Первая мировая война (август 2007) [Журнал «Русская жизнь»] (fb2) читать онлайн

- Первая мировая война (август 2007) (а.с. Русская жизнь -7) 1.7 Мб, 193с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Журнал «Русская жизнь»

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Русская жизнь
№7, август 2007

Первая мировая война

* НАСУЩНОЕ *
Драмы
Несть ни Еллина, ни Иудея

России снова напомнили о том, что она светское государство

Христиане веры евангельской из подмосковного Чехова выиграли в Европейском суде по правам человека в Страсбурге очередное дело «сектанты против России». Суд обязал государство выплатить истцам 6 тыс. евро. Главное в этом деле - не сумма компенсации за моральный ущерб и даже не сам факт признания правоты конкретных евангелистов, а неприятное для многих россиян открытие: в демократическом государстве все равны не только перед Богом, но и перед законом.

Евангелистов из Чехова задел за душу запрет на молитвенные собрания под открытым небом. Шесть лет назад здание их общины было сожжено. Денег на новый молитвенный дом у евангелистов не было, и тогда они попросили местные власти разрешить им проводить богослужения на улице. В ответ местный держиморда предложил им молиться в квартирах.

Однако протестанты - и в жизни, и в своем учении - превыше всего ценят Закон. И если приверженцы христианства, отколовшиеся в свое время от официального православия, в подобной ситуации наверняка проглотили бы обиду и стали еще более напряженно молиться и спасать свою душу, то западники идут до конца. Чуть ранее аналогичные иски по «ущемлению права на свободу вероисповедания» у России в Страсбурге выиграли сайентологи, свидетели Иеговы и Армия спасения.

Вторым уроком для ревнителей благочестия это дело должно стать и потому, что понятию «секта» (которым они так любят оперировать) ни свод российских законов, ни судебная система не дают никакого определения. «Российская Федерация - светское государство. Никакая религия не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной», - гласит статья 14 Конституции РФ. Следовательно, в России нет и не может быть той господствующей церкви, раскол с которой дает основание для навешивания негативных и оскорбительных ярлыков и тем паче гонений. Более того, история религий свидетельствует, что тем же словом «секта» без малого два тысячелетия назад назывались нынешние традиционные религии. Например, первые христианские общины с точки зрения иудеев и римлян были сектами.

Печально, что Россия снова наступает на грабли, удар которых уже дважды приводил к слому Системы. Революционный настрой 20 миллионов «сектантов» в начале XX века стал притчей во языцех. Не менее известна роль, которую сыграли советские баптисты, пятидесятники и свидетели Иеговы в диссидентском движении брежневской эпохи. Любое действие рождает противодействие.

Интересно, что в федеральном законе «О свободе совести и о религиозных объединениях» говорится о «Российской Федерации как светском государстве, где признается роль… христианства, ислама, буддизма, иудаизма и других религий, составляющих неотъемлемую часть исторического наследия народов России». Когда гонителям хочется ущемить какую-либо «секту», стоит вспомнить, что «другой религией, составляющей неотъемлемую часть…», является, например, движение паниашковцев, основанное крестьянином Алексеем Гавриловым (Паниашкой) в конце XIX века. Вот что писали о движении современники. «Относясь с отвращением к пище и питию и по необходимости их употребляя, паниашковцы приговаривают при этом: «На, бес!» То же самое произносится ими при сажании хлеба в печь, когда наливают воду в посуду, при отправлении естественных потребностей и т. п. Паниашковцы перестают менять одежду, пока она вся не износится, перестают умываться, вычесываться, предаваясь при этом для «замора плоти» стадному разврату. Для наиболее преданных последователей Паниашка устроил коммунистическую общину, где у сектантов все было общее, и никто не мог иметь личной собственности, в том числе мужа и жены».

Историческое наследие, и еще какое! В демократическом обществе придется привыкать и к таким персонажам и, возможно, даже разрешать им устраивать «молитвенные собрания на открытом воздухе». Пока это не выходит за рамки светского закона.


П. П.

Лирика

***

Нивы сжаты, рощи голы - шоу-бизнес подгрызает последние культурные табу. Эффективное рвотное средство: певица - Бизюлька, альбом - «Стать рачком», песня: «Зачем существует в мире статья сто тридцать четыре? Детям любить мешает и взрослым не разрешает». От тошноты и негодования граждане переходят к здоровым полицейским эмоциям.

Мария Арбатова заявляет, что певицу Бизюльку лоббирует «мафия педофилов». Когда бы все было так просто! Мафия не мафия, а при нынешней-то тематической бескормице отчего бы и не замахнуться на бастион уголовного нашего кодекса. Припевчик следующего хита, по всей вероятности, будет звучать так: «Зачем меня судят опять по гадкой статье сто пять?»

***

В Санкт- Петербурге погибла пятилетняя дочка сочинского мэра. Обычную пролетку, из которой выпала девочка, СМИ упорно называют каретой, отчего дежурная туристическая прогулка начинает выглядеть пышным сановным выездом. Плюс место: Дворцовая набережная, около Эрмитажа. Немедленно припоминаются смертоносные снегоходы, частные самолеты и вертолеты, Ferrari Enzo Керимова-Канделаки и прочий VIP-транспорт, фигурирующий в сводках о трагических происшествиях. Теперь в этот роковой ряд попала и невинная пролетка.

***

Ангелического вида юноша около входа в РГГУ говорит по телефону. Судя по обрывкам, речь идет о поездке в Питер к товарищу и посещении футбола. «Ну, штук восемь нам хватит на поесть на два дня. Не хватит? А сколько надо? Не, в казино не пойдем больше, мне фазер карту закрыл…» Лет семнадцать, не больше, - а какая насыщенная жизнь!

***

В билетной кассе на Цветном бульваре, как бы извиняясь за большую наценку, к билету прикладывают подарок - колоду игральных карт. Поразительное бесчувствие к железнодорожным реалиям. «Две ясности, две хитрых простоты играют в дурачка на нижней полке…» - уже и не споешь: на предложение попутчика «в картишки» пассажиры справедливо каменеют лицом. А на вокзале женщина, которую с нездешней доверчивостью попросили присмотреть за чемоданом «ровно одну минуточку», немедленно ударилась в крик: уберите подальше, смотрите сами, может, бомба или наркотики, я сейчас милицию, где тут милиция. «Озверели, да, озверели», - бормочет пожилой (по всему судя, приезжий, в темном рабочем загаре) хозяин чемодана и, хромая, тащит его сквозь нарядную разноцветную публику.

***

Июльские катастрофы - череда смертей, летящие в пропасть автобусы, падения башенных кранов - воспринимаются как прелюдия к августовским. Что-то будет, потому что «календарь велит». Эти ежегодные всенародные ожидания рокового августа похожи на языческие аграрные бдения - вызов дождя, моление об урожае.

***

Листаю глянцевое приложение к деловому журналу. Известная поэтесса - «богема», «антисоветчица», автор эссе о всевозможной духовности и свободе - нахваливает клинику в швейцарском Монтре, где пациентов стремительно омолаживают с помощью «печени эмбриона ягненка». В оправдание цены (от 11 до 16 тысяч евро за неделю) тонко замечает: «Каждый, кому за сорок, не может потратить деньги с большим смыслом».

***

Появилось выражение «гуманитарный уголь». Так роскошно называется уголь, который власти Кузбасса раздали 2,2 тыс. нуждающихся семей, по 4 тонны каждая порция. Не из рурских ли шахт его завезли? А в Калужской области ввели понятие «социального хлеба» (фиксированные цены - для малообеспеченных). Что там на очереди - «благотворительный воздух» для федеральных льготников?

***

Почему бы не штрафовать работников коммунальных служб за ложные вызовы клиентов? Почти все мои знакомые с этим сталкивались - категорические угрозы отключить свет или газ за неуплату, которой не было. По телефону объясниться невозможно, нужно ехать в контору, несколько часов сидеть в очереди и предстать пред светлы очи инспекторов, чтобы услышать «Ладно, идите».

Стоимость рабочего дня, проезда, да и просто морального ущерба никто не компенсирует. Что делать с этим террором - непонятно.

***

Самыми востребованными у абитуриентов специальностями в этом году стали менеджмент, финансы и кредит, экономика, пиар. Чуть меньше, чем прежде, будущих юристов и психологов.

Когда думаешь про эту армию воздухоторговцев с раскосыми и жадными очами - Россия кажется очень маленькой, очень малометражной, слишком тесной для них.

***

«Последний приют», два метра родимой земли - не право, но товар. С 1 августа в среднем вдвое дорожают похороны в Москве - услуги ГУП «Ритуал». Например, рытье могилы обойдется вчетверо дороже, чем раньше. Интересно, что еще придумают скорбных дел управленцы, - не захотят ли, к примеру, с родственников усопшего брать ежегодную плату «за землепользование» по свободным арендным ставкам? И что ожидает неплатежеспособных - эконом-класс, братские могилы?

На территориях московских кладбищ давно уже идет это социальное расслоение. На Николо-Архангельском маленькие, лаконичные обелиски погибших в горячих точках растут, точно робкий подлесок, у подножия могучих братковских монументов черного мрамора.

***

Бомж - сине-багровый, с умными холодными глазами - выражает недовольство поданной мелочью: «Мадам, такая инфляция…» В Госдуме готовится законопроект, призванный обязать бомжей к обязательной регистрации и принудительной социализации в спецприемниках. Но тут же юристы с напоминаниями, что образ жизни - личное дело каждого человека, он имеет право жить со своими принципами. Свобода разлагаться заживо, конечно, превыше всего.

***

В пособии для поступающих «Новейшая история России в вопросах и ответах» Юрий Визбор назван запретным бардом. А в «Тренировочных заданиях к ЕГЭ по истории» автора А. А. Громова предложено ответить на вопрос, кто возглавлял борьбу горцев во время Кавказской войны; среди претендентов - Тимур и Осман-Паша. Там же школьникам предлагают ответить, являлись ли ссылка Сахарова и суд над Бродским свидетельством усиления идеологического диктата в первое десятилетие после Великой Отечественной. Этот юморок - окончательная профанация самой идеи ЕГЭ, все более походящего на придурковатую викторину. Софиты, белые зубы Максима Галкина, впереди миллион.

***

Водитель Уладзимир триста километров рассказывал, как он отказался от блестящей номенклатурной карьеры ради любви к искусству. Три квартиры, четыре машины, жить невозможно, упырь колхозник убил силовиков, молоко полдоллара.

- Дороги-то у вас какие хорошие! - говорила я в ответ.

- Эти дороги у нас были еще до Луки, - быстро отвечал он. - Это все не Лука.

- А какая золотая колосится у вас кукуруза! - говорила я, не задумываясь, может ли кукуруза колоситься.

- Люди не живут, а выживают, - горько отвечал Уладзимир. - Я дочке трешку купил, так верите? - нечем платить. А вы знаете, что такое байстрюк?

По дороге шли нарядные комбайны - неотвратимые и медленные, как танки.


Евгения Долгинова

Анекдоты
Страшное преступление гаишника

Владимирской прокуратурой по надзору за исполнением законов на особо режимных объектах в Радужный городской суд направлено для рассмотрения по существу уголовное дело в отношении инспектора ДПС ГИБДД ОВД города Радужный, обвиняемого в совершении служебного подлога.

