Сокровенный человек (апрель 2007) [Журнал «Русская жизнь»] (fb2) читать онлайн

- Сокровенный человек (апрель 2007) (а.с. Русская жизнь -1) 2.08 Мб, 213с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Журнал «Русская жизнь»

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Русская жизнь
№1, апрель 2007

Сокровенный человек

* НАСУЩНОЕ *
Новости
Тридцать ударов

В Каменском районе Воронежской области 82-летняя пенсионерка забила насмерть 79-летнюю соседку и инсценировала разбойное нападение, чтобы скрыть преступление. РИА "Новости" сообщило об этом со ссылкой на старшего помощника прокурора Воронежской области Михаила Усова.

Как установлено в ходе первоначальных следственных действий, между пенсионерками произошла ссора, во время которой подозреваемая нанесла соседке около 30 ударов поленом. В результате полученных телесных повреждений потерпевшая скончалась. По словам Усова, чтобы избежать наказания, подозреваемая инсценировала разбойное нападение на соседку и сообщила ее родственникам об избиении пострадавшей неизвестным мужчиной.

Не исключено, что, разговаривая с родственниками своей жертвы, старушка имитировала трагические интонации. Наверняка охала, причитала. Всхлипывала.

Почему- то подумалось, что эти две бабульки были хорошими подругами. Сидели на скамеечке, или, как это принято говорить, "на завалинке". Обсуждали односельчан. А теперь что? Вообще-то, за подобные преступления людей обычно сажают в тюрьму. Или, в данном случае, учитывая возраст, дадут условный срок? Условный срок за убийство с особой жестокостью и попытку ввести следствие в заблуждение? Возможно ли такое? Или 82-летняя женщина будет сидеть в тюрьме. Справедливость частенько бывает чудовищна. Хотя такая витальная, гневная, яростная бабушка и в тюрьме, наверное, не пропадет. Но из тюрьмы навряд ли выйдет.

Практика отсутствия

В дежурную часть города Березовского Кемеровской области обратились родители 12-летнего мальчика, который ушел в школу и не вернулся. Как сообщает ИА "Регнум", к поискам подключились сотрудники подразделения, занимающегося делами, связанными с несовершеннолетними. Им удалось выяснить, что парень недавно связался со сверстником, который часто практикует длительное отсутствие дома. Причем странствия последнего не ограничивались пределами своего города - его неоднократно обнаруживали в областном центре. Вот и на этот раз милиционеры нашли ребят в Кемерово - те гуляли по центру города, осматривая местные достопримечательности.

Слышь, это, давай в Кемерово съездим. Когда? Да прям сейчас. Да ну, ты что. Искать будут. Мать с ума сойдет. Да ладно, мы быстро, туда и обратно. Да меня потом вообще уроют, ты что. Да чего ты боишься. Давай, поехали. Тут ехать-то - всего ничего, от вокзала маршрутки ходят. По центру погуляем, там красиво, не то что тут у нас. Да я знаю, чего ты мне рассказываешь. Красиво, конечно. Так давай, поехали. Ну, не знаю… Хорошо бы, конечно. Ну а с предками-то как? Если им сказать, они меня фиг отпустят. Да ладно тебе, я своим никогда не говорю, и ничего. Это тебе ничего, а меня отец вообще порешит, он у меня, это… Ну, как хочешь. Чего ты их боишься-то так. Предки - они… Воспитывать их надо, вот что. Не в детском саду ведь уже. Да я не боюсь, просто… Не, ну вообще, конечно… А вернемся когда? Да мы быстро. Туда час, обратно час, маршрутки каждые полчаса ходят. Ну, там погуляем маленько. Зайдем куданибудь. А то ты все во дворе да во дворе. Чего тут интересного? Да, блин, не ссы ты, поехали. Ладно… поехали. Да я и сам, вообще-то, хотел. Ну вот, другой разговор!

А в эти же дни в подмосковном городе Ликино-Дулево маньяк затащил двух гулявших мальчиков в кустарник. Изнасиловал их, а потом решил зарезать. Одного убил, другой, сильно раненый, сумел убежать и находится в реанимации.

Сизиф оптимизированный

В Новосибирской области перед судом предстанет монтер-путейщик. Как сообщает ИА "Регнум", рабочий обвиняется в краже ста пятидесяти стыковых накладок (металлических элементов железнодорожного полотна) при производстве ремонтных работ на перегоне Районная - Осолодино. Следствие установило, что днем монтер ремонтировал путь, а ночью неоднократно приезжал к месту работы на мотоцикле с коляской и, доверху нагрузив коляску стыковыми накладками, отвозил их в круглосуточно работающий пункт приема металлолома. Монтеру помогал местный 16летний житель - он также привлечен к ответственности.

Для выявления преступника следователи совместно с железнодорожниками обыскали несколько пунктов приема металла. Хозяин одного из таких пунктов, в котором были найдены все пропавшие накладки, сразу указал на монтера, которому накануне заплатил за сданный металл 800 рублей. Теперь рабочему грозит за кражу до пяти лет лишения свободы. Кроме того, срок может быть увеличен за вовлечение в преступную деятельность подростка.

Интересно, как себя вел монтер по утрам, когда приходил на работу и "обнаруживал пропажу"? По сценарию этой комически-мрачной истории, он должен был изображать изумление и растерянность: "Ну надо же, опять накладки сперли! Опять на том же месте! Вот ведь что творят!" А потом, охая и вполголоса матерясь, приниматься за свою работу. Изумителен и феномен круглосуточно работающего пункта по приему металла. Созданы все условия для сбыта краденого. А уж сцена приезда двух людей на мотоцикле с коляской, набитой стыковыми накладками, к ночному пункту приема металлолома и вовсе достойна пера писателя-экзистенциалиста.

Смерть бомжа-футболиста

В Новосибирске во время футбольного матча погиб человек. Трагедия случилась на спортплощадке Новосибирского Педагогического университета. Накал борьбы в матче двух местных любительских футбольных команд был настолько высок, что в какой-то момент игроки снесли ворота, которые обрушились на одного из них. Придавленный тяжелой металлической конструкцией, футболист погиб на месте. По словам представителя ГУВД, погибший не имел постоянного места жительства.

Любительский, особенно дворовый, футбол - особый жанр. Парни и мужики в запыленных, грязных майках и штанах. Не разберешь, где одна команда, где другая. Но они-то знают, что Петька - свой, а Васька - из другой команды. Острые моменты возникают один за другим, никто не думает о защите. Несколько случайно забредших зрителей смотрят вроде бы равнодушно, но не могут оторваться.

А потом, когда играть уже нет сил, хочется посидеть в тенечке, покурить, попить пива. И, ощущая приятную усталость, разойтись по окрестным домам. Но любой футбол, даже такой, дворовый, - это всегда битва. В этой битве можно погибнуть. И вот на человека упали ворота, и он погиб. И пыльные мужики, еще не отдышавшиеся от своей тяжелой любительской беготни, стоят в черном, страшном недоумении, и не знают, что им теперь делать. Человек, не имевший постоянного места жительства, погиб весенним воскресным вечером на маленькой, пыльной площадке, придавленный футбольными воротами.

Правило акушерки: "Чужих не брать!"

Акушерка роддома города Красноармейска Саратовской области Лилия Ковалева отказала в приеме Оксане Долбиловой, которой был поставлен диагноз "угроза прерывания беременности". Районная прокуратура возбудила уголовное дело по статье 124 части 2 УК (неоказание помощи больному без уважительных причин, повлекшее его смерть).

Женщину на седьмом месяце беременности доставили в роддом на "скорой". Мотивом отказа стало отсутствие у нее медицинского полиса и паспорта. Акушерка предложила госпитализацию за 3 тысячи рублей, но требуемой суммы у Оксаны при себе не оказалось. Роды состоялись в домашних условиях. Новорожденную в тяжелом состоянии доставили в районную больницу, где она умерла через 11 дней. Отец умершей девочки написал заявление в прокуратуру.

Саратовская областная прокуратура установила, что акушерка грубо нарушила правила приема и осмотра пациентов, не сообщив о поступившей роженице врачу. Кроме того, акушер обязан принять пациентку в любом случае, даже при отсутствии у нее каких-либо документов.

Вполне возможно, что акушерка Лилия Ковалева - обычная, неплохая, в сущности, женщина. Даже, может быть, добрая - в определенных ситуациях. Растит детей. Или, как это обычно говорят, "нянчит внуков". И кто-то наверняка называет ее "тетя (или баба) Лиля". Просто правила такие, что поделаешь. Так положено. Либо с полисом, либо за деньги. А если без полиса и без денег - нет, никак не получится. Просто так как-то сложилось, таково распоряжение начальства.

Лучше всего обо всем этом сказал Юрий Мамлеев в своем классическом рассказе "Сереженька" - о матери, которая безуспешно пытается поймать машину, чтобы отвезти умирающего сына в больницу: "Она еще с самого начала, когда еще выбежала из калитки, ясно осознала то, что хоть ей и встретятся люди, но никто все равно не поможет. Что просто так должно быть, судя по всему, что такая жизнь".

Телефонный терроризм как приглашение в гости

В Москве за ложное сообщение о готовящемся взрыве задержана пенсионерка. По сообщению РИА "Новости", пожилая женщина позвонила в милицию и заявила о том, что на чердаке ее собственного дома находится взрывное устройство. Из здания были срочно эвакуированы все жильцы, чердаки и подвалы дома обследованы с собаками, взрывчатки не обнаружено.

При помощи специальной аппаратуры милиционеры определили квартиру, из которой был сделан звонок. Хозяйка квартиры, не совсем трезвая, сообщила прибывшим оперативникам, что ей было скучно и некого было пригласить в гости. Чтобы к ней хоть кто-нибудь приехал, она и позвонила.

Когда речь заходит о проблемах пенсионеров, обычно говорят о крошечных пенсиях, плохом медицинском обслуживании, отсутствии лекарств. И ничего не говорят о такой беде пожилых и одиноких, как скука.

Скучно старому человеку одному. Читать лень, да и за долгую трудовую жизнь как-то не образовалась привычка к чтению. Телевизор смотреть - та же скука. Выпить в такой ситуации - естественное решение. Но если выпить, то надо и пообщаться, а не с кем. И пенсионерка одним звонком устраивает себе (и всем жильцам многоквартирного дома) дивный спектакль. А заодно и гости пожаловали - ну и что, что это милиционеры, ну и что, что обвиняют в преступлении, - главное, что тяжелая, бесконечная свинцовая скука отступила хотя бы на время.

Старые школы - под снос

В центре Москвы будет отремонтировано, реконструировано или полностью перестроено 81 школьное здание довоенной постройки. Программа сноса, строительства и реконструкции школ рассчитана на период до 2012 года. Главная цель проекта - сохранение и увеличение мощности школ. Для этого ввод в строй новых школьных зданий в центре Москвы в ближайшие годы будет увеличен в несколько раз по сравнению с текущим периодом. В 2009-2010 годах будут вводить по 15-20 новых школ в год.

65 из 81 старых школ будут снесены - это здания с пришедшими в негодность деревянными перекрытиями, частично разрушенными стенами и фундаментами. Вместо них будут построены новые школы по индивидуальным проектам. Здания, которые признают годными к реконструкции, сохранят свой архитектурный облик, но внутри будут полностью перестроены.

Какие- то они были особенные, эти старые школы в центре Москвы. Они накрепко внедрились в традиционный московский пейзаж, предавая ему своеобразную приятную строгость. Идешь, скажем, по Лялину переулку. Небольшие, уютные старомосковские дома. За невысокой оградой -школа. Кирпичная, сдержанно красивая. На красном фасаде несколько барельефных портретов - не очень понятно, чьих именно, но наверняка каких-нибудь великих. Пушкина или, может, Менделеева. И внутри там было хорошо. Немного по-гимназически. Высокие потолки, огромные окна, широкие коридоры с паркетными полами, большие кабинеты. Пройдет несколько лет, и всего этого уже не будет. Зато будут другие школы - современные, функциональные, "построенные по индивидуальным проектам".

Буду ломать!

Арбитражный суд Нижегородской области отказал частному предпринимателю Елене Федюниной в удовлетворении иска к администрации Канавинского района. Предмет иска - компенсация за разгром зала игровых автоматов главой районной администрации Николаем Сатаевым. Инцидент произошел в январе этого года. Глава района лично руководил разрушением игрового зала, расположенного на первом этаже жилого дома. Основанием послужили постоянные жалобы жильцов и невозможность решить вопрос административным путем. Помещение приобреталось предпринимателями под офис, однако после перевода квартиры в категорию нежилых помещений вместо офиса в ней был размещен зал игровых автоматов.

Разгром происходил в присутствии телевидения. Глава района потребовал от сотрудников зала покинуть помещение со словами: "Сейчас я здесь все ломать буду!" После чего бульдозер снес крыльцо зала и выдавил ковшом витрину. Обратившись к собравшимся журналистам, районный руководитель заявил, что его позиция в отношении игорных заведений совпадает с позицией президента. Жильцы к разгрому отнеслись одобрительно.

Что- то глубоко архаичное есть в деянии главы администрации Канавинского района Нижегородской области. Именем сюзерена под одобрительные возгласы толпы наместник лично карает противящихся монаршей воле. Воинственность, решительность. Вместо боевого коня, меча и копья -бульдозер с ковшом.

Но эта архаичность - в кои-то веки симпатичная. Тот редчайший случай, когда не хочется критиковать чиновника. И дело даже не столько в сути вопроса, сколько в стилистике, в которой этот вопрос был решен. На то они и "люди государевы", чтобы хотя бы время от времени учинять что-то подобное. Почаще бы так. Для придания картине завершенности остается отметить, что описываемые события происходили на улице с чудесным названием - Движенцев.

Распил танка

Начальник охраны парка города Вольска Саратовской области Андрей Терсинцев приговорен местным судом к полутора годам лишения свободы условно за попытку разрезать и продать танк-памятник Т-34. В ноябре прошлого года Терсинцев нанял КамАЗ и рабочего с автогеном, а также договорился со сторожем, чтобы тот пропустил машину на территорию парка. Милиция задержала злоумышленников, когда они уже отрезали часть водосточной трубы, мешавшей заняться памятником, и начали резать заднюю часть танка.

Начальник охраны парка признал свою вину и объяснил поступок низкой зарплатой. Распиленный танк он собирался продать за 160 тысяч рублей. Терсинцев полностью компенсировал нанесенный памятнику ущерб, однако районная администрация отказалась пойти на мировую.

Конечно, одно дело, допустим, приехать на экскурсию (приезжают ли в город Вольск экскурсии?) и увидеть на постаменте Т-34. И совсем другое - каждый день видеть этот танкпо сто раз, ходить мимо него туда-сюда. Наверное, примелькался Андрею Терсинцеву танк, намозолил глаза. И стал восприниматься как большая масса металла, за которую можно выручить шесть с лишним тысяч долларов - неплохие для Вольска деньги.

Но вот с практической точки зрения замысел поражает. Разрезать автогеном танк, куски побросать в КамАЗ - как он это себе представлял? При помощи чего он собирался грузить куски танка в машину? Какого-нибудь крана? Или планировал разрезать танк на мелкие кусочки, чтобы их можно было побросать через борт руками? И это все за одну ночь? Как с этим мог справиться один рабочий с автогеном? Какая-то титаническая, геркулесова задача. И как он собирался утром объяснить отсутствие танка на постаменте? Т-34, на котором русский человек ехал в Берлин, теперь, ценой невероятных, по-прежнему героических усилий, превращается в хлам. Победы нет, зато будут шесть тысяч долларов. Да не будет и тех - подвиг обернулся бессмыслицей. Поневоле задумаешься: не художественный ли это жест и не имеем ли мы дело с первыми ростками современного искусства в этом небольшом волжском городе.

Убей-Конь против

82-летний житель города Белокуриха Алтайского края Павел Убей-Конь написал в "Российскую газету" разгневанное письмо. Как сообщает ИА "Интерфакс", пенсионера возмутило, что государственная центральная газета "пропагандирует религиозный праздник (Пасху)". Пенсионер напомнил о 14 статье Конституции России, провозглашающей светский характер российского государства, и назвал христианство "частной организацией", которую недопустимо "пиарить" в государственных средствах массовой информации. "На наши деньги нарушаете нашу свободу, навязывая нам религии", -завершает свое негодующее послание Убей-Конь.

Наверное, алтайский пенсионер Павел Убей-Конь очень любит читать газеты. Привычка к регулярному чтению прессы появилась у него давным-давно, когда газеты были совсем другими. На первой полосе - передовица о решениях последнего Пленума ЦК КПСС и их претворении в жизнь. Дальше - производство, строительство, посевная, уборочная, закрома Родины, зерновые и зернобобовые, битва за урожай. Обязательно - портрет передовика и интервью с ним. Международное положение, мирные инициативы, социализм, империализм, Жозе Эдуарду душ Сантуш. В конце немного про спорт, про победы сборной СССР. И погода. А сейчас все совсем не так. И меньше всего хочется иронизировать над ностальгическими чувствами пожилого, потерявшегося во времени человека. Сгинул атеизм, прошла жизнь, и даже газета - и та предала. Понять Убей-Коня можно - жизнь обманула, а смерть близка. Но Христос Воскресе из мертвых, смертью смерть поправ.

Стоматолог едет сквозь снежную равнину

В Курганскую область поступили три передвижные стоматологические установки. Каждая установка представляет собой вагончик, оснащенный оборудованием, необходимым для оказания квалифицированной стоматологической помощи на самом современном уровне, в том числе рентгеновским аппаратом и компьютером. Установки будут использоваться для выездного лечения жителей сел и деревень, которые не могут получить помощь другим путем. В настоящее время три молодых дипломированных стоматолога заканчивают специальную подготовку для работы на передвижных пунктах. Как только окончательно установится теплая погода, медики начнут объезд районов Курганской области.

На наших глазах рождается романтическая профессия. Молодой врач в компании водителя (а то и сам за рулем?) колесит по провинции. Глухие деревни, бесконечные уральские дороги и окончательное бездорожье. Масса опасностей. Работа в самой что ни на есть гуще народной. "Интересные случаи". Отличная врачебная практика - все-таки придется лечить в том числе и людей, десятилетиями не знавших, что такое прием у стоматолога. Не погибнуть, не спиться, не пропасть на этих проселках, в этой глуши, в этих затаенных деревнях. Сделаться Чеховым. Или попросту нужным врачом.

Питомцы образцовой школы

Школа №2 Волчихинского района Алтайского края исключена из списка школ, победивших в конкурсе, который проводился в рамках нацпроекта "Образование". Причиной послужил разгром местного кладбища, учиненный в начале апреля учащимися школы. Как сообщила РИА "Новости" краевой координатор конкурса Наталья Калашникова, такое поведение учащихся является грубым нарушением критериев конкурса. В ночь на 5 апреля два ученика школы №2 села Волчиха, 12 и 13 лет, будучи в состоянии алкогольного опьянения, разгромили 281 надгробие на местном кладбище. Теперь родителям подростков грозит штраф от одного до пяти минимальных размеров оплаты труда.

Два ученика образцовой школы разгромили двести восемьдесят одно надгробье. Если предположить, что одному нетрезвому подростку для того, чтоб повалить ветхий могильный крест и перейти к следующей могиле, достаточно одной минуты, то получится, что школьники трудились, не покладая рук и ног, 2 часа 20 минут. Но ведь наверняка там были не только кресты и не только ветхие, а на более основательные надгробья времени уходило гораздо больше. Значит, дети всю ночь занимались тяжелым, хотя и посвоему увлекательным, физическим трудом.

Поневоле задумаешься о том, что у подобных действий (а подростки частенько громят кладбища) есть какая-то культовая подоплека. Подсознательное преодоление страха смерти, что ли. Да и вообще страха Божьего. Не будешь же из простого пьяного ухарства прилагать такие недюжинные усилия. Но и они, как выясняется, напрасны. Преступление измеряется наказанием, богоборчество - инквизицией. Здесь же расплата совсем смехотворна. Значит, смехотворна и вина. Если 281 разгромленное надгробие всего лишь "нарушение критериев конкурса", пусть даже и "грубое", то захватывающие прогулки на кладбища несомненно продолжатся - под радостные возгласы родителей: Париж стоит мессы, перспектива потерять максимум пять МРОТ вряд ли кого-то напугает.

Без серпа и молота

Мэр Москвы Юрий Лужков сообщил журналистам, что на территории московского металлургического завода "Серп и Молот" разместится современный выставочный комплекс. По сообщению РИА "Новости", столичный градоначальник заявил, что России и, в частности, Москве остро не хватает подобных объектов и что мы значительно отстаем по этому показателю от крупнейших мировых мегаполисов. Сооружение нового выставочного комплекса на месте завода призвано серьезно улучшить ситуацию в столичной выставочной индустрии.

Сейчас на заводе производятся изделия из нержавеющей стали, в том числе нержавеющая лента. Производство ленты останется на своем месте, а производство сталепроката будет переведено на запущенный совсем недавно в эксплуатацию литейно-прокатный завод, расположенный в городе Ярцево Смоленской области.

Еще 15- 20 лет назад ранними утрами (часов примерно до восьми) московское метро было заполнено рабочими. В черных пальто и куртках, угрюмые и молчаливые, многие с заметными следами похмелья на лицах, они ехали на многочисленные московские заводы. Они обычно не читали книг и газет, не разговаривали. Сидящие спали, а стоящие просто молча стояли, с мрачноватостоическим выражением на лицах. Люди ехали Работать. А после восьми метро заполнялось инженерами, мэнээсами и прочими служащими. Вечером картина повторялась, только лица рабочих были более расслабленными и оживленными.

Сейчас не так. С раннего утра до позднего вечера метро наполнено офисным людом. Многие московские заводы закрылись. Простаивает бывший завод имени Ленинского Комсомола. ЗиЛ собираются переселять с его исторического места. Теперь вот и "Серп и Молот" покидает столицу. Москва окончательно превращается в торгово-офисный город, утрачивая свою промышленную, пролетарскую составляющую. Мэнээсов тоже не стало, вместо них клерк - с ровными зубами, чистым дыханием, вообще без бактерий.

Отдам монастырь в частные руки

Федеральное агентство по управлению федеральным имуществом по Приморью продало бизнесмену из Уссурийска действующий женский монастырь, расположенный в поселке Раздольном Надеждинского района Приморского края.

Земля, на которой располагаются монастырские строения, не была закреплена за епархией и числилась бесхозной, что и дало агентству формальную возможностьпродажи этой территории со всем содержимым в частные руки. Проданная обитель образовалась несколько лет назад на месте военного городка. Монахини своими силами отремонтировали ветхие помещения. За три дня до праздника Пасхи к настоятельнице монастыря матушке Филарете пришел новый владелец и предъявил права собственности на монастырь. В тот же день нанятые бизнесменом рабочие начали разборку дореволюционных монастырских построек.

Удачно этот человек выбрал время для вступления в права собственника. Страстная неделя, Великий Четверг, скоро Пасха. В храмах толпы верующих, желающих исповедаться и причаститься накануне великого праздника. И вот, появляется господин. Показывает документы, из которых следует, что теперь он здесь хозяин. "Я купил". А потом хмурые люди с помощью ломов и экскаваторов начинают рушить (а ведь именно это подразумевается под аккуратным словом "разбирать") ветхие домики, приспособленные для жилья тяжелым трудом монахинь. Мог бы, наверное, недели две подождать. Люди устранились от мира, но мир настиг их в лице предпринимателя из Уссурийска.

Срубить дерево и построить дом

Правительство Московской области одобрило проект "Закона об использовании лесов на территории Московской области". Как сообщает ИТАР-ТАСС, в соответствии с этим законопроектом каждый житель Подмосковья сможет раз в полвека самостоятельно вырубить 100 кубометров леса для строительства своего дома. Раз в двадцатилетие можно будет нарубить 20 кубометров леса для строительства и ремонта хозяйственных построек, а каждый год житель области сможет заготовить 10 кубометров дров.

Документ регулирует и множество других аспектов взаимоотношений человека и леса. Например, гражданам разрешено бесплатно собирать мох для утепления построек, заготавливать бересту, еловые и сосновые лапы, ветви для веников. При этом мох разрешено собирать на одном участке не чаще, чем раз в пять лет, а заготовку веников вести только на лесных участках, где производится расчистка земель. В соответствии с законопроектом, бересту можно снимать только со срубленных и сухостойных деревьев, заготовка березового сока допускается лишь на деревьях, подлежащих рубке. При сборе грибов запрещается вырывать их с грибницей, переворачивать мох и уничтожать старые грибы.

Чем- то патриархально-эпическим веет от этого законопроекта. Посадил, вернее, срубил дерево, построил дом, вырастил сына. Годы, десятилетия. Молодой двадцатилетний парень срубил дом, женился, зажил. Зрелый муж поставил сарай, баньку. Дети подросли, отстроились. Крепкий старик вместо обветшавшего за полвека дома срубил новый, слава Богу, сил еще хватает. Баньку и сарай -подновил. В промежутках - сбор моха, заготовка веников и дров. Все своим чередом, по закону правительства Московской области, год за годом, во веки веков. Аминь.

И всего лишь в нескольких километрах от этого благолепия топчется огромный зловонный город с билдингами и билбордами, акциями и презентациями, девелоперами и мерчендайзерами. Они кружатся по своим кольцам - Бульварному и Садовому, Третьему и Окружному, - наскакивая друг на друга и жарко дыша в затылок. А рядом широко и привольно - на столетия, тысячелетия - раскинулся свободный заповедник.

Три баптиста и свидетель

В Алтайском крае четыре призывника выбрали альтернативную военную службу по религиозным причинам. Об этом со ссылкой на военного комиссара края Владимира Розовенко сообщает ИА "Регнум". Трое из них - баптисты, один принадлежит к секте Свидетелей Иеговы.

Двое будут работать санитарами в Алтайской краевой клинической психиатрической больнице, один - механизатором в Свердловской области на Уральском заводе транспортного машиностроения. Еще один станет каменщиком в строительно-монтажном управлении города Ижевска. Военный комиссар уточнил, что срок альтернативной гражданской службы в 2007 году составит 31 с половиной месяц. Для проходящих альтернативную службу в Вооруженных Силах этот срок составит 27 месяцев, для призывников с высшим образованием - 21 месяц. С января будущего года срок альтернативной службы для всех уменьшится до 21 месяца, а для проходящих службу в Вооруженных Силах - до 18 месяцев.

Двоим, можно сказать, повезло. Каменщик, механизатор - это еще ничего. Обычные рабочие профессии. А вот санитары в провинциальной психиатрической больнице…

Страдание, боль, безумие. Грязь, нищета. Жестокость. Необходимость физического насилия. Дикие злоупотребления, которым трудно, а часто просто невозможно противостоять. Но главное - атмосфера постоянного, давящего, беспросветного ужаса. И все это - на бесконечные два с половиной года. Про этих двух ребят не скажешь: "откосили от армии". Наверное, трудно придумать лучшие условия для испытания веры.

Нож как ответ на чих

В одной из воинских частей Московско-Минской мотострелковой дивизии Балтийского флота, расположенной в Калининграде, произошло чрезвычайное происшествие. Как сообщил корреспонденту ИА "Регнум" представитель правоохранительных органов Калининградской области, в части произошел конфликт между двумя военнослужащими, в ходе которого прапорщик ранил ножом солдата. Удар пришелся в область шеи. В настоящее время солдат доставлен в главный военно-морской госпиталь Балтийского флота. Прапорщик задержан.

По предварительной информации, инцидент произошел из-за того, что прапорщик заметил солдата курящим в неположенном месте, отметил представитель правоохранительных органов.

В середине девяностых, когда превыше всего ценилась прибыльность и эффективность, в ходу был афоризм: "При слове "культура" я хватаюсь за пистолет". То, что эта шутка принадлежала Геббельсу, шутников не смущало, а бодрило, придавая их недюжинному остроумию еще большую остроту. Проблема была даже не в том, что весело, с прибауткой хоронили культуру. Дело было в том, что хватание за пистолет потихоньку легитимировали. Казалось бы, пожми плечами и пройди мимо. Но нет - когда что-то не нравится, значит здравствуй, оружие. В частях Московско-Минской мотострелковой дивизии, конечно, о шутке Геббельса никто не слышал, зато каждый по сто раз слышал о торжестве закона. Бесполезно - всем давно известно, как отвечают на любой чих. На курение в неположенном месте, в том числе.

Непонятливый Авраам

Прокуратура Калининградской области начала проверку по фактам четырех попыток самоубийства, совершенных жителем города Нестерова Александром Кузнецовым. Как сообщает ИА "Регнум", в последнее время Александр тяжело переживал из-за совершенного им в начале апреля ДТП, в результате которого погибла женщина, мать двоих детей. 23 апреля Кузнецов, находясь в состоянии алкогольного опьянения, нанес себе несколько порезов кухонным ножом, потом, найдя в домашней аптечке шприц, пытался ввести себе в вену воздух, но родные вовремя помешали. Тогда Александр заперся в помещении, где находился газовый баллон, открыл кран и зажег спичку. Взрывом его выбросило в окно. С незначительными ожогами Кузнецова доставили в приемный покой, где ему была оказана первая помощь. В тот же день Александр попытался выброситься из окна третьего этажа больницы.

Причиной совершенных им попыток суицида Кузнецов назвал нежелание жить с таким тяжким грехом на сердце. В настоящее время решается вопрос о помещении Кузнецова в психиатрическую больницу.

Обычно бывает иначе. Убийца обманывает следствие и суд, чтобы смягчить наказание. Насильник оправдывает себя тяжелыми психологическими проблемами. Мать, убившая собственного ребенка, просит войти в ее трудное материальное положение. А тут человек сам хочет себя наказать самым страшным наказанием. Но Господь в великой милости Своей отводит его от этого преступления. Так Он отвел руку Авраама, вознамерившегося принести в жертву сына. Современный человек, быть может, более искушен, но менее прозорлив. К психиатрам, чьей специальностью является душа человеческая, это тоже относится.

Наказание шнуром

58- летний учитель информатики средней школы поселка Октябрьский Усть-Большерецкого района Камчатской области Александр Рябцев избил школьницу шнуром, предназначенным для подключения сканера к компьютеру. Преподаватель признан виновным в совершении преступления, предусмотренного частью 1 статьи 115 УК РФ (умышленное причинение легкого вреда здоровью, вызвавшее кратковременное расстройство здоровья). Следствие установило, что учитель нанес своей ученице несколько ударов компьютерным шнуром за то, что она не выполнила данное ей задание. В результате на бедрах и спине ребенка остались кровоподтеки. Суд приговорил Рябцева к штрафу в размере 25 тысяч рублей.

Камчатка, маленький поселок на краю земли. 58 лет, работа, больше подходящая студенту-вечернику или, в крайнем случае, выпускнику провинциального педагогического института. Как человек в таком возрасте успел освоить информатику? Или преподавал, не осваивая? Бестолковые, до смерти надоевшие ученики, особенно вот эта девочка, которая не может - нет, не хочет выполнить простейшее задание…

Теперь Александру Рябцеву предстоит сделать несколько не очень приятных, но необходимых дел. Заплатить изрядный штраф. Подключить сканер к компьютеру при помощи шнура. Извиниться перед побитой им ученицей. И продолжать свое, пусть скучное и надоевшее, но нужное занятие - преподавание информатики ученикам средней школы в маленьком камчатском поселке.

Учительница наносит удар

Людмила Комисарук, преподаватель русского языка и литературы Пустошинской общеобразовательной средней школы, признана виновной в совершении трех преступлений, предусмотренных ч. 1 ст. 116 УК РФ (побои) и двух преступлений, предусмотренных ст. 156 УК РФ (ненадлежащее исполнение обязанностей по воспитанию несовершеннолетних, соединенное с жестоким обращением). Такое решение вынес Приморский районный суд Архангельской области, сообщает ИА "Регнум".

В ходе суда было установлено, что Комисарук неоднократно била своих учеников. В 2005 году она ударила шестиклассницу учебником по голове, а семиклассницу - ладонью по голове. Пострадали также ученики пятого и шестого классов: одного она, взяв за волосы, ударила головой о стену, другому нанесла удары ногой в спину. Судприговорил Комисарук к одному году исправительных работ условно с испытательным сроком один год.

Что делает учитель, не лишенный садистических наклонностей, когда хочет физически воздействовать на ученика? Бьет указкой или линейкой по рукам (бывает, что и по голове), а то и отвешивает подзатыльник. Что делают недоросли, когда хотят похулиганить? Бьют друг друга по голове учебниками, пинают ногами, а бывает, что и об стену головой товарища приложат. Но здесь - все вверх дном. Педагог взял на вооружение боевые приемы школьников. Во время урока учительница (интересно, сколько ей лет?) бегает за учеником и бьет его ногой в спину. Он в ужасе, возможно, с криками, убегает, а она его догоняет и бьет. И ведь речь идет не о маленьких детях, а о подростках. В шестом классе получить от учительницы учебником по голове - тот еще опыт.

Остается предположить, что довольно экзотический вид наказания "исправработы условно" был выбран в силу того, что никакая работа столь резвого педагога не исправит.

Прокурор и ангелы

Прокурор Починковского района Смоленской области Александр Иванов пережил клиническую смерть, во время которой его посетили ангелы. Они напомнили прокурору о необходимости соблюдения христианских заповедей. Как сообщает ИА "Интерфакс", причиной клинической смерти стала автомобильная катастрофа. Прокурор получил множественные переломы и оказался в глубокой коме. Через девять часов, очнувшись на больничной койке, он рассказал, что с ним случилось после аварии. По словам Александра Иванова, сначала он просто смотрел со стороны на место аварии, на собственное тело, лежащее на дороге, на погибшего водителя Володю, наблюдал приезд "скорой помощи". В какой-то момент он почувствовал прикосновение руки. Обернувшись, увидел трех ангелоподобных существ. Ангелы побеседовали с прокурором и напомнили ему о необходимости покаяния и исправления греховной жизни, характерной для современного общества.

Возможно, результатом этого переживания станут большие изменения в жизни прокурора Починковского района Смоленской области. Преображенный прокурор закроет дела, заведенные на невиновных, зато откроет на виноватых. И сам в конце концов окажется за решеткой. Или, попытавшись жить по заповедям, быстро обнаружит их полную несовместимость со своими служебными обязанностями. И, подобно евангельским мытарям, оставит свою службу, занявшись чем-то совсем другим.

А может, ничего и не изменится. Повседневная суета - это могучая сила, которая способна оттеснить на задний план самое яркое переживание. Все останется как есть, продолжится бесконечная служебно-бытовая круговерть, и только иногда, очень редко, прокурор будет смутно припоминать, что когдато давно с ним вроде бы произошло что-то чудесное, немыслимое, что-то такое, что уже почти забылось, да и неизвестно, было ли на самом деле.

Небесный молоток

Житель села Истимис Ключевского района Алтайского края Виталий Абоянцев передал в Барнаульский планетарий фрагмент метеорита. Как сообщает ИА «Интерфакс», Виталий недалеко от своего дома нашел странный предмет, который он принял сначала за камень. Камень было невозможно распилить, на магнит он тоже не реагировал. Абоянцев стал использовать находку в качестве молотка - забивал им гвозди. Услышав недавно информацию об акции «Помоги найти метеорит», которую проводит на Алтае Всероссийское научно- исследовательское объединение «Космопоиск», Виталий сообщил о своей странной находке журналистам. Предмет доставили в Барнаульский планетарий, где ученые подтвердили, что это действительно небесное тело. Метеорит будет отправлен в Москву.

Метеорит - это небесное тело. Как правило, отделившееся от астероида. Небесное тело отделилось от астероида и долго летело сквозь космос, преодолевая недоступные воображению расстояния. Со скоростью примерно 20 километров в секунду небесное тело вошло в земную атмосферу и стало стремительно нагреваться. Раскололось на несколько более мелких небесных тел, которые, плавясь, теряя скорость и оставляя за собой огненные следы, упали на территории Алтайского края. Одно из них столкнулось с Землей недалеко от села Истимис. Еще недавно оно летело в небесах с колоссальной скоростью, а теперь землянин Виталий Абоянцев вертит его в руках и недоумевает: что за странный камень такой? Вроде камень, а вроде и не камень. Пробовал пилить - не поддается. И тогда небесное тело становится инструментом в домашнем хозяйстве землянина - он забивает небесным телом гвозди. Земное и небесное иногда встречаются друг с другом при весьма причудливых обстоятельствах.

Трагедия маленького человека

На границе России и Абхазии недалеко от Сочи задержан нарушитель, пытавшийся проникнуть на российскую территорию необычным способом. Как сообщает Газета.Ру, пограничники остановили для проверки документов россиянина и жительницу Абхазии, направлявшихся в Россию. Документы у обоих оказались в порядке, однако при досмотре в их багаже обнаружился мужчина. Свернувшись калачиком, он лежал в ручной тележке, прикрывшись клеенкой.

Очень, очень надо. До зарезу. Хоть как. Любым путем. А как? Разве что в бауле на колесиках. Да хоть бы и в бауле. Ну- ка, давай. Вот так, да. Еще, еще. Нет, никак. Еще можешь согнуться? Ага, вот теперь нормально. Сверху клеенку. Дышать можешь? Да вроде. Ты, главное, не шевелись. Все, пошли.

Человек катит по дороге сумку на колесиках, а в сумке - человек. Каждая кочка, камешек, дорожная неровность отдаются болью. Дышать нечем. Жара. Как ты там, живой? Уже подходим, смотри, не шевелись. Бесконечные минуты. Голоса пограничников. Проверка документов. Невозможно больше терпеть. Кто, откуда. Терпеть больше невозможно, невозможно. Надо терпеть. С какой целью следуете. Не дышать. Невозможно уже совсем терпеть. Не шевелиться. Нет больше сил уже совсем. А что это у вас в сумке?

Зря его не пустили в Россию. Все равно он как-нибудь проберется, пролезет, проникнет, просочится. Потому что очень маленький. И очень целеустремленный.

Идут поезда, не летят вертолеты

На харьковском железнодорожном вокзале задержана проводница поезда Москва - Симферополь. В ее вагоне обнаружены контрабандные товары на общую сумму 44 тысячи гривен (около 9 тысяч долларов). По сообщению сайта avia.ru, проводница заполнила все свободные емкости вагона разнообразными товарами: большим (300 кг) грузом приправ, матрасами, сувенирами, косметикой, книгами, журналами. Кроме того, в вагоне были обнаружены запчасти для вертолетов: шланги, гидродатчики, резисторы, щетки генератора, насосы, даже топливный бак - всего 19 наименований запчастей.

С одной стороны, конечно, нелепость - перевозить вертолетные запчасти в пассажирском вагоне. Вместе с тремя центнерами приправ, матрасами и книгами. Это уже не пассажирский вагон получается, а, скорее, товарный. Интересно, где у пассажирского вагона емкость, в которую можно поместить топливный бак вертолета?

С другой - а что человеку делать, если надо переправить из Москвы в Симферополь запчасти для вертолета? Причем срочно. И человек идет к проводнице. Конечно, не на вокзал, а туда, где формируются поезда, на пути сортировочной станции. Огромное поле, уставленное составами пассажирских вагонов. На вагонах таблички: Москва - Курск, Москва - Адлер, Москва - Старый Оскол. Вот табличка Москва - Симферополь. То, что надо. Здрасте, а вы сегодня отправляетесь? Сегодня. Чего надо? А посылочку можно через вас передать, до Симферополя? Какую посылочку? Да вот тут, посылочка. Вообще-то, она большая… А что там? Ну, вообще-то, запчасти. Запчасти? Ну да, вертолетные. Чего? Ты сдурел, что ли, совсем? Куда я тебе их засуну? Да вы не ругайтесь, там только один предмет большой, бак, а остальное - так, мелочевка. Насосы, там, шланги. Я заплачу, сколько надо, вы не беспокойтесь. Запчасти, говоришь… И сколько? Далее следует обсуждение цены. Ох, ну все, вроде. Спасибо вам огромное, выручили. В Симферополе товарищ на вокзале встретит, Петя-вертолетчик зовут.

Но все усилия оказались напрасными. Запчасти теперь будут долго валяться на задворках харьковской таможни. И не взлетит симферопольский вертолет, лишенный шлангов, насосов и топливного бака, в синее крымское небо.


Подготовил Дмитрий Данилов

ПРОХОДИМ, НЕ ЗАДЕРЖИВАЕМСЯ

Прощание с Борисом Ельциным нарушило советскую традицию: прощались не в Доме Союзов, а в храме Христа Спасителя

Пластмассовый столик возле рамки металлоискателя завален деньгами - металлической мелочью. Проходя через рамку, люди выкладывают из карманов все металлическое, а сгребать обратно в карман эти же лезные деньги - ну, как-то не соответствует моменту. Чем больше людей проходит через рамку, тем больше денег на столике. Милиционеры, стоящие рядом, вполне могут, освободившись под утро, пойти и пропить скопившуюся сумму, тем более что действительно почему-то очень хочется выпить.

Кто- то в середине очереди этим и занят: водка в пластмассовых стаканчиках, сок из пакета. Пьют молча. Соседи делают вид, что не обращают внимания на пьющих, и тоже молчат. Огромное скопление молчащих людей (очередь тянется по Соймоновскому, выходит на набережную и заканчивается на Ленивке) выглядит торжественно и жутко. Конечно, не митинг. Но и не похороны. Никто не плачет. Никто не суетится. Суета была днем, да и то -какая суета. Дворники со всего Центрального округа Москвы, маляры, спешно обновляющие фасады домов по Пречистенке, озеленители, до срока высаживающие на клумбах у входа в храм анютины глазки, отбирая из пучков рассады только те цветы, которые уже распустились.

А сейчас ночь. Нет ни дворников, ни озеленителей - только туалетные кабинки "МКАД-сервис" по 13 рублей за вход и дорожные рабочие, наносящие на мостовые Волхонки и Пречистенки новую разметку. Да фургончик "Крошка-картошка", который этой ночью на одном кофе соберет, наверное, годовую свою выручку. Но и те, кто осторожно несет от фургончика картонные стаканчики с кофе своим спутникам в очередь, - и они не суетятся. Торжественное и совсем не траурное спокойствие. Разве что циничная бабушка-коммерсантка бегает вдоль очереди, продает розы, - но, в конце концов, кому-то здесь ведь нужны цветы, так что пускай продает.

Лица - и не те, что на митингах, и не те, что в вагонах метро, и не те, что на похоронах знаменитостей. Интересные лица.

Удивительно (настолько удивительно, что не замечаешь этого сразу), но при этом скоплении людей практически нет ни омоновцев, ни милиции. Два омоновских автобуса (на лобовом стекле одного почему-то вымпел "Газпромнефти") в переулке, но самих бойцов не видно. С задачей сохранения порядка справляется металлическое ограждение, начинающееся напротив боковых входов в храм и образующее с его парапетом узкий коридор, в начале которого стоит единственный охранник в джинсах и желтом жилете, с интервалом в пять-десять минут пропускающий внутрь коридора людей по пять-шесть десятков.

Чуть дальше по коридору - тоже частная охрана, уже в камуфляже с нашивками православного ЧОП "Колокол". Они, если нужно, ненадолго задерживают идущих и потом пропускают их по коридору - к милиции с металлоискателями. Туда, где все оставляют карманную мелочь.

В храме тоже тихо. Над алтарем светятся неоновые буквы "Христос воскресе!" и красное яйцо из папьемаше. Гроб, перед гробом цветная фотография покойного и четыре гвоздики. В почетном карауле солдаты президентского полка. Остановишься перед портретом - и тут же голос, тихо-тихо: "Проходим, не задерживаемся".

Проходим, не задерживаемся. У выхода в ряд венки. Первый от ФСО, второй почему-то от пресс-службы президента. Дальше - от госсекретаря Союза России и Белоруссии, от ФСБ, Администрации Президента, Управления Делами Президента. В конце - венки с одинаковыми лентами от губернаторов.

Почему- то только здесь, у выхода, среди венков, люди начинают плакать.

Без ружья

Страшная катастрофа с «вирджинским стрелком», уложившим в провинциальном университете 32 человека, - несчастье, совершенно немыслимое ныне в России


То, что свободная торговля оружием, ежегодно провоцирующая в Америке расстрелы случайных жертв, пусть и не такие лютые, как на сей раз, до сих пор запрещена в нашем отечестве, - недовыкорчеванное наследие социализма. Мы пока еще не убиваем друг друга посредством вольно купленной в магазине винтовки. Но похоже, и эта тонкая защитная пленка скоро будет сорвана. Сторонников легализации ствола прибавляется с каждым годом. Обыватель, уже не надеющийся ни на какую милицию, жаждет собственноручно наказывать порок и отстаивать добродетель. На простейший довод о том, что в результате количество преступников не уменьшится, зато резко увеличится число недалеких, буйно помешанных и попросту озверевших людей, готовых пристрелить за копейку, - ревнители ружей не реагируют. "Око за око, пуля рассудит, карабин разберется". Говорите, в таком случае римское право будет заменено ветхозаветным каноном? Пускай.

Остается надеяться, что в обозримом будущем государство не санкционирует либеральную торговлю стволами, угрожающую превратить дурака с кирпичом в палача с пистолетом. Иначе все станет как в Штатах, где не то что студенты, но даже школьники являются в класс с дробовиком отомстить математику за некстати поставленный "неуд".

Но есть и другая мораль, не менее первой удаляющая нас от американской реальности с извечным ее "достаю автомат и гашу всех подряд". По сути дела, "вирджинский стрелок" спятил не на почве невзгод, а посреди процветания. В обществе, где действует звонкое, улыбчивое табу на любые "проблемы", всякое отклонение от шаблона - первый шаг к помешательству, идеальный зачин для триллера. На этом построены многие сочинения Стивена Кинга: маленький провинциальный город, предсказуемый быт, семья, бейсбол, газонокосилка и оптимизм. Но внезапно случается нечто такое, от чего привычный комфорт трещит по швам. Это и есть точка входа в безумие, мало заметная поначалу трагедия, логически ведущая к массовому душегубству. В каждом конкретном случае у "несчастного" отыскиваются разнообразные резоны: "психологическая травма", "отсутствие понимания", "детские комплексы". Неизменно одно: бешенство вспыхивает, когда всем вокруг хорошо. Бойкие чирлидерши самозабвенно дрыгают ногами на пустом стадионе - но в разгар репетиции с трибуны спускается вурдалак с автоматическим пистолетом наперевес.

В России для подобного рода трагедий нет места. О каких "изначально добропорядочных" гражданах можно говорить, если сама окружающая реальность в любой момент грозит поступить с нами самым неожиданным образом. В мае может пойти снег, физруки, военруки и трудовики рутинно доводят школьников до полусмерти, а для студентов припасены военкоматы. Русские медвежьи углы, аналогичные вирджинским, живут, как при царе Горохе, натуральным хозяйством, за окном по полгода не светит солнце, а летом вязкая тьма опускается на города уже в три часа дня. Из каждого окна и дупла, каждой канавы и переулка на вас направлены сотни, тысячи виртуальных стволов куда подлее, коварнее тех, что продаются в американских лавках. И если под их прицелом вы лучитесь благодушием, вам прямая дорога либо в святцы, либо в дурдом. Средь наших осин наособицу смотрится не тот, кто вооружен до зубов, а тот, кто разоружился, расслабился. Вот он-то и есть настоящий социопат. Подлинно русский, блаженный маньяк без ружья.

Олег Кашин Памяти мануфактуры

Иваново, некогда третий после Москвы и Петербурга промышленный город России - ныне депрессивный центр депрессивного региона, но люди там все еще работают.


I.

О том, что корпуса Большой Ивановской мануфактуры (БИМ) имеют какое-то отношение к текстильной промышленности, можно догадаться только по двум мемориальным доскам на выходящем на проспект Ленина фасаде. На одной доске написано, что в 1950 году мануфактуре было присвоено имя Ольги Варенцовой, во времена царизма совмещавшей службу на БИМе с профессиональной революционной деятельностью; вторая доска сообщает, что в 1967 году в честь 50летия Великого Октября переходящее Красное знамя ЦК КПСС и Совета министров СССР решением двух этих органов было оставлено коллективу мануфактуры на вечное хранение. Доски теряются среди вывесок офисов и магазинов, арендующих фабричные корпуса. Самая большая вывеска - у магазина с издевательским названием "БУМ". Магазин, впрочем, закрыт на ремонт.

