Расшифрованная "Илиада" [Лев Самуилович Клейн] (fb2) читать онлайн

Последние публикации

Re: "Посторонние" уже не те... (чтун)
15 часов 57 минут назад
Re: "Посторонние" уже не те... (Михаил Самороков)
1 день 49 минут назад
Re: "Посторонние" уже не те... (Михаил Самороков)
1 день 52 минут назад
Re: "Посторонние" уже не те... (чтун)
3 дней 7 часов назад
Re: "Посторонние" уже не те... (ANSI)
3 дней 11 часов назад
Re: "Посторонние" уже не те... (ANSI)
3 дней 13 часов назад

[Настройки текста]

[Cбросить фильтры]

[Оглавление]

ГЛАВА 5

Альтернатива достойному погребению

1. Как погребают героев. При чтении «Илиады» мой глаз археолога, естественно, особо отмечал археологические сюжеты — предметы вооружения, сосуды, погребения.

В конце «Илиады» дважды подробно описаны похороны героя. В предпоследней (XXIII) песни ахейцы хоронят Патрокла, а в последней (XXIV) троянцы погребают выкупленный труп Гектора.

Оплакивая Патрокла, его друг Ахилл отказался умываться и стричься. Усевшимся близ его корабля соратникам он учредил великий похоронный пир.

Множество сильных тельцов под ударом железа ревело,

Вкруг поражаемых; множество коз и агнцев блеющих;

Множество туком цветущих закланных свиней белоклыких

Окрест разложено было на ярком огне обжигаться:

Кровь как из чанов лилася вокруг Менетидова тела

(XXIII, 30-34).

Назавтра с вершин свезли на берег срубленные дубы и сложили на берегу громаду бревен для погребального костра — там, где будет курган. Затем воины Ахилла препоясались медным оружием, взошли по двое на колесницы (боец и возница) и начали торжественное шествие. Впереди несли труп Патрокла, весь покрытый срезанными и посвященными покойному волосами его друзей. Поднеся труп к месту костра, опустили. Там срезал свои волосы и Ахилл, вложив их в руки покойному. Затем часть народа отошла к кораблям готовить вечерю, а погребатели зажгли костер, сверху положили мертвого. Заколов множество тучных овец и волов, жиром их Ахилл обложил тело Патрокла с ног до головы, а туши разбросал вокруг.

Там же расставил он с медом и со светлым елеем кувшины,

Все их к одру прислонив; четырех он коней гордовыйных

С страшною силой поверг на костер, глубоко стеная.

Девять псов у царя, при столе его вскормленных, было;

Двух и из них заколол и на сруб обезглавленных бросил;

Бросил туда ж и двенадцать троянских юношей славных,

Медью убив их... (XXIII, 170-176)

Тут Ахилл возопил, обращаясь к милому другу:

Радуйся, храбрый Патрокл, и в Аидовом радуйся доме!

Все для тебя совершаю я, что совершить обрекался:

Пленных двенадцать юношей, Трои сынов знаменитых,

Всех с тобою огонь истребит; но Приамова сына,

Гектора, нет! не огню на пожрание — псам я оставлю!

(XXIII, 179-183)

Всю ночь горел погребальный костер, а Ахилл, «черпая кубком двудонным вино из сосуда златого, окрест костра возливал» (XXIII, 219-220). К утру костер угас, пепел оросили багряным вином, затем собрали кости Патрокла и, вложив их в золотую урну, поместили ее «в кущу», укрыли тонкой пеленой, возвели над нею невысокий курган с тем, чтобы впоследствии (это было пожелание Ахилла) в ту же урну положить и кости Ахилла, а затем уже досыпать курган до размера великого холма. Затем Ахилл усадил сподвижников в круг и, вынесши богатые дары, учредил погребальные игры в память Патрокла — ристания колесниц, кулачные бои, борьбу, метание копья, железного диска, стрельбу из лука. Победителям были розданы награды.

Так был погребен Патрокл, друг Ахилла.

Гектора же, выкупив у Ахилла, отец привез в Трою. Там, положив его на пышно устроенном ложе, подле него поместили «певцов, начинателей плача». Певцы, голосом мрачным песни плачевные пели, а женщины им вторили стоном. Приводятся тексты плачей супруги (Андромахи), матери (Гекубы) и золовки (Елены). Затем свезли множество леса, вынесли тело Гектора, возложили на костер, который горел всю ночь. Поутру его угасили багряным вином, собрали кости и вложили в золотой ковчег,

...Тонким обвивши покровом, блистающим пурпуром свежим.

Так опустили в могилу глубокую и, заложивши,

Сверху огромными частыми камнями плотно устлали;

После курган насыпали... (XXIV, 796-799)

И разошлись. Затем собрались снова для блистательного пира. «Так погребали они конеборного Гектора тело» (XXIV, 804).

Это описание похорон подтверждается археологическими раскопками, но не эпохи предполагаемой Троянской войны (XIII век до н. э.), а эпохи жизни самих создателей эпоса — Гомера или гомеровских певцов (VIII— VII до н. э.). Собственно, в обоих описанных случаях это один погребальный обряд. То, что похороны ахейца Патрокла и троянца Гектора описываются почти одинаково, частично можно отнести за счет широкого распространения сходных обрядов по Эгейскому миру, а больше — за счет обычного для фольклора уподобления всех соседних народов своему привычному быту Троянцы ведь и между собой говорят в греческом эпосе по-гречески, чего в ре альности быть не могло. В русском фольклоре все недруги (татары и др.) тоже говорят между собой по-русски и придерживаются русских обычаев.

2. Каменная риза Париса. Итак, во всем гомеровском эпосе (в его нынешнем облике) мертвых героев сжигают. Примеров полно. Кроме названных (похороны Патрокла и Гектора — песни XXIII и XXIV), можно привести и другие — урну, в которую предполагалось поместить прах Ахилла (XXIII, 92); коллективные погребения ахейцев и троянцев во время перемирия — «мертвых своих на костер полагали» (VII, 424—437); в рассказе Феникса упоминаются погребальные костры (IX, 546). Это в «Илиаде». Есть и в «Одиссее» — погребения Эльпенора и Антиклеи (XI, 74-75,218-222).

Все эти погребения находят хорошее соответствие в археологических раскопках. Результаты кремации обнаружены под курганами VIII века до н. э. на Кипре, в греческой (эвбейской) колонии Питекусе в Италии {Coldstream 1977: 349-350).