Предварительным следствием установлено, что в 2006 году инспектор ДПС сфальсифицировал семь протоколов и постановлений по делам об административных правонарушениях. По версии следствия, в целях улучшения показателей служебной деятельности в указанные документы он вносил анкетные данные несуществующих лиц - «нарушителей ПДД», на которых якобы наложено административное наказание в виде предупреждения. От их имени выполнялись и поддельные подписи.

Уголовное дело находилось в производстве следователя Владимирской прокуратуры по надзору за исполнением законов на особо режимных объектах. Контроль за ходом расследования осуществляла прокуратура области.

Как же трогательны такие вот мельчайшие, невесомые «преступления», не приносящие вреда. Шалости, в сущности, а не преступления.

Закончилось дежурство. Сотрудник ГИБДД сидит в своей будочке, прихлебывает чай. А может, и чего покрепче. Дай-ка штучек пять протокольчиков заполню. А в следующий раз - еще пару-тройку. Хорошо. А то, гады, требуют отчетность. Вот и будет им отчетность.

Наверняка ему доставляло удовольствие придумывать имена, фамилии и другие анкетные данные несуществующих нарушителей.

Так-так. Пусть будет Петухов… Петухов Петр Николаевич. Нет, «Петухов» и «Петр» -как-то по-дурацки. Петухов Анатолий Борисович. Вот, нормально. 1973 года рождения. Допустим, город Лакинск Владимирской области. Или, может, Петушки? Ха, Петухов из Петушков! Тогда уж пусть будет Петр, во, прикольно, Петухов Петр Петрович, проживает в г. Петушки, не, ну это уж как-то совсем, еще придерутся, догадаются, пусть будет Петухов Петр Тимофеевич. Так, гражданин Петухов. Нарушаем. Не пристегнут ремень безопасности. Нехорошо, Петр Тимофеевич, нехорошо. На первый раз ограничимся предупреждением, вы уж смотрите, не нарушайте. И ремешочек-то пристегните, да. Вот тут вот распишитесь. Во, нормально. Петухов из Петушков, умора. Кто у нас будет следующий? Ну, к примеру, Серов. Или Перов. Или нет, лучше для разнообразия нерусскую фамилию. Например… Какие у нас нерусские фамилии бывают? Ну, там, Алиев… Не, не Алиев. Алиев - это президент Азербайджана вроде. Алимов. Алимов - нерусская фамилия или русская? Хрен их разберет. Во, точно - Магомедов. Точно нерусская. Блин, а какие у них там имена-отчества-то? Али? Оглы? Оглыевич - есть такое отчество? Кто их там разберет. А чего, нормально - Магомедов Али Оглыевич. Родился в городе… Баку? Ташкенте? Какие у них там еще города? Грозный, во! Родился в г. Грозный. Проживает в г. Москва. 1975 г. р. Отлично. Али Оглыевич, ну-ка покажите-ка аптечку. Ну, Али Оглыевич, Али Оглыевич, как же так. Недоукомплектована аптечка-то. Перевязочных материалов нет. И дезинфицирующей жидкости. Непорядок. На первый раз предупреждение, но вы уж, пожалуйста, об аптечке своей позаботьтесь, а то сами знаете, как оно бывает. Вот тут не забудьте расписаться…

Николай Михайлович, что же машинка-то у вас такая грязная? Нехорошо. Распишитесь, пожалуйста…

Никита Игоревич, дорогой, что-то у вас бампер-то помят, небось незарегистрированное ДТП? В столб въехали? Ну, бывает. На первый раз - предупреждение…

Вот и готовы четыре протокольчика. Будет вам, дорогие начальнички, отчетность.

А теперь эти невинные упражнения расследует прокуратура, заведено уголовное дело. Весело вертится «правовой механизм». Будем надеяться, Радужный суд не поступит с бедным гаишником слишком строго.

Власть как наркотик

В Чувашии арестован за убийство бывший глава Канашского района республики Сергей Антонов. 3 июля Антонов застрелил своего двоюродного брата. По данному факту Канашская межрайонная прокуратура возбудила уголовное дело.

Сергей Антонов, дважды - в 2001-м и 2005 годах - избиравшийся главой Канашского района Чувашии, руководил им в общей сложности 5 лет.

В сентябре 2006 года, всего через год после второго избрания, он ушел в отставку. Формально - по собственному желанию. После ухода с поста

бывший глава трудился зоотехником местного сельхозпредприятия «Урюм». Есть сведения, что после своей отставки Антонов переживал сильную депрессию, в последнее время в его поведении обнаруживались признаки неадекватности: людям, с которыми он разговаривал, Антонов туманно намекал на то, что его кто-то преследует, вел беседы шепотом, часто оглядывался по сторонам.

В октябре 2006 года Сергей Антонов вместе со своим приятелем, неким Виталием Жураевым, вошел в здание Канашской районной администрации и предпринял попытку возврата власти. Антонов и Жураев потребовали от управделами райадминистрации Татьяны Владимировой экстренно созвать внеочередное собрание депутатов Канашского района: бывший глава района хотел отозвать свое заявление о добровольном снятии полномочий, объяснив депутатам, что подал его «ошибочно». При этом для убедительности Жураев положил на стол имевшийся при нем газовый пистолет, а сам Сергей Антонов вышиб дверь служебного кабинета управделами, сломав замок. А в мае нынешнего года прокуратура возбудила в отношении Антонова уголовное дело, так как он избил местного егеря. Но подробности инцидента не разглашаются.

Сегодня экс-руководитель обвиняется еще и в убийстве. Своего двоюродного брата Сергей Антонов убил выстрелом из принадлежавшего ему охотничьего ружья. Брат вместе со своим сыном-школьником и племянником пас скот в поле недалеко от села. После словесной перепалки бывший глава района выхватил охотничье ружье и на глазах у детей выстрелил своему брату в грудь. Последний скончался на месте.

Во время ссоры Сергей Антонов выкрикивал малопонятные слова о загадочной смерти своего отца, которого около 20 лет назад нашли мертвым на дне колодца. Вскоре после этого Антонова задержали сотрудники милиции.

Антонов заключен под стражу и сейчас содержится в одном из следственных изоляторов. Следствие придерживается версии, что убийство совершено «на почве личных неприязненных взаимоотношений», отмечают в прокуратуре, однако поясняют, что это не единственная версия. Если вина бывшего главы района в совершении убийства будет доказана судом, ему грозит до 15 лет лишения свободы.

Говорят, что власть - это наркотик.

А и правильно, оказывается, говорят.

Человек пять лет обладал властью, а потом власть у него отняли. И он натурально сошел с ума. На всю, что называется, голову.

Власть у него, правда, была не ахти какая. Так себе - рулил районом. Мелковатая, прямо скажем, власть.

С другой стороны, когда мелковатая - может, оно еще и слаще. Строить тишайшее, мельчайшее канашское начальство. Устраивать разносы директорам канашских предприятий. Шугать теток из администрации.

С важным видом заседать на республиканских совещаниях. Ручкаться

с самим президентом Республики Чувашия. Кайф. Кайф!

И вдруг все это кончилось. Только вчера было, и - все. Приплыли.

И началось. Работа зоотехником (!) на сельхозпредприятии «Урюм» (!!). Нелепая, жалкая попытка захвата власти при содействии дружка с пистолетом. Избиение егеря. И, наконец, убийство брата.

Расшаталась, понимаешь, нервная система. Ломка, самая настоящая ломка. Некого строить. Некого вызывать на ковер. Некому давать ценные указания. Полный крах.

В этом смысле хорошо была устроена советская административная система. Если человек попадал в начальственную обойму, он уже из нее не выпадал. Сняли с одного руководящего поста - назначили на другой, пусть даже и пониже. Перестал начальствовать здесь - пошел начальствовать там.

Нервная система у начальников была в порядке, никаких депрессий. Взгрустнулось - созвал совещание, устроил выволочку, спросил по всей строгости. Глядишь, и полегчало на сердце.

Начальников надо беречь. Они люди хрупкие, их обидеть легко. Неужели не могли человеку какую-нибудь приличную должностишку подобрать в Канашском районе?

В Канаше ведь и вагоноремонтный завод есть, и полимерных материалов, и автопогрузчиков, и крупная железнодорожная станция. И даже завод резцов. Есть чем порулить. Глядишь, и не было бы нелепых сцен с вышибанием дверей и размахиванием пистолетом, и егерь был бы цел и невредим, и брат был бы жив.

Непорядок со скотомогильниками

В результате проведенной прокуратурой Ершовского района Саратовской области проверки с выездами на место с участием главного санитарно-ветеринарного врача района выявлены многочисленные нарушения требований к оборудованию скотомогильников.

Районная прокуратура проверяла соблюдение законодательства в сфере утилизации отходов. Большое внимание было уделено соблюдению правил захоронения трупов животных в сельской местности. Речь идет о трупах овец, свиней, крупного рогатого скота, умерших от различных заболеваний. Согласно действующему российскому законодательству, для захоронения трупов животных сооружаются специальные ямы площадью 6 на 6 метров и глубиной 10-12 метров, дно которых заливается бетоном или устилается щебенкой. Ямы должны иметь двойные кирпичные стены и двойное железобетонное перекрытие с утеплителем для ускорения процессов гниения. Яма должна закрываться плотным люком. Над ямой должен сооружаться навес, двухметровым забором огораживаться площадь в 600 квадратных метров. С внутренней стороны ямы предусматривается наличие рва глубиной полтора метра с перекидным мостом. На огороженной территории должно иметься помещение для вскрытия трупов животных. Этот комплекс называется скотомогильником. Объект не должен располагаться в низинах, рядом с жилыми и сельскохозяйственными объектами. Только при соблюдении всех указанных требований гарантируется нераспространение заразы.

Установлено, что из девяти проверенных скотомогильников только скотомогильник колхоза «Моховское» соответствует предъявляемым требованиям. Остальные представляют собой ямы, перекрытые плитами, в разной степени заполненные разлагающимися трупами животных (в одном хозяйстве она заполнена доверху), в лучшем случае огороженные деревянными жердями. В ОАО «Красный боец» вследствие отсутствия надлежащего контроля за использованием скотомогильника местное население складирует гниющие трупы животных возле территории объекта.

По истечении установленного законом срока будут проведены повторные выезды. В случае дальнейшего игнорирования требований закона нерадивым хозяевам придется ответить за неисполнение законных требований прокурора.

В нашем мире довольно много отвратительного и страшного. Причем страшного не только в смысле насилия, жестокости и прочих побочных продуктов человеческого существования. А страшного самого по себе, безотносительно к людям, морали и нравственности.

Например, на острове Тринидад в Карибском море есть озеро жидкого асфальта глубиной 72 метра. Нефть естественным образом выходит на поверхность Земли. Оторопь берет от одной только мысли о том, что на свете есть такое озеро. И о том, каково в этом асфальтоеме утонуть. Если вдуматься, в самом факте существования подобного объекта на нашей планете есть что-то ужасное, адское.

Или вот скотомогильники. Обычное, в принципе, дело. Их полно, не только в Саратовской области, но и по всей России. Где есть скот, там есть и скотомогильники. Скот иногда мрет, и надо же этот мертвый скот куда-то девать.

