Рожденная в Техасе [Джудит Гулд] (fb2) читать онлайн

Джудит ГулдРожденная в Техасе

Посвящается Этте Барритт и Гаю Доулену, матери и сыну

Обращаюсь к вам со словами искренней благодарности и признательности за то, что, перечитав вместе со мной книгу вашей жизни, вы разрешили использовать услышанное в качестве сюжета для моего романа.

В реальной жизни существовало такое кафе — «Вкусная еда».

И «тетя» тоже не выдумана автором.

Ваши откровенные рассказы стали тем источником, из которого, подобно реке, рождается каждая книга, хотя многое в романе, в том числе и личности Секстонов, являются художественным вымыслом, детищем моего воображения.

Но и вымысел в основе своей всегда имеет события реальной жизни, а вы щедро предоставили мне возможность изучить эту жизнь.

От автора

Роман «Рожденная в Техасе» охватывает период времени с 1890 по 1928 год. В нем нашли отражение события, предшествующие семейной хронике нескольких поколений, с 1928 по 1985 год, которая легла в основу романа «Творящие любовь». Таким образом, книга, вышедшая в 1985 году, является продолжением «Рожденной в Техасе». Однако, несмотря на тесную связь, это самостоятельные, законченные произведения.

Тем из читателей, кто уже познакомился с романом «Творящие любовь», предстоит вернуться назад и проследить с начала тот путь, которым прошла главная героиня Элизабет-Энн Хейл. Там истоки событий, повлиявших на ее судьбу, обусловивших процесс становления гостиничной империи Хейл.

Тем же, кто только знакомится с этой семейной хроникой, будет интересно следить за развитием событий в их естественном порядке и, начав с романа «Рожденная в Техасе», перейти к «Творящим любовь».

Но и это не конец. Завершит повествование книга «Вторая любовь», в основе которой лежат современные события, с 1986 по 1990 год. Последняя часть трилогии сейчас в работе. Надеюсь, что читатели двух первых романов проникнутся к их героям теми же чувствами, которые питаю к ним и я, а заключительная часть трилогии доставит им такое же наслаждение, какое испытала я, работая над этой книгой,

Джудит Гулд

Нью-Йорк, 1992 год

ПРОЛОГ

1924

Квебек, штат Техас

1

Первые лучи солнца еще не осветили землю, а Элизабет-Энн уже впрягла в коляску стареющую Бесси и взобралась на деревянную скамью. Она сидела, гордо выпрямившись, в позе, которая говорила об умении держаться с только ей присущим достоинством. Руки, скрытые перчатками из свиной кожи, тронули поводья, и коляска мягко покатила по Мейн-стрит — немощеной улице, которая пересекала город в центре и уходила в поля. Элизабет-Энн повернулась и посмотрела на кафе «Вкусная еда», мимо которого проезжала. Окна его светились мягким светом, и можно было различить внутри движущиеся силуэты. Это означало, что трое ее детей уже на ногах и принялись за дела.

Элизабет-Энн удовлетворенно кивнула. С тех пор как она осталась без мужа, детям пришлось помогать матери и взять часть работы на себя. Они были еще малы, но не жаловались, по крайней мере она от них жалоб не слышала.

Элизабет-Энн умело подхлестнула Бесси, и кобыла послушно прибавила шагу. Утренний воздух, свежий и чистый, холодил лицо, она сразу это почувствовала, когда лошадь потрусила быстрее.

Над городом висела бледная, словно покрытая оспинами луна, заливая все вокруг своим серебристым сиянием, рождая в душе какое-то смутное беспокойство. Элизабет-Энн любила утреннюю прохладу, ценить которую она научилась с детства. Когда взойдет солнце и день начнет разгораться, воздух потеряет свою свежесть, станет знойным и пыльным, затрудняя дыхание. Но в этот ранний час воздух бодрил. Женщина медленно вдохнула его полной грудью, наслаждаясь прохладой.

По обе стороны улицы, в глубине маленьких пыльных двориков, лежали неуклюжие тени домов, почтенный возраст которых скрывали красивые фасады. Элизабет-Энн держалась подальше от середины улицы, чтобы колеса ее коляски не попадали на рельсы, проложенные транспортной компанией. Случись такое, и коляску могло занести. Она вздохнула. В других городах уже были автобусы, но в Квебеке продолжала ходить допотопная конка — небольшой вагон с крышей, открытый по бокам. Рельсы тянулись от железнодорожной станции по Мейн-стрит, охватывая северную часть города. Почему маршрут был именно таким, Элизабет-Энн не понимала. В северной части города жили состоятельные люди — с добротными домами, украшенными витражами, с въездными воротами. У владельцев этих домов были лошади, коляски, а у некоторых и автомобили. Если разобраться, конка нужна была в южной части города, где жили мексиканцы, у которых не было денег даже на захудалого мула и жалкую повозку. Линия должна была проходить через Мексикана-Таун не как роскошь, а в силу необходимости. Об этом она говорила на многих городских собраниях, но ее не слышали. По правде говоря, мексиканцы на таких собраниях никогда не бывали. Собственно Квебек и Мексикана-Таун существовали отдельно друг от друга, как два разных поселения, в каждом были своя церковь, школа, магазины, действовали свои законы и обычаи. Жителям Квебека не было дела до того, что происходило в Мексикана-Таун, лишь бы бедняки из этой части города не мешали их жизни. Всем заправляли богатые белые. Несправедливость подобного рода вызывала у Элизабет-Энн чувство горечи и гнева. Однако все ее попытки изменить положение были пустыми.

В восточной части города главная улица Мейн-стрит переходила в узкую дорогу, которая шла через поля. По обочинам ее росла полынь, иногда встречались кактусы. Здесь Элизабет-Энн снова дернула поводья, заставляя Бесси поспешить. Она торопилась попасть на строительство до прихода рабочих. Ей нравилось без спешки и суеты пройтись по стройке, заглянуть во все уголки, поэтому приходилось приезжать очень рано. Рабочие-мексиканцы начинали работу на рассвете, задолго до полуденного жара, чтобы отдыхать в самый зной. Позднее, когда жара спадала, работа возобновлялась и продолжалась до темноты.

Горизонт постепенно светлел, на небе стали меркнуть звезды. Солнце уже взошло, когда Элизабет-Энн добралась до стройки. Она натянула поводья, и Бесси послушно остановилась.

С высоты коляски Элизабет-Энн оглядела окрестности. С юго-востока к ее стройке приближалась новая магистраль: две иссиня-черные асфальтовые полосы тянулись сюда от Браунсвилля, расположенного у устья Рио-Гранде. Недели через три дорога подойдет к ее владениям, а затем потянется дальше на северо-запад, к Ларедо. Она понимала, что пройдет не менее года, пока дорогу полностью закончат. Но интуиция подсказывала ей, что автомобили прочно войдут в жизнь людей даже в их малонаселенном районе юго-запада. Значит, много их появится на новой дороге, значит, нужна будет гостиница для проезжающих.

Элизабет-Энн доверяла своим чувствам, поэтому она и строила первую на юго-западе Техаса гостиницу для туристов.

Она прикрыла глаза цвета морской волны и погрузилась в размышления, кивая в такт головой. Затем она улыбнулась, что случалось с ней довольно редко. Это не была улыбка красивой женщины, скорее, свидетельство ее внутренней силы, целеустремленности, что порой ускользало от малознакомых с ней людей. Обстоятельства сделали ее решительной и сильной. У нее был тонкий прямой нос и чудесные, доходившие до пояса густые волосы цвета спелой пшеницы, однако их никто не видел. Чтобы волосы не мешали, она заплетала их в косу и закалывала. Она не знала, что такое прическа. Женщина гордая и в высшей степени практичная, обладавшая незаурядными способностями, Элизабет-Энн родилась и выросла в Техасе, просторы которого наложили свой отпечаток на глубину и силу обуревавших ее страстей, широту устремлений, мир мечтаний.

Почувствовав внутри себя движение, она оглядела свою фигуру. Она у нее всегда была отличная, с тонкой осиной талией, как у девушки из светского общества, однако сейчас Элизабет-Энн потеряла стройность, живот увеличился, груди налились молоком, готовые напоить дитя, которое скоро должно было появиться на свет.

— Как же плохо, что твой отец не мог остаться с нами подольше, — печально обратилась она к будущему ребенку и молча прикоснулась к животу, как бы стремясь передать ему свои мысли.

Она ждала дитя через пару месяцев и сейчас, закрыв глаза, слушала, как оно шевелится. Лицо ее озарила блаженная улыбка: ее малыш толкается и ворочается, давая знать, что все идет нормально, что близко время появления его на свет.

— А ну-ка успокойся, — шутливо проворчала она и легко вздохнула: пора было продолжать путь. Она тронула поводья, и Бесси снова затрусила по дороге. Строительная площадка находилась от города на расстоянии более двух миль, полем до нее оставалось еще с четверть мили. Отсюда уже можно было различить контуры будущей гостиницы: длинные, устремленные ввысь брусья каркаса, выделяясь на фоне утреннего неба, напоминали руины древнегреческих храмов. При виде этой картины сердце Элизабет-Энн преисполнилось гордости за начатое дело.

Она не смотрела по сторонам. Губы ее были плотно сжаты, а взор устремлен вперед, на стены новой гостиницы — предмет ее честолюбивых замыслов. Постепенно мысли Элизабет-Энн переключились на другое, приняли практическое направление, закружившись вокруг собственности. В Квебеке ей принадлежало кафе «Вкусная еда» и дом, где она сдавала внаем комнаты. Многого ожидать от них не приходилось, но при должном усердии доходы позволяли вести безбедную жизнь. А вскоре здесь, где пройдет автомобильная дорога, вырастет гостиница для туристов. Она станет началом, отправной точкой для движения вперед, к новым, еще более заманчивым проектам. Да, за плечами у нее был нелегкий путь.

Подъехав к строительной площадке, Элизабет-Энн остановила лошадь, тяжело и неловко сошла вниз — подол ее длинной серой юбки из миткаля почти касался земли. Она привязала лошадь к низкорослому кусту, достала из кармана кусок сахара, положила его на ладонь и протянула Бесси. Нежно коснувшись руки, лошадь взяла угощение, раздувая от удовольствия ноздри.

Постоянно бывая на стройке, Элизабет-Энн не переставала восхищаться ею. Размеры строящегося здания впечатляли: оно имело в длину около двух сотен футов и пятнадцать футов в ширину. Стены еще не были достроены, укладывали только третий ряд кирпичной кладки, но выше поднимался уже деревянный каркас, который она и видела издалека.

По плану квартира управляющего находилась непосредственно в центральной части здания и должна была состоять из трех помещений: конторы и примыкающих к ней маленькой спальни и кухни. По обе стороны от апартаментов управляющего будут комнаты для приезжих — всего восемнадцать. В каждом номере имелась закрытая веранда и туалетная комната с ванной и водопроводом. Номера отделялись друг от друга крытыми навесами для парковки автомобилей. О таких вещах здесь и не слыхали. Но Элизабет-Энн считала, что нужно позаботиться и об автомобилях. На юго-западе Техаса солнце нещадно палит почти круглый год, и владельцы автомобилей захотят укрыть их в тени. Они поступили бы так, если бы вместо машины была лошадь. Значит, укрытия для машин необходимы. Элизабет-Энн предусмотрительно строила их большими, полагая, что со временем увеличатся не только надежность автомобиля, но и его размеры.

В дополнение ко всему она решила установить на дороге два рекламных щита по обе стороны от гостиницы на расстоянии в четверть мили. На щитах будет написано: «Хейл, гостиница для туристов», а чтобы подчеркнуть высокое качество обслуживания, рядом с надписью следует поместить изображение золотой короны: пусть посетители знают, что их ждут комнаты, достойные королей. Может быть, со временем этот знак станет так же хорошо известен в штате, как эмблема «Кока-Колы» в универмаге в Квебеке. Она надеялась, что все будет именно так.

Предаваясь мечтам, Элизабет-Энн бодро зашагала по стройке в своих крепких черных, высоко зашнурованных ботинках. Ей исполнилось двадцать девять лет. Она никогда не задумывалась о том, что, по существу, является одной из первых в Америке женщин-предпринимателей. Ее жизнь была неотделима от работы. Когда нужно, она засучивала рукава и делала самую черную работу. Многие недоумевали, где эта соломенная вдова находит время и силы, чтобы воспитывать троих детей, руководить двумя процветающими предприятиями и вести строительство третьего. Секрет, который открыла для себя Элизабет-Энн, заключался в том, чтобы с пользой организовать время и решать задачи по степени их важности. Кроме того, выбора у нее не было. Рядом с ней не было мужа, а дети требовали внимания. Она очень тяжело переживала разлуку с Заккесом, но нужно было смириться с жестокой реальностью. Кто-то должен был заниматься кафе и домом, где сдавались комнаты. Она не могла нанять еще кого-либо, помимо работавшей у нее мексиканской девушки Розы. Кроме того, в банке была взята ссуда на строительство гостиницы, и, начав его, она не могла остановиться на полпути, если хотела вернуть ссуду и укрепить свое финансовое положение. Женщина любого возраста, которая вела свои дела самостоятельно, имела не много шансов на то, чтобы выстоять, особенно мало было их у соломенной вдовы на юго-западе Техаса. Элизабет-Энн была счастлива, что у нее свое дело, которое приносит прибыль. В противном случае…

«Нечего думать о том, что может произойти в противном случае! — резко одернула она себя. — Забивать голову разными домыслами — слишком непозволительная роскошь». И она постаралась переключиться на то, что было целью ее приезда. Держась за лесину, поднимаясь на цыпочки и перегибаясь через каменную кладку, Элизабет-Энн стала заглядывать в каждую незаконченную комнату, тщательно проверяя, насколько далеко продвинулась работа. Своими ловкими руками она бралась за дверные рамы и изо всех сил дергала их, проверяя на крепость. Затем отряхнула руки и прошла по всем площадкам веранд, чтобы убедиться в их надежности. Элизабет-Энн твердо придерживалась правила: если делаешь дело, делай его на совесть. Закончив обход, она подобрала юбку и, с трудом пробираясь через высохший желто-коричневый бурьян, прошла еще двадцать ярдов, отделявших ее от того места, где должна будет пройти магистраль. Здесь она без труда нашла метки, сделанные маркшейдерами, остановилась, чуть подавшись вперед, прикрывая глаза рукой, словно отдавала салют будущей дороге. Да, в сотый раз она увидела: будущее здание симметрично, а удачная планировка радует глаз. Все обещает приезжим уют и комфорт. После изнурительной дальней дороги она сама бы не отказалась отдохнуть в таком милом местечке.

Внезапно Элизабет-Энн нахмурилась. Ей пришло в голову, что гостинице, в которой, казалось, все предусмотрено, чего-то не хватало. Нужно бы сделать что-то еще, но что? Элизабет-Энн напряженно думала, пытаясь найти ответ на этот вопрос, но ничего подходящего на ум не приходило, и она, покачав головой, расстроенно вздохнула. Ее всегда раздражало, когда сразу не удавалось сделать то, что подсказывало ей внутреннее чутье. Но она знала, что решение придет, она добьется своего. Так было всегда. Это только вопрос времени.

2

Стук копыт приближался. Элизабет-Энн оглянулась: это приехал на своей старой кобыле Карлос Кортес. Он был у нее прорабом на стройке. Выбор оказался очень удачным: Кортес хорошо знал свое дело, был требователен к рабочим-мексиканцам, что не мешало им любить его.

Она правильно сделала, что наняла на эту работу мексиканца, а не белого. Рабочие выполняли все его распоряжения, считая Кортеса своим, и в то же время относились к нему с восхищением и уважением. Они полагали, что если кто-то из Мексикана-Таун и добьется успеха в жизни, то это будет Карлос Кортес. В свое время он уехал из города и, рассчитывая только на себя, окончил университет, получив специальность инженера, — рабочие этим очень гордились. Кортеса уважали в мексиканской общине города, хотя в полной мере он не мог использовать свои знания, поскольку почти не было стройки, где требовался бы инженер-мексиканец.

А еще он был молод и хорош собой, возможно, даже слишком хорош, как считала Элизабет-Энн. У него были черные с отливом волосы, темные лучистые глаза и кожа характерного для мексиканцев бронзового цвета, вот только нос был на удивление орлиный, и о твердости характера говорил точеный волевой подбородок. Ни одна женщина в Мексикана-Таун не оставалась к нему равнодушна. Девушки смотрели на Карлоса с нескрываемым восхищением, а женщины постарше втайне молились, чтобы он осчастливил одну из их дочерей, назвав своей невестой. Однако по известным только ему причинам Карлос не остановил свой выбор ни на одной девушке.

Элизабет-Энн наблюдала, как он спешился и, размашисто шагая, направился к ней. Если не считать ее самой, Кортес первым приезжал на стройку и последним покидал ее вечером.

Подойдя к Элизабет-Энн, он вежливо снял соломенную шляпу и, держа ее в руке, поздоровался несколько официально:

— Buenos dias, сеньора Хейл.

— Buenos dias, сеньор Кортес, — церемонно ответила она.

Каждый раз, прежде чем перейти на английский, они обменивались при встрече испанскими приветствиями. Это стало своего рода ритуалом, хотя Элизабет-Энн не оставляло чувство, что в его обращении «сеньора», в том, как он снимал шляпу в знак приветствия, сквозила насмешка. Казалось, он намеренна играл роль простого рабочего-мексиканца, и даже его английский звучал нарочито правильно. Но, как она ни старалась, ей не удавалось найти этому подтверждение. Его взгляд как бы скрывала невидимая завеса, во всем облике чувствовалась некая отчужденность. Это беспокоило Элизабет-Энн, хотя и не вызывало боязни.

Она обвела взглядом стройку.

— Работа продвигается быстро, — заметила она с удовлетворением.

Карлос согласно кивнул.

— Мои люди — хорошие работники. Через шестнадцать недель стройка будет завершена.

Элизабет-Энн отрицательно покачала головой и посмотрела ему в глаза:

— Я хочу обсудить с вами этот вопрос.

Она опустила голову, словно ее вдруг сильно заинтересовали поцарапанные и пыльные носки собственных башмаков, видневшихся из-за края юбки. Затем Элизабет-Энн снова подняла глаза и взглянула на Карлоса.

— Мы должны встретить посетителей через тринадцать недель, — мягко сказала она. — К этому времени дорога подойдет к Рио-Гранде, и по ней начнется сильное движение.

Внимательно выслушав ее, Кортес вздохнул и, задумчиво потирая лоб и прищурившись, посмотрел на строительную площадку. Когда он заговорил, его голос звучал ровно:

— Люди и без того работают как одержимые, по одиннадцать часов в сутки. Мы не можем требовать от них большего.

— Тогда нужно еще нанять рабочих.

— Боюсь, сеньора, что об этом не может быть и речи. Это лучшие работники. Они обучены и знают свое дело. Другие сейчас заняты работой либо на ранчо, либо в поле. Они не могут оставить свои дела.

Элизабет-Энн нахмурилась.

— Тогда нам придется удлинить рабочий день до четырнадцати часов.

На секунду его черные как уголь глаза гневно сверкнули.

— Но это означает, что им придется работать в полуденную жару! — запротестовал он. — Сейчас лето, и температура…

— Мы поднимем оплату на двадцать центов в час, — сказала она решительно, — и будем выплачивать полуторную ставку за сверхурочную работу. За деньги они сделают все, что потребуется.

Кортес глубоко вздохнул и отрицательно покачал головой.

— Я передам им ваши слова, сеньора, но ничего не могу обещать. Вы меня понимаете?

Она пристально смотрела на него, но он выдержал ее взгляд.

Элизабет-Энн согласно кивнула. Она предпочла бы сама разговаривать с рабочими, но знала, что в силу мужской гордости мексиканцы болезненно встретят любые приказания, исходящие от женщины. Впрочем, то же самое относилось и к большинству других мужчин, с которыми была знакома Элизабет-Энн. По общему мнению, женщина должна сидеть дома, готовить пищу и рожать детей, а не заниматься бизнесом или руководить строительством. Поэтому все ее распоряжения передавал рабочим Карлос Кортес. Сильная натура Элизабет-Энн противилась такому способу ведения дел, однако у нее хватало ума идти на компромисс, когда в этом была необходимость. Ее утешала мысль, что единственным человеком, который мог уговорить рабочих, был Кортес.

— Я подготовлю к завтрашнему дню платежную ведомость, — сказала она.

Карлос кивнул, надел шляпу и достал из кармана рубахи несколько сложенных листков тонкой желтой бумаги. Молча он развернул их и протянул Элизабет-Энн. Она сразу поняла, что это за бумаги. Это были счета их поставщиков — строительной фирмы «Койот Билдинг Сеплайз» — за материалы, доставленные накануне.

Пробежав глазами первый счет, она помрачнела, между бровями у нее пролегла складка, губы сердито сжались. Так же быстро Элизабет-Энн просмотрела остальные бумаги. Ее взгляд скользил по небрежно написанным колонкам с наименованиями материалов и их ценой. Она недоуменно посмотрела на Карлоса Кортеса.

— Должно быть, здесь какая-то ошибка! — вырвалось у нее.

— Здесь нет никакой ошибки, сеньора, — печально покачал головой Карлос. — Как только пришли счета, я все сверил и сразу потребовал объяснения. Мне ответили: «Цены выросли».

С досады она хлопнула себя счетами по колену, бумага зашуршала. Она закрыла глаза, медленно качая головой. Цены росли каждую неделю. Чудовищно! Больше того, это было настоящее вымогательство. Да, вот до чего дошло дело. С самого начала строительства гостиницы Элизабет-Энн ощущала, как быстро тают деньги, словно ненасытное чудовище, постоянно требовавшее пищи, с жадностью заглатывало ее доллары и центы. Стройка уже стоила гораздо больше, чем первоначально предполагалось. Элизабет-Энн отдавала себе отчет, что дополнительные расходы были не на ее совести.

Здесь постаралось семейство Секстонов.

Сначала ей пришлось брать ссуду для оплаты земли и строительных расходов. В Квебеке был единственный сберегательный банк — Секстонов. Все поставки шли через «Койот Билдинг Сеплайз», эта фирма тоже принадлежала Секстонам. Фактически весь округ был у них под контролем: их магазины скупали и продавали овощи, а также говядину, свинину и дичь; их фабрики перерабатывали хлопок, их грузовики перевозили на север цитрусовые. И в довершение всего купленные Секстонами политики занимали все ключевые посты в органах местного самоуправления. Решая любые вопросы в этой части Техаса, можно было с уверенностью сказать, что придется иметь дело с кем-либо из Секстонов или с теми, кто состоял у них на службе.

Секстонов ненавидели все без исключения, и для этого были веские причины. Во главе семейства стоял его старейшина Текс Секстой, жадный, властолюбивый, самовлюбленный эгоист. Под стать ему была его молодая жена Дженифер — само воплощение зла. В то время как Текс являлся бесспорным «королем» округа, разветвленным механизмом семейного бизнеса управлял не менее подлый младший братец Рой — до тех пор пока трагический случай не оборвал его жизнь. После смерти Роя Текс и Дженифер стали использовать еще более гнусные средства.

Они были непостижимо богаты, имея больше денег, чем могли контролировать, однако им казалось, что этого мало, и они не упускали случая увеличить свое состояние. Подобно паукам, Секстоны по каплям высасывали из своих жертв все соки, умудряясь получить какие-то крохи там, где, кажется, уже ничего не оставалось. Как-то давно Элизабет-Энн решила для себя, что Секстоны, должно быть, очень несчастливые люди.

Но, поразмыслив, она поняла, что ошибается: Секстоны никому не сделали ничего хорошего, а ей и подавно — это и делало их счастливыми. Какое-то время они как бы не замечали ее, однако Элизабет-Энн предчувствовала, что этому кажущемуся равнодушию придет конец. И она не обманулась в своих опасениях: дошел черед и до нее. Секстоны стремились выжать ее как лимон. Неужели мало того, что ее дорогой Заккес должен был из-за них бросить все и уехать неизвестно куда?

Ее охватила внезапная слабость. Если бы только она могла вырваться от них, избавиться от их вездесущего влияния. Если бы нашла поставщиков в другам месте… «Но выбора у меня нет, — с ожесточением подумала она. — К кому еще обратиться?» «Койот Билдинг Сеплайз» и двадцать филиалов фирмы в радиусе двухсот миль были единственными, кто занимался такими поставками. Практически фирма не имела конкурентов, уж Текс об этом позаботился. Он методично, шаг за шагом прибирал к рукам предприятия и фирмы, которые сулили приличный доход. Тот, кто отваживался составить ему конкуренцию, подписывал себе смертный приговор.

Текс был жесток и терпелив. Подобно пауку в паутине, он злорадно наблюдал, как боролись между собой его соперники. Не было для него большего наслаждения, чем это выжидание, чем предвкушение момента, когда пробьет его час. Теперь он нанес молниеносный удар и ей, взвинтив и без того непомерные цены. Но почему?

Не потому ли, что Заккес осмелился ответить ударом на удар?

Ничего хорошего это не сулило.

Текс Секстон внушал ей страх. Но вот Дженифер…

Элизабет-Энн ощутила, как по телу пробежал холодок; она представила себе огромное ранчо и Дженифер, выжидающую, плетущую сеть своих интриг. С самого раннего детства, которое они провели вместе, Дженифер только тем и занималась, что строила козни. Но почему Секстоны вспомнили о ней только сейчас? Ведь она не была для них конкурентом.

А может, причина в Дженифер?

Подумав об этом, Элизабет-Энн решительно сжала губы. Во-первых, она не собиралась сидеть сложа руки и наблюдать, как Текс и Дженифер разоряют ее. Ни за что на свете. Она пойдет в фирму «Койот» и там увидит, что можно сделать. Если потребуется, она и до Текса доберется и потребует объяснений. Что он может с ней сделать? Только с легкостью наживаться за ее счет?

Но вот Дженифер… Это совсем другое дело. С Тексом еще можно поговорить, но не с Дженифер. Она слишком хорошо ее знает.

В то же время Элизабет-Энн ясно сознавала, что строительство прекращать нельзя. Как никогда раньше, она поняла, что отчаянно нуждается в деньгах, которые будет приносить новая гостиница. Открыть ее нужно как можно скорее. Только Элизабет-Энн знала, насколько неустойчивым было ее финансовое положение. Расходы уже целиком съели банковскую ссуду. На оплату счетов уходили с таким трудом заработанные сбережения и все, что приносили кафе и сдаваемые внаем комнаты. Если не удастся открыть гостиницу через 13 недель… или она не договорится с Секстонами… или если они будут иметь наглость вновь поднять цены…

Элизабет-Энн взглянула на Карлоса Кортеса.

— Увидимся завтра, — сказала она бодрым голосом. — А сейчас мне нужно ехать в город.

Он проводил ее до коляски и помог подняться на сиденье. Вдали она заметила грузовик с рабочими, сгрудившимися у заднего борта. С такого расстояния их голубая рабочая одежда и желтые соломенные шляпы воспринимались как одна желто-голубая масса.

Карлос проследил за ее взглядом. Он понимал, что от решения проблем, возникших у Элизабет-Энн, зависело, будет ли работа у этих и других людей из его общины.

— Я поговорю с ними о сверхурочной работе, — сказал он. — Мне кажется, я смогу их уговорить. — Он смущенно помолчал и добавил: — И без повышения оплаты.

Элизабет-Энн посмотрела на него с удивлением. «Он понял все», — подумала она и, протянув руку, благодарно коснулась его плеча. Затем, решительно сжав губы, она приняла свою гордую позу и дернула поводья. Бесси тронулась с места, и Карлос остался позади.

На обратном пути Элизабет-Энн размышляла, что ждет ее днем. Несколько часов утомительной работы, а затем, если удастся выкроить время (а она не могла позволить себе не найти его), надо заехать в фирму «Койот» и во всем разобраться. Порой ей казалось, что, несмотря на все усилия, кто-то сознательно чинит на ее пути разные препятствия. Пока ей удавалось с ними справиться. Но так было раньше…

Думая о своем, она прислушивалась к тому, как стучат подковы Бесси по фунтовой дороге. Внезапно потянуло гарью; все ее чувства пришли в смятение. Где-то жгли траву, чтобы очистить поля. Элизабет-Энн сжала губы и постаралась задержать дыхание. Однако запах оказался сильнее и охватил ее целиком. С самого раннего детства пожар (один только запах дыма) наполнял ее душу ужасом и рождал кошмары. Как бы она ни старалась заглушить воспоминания, цепкая память возвращала ее к однажды пережитому.

Запах гари.

Потрескивание и рев пламени.

Нечеловеческие предсмертные крики, отчаянные призывы о помощи…

Нет, такое нельзя забыть. Проходили годы, многое изменилось в ее жизни, но не эти воспоминания. Запах гари для нее был дыханием смерти. Неистребимые воспоминания поселились в ее памяти, когда ей было шесть лет, и жили все эти годы.

I1901ЭЛИЗАБЕТ-ЭНН

1

Округ Идальго, штат Техас

Это был самый страшный из всех пожаров, когда-либо виденных жителями Квебека и Элизабет-Энн.

Все случилось у нее на глазах. Застыв от ужаса и широко раскрыв глаза, девочка видела, как едва заметный язычок пламени вначале как бы нехотя лизнул опилки на цирковой арене и вмиг превратил ее в бушующее море огня. Отовсюду неслись крики страха и боли, нестерпимой боли и отчаяния. А вот и отец — весь объятый пламенем, превратившийся в живой факел.

Элизабет-Энн не помнила, как оказалась в поле, где совсем недавно беззаботно собирала цветы; время словно остановилось для нее, маленькой золотоволосой девочки с глазами цвета морской волны. Как завороженная глядела она, как огромный костер, отполыхав, начал постепенно угасать. Когда огонь почти утих, Элизабет-Энн вернулась туда, где стоял цирковой павильон, а теперь тлели головешки. Она хотела найти отца и мать. Их тела придавила догоравшая деревянная опора. Девочка ухватилась за нее, пытаясь сбросить. Потрясение было настолько сильным, что она не сразу ощутила боль в руках и отдернула их, лишь почувствовав удушливый запах горящей плоти, исходивший от тел родителей и ее собственной кожи.

Было настоящим чудом, что из зрителей, в панике покидавших горящий цирк, пострадали только трое. Двое из них получили легкие ожоги. Больше других не повезло жене мэра, миссис Питкок. Ей обожгло лоб и щеки, но со временем следы от ожогов сгладились и лишь слегка портили ее лицо. Никто из городских жителей, бывших на представлении, не погиб.

Жертвами огня стала только труппа актеров бродячего цирка, принадлежавшего отцу Элизабет-Энн. Никого из них живыми не довезли до ближайшей больницы, за исключением женщины-карлика Хейзи и Эстер — «женщины с усами». Однако Эстер в ту же ночь умерла в страшных мучениях.

На всю жизнь запомнила Элизабет-Энн запах горящего человеческого мяса. Даже после того как зажили раны, ей нестерпимо было видеть тонкую, как пергамент, покрытую рубцами кожу своих рук. Никогда не могла Элизабет-Энн забыть о своей жестокой судьбе.

Ее отец по натуре был человеком непрактичным. За несколько лет до трагедии он заключил сделку: обменял пришедшую в упадок ферму в Техасе, около Неаполя (там родилась Элизабет-Энн), на не менее убыточный бродячий цирк.

Так в свои шесть лет она осталась круглой сиротой — других родственников, кроме отца и матери, она не знала. Семьей для девочки был бродячий цирк.

Обгоревшие руины циркового павильона тлели еще несколько дней. Жизнь в округе Идальго была лишена разнообразия, а потому весть о случившемся, подобно лесному пожару, облетела окрестности. Какой-то нездоровый интерес гнал людей за несколько миль, чтобы они своими глазами увидели дымящиеся развалины.

Эленда Ханна Клауни была не из тех, кого привлекают разного рода сенсационные известия. Сплетни ее также не интересовали. Не в ее правилах было лезть в чужие дела, когда от своих забот голова шла кругом. Больше всего хлопот доставлял ей дом на Мейн-стрит, на втором этаже которого она сдавала комнаты. Сдавала по неделям. Сама она со своей племянницей Дженни занимала нижний этаж. Не меньше внимания и заботы требовало кафе «Вкусная еда», расположенное через дорогу.

Эленда Ханна Клауни родилась в Бостоне. С тех пор прошло двадцать шесть лет. В ее характере поразительная практичность (чем, как известно, отличались все уроженцы Новой Англии^[1]) сочеталась с трезвым и бескомпромиссным взглядом на жизнь. Срок, на который она сдавала комнаты, объяснялся простым арифметическим расчетом. Она рассуждала так: «В году пятьдесят две недели, если разделить это число на четыре, получится тринадцать месяцев. С другой стороны, сдавая комнаты по месяцам, она будет иметь прибыль за двенадцать месяцев». Только уроженка Бостона могла додуматься до того, чтобы увеличить год еще на один месяц и получать дополнительную прибыль.

Случись ей узнать о пожаре, она бы ни за что не поехала той дорогой. Но в то время ее вообще не было в городе: она на два дня уезжала в Браунсвилль.

Эленда взяла с собой племянницу Дженни, которой недавно исполнилось девять лет. Квебек был маленьким городком, поэтому она решила, что знакомство с Браунсвиллем не повредит Дженифер. Эленда долго жила в Бостоне и понимала, насколько темп жизни большого города отличается от размеренной, монотонной жизни крохотного Квебека, где, казалось, и время остановилось. Неведение Эленда считала опасным. По ее мнению, следовало знать, что делается в большом мире. И все же… все же… она сама выбрала этот городок восемь лет назад. Он показался ей идеальным местом, где можно обосноваться и начать новую жизнь. Никто не знал ее в то время, теперь же, спустя восемь лет, жители города с уважением отдавали должное ее сильному характеру. Она расплатилась сполна за прежние ошибки. С прошлым было покончено навсегда.

Эленда считала, что жизнь в Квебеке складывалась для нее неплохо, даже очень неплохо. Дом, в котором она сдавала комнаты, уже стал ее собственностью, кафе «Вкусная еда» приносило доход. Ей удалось скопить пятьсот долларов, из них двести она решила потратить на краску, ткани и мебель. Сдаваемые внаем комнаты не мешало бы обновить, и она могла теперь это себе позволить. Остальные деньги Эленда думала отложить, чтобы со временем выкупить дом, в котором находилось кафе. Дом был невелик, но крепкой постройки, его опоясывала широкая веранда. С присущей ей рассудительностью Эленда прикинула, что купить дом значительно выгоднее, чем арендовать его.

Хорошенько поразмыслив, она отправилась в Браунсвилль. Время, проведенное там, доставило Эленде большое удовольствие. Она с интересом ходила по магазинам, заключала сделки, покупала наряды. К ней вернулись полузабытые воспоминания о радостях и удовольствиях большого города. Конечно, Браунсвилль не Бостон, не Нью-Йорк или Филадельфия, но все равно поездка оправдала ее ожидания. Вот только Дженифер… Она начала капризничать, как только они выехали из Квебека. Дорога, по которой они ехали, шла полем, здесь им и повстречался бродячий цирк, принадлежавший Забо, который собирался дать представление с участием карликов. Шатер только начинали устанавливать, и Дженни вдруг сразу расхотелось ехать в Браунсвилль. Ей хотелось бы остаться и пойти в цирк.

Девочка запрыгала на сиденье и закричала:

— Посмотри, тетя, цирк карликов приехал!

Эленда нахмурилась, глядя на ярко окрашенные вагончики.

— Тетя, может, мы останемся, — умоляла Дженни. — Ну пожалуйста, тетя, мне очень хочется посмотреть на карликов!

— Нет, мы поедем, если собрались, — решительно ответила Эленда. — Ты две недели с таким нетерпением ждала этой поездки. И я тоже. Мне и сейчас хочется поехать. — С этими словами Эленда подхлестнула лошадь, и та перешла на рысь. Все же Дженифер успела заметить двух карликов, которые о чем-то спорили. У Эленды не было желания смотреть на эти несчастные создания, и она отвела глаза в сторону. В этот момент она и заметила ребенка.

Девочка шла вдоль дороги, пробираясь сквозь высокую траву, и срывала подсолнухи. Эленда глаз не могла от нее отвести. Девочка поднесла к лицу букет и, вдохнув его аромат, сморщила нос и подняла глаза.

Какой же это был прелестный ребенок! Хрупкая и нежная, просто… ангел. На мгновение их взгляды встретились, и девочка обезоруживающе улыбнулась. Эленде никогда прежде не доводилось видеть такой счастливой улыбки.

— Она тоже карлик, правда? — нарушила очарование Дженни.

Эленда промолчала. А про себя подумала: «Почему Дженни выросла такой? Она совершенно на меня не похожа. Как это произошло? Я старалась делать для нее все, что было в моих силах. Может быть, я ее избаловала? Или причина в том, что у девочки нет отца?»

Все в Квебеке знали, что Эленда Ханна Клауни не замужем, а Дженни — ее осиротевшая племянница, но они знали об этом со слов самой Эленды. Доля правды здесь была: Эленда никогда не выходила замуж, но Дженни не приходилась ей племянницей: она была ее дочерью.

Все это случилось, когда ей едва минуло шестнадцать. В тот день родители Артура Джейсона Кромвеля отправились на пароходе в Европу. Эленда служила у миссис Кромвель одной из горничных. Вечером они остались вдвоем в большом каменном доме на Бикон-Хилл в Бостоне. Артур отпустил остальную прислугу, а ей велел остаться. До самой смерти она не забудет тот вечер.

Звонок застал ее в кухне. Посмотрев на стенной указатель, она с удивлением заметила, что звонили не из гостиных или комнаты самого Артура, а из спальни его отца. Она поспешила наверх и постучала.

— Входи! — услышала девушка.

Она медленно отворила дверь. В комнате было темно и тепло. Артур сидел, развалясь в мягком кресле, положив ноги на пуфик. Рядом с ним на мраморном столике стояла наполовину пустая бутылка бренди.

— Постели постель.

Она послушно направилась к ночному столику. «Если хочет, пусть спит здесь, это его дело», — подумала Эленда. Тем не менее его желание показалось ей странным, она безотчетно поежилась, однако выполнила, что от нее требовали. Закончив, девушка вопросительно взглянула на Артура:

— Что-нибудь еще желаете, сэр?

Он медленно улыбнулся, ощупывая взглядом ее тело. В отличие от большинства девушек ее возраста Эленда была хорошо развита: высокая и стройная, с хорошо сформировавшейся фигурой. Она почувствовала, как под его пристальным взглядом ее лицо стало заливаться краской.

— Раздевайся! — тихо проговорил Артур.

Девушка с удивлением взглянула на него. Потом она испугалась, почувствовав себя совершенно беспомощной.

— Я приказал тебе раздеться!

Ее охватил ужас.

Эленда начала медленно расстегивать пуговицы на платье: пальцы плохо слушались ее. Она понимала, что Артур поступает с ней жестоко и несправедливо, но сейчас хозяином в доме был он. Она не смела ему противоречить: Артур мог уволить ее в любой момент без всяких рекомендаций, в этом случае она не нашла бы себе другую работу.

Да и как могла поступить она, сирота из бедной семьи ирландцев-эмигрантов? Родственников у нее не было, и всемогущие Кромвели взяли ее к себе из милости. Достаточно одного недовольного слова, и можно считать, что ее жизни пришел конец.

Страх Эленды, казалось, еще больше распалил Артура. Сбросив ноги с пуфа, он встал и направился к ней. Положив руки девушке на плечи, он грубо усадил ее к себе на колени и рванул нижнюю юбку. Когда на ней ничего не осталось, он заставил ее подняться и подтолкнул к постели.

Белье было чистым, прохладным и приятно похрустывало, но для Эленды простыни показались несвежими и нестерпимо горячими. Артур был у нее первым мужчиной, и потрясение от всего было очень сильным. От Артура пахло бренди, и потом, в момент близости, она чуть сознание не потеряла от пронзившей ее невыносимой боли. Ничего хуже этого в жизни ей пережить не пришлось. К счастью, ужас этот быстро закончился.

Как только Артур уснул, Эленда собрала разорванную одежду и с трудом выбралась из комнаты, ноги у нее подкашивались. Девушка чувствовала себя униженной и опустошенной. По щекам ее текли слезы, бедра были в крови. Она сказала себе: «По крайней мере все закончилось. Теперь мне остается только умереть».

Но она не умерла, и до конца всей этой истории, как оказалось, было еще очень далеко. Артур заставлял Эленду проводить с ним каждую ночь, что не укрылось от глаз слуг. Все от нее отвернулись, безжалостно осуждая и обвиняя во всем только Эленду.

Спустя шесть недель наступила развязка. На этот раз она пришла к нему сама: Лицо ее было бледно.

— Я беременна, — тихо проговорила Эленда.

Артур удивленно посмотрел на нее, потом велел раздеться. На следующий день он дал Эленде пятьсот долларов.

— Отправляйся в Нью-Йорк и избавься от ребенка.

Эленда поехала в Нью-Йорк, но ребенка сохранила. Она сменила несколько мест, потом, когда беременность стала заметна, ждала роды, экономно расходуя свои сбережения. Девочку она назвала Дженифер Сью и решила отправиться с ней на запад. По пути Эленда сочинила историю своей жизни, в соответствии с которой ее овдовевшая невестка, умирая, оставила ей небольшую сумму денег и просила взять на попечение свою дочь.

Приехав в Квебек, Эленда поняла, что это самое лучшее место, где можно начать новую жизнь. Городок был маленький, здесь их никто не знал. История ее звучала убедительно и всех удовлетворила. Правду не знала даже Дженни.

Больше восьми лет Эленда и Дженни безвыездно прожили в тихом Квебеке. Исключением стала их нынешняя поездка в Браунсвилль.

Дженифер дулась всю дорогу и забыла о цирке, только когда они попали в гостиницу. Эленда Ханна Клауни всегда экономно распоряжалась деньгами, но тут решила, что раз уж они выбрались в большой город, то можно позволить себе первоклассный отель. Это был отель Гарбе, квадратное четырехэтажное здание, сложенное из красного кирпича, с кружевными чугунными решетками на идущих ярусами балконах. Предметом особой гордости была платная конюшня, где можно было нанять лошадей или поставить своих. Одетый в униформу швейцар помог Эленде и Дженифер выйти из коляски и, взяв их багаж, проводил внутрь.

При виде роскошного вестибюля у Эленды перехватило дыхание. «Шикарный отель, просто сказка! — подумала она. — Иметь бы такой отель вместо скромной гостиницы в Квебеке». Конечно, здравый смысл подсказывал ей, что не стоит смешивать желаемое с действительным, но помечтать было так приятно. С завистью смотрела она на все это великолепие: красные ковровые дорожки, алый дамаст драпировок, оттененный белизной колонн, украшенных позолоченными капителями; а как красивы были медные электрические светильники с круглыми плафонами, широкая лестница с латунными перилами и пальмы в китайских керамических сосудах! Восхищаясь убранством вестибюля, Эленда старалась представить, как чувствует себя человек, владеющий такой красотой. И одновременно с присущей ей точностью перевела окружающую роскошь в доллары и центы. Сумма получалась умопомрачительная.

Носильщик взял их вещи и проводил Эленду и Дженни на второй этаж, где находилась их комната. Как только дверь номера открылась, Дженни сразу бросилась к одной из двухкроватей и закачалась на пружинящем матраце. Быстро оглядевшись, Эленда с удовлетворением отметила про себя, как хорошо сочеталось бледно-голубое покрывало со шторами того же тона, красиво свисавшими по обе стороны стрельчатой балконной двери.

Носильщик кашлем напомнил о себе. Эленда порылась в кошельке и с улыбкой протянула ему монету, получив в ответ вместо благодарности недовольную гримасу. Кошелек резко захлопнулся: щедрость имеет предел, и деньги не манна небесная. Эленда Ханна Клауни знала это слишком хорошо. Ее приводила в ужас сумма, которую пришлось выложить за номер. Как любила повторять миссис Кромвель, быстро расстается со своими деньгами только глупец. И Эленда решила в дальнейшем быть менее расточительной. Просто удивительно, как летят деньги в большом городе: ведь вокруг столько искушений.

Носильщик вышел из комнаты, хлопнув дверью так же демонстративно, как перед этим Эленда захлопнула кошелек. В комнате на двери висело объявление, написанное крупными печатными буквами. Подавшись вперед, Эленда прочитала:

ГОСТЕЙ, ЖЕЛАЮЩИХ ПРИНЯТЬ ВАННУ,

ПРОСЯТ ПРЕДУПРЕДИТЬ ГОРНИЧНУЮ ЗА ПОЛЧАСА.

ЗВОНОК НАХОДИТСЯ У КРОВАТИ.

— Да, — подумала Эленда, — ванна не помешает. Приятно освежиться после такой дороги.

Она потянулась к украшенному кисточкой шнуру звонка, но так и не коснулась его. Слова «вызовите горничную, чтобы заказать ванну», вызывали у нее странное смущение. Неужели из-за того, что она сама была горничной? Или она все еще чувствует классовое различие, как когда-то на Бикон-Хилл?

Во всяком случае, Эленда решила подождать с ванной и не касаться неприятных воспоминаний. Лучше она осмотрит комнату. Вначале постель: Эленда подняла покрывало и провела рукой по ослепительно белым, сильно накрахмаленным простыням, потом снова накинула покрывало и машинально поправила постель, на которой сидела Дженни. Интересно, что заставило ее так поступить: природная аккуратность или укоренившаяся привычка бывшей горничной? Она не смогла бы ответить на этот вопрос.

Не откладывая, Эленда заглянула во все шкафы, пощупала полотенца, сложенные аккуратными квадратами на столике рядом с керамическим тазом для умывания и кувшином, потрогала обои. Странно, но ее гостиничные комнаты в Квебеке ничуть не хуже. Более того, ее опытный глаз подметил, что при всей видимой роскоши в отеле не хватало тех мелочей, которые создают уют: дополнительное одеяло, халат, переносная лампа, туалетные принадлежности на тот случай, если гость оказался забывчивым.

Покончив с осмотром комнаты, Эленда вышла на балкон и ахнула: Дженни, встав на цыпочки, опасно перегнулась через перила.

— Дженни, — сердито окликнула ее Эленда, — сейчас же уходи оттуда!

— Хорошо, тетя, — покорно откликнулась девочка.

— Пойди умойся, сейчас мы спустимся в ресторан.

Дженни сразу же повеселела, чем очень обрадовала Эленду.

В ресторане было тихо и пусто. Время ленча давно прошло. Их встретил одетый в белую куртку седой темнокожий официант с худым морщинистым лицом и предложил занять любой столик. Эленда выбрала большой круглый стол у окна, выходящего на улицу: глядя на прохожих, она могла определить, что сейчас в моде.

— Рекомендую тушеного кролика в тесте, — с мягкой настойчивостью проговорил официант.

Дженни облизнулась.

— Мы сами выберем, что заказать, — сказала Эленда.

Официант отошел и стал готовить зал к ужину: быстро менял скатерти, раскладывал столовое серебро, расставлял фужеры.

Эленда взяла меню, пробежала его глазами и оцепенела: цены были такие, что ей захотелось встать и уйти. Будь она и побогаче, ей бы кусок в горло не полез за такие деньги. Без сомнения, можно поесть в другом месте и значительно дешевле, но тут Эленда вспомнила о Дженни, которая впервые в жизни оказалась в большом городе, в хорошем ресторане.

Она закрыла меню и, отложив его в сторону, взглянула через стол на Дженни. У девочки было свое меню, и она сидела, уткнувшись в него.

— Мы закажем по куску яблочно-орехового торта и по чашке чая, — быстро сказала Эленда и скрестила руки на краю стола, словно показывая, что решение окончательное.

— Ну, тетя… — недовольно протянула Дженни.

— Дженни Сью Клауни, — обратилась Эленда к девочке, — мне кажется, тебе не надо напоминать, что мы не богачи, кроме того, торт достаточно сытный, так что до ужина мы не проголодаемся.

Она промолчала о том, что ужин тоже не будет роскошным: прогуливаясь по городу, они купят хлеба и сыра, которыми и поужинают у себя в комнате.

Торт, который им подали на прекрасном китайском фарфоре, оказался замечательно вкусным, хотя порции были очень маленькие. Перекусив, Эленда и Дженни отправились по магазинам. Сплошной гул торговых улиц захватил их, и Дженни забыла о неудачном обеде. Бьющая ключом жизнь Браунсвилля околдовала девочку, а ветерок с залива вселял бодрость. Заполненные всевозможными товарами витрины магазинов неудержимо влекли их к себе.

— Только посмотри, тетя, туда, — вдруг вскрикнула Дженифер, увлекая за собой Эленду. Она остановилась перед витриной и, с восхищением глядя на выставленную там куклу, возбужденно проговорила: — Красавица, правда?

Эленда кивнула. Она никогда не видела такую чудесную куклу. Трудно было отвести взгляд от фарфорового личика с томными синими глазами, золотистыми волосами, длинными и блестящими. Платье на кринолине украшало множество оборок.

— Ах, тетя, как бы мне хотелось такую куклу. Пожалуйста, тетя, ну, прошу тебя, скажи «да», — повторяла Дженни, дергая Эленду за руку.

— Я думаю, она очень дорогая, — уклончиво заметила Эленда.

— Да, я знаю. — Дженни с минуту помолчала, затем, заглядывая ей в лицо, с надеждой спросила: — А на Рождество можно?

— Там будет видно, Дженни.

Настроение у Дженифер сразу упало, она уже не торопилась за тетей, а все больше отставала от нее. Заметив, что девочки рядом нет, Эленда вернулась.

Она нашла Дженни у витрины. Девочка взволнованно указала ей на туалетный набор, выполненный из какого-то золотистого металла. В него входили: овальное ручное зеркальце в ажурной оправе, щетка из белой щетины с ручкой, украшенной чеканкой, и в дополнение ко всему — гребень из слоновой кости.

— Тетя! Вот что я хочу на Рождество!

Эленда спокойно улыбнулась:

— А я подумала, тебе хочется куклу.

— Нет, что ты, — важно произнесла Дженни, качая головой. — Куклы — это для детей.

— Ну конечно, — согласилась Эленда, пряча улыбку.

— А как ты думаешь, тетя… — начала Дженни, но прикусила губу.

— Я, может быть, подарю тебе этот набор, но не сейчас, а на Рождество, — неопределенно пообещала Эленда и добавила: — Если будешь себя хорошо вести.

Остаток дня Дженни ходила хмурая. Назавтра, оставив девочку в отеле, Эленда отправилась смотреть мебель и шторы для своей гостиницы. Но все было настолько дорого, что она отказалась от своей идеи, решив, что комнаты, которые она сдавала, и без того удобные и по-домашнему уютные, получше, чем в этом отеле.

Еще одну ночь провели они в номере, а наутро сели в коляску и отправились в обратный путь.

Вид у Дженни был невеселый. Она дулась на Эленду из-за туалетного набора. «Подарит только на Рождество, — думала она. — А его еще долго ждать. Никогда мне его не получить».

Но Эленда, втайне от Дженни, купила этот набор и спрятала в своих вещах.

Возвращаясь в Квебек, они снова проезжали мимо пустыря, где два дня назад встретили бродячий цирк. На месте шатра чернели обугленные головешки. В ужасе взирала Эленда на эту страшную картину и в этот момент вновь увидела ребенка. Ту самую девочку с подсолнухами. Одежда на ней была рваная и грязная, она бесцельно бродила по полю в тупом оцепенении.

Дженни тоже заметила девочку и пронзительно закричала:

— Посмотри-ка, тетя, вот одна из тех уродцев карликов!

Эленда остановила лошадь и, повернувшись к Дженни, дала ей звонкую затрещину.

— За что ты меня ударила?! — завопила Дженни.

— Я буду бить тебя всегда, если ты назовешь кого-нибудь уродцем, — с холодной яростью отчеканила Эленда.

Дженни уставилась на Эленду со злобной ненавистью, но та ничего не заметила. Спрыгнув с коляски, она пошла через придорожный бурьян в поле.

Девочка была в состоянии сильного потрясения и смотрела на Эленду невидящим взглядом. Она наклонилась и взяла ребенка на руки.

— Успокойся, детка, — сказала она ласково. — Все теперь будет хорошо.

2

После того, что случилось, Элизабет-Энн онемела.

— Как тебя зовут? — снова и снова спрашивала ее Эленда, но девочка, как ни старалась, не могла вымолвить ни слова. Ее бедная головка не в силах была справиться с постигшей ее бедой.

Эленда привезла девочку домой, перевязала ей руки, а потом стала расспрашивать соседей о случившемся. Она выяснила, что после пожара уцелел только один человек: это была женщина-карлик, которая находилась в больнице на попечении доктора Пурриса. Но когда Эленда упомянула о Элизабет-Энн, все страшно удивились. Никто не предполагал, что красивой маленькой девочке, приехавшей вместе с цирком, удалось избежать огненного ада. В царившей неразберихе никто не обратил внимания на ребенка.

— Неужели никто ее не заметил? — недоумевала Эленда. — Я не могу в это поверить.

Мистер Престон, владелец галантерейного магазина, объяснил ей, что в охватившей всех панике люди думали только о своей семье.

— Есть ли у девочки другие родственники? — спрашивала Эленда. — Это очень важно.

В магазине об этом ничего не знали, тогда Элен-да села в коляску и поехала в больницу, где с тяжелыми ожогами лежала Хейзи, женщина-карлик. Эленда спросила у несчастной о девочке. Хейзи говорила невнятно, то и дело останавливаясь от боли.

— Видать, это Элизабет-Энн. Она дочь Забо Гросса… Это был его цирк. Ее мать… мать звали Марика. Теперь… у бедняжки Элизабет-Энн нет ни отца, ни матери.

— У нее есть еще кто-либо из родных? — выпытывала Эленда. — Это очень важно, прошу, попробуйте вспомнить.

Хейзи глубоко вздохнула.

— Пожалуйста, — снова попросила Эленда.

Хейзи внимательно посмотрела на добрую женщину и подумала: «Неизвестно, что за родственники у родителей Элизабет-Энн. Лучше я скажу о сводной сестре Забо, она жила где-то к востоку».

— У нее никого… — еле шевелила губами Хейзи. — Только сестра Забо… Элспет… живет где-то в Пенсильвании.

— А где именно в Пенсильвании? — настаивала Эленда. — Прошу, это так важно, постарайтесь вспомнить.

Обожженное лицо женщины-карлика исказилось. Была ли это гримаса боли или Хейзи напряглась, вспоминая?

— Не знаю, кажется, это маленький город… начинается на «И».

— Это Йорк? Правда? — живо откликнулась Эленда. — Начинается на «Й».

— Маленький город. Йорк. Да, Йорк… в Пенсильвании.

Эленда поблагодарила Хейзи. Через два дня, заехав в больницу, она узнала, что бедняжка умерла — слишком тяжелы были ожоги.

Итак, цирк и его труппа перестали существовать. Была только Элизабет-Энн. Эленда отправила несколько писем в Пенсильванию, в Йорк, но ответа так и не получила.

— Зови меня тетя, — ласково повторяла Эленда девочке. — Ты будешь жить здесь со мной и Дженни, пока не отыщутся твои родственники. Она будет тебе как сестра. Не бойся, Элизабет-Энн. Твои папа и мама на небесах, а я и Дженни любим тебя. Правда, Дженни? — Эленда взглянула на девочку, которая через силу кивнула.

Элизабет-Энн могла только безмолвно смотреть на них обеих. Но Эленда была настойчива и добра. К сожалению, только она, последнее качество начисто отсутствовало у Дженни. В ее поступках все чаще и чаще стала проявляться жестокость, унаследованная, без сомнения, от Артура Джейсона Кромвеля. Дженни презирала Элизабет-Энн. Пощечина, полученная из-за нее от Эленды, очень долго горела на ее щеке, но больше всего она возненавидела Элизабет-Энн за то, что теперь ей, а не Дженни было отдано все внимание тети. С этим Дженифер Сью Клауни смириться не могла. Тетя должна любить только ее. Дженни поклялась, что уничтожит Элизабет-Энн. Будучи умной и коварной, в своих затеях она никогда не заходила слишком далеко, если рядом была Эленда. Дженни изобрела множество способов, чтобы помучить Элизабет-Энн, которая не могла дать ей отпор. Ей приходилось молча сносить оскорбления. Бедная девочка делала вид, что ничего не замечает. Ей казалось, что со временем Дженни надоест делать гадости и она оставит ее в покое.

Все, что напоминало о цирке, вызывало у Элизабет-Энн страх и отвращение. Она не могла видеть свои руки — их сморщенная, высохшая кожа постоянно напоминала о пережитом кошмаре. Девочка старалась прятать руки за спину или опускала их вдоль тела, но, несмотря на все ухищрения, видела руки слишком часто. Без них нельзя было ни поесть, ни умыться.

Однажды, оставшись в саду одна, Элизабет-Энн заставила себя как следует осмотреть свои руки. «Ничего особенного, руки как руки, обыкновенные», — внушала она себе. Но перед ее глазами тут же возникла картина пожара. Как только девочка спрятала руки за спину, видение исчезло.

Эленда видела все это из окна. В ту ночь она не ложилась спать и сшила для Элизабет-Энн три пары белых перчаток.

Утром Эленда, разбудив девочку, отдала ей перчатки со словами: «Вот, возьми, теперь руки не будут так сильно тебя беспокоить». За обедом Элизабет-Энн долго не решалась приняться за еду, наконец она подняла руки в перчатках и вопросительно посмотрела на тетю.

— Конечно, — ответила Эленда на ее немой вопрос, — можешь есть в перчатках.

Когда пришло время умываться перед сном, Элизабет-Энн в нерешительности смотрела на таз для умывания. Затем, как и за обедом, взглянула на Эленду. Та крепко обняла девочку и подала ей другую пару перчаток.

— Когда умываешься, перчатки тоже не снимай, только не забудь потом переодеть сухие.

Элизабет-Энн ответила ей благодарным взглядом. Перед сном Эленда села к ней на кровать и прочитала вместо нее молитву. И снова в глазах девочки был вопрос.

— Носи перчатки, когда захочешь, можешь и спать в них. — Поцеловав девочку и пожелав ей спокойной ночи, Эленда вышла из комнаты, а про себя подумала: «Как мы хорошо понимаем друг друга. Элизабет-Энн хоть и не говорит, но всегда понятно, что она хочет сказать».

Элизабет-Энн тоже размышляла: «Я люблю тетю, а вот Дженни мне совсем не нравится. Если я буду показывать, что не боюсь ее, она оставит меня в покое. Все не так уж плохо. Ведь другие относятся ко мне хорошо».

Но девочка глубоко заблуждалась. Женщины в городе были настроены против нее, и они решили поговорить с Элендой.

Первой их заметила Дженни. Она сидела на качелях на веранде со своей подругой Лорендой Питкок, младше себя на год. Девочки увидели группу женщин на Мейн-стрит. Они шли так быстро, что подолы длинных юбок хлестали их по лодыжкам, и двигались женщины по направлению к ним. Был воскресный полдень. Жарко светило солнце, отчего все кругом казалось каким-то белесым, а на веранде в тени царила прохлада. Из раскрытого кухонного окна тянулся аромат поспевающего пирога с черникой, от этого запаха просто слюнки текли.

Лоренда первая почувствовала, что запахло чем-то вкусным, и стала принюхиваться. Заметив это, Дженни толкнула ее локтем в бок. Рассерженная Лоренда резко обернулась, но тут Дженни приложила палец к губам и прошептала:

— Тсс.

Лоренда тяжело вздохнула, со скучающим видом отвернулась и уселась, согнувшись, подперев подбородок ладонями. Сидеть молча ей надоело, но девочки не решались заговорить. В доме было заведено, что два часа в день, когда постояльцы гостиницы и Элизабет-Энн отдыхали, Дженни и ее друзьям запрещалось шуметь. Нельзя было даже качаться на качелях, потому что ржавые цепи скрипели и могли кого-нибудь разбудить. Время от времени Дженни и Лоренда перешептывались, предварительно оглянувшись на окно, в котором могла появиться Эленда.

Прошло еще немного времени. Лоренда начала болтать ногами, глядя на носки своих нарядных туфель. Качели резко развернулись, и одна из планок заскрипела. Дженни снова толкнула Лоренду локтем. Лоренда беззвучно ойкнула и на этот раз дала Дженни сдачи.

— Ты что делаешь? — прошипела Дженни.

Лоренда оглянулась на окно кухни. Клетчатые занавески были раздвинуты, но в окно никто не смотрел. Девочка снова повернулась к Дженни и угрожающе прошептала:

— Если мы кого-нибудь разбудим, нам здорово влетит от твоей тети.

— Да я бы их всех разбудила, не могу больше так сидеть.

— Мне тоже надоело, — откликнулась Лоренда, болтая ногами. — Лучше бы я дома осталась.

Дженни выпрямилась на качелях, вытянула шею и толкнула локтем Лоренду, указывая на улицу. К дому приближались женщины во главе с миссис Питкок. Их лица и походка свидетельствовали о том, что намерения у них серьезные и настроены они решительно. Дженни шепнула Лоренде:

— Твоя мама идет. Посмотри, какая она.

На лице Лоренды появился испуг.

— Мне здорово влетит, — тоскливо пискнула она.

Дженни наблюдала за женщинами. Миссис Питкок открыла калитку, и все потянулись за ней к веранде, похожие на сердитую стаю растревоженных птиц. Даже в шуршании их накрахмаленных юбок чувствовалось возмущение.

Дженни обернулась к Лоренде:

— А за что тебя будут ругать?

Лоренда вдруг как-то жалко поежилась.

— Я пришла без разрешения. Мне запретили приходить к тебе.

— За что же тебя наказали, что ты такого сделала?

— Ничего я не делала, — обиделась Лоренда. Она понизила голос и искоса посмотрела в сторону матери. — Мама говорит, чтобы я к вам не ходила, пока здесь живет эта ненормальная.

Дженни бросило в дрожь. Она давно чувствовала, что появление Элизабет-Энн принесет ей неприятности, но теперь она могла еще и друзей растерять.

— Но почему же ты все-таки пришла? — прошептала Дженни.

— А мне нечем было заняться, — скривила губы Лоренда. — Мама говорит, что воскресенье — Божий день, а потому работать и играть — грех. Вот мне и надоело дома сидеть.

— Выпорют? — заинтересовалась Дженни.

— Что ты, — ответила подруга взрослым тоном, — меня никогда не бьют. — Она умолкла и помахала женщинам, поднимавшимся по ступеням на веранду.

У миссис Питкок на лице застыло каменное выражение.

— Вы что здесь делаете, Лоренда Питкок? — спросила она с угрозой.

— Да я только мимо проходила и решила…

— Лоренда Питкок, сию же минуту отправляйтесь домой! — Голос миссис Питкок дрожал от злости. — Твой папочка задаст тебе хорошую трепку за то, что ты меня не послушалась!

Лоренда побледнела и поспешно спрыгнула с качелей, но не удержалась на ногах и с глухим стуком ударилась об пол. Дженни бросилась к подруге и помогла подняться.

— Сильно ударилась? — участливо спросила она.

Лоренде было не до разговоров. Ее словно ветром сдуло с крыльца, и в следующую минуту она уже неслась по улице к дому. Дженни обернулась и внимательно посмотрела на миссис Питкок. Слева на лице кожа у нее была стянута и потемнела от ожогов, полученных при пожаре в цирке. Правая сторона совсем не пострадала.

Вирджиния Эвинс Питкок возвышалась над всеми женщинами, как непоколебимая скала, худощавой рукой придерживая накинутую на плечи шаль. По всему было видно, что руководила здесь она.

Атака началась. Миссис Питкок сделала глубокий вздох, и ее черные как уголь глаза сверкнули. Казалось, она едва сдерживает клокочущий гнев. Дрожащим от гнева голосом она спросила:

— Твоя тетя дома?

— Здравствуйте, миссис Питкок, — вежливо поздоровалась Дженни. — Тетя дома.

— Ну, если ты такая вежливая и воспитанная, тогда будь добра, передай тете, что мы хотели бы с ней поговорить, — язвительным тоном произнесла миссис Питкок. — Мы ее здесь подождем, — добавила она, скрестив руки на груди.

Дженни колебалась лишь мгновение. Она знала, что тетя сердилась, если нарушали дневной сон постояльцев. В то же время выбирать не приходилось. Миссис Питкок и в лучшие времена не отличалась мягкостью характера, а после того как при пожаре в цирке ей обожгло лицо, она готова была обвинить любого во всех грехах.

Дженни предпочла вызвать недовольство тети, чем навлечь на себя гнев миссис Питкок; не раздумывая, она побежала к Эленде.

Эленда была в спальне. Спущенные шторы затеняли окна, смягчая лившийся с улицы свет. Она с нежностью прислушивалась к мирному посапыванию Элизабет-Энн. Девочка крепко спала, посасывая палец в белой перчатке, золотистые локоны прилипли к веснушчатым щекам.

Печально улыбнувшись, Эленда покачала головой, а про себя подумала: «Сон младенца… Какое счастье, что бедняжка может забыться под его целительным покровом. Но как ужасно, что она осиротела так рано и так трагически. И впереди у нее тяжелые испытания: не так просто привыкнуть к новой жизни». Как никто другой, Эленда понимала, как это трудно. Элизабет-Энн повернулась во сне на бок, поджала коленки и снова засопела. Эленда пришла, чтобы разбудить девочку, но теперь, глядя на нее, передумала. Пусть поспит подольше, хоть сны будут с ней. Ведь больше у малышки ничего не осталось.

Наклонившись, она нежно коснулась губами щеки девочки и укрыла ее одеялом. Затем выпрямилась и на цыпочках вышла из комнаты, оставив дверь приоткрытой, чтобы услышать, если вдруг ребенок во сне заплачет. И тут на нее налетела Дженни. Вид у нее был мрачный. На секунду Эленда почувствовала себя виноватой, поцеловав Элизабет-Энн. А если Дженни это видела? Она знала, что та от природы невероятно ревнива, никогда и ничего ни с кем не делила, а уж внимание и любовь требовала к себе целиком и полностью.

Дженни перевела дух и выпалила:

— Тетя, пришла миссис Питкок и с ней еще много других женщин. Они хотят с тобой поговорить.

Элизабет-Энн не знала, долго ли она спала. Открыв глаза, девочка посмотрела на потолок и нахмурилась. Затем повернула голову и взглянула на окно. Начинало темнеть, и занавески были опущены. Но через щель в двери проникал бледно-желтый свет, создавая приятное ощущение уюта. До нее долетел невнятный шум рассерженных голосов.

Девочка села в постели, протерла глаза и поправила перчатки. Она их терпеть не могла. В них было жарко и потели руки, но видеть обезображенную кожу было еще ужаснее. Девочка огляделась, она еще не до конца проснулась и пыталась понять, где находится. Это не ее маленькая койка в цирковом вагончике, да и на кладовку, которую тетя приспособила ей под спальню, тоже не похоже. Наконец Элизабет-Энн догадалась: она в тетиной комнате, на ее постели, но тети рядом не было.

До нее вновь долетели приглушенные голоса из гостиной. Девочка повернулась к двери и наморщила лоб, прислушиваясь. Слов разобрать ей не удавалось, но чаще других звучал высокий и резкий женский голос. Элизабет-Энн раньше его не слышала.

Любопытство заставило ее откинуть одеяло и вылезти из постели. Пол холодил босые ноги. Девочка тихонько прошлепала к двери и, приоткрыв ее чуть шире, выскользнула в коридор.

По мере того как она приближалась к гостиной, голоса становились громче и явственнее.

— Я вам заявляю, что она ненормальная, — кипела злобой миссис Питкок. — Она ведь жила среди этих сомнительных разношерстных уродцев. Мы хотим, чтобы наш город продолжал оставаться добропорядочным. Мы желаем, чтобы наши дети были избавлены от ее общества!

Женщины одобрительно зашумели. Элизабет-Энн осторожно заглянула в гостиную через приоткрытую дверь. Комнату освещала масляная лампа с красивым абажуром, на котором по желтому фону были нарисованы розы. Стояла она на приставном столике. Дрожащее пламя отбрасывало на стены длинные женские тени. Маленький с красной обивкой викторианский диванчик занимала миссис Питкок вдвоем с одной из своих союзниц. Они сидели лицом к Элизабет-Энн, но были слишком возбуждены, чтобы ее заметить. Эленда и еще одна женщина разместились на приставных стульях. Девочке был виден ее строгий затененный профиль. Элизабет-Энн хотелось вбежать в комнату и обнять тетю. Она постояла в нерешительности и тихо отступила в коридор. Внутренний голос подсказывал ей, что не следует мешать разговору, поэтому она спряталась за дверью и посматривала в гостиную через щель между дверью и косяком.

Все время, пока говорила миссис Питкок, Эленда не поднимала глаз от своих скрещенных на груди рук. Но вот она с достоинством подняла голову и порывисто встала. От резкого движения длинная черная юбка обвилась вокруг ее ног.

— Но ведь это только ребенок! — задохнулась от возмущения Эленда, гневно сжимая руки. — Невинный ребенок! Как вы можете быть так жестоки? Еще сегодня утром вы сидели в церкви рядом с нами. — Эленда с осуждением оглядела женщин. — Если мне не изменяет память, вы все были там и слушали внимательно проповедь о христианском милосердии.

Несколько женщин в смущении отвели глаза. Происходящее было им явно не по душе.

Миссис Питкок подалась вперед и обратилась к Эленде, повернувшись к ней здоровой половиной лица.

— Зачем, по-вашему, Моисей повел сынов Израиля в землю обетованную? А затем, чтобы они жили на своей земле, среди своего народа. — Она кивнула головой, как бы подтверждая справедливость своих слов. — Мы люди полноценные и считаем противоестественным иметь что-либо общее с ненормальными уродцами.

— Она ничуть не хуже нас с вами, — заметила Эленда ровным голосом и снова села, сложив руки на коленях. — И не виновата, что ее родители работали в цирке. Почему же ребенок должен страдать за грехи взрослых, если они и были грешниками?

Миссис Питкок вскочила и закричала, ее голос сорвался на визг:

— А разве не из-за этого цирка мы пережили такой ужас?! И может, не цирк стал причиной того, что у меня такое лицо? — С этими словами она наклонилась к Эленде, повернувшись изуродованной частью лица.

— Но к вам ведь не стали из-за этого хуже относиться, — сказала Эленда, пытаясь взять ее руки в свои, однако женщина раздраженно их отдернула.

— Я вам вот что скажу, — в голосе миссис Питкок звучала угроза, — ноги моей Лоренды не будет больше в этом доме, пока здесь остается эта ненормальная. Хочу вас предупредить: если вы и дальше намерены давать ей приют, мы выживем из города и ее, и вас с вашими бостонскими замашками. Мы проведем общее собрание горожан. Мой муж — мэр! Эти женщины целиком на моей стороне.

— Прошу вас, миссис Питкок! — Эленда еле сдерживалась. — Ребенок, как и вы, пострадал от огня. Она лишилась родителей и потеряла всех друзей. Неужели у вас нет сострадания? И ни в ком из вас нет ни капли жалости? — Эленда умоляющим взглядом обвела комнату, но женщины не хотели встречаться с ней глазами.

В этот момент Элизабет-Энн проскользнула в гостиную. Взрослые не сразу заметили ее. Первой навстречу девочке бросилась Эленда. Она заглянула в широко раскрытые глаза ребенка, которые, казалось, кричали от душевной боли.

— Поздоровайся, детка, — мягко сказала Эленда, положив руки ей на плечи.

Элизабет-Энн застенчиво кивнула.

— Она не может разговаривать, — сказала Эленда со слезами на глазах. — Это последствия пожара. — Она взяла руки девочки в свои и обратилась к женщинам, указывая на перчатки: — На ней эти перчатки, потому что она не может смотреть на свои руки. У нее были сильные ожоги, как и у вас, миссис Питкок. — Эленда на минуту умолкла, переводя дыхание. — Как вы можете быть жестоки к тому, кто столько вынес и сейчас продолжает страдать?

Женщины обменялись взглядами и, не проронив ни слова, как по команде, одна за другой покинули комнату, оставив миссис Питкок с Элендой и Элизабет-Энн.

Эленда посмотрела вслед женщинам и улыбнулась нерешительно, словно не могла поверить, что все закончилось. А миссис Питкок презрительно фыркнула и удалилась из комнаты, непоколебимо уверенная в своей правоте.

Эленда крепко прижала к себе девочку и ласково сказала:

— Если твои родственники живут в Йорке, то не подавай виду, что это так и есть. Я хочу, чтобы ты осталась здесь с нами. А ты хочешь?

Вместо ответа девочка бросилась Эленде на шею и благодарно ее поцеловала.

3

— Посиди здесь, пока я закончу, — попросила Эленда.

Элизабет-Энн послушно уселась на верхней ступеньке лестницы. Эленда в это время быстро и легко, словно влетела, вошла в комнату мистера Сандерса и стала собирать простыню, одеяла и подушки, которые проветривались у раскрытого окна. Девочка внимательно наблюдала за своей тетей.

Не делая лишних движений, Эленда энергично встряхнула нижнюю простыню, и та стала медленно опускаться на кровать, похожая на мягкое белое облако. Но не успело «облако» коснуться постели, а умелые руки уже разгладили его, заправив края под волосяной тюфяк. Через минуту простыня оказалась аккуратно натянута, а углы расправлены. В открытое окно приятно веял свежий осенний ветерок.

Эленда поставила подушки у отливающей медью спинки кровати и хорошенько их взбила. Внизу громко хлопнула входная дверь, зазвенели колокольчики.

Эленда быстрым взглядом окинула комнату и, убедившись, что все в порядке, нигде ни пылинки, прошла по старенькому овальному коврику и вышла на лестницу.

Она улыбнулась Элизабет-Энн и, держась за перила, перегнулась и посмотрела вниз.

— Дженни, это ты?

Дженни, которая стояладвумя площадками ниже, отошла на несколько шагов, и теперь Эленда ее увидела. Девочка закинула голову и посмотрела вверх.

— Да, тетя, это я, — приторно-сладким голоском пропела она. — Извини, что задержалась. Мисс Велкер предложила помочь мне по математике. Задания были трудные, и я очень устала. — Она прикрыла рот рукой, сделав вид, что зевает, и добавила: — Может, тебе помочь?

— Не-е-ет, — протянула Эленда, — я уже почти закончила. — Она плавно взмахнула рукой. Этот элегантный жест она переняла у миссис Кромвель, которая была для нее образцом светской дамы. — В кладовой есть молоко и печенье. Пока светло, поиграйте, а заниматься будешь позже.

Дженни просияла.

— Да, и посмотри, чтобы Элизабет-Энн выпила молоко с печеньем.

Улыбка на лице у нее застыла, а в голосе зазвучала притворная покорность.

— Конечно, тетя. Пойдем, Элизабет-Энн, — позвала ее Дженни.

Элизабет-Энн вопросительно посмотрела на Эленду, ее зеленовато-голубые глаза были тусклы и невыразительны.

— Смелее, — слегка подтолкнула ее Эленда.

Девочка встала и стала осторожно и медленно спускаться вниз, держась за перила. На площадке второго этажа она остановилась и обернулась.

— Иди, иди, — ободряюще улыбнулась Эленда и хлопнула в ладоши, словно подгоняя ее.

Элизабет-Энн послушно продолжала спускаться. Она понимала, о чем говорят вокруг и что ее просят делать, но речь к ней так и не вернулась. Все усилия Эленды ни к чему не приводили — девочка молчала.

Оказавшись в кладовой, Дженни первым делом набила себе карманы печеньем, от которого замечательно вкусно пахло.

Она надкусила одно печенье и выглянула в кухню, куда входила Элизабет-Энн. Дженни быстро проглотила еще кусок, затем, схватив кувшин с молоком и тарелку с печеньем, крадучись вышла из кладовой.

За последние несколько месяцев Дженни подросла почти на полдюйма. Лицо ее с рассыпанными по нему веснушками напоминало сердечко, темно-синие глаза казались бездонными. Густые темно-каштановые волосы, аккуратно разделенные пробором, были заплетены в две толстые длинные косы. Когда с тарелкой и кувшином она вышла в кухню, губы ее были плотно сжаты.

Элизабет-Энн осторожно выдвигала стул из-под кухонного стола. В этот момент сзади к ней подкралась Дженни, так что они неминуемо должны были столкнуться.

— Осторожно, — крикнула Дженни, прекрасно понимая, что предупреждать уже поздно.

Элизабет-Энн резко обернулась и с ужасом уставилась на кувшин и тарелку. Какую-то долю секунды они как бы оставались висеть в воздухе, потом полетели на пол. Кувшин разбился на тысячу осколков, молоко брызнуло во все стороны, а печенье разлетелось по кухне.

— Посмотри, что я из-за тебя наделала! — завопила Дженни.

Элизабет-Энн, открыв рот, смотрела на жуткий беспорядок.

Девочки услышали, как по лестнице быстро спускалась Эленда. Она вошла в кухню и, уперев руки в бока, огляделась.

— Так, — сказала она тихо, — что здесь случилось?

Дженни быстро обернулась и, показывая на Элизабет-Энн пальцем, затараторила:

— Это она виновата. Все из-за нее. Она на меня налетела!

— Уберите здесь все и побыстрее, — отступив в сторону, спокойно проговорила Эленда.

— Но я же не виновата, тетя, — заныла Дженни. — Почему я должна убирать?

— Я уверена, если Элизабет-Энн и виновата, то она сделала это не нарочно, — рассудительно заметила тетя. — Но убирать придется обеим. А гулять пойдете потом. У нас в последнее время что-то много случайных происшествий.

Дженни злорадно уставилась на Элизабет-Энн.

— Вернусь через пять минут, — предупредила Эленда. — Надеюсь, что к этому времени все будет блестеть. И до вечера никто из вас печенья не получит. Вам ясно?

Дженни скромно опустила глаза.

— Да, тетя. Мне очень жаль, что так получилось. — Она была сплошное покаяние.

Как только Эленда ушла, Дженни подняла голову: теперь глаза ее горели злобным торжеством.

Элизабет-Энн смотрела на нее безучастно, но, как только Дженни достала из кармана печенье и стала его есть, равнодушие с ее лица исчезло, а глаза налились слезами. Она страстно хотела заговорить, закричать, сказать, что она не виновата, даже рот раскрывала, но не смогла произнести ни звука. Не в силах выразить свою обиду, девочка заплакала еще сильнее, убирая кухню после проделок Дженни, которая наблюдала за ней, с удовольствием поедая печенье.

4

После долгих размышлений и внутренней борьбы Эленда наконец решилась отвести Элизабет-Энн в школу. Однажды утром, нарядив девочку в чистое и выглаженное платье, она взяла ее за руку, и они отправились на окраину Квебека, где находилась школа. Это был маленький домик, выкрашенный в красный цвет, всего в одну комнату, куда ходили Дженни и ее друзья. Эленда подумала, что, хотя Элизабет-Энн и не могла говорить, по возрасту ей пора было учиться. Кроме того, у нее не было друзей, и Эленда надеялась, что в школе девочка с кем-либо подружится.

В школе было шесть классов. Учительницу звали мисс Велкер. Это была высокая женщина со строгим худощавым лицом. Перед тем как переехать в Квебек, мисс Велкер преподавала в Новом Орлеане. Обучение одного ребенка стоило 10 долларов в год.

— За Элизабет-Энн вы заплатите восемь долларов, потому что учебный год начался два месяца назад, — сказала Эленде мисс Велкер.

Эленда полагала, что деньги вложены с большой пользой. Однако, как показали дальнейшие события, она сильно заблуждалась на этот счет. Оказалось, деньги были выброшены на ветер. Элизабет-Энн ничему не научилась и ни с кем не подружилась. И не только потому, что не могла говорить, — проблемой стала ее прошлая жизнь в бродячем цирке. Все дети считали ее не вполне нормальной и не хотели с ней дружить.

Неприятности начались уже в первый день на перемене.

— А может, она карлик и никогда не вырастет, — шепотом сказала одна из девочек, но достаточно громко, чтобы ее слова долетели до Элизабет-Энн.

— Может быть, у нее по всему телу волосы растут, — предположил один из мальчиков. — Тогда она может в цирке выступать.

Все вокруг громко рассмеялись в ответ на эти бессердечные слова.

Изо дня в день Элизабет-Энн была объектом безжалостных насмешек. Она старалась делать вид, что ничего не слышит, но внимание всех детей постепенно было отдано ей. Дженни почувствовала, что теряет былую популярность, кроме того, колкости, отпущенные в адрес Элизабет-Энн, часто задевали и ее. Дженни пожаловалась Эленде.

— Тетя, забери Элизабет-Энн из школы, очень прошу, — умоляла она Эленду.

— Но почему, скажи на милость?

— Все подшучивают над ней!

— Может быть, им надоест и они перестанут.

— Но они и надо мной насмехаются! — в отчаянии выкрикнула Дженни.

— Ты уже большая, чтобы обращать внимание на подобную ерунду, — мягко заметила Эленда. — К счастью, ты можешь постоять за себя, а вот Элизабет-Энн — другое дело. Ты должна ее защищать, быть ей старшей сестрой.

Вскоре Дженни нашла способ вернуть утраченное влияние. Она всячески старалась показать, что между ней и Элизабет-Энн нет ничего общего, и в этом своем стремлении стала еще более жестокой и бессердечной, чем другие. Именно Дженни была вдохновителем всех злых шуток.

В классе Элизабет-Энн чувствовала себя в относительной безопасности — на уроках мисс Велкер добилась железной дисциплины, но была еще дорога в школу и обратно, а самое страшное — перемена. Вот когда Элизабет-Энн становилась совсем беззащитной, и дети пользовались моментом, чтобы помучить ее.

Элизабет-Энн постоянно терзал страх перед переменой, и она всегда старалась держаться поближе к мисс Велкер. Как оказалось, она имела все основания страшиться перемены, потому что вскоре к устным оскорблениям прибавилось и физическое унижение.

Каждый день начинался для Дженни и Элизабет-Энн одинаково, Эленда будила их в половине шестого, наливала в два эмалированных таза горячую воду, а холодную дети сами приносили со двора. Затем девочки одевались и шли через улицу в кафе «Вкусная еда», где Эленда кормила их завтраком, одновременно готовя все необходимое для приема первых посетителей. После завтрака каждая из девочек занималась своими домашними делами, после чего тетя вручала им аккуратно завернутые и перевязанные бечевкой завтраки. Обычно она давала им по два куска домашнего хлеба с холодной грудинкой и яблоко или грушу. Перед выходом Эленда придирчиво осматривала каждую девочку и напоминала, что надо вести себя хорошо и прилежно учиться. Поцеловав каждую на прощание, Эленда, стоя на крыльце, с гордостью смотрела, как девочки направляются по Мейн-стрит в школу. А про себя думала: «Они совсем как сестры». Она радовалась в душе, что девочки, как ей казалось, начинали ладить друг с другом. Но как жестоко она заблуждалась.

Дженни оглянулась через плечо: дом остался позади.

— Не иди рядом со мной, — ядовито бросила она Элизабет-Энн.

Девочка посмотрела на нее пристально и пошла в школу одна. Дженни подождала немного, затем свернула в боковую улицу и прошла мимо дома миссис Питкок. В конце улицы она помедлила и пошла обратно, снова проходя мимо того же дома. Несколькими минутами позже ее догнала Лоренда Питкок.

— Ты что, забыла? — задыхаясь, выговорила она. — Ты должна была ждать меня у эстрады. Мы же с тобой договорились.

— Где хочу, там и хожу, — со смехом ответила Дженни, с вызовом тряхнув косами.

— Если бы мама тебя заметила и поняла, что ты меня ждешь, мне бы влетело.

— Снова отлупили бы? — лукаво осведомилась Дженни.

— Меня не бьют, я же тебе говорила, — рассердилась Лоренда.

— А я вот слышала другое, и потом, после того как твоя мама с другими женщинами приходила к нам, ты несколько дней с трудом садилась.

— Неправда!

Дженни громко расхохоталась. Лоренда больно схватила ее за руку. Дженни перестала смеяться и посмотрела на подругу с вызовом. Лоренда отпустила ее руку, потом поддела носком туфли камешек и, проследив за ним взглядом, пробормотала:

— Мне иногда кажется, что ты меня совсем не любишь.

— Мне все равно, что ты думаешь, — пожала плечами Дженни. — Хочешь яблоко? — Она протянула Лоренде свой пакет с завтраком.

Лоренда покачала головой. Некоторое время они шли молча. Когда девочки уже подходили к школе, Дженни повернулась к подруге и с улыбкой сказала:

— Есть идея. Но мне понадобится твоя помощь, и нужно, чтобы другие тоже участвовали.

— Это насчет уродки? — живо откликнулась Лоренда.

Дженни кивнула:

— Больше она в школе не появится.

Услышав это, Лоренда даже остановилась и уставилась на Дженни.

— А ты уверена?

— Конечно. Могу я на тебя рассчитывать?

Лоренда смущенно спросила:

— А мне за это не влетит?

— Не думаю, — ответила Дженни. Она на минуту задумалась, и лицо ее просветлело. — Но даже если в школе тебе и попадет, то мама не будет тебя ругать, если эта ненормальная перестанет ходить в школу, ведь так?

Лоренда усмехнулась, а Дженни обняла ее за плечи и наклонилась к ней с заговорщическим видом. Девочки медленно приближались к школе.