Но есть в «Илиаде» отдельные места, в которых можно уловить следы других способов погребения, до сих пор не замеченные учеными. Это в песнях о двух поединках выдающихся героев — главных зачинщиков войны: Менелая с Парисом (песнь III) и Парисова брата Гектора с великим богатырем Аяксом (песнь VII).

При выходе на единоборство Парис поначалу смалодушничал — подался назад. Гектор возмутился и попрекнул брата: из-за тебя затеяна война, а ты не осмелился противустать тому, у кого похитил жену! Троянцы и без того были слишком к тебе снисходительны.

...Слишком робок троянский народ, иль давно б уже был ты

Каменной ризой одет, злополучий толиких виновник!

(III, 56-57)

Во всех ученых комментариях, какие мне довелось читать, эту метафору Гектора толкуют так: давно бы уже был ты побит камнями. То есть: ты был бы забит и забросан камнями. Есть даже специальная статья, посвященная многочисленным параллелям подобной трактовки в мировой истории культуры — «Побивание камнями как наказание» {Hirzel 1909).

Но у Гомера не бывает таких надуманных метафор, основанных на дальних ассоциациях: дескать, забросанный камнями Парис будет выглядеть как одетый в каменную одежду. Даже для современности подобная метафора оказывается очень вычурной и отнюдь не доходчивой. «Одеты камнем» Ольги Форш — это не побитые камнями, а находящиеся в тюремных камерах. Выражение «медной ризой покрыта» есть у Геродота (I, 47-48). Оно содержится в оракуле, который Пифия изрекла Крезу и который был высказан гекзаметром. Раскрывается это выражение у Геродота достаточно прямолинейно: «в медном котле под медной крышкой».

У Аполлония Родосского (I, 691) есть схожее с гомеровской «каменной ризой» выражение «землей одеться». Значит оно «быть погребенным». Сходный, достаточно прямой смысл должно иметь и гомеровское выражение «каменной ризой одет». Это, несомненно, вид погребения, хорошо представленный в археологии Греции. Каменные ящики, каменные кисты (или цисты) — вот что имеет в виду эпический поэт.

Погребение в каменном ящике было типичным для всего греческого материка и для многих островов вокруг Греции в субмикенское время. Так у археологов называется время упадка ахейской цивилизации в результате варварского нашествия с севера — почти весь XII век и начало XI (1125-1025 годы) до н. э. Скелеты этого времени лежат скорченными в каменных ящиках. Таким оставался способ погребения у греков еще и в протогеометрическое время. Так у археологов называется период зарождения геометрического стиля в керамической росписи. Это почти весь XI и весь X век до н. э. В протогеометрическое время погребения в каменных ящиках были распространены по всей греческой территории, кроме Аттики и Родоса, — там уже начала применяться кремация. А для северного Пелопоннеса (где Ахайя и Арголида с Микенами) и северной цепочки Кикладских островов каменные ящики применялись и в начале геометрического времени, то есть уже в начале IX века — впритык к гомеровскому времени {Andronikos 1968: 54-62, 73, 106-109; Вошек 1969: 97-99, 123-126,142,178-180).

Ясно, что это место «Илиады» удержало в памяти популярный прежде (кое-где еще сравнительно недавно для гомеровского времени) способ погребения.

3. Неуязвимость Аякса. Если мы выйдем за пределы «Илиады», то обнаружим, что один из главных ахейских героев, Аякс Теламоний, великий Аякс, не был сожжен. Подобно другим древнейшим героям, которые должны были остаться по смерти среди богов — Гераклу, Эдипу, Амфиараю, Эрехтею, — он покончил жизнь самоубийством. Обидевшись за то, что доспехи павшего Ахилла достались не ему, а Одиссею, он закололся мечом, подаренным Гектором, и Агамемнон запретил предавать его огню. Единственный из всех, кто погиб под Троей, он похоронен в гробу или саркофаге — об этом рассказывалось в «Малой Илиаде» (Аполлодор, Эпит. V, 7; Прокл, 4).

Правда, это событие совершенно неизвестно «Илиаде» — в ней никогда и ничем не выдается, что оно должно произойти. Это в отличие от предстоящей гибели Ахилла, которая предсказывается неоднократно. Нет и намека на будущую ссору Аякса с Одиссеем, которая приведет к столь печальному концу. Напротив, они вместе идут к Ахиллу посольством, вместе уговаривают Ахилла. Только сама связь этих двух фигур, разрешившаяся их спором, в «Илиаде» наличествует. Но уже в «Одиссее» об этом споре упоминается (XI, 542-567).

Молчание «Илиады» не означает, что идеи о самоубийстве Аякса не было, когда слагалась «Илиада» или эпопея, из которой она вычленена {Вrоттеr 1985). Неудачная тяжба героя с Одиссеем, гнев на него Афины, сумасшествие героя, обида и последовавшее самоубийство представляют Аякса в унизительном виде и, следовательно, отражают тенденцию, враждебную Аяксу Теламонию. За этим нужно видеть враждебность его потомкам (хотя бы и воображаемым). В политической борьбе греческих государств такие ситуации встречались нередко, и певцы придерживались той или иной ориентации. Певцы «Малой Илиады» проводили враждебную Аяксу линию, певцы «Илиады» предпочли другую традицию.

В «Малой Илиаде» отрицательное отношение к Аяксу четко выражает Агамемнон. Но Э. Бете подметил, что недовольство Агамемнона склочностью и самоубийством Аякса не исконно в повествовании. Это поздняя мотивировка запрета сжечь тело Аякса (Bethe 1927: 121-122). Ведь ингумация (то есть «трупоположение», как выражаются археологи) никогда не была у греков срамом или наказанием. С другой стороны, и отказ в сожжении опасен. Ведь сожжение полагалось всем, даже врагам, — иначе душе покойного будет неспокойно, но от этого и с оставшимися в живых могут случиться неприятности (Rohde 1894; Mylonas 1948; Nilsson 1968: 174-197).

Объяснение судьбы тела Аякса Бете находит в посмертной судьбе лапифа Кенея: кентавры вдавили его камнем в землю, ибо он неуязвим для оружия. Аякс тоже неуязвим — об этом рассказывают Пандар (Истм., 47, 53 и схол.), Эсхил (83) и Ликофрон (455). «Илиада» либо знает о его неуязвимости, либо несет на себе следы былого знания: Аякса нет среди раненых вождей, хотя ранены основные герои греков (Агамемнон, Диомед, Одиссей). Аякса вообще никогда не ранят в поэме. Он неуязвим и, значит, должен уйти в землю неповрежденным, тело его не должно быть разрушено ничем — в том числе и огнем. В своей могиле на берегу Геллеспонта, где его святилище, он будет ждать паломников — там будет покоиться не прах его, а нетленное тело {Berthold 1911).