Но когда узнаешь подробности о том, что это такое, волосы слегка встают дыбом. Поднимитесь на несколько абзацев вверх и перечитайте, каким должен быть идеальный скотомогильник. Бетонированная огромная яма. Ров, перекидной мост. Помещение для вскрытия. Плотно пригнанный люк. Это не скотомогильник, а какой-то чуть ли не замок. Туда периодически приезжают машины с живыми людьми и мертвыми животными, живые люди вскрывают мертвых животных, чтобы установить, отчего они стали мертвыми, а потом открывают плотно пригнанный люк (надеюсь, они пользуются чем-то вроде респираторов) и сбрасывают в бетонированную яму привезенных и вскрытых мертвых животных. Процессы гниения разгораются с новой силой.

По идее, при таком комплексе должен быть какой-то постоянный персонал. Хотя бы сторож, охранник. Живой человек дежурит на скотомогильнике. Охраняет его темными ночами. Ходит кругами вокруг двухметрового забора. Прислушивается к звукам, доносящимся из гнилостных глубин.

А другие живые люди проверяют. Забетонированы ли ямы. Плотно ли пригнаны люки. Обустроены ли рвы и перекидные мосты. Заглядывают, берут пробы, нюхают.

В принципе, совершенно обыденно и естественно. Но когда вникнешь во все это, задумаешься, попытаешься представить, приходит отчетливое понимание: мы живем явно не в лучшем из миров.

Человек, которому доверяли

Ивановская облпрокуратура уведомила о вступлении в силу приговора безработному ивановцу, сумевшему получить кредит на машину в одном банке и кредитную карту своего знакомого - в другом.

2 июля Октябрьский райсуд Иванова приговорил Александра Лисина за совершение мошенничества, то есть хищения чужого имущества путем обмана и злоупотребления доверием. 18 июля 2006 года Лисин, 1978 года рождения, заключил с банком «Столичное кредитное товарищество» кредитный договор на покупку автомобиля, при этом исполнять условия и погашать кредит не собирался. На тот момент он нигде не работал, однако сообщил, что работает мастером в ООО «Ника-М» и имеет среднемесячный доход 14 тыс. рублей. Кредитный договор был заключен в день подачи заявки, кредит на 214 762 рубля на покупку автомобиля сроком погашения 48 месяцев был предоставлен.

В ООО «Автоэкспресс-плюс» Лисин за 216 тыс. рублей приобрел ВАЗ-21140. Однако в скором времени снял автомобиль с учета и 11 августа продал за 220 тыс., заведомо зная, что не имеет на это права. Банку был причинен имущественный ущерб. В тот же день Лисин в почтовом ящике одного из домов обнаружил извещение на имя своего знакомого Федорова на получение заказного письма от ЗАО «Банк Русский Стандарт». В почтовом отделении Лисин получил чужое заказное письмо с находящейся там банковской кредитной картой. Зная, что карту можно активировать с номера сотового телефона Федорова, Лисин пришел к нему на работу и попросил телефон под предлогом осуществления звонка. Федоров, доверяя Лисину, дал свой сотовый телефон, Лисин, представившись Федоровым, позвонил оператору ЗАО и для активации кредитной карты назвал известное ему кодовое слово «Санек». Кредитная карта с лимитом 40 тыс. рублей была активирована оператором банка, не подозревавшим о преступных намерениях Лисина. Продолжая реализовывать свой преступный умысел, Лисин снял с кредитной карты все доступные денежные средства.

В суде Лисин признал свою вину в полном объеме. За совершенные преступления он приговорен к 2 годам лишения свободы условно с испытательным сроком 3 года.

Человеку невероятно, фантастически везет. По непонятным причинам ему все доверяют. Впору задуматься о чем-то вроде магии или гипноза.

Получил огромный кредит на машину, наврав, что работает где-то там в каком-то ООО и получает 14 тысяч. Проверять не стали.

Сумел снять машину с учета, хотя на нее должно быть оформлено что-то вроде обременения или как там оно называется. Как-то ухитрился. Кто-то ему опять поверил, не стал проверять, пробивать по базе.

Продал машину на четыре тысячи дороже, чем купил. Пустячок, а все равно удивительно.

Дальше вообще какая-то фантастика начинается.

Обнаружил в чужом почтовом ящике извещение на получение кредитки. Следил, может, специально, проверял? В ящик-то залезть не так уж и трудно, тем более что у них часто сломаны замки, ящики стоят открытыми, бери, что хочешь.

Судя по всему, Лисин знал, что Федоров должен получить кредитку. Федоров, похоже, проболтался - наверное, тоже очень доверял своему жуликоватому приятелю. Может быть, сидели, выпивали, и по пьяной лавочке самодовольный и небдительный Федоров ляпнул товарищу, слышь, прикинь, я тут себе кредитку оформил, «Русский стандарт», на сорок тыщ, а чего, пусть будет, пригодится, мало ли что, штука удобная. Я анкету заполнил, теперь вот по почте извещение придет, пойду получать, потом по мобиле ее активировать надо будет, просто со своей мобилы на их телефон звонишь, и все, удобно, блин, хорошо придумано.

У нормального пацана, я считаю, должна быть кредитка, как положено, да и не одна, вон, в любом американском кино, если нормальный чувак бумажник достает, так у него там этих кредиток до хренищи, сразу видно, правильный чувак, вот я себе тоже решил сделать. У них там, прикинь, кодовое слово надо выбрать, я знаешь какое себе сделал, гы, ни за что не догадаешься, санек, гы, а чего, я сам Санек, пусть и кодовое слово такое будет, у меня оно на все случаи жизни, и в почте пароль санек, и на форуме, а то забудешь потом, а так, если что, сразу вспомню - санек! Удобно! Цивилизация!

Тот факт, что на почте Лисину выдали заказное письмо, не проверив паспорта, на фоне всего этого уже совсем не кажется удивительным.

Самое интересное, что везение продолжилось и после поимки. Дали условный срок, хотя речь в уголовном деле идет о нешуточных суммах. У нас, бывает, за кражу пачки пельменей и нескольких глазированных сырков реальные сроки дают, а тут человек почти на триста тысяч наворовал - и всего лишь два года условно. Вполне возможно, очень скоро Лисин, с неснятой судимостью и нигде не работая, получит ипотечный кредит на покупку квартиры в центре Москвы, потом ее продаст тысяч на пятьдесят долларов дороже, чем купил, потом замутит еще что-нибудь, и все ему поверят и проверять ничего не станут. Таких везунчиков небезопасно оставлять на свободе.

Слишком дорогие звонки

Приговором Салехардского городского суда виновным в совершении преступления, предусмотренного ст. 207 УК РФ («Заведомо ложное сообщение об акте терроризма»), признан Николай Кривоногов, 1959 года рождения. Суд приговорил Кривоногова к штрафу в размере 18 тыс. рублей.

В суде установлено, что вечером 8 мая 2007 года, находясь в кафе «Шинок хлебосольный», расположенном в Салехарде, Кривоногов, будучи в состоянии алкогольного опьянения, сообщил работникам кафе о заложенном в кафе взрывном устройстве.

После поступления указанной информации в органы внутренних дел, учитывая реальную угрозу гибели людей и разрушения здания, на место происшествия была направлена следственно-оперативная группа, в состав которой входили кинолог и специалист-взрывник, приняты меры по оцеплению здания и эвакуации посетителей кафе. Однако сообщение Кривоногова о заложенном взрывном устройстве оказалось ложным: в ходе проверки бомба в кафе обнаружена не была.

Человек выпил, и ему хочется праздника. Лето, полярный день. Хорошо. Играет веселая музыка. Симпатичная девчонка-барменша и другая симпатичная девчонка, официантка. Хочется продолжения банкета.

А что-то все никак.

Девушка, а можно еще ноль-пять «Арсенального». Вообще-то мы скоро закрываемся. Девушка, а что это вы такая строгая. Ну пожалуйста, бокальчик пива сделайте мне, ноль-пять, трудно, что ли. Хорошо, я принесу, но через двадцать минут мы закроемся, имейте в виду. Да ладно, ладно, я чего, я ничего, что ж вы все строгие-то такие, прямо не знаю.

Вот спасибо. Спасибо, девушка, спасибо огромное, а можно у вас спросить. А можете на минутку присесть, ну куда вы спешите-то, я просто вопрос хотел задать, девушка, да я ведь ничего, ну что ты будешь делать, ушла. Вот ведь. Что-то строгие очень стали.

Плетется с пивом к стойке. Девушка, а можно у вас спросить. Молодой человек, мы уже закрываемся. Допивайте и, пожалуйста, идите.

Уже время. Девушка, да я просто спросить хотел, можно спросить.

Что вы хотели спросить. Девушка, а как вас зовут, можно узнать. Мужчина, я же сказала, мы закрываемся, давайте, все, все. Давайте без вопросов. Девушка, а знаете, что я вам скажу. Ой, ну сколько можно. Нет, девушка, вы послушайте, я вам кое-что хочу сказать. Что вы хотите сказать, говорите быстрее. Девушка, а вы знаете, что у вас тут в кафе… это… Что у нас в кафе. Да бомба у вас в кафе! Да что вы несете. Хватит, слушайте, дурака-то валять. Бомба! Бомба! Не верите? Ну не верьте, через час весь дом взлетит! Давайте, давайте, можете время засекать. Какая бомба, вы о чем? О чем, о чем! Такая! Звони, дура, быстро ментам! Чего уставилась?! Звони быстро!

Подбегает официантка. Что случилось. Да вот, говорит, бомба тут у нас. Какая бомба. Да хрен знает. Говорит, через час рванет, весь дом разнесет. Да он пьяный. Чушь какую-то городит. Что ты его слушаешь. Да кто его разберет. Знаешь, как оно сейчас бывает. Нет-нет да и рванет.

Наблюдает со стороны, улыбается. Давайте, давайте, болтайте больше. Время тикает.

Слушай, может, правда. Вдруг. Это что ж потом будет. Ну да. Слушай, давай звони в милицию. Пусть приезжают, осматривают.

Звонят. Да, выезжаем.

Ну, девочки, спасибо за, как говорится, приятный вечер, за обслуживание, пойду я, да постойте, что значит пойдете, вы милицию-то дождитесь, а зачем мне, сами дожидайтесь, время позднее, спатеньки пора, до свидания, девочки, шмяк на стойку пятисотрублевую бумажку, ушел.

Найти в городе этого деятеля, разумеется, труда не составило. Продолжение банкета обошлось в восемнадцать тысяч плюс судимость. Гулять так гулять.

Хотя это еще что. Человеческому благоразумию доступны еще и не такие высоты. Недавно в Тольятти за ложное сообщение о готовящемся теракте был осужден Михаил Дорофеев. Имея за плечами не одну судимость за грабежи и разбои, этот мудрый человек со своего мобильного телефона позвонил в милицию и сообщил о заминировании культурно-оздоровительного центра «Атлантида», расположенного

в Автозаводском районе. На указанное место выехала группа немедленного реагирования, факт заминирования не подтвердился. Как злостный рецидивист Дорофеев получил за свою шутку полтора года строгого режима.


Дмитрий Данилов

* БЫЛОЕ *
Последний штык

Офицеры русской армии о боях пропагандистских и прочих


В архиве «Радио Свобода» сохранилось немало записей интервью с современниками и участниками Первой мировой войны. Все эти люди, по обстоятельствам судьбы, после Октябрьской революции оказались за рубежом. Полвека спустя на глушимых тогда волнах станции прозвучали фрагменты некоторых рассказов ветеранов. Теперь есть возможность познакомиться с ними без всяких помех.