Когда- то у стен БИМа стоял бюст дважды Героя социалистического труда Валентины Голубевой -как и полагалось по закону, в полторы натуральные величины. Многие помнят, как, уже будучи директором мануфактуры, Голубева с трибуны Съезда народных депутатов СССР сетовала на то, что, ежедневно проезжая по пути на работу мимо памятника самой себе, она испытывает ужасную неловкость. Съезд проявил уважение к скромности заслуженной ткачихи и разрешил в порядке исключения демонтировать памятник. Это событие стало для Иванова примерно тем же, чем для остальной страны в те же годы были поездки Бориса Ельцина в троллейбусе, вторая буква "н" в названии эстонской столицы или, например, этнические чистки в Сумгаите, - то есть первым признаком того, что в стране наконец наступило долгожданное время перемен. Остальные признаки этих перемен тоже не заставили себя ждать и, в основном, сохранились до наших дней. Беглый осмотр города позволяет безошибочно убедиться в двух вещах. Во-первых, в Советском Союзе действительно была текстильная промышленность. Во-вторых, теперь от нее почти ничего не осталось.

II.

Украшенный колоннами и гнездами от множества давно перегоревших и украденных лампочек фасад фабрики имени Ф. Э. Дзержинского (фабрику открыл в 1922 году Валериан Куйбышев; колонны достроили при Сталине) теперь украшен игривым транспарантом "Зайди сюда, не пожалеешь ты". Так рекламируется мебельный салон - одно из нескольких десятков учреждений, занимающих ныне здание фабрики. Салон помещается на третьем этаже. Этажом ниже - какой-то маленький офис, четверо пожилых дам пьют чай с водкой и на вопрос, осталось ли что-нибудь от фабрики, кокетливо отвечают - "А вот мы остались!"

Через дорогу - развалины фабрики имени Балашова. Мертвые корпуса бывших и полумертвых мануфактур вообще встречаются в Иванове чаще, чем что бы то ни было. На плаву остаются, пожалуй, только Новая ивановская мануфактура - единственное предприятие города, которое по-прежнему производит из узбекского хлопка ткань, и Зиновьевская мануфактура ("Зима"), на которой сохранились цеха по обработке готовых тканей. В меньших объемах готовые ткани обрабатывает и БИМ - правда, уже без Валентины Голубевой. Добившись демонтажа своего памятника в полторы натуральные величины и поучаствовав в приватизации мануфактуры, Голубева отошла от дел и последние несколько лет живет затворником.

Мне очень хотелось пообщаться со знаменитой ткачихой, но новое начальство БИМа делиться ее адресом и телефоном не захотело, объясняя это тем, что Голубева не поддерживает связей со своим бывшим предприятием. Бывшая секретарша Валентины Николаевны, которая до сих пор работает на мануфактуре в той же должности, объяснила - Голубева, уходя на пенсию, просила не пускать к ней журналистов, потому что слишком много гадостей о ней было написано в перестройку и позже.

III.

Впрочем, найти знаменитого человека в маленьком городе очень просто - достаточно спросить первого встречного. В моем случае первым встречным оказалась гостиничная буфетчица, которая с удовольствием рассказала о том, как после смерти мужа, владевшего в Иванове несколькими предприятиями, в том числе хлебозаводом, Валентина Голубева рассорилась с сыном мужа от первого брака, и они до сих пор не разговаривают, хотя их дома стоят рядом и даже строились по одному проекту, хотя дом Голубевой немного меньше. Точного адреса буфетчица не помнила, только название улицы - Ивановская, - зато подробно рассказала, как найти эти два дома. На Ивановскую нужно повернуть от бани номер пять и ехать в сторону Большой Воробьевской. Через двести с чем-то метров дорога сделает изгиб, и как раз напротив этого изгиба стоят те самые два дома. Я нарочно пересказываю эту лоцию полностью, потому что применительно к улице Ивановской такое описание звучит так же, как если бы чернокожий африканец, назначая вам свидание в час ночи на железнодорожной платформе "Бирюлево-товарное", сказал бы, что узнать его можно по газете, которую он будет держать в руках.

Улица Ивановская и находится в самом центре города. Это, впрочем, условное понятие - в Иванове нет ни центра, ни спальных районов, ни промзон; очевидно, центром стоит считать треугольник, образуемый корпусами БИМа, Цирком и Музыкальным театром, обвешанным афишами звезд шансона, - потому что перед театром стоит памятник Михаилу Фрунзе, а к БИМу практически примыкает здание областной думы. Остальной город застроен вперемешку - фабричные корпуса соседствуют с жилыми пятиэтажками, жилые пятиэтажки - с деревянными избушками и типовыми коттеджами дореволюционной постройки. Единственная полноценная улица - проспект Ленина с магазинами, Текстильной академией, мединститутом и прочими главными заведениями города. Ивановская же выглядит абсолютно по-сельски. Избы с резными наличниками, кривые деревянные заборы, водопроводные колонки у обочин. И когда среди этого пейзажа видишь два новых трехэтажных особняка, обнесенных общей кирпичной стеной, как-то не обращаешь внимания на все остальные ориентиры, которые перечисляла буфетчица, - ни на пятую баню, ни на изгиб дороги. Сразу понятно, что здесь и живет семья главной советской ткачихи.

Жму на кнопку звонка, ворота открывает садовник. Объясняет, что Валентины Петровны нет дома, зовет ее сноху. Сноха, симпатичная блондинка лет двадцати пяти (кстати, единственная более-менее красивая женщина, которую мне удалось увидеть в Иванове; это к вопросу о старом мифе, будто здесь - женский заповедник), выходит на крыльцо, выслушивает мою просьбу, достает мобильный телефон, звонит Голубевой, трубку дает мне.

- Ничем не могу помочь, - говорит трубка. - Мне очень приятно, что вы меня помните, но я слишком скромный человек, чтобы давать интервью. В нашем городе живет много героев труда, много знатных ткачих. Найдите себе другого собеседника. - И через паузу, - Тем более что я и так столько лет страдала из-за журналистов.

IV.

Прежде чем искать других собеседников, иду на фабрику Балашова. Фабрика занимает целый квартал, и выбитые окна ее цехов видны практически отовсюду. Удивительно, но на фабричной проходной сидит охранник, - правда, ему нет никакого дела ни до людей, которые ходят через проходную, ни до автомобилей, въезжающих и выезжающих через постоянно открытые ворота. Очевидно, выносить с фабрики уже нечего.

Признаков жизни - никаких, но на общем унылом фоне выделяется железная дверь на пристроенном к большому разрушенному цеху домике (очевидно, когда-то в нем была фабричная контора). За дверью - лестница, на втором этаже неожиданно обнаруживаю вполне прилично отремонтированную комнатку, в которой за швейными машинками сидит пятеро женщин слегка за пятьдесят (видимо, те самые ивановские невесты, которые так и не вышли замуж). Это частное предприятие "Батрак" - название звучит циничновато, но Батрак - всего лишь фамилия владелицы предприятия.

Работницы "Батрака" под руководством мастера Натальи Луньковой шьют женские ночные рубашки. Мастер, в свою очередь, с помощью степлера крепит на каждую новую рубашку этикетку с изображением улыбающейся блондинки и рассказывает, что единственную выкройку, по которой шьются рубашки, лет десять назад кто-то (может быть, та самая мадам Батрак?) утащил с развалившейся фабрики.

- Ткань, правда, уже не наша, не ивановская, - поясняет Наталья Борисовна. - Это таиландский батист, нам его привозят, мы из него шьем. Работа интересная и платят хорошо - от полутора тысяч рублей в неделю. Но вы не пугайтесь, это минимум. Если хорошо работать, можно и три тысячи в неделю поднять. Спрашиваю, неужели ЧП "Батрак" - это все, что осталось от ивановской текстильной индустрии. Мастер Лунькова заверяет, что это не все и что если я поеду на "Зиму", то сам смогу убедиться, что индустрия жива.

V.

"Зима", то есть Зиновьевская мануфактура, действительно выглядит не так удручающе - выбитых стекол нет и даже бюст рабочего-революционера Федора Зиновьева, в честь которого названо предприятие, выкрашен свежей краской. Директор Игорь Молчанов - 37-летний инженерэкономист, выпускник местной Текстильной академии и бывший владелец созданной им еще в студенческие годы фирмы, которая организовывала в Иванове приватизационные аукционы, пришел на "Зиму" в 2002 году внешним управляющим после того, как мануфактура обанкротилась. Отказался от ткацкого производства, сохранив только отделочное, сократил коллектив в пять раз - с 3500 человек до 700 ("Это называется стратегия бережливого производства", - уточняет директор), и с тех пор фабрика вполне успешно обрабатывает закупаемые в Турции и Пакистане ткани для домашнего текстиля - то есть постельного белья, скатертей и занавесок.

- Я эффективный менеджер, - честно признается Молчанов и в подтверждение рассказывает анекдот о том, как директор советского завода, на котором работает тысяча человек, посещает аналогичное японское предприятие. "Сколько народу у вас работает?" - спрашивает советский директор. "Десять", - отвечает японец. "А у нас одиннадцать", - врет ему наш. Назавтра японец говорит: "Я всю ночь не спал, думал: чем же у тебя на заводе занимается одиннадцатый?"

- Вот я работаю так, чтобы у меня этого одиннадцатого не было, - добавляет эффективный менеджер Молчанов.

Новейшая история отрасли выглядит так. После августа 1998 года здесь, как и в остальной российской промышленности, начался подъем ("Дефолт вдохнул в отрасль силы", - говорит директор), который уже через три года привел к тому, что ткани в Иванове стало производиться слишком много, и из-за этого фабрики стали банкротиться одна за другой, не выдерживая конкуренции. "Зиме" - одной из немногих - удалось полностью прийти в себя после банкротства. Сейчас темпы роста - около 10 процентов. В советские годы фабрика обрабатывала 6 миллионов метров ткани в месяц, теперь - 10.

- И все собственными силами, - говорит директор, и я спрашиваю, почему же, если отрасль на подъеме, сюда не приходят москвичи.

- А разве вы не понимаете? - директор видит, что я не понимаю, и сам отвечает, - Это же не нефтяная промышленность. И никто кроме тех, кто здесь родился, ее не возродит.

Отделочная фабрика - та же типография, только вместо бумаги - белое полотно, на которое с помощью печатных машин наносится рисунок. Машины новые (точнее, б/у - но из Италии), по 200 тысяч евро каждая. В цеху сильно пахнет краской - настолько сильно, что фотограф в какой-то момент начинает проситься на свежий воздух. Действительно, трудно понять, как при таком запахе люди проводят здесь полный рабочий день.

- Видите, - говорит директор, - все очень просто. Начесываем фланель, отбеливаем, набиваем рисунок и снова начесываем.

Я ничего этого не вижу - вижу только, что белая полоска ткани входит в машину и выходит уже с рисунком. Ощущая себя полнейшей блондинкой, спрашиваю, откуда берется рисунок. Директор объясняет, что цилиндрические никелевые валики, вставляемые в машину, - это шаблоны. Каждый шаблон покрывается лаком, на лаке лазером выжигается узор, который наносят на ткань.

Начальник отделочного цеха Анна Сорокина (химик по образованию, на мануфактуре с 1969 года, кавалер ордена Трудового красного знамени, зарплата - 7300 рублей плюс премиальные до 80 процентов от оклада) говорит, что сейчас ей лучше, чем при советской власти.

- Понимаете, - говорит Анна Федоровна, - мы же тогда были под колпаком. Партком, профком, технологическая дисциплина, борьба с пьяницами - работать было некогда. А сейчас работаем. И знаете, что самое приятное? Когда смотришь по телевизору сериал и видишь - герои спят на наших простынях. Видели сериал "Татьянин день"? Там героиня спит под нашей бязью!

VI.

Самое парадоксальное в ивановской промышленности - автокраны "Ивановец". То есть в самих по себе автокранах ничего парадоксального нет, но город настолько ассоциируется с текстилем, что даже несмотря на то, что "Ивановцы" в России ездят повсюду, невозможно представить, что их производят именно здесь. Главный в России завод автокранов, однако, действительно находится именно в Иванове. Директор заводского музея Елена Алексеева встречает меня у проходной.

- Вам очень повезло, вы очень кстати приехали - у нас сегодня день ветерана.

И в самом деле, на крыльце заводского клуба толпятся пожилые мужчины и женщины. Сейчас они пойдут возлагать венки к двум памятникам, стоящим на территории завода. Елена Михайловна тащит меня за ними. Первый памятник, как и положено на таких заводах, - старинный автокран на пьедестале. Однако, вопреки тради ции, это не первый кран, сошедший с заводского конвейера, а просто "кран с судьбой". В 1958 году он поступил на вооружение коммунальных служб Иркутска. Водитель-крановщик Иван Гоцкин, работавший на этой машине, в одиночку выложил бетонными плитами набережную Ангары и сделал еще много хороших дел, а кран все работал и работал, ни разу не проходя капитального ремонта, - даже уже когда крановщик Гоцкин вышел на пенсию и умер. В 2004 году в Иркутске наконец поняли, что имеют дело с уникальной машиной, и кран отправили обратно на завод, где он и стал памятником. У этого памятника мы разговорились с единственным присутствовавшим на церемонии человеком неветеранского возраста. Он оказался лидером молодежного движения "Автокран" Александром Смирновым.

Молодежное движение "Автокран". Понятно, что раньше их называли просто "автокрановские", и они ходили драться с пацанами из других районов, - но это было раньше, а сейчас эпоха молодежной политики, поэтому "автокрановские" стали молодежным движением. Занимаются спортом, вербуют местную молодежь на завод - работают, в общем.

- Лучше работать, чем воровать, правда же? - спрашивает Смирнов. Возразить трудно. Действительно, лучше работать.

Возложив венки к уникальному крану, ветераны переместились к памятнику краностроителям, павшим на войне, - маленькому обелиску, вокруг которого вкопан в землю десяток снарядных гильз с землей из тех мест, где погибали рабочие завода. Гильзы с ивановской землей у памятника нет. И правильно, что нет. Солдаты на этой земле не погибали. Только промышленность.

А промышленности памятников не ставят.

* БЫЛОЕ *
Гибель земского доктора. Дневник А.И. Шингарева

«Внутри дрожит», - записал Блок, получив известие об убийстве Шингарева и Кокошкина. Андрей Иванович и Федор Федорович, образцовые либералы и недолгие функционеры недолгого керенского правительства, были арестованы в ноябре 1917-го и убиты двумя месяцами позже.

Убиты даже не большевиками, а самой революционной стихией - явившейся к ним в больницу матросской анархической бандой. Страшная смерть двух беззащитных бывших министров ошеломила Россию - террор тогда еще не начался, и беспричинные расправы не вошли в привычку. Убийц поймали, но затем отпустили, дело закрыли, вины не нашли.

В Петропавловской крепости Андрей Иванович Шингарев вел дневник. Он так и не понял, кому и зачем понадобился его внезапный арест и абсурдное заключение. Ему казалось, что к власти пришли германские агенты: невозможно было даже вообразить, что на него, демократа и народника, земского деятеля и автора книги «Вымирающая деревня», ополчился тот самый освобожденный богоносец, именем которого творился весь 1917 год.

Эту историю, тогда же изданную и на много лет забытую, полезно вспомнить сейчас - когда о революциях говорят многие, а вот о неизбежных следствиях революций - почти никто.


Текст книги печатается с сокращениями по изданию: Как это было. Дневник А. И. Шингарева. Петропавловская крепость 27. XI -17. - 5.1.18. 2-е изд. М., 1918


Петропавловская крепость, Трубецкой бастион, камера № 70.


27 ноября.


…Арест случился все же при неожиданных обстоятельствах. Вечером у С. В. Паниной было заседание Ц. К., где мне за отсутствием всех других пришлось председательствовать. Обсуждали, кто, где и когда прочтет в Учредительном Собрании заявление Временного Правительства, как оставшегося на свободе, так и сидящего в крепости.

Предполагал я, что в Таврический войти не дадут и не удастся манифестация, но уже никак не думал, что сам я не попаду в нее и ничего не увижу. Уходить домой было поздно, все равно завтра надо было идти к Таврическому, да и казалось, что у Паниной безопаснее. На дом могут опять прийти.

Оказалось как раз наоборот. С дороги я устал, плохо спал уже несколько ночей, а потому с радостью воспользовался любезностью А. М. Петрункевич переночевать у С. В. Заснул как убитый и в 7 1/2 ч. был разбужен голосом Н. А., которая говорила - «Вставайте, пришли с обыском».


28 ноября.


Так начался для меня день великого праздника Русской земли, день созыва Учредительного Собрания.

Скоро красногвардеец и солдат вошли с ружьями в комнату, спросили мою фамилию, документы…

- А вы кто такие? И где ваши документы? - в свою очередь потребовал я.

- Мы по ордеру Военнореволюционного комитета. С нами сам комиссар. Через некоторое время, уже арестовав Панину, явился и сам «комиссар» г. Гордон - бритый, с типично охраннической физиономией и с такой же непринужденностью развязных и слащавых манер.

- Будьте добры подождать здесь. Я пойду получить инструкции относительно вас.

Он приехал часа через полтора. Инструкции были коротки. Предписывалось у меня произвести обыск и поступить сообразно с его результатами. Так как никаких вещей у меня не было, то и обыска не производилось, а за отсутствием каких-либо других «результатов» г. Гордон объявил меня арестованным.

Пришлось подчиниться силе, и я отправился. Уже рассвело, в автомобиле на улице я нашел Ф. Ф. Кокошкина и его жену, которые тоже остановились у С. В. Паниной и, так же как и я, были обысканы и задержаны без какого-либо повода.

По дороге в Смольный большевистский жандарм тоном заправского жандарма цинично и лицемерно выражал сожаление, что ему приходится прибегать к таким мерам.

- Подумайте, я арестую своего учителя Федора Федоровича Кокошкина. Какую прекрасную книгу вы написали, - говорил он с ужимками и покачиваньем головы. - А все потому, что не хотите вы признать власть народных комиссаров. Вот и г. Шингарев не хочет с нами работать по финансам.

Гордон слащаво улыбался, кривлялся и был противен донельзя. Ф. Ф. и особенно Мария Филипповна принялись его стыдить, доказывали, что он, как и прежние охранники, служит насилию, что его собственные дети будут стыдиться поступков отца и пр. Ленинский охранник, с неизменно слащавой улыбкой возражал, что делает это ради блага страны. - А может быть, дети и не поймут меня. - Подумайте, - продолжал он кривляться, - каких людей я арестовал. Я молчал. Было противно говорить с таким, с позволения сказать, гражданином, видимо, находившим особое удовольствие смаковать свою гнусную роль.

Целый день заходило к нам много посетителей, выражая то сочувствие, то негодование новым «ленинским» жандармам. В 4 часа пришла Саша и Юрий. Так как мы все были вместе, нам было весело, и в компании с приходящими образовывались даже шумные митинги. Мы довольно непринужденно и громко беседовали, чем, по-видимому, шокировали «деловую» атмосферу большевистской канцелярии. Мы были приведены в комнату № 56, где помещалась канцелярия какой-то следственной комиссии, сюда вводили арестованных, приходили родственники просить пропуска к заключенным, являлись вызванные для показания свидетели. В одном углу какой-то «чиновник» подбирал взятые, очевидно, при обыске клочки разорванного письма, стараясь составить полный текст; у окна работал на машинке военный писарь, изготовляя ордера о новых арестах; у другого столика барышня писала какие-то бумаги.

У входных дверей часто сменялись часовые - красногвардейцы. Немало их входило в комнату, они шушукались и с любопытством разглядывали нас. Какой-то капитан Медведев явился как служащий следственной комиссии. Оказалось, что он не большевик, а левый с.-р.; Кокошкин стал его стыдить.

- Раз служишь в этом учреждении, надо исполнять приказание власти, которую признаешь, - ответил он смущенно.

То же говорили в былое время и совестливые жандармы царизма. Под вечер была приведена партия каких-то простых людей, взятая за пьянство, и вскоре же отпущена. Мы сидели, сидели целые часы.

Комиссары обсуждали наше «дело» довольно долго.

Около часа ночи нас передали караулу солдат латышского полка. Долго держали внизу, в коридоре на сквозняке, повезли в автомобилях в Петропавловку. Около половины второго мы были в крепости и долго стояли на морозе, ожидая, когда и куда нас засадят.

Было холодно и темно. Мороз пощипывал ноги, говорили, что сразу ударило 12 градусов.

Только около половины третьего часа ночи, после курьезного «приема» новых арестантов, комендантом крепости, усиленно показывавшим свои документы нашим конвоирам, чтобы подтвердить свое звание, мы были отведены в Трубецкой бастион и разведены по одиночным камерам.

Железная дверь захлопнулась за мной, и я остался один, усталый от всего произошедшего, охваченный отвращением перед новыми гасителями недавней русской свободы.

Холодно, грустно. В сводчатой комнате гулко раздаются шаги. Надо спать свою первую ночь в тюрьме.


29 ноября.


Около 9-ти часов утра еще совсем темно. Окно вверху камеры снаружи загорожено от света еще какой-то стеной и освещает совсем плохо.

Лязг ключа и отворяемой двери заставил меня подняться с койки. Принесли чайник с горячей водой. Надо вставать.

Хорошо, что добрая А. М. Петрункевич дала мне наспех перед арестом маленькую подушечку и одеяло. Иначе было бы очень холодно и неудобно спать. Камера холодная. Небольшой кусок печи во внутреннем углу плохо нагревает воздух. Стены и особенно пол, крашенный, асфальтовый, очень холодные. После вчерашнего переезда у меня насморк, и я охрип. Кое-какие припасы дали мне возможность напиться чаю. Казенный хлеб получил только к обеду. Трудно чем-нибудь заниматься - темно. Читать можно с трудом - скоро устают глаза. Писать также трудно. Жду, пока посветлеет, и от нечего делать хожу из угла в угол, изучая камеру. Она прямоугольная и очень похожа на большой сундук с круглой крышкой. Так делали в старину. Шесть шагов в ширину, одиннадцать в длину. Высота около пяти аршин посреди цилиндрически сводчатого потолка, постепенно опускающегося к боковым стенкам. Потолок побелен, стены с голубоватой побелкой, а на уровне трех аршин от пола обведены голубой узкой каймой - единственное украшение. В одном из коротких простенков, на высоте трех с четвертью аршин, окно с двойной железной рамой, в которую вставлены в три ряда по пяти небольших стекол. Верхний край рам скруглен параллельно потолку. Снаружи, кроме двойных железных рам, окно закрыто железной проволочной сеткой, с ячеями около 1 кв. вершка. Стена толщиною в аршин. Между наружной сеткой и двумя железными рамами еще вделанная в стены кованная железная решетка. Оконная ниша глубока, четыре ряда железных переплетов отнимают много света, да, кроме того, снаружи перед окном вышиною на уровне, вероятно, нашей крыши (второй этаж) тянется какая-то стена, застилая последнюю возможность хорошего освещения. Над нею виден клочок серого хмурого неба. В камерах первого этажа, вероятно, совсем темно. Да и здесь, в моей комнате, постоянный полумрак. К тому же петроградский ноябрь не светел вообще.

В противоположном окну коротком простенке железная или обитая железом, выкрашенная темной охрой небольшая одностворчатая дверь с узким прорезомглазком в верхней трети. Глазок открывается снаружи, когда часовой хочет заглянуть в камеру. Изнутри он закрыт маленькими стеклышками; этой щелью для надзора часовых они пользуются редко. Под щелью в толстой двери есть еще какое-то отверстие (окошечко?), плотно закрытое четырехугольными створками. В левом углу от двери - теплый угол. Видимо, зеркало печи, но оно ничем не выдается внутрь камеры и совершенно закрыто штукатуркой. Здесь же на высоте трех аршин маленькое отверстие вентиляционного хода, закрытое черной решеткой. В правом углу стульчак водяного клозета, а между ним и дверью - кран водопровода с маленькой раковиной, над ним крошечная ниша в стене для мыла, посреди комнаты изголовьем к левой стене (если смотреть от двери) - кровать. Ее ножки вделаны в пол, ее спинка наполовину углублена в штукатурку. Кровать массивная, железная, обычного госпитального типа. Небольшая подушка - грубая. Матрас, набитый соломой, плоский и твердый, плохонькая простыня, плохое одеяльце и полотенце. - Таков казенный инвентарь в моей клетке. Подле кровати железный, на кронштейне, вделанный в стену стол, и на нем все мое хозяйство: хлеб, чайник с горячей водой, солонка - тоже казенная. Здесь же лежат мои книжки, бумага… Никакой другой мебели нет. Нет даже табурета и кровать служит вместо него.

По стенам кое-где карандашные надписи, и надписи совсем недавнего происхождения. Над изголовьем кровати расписался «Вл. Войтинский» - кажется, недавний комиссар Временного Правительства на каком-то из фронтов. Его, очевидно, как оборонца, заперли сюда пораженцы. В правом углу у окна подписи 12 юнкеров, заключенных сюда в начале ноября. Вот и все. Дальнейшее изучение камеры ничего не прибавляет. Надо устраиваться и привыкать.

Перед обедом первая прогулка на 15 мин. Впрочем, мне показалось, что прошло всего 2-3 минуты. В небольшом пятиугольном дворике все же можно дышать свежим воздухом и любоваться солнечным днем.

Около часа дня дали обед. Я не хочу пользоваться офицерским столом и думаю испробовать еду из общего котла. Офицерский обед стоит 2 р. 50 к. Я хочу знать, как питаются те, кто не имеет денег для оплаты «привилегированного» стола. Обед из супа, с небольшими кусочками мяса, 2 ложки гречневой каши и два хлеба - это все. 2 раза дают кипяток, и к чаю на день четыре куска сахара. Около 7 час. вечера ужин из одного пустого супа. Таков казенный паек. Для взрослого человека, даже не рабочего, он явно недостаточен. На нем одном будет голодно.

Совершенно темнеет, и заниматься немыслимо. Это самые тоскливые часы. Караульный сказал, что раньше 6 часов электричество не горит. Зато горит всю ночь.

Попробую ходить из угла в угол, чтобы не сидеть на кровати.

Холодный асфальтовый пол, выкрашенный масляной краской, очень неровен. Одиннадцать шагов вперед и назад… Долго продолжать такую прогулку было бы скучно, а свечей еще у меня нет. Приходится ждать света.

Идя в контору на свидание, в коридоре встретил Н. М. Кишкина, а затем и Бернацкого. Возвращаясь в свою клетку, увидел и Терещенко. Все они бодры и здоровы.

Поздно. Надо укладываться спать на свою холодную койку.


30 ноября.


Но окно тюрьмы высоко, Дверь железная с замком…

Лезут в голову обрывки давно забытой песни. День начался как вчера. От холодного пола и простуды еще накануне схватил насморк и не пошел на утреннюю прогулку. Два платка быстро израсходовались. Надо что-то придумывать для их сушки. В теплом углу с помощью ниточки и перекладинки из скрученной бумажки, заткнутой в решетку вентилятора, устраиваю сушилку. На всех стенах камеры нет ни одного гвоздика, а потому мое «изобретение» меня забавляет.

В теплом углу подвешенный на ниточке платок сохнет скоро, и я вполне доволен. За обедом дали щи из солонины, мало и скверно.

Саша прислала книги, белье, шведскую куртку. Теперь мне не будет так холодно. Ура!

Бедному Кокошкину достался совсем холодный номер, и его переводят далеко от нас, в 53-й. Я ему переслал плитку шоколада и в ответ получил кусочек колбасы. Все же друзья с воли не забывают улучшать наше питание.

В 7 час. вечера я думал, что дверь уже последний раз захлопнулась за караульным, принесшим мне ужин. Но вдруг появились неожиданно посетительницы: две сестры милосердия в сопровождении офицера караула.

- Не жалуетесь ли вы на что-либо?

- Нет, благодарю вас. На что же здесь жаловаться?

- Холодно?

- Да, холодно.

Ушли, и снова в камере глубокая тишина. Я уже собрался с удовольствием приняться за Луи Блана, как электричество внезапно погасло, и воцарился глубокий мрак. Но ненадолго. Теперь у меня есть и свечи, и спички. Ощупью их нашел и зажег. Мог читать и писать до 11 ч. ночи. Даже ссудил одну свечу Долгорукову, который оказался в полной темноте. Караульный пустил его на минуту ко мне в камеру, и мы поздоровались. В коридоре полный мрак. Остановилась вода в водопроводе. Во всем корпусе тишина и темнота абсолютная.


1 декабря.


В 9 час. утра вставать совсем еще темно. Холодно больше, чем вчера. Даже в теплом углу почти одинаковая температура.

Сегодня день свиданий. Увижу Шуру, быть может, придет и Юрий. Перед обедом неожиданный визит тюремного врача. Он вошел, в военной форме, сделал два шага в камеру, предусмотрительно заложил руки за спину и сухим формальным тоном спросил: «Медицинская помощь не нужна?»

- Нет.

Караульный внес щетку и глухо сказал:

- Для уборки.

Я стал подметать пол. Кстати, не будут попадаться под ноги какие-то шкурки от орехов. Очевидно, еще от прежнего квартиранта остались. На прогулке измерил дворик шагами. Всего кругом пяти сторон 180 шагов. Успел обойти шесть раз. Итого 1080 шагов, т. е. около 360 сажен.

Обед сегодня совсем плох. Суп пустой - без всего. Плавает один тонкий ломтик соленого огурца. Очевидно, это рассольник. Трудно поверить, чтобы так питался гарнизон крепости. Вероятно, такой общий котел только для заключенных.

Слава Богу, скоро пришла Саша и мы поговорили о всяких личных делах. Очень хочу получить к себе в камеру семейную группу. Хочу видеть, хотя таким образом, детей и Фроню, которую уже никогда, никогда больше не увижу. И до сих пор про эту смерть, про это нежданное и неизбывное горе не могу ни думать, ни говорить покойно. Судьба отказала мне даже в последнем утешении - проститься с Фроней. Не могу поверить, что все это реально. Так и кажется, что вздрогнешь и проснешься от тяжелого, кошмарного сна, что всего этого не было, не было, не было.

Дети… Да, хорошие они у меня, и пока я могу лишь радоваться на них. А как бы мы с нею вместе радовались успехам Аленушки, приезду Володи, шумному веселью Юрия или Туси, словам молчаливой и вдумчивой Риты. Да, как бы мы радовались и как бы отдыхали вместе от политических тревог и ужасов современных дней…

Гремит железный ключ. Караульный принес в оловянной миске пустую соленую похлебку на ужин.

Еще один тюремный день прошел.


2 декабря.


Звуки внешнего мира почти не достигают моей камеры. Не слышно боя часов на колокольне и даже пушечный выстрел не всегда отметишь. Так глухо звучит он среди неопределенного и гулкого шума, который днем почти всегда налицо. Сама камера звучит как резонатор; всякий звук в ней раздается усиленно и протяжно. Стук шагов, кашель, лязг отворяемой двери и скрип ключа - резко отдаются от сводчатого потолка и гудят вверху.

Снаружи не слышно ничего. Толстые стены не пропускают никаких звуков. Они не залетают даже в окно. Но зато все усиленно слышно, что делается в коридоре. Шаги караульного, разговор его с товарищами, звон посуды или шум отворяемой двери соседних камер, даже отрывистые фразы караульного с заключенными слышны хорошо. Правда, звуки не отчетливы, заглушены шумом, которым вторит коридор, но все же их слышно и иногда можно разобрать слова. Я совершенно ясно различаю голос высокий, металлический - Кокошкина, и низкий, мягкий бас Долгорукова. Иногда караульному приходит охота петь, и заунывные, тихие звуки русской песни жалобно слышатся в коридоре, сливаясь с гулкими отзвуками. Вчера два солдата по складам читали газету. Слов разобрать было нельзя, но самый процесс чтения, медленный и спотыкающийся, был слышен очень хорошо. Сегодня утром, когда еще было совсем темно, новый караульный читал, вероятно, при свете керосиновой лампочки, или наизусть какую-то «божественную» книгу. Выходило вроде монотонного чтения по покойнику. Читал долго и прилежно.

Саша и сегодня добилась свидания и пришла с каким-то знакомым врачом. Все беспокоится о моем здоровье. А у меня даже насморк прошел, и моя сушилка уже занята полотенцем.

Как только я показался на прогулку, голуби шумно слетели с карниза, желая получить хлеба. Они клевали его на дорожке и почти не взлетали при моем приближении. Их, вероятно, кормят здесь все заключенные.

В одиночестве всякое живое существо развлекает; в моей камере также оказались жильцы. Двух из них я встретил, впрочем, с негодованием, то были клопы. Один забрался в теплый угол, а другого я нашел уже вблизи кровати. Даже здесь эти паразиты приспособились. Очевидно, в последнее время не было недостатка в их жертвах.

А часов около восьми вечера к стеклу иллюминатора, за которым горит электрическая лампочка, прилетела, Богь весть откуда, маленькая мошка с серыми крылышками, покружилась и исчезла в темноте. Как попала она сюда? Чем живет? Я любовался ее трепетным слабым полетом, пока она не скрылась в сумраке комнаты. Принимаюсь за итальянскую грамматику.


3 декабря.


Еще темно, но уже не спится. Среди полной тишины из коридора доносится звучный и мерный храп. Очевидно, бедняк-караульный не вынес тяжести своего революционного долга.

Как жесток сон. Сегодня я видел во сне Фроню, детей, все, как было прежде, все, чего уже нет и что далеко. Сон не дает забвения, а пробуждение разрушает его зыбкий обман.

Вдали уже гремят ключи отпираемых камер. Сейчас войдет и ко мне солдат, положит на стол четыре куска сахару, возьмет чайник, чтобы налить кипятку и скажет:

- Здравствуйте.

- Здравствуйте, здравствуйте. Пора вставать, хотя в окне еще ни единого проблеска света.

На прогулке изучаю неправильный пятиугольник нашего внутреннего дворика. Наш бастион двухэтажный и пятью корпусами непрерывно окружает двор. Внутри двора насчитываю в двух сторонах по пяти окон. В верхнем и нижнем этаже, в двух по шести окон и в одной по три. Затем в углах между сторонами небольшие простенки по 1 окну.

Всего в верхнем этаже 30 окон, в нижнем 27. Место трех окон занимают одни ворота и две входных двери, ведущие в коридоры камер. К дворику внутри бастиона 4 примыкают коридоры, опоясывая его кольцом. Окна камер в сторону, противоположную от дворика. Судя по моей камере, кругом бастиона еще тянутся стены каких-то зданий. Если предположить, что в простенке стремя окнами помещается контора и комнаты для свиданий, то, судя по количеству окон в коридорах, выходящих на дворик, в бастионе должно быть свыше 80 камер. Пока, кажется, все камеры нижнего этажа пусты, но, по-видимому, администрация ждет новых жильцов: ремонт труб продолжается, несмотря на воскресный день. Вчера за этим ремонтом наблюдал один из заключенных: я с радостью узнал в нем Пальчинского.

- Вот, чем приходится заниматься, - сказал он, иронически улыбаясь, и затем опять стал давать какие-то указания работавшему мастеру. Я шел на свидание и не остановился даже, тем более, что мой провожатый, матрос 2-го балтийского флотского экипажа, очень недоброжелательно отнесся к «разговору». На обратной дороге встреча была совсем не из приятных. Из бани в халате и туфлях, в сопровождении двух конвойных шел И. Г. Щегловитов. Он мало изменился за 9 месяцев. Впрочем, я быстро прошел мимо него и не успел рассмотреть как следует.

Самое хорошее время в тюрьме наступает после 7 час. вечера. Караульный внес пустую похлебку на ужин, чайник с кипятком и запер дверь до утра. Больше уже никто не потревожит. Не придет дневальный с щеткой, не явится с ненужным визитом тюремный врач с обычным вопросом о медицинской помощи, не принесут посылки или газет, напоминающих о внешнем мире.


4 декабря.


«С воли» прислали массу вещей и съестных припасов. К чему все это? Я и на свободе не очень ценил всякие удобства и снеди, а здесь они кажутся совсем лишними. Скажу, чтобы ничего мне не присылали.

Вот и мой караульный сегодня стал заговаривать о несправедливости нашего ареста и явно выказывал свое сочувствие. Он сменился вчера с ночи и сразу стал заботливо спрашивать, не холодно ли в камере. Дальше рассказал, что большевикам не все сочувствуют, показал, в виде примера, письмо от брата. Тот пишет, что надо перетерпеть это время, «все прижуклись» и все ругают социалистов.

- Вот так и дождутся, что опять царя захотят, - философски заметил мой новый покровитель. Оказывается, что с самого начала революции наши теперешние охранители заменили старых жандармов в крепости, и с тех пор служат здесь.

- Мы и при вас здесь служили, и при всех прежних правительствах, а большевики нам не доверяют, все хотят выгнать и заменить матросами, все требуют строгости к заключенным, а жалованье не платят вот уже второй месяц.

И неожиданно добавил: «Пропадут они со своим социализмом».


5 декабря.


Я лишился лишь своего перочинного ножа. Это, конечно, причиняет некоторые неудобства, но сущие пустяки по сравнению с прежним режимом. Не только солдаты, но и матросы, и офицеры караула очень корректны, хотя матросы имеют всего более озлобленный и суровый вид. Почему? Солдаты же, как общее правило, добродушны.


6 декабря.


У меня на столе плошечка с вишнево-красными цветами цикламена. Темные, круглые листья окружают красивые поникшие головки цветов. Их принесла вчера О. А. Кауфман. В сумраке тюремной камеры они выделяются странным пятном. Эти цветы в неволе так не подходят к суровой простоте и пустоте комнаты. Они говорят о другой жизни. Цветы в тюрьме. Что может быть более неожиданного, несочетаемого в соединении этих понятий. Цветы так красят внешнюю жизнь, тюрьма сводит ее почти на нет, почти к пределу физиологического жития. Цветы - продукт солнца, тепла, света и свободы. В тюрьме сумрачно, холодно, пусто. Украсить тюрьму - это противоестественно, украсить могилу - это понятно. И мне хотелось бы эти вишнево-красные цветы поставить на далекую могилу. Она так бедна теперь. В последний раз, когда я был там, она была занесена пушистым белым снегом. Мне было грустно, как никогда. Все скрыто под ним, все, что никогда не воскреснет к жизни, все, что прошло и сразу оборвалось. Зачем? Почему?


7 декабря.


Опять принесли всякую массу свертков с продуктами. И я снова пишу убедительные письма, чтобы ничего не присылали мне. Нужно так мало, и эти заботы друзей только удручают. Вечером я мирно читал, как вдруг неожиданный инцидент: часов около 8 вечера зовут меня в канцелярию и просят остаться в комнате с солдатом. А в это время, как оказывается, обыскивают камеру и приносят связку бумаг, которые лежали на полу. Я еще вчера с удивлением нашел ее среди вещей и еле просмотрел: там оказались секретарские бумаги за сентябрь - август. Я их хорошенько даже не рассматривал и положил на пол, удивляясь, кто и зачем мне их прислал. Не знаю даже, что в этой папке. Ужасно странно, что сегодня приходят с обыском и берут как раз эту папку. Что в ней кроме секретарских дел? Понятия не имею. Зачем она попала ко мне - совершенно не знаю. Удивительно странная история, которая, однако, раздражает меня своей бессмыслицей и неясностью.


8 декабря.


Саша на свидании принесла нашу фотографическую семейную группу и письма от девочек. Я едва удержался от слез, глядя на группу. Еще в апреле мы были вместе, все лица веселые, Фроня очень похожа и жива. А что осталось теперь! У меня сжимало горло, и я с трудом говорил. А тут еще письма девочек. Полные энергии и возмущения строчки Туси; она рвется в Петроград. И трогательные, не по-детски серьезные слова Аленушки. «Лучше уж умереть с голоду, но в Петрограде, а тут все равно мы умираем по кусочку, понемногу». Бедные крошки! Но как их привезти сюда. С кем их оставить здесь. Я долго не мог успокоиться и шагал из угла в угол своей десятиаршинной клетки. Что сделать? Что им написать?

Поздно вечером получил записку от Саши, что глупая история с бумагами, которые как-то попали ко мне в камеру, в Смольном разъяснена. Хорошо все, что хорошо кончается. Но я до сих пор не понимаю, зачем они ко мне попали, кто эту глупость сделал и почему про нее узнали и, устроив обыск, их нашли. Вся эта дикая история совершенно не укладывается в моей голове. Нужно было к нелепости случайного ареста прибавить нелепость чьей-то выходки или ошибки с этими бумагами. Даже в тюрьме спокойно не просидишь.


10 декабря.


Вечером неожиданно зашли ко мне члены «Красного Креста» - Н. Д. Соколов, снявший наконец свою черную шапочку с головы, и еще другой - первый посетивший меня здесь неизвестный мне гражданин. Мне предлагали хлопотать, принимая во внимание мои разные болезни, перевести в больницу. Я отказался покидать здесь моих товарищей и говорил лишь о необходимости позаботиться о Ф. Ф. Кокошкине, у которого плохи легкие. В самом деле, к чему менять место заключения, к которому уже привычка, на какое-либо другое. Лечиться? Но мои хронические недуги не излечиваются.


11 декабря.


Как непохожи люди друг на друга. В нашей казарменно-тюремной жизни меня очень занимает различие в словах, тоне, манере обращения наших дежурных часовых.

Один молча и угрюмо проводит свое дежурство, молча и тихо отпирает камеру, смущенно и мягко говорит «здравствуйте» утром или «пожалуйте на свидание» - днем. Во время прогулки незаметно подметает камеру или потом принесет от Долгорукова газеты. Другой - стучит и шумит в коридоре, поет, читает вслух по складам, стучит ключом, прежде чем отопрет дверь, не здоровается, шумно ставит на стол чайник или оловянную миску с деревянной ложкой. Особенно курьезна различная манера приносить утром сахар к чаю. Один принес мне эти 4 куска прямо на своей ладони, другой на своей барашковой шапке, третий - завернутыми в бумажку, четвертый, наконец, подал мне целый сверток, сказав: «Возьмите сами». Однажды карауль ный совсем не принес сахару, рассчитав, вероятно, что у меня и без казенного пайка много всякой всячины.

Некоторые, очевидно, стесняются своей роли тюремщиков, бывают грустны и смущены, предлагая, что полагается по правилам, убрать комнату и подавая щетку; другие, наоборот, развязны и даже как бы несколько удовлетворены заключением «буржуев».

После дурацкой истории с бумагами, попавшими ко мне, все стали более подозрительными.

Часовой с ружьем стоит у двери, а его спутник с шашкой ходит внутри дворика вокруг маленького дома; все время, как я хожу по внешнему кругу, он наравне со мной ходит, более медленно, по внутреннему кругу, не теряя ни минуты меня из виду. Даже смешно. Что может сделать безоружный человек, запертый кругом двухэтажными стенами бастиона. Но по «форме» полагается, и некоторые строго исполняют форму. В наше время полного разрушения дисциплины странно видеть довольно хорошую дисциплину у тюремной стражи.

Сегодня прогулка была очень поздно, в 4 1/2 часа, когда уже смерклось, и я напрасно брал свой хлеб: голуби улетели уже на ночлег, над двориком носились лишь галки, кружась и крича своим негармоническим криком.


12 декабря.


Сегодня Саша мне говорила о предстоящем надо мной суде, о необходимости найти защитника. Мне, по правде сказать, все равно. Я даже думаю, что не нужно никакой защиты. Пусть судят, как хотят. Все равно ведь это не суд, а извращение насилия. При чем же тут прикрасы защиты.


13 декабря.


Чем сумрачнее день, тем меньше света в моем бедном окне. Сегодня, когда я вышел на прогулку, солнце уже заходило. Только проносившиеся облачка на светлом небе были окрашены красивыми розоватыми, голубоватыми отблесками бледной вечерней зари. Хорошо как на воздухе.

- «Пожалуйте!» - говорит караульный.

15 минут прошли, надо возвращаться в свою комнату.

Вечером неожиданно зашли ко мне члены «Красного Креста» - Н. Д. Соколов, снявший наконец свою черную шапочку с головы, и еще другой - первый посетивший меня здесь неизвестный мне гражданин. Мне предлагали хлопотать, принимая во внимание мои разные болезни, перевести в больницу. Я отказался покидать здесь моих товарищей и говорил лишь о необходимости позаботиться о Ф. Ф. Кокошкине, у которого плохи легкие. В самом деле, к чему менять место заключения, к которому уже привычка, на какое-либо другое. Лечиться? Но мои хронические недуги не излечиваются.


14 декабря.


Наивно и близоруко думать, что революцию можно делать или не делать: она происходит и начинается вне зависимости от воли отдельных людей. Сколько раз ее пробовали «делать» и погибали от равнодушия окружающих и преследования врагов.

Она приходит как ураган и уходит чаще всего тогда, когда никто не подозревает ее близости, или все верят в ее прочность. Задержать революцию - такая же мечта, как и продолжить или углубить ее. Кто задержит бурю и кто ее остановит?

Это не фатум и не детерминизм. Это логическое развитие событий в громадном масштабе под влиянием громадной величины движущих сил. Сожаление, раскаяние, упреки и обвинения интересны и, быть может, уместны в индивидуальной жизни, в личных характеристиках или личных переживаниях. Для революции они ничто, они так же бесцельны, как гадания на тему «что было бы, если бы то-то и то-то не случилось, или если бы такой-то не сделал того-то»…

Если бы мне предложили, если бы это было возможно, начать все сначала или остановить, я бы ни одной минуты не сомневался бы, чтобы начать все сначала, несмотря на все ужасы, пережитые страной. И вот почему. Революция была неизбежна, ибо старое изжило себя. Равновесие было нарушено давно, и в основе русской государственности, которую недаром мы называли колоссом на глиняных ногах, лежали темные народные массы, лишенные государственной связи, понимания общественности и идеалов интеллигенции, лишенные часто даже простого патриотизма. Поразительное несоответствие между верхушкой общества и его основанием, между вождями государства в прошлых его формах, а также и вождями будущего и массой населения - меня поразило еще в юности.

Вот почему я всегда стоял за эволюцию, хотя она идет такими тихими шагами, а не за революцию, которая может, хотя и быстро, но привести к неожиданной и невероятной катастрофе, ибо между ее интеллигентными вожаками и массами - непроходимая пропасть. Теперь, когда революция произошла, бесцельно говорить о том, хорошо это или плохо. Правда, многие, и я в том числе, мечтали лишь о перевороте, а не о революции такого объема, но это лишь было проявление нашего желания, а не реальной возможности. Теперь, когда революция произошла в таких размерах и в таком направлении, какого тогда никто не мог предвидеть, встретил в коридоре маленькую девочку 4-5 лет, которая с беззаботным видом и веселыми глазками прогуливалась под нашими мрачными сводами. Ребенок, гуляющий в тюрьме! Оказалась она дочкой одного из караульных. В другой раз я ее застал за чаепитием. Она преважно сидела за столом, еле доставая до него своим подбородком, и деловито грызла кусок сахару, запивая чаем. Окружающее ее занимало мало. Она была не робкого десятка и не обратила на меня ни малейшего внимания, когда я потрепал ее по щеке.

Мне стало грустно, как никогда.


16 декабря.


Как это странно. Сегодня, возвращаясь к себе в камеру, я с изумлением настоящего этой тюрьмы? Какие впечатления эти стены и своды, эти запертые в клетки люди заронят в ее душу? Она еще слишком мала, но я слышу сейчас в коридоре ее вопросы. Она что-то спрашивает у караульного. Не могу, к сожалению, разобрать ее лепета. Что она спрашивает? Что они отвечают? Гулкое эхо свода смешивает их голоса. Я слышу потом, как она начинает бегать и играть. Но прошли ли вопросы без ответа, или подвижность ребенка прошла мимо них? Топот ножонок затихает вдали, больше ничего уже не слышно.


17 декабря.


Да, одиночество хорошо. Оно необходимо в иные моменты, оно пришло ко мне вовремя, чтобы пережить и передумать все, что упало на голову за эти месяцы.

Вчера у меня не было даже прогулки. Уж не знаю почему. Потому ли, что взамен ее мне предложили идти в баню, или просто забыли. Во всяком случае я был рад бане. Я люблю русскую баню. Она оказалась

у нас как раз посреди дворика в «одноэтажном доме». Гарнизонно-крепостной устав был соблюден, и в предбаннике меня сторожил солдат с ружьем. Он же прервал и мои души из бадьи. Баня неплоха, но очень грязна и плохо содержится. Полы прогнили, лавки грязны и т. д.


18 декабря.


Маленькая девчурка становится более частой посетительницей нашего коридора. Сегодня я слышал ее топанье и ее детский голосок за дверью. Когда мне принесли посылку от Саши, она стояла и смотрела в двери моей камеры. Я протянул ей леденцов, она взяла и повторила, что ей сказал караульный, - «спасибо».

В капоре, из-под которого выбиваются льняные кудри, в шубке и маленьких ботиночках, с милым личиком и серьезными умными глазками, она стояла и смотрела на меня. Какие мысли пришли в голову этому бедному ребенку, когда запирали двери камеры, где она видит в коридоре десятки запертых дверей, за которыми сидят люди. Может ли она не понять, а лишь почувствовать горе и ужас прошлого и все же я говорю - лучше, что она уже произошла! Лучше, когда лавина, нависшая над государством, уже скатилась и перестает ему угрожать. Лучше, что до дна раскрылась пропасть между народом и интеллигенцией и стала, наконец, заполняться обломками прошлого режима. Лучше, когда курок ружья уже спущен и выстрел произошел, чем ожидать его с секунды на секунду. Лучше потому, что только теперь может начаться реальная созидательная работа, замена глиняных ног русского колосса достойным его и надежным фундаментом. Вот почему я не сожалею о происшедшем, готов его повторить и не опасаюсь будущего.