Возможно, эта идея как-то сказывалась на способе погребения Аякса. Но ей противоречит тот факт, что Аякс все-таки заколол себя мечом. На мой взгляд, главная причина несожжения Аякса в ином. Аякс — особая фигура среди героев «Илиады». В отличие от прочих вождей «Илиады», Аякс воюет всегда один, не ведет в бой свой отряд. Для гомеровского времени он был уже былинным богатырем. У него древние, неупотребимые для других героев эпитеты. У него башенный щит, употреблявшийся только в ахейское время — не позже XIII века до н. э. Аякс — пеший богатырь, совершенно не использующий колесниц, а они уже в XVI веке до н. э. были атрибутом героического оснащения (изображались на стелах микенских шахтных гробниц). Глубокая древность — вот что сказалось на способе его погребения.

Просто старый способ погребения столь прочно ассоциировался с его образом, что хоронить Аякса певцы должны были, как встарь, без сожжения. Наряду с Аяксом эта особенность погребения проступает однажды мельком и применительно к его врагу в поединке — Гектору. Вряд ли сожжение имеется в виду в таком его высказывании: «Но да погибну и буду засыпан я перстью земною» (VI, 464).

Применительно к древнейшим героям «уходы в землю» — модификация той реликтовой идеи, что мертвое тело нужно предавать земле, а не огню. Это правило сохраняло силу в геометрическое и даже гомеровское время для эолийских (то есть северных) областей Греции, но в Аттике, на островах и, возможно, в Ионии в эту эпоху уже господствовала кремация.

Здесь уместно отметить, что древние формы погребения сосредоточены в двух песнях «Илиады», очень схожих. Они описывают поединки весьма древних героев (Парис, Аякс, близки к ним по древности Гектор и Менелай) и вообще выделяются в «Илиаде» в некое древнее ядро {Клейн 1992; 1998:160-211).

4. В корысть пернатым и псам. А теперь вернемся к «Илиаде» и кремации. Обратим внимание на клятву Ахилла (кстати, так и не исполненную) бросить труп Гектора, убийцы Патрокла, не в костер, пусть даже в качестве жертвы, а псам на съедение.

При чтении «Илиады» трудно не заметить, как часто повторяется одно фольклорное клише. Очень часто вместо прямого упоминания смерти (в угрозе или предсказании, предвидении и т. п.) певец говорит о том, что героя съедят собаки и птицы. Один из исследователей художественных приемов Гомера называет эту формулу традиционным перифразом смерти у Гомера {Сахарный 1976: 165). С этого даже начинается Илиада:

Гнев, богиня, воспой Ахиллеса Пелеева сына

Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал:

Многие души могучие славных героев низринул

В мрачный Аид и самих распростер их в корысть плотоядным

Птицам окрестным и псам... (I, 1-5)

Угроза Агамемнона трусу:

В стане ахейском ему не укрыться от псов и пернатых!

(II, 393)

Афина предсказывает:

О! не один и троянец насытит псов и пернатых

Телом и туком своим... (VIII, 379-380)

Гектор о трусе:

Мертвое тело ни братья, ни сестры огня не сподобят,

Но троянские псы растерзают его перед градом

(XV, 349-350).

Он же Ахиллу:

О! не давай ты меня на терзание псам мирмидонским

(XXII, 339).

Ахилл отвечает:

Нет, человеческий сын от твоей головы не отгонит

Псов пожирающих!..

Птицы твой труп и псы мирмидонские весь растерзают!

(XXII, 348-349, 354)

Можно было бы подумать, что у Гомера это просто оригинальный художественный образ смерти без погребения, когда покойник брошен на произвол судьбы, но в таком случае естественно было бы ожидать, что труп станет пищей хищных птиц, трупных мух и червей, но вряд ли собак, еще того маловероятнее — собак самого умершего. Между тем вот какою предвидит свою смерть царь Приам:

Псы и меня самого перед дверью моей напоследок,

Алчные, будут терзать...

Сторожевые собаки, их выкормил сам у столов я, —

Крови напившись моей, одурелые, лягут у двери

(XXII, 67-70; пер. В. В. Вересаева).

Столь частое упоминание именно этой судьбы для погибших, которые не удостоены должного погребения, рождает подозрение, что такое обхождение с покойниками тоже было каким-то ритуалом. Но ритуалом необычным — либо рассчитанным на особый вид покойников (тех, кто не заслуживает достойного погребения), либо ритуалом, давно выбывшим из обихода, отвергнутым, ставшим скверной альтернативой положенному, общепринятому, освященному религией ритуалу. По многим основаниям последнее предположение представляется мне наиболее реалистичным.

5. Арийское обращение с трупами. Главным основанием для такого предположения является тот факт, что именно такой способ обращения с трупами соплеменников существовал и в гомеровское время, и позже у ближайших родственников греческого народа — ариев. Ариями в науке принято именовать отнюдь не самозваных «нордических арийцев» германского нацизма, то есть германцев, а тех, кто и сам себя исстари так именовал. А так себя называли всегда обитатели Индии — значительная их часть (индоарии), а также многие народности Ирана (наименование Иран и является иным вариантом слова «арьян» — Aryan).

Индоарии и иранцы — близкие родственники по языку, а в древности их предки были еще ближе. Священные гимны древних индоариев Ригведа и священная книга древних иранцев Авеста очень близки между собой по языку. Примерно как русский, белорусский и украинский. Из прочих языков индоевропейской семьи к ним ближе всего греческий. Они, пожалуй, не столь близки друг другу, как все славянские между собой (русский, польский, чешский, болгарский), но все же не очень да леко ушли от такой близости. Во всяком случае, они ближе друг другу, чем русский с немецким или английским.

Близки между собой и мифологии этих народов — греческого с арийскими. Греческому Зевсу соответствует индоарийский Дьяус, греческому кентавру — индоарийский Гандхарва и иранский Гандарева, греческой амврозии — индоарийский напиток амрита, греческим сыновьям Зевса Диоскурам соответствуют индоарийские конники Ашвины, многие мифы схожи по деталям сюжета.