— Я все рассчитала, — негромко проговорила Дженни. — Мы все устроим завтра во время перемены. У нас достаточно времени, чтобы как следует подготовиться. Я отвлеку мисс Велкер, так что она вам не помешает. Вот что вы должны будете делать…

Наступил полдень следующего дня.

Мисс Велкер, нахмурившись, смотрела на класс. Неодобрение и беспокойство сквозили в ее темных глазах, об этом же говорили поджатые узкие губы. Что-то ей не нравилось в детях, вызывало смутную тревогу. Уж слишком тихо и примерно они себя вели: руки — на партах, сидят все прямо и тихо. Что-то в этом было противоестественное.

Мисс Велкер — женщина средних лет, смуглая, с пучком непослушных седых волос, проработала в школе двадцать два года и во многом полагалась на внутреннее чутье. Она гордилась тем, что могла предугадать разного рода неприятности. И теперь она чувствовала: что-то должно произойти. Все утро дети вели себя слишком хорошо, но глаза их выдавали — в них горел беспокойный огонек, словно они чего-то ждали. Что-то должно было случиться. Если бы она только знала правду!

Медленно, словно нехотя, потянулась мисс Велкер за медным колокольчиком на своем столе, подняла его за деревянную ручку, подержала, раздумывая, и наконец встряхнула колокольчик только один раз.

И в ту же минуту дети сорвались с мест и ринулись к двери, топая, как стадо слонов. Они, видимо, собирались играть в игру «прикрепи ослику хвост». Выходя из класса, Лоренда взяла с полки «хвостик» — несколько связанных вместе ремешков из сыромятной кожи, к которым сверху через узел крепился штырь. Ослик был выпилен из доски и прибит к школьному забору. Никто не помнил, сколько времени он там находился. От непогоды и солнца дерево постепенно менялось и стало такого же цвета, как настоящий ослик. Родители нынешних школьников помнили, как сами играли в эту игру, только вот «хвост» время от времени приходилось менять.

Мелисса Велкер собрала книги, отодвинула стул и собралась встать, когда заметила Дженифер.

— Ты что-то хочешь мне сказать? — удивленно спросила учительница. — Разве ты не идешь играть?

— Я плохо разбираюсь в делении, — робко произнесла Дженни. — Я подумала…

Мисс Велкер опустила руки на стол и, недоверчиво прищурившись, заметила:

— Но ведь ты хорошо занимаешься и за последнюю контрольную у тебя высокий балл.

Дженни заставила себя улыбнуться.

— Да, конечно, но мне хотелось знать еще лучше. И я не все понимаю в дробях. — Она покусывала нижнюю губу и украдкой поглядывала на раскрытую дверь.

— Ну, хорошо, Дженифер. Прикрой дверь и давай посмотрим, что у тебя не получается, — со вздохом проговорила мисс Велкер.

Дженни едва смоглд скрыть довольную улыбку. Теперь оставалось задавать учительнице вопросы, чтобы на полчаса задержать ее в классе, — на это они и рассчитывали.

В это время Элизабет-Энн медленно ходила по школьному двору, понурив голову. Прохладный день дарил свежесть и вселял бодрость, а в воздухе уже чувствовалосьприближение зимы: его приносил ветер, дувший с севера. Девочка продрогла, несмотря на теплый свитер. Она ничего не замечала вокруг, ее как бы окружала невидимая стена, которую она воздвигла между собой и другими детьми.

Элизабет-Энн была так погружена в свои размышления, что не заметила, как со всех сторон к ней приближались одноклассники. Когда она вернулась к действительности и огляделась, было уже поздно: дети окружили ее со всех сторон.

Сердце у девочки екнуло, и она в замешательстве стала озираться по сторонам. Она шагнула вперед, но ей преградила дорогу Лоренда Питкок, шагнула в другую сторону, но там ее поджидала Надин Дерик. Элизабет-Энн почувствовала, как по спине пробежал неприятный холодок. Она и не подозревала, что забрела так далеко от школы.

Лоренда придвинулась близко к лицу Элизабет-Энн, так что та ощутила тепло ее дыхания, и спросила с угрозой:

— Боишься?

Глаза Элизабет-Энн наполнились слезами, но она дерзко покачала головой.

Двумя пальцами Лоренда держала черный платок, которым пользовались при игре в «ослика». Элизабет-Энн никогда не принимали в игру, поэтому при виде платка ее охватил страх. Она сделала шаг назад и натолкнулась на кого-то.

— Ну же, — наступала Лоренда, — не ломайся, мы только хотим поиграть с тобой. Ведь правда? — обратилась она к остальным.

Дети согласно зашумели.

— Теперь веришь? — спросила Лоренда.

Элизабет-Энн смотрела на нее, и губы у нее дрожали. Девочке не нравилась Лоренда Питкок. Она была злая и внушала страх. Кроме того, она дружила с Дженни, а мать Лоренды, миссис Питкок, возглавляла группу женщин, приходивших к Эленде.

Элизабет-Энн метнула взгляд на школу, взгляд, полный отчаяния, надеясь, что мисс Велкер окажется поблизости. Но учительницы нигде не было видно. Где же она была?

Элизабет-Энн позволила Лоренде завязать глаза, хотя и чувствовала, что это неспроста. Когда черный платок плотно обхватил голову, у Элизабет-Энн от страха ноги подкосились, но девочка старалась скрыть свой испуг. Она решила сыграть в игру, надеясь, что после этого ее оставят в покое.

Она крепко сжала в руке «хвост», стараясь припомнить, в какой стороне от нее забор с деревянным осликом. Тут ее охватил глубокий ужас от того, что должно было произойти дальше. Она не представляла, что задумали дети, но чувствовала, что ничего хорошего ждать от них не приходилось.

Вдруг несколько рук схватили ее и сильно закружили, потом еще… и еще… Даже через повязку она ощущала, как все бешено завертелось. А безжалостные руки все крутили и крутили ее, не давая остановиться. Элизабет-Энн вертелась волчком, напоминая дервиша, потерявшего над собой контроль. Вдруг она споткнулась и почувствовала, что летит на землю.

По сигналу Лоренды дети отступили, и Элизабет-Энн со всего размаху упала на колени. Внутри у нее что-то ухнуло, содранные колени охватило огнем, глаза заливали слезы. Девочка подняла руки, чтобы снять платок.

Но тут на нее посыпался град ударов, она отчаянно вскрикнула, ее грубо схватили за руки и сорвали перчатки. Кто-то охнул от страха, кто-то засмеялся.

«Зачем они это делают? — хотелось закричать Элизабет-Энн. Она чувствовала себя так, будто с нее сорвали одежду. — Я только хочу, чтобы меня оставили в покое. Я никому ничего плохого не сделала!» — Она попыталась уползти от детей.

— Вставай, уродка! — прошипел злобный голос.

Девочке показалось, что говорила Лоренда, но она не была в этом уверена. Она медленно поднялась на ноги и вдруг почувствовала укол в руку, потом еще. Нет, это были не уколы. Это боль от ожогов: дети бросали ей на руки спички, прижимая их к коже!

Элизабет-Энн охватил панический ужас, она попыталась вырваться и убежать, но кто-то поставил ей подножку, и она упала лицом вниз. Подняв голову, она силилась закричать, позвать на помощь, но не могла преодолеть немоты.

Мелисса Велкер взглянула на часы, прикрепленные к платью, вышла на боковое крыльцо и позвонила в колокольчик. Перемена закончилась.

Дети подбежали к двери, тихонько построились и чинно вошли в класс, Дженни поднялась и пошла на свое место. Проходя мимо учительницы, она вежливо поблагодарила:

— Спасибо, мисс Велкер, за помощь. Теперь я все понимаю намного лучше.

— Действия с дробями — сложный материал, — согласилась мисс Велкер, — но во всем можно разобраться. Если что-то не понимаешь, всегда подходи и спрашивай, не стесняйся.

— Конечно, — пообещала Дженни.

Дети тихо разошлись по своим местам и стали ждать начала урока. Дженни избегала смотреть им в глаза.

Вначале мисс Велкер не поняла, почему в классе повисла такая тяжелая, зловещая тишина. Обычно после перемены дети возвращались возбужденными, и их трудно было успокоить. Но теперь все было по-другому.

Нахмурившись, она обводила взглядом класс, силясь понять причину такого странного поведения, и тут ее осенило.

— А где Элизабет-Энн? — тихо спросила она.

Ответом ей было гробовое молчание.

— Так где же она? — повторила вопрос учительница.

Дети не отвечали, украдкой переглядываясь. Мисс Велкер взяла линейку и вдруг с силой ударила по столу. Раздался оглушительный треск.

Класс вскочил.

— Чтобы ни звука я не слышала, — угрожающе выставив перед собой линейку, резко бросила мисс Велкер. — Всем понятно?

Никто не рискнул ответить.

— Я спрашиваю, вам по-нят-но? — раздельно повторила она.

— Да, мисс Велкер, — раздался дружный хор.

— Не забудьте, что я сказала, — предупредила мисс Велкер и быстро вышла из класса.

Во дворе она огляделась, затем побежала за школу. Элизабет-Энн лежала на земле рядом с осликом. Мисс Велкер бросилась к девочке. При виде нее она содрогнулась от жалости. Колени Элизабет-Энн, все в ссадинах, кровоточили, глаза были все еще закрыты повязкой. Девочку стошнило: все платье и губы ее были перепачканы.

— Ну-ну, успокойся, Элизабет-Энн, все хорошо. Все будет хорошо, — приговаривала мисс Вел-кер, осторожно снимая повязку и помогая девочке подняться. Они медленно пошли к школе. Переступив порог, учительница откашлялась.

Класс как по команде подернулся и застыл, глядя на мисс Велкер.

— Кому-то все это, может быть, и кажется смешным, — с тихой яростью произнесла мисс Велкер, — но я другого мнения. Сейчас я уйду, а вы будете сидеть здесь и дожидаться моего возвращения. Предоставляю вам возможность обсудить случившееся и решить, стоило ли все это затевать. Начиная с сегодняшнего дня в течение четырех недель все будут лишены перемены, далее, ежедневно после уроков вы будете на час оставаться в школе и убирать класс и двор. Всем понятно?

Стояла такая тишина, что, упади в эту минуту иголка, все бы это услышали.

Мисс Велкер глубоко вздохнула, стараясь успокоиться.

— Дженифер! — Ее голос словно расколол оглушающую тишину.

Дженни вскочила с виноватым видом, лицо ее стало серым от страха.

— Подойди ко мне! — Голос учительницы смягчился. — Мы отведем Элизабет-Энн домой.

Дженни с большим трудом удалось скрыть облегчение, которое она почувствовала. Стараясь не встречаться глазами с осуждающими взглядами одноклассников, она торопливо прошла в конец класса, словно спасаясь бегством. Она прекрасно понимала, что жестокая затея целиком на ее совести. Класс наказан из-за нее, а значит, все могли ополчиться против нее.

По дороге домой Дженни спросила мисс Велкер, невинно глядя ей в глаза:

— А что случилось?

— Дети отвратительно и жестоко подшутили над Элизабет-Энн, — ответила учительница, глядя на Дженни.

— Они причинили ей боль?

— Чтобы оскорбить и унизить, есть много способов. Боюсь, мне придется посоветовать твоей тете некоторое время не посылать Элизабет-Энн в школу. — Мисс Велкер помолчала и добавила: — Я рада, что ты в этом не участвовала.

Дженни с трудом подавила улыбку.

— Я все равно чувствую себя виноватой, — сказала она тихо. — Меня тоже следует наказать.

— За что же? — удивилась мисс Велкер.

— Мне нужно было присматривать за Элизабет-Энн, а я думала только об арифметике, — по-тупясь, проговорила Дженни.

Мисс Велкер была скупа на улыбки, но слова Дженни заставили ее улыбнуться.

— Вы благородная маленькая леди, Дженифер Сью Клауни, и я горжусь вами. Думаю, что тетя будет того же мнения.

— Спасибо, мисс Велкер, — просияла Дженни.

Услышав слова учительницы, Элизабет-Энн вырвала свою руку и побежала вперед, оставив мисс Велкер в полном недоумении о причине, заставившей ее так поступить.

5

На календаре было 16 декабря.

В вагоне поезда, который несся сквозь ночь мимо заснеженных холмов Пенсильвании, вместе с мужем ехала Аманда Грабб. Сидела она подчеркнуто прямо, молчаливо наблюдая через окно за пучками красных искр, проносившимися мимо ее бледного отражения. О чем-то своем стучали колеса, на стыках вагон раскачивался и гремел.

Когда ей наскучило смотреть на свое отражение в окне, она села посвободнее и принялась развязывать матерчатую сумочку. Дернув за шнурок, она достала письмо, которое от частого чтения уже потерлось на сгибах. Стиль письма, четкий, ясный и даже несколько суховатый, говорил о нежелании автора тратить время на пустяки.

Аманда, наверное, в сотый раз перечитала письмо.

«Квебек, штат Техас

Вторник, 12 сентября 1901 года

Уважаемая мисс Элспет Гросс!

Настоящим письмом сообщаю Вам, что владелец цирка мистер Забо Гросс и его жена стали жертвами трагического происшествия. Оставшаяся в живых их шестилетняя дочь Элизабет-Энн находится на моем попечении. Как мне сообщили, Вы являетесь ее ближайшей родственницей. Поскольку я не располагаю сведениями о других родственниках, не могли бы Вы, будь на то возможность, прислать за ней или приехать в Квебек. Если Вы знаете других, более близких родственников, поставьте их в известность или уведомите меня об этом.

С уважением, мисс Эленда Ханна Клауни».

— Опять перечитываешь? — спросил Безил.

Аманда сдержанно кивнула. Аккуратно сложив листок, она положила его в конверт, опустила его в сумочку и затянула шнурок.

— Безил… — медленно начала Аманда.

— В чем дело? — Голос мужа звучал сухо и отрывисто.

Она взглянула на сумочку, лежавшую у нее на коленях, потом подняла голову и посмотрела на Безила. Во внешности его было мало привлекательного: жилистая шея, выпирающий кадык, круглые очки в оправе. Он был худ, имел вид неприветливый и суровый.

— Может быть, этот план неудачный? — робко заметила Аманда.

— Что намечено, то и будет сделано, и уже поздно что-либо менять, — отрезал Безил, прищурив бесцветные глаза.

Аманда вновь почувствовала, как внутри у нее все болезненно сжалось. Она закусила пухлую губу и закрыла глаза. Как устала она от постоянных обманов! Как надоело ей снова и снова выуживать у людей деньги, а потом поспешно скрываться под покровом ночи! Уже не хватало сил жить в постоянном страхе перед разоблачением. Если бы только дела пошли так, как они рассчитывали вначале: несколько махинаций — и кругленькая сумма на покупку фермы у них в кармане. Но все было не так просто. Их жертвы оказывались ненамного богаче, а чаще и беднее, чем они с Безилом.

Аманда боялась, что в один прекрасный день их жульничество раскроют и им придется отвечать перед законом.

Давно пора оставить это занятие. Она устала убегать, только убегать и жить в страхе. Хуже того — ее стали одолевать угрызения совести.

Особенно раскаяние жгло ее теперь, когда их жертвой предстояло стать сироте. Аманда не знала, каким образом Безил завладел письмом Эленды Ханны Клауни к Элспет Гросс, но тем не менее оно оказалось у него в руках. Когда он показал ей письмо, глаза у него горели от жадности. Аманда слишком хорошо знала этот взгляд, Она торопливо взглянула на письмо, но ничего не смогла разобрать, так как он все время им размахивал.

— Цирк, — прошептал Безил и холодно улыбнулся, — сколько раз я повторял тебе, что рано или поздно мы сорвем большой куш.

— О чем это ты? — удивилась Аманда.

— Вот, сама посмотри. Не знаю, кто такая Элизабет-Энн, но она хозяйка цирка.

Аманда выхватила листок у мужа, пробежала его глазами, затем вернула письмо Безилу. От охватившего ее радостного возбуждения не осталось и следа.

— Там об этом ничего не сказано, — поправила мужа Аманда сразу поскучневшим голосом. — В письме говорится, что остался ребенок, отец которого имел цирк.

— А это значит, что цирк есть, — раздраженно настаивал Безил. — А девочка наследница. Ты хоть представляешь себе, сколько получает в неделю хозяин цирка? Вот что я тебе скажу: надо еще раз напоследок тряхнуть эту миссис Краудер и подаваться в Техас.

— Нет, Безил! Миссис Краудер такая милая женщина. Мы не можем так с ней поступить!

— Что-то раньше ты этого не говорила. — Глаза Безила зло сощурились.

— Раньше я ее совсем не знала, — страдальчески заломила руки Аманда. — Теперь мы ближе познакомились, и я ей понравилась.

— А если она узнает, что акции серебряных рудников, которые мы ей всучили, — пустые бумажки? Как тогда она станет к тебе относиться?

Аманда промолчала.

— Мы продадим ей еще пятьсот акций, — подвел итог сказанному Безил. — Вырученных денег нам хватит на дорогу до Техаса и еще немного останется.

Аманде стало не по себе. Акции были фальшивые. Рудничной компании не существовало. Рудник был, хотя его уже давно закрыли. Там и грамма серебра не осталось, Безил просто отпечатал сертификаты акционеров, и в течение года они продавали в разных местах по нескольку акций, но никогда по пятьсот за один раз. Такой большой пакет акций мог привлечь слишком пристальное внимание к заброшенной шахте. Началось бы расследование.

Расследование. От одной мысли об этом Аманду бросало в дрожь. Сначала она ничего не имела против. Их занятие представлялось ей чем-то безобидным, вроде игры. В то время она еще не сознавала, что Безила следует опасаться. Она украдкой взглянула на мужа и непроизвольно передернула плечами. Теперь-то ей было ясно, почему она обманулась. Не только ее, всех вводила в заблуждение его внешность: сухопарый, молчаливый, строгий на вид мужчина, он ничем не походил на мошенника. Безил никогда не одевался по моде, не говорил излишне красиво и гладко. В конечном итоге он больше всего напоминал сурового проповедника, честного и простого, заслуживающего полного доверия, как государственный флаг или домашний пирог. А поскольку он выглядел абсолютно честным, его всегда таким и считали. Люди сразу доверялись Безилу, как и она в свое время. Когда же доверчивые простаки сознавали свою ошибку, было уже поздно. Они только лишний раз убеждались в истине, что внешность обманчива.

У Аманды Грабб, полной и розовощекой, с грубоватым лицом, характер был замкнутый, темные глаза смотрели беспокойно. Держалась она чопорно, подчеркнуто благопристойно, скрывая все за маской простодушия. И одежда на ней была тоже простая: серое платье, в каких обычно путешествуют странницы, накрахмаленный капор. Но вот пухлые руки никак не соответствовали облику женщины-труженицы, который стремилась создать Аманда.

Поймав на себе взгляд мужа, миссис Грабб быстро отвела глаза в сторону. Ей стало все чаще казаться, что он читает ее мысли. Только не это. Только бы не навлечь на себя его гнев. Уже несколько раз Безил избивал ее, и очень сильно.

Когда в ее жизни наступил перелом к худшему? Восемь лет назад она встретила Безила, и все эти годы они только и делали, что занимались махинациями и заметали следы.

Как и раньше, им пришлось поторопиться с отъездом из Йорка. Правда, особых затруднений спешка не вызвала, они всегда были готовы к неожиданному отъезду. Даже чемоданы распаковывали не полностью. Этому научил их урок в Балтиморе, когда уезжать пришлось в спешке, бросив все вещи. Теперь они не обременяли себя ничем лишним, довольствуясь самым необходимым. «Да, тогда едва удалось унести ноги». При этом воспоминании у Аманды и сейчас все холодело внутри. «Господи, — думала она, — разве я знала, что жизнь так сложится. Скольких людей лишили мы сбережений. Теперь Безил собирался обобрать ребенка. Мне придется выдавать себя за какую-то Элспет Гросс только ради того, чтобы стать опекуном осиротевшей девочки и обманом завладеть ее цирком».

Почему же так сложилась жизнь?

6

Звуки бешеной мелодии каллиопы^[2], казалось, сведут ее с ума. Ночной кошмар продолжался, все тот же. Всегда один и тот же жуткий сон… о пожаре в цирке…

Она видела себя на трапеции, здесь же был и отец. Он тоже стоял на трапеции: кожа на его лице была покрыта волдырями и частично обуглилась, кое-где проглядывали кости черепа. Опоры шатра рушились и падали в черную бездну, может быть, в саму преисподнюю. Время от времени внизу под ней проплывали чередой силуэты Хейзи, Голиафа и других артистов. Над ней нависало неправдоподобно красное, словно опаленное огнем небо — сущий ад, где не было места ничему живому.

И отделяла-то ее от адского пламени только эта трапеция, прикрепленная к обуглившимся опорам шатра. Каждый раз, когда она или Забо перелетали от трапеции к трапеции, опоры под их тяжестью угрожающе дрожали и скрипели, словно хрупкие стеклянные нити, готовые в любую минуту обломиться.

Целую вечность летела она к следующей трапеции, с ужасом думая, что ослабевшие, обожженные руки не удержат ее и тогда она рухнет в бездонную пропасть.

Знакомое лицо отца исказилось, вселяя невообразимый ужас, потом стало как бы крошиться, обнажая обгоревший череп.

Элизабет-Энн силилась закричать, но не могла издать ни звука. И в следующую секунду языки неистового пламени охватили ее, пронзив тело нестерпимой болью…

Элизабет-Энн проснулась, дрожа всем телом, в глазах ее застыл ужас.

Приходя в себя, она стала осматриваться. Возбуждение постепенно спадало, ночной кошмар отступил. Она в доме у тети, и все хорошо.

В доме было темно и тихо, девочка поняла, что все еще спят. Только ветер свистел за окном, и в доме что-то сухо потрескивало. Элизабет-Энн боялась просыпаться раньше всех, ее пугали незнакомые звуки ночи. Хорошо было просыпаться тогда, когда уже слышались быстрые шаги по лестнице, приглушенные голоса, скрип отодвигаемых стульев. Но в этот ранний час безмолвия с ней были лишь запахи: старой древесины, плесени, свежий запах белья, стойкий аромат лекарственных трав. Душными волнами накатывался он сверху, где под потолком вверх корнями были развешены для просушки самые разные растения.

Элизабет-Энн потянула носом воздух и медленно села в постели, пугливо озираясь широко раскрытыми глазами. Сквозь неплотно задернутые занавески в комнату пробивался серебристый лунный свет, обозначая контуры предметов. Стояла зима, свет луны был холоден как лед, однако это и приносило успокоение. Теплый солнечный свет, багряные зори и пылающие закаты — все это тревожило, лишний раз напоминая о…

Элизабет-Энн проглотила подкативший к горлу ком и постаралась отогнать воспоминания. Но во рту было сухо, и дышалось тяжело, а память цепко хранила прошлое. Этот кошмар никогда не покидал ее, готовый в любую минуту вырваться наружу и предстать перед ее глазами. Достаточно было любой случайности, совпадения, чтобы оживить страшные видения.

Девочка, потянулась к столику, на котором стоял оставленный тетей стакан из толстого зеленого стекла. В нем была вода. Крепко сжимая стакан обеими руками, Элизабет-Энн сделала маленький глоток. Стекло было гладким и приятным на ощупь, а прохладная вода освежала. Облизнув губы, она отставила стакан. Стеганое лоскутное одеяло сползло, и прохладный воздух холодил тело через фланель рубашки.

Девочка поежилась, снова легла и натянула одеяло до подбородка. Некоторое время она лежала, глядя в темный потолок и пытаясь снова уснуть. Она чувствовала себя беспомощной и очень одинокой в этой большой, неуютной комнате, но свободных комнат в доме не было. Тетя хотела поместить ее к Дженни, но та подняла шум, и тетя поселила ее сюда.

— Знаешь, — сказала она тогда, — у всех молодых леди есть своя комната.

Но это была не комната, а настоящая кладовая, где тетя хранила травы, разные продукты, ненужную мебель, вообще все, что не было в ходу. Сложенная мебель в темноте напоминала молчаливых великанов. А спала Элизабет-Энн на огромной кровати с витыми ножками, на комковатом тюфяке. Давно, когда дом только построили, стены этой комнаты украшали зеленые листья и желтые цветки чертополоха, но со временем краски потускнели, и от былой росписи остались лишь размытые пятна, которые силой ее воображения превращались в колючки, крапиву, разных чудовищ и змей. Нет, жить в кладовке — мало приятного.

Девочка пыталась объяснить тете, что ей страшно здесь, она открывала рот, но не могла вымолвить ни слова.

Вместо слов получился только жуткий сдавленный вопль, который привел тетю в замешательство. В глазах услышавшей его Дженни застыл ужас. После этой неудачи Элизабет-Энн больше не пыталась говорить. Однако тетя не хотела так просто сдаваться. Каждый день в течение получаса она занималась с Элизабет-Энн в гостиной.

— Аааа, — протяжно и медленно произносила тетя, голос ее мелодично звенел. — Теперь ты, Элизабет-Энн, попробуй повторить. Следи за моими губами: аааа.

Девочка сидела на стуле, не отрываясь глядя на тетю.

— Аааа, — снова повторила Эленда. Она показала на свои губы и, плавно взмахивая рукой, словно дирижировала оркестром, несколько раз произнесла: — Аааа, аааа.

Элизабет-Энн послушно сложила губы, но звука у нее не получилось.

Тетя поближе придвинула свой стул, взяла девочку за руки и, глядя ей в глаза, мягко сказала:

— Давай, милая, попробуем еще раз: ааа…

Девочка ответила ей печальным взглядом. Никогда она не чувствовала себя такой несчастной. Она думала только о том, чтобы тетя отказалась от своей затеи.

Для себя Элизабет-Энн решила, что она никогда снова не заговорит, поэтому заниматься с ней бесполезно. Не оттого что она не хочет, просто у нее ничего не получается. Тетя слегка сжала руки девочки и попросила:

— Ну пожалуйста, детка, попробуй еще разок, а?

Элизабет-Энн угрюмо кивнула. Она полюбила тетю с первого дня и теперь очень хотела сделать ей приятное. Ради нее девочка была готова на все. Решительно на все. Но разве тетя не понимала, что она не могла заговорить, что у нее никогда ничего не получится, как бы она ни старалась.

— Аааа, — пропела тетя.

Элизабет-Энн закрыла глаза, нахмурила брови, стараясь сосредоточиться, и глубоко вздохнула. Затем, собрав все силы, открыла рот и напрягла губы. Девочка пыталась выдавить из себя звук, чувствовала, как от усилия заболело горло, но снова ее постигла неудача.

Она хотела произнести хоть какой-то звук, но получился только нечленораздельный клекот. Сломленная этой бесплодной попыткой, девочка обмякла на стуле. Открыв глаза, она беспомощно посмотрела на тетю, думая при этом с горечью: «Ничего у меня не вышло, я снова подвела тетю».

Но Эленда встала и, наклонясь к Элизабет-Энн, обняла ее, ободряюще улыбаясь.

— Все получилось очень хорошо, Элизабет-Энн. Я тобой горжусь. Завтра мы продолжим занятия.

Элизабет-Энн подумала: «Бесполезно».

7

Наступило двадцать третье декабря. Дождь лил как из ведра. В теплой гостиной Эленда, стоя на верхней ступеньке стремянки и напевая про себя «Ночь молчания», осторожно прикрепляла к рождественской елке последнюю сверкающую гирлянду. Затем, хлопнув в ладоши, как бы подводя итог работе, она спустилась вниз, убрала лестницу в сторону и, отступив на несколько шагов, с удовольствием оглядела наряженное дерево.

Елка была футов шесть высотой и имела форму пирамиды. Венчал дерево ангел — его Эленда сама вырезала из золотистой бумаги и украсила кружевами. Красиво сверкали и переливались серебристые стеклянные шары, которыми Эленда очень дорожила. Легкие белые волосы ангела спускались с ветки на ветку, как снежная лавина. Недоставало только свечей.

Каждый год на Рождество Эленда устраивала для своих квартирантов праздник. Снимали у нее комнаты люди одинокие и овдовевшие, поэтому ей хотелось, чтобы и у них был настоящий праздник. В канун Рождества Эленда зажигала в камине традиционное большое полено, а над камином прикрепляла ветку омелы: так всегда делали в доме у Кромвелей на Бикон-Хилл. Закончив все приготовления, Эленда звонила в колокольчик, и все ее постояльцы спускались в уютную гостиную, где их ждал шведский стол. Угощение состояло из ростбифа, копченого окорока, жареных цыплят и сливового пудинга. Для всех было приготовлено печенье и пунш. После ужина все собирались у рождественской елки, Эленда зажигала свечи, садилась за спинет^[3], и все хором пели рождественский гимн.

Но в этом году от свечей нужно было отказаться: они могли напугать Элизабет-Энн. Эленда это прекрасно знала. После пожара в цирке девочка боялась любого пламени.

Часы с маятником, стоявшие на намине, показывали почти одиннадцать. В это время обычно она уже давно была в постели. Назавтра ей предстоял беспокойный день. Придется встать в пять утра, чтобы завернуть подарки, приготовить закуски для шведского стола, навести порядок в доме. Будет еще много разных мелочей, которые вспоминаются в последнюю минуту.

Эленда пересекла комнату и подошла к окну. Раздвинув занавески, она посмотрела на улицу. Ночь была очень темной из-за сильного дождя, от рамы тянуло холодом. В Техасе она никак не могла привыкнуть к рождественской погоде. Как правило, в эти дни было дождливо и холодно, а если и сухо, то все равно холодно. Но никогда не было снежного Рождества. Только пронизывающий до костей холод.

Эленда опустила занавески, обошла гостиную, проверила, погасли ли в камине последние тлевшие угольки, затем, подняв матовые абажуры, погасила лампы. Матовые абажуры она купила тоже ради Элизабет-Энн: так девочка меньше боялась огня ламп.

Последнюю лампу Эленда оставила зажженной и взяла в свою комнату. По дороге она заглянула к девочкам. Дженни мирно спала, уютно свернувшись под ворохом одеял. Эленда поцеловала ее в щеку и вышла, закрыв за собой дверь. Затем она направилась в кладовую, где спала Элизабет-Энн.

Определенно, девочка опять видела страшный сон. Эленда вздохнула и, подойдя к кровати, подняла лампу. Элизабет-Энн металась по постели, была вся в поту. Лоб наморщен, лицо горит, из горла вырываются клокочущие звуки, единственные, которые ей удавалось произнести.

Эленда быстро опустила лампу на тумбочку, наклонилась над кроватью и слегка потрясла девочку за плечо.

— Элизабет-Энн, — позвала она, — Элизабет-Энн!

Девочка вздрогнула и проснулась, в глазах ее застыл страх. Она тотчас села и крепко обхватила Эленду за шею.

Эленда присела на край постели и, крепко прижимая к себе ребенка, поглаживала ее по спине и успокаивающе шептала:

— Успокойся, детка. Это только плохой сон, все будет хорошо. Тетя прогонит дурной сон.

Эленда осторожно разжала руки девочки и снова уложила ее. Глаза Элизабет-Энн, широко раскрытые от страха, казалось, молили:

— Не оставляй меня, прошу, побудь со мной.

Эленда угадала эту немую просьбу. Она ободряюще погладила девочку по щеке, но сама сильно встревожилась. Ночные кошмары преследовали Элизабет-Энн с того самого дня, как Эленда подобрала ее в поле, но в последнее время они стали повторяться значительно чаще. «Возможно… — неуверенно подумала Эленда, — возможно, небольшая доза настойки опия поможет ей спать спокойно, защитит от навязчивых видений. В конце концов, смесь опия и спирта совсем безвредна».

— Я сейчас вернусь, — решительно проговорила Эленда. — Я принесу тебе то, что прогонит страшные сны.

Элизабет-Энн снова села и изо всех сил прижалась к Эленде, чтобы не остаться один на один со своими кошмарами.

— Я только на одну минуту, — уверила ее тетя.

Девочка посмотрела на нее с сомнением, но послушно легла. Эленда вышла из комнаты и скоро вернулась. В руках у нее был пузырек с настойкой опия, который она взяла с полки в кухне. Она капнула из пузырька в чайную ложку.

Девочка слизнула каплю и поморщилась, но остаток ночи спала спокойно. Когда на следующее утро она проснулась, в глазах ее не было больше затравленного выражения.

На следующую ночь кошмары вернулись. Эленда опять дала девочке мизерную дозу, и она крепко уснула. С тех пор каждый вечер перед сном Эленда давала Элизабет-Энн одну-две капли настойки.

Она и не догадывалась, что постепенно приучает девочку к наркотику.

8

Аманда и Безил в нерешительности стояли перед большим, обитым вагонкой домом. Окна первого этажа были ярко освещены, оттуда доносились звуки пианино и мелодия рождественского гимна. В основном были слышны мужские голоса, низкие и немного фальшивые, но сильный женский голос уверенно вел их за собой.

— Мне все это очень не нравится, — пробормотала Аманда, искоса глянув на мужа. У нее от холода занемели губы и начался насморк. Она вытерла нос рукавом пальто. — Нехорошо все это, Безил, нельзя затевать такое дело, да еще на Рождество.

Безил неотрывно смотрел на дом сквозь пелену дождя. Впервые на душе у него было так смутно. Дурные предчувствия появились еще на вокзале. С поезда они сошли в сплошную ночь. Всю дорогу от станции, пока они ехали в нанятой коляске, Безил тщетно осматривался, стараясь увидеть хоть какие-либо признаки цирка. Правда, в темноте трудно было что-либо разглядеть, шел сильный дождь, и луны не было. Безил предпочел ничего не спрашивать у старика, который их вез. Он прекрасно знал, что все маленькие городки похожи один на другой. Стоит кому-то чихнуть на одном конце, как назавтра об этом говорит вся округа.

Настроение Безила передалось Аманде. Она взяла его за руку, чтобы увести от этого дома, хотя идти им было совершенно некуда.

Безил холодно взглянул на нее. Его глаза за мокрыми стеклами очков отливали стальным блеском.

— Тебя зовут Элспет, — тихо сказал он, — и постарайся помнить об этом. Вот что самое важное. Отзывайся только на это имя. Если поинтересуются, когда ты вышла за меня замуж, тогда ты станешь для всех Элспет Грабб. — Безил неожиданно поежился. — Здесь холодно, давай войдем в дом.

Аманда тяжело вздохнула, взяла свои чемоданы и пошла вслед за мужем. Они поднялись на три ступеньки и оказались на веранде. Музыка стихла, но через мгновение гимн сменила другая мелодия: «Внемлите! Ангелов славная песнь…»

Безил громко постучал в дверь.

В это время в гостиной Элизабет-Энн тихонько двигалась в дальний угол дивана, зорко следя за Дженни, которая старалась улучить момент и ударить ее по ногам носком туфли. Одновременно она поглядывала на мужчин, окруживших пианино. Инструмент обычно стоял у окон, но сейчас его отодвинули и развернули: в таком положении он полностью загораживал камин. Элизабет-Энн знала, что это сделали специально для нее, и у нее потеплело на душе. Если бы Дженни к ней не приставала, жизнь можно было бы считать прекрасной.

В этот вечер Элизабет-Энн была необычайно хорошенькой. Тетя купила два одинаковых платьица: одно для нее, другое для Дженни. Такие замечательные платья — чисто белые, ажурные сверху. Элизабет-Энн никогда ничего подобного не видела. По случаю Рождества волосы у девочек были распущены, разделены пробором на две части и перехвачены шелковыми лентами, красной и зеленой.

Вдруг тетя прервала игру, пальцы ее замерли в воздухе. Она наклонила голову и прислушалась. Лишенная ее поддержки мелодия постепенно угасла, Эленда нахмурилась. Она вновь прислушалась и наконец спросила:

— Кажется, внизу стучат?

— Я тоже слышу, — отозвалась Дженни. Она вскочила со своего места и выбежала из гостиной.

Эленда отодвинула вертящийся стул, встала и взглянула на мужчин-постояльцев, плотно окруживших пианино. Она чувствовала, что все устали и наступило время подкрепиться.

— Думаю, на сегодня пения довольно, — тепло улыбаясь, проговорила Эленда. — Не выпить ли нам по стаканчику пунша? И закусить не мешает.

Раздались благодарные возгласы, и все перешли к столу, застеленному нарядной скатертью, на которой Эленда вышила кисти красных ягод и зеленые листья остролиста. В центре стола возвышался объемистый хрустальный сосуд с пуншем, а вокруг на тарелках, искусной рукой хозяйки было разложено много вкусных вещей, от одного вида которых у гостей потекли слюнки.

Эленда заняла свое место у стола и начала разливать пунш. Так было на каждое Рождество. Затем она стала обходить присутствующих, находя для каждого доброе слово, справедливо считая, что хорошая хозяйка должна всем уделить внимание, чтобы каждый за столом почувствовал себя свободно и просто.

— Тетя!

Эленда резко остановилась и нахмурилась. На пороге стояла Дженни, а за ней — закутанные с головы до ног незнакомые мужчина и женщина. Да, это так. Никогда раньше не приходилось ей встречаться ни с полной румяной женщиной, ни с ее спутником — высоким мужчиной с неестественно бледным лицом. Чуть поодаль стояли четыре чемодана.

Эленда пересекла комнату и любезно обратилась к вошедшим:

— Слушаю вас?!

Безил быстрым взглядом окинул теплую, праздничную гостиную, не оставив без внимания ни высокую рождественскую елку, ни праздничные веночки на окнах. Приметил он и маленькие хвойные веточки, выглядывавшие из-за рамочек и зеркал, и, конечно, оценил стол, щедро уставленный закусками. Обменявшись взглядами с Амандой и сделав шаг вперед, он откашлялся.

— Мое имя Безил Грабб, — произнес он сухим, бесстрастным тоном. — А это миссис Грабб. — Он взял Аманду за руку и почти вытолкнул ее вперед. Аманда робко улыбнулась Эленде и потупилась. — Девять месяцев назад миссис Грабб носила фамилию Гросс. — Безил сделал многозначительную паузу и добавил: — Мисс Элспет Гросс.

— Мы недавно поженились, — сказала Аманда, заметно волнуясь, — потом переехали и только недавно получили ваше письмо. Как только у нас появилась возможность, мы сразу приехали, и все ради малютки Элизабет-Энн.

Безил повернулся к Дженни и, чуть заметно улыбаясь, произнес:

— Вы очень симпатичная молодая особа, Элизабет-Энн.

Дженни возмущенно вскинула свой острый подбородок.

— Меня зовут Дженни, — высокомерно произнесла она и, указывая на диван, презрительно фыркнула: — Это она Элизабет-Энн. Она не может говорить. Мы думаем, что это от страха, когда цирк горел.

Улыбка сползла с лица Безила, глаза сощурились. Не обращая внимания на взгляд Аманды, которых, казалось, говорил: «Я так и знала», он, запинаясь, переспросил:

— Цирк?.. Так он сгорел?

Все его надежды на легкие деньги рассыпались в прах.

— Такого сильного пожара здесь никогда не было, — энергично закивала головой Дженни.

— Дженни! — Голос Эленды звучал осуждающе.

Дженни умолкла на полуслове, словно опомнилась. Ничто не могло вызвать большего возмущения тети. Возбужденная приездом четы Грабб, Дженни совершенно забыла о том, что тетя строго-настрого предупреждала ее под страхом наказания не упоминать о пожаре, если рядом Элизабет-Энн.

Сердце у Дженни упало. Это был единственный случай, когда она случайно причинила боль Элизабет-Энн. «О проклятие! — Слезы жгли ей глаза. — Вот теперь меня по-настоящему накажут».

Она в испуге подняла глаза на тетю, ожидая встретить гневный взгляд. Однако тетя смотрела на нее со смешанным чувством жалости и безнадежности.

Дженни сразу же почувствовала облегчение, шмыгнула носом и кулачками вытерла слезы. Было ясно: наказание ей не грозило. Тетя приняла ее слезы за выражение сочувствия Элизабет-Энн. Но Дженни жалела только себя. Лишь теперь она заметила странное выражение в глазах Эленды и задумалась о его причине. Может быть, дело в приехавших наконец родственниках Элизабет-Энн? Дженни не могла и предположить, что это было именно так. Сама она страшно обрадовалась, что они приехали и раз и навсегда избавят ее от этой уродки. Скоро все станет на свои места, как раньше, и она по-прежнему будет центром в доме.

Дженни с трудом подавила улыбку.

Эленда нервно теребила часы, висевшие у нее на шее на золотой цепочке, в остальном ей удалось сохранять самообладание. Она заставила свои дрогнувшие губы улыбнуться и обратилась к чете Грабб как можно приветливее:

— Разрешите взять у вас пальто и проходите, пожалуйста, к столу.

Она обернулась к Дженни и хлопнула в ладоши, словно подгоняя ее:

— Дженни, будь добра, принеси миссис и мистеру Грабб горячего чая.

— Сейчас, тетя, — с готовностью откликнулась девочка.

Аманда Грабб медленно расстегнула пальто и очень удивилась, когда Безил помог ей его снять. Она не могла припомнить, чтобы он делал это когда-либо раньше.

Безил передал Эленде пальто Аманды, потом свое, и они друг за другом прошли к камину и остановились у него, грея у огня закоченевшие руки.

— А ребенок немой, — прошипел Безил с такой яростью, что Аманда почувствовала на щеке брызнувшую слюну.

— Тсс! — Аманда быстро оглянулась и вытерла щеку рукавом. — Тебя могут услышать.

Эленда повесила пальто в шкаф под лестницей. Закрывая дверцу, она почувствовала, как кто-то дергает ее за юбку. Рядом стояла Элизабет-Энн с широко раскрытыми от страха глазами. Эленда притянула к себе девочку и крепко ее обняла. «Этот неожиданный приезд Элспет Гросс, нет, Элспет Грабб, — поправилась она, — придает событиям совсем другой поворот». За то время, пока Элизабет-Энн жила в ее доме, Эленда привязалась к ней, как к родной. Она полюбила ее даже больше, чем Дженни (могла ли она раньше вообразить что-либо подобное?). Элизабет-Энн привлекала ее своей хрупкостью и уязвимостью — качествами, которые начисто отсутствовали у Дженни.

Эленда подумала: «Люди не правы, утверждая, что самые крепкие узы — кровные. Намного сильнее единение чувств». То же происходило в душе Элизабет-Энн. Эленда читала это в ее глазах. Что-то в этой девочке рождало в ее сердце самые теплые чувства и надежды, которые когда-то она связывала только с Дженни. Эленда втайне радовалась, не получая ответа на свои письма. И вот появилась чета Грабб. Они там, в ее гостиной, приехали, чтобы увезти ее дорогую Элизабет-Энн.

Эленда почувствовала, как словно тисками сдавило сердце.

Это был первый случай, когда рождественский вечер закончился рано. Недовольные гости неохотно разошлись по своим комнатам, Эленда, Дженни и Элизабет-Энн навели порядок в гостиной, после чего Эленда сдвинула вместе два диванчика и устроила для четы Грабб импровизированную кровать. Принесла сверху, из кладовой, белье, подушки, одеяла и застелила постель.

«Пусть живут сколько захотят, — думала Эленда. — Тогда Элизабет-Энн останется со мной подольше».

Как только за Элендой закрылась дверь, Аманда без сил опустилась на стул и потерла лицо ладонями. Шум дождя сводил ее с ума. Она чувствовала себя совершенно разбитой. Слишком велико было напряжение последнего часа, когда она старалась не ошибиться, чтобы не раскрылся их обман. Один раз она едва не провалилась.

— Элспет, — позвал Безил, и она не ответила. Он позвал ее еще раз, на этот раз громче и резче. Тогда она поняла, что обращаются к ней. Теперь она больше не Аманда, ее имя Элспет.

— Миссис Грабб плохо слышит, — нашелся Безил. — У нее в последнее время проблемы со слухом.

Безил ждал, пока не затихли шаги Эленды, затем приоткрыл дверь и выглянул в коридор. Там было темно, тихо и пусто. Удостоверившись, что подслушивать их некому, Безил осторожно прикрыл дверь и вернулся к Аманде.

— День был длинный, ложимся спать.

Аманда отняла руки от лица, и муж увидел, какая она усталая и измученная.

— Нужно поспать, — согласилась Аманда. — У меня нервы не выдерживают.

— Ты должна собраться.

— Безил, — мягко начала Аманда. — Цирка больше не существует. Нет ничего, только этот ребенок.

— Ты думаешь, я мог это предвидеть? — язвительно прошипел Безил.

Поколебавшись, Аманда спросила:

— Что мы будем делать дальше?

— Уедем, — пожал плечами Безил. — Нам здесь больше делать нечего. Займемся нашим обычным делом — будем продавать акции. — Неожиданно его осенило: они возьмут малышку с собой. Если с ними поедет ребенок, будет проще войти в доверие к людям и выманить у них деньги. — Берем девочку с собой, — решительно сказал Безил. — С ней мы сможем продать в два раза больше акций. — Безил улыбнулся, обнажив пожелтевшие зубы. В нем проснулась жадность. — Может, удастся всучить перед отъездом несколько акций мисс Клауни?

— Безил, — начала Аманда, прикусив губу, — акций нет.

Смысл ее слов не сразу дошел до мистера Грабба.

— Не может этого быть. Они в этом чемодане, на дне.

— Их там нет, — возразила Аманда.

Безил быстро пересек комнату, взял чемодан и опустился перед ним на колени. Рывком открыв замок, он откинул крышку и принялся лихорадочно копаться внутри, выбрасывая вещи на пол. Связка акций серебряных рудников исчезла. Безил застыл словно громом пораженный.

Постепенно он пришел в себя, поднялся на ноги и медленно повернулся к жене.

Аманда снова почувствовала знакомую боль в желудке. Безил был в ярости, об этом говорил его леденящий, неестественно спокойный взгляд. В таком состоянии он способен на все.

— Куда же они подевались? — спросил он подчеркнуто спокойно, наступая на Аманду.

— Б-безил, — испуганно заикаясь, выдавила Аманда, — я… подумала…

— Что ты с ними сделала? — ледяным тоном поинтересовался Безил.

— Я их сожгла. — Лицо ее побелело.

— Что-что?!

Аманда отвела глаза и еле слышно повторила:

— Я их сожгла. Перед тем как уехать из Йорка. Поверь мне, Безил. Я не хотела этого делать… Просто я больше не могла вести такую жизнь… — Она закрыла глаза. — Я больше не могу обманывать пожилых женщин, лишать их того, что они скопили за всю жизнь.

Безил смотрел на нее не отрываясь, сжав кулаки. В эту минуту он хотел только одного — избить Аманду до полусмерти.

Аманда подняла на него глаза, полные слез.

— Прошу, Безил, не бей меня, — робко взмолилась она. — Не бей, прошу. Нам придется объяснять…

— Нам придется объяснять? Нет, милочка, — покачал он головой, — это тебе придется объяснять. Тебе надо многое мне объяснить.

Она смотрела на мужа, и вид у нее был жалкий.

Некоторое время Безил молчал, потом вновь заговорил:

— Скоро, как только мы отсюда уедем, ты свое получишь, — пообещал он с угрозой. — И не надейся, что это тебе так сойдет.

Аманда почувствовала, как по телу пробежал холодок. Безил был не из тех, кто бросает слова на ветер. Она содрогнулась при мысли, какое наказание ей уготовано.

— Безил, — едва слышно проговорила Аманда.

— Ложись спать, — отрезал Безил. — Еще одно слово, и ты сейчас получишь все сполна.

Она легла и натянула на себя одеяло. Что делать? Как избежать его гнева? Что он придумает, чтобы отплатить ей? Может, сложить вещи и уйти? Подходящий случай отделаться от него навсегда. Она уже об этом подумывала, но останавливала ее только мысль, что однойей не выжить. Слишком зависела она от Безила. Как ни странно это могло показаться, но в чем-то они с Безилом были похожи.

Безил громко и резко всхрапывал — он стал храпеть, когда его начали беспокоить аденоиды.

Аманда оглядела темную комнату, вдыхая пьянящий аромат хвои, исходивший от рождественской елки. Эти их поспешные сборы и отъезд из Йорка. В суматохе она совсем забыла, что пришло Рождество. Глаза ее налились слезами. И еще долго Аманда беззвучно плакала, пока не забылась беспокойным сном.

9

Когда Эленда ждала ребенка, она поклялась сделать все, что в ее силах, чтобы ее ребенок имел дом, где будут царить честность и добрые традиции. Припомнив все хорошее, что сохранила ее память от бедного, но счастливого детства, а также то лучшее, чему она научилась (а поучиться было чему) в доме у Кромвелей, обобщив весь опыт, Эленда и создала свой дом с его атмосферой милосердия и порядочности, тепла и уюта. Она сдержала клятву — У Дженни было все, что могла позволить себе «тетя». Теперь же, когда рядом была Элизабет-Энн, щедрость и любовь Эленды не знали границ. Если для девочки это первое и последнее Рождество в ее доме, нужно, чтобы она его запомнила.

Готовиться к празднику в рождественское утро Эленда начала очень рано. Встала задолго до всех — ведь в кафе «Вкусная еда» нужно было, как и каждое утро, подать обычный завтрак. Другое дело — поздний завтрак в гостинице, там он должен быть истинно праздничным, а на это требовалось не меньше чем полдня. Эленда решила приготовить овощной суп-пюре (его делала повариха у Кромвелей), затем большого гуся (его уже доставили постоянные поставщики мяса и дичи), к гусю полагался сладкий вишневый соус, затем картофельное пюре, сладкий картофель, глазированные овощи и пироги с яблоками и тыквой, покрытые толстым слоем взбитых сливок. Блюда были сложными и требовали времени.

Она начала день с того, что достала из укромного места подарки, красиво упакованные и снабженные ярлычками. Обычно она раскладывала их под рождественской елкой, но в гостиной расположились Граббы, и пришлось сложить все на столе в холле. Эленда ходила за подарками два раза — их было много. Сюрприз ждал не только Дженни и Элизабет-Энн — Эленда приготовила скромный подарок для каждого постояльца, пусть это была просто коробка с домашним печеньем, шаль или свитер ее вязки, пара перчаток или шерстяные носки.

Раскладывая подарки, Эленда подняла голову и посмотрела на себя в зеркало, висевшее над столом. Она всегда гордилась своей честностью, добротой, умением соблюдать приличия. Ей всегда удавалось уловить и понять настроения и чувства других, а теперь она оказалась в неловком положении. Всему виной неожиданный приезд четы Грабб. Им подарков не было. Естественно, она не могла предположить, что они приедут, да еще на Рождество. Тем не менее нужно было что-то придумать.

Рождество — праздник радостный и счастливый. Но Эленде нечему было радоваться: Граббы приехали за Элизабет-Энн.

Безрадостным будет это Рождество.

Элизабет-Энн вошла в кухню. На ней были толстые шерстяные чулки, фланелевая юбка и плотный вязаный свитер. Она слышала движение по всему дому, но в кухне были только Эленда и Дженни; за редким исключением, вся еда готовилась в кафе через дорогу.

Элизабет-Энн заглянула и в столовую. Там еще никого не было, но в ожидании торжества на сверкающем отполированном столе уже лежали столовые приборы. Девочка заметила два дополнительных — для Граббов.

По просторной кухне разливалась приятная теплота, а воздух был пропитан неповторимым ароматом жарившегося гуся, которого Эленда уже поставила в духовку. Гусь был фарширован аппетитной смесью из панировочных сухарей, мелко нарубленных гусиных потрошков, нарезанных кубиками яблок и разных пряных трав.

Услышав шаги Элизабет-Энн, Эленда перестала раскатывать тесто, подняла голову и улыбнулась. Наскоро вытерев руки о передник, она подлетела к девочке и подхватила ее на руки.

— Доброе утро, Элизабет-Энн! Счастливого Рождества! — Эленда с нежностью ее поцеловала.

В свою очередь, Элизабет-Энн обвила руками шею Эленды и тоже поцеловала ее.

Эленда опустила девочку на пол и, положив ей руки на плечи, тихонько подтолкнула к столу, приговаривая:

— Когда позавтракаешь, я разрешаю вам с Дженни посмотреть подарки.

Эленда поспешила к плите, откуда доносилось сердитое ворчание блина на сковородке. В кухне было тепло, и девочке стало жарко в свитере. Она сняла его, аккуратно повесила на спинку стула, затем выдвинула стул и села. Эленда поставила перед ней кружку с горячим молоком и тарелку, на которой красовался большой поджаристый блин, политый сладким густым сиропом, и снова занялась тестом.

Дженни, которая уже позавтракала, метнула на Элизабет-Энн пронзительный взгляд и нетерпеливо прошипела:

— Ешь быстрее, Элизабет-Энн.

— Оставь ее в покое, — не поворачивая головы, сказала Эленда. — Быстро есть вредно для желудка. А подарки от вас не убегут. — Она медленно обернулась и, уперев руки в бока, вопросительно посмотрела на Дженни. — Что-то я не слышала, чтобы ты пожелала Элизабет-Энн счастливого Рождества…

— От нее я тоже поздравления не слышала, — съязвила Дженни.

— Дженни… — В голосе Эленды послышались предостерегающие нотки.

— Счастливого Рождества, Элизабет-Энн, — сладко протянула Дженни.

Элизабет-Энн нерешительно улыбнулась.

— Хотя я и не хочу тебе ничего желать, — пробурчала Дженни себе под нос.

— Что ты сказала? — резко спросила Эленда.

— Я говорила Элизабет-Энн о подарках, какие они, — как ни в чем не бывало ответила Дженни.

Эленда пристально посмотрела на нее и вновь занялась тестом.

Элизабет-Энн ложкой аккуратно собрала с молока толстую пенку, подула на нее и с большим наслаждением съела, довольно облизнув губы. Самым вкусным в завтраке была для нее эта пенка, такая сладкая и нежная. Девочка взяла два кусочка сахара из фарфоровой сахарницы, опустила в кружку, затем легонько постучала по ним ложкой, чтобы быстрее растворились, и размешала молоко.

Дженни скосила глаза на Эленду. Тетя укладывала тесто в низкую чугунную форму и не смотрела в их сторону. Дженни решила этим воспользоваться.

— Быстрей, — сказали ее губы, а ноги сделали сильный выпад в сторону Элизабет-Энн.

Элизабет-Энн осталась равнодушна к пинку, и терпению Дженни пришел конец. Она протянула через стол руку, схватила с тарелки блин и, давясь, стала запихивать его в рот, не переставая следить глазами за тетей.

Эленда не оборачивалась.

Покончив с блином, Дженни придвинула к себе кружку Элизабет-Энн, заменив на свою пустую. Она подула на молоко, отхлебнула, снова подула и стала пить большими глотками. Элизабет-Энн завороженно смотрела, как быстро расправляется Дженни с ее завтраком.

Через минуту Дженни отодвинула стул и вскочила.

— Тетя, Элизабет-Энн поела… — Но тут слова ее словно повисли в воздухе.

Эленда молча обернулась, она стояла, подбоченившись, и, прищурясь, смотрела на Дженни.

Дженни побледнела.

— Я все видела, Дженни Сью Клауни. — Голос Эленды звучал неестественно хрипло, она погрозила ей пальцем. — Мне стыдно за тебя.

Дженни залилась слезами и вылетела из кухни. Через минуту в ее комнате хлопнула дверь и по вестибюлю прокатилось громкое эхо.

Эленда закрыла глаза и тяжело вздохнула. Ей было тяжко. Она уже жалела о своем поступке. Не надо было признаваться, что она заметила проделку Дженни. Все-таки сегодня самый лучший праздник в году, и не хотелось его ничем омрачать. Праздник должен быть праздником для всех: для постояльцев, для нее, для Дженни. Но в последнее время девочка слишком много себе позволяла, постоянно испытывая ее терпение. Эленда решила, что если будет ей потакать, то девочка еще больше избалуется.

Открыв глаза, она встретилась с полным сочувствия взглядом Элизабет-Энн. Девочка понимающе и пристально смотрела на нее.

Печально улыбнувшись, Эленда сняла с огня сковородку и решительно направилась по коридору в комнату Дженни. Элизабет-Энн соскользнула со своего стула и последовала за ней.

Дженни лежала ничком на постели, рыдая в подушки. Эленда сделала знак Элизабет-Энн вернуться в кухню, а сама закрыла дверь и подошла к кровати.

— Дженифер, — окликнула ее Эленда.

Дженни громко всхлипнула и повернула к Эленде мокрое и покрасневшее лицо, в глазах у нее были горечь и вызов.

— Ты заслужила суровое наказание, — проговорила Эленда с дрожью в голосе. — С тех пор как Элизабет-Энн у нас, ты относишься к ней ужасно. Не думай, что я ничего не замечала. Но на этот раз ты зашла слишком далеко. — Она раздраженно тряхнула головой. — Неужели у тебя нет сердца? — почти прошептала Эленда. — Подумай, что ей пришлось пережить!

— Ах, ей пришлось пережить! — почти кричала Дженни. От возмущения она даже подскочила в кровати. — Элизабет-Энн теперь главная в доме, тетя! Все ей, все для нее! Элизабет-Энн — это, Элизабет-Энн — то. Ты больше меня не любишь! — Из глаз Дженни градом покатились слезы.

— Ты сама знаешь, что это не так, Дженни, — тихо проговорила Эленда. Однако в глубине души она чувствовала, что обвинение Дженни было не лишено оснований. Она любила Дженни и не перестанет любить — ведь Дженни была ее единственной дочерью, хотя об этом она не могла сказать открыто, не говоря уже о том, чтобы признаться в этом самой Дженни. По сравнению с Дженни Элизабет-Энн была сущим ангелом. Ласковая, послушная, и сердце у нее доброе. Ей столько пришлось вынести: она стала свидетелем страшного пожара, на ее глазах погибли родители и друзья такой ужасной смертью, что она потеряла дар речи и с тех пор постоянно страдала. Как после этого не полюбить всем сердцем бедного ребенка.

— Вставай, Дженни, — устало проговорила Эленда, — вытри слезы. Сегодня Рождество, и я не хочу тебя наказывать, но я тебя предупреждаю… — Голос Эленды окреп, в нем появились металлические нотки: — Если повторится что-либо подобное…

— Я буду себя хорошо вести, тетя, — сказала Дженни, медленно поднимаясь с постели. — Извини меня, просто я решила, что ты меня не…

Эленда порывисто обняла ее и, прижимая голову девочки к своей груди, мягко сказала:

— Я всегда буду любить тебя, Дженни, всегда, больше всех на свете. Поверь мне.

Но в глубине души Эленда чувствовала, что это не так. Конечно, Дженни можно обмануть, а себя? Она всегда будет любить свою дочь, и все же не так сильно, как Элизабет-Энн. Дженни своим холодным сердцем не в состоянии принять чистую, беззаветную любовь. Она всегда была самоуверенной, заносчивой и злопамятной, всегда поступала по-своему, даже если это задевало чувства других. И чья же в этом вина?

«Моя, — подумала Эленда, при этой мысли ее бросило в жар, — моя вина, только моя. Дженни унаследовала эти черты от Артура Джейсона Кромвеля. Она и его дочь тоже. Если бы у меня хватило сил и смелости убежать из дома Кромвелей, когда он…»

Нет, лучше об этом теперь не думать. Конечно, смелости тогда у нее не хватило, но все это уже в прошлом.

Эленда улыбнулась дрогнувшими губами и подняла голову девочки за подбородок.

— Ну же, Дженни. Пойдем, откроем подарки и забудем, что было, хорошо?

— Да, тетя, — кивнула Дженни, уже успокоившись. Эленда обняла Дженни за плечи, и они вдвоем вышли из комнаты.

«А все, оказывается, довольно просто, — думала Дженни. — Только и надо было сделать, что сыграть на ее чувствах. Я всегда смогу использовать эту слабую струнку тети».

Девочки подставили руки, и каждой Эленда вручила по большому, в яркой оберточной бумаге пакету. Дети с трудом их удерживали, и, глядя на них, Эленда не могла скрыть улыбку.

— Можете посмотреть все на кухне, — сказала она и обернулась, услышав за спинбй шаги. По коридору шли муж и жена Грабб.

— Счастливого Рождества, — приветствовала их Эленда.

— Доброе утро, — ответил Безил уверенным тоном.

Аманда грустно улыбнулась и убрала с лица выбившуюся прядь волос.

— Доброе утро, мисс Клауни. Счастливого Рождества, — застенчиво глядя себе под ноги, поздоровалась Аманда.

— И вам счастливого Рождества, миссис Грабб.

Вид у Аманды был еще более несчастный, чем накануне. От Эленды не укрылось, что она все время нервно теребила обтрепанные рукава своей кофты. Очевидно, между мужем и женой произошел какой-то важный разговор. «А может быть, — предположила Эленда, — она его боится? В нем действительно было что-то устрашающее, почти отталкивающее. И вообще чета Грабб меньше всего напоминает счастливую, любящую пару». Они относятся друг к другу как-то холодно, почти отчужденно. Без всяких видимых причин Эленда вдруг подумала, что Элизабет-Энн будет значительно лучше с ней, чем с четой Грабб. И чем больше она об этом думала, тем четче ее интуиция или предчувствие превращались в четкое убеждение, Но здесь от нее ничего не зависело, она никем не приходилась девочке, а Элспет и Безил были ее родственниками.

Она не имела никаких прав на Элизабет-Энн, а то, что любила ее всем сердцем, сейчас не имело никакого значения.

Безил откашлялся, при этом его кадык несколько раз некрасиво дернулся.

— Мы хотели бы узнать, не можете ли вы уделить нам несколько минут, мисс Клауни?

Эленда заглянула в гостиную: постояльцы уже начали рассаживаться за столом в ожидании праздничного завтрака.

— Мы можем поговорить на кухне, после того как я подам завтрак. Девочки! — позвала Эленда.

Дженни и Элизабет-Энн обернулись, их лица едва виднелись из-за пакетов.

— Не пойти ли вам в гостиную, — предложила Эленда и, понизив голос, обратилась к мистеру Граббу: — Вы развели огонь в камине?

— Поскольку было холодно, а дрова приготовлены…

— Вы передвигали пианино?

Безил как-то странно поглядел на нее и медленно покачал головой.

— Это хорошо. Я спросила потому, что Элизабет-Энн боится пламени. После того ужасного пожара, который она видела…

Эленда отступила и улыбнулась, пропуская девочек. Затем она вошла в кухню, Граббы последовали за ней.

— Садитесь, пожалуйста. Вам я накрою не в столовой, а здесь. Вы будете завтракать, и мы сможем поговорить. Я сейчас вернусь.

Эленда поправила передник и занялась делами. Безил и Аманда наблюдали, как она сновала из кухни в столовую и обратно. Вскоре она поставила перед Граббами кружки с горячим молоком, тарелки с яичницей, колбасой и свежеиспеченными булочками с клюквой. Наконец Эленда закрыла дверь в столовую, налила себе кофе, поставила кружку на стол, села и, придвинув стул поближе к столу, положила руки на стол.

— О чем вы хотели поговорить со мной, мистер Грабб?

Но Безил жестом попросил ее помолчать. Он закрыл глаза и наклонился над тарелкой. Аманда сжала руки на коленях и так же, наклонившись, произнесла одновременно с Безилом.

— Благослови, Господи, сей дар, что мы готовы вкусить, аминь!

После этого Безил открыл глаза и потянулся за соусником. Он щедро полил соусом яичницу и свиные колбаски. Затем, проткнув вилкой яйцо, Безил наколол колбаску и обмакнул ее в жидкий желток. Он откусил кусок и начал говорить, не переставая жевать.

— Мы долго говорили с миссис Грабб, — последовал жест вилкой в сторону Аманды, он проглотил еще кусок, — об Элизабет-Энн…

— Она такая милая девочка, — сказала Эленда, глядя на Безила. — А волосы какие красивые — чистое золото, и глаза светло-голубые. Могу вас уверить, у вас не будет с ней хлопот.

— А мы в этом и не сомневаемся, — сказал Безил, — она совсем как ее мама. — Он бросил взгляд на Аманду. — Я правду говорю, Элспет?

— Ну, вылитая мать, — наклонив голову, пробормотала Аманда. — Упокой, Господи, ее душу.

— Аминь, — добавил Безил. — Мы любим Элизабет-Энн, она ведь наша родня. Из нее вырастет настоящая леди, совсем как ее мать. — С этими словами Безил взял блинок, разорвал его и задумчиво стал жевать. — Боюсь, однако, что ей будет трудно жить с нами.

Эленда вопросительно посмотрела на него.

— А почему вы так думаете?

— Видите ли, мисс Клауни, — подняла голову Аманда, — у нас нет дома, — тихо пояснила она, — а детям нужен дом. Мы сказали вчера, что были в отъезде, поэтому не сразу смогли приехать. — Она говорила, тщательно подбирая слова, стараясь быть убедительной, втайне надеясь заслужить прощение Безила за то, что сожгла акции. Аманда глубоко вздохнула и продолжала дрожащим голосом: — Мистер Грабб и я — люди религиозные. Поэтому ездим по стране, неся слово Божье туда, где его хотят услышать. А для этого нужны деньги, мисс Клауни, много денег. — Они обменялись взглядами с Безилом, который жестко смотрел на нее, как бы заставляя продолжать: — Когда мы получили ваше письмо, — продолжала Аманда, — мы решили, что это Божий знак. Мы хотим продать вам малышку, если вы не против. По всему видно, что вы с ней поладили и все такое. Мы хотим за нее столько, чтобы можно было дальше нести слово Божье.

Эленда не могла поверить своим ушам: «Правильно ли я их поняла? Они хотят продать Элизабет-Энн? Эти… эти идиоты продают ей свою чудесную племянницу?» Никогда в жизни Эленда не испытывала такой ярости.

Не успела она оправиться от потрясения и подобрать слова, чтобы ответить этим чудовищам, как Безил нарушил молчание:

— Конечно, если вы не согласны дать нам за Элизабет-Энн хорошую цену, мисс Клауни, тогда мы продадим ее в Далласе или еще где-нибудь. Думаю, за нее можно будет выручить кругленькую сумму, ведь она такая хорошенькая.

Но внезапно его рассуждения о купле-продаже прервал душераздирающий, нечеловеческий вопль, прокатившийся по всему дому.

10

Сначала Дженни и Элизабет-Энн были так заняты своими подарками, что не обращали внимания друг на друга. Не слышали они и стука столовых приборов о фарфор, доносившегося из раскрытой двери столовой.

Дженни поставила два своих пакета на стол, потом по очереди подняла и потрясла каждый, после чего стала разворачивать тот пакет, что поменьше, но тяжелее.

Элизабет-Энн свои подарки положила на диван, встала рядом на колени и стала неловко развязывать красивую ленточку на большом пакете. Перчатки мешали ей справиться с неподатливой лентой.

Когда Дженни сорвала бумагу и увидела черный бархатный футляр, она испустила такой громкий радостный вопль, что Элизабет-Энн оторвалась от своего занятия и посмотрела на нее.

Дженни открыла медный замочек, подняла крышку и наклонила коробку, чтобы Элизабет-Энн увидела, что было внутри. Там на красном бархате холодным блеском отливал золотистый металл и серебрилось зеркало.

— Это же тот туалетный набор, который я хотела! — радовалась Дженни. Она вынула из футляра ручное зеркальце и стала самодовольно смотреться в него. Затем схватила щетку с белоснежной щетиной и стала причесываться, подражая взрослым дамам. Спустя несколько минут Дженни взглянула на Элизабет-Энн, которой наконец удалось справиться с лентой и бумагой. Она собиралась снять крышку с коробки.

Дженни нахмурилась, прикидывая про себя, что могло лежать в такой большущей коробке: «Возможно, зимнее пальто, — подумала она. — Как раз такой подарок ей подойдет». По своему опыту Дженни знала, что у тети, как правило, один подарок был для развлечения, другой — для пользы. Белье, например.

Дженни пребывала в благодушном настроении: она получила желанный туалетный набор, тетя простила ее за украденный у Элизабет-Энн завтрак. Она даже заговорила с Элизабет-Энн, бросив через плечо:

— Уверена, там у тебя что-то интересное. — Однако ее не очень волновало, что было так тщательно упаковано в белую папиросную бумагу. Дженни не смотрела в сторону Элизабет-Энн, а продолжала заниматься своим вторым пакетом. Действительно, там оказалось белье. Дженни недовольно поморщилась и отодвинула пакет.

Элизабет-Энн осторожно развернула бумагу и восхищенно вздохнула. В коробке сидела кукла с льняными волосами — самая красивая кукла, которую только можно было себе вообразить.

Она бережно взяла куклу и вынула ее из коробки, глаза ее сияли. Матовое фарфоровое лицо было выполнено настолько искусно, что казалось живым. Широко раскрытые небесно-голубые глаза оттеняли длинные густые ресницы. Никогда в жизни Элизабет-Энн не видела ни такой чудесной куклы, ни такого роскошного платья, отделанного оборками и кружевами. Самый пышный цирковой костюм не шел ни в какое сравнение с этим изысканным нарядом.

Дженни обернулась, и из ее груди вырвался негодующий, полный зависти крик.

— Она моя! — завопила она, глаза ее горели злобой. — Я видела эту куклу в Браунсвилле!

Но Элизабет-Энн ее не слышала: она была целиком поглощена красавицей куклой. Девочка усадила ее к себе на колени и, замирая от восхищения, гладила мягкие светлые волосы. Элизабет-Энн слишком поздно заметила, как рванулась Дженни, как вырвала куклу у нее из рук. Напрасно Элизабет-Энн старалась ей помешать.

— Она моя, — шипела Дженни, стиснув зубы.

Элизабет-Энн отрицательно покачала головой и, спрыгнув с дивана, бросилась к Дженни, но та метнулась за стол.

Сдавленный крик вырвался из груди Элизабет-Энн, из глаз ее лились слезы, она умоляюще протянула руки к своей обидчице.

Дженни скорчила гримасу, отвернулась, прижимая куклу к груди.

— Ты моя, — шептала она кукле, — только моя. Тетя ошиблась. Ты кукла из Браунсвилля. — Тут она почувствовала, как Элизабет-Энн тащит ее за платье. Дженни рывком освободилась и бросила через плечо: — Ты никому здесь не нужна. Отстань от меня!

В отчаянии Элизабет-Энн снова попыталась схватить куклу, но Дженни высоко подняла ее и с мерзкой улыбкой спряталась за пианино. Она была совершенно уверена, что Элизабет-Энн не пойдет туда, ведь пианино скрывало камин, в котором, потрескивая, горел огонь. Элизабет-Энн никогда не подходила к огню.

Но Дженни недооценила упорство Элизабет-Энн, не учла, что она была вне себя от гнева, кроме того, Дженни не понимала, что значила кукла для Элизабет-Энн. Это была не просто игрушка, а подарок тети, любовь к которой становилась сильнее с каждым днем. Тетя подарила куклу ей, а не Дженни, которая отняла подарок, желая помучить ее.

Элизабет-Энн вдруг вспомнила все обиды, нанесенные ей Дженни. Чаша ее терпения переполнилась. Больше она не станет терпеть ее издевательств.

Не обращая внимания на языки пламени в камине, Элизабет-Энн бросилась за пианино, налетела на Дженни и ухватилась за куклу. Несколько мгновений они отчаянно боролись: каждая тянула куклу к себе; затем Элизабет-Энн почувствовала, что кукла выскальзывает из ее рук — перчатки мешали ей уцепиться покрепче.

Дженни откинулась назад, и Элизабет-Энн изо всех сил дернула куклу на себя.

То, что произошло в следующую минуту, повергло обеих в состояние шока. Кукла выскочила из их рук и полетела в камин, где жадные языки пламени тотчас охватили ее.

Для Элизабет-Энн мир перевернулся. Как только пламя коснулось куклы, она подняла руки и закрыла лицо. В отличие от Дженни она не видела, как горит кукла, — перед ее глазами в пламени были тела Забо и Марики, ее отца и матери.

В груди ее родился и сорвался с губ дикий, нечеловеческий вопль, от которого кровь стыла в жилах. Этот крик эхом прокатился по коридору, достиг столовой, сковав ужасом гостей. Он докатился до кухни, рухнул в подвал, затем полетел вверх по лестнице и сквозь закрытые окна несколько приглушенным вырвался во двор. Звук был настолько ужасен, что прыгавший по двору кролик замер на месте, прижав уши к спине. Словно в ответ на этот крик в кухне что-то грохнуло. Это Эленда, сбросив что-то на своем пути, рванулась в гостиную, за ней последовали Граббы. Она влетела в комнату и обвела ее безумными глазами. За пианино она увидела обеих девочек и взглянула в огонь. При виде ужасного зрелища сердце у нее замерло.

— О-о тетя, тетя! Они горят. Тетя, о тетя!

Как завороженная смотрела Эленда на пламя. Потом бросила взгляд на Дженни.

— О тетя, огонь… он жжет! Ужасно жжет!

У Дженни губы застыли от страха. Медленно Эленда повернулась к Элизабет-Энн. Девочка упала на колени, руки прижала к животу, тело ее раскачивалось из стороны в сторону, губы страдальчески двигались.

— О тетя, тетя! Помоги им, тетя!

Эленда опустилась на колени рядом с девочкой и крепко прижала ее к себе. «Она заговорила! Снова заговорила! Не важно, как, но к ней вернулась речь! Это настоящее чудо!!!»

Раскачиваясь вместе с девочкой, Эленда закричала от радости и заплакала.

С этой минуты Элизабет-Энн стала для нее родной, дороже собственного ребенка, дороже всех на всем свете.

II1890ЗАККЕС

1

Округ Дент, штат Миссури

1890 год в истории США отмечен тремя событиями: битвой Раненого Колена в Южной Дакоте, изданием книги Якоба Риса «Как живет другая половина» и первой казнью преступника на электрическом стуле. Рождение Заккеса Хоува прошло незамеченным. Это произошло на бедной ферме у селения Мадди-Лейк (Мутное Озеро), расположенного в девяноста милях к югу от Сент-Луиса в штате Миссури. Хозяевам фермы, семье Хоувов, приходилось вести жестокую борьбу за существование.

Было раннее сентябрьское утро. Сью Эллен Хоув оперлась о свою косу и бросила взгляд вдоль поля. Сью никогда не слышала ни о Якобе Рисе, ни о Раненом Колене, оставалась она в неведении и относительно электрического стула. Веял легкий ветерок, и посевы люцерны колыхались подобно океанским волнам. Вдали Сью увидела своего мужа Натаниэла и дочь Летицию. Оба дружно косили западное поле. Работали они умело, не делая лишних движений. Косы их сверкали на солнце серебром при каждом взмахе. В воздухе сильно пахло свежескошенной травой.

Грузная, округлая фигура Сью говорила о том, что ждать ей оставалось недолго. Все девять месяцев она работала от восхода до заката, но теперь почувствовала, что пришло время остановиться. Тыльной стороной ладони женщина отерла пот со лба.

— Летиция!

Девочка прекратила косить и заспешила через поле к матери. Была она крепкого сложения, с сильными руками. Продолговатое в веснушках лицо девочки обрамляли волосы цвета соломы. У нее были ровные, здоровые зубы, и ей уже исполнилось одиннадцать лет.

— Что, мама? — вопросительно посмотрела на мать Летиция.

— Мое время пришло, — просто ответила Сью. — Пойдем в дом, ты мне поможешь.

Когда обе женщины направились к их маленькому домику, Натаниэл даже не обернулся: нужно было скосить люцерну. Без нее лошади и корове придется зимой голодать. А перед тем как заложить люцерну на хранение, ее следовало хорошенько просушить. Натаниэл был фермером, как его отец и дед, а фермерам известны секреты, что передавались из поколения в поколение.

Прищурившись, Натаниэл посмотрел на небо. Оно было ясное, с голубовато-зеленым оттенком. Бесшумно парили птицы. Солнце припекало. Хорошо бы погода постояла с недельку-другую, а когда люцерна будет убрана, пусть пойдет дождь. Натаниэл откашлялся, сплюнул и продолжал косить. А тем временем его жена, которой помогала дочь, родила здоровенького мальчика. К вечеру, укачав ребенка, Сью приготовила ужин в большом котле. Натаниэл равнодушно взглянул на ребенка, сказал, что назвал его Заккесом, потом поел и сразу же отправился спать. На следующий день Сью уже разрывалась между домом и полем: бегала кормить ребенка и продолжала косить.

В ту осень Сью Эллен Хоув исполнилось двадцать пять лет. Она вышла замуж за Натаниэла в четырнадцать лет. В то время она была живой миловидной девочкой со светленьким личиком. Глядя на нее, можно было предположить, что она вырастет красавицей. Но этого не произошло. В свои двадцать пять она выглядела на сорок: кожа на лице потемнела и обветрилась, спина согнулась от тяжелой работы в поле. Руки огрубели и покрылись мозолями. Миловидность и ясное личико безвозвратно исчезли, им на смену пришли твердость духа и внутренняя сила. Она не умела ни читать, ни писать, но прекрасно сеяла и убирала урожай, чинила и шила одежду, солила свинину, разводила кур и консервировала овощи. Ее взгляд отличали решимость и упорство, сухие, потрескавшиеся губы всегда были сжаты. Она принимала жизнь такой, какой она была, и никогда не жаловалась. Сью не любила мужа, ей и в голову не приходило, что она должна его любить. Она была им вполне довольна. Натаниэл много работал, никогда ее не бил, пил мало, а говорил и того меньше, их физическая близость диктовалась, как у животных, естественной потребностью, не обремененной эмоциями.

Натаниэл был старше жены десятью годами, но по виду годился ей в отцы. Когда-то его семье принадлежала большая ферма и несколько рабов. Но в пламени войны исчезла семья, погибла ферма, а рабы получили свободу. Остался только Натаниэл, а с ним двадцать с небольшим акров земли, на которых ему, жене и дочери с большим трудом удавалось прокормиться. Рождение Заккеса означало лишний рот, но Натаниэл успокаивал себя тем, что к восьми годам мальчик сможет работать почти наравне со взрослыми.

Заккесу было шесть лет, когда он впервые осознал, как бедна его семья. Призрак голода неотступно преследовал их. Еды постоянно не хватало. Мальчик привык к тому, что в желудке постоянно посасывало. Он привык к этому, но не смирился. В один год урожай был особенно скудным, они не могли даже прокормиться. Тогда отец зарядил ружье картечью и отправился стрелять дроздов. Мясо у них было жесткое, но если обсасывать хрустящие хрупкие кости, то голод на некоторое время отступал.

В семь лет Зак получил свой первый подарок. Вот как это было. Родители взяли его с собой на деревенскую ярмарку. Там Зак увидел рослого негра, который продавал цыплят по десять центов за штуку. Мальчик заглянул в коробки, и один желтенький пушистый комочек сразу его очаровал. Казалось, и цыпленок как-то по-особому смотрел на него, словно просил взять с собой.

Мальчик показал отцу на цыпленка.

— Его тоже зовут Зак.

— Не его, а ее. Это курица, — коротко бросил отец.

— Можно ее купить? У меня будет своя курица.

— Посмотрим, — сказал отец неопределенно, недоумевая про себя, зачем вдруг ребенку понадобился цыпленок. Цыплята казались ему грязными и как-то не подходили на роль домашнего животного.

— Ну пожалуйста, пап, — просительно заглядывая отцу в глаза, тянул Зак.

— Ладно, Натаниэл, — улыбнулась Сью, — пусть у него будет цыпленок. Дурного в этом ничего нет. Да и всего-то десять центов.

— Думаю, хуже не будет, — нахмурился Натаниэл. — Он сунул руку в карман, достал заветную монетку и протянул ее мальчику.

— Держи, сын, иди, покупай своего цыпленка. Он твой, но ты будешь сам его кормить и ухаживать за ним.

— Обязательно, папа! — Зак бегом бросился к продавцу, сердце у него бешено колотилось. Задыхаясь от радости, он выпалил: — Я хочу купить цыпленка!

Деньги перешли из рук в руки. Наклонившись к коробке, Зак достал цыпленка, тот протестующе запищал, но мальчик слегка прижал его к себе, и птенец успокоился. Он был такой милый, мягкий и теплый, что мальчик не обращал внимания на то, что острый клювик слегка пощипывал его руку.

— Пети, — мягко сказал Зак, нежно прижимая курочку к щеке. — Так тебя теперь зовут, малышка.

Натаниэл нашел коробку, проделал в ней несколько отверстий и протянул сыну.

— Посади ее в коробку, чтобы не потерялась.

— Я буду держать ее в руках, — покачал головой Зак. — Она от меня не убежит, я ее не выпущу.

Натаниэл пожал плечами и отбросил коробку в сторону.

Смеркалось, когда Хоувы тронулись в обратный путь в запряженной мулом повозке. Зак крепко прижимал к себе птенца. Мальчик поглаживал цыпленка, что-то нежно приговаривая. Потом Зак громко зевнул. Глаза его непроизвольно закрылись, а по лицу расплылась блаженная улыбка.

Повозка тряслась и раскачивалась из стороны в сторону, но усталый Зак спал, ни на что не обращая внимания. Пальцы его постепенно разжались. Цыпленок воспользовался этим и запрыгал по груди мальчика, затем начал обследовать повозку. Он забрался на откидную доску и устроился там, глядя на убегавшую назад, залитую лунным светом дорогу.

Неожиданно повозку сильно тряхнуло: колеса попали в глубокую выбоину. Этот толчок не разбудил Зака, но цыпленка отбросил с его насеста в темноту ночи.

Прошло полчаса. Натаниэл распряг мула и отвел его в сарай. Сью поднялась в повозку и легонько потрясла спящего Зака.

— Просыпайся, сынок, — мягко сказала она, — мы уже дома.

Зак сел, протирая глаза, еще не совсем проснувшись. Он сонно огляделся и вдруг вспомнил:

— Пети! — крикнул мальчик и разом проснулся.

Он увидел, что цыпленка рядом не было. Зак перерыл всю повозку, заглядывал под одеяла, передвинул несколько ящиков, но Пети нигде не было. Расстроенный, он забился в угол, сжался в комок и все повторял:

— Пети пропала.

— Пойдем в дом, Зак, — позвала Сью Эллен. — Мы найдем ее завтра утром.

Зак решительно покачал головой и пристально посмотрел на мать.

— Нет, я должен найти ее сейчас. Это мой друг, мама. Она замерзла и проголодалась, ей страшно одной.

— Тебе давно пора спать. — Сью взяла сына за руки и притянула к себе. — Мы поищем ее завтра. — В ее голосе звучали властные нотки.

— Но она может пропасть, — заплакал мальчик.

— Не плачь, сынок, папе не нравится, когда мальчики плачут.

— А я не плачу, — упрямо тряхнул толовой Зак. По его щеке, сверкнув в свете луны, медленно проползла одинокая слеза.

— Сейчас бесполезно искать ее в темноте. Мы с тобой поищем ее завтра, после завтрака.

— Обещаешь, мама? — с надеждой спросил мальчик.

— Обещаю, сынок.

На следующий день Зак и Сью проделали тот же путь, что и накануне, несмотря на недовольство Натаниэла. Они доехали до самого поля, где проходила ярмарка, потом медленно поехали обратно, все время поглядывая по сторонам. Но цыпленка так и не удалось найти.

В тот же вечер Сью что-то шепнула на ухо мужу. С минуту он удивленно смотрел на нее, потом откашлялся и громко, чтобы Зак услышал, сказал:

— Ну, если вы не нашли цыпленка, попробую я. Мне должно повезти.

На следующее утро Натаниэл отправился на поиски. Зак ждал его дома, затаив дыхание. Отец вернулся только к вечеру. В руках он держал гофрированную коробку, в которой сидел желтый цыпленок.

— Ты нашел ее! — с восторгом закричал Заккес. — Ты нашел Пети, как и обещал!

Натаниэл и Сью переглянулись. Сью мягко улыбнулась и благодарно сжала руку мужа.

Прошли годы, а для Зака так и осталось загадкой: нашел ли отец Пети или купил другого цыпленка.

Голод тем временем взял верх.

С неделю Заккес свободное от работы время проводил со своим цыпленком. Прошло дней восемь, есть стало почти нечего. Зак подошел к матери и поинтересовался:

— Может, нам съесть Пети?

Сью печально взглянула на него.

— Нет, сынок, — медленно ответила она. — Пети еще очень маленькая.

Проходили месяцы, и мальчик все чаще с жадностью поглядывал на свою курочку. Пети стала большой и жирной. Зак представлял себе, какая она будет сочная и вкусная жареная, и не мог удержаться, чтобы не облизнуться.

Наконец Пети выросла и превратилась в солидную курицу. Сью посмотрела на нее оценивающим взглядом и кивнула Заку.

— Сегодня мы ее съедим на ужин, — объявила она.

В этот же день она поймала курицу и свернула ей шею. Но полуживая Пети вырвалась и, как другие куры, которых резали на ферме Хоувов, забилась под колючую изгородь. Заккес пополз за ней, вытащил и отнес отцу. Натаниэл отрубил Пети голову. Мальчика распирало от гордости: ведь это его курица пойдет на ужин, и семья будет сыта.

Сью Эллен зажарила Пети и подала к столу. Зак ел с жадностью, не испытывая при этом угрызений совести. Для него курица была средством утоления голода, и тут уже значения не имело: была она его любимицей или нет.

Заканчивался девятнадцатый век, и на пороге нового Натаниэл, как и другие отцы, строил планы на будущее, рассчитывая со временем передать ферму Заккесу. Но мальчику суждено было, преодолев рубеж нового столетия, расстаться с фермой. По складу характера он был мечтателем. Светловолосый и голубоглазый Заккес отличался природной любознательностью и быстрым, живым умом. Несмотря на то что еда в доме Хоувов содержала много крахмала, Зак оставался худощавым, как отец и мать. Изнуряющая работа на ферме не располагала к полноте.