Рано или поздно начнется постройка новой государственности на единственно возможном и незыблемом фундаменте. Вот почему я приемлю революцию, и не только приемлю, но и приветствую, и не только приветствую, но и утверждаю. Если бы мне предложили начать ее с начала, я, не колеблясь, сказал бы теперь: «Начнем!»


19 декабря.


А сколько в этой тишине мучительной неизвестности. Вчера узнал от Саши, что помощник нашего коменданта Павлов подверг наказанию А. В. Карташева, посадил его в карцер и был очень груб, угрожал расправой. Все министры объявили голодовку, требуя арестованного Карташева освободить. Никто из нас не подозревал обо всем происшедшем, иначе мы тотчас же присоединились бы все к протесту. Негодяи! Министры узнали о происшедшем с Карташевым только на совместной прогулке. Мы же лишены этого, и до сих пор гуляем поодиночке. Почему? Не понимаю. Да, в нашей тишине и при теперешних порядках могут происходить молчаливые трагедии, бессмысленные жестокости и издевательства. Вчера я видел во время свидания Ф. Ф. Кокошкина. Он, бедняга, побледнел, и лицо стало как будто немного одутловатым. Вот для его туберкулеза заключение дрянная штука. Вообще, все же долго быть в одиночке, даже в наших удовлетворительных условиях, очень плохо для здоровья. Уже два дня как мне не спится, не хочется есть, голова тяжелая и пустая. Надо заставлять себя работать.


20 декабря.


Число заключенных увеличилось у нас, вероятно, очень значительно. Моя прогулка сегодня состоялась только в пять часов дня. Сумерки уже были вполне. Темносерое небо точно спускалось над нашим двориком, золотая игла собора виднелась в надвигающейся темноте, веселых голубей не было давно уже, и только изредка на деревьях каркала не заснувшая еще галка. Во дворике было почти совсем темно; фигуры часовых еле были заметны у крыльца; дым из труб, спускаясь вниз, наполнял воздух буроватым, горьким туманом. Я кружился вдоль стен без мысли, машинально и тихо.


21 декабря.


Как хорошо было гулять сегодня. Было пасмурно, шел мягкими, пушистыми хлопьями снег, и его белая пелена покрыла все дорожки и деревья во дворе. Было жаль уходить опять под своды тюрьмы.

Наша стража, видимо, частью переменилась. Много новых, совсем простецких лиц.

А вечером впервые в коридоре шла картежная игра, судя по хлопанью карт по столу и шумному разговору. Впрочем, часам к 10 все стихло по-прежнему, но ненадолго. Очевидно, ходили ужинать. А затем картеж и шум продолжались задолго после полуночи.


22 декабря.


Сегодня прогулка была ранняя. Солнце, наконец-то снова я вижу солнце и голубое небо. Снег и мороз окончательно закрыли мне окошко камеры. Я думал, что на дворе сумрачно и туманно, а когда вышел, я был поражен картиной нашего двора. Какая сегодня красота. Небо ясноголубое. Солнце золотит своим блеском одну из стен, снегом покрытую крышу и верхушки деревьев. Все ветви увешаны искристыми шапками пушистого снега, стоят, словно разубранные в праздничный наряд. От мороза снег хрустит под ногами и воздух чистый и густой. Хочется дышать, хочется не спускать глаз с голубого неба, где острой иглой и блеском золота сверкает шпиль колокольни. Бодрый и радостный возвратился я с прогулки.

Сегодня в коридоре гуляет опять наша маленькая гостья. Оказывается, эта девчурка - дочка нашего сегодняшнего караульного. Он по-прежнему очень любезен со мной. Сам подметал мою камеру, спросил, я ли тот Шингарев, который был в Думе и много заступался за народ. «Мы читали ваши речи», - сказал он в заключение.

Все время в коридоре была моя девчурка. Оказывается, ее зовут Рут (Руфь?), ее отец - эстонец, и ей 4 года. Когда приносили ко мне в камеру ужин, она тоже пришла, уже без своего чепчика. Славная головка с льняными волосами и темными глазами. Яблоко привело ее в восторг. Мы сделались друзьями, и она показала мне свою игрушку: маленькую стеклянную банку. Игрушка так же бедна, как и ее место прогулок - тюремный коридор. Видеть у себя в гостях такую крошку - это целое событие в нашей жизни одиночного заключения.


23 декабря.


Солнце, солнце и сегодня. Верхушки деревьев и дым из труб светятся нежно-розовым блеском. Золотая игла матово посеребрена инеем. Небо от мороза ясное и высокое. А в камере снег, и морозовые узоры совсем закрыли стекла. Темно, сумрачно. И не думаешь, как хорошо снаружи.


24 декабря.


На дворе метель. Даже у нас, в нашем маленьком дворе, сугробы снега. И снежная пыль залепляет глаза. Мое окно тускло совсем. В камере холодно, и руки стынут, когда читаешь или пишешь.

Принесли от Саши посылку и письмо от папы. Это единственная весточка из внешнего мира. Я спокоен теперь, так как Юрий приехал в Воронеж вместе с сестрами.

Сочельник. Как весело когда-то проводили этот день у нас, когда вечером дети собирались за елкой, пели, вертелись кругом. Я помню их совсем маленькими. Их надо было брать на руки, чтобы показать елку. Потом они вырастали, и все же их радость была так ясна и так светла…

Как глупо начальство тюрьмы. Мне Саша принесла елочку, но ее не разрешили передать. Какая ненужная и бессмысленная дисциплина. Все же в мешке с провизией осталась одна маленькая веточка, совсем крошечная, а потом мне передали и восковую свечку. Я разрезал ее на четыре куска, устроил елку и зажег. Она горит у меня на столе своими детскими огнями… А слезы невольно катятся по щекам. Какое ужасное слово - н и к о г д а!…

Да, никогда не вернутся эти прежние дни, когда мы были все вместе. Как много отнято у детей, особенно у девочек. Как они проживут без матери, пока вырастут? Как заменить им мать? Разве это мыслимо… Огоньки моей елочки горят. Я думаю о тех, кого здесь нет. О тех, кто дороже всех, и о той, которую уже никогда, никогда не увижу. Всего три месяца вчера прошло со дня ее смерти. Три месяца мучительной, безнадежной тоски.


25 декабря.


Писать не хочется. Солнечный морозный день, совсем как святочный в Воронеже, невольно манит вон из тюрьмы. Что-то случилось с нашими кухарями. Для праздника нас оставили без горячего обеда и выдали лишь по банке консервов. На первый день Рождества оставить фактически без обеда людей, запертых в каменных холодных стенах, - злая небрежность или гадкий умысел обидеть беззащитных. У меня все есть, я сыт, но ведь здесь у многих нет ни родных, ни знакомых в Петрограде. Каково им на первый день праздника получить кусок черного хлеба и ложку холодной каши. Мне было больно за других. Консервы я не люблю и спокойно отдал их назад солдату.

Вероятно, с провизией трудно. За последнюю неделю четыре раза уже у нас был пустой суп, где было немного муки, соли, иногда капусты или тоненьких ломтика (2-3) соленого огурца. Очевидно, продовольствие окончательно расстраивается. Неужели гарнизон так может питаться? Но тогда почему же вчера вечером приходил какой-то чин спрашивать меня, не желаю ли я перейти на стол «общественной» столовой. Значит, все же есть более хорошая пища за деньги. Я отказался. Мне ничего больше не надо. Всего, что мне приносят, мне больше чем достаточно.

Как- то провели этот день в Воронеже мои дочурки и Юрий? Как редко вижу их я во сне. И чем больше хочется их увидеть, тем больше их образы исчезают из сновидений.


26 декабря.


Как это смешно. Нам выдали «праздничную» колбасу, больше чем по фунту на человека. Все же хотят этим «подкрасить» наше житие. Солдат производил эту операцию с довольным видом. Однако горячего нам все же не дали. Около 2-х час. принесли только одну ложку холодной гречневой каши. Причины кухонной «забастовки» мне остаются неизвестными. Колбаса точно нафарширована солью. Сегодня не только без обеда, но и без прогулки. Это последнее много чувствительнее. В камере очень надоедают мне сердцебиения. Прежде они были так редки, теперь, видимо, процесс склероза за последние два месяца очень подвинулся вперед. Это так понятно. Бог с ним. Я ничего не имел бы против прекращения его неугомонной работы. Я никогда не боялся смерти. Два раза она заглянула мне в глаза, и я оставался спокойным. Последний раз это было, когда меня душил дифтерит в 1895 г., но тогда мне почти нечего было терять… А теперь… Я спокойно кончил бы свое земное бытие, но дети!… Я не знаю, что я им даю и дам, но все же хочется верить, что со мной им будет легче прожить юные годы. Да, пока Аленушке будет 20 лет, вот этот срок (9- 10 лет) я хотел бы иметь перед собой. Больше мне, лично мне ничего не надо. Даст ли мне этот срок судьба и склероз? Саша все же хочет добиваться перевода меня в больницу. Зачем? Об этом говорил мне вечером и И. И. Манухин, зайдя ко мне в камеру. Говорит, что я выгляжу плохо.

Все же «Красный Крест» не оставил меня и других заключенных своей заботой. К вечеру нам дали горячий суп. Но, говорят, что и наша караульная команда без горячего обеда. Это уже совсем плохо. Я сказал об этом Манухину.


28 декабря.


Административная машина управления, видимо, в чем-то испортилась в нашем бастионе. Сегодня опять не было обеда и только в 4 часа принесли из «Народного Дома» хороший суп, солянку из капусты и картофельный пирог. Ого! Такого обеда еще не было у нас. Это все «Красный Крест» старается. Но что случилось с нашим крепостным продовольствием? Не понимаю. Как питается гарнизон? Что-то неприятное скрывается за этой праздничной «забастовкой» кухни.


29 декабря.


На прогулку пустили в 11 час, обед принесли вовремя. Володя принес письма от девочек от 20-го, а вечером из Народного Дома принесли на ужин суп и даже второе блюдо. Словом, вечер вышел мудренее утра.

На дворе здоровый холодище. Голуби подмерзли, и два из них солдатами взяты в коридор отогреться. В камерах прохладно, руки мерзнут писать и долго читать (держать книгу). Хорошо согреться горячим чаем, но хорошо все же было и погулять на воздухе, хотя было не менее 23° мороза. Окна у меня стали плакать, на них даже изнутри уже намерзает вода и при топке печи течет по стене. Говорят, что в городе «на вольных» квартирах и того еще хуже. Очень холодно, и дров нет.

Что- то будет дальше?


30 декабря.


Утром опять требуют идти на прогулку. Вот путаница. Сегодня, кажется, так и останусь без воздуха. К тому же сегодня баня. Удовольствие редкое и неравноценное, но все же удовольствие.

И. И. Манухин зашел ко мне с какой-то дамой и, между прочим, сообщил, что меня переведут в больницу. Мне будет грустно менять свою камеру на новую. Мне будет грустно оставлять Долгорукова здесь одного. Мне грустно выходить отсюда не на свободу, а лишь в новое место заключения. Но все на этом настаивают, все, и особенно Саша, думают, что так будет лучше. Пускай. Несвободный, я стал пассивным.

Во время свидания Вера Давидовна рассказывала о том, что творится в городе, в банках, в семьях. Безумная дороговизна (картофель 1 р. фунт, мука пшеничная 3 р. 80 коп. фунт, плитка шоколада 10 р. и т. д.). Денег нет у пенсионеров, чиновников, домовладельцев, рантье, интеллигентных тружеников. Проценты не платят, вещей в залог не принимают и т. д. Жизнь разрушается с чудовищной быстротой,- жизнь, организованная и культурная. На смену идет хаос. Что в нем погибнет, что из него выйдет? Кто угадает это теперь.


31 декабря.


Последний день старого года - и какого года! Этот же год разбил и мою личную жизнь. Страна, я верю, вырвется из нового гнета и неминуемого чужеземного ига. Мне никогда не склеить разбитого навеки и отнятого уюта семьи с Фроней. Вот личный итог. И если так много надежды у меня на предстоящий год для России, для себя прошлого ничем не возместишь. Боль то утихает, то обостряется. Пройти она не может. Итоги прошлого подведены сурово и внезапно.

Как хотелось бы повидать детей, хотя немного отдохнуть среди них и приняться за работу, не расставаясь с ними. Как жаль даже эти немногие дни сидеть бессмысленно и бесплодно здесь, в глухих стенах. А как одиноко и грустно так встречать Новый год. Долгоруков обещал мне постучать в 12 часов в стену. Это единственное общение, нам доступное в канун наступающего года.


1918 г. 1 января.


Новый год. Но первый день прошел для нас хмуро. Гулять мне пришлось очень поздно, когда уже стемнело. В камере было холоднее, чем когда-либо, и стена у окна покрылась потоками воды. Ноги мерзли и руки стыли за письмом.


2 января.


День неожиданных сюрпризов и неудач. На прогулку вызвали рано. Я еще с утра заметил в своем окошке блеск света. Значит солнце. Я, радостный, вышел. Да, в коридоре было солнце, но было и другое: дверь к Долгорукову была отперта, и он тоже одевался, а дальше мы встретили Кокошкина, Авксентьева и Степанова. Ура! Наконец-то совместная прогулка. Минуты пробежали незаметно. Я впервые узнал от Степанова, что и он попал сюда из-за несчастной ошибки. Вместо бумаг мне должны были принести пирог, который хотел мне передать Молчанов. Попали бумаги, дальше обыск в моей камере, дальше переполох наших девиц, их поездки в Смольный, их полный рассказ там. Дальше обыск у Молчанова, в то время как там ночевал Степанов, и его арест. Вот путаница приключений, достойная Дюма и Конан Дойля. Даже поверить трудно, что могут быть такие сплетения обстоятельств.


3 января.


Хорошо, что Шуре удалось передать мне письма девочек. Они так трогательно милы, эти письма, так занимательны, что доставляют огромное удовольствие. Туся пишет, как говорит, живо и неровно. Рита сантиментальничает и очень любит массу восклицательных знаков, хорошо описывает и изображает сценки. Аленушка пишет так серьезно и обстоятельно, что никогда не подумаешь, что ей 11 лет. Точно, ясно и просто она рассказывает все свои детские забавы и занятия других, как взрослая и с трогательной деликатностью и наивностью ребенка. Сегодня ее два письма так хороши. С их письмами ко мне в камеру долетают смех, веселье и незатейливая, простая жизнь у дедушки. Но как одним словом Аленушка оттенила и их грусть. Они зажгли свою маленькую елочку и «не плясали вокруг, а молча смотрели на нее и, потушив свечи, разошлись»… Да, так и я смотрел, молча и долго смотрел на свою елочку, вспоминая прошлые счастливые дни. Бедные дети, сколько недетских мыслей и недетского горя приходится им выносить за последние месяцы.

А сколько теперь таких детей в России? А сколько еще более одиноких, более несчастных и беспомощных, чем они, мои девчурки?

Холодно в моей камере. Так холодно, что трудно писать. Стынут руки, пар сгущается от дыхания, с окна текут сырые потоки по стене, и даже на полу от них образуется лужица. Эти последние ночи никак не мог согреться даже под двумя одеялами и сверху накинутым пальто. Если долго сидишь, то застывают и руки, и ноги, приходится бросать книгу и усиленно маршировать из угла в угол. Утром вставать - это целое испытание. Не скоро потом согреешься. Не то топить стали хуже, не то зима все больше и больше дает себя знать.


4 января.


В газете «Правда» по поводу покушения на „Ленина" напечатана кровожадная статья. Требуют „сто голов" за каждую голову „народных вождей". Как мне кажется теперь и как казалось всегда, террор личный никогда ничего не достигает. Если это действительное покушение, то можно ли убийством Ленина или Троцкого убить большевизм? Конечно, нет. Кроме того, само по себе это возмутительное и безнравственное средство не может быть морально оправдано, оно практически нецелесообразно. Оно лишь подхлестнет упадающее настроение масс. Поэтому приходится подозревать, не подстроено ли это „покушение" нарочно, с целью именно подогреть симпатии. Возможны и такие комбинации. Говорят, что среди нашего гарнизона будто бы было решено в случае несчастья со Смольным расправиться с нами. Не знаю, верно ли это. Что касается наших сторожей, то у них, по-моему, скорее обратное настроение. Но, быть может, в крепости есть и иные части.

Наш бастион переполнен. П. Сорокин и Аргунов посажены уже вдвоем, а в камере одна кровать. Сегодня, идя на прогулку, мы сквозь щель двери приветствовали их. Теперь уже шесть членов Учредительного Собрания сидят в Петропавловской крепости, а на завтра назначено его открытие. Говорят, семеновцы и преображенцы хотять защищать его от красногвардейцев. Как бы не вышло безполезного кровопролития.

После прогулки я не сразу мог согреться в моей камере. Часов около 4 пришла комиссия для освидетельствования моего здоровья - несколько врачей. Еще утром мне сказал сторож, что меня переведут в больницу. Врачи говорят то же. Не знаю, лучше это или хуже. Переведут, говорят, и Кокошкина. Но как же с Долгоруковым? Мне все-таки несмотря на нездоровье, тяжело его оставлять здесь. В „Н. Жизни напечатано”, что будто бы даже освободить нас хотят. Конечно, это пустяки. Но без Долгорукова я решил не выходить из заключения, если бы такое постановление было сделано.


5 января.


Сегодня, когда на свидание пришла В. Д. и мы разговаривали, один солдат вошел и, возмущенный, сказал: „ Сейчас на демонстрации убили солдат. Шли в первом ряду и все полегли"… Он был возмущен. Это он, между прочим, подписал протест от нашей караульной команды против предполагаемых над нами самосудов. Лицо у него умное, доброе.

Наконец- то я увидел опять Сашу и Володю. Она, бедняга, вчера до 12 час. ночи сидела в Смольном, пытаясь меня перевести в больницу, но ничего не могла сделать. Там боятся, что нас из больницы легче освободят, как членов Учредительного Собрания. Говорят, переведут дня через два. Но сегодня, воображаю, что творилось на улицах. Наша команда, видимо очень возмущена. Когда я шел гулять, сзади меня в коридоре солдат сказал: „ Честных людей здесь держат, а негодяи ”… дальше я не слыхал. Гуляли мы сегодня вместе, все члены Учредительного Собрания, т.-е. прибавились к нам Сорокин и Аргунов.

Алексей Митрофанов Родина самовара

Туляки народ вполне курьезный.

Да и сам по себе город Тула - один огромный курьез


В 1892 году по главной улице города Тулы (в наши дни - проспект Ленина, а в то время - Киевской) ехал курьезный человек. Во-первых, он был очень стар. Во-вторых, имел изжелта-белую длинную бороду. В-третьих, носил вместо одежды нечто, более похожее на красное байковое одеяло. В-четвертых, ноги его были вовсе голые. На голове же красовалась громадная, протертая до дыр шляпа из фетра.

Ехал тот человек недолго. На очередном ухабе из тележки выпал шкворень, лошадь испугалась, убежала. Кучер побежал за ней. А курьезный человек остался сидеть посреди Киевской улицы, злобно зыркая по сторонам из-под густых седых бровей.

И что же, туляки глазели на него, показывали пальцем, улюлюкали? Да ничего подобного! Шли равнодушно мимо.

Человек, завернутый в красное одеяло, был почетный гость писателя Толстого, шведский философ Абрам фон Бунде. Он следовал к Льву Николаевичу в Ясную Поляну с тульского вокзала. Убежавшая лошадь была Кандауриха, присланная вместе с кучером из имения Толстого. А красное одеяло и голые ноги были частью философской позиции господина фон Бунде, долго жившего в Индии и подсевшего на тамошние моды. Он считал свое учение близким к учению Толстого и следовал, так сказать, к единомышленнику.

Когда скандинавский гость все же добрался до толстовского имения, он первым делом закричал:

- Я никогда в жизни больше не поеду на лошади, потому что это жестоко и опасно.

Потом они долго беседовали с Львом Толстым о жизни. А потом фон Бунде вновь поехал на вокзал (видимо, с той же Кандаурихой). А Лев Николаевич сделал на память запись: "Нынче приехал оригинальный старик швед из Индии… Оборванный, немного на меня похож".

Толстой был главной тульской знаменитостью. Он хотя и жил в Ясной Поляне, но частенько приходил в губернский центр. Именно приходил, ногами - подумаешь, всего-то полтора десятка километров.

О писателе знали, пожалуй что, все тульские обыватели. В смысле, фамилию слышали. Но не знали в лицо. Изза этого подчас случались презабавные истории. Дочка писателя Татьяна Львовна вспоминала: "Отец всегда ходил в традиционной блузе, а зимой, выходя из дома, надевал тулуп. Он так одевался, чтобы быть ближе к простым людям, которые при встрече будут обходиться с ним, как с равным. Но иногда одежда Толстого порождала недоразумения… В Туле ставили "Плоды просвещения", сбор предназначался приюту для малолетних преступников… Во время одной из репетиций швейцар сообщил нам, что кто-то просит разрешения войти.

- Какой-то старый мужик, - сказал он. - Я ему втолковывал, что нельзя, а он все стоит на своем. Думаю, он пьян… Никак не уразумеет, что ему здесь не место…

Мы сразу догадались, кто этот мужик, и, к большому неудовольствию швейцара, велели немедленно впустить его. Через несколько минут мы увидели моего отца, который вошел, посмеиваясь над тем, с каким презрением его встретили из-за его одежды".

Впрочем, Лев Николаевич привык к тому, что все его воспринимали словно оборванца, и не обижался на людей. Тем более что этот имидж был им принят добровольно и без всяческого принуждения.

Лев Николаевич был тот еще оригинал. Во всем, даже в еде. Но не исключено, что одной из причин толстовского вегетарианства было неумение Софьи Андреевны нормальным образом наладить домашний быт. Несмотря на все ее старания, на то, что госпожа Толстая даже вела кондуитик из особо приглянувшихся рецептов кулинарного искусства, дело было далеко от идеала. Хозяйка то и дело пополняла свой дневник такими записями: "Обед был очень дурен, картошка пахла салом, пирог был сухой, левашники как подошва… Ела один винегрет и после обеда бранила повара".

Впрочем, все это, по большому счету, личное дело Льва Толстого и его супруги. Жаль только, что происходили все эти самоограничения и порчи блюд в щедром, богатом и вполне благополучном тульском крае. Здесь деньги на продукты не жалели, да и не было такой необходимости - жалеть. Все само произрастало рядом с тульскими домами. Один простой, скромный и не сказать чтобы богатый тульский канцелярист с идеальнейшей для его рода занятия фамилией Актов так описал свое домовладение: "Дом на фундаменте из белого камня, длиною 14, шириною 6 1/2 сажен; в нем 13 комнат. При доме флигель о 5 комнатах, людские и кухня, два погреба и прочие обширные надворные строения… сад, редкий между множеством здешних садов и садиков, ибо: а) под домом полторы десятины земли; б) вдоль его протекает неиссякаемый ручей с лучшею в городе водою; в) при ручье две сажелки (только рыбу нужно развести, вся выведена); г) в саду вековые местами липовые и ясеновые деревья, местами густые липовые аллеи, везде разные яблони, груши, сливы, дули, баргамоты, барбарис, терновник, крыжовник, смородинник, вишни, клубника и прочее, чего и сам не знаю…"

Вот так! Даже не удосужился узнать о своей собственности поподробнее.

Если же требовалось нечто не произрастающее в приусадебном хозяйстве, на помощь приходили многочисленные и уютные тульские магазинчики. В основном, они располагались на Киевской улице, идущей от кремля на юг, и в переулках, отходящих от нее. Киевская была центром тульской жизни - и общественной, и политической, и, разумеется, торговой.

Выбирать же было из чего. Славился, например, мясной и бакалейный магазин купца А. Волкова. Один из современников писал о нем: "Я отправился в бакалейную лавку А. А. Волкова, у которого мама покупала все для дома. На дверях подобных лавок всегда висели так называемые подвески в форме овалов, в отличие от вывески, которая была наверху, над дверью. На одном овале с неизбежным постоянством значилось: "Мыло, свечи, керосин". На другом: "Чай, сахар, кофе". Это было написано, торговала же лавка положительно всем, начиная от шоколадных окаменевших конфет (тогда называвшихся "конфектами") до конской сбруи".

Были лавочки колониальных товаров, молочные, рыбные, винные, всякие-всякие. Магазин тканей "Ярославское полотно", галантерейный магазин "Американская торговля", даже так называемый "Кавказский магазин", который содержал предприниматель О. Р. Хачатуров. Здесь можно было прикупить кавказский пояс, серебряный рог для вина, бурку и другие столь же необходимые в хозяйстве вещи.

Народ приезжий запросто мог приобщиться к тульским радостям, остановившись в одной из многочисленных гостиниц. Которые, кстати, были способны поразить своим редкостным сервисом даже избалованных и искушенных жителей Санкт-Петербурга. Например, в отеле "Лондон" действовала частная почтовая станция - путник мог в любой момент получить свежих лошадей. В те времена подобную услугу могла оказать лишь станция казенная - со всеми свойственными госучреждениям неудобствами.

А на досуге туляки и гости города сходились в многочисленных трактирах, кабачках, распивочных и прочих заведениях такого плана и общались. Газета "Тульский справочный листок" писала в 1864 году, что в городе было более тысячи питейных мест, "а также открыто довольно значительное число постоялых дворов с распродажею крепких напитков… В кабаках с утра и до ночи все шумит и шумит во весь русский разгул; так прикрывается ненормальным брожением чувств накипевшее на сердцах многих бедняков тяжкое горе". Ох, неверный вывод делал репортер "Листка". Какое горе? Радовался жизни тульский человек!

Правда, люди, жившие в этом роскошном городе, не слишком заботились о его чистоте и уюте. Газета "Тульская молва" писала в 1908 году: "Наибольшую славу… Тула создала себе как лучший в России лечебный курорт… Наименьший процент смертности падает на город Тулу.

Объясняется это тем, что редкие микроорганизмы могут жить в исключительно антисанитарной обстановке дворов и улиц. Случайно попадая в Тулу, болезнетворные микробы или разлетаются в паническом ужасе во все стороны, поспешно затыкая носы, или (это относится к наиболее выносливым) влачат жалкое существование и погибают, наконец, мучительною смертью. Так, например, доказано, что холерный вибрион, занесенный в Тулу, немедленно сам заболевает азиатской холерой и через минуту-две умирает в страшных судорогах.

Оттого- то холерные эпидемии, свирепствующие в других городах, не раз обходили Тулу за сто верст, предпочитая сделать крюк, чем рисковать здоровьем и жизнью".

Вот и Тульский театр способен был скорее отпугнуть ценителя прекрасного, а не привлечь его. Антрепренер Петр Михайлович Медведев изумлялся: "Где театр?" - расспрашиваю проходящих. Говорят: "На Киевской, рядом с аптекой"… Рядом с аптекой было какое-то узенькое, но высокое здание, чрезвычайно грязное и запущенное, с разбитыми стеклами; с улицы к нему вела с двух сторон деревянная лестница с разрушенными перилами и выбитыми ступеньками. Когда я вошел по ним в "храм Мельпомены", меня охватили туман, дым и сырость. Зрительный зал представлял внутренность полицейской каланчи. Сцена маленькая, низенькая. А в общем, какой-то балаган".

Впрочем, неудивительно: ведь туляки - романтики, им не до дуль и барбарисов. Им бы что поинтереснее. Блоху, например, подковать. Впрочем, блоха блохой, а тульские мастеровые люди на полном серьезе отличались редкими талантами. Не зря именно здесь было налажено крупнейшее в России производство огнестрельного оружия.

Все началось в 1694 году, когда через город проезжали царь Петр Первый и вице-канцлер Шафиров. Шафиров сдал местному кузнецу Никите Демидову в починку пистолет работы немца Кухенрейтера с тем, чтобы получить свою собственность на обратном пути. Никита же дерзнул преподнести владельцу его собственность с крамольными словами - дескать, туляки не уступят иностранцам воружейном мастерстве. Присутствовавший здесь же Петр дал Демидову затрещину и закричал:

- Сначала сделай, а потом хвались! На что Демидов сразу же отреагировал:

- Сначала узнай, а потом дерись!

И вынул другой пистолет - точно такой же, только неисправный. Выяснилось, что Демидов, вместо того чтобы чинить оружие Шафирова, выполнил его точную копию, да так, что вице-канцлер и не заметил подмены.

Петр Первый одобрил "фальшак", и с той поры Демидовы пользовались поддержкой царствующего дома. Так возник знаменитый оружейный завод.

Многие тульские изобретения случались вроде как помимо воли автора. Взять, например, самовар. Он был изобретен неким Назаром Лисицыным со Штыковой улицы. У Назара была кузница, в которой он производил замки, кастрюли и оружие. А в один прекрасный день у мастера вдруг вышел самовар, немного смахивающий на старый добрый сбитенник, однако приспособленный под чай.

Или же хроматическая гармонь. В 1830 году здешний оружейник Иван Евстратьевич Сизов купил за сорок рублей ассигнациями на Нижегородской ярмарке импортную (как тогда говорили, привозную) гармонь. Разобрал, собрал по новой, а затем ушел с завода и открыл свое собственное дело - производство этих незамысловатых музыкальных инструментов. В те времена вопрос об авторских правах не ставился так остро, как сегодня. Заморская гармонь сделалась тульской и уже под этим брендом стала поставляться на все ту же главную ярмарку страны.

А тем временем, недалеко от тульского кремля красильщик Николай Иванович Белобородов изобретал свою гармонь. По замыслу Белобородова, она должна была обладать рядом новшеств, но главное - издавать все звуки звукоряда (то есть не только "до", но также "додиез" и далее). Первый образец этой гармони появился в 1870 году. Первыми слушателями стали простые тульские прохожие - Николай Иванович сидел перед окном в собственном доме и играл, а туляки заслушивались непривычной музыкой.

Впоследствии энтузиаст Белобородов всех втянул в гармонный промысел. А зять его Петр Невский даже стал одним из популярнейших российских гармонистов. В частности, корреспондент газеты "Киевское слово" так описывал его концерт: "Вчера я видел и слушал его. Я вчера - подчеркиваю - видел, ибо одна подробность его костюма подсказала мне слово для определения его игры. Поверх нарядного костюма горит и сверкает пояс, весь затканный самоцветными камнями. Там нет бриллиантов и алмазов, но как красива игра этих камней, которые, верно, все с нашего Урала! Вот так же самоцветна и игра Невского, которая вся от народа и вся понятна народу. Народная песнь давно привлекает внимание и всех русских композиторов - и, кажется, хорошо изучена. А между тем каждый новый талант открывает в ней что-то новое… Интересно, что, слушая вчера "Ноченьку", я уловил те же передаваемые нотки у Невского, что и у Шаляпина: та же мягкость грусти, какой-то общий фон… И в манере передавать у них что-то общее: если голос Шаляпина кажется его инструментом, то инструмент Невского - его голос".

Кроме того, Тула - родина пряников. Ну, может быть, не совсем родина - пряники делали во многих городах. Однако тульские умельцы славились сильнее прочих. Вот, например, один из документов: "1667 году ноября 24 резного деревянного дела мастер Степан Зиновьев с товарищами 8 человек получили в награду по ведру вина, по полу осетру, для того что делали они в Оружейной палате образцы деревянные лебединые, журавлиные, гусиные".

Под образцами понимались "пряничные доски" - формы для выпекания лакомства.

И, все таки, в первую очередь Тула - спокойный и уютный провинциальный городок. Такой она является в наши дни, такой была столетие тому назад. Викентий Вересаев, здешний уроженец, вспоминал о своем детстве: "У нас в Туле была кошка. Дымчато-серая. С острою мордою - вернейший знак, что хорошо ловит мышей… Она появлялась с мышью в зубах и, как-то особенно, призывно мурлыкая, терлась о ноги мамы… Мама одобрительно гладила кошку по голове; кошка еще и еще пихала голову под ее руку, чтоб еще раз погладили". Именно это и есть настоящая Тула.

Дмитрий Галковский Подвиг Скалона

Я хотел назвать этот очерк «Непрактикующий врач». Он входит в цикл биографий «пламенных революционеров» и посвященсветлому образу Адольфа Абрамовича Иоффе. Но потом я решил назвать текст в честь антагониста Иоффе - Владимира Евстафьевича Скалона. Ведь революция, как и всякая катастрофа, не только являет миру образцы низости, подлости, грязного шутовства, но и проявляет высшие черты человеческой натуры: благородство, любовь к Родине, самопожертвование. Такова особенность «пограничной ситуации» - она показывает, кто есть кто.

Звездным часом Адольфа Иоффе явилось назначение на пост главы советской делегации в Брест-Литовске. Существует распространенное заблуждение насчет того, что большевики «свергли временное правительство и заключили сепаратный мир с Германией». На самом деле большевики сами были временным правительством, а военные действия против Германии прекратились сразу после военного путча в феврале 1917 года. Пушки на восточном фронте замолчали, началось «братание». За 8 месяцев правления Керенского было только два военных эпизода: сдача Галиции и сдача Риги. И та, и другая операция носили, так сказать, внутриполитический характер и являлись частью сложных маневров на пути к сепаратному миру. Соответственно, и роль немцев в этих согласованных акциях относилась не столько к сфере военного искусства, сколько к сфере военной дипломатии. Сепаратный мир в марте 1917 года не был заключен только по одной причине - не так-то просто сдаться на милость ПРОИГРАВШЕЙ СТОРОНЕ. А положение Германии в начале 1917 года было аховое, никто не сомневался, что Россия возьмет Берлин, Вену и Константинополь к концу осени. Поэтому и решились оппозиционные круги в России на столь неслыханную вещь - революцию посреди мировой войны. Такое возможно или когда дела идут очень плохо, как в Германии и Австро-Венгрии конца 1918, или очень хорошо - как в победоносной России начала 1917. Чтобы сдача, скажем так, «Берлину по состоянию на февраль 1945» была правдоподобной, надо было русскую армию и русский тыл довести до состояния развала. Этим и занималось «временное правительство» долгие восемь месяцев. И нужно было еще месяца два-три до полного коленкора, да и дела у «победителей», даже при фактическом перемирии на Восточном фронте, были неважнецкие. Особо плохо приходилось Австро-Венгрии, находившейся в состоянии экономического коллапса. В городах начались голодные бунты, без Брестского мира, то есть без поставок русского продовольствия, дряхлая империя Габсбургов продержалась бы максимум месяц.

Посему и решило руководство Антанты перестать играть в дипломатические бирюльки и передать власть Ленину. Этот все делал по-простому, без затей.

В конце ноября 1917 года из Петербурга (именно так, а не шовинистическим «Петроградом» именовали северную столицу после февральского путча) в Брест-Литовск отбыла делегация ленинского Временного правительства.

Дипломатическую миссию еще недавно могущественнейшего государства планеты возглавлял неопрятно одетый и плохо подстриженный человек восточного вида, с перекошенным асимметричным лицом. Как себя вести в подобной ситуации, он совершенно не знал, испуг и стеснение пытался скрыть преувеличенной наглостью. Получалось еще хуже. Фамилия его доселе была никому не известна, национальность, к которой он себя относил («караим»), тоже была весьма сомнительна. «Открыли» караимов только в 19 веке, причем момент «этногенеза» сопровождался скандалом и взаимными претензиями отцов-основателей («я караим - нет, я караим»). На этом фоне другие члены делегации «с восточными профилями» и «почти комичной восточной внешностью» выглядели даже солидно. Это были Каменев-Ро зенфельд, Карахан-Караханян (секретарь) и Сокольников-Бриллиант. Впрочем, автор закавыченных едких характеристик выглядел еще более импозантно. Это был не мышонок, не лягушка, а неведома зверушка в обличии «полковника Джона Гуговича Фокке». Дело в том, что партия большевиков находилась в стадии формирования, людей не хватало, люди были плохо замаскированы и не выучили унифицированную легенду. Поэтому у большевиков в 1917-1918 годах постоянно отклеивался ус. Приходи лось на подхвате работать людям, которые потом ушли в глубокую закулису. Тем не менее, именно благодаря «Джону Гуговичу» мы имеем более-менее адекватную картинку брест-литовского фарса, увиденную глазами условно советского человека. (Вскоре, как вы понимаете, сей джентльмен покинул территорию РСФСР).

Другим «человеком в скафандре», помогавшим советским неумехам в Брест-Литовске продавать Родину, был полковник Масловский-Мстиславский. Этот неубиваемый человек из параллельного мира был одним из главных действующих лиц настоящей, а не выдуманной февральской революции (то есть кровавого военного путча). Это один из наиболее беспринципных и кровожадных представителей русского военного масонства. Он спокойно пережил всех членов советской делегации (почти все они были уничтожены), никуда из Совдепии не эмигрировал и открывал дверь в Кремль ударом сапога. Даже в страшном 1937 году террор его не коснулся. Наоборот, в начале 1938 года Масловского решением Политбюро назначили официальным биографом Молотова.

Однако самым колоритным участником первого состава делегации была, несомненно, товарищ Камеритая-Биценко. В 1905 году она по заданию английской разведки убила русского военного министра Сахарова и вплоть до 1917 года ломала срока на каторге. Но по сравнению с Иоффе шахидку Камеритую можно считать утонченным дипломатом. Дело в том, что Адольф Абрамович являлся… сумасшедшим.

Отцом Иоффе был крымский миллионер, стремившийся дать сыну приличное образование. Однако из-за психических отклонений Иоффе смог закончить гимназию только к 20 годам. Считается, что по образованию революционер Иоффе был врачом. На первый взгляд, это действительно так. Некоторое время Адольф Абрамович работал даже директором больницы. Только все это, если использовать знаменитую фразу Ленина, «формально правильно, а по сути - издевательство». После окончания гимназии Иоффе с головой окунулся в революционную деятельность (кафешантаны, проститутки, кокаин, явки, шпионы и тому подобная пинкертоновщина). Осенью 1903 года Иоффе поступает на медицинский факультет Берлинского университета, но занятия посещает нерегулярно и в следующем году уезжает в Россию. В конце 1905-го он снова появляется в Германии, но учиться недосуг, в 1906-м его высылают из Германии за подрывную деятельность против соседнего государства (т. е. России). Иоффе уезжает в Цюрих, где поступает в местный университет, но не на медицинский, а на ЮРИДИЧЕСКИЙ факультет. Вскоре после этого он уезжает в Россию (как член АльКаеды начала прошлого века, он несколько лет болтается в революционном подполье, как в проруби, постоянно перемещаясь из одной страны в другую) и, наконец, в 1908 году попадает в Вену, где и получает диплом врача. Но диплом этот липовый. На самом деле, в это время Иоффе становится ПАЦИЕНТОМ известного венского психиатра Альфреда Адлера, ученика Фрейда. Метод психоанализа построен на сотрудничестве подследственного, пардон, пациента с товарищем след… извините, доктором. Он не считает себя больным, а вместе с доктором «занимается», «изучает свой внутренний мир». Собственно, это коллеги. Вот таким «коллегой» известного психоаналитика и был Иоффе. История имела свое трагикомическое продолжение. Когда Иоффе в 1913 году был осужден как эмиссар международной террористической организации, готовившей восстание на военном флоте Российской империи, он был сослан в Сибирь, где в условиях войны в принудительном порядке, как врач, был назначен директором больницы на слюдяных копях. Назначение у Иоффе, до того, что называется, стетоскопа в руках не державшего, вызвало откровенный ужас. К счастью, вскоре произошел февральский переворот (основной движущей силой которого как раз было восстание моряков), и Иоффе стал полноправным членом правящего слоя бывшего великого государства.

Однако вернемся к составу брестских переговорщиков. Кроме основных действующих лиц у делегации была маскировка. В 1917-м большевики еще не насобачились изображать трудящихся сами, поэтому «трудящиеся» шли отдельно. В делегации был представитель от матросов, представитель от солдат и представитель от рабочих. Как и положено статистам, у них были незапоминающиеся фамилии, лица и биографии. Например, «рабочего» звали «Павел Андреевич Обухов», и работал товарищ Обухов на Обуховском заводе. Но выглядели они в меру натурально: расхристанный вид, семечки, мятые портки. «Джон Гугович» посмотрел на «делегацию» и опустил световой фильтр на шлеме: «ЗООПАРК» (так и написал в мемуарах).

Однако тут случилась незадача. На петербургском вокзале перед отправкой поезда «восточные профили» спохватились: «Товарищи, а где же знаменитый рюсский мужик?! Мужика-то в делегации и нет!» Стали срочно, за пять минут, искать «мужика а ля натурель». И тут же нашли - этого добра в России как грязи. На вокзале ошивалась какая-то бородатая личность в зипуне с котомкой. Личности (некоему Сташкову) тут же налили стакан спирта и посадили в вагон поезда - подписывать мир с немцами. Как выяснилось позже, это было большой ошибкой.

Тут каждый штрих ценен для истории, поэтому процитирую Фокке дословно:

«Крестьянин Сташков с сидящим рядом принцем Леопольдом не разговаривал, но вел-таки посильные дипломатические переговоры с прислуживающим вестовым. У крепкого старика была своя «программа-максимум» по отношению к подававшемуся за столом вину, которому Сташков отдавал за обедом усиленную честь. Никогда не отказывался, но заботливо осведомлялся у соседей:

- Которое покрепче? Красненькое, беленькое - нам все равно, только бы поздоровее было.

Программу «представителя крестьянства» удовлетворяли как могли - и качеством, и количеством. К концу обеда Сташков, и без того не бледный, налившимся, благодушно-довольным лицом оправдывал репутацию «красного» делегата».

Развитие зверушки шло крещендо и достигло кульминации в день отъезда. Решив напоследок укушаться на неделю вперед, трудящийся не только выпил все спиртное за столом, но и потребовал «шкалик» себе в номер. Услужливый немецкий лейтенант Мюллер, прекрасно знавший русский язык, удовлетворил запросы «герра Сташкова» полностью:

«В отведенной ему комнате «представителя русского революционного крестьянства» снабдили таким основательным «шкаликом», что он быстро утратил вертикальную позицию. Литровая бутылка пунша свалила с ног и его.

Подписывают заготовленные пять экземпляров соглашения, а одного из «полномочных» нет. Лыка не вяжет… Так и остался первый из договоров без скрепы того, кто «представлял» в единственном числе сто с лишком миллионов российского крестьянства.

Хуже было, когда наступил час отъезда делегации, для которой уже был подан обратный экстренный поезд. Расталкивают Сташкова, а он - на дыбы. «Полномочно» опрокинул вслед за бутылкой мюллеровского пунша все основные принципы «мира без аннексий и контрибуций». Взял с немцев контрибуцию «шкаликом» и решил аннексировать для своего постоянного жительства свою комнату в цитадели.

- Домой?… Не желаю домой!… Мне и здесь хорошо… Никуда я не поеду!

Германские офицеры, сдерживая смех, придают приличный оттенок выбытию Сташкова из строя «борьбы за мир»:

- Болен господин делегат? Ах, как жаль! Но мы сейчас устроим. Сию минуту будет вызван санитарный автомобиль.

От санитарного автомобиля товарищи отказываются, и пошатнувшаяся позиция «трудового крестьянства» восстанавливается всеми мерами - от холодной воды до строжайших указаний на «партийную дисциплину».

Наконец его уговорили и возложили на принесенные-таки немецкими санитарами носилки. Сташков благополучно отбыл вместе с другими…»

Во время переговоров и обедов за столом с животными сидел принц Леопольд, генерал Гофман, зверушек рассматривали. Кто на «трудящегося» смотрел, кто на Биценко. С одной стороны, прикольно, конечно, а с другой стороны, на горизонте показалась Трудность. С КЕМ немцы договор-то заключают? ГДЕ РУССКИЕ?

Не буду живописать душераздирающие сцены самих переговоров. Достаточно сказать, что первым делом советская делегация попала в железнодорожную аварию, Каменев сказал, что едет судить немцев революционным судом, а официальный переводчик советской делегации оказался заикой. Далее со всеми остановками. Вплоть до организации немцами посещения «восточными профилями» дорогого борделя, спекуляции будильниками энд бюстгальтерами и выпрашивания Троцким немецких марок для сынишки. (Бедный немец сначала не понял и покраснел до корней волос: Марки? Уплачено же, по шпионской линии. Чего он хочет, я же боевой офицер. Это потеря чести.

А Троцкий, видя замешательство собеседника, подобострастно уточнил:

- Герр офицер, вы не так поняли, я НЕ ТЕ марки, я почтовые, для сынишки. Сынишка собирает.

Офицер от такой цыганской наивности расхохотался. Из Берлина привезлицелый пакет, сын Троцкого хвастался в

училище перед одноклассниками папкиным гостинцем).

Скажу о Скалоне. В делегации был штат военных консультантов, куда, кроме Фокке, входили еще несколько офицеров. Формальным старшиной военспецов был контр-адмирал Альтфатер, но это кадровый сотрудник Интеллидженс Сервис и фактически большевик, органично использующий большевистскую фразеологию: «Товарищи, красный Питер в опасности!»

(Впрочем, через год он не выдержит подлой роли и, потрясенный трагедией Щастного, умрет 35-летним от разрыва сердца. Хотя… Сами понимаете…) Реально руководителем группы из нескольких русских офицеров в чинах от капитана до полковника был генерал-квартирмейстер Ставки генерал-майор Скалон. Он приехал на переговоры позже, во второй фазе, и практически сразу же застрелился. В первый же день. «Здравствуйте - Гутен таг». Полчаса переговоров для приличия, потом Скалон спокойно выходит, чтобы принести топографическую карту, и выстрел перед зеркалом. Пуля пробила череп навылет, но, по стечению обстоятельств, некоторое время Скалон оставался жив. На выстрел первым прибежал лейтенант Мюллер, еще недавно хохотавший над пьяным русским петрушкой Сташковым. Фокке, памятуя, что Иоффе «врач», бросился к нему за помощью:

- Адольф Абрамович! Генерал истекает кровью. Срочно требуется ваша помощь. Сделайте хоть что-нибудь.

Шарлатан посерел от ужаса:

- Какая же моя помощь?

- Но ведь вы же доктор, врач!… Помогите!

Минутная смена выражений лица, и, наконец, Иоффе находит образ скучающего интеллектуала:

- Ну, голубчик, как бы это вам сказать. Я действительно врач. Но в настоящий момент - не практикующий.

Фокке махнул рукой. Скалон вскоре умер на руках у немецкого доктора. Перед выстрелом генерал оставил небольшую записку, где трогательно попрощался с женой и дочерью и сказал, что уходит из жизни, потому что больше не может жить.

Это смерть политика и дипломата. Что мог сделать Скалон? Застрелиться до отъезда в Брест-Литовск? Это было бы частным поступком, не имеющим политического резонанса. Убить на переговорах Гофмана или Иоффе? Но это нарушение статуса парламентера и потеря чес ти. Написать предсмертное письмо с проклятиями немцам и большевикам? В Петербурге замучают в чекистских подвалах заложников - несчастную жену и дочку. Нет, Скалон все рассчитал и обдумал.

С КЕМ немцы вели переговоры о капитуляции России? Присоединившийся вскоре к переговорам Радек вообще был офицером австро-венгерской армии, заочно осужденным за дезертирство. Если министр иностранных дел Австро-Венгрии Отто фон Чернин с ним ведет переговоры, значит тем самым признает, что он не дезертир. А если гражданин вашей страны - официальное лицо вражеского государства и при этом не перебежчик, значит он… кто? КЕМ СЛУЖИТ? КОМУ? Радек даже не знал русского языка и общался с советскими коллегами при помощи жены. Иоффе - больной человек без определенных занятий, пациент австрийской психиатрической клиники. Карахан - спекулянт лифчиками и портсигарами. Каменев плясал камаринского с проститутками в публичном доме для германских офицеров (буквально). Камеритая-Биценко - пардон-мадам-лагерная ковырялка. Невменяема. Единственный дееспособный человек - русский генерал, представитель Ставки -демонстративно застрелился. Немцы могут таким образом заключать мирные договора с Альфой Центавра, одесскими биндюжниками, или, что еще лучше, - сами с собой. «Дипломатический онанизм».

Все это Скалон прекрасно понял и ушел из жизни сознательно. Он дал возможность будущему белому движению при победе автоматически смыть позор Бреста. «Брест» - это не русские люди, русских там не было. Русские своих союзников не предавали. Если союзники победили - русские имеют право на свою часть победы. Как Франция в 1945 году. Если бы победили белые, сейчас имя Скалона знал бы каждый русский школьник, его именем называли бы улицы и площади. Ведь это и есть классический геройский поступок: сознательная гибель одиночки во имя торжества общей справедливости.