Есть немало причин предполагать существование в прошлом народа, который, выделившись из индоевропейского пранарода, был общим предком для греков, индоариев и иранцев. Я называю этот народ грекоариями. Общим предком прежде всего по языку, но также и по мифологии и культуре. Существовал этот народ в бронзовом веке к северу от Индии, Ирана и Греции, предположительно в степной полосе между Дунаем и Уралом.

Так что если у ариев есть некие древние обычаи, то схожие можно искать и у предков греков.

Из ариев наиболее ярко и отчетливо обычай выставления трупов на съедение птицам и собакам представлен у иранцев (Willman-Grabowska 1934).

6. Выставление у иранцев. В разные эпохи и разных местах у народов, относимых к иранской ветви ариев, применялись разные способы погребения — каменные ящики, срубы, выставление трупа для объедания птицами и собаками. Но цель этих разных форм у иранцев была одна — предохранить чистые стихии (землю, воду и огонь) от осквернения мертвечиной. Это была одна погребальная концепция, и по ней видна преемственность иранцев, несмотря на разные формы реализации этой концепции.

В одной из книг Авесты, Видевдате, запечатлена зороастрийская похоронная обрядность сасанидского времени (III—VII века н. э.), но отражены местами и более ранние традиции. Предусмотрен был в Видевдате ряд строгих мер, которые бы предохранили землю, огонь и воду от соприкосновения с мертвым телом — от загрязнения и осквернения (Kammenhuber 1958; Humblach 1961). Вопрос Заратуштры: «„Создатель мира телесного, о Чистый, что, во-вторых, неприятнее всего этой земле?" На это отвечал Ахура Мазда: „Когда в ней погребают множество умерших собак и умерших людей"» (Видевдат (далее — Вд.), III, 25-27). Детально назначались наказания за такой грех осквернения, а также искупительные и очистительные меры в случаях, если грех не достиг степени непростительного.

Покойников полагалось выносить на возвышенные места или на специальные сооружения — дахмы, где бы труп был доступен собакам и птицам (Вд. VI, 92-94) или только птицам (Вд. V, 1). Заратуштра вопрошал бога: «„Создатель! Куда должны мы выносить тела покойников, о Ахура Мазда, и куда должны мы их класть?" На это отвечал Ахура Мазда: „На самые высокие местности, о святой Заратуштра, где их скорее заметят пожирающие падаль собаки и пожирающие падаль птицы"» (Вд. VI, 92-94). Дахма должна быть сооружена «на местности, о которой известно, что там всегда находятся питающиеся трупами собаки и птицы» (Вд. VIII, 10). В другом месте сказано, что на дахме нужно держать мертвеца «до тех пор, пока птицы не объедят труп» (Вд. V, 1), — здесь собаки, в других местах первые, не упомянуты вовсе. Труп только для птиц.

В зимнее время или в непогоду разрешалось хранить трупы в катах — («домах») специальных подземных постройках — до лучшей погоды или до весны, когда прилетают птицы (Вд. V, 42-44), после чего требовалось непременно выставить покойников. После того как собаки или птицы объели мясо, а дождевая вода омыла кости (Вд. V, 15-20), они становились незагрязняющими (Вд. VIII, 33-34). После этого кости нужно было собрать и поместить в костехранилище — уздана (Вд. VI, 49-51). Но если на это не было средств, то разрешалось оставить кости на земле, суконной подстилке или подушке.

Упомянуты профессиональные «носильщики трупов» — насасалары (Вд. III, 14-22; VIII, 26), каста отверженных. Собаки же, хотя и возились с трупами, приравнивались к чистым людям: и хоронили их одинаково, и за убийство тех или других грозила равная кара — смертная казнь.

Подробные перечни отступлений от правил и детализация наказаний за это показывают, что в сасанидскую эпоху в реальном обиходе далеко не повсеместно и не всеми в иранском ареале соблюдалась догматическая зороастрийская обрядность. Старые местные традиции продолжали проявляться, сторонние влияния проникали в зороастрийскую среду. Но в основном нормы Видевдата отражали тогдашнюю реальность (Стависскии 1952; Рапопорт 1971; Литвинский 1972а, 19726).

Наблюдения иностранцев, хоть и очень обрывочные, подтверждают эту картину.

В начале VII века н. э., т. е. в конце сасанидского периода, в Согдиане, т. е. на окраине зороастрийского ареала, побывал китайский посол Вэй-цзе. В его отчете так описываются похоронные обряды согдийцев: «Вне главного города живет отдельно более двухсот семейств, специально занимающихся погребением; они построили в уединенном месте особое сооружение, где воспитывают собак; когда кто-нибудь умирает, они берут тело и помещают в этом сооружении, где его и поедают собаки; затем они собирают кости и хоронят их в (особой) погребальной процессии, но не кладут их (при этом) в гроб» (Иностранцев 1909: 114 со ссылкой на Е. Chavannes). Здесь явно описаны дахма и насасалары — сословие «носильщиков трупов».

Нечто подобное китайцы узнали тогда же и о коренной Персии. В «Истории Северных Дворов» (IV-VI века) записано: в Бо-сы (так китайцы именовали Персию) «умерших более бросают в горах, а траур носят один месяц. Вне резиденции есть сословие людей, отдельно живущих. Они занимаются погребением умерших и считаются нечистыми. Если идут на городской рынок, то дают знать о себе, потрясая бубенчиками». Подобные же сведения содержатся в дошедшей от VI века истории династии Вэй (V век до н. э. — III век н. э.), а также в историях династий Суй (конец VI — начало VII века) и Тан (VII-VIII века).

Агафий в сочинении «О царствовании Юстиниана» (II, 23) сообщает, что в сасанидском Иране тело умершего выносят за город для растерзания зверями и птицами. Если собаки или птицы быстро растерзают труп, значит, душа покойника ушла в рай, если медленно — судьба ее плачевна. Смертельно больных тоже выносят за город, оставляя на съедение хищным зверям и птицам (такую поспешную предусмотрительность знает и Видевдат, хотя только применительно к «носильщикам трупов» — Вд. III, 14-22). Об обряде выставления в сасанидском Иране упоминает и Прокопий Кесарийский (I, 11).

Юстин в «Эпитеме сочинения Помпея Трога» (X, 1,3,5) пишет о парфянах: «Погребение у них обыкновенно заменяется растерзанием трупов птицами или собаками; голые кости потом засыпают землей». По археологическим данным, в Средней Азии, где оссуарии были широко распространены в течение целого тысячелетия, появились они и стали входить в обиход только в IV—III веках до н. э. {Раппопорт 1971).

