Авторское право [Пол Левинсон] (fb2) читать онлайн

Пол Левинсон Авторское право

Не успел я выйти из машины, как ветер стал рвать у меня из рук зонтик, который я сумел открыть только наполовину. Пару минут я боролся, потом покорился судьбе и швырнул зонт в урну. Еще одно мокрое барахло, еще одна вещь, отвоеванная у человека природой.

Подняв воротник, чтобы защититься от холодного дождя, я поспешил вверх по ступеням из бурого камня. У входа достал удостоверение и предъявил его человеку в форме.

— Через холл, один марш по лестнице вверх, вторая дверь направо. Вас ждут, доктор Д’Амато, — сообщила форма.

— Отлично, — ответил я, хотя ненавижу лестницы из бурого камня: в последнее время, поднимаясь по ним бегом, я начинаю задыхаться. Конечно, можно шагать не спеша, но это не в моих привычках.

— Привет, Фил, — обратился ко мне Дейв Спенсер, полицейский инспектор (еще меньше волос, чем у меня, да и живот внушительней). Я наклонился рядом с ним над трупом парня лет под тридцать. — Взгляни-ка на него, — Дейв всегда приглашал меня, коронера[Следователь по особо тяжким преступлениям. (прим. перев.).], когда подобные неприятности случались на моей территории.

Я взглянул. Бедняга лежал с широко открытыми глазами, словно перед смертью был сильно удивлен или испуган. Однако на теле не обнаружилось электрических ожогов, да и ближайшая розетка находилась не ближе, чем в пятнадцати футах, на другом конце комнаты (в нее был включен компьютер).

— Бытовая химия, отравление, наркотик? — отбарабанил я, приведя обычные в таких случаях версии.

— Не похоже, — ответил Дейв. — Следов уколов нет, губы не побелели. Узнаем больше, когда получим результаты анализов.

— Есть какие-нибудь догадки?

— Никаких. Поэтому я и вызвал тебя. Похоже, что в организм парня проникло нечто такое, что как бы «взорвало» его нервную систему. Тут же отказали сердце и другие внутренние органы. С таким я еще не сталкивался…

— Ну ладно, — сказал я, — давай глянем, что здесь творится.

У меня репутация следователя, который любит копаться в загадочных делах. В свое время я занимался довольно запутанными историями. Ну и еще прибавило популярности появление статей на разные естественнонаучные темы — от физики до биологии.

— А как звали парня? — спросил я.

— Глен Чалеф, — ответил Дейв. — По профессии — программист.

Квартирка покойного оказалась вполне заурядной: простая мебель, кое-как расставленная вдоль стен, выкрашенных светлой краской. Единственное, что действительно впечатляло, — мощнейший компьютер с массой «наворотов».

На экране застыли два слова: авторское право.

Прежде чем прикоснуться к клавиатуре, я надел перчатки — не только для того чтобы не оставлять отпечатков. «Не машина ли убила Глена?» — пронеслась в голове странная мысль. Нажатием клавиши я вернул текст на несколько строк назад — посмотреть, какая информация предваряла авторское право.

Буквы у меня на глазах побледнели и исчезли, как если бы программа была защищена от несанкционированного доступа. Я нажал кнопку и вернул авторское право. Слова тут же растаяли.

Что ж, если машина молчит, поговорим с людьми. У парня была подружка, некая Дженна Кейтен. Лейтенант полиции сказал, что именно ее подозревают в убийстве. Она-то и нашла тело.

При взгляде на девушку у меня дыхание перехватило: длинные ноги, каштановые волосы, спадающие на плечи тяжелой волной, и глаза: зеленые, манящие в свои бездонные глубины. «Думай о деле, Д’Амато», — напомнил я себе.

Было заметно, что до моего прихода она плакала.

— Не решаюсь предложить вам сигарету, — начал я, — у вас для этого слишком благопристойный вид. — Может быть, кофе?

— Не откажусь. И еще содовой.

Выйдя из комнаты, я достал из автомата два кофе и бутылку содовой.

— Может, начнем сначала? Расскажите мне подробно всю историю, — говорил я, тщетно пытаясь укротить фонтан содовой. — Покойный был ученым и, как говорят, трудился над какой-то генетической проблемой, я в этом полный профан. Прочтите лекцию первокурснику.

Она отхлебнула из чашки.

— Верно, Глен работал над проблемой человеческого генома, а точнее — его особого вида.

— Он из тех ребят, которые пытаются вычленить и классифицировать каждое белковое соединение, каждый ген человека? — спросил я.

— Правильно, — ответила девушка. — Только современные генетики работают в узкоспециализированных областях. И Глен занимался сугубо специфическим разделом этой науки. Несколько раньше, пару лет назад, его предшественники обнаружили какой-то странный материал в некоторых Х-хромосомах, но не во всех, а лишь в восьми процентах изученных.

— Какой-нибудь необычный ген?

— Это даже не совсем ген, так как он не влияет на поведение или самовыражение человека.

— С этого места — подробнее.

Дженна была ангельски терпелива.

— Это своеобразный вид белкового кода, но он — не ген. Ведь только пять процентов ДНК в наших геномах превращаются в гены. Остальное иногда называют «отходами ДНК». На этих «отходах» и специализировался Глен.

— И каких результатов он добивался? — спросил я.

— Ну, Глен, то есть мы с Гленом, пытались прочитать код этого странного генетического материала. Не в переносном смысле, как это принято понимать, а в самом прямом — по буквам и словам.

— Вам удалось формализовать язык генов?

— Не самих генов, а тех самых «отходов», остальных девяноста пяти процентов наших ДНК в хромосоме X.

— Понимаю, — пробормотал я, хотя если и понимал, то плохо. — А при чем тут смерть Глена?