Когда Заккесу исполнилось девять лет, в его жизни произошел крутой перелом.

Однажды их посетил преподобный отец Флэттс, глава церкви методистов их округа. На ферму редко кто заглядывал, поэтому вся семья, оставив работу, вышла на дорогу, когда Заккес закричал, что к их дому направляется запряженная лошадью коляска. Коляска подъехала ближе, и Натаниэл, узнав его преподобие, сразу помрачнел. Натаниэл питал врожденную неприязнь к политикам, священнослужителям — всем, кто не работал на земле, а потому он без особого дружелюбия наблюдал, как святой отец выбирался из коляски. Преподобный Флэттс был небольшого роста, с румяным лицом и огромным животом.

Священник вытер пот со лба и с трудом перевел дух.

— Здравствуйте, мистер Хоув, — поздоровался он.

Натаниэл искоса посмотрел на него, отвернулся и сплюнул. Затем обернулся и кивнул:

— Мое почтение, ваше преподобие.

— Какой хороший мальчик. — Священник сделал жест в сторону Зака.

Натаниэл молчал.

— По всему видно, мальчик смышленый. Пора ему идти в школу.

Натаниэл положил руки на плечи сыну и придвинул его к себе.

— Так вот зачем вы приехали! Хотите забрать у меня мальчика?

— Совсем нет, — наставительно заметил преподобный отец. — Мальчику нужно научиться читать и писать. — Неожиданно он перешел на более простой язык: — Времена-то ведь меняются.

— Мы — фермеры, — упрямо сказал Натаниэл. — Ученье нам ни к чему. Кроме того, он мне нужен на ферме.

— От него будет больше пользы, если он обучится грамоте, Натан. Помнишь, на прошлой неделе мы встретились в магазине в деревне?

— Ну так что? — подозрительно посмотрел на него Натаниэл.

— Тебя обсчитали, а все потому, что ты не знаешь арифметики.

— Обсчитали?! — взорвался Натаниэл, глаза его сверкнули. — Вы хотите сказать: надули?!

Святой отец не рассчитывал, что Натаниэл придет в такую ярость. Он отступил на шаг, судорожно глотнул и торопливо кивнул головой.

— Если не ошибаюсь, ты сделал три покупки, — сказал он, весь покрывшись потом, — бобы, мука и табак. За табак с тебя должны были получить девятнадцать центов и четверть пенса. Конечно, четверть пенса не бывает, но ты заплатил двадцать один цент вместо двадцати. То же самое с мукой и бобами, а так как ты не можешь расплачиваться наличными, то на сумму покупки начисляется один процент по неделям. Один процент в месяц. И здесь ты тоже переплачиваешь, потому что не можешь все сам сосчитать.

Натаниэл оттолкнул Заккеса и ринулся к святому отцу. Он схватил его за лацканы и почти приподнял над землей. Его преподобие стоял на цыпочках, а Натаниэл тряс его, приговаривая:

— Ах ты, грязная хитрая свинья, считаешься слугой Господа! У меня руки чешутся из тебя душу вытрясти. Почему в магазине ты не сказал, что меня обманывают?!

— Потому что тебе в будущем от этого было бы мало толку, — выпалил святой отец, краснея все больше и больше. — Ты все равно не умеешь считать и не знаешь грамоты. Вот если бы Заккес выучился, он бы тебе помогал, и тебя бы никто не смог обмануть.

Натаниэл отпустил святого отца.

Толстяк вздохнул полной грудью и разгладил пальцами отвороты.

— Если он научится читать, у него в будущем появится шанс. Сейчас, чтобы добиться успеха в жизни, надо учиться.

— Зак будет фермером, как и я, — запальчиво воскликнул Натаниэл. — Мы честные труженики. И нам нечего стыдиться.

В этот момент Сью Эллен выступила вперед и заговорила — она решилась на такой шаг впервые за время замужества:

— Может быть, святой отец прав, Натаниэл. Наверное, Заку нужно ходить в школу.

Мужчины с удивлением посмотрели на нее. Натаниэл повернулся к его преподобию.

— Но учеба стоит денег, — бросил он.

— Пятнадцать долларов в месяц, — ответил святой отец.

— У меня нет таких денег, — пожал плечами Натаниэл.

— У меня есть, — тихо проговорила Сью Эллен.

Натаниэл рот открыл от удивления.

— У меня есть золотой медальон, который оставила мне мама. Он стоит не меньше пятнадцати долларов.

Натаниэл покачал головой: медальон был единственной вещью, оставшейся ей от матери, и она им очень дорожила.

Не глядя на мужа, Сью продолжала:

— Я его продам, все равно ведь я его не ношу. Конечно, с работой придется труднее, но все наладится. Зак может вставать в три, делать часть своей работы до школы, а когда вернется, все закончит. — Она кивнула головой, словно подводя итог, и добавила: — Зак пойдет в школу.

Ее голос звучал так решительно, что Натаниэл онемел от изумления.

Это был первый и последний случай, когда Сью Эллен приняла решение, не посоветовавшись с мужем.

2

Заккес весь отдавался учебе. Инстинктивно он чувствовал, что только образование поможет ему вырваться из тисков бедности. Зак видел, что те горожане, кто умел читать и писать, жили лучше, и считал, что этим они были обязаны образованию. Впервые он стал стыдиться убогой жизни своей семьи, Зак знал, что они бедны, но он и сознавал, что они ничего не делали, чтобы изменить положение, довольствуясь тем, что имели. Польза образования стала для мальчика очевидна, и в нем проснулась страсть к учению, о существовании которой раньше он и подозревать не мог.

Уже через полгода Зак читал лучше, чем те, кто пришел в школу три года назад. Он старательно работал над каллиграфией, добиваясь аккуратности и четкости, не пасовал перед тонкостями, которые давались не сразу. По ночам при свече Зак часами заучивал слова и определения из словаря Вебстера, который дала ему миссис Арабелла, жена отца Флэттса. Миссис Арабелла была учительницей. Через год, когда Хоувы не смогли больше платить за учебу Зака, она взяла его к себе в работники в счет уплаты за обучение.

Натаниэл был этим очень недоволен, но Зак, проявляя невероятное упорство и энергию, управлялся и с работой на ферме, и с делами у Флэттсов. К середине учебного года он мог читать, заучивать и толковать целые страницы из Библии. У Зака обнаружились недюжинные способности к английскому языку, кроме того, он умел ставить цель и добиваться ее. В его речи появились новые слова, и теперь Зак говорил легко и живо. Каким-то образом он ухитрился познакомиться с вдовой Мак-кейн, соседкой Флэттсов, у которой была богатая библиотека. Вдова давала ему читать свои книги, и Зак поглощал их с жадностью, том за томом.

Миссис Арабелла открыла перед ним волшебную дверь в мир знаний, Библия познакомила его с чудесными историями, описаниями героических деяний. Но подлинный переворот в его жизни совершило знакомство с библиотекой миссис Маккейн. Именно тогда Зак по-настоящему понял, как скучно и однообразно он жил. Книги поведали ему о дальних странах, которые казались более реальными и полными жизни, чем узкий мирок Мадди-Лейк. Он узнал о далеких и удивительных Индии, Греции, Китае и России.

И чем шире раскрывался перед Заком новый прекрасный мир, тем сильнее манила его незнакомая волнующая жизнь. Он уже начал презирать Мадди-Лейк. Его влекли эти дальние страны, где жили изящные женщины со светлой кожей, миндалевидными глазами и маленьким ртом; в своих мечтах Закбродил по Зимнему дворцу, его тянуло своими глазами увидеть руины древних цивилизаций. Все его существо было охвачено этим неутолимым желанием, но обуревавшие его чувства Зак хранил в тайне, справедливо считая, что учебе неминуемо придет конец, если отцу станет известно, в какие дали забрасывало его воображение. Чувствуя, как медленно и неотвратимо удаляется он от семьи, как день ото дня растет разделяющая их пропасть, Зак понял причину этого: родные не могли разделить его чувства, понять мечты и стремления. И только пять лет спустя Зак решился раскрыть свой секрет.

Как-то в воскресенье приехала их навестить сестра Зака Летиция с мужем Теодериком и непрестанно галдящими детьми. У Теодерика была ферма в нескольких милях по соседству. Сью Эллен очень гордилась удачным браком дочери. Хотя денег у Теодерика было мало, но ему принадлежали табачные поля, что было немаловажно в глазах соседей.

Обедали на веранде за столом, сколоченным из грубо обтесанных досок. Чтобы как следует отметить встречу, Летиция и Сью Эллен объединили свои ресурсы, и обед удался: были жареные цыплята, картофельное пюре с подливкой, хлеб из кукурузы, на десерт Сью Эллен испекла свой фирменный пирог с яблоками.

За столом все, включая детей, говорили мало, целиком сосредоточившись на еде. Для семьи Хоувов это был настоящий пир. Ели с таким видом, словно совершали какой-то религиозный обряд.

С обедом покончили быстро. Сью Эллен стала убирать со стола, мужчины остались на веранде: жевали табак, курили трубки, пили яблочное вино. Дети помчались в лес, где стали играть в придуманные самими игры.

Заккес мало виделся с сестрой после ее замужества. Теперь они вместе прошли до самого конца поля, где извилистый ручей служил естественной границей между землями Хоувов и Свагертисов. Они долго молчали.

Когда брат с сестрой шли по полю, Летиция время от времени бросала на Зака встревоженные взгляды. Она чувствовала: его что-то угнетало, но Летиция была из рода Хоувов, а Хоувы не позволяли себе совать нос в чужие дела. Она ждала, когда брат заговорит сам.

Зак сорвал сухой стебелек и, волнуясь, разорвал его на части, потом он бросал кусочки в ручей, наблюдая, как течение подхватывает их и уносит прочь. Наконец он решился, не в силах дольше скрывать свои мысли.

— Летиция!

Сестра повернула к нему веснушчатое лицо с выдававшимся вперед резко очерченным подбородком. Его взгляд был устремлен вдаль, на дом, где он родился. Из покосившегося дымохода лениво вилась струйка дыма. Повсюду в траве стрекотали кузнечики, из кустов неслись нескончаемые трели, квакала лягушка.

— Я больше не могу этого выносить! — вырвалось у Зака.

Услышав эти слова, Летиция нахмурилась. Речь брата сильно изменилась, с тех пор как он начал ходить в школу, она даже стала с трудом его понимать. Теперь Зак говорил очень правильно, без тех многочисленных ошибок и любимых словечек, которых раньше с избытком хватало в его языке.

— А чем здесь плохо? — возмущенно спросила Летиция.

В его глазах вспыхнул огонь, он не мог больше сдерживаться.

— Да ведь существует огромный мир, бесконечный и прекрасный! Ты когда-нибудь слышала о том, что есть покрытые снегом огнедышащие горы?

— Ооо-ох! — Летиция в испуге прикрыла рот рукой и вытаращила глаза. — Боже ж мой, да на что они мне, эти горы! Я бы там со страху умерла! — Она отняла руку от лица и улыбнулась. — Ты, наверное, меня разыгрываешь?

— Нет, — тихо сказал он, — все это правда.

— А ты откуда знаешь? — засомневалась Летиция. — Ты там был, что ли?

— В какой-то степени был.

— Когда?

— Я… я читал об этом.

— Ааа… — протянула Летиция.

И столько пренебрежения было в ее тоне, что у Зака все возбуждение как рукой сняло. Он ругал себя за то, что доверил сестре сокровенные мысли. Она не умела читать, и для нее не существовало волшебной силы слов. Летиция бы просто не поверила в реальность мира, описываемого в книгах. Каким же он был дураком, что раскрыл перед ней душу.

— Уж не думаешь ли ты поехать искать эти дурацкие снежные горы из сказок? — спросила сестра, пристально глядя на брата.

Он прикусил губу и кивнул, потом до боли сжал ее руки так, что Летиция вскрикнула.

— Мне нужно уехать, — сказал он. — Но обещай, что ничего не расскажешь маме и отцу.

— Это все святой отец виноват. — Она тряхнула светлыми волосами. — Это он забил тебе голову разными фантазиями. Да, фантазиями. И если ты будешь рассказывать здесь о таких вещах, на тебя будут смотреть, как на ненормального.

— Святой отец здесь ни при чем, — покачал головой Зак. — Все дело в книгах. Они говорят со мной. Ты понимаешь, Летиция, говорят!

Летиция посмотрела на брата, как на сумасшедшего.

— Когда читаешь книгу, — терпеливо объяснял Зак, — кажется, что беседуешь с очевидцем событий, о которых там написано.

Летицию его слова не убедили.

— И куда же ты собираешься ехать? — категорическим тоном осведомилась она.

Зак неопределенно пожал плечами, покачиваясь с носка на пятку. Он опустил глаза и принялся рассматривать пальцы босых ног.

— Я сам точно не знаю, — задумчиво проговорил юноша. — Есть много разных мест. Мне бы хотелось отправиться в путешествие и увидеть как можно больше.

— Но ведь на это надо уйму денег?

Зак утвердительно кивнул и добавил:

— Но пока я не собираюсь уезжать.

— А когда? — нахмурилась Летиция.

— Ну, мне еще нужно многому научиться, — уклончиво ответил Зак, глядя вдаль, чтобы не встретиться взглядом с сестрой.

Он не мог признаться ей, что испытывал двойственное чувство. С одной стороны, в нем горело желание немедленно уехать, уйти пешком, добраться до Сент-Луиса или какого-нибудь другого города, направление не имело значения, только бы отправиться путешествовать. С другой стороны, было одно обстоятельство, которое его удерживало. Дело в том, что к Флэттсам приехала из Натизи их красавица племянница мисс Фиби. Ее родители погибли в дорожной аварии, и его преподобие с миссис Арабеллой приютили сироту. Мисс Фиби была на два года старше Зака, ей уже исполнилось шестнадцать. Эта девушка совершенно его очаровала. Кожа ее лица напоминала белый фарфор, белокурые волосы блестели как шелк, а темные глаза были словно подернуты влагой. Каждый раз, проходя мимо, мисс Фиби опускала глаза, и ее сложенные сердечком губки скромно улыбались. У Зака начинало учащенно биться сердце, и лицо заливалось краской. Ему раньше и в голову не приходило, что присутствие женщины может так сильно влиять на него. Теперь же, когда на его небосклоне появилась мисс Фиби, пусть и на достаточно большом расстоянии, он не мог расстаться с этим новым чувством. Оно было сильнее, чем страсть к путешествиям.

Одно только смущало Зака: он никак не мог подобрать подходящие слова, чтобы выразить свои чувства к мисс Фиби, оценить по достоинству ее красоту. В полном отчаянии он отправился к вдове Маккейн и снова взял тоненький томик стихов. Когда эта книга попалась ему в первый раз, она оставила его совершенно равнодушным, но сейчас ему стало ясно назначение поэзии. Она существовала для того, чтобы выражать невыразимое. С тех пор каждый раз, когда он думал о мисс Фиби, ему на память приходили строки одного из сонетов Шекспира:

Эти слова, и только они, были, по мнению Зака, достойны мисс Фиби.

И теперь, когда они стояли с Летицией на берегу ручья, перед глазами юноши возник романтический образ. До этого времени мисс Фиби являлась влекущим объектом его мечтаний. Теперь он мог выразить свои чувства словами, но неожиданно для себя Зак решил, что ему необходимо нечто большее, чем простое выражение чувств, и тут он понял, что нужно: он должен жениться на Фиби.

3

Он спустил ноги с койки и резко встал. Деревянные доски пола жалобно заскрипели и застонали под его тяжестью. Холодный воздух, пробивавшийся сквозь плохо проконопаченные стены, заставил его поежиться. До рассвета оставалось еще несколько часов.

Зак стал растирать затекшие мускулы. Ему приходилось спать полусогнутым, потому что боковые планки койки, прибитой к восточной стене комнаты, не давали выпрямиться в полный рост.

Перед тем как сделать первый шаг, Зак прислушался: из-за занавески доносилось сопение Натаниэла и ровное дыхание Сью Эллен. Он удовлетворенно кивнул, убедившись, что никого не разбудил, и на цыпочках пошел по комнате, безошибочно ориентируясь в темноте. Он знал комнату как свои пять пальцев: какие половицы скрипели, где стояла мебель. Ночь усиливала звуки. Накануне вечером, после ужина, когда легли спать, отец с матерью занимались любовью. Тонкая занавеска служила плохой преградой. Долетавшие до Зака вздохи и скрип кровати ясно говорили, что там происходило.

Звуки не могли обмануть его. Зак вырос на ферме, и для него с детских лет совокупление не было тайной. Но с недавнего времени он стал все чаще сознавать свои новые потребности, и ему было очень неловко, поскольку дело касалось его отца и матери.

На ощупь собрав одежду, Зак быстро натянул ее на себя, потом сунул ноги в разношенные ботинки и до конца зашнуровал их. Протянув руку к полке, достал буханку хлеба, оставленную Сью Эллен, и отломил большой кусок. Зак осторожно продвигался к двери, старательно обходя скрипучие половицы, и со вкусом жевал аппетитную горбушку.

Наконец он во дворе. Закрыв за собой дверь, Зак несколько раз вздохнул полной грудью. На бесконечные поля, укрытые фиолетовым бархатом ночи, лился серебристый лунный свет.

Зак подошел к колодцу и набрал воды. Зачерпнув ковшом из ведра, он стал с жадностью пить необычайно вкусную холодную воду. Остатки воды Зак выплеснул себе на лицо, и сон как рукой сняло.

В пристройке он взял инструменты и при свете луны принялся за работу в огороде Сью Эллен, что-то тихонько насвистывая. Всю неделю с понедельника до воскресенья занимала работа в поле. Воскресное утро посвящалось ремонту инструмента, стирке и огороду. Днем в воскресенье семья наслаждалась отдыхом, необходимым после столь тяжкого труда. В этот день как раз было воскресенье.

Зак работал как одержимый: комья земли так и летели из-под мотыги. Поставленная цель воодушевляла и придавала силы. К девяти часам он наметил взрыхлить и взбороновать огород. В этом случае у него хватало времени на то, чтобы помыться, переодеться и успеть к одиннадцати часам в Мадди-Лейк к началу церковной службы.

Никогда раньше. Заку не приходилось бывать в церкви, хотя преподобный Флэттс с женой постоянно его приглашали. Но сегодня, именно сегодня, он пойдет туда. И не религиозные чувства подталкивали юношу, просто там он мог встретиться с мисс Фиби.

Работа в огороде заняла больше времени, чем Зак рассчитывал, поэтому освободился он на полчаса позже. Его тело блестело от пота. Давно пришлось снять куртку и рубашку. Лицо, грудь и спина покраснели, словно обожженные. От напряженной работы резко обозначились бугры мышц.

Зак заткнул рубашку и куртку за пояс и заспешил к дому. По двору шла Сью Эллен, придерживая на боку корзину с бельем. Женщина остановилась и с удивлением посмотрела на сына, который очищал от земли инструменты. Она никогда раньше не видела, чтобы он работал с такой лихорадочной быстротой. Сью решилась с ним заговорить только после того, как он убрал инструменты в сарай.

— Ты сегодня рано поднялся, сынок!

Зак обернулся к матери.

— Да, мама, мне хотелось пораньше освободиться, чтобы сходить в город.

— В город? Но и дня не проходит, чтобы ты там не был. Зачем же ты идешь сегодня? — Сью Эллен прошла за сыном к колодцу и наблюдала, как он достал ведро воды, затем взял кусок мыла.

— Я собираюсь в церковь, — тихо проговорил Зак.

— В церковь?! С каких это пор Хоув идет в церковь? — с презрением заметил незаметно подошедший Натаниэл.

Зак резко обернулся: он не слышал шагов отца.

— Доброе утро, папа. Я встал рано, чтобы все успеть до ухода.

— Сначала школа, теперь церковь, а дальше куда отправишься? — прищурившись, спросил у сына Натаниэл.

— Но в том, что я пойду в церковь, нет ничего дурного, — мягко ответил Зак.

— И когда же ты успел стать набожным?

— Дело здесь не в религии, — запальчиво воскликнул юноша. В глазах его появилось упрямое выражение.

— А что же тогда?

Сью Эллен сердцем почувствовала правду, и в ее глазах отразилось понимание. Она тихонько тронула мужа за руку.

— Оставь его, Натаниэл, — тихо проговорила мудрая женщина.

Натаниэл пожал плечами и в сердцах сплюнул в траву.

— Я вынесу тебе чистую рубашку, — кивнула Заку мать.

Он стал торопливо умываться.

Когда Зак наконец добрался до церкви, прошла уже добрая половина службы. Из раскрытых двустворчатых дверей на тихую пыльную улицу лилась мелодия псалма:

Он остановился в нерешительности и стал рассматривать обшитое досками здание церкви. Оно было невелико, прямоугольной формы, с выходящим на улицу крыльцом, венчала все сооружение маленькая пирамида колокольни. Несмотря на спартанскую простоту, здание впечатляло и даже внушало некоторую робость.

Зак вдруг заколебался. Никогда раньше не приходилось ему бывать в церкви, тем более во время службы. Может быть, он свалял дурака и не надо было приходить. А может, истинная причина его прихода настолько очевидна, что все о ней сразу догадаются. Или…

Тут он судорожно глотнул и повернулся, чтобы уйти. Затем остановился и принялся себя ругать: «Ну что ты за дурак. Почему кому-то должно прийти в голову, что здесь ты ради того, чтобы кого-то увидеть?» Зак невольно бросил взгляд на дом Флэттсов, расположенный по соседству с церковью.

Ведь его преподобие и миссис Арабелла столько раз приглашали его послушать службу. Зак нахмурился. Да, приглашали, много раз. Думая так и собрав все свое мужество, юноша снова повернулся к церкви и, отрезая себе путь к отступлению, взлетел на деревянное крыльцо.

Сквозь раскрытые двери он заглянул в храм. Внутри царил полумрак, расцвеченный пятнышками света, проходившего через витраж над алтарем. Других окон, кроме этого, не было. Прихожане с молитвенниками в руках стоя пели псалом. С балкона неслись торжественные аккорды. Зак решил, что за органом была миссис Арабелла.

Он снял шляпу и, глубоко вздохнув, проскользнул внутрь. Юноша остановился у самых дверей, ясно сознавая, что он здесь чужой, однако его удерживала какая-то непонятная причина, заставляя выполнить задуманное. Псалом отзвучал, и все заняли свои места. Зак остался стоять со шляпой в руке. Стараясь остаться незамеченным, он отступил в угол, чтобы не выделяться на фоне открытой двери. Но когда преподобный Флэттс взошел на кафедру, он сразу заметил юношу и улыбнулся, подняв в приветствии пухлые красные руки. Кончиками пальцев он сделал Заку знак подойти поближе.

— У нас сегодня гость, — доброжелательно объявил его преподобие. — Добро пожаловать, Заккес Хоув. Проходи и садись на скамью.

Все головы повернулись к Заку. На него смотрели с любопытством, но без отчуждения.

Зак неловко подошел к последнему ряду. Сидевшая с краю женщина с суровым лицом строго улыбнулась и подвинулась, освобождая для него место. Он поблагодарил ее улыбкой, сел и, вытянув шею, попытался отыскать Фиби. Но было совсем не просто разобраться в этом море человеческих голов. И все шляпки сзади были так удручающе похожи одна на другую.

Преподобный Флэттс разразился длинной проповедью об обязанности почитать отца и мать. Заккес не мог сидеть спокойно. Его утомила монотонная проповедь, кроме того, он сгорал от желания поскорее увидеть мисс Фиби.

Наконец проповедь завершилась, все поднялись со своих мест. Зак тоже встал. Соседка его указала на псалтырь. Снова раздались звуки органа, и все присутствующие запели:

Зак поднялся на цыпочки и беспокойно завертел головой. Тем временем медленные и торжественные аккорды псалма сменила более живая мелодия религиозного гимна. Юноша сразу понял, что служба завершилась.

Прихожане, вставая, потянулись к выходу. Зак пропустил свою соседку, а сам остался на месте в ожидании мисс Фиби. Его стали одолевать сомнения. Он боялся, что пропустил ее, а вдруг ее вообще не было на службе: она могла заболеть или уехать навестить кого-то.

Нет, вот и она, в первом ряду, стоит к нему в профиль, прижимая к себе псалтырь. Девушка ждала, пока выйдут сидевшие в задних рядах.

Проходя мимо Зака, она скосила глаза в его сторону, ротик ее в форме сердечка приоткрылся, так что стали видны ровные белые зубки, щеки вспыхнули, и она опустила свои темные, подернутые влагой глаза.

У Зака перехватило дыхание. Фиби была настолько привлекательна, что даже строгая черная шляпка только подчеркивала ее красоту. Юноша отметил про себя, что раньше он и не замечал, как изящна ее фигура и тонка талия. Он потихоньку последовал за девушкой, почти не дыша. От нее исходил нежный запах фиалок.

Выйдя из церкви, прихожане не расходились, они приветствовали его преподобие, разговаривали между собой. Заку невероятно хотелось остаться, но он чувствовал пропасть, отделяющую его от этих людей. Их объединяли общие интересы, они хорошо знали друг друга и, помимо всего, одеты были лучше, чем он.

Как бы ему хотелось подольше побыть рядом с милой Фиби. Но Заку было ясно, что он лишний среди этих людей, и он потихоньку ушел, но с того воскресенья стал регулярно посещать службу. Прошло несколько недель, и Флэттсы пригласили его пообедать с ними. Скоро эти приглашения стали постоянными. Посещение церкви принесло свои плоды — теперь каждое воскресенье Зак проводил у Флэттсов.

Арабелла Флэттс гордилась успехами Зака — ведь они служили лучшим доказательством эффективности ее преподавания. И хотя Зак был из простой и бедной семьи, он преуспел в учении больше, чем дети состоятельных родителей. Юноша добился всего необычайным усердием. Зак заслужил и расположение отца Флэттса как своим трудолюбием, так и регулярным посещением церкви, чего до него не делал никто из Хоувов.

Воскресенья для Зака пролетали незаметно: сначала церковная служба, затем обед у Флэттсов. Только в это время он мог находиться рядом со своей драгоценной Фиби. Он стойко терпел невыносимо долгие проповеди, но сидел он теперь не у двери: отец Флэттс пригласил его в первый ряд.

Каждое воскресенье, сидя в церкви рядом с Фиби и время от времени украдкой поглядывая на нее, Зак чувствовал, как учащается пульс. Проповеди он не слышал, для него звучал только кристально чистый голосок Фиби, когда она пела псалом. Но больше всего он волновался, когда вместе с ней держал тяжелый молитвенник. Порой их пальцы соприкасались, если нужно было перевернуть страницу, и в эти мгновения по телу юноши словно пробегал электрический ток.

Но вскоре, к большому разочарованию Зака, отец Флэттс подарил ему псалтырь, лишив таким образом возможности пользоваться книгой вместе с Фиби.

4

Пальцы Арабеллы Флэттс задержались на клавишах органа, завершая псалом могучим аккордом. Она сняла руки с клавиатуры, бесшумно повернулась на стуле и посмотрела с балкона вниз. Ее глаза цвета топаза оглядели море голов внизу. Неожиданно она нахмурилась.

Фиби сидела в первом ряду рядом с Заккесом, откинув назад голову в черной шляпке. Арабелла наблюдала, как юноша медленно повернул голову. Возможно, никто не обратил на это внимания, потому что ему нужно было повернуться именно так, чтобы видеть кафедру, но Арабелла с балкона хорошо видела, куда был направлен его взгляд, — Зак смотрел на Фиби.

Арабелла задумалась, отрешившись от игры: «Вот, значит, в чем дело, — подумала она. — Мальчик в нее влюблен. Поэтому он и ходит в церковь. — Она нахмурилась при этой мысли. — Или есть во всем этом какой-то скрытый смысл? Неисповедимы пути Господни, может быть, Ему было угодно, чтобы родители Фиби погибли, а она приехала сюда и с ее помощью в общину вступил еще один человек». Но Арабелла не была в этом уверена до конца.

Она продолжала наблюдать. С минуту Заккес смотрел на Фиби, затем девушка повернулась в его сторону, но Арабелла не могла разглядеть выражение лица племянницы: мешали поля ее шляпки.

Арабелла едва заметно улыбнулась, затем снова повернулась к органу. Проповедь закончилась.

Она подняла руки и с силой опустила их на клавиши: раздались звуки гимна.

В ту ночь Арабелла лежала без сна в своей спальне на втором этаже. В комнате было прохладно и темно. Она повернула голову и долго смотрела на мужа. Под одеялом смутно вырисовывалась его грузная фигура.

— Ваше преподобие, — неуверенно позвала Арабелла.

Он вздрогнул, и она по звуку голоса поняла, что он повернулся в ее сторону.

— Что, Арабелла? — спросил он.

— Господь… — она закусила губу, — иногда его деяния необъяснимы, ведь правда?

— Да. — В голосе Элиаса Флэттса звучало беспокойство. — Тебя что-нибудь тревожит?

— Не-ет… — медленно протянула Арабелла, — просто я иногда задумываюсь, почему по воле Господа совершаются те или иные события.

— Какие события?

— Ну, — сказала она уклончиво, — разные.

— Нам не дано обсуждать Его деяния. — Отец Флэттс похлопал жену по руке.

— Нет, не дано, — кивнула она, чувствуя, что поступила правильно, ничего не рассказав мужу об отношении Зака к Фиби. Скоро он сам все увидит. Кроме того, это была Божья воля, теперь у нее не осталось сомнений. Арабелла слабо улыбнулась, глядя в потолок.

Скоро муж задышал ровно и глубоко, а она еще долго лежала без сна и вспоминала то далекое время, когда они познакомились. Как же молода была она тогда, лишь на два года старше Фиби, а муж учился в семинарии. Был он строен, красив и страстно предан своему делу.

Конечно, от былой стройности и красоты не осталось и следа, но религиозные чувства со временем стали еще глубже и сильнее. По крайней мере не все в мире подвержено переменам. Успокоенная приятными воспоминаниями, Арабелла уснула.

Церковная служба в целом не находила отклика в душе Заккеса, а вот Библия с притчами, повествованиями о героических деяниях, с ее многовековой историей его увлекла. Зак воспринимал Библию и как поэтическое произведение и, так же как поэзию, высоко ее ценил и уважал… Но больше всего в церковной службе ему нравились (помимо возможности быть рядом с Фиби) псалмы. Это были произведения особого рода: словно стихи, положенные на музыку.

Втайне от всех Зак сочинил слова собственного псалма, который назвал «Величественные златые райские врата». Он сочинял стихи, работая в поле, по дороге в город и возвращаясь домой. У него всегда были с собой листок бумаги и огрызок карандаша, так что вдохновение не заставало его врасплох. Медленно псалом начал обретать форму.

Наконец работа над псалмом была завершена, и Заккес показал его Арабелле Флэттс.

Арабелла пришла в изумление. Сначала ее вниманием завладели стихи, затем она обратила взор на статного юношу — автора этих чудесных поэтических строк.

— И это ты написал? — недоверчиво спросила Арабелла, постучав указательным пальцем по листку.

Заккес застенчиво кивнул, не зная, куда деваться от смущения.

А Арабелла подумала: «Его преподобие прав; пути Господни неисповедимы». Она больше не сомневалась: Господь направил к ним Фиби, чтобы с ее помощью привлечь Заккеса в лоно церкви.

Несколько недель Арабелла была занята тем, что сочиняла музыку к новому псалму. Затем она отнесла его в редакцию «Мадди-Лейк газетт». И вот слова и ноты нового псалма были напечатаны. В одно из воскресений состоялось первое его исполнение. У его преподобия, Арабеллы и Заккеса в глазах стояли слезы.

Все думали, что слезы Заккеса — это слезы благочестия и гордости. Но это было не совсем так. Впервые его труд нашел отклик и в собственной душе, и в душах других людей. Но трепетное радостное чувство подавляла мысль о том, что рядом не было родных, чтобы разделить с ним его торжество. А ведь день первого исполнения псалма был самым важным днем его жизни. Но и в это воскресенье Натаниэл отказался идти в церковь — нужно было работать. Летиция имела свою семью, от Зака теперь не было той помощи, что раньше, и Натаниэл считал, что не может позволить себе попусту тратить время. Летиция и Теодерик также были далеки от церкви. Первый раз в жизни в церковь хотела пойти Сью Эллен, но утром проснулась в сильнейшем жару: ее свалил грипп, и она проболела целую неделю.

Начиная с того воскресенья псалом «Величественные златые райские врата» исполнялся не реже двух раз в месяц. Его преподобие и Арабелла отослали копии псалма в другие города, и скоро он стал самым любимым во всем округе. За короткий срок Заккес неизмеримо вырос в глазах жителей Мадди-Лейк. Он нашел свое призвание. Это была поэзия.

Из скромности Арабелла молчала о том, что именно она помогла Заккесу найти себя, но каждый раз при виде юноши ее глаза светились гордостью.

Даже Фиби стала почаще посматривать в его сторону. Община методистов раскрыла Заку свои объятия.

5

Арабелла Флэттс вытерла губы салфеткой и отодвинула стул со спинкой в форме лиры от овального обеденного стола из красного дерева. Фиби поднялась вслед за тетей, за Фиби отец Флэттс, Заккес и гость из Селема отец Тилтон также коснулись губ салфетками. В этот день в церкви служил преподобный Тилтон.

— Настоящий праздничный обед, — громоподобным голосом провозгласил отец Тилтон. Прошел год, как он овдовел. Был он высок ростом, значительно выше Арабеллы. — Вы прекрасно готовите, миссис Арабелла, — сказал он, нависая над ней как скала, — завидую его преподобию.

— Навещайте нас почаще, — покраснев от удовольствия, пригласила Арабелла.

— Спасибо, обязательно.

— Давайте перейдем в кабинет, — предложил отец Флэттс, похлопав гостя по плечу, затем он повернулся и кивнул Заку: — Пойдем, Заккес, мы хотели бы поговорить с тобой об одном деле.

Зак был сильно удивлен. Никогда раньше его не приглашали в кабинет, куда обычно удалялись гости после обеда. Он по очереди вопросительно посмотрел на отца Флэттса, отца Тилтона и, наконец, на миссис Арабеллу. Она ободряюще улыбалась, в глазах ее вспыхивали искорки.

Мужчины вышли в коридор, за ними последовал Зак, и все трое направились в кабинет, находившийся рядом со столовой. Когда дверь кабинета закрылась, Арабелла и Фиби стали убирать со стола.

— Преподобный Тилтон произнес прекрасную проповедь, правда? — довольно заметила Арабелла, составляя тарелки горкой.

Фиби взглянула на тетю и согласно кивнула.

— Закончим с посудой и пойдем посидим на веранде, — продолжала Арабелла. — Ты ведь знаешь пословицу: мужчины работают от зари до зари, а женской работе нет конца. Но по воскресеньям, я считаю, должен быть и отдых. От кухни никуда не денешься, но потом можно позволить себе отдохнуть, как и предполагал Господь.

Фиби снова кивнула, лицо ее при этом оставалось равнодушным. Ей не нравилось возиться с посудой, но и просто сидеть без дела она не любила. В Натчезе у нее остались друзья. Фиби все до слез надоело.

Со стороны кабинета до них долетали смутные мужские голоса. Фиби разговор не интересовал, но Арабелла прислушивалась и согласно кивала. Она знала, о чем шла речь. Месяцем раньше она обсуждала этот вопрос с мужем, и он специально ездил к преподобному Тилтону. Теперь отец Тилтон приехал к ним, чтобы вместе принять решение.

— Пришла пора подумать о будущем, — сказал отец Флэттс, меряя шагами кабинет, стены которого почти целиком были заняты рядами книжных полок. На одной из стен висели написанные маслом овальные портреты предков преподобного Флэттса. Они взирали на присутствующих торжественно и строго. — Ты уже строил какие-нибудь планы? — обратился он к Заккесу.

— Не понял, сэр, — растерялся Заккес. Он сидел на самом краешке потертого дивана, а напротив с чашкой в руке восседал отец Тилтон.

Отец Флэттс засунул кончики толстых красных пальцев в карман жилета, глубоко вздохнул и опустил голову, уткнувшись подбородком в массивную шею. Сдвинул брови, выпятил нижнюю губу и задумчиво встретил устремленный на него взгляд юноши.

— Тебе уже четырнадцать лет, — проговорил его преподобие.

Зак согласно кивнул.

— Я все еще не понимаю вас, сэр.

— Мне не нужно повторять, что ты способный юноша, — продолжал отец Флэттс, глядя на Зака своими маленькими глазками. — Все мы гордимся тобой.

Заккес в смущении отвел глаза, чувствуя ком в горле. Он освоил некоторые правила хорошего тона, но с достоинством принимать похвалу еще не научился.

— Никогда не рано строить планы на будущее, — продолжал его преподобие. — У тебя впереди еще два года, чтобы определиться, выбрать свой дальнейший путь в жизни.

— Что же мне делать? — вырвалось у Зака.

Отец Флэттс улыбнулся и бросил взгляд на преподобного Тилтона, который сразу принял этот безмолвный сигнал. Он отставил чашку, встал и, откашлявшись, мягко спросил:

— Не думал ли ты о духовном сане?

— Духовном сане? — Голос Зака сорвался.

— Именно так, — кивнул преподобный Тилтон и продолжал, сделав жест в сторону отца Флэттса. — Мы оба считаем, что Господь отметил тебя печатью таланта, несколько необычного для столь молодого человека. Мы думаем, этот талант должен послужить Господу.

— Но я не знаю, смогу ли…

— У тебя ведь есть призвание? — спросил отец Тилтон тихим голосом.

Заккес кивнул. Говорить он не мог: в голове у него все смешалось.

— Многие из тех, кто был наделен божественным призванием, вначале не сознавали этого, — решительно заметил отец Флэттс, затем доброжелательно улыбнулся Заккесу. — Бог все знает. Он выделил тебя, чтобы ты служил ему. Выполнять волю Господа — святое дело. Это очень достойное поприще. Принятие духовного сана раскрывает большие возможности.

Заккес обернулся к отцу Флэттсу.

— Священники не только совершают церковную службу. Мы врачуем души, заботимся о духовных потребностях людей, облегчаем страдания.

— Но я… я… — Зак был в полном смятении и говорил с трудом. — Я ничего не знаю о таких вещах.

— Напротив, — мягко заметил отец Тилтон, — твой псалом говорит о другом. У тебя великий дар выражать словами и доносить до людей то, что с трудом поддается пониманию.

— Сейчас тебе не обязательно давать ответ, — сказал, откашлявшись, отец Флэттс. — Но если тебя заинтересовало наше предложение, сообщи нам об этом. Нужно начать готовиться заранее: с тобой будут беседовать, тебе предстоит выдержать экзамены, учиться в колледже.

— В колледже?!

— Да, в колледже, — торжественно произнес отец Флэттс. — Большинство священников учатся в колледже, после окончания учебы их посвящают в сан и дают приход. Возможно, тебе придется поехать миссионером в дальние страны.

— Дальние страны! — встрепенулся Зак. Он не решался верить своим ушам. Словно лукавые сирены манили его своими сладкими голосами.

— Конечно, если ты решишь избрать этот путь, мы должны будем выбрать для тебя достойную супругу, которая приняла бы на себя заботу о тебе и всех прихожанах. Как это делает миссис Арабелла. Есть много прекрасных молодых набожных женщин, таких, например, как наша Фиби.

Заккес вспыхнул.

Преподобный Флэттс деликатно кашлянул, отвел глаза в сторону и слегка покраснел. Арабелла заблуждалась, думая, что от его глаз укрылось повышенное внимание Заккеса к Фиби. И разве он не поклялся у смертного одра родителей своей племянницы, что будет заботиться о ней, поможет найти достойного мужа, а это была задача не из легких.

Конечно, время еще было, но ведь нужно готовить почву постепенно. И прежде всего требовалось определить, можно ли рассчитывать на Заккеса.

— Подумай обо всем как следует, — быстро сказал отец Флэттс. — Сейчас ничего решать не надо. Пока все останется между нами.

Заккес пытался проглотить стоявший в горле ком. Неожиданно кабинет со множеством книжных полок стал медленно кружиться перед его глазами. Он все еще не мог поверить в то, что слышал. Слишком удачно все складывалось. Образование. Карьера, пусть и не такая, о которой он думал. Возможность путешествовать по свету, увидеть дальние страны, о которых он так долго грезил. И, может быть, Фиби станет его женой. Могло осуществиться все, чего он так страстно желал, к чему так стремился.

Зак ощутил, как в его душе шевельнулось новое, не испытанное ранее чувство всеобъемлющей любви. И это случилось с ним, никогда не отличавшимся особой религиозностью. Случайно ли это или судьба? А может, это была воля Господня? Возможно, очень возможно.

Перед тем как проводить Заккеса, отец Флэттс отвел его в сторону.

— Запомни, — его голос звучал доверительно и в то же время в нем слышалось наставление, — в спешке ничего не решают. Обдумай все хорошенько, прежде чем дать окончательный ответ. А сейчас иди домой и постарайся как следует выспаться.

На следующий день преподобный Флэттс приехал на ферму Хоувов, чтобы поговорить с Ната-ниэлом.

Натаниэл прекрасно понял причину приезда святого отца. Он сделал знак маленькому толстяку следовать за собой и увел его от яркого солнечного дня в душный и сырой полумрак дома. Единственную комнату перегораживала ветхая занавеска, воздух был спертый, тяжелый.

Натаниэл полез в буфет, достал фаянсовый кувшин с муншайном^[5] и поставил его на грубо сколоченный кухонный стол. Он стал открывать кувшин, и пробка громко хлопнула. Натаниэл налил до краев две глиняные кружки и сел к столу. Его преподобие тоже сел. Снаружи доносился стук топора: это Зак колол дрова у сарая.

Натаниэл почти осушил свою кружку, когда заметил, что гость не отпил ни глотка.

— Не доверяю тем, кто не пьет, — сказал он коротко, указывая на кружку священника.

Его преподобие видел, что Натаниэл буквально сверлил его взглядом. Отец Флэттс поднял свою кружку и, поморщившись, отхлебнул из нее немного. Его передернуло. Напиток был очень крепок, прямо обжигал. Его преподобие никогда не пил крепких напитков, но тут он побоялся обидеть хозяина. Кроме того, он хотел расположить к себе Натаниэла, чтобы миссия, с которой он приехал, завершилась успешно.

«Прости меня, Господи», — каждый раз повторял про себя священник, делая глоток.

Некоторое время они сидели молча. Натаниэл пил большими глотками, отец Флэттс отхлебывал понемногу из своей кружки, Натаниэл заметил, что жидкость в кружке гостя совсем не убавляется, и нахмурил брови.

— Вы совсем не пьете, — укоризненно сказал Натаниэл. — Смелее, святой отец, пейте, как подобает мужчине. Не бойтесь, ничего не случится.

Отец Флэттс закрыл глаза и допил кружку до дна. Он поперхнулся и зашелся в кашле, так что глаза выкатились из орбит.

Натаниэл похлопал его преподобие по спине, отчего глаза у того выпучились еще больше, и снова наполнил кружки.

— До дна, — приказал Натаниэл и сделал глоток.

Отец Флэттс завороженно следил, как Натаниэл одним духом осушил свою кружку. Потом он с ужасом понял, что ему нужно сделать то же самое.

«Прости, Господи», — снова сказал про себя священник и залпом выпил огненную жидкость. Во рту осталась неприятная горечь, в животе забурлило. Хозяин снова налил.

Его преподобие ощутил необычную легкость во всем теле. Никогда раньше не испытывал он ничего подобного. Неожиданно его прошиб пот. Он уже не чувствовал ни рук, ни ног. Комната медленно закружилась вокруг него, чего, однако, нельзя было сказать о Натаниэле: чем больше он пил, тем становился трезвее.

Наконец Натаниэл откинулся на спинку стула и прикрыл глаза, словно уснул. Но это только казалось: он был весь натянут, как струна.

— Значит, вы приехали, чтобы забрать у меня мальчика?

Его преподобие не сразу нашелся, что ответить. Его учили владеть собой в любой ситуации, но в доме Хоувов он чувствовал себя как рыба, вынутая из воды. Никогда раньше не заходил он к ним в дом, поэтому сама атмосфера жилища подействовала на него удручающе. Все вокруг свидетельствовало, буквально кричало о крайней нужде, об отчаянных попытках удержаться на плаву. Отец Флэттс был просто подавлен этой печальной картиной, поэтому чувствовал себя еще более неловко. Одновременно он ощущал в себе решимость выполнить свою задачу. Изменив к лучшему жизнь хотя бы одного члена этой семьи, дав возможность Заку избежать нищенского существования, в конечном итоге можно было помочь всей семье вырваться из нужды. На это была воля Господа, в это свято верил отец Флэттс.

Неожиданно Натаниэл резко отодвинул стул и вскочил. Он прошел по заскрипевшим половицам к двери и, распахнув ее, громко крикнул:

— Сью Эллен!

Она не заставила себя долго ждать. Войдя, нервно вытерла красные, огрубевшие руки о грязный передник. Глаза у нее были тусклые, без блеска, а морщинистое лицо измученным.

— Его преподобие хочет есть!

Сью Эллен вымученно улыбнулась и вошла в комнату, протиснувшись мимо застывшего в дверях мужа.

— Не беспокойтесь, мадам, — слабо запротестовал отец Флэттс, язык у него заплетался. Его начинало мутить от одной мысли о еде. А когда он увидел, какую засаленную сковородку взяла Сью Эллен, он даже содрогнулся.

— Вы пришли к нам в гости и не должны отказываться поесть с нами, — упрямо буркнул Натаниэл. — Мой мальчик много раз обедал у вас в доме, теперь вы будете есть здесь, с нами.

Отец Флэттс кивнул и попытался изобразить на лице подобие улыбки. Он был бледен и отвратительно себя чувствовал, но пренебречь гостеприимством не мог, чего бы это ему ни стоило.

— Зак! — проревел в дверь Натаниэл.

Стук топора прекратился, и через минуту Зак появился в дверях, вид у него был взволнованный.

— Что, папа? — смущенно спросил он.

— Зарежь нам самую жирную курицу, ты знаешь какую.

— Да, папа, — сказал он неуверенно.

— И пошевеливайся, парень!

— Хорошо, папа. — И тут Зак встретился глазами с отцом Флэттсом. Ему было стыдно перед священником за бедность, в которой они жили, за грязь, что была вокруг: мать сильно уставала от работы в поле, и на дом ее уже не хватало, но хуже было то, что Зак знал, как готовила и сервировала стол миссис Арабелла. Здесь не было сверкающего фарфора, переходившего по наследству. Все было старое, обветшавшее от долгого пользования. Зак повернулся и быстро вышел.

Его поспешный уход не остался не замеченным для Натаниэла. Плечи его поникли, он как будто вмиг состарился; глядя вслед сыну, он чувствовал скорое расставание. Случилось то, чего он так боялся. Заккес уважал его преподобие больше, чем собственного отца. Хуже всего было сознавать, что он, Натаниэл, ничего не мог с этим поделать. Он не умел ни читать, ни писать. То, что было важно для Заккеса, было понятно его преподобию, а не ему, родному отцу. Вот он и потерял своего единственного сына.

С громким стуком Сью Эллен поставила на плиту сковороду и, взяв деревянную бадью, вышла во двор. Набрав воды, она вернулась в дом, залила огромный котел и аккуратно уложила в печке дрова. Потом скрутила из бумаги фитиль и, чиркнув спичкой о стену, подожгла бумагу. Засунула фитиль в дрова и подождала, пока они загорелись, потом снова взяла ведро и вышла. Некоторое время она стояла, наблюдая, как сын сыпал корм, приманивая кур: «Цып-цып-цып». Улыбнувшись и покачав головой, Сью Эллен направилась за дом, в огород.

Зарезав курицу, Зак принес ее, а сам ушел, чтобы не мешать. Он понимал, что отец и священник хотят наедине обсудить его будущее. Как же все сложится для него?

«Господи, — молил он про себя, — просвети моего отца». И вдруг Зак осознал, что впервые в жизни он молится.

Отец Флэттс громко икнул. Он уже не старался сдерживаться и прикрывать рот рукой. Словно ища опору, его преподобие крепко ухватился за край стола. Он думал про себя, что алкоголь странно влияет на человека. Стены комнаты кружились в какой-то неистовой пляске. Было душно, и со священника катился градом пот. От печки тянуло жаром, а от шипения жира на сковороде к горлу все больше подступала тошнота.

Натаниэл облокотился о стол и, наклонившись, пристально посмотрел в глаза священнику.

— Заккес наш единственный сын. Он нам очень нужен на ферме. Объясните, почему я должен отпустить его? Почему он должен оставить семью и ферму?

Отец Флэттс оттолкнул пустую кружку, и на лице его появилась жалкая улыбка. Натаниэл схватил кружку и снова наполнил ее до краев. Священник сделал большой глоток и отрыгнул. Он откинулся на спинку стула и сложил красные руки на объемистом животе. Странно, но жжение в горле прошло.

— Это надо сделать ради мальчика. Малыш очень смышленый. Он может много дать людям. — Отец Флэттс говорил с большим трудом, подсознательно чувствуя, что слова его звучат невнятно. Он нахмурил брови, пытаясь отчетливо выговаривать каждое слово, но у него это не получалось. — Он получит много взамен. Мальчик особо одарен.

— А что буду иметь я? — криво усмехнулся Натаниэл.

— Вы? — сдвинул брови священник. — Ничего.

Натаниэл медленно кивнул. По крайней мере святой отец был с ним откровенен и не старался пудрить ему мозги разговорами о Божьем благословении.

— А что ждет Зака? — спросил Натаниэл.

— Образование и упорный труд. — Его преподобие проглотил слюну и с облегчением вздохнул. — Заккесу не придется думать о хлебе насущном.

Натаниэл снова кивнул. Он выглядел сломленным, но лишь на мгновение. Через минуту он гордо вскинул голову.

— Скажите мне только одно, святой отец. Мой сын будет хорошим проповедником?

Его преподобие залпом допил остатки муншай-на и со стуком поставил кружку на стол, потом неожиданно подвинул ее к Натаниэлу.

— Еще.

— Вы уверены? — ухмыльнулся Натаниэл.

— Да, — закивал отец Флэттс. Он не отрываясь следил, как Натаниэл наполнял кружку, затем дернул ее к себе, расплескав половину на стол. — Я не могу сказать, получится ли из Заккеса хороший проповедник, мистер Хоув. Все зависит… — он снова икнул, — все будет зависеть от самого Заккеса.

— Ладно, — сказалНатаниэл, — ваша взяла. Берите его, вы и ваш Бог. Мой сын теперь ваш.

Как только прозвучали эти слова, отец Флэттс вскочил, отбросив стул, и ринулся к двери. Оказавшись снаружи, он обеими руками уцепился за столб крыльца и несколько раз глубоко вздохнул. Но было уже поздно, его стошнило. Глаза у него закатились, и он полетел бы вниз, если бы не вышедший следом Натаниэл, который подхватил падающего священника и осторожно опустил его на крыльцо. Он покачал головой и хихикнул: отец Флэттс был мертвецки пьян.

Отец Флэттс так и не попробовал жареную курицу, но через полгода поезд вез Заккеса в штат Виргиния, в город Тигервилль, где ему предстояло учиться в духовном колледже.

6

— Заккес Хоув?

— Да. — Заккес резко обернулся и увидел запыхавшегося первокурсника с лицом в оспинах.

— Тебя хочет видеть преподобный Астин, — почтительно зашептал он.

— Спасибо, — поблагодарил Заккес, но новичка как ветром сдуло, он помчался дальше выполнять другие поручения.

Сдвинув брови, Заккес направился к внушительных размеров административному зданию. Юноша гадал, по какой причине его вызывали к ректору. За два года пребывания в колледже ему доводилось лишь издалека видеть представительную фигуру преподобного Астина. Каждое второе воскресенье Заккес слушал проповеди этого известного священника в церкви при колледже. И два раза наблюдал церемонию выпуска старшекурсников, уже принявших сан. Преподобный Астин выступал перед ними с вдохновенными словами напутствия, исполненными мудрости, призванными предостеречь новых слуг Бога от соблазнов грешного мира, в который они готовились вступить. Однако за прошедшие два года Заккес еще не удостаивался личной беседы с ректором.

Взволнованный Зак лизнул ладонь и провел ею по волосам, приглаживая вихры, положил книги на землю и поправил галстук. Теперь он, Заккес Хоув, был готов предстать перед преподобным Астином, одним из самых выдающихся проповедников методизма Америки. И снова он спрашивал себя: чему был обязан вызовом в такую высокую инстанцию?

Чтобы сократить путь, юноша пошел напрямик через всхолмленные живописные лужайки. Администрация колледжа размещалась в прекрасном, увитом плющом замке в стиле Тюдоров. Островерхая крыша, крытая кровельной плиткой, вся ощетинилась дымоходами, не было недостатка и в слуховых окнах. Заккес огляделся и в который раз восхитился красотой окружающего пейзажа, который нельзя было сравнить с однообразием Мадди-Лейк.

Территория колледжа была прекрасным парком с ухоженными лужайками под сенью вековых дубов, там росли магнолии, кизил, а азалии именно сейчас вступили в пору цветения.

Все шесть зданий колледжа, за исключением одного, были в стиле Тюдоров, массивные и увитые плющом. Они смотрели на мир стрельчатыми готическими окнами с толстыми стеклами в свинцовой оправе. В самом центре находилось здание, резко отличавшееся от других своей архитектурой. Это была церковь, изящные пропорции которой соответствовали неоклассическому стилю. Величественные стены из красного кирпича устремлялись ввысь, словно пытались коснуться парящих облаков.

Заккес поравнялся с садовником, косившим траву. Юноша на минуту задержался, глядя, как поблескивает серп. Уже больше двух лет не держал он в руках этот инструмент. Зак не переставал удивляться, каким чудесным образом в один миг изменилась его жизнь. Интересно, этот пряный запах свежескошенной травы, этот сильный запах земли — всегда ли они будут волновать его? Наверное, всегда: слишком глубоки в нем воспоминания прошлой жизни.

Однако он задержался, нужно поторопиться. Юноша стал быстро подниматься по широким каменным ступеням и перевел дух только перед массивными двустворчатыми дверями административного здания. Он еще раз глубоко вздохнул, собираясь с силами, и, взяв книги под мышку, толкнул одну из створок; тяжелая дверь с громким скрипом отворилась.

Внутри было темно и прохладно. Хотя в отличие от церкви как духовного начала колледжа административное здание было его общественным центром и имело более светский характер, духовное влияние чувствовалось и здесь. Заккес прошел через темную прихожую к трапезному столу, в центре которого он заметил небольшой простой крест. По обе стороны от креста сидели два розовощеких студента-второкурсника.

Заккес остановился у стола и откашлялся.

— Я пришел для беседы с преподобным Асти-ном, — сказал он, заметно волнуясь.

Ближайший к нему молодой человек поднял голову.

— Твоя фамилия?..

— Заккес Хоув.

Молодой человек заглянул в книгу записей, затем посмотрел на своего соседа:

— Подежурь здесь, брат Чарльз.

— Конечно, брат Артур, — ответил второй студент.

Брат Артур поднялся и вышел из-за стола.

— Иди за мной, брат Заккес, — учтиво пригласил он. — Книги можешь оставить здесь.

Заккес положил книги на стол и направился к крутой лестнице, ведущей на второй этаж, но его остановил голос брата Артура:

— Брат Заккес!

Зак обернулся.

— Нам сюда. — Второкурсник показывал в противоположную сторону, на другую лестницу.

Заккес пошел за ним по длинному коридору со множеством дверей. Затем коридор сузился. В конце него проводник открыл маленькую дверь. Заккес увидел винтовую каменную лестницу, уходившую вниз, вероятно, в подвал. Он вопросительно посмотрел на брата Артура.

— Преподобный Астин истинно верует в смирение, — объяснил брат Артур, — и живет в соответствии со своими проповедями. Его жилище — маленькая келья в цокольном этаже.

— О-о!

Брат Артур нырнул в дверь и начал спускаться по узкой винтовой лестнице. Зак последовал за ним. Их шаги отдавались гулким эхом.

В цокольном этаже было темно, душно и тянуло сыростью. Помещение освещалось тусклым светом немногочисленных лампочек. Пройдя лабиринт коридоров, они остановились перед дверью. Проводник постучал.

— Кто там? — послышался низкий звучный баритон, и брат Артур толкнул дверь.

— Это брат Заккес, преподобный Астин, он пришел на беседу с вами.

— Хорошо, пусть войдет.

Брат Артур отступил, пропуская Зака, который, взглянув на него, протиснулся в комнату. Дверь за ним тихо закрылась. Он медленно огляделся.

Келья была настоящим каменным мешком, еще меньшим, чем жилища студентов. Везде только камень. В углу по диагонали стоял небольшой стол, к одной из стен прижалась аккуратно заправленная узкая койка с зачитанной Библией на подушке. На стенах ничего, кроме изображения Иисуса, выполненного вполоборота. Никакого ковра. Слабый свет проникал в келью через маленькое оконце у самого потолка. Занавесок на окне не было. Это была поистине спартанская обитель.

Преподобный Астин сидел за столом, перед ним лежали конверт и лист бумаги. Он поднял голову и посмотрел на вошедшего.

В своей маленькой простой келье преподобный Астин выглядел еще более внушительно, чем на церковной кафедре. Он приковывал к себе внимание в любой обстановке.

Преподобный Астин был высок, строен и статен и держался с прирожденным достоинством. Но больше всего взгляд притягивало его лицо, обрамленное пышной шевелюрой, настоящей львиной гривой. Чистые, небесно-голубые глаза смотрели прямо и открыто, гладко выбритое лицо с орлиным носом и квадратным волевым подбородком дышало силой и уверенностью.

Несмотря на внушительный вид, этот человек сразу располагал к себе: он как бы излучал великодушие и доброту. Зак немного успокоился и почувствовал себя свободнее. Его волнение совсем улеглось, когда преподобный Астин встал и протянул ему руку. Рукопожатие было сильным и искренним.

— Брат Заккес, прошу садиться. — Его преподобие плавным жестом указал на койку. Усадив юношу, он снова занял свое место у стола, и некоторое время они изучающе смотрели друг на друга.

— Вот мы и встретились, брат Заккес, — проговорил наконец преподобный Астин. — Учителя высоко отзываются о твоих успехах. Эти два года ты был в числе лучших учеников. Жаль, что нам не пришлось встретиться по менее грустному поводу.

Заккес сдвинул брови. Он не понял, что имел в виду его преподобие, и не знал, что ответить, поэтому предусмотрительно промолчал.

Преподобный Астин сложил руки на груди и неторопливо продолжал:

— Я получил телеграмму печального содержания. — Его лицо как-то сразу осунулось, голос стал тише, глаза увлажнились, плечи поникли. Затем он снова поднял голову и встретился взглядом с Зак-кесом. — Мне всегда было не по душе сообщать печальные известия, хотя это тоже входит в мои обязанности.

Заккес внутренне сжался.

— Что-то случилось? — прошептал он, холодея от дурных предчувствий. — Дома?

Его преподобие кивнул:

— С вашей матерью.

— Неужели она… — Заккес боялся договорить.

— Нет, она жива, — мягко сказал преподобный Астин, покачав головой. — Но она очень серьезно больна.

Заккес воспринял его слова со смешанным чувством. С одной стороны, он испытал облегчение, с Другой — испуг и беспомощность.

— Это очень серьезно? — Голос его дрожал.

— Достаточно, в противном случае преподобный… — он заглянул в телеграмму, лежавшую перед ним, — преподобный Флэттс не просил бы разрешения отпустить тебя домой. Он считает, что надо ехать немедленно.

Заккес проглотил ком в горле, во рту у него пересохло.

— Но я…

— Для тебя экзамены будут перенесены. — Преподобный Астин приложил руку ко рту и деликатно кашлянул. — Я знаю, что ты стеснен в средствах, поэтому я распорядился относительно твоей поездки. Вот билеты на поезд. — Он подтолкнул к Заккесу конверт. — Там еще пять долларов на всякие непредвиденные расходы.

Заккеса охватило чувство, которое можно было бы назвать чувством всеобъемлющей любви. От волнения он не мог говорить.

— Мы все будем молиться за твою мать, — пообещал преподобный Астин. — Теперь иди и собирайся, брат Заккес, и чти мать свою. — Он отодвинул стул и встал, подавая знак, что беседа окончена.

Зак последовал его примеру. Он неуверенно поднялся и крепко пожал протянутую руку.

— Благодарю вас, преподобный Астин, — сказал он благодарно. — Вы… очень добры, я… я не знаю, смогу ли я вас когда-либо отблагодарить.

Его преподобие похлопал Зака по руке.

— Матери нам очень дороги, береги свою, брат Заккес.

— Обязательно! — с жаром воскликнул юноша.

— У общежития ждет экипаж. — Преподобный Астин отпустил руку Зака и взглянул на карманные часы. — Если ты поторопишься, то еще сможешь успеть на поезд. В Сент-Луисе тебе придется делать пересадку.

У Зака на глаза навернулись слезы.

— Что бы ни случилось, — медленно проговорил его преподобие, — на все воля Божья. Уповай на Него, и Он тебя не оставит. Он будет смотреть за тобой и твоей матерью. Мы все Его дети.

Заккес не отрываясь смотрел на преподобного Астина.

— Да пребудет с тобой Бог.

И Заккес ушел.

7

В Сент-Луисе у него было время между поездами. Вокзал находился недалеко от центра, и, хотя Заккес был невероятно голоден, тем не менее он решил использовать возможность, чтобы осмотреть город. Это было лучше, чем тратить время на еду. Кроме того, еда стоила денег, а посмотреть город можно было бесплатно. В его кармане похрустывали пять банкнот по одному доллару. Для Зака это было целое состояние, в то же время это было все, что он имел.

Стараясь не обращать внимания на голодное урчание в желудке, Зак взял свой потрепанный чемодан и вышел из здания вокзала. Небо заволокли серые тучи, моросил мелкий дождь. Юноша со вздохом поставил чемодан на землю и поднял воротник. Небольшой дождь ему не помеха, ведь он столько лет проработал на ферме. Зак поднял чемодан и, тихонько насвистывая, двинулся по улице.

Но далеко уйти ему не удалось. Моросящий дождик неожиданно сменили довольно крупные капли. Небо осветилось желтыми вспышками молний, за которыми последовали громовые раскаты. Через минуту серебристо-серая стена дождя обрушилась на город.

Зак укрылся в нише у входа в магазин. По обе стороны ниши были устроены маленькие стеклянные витрины, которые подсвечивались откуда-то сверху. Зак не отрываясь смотрел то на одну, то на другую витрину. Слева от него красовался муляж шеи из темно-голубого бархата, на котором сверкала и переливалась нитка жемчуга. Справа такой же манекен обвивала золотая цепочка с медальоном филигранной работы. В центр его между стеклами была вложена засушенная анютина глазка, розовато-лиловая, с лимонно-желтой сердцевиной.

Глядя на него, Зак вспомнил, как много лет назад мать отдала свой медальон отцу Флэттсу в уплату за учебу, и слезы затуманили его глаза. Он знал, как она дорожила этим медальоном. Мать никогда его не носила, но иногда разворачивала выцветшую папиросную бумагу и любовалась своей единственной дорогой вещью. В эти минуты легкая улыбка трогала ее сжатые губы, а взгляд устремлялся вдаль, словно перенося ее в далекое прошлое. Конечно, такой медальон с цветком не связан ни с какими ее воспоминаниями, но Зак представил, как мать будет им дорожить, особенно если… Юноша глубоко вздохнул. Он никогда не дарил матери красивых подарков. Никогда.

В кармане у него лежали пять долларов. Повинуясь душевному порыву, он повернулся к двери, сверкавшей медью. Стеклянный прямоугольник окна был затянут розовой, со сборками, занавеской. На табличке золотыми буквами с черной окантовкой было написано: «Ювелирные изделия Бенси».

Красивая надпись и богатая дверь внушали ему робость, а внутренний голос подсказывал, что там ему делать нечего. До сих пор он бывал в магазинах, где продавали самое необходимое. Чтобы не передумать, Зак схватился за ручку и легко повернул ее.

Дверь открылась плавно и беззвучно. Где-то в глубине магазина зазвенел колокольчик. Одновременно Заккес услышал приятное мелодичное позванивание. Звук шел сверху.

Юноша поднял голову и застыл от восхищения и удивления, даже рот у него приоткрылся. Прямо над его головой с лепного потолка свисала огромная хрустальная люстра, отбрасывая вокруг себя мириады радуг. Когда дверь открылась, поток воздуха тронул подвески, и они, касаясь друг друга, стали позванивать. Никогда в жизни он не видел ничего более красивого.

Зак аккуратно прикрыл за собой дверь и медленно опустил на пол свой чемодан, восхищенно оглядывая комнату. Ноги его ступали по мягкому пушистому морю темно-бордового ковра. В воздухе витал едва уловимый нежный аромат ландышей. Юноша с наслаждением вдохнул его и поискал глазами источник запаха.

Окружающая роскошь потрясла его. Весь магазин был отделан бледно-зеленым муаровым шелком, вдоль всех стен размещались прилавки, отделанные красным деревом, с прозрачными витринами, а в них рядами лежали драгоценности, переливающиеся, сверкающие, горящие пламенем. Заккес не имел представления об их цене. Но даже ему, человеку неискушенному, было ясно, что золото, серебро и камни стоили баснословно дорого.

Как только он об этом подумал, благоговейный трепет сменило чувство подавленности. В магазине никого не было. Зак тихонько вздохнул и наклонился за чемоданом, но тут услышал голос:

— Чем могу служить? — Вопрос прозвучал, как музыка.

От неожиданности он вздрогнул и оглянулся: две тонкие гибкие руки раздвинули зеленый шелк занавесок, и перед Заккесом появилась женщина, высокая, стройная, с гордой аристократической осанкой. Ее блестящие черные как смоль волосы были зачесаны назад, заплетены в косу и уложены сзади в пучок. Она была во всем черном, лишь у ворота светилась брошь с камеей из слоновой кости с золотом. Украшение придавало особую элегантность ее облику, одновременно смягчая траурный фон. Проницательные глаза женщины пристально смотрели на юношу.

— Этот медальон, там, — Зак сделал жест в сторону витрины, — тот, в маленькой витрине, сколько он стоит?

Женщина удивленно подняла тонкие брови. Ей достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что юноша зашел сюда по ошибке. Такое иногда случалось, но за долгие годы она научилась тактично выпроваживать случайных посетителей, проделывая это так искусно, что они не осознавали, что их выставляют. Она уже приготовилась к испытанному приему, но что-то в этом юноше заставило ее изменить решение. Возможно, его незащищенность, болезненная застенчивость и открытость. Она решила, что на этот раз сделает исключение и поможет юноше. Улыбнувшись одними губами и сложив на груди свои тонкие руки, женщина уточнила:

— Медальон с анютиной глазкой?

Зак кивнул.

Женщина вынула из кармана связку ключей, подошла к встроенной витрине и открыла ее. Медальон раскачивался в ее руке, поблескивая цепочкой.

— Красивый, правда? — Она доверительно понизила голос. — Это импортная вещь, золото — восемнадцать каратов и венецианское стекло.

— А качество хорошее? — взглянул на нее Заккес.

— Хорошее? — Женщина улыбнулась. — Господи, там восемнадцать каратов чистого золота. Чем выше проба, тем золото будет мягче, и изделия становятся менее прочными, могут гнуться и ломаться.

— И сколько это стоит? — едва слышно произнес Зак. — Он протянул руку и кончиками пальцев осторожно прикоснулся к изящному медальону. Стекло на ощупь было гладким и прохладным.

— Десять долларов.

— О-о! — У Заккеса сразу вытянулось лицо, и он отнял руку от медальона. — Это… Это, извините, слишком дорого для меня. — Он повернулся, чтобы уйти.

Женщина понимающе кивнула.

— Если вас интересует, могу предложить такой же медальон из сплава серебра за четыре доллара.

— Можно посмотреть? — оживился Зак.

— Конечно. — Женщина вернула медальон на место, закрыла витрину и заперла ее на ключ, потом снова зашла за прилавок, раздвинула занавески и скрылась за ними. Сквозь неплотно закрытые портьеры Заккес видел, как она подошла к большому металлическому сейфу и склонилась над ним.

Зак нагнулся над прилавком и стал рассматривать витрину. Под толстым стеклом были выставлены кольца с крошечными рубинами, сапфирами, бриллиантами. Он попытался разглядеть цифры на микроскопических ценниках. Как ему удалось заметить, самое дешевое кольцо стоило сорок долларов.

Заккес даже присвистнул от изумления. Но тут он заметил алмазное кольцо в обрамлении рубиновых багеток^[6]. На нем была этикетка… Возможно ли такое? Две тысячи долларов. Зак ошарашенно смотрел на ценник. Неужели так много? Он и не предполагал, что ювелирные изделия могут быть такими дорогими.

— Вот, пожалуйста. — Женщина появилась в комнате с фиолетовым бархатным футляром в руках, поставила его перед Заком и откинула крышку.

Это был такой же медальон, как и в витрине, только с цепочкой и оправой не из золота, а из сплава серебра. Заккес вынул из кармана четыре влажные банкноты и с легкостью расстался с ними. Теперь ему поститься до следующего дня, но такая перспектива его не пугала. Медальон с анютиной глазкой был для него важнее еды.

Отец Флэттс посмотрел на карманные часы, нахмурился и резко захлопнул медную крышку, затем бросил взгляд вдоль платформы.

— Поезд опаздывает, — сказал он.

Фиби не ответила. Она сидела на скамье с напряженным, страдальческим лицом. Ей совсем не хотелось встречать Заккеса, но, когда из колледжа пришла телеграмма с точным указанием времени его приезда, дядя настоял на том, чтобы она поехала на вокзал.

— Для Заккеса наступили тяжелые дни, его мать серьезно больна. Ему нужна будет поддержка друзей, Фиби. От станции до фермы Хоувов приличное расстояние, кроме того, мне кажется, он будет рад, если мы составим ему компанию.

Спорить с ним Фиби не решилась.

Она плотно закуталась в шаль и, подавшись вперед, подперла кулаком подбородок. Солнце зашло, и в наступивших сумерках по небу, словно белая гондола, поплыла серебристая луна. Кроме Фиби и ее дяди, поезд ожидали еще три человека. Она посмотрела в их сторону: молодой человек стоял, обняв жену, державшую ребенка.

Фиби вздрогнула и отвернулась. Весь день сегодня у нее сильно болела голова, теперь же, при виде ребенка, она почувствовала ноющую боль в животе. Фиби попробовала несколько раз глубоко вздохнуть, но боль внутри не отпускала и сильно стучало в висках. Это продолжалось уже больше двух месяцев.

«Почему я допустила, чтобы это произошло?» — в который раз спрашивала она себя, хотя прекрасно знала ответ на этот вопрос: «Потому что Честер Сэвидж очень красив, невероятно богат и привлекателен как мужчина. Он обладает всеми мыслимыми и немыслимыми качествами, которые хотела бы найти женщина в мужчине. Против него нельзя было устоять». Это потом Фиби поняла, что одного качества Честеру Сэвиджу все же не хватало — порядочности.

А начиналось все так невинно и просто в один прекрасный осенний день. Деревья стояли одетые в багрец и золото, легкий ветерок навевал приятные воспоминания о недавних летних днях. Так же щебетали птицы, поздние цветы привлекали пчел, над полем плавно кружились бабочки. Непонятно почему, но в этот день время, казалось, остановилось.

Это был удивительный день, он отчетливо держался в ее памяти помимо ее воли. Стоило услышать птичью трель или жужжание пчелы, как тотчас подступал к ней тот роковой день.

Фиби решила использовать замечательную погоду, словно предназначенную для пикника. Она уложила еду в соломенную корзинку, прикрепленную к велосипеду, и отправилась в путь. Оставив за собой Мадди-Лейк, Фиби поехала по пыльной проселочной дороге. Легкий ветерок приятно обдувал лицо. Девушка не собиралась забираться далеко от дома, просто ехала наугад. Очарование осеннего дня было настолько сильным, что она и не заметила, как проехала шесть миль. Здесь Фиби остановилась, сошла с велосипеда и, ведя его в руках, прошла к ручью, протекавшему по самой кромке поля. Перекусив, она незаметно для себя задремала.

Проснулась она оттого, что почувствовала, как что-то щекочет ей нос. Наверное, муха. Не открывая глаз, она лениво отмахнулась от назойливого насекомого, но муха не улетала. Тогда Фиби приоткрыла один глаз, но тут же резко села. Оказывается, проспала она не так мало, день уже шел на убыль.

Девушка протерла глаза, чтобы окончательно проснуться, и огляделась. Инстинктивно она почувствовала, что за ней наблюдают.

По другую сторону дороги, ярдах в десяти от нее росла небольшая группа деревьев. И там стоял он, одной рукой держа за поводья красивую серую лошадь, другой упершись в бок. Почему-то в глаза ей бросился начищенный до блеска сапог, которым он упирался в поваленное дерево. Фиби никогда раньше не встречала этого холеного молодого человека с волевым лицом, густыми черными волосами. Все в нем притягивало и одновременно отталкивало. Девушка сердито посмотрела на него, но он и с места не двинулся и не убрал с губ нагловатую улыбку.

Фиби быстро собрала вещи и вскочила. Уложив в корзинку остатки еды, она вывела велосипед на дорогу и тут обнаружила, что молодой человек и его лошадь преграждают ей путь.

— Пропустите! — холодно проговорила она.

Он усмехнулся, сверкнув крепкими белоснежными зубами. В глазах его отражалась уверенность в собственной неотразимости.

— Настоящая леди добавила бы «пожалуйста», — хорошо поставленным голосом заметил он.

Фиби покраснела.

— А настоящий джентльмен не позволил бы себе напоминать леди о ее манерах. — Она с вызовом вскинула голову. — И пожалуйста, пропустите меня.

— С характером у вас все в порядке, чего не скажешь о манерах, — сказал он, не двигаясь с места.

— Уйдите с дороги, — рассердилась Фиби. Она сделала вид, что хочет на него наехать, но ее маневр не удался. Молодой человек и глазом не моргнул.

— Вы вторглись в частные владения, — тихо заметил он.

— Если я нарушитель, то и вы не лучше, — сверкнула глазами Фиби.

В ответ он ленивым жестом обвел окрестности рукой.

— Тот ручей, поля, земля по обе стороны дороги являются частью владений семейства Сэвиджей.

— А еще мельница, — кивнула Фиби в сторону построек, видневшихся вдали, за полями, затем внимательно посмотрела на него. — Ну и что из этого? Вы здесь при чем?

— Я Честер Сэвидж, — насмешливо вымолвил он.

Фиби смущенно замолчала, но через минуту пришла в себя.

— Извините, что зашла в ваши владения, — запальчиво сказала она. — Теперь вы удовлетворены? — Зло посмотрев на молодого человека, она поставила правую ногу на педаль.

Он отвел свою лошадь в сторону, пропуская девушку, но от волнения и спешки она недостаточно энергично нажала на педаль, и велосипед опрокинулся, увлекая ее за собой.

— Это все из-за вас, — вскрикнула Фиби. Ей было не столько больно, сколько обидно и досадно.

— Разрешите вам помочь. — Он отпустил поводья, нагнулся, поднял велосипед, затем подал ей руку.

С минуту она колебалась, потом неохотно протянула ему свою руку.

Он рывком поставил ее на ноги, и она по инерции неловко ткнулась в него. Сердце Фиби сильно забилось.

— Вы ушиблись? — спросил он с неподдельным участием.

Она отодвинулась от него и нагнулась, чтобы отряхнуть юбку, но он продолжал держать ее за руку, Фиби почувствовала странное волнение, когда ощутила на себе пристальный взгляд его горящих глаз. Неожиданно ее охватила непонятная слабость, а стук сердца все нарастал, пока не превратился в оглушающий грохот.

Так все и началось. Первая встреча. Взаимное влечение. Страсть. Яростное пламя любви с ее стороны, удовлетворение желания — с его.

И коварный обман.

В душе Фиби Флэттс всегда находили отклик романы сестер Бронте. Не раз воображение рисовало ей пустынный деревенский пейзаж, заболоченный луг, над скалистыми вершинами холмов гуляет ветер, и от его резких порывов гнется к земле трава. И на этом фоне привлекательный молодой человек, высокий и темноволосый, скрывающий, как потом выясняется, какую-то ужасную тайну. Он очаровывает неискушенную, но сильную духом героиню. Такими романами зачитывалась Фиби в свободное время, представляя себя на месте героинь. В книгах герой всегда был сильным и мужественным, а любовная история была чревата опасностью. Однако в конце романа она торжествовала. И героиня, какой бы сильной натурой она ни была, готова была встретить любовь.

То же чувствовала и Фиби.

Сэвиджи были одним из самых богатых и влиятельных семейств в округе. Их единственный сын Честер наследовал тысячи акров земли, мельницы, зернохранилища. Для Фиби он стал воплощением ее мечты, реальностью ее романтических представлений.

Они стали встречаться. Фиби обманывала Флэттсов, изобретая для этого одно оправдание за другим, плела хитроумные сети, чтобы с помощью своих чар завлечь в них Честера Сэвиджа. Тогда ей и в голову не приходило, что роль мухи отводилась ей.

Их свидания проходили в укромных местах: на опушке леса, пока стояла хорошая погода, а когда ударили первые морозы, они перенесли место встреч в заброшенный сарай.

Сначала Фиби старалась побороть искушение, но сопротивлялась ему слабо, будучи во власти своих романтических книжных иллюзий. Ей представлялось, как возле их дома со шляпой в руке останавливается Честер Сэвидж. Ухаживая за ней, он старается добиться ее руки и в конечном итоге просит у Флэттсов разрешения вступить с ней в брак.

Вот как представляла себе Фиби этот роман. Она уговорила отца Флэттса купить для нее лошадь, и с тех пор прогулки верхом стали хорошим прикрытием для свиданий. Она могла приезжать и уезжать совершенно открыто, и никто не задавал ей никаких вопросов.

Сначала они довольствовались обычными тайными свиданиями. Фиби была готова на все, только бы ощущать на губах его жаркие поцелуи и чувствовать силу его объятий.

Но время шло, и их отношения изменились. Его жадные губы искали не только ее губы, но и грудь. Постепенно его ласки становились все смелее и настойчивее, и в конце концов он овладел ею, и она познала блаженство, которого не могла и представить. Вначале она боялась, но все оказалось так замечательно. Секс стал для нее чем-то похожим на наркотик. Ее неодолимо тянуло к нему, она испытывала невероятное наслаждение, чувствуя его внутри себя, обхватывая ногами его нагое тело. Она обращалась к своей душе и все время твердила, что не может быть низким и скверным то, что так прекрасно. Фиби пришла к выводу, что тетя Арабелла лгала, говоря, что близость с мужчиной приносит боль, наоборот, Фиби в тайне минуты чувствовала себя на вершине блаженства, она жила и дышала единственно ради того, чтобы еще и еще раз насладиться этими чудесными мгновениями. Страсть вдохнула в нее жизнь, она вся расцвела. Лицо ее светилось счастьем, глаза лучились.

Арабелла заметила в племяннице перемену и сказала об этом отцу Флэттсу.

— Я так рада, что бедняжка Фиби наконец пришла в себя после гибели родителей. Я очень за нее беспокоилась. Она была такая вялая, ко всему безучастная. Свежий деревенский воздух пошел ей на пользу. Как хорошо, что ты купил ей эту лошадь.

Подслушав слова тети, Фиби только улыбнулась про себя: «Если бы тетя Арабелла знала истинную причину, пробудившую меня к жизни!» Но она и не думала делиться с тетей своим секретом. Но все-таки жаль, что не было у нее закадычной подруги, которой можно было бы поведать свои сердечные тайны. Фиби ни с кем не дружила. Со времени ее приезда в Мадди-Лейк она оставалась безучастной ко всему, пока в ее жизнь не вошел Честер Сэвидж.

Их свидания продолжались регулярно. И вдруг Честер пропустил одну из встреч. Три дня подряд Фиби приходила к условленному месту. Ее охватывал панический страх при мысли о том, что с ним могло произойти что-то ужасное. Его не было два дня. В полном отчаянии она несколько часов ждала его, напрягая слух, стараясь уловить стук копыт. Ее воображение рисовало ужасные картины: с ним произошел несчастный случай, он заболел, а может, и умер.

На третий день он поджидал ее.

Увидев его живым и невредимым, она почувствовала огромное облегчение и, бросившись к нему в объятия, зарыдала. Он крепко прижал ее к себе, покрывая лицо поцелуями, и стал нашептывать те ласковые слова, которые были ей так необходимы, фиби собралась с духом и хотела заговорить о женитьбе, но он с жадностью продолжал ее целовать. В них вспыхнуло желание, они устремились друг к другу, их тела слились, потом еще и еще. Говорить было некогда. Они не могли оторваться друг от друга, ведь не виделись они целых два дня.

Честер вернулся, они занимались любовью, что ей еще надо? Он был очень возбужден, ему все было мало. Фиби чувствовала, что нужна ему. Только она могла удовлетворить его ненасытную страсть. Он принадлежал только ей.

По крайней мере так думала она.

Шли месяцы, и Честер все чаще стал пропускать свидания, но его отговорки всегда звучали очень правдоподобно. И она верила ему безраздельно. У нее не было причин сомневаться в его искренности. Он был ее любовником, и ей просто необходимо было верить в правдивость его слов. Ей приходилось верить, потому что в противном случае… в противном случае ее мечтам и планам не суждено было сбыться.

В своих мечтах она взлетала очень высоко. «Фиби Сэвидж», — твердила она про себя, и с каждым разом ей все больше и больше нравилось это словосочетание, оно ласкало ей слух. Фиби Сэвидж, миссис Сэвидж. Молодая, властная и невероятно красивая миссис Честер Сэвидж.

Она была на вершине блаженства, но ее ждало горчайшее разочарование. Он никогда больше с ней не встретился. Никогда.

Отчаявшись, Фиби оседлала лошадь и отправилась в поместье Сэвиджей — дом с прилегающими постройками находился сразу за мельницей. Она подъехала к великолепному зданию с колоннами. Дворецкий сообщил ей, что мистер Сэвидж уехал в город по делам.

— Может быть, вы хотите поговорить с миссис Сэвидж? — осведомился он.

Фиби кивнула, ожидая, что встретится с матерью Честера. Но эта холодная высокомерная красавица была слишком молода.

— Мое имя Фиби Флэттс, — мягко сказала она. — Я приехала, чтобы повидаться с вашим братом.

Женщина рассмеялась.

— Так это ты и есть! — сказала она с насмешкой в голосе и принялась разглядывать Фиби.

— Простите, не понимаю вас, — в замешательстве произнесла Фиби. Она ожидала, что сестра Честера обнимет ее или поцелует в щеку. Но все равно, она постарается поладить с его сестрой даже после такого холодного приема.

— Как я понимаю, тебя интересует Честер? — спросила женщина.

— Да, — улыбнулась Фиби, — а он скоро вернется?

— Надеюсь, что да, — ответила красавица. — У меня все права, чтобы дожидаться его возвращения. Ведь он мне не брат, а муж. — Увидев, как оцепенела Фиби, она добавила: — Разве ты газет не читаешь? Мы поженились в Сент-Луисе на прошлой неделе.

Фиби в ужасе отпрянула, ее словно холодом обдало: «Этого не может быть, — думала она. — Со мной не может такое произойти. Это просто дурной сон. Я проснусь и…»

— Однако тебя я должна поблагодарить, — приторно-вежливо проговорила жена Честера. — Ты мне очень помогла. То, что он не мог получить от меня, давала ему ты. Но послушай моего совета, — она понизила голос и заговорщически улыбнулась. — Как женщина женщине скажу: в следующий раз будь поосторожней с мужчинами, не позволяй им слишком много. Они любят проводить время с теми, кто доступен и разрешает все, но на таких не женятся. — С этими словами красавица с такой силой захлопнула перед ней дверь, что Фиби почувствовала порыв ветра.

— Нет! — закричала Фиби. В ее голосе звучала невыносимая боль. Она неуверенно отступила на шаг, зажимая руками уши. — Нет, это все неправда!

Потом повернулась и бросилась вон из поместья, подальше от чудесного дома, в котором мечтала поселиться. Теперь этот дом принадлежал другой, той, что вела с ним свою игру и победила. А она проиграла.

Фиби не помнила, как оказалась дома. В голове было пусто, никаких мыслей, только нестерпимая боль и полное замешательство. Один миг — и чудесный мир грез рассыпался в прах. Но какими бы ни были ее душевные муки, Фиби для себя твердо решила, что ничто никогда ни о чем не узнает. Что бы ни случилось.

Дни проходили за днями. Фиби жила как во сне. Она хорошо скрывала свои чувства: никто ничего не заподозрил. Дни были настоящей пыткой. Некоторое облегчение приносили ночи, когда в сновидениях она вновь встречалась с Честером Сэвиджем. Его руки вновь ласкали ее, принося минуты наслаждения и счастья. Ночи можно было выносить, но, к сожалению, они были слишком короткими.

Фиби опять вернулась к книгам, пела в церковном хоре, занималась домашними делами. Свет бушующей страсти на ее лице угас, его сменило чувство стыда и печали.