Есть и другие народы арийского ареала, практиковавшие в последние века до новой эры — начале новой эры схожий похоронный обряд. О бактрийцах Страбон (XI, 11,3) сообщает, ссылаясь на Онесикрита, побывавшего у них: «Лица, сделавшиеся негодными по старости или по причине болезни, выбрасываются у них живыми на съедение собакам, нарочно для этой цели содержимым; на туземном языке собаки эти называются могильщиками, за стенами главного города бактров чисто, но внутри стен большая часть города переполнена человеческими костями. Александр упразднил этот обычай». То же самое рассказывает Цицерон в «Тускуланских беседах» (I, 45, 108) о гирканцах, присовокупляя, что общественные собаки содержатся только для бедных, а богатые воспитывают для этого собственных собак благородной породы. По Диодору (XVII, CV, 1-2), такой обычай был и у оритов, живших на подступах к низовьям Инда. Кстати, рядом с ними жили тогда парсы, впоследствии частично переселившиеся в Индию и сохранившие зороастрийскую религию до наших дней.

Сведения Страбона (XI, 9.3,8) о каспиях, восходящие к III веку до н. э., имеют небольшое отличие от изложенных в отношении к поедающим трупы животным: «Каспии, — сообщает Страбон, — морят голодом лиц, проживших более семидесяти лет, а потом выбрасывают их в пустынные места, при этом издали наблюдают за трупом: если он стащен с носилок птицами, то покойник считается блаженным; если дикими зверями или собаками, то менее блаженным; если же не будет стащен никем, то считается несчастным». Те же сведения о каспиях — у Порфирия («О воздержании» IV, 21) и Евсевия (1,4, 7). Характерная деталь страбоновского сообщения — предпочтение птиц собакам — соответствует одной из тенденций Видевдата, уже отмеченной.

Как обстояло дело с похоронной обрядностью в зороастрийском ареале еще на несколько веков раньше, в ахеменидское время, мы узнаем от Геродота. Геродот (1,140) сообщает: у магов «труп предают погребению только после того, как его растерзают хищные птицы или собаки... Я достоверно знаю, что маги соблюдают этот обычай. Они ведь делают это совершенно открыто». То же, но менее полно (без упоминания собак) сообщает и Страбон о Мидии (XV, 3, 20). И о персах, по Геродоту, ходят такие слухи, но сами они скрывают свои похоронные обычаи, а то, что известно достоверно, носит другой характер. Маги же были племенем, из которого набирались жрецы Мидии и Персии. То, что известно Геродоту еще об их обычаях (приравнение убийства собаки к убийству человека, фанатичное истребление насекомых и пресмыкающихся), соответствует зороастрийским нормам.

Проследить обычай выставления у иранцев в глубь времен по прямым свидетельствам иностранцев можно лишь до Геродота включительно, далее наблюдение обрывается. Между тем зороастризм гораздо древнее (Заратуштра жил задолго до ахеменидов, современные исследователи склоняются к очень большому удревнению начала Авесты — Гат), а маздеистские представления, питавшие его, — еще древнее. Но входил ли обряд выставления в эти древнейшие слои маздеизма?

Дахмы и узданы не прослеживаются глубже начала железного века, но в эпоху бронзы по всему Заволжью, Приуралью и Средней Азии применялись деревянные срубы и каменные ящики — идея та же, предохранить землю и другие чистые стихии от соприкосновения с мертвечиной. А птицы и собаки? Расчлененные кости также случаются, но не как массовый обряд.

Во всяком случае, собаки глубоко вошли в арийскую мифологию. В Авесте и у парсов, сохранивших зороастрийскую религию, есть обряд сагдид («взгляд собаки»): к умирающему подводят собаку, чтобы она смотрела на него, — это отгоняет злых духов (Миллер 1876; Каттепhuber 1958). Наиболее пригодной для этой цели считается собака «четырехглазая», т. е. со светлыми пятнами над глазами, и «златоухая» (т. е. желтоухая). Видимо, предполагалось, что такая собака лучше видит и слышит, то есть может скорее углядеть и услышать злых духов, чтобы отогнать их, не упустит и душу умершего. Поверье очень старое. В Видевдате (VII, 1-3) отмечено, что уже сам взгляд собаки отгоняет от трупа ведьму Друг Насу, имеющую облик «яростной мухи с торчащими коленями и хвостом, исполненной грязи». В Видевдате же (XIX, 30) повествуется, что на мосту Чинват покойного встречает дева с двумя собаками и тут грешники низвергаются в преисподнюю.

Птицы же считались вместилищами и воплощениями душ умерших. Для них устраивались специальные поилки. Пишу и воду, которую ставили около тела, поглощали прилетающие птицы.

Выставление покойников птицам и собакам — явно давний и укорененный способ погребения у иранцев.

7. Выставление у индоариев. Но у индоариев времен Ригведы и позже была другая погребальная концепция. Там не требовалось соблюдать запрет на соприкосновение стихий с мертвым телом. Основной погребальный обряд у современных индийцев — кремация. После сожжения покойника принято ссыпать прах в реку. В Ригве де и брахманах, однако, сохраняются и следы другой традиции — ингумации, предания трупа земле. Если Авеста запрещала осквернять землю мертвечиной, то Ригведа, наоборот, призывала землю ласково принять покойника, обнять его и упокоить. Он должен был раствориться в земле. Индийцы засыпали покойника сырой землей и даже разрезали саван, чтобы ничто не мешало воссоединению. Этим индоарии отличались от иранцев.

Тем не менее идея выставления трупа покойникам существовала когда-то и у них, видимо, в предшествующие Ригведе времена. От нее оставались пережитки. В Атхарваведе (AB, XVIII, 2,34) упоминается выставление трупов:

Тех, которые сожжены, и тех, которые рассеяны, и тех, которые воздвигнуты,

Всех этих отцов, о Агни, спусти вниз вкусить приношение.

Слово «воздвигнуты» толкуется индийскими учеными как «выставлены наверху (на деревьях или в пещерах)» (Капе 1941,1:232). О таксилах, живших за Индом, в Пенджабе, Страбон (XV, 1,62) сообщает: «Трупы выбрасываются у них на съедение коршунам».