— Он позвонил мне и сообщил, что окончательно перевел код, а текст вывел на дисплей… А когда я вошла в квартиру, он уже был мертв. — Девушка зарыдала. — Я боюсь, что его убили эти слова…

— Конечно, все это могло оказаться чистейшей липой: девица убила приятеля и запудривает следствию мозги мудреными научными словечками… Но с другой стороны, результаты вскрытия не указали никакой явной причины, по которой все внутренние органы человека могли отказать одновременно, в одну секунду. «Картина такая, будто у него внутри все взорвалось», — вспомнил я слова инспектора Дейва.

Мне стало понятно, что Глен умер не от инфаркта или инсульта. Случай был пострашнее: что-то проникло в его организм, а потом это «что-то» включило и выключило некий главный рубильник.

Слова на экране?

— А вы успели прочитать эти слова? — спросил я.

Девушка подняла глаза, и они заново сфокусировались на мне, словно она вернулась из дальней дали, куда ее унесли мысли.

— Нет, — сказала она, — когда я приехала, они уже исчезли с экрана.

Теперь я знал, что она врет — во всяком случае, в этом.

Займемся проверкой остальных позиций повествования Дженны. Факт звонка Глена ей домой незадолго до смерти установить будет нетрудно. Но вот геном проклятый… Тут без специалиста не обойдешься. Она, кажется, говорила, что этой тематикой занимается одна из лабораторий Технологического института в Массачусетсе.

Что ж, пообщаемся с господами учеными. В «техноложке» у меня есть приятели, пускай сведут с генетиками.

— Ральф Херцберг к вашим услугам, — услышал я энергичный голос в телефонной трубке, — меня предупредили о вашем звонке.

— Очень приятно, — ответил я. — Позвольте мне изложить проблему, над которой вы работаете, как я ее понимаю — или не понимаю, — а вы меня потом поправите.

— Валяйте.

— Итак, — начал я, — ДНК обычно называют языком генетики, но это не совсем правильно. На самом деле это как бы «схема сборки» других белков в клетки, имеющие свои особенности, — клетки сердца, мозга, и так далее…

— Все правильно, — подтвердил Херцберг.

— Значит, — продолжал я, — ДНК это лишь катализатор для развития живого организма. Но мы говорим для краткости, что это код или набор команд. Я правильно рассуждаю?

— Совершенно правильно.

— Хорошо. Тогда скажите мне: какая же связь между ДНК, которая даже не язык, и хромосомным материалом, который в формализованном виде ваш покойный коллега Глен Чалеф прочитал на экране?

— Объяснить это непросто, — вздохнул Херцберг, — но я попробую. Прежде всего, есть множество белковых соединений, о функциях которых мы и понятия не имеем. Не все они гены, скорее, наоборот, — в большинстве своем не гены. Некоторый материал мы считаем катализатором для самих генов, о других думаем, что они определяют время генетических команд для других белков, — а как именно, мы только начинаем догадываться. Но большая часть этого внегенетического материала — пока что для нас тайна.

«Как раз то, что Дженна назвала «отходами», — подумал я.

— Значит, э-ээ, лингвистический материал в восьми процентах X-хромосом как раз и покрыт тайной?

— Именно. И я далек от мысли, что бинарный хромосомный материал можно изобразить в виде слов. Его можно превратить в бинарный код, это да, но у нас нет способа проверить точность подобного преобразования. Кроме того, мы совсем не уверены, что за таким кодом будут стоять настоящие слова. Сначала мы получаем из данной комбинации знаков нечто вроде прототипа языка. По своей структуре (подлежащее — сказуемое) он очень похож на индоевропейский (наш «праязык»), и поэтому некоторые ученые полагают, что это и есть язык. А раз так, то его можно приблизительно перевести на английский, русский, и так далее. Однако результаты, откровенно говоря, очень сомнительны. Если брать соотношение сигналов и помех, то последние составляют более сорока процентов в окончательном переводе. Хотя и это лишь предположение, реальные искажения могут оказаться гораздо серьезнее.

Таким образом, молодой человек, «белых пятен» в этой области так много, что мы воздерживаемся от каких-либо публикаций.

— В ваших словах не много оптимизма…

— Какой там оптимизм! — буркнул Херцберг. — Мы же не восхищаемся обезьяной, которую научили перепечатывать на машинке Шекспира, а это как раз то, чем мы занимаемся. Или другой пример: если макнуть лапы дикой утки в красную краску и пустить ее гулять по холсту — разве она создаст произведение живописи? Все это лишь подобие искусства, и мы знаем, что сходство здесь — чистая случайность. То же самое с хромосомным кодом: имеет место лишь формальное сходство с индоевропейским языком.

Что касается меня, я тоже не люблю совпадений. Их часто используют как покров, удобное прикрытие истинного положения дел. Но в данном случае слова существовали: реальные, настоящие, их можно было прочесть.

— Прошу извинить мою настойчивость, господин Херцберг, — сказал я, — но кому-нибудь еще из ваших коллег, помимо бедняги Глена, удавалось вызвать текст на дисплей?

— Кляйн, пожалуй, только он.

— А кто такой Кляйн?

— Эммануэль, он же Мэнни Кляйн, как раз и положил начало разработке этой темы. Два года назад он открыл странный хромосомный материал, впервые преобразовал его в лексический и объявил, что увидел текст на экране.

— Вы ему не поверили?

— Ну, как сказать…

— Неважно, — отрезал я, — лучше расскажите, что было в этом тексте?

— Нечто вроде урока истории, весьма невразумительного, хотя полным бредом назвать его нельзя. А в конце текста — вы только представьте себе! — стоял значок, подтверждающий чье-то авторское право. — Ученый рассмеялся. — На мой взгляд, это явление находит весьма реальное объяснение: шутки компьютера. Компьютер Кляйна «слизнул» эти слова из чужого файла и втиснул в авторский текст. Со мной такое тоже случалось: как-то я с ужасом обнаружил на экране кусок очень личного письма, написанного когда-то мною. Оно вылезло в середине одной деловой записки. Слава богу, я вовремя это заметил!

