джон Брэдфорд», — говорил он, когда мимо него провозили осужденных на казнь.

(обратно)

31

Элберт Хаббард.

(обратно)

32

Предмет искусства (франц.).

(обратно)

33

Верность и обольщение (франц.)

(обратно)

34

Известная американская феминистка.

(обратно)

35

Героиня известного спектакля и фильма «Выпускник» — дама бальзаковского возраста, соблазняющая юного выпускника колледжа, сына своей давней приятельницы.

(обратно)

36

Доктор Джек Кеворкян — ярый сторонник эвтаназии.

(обратно)

37

Столица Галисии (Испания) — красивейший город-святыня, куда каждый год стекаются паломники со всего мира.

(обратно)

38

Намек на известную «городскую легенду» о том, что Уолт Дисней завещал заморозить свое тело после смерти.

(обратно)

39

Имеется в виду Маноло Бланик — самый известный «обувной кудесник», главный обувщик звезд.

(обратно)

40

Известная британская компания-производитель женского белья.

(обратно)

41

От имени Румпельштильцхен, главного персонажа одноименной сказки братьев Гримм, горбатого карлика-волшебника, который помогает дочери мельника выполнить приказ короля — превратить солому в золото, — потребовав в уплату за услугу отдать ее первого ребенка.

(обратно)

42

Роберт Фолкон Скотт (1868–1912) — английский исследователь Антарктиды.

(обратно)

43

Американская актриса и певица, чрезвычайно популярная в 50-е гг., снялась в фильме А. Хичкока «Человек, который слишком много знал».

(обратно)

44

Бетт Дэвис (1908–1989) — американская киноактриса; в 30-е гг. играла в кино роли инженю и «роковых соблазнительниц».

(обратно)

45

Британский киноактер, настоящее имя — Уильям Генри Пратт. Сыграл более 60 эпизодических ролей, прежде чем в 1931 г. прославился в роли Чудовища в фильме «Франкенштейн». В дальнейшем снимался во многих приключенческих лентах и фильмах ужасов, как правило, в однотипных ролях злодеев.

(обратно)

46

Аллюзия на название романа Джона Стейнбека «Зима тревоги нашей».

(обратно)

47

Гэри Глиттер, настоящее имя — Пол Фрэнсис Джадд (р. 1944) — популярный в 1970-х британский рокер. В 1999 г. был арестован британскими властями за хранение детской порнографии и приговорен к 4,5 месяцам за решеткой. На этом музыкальная карьера певца закончилась и началась криминальная. После выхода из заключения Глиттер отправился в Камбоджу, откуда в скором времени был выслан за непристойное поведение. А в марте 2006 г. вьетнамский суд приговорил 61-летнего Глиттера к трем годам лишения свободы за совращение малолетних.

(обратно)

48

Название здания, в котором размещается Центральный уголовный суд.

(обратно)

49

Моя вина, виноват (лат).

(обратно)

50

Слова из песни Стинга (Be still, my beating heart!).

(обратно)

Оглавление

Часть первая

  Глава 1 Веселая вдова

  Глава 2 За что я тебя ненавижу? Пальцев не хватит, чтобы подсчитать

  Глава 3 Рука Современный готический роман ужасов

  Глава 4 Есть ли жизнь после измены?

  Глава 5 Если он хочет завтрак в постель, пускай спит на кухне

  Глава 6 Неделя работающей матери Или Где, черт возьми, ваш отец?!

  Глава 7 Леди и самосуд

  Глава 8 Любить, пылесосить и подчиняться

Часть вторая

  Глава 1 Не сходи с ума — слети с катушек

  Глава 2 Знаешь, почему я не говорю тебе, когда испытываю оргазм? Да потому что в этот момент тебя никогда нет рядом

  Глава 3 Три мушки-тёрки

Часть третья

  Глава 1 Генитальный дефект

  Глава 2 И жили они долго и несчастливо

  Глава 3 Чувственный интерактивный сюрприз

  Глава 4 Высокая неверность

  Глава 5 Прелюбодейки с Северо-Запада

  Глава 6 Пока убийство не разлучит нас

  Глава 7 Выживают красивейшие

  Глава 8 У меня ПМС, так что я вполне законно могу тебя убить

  Глава 9 Когда с отчаявшимися женщинами творят поистине унизительные вещи

Часть четвертая

  Глава 1 Анонимные неудачницы

  Глава 2 Сыновья и любовники

  Глава 3 Ты все равно полюбишь наш брак, даже если для этого мне придется с тобой развестись

  Глава 4 Отповедь

Часть пятая

  Глава 1 Было бы завещание, а уж я постараюсь в нем оказаться

  Глава 2 Домохозяин

  Глава 3 Как убить своего мужа и другие полезные советы по домоводству

*** Примечания ***