Иван ТОЛСТОЙ

Георгий Яковлевич Киверов


Родился в 1896 году в военной семье. 19-летним юношей, окончив Одесское артиллерийское училище, сразу попал на Северный фронт. Поручик артиллерии. После эмиграции жил в Югославии, где окончил университет с дипломом инженера-архитектора и художника. Занимался живописью. После войны поселился в Гамбурге и организовал художественную школу, писал иконы. Несколько лет прожил в Аддис-Абебе (Эфиопия), затем вернулся в Германию, поступил диктором на «Радио Освобождение» в Мюнхене (ныне «Радио Свобода»), параллельно преподавал рисунок. По его плану построен дом отдыха для детей под Мюнхеном. Был членом Народно-трудового союза. Скончался в 1976 году.


- Георгий Яковлевич, расскажите, пожалуйста, как вы попали на фронт.

- А на фронт попадали так. Каждый выбирал себе офицерские вакансии. Я выбрал Северный, потому что это был фронт немецкий, и там мы дрались с пруссаками. Такое было настроение, что немца нужно было побить в первую очередь, и потому особо рьяные из нас выбирали Северный фронт. Я выбрал 13-ю тяжелую артиллерийскую бригаду.

- Где она была тогда расположена?

- На Западной Двине между Ригой и Якобштадтом. Это оказался довольно спокойный участок фронта. Но спокойствие длилось недолго. Зимой 1916 года пришла весть об убийстве Распутина. Газеты с этим сообщением среди офицеров обсуждались очень горячо. Многие думали, что это, может быть, сильно улучшит общее политическое положение. Все офицеры - и старые, и молодые - в шестнадцатом году были настроены в смысле окончания войны очень оптимистически; считалось, что немцы выдохлись. Это было видно по тем пленным, которых мы брали, по качеству снаряжения, которое становилось у них все хуже и хуже. В то время как у нас все улучшалось, и к семнадцатому году русская армия была в наилучшем состоянии.

- А что вы можете сказать о настроениях как среди офицеров, так и среди солдат в шестнадцатом году?

- У офицеров политическое настроение выражалось в постоянных теоретических требованиях к кому-то, неизвестно к кому: убрать Императрицу. К Государю как главнокомандующему относились с полным доверием, потому что начальником штаба у него был Алексеев. Авторитет для нас и действительно в высшей степени способный генерал.

- А среди солдатской массы какие были настроения?

- Видите ли, мы довольно долго стояли на позициях, которые были со временем очень благоустроены, так что солдатам было вольготно. У них было все необходимое, даже развлечения - был даже создан музыкальный оркестр… Так что они просто ждали окончания войны, больше ничего. Закамуфлированы мы, артиллеристы, были очень хорошо: немцы нас нащупать не могли, хотя мы стояли довольно близко от них. В общем, все было благополучно. Такая обстановка, естественно, всегда очень отражается на солдатах: наши были взяты из оставленных русской армией крепостей - Ковно, Варшава, Брест-Литовск… Это были давно служившие, видавшие виды, опытные артиллеристы. На них война отражалась гораздо более спокойно, чем на пехоте, которая все время несла большие потери - и где все время были новые люди.

Началась Февральская революция. Офицеры соседней батареи нашей бригады были в это время в отпуску, в Петербурге. Вернувшись, они рассказывали нам о самых непосредственных впечатлениях, о том, что произошло. Разговоры были, мол, теперь у нас будет монархия английского типа, и наконец теперь можно добиться своего. Государь, конечно, сохранит свою власть, но станет конституционным монархом в настоящем смысле слова. Так что раз Дума, мол, взяла власть в свои руки, то тут разговоров не будет никаких, и все пойдет гладко. Война будет скоро победоносно кончена и так далее.

- Вы сказали, что снабжение армии и организация улучшились за те девять месяцев, что вы были на фронте?

- Да, со страшной быстротой. Когда я приехал на фронт, то были еще какие-то ограничения в использовании боевых припасов. А к тому времени, когда начались передвижения в связи с наступлением летом семнадцатого года, у нас уже были приказы не жалеть снарядов.

- А как революция отразилась на жизни на фронте?

- Во-первых, приказ об отречении Государя страшно поразил офицеров и солдат своей полной неожиданностью. Вероятно, он вообще не был тогда понят. Почему это во время войны Государь вдруг отрекается, и не только за себя, но и за наследника? Солдатам это было непонятно. И очень трудно было им это объяснить. Потом, постепенно, солдатское настроение повернулось в другую сторону: революция, мол, даст им землю. Большинство солдат у нас почему-то были архангельские. В земле они, вообще-то говоря, совсем заинтересованы не были - богатеи, и земли у них было достаточно. К тому же им самим было не ясно, у кого они должны были эту землю брать. Ходили разговоры: «У кого ты, Гущин, будешь брать эту землю, у соседа, что ли? Помещиков же у вас вообще в губернии нет». - «А вот будем, мол, брать в Орловской губернии».

Доверие между офицерами и солдатами тогда еще сохранялось. Это было очень типично именно для артиллерии, где солдаты были люди сознательные, образованные. Кавалерия в смысле дисциплины тоже держалась до последнего. А вот в пехоте солдаты разлагались быстро.

- А пропагандисты и агитаторы вашу батарею или бригаду посещали?

- Представьте себе, ни разу, как ни странно. Но были проведены выборы солдатских комитетов. Первым делом прошли выборы батарейного суда, который налагал дисциплинарные взыскания. Теперь командир не мог уже это делать лично- по новому уставу председателем был выбранный офицер, а остальных трех членов выбирали из кого хотели. Меня как раз выбрали председателем.

- А какие дела разбирал суд?

- Дисциплинарные. Все проходило сравнительно спокойно - до тех пор, пока не начали приходить сведения с других фронтов, что там, мол, с немцами братаются. И это очень возбуждало солдат: на нашем фронте пока ничего такого не происходило.

Помню, я как-то дежурил на наблюдательном пункте. Это было одним вечером весной семнадцатого года. Я увидел, что немцы на широком фронте вышли из резервных окопов и начали открыто двигаться к передовым, размахивая белыми флагами. В руках они несли какие-то плакаты. Мне было ясно, что это вышли «поцелуйные роты».

Ну, я вызвал людей к орудиям, объявил тревогу на батарее и справился, что мне делать. Приказано было не стрелять. Интересно, что и пехота, и другие батареи тоже не стреляли. С наступлением темноты немцы, увидев, что с нашей стороны уже полчаса нет никакой ответной реакции, скрылись в окопах.

- А как прошло лето семнадцатого года?

- Лето началось с большого наступления, по приказу Керенского. Кончилось оно, конечно, трагедией: несмотря на полное техническое снаряжение, наша пехота оказалась уже слишком деморализованной, чтобы развить успех. Первые части, которые стояли на позициях, - обстрелянные, опытные - прорвали немецкие позиции. Но когда нужно было развить успех, распропагандированные резервы отказались двигаться вперед. Это наступление на нашем фронте задохнулось, так же как и наступление Керенского в целом.

- А как среди солдат и офицеров оценивали действия Временного правительства?

- Временному правительству как-то не особенно симпатизировали, но симпатизировали самому Керенскому. Конечно, большую роль в его популярности играла пропаганда. Он был страшно популярен среди солдат и офицеров - и было просто непонятно, почему он не смог эту популярность использовать. Все разваливалось в его руках.

- А как изменилось отношение к войне и когда? Когда вы в первый раз заметили, что солдаты не хотят воевать?

- Сперва отношение к войне стало отрицательным в пехоте. Окопная война - это, конечно, ужас, и в окопы пропаганда проникала быстрее (агитация и была направлена главным образом на пехотные полки). Появились дезертиры, это было заметно. Но в тех частях, которые соприкасались с немцами тесно и все время были в тяжелых боях, - там дисциплина держалась; там понимали, что дисциплина на войне - это спасение от смерти. А на более спокойных участках, при чисто позиционной войне, дисциплина падала быстрее, особенно под влияниемагитации. Солдат больше всего беспокоило то, что война, как было видно, затягивается. Ведь весь шестнадцатый год был наполнен мыслями о короткой войне. Все знали: в следующем году будет кончено, немец не выдержит. А тут вдруг все затягивается. Это страшно волновало солдат. «Вот, - говорили, - наступление Керенского должно было окончить войну, а не вышло».

- А когда вам пришлось встретить, услышать и прочитать чисто большевистскую пропаганду?

- Смотря что называть большевистской пропагандой. Помню, солдаты как-то принесли мне красную брошюрку «Коммунистический манифест». Это было первое, что я читал из политической литературы. Говорят мне: «Очень интересно. Прочтите». Ну, я вечером посидел и почитал.

- А что солдаты об этом говорили?

- Откровенно говоря, это было для них слишком трудно, они ничего не понимали. Были, конечно, и интеллигентные парни, которые говорили, что они это уже знают, но что это, мол, «не к делу». А для других это была слишком высокая материя. И действительно на фронте она была «не к делу». В тот момент у нас интересы были совсем другие, а там речь шла о каком-то Интернационале. А какой тут Интернационал, когда вот там немец сидит и стреляет. Тут не до Интернационалов.



Алексей Александрович Головин


Родился в 1896 году в Ельце Орловской губернии в семье земского начальника. Учился в Петербурге в Императорском училище правоведения. К моменту объявления войны был на старшем курсе - в так называемых университетских классах. С разрешения попечителя училища принца Ольденбургского в феврале 1916 года ученики последнего класса могли сдать государственные экзамены и лишь потом идти на военную службу. Головин не воспользовался этой привилегией и 1 февраля 1916 года поступил на ускоренные курсы Пажеского корпуса. 1 октября был произведен в подпоручики лейб-гвардии уланского полка 3-й гвардейской кавалерийской дивизии. После этого сразу же уехал в полк. Эмигрировал, служил в банке во Франции. С 1925 года владелец страхового кабинета в Париже. Масон. Скончался в Канне в 1980 году.


- Каковы были настроения в вашей части в конце 1916 года?

- Нужно вам сказать, что в моем полку было довольно много поляков, которые в культурном отношении были выше русского состава. И среди этих поляков, конечно, были революционные настроения, а также националистические; поляки, разумеется, хотели освобождения Польши и ее независимости по окончании войны. Среди русских солдат были более интеллигентные, окончившие сельские школы, церковно-приходские, и они ставили вопросы главным образом о целях войны и о том, что будет после войны. Они спрашивали, как мне, офицеру, представляется послевоенный мир, будет ли побеждена Германия. То есть вопросы они задавали довольно наивные. Но вместе с тем и у них проскальзывали революционные настроения. Например, вопрос, что происходит в Петербурге, что такое о Распутине говорят, почему так часто меняются министры. Но гораздо важнее были настроения в офицерской среде. Что касается нашего полка (и вообще всех гвардейских и кавалерийских полков), то критика правительства касалась исключительно двора и его отношений с Распутиным - или же той министерской чехарды, которая тогда творилась. Но, конечно, эта критика была весьма сдержанной и не выходила из рамок вполне верноподданнического поведения.

- Где стоял ваш полк?