Сначала подвиг Скалона решили замазать грязью: «Скалон во время ответственных переговоров застрелился из-за измены жены». Потом его имя просто вычеркнули из истории. Причем, и западные историки тоже. Хотя немцы тогда поняли, что произошло. Скалона похоронили с высшими воинскими почестями. Скалон был плотью от плоти этой армии, род его (давно и полностью обрусевших франкошведов) 200 лет верой и правдой служил России. Вечная ему память.

А Иоффе… Думаю, умирающий генерал снился ему по ночам всю оставшуюся жизнь. В конце концов, «непрактикующий врач» застрелился. Ровно через десять лет после начала брестских переговоров, в ноябре 1927 года.

Как и Скалон, Иоффе оставил предсмертное письмо. На десяти страницах. Привести этот документ полностью не представляется возможным: есть там и «философское обоснование», и желание покрасоваться перед потомками. Все как положено. Но суть человека всегда видна:

«С некоторого времени Кремлевская аптека, которая всегда выдавала мне лекарства по моим рецептам, получила запрещение делать это, и я фактически был лишен той бесплатной медикаментозной помощи, которой пользовался, и вынужден был покупать необходимые мне лекарства за свой счет в городских аптеках…

Сегодня вечером врач ЦК т. Потемкин сообщил моей жене, что лечебная комиссия ЦК постановила меня за границу не посылать и лечить в России, так как специалисты настаивают на длительном лечении за границей и кратковременное - считают бесполезным. ЦК же, наоборот, согласен дать на мое лечение до 1000 долларов (до 2.000 руб.) и не считает возможным ассигновать больше…

Англо- американские издательства неоднократно предлагали мне за отрывки из моих воспоминаний (с единственным требованием, чтобы вошел период брестских переговоров) сумму до 20.000 долларов; Политбюро прекрасно знает, что я достаточно опытен и как журналист, и как дипломат, чтобы не напечатать того, что может повредить нашей партии или государству, и неоднократно был цензором и по НКИД, и по ГКК, а в качестве полпреда и по всем выходящим в данной стране русским произведениям… Я без прямого нарушения постановления Политбюро не считаю возможным издание своих мемуаров за границей, следовательно, не вижу возможностей лечиться, не получая денег от ЦК, который явно за всю мою 27-летнюю революционную работу считает возможным оценить мою жизнь и здоровье суммою не свыше 2.000 руб…

В прошлую мою такую же болезнь к моим услугам был целый личный штат полпредства, теперь же мне «по чину» даже личного секретаря не полагается; при том невнимании ко мне, которое последнее время наблюдается при всех моих заболеваниях (вот и теперь, как сказано, я 9 суток - без всякой помощи фактически и даже предписанной мне проф. Давиденко электрической грелки пока добиться не могу), я не могу рассчитывать даже на такой пустяк, как переноска меня на носилках…»

Это все понятно («20 000 долларов», «грелку не дали»). Я о другом. Оценим поведение Адольфа Иоффе на понятном ему уровне грелки. После предсмертного письма Скалона советская власть его вдове и дочери назначила пенсию. А после предсмертного письма Иоффе, адресованного опальному Троцкому, семью «дипломата ленинской школы» Сталин репрессировал. Помог сумасшедший ипохондрик домашним.

* ДУМЫ *
Алексей Бессуднов Интеллигенцию спасут рабочие

Забастовки - верный признак растущего благополучия.

Экономика на подъеме, доходы обывателя растут, политической бури не видно, а забастовки в России случаются все чаще. За последние два года дважды бастовали рабочие завода "Форд" во Всеволожске - и оба раза успешно. Бастовали докеры в петербургском порту, итальянская забастовка прошла на питерской пивоварне "Хейнекен", на очереди, кажется, питерская же почта и московский завод "Рено".

К протестам нам не привыкать. Не исчезли еще из памяти 1990-е, бюджетники и пенсионеры, мрачными шествиями идущие по центральным улицам, обозленные горняки, стучащие касками на Горбатом мосту, "рельсовая война". Но то были бунты отчаяния, вызванные годичной задержкой зарплаты, нищетой и полным отсутствием какой-либо перспективы. Их типичный участник - пожилой инженер из умирающего НИИ, упорно голосовавший за КПРФ. Нынешние забастовщики принадлежат к совершенно другому социальному типу. Это рабочие вполне успешных предприятий, часто люди молодые, и вовсе не знавшие советской власти. Они требуют лучших условий труда и большей зарплаты - и раз за разом добиваются своего. В России медленно возникает рабочее движение, примерно в том же виде, в каком оно существует в Европе и в каком в России его никогда и не знали.

Интеллигенты без рабочих

В Советском Союзе рабочие официально считались привилегированной социальной группой. Гегемоны, хозяева жизни.

Доходы советских рабочих, по крайней мере к 1970-м годам, превышали заработки служащих и большей части интеллигенции, лишь немногим уступая доходам управленцев. Зарплата существенно разнилась по отраслям, но по крайней мере квалифицированные рабочие в тяжелой промышленности и сырьевом секторе (и особенно в "оборонке") зарабатывали довольно много. Внешне советское правительство действовало под лозунгом "все для рабочих", однако в действительности картина была сложнее.

Фильм Марлена Хуциева и Феликса Миронера "Весна на Заречной улице", снятый в 1956 году, рассказывает о молодой учительнице русского языка и литературы Татьяне, приехавшей преподавать в вечерней школе в рабочем городке. В нее влюбляется рабочий доменного цеха Саша. Однако Саша не уверен, вправе ли он рассчитывать на взаимность. Ему кажется, что его образованная избранница не может полюбить простого рабочего. "Замараться боишься?" - гневно спрашивает он в сцене решающего объяснения. Сашу терзают социальные комплексы, он необразован, не понимает и не разделяет интеллигентских интересов и тихо выходит из комнаты, когда Татьяна слушает по радио концерт Рахманинова. Старший товарищ Саши инженер Крушенков рассказывает ему, что и сам когда-то был рабочим, но выучился, закончил институт и теперь стал образованным человеком (правда, перестав при этом быть рабочим). Мораль фильма в том, что преодоление социальных границ возможно, ведь Татьяне на самом деле нравится Саша, да и Крушенков ухаживает за простой рабочей девушкой.

Фильм "Большая перемена" снят 15 годами позже практически на тот же сюжет. Однако здесь акценты расставлены по-другому. Учитель истории в рабочей школе Нестор Петрович любит интеллигентную Полину, не обращая ни малейшего внимания на ухаживания своей ученицы, простоватой Нелли. Полина, в свою очередь, напрочь игнорирует друга детства, рабочего Ваню Федоскина. Равенство равенством, однако же всякий сверчок должен знать свой шесток.

Советская культурная политика по привычке сохраняла миссионерский импульс, заложенный в русской интеллигентской традиции. Идеализированный рабочий, "человек труда", был возведен на своего рода социальный пьедестал. Но этого же героя требовалось просвещать, образовывать, развивать - в общем, всячески вытравливать из него ту самую "рабочесть". Показательно, что учителя в совет- ских школах пугали детей возможностью попасть в ПТУ, что в дальнейшем с высокой вероятностью влекло за собой зачисление в ряды рабочего класса. И это вовсе не считалось венцом карьеры. Интеллигенция и рабочие чем дальше, тем больше расходились в разные стороны. И сблизило их только крушение советской власти. Но еще не сроднило.

Рабочие без интеллигентов

Обещанное на сломе СССР изобилие обернулось всеобщим кошмаром. 1990-е принесли крах производства, бессильного перед безжалостным "рынком". Пролетарии, наряду с бюд жетниками, оказались самыми пострадавшими. Рабочие переходили на натуральное хозяйство, многие спивались и деградировали. Молодые люди, оставшись без какихлибо профессиональных перспектив, были вынуждены искать другие сферы занятости - проще говоря, уходили бандитствовать.

Но почему, потеряв столь многое, рабочий класс не смог противопоставить "реформам" никакого внятного коллективного протеста? Причин тому несколько.

Советское государство, предоставив пролетариату сносные условия жизни, одновременно ликвидировало традиции независимого рабочего движения. Профсоюзы превратились из инструмента трудовой защиты в бюрократическую нашлепку, резиновую печать, штампующую путевки на черноморские курорты. Оставшись без попечения патерналистского государства, эрзац-профсоюзы оказались ни на что не способны. Да и как можно было им действовать? Советский директорат, спешно приватизировавший предприятия, в большинстве своем пользовался неразберихой и банально расхищал все, что плохо лежало, жалуясь при этом на проклятых чиновников. Рабочие же не привыкли идти против заводского начальника и ограничивались руганью в адрес "режима", лишь в редких случаях решаясь на протест против своих непосредственных боссов.

Ну а интеллигенция, которая издавна поднимала рабочий класс на битву с капиталом, сама стала нуждаться в том, чтоб ее кто-нибудь поднял. Она либо впала в полное ничтожество, влача нищенское существование в полуразрушенных постсоветских структурах, либо, сытая, румяная, пристроилась подле новых хозяев. Интересно, что именно в это время опальным становится само слово "интеллигенция", его произносят стыдясь, с неизменным презрением, причем делают это сами интеллигенты, отныне предпочитающие называться интеллектуалами. Новые интеллектуалы на человека труда плюнули с высокой фабричной тру- бы, уже без всякой оглядки на героев "Весны на Заречной улице" и "Большой перемены". Рабочие остались одни.

К тому же замечено, что в период экономических кризисов протестное движение не нарастает, а, наоборот, сходит на нет. Когда нечего есть - не до протестов, тут уж "только бы выжить". И напротив, экономический бум влечет за собой оживление, надежды и, как следствие, большую социальную активность.

Именно нынешний денежный дождь, пусть и связанный с нефтью, дал рабочему движению шанс. В Россию явился западный собственник, да и старые советские предприятия, попавшие в руки отечественных заводчиков, понемногу преодолевают кризис. В то же время на рынке труда очевидна нехватка квалифицированных кадров. Система профессионального образования по сути разрушена, опытные советские рабочие потеряли квалификацию, вышли на пенсию, умерли. Экономика растет, только рук не хватает. А значит, рабочие могут выдвигать свои требования капиталисту.

Нет ничего удивительного и в том, что в последние годы появляется все больше независимых профсоюзов. Подавляющее большинство их не входит в официозную, намертво забюрократизированную ФНПР. Новые профсоюзы действуют самостоятельно. Во главе их часто люди молодые и, к счастью, без опыта советского "активизма" - вроде лидера фордовского профсоюза сварщика Алексея Этманова.

Прогноз очевиден: если экономический рост продолжится, вслед за ним будет расти и рабочий протест. Формируя привычку к коллективному действию и солидарности, профсоюзы будут работать на благо и общества в целом. Для России, страдающей от отсутствия механизмов сопротивления всяческим мерзостям, забастовать будет вовсе не лишним. И, быть может, тогда даже интеллигенция наша, до сих пор лежащая в руинах, воспрянет. Благодаря недовольным рабочим.



ВОЗМОЖНА ЛИ ВЛАСТЬ РАБОЧЕГО КЛАССА?


Говорят рабочие "Метровагонмаша", г. Мытищи


Ческидов Сергей Владимирович, 1975 г. р., стаж работы на предприятии 5 лет, электросварщик 5 разряда:


"Власть рабочих!? Это смешно! Абсурд! Во время революции под этим благим лозунгом власть захватили самые шустрые. После развала СССР случился передел и снова рабочих обманули.

При советской власти коечто было лучше. Например, текущие вопросы на производстве решали профкомы и общие собрания, на которых можно было заявить свое мнение. Для простого рабочего это была реальная возможность что-то изменить к лучшему для себя. Сейчас эта система формально существует, но фактически не работает. Все решения, которые принимают эти собрания, не выполняются. Руководство делает по-своему.

Кто такой рабочий сегодня? В нашем обществе сложилось прочное мнение - и в большинстве случаев так и есть - это человек, который в жизни ничего не добился. Какая ему власть! Власть для рабочего - тяжелая ноша. Ему проще кувалдой махать. Власть - это удел образованных, целеустремленных, амбициозных людей. Рабочий вовсе не такой. Он не готов управлять даже самим собой. Большинство работяг - пьянь и рвань. Они до сих пор живут под социалистическим девизом - "от каждого по потребностям, каждому по возможностям". Это девиз лодырей!

Я считаю, что рабочий может и должен управлять производством, но большинству рабочих это просто не надо. Все, что им нужно на самом деле - кнут и пряник. Они не самостоятельны. Они просто хотят ничего не делать и деньги за это получать, льготы какие-то им подавай. Не бывает ничего просто так! Большинству так проще. А винить в собственном раздолбайстве можно кого-то наверху, но только не себя. Многих это устраивает. Они так десятилетиями существуют".



Осипенко Александр Иванович, 1951 г. р., стаж работы на предприятии 35 лет, слесарь 5 разряда:


"Власть рабочих - это когда сапожник берется писать законы. Разве так было когда-нибудь!? Власть не может быть у народа. Она всегда в чьих-то других руках. Единственное, что изменилось с советских времен, это то, что раньше тех, кто у власти, боялись, а сейчас - нет. Просто стало наплевать.

На власти рабочие уже давно не надеются. Вопроса- ми производства, которые касаются снабжения рабочих материалами, спецодеждой, инструментом, никто из руководства не занимается. На заводе и вообще на всех уровнях власти занимаются одним - набиванием своего кармана.

Власть рабочих, может, и была в СССР. Только вот кто эти рабочие были? Толковые советские люди были истреблены, посажены или заграницей. "Власть рабочих" досталась пьянчужкам, босякам и лентяям. Потом власть перешла в руки их детей и лизоблюдов. Они все поделили между собой.

Мне 56 лет. Я на заводе с 21 года. В советское время был завком, профком, давали квартиры, льготы. Хоть что-то можно было получить за свой труд. Мой отец на этом заводе 30 лет проработал и когда на пенсию выходил - ему подарили акции предприятия. А сейчас акций нет ни у одного рабочего. Мы вольнонаемные, батраки. Случись что - куда идти? Заступиться за рабочего некому. Прижимают, а пожаловаться некуда.

Капитализм наступил. Чтобы прорваться к власти - нужно быть не рабочим, а бандитом и негодяем. Продолжают говорить - "власть народу, власть у народа"! А на самом-то деле, суки у власти. Под этими лозунгами все мы шли к светлому коммунистическому будущему когда-то, мы все были равны, а когда пришли, то у власти оказались негодяи.

Нет власти рабочих. Никогда я ее не видел и сейчас не вижу. Нет и не будет! Мы не хозяева даже своих рабочих мест. Завтра скажут - пошли вон, и придется уйти. Власть рабочих - это обман, который к реальной жизни не имеет отношения.



ВОЗМОЖНА ЛИ ВЛАСТЬ РАБОЧЕГО КЛАССА?


Говорят рабочие петербургских заводов


Дмитрий, Ленинградский металлический завод:


Что такое "власть рабочих" - я не очень понимаю. Мне кажется, и раньше об этом несерьезно говори- ли, а сейчас и вообще не говорят. Меня лично всегда больше интересовала работа, зарплата, конкретные условия… Обеспечить их уже дело руководства. Власть у того, у кого сила, кто может менять условия труда. Рабочий их менять не может. Я только реагировать могу на то, что произошло.

Вот раньше очень слабо шло обновление парка станков. В конце 80-х у нас в цеху было два импортных станка с числовым программным управлением. На этих немецких станках, которые завод приобрел еще в советские времена, мы и работали. Это что касается станков, а в остальном было так, что и вспоминать не хочется. Даже спецодежду приходилось выпрашивать. Просишь, просишь, а все равно, - могло и не достаться, никому до этого дела не было. Вот вам и "власть рабочих". Как может рабочий на это повлиять? Никак. Или терпишь и работаешь, или уходишь.

Когда были перебои с зарплатой, действительно, многие поувольнялись. Были случаи, когда уходили опытные производственники. Проще и выгод- ней было работать охранником, сторожем или вахтером. В результате даже те ребята, которые хотели бы овладеть рабочей профессией, попадая в такую ситуацию, разочаровывались и уходили с завода. Тут еще сыграла свою роль и неправильная профориентация. Некоторым ребятам наобещали сразу золотые горы, забыв при этом, что современные технологии - вещь непростая и вникать в производственный процесс нужно долго. В общем, они посмотрели, поняли, что сразу больших заработков у них не будет, и, не проработав и полгода, ушли с завода.

Мне кажется, что теперь все постепенно встает на свои места. По-моему, рабочие профессии становятся престижны- ми. Это объясняется и уровнем зарплаты, и серьезную роль, конечно, играет востребованность. С рабочей специальностью сейчас без работы не останешься. Есть даже такие случаи, когда на завод возвращались рабочие, ранее уволившиеся. Но все эти условия меняют не рабочие, их меняют хозяева производства. Рабочий ни на что не влияет, у него нет власти - он подчиненная сторона и может только "голосовать ногами": не нравится - уходи.



Олег, автомобильный завод "Форд" (г. Всеволожск, Ленинградская область):


"Власть рабочих" есть, когда рабочим хотят ее дать. И сами рабочие тоже должны что- то делать. Организовываться, добиваться, пытаться. Одно время я работал на стройке - это такой крайний случай - случай полного бесправия. В этой отрасли практически не осталось рабочих-россиян, а о питерцах и говорить нечего - там их просто нет. В основном, это приезжие. Они полностью бесправны, профсоюзов в строительной области нет вообще. Нет даже такого понятия - "строительный профсоюз". Полностью отсутствует теперь охрана труда. К примеру, падает человек с лесов, и никто за это не несет никакой ответственности, скажут, что сам виноват, а в истинных причинах никто даже разбираться не будет. Ни для кого не секрет, что есть случаи, и их немало, когда какого- нибудь человека из глубинки приковывали цепью, чтобы он как настоящий раб за миску похлебки строил богатею особ- няк. И сколько бы ни было таких случаев - никто за это к ответственности не привлекался. Разве такое могло быть при социализме? Конечно же, нет!

На заводе "Форд" профсоюзы не те старые советские, которые выполняли волю директората. Рабочие выбирают своих профсоюзных лидеров, добиваются каких-то социальных гарантий разными методами, вплоть до забастовок. Ведь та забастовка, которая была организована профсоюзом "Форде", ставила задачей подписание коллективного договора между хозяева- ми и рабочими. Потому что главное - не распределение путевок, а защита интересов. Конечно, это еще далеко не так, как на западных заводах. Там коллективный договор объемом с большую книгу. И если хозяин позволит себе отступить хотя бы от одного пункта этого договора, то на защиту рабочих встает не только профсоюз, но и власть.

Западные предприятия вынуждены держать марку, вот в чем все дело. Им выгодно поддерживать "власть рабочих". Лидеры нашего профсоюза общаются с активистами заводов "Форд", расположенных на других континентах, они могут организовать совместную забастовку, а это может отразиться на работе предприятия. И это вопрос престижа, реноме предприятия. Они могут себе позволить переговоры с профсоюзами.

А в случае с нашими предприятиями ничего не действует, потому что власть всегда на стороне "рабовладельцев" и директората. В суде ничего невозможно добиться. А если и профсоюзы на стороне директора, и суд на стороне директора, то директор может просто вызвать ОМОН и перебить всех этих рабочих. Такие вещи уже происходили, и не только в наше время, но и при социализме - расстрел демонстрации в Новочеркасске. Но тогда все это замалчивали, а сейчас это делается открыто, и никто не стесняется.

В общем, царит беспредел и полное бесправие. То есть получается, что когда участвует западный капитал, какие-то гарантии прав рабочих обеспечиваются. Для спасения своего лица хозяева вынуждены вести переговоры с рабочими. Может быть, у них меньше прав, чем у тех, кто работает на таком же заводе в Америке (если говорить о "Форде"), но на тех предприятиях, которые не зависят от западного капитала, трудовой кодекс не действует. Вообще…

Павел Черноморский Будни агитатора

Троцкист пролетарию не товарищ

Летом 1996 года я окончил школу и стал студентом университета - и тогда же, по счастливой случайности, рядовым активистом вошел в леворадикальную группу "Рабочая борьба", которая действовала в Петербурге еще с перестроечного времени, - сначала как анархистская, а позже, при мне, как троцкистская. В сущности, "троцкизм" - это классический большевизм, крайне жесткий в том, что касается чистоты марксистского принципа. А потому как активисты мы все,будучи студентами-гуманитариями из среды постсоветской интеллигенции, ориентировались на "рабочий класс". Мы были искренне убеждены, что наше дело - защита классового интереса пролетариата и его политическая организация. "Бюллетень Голос Рабочего издается на Балтийском Заводе и выступает в защиту классовых интересов рабочих", - так и было написано на титуле нашего информационного листка.

Яростные неофиты, мы считали, что главное в нашем деле - идеологическая чистота и верность первоисточникам. Любой свой шаг мы сверяли с ленинским "Что делать" и были уверены в том, что наша крошечная группа и рабочие, которые к ней несомненно примкнут, станут вскоре ядром большой пролетарской партии. Правда, мы в это верили. Психологически тут нечему удивляться. Нам всем было по семнадцать-восемнадцать лет, и красный кирпич индустриальной манчестерской кладки, который мы видели каждую неделю, выходя на "заводское распространение", казался нам декорацией той же пьесы, что игралась на Выборгской стороне за сто лет до нашего появления. Да, то время в моей жизни имело в себе подлинную поэзию - и не важно, что сверстники смотрели на нас, как на сумасшедших. Сегодня я могу сказать, что тот с виду бессмысленный опыт дал мне много больше, чем, скажем, пять лет унылой университетской бурсы. Мы шли на завод не для рабочих. Мы шли для себя.

В разное время мы действовали на трех заводах - сначала на судостроительном "Балтийском", на короткий период переключились на фабрику ЛМЗ, а потом, когда лидером группы стал я, долгое время работали на ниточной фабрике "Невка" и еще на заводе резиновой обуви. Сначала просто предлагали рабочим нашу газету - и это была безумная тактика: шесть страничек, испещренных сведениями об Интернационале Ги Дебора и гражданской войне в Испании не могли вызвать у наших адресатов ничего, кроме раздражения. Место тоже выбрали без ума. И ЛМЗ, и Балтийский все девяностые годы на фоне общей депрессии существовали неплохо - "мужичкам" только пару раз серьезно задержали зарплату, постоянно шли заказы то от ВМФ Индии, то от нефтяников, то от военного министерства.

На моей памяти газету купили лишь пару раз - и то, как я помню, покупка оба раза приходилась на время сразу после зарплаты, а сами "контакты" были явно под мухой и хотели не столько борьбы, сколько общения. Практиковали мы и утренние набеги на производство. Но в семь утра рабочие были все без исключения злые. Шли с остановки, угрюмо мусолили беломорины и рифмовали название нашей газеты с матерными ругательствами. Один дядька, помню, говорил, что "винтовки надо раздавать, а не бумажки", и мы подумали, что это, наверное, и есть главный тутошний "левый". Потом, правда, выяснилось, что он был помощник местного профсоюзного босса - пил, заносился, потом что-то украл, и рабочие его вообще не любили.

Первые наши опыты мне вспоминать неловко - это был детский сад. Потом мы кое-чему научились - стали, например, выпускать специальный заводской бюллетень, принцип которого подсказали нам троцкисты из Франции. Для западных левых такого рода распространение - азбука. Наш бюллетень "Голос рабочего" печатался на ротаторе, выходил раз в две недели и по форме был придуман неглупо: первая страница - комментарий по поводу заводской жизни, на обороте короткие новости с выводами по "общей политике". Печатали все на свои деньги. Тексты писали сами. Хорошо помню, как запустили целую кампанию в поддержку рабочего-чеченца, обвиненного в подготовке терактов на Каширском шоссе. У него на руках нашли следы гексогена, а потом выяснилось, что это какой-то синтетический краситель.

Внутри производства у нас был свой информатор - дама близких к нам взглядов, с ней мы сошлись на демонстрации Первого мая. В "движение" она пришла задолго до нашего появления и состоит в нем, полагаю, поныне. Нам она говорила: "Ходят слухи, что новый директор продал неизвестным заводской стадион " В бюллетень на первой странице сразу шло: "Что с нашим стадионом?!" - и внизу иронический текст против начальства. Или вдруг становилось известно, что кто-то из руководства взял левый заказ и заставляет коллектив вкалывать сверхурочно за мизерные деньги. Об этом мы тоже писали. Казалось, что такой бюллетень обязательно будет иметь резонанс.

Само место - Завод резиновой обуви рядом с Балтийским вокзалом - тоже было придумано правильно. Депрессивное производство, зарплаты платят маленькие и с задержками, очень много рабочих-женщин, выступление которых, как известно, было мотором любого рабочего бунта со времен парижской коммуны. Незадолго до нашего появления на этом заводе уже случилось кое-что интересное - женщины, просидев без зарплаты три месяца, вышли из цеха и перегородили набережную канала и идущие по ней трамвайные рельсы. Потом туда прибежал губернатор, была какая-то суматоха - но все произошло почти мгновенно, без какого-либо участия профсоюза, и зарплату им выплатили. Это казалось плюсом - надо идти. Наконец, еще одно обстоятельство - в прошлом этот завод был советским гигантом "Красный треугольник". Во время приватизации его раздраконили на три части, - и каждым куском управляла независимая администрация. Фактически между тремя частями завода шла ожесточенная свара. Потом там дошло чуть ли не до смертоубийства.

Первое же появление у проходной кончилось для нас плохо - нас всех довольно сильно побили, очевидным образом приняв за наймитов конкурирующего административного клана. Функции местной охраны на заводе несла, по слухам, ингушская ОПГ - говорили, что сам директор был поставлен на свой пост через этих бандитов. Сейчас ясно, что нам повезло - все могло кончиться хуже. Был в этом и комический элемент - не веря, что мы "идейные" и "коммунисты", сразу же после молниеносного избиения ингуши предложили нам поговорить "на нейтральной территории". Мы забили стрелку у Казанского собора - там каждую неделю собирались активисты разных компартий. Казалось, что если снова дойдет до драки, сталинисты нам смогут помочь. Ингуши согласились и приехали - втроем, на подержанном "Мерседесе". Походили, посмотрели и уехали, усмехаясь. Больше никаких проблем у нас не возникало. Хотя и отклика со стороны рабочих тоже не было - те женщины, что недавно устроили форменный бунт, проходили мимо нас, как мимо стены. Спустя полгода после начала распространения на Заводе резиновой обуви мы перестали ориентироваться на рабочих и сосредоточились на собраниях в университете. А еще через несколько месяцев наша группа фактически развалилась.

Общение с рабочими протекало только в двух жанрах. Женщины-работницы, на классовое чувство которых мы так рассчитывали, на нас вообще не смотрели. На контакт шли молодые парни в стиле "только что после армии" - их привлекал наш очевидно чужой, студенческий вид, притом что мы были почти их сверстниками. Подозреваю, что это были рабочие самой низкой квалификации. Нам казалось, что вот они - пролетарии, и они, действительно, сразу откликались на наш организаторский интерес, хотя с их стороны это и была по большей части игра. Во второй половине девяностых обилие таких людей на заводах было скорее общим отражением промышленной деградации - на завод они попали случайно и сейчас все нашли себе более верный бизнес. Их контакты с нами объяснялись попросту скукой. Газет и листовок они не брали, на лекции, которые мы устраивали для сочувствующих, не ходили. Покурили, и сразу фьють - в сторону. Вначале мы покупались - мол, молодые и рассуждают классово верно. Но потом мы их раскусили.

Но были и другие, и мне особенно стыдно, что и с ними мы не смогли найти общего языка. Одного рабочего помню отчетливо - звали его Гуверов Геннадий Сергеевич. До ЛМЗ он долго работал таксистом. Аккуратный, он явно не пил, курил болгарские сигареты и внешне походил, скорее, на поздне-советского инженера. Нам он сказал, что в таксопарке еще в перестройку организовал независимый профсоюз, но позже его фактически заставили написать заявление об уходе. Газету он купил, потом пришел на собрание, даже о чем-то спорил, но мы были не вполне адекватны - и он, умный мужик, это почувствовал. Потом я пару раз видел его на демонстрациях, вроде бы он примкнул к коммунистам. Мне казалось, что вот такими, наверное, и были настоящие закаленные-большевики. Сейчас я понимаю: то был представитель буквальной "рабочей аристократии", - тип, скорее, меньшевистского или классического социал-демократического ряда.

И не учить его марксизму нам надо было, а самим у него учиться.

Смена манер на четвертом веку

Новейший петербургский стиль

Главной достопримечательностью новейшего Петербурга принято считать несуществующий пока газпро мов ский небоскреб. Не успев еще возникнуть, эта башня непрестанно совершенствуется: первоначальное наивное имя "Газпром-сити" сменилось недавно на более деликатное "Охта-центр".

Не исключено, что под давлением обстоятельств газпромовцы немножко урежут свою мечту - скажем, сделают башню пониже и пошире. Но если это и произойдет, облик нового города, там и сям прорастающего сквозь привычный Петербург, очень мало потеряет в нынешней своей диковинности. На четвертом своем веку северная столица превращается в нечто противоположное тому, чем была.

Не думайте только, что старинные красоты больше не ценятся. Они вполне ценятся. Но по-новому. Примерно как гамбсовский "стул из дворца" или "шанхайские барсы" в хозяйстве Эллочки-людоедки.

Жемчужины у ног

Вот пара выдержек из рекламного буклета жилого комплекса "Монблан", в отличие от "Газпром-Охта-сити-центра" уже почти достроенного и притом размещенного не около исторического центра, а прямо в нем.

Исходя из предположения, что в таком дивном месте "все вкусы в гости будут к нам", продавцы "Монблана" для всех заготовили доходчивые слова.

Для нуворишей, тяготеющих к величию: "…Самое высокое здание в историческом центре города… Эффектный небоскреб гордо взирает на город… Жемчужины архитектуры - у самых ног…". Для нуворишей-поэтов: "Когда за окнами зимнего сада лучи заходящего солнца золотят величественные купола…". Для нуворишей склада делового: "Из квартир открывается великолепный вид на достопримечательности Санкт-Петербурга: Петропавловскую крепость, Стрелку Васильевского острова, Летний cад…".

Небоскреб-не небоскреб, но массивная двадцатипятиэтажная башня испортила лучшие невские виды. Все, кто не будет тут жить, от этого потеряли. Зато продавцы-покупатели немало приобрели, продав-купив дивный городской пейзаж, который как будто бы никому не принадлежал.

Расхватывание города по кускам, неизменные победы частных интересов над общественными - это сегодня первое правило петербургского обустройства.

Отвергнутая формула

"Строгостьи стройность" северной столицы превращена Пушкиным в формулу национальной культуры.

Петербург не знал феодальной стихийности. Его всегда возводили по плану. Советская власть традиционную северопальмирскую плановость даже ужесточила. Исторический центр почти не тронули.

Сегодня в городе любят повторять слова Солженицына полувековой давности: "…Какое счастье, что здесь ничего уже нельзя построить! - ни кондитерского небоскреба втиснуть в Невский, ни пятиэтажную коробку сляпать у канала Грибоедова…".

Если быть точным, то кое-что в советскую эпоху построили и на Невском. Просто эти дома не бросаются в глаза. Сдержанность, по крайней мере, в центре, считалась тогда хорошим тоном.

Когда пришел капитализм, то на первых порах не стало вообще никакого тона - ни плохого, ни хорошего.

Позднесоветское запустение, пере назвавшись послесоветским, про дол жалось и в 90-е годы. Чего-то похожего на московский бум тогда не чувствовалось. В двух шагах от тускло освещенного Невского проспекта целые кварталы стояли в развалинах. То, что жизнь начинает снова бить ключом, стало заметно лишь к концу 90-х. Но забила она совершенно непривычным образом.

Ремонтируемые дома почти сплошь принялись красить в несвойственный городу нежно-розовый цвет - цвет кремового торта, женских ляжек и других приятных для нувориша вещей.

Но подлинным знамением времени стала памятникомания - самый быстрый и дешевый способ изменить вид петровского творенья, отныне нестрогий и нестройный.

Вредный легион

На площади и улицы явился целый легион новых памятников, числом своим совершенно забив старые.

Близ Каменноостровского проспекта встала мощная статуя Тараса Шевченко канадской работы - по-своему добротная, на уровне успевающего выпускника среднего художественного учебного заведения.

Посреди Сенной площади поднялась "Башня мира", нечто стеклянновертикальное, исписанное словом "мир" на всех языках; будто бы дар Франции, но официальные французы деликатно отстранились от вопросов, их ли это дар, и тайна башни осталась нераскрытой. Осталась и башня, несмотря на все протесты.

А еще - акын Джамбул. И Тургенев, выражением лица и креслом, в которое посажен, напоминающий Ивана Грозного работы Антокольского. И аллегорическая статуя городового, если бы не мундир, удивительно похожая на Н. С. Михалкова. И еще сотни.

Это скульптурное нашествие взорвало стереотипы: ясно стало, что Северная Пальмира открылась для новаций любого вида и вкуса.

Золотой эпохой таких новаций стали двухтысячные годы, когда Петербург начал и сам богатеть, да еще и получать щедрые субсидии из центра; когда местные и столичные организации, фирмы и просто преуспевающие частные лица начали себя здесь обустраивать.

У нового процветания был явственный феодальный привкус. Все, кто обладали влиянием, могли организовать свой быт и бизнес, не оглядываясь на генпланы, нормы застройки, да и вообще на интересы людей, населяющих взятые ими в пользование куски города.

Вторжение этой стихии в регулярный, исторически устоявшийся, гордый своим обликом мегаполис как раз и создало тот неповторимый сегодняшний Петербург, который такими разными лицами обращен к своим обитателям.

Хлопоты богатых, утехи средних и упования бедных

Богатые петербуржцы живут либо в новых домах, "точечным" порядком вбитых в застройку исторического центра, либо в северных пригородах. Те, у кого нет пары миллионов у. е. на отдельно стоящую виллу, селятся в поселках у Финского залива, похожих на феодальные городки. Там, за охраняемыми стенами, обведенными рвом, теснятся особняки, даря обитателям загородную тишину и уединение. Что же до типичного "элитного" дома в петербургском центре, то это нечто, выпирающее вширь и ввысь из старой застройки и своею тяжеловесностью, скругленностью и полупрозрачностью наводящее на мысли о плодах сожительства чугунной гири с мыльным пузырем.

Свободные площадки в центре уже съедены, и ради этих домов ломают рядовые постройки прошлых веков. Немного терпения, и количество перейдет в качество - на месте исторических кварталов появятся новые, в стиле "нувориш". Петербуржцы среднезажиточные вкушают плоды потребительского бума в стремительно растущих торговых сетях. Всем им, в отличие от советских времен, доступны автомашины, но не всем - новое жилье. Те, кто нашел деньги, переселяются в сумрачные, тесно прижатые друг к другу двадцатиэтажные дома-муравейники, целыми ущельями возникающие на окраинах.

Для большинства "средних" горожан петербургская старина - вопрос отвлеченный. После жилищной проблемы, главная их забота - транспортный ступор. Воображение городских властей захватывают лишь гигантские проекты - на сотни миллиардов рублей и долгие годы реализации. Разрешение сегодняшних трудностей - вещь коммерчески невыгодная,которой поэтому занимаются в последнюю очередь.

Но если для "средних" баланс плюсов и минусов все же положительный, то петербуржцы бедные (каковых едва не половина) несут всю тяжесть новых издержек, а от нового процветания получают лишь крохи.

Правда, сегодняшние бедные все же богаче, чем бедные конца 90-х. Но именно они - жители коммунальных квартир городского центра, теснимые нуворишами, или обитатели прогнивших хрущевок в запущенных спальных районах.

Они - первые, кто пострадал от разгрома мелкорозничной торговли, произведенного администрацией города из эстетических соображений.

Они же - пользователи общественного транспорта, все никак не могущего восстановиться хотя бы до советских стандартов.

Как ни странно, бедные чаще прочих вздыхают об исторических петербургских красотах. Но вряд ли готовы взяться за их защиту.

Единственное, в чем новейший Петербург разительно сходен со старейшим - то, что и тот, и этот - "город контрастов".

Но это как раз временно. В ХХI веке такое кричащее неравенство прав и состояний долго держаться не может. А вот лишиться исторического своего лица город рискует навсегда.

Татьяна Москвина Однажды в Петербурге

Армия "Контра Омнес" (против всех) жива и шипит

Нет! Этого не может быть…Неужели то была я? Я, мирный обыватель культуры, участвовала в организации протестного голосования? Я подписывала Нет! Этого не может быть… Неужели то была я? Я, мирный обыватель культуры, участвовала в организации протестного голосования? Я подписывала письма и сочиняла листовки? Ужасный сон! И снился он мне так недавно…

Впрочем, давайте-ка по порядку.

Всего лишь четыре года тому назад, в год своего трехсотлетия, город СанктПетербург представлял собой просто какой-то Брокен вольнодумства и либеральный шабаш. Дело в том, что в Питере царило неформальное и всем известное двоевластие: на Петровской набережной надзирал за Невскими берегами Полномочный представитель президента Виктор Черкесов, в Смольном же не менее полномочно заседал губернатор Владимир Яковлев. Оба государевых человека, мужчины видные, волевые, имели какие-то таинственные расхождения между собой, а потому сильно жаловали средства массовой информации, причем в употреблении был не кнут, но исключительно пряник - стало быть, вы можете себе представить, какая пошла для журналистов малина. Впрочем, лично меня ось напряжения "Смольный - Петровская набережная" не касалась. Я сидела тематически почти исключительно на "культур-мультур", вела передачу на канале "РТР-Петербург" и писала в загадочные журналы типа "Сеанс", которые и в библиотеках не часто встретишь. Единственное исключение представляли собой мои ежемесячные колонки в газете "Пульс" - они, да, носили вредный и ехидный публицистический характер.

Но в апреле 2003 года равновесная ситуация накренилась - и только в одну сторону. В Петербург прибывает Валентина Ивановна Матвиенко. И не одна, а в сопровождении вереницы слухов о том, что именно ей поручено баллотироваться в губернаторы города.

Не успела Валентина Ивановна поправить шарфик, сходя с трапа самолета, как социологи уже сообщили, что 60% населения города хотели бы видеть на посту губернатора женщину. В общем, пошел русский народный праздник "холуин". На эту тему я и написала две колонки в "Пульсе" - "Святая Валентина" и "Кто хочет женщину".

Ничего оскорбительного в моих заметках не было, поскольку я не испытываю решительно никакой личной неприязни к Валентине Ивановне. Я выражала, однако, глубокое сомнение в пользе какого-то мифического "женского" правления, с одной стороны, и в перспективах губернаторства В. И. Матвиенко - с другой. Вообще, вольнодумные мысли стали в эту пору высказывать многие питерские журналисты, поскольку очень уж резко стал меняться в отечестве температурный режим. И давление подскочило!

После выхода моих статей и статей моего напарника по передаче "Спешите видеть" на "РТР-Петербург" журналиста Дмитрия Циликина нам стало известно о закрытии нашей передачи. Мы обнаружили политическую неблагонадежность - а отныне даже в сфере культуры должны были существовать исключительно благонадежные лица. Не забудьте: на свете 2003 год. Губернаторов, страшно сказать, выбирают. Графа "Против всех" сияет, как луч солнца на штыке. Увертюра между тем закончена: сразу после празднования трехсотлетия Петербурга Владимир Яковлев - переведен на другую работу. Сама же Матвиенко очень уж резкого отторжения не вызывала. Напрягали клубившиеся вокруг нее лица, страдавшие, как правило, распространенным недугом - умственной недостаточностью.

Второй трагической ошибкой штаба Валентины Ивановны стало выдавливание с "Пятого канала" (он считался губернаторским) журналистов Даниила Коцюбинского и Петра Годлевского. Историк и публицист Коцюбинский, кудрявый молодой человек, автор книги о Распутине, злостного темперамента личность, собрал в редакции журнала "Город" всех недовольных и несогласных отщепенцев-журналистов второй столицы. Несогласные высказались о будущих выборах грубо и мрачно. В сокращенном виде тексты недовольных были напечатаны в журнале "Город" и прозвучали в телепрограмме Коцюбинского - в его последней программе, разумеется.

Но сверкнула и для нас молния славы - наш любимый кандидат, парагвайская певица Контра Омнес (так звучит по латыни - "против всех") вскоре заняла на губернаторских выборах почетное третье место! Четырнадцать процентов срубила - рекорд. Не было такого и уже не будет никогда… Как же это случилось?

А так, ничего, понемножку.

Сначала сочинилось письмецо от общественности. Дескать, тревожат нас методы, которые применяются на выборах в Петербурге. Может быть, Валентина Ивановна и замечательный кандидат, может, нет. Мы не знаем. Мы видим, что ее усиленно навязывают, что из СМИ выдавливаются все несогласные и неблагонадежные, и нам это не нравится. Хорошее письмо, я сама сочиняла, потом редактировали скопом. Сочинилось письмецо - осталось найти общественность, а она взяла и нашлась! Сокуров кинорежиссер подписал, Десятников композитор подписал, Борис Стругацкий подписал, Крусанов писатель подписал, Роман Смирнов режиссер подписал, Шолохов тележурналист подписал - в общем, шестнадцать человек, и все орлы, орлы!

И бабахает письмецо от "Известий" до "Новой газеты". Тут же дружественное НТВ-Петербург (где и до сих пор есть что-то вроде новостей) подкатило с расспросами - как, мол, и что.

Дальше - больше: назвались "Петербургская линия", зарегистрировались даже официально - на имя Самуила Ароновича Лурье, он из нас самый почтенный литератор, еще с Бродским и Довлатовым дружил, пенсионер. Нашлись люди, деньги на газету - и мы издали целых пять номеров.

Все наши резвые шалости группировались вокруг стержневой идеи: фотографии приятной девушки с кошкой, той самой парагвайской певицы Контра Омнес, с агитацией в ее адрес. Дескать, хотите женщину - вот вам и женщина, притом какая. Фельетоны писали, грубили, приходилось искажать фамилии, чтоб не подпасть под строгие выборные законы. Врагов нажили немерено. Друзей тоже.

Было интересно. Был как бы сочувствующий "Петербургской линии" депутат от ЛДПР, с лицом настолько хитропопым и лукавым, что черт его было не разобрать вовсе. Было одно высокопоставленное лицо, которое пригласило меня на беседу, и я сидела в пустынном зале и думала - будут ли угрожать или подкупать? - а лицо, чем-то во мне сбитое с толку, вдруг стало рассказывать, что оно само не чуждо литературе и пишет приключенческие романы под псевдонимом. Были загадочные, нежно улыбающиеся девушки, которые рьяно старались координировать действия "Петербургской линии" и после выборов почему-то уехали в Германию на ПМЖ.

Тогда глаза еще не замылились, и Питер, сплошь увешанный плакатами c Валентиной Ивановной, ужасал своим легким превращениемв пошлую декорацию. А мы как маньяки все пробовали объяснить этим людям, что они ошиблись городом, и с нами так нельзя.

С нами так было можно, но хочется ведь как в известном анекдоте - " ну ты пасапратывляйся, да?"

"Ты спрашивала шепотом - а что потом, а что потом…" А что потом? Девушка с кошкой вышла на третье место, Валентина Ивановна стала губернатором, мы пошли писать свои бредни в разные сохранившиеся местечки, информационное поле Петербурга за четыре года было уничтожено, вплоть до того, что о наводнении приходится узнавать по Первому или по НТВ - "местное время" безмолвствует.

Выборы губернаторов и графа "против всех" упразднены - уж не нашими ли трудами?

Беспредел строительных компаний достиг такого уровня, что падают дома на Невском, на улице Восстания и на Литейном. Ничего не построено - только разрушено. Закрыты магазинчики и кафе с исторической судьбой, на месте "Букиниста" - "Адидас". Ни одной приличной, авторитетной газеты. Ни одна социальная проблема не то что не решена - даже не поставлена.

Но наша бывшая армия "Контра омнес", армия тех, кто не поленился придти в воскресный день на избирательный участок и вставить пропеллер политической элите России - жива. Она шипит изо всех углов, на сайтах, в кружках и объединениях, в летучих товариществах, в рекламных журнальчиках. Петербург напоминает повара из рассказа Щедрина, которому барыня приказала съесть щи с тараканом.

"Повар, - пишет Щедрин, - таракана, конечно, съел, но по лицу было видно, что он - ропщет".

* ОБРАЗЫ *
Дмитрий Быков Эффективный менеджер

Если бы Господь Бог был эффективным менеджером, стариков и детей не было бы. Все рождались бы двадцатилетними и умирали шестидесятилетними, задав на прощание скромную корпоративную вечеринку с тостами типа "Я был счастлив работать с вами". Вижу эту вечеринку совершенно отчетливо: коттеджный поселок, барбекю, гости, обсуждающие последнюю распродажу - все, как в норвежском "Неуместном человеке", где тот свет оказывается раем для эффективных менеджеров и адом для традиционного человеческого существа.

Если бы Господь был эффективным менеджером, закатов не было бы. Как, впрочем, и рассветов. Над землей стоял бы бесконечный и безвыходный рабочий день, восьмичасовой, искусственный, как лампа дневного света. Отработав положенные восемь, а лучше бы десять часов, стройные ряды пролетариев, эффективных менеджеров среднего звена и их топ-начальников отправлялись бы на подзарядку. Там в них быстро закачивали бы требуемое количество электричества и подновляли цвет лица. Через восемь часов они снова были бы готовы к употреблению.

Политики тоже не было бы, потому что зачем политика? В принципе она неэффективна, ибо служит главным образом для поднятия самооценки. Трудящиеся таким образом убеждаются, что от них что-то зависит. Но поскольку от них давно уже ничего не зависит, а идеальное мироустройство - вот оно, дано в ощущении, то нечего и рыпаться. Эталонная жизнь эффективного менеджера - это впахивание от двадцати до тридцати в качестве менеджера низшего звена, скромный труд от тридцати до сорока в качестве менеджера среднего звена, забота о судьбах корпорации с сорока до пятидесяти в функции топ-менеджера и решение судеб мира с пятидесяти до шестидесяти в качестве члена совета директоров; после чего барбекю. Впрочем, бывают такие акакии акакиевичи, что так до самого барбекю и впахивают в низшем звене, - но без этих лузеров остальным не с кем было бы себя сравнивать, так что эффективны и они.

Стоило бы на досуге сочинить фантастический роман о тотально эффективном мире, где производство впервые оторвано от какого бы то ни было смысла. Смысл неэффективен. Эффективный менеджер штрафует за вопрос "зачем". Ему решительно все равно, чем управлять: это может быть процесс производства детского питания, а может - процесс утилизации жертв тоталитаризма. От смыслов, с точки зрения эффективного менеджера, одни проблемы. Это смыслы заставляют людей выходить на площади, срывать производственный процесс или выборы, организованные другими эффективными менеджерами; это из-за принципов и целеполаганий вершится вся кровавая каша человеческой истории. Так эффективному менеджеру объяснили. Никто и никогда не говорил ему, что люди выходят на площади и заваривают кровавые каши исключительно вследствие отсутствия смыслов - ибо когда смысл есть, зачем выходить и заваривать? Эффективный менеджер искренне удивляется, когда его прекрасно организованный мир ни с того ни с сего трещит по швам. Ведь все было так хорошо, так зачищено! Тут-то и выясняется, что, обрубая все сучья в видах унификации окружающего пространства, он срубил и тот сук, на котором сидел.

Сейчас уже трудно установить, кто первым произнес слово "эффективность". По всей вероятности, это был кто-то из либералов или демократов второй волны, еще недостаточно изученной и мало описанной; кто-то из людей конца девяностых, согласившихся слишком на многое, помаленечку сдавших все (а кто из нас лучше? Кто не согласился с проституированием свободы в олигархических СМИ и профанированием демократии в девяносто шестом?). Кому-то из этих людей, вероятно, показалось, что и в самом деле черт с ними с принципами, давайте работать так, чтобы всего стало много. Если хорошо работать, смыслы образуются сами собой.

Впрочем, даже если бы это слово и не было произнесено, эффективность как псевдоним тотальной редукции возникла бы неизбежно. Эффективность - это и есть псевдоним сокращения, оставления тех, от кого еще может быть прок. На этом принципе, к сожалению, всегда держалась российская государственность: давайте отсеем тех, кто не годится, а остальные вкусят блаженство. Такая редукция - неизбежный этап всех революций: революции ведь делаются ради превознесения одних и упразднения других, вариантов нет. Давайте уничтожим боярство и насадим опричнину. Или опять уничтожим боярство и приведем новых людей из числа торговцев пирогами с зайчатиной. Или выморим имущих, чтобы ничто стало всем. Многие историки спрашивали себя: ну хорошо, у нас революция 1985 года, - но какова она по социальному составу революционеров? Кто кого победил? Номенклатура осталась невредима, а жертвой оказался тот самый трудящийся, который так горячо поддерживал перемены году этак в восемьдесят седьмом. Теперь уже ясно, что в 1985 - 2005 годах в России происходила с переменным успехом революция эффективности, или социального дарвинизма, или, если уж называть вещи своими именами, бунт простоты против сложности. Все сколько-нибудь высокоорганизованное в результате этой революции гибло вне зависимости от своей идеологической ориентации: одинаково худо приходилось либералам и консерваторам, почвенникам и западнистам, старым и молодым, мужикам и бабам. Прагматика бунтовала против непрагматического.