Пережиток выставления сохранялся у индоариев и в первой половине I тысячелетия до н. э. В одной из древнейших глав Законов Ману (V, 69) на случай смерти ребенка, не достигшего двух лет, дана следующая рекомендация: «Для него не должен производиться огненный обряд, не должно производиться возлияние воды; оставив его в лесу, как полено, им (родственникам) надо поститься три дня». В религиозной системе исторических индоариев этот способ захоронения явно играет незначительную роль, но всегда ли он был на заднем плане и как давно он вошел в эту систему (не позднее ли это включение), еще предстоит выяснить.

В индоарийском фольклоре сохранились представления о роли птиц в смертный час. В джатаке об Ушинаре (Махабхарата, III, 131, 197; XII, 32; Чария-питака и др.) герой, спасая голубя (птицу бога смерти) от сокола, стал отрезать и скармливать соколу куски своего тела, достаточные для компенсации по весу (то есть приносил себя в жертву), но голубь неизменно оказывался тяжелее, — пока на костях Ушинары не осталось плоти. Ушинара — из рода Ану, то есть не-ариев.

В похоронной обрядности индоариев нет обряда сагдид и не сохранилось прямых указаний на поедание трупов собаками, но в мифологии две собаки — спутники бога смерти Ямы, вполне подобные двум авестийским собакам у моста Чинват, в царстве Йимы, — должны были отыскивать души умирающих для немедленного их препровождения в мир предков, и это собаки «четырехглазые» (то есть с пятнами над глазами). Таким образом, есть все основания предполагать, что общие предки обеих групп ариев отдавали трупы собакам, но ко времени Вед и Авесты у иранцев этот обычай сохранился лучше, чем у индоариев.

Зато в Индии лучше сохранилась основная идея, которая лежала в основе всех этих погребальных обрядов, — идея возрождения в новом теле, идея реинкарнации, связанная с сансарой — общим учением о круговороте жизни через бесконечный ряд реинкарнаций (новых воплощений). Желания предохранить стихии от осквернения мертвечиной, столь сильные у иранцев, — сопутствующие идеи. Представления о мире умерших, мире предков как своего рода хранилище, запаснике вышедших из обихода душ и источнике душ для новых рождений были распространены в Древнем мире вообще, например у кельтов (Деру 2000), у орфиков и пифагорейцев в Древней Греции. По мнению ряда исследователей, идея сансары — переселения душ с многократными новыми телесными воплощениями (реинкарнациями) появилась у индоариев поздно — в послеведийский период (Бонгард-Левин, Ильин 1985: 180-181).

С этим трудно согласиться. К позднему времени относится лишь развитие этой идеи в развернутое учение с принципом воздаяния в будущей жизни за накопление благодати (кармы) за благие деяния в этой жизни. Мировоззренческая же основа этого учения — идея о сохранении души и ее вселении в новые организмы (метемпсихоз) — есть уже в Ригведе. В одном ее похоронном гимне, правда позднем (PB X, 16, 3-5), говорится о вселении способностей умершего в солнце, ветер, землю и воду, а телесной субстанции — в живые существа (растения) с последующим возвращением в человеческую жизнь. «Они возвращаются... Затем они родятся здесь» (Чхандогья-упанишада, V, 10, 5). Те же представления покоятся в основе мифа о первочеловеке Пуруше, из разных частей тела которого родятся варны людей, а также боги и животные. Он должен умереть, чтобы родились они. Этому мифу соответствует древнеиранский миф о Первочеловеке и Первоскоте.

Таким образом, разные формы похоронных обрядов, порождавшие разные эсхатологические концепции, имели одну главную цель — обеспечить душе бессмертие и благополучные новые возвращения в будущих рождениях, а телу — наоборот, полный и окончательный уход из жизни, без возможности воскрешения и воздействия на жизнь и здоровье живых.

В Индии же погребальный культ пережил больше трансформаций, чем в иранском ареале. Роль собак в погребальной обрядности рано сошла на нет, и даже отношение к собакам стало двойственным: появилось и негативное (Литвинский 1981:101). Так, в сансаре только грешники возрождаются в лоне собаки. При жертвоприношении коня представитель низшей касты должен убить «четырехглазую собаку» как воплощение злых сил. Но все же в Брихадараньяка-упанишаде (I, 12, 1-5) описывается удгитха собак — подобно жрецам, они поют хвалу богу, ходя друг за дружкой вкруговую, причем каждая держится зубами за хвост предыдущей. Поскольку в реальности собаки так не ходят, да и петь, держа хвост в зубах, не могут, вся сцена явно вырвана из какого-то мифа. Видимо, до изменения отношения к собакам они в Индии почитались и в погребальном культе участвовали.

8. Чем кормили Цербера? Более того, приходится отнести истоки этого погребального обряда и связанных с ним мифологических представлений в еще более глубокую индоевропейскую древность, так как трехглавый пес Кербер (Цербер) стережет у древних греков мост через поток Стикс в мир умерших, а древние изображения Кербера — двухглавые, соответствуют двум собакам Ямы, имя же пса совпадает с именем одной из собак Ямы — Карбара или Шарбара^{1} {Immisch 1890-1894; Bloomfield 1905; Feiten 1975; Молева 2002). В Македонии до сих пор заядлым врагом вампира (оборотня, злого духа, овладевшего мертвецом) слывет четверок — «четырехглазый» пес, а «четырехглазым» он считается, если у него завитки шерсти над глазами {Gimbutas 1974:171). Демонические существа греков Керы (духи смерти, похищающие души покойников) и Эринии (богини мести) имеют облик полуженщин-полусобак, поедающих трупы {Scholz 1937).

Вот в эту картину великолепно вписывается гомеровское клише посмертной судьбы недостойных покойников — быть брошенными собакам и птицам на съедение. Угрозы Ахилла и Гектора трусам, мстительные пророчества Ахилла Гектору и прочее — все это очень похоже на зороастрийское описание смерти. Вот пример из пехлевийского сочинения Менок Храд: «В конце концов к тебе придет смерть; собаки и птицы растерзают твой труп, и бренные кости упадут на землю» {SBE, XXIV: 116). Конечно, в зороастрийском сочинении это представлено как нормальное будущее, а в Илиаде — как пугающая альтернатива благому огненному захоронению. Что ж, всякой религии свойственно изображать прежние обряды как скверные, отвратительные, противоположные истинным, но, увы, вполне реальные. Они остаются в народном сознании, только с противоположным знаком — минусом вместо плюса.