- Начиная с сентября 1916 года наш полк стоял на реке Стоход в Галиции - как и все три гвардейские кавалерийские дивизии. Они заменили там пехотные гвардейские полки, которые сильно пострадали при летнем наступлении - то есть при весьма успешном для русской армии наступлении генерала Брусилова. Однажды в конце октября, когда наш полк находился в окопах (каждый полк, просидев две недели в окопах, отходил на неделю на отдых), я был послан офицером связи на соседний участок, который был занят одним из уральских казачьих полков. Офицеры меня пригласили в собрание - и вот что я от них услышал. В отношении Распутина без обиняков все открыто говорили, что Императрица с ним якобы живет. Несмотря на все мои замечания, что это просто возмутительная, абсолютно ни на чем не основанная сплетня, мне не верили. В конце концов я просто прекратил разговор на эту тему.

Это была весьма, я бы сказал, характерная точка зрения для массы офицерства всей армии. Конечно, за исключением полков гвардии, которые прекрасно знали, что вся грязь, которую революционная пропаганда выбрасывает в армию, ни на чем не основана. Они, эти казачьи офицеры, заявляли: да как же, мы это знаем от медицинского персонала Красного Креста или же, говорят, от Земско-городского союза. Нужно вам сказать, что после начала войны правительство согласилось на образование Земско-городского союза и открыло ему неограниченные кредиты на закупку и заказ снаряжения и продовольствия для армии. Среди лиц, которые входили в этот союз, было очень много оппозиционных политиков, которые были явно враждебны правительству и пользовались как деньгами, так и всеми возможностями для антиправительственной пропаганды. И главным образом против монархии. То же самое делал и врачебный персонал во всех санитарных поездах и госпиталях, которые были на фронте.

- Эта пропаганда носила партийный характер? И если так, то какие партии ее вели- только социалистические?

- Мне кажется, что эта пропаганда носила общий характер. В значительной степени она направлялась кадетской партией, она выражала настроения оппозиционных монархии земских кругов, которые в большом количестве влились в целый ряд учреждений. И, конечно, все они руководствовались думскими речами антиправительственной оппозиции, которые печатались в газетах и давали материал для этой пропаганды. Напомню о знаменитой речи Милюкова, где после каждой фразы следовал вопрос: «Что это - глупость или измена?» Эта громкая речь, в которой не было ни одного слова правды, стала известна на фронте довольно быстро. В начале декабря все о ней говорили и все ее, так сказать, толковали. Конечно, это чрезвычайно дискредитировало монархию и трон, хотя Милюков сам признал, что весь материал он взял из германской печати.

Никакой социалистической и тем более большевистской пропаганды тогда не было. Было общее недовольство, которое отчасти имело причиной усталость от войны, неизвестность или непонятность ее причин. Немец взял и вдруг объявил нам войну - дальше этого разъяснения не шли. Пропаганда воспринималась очень легко - главным образом из-за усталости, из-за желания просто вернуться домой. Ведь многие солдаты в течение двух лет не получали даже кратковременного отпуска, не видели своих близких.

Русский солдат привык переносить невзгоды и тяготы войны, не жалуясь. Но война приняла затяжной характер. Многие солдаты из крестьян были неграмотны, читать не умели, поэтому информацию черпали из сплетен и каких-то сумбурных разговоров. Неудачи на фронте объяснялись довольно примитивным образом: все это, мол, обыкновенная измена. В этом отношении Великий Князь Николай Николаевич, говоря цинично, вполне своевременно предал суду полковника Мясоедова, которому - безусловно, под давлением - был вынесен смертный приговор. И Мясоедов в тот же день был повешен. Но, как известно, Временное правительство расследовало это дело и установило, что полковник Мясоедов ни в какой измене виновен не был.



Барон Юрий Романович Дистерло


Родился в Петербурге в 1895 году в семье статс-секретаря Государственной канцелярии (затем отец Ю. Р. Дистерло стал сенатором и членом Государственного совета). Получил образование в Императорском училище правоведения, закончил ускоренные офицерские курсы при Пажеском корпусе и 1 февраля 1916 года был произведен в прапорщики лейб-гвардии Преображенского полка. В годы Гражданской войны был дежурным офицером при генерале Ю. Д. Романовском, работал во Владивостоке в созданном Колчаком представительстве Российской военной миссии. В эмиграции жил в Харбине, где работал в юридическом бюро, затем в Ницце, позднее в Париже, публиковал стихи и очерки о России. После Второй мировой войны сотрудничал с журналом «Возрождение» и бюллетенем Союза дворян, где печатались его воспоминания. Скончался в 1975 году.


- Я оставался в Петрограде до сентября 1916 года, когда повел маршевую роту на фронт после очень тяжелых боев, в которых наш полк понес значительные потери.

- То есть в течение 1916 года вы были как бы в запасных частях вашего полка?

- Да. Маршевая рота, которую я вел, и другие маршевые роты, которые шли вместе с нами, дошли в блестящем порядке. Никакого дезертирства не было. Даже самовольные отлучки были очень редким явлением. Но в запасном батальоне до моего отъезда я два раза обнаруживал у нижних чинов литературу пропагандистского и агитационного характера - о чем, конечно, сообщал адъютанту батальона. Но мне кажется, что никаких серьезных мер не последовало.

Это время было совершенно спокойное. Больших боев не было, мы сидели в окопах, производили смены учений. Моим батальонным командиром был полковник Кутепов, который очень строго проводил мысль о том, что нужно как можно больше заниматься с нижними чинами, даже во время стояния в резерве, и много заниматься так называемой словесностью. Поэтому мне много приходилось говорить с унтер-офицерами и нижними чинами роты. Я никогда не замечал никаких не только революционных, но даже оппозиционных настроений.

- А на каком участке фронта стоял ваш полк?

- За Луцком, на линии, которая проходила от деревни Садовой до другой, уже разрушенной деревни Скурчи.

- Командир вашего батальона полковник Кутепов - это тот, который впоследствии был одним из руководителей Добровольческой армии?

- Да. Наши части, находившиеся дальше от Луцка, должны были проделать трудный переход, уже началась весенняя распутица. Не доходя несколько верст до Луцка мы были остановлены, было сказано, что отправка замедляется. Прошли еще сутки, и тогда, уже 2 марта, мы все были вызваны в штаб полка. Наш командир генерал Дрентель сообщил нам, что в Петербурге произошли очень крупные беспорядки, из Ставки пришло известие, что наши полки остановлены и никакой отправки не будет.

- Значит, были вызваны все офицеры?

- Да, все офицеры. На следующий день мы опять были вызваны в штаб полка, и Дрентель, очень расстроенный, сообщил нам, что Государь отрекся, нашим полкам приказано возвратиться на фронт и занять переднюю позицию.

- Получается, о произошедшей Февральской революции вы узнали только 2 марта?

- Да, только 2 или 3 марта.

- Помните ли вы, как это событие было воспринято солдатской массой и какая была реакция офицерства на эти события?

- Офицеры, конечно, были чрезвычайно расстроены. Поступил приказ ротным командирам разъяснять эти события солдатам. Когда эти разъяснения были даны, я заметил, что нижние чины отнеслись к происходящему вполне равнодушно: не было ни радости, ни особенной тревоги.



Николай Сергеевич Козорез


Сын офицера Тарутинского полка. Биографические сведения отыскать не удалось.


- Скажите, чем лично вам запомнились первые дни после Февральской революции?

- После переворота в нашей части, в батарее был выбран комитет - но он занимался только хозяйственными вопросами. Так было только у нас в батарее, поскольку она состояла из грамотных и сознательных артиллеристов. В пехоте было совершенно иначе. Там комитеты вмешивались в боевые распоряжения. Выход на позиции, съемка с позиций - все это было под контролем комитета.

- А так называемый приказ номер один, выработанный Советом и утвержденный новым военным министром Гучковым, - он изменил положение в вашей части?

- Нет. Но в целом после этого приказа (по сути, положившего начало полному развалу русской армии) положение резко изменилось в худшую сторону. Фактически наложение каких бы то ни было взысканий на солдат и нижние чины было офицеру запрещено. Этим ведал комитет, все шло через комитет. Знаете, как правило, солдаты к своему офицеру относились очень хорошо. А убийства, которые я помню, все самосуды совершались солдатами чужих частей.

- Вы не помните, кто входил в состав комитета вашей части?

- Председателем был один прапорщик, потом были еще два писаря. Один из них был из дивизиона, один из батареи. Они вели себя очень прилично, в боевую жизнь не вмешивались. Но повторяю, это в артиллерии. В пехоте все было ужасно. Офицеры, просидевшие вместе со своими солдатами три года войны в окопах, вдруг стали жертвами безудержной демагогии.

- А что вы помните об июньском наступлении семнадцатого года, как оно проходило на вашем участке фронта?

- К июню началось уже формирование отдельных батальонов смерти. Наиболее сознательные, лучшие из офицеров и солдат (которые были не согласны с тем кабаком, что творился в полках), пошли в батальоны смерти - их разрешено было формировать в пехотных и артиллерийских дивизиях. Почти все унтер-офицеры, подпрапорщики, фельдфебели - все ушли в батальоны. Я помню один такой. Так, знаете, картина до сих пор перед глазами стоит. После этого всеобщего развала - солдаты уже ходили без поясов, расхристанные, без шинелей или внакидку, фуражки набекрень, у всех вид был уже совсем не военный - с каким удовлетворением я смотрел, как на опушке леса строился 38-й батальон смерти: прекрасная линейка, подтянутые солдаты, замечательно все выровнено, выстроено. У них была обычная форма, только черные погоны и на рукавах нашивки - черная и красная. И вот перед июньским наступлением приехал Керенский. Он наговорил очень много красивых слов и уехал, после этого было назначено июньское наступление. Перед июньским наступлением…

- Простите, а что же все-таки Керенский говорил?

- Керенский говорил о долге, о необходимости защищать Россию, о том, что теперь, мол, Россия наша, а не царская, не помещичья. Что нужно победить Германию, выдворить немца, а потом заниматься устройством личной жизни.

- Как же он был встречен солдатами?

- Очень бурно, все были очень довольны. Но это всегда было так. На каждую пропагандистскую речь солдаты реагировали восторженно - аплодировали, кричали. А уж если агитатор отпускал какое-нибудь соленое словечко, это производило большой фурор. Керенский, как я уже сказал, уехал, было назначено наступление. Сосредоточили колоссальное количество артиллерии, и началась артподготовка не виданного до тех пор масштаба: батареи стояли в несколько рядов, все окопы противников были буквально сметены. Но перед самым наступлением началась агитационная атака большевиков в пользу немцев - наступать, мол, незачем, воевать незачем. И были случаи, когда пехота отказывалась выступать, потребовав, чтобы сначала прошла артиллерия и посмотрела, разрушены окопы или нет - а уж тогда, мол, они пойдут за артиллерией занимать эти окопы. Артиллеристы вышли вперед, заняли немецкие окопы, потом были посланы ударные части, батальоны смерти, которые тоже прошли вперед. Три ряда немецких окопов были заняты без всякого сопротивления (или при самом незначительном). Пехота пошла в некоторых местах за артиллерией, за батальонами смерти, заняла окопы, а двигаться дальше отказалась.