К великому сожалению, Василий Аксенов в "Редких землях" прав, называя комсомол не порождением, а могильщиком КПСС (хотя одно другому не мешает). В КПСС оставался хотя бы призрак идеологии, там наличествовали хоть какие-то фильтры на входе, - в комсомол пер голый карьеризм, замешенный на чистейшем лицемерии. Эту комсомольскую революцию мы и получили - поскольку ВЛКСМ только и занимался селекцией эффективных менеджеров, для которых идеология была пустым звуком. Иногда это было даже на пользу населению - так, комсомол пестовал рок-клубы и не возражал против частной предпринимательской инициативы, поскольку это было прагматично, перспективно. Вообще все, что так или иначе работало на уничтожение идеологии, в комсомоле приветствовалось и бралось под крыло. Уничтожая коммунистическую идеологию, революция 1985 года на самом деле дисквалифицировала любую. Требуя свободы от догмы - разрешала все низменное, но наотрез запрещала все сколько-нибудь сложно организованное. Лозунгом дня стал вопрос "Если ты такой умный, почему ты такой бедный". Был провозглашен курс на хорошую жизнь - с поминутным плебейским осмеиванием любых сдерживающих принципов и ограничивающих правил. Все эти правила были объявлены принадлежностью "совка". Под совком стали понимать человека, готового ради эффективности, ради корпорации - не на все.

Дело в том, что главный принцип корпорации - минимизация персонала при максимализации дохода; страна отличается от корпорации тем, что рассчитана в идеале на более долгие времена. Беда эффективного менеджера в том и заключается, что он неэффективен - ибо любой прагматизм хорош на очень коротких (в историческом масштабе) временных отрезках. Зло вообще эффективно - но быстро выдыхается; поневоле вспоминается гениальный афоризм Лукашенко "Плохо, но недолго". Если страна не ставит себе великих непрагматических целей, она очень скоро лишается и того необходимого, что входит в прожиточный минимум. С точки зрения эффективного менеджера, советская власть погибла потому, что вечно ставила народу великие неосуществимые задачи, забывая при этом снабжать его джинсами и колбасой. В действительности советская власть погибла единственно потому, что в силу интеллектуального оскудения, а также слишком заметного двоемыслия перестала ставить народу достаточно великие задачи - а главное, в условиях двойной морали и номенклатурного засилья никто уже не рвался их выполнять. Эффективный менеджер поступил в полном соответствии со своими представлениями об эффективности: он объявил систему нереформируемой и упразднил понятие великой задачи как таковой. А в России это не работает. Не потому, что народ-богоносец такой из себя альтруист, непрерывно желающий класть живот на алтарь будущего, - а потому, что Россия находится в зоне рискованного земледелия, живет холодно и по определению неустроенно. Чтобы выносить такую жизнь, нужны в самом деле очень серьезные стимулы - материальных, как правило, не хватает. В России трудно не только ходить на работу, но даже просто вставать по утрам. Если все время не внушать человеку, что этими самыми вставаниями и хождениями он указывает светлый путь всему человечеству, - рано или поздно он запьет, что мы и наблюдаем.

Эффективный менеджер убежден, что если отсечь всех лишних, то есть неработающих, - Россия наестся досыта. Это, может, и так (хотя не так по определению, о чем ниже), но этот прекрасный план неосуществим хотя бы потому, что тогда в первую очередь надо избавиться от эффективного менеджера - а он на это никогда не согласится. Чтобы наесться досыта, не нужно вымаривать стариков, отнимать лекарства у льготников, лишать инвалидов бесплатного проезда и пр. Вполне достаточно выгнать посредников, которые ничего не производят, но всем управляют. Их гораздо больше, чем льготников. Один компьютерщик рассказывал мне, что работает на малом предприятии: там есть менеджер по персоналу, менеджер по рекламе и начальник, и еще есть этот самый компьютерщик, который и пишет программное обеспечение. Остальные паразитируют на нем, получая пять шестых общего заработка. Точно такая же ситуация сложилась на любом производстве, в любом медиа-проекте и даже в большинстве властных структур. Мы живем в стране посредников, ничего не производящих, ничего толком не умеющих, но очень себя уважающих. Культура эффективных менеджеров тупей, бессмысленней и позитивней самого кондового реализма, ибо идеалы в ней отсутствуют изначально, а культура без идеала похожа на дом без хозяина. Редкий эффективный менеджер написал бы хоть на тройку диктант для седьмого класса - см. хотя бы романы Сергея Минаева. Эффективный менеджер строго реализует принцип Шекспира: "Сведи к необходимости всю жизнь - и человек сравняется с животным". В "Лире", в оригинале, это выражено еще и посильней: "Allow not nature more than nature needs, man's life is cheap as beast's". Тут важно именно это обесценивание: человек сравняется с животным в цене, в стоимости. Что мы и наблюдаем - потому что у природы, сиречь натуры, сиречь жизни, отнимается все, что делает ее жизнью. Все это красиво, но неэффективно.

Сегодня в России предложено оставить семь гиперсуперпупермегаполисов, между которыми проляжет мертвое пространство: в конечном счете именно к этому сводится план, предложенный министерством регионального развития. В самом деле, зачем нам столько земли? Зачем столько своих производств, если на мировом рынке они все равно неконкурентоспособны? Зачем, наконец, столько народу? Вне зависимости от идеологии, все мероприятия российской власти в последние двадцать лет были так или иначе направлены на редукцию - причем по всем направлениям. Это было сокращение населения, сопровождавшееся деструкцией просвещения, деконструкцией здравоохранения и развалом социального обеспечения; осуществлялось это путем деления всех российских институций на элитные и общедоступные. Общедоступные деградируют и уничтожаются, вследствие чего единственной живой средой в стране оказывается Рублевка. О ней сегодня и пишутся книги - прочая Россия не представляет интереса для романиста. Писать о ней так же мучительно, как лежать в районной больнице. Нет более эффективного способа для уничтожения любой страны, как поделить ее население на перспективное - и отсеянное; в отсев сегодня ушло три четверти наших компатриотов. Остальным предлагается забыть об их существовании, ибо тратить время на поддержку того, что не стоит само, - неэффективно.

Но в этом и заключается главное отличие государства от корпорации: государство выживает лишь тогда, когда ему нужны решительно все его граждане. Когда в нем работает единственная универсальная национальная идея: "Лишних людей у нас нет". Идеальному государству, в отличие от идеальной корпорации, нужны все его граждане вплоть до последнего бомжа. Оно заинтересовано не в сокращении, а в приросте рабочих мест. Его интересует не только прямая выгода, но и элементарная занятость населения, а лучше бы поглощенность всего этого населения великим проектом, вне зависимости от того, принесет он быструю выгоду или нет. Идеальное государство мечтает не о профицитном бюджете, а о полете на Марс, - и тогда у него сам собою формируется профицитный бюджет. Эту генеральную зависимость между бескорыстием и профитом сформулировал еще Корней Чуковский: "Пишите бескорыстно, за это больше платят". В мире великих сущностей, рассчитанных на долговременное существование, успешны только проекты, не сулящие половине населения высших благ и вкусных обедов за счет уничтожения другой его половины. Невозможно выстроить могущественное государство, вдохновляя граждан идеей воскресного шопинга в гипермаркете. Напротив, сам шопинг в гипермаркете и прочие радости консьюмеризма становятся следствием чего-нибудь этакого непрагматичного, неэффективного с виду - вроде намерения построить свободную страну, живущую по закону, или удивить весь мир образованностью своих детей.

Редукция, само собой, не бесконечна. Человеку надоедает ежедневно отказываться от чего-нибудь еще: от интеллектуальных развлечений, от телевизора, от осмысленного труда или трехсложных слов (двусложные короче, эффективней). Сколь бы ни была удобна топ-менеджеру деградация персонала, неспособного думать уже решительно ни о чем, кроме куска, - одновременно с этой редукцией нарастает общая тошнотворность бытия, и она-то кладет предел столь удобно, казалось бы, устроенной системе. В том-то и заключаются главные претензии самых разных, зачастую идеологически полярных людей и организаций к нынешней российской власти - и, соответственно, жизни: эта жизнь состоит из последовательного отказа от всего хорошего. Для того, чтобы делать деньги, карьеру, газету, - вы должны с самого начала отказаться от всего, что вам дорого, и именно ценой этой отрицательной селекции заползти в социальный лифт. Для подъема по лестнице надо для начала встать на четвереньки, а лучше бы лечь на брюхо. Охотники, конечно, находятся, - но их немного.

Эффективные менеджеры в принципе догадываются, что время их на исходе: нефтяной запас не бесконечен, а другого ресурса они предложить не в состоянии. Но одна из главных особенностей эффективного менеджера - еще и редукция собственного сознания: он начисто отрубает у себя способности к предвидению, тревогу, смутный страх - все, что обычно помогает человеку готовиться к будущему или предотвращать его. Эффективный менеджер до такой степени живет настоящим, что когда наступает будущее - он этого чаще всего не замечает. Он не понимает, почему вместо офиса вокруг него ржавый пустырь, называемый свалкой истории. Он даже пытается кем-то командовать на этом пустыре, делая его более эффективным…

Вот там пусть и командует. Самое лучшее для него место.

Аркадий Ипполитов Три Елизаветы

Рассуждение Стерна о власти имени над судьбой человека всегда относилось к моим любимым литературным фрагментам. Действительно, имена определяют все, хотя ничего не гарантируют, и это знает каждый, кто когда-либо занимался выбором имени своего ребенка, или племянника, или хотя бы ребенка знакомых. Или, по крайней мере, имени кошки или собаки. Важнейший ритуал, отсылающий к книге Бытия, когда "Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привел к человеку, чтобы видеть как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей". Трудный, без сомненья, выдался для Адама день.

Любое имя, конечно, индивидуально, пройдя сквозь толщу времени, оно приобретает весомость, втягивая в себя тысячи и тысячи судеб людей, реальных и вымышленных. Смысл имени разрастается до размеров обобщения, значение, изначально заложенное практически в каждое имя, обретает плотность и явность символа, становясь все более и более определенным и законченным. Имя очерчивает границы судьбы, и перемена имени всегда означает желание разрушить эти границы, будь то выбор псевдонима, подделка документов, переход в иную веру или смена подданства и языковой среды.

Помню, как когда-то очень давно участвовал в одном из обсуждений имени дочери кого-то из знакомых, которая вот-вот должна была появиться на свет. Среди множества предлагавшихся имен мелькнуло имя Елизавета, очень красивое, давно мне нравящееся, но, как было сказано, опасное и отклоненное на том основании, что, согласно старым поверьям, все Лизы обаятельны и легки, но всегда убегают с гусаром в весьма раннем возрасте, доставляя родителям массу хлопот. Все это мне запомнилось, так как было похоже на правду, соответствуя звуку имени Елизавета, чем-то напоминающему о зелени первой травы, пробившейся сквозь прошлогодние листья, о расцветших на черных ветках весенних цветах слив и вишен, о горьковатом запахе лаванды и о прочих поэтических вещах, но с острым присвистом "з" в середине, звучащим как мгновенный порез хорошо отточенным ножом, столь же глубокий, сколь и незаметный, опасный, кровавый и практическибезболезненный. Или удар по лошадям, уносящим возок с похищенной Лизой. Это была моя первая осознанная встреча с именем Елизавета, очень мне запомнившаяся, хотя так не звали ни одну близкую мне женщину. В дальнейшем я все время пытался найти какойнибудь словарь, где бы были рассказаны истории об этом имени, толковник и грамматику, наподобие тех старинных словников цветов, упоминаемых Буниным, где объясняется, что "Вересклед - твоя прелесть запечатлена в моем сердце. Могильница - сладостные воспоминания. Печальный гераний - меланхолия. Полынь - вечная горесть", но не нашел, хотя и узнал, что еврейское имя Елизавета означает "обещанная Богу" или "Бог есть совершенство". Наверное, все подобные книжки сожгли вместе с усадьбами, куда гусары увозили своих Елизавет и где потом хранились "Грамматики любви". Впрочем, в любой русской памяти есть образ карамзинской Бедной Лизы, возникающий у белых монастырских стен, когда "внизу расстилаются тучные, густо-зеленые цветущие луга, а за ними, по желтым пескам, течет светлая река, волнуемая легкими веслами рыбачьих лодок или шумящая под рулем грузных стругов, которые плывут от плодоноснейших стран Российской империи и наделяют алчную Москву хлебом". Великолепная картина, очень знакомая, хотя она столь же идеальна, как сталинская мечта, воплотившаяся в роскошной жути ВДНХ и Речного вокзала. Москва, как пишет Карамзин, "сия ужасная громада домов и церквей", так и осталась алчной, давно поглотившей и упоминаемые в "Бедной Лизе" Симонов и Данилов монастыри, и село Коломенское с "высоким дворцом своим". Пожалуй, Лиза - первая русская душа, ставшая жертвой большого мира: замечательное противопоставление громады города и хрупкой индивидуальности, затем развитое в "Медном всаднике".

Осевшее на дно сознания воспоминание об имени Елизавета всколыхнулось с особенной силой, когда я прочитал впервые опубликованные дневники императрицы Елизаветы Алексеевны, исполненные упоительного и ошеломляющего трепета подлинности, превращающей чувство в шедевр редкий и совершенный, подобный величайшему произведению искусства. Эти дневники, быть может, лучшее, что было написано когда-либо в России женщиной о любви, и одно из лучших произведений о любви вообще в мировой литературе. Срывающийся внутренний ритм этой прозы сравним с величайшими страницами лирики Достоевского, с его "Белыми ночами" и "Кроткой". Не беда, что они были написаны немкой по-французски, в конце концов и Татьяна писала Онегину на французском языке.

"Взгляды его уже не казались мне столь нежными, я их избегала, а когда я стала танцевать, он исчез, этот бесконечный экосез длился еще так долго, что я решила, что он уехал, и, немного отдохнув, объявила, что намереваюсь уехать, как тут увидела его входящим в зал с видом на редкость равнодушным. Вскоре после того выскользнула из зала, однако мой последний взгляд все же невольно упал на него. Я возвратилась к себе в странном состоянии. Я была рада, что мое предчувствие меня не обмануло, счастлива, что видела его, но в то же время недовольна, как мы бываем недовольны избалованным ребенком, которому в глубине души прощаем, не в силах противиться его обаянию".

"Вторник видела Vosdu на набережной с другом, остаток Страстной недели плохо, Пасхальной ночью, воскресенье 5 апреля, по дороге в церковь очаровательный взгляд, говорящий как никогда, глаза сияли, в них отражалось беспокойство остаться незамеченным, удовольствие, они первые как будто говорили: Ах, я вижу вас - а вы разве меня не видите? Наконец, взгляд, внесший бурю, смятение в мое сердце. Этот язык глаз был столь ясен, что он не мог не думать того, о чем глаза говорили. Целование руки испорчено, огорчена, в передней безобразная сцена, его видела только мельком. Идя к вечерне смотрела, но плохо видела, он был в тени, а на обратном пути я на него взглянула".

"Я сделала еще один круг, мы увидели его издали. Вернувшись ко мне, мы ждали, что он проедет, но я, потеряв терпение, вошла, и Принчипесса услышала его, сидя за клавесином. Звон шпор, любезный Vosdu пешком пересек двор,Лиза, Лиза, скажи мне "я тебя люблю", angebrannt несказанно, но сурово себя обуздала. Вторник 18, ничего".

Постоянное упоминание конкретики Петербурга, Летнего сада, Таврического сада, Английской набережной, Павловска, Петергофа превращают дневник в завораживающее петербургское кружение, возможное только в этих местах и только в этом городе. Елизавета Алексеевна как будто определяет genius loci, так что краткое упоминание: "Среда 11, панихида, обманутая надежда, и я уже готова была к плохой прогулке, как совершенно неожиданно в карете на Фонтанке, к несчастью, стекло с моей стороны было поднято, прелестный Vosdu посмотрел так внимательно, мы встретились, потом его пустая карета"… - вызывает в памяти лучший петербургский вид: белесые летние сумерки, решетка Летнего сада с головами Медуз, балюстрада Красного замка с затихшими Флорой и Геркулесом Фарнезе, пустынная набережная, Нева вдалеке, звонкое от царящей тишины цоканье копыт по мостовой. Ничего подобного не могло быть, мост к Летнему саду через Фонтанку еще не был построен, и вообще была ранняя весна, а не лето белых ночей, и эта садовая решетка с Медузами, и Пантелеймоновский мост, и Ваза-Плакальщица из эльфдаленского розового порфира около пруда Летнего сада, все это появилось гораздо позже, много лет спустя после встречи Елизаветы Алексеевны с ее обожаемым Vosdu, но кажется, что все было добавлено специально, чтобы как можно лучше и точнее передать настроение радостной грусти неожиданной встречи, произошедшей 11 марта по старому стилю 1803 года. Елизавета Алексеевна жила на грани двух веков и двух эпох, и чувство, ее захлестнувшее, оставляло далеко позади прошедшее столетие и ancienne regime, принадлежа уже совершенно новому времени, во многом им, этим чувством, и определенное. Пусть даже дневники и не были никому известны. Интересно, что портрет Алексея Охотникова, того самого "прелестного Vosdu", ни капли не разочаровывает, как это обычно бывает со знаменитыми красавицами и красавцами прошлого.

Примерно в то же время, когда я открыл для себя дневники Елизаветы Алексеевны, я прочел эссе Маргерит Юрсенар под названием "Игра зеркальных отражений и блуждающие огоньки" с эпиграфом из Башляра "Тебе кажется, будто ты видишь сон, но это воспоминание". В эссе Юрсенар рассказывает о не написанной ею книге "Три Елизаветы", которая должна была рассказывать о святой Елизавете Венгерской, дочери короля Андрея II, ставшей Тюрингской принцессой, об императрице Сисси, жертве анарексии и итальянского террориста, и о Елизавете из рода Баториев, жутковатой Салтычихе эпохи маньеризма, в XVI веке прославившейся своим садизмом, так что аристократические родственники по указу императора были вынужденызаключить ее в каменную башню замка Пьештяни в Словакии, где она томилась до конца жизни. Снова появившись, имя Елизавета обрело дополнительную значимость, оказавшись важным не только для меня, и сразу всплыли образы трех русских Елизавет, с замечательной ясностью очерчивающих русскую женственность, хотя две из них по рождению русскими и не были.

"Она входила в незнакомые дома, и никто не выгонял ее, напротив, всякто приласкает и грошик даст. Дадут ей грошик, она возьмет и тотчас снесет и опустит в которую-нибудь кружку, церковную аль острожную. Дадут ей на базаре бублик или калачик, непременно пойдет и первому встречному ребеночку отдаст бублик или калачик, а то так остановит какую-нибудь нашу самую богатую барыню и той отдаст; и барыни принимали даже с радостию. Сама же питалась не иначе как черным хлебом с водой. Зайдет она, бывало, в богатую лавку, садится, тут дорогой товар лежит, тут и деньги, хозяева никогда ее не остерегаются, знают, что хоть тысячи выложи при ней денег и забудь, она из них не возьмет ни копейки. В церковь же редко заходила, спала же или по церковным папертям, или перелезши через чей-нибудь плетень (у нас еще много плетней вместо заборов даже сегодня) в чьем-нибудь огороде".

Лизавета Смердящая - русская персонификация Елизаветы Венгерской, прославившейся своей благотворительностью и тем, что однажды, во время голода, когда она выносила из дворца хлеб, чтобы раздать страждущим, ее остановили по приказу ее мужа и обыскали, но хлеба в ее переднике чудесным образом превратились в розы, и ангелы в столпе света кружили над ее головой. Очень давно я встретился со святой Елизаветой на картине венецианца XVIII века Джованни Батиста Питтони из Будапештского музея, представившего ее грациозной фарфоровой фигуркой, придерживающей двумя пальчиками полы своей накидки, набитой розами, сыплющимися через край, стражники жадно заглядывают ей под мантию, и ангелы, хлопая крыльями, сыплют сверху на нее еще розы, и вся сцена из жизни средневековой покровительницы булочников напоминает придворный балет, Елизавета и полуголые ангелы обольстительны и кокетливы, розы благоуханны до невыносимости. В России же превращена она в девку роста "двух аршин с малым", с лицом здоровым, широким, румяным, но вполне идиотским; "взгляд же глаз неподвижный и неприятный, хотя и смирный".

В честь святой Елизаветы Венгерской, известной также и как Елизавета Тюрингская, была названа Елизавета Александра Луиза Алиса, принцесса Гессен-Дармштадская, в России ставшая великой княгиней Елизаветой Федоровной Романовой, супругой великого князя Сергея Александровича, и в России же принявшая мученическую смерть в Алапаевской шахте. Изящные очертания ее фигуры и ее профиля на старых фотографиях неуловимо напоминают грациозную Елизавету Питтони, а жизнеописание Елизаветы Федоровны, тоже пережившей рубеж двух столетий, гораздо выразительнее средневековых хроник, повествующих о жизни ее тезки в XIII веке. Елизавета Федоровна, собирающая на окровавленной мостовой около кремлевских Никольских ворот останки своего мужа, разорванного бомбой террориста Каляева, посещающая убийцу в тюрьме, просящая императора о его помиловании, осеняющая себя крестным знамением перед смертью и шепчущая про себя "Господи, прости им, ибо не ведают, что творят", - столь ярких сцен не много наберется в самых красочных житиях раннехристианских мучениц. Сильнее всего потрясает последний ее поступок в жизни: на теле князя Иоанна, упавшего вместе с Елизаветой Федоровной на выступ шахты на глубине 15 метров, так что кости их были переломаны, но они жили еще достаточно долго, нашли перевязь, сделанную княгиней из ее апостольника.

Любовь, безответность и мученичество, императрица, юродивая и святая - три ипостаси женственности. Три судьбы, совершенно индивидуальные, но при этом схожие с фрагментами, из которых складывается единый образ величественного целого, подобно тому как из кусков разбитого мрамора, беспорядочно разбросанных временем, складывается образ прекрасного храма, некогда здесь стоявшего. Когда я читаю все умнейшие рассуждения о русской соборности, подобные рассуждениям Гройса, столь верные, столь выразительные, я все время вспоминаю трех русских Елизавет, отрицавших соборность одним своим существованием, так как их любовь,безответность и мученичество были помножены на одиночество, несовместимое ни с какой соборностью. Быть может, эта пресловутая соборность и не столь уж определяет русское сознание, определяя только историю, что не совсем одно и то же. Пересекаются они часто, но никогда полностью не сливаются.

Евгения Долгинова Четвертая Лиза

… Но была и еще одна Лиза - плоть от плоти советской соборности, великомученица Елизавета Чайкина. Практически - клон Зои Космодемьянской: партизанский отряд - предал староста - пытки - мученическая смерть. Их и казнили с разницей в неделю - в ноябре 1941-го, и написали в газетах про них почти одновременно, и наградили, и ничего удивительного в этой синхронной канонизации нет: они совершили типовой партизанский подвиг и проявили типовой комсомольский героизм - это многих славный путь. Они были представителями многочисленного девичье-ополченского сословия - "цвет юности, элита комсомола, тургеневские девушки мои!" (Ю. Друнина), - только Лизе и Зое случилось попасть в пантеон, а другие в большинстве своем остались безвестными.

Как Зоя была рядовая московская старшеклассница - с этажеркой книг, дневничком и "Фаустом" в сердце, так и Лиза была рядовой комсомольской богиней - сначала заведовала избойчитальней ("избачка"), потом стала секретарем райкома РКСМ. Все как положено: энтузиастка, активистка, превосходный организатор. Ей решительно нечего было делать в партизанском отряде вблизи родимого села - каждая собака в Пеновском районе (Калининская область) знала ее в лицо, но Лиза настояла. Самое поразительное, что она и ее разведгруппа почти свободно ходили по деревням - и какую безумную попутную миссию взяла она на себя! - "рассказывала жителям, что Москву не взяли, что на Красной площади был парад", держитесь, товарищи, победа близка. В каком свойстве состояли эти люди? Или достоевская идея соборности через природнение чужих ("Семейство расширяется: вступают и неродные, заткалось начало нового организма") вот так странно воплощалась в этой солидарности?

Облик Лизы до огорчительного не совпадает со звонким, красивым именем: на фото - немолодая скуластая тетка в чалме (Лизе было всего 23 года), во лбу горит тяжелая брошь. Борис Полевой видел ее в дни отступления - она тушила сельскую школу, загоревшуюся от фугаски, - и запомнил как "невысокую, коренастую девушку с энергичным, грубоватого, мужского склада лицом", еще и с отменным матерком. Узнав о гибели партизанки, Полевой "выпросил самолетик У-2" и слетал в Пено. Очерк о Лизе он хотел назвать "Жанна д'Арк верхневолжских лесов", но убоялся насмешек редактора и назвал лапидарно - "Чайка". По его версии, избитую Лизу принесли на руках на место расстрела, в последнюю минуту жизни она поднялась и запела "Интернационал". Согласно другому апокрифу, Лиза шла своими ногами и не пела, но крикнула прямо как Зоя: "Товарищи, победа будет за нами!" Солдаты - в Пено стояли эльзасские части - тихо восхищались: фройляйн ничего не сказала под пытками. Когда район освободили и к командующему Северо-Западным фронтом генералуполковнику А.И. Еременко привели разведчиков из группы Лизы Чайкиной, он "не поверил своим глазам. Перед ним стояли школьники 7-8 классов, худенькие, плохо одетые. Это они, рисковав своей жизнью, помогли разгромить сильнейшую группировку немецкой армии", - пишет краевед Надежда Акилова.

К проекту канонизации Лизы Чайкиной подошли серьезно, многосторонне, всесоюзный староста Михал Иваныч заказал повесть; но мама Лизы была совсем простая колхозная женщина, чай не учительница Космодемьянская, и подряд отдали бедствующему в тот момент молодому писателю Николаю Бирюкову. Он встречался с друзьями, соратниками и родными Лизы, материал захватил его, и вместо повести писатель разродился монументальным романом "Чайка" (1945, весь тираж - 45 000 экз. - ушел на фронт, Госпремия 1951 года). Про Бирюкова стоит вспомнить особо: у него тоже есть легендарный двойник - Николай Островский; Бирюков родился на 8 лет позже. В 18 лет он простудился на комсомольской стройке в Подмосковье - ликвидировал аварию в ледяной воде - и из-за ошибки врачей, на полгода заточивших его в гипс, на всю жизнь остался парализованным. Но Бирюков тоже был герой, стоик и человек долгой воли - он закончил Ин.яз и Литинститут, женился, занимался журналистикой, много путешествовал в инвалидной коляске, писал о строителях Ферганского канала, о колхозах и стройках, его поднимали на стапеля, а однажды едва не уронили в котлован на Цимлянской ГЭС. Поразительно количество рифм с судьбой Островского - и самоотверженная молодая жена, и дом-музей в Ялте, и слабеющие к концу жизни руки.

Роман "Чайка" - грандиозная книга. Он вставляет покруче Бубеннова и Ник. Шпанова:

"- … Павка… Вот был… настоящий человек! Катя взяла из рук подруги книгу, перелистала.

- Люблю очень вот это место. Послушай, Маня: "Самое дорогое у человека - это жизнь… Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы…" Прислонившись спиной к стене, она закрыла глаза, прижала книгу к груди. Из-под плотно прикрытых век выползли две слезы и повисли на ресницах.

- Хорошо, - проговорила она почти без голоса. - Очень хорошо! Вот именно так, Маня, как сказал Островский, только так…

Голубизна ее глаз начала сгущаться…"

Конечно, на наши деньги это натуральный журнал "Корея" (а коллега считает, что это В. Сорокин, и в следующем эпизоде должна зажужжать бензопила). Впрочем, что нам до художественных достоинств; важно, что ни сама Лиза, ни писатель Бирюков не осуществились бы без той самой "новой общности", которая называлась "советский народ", без Павки и героев революции, без тверских крестьян и народных ополченцев. Блистательная посмертная жизнь Лизы неожиданно продолжилась в космосе - первая женщина-космонавт Терешкова взяла позывной "Чайка": по ее словам, она на протяжении всей юности чувствовала незримое присутствие Лизы как "старшей подруги" - путеводной, так сказать, звезды. Так где индивидуальное спасение - и где соборное усилие? Где жизнь и где смерть? "Я - чайка", - жалуется Тригорину актриса Нина Заречная, и мы пожимаем плечами: бормотание, всплеск, бормотание… "Я - Чайка!" - кричит из космоса ярославская ткачиха Валя Терешкова, - и это воскресение "на камени веры", с горней высью накоротке.

* ЛИЦА *
Олег Кашин Мордовские лагеря и моя прекрасная няня

20 лет назад поэтессу Ирину Ратушинскую выслали из СССР

Чем должен заниматься ветеран диссидентского движения в постсоветской России? Ответ очевиден - политикой или хотя бы правозащитной деятельностью. Противник советской власти, отсидевший за антисоветскую агитацию, сегодня обязательно должен ходить на марш несогласных, заседать в "Другой России", выступать по радио "Свобода" или, в крайнем случае, по "Эху Москвы".

Собственно, именно благодаря этому стереотипу в последние годы мы ничего не слышали об Ирине Ратушинской - некогда постоянном авторе и фигуранте "Хроники текущих событий", участнице правозащитных демонстраций на Пушкинской конца семидесятых, авторе самиздатовских поэтических сборников и автобиографической по вести "Серый - цвет надежды", одном из последних "узников совести" уже предперестроечного СССР.

Даже многие из ее прежних знакомых уверены, что Ратушинская до сих пор живет в Лондоне, где она осталась, когда после досрочного освобождения ее выгнали из страны - ровно двадцать лет назад. А она между тем тихо живет в Москве. Мы сидим на кухне ее квартиры на последнем этаже сталинского дома по Ленинскому проспекту, Ратушинская показывает копии архивных документов.

"После выезда из Советского Союза Ратушинская и ее муж Геращенко приняли активное участие в развернутой за рубежом антисоветской кампании "в защиту прав человека в СССР". С этой целью реакционные политические круги на Западе организовали им турне по Австрии, Голландии, ФРГ, США, где они выступают на многочисленных прессконференциях, дают интервью для печати, радио, телевидения, встречаются с функционерами антисоветских центров и организаций. В публичных выступлениях Ратушинская и ее муж извращают происходящие в нашей стране перемены, клевещут на советскую действительность. Заявляя об отсутствии в СССР демократии, они "свидетельствуют" о наличии в СССР многих тысяч "политических заключенных", об их "истязаниях и пытках" в местах лишения свободы. С учетом изложенного Комитет госбезопасности считает целесообразным лишить Ратушинскую И. Б. и Геращенко И. О. гражданства Советского Союза", - писал 7 мая 1987 года председатель КГБ СССР Виктор Чебриков в записке политбюро ЦК КПСС.

Политбюро единогласно (в том числе прорабы перестройки Александр Яковлев и Эдуард Шеварднадзе, а также сам Михаил Горбачев) записку одобрило, и Ирина Ратушинская, осужденная за публикацию пяти антисоветских стихотворений (вообще, это были стихи на религиозную тематику, но их почему-то сочли антисоветскими), была лишена советского гражданства и осталась жить в Лондоне.

Вернулась она в Россию только в декабре 1998 года - после года бюрократических процедур, связанных с оформлением российского гражданства.

- Погодите, был же указ Горбачева еще в 1990 году - вернуть гражданство Солженицыну, Аксенову, еще кому-то и Ратушинской в том числе. Президентского указа оказалось недостаточно?

- Во-первых, мне вернули советское, а не российское гражданство. Вовторых, это в газетах написали, что его вернули. Потому что когда мы обратились с этим вопросом в посольство (нам передали указ, газетную вырезку) - а там, в этом указе было сказано, что посольства СССР во всех странах обязуются связаться с "лишенцами" и проделать все необходимое - нам сказали: мы против вас ничего не имеем, но указаний нам таких не дано.

- И вы восемь лет потратили на возвращение гражданства?

- Ну, мы не так уж их и тратили. Я же в 1992 году двойню родила, и мне было не до того, чтобы бегать и хлопотать. А когда детки уже подросли, и уже русским мальчикам в русскую школу пора идти (а мы хотели, чтобы они шли в школу в России), понадобилось российское гражданство. И возникли проблемы. Пришлось просить Беллу Ахмадулину, она подтянула Битова, и еще старую гвардию. Они написали открытое письмо Ельцину, и в конце концов наши имена вставили в указ: даруется российское гражданство.

- С тех пор вся ваша общественная деятельность сводится к писанию стихов и их публикации?

- Нет. Я, например, Темплтоновскую премию в Англии получила, а она дается именно за общественную деятельность. С формулировкой "за духовное развитие страны". А когда в Сахаровском центре была выставка "Осторожно, религия!", мы с Анатолием Корягиным и другими бывшими политзэками написали письмо протеста. Против издевательства над верой. Вот только с публикацией возникли проблемы: либеральная цензура была на страже. Всего в одной газете удалось опубликовать. Так что в СМИ я обычно не вылезаю, пока меня не спрашивают. А это случается редко. Вот вы сейчас спрашиваете, например.

- То есть это сознательный уход от публичной деятельности? Чем он вызван? Ведь вы с вашей биографией вполне могли бы стать такой нормальной медиафигурой. По крайней мере, как Людмила Алексеева.

- Я не ухожу навсегда от публичной деятельности. Надо будет - выскажусь, найду как. Но все же мое призвание - быть писателем, а не кем-то другим. А насчет медиафигуры… Тогда я должна была бы и вести себя, как Людмила Алексеева, правда же? А разница между нами в том, что я принципиально не согласна работать против России. Понимаете, одно дело разбираться с коммунистическим строем. Только коммунизм у нас уже кончился, а Россия осталась. Но вот путь через штатовские и другие гранты, которые потом надо отрабатывать так, как этого хочет грантодатель - это очень скверный путь. Я же видела этих людей - до грантов и после. Люди начинают работать действительно против своей страны, начинают лгать, это все нехорошо. Это страшно портит людей. Именно портит. Получается, на сжатие он был хорош, а на растяжение не выдерживает. Я так не могу, у меня другие убеждения. Хотя мне, конечно, предлагали.

- Предлагали - что именно? Вступить в Московскую Хельсинкскую группу?

- Не московскую. Я тогда еще в Америке была, и однажды меня пригласил к себе Боб Беренштайн, президент Random House, - издатель, который в Америке контролирует, скажем так, очень многое. Я помню, как он, положив по-американски ноги на журнальный столик, объяснял мне - Ирина, в Америке я решаю, кто писатель, а кто нет. А у тебя сейчас выходит новая книжка, ее успех или неуспех зависит от меня. Хочешь, чтобы она стала бестселлером? Тогда организуй Helsinki Watch в Англии, мы профинансируем. Я ответила - не буду этим заниматься, мне Англия ничего плохого не сделала. И он очень спокойно сказал - Ну, смотри, Ирина, я ж тебе говорил. Наказали меня за это и в самом деле крепко.

- Как наказали? Не издали книгу или что-то еще?

- Книгу уже издали, а вот до магазинов ее не допустили. И пока Беренштайн оставался президентом Random House, меня в Америке больше не публиковали.

- В чем разница между нынешней либеральной тусовкой и диссидентским движением?

- Это лучше вы мне скажите, что такое диссидентское движение. Диссидентами называли на Западе всех, кто был неугоден советской власти. А это были очень разные люди, которые одним единым движением быть никак не могли. Слишком разные у всех принципы.

Например, ни я, ни муж не вошли принципиально в Московскую Хельсинкскую группу. Не потому, что мы чего-то боялись - я и так получила больший политический срок, чем любая другая женщина. Нет, это не был вопрос риска, это был вопрос некоторой ответственности и незадуренности. Мы рассуждали так (может быть, мы тогда были молоды, - но я до сих пор не вижу логического пробоя в этих рассуждениях): почему Хельсинкская группа? Они настаивают на соблюдении Хельсинкского соглашения. Хорошо, крокодильчики мои, вы настаиваете. Но в Хельсинкском соглашении - три корзины. Одна из них - да, про права человека. А вторая, например, посвящена нерушимости послевоенных границ в Европе. И как же вы можете выступать за отделение, например, Эстонии от СССР, если вы называете себя Хельсинкской группой? Называйте себя тогда Хельсинкскими сектантами - "это мы вырежем, это отбросим, а вот это нас устраивает".

Если бы они действительно боролись за выполнение Хельсинкского соглашения, тогда все Хельсинкские группы мира должны были грудью встать против распада СССР, против раздергивания на части Югославии. Вы видели эти груди? Нет? А почему? А просто за это не платили.

Если же объяснять совсем просто - да, я получила на полную катушку, так позвольте же мне сидеть за то, что я сама делаю, пишу и думаю. А не за то, за что вам платят.

- Вы получили на полную катушку, но катушка оказалась почему-то более полной, чем у более знаменитых диссидентов. Почему?

- Наверное, я просто попала под раздачу. К тому же - ну, нетрудно представить себе логику того же Андропова. Представьте себе - какойто там особе 28 лет, ее стихи широко гуляют по самиздату, кладутся на музыку, переводятся за границей. Эта зараза уже в 28 лет член Международного ПЕН-клуба. Всю советскую цензуру она имеет в виду, и чем все это закончится - неизвестно. Не пора ли нам заняться превентивным действием? Это с одной стороны. С другой - гражданская позиция этой девчонки все-таки совершенно антисоветская. Вот, например, отправили Сахарова в Горький - с какой формулировкой? "По настоятельным просьбам советской общественности". Прекрасно. Мы с мужем - чем мы не общественость? - просто пишем открытое письмо с адресом, подписями и так далее - мол, мы не та часть советской общественности, от имени которой вы это делаете. Отправляем в Кремль и публикуем в самиздате. И в самиздате наше письмо подписывает еще несколько тысяч человек. Мы просто говорили властям: мы не можем помешать вашим мерзостям, но мы лишаем вас права делать их от нашего имени.

Мы с мужем были в каком-то смысле как Чичиков - заботились о том потомстве, которого пока нет. О том, чтобы детям было не стыдно в глаза смотреть. И сейчас не стыдно.

- Вы с мужем тогда работали?

- Да, муж был конструктором первой категории в НИИ при Академии наук. Потом, конечно, он оказался безработным, его вышвырнули с работы сразу, но поскольку он с детства был воспитан отцом в рабочих традициях (отец мальчишку устраивал на каждые каникулы подмастерьем к работягам), он умел работать на разных станках, был стеклодувом и так далее. И вот после увольнения он стал слесарем - инструментальщиком 6 разряда - а это такая белая кость среди рабочих: люди думающие, чертежи читать умеющие. Зарабатывал неплохо.

У меня немного сложнее. Киевской прописки у меня не было, поэтому я не могла ни работать, ни получать медицинского обслуживания - просто была никем, меня не существовало. Но я же физик-математик по образованию. Готовила деток к поступлению. Готовила, что называется, пакетом - физика, математика, сочинения. В итоге всем было хорошо и удобно, мои ученики поступали, а я зарабатывала. Хотя мне в приговоре это тоже вписали: нигде не работала.

- Из семи положенных лет вы просидели, кажется, пять.

- Четыре с лишним. Просто среди моих читателей оказался президент Рейган. Совершенно смешная вещь вышла - меня просто как щенка ему продали. Накануне встречи Горбачева и Рейгана в Рейкьявике - наверное, чтобы переговоры было проще вести.

А после освобождения меня лишили гражданства, а Рейган меня и мужа пригласил в гости. Мы обалдели совершенно, но визит есть визит. Он нам тогда предложил американское гражданство, но понимаете - Рейган как человек нам нравился, но быть гражданами этой страны… А вдруг будет война между Штатами и Россией - мы тогда как?

- Британского подданства у вас тогда еще не было?

- Никакого не было. Это мы после рождения детей решили, что деваться некуда, а до этого шесть лет жили без гражданства. Так вот, когда Рейган предложил гражданство США, мы так мягко ушли от этой темы. Надеюсь, он не обиделся.

- Почему Рейгана заинтересовали именно вы? Почему именно ваше освобождение оказалось вопросом, который лидеры двух стран обсуждали наравне с разоружением в Европе?

- Я думаю, Рейгану просто кто-то сунул в руки книжечку моих стихов, тем более что незадолго до Рейкьявика в США действительно издали мой сборник, вполне сносно переведенный. На обложке была моя фотография - а я на ней совсем девчонка, и он как-то проникся стихами или моей историей. Ну и обсудил этот вопрос с Горбачевым лично. Они же обсуждали серьезные вопросы, фактически Рейган принимал капитуляцию в Холодной войне, он ломал Горбачева. И вот в такой обстановке меня неожиданно за шкирятник вытащили из тюрьмы КГБ в Киеве.

- Киев? А как же мордовские лагеря?

- В Мордовии находился наш лагерь, а в Киев, в тюрьму КГБ меня возили на перевоспитание - уламывали подписать прошение о по миловании. Наверное, по месту жительства - то есть я все-таки получила в конце концов киевскую прописку. Вообще, давление ради прошений о помиловании - страшная вещь. Это же, кроме всего - признать то, что ты делал, преступлением. Я не была знакома с Толей Марченко, но я прекрасно знаю, как его замордовали до смерти. Он умер в карцере через три недели после моего освобождения. И знаю, как давили на моего мужа и Ларису Богораз, когда уговаривали хотя бы их просить о помиловании. Мы с Марченко находились в одинаковом положении. Оба помиловок не писали. Но меня выпустили, а его решили еще помучить.

- Почему? За него не заступился Рейган?

- Не только поэтому. Я, например, знала, что, когда ребята из Amnesty International со всего мира пишут мне поздравительные открытки к Рождеству на адрес зоны, это помешает меня убить в лагере. Я эти открытки, конечно, не получала, и никто их вообще не читал - но их в КГБ считали, и их были десятки тысяч. Те, кто гнул меня на помиловку, могли думать - стоит ли меня убивать "при попытке к побегу" (у меня же в деле была красная полоса - "склонна к побегу") или получится себе дороже.

Кроме того, мы же хитрые были в Малой зоне (11 особо опасных преступниц - к уголовницам нас не селили, потому что мы могли дурно на ни влиять). Мы связали себя круговой порукой. Нельзя было убивать одну на глазах у других, и администрация это знала. 15 суток морозят в карцере - человек лежит на этом бетонном полу и умирает. Поэтому, если кого-то из наших отправляют в карцер, мы все кидаемся в забастовку. А если кого-то больную отправляют, тогда у нас голодовка. Пока она к нам живая не вернется. Уморят ее - и мы из голодовки не выйдем. А убить всю Малую зону не рисковали все-таки. Вот так мы спасали друг друга, и, в общем, спасли - насмерть у нас в лагере не замучили никого.

- Может быть, вас перевезли в киевскую тюрьму именно из-за того, что Горбачев с Рейганом уже обсуждали ваше освобождение, и нашим властям было бы приятнее освободить вас в ответ на вашу просьбу?

- Не знаю, но, в общем, выгнали меня из этой тюрьмы и сразу отпустили в Лондон, нас с мужем туда приглашал ПЕН-клуб. Мы же ехали не в эмиграцию, а именно ненадолго - с одним чемоданчиком. А оказалось - на 11 лет, вдогонку нас лишили гражданства, как со многими было. И мы оказались в дурацком положении. На что жить? Не брать же политические гранты, говорю же - это не для нас. Надо было работать. Вначале жили на мои гонорары, потом муж занялся бизнесом.

- Гонораров за те годы, что вас печатали на Западе, наверное, скопилось много, то есть вы не бедствовали?

- А я не знаю, сколько их скопилось. Я их просто не получала, но когда мы приехали в Лондон, один издатель меня встретил прямо в аэропорту. И сказал: Ирина, мы только что издали книгу твоих стихов, вот тебе гонорар 5 тысяч фунтов, надеюсь, ты не в претензии, что я без договора. Я стала смеяться - не бойся, в суд не подам. Потом уже так не было - выходили новые книги, по каждой заключался договор, и жить стало можно. Купили маленький, но все-таки домик в Лондоне - не в центре, конечно, но, что называется, в пределах кольца. Когда возвращались, продали его безжалостно, на вырученные деньги купили вот эту квартиру. Вы же не думаете, что нам Лужков ее дал - да и за какие перед ним заслуги? Нам никто ничего не давал, а мы и не просили.

Приехали вскоре после дефолта. Что здесь тогда творилось - помните? Все люди ходят серые, несчастные, что дальше никто не знает. От продажи дома еще немного денег оставалось, но на что жить дальше, было совершенно непонятно. Обе фирмы, которые приглашали мужа здесь работать, естественно, обанкротились. Новые книги издавать, наверное, и можно было, и я издала несколько книжек. Но зарабатывать этим было тогда нельзя, просто моральное удовлетворение. Это сейчас уже можно. А тогда я стала зарабатывать как сценарист - чем до сих пор и занимаюсь. Хотя роман очередной тоже пишу.

- Сценарист? А для кого пишете сценарии - я, например, с вашей фамилией ни в каких титрах не сталкивался.

- Просто титры делают мелкими буквами, что там рассмотришь. А вообще я много для кого писала и пишу. Вот сейчас показывают "Приключения Мухтара" - сериал про пса, у которого извилин больше, чем у трех ментов. Там моих серий - 26. В "Таксистке" написала сколько-то серий, и синопсис третьего сезона. Еще в "Аэропорте", в "Присяжном поверенном". Сейчас пишу сценарий для сериала "Автобус" про шоферюгу на автобазе в маленьком городке. Мужика, живущего по совести.

Еще я занималась литературной редактурой "Моей прекрасной няни". Вот образ няни Вики, например, придумала. Ведь эту девицу из Мариуполя - ее же надо было придумать. Вы же знаете, это римейк американского сериала, в оригинале была совсем другая история. Там девочка из бедного еврейского квартала, без образования, простая такая трудящаяся девочка оказывается в нянях у аристократа-англичанина в Америке, он театральный продюсер. И конечно, она там строит всех, и даже учит их справлять Рождество, потому что лучше всех знает, как это делается. Мы с главой "Амедиа" Александром Акоповым этот вопрос долго обсуждали. От оригинала мало что осталось. Потому что наш зритель - другой, и ошибка думать, что он "все схавает". Да и попробуйте у нас найдите еврейскую девочку без образования. И не хотела я трогать национальную тему.

- Но ведь Вика - украинка.

- Почему украинка? Она просто девочка из Мариуполя, южаночка такая. Вот этого мне добиться удалось - чтобы сделать ее южаночкой. Еще и с американцами переписку вела, объясняла: да, по-своему сделали. Потому что по-вашему у нас не катит, у нас зритель это не полюбит. Я не могу прогибаться, не могу писать истории с пакостями. У меня есть ограничения нормального православного человека - пошлятиной не занимаемся…

- В общем, в итоге вы с ними разошлись?

- Это же такая штука - уйдешь с одного проекта на другой, и все. Людей же мало. Тем более что я для "Няни" 45 серий делала, проект гремел, и меня с удовольствием заменили - потому что было кем заменить, были свои люди. А меня зовут, когда уже край, и всех своих уже перепробовали. Но мне работать нравится, тем более что я могу выбирать, в каком проекте работать, в каком - нет. И вообще, я считаю, что у нашего телевидения очень хорошее будущее.

- А как же цензура?

- Такой свирепой цензуры, как во времена либералов, я сейчас не вижу. Может быть, сотрудники телевидения с ней и сталкиваются, но еще нужно разбираться, где цензура, а где самоцензура. Ведь любая монополия может продавливать свою цензуру, не обязательно государство. Я, например, позволяла себе экспериментировать на той же "Няне", когда в мои обязанности входило не только перелопачивать сценарии, но и вставлять в текст свои шутки. Вставляла шутки про Путина, про депутатов - Акопов не вырезал, канал не вырезал, где цензура?

- О, я помню одну шутку из "Прекрасной няни" - про буденовку-невидимку, когда Вика говорит герою Жигунова - вы весь в своего дедушку, он однажды изобрез буденовку - невидимку и пошел в ней к Сталину. Жигунов отвечает - Да, но ведь его после этого и в самом деле никто не видел! Смех за кадром. Это ваша шутка? Считаете допустимым шутить на такие темы?

- Шутка не моя, а можно ли шутить - это зависит от того, как именно шутят. Шутки бывают добрые, злые, хамские, еще какие-то. А кроме принципов, есть такая вещь, как просто вкус. Я стараюсь чужие шутки не критиковать, пока они не заходят за грань вкуса. Эта шутка, по моему, за грань не заходит.

