Андрей Белый
Возвращенье на родину
(отрывки из повести)[1]
На Северном море
Немецкое море оплотневало туманами; неопределенности моего положения в мире клубимыми дымами призрачных островов и земель подплывали ко мне из тумана; как рой привидений; и — чудилось: —
— саженях в полтораста от нас обрывается море; развейся туман, — мы бы были, казалось, затиснуты землями.
Нос парохода, врезаясь в прыжки серых волн, поднимая фонтаны пузырчатой пены, бежал на туман: —
— и туман распадался; и земли, от нас отстоящие саженях в полтораста, бежали по правую и по левую сторону парохода — в расстоянии саженей полтораста от нас; собрались они за кормой; и — жались вслед за нами: в расстоянии каких-нибудь саженей полтораста, врезаясь в прыжки серых волн и поднимая фонтаны пузырчатой, бисерной, белогрохотной пены; мне думалось о покинутой Англии; думалось: Англия, или — вселенная — этот кусочек последней оставшейся почвы, кидаемый плясками волн и туда, и сюда, как кидаемый шарик вселенной в безвещности Вечности; мы — «мистеры» — раскидались туда и сюда перед тем, как расстаться, раствориться навеки; —
— ревело, гремела волна за кормой парохода; перекидывалась за борт; и — лезвием мокроты пробегала по палубе; нос парохода взлетал; и потом круто падал; корма поднималась; и полосы мокроты с нее быстро бежали на нас; —
— а под нами, быть-может, уставясь в бока парохода, как рыба, немецкая мина летела:..
— «Прощай моя Нелли!»
. . . . .
Около вечера расступился туман, пооткрылися шири, а около парохода заплавали бревна, нелепо взлетавшие; видно потоплена была шхуна неподалеку отсюда; нелепо взлетающий пробковый пояс увидел товарищ на гребне волны.
— «Посмотрика-ка?»
— «Что?»
— «Пробковый по…»
И — запнулся: то полная дама (из Харькова) с мальчиков укоризненно показала глазами на мальчика.
Я — замолчал.
Заговорили мы о России, о Харькове; о — посторонних предметах; о бревнах потопленной шхуны, взлетающих в пене, о пробковом поясе не говорили мы вовсе.
Но все мы, ручаюсь, подумали: так же вот мы чрез минуту могли здесь заплавать; и мы озирались; и нет: перископ не выторчивал (в качке выторчивать трудно ему);
Это — смерть.
Длилась ночь.
Посредине пространства летающей палубы я прислонился к трубе парохода; летали пространства рыдающим гудом: направо, налево, вперед и назад; нападали на нос, на корму, на бока парохода; дробилися пенами, шипами, плесками, блесками; над трубою взлетев, стая искр опадала; и — гасла: в рыдающем гуде; и пены, и плески валились чрез борт; опадали струею воды; перелетали по палубе; и — заливали калоши.
Меня одолела безвещность летающих далей: в роем и плеском; вот нос, зарываясь в безобразность брызг, меня мчал — в никуда и в ничто: никуда и ничто — думал я — не осилить; стояла горластая молвь всех наречий — английского, русского, шведско-норвежского, датского! — в визге хлеставшей безмерности, в выхлестах ночи; прошел молчаливо суровый матрос на коротеньких ножках, держа над собою фонарик — мигавшее око; мелькнули в столбе неживого какого-то света мне прочертни мачты, канат и высоко приподнятый мостик, откуда кренилась в пространство фигура; мелькнули — и нет ничего, кроме говора выхлестов пьяно плясавших за бортом вихрастыми гребнями и — упадавших за борт, приподнявши его; хлестко шлепались гребни о деревянную палубу; перелетая за борт, отдавали соленые брызги на просвистни ветра; все — просвистни, просвистни; в просвистни несся фонарик на мачте средь рваных туманов: ничто наступало, ничто обступало, ничто отступало: в ничто.
. . . . .
Знаю: в брызгами льющий, в холодный, в соленый простор низлетаю извечно из брызг рокового простора; в кают-компании я проживал, как и все, — там: под малою палубою, отделяющей жизнь от ничто; я сошел под покровы телесности; и — под палубой жил, путешествовал, мыслил, боролся, любил; после — умер: поднялся по лесенке — посмотреть на действительность, от которой под малою, палубой прятались мы; и — попал в после-смертное; в брызгами льющий, в темнотный, взлетающий мир из… такого же точно холодного мира: мое пребыванье в кают-компании — в жизни — момент.
. . . . .
Этот брыжжущий просвистень — присвистень мира, в который опущено — тело; я — вышел из тела, которое оттолкнул от меня еще в «Лондоне» — сёр!
Это тело теперь, разлагаясь, качается в зыби томсоновых вихрей; в неизъяснимость иных измерений растает оно: я блуждаю по телу, которое, разлагаясь, качается в зыби томсоновых вихрей; в неизъяснимость иных измерений растает оно:
— «В необъятном…»
— «Один…»
— «Навсегда…»
— «Ничего!..»
— «Никого!»
— «Не осилить!»
— «Ничто!»
Уж прошел молчаливый матрос, подымая рукой круглоглавый фонарик; мелькнули в луче невысокие прочертни мачты, канаты, фигуры:
— «Нас много!»
— «Мы ползаем…»
— «Как и ты!»
Последние комментарии
8 часов 13 минут назад
8 часов 14 минут назад
14 часов 57 минут назад
15 часов 5 минут назад
21 часов 18 минут назад
21 часов 21 минут назад