А в некоторых частях было и такое: открывали огонь в спину артиллеристам и батальонам смерти. Порой пехота требовала, чтобы вперед шли офицеры, - как раз в полку моего отца солдаты выдвигали такое требование. Отец категорически это запретил: офицер должен быть на своем месте. Потому что если он идет впереди роты, то не может ею управлять, поскольку не знает, что делается сзади. Так вот, пехотинцы в ответ заняли три ряда немецких окопов, а потом каждый собрал свой мешок, положил на плечи, взял в руки винтовку и ушел назад. Заявили, что воевать с немцами больше не хотят. И на этом так называемое июньское наступление Керенского закончилось, хотя в тогдашних условиях полного вооружения и снабжения армии оно могло бы развиться по всему фронту. Но оно было целиком сорвано - исключительно благодаря демагогии и агитации.

- Николай Сергеевич, как менялась обстановка на фронте после июня - к примеру, в июле-августе семнадцатого года?

- Со стороны русских частей было полное бездействие. Очевидно, немцы (это мое предположение) сняли массу частей с русского фронта и перебросили на Западный. В окопах немцы не стреляли, да и наши не стреляли тоже. Потом началось братание. Это было действительно безобразным явлением. Немцы в свои окопы русских не пускали, но охотно приходили в наши. А наши солдаты в основном доставали у немцев хлеб, меняя его на всякую ерунду.

После выборов командного состава начался окончательный развал фронта. Офицерство в основном стало само уходить с фронта. Мне пришлось остаться до начала октября. Правда, в это время уже никаких военных действий не было. Тут я должен еще вам рассказать довольно интересную подробность: к нам на батареи были приданы пулеметы для защиты от собственной пехоты. К октябрю кавалерийские части уже были сняты с фронта, участок кавалерийской дивизии у нас занимала 138-я пехотная дивизия. И вот если артиллеристы открывали огонь по немцам, то сейчас же из пехоты шло наступление на батарею. И только благодаря этим пулеметам мы их отбивали. Так что положение было какое-то совсем дикое и непонятное. Русской армии приходилось отбиваться и выставлять посты для защиты от своих собственных войск - пехота к октябрю 1917 года была уже окончательно распропагандирована большевиками и не желала сражаться.

В октябре начался полнейший развал, массовый уход с фронта. Фактически никакое сопротивление уже не могло быть оказано - немцы могли брать нас голыми руками. И если они этого не делали, то только потому, что почти все свои силы перебросили на Западный фронт.


Публикация и подготовка текста Ивана Толстого

Кампания №1

Фронт, тыл, плен в русских газетах 1914-1915 годов


Обывателю и простому солдату эта война напоминала гигантский, наполненный газами котел, в котором смешалось все: колючая проволока, разрывные пули «дум-дум», окопная жижа, «патриоты» и «пораженцы», аресты, манифестации, молебны… Все против всех - но такое ощущение, что каждый воюет сам с собой.

Газеты первых недель и месяцев после 1 августа 1914 года дают именно такую карту военных действий. Читая эти поспешные и скорбные заметки, с трудом понимаешь, каких побед искала Россия, воевавшая «по уговору». Россия, заступившаяся за сербов, примкнувшая к Антанте ради интересов французского капитала и в итоге заплатившая за все революцией; единственная по-настоящему проигравшая сторона. Даже более проигравшая, чем Германия, принужденная Версальским договором к роли англо-французского протектората. По сути, романовский проект «государства как единственного в России европейца» был расстрелян из пушек этой общеевропейской кампании.

О том, что происходило в самом ее начале, - по материалам российских газет.

«Московские ведомости» от 15 августа 1914 года

Шпионы в Англии


Лондон, 15, VIII. Германские шпионы произвели несколько выстрелов в часового, охранявшего воздухоплавательные ангары Бруклэндского аэродрома. Часовой ранен. Пассажирский поезд, шедший из Геннерея, был обстрелян. Несколько окон разбито пулями. В Гренбеге сделана попытка вызвать крушение другого поезда. Аресты германских шпионов продолжаются.



«Русское слово» от 15 августа 1914 года

Арест проф. И. М. Гольдштейна


В Германии, в г. Росток, арестован в качестве военнопленного сотрудник «Русского слова» профессор И. М. Гольдштейн, командированный Московским университетом за границу с научной целью. Наш сотрудник беседовал с возвратившейся из-за границы в Москву г-жой Розен, которая была свидетельницей ареста И. М. Гольдштейна.

И. М. Гольдштейн решил на время войны остаться в Берлине, полагая, что звание гарантирует ему неприкосновенность.

20 июля перед отелем на Unter den Linden, где жила г-жа Розен и многие другие русские, собралась толпа немцев. Оказывается, что кто-то пустил слух, что в отеле скрывается русский шпион. Потрясая палками, толпа кричала: «Дайте нам сюда русских!…»

Какой- то молодой человек пытался успокоить толпу. Его избили.

При таких условиях И. М. Гольдштейн предложил группе русских дам, в том числе и г-же Розен, проводить их до Варнемюнде.

Из Берлина выехали без приключений и даже с комфортом. В скором поезде. Внезапно на станции Ней-Стрелица скорый поезд остановился. Вагоны были окружены солдатами. Раздалась команда: «Русским выйти на платформу. Взять с собой багаж…»

Дамы волновались. Германские солдаты предложили им следовать в город и тащить свой багаж. Одна дама не смогла справиться с чемоданом и бросила его на платформу. Немцы приняли это за демонстрацию и натравили на даму собаку. Собака укусила даме руку.

Когда русских вели по городу, за ними шла толпа германцев. В русских летели камни.

Наконец пришли в какие-то казармы. Здесь германские солдаты вынесли на двор черный крест и выкатили пушку. Осталось впечатление, что готовится расстрел. С женщинами начались истерики. Германские офицеры смеялись, глядя на забавы своих солдат.

И. М. Гольдштейн решительно подошел к германскому офицеру и заявил:

- С мужчинами вы можете делать все что угодно. Но я требую корректного отношения к женщинам.

Немец смутился, приложил руку к козырьку и ответил, что после обыска всем русским будет разрешено отправиться в Варнемюнде. После обыска русских снова погнали на вокзал.

И. М. Гольдштейн пытался переговорить с фельдфебелем. Тот ответил площадной руганью. Едва поезд прибыл в Росток, русских опять выгнали из вагонов и объявили, что женщины и старики свободны, а все мужчины от 18 до 50 лет считаются военнопленными.

И. М. Гольдштейн крикнул г-же Розен:

- Передайте привет моим друзьям в России!

После 11- дневного путешествия г-жа Розен добралась до Москвы.



«Русское слово» от 19 августа 1914 года

В пользу семейств запасных


26 августа на городском Сокольничьем кругу состоится концерт, сбор от которого поступит в пользу призванных запасных и их семейств.

Дирижирует С. А. Кусевицкий.

В качестве солистки приглашена заслуженная артистка Императорских театров Е. А. Збруева.

В программу концерта входят: русский, французский, английский, сербский и бельгийский гимны, а также увертюра П. И. Чайковского «1812 год» и увертюра Н. А. Римского-Корсакова «Светлый праздник».



«Русский инвалид» от 4 сентября 1915 года

Выдержка из дневника, который вел во время нахождения в плену в Германии рядовой 6-й роты Семеновского полка Василий Кузнецов, бежавший счастливо из плена.


24 февраля

Приехали в город Бютов, в котором нас разместили по баракам. Скука страшная. Дали каждому личный номер, мой номер 13094. Чувствую себя очень скверно. Кругом всех бараков проволочные заграждения. Посередине всего городка для пленных стоит караульное помещение, где имеются две пушки, дула которых смотрят на нас. По двору ходят немецкие патрули.


1 марта

Что за жизнь, прямо-таки ужасная. Помещаемся в бараке, лежим там человек на человеке, даны нам по одеялу и мешок на двоих. Все это пропитано вшами, ночью не уснуть до полуночи, все отбиваешься от вшей, а потом уже, выбившись из сил, забываешься на несколько часов, чтобы только утром встать и начинать опять давить этих противных паразитов. На тела некоторых ужасно смотреть, все ободрано до крови.

Благодаря Богу я чувствую себя сегодня здоровым, а то три дня едва передвигал ноги. Да оно почти было и лучше, потому что я не чувствовал того голода, который приходится испытывать теперь. Думаю, что в состоянии был бы съесть немца с костями.

Слава Богу, я сейчас пообедал, но это черт знает что за обед. У нас в России, когда откармливают свиней, то их лучше кормят. Обед наш состоял из кипяченой воды с морковью, почти нечищеной, и больше ничего, да полфунта хлеба, который выдают утром на сутки, съедаешь сразу же его, как хорошее пирожное, несмотря на то что хлеб печется пополам с картошкой. Немцы при взятии в плен отобрали все, что им понравилось, а если русский солдат не хочет отдавать, то немец бесцеремонно вытаскивает штык и готов пустить его в дело против обезоруженного врага.


6 марта

Сегодня была у нас прогулка. Немец-фельдфебель кричит на нас, точно рассерженный индюк, вероятно, кричит оттого, что плохо ходим, а где же мне хорошо ходить, когда я голоден, как собака; походив с четверть часа, я совершенно ослаб.


9 марта

«Лисица и во сне кур считает»; в этом отношении мы даже перещеголяли лисиц, ложимся спать - на уме кушанья, от которых слюнки текут, и во сне постоянно находишься дома и обязательно что-нибудь ешь. Отношение немцев к пленным очень строгое: за то, что курил в бараке, - 10 суток строгого ареста, за то, что хотел стащить морковь с кухни, - 7 суток, а за то, что ослушался проводника, такого же пленного, которого немцы называют капралом, - 14 суток строгого ареста.


12 марта

Скоро придет, наверное, такое время, что не в состоянии буду даже писать. Силы слабеют не по дням, а по часам. На прогулках, которые бывают теперь ежедневно, вдоль проволочного заграждения сделав около версты, тайком удираешь в барак и лежишь без всякого движения до обеда.


15 марта

До чего немец довел русского пленного солдата: даже глазам не верится. Например: после обеда некоторые ходят и собирают по полу остатки еды, гнилую картошку и кости для того, чтобы набить свой желудок хотя бы чем-нибудь. Некоторые забираются в помойную яму и выбирают оттуда все, что кажется съедобным, а помойная яма так воняет, что когда мимо проходишь, то приходится отворачиваться. А ведь сегодня Вербное воскресение. Как хочется в такие дни домой.


21 марта

Вот уже два месяца, как в плену. Немцы в большинстве такие, которые без всякой вины бьют по физиономии пленных. Сегодня нас гоняли на вытравливание вшей, просидели мы раздетыми под одними одеялами с 6 часов утра до 12 часов дня.

Придя в барак, подняли нас для подкожного впрыскивания, вот уже в третий раз. Завтра Пасха. О Боже! Скоро ли будет мир, если война продолжится еще месяца два, то не придется дожить до заключения мира.


22 марта

Привел Господь дожить до праздника Воскресения Христова. Но что сделали немцы в этот великий день: они заставили нас мыть пол в пустом бараке.

Разговеться пришлось брюквою…

В 4 часа утра поили нас черным кофе, в 7 часов утра выдали по полфунта хлеба. Я не знал, что сделать с хлебом: съесть ли его сразу или оставить до обеда. Решил оставить до обеда. В 11 часов утра пришли с работы с кухни товарищи и принесли мороженой брюквы, которой я и разговелся. На обед была вода с рисом и по одной сливе на человека. Всю свою жизнь не забуду подобной Пасхи.