- Сериалы, шутки - мы возвращаемся к тому, с чего начали - ваша общественная деятельность все-таки закончилась.

- Моя присяга была - защищать советских политзаключенных. Закончились политзаключенные - закончилась и присяга.

- Считаете, что в России сейчас нет политзаключенных? Многие с вами не согласятся.

- Я поддерживаю контакты с Amnesty International. У них, конечно, бывают свои завихрения, но они хотя бы стараются быть объективными. Так вот, по их данным, последний политзаключенный - это Лев Пономарев, которому дали аж трое суток, когда он как-то сопротивлялся ментам, которые его митинг разгоняли. Кто еще? К концу прошлого года у них никто из наших в политзэках не числился. Ходорковского они политзаключенным не признают - ну, вот нет у друзей Ходорковского и у самого Ходорковского таких денег, чтобы купить Amnesty International. Кого в России сейчас сажают за убеждения? Только про Лимонова не спрашивайте: ему инкриминировали не убеждения, а оружие.

Знаете, была дивная история - был такой баптист по фамилии Хайло в советские времена. У него было 10 или 11 детей, сам он сидел. Мой друг в Америке Миша Маргулис, сам баптист, за друга-баптиста вступился: в самом деле, человек сидит за то, что он баптист. Началась кампания в защиту.

И, о чудо - Хайло отпускают. И Хайло летит в Америку с семьей. Американские баптисты радуются, хороводы водят, купили ему домик еще до его приезда - чтоб ему было где жить. Приехал. По-английски он не знает, Миша идет с ним на телевидение синхронным переводчиком - потому что узнику совести дали на американском телевидении час прямого эфира. И первый вопрос:

- С чего же начались ваши преследования за веру? Хайло отвечает, а Миша переводит: - Мои преследования за веру начались с того, что я украл два мешка цементу. И посадили его за воровство. Оставшийся час он объяснял, что коммунисты по пять мешков воровали, а их не сажали, но уже ни на кого это не произвело впечатления. Потому что - если у тебя убеждения, не воруй цемент. Страдай только за убеждения.

В Англии есть такой человек, который принципиально ворует автомобили, считая ихо бщественным достоянием. Каждый раз, выходя из тюрьмы, он тырит машину, едет на ней куда-то и бросает ее, где считает нужным. И опять в тюрьму. И опять. Вы готовы признать его политзаключенным?

* СВЯЩЕНСТВО *
Дмитрий Поляков Земля Вербного Воскресенья

В 2006 году Ливан спасли православные монахи.

Ближний Восток - земля, настолько пронизанная эсхатологией, что ее невозможно понять, не пропитавшись душой, - Книгой Откровения Иоанна Богослова и древними пророчествами о конце нашего мира и о Страшном суде. "Горе тебе, Хоразин, горе тебе, Вифсаида. Ибо если в Тире и Сидоне явлены были силы, явленные в вас, то давно бы они во вретище и пепле покаялись. Но говорю вам: Тиру и Сидону отраднее будет в день Суда, нежели Вам" (Мф. 11:21).

Несколько лет тому назад, глухой, какой-то загробно глухой cредиземноморской ночью самолет, на котором я летел, снижался над горным Ливаном. Впереди был бейрутский аэропорт. Я прилетал в страну, о которой не знал почти ничего - знал только, что это и есть та самая земля, где была страшная война и где находятся и Тир, и Сидон - города, которым будет отрадно в Судный день… отраднее некоторых. Самолет снижался, и Ливанские горы светились россыпью огоньков, так похожих на поминальные свечи. Казалось, будто павшие на недавней войне никуда не исчезли, но души их превратились в ночные огоньки, облюбовавшие ночной Ливан будто огромная птичья стая.

Самолет заходил на посадку, и вся земля - от Тира и Сидона до Библоса и Гелиополиса - светилась этими поминальными огоньками, а я вспоминал строки евангелиста Матфея про Тир и Сидон и никак не мог понять, для чего я прибыл в эту страну - для жизни или для смерти. Сейчас, прожив здесь уже несколько лет, я по-прежнему этого не понимаю. Знаю только, что слова Христа о Тире и Сидоне эта страна, ее горы, развалины древних городов, цепи горных монастырей и люди, привычные к Апокалипсису, понимают и чувствуют как нигде на земле.

Ливан, Финикия - цивилизация древняя и насквозь апокалиптичная. О Книге Откровения здесь наслышан каждый камень, а со Святым Апостолом Иоанном Богословом лично дружит каждый бейрутский кот. Дело в том, что, согласно Преданию Церкви, св. Апостол Иоанн не умер, но пребывает на земле, будучи до времени сокрытым от людей. От людей, но не от бесчисленных поколений ливанских котов и кошек, населяющих бейрутские развалины, чердаки которых зияют чувством вечности и войны. В том же, что Иоанн Богослов тайно пребывает сейчас именно на ливанской земле (возможно, изредка забредая через перевал в соседнюю Сирию) у меня нет никаких сомнений. Ему просто больше негде быть.

О грядущих событиях Апокалипсиса написано у евангелиста Матфея:

"От смоковницы возьмите подобие; когда ветви ее становятся уже мягки и пускают листья, то знаете, что близко лето; так, когда вы увидите все сие, знайте, что близко, при дверех". Но смоковницы не растут на среднеевропейской широте; онирастут на Ближнем Востоке. Может быть, поэтому в европейских городах, таких как Лондон, Берлин или Москва, пребывающих в истоме гламурного декаданса, многим неочевидно, к какой опасной черте подошел наш мир и на какой пороховой бочке мы живем. Как хрупки небесные Печати, из последних сил сдерживающие Ангелов гнева и суда. На Ближнем Востоке смоковниц хоть отбавляй, и тотальная апокалиптичность времен, в которые мы живем, здесь очевидна абсолютно всем - от светозарных монахов в горных монастырях до бейрутских дворников и… тех же котов, друзей Апостола Любви. О котах мы расскажем еще не раз - без этих древних умных зверей ливанская метафизика вообще немыслима. Как немыслимы были без них дворы и уютные подвалы старой, любимой доперестроечной нашей столицы. Исчезли коты - не стало и Москвы.

Эсхатологическая перегрузка, свойственная Ближнему Востоку и особенно его метафизическому центру - крошечному клочку земли по имени Ливан - разумеется, пронизывает от и до все ближневосточное христианство, и арабское православие в особенности. Не так уж численно велик арабский православный мир, но на его территории находятся три важнейшие во вселенском православии патриархии - Александрийская, Антиохийская и Иерусалимская (по преимуществу чести - вторая, третья и четвертая поместные церкви, после Константинопольской).

Господь пришел на землю два тысячелетия назад. И о приходе Его - и бывшем, и грядущем - слишком многие уже забыли. Но на Ближнем Востоке - помнят. Помнят не только люди, но и камни, по которым Он ходил, помнит солнце, померкшее в день Его крестной смерти. И вот эта память о Его приходе, переплетаясь с невыносимым апокалиптическим ожиданием, переполняет, будто испепеляющим огнем, все ближневосточное бытие. Возможно, из-за этого арабское православие в чем-то для русского человека не очень привычно. Менее народное, чем наше, как бы удаленнее от народного быта. Например, вряд ли какому-нибудь арабу придет в голову, что Преображение Господне может быть не только Преображением, но и Яблочным Спасом. Хорошо это или плохо? Трудно сказать - что есть, то есть. Арабская природа, как ни странно, священна своей аскетикой, строга и совсем не склонна к лирике. Может быть, поэтому арабской душе трудно увязать яблоки с Фаворским светом.

Хотя некоторые бейрутские дворы так похожи на запущенные сады Подмосковья, а яблоки… да, конечно, яблоки здесь тоже живые и с ангелами общаются не меньше людей и котов. Русского православного традиционалиста в арабском христианстве смутит многое. И григорианский календарь (кроме Пасхалии), и прихожанки с непокрытыми головами на службе, и священники, причащающие без обязательной исповеди весь храм. Непривычно солнечные, сияющие арабские священники.

Словом, во всем этом легко заподозрить некоторое легкомыслие.

Но это легкомыслие кажущееся. Вера у арабов огненная и искренняя, и когда приходят времена гонений и испытаний, они стоят за нее до смерти. И потому вера их творит чудеса, напоминающие об апостольских временах. Летом 2006 года, во время Ливанской войны, страну спасли не ракеты, а десятки монастырей, затерявшихся в ливанских горах. Монастыри, служба в которых до сих пор идет по древнехристианским уставам - Всенощная, как и положено, длится всю ночь, а ее завершение - "Слава Тебе, показавшему нам свет" - приходится как раз на восход солнца, как это и было в первые века во всех церквях, пока у людей еще не иссякла вера. Когда пришла беда, православный Ливан помолился. И смерть отступила.

Страну спасли православные ливанские монахи, молитвенная сила которых и совершила чудо. Я знаю, как молится за свою родину и за весь мир прозорливый старец Пантелеймон, настоятель Хаматурской обители.

Обитель эта находится довольно высоко в горах, примерно в часе езды от Триполи. Автомобильной дороги до монастыря нет - чтобы попасть туда, нужно оставить машину в ущелье, а потом несколько километров карабкаться наверх по крутой узенькой тропинке. Десятки паломников проделывают этот путь каждое воскресенье. Монахи же - каждый день, в жару и в ненастье, проделывают его не налегке, а часто с килограммами булыжников за плечами, нужных для строительства. Да и все остальное, необходимое для жизни, приходится нести на себе на вершину горы. Духовным отцом старца Пантелеймона, настоятеля, был знаменитый подвижник Паисий Святогорец. Старец Пантелеймон несколько лет подвизался на Афоне и, вернувшись на родину, породнил гору Афон с горами ливанскими. А небо над Афоном и так давно уже сроднилось с небесами ливанскими, и молитвы - одни на всех.

Вокруг монастыря, как в Ливане и положено, живет своей жизнью целый кошачий город. Ближе к концу литургии коты и кошки постепенно заполняют монастырский двор. Монахи делятся с ними нехитрой средиземноморской трапезой. Когда же наступает Великий пост, коты постятся вместе с монахами и заметно худеют к Пасхе. Кажется, и в церковной службе они разбираются не хуже иных паломников. В общем, земной рай, каким он был до падения Адама.

Если Хаматурская обитель прикрывает Левантийские пределы со стороны гор, то со стороны моря Ливан защищает монастырь Сеида Натур - обитель Божьей Матери - Вратарницы. В нем несет свой подвиг еще один великий светильник истинной веры и огненного христианства - матушка Катерина. Живет она здесь в одиночестве, в затворе, уже более 30 лет. За это время пережила она многое: и ковровые бомбардировки, когда бомбы каким-то чудом не угодили в обитель, и вторую половину восьмидесятых годов, когда монастырь оказался в самом пекле гражданской войны. Тогда, по словам очевидцев, здесь царил настоящий огненный ад. И все это время молитва матушки, ее любовь к своей земле и к своему народу противостояли разбушевавшемуся злу. Матушку Катерину знает весь православный Ливан, а паломники, приезжающие к ней, так ее и называют - вратарницей Ливанской земли. Матушку, кажется, это немного смущает. Но виду она не подает, улыбается в ответ солнечно и чуть печально, и тут вдруг звонит ее мобильный телефон - это подруга ее детства из Парижа, Катерина, сияя, болтает с подругой по-французски. Да, это старый, уходящий Ливан, почти уже скрывшийся во времени, летний Бейрут сороковых-пятидесятых, жаркий майский день и кафе на Place des Cannons, две благородные ливанские дамы сидят за столиком, пьют крепчайший бейрутский кофе и тихо беседуют по-французски о жизни и смерти, обо всем.

В конце восьмидесятых, уже под занавес гражданской войны, территория монастыря на какое-то время оказалась под контролем мусульманских боевиков из движения Амаль. Вооруженные боевики пришли в обитель и приказали матушке Катерине немедленно уходить. Она отказалась и заявила им, что умрет, но останется здесь. Тогда боевики сказали, что за жизнь ее они не в ответе и для убедительности дали автоматную очередь, прошедшую в сантиметрах от ее головы. Несколько недель монастырь находился в полной блокаде и под непрерывным обстрелом. В одну из ночей снарядом разрушило стену, матушка была серьезно ранена. Она до сих пор ходит прихрамывая. Через несколько дней части генерала Мишеля Ауна наконец вернули контроль над территорией и выбили шиитов из окрестностей монастыря.

Матушка Катерина, наговорившись от души с парижской подругой, уже спешит к нам со свежесваренным крепким кофе - таким же, как тогда, полвека назад, в летнем бейрутском кафе. "Радостный сегодня день, Вербное воскресенье, Господь пришел в Иерусалим, - напутствует она нас на прощание с прежней, печально-солнечной улыбкой. - Но впереди еще Страстная, не забывайте".

Я не сразу понимаю, о чем она. Ведь сейчас начало января, только что праздновали Рождество Христово, а матушка о Вербном воскресенье. И потом только догадываюсь, что говорила она совсем не о календаре. А вообще обо всем. Как всегда. О своей Родине, о нас и жизни нашей. Просто весь Ливан - это страна Вербного воскресенья, и все ливанское православие - это православие Вербного воскресенья, а то время, когда нам выпало жить - это канун Страстной. Ни одна земля больше не помнит так ясно и так буквально Самого Бога, пришедшего в мир и ходившего по ней. Даже Палестина уже начала Его забывать, но Ливан - помнит. И потому все левантийское православие вечно пронизано этими воскресными вербами, вся земля, все горы, все монастыри вечно поют Спасителю "Осанну в Вышних". Но впереди Страстная, впереди страшные и грозные события, впереди тьма последних времен, наступающая на мир. И немногие доживут до Пасхи и Воскресения.

В жизни своей не видел я ничего похожего на Крестный ход в Бейруте Вербным воскресеньем 2007 г. После страшного для Ливана 2006 года, когда страна висела на волоске, - казалось, новой гражданской не миновать - это Вербное всему Ливану было нужно как воздух. Закончилась служба, и Крестный ход с вербами и пальмовыми листьями, вместо того чтобы вернуться в наш храм, вдруг развернулся и направился на Сассинский холм, в направлении Ашрафии, через весь город. На этом же холме собрался в то Вербное весь православный Бейрут. Путь наш проходил через мусульманские кварталы, и отец Антоний, настоятель нашего храма, кажется, чуть волновался за нас всех - не случилось бы по дороге чего-нибудь плохого. Но волнения оказались напрасными - мусульмане приветливо махали нам руками с балконов и крыш и даже бросали сверху пальмовые листья.

И я понял, что Ливан, этот клочок земли под раскаленным солнцем, живущий на краю пропасти уже семь тысяч лет - потому что иначе, чем на краю пропасти, на Ближнем Востоке не живут - Ливан спасен снова. Этой страны давно уже не должно было быть, она может исчезнуть с лица Земли в любой момент, но она есть. И я верю, что она будет до скончания века. Потому что сказано - если Господь с нами, кто против нас?

После Крестного хода, уже под вечер, мы не спеша гуляли с отцом Антонием вдоль берега моря, врайоне Рамль аль-Байда. В этом месте морское течение подходит вплотную к берегу, и во время зимних штормов весь бейрутский мусор выбрасывает на этот пляж. Ближе к лету, к купальному сезону, пляж, конечно, чистят, но в начале апреля на него больно смотреть. Зато море в тот вечер было удивительным, зеркальным, чистейшим, совершенно слившимся с вечереющими небесами.

"Вот так и живем", - сказал вдруг отец Антоний. "Души наши в грехах, как этот пляж - в мусоре. Обратиться бы к небесам, к Богу", - и отец Антоний протянул руку к горизонту, но горизонта не было. Чистейшая вода и вечернее небо совершенно слились в одно.

"Чтобы очистить этот пляж от хлама, нужна настоящая буря". Отец Антоний оказался прав - день спустя началось ненастье, огромные волны заливали пляж, подбираясь к приморскому шоссе. К Пасхе Христовой ненастье закончилось, и мусора как не бывало.

Но тогда, Вербным вечером, бури еще ничто не предвещало.

* ГРАЖДАНСТВО *
Евгения Долгинова Распутица

В России - ренессанс протестного рабочего движения. Среди прочих лихорадит и самую благо получную нефтегазовую отрасль. Что это - манипуляции политиков, экономическая диверсия или стихийное "так жить нельзя"?

Мы с тобою враги по классу, -
надо раз навсегда сказать.
Кто из нас не отважился драться,
отважился умирать.
Барабаном своим, барабанщик,
не покроешь ты грома драк.
Генерал, фабрикант, помещик,
ты наш классовый враг!
Бертольт Брехт

…И такой гадюшник (редкая статья из ТК РФ пролетит не ужаленная) существует в "социальном" Сургут нефтегазе! Гадюшник не гадюшник, а первый профсоюз в СУТТ-2 появился и прославил "СНГ". Смеем заверить Гринпис - ни одна шавка, ни одно больное гобсекоманией животное не пострадало!!!


А. В. Захаркин, председатель рабочего профсоюза "Профсвобода", г. Сургут


- Да понимаешь ли ты, что тебя все пытаются приватизировать? Нацболы, коммунисты, марксисты, акаэмовцы, Гражданский фронт, "Другая Россия", левые и правые, либералы и патриоты…

Так, не без некоторого даже раздражения, спрашивала я, рассматривая фотографии. Захаркин в Петербурге на Марше несогласных. Захаркин на Марше несогласных в Москве. Захаркин в Госдуме в компании депутата Тюлькина. Захаркин у Манежа, где проходил съезд ФНПР. Захаркин где-то еще… Не удивлюсь, если через полгода он объявится на Капитолийском холме.

- А мы что? - на голубом глазу удивляется Захаркин. - Все говорят: приватизировать, использовать, тебя используют, ах-ах. А мы просто сидим, страдаем от жажды. Кто даст попить - берем. Вот ребята из Мегиона собрали на билет в Москву. Вот Каспаров дал денег на адвоката. Мы ничьи. Но если дают пить - что же не взять?

Открылась бездна

Александр Захаркин родился в 1961 году в семье слесаря, окончил четыре курса Омского ветеринарного института (благодаря чему знает "довольно по латыне"), отслужил в армии, работал в Якутии, шесть лет назад перебрался в Сургут, где работал крановщиком в Управлении технологического транспорта-2 объединения "Сургутнефтегаз". Женат, отец двух дочерей, живет в съемной квартире. Из-за беззлобности и веселого нрава Саша выглядит моложе своих лет, а разговаривать с ним - удовольствие: в отличие от соратников, он не декламирует, не обличает и даже не возмущается, а как будто приглашает разделить его удивление глупостью начальников в частности и абсурдностью мироустройства вообще.

Захаркин - среднехороший современный рабочий: не нищий и не богатый, мало пьет и немного курит, читает газеты, ходит в тренажерный зал, живо и доброжелательно интересуется всем происходящим в мире, не сказать чтоб библиофил, но дружит с книжкой (любимая - "Мастер и Маргарита": "большой философский роман!") и, что самое важное, с интернетом. Собственно, с этой заразы, интернета, и началось год назад, на Первомай, становление рабочего профсоюза "Профсвобода".

На городской демонстрации колонна ИТРов, человек пятнадцать, прошла с транспарантами - невинными, как потом скажет Захаркин: "Сургутнефтегаз, посмотри на Газпром!", "Хватит закручивать гайки!". По рассказам очевидцев, соседние колонны отшатнулись - в Сургуте авторитет В. Богданова, гендиректора "СНГ", считается непререкаемым. Саша был поражен; он понял, что Первомай - не просто день "весны и труда" или мутной "международной солидарности трудящихся", а праздник с острым и драматическим содержанием, и задал Google'у исторический вопрос.

Новое знание ошеломило его: Чикаго 1886 года, Детройт, Нью-Йорк, битвы за 8-часовой рабочий день, полумиллионные демонстрации, орден рыцарей труда, братство плотников и столяров, профсоюзы, мученики Хеймаркета! "Так затевают ссоры с солнцем…", - уже через месяц Захаркин организует в своем управлении первый рабочий профсоюз, через два взбудоражит город митингом, узнает большую всероссийскую славу и научится давать интервью. Захаркина будут принимать в Госдуме, на заводе "Форд", в Роструде и в московской кутузке. Осенью его уволят - и он встанет в одиночный пикет возле офиса, а сорок нацболов в знак протеста попытаются захватить московское представительство "СНГ".

Сходка в сумерках

В самолете Москва-Сургут можно увидеть непроницаемых менеджеров в кашемировых пальто, классическую рабфаковскую молодежь со съехавшими набок галстуками и юных матрон с начесами, возвращающихся из турне по европейским музеям. "Пришли мне срез по многофакторности, и я прощу тебе диаграмму", - говорит юноша породы "финансовый аналитик" с профилем какаду. Город местами похож на беспощадный дорогой офис, местами на щемящий среднерусский райцентр. За окном гостиницы, - кубической башни с синими стеклами, - оборудованным тремя занавесями дивной красоты, лежит тяжелый льдистый снег, я выхожу в Сеть по диалапу со скоростью 28 кбит. Все дамы на шпильках, иномарок - словно в каком-нибудь Кенигсберге, по телеканалу "Югра" идут свои сериалы, выходит приличный окологлянцевый журнал "Полярная сова", афиши извещают о гастролях диакона Кураева и группы "Рада и Терновник".

С членами "Профсвободы" мы встречаемся на глухой окраине: явку просят не сдавать, иначе у приютивших будут неприятности. Тем больше наша встреча напоминает сходку подпольщиков. Собрались прямо-таки историко-революционные типажи: подвижный пассионарий Захаркин, мрачно-пламенный презрительный юноша 24-х лет и почтенный, седой "старый рабочий"; тяжелая митинговая риторика разбавлена цитатами из Декларации прав человека и рекомендаций Международной организации труда. Но вся эта фразеология меркнет, когда, перебивая друг друга, профсвободовцы рассказывают о своих несчастьях, показывают ведомости. Ими движет одна эмоция: чистая, честная, документально подтвержденная обида. 3 тысячи рублей - гарантированная часть заработка. Того самого, нефтяного, по общему мнению, необыкновенно высокого. Всего три тысячи.

Между тем: "Сургутнефтегаз" - компания с высокой социальной репутацией. Она не только платит все северные льготы и надбавки (раньше это делало государство), но и, в традициях богатого советского концерна, лечит и учит своих сотрудников - почти девяносто тысяч человек, содержит дома отдыха, профилактории, детские лагеря, дает потребительские кредиты, строит жилье (продажа по себестоимости в бессрочный кредит), раз в два года оплачивает билеты "на материк" сотрудникам и членам их семей. Да и сам Богданов - олигарх нестандартный: в куршавелях и светских приключениях не замечен, в быту скромен, работает сутки напролет. В городе его уважают. И даже "Профсвобода" признает, что дело не в "СНГ", не в злонамеренности Богданова: "Так везде, понимаете, везде! У нас еще, может быть, получше…"

Статическое электричество

За что же рабочих передового капиталистического предприятия сажают на голодный паек?

- Ну, нету шкафчиков у водителей, есть только у слесарей. Где переодеться? А они ему: ты враг народа! А он: вам на морозе устроить стриптиз?

- Уволили "за работу в спортивном костюме". А он был в майке и шортах - жара. Искра, говорят, от статического электричества попадет. Но он-то был в майке и шортах!

- Паяльная лампа валялась в бытовке, сто лет как сломанная. Придрались. Сжечь, говорят, хочешь…

- Запчасти покупаем на свои деньги. Не купишь запчасти - будешь стоять неделю, а то и две, премию срежут - все, опять на голодный паек. Инструмент тоже прикупаем. А они идут с проверками: того нет, это не такое…

- Протек бак, масла литров пять. Я все по инструкции, песком забросал, доложил. Потом еще дождь пошел. Специально смотрел на сайте Британской академии наук: после дождя - пленка толщиной 400 нанометров. Нет, ты, говорят, мерзавец, устроил экологическую катастрофу.

- Отказался работать на кране с неисправным компьютером. Жидкокристаллический экран потек, он же может черт знает что выдать, понимаете? Пошел, доложил. Работай, говорят. Не буду. Ну, что? Выговор.

Летний митинг воодушевил нефтяников в других городах региона - Мегионе, Лянторе. В Мегионе дошло до того, что охрана избивала участников митинга, слишком приблизившихся к ограде управления. Рабочие требовали в основном одного и того же - пересмотра тарифных соглашений, увеличения гарантированной части заработка. Ситуация стала угрожающей, и руководство повело себя в высшей степени грамотно: с Захаркиным Богданов встречаться не стал, но съездил в Лянтор, поговорил с рабочими и признал: в социальной политике компании есть недостатки, мы готовы их исправить. Была возможность сделать это, сохранив лицо: в это время уже вовсю шла работа над новым коллективным договором, и рабочих попросили вносить предложения. Таковых набралось около 300. Часть из них была учтена.

Беззаконную "Профсвободу" к работе над проектом договора не допустили, говорит Захаркин. Администрация "СНГ" утверждает иное: нет, приглашали, да они не пришли, не будем же мы их искать по площадям. Не пригласить, в самом деле, было нельзя: осенью вмешался аж Роструд и строго указал, что новоявленный профсоюз, пусть и не зарегистрированный пока как положено, должен иметь право совещательного голоса. Процесс работы над договором, по словам руководителя пресс-службы "СНГ" Раисы Ходченко, был тяжелейшим. Так или иначе, многие сегодня уверены, что на новые, куда более щадящие правила игры (соотношение зарплат и премии стало 45 на 55% против прежних 30 на 70, ставка первого разряда повышена до прожиточного минимума, обещаны премии за квартал, полугодие и год, социальный пакет потяжелел, в целом, на 38%) решающее влияние оказала именно "Профсвобода" - если б не акции протеста, администрация вряд ли решилась бы на такой шаг.

Нормы этики и морали

- Я был обычный молодой человек, - говорит, слегка поигрывая голосом, электрик Саша Соколов. - Ну, понимаете, - дискотека, пиво, девушки… А потом стал вникать в происходящее и понял, что везде ложь и обман, обман и ложь… Один сотрудник поехал в Москву в отпуск, и там его обокрали подчистую. Он обратился за помощью в московское представительство "СНГ". И ему там выплатили громадную сумму отпускных, раза в три или в четыре больше. Он не поверил: "Почему так много?" - "Да вот, мы посмотрели бумаги, вам столько и полагается". Он потом вернулся в Сургут… То ли уволили его, то ли еще что-то, не знаю.

- Вы уверены, что это не городская легенда?

- Пятьдесят на пятьдесят, - уточняет Захаркин. - Дыма без огня…

Так сознание совмещает в одном образе капиталиста - вора-эксплуататора и отца родного, по первому зову спешащего на помощь. Но и реальность легко совмещает риторику "социального партнерства" и бесконечный террор маленьких начальников, щедрые кредиты и санатории - и репрессивный азарт, зажиточность рабочего человека - и возможность в любой момент оказаться на голодном пайке. Мясо с червями под трюфельным соусом.

…Бригадир водителей Рауль Гаитов живет в пригородном поселке с циничным названием Солнечный, в "бамовском" доме. Сизые щитовые времянки (их называют еще "зажигалками" и "пепельницами" - хорошо горят!), рассчитанные максимум на десять лет, стоят четверть века; по двору по колени в сияющей воде бродит соседское дитя неземной красоты, жмурится на солнце: "Меня зовут Ульфия…" И среди этого талого болота - бесцеремонное цветовое пятно: нарядный, разноцветный детский комплекс, горки и лестницы, но не подойти: вода. Рауль наклоняется, достает из дыры в ветхом полу пенопластовое крошево: "Фенол, чистый фенол…" Несколько лет назад взял в "СНГ" кредит в 380 тысяч рублей - столько стоила здесь однокомнатная квартира, хотел отселить взрослых дочерей, но, пока оформлял бумаги, цены взлетели на совсем уж недоступную высоту. Плюс кредит за "Волгу". Ежемесячная выплата - 10 тысяч рублей. "Есть надежда как-то решить квартирный вопрос?" - "Нулевая".

Смотрим копии зарплатных ведомостей. Получил в январе 2006 года 3 709 рублей (машины две недели стояли без запчастей, "никто не виноват"), из них 961 - доплата за донорство. Февраль 2006 года - напротив, переработка (217 часов против норматива 151): к выплате - 6 778 рублей.

Потом ушел в отпуск. Получил за три месяца 30 тысяч, как раз на кредитные выплаты. Глазам не поверил. Обращение в суд. Отписки. Вступление в "Профсвободу" - черная метка. Обращение к прокурору. Отписки, отписки, отписки.

Рауль подсчитал: 45% заработка ему недоплачивают. За стаж, за руководство бригадой, за работу водителя-инструктора. Он говорит о своих злосчастиях безгневно - с тихой обидой и недоумением. Немолодой флегматичный человек, непьющий, законопослушнейший, скоро на пенсию… Показывает копию трудового договора: "Соблюдать общепринятые нормы этики и морали, поддерживать деловую репутацию и имидж ОАО "Сургутнефтегаз".

Хорошо звучит. Тонизирующе.

"Пусть по России слух тоже пройдет"

Когда началась регистрация профсоюза, от него отпали сотни членов - черная метка мало кому нужна. Сегодня "Профсвобода" насчитывает всего 37 человек.

Захаркина уволили в октябре, формально - за тот самый потекший монитор в кране, этот выговор стал третьим за одну-единственную профсоюзную осень. Как раз перед этим он устроил очередной аттракцион - месяц прожил на начисленные 3 182 рубля зарплаты, в поликлинике зафиксировали истощение. Чтобы зачитать приказ, Захаркина заперли в отделе кадров. Он бил в дверь ногами и цитировал Декларацию прав человека вкупе с Конституцией, - выпустили. "Но преступление - насильственное удержание в течение 16 минут - успело свершиться!" - сообщил Захаркин корреспондентам. Судебное разбирательство по факту незаконного увольнения тянется уже почти пять месяцев.

Тогда же уволили, точнее, сократили другого профсоюзного активиста - 59-летнего Валерия Дмитриева, мастера электрохимзащиты. Полугода не дали доработать до 60 лет. Возмущенный Валерий Васильевич вступил в Российскую коммунистическую рабочую партию и стал писать необыкновенно ядовитые статьи в местную прессу ("А по выходу на пенсию у чиновника личико красное, брюшко толстое, а на его торт еще и толстенный кусок сала заваливают. А уборщица худющая, сгорбленная…") и листовки: "Пора оставить свой страх на скамейках курилок, где все такие смелые! Администрация Сургута, выходите на цивилизованные переговоры с рабочим классом!"

Последняя по времени крупная акция "Профсвободы" состоялась 18 марта. На митинг пришли около полутора тысяч человек (для трехсоттысячного Сургута это немало). Захаркин говорил о необходимости увеличения гарантированной части заработка уже до 80% и оплаты любой переработки в двойном размере. А еще о том, что все дивиденды должны быть направлены на строительство жилья для рабочих. И что зарплата гендиректора не должна превышать пяти зарплат рабочего шестого разряда.

Пролетарии объединяются - медленно, мучительно, сначала - бурно и вдохновенно, потом - тяжело и пугливо. "Профсвобода" движется ощупью по размытой правозащитной дороге, то и дело сбиваясь на декларации, не очень ловко балансируя между глобально утопическим "Защитим всех людей труда" и грозными жалобами на недостающие запчасти. Что станет с ней дальше? Уйдет ли в сутяжные страсти, займется сервисом оппозиционных политиков, профессионализируется на митинговых шоу?

Фордовский рабочий профсоюз,
Сплоченный и дружный, а не стихия.
Для "Профсвободы" открылся шлюз.
Питер проснулся - проснется Россия.
Рабочий Сургут на митинг идет.
Его не обманешь, как прочих.
Пусть по России слух тоже пройдет,
Что он Настоящий - Рабочий.
Такие стихи пишет Саша Захаркин. И верит в то, что пишет.


Сургут - Москва

Анна Андреева Бесссовестный деготь труда

Гарсону от силы двенадцать.


- Купите кольцо, мадам, - дежурно, без энтузиазма говорит он, ставя минералку на пластиковый стол. - Алкаши принесли ночью. Отдам недорого.

Цыганское ли золото, зубное, краденое - не интересно; я не на кольцо смотрю, а в лицо. Такой профиль называют элегическим. Такие ресницы называют опахалами. Такая тонкость, и нежность, и изящество, боже ты мой, - через полгода-год в лице проступит порочность, но уже сейчас мальчику не стоит находиться в этом кафе на трассе, опасно, мало ли какие люди, родители не спасут, если что (я почему-то уверена, что в этом кафе работают родители, иначе совсем нехорошо)… такое гейнсборовское дитя, такое…

- С бриллиантами, - церемонно уточняет он.

Не бомж, но где-то около - на грани допустимой общепитовской опрятности. На нем джинсы с бурной биографией, майка с чужого плеча, но стираная, и вызывающе новенькие кроссовки - кажется, пахнут пластмассой, словно только что из рисовой сумки. Вкрадчиво:

- Не хочу навязываться, но, может быть, вы все-таки посмотрите, мадам? Проба пятьсот восемьдесят три… Возвращается мой попутчик. Он из этих мест, гораздо чаще, чем я, ездит по трассе и хорошо знает это кафе.

- О, Арчи, - говорит он. - Привет.

- Он Артур?

- Артур. Иди, Артур, иди, вот тебе стольник. Не мешай нам говорить.

История Артура - очень обыкновенная. В бедных семьях любят роскошные имена, поэтому маму Артура зовут Снежаной, а отца - Кириллом. Они живут в райцентре недалеко от трассы. Папа был милиционером, контрактником, вернулся из Чечни со всеми положенными синдромами, подрался, отсидел три года и тяжело пьет несколько лет подряд, а мама неустанно и непреклонно рожает. Никто не понимает, зачем она это делает с периодичностью раз в полтора-два года, - у них семь детей, этот конвейер не останавливался и во время отсидки Кирилла, правда, мама ездила к нему на свидания, боевые друзья из разных городов собирали ей деньги на дорогу. Она хорошая женщина, по-своему добрая и заботливая, ничуть не грубая, просто "блаженная" - живет в сонном неведении, как-то не задумываясь, а может быть, это и к лучшему, потому что если бы она задумалась, неизвестно, как жила бы дальше. Один ребенок находится в детском доме, троих разобрали родственники, двое при Снежане, Арчи живет здесь, в вагончике. Раз в неделю появляется в школе. "Чтобы не доматывались".

Арчи первенец, ему одиннадцать. Задача его жизни - вылечить отца, вставить ему зубы и отвезти к доктору Маршаку. Он свято верит в могущество Маршака. Он уверен, что после того как папка вылечится, семья восстановится. Отремонтируют квартиру, купят компьютер и - самое главное - соберут под одной крышей всех детей. Дети должны жить вместе, пусть и в однокомнатной хрущобе. Есть двухъярусные кровати, красивые, белого дерева.

- Он верит, представляешь? Арчи - дитя-универсал. Он работает: 1) официантом; 2) помощником на кухне; 3) мойщиком машин; 4) электриком; 5) карманным воришкой ("совсем по мелочи: все не берет, больших сумм боится - но сумку ты все-таки положи на колени"); 6) уборщиком; 7) продавцом краденого, конечно, как без этого; 8) приманкой для путешествующих граждан нетрадиционной ориентации.

Прошу объяснить. - Ну, это очень просто. Он начинает строить глазки… Поводить плечиком, томно облизывать губы. Наверное, смотрел порнуху, не знаю, откуда эти навыки. "Кудряшка Сью", разве что под машины не бросается. Иногда его жертвами становятся граждане на о-о-о-очень дорогих машинах.

Когда клиент дозреет до непристойного предложения, - да хоть бы и до полунамека, движения мизинцем, - Арчи начинает визжать, из кафе с матом и причитаниями вылетает Лена (она ему никто - так, одноклассница Снежаны) или ее муж, если он здесь, или повар - и размахивают мобильниками. Ленин брат тоже мент, к счастью, трезвенник; если надо, он появляется довольно быстро. Берет только рублями. Если у провинившегося недостаточно рублей - везут в город, в обменник, не переставая причитать и подвывать.

- Но это все равно рискованно.

- Ты что, иначе кафе прогорело бы. Арчи - это главный ресурс. Смотри, здесь неважные шашлыки, а туалет, ты видела туалет? Суки, жмутся на унитаз… жлобье поганое.

У Арчи есть сокровище: база. Он записывает автомобильные номера всех посягнувших (пусть мысленно) на его чистую детскую плоть. Он хранит эту базу у товарища в компьютере и еще на парочке дисков. База пока небогатая, но все впереди - лето, сумерки… Сам Арчи утверждает, что там есть "номера правительства", но, конечно же, понтуется.

Он давно заработал бы на Маршака, продолжает мой попутчик, если бы работал один. Но приходится делиться и, самое главное, кормить семью. Папаша недавно загибался от запоя - Арчи привел медсестру с капельницей, все честь по чести, оплатил сверх тарифа. Маленьким нужны сласти и какая-никакая одежка. Матери покупает еду. О себе заботится. Хороший мальчик. Красота и талант - редкое сочетание. Тетки в роно пытались возбухать, приходили с проверками, но им объяснили: кормилец, семью держит. Они поплакали - "все мы люди, да?" - и отстали.

В ближайших планах Арчи - перебраться на федеральную трассу. Перетащить туда Лену и Мишу. Там респектабельно. И совсем другой доход.

- Арчи, - прошу я, расплачиваясь, - кольцо-то покажи. Которое с брильянтом. Пожимает плечами:

- Какое кольцо? Я колец не ношу - я не девочка, я мальчик, если вы не заметили.

Не только Арчи

Детей на отечественном рынке труда никто толком не считал. Это и трудно, и уже не актуально: все, что знали, проговорили несколько лет назад, а нового пока не придумали. В пресс-службе Минсоцздравразвития не могут назвать специалиста, который занимался бы вопросами детского труда. "Так вам в МВД надо, - простодушно говорит чиновник. - Детский труд - он же запрещен". Не страшно, что чиновник не знает нового трудового кодекса - это примета времени, - но мы помним, что в блаженные дозурабовские времена, когда министром труда служил кабальеро Починок, специалисты были, проводились и конференции, и семинары: тема считалась ходовой гуманитарной катастрофой и занимала почетное место где-то между детской проституцией и воспитанием гражданского правосознания. Потом то ли гранты закончились, то ли просто заскучали. Ну, дети, ну, работают и работают. В 2004 году Россия ратифицировала конвенцию Международной организации труда № 182 "О запрещении и немедленных мерах по искоренению наихудших форм детского труда" (как будто эти самые наихудшие формы - проституция, порнография, работа по долговым обязательствам, принудительный труд - не преследовались уголовным кодексом) - и тем самым проблема была почти окончательно заиграна. В Петербурге и Ленобласти работает международная программа МОТ по искоренению детского труда (ИПЕК), но ее объекты - в основном, "дети улиц".

Между тем, работающих, но домашних, благополучных детей становится все больше. И это совсем не признак бедности. Скорее, напротив - симптом искаженных представлений о будущем детей.

Российская педагогическая традиция практически всегда предполагала элемент трудового воспитания - от галантерейных занятий вроде вышивки и щипаниякорпии в институтах благородных девиц до обучения советских старшеклассников разного рода рабочим ремеслам в учебно-производственных комбинатах. Заработки не исключались (пятнадцать рублей за две недели на клубничных совхозных грядках, побольше - на изматывающих хлопковых плантациях), но были скорее бонусом, нежели целью, а работа так и называлась: практика. Новорусская действительность все переиначила: ребенка учат (или он сам учится) не навыкам профессии, а навыкам заработка.

По причине жлобства и крайнего низкопоклонства

В последние годы сложился забавный дисбаланс стратегий: добропорядочные семьи низкого достатка прилагают все усилия, чтобы дети максимально долго учились и как можно позже начинали трудиться, зато семьи со средним и высоким доходом всячески поощряют, а то и принуждают чад зарабатывать трудовую копейку. Ничего парадоксального в этом нет: родители воспроизводят собственную систему ценностей, отыгрывают свои тревоги и комплексы. У императива "будь кормильцем" довольно широкий диапазон мотиваций. Иногда за ним стоит обычное жлобство: мать заставляет 15-летнюю Юлю сидеть с соседским ребенком за 100 рублей в день, "чтобы знала, засранка, как деньги-то достаются!" - и нести эту сотню в семейный бюджет весом, на минуточку, пять килобаксов в месяц, а на карманные расходы дают тридцатку в день: "нечего на улице сухомятку жрать". Иногда - социальная неуверенность, забота о черном дне, наступления которого многие скоробогачи совсем не исключают: отец, владелец нескольких продуктовых лавок, отправляет сына "в люди" к товарищу - директору салона сотовой связи. В иных семьях срабатывает наивное "низкопоклонство перед Западом": "в Америке дети миллионеров, между прочим, посуду моют!" - и застенчивую гуманитарную девочку направляют в ближайшее кафе, а мамаша обогащает свой лексикон выражением "протестантская этика".

Но есть и другая подоплека раннего детского труда: непомерно завышенные, уродливо раздутые потребительские стандарты. Семья их откровенно не тянет либо демонстративно игнорирует, а среда ровесников откровенно предъявляет. Ладно бы речь шла только о шмоткахили каникулах в Тунисе, но гаджеты, iPod'ы, телефоны, ноутбуки и прочее - вся эта новая вещественность настолько статусна, что школьник начинает истерически искать любую работу. Террор стандартов - пожалуй, самая сильная и мучительная мотивация для городского подростка. То же относится к досуговым потребностям: иногда девочки месяцами раздают листовки у метро, чтобы один раз сходить в дорогое кафе или ночной клуб (куда их, вообще-то, пускать не должны).

Заработки детей, как правило, сильно занижены: неквалифицированная рабочая сила. Знакомый 14летний подросток сделал сайт стареющей поп-звезде за 300 долларов. Хороший сайт, вполне профессиональный. Мальчик думал, что повторит судьбу Темы Лебедева, но просчитался: клиенты, которым звезда его рекомендовала, предложили 250.

Законодательство цепко, как пограничный пес Алый, защищает права ребенка: сокращенный рабочий день, особые условия труда, надзор трудовой инспекции. Поэтому заключать трудовые договоры с юными подмастерьями - все равно что жениться на пьющей вдове с пятью детьми: можно, но боязно. Кэш, только кэш. Со всем сопутствующим ему бесправием.

Тоска по безмятежности

Ребенок не должен работать, мы твердо убеждены в этом.

Во-первых, учеба в нынешней школе -уже работа, тяжелая и ответственная, требующая громадных трудозатрат, и в наших интересах, чтобы он делал ее хорошо.

Во-вторых, урезанное детство не способствует росту душевного здоровья и сохранению добрых отношений с миром.

В-третьих, единственная достойная прагматическая цель -"накопить на образование" или "на путешествие" - практически неосуществима: рутинные расходы сожрут любой подростковый заработок, инвестиции невозможны. В детстве надо учиться, влюбляться в "очаровательных зануд с чернильным пятнышком вот тут", ссориться, читать книжки, плевать в потолок наконец - но не считать деньги, бухгалтерствовать, встраиваться в рынок труда.

А трудовые отношения настигнут его в свой срок. Никуда он от них не денется.

ПРИМЕЧАНИЯ

Как это было у нас


Законодательство о детском труде


7 августа 1845 года - высочайше утвержденное положение Комитета министров (закон) «О воспрещении фабрикантам назначать в ночные работы малолетних менее 12 лет».

1 июня 1882 года - «О малолетних, работающих на заводах, фабриках и мануфактурах» (регулирование работы 12-15-летних). Одним из первых правовых актов нового правительства был закон о запрещении детского труда. Этим же законом для контроля за его исполнением была образована специальная фабричная инспекция.

5 июня 1884 года - высочайше утвержденное мнение Госсовета «О взыскании за нарушения постановлений о работе малолетних на заводах, фабриках и в ремесленных заведениях».


Кодекс Законов о труде 1918 года


«Трудовой повинности вовсе не подлежат: а) лица, не достигшие 16-летнего возраста…

…4. Учащиеся всех школ выполняют трудовую повинность в школе.

…84. Продолжительность нормального рабочего времени каждого трудящегося не может превышать 8 дневных или 7 ночных часов.

…85. Продолжительность нормального рабочего времени каждого трудящегося не может превышать 6 часов: а) для лиц, не достигших 18-летнего возраста, и б) в отраслях труда, особо тяжких и неблагоприятных для здоровья».

«В поле выходили и стар и млад. В Нижегородской губернии дети начинали трудиться с 9-10 лет. Маршал Георгий Жуков (Калужская губерния) вспоминает, что начал работать в поле в 7 лет, причем отец говорил ему, что сам в его годы работал наравне с взрослыми. Кара-Мурза пишет, что его родители в Семиречье работали уже с 5-6 лет, опять-таки, «по взрослым нормам». «К концу дня дети навзрыд плакали просто от усталости, и отец их плакал над ними». Такое напряжение сил не только подрывало физическое здоровье и не давало получить элементарное образование (тот же Жуков закончил среднюю школу уже в Москве, сдав экзамены экстерном, а высшее образование получил только в Союзе), подобные неподходящие детям нагрузки просто ломали психику.

Трудиться начинали с раннего возраста. «Приучение детей к работе и хозяйству начиналось рано, особенно в женском поле», - отмечал Г. Н. Потанин. Мальчики 5-6 лет ездили уже хорошо «верхами». В этом возрасте они управляли передней лошадью при вспашке и бороновании тяжелых земель, при возке хлебов и молотьбе. Мальчики 12-14 лет помогали взрослым в пахоте, молотьбе и других полевых работах. Девочки 6-7 лет помогали носить воду, дрова, мыть посуду и полы, ухаживали за птицей. 10-летние девочки доили коров и смотрели за малолетними детьми. Девочек с раннего возраста приучали прясть, а затем ткать. Рукоделию… более способных начинали обучать с 4-5 лет, менее способных - с 8-9… При загрузке детей учитывались их физические возможности, но в бедняцких семьях им нередко приходилось выполнять тяжелые или сложные для их возраста работы».

«Русские: Семейный и общественный быт» (М.: Наука, 1989)


Как это было у них


В 1865 году в металлургической промышленности Бирмингема и окрестностей трудились 30 тысяч детей и подростков и 10 тысяч женщин, выполнявших по большей части очень тяжелую работу. Дети страдали не только от чрезмерно длинного рабочего дня (часто от 5 утра до 10 вечера), но и от ужасных бытовых условий. По документальным данным, в 1864 году в Ноттингеме зачастую от 14 до 20 детей ютились в комнатушках площадью не более 20 кв. футов, причем 15 часов в сутки у них уходило на однообразный изнурительный труд в самых антигигиенических условиях. «Даже самые маленькие, - сообщает источник, - работают с крайним напряжением и удивительной быстротой, почти не давая отдыха пальцам. Когда к ним обращаются с вопросом, они не отрывают глаз от работы из боязни потерять хоть одну минуту. Чем более удлиняется рабочее время, тем чаще пускают надсмотрщицы в дело длинную трость». На производстве спичек работали вообще почти исключительно дети самого нежного возраста.

Все это походило на библейское избиение младенцев; даже во второй половине 19 века применение детского труда фактически оборачивалось медленным умерщвлением детей - не многие доживали до взрослости, угасая прямо на фабриках.

Датский романист Андерсен-Нексе описывает виденное им в Андалузии: рядом со многими женщинами стоит колыбель, где спит или играет ребенок. Бедная испанская работница не в состоянии отдать свое дитя кому-нибудь на попечение и потому берет его с собой на фабрику, где оно дышитедкой табачной пылью. Масса грудных младенцев погибала от опия. Прикованные к швейной машинке матери не могли ухаживать за своими детьми и поэтому вынуждены были успокаивать их сонными средствами: теперь машинка могла стучать сколько угодно! Выжившие дети страдали обычно из-за недоедания золотухой и рахитом.

Э. Фукс. «История нравов»


Как это должно быть


В Трудовом кодексе 2006 года возраст вступления в трудовые отношения остался прежним - 16 лет. Но в ТК есть ряд оговорок: заключить трудовой договор можно и с 15 лет, например, если в семье нет другого кормильца. В особых случаях подросток имеет право поступить на работу даже в 14 лет. Для оформления на работу необходимо согласие одного из родителей или опекуна.

К творческому труду могут быть привлечены дети моложе 14 лет. Здесь также необходимо согласие одного из родителей или органов попечения и опеки. ТК устанавливает жесткие требования по ограничению детского рабочего времени.

Для всех лиц, не достигших 18 лет, отпуск не может быть меньше 31 календарного дня. Запрещено сокращать его или заменять денежными компенсациями.


Буржуи рвутся мыть полы?