Теперь она сидела на вокзале в ожидании приезда Заккеса. Издалека донесся протяжный свисток приближающегося поезда, в нем ехал человек, в котором, как внезапно поняла Фиби, было ее спасение. Он сможет поддержать тот огонь, что разжег в ней Честер Сэвидж.

8

Первое, о чем он подумал: «Она еще больше похорошела».

Фиби тоже подумала: «А он не так уж плох. Значительно лучше, чем я его запомнила. Одет аккуратно и чисто, хотя костюм несколько помялся в дороге. Вполне прилично выглядит, даже симпатичный. Совсем ничего. Конечно, не чета Честеру Сэвиджу, но я смирилась бы и с чем-нибудь похуже».

Фиби наградила Заккеса самой обворожительной улыбкой и заставила себя нежно пожать ему руку. На минуту она представила, что перед ней Честер Сэвидж, но тут же прогнала эту мысль. Нужно было смириться. Честер Сэвидж навсегда ушел из ее жизни.

Она должна забыть его.

Отец Флэттс управлял коляской, а молодые люди сидели бок о бок за его спиной, Фиби отвернула полог и набросила его им на колени, при этом ее пальцы как бы случайно коснулись его ног. Коляску нещадно трясло и раскачивало из стороны в сторону, и время от времени их толкало друг к другу.

— Я скучала о тебе, я так долго ждала встречи, — сказала она мягко.

— Это правда? — повернулся к ней Зак, его глаза поблескивали в белесоватом свете луны, а по голосу чувствовалось, что он польщен.

— Правда, — ответила Фиби, не встречаясь с ним взглядом.

Заккес промолчал.

— Здесь так спокойно, тихо, — со вздохом проговорила она, — ничего интересного не происходит. — Она тихонько рассмеялась: — Да ты и сам знаешь. — Помолчав немного, Фиби решилась задать вопрос, чтобы ясно представить, на что можно было рассчитывать: — У тебя есть друзья в колледже?

— Несколько, — судорожно глотнул он воздух. Ее близость волновала его и одновременно вызывала какую-то неловкость.

— А они все студенты колледжа? — снова забросила удочку Фиби.

— Да.

«Значит, у него никого нет, — с удовлетворением подумала Фиби. — Тем лучше». Когда она вновь заговорила, голос ее звучал менее напряженно.

— Теперь ты вернулся, и мы сможем чаще видеться. Конечно, если я не буду мешать. Ну, ты понимаешь, занимать чужое место. — В темноте ее глаза блестели.

— Нет, нет, — сказал Зак решительно. — Ты хочешь меня видеть? Я хочу сказать, ты действительно хочешь меня видеть?

— Ну конечно! — Она улыбнулась, взяла его под руку и, понизив голос, продолжала: — А помнишь, когда ты работал во дворе или в саду, ты украдкой следил за мной. Я чувствовала твои взгляды, никогда этого не забуду. Ты, как тень, повсюду ходил за мной. Стоило мне повернуть за угол, а ты уже был там: стриг кусты или обрезал деревья. — Она звонко рассмеялась. — Мне кажется, ты повсюду поджидал меня.

— Извини, если это тебя раздражало.

— Гм, в любом случае со временем чувства меняются. — Она старалась придать своим словам как можно больше искренности. — Я поняла, что скучаю без тебя. И вот ты наконец вернулся! — Она освободила руку и, хлопнув в ладоши, приложила указательные пальцы к губам, как при молитве. — Ты привез мне подарок? — вдруг спросила Фиби.

— Подарок?

— Ну, знаешь… — она неопределенно взмахнула рукой, — что-нибудь из колледжа. Разве ты не знаешь, что молодые люди обычно привозят своим… своим знакомым девушкам маленькие подарки, сувениры.

— Ах, да, я… — смешался Заккес, чувствуя, что краснеет. — Да, я… я тебе кое-что привез, — наконец выдавил он.

— О-о! А что? — Она вся подалась в его сторону, в ее голосе слышалось нетерпение.

Он неохотно полез в карман и коснулся маленького бархатного футляра, такого гладкого и теплого. На секунду он крепко сжал коробочку, там был серебряный медальон с цепочкой. Он купил его матери, а не Фиби. «Какую глупость я сделал, — мысленно ругал себя Зак. — Нужно было что-нибудь купить и для Фиби. И почему я не додумался до этого?»

Но даже если бы ему и пришла в голову такая мысль, денег на два подарка не хватило. Заккес в смятении колебался. Он понимал, что для матери означает его подарок и как она его будет беречь. Наверное, ему нужно было сказать Фиби, что в спешке он его забыл или потерял. Но она так тепло его встретила и сказала, что ждала. Эта мысль, наполнив его сердце гордостью, польстила его мужскому самолюбию, еще больше укрепив чувство к Фиби. Он должен каким-то образом ответить на ее внимание. Зак медленно достал из кармана бархатный футляр.

— Вот, — протянул он коробочку Фиби.

— О-о-о! — Она радостно схватила футляр, торопливо подняла крышку и при лунном свете попыталась разглядеть, что там лежит.

— Ожерелье, — выдохнула она. — О, Заккес, зачем же такой дорогой подарок! Я хотела сказать, я так рада. Никто мне ничего подобного не дарил. — Она наклонилась и чмокнула его в щеку.

Заккес застенчиво улыбнулся и уставился в колени. Ему всегда нравилась Фиби, но он и думать не смел, что она испытывает к нему похожие чувства. Неужели он и правда так ей нравился? Зак медленно поднял руку и дотронулся до щеки в том месте, куда она его поцеловала: щека приятно горела. Все было так хорошо, что даже не верилось.

Спустя полчаса они добрались до фермы Хоувов. Маленькие окошки освещал тусклый свет керосиновой лампы. Зак соскочил на землю, снял чемодан, двумя руками пожал руку Фиби и махнул на прощание отцу Флэттсу. Вскоре их коляска скрылась в ночи.

Заккес огляделся. Ночной ветер был ласковый и влажный, именно таким он остался в его памяти. Громко стрекотали кузнечики, трещали цикады. В деревьях шумел ветер. Откуда-то издалека донесся собачий лай.

Неожиданно его охватили тревога и одиночество. Обычно редко кто заглядывал на ферму, и Зак хорошо помнил, как все торопились выйти навстречу нежданному гостю. Но никто не вышел его встретить.

Заккес медленно поднялся по шаткому крыльцу, поставил чемодан и уставился на побитую непогодой дверь. Постоял, затем толкнул дверь и вошел в дом, кишевший мухами. Они были повсюду.

Превратившаяся в лохмотья занавеска, разделявшая комнату, была отодвинута, и Заккес сразу увидел мать, лежавшую на кровати с закрытыми глазами. Дышала она тяжело, с хрипом. В такт ее дыханию раздавался храп Натаниэла. Сидя у постели больной, отец уснул, сложив на коленях руки и уронив голову на плечо. Заккес медленно подошел к постели и пристально посмотрел на мать, сердце его болезненно сжалось. Она страшно похудела. Мать всегда была худощавой, но жилистой и крепкой. Теперь кожа на лице стала почти прозрачной, рука, лежавшая поверх одеяла, была невероятно худа и бледна. Все ее изнуренное болезнью тело было покрыто потом. Даже одеяла промокли насквозь.

Мать, казалось, почувствовала его присутствие. Глаза ее раскрылись.

— Зак, — едва слышно прошептали ее губы, — мой сын. — Она медленно протянула к нему дрожащую руку.

— Мама! — Как будто сдавленные рыдания вырвались у Зака. Он встал на колени у кровати, крепко сжимая ее холодную, влажную руку, потом поднес ее к губам.

Она повернула голову на подушке, чтобы лучше видеть сына, запавшие ее глаза горели каким-то горячечным блеском.

— Дай же мне посмотреть на тебя. — Губы больной тронула слабая улыбка. — Ты вырос, сынок. Господи, а красивый какой стал. Видно, тебе живется там хорошо.

— Мама, я приехал сразу, как только узнал, что ты больна. — Он с удивлением заметил, что перешел на просторечие, на котором говорил в детстве. Как будто хотел убедить мать, что он не изменился, остался прежним ее сыном, что учеба не разделила их.

— Знаю, что ты спешил, сынок, — тяжело вздохнула мать и неожиданно села, зайдясь в кашле. Кашель был глухой, казалось, она никогда не перестанет кашлять. Она отвернулась, поискала тряпку и сплюнула. Затем снова откинулась на подушку и улыбнулась виновато. — Это все из-за болезни, — проговорила она слабым голосом.

— А ты давно заболела, мама?

— Да сразу почти как ты уехал, — тихо сказала она.

— Почему вы мне ничего не сообщили, почему не попросили отца Флэттса написать мне?

— Он хотел, но я ему не разрешала. Знаешь, сынок, у тебя впереди целая жизнь. Я не хотела тебе мешать. — Глаза ее застилали слезы.

— Я люблю тебя, мама, — сказал Зак.

— Я знаю, сынок, — ответила мать нежно. — И я очень рада, что дела у тебя идут хорошо. Я так горжусь тобой. Вот что поддерживало меня все это время. Даже доктор Фергюсон так говорит. — Она помолчала. — Меня бы уже давно не было, если бы не мысли о тебе.

— Не говори так, мама, — горячо зашептал Зак. — Ты будешь жить. Я не дам тебе умереть.

Она через силу улыбнулась.

— Рано или поздно мы все там будем.

— Значит, я постараюсь, чтобы это было нескоро.

— Хочу тебя попросить, сынок.

— О чем, мама?

— Обними меня на минутку.

Он наклонился, чтобыпоцеловать ее. Неожиданно мать отшатнулась.

— Не целуй меня, — прошептала она.

— Почему? — Он непонимающе смотрел на нее.

— Доктор Фергюсон так говорит. Не надо целовать. И не касайся моей тряпки.

— Почему, что с тобой такое?

— Что-то с легкими. Забыла, как называется. Доктор Фергюсон сказал, что все из-за холодных зим и от холода в доме.

— Туберкулез, — сказал Зак.

— Да, точно. — Мать снова улыбнулась, на этот раз счастливой улыбкой. — Ты и впрямь становишься образованным. Господи, как ты лихо выговариваешь такие длинные слова!

Натаниэл неожиданно проснулся. Он посмотрел на Зака и тяжело поднялся. Он тоже сильно сдал: еще больше похудел и постарел. Вид у него был очень измученный.

— Привет, папа! — заставил себя улыбнуться Заккес.

— Привет, сынок.

И тут Натаниэл сделал то, чего никогда раньше не делал. Он быстро подошел к кровати, обнял сына и крепко прижал его к себе.

9

Шел дождь, тихий и ровный, какие обычно бывают в деревне. Шум дождя создавал иллюзию, что кто-то не переставая скребет крышу. Зак выглянул в окно, но увидел лишь потоки воды. Там, где в доме протекала крыша, были поставлены бадьи, и Зак слышал, как в них с громким бульканьем падали капли.

Натаниэл сидел в кресле, безучастный ко всему. Казалось, жизнь потеряла для него всякий смысл. Урожай перестаивал в поле, изгороди требовали ремонта, даже инструменты потихоньку начали ржаветь. Единственное, что он делал регулярно, — это кормил и поил животных, чтобы они не погибли. Все остальное его не интересовало.

Зак нагрел в большом котле воду и занялся мытьем кухонной утвари, которая копилась неделями. Труд был тяжелый и неблагодарный, но он был рад хоть какому-то занятию, лишь бы не сидеть без дела.

Вымытая и вычищенная посуда, кастрюли со сковородками засверкали как новые. После этого Зак занялся уборкой дома. Но хоть руки у него и были заняты, из головы не шли мысли о болезни матери.

Наведя в доме порядок, Зак вышел на веранду, справедливо решив, что отдых ему не помешает. Он сел на скамью, прижавшись спиной к стене, наслаждаясь свежестью промытого дождем воздуха. Юноша подавил зевок. Странно, но только сейчас он почувствовал, до какой степени устал. Сказывалось напряжение последних трех дней. Сначала поездка в поезде, когда он почти не сомкнул глаз, предыдущая ночь тоже прошла без сна: мать заходилась в приступах удушливого кашля.

Теперь Заккес почувствовал, как слипаются веки. Он уронил голову на грудь и задремал. Проснулся, ощутив рядом чье-то присутствие. Зак поднял голову.

— Доктор? — удивленно сказал он.

Доктор Фергюсон был небольшого роста, плотный, с приятным красноватым лицом и непокорными седыми волосами.

— Здравствуй, Заккес. — В его голосе звучала тревога.

Зак встал, и они пожали друг другу руки. Рукопожатие доктора было сильным и дружеским.

— Не будешь возражать, если я посижу с тобой?

— Что вы, конечно, нет. Присаживайтесь, пожалуйста.

Они сели, доктор осторожно поставил рядом свой черный кожаный саквояж.

— Волнуешься, сынок? — спросил он.

Зак кивнул.

— Вы уже осмотрели мать?

— Я пришел с полчаса назад, — кивнул доктор Фергюсон.

— Ну и как?

— Боюсь, что дела не очень хороши. Совсем даже неважные.

Заку показалось, что на него свалилась огромная тяжесть.

— Что-нибудь можно сделать?

— Боюсь, что нет, — вздохнул доктор Фергюсон, глядя на дождь. — Можно только несколько облегчить ее положение. Если у вас есть деньги, я бы посоветовал поместить мать в клинику в Северной Каролине. В противном случае… — он беспомощно пожал плечами, — боюсь, что она умрет, и довольно скоро. При ее болезни этот дом — малоподходящее жилье, со всеми его сквозняками и дырами в потолке.

— Но у нас нет другого дома, — с горечью проговорил Заккес.

— Я знаю, — мягко согласился доктор.

— Можно мне сейчас войти и побыть с ней?

Доктор Фергюсон кивнул, и Зак вошел в дом.

Сью Эллен, казалось, спала, разметав по подушке тонкие редкие волосы. Лицо было бледным и изможденным, под глазами залегли черные тени.

— Ма, — тихо позвал Зак.

Больная медленно открыла глаза, протянула руку и коснулась руки Заккеса.

— Доброе утро, сынок, — слабо проговорила она.

Он взял ее руки в свои, и сердце его сжалось от жалости: даже пальцы ее казались хрупкими и ломкими. Зак присел на край кровати.

— Ты плохо спала, ма. Как сейчас себя чувствуешь?

— Немного лучше. Ночью мне хуже, чем днем. Надеюсь, я не мешала тебе спать.

— Нет, что ты, — солгал он. — Меня и пушкой не разбудишь.

Она тяжело вздохнула и сдвинула брови.

— Я так устала все время лежать. Это хуже всего. Я не привыкла ничего не делать.

— Вот поправишься и снова займешься делами.

— Нет, — покачала она головой, — я уже не встану. Думаю, что скоро умру. Тогда твой отец сможет опять заняться делами. Я как камень у него на шее.

— Ну что ты такое говоришь!

Она высвободила свою руку, повернула голову набок и заговорила в подушку, голос ее звучал глухо.

— Я старалась быть твоему отцу хорошей женой. Я много работала и как могла растила его детей. Сейчас всему пришел конец. — Мать повернулась к Заку, в ее широко раскрытых глазах блестели слезы. — Когда я умру, сделай одолжение, побудь немного с отцом. Он намного добрее, чем старается казаться, и ему сейчас очень тяжело.

Глаза Зака застилали слезы.

— Обещаю, — тихо проговорил он. — Но я не хочу слышать больше такие разговоры. Ты поправишься. Я постараюсь сделать все, что смогу.

Но Зак не был уверен, слышала ли мать его слова. Ее глаза были закрыты, дыхание выровнялось, смягчилось. Она наконец уснула.

Доктор Фергюсон все еще дожидался его на веранде. Зак медленно опустился на скамью. Его била дрожь.

— Та клиника, о которой вы упоминали, — с минуту поколебавшись, сказал он, — что вы можете о ней сказать?

— Это дорогая клиника, сынок. Слишком дорогая для большинства больных. Только богатые могут себе позволить лечиться в ней.

— Но лечение может помочь маме? — продолжал расспрашивать Заккес.

— И да и нет, — осторожно ответил доктор. — Боюсь, что совсем вылечить туберкулез не удастся, но при хорошем уходе болезнь можно на время приостановить. Может даже наступить некоторое улучшение.

— Тогда выбора у нас нет, — решительно проговорил Зак. — Нам нужно обязательно отправить ее туда. Сколько это будет стоить?

Доктор взглянул на юношу.

— Думаю, около ста долларов в месяц.

— Сто долларов! — Зак замер, не решаясь вздохнуть. — Да у кого же бывают такие деньги! И сколько ей нужно там пробыть?

— Как минимум три месяца, может быть, четыре. А может, и шесть или восемь.

У Заккеса голова пошла кругом. Три месяца в клинике будут стоить триста долларов, восемь месяцев — восемьсот.

— У нас нет таких денег.

— Я знаю, сынок, — мягко сказал доктор Фергюсон.

— Но если мы достанем деньги, вы сможете устроить ее в клинику?

— Конечно, — ответил доктор, — это частная клиника, они примут любого, кто может заплатить за лечение.

В этот день навестить Сью Эллен приехали Летиция, Теодерик и их четверо детей. Старшему из них, Джесси, было пять лет, дальше шли: Стокли — четыре года, Перл — два с половиной и Салли Сью — шесть месяцев. Летиция не знала, что Зак вернулся, и тепло обняла его. Теодерик сильно пожал ему руку. Двое старших детей выбежали на дождь.

— Только не промокните насквозь! — крикнула им вслед Летиция, но они ее не слышали. Взрослые, Перл и Салли Сью посидели немного со Сью Эллен, но она быстро устала, и все вышли из комнаты. Натаниэл и Теодерик сидели на веранде и пили муншайн, Перл играла у их ног. Дождь перестал. Летиция взяла на руки Салли Сью, и брат с сестрой снова пошли к ручью, где когда-то он доверил ей свои мечты.

Годы тяжелого труда уже начинали сказываться на Летиции, хотя она оставалась еще крепкой и сильной. Но Зак видел перемены — сестра как бы усохла, губы у нее были плотно сжаты, скулы заострились. Кожа на лице потемнела от солнца, а от глаз разбежались лучиками морщинки. Держалась она очень прямо. Глаза стального оттенка смотрели невозмутимо спокойно, почти холодно, улыбалась она редко и, казалось, совершенно утратила чувство юмора.

Зака охватили дурные предчувствия. Сначала он мог с определенностью сказать, что сестра согласится с его предложением, но теперь, глядя на нее, он уже не был так уверен.

Зак ждал удобного момента, чтобы сказать о своих планах. Первой заговорила Летиция.

— Я слышала, учеба у тебя идет хорошо.

Зак кивнул.

— Все гордятся тобой. Не надо, детка, — сказала она, обращаясь к Салли Сью, которая пыталась ухватить ее за волосы.

— А я слышал, у вас с Теодериком дела тоже идут неплохо. Мама говорила, что вы расширили ферму.

— Да, — кивнула Летиция, — мы купили еще тридцать акров в прошлом году, когда умерла вдова Додельсон.

Зак решил, что подходящий момент настал. Он глубоко вздохнул.

— Летиция?

— Да?

— Мы должны сделать что-нибудь, чтобы помочь маме.

— Что сделать?

— Доктор Фергюсон говорит, что, если мы отправим ее в клинику в Ашевилле, она может еще поправиться. — Он пожал плечами. — Кто знает, но уж хуже ей не будет.

— И что же, — осторожно спросила Летиция, — в чем же дело?

— Лечение стоит дорого, — тяжело вздохнул Зак.

— У-у! — Она решительно потрясла головой. — У нас нет денег, Зак. Мы заплатили за землю, есть еще другие платежи. Нужны деньги на новые машины, и, чтобы кормить детей, тоже нужны деньги. Много денег. Мы не можем потерять то, что имеем.

— Но на карту поставлена жизнь нашей матери, — удивленно глядя на сестру, сказал Зак.

— Но она все равно умрет, — с неумолимой логикой заключила Летиция.

Зак крепко стиснул зубы, потом горячо воскликнул:

— Клиника поможет, ей станет лучше, я знаю! Ей нужны уход и хорошее лечение.

— Это никому не помогает.

— Почему ты так говоришь?

— Теодерик не верит докторам. — Она взяла Салли Сью на другую руку. — А он всегда оказывается прав. Когда вдова Додельсон заболела, то все шло нормально, пока она не обратилась к врачу. А когда доктор Фергюсон взялся ее лечить, тут ей и конец. Так же было и с Вилли Брашером. — Летиция многозначительно посмотрела на брата.

— Возможно, и так, но, может быть, они обратились к врачу слишком поздно, — предположил Зак.

— Теодерик так не думает, — покачала головой Летиция, — и я тоже. Это пустая трата денег, вот что это такое. А деньги достаются тяжело.

Зак пристально смотрел на сестру. Ласковое журчание ручья вдруг громом отдалось в его ушах.

— Это значит, что ты не хочешь помочь нам отправить маму в клинику? — спросил он неожиданно охрипшим голосом.

— Я хочу помочь маме, — осторожно проговорила Летиция, — но ни я, ни Теодерик не хотим помогать доктору Фергюсону зарабатывать деньги. И от клиники толку не будет.

Вот и конец разговора. Зак глубоко вздохнул. Итак, придется все сделать самому, ничего другого не остается.

10

Фиби Флэттс сидела у окна уже два с половиной дня, но Заккес не появлялся. Потихоньку начал подкрадываться страх, что он не придет никогда. Может быть, ее чары не подействовали или она каким-то образом, сама того не ведая, отпугнула его? О-о! Она сознавала, что любые предположения возможны, и если продолжать об этом думать, то можно сойти с ума.

Услышав стук копыт и скрип повозки, Фиби раздвинула кружевные занавески и в который уже раз выглянула в окно. Сердце чуть не выпрыгнуло у нее из груди: это был он!

Она тут же вскочила, подошла к зеркалу, поправила волосы, торопливо вышла на веранду, но с крыльца спустилась легко и плавно, благоразумно подобрав юбку, чтобы не испачкать кружевную кайму.

Не успел Зак соскочить с повозки, а Фиби уже стояла перед ним с зардевшимся лицом, сияя от возбуждения.

Несколько мгновений юноша пристально смотрел на нее. Они не виделись со дня его приезда, когда Фиби с отцом Флэттсом встречали его на станции, но тогда была ночь, и тусклый свет фонарей не позволял как следует разглядеть ее. Теперь при свете дня Зак увидел, что Фиби была еще прекраснее, чем он мог себе представить. У него даже дух захватило, когда он взглянул на нее.

Зак подумал, что никогда еще не встречал лица такой редкой красоты. Оно поражало своей изысканностью и утонченностью, миниатюрная фигурка придавала ей особое очарование, которое исчезло бы, будь Фиби выше ростом или крепче.

Плавно сужающееся книзу лицо напоминало сердечко, скулы были приподняты, маленький изящный носик имел совершенную форму. Губы у Фиби были пухлые и нежно-розовые, лицо обрамляли блестевшие на солнце золотистые нити волос, ниспадавших на плечи тяжелыми локонами. Фиби надела свое лучшее платье, все из белых кружев, она шила его всю зиму под руководством Арабеллы. Впечатление было настолько сильным, что Заккес на мгновение лишился дара речи.

На шее Фиби красовался его подарок — серебряный медальон с анютиной глазкой.

— Привет, Заккес. — Голос Фиби был глубокий и чуть хрипловатый, в этот момент он решил, что женится на ней.

— Здравствуйте, мисс Фиби. — Он взял ее руку в свои и улыбнулся, глядя на нее сверху вниз, впервые почувствовав, какая она миниатюрная.

— Не называй меня мисс Фиби, — весело пожурила она его. — Для тебя я просто Фиби. Ты меня так и называй. — Она смело взглянула на юношу, глаза ее искрились. — Теперь снова поздоровайся со мной.

— Здравствуй… Фиби, — сказал он, слегка запнувшись.

— Ну вот, совсем не трудно, правда? — Она одарила Зака самой ослепительной улыбкой, на какую была способна. Улыбка озарила ее лицо.

Юноша почувствовал, что заливается краской. Теперь, когда она устранила разделявший их барьер, ему хотелось о многом поговорить, многое ей сказать, но он не мог выразить свои чувства словами, по крайней мере сейчас. Цель его приезда была куда важнее.

— Его преподобие дома? — спросил Зак.

Фиби покачала головой.

— Он в церкви.

— Сейчас мне нужно с ним увидеться, — сказал Заккес. — Потом я зайду, и мы с тобой поговорим, да, Фиби?

— Я приготовлю кофе, — улыбнулась она, пристально глядя ему в лицо. — Когда придешь, кофе будет готов.

— Спасибо, я скоро буду, — улыбнулся в ответ Зак.

Обшитая досками церковь показалась ему меньше, чем он ее помнил. Пока его не было, деревья вокруг сильно разрослись. Обе створки двери были распахнуты.

Войдя внутрь, Заккес остановился и осмотрелся. Цветные стекла витража отбрасывали все те же маленькие радуги. Со стороны алтаря доносились какие-то скребущие звуки. В нос Заку ударил едкий, неприятный запах свежего лака. Он увидел две склоненные фигуры: юноша шлифовал скамью, а отец Флэттс покрывал золотистым лаком другую, уже подготовленную.

Услышав шаги Зака, его преподобие поднял голову, аккуратно положил кисть на банку с лаком, вытер руки ветошью и вышел в проход.

— Заккес, мой мальчик! — приветливо воскликнул он.

Они обменялись рукопожатиями. На румяном лице отца Флэттса появилось участливое выражение.

— Как мама? Ей не лучше?

— Боюсь, что нет, — покачал головой Зак.

— Печально это слышать, она замечательная женщина.

— Да, сэр, — ответил Зак. Губы его были плотно сжаты, волнуясь, он переминался с ноги на ногу, не поднимая глаз. — Отец Флэттс, — наконец решился он, — можно с вами поговорить?

Его преподобие оглянулся на юношу, занятого шлифовкой, и сказал:

— Да, конечно, пойдем.

Он взял Заккеса за руку и повел его в ризницу. Когда они вошли, отец Флэттс закрыл дверь и, указывая на деревянный стул с высокой спинкой, пригласил:

— Садись, сынок.

Зак сел, сжав руки.

— Я знаю, что Хоувы в городе не имеют веса, — сказал он спокойно и посмотрел на священника. Взгляд его голубых глаз был ясен и открыт. — Я подумал, что вы сможете помочь. Больше мне не к кому обратиться.

— Да, конечно, сделаю все, что в моих силах. — Отец Флэттс опустился на скамью напротив и вопросительно глянул на юношу. — Я тебя слушаю.

Заккес откашлялся.

— Мне нужно получить ссуду в банке.

— А для чего?

— Доктор Фергюсон говорит, что в Северной Каролине, в Ашевилле, есть частная клиника. Он думает, что там смогут помочь маме.

— Но это дорого, — догадался отец Флэттс.

— Да, очень дорого, — с горечью подтвердил Зак.

Его преподобие кивнул и посмотрел на свои карманные часы.

— В этом случае, — сказал он, — не будем терять время. Пойдем посмотрим, что нам удастся сделать до обеда.

Через десять минут они уже стояли перед входом в Фермерский банк. Зак на минуту остановился, поправил рубашку, отряхнул пыль с брюк и башмаков и взглянул на отца Флэттса.

— Ты готов? — мягко осведомился священник.

Заккес глубоко вздохнул и кивнул.

— Не волнуйся, сынок. — Отец Флэттс ободряюще похлопал юношу по спине. — Мак Коллинз человек честный, хотя характер у него не сахар.

Юноша благодарно улыбнулся, и они поднялись на две ступеньки, отделявшие их от двери.

— Проходи, — сказал священник, пропуская Зака вперед.

Зак вошел, за ним — отец Флэттс. Юноша с интересом огляделся. За все годы, прожитые в Мадди-Лейк, он ни разу не бывал в банке и сейчас ощущал почти благоговейный трепет. В то же время банк для него окружал какой-то ореол загадочности. Благоговение шло оттого, что сюда люди приносили на хранение деньги или брали определенные суммы для своих целей. А таинственным банк казался по той причине, что Зак не представлял, как выглядит это учреждение, ведь у Хоувов никогда не водилось и самой скромной суммы, чтобы положить ее в банк.

Теперь Заккес увидел перед собой конторку из полированного красного дерева, место кассира было отгорожено толстыми прутьями решетки. Сквозь эти прутья они увидели высокого мужчину, очень близорукого, судя по его очкам с толстыми стеклами. Почему-то Заку показалось, что он напоминает владельца похоронного бюро. За спиной у него юноша заметил встроенный в стену большой металлический сейф, похожий он уже видел в ювелирном магазине в Сент-Луисе.

Торцом к маленькому окошку стоял большой стол. Как и место кассира, окно также было с решеткой.

Маку Коллинзу совершенно не подходила его звучная, солидная фамилия. Внешне он был очень похож на кассира, что было не удивительно: они были братьями. Только Мак, старший из братьев, отличался еще большей худобой и походил на богомола. Его лицо удивляло неестественной бледностью, прозрачная кожа обтягивала выдающиеся скулы, над глазами нависали белые, жесткие, как проволока, брови. Зачесанные назад редеющие седые волосы открывали высокий лоб, а длинные сухопарые конечности еще больше усиливали сходство с насекомым.

Отец Флэттс взял Заккеса за руку и подвел его к столу.

— Здравствуйте, Мак, — откашлявшись, бодро начал священник.

Банкир оторвался от бумаг, которые разбирал, что-то недовольно пробурчал себе под нос и медленно встал. Его необычные светло-серые глаза смотрели недоверчиво и, казалось, видели человека насквозь.

— Мое почтение, святой отец. — Коллинз протянул отцу Флэттсу бледную дрожащую руку.

Зак вспомнил, что отец Флэттс говорил ему о болезни Мака Коллинза — дрожательном параличе, и советовал делать вид, что он ничего не замечает.

— Это мой коллега, Заккес Хоув, — чистым звучным голосом быстро проговорил священник. — Возможно, вам приходилось о нем слышать. Он тот самый талантливый юноша, который написал для нашей церкви новый псалом. Сейчас он учится в колледже в Тигервилле и будет проповедником.

Проницательный взгляд Коллинза теперь обратился на Заккеса.

— Рад, — кратко сказал он и протянул ему свою дрожащую руку. Они обменялись рукопожатиями.

Банкир указал на два красных кожаных кресла, обращенных к столу. Все сели, и Коллинз сразу перешел к делу.

— Итак, джентльмены, чем могу вам служить?

— Заккес — подающий надежды молодой человек, — своим самым проникновенным тоном начал отец Флэттс. — У него большое будущее. Он сдал экзамены на стипендию для учебы в колледже, а я должен вам заметить, что это не так просто. До сегодняшнего дня у него не было повода обращаться в банк, — его преподобие учтиво улыбнулся, — однако обстоятельства изменились.

— Все это интересно, — сказал Мак Коллинз, но Зак не почувствовал в его словах искренней заинтересованности, и сердце у него екнуло. Ему стало совершенно ясно, что внимание банкира могло привлечь только содержимое толстых кошельков.

Коллинз пристально смотрел на Заккеса.

— А теперь, молодой человек, после такой лестной характеристики, которую вам дал отец Флэттс, позвольте узнать, чем я могу вам помочь?

Зак глубоко вздохнул и скосил глаза на священника, который ободряюще ему улыбнулся.

— Мне нужна ссуда, — коротко сказал юноша.

— О-о! — подался вперед Коллинз. — А для чего, собственно, вам понадобились деньги?

Заккес изложил суть дела. Коллинз слушал его с бесстрастным лицом.

— Насколько я понимаю, мистер Хоув, у вас нет счета в банке, и в обозримом будущем вы не будете иметь никакого существенного устойчивого дохода. Скажите, как вы собираетесь рассчитываться с банком?

— Я намерен прервать занятия и начать работать, пока все не выплачу, — тихо сказал Заккес. — Поверьте моему слову, мистер Коллинз.

Коллинз недовольно нахмурился.

— Преуспевающий банкир никогда никому не доверяет и уж, конечно, не молодому человеку, еще никак себя не зарекомендовавшему.

— Что вы имеете в виду? — спросил Заккес, глядя на банкира.

Мак Коллинз расцепил свои бледные руки и заговорил, акцентируя отдельные положения и загибая пальцы на руке.

— Попросту говоря, чтобы брать деньги в банке, вы должны быть платежеспособным. Вы должны либо подтвердить свою способность выплатить ссуду, либо располагать какой-либо собственностью, либо же у вас должны быть уже оплаченные ссуды, то есть…

— Да, но… мне раньше не нужно было обращаться в банк, — с жаром воскликнул Заккес.

— Совершенно справедливо, — кивнул Коллинз. — Но банковское дело имеет свои особенности, здесь свои правила и требования, которые вырабатывались методом проб и ошибок. Без заслуживающего доверия опыта расчета по кредитам… — Банкир развел руками и пожал плечами.

— Но как же мне получить такой опыт?

— Взяв ссуду.

— А если мне никогда не приходилось этого делать?

— Тогда все осложняется. В этом случае мне необходимо основательное дополнительное обеспечение.

— Это значит, что вы дадите деньги, если получите от меня в залог что-то ценное, что будет находиться у вас, пока я не расплачусь?

— Я могу рассмотреть такую возможность, — осторожно заметил Мак Коллинз.

И тут Заккеса осенило.

— А что, если я уговорю отца представить нашу ферму в качестве залога?

Банкир отрицательно покачал головой.

— Боюсь, из этого ничего не выйдет.

— Но почему? — в отчаянии вырвалось у Зака. — Ферма ведь имеет какую-то стоимость.

Коллинз снова покачал головой.

— Она не может служить в качестве дополнительного обеспечения. — Он помолчал. — Наверное, вы не в курсе дела?

— Что вы имеете в виду?

Сухой тон банкира смягчился.

— Ваш отец, мистер Натаниэл Хоув, заложил все до последнего.

— Этого не может быть! — Зак был потрясен услышанным.

— Мне очень жаль, что вам пришлось узнать обо всем от меня. — Голос банкира звучал искренно. — Я был уверен, что вам все известно. Полтора года назад мистер Хоув заложил ферму и не смог выплачивать по закладной. Хуже всего то, что он ничего не делал на ферме, чтобы получать доход.

Зак слушал как громом пораженный. В ушах стоял звон. Отец заложил ферму? Да тот ли это Натаниэл, который никогда, сколько Зак себя помнил, не бывал в банке? Для которого собственный кусок земли был священным?

— Болезнь мамы заставила его заложить ферму, — тихо сказал юноша. — Ему пришлось ухаживать за ней и платить доктору.

— А платежи по закладной? — настаивал Коллинз. — Почему он не заботился о них?

— Потому, — горько проронил Заккес, — что у него просто не было на это денег.

— У него остался еще месяц, — мягко проговорил Мак Коллинз, — до того как банк лишит его права выкупа. После этого ферма перейдет в распоряжение банка. Мне искренне жаль, но выбора нет.

— Только один месяц! — Все закружилось у Зака перед глазами. — Так, значит, вы мне отказываете.

— Да, это так.

— Пожалуйста, ваше преподобие, помогите мне! — с мольбой в глазах обратился юноша к отцу Флэттсу.

— Мак, — медленно проговорил священник, — что, если я буду сопоручителем Заккеса?

— Ну, это будет зависеть от того, какая сумма ему нужна, — нахмурился банкир.

— Сколько? — вопросительно посмотрел на Зака отец Флэттс.

Мозг его заработал с невероятной быстротой, цифры с бешеной скоростью завертелись у него в голове. Требовалось восемьсот долларов, но и половины этой суммы было достаточно, чтобы поместить мать в клинику хотя бы на некоторое время. И все же четыреста долларов… Внутренний голос подсказывал ему, что следует еще уменьшить сумму.

— Двести долларов, — быстро проговорил Зак.

— Боюсь, ничего не получится, — покачал головой Мак Коллинз. — Пятьдесят, ну, сто долларов, не больше. — Он бросил взгляд на отца Флэттса. — Вы тоже, ваше преподобие, берете на себя очень много. Знаю, знаю… — Он поднял руку, предваряя возражение. — Бог воздаст. Но боюсь, что верно на небесах, не всегда справедливо в делах земных.

— Но, Мак! — прошептал отец Флэттс. — На карту поставлена человеческая жизнь. Я лично буду отвечать за эту ссуду.

И вновь, в который раз, банкир покачал головой. Он тоже входил в число прихожан, но на первом месте у него были дела банка.

— Я уже позволил заложить пасторат^[7], когда требовалось починить крышу в церкви.

— Да, да, я знаю, — раздраженно проговорил отец Флэттс. — Вы мне уже напоминали о том, что я превысил свой кредит.

— Дело не в том, что я вам не доверяю. — Коллинз постарался смягчить остроту ситуации. — Я вам верю, поэтому и предоставил кредит.

— Знаю, Мак, — вздохнул священник.

Зак ошеломленно молчал. Он не знал, что отцу Флэттсу пришлось занимать деньги на новую крышу. Почему он раньше об этом не подумал? Ведь приход в Мадди-Лейк был небогат. Ясно только одно: ссуды ему не видать. Зак устало поднялся.

Когда они были на улице, отец Флэттс огорченно покачал головой.

— Мне очень жаль, сынок, я старался, как мог. Не знаю, что еще можно сделать.

— Я думаю так, — сказал медленно Зак, — если помощь нельзя найти на земле, возможно, небеса будут более благосклонны.

11

Зак сидел в кабинете отца Флэтгса и невидящими глазами смотрел на лежащий перед ним чистый лист бумаги. Покусывая карандаш, юноша обдумывал содержание письма. Он и не подозревал, как сложно будет сочинить такое письмо. Сколько Зак себя помнил, Натаниэл старался внушить ему чувство гордости и независимости, которое в итоге и вошло в его плоть и кровь. Просить помощи было не принято. Никто из Хоувов никогда никого ни о чем не просил.

«Ты ничего ни у кого не выпрашиваешь, — старался переломить себя Зак, — ты просишь деньги в долг, потом ты все вернешь».

Вошла Фиби с чашкой дымящегося кофе, поставила ее перед Заккесом и вышла, тихо прикрыв за собой дверь.

Зак колебался, не зная, с чего начать. Но вот появились первые строки, за ними последовали другие.

«Ваше преподобие, уважаемый отец Астин!

Благодарю Вас за то, что Вы дали мне возможность навестить семью. У меня нет слов, чтобы выразить мои чувства, и Вашу доброту я никогда не забуду, я Ваш вечный должник. Болезнь моей матери оказалась значительно серьезнее, чем я предполагал.

Вы позволили мне оставаться с ней столько, сколько я сочту нужным, я также признателен Вам за это. Вы так много для меня сделали, что мне невыносимо трудно обращаться к Вам с просьбой, но выбора у меня нет.

У моей матери туберкулез. Уверен, Вы знаете, что это такое. Однако местный доктор считает, что может наступить улучшение, если поместить ее в санаторий в Ашевилле в Северной Каролине. К сожалению, лечение стоит дорого, моя семья и я не имеем для этого средств. Я знаю, что прошу очень много, но я умоляю Вас посодействовать тому, чтобы колледж ссудил нам восемьсот долларов для восстановления здоровья моей матери. Я с радостью буду выполнять любую работу в неучебное время или даже прерву занятия, чтобы быстрее вернуть долг.

Еще раз хочу подчеркнуть, что я с невероятным трудом решился просить помощи, но Вы, преподобный Астин, единственный человек, к кому я могу обратиться.

Заранее благодарен.

С уважением,

ваш брат во Христе

Заккес Хоув».

Заккес перечитал письмо, аккуратно сложил, нашел конверт и вложил в него листок. Юноша долго смотрел на конверт, прежде чем отправиться на почту.

Прошло уже девять дней с тех пор, как Заккес отправил письмо. Фиби раздвинула кружевные занавески в гостиной и увидела Зака, сидящего на ступеньках веранды в ожидании почтальона, мистера Пибоди. В письме он указал адрес Флэттсов, полагая, что в город почта доставляется скорее.

Фиби опустила занавески, поправила волосы и тоже вышла на веранду.

— Заккес, — мягко позвала она.

От неожиданности он вздрогнул и быстро обернулся. На Фиби было длинное, до щиколоток, платье переливчатого синего цвета с высоким кружевным воротником, который охватывал ее лебединую шею ниспадающими складками. Поверх кружев она надела серебряный медальон, который превосходно смотрелся на этом фоне.

— Ждешь мистера Пибоди? — спросила Фиби.

Он молча кивнул.

Она подобрала платье и села рядом на ступеньку, обхватив колени руками. Некоторое время они молчали. Она взглянула на него сбоку. От ее зрачков исходил особый мерцающий свет.

— Ты не собираешься стать проповедником, когда придет время принимать сан? — тихо спросила Фиби.

У Зака появилось странное чувство, будто ему рассекли кожу и заглянули глубоко в душу. Он медленно повернулся к ней.

— Почему ты так говоришь? — резко спросил он.

— О… — Она красноречиво пожала плечами. — Я не знаю, — она внимательно изучала свои руки, — у меня просто такое ощущение.

Фиби старалась расспросить его, но он не стал больше говорить на эту тему. Все же она осталась довольна: он не пытался ничего отрицать.

Наступил тринадцатый день ожидания.

— Мне жаль, Заккес, — сказал мистер Пибоди, — для тебя опять ничего. Может быть, письмо придет завтра.

— Да, может быть, и завтра, — тяжело вздохнул Заккес. Завтра, всегда надежда на завтра.

Но у его матери осталось не так много этих «завтра».

Прошло семнадцать дней. И вот Зак увидел, как по улице бежал, размахивая письмом, мистер Пибоди, его черная кожаная сумка болталась из стороны в сторону.

— Заккес! — кричал он хрипло. — Заккес Хоув!

Сидевший на крыльце Флэттсов Зак встрепенулся. Он уже потерял всякую надежду получить известие от преподобного Астина. И вот мистер Пибоди, нарушив свой график разноски, бежит к нему с письмом. «Бог есть в конце концов», — с облегчением подумал Заккес.

Юноша вскочил и с торжествующим воплем ринулся навстречу почтальону. Возбуждение заразительно. Люди оглядывались, выходили из домов, смотрели из окон. Где это видано, чтобы мистер Пибоди так спешил!

Входная дверь в дом Флэттсов распахнулась и с треском захлопнулась. Фиби появилась на веранде в белом накрахмаленном переднике, на лице ее было написано удивление. Она вытерла руки о полотенце. Увидев бегущего мистера Пибоди, Фиби отбросила полотенце и бросилась за Заком.

— Спасибо, мистер Пибоди! — радостно кричал Зак. — Я вас люблю. Я люблю вас. — Он изо всех сил неловко сжал в объятиях пораженного почтальона, звонко расцеловал его в обе щеки и выхватил письмо.

Мистер Пибоди почесал в затылке и тряхнул головой.

— Наверное, важное письмо, — пробормотал он, — меня за письмо еще никто не целовал!

— Важное! — Заккес рассмеялся, подпрыгнул, счастливые слезы текли по его щекам. Письмо было не только важным. Дело шло о жизни или смерти. Наверное, внутри чек или денежный перевод — очень уж тонок конверт, это означает спасение для матери.

Наконец Фиби догнала Заккеса, лицо ее побледнело от напряжения. Она наблюдала за тем, как Зак дрожащими руками распечатывает конверт, подняла письмо, когда Зак его уронил, и улыбнулась, когда конверт был наконец разорван.

В конверте оказались два сложенных листка почтовой бумаги. Зак развернул их и нахмурился. Он ожидал увидеть чек или денежный перевод, но ни того, ни другого не было. Юноша даже посмотрел на землю: не обронил ли он их?

«Возможно, они придут отдельно», — предположил Зак и нетерпеливо начал читать.

«Сын мой во Христе!

С глубоким сожалением воспринял я известие о серьезной болезни твоей матери. Я не предполагал, что она так тяжело больна. Предлагаю тебе взять отпуск и побыть с ней, сколько необходимо. Не сомневайся, я и все мы молимся о здоровье твоей дорогой матери. В прошлое воскресенье вся наша община молилась о вас. Я уверен, что Бог услышал нас, остальное в его руках».

Заккес оторвался от письма. Сердце его неистово стучало, кровь прилила к голове. Мать его нуждалась не в молитвах, а в восьмистах долларах, чтобы лечиться в Ашевилле. Он быстро пробежал глазами письмо, и с каждым словом у него становилось все тяжелее на душе.

«Я полностью понимаю твою просьбу ссудить тебе восемьсот долларов, и я бы искренне желал, чтобы у меня была возможность предоставить тебе эту сумму. Но, увы, мы только лишь смиренные слуги Господа, орудия его воли. Священник в силах воззвать к Господу, чтобы он излечил душу, укрепил дух. К сожалению, многие мирские потребности мы не в силах удовлетворить, как бы нам этого ни хотелось. Мы не отделение банка, а духовная обитель. Нами прилагаются все усилия, чтобы заботиться о наших подопечных, и, как будущий священник, ты находишься на нашем попечении. Мы дали тебе стипендию, ты получил хорошие рекомендации, и мы гордимся, что ты являешься одним из нас.

Но колледжам тоже нужны средства. Справедливо, что наш благодетель, упокой Господь его душу, оставил пожертвования, но даже мы, духовные наставники, связаны законами мирской жизни. Средства, оставленные нам, — а их всегда бывает недостаточно, чтобы выполнять надлежащим образом нашу работу, — эти деньги, согласно воле учредителя, должны расходоваться на образование, административные нужды, стипендии. Эти средства не могут быть потрачены на другие нужды вне зависимости от того, насколько остра в них необходимость…»

Заккес почувствовал, что холодеет. Несмотря на витиеватый слог письма, было ясно, что денег ждать не приходилось ни от преподобного Астина, ни от его распрекрасного колледжа. В письме прямо не говорилось об отказе, там было много добрых слов, но смысл его от этого не становился иным.

Из груди Заккеса вырвался низкий скорбный вопль. «Что же это за церковь, — спрашивал он себя, — которая отказывается помочь бедной женщине и облегчить ее страдания? С каких пор фонды и стипендии стали дороже человеческой жизни?»

Он с презрением посмотрел на письмо. Потому, как оно было составлено, уважаемый и почитаемый преподобный Астин предстал перед Заккесом как политик, а не как слуга Господа.

Зак равнодушно пробежал глазами заключительные строки. Стоя за его спиной, Фиби тоже читала, беззвучно шевеля губами:

«Как духовные наставники, мы будем делать все от нас зависящее, в то же время мы не располагаем свободными денежными средствами. Но не теряй надежды, сын мой, в Иисуса Христа, Сына Божьего, ибо Он всемогущ. Разве не Он исцелил прокаженного? Не Он ли воскресил мертвого? Он милостив, наш Господь и спаситель Иисус Христос, и я заверяю тебя, что одна молитва, обращенная к Нему, стоит миллионов слитков серебра.

Остаюсь скромным служителем Бога и человека,

искренне твой во Христе,

Томас В. Астин».

Заккес с хрустом смял письмо и швырнул его на обочину. Слезы гнева стояли в его глазах. Перед его мысленным взором предстал колледж во всем своем великолепии: увитые плющом красивые здания, ухоженные, искусно подстриженные кусты и газоны. Все вокруг говорило о богатстве, а вот, чтобы помочь бедной женщине, денег не нашлось.

— Заккес! — Встревоженная его видом, Фиби обняла его за талию. — Пойдем, дома обо всем поговорим.

Он резко обернулся, и в глазах его было столько ненависти, что Фиби отшатнулась.

— Помнишь, о чем ты спрашивала меня на днях? — зло спросил юноша.

Она молчала, боясь вызвать новую вспышку гнева.

— Ты хотела знать, приму ли я когда-нибудь сан? Теперь я могу тебе ответить. Никогда я этого не сделаю, никогда!

— Заккес! — жалобно воскликнула Фиби; в этот момент луч солнца упал на серебряную цепочку у нее на шее, и серебро сверкнуло, как зеркало.

Медленно-медленно Заккес поднял руку и коснулся медальона. Фиби в ужасе замерла, ожидая всплеска его гнева, но его прикосновение было на удивление нежным.

Как завороженный смотрел Заккес на серебряный медальон с анютиной глазкой. Там, где он его купил, оставалось много других, более ценных вещей…

12

Селеста Бенси гордо вскинула голову, распрямив тонкую жилистую шею. Сложив на груди худые руки, она острым, проницательным взглядом окинула свой магазин.

Какое это наслаждение, сознавать, что все у тебя в порядке, что от твоих всевидящих глаз не укроется никакая мелочь. Селеста помнила все, что и где у нее лежит.

Вот уже двадцать лет была она хозяйкой этого магазина, основанного еще ее дедом, настоящей хозяйкой, привыкшей доверять не только расчету, но и своей интуиции — они ее никогда не подводили. Сообщение о смерти отца заставило ее прервать путешествие по Европе. Возвратившись домой, она узнала, что является единственной наследницей солидного дела. Адвокат ее отца, мистер Тимоти Холлистер, всячески уговаривал ее продать магазин.

— Боюсь, Селеста, что вы мало знакомы с этой деятельностью, кроме того, вы молоды, ну и… — сказал он с грустью. — Я подыщу вам покупателя. Согласившись продать магазин, вы получите за него приличную сумму, а если вложить деньги с умом, то сможете безбедно существовать до конца своих дней.

— А чем я буду заниматься? — возмутилась Селеста. — Рукоделием? И потихоньку превращаться в старую деву? Мужчинам я не нравлюсь, за исключением тех, кого интересуют деньги. Нет уж, если суждено мне остаться старой девой, пусть у меня будет свое дело, которое станет моим постоянным занятием.

Селеста сменила адвоката, наняла такого, который разделял ее честолюбивые замыслы, и занялась магазином. Делала она это так, что ее магазин превратился в один из самых крупных поставщиков предметов роскоши не только в Сент-Луисе, но и во всем штате Миссури. Она пригласила к себе на работу мастера-ювелира Джузеппе Фазио, с которым познакомилась во время своего путешествия. Он переехал в Америку с женой и ребенком, и благодаря его мастерству магазин Селесты стал предметом зависти всех, кто занимался ювелирным делом. Джузеппе Фазио был истинным художником, только кисти ему заменяли тигели, специальные молоточки, воск, формы для отливки, разнообразные резцы. Изготовленные им кольца, ожерелья, серебряные блюда, со вкусом выполненные столовые приборы, чаши поражали изяществом и совершенством линий. Его изделия из золота, серебра, вермели^[8] были достойны называться истинными произведениями искусства. В радиусе ста миль не было ни одной состоятельной семьи, которая не могла бы похвастаться какой-либо вещицей, приобретенной в магазине Бенси: это могла быть детская серебряная ложечка, набор для десерта, ожерелье или просто обручальное кольцо. В штате Миссури даже самый дешевый подарок становился престижным, если на упаковочной коробке стояло клеймо магазина Бенси.

Селесте удалось превратить свой магазин в самое модное заведение. Богатая светская публика, завсегдатаи салонов, невесты — все они были клиентами ее магазина. С каждым годом, даже с каждым днем, покупателей становилось все больше. Было от чего радоваться, но в то же время сил требовалось тоже немало.

День выдался удачным. Селеста устало вздохнула. Нет, день был на редкость удачным. Товара продали больше, чем в любой другой день, за исключением рождественской торговли. А все благодаря тому, что на следующий месяц намечены три богатые свадьбы.

«Господь, благослови невест», — подумала Селеста, улыбнувшись. Как женщина, она испытывала к невестам самые теплые чувства, но и доход они приносили немалый.

Она еще раз тихонько вздохнула. Ноги так и гудели от усталости, в желудке было пусто. Такого ажиотажного спроса не было с самого декабря — она не смогла даже перекусить. Теперь предстояла работа с большим списком заказов, поступивших от ее постоянных состоятельных клиентов, на столе в соседней комнате лежали деньги, упакованные в банковский парусиновый мешок. Она мысленно прикинула, сколько там наличности. Может, около пяти тысяч долларов, а может быть, около шести. Селеста взяла себе за правило не оставлять на руках большую сумму наличных денег. Но сегодня она весь день продавала. Джузеппе уехал по делам в Филадельфию; она так и не выбралась в банк, чтобы сдать деньги. Теперь придется запереть их в сейф до завтрашнего утра.

Сцепив руки, Селеста положила их на поясницу и хорошо потянулась. Сегодня она невероятно устала. Она просто не в состоянии нести деньги в банк. Пожалуй, это единственный случай, когда она решила отложить дело на следующий день. Что здесь опасного? Селеста считала, что ничего серьезного произойти не может.

В комнате было душно, но Зак не решался открыть окно. Ведь порыв ветра мог раздвинуть занавески, и его заметили бы снизу, с улицы. Тыльной стороной ладони он вытер пот со лба. Жарко ему было не столько от жары, сколько от волнения.

Уже три часа он сидел, словно охотник в засаде, внимательно наблюдая за посетителями ювелирного магазина. Каждые несколько минут дверь туда открывалась и закрывалась. Люди приходили пешком, приезжали в колясках, останавливая их под навесом у магазина, а несколько пар даже подкатили на шумных, изрыгающих дым безлошадных экипажах.

Тем временем день шел на убыль. Зак наблюдал, как дневные тени постепенно удлинялись, наливаясь насыщенным фиолетовым цветом. Незаметно подкрадывались сумерки — сначала они захватили тротуар, потом поползли по улице, начали овладевать отелем, этаж за этажом, и, наконец, заглянули в окно его комнаты. Глубокая, безмерная печаль пронзила его существо, словно давая ему понять, что тот шаг, который он собирался сделать, круто изменит его жизнь, будет руководить всеми его мыслями и поступками, заставит переменить отнощение к самому себе. Ему страстно хотелось бы другим способом достать деньги для клиники. Но желания, надежды были уделом мечтателей, а для него пора грез уже миновала.

Заккес осторожно, одним пальцем отодвинул занавеску и посмотрел на часы, расположенные на высоком шпиле видневшейся неподалеку церкви. На круглом белом циферблате отчетливо проступали черные римские цифры. Стрелки показывали почти половину шестого. Зак бросил взгляд вниз, на магазин Бенси. Он закрывался в шесть.

Внезапно юноша вскочил. Он увидел, как две худые руки начали собирать выставленные в витрине образцы:драгоценности убирали перед закрытием.

Пришло время спускаться. Чтобы выполнить задуманное, в его распоряжении было полчаса. Как бы подтверждая это, часы на шпиле торжественно и звучно пробили один раз.

Заккес отодвинул стул, подошел к кровати и, вытряхнув на нее содержимое чемодана, стал перебирать вещи. Он взял моток веревки, револьвер, тряпки и капюшон из мешочной ткани и с минуту взирал на все эти вещи, тайком взятые из дома.

Потом изо всех сил зажмурился. Душа его была в смятении. Ведь он не вор и не взломщик. Но тут перед его глазами возникло видение: бледная и слабая, на постели лежала его мать, сотрясаясь от мучительного кашля, доходящего до рвоты; в его ушах стояли жуткие звуки, которые она издавала, отхаркивая ядовитые сгустки кровавой мокроты. Зак понял, что должен завершить то, что наметил.

Сейчас или никогда.

Селеста медленно вынула из витрины поднос с часами. Сейчас она была благодарна помощнику шерифа Хэнку Ярби за приглашение вместе пообедать. Он заехал к ней утром во время своего обычного утреннего обхода. Сначала Селеста отказывалась, но он был настойчив, и она уступила. Договорились встретиться в шесть часов. Ярби был мил, хоть и моложе ее на шесть лет. Он работал у шерифа уже восемь лет и, как поговаривали, метил на его место, когда старик Колдвелл подаст в отставку. Селеста подумала, что обед в ресторане ей совсем не помешает, у нее не осталось сил, чтобы готовить дома. Но при всем том ей хотелось, чтобы на месте Ярби был кто-нибудь другой.

И дело не в том, что он ей не нравился. Просто нравился недостаточно сильно. Он был даже по-своему красив, хотя и несколько грубоват, но вот его манеры… Они оставляли желать много лучшего. Он походил на алмаз, которому не суждено было стать бриллиантом.

Селеста знала, что Ярби был от нее без ума, но она знала и то, что надежды его напрасны. Она не помнит, сколько раз отказывала Хэнку, но неудачи только распаляли его. Обычные знаки внимания и несколько совместных обедов ни к чему ее не обязывали. За его столетнюю историю магазин Бенси ограбили лишь дважды, и то это случилось очень и очень давно. Но никто от этого не застрахован, а потому не помешает иметь знакомство в конторе шерифа.

В этот момент звякнул колокольчик.

«Еще один покупатель, — подумала Селеста и медленно потерла себе глаза. — На сегодня достаточно, этот покупатель будет последним». Она грациозно обернулась, прикидывая в уме, для какой из трех будущих свадеб будет сделана покупка.

Селеста взглянула на дверь — и у нее перехватило дыхание от ужаса: впервые в жизни она оказалась перед дулом револьвера. Женщина нервно рассмеялась и попыталась откашляться.

— Ну же, Ярби, — проговорила она дрожащим голосом, — знаешь, это не очень удачная шутка.

Но из-под уродливого капюшона до нее доносилось лишь громкое сопение.

От лихорадочного возбуждения Заккес тяжело дышал. Ему все время не хватало воздуха. Он тщетно старался проглотить стоявший в горле ком. Какое это невероятное чувство, когда леденящий страх смешивается в душе с опьянением своей властью над другим человеком. Возбуждение отозвалось болью в пояснице, ему вдруг ужасно захотелось помочиться и потянуло на рвоту. К горлу подступала тошнота, и ему стоило большого труда подавить ее.

Локтем руки, в которой был зажат револьвер, Зак толкнул дверь, она закрылась, и этот обычный мягкий звук прозвучал как выстрел. Женщина сильно вздрогнула. Зак быстро оглянулся: они остались одни.

Он медленно двинулся вперед. Женщина отшатнулась, с ужасом взирая на него. Когда она заговорила, было заметно, как на ее шее лихорадочно двигались туго натянутые жилы.

— Что… что вам нужно?

Селеста продолжала пятиться, отставив руку, чтобы не упасть. Но когда ее рука коснулась гладкой поверхности прилавка, она непроизвольно крикнула. Женщина как можно плотнее прижалась к витрине, инстинктивно стараясь слиться с ней. Сильно зажмурившись, дрожащими от страха губами она зашептала молитву.

Но ужас охватил не только Селесту. Сердце Зак-кеса колотилось так неистово, что, казалось, вот-вот разорвется. Юноша пытался дышать ровно и глубоко, но от этого ему становилось еще хуже. Он выронил из рук чемодан, который с громким стуком упал на пол. Женщина открыла глаза и пронзительно вскрикнула. Но тут до ее сознания дошло, что это не револьверный выстрел, она почувствовала облегчение и, пытаясь взять себя в руки, глубоко вздохнула.

Заккес обливался потом, его мокрая рука с трудом удерживала револьвер. Он вытер левую руку о накидку, взял в нее револьвер, затем вытер правую и снова переложил оружие. Женщина, не двигаясь, не спускала глаз с револьвера.

Зак угрожающе взмахнул оружием.

— Где деньги? — с дрожью в голосе спросил он.

Селеста Бенси в полной мере обладала качеством, вызывавшим всеобщее восхищение и уважение: у нее была железная воля. Несмотря на тиски леденящего страха, мозг ее, этот превосходно отлаженный механизм, работал с присущей ему четкостью. Селеста думала о деньгах, которые могла потерять.

— Там… там не так уж много наличных, — солгала она. — Все деньги… деньги сданы в банк. Их сдают дважды в день. — Она с усилием проглотила ком в горле, ее жилистая шея напряглась.

Зак медленно приблизил револьвер к ее лицу, целясь прямо в лоб.

— Сколько у вас денег?

Она поспешно отклонилась.

— Мне нужно пойти пересчитать.

— Стойте! — пронзительно вскрикнул он, затем добавил уже спокойнее: — Не двигайтесь, пока не скажу.

Селеста застыла на месте, прижав руку к груди.

— Где вы их храните?

— В верхнем ящике… там… под той витриной. — Она указала подбородком, где надо было искать. Зак посмотрел, куда она указывала. Встроенная витрина занимала всю стену от пола до потолка; за высокими стеклянными дверцами был ряд полок с серебряными подносами и ряд ящиков. Именно сюда каждый день до того, как пересчитать выручку, она откладывала сорок долларов: пять банкнот по одному доллару, одну по пять, одну по десять и одну по двадцать долларов. Так она имела деньги для сдачи на следующий день.

Селеста следила, как грабитель, держа ее под прицелом, осторожно попятился в сторону витрины. Он выдвинул верхний ящик, сунул в него руку, достал деньги и поднес их к глазам. Пробурчав что-то неразборчивое, он затолкал купюры под накидку в карман. Затем отскочил от витрины и снова оказался перед Селестой.

— Не верю, чтобы больше ничего не было, — с нажимом сказал он, помолчал и, глядя на женщину с угрозой, спросил: — Вы хотите жить?

Голова Селесты дернулась, в груди родился крик, превратившийся в придушенный вопль.

— Если ничего больше не найдется, вам не жить, — сказал Зак хриплым шепотом. Обеими руками он сжал пистолет и поднял его к ее лицу, почти коснувшись лба. Резко щелкнул взведенный курок.

Селеста покрепче зажмурила глаза и зачастила молитву:

— Отченашижеесинанебеси…

— Перестаньте молиться! — взвизгнул Зак. — Прекратите, слышите? Замолчите!!!

Ее глаза широко раскрылись, и в темных зрачках заметался страх. «Он — сумасшедший! Буйно помешанный!»

— Не молись! — надрывался Зак. Женщина невольно отшатнулась, когда он вплотную приблизил к ней скрытое капюшоном лицо и снова выкрикнул: — Слышишь меня? Прекрати читать молитву!

Селеста еще больше задрожала и кивнула.

Голос его подрагивал, когда он продолжал:

— Я пришел за деньгами, а если их нет, я возьму немного драгоценностей, мне их нужно на восемьсот долларов, где я могу их взять?

Не отводя от женщины револьвер, Зак обошел ее и оказался за прилавком. Повернувшись вполоборота, Селеста в ужасе наблюдала за ним и думала: «То, что происходит, — это сон, дурной сон. Этого не может быть наяву. Настоящий ночной кошмар, вот что это такое. Я в любую минуту проснусь и все кончится…»

Она опустила глаза и посмотрела на отделанный красным деревом прилавок, где под стеклом сверкало несколько самых дорогих и изящных колец. Каждый раз, когда он брал с темно-бордового бархата очередное кольцо, Селеста морщилась, словно от физической боли.

Зак набрал пригоршню колец и поднес их к одной из прорезей для глаз. Селеста видела, как он разжал кулак и стал внимательно рассматривать кольца одним глазом, как птица.

«Он не может видеть, что делается вокруг! — подумала с надеждой Селеста. — Пока он занят и не смотрит в мою сторону, у меня есть шанс убежать. Пять обычных шагов или два броска, и я буду за дверью».

Звук открываемой двери заставил обоих обернуться, и они услышали грубый голос:

— На твоем месте я бы не шевелился. Мы не позволим грабить таких уважаемых людей, как мисс Бенси.

Заккес покосился на дверь и увидел там Хэнка Ярби, который целился ему в голову.

Это был конец. Все пропало.

13

Приближаясь, шаги гулким эхом отдавались по тюремному коридору. Услышав их, Дэмпс Джонсон, могучего телосложения негр, медленно поднял на дверь большие выразительные глаза, полуприкрытые веками, отчего казалось, что он постоянно спит.

С видимым равнодушием он следил за тем, как Ярби отпер и затем открыл дверь. Камера многократно усиливала все звуки, они отражались от каменного пола, стен, потолка.

— Привел тебе дружка, — ухмыльнулся Ярби.

Дэмпс ответил ему безучастным взглядом. Затем помощник шерифа обернулся к молодому арестованному, бесцеремонно схватил юношу за воротник и брюки и швырнул в камеру.

Зак полетел, как снаряд, и ударился о каменную стену. Удар был так силен, что у него хрустнул череп, замерло дыхание, а перед глазами расплылось белое пятно.

Потом наступила полная темнота. Он не видел, как помощник шерифа плюнул в него табачной жвачкой, не слышал, как Ярби с громким стуком захлопнул дверь и запер ее одним из массивных ключей, укрепленных на связке. В этом стуке была безысходность, говорившая о том, что все кончено.

— Куда уставился, парень? — спросил Ярби Дэмпса, медленно жуя остатки жвачки. На лице его появилась наглая ухмылка.

Дэмпс и глазом не моргнул, когда плевок угодил ему прямо в лицо. Это унижение он испытывал уже неоднократно.

Ярби хохотнул, покачал головой и вышел, позванивая ключами. Только когда его шаги стихли, Дэмпс вытер лицо рукавом. Он не желал доставлять Ярби удовольствие, показывая, как глубоко уязвляли его эти плевки.

Минуты через три Заккес пришел в себя. Казалось, он не понимал, как и почему оказался на полу. Юноша потряс головой, словно хотел привести в порядок перепутавшиеся мысли, в этот момент он напоминал пса, отряхивающего мокрую шерсть. Постепенно память стала проясняться, но голова просто раскалывалась, и малейшее движение отзывалось ужасной болью.

Зак тихонько застонал и стал осторожно ощупывать лоб пальцами обеих рук.

Дэмпс рассмеялся.

— Все в норме, парень, — сказал он густым басом, — ты немножко стукнулся о неодушевленный предмет, о каменную стену в два фута толщиной, если уж быть точным.

Заккес медленно повернул голову.

— Где я?

— Ты, малыш, в бесплатном отеле, что на попечении города Сент-Луиса в штате Миссури. На полном пансионе. — Голос его смягчился. — Ты в камере городской тюрьмы.

Заккес закрыл глаза, и на него нахлынули воспоминания. «Должно быть, я сошел с ума, — подумал он, — как иначе объяснить эту дурацкую затею с ограблением ювелирного магазина Бенси. Нет, разум мой не помутился, — ответил он себе, — просто я был в отчаянии и готов на все».

Губы Дэмпса тронула улыбка.

— На полу жестко сидеть, парень. Лучше перебирайся на койку. На ней не мягче, но все же лучше, чем на полу. Даже одеяло есть, видишь? — И он отвернул угол серого вытертого одеяла.

Заккес плотнее сжал губы, прижался спиной к холодной стене и остался на полу. Он сидел, подтянув колени к подбородку.

— Хочешь поговорить, парень? — мягко спросил Дэмпс.

Заккес не отвечал.

Дэмпс пожал плечами и растянулся на койке, которая была ему явно коротка. Он закинул руки за голову и уставился в потолок.

Прошел час, за ним второй. Через дверь просунули подносы с обедом. Зак оттолкнул свой.

— Ты должен есть, — посоветовал Дэмпс. — Здорово воняет и на вкус дрянь, но нужно есть, чтобы поддержать силы.

Заккес молча подвинул свой поднос к Дэмпсу.

Тот улыбнулся ему белозубой улыбкой.

— Благодарю вас, — чопорно произнес он и поклонился, затем жадно придвинул к себе поднос и быстро заработал ложкой, молниеносно поглощая сероватое месиво.

Когда начало смеркаться, Дэмпс снова заговорил, голос его звучал ровно и уверенно:

— На койке все же лучше, парень.

Зак продолжал молчать.

— Ничего, научишься говорить, — уверенным тоном проговорил Дэмпс. — Через несколько не-Дель начнешь болтать без умолку. А через несколько месяцев станешь разговаривать со стенами, если будет не с кем. Не пройдет и года, и во сне станешь разговаривать. — И в подтверждение своих слов он многозначительно кивнул.

Зак с вызовом посмотрел на него, и его голубые глаза сверкнули.

— Я не собираюсь оставаться здесь так долго, — сердито сказал он.

— Да уж, попадешь на исправительные работы, тогда тюрьма тебе покажется раем. Уж это точно, сэр.

— Говори за себя, — огрызнулся Зак, — думаешь, что все знаешь?

— Ну нет, — медленно проговорил Дэмпс, — думаю, что далеко не все.

— Так вот, я не преступник.

— Может, так, а может, и нет. Но ты хорошо начал.

— Я совершил ошибку, — с силой проговорил Заккес.

Дэмпс закатился от хохота.

— Все мы так говорим.

— Впереди у меня целая жизнь. — В голосе Зака звучала надежда. — Может быть, судья будет снисходительным.

— Снисходительным? Хо-хо! — Дэмпс оглушительно рассмеялся.

Зак посмотрел на него с ненавистью и отвернулся.

Дэмпс вздохнул, спустил ноги с койки, встал и потянулся. Казалось, он заполнил собой всю камеру, в эту минуту он напоминал темнокожего атланта, поддерживающего плечами крышу. С минуту негр оставался в этой позе, глядя на Заккеса, затем сложил руки и присел рядом с ним на корточки.

— Что ты такое сделал, что тебя упекли сюда отдыхать? Надеюсь, дело стоило того, чтобы рисковать.

— Моя мать больна, — вскинул голову Зак. — Она скоро умрет, если не поместить ее в дорогую клинику, а ферма отца отходит банку. Нам нужны были деньги, вот я и пошел грабить магазин.

— Оружие использовал?

Зак кивнул.

— Да, у меня был револьвер, но не думаю, что он был заряжен. Я его даже не проверил. Он принадлежал еще моему деду.

— Вооруженное ограбление, вот как они это называют. Первое преступление?

— Неужели я выгляжу как закоренелый преступник?

— Что ты! — Он выставил вперед обе руки со светлыми ладонями, словно защищаясь от удара. — Я тебе не враг.

Заккес с ожесточением посмотрел на Дэмпса, но постепенно раздражение улеглось, и он с сожалением произнес:

— Извини, да, первое преступление.

Дэмпс сочувственно покачал головой.

— Похоже на мой случай. Это плохо. Ни тебе, ни мне не поздоровится. Может, в другом штате все и обошлось бы, но только не здесь. Ярби из кожи вон лезет, чтобы стать шерифом. Скоро выборы, а шериф важная персона для суда. — На лице Дэмпса появилось озабоченное выражение. — Он везде показывает служебное рвение.

— И что, ты думаешь, меня ждет? — По лицу юноши было видно, что он потрясен.

— За вооруженное ограбление? В штате Миссури? — Дэмпс задумчиво закатил глаза. — Может, Дадут лет десять и, если будешь вести себя примерно, выпустят через пять.

Зак не сводил с него глаз.

— Я не хочу проводить десять лет на государственной ферме. Даже пять лет не хочу, ни одного года. Должен же быть какой-то способ…

— Послушай, парень, и хорошенько запомни: никто здесь не собирается проявлять снисхождение к преступникам.

— Но я же не…

— Заткнись и слушай! — рявкнул Дэмпс. Его свирепое лицо вплотную придвинулось к Заку, так что они почти касались носами друг друга. — Я — преступник, ты тоже им стал, когда ограбил магазин. Весь мир — преступники в том или ином смысле, только их не поймали. Тебя поставят перед судьей, и уж Ярби постарается тебя упечь, вот увидишь, он это может.

Зак повесил голову и в совершенном отчаянии уставился в колени.

— Послушай, — Дэмпс осторожно огляделся и заговорил шепотом, взволнованно подавшись вперед, — как ты насчет того, чтобы удрать отсюда?

Заккес медленно поднял голову.

— А как?

— Тсс! — Дэмпс закрыл ему рот ладонью и подозрительно посмотрел через левое, потом через правое плечо. — Не так громко, парень, у тюремных стен есть уши, так что не очень распространяйся об этом. Вдвоем мы сможем сбежать. Для побега и нужны двое. Я ждал, пока кто-либо подвернется. — Он глубокомысленно кивнул.

— Я не понимаю, как это можно сделать! — настаивал Зак. — Ведь дверь заперта, а решетки железные.

— Все это так, но есть другие пути, — прошептал Дэмпс. Глаза его казались равнодушными, но когда Зак заглянул в них, то увидел в глубине холодный неукротимый огонь. — Есть возможность выбраться отовсюду. Мы поступим, как Божьи птахи. — Дэмпс отклонился в сторону, посмотрел на потолок и стал махать руками, словно отгонял птиц. Жест был настолько красноречив, что Заккес невольно стал искать глазами птиц. — Мы отрастим крылья и вылетим отсюда, вот что мы сделаем, не в прямом смысле, конечно.

— А когда будем на свободе, — спросил Зак, — что потом? Домой мне возвращаться нельзя. Я дал помощнику шерифа свой адрес.

— Пойдем каждый своей дорогой или вместе.

Зак пристально смотрел на Дэмпса.

— Ты только послушай, — возбужденно сказал негр. — Я знаю способ, как отсюда выбраться. Раньше срабатывало и сейчас пройдет. Ты начинаешь вопить и хвататься за живот. Сегодня ночью, когда будет только один охранник, ты прикидываешься, что тебе жутко плохо. Соображаешь? Помощник шерифа или кто там еще входит и видит, что ты валяешься на полу, схватившись за живот. Он наклоняется над тобой, а тут я ему врежу по голове, так что у него искры из глаз посыплются.

— А что потом?

— А потом мы уносим ноги, бежим, как будто за нами черти гонятся. — Дэмпс помолчал. — Ну, что скажешь, паренек? Ты — за?

— Ничего не выйдет, — слабо запротестовал Заккес.

Дэмпс, не отрываясь, смотрел на юношу.

— Это всегда выходило, делай, как я говорю, и все получится.

— Я не хочу засесть в тюрьму наверняка и надолго.

«Даже если побег удастся, это еще больше усугубит вину, — думал Зак. — Но если Дэмпс прав и его отправят на государственную ферму, то оттуда побег будет совсем невозможен или станет еще труднее. Там ноги заключенных одевают в кандалы и сковывают вместе».

Дэмпс, казалось, прочел его сумбурные мысли.

— Хэнк Ярби — поганый сукин сын. Даже и не мечтай, что легко отделаешься. Он столько на тебя навешает, что сидеть тебе и сидеть на казенных харчах.

— Ты думаешь, так все и будет?

— Как, черт возьми, я могу знать! — горячо зашептал Дэмпс. — Ярби мне не докладывается. — Он снова наклонился к Заку. — Могу тебе только одно сказать: никто против Ярби не пойдет. Себе дороже. Он спит и видит себя шерифом. — Дэмпс помолчал. — Но если хочешь отсюда выйти, без меня тебе не обойтись.

Заккес чувствовал, как вспыхнула и заполыхала в нем внутренняя борьба. Он не хотел такого решения своей судьбы. Но что делать?

— Мне нужно все обдумать, — неуверенно попросил он.

— Только не думай слишком долго, — предупредил Дэмпс, — утром нас могут разделить. В разных камерах уж точно ничего не выйдет. И чем ближе утро, тем меньше у нас времени, чтобы отрастить крылья, ты понимаешь, о чем я?

Зак медленно кивнул.

— Ладно, Дэмпс, — наконец сказал он, — я с тобой. Навсегда. Но прежде мне нужно кое-что сделать дома.

— Что же?

— Я хочу кое-кого повидать.

— Женщину? — улыбнулся Дэмпс.

Заккес кивнул.

— Не советую, — сказал негр, — от женщин одни неприятности. Большие неприятности. Помяни мое слово.

14

Заккес протащил лестницу вокруг темного дома Флэттсов и установил ее против окна второго этажа, где была комната Фиби. Как по заказу, по безоблачному небу плыла полная белая луна. В Мадди-Лейк время близилось к полуночи. Было тихо, ветер чуть слышно шелестел листвой.

Зак быстро и уверенно поднимался по лестнице, ощущая нечто большое и сильное в глубине души. Дэмпс ждал внизу, в кустах.

Ее окно оказалось закрыто. Заккес тихонько выругался, затем сложил ладонь козырьком и заглянул в комнату. Сначала ему удалось разглядеть лишь смутные очертания мебели, и вдруг у него перехватило дыхание. Она лежала на постели, подтянув к подбородку колени, тело ее скрывала легкая, почти воздушная ночная сорочка.

Юноша тихонько постучал по стеклу костяшками пальцев и с нетерпением стал ждать, когда Фиби проснется. Но она не проснулась. Он постучал еще несколько раз, с каждым разом все громче и громче, но с тем же результатом.

— Пойдем, парень, у нас не так много времени, — торопил снизу Дэмпс.

— Ну, еще минутку. — Зак положил руку на створку окна и легонько толкнул его.

Окно открылось почти беззвучно. Зак ухватился за раму и рывком перевалился в комнату.

Он на цыпочках прошел по слегка поскрипывающему полу. Все его чувства были возбуждены. Он никогда еще не бывал в девичьей спальне, чистоту и покой которой не нарушало присутствие мужчины. Наполнявшие комнату ароматы подтверждали, что хозяйкой здесь была женщина. Зак с наслаждением вдохнул витавшие волшебные запахи, они будоражили его чувства и наполняли душу восторгом. Он вбирал в себя пьянящую свежесть постели, приторный запах цветов, непередаваемый аромат духов, туалетной воды и пудры. Зак снова глубоко вздохнул и задержал дыхание, желая раствориться в этой чарующей атмосфере.

В немом томлении подойдя к кровати, он стал смотреть на спящую Фиби. Она видела свои милые девичьи сны, веки ее подрагивали, дыхание было ровным и тихим. Под пристальным взглядом юноши Фиби зашевелилась, губы ее беззвучно задвигались, произнося что-то неразборчивое. Рука молодой женщины грациозно свесилась с кровати, и Зак с трудом подавил в себе желание погладить эту руку, покрыть поцелуями ее лицо. Вдруг он заметил, что на груди у Фиби что-то блеснуло, рот его расплылся в улыбке: он узнал свой подарок — медальон с анютиной глазкой. Она даже ночью не расставалась с ним!

Зак с наслаждением бы часами стоял у ее постели и любовался спящей Фиби, но время всегда было извечным врагом влюбленных. Тем более не было его у Зака. Он должен исчезнуть так же быстро и незаметно, как и появился. Когда Хэнк арестовал его, он назвал свой настоящий адрес, может быть, погоня недалеко, возможно, его ищут уже и здесь, в Мадди-Лейк.

Нужно было соблюдать осторожность. Выдать его мог кто угодно, и Флэттсы в том числе, даже Фиби.

Заккес склонился над спящей и легонько потряс ее.

— Просыпайся, — нежно шепнул он ей в ухо.

Фиби тихонько застонала и в следующую минуту резко села в постели, тело ее напряглось, она готова была закричать.

Он закрыл ей ладонью рот, глаза ее выкатились от страха. В следующее мгновение Фиби схватила его за руку и с неожиданной силой попыталась освободить рот.

— Это я, — прошептал он, — Заккес.

Она сразу же перестала вырываться. В свете луны огромные ее глаза казались бесцветными.

Зак осторожно убрал руку от ее рта.

— Заккес? — спросила она недоверчиво. — Это правда ты?

— Тсс! — предупреждающе шикнул он.

Комната ожила, наполнилась шепотом.

— Где ты был? — настойчиво спросила Фиби. — Целая неделя прошла, а от тебя не было никаких известий.

— Я ничего не могу тебе сейчас рассказать. Через несколько дней обо всем напишу.

— Напишешь? Что ты еще задумал? Куда ты собрался? Почему сейчас ничего не расскажешь?

— Извини, Фиби, — отвернувшись, проговорил Заккес, — я никогда не смогу вернуться.

— Но почему? — сдвинула она брови.

Заккес упрямо сжал губы.

— Я пришел попрощаться, — тихо проговорил он. — Я не мог без этого уехать. Ты была… так необыкновенно добра ко мне.

— И ты не собираешься возвращаться в колледж?

Он отрицательно покачал головой.

— Ты что-нибудь… натворил?

— Я пытался ограбить магазин, — кивнул он. — Ювелирный магазин в Сент-Луисе. Мне нужно было это сделать. Как еще мог я достать денег, чтобы заплатить за лечение мамы в клинике?

Фиби печально смотрела на него.

— О, Заккес, значит, ты ничего не знаешь?

— О чем? — сразу нахмурился он.

— Ты… ты опоздал, — мягко проговорила она.

Зак молча, не отрываясь, смотрел на Фиби. Он чувствовал, как со всех сторон на него наваливается леденящий душу страх.

— Как опоздал? — Он схватил ее за руки и стал яростно трясти. — Что ты такое говоришь, почему я опоздал?!

— Зак, мне больно!

— Извини. — Он выпустил ее руки.

— Твоя мама умерла, Заккес, — прошептала Фиби. — Три дня назад.

— Что?! — Крик застыл у него в горле. — Ты шутишь, — зарычал он, — скажи, что шутишь!

Она взяла его за руки и нежно сжала.

— Это правда, Заккес.

Он затряс головой.

— Она… она умерла!

Фиби кивнула.

— Она умерла очень легко, во сне, если это может служить каким-то утешением. Доктор Фергюсон сказал, что это к лучшему. По крайней мере ей не пришлось долго мучиться.

Заккес отвернулся, по его щекам текли слезы.

— Мой дядя сказал надгробное слово, твой отец попросил, — тихо продолжала Фиби. — Он сказал, что все случилось так быстро, а ты еще не принял сан, ибо такова была ее воля. Мы все были очень удивлены. Никто ведь из вашей семьи не ходил в церковь. Тетя Арабелла играла псалмы, и все пели твой псалом, тот, что ты написал, он еще ни разу так хорошо не звучал, как в тот день. Его исполняли с большим чувством. Похороны были очень хорошие.

Он сидел, словно окаменев от горя.

— Заккес, — Фиби легонько потрясла его, — мне так жаль, правда, очень жаль.

Зак тихо заплакал. Она раскрыла объятия и прижала его к себе, покачиваясь из стороны в сторону, словно укачивала ребенка.

— Мне правда очень жаль, — повторяла она.

— Я ограбил магазин ради нее и отца, — прорыдал он, — чтобы она поправилась, а у отца осталась ферма.

— Она за ним и осталась. Мы организовали в воскресенье в церкви сбор пожертвований. Все были очень щедры. Самым щедрым оказался банкир Мак Коллинз. Вдова Маккейн сидела с ним рядом и видела, что он положил в корзинку двадцать долларов. Мы собрали более двухсот долларов, и платежи по закладной покрыты.

Он закрыл глаза, глубоко вздохнул, дрожь сотрясала все его тело.

— Когда отец нуждался во мне, меня не было с ним рядом! — Зак с силой ударил себя кулаками по бокам. — И теперь снова ему, как никогда, нужна моя помощь, чтобы работать на ферме, а я — беглый преступник.

— Ты старался, как мог, Заккес. Никто не сделал бы большего. Твой отец поймет все. Я уверена, он поймет.

Заккес покачал головой, шмыгнул носом и вытер пальцами слезы.

— Я опозорил его. Я опозорил всех. Память о маме… его преподобие, твою тетю Арабеллу, — он взглянул на нее, — тебя.

— Нет, меня ты не опозорил, — попыталась она улыбнуться. — Ты поступил так, как считал правильным.

— Я никогда теперь не стану священником, — сказал он. — Даже если закон не будет против меня, все равно не стану. — Голос его звучал устало, но в нем явно слышалось отвращение к самому себе. — Я не могу жить прежней жизнью, я выбрал неправильный путь.

— Ты и дальше собираешься идти по нему?

Последовала долгая пауза.

— Не знаю. Сейчас я думаю только об одном — как остаться на свободе.

Фиби прямо взглянула на него.

— Мне все равно, на какой путь ты встал и каким собираешься идти дальше.

Он молчал.

— Заккес, мне не хочется быть женой священника, и никогда не хотелось. Мне была ненавистна сама мысль об этом. Можешь ты это понять?

— Но я думал… — Заккес не скрывал своего удивления.

— Тес… — сказала она успокаивающе и прижала к себе его голову. Затем задумчиво облизнула губы и позвала: — Заккес?

— Да? — Его голос звучал хрипло.

— Что ты собираешься делать?

— Думаю уехать.

— Куда?

— Туда, где меня никто не знает. Может быть, совсем уеду из штата куда-нибудь на запад. — Он как-то жалко покачал головой. — Не знаю, Фиби, просто не знаю. — Он встал и заходил по комнате.

— Ты не должен ехать один, Заккес.

— А я и не один, со мной Дэмпс, мы вместе бежали. Кроме того, — Зак остановился и посмотрел на нее, потом пожал плечами, и на лице его появилось жалкое подобие улыбки, — он мой единственный друг.

— Но у тебя есть я. — Фиби была настойчива.

— Нет, ты должна забыть обо мне. Не думать, что я существую. — Он тоже был непреклонен.

— Заккес, что ты говоришь? — Зрачки ее расширились, отражая страх. — Ты не можешь оставить меня здесь, в этом забытом Богом городишке, — зашептала она и схватила его за руку. — Ты должен взять меня с собой.

— И какую жизнь я смогу тебе предложить? — с горечью спросил он.

Фиби промолчала.

— Я могу тебе ее обрисовать, — не стал себя сдерживать Зак. — Это будет кочевая жизнь с человеком, которого ты постепенно возненавидишь.

— Никогда этого не будет, — прошептала Фиби. — В любом случае… — Она поднялась и порывисто обвила руками его шею: вылитая Саломея. — Любая жизнь будет лучше той, какой я здесь живу. — Она прижалась к его груди и услышала сильные удары его сердца.

В нос ему ударил одурманивающий запах фиалок, к которому примешивался еще другой, нежный и зовущий. Зак ощутил, как разгорающийся в ней пожар страсти начал захватывать и его, настоятельно требуя ответа.

— Нет, — с трудом выдавил Зак. Этого оказалось достаточно, чтобы оттолкнуть ее.