— Ничего себе… А как я могу связаться с Кляйном?

— Никак. — Помолчав немного, ученый заговорил более серьезным тоном. — Послушайте, я знаю, на какие мысли наведут вас мои слова, но — уверяю вас! — этот инсульт был закономерным: Мэнни успел перенести не один приступ. А последний, случившийся после научного открытия, был очень, очень сильным. Да и семьдесят один год…

Херцберг подтвердил мою мысль: когда умирает один ученый, можно согласиться с версией убийства. Но если двое, и притом работавших над одной и той же темой… Ну что ж, мне уже попадались запутанные дела, а это не хуже любого другого.

— Ладно, а кто мне сможет поподробнее рассказать о Кляйне?

— Дженна Кейтен. Они с Мэнни работали вместе, она была его ассистентом.

Бедная девочка. Маятник судьбы снова качнулся не в ее сторону.

Мы с Дженной сидели за столиком японского кафе в Гринвич-Виллидж.

На сей раз я получше разглядел ее глаза: они были не просто зеленые, а еще и с сиреневым отливом. Счастливчик тот парень, который постарается передать код этих глаз детям и внукам.

— Но я не убивала Глена! — Отчаянный голос Дженны вернул меня к действительности.

— Кто же тогда?

— Не кто, а что! Говорю же вам: те слова на дисплее, которые выдал нам хромосомный код. Если точнее, смерть наступила от преобразованных алгоритмов ДНК, появившихся на экране.

— А что убило Мэнни Кляйна — то же самое?

Девушка побледнела.

— Мэнни был не так молод. Считается, что он умер от инсульта.

— А ваше мнение?

Она отхлебнула чая, потом проглотила.

— Он умер от того же, что и Глен. — Это было сказано почти шепотом.

— И вы были причастны и к тому, и к другому случаям. Иначе говоря, работали с обоими учеными над одной темой. Верно?

Она не ответила.

— Послушайте, вы же умная, чуткая девушка. Я хочу вам помочь. Помогите и вы мне, будьте откровеннее. Должно же существовать нечто, кроме вашего имени, конечно, что связывает эти две смерти.

Она поднялась, собираясь уйти.

— А вот это вы зря, — заметил я. — Поверьте, здесь нельзя спешить. Обстоятельства оборачиваются против вас.

Я вздохнул. Не хотелось мне давить на нее, запугивать, но время уходило.

— Ну хорошо, подберемся с другой стороны. Зачем вы мне соврали тогда, что экран был пуст?

— А вы что-то видели? — глаза ее округлились.

— Только бледные серебристые буквы. Почему вы об этом не сказали?

Потрясенная, она упала на стул.

— Это настолько… личное.

— Понятно, вся эта история — личная, для двух людей.

— Да нет, я хочу сказать, что слова, которые были на экране, принадлежали мне. Так больно сознавать, что…

Что? Может, на экране появились слова «Милый Джон»? И они-то убили Глена Чалефа?

— Хромосомный материал, изучаемый Гленом и Мэнни, — заговорила девушка, — он мой, из моего организма. Мои слова их убили. Проклятое орудие убийства — я сама.

Принесли японские блюда — холодный рис с разнообразными специями и рыбу. Я долго молча смотрел на Дженну.

— Значит, вы считаете себя… э-ээ… носителем какого-то генетического кода, способного превратиться в слова? Причем в такие, что могут убить?

— Я своего рода уникум. Пока что моя ДНК — единственная из всех переводится на английский язык.

— Давайте начнем сначала: как вы в это влипли?

— Очень просто. Я, как и многие студенты, сдавала свои ДНК для исследований. Профессор Кляйн нашел меня по интернету, причем очень быстро. Мои гены были сущей находкой для него… Находкой! — Дженна закрыла лицо руками.

Я гладил ее по руке, надеясь успокоить.

— А Херцбергу вы рассказали об этом так же подробно, как и мне?

— Вы с ним тоже говорили? Значит, поняли, что это за человек. Он всегда выбирает самый простой ответ. Ему удобнее считать, что Мэнни умер от инсульта. Так же точно он будет думать, что я убила Глена химикатом, не оставляющим следов. Из двух путей — тривиального и необычного — он всегда выберет первый. Классический пример ученой серости.

Эта характеристика совпадала с впечатлением, которое профессор произвел на меня. Побудить его к действию способна лишь гора трупов. А к тому моменту еще черт знает каких генетических джиннов выпустят из бутылки.

— Послушайте, наша беседа слишком абстрактна. Не могли бы вы изобразить на бумаге эти… чертовы слова, чтобы я имел о них представление?

— Нет, они слишком опасны. Вы же видите — они уже убили двоих. Нельзя рисковать.

— Понимаю, — согласился я. — Но, может быть, вы согласитесь вычленить для меня их суть…

Подумав, она кивнула.

— Текст составил примерно три абзаца.

— Абзаца?

— Ну да. Связные фразы были разбиты небольшими периодами какой-то абракадабры, плюс еще большие фрагменты после нескольких фраз, сгруппированных воедино, которые мы и назвали абзацами.

— О’кей, извините, что перебил, пожалуйста, продолжайте.

— Так вот, суть этих посланий в том, какой след в истории способны оставить разумные существа. Какие знаки, например, оставили первобытные люди на камне, и каким образом они сохранились. Потом идет текст в таком духе: что сказать об особях, не умеющих высекать на камне? Они могут оставить свои послания следующим поколениям на вечном материале. Они попытаются «начертать» их на живом «камне», то есть передать с помощью посредника, над которым они властны.