В Германии, согласно статистическим данным, четверо из десяти школьников зарабатывают деньги - потому что этого хотят, а не потому, что вынуждены. Как правило, такой заработок является нелегальным, хотя обычно не отмечен признаками эксплуатации. Социолог Беатрис Хунгерланд, участвовавшая в проекте «Дети и работа» Технического университета в Берлине, утверждает: «Большинство детей ищут в работе большего, нежели источник заработка, - они находят в ней признание, видят, что способны к неким достижениям».

Исследования Немецкого института по изучению экономики подтверждают: работающие дети обычно получают в школе хорошие оценки, и, таким образом, работа не сказывается на учебе отрицательно.

Второе заключение, к которому пришли сотрудники института, - утверждение о том, что чаще работают дети из неимущих семей, несостоятельно. Чем выше уровень дохода и образования родителей, тем охотнее дети идут на заработки. Ученых это не удивляет: «Гимназисту легче найти себе заработок в силу более высокой квалификации, чем школьнику из средней школы». «Дети не хотят лоботрясничать, они действительно стремятся работать», - считает Хунгерланд. Опрос 2 477 тюрингских школьников седьмого-девятого классов показал: 89% из них пошли бы работать, представься такая возможность. Однако возможности ограничены скудностью рынка труда и недостаточно гибким законодательством. Большинству остается довольствоваться все сокращающимися по объему «каникулярными работами» в ограниченном количестве городов, официально предлагаемыми ведомством по труду. Например, в Лейпциге оно смогло предоставить детям старше 15 лет в 2002 году - 78 вакансий, в 2003-м - 25 и в 2004-м - лишь четыре вакансии. Между тем, число школьников, желающих работать, не сокращается. Лейпцигский чиновник ведомства труда сообщает: «Сотни школьников уже в январе посылают запросы о возможности «каникулярной работы» летом». В процветающем Мюнхене ситуация не лучше. Немецкое законодательство не разрешает работать тем, кто еще посещает школу, но предусматривает исключения для детей старше 13 лет: им не запрещено присматривать за младенцами, заниматься репетиторством с младшими школьниками, покупать продукты для престарелых соседей и раздавать рекламные листовки на улице.

Детям официально разрешено работать только по будням, максимум два часа в день между 8.00 и 18.00; «каникулярная работа» для подростков старше 15 лет длится четыре недели. Таким образом, 14-летний подросток, который по выходным присматривает за соседским младенцем, делает это нелегально.

Согласно общегерманской статистике, от 40% до 60% всех учащихся детей, работая, нарушают закон. При этом их родители не испытывают чувства вины: они считают работу детей осмысленным времяпрепровождением, приносящим карманные деньги и прививающим профессиональные навыки. Однако реальных вакансий для 15-летних очень мало. Например, на почасовую работу по разгрузке тары ребенку не попасть из-за переизбытка взрослых, получающих социальную помощь, но желающих втайне от государства заработать пару-тройку евро. Иногда офисные уборщицы приводят с собой детей, и те им помогают. Но если ребенка застанут на месте «преступления», штраф может составить до пяти тысяч евро.

* СЕМЕЙСТВО *
Евгения Пищикова Пятиэтажная Россия

Будни и праздники семьи Грищенковых

Первого мая в Воронеже всякий год солнечно. Грищенков печально смотрит в окно - погода прекрасная! За окном Отрожка, рабочий район, украсившийся к празднику молодой листвой. Перед подъездом соседи засовывают в багажник ящики с огуречной рассадой. Грищенков высовывается из окна и кричит:

- Василич, на дачу?

- Бабы копаются - сил нет, - кричит в ответ Василич. - В огороде бы копались, а не в квартире!

Грищенков вздыхает и закрывает окно.

Я ездила в Воронеж год назад встречать первомайский праздник в рабочей семье. Ездила к Сергею Владимировичу Грищенкову, человеку дружественному и хозяйственному, токарю - универсалу Воронежского экскава торного завода имени Коминтерна.

Праздничное утро между тем вступает в свои права. Хозяйка дома Татьяна Владимировна закрылась на кухне. На диване в "зале" мучается бездельем пятилетняя внучка Кристина. Конфету ей уже дали, а до газировки "Колокольчик" надо еще дотерпеть. Принцип семьи - строго дозированные удовольствия.

- Ну что ж, - с преувеличенной бодростью говорит Сергей Владимирович. - Давай отметим день труда днем безделья. Сейчас я стол в зале поставлю, девки мои салаты вчера настругали. Так, что там по телевизору?

- Зря вы на дачу не поехали.

- М-да. Ну ничего. Олег сегодня на рынке, а завтра нас отвезет. Ты, главное, на кухню сейчас не ходи, - говорит Сергей Владимирович. - Там Танька рассаду святой водой поливает.

- А чего ж не ходить? Дело хозяйственное. Сколько я помню, Татьяна Владимировна любит, когда ее застают за домашней работой.

- Да там, знаешь, надо поливать и еще что-то приговаривать. Танька стесняется.

Завод

Десять лет я знакома с Грищенковыми и десять лет не устаю удивляться и радоваться устройству их быта, самому строю семьи. Семья эта в высшей степени традиционная, с укладом, с образом жизни, - как написал бы Розанов: "сразу видно, что здесь колыбельную пела матушка, а не выли степные волки". Семей таких тысячи и тысячи, в разное время их называли "рабочими", "простыми", "новым городским мещанством", "семьями, члены которых принимают жизнь такой, какова она есть". Это пятиэтажная Россия - сердце страны, место самодеятельного "изобретения общества".

В 1996 году я застала Сергея и Татьяну в их самом тяжелом периоде - оканчивала школу семнадцатилетняя Наташа, девица задумчивая и неторопливая. Семилетняя Даша, напротив того, только приступала к учебе. Денег в семье было очень немного - Татьяна Владимировна вынужденно не работала, Сергея Владимировича угнетал страх, что завод закроется.

Семья и тогда безукоризненно держала форму, хотя Грищенковы и расстраивались, что не могут дать Наташе высшего образования. Татьяна Владимировна втайне не считает его необходимым, но высшее образование для детей уже в конце девяностых осознавалось как обязательная задача крепкой рабочей семьи. А у Грищенковых все и всегда "как у людей". Ну, что ж. Обошлись без института, зато собрали хорошее приданое. Наташа вышла замуж, но из семьи не ушла. В квартире Грищенковых появился зять Олег. Родилась внучка Кристина. Сейчас Наташа работает на частном хлебопекарном заводе известной воронежской фирмы "Хелла". Ее муж только год как ушел с "производства" (Керамический завод) и стал гражданином великого Архипелага ПБОЮЛ - т. е. предпринимателем без юридического лица. Он продает на авторынке моторное масло и присадки. Кристину, девочку задумчивую и неторопливую, водят в детский сад.

Пришел Дашин черед заканчивать школу. Что-то ждет ее впереди? Ее впереди ждет Школа Стилистов. Дарья хочет стать парикмахером. Я помню ее упрямой девочкой с куклой Барби в руке, теперь это упрямая девушка с голым пузиком, любительница передачи "Дом-2". Сейчас Грищенковы уже могут отправить дочку в институт. "Все, все дети наших друзей учатся! - твердит дочери Татьяна Владимировна. - Считаю по пальцам - и Маша, и Света, и Настя". - "А что толку? - отвечает Даша. - Как были дуры, так дурами и остались". Отношение к диплому в окружении Грищенковых совершенно определилось. Диплом считается вещью очень полезной, но именно вещью. Как-то само собой разумеется, что на него надо потратить не труд, а деньги. Диплом взял на себя функции справки и пропуска одновременно. Это пропуск в мир чистой публики. Чаще всего дети грищенковских друзей, окончив институты, работают продавцами или торговыми представителями.

Да, самое важное, - обанкротилсятаки завод Сергея Владимировича, знаменитый ВЭКС имени Коминтерна. Как боялся этого Грищенков!

- Я его последнее время как старую лошадь уговаривал - про себя, конечно, - говорит мне Сергей Владимирович, - как Олег свои "Жигули" упрашивает: "Ну потерпи еще чуточку, ну протяни еще годик!" Послушался, отец родимый. Теперь не страшно. Дети выросли, Наташка с Олегом работают, Танька пенсию получает, бытовую технику всю новую успели взять, можно лет десять не менять. Ремонт сделали прошлым летом. Ну и за душой у меня теперь кое-что есть.

Кое- что за душой -это свободная квартира, которую можно сдавать. Прошлой зимой у Сергея Владимировича умерла матушка. Свободная квартира - это освобождение от страха. Две с половиной тысячи долларов в год независимого дохода могут показаться мелочью, а для Грищенковых - это возможность передохнуть, оглядеться.

Что дал завод семье Грищенковых? Главным образом, он был для Сергея Владимировича местом встречи. Площадкой, на которой человек частной жизни встречается с государством.

Страна

В 1985 году Сергей Владимирович был делегирован ВЭКСом на фестиваль молодежи и студентов в Москву. Фестиваль оказался малопочтенным, не сравнить с первым, 57-го года (тот-то был эпохой, событием). Сергею Владимировичу пришлась по душе пустая Москва, праздность, Крымский мост, но совершенно не понравилось собственное участие в государственной затее.

Запомнились насильственное братание и отчаянная скука. Фестиваль должен жить законами беспричинного ликования, свойственного юности, а средний возраст воронежских делегатов приближался к сорока годам. Грищенкову, например, тем летом исполнилось тридцать пять. По чудесному советскому обычаю, занимающему годы у зрелости и приписывающему их чуть ли не возрасту ребячества, Сергей Владимирович считался молодым специалистом. Сейчас Сергей Владимирович показывает мне старую фестивальную фотографию - нарядный коллаж. На нем Кремль вольно соседствует с Останкинской телебашней, а в рамочке теснится группа размаянных мужиков в синтетических костюмах. Сергей Грищенков обнимает весело скалящегося конголезца.

- Теперь бы я с негром обниматься не стал! - говорит Сергей Владимирович.

- Почему?

- А зачем? Представляешь, как негр бы от меня отпрыгнул, если б я вздумал его обнять? Эти студенты чернокожие, они же у нас в Воронеже считаются обеспеченными. Что там ни говори, а живут они на доллары. Наши мальчики нищие их из зависти бьют. А недавно друзья мои сидели в кафе и заметили через окно, как кто-то вертится у припаркованных автомобилей. Выскочили проверить свою машину - окно разбито, магнитолы нет, негодяй убегает в сторону парка. Пустились было догонять и вдруг видят: вор-то черный. Негр. Ну, и плюнули. Пошел он, говорят, в жопу. А то поймаем, начнем валять - нас же в расисты запишут. Зато когда успокоились, рассудили: хорошо мы жить стали, если у русского рабочего негры начали воровать. Получается, живем как в Америке.

Поездка на фестиваль была далеко не единственной наградой, полученной Сергеем Владимировичем за тридцать лет работы.

Сергей Владимирович и Татьяна Владимировна "посмотрели Россиюматушку", и путешествовали они исключительно за государственный счет. В Техасе сказали бы - "на деньги дядюшки Сэма". В нашем случае - "на деньги дедушки Лени". Сергей Владимирович посетил Забайкалье, Мордовию, Комсомольск-на-Амуре (командировки).

У Татьяны Владимировны география поездок более праздничная - Ленинград, Кисловодск, Ереван. То были месткомовские путевки, оплачиваемые заводом на восемьдесят-девяносто процентов. Особенно запомнилась давняя туристическая поездка в Армению. "Это страна розовых камней", - мечтательно вспоминает Татьяна Владимировна. Безусловно, это путешествие стало для нее главным поэтическим переживанием, а личное отношение к Армении в разные годы достигало у Татьяны Владимировны таких вершин приязни, до каких добирался разве что писатель Вильям Сароян и только в тех своих текстах, в которых учил американцев правильно готовить баклажаны. А для Сергея Владимировича таким поэтическим местом стал мертвый город Бонивур.

В 89-м году Грищенков был еще раз вовлечен в государственное дело -участвовал в последней комсомольской стройке века, возведении завода азотнотуковых удобрений и города, который предполагалось назвать Бонивур - в честь героя гражданской войны. Город начали строить на Амуре, в районе села Нижняя Тамбовка. То было последнее масштабное начинание ЦК ВЛКСМ, решившего напомнить о себе важным, идеологически привычным свершением. Однако стройка оказалась никому не нужна.

Не прошло и года, как пароход "30 лет ГДР" увез последних строителей с амурских берегов. Увез и нашего Грищенкова, который распрощался с первой и последней своей попыткой сделать карьеру: Сергея Владимировича пригласили на стройку наладчиком экскаваторов, однако обещали место начальника ремонтного участка строительства.

И теперь на Дальнем Востоке зарастает тайгой мертвый город, а в центре города - фундамент Дома культуры, а в фундаменте - забетонированная капсула времени. В ней письмо "Молодому рабочему 2017 года". Об этом письме Сергей Владимирович часто думает: "Белкам письмо написали. Белки в 2017 году прочтут".

Алтарь

Сейчас, без завода, Грищенкову, пожалуй, не хватает полноты, густоты жизни.

- Я всегда плыл по течению, - рассуждает он, - но это было главное течение, основное. Плыл, так сказать, с народом. А сейчас сижу на берегу. На обочине. Но, с другой стороны, на обочине тоже со всем народом сижу. При этом учти - я не жалуюсь. Лично мне на обочине хорошо.

- А что значит - плыть по течению?

- Это когда ты кому-то нужен такой, как ты есть. Совпадаешь с нуждами времени. Я никогда не хотел меняться. Никогда ничего сам не выбирал. Как жизнь течет, так она и течет. Два раза в жизни выбирал - становиться токарем или слесарем, и - водку пить или спортом заниматься. Если я по жизни трудолюбивый и выпивать не люблю - так я где угодно буду жить по-хозяйски. Все, что на до, - куплю.

Все, что надо, действительно куплено.

Квартира семьи Грищенковых за десять лет похорошела. Младшее поколение семьи выиграло "битву за ковер", и теперь он лежит на полу, хотя прежде, разумеется, украшал стену в "зале". Обои в главной комнате теперь не красные (в золотой завиток, большой советский стиль), а синие, в серебряную полоску (совсем такие же у актера Любшина в гостиной). Не могу не упомянуть о подвижнической деятельности программы телепередач "Семь дней", вот уже десять лет занимающейся фотоохотой на интерьеры московских знаменитостей. Каждый герой всегда сфотографирован несколько раз - в спальне, в гостиной и возле встроенной кухни. Не забыты бывают ванные комнаты и коридоры - если там есть что показать. Именно эти снимки, а вовсе не специальные дизайнерские журналы, формируют вкус пятиэтажной России. Конечно, не все удается повторить, но общая идея ясна. Страна узнала новые важные слова - "бордюр", "ламбрекен", "органза". И тут нет никакого звездолюбия - просто работа сравнения и обдумывания новой красоты.

Разве девочки из группы "Блестящие" или мальчик Билан не плоть от плоти пятиэтажной России? Разве у них другая красота? Они тоже "как все" и хотят жить "не хуже других". Кто победней, кто побогаче - но у всех пластиковые окна, у всех золоченые торшеры, у всех подушки на диванах, плитка на кухонном полу. Большой стиль, он снизу растет.

Последний раз я была у Грищенковых за неделю до Пасхи. В зале появился Красный угол. Вернее, Красный уголок. Помимо икон, на тумбочке стоят фотографии умершей мамы Сергея Владимировича, пучок вербы, стакан воды с серебряной ложкой. За иконами положена подкова и спрятаны коробочки, куда складываются волосы всех членов семьи. Волосы Татьяна Владимировна выбрасывать запрещает категорически. В тумбочке хранятся фотоальбомы, монетка из Наташиной свадебной туфли. Рядом на телевизоре - керамическая свинка, символ года, и жаба с денежкой во рту - талисман на финансовое благополучие фамилии. Словом, маленький семейный алтарь.

В труде профессора Орлова "Быт рабочей семьи периода нэпа" приведены интересные свидетельства о самом начале превращения божницы в алтарь: "Чаще всего в рабочей семье существовали два "угла": жены (икона с ситцевой занавеской и бумажными цветами) и мужа (портрет Ленина, шашки и пузырек с духами)".

Перед нами - завершающий этап. Красный уголок, безусловно, устроен заботами жены, но не вызывает отторжения у мужа. "А пусть, хуже не будет!" - Сергей Владимирович передоверяет заботу о метафизической охране семьи Татьяне Владимировне.

Между тем, у Татьяны Владимировны есть главная добродетель. Она - профессиональный покупатель.

Шопинг

Жители пятиэтажной России - вообще идеальные потребители. Гораздо более верные и грамотные, чем люди посостоятельнее, потому что у тех от желания покупки до самой покупки проходит слишком мало времени. У Грищенковых в среднем проходит от полугода до года, и за это время находится вещь совершенная в своем роде. Наводятся справки. Читаются и анализируются проспекты. Наконец предмет желания выбран. Его возможности и его цена как нельзя лучше соответствуют друг другу. Тогда начинается разведка на местности, чтобы отыскать магазин, где желанный товар меньше всего испорчен торговой наценкой.

Питерский философ Александр Секацкий в своем интереснейшем труде "Дезертиры с острова сокровищ" выводит два человеческих типа. Тип Попа и тип Балды. Как встречаются эти герои? "Пошел поп по базару, посмотреть кой-какого товару. Навстречу ему Балда, идет, сам не зная куда". "Попробуем вдуматься в пушкинские строки, - пишет автор. - В сущности, обоим героям нечего делать. При этом поп поступает просто по инерции, как поступают все "нормальные" люди, не говоря уже о людях успевающих и преуспевающих. Он идет на базар, потому что туда его сами ноги несут, потому что туда глядят его глаза, и туда возносятся его толоконные грезы. Таким образом мы и получаем определение шопинга".

Все это так, Грищенковы бывают в магазине чаще, чем где бы то ни бы ло. Они ходят ГУЛЯТЬ по магазинам. Они умеют мечтать о вещах. Да, да, да, им ведомо вещевое томление, первый взгляд, влюбленность в предмет, электрическая свежесть первого прикосновения, острая радость начала обладания.

Но в магазине Татьяна Владимировна не только гуляет, она одновременно делает огромную работу. Чрезвычайная продуманность каждой покупки экономит невероятное количество денег. Татьяна Владимировна кормит семью из шести человек на триста рублей в день, и это обильный вкусный стол. Она сама тестирует продукты, сама выбирает лучшее из доступного, не ленится проделать долгий путь ради, казалось бы, несущественной выгоды в несколько рублей. Много лет она собирает все чеки и каждый месяц тщательно анализирует свои покупательские победы и ошибки. Семейная философия покупки изобретается ею же. Вот, например, младшей дочери Дарье был "взят" дорогой мобильный телефон, за двенадцать тысяч рублей. Дашин телефон стоит больше недавно купленного холодильника. Баловство и потакание капризам - вот что это, на первый взгляд.

- Нет, - объясняет Татьяна Владимировна, - так надо. Такие же телефоны купили всем ее подружкам, это сейчас важно для нее. Нельзя завидовать в таком возрасте. Будет завидовать - испортится.

Какая мудрость сквозит в этом размышлении! Мечтать о вещах полезно, а завидовать - вредно. Зависть опасна для семьи, потому что может нарушить душевное равновесие юной девицы, меж тем как внутренний покой - свят. Это залог самосохранения семьи.

Бродить с Татьяной Владимировной по магазину - одно удовольствие.

- "Данон" покупать нельзя, - бодро, быстро говорит она, размахивая продуктовой корзинкой (никогда не берет тележку, потому что "они специально придуманы, чтобы люди расслаблялись и лишний товар в тележку наваливали"), - это живая модифицированная соя, твой "Данон". А это ты куда тянешься? Ты что, кормишь ребенка болгарским перцем? Вот этим, красным-желтым-зеленым, в упаковке? Даже от тебя такого не ожидала. Это все равно что светофор съесть. Или банку гуаши. Ты думаешь, в природе можно вырастить перцы такого цвета? Голая химия. Здравствуй, Лидочка! Соседка наша, Наташина ровесница. Такая хорошая девочка, продавщицей уже шесть лет работает, пять тысяч получает, замуж никто не берет. Нет, Лидочка, это я не тебе. "Богородскую" колбасу я, Лидочка, больше брать не буду. Я на нее обиделась. Два раза невкусная! У меня неудачи последнее время. Взяла пищевую краску к Пасхе. Все, буквально все хвалили! И что ты думаешь - варю-варю, кастрюля синяя, руки синие, яйца белые. А ты в Москве-то чего последнее время покупала? Плоский телевизор брала? Слушай, тебя обмануть проще простого! Ты знаешь, почему все эти плоские телевизоры в Россию везут за такие маленькие деньги? Потому что они во всем мире больше никому не нужны - они цифровое телевидение не показывают. Не крути головой, ты меня еще вспомнишь, когда Москву на цифру переведут. Ой, Ниночка Терентьевна! Слышала-слышала про вашу новую кухню! Когда в гости позовете? А чего через неделю? Телевизор еще в кухню не успели поставить? А нам телевизора вашего не надо, мы песни попоем! А, ну разве чтоб во всей славе все сразу увидеть! До свидания, с праздничком вас! И Сонечке передайте. И Вале, и Вите. Представляешь, только на днях я этой Терентьевне сказала, что мы почти накопили на новую кухню, так она подсуетилась и вперед меня поставила. Что б ее! Соревнование, что ли?

Конечно, соревнование. Причем полезное, правильное. Друзья, окружение, "мир" - экспертная группа, которая определяет место семьи на социальной лестнице. Это же окружение дает силы бороться, не позволяет расслабиться, отслеживает твои удачи и неудачи. Сама жизнь глядит на тебя из добрых глаз твоих друзей.

Семья

Праздничным вечером вся семья смотрела телевизор. Только Дарья, закрывшись в комнате, в темноте слушала Диму Билана, нового общероссийского соловья. Дашины мечты прямо-таки плавали возле люстры, добавляя семейной ноосфере уютную лирическую ноту. Было очевидно, что там, за дверью, она уже обставила прекрасной мебелью пятикомнатную квартиру, которая будет у них с Димой Биланом, а сейчас придумывает фасон ночной сорочки.

А Сергей Владимирович, как все нормальные потребители информационного продукта, разговаривал с телевизором.

- Чего там у нас? Вести, вести, жили врозь, а сдохли вместе. Ну, здравствуй, здравствуй, коль не шутишь. И тебя тоже. Так себе денек провели, тебя спросить забыли. Что там после тебя? "Цирк со звездами"? А мы его и смотреть не будем. Ну, на коньках еще туда-сюда эти звезды катались. Ну, танцевали, пели - ладно. А в цирк-то их зачем? Они ж и так всю жизнь в цирке. Они ж и так все клоуны!

- Кто клоуны, Сергей Владимирович?

- Да все те, кто в телевизоре, - неопределенно ответил мой герой, - те, кто чего-то получить от людей хочет. Я и раньше подозревала Сергея Владимировича в глубоком равнодушии к любому типу политической и экономической элиты. И, в общем, в тайном равнодушии к самой идее власти и к государству как властной машине.

Дело в том, что семья древнее государства. Она появилась раньше и исчезнет позже. Она нравственней и жизнеспособней.

И Сергей Владимирович, человек семьи, смотрит на государственных людей снизу вверх и сверху вниз одновременно. "С тем родом смирения, которое у русских людей маскирует обычно несусветную гордыню".

Игорь Мальцев Русские потомки Моны Лизы

Гуччардини-Строцци в веках и сегодня

На вилле Кузона, что неподалеку от Сан-Джимиано, часто раздается русская речь. Это вовсе не значит, что Тоскана уже превратилась в придаток Турции и сюда ломятся русские тургруппы из Красноярска-18. Это значит всего лишь, что здесь, в фамильном владении Гуччардини-Строцци (Guicciardini-Strozzi) давно уже образовалась семья с русскими корнями. Или ветвями - кому как больше нравится.

На самом деле, если бы Ирина Строцци и ее старшая дочь Наталья не собрались в Москву привозить вино со своих виноградников, наверное, ны нешняя московская публика вряд ли бы узнала, что такое бывает. Но в 2003 году Ирина с Натальей устроили презентацию своих вин в L\\'Altro Bosco Cafe - так, чтобы с видом на Кремль, а как же иначе?

Белое - Vernaccia, столовое красное из санджиовезе Sodole, столовое 994 Millanni - наливали все. Как всегда, тусовались за столами какие-то бессмысленные московские халявщики, Парфенов норовил сунуть нос в бокал с видом знатока. Ирина Строцци рассказывала, как на их вилле отдыхает Тони Блэр с женой и вообще - все знаменитости мира. Дочь Наталья с балетной выправкой сообщила, что с детства ее окружали талантливые друзья семьи, - в четыре года она познакомилась с Ростроповичем, а сама Майя Плисецкая открыла в ней талант балерины. Потом к списку старших товарищей присоединились Уланова, Барышников, Нуриев, Владимир Васильев. Из рассказа можно было сделать вывод, что какое-то время она жила в Ленинграде.

Вино, тем не менее, оказалось банальным - таких вин в Тоскане тысячи, и так сложилось, что москвичи его возить в Россию не стали. Вроде, возят питерцы - компания "Форт", с чем мы ее и поздравляем. Справедливости ради надо отметить, что вино Sodole 2000 Toscano IGT от Giuccardini Strozzi было включено в справочник "Лучшие вина Италии" Луки Марони. Каждый год производится 25 тыс. бутылок этого вина. Это немного. В США, где все традиционно дешевле, чем в России, вино стоит $70. Это много. Вообще, если бы не магия старинных тосканских фамилий Гуччардини и Строцци, - кто бы обратил внимание на вино? А фамилии и впрямь знатные.

Каждый, кто был во Флоренции, обязательно проходил мимо Палаццо Строцци (сегодня он принадлежит государству). Один из его бывших хозяев, Паоло Строцци, основал первую публичную библиотеку во Флоренции в монастыре Св. Троицы. Филиппо Строцци Второй прославился тем, что женился на Кларис де Медичи, вступил в жесткую оппозицию гегемонии Медичи в стольном граде и был среди лидеров восстания 1527 года. Немудрено, что ему потом пришлось сбежать в Венецию. Сенатор Карло Строцции собрал в 17 веке архив Carte Strozziane, который потом стал основой государственного архива Флоренции. Кем приходится семье знаменитый художник 17 века Бернардо Строцци, точно не установлено. А вообще-то, во времена Козьмы Медичи семья Строцци рулила Сиеной, а Сиена всегда воевала с Флоренцией. С тех пор Медичи и Строцци - непримиримые враги. Путем выгодных браков Строцци получили титулы князей Форанских и герцогов Баньольских.

Первое упоминание о хозяйстве "Кузона" датируется 994 годом, во времена, когда оно являлось собственностью лордов Биббиано - поэтому одно из местных вин называется 994 Millanni. В первых документах о частной собственности во Флоренции, датированных 1427 годом, говорится о владении "Кузона" и их собственниках - семье Барди. В 1524 году граф Жироламо Гуччардини женился на Констанции Барди, получив это поместье в качестве приданого: "прекрасный союз, замечательная собственность". С тех пор "Кузона" принадлежит семейству Гуччардини. Кроме всего прочего, семейство Гуччардини знаменито своим предком Франческо - он в шестнадцатом веке написал труд "История Италии", став, таким образом, родоначальником итальянской историографии.

Сегодня делами слившихся воедино семей Гуччардини-Строцци активно занимаются Ирина и Наталья - мать и дочь. Есть у них еще младшая дочь и сестра - тоже Ирина, она пианистка и, по слухам, говорит на семи языках. Наталье, которая обучалась балету в Вагановском училище, сейчас лет тридцать.

Вот что говорит про нее балерина Алла Осипенко. "Нуриев устроил мне у себя дома день рождения, потом представил принцессе Ирине Строцци, дочери которой я стала преподавать. Наташа хорошо начинала, но слишком много ела пирожных. В результате сцену пришлось оставить. Наташу Строцци продвигал ее богатый дядя - Владимир Рэн. (В его парижской квартире в свое время жил и покойный Анатолий Собчак). Сейчас Рэн, кажется, собирается покупать здесь дворец Бобринских, у которых его отец был гувернером". Наталья написала книгу мемуаров "Легко вспомнить" и даже издала ее в России. В пресс-материалах о ней писали: "Книга, переведенная на русский язык, имела огромный успех на берегах Москвы и Невы". Однако следов этого труда найти не удалось. А хотелось бы, кстати, почитать - может быть, там Наталья рассказала бы об истории брака своей бабушки Ирины, основательницы русской ветви Гуччардини-Строцци, с итальянским государственным деятелем. Потому что за бесконечной вереницей громких фамилий, которые представляются окружающим как "друзья семьи", - от Берлускони до Кончаловского - самое интересное както смазывается. Хотя у нас, конечно, есть свои подозрения на сей счет и их подтверждает русский классик Александр Вертинский:

Ирине Строцци
Насмешница моя, лукавый рыжий мальчик,
Мой нежный враг, мой беспощадный друг,
Я так влюблен в Ваш узкий длинный пальчик
И лунное кольцо, и кисти бледных рук,
И глаз пленительных лукавые расстрелы,
И рта порочного изысканный размер,
И прямо в сердце мне направленные стрелы,
Мой падший Ангел из "Фоли Бержер".
А сколько хитрости, упрямства и искусства,
Чтоб только как-нибудь подальше от меня
Запрятать возникающее чувство,
Которое идет, ликуя и звеня.
Я верю в силу чувств. И не спешу с победой.
Любовь - давление в сто тысяч атмосфер,
Как там ни говори, что там не проповедуй,
Мой падший Ангел из "Фоли Бержер".
1934, Париж
Падший Ангел из "Фоли Бержер", может, и недаром пригрезился Вертинскому. Падшего Ангела на протяжении столетий видели в Моне Лизе, благопристойной матроне шестнадцатого века, воспетой Леонардо в знаменитой картине. А теперь флорентийский ученый по имени Савини продвигает идею, что Ирина и Наталья Строцци - последние из наследников Моны Лизы по линии своего отца - князя Джероламо Строцци.

Не знаю, как насчет тосканских традиций, но в русскую традицию семейство Гуччардини-Строцци вполне вписывается своим гостеприимством. Вот что пишет в своих воспоминаниях пламенная революционерка Елена Боннер, которая в 1975 году лечилась в капиталистической Италии: "После больницы я неделю провела у Иры и Моми Строцци, имение которых "Гузона" находится недалеко от Сиены. Ира ежедневно не только возила меня на осмотр к Фреззотти, но и устроила роскошный прием для моих врачей и друзей".

Но даже если вы не Тони Блэр и не Елена Боннер, я советовал бы вам посетить в ближайшее время Палаццо Строцци - там как раз открылась выставка Сезанна. Экспозиция имеет подзаголовок "Два коллекционера" и объединяет полотна из собраний Эгисто Фаббри и Чарльза Лезера, каждый из которых считается видным коллекционером основателя модернизма. А когда выйдете из палаццо, купите бутылку вина Frescobaldi. Семейство Фрескобальди тоже участвовало в разборках с Медичи - тогда еще, в дальние года. И Палаццо Фрескобальди в городе имеется, и улица, и площадь. Правда, русских в семье нет.

Зато вино - отличное.

* МЕЩАНСТВО *
Мария Бахарева Кузнецкий мост, поддельные французы

Как распознать фальшивые брэнды обуви.

"Духи должны быть французскими, костюм - английским, обувь - итальянской". Это правило пришло к нам, пожалуй, еще из петровских времен. Даже наши родители не забывали его, хотя уж они-то о французских духах, английских костюмах и итальянской обуви знали разве что из книжек.

Знает это правило и подруга моя Наташа. 25 лет, учительница, живет одна, зарабатывает неплохо - для учителя, разумеется. Наташа с детства привыкла, что лучше покупать совсем немного вещей, но непременно дорогих и фирменных. Они долго служат, а значит в итоге обходятся дешевле, чем тряпочка на один сезон. Этому ее научила мама.

Весной Наташе понадобилось купить новые туфли. Магазинам сети "Ж" она не доверяла, там туфли были очень необычные, но не ноские и не слишком удобные. В магазинах сети "Рандеву" продавали красивую обувь разных известных фирм, но для Наташи там было слишком дорого.

В результате она по чьему-то совету отправилась в магазин Carlo Pazolini. И там ей почти сразу же понравились одни туфли.

- А это чьего производства обувь? - робко спросила она хорошенькую продавщицу.

- Италия, вот написано же. Очень хорошие туфли, даже не сомневайтесь. Смотрите, как на ножке смотрятся!

Наташа вытянула ногу и залюбовалась круглым носком. И правда очень красивые. И удобные вроде - хотя тут уж не угадаешь, еще ни одной девушке, сделав несколько неуверенных шагов по мраморному полу магазина, не удавалось верно определить, будут ли туфли такими же удобными, если ходить в них целый день по улицам. Итальянские опять же. Итальянцы - хорошие обувщики. Даже самые лучшие в мире, кажется. Да и Карло этот наверняка знатный мастер, раз у него даже в России столько магазинов. Интересно, родственник он режиссеру Пазолини или нет? Сложная небось была у них семья: радикальный режиссер и буржуазный дизайнер.

Продавщица кашлянула.

- Ну что, будете брать?

Наташа кивнула, положила туфли в коробку и пошла к кассе.

Через неделю у туфель отклеилась подошва. Наташа огорчилась и понесла их обратно в магазин. Там она подошла к той самой хорошенькой продавщице, но та, скептически оглядев туфли, недружелюбно буркнула: "По лужам не надо ходить, тогда ничего не отклеится", - и пошла звать менеджера. Наташа чуть не расплакалась от обиды: какие еще лужи? Уж она-то умеет ухаживать за обувью, даже сапоги, купленные три года назад, выглядят как новые. Менеджер отправил Наташу в сервисный центр на экспертизу.

Сервисный центр, как выяснилось, находился на "Войковской", на Ленинградском шоссе, 17/1. Выбраться туда было сложно - с утра у Наташи уроки, потом надо проверять тетради, а ехать с Юго-Запада все же не близко. Потом оказалось, что один раз съездить туда мало - сначала надо сдать туфли, а уж через пару недель забрать экспертное заключение.

Во время всех этих перипетий Наташа случайно узнала главное. Дело в том, что никакого итальянского дизайнера Карло Пазолини не существует. А действует, напротив, российская компания Carlo Pazolini Group, у которой есть собственные обувные фабрики в России и Китае и сеть фирменных магазинов. Обувь они при этом делают очень неплохую, это Наташа знала точно - оказалось, что у многих ее приятельниц в гардеробе имеется обувь "Пазолини", и они ею довольны. Да и сама она помнила, что купленные туфли были и в самом деле очень удобными. А то, что подошва отклеилась, - ну что же, брак случается даже на самых лучших предприятиях. Но все равно, когда в результате экспертизы Наташе предложили выбор: поменять бракованные туфли на новые или деньги назад, она выбрала второе.

"Понимаешь, - объясняла она мне потом, - ужасно неприятно, что тебя обманывают. Я сразу вспомнила китайские кроссовки Adidas, которые мне в пятом классе тетя подарила. Зачем было какого-то итальянца придумывать, не понимаю. Ладно бы, обувь была объективно плохой, но она же хорошая".

Хорошая или плохая - в сущности, не важно. Ведь сама Наташа пошла за туфлями в магазин Carlo Pazolini во многом из-за названия. Не отправилась же она в магазин "Парижская коммуна" - хотя как раз там сейчас можно найти очень неплохую обувь. Но мало кому это приходит в голову - певучие иностранные марки автоматически кажутся более привлекательными, чем какие-то подозрительные в своей замшелости коммунары.

Ничего нового, стоит хотя бы заглянуть в Гиляровского:

"Модные парикмахерские засверкали парижским шиком в шестидесятых годах, когда после падения крепостного права помещики прожигали на все манеры полученные за землю и живых людей выкупные. Москва шиковала вовсю, и налезли парикмахеры-французы из Парижа, а за ними офранцузились и русские, и какой-нибудь цирюльник Елизар Баранов на Ямской не успел еще переменить вывески: "Цырюльня. Здесь ставят пиявки, отворяют кровь, стригут и бреют Баранов", а уж тоже козлиную бородку отпустил и тоже кричит, завивая приказчика из Ножевой линии:

- Мальшик, шипси! Шевелись, дьявол!

И все довольны".

Особенно много наследников у Елизара Баранова появилось в 1990-е годы. Репутация советских предприятий была подмочена, они не справлялись с конкурентами из Китая, Турции и Польши. Рыночное барахло, впрочем, тоже быстро разочаровало покупателей. И тогда магазины вдруг наводнились относительно недорогими и вполне приличными вещами разных загадочных марок - немецких, французских и, конечно же, американских. Самыми известными были американская фирма LeMonti и французская Tom Klaim. Граждане покупали и радовались: вот, мол, только в импортном ходим, умеют же делать, черти! Со временем, правда, выяснилось, что под псевдонимом Tom Klaim скрывался русский дизайнер Анатолий Климин, а LeMonti - аббревиатура из имен учредителей компании: Леня, Моня и Тима.

Наташа, обжегшись на Pazolini, стала изучать все, что писалось о разных обувных марках. Выяснилось много интересного. Взять хотя бы компанию TJ Collection, которая, как пишут в пресс-релизах, "была создана в Великобритании в 1992 году". Она выпускает обувь под тремя торговыми марками: TJ Collection, Chester и Carnaby. Производятся они все, опять-таки судя по пресс-релизам, на "семейных обувных производствах Италии и Испании с использованием ручного труда". Продумано было все до мелочей. У каждой марки - своя целевая аудитория. TJ Collection покупают следящие за модой представительницы среднего класса; Chester - любители добротной классической обуви; Carnaby - молодежь. Удивляло покупателей только одно - когда они, отправившись по делам или в отпуск в Англию, пытались найти магазин любимой марки, ничего не выходило.

И вот в 2005 году журнал "Имеешь право" обнародовал информацию о том, что обувь всех марок компании TJ Collection производится под Липецком. Правда, никаких доказательств того, что производство и правда находится там, ни "Имеешь право", ни другие издания не нашли. Зато в интернете тут же появилось множество подробностей. "Старые знакомые" владельцев фирмы охотно рассказывали о ее истории: "Да я Тимура, хозяина TJ, давно знаю, он из Уфы, земляк мой. Поехал в Англию, там фирму зарегистрировал". "Дизайнеры у них наши, заказы размещают на разных фабриках - ну, кто самые выгодные условия предложит, тому и достанется. Бывает, в России шьют, бывает - в Китае. В Италии потом фирменные стельки во всю партию вложат, в коробки запакуют - и все, можно писать Made in Italy".

В то, что обувь TJ шьют на разных фабриках, поверить легко - слишком уж нестабильное у нее качество. Две пары туфель из одного и того же магазина могут оказаться совершенно разными. Эту пару делали вдумчивые, серьезные рабочие на хорошем оборудовании, надеваешь и радуешься. А вот эту явно склепали халтурщики на каком-то устаревшем оборудовании, вон и строчка неровная, и супинатор на неудобном месте. В общем, хотя в результате разоблачений поклонников у марки не убавилось, "осадочек остался", и теперь большинство покупателей считает цены на обувь TJ Collection, Chester и Carnaby завышенными. Дескать, за английские туфли, сделанные в Италии, отдать двести-триста долларов не жалко - "фирмА ведь!", а за отечественные - как-то непривычно. Хотя туфли одни и те же.

Значительно больше доверия вызывают компании, которые не скрывают, хотя и не афишируют своего происхождения. Так, например, поступает питерская фирма "Август Плюс". Она производит и продает женскую одежду под торговой маркой Oggi - очень сдержанную и простую, но, с другой стороны, модную и изящную. Поэтому ее любят покупать преподаватели, финансисты и другие строгие женщины, которые не могут очень уж экспериментировать со стилем. У Наташи, кстати, тоже имелось не сколько костюмов этой марки. Само слово oggi - итальянское, так что по купательницы в массе своей считают марку итальянской. Наташа не была исключением, но тут ее обман не расстроил - фокуса-то никакого и не было, просто она никогда не интересовалась происхождением одежды. А на сайте Oggi все карты раскрыты, информация доступна для всех.

То же самое и с компанией Ralf Ringer. Из-за названия обувь этой марки традиционно считают импортной - то ли немецкой, то ли австрийской. Но, на самом деле, она производится на фабриках в Москве, Владимире и Зарайске. Про Зарайск Наташе рассказала я, побывавшая там совсем недавно. Зарайцы своей фабрикой очень гордятся, особенно когда видят рекламу Ralf Ringer по телевизору. Вот, мол, наших показывают. А руководители компании, в свою очередь, охотно дают интервью разным деловым изданиям, увлеченно рассказывая о том, как они развивают производство и модернизируют фабрики. Очень приятные люди, жаль лишь, что обувь у них только мужская.

Зато к компании Monarch не понятно, как относиться. С одной стороны, они долго преподносили свою обувь как истинно немецкую, даже в рекламе это повторяли. Но то было давно, в те сумасшедшие девяностые, когда рынком правили авантюристы. А сегодня про Monarch все знают, что эта торговая марка, как и еще одна - Kaiser, - принадлежит российской компании "Пальмира", обувь для которой шьется в самых разных странах - где сейчас выгоднее. Как и в случае с TJ. Правда, в отличие от TJ, кожу они традиционно используют искусственную - это большой минус, если вы не убежденный защитник животных. Зато теперь они в рекламе делают упорна то, что колодка их обуви разработана специально для русских ступней - они у нас обычно шире, чем у европейцев, поэтому в итальянской или испанской обуви русский человек будет уставать быстрее.

В общем, Наташа поняла, что ситуация с мнимыми названиями изменится только тогда, когда для большинства потребителей главным станет качество товара, а не липовый его бренд. Судя по тому, что традиция эта давняя, изменится она не при нас. Шить к тому времени все равно все будут исключительно в Китае. А пока что новые туфли Наташа купила в магазине Tervolina. Эта марка тоже из тех, что не скрывают мест производства: обувь они шьют в Тольятти, на фабрике "Лидер". Да и название Tervolina они не специально придумывали, оно осталось еще с тех времен, когда свою обувь фирма не шила, а импортировала ее из Чехии и Венгрии. Туфли отличные: на высоком устойчивом каблучке, с открытым носком, спереди выглядят, будто мюли, хотя, на самом деле, закрытые. Очень обаятельные. Я себе тоже, наверное, такие куплю, только другого цвета, чтобы можно было обувать их даже на встречи с Наташей.

Красные, пожалуй.

Дмитрий Ольшанский Церковь Троицы в тенях

Русский человек на Манхеттене

Где-то позади меня зазвенели куранты, и я увидел источник знакомой мелодии; неподалеку стоял мой старый друг -церковь Троицы. Перезвон на морозе был чистым и напевным, и я поспешил к ней. Впервые на моей памяти шпиль ее темнел на фоне неба, возвышаясь над всеми зданиями окрест.

"Time and Again"


…"не забывай меня" шепчет пыль руке с тряпкой, а мокрая тряпка вбирает шепот пыли".

Бродский

I.

В те давние дни, когда друзья, встретив вас на улице, интересовались последним прочитанным вами романом, а не стоимостью ваших нарядов, один приятель посоветовал мне отыскать фантаста по имени Финней. - Фантастика? - вежливо переспросил я, тщательно скрывая иронию.

Но приятель мой остался совершенно серьезен и даже настойчив. Повторив, что никак я не должен обойтись в жизни без томика Финнея, он скрылся. Книжка нашлась через день. То был роман о Нью-Йорке. Его главный герой, родом из абстрактно-современных 1960-х, из чистого любопытства отправляется на прогулку в 1882 год. Но никакой машины времени нет. Для того, чтоб заглянуть в неумирающие, давние дни, он должен лишь последовательно отказаться от всех примет пошлого мира и пошлого века, вжиться в интерьер уже почти сто годов как неизменного дома "Дакота" близ Центрального парка, из окон квартиры в котором смена веков не особо видна, благо листья на кронах все те же. А там и путешествие случится само.

Воскресив прошлое в памяти, в комнате, даже во сне, - Финнеев герой выходит на снег пустой улицы Сентрал-парк-вест, потерянно бродит зимой затонувшего, сплывшего года. Сплыл и весь стеклобетонный НьюЙорк: не построен даже "Утюг" на углу Бродвея и Пятой, и на маленьких улицах города нищенствующих иммигрантов нет ни одного здания, которому суждено было бы узнать чужака в его собственном времени. В этих краях снесено и построено заново будет все. Кроме церкви.

Только ее, неизменную Троицу неподалеку от Уолл-стрит, одну и узнает смятенный, счастливый герой (двигаться вспять ведь заведомо лучше, чем ехать вперед).

- Троица, колокольня, Манхэттен, - забормотал я недоверчиво, дочитав до этого места. Картина, пусть и воображаемая, никак не возникала в уме. Какие же могут быть церкви на Уоллстрит, там ведь один бетон, - думал я. Не верю.

Нью- Йорк -это далеко и неправда. А Москва - вот она; именно в Москве, за Китайгородской стеной, где сейчас незатейливые миллионщики покупают подругам жизни авто, стояла церковь Троицы в Старых Полях, снесенный кагановичами храм шестнадцатого века с маленьким кладбищем. Фундамент церкви не так давно раскопали и, пользуясь соседством с магазинным гламуром, предъявили публике надгробия тех, кто не застал еще счастья обзаведения загодя заказанным "Бентли". Полюбуйтесь, мол, на только что извлеченные из земли камни. А если наскучит - то рядом, подать рукавом, вам уже кланяются рестораны, поспевает бодрая стройка, кругом заманчивый праздник и сплошной Третьяковский проезд.

Никакой Троицы не было, вам почудилось. Есть только автомобиль.

- Должно быть, и на Манхэттене все ровно то же, - уныло заключил я тогда. Но я заблуждался.

II.

Выпивка наскучивает, когда показывается Ньюфаундленд, последнее виски допиваешь над Канадой, а когда на экране над самолетным креслом появляется Новая Англия - становится не по себе. И только длинные косицы двухметровых таможенников карибского вида возвращают путешественника к эйфории первого въезда в Америку. Это не Шереметьево, сэр, здесь никто не старается говорить по-английски.

Кинематографический образ Нью-Йорка рушится прямо в автобусе, начинается ступор и шок. Дело не в том, что за стеклом 102 этажа: никто не предупредил, что они будут стоять так плотно, а улицы - уходить так соразмерно, идиллически далеко. Москва годами приучает нас к разреженной торжественности сквера и пустыря за высоткой. Строгий, как забор вокруг буржуазной дачи, Мидтаун-Манхэттен успевает сломать все шаблоны пространства за те три минуты, что еще остались до выхода на тротуар. Можно ли вообразить себе тридцать, а то и сто тридцать зданий МИДа на Смоленской площади, стоящих в нескольких метрах друг от друга? На выход, на выход, легонько подталкивает меня сердитая девица из Денвера. Но и на тротуаре мне вовсе не делается привольно.

На четыре квартала вперед одни желтые таксомоторы, и все разом сигналят. За рулем ближайшего почти не заметен индус, но виден тюрбан. По другой стороне Бродвея шествуют хасиды, на углу дежурят красноречиво жестикулирующие шайки, телефонавтомат похож на компьютер, он предлагает мне клавиатуру, но я не умею звонить. Страшно сделать три шага, страшно окликнуть прохожего: вокруг похаживают идеальные натурщицы Арчимбольдо, фруктовые латиноамериканские женщины, шепчущие и кричащие в пустоту помешанные, торопливые носильщики и расплывчатые от чаевых подношений швейцары. Обманщик был этот Финней, - медленно думаю я, уже и не пытаясь сообразить, куда мне следует ехать, - все наврал он про снежную улицу, церковь и 1882 год. Манхэттен не создан для растерянных русских постояльцев. Здесь двадцать третий век, здесь даже телефон-автомат превратился в компьютер и, уж конечно, не берет местных двушек.

Двадцать третий век - это, поверьте, похуже, чем Третьяковский проезд.

Трубку мне одолжила какая-то полька. Пролаяв нечто решительное на школьно-британском английском, я еле добился, чтоб дальневосточный шофер угадал, куда хочет ездок. Полчаса трудной дороги почти до квартиры - куда-то на север, в район 140-х улиц.

Что значил тот адрес - я, к счастью, не знал.

III.

Гарлем - добрый конфуз. Сложно представить себе за восемь самолетных часов от дома что-то больше похожее на родные Кузьминки, родные до крика Мытищи. Выйдя из дома по утру в будни, праздным туристом, вы все-таки заняты, как никто рядом. Община сидит на приступочках, у нее никогда не кончалась сиеста. Тетки габаритами с Царь-колокол зрелищно пихаются локтем, "вас много - я одна", ржавые олдсмобили предлагают подвезти за десятку, опохмел в одиннадцать, вы заняли очередь в винном?

И вам не станут улыбаться, если вы не Малькольм Икс и в то же время не дали на кир.