— Что случилось? — вскрикнула она.

— Разве ты не понимаешь? — Он запустил руку в свои светлые волосы. — Я слишком люблю тебя, чтобы разрушить твое будущее.

Он отодвинулся от нее, словно был на краю пропасти, и уставился на рисунок обоев. Из груди его вырвался тяжелый протяжный вздох, вобравший в себя всю боль, печаль и тоску. Усилием воли Зак заставил себя собраться. Дрожь волной прошла по его телу. Когда он поднялся и расправил плечи, то стал казаться выше ростом. Несмотря на сильное возбуждение, ему удалось взять себя в руки.

— А сейчас мне лучше уйти, — решительно сказал он, снова повернувшись к Фиби.

Она стояла вся дрожа, прижав руки к бокам. Он наклонился, поцеловал ее в лоб и направился к окну. Остановил его ее крик:

— Заккес! — Она крепко схватила его руку, так что пальцы вдавились в тело. — Ты не можешь оставить меня здесь! — выкрикнула она, изо всех сил цепляясь за него и мешая ему уйти. — Не можешь!

На минуту он задержался.

— Могу, — просто сказал он, — потому что должен так поступить.

— Ты должен! — начала она насмешливо, ее грудь тяжело вздымалась, и глаза вдруг вспыхнули неистовым огнем. — Да ты просто не хочешь меня, — сказала она в изумлении. — Так вот в чем дело? Отвечай, это так?

— Нет, дело совсем не в этом. Я думал, что все уже объяснил тебе.

Но Фиби, казалось, ничего не слышала. Отступив на шаг и оглядывая его с головы до ног, она прошипела:

— В этом случае, — рот ее исказила презрительная гримаса, а в лице проступило нечто безобразное, отталкивающее. Зак и не подозревал, что оно может быть таким. — В этом случае я хочу, чтобы у тебя осталось кое-что обо мне на память.

Он вопросительно смотрел на Фиби.

— Эта проклятая штука, — яростно выпалила она и стала изо всех сил дергать медальон; цепочка врезалась ей в шею, но наконец разорвалась. Фиби швырнула медальон к его ногам. Глаза ее горели злым огнем, в них переливалась испепеляющая ненависть. — Забери свою дешевую дрянь, я все равно собиралась ее выбросить, мне она не нужна.

Заккес содрогнулся от этой дикой вспышки. Ненависть… невообразимая ненависть…

— А теперь убирайся, — приказала она, указывая на окно дрожащим пальцем. — И не забудь свое барахло. — Она носком поддела медальон. — И поторапливайся, пока я крик не подняла.

Заккес не мог пошевелиться, сраженный этой переменой. Впервые ее душа раскрылась перед ним, обнаружив там одну враждебность.

— Что же ты? — Губы Фиби искривила презрительная усмешка. — Ты ведь чертовски торопился уйти? Что же произошло? Может, паралич вдруг хватил?

Его искаженное болью лицо отражало невыносимые страдания его души. Никогда не испытывал он таких нестерпимых душевных и физических мук.

Оскорбление сыпалось за оскорблением и все от женщины, которую он любил или думал, что любил.

Заккес опустил глаза и увидел у своих ног медальон с анютиной глазкой, бесценный для него символ такой трудной любви, его любви. Теперь он означал совсем другое. В этом медальоне сконцентрировалась вся его прежняя жизнь, которая так круто изменилась, в нем было все, что он потерял.

Заккес устало и медленно наклонился, поднял медальон и сжал его в кулаке.

Когда его пальцы коснулись гладкого стекла медальона и тонкой изящной оправы, сердце его пронзила острая боль. Мысли мгновенно вернулись к прежней жизни, в которой он успел испытать нищету, муки голода, унижение от сознания своего невежества. Но все прежние обиды были ничто по сравнению с жестокостью Фиби, которой он так опрометчиво отдал свою любовь.

Сознание этого предательства потрясло все его существо. У него украли веру в людей — после всего, что случилось, он уже никому не доверится всем сердцем и душой. А еще его душа исполнилась неукротимым гневом, которого раньше он никогда не испытывал.

Фиби. Каким же он был дураком, что влюбился в нее. Он был обманут, очарован ее романтическим ореолом. Подумать только, именно она была для него олицетворением чистоты и непорочности.

Теперь, когда он узнал правду, прошлое предстало перед ним в клубке противоречивых воспоминаний.

Воспоминания.

Их было так много.

Заккес снова видел себя в церкви: прихожане пели под аккомпанемент величественных аккордов органа. А он, поднимаясь на цыпочки, вытягивая шею, вертит головой, стараясь увидеть Фиби. Потом, после службы, она прошла мимо, скромно прикрыв ресницами темные, подернутые влагой глаза.

А вот разговор с преподобными Тилтоном и Флэттсом: «Ты не думаешь о том, чтобы стать священником… Бог тебя особо отметил…»

И он оставил семью, ферму ради красот увитых плющом замков духовного колледжа в Виргинии. А в это время мать его лежала при смерти…

Душу Зака терзали невыносимые муки, но память была неумолима, и перед ним одно за другим проносились воспоминания.

Вот он в спешке ехал в Мадди-Лейк, чтобы побыть с умирающей матерью, вот купил для нее медальон с анютиной глазкой, но отдал его Фиби. Вот он увидел мать, услышал ее отрывистые слова: кашель душил ее, она постоянно сплевывала кровавую мокроту.

…я так горжусь тобой…

…все когда-нибудь умирают, сынок…

…обними меня разочек…

…как ты ловко выговариваешь эти длинные слова…

Заккеса снова охватило потрясение от слов банкира, сообщившего ему, что ферма заложена, он снова писал свое страстное письмо преподобному Астину, который прислал ему духовную поддержку, но не оказал материальной помощи, и тогда он в отчаянии бросился в Сент-Луис, забрался в ювелирный магазин в безумной надежде достать денег, чтобы отправить мать в санаторий. Его бессмысленная попытка рухнула, а мать умерла. И теперь Фиби стояла перед ним, ослепленная ненавистью. Первый раз он заглянул ей в душу и увидел там негасимые ярость и злобу — никакого намека на возвышенную красоту и чистоту, которые он себе представлял.

«Почему я никогда не видел эту сторону ее души? — спрашивал себя Заккес. — Как же я был слеп!»

Предательство Фиби привело Заккеса в такую ярость, что он буквально выбросился в окно, чувствуя, что если задержится на мгновение, то совершит преступление, о котором будет жалеть всю жизнь.

Было очень темно. Заккес молча брел рядом с Дэмпсом, механически переставляя ноги. Недавний кошмар не покидал его. Прекрасная Фиби, которую он боготворил, оказалась чудовищем в ангельском образе.

Огромная неизбывная скорбь наполнила всю его душу.

Единственная мысль сверлила его мозг: с каждым шагом он все больше отдалялся от Мадди-Лейк, города, принесшего ему столько горя и душевных мук. Он знал, что больше никогда не увидит свою семью. Он не вернется сюда. Но он не знал, что скоро их пути с Дэмпсом разойдутся. И совсем не думал, что выжженная его душа возродится, сердце исцелится и вновь раскроется навстречу любви.

III1911ЭЛИЗАБЕТ-ЭНН И ЗАККЕС

1

Квебек, штат Техас

Было уже далеко за полдень, когда поезд из Браунсвилля остановился в Квебеке. Заккес выставил чемодан на платформу и спрыгнул вслед за ним. Поезд дал свисток и медленно, тяжело двинулся дальше. Заккес оглядел маленькую станцию. Никто здесь не сошел и никто не сел на поезд. Только он. Ничто не потревожило царившую вокруг дремотную атмосферу.

Заккес рывком поднял тяжелый чемодан с Библиями и засеменил с ним к окошку начальника станции. Изобразив на лице дружелюбную улыбку, он поздоровался:

— Добрый день, друг.

Пожилой седовласый начальник станции — он же кассир и телефонист, — прищурившись, проговорил:

— Сегодня поездов уже не будет, только завтра утром.

— Для меня это неплохо, — весело ответил Заккес. — Не подскажете ли, где здесь гостиница.

— Настоящей гостиницы у нас нет, но в городе есть дом, где сдаются уютные комнаты. Хозяйка его — мисс Клауни, ей помогают две племянницы. Она сдает комнаты по неделям, но может сделать исключение, если есть свободная комната. — Начальник станции пристально посмотрел на Заккеса и добавил: — И если сочтет вас достойным, она женщина строгих правил. Очень порядочная, и ее племянницы тоже.

— И как туда добраться?

— Обойдите здание и подождите конку, она отправится через двадцать минут. До города ехать минут пятнадцать. Выйдите у большого розового дома на Мейн-стрит. Этот дом вам и нужен. Но советую сначала заглянуть в кафе «Вкусная еда», что через улицу. Там очень хорошо готовят. Мисс Клауни проводит в кафе почти весь день. Ей принадлежат оба заведения. — Для большей выразительности мужчина кивнул.

— Огромное вам спасибо. — Заккес широко развел руки и, придвинувшись к окошку, добавил с торжественным видом: — Вы, друг мой, поступаете как истинный христианин.

— Я вам не друг, и вас я не знаю, — подозрительно прищурился начальник станции.

Увидев, что его пристально разглядывают, молодой человек отодвинулся от окошка и обезоруживающе улыбнулся. Ему исполнился двадцать один год, к этому времени он превратился в рослого молодого мужчину, но при этом не казался слишком высоким. В нем подкупали дружелюбие и открытость. Яркие голубые глаза освещали его лицо, обрамленное волнистыми волосами, над верхней губой виднелась тонкая полоска светлых усов. Он выглядел франтом в светло-кремовых широких брюках, полосатом пиджаке с галстуком-бабочкой из материала в горошек и шляпе-канотье. Вид у него был щеголеватый, но большие сильные руки с широкими запястьями говорили о том, что молодой человек был хорошо знаком с тяжелым физическим трудом.

— По вашей городской одежде и объемистому чемодану, — хмыкнул начальник станции, — могу предположить, что вы — коммивояжер. Чую их за версту. Должен вас огорчить: я ничего не покупаю.

— А кто сказал, что я продаю что-либо? — усмехнулся Зак.

— Я это говорю, — с уверенностью произнес начальник станции, — так что отправляйтесь отсюда.

— Хорошо, хорошо. — Заккес поднял руки вверх. — Благослови тебя Бог.

— Не нуждаюсь ни в благословении, ни в Библиях. В прошлом году один тип по имени Осгуд всучил одну моей жене. — Начальник станции осуждающе покачал головой. — Я ее предупредил: позарится еще на товар заезжих торговцев — прибью. И что бы вы думали? На прошлой неделе возвращаюсь домой и вижу — шлепанцы. Мимо проезжал очередной надувала, и она купила шлепанцы мне и детям. Красные, в крупный черный горох. Вылитые божьи коровки. В жизни ничего омерзительнее не видывал. — Он грустно покачал головой.

Заккес его не слушал, он думал о своем. При имени Осгуда его охватил гнев. В издательстве ему даже не намекнули, что Осгуд уже здесь побывал. Почему-то получалось так, что везде, где он появлялся, Библию до него уже продавали. Он повсюду опаздывал.

— Когда, вы говорите, идет первый поезд? — робко спросил Заккес.

— В девять тридцать, в Ларедо, — ответил начальник станции, глядя внимательно на молодого человека. — Значит, все-таки Библия?

Заккес с улыбкой отвернулся. Давно пора было сменить товар, может быть, на шлепанцы в горошек. Что угодно, только не Библия. Он никогда не думал, что будет так трудно убедить людей купить эту книгу. Зак уже устал от постоянных отказов. Стоило ему назвать свой товар, и перед его носом захлопывались двери.

— У нас нет денег, чтобы прокормить семью, где уж тут книги покупать!

Что мог он им возразить? Ему самому часто приходилось голодать, и он без сомнения предпочел бы Библии полный желудок.

Зак еле-еле сводил концы с концами. Денег едва хватало, чтобы не свернуть на кривую дорожку. Но все же это было лучше, чем то, что он совершил когда-то. После побега из тюрьмы Заккес твердо решил вести честную жизнь. Может, надо было немного хитрить или мошенничать? Возможно, для этого ремесла он был слишком честен. Не случайно же, обойдя за прошедшую неделю добрую сотню домов, он продал всего пять книг.

Заккес поднял чемодан и поволок его вокруг здания к остановке местного трамвая — конки. Там он опустил чемодан на землю и с облегчением вытер платком пот. Стояла нестерпимая жара, и Заккесу страшно хотелось выпить чего-нибудь прохладного.

В город вела дорога, прямая и пыльная, по центру ее были проложены два узких рельса. Город виднелся вдали, проступая сквозь марево знойного техасского полдня, до него, как прикинул Зак, было с четверть мили.

Молодому человеку вдруг захотелось пройтись до него пешком, однако он тут же отказался от этой мысли, решив отдохнуть в тени и подождать трамвая, который ходил по кругу. Зак снял пиджак, перекинул его через плечо, затем развязал галстук и расстегнул ворот рубахи. Он сидел в тени минут пятнадцать, когда услышал мерную поступь тяжело нагруженной лошади. Взглянув налево, Заккес увидел конку.

Старая лошадь серой масти, вся в поту, тащила старомодного вида небольшой железнодорожный вагон, выкрашенный веселой голубой краской. Вагон-платформа был переоборудован в пассажирский экипаж. Стоявшие в ряд, сбитые из реек четыре скамьи были обращены вперед, обе их стороны были открыты, что облегчало вход и выход из трамвая. Металлический навес, укрепленный на стальных опорах, защищал пассажиров от палящих лучей солнца.

Уплатив за проезд пять центов, Заккес втащил чемодан и уселся на скамью сразу за спиной водителя. Сиденье из реек было неудобное, зато навес давал благодатную тень. Лучше путешествовать так, чем идти пешком и тащить за собой неподъемный чемодан.

Щелкнули поводья, лошадь тронулась с места, и колеса медленно завертелись.

Мейн-стрит в Квебеке почти ничем не отличалась от множества центральных улиц, которые ему пришлось повидать. Только зелени здесь было маловато. Растениям нужна вода, а где ее взять в здешних краях? В глубине пыльных маленьких двориков стояли старые дома с красивыми, отделанными резьбой парадными крылечками, с ними соседствовали жилища, нуждавшиеся в хорошем ремонте. Первые этажи многих домов были заняты магазинами или конторами. Они проехали магазинскобяных товаров, потом галантерейный, дальше — бакалею, почту, кинотеатр. Собаки встречали трамвай лаем и делали вид, что собираются броситься вдогонку, но для этого было слишком жарко, и, тявкнув несколько раз, они затихали, в изнеможении растягиваясь на земле. У почты стояла группа женщин. Строгий покрой длинных светло-голубых платьев подчеркивал их чопорный вид, шляпы с полями защищали лица от палящих лучей. Заккес вежливо приподнял шляпу, и в ответ они скупо улыбнулись. Было слишком жарко, чтобы обмениваться обычными в таких случаях любезностями. И тут взгляд молодого человека остановился на нарядном трехэтажном здании розового цвета. Он наклонился и спросил у возницы:

— Это дом мисс Клауни?

— Точно, он, — последовал краткий ответ, и экипаж плавно остановился.

— Благодарю вас. — Заккес легко и проворно соскочил на землю, оказавшись на пыльной, прокаленной беспощадным солнцем улице. Трамвайчик продолжил путь, а он стоял с чемоданом в руках и смотрел на дом. Здание, хотя далеко не новое, имело аккуратный и ухоженный вид. Во всем чувствовалась заботливая рука. Опоры веранды обвивали мощные побеги жимолости, рядом, радуя глаз, живописно располагались другие великолепные, растения, названий которых Заккес даже не знал. Но поистине великолепной была цветущая глициния с роскошной листвой — ее могучие стебли, казалось, поднимались вверх без всякой опоры, достигали крытой дранкой крыши веранды и, закрепившись там, устремлялись выше, обвивая рамы и цветочные ящики с буйно цветущими растениями. Достигнув крыши, плети глицинии ползли по ней дальше и останавливались, нежно прильнув к большому кирпичному дымоходу, величественно красовавшемуся на фоне безоблачного неба. Этот дом, как оазис в пустыне, притягивал к себе взор утомленного путника, обещая покой и прохладу среди беспощадного жара улицы. Скромная табличка, полускрытая пышной зеленью глицинии, говорила о предназначении этого райского уголка. Сама вывеска имела овальную форму. По розовому, в тон зданию, фону шла красивая зеленая надпись вязью, наполовину закрытая вьющейся глицинией:

Мисс Клауни

Комнаты вна…

Оплата по неде…

Заккес обернулся и взглянул на другое здание, что было через улицу. Будничное, простое, оно не шло ни в какое сравнение с живописным розовым чудом. Это был двухэтажный приземистый дом с плоской крышей и длинной узкой верандой, с большой вывеской над входом, где на белом фоне черными буквами было выведено:

КАФЕ «ВКУСНАЯ ЕДА».

Заккес пересек улицу, поднялся по ступеням и вошел, дверь за ним захлопнулась с громким стуком. В маленькой уютной столовой было шумно. Все вокруг сияло чистотой, продумана была каждая мелочь. Вокруг покрытых клетчатыми скатертями квадратных столов стояли стулья с выгнутыми спинками. Домашнюю атмосферу усиливал приглушенный тон темно-вишневых обоев. Стены украшали картины в стиле викторианской эпохи, в тяжелых рамах, отделанных багетом. Несмотря на преобладание темных тонов, зал не казался мрачным, напротив, он располагал к веселью, о чем свидетельствовали оживленные голоса посетителей. Может, все дело было в маленьких букетиках, стоявших на каждом столе, в домашнем виде укрепленной в углу газетницы, куда заботливая рука положила несколько свежих номеров местной газеты.

— Чем могу служить? — Женский голос прозвучал вежливо, но решительно.

Заккес заученным движением снял шляпу и, прижимая ее к груди, оглянулся.

Голос принадлежал молодой, очень симпатичной молодой женщине, в красоте которой было что-то вызывающее. Ее круглое, слегка заостренное книзу лицо обрамляли блестящие темные волосы, заплетенные в две косы, перехваченные темно-синими, в тон глазам, лентами. На девушке было длинное платье с высоким воротником, покроем напоминавшее халат, большой карман у талии отвисал под тяжестью гремевших монет.

— Я ищу мисс Клауни, — пояснил Заккес. — Мне сказали, что она сдает комнаты.

Дженни закусила нижнюю губу, кивнула и бросила взгляд на дверь кухни.

— Вам придется немного подождать. Тетя занята на кухне. Она освободится, когда закончится обед. Присядьте пока… рядом с кухней есть свободный столик. Хотите перекусить?

Заккес отрицательно покачал головой.

— Можете оставить чемодан у дверей, его никто не тронет.

Он улыбнулся, глядя ей в глаза, но чистая поверхность зрачков оставалась непроницаемой.

Девушка внимательно смотрела на него, откинув голову. Заккес разглядел у нее на носу едва видимую россыпь веснушек.

— Мне нужно убирать столики. Тетя подойдет, как только освободится, я ей передам, что вы ее ждете.

— Спасибо. — Заккес сел и стал терпеливо ждать, наблюдая за девушкой, которая сновала по залу то с подносом, уставленным тарелками с аппетитно дымящейся тушеной говядиной, то спешила на кухню с горой пустой посуды. Из того, что он видел, Заккес сделал вывод, что кафе приносило приличный доход, принимая во внимание небольшие размеры городка. Каждый раз, когда за его спиной раскрывались двери, до него долетали стук и звяканье кухонной посуды и отменные ароматы готовящихся блюд. Временами Заккес слышал уверенный, властный женский голос, иногда до него доносились отрывистые, словно пулеметные очереди, фразы, которые произносила другая женщина по-испански, по-английски она говорила медленно, с трудом. Закончив обед, посетители уходили, оставляя деньги на столе.

Прошло почти двадцать минут, когда Эленда Ханна Клауни наконец освободилась, вышла из кухни, вытирая руки полотенцем, и окинула столовую внимательным взглядом. На ней была кремовая блузка с глухим воротом и узкими рукавами, украшением ей служила брошь с камеей, приколотая у самого ворота. По подолу юбки шли оборки, достававшие до пола. В ее каштановых волосах светилось много серебряных нитей, но фигура сохранила стройность и изящество. Обводя по-хозяйски зал, ее глаза остановились на Заккесе.

— О! Вас не обслужили! — охнула она от удивления.

— Нет-нет, мадам, все в порядке, не беспокойтесь, — поспешно проговорил Заккес и быстро встал. — Вы — мисс Клауни?

Эленда утвердительно наклонила голову.

— Я пришел не обедать, мне сказали, что вы сдаете комнаты.

— Понятно, — проговорила Эленда и, помолчав, добавила: — И как долго вы рассчитываете здесь пробыть?

— Одну ночь.

— Гм, — поджала она губы, — как правило, я сдаю комнаты только постоянным клиентам с оплатой по неделям.

На лице Заккеса отразился испуг.

— Прошу вас, мадам. В городе нет гостиницы, а я очень устал. Поезд отправится только утром. Начальник станции сказал, что иногда вы делаете исключение.

— Согласна, — кивнула она, — оставайтесь на одну ночь.

Но задержался он здесь не на одну ночь.

2

Убедившись, что Дженни со всем справляется, Эленда и Заккес вышли из кафе.

— Очень красивый дом, — заметил молодой человек, когда они переходили улицу.

Эленда остановилась, тоже взглянула на дом, и губы ее тронула едва заметная улыбка.

— Правда, хорош, но мало кто это замечает. Он здесь очень давно, всем примелькался, и я тоже стала к нему относиться как к чему-то обыденному, даже забываю, что у него есть свое имя.

— Неужели? — взглянул на женщину Заккес. — И как же он называется?

— «Причуда Макмина» — вот как мы его между собой называем.

— А почему? Наверное, из-за всех этих редких растений?

— Я понимаю, что вы имеете в виду, — рассмеялась Эленда, — но дело не в этом. Все связано с его историей. Дом этот сначала был построен Ниландом Макмином в Миссури, затем его разобрали, перевезли сюда и вновь сложили; и все это лишь для того, чтобы его невеста не чувствовала тоски по дому, а затем…

— Она его оставила! — горячо воскликнул Заккес.

— Верно, — глядя на него с удивлением, проговорила Эленда. — А откуда вы знаете?

— Я… я ничего не знал об этом, — заикаясь, ответил Заккес, внезапно заливаясь краской. — Я просто догадался, — проговорил он, глядя в сторону.

— Понимаю, — мягко сказала Эленда, коснувшись его руки. — Известно, что женщины… порой бывают недобрыми. — Глаза ее затуманились, ей вспомнилась собственная трагическая молодость. — Да и мужчины не лучше, — добавила она после паузы и хлопнула в ладоши, желая показать, что лучше переменить тему разговора. — Давайте пройдем в дом. Вам повезло: есть одна свободная комната, но высоковато, скажу я вам, и боюсь, что не очень большая.

Комната оказалась на третьем этаже в круглой башенке. Заккес осматривал комнату, а Эленда, скрестив руки, наблюдала за ним, и то, как он это делал, чрезвычайно ее поразило. Обычно постояльцы ощупывали матрацы, заглядывали в гардероб. Но не этот молодой человек. Этого привлекли архитектурные детали, особенно расположенная по кругу лепная отделка потолка. Не оставил он без внимания и три окошка, выходившие на улицу.

— Мне здесь очень нравится, — воскликнул Заккес.

Верная себе, Эленда, будучи женщиной практичной, заметила:

— С вас два доллара, оплата вперед.

Он кивнул и отсчитал деньги. Она спрятала их в карман и улыбнулась.

— Ужин в кафе подается с пяти часов.

— Я не голоден, — быстро ответил Заккес, стараясь заглушить урчание в желудке. Денег на ресторан у него не было. Комната и без того стоила достаточно, но была настолько уютна, что он не жалел потраченных денег.

— Конечно, вы голодны, — позволила себе улыбнуться Эленда. — В стоимость комнаты входит питание: завтрак, обед и ужин.

— А нельзя ли мне пообедать сегодня? — робко улыбнулся он. — Завтра мой поезд уходит рано утром.

— Тогда идите прямо сейчас в кафе, пообедайте, вечером поужинаете, ну а утром вас будет ждать завтрак. Вещи распакуете после.

В кафе было уже пусто. Заккес выбрал место у окна, чтобы видеть розовый дом. Из кухни доносились характерные звуки: там мыли посуду после обеда.

— Чем могу служить? — раздался мелодичный негромкий голос.

Заккес обернулся: на этот раз в роли официантки выступала другая девушка. С первого взгляда он понял, что она была полной противоположностью первой. На вид ей можно было дать лет шестнадцать. От красоты первой девушки веяло холодом, взгляд ее был жестким и непроницаемым. От девушки, стоявшей перед Заккесом, исходили тепло и нежность, но в то же время в ней чувствовались скрытая сила и целеустремленность. Ее волосы цвета спелой пшеницы были собраны сзади в пышный пушистый хвост, а зеленовато-голубые глаза были настолько прозрачны и чисты, что он почувствовал, как погружается в их бездонную глубину. На ней был такой же халат с большим карманом, что и на той девушке, только другого цвета, в тон глазам — цвета морской волны. Несмотря на жару, руки ее скрывали ослепительно белые перчатки.

— Мисс Клауни сказала, что я могу пообедать.

— Я скажу Розе, чтобы подогрела мясо, — кивнула Элизабет-Энн. — Будете тушеную говядину?

— Еще как буду, — улыбнулся Заккес. — Мне сейчас все подойдет. — Он посмотрел на нее нерешительно.

— Хотите что-либо еще?

Он опустил глаза и забарабанил пальцами по столу.

— Я хотел спросить, — он взглянул на девушку и покраснел, — вы тоже племянница мисс Клауни?

Его ясные голубые глаза смотрели заинтересованно, и Элизабет-Энн скромно потупилась. Когда она заговорила, голос ее звучал мягко и нежно.

— Можно считать, что я ее племянница, она взяла меня к себе много лет назад, когда мои родители погибли от несчастного случая.

— Мне очень жаль, извините, что спросил.

— Ничего, — печально ответила девушка, но потом на лице ее появилась улыбка, и она, как бы украдкой, протянула ему руку в перчатке.

— Меня зовут Элизабет-Энн.

Заккес встал, и они пожали друг другу руки. Молодой человек был поражен, насколько сильным было ее рукопожатие.

— Очень красивое имя, — сказал он, пристально глядя в прозрачные родники ее глаз. — А меня зовут Заккес Хо… Хейл. — Он чуть было не назвал ей своего настоящего имени, но вовремя спохватился. После истории в Сент-Луисе он взял себе фамилию Хейл.

— Вы наш новый жилец? — живо спросила девушка, когда он сел.

— Да, но завтра я уезжаю.

— Ясно. — Уголки ее губ напряглись, и в голосе послышалось явное разочарование. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза. Ей пришло в голову, что в молодом человеке было что-то весьма привлекательное, нечто необычное; она сначала не могла понять, что это, но почувствовала возникшее в глубине его души волнение, которое, как ему казалось, он сумел подавить. Этот молодой человек ни на кого не был похож, он резко отличался от всех знакомых Элизабет-Энн.

— Через минуту я подам вам обед, — быстро проговорила девушка, словно испугавшись своей откровенности. Она нервно оправила платье и, грациозно повернувшись, заспешила на кухню.

Заккес провожал ее взглядом, пока она не скрылась в дверях. Он подумал, что Бог послал мисс Клауни самых прелестных племянниц, которых могла пожелать женщина.

Его вдруг охватило странное томление. Каким необычным местом оказался этот техасский городок! И эти две молоденькие племянницы, обе красавицы и такие разные, как ночь и день. Красота одной напоминала твердый, сверкающий холодным огнем бриллиант, другая, подобно красному рубину, излучала теплоту и нежность, Розовый дом — воплощение сказочной мечты, которая обернулась кошмаром для давно ушедшего из жизни человека по имени Ниланд Макмин. И эта комната в башенке, которую он снял на одну ночь, такая милая и уютная. Заккесу захотелось поселиться в ней навсегда. Мисс Клауни… очень деловая, но в то же время приветливая и располагающая к себе женщина, строгость и деловитость не скрывали доброту ее чуткого сердца. И, наконец, сам Квебек, маленький, погруженный в дремоту, лежавший вдали от больших городов и оживленных путей, существовал он только благодаря близости реки, на широком берегу которой был когда-то построен; здесь Заккес мог не опасаться, что кто-то узнает о его далеко не безупречном прошлом. Все это делало Квебек тем местом, где впервые за годы скитаний ему захотелось наконец остановиться и потихоньку начать новую жизнь.

В жаркой духоте кухни Элизабет-Энн, тихонько напевая, наблюдала за Розой, поварихой-мексиканкой. Зачерпнув большой ложкой рис из котла, Роза точным движением вывалила его дымящейся горкой прямо в центре тарелки. Фарфор отозвался тихим чистым звоном. Удовлетворенно кивнув, Роза ловко уложила вокруг риса толстые ломтики тушеного мяса, придирчиво следя, чтобы ни одна капля подливки не запятнала снежную белизну риса.

Что-то недовольно ворча себе под нос, повариха подала тарелку Элизабет-Энн. Девушка взяла еду и вдруг неодобрительно поморщилась, что случалось с ней крайне редко. Она понимала, что все сделано как надо: блюдо было красиво подано и аппетитно пахло, но ей вдруг захотелось по-своему украсить его, сделать особенным…

Ее вдруг охватило приподнятое состояние, сходное с вдохновением. Быстро поставив тарелку на стол и выбрав из корзины на полу самый спелый помидор, Элизабет-Энн разрезала его пополам так, что получились зубчатые края. Одну половинку она положила на край тарелки, обсыпав листьями петрушки. После этого Элизабет-Энн очистила вареное яйцо и аккуратно нарезала его кружочками. Большие кружки с яркой желтой серединкой она уложила вокруг лежащего горкой риса, так что они слегка заходили друг за друга.

Роза издалека наблюдала за девушкой, и, хотя лицо ее оставалось бесстрастным, в глубоко посаженных темных глазах отражалось понимание. Роза потихоньку подошла к двери, слегка приоткрыла створку и посмотрела на симпатичного незнакомца, удовлетворенно кивая в такт своим мыслям. Еще сегодня утром Элизабет-Энн была ребенком — сейчас в ней проснулась женщина.

На следующее утро Роза совсем не удивилась, узнав, что вчерашний симпатичный приезжий решил задержаться в их городе.

3

Приезд Заккеса стал для Дженни и Элизабет-Энн как бы точкой отсчета в смертельной схватке. Давнее их соперничество резко обострилось. Обе без памяти влюбились в молодого незнакомца, назвавшегося Заккесом Хейлом. И на этот раз Элизабет-Энн не собиралась уступать Дженни ни в чем. Как два заряда динамита, несколько лет жили они под одной крышей. Недоставало запала, чтобы произошел взрыв, и их вражда вырвалась наружу.

Сейчас запал не только появился, он был еще и подожжен.

В этой борьбе девушки старались превзойти друг друга. Раньше они работали в кафе по очереди: одна в обед, другая в ужин. Элизабет-Энн относилась к своим обязанностям серьезно и выполняла их охотно. Дженни работа в кафе была ненавистна, и она считала часы, когда закончится ее смена. Сейчас же обе были в кафе и на обеде и на ужине, причем каждая старалась обойти соперницу и получить возможность подавать Заккесу еду, владея его вниманием. Дженни старалась взять напористостью, полагалась на свою красоту и прибегала к разным женским хитростям. От Элизабет-Энн веяло спокойной деловитостью, в ее манерах были мягкость и милая застенчивость. Она рассчитывала на свое умение представить будничные вещи по-особенному. Но одно было для них общим. Появление Заккеса пробудило их к новой жизни: глаза засияли с еще большей силой, кожа стала более гладкой и упругой. Они словно таяли от одной его улыбки, по телу пробегала дрожь, ноги становились ватными.

От Эленды не укрылась растущая напряженность в отношениях девушек, однако она решила не вмешиваться. Женское чутье подсказывало ей — пусть события развиваются естественным путем, в сложившейся ситуации любое вмешательство со стороны способно лишь ее усугубить, сделать конфликт неуправляемым.

Заккес тоже видел повышенное к себе внимание девушек. Не заметить это мог только слепой и бесчувственный человек, а Зак им не был. Однако он слишком хорошо помнил, как был пленен Фиби Флэттс, и слишком поздно осознал, что в своем отношении к нему она преследовала корыстные цели. А теперь две прелестные девушки соперничали между собой, чтобы добиться его внимания. Все это напоминало гром среди ясного неба, льстило ему, но и вызывало смутную тревогу. Заккес не знал, как поступить, но впервые после предательства Фиби почувствовал себя польщенным и ощутил потребность в женском обществе.

Интерес к себе со стороны такой красавицы, как Дженни, будил в молодом человеке чувство самодовольства. Большинство мужчин предпочли бы именно эту решительную и уверенную девушку, найдя ее более чувственной, — ее лицо и грациозная фигура обещали многое.

Элизабет-Энн он воспринимал иначе — она затрагивала чувствительные струны его души. Заккес видел, что жизнь этой девушки была нелегкой, она много страдала, но при своей внешней скромности держалась по-особому гордо, с достоинством. Зак-кесу удалось разглядеть в ней сильную натуру, а это было дано немногим. Какое-то внутреннее чувство подсказало ему, что перед ним девушка особой судьбы. Он подсознательно чувствовал, что необходим лишь заряд доброты, чтобы пробудить присущую ей уверенность в своих силах.

Вечером, как только он вошел в кафе и сел за столик, обе девушки тут же устремились к нему и столкнулись. Отвернувшись, чтобы он не видел ее лица, Дженни прошипела Элизабет-Энн: «Убирайся!» Затем обернулась к Заккесу и с милой улыбкой подошла к столику.

— У нас сегодня чили^[9] по-техасски, — бархатным голосом пропела она и добавила: — И вообще все, что пожелаете.

Заккес взглянул на Дженни, одновременно краем глаза наблюдая за Элизабет-Энн. Он видел, как она стояла, кусая от досады кулачок. Поймав его взгляд, девушка проворно скрылась в кухне.

Ясные голубые глаза Заккеса смотрели теперь только на Дженни.

— Все, что мне нужно, так это узнать, где можно взять напрокат машину.

— О! — Лицо ее вытянулось от огорчения. — Машину здесь вы не достанете, а вот кабриолет можете нанять в платной конюшне. Это в двух кварталах отсюда по Мейн-стрит, рядом с магазином скобяных товаров Питкок.

— А в котором часу они открываются?

— Думаю, в шесть, — слегка поколебавшись, ответила Дженни. — Что еще желаете?

— А еще, пожалуйста, порцию чили.

Дженни облизнула губы и заторопилась выполнять заказ.

На следующее утро Заккес нанял кабриолет и отправился продавать Библию.

Прошло пять дней. Солнце уже перевалило за полдень, когда в городской церкви закончилась служба, и прихожане дружно потянулись к выходу из храма, деревянного, с облупившейся краской здания. Раскаленное добела солнце нещадно палило утрамбованную пыль улицы.

От яркого света Дженни на мгновение зажмурилась, затем, приставив к глазам ладонь козырьком, огляделась. Как обычно, публика прогуливалась у церкви, обмениваясь последними новостями. За Дженни вышла Эленда в длинном черном платье строгого покроя, шляпа на ней была в тон платью, и лишь белое кружево воротника несколько смягчало мрачную строгость ее туалета. За Элендой появилась Элизабет-Энн, ее платье в цветочек когда-то было самым любимым платьем Дженни, но она из него выросла, и теперь платье носила Элизабет-Энн. Эленда и Элизабет-Энн остановились поговорить с сестрами Бэрд, а Дженни, пробормотав извинение, вернулась к покосившемуся белому забору, которым была обнесена маленькая церковь. Прислонившись к забору, девушка не отрываясь смотрела на Заккеса. Молодой человек стоял на крыльце и беседовал с отцом Драммандом.

— Дженни! — Громкий шепот донесся из-за угла церкви.

Девушка обернулась и увидела Лоренду Питкок. Теперь это была рослая полногрудая девица с крупным и грубоватым лицом красноватого цвета. Над верхней губой небольшого, с тонкими узкими губами рта едва заметно проглядывали усики.

— Как ты смотришь на то, чтобы устроить сегодня пикник? — с надеждой в голосе предложила Лоренда. — Ты, я и Ред Бререр могли бы вместе поехать на реку.

— Вообще-то не знаю, — лениво ответила Дженни, снова бросая взгляд в сторону Заккеса. На лице Лоренды отразилось разочарование.

— Мы тебя долго не видели, — сказала она с упреком. — Ты стала какая-то невеселая.

— Все наладится, Лоренда.

— Чем ты все это время занималась? — проворчала Лоренда.

— Работала, — совершенно искренне ответила Дженни.

— А я всегда думала, что ты ненавидишь работу, — рассмеялась Лоренда.

— Так оно и есть, но иногда работа дает некоторые выгоды.

— К примеру, новый постоялец, — с притворной скромностью промолвила Лоренда.

— Откуда ты знаешь? — удивилась Дженни.

— Слухами земля полнится, — пожала плечами Лоренда.

— Не советую тебе об этом распространяться, — с угрозой в голосе предупредила Дженни. — Если начнешь трепаться, я тоже молчать не стану.

— Ты это о чем?

Дженни хитровато и многозначительно ухмыльнулась.

— Никто тебе не поверит, — с вызовом проговорила Лоренда.

— Ред любит хвалиться.

— И что из этого? Все знают, что он болтун.

— Конечно, но все поверят мне.

— Ну ладно, ладно, — отступила Лоренда.

— А теперь уходи, Лоренда, мне некогда.

— Я не собиралась…

— Я занята, — повторила Дженни, но на этот раз не так резко, и добавила: — Я зайду к тебе завтра.

— Ну конечно, — буркнула Лоренда и ушла, угрюмо потупившись.

Дженни облизнула губы и, дождавшись, когда ее лучшая подруга скроется из виду, торопливо направилась к кафе. Перепрыгивая через две ступеньки, она вбежала на второй этаж, который они теперь занимали, после того как Эленда выкупила дом. Девушка быстро переоделась в более открытое платье в мелкий цветочек. Оно очень ей шло. Дженни подошла к зеркалу и придирчиво себя оглядела. Она взбила волосы, раздумывая, не сделать ли новую прическу, но, недовольно поморщившись, отказалась от этой идеи и снова пригладила волосы.

Ее рот медленно растянулся в улыбке. Сегодня она не будет работать в кафе ни в обед, ни за ужином. Она предоставит заниматься этим Элизабет-Энн. Лоренда, сама того не подозревая, подсказала ей прекрасную мысль. Сегодня она отправится на пикник с Заккесом Хейлом, хотя он об этом еще не знал.

Услышав неуверенный стук в дверь, Заккес быстро пересек маленькую комнату и открыл дверь. На лице его отразилось удивление: перед ним стояла Дженни, держа перед собой большую корзину, прикрытую салфеткой.

— Здравствуйте, — поздоровался он.

— Тетя разрешила мне взять кабриолет, — кокетливо улыбаясь, сказала она. — И вот я приготовила все для пикника. Мы договорились с моей подругой Лорендой Питкок. Все готово, а она заболела… может быть, вы… Я хотела сказать… — Она наклонила голову и скромно опустила глаза. — Здесь так скучно, и мне не хочется ехать одной на пикник.

— Вообще говоря, — Заккес поджал губы и оглянулся, — я вообще собирался…

— Для меня это так важно, — торопливо проговорила Дженни, ища его взгляд. — Пожалуйста, только сегодня, тетя сказала, что она не против, если я поеду с вами.

— Ну хорошо, — улыбнулся Заккес, — подождите меня внизу, я сейчас спущусь.

Они миновали пустырь Герон-Филдз и направились на север вдоль причудливо извивающегося русла реки. Они ехали мимо молодых посадок цитрусовых деревьев и бесконечных полей хлопчатника. Правила лошадью Дженни. Наконец она остановила кабриолет у невысокого обрыва.

Вдали поблескивали зеркальной поверхностью заводи. Не чувствовалось ни малейшего движения воды.

— Давайте расположимся здесь, — тихо сказала Дженни. — Это одно из моих самых любимых мест. Посмотрите, там вдали видна Мексика.

— Я всегда представлял себе Рио-Гранде несколько иначе, — медленно проговорил Заккес. — Мне казалось, что это большая река.

— Как Миссури?

— Ну, что-то в этом роде.

— Да, конечно, — кивнула Дженни, — она превращается иногда в большую, настоящую реку. Особенно весной, когда на севере начинают таять снега. Несколько лет назад она так сильно разлилась, что затопила половину Мексикана-Таун.

— Трудно в это поверить.

— Согласна с вами, если бы я сама не видела, тоже вряд ли поверила. — Дженни достала из кабриолета одеяло и расстелила его на траве. — Вы проголодались? — спросила она, ставя на одеяло корзину с провизией.

— Да нет, могу и подождать.

— Хорошо, я тоже подожду. — Она встала на колени и расправила одеяло.

Они сели и, обхватив колени, стали смотреть за реку в сторону Мексики.

Полдень был жаркий, располагающий к лени. Они откинулись на одеяло, разомлев на солнце.

Дженни закинула руки за голову и, удовлетворенно вздохнув, спросила:

— Откуда вы приехали?

— Я путешествовал, побывал во многих местах, — уклончиво ответил Заккес.

— Я тоже хотела бы путешествовать, — с легкой завистью проговорила Дженни. — Я нигде не бывала дальше Браунсвилля. — Она подвинулась, и он медленно повернулся к ней, почувствовав, как она провела пальцем по его груди. Затем она неожиданно перекатилась ближе к нему, встала над ним на колени и, обхватив его за плечи, крепко сжала.

— Мне кажется, я в тебя влюбилась, — хрипло прошептала она.

— Но… но вы меня так мало знаете! — вырвалось у Заккеса, и он резко сел.

Она обняла его за шею.

— Это не имеет значения. О! Заккес, Заккес, я чувствую, что мы созданы друг для друга.

Он внимательно посмотрел на нее. При безжалостно ярком свете дня Дженни выглядела не так, как в помещении. Кожа ее не была такой гладкой, как вначале казалось, а глаза смотрели жестко и расчетливо. И все-таки она была очень хороша, однако что-то в ней настораживало и даже пугало его. Возможно, ее бесстыдная бесцеремонность.

Он чувствовал, как она все ближе склонялась к нему и вдруг крепко прижалась. Он осторожно взял ее за руки и слегка оттолкнул. Потом поднялся и медленно проговорил:

— Я думаю, нам пора вернуться.

Ее сузившиеся глаза на мгновение сверкнули, потом она пожала плечами:

— Хорошо, если ты этого хочешь, — сказала она.

— Да, именно этого я и хочу, — тихо подтвердил он.

Она встала и без всякого выражения на лице наблюдала, как он взял неоткрытую корзину, одеяло и положил их в кабриолет. Потом он помог ей сесть и пошел отвязывать лошадь. Заккес приготовился забраться в кабриолет, но в этот момент Дженни изо всех сил дернула поводья и крикнула: «Но!»

Лошадь рванула с места, и Заккес едва успел отскочить в сторону. Какое-то время он стоял, озадаченно почесывая затылок, и задумчиво смотрел на клубившуюся пыль, поднятую умчавшимся экипажем.

— Ад — это ничто по сравнению с яростью женщины, которой пренебрегли, — процитировал Заккес.

Затем, настраиваясь на долгий пеший путь в город, снял пиджак и перебросил его через плечо.

Почему, почему так? Он с грустью покачал головой. Почему женщины, которые ему встречались, поступали с ним подло и низко? Наверное, ему везло на жестоких и злобных созданий.

Дженни остановилась перед спальней Эленды, чтобы собраться и перевести дух. Неяркий свет бра отбрасывал на ее лицо зыбкие тени. Когда уверенная улыбка вновь тронула ее губы, она решительно постучала.

— Войдите, — громко сказала Эленда. Освещенная светом двух ламп, она сидела перед зеркалом и расчесывала волосы.

Дверь медленно распахнулась, и в комнату проскользнула Дженни.

— Тетя… — нерешительно начала она.

— Да, дорогая, хорошо провела время?

— Я… я должна тебе признаться, тетя, — тонким, пронзительным голосом выпалила Дженни.

Эленда перестала причесываться и взглянула на отражение Дженни в зеркале.

— Слушаю тебя.

Дженни прижала руки к бокам.

— Мистер Хейл был сегодня со мной на пикнике.

— Вот как, а мне помнится, ты уверяла меня, что едешь с Лорендой.

— Да, так я и собиралась сделать, — закусила губу Дженни, — но в последнюю минуту она не смогла поехать.

— Понимаю. И ты пригласила мистера Хейла, несмотря на мой запрет ездить куда бы то ни было с молодыми людьми без моего ведома.

— Ах, нет, тетя! — быстро проговорила Дженни. — Все было не так, честное слово. Он пригласил меня пройтись, а так как корзина для пикника была собрана, я подумала, подумала… — Голос ее прервался.

— Что же было дальше?

— Тетя, — чуть слышно заговорила Дженни, голос ее задрожал, она обхватила себя руками, — это было ужасно! Просто ужасно! Он пытался меня поцеловать. Он… он обнял меня и…

Эленда выронила гребень, и он с громким стуком упал на туалетный столик. Она резко обернулась к Дженни: в глазах ее горел мрачный огонь.

— Если — я подчеркиваю это особо, Дженни Сью Клауни, — если мистер Хейл действительно попытался тебя поцеловать, значит… я очень сомневаюсь, что в том была его вина. Только ты во всем виновата. По моему глубокому убеждению, он человек порядочный, настоящий джентльмен. Ты поехала с ним на пикник без моего разрешения. Но хуже всего то, что ты вешаешься ему на шею самым бесстыдным образом. Не знаю, что это на тебя нашло, но позволь тебя предупредить, — она погрозила Дженни пальцем, — я вижу все.

Лицо Дженни стало пунцовым.

— Я считаю, тебе пора образумиться и перестать кидаться на шею молодым людям, будь это мистер Хейл или кто-то другой. Еще один подобный случай, и ты вообще из дома не выйдешь.

— Я больше не ребенок! — с вызовом выпалила Дженни. — Ты не можешь меня запереть. Мне уже восемнадцать лет.

— Это мы еще посмотрим, что я могу, а что нет!

— Я убегу, и ты меня никогда не найдешь!

— Прекрати! — неожиданно крикнула Эленда и добавила, понизив голос: — Не будь ребенком.

— Может, я не буду вести себя как ребенок, если ты перестанешь ко мне относиться как к маленькой.

— Поговорим об этом в другой раз, — устало вздохнула Эленда, — когда успокоимся. А пока иди спать. Завтра тебя ждет долгий трудовой день.

— Долгий день? — вопросительно посмотрела на нее Дженни.

— Именно так, — поджав губы, проговорила Эленда. — Ты не послушалась меня и завтра будешь работать в кафе и в обед, и в ужин. И так будет две недели.

У Дженни рот открылся от удивления.

— Но, тетя… — запротестовала она.

— И никаких возражений, если не хочешь неприятностей, — холодно отрезала Эленда. — Спокойной ночи.

Разговор был окончен. Дженни пробормотала что-то себе под нос.

— Ты что-то сказала? — резко спросила Эленда.

— Я пожелала тебе, тетя, спокойной ночи. — И Дженни с угрюмым видом вышла из комнаты.

Когда она ушла, Эленда вернулась к прерванному занятию. Она причесывалась, глядя в зеркало невидящим взглядом. Да, это грустно, но девочки изменились. Больше они не были детьми. Они осознали себя женщинами. Дженни исполнилось восемнадцать, Элизабет-Энн двумя годами моложе, но скоро обе перешагнут порог взрослой жизни. Кто знает, как долго будут они прислушиваться к советам тех, кто старше и, как принято считать, умнее и мудрее. «Нет, совсем не мудрее, если на то пошло», — печально думала Эленда. Это доказывало ее собственное прошлое, а ведь Дженни была ее родная кровь, хотя она не могла открыто сказать об этом. Скоро она не сможет быть им судьей, советчиком, перестанет влиять на их сердечные дела, их будущее. Возможно, еще некоторое время ей и удастся подталкивать их в том направлении, которое она считала правильным, но Эленда остро чувствовала, что скоро девушки выйдут из-под ее опеки. Сердце молодой женщины — очень сложный и тонкий инструмент, часто он глух к голосу рассудка.

И тут она снова услышала стук в дверь. Стучали внизу, у входа. Эленда медленно подняла голову, встала и, надев расшитый халат, вышла в прихожую. Она открыла дверь: на пороге стоял Заккес.

— Мистер Хейл? — удивилась Эленда.

Заккес снял шляпу и, прижав ее к груди, сказал:

— Мне неудобно беспокоить вас, мисс Клауни, в такой поздний час, — сказал он смущенно, — но я считаю, что нам нужно поговорить.

— Никакого беспокойства, пожалуйста, входите. — Эленда провела Заккеса в маленькую гостиную. — Садитесь, мистер Хейл. — Заккес уселся на диван, Эленда села в одно из кресел. — Слушаю вас, — сказала она.

Заккес откашлялся и начал:

— Мне бы хотелось поговорить о вашей племяннице Дженифер.

— Да, — сказала Эленда, чувствуя, как глаза словно закрывает пелена.

— Она попросила меня поехать с ней на пикник.

— Я знаю.

— Мисс Клауни, — кивнул головой Заккес, — не знаю, вправе ли я говорить об этом, но… — Он сжал губы и стал пристально разглядывать свои руки.

— Она вела себя нескромно?

— А как вы узнали? — удивился Заккес.

— Я видела, что к этому шло. Дженни очень своенравная и чересчур смелая. Здешняя жизнь кажется ей скучной. Простите ее, мистер Хейл. Я уверена, что вы вели себя как джентльмен.

Он кивнул и грустно улыбнулся.

— Спасибо, что вы мне обо всем рассказали, — тепло поблагодарила Эленда. — Думаю, будет лучше, если мы забудем об этом малоприятном происшествии.

— И еще одно, мисс Клауни.

— Да?

— Я еще хотел сказать…

— Да…

— Это касается другой вашей племянницы. Прошу вашего разрешения сводить ее в кинотеатр.

— Элизабет-Энн! Это чудесно! — Эленда хлопнула в ладоши от радости, и лицо ее словно осветилось. — Вы и не представляете, как много это для нее значит. Видите ли, судьба была к ней очень неласкова.

— Я так и подумал. — Он помолчал. — Я все хотел спросить… почему она постоянно носит перчатки?

— Пусть то, что я вам скажу, останется между нами, мистер Хейл.

— Ни единая душа об этом не узнает, — торжественно пообещал Заккес.

— Уверена, что так и будет. Дело в том, мистер Хейл, что в раннем детстве ей пришлось стать свидетелем трагической гибели родителей в огне пожара. Ее руки тоже сильно пострадали, были все в шрамах. Даже теперь, когда все зажило, она не может на них смотреть.

— Я никогда никому об этом не расскажу, — с грустью глядя на Эленду, сказал Заккес.

— Ценю вашу порядочность. — Эленда встала, за ней Заккес. — Спокойной ночи, мистер Хейл.

— Спокойной ночи, мисс Клауни.

4

Элизабет-Энн критически оглядела себя, стоя перед зеркалом, затем поправила прическу и нахмурилась.

Она чувствовала себя скованно и неловко. Собственное отражение в зеркале ее сильно удручало и не вызывало ничего, кроме мучительного стона.

«Он будет надо мной смеяться, — с горечью повторяла она про себя. — А еще хуже, если совсем не придет. Ну почему я согласилась с ним пойти? И подумать только, сколько хлопот было у тети со мной: сделала прическу, ушила платье, чтобы сидело как следует. И все зря. Ничего хорошего не вышло. Вид у меня неважный, да и чувствую я себя неприятно. Видно, мне на роду написано остаться старой девой».

На Элизабет-Энн было белое хлопчатобумажное платье с двумя рядами пуговиц, обтянутых материей. Застежка шла от воротника до самого подола. Пышные длинные рукава застегивались на пуговицы у запястий. Покрой платья подчеркивал ее стройную фигуру и тонкую талию. К лицу ей была и широкополая шляпа. Белые ленты тульи спускались на спину. Белые туфли, которые ей отдала тетя, слегка жали пальцы (слава Богу, у нас с тобой один размер обуви, радовалась Эленда). Этот наряд казался Элизабет-Энн каким-то карнавальным костюмом. Она не привыкла так тщательно наряжаться и чувствовала себя стесненно; непривычна была и новая прическа — ее золотистые волосы были взбиты и заколоты, отчего голова стала казаться значительно больше, а ко всему еще новая шляпа. Элизабет-Энн решила, что стала выглядеть взрослее, и это ее пугало.

Когда внизу постучали, она почувствовала, как в груди у нее все сжалось от страха. «Он уже здесь! Ой, Господи!» Она проворно захлопнула дверь, взгляд ее затравленно заметался по комнате, словно ища возможность скрыться. Она услышала шаги Эленды. Бежать было некуда.

Пути отступления были отрезаны.

Услышав голоса, Элизабет-Энн набрала в легкие побольше воздуха и задержала дыхание. Шаги приближались. Она медленно выдохнула. До нее долетали обрывки фраз, потом прозвучал мелодичный смех тети и зазвенело стекло бокалов.

«Я не могу даже двинуться с места, — простонала бедная девушка. — Ноги словно ватные. Господи, провалиться бы мне лучше на этом месте! Лучше умереть, чем так мучиться!»

Она снова услышала шаги Эленды, затем в дверь легонько постучали. Заглянув, Эленда с порога воскликнула:

— Ты чудесно выглядишь!

— Нет, тетя, наоборот, — закапризничала Элизабет-Энн.

Неожиданно Эленда нахмурилась.

— Ох! — только и смогла вымолвить она.

— Что такое?

Эленда влетела в комнату, проворно закрыла за собой дверь и стала расстегивать платье на Элизабет-Энн. Девушка недоуменно оглядела себя. Она очень нервничала и не заметила, что ворот платья перекошен: она пропустила одну петлю, и все двадцать пуговиц были застегнуты неправильно.

— Тетя, я так нервничаю, можно я останусь дома?

— Стой спокойно.

— Давай скажем, что я больна или еще что-нибудь. Я и правда больна. Все в животе крутит, и в туалет я часто хожу.

— Это все нервы, — тихо шептала Эленда. Она ободряюще улыбнулась, оглядела Элизабет-Энн и удовлетворенно кивнула. — Не волнуйся так. Мистер Хейл очень приличный молодой человек, и он не кусается. Сними шляпу и выйди в гостиную. Я приготовила пунш.

— Ой, тетя! — Девушка неуверенно сняла Кляпу.

— И чтобы я не слышала никаких «ой, тетя!» — погрозила Эленда пальцем. — Уже слишком поздно. Ты не маленькая школьница, которая от страха язык проглотила. Ты — девушка и должна себя соответственно вести. — Она поправила прическу Элизабет-Энн. — Ты замечательно выглядишь. — Подчиняясь внутреннему порыву, она поцеловала Элизабет-Энн в щеку, потом крепко взяла за руку и повела за собой.

Элизабет-Энн неохотно подчинилась.

— Расслабься, не будь такой скованной, — прошептала Эленда. — А знаешь, он тоже переживает, как и ты, — добавила она с улыбкой.

— Разве и он тоже волнуется? — удивилась Элизабет-Энн.

— И еще как. А теперь ступай, входи медленно и плавно, как принцесса. — Эленда отступила в сторону и, взяв Элизабет-Энн за талию, слегка подтолкнула вперед.

Девушка почти ввалилась в маленькую гостиную.

Представшая перед ней картина навсегда врезалась в память. За то время, пока она одевалась, Эленде удалось преобразить гостиную. Она застелила стол белой кружевной скатертью, успела принести цветы из гостиной и расставила их повсюду, так что комната благоухала. На буфете их ждала хрустальная чаша с пуншем и шоколадный торт.

А еще там был Заккес.

Как только Элизабет-Энн вошла в комнату, он вскочил, сжимая в руке букетик маргариток. Она сразу заметила, как нервно двигался у него кадык. Как ни странно, при виде его волнения она успокоилась, всякая неловкость прошла, она почувствовала себя свободно. Сняв шляпу, Элизабет-Энн легкой походкой пересекла комнату и, подойдя к молодому человеку, протянула ему свою руку в перчатке.

— Мистер Хейл, — несколько официально проговорила она, — вы оказали мне честь своим приходом.

— Благодарю вас, что позволили мне прийти, — сказал он, пожимая протянутую руку. Словно невидимые искры пробегали между ними, оба почувствовали это и были поражены.

— Садитесь, прошу вас, — словно очнулась Элизабет-Энн.

— Это вам, — сказал Заккес, протягивая ей букет.

— Благодарю, — промолвила Элизабет-Энн, и щеки ее зарделись. — Какая прелесть. — Она некоторое время смотрела на цветы, затем снова перевела взгляд на молодого человека. — Извините, я отлучусь, чтобы поставить их в воду, садитесь, пожалуйста.

Заккес сел, а она торопливо вышла в коридор и чуть не столкнулась с Элендой, которая лукаво ей подмигнула. Она уже держала вазу с водой. Элизабет-Энн быстро опустила туда цветы, взяла вазу и быстро вернулась. В гостиной она поставила вазу на крышку пианино и отступила, оценивающим взглядом окидывая композицию.

— Боюсь, что цветами вас не удивить, здесь их так много, — сказал Заккес, оглядывая комнату.

— Что вы, — рассмеялась Элизабет-Энн, — цветов не может быть слишком много. А ваши мне очень дороги. — Она села, он вежливо приподнялся.

— Осмелюсь заметить, — мягко проговорил Заккес, — вы прекрасно выглядите.

— Спасибо, — любезно ответила она. — Не хотите ли пунша?

— Мисс Клауни меня уже угостила. — Заккес кивнул в сторону столика из красного дерева. На мраморной крышке стоял бокал.

— Да, вижу. — Она улыбнулась и, хлопнув в ладоши, предложила: — Может быть, кусочек торта?

— Спасибо, немного погодя.

Эленда в коридоре улыбнулась. Все шло даже лучше, чем она ожидала. Оправив ладонями юбку, она вошла в гостиную.

— Элизабет-Энн может вам сыграть на пианино, — сказала, садясь, Эленда. — Она прекрасно играет. До сеанса в кинотеатре еще час, если хотите, она нам что-нибудь исполнит.

— Мне кажется, мистеру Хейлу совсем не интересно слушать мою игру, — застеснялась Элизабет-Энн.

— Напротив, — искренне запротестовал Зак-кес, — вы окажете мне честь.

— Ну, если вы так настаиваете, — пробормотала Элизабет-Энн.

— Да, пожалуйста, сыграйте.

Она поднялась, медленно подошла к инструменту, отодвинув стул, села и заиграла сонату Шопена.

Время летело незаметно. Час в гостиной промелькнул, словно несколько минут. Заккес просил Элизабет-Энн играть еще и еще и был удивлен уверенностью ее исполнения. Потом молодые люди отправились в кино, где посмотрели пятую часть еженедельного сериала. Когда они прогуливались по Мейн-стрит, Заккес купил мороженое.

— Вкусно, — сказала Элизабет-Энн, аккуратно слизывая клубничное мороженое и внимательно следя, чтобы не запачкать перчатки.

Заккесулыбнулся.

— Тетя не разрешает нам часто есть мороженое, говорит, это для того, чтобы мы не избаловались.

— Она очень мудрая женщина.

— Может быть, — сдвинула брови Элизабет-Энн. — Но иногда нам хочется, чтобы нас больше баловали, особенно Дженни. — Она искоса посмотрела на Заккеса. — Она ведь меня совсем не любит.

— Да что вы? — Он старался казаться безразличным, не выдать своих чувств.

— Это началось давно, еще в детстве, — покачала головой Элизабет-Энн, — когда тетя меня приютила. Дженни решила, что я хочу занять ее место в доме.

— Она и сейчас так считает? — удивился Заккес.

— Боюсь, что так, — нахмурилась она и вздохнула. — Дженни не хочет понять, что я не представляю для нее никакой опасности. Но она не может с этим согласиться.

Некоторое время они шли молча, потом заговорил он.

— Знаете, мне кажется это странным.

— Что?

— Я познакомился с вами совсем недавно, а у меня такое чувство, что мы знакомы очень давно.

Она чуть заметно улыбнулась.

— Я хотел сказать… не хочу вас смущать… я имел в виду, что с вами я чувствую себя свободно и легко. Мне кажется, что вы очень славный человек.

Элизабет-Энн раздраженно облизнула губы.

— Так все и считают. Славная. — Она недовольно поморщилась. — Все находят меня славной. Ко многим понятиям подходит это слово. Оно такое емкое и в то же время какое-то безликое. Какую-нибудь пустую безделушку можно назвать славной.

— Но я не это хотел сказать, — быстро проговорил Заккес, приведенный в некоторое замешательство ее горячностью. — Я имел в виду, что вы особенная. И больше ничего.

— Спасибо, — сдержанно ответила она.

Наступило неловкое молчание. Заккес пытался найти тему для разговора.

— Вам нравится здесь, в Квебеке? — наконец заговорил он.

— Вообще говоря, нравится, — Элизабет-Энн сдвинула брови, — но иногда… — Она остановилась и повернулась к нему, щеки ее порозовели. — Наверное, это звучит смешно, но мне порой хочется оказаться в большом городе.

— В каком-то конкретном городе?

— Нет, но я помню тетины рассказы об отеле, в котором она однажды останавливалась в Браунсвилле. Это мой самый любимый рассказ. Другим детям нравится слушать сказки, а для меня сказочным замком был этот отель. — Она тихонько рассмеялась.

— Может быть, вы его когда-нибудь увидите.

— Нет, нет, мне бы этого не хотелось.

— Но почему?

— Потому что в своих мечтах я построила другой отель, совсем не похожий на тот, о котором рассказывала тетя. Он у меня еще больше и прекраснее. А если я его увижу, то думаю, что очень разочаруюсь. — Глаза Элизабет-Энн отвлеченно смотрели куда-то вдаль. — Отель Гарбе, — медленно выговорила она, — вот как он назывался. — Она тряхнула головой, словно освобождаясь от наваждения, и взглянула на своего спутника.

— А вам не приходилось там останавливаться?

— Нет, я там не бывал, — покачал головой Заккес.

— А Дженни с тетей там были как раз перед тем, как меня встретить. И с тех пор у тети появилась мечта иметь большой отель. Этого никогда не будет, и она знает об этом. Но все равно, по ее мнению, мечтать — совсем не плохо.

— Я совершенно с этим согласен. А вы… вам бы хотелось стать хозяйкой большого отеля?

— Да, конечно. — Глаза Элизабет-Энн засверкали от возбуждения, и она заговорила горячо и торопливо: — Мне нравится наш дом, в котором мы сдаем комнаты, и кафе тоже. Мне доставляет удовольствие общаться с людьми, и я стараюсь, чтобы они чувствовали себя как дома. Но если исходить из того, что рассказывала мне тетя об отеле Гарбе, то, конечно, мне бы хотелось иметь такой отель. — Она улыбнулась и рассудительно добавила: — Но это несбыточная мечта.

— Не надо так говорить! — резко заметил Заккес.

— Почему? — спросила она изумленно.

— А потому, — серьезно ответил он, — что нет ничего невозможного. Можно сказать, что мечты очень тесно связаны с реальностью. Я тоже мечтал, и мои мечты стали сбываться, но… — Он внезапно осекся.

— И что же? — глядя на него внимательно, спросила Элизабет-Энн.

— Многое смешалось в моей жизни, — ответил Заккес, глядя в сторону, — мне не хватило решимости и целеустремленности. Я позволил другим увлечениям сбить меня с пути. — Он тяжело вздохнул, но тут же лицо его прояснилось: — Мне приходилось останавливаться во многих гостиницах.

— Правда?!

Он утвердительно кивнул.

— Расскажите мне о них, — загорелась Элизабет-Энн, — пожалуйста, все, что помните.

— На это уйдет много дней, — рассмеялся Заккес, — а то и недель.

— Ну, тогда я готова слушать вас неделями, — тихо проговорила она.

— Боюсь, вам это скоро надоест.

— О нет! — воскликнула она. — Это? Никогда. А вот что думаете делать вы? Меня расспрашиваете, а о себе ничего не говорите. Чем бы вы хотели заниматься?

— Еще не решил. Мне бы хотелось остаться здесь, если найдется работа.

— Я думаю, с этим будет нелегко, — рассудительно заметила Элизабет-Энн.

— Знаю, но я попытаюсь.

— Я слышала, вы продаете Библии.

— Да, здесь трудно что-либо утаить.

— Город наш небольшой… и у всех Библии уже есть.

— Знаю, мне придется подумать о чем-либо другом, чтобы не нужно было разъезжать, и я бы мог здесь остаться.

— Вам не нравится путешествовать? — удивилась Элизабет-Энн.

— Нравится, но пришлось ездить слишком много. Пора уже оставить кочевую жизнь.

— Я спрошу у тети насчет работы, — пообещала она, — если кто-нибудь что-то и знает, то это моя тетя. В кафе «Вкусная еда» можно узнать обо всем, что делается в городе. Вы даже не представляете, как болтливы люди за едой. И я буду прислушиваться к разговорам.

— Очень вам признателен.

Некоторое время они шли молча, дойдя до конца Мейн-стрит, повернули и пошли обратно.

У Заккеса было легко на душе. Как он и предполагал, Элизабет-Энн не походила ни на Фиби, ни на Дженни. Ее застенчивость не тяготила, ею владели мечты и честолюбивые помыслы, скрытые от посторонних глаз внешней кротостью и робостью. Они познакомились недавно, но Заккес чувствовал, что на этот раз ему повезло и он встретил достойного человека. Может быть, он не до конца расстался с мечтами… и кто знает, не смогут ли они вместе их осуществить.

Повинуясь неожиданному порыву, он решительно взял ее за руку и сразу почувствовал, как она напряглась и взглянула на него как-то рассеянно и немного испуганно. Затем расслабилась и застенчиво улыбнулась.

Но эта улыбка была лишь слабым отражением охвативших ее чувств. В душе ее поднялась настоящая буря, все мелко дрожало, словно тысячи бабочек махали своими крылышками. И еще она чувствовала, как в ней растет и крепнет неведомое до этого чувство. Ничего подобного раньше она не испытывала. Ей удалось сдержать свои чувства, не позволить им вырваться наружу, так что внешне она осталась спокойной и невозмутимой.

— Похоже, упустила ты вашего постояльца, — ехидно заметила Лоренда Питкок, кивнув головой в сторону приближавшейся пары.

Они стояли вдвоем с Дженни в тенистой аллее за кафе «Вкусная еда». Наступила пауза между обедом и ужином, и у Дженни был перерыв. Лоренда и зашла к ней, чтобы поболтать.

Зло сощурив глаза, Дженни наблюдала, как Заккес и Элизабет-Энн, рука в руке, медленно шли в их сторону, увлеченные беседой.

«Видно, что они поладили, — в ярости подумала она. — А уж какое лицо у Элизабет-Энн… раньше я такого выражения у нее не замечала. Она прямо вся светится».

— Похоже, твоя карта бита, — хихикнула Лоренда. — Он предпочел тихоню.

— Заткнись, не язви, — резко обернувшись, прошипела Дженни. — Он мне совсем не нужен. Я с ним порвала.

— Ну уж конечно. То ты по нему с ума сходила, а теперь говоришь, что прогнала. — В голосе Лоренды звучала насмешка. — Смирись, Дженни. Ты его потеряла.

— Да?! — Дженни застыла, сжав кулаки. — А кто сказал, что он мне был нужен?

— Да ладно, Дженни, будут еще другие, богатые, не то что этот нищий продавец Библий. Поживет здесь немного и дальше поедет. Помяни мое слово, ты скоро о нем забудешь.

— Точно, — рассеянно ответила Дженни.

— А вообще… с другой стороны, если он не твой, почему он должен достаться кому-либо другому?

— Ты о чем? — уставилась на нее Дженни.

— Ах, дай мне только время все обдумать, — важно изрекла Лоренда. — Уж мы-то с нашими способностями придумаем, как разлучить эту парочку. Верно?

Дженни молча внимательно слушала. Затем на ее губах появилась коварная усмешка.

— Да, уж мы постараемся.

5

Как только их четверка вышла из магазина, Дженни поморщилась.

— Чем теперь займемся? — проворчала она.

Ред^[10] Бререр поддел ногой камешек и стал следить, как тот запрыгал по дороге, вздымая облачка пыли. Ред был небольшого роста, коренастый, прозвище свое получил из-за копны ярко-рыжих волос, выбивавшихся из-под кепки. Вид у него был вечно недовольный.

— Может, в кино податься? — предложил он.

Дженни посмотрела через улицу на розовый дом и покачала головой.

— Тетя разрешает нам смотреть фильм только один раз, а мы его уже видели. Кроме того, я уже истратила свои карманные деньги. Тетя дала денег на содовую при условии, что я возьму с собой ее. — И она кивнула в сторону Элизабет-Энн.

Ред посмотрел на нее украдкой.

— Ты ведь работаешь в кафе, ну и оставляла бы себе кое-что, тут немного, там немного.

— Шутишь? — качнула головой Дженни. — От тети ничего не утаить. Она всегда знает, сколько должно быть денег, если я не додам хоть одну монету, она все равно узнает. Не понимаю, как это ей удается. Но это правда.

По лицу было видно, что Ред разочарован.

— Надо придумать, чем заняться, — пробормотал он.

— Я знаю, что мы будем делать, — сказала Ло-ренда, беря Дженни за руку.

— Тихо, — оборвала ее подруга и повернулась к Элизабет-Энн, стоявшей поодаль.

— Водой я тебя напоила, моя миссия на этом заканчивается. А теперь иди отсюда, ты нам не нужна.

Элизабет-Энн посмотрела по очереди на каждого. Только Ред, казалось, немного смутился. Она пожала плечами и медленно пошла прочь, засунув руки в карманы и опустив голову. За ее спиной послышался шепот и взрывы смеха.

Девушка почувствовала, как лицо ее вспыхнуло. И тут, словно ее что-то подтолкнуло, она подняла голову и посмотрела на розовый дом. От ее смущения не осталось и следа. Она гордо подняла голову и уверенно направилась к кафе, в ней проснулось чувство собственного достоинства.

Заккес стоял у окна и смотрел на улицу, одной рукой он придерживал занавеску, а другую заложил за спину. Внизу на улице стояли юноша и две девушки, с ними была и Элизабет-Энн, от которой они явно хотели отделаться. У него сжалось сердце, когда он увидел, как она одиноко шла по улице, руки в карманах, вся поникшая, словно увядший цветок.

Взгляд его, полный сочувствия, был устремлен на девушку. Голубые глаза подернулись влагой и стали еще ярче. Заккесу нестерпимо хотелось броситься вниз, чтобы обнять ее и успокоить.

Он сказал бы ей: «Забудь о них, у тебя есть я».

Но сейчас он не мог позволить себе этого. Его ждало важное дело, и нельзя было терять времени.

Взглянув на свои карманные часы, Заккес решительно захлопнул крышку. Следовало поторопиться, он ни в коем случае не должен был опаздывать: мисс Клауни приложила столько усилий, чтобы состоялась сегодняшняя встреча. Кроме того, успокаивал он себя, они увидятся с Элизабет-Энн, когда он вернется. Свидание было назначено в маленьком парке, у эстрады, в конце Мейн-стрит. А теперь времени оставалось ровно столько, чтобы принять ванну. Его ждали для беседы на ранчо Секстонов. Найти работу здесь, на юго-западе Техаса, было большой проблемой даже для образованного человека.

Когда спустя двадцать минут Заккес ехал по проселочной дороге в кабриолете, который одолжила ему Эленда, он заметил Дженни и ее знакомых — они направлялись в противоположную сторону, к полуразвалившейся лачуге на краю города. Еще через полчаса он подъехал к просторному дому Секстонов за пять минут до назначенного часа.

Привязав лошадь и отряхнув одежду от пыли, Заккес легко поднялся по ступеням. Тяжелую двустворчатую дверь открыла ему прислуга-мексиканка и бесконечными прохладными коридорами провела его к кабинету Текса Секстона. Открыла перед ним резную дверь из мореного дуба и пропустила в комнату.

— Мистер Секстон скоро вернется, он на охоте. — Она вышла, закрыв за собой тяжелую дверь.

Заккес остался один.

Его поразили переполнявшие кабинет запахи: причудливая смесь кожи, дерева, кубинских сигар, различных масел и воска для седел. Заккес пересек кабинет и посмотрел в окно. За сараями и амбарами мирно пасся скот. Больше он ничего не увидел: послышался тяжелый конский топот, и во двор въехали несколько всадников. Они проворно соскочили на землю. Одна лошадь без седока тащила волокушу с тушей оленя.

Значит, так. Действительно, часть своей земли Текс Секстон заселил дичью и использовал как охотничьи угодья, о чем говорили в городе. Заккес смотрел, как несколько рабочих подошли к волокуше, отвязали оленя и потащили в сарай. Затем за его спиной открылась дубовая дверь, и он медленно обернулся.

— Сейчас займемся вами, — сказал Текс Секстон без всякого приветствия, словно отметая все церемонии взмахом мозолистой руки. Обмена рукопожатиями ждать не приходилось.

Заккес стоя наблюдал, как Текс налил себе в стакан бербона^[11], выпил, глубоко вздохнул и с размаху поставил стакан на буфет. Пройдя к одной из обитых черной кожей и украшенных блестящими гвоздями кушеток, он с разгона уселся на нее, закинув ногу на валик, и молча, пристально уставился на стоявшего перед ним молодого человека. Тело его расслабилось, но взгляд проницательных глаз оставался сосредоточенным и цепким.

Заккес, в свою очередь, изучал хозяина кабинета. Его удивило, как он одет — мешковатые брюки из плотной шерстяной ткани, заштопанная рубаха в красную клетку с накладными карманами и сильно изношенные ботинки. Меньше всего одеждой походил он на владельца богатейшего ранчо.

Секстону было уже под пятьдесят, но он сохранял свойственные молодости живость и энергичность. Седина заявила о себе лишь у висков, тронув его темные, густые, зачесанные назад волосы. Текс был высок ростом и широк в плечах, однако двигался легко и быстро. Узкое его продолговатое лицо было темным от загара, мелкие морщинки избороздили кожу, плотно обтягивавшую скулы, уголки большого рта были слегка приподняты, а тонкие губы трогала насмешливая улыбка. Чуть оттопыренные уши придавали его лицу обманчиво простоватый вид. Этот человек производил впечатление на окружающих, держался он свободно, надменно и самоуверенно, взгляд его больших, темных, глубоко посаженных глаз был взглядом хищника. Этот человек знал себе цену и мог за себя постоять. Сидевший перед ним человек олицетворял собой понятие «власть», и Заккес это чувствовал.

— Итак, вы и есть тот молодой человек, которого мне рекомендовали? — наконец заговорил Текс, растягивая слова. — Ваше имя?

— Заккес Хейл, сэр.

— Акцент выдает в вас северянина, вы из Кентукки?

Заккес не смог скрыть удивления.

— Из Теннесси, — солгал он.

— Значит, Теннесси. Обычно по акценту можно довольно точно определить, откуда человек. Бывает очень полезно, между прочим. Но у вас он нечеткий, такое впечатление, что вы много ездили.

Заккес внутренне напрягся. «Текс Секстон совсем не так прост, как выглядит на первый взгляд. Он очень проницательный человек. Нужно следить за каждым своим словом».

— Вот что я скажу тебе, парень. Обычно я не нанимаю чужаков из других штатов, разве что эмигрантов-мексиканцев. Но тебе дал очень хорошую рекомендацию Джесси Аткинсон, а он не только мой друг, но и президент моего сберегательного банка. Ему о тебе рассказала хозяйка местного пансиона.

— Мисс Клауни.

— Думаю, это она и есть, — кивнул Секстон. — Как правило, меня не интересуют приезжие. Но тебя так высоко рекомендовали, кроме того, ты продаешь Библию. В общем, я решил… что честный человек — всегда редкость. — Он прищурил свои темные глаза. — Считать умеешь?

— Да, могу складывать, вычитать, умножать, делить, знаю проценты.

— А читать и писать умеешь?

Заккес утвердительно кивнул.

— Я объясню, что мне нужно, и ты скажешь, подойдут ли тебе мои условия. Человека с хорошей головой найти непросто, а мне сказали, что мозги у тебя работают. У меня полно знающих бухгалтеров, юристов, управляющих и тому подобной публики. Но у меня много разных предприятий, и мне нужен преданный смышленый молодой человек, который сможет постоянно быть в курсе всех дел, чувствовать назревающие сложности; он должен держать все под своим контролем, не вовлекая в это других. Мне требуется человек, который даст мне возможность видеть положение дел в целом. Подробности мне не нужны. Только общая картина. Понимаешь меня?

— Другими словами, сэр, вам нужно как бы связующее звено между вами и теми людьми, что руководят вашими фирмами и разного рода предприятиями.

— Связующее звено, — задумчиво повторил Текс. — Хорошо сказано, — кивнул он. — Как раз выражает то, что мне нужно. Но кроме всего, тебе придется также улаживать конфликты. Ты должен будешь присматривать за всеми моими служащими и рабочими и следить, чтобы не создавалась угроза моим интересам. Теперь ты видишь, как много от тебя требуется, сколько ума и расторопности потребует от тебя эта работа. Думаю дать тебе шанс. А ты как считаешь, справишься?

— Не хочу быть шпионом, — спокойно сказал Заккес.

Секстон расхохотался, откинув голову.

— А мне и не нужен шпион. У меня их и без тебя полно. Мне нужно… как это ты назвал? — Он хитро прищурился, явно забавляясь: — Связующее звено. Я хочу иметь полную картину положения дел: вместо того чтобы слушать отчеты двенадцати человек, мне будет достаточно выслушать тебя одного. Каждую неделю я жду письменного отчета о наиболее важных событиях. Вкратце, без лишних подробностей. Моя мысль ясна?

— Почему бы вам не нанять кого-либо из местных жителей? — сказал Заккес, с удивлением глядя на Секстона. — Кого-либо, кому вы можете доверять?

— А потому, — терпеливо объяснил Текс, — что те, кому я доверяю, уже у меня работают. Здесь очень многие меня недолюбливают. Они спят и видят, чтобы мне навредить. У них обо мне предвзятое мнение. А ты человек новый, ни с чем здесь не связанный, и будешь беспристрастен. У тебя нет причины ненавидеть меня.

— Но я намерен здесь остаться. Почему вы уверены, что будете мне доверять, после того как я поживу здесь некоторое время?

— Черт возьми, парень, мне хобо^[12] ни к чему. Мне нужен тот, кто здесь обоснуется.

— И вы мне доверяете, даже ничего обо мне не зная?

— Я доверяю интуиции.

Заккес промолчал.

— Интуиция, парень, — это талант, который позволяет распознать человека. И сейчас чутье подсказывает мне, что ты — честный человек.

— Полагаю, что и за мной будет надзор?

— Обязательно. — Секстон вздохнул и широко улыбнулся. — Ну, что скажешь? Согласен на такую работу?

Заккес с минуту колебался, затем сказал:

— Хочу попробовать, мистер Секстон, и, если это будет плохо, я могу всегда уйти.

— Ты прав. — Секстон проворно вскочил на ноги и хлопнул Заккеса по спине. — Скажу тебе, парень, так. Приходи завтра к шести и сразу приступишь к делу. С этой минуты ты у меня в штате.

— Да, сэр.

— И еще…

— Сэр? — взглянул вопросительно Заккес на Текса.

— Мы здесь обходимся без формальностей. Все называют меня Текс, понял?

— Ясно, сэр, Текс, — широко улыбнулся в ответ Заккес.

— Так-то лучше, — удовлетворенно заметил Секстон. — Теперь отправляйся домой, а завтра — сюда. Уверен, ты справишься, разрази меня гром.

6

На окраине Квебека недалеко от железной дороги стояла полуразвалившаяся лачуга, в ней жил Вилли Кэмбелл. Он был не совсем нормальный, и все звали его не иначе, как Вилли-дурак. Дети всячески издевались над ним и дразнили его. Чаще всего он жил в одиночестве, но порой ему составляли компанию его жена и дочь, которую в городе прозвали Рыжей потаскушкой за цвет волос и привычку уезжать с хобо. Пропадала она иной раз целыми неделями. Горожане сторонились этой семейки. Матери пугали ими своих непослушных детей:

— Не уходи далеко от дома, а то попадешься дураку Вилли.

Вилли и его семья были далеко не такими опасными, как их принято было считать. Они просто отличались от всех. Их беды были результатом кровосмешения, происходившего на протяжении нескольких поколений. Они не представляли бы совсем никакой угрозы для окружающих, если бы их оставили в покое. Но к сожалению, им постоянно досаждали, провоцируя ответные действия.

Дженни подходила к хибаре пригнувшись, чтобы ее не увидели ни Вилли, ни женщины, случись они в это время дома. Подобравшись к самой лачуге, она выпрямилась и, прижавшись к стене, осторожно заглянула внутрь сквозь заросшее грязью оконное стекло. Дженни удовлетворенно кивнула, заметив в комнате одного Вилли. Он сидел в старом кресле-качалке, что-то напевая себе под нос. Никого из женщин видно не было. Дженни это тоже устраивало. Ей нужно было застать Вилли одного: от этого зависел успех ее плана.

Она слегка отодвинулась от окна и сделала знак своим спутникам. Те, пригибаясь, побежали к ней через высокий бурьян.

— Кто там внутри? — прошептала Лоренда.

— Только дурак Вилли.

— А ты уверена?

— Еще бы, конечно, — раздраженно проговорила Дженни.

— Ну и дальше что будем делать? — поинтересовалась Лоренда.

— Мы его выманим из хибары, вот что мы сделаем.

Лоренде такой ответ явно пришелся не по душе. Она беспокойно поджала губы.

— Очень надо, чтобы он за мной погнался, — сказала она, поеживаясь.

— Не беспокойтесь, — заверила Дженни. — Если он побежит за кем-то из нас, остальные его отвлекут, поняла?

Ред и Лоренда неохотно кивнули.

— Если я закричу, бегите к дому. Ты, Ред, стой у окна и наблюдай. Если у меня получится что-то не так, как я задумала, я рассчитываю целиком на твою помощь.

— А разве ты его не боишься? — В голосе Реда чувствовался благоговейный страх.

— Нет, не боюсь, просто хочу его немного расшевелить. Не переживайте за меня. Просто сделайте то, что мы наметили.

— А потом что? — настаивал Ред.

«А потом, — с коварством подумала Дженни, — я наобещаю ему златые горы». Но вслух она этого не сказала, чтобы не отпугнуть Реда и Лоренду. И добавила про себя: «Я пообещаю встретиться с ним в парке, у эстрады, когда стемнеет. Только меня-то там и не будет. Туда пойдет Элизабет-Энн».

Заккес вернулся с ранчо Секстона в хорошем настроении и поднимался к себе, бодро насвистывая, но, увидев подсунутый под дверь комнаты конверт, умолк. Затем поднял письмо, разорвал конверт и нахмурился, несколько раз пробежав глазами короткое послание. Составлено оно было слегка витиевато.

«Заккес!

Надеюсь, что вы меня извините, но я не смогу встретиться с вами сегодня, как мы условились, поскольку мне немного нездоровится.

Элизабет-Энн».

Заккес задумчиво похлопал себя письмом по ноге, тяжело вздохнул и выглянул в окно. Напротив, через улицу над кафе «Вкусная еда», мягко светились окна. За одним из них была Элизабет-Энн.

Ему захотелось навестить девушку, но, поразмыслив, он решил, что если она заболела, то не захочет никого видеть.

Заккес бросился на кровать и, закинув руки за голову, угрюмо уставился в потолок. Он чувствовал себя очень одиноко. С удивлением молодой человек отметил про себя, что Элизабет-Энн незаметно вошла в его жизнь, оказывая на нее все большее влияние.

Когда стемнело, Элизабет-Энн поспешила в парк, где они договорились встретиться с Заккесом. Хотя уже спустились сумерки, оделась она с особой тщательностью. Собирался дождь, и она захватила с собой зонтик.

Выйдя из дома, Элизабет-Энн взглянула вверх на окно в башенке. Оно светилось мягким светом, но движения в комнате заметно не было. Девушка нахмурилась. Она подумала, что Заккес перед уходом должен был погасить свет.

На минуту она заколебалась. Но потом решила, что он не выключил свет, торопясь увидеть ее. Должно быть, он уже ждал ее в условленном месте.

Взгляд ее скользнул вдоль улицы. В пяти кварталах от нее находился парк, где ей предстояло встретиться с Заккесом.

Девушка заторопилась. Шла она упругой и легкой походкой, на душе было светло. И все же она сильно волновалась: ей не терпелось узнать, чем закончилась его беседа с Тексом Секстоном. От этой встречи зависела их судьба.

Она уже почти добралась до условленного места, когда первые капли дождя зашлепали по пыльной дороге. Девушка пробежала оставшиеся несколько метров и укрылась под навесом эстрады. Дождевые капли звонко барабанили по жестяной крыше. Элизабет-Энн огляделась: он стоял, облокотившись о перила. Темная фигура была почти незаметна на темном фоне. Она невольно улыбнулась. Он стоял к ней спиной, делая вид, что не замечает ее. Тихонько ведя зонтиком по перилам, Элизабет-Энн, осторожно ступая, двинулась в его сторону и, подойдя почти вплотную, мягко сказала:

— Я увидела в твоем окне свет и подумала, что ты еще дома. — Она протянула руку и тронула его за плечо, с удивлением почувствовав, что на нем грубая на ощупь рубашка. Одновременно ее поразил исходивший от него неприятный запах.