Насколько можно понять, они сделали таким посредником живую материю, поскольку у них есть способность проникать в ДНК человека.

Я присвистнул.

— Итак, разумные вирусы, дальновидные чужаки, оставившие нам «визитную карточку» на случай, если мы захотим продолжить их дело? Это все, что было на экране?

— Нет, я изложила только суть, — сказала Дженна. — В конце находилось нечто другое, насколько я поняла — некое уведомление.

— В чем оно состояло?

Девушка сосредоточилась, затем произнесла:

— «Тот, кто прочитает эти слова, кто владеет нашим кодом, имеет право им пользоваться. Что мы и подтверждаем своим Уведомлением об авторском праве».

— Авторском праве? — переспросил я. Наконец-то Дженна раскололась!

— Это как раз то, что выдала таблица хромосом ASCII в переводе на английский. — Дженна пожала плечами.

— Трудно поверить, что какой-то нечеловеческий разум придает такое же значение авторскому праву, как мы с вами, — заметил я.

— Еще труднее поверить в то, что он создал код для расшифровки языка, похожего на индоевропейский, который к тому же можно хранить в наших хромосомах. Но это так. А чувство собственности, стремление оградить свои права — это очень древний биологический инстинкт.

— Можно ли сказать, что мыши писают, — прошу прощения, мочатся — на своей территории, чтобы оградить ее от посягательств?

— Можно. — Дженна улыбнулась чуть ли не в первый раз за все это время. — В мире живой природы таких примеров сколько угодно: птицы, рыбы, даже насекомые ставят знаки на своей «собственности» и охраняют ее. Однако чем ближе к человеку, тем более абстрактным становится это понятие. У обезьян, бабуинов, шимпанзе, у каждого вида есть довольно сложные способы защитить свою территорию; животные весьма агрессивно изгоняют пришельца, если он не имеет «собственности».

— Возможно ли, что авторы вашего текста — люди?

— Все может быть. Кстати, никто не знает, на что были способны люди семь или восемь тысяч лет назад.

— Как раз тогда и появились первые признаки индоевропейской цивилизации? — спросил я.

— Признаки цивилизации ностратов уходят еще дальше в глубь веков, более чем на двенадцать тысяч лет. Ностраты имеют некоторое сходство с индоевропейцами… Правда, о том, существовали они на самом деле или нет, ученые спорят до сих пор. Как бы там ни было, — девушка отпила чая из чашки, но уже спокойнее, — хромосомные алгоритмы напоминают индоевропейское письмо, или нечто близкое к нему.

— Как знать, может, лингвистическая ДНК была введена в геном намного позднее?

— А этого никто не знает наверняка. Однако восемь процентов X-хромосом со странным материалом распределены среди людей всего света, причем многие из них живут очень далеко от научных центров, где ведутся подобные исследования. Я сомневаюсь, что последний образец этого материала можно было так широко распространить среди населения. Есть больше оснований верить в то, что авторы текста — современники ранних индоевропейцев. Проблема в другом: как объяснить наличие аппаратуры для работы с генами у людей «седой древности»… если это были люди. Мы знаем о далеком прошлом лишь то, что дошло до нас с помощью вечных материалов — камня, кости, окаменелостей. Возможно, в странах Востока делали потрясающие вещи из бамбука, но ведь все это давно превратилось в прах. А вдруг какой-то древний народ экспериментировал с ДНК? Даже в самых отсталых племенах есть люди с потрясающими способностями и глубоким знанием природы: они разводят благородные породы животных, выращивают экзотические растения. Так что наши индоевропейские изобретатели вполне могли ввести в гены послание, которое теперь появляется на экране компьютера — в этом нет ничего невозможного. Ведь ДНК и компьютерные коды имеют одинаковые принципы: те и другие требуют организационных схем. Ведь доказал же недавно Адлеман, что помещенная в пробирку ДНК может «находить» ответы для математических задач. И древним ученым необходимо было всего лишь один раз закодировать свое послание в ДНК и ввести его в Х-хромосомы. Для этого и нужен-то всего лишь небольшой период расцвета науки, какие-то 100–200 лет. После чего естественный процесс репродукции обеспечил этому посланию вечную жизнь. В этом и красота, и уродство данного явления; потому что ДНК обладает самым эффективным инструментом репродукции из всех возможных.

— Все это может произвести впечатление на…

— На выпускников школы? На молокососов? Неправда. Эти факты подтверждает моя собственная жизнь. Причем не одним, а многими аргументами.

— Выходит, — сказал я, — это задача со многими неизвестными: кто мы, откуда, куда идем? Все научные проблемы сводятся — раньше или позже — к вопросу: выживет ли человечество? — Я закрыл глаза, потом открыл снова и сосредоточил взгляд на лице девушки. — Ваша жизнь тоже под вопросом до тех пор, пока мы не разгадаем, что именно написал этот доисторический Стивен Джей Голд, или как его там, пока не свяжем это со смертью Глена Чалефа, а может, и Мэнни Кляйна. Как бы ни была интересна ваша гипотеза ДНК — индоевропейский язык — ASCII, однако полиции на нее наплевать. И в дальнейшем, — я вздрогнул, — кто знает, скольким несчастным грозит смерть от этих фатальных слов?

— Значит, вы верите в мою работу? — спросила Дженна. В эту минуту ей, видимо, было важнее иметь союзника в научном поиске, чем думать о собственной безопасности.

— Будем считать, что она мне интересна, — ответил я. На самом же деле мне было интересно только одно: как вытащить ее из этой истории.

— Погибло два человека, — сказала Дженна, — должна же здесь существовать какая-то связь.

На следующее утро лейтенант полиции рассказал мне о пресловутой связи, свидетельствующей совсем не в пользу девушки.