Будучи в своем роде почвенником, я немедленно полюбил Гарлем - но вышел все же гулять, и мне надо было на юг, туда, где остался весь прочий Манхэттен. По московской привычке отвергнув метро и пройдя в первый же день 150 улиц, я сразу заметил: здесь что-то не так. И если бы только пространство атаковало меня высотой билдинга, гулом летящего, нет, барражирующего вертолета, воем полисменской машины. Все это звонко и веско, но многажды было в кино. А врасплох застигало другое.

Дело в том, что на Манхэттене в полном расстройстве оказалось время.

Московская улица - невеселое место. Буржуй, следующий на совещание, припаркованный посреди тротуара "Гелендваген", неопределенного возраста Евдокия Петровна, ухватившая полкило того и сего, киоск бывшей "Союзпечати" с полуголыми брунгильдами, да еще продолговатый охранник, со скуки провожающий Евдокию Петровну злобными глазками, - вот и все ее, улицы, скверное заоконное содержание. "Современность". А если на углу имеется кафе - малайское, например, то будьте уверены, что все официантки там окажутся Марусями и Зинами, невесть зачем наряженными в малайский народный костюм. Фрязинские малайки строго укажут вам, что свежевыжатый сок по тысяче рублей за стакан был, да весь вышел, и вообще у них в ЗАО "Малайзия-Элит-Кафе" одно многотомное меню на три столика и некогда принять заказ. А если вы недовольны, то вот вам Бог, а вот порог и на подмогу еще один не в меру вытянутый к небесам охранник. Быстро платите и проходите, гражданин, "Гелендвагенам" и так парковаться негде. Московская улица - это такое место, куда приезжает автомобиль.

"Don't even think about parking here!" - отвечает на это предупредительный дорожный знак на Avenue B в ИстВиллидже. В Нью-Йорке ужас как плохо машинам - но зато славно и странно всем смертным, на время действия визы остающимся без современности, без сладкого вкуса подделки.

Малайским кафе заправляют малайцы. По-английски клиент говорит лучше всех, пробегают мальчишки-разносчики, что-то друг другу орут повара. Кастрюли и котлы недалеко от столиков, горячий воздух над ними, как в блоковской "Незнакомке", вполне себе дик и глух. Здесь нет ЗАО, нет охраны, нет "Радио Юмор", и даже Евдокия Петровна, поменявшая в Нью-Йорке расу с комплекцией, осталась со своей безразмерной сумкой на колесиках в Гарлеме. Кушанья стоят копейки, в лицах посетителей царствует Гиляровский, если не Мармеладов, и в брошенном на скатерть трактирном листке с иероглифами мне надобно углядеть тот единственный бутерброд за 3.99, который так страстно хвалил "Виллидж Войс".

И за дело хвалил, без обмана. Но в исторической Katz's Delicatessen на углу Ист-Хаустон и Ладлоу, заведении, что в 1888 году открыл в глубинах нищенского, достоевского Лоуэр Ист-Сайда приехавший из Российской Империи Кац, - сэндвич величественнее и важнее. Финнеев герой, попавший в Нью-Йорк на шесть лет раньше, с открытием главной манхэттенской бутербродной все-таки разминулся. Но всякая разница в датах здесь глубоко несущественна, ибо город сразу же выбивает из головы календарь.

В районе Бродвея и Двадцатых улиц на блошином рынке по доллару продают обрезы ткани прямо из картонных коробок, как на Сухаревке в 1918-м, на Кэнал-стрит велосипеды, трансвеститы и нищие едва не пристраивают меня под такси, в Аптауне бонны гуляют с детьми, а мимо кошерных прилавков резво бежит адвокатская прислуга. Когда начинается дождь, всякая встречная лавка норовит осчастливить вас зонтиком, на Юнион-сквер даже и в бурю не прекращается митинг "Банду Буша под суд!", а воскресным изданием "Таймс" можно убить человека. С пьедесталов хмуро взирают неизвестные благотворители, каждый околоток читает газету и Библию на своем языке, и ни один добрый самаритянин не сделает и шагу за пределы того, что предписывают ему правила цеховой совместимости. Охотнорядцы, студенты, китайцы, раскольники - каждый живет меж своих, старую Москву не убил Каганович, она лишь переменила адрес. А потому - пересекая границы районов, вы всякий раз свободно выбираете эпоху.

Аспиранты Нью-Йоркского университета курят дурь под статуей Гарибальди, в Челси выставляют искусство до того прогрессивное, что можно только зажмуриться, на Кристофер-стрит милуются ревнители позднеантичной морали. Но ступишь чуть дальше, застрянешь в ирландских, пуэрториканских, еврейских, корейских, доминиканских и пакистанских кварталах - и, начиная со второго подъезда налево, нравы стремительно делаются средневековыми, а вон за тем цветочным киоском через дорогу начинаются Реформация, Просвещение и капитализм. А там и Депрессия: где-то на Малберри, откуда давно уже выехали итальянцы, уступив место "итальянскому стилю", каждая забегаловка назидательно поясняет:

Именно здесь, при входе в пиццерию, 24 мая 1932 года Джанни Мальдини по прозвищу Праведник застрелил своего бывшего босса дона Альберто Кардуччи и пятерых его невинных детей. Каждую годовщину этого ужасного события в близлежащей церкви плачет Мадонна.

Я сочувствую горю, но отказываюсь от пиццы и возвращаюсь назад, на Бродвей, по которому ухожу все южнее. Впереди Даунтаун, здравствуй, бетон: самым высоким был "Вулворт", но его обогнали, самым высоким был ВТЦ, но его не спасли. И уже на углу Уолл-стрит, позабыв о когда-то прочтенном романе, я нечаянно вижу то, ради чего и приехал. Храм, шпиль которого был выше всех на снесенном трехэтажном Манхэттене, мирно здравствует и поныне. Здесь все и было. Фантаст не наврал.

IV.

"Еще пятьдесят метров, и мы остановились у края тротуара, лицом к малюсенькой церкви Троицы, почти затерявшейся на дне ущелья из стекла и бетона. Джулия медленно запрокинула голову, поднимая взгляд все выше, выше, к вершинам башен, которые попросту задавили здание, когда-то самое высокое на всем Манхэттене - Манхэттене, каким она его знала.

- Мне не нравится, Сай! - наконец сказала она. - Не нравится видеть Троицу такой".

Но время склонило к земле не одну колокольню. Подле церкви сохранилось и крошечное, времен отцов основателей, кладбище. Вросшие в землю могилы со всех сторон окружены небоскребами, и сама церковь Троицы скрыта тенями. Все ушло невозвратно: люди умерли, их могилы осели, дома снесены, бизнес-башни поставлены. Клерк бежит по Бродвею, глотая вовсе не исторический бутерброд, - чтобы избежать столкновения с русским зевакой, он быстро качается вместе с портфелем. Давешний трактир разыграл меня: хода в прошлое нет, Третьяковский проезд победил, если сказано - "Бентли", то нужно смириться, и все тут.

Еще один, куда менее расторопный прохожий натыкается на меня у церковной ограды. Что за манера стоять телеграфным столбом в буржуазном районе.

Я приехал домой и через неделю застрял на Лубянке в навязанной пробке: четыре немыслимо длинных машины никак не могли выбрать, которой из них припарковаться. Из одной выбрался краснолицый разгневанный господин. Он забарабанил по стеклам соседней - мол, проваливай, смерд, не то позвоню в ФСБ, и тебя под асфальт закатают. Церковь Троицы в Старых Полях, даже если б ее не снесли, было бы не разглядеть из-за фэшн-салона, парикмахерской, двух ресторанов, торгового центра и прущих авто. Неврастеникам вечно мешает прогресс - и дурные советы по части прочтения фантастических книг.

Я любовно, как мог, поглядел на кричавшего (в то же время к нему подбегала на помощь охрана). Пусть себе злится. Он такое же чудо творения, как и повар-малаец, несносная Евдокия Петровна, карибский таможенник, клерк, "Гелендваген", миллионщик, швейцар, Кац, московский охранник и девица из Денвера, раздраженная тем, как я чуть не упал без сознания, первый раз в жизни увидев Манхэттен.

Современность - не грех.

* ХУДОЖЕСТВО *
Борис Кузьминский Звездолет, шампур, Россия

"Что почитать серьезного про современность?" Как правило, об этом спрашивает девушка из числа знакомых. И как правило, девушка имеет в виду родную продукцию, она генетически в восторге от русской прозы, на ней воспитана; Гоголь, Лесков, Анатолий Алексин и т. д. Подобные вопросы загоняют меня в тупик; если они навязчивы, могут стать серьезным поводом для ссоры. Я знаю, что почти всегда хороша британская словесность в любом, даже топорном переводе; российская, как правило, выполнена щеголевато-гладенько, однако, советуя что-либо из отечественного, я смущаюсь. Это вроде как впаривать домохозяйке нарядный, но маломощный пылесос.

Казалось бы, мерилом веса и качества книги может служить признание критики и собратьев по перу, выражающееся в аналитических рецензиях, престижных наградах и том коконе почтительной тишины, который мгновенно окружает автора, когда тот снисходительно выбирается на презентацию или премиальный фуршет. Таковы у нас Владимир Маканин, Андрей Битов и Владимир Войнович, Людмила Улицкая, Юрий Арабов и Алексей Слаповский. Таков 50-летний Андрей Дмитриев - в своем роде эталон писательской харизматичности: исключительно благообразен на вид, говорит мало и веско, новыми сочинениями радует скупо, удостоен стипендии фонда А. Тепфера и Большой премии Аполлона Григорьева, фигурант авторитетных шорт-листов. Амплуа: "виртуозный стилист".

В свежем романе Дмитриева "Бухта Радости" предпринята попытка масштабной панорамы нынешнего дня. Множество эпизодических персонажей разных возрастов, из разных пластов общества, от престарелого экс-вертухая до олигарха, от циничного спецназовца до трепетной прямодушной юницы; все они в летний солнечный выходной собрались на подмосковном Пироговском водохранилище, дабы искупаться, порыбачить и поесть шашлыков. На шашлыки настроен и главный герой, человек по фамилии Стремухин. Уже эта деталь порядочно коробит: в жизни подобные фамилии встречаются очень редко, зато в плохих, пахнущих пылью романах - рядом и сплошь.

Далее я представляю себе, как гипотетическая лесковская девушка, вняв моему совету, открывает книгу и читает описание поездки (точнее, поплывки) Стремухина в Бухту Радости. "Река плыла, не уплывая; она стремилась вдаль, на месте оставаясь, кружа немного голову. Корона солнца опадала на воду и с плеском разбивалась об нее. Пух перистых на нижних и тяжелых небесах слегка тревожил, поскольку был приметой непогоды, но сонные отары кучевых - там, высоко, на верхних легких небесах, ее, похоже, не сулили. Несильный ветер гладил реку против шерсти и обещал попридержать жару… Стремухин сделал вдох. Сперва его лицо обдало, будто сальной ветошью, горелым маслом выхлопа, но вот вода в броске из-под кормы отбила дизельный вонючий дым; прокашлявшись, Стремухин наконец дождался удара ветра по лицу. Он молча ликовал, разинув ветру рот, раскрыв рубашку на груди и выпучив глаза. Минуты не прошло, как ветер вышиб слезы; казалось бы, они должны были иссякнуть все, не выплаканные, нет - такого, чтоб он плакал, ни разу не было с ним в этот черный год, - но высушенные тупостью души и ежедневною усталостью без края, сменившей ужас первых дней болезни матери, и все еще, через полгода после похорон, не отпустившей душу до конца".

Девушка закрывает книгу. Она тщетно пыталась приискать безжалостно эллиптированное существительное к "перистым", напрасно тщилась вообразить, как ветер раскрывает ветру рот и безнадежно запуталась в фиоритурах последней фразы, в которую автор мастерской рукой впрыснул элементы предыстории. Полстраницы, а у девушки уже слипаются глаза. Дальше будет только хуже: проза, вязкая, точно позабытая неделю назад на конфорке овсяная каша, возжаждет сорганизоваться в стихи, да силенок не хватит: завяжется криминальный сюжет, но в середине рассосется, как всхлип; судьбы персонажей, вяло перекрещиваясь, не дадут ассонанса, кто-то неуклюже набьет кому-то морду, кто-то с кем-то бессмысленно переспит, и закончится роман беззубым хеппи-эндом, точно позаимствованным из подростковых повестей конца 70-х.

Целиком оттуда, из 70-х, и фигура, и поэтика Дмитриева. "Несильный ветер" так же "гладил реку против шерсти" и при Ельцине, и при Андропове, и при Брежневе. В "Бухте Радости" мы не чувствуем ни сегодняшних лиц, ни грязного пресного пляжа, ни силовых линий времени, его специфических атрибутов, - они старательноназваны, но не выболены всей нервной кроной, изнутри. Манера мешает - высокоразвитая манера интеллигентской советской литературы, инерционная и комфортная, точно ватин, в который автор замотан по самое темечко и бродит теперь вдоль шумных улиц 2007-го, как слепоглухонемой увалень Винни Пух, отгороженный от столкновений с зазубринами реальности.

Выбирая себе чтение, бойся прежде всего эффектных, парадоксальных метафор, хочется посоветовать гоголевской девушке. Увидишь у А. Дмитриева: "Пустой живот затрясся и затрепетал, как стяг, и зазвенели крылья на свету, и хобот комара, весь изогнувшись, заныл, как тетива"; увидишь у О. Славниковой участкового, "который краснеет от выданных денег, как краснеет сытый нетребовательный комарик", - знай, что перед тобою распростертая на сотни страниц грациозного шрифта ложь. Вроде бы, мелкая блескучая лингвистическая бижутерия, безобидные сравнения человеческого с насекомым, живого с неживым, но каждое такое сравненьице - часть миражного покрова, заставляющего воспринимать действительность так, словно за минувшие тридцать лет она ни на йоту не изменилась ни в целом, ни в частностях. Поверишь, что брюхо комара похоже на стяг, - и тебе, как Стремухину, чего доброго придет в голову обратиться к отдыхающим в Бухте Радости с комически истероидным внутренним монологом - призывом выключить магнитолы и MP3плееры.

"Вам станет страшно. Не сразу, нет. Сперва вам станет пусто. И в этой пустоте, и в самом деле поначалу скучноватой, как будто ниоткуда, будто пылинки в солнечных лучах, возникнут и зависнут, задрожат - еще не мысли и не чувства, но предчувствия неведомой тревоги. Пробьют часы, еще пробьют, и столб пылинок в солнечных лучах начнет загустевать, предчувствия нальются тяжестью еще неясных страхов… Влетят, дразня несбывшимся, сухими листьями кружась, куда-то прожитые годы; придет огромная и гулкая, как Вий, мысль о грядущей смерти; откуда-то опустится и легкая, и клейкая, как паутинка, мысль о Боге, а там и совесть подоспеет…"

Ни дать ни взять маленькое привидение из Вазастана; поразительная наивность. Потенциальные адресаты не задрожат от ужаса, "клейкая, как паутинка" (опять насекомые!) мысль о Боге им чужда, как пингвину спасательный круг; истинный, первобытный страх здесь испытывает сам говорящий, панически трепеща красно знаменным брюшком, перекрывая децибелы пляжной попсы децибелами надрывного анахроничного морализаторства. С какой Луны ты свалился, дяденька? Сколько десятилетий в затворе провел?

У тех, кто бестревожно вращается в кругу литбомонда и изредка ездит в "творческие командировки" на Пироговское водохранилище или там в Оптину Пустынь, впрямь может сложиться уверенность, что плоть времени по существу неизменна и вполне по плечу старой доброй стилистике образца 70-х. Но вот на декабрьской non/fiction давний приятель подарил мне свою новую книгу. Городской роман как роман, с жидковатой лобовой мистикой и серенькими персонажами. Но одна сюжетная линия (к сожалению, более чем пунктирная) по-настоящему захватывает.

"Пробежав пальцами по клавиатуре, Евгений снова вышел на Forexworld. И начал, как всегда, с правила Элдера, с правила трех мониторов. Просмотрел парные котировки, прямые и обратные, по отношению к доллару. И снова взял иену, подчиняясь тайной игре предчувствий. Взглянул на бессмысленные осцилляции цены и почувствовал все то же тупое, поднимающееся из глубины замешательство. На пятнадцатиминутном по-прежнему висел коричневый шум… В какой-то момент ему показалось, что бессмысленный боковой тренд постепенно сходит на нет и в основании намечается разворот. Он почувствовал легкую дрожь и стал подбирать фигуры. Та из них, что легла легче других, называлась "Просвет в облаках". Он усмехнулся. При нисходящем тренде за длинной красной свечой был ясно виден разрыв, и падение вниз на открытии следующей сессии казалось неоспоримым. И даже эта сессия завершалась сильной зеленой свечой с ценой закрытия выше середины тела предыдущей красной".

Похоже на цитату из "Сердца пармы" Алексея Иванова: без всяких объяснений, вплотную описан слой реальности, где действуют специфические законы, чуждые разумению А. Дмитриева. При этом "Форекс" размещается даже не на сонных подмосковных пляжах, а рядом, под боком, лишь протяни руку к мышке; он не игрушечный.

Подобных карманов, пазух, наполненных экзотической фактурой, в яви пруд пруди: по сути, она вся состоит из таких пазух, точно маасдам из дыр. Чтобы нырнуть в них, не надо покупать заокеанский тур. Мы каждый день проходим мимо сотен лазеек, ведущих в эти пазухи, но зрение, убаюканное литературной инерцией, устроено так, что их не замечаешь.

Зрение, убаюканное инерцией, и руки, убаюканные праздностью. Дмитриевский Стремухин по роду занятий редактор; однако, удачно продав квартиру умершей матери, мечтает, как теперь сладко пробездельничает три года, а то и пять. Слишком многие герои текущей отечественной прозы (особенно "толстожурнальной", "среднего поколения") уже предаются far niente или всеми фибрами устремлены к нему: неожиданное наследство, мгновенное обогащение, мешок купюр, свалившийся с "верхних легких небес". Об их профессиональной деятельности повествуется вскользь, с брезгливой гримасой: тут-де муза помалкивает, вдохновение чахнет на корню. Между тем, простите за вульгарную параллель, послереволюционный литературный расцвет был обеспечен прежде всего теснейшим, наждачным соприкосновением творческого сознания с циклопическими механизмами и практиками изуверски рабского труда; Платонов навсегда останется Платоновым, Шаламов Шаламовым, но и роман Федора Гладкова с некуртуазным названием "Цемент" явился не только данью официозу, но и художественным прорывом. Да, возможно, то были цветы зла - но доселе невиданные цветы, конгениальные доселе невиданному злу. А не розовые прекраснодушные проповеди: "Совесть подоспеет…"

Неудивительно, что у публики пользуются заметным успехом, с одной стороны, рублевские хроники Оксаны Робски, с другой - криминально-тюремные мемуары Андрея Рубанова. Ни там, ни там настоящая словесность, даже на уровне двоечника, не ночевала, однако хоть событийно-предметный ряд похож не на сон золотой, а на жесткую правдоподоб ную явь. В рамках одного литературного конкурса мне попалась автобиографическая рукопись матерого колымского бичары, работавшего в геологоразведке, грузчиком в порту, бетонщиком, рыбаком; по манере изложения - блатной жестокий романс, по материалу - ад кромешный. "Визжа и грохоча, длинный стальной винт, как в гигантской мясорубке, гнал цемент. Серо-синюю струйку с края лотка подхватывал бесшумный транспортер, в формочках, схожих с хлебными, быстро уносил наверх, в бункер. Противно скрипя каменной пылью, пятидесятикилограммовые бумажные мешки с бегущим на них черным оленем скользили меж брезентовыми верхонками. Вместе с потом из Бармина выходил трехдневный хмель. Первый вспоротый мешок он высыпал себе под ноги… На зубах хрустела каменная пыль. Бармин на пол выхаркивал ошметки мокрой грязи, из ноздрей выковыривал едкие пробки". Это вам не пикник на пляжу. Но повесть непубликабельна, нынешняя книжная отрасль, как черт ладана чурающаяся бытовой, повседневной "чернухи", ее отторгла бы.

Пожалуй, есть лишь один сегмент книжного рынка, в котором нестандартная фактура подчас соединяется с высококачественной стилистикой, - science fiction и фэнтези. Беда лишь, что и стилистика тяготеет к иконографическому канону, и фактура почти целиком вымышленная: к настоящей или грехи не пускают, или та же лень-матушка. Однако это не отменяет факта, что самый формально и содержательно новаторский русский роман последних лет - не "Номер Один" Людмилы Петрушевской и даже не "Мифогенная любовь каст" Павла Пепперштейна, а томик Сергея Жарковского "Я, Хобо", выпущенный маленьким волгоградским издательством и отсутствующий в столичных магазинах. А на звание героя нашего времени с наибольшим правом мог бы претендовать заскорузлый оперативник Лузгин из "Ночного смотрящего" Олега Дивова, этакий Грязный Гарри российской провинции начала XXI века:

"Хорошо писателям - сидят и пишут, сидят и пишут… Когда я гляжу на бесконечные ряды книг в магазинах, мне иногда кажется, что наши писатели вообще ничего больше не делают, не едят, не пьют, не занимаются любовью, только пишут и пишут. Круглосуточно. Гонят вал, дают стране текст. Может, писателем заделаться?… Увы и ах… Оказалось, что писатель - это прежде всего крепкая задница, железная сила воли и умение концентрироваться. А ты, Андрюха, терпеть не можешь сосредотачиваться на одной проблеме. Тебе надо, чтобы сегодня одно, завтра другое, послезавтра третье, иначе скучно… Ты молод, здоров, полон сил, в любую секунду можешь освободиться ото всех обязательств - лишь слово нужно сказать, короткое слово "прощай". И целый мир вокруг". Читайте фантастику, о гоголевско-лесковская мадемуазель.

Я далек от призыва посылать начинающих авторов в творческие командировки на заводы и стройки по семидесятнической традиции; тем более что авторы у нас плодятся как дрозофилы, а заводов и строек все меньше и меньше. Но и пребывать внутри собственного мозга уважающий себя писатель не вправе. Он постепенно выест свой мозг изнутри, выглянет на свет божий - глядь, а всю глазницу, как кромку воды в Бухте Радости, обсели заплывшие жирком крепкозадые Стремухины, год напролет с зубовным цокотом пожирающие сочащийся соком и кровью шашлык.

Дмитрий Быков Уродов и людей прибыло

В Москве и Петербурге проходят закрытые показы фильма «Груз 200»


Алексей Балабанов снял одиннадцать картин и приступил к двенадцатой - пора, вероятно, озаботиться поиском некоей художественной доминанты его мира. Большинство российских кинокритиков обрадовались его последней работе - "Грузу 200", и это в какой-то степени объяснимо: люди так же изголодались по мрачной правде, как и в середине восьмидесятых. Тогда, на фоне позднее-советского гламура (хотя слова такого еще не было), чернуха тоже воспринималась на ура. В случае Балабанова, однако, я поостерегся бы отождествлять мрачность и правду: Балабанов принадлежит к немногочисленным, но неизменно мощным художникам, которых волнует не художественная достоверность, а собственный внутренний ад. С ним он и пытается справиться, используя в качестве предлога то проблемы русского национального самосознания (оба "Брата"), то мотивы русского модерна ("Про уродов и людей", "Трофим"), то классику абсурда ("Счастливые дни" по Беккету и "Замок" по Кафке).

Таким художником, кстати, был и Пазолини - не называть же "Сало, или 120 дней Содома" антифашистской картиной. Там, впрочем, случай более откровенный - автор явно удовлетворяет собственные страсти, далеко не эстетического свойства, используя антифашистский пафос в качестве прикрытия, этически довольно сомнительного. Можно сколько угодно философствовать о том, что Пазолини в своей драме анализирует природу насилия, - но, как заметил Толстой по поводу купринской "Ямы", "сколько бы он ни возмущался, видно, что описывая - он наслаждается, и от человека со вкусом скрыть это нельзя". Балабанов, конечно, не наслаждается - если в "Сало" полно красиво снятого насилия, то у Балабанова оно почти всегда омерзительно, грубо, отталкивающе. В "Жмурках" есть чуть не пятиминутный эпизод с извлечением пули - эпизод подозрительно серьезный, выламывающийся даже из стилистики черной комедии: Алексей Панин предлагал режиссеру изобразить все требуемое страдание лицом, но тот настоял на долгой, натуралистической, кровавой сцене. Балабанов - подобно, скажем, Ханеке в "Забавных играх" - испытывает зрителя на выносливость и попутно делает соучастником зла, потому что всю жизнь, кажется, ищет ответ на единственный вопрос: где предел насилия и где та сила, которая его остановит? Есть ли на свете что- нибудь, способное выдержать столкновение с абсолютным злом и противостоять ему? Пока Балабанов ничего такого не обнаружил и не выдумал. В общем, ему не позавидуешь. Только в "Грузе 200" забрезжила как будто надежда.

Драматургически вся эта история очень уж слаба и запутанна - но в шедевре (пусть довольно неровном - ровных шедевров не бывает) минусы обращаются в плюсы. Так даже таинственнее. Мы ничего толком не знаем о персонаже Алексея Серебрякова, который живет под Питером с подругой Антониной и прислуживающим ему вьетнамцем по кличке Сунька. Знаем только, что герой отсидел, что признался в убийстве, дабы не оговорили невиновного, и много думает о механизмах совести, которая кажется ему приметой бытия Божия. Но вот какие отношения связывают этого мечтателя, желающего построить между Ленинградом и Ленинском Город Солнца, и маньяка, блистательно и страшно сыгранного Алексеем Полуяном, - мы понятия не имеем, и Балабанов нам тут не помощник. Мы узнаем только, что мечтатель что-то должен менту, какие-то у них были свои тайные договоренности и давние дела, - и поэтому герой Серебрякова берет на себя убийство, хотя совершил его маньяк. При этом бывший зэк, много размышляющий о совести, не может не знать, что ему светит вышка (что и происходит - причем показан и сам расстрел во всей его чудовищной будничности; не очень понимаю, зачем в картине эта сцена, - то ли Балабанову просто нравятся такие эпизоды, то ли он намекает, что убивают на свете сплошь и рядом, а потому его маньяк не такое уж исключение). Но вот герой берет на себя убийство - что больше похоже на самоубийство, - и его сожительница Антонина, тоже чрезвычайно загадочная, осуществляет акт возмездия. Антонина и есть самое интересное в фильме - поскольку Балабанов любит по-настоящему всего двух героев. Маньяка - как абсолютное воплощение зла. И Антонину - как воплощение хмурого, немногословного, неприветливого добра.

Ее сыграла Наталья Акимова (вы можете ее помнить по "Зеркалу для героя", периодически она мелькала в сериалах - в частности, в "Ментах"). Это очень сильная петербургская актриса, а в "Грузе" она творит чудеса - особенно заметные на фоне довольно слабой игры прочих полуэпизодических персонажей. Их очень мало, кстати. Балабанов издевательски называет "Груз" картиной о любовном треугольнике - сильно сказано, ежели учесть, что в качестве одной из вершин этого треугольника выступает труп, мертвый десантник, прилетевший из Афгана в цинковом гробу (здесь воспроизводится класический миф о мертвом женихе - у картины Балабанова вообще добротные мифологические корни). Есть еще пришитый к сценарию на живую нитку профессор из Ленинграда Артем, которого все случившееся так потрясло, что он отрекся от научного коммунизма и пожелал креститься. В финале есть хороший диалог: Артем приходит в храм и интересуется, где тут проводится обряд крещения. "Это не обряд, это таинство", - важно поправляет его старушка, продающая свечи. Таким образом Балабанов заодно снимает любые вопросы насчет того, как его профессор пришел к вере: таинство, и нечего туда лезть. Согласимся. Однако нельзя не заметить, что и эволюция профессора, и мотивы действий прочих героев (зачастую совершенно необязательных, как профессорский брат) для нас темны и непринципиальны. А вот с Антониной все понятно - воплощает справедливость. Справедливость не бывает особо привлекательной, и Акимова играет свою героиню честно, жестко, без тени слащавости. Но вся надежда - только на нее, потому что остальные бессильны. Пожалуй, именно на таких, как Антонина, и держится балабановский мир: прочие либо маньяки, либо алкоголики, либо сволочи.

Я не склонен думать, что Алексей Балабанов действительно умеет любоваться только насилием, чувствует себя в своей тарелке, только работая в эстетике безобразного. Это было бы слишком просто. Один отличный кинокритик так и сказал после просмотра: удивительно, мол, как человек с настолько помраченным сознанием способен оставаться профессионалом столь высокого класса. В том-то и дело: я не думаю, что балабановское сознание помрачено. Оно, мне кажется, вполне адекватно воспринимает мир - просто интересует его в этом мире по-настоящему только то, что Даниил Хармс назвал "чистотой порядка". Это можно назвать беспримесностью, последовательностью, цельностью - так или иначе Балабанова интересует только до конца выраженный, внятный тип. Это позиция абсолютно эстетская, но по-своему достойная уважения: согласимся ли мы, что Данила Богров однозначно прекрасен? Не думаю. Но есть ли у нас основания считать его цельным и законченным художественным типом, подсмотренным вдобавок в нашей с вами реальности? Несомненно. "Не знаю, герой ли это нашего времени, но это герой", - буркнул Балабанов в одном из телеинтервью, когда его спросили, равняться ли на "брата" или погодить. Та же цельность и последовательность, та же готовность идти до конца - во всех его героях, в том числе и в красавице из легкой комедии "Мне не больно", и в отважной якутке из "Реки", и в обитателях "Замка". Так вот, маньяк и Антонина - именно абсолютно цельные, идеально законченные персонажи, и судьба их сводит не просто так: они полярны и потому обязаны взаимно уничтожиться.

Вспомним: ведь в надрывножалостном, хотя и жестоком с виду фильме "Про уродов и людей" мелкому бесу Иоганну никто так и не смог ничего противопоставить. В нем все было омерзительно до предела - все, вплоть до постоянного поедания морковки со сметаной; он не был даже похотлив - им ничто не двигало, кроме тупой и гнусной алчности да еще подспудной страсти к разрушению чужих судеб. Только природа, кажется, умудрилась что-то сделать с этой дрянью - вряд ли он уцелеет, уплывая на льдине. Люди перед ним расступались, как масло под ножом. И "брата" никто не сумел остановить, вся Америка спасовала. И мальчик Иван из "Войны" всех чеченцев перепобеждал. Что может остановить человека, у которого ничего нет внутри - совершенная, идеальная пустота, как в том знаменитом пустом трамвае, который бегал по рельсам в первом "Брате", четко сигнализируя об истинном авторском отношении к герою? Что вообще есть прочного в этом тотально сгнившем мире, который Балабанов изображает всю жизнь, беря в качестве модели то поздний СССР, то девяностые годы, то серебряный век? В "Грузе 200" вдруг забрезжила надежда: правда, там есть и еще один Хороший Человек. Мертвый десантник. Но этот хороший мертвый десантник никакого маньяка, к сожалению, не остановит. Остается надежда на таинственную Антонину из одинокого дома под Ленинградом.

Откуда она взялась? Как поняла, что мент подставил ее возлюбленного? Что она знает о темных отношениях, связывающих этого возлюбленного с ментом? Почему она терпела запои и придури своего бывшего зэка, мечтающего о новой утопии? Что заставляет ее спасать чиновничью дочку, случайно оказавшуюся в ее доме по прихоти пьяного "мажора"-ухажера? Все темно, и все понятно. В критические минуты вдруг невесть из каких глубин поднимается спаситель - чтобы потом так же таинственно кануть. Но только он способен положить конец извращенному мучительству - потому что у него-то рука не дрогнет. Балабанов любит людей, которые метко стреляют, не особо задумываясь. Случай Антонины - тот самый. "Я стреляю, и нет справедливости справедливее пули моей". Многие, конечно, напишут о том, что фильм Балабанова мрачен и страшен. Не знаю. Мне в нем впервые померещилась надежда - хотя претензий к этой картине у меня множество, и главная связана с концепцией. Она, как всегда у Балабанова, довольно искусственна: вот, был абсолютно фальшивый мир, в котором слащавое сюсюканье попсы и тошнотворное шамканье генсеков сочетались с корневой тайной злобой и мерзостью, которая уже перла во всещели, росла как на дрожжах и подпитывалась всеобщей ложью. У меня как раз такое чувство, что сегодняшняя Россия - это все то же самое, образца 1984 года, минус все то хорошее, что в СССР все-таки было. Но об этом спорить бессмысленно - Балабанов наверняка ответит, что мне в 1984 году жилось хорошо, а он знает, как все было. Будем считать, что знает. За Антонину ему все прощается.

Ольга Михайлова Скрытый сюжет

В московском «Театре.Doc» состоялась премьера спектакля «Синий Слесарь» по пьесе Михаила Дурненкова в постановке Михаила Угарова и Руслана Маликова

"Синий Слесарь" - пьеса о том, как герой, молодой человек с высшим образованием, устраивается на завод слесарем. Идут его первые дни в новом коллективе. Помоему, так. Правильно.

Борисыч увидел бригаду
Вроткомпот, - говорит,
И тут же…
Ничего. Откачали.
Но еще это пьеса о том, как герой, поэт, обнаруживает, что человеческая фантазия никогда не переиграет реальность, а потому решает перестать сочинять и просто жить этой реальной жизнью. Тоже правильно.

Знаю одно
Перерыв и трава возле бокса
Мятая с сонмом окурков -
Вот что мне нужно для счастья.
А еще это пьеса о том, как поэт, окунувшись в реальную жизнь, видит, что вся она и есть сплошная поэзия, и, не выдержав, заново принимается сочинять. Ему кажется, что здесь, на заводе, он вступил в неожиданный диалог с жизнью, к чему, в сущности, и стремятся, когда не пьют, поэты. Ну не для людей же, в самом деле, стихи пишутся!

"Чудесна страна Болгария
Прибежище искр мириадов"
Мне мастер сказал
Давая болгарку…
Но в финале оказывается, что сочинение его разошлось с реальностью. Даром что старался, выстраивал сюжет со смертью в конце. Высшим из искусств является трагедия, поэтому смерть в финале необходима, иначе за что люди деньги платили? Но у заводского бытия имеется какой-то свой сюжет, не заканчивающийся смертью. И герой не обижается, понимает, что как в жизни - лучше.

Солнце всех пыльных окошек
Пьяный хожу я по боксу
Всем улыбаюсь…
Работать не буду!
Синий Слесарь - это промышленное привидение вроде отца Гамлета. Только у них привидение жалуется и помощи просит, а у нас, наоборот, выполняет любые желания; правда, придется заплатить. Но все по справедливости. Даже если два литра спирта на проходной отобрали и взять больше негде, а закуски наготовлено и душа горит, выход есть - позвать Синего Слесаря. Он обязательно явится и поможет. И всего-то в расплату за это документы потеряешь и жена уйдет, и то временно. Такое и без Синего Слесаря бывает.

Утро. Похмелье. Чернильная синь остановок.
В автобусе свет такой яркий
Что сразу же можно зашиться.
Собственно, это концерт. По жанру. "Концерт в нескольких отделениях" - так автор свое сочинение определяет. Не тот автор, который автор пьесы, а тот, который герой.

Но, на самом деле, "Слесарь" - этакие индустриально-философские диалоги, в которых обсуждаются отношения фантазии и реальности. Возможно, автор их солипсист и считает, что никакихзаводов с рабочими в природе нет (а и правда, какая земля родит завод?), зато есть писатель вроде Венедикта Ерофеева, и он их сочинил.

Впрочем, можно понять и строго наоборот. Никакой фантазии нет: все, что мы придумываем, уже существует в реальности. Иногда мы записываем с ошибками, и тогда реальность может нам и по шее отвесить, то есть по-своему подредактировать.

О подъемник случайно разбил себе бошку
Сразу как будто живым
Для меня стал подъемник
Угондошил его монтировкой.
Нет, сначала, разумеется, у героя-поэта амбиции: как это так, не я придумал, что "девочка-магнит живет в метро восемь лет" или "в ОВД Басманное ликвидирован гей-бордель". И вот герой видит - ну, хотя бы ту же девочку-магнит, которая за восемь лет жизни в метро превратилась без солнечного света в бледную взрослую женщину, и начинает сочинять ее историю. Герой хорошо сочиняет, а жизнь лучше. Приходит он на работу, на свой уже почти родной завод, а девочка-магнит на проходной вахтером.

Болт в кармане нашли
Вохровцы черти
Если им верить то мир
Лишь для болта существует.
Ну и зачем сочинять? Лучше жить да радоваться. "А мир пусть себе пишет за всех авторов вместе взятых". "Молдаванин по фамилии Бодю изнасиловал кошку на Красной площади". После этого разве покажется пошлостью "завести детей и считать, что это самое главное в жизни"? Зачем во всем искать второй смысл, если мы и с первым не знаем что делать?

Кстати, о смыслах: эта пьеса еще и о заводских рабочих. Некоторых слов в пьесе я не понимаю, и потому звучат они для меня чистейшей поэзией: "калиброванные кондукторы", "грохотальный участок" или "рожковый ключ", который, оказывается, можно поместить "не туда". Рабочие, к тому же, сочиняют хокку - образцы индустриальной лирики. Они хороши сами по себе, но еще выигрышнее смотрятся в общей ткани пьесы, стилистически крайне разнообразной. "Так шарикоподшипник, вынутый из обоймы, бывает хорош сам по себе, но в сочетании с другими приобретает новую, дополнительную прелесть".

До зарплаты как до Пекина раком скакать
Мне Мастер поведал
Срочно менять президента.
Можно исповедовать любую философию, считать мир продуктом собственного воображения или же, напротив, сознание полагать вторичным. Главное, говоря словами автора пьесы, - "естественно наблюдать красоту во всех проявлениях окружающего мира".

Несу заготовки в контейнер
Блестят заготовки
Теплые будто хлеба или сиськи
Мягкие взгляду.
Это очень русская пьеса: между героями нет вовсе никакого отчуждения. Вопреки западной драматургической традиции, коммуникация возможна. Вежливые - чужие. Грубые - свои. Лучше, конечно, когда и вежливые, и свои. Но пока идеал воплотим только в форме хокку. А чтобы стать ближе к народу, приходится добавлять парудругую нецензурных слов. Не такая уж большая плата за близость, за выход из одиночества, за "долой солипсизм".

После работы слегка посидели с друзьями
Там, где я жил, туда не пускают
Я, как Алиса, устал удивляться…
А спектакль заканчивается мужским стриптизом, и этим все сказано. Слесари все как на подбор: стихов читают много, матом ругаются мало, на красавицу-ведущую этой "пьесы-концерта" смотрят восхищенно - индустриальная муза, наверное. К сожалению, в конце она только пиджачок с плеч стряхнула, а больше ни-ни. Мужчины же вовсю раздеваются, и движения их органичны, как в балете. А текст они произносят так, будто сами придумали эти слова. И потому "Синий Слесарь" дарит разом и удовольствие, и смысл. Все-таки заводскую реальность на трезвую голову, да еще без стихов, выдержать невозможно.

Максим Семеляк Свободное плавание

Группа «Аукцыон» выпустила новый альбом, записанный совместно с лучшими американскими инструменталистами

Новому альбому «Аукцыона» задолго до выхода принялись прочить славу второй «Птицы»: во-первых, всем того очень хотелось; во-вторых, выложенная загодя в Сеть песня «Ждать» на то более-менее настраивала. Ожидания не оправдались. Если «Птица» была в первую очередь историей про песни, то «Девушки поют» - целиком и полностью про музыку. Она не про хиты, но про звуки, это пластинка, основанная на реальных музыкальных событиях, как то: порывистое дыхание китайской флейты, сдавленный писк мелодики, рокот гитары, иногда напоминающей о манерах Джорджа Харрисона, ну, и собственно голос Леонида Федорова, который давно уже превратился в совершенно отдельный инструмент секретного диапазона. «Аукцыон» не записывал пластинок больше десяти лет. Им это дело как-то сходило с рук - они могли играть на концертах одни и те же песни, постепенно доводя их то до неузнаваемости, то до совершенства, то до того и другого сразу. Могли записывать альбомы по второму разу (см. «Это мама»). Никто их не упрекал в безбожно затянувшейся паузе. Получилось как раз наоборот - именно в период формального безвременья «Аукцыон» снискал наибольшую славу. В первую очередь это, разумеется, связано с выходом из тени Леонида Федорова (как заметил один проницательный человек, вся история группы «Аукцыон» - просто выход Федорова из дальнего угла сцены под самые что ни на есть софиты). За истекшие десять лет Федоров дал какое-то несусветное количество сольных концертов, записал несколько странных грандиозных альбомов в компании с Владимиром Волковым (их «Лиловый день», пожалуй, самая интересная в музыкальном отношении здешняя пластинка 2000-х), вывел в люди группу «Ленинград» и вообще незаметно превратился в человека, по отношению к которому слово «гений» стало употребляться едва ли не чаще, чем слово «музыкант». И решительно ни у кого не возникало желания с этим спорить.

Как сказано по другому поводу у Лескова, вероятно, это почему-нибудь так следует.

С «Аукцыоном» же произошла следующая важная штука: он словно бы расписался в своей принципиальной несамостоятельности по ряду вопросов и с загадочной улыбкой удалился под сень иных традиций и иных представлений о том, как оно вообще все бывает. Благодаря федоровской активности его группа скорее ассоциируется с новой импровизационной музыкой, нежели с банальным рок-н-роллом. За эти годы «Аукцыон» сгенерировал вокруг себя сильнейшее звуковое поле: Владимир Мартынов, Татьяна Гринденко, Владимир Волков, а теперь вот Марк Рибо, Джон Медески и Нед Ротенберг.

Грубо говоря, такие вещи называются переходом на другой уровень. Русская рок-музыка всегда в глубине души почитала за высшую доблесть две довольно пошлые крайности - честность устремлений и виртуозность исполнения. При этом она напрочь забыла про музыкальное мышление как таковое. В этом и состоит разница между, например, нынешним «Аукцыоном» и нынешним «Аквариумом». Если Гребенщиков с годами стал по-другому играть, то Федоров стал иначе думать.

То же самое произошло и с языком. По иронии, человек, никогда не писавший тексты песен, сработал наиболее литературные альбомы во всей русской рок-музыке (циклы на стихи Введенского, Хлебникова, Волохонского). Он как бы играет теперь и на их поле тоже. То есть Федоров опять-таки передал самого себя на поруки мощной и неожиданной традиции. Вот так, постепенно, прячась то за спину Гаркуши, то за тексты Озерского, то за музыку Баха, то за песни Хвостенко, Федоров пришел к обоснованной задолго до него, предвосхищенной ясности, которую и зафиксировал альбом «Девушки поют».

У зауми есть одно благодарное свойство: она чаще всего бывает попросту неинтересной, но почти никогда фальшивой. В этом смысле федоровская манера сочинять и петь напоминает рецепт - неизменно неразборчивый, но единственно необходимый. Федоров практикует то особое красноречие недосказанности, которое, с одной стороны, дает ему изрядное преимущество (поди, в самом деле, пойми, о чем песня «Таял» или «Далеко», но эта подвижность значений всегда завораживает), а с другой - требует куда большей музыкальной ответственности. Когда смысловая нагрузка смещается со слова на звук, сфальшивить непростительно. И если со словами «Аукцыон» традиционно играет в поддавки, то с музыкой обращается вполне по-шахматному.

Альбом «Девушки поют» - как раз про такую музыкальную ответственность.

По всем формальным признакам это самый помпезный музыкальный труд со времен «Radio Silence»: с «Аукцыоном» сыграли не то чтобы звезды, но, скажем так, лучшие люди. При этом у «Аукцыона» с современной американской околоджазовой сценой действительно много общего. При этом американские авторитеты совершенно не кажутся свадебными генералами, скорее, они напоминают друзей жениха - и играют при этом соответственно (взять хотя бы партию мелодики в исполнении Джона Медески в песенке «Слова»). Им как бы передалось беспечное самоупоение «Аукцыона», которое они, в свою очередь, довели до нездешнего проф-пригодного ума. Тут главное не порода, но свобода, - Рибо с Медески то и дело позволяют себе звукоизвлечение совершенно на грани фола с нелепыми раскатами клавиш и прочей вольной абракадаброй.

В конечном счете «Девушки поют» достигают довольно неожиданного эффекта: получилась более чем изощренная музыка, но без всякой задней мысли. Диск записан почти мгновенно, без репетиционной муштры. Все здесь сыграно, как выражался в других обстоятельствах Ариэль Шарон, быстро, сильно, элегантно.

Элегантность - вообще ключевое слово. Федорова за его сольные альбомы в последнее время совсем задразнили - гением, левшой, самородком и прочими именами, так или иначе предполагающими чересчур основательное движение мыслей и чувств. Новая запись возвращает ему ту живописную легкость, с которой собственно «Аукцыон» когда-то начинался. Другое дело, что эту легкость еще нужно прочувствовать, расслышать - строго говоря, Федоров кинул публике единственную кость в виде песни «Ждать». Все остальное так или иначе тонет в буйстве красок. Но важно понять, что «Девушки поют» - вполне светская музыка, приличествующая текущему моменту. В ней не существует никакого специального вызова, никакого привилегированного донкихотства. даже самые тяжкие куски пластинки не несут никаких тайн либо откровений - просто люди так играют. Очевидно, это и называется сверх-естественностью (ставлю тут дефис, памятуя о своеволии Федорова и компании с буквой «ы»). Это всего лишь элементарное нью-йоркское изящество, в которое «Аукцыон» так счастливо вписался.

Так что если применительно к данной пластинке и говорить о каких-то безднах - разве что о безднах вкуса.


This file was created
with BookDesigner program
bookdesigner@the-ebook.org
13.01.2012

Оглавление

  • Русская жизнь №1, апрель 2007 Сокровенный человек * НАСУЩНОЕ * Новости Тридцать ударов
  • Практика отсутствия
  • Сизиф оптимизированный
  • Смерть бомжа-футболиста
  • Правило акушерки: "Чужих не брать!"
  • Телефонный терроризм как приглашение в гости
  • Старые школы - под снос
  • Буду ломать!
  • Распил танка
  • Убей-Конь против
  • Стоматолог едет сквозь снежную равнину
  • Питомцы образцовой школы
  • Без серпа и молота
  • Отдам монастырь в частные руки
  • Срубить дерево и построить дом
  • Три баптиста и свидетель
  • Нож как ответ на чих
  • Непонятливый Авраам
  • Наказание шнуром
  • Учительница наносит удар
  • Прокурор и ангелы
  • Небесный молоток
  • Трагедия маленького человека
  • Идут поезда, не летят вертолеты
  • ПРОХОДИМ, НЕ ЗАДЕРЖИВАЕМСЯ
  • Без ружья
  • Олег Кашин Памяти мануфактуры
  • I.
  • II.
  • III.
  • IV.
  • V.
  • VI.
  • * БЫЛОЕ * Гибель земского доктора. Дневник А.И. Шингарева
  • Алексей Митрофанов Родина самовара
  • Дмитрий Галковский Подвиг Скалона
  • * ДУМЫ * Алексей Бессуднов Интеллигенцию спасут рабочие
  • Интеллигенты без рабочих
  • Рабочие без интеллигентов
  • Павел Черноморский Будни агитатора
  • Смена манер на четвертом веку
  • Жемчужины у ног
  • Отвергнутая формула
  • Вредный легион
  • Хлопоты богатых, утехи средних и упования бедных
  • Татьяна Москвина Однажды в Петербурге
  • * ОБРАЗЫ * Дмитрий Быков Эффективный менеджер
  • Аркадий Ипполитов Три Елизаветы
  • Евгения Долгинова Четвертая Лиза
  • * ЛИЦА * Олег Кашин Мордовские лагеря и моя прекрасная няня
  • * СВЯЩЕНСТВО * Дмитрий Поляков Земля Вербного Воскресенья
  • * ГРАЖДАНСТВО * Евгения Долгинова Распутица
  • Открылась бездна
  • Сходка в сумерках
  • Статическое электричество
  • Нормы этики и морали
  • "Пусть по России слух тоже пройдет"
  • Анна Андреева Бесссовестный деготь труда
  • Не только Арчи
  • По причине жлобства и крайнего низкопоклонства
  • Тоска по безмятежности
  • ПРИМЕЧАНИЯ
  • * СЕМЕЙСТВО * Евгения Пищикова Пятиэтажная Россия
  • Завод
  • Страна
  • Алтарь
  • Шопинг
  • Семья
  • Игорь Мальцев Русские потомки Моны Лизы
  • * МЕЩАНСТВО * Мария Бахарева Кузнецкий мост, поддельные французы
  • Дмитрий Ольшанский Церковь Троицы в тенях
  • I.
  • II.
  • III.
  • IV.
  • * ХУДОЖЕСТВО * Борис Кузьминский Звездолет, шампур, Россия
  • Дмитрий Быков Уродов и людей прибыло
  • Ольга Михайлова Скрытый сюжет
  • Максим Семеляк Свободное плавание