Внезапно грубые руки скользнули по ее плечам, и сильные пальцы больно сдавили грудь.

— Ой! — вскрикнула, стараясь освободиться, Элизабет-Энн. Она ткнула ему в лицо растопыренными пальцами, силясь другой рукой оттолкнуть его. Наконец ей это удалось, она отшатнулась и в ужасе уставилась в темноту.

Ее глаза встретились с жестким взглядом поблескивавших в ночи глаз.

По щекам девушки текли горячие слезы. В голове у нее все смешалось: «В чем дело, что случилось, он всегда был таким ласковым со мной и чутким. Никогда он не вел себя со мной так грубо, никогда не причинял боли. Что же с ним произошло?»

Яркая вспышка молнии осветила все вокруг, и Элизабет-Энн смогла отчетливо разглядеть стоявшего перед ней человека. От страха у нее в глазах помутилось, а в ушах загремели слова дразнилки, с которой дети приставали к дураку Вилли.

За короткие секунды при свете молнии Элизабет-Энн успела подробно рассмотреть жуткое создание, стоявшее перед ней: в его глазах горел дикий огонь, из полуоткрытого рта бежала слюна, но что повергло ее в неописуемый ужас, так это вид его возбужденной плоти, выглядывавшей из расстегнутых брюк.

— Ты мне сказала! Ты говорила, что хочешь меня! — завывал Вилли. — Ты мне обещала!

Элизабет-Энн почувствовала, как к горлу подкатила тошнота. На минуту ей показалось, что она теряет сознание.

«Держись! — твердила она себе. — Не смей падать в обморок. Тогда ты не сможешь убежать. А тебе надо обязательно от него убежать!»

Усилием воли она заставила себя сделать неуверенный шаг назад, затем еще и еще. Снова сверкнула молния, потом темнота еще больше усугубила происходивший кошмар. Но и в кромешной тьме девушка ощущала Вилли рядом с собой: ботинки его громко стучали по доскам настила. Он медленно приближался.

Элизабет-Энн отскочила и вдруг почувствовала спиной неожиданную преграду: перекладины и поручни эстрады. Крик замер на ее губах.

Вилли метнулся к ней: она ощутила его зловонное дыхание. Его грубая щетина колола ей лицо, сильные руки вновь схватили ее, стали безжалостно щипать и тискать. Она отчаянно старалась освободиться, но силы были слишком неравные. В голове у нее пронеслась мысль: «Все ненормальные наделены необычной силой. Если не можешь его одолеть, не трать сил зря, — сказала она себе. — Притворись, что падаешь в обморок. Он разожмет руки, и ты сможешь освободиться». Она заставила себя полностью расслабиться и услышала, как он охнул от удивления, но из рук ее не выпустил. Элизабет-Энн сделала глубокий вздох, собрала все свои силы и резко откинулась назад, увлекая за собой Вилли. Ломая ограждение эстрады, они полетели вместе на землю в грязь.

От сильного удара у нее внутри что-то ухнуло.

Она лежала, потрясенная случившимся, полной грудью жадно вдыхая свежий воздух. Потом медленно села, обирая с волос паутину. Все тело ныло, но самое главное — она была вне опасности. Под ней распростерлось тело Вилли, он был без сознания. Элизабет-Энн стала медленно подниматься.

И вдруг, когда она считала, что спасена, кто-то снова схватил ее. Она отшатнулась.

— Нет! — выкрикнула бедная девушка и зарыдала. — Не прикасайтесь ко мне, умоляю вас! — Она пыталась уползти к эстраде, тело ее сотрясала дрожь.

Но на этот раз прикосновения чужих рук были осторожными и ласковыми.

Заккес, бережно поддерживая, поставил Элизабет-Энн на ноги.

— Что случилось? — мягко спросил он.

Но девушка неожиданно накинулась на него, изо всех сил мутузя его кулачками в мокрых грязных перчатках.

— Отпусти меня! — кричала она. — Отпусти! Отпусти!

Он ухватил ее за руки и пытался успокоить, но она отчаянно зарыдала.

— Это я, Заккес! — настойчиво повторял он, слегка встряхивая ее. — Это я, Элизабет-Энн, ты в безопасности.

— Пусти, пусти!

И тут Заккес понял, что девушка была в шоке. Он резко ударил ее по лицу. С минуту она что-то невнятно бормотала, потом подняла голову и с удивлением посмотрела на него.

— Заккес?! — всхлипнула она. — О Заккес! — Обхватив его руками, она прижалась к нему всем телом и с облегчением разрыдалась, приговаривая: — Слава Богу, это ты! О Господи, как это было ужасно!

— Шш! — приговаривал Заккес, успокаивающе гладя ее по спине. — Потом все расскажешь. Пойдем.

— А куда мы пойдем? — Девушка вопросительно посмотрела на него.

— Туда, где тепло, где тебе ничто не будет угрожать, там тебе будет хорошо. Мне невыносимо было дома одному. Слава Богу, что я решил выйти на улицу… а знаешь, хоть это и странно, но мне показалось, что здесь я буду ближе к тебе. Вот я и решил пойти сюда. Мы должны были здесь встретиться, мне думалось, что это наше место.

— Больше уже нет.

— Возможно, и так, — тихо сказал он, — пойдем.

— А как он… что с ним? — Элизабет-Энн указала на неподвижную фигуру.

Еще раз сверкнула молния. Заккес увидел лежавшего на земле Вилли Кэмбелла. Он застонал и неожиданно сел, осуждающе глядя на Элизабет-Энн. Искаженное до неузнаваемости, его лицо походило на маску.

— Ты говорила, что не против, ты обещала, сама приходила в мою хибару и обещала! — Он покачал головой и зарыдал, как ребенок.

В этом жалобном вопле слились воедино разочарование, обида, неудовлетворенное желание, физическая боль и гнев. Он встал на четвереньки и поспешно уполз в темноту, до них донеслись его причитания:

— Я знал, знал, что меня снова обманут…

Элизабет-Энн тихонько шла по Мейн-стрит, поддерживаемая Заккесом. Она шла, словно в оцепенении, но дрожь немного унялась. Дождь не переставал, но они его не замечали. Свет в окнах домов, мимо которых они проходили, резал ей глаза.

Заккес повел ее не к кафе, а направился к гостинице. Элизабет-Энн вся напряглась, в глазах снова мелькнул страх.

— Но мне не сюда, — сказала она, глядя на своего спутника.

— Тсс, — прошептал он. — Послушай меня. Я знаю, что делаю. — Он слегка пожал ее руку и ободряюще улыбнулся. — Доверься мне.

Она закусила губу, потом молча кивнула.

— Ты должна мне верить, несмотря на то, что произошло.

— А что же произошло? Я… не понимаю. Я считала, что ты… — Она замолчала, с удивлением глядя на Заккеса.

— Кто-то сыграл с нами злую шутку. — В голосе у него звучали горечь и гнев. — Впрочем, догадываюсь, кто это мог сделать.

— Шутку? — машинально повторила Элизабет-Энн, и он кивнул.

— Когда я вернулся, под дверью лежала записка. В записке говорилось, что тебе нездоровится и ты не сможешь встретиться со мной.

Наконец до нее дошел смысл его слов.

— Дженни! — только и смогла выговорить Элизабет-Энн.

— Возможно, — вздохнул Заккес.

— Но почему, почему? — покачала она головой.

— Дженни явно ревнует. Но не беспокойся, теперь все позади.

— Нет, — сказала тихо Элизабет-Энн, с сомнением качая головой. — Боюсь, что ничего не закончилось. Разве что только на время. Нет, это еще не конец. — Она вздохнула и содрогнулась, вспомнив, что ей пришлось пережить. — Как все было ужасно, Заккес! — Голос у нее от волнения прервался. — Просто ужас! — повторила она.

— Все в прошлом, успокойся, пойдем наверх. Она посмотрела на него и словно прочла его мысли.

— Сначала он хотел… а теперь ты? — У нее не было сил продолжать.

— Да, родная. — В голосе его были ласка и понимание. Элизабет-Энн подумала, что так обращается он к ней впервые. — Да, я хочу этого, но совсем по другой причине. Я хочу быть с тобой, потому что люблю и хочу, чтобы этот ужасный случай не обеднил и не отравил твою жизнь, сделав невозможным чудо любви. Ты должна понять, что ничего общего не имеет с любовью то, что было в парке.

— Но мы… мы ведь еще не женаты! — неуверенно проговорила Элизабет-Энн.

Он взял ее лицо в ладони и поцеловал.

— Мы обязательно поженимся. Завтра я поговорю с тетей и его преподобием. А теперь пришла пора узнать, что такое любовь, и забыть все твои огорчения.

Глаза ее прояснились, они медленно взошли по ступеням и на цыпочках поднялись наверх, в башенку.

7

Это была волшебная ночь, ночь откровений. Они вошли в комнату. Заккес взял ее руки в мокрых перчатках в свои и смотрел на нее не отрываясь. Потом он наклонился и поцеловал ее в нос.

Она почувствовала, как напряглись ее плечи, а по спине, покалывая, пробежал легкий холодок. Казалось, время сначала замедлило свой бег, затем поползло и, наконец, остановилось. Для нее каждый вздох, каждое движение были исполнены какого-то важного смысла. Все было как во сне, и в то же время она отчетливо все видела и слышала. Элизабет-Энн инстинктивно почувствовала, что началась прелюдия к любви, и с облегчением и благодарностью подумала, что ее ждет не исступленная примитивная пляска, но медленный и грациозный вальс. Не важно, что его па были ей незнакомы, партнер вел ее осторожно и бережно.

Их взгляды слились: два оттенка голубизны, светлый и морской волны. Они молчали, глаза их были красноречивее слов. Под его взглядом зрачки ее глаз стали расширяться, лицо загоралось возбуждением.

— Я люблю тебя, — нежно шепнули его губы так тихо, что она сначала подумала, что ей это послышалось. Она смотрела на него не отрываясь, и губы ее слегка подрагивали. Он отпустил ее левую руку и взял обеими руками правую.

Элизабет-Энн коротко вскрикнула, когда он начал тихонько снимать перчатку.

— Нет, — зашептала она в паническом страхе. — О-о, прошу, нет! — Она вырвалась, но он снова еще нежнее взял ее руку и поднес к своим губам. Она с беспокойством наблюдала, как он ее целовал. Элизабет-Энн испытывала двойственное чувство: ей было приятно прикосновение его губ, и в то же время она с ужасом ждала момента, когда он увидит обезображенную кожу руки.

Он склонил голову набок и смотрел на нее торжественно и серьезно, продолжая держать ее за руку.

— Не бойся, — зашептал он. — Я люблю тебя, люблю тебя всю.

Дрожащими губами она попыталась улыбнуться.

Он снимал перчатку медленно и осторожно, словно боясь причинить ей физическую боль. Она отвернулась и зажмурилась, чтобы не видеть жуткого зрелища.

Он поцеловал ее пальцы один за другим, затем ладонь снаружи и внутри. Она медленно повернула голову и открыла глаза.

— Я хочу, чтобы все во мне тебя радовало, — сказала она. — А эти руки… — Она замолчала, не в силах говорить от душевной боли, затем подняла руки вверх.

— Я люблю тебя такой, какая ты есть, милая, — улыбнулся он и ласково погладил ее по волосам. — Я люблю твои волосы. — Он коснулся указательным пальцем ее носа. — Люблю твой нос. — Заккес наклонился и поцеловал ее руки. — Люблю твои руки, они твои, поэтому я их люблю, понимаешь?

Она нерешительно кивнула.

— Но я не могу… не могу их никому показывать, — горячо зашептала она.

— Но почему?

— Потому… потому что они такие уродливые. Они так обезображены.

— О чем ты? — удивился он. — О чем ты, черт возьми, говоришь?

Она нахмурилась и через силу подняла руку к глазам и внимательно осмотрела. Она была поражена.

— Боже… да ведь все прошло, они нормальные, — выдохнула она. — Заккес, с руками все нормально.

— Я тоже так считаю.

— Но когда же они стали такими?

— А когда ты последний раз на них смотрела?

Неожиданно из ее глаз градом покатились слезы.

— Это было очень давно, несколько лет назад. Ох, Господи, если бы я только знала…

— Но ты теперь об этом знаешь. И это самое главное.

— Все эти долгие мучительные годы я прятала руки. — Она с отчаянием покачала головой. — Если бы я только знала. — Тело ее сотрясали рыдания.

— Ну, что ты, — ласково сказал Заккес, — разве ты не рада, что с руками все в порядке?

Она кивнула и всхлипнула.

— Тогда почему же ты плачешь?

— А потому, дорогой мой, что я тебя сильно люблю. И в первый раз в жизни я так ужасно, невероятно счастлива.

А про себя подумала: «Никогда больше не стану носить перчатки, даже если будет очень холодно». И от этой мысли она снова заплакала. Слезы переполнили глаза и ручьями стекали по щекам.

Он снова склонился к ней и нежно, по одной, слизнул слезинки с ее щек. Затем его губы легонько прошлись по нежному пушку ее щек, отчего она ощутила во всем теле легкую дрожь, словно его губы, коснувшись нервных окончаний, передали им волнение, плавно прокатившееся по всему телу, — точно невидимые пальцы нежно трогали струны арфы. Рот ее полуоткрылся, и она тихонько чувственно застонала. В ней пробуждалась страсть.

Он положил ей руки на плечи и, наклонившись, вдохнул нежные запахи ее тела. Она закрыла глаза и крепко прижалась к нему. Его руки плавно скользнули по ее плечам, рукам, пальцы нежно ласкали кожу, и она ощущала, как ее охватывает волнение; оно тоже шло волнами, но более мощными и частыми, это уже не были легкие трепещущие звуки арфы, но могучие аккорды рояля.

«Это невероятно, — думала она, — я в его руках, словно необычный музыкальный инструмент, на котором он играет нежную мелодию».

Его губы ласкали ее шею, а пальцы коснулись пуговиц на платье. Она стояла, выгибая спину в такт его прикосновениям. Он опустился на одно колено, зарывшись лицом в ее одежду. Затем взял платье за подол и, медленно встав, осторожно поднял его и снял.

Он помог ей освободиться от белья. Она тряхнула волосами. Теперь Элизабет-Энн стояла перед ним обнаженная. Заккес отступил на шаг и взглянул на нее. Горло у него перехватило от волнения. Она неловко прижала руки к телу и словно застыла, сомневаясь, достаточно ли она хороша. Глаза ее сверкали, будто драгоценные камни. Он подумал, что видит перед собой самую желанную женщину в мире. Ее золотистые волосы, освобожденные от шпилек, рассыпались по плечам, густые и блестящие. При свете единственной свечи, горевшей на столе, гладкая матово-белая кожа напоминала ему фарфор. Ее тело было упругим, кожа лишена изъянов, живот подтянут. Бедра плавно круглились, высоко вздымалась совершенной формы грудь с выпуклыми темными сосками, нежные светлые волосы покрывали лобок.

Он наконец отвел от нее взгляд и освободился от одежды. Она молча наблюдала за ним. Раздевшись, он направился к тумбочке и выдвинул ящик. Ее это немного удивило и вызвало легкое раздражение, оттого что он не подошел к ней сразу, не прижался к ней атласной кожей своего мускулистого тела. Но вот он обернулся к ней, в руке его сверкнула серебряная нить, в центре которой в стеклянном футляре, вставленном в серебряную оправу тонкой работы, находилась нежная анютина глазка.

Элизабет-Энн шагнула навстречу Заккесу и, словно угадав его желание, повернулась к нему спиной. Она подняла подбородок и ощутила на шее нежное прикосновение его пальцев. Цепочка и медальон холодили кожу. Она снова обернулась к нему. Заккес посмотрел на нее долгим взглядом и улыбнулся. В первый раз этот медальон, символ его любви, принадлежал достойному человеку. Медальон смотрелся замечательно. Заккес удовлетворенно кивнул, когда она коснулась пальцами стеклянного корпуса. Для нее это было совсем новое ощущение, ведь на руках у нее уже не было перчаток.

— Спасибо, — прошептала она.

— Это я должен тебя благодарить, — ответил он. Его сильные руки крепко обняли ее, и губы требовательно прижались к ее губам. Ласковые прикосновения его пальцев, нежное покусывание возбуждали ее, и ее руки отвечали тем же. Желание все больше охватывало все ее существо, неожиданно для себя она почувствовала странную влагу на ногах, это подсказало ему, что приближался решающий момент. Он нежно взял ее за руку и повел к постели.

— Мне будет больно? — спросила она дрожащим голосом. — Я никогда раньше…

— Я буду осторожен. — Он поцеловал ее в белое, гладкое, словно из фарфора, плечо: сначала в одно, потом в другое. — В первый раз почти всегда бывает больно, — объяснил он, — но потом боль уходит, ее сменяет ни с чем не сравнимое, прекрасное чувство. — Он помолчал и улыбнулся. — Не нужно бояться. Я не буду делать резких движений, не хочу причинять тебе боль. Никогда, до конца жизни.

Она погладила его по щеке.

— Если должно быть больно, пусть все случится быстрее, потому что мне хочется доставить тебе радость и удовольствие, мой любимый. Я хочу дать тебе все, на что способна женщина, и даже больше.

Это была великолепная ночь. Она слышала исполненные тайного смысла и значения вздохи, по-станывания, вскрики — все то, что сопровождает пробуждающуюся страсть и взаимное влечение. Ночь эта навсегда осталась в их памяти.

Медленно, постепенно они познавали друг друга. Он заметил родинку у нее на бедре. Она открыла для себя все в нежных волосках небольшое пятно у него на пояснице. А еще он как-то по-особенному чувственно двигал мускулами, когда поднимал руку. Каждую минуту они узнавали что-то новое. Ее переполняли новые ощущения. Волны страсти вздымали ее с каждым разом все выше и выше.

Колебания его тела становились все сильнее и настойчивее, она как бы растворялась в нем. Словно горячая волна прошла по ней, заставила вскрикнуть, ее тело откликалось плавными, чувственными толчками, она все теснее прижималась к нему, требовательно сжимая его в объятиях; страсть заполнила ее до краев.

Все завертелось у нее перед глазами. Она зажмурилась, и перед ее мысленным взором предстала прекрасная цветущая роза, но вот она словно рассыпалась, и лепестки легко закружились, подхваченные ветром.

— Мой любимый, любовь моя, — плыл по комнате ее голос, уносясь к самому потолку.

Его голос напрягся, и их голоса слились, растворяясь друг в друге. Заккес почувствовал, как мир вокруг него сжался и тотчас же расширился, и в этот момент он глубоко и сильно вошел в нее и ощутил, как сладостная боль пронзила тело. В это же мгновение произошло извержение семени.

В эту чарующую, удивительную и неповторимую ночь был зачат их первый ребенок.

8

Элизабет-Энн прекрасно понимала, что Заккес не сможет купить ей перстень ко дню помолвки и дваобручальных кольца. Она знала, что сбережений у него не было, а работа его у Секстонов только началась. Девушка она была рассудительная, а потому, когда Заккес купил в кредит перстень с бриллиантом в четверть карата и преподнес ей, предвкушая ее восторг, она решительно покачала головой и закрыла футляр.

— Мне он нравится, и даже очень. Но мы не можем его себе позволить.

— Но я его купил в кредит, — запротестовал Заккес. — Я распределил платежи на двадцать четыре месяца! Этот кредит не стеснит нас.

— Кредит — вещь хорошая, — заметила Элизабет-Энн. В ней проснулась практичность, которая в будущем станет ее отличительной чертой. — Я не против кредита. Но думаю, что более разумно взять его позднее, под что-то действительно важное. Со временем нам многое может потребоваться.

Заккес был явно разочарован, и это было видно по его лицу.

— Да и зачем мне вообще перстень? Ведь у меня есть мой медальон, — сказала она с улыбкой и дотронулась до стекла футляра. — Для меня он дороже любого перстня.

— Но невесте полагается дарить ко дню помолвки кольцо с камнем.

— А этой невесте оно не нужно, — решительно проговорила Элизабет-Энн, затем мило улыбнулась и поцеловала Заккеса, а потом протянула ему футляр с кольцом.

Перстень вернулся в магазин, а они остановили свой выбор на двух золотых обручальных кольцах: для него — широкое простое кольцо, а для нее — потоньше, с изящной насечкой. Элизабет-Энн пришла в восторг и не могла дождаться того дня, когда оно окажется на ее пальце, чтобы остаться там навсегда.

Эленда была счастлива и строила планы относительно предстоящего торжества. После церемонии в церкви она предполагала отпраздновать свадьбу в кафе «Вкусная еда».

— Там значительно просторнее, — объясняла она, — всем хватит места. На протяжении многих лет она строила грандиозные планы будущих свадебных церемоний. Ей не пришлось выйти замуж, поэтому она хотела, чтобы для ее девочек вступление в новую жизнь прошло торжественно и пышно.

— Но, тетя, — энергично запротестовала Элизабет-Энн, — я не хочу богатой шумной свадьбы и Заккес тоже. — Она взволнованно шагала по гостиной, сжимая и разжимая руки. — Пусть будет все скромно, мило и по-семейному. Кроме того, у нас нет близких друзей, которых мы могли бы пригласить.

— Но ведь есть еще соседи, знакомые, — обиделась Эленда. — И потом, замуж выходят один раз в жизни.

— Знаю, но прошу, тетя, сделай так из уважения к нам. — Элизабет-Энн села рядом с Элен-дой. — Давай насколько можно сузим круг приглашенных. И здесь в гостиной будет намного уютнее и приятнее, чем внизу, в кафе, среди множества гостей. Мы обсудили это с Заккесом, и он думает так же.

— В тебе нет никакой романтики, — огорчилась Эленда. — Но если вы так хотите, почему я должна возражать? — Она тяжело вздохнула. — Теперь мы с тобой отправимся к сестрам Бэрд, нужно купить ткань, а потом пойдем к миссис Веласкес в Мексикана-Таун. Говорят, что она шьет замечательные свадебные платья.

— Тетя! Мне не нужно свадебное платье.

— Что?! — Эленда была окончательно сражена.

— Правда, тетя, мне бы хотелось просто новое выходное платье. Я надела бы его на церемонию и потом могла надевать по воскресеньям. Это гораздо практичнее, чем сделать что-то для одного случая. Симпатичное новое платье, а к нему туфли и шляпка — вот что мне хотелось бы.

Эленда в изнеможении обмахивалась сложенной газетой. Ее мечтам о пышной свадебной церемонии не суждено было сбыться.

— Если так, то мне ничего не остается, как уступить тебе, если ты не хочешь делать по-моему, — поджала губы Эленда. — Пусть все будет скромно. Кого же ты хочешь пригласить?

— Тебя и Дженни.

— А еще кого?

— Это все, — спокойно взглянула на нее Элизабет-Энн.

— Но… но ведь Заккесу нужен шафер.

— Он никого здесь не знает достаточно хорошо, а свидетель подойдет?

— Думаю, что да. Теперь о вашем медовом месяце…

— Заккес только начал работать, тетя, — стараясь не обидеть Эленду, сказала Элизабет-Энн. — Он не может брать отпуск. Мы решили перенести медовый месяц на следующий год. У него будет две недели свободных.

— Вот так? — Эленда неодобрительно покачала головой и поцокала языком. — Что же это будет за свадьба?

— Как раз для нас, — сказала Элизабет-Энн и тут заметила на лице у Эленды недовольное выражение. — Что ты такая грустная?

— Да так, ничего, вот только очень уж ты практичная.

— Значит, я вся в тебя, — широко улыбнулась Элизабет-Энн.

— Возможно, ты и права, но ты позволишь мне сделать одну вещь, ведь правда?

— А что?

— Я хочу, чтобы твоя фотография вместе с объявлением о помолвке появилась в нашей газете.

— Это будет очень мило, — улыбнулась Элизабет-Энн. Она вдруг наклонилась и сердечно обняла Эленду и тут же в испуге отодвинулась. — А почему ты плачешь?

Эленда всхлипнула, улыбнувшись сквозь слезы, потом достала кружевной платок и насухо вытерла глаза.

— Я плачу от счастья и от печали.

— А почему от печали?

— Я не думала, что так скоро придется с тобой расстаться.

— Расстаться со мной, тетя! — вскрикнула Элизабет-Энн. — Ну как тебе не стыдно. Ты не только меня не теряешь, у тебя теперь будет еще зять. А потом, подумай о наших будущих детях. У тебя будет большая семья!

Элизабет-Энн сфотографировалась, после чего довольная Эленда торжественно отправилась в редакцию «Квебек газетт». В следующем номере должно было появиться объявление о помолвке. Свадьба была назначена на ближайшее воскресенье.

— Завтра, после того как закончится праздник, мы сразу отправимся в наш дом, — как бы между прочим заметил за обедом Заккес.

— Ты нашел для нас дом? — Элизабет-Энн перестала есть, отложив вилку и сразу позабыв о жарком. — А где он находится?

Заккес и Эленда обменялись многозначительными улыбками.

— Ну, рассказывайте, — нетерпеливо постучала по стакану Элизабет-Энн.

— Мне что-то нездоровится, — пробормотала Дженни, отодвигая тарелку.

— Что-нибудь серьезное? — внимательно посмотрела на нее Эленда.

— Нет, — ответила Дженни хмуро. — Ничего серьезного, просто живот заболел. Можно мне встать из-за стола?

Эленда кивнула, и Дженни, резко отодвинув стул, быстро вышла из комнаты. Закрыв дверь гостиной, она прислонилась к стене, закрыла глаза и глубоко вздохнула. Ее трясло от ярости. Больше она не могла выдержать! Ненависть к Элизабет-Энн и Заккесу достигла критической точки. Ей пришлось выйти из комнаты, иначе она бы себя выдала. Ей до смерти надоело выслушивать их нескончаемые планы, видеть их влюбленные взгляды. Она просто с ума сходила от бессильной ярости.

Дженни сердито поджала губы. Она была уверена, абсолютно уверена, что ей удастся развести их, что осуществится ее блестящий план. Но что-то пошло не так. В итоге она добилась того, что подтолкнула их в объятия друг друга. А еще хуже было то, что никто и словом не обмолвился о происшествии у эстрады. Они вели себя так, словно ничего не случилось. Однако, без сомнения, они знали, чьих рук это было дело. Почему они ничего не сказали ни ей, ни Эленде?

Руки Дженни так сильно тряслись, что ей пришлось крепко сжать кулаки, чтобы унять дрожь и успокоиться. О! Это было выше ее сил. Но что особенно бесило ее и выводило из себя, так это сознание того, что Элизабет-Энн, которая была моложе ее на два года и вовсе не такая красивая (как считала Дженни), заманила себе мужа раньше, чем это сделала она. Несмотря на все невзгоды, выпавшие на долю этой уродки из цирка, для нее скоро зазвучат свадебные колокола. И кто ей помог? Она сама помогла ей, не желая того.

Тут уж было от чего заболеть! Сквозь закрытую дверь до нее доносился оживленный разговор в комнате. «Ах, какая счастливая парочка», — с отвращением подумала Дженни. Она решила, что с нее достаточно, слушать дальше она не будет.

Но что-то подсказало ей, что нужно остаться. Дженни прильнула ухом к двери и стала прислушиваться. Скоро она поздравила себя с тем, что осталась.

— Я знаю, что это нельзя назвать настоящим домом, — говорил Заккес, отодвигая от себя тарелку.

— А не пора ли вам рассказать мне толком, что это за дом? — настаивала Элизабет-Энн, разыгрывая раздражение.

— Он здесь, в городе, — уклончиво сказал Заккес. — И по тому, что сказала мне мисс Клауни, прошу прощения, тетя, мне кажется, что ты будешь в восторге.

— Неужели, неужели это коттедж сестер Бэрд? — с удовольствием предположила Элизабет-Энн.

— Ты права, — ответил Заккес.

Дженни плотнее прижалась к стене. Сестры Бэрд были довольно эксцентричными особами. Обе — старые девы, обе близнецы, причем абсолютно похожие, одевались они одинаково и говорили одинаково. Их почти невозможно было различить. Им принадлежал магазин тканей на Мейн-стрит, и они в нем вместе работали. Ходили слухи, что когда-то в молодости обе сестры были влюблены в одного молодого человека, но ни одна не хотела причинить боль другой, и обе остались одинокими. До настоящего времени Саманта Бэрд жила в коттедже, а ее сестра Сюзанна — в квартире над магазином.

— Я знаю, дорогая, как вы с Заккесом любовались этим коттеджем, — довольным тоном проговорила Эленда. — Артрит Саманты обострился, и Сюзанна хочет, чтобы сестра переехала к ней, тогда она смогла бы за ней ухаживать. Саманта не хочет продавать коттедж: с ним связано много воспоминаний, там они родились, поэтому она хочет его сдать.

— Я все еще не могу в это поверить! — воскликнула Элизабет-Энн. — Мне он всегда так нравился.

— Лучше всего то, — сказал Заккес, — что она сдает его с мебелью. Мисс Бэрд оставляет в наше распоряжение кастрюли, сковородки, разную посуду, постельное белье.

— Столь ценимое вами чувство бережливости удовлетворено, — сухо промолвила Эленда.

— О, конечно, тетя! Я так взволнована, просто ужас!

В коридоре за дверью Дженни скорчила гримасу и передразнила Элизабет-Энн: «О тетя! Я прямо лопну от радости!» Никто не видел, как она зло прищурилась, какая угроза мелькнула в ее глазах.

— А поскольку ты отказалась от пышной свадьбы, — продолжала тетя, — то те деньги, которые я копила на этот случай, я прибавляю к моему свадебному подарку. — Она сделала многозначительную паузу и продолжала: — Арендная плата внесена за год…

— Ах, тетя, ну зачем же!

Дженни снова сделала гримасу и беззвучно повторила: «Ах, тетя, ну зачем же!»

Заккес откашлялся звонко и многозначительно. Дженни сразу почувствовала, что за этим последует нечто важное.

Эленда взглянула на него, затем некоторое время рассматривала рисунок на скатерти.

— Дорогая, — начала Эленда, водя пальцем по рисунку.

— Да, тетя, — посмотрела на нее через стол Элизабет-Энн.

— Сегодня утром… — У Эленды от волнения перехватило горло. Она нервно откашлялась и, оторвав взгляд от скатерти, грустно посмотрела на Элизабет-Энн. — Сегодня утром мы откровенно поговорили с Заккесом. Он рассказал мне некоторые подробности своей жизни… он сомневался, рассказывать ли тебе об этом или нет, поэтому и пришел за советом ко мне. Я посоветовала ему оставить все как есть и ничего тебе не говорить, но он решил, что ты должна это знать. Если он настаивает…

— В чем дело? — Элизабет-Энн переводила взгляд с Эленды на Заккеса, на лице ее отразилась тревога. — Что-нибудь серьезное?

— Я считаю, что у жены и мужа не должно быть секретов друг от друга, — тихо сказал Заккес. — Я хочу, чтобы в основе нашей женитьбы была честность, если даже это ставит под угрозу наш брак и может расстроить свадьбу.

— Расстроить свадьбу?

— Видишь ли, мне хочется, чтобы, перед тем как мы станем мужем и женой, ты узнала кое-что о моей жизни.

— Что именно должна я узнать? — удивленно смотрела на него Элизабет-Энн. — Ты храпишь? Не любишь брокколи? Не моешь за ушами? — Она старалась шутить.

— Это серьезные вещи, — сказал он. — Они касаются моего прошлого.

Услышав это, Дженни за дверью холодно усмехнулась, Ее охватило сладостное волнение, она предчувствовала, что услышит что-то необычное.

— И что же с твоим прошлым? — спросила Элизабет-Энн. — Ну, Заккес Хейл! Ты такой серьезный, не будь таким мрачным, не пугай меня! — Она сдавленно рассмеялась. — Не говори, что ты многоженец и у тебя почти в каждом штате по жене. Мне это безразлично. Я все равно тебя люблю.

— Возможно, будет лучше, если я вас оставлю одних, — деликатно заметила Эленда.

Элизабет-Энн сначала кивнула, затем передумала и, перегнувшись через стол, крепко сжала руку Эленде.

— Нет, не уходи, тетя. Ты ведь все равно все знаешь, так какая разница. — Голос ее дрогнул, и она отвернулась. — Я не хочу оставаться одна, если мне придется услышать нечто, что разобьет мое сердце.

Эленда вздохнула резко и протяжно.

— Ты не будешь одна, с тобой Заккес. Могу поклясться, что это не повлияет на ваши отношения. Я ведь не стала относиться к нему иначе, потому что он честный человек. Я уверена, что у него сильный характер. — Она помолчала и добавила: — Ведь он мог мне ничего и не говорить. Все мы в жизни совершаем ошибки, о которых потом сожалеем. Бог знает, на моем веку их тоже было больше чем достаточно.

— У тебя? — удивилась Элизабет-Энн.

— Тем не менее это правда, — коротко рассмеялась Эленда. — Пожалуй, я зажгу несколько ламп, что-то здесь темновато.

Дженни слышала шаги Эленды. Она быстро покинула свой пост и на цыпочках подошла к соседней двери, укрывшись за ней и несколько минут выжидая. Эленда не вышла в коридор, и Дженни вернулась на свое место.

— Но перед тем как мы перейдем к этому серьезному вопросу, — сказала Эленда, — я хотела бы поговорить о не менее важном деле. — Она прямо взглянула на Элизабет-Энн. — Это касается тебя, дорогая.

— Меня? — удивилась Элизабет-Энн.

— Да, тебя. Пришла пора сказать тебе об этом. Заккес тоже должен знать. Возможно, он прав. Все, что касается вас обоих, должно быть прояснено до конца, чтобы не осталось никаких недомолвок. Только тогда ваш брак не будет омрачен никакими тайнами. Вы начнете свою жизнь, как говорится, с чистой страницы.

— Да, слушаю, — медленно проговорила Элизабет-Энн. Ее приподнятое настроение очень быстро сходило на нет. У нее появилось тягостное чувство, что их любовь уже не представлялась такой совершенной.

Эленда сложила руки на столе, с минуту она сидела молча, рассматривая пальцы, затем заговорила:

— Сегодня утром я беседовала с доктором Пуриссом.

Элизабет-Энн смотрела на нее не отрываясь.

— С тобой все в порядке? — быстро проговорила она.

— Нет, нет, — Эленда подняла голову и отрицательно кивнула, — речь не обо мне. Поскольку вы с Заккесом решили создать семью, я сочла за лучшее посоветоваться с доктором.

— Но о чем? — нетерпеливо проговорила Элизабет-Энн. — Я никогда не жаловалась на здоровье.

Эленда подняла свой стакан с водой, потом опустила.

— Элизабет-Энн, ты мне словно родная, поэтому я желаю тебе только добра, мне ведь не нужно об этом напоминать?

Элизабет-Энн покачала головой. Эленда посмотрела ей в глаза.

— Помнишь, после того трагического случая в детстве ты не могла спокойно спать, тебя мучили кошмары и ты просыпалась в холодном поту?

Элизабет-Энн инстинктивно поежилась.

— И на ночь я стала тебе давать по крошечной дозе настойки опия. Я считала, что это безвредно, но время шло, и дозу пришлось увеличить. Настойка помогала тебе крепко спать, и кошмары больше не повторялись.

— Да, это помогло и сейчас помогает, — согласилась Элизабет-Энн.

— Доктор Пурисс сказал мне, — Эленда секунду колебалась, — что ты долго принимала опий и это вошло в привычку.

— Но я не понимаю… — начала Элизабет-Энн.

— Заккес, Элизабет-Энн! — Эленда взяла молодых людей за руки. — Девочка моя, я давала тебе это средство, не ведая, что совершаю ошибку, может быть, самую тяжелую в моей жизни. Доктор Пурисс говорит, что пристрастие к наркотикам очень опасно. Но особенно это опасно, если женщина ждет ребенка. Поэтому, если вы хотите иметь детей, ты, Элизабет-Энн, должна немедленно отказаться от этого лекарства.

Элизабет-Энн в испуге смотрела на тетю.

— Знаю, знаю, — печально проговорила Эленда, поднимая руку и предвосхищая ее вопрос, — знаю, что отказаться от этого будет очень сложно. Твое тело будет протестовать и…

— И что?

— Могут даже вернуться кошмары, — сказала Эленда, пристальна глядя на Элизабет-Энн.

Девушка в испуге смотрела на тетю, затем повернулась к Заккесу.

— Мы вместе справимся с этим, — улыбнулся он ободряюще и ласково обнял ее за плечи. — Вместе мы сможем сделать все, что захотим. Для нас не будет преград до тех пор, пока мы вместе.

— Да, — искренне сказала Элизабет-Энн, — вместе мы сможем победить. Знаю, что у нас все получится, я хочу, чтобы у нас были здоровые дети, Заккес. Я думаю, что смогу побороть кошмары.

— Доктор Пурисс просил передать, что со своей стороны готов помочь тебе и что сделает все, что в его силах. Дверь его дома открыта для вас в любое время дня и ночи. — Эленда вздохнула. — Это первая серьезная проблема, которую вам предстоит решить.

— А вторая? — испугалась Элизабет-Энн.

Эленда кивнула Заккесу, и, как ни было это ему мучительно трудно, он рассказал Элизабет-Энн все. Он говорил долго, чуть ли не всю ночь, ничего не утаил: ни болезни матери, ни ограбления магазина, рассказал о том, как ему удалось бежать и что он числится в розыске.

Дженни за дверью затаила дыхание. На ее лице отразился восторг. Сердце ее неистово колотилось. «Значит, Заккес — вор, — подумала она, пьянея от радости. — О! Как это чудесно! Как превосходно!» Она представила себе картину: священник спросит, есть ли причина, по которой молодые люди не могут соединиться в браке, и тут она крикнет: «Его разыскивает полиция за совершение ограбления!»

Но она так не поступит. Это слишком просто. Она сохранит этот дорогой секрет и ничего не будет предпринимать сейчас. Она будет терпеливо ждать своего часа, может быть, годы, если понадобится. А когда они меньше всего будут готовы к этому, когда у них будет уже что терять, когда они почувствуют себя наиболее защищенными и уверенными в себе, вот тогда, и только тогда, она захлопнет капкан.

Некоторое время из гостиной не доносилось ни звука, затем Заккес нарушил молчание.

— Означает ли это, что я больше тебе не нужен, Элизабет-Энн? — спросил он нерешительно.

Она посмотрела на него долгим взглядом, казалось, прошла целая вечность.

— Нет, совсем не значит. — Она взяла его руку, крепко сжала и поцеловала. — Я люблю тебя, — сказала она немного хрипло, — так же, как и ты сказал, что любишь меня. Если бы ты от меня все утаил, а я бы сама узнала, тогда все было бы по-другому. Но я ценю твою честность. Я люблю тебя.

— И ты выйдешь за меня замуж? — взволнованно спросил Заккес.

— Да, дорогой мой, да, да, да! — Она крепко обняла его.

Дженни подняла голову, коварно усмехнулась и на цыпочках прокралась в свою комнату.

9

Коттедж сестер Бэрд для Элизабет-Энн был самым счастливым и плодотворным периодом ее жизни. А какой это был милый, очаровательный, романтический уголок! Настоящий приют молодоженов, скрытый от любопытных глаз. Здесь появились на свет ее дети.

И пусть в дальнейшем ей довелось уехать из этого места, пусть суждено было занять высокое положение в обществе, иметь внушительные банковские счета — этот дом олицетворял для нее все самое дорогое и важное в жизни. Здесь были истоки ее самостоятельности. И если бы стены могли говорить, Элизабет-Энн готова была слушать их без конца. Они могли бы поведать о многом: о любви, обретенной и утраченной, о счастье и печали, о болезнях и выздоровлении, о минутах торжества и поражениях, о стойкости, терпении, о веселье и горестях.

Ее и раньше привлекала чарующая прелесть этого уютного домика, но началом прекрасной сказки стал для нее тот самый момент, когда Заккес подхватил ее на руки и, пройдя через скрипнувшую калитку, зашагал с ней к дому по выложенной каменными плитами дорожке мимо аккуратного белого заборчика. Она счастливо смеялась и шутливо вырывалась. И как только он переступил с ней через порог, дом превратился для нее в рай, в храм Она и не подозревала, что к дому можно относиться с благоговением.

Но самое главное — это был их дом.

— Заккес! Я все еще не верю! — воскликнула Элизабет-Энн, когда он осторожно опустил ее на пол в маленькой прихожей. Она крепко обняла его за шею и горячо поцеловала. — Элизабет-Энн Хейл, хорошо звучит?

— Мне кажется, великолепно.

— А вот не отпущу тебя никогда, — шутливо пообещала она, сомкнув руки на его шее. — Никогда-никогда! Ни за что на свете!

— Лучше отпусти, — весело откликнулся Заккес, глаза его смеялись, — иначе не увидишь наш дом.

Она сразу разжала руки и стала молча осматривать прихожую. От восторга у нее перехватило дыхание, слова куда-то исчезли. В эту секунду Элизабет-Энн решила про себя: «Ничего здесь менять не буду. Было бы кощунством разрушать это великолепие».

Она схватила Заккеса за руку и потащила за собой. Они переходили из комнаты в комнату, весело болтая. Элизабет-Энн старалась ничего не пропустить, всматривалась в каждый укромный уголок, внимательно разглядывая убранство комнат, их планировку.

— Мне здесь очень нравится, — сказала она.

— И мне тоже, — Заккес был счастлив, видя ее радостное возбуждение. Ему подумалось, что на глазах у него Элизабет-Энн еще похорошела.

— Заккес, закрой глаза и вдохни. — Она сама закрыла глаза и вдохнула полной грудью. У коттеджа был свой запах. В нем пахло фруктами и цветами, а еще орехами и медом, дополнял этот букет аромат трав.

Маленькая гостиная была отделана деревянными панелями, на стенах висели гравюры. Пол устилал ковер ручной работы. Мебель была обита ситцем с розами. Все вокруг было проникнуто духом Англии, но без излишней чопорности и строгости, главными принципами оформления дома оставались уют и комфорт. Женщины чувствовали бы себя здесь превосходно, но и мужчины нашли бы его удобным. На кружевных занавесках повторялся рисунок обивочной ткани — прекрасные махровые розы. Прозрачная ткань смягчала палящие лучи техасского солнца. Живописный ансамбль представляли собой три стола, стоявшие у камина: большой, отделанный красным деревом, маленький сервировочный столик в стиле королевы Анны и еще один небольшой стол, покрытый черным лаком. Повсюду в изобилии были хрустальные вазы, фарфоровые блюда ручной работы из Богемии, расписанные кобальтовой синью изделия из стекла, красивые китайские кашпо и диванные подушки, искусно расшитые самой Самантой Бэрд. Везде в вазах стояли со вкусом подобранные букеты крупных розовых пионов и нежных роз.

— Эти цветы — подарок тети, — пояснил Заккес. — Знаешь, что она сказала: «Не напрасно я ухаживала за цветами все эти годы — вот они и пригодились».

— Ее нужно обязательно поблагодарить. А это что? — спросила Элизабет-Энн, указав на диван, где лежал объемистый сверток, упакованный в светло-сиреневую бумагу и перевязанный такого же цвета лентой, обшитой по краям белым кружевом.

— Не знаю, что это. — Заккес медленно поднял сверток. Он был необычайно легкий, Заккес слегка сжал его — пакет был мягкий. Тут он заметил маленький конверт, прикрепленный к свертку, и передал его Элизабет-Энн. Она распечатала конверт и достала открытку — в ее левом углу акварелью была нарисована фиалка, по центру шла надпись, выполненная вязью переливчатыми синими чернилами:

«Пусть этот маленький сувенир послужит залогом вашего счастья.

Сестры Бэрд».

— Это подарок! — ахнула Элизабет-Энн. Медленно и осторожно развернув бумагу, она вскрикнула от восхищения. Это была диванная подушка с вышитым на ней коттеджем и надписью:

— Какое чудо! — На глаза Элизабет-Энн навернулись слезы. — Я всегда буду хранить этот подарок.

— Мы еще не все посмотрели. — Заккес едва сдерживал возбуждение. — Пойдем дальше.

Элизабет-Энн прижала подушку к груди и вернулась за ним в коридор, откуда проследовала в залитую солнцем столовую. Светлился в нее через большие окна и широкие двери. И повсюду стояли ящики с папоротниками. Их было много, разных сортов и размеров — от могучих серовато-зеленых оленьих рогов до нежных адиантумов.

Между гостиной и столовой находилась кухня, поражавшая своими размерами: она занимала почти весь первый этаж. Пол был выложен терракотовой плиткой, а потолочные перекрытия потемнели от дыма. На крючках висело бесчисленное множество чугунных сковород, медных кастрюль, дуршлагов. На полках стояли деревянные миски и глиняные кувшины. Центр кухни занимал длинный обеденный стол весь в царапинах и щербинах, а вокруг него — шесть стульев с сиденьями из тростника. У одной из стен стояла печь, отапливаемая дровами, две большие оцинкованные раковины были встроены в деревянный каркас: воду нужно было приносить со двора, накачивая ее из колодца, находившегося за домом. Еще одна стена была целиком увешана полками, на которых размещалось невероятное количество всевозможных тарелок, блюдец, чашек. Еще там стояла старинная клетка для птиц, выполненная в виде причудливого замка, но назначение ее было чисто декоративное.

— В следующий раз, когда в Мексикана-Таун будет ярмарка, я куплю тебе канарейку, и тебе не будет скучно, пока я на работе. — Он обнял ее и добавил: — Но это только до тех пор, пока не родится малыш, тогда уж скучать тебе явно не придется.

Однако самое большое впечатление на Элизабет-Энн произвела комната на втором этаже — в ней совсем не было мебели.

— Это же детская! — воскликнула она. Заккес сжал ее руку, давая понять, что и он того же мнения.

Спальня предстала перед ней как нечто неземное. Светло-зеленые стены контрастировали с темной мебелью. На металлической кровати с подвижной спинкой красовалось множество отделанных кружевом подушек. К вязаному покрывалу были пришиты кисти, достававшие до пола. В головах кровати висел портрет. По обеим его сторонам строго одна над другой располагались гравюры с изображением цветов. У стены вместо тумбочки стоял небольшой письменный столик с лампой и письменными принадлежностями. Складная крышка стола сверху была обтянута выделанной кожей. На окнах висели кружевные занавески с причудливым цветочным рисунком, и проходивший сквозь них свет смягчался, окутывая комнату романтической дымкой.

Элизабет-Энн влетела в комнату перед Зак-кесом, они столкнулись и одновременно свалились на кровать, утонув в пышных подушках. Кровать протестующе застонала.

— Если уж мы здесь… — прошептала Элизабет-Энн.

— То давайте будем терять даром времени, — закончил ее мысль Заккес. Он обхватил ее податливое тело своими сильными руками и счастливо улыбнулся в предвкушении минут наслаждения. Пальцы принялись расстегивать пуговицы на ее платье.

Она мечтательно взглянула вверх и непроизвольно вскрикнула.

— Что с тобой? — спросил он, нежно погладив ее по щеке.

Элизабет-Энн с трудом села, едва вырвавшись из мягких объятий роскошной постели, он повернулся и проследил за ее взглядом.

К потолку как раз над кроватью был приклеен большой красный Валентин^[13] в форме сердечка, а к нему прикреплена их свадебная фотография. Но это не был символ любви. Он был разорван посередине так, что Элизабет-Энн и Заккес оказались разделены.

Сначала они потрясенно молчали, буквально парализованные таким проявлением неприкрытой ненависти, потом Заккес зло стиснул зубы и раздраженно покачал головой. Ему не нужно было гадать, он знал, чьих рук это было дело. Он крепко обнял Элизабет-Энн, стараясь защитить ее от этого ужаса.

— Постарайся об этом забыть, — успокаивал он ее. — Это больше никогда не повторится. — Но взгляд Элизабет-Энн, полный душевной боли, словно говорил, что впереди их ждут тяжелые испытания. Слишком долго была она жертвой коварных козней Дженни.

— Ты плохо знаешь Дженни, — прошептала Элизабет-Энн, — и не подозреваешь, как далеко она может зайти, чтобы разлучить нас, и вот тому доказательство. — Она снова посмотрела на потолок и содрогнулась.

Заккес сорвал с потолка изуродованный Валентин, вместе с ним отстала краска, и на потолке осталось пятно в форме запятой. Он смял разорванное сердечко и швырнул его на пол.

— Дженни со временем успокоится. — Заккес старался быть убедительным. — По крайней мере она не будет вмешиваться в нашу жизнь.

— А если будет?

— Ей нужно устроить свою жизнь, выйти замуж, родить детей. У нее появится много других забот, поважнее нас с тобой.

Элизабет-Энн посмотрела на Заккеса и серьезно кивнула.

— Наш брак будет безупречным. — Он немного помолчал и, проведя по ее лицу невидимую линию от лба через нос к губам, добавил: — Ты увидишь, ничто не сможет нас разлучить. Никогда. Даже Дженни. Никто и ничто не в силах это сделать. Наш брак благословили небеса.

Он был прав. Чувствуя поддержку Заккеса и собрав всю свою волю, Элизабет-Энн отказалась от опия. Возможно, ей помогал материнский инстинкт, заложенный, как она считала, во всех женщинах, а может быть, придавала силы мысль, что она носит под сердцем ребенка Заккеса. Как бы то ни было, ее усилия были вознаграждены: через девять месяцев она произвела на свет милую здоровенькую девчушку.

10

Прошло пять лет со дня свадьбы Заккеса и Элизабет-Энн. Срок достаточный, чтобы оглянуться на прожитые годы и подвести своеобразный итог.

Их семейная жизнь складывалась удачно. Спустя тринадцать месяцев после рождения их первенца — Регины появился на свет второй ребенок, тоже девочка, назвали ее Шарлотт-Энн. А спустя три года родилась Ребекка Эмалин Хейл.

У Заккеса дела тоже шли хорошо. Они и не предполагали, что все пойдет так удачно. Заккесу исполнилось двадцать семь лет, его уже три раза повышали по службе. По меркам жителей Квебека, он получал роскошное жалованье. Когда Заккес только начинал работать у Текса Секстона, его встретили настороженно, даже со страхом: все знали, что нельзя доверять людям Секстона, особенно занимающим важные посты, но Заккесу удалось преодолеть людскую подозрительность, завоевать доверие и уважение, причем он совсем не изменился, не поступился своими принципами. Впервые люди поняли, что у них есть доверенное лицо, человек, которого Секстон выслушает, если возникнут спорные вопросы. Заккес на деле доказал, что может отметить тех, кто этого заслуживал, или поддержать их интересы перед Тексом или его братом Роем, которого боялись не меньше самого Текса. Заккес стал своеобразным буфером между жителями города и Секстонами. Недоверие к нему быстро прошло. Все убедились: он не шпионит в пользу Текса, ему близки их интересы. В то же время сам он не стал ни самодовольным, ни чванливым. Насколько мог, Заккес выступал против несправедливостей, чинимых людьми Текса, и он пока благосклонно сносил вмешательство Заккеса, так как ценил его безукоризненную честность. Благодаря его усилиям, спорные вопросы успешно разрешались, узелки развязывались, у людей не было прежнего озлобления и раздражения. Текса привлекало в Заккесе и то, что он был первым человеком, кого не подавляли ни финансовое могущество Секстонов, ни их власть. В довершение всего Заккес, как и сам Текс, был чрезвычайно трудолюбив и предан делу.

Но настоящим героем Заккес стал в глазах тех, кому требовалась помощь. Когда Абнер Мейсон не мог своевременно внести плату за воду для орошения, только благодаря ходатайству Заккеса шлюзы не были перекрыты.

В другом случае ему удалось помочь семье Па-ласисов. Их всех уволили с хлопковых плантаций, и они потеряли заработок. Это произошло из-за того, что Луис Паласис хотел объединить сборщиков хлопка в профсоюз. Для него Заккес не смог ничего сделать, но добился, чтобы других членов семьи вновь приняли на работу.

Помог он и Тому Ребину. Этого человека, который арендовал у Секстонов землю, постигла беда: в результате несчастного случая он потерял троих сыновей. Теперь он терял урожай и мог лишиться своей фермы. И лишился бы ее, если бы не Заккес.

Когда Рой Секстой выразил недовольство по поводу низкой производительности труда сборщиков хлопка, Заккес предложил ему поднять оплату, а после сравнить результаты. Рой неохотно пошел на это, но поставил условие: он повышает жалованье, если через неделю каждый будет собирать хлопка на один бушель больше. Заккес поговорил со сборщиками, пообещал прибавку и вознаграждение тому, кто соберет за день больше всего хлопка. В результате за неделю все прежние показатели были перекрыты. Рой под большим нажимом выполнил обещание, деваться ему было некуда — ежедневный сбор хлопка увеличился ощутимо.

В семье у Хейлов все тоже обстояло хорошо. Дети были для них постоянным источником радости и удивления. Регина и Шарлотт-Энн всегда были готовы на шалости, особенно Регина. Шарлотт-Энн удивляла и сердила родителей тем, что будила их среди ночи, чтобы рассказать свои сны. У малышки Ребекки было свое амплуа, соответствующее ее возрасту. С большим нежеланием Элизабет-Энн пошла на то, чтобы пригласить вдову-мексиканку, добрую, заслуживающую доверия женщину, присматривать за детьми в течение дня. Сама Элизабет-Энн снова стала помогать Эленде в кафе.

Теперь каждая минута была у нее на счету. Дня всегда не хватало. Ведь она была женой, матерью, хозяйкой в доме и одновременно работала. Ей исполнилось двадцать два года, и она сладостью несла на своих плечах груз всех этих обязанностей. Как могла она оставить работу, зная, что Эленда сильно рассчитывала на ее помощь.

Эленда старела, силы у нее были уже не те. Ей было всего сорок три года, но чувствовала она себя неважно. Элизабет-Энн всегда относилась к Эленде с любовью и уважением, но сейчас к ее чувствам стала примешиваться грусть. С каждым днем Эленда все труднее выполняла работу, которую раньше делала легко и быстро. Она страдала от острого артрита, суставы и мышцы ее были постоянно воспалены, с трудом сгибались и разгибались. Однако она не сдавалась и, несмотря на боли, выполняла свои обязанности. Она уже не могла работать с прежней быстротой, поэтому удлиняла себе рабочий день, стойко переносила физические страдания и никогда не жаловалась.

Элизабет-Энн видела ее мучения, но она никогда не предлагала тете оставить работу или отказаться от каких-либо дел. Без работы в гостинице и кафе Эленда не мыслила своей жизни. Для нее было одно и то же — что бросить работу, что перестать дышать. Оставался один выход — затрачивать меньше усилий, умирать постепенно. И хотя Эленда накопила приличную сумму, ей нужен был постоянный доход, который приносила ее работа. О том, чтобы удалиться от дел, не могло быть и речи.

Эленда Ханна Клауни считала себя счастливой по многим причинам. У нее было два надежных источника дохода и замечательная помощница — Элизабет-Энн, которая стала прекрасной женой, матерью и хозяйкой. Эленда всем сердцем любила Заккеса, во внучках души не чаяла и, конечно, баловала их, закрывая глаза на все их проказы.

Однако существовала еще Дженни — источник ее огорчений и разочарований. С возрастом характер ее стал еще более скверным. Она стала совсем мало работать в кафе и гостинице. Эленду это огорчало, а у Элизабет-Энн вызывало смешанное чувство. Конечно, работы у нее прибавлялось, но в то же время они меньше сталкивались.

История с разорванным Валентином стала последней злобной выходкой Дженни, и Элизабет-Энн была ей за это благодарна. Она решила, что Заккес оказался прав: Дженни нашла себе другое занятие, у нее появились новые интересы, но чем она занималась, Элизабет-Энн не знала. У нее и без того хватало забот, только бы ее оставили в покое. Самым важным были мечты о будущем. Элизабет-Энн и Заккес жили очень экономно и аккуратно копили деньги, откладывая большую часть на счет в банке.

— Когда-нибудь представится возможность, — считала Элизабет-Энн, — мы заведем свое дело, тогда нам и понадобятся эти деньги.

Жизнь вошла в спокойное, привычное русло.

Все кончилось в мае 1918 года.

Дженни ждала своего часа. Никто и не подозревал, насколько глубоко коренилось в ней недовольство жизнью и какую опасность это сулило. Ей не нравился Квебек, она считала его провинциальным болотом; ей ненавистны были люди, которых она знала и считала ничтожествами; она презирала работу в кафе и гостинице как недостойную себя. Себя Дженни ставила выше всех. Так же относилась она к молодым людям, с которыми встречалась. Они тоже ее не стоили, и нечего было тратить на них время. Ей уже исполнилось двадцать пять — реальная перспектива остаться старой девой. Дженни втайне мечтала о богатстве, роскоши, дорогих, красивых вещах, но больше всего она жаждала власти. В ее представлении власть была сложным понятием и могла осуществляться в разных формах, одной из них Дженни считала информацию. Она неустанно следила за всеми событиями, накапливая всевозможные слухи и сплетни. Подслушанной исповеди Заккеса не было цены. Сведения о его темном прошлом стали жемчужиной ее коллекции пикантной информации. Но Дженни не торопилась распылять свои сокровища. Власть следовало применять умело, выбирая момент, чтобы произвести наибольшие разрушения.

Власть. Одна только эта мысль возбуждала Дженни, подталкивала ее кровь. Но чтобы получить власть, ей следовало в первую очередь сменить фамилию. Ей нужен был муж, уже обладавший реальной властью. Тогда ее сведения плюс те, что она еще сможет собрать, помноженные на могущество мужа… Тогда ей не будет равных по влиянию среди женщин, которых она знала. Она будет властвовать безраздельно, оставаясь неуязвимой… Но осуществить эту мечту можно было только двумя путями — или расстаться с Квебеком и уехать в Даллас или другой большой город, или найти такого человека в Квебеке. Человека, который соответствовал бы ее запросам.

В этой части Техаса имелись лишь две подходящие кандидатуры: Текс Секстон и его брат Рой. Текс был не только старше, но и могущественнее.

Ей нужен был только Текс.

11

Было около восьми часов утра. Дженни нагрузила на свою лошадь все, что было ей необходимо для осуществления задуманного. Свой заказ из Браунсвилля она получила. Дженни ловко вскочила в седло.

— Мне кажется, тебе лучше взять коляску, — крикнула ей Эленда с веранды. — Ты уверена, что она тебе не нужна?

Дженни притворилась, что не слышит, натянула поводья и, пришпорив коня, умчалась, оставив за собой облако пыли.

— Не понимаю я ее… — Эленда обернулась к вышедшей на веранду Элизабет-Энн. — Дженни никогда не любила рисовать. Не знаю, что ей вздумалось заняться этим сейчас?

Не придя ни к какому заключению, они стояли и молча смотрели, пока Дженни не скрылась из виду.

Дженни выбрала для остановки такое место, чтобы ее было видно от ранчо Секстонов. Расположенный на небольшой возвышенности за искусственным водоемом, дом занимал господствующее положение среди пастбищ, обнесенных изгородью, — казалось, он стоял как часовой, наблюдая за всем, что происходило вокруг. Само здание нельзя было назвать шикарным. Первоначальное белое здание в стиле греческого Ренессанса постоянно достраивалось с обеих сторон, каждое новое крыло было короче предыдущего, в результате ранчо приобрело конфигурацию, вытянутую, словно труба.

Дженни осмотрелась. Ей требовался живописный уголок в непосредственной близости от дома. Она остановила свой выбор на весьма прозаическом пейзаже: в этом месте сходились изгороди, разделяющие четыре пастбища. Подобрав натуру, Дженни спешилась, привязала лошадь к изгороди и распаковала вещи. Встряхнула одеяло, установила этюдник и приколола к нему лист бумаги для акварелей. Задумчиво облизнув губы, сдвинув брови и сосредоточившись, Дженни попыталась сделать карандашный набросок. Спустя несколько минут она придирчивым взглядом окинула свою работу.

Если сюжет не представлял совершенно никакого интереса: четыре изгороди, мельницы вдалеке, а еще дальше — пасущиеся стада, то сам рисунок оказался еще хуже. Дженни недовольно поджала губы.

«Старайся сделать свое неумение не таким явным. И не спеши, будь терпеливой. Если твой рисунок попадется кому-либо на глаза, в особенности Тексу, он сразу почувствует подвох, ведь ты даже прямую линию не можешь провести. Если же твой обман раскроется, можешь распрощаться со своими мечтами и планами».

Она с раздражением сорвала бумагу, скомкала ее и начала все сначала, но на этот раз более старательно.

Дженни сознавала, что никакой она не художник, что несколько осложняло дело. Оставалось только надеяться, что ей простят отсутствие таланта. К тому же она знала, что момент удачный: Зак-кес уехал куда-то по делам.

И все же она понимала, что весь ее хитроумный план висит на волоске и на две трети зависит от случая.

Время тянулось невыносимо медленно. Дженни опротивело ее занятие: ей надоело рисовать и писать красками. Работа была кропотливой и утомительной, но она не сдавалась. Нельзя было допустить, чтобы монотонность работы помешала осуществлению разработанного ею блестящего плана.

«Я все ближе к цели, — повторяла она себе, — а это самое главное, остальное не имеет значения».

Но все же она не могла не думать о том, сколько часов, а может, дней и даже недель пройдет, пока Текс проявит к ней интерес.

Дженни не стоило так сильно переживать о сроках, поскольку Тексу сразу же доложили, что за домом на западном пастбище какая-то женщина что-то рисует. Он вышел на веранду и посмотрел в ту сторону, где трудилась Дженни, но устроилась она достаточно далеко, и Текс ничего не смог рассмотреть.

Он усмехнулся и покачал головой. С тех пор как умерла его жена Иоланда, от женщин не было отбоя. Одни не скрывали своих намерений, другие пытались устроить «случайные» встречи. Так или иначе, у них на уме было только одно — интриги, но еще ни одна не додумалась до того, чтобы прийти к его дому под предлогом занятий живописью.

— Оригинально, — пробормотал Текс, — очень своеобразно.

Он взглянул на небо. Было около половины четвертого. Через три часа солнце зайдет. Она не сможет рисовать в сумерках, интересно в таком случае, что предпримет дальше.

Текс послал за одним из работников.

— Иди и посмотри, что она собирается делать, — велел Текс. — Но не говори, что я здесь.

— Мне ее выпроводить? — спросил молодой ковбой.

— Зачем? — удивился Текс. — Здесь, у моего дома, женщина, я должен использовать эту возможность наилучшим образом.

Работник ушел, а Текс подумал: «Все женщины одинаковы, все глупые и всегда их видно насквозь. Все от меня чего-то ждут, но никому еще ничего не перепало, разве что шлюхам из Мексикана-Таун. По крайней мере они честны в своих намерениях. Может быть, эта воображает, что она другая? Если так, то ее ждет сюрприз».

Но сюрприз ждал его, он и предположить не мог, что ему противостоит человек с таким же, как у него самого, коварным и злым умом.

Время шло, а у Дженни так и не было уверенности, что сегодня ей удастся встретиться с Тексом Секстоном. Она начала сознавать, что план ее оказался весьма уязвимым и зависел отмножества случайностей, устранить которые она была не властна. К примеру, ее мог прогнать любой работник Текса, Один к ней уже подходил, но она намекнула о полученном разрешении. Он что-то пробормотал в ответ, посмотрел на рисунок, на который она наносила краски, и, почесав озадаченно затылок, зашагал обратно к дому. У Дженни появилась надежда, что он приведет Текса Секстона.

В начале шестого Текс снова вышел на крыльцо и посмотрел вдаль. Женщина продолжала свое занятие.

Текс подозвал одного из работников.

— Пойди и передай женщине мое приглашение вместе пообедать, — сказал он. — И предупреди Кармен, чтобы поставила еще один прибор.

Работник кивнул. Спустя пятнадцать минут он постучал в кабинет Текса.

— Она отказалась, — доложил он, растягивая слова.

Текс встал и принялся задумчиво расхаживать по кабинету, заложив руки за спину.

В других случаях приглашение в дом действовало безотказно. Неужели она действительно отличалась от других женщин?

Было уже шесть часов, быстро сгущались сумерки. Снова появившись на пороге, Текс взглянул на небо и удовлетворенно кивнул. Смеркалось, края облаков порозовели, солнце садилось, и тени стали длиннее.

Он задумчиво смотрел в сторону Дженни. Сначала он хотел подождать до темноты и посмотреть, что она станет делать, но неожиданно для себя почувствовал необходимость в женском обществе. Отказ от приглашения пообедать мог означать или то, что она очень хорошо играла свою роль, или то, что он на самом деле ее не интересовал, в чем он сильно сомневался.

Удивительно, но ее присутствие странным образом волновало его. Две недели у него не было женщины. В этот день он намеревался послать в Мексикана-Таун за одной из проституток, но, узнав, что в его владениях появилась женщина, изменил свое решение.

Засунув руки в карманы, Текс зашагал через двор, обогнул пруд и направился туда, где продолжала упрямо рисовать Дженни. Она стояла, гордо выпрямившись, одна рука на бедре. Даже издали Текс разглядел, что она стройна, — этого не мог скрыть даже простой покрой ее костюма для верховой езды.

Дженни решила, что не станет играть роль кокетки, она знала, что многие выбрали эту тактику и не добились успеха. Нет, она будет держаться гордо и независимо, будет стоять к нему спиной и обернется только в последний момент. Вот тогда он увидит ее лицо и оценит.

Когда за спиной у нее раздались шаги, сердце ее екнуло. «Неужели он все-таки пришел, — подумала она, — или это опять кто-либо из рабочих?»

Дрожащими руками она взяла кисть, обмакнула ее в банку с водой, набрала немного красной краски и, подняв руку с кистью, готовилась сделать мазок, как вдруг…

— Вы вторглись в частные владения, — раздался за ее спиной низкий голос, прозвучавший с нарочитой медлительностью.

— О! — Дженни изобразила на лице удивление, словно не слышала его шагов, и одновременно провела кистью по влажной бумаге. На рисунке остался широкий красный, словно кровавый след. — О нет! — воскликнула она и, уперев руки в бока, мрачно оглядела рисунок. — Ну вот, посмотрите, из-за вас я все испортила.

— Рисунок не очень-то удался, — хмыкнул Текс.

Дженни резко оглянулась, стараясь не показывать, что знает, кто перед ней, и дерзко вскинула голову.

— А что вы понимаете в живописи?

— Я думаю, что вопросы следует задавать мне, — сказал Текс, удивленно подняв брови, ситуация его явно забавляла. Он окинул ее взглядом с головы до ног. Когда Текс шел через поле, ему пришла в голову мысль, что молодая женщина действительно приехала, чтобы писать этюды, хотя в это верилось мало, одежда ее, однако, подтверждала его мысль. Она была на редкость хороша и обольстительна: на лице горел румянец возмущения, темно-синие глаза, опушенные густыми длинными ресницами, казались загадочными на фоне красноватых закатных лучей, подчеркивающих ее привлекательность. Дженни была хорошо сложена. Ее клетчатая с высоким воротом блуза была расстегнута до груди, что могло показаться неприличным, если бы не кружевной носовой платок, которым она предусмотрительно ее прикрыла.

Взгляд Текса остановился на ее груди. Девушка казалась молоденькой и незащищенной, очень женственной и в то же время агрессивной. Сверкающие ее глаза не оставили его равнодушным. У других женщин в его присутствии глаза становились круглыми от страха и заискивающими. Они постоянно льстили ему, но эта девушка вела себя совсем иначе. И Текс неожиданно почувствовал, что его неудержимо влечет к ней, как ни к кому раньше.

Она отвернулась, заметив, однако, вспыхнувшие в его глазах огоньки, и, склонив голову набок, критически оглядела погибшее творение.

— Возможно, вы и правы, рисунок не очень удался. — Дженни сорвала свой неудавшийся этюд и смяла его. — Мне кажется, у меня совсем нет таланта.

— Тогда зачем вы продолжаете рисовать?

Она медленно обернулась к нему.

— А чем еще здесь можно заниматься?

— Можно найти много занятий… — он красноречиво посмотрел на нее.

— Ха, — рассмеялась Дженни. — Я совсем другое имела в виду, и если вам доставит это удовольствие, то приношу свои извинения, что вторглась в ваши владения. А теперь мне пора, уже темнеет. — Дженни стала быстро собирать вещи.

Неожиданно она почувствовала, как сильные пальцы словно тисками сжали ее запястья. Он повернул ее лицом и крепко прижал к себе.

— Пустите меня! — отчаянно вырывалась Дженни.

Текс засмеялся, сжал ее еще сильнее и поцеловал, она крепко закусила губы. Когда он отпустил ее, Дженни отступила на шаг, покачнулась и крикнула, вытирая рот:

— Животное! Грубое животное!

— А разве вы не этого хотели? — фыркнул от смеха Текс.

— Откуда вам знать, что я хотела!

— Все очень просто. Вы пришли сюда, хотя не могли не заметить предупреждающие таблички. — Он говорил, а сам не сводил с нее глаз. — Я мог бы вас застрелить.

— Вы бы не посмели. — Она вызывающе вздернула подбородок.

— Даже очень посмел. Это мои владения. Я — Текс Секстон.

— А я — Марта Вашингтон! — огрызнулась Дженни, дерзко глядя на него.

Текс повернулся и пошел к дому. Дженни облизнула губы, оценивая ситуацию. Она чувствовала, что наступил решающий момент. Сейчас или никогда. Такой возможности больше не представится. Если Текс не заметит, что несчастный случай подстроен, дело будет сделано. Дженни чувствовала, что возбудила Текса, и довольно сильно. «Только не оглядывайся, — внушала она ему. — Иди, Текс Секстон, и не смотри назад».

Медленно, не сводя с него глаз, Дженни достала из кармана колючки и положила их под седло, затем села на лошадь, та протестующе брыкнула задними ногами. Дженни сжала губы и вонзила шпоры лошади в бока.

Все произошло так быстро, что она ничего не успела сообразить. Позднее она осознала, что лошадь взвилась на дыбы и понесла, но это было потом, а в первую секунду единственным ее стремлением было удержаться в седле.

Дженни видела все как в тумане. Она успела заметить, что Текс резко обернулся, и в следующую минуту уже во весь опор неслась к изгороди, окружавшей загон, комья земли из-под копыт ее лошади летели во все стороны.

Дженни с ужасом видела, как забор надвигался на нее со стремительной быстротой. В эти минуты прекрасный план, осуществленный с таким блеском, был позабыт. Она думала лишь о том, чтобы остановить лошадь пока не поздно.

Но испуганное животное имело на этот счет свое мнение. Колючки впивались в кожу, а шпоры еще больше усилили боль.

Изгородь неумолимо приближалась, и тут лошадь прыгнула, стараясь перескочить через выкрашенные в белый цвет планки. Казалось, что ей это удастся.

Но это была не скаковая, а обычная лошадь, она привыкла возить коляску по ровной дороге. В прыжке задними ногами она задела изгородь и потеряла равновесие. Дженни подавила крик и старалась освободить ногу из стремени, но левый ботинок застрял, и лошадь рухнула на землю, увлекая девушку за собой. Ее отбросило от лошади, она сильно ударилась плечами, внутри у нее что-то ухнуло. Левая нога ее была неловко повернута, тело пронизывала острая боль, но Дженни не издала ни звука.

Лошадь попыталась встать на ноги, но снова упала, заржав от боли.

Текс не терял ни минуты. Как только лошадь взвилась на дыбы и понесла, он бросился вдогонку. Через несколько мгновений он оказался рядом с лежавшей на земле Дженни. Текс присел на корточки и, приподняв юбку, осмотрел ногу, слегка ее пошевелив. Она отвернулась, сжавшись в комок: боль тысячами игл пронзила тело, но Дженни даже не вскрикнула, усилием воли подавив стон. Текс осторожно поднял ее на руки.

— Куда вы хотите меня нести? — побледнев от боли, спросила Дженни.

— Чертова дура! Тебе что, убиться захотелось?

Дженни ничего не сказала и закрыла глаза.

— Лошадь придется пристрелить — у нее сломаны обе ноги. Зато у тебя нога вроде в порядке.

— Не сломана? — шепнула Дженни, открыв глаза.

Текс кивнул и заглянул в ее подернутые дымкой, бездонные глаза. Как он ни старался, мысли ее остались скрытыми от его проницательного взгляда. Текс не мог даже определить, была ли она испугана.

Дженни ни разу не крикнула, и он по достоинству оценил ее самообладание.

И Текс понял, что он встретил себе достойную пару.

12

Прошло несколько недель. В кафе «Вкусная еда» наступил час обеда, все столики были заняты. Слышался стук ножей и вилок, по залу плыли звуки музыки.

Элизабет-Энн поставила тарелку с едой перед шерифом Паркером и с удивлением взглянула на вошедшую Дженни, которая презрительным взглядом окинула кафе, не обращая на нее никакого внимания.

— Привет, Дженни, — поздоровалась Элизабет-Энн.

— Тетя здесь? — наконец удостоила ее взглядом Дженни.

— Да, она на кухне.

— Будь добра, попроси ее выйти ко мне, — сказала Дженни, сложив на груди руки и нетерпеливо постукивая по полу ногой.

Элизабет-Энн удивленно посмотрела на нее, потом пожала плечами и вытерла руки о фартук.

— Хорошо. — Она толкнула дверь кухни и вошла.

У большой, пышущей жаром плиты стояла Роза и разливала по тарелкам с рисом горячую мясную подливку. Наклонившись над столом, Эленда взбивала венчиком белки.

— Сколько еще порций? — спросила она через плечо, услышав шаги Элизабет-Энн.

— Семь или восемь, — отозвалась Элизабет-Энн и мягко добавила, помолчав: — Тетя!

— Да, дорогая?

— Там пришла Дженни.

— Дженни… — Эленда отложила венчик и улыбнулась. — Очень хорошо, сегодня на удивление много народу, лишняя пара рук не помешает. — Она вздохнула и устало потянулась.

— Не думаю, чтобы она пришла помогать, — сказала Элизабет-Энн бесстрастным голосом.

— Вот как! — Эленда замерла, не распрямив до конца спину.

— Она хочет поговорить с тобой.

— Но я же здесь.

— Но она хочет, чтобы ты к ней вышла, — с ударением проговорила Элизабет-Энн.

Роза отвернулась от плиты и выразительно повела глазами, со стуком поставив на стол тарелку, которую держала в руках.

— Будто дел других нет, все бросай и беги, когда их величество зовет.

— Хорошо, — сказала Эленда, оставив замечание Розы без ответа, — передай ей, что я сейчас выйду.

— Если молодая леди хочет вас видеть, то почему она не придет сюда? — настаивала Роза, покачивая половником в такт своим словам.

Элизабет-Энн улыбнулась и взяла три тарелки с дымящейся едой. Держа в каждой руке по тарелке и ловко подхватив третью, она направилась к Двери, движением бедра открыла ее и вышла в зал.

— Ну? — требовательным тоном спросила Дженни.

— Сейчас подойдет.

— Хорошо, — улыбнулась Дженни. — Я бы предпочла, чтобы ты присутствовала при нашем разговоре и слышала, что я хочу сообщить.

Элизабет-Энн рассеянно кивнула и прошла с тарелками через зал. Одну она поставила перед мистером Макэлви, две другие — перед сестрами Бэрд, потом подняла голову и увидела выходящую из кухни Эленду.

Сердце Элизабет-Энн защемило от боли. Она видела, что в этот день у Эленды обострился артрит, и ей было тяжело смотреть на тетины страдания. Элизабет-Энн беспокоило и то, что Эленда сильно похудела. Она всегда одевалась очень элегантно, теперь же одежда, которой она так гордилась, болталась на ней, как на вешалке. Походка ее тоже изменилась. Ходила она медленно, осторожно, маленькими шажками, с трудом передвигая ноги в комнатных туфлях.

— Кушайте на здоровье, — улыбнулась она сестрам Бэрд и заторопилась, чтобы присоединиться к Эленде и Дженни.

— Можем мы сейчас поговорить? — осведомилась Дженни.

— Мы сейчас очень заняты, Дженни, — сказала Эленда, окидывая взглядом обеденный зал. — Нельзя ли перенести разговор?

— Это очень важно, — выразительно сказала Дженни. — И времени много не займет.

— Ну хорошо. — Эленда через боковую дверь вышла в коридор, Дженни жестом позвала за собой Элизабет-Энн. Эленда через силу, медленно поднималась по ступеням. Сердце Элизабет-Энн разрывалось от жалости.

Они вошли в гостиную, Эленда тихо прикрыла дверь и вопросительно посмотрела на Дженни.

Дженни оставалась внешне спокойной, но в глубине ее глаз горел огонь. Неожиданно она взяла Эленду за руки, чего не делала уже много лет. Пораженная Эленда смотрела на нее с немым удивлением, но, когда Дженни наклонилась и поцеловала в щеку, губы ее дрогнули, а на глаза навернулись слезы.

— Итак, — наконец проговорила Дженни, выпуская руки Эленды. — Никто не хочет меня поздравить? — Она повернулась к тете, не в силах больше сдерживать свое торжество.

— С чем же тебя поздравить? — не поняла Эленда.

— Я выхожу замуж, — объявила Дженни, хитро улыбаясь.

— Замуж? — Эленда судорожно глотнула воздух и подозрительно на нее посмотрела. — Но это так неожиданно! — воскликнула она. — Просто как гром среди ясного неба.

— Разве ты не рада за меня? — с неожиданной горечью спросила Дженни.

— Ну, почему, конечно, рада, — торопливо проговорила Эленда, сжимая от волнения руки. — И кто же счастливый избранник?

— Отгадайте, даю вам три попытки! — Глаза Дженни торжествующе сверкнули.

— Это Текс Секстон, правда? — тихо спросила Элизабет-Энн.

— Как ты узнала? — Глаза Дженни сразу же погасли. — Ах, да, конечно, — рассмеялась она. — Я совсем забыла. Твой муж рассказал тебе, что я встречаюсь с Тексом.

— Но ты ведь его мало знаешь, — сказала Эленда, не отрываясь глядя на Дженни. — Я хотела спросить, как же вы познакомились, я совсем ничего не знала… — Она повернулась к Элизабет-Энн. — Что сказал тебе Заккес?

— Только то, что Дженни и мистер Секстон часто видятся. И больше ничего.

— И никто из вас мне ничего не сказал? — На лице Эленды появилось обиженное выражение.

Элизабет-Энн прикусила губу. Что она могла сказать Эленде? То, что Дженни много времени проводит на ранчо Секстонов? Но она ей не нянька. И ее не касается, если у Дженни роман с Тексом. Она достаточно взрослая и в надзоре не нуждается.

— Мы женимся сегодня же, — вздернула подбородок Дженни. — Текс хотел подождать, чтобы подготовиться и устроить пышную свадьбу, но мы с ним все обсудили и решили вместо этого поехать завтра утром в Даллас. Все пройдет очень скромно. На церемонии будем только мы и свидетель, так что вас мы пригласить не сможем.

Новость ошеломила Эленду.

— Это будет завтра утром? — переспросила она, пораженная.

— В Далласе мы обвенчаемся и пробудем там несколько дней. Я возьму с собой кое-что из вешей, но немного. Текс хочет купить мне весь гардероб. — Она задохнулась от счастья. — И еще мне нужно мое свидетельство о рождении, тетя.

— Тебе нужно твое… — испуганно повторила Эленда.

— В чем дело? Оно ведь у тебя есть, правда?

— Я… о… конечно, есть.

— Тогда что ты так волнуешься? — резко бросила Дженни. — Отдай мне его.

Эленда кивнула, лицо ее стало мертвенно-бледным. Итак, наступил момент, когда Дженни должна узнать, что она не ее племянница, а дочь. Она понимала, что Дженни рано или поздно должна будет узнать правду, но все же надеялась, что сможет ее к этому подготовить. Однако подходящей возможности так и не представилось. Своим поведением Дженни не располагала ее к такой беседе, она всегда была своенравная, резкая, раздражительная.

Эленда мысленно перенеслась на много лет назад, снова почувствовала весь ужас тех страшных ночей в Бостоне на Бикон-Хилл. Проходили годы, она своими руками построила новую жизнь для себя и Дженни, упрятав в глубинах памяти эти тягостные воспоминания.

Теперь прошлое снова напомнило о себе.

«О Господи! — молила Эленда. — Помоги Дженни все понять и не винить меня. Я была всего лишь скромная молоденькая горничная, без крыши над головой, без гроша в кармане, опозоренная и презираемая. Времена были иные. Мне ничего не оставалось делать, как только выполнять приказания сына моих хозяев. Разве можно меня за это винить?»

«Можно и должно», — отвечала ей неумолимая совесть с мучительной прямотой.

— Подожди здесь, я схожу за ним, — сдавленным от волнения голосом проговорила Эленда.

Дженни кивнула, провожая ее глазами. Поведение тети ее явно озадачило. Эленда вышла из гостиной и по коридору направилась в свою спальню. Дженни вопросительно посмотрела на Элизабет-Энн:

— Интересно, что тут за секрет. Ты случайно не знаешь?

Элизабет-Энн отрицательно покачала головой. Хотя она и не знала причины, но чувствовала, что тетя испытала сильное потрясение: побледнела она как смерть.

Прошло несколько минут. Дженни скрестила руки и нетерпеливо забарабанила указательными пальцами по локтям.

— И что это она так долго? Я не могу ждать целый день.

Прошло еще немного времени, и появилась Эленда с конвертом в руках. Держалась она с особым достоинством, которое, как знала Элизабет-Энн, служило для нее своеобразной формой защиты.

— Дженни, дорогая, присядь, пожалуйста, — сказала Эленда дрожащим голосом. — Разговор у нас будет долгий, хотя должен он был состояться гораздо раньше.

— О чем? — удивилась Дженни.

— О прошлом.

— О нашем прошлом? — недоуменно прищурилась Дженни. — О чем это ты?

— Это давняя история, — устало проговорила Эленда. — Пожалуйста, выслушай меня.

— У меня нет времени. — С этими словами Дженни ловко выхватила конверт, и Эленда сдавленно вскрикнула.

— Послушай меня, Дженни, пожалуйста! — в отчаянии молила она. — Можешь никогда потом не слушать меня, но теперь выслушай, перед тем как увидишь свое свидетельство!

Но Дженни уже доставала бумагу из конверта. Сложенный листок пожелтел от времени, был слегка помят и имел потертый вид, словно к нему часто прикасались. Неожиданно Дженни испустила пронзительный вопль.

— Ах ты сука! — орала Дженни. — Проклятая сука!

— Дженни! — ахнула Элизабет-Энн. — Как ты можешь так разговаривать с тетей!

Дженни резко обернулась в ее сторону, полные слез глаза ее горели неистовой яростью.

— Значит, я не могу так разговаривать, да? — Она уперла руки в бока и мерила Элизабет-Энн взглядом с головы до ног. — Да кто ты такая, чтобы указывать мне, как я должна разговаривать с этой двуличной, лживой сукой?! — Она швырнула свидетельство Элизабет-Энн. — На, посмотри сама!

Дрожащими руками Элизабет-Энн взяла листок и прочитала, не веря своим глазам.

— Дженни, пожалуйста, — шептала Эленда. — Дженни, дорогая…

— Ты подумай, что говоришь! — злобно выкрикнула Дженни. — «Дженни, дорогая», — передразнила она Эленду, качая головой, и зашпась истерическим смехом. — Это просто восхитительно! Моя родная мать обращается со мной все эти годы как с племянницей! — Она вскинула руки и заметалась по комнате, выкрикивая проклятия. — И это моя мать, моя треклятая мать!

— Дженни! — молила Эленда, постаревшая сразу на двадцать лет. — Дженни!

— Я ухожу, — неожиданно сказала Дженни. — Вы слышите меня? Я ухожу навсегда. И никогда больше не вернусь. Никогда. До конца моей жизни не хочу больше тебя видеть. — Она со злостью вырвала свидетельство из рук Элизабет-Энн.

— Пожалуйста, Дженни, — продолжала умолять Эленда. — Ты ведь моя дочь. Не будь ко мне так жестока. Ты разбиваешь мне сердце. — Она протянула руку, желая коснуться щеки дочери, но та отшатнулась. — Дженни, ты моя дочь. Не отворачивайся от меня.

— Тогда почему, скажи, пожалуйста, я не была твоей дочерью? Зачем ты заставила меня поверить, что моя мать умерла, а ты заботишься обо мне по доброте душевной?

— Такое было время. Одинокая женщина…

— Будь все проклято, проклято, проклято! — выкрикивала Дженни, ударяя себя кулаками по голове. — Оставьте меня в покое!

— О, не говори, что никогда не вернешься, Дженни, — тихо плакала Эленда. — Ты будешь меня навещать, придешь со своим мужем, детьми…

— Как бы не так! Я не желаю тебя больше никогда видеть. Разве я не ясно сказала? Мне ничего от тебя не надо. Ни твоей поганой любви, ни грязных россказней. И мне не нужно никакого наследства после твоей смерти, которой я жду не дождусь.

— Дженни! — крикнула Элизабет-Энн. — Господи, Дженни! Не смей так говорить! Скажи, что не хотела так говорить!

— Не смей называть меня Дженни, ты, уродка! — выпалила она, резко обернувшись к Элизабет-Энн.