26 марта

Вчера, несмотря на праздник Св. Благовещения, наших унтер-офицеров во главе с подпрапорщиком заставили маршировать гусиным шагом и прыгать за то, что жгли набивку из матрасов для приготовления кипятку.

Сегодня оставили всех без хлеба. Вечером была посадка, повезли нас по железной дороге на работу. Некоторые пленные кричат конвою: «Застрелите нас или дайте есть».


29 марта

В 3 часа утра приехали в город Сувалки, занятый немцами. Нас поместили в казармах 17-го стрелкового полка. Наша позиция в 11 верстах от Сувалок. Как хочется бежать к своим. Пленных нас здесь около 5 тысяч человек. Только и разговору, как об устройстве побега. Видны наши артиллерийские разрывы.


30 марта

Живешь как свинья, умываться нельзя, спать приходится на голом асфальтовом полу. Меня послали очищать площадь от навоза. Работать пришлось до 4 часов дня под холодным дождем. Промок насквозь, по приходу в казармы осушиться негде. В 4 часа 30 мин. дня дали супу без хлеба.


31 марта

Был послан на работу - зарывать павших лошадей. Проходил верст двадцать, в 7 часов вечера с трудом дотащился обратно, получил свою порцию супа, и немец ударил меня тесаком по спине за то что, идя в казарму, стал есть на ходу, я же был голоден хуже собаки.


11 апреля

Что немцы делают с нашими церквами. В одной из церквей они поставили своих лошадей и, когда лошадь пала, то она лежала несколько дней: туда же загнали пленных, где их закрыли и не выпускали трое суток, так что они принуждены были испражняться в церкви. В другой церкви сделали склад муки. Был сегодня на работе в лесу, откуда есть возможность убежать. Подговорил себе товарища и решил завтра пойти на работу с этой же партией и удрать к своим. Дай Бог, чтобы задуманный план прошел благополучно.

Рядовой Кузнецов с рядовым Сергеевым бежали 12 апреля из плена и после трехдневного скитания в лесу без пищи пробрались через немецкие окопы и пришли к своим.



«Русские ведомости» от 27 сентября 1914 года

В Европе


Встретил знакомого - видный общественный деятель и крупный интеллигент. Он с семьей только что вернулся в Россию из Франции, где застал отъезд солдат на войну.

- Душа радовалась, сердце играло, глядя на французов, - говорит мой собеседник. - Люди шли не на смерть, а на великую работу. Ни на глазах отъезжающих, ни провожающих ни одной слезинки. Спокойная деловитость и шутки, брызжущее французское остроумие.

- Не увлекайтесь немками, - говорят красивому офицеру провожающие дамы.

- Некогда будет, с немцами хлопот будет много, - отвечает офицер. - А вот через неделю мы вам сюда станем слать отъевшихся пруссаков пленными, так вы не увлекайтесь ими.

- Папа, ты мне саблю немецкую пришли, - просит 4-летний мальчуган отца-капитана.

- Мы тебе пришлем целый эскадрон немецких драгун, настоящих, больших-больших, - любовно гладя его по щеке, обещает товарищ отца.

- Вы лучше сами скорей возвращайтесь, - вставляют дамы.

- Этого не обещаю, - спокойно оборачивается в их сторону офицер. - К счастью, я одинок. У меня вот таких, - снова погладил он по голове мальчика, - нет. Я останусь в Германии. Надо же заплатить за эскадрон немцев для моего маленького друга.

- Да, эти игрушки немецкие дорогие, - слышится сзади в рядах солдат. - За них придется платить по большому счету.



«Русские ведомости» от 30 августа 1914 года

Универсальная карта войны


Разм. 22х30 дм. Исполнена в 6 красок.

Ц. 45 к. Большие льготы в цене на карту войны для перепродавцов.

Москва, Никольская, 5

книжн. магаз. «Право», Ф. Бусыгина.

Телеф. 2- 40-37



«Русское слово» от 27 августа 1914 года

Геройская смерть Нестерова


Петроград, 27, VIII, 1914. Известный наш офицер-летчик штабс-капитан Нестеров в период подхода наших войск к Львову летал с производившим разведку офицером генерального штаба Лазаревым.

Вследствие порчи аппарат Нестерова спустился, но вполне благополучно, в окрестностях Львова, не будучи замечен австрийскими войсками.

С помощью жителей-поляков летчики уничтожили аэроплан и - скрытно, пешком - не только пробрались обратно в свою армию, но и привели с собой пленного австрийского часового, которого взяли на передовых постах.

Сегодня в Петрограде получено известие, что штабс-капитан, увидев в районе Жолква летающий над нашим расположением австрийский аэроплан, собравшийся бросить бомбу, взлетел в воздух атаковать неприятеля и протаранил неприятельский аппарат, предотвратив жертвы в наших войсках от бомбы.

Сам Нестеров погиб смертью героя. Супруга погибшего авиатора выслушала печальное сообщение с героической твердостью.

Сознавая возможность своей близкой гибели, Нестеров перед отъездом на войну широко обсуждал с женой, как распорядиться после его смерти. Летчик взял с г-жи Нестеровой обещание, что она приложит все усилия к выполнению его проекта нового аппарата, строящегося в Москве фирмой «Дукс».

Жил Нестеров очень скромно, можно сказать бедно, мечтая о получении 10-тысячного абамелековского приза. Из своего скудного содержания Нестеров тратил значительные суммы на осуществление своих изобретений. По словам доставленных сюда пленных австрийских офицеров, всей неприятельской армии имя Нестерова хорошо известно. Во время воздушных разведок русских авиаторов австрийцы всегда безошибочно определяли, каким аппаратом управляет Нестеров. Когда показывался аппарат-птица, красиво и плавно паривший в воздухе, австрийцы указывали: «Das ist Nesteroff».

За задержание отважного летчика была объявлена большая премия.

Нестеров погиб 27 лет. Он часто говорил друзьям: «Мой отец, штабс-капитан, погиб 27 лет, и я не проживу больше».

Вообще Нестеров, склонный к туберкулезу и больной воспалением печени, производил впечатление больного. Врачи всегда предписывали ему беречься. Он отвечал им: «Я провожу целые дни на свободе. Мои легкие дышат таким воздухом, какого вы не знаете. Это поддерживает меня».

Нестеров обожал свою авиацию, усматривая в ней не только техническую победу над воздухом. Это был для него особый вид искусства. Его манила возможность совершить в воздухе поворот в вертикальной плоскости или так называемую мертвую петлю.

- Я еще не успел вполне закончить теоретической разработки этого вопроса, - рассказывал впоследствии Нестеров, - когда узнал, что мертвую петлю готовится совершить и французский авиатор Пегу. Тогда я бросил теоретические расчеты и решил рискнуть. Совершить мертвую петлю было для меня вопросом самолюбия - ведь более полугода я исследовал этот вопрос на бумаге.

Этот головоломный опыт Нестеров проделал на стареньком аппарате «Ньюпор», не имевшем никаких специальных приспособлений. Право П. Н. Нестерова на первенство в этом засвидетельствовал сам король мертвой петли Пегу во время своего последнего пребывания в Москве.

Другой случай дал Нестерову возможность показать свое необычайное хладнокровие. Во время одного из полетов на большой высоте вспыхнул бензин. Пламя быстро охватило аппарат. Но П. Н. Нестеров не растерялся и спокойно спустился на пылавшем, как факел, аппарате на землю.

Однажды рано утром летчик явился на московский аэродром и велел вывезти аппарат. Когда механики спросили, куда он собирается лететь, Нестеров ответил спокойно: «Не знаю. Может быть, над аэродромом полетаю, а может быть, из Москвы улечу».

Поднялся, сделал круг и пошел на север. А к вечеру совершенно неожиданно спустился на гатчинском аэродроме, покрыв расстояние без одной остановки.

Как только началась война, штабс-капитан Нестеров, собиравшийся уже подать в отставку и посвятить себя конструированию аэропланов, отправился на передовые позиции, где и нашел славную смерть.

После Нестерова остались двое детей. Девочка 5 лет и мальчик 3 лет.



«Русское слово» от 26 сентября 1914 года

Письмо в редакцию


На газетных страницах я уже имел случай обращать внимание общества на большую нужду, которая, наравне с заботой о раненых воинах в связи с мобилизацией и войной, становится перед нами. Это - вопрос о призрении нервно- и душевнобольных воинов, эвакуируемых с театра военных действий. Такие больные уже начали поступать, но определить размеры нужды невозможно, ибо мы здесь встречаемся с двумя неизвестными: неизвестна численность мобилизационной армии и неизвестна продолжительность войны. Но к этому необходимо приступить теперь же. Озабочиваясь этим делом, главный комитет Всероссийского земского союза помощи больным и раненым воинам обратился к Союзу русских психиатров и невропатологов с просьбой о содействии и оказал мне честь, избрав меня своим уполномоченным. Ввиду этого я пользуюсь гостеприимством «Русского слова», чтобы обратиться со следующей просьбой к членам Союза русских психиатров и невропатологов - сообщать мне предложения своего труда с указанием, в какие часы и в какой местности могут они открыть лазареты. Причем должно иметь в виду, что помещения меньше чем на 100 человек для этой цели не пригодны.

Д-р Баженов



«Московские ведомости» от 17 августа 1914 года

Борьба против водки во время войны


Вчера в московскую городскую Думу на имя московского городского головы поступило следующее заявление, покрытое несколькими сотнями подписей представителей промышленности, торговли, банков и отдельных лиц. «Мы, граждане Москвы, настоятельно просим вас, наших представителей, приложить все силы к повсеместной полной отмене продажи водки и пива. Эти меры должны способствовать более успешному ходу мобилизации. Действуйте энергично. Дорога каждая минута. До 1 сентября, срока открытия продажи пива и водки, осталось немного. Взамен недобора государственных доходов вследствие прекращения продажи спиртных напитков правительство может установить новые или увеличить существующие налоги, и мы уверены, что всякие новые налоги будут с полной готовностью приняты населением».

Подписи продолжают собираться.



«Русское слово» от 20 августа 1914 года

Воззвание ко всем еврейским общинам Российской империи


Наше дорогое отечество - великая Россия - вызвано на грозный, кровавый бой.

История всех войн, начиная с Отечественной войны 1812 года, доказывает, что евреи всегда честно и свято исполняли свой гражданский долг и готовы были приносить на алтарь отечества свое достояние, силы и жизнь.

И в настоящий великий момент в жизни нашего дорогого отечества мы, представители виленской еврейской общины, старейшей в России, позволяем себе обратиться ко всем нашим братьям по вере с горячим призывом откликнуться и немедленно приступить к организации помощи раненым и семьям запасных воинов нашей доблестной армии без различия национальностей и вероисповедания.

Мы твердо верим, что каждый из нас, призывая благословение Иеговы на наше дорогое отечество и доблестное войско, поспешит с верой и любовью исполнить свой долг перед Престолом и родиной.

Временный комитет виленской общины для оказания помощи раненым воинам Российской армии

Адрес председателя комитета: Адольфу Мееровичу Гордону, Вильна



«Новое время» от 4 сентября 1915 года

Турецкий фронт. Телеграмма


Афины, 2 сентября. Согласно сообщениям из Константинополя, турки продолжают перевозить свои семейства в Брусу. В германских кругах царит сильное беспокойство ввиду наблюдаемого во всей Турции роста движения, направленного против немцев. Армянское население в Ангоре и окрестностях уничтожено за исключением детей, проданных по меджидию за каждого ребенка.