А взять опасливое предвидение Приама — как его растерзают собственные сторожевые собаки, им самим выкормленные: напьются его крови и, одурелые, лягут у двери. Как тут не вспомнить сообщение Цицерона о богатых гирканцах, которые содержали собственных собак для того, чтобы стать по смерти их пищей! В греческой мифологии память о подобных явлениях куда приглушеннее: Актеон был разорван собственными псами, но этому подыскано оправдание — он превращен Артемидой в оленя, и псы не распознали в нем человека, хозяина. А вот фольклорные обороты речи в «Илиаде» оказались архаичнее.

В ахейских гробницах не раз обнаруживаются костяки собак {Блаватская 1976: 72). В Фивах в дромосе склепа их шесть. Л. Палмер выделяет среди микенских богов териоморфного бога-пса Куне {Palmer 1983: 283-287, 295-296).

9. Грифы и души. Странно, каким свежим предстает в сознании ионийского аэда VIII века до н. э. это народное греческое представление о посмертной судьбе, в то время как реальную основу для такого представления у греков мы должны отнести минимум еще на тысячу лет в глубь времен. Ведь до современной Гомеру кремации с урновым захоронением в кургане у греков были камерные и купольные могилы с целыми скелетами, до того — шахтные могилы, еще раньше — среднеэлладские каменные ящики (кисты); и лишь в V-IV тысячелетии где-то на Балканах и Дунае предки греков могли практиковать выставление трупов собакам и птицам — там, где действительно в это время существовали культуры, известные археологам только по поселениям, культуры без могил (круг культур крашеной керамики).

Если такая цепкость и свежесть народной памяти покажется нереальной, то стоило бы припомнить, что мы сами ныне провожаем покойника словами «Мир праху твоему», хотя перед нами обычно отнюдь не прах (порошок, пепел), а от сожжения славянами покойников (VII век и раньше) нас отделяет более тысячи лет.

Только ли у греков этот обычай в преистории? Германцы, почитавшие Имира, родственного Йиме и Яме, сохранили поверье о том, что «четырехглазая» собака, с белыми пятнами над глазами, лучше в качестве сторожа (Wuttke 1900: 127). H. H. Велецкая {Белецкая 1978) по фольклорным рудиментам реконструировала обряд выставления («вывозы») стариков у славян в далеком прошлом, подобный бактрийскому и сассанидско-иранскому. Германские и славянские рудименты обряда гораздо слабее древнегреческих, да и позже зафиксированы. Видимо, это решительно говорит о давнем прекращении обряда у этих народов и о том, что следы его остались от общеиндоевропейского наследия (Schierath 1954) или от более узкого наследия юго-восточной ветви индоевропейцев.

Последнее более вероятно. Германские и славянские переживания возможно отнести на счет заимствований. То есть это не общеиндоевропейское наследие. Грекоарии же, то есть юго-восточная ветвь индоевропейцев (предки греков, ариев, армян и палеобалканских народов), могли получить эту традицию от земледельческих культур с крашеной керамикой Балканского полуострова, доходивших до Днепра. Эти культуры, практически не оставившие погребений, вероятно, практиковали некий вид выставления. К такому толкованию трипольских изображений собак приблизился в 20-е годы XX века еще Э. Вильке, трактовавший собак как «трупопожирающих демонов» (Wilke 1923:103). Возможно, это не демоны, а реальные собаки, пожиравшие трупы. В трипольской культуре вообще собаки занимают очень видное место в репертуаре керамической росписи (Маркевич 1981:159; Энеолит СССР 1982: 217, 244, табл. LLXXVIII, 164, LXXXI; Енциклопедiя... 2004: 393). Можно привести «фризы» с изображением собак на трипольских сосудах из Валя Лупулуй и Варваровки — четыре собаки идут вкруговую по плечикам сосуда (Dinu 1957; Маркевич 1981: рис. 28,1 и 29,1-2). Не хватает только хвостов в зубах, чтобы воспринять эти «фризы» как иллюстрации индийской удгитхи собак.

А в истоках этой погребальной традиции нужно поместить неолитический Чатал-Хююк (VII—VI тыс. до н. э.) с его святилищами. В одном из них поражают изображения огромных хищных птиц, откусывающих головы людям в воздухе. На другом изображении те же птицы слетелись к обезглавленным покойникам на высоких деревянных башнях с лестницами. Поистине башни молчания — дахмы! Сцена как будто иллюстрирует Видевдат. А ведь это за пять тысяч лет до Авесты! У птиц внутри видны проглоченные бабочковидные души. На третьей картине те же птицы, но с открытыми клювами изображены по сторонам беременных женщин, у которых внутри четко показаны те самые души как младенцы. По-видимому, птицы только что их вложили. Это та самая идея птиц, не просто отнимающих жизнь, унося душу, но делающих это, поедая человеческую плоть, и передающих души для возрождения женщинам. Раскопавший Чатал-Хююк английский археолог Меллаарт, трактующий этих черных и красных птиц как грифов или ястребов, увидел за этими сценами практику скармливания трупов птицам (Mellaart 1967; Антонова 1990). Мне представляется, что здесь можно усмотреть и начало идеи сансары.

Являлись ли эти начальные культуры индоевропейскими? Некоторые ученые склонны считать, что являлись. Но такая концепция наталкивается на большие противоречия, и, скорее всего, это культуры неиндоевропейского населения. В таком случае здесь улавливается религиозная традиция, сформировавшаяся у оседлого земледельческого неиндоевропейского населения и перешедшая от него к тем группам пастушеских индоевропейцев, прежде всего грекоариев, которые его ассимилировали в юго-восточной Европе.

Вот в какую глубь времен увели нас речения «Илиады» о бросании покойников, лишаемых достойного погребения, на съедение птицам и псам. Со времен Мартина Нильсона (начало XX века), увидевшего в греческой мифологии мощное наследие ахейской (микенской) эпохи, филологи отмечали и в гомеровском эпосе некоторый (правда, не очень значительный) пласт образов и формул этоговремени. А потом и археологи обнаружили соответствующие им реалии — шлем, обшитый клыками вепря, башенный щит и прочее. Но сравнительно недавно лингвисты выявили в гомеровском тексте поэтические формулы, схожие с формулами Ригведы, и предположили их индоевропейскую древность (правильнее было сказать — грекоарийскую). А теперь вот и не толь ко поэтическое, но и просто языковое клише, близкое к брани и хорошо зафиксированное «Илиадой», уходит корнями в грекоарийскую и еще более глубокую древность — в энеолит и неолит.

Но только археолог может вычитать это в «Илиаде».