— Ты очень расстроена, дорогая. Это можно понять, — сказала Эленда, делая отчаянную попытку успокоить Дженни. — Ляжешь спать, а завтра, может быть, почувствуешь себя по-другому, и мы поговорим еще, когда ты снова придешь…

— В одном ты права, — рассмеялась Дженни. — Я сильно расстроена. Но я ничего не собираюсь забывать. Я тебе не нужна. И никогда не была нужна. Этим все сказано. Ты сама себе выбрала дочь. Вот она, обнимай, целуй ее. — С этими словами Дженни схватила Элизабет-Энн за руку и с нечеловеческой силой швырнула ее в объятия Эленды. — И запомни, — пригрозила Дженни, стоя на пороге, — не пытайся увидеть меня. А если ты сделаешь подобную глупость, я прикажу в тебя стрелять за вторжение в чужие владения. — С этими словами она гордо вскинула голову и, громко топая, вышла из комнаты, при этом так хлопнув дверью, что затряслись стены и на пол сорвалась картина.

Эленда крепко обхватила Элизабет-Энн и, заглядывая ей в глаза, повторяла:

— Она ведь это только со зла, правда, она так не думает?

— Ну конечно, конечно, — старалась ободрить ее Элизабет-Энн. — Она не думала, что говорит, — повторяли ее губы, а в глазах, смотревших поверх головы тети, совсем не было в этом уверенности.

— Она помирится со мной, — рыдала Эленда, с трудом глотая воздух. — Вот увидишь. Она просто была сильно расстроена и раздражена. Вот и все.

— Да, — согласилась Элизабет-Энн, крепко обнимая Эленду. — Она придет в себя и образумится.

— Конечно, все изменится к лучшему, — сказала Эленда.

Но ее надежды не оправдались. Дженни не образумилась, ничего не забыла и не простила. И уж конечно, использовала первую же возможность, чтобы посыпать соль на рану. Когда родился их первенец, наследник состояния Секстонов, она позаботилась о том, чтобы сообщение об этом было помещено на первой полосе «Квебек викли газетт», что было совсем не сложно, так как владельцем газеты был Текс.

Эленда купила несколько номеров этого выпуска и читала заметку медленно, слово за словом, несколько раз, пока не выучила наизусть. Потом осторожно вырезала из двух газет портреты внука и вставила их в рамочки. Одну поставила на тумбочку в своей спальне, а другую повесила в кухне в кафе.

Она купила подарок, оделась с особой тщательностью и отправилась на ранчо Секстонов.

В дом ее не впустили, но, вернувшись в город, Эленда стала всем рассказывать, какой чудесный у Дженни малыш и как она ему понравилась. На следующий день Эленда опять поехала на ранчо и вновь была отвергнута. Чем дольше она не видела внука, тем подробнее и красочнее становились ее рассказы. Каждый день на протяжении пяти недель Эленда ездила к Секстонам в безуспешной надежде увидеть ребенка, но всякий раз ее прогоняли.

И когда на исходе пятой недели она умерла, Элизабет-Энн не сомневалась, что сердце ее разорвалось от горя.

13

Было далеко за полдень. Похоронная процессия медленно двигалась в сторону кладбища, сначала по Мейн-стрит, а затем дальше, мимо полей хлопчатника. Элизабет-Энн посмотрела на Шарлотт Энн и, желая подбодрить, улыбнулась ей.

Девочка подняла на мать глаза, полные растерянности и смятения. Пятилетнему ребенку трудно было понять происходящее. Девочку утомил долгий путь и размеренное движение процессии, мать крепко держала ее за руку, чтобы она не отстала. По другую сторону от Элизабет-Энн шла Регина. Маленькая Ребекка дремала на руках отца.

Все были в черном, и Шарлотт-Энн это тоже не нравилось. Она отчаянно зарыдала, когда мать заставила ее надеть черное платье, мрачный цвет которого угнетал девочку. Если бы мама позволила, она с удовольствием надела бы любимое голубое платьице. Все говорили, что оно очень подходит к ее глазам. В этот день Мейн-стрит выглядела очень тихо и пустынно, но Шарлотт-Энн заметила, что каждый раз, когда процессия проходила мимо кого-либо из жителей городка, мужчины останавливались, снимали шляпы и торжественно прижимали их к сердцу. Девочка обернулась: сзади, в нескольких шагах от них, шли мэр и шериф. Оба тоже в черном, за ними шли горожане. Казалось, к процессии присоединился весь город.

Шарлотт-Энн снова посмотрела вперед. В нескольких метрах от нее двигался автомобиль, он был великолепен: его черная гладкая поверхность сверкала на солнце, окна прикрывали бархатные занавески. Сквозь заднее окно девочке виден был черный полированный гроб. Мать сказала, что в нем спит тетя, но Шарлотт-Энн не могла понять, как можно было спать в таком узком, неудобном ящике.

Девочка повернулась к матери и дернула ее за руку:

— Тете нужно кровать пошире, — громко и отчетливо прозвучал ее голосок. — В этой маленькой ей будет неудобно.

Элизабет-Энн от неожиданности даже остановилась, потом взглянула на дочь и вдруг охрипшим голосом ответила:

— Тете здесь удобно.

— А ты точно знаешь?

Элизабет-Энн кивнула и ободряюще пожала ей руку.

— Да, — отводя в сторону глаза, тихо проговорила она, с трудом сдерживая рвущиеся наружу рыдания.

Шарлотт-Энн стала смотреть по сторонам. Они миновали поля и приближались к кладбищу с его покосившимися надгробиями и устремленными вверх крестами. Девочка снова потянула мать за руку.

— Мама?

Элизабет-Энн взглянула на дочь.

— Как ты думаешь, смогу я навещать тетю каждый день? А может, даже спать с ней в ее кровати?

Влажные глаза Элизабет-Энн были полны жалости. Она не сразу нашла в себе силы, чтобы ответить.

— А разве хорошо будить людей, когда они спят?

Шарлотт-Энн задумчиво наморщила лоб. Она об этом не подумала.

— Не-е-е-т, — протянула девочка. — Это совсем нехорошо. Я терпеть не могу, когда меня будят.

— Ты умная милая девочка, Шарлотт-Энн, — с гордостью проговорила Элизабет-Энн, благодарно улыбнувшись. — Не все это понимают.

Девочка осталась довольна похвалой. Она сумела правильно ответить.

Но вот гроб опустили в могилу, и комья земли застучали по крышке. В этот момент ужас охватил Шарлотт-Энн, и она зарылась лицом в юбку матери. Смотреть она боялась, но не могла не слышать стук падавших в могилу комьев. В этих звуках была какая-то безысходность.

Неожиданно все заглушил дикий, нечеловеческий вопль, от которого, казалось, кровь застыла в жилах.

Шарлотт-Энн робко выглянула из-за юбки матери. Она увидела, как кухарка Роза рухнула на краю могилы, отчаянно выкрикивая:

— Санта Мария! Санта Мария!

Круглое лицо Розы заливали слезы и пот. Она била себя кулаками в грудь, которая тяжело поднималась и опускалась. Но вот силы оставили ее, и крики отчаяния сменились несвязным бормотанием.

Элизабет-Энн крепко прижала к себе дочку, тщетно стараясь скрыть от нее горе Розы. Но это еще больше испугало девочку. Она никогда не видела, чтобы Роза была такой жалкой и несчастной. Она всегда была решительной и сильной.

«Наверное, она расстроилась, — подумала Шарлотт-Энн, — что тете придется спать в таком тесном ящике под землей». Тут она вспомнила случай из своей маленькой жизни.

Шарлотт-Энн зарыла во дворе у коттеджа маленького утенка, вырезанного из куска мыла, зарыла тихо, незаметно, чтобы никто, кроме нее, не мог его найти. Прошло несколько дней, ей захотелось с утенком поиграть, но она забыла то место, где его закопала. Два дня отчаянных поисков не дали результатов. Утенка она так и не нашла.

А теперь и тетя исчезнет, как и ее утенок.

Они медленно возвращались домой, оставив тетю там, где было много крестов. Страх очень долго не отпускал Шарлотт-Энн, потом все стало еще более непонятным, когда мать заметила стоявшую поодаль длинную сверкающую машину. Девочке еще не приходилось видеть такого большого автомобиля. Колеса с белыми ободами поблескивали хромированными спицами. Еще одно колесо было укреплено между крылом и подножкой.

Родители переглянулись, и мать сказала:

— Да как она только посмела! — В ее голосе звучала тихая ярость. — Сама убила ее, а теперь пришла позлорадствовать. Она ведь не должна была приходить, правда?

— Не расстраивайся, — решительно сказал отец, обнимая мать, — со временем она получит все, что заслужила.

Шарлотт-Энн потянула мать за руку и своим звонким и чистым голоском спросила:

— О чем вы говорите?

— Ничего особенного, дорогая, — глухо ответила мать. — Это разговор для взрослых.

Но Шарлотт-Энн понимала: это был не простой разговор. Иначе почему ее мама обернулась и посмотрела на эту новую большую машину с такой ненавистью и отвращением?

Из окна автомобиля Дженни наблюдала за окончанием похорон.

— Вот и все, — громко проговорила она.

Текс подался вперед, отпустил сцепление и осторожно нажал на акселератор. Машина плавно тронулась с места, Дженни заметила, что Элизабет-Энн повернулась к Заккесу, затем внезапно обернулась и зло посмотрела на автомобиль.

Дженни усмехнулась. Даже на расстоянии она видела, что Элизабет-Энн очень рассержена, — и душа ее наполнилась дикой радостью и злорадным удовлетворением. В первый раз за многие недели она почувствовала себя по-настоящему счастливой. Дженни поняла, что прогремел первый залп битвы, которой суждено было затянуться надолго. И от этого почувствовала себя еще лучше.

— Поехали домой, — сказала она Тексу. — С меня довольно.

Текс кивнул. Некоторое время они ехали молча. Дженни поставила локоть на кожаный подлокотник и подперла кулаком подбородок. Она смотрела в окно на проплывавшие мимо поля и рощицы и была благодарна Тексу за это молчание. Внутренним чутьем он угадывал, когда нужно говорить, а когда лучше помолчать. Это была одна из черт, которые она в нем особенно ценила. Они понимали друг друга.

— Текс, — нарушила молчание Дженни.

Он повернулся к ней.

Она протянула руку, и пальцы ее ловко скользнули вниз по его бедру.

— Помнишь, — спросила она, — ты хотел знать, какой подарок я хочу за рождение Росса?

— Помню, — ответил Текс и снова стал смотреть на дорогу.

— Ты сказал, что я могу просить все, что захочу, а я ответила, что подумаю. — Она глубоко вздохнула. — Ну вот, я наконец придумала, теперь я знаю, что мне нужно.

— И что же это? — Текс облизнул губы и заставил себя сосредоточиться на дороге. Он чувствовал расслабляющее удовлетворение, и в то же время прикосновения ее пальцев возбуждали его, будили желание.

Ее взгляд уперся ему в пах.

— Мне ничего не нужно из вещей. — Она сдвинула брови. — И тебе это ничего не будет стоить.

Текс повернулся и подозрительно посмотрел на жену. Он прекрасно знал, что значили для нее вещи и во что обходилось ему ее пристрастие. Последней причудой Дженни было обновление их дома. Она наняла трех садовников, которые теперь были заняты разбивкой вокруг пруда роскошного сада. Одновременно переделывался интерьер самого здания. И ему уже в приличную сумму обошлись купленные ею картины старых мастеров и разный антиквариат. Но самой большой ее страстью была одежда, на которую она тратила огромные деньги. Большую часть вещей ей даже некогда было носить. В итоге туалетов накопилось так много, что плотнику пришлось переделать для них одну из спален.

— Так что же ты придумала?

— Я решила, что мне нужна не вещь, а человек. — Она помолчала. — Он работает у тебя. Я хочу знать обо всем, чем он занимается, и иметь решающее слово в вопросах, которые его касаются.

— Ты просишь слишком много. Ты просишь власти.

— Да, но только над двумя людьми, — быстро проговорила Дженни.

— И кто первый?

— Заккес Хейл.

— А кто же второй? Я?

— Не шути так, — раздраженно бросила она. — Ты прекрасно понимаешь меня. Второй человек — жена Хейла.

Текс задумчиво молчал. После рождения сына в порыве великодушия он пообещал выполнить любое ее желание, а он слов на ветер не бросал. Однако Заккес Хейл был ценным работником, которому он больше всех доверял.

— Хейл много значит для меня. Ему удалось разрешить проблемы, с которыми до него не мог справиться никто. Я во многом полагаюсь на него. — Текс скосил глаза на Дженни. — Зачем он тебе?

— Хочу его уничтожить, — ответила она страстным шепотом.

Текс пристально посмотрел на нее.

— Осторожно! — вскрикнула Дженни.

Текс бросил взгляд на дорогу и резко повернул руль, едва избежав лобового столкновения с рейсовым автобусом Браунсвилль — Ларедо. Сердито взревела сирена, и автобус пронесся в нескольких сантиметрах от их машины.

Дженни с облегчением вздохнула и потерла пальцами лоб. Голова ее гудела, и сердце гулко колотилось в груди. Постепенно напряжение спало, и она успокоилась.

— Ты хочешь, чтобы я уволил Хейла? — неожиданно спросил Текс.

— Совсем нет, — бросила Дженни, резко поворачиваясь к мужу, глаза ее сверкнули. — Я хочу его уничтожить.

— Но как?

— Не знаю, — солгала она, умолчав о том, что уже рассчитала каждый свой шаг на пути к этой цели.

Единственное, что она еще не наметила, так это сроки. Она лишь твердо знала, что должен наступить подходящий во всех отношениях момент. Если нужно, она могла ждать годами, ведь требовалось время, чтобы сплести железную паутину, из которой невозможно будет вырваться. Зачем портить торжество победы ненужной спешкой? Разящий меч должен обрушиться на Элизабет-Энн и Заккеса в тот момент, когда они меньше всего ждут и ущерб будет наибольшим. Тогда она испытает непередаваемое наслаждение.

— Ты абсолютно уверена в том, что хочешь именно этого?

Она утвердительно кивнула.

— И еще одно, — сказала Дженни, стараясь, чтобы в голосе ее не прорвалось волнение. — Перед тем как нанести удар, я тебя предупрежу. Ты будешь иметь достаточно времени, чтобы найти подходящую замену.

— Даже не знаю, — медленно проговорил Текс. — Заккес — нужный для меня человек. Как я буду обходиться без него?

— А разве не ты говорил мне всего несколько дней назад, что незаменимых людей не бывает?

Текс пробормотал что-то в знак согласия.

— Ну, тогда и Заккеса Хейла можно тоже заменить.

— Положим, что так, — вздохнул Текс.

— А действительно, — медленно проговорила Дженни, — будет только справедливо, если ты предоставишь ему самому подобрать себе помощника. Если бы ты смог устроить так, чтобы он нашел себе замену, даже не подозревая об этом! Если Хейл настолько умен, как ты считаешь, я уверена, его выбор будет удачен.

— А знаешь, ты сущий Макиавелли^[14].

Она пожала плечами.

— Нет, беру свои слова обратно. Ты все-таки не Макиавелли.

— Тогда кто же я?

— Саломея^[15].

— И, видимо, Заккес станет моим Иоанном Крестителем?

— Да, если я позволю тебе заполучить его голову, — подчеркнул Текс.

— Это очень важно для меня, Текс, — медленно проговорила она. — Очень важно. — Ее рука вновь легла ему между ног.

— Но скажи по крайней мере, почему ты так против него настроена?

— Тут нет секрета. — Ее проворные пальцы нащупали под одеждой его член и почувствовали, как он стал напрягаться. Дженни про себя удовлетворенно улыбнулась. Рука ее начала делать плавные круговые движения, усиливая возбуждение. — Я настроена так против него потому, что он мне не нравится, кроме того, я презираю его жену.

— Но ведь вы вместе росли, — откликнулся Текс, прилагая все больше усилий, чтобы следить за дорогой. Но это становилось все труднее. Он облизнул пересохшие губы. Сознание его как бы разделилось на три части. Одна все больше подчинялась нарастающему сексуальному возбуждению, вторая следила за дорогой, а третья поддерживала разговор. — Вы же одно время были… были как сестры?

— Сестры! — презрительно фыркнула Дженни, рука ее на мгновение замерла, но потом снова продолжила движение. — Господи, да нет! — Она зло рассмеялась. — Я ее не могла выносить с самого начала. Она влезла в мою жизнь, украла у меня любовь тети, а сейчас преспокойно заполучит то, что по праву должно было принадлежать мне, — мой дом.

— Помню, ты говорила, что тебе не нужен этот дом.

— Да, не нужен, но мне невыносимо видеть, что он достался ей. — Пальцы ее задвигались быстрее и настойчивее, и Текс застонал, чувствуя, как возбужденную плоть сдавили два слоя одежды.

— Я хочу этого сейчас, Текс, — зашептала Дженни. — Давай займемся этим прямо здесь, в машине. — Ее глаза горели желанием.

— Ты в своем уме? — проворчал Текс, чувствуя в то же время, как его член еще больше напрягся, готовый приподнять ткань брюк. — Черт возьми, Дженни! — Он ударил по тормозам и съехал на обочину, остановил машину и посмотрел в зеркало заднего вида, затем осмотрел дорогу впереди. Они были одни. — Хорошо, — сказал он тихо, резко оборачиваясь к Дженни, — ты добилась своего, хотя это и против моей воли.

— И что же? — спросила она. В ожидании его решения голос ее подрагивал.

— Его ты получишь потом, а сейчас — меня.

Внезапно она обхватила его за шею и крепко прижала к себе.

— Спасибо, Текс, — зашептала она ему в ухо, дыхание ее было теплым, свежим и приятным.

Он заглянул ей в глаза, в который уже раз тщетно стараясь проникнуть в их туманную глубину.

— Почему ты меня благодаришь? — ответил он. — Ты ведь миссис Текс Секстон, и у нас очень много общего, не так ли, Дженни? Мы оба хотим одного и того же.

Она кивнула и, прильнув к его губам, стала их жадно покусывать, потом раздвинула их языком. Страсть, неуемное желание захватили ее целиком. Такого сильного порыва она еще не испытывала: вот и влага появилась между ногами. Ей пришло в голову, что удовольствие от физической близости многократно усиливается от сознания своей безраздельной власти над чьей-либо судьбой. Секс и власть. Соединенные вместе… именно слитые воедино, они давали ей ощущение всемогущества.

Она медленно отодвинула его от себя, пальцы ее проворно расстегивали его брюки. Протянув руку, она освободила от одежды его фаллос.

Он дрогнул в ее руке, плотный и напряженный, с резко обозначившимися венами. Она смотрела на него, жадно сверкая глазами, затем отвела назад крайнюю плоть, обнажив влажный гладкий кончик.

С непостижимой быстротой она наклонила голову и захватила его губами, голова ее заходила вверх и вниз, губы издавали чмокающие звуки. И все время в мозгу ее кружился вихрь мыслей о власти. Она почувствовала, что вот-вот должно произойти извержение семени. Услышала сдавленный вскрик Текса и в порыве всепоглощающей страсти насколько могла вобрала в себя его плоть, уткнувшись носом в завитки волос у основания фаллоса.

Сперма изливалась бурно, и Дженни торопливо поглощала ее, глоток за глотком, пьянея от сознания, что пьет из родника обретенной ею власти.

14

Лишь после похорон Эленды, став ее единственной наследницей по завещанию, Элизабет-Энн до конца осознала всю глубину утраты.

До чтения завещания все для нее было словно окутано дымкой, представляясь чем-то нереальным. Кроме того, отвлекали всевозможные заботы, связанные с организацией похорон, — нужно было заказать службу в церкви, сделать распоряжения насчет цветов. Так как Дженни порвала все связи с Элендой, все дочерние обязанности легли на плечи Элизабет-Энн. Она принимала друзей и знакомых, приходивших выразить свое искреннее соболезнование, но в итоге, как ни странно, она успокаивала и ободряла их, как и они ее. Общее участие несколько смягчало болезненную остроту свалившегося на нее горя, помогало преодолеть горечь и отчаяние первых тяжелых дней.

Элизабет-Энн поразило, сколько людей пришло на похороны. Она и не подозревала, какое высокое место занимала Эленда в обществе, и только после ее смерти стало ясно, скольким людям она была небезразлична. Искренность их чувств не вызывала сомнений, не была лишь простым сочувствием чужому горю. И если не все любили Эленду Ханну Клауни, то абсолютное большинство уважало и восхищалось ею.

Когда читалось завещание, Элизабет-Энн во всей полноте осознала горечь утраты. После водоворота событий первых дней она ощутила себя словно в вакууме. Боль была жестокой и мучительной. Эленда была для нее матерью, наставником, лучшим другом, поэтому свою утрату переживала она втрое сильнее, сознавая, что потеряла все сразу.

Чтобы собраться с силами, Элизабет-Энн еще больше сблизилась со своей семьей, стараясь так превозмочь свою боль. К своему удивлению, она обнаружила, что тетино наследство больше всего смягчает ее горе. Элизабет-Энн многие годы помогала Эленде в кафе и в гостинице, но теперь она почувствовала, что это совершенно разные вещи — просто работать или быть хозяйкой обоих заведений. Они забирали у нее все силы и все время, и она была рада этому. Элизабет-Энн боялась, что печальные воспоминания будут постоянно терзать ее душу, но в действительности ей пришлось забыть обо всем и целиком погрузиться в дела. И это было то, что нужно. Чем больше энергии отнимали у нее дела и повседневные заботы, тем меньше времени оставалось на то, чтобы предаваться горестным размышлениям.

Заккес предложил оставить свою работу у Текса, чтобы помочь ей, но она отказалась, чем и огорчила и обрадовала его.

— По крайней мере тебе не нужно уходить с работы сейчас, — пыталась она объяснить ему свой отказ. — Мне нужно, чтобы у меня не оставалось свободной минуты.

Но что поразило их больше всего, так это значительная прибавка к жалованью, которую предложил Текс в тот момент, когда Заккес собрался увольняться. Никто в здравом уме не мог отказаться от такой прибавки.

— Ты видишь сам, — сказала Заккесу Элизабет-Энн, — это судьба. — И впервые за многие недели одарила его мимолетной, чуть натянутой улыбкой. — У тебя своя работа, у меня — своя. Кроме того, если мы будем работать вместе, то кто из нас будет старшим? Ты или я? — На лице ее снова появилась слабая улыбка, она взяла его за руки. — Мы начнем ссориться, и дело закончится взаимной неприязнью. А мне этого совсем не хочется. — Она покачала головой. — И вообще для молодой четы даже вредно все двадцать четыре часа в сутки находиться рядом. И еще: когда ты возвращаешься домой после рабочего дня, я чувствую себя так, словно мы только что поженились.

Заккес посмотрел на жену сверху вниз. И хотя лицо у него оставалось серьезным, глаза и губы улыбались.

— Мама, — мягко сказал он, впервые так обращаясь к ней, — ты стала совсем другой, знаешь об этом?

Она внезапно рассмеялась, и этот смех послестольких грустных и тяжелых дней прозвучал музыкой в его ушах. Заккес тоже счастливо засмеялся и крепко обнял ее.

— А теперь иди, — сказала она, шутливо хлопнув его пониже спины. — Твой рабочий день, Заккес Хейл, закончен, а мой еще нет. Далеко нет.

Он улыбнулся и ушел, а она смотрела на него любовно и думала: «А почему бы ему не быть довольным, да и мне тоже? Давно пора критически взглянуть на жизнь. Мы многое пережили вместе, многое, от чего другие браки неминуемо распались бы. У нас подрастают три умные, милые дочки. Регине уже семь. — Элизабет-Энн нахмурилась. — Возможно ли? Как быстро пролетело время».

Потеря Эленды заставила по достоинству оценить все хорошее, что было в их жизни, что раньше принималось как должное.

Никто из них не жаловался на здоровье. Они были счастливы. В целом, несмотря на проблемы, с которыми ежедневно приходилось сталкиваться Заккесу, и разные ситуации, требовавшие напряжения сил, работа его была успешной — об этом свидетельствовала очередная прибавка жалованья. А важнее всего было то, что дело ему нравилось. Считалось, что работать на Секстонов невыгодно, однако выходило так, что Заккес, единственный из его служащих, мог опровергнуть это мнение. В Квебеке говорили: «Секстоны богатеют, а остальные беднеют». Но семья Хейлов пожаловаться на это не могла. Заккес много времени проводил на ранчо, однако видел Дженни крайне редко. По молчаливому уговору они избегали друг друга. А если встречи все же не удавалось избежать, она намеренно не обращала на него внимания, словно он был пустым местом, и проплывала мимо, как королева, с высоко поднятой головой. Заккеса это вполне устраивало.

Смерть Эленды явилась для всех тяжелым ударом, в остальном же их жизнь складывалась удачно, шла ровно и спокойно. Порой Элизабет-Энн думала, что все слишком уж гладко.

Они получили в наследство два дома и приличные сбережения. Конечно, не целое состояние, но не так уж и мало — вместе с их собственными накоплениями сумма выглядела вполне солидно. Их нельзя было назвать богатыми, но они являлись весьма состоятельной семьей с устойчивым финансовым положением. Им не надо было платить по счетам, и у них не имелось причин для беспокойства о черных днях. Сбережения позволили бы пережить трудные времена, если бы, не дай Бог, такое случилось. Ренту они тоже больше не платили. Хотя коттедж и обходился им дешево, они переехали в квартиру Эленды над кафе.

Каждый год был лучше предыдущего.

А потом стали поговаривать о строительстве нового шоссе. Предполагалось, что оно свяжет Браунсвилль с Ларедо, пройдя через поля в двух милях к северу от Квебека. Эта дорога должна была соединиться с другой магистралью, идущей от Ларедо к расположенному на побережье залива городу Корпус-Кристи.

Ничто не влияет так благотворно на торговлю, как развитие транспортных путей. Поэтому понятно то возбуждение, которое охватило жителей Квебека. Даже противники строительства в итоге превратились в его горячих сторонников. Не проходило и дня, чтобы кто-либо из жителей Квебека не приобретал автомобиль. Все меньше оставалось владельцев конных повозок, таких как Элизабет-Энн и Заккес. Вскоре эре гужевого транспорта суждено было закончиться навсегда. А причиной этому послужило появление новых крупных автомагистралей.

15

Со своего высокого сиденья в кабриолете Заккес оглядел окрестности. Ранний закат представлял собой живописное зрелище. Заходящее солнце окрасило небо во все оттенки оранжевого, желтого и красного, потратив на перистые облака более нежные пастельные тона — розового и лилового. Пожалуй, впервые он остался равнодушен к красотам заката.

Вокруг тоже не было ничего интересного. Большое поле, у которого его попросила остановиться Элизабет-Энн, сплошь заросло кустарником и высокой, по пояс, травой и, наверное, служило пристанищем лишь жукам да, возможно, змеям.

— Ну и как? — спросила Элизабет-Энн, подавляя волнение, как школьница перед экзаменом.

— Что как? — обернулся Заккес к жене. — Я ожидал увидеть какое-то особенное место. Но это… — Он махнул рукой, словно подчеркивая этим жестом невзрачность открывшейся ему картины. — Я вижу только поле, которому очень нужен полив…

— Нет, Заккес, — сказала она так серьезно, что он не рискнул продолжать, — это не простое поле, оно особенное. — Элизабет-Энн вышла из кабриолета и, стоя среди высокой травы, внимательно посмотрела на него.

Заккес остался сидеть неестественно прямо, на лице его отразилось смущение.

— Закрой глаза, — внезапно сказала она.

— Что? — не понял Заккес, вопросительно глядя на жену. Шутит она, что ли?

— Заккес, закрой, пожалуйста, глаза.

— Ну хорошо, — снисходительно улыбнулся он, сделав то, о чем его просили. — И что дальше?

— А теперь попытайся представить себе все, о чем я буду говорить.

Заккес кивнул и непроизвольно вздохнул.

— В пятнадцати ярдах от тебя проходит новое широкое шоссе. По ровному асфальтовому полотну в обоих направлениях мчится множество машин. — Она немного помолчала. — Ты слышишь этот шум?

— Если честно, то ничего не слышу, — нахмурился Заккес и отрицательно покачал головой.

Она что-то нетерпеливо пробормотала и подняла глаза к небу.

— Тогда представь, что слышишь, как идут машины.

Он кивнул, чтобы не расстраивать ее.

— Теперь можно открыть глаза?

— Нет, подожди. Слушай. Мимо тебя проносятся машины, но не только легковые. По шоссе движутся грузовики и автобусы. — Она повернулась, он догадался об этом, потому что голос зазвучал с другой стороны. — Ты их видишь?

Заккес с сомнением кивнул.

— Поле вокруг тебя преобразилось: сорняков больше нет, вместо них — аккуратно скошенная трава… за тобой — большое здание, выходящее фасадом на дорогу… оно одноэтажное и очень длинное, можно сказать, что это не одно, а несколько зданий вместе. — Голос Элизабет-Энн опять сменил направление: она не стояла на месте. — Каждый отдельный блок состоит из комнаты, ванной и крытой стоянки для автомобиля, а в центральной части общего здания располагается контора управляющего. Как раз там, где ты сейчас, дорога ответвляется. Слева установлен большой щит-указатель, освещаемый ночью. На нем написано: «Гостиница для туристов».

Заккес открыл глаза.

— Тебе нравится эта идея? — спросила она с надеждой в голосе, подходя к кабриолету. Глаза ее сияли.

— Да, идея неплохая, — кивнул он, соглашаясь.

— Ты только представь, какой доход станет приносить это предприятие. — Она внимательно взглянула на него. — Как ты думаешь, ведь это неплохое место для туристической гостиницы?

— В этом что-то есть, — осторожно ответил Заккес.

— Только подумай! На несколько сот миль вокруг другой гостиницы не будет. Дело, без сомнения, стоящее. Но для того чтобы все это осуществилось, мне нужно убедить одну из заинтересованных сторон.

Заккес сдвинул брови.

— И кто же эта вторая сторона?

— А ты угадай!

— Боюсь что-либо предположить.

— Ты же знаешь, — улыбнулась она, — я не из тех, кто зря тратит деньги. Но в этом случае дело стоит того, чтобы вложить в него средства. Заккес, это та возможность, которой я ждала. Такой шанс выпадает раз в жизни.

— Да, все правильно, но на этом можно и разориться. То, что ты предлагаешь, потребует целого состояния.

— У нас есть деньги, — тихо проговорила Элизабет-Энн.

— Ну, просто не знаю, — задумчиво сказал Заккес, потирая подбородок. — Нам нужно все хорошо обдумать. Мы не можем совершать безрассудные поступки. Нужно очень многое учесть. Расходы на строительство, финансирование, покупка земли.

— Последний пункт уже выполнен, — спокойно проговорила она.

— Что?!

— Земля наша, Заккес… Я ее уже купила.

— Я думал, что мы все вопросы решаем вместе, — удивленно посмотрел на нее Заккес. — Ведь мы так договорились.

— Да, но я… — Она резко отвернулась и вскинула руки. — Я ведь, черт возьми, хотела сделать тебе сюрприз!

— И ты его сделала, — сказал он, спрыгивая на землю.

— Ты говоришь таким тоном, словно получил удар в спину, — сердито сверкнула глазами Элизабет-Энн. — Как будто я тебя обманула.

— Ты уже все сама решила. — Заккес обиженно поджал губы.

Она кивнула.

— Молю Бога, чтобы все сбылось. — Губы его дрожали, но дрожь в голосе ему удалось унять.

— А что может этому помешать?

— Все произошло… так быстро. — Он взял ее руки и порывисто сжал. — Элизабет-Энн, дело не в том, что я против. Поверь, все совсем не так просто… мне кажется, ты приняла поспешное решение.

— Когда появляется шанс, им надо успеть воспользоваться, — упрямо сказала Элизабет-Энн. — Но такие возможности выпадают не часто.

«Что сделано, то сделано, — подумал он, щеки его нервно подергивались. — Надо смириться с тем, что есть. В противном случае может произойти раздор, который непоправимо испортит отношения. А это была бы слишком дорогая цена. Никакие деньги не стоят счастья и спокойствия». Он глубоко вздохнул, чтобы успокоиться, и спросил:

— А чья это была земля?

— Текса Секстона, конечно. — Она коротко рассмеялась. — Кто еще владеет землей в наших краях?

— А комиссия по строительству уже купила землю под дорогу?

Она отрицательно покачала головой.

— Они как раз этим занимаются.

— А где граница нашего участка?

Она указала.

— А дорога? — Он с надеждой смотрел на нее. — Она пройдет по нашей земле?

— Если тебя интересует, собирается ли комитет купить у нас землю под строительство, то отвечу — нет. Вся территория вокруг принадлежит Сексто-нам, и шоссе пройдет по их владениям. — Она рассмеялась. — Уж не думаешь ли ты, что Текс упустил из рук такой лакомый кусок и дал нам шанс легко заработать на продаже? Такого подарка от него не жди. Комитет хорошо платит за отторгаемые земли. Ну и Текс Секстон не упустит выгодное дело.

«Стрижет их как баранов», — подумал Заккес.

— И сколько ты заплатила за землю?

— Сто пятьдесят долларов.

— Только сто пятьдесят? — не поверил Заккес своим ушам.

— А что такого, почему ты так на меня смотришь? Ведь это очень дешево.

— Как раз это меня и смущает, — сухо ответил Заккес, пристально глядя на жену. — А не кажется ли тебе, что это подозрительно дешево. — Внутренний голос подсказывал ему, что это было так не похоже на Текса: продать дешево землю, когда цены на нее неизмеримо вырастут со строительством дороги. И еще Заккеса смущало то обстоятельство, что Секстоны продали землю. Ничего подобного раньше они никогда не делали. Сделка не укладывалась у него в голове.

— У тебя, конечно, есть оплаченный счет и договор о купле-продаже?

— За кого ты меня принимаешь, — рассмеялась Элизабет-Энн, — за дурочку? Все бумаги в порядке. Я консультировалась у Эблина Киза, он занимается составлением документов.

«Это адвокат Секстона», — подумал Заккес и вздохнул. Но выбирать не приходилось. Пришлось бы очень долго искать и далеко ехать, чтобы найти адвоката, не работающего на Секстона. Заккес заставил себя на этом остановиться. Он подумал, что его подозрения ничем не обоснованы и являются лишь плодом воображения. Если подумать, то у него сложились неплохие отношения с Тексом Секстоном. И прибавки жалованья следовали одна за другой. Да и Дженни держалась на расстоянии. Так стоило ли беспокоиться?

— Ну хорошо, дорогая, — хрипловато сказал Заккес, проглотив стоявший в горле ком, — если эта стройка так важна для тебя и ты уверена, что все формальности соблюдены, смело приступай к делу. А я буду тебе помогать, насколько смогу.

— Ты это серьезно?

Он утвердительно кивнул, и она обняла его за шею.

— Я добьюсь своего, дорогой! — взволнованно воскликнула Элизабет-Энн. — Вот увидишь, ты не пожалеешь ни о чем! Это будет самая большая и самая доходная гостиница во всем Техасе!

На длинном обеденном столе, застеленном дорогой красивой скатертью, серебряные подсвечники в стиле короля Эдуарда ощетинились рядами ярко горящих белых свечей, английский фарфоровый сервиз, расписанный кобальтовой синью, пламенел золотым ободком, плотные салфетки из кремового ирландского полотна были помечены вышитой монограммой «С», столовые приборы, каждый из цельного куска серебра, были своего рода произведением искусства. Еда не уступала богатой сервировке. Подавали гигантских креветок, пойманных утром в заливе, и жареную рыбу, выращенную в пруду за домом.

Дженни чуть отклонилась, чтобы прислуга-мексиканка поставила перед ней чашу с колотым льдом и четырьмя розовыми креветками, но на еду она не обратила внимания, а, положив локти на стол, нетерпеливо забарабанила по губам, глядя на Текса.

Он чувствовал ее взгляд, невозмутимо накалывая креветку. Его худощавое, туго обтянутое кожей лицо и всегда внимательные глаза оставались бесстрастными. И не глядя на жену, он ощущал ее волнение — оно словно волнами накатывалось на него.

— Так ты все устроил? — спросила она, не в силах побороть нетерпение.

Он не отвечал, сосредоточенно жуя.

— Ты говорил с Джесси о ссуде?

Не торопясь, Текс расправился с креветками и потянулся к массивному хрустальному кубку с белым вином, заставляя ее ждать и усиливая растущее в ней напряжение. «Просто удивительно, — думал Текс, — когда она чего-либо сильно хочет, то готова идти на все, чтобы получить желаемое, позабыв о гордости, и если надо, то и подавив отвращение».

И теперь он выжидал, пока она не дойдет до нужного состояния. Когда она упомянула о том, чтобы он переговорил с Джесси о предоставлении Элизабет-Энн и Заккесу крупной ссуды, ответа не последовало, он заставил ее вариться в собственном соку, созреть для того, чтобы пойти навстречу его требованию. И только после того когда она позволила ему соединиться с ней сзади, подобно животным, а не как приличествует мужу и жене, только тогда он дал это согласие. Она ни разу не вскрикнула, несмотря на явную боль, притворяясь, что получает удовольствие, и он не мог бы с уверенностью сказать, что в действительности она испытывала.

Дженни не походила ни на одну из женщин, которых он встречал. И даже после четырех лет совместной жизни ему порой казалось, что он ее совсем не знает. Во многом они походили друг на друга, но во многом и расходились, оставаясь чужими. Их физическая близость отличалась яростью, силой, мощью, лишь одного в ней не было — любви. И он хорошо это понимал.

Текс смотрел на Дженни через стол изучающим взглядом. На ней было легкое голубое платье с глубоким вырезом, плечи оставались открытыми. Серебристая бахрома, украшавшая платье, поблескивала в свете свечей. Ему не очень нравился этот новый стиль «ревущих двадцатых», который она переняла во время своих путешествий. Текс считал, что это не ее стиль.

Дженни ждала, едва сдерживая нетерпение. Глядя на нее, Текс видел пантеру, готовую броситься за куском мяса.

— Так ты говорил с Джесси? — снова спросила она. — А что Рой? Ты сказал ему, чтобы он повысил цены и задерживал поставки?

— Не торопись, — притворно ласково улыбнулся Текс. — А как дорого ты ценишь эту услугу?

Она сделала губами движение, словно растирала только что нанесенную помаду.

— Что ты за это хочешь, Текс?

— Покажи мне язык, — сказал Текс, промакивая губы салфеткой.

Дженни быстро оглянулась, чтобы удостовериться, что слуг нет и няня не ведет Росса, чтобы он пожелал им спокойной ночи. Никого не было, кроме девушки, прислуживавшей за столом, но она на них не смотрела. Дженни глазами указала на девушку, Текс пожал плечами.

— Давай посмотрим на твой язычок, — повторил он.

Дженни приоткрыла рот и показала ему влажный розовый язык.

— Ты знаешь, где он еще не побывал? — сказал Текс с умышленной жестокостью.

Она быстро убрала язык и закрыла рот.

— Ну?

Дженни покорно вздохнула.

— Так ты готова это сделать?

Она взглянула на него с неожиданным отвращением, затем согласно кивнула.

— Но ты должна показать, что тебе это нравится, — сказал он вкрадчиво. — Ты должна пообещать, что получишь от этого удовольствие.

Она через силу улыбнулась, справляясь с подступающей тошнотой.

— Да, мне это доставит удовольствие, — выдавила она.

Но позднее, когда его обнаженный зад оказался перед ее лицом, ее затошнило. Когда все закончилось, она метнулась с постели в ванную.

После того как ее всю вывернуло наизнанку, Дженни в первый раз осознала, до какой степени она презирает своего мужа.

16

Они обратились в принадлежавший Секстонам сберегательный банк Квебека за ссудой на сумму в десять тысяч долларов.

— Черт возьми, — проявил великодушие Текс, обращаясь к Заккесу, — передай Джесси, чтобы он увеличил ссуду до двенадцати тысяч. Когда принимаешься за строительство, всегда могут появиться непредвиденные расходы. Ничего хорошего не выйдет, если чувствовать себя стесненным в средствах. Мне приходилось быть свидетелем того, как многие удачные проекты гибли из-за недостатка денег.

— Двенадцать тысяч — это целое состояние, — сказала Элизабет-Энн, когда они с Заккесом вышли из банка. — Может быть, нам не следовало так много занимать. Ведь у нас накоплено восемь тысяч.

— Я думаю, Текс прав, — сказал спокойно Заккес. — Кроме того, мы всегда можем вернуть излишки, если таковые окажутся.

— Но я не могу понять, почему в качестве залога они выбрали кафе, а не гостиницу, которая стоит больше? — спросила Элизабет-Энн. — Ведь совершенно естественно, что они должны защищать свои интересы.

— Сам не пойму, — пожал плечами Заккес. — Но не волнуйся, мама, — сказал он, беря ее за руки, — может быть, они хотят дать нам благоприятную возможность, тебе это не пришло в голову?

«Нет, не пришло, — с беспокойством подумала Элизабет-Энн, — Секстоны никогда не считаются с другими».

На ранчо Секстонов Дженни отметила новость о ссуде, взятой Элизабет-Энн и Заккесом, бокалом контрабандного французского шампанского. Для Секстонов «сухого закона» не существовало.

— Я все же не могу понять, почему ты хочешь, чтобы они заложили кафе, а не гостиницу, — спросил Текс, — ведь кафе представляет меньшую ценность как собственность?

— Все очень просто. Видишь ли, гостиница не так дорога ей, большую часть времени она проводит в кафе. Квартира их тоже там, над кафе. Кроме того, оно приносит больший доход. — Она улыбнулась. — Потеря его будет для них большим ударом.

Тем временем была произведена съемка местности для строительства шоссе и подготовлены чертежи туристической гостиницы. Для Элизабет-Энн и Заккеса подготовительный этап завершился — началась настоящая работа.

И с этого времени каждый день задолго до рассвета они отправлялись на строительную площадку, чтобы посмотреть, что было сделано накануне. Иногда с ними ездили и девочки. Дорогой они, конечно, дремали, но на стройке сон с них как рукой снимало. Лучшего места себе для игр они не нашли, неодобрительно думала Элизабет-Энн, глядя на перепачканных и исцарапанных дочек. Когда она пожаловалась Заккесу, что девочки растут сорванцами, он только рассмеялся.

— Очень скоро они перерастут свои игры, вот увидишь. И через несколько лет ты пожалеешь, что они выросли.

Ни Элизабет-Энн, ни Заккес не смогли бы объяснить, как им удалось все успевать. Работы было так много, что просто голова шла кругом. Нужно было наблюдать за каждым этапом строительства. Заккес предложил, чтобы работы проводила строительная компания Секстона, но у Элизабет-Энн были на этот счет свои планы, и она повела дело так мудро, что Заккес сам высказал ее мнение.

Когда еще до начала работ они обсуждали планы строительства, Элизабет-Энн заметила:

— Тебе не кажется, что все идет хорошо? Знаешь, и девочки помогают, и мне не пришлось просить Розу, чтобы она приходила пораньше. Только представь: она увидела, как мы заняты, и теперь приходит на два часа раньше.

— Роза просто сокровище, — согласился Заккес и рассмеялся: — Сокровище весом в две сотни фунтов, не меньше.

— Нехорошо это, — толкнула его в бок Элизабет-Энн, — Роза нам так преданна. Я не перестаю благодарить Бога, что она у нас есть.

— Извини, мама, — сделал Заккес серьезное лицо. — Она действительно золото. И большинство мексиканцев — хорошие люди. Жаль, что возможности их ограничены. Говорят, что они ленивы, но это не так. Дело в том, что никто не хочет дать им настоящее дело из опасения, что они отнимут рабочие места у белых.

— Ой, Заккес, — воскликнула Элизабет-Энн, — какая превосходная идея! — Она в восторге захлопала в ладоши.

— Какая еще идея? — Он недоуменно сдвинул брови.

— Ты только что сказал, что хорошо было бы нанять мексиканцев и дать им шанс показать себя. И как я сама до этого не додумалась. У Розы есть племянник, Карлос Кортес, он — инженер, а работы по специальности у него нет. Я слышала, он очень толковый инженер. Ему можно было бы поручить строительство, он же нанял бы рабочих, тоже мексиканцев. Тогда они будут работать хорошо. Как ты сказал, они постараются показать, на что способны. — Она радостно вздохнула: — Как хорошо ты это придумал! Как я счастлива! Я так горжусь тобой!

«Что после этого остается? — уныло подумал Заккес. — Только претворять в жизнь „свое“ предложение. — Он сразу сообразил, что его провели. — До чего же умна у меня жена», — подумал Заккес.

Несмотря на то что работать приходилось много, жизнь дарила им новые радости и заставляла удивляться.

У их шестилетней Ребекки появился друг — мальчик по имени Джентри Оливэнт^[16]. Сестры безжалостно дразнили ее:

— Что за имя у него такое странное, да и уши, как у слона, а еще он щербатый.

— А мне кажется, он красивый, — отстаивала друга Ребекка.

Регине исполнилось одиннадцать лет, и Элизабет-Энн устроила для девочки настоящий праздник, пригласив в кафе всех ее школьных друзей.

Элизабет-Энн и Заккес подумывали о покупке машины, но рассудительность взяла верх. Оба сошлись на том, чтобы отложить покупку, пока строительство не будет окончено и гостиница не начнет приносить прибыль.

Элизабет-Энн навсегда запомнила весну 1923 года. Ее радости не было границ: она снова ждала ребенка.

— На этот раз родится мальчик, — пообещала она обрадованному Заккесу. — Я это точно знаю.

— А мне все равно, — счастливо объявил он. — Сын, дочь, близнецы — я буду любить их одинаково.

— Меня вот только беспокоит, — призналась Элизабет-Энн, — что сейчас для этого не очень подходящее время. Ребенок меня свяжет, и я не смогу быстро со всем управляться, а дел так много!

— Мама, — рассмеялся Заккес, — за двенадцать лет нашей совместной жизни я что-то не припомню случая, когда что-либо заставляло тебя работать медленнее.

Какими счастливыми были эти месяцы, и как быстро они проходили. Горизонт еще не омрачили тучи, и ничто не подсказало им, что Дженни методично плела вокруг них свою паутину.

Однажды, когда они всей семьей были на стройке, Элизабет-Энн сказала Заккесу:

— А дело двигается. Посмотри, уже заложена часть бетонного основания. На следующей неделе начнут устанавливать деревянный каркас. Удивительно, правда?

Они одновременно посмотрели на север, туда, откуда, еще невидимое за горизонтом, медленно, но верно, ярд за ярдом, миля за милей тянулось к ним от Браунсвилля полотно шоссе. Оно становилось все ближе и ближе.

Наступило лето, а с ним и первые признаки надвигавшейся беды.

Всей документацией, расчетами, оплатой счетов занимался Заккес, поэтому он первый заметил сгущавшиеся над их головами тучи. Некоторое время он выжидал, не говорил ничего Элизабет-Энн, не желая ее пугать. Кроме того, Заккес хотел лично удостовериться в своих подозрениях.

Но это был лишь вопрос времени. Спустя несколько недель он уже не мог скрывать правду.

Тот день начался для Элизабет-Энн как обычно, у нее не было никакого дурного предчувствия. Проснулась она в уверенности, что все идет хорошо. Утро было чистым, звезды казались ярче и ближе к земле, чем обычно.

Как всегда, Карлос Кортес ждал их на строительной площадке. Он всегда приезжал первым, если только они не опережали его на несколько минут, он же последним уезжал вечером. Элизабет-Энн убедилась, что они сделали правильный выбор, взяв на работу Кортеса. Нельзя было найти более преданного делу человека.

— Не верю своим глазам, — удивилась Элизабет-Энн, глядя на возникший перед ней призрачный силуэт, — уже половина каркаса готова.

— Мои люди работают быстро, — согласно кивнул головой Карлос.

— Верно. — Элизабет-Энн взяла Заккеса под руку. — Пойдем, дорогой, посмотрим все хорошенько. — Она в изумлении покачала головой: — Я и не думала, что гостиница будет такой большой! Теперь, когда поднялись деревянные опоры, она представляется просто огромной!

— И очень дорогой, — тихо добавил Заккес.

Она почувствовала недоговоренность в его голосе и внимательно посмотрела на него. Это был первый случай, когда он заговорил о расходах на строительство.

— Что случилось? — спросила Элизабет-Энн.

— В общем, ничего особенного, но если сравнить затраты с тем, что мы планировали, то они значительно выросли, — я этого не предусмотрел.

— Ты хочешь сказать, что расходы превышают бюджет? — улыбнулась она. — Не беспокойся. Думаю, нам не придется возвращать дополнительные две тысячи долларов. — Она помолчала: — А мы на много превысили бюджет?

— Не могу сказать точно, — осторожно заметил он, — но боюсь, что двух тысяч будет мало. Придется брать из накоплений.

Ее пальцы крепко сжали его руку, но она ничего не сказала. Да ей ничего и не нужно было говорить: сила, с которой она сжала его руку, была красноречивее слов.

— Строить сегментами обходится дороже, — объяснил Заккес. — Особенно дорого стоят водопровод и электропроводка. Было бы дешевле строить единое большое здание, но тогда это будет обычный отель, а не гостиница для туристов. Вот на что идут деньги, да плюс к этому рост цен.

— Хорошо, что у нас есть деньги в банке, — сказала Элизабет-Энн.

— Надеюсь, что этого будет достаточно.

— Достаточно? — удивленно посмотрела на мужа Элизабет-Энн.

— На этой неделе мне придется вместе с Кортесом просмотреть все расчеты и счета, но хочу тебя предупредить, — Заккес помедлил, не решаясь продолжать и глядя туда, откуда к ним двигалось шоссе. — Я бы сказал раньше, но не хотел беспокоить тебя, пока не уверился во всем сам.

— И теперь ты уверен?

— Да, — кивнул Заккес.

Летние дни тянулись медленно, но вскоре события последовали одно за другим. Было начало августа, со дня их свадьбы прошло тринадцать лет. И неустойчивое колесо фортуны повернулось, повинуясь задуманному Дженни коварному плану.

17

Нещадно пекло полуденное солнце, и рабочие-мексиканцы укрылись от него за штабелями строительных материалов. В это время к стройке на «форде» Секстона подъехал Заккес. Строительная площадка казалась пустынной.

Заккес заглушил мотор, и наступившая сразу тишина показалась ему гнетущей. Он видел, что рабочие из своего укрытия удивленно наблюдают за ним.

— El jefe.

Босс. Так они его называли. Заккес заметил устремившегося к нему широким шагом Карлоса Кортеса.

— В вашей записке вы просили меня приехать немедленно, — сказал Заккес, выходя из машины.

— Si, сеньор Хейл. Дело очень срочное. Давайте пройдем туда и поговорим. — Карлос указал рукой в дальний конец стройплощадки. — Некоторые рабочие понимают по-английски, а мне не хочется, чтобы нас услышали.

— Хорошо. — Заккес кивнул. В полуденной тишине его голос прозвучал неестественно громко.

Они пошли по широкой, протоптанной за последние недели дорожке, ведущей к основанию завершающего блока гостиничного комплекса, и сели на возвышавшееся крыльцо. Кортес достал пачку сигарет и учтиво предложил Заккесу, но тот покачал головой. Кортес взял сигарету, зажег и глубоко затянулся.

— Дело неладно, — негромко проговорил он.

— А что случилось? — внимательно посмотрел на него Заккес.

— Да ничего хорошего, — невесело усмехнулся Кортес. — «Койот Билдинг Сеплайз» все время поднимает цены. Сроки поставок не соблюдаются. Некоторые заказы приходится ждать неделями. — Карлос помолчал и продолжал: — Вы ведь работаете у сеньора Секстона. Поговорите с ним об этом.

— По его словам, он ничего не может сделать. Он сказал, что компанией руководит его брат Рой.

Темные, подернутые влагой глаза мексиканца сверкнули гневом. Взгляд Заккеса был устремлен в поля.

Кортес с минуту молча курил, затем заговорил снова:

— Но есть вещи, которые меня беспокоят еще больше.

Заккес резко обернулся к нему. Кортес каблуком погасил окурок.

— Нам всегда не хватает материалов. То, что прибывает, тщательно регистрируется, но потом, — он недоуменно пожал плечами, — когда требуется что-то из привезенного, оказывается, что многого недостает.

— Вы хотите сказать, что кто-то ворует у нас стройматериалы? — Голос Заккеса прервался от волнения.

Лицо мексиканца осталось бесстрастным.

— Я был здесь прошлой ночью, сеньор Хейл. Я хотел сам все увидеть.

— И вы видели, что кто-то пришел сюда воровать? — Вопрос прозвучал как утверждение.

— Да, — кивнул Кортес, — они приехали после полуночи. Два грузовика и пятеро мужчин. Я не стал вмешиваться. Их было слишком много, а я — один.

— Глупо было бы даже пытаться, — согласился Заккес. — Они вас видели?

— Нет, сеньор. Но я узнал двоих и грузовики.

Заккес не отрываясь смотрел на Кортеса. Карлос молчал.

— Это были люди Секстона, ведь так? — настойчиво спросил Заккес. Его яркие голубые глаза потемнели от гнева, взгляд стал жестким. — Так оно и должно быть.

— А грузовики принадлежат «Койот Сеплайз», мне очень жаль, сеньор.

— Мне бы следовало раньше подумать об этом, — с горечью проговорил Заккес. — Сначала они продают нам материалы, затем крадут и вновь продают.

— Это плохие люди, сеньор.

— Я знаю, — вздохнул Заккес. — И я один из них.

— Вы, сеньор?

— Я работаю на Секстона. Или, лучше сказать, работал. Сегодня я увольняюсь.

— Правильно, — одобрительно посмотрел на него Карлос и, помолчав, спросил: — А что вы будете делать с кражами?

— Когда прибудет большая партия стройматериалов? — думая о своем, осведомился Заккес.

— По плану — завтра днем.

— Это значит, они могут появиться завтра ночью, — поднимаясь, проговорил Заккес. — Я буду здесь. Мне придется пойти на это.

— Тогда и я с вами, сеньор Хейл, — мягко сказал Кортес, пристально глядя на Заккеса. — От этих людей хорошего ждать нельзя.

— Нет, — покачал головой Заккес, — я должен сделать это сам.

— Но будьте осторожны, сеньор, и если передумаете, то я…

— Нет, спасибо, — улыбнулся Заккес. — Вы смелый человек, сеньор Кортес. Немногие в этом штате осмелились бы на такой поступок.

— De nada, — пожал плечами Кортес. — Что здесь такого. Они — воры, и их нужно остановить.

— Я это и сделаю.

— Вы тоже смелый человек, сеньор Хейл, — грустно улыбнулся Карлос, — но, надеюсь, что не безрассудный.

— О, нет, — волнуясь проговорила Элизабет-Энн. — Надвигались сумерки, они стояли с Заккесом на веранде кафе. — Нет, Заккес, я против этого. Не нужно этого делать. А если ты туда собираешься сегодня ночью, лучше пригласить и шерифа Паркера.

— Не беспокойся так, мама, — улыбнулся он. — Я собираюсь только спрятаться и наблюдать.

— Я очень боюсь за тебя, Заккес.

— Не нужно так волноваться, — снова улыбнулся он. — Я не собираюсь изображать из себя героя. Но нам нужно точно знать, кто стоит за всем этим. Как иначе можем мы положить конец кражам?

— И все же мне очень не хочется тебя отпускать. — Элизабет-Энн пристально смотрела на мужа.

— Я должен пойти, и ты это знаешь.

Она кивнула и прижалась к нему, он обнял ее и тоже прижал к себе, насколько это было возможно при ее выступающем животе. Чувствуя, как она дрожит, Заккес с нежностью посмотрел на жену.

— Пожалуйста, не будем волноваться и пойдем наверх, у меня еще час в запасе, и я хочу провести его с пользой.

Элизабет-Энн против воли рассмеялась.

— Ребенок может тебя толкнуть.

Она прижалась к мужу, глядя на заходящее солнце, висевшее над крышей гостиницы огромным оранжевым шаром. Оно медлило, медлило, затем вдруг сразу заскользило вниз, осталась лишь золотая дуга, но скоро и она исчезла. Заккес потянул ее за руку.

— Но как же девочки? — слабо запротестовала Элизабет-Энн.

— Роза их займет. Пойдем. Это наш последний шанс до самого завтрашнего утра.

Она чувствовала тепло его тела и ощущала в себе ответное волнение. Поцелуй его был долгим и настойчивым.

— Время уходит.

— Да, ты прав, — сказала она, неотрывно глядя ему в глаза.

18

Миновала полночь. Уже несколько часов Заккес провел на строительной площадке, сидя в траве и по-турецки поджав ноги, рядом стояла бутылка с холодным сладким кофе. В нескольких футах от него лежали привезенные днем лесоматериалы, медные водопроводные трубы, огромные катушки с электрическим кабелем — их черные силуэты выделялись на фоне неба.

С полей веяло смутной тревогой, стояла тишина. Ночь выдалась темная и безлунная. В высокой траве сновали полевые мыши. Вдали завыл койот. Кузнечики и цикады наполняли воздух своими ночными песнями.

Около часа ночи до Заккеса долетело отдаленное ворчание приближавшихся грузовиков. Когда они подъехали поближе, насекомые и животные прервали свой ночной концерт. Три пары фар то поднимались, то опускались в такт движению машин по неровной грунтовой дороге.

Заккес перебрался поближе, чтобы лучше видеть, и притаился за колючим кустом. От непривычно яркого света он замигал и буквально окаменел, когда грузовики, свернув с дороги, двинулись прямо на него. Заккес разглядел впереди легковую машину. Это был совершенно новый, блестевший хромированными частями «кадиллак». Сердце Заккеса бешено заколотилось, словно тамтамы дикарей. Он узнал автомобиль. Другого такого не было во всей округе. И принадлежал он Рою Секстону, младшему брату Текса. Как же он не догадался обо всем раньше!

Послышался визг тормозов и хлопанье дверей. Фары остались включенными, освещая стройплощадку. Рабочие стали открывать борта грузовика. Рой вышел из машины, потянулся и засунул большой палец руки за пояс, к нему заспешили остальные. Это были рабочие с ранчо Секстона.

— Кто его знает, — протянул один из рабочих, — может, они и оставили кого здесь присматривать. Наверное, заметили пропажу.

— Не трусь, Билли, — насмешливо проговорил Рой. — Эти Хейлы такие болваны, они и синицы от дятла не отличат. — Послышался смех. — Кроме того, — продолжал Рой, — у них все рабочие — мексиканцы. Обнаружится недостача — подумают на них. — Рой глухо рассмеялся и презрительно сплюнул.

Заккес едва сдерживался, чтобы не выскочить из укрытия. Глаза его горели, как угли, все существо охватил неудержимый гнев. Так вот, значит, какого они мнения о Хейлах! Ничего, скоро придется его изменить. Кража была хорошо подготовлена, все делалось по плану. Главным здесь был, конечно, Рой. Он подвел людей к материалам и показал, что нужно взять. Из своего укрытия Заккес наблюдал, как рабочие, разбившись на пары, стали носить их к грузовикам.

На все ушло не более получаса. Потом Рой крикнул:

— Хватит!

Рабочие подняли борта и забрались в машины.

— Ты едешь, Рой? — крикнул из кабины один из рабочих, заводя мотор.

Рой махнул рукой, чтобы они уезжали.

— Похожу здесь немного, уезжайте, я вас догоню.

Тяжело нагруженные машины двинулись в обратный путь. Свет фар запрыгал по дороге, но теперь в обратном направлении. В воздухе повис запах выхлопных газов.

Рой остался один и стал расхаживать по стройплощадке в лучах мощных выпуклых фар своего «кадиллака».

С минуту поколебавшись, Заккес поднялся и направился к Рою. Ярость слепила его, а сердце и пульс бешено стучали.

— Рой! — В царившей тишине имя прозвучало, словно выстрел.

Рой Секстон обернулся и натолкнулся на убийственный взгляд Заккеса. Он увидел худое загорелое лицо Роя с почти черными злыми маленькими глазками, мощной челюстью и раздвоенным подбородком. И уже в который раз Заккесу почудилось, что от подтянутой, жилистой фигуры Роя исходила грубая животная сила.

— И давно ты у нас тут воруешь, Рой? — с издевкой спросил Заккес.

Услышав свое имя, Рой весь подобрался, теперь же он позволил себе слегка расслабиться.

— Собираешься что-нибудь предпринять? — усмехнулся он.

— Хочу, чтобы ты вернул то, что принадлежит нам.

Даже не взглянув на Заккеса, Рой со скучающим видом отвернулся.

— Ты, Секстон, сукин сын, — зло бросил Зак-кес. — Все вы воры, лгуны и вымогатели, но ты, сукин сын паршивый, хуже всех.

— На твоем месте я бы попридержал язык, продавец Библии, — с угрозой сказал Рой, медленно поворачиваясь к Заккесу. — Еще одно слово — и можешь не появляться завтра на работе. — Он издал неприятный смешок. — Можешь снова возвращаться к своим Библиям.

— Ты что же, собираешься уволить меня?

— Очень может быть.

— Я вчера уволился, — рассмеялся Заккес, — ты, наверное, не слышал. А теперь садись в машину и убирайся с моей земли. Не хочу, чтобы такой трусливый вор, как ты, осквернял ее своим присутствием.

Внезапно Рой бросился на Заккеса с кулаками. Тот едва успел увернуться. Он обхватил Роя руками, оба полетели на землю и стали по ней кататься. Секстон изогнулся и, сбросив Заккеса, вскочил на ноги. Взгляд его упал на лежавший на земле обрезок трубы. Схватив его, он стал угрожающе размахивать им перед Заккесом, его злобные глазки горели диким огнем.

Заккес уже был на ногах. Он внимательно следил за движением трубы в руках Роя, но в то же время не упускал из виду его глаза, говорившие яснее оружия, когда он собирался нанести удар.

И вот Рой сделал бросок. Заккес увидел летевшую трубу и метнулся в сторону. Патрубок упал туда, где за несколько секунд до этого лежал Заккес. Он стал осторожно обходить Роя.

Приняв стойку, Секстон, смеясь, поворачивался к Заккесу лицом, и, сделав несколько обманных движений, он поднял другую трубу и, не давая противнику приблизиться, замахнулся и ударил.

Заккес отскочил в сторону, но все же удара ему избежать не удалось, он пришелся по плечу, раздался неприятный хруст: острая боль пронзила руку, прошла через грудь, он покачнулся.

Рой, смеясь, наступал на Заккеса, размахивая трубой, тесня его к штабелям лесоматериалов. Взгляд Заккеса панически заметался, он не мог теперь отскочить назад, положение стало критическим.

Стиснув зубы и превозмогая боль в плече, Заккес взобрался на штабель и оттуда взглянул вниз на Роя, потом быстро побежал по десятифутовому бревну.

За его спиной Рой забросил трубу на штабель и вскарабкался вслед за ней. Подхватив свое оружие, он погнался за противником.

Рядом, в нескольких футах, был еще один штабель, пониже. Заккес прыгнул на него, и под его тяжестью сложенные бревна стали смещаться. Он соскочил на землю и отбежал в сторону.

Через несколько мгновений за ним последовал Рой. Но ему не повезло: прыжок оказался роковым. Бревна под тяжестью Заккеса опасно сдвинулись, равновесие их было нарушено, и, как только Рой прыгнул, штабель под ним стал рассыпаться. Младший Секстон начал валиться на спину, отчаянно размахивая руками.

— Какого… — пробормотал Рой, и это было его последнее слово. Он полетел вниз и ударился головой о торчавшую из земли трубу.

Внезапно наступила тишина.

С сильно бьющимся сердцем Заккес подошел к Рою. Фары «кадиллака», прорезая тьму, освещали зловещую картину.

— Рой, — шепотом позвал Заккес. Ответа он не услышал, но при виде страшной картины его прошиб холодный пот. Рой Секстон смотрел на него невидящими глазами. Из разбитого черепа обильно лилась кровь.

Заккес почувствовал спазмы в животе. Он вскинул голову и отвернулся, зажав рукой рот, чтобы подавить приступ тошноты. Несколько мгновений спустя он набрал в легкие побольше воздуха и снова взглянул на тело, пощупал пульс.

Пульса не было. Рой Секстон, младший брат Текса, был мертв.

Заккес выпрямился и побрел, словно во сне, к машине Роя. Он прислонился спиной к открытой дверце и, тяжело дыша, стоял так несколько мгновений, показавшихся ему очень длинными. Неожиданно навалилась на него огромная усталость. Заккес закрыл глаза.

Он знал, что ему придется сделать, что может он сделать, чтобы выйти из этого сложного положения.

IV1924СОЛОМЕННАЯ ВДОВА

1

Элизабет-Энн, наверное, уже в тысячный раз перечитала записку.

«Мои любимые жена и дети!

Когда вы будете это читать, меня уже не будет с вами. Кражами занимались Рой Секстон и его люди. Когда мы встретились с ним лицом к лицу, он начал драку и разбил себе голову, ударившись о металлическую трубу. Рой мертв.

Я не убивал его, но мы с тобой прекрасно знаем, что все суды в округе контролируются Секстонами, поэтому мне без сомнения вынесут смертный приговор за преступление, которого я не совершал.

Не могу передать, как мне тяжело, что этот неожиданный поворот судьбы разлучает нас навсегда, но я должен уйти один. Мы не можем уехать вместе, потому что я не хочу погубить ваши жизни.

Элизабет-Энн, очень прошу тебя, останься в Квебеке и заверши строительство гостиницы для туристов. Ты должна осуществить нашу общую мечту, то дело, которое мы начали вместе.

Регина, Шарлотт-Энн и Ребекка, молю вас, помогайте матери и помните о вашем отце. Надеюсь, что вы и дальше будете верить в его честность и порядочность.

Не сомневайтесь в моей любви к вам, которая никогда не иссякнет, и поймите, что я не мог поступить иначе.

Прошу простить меня. Ваш любящий муж и отец,

Заккес».

Элизабет-Энн глухо застонала, листок выскользнул у нее из рук. По лицу ее вновь потекли слезы, и в горле застрял ком. Дом казался опустевшим, осиротевшим, словно с уходом Заккеса он лишился своей души. Это невозможно было вынести.

В первые дни после исчезновения Заккеса она держалась стойко, насколько хватало сил. Шериф Паркер расспрашивал ее, она показала ему записку Заккеса, которую он великодушно разрешил оставить у себя. Заккеса искали, но он как сквозь землю провалился.

Но больше всего Элизабет-Энн пугало молчание Текса и Дженни. Ей приходилось только гадать, что за этим скрывалось. Она слишком хорошо знала Дженни и Текса и с ужасом думала, в какой форме может проявиться их месть.

Стараясь отогнать эти мрачные неотвязные мысли, она пыталась сосредоточить все внимание на девочках, которые нуждались в утешении и поддержке. Как и она, дочери были совершенно убиты горем, но и у них был характер Хейлов. Девочки крепились, стараясь не выдавать своих чувств, и были полны решимости поддержать друг друга и вместе преодолеть тяжелое и горькое время. Все они втайне надеялись, что отец вернется.

Но Элизабет-Энн ясно сознавала: возвращение его в Квебек невозможно. Никогда… Если только он не хотел попасть на виселицу.

Но как неимоверно трудно было смириться с этой ужасной правдой.

Он не вернется никогда.

Если не хочет, чтобы его повесили.

Жизнь Элизабет-Энн превратилась в сплошную муку. Совсем недавно они были вместе, он обнимал, целовал ее. И теперь она осталась одна. Дети лишились отца, она потеряла мужа. Они чувствовали себя одинокими,покинутыми.

Покинутыми.

Невыносимая боль терзала ей сердце. Если бы не дети и еще не родившийся малыш, она бы покончила с собой. Никакого оружия для этого не понадобилось бы. Она бы умирала медленно, тоскуя и страдая, и в конце концов сердце ее не выдержало бы и разорвалось.

Элизабет-Энн зажмурилась вдруг от пришедшей ей в голову нестерпимой мысли. Она вспомнила, как называют женщину, которую по разным причинам оставил муж, и даже содрогнулась, когда эти слова всплыли в памяти. Соломенная вдова. Да, именно так ее называют. И теперь она оказалась на положении соломенной вдовы.

Соломенная вдова.

Она знала, что люди жалеют этих женщин, но, сочувствуя им, в то же время поглядывают на них с подозрением, как и на разведенных. Этими словами женщину словно клеймили и смотрели на нее, как на потенциальную соперницу, которая постоянно ловит в свои сети мужчин, и не обязательно холостых.

Слезы застилали ей глаза, она ничего не видела, но вдруг решительно вытерла мокрое лицо и гордо подняла голову, вздернув подбородок. Хватит! С этой минуты она не позволит себе плакать, не станет давать волю чувствам — сейчас это непозволительная роскошь. Она должна быть сильной и спрятать свое горе — девочки смотрели на нее и нуждались в поддержке.

Элизабет-Энн положила руку на грудь. Там, в сердце, был и навсегда останется ее Заккес. И он всегда будет жить в ребенке, которого она носила.

Дотронувшись до шеи, она ощутила прохладную гладкую поверхность медальона. И здесь тоже был он. Куда бы она ни посмотрела, везде его следы. Она ничего не тронет. Пусть все его вещи останутся там, где они обычно находились.

И пусть Заккеса не было рядом — осталась их любовь, чтобы жить всегда.

2

Со своего высокого сиденья в кабриолете Элизабет-Энн увидела Регину, которая махала ей рукой, стоя на веранде кафе. Она махнула в ответ и улыбнулась, впервые за много недель.

«Слава Богу, у меня есть мои девочки и есть мои заботы, которые не оставляют времени на размышления о том, как мне не хватает Заккеса».

Распорядок дня у нее остался прежним. Она все так же поднималась до рассвета и ехала на стройку, откуда она сейчас возвращалась. Конечно, без Заккеса все было по-другому. Именно во время этих утренних поездок она острее всего чувствовала его отсутствие, а еще по ночам — без него постель казалась такой пустой и чужой.

Элизабет-Энн остановила лошадь перед кафе и посмотрела из кабриолета на Регину. «Да, — подумалось ей, — мне есть за что благодарить Бога».

Она стала медленно спускаться. Регина протянула ей руку. Ее дочь! Как только Элизабет-Энн оказалась на земле, она ласково взъерошила волосы девочки и вдруг нахмурилась.

— Что ты такая мрачная? Шарлотт-Энн тебе прибавляет хлопот?

— Нет, — пожала плечами Регина, не поднимая глаз и подбрасывая камешек носком ботинка. — Я со всем справлюсь. Ты же знаешь, Шарлотт-Энн нужно все время подталкивать.

Элизабет-Энн не могла удержаться от смеха, ей нравилось, как говорила Регина.

Тем временем девочка продолжала рассказывать, сохраняя на лице чувство оскорбленного достоинства:

— Кроме того, я хочу ее проучить. Я не позволю помыкать мной и не буду терпеть ее капризы.

— Не сомневаюсь, что именно так все и будет, — с шутливой торжественностью проговорила Элизабет-Энн. — А сейчас не поцелуешь ли ты меня? — И она подставила щеку.

Регина поднялась на цыпочки, неловко чмокнула мать, затем отступила в сторону, пропуская ее вперед, и вошла в кафе вслед за матерью.

— Ты только представь, мама, мы уже подали двадцать семь завтраков.

— Двадцать семь?! — Элизабет-Энн даже остановилась от неожиданности. — Но это… — она даже присвистнула от удивления. — Это же наш лучший результат.

— Всего около семи долларов, — радостно кивнула Регина. — Ай! — вдруг хлопнула она себя по лбу.

— В чем дело? — спросила мать.

— Да ведь Роза послала меня за дровами! — И она поспешила выполнять поручение, а мать улыбнулась ей вслед. Она гордилась тем, что ее девочки были такими смышлеными, проворными и трудолюбивыми, и была уверена, что они многого добьются в жизни.

С этой согревающей мыслью Элизабет-Энн обошла дом, открыла боковую дверь и сразу окунулась в атмосферу кухни. В лицо ей пахнуло жаром, она прикрыла дверь и сняла с крючка накрахмаленный белый фартук, быстро накинула его и завязала на пояснице.

У большой плиты стояла Роза и жарила яичницу с ветчиной. Как только хлопнула дверь, она посмотрела через плечо и поздоровалась:

— Buenos dias, сеньора.

— Buenos dias, Роза, — ответила Элизабет-Энн. — Хлопотливое выдалось утро.

— Да уж! — Роза надула щеки и медленно выдохнула. — Не припомню другого такого. Мы столько уже отпустили завтраков, что вы на них заработаете тысячи долларов.

— О, Роза, — рассмеялась Элизабет-Энн, — хотела бы я, чтобы это было правдой. — Она с улыбкой оглядела могучую фигуру мексиканки. Роза была истинным сокровищем во всех отношениях. И отличалась необычайным трудолюбием. Небольшого роста, с круглым как луна лицом, обрамленным черными блестящими волосами, она никогда не падала духом. Голову Роза повязывала косынками наподобие тюрбана, в ушах носила крохотные золотые сережки.

Из-за жары, царившей в кухне, блузка ее была расстегнута, насколько допускали приличия, закатанные рукава обнажали полные сильные руки, способные поднимать и передвигать чугунные котлы и сковороды. На смуглой коже блестели капельки пота.

Элизабет-Энн стала убирать на столе, а Роза поддевала лопаточкой куски бекона и переворачивала их. Внезапно дверь, ведущая в зал, распахнулась. До Элизабет-Энн долетел гул голосов и звон посуды. Она оглянулась: в кухню влетела Ребекка.

— Ой, мама! — деланно запричитала она. — Я просто ног не чувствую.

— Тогда отдохни, дорогая, пусть тебя сменит Шарлотт-Энн.

— Шарлотт-Энн! — сердито прищурилась Ребекка. — Она все еще в постели, уверяет, что ей нездоровится.

Элизабет-Энн удивленно подняла брови.

— Она сказала, что именно у нее болит?

— Не-е-т… просто нездоровится и все. — Ребекка бросила взгляд на Розу и заговорила шепотом: — Роза ходила наверх к Шарлотт-Энн и говорит, что с ней все нормально.

Слова Ребекки не ускользнули от тонкого слуха Розы.

— Так и есть, с ней все в порядке, — усмехнулась она, отвернувшись от плиты и сердито покачивая лопаточкой. — Она хочет показать, какая она слабая и болезненная, а сама просто притворяется, вспомните мои слова. А Регина и Ребекка опять за нее работают.

— Немного погодя схожу наверх и проверю, — вздохнула Элизабет-Энн.

— Мама, — тихо позвала Ребекка.

— Что, детка?

— Может быть, у нее и правда что-то болит. Мне не трудно поработать вместо нее. Совсем не трудно.

— Знаю, что ты не против, — обняла дочь Элизабет-Энн.

— Может быть, Шарлотт-Энн нужно пойти к доктору Пуриссу?

— Возможно, — задумчиво ответила мать, — она жалуется на здоровье не первый раз.

Роза у плиты демонстративно закатила глаза.

— Пойду в зал, пока все не разошлись, — сказала Элизабет-Энн, привычно разгладила фартук и поправила волосы. Она придавала очень большое значение общению с посетителями. Популярность кафе Элизабет-Энн объясняла тем, что каждому гостю здесь уделялось внимание, а это всем нравилось.

— Скоро начинаю готовить обед, — сказала Роза. — Будут свиные отбивные, рис с шафраном и кукуруза. Свинина у нас хорошо идет. Та, что привез Жозе. На ужин приготовлю отварную говядину, капусту, оладьи и картофель. — Ты не против? — Роза вопросительно посмотрела на Элизабет-Энн.

— Просто замечательно! — Она хлопнула Розу по плечу и вышла в обеденный зал с приветливой улыбкой.

За ближайшим к ней столиком сидел Хью Макэлви, издатель «Квебек викли газетт». Элизабет-Энн сразу заметила его худое, с заостренными чертами лицо. Мистер Макэлви расправлялся с омлетом. Ел он медленно, внимательно осматривая каждый кусочек, так же придирчиво относился он к статьям, печатавшимся в его газете, тщательно отбирая слова, как еду в тарелке, опасаясь, как бы не попалось что-то несъедобное. Макэлви был убежденный холостяк и снимал комнату в пансионе Элизабет-Энн. События вокруг него часто приводили его в замешательство, что еще усугублялось его сильной близорукостью.

— Доброе утро, мистер Макэлви, — весело приветствовала его Элизабет-Энн. — Все ли вам нравится?

Он явно не ожидал услышать ее голос, поэтому немного смешался, потом собрался и поздоровался.

— О, доброе утро, миссис Хейл, — услышала она его тонкий, пронзительный голос. — Да, да, все очень вкусно. Очень. — Он кивнул и улыбнулся.

Элизабет-Энн наклонилась к нему и, понизив голос, доверительно сказала:

— Мне бы хотелось поговорить с вами завтра, мистер Макэлви, если вы не против. Дело в том, что я решила немного изменить порядок в кафе. Начиная со следующей недели, вместо одного блюда мы будем готовить на обед и ужин несколько, чтобы посетители могли выбрать, что им больше по вкусу. Как в больших ресторанах.

— Да, конечно, — закивал Макэлви, — это действительно новость. Об этом получится неплохая заметка.

— Замечательно, завтра мы вместе пообедаем, и я вам все расскажу. Я вас угощаю.

— О! — довольно воскликнул издатель. — Спасибо за приглашение. В двенадцать часов вас устроит?

— Хорошо, договариваемся на двенадцать.

— Доброе утро, миссис Хейл, — услышала Элизабет-Энн и, обернувшись, увидела сестер Бэрд, у которых они с Заккесом снимали коттедж. Сестры сидели в своем любимом уголке.

— Доброе утро, мисс Бэрд, — склонив голову, проговорила Элизабет-Энн и повторила приветствие, обращаясь к другой сестре. У нее было безотчетное чувство, что она должна поровну распределять внимание между обеими сестрами. Именно такое отношение к себе они и вызывали.

— Саманта и я интересовались… — проговорила одна из сестер, ставя на стол свою чашку с чаем.

— Не попадитесь на удочку, миссис Хейл, — поспешно извинилась вторая, бросив через стол укоризненный взгляд на сестру-близнеца и грозя ей своим тонким пальцем. — Нехорошо, Саманта, — возмутилась она, — ты ведь прекрасно знаешь, что Саманта — это ты, а я — Сюзанна.

— Не слушайте ее, миссис Хейл, — сурово сказала другая сестра. — Саманта всегда старается кого-нибудь разыграть. Это уже стало невыносимо. — Она возмущенно фыркнула. Суровые на вид сестры были неистощимы на выдумки и розыгрыши, неизменно пребывая в хорошем настроении. Но шутки их всегда были серьезными. И хотя Элизабет-Энн уже давно научилась их различать, сейчас она притворилась, что не может этого сделать.

— Если вы не перестанете так шутить, то ваши имена могут перепутать и на надгробиях.

— Вы это серьезно? — довольно заулыбались сестры.

— Конечно, — кивнула Элизабет-Энн. — Как вам завтрак?

— Завтрак?! — На лице одной из них появилось возмущенно-недоверчивое выражение. — Если бы мы хотели хорошо поесть, то готовили бы сами, верно, Сюзанна?

— Точно, Саманта.

— Ага, вот я вас и поймала! — обрадовалась Элизабет-Энн, грозя сестрам пальцем. — Вы снова поменялись ролями. Секунду назад вы были Самантой, а вы — Сюзанной.

— Господи Боже, вовсе нет. Это вы все сами перепутали. Так ведь, Сюзанна?

— Без сомнения, Саманта.

Озадаченно покачав головой, Элизабет-Энн пошла дальше по залу.

— Доктор Ласт, доктор Пурисс, — приветствовала Элизабет-Энн практиковавших в городе дантиста и терапевта. Оба вежливо привстали. — Рада снова увидеть вас здесь. Нет ли каких замечаний?

— Все хорошо, — сказал доктор Пурисс.

— Совершенно с этим согласен, — подтвердил доктор Ласт.

— Приятного вам аппетита, — пожелала им Элизабет-Энн и готова уже была отойти от их столика, как вдруг заколебалась: «Может быть, действительно стоит пригласить доктора Пурисса к Шарлотт-Энн, когда он позавтракает?» Подумала, но решила, что сначала должна убедиться сама, действительно ли нужен врач. По мнению Розы, в лучшем случае состояние девочки объяснялось ипохондрией, а в худшем — она просто притворялась. Поэтому Элизабет-Энн хотела поговорить с дочерью и объяснить ей, что им следует избегать лишних счетов, значит, и к врачу нужно обращаться, когда это необходимо.

— Может быть, требуется наша помощь? — почувствовав ее нерешительность, участливо спросил доктор Пурисс.

— О, нет, — покачав головой, улыбнулась Элизабет-Энн, — извините, просто задумалась… все в порядке. Но спасибо за заботу.

Однако, как она выяснила в следующую минуту, дела обстояли далеко не хорошо.

— Компанию «Койот Билдинг Сеплайз» вчера продали, — услышала Элизабет-Энн у себя за спиной. — Текс и Дженифер неожиданно появились в конторе и дали мне распоряжение подготовить документы. Даже не пригласили меня на ранчо, представь себе.

— Гм, да. Это на них не похоже. Так ты говоришь, компанию продали?

— Вообще-то строго назвать это продажей нельзя. Сделка была чисто формальной. По каким-то своим соображениям Текс передал компанию со всеми потрохами Дженифер — за один доллар.

Ужас сковал Элизабет-Энн, когда смысл разговора дошел до ее сознания. Компания теперь в руках Дженифер? Возможно ли такое? Она по голосам узнала говоривших: адвокат Эблин Киз и Джесси Аткинсон — президент сберегательного банка. Оба работали на Текса Секстона.

Ошеломленная услышанным известием Элизабет-Энн обвела взглядом зал. Дальше идти у нее не было сил, ноги отказывались ей повиноваться. Угрожающая новость поразила ее до глубины души.

Тем не менее ей нужно пересилить себя. Необходимо съездить в фирму «Койот» и выяснить, что там происходит. По крайней мере теперь ясно, почему цены поставок росли такими темпами. Именно Дженни, а не Текс старалась разорить ее. Элизабет-Энн вспомнила чье-то изречение, что знание противника наполовину приближает к победе. Правда, особого утешения это открытие ей не принесло. Значит, это Дженни. Мстительная, коварная Дженни, которой она никогда ничего плохого не сделала, с которой бессчетно и безуспешно пыталась найти общий язык.

«Снова Дженни старается мне навредить. Неужели этому не будет конца?»

Усилием воли Элизабет-Энн заставила себя повернуться и пошла к выходу медленной, усталой походкой.

3

Когда первое потрясение прошло, к Элизабет-Энн вернулась способность трезво рассуждать.

«Сначала я загляну к Шарлотт-Энн, — решила она, — потом освежусь и переоденусь. Я должна немедленно ехать в компанию „Койот“. Нельзя допустить, чтобы Дженифер взяла верх, тем более что на карту поставлена судьба гостиницы для туристов».

Шарлотт-Энн вместе с сестрами занимала самую просторную комнату на втором этаже. Дощатый пол и обшитые узкими досками стены были выкрашены в белый цвет. В комнате стояли три железные кровати, три гардероба, большой стол и три стула с прямыми спинками. Между постелями оставалось достаточно места для тумбочек, окна оживляли красные клетчатые занавески. В комнате был также туалетный столик с овальным зеркалом и низкий шкаф с зачитанными книгами. На полках преобладала познавательная литература: Элизабет-Энн ценила знания, которые давали в школе, но большое значение придавала и самообразованию.

Шарлотт-Энн сидела на постели в ночной рубашке, подложив под спину подушки. Услышав шаги матери, она резко захлопнула взятую у подруги «Гордость и предрассудки», сунула книгу под подушку. После этого улеглась и укрылась до подбородка простыней.

Раздался легкий стук в дверь.

— Это ты, мама? — спросила девочка слабым голосом, слегка покашливая в кулак.

— Да, это я, — Элизабет-Энн приоткрыла дверь.

Шарлотт-Энн подняла глаза и печально улыбнулась.

— Доброе утро, мама, — сказала она в перерывах между покашливанием.

— Доброе утро, Шарлотт-Энн. — Мать быстро вошла в комнату и отдернула занавески. — Здесь и так душно, а еще и шторы затянуты, — строго сказала она.

— Да, мама, — чуть слышно согласилась девочка.

Элизабет-Энн присела на край кровати и внимательно посмотрела на дочь. Шарлотт-Энн была средним ребенком в семье, и с ней всегда были сложности. Волосы ее, имея характерный для семейства Хейлов цвет спелой пшеницы, при этом отличались особой мягкостью и шелковистостью. Для своего возраста она была немного высока ростом, с нежно-розовыми губами и глазами цвета морской волны, но очень светлого тона, что и привлекало в ней и вызывало смутное беспокойство. Золотистые волосы, бледный цвет лица и светлый оттенок глаз делали Шарлотт-Энн по-особому красивой. Такого необычного сочетания Элизабет-Энн еще не встречала.

Она потрогала лоб дочери: не горячий и не холодный. Температуры явно не было.

— Ребекка сказала, что ты себя неважно чувствуешь.

— Да, мама.

— У тебя что-нибудь болит?

— Нет, — лицо у девочки стало томным, — просто у меня большая слабость.

— Ну, температуры у тебя нет, — вздохнула Элизабет-Энн и сложила руки на коленях. — Может, показать тебя доктору Пуриссу?