— У Глена была интрижка с одной блондинкой, — сказал он. — История тянулась несколько недель. Узнав об этом, Дженна подняла крик и выплеснула парню в лицо бокал вина. Есть трое свидетелей — вот и мотивация убийства.

— Да-аа? И чем же она его укокошила? Шпилькой?

— Это ваша задача, сэр, найти орудие убийства.

Я тут же позвонил девушке и сказал, что должен срочно ее увидеть. Узнал, что она живет в новой высотке в Западном округе, где селились достаточно состоятельные граждане.

Услышав историю с вином, Дженна покраснела.

— Ну и что? — угрюмо спросила она. — Сколько народу валяют дурака, орут и визжат, и разве это кончается убийством?

— Меня больше волнует то, что вы скрыли от меня данный факт.

— А вы хотите иметь полный отчет о моей личной жизни? Календарь, в котором будут отмечены все стычки с Гленом?

— Прекратите! Я уже пытался объяснить вам вчера, что подобный случай говорит не в вашу пользу. Полицейские, как псы — они ходят концентрическими кругами, и лишь повеяло дичью, начинают все плотнее сжимать кольцо. Если вы у них в руках — значит, балансируете на краю пропасти. Нам с вами придется найти подтверждение вашему рассказу. А время уходит!

— Какое же еще подтверждение? Я выложила вам все!

— Мы должны предъявить реальное доказательство, а не просто ваше толкование ситуации. Я прошу вставить в компьютер дискету с бинарной схемой хромосомного материала, преобразовать индоевропейский язык с помощью таблицы ASCII, а потом отснять на видеопленку весь процесс.

— И для чего же? Чтобы показать текст на всю страну, в рубрике «Америка под угрозой», и тем самым убить миллионы зрителей?

— Ну если уж до этого дойдет, я привлеку приговоренных к смерти преступников, они добровольно пойдут на эксперимент. Однако не думаю, что простое чтение слов может кого-то убить.

— Почему вы так уверены?

— Вы ведь прочли слова и остались живы. Я тоже видел слова авторское право и совсем не похож на покойника. Думаю, какой бы подвох ни таился в тексте, простое его прочтение не несет гибели.

— К чему вы клоните? Доказываете методом от обратного, что это я убила Глена?

— Ни в коей мере. Просто пытаюсь убедить вас и себя, что причина смерти отнюдь не в чтении текста.

— А в чем же?

— Знаете, у меня есть одна идея, но начнем не с нее. Может ли ваш компьютер преобразовать язык с помощью ASCII? Надеюсь, у вас на дискете есть какие-то бинарные коды… м-мм… вашего организма?

— Да, перевод моей ДНК на прототип индоевропейского языка. Это часть нашего исследования. Мы пытались выяснить, смогут ли несколько программистов выйти на одни и те же английские слова независимо друг от друга.

— О’кей. Значит нам нужно всего-навсего получить английский перевод этих слов. Я принес маленькую видеокамеру, поставлю ее вот сюда, в угол.

Дженна ссутулилась над компьютером, с головой уйдя в работу. Но вот она вышла из программы и откинулась назад, заложив руки за голову.

— Проделано примерно семь восьмых объема, — сказала она. — У девушки был вид человека сосредоточенного и в то же время довольного собой — такое выражение я много раз видел на лицах ученых.

— Прекрасно. Все готово для записи.

— А вы уверены, что хотите ввязываться во все это? — спросила Дженна. Я заметил, что выражение ее лица изменилось. Видимо, она вспомнила о ценностях более реальных, чем вся эта научная возня.

— Да, уверен.

— Понимаете, может, я осталась невредимой только потому, что кодом служила моя ДНК.

— Возможно. Правда, я считаю, что Глен и Мэнни погибли, потому что не ограничились чтением текста.

— Мне кажется, нам не стоит этим заниматься, — Дженна покачала головой.

Я видел, что она начинает нервничать.

— Даже по соображениям чистейшего эгоизма, — продолжала девушка, — если вы вот тут умрете, рядом со мной, я никак не докажу полиции свою невиновность. К тому же я вовсе не хочу вашей смерти!

— Я обо всем позаботился, — ответил я. — Прежде чем приехать, я оставил в ящике стола записку — свои соображения по поводу этой истории. Если со мной и случится что-нибудь, лейтенант ознакомится с запиской, и вы будете оправданы. В этом вы можете на меня положиться.

— Поймите, вы мне нравитесь, и я не хочу, чтобы вы погибли.

— Я не собираюсь погибать. Мы не станем сидеть перед экраном, тупо уставившись в него. Мирно уйдем в соседнюю комнату, видео включится автоматически, а лазерный принтер воспримет и выведет слова. Я уверен, что Глена и Мэнни убил не смысл этих слов — ни в коем случае, ведь вы сами их произносили. Дело в какой-то загадочной энергии, излучаемой компьютером, которая высвобождается одновременно с появлением слов.

— А видеолента? — Дженна все еще колебалась.

— Мы не будем на нее смотреть. С помощью цифрового сканирования я постараюсь убедиться, что слова все же записаны. А потом текст проанализируют в лаборатории. Все будет прекрасно.

— Я в этом не уверена.

— Дженна, я затеял это все не просто потому, что хочу сохранить вам свободу, а возможно, и жизнь. Я пытаюсь помочь вам как ученому, которому дороги научные достижения. Кто знает, какими последствиями могут грозить людям эти послания? Мы с вами в конце концов обязаны выяснить, с чем же все-таки столкнулось человечество.

Она вздохнула и покачала головой, но снова повернулась к компьютеру. Только что вялая и безвольная, она разом собралась, пристально следя за экраном.