(Ради легкости чтения я опустил здесь приведение ссылок на публикации фактов; читатель может найти их в другой моей работе: «Собаки и птицы в эсхатологической концепции ариев» (Стратум-плюс. 2005-2009. № 3).

Антонова Е. В. Обряды и верования первых земледельцев Востока. М.: Наука, 1990.

Бартольд В. В. Рец. на Е. Chavannes. Documents sur les Tou-kine (Turks) occidentaux // Записки Вост. отд. Русск. археол. об-ва. Т. XV. Вып IV. СПб., 1904. С. 324-325.

Блаватская Т. Д. Греческое общество второго тысячелетия до новой эры и его культура. М.: Наука, 1976.

Бонгард-Левин Г. М., Ильин Г. Ф. Индия в древности. М.: Наука, 1985.

Белецкая H. H. Языческая символика славянских архаических ритуалов. М.: Наука, 1978.

Енциклопед1я Тритльсьюн цившзацп. Кшв, Петро1мпекс. Т. I. 2004.

Иностранцев К. А. О древнеиранских погребальных обычаях и постройках // ЖМНП: Нов. сер. Ч. XX. 1909. С. 95-121.

Клейн Л. С. Анатомия «Илиады». СПб.: Изд-во СПбГУ, 1998.

Клейн Л. С. Древнейшие песни «Илиады» // Вестник древней истории (Москва). 1992. № 2. С. 15-31.

Леру Ф. Друиды. СПб.: Евразия, 2000.

^[1] Литвинский Б. А. Древние кочевники «Крыши мира»: МИА. М.: Наука, 1972.

^[2] Литвинский Б. А. Курганы и курумы Западной Ферганы. М.: Наука, 1972.

Литвинский Б. А. Семантика древних верований и обрядов у памирцев // Средняя Азия и ее соседи в древности и Средневековье. М: Наука, 1981. С. 90-121.

Маркевич В. И. Позднетрипольские племена Северной Молдавии. Кишинев: Штиинца, 1981.

Миллер В. Ф. Значение собаки в мифологических верованиях. М.: Синодальная тип., 1876.

Молева Н. В. Собака в сакральном мировоззрении древних греков // Молева Н. В. Очерки сакральной жизни Боспора. Н. Новг.: Изд-во Нижегородского ун-та, 2002. С. 107-112.

Рапопорт Ю.А.Ш истории религии древнего Хорезма (ос-суарии). М.: Наука, 1971.

Сахарный К Л. Гомеровский эпос. М.: Худ. лит., 1976.

Стависский Б. Я. К вопросу об идеологии домусульманского Согда // Сообщения Республиканского исторического краевого музея Таджикской ССР. Вып. 1. Сталинабад, 1952. С. 35-58.

Энеолит СССР. Археология СССР:^[3]. М.: Наука, 1982.

Andronikos M. Totenkult // Archaeologia Homerica. Bd. III, Кар. W. Göttingen, 1968: 1^0.

Berthold O. Die Unverwundbarkeit in Sage und Aberglaube der Griechen. Leipzig, 1911.

Bethe E. Homer: Dichtung und Sage. Bd. III. Leipzig, 1927.

Bloomfield M. Cerberus: The dog of Hades: the history of an idea. Chicago: Open Court Publ. Company, 1905.

Bouzek J. Homerisches Griechenland. Praha: Universita Karlovy 1969.

Brommer F. Der Selbstmord des Aias // Archäologischer Anzeiger. 1985. 1:21-24.

Coldstream J. N. Geometrie Greece. London: Benn, 1977.

Dinu M. Santierul arheologic Valea Lupului // Materiale §i cercetäri arheologice. 1957. III: 161-178.

Feiten W. Attische Unterweltsdarstellungen des V. und Vi. Jh. v. Chr. München: Fink (Münchener Archäologische Studien, Bd. 6). 1975.

Gimbutas M. The goddeses and gods of Old Europe. London: Thames and Hudson 1974. (New ed.: 1996).

Hirzel R. Die Strafe der Steingung //Abhandlungen der philologisch-historischen Klassse der Sächsischen Gesellschaft der Wis-senscaften. 1909. 27: 223-266.

Humblach H. Bestattungsformen in Videvdat // Zeitschrift für vergleichende Sprachforschung (Göttingen). 1961. 77 (1/2): 103-105.

Immisch O. Kerberos // Röscher W. H. Chr. Ausführliches Lexikon der griechischen und römischen Mythologie. 1890-1894. Bd. 2. Sp. 1119-1135.

Kammenhuber A. Totenvorschriften und 'Hunde-Magie' in Videvdat // Zeitschrift der Deutschen Morgenländischen Gesellschaft. 1958. 108: 299-307.

Kane P. V. History of Dharmasästra: (Ancient and Medieval religious and civil law in India). Vol. 1. 1941. (From vols 1-5. Poona: Bandarkar Oriental Research Institute, 1930-1962; 2d ed. 1968-1975).

MellaartJ. Çatal-HUyiik. A Neolithic town in Anatolia. London: Edinburgh University Press, 1967.

Mylonas G. E. Homeric and Mycenaean burial customs // American Archaeological Journal. 1948. 53: 56-81.

Nilsson M. P. Geschichte der griechischen Religion. Bd. I. 3. Aufl. München: Beck, 1968.

Palmer L. R. Studies in Mycenaean religion. 1 // Händel P., Meid W. (Hrsg.). Festscrift für Robert Muth. Innsbruck: Inst, für Sprachwiss., 1983: 283-187, 295-296.

Rohde E. Psyche: Seelenkult und Unsterblichkeitsglaube der Griechen. 2. Aufl. Freiburg i. В.; Leipzig: Mohr, 1894.

[SBE] Sacred Books of the East, Oxford University Press. 1884.

Schlerath B. Der Hund bei den Indogermanen // Paideuma, 1954. VI: 25^10.

Scholz H. Der Hund un der griechisch-römischen Magie und Religion. Berlin: Triltsch und Huther, 1937.

Wilke G. Die Religion der Indogermanen in archäologischer Beleuchtung. Leipzig: С Kabitzsch, 1923.

Willman-Grabowska H. Pies w Avescie i Vedach (Le chien dans l'Avesta et dans les Védas) // Rocznik Orienralistyczny (Lwôw). 1934. 8 (1931-1932): 30-67.

WuttkeA. Der deutsche Volksaberglaube. Berlin: Wiegandt und Grieben, 1900 (neue Ausg.: Leipzig: Superbia-Verl., 2006).