— О, нет, мама, у меня нет ничего особенного, я уверена.

— Но ты очень часто жалуешься на недомогание. Для здоровой девочки это неестественно.

— Я знаю, — опустила глаза Шарлотт-Энн и закусила губу.

— Шарлотт-Энн?

Девочка подняла на мать свои прозрачные глаза. Элизабет-Энн глубоко вздохнула.

— Думаю, мне не надо напоминать, что твои жалобы на нездоровье стали слишком частыми. Это меня беспокоит. Кроме того, у нас не так много денег, чтобы без необходимости тратить их на врачей. Сейчас мы в затруднительном положении.

— Я знаю, — кивнула Шарлотт-Энн.

— Ты уверена, что плохо себя чувствуешь? — Элизабет-Энн внимательно следила за выражением лица дочери. — Мне было бы неприятно узнать, что таким образом ты стараешься увильнуть от работы.

— Ты слушаешь Розу, — с горечью произнесла Шарлотт-Энн и отвернулась.

— Да, это правда, — кивнула мать. — Мне кажется, не стоит повторять, что мы не можем попусту тратить время. Каждый из нас должен выполнять свою часть работы. Мне не хочется об этом говорить, но приходится: начиная с сегодняшнего дня, и каждый раз, когда ты будешь чувствовать себя неважно, тебе придется целый день проводить в этой комнате. В этот день ты не пойдешь в школу, не будешь видеться с друзьями. Ты никуда не сможешь выходить, только в туалет. Думаю, это суровое решение, но, если ты больна, нужно лежать в постели. Тебе все понятно?

— Да, мама, — угрюмо кивнула Шарлотт-Энн и закашлялась, — меня наказывают за то, что я больна.

— Нет, ты не права, — покачала головой мать. — Если ты действительно нездорова, то нуждаешься в отдыхе и полном покое. — Она помолчала. — Я считаю, что несправедливо перекладывать на плечи сестер свои обязанности. А как ты думаешь?

— Значит, мне оставаться в этой комнате весь день?

— Да, — ответила, поднимаясь, Элизабет-Энн. — У меня много дел сегодня. — Она наклонилась и поцеловала дочь в лоб. — До свидания, дорогая.

— До свидания, мама.

Шарлотт-Энн ждала, пока мать выйдет из комнаты. Как только за ней закрылась дверь, девочка села и показала двери язык, потом снова откинулась на подушки. Она вся кипела от гнева.

«Итак, меня наказали, — думала она в ярости. — По-другому не скажешь. А все почему? Потому что я больна. Да, в этом есть доля правды. Подниматься чуть свет, чтобы готовить кому-то завтрак, так же противно, как и мыть грязные тарелки после обеда и ужина. Это гадкая работа. И мне она до смерти надоела».

Запрещение выходить весь день из комнаты отбило у нее всякую охоту читать. День был непоправимо испорчен.

Девочка достала из-под подушки книгу и швырнула ее в угол.

— Черт бы побрал эту Розу, — зло выкрикнула она.

4

Душный техасский зной царил над иссушенной землей. Элизабет-Энн подняла верх у кабриолета, но это не спасало от жары, мокрая одежда липла к телу. Она не любила выходить из дома в эти часы, но сегодня для нее важнее было следовать испытанному правилу — не откладывать срочных дел, особенно неприятных, а решать их безотлагательно.

Контора строительной компании «Койот Билдинг Сеплайз» находилась в пяти милях от Квебека, недалеко от завершенного участка нового шоссе. Взгляд Элизабет-Энн помрачнел. Новая дорога служила еще одним свидетельством власти Текса. Он использовал свое влияние, чтобы изменить маршрут новой магистрали, в результате она прошла неподалеку от его процветающей строительной фирмы. Перед большими складскими помещениями находилась огромная стоянка для автомобилей, залитая асфальтом, подозрительно напоминавшим покрытие нового шоссе. Внушительных размеров щит с нарисованным на нем койотом был обращен лицевой стороной к шоссе, и все могли прочесть:

КОМПАНИЯ «КОЙОТ»

основной подрядчик

И ПОСТАВЩИК

Элизабет-Энн направила кабриолет на стоянку. Конные повозки и кабриолеты встречались теперь все реже — на стоянке было много грузовиков и легковых автомобилей. Она удовлетворенно кивнула, заметив в тени черный «форд» управляющего компанией Росса Саллинса — одного из приспешников Текса Секстона.

Элизабет-Энн натянула вожжи, Бесси остановилась, и она осторожно сошла вниз. Достала из кармана кусочек сахара и протянула его лошади. Бесси довольно захрустела, а Элизабет-Энн умело закрепила вожжи на коновязи. Аккуратно расправив серое просторное платье и поправив шляпку, она глубоко вздохнула, чтобы унять холодок волнения, пробежавший по телу, несмотря на жару. Ее всегда охватывала легкая дрожь, когда приходилось обращаться в какую-либо контору, принадлежавшую Секстонам. Не давая страху овладеть собой, она быстрым шагом направилась к зданию, где размещалась контора управляющего. Откуда-то из-за складов доносились резкие визгливые звуки пилы.

Дверь была открыта, и она вошла. Внутри жара чувствовалась еще сильнее, чем снаружи. Элизабет-Энн снова вспотела и стала обмахиваться пачкой документов, которые держала в руках.

Стол, за которым сгорбившись сидел Росс Саллинс, был весь в трещинах и порезах и очень подходил хозяину, крупному мужчине с небритым лицом, бегающими по сторонам, сверлящими, словно буравчики, глазами, скользкой, будто покрытой маслом, кожей и похожим на картофелину носом. В зубах его как обычно торчала спичка. Элизабет-Энн не могла припомнить случая, когда видела Росса без спички.

Услышав шуршание бумаги, он изогнул шею и поднял глаза от стола.

— Могу я с вами поговорить, мистер Саллинс? — спросила Элизабет-Энн.

Росс вздохнул, с явным неудовольствием отодвинул стул и вышел из-за стола.

— Что вы хотите? — Он пристально смотрел на нее, спичка у него в зубах задвигалась.

Не говоря ни слова, она бросила на стол пачку счетов, переданных ей утром Карлосом Кортесом. Росс взглянул на Элизабет-Энн, взял бумаги и бегло пробежал их глазами.

— Мне кажется, все в порядке, — прищурился он, возвращая Элизабет-Энн счета.

— Возможно, вам так и кажется, мистер Саллинс, — проговорила она, с трудом стараясь сохранять спокойствие. — А я другого мнения. Будьте любезны, просмотрите еще раз эти счета и объясните, откуда Взялись такие цены. По-моему, они что-то снова подскочили.

— Накладные расходы, мадам. Кроме того, цены постоянно растут. Древесина, кирпич, раствор — все дорожает с каждым днем. Этого можно было избежать, если бы вы все заказали сразу.

— Позвольте освежить вашу память, мистер Саллинс, ведь мы и заказали все сразу, но вы постоянно говорили, что у вас нет материала и я должна подождать, когда его завезут. Всякий раз, когда я посылала заказ, повторялась одна и та же история: поставки выполнялись только частично.

Росс перекатил спичку с одной стороны рта на другую и уклончиво ответил:

— У нас много заказов.

— Не сомневаюсь, — согласилась Элизабет-Энн. — Но за кого вы меня принимаете? Я же не слепая и могу определить, заполнены склады или нет.

— У нас на складах часто лежат оплаченные стройматериалы и ждут вывоза, — снова уклонился Росс от прямого ответа. — Не думаете ли вы, что мы вас обманываем?

— Я этого не говорила, но интересно, что об этом сказали вы. — Она помолчала. — Поймите меня правильно. Я не отказываюсь платить. Заказал — плати. Таков закон. Есть деньги — есть товар. Но я против грабежа во всех его отвратительных проявлениях.

Росс ухмыльнулся, у него не хватало двух нижних центральных зубов.

— Все документы в порядке. А сейчас у меня много работы…

— Вы от меня так легко не отделаетесь. — Элизабет-Энн неожиданно с силой ударила кулаком по столу. — Не думайте, что я одна из ваших неграмотных заказчиков. Как и вы, а может быть, и лучше вас, я умею читать, писать и считать. И когда цены меньше чем за девять месяцев вырастают на сто пятьдесят процентов, это неприкрытый грабеж.

— Вам лучше поговорить с мистером Сексто-ном. Мое дело — выполнять приказы. Все распоряжения идут от него.

— Значит, это он дал вам указание повысить цены на все мои заказы?

— Ну, видите ли…

— Нет, теперь уж вы послушайте, — сказала она, отчеканивая слова. — У меня такое впечатление, что не все ваши заказчики платят одинаково за одни и те же материалы. Видимо, у компании имеется определенная шкала.

— Почему вы так думаете? — пожал плечами Росс.

— Будем считать, что мне эту новость сорока на хвосте принесла. — Она сердито сощурила глаза. — Мне не нравится, когда меня водят за нос, мистер Саллинс. — Внезапно она рассмеялась: — А вообще-то нас обоих провели.

— Как это? — подозрительно спросил Росс. — Что же с нами произошло?

— Мои мексиканские рабочие, мистер Саллинс, отказываются выполнять распоряжения, если я отдаю их сама, поэтому все дела приходится решать через Карлоса Кортеса, который руководит стройкой. — Она покачала головой. — Можете себе представить, рабочие считают ниже своего достоинства выполнять мои распоряжения, потому что я — женщина.

— Не могу их винить за это, — хмыкнул Росс. — Мне кажется, это несколько противоестественно, когда женщина командует, даже мексиканцы это чувствуют.

— Мистер Саллинс, — уголки рта Элизабет-Энн презрительно опустились, — мистер Секстон вам больше не хозяин. Знаете ли вы, что он продал «Койот Билдинг Сеплайз»?

— Он… продал? — Саллинс не мог скрыть удивления.

— Именно так, — кивнула Элизабет-Энн, аккуратно собирая счета. Затем она перегнула бумаги, ногтем загладила сгиб и многозначительно посмотрела на Росса. — И как вы себя чувствуете, оказавшись в таком же положении, что и мои рабочие-мексиканцы? — Тон у нее был по-матерински заботливый.

— О чем это вы? — Глаза его превратились в щелочки.

Со злорадным удовлетворением она заметила на его лице раздражение.

— Теперь ваш босс — женщина, мистер Саллинс.

— Что?! — Спичка выпала из его рта, раскрывшегося от удивления.

— Разве вы не слышали? Эта компания продана миссис Секстон. Теперь она ваш начальник. — Элизабет-Энн спрятала счета в кошелек. — Мне кажется, я отняла у вас слишком много времени. Поскольку мы так ни о чем и не договорились, придется обратиться за разъяснениями к вашему новому хозяину. И вас оставили в дураках, мистер Саллинс. Значит, теперь спорный вопрос предстоит решать нам, женщинам.

С этими словами Элизабет-Энн вышла из конторы, оставив ошеломленного Росса, превратившегося в соляной столб. Она не оглянулась и правильно сделала, потому что не увидела, как Саллинс наклонился, поднял с грязного пола спичку и снова сунул ее в рот.

Подойдя к кабриолету и отвязав вожжи, Элизабет-Энн взглянула на небо. Солнце поднималось все выше. Наступало самое жаркое время дня. Но она не могла позволить себе расслабиться и ждать, когда спадет жара.

Ей предстояла встреча с человеком, которого она меньше всего желала видеть. Элизабет-Энн тяжело поднялась в кабриолет и тронула вожжи. Выбора у нее не было. Раньше она с ужасом думала, что ей придется ехать на ранчо, чтобы поговорить с Тексом, но утром ситуация изменилась. Теперь Элизабет-Энн находила, что разговаривать с Тексом значительно проще, чем с его женой. Она постарается сначала увидеться с ним.

Мысли были малоутешительные, однако ситуация полностью прояснилась, все стало на свои места.

Дженни решила разорить и уничтожить ее раз и навсегда. «Прошли годы, но не все с годами меняется, — подумала Элизабет-Энн. — Дженни, оказывается, только ждала своего часа».

Теперь им, вероятно, предстоит сойтись лицом к лицу, хотя она с большим удовольствием отказалась бы от этой встречи.

5

Въезд во владения Секстонов мог пропустить только слепой. С каждой стороны от дороги, ведущей на ранчо, стоял высокий деревянный столб, на каждом в форме арки был укреплен внушительный указатель с выжженными большими буквами: Ранчо «Золотая Подкова». По обе стороны от надписи красовались столь же внушительные золотистые подковы, перевитые буквой «С». Надписи на других двух щитах предупреждали:

ЧАСТНЫЕ ВЛАДЕНИЯ

ПРОЕЗД ВОСПРЕЩЕН. ОХОТА ЗАПРЕЩЕНА

ПРОСЬБАМИ НЕ БЕСПОКОИТЬ

НАРУШИТЕЛИ ПРЕСЛЕДУЮТСЯ ПО ВСЕЙ СТРОГОСТИ ЗАКОНА.

И буквами помельче:

Внимание!

Территория охраняется вооруженной охраной

и сторожевыми собаками.

При доставке грузов движение строго по дороге.

Элизабет-Энн дернула вожжи, и Бесси повернула на частную дорогу. Интересно, не сочтут ли ее за нарушителя? Элизабет-Энн это бы совсем не удивило.

Стаи дроздов, заслышав шум повозки, вылетали из кустов. Неумолчно трещали на деревьях пересмешники. Над головой у нее закладывала виражи хищная птица, выискивая в траве добычу, а высоко в небе едва различимой точкой кружил гриф. Должно быть, где-то на земле он заметил раненое животное или птицу и теперь ожидал его смерти, чтобы наброситься на него. Совсем как Секстоны, владельцы этой земли.

С милю вдоль дороги тянулась однообразная, поросшая кустарником местность. Неожиданно слева, радуя глаз, открылись зеленые луга, отделенные от дороги рядами колючей проволоки. Свежесть зелени обеспечивали бесчисленные ветряки, крылья которых лениво поворачивались от горячего ветра. По богатым пастбищам бродили тучные стада коров, отмахиваясь от надоедливых мух. Справа местность стала более холмистой, потянулись плантации цитрусовых, особенно ярких после однообразия кустарников, усыпанных желтыми и оранжевыми плодами. Вдоль ровных рядов, словно муравьи, суетились рабочие-мексиканцы. Урожай перекладывался в корзины емкостью в один бушель. Час работы на этой жаре стоил десять центов.

«Страна Секстонов», — подумала Элизабет-Энн. Здесь она никогда не была, но многое знала по рассказам Заккеса. Вокруг ранчо раскинулись шестьдесят тысяч акров земли. Часть территории занимали пастбища, цитрусовые сады. Их свежесть, яркую зелень поддерживала сложная ирригационная система, питаясь водами Рио-Гранде; кроме того, сотни ветряков и артезианских скважин подавали воду с больших глубин. Элизабет-Энн видела, что Секстоны действительно творили на своей земле чудеса. Ее впечатления были бы совсем иными, если бы она не знала, что большую часть богатства они нажили, угнетая других, за счет разных махинаций, безжалостного подавления конкурентов, разоряя должников с помощью тщательно отработанной системы ростовщических ссуд. Если бы не темные пути, которыми пришло к ним богатство, ранчо Секстонов вызывало бы у нее уважение.

Она миновала еще две мили, колючую проволоку ограждений сменила изгородь из деревянных реек, за которой паслись табуны племенных лошадей, — еще одна доходная статья бюджета Секстонов.

И наконец, одолев небольшой подъем, Элизабет-Энн увидела их дом.

Из-за своей длины огромное белое здание казалось довольно низким. Очевидно, многочисленные пристройки делались к основному зданию. В центральной части было два этажа. Сверкавшее белизной деревянное сооружение с простыми квадратными колоннами, поддерживавшими веранду, венчал купол с флюгером на вершине.

С двух сторон к центральной части здания примыкали два одинаковых одноэтажных крыла с островерхими черными крышами и слуховыми окнами. Дальше шли более поздние постройки.

Элизабет-Энн впервые видела здание, в архитектуре которого так строго соблюдался закон симметрии. Подъехав ближе, она заметила, что окна украшали зеленые ставни — это зрительно увеличивало зеленое обрамление здания. Но ставни служили не только декоративным элементом. Их закрывали в часы полуденного зноя, и тогда в доме становилось прохладнее.

В нескольких ярдах от него грунтовая дорога переходила в посыпанную гравием дорожку, которая опоясывала искусственное озеро, служившее наглядным свидетельством богатства Секс-тонов и их высокого положения в обществе. В центре озерка площадью около акра находился маленький островок с пристанью для прогулочных лодок. Зеленая поверхность озера оставалась спокойной. Поравнявшись с водоемом, Элизабет-Энн почувствовала, как сухой, пышущий зноем воздух сменяется блаженной прохладой. Эти ощущения усиливала огромная плакучая ива, пересаженная на остров уже достаточно большим деревом.

Именно она, ива, самое влаголюбивое из всех деревьев, была для Элизабет-Энн олицетворением могущества Секстонов. Ива поразила ее больше, чем тысячи акров земли, огромный дом и источающее прохладу озеро. Что бы ни пожелали Секстоны, они неизменно все получали. Многим людям свойственно мечтать, но мечты Секстонов всегда становились явью.

Вблизи дома Элизабет-Энн увидела массу цветов и кустарников. В городе болтали, что Дженифер Сью Секстон наняла трех садовников на полный рабочий день. Работы у них было явно достаточно.

Внезапно откуда-то из-за угла дома вылетели четыре отчаянно лаявших пса. Бесси негромко заржала и стала пятиться. Элизабет-Энн пыталась сохранить спокойствие и удержать испуганную лошадь, которую и винить нельзя было. В этот момент она сама готова была обратиться в бегство. И неудивительно.

Огромные, черные с серым звери неслись на них, топая тяжело, словно лошади, гравий из-под их массивных лап разлетался во все стороны. Морды оскаленные, видны длинные, страшные клыки, и рычат так, что дух захватывает. Элизабет-Энн несколько расслабилась, когда собаки разбились на пары и побежали рядом с кабриолетом, сопровождая его.

Как только лошадь остановилась у вытянутого симметричного здания, на веранду неторопливым шагом вышел кривоногий долговязый работник Секстона, в клетчатой рубахе, голубых джинсах и сапогах из буйволовой кожи. На голове его красовался стетсон^[17]. Он лениво облокотился об ослепительно белый столб веранды, склонил голову набок и, прищурясь, смотрел на Элизабет-Энн.

— Пожалуйста, мадам, выходите медленно. — Голос его звучал сухо и строго, большие пальцы рук были засунуты за ремень.

Элизабет-Энн с опаской посмотрела на глухо рычавших собак.

— Они не тронут вас, только не делайте резких движений.

— Постараюсь, — коротко ответила она, медленно и осторожно сошла на землю и инстинктивно вздрогнула, когда подбежавшие собаки обнюхали ее.

Прошло несколько мгновений, работник сунул два пальца в рот и громко свистнул. Псы сразу же отбежали в сторону и завиляли хвостами.

Элизабет-Энн вздохнула свободнее.

— Они вас обнюхали, мадам, и больше не будут беспокоить.

Она кивнула и стала привязывать Бесси к перилам крыльца.

— Мадам?

— Да. — Она подняла на него глаза.

— Все, что привозят, принимают на заднем дворе.

Обернув еще раз вожжи вокруг перил, Элизабет-Энн повернулась к работнику, гордо вздернув подбородок.

— Я не с этим сюда приехала.

Привычным движением большого пальца он сдвинул шляпу на затылок.

— А зачем же?

— Мне нужно поговорить с мистером Секстоном об одном деле.

Он кивнул, очевидно, удовлетворившись ответом.

— Нет его сейчас. — Парень отвернулся и сплюнул жвачку. — Раньше чем через час не появится.

— Тогда, я думаю, мне придется подождать, — чуть заметно улыбнулась Элизабет-Энн.

— Дело ваше, мадам, — пожал плечами парень, — если хотите, я скажу, чтобы напоили вашу лошадь.

— Буду очень благодарна.

— Идите в дом, там девушка, зовут ее Розита, она вас проводит, передайте ей, что Джим Боб разрешил.

Элизабет-Энн кивнула и благодарно улыбнулась. Она достала из кармана сахар и угостила Бесси, потом похлопала ее по шее и стала подниматься на веранду. Здесь было значительно прохладнее.

Как только Элизабет-Энн коснулась большой двустворчатой двери, появилась служанка-мексиканка лет двадцати и сделала реверанс. У нее были блестящие темные глаза и смуглая кожа, черное, простого покроя платье доходило ей до середины икры, ворот платья украшали узкие полоски кружева. Девушка вопросительно смотрела на Элизабет-Энн.

— Вы — Розита?

Девушка утвердительно кивнула.

— Джим Боб сказал, что вы покажете мне, где я смогу подождать мистера Секстона.

А про себя она молила: «Господи, сделай так, чтобы мне не пришлось увидеться с Дженни!»

— Мистер Секстон будет позднее. Вы можете подождать в его кабинете, пожалуйста, сюда, — сказала Розита.

Элизабет-Энн прошла за служанкой в дальний конец пристроенного крыла. Казалось, они никогда не дойдут до цели. Наконец Розита остановилась перед одной из дверей.

— Подождите, пожалуйста, здесь. — Она еще раз сделала реверанс и удалилась.

Элизабет-Энн была рада осмотреть кабинет Текса Секстона в его отсутствие. Ничто так не выдает характер человека, его силу и слабости, как те мелочи, что можно встретить в комнате, где он чувствует себя наиболее свободно.

Заложив руки за спину, она стала медленно прохаживаться, с интересом глядя вокруг. Без сомнения, хозяином комнаты был мужчина. На это указывал слабый запах кожи и сигар. Потолок кабинета был сложен из потемневших деревянных брусьев. На полу, сбитом из протравленных сосновых досок, в разных местах лежали яркие, необычные по красоте коврики с геометрическим рисунком, характерным для мексиканских и американских индейцев. Над кирпичным камином висела единственная в комнате картина, написанная маслом в сочных золотистых, красных, оранжевых тонах. Она запечатлела момент, когда два сидевших в седлах ковбоя набросили лассо на быка, заставив животное упасть на передние ноги. Картина производила сильное впечатление, сочетая в себе силу, мощь и красоту. Она была полна света и движения. Элизабет-Энн смотрела на картину, и ей чудилось мычание быка, топот лошадиных копыт по твердой земле, свист рассекающего воздух летящего лассо.

Она еще раз оглядела комнату. Все здесь говорило о решительном и волевом характере хозяина, человека, с которым нельзя было не считаться.

Элизабет-Энн уже собиралась присесть на кожаный диван, но тут на глаза ей попалась стоявшая на столе фотография в серебряной рамке. Она взяла ее в руки. На снимке была Дженни. Она стояла, поставив ногу на планку изгороди, уперев руку в бок, за плечами у нее висела ковбойская шляпа, на губах — холодная улыбка.

Элизабет-Энн задумчиво рассматривала фотографию. Это была не та Дженни, которую она знала. Конечно, многое осталось прежним. Но Дженифер Сью Секстон совсем не походила на Дженифер Сью Клауни, образ которой запечатлелся в ее памяти.

Дженни держалась с подчеркнутой самоуверенностью, которую ей придавало огромное состояние мужа. Элизабет-Энн не могла не признать, что черты лица Дженни, хотя и несколько суровые, поражали своей отточенной холодной красотой.

Вдруг со двора донеслись восторженные крики. Элизабет-Энн быстро вернула фотографию на место и подошла к окну.

Один из работников водил по двору пони, на котором восседал маленький мальчик в большой, не по размеру, ковбойской шляпе, налезавшей ему на глаза.

Некоторое время Элизабет-Энн следила за происходящим. Она не сомневалась, что это был Росс, сын Текса и Дженни, которого так страстно и безуспешно пыталась увидеть тетя.

Но вдруг малышу захотелось поехать быстрее, и вмиг мирная картина исчезла. Работник сдерживал животное, а мальчик, сдернув с головы шляпу, начал его бить. Рот его сердито кривился, глаза раздраженно поблескивали, он выкрикивал с детской запальчивостью:

— Том, дурак чертов, разве ты не видишь, что я хочу ехать быстрее!

Работник спокойно вел пони, не обращая внимания на вопли мальчика, но Элизабет-Энн сразу почувствовала, как спине ее стало холодно. Словно туча закрыла собой солнце. Она видела перед собой точную копию Дженни: тот же голос, выражение лица, все, вплоть до выпяченных губ. Ребенок явно пошел характером в мать, что очень огорчало, потому что казался он таким милым и славным. Но когда он сердился, то уже не напоминал ангелочка-в лице его проступило нечто злобное, дьявольское.

Элизабет-Энн быстро отвернулась от окна. Она чувствовала, будто ее сжали тисками, и так велико было это давление, что ребра ее готовы были треснуть. Она не слышала, как открылась дверь, и не знала, что за ней внимательно наблюдают.

На пороге, широко расставив ноги и уперев руки в бока, стояла Дженифер Сью Секстон, за плечами ее на шнурке висела замшевая шляпа.

— Ой-е-ей! — насмешливо протянула она. — Только посмотрите, кто к нам пожаловал!

6

Казалось, время замедлило свой бег, потом остановилось.

Неожиданное появление Дженни заставило Элизабет-Энн внутренне сжаться, она напряглась, как бы ощетинилась, словно животное перед лицом опасности, почувствовав, как тысячи нервных окончаний передали сигнал тревоги вдоль шеи к макушке. Нечто подобное пришлось ей испытать за две недели до этого, на строительной площадке, когда она едва не наступила на гремучую змею.

Некоторое время женщины стояли молча, напряженно глядя друг другу в глаза. Это было настоящим испытанием их воли.

Наконец подчеркнуто медленно Дженни вплыла в комнату, все еще держа руки на бедрах. Склонив голову набок, она бесцеремонно разглядывала Элизабет-Энн.

Элизабет-Энн замерла, прижав руки к телу, слегка сжав кулаки. Она стояла, гордо вскинув голову, и ее светлые, цвета морской волны, глаза с неменьшим интересом и вниманием изучали соперницу, хотя, возможно, взгляд ее был менее настойчив.

Элизабет-Энн видела, что на фотографии Дженни была значительно интереснее. С годами ожесточилось выражение ее синих глаз, губы стали тоньше, кожа огрубела — сказывались часы, проведенные на солнце. Конечно, время меняет все, в этом нет ничего необычного. Но во взгляде Дженни явственнее, чем в детстве, проступило жестокое, оценивающее выражение.

Во всем остальном жизнь на ранчо сказалась на ней положительно. Держаться она стала ровнее, тело приобрело гибкость, а талия теперь была тоньше, чем запомнила Элизабет-Энн, — изящество ее подчеркивал отделанный серебром мексиканский пояс. Серебряные наконечники были у нее и на кончиках узкого, изумрудно-серебряного галстука. На Дженни были удобные, заправленные в добротные ботинки брюки и клетчатая рубашка. Ее шляпа золотистого цвета выглядела весьма необычно: по тулье шла мозаика из чередующихся бриллиантов и четырехгранных изумрудов размером с ноготь большого пальца руки.

При виде всего этого великолепия Элизабет-Энн стало неловко в простом сером платье и шнурованных ботинках со стоптанными каблуками.

Первой нарушила молчание Дженни.

— А ты помнишь, как тебе завязали глаза и сорвали перчатки? — Онапристально следила за выражением лица Элизабет-Энн.

— Это была жестокая детская выходка, — сказала она с достоинством, смело глядя на Дженни.

— Да что ты? — самодовольно рассмеялась Дженифер резким, неприятным смехом. — Это я все придумала.

— Я так и знала.

— Но ты не показала на меня! — Глаза ее сузились.

— А зачем мне это было делать? — подняла руки Элизабет-Энн. — Ничего хорошего бы из этого не вышло. Ты изобрела бы еще десятки способов, чтобы отомстить мне. Я поняла, что лучше с тобой не связываться, так спокойнее.

— Значит, все эти годы ты тоже так поступала?

Элизабет-Энн не ответила. Ей пришло в голову, что в их разговоре было что-то ребяческое, несерьезное, и вообще он казался каким-то нелепым. Как долго можно жить обидами? Другие на их месте после такой долгой разлуки обнялись бы, но только не Дженни. Нет, слова ее резали, словно бритва, все глубже и больнее, она испытывала наслаждение и удовлетворилась бы лишь тогда, когда жертва оказалась окончательно сломлена.

В дверь тихонько постучали, торопливо вошла Розита, неся на подносе бокал с холодным лимонадом. Девушка покраснела, стараясь не смотреть на Элизабет-Энн.

Дженни взяла бокал и сделала несколько маленьких глотков. Она держала бокал, отставив мизинец, довольно глядя при этом на свою соперницу.

Элизабет-Энн постаралась сохранить на лице бесстрастное выражение. Поездка по жаре ее очень утомила. Она чувствовала сухость в горле, особенно сильную теперь, когда Дженни демонстративно пила лимонад.

«Я не позволю себя рассердить, — решительно сказала себе Элизабет-Энн. — Мою лошадь напоили, а меня нет, ну и что из этого? Лошади важнее вода. Ей везти повозку со мной обратно в Квебек. А у меня еще будет время утолить жажду».

— Я приехала сюда, — глубоко вздохнув, сразу перешла к делу Элизабет-Энн, — чтобы…

— Ты всегда такая деловая, — раздраженно перебила Дженни, — совсем как тетя. Та никогда не тратила попусту время и слова.

— Я считаю, так проще решать вопросы. Да и время мне дорого, у меня много дел.

— Уж не знаю, насколько ты занята, — Дженни смотрела на нее со злостью, — но то, что ты женщина проворная и изворотливая, в этом я уверена. О чем я хотела сказать?.. — Она задумчиво постукивала пальцами по губам, медленно расхаживая по комнате. — Да, ты была очень занята, времени зря не теряла. В мгновение ока стала хозяйкой тетиной гостиницы и кафе, ты украла у меня Заккеса, но тут я должна тебя поблагодарить — ведь он стал убийцей.

— Он никого не убивал. Смерть Роя — несчастный случай.

— А тогда почему же он сбежал?

— Ты прекрасно знаешь, что в суде, который контролируют Секстоны, ему бы вынесли смертный приговор. Из-за тебя я его никогда не увижу, и его дети вырастут без отца.

— Ах, скажите, какая жалость! Бедные маленькие щенки! — Дженни победоносно улыбнулась и оглядела Элизабет-Энн с ног до головы. — А, ты скоро еще одним ощенишься.

— Если ты называешь так моих детей, — надменно произнесла Элизабет-Энн, — то позволь тебе напомнить, что ты сама произвела на свет одного.

— Да, у меня есть ребенок, прекрасный мальчик. Сын Текса Секстона, его ждет блестящее будущее. Он никогда не будет ни в чем нуждаться.

— У моих детей тоже есть все, — с достоинством ответила Элизабет-Энн. — Возможно, мы обе должны считать себя счастливыми.

— Да, — улыбнулась Дженни, — но вот тебя счастливой не назовешь.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Да так… — Дженни неопределенно пожала плечами и снова отхлебнула лимонад. — А как, по-твоему, что я имею в виду?

— Честно говоря, понятия не имею.

— А следовало бы, миссис инженер-строитель, хозяйка гостиницы для туристов. Ты думаешь, что ты одна такая, у которой есть свое дело?

— Нет, совсем я так не думаю. А вообще мне надо поздравить тебя с вступлением в немногочисленные ряды деловых женщин Америки. Могу сказать, что компания «Койот» — достаточно солидное предприятие. Но вообще и я бы позволила себе приобрести ее за один доллар. Думаю, такая сумма нашлась бы и у самого бедного мексиканского нищего. Поэтому на меня эта покупка впечатления не произвела.

— Как ты обо всем узнала? — подалась в ее сторону Дженни.

— Будем считать, что и у стен есть уши, — рассмеялась Элизабет-Энн. — Однако, раз уж мы заговорили об этой фирме, хочу сказать, что именно в связи с ней я и приехала. Видимо, я должна обсуждать мои счета с тобой.

— О чем здесь говорить?

— О чем здесь говорить!

— Ты что, попугай?

— Дженни, эти счета неверны, и, думаю, ты об этом знаешь.

— Я не занимаюсь повседневными делами фирмы, — вскинула голову Дженни. — Для этого у нас есть специальные люди. Поговори с управляющим.

— Уже говорила.

— Тогда проблема решена.

— Нет, Дженни.

— Во-первых, давай сначала договоримся об одном. Я для тебя не Дженни, хотя я имела несчастье вырасти с тобой под одной крышей. Я для тебя миссис Текс Секстон.

— Пусть будет так, миссис Текс Секстон, — поджала губы Элизабет-Энн.

— Так-то лучше. — Глаза Дженни удовлетворенно блеснули. — А теперь, миссис Заккес Хейл, — важно произнесла Дженни, — что ты приехала у меня просить?

— Я приехала не с просьбой, а для делового разговора. В частности, разобраться с этим. — Элизабет-Энн достала пачку счетов и протянула Дженни, но та не взяла их. — Ты не соблюдаешь сроки поставок и постоянно поднимаешь цены.

— Если не нравится, ищи других поставщиков.

— Ты отлично знаешь, что это невозможно, — горько усмехнулась Элизабет-Энн. — Вы, Секстоны, разорили всех конкурентов.

— Бизнес есть бизнес. И не моя вина, что ты переоценила свои возможности и не можешь расплатиться за заказы. Возможно, тебе не мешало пройти начальный курс по экономике.

Элизабет-Энн промолчала.

— А ты знаешь, что я бы сделала на твоем месте?

— Скажи, пожалуйста, — вздохнула Элизабет-Энн. — Хотя мне кажется, что ты это скажешь и без моего согласия.

— Будь я на твоем месте, — медленно проговорила Дженни, — я бы радовалась тому, что у меня есть, и не лезла не в свое дело. Я бы отказалась от этой идеи, прекратила невыгодное дело и довольствовалась бы тем, что имею.

— Я что-то не очень тебя понимаю, — нахмурилась Элизабет-Энн.

— Все очень просто, — сверкнула глазами Дженни. — Я стараюсь внушить тебе, чтобы ты не заносилась и не строила честолюбивые планы. Не время и не место.

— Так ты мне угрожаешь? — холодно осведомилась Элизабет-Энн, глядя Дженни прямо в глаза.

— Господи, нет! — бесхитростно рассмеялась Дженни. — Все, что я хочу, так это предостеречь тебя от ошибки. Очень просто запутаться в финансах, если залетать в мечтах слишком высоко. Даже мне приходится быть осторожной в этих делах.

— Тебе? — коротко рассмеялась Элизабет-Энн.

— Да, мне, — самодовольно усмехнулась Дженни. — Я начала новое дело. Только вчера я зарегистрировала в суде свою фирму: «Дженифер С. Разработка недр». Судья Хок был очень любезен и очень помог мне. Текс считает, что я сильно размахнулась, но я другого мнения, — улыбнулась Дженифер. — Мне кажется, что разнообразить деятельность можно бесконечно. Но довольно о моих делах. Я ведь беспокоюсь о тебе. Суть в том, что тебе нужно иметь достаточно средств, чтобы закончить то, что ты затеяла.

Элизабет-Энн никак не могла понять, зачем Дженни говорила ей все это.

— Я могу только пожелать тебе удачи, — сдержанно проговорила она. — Но думаю, что ты в этом не нуждаешься. Уверена, что ты добьешься успеха.

На лице Дженни появилось загадочное выражение.

— Моя удача — это ты, поэтому не вижу причины, почему бы мне не выиграть, — снова заговорила она намеками.

Элизабет-Энн вопросительно посмотрела на нее. Давно пора было возвращаться к прерванной теме.

— Так я опять насчет этих счетов, миссис Секстон.

— Миссис Текс Секстон.

— Миссис… Текс Секстон, — со вздохом поправилась Элизабет-Энн.

— Все в них правильно, я сама позавчера их просматривала. — Дженни сняла шляпу и раскрутила ее на указательном пальце, следя за переливчатой игрой бриллиантов и изумрудов. Она так искусно удерживала шляпу в равновесии, что можно было не сомневаться в многократности повторения этого трюка, доведенного до совершенства.

— Полагаю, не нужно говорить о том, что я вправе подать на тебя в суд, если в счетах обнаружатся ошибки.

— Только потратишь зря деньги и время. Судья Хок давно уже наш человек.

— Ты что же, стараешься вынудить меня прикрыть стройку?

— Кто, я? — Дженни притворно удивилась.

— Больше я не знаю никого, кто бы способен был на такие тайные махинации.

— Выбирай выражения, — с угрозой в голосе проговорила Дженни. — Стоит мне только захотеть, и я раздавлю тебя как букашку. Когда мне будет угодно. — Она презрительно наморщила нос. — Я не буду терпеть от тебя оскорблений, проклятая уродка!

— Не хочется упоминать об этом, — спокойно заговорила Элизабет-Энн, — но тетя оказалась права.

— В чем?

— Однажды она призналась мне, что боится, все ли с тобой в порядке, ты понимаешь, о чем я? Ты копишь обиды и оскорбления, о которых давно пора забыть. А еще мы с тетей прекрасно понимали, почему ты вышла замуж за Текса.

— И почему, скажи, пожалуйста?

— Чтобы нам отомстить, — с непоколебимым спокойствием продолжала Элизабет-Энн. — Всем нам: и тете, и мне, и Заккесу. Ты ведь не любишь Текса. И никогда не любила, ты обожаешь только его деньги и власть. Интересно, знает ли он об этом? — Она помолчала. — Какое чувство должен испытывать человек, продавая себя?

— Убирайся вон, — зловещим шепотом выдавила Дженни. — Убирайся, и чтобы духу твоего больше здесь не было. Поняла?

Элизабет-Энн молча пожала плечами.

— Ну! — Голос Дженни сорвался на визг. — Ждешь, чтобы тебя вышвырнули?

С высоко поднятой головой Элизабет-Энн медленно направилась к двери. Она взялась за кованую металлическую ручку и толкнула дверь, но на пороге обернулась и пристально посмотрела на Дженни.

В ее глазах горел сумасшедший огонь, ярость и ненависть душили ее, грудь тяжело вздымалась и опускалась.

— Ты завоевала Текса, но Заккес тебе не достался. И ты не всегда будешь иметь то, что хочешь. А в итоге ты, Дженифер Сью Секстон, получишь то, что заслуживает твоя черная душа.

Дженни испустила вопль, полный ненависти. Взгляд ее полыхавших диким огнем глаз неистово метался по комнате, пока не остановился на бронзовой статуэтке. Она схватила ее обеими руками и высоко подняла над головой.

Элизабет-Энн как раз закрывала дверь, когда Дженни сделала бросок. Удар был такой силы, что раскололась одна из дубовых панелей.

Элизабет-Энн шла по коридору, а вслед ей неслись истерические выкрики Дженни.

— Эти цены ничто! Ерунда по сравнению с тем, что тебе придется заплатить, сука! Я подниму цены на пятьсот, на тысячу процентов! И эта твоя гостиница — ее не будет никогда, слышишь ты, уродка? Подожди, сама увидишь! Тебе никогда не удастся достроить проклятую гостиницу, которую задумала ты и этот мерзавец Заккес! Уж я об этом позабочусь, пусть мне это будет жизни стоить!

Быстро возвращаясь домой, Элизабет-Энн твердила себе, что все уладится. Даже если Дженни взвинтит цены до невероятных размеров, она сможет выстоять, должна выстоять. Она будет заказывать только самое необходимое. Снаружи гостиница будет закончена, но внутри она прикажет отделать только половину номеров. Придется пойти и на это, если дела будут обстоять совсем плохо. Это позволит платить ростовщические цены, пока не начнут поступать деньги от законченных номеров. Можно поступить по-другому: покупать материалы в Браунсвилле и доставлять их на стройку. Не все еще потеряно, можно побороться с Дженни.

Но несмотря на все попытки успокоить себя, волнение ее все усиливалось. Сердце колотилось, руки отчаянно дрожали. Она знала, насколько серьезны угрозы Дженни. Секстоны не бросали слов на ветер. Но когда Дженни заорала, что гостиница никогда не откроется…

Несмотря на жару, Элизабет-Энн зябко поежилась. Она чувствовала, как в душе нарастает страх. «Не думай об этом, — приказала она себе. — Все будет хорошо. Все наладится».

Элизабет-Энн упрямо сжала губы. Она не позволит себе бояться и не даст себя запугать. Ни Дженни, ни Тексу. Никому. Она покажет пример всем, кто отступил перед Секстонами. Она докажет, что с ними можно бороться, ее не заставят отступить. Борьба будет не на жизнь, а на смерть. Она станет их достойным противником.

И она победит.

Элизабет-Энн еще крепче сжала губы. Если Дженни рассчитывает отобрать у нее гостиницу, то ее ждет большой сюрприз.

7

Но сюрприз поджидал Элизабет-Энн. Когда она вернулась с ранчо, в кафе ее ждал хорошо одетый мужчина, приехавший на новом голубом «крайслере».

— Мисс Элизабет-Энн Гросс, если не ошибаюсь? — спросил он.

Перед Элизабет-Энн стоял полный коренастый мужчина с красным лицом.

— Я… э… теперь мое имя Элизабет-Энн Хейл. Я сменила фамилию более тринадцати лет назад.

— Мадам, можем мы поговорить наедине?

Первое, о чем она подумала, был Заккес. Они арестовали Заккеса.

— Вы полицейский? — спросила она дрожащим голосом.

— Что вы, нет! — фыркнул он от смеха. — Годфри Гринли, к вашим услугам, мадам. — Он достал визитную карточку и протянул ее Элизабет-Энн. — Как видите, я адвокат из Браунсвилля.

— Тогда вы не насчет Заккеса, — облегченно вздохнула она, с удивлением рассматривая карточку.

— Нет, я по другому делу, — сдвинул брови адвокат, — я по поводу наследства.

Речь Годфри Гринли изобиловала покашливаниями, хмыканьем и была пересыпана фразами: таким образом, исходя из, до тех пор пока.

Элизабет-Энн пригласила мистера Гринли пройти наверх, а Роза принесла туда кофе.

Выпив кофе и аккуратно поставив чашку на стол, он встал и заходил по комнате, засунув пальцы за лацканы костюма.

Элизабет-Энн присела на диван, чувствуя, как. внутри разбушевался ребенок.

— Я приехал, чтобы лично удостовериться, что вы, мисс Гросс, то есть миссис Хейл, являетесь тем человеком, которого я разыскиваю. Я навел справки и с удовлетворением подтверждаю вашу личность.

— Вы говорили что-то о наследстве? — Элизабет-Энн внимательно смотрела на мистера Гринли, сложив на коленях руки.

— Да, — торжественно кивнул адвокат.

— Тогда скорее всего произошла ошибка, — мягко рассмеялась Элизабет-Энн. — Дело в том, мистер Гринли, что у меня нет никого, кто мог бы оставить мне наследство.

— Но ведь когда-то ваше имя было Элизабет-Энн Гросс?

— Да, но…

— И ваши родители действительно погибли при пожаре цирка в 1901 году?

— Все это так, но я не понимаю…

Адвокат на минуту перестал мерить шагами комнату и улыбнулся, обнажив крупные, пожелтевшие от табака зубы.

— В этом случае именно вы мне и нужны. Должен вам сказать, миссис Хейл, наследницы, как правило, не отказываются от того, что принадлежит им по праву. — Он добродушно рассмеялся. — Как только речь заходит о деньгах, все наследники, настоящие и мнимые, тут как тут.

— Но что…

— Здесь все сказано. — Он достал из нагрудного кармана конверт. — Я мог бы вам и сам все объяснить, но э… это письмо скорее прояснит э… тайну.

— Но от кого оно?

Мистер Гринли передал конверт Элизабет-Энн, На нем неровным почерком было написано: «Вручить Элизабет-Энн Гросс». Она перевернула конверт — он был запечатан. Элизабет-Энн вопросительно взглянула на адвоката.

— Вскройте его, он ваш. — Мистер Гринли достал вересковую трубку и кисет с табаком. — Не возражаете, если я закурю?

— Нет, что вы, пожалуйста. — С минуту Элизабет-Энн молча рассматривала письмо. Тем временем Годфри Гринли наблюдал за ней, набивая трубку нарезанными листьями табака. Он затянулся и недоуменно сдвинул брови. Ему не доводилось видеть человека, медлившего в такой ситуации. Обычно перспектива получить деньги пробуждала в людях бурную энергию — это подтверждал его богатый опыт.

Элизабет-Энн вздохнула, медленно разорвала конверт и вынула листок, пожелтевший от времени. Слог письма был прост, откровенен и изобиловал орфографическими ошибками.

«Уважаемая Элизабет-Энн Гросс!

К тому времени, когда вы будете читать это письмо, меня уже не будет в живых. Вероятно, вы не помните ни меня, ни моего покойного мужа Безила Грабба. Мне очень неприятно вспоминать то, что мы сделали, выдавая себя за ваших родственников. Мы вам совсем чужие. И вот мы взяли с мисс Клауни приличную сумму за то, чтобы вы остались с ней. Должна вам сказать, эта женщина вас по-настоящему любила. Потом мы с Безилом уехали и удачно вложили полученные деньги, которые со временем составили кругленькую сумму. Мы жили, не зная нужды, потом Безил умер. Теперь все принадлежит мне, а так как у меня нет родственников, я хочу, чтобы все сбережения перешли к вам. Я понимаю, что для вас это неожиданно, но вы были таким милым ребенком, и мне очень горько, когда я думаю, что мы за вас взяли деньги с мисс Клауни.

Благослови вас Бог.

Аманда Грабб».

— Значит, тете пришлось им заплатить, — тихо сказала Элизабет-Энн, глаза ее были мокры от слез. — Мне она никогда об этом не рассказывала.

Она взглянула на него и всхлипнула. Годфри Гринли откашлялся.

— Женщина, сделавшая завещание, написала это письмо несколько лет назад, — сказал он. — В нем все объясняется?

— Да. — Она кивнула и вытерла глаза тыльной стороной ладони. Затем откашлялась и повторила громче: — Да, теперь все ясно. — И она печально улыбнулась.

— Хорошо, тогда я прочитаю вам завещание и вернусь в Браунсвилль, чтобы сделать соответствующие распоряжения.

Элизабет-Энн рассеянно кивнула. «Как странно обернулось дело, — думала она. — Деньги прямо как с неба свалились. И как раз тогда, когда они так нужны».

Судьба, значит, готовит не только неприятные неожиданности, но и приятные сюрпризы.

— Мистер Гринли, можно вас попросить об одолжении?

— Слушаю вас, мадам.

— Нельзя ли мне поехать с вами в Браунсвилль? У меня там есть дело, которое надо срочно решить.

— Буду только рад. Могу ли быть еще чем-либо вам полезен? — великодушно улыбнулся адвокат.

— Посоветуйте мне надежную строительную компанию.

— Считайте, что вопрос решен. Я сам вас туда отвезу.

Вот каким образом удалось достроить туристическую гостиницу, полностью отказавшись от услуг компании «Койот». Благодаря Аманде Грабб у Элизабет-Энн появилась возможность обойти Секстонов и по новому шоссе получать материалы из Браунсвилля. Она с удовольствием представляла, как бесится Дженни, и думала: «Так ей и надо. Может быть, она лопнет от злости».

8

Торжественное открытие туристической гостиницы Хейл происходило за неделю до срока, когда Элизабет-Энн ждала малыша.

Погода выдалась словно на заказ — сухая, солнечная, безоблачная.

На помосте певица в роскошной мантилье, наброшенной на черепаховый гребень, выводила последние ноты « La Paloma »^[18]. Мексиканцы закричали, захлопали, засвистели, даже белые жители Квебека разразились громкими аплодисментами, слышались одобрительные возгласы.

Певица грациозно поклонилась публике, затем поклоном поблагодарила гитариста и, засмущавшись, торопливо спустилась с помоста, где ее сразу же окружила толпа почитателей.

Оркестр из шести музыкантов, расположившийся на веранде офиса управляющего, грянул марш.

Торжества были задуманы так, чтобы совместить английские и испанские традиции: Элизабет-Энн считала, что все люди были созданы равными.

Нарядной была публика, собравшаяся у новой гостиницы, в праздничном убранстве было и само здание. У входа на каждую веранду трепетали красно-бело-голубые ленты, развевались флаги. За несколько минут до начала концерта у дороги был торжественно открыт большой прямоугольный щит-указатель с золотой короной на вершине. На обращенном к дороге щите красными печатными буквами шла надпись:

ГОСТИНИЦА ДЛЯ ТУРИСТОВ ХЕЙЛ

А внизу черные рукописные буквы извещали:

Уют и комфорт — достойные королей

Цены — доступные всем

На Элизабет-Энн было яркое, свободного покроя хлопчатобумажное платье в цветочек. Вряд ли она могла сказать, что испытывает сейчас больше — чувство гордости или невероятную усталость. В первый раз за много месяцев она позволила себе расслабиться. Глаза ее сияли, казалось, она вся светилась от радости.

«Наконец-то дело сделано, но как невыносимо долог был путь к этому дню. Гостиница оправдает надежды. Я уверена в этом так же, как и в том, что сегодняшний праздник удался как нельзя лучше».

Ничто не убеждает так сильно, как сам успех.

Элизабет-Энн взглянула на блоки с отдельными номерами, расположенные по обе стороны от офиса управляющего. Длинная красная лента протянулась от одного края здания до другого. За спиной у Элизабет-Энн на залитой асфальтом дорожке, ведущей от иссиня-черного двухполосного шоссе к гостинице, стояли простые столы, застеленные белой материей, уставленные тарелками, на которых горками высились разнообразные местные деликатесы. Для взрослых в изобилии были вино и пиво, для детей — фруктовые соки, а еще — вертушки и воздушные шарики. Элизабет-Энн с улыбкой смотрела, как дети с радостными воплями носились взад и вперед со своими игрушками, взрослые переходили от группы к группе знакомых и друзей, беседуя о своих делах. Ее радовало, что на церемонию открытия гостиницы пришло большинство жителей Квебека и Мексикана-Таун. Бросалось в глаза отсутствие на празднике Секстонов, но огорчаться по этому поводу она не собиралась. Строительство завершилось, несмотря на все старания Дженни, которая — Элизабет-Энн не сомневалась в этом — задыхалась от ярости у себя на ранчо. Она это вполне заслужила.

— Внимание, миссис Хейл! — послышался чей-то голос.

Она обернулась. Хью Макэлви из «Квебек викли газетт» установил треногу, нырнул под черную накидку, закрывавшую фотоаппарат, и поднял вспышку. Когда она сработала, рассыпав дождь искр, мистер Макэлви снова появился из-под накидки.

— Благодарю, миссис Хейл, примите мои поздравления!

— Это вам спасибо, мистер Макэлви, — ответила Элизабет-Энн и подошла к его преподобию, занятому серьезным разговором с молодым католическим священником из Мексикана-Таун.

— Это один из лучших часов в жизни нашего города, — сказал священник с теплотой в голосе. — Вы, миссис Хейл, сделали больше, чем кто-либо другой, чтобы поднять моральный дух жителей Мексикана-Таун.

— Что я могу сказать на это, святой отец? Мои рабочие хорошо трудились, я не знаю, что бы без них делала:

А про себя подумала: «Я знаю, что бы случилось. Я бы просто проиграла, а Секстоны праздновали очередную победу. Слава Богу, У меня хватило ума нанять мексиканцев, а не рабочих из строительной фирмы Секстонов».

Марш завершился мощным крещендо. На помост поднялся мэр Питкок — в руке у него был листок бумаги с написанной речью. Мэр поднял руку, требуя тишины.

Постепенно разговоры смолкли, и все взоры обратились на него. Мистер Питкок улыбнулся, важно поправил галстук и, выгнув шею, словно ему был тесен ворот рубахи, обратился к публике:

— Леди и джентльмены, сеньоры! — Говорил он громко, но его речи недоставало плавности и отчетливости. — Я горжусь тем, что присутствую сегодня здесь, думаю, что и вы все разделяете это чувство. — Он заглянул в листок. — Ничто не играет такую важную роль в жизни любого города, как торговля, а со строительством нового шоссе эта артерия, если вы позволите… — Он запнулся и замолчал, публика беспокойно задвигалась. Наконец мэр оторвался от бумаги: — Мы должны за все поблагодарить одного человека, надеюсь, вы наградите ее громкими аплодисментами. Леди и джентльмены, предоставляю слово миссис Элизабет-Энн Хейл.

Раздался гром рукоплесканий, которые не смолкали, пока Элизабет-Энн пробиралась к помосту, стараясь идти так быстро, насколько могла. Она поднялась на помост, в глазах ее блестели слезы. Несколько раз кивнув головой, она подняла вверх руки.

— Сеньоры, — заговорила она чистым, ясным голосом, сознательно обратившись сначала к той части собравшихся, которые говорили по-испански. Она улыбнулась, ища глазами своих рабочих: — Amigos, друзья! Леди и джентльмены! Я не нахожу слов, чтобы выразить мои чувства, мою благодарность за ваш огромный труд и преданность нашему делу, и веру в успех, без которой была бы невозможна победа. Она была бы невозможна, если бы не долгие часы вашего напряженного труда, которые вы отдали стройке вместе с потом, кровью и слезами. Как часто мы думали, что нам не удастся завершить намеченное, уж очень многое нам мешало. Но мы верили в успех и работали, не жалея сил, поэтому наша мечта и осуществилась. Думаю, эта стройка имела еще одно важное значение. Она показала, что мы можем работать вместе, независимо от того, в какой части города живем. И уже давно пора, как мне кажется, перестать делить город на две части: Квебек и Мексикана-Таун. Это мой город, это ваш город. Это наш общий город.

Голос ее сорвался, по щекам потекли слезы.

— Не знаю, что еще вам сказать, наверное, только то, что я никогда не забуду, что нам удалось сделать всем вместе. Никогда не забуду. Gracias, — прошептала она, — спасибо.

Элизабет-Энн тяжело спустилась с помоста навстречу буре аплодисментов.

— Черт возьми, Харви! — сказал кому-то мэр свистящим шепотом. — Это самая настоящая предвыборная речь, вот что это такое. Мы и оглянуться не успеем, а она уже будет баллотироваться в мэры.

Неожиданно к Элизабет-Энн подошел Карлос Кортес.

— Сеньора, у нас появились две небольшие проблемы.

— Какие? — спросила Элизабет-Энн, поворачиваясь к нему и вытирая слезы.

— Во-первых, вы забыли перерезать ленту. — Он протянул ей ножницы.

— Хорошо, — засмеялась она, — я ее разрежу, а еще что?

— Две машины с приезжими спрашивают комнату. А мы еще не совсем готовы.

— Верно, черт возьми, — сверкнула она глазами. — Проводите их в номера 3 и 4, — прибавила она деловито, потом оба от души расхохотались. Элизабет-Энн посмотрела на ножницы, которые держала, и вернула их Кортесу. — Быстро идите и разрежьте ленту, чтобы приезжие могли войти и зарегистрироваться, а мне надо найти Розу и узнать у нее, куда сложили постельное белье и одеяла.

Наступил вечер. Карлос Кортес повез их в город во взятом напрокат «форде» и подъехал к самым дверям кафе. Элизабет-Энн улыбнулась ему.

— Спасибо, сеньор Кортес, с вашей стороны было очень любезно подвезти нас.

— Не стоит благодарности, миссис Хейл, — пожал он плечами, потом улыбнулся. — Это первый случай за много лет, когда кому-то удалось победить Секстонов и основать новое дело. И первый раз, когда мне удалось показать, на что я способен, помимо простой работы. Я очень рад.

— И я тоже. — Элизабет-Энн повернулась на сиденье. — Выходите, девочки. — Она смотрела, как Регина, Шарлотт-Энн и Ребекка вышли из машины.

— Сеньора? — тихо окликнул ее Кортес.

— Да, — повернулась к нему Элизабет-Энн. Она уже спустила ноги и приготовилась выйти.

— Одну загадку я никак не могу разгадать. Я знаю, что у вас давно кончились деньги. Где вам удалось найти необходимую сумму, чтобы достроить гостиницу?

— Кажется, у меня есть ангел-хранитель, — так же тихо ответила она.

— Да, сеньора, это правда.

— Девочки ждут, — улыбнулась она. И вдруг, подчиняясь внутреннему порыву, наклонилась и поцеловала его в щеку. — Buenas noches, Карлос, — сказала она, впервые называя его по имени. — И спасибо большое.

— Buenas noches, сеньора, — вежливо откликнулся он.

— Нет, — покачала она головой, — Элизабет-Энн.

— Спокойной ночи, Элизабет-Энн, — широко улыбнулся Карлос.

Она стояла и смотрела, как он уехал. Потом глубоко вздохнула и улыбнулась. Первый раз с того дня, как исчез Заккес, ей было хорошо. Она чувствовала, что наконец ожила, но и устала тоже. Смертельно устала.

— Скорее в кровать, — сказала она дочерям.

Они заворчали, но подошли по очереди, поцеловали ее и пожелали спокойной ночи. Потом неохотно поплелись наверх.

Некоторое время Элизабет-Энн стояла на веранде, откинув голову, вдыхая прохладный и чистый ночной воздух. Точно такой же была та последняя ночь, которую она провела с Заккесом. Даже луна светила точно так же.

— Я все сделала как надо? — прошептала в ночь Элизабет-Энн. — Где бы ты ни был, думаю, что сегодня ты бы гордился мною.

Затем медленно, с трудом она стала подниматься по лестнице. Она не помнила случая, чтобы так уставала, как в этот день. Словно все те часы, что она недоспала за прошедшие месяцы, навалились на нее сразу.

Элизабет-Энн заглянула к девочкам — они уже крепко спали. Она вошла к себе в комнату и опустилась на стул у туалетного столика. Вытащив из волос все шпильки, Элизабет-Энн подошла к постели и присела на край. Впервые у нее не хватило сил, чтобы раздеться, даже снять туфли. Глаза ее закрылись, и не успела голова коснуться подушки, как она уже крепко спала.

9

В эту ночь ее снова преследовали кошмары. С шести лет она видела один и тот же страшный сон. С тех пор он никогда не менялся. Всегда один и тот же сон, полный кошмарных видений.

И снова она ловко перелетала с трапеции на трапецию сквозь удивительно чистый воздух. Но на этот раз ее преследовала Дженни. Кожа у нее вся обуглилась, покрылась волдырями и была похожа на потемневшую, частично разглаженную бумагу, которой коснулся огонь. Там, где кожа обгорела, образовались гноящиеся раны, в которых копошились личинки.

Музыка, казалось, доносилась со всех сторон: быстрая, навязчивая, повторяющаяся мелодия ка-лиопы. Темп все ускорялся и ускорялся, и вот мелодия стала уже неузнаваема.

Переносясь с трапеции на трапецию над языками пламени, Элизабет-Энн взглянула вниз, и у нее перехватило дыхание. Целый лес обгоревших опор рушился одна за другой в горящее пекло, а трапеции все раскачивались и раскачивались. Неторопливой молчаливой чередой плыли сквозь пламя плоские изображения знакомых ей людей: Забо, Марики, Заккеса, Граббов, тети. Над головой нависал пышущий нестерпимым жаром огромный солнечный шар. Чем быстрее звучала музыка, тем больше становился огонь. Пламя трещало все громче, его языки окрепли и вздымались выше, чем раньше.

Она оглянулась и увидела, что по пятам, почти настигая ее, гонится Дженни.

— Ты, Элизабет-Энн, ты украла у меня Заккеса и тетю! — вопила Дженни. Ее резкий, пронзительный голос эхом отдавался в окружающей их пустоте. — Ты отняла у меня все, и я сожгу тебя, уродка!

Элизабет-Энн снова бросила взгляд через плечо: Дженни ее настигала, разведя ноги, она балансировала на двух трапециях, в каждой руке у нее было по зажженному факелу, оранжевые языки которого колебались на ветру, отбрасывая жуткие тени на сморщенную кожу ее лица, напоминавшего страшную маску: куски носа и щек отвалились, обнажив распадавшийся череп.

— Лизбет-Энн! — Губы Дженни кривились дьявольской улыбкой, но страшнее всего были ее глаза, вылезшие из орбит. Казалось, горевший в них злобный огонь испепелит Элизабет-Энн.

Дженни изогнулась и без видимых усилий стала быстро приближаться. Факелы трещали и вспыхивали, разбрасывая дождь красных искр. Жар, исходивший от чудовищного пламени, становился невыносимым. Во рту у Элизабет-Энн пересохло и першило.

Вдруг она почувствовала, что не может дышать. Ее легкие готовы были разорваться, она судорожно пыталась вздохнуть, но дышать было нечем. Пламя, сожрав весь кислород, становилось от этого еще яростнее. Элизабет-Энн чувствовала, что если она и не упадет вниз с трапеции в горящий ад, то обязательно умрет от удушья.

Она пыталась дышать глубже, быстрее, отчаяннее.

«Воздуха! Воздуха! Воздуха!» — кричала каждая частица ее тела.

Сон был настолько правдоподобным, что Элизабет-Энн мучительно закашлялась. В горле у нее клокотало, голова металась по подушке, тело сводили судороги, руки неистово колотили по кровати. Она кричала, лихорадочно ловя ртом воздух, но издавала только жалкие всхлипы.

Вдруг она села на постели, совершенно проснувшись. Ощущение было такое, словно она оказалась в раскаленной печке. В комнате было светло, как от тысячи солнц, и слышно было характерное потрескивание. Стены переливались разными цветами: голубым, оранжевым, белым, желтым, а пол стал сплошным морем огня. Языки пламени ползли по стенам, с жадностью лизали обои с пышными розами.

«Я все еще сплю! — думала Элизабет-Энн, в полнейшем недоумении глядя вокруг. — Почему я не могу проснуться?»

Внезапно она почувствовала слабый запах керосина, перебивавший запах гари, и тут до ее сознания дошел весь ужас происходящего.

— О Господи! — вырвалось у Элизабет-Энн. — Это не сон. Моя спальня действительно горит.

Замерев от ужаса, она сжалась в комок, сознавая, что должна спрыгнуть с кровати и броситься к двери. Но не могла двинуться с места. Резкий отчаянный вопль вырвался из ее груди. Что случилось? Почему она словно оцепенела и не может бежать через огонь?

Жар становился все сильнее. Все виделось как в тумане. Вдруг что-то ухнуло. Элизабет-Энн сдавленно крикнула. Танцующие языки пламени подобрались к занавескам, ткань занялась, и пламя с ревом рванулось к потолку.

— Господи! — Она прикрыла лицо от жара. — Я умру, — шептала она, зубы ее громко стучали. — Я и мое дитя умрем в огне.

И, будто услышав это, ребенок в ее чреве отчаянно забился.

Она уткнулась лицом в ладони, по щекам ее текли слезы.

— Господи! Мы оба погибнем в огне из моих кошмарных снов!

И тут среди отвратительного рева и яростного треска огня она услышала другие звуки: отрывистый смех.

— Ха-ха-ха-ха-ха-ха!

Он был переливчатый, мелодичный, этот смех. Медленно Элизабет-Энн отняла руки от лица. Теперь не страх, а дикий ужас охватил ее. Дженни! Это ее голос. Она где-то недалеко.

Элизабет-Энн повернулась к двери, делая над собой усилие, чтобы смотреть через огонь. Там, в коридоре, в относительной безопасности стояла Дженифер Сью Секстой. Волны жара освещали ее, делая похожей на желто-красный призрак.

Элизабет-Энн в отчаянии оглядывалась по сторонам, ища путь к спасению. Она должна выбраться из этого пекла… должна избавиться от всего ужаса, пока еще не поздно.

— Лизбет-Энн! — пропела Дженни сладким голоском. — Ты умрешь!

— Нет! — вырвался из ее груди отчаянный крик, тот самый, что зрел в ней, когда она спала и ее мучили кошмары. Теперь он вырвался на свободу, и ей стало легче, она могла двигаться. Прошло оцепенение, вызванное страхом. Элизабет-Энн заметалась по кровати, словно птица в клетке, ищущая выход.

«Окно! Нужно добраться до окна! Крыша веранды от окна покатая, я смогу спуститься по ней и спрыгнуть на улицу. Да, окно — это спасение.

Нет, только не окно! Я же беременная, ребенок от сотрясения погибнет или покалечится. И это так же верно, как то, что мы здесь сгорим, если я не выберусь из комнаты».

— Милостивый Боже! — молила Элизабет-Энн. — Я не могу выпрыгнуть в окно, но я не знаю, хватит ли у меня мужества перебраться через горящий пол!

Глядя на нее, Дженни коварно улыбалась.

— Я ждала этого, — пела она. — О, с каким нетерпением я ждала этой минуты!

— Ты сошла с ума, — задыхаясь, рыдала Элизабет-Энн. — Ты помешанная. Почему мы этого не понимали раньше? Ты буйно помешанная!

— Я помешанная, да? — ликовала Дженни, глаза ее метали молнии. — От тебя останется груда пепла, от тебя и от твоего драгоценного ребенка! — Истерические выкрики Дженни заглушали рев пламени, казалось, от них огонь набирал силу и все происходящее представлялось еще более ужасным, отвратительным кошмаром.

— Я должна выбраться отсюда, — бормотала. Элизабет-Энн. — Я должна как-то выбраться.

— Ты всегда боялась огня, а? — насмехалась Дженни. — Эта смерть как раз для тебя. Я бы сказала, очень поэтично.

— О Господи! — простонала в тоске Элизабет-Энн, прижав руку ко рту. — О Господи! — Взгляд ее дико блуждал по комнате. Только кровать еще не была объята пламенем, но через несколько мгновений вспыхнет и она. И что же тогда? Она в ужасе стала царапать ногтями матрац, волосы упали ей на лицо, в глазах застыл смертельный страх. Она не могла спастись через окно, не могла заставить себя броситься через огонь к двери. Она физически не могла это сделать. Все, что угодно, но только не бежать через огонь.

«Этого не может быть на самом деле! — кричало все у нее внутри. — Нет, это неправда. Я просто сплю, это продолжение моего кошмарного сна — вот что это такое!»

В этот момент первые языки пламени добрались до кровати и лизнули простыни.

Элизабет-Энн крепко зажмурилась и, ударяя себя кулаками по лбу, закричала:

— Я должна, должна проснуться!

— Лизбет-Энн, — снова запела Дженни, — закрывай глаза или не закрывай, тебе ничто не поможет. Лизбет-Энн, ты сгоришь!

Элизабет-Энн зажала уши.

— Прекрати! — пронзительно кричала она, неистово тряся головой. — Перестань! Перестань! Перестань!

— Как ты себя чувствуешь, Лизбет-Энн? Тебе не жарко? А дым не мешает? Ты уже чувствуешь запах своей горящей плоти? В цирке тоже так было?

— Перестань!

— О нет, Лизбет-Энн, это слишком чудесно. И вот смотри, не только ты сгоришь в огне. Не ты одна! Посмотри-ка, что есть у Дженни!

Элизабет-Энн медленно открыла глаза. Они слезились, словно в них попал песок. Она взглянула на Дженни.

— Ты видишь, что у меня в руках? — Она подняла канистру. — Еще керосин.

— Помоги мне, Дженни! — взмолилась Элизабет-Энн, прижимая одну руку к животу, другую в отчаянии протягивая к Дженни. — Господи, Дженни, умоляю, помоги мне выбраться отсюда!

— О нет, — с издевкой протянула Дженни. — Ты сгоришь вместе со своим распрекрасным ребенком. Пока, Лизбет-Энн! — Она сделала прощальный жест рукой. — Мне нужно закончить, что я задумала. Я хочу облить керосином спальню твоих милых щенков. Трое их, да? И все мирно спят, как я заметила.

Несмотря на нестерпимый жар, Элизабет-Энн словно обдало ледяным холодом. Ее сковал панический ужас. Дженни собиралась убить не только ее, но и девочек! Она должна как-то защитить их от этого обезумевшего, жаждущего крови создания.

Сердце Элизабет-Энн неистово колотилось, кровь бешено стучала в висках. На мгновение она забыла о бушующем пламени на полу и о горящих стенах. Теперь она знала, что ей делать. В ней проснулся материнский инстинкт, он был сильнее, чем страх в жилах.

С яростным криком Элизабет-Энн метнулась с кровати в тот момент, когда пламя перебросилось на постель. Она ринулась к двери, схватив первое оружие, которое попалось под руку, — это была тетина серебряная щетка для волос. Она даже не почувствовала, насколько горяча была ручка. Думала она только об одном: надо остановить Дженни, любым способом остановить и как можно скорее. Она должна защитить своих детей. Других мыслей у нее не было.

От удивления у Дженни открылся рот, когда из пламени вылетела Элизабет-Энн с занесенной над головой щеткой, которую она со всей силой и быстротой, на какие была способна, обрушила на ее голову. Дженни заметила опасность слишком поздно и не успела уклониться от удара. Вскрикнув, она рухнула на пол, закатив глаза.

Элизабет-Энн помчалась по коридору к спальне дочерей.

— Регина! Ребекка! Шарлотт-Энн! — кричала она изо всех сил, приказывая себе поторопиться. Нужно было спешить, пока пламя не распространилось дальше по дому, отрезая путь к отступлению.

Нужно спешить, пока не взорвалась приготовленная Дженни канистра с керосином.

Девочки не спали, разбуженные криками. Они сидели в кроватях, прижимая к себе одеяла. Когда она открыла дверь, они увидели за ее спиной освещенный отблесками пламени коридор и уставились на мать в безмолвном ужасе.

— Быстрее! — крикнула она. — Чего вы ждете?

Они послушно выбрались из постелей, и Элизабет-Энн увлекла их по коридору мимо пылающего костра, в который превратилась ее спальня, мимо стонавшей на полу Дженни. Их шаги дробью отдались по лестнице.

Сверху долетели мощный треск и грохот, от которых содрогнулся весь дом. На них дождем посыпалась штукатурка. Ребекка с ужасом посмотрела наверх.

— Скорее! — крикнула Элизабет-Энн.

Наконец они оказались на веранде. Свежий прохладный ночной воздух словно добавил им сил. Кашляя и глубоко дыша, они вышли на середину Мейн-стрит, обогнув ярко-красный, сверкающий лаком «кадиллак» Дженни. Все они тяжело дышали.

Никогда еще обычный воздух не казался таким божественно приятным и свежим.

Элизабет-Энн обхватила девочек и прижала их к себе. Они стояли, прильнув друг к другу, и смотрели на верхний этаж. Капельки пота на их лицах блестели в отблесках огня.

— Мама, почему не приезжает пожарная машина? — тихо плакала Ребекка.

— Она приедет, детка, но боюсь, что слишком поздно, — прошептала Элизабет-Энн, тряхнув головой и чувствуя невыразимую печаль.

Объятый пламенем верхний этаж напоминал огромный погребальный костер, языки пламени, вздымаясь, трепетали на ветру. Охваченная огнем балка неожиданно сорвалась вниз и ударилась о землю, разбросав вокруг желтые искры. Огонь понемногу перебрасывался на первый этаж, с жадностью пожирая старые сухие бревна; ослепительное, режущее глаза пламя заливало все вокруг. Стало светло как днем. Отовсюду бежали люди, толпа быстро росла. Словно завороженные они смотрели на яростное пламя. Перекрывая свирепый рев огня, вдалеке послышалась сирена пожарной машины.

Элизабет-Энн устало покачала головой. Там, в огненной пучине, гибло все ее имущество. Ценные вещи и милые, дорогие сердцу мелочи, фотографии и безделушки, любовные письма Заккеса… Огонь не щадил ничего, уничтожая все на своем пути. Щемящее чувство утраты коснулось ее сердца, по щеке медленно поползла одинокая слеза, и ее соленая прохлада вызвала жгучую боль на обожженном лице. Элизабет-Энн принюхалась и поморщилась: от волос пахло паленым.

Она тут же опомнилась и сжала губы, внезапно рассердившись на себя. Волосы — они отрастут. Мебель и другие вещи можно приобрести снова. То, что забрал огонь, не погибло безвозвратно: самое дорогое навсегда сохранилось в сердце и останется жить в воспоминаниях. Самое главное — она и девочки спасены. И только это было важно. Остальное можно будет восстановить.

Внезапный ропот прокатился по толпе. Элизабет-Энн быстро оглянулась. Длинный сверкающий белый «паккард» затормозил на противоположной стороне улицы. Как и все остальные, она сразу узнала машину Текса Секстона.

Дверь автомобиля рывком распахнулась, Текс бросил взгляд на огненный ад и у входа в пылающее кафе увидел «кадиллак» своей жены. Он завертел головой, высматривая кого-то, затем бросился в толпу и, расталкивая людей, стал заглядывать в лица женщин. Элизабет-Энн слышала, как он все громче и громче звал:

— Дженни! Дженни! Вы не видели мою жену? Где моя жена?

Элизабет-Энн закрыла глаза.

Вдруг толпа охнула. Кто-то закричал, кто-то стал показывать на крышу кафе. За первым криком последовал другой, потом еще один, затем наступила мертвая тишина. На крыше, в отблесках пламени, с истерическим хохотом металась чья-то фигура.

— Господи! — с мукой в голосе прошептала Элизабет-Энн. Губы ее дрожали. — Господи, это Дженни! — Она закрыла лицо руками. — Нет, нет, почему мне снова суждено видеть ужасную смерть от огня!

— Дженни! — громко и отчетливо прозвучал голос Текса Секстона. —Дженни! Спускайся оттуда!

Дженни резко остановилась, раскинув руки, растопырив пальцы, словно хотела отгородиться от полыхающего жара.

— Хочешь, чтобы я сошла вниз, поднимайся за мной, — пропела она.

Секстон в отчаянии оглянулся.

— Пойдите туда кто-нибудь! — кричал он. — Спасите ее, даю тысячу долларов тому, кто войдет в дом и спасет ее.

Все вдруг отвернулись от него.

— Вы! Даю две тысячи! — тряс Секстон стоявшего рядом мужчину, но тот молча отвел глаза. — Спасите ее! — обращался он к кому-то еще, но с тем же успехом.

— Неужели не найдется здесь человек, желающий заработать десять тысяч долларов!

В ответ снова молчание. И тут Текс глубоко вздохнул и ринулся в огонь. Раздался его крик, и он исчез в огне.

В этот момент взорвалась канистра с керосином, и дом рухнул. Во все стороны полетели шипящие, пылающие балки, рассыпая вокруг тысячи сверкающих искр, и толпа отхлынула.

Дженни так и стояла, раскинув руки, в этот момент крыша ушла у нее из-под ног, и она исчезла в пламени.

Но еще несколько секунд сквозь треск огня слышался пронзительный безумный хохот.

Потом остался только рев пламени.

Тиски, которыми Секстоны сжимали всю округу, разжались.

Эпилог1928

Квебек, штат Техас

Элизабет-Энн шла вдоль недавно посаженных плантаций лимонов, чувствуя на лице кружевную тень листвы, которую лениво шевелил слабый утренний ветерок. За руку она вела маленького мальчика.

В воздухе жужжали насекомые, а на проводах линий электропередачи, тянувшихся по другую сторону шоссе, расселись черные дрозды. За асфальтовым полотном дороги до самого горизонта раскинулись пустые бурые поля, за ними неожиданно начиналось чистое зеленовато-голубое небо, по которому плыли дождевые облака.

Элизабет-Энн шла медленно, чтобы успевал сын. На ней была бежевая юбка и элегантная, с высоким воротом кружевная блузка — такую любила носить тетя. Мальчик был одет в небесно-голубой костюм с белой отделкой. Время от времени мимо них по шоссе проносились машины, обдавая их теплым потоком воздуха. Несмотря на ранний час, становилось жарко.

В нескольких ярдах от них стоял большой черный автомобиль, на заднем его сиденье, обмахиваясь газетами, сидели три девушки. Верх машины был опущен, за рулем сидел Карлос Кортес, и вез он их на вокзал. Багажник автомобиля был крепко привязан, чтобы не раскрылся, так как его доверху забили коробками и чемоданами.

Элизабет-Энн опустилась на одно колено, так что лицо ее оказалось на одном уровне с лицом сына. Она обняла его за плечи и жестом указала на видневшиеся строения.

— Посмотри хорошенько, сынок, — тихо сказала она. — Придет день, и все это станет твоим, это и многое другое.

Заккес Хейл-младший посмотрел на комплекс зданий у дороги, потом перевел взгляд на мать.

— Это гостиница для туристов, — сказал он своим чистым, звонким голоском.

— Гостиница для туристов, — тихо повторила она. Потом глубоко вздохнула, тряхнула головой и ласково сжала его плечи.

— Заккес, Заккес! Это не просто гостиница для туристов. Это «Гостиница для туристов Хейл». В ней наша жизнь!

— Посмотри на эти сверкающие машины, мама! — восхитился мальчик. — Ты раньше видела столько?

Она улыбнулась. Острый взгляд Элизабет-Энн уже отметил восемнадцать машин, и непроизвольно в уме она прикинула доход от этой ночи.

— Это еще что, дорогой. Подожди немного и ты увидишь здесь десять туристических гостиниц. Тогда машин уже будет сто восемьдесят! Потом тысяча гостиниц… — Тут она рассмеялась тому, куда завели ее честолюбивые планы. Элизабет-Энн поднялась, взяла ребенка на руки, высоко подняв его над головой, и шутливо заохала, как делала всякий раз, поднимая малыша. — Ну и ну, вы становитесь все тяжелее, молодой человек!

Заккес довольно захихикал и обнял ее за шею. Она начала кружиться, вначале медленно, потом все быстрее и быстрее. Они вертелись, как волчок. Мальчик взвизгивал от радости, она счастливо смеялась. Постепенно она стала тормозить, с трудом дыша, чувствуя легкое головокружение.

Вдруг мальчик сдвинул брови, и лицо его стало серьезным.

— Почему мы уезжаем, мама?

Она долго смотрела ему в глаза.

— Потому что твоей маме предстоит еще многое сделать, — сказала она медленно. — Она хочет построить много гостиниц для туристов, таких, как эта.

— А зачем так много? Разве одной мало?

— Потому что это моя мечта, дорогой. Это то, что я могу и люблю делать. Понимаешь, мечты нужны для того, чтобы их осуществлять.

— Что это, мама? — Руки мальчика коснулись ее шеи. — Ты всегда это носишь.

Элизабет-Энн опустила глаза. Сын держал в руках медальон, подаренный Заккесом много-много лет назад. Ярко блеснул на солнце стеклянный футляр, и анютина глазка в нем казалась нежной и свежей, словно ее только туда положили. Элизабет-Энн с улыбкой наблюдала, как мальчик гладил медальон.

— Какой красивый, мама. Я хочу, чтобы он был моим.

— Конечно, — весело рассмеялась она, — но боюсь, что твоей маме тоже хочется его носить.

— А что это?

— Цветок!

— Какой цветок?

На секунду ее лицо стало грустным и задумчивым.

— Его называют цветком любви, — светло улыбнулась она.

— Цветок любви, — повторил мальчик и с минуту молчал, размышляя. — Мне нравится твой цветок любви, — сказал он наконец. — А можно, он станет моим?

— Не сейчас, мой дорогой.

— Тогда, может быть, завтра или на следующей неделе? — допытывался малыш.

— Не думаю, что так скоро, милый, — покачала головой мать. — Может быть, сначала его получит одна из твоих сестер. Но когда ты вырастешь, это будет твоим. — Она кивнула в сторону гостиницы.

— Я люблю тебя, мама.

— И я тоже люблю вас, молодой человек.

— Когда-нибудь я на тебе женюсь.

— Хо-хо-хо, неужели? — Она внимательно посмотрела на сына, и у нее перехватило дыхание от тысячи нервных уколов на руках и шее. В первый раз она осознала, до какой степени Заккес похож на своего отца. Сердце ее учащенно забилось. На мгновение огромная радость и глубочайшая печаль слились в ее душе, отдаваясь мучительной и сладкой болью. Ощущение было настолько сильным и острым, что она с трудом могла дышать. Что заставило ее заметить их сходство? Солнце, тени или все ей просто почудилось?

Элизабет-Энн стала пристально всматриваться в лицо сына, отведя от его глаз светлые локоны. Нет, не показалось, сходство действительно существовало. Теперь она ясно это видела. Перед ней стоял сын Заккеса — его точная копия, вплоть до мочек ушей. Его глаза, губы — все его, просто удивительно. Ей пришло в голову, что Заккес в этом возрасте выглядел именно таким. Словно она смотрела в зеркало, где ей виделось отражение Заккеса в детстве.

Странно, что она заметила это сходство только теперь. А почему же не раньше?

Так с улыбкой она и пошла с мальчиком к машине. Заметив их, Карлос вышел и открыл перед ней дверцу, она села и усадила сына на колени. Кортес обошел машину, занял свое место за рулем и захлопнул дверцу. Потом вопросительно посмотрел на Элизабет-Энн.

Она задумалась. Тысячи противоречивых чувств боролись в ней теперь, когда она решила расстаться с Квебеком. Здесь она узнала радость и печаль, пережила дни горя и счастья. Именно в этом городе она начала беспощадную борьбу за свою мечту и вышла из нее победительницей.

— Что же? — не выдержал наконец Карлос. — Вы едете или остаетесь?

Элизабет-Энн посмотрела на него долгим внимательным взглядом, потом утвердительно кивнула, не давая себе возможности в последнюю минуту переменить решение.

— Что же вы решили?

— Мы едем, — твердо проговорила она.

— В Даллас? — спросил Кортес. — Как и собирались?

Она отрицательно покачала головой.

— А где проживает основная масса населения страны и где самая мощная сеть автомобильных дорог?

— На Восточном побережье, в Нью-Йорке.

Она согласно кивнула.

— И что же?

— Тогда, конечно, в Нью-Йорк!

Карлос удивленно посмотрел на нее и вдруг широко улыбнулся. Она услышала, как проснулся двигатель, включилось сцепление, и большая машина медленно двинулась вперед, разбрасывая гравий. Карлос взглянул через плечо на дорогу и развернул машину. Набирая скорость, автомобиль покатил в обратном направлении — мимо «Гостиницы для туристов Хейл».

«Грустно ли мне уезжать?» — спрашивала себя Элизабет-Энн. На минуту лицо ее нахмурилось. Как ни странно, ощущения печали от расставания не было. Вместо этого она чувствовала… свободу, сознавая, что заканчивался большой период ее жизни, связанный с Квебеком. Тети не было на свете. Заккес уехал. Текс и Дженни не стояли больше на ее пути. Дом, в котором сдавались комнаты, был продан, как и кафе, которое она отстроила на месте сгоревшего. Здесь оставались только тени прошлого, призраки. Добрые или злые, но все равно только призраки. Они и гостиница для туристов. Время от времени она будет возвращаться сюда, чтобы посмотреть, как идут дела, пока она доверила гостиницу Розе. Да, пришла пора отправляться в путь, покидать места, где они были вместе с Заккесом. Те чудесные годы навсегда остались в ее памяти, и она могла в любую минуту вспомнить о былом, стоило только захотеть. Кроме того, с ней дети, значит, незримо Заккес все равно с ней, как бы далеко ни уехала она от этого города.

«Главное, — сказала она себе, — у меня есть мои дети».

Именно они были самым важным в ее жизни, они и еще те отели, которые она собиралась построить. Туристическая гостиница в Квебеке была только началом. Да, началом и одновременно концом. С завершением гостиницы закончился определенный период ее жизни. Но теперь у нее появилась возможность открыть новую главу в книге своей судьбы. Квебек уже не занимал центрального места в ее жизни. Важным теперь было будущее, которое только начинало вырисовываться на горизонте, яркое и прекрасное. Несмотря на пережитые страдания, Элизабет-Энн считала, что родилась под самой счастливой из всех счастливых звезд.

Глаза ее цвета морской волны вспыхнули нетерпением, душа встрепенулась в предчувствии новых жизненных событий.

Много ли найдется людей, которых ждало впереди столь заманчивое будущее?

Примечания

1

Новая Англия (ист.) — штаты Мэн, Нью-Гэмпшир, Вермонт, Массачусетс, Род-Айленд, Коннектикут. — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

2

Клавишный музыкальный инструмент.

(обратно)

3

Клавишный музыкальный инструмент.

(обратно)

4

Перевод С. Ильина.

(обратно)

5

Крепкий алкогольный напиток, самогон, производимый домашним способом.

(обратно)

6

Багетка — драгоценный камень в форме прямоугольника.

(обратно)

7

Дом приходского священника.

(обратно)

8

Изделия из позолоченного серебра или бронзы.

(обратно)

9

Мясо в остром соусе с красным перцем и фасолью.

(обратно)

10

Красный, рыжий (англ.).

(обратно)

11

Пшеничное или кукурузное виски.

(обратно)

12

Странствующий рабочий, безработный.

(обратно)

13

Поздравительная открытка с днем святого Валентина, иногда в форме сердечка.

(обратно)

14

Итальянский политический мыслитель, который ради упрочения государства считал допустимыми любые средства.

(обратно)

15

В Евангелии от Матфея дочь Иродиады и падчерица Ирода Антипы. Очаровав Ирода танцем, по наущению матери попросила в награду голову Иоанна Крестителя.

(обратно)

16

Elephant — слон (англ.).

(обратно)

17

Мягкая широкополая ковбойская шляпа.

(обратно)

18

Голубка (исп.).

(обратно)

Оглавление

*** Примечания ***

От автора

ПРОЛОГ

I1901ЭЛИЗАБЕТ-ЭНН

II1890ЗАККЕС

III1911ЭЛИЗАБЕТ-ЭНН И ЗАККЕС

IV1924СОЛОМЕННАЯ ВДОВА

Эпилог1928