— Текст может возникнуть в любой момент, — объявила она. — За тридцать секунд до его появления аппарат начнет сигналить. Вы успеете выйти в соседнюю комнату. И пожалуйста, не повторяйте ошибки жены Лота: не оглядывайтесь.

Видеокамера щелкнула и зажужжала.

Зазвенел телефон.

— Взять трубку? — спросил я.

Дженна кивнула.

— Д’Амато слушает. Спасибо, хорошо. О-ооо. Понимаю. Но Боже — как? Хорошо. Перезвоню.

Компьютер начал сигналить: би-би-би…

— Через тридцать секунд на экране появятся слова, — Дженна повернулась ко мне, дрожа от нетерпения.

— Звонил Херцберг, — сказал я.

— Нашел что-нибудь интересное? — Дженна поднялась с кресла.

— Еще один человек погиб, Дениза Рихтер. Занималась той же темой. Диагноз: «естественная смерть»! Вы ее знали?

— Да конечно же! — Дженна зарыдала так, словно ей вонзили нож в спину. — Естественно, я знала ее, не слишком близко, но — боже мой, как это случилось на сей раз?

— Так же, как и в первых двух случаях. Это ужасно… но зато теперь с вас снимут подозрение в убийстве.

— Господи, мне как раз пришло в голову…

— Что?

— Она работала с моим генетическим материалом. Глен послал его Денизе.

Она дрожала всем телом.

— Все нормально, — сказал я, кладя руку ей на плечо, чтобы успокоить. — Херцберг прекращает работу по этой тематике, поэтому и позвонил. Я думаю, у него достаточно трупов, чтобы…

— Я и без него прекращу! — вскричала Дженна, протягивая руку к клавише. Рефлекс выбросил мою руку вперед раньше, чем она успела остановить программу; поймав ее запястье в воздухе, я отвел руку девушки от компьютера.

— Не надо. Мы должны закончить дело.

— Вы что — псих?! Сколько еще смертей вам нужно?

Дженна забарабанила кулаками по моей груди, потом попыталась вырваться. Но я крепко держал ее за локти. Экран был передо мной и, прости меня Боже, я так и не смог отвести от него глаз.

— Что с вами? — донесся до меня голос девушки.

Слова на экране точно соответствовали тем, что она произнесла в японском ресторанчике: здесь было абсолютно все, вплоть до этого странного «уведомления» об авторском праве, часть которого я видел на мониторе Глена.

«Тот, кто прочитает эти слова, кто владеет нашим кодом, имеет право им пользоваться. Что мы и подтверждаем своим Уведомлением об авторском праве».

— Что с вами? — повторила Дженна. — Как вы себя чувствуете? — Она смотрела на меня, не спуская глаз.

— Все в порядке, — ответил я. — Единственная неприятность — в животе урчит от голода.

Она не мигая смотрела на меня, словно сосредоточенный взгляд ее зелено-сиреневых глаз мог сохранить мне жизнь.

— Со мной ничего не случилось, правда. Извините, мне пришлось вас отодвинуть. — Я думаю, извиняться не стоило, поскольку ей было совсем не так плохо в моих руках.

— Господи Боже, — Дженна прижалась ко мне. «Думай о деле, Д’Амато, — внушал я себе, — только о деле». Эта девушка подозревается в убийстве, хотя, по моему мнению, она невиновна. Я напряг силу воли до такой степени, что всего лишь пару раз погладил ее по мягким каштановым волосам.

— Как я рада, что вы живы! — воскликнула Дженна. Отвратительно чувствовать себя прокаженной, передающей заразу последующим поколениям!

— Нет, — возразил я, — речь идет не о болезни, хотя я и говорил о вирусе. Но важно знать, кто устроил эту ловушку. Мы столкнулись с фактами, с наукой, но не с черной магией. Разгадка — в вашей ДНК. А она так же реальна, как сама жизнь, вы это и без меня знаете.

— Но где же ловушка? — спросила Дженна, отодвигаясь и вытирая глаза. — Вы живы, несмотря на то, что Глен и Мэнни, и вот теперь еще Дениза… — она скорбно покачала головой.

— Ответ должен заключаться в словах на экране, в последних двух фразах, если я не ошибаюсь. Слова, разумеется, не точные, да и как им быть точными? Херцберг утверждает, что у вас нет способа проверки адекватности перевода. Он прав, с точки зрения обычных способов проверки языка, то есть перевода с индоевропейского на английский. Но он не может отвечать за перевод системы ASCII в индоевропейскую фазу. А кто может? Ведь все это — впервые. Мы имеем дело с технологическим вариантом платоновского Мено-парадокса: нужно знать какое-то явление, чтобы потом его осмыслить. А где нам взять это первоначальное знание? Схема хромосом — ASCII похожа на индоевропейский язык, но никак не на китайский или корейский. Херцберг считает, что это может быть простым совпадением, — пусть так. Но мы все же примем за основу, что это действительно индоевропейский, или близкий к нему язык, и отсюда начнем разматывать клубок. К чему же мы придем в таком случае? Согласно Херцбергу, существует сильный шумовой компонент. Но у нас нет причины полагать, будто он присутствует равномерно в каждом слове этого послания. Какие-то слова на экране, возможно, совсем не «нагружены» изначальным смыслом, а другие передают его. Как мы выясним это? Что говорят факты?

Вместо ответа Дженна удрученно развела руками.

— Итак, — продолжил я, — вот непреложные факты: три несчастных случая. Какая часть текста может намекать на подобный трагический финал? В «уроке истории» я не вижу ничего такого, за что можно зацепиться, но мне кажется подозрительной заключительная фраза: «Что мы подтверждаем своим Уведомлением об авторском праве». Предположим, что шум в этой части невелик и, следовательно, слова авторское право, или нечто близкое к ним — точный перевод. Под этим углом зрения, возможно, смерть ученых нужно считать наказанием за действие, нарушившее закон об охране авторских прав — как его понимали те, кто отправил послание.

— А что именно запрещено авторским правом? — спросила Дженна, осторожно взглянув на экран. Я посмотрел туда же: значительная часть текста уже побледнела.

— Давайте сначала подумаем, о том, что разрешено, — сказал я. — Согласно тексту, нам разрешено «пользоваться» словами и кодами. А что это значит? Как мы пользуемся словами?

— Читаем? — ответила Дженна вопросом на вопрос.

— Да, — согласился я. — С точки зрения авторов послания, это не возбраняется: я прочел текст и остался невредим. А я никак не связан с этими словами, они не возникли из моих хромосом.

Дженна кивнула, словно ободряя меня.

— Ну хорошо, — продолжал я. — Перейдем к «кодам». Как можно использовать генетический код?

— Самый простой путь — сначала секс, потом воспроизведение, при котором коды создают новые варианты особей. А коды внутри наших клеток создают новые клетки, пока мы живы.

— Правильно. Клетки тоже воспроизводят себя в течение всей жизни человека. Не зря же Адлеман пользовался кодами настоящих ДНК для своих вычислений, и был прав. Я это знаю, поскольку вчера вечером вызвал по Сети и просмотрел резюме некоторых его работ. Хотя, видимо, ваши ДНК он не использовал.

— Согласна, — сказала Дженна. — Но что это нам дает?

— Ну, например, более ясный ответ на вопрос: «Что запрещают слова на экране?» Они не препятствуют чтению инструкций, не возбраняют их применение или использование генокодов. Все это нам позволено. Но что же в таком случае запрещает «уведомление», чему противится — безмолвно, бессловесно?

— Может быть, это запрет на плагиат? Кражу интеллектуальной собственности?

— Да, — ответил я, — но не слишком ли мелкие это грехи по сравнению с наказанием? Запрещение касается чего-то более существенного и в то же время привычного. Это «что-то» совершили и Глен, и Мэнни, и Дениза, и все — по незнанию. И это «что-то» продолжают делать люди, сидящие за компьютерами.

— Но что?! — воскликнула Дженна в отчаянии.

— Сможете ли вы медленно сделать копию с какого-то файла? — спросил я, — то есть ввести команду, которая замедлит вывод текста на экран и его копирование? Так, чтобы мы успели выйти из комнаты, а не пялились на экран?

— Легко, — сказала Дженна, — я могу поместить команду в самый конец командной цепи, и это даст нам уйму времени.

— Тогда приступайте прямо сейчас. Скопируйте хромосомный текст и его программу.

— Так вы считаете, что копирование и есть причина всех несчастий? — начала догадываться Дженна, — и оно убило всех троих?

— Но ведь авторское право не зря называется «копирайт», согласны? Как раз его-то и нарушили.

Дженна загрузила компьютер командой, замедляющей вывод текста на экран, и мы ринулись из комнаты.

Однако камера, которая должна была работать в непрерывном режиме, вдруг противно взвыла и отключилась. Я надеялся, что она успела записать хоть что-то, но когда позже просмотрел пленку, не обнаружил ровным счетом ничего.

— Дьявол, эта пульсация, или что там еще. Видимо стерла всю запись.

— Что будем делать? — устало спросила Дженна.

— Призовем на помощь мышей, — сказал я.

Через полчаса в нашу комнату входил мой друг Джонни Новино, сотрудник Берговского института, филиала Нью-Йоркского медицинского центра. Джонни, научный сотрудник одной из лабораторий, принес нам картонную коробку, полную белых мышей.

— Зачем они вам? — спросил мой приятель.

— Все равно не поверишь, так что лучше не спрашивай, — ответил я.

— К тому же, не зная ничего, ты сделаешь более объективные выводы. Если они понадобятся.

— Идет, — сказал медик и удалился, подмигнув Дженне.

Посадив парочку мышей в клетку, мы поставили ее перед компьютером, и Дженна ввела команду. Мы бросились вон из комнаты.

Мыши ушли в царство теней.

Мы повторили опыт. Результат тот же.

— Зачем это было нужно? — возмутилась Дженна.

— Мне тоже жалко бедняг, — ответил я, — но лучше мыши, чем люди. Возможно, нам удастся установить причины всех предыдущих смертей.

Через пять дней я позвонил Джонни, чтобы узнать результаты лабораторного анализа нашего опыта.

— Фил, что ты знаешь о циркадных ритмах? — спросил Джонни.

— Немногим больше любого обывателя, — ответил я. — Они контролируют процессы ходьбы и сна, на них же в свою очередь воздействует свет. Вроде бы эти ритмы влияют на «сонный центр» мозга, через зрительный нерв.

— Все верно. Так вот, с мышами произошло следующее: некий сигнал, вероятно, определенный луч, включил безостановочный циркадный ритм. Нервная система пошла вразнос, подскочило давление, остановилось сердце. Анализы зафиксировали избыточное накопление серотонина… Теперь объясняй, как ты это проделал!

Мне ничего не оставалось, как только сообщить ему причину гибели мышей.

— Боже милостивый, — ответил Джонни, — похоже, что Глен умер от той же пакости… Но вашим парням это было невдомек, потому что серотонин — вещество естественное, его не нужно вводить, как, скажем, наркотики. Мы тоже «прохлопали» его в опытах с первыми тремя мышами. Но теперь сомнений нет. Итак, моя окончательная версия: световой луч вызвал сильную циркадную реакцию, ведущую к таким явлениям, как избыток серотонина, смертельно-высокое давление, остановка деятельности сердца и отказ в работе внутренних органов. Единственная неразгаданная загадка — что за дьявольский луч мог все это натворить?

— Это мы как раз и выясняем, — сказал я.

— Не понимаю, как могли люди, которые жили восемь тысяч лет назад, научить наши компьютеры испускать смертоносный луч? — удивилась Дженна, сидя со мной в моем любимом итальянском ресторанчике.

— Не знаю, — ответил я, — но это не более странное явление, чем то, что мы обнаружили раньше: код в наших хромосомах. Но вы же не сомневаетесь в его существовании. Да человек до сих пор до конца не разгадал, как соотносятся между собой, скажем, электричество и свет. Возможно, авторы послания умели делать то, что нам пока еще не доступно. Может, они создали какой-то органический аналог компьютеров, работающих на алгоритмах ДНК, как математический калькулятор Адлемана. Хотя, видимо, вместо решения уравнений они составляли из электронов световые схемы, а те, в свою очередь, управляли циркадными ритмами.

— И где же эти органические компьютеры? — спросила Дженна.

— Давно сгнили, — сказал я, — или живут у нас внутри.

— Их средой были сама жизнь и свет, — задумчиво произнесла Дженна, — более эфемерные, но в то же время гораздо более долговечные субстанции, чем обыкновенный камень.

Тут принесли красное вино, и мы с Дженной напились до потери памяти…

Херцберг положил конец всем исследованиям по этой тематике, но Дженна не сдалась. Мы связались со всеми учеными, стоявшими у истоков работы, и объяснили нашу гипотезу. Большинство решило, что мы чокнутые, но кое-кто задумался. Да ведь неважно, верят нам или нет. Гораздо важнее то, что работающие в этой области не станут без мер безопасности копировать текст. Мы смогли их предупредить — и об огромных возможностях, и об опасностях подобного исследования.

Проблема в том, что у нас нет никаких вещественных доказательств. И кино, и видео — и вообще любая аппаратура словно бы слепнет, когда начинает мигать этот смертоносный свет, она не в силах его передать. Если пытаться скопировать хромосомный текст Дженны, ничего не выйдет: техника не способна зафиксировать этот тонкий блестящий лучик. А это сводит на нет любое научное исследование.

Само собой, у нас нет копии текста на экране. Все, что мы пытались применить — видеозапись, фото с экрана, бесчисленные компьютерные распечатки — все получалось чистым, словно только что выпавший снежок. В тот первый раз смертельный луч не стер текст только потому, что не было никакого копирования.

— Какие именно слова, появившиеся на экране, сопротивляются копированию? — как-то спросила меня Дженна.

— Возможно, те, которые убивают, когда их пытаются записать, — ответил я. — Может, таких слов и не бывает на экране, то есть программа как-то сразу проецирует их на наш зрительный нерв.

Однако трупы — вещественное доказательство. Погибло трое хороших людей и — на сегодняшний день — целая стая мышей. Как ни странно, мыши — единственное доказательство, что язык ASCII, полученный из ДНК, не только казался, но и был на самом деле индоевропейским. Потому что некоторые слова, прочитанные нами, действительно не расходятся с делом. Дженна думает, что это дает нам право опубликовать кое-какие соображения хотя бы в скромном научном журнальчике.

Мы — точнее говоря, Дженна — действительно раскопали кое-что, а именно: допотопную систему защиты открытий. Система превращает ДНК в конечный продукт. Известно, что этот продукт можно использовать, можно радоваться ему, размножаться вместе с ним, репродуцироватьего. Но нельзя копировать заложенные в нем слова без соответствующей санкции. Чем это отличается от наших правил переиздания книг, компьютерных распечаток и тому подобных вещей? Только наказанием.

И еще, пожалуй, тем, что ныне совершенно невозможно достать разрешение на переиздание программы ДНК на индоевропейском языке, то есть всей этой чертовщины, изобретенной восемь тысяч лет назад, а может, и до того.

Подозреваю, что я понял это раньше, чем Дженна, поскольку моя профессия — сопрягать науку с законом, собственность с положением об ее охране. А закон, на который Нечаянно вышли мы, охраняется весьма эффективно, в этом нужно отдать должное его авторам.

Кто были эти существа? По всей видимости, они оставили свое послание всего-навсего в восьми процентах человеческих Х-хромосом, а свое драгоценное авторское право — в какой-то мельчайшей от числа «избранных». Может, именно им мы обязаны тем, что развитие человечества пошло так, а не иначе.

Почему они завещали такое жестокое наказание будущим последователям? В этом они нисколько не лучше зверей, готовых убить того, кто посягнет на их добычу.

На наши вопросы смогут ответить только исследования, которые еще впереди. Дженна и ее коллеги проделают их очень тщательно и осторожно, как если бы изучали смертоносный вирус.

А пока что будем получать удовольствие от наших ДНК. Сказано ведь, что ими можно «свободно пользоваться».

Дженна уснула, положив голову мне на грудь, и я глажу ее по спине. С нее давно сняли все обвинения. Этому способствовала смерть Денизы.

А я часто задумываюсь о том, не могло ли случиться, что именно ее хромосома была единственной из тех восьми процентов Х-хромосом, которая не только содержала бинарный материал ДНК, но оказалась способна на «размышления» о средствах сохранения информации, а не одно лишь пресловутое «уведомление». Не думаю, что это возможно. Дальнейшие исследования ответят и на этот вопрос.

Пока что разумный путь — считать, что Дженна единственная. То есть единственная, о ком мы знаем. А если это так, то мой долг перед будущим человечеством заключается в том, чтобы сохранить Дженнину особую ДНК. Но не в виде замороженного препарата, о чем она уже позаботилась. «Уведомление» ведь не запрещало воспроизводить ДНК. Это был бы самый надежный способ передачи Дженниной ДНК будущим поколениям. Словом, вы меня понимаете…

Перевела с английского Элла Башилова