«Русский инвалид» от 19 сентября 1914 года


Пропал черный пудель, кличка «Гетман». Доставившему его в Тихвинский пер., д. 9, кв. 48 будет хорошее вознаграждение.

ЧЕРЕПАХА УТЕРЯНА. В районе Николаевской железной дороги. Нашедшего прошу доставить за вознаграждение в Москву, Ольховцы, 25.

Павел Пряников Закат Европы

Почему по итогам войны Петроград лишился звания столицы


Первая мировая выступила арбитром в двухвековом споре двух столиц России за единоначалие: Петроград проиграл Москве с легкостью и, похоже, навсегда.

I.

Перед началом Первой мировой войны Петербург позиционировался как Европа, а Москва - как просвещенная Азия. Казалось, ничто не могло поколебать устоявшийся за два века порядок: в первом городе был сосредоточен царский двор, а также концентрировалась высшая аристократия, во втором - буржуазия и рабочие, пресловутая «слобода». Образ европейского Петербурга дополняла тамошняя творческая интеллигенция, а азиатской Москвы - мещане с чаепитиями в двориках.

Известие о начале войны и там, и там жители встретили с патриотическим благодушием. Но мотивация прекрасного настроения у петербуржцев и москвичей была разная: первым войнушка казалась продолжением аристократических традиций и романтическим воплощением исторических легенд, вторые надеялись на ней нажиться.

При этом война радостными москвичами и петербуржцами в основном воспринималась на расстоянии - армия на 90% состояла из крестьян, а немногие столичные жители, попав на фронт, нередко тут же возвращались домой. Лидером по легальному дезертирству была Москва. Так, в начале 1915 года московская промышленная буржуазия пролоббировала решение царского правительства о предоставлении заводским рабочим отсрочки от призыва, а также возвращении из армии призванных квалифицированных рабочих. Летом того же года с фронтов были сняты около 15 тыс. москвичей. Правда, взамен промышленники потребовали от рабочих активистов недопущения стачек, и до конца 1916 года негласное соглашение «о взаимопомощи» свято выполнялось обеими сторонами. Для петербуржских рабочих такое послабление сделано не было. Более того, покупка липовой «брони» в Питере в то время обходилась в 200 рублей, а в Москве - только в 100.

На правах потенциальной столицы Москва сразу стала задавать и идеологический тон. С осени 1914-го по осень 1915 года по Москве прокатились несколько волн немецких погромов. Самый мощный из них произошел в мае 1915 года. В письме протоиерея Восторгова к Вырубовой в Царское Село от 29 мая 1915 года сообщалось: «Движение народа проглядели и не приняли мер, и оно теперь пойдет вширь и вглубь, и его пулями и нагайками одними не остановить. Толпа говорит, что если правительство нашим врагам покровительствует и порядка жизни не обеспечивает, то мы-де сами с кем нужно расправимся».

Расправлялся народ с немцами масштабно. По данным московского градоначальника Адрианова, в погромах участвовали более ста тысяч человек, а сочувствующие составили до 3/4 жителей Москвы. Что самое удивительное, к призывам «Бей немцев, грабь награбленное», а также к физическому воплощению этих идей присоединились не только рабочие, но и московская интеллигенция. Газеты устами образованного класса доносили до народа: «Немцы ведут образ жизни обособленный от остального населения и относятся к русским вообще пренебрежительно. А с началом войны их поведение вообще стало из ряда вон - каждый день немцы проявляют свою «культуру» в изощрении всевозможных зверств и истязаний, вряд ли известных даже зулусам или папуасам».

К концу 1915 года с немцами и их влиянием в Москве было покончено, и москвичи принялись за евреев. «Бей до смерти жидов, они нам жить не дают, это наши враги!» - первыми закричали рабочие завода «Каучук». Повод к призывам им дал некий инженер-еврей, лишивший нескольких рабочих премии за прогулы. Масло в огонь подливали и черносотенцы, имевшие наибольшуючисленность по России именно в Москве. Правда, до настоящих погромов, как было с немцами, не дошло (убили четверых, покалечили с десяток): из Петербурга был дан приказ стрелять в погромщиков.

Петербург тоже не миновали погромные настроения. Правда, тут обошлось практически без убийств и грабежей: в отличие от Москвы, в столице немцы образовывали высший управленческий слой, да и концентрироваться на данной мысли было слишком опасно, памятуя о национальности царской семьи. Не вышло и с еврейскими погромами: это в Москве гонимые принадлежали максимум к среднему слою населения, а в Петербурге составляли треть всей крупной буржуазии. Кроме того, петербургские евреи, в отличие от московских, быстро ассимилировались, крестились толпами и меняли имена и фамилии на славянские. К концу 1915 года в Питере проживали около 35 тыс. евреев. Активист Варшавский жаловался тогда: «Только 500 человек внесли ежегодный взнос от 3 до 25 рублей в кассу общины. Касса синагоги пустеет не потому, что далеко не бедные столичные евреи не в состоянии платить по 25 рублей в год, а из-за общего упадка интереса к синагогальным делам».

II.

Во время войны на Москву пролился золотой дождь. Городские промышленники смогли получить выгодные военные заказы. Наиболее высокие прибыли получали владельцы металлообрабатывающих предприятий. Так, завод братьев Бромлей в 1914 году получил 489 тыс. рублей прибыли, а по итогам 1916 года 200 тыс. рублей. На заводе Гужона в 1914 году чистая прибыль составила 1 399 тыс. рублей, а в 1916 году - 2 980 тыс. рублей. Огромные прибыли получил Коломенский завод: в 1914 году он выпустил заказов на 18 498 тыс. рублей, в 1915 году на 25 600 тыс. рублей, а в 1916-м - на 54 923 тыс. рублей. Финансовым рекордсменом стал завод «Богатырь», увеличивший прибыль с 1914-го по 1916 год в 6 раз - с 2 674 тыс. рублей до 15 178 тыс. рублей. В целом чистая прибыль московской промышленной буржуазии за 1915 год составила 2 млрд рублей, тогда как весь годовой бюджет Российской империи составлял 2,8 млрд рублей.

Еще больше обогатились московские банки. Только банкиры Рябушинские в 1915 году получили 400 млн рублей чистой прибыли (в 1914 году - 150 млн).

Но главное - московское общество потребления нисколько не осуждало гонку за прибылями, оправдывая ее традиционно присущим городу «купеческим духом». А вот в Питере даже робкие попытки наладить бизнес встречали отпор, в первую очередь интеллигенции и аристократии. Показателен пример сына Льва Николаевича Толстого, тоже Льва, надумавшего открыть в Петрограде ресторан «Очаг». Обозреватель журнала «Ресторанное дело» в 1915 году писал о своем визите в этот ресторан: «По дороге туда мы ломали голову над вопросом: каким образом столь именитое лицо, носитель всемирно известного имени, очутился в рядах представителей трактирного промысла. Мы ожидали встретить в устройстве и постановке дела что-нибудь особенное, идейное. Ну, на почве трезвости, что ли… И что же? - ничего подобного не оказалось. Ни малейшей «идеи», кроме разве обыкновенной коммерческой: создать торговое предприятие и иметь от него доход. Наша аристократия, конечно, туда ходить не будет, она же не может без надушенного платка у носа слышать слово «трактир», а представителей этого промысла презрительно именует «трактирщиками». Толстой-трактирщик, что может быть печальнее для этого именитого рода?»

III.

А простому народу в «потребительском» смысле в обоих городах жилось одинаково несладко. И если москвичи еще могли полузаконным способом экспроприировать что-то у немцев или евреев или перепродать, то питерцы сами чаще всего оказывались в роли экспроприируемых. После введения в 1914 году сухого закона уровень преступности практически по всей территории России поначалу сократился на 50%. Однако уже в 1915 году греки и персы наладили поставку в Россию опия, а союзники по Антанте - кокаина. В Москве наркомания вследствие домостроевских привычек почти не прижилась, а интеллигентный Питер, наоборот, ухватился за «виртуальную реальность». К концу 1915 года по улицам столицы стало страшно ходить вечерами, и Петроград прочно занял место лидера по уровню преступности в России на душу населения. Особую лепту внесли в криминальный мир города матросы. По донесениям полиции, в 1916 году на них приходилось до 40% всех преступлений. Генерал-губернатор Кронштадта Вирен писал в Главный морской штаб в сентябре 1916 года: «Крепость - форменный пороховой погреб. Мы судим матросов, уличенных в преступлениях, ссылаем, расстреливаем их, но это не достигает цели. Восемьдесят тысяч под суд не отдашь!»

Кроме того, питерцы начали массово травиться алкогольными суррогатами. «До сведения столичного врачебного инспектора дошло, что за последнее время в аптеках г. Петрограда появились подложные рецепты о требовании спирта за подписью д-ра Михайлова. Ввиду того, что в Петрограде находится много врачей с означенными фамилиями, врачебный инспектор предложил полиции отобрать у всех врачей, носящих фамилию Михайлов, их подписи… Провизор Липатов торговал отравой под видом водки. Окружной суд приговорил его к 6 годам каторги. От употребления его отравы умерли 14 человек. Вскрытие и химический анализ обнаружили отравление смесью из денатурата, керосина и эфирного масла. Смесь эта продавалась под названием «Рижский бальзам». По словам свидетелей, торговля этими «бальзамами» велась в аптеке “широко, как на ярмарке”», - писала в 1915 году газета «Земское дело».

Особенно тяжело питерцы переживали подкрадывавшийся к столице голод. В отличие от московских рабочих, которые постоянно, пользуясь зависимостью фронта от поставок оружия и боеприпасов с завода, добивались прибавки зарплаты, столичные чиновники сидели на твердом окладе. Как свидетельствовало городское попечительство о бедных, до войны чиновники получали от 50 до 150 рублей жалованья; к 1916 году оно вместе с прибавками военного времени возросло всего до 60-250 рублей. «Семья из четырех человек не может нормально существовать на такие средства!» - выносило вердикт общество. К 1916 году большая часть чиновничества или голодала, или хронически недоедала. В еще худшем положении оказались лица интеллигентных и свободных профессий - артисты, музыканты, писатели, репортеры. Сводки полиции отмечают сильное повышение преступности именно среди интеллигенции. «Сплошь да рядом попадаются они на кражах, подлогах, вымогательствах; в театрах среди наемных клакеров, в кофейнях среди темных личностей, на бегах среди «подсказчиков» и в других сферах криминальной среды. Массы женщин-интеллигенток предлагают свой труд в конторы, магазины, мастерские, но многие из них так и не находят заработка, а потому тоже принимаются за преступления», - свидетельствовало питерское попечительство о бедных.

IV.

Простые питерцы, в отличие от интеллигенции, находили утешение в других занятиях. С конца 1915 года среди населения начинает распространяться эсхатологическое видение происходящего в России. Например, рассказывали, что многим государственным деятелям явился во сне некий святой старец и объявил, что русские победят лишь тогда, когда вся страна будет поститься месяц, уничтожит масонские выдумки, в первую очередь Думу и Союз городов, и повесит всех атеистов. Иначе Антихрист (император Вильгельм) завладеет Россией и будет царствовать 33 года, после чего случится светопреставление. Особенно активно разносили эти слухи последователи Иоанна Кронштадтского. Полицейское управление Петрограда летом 1916 года доносило, что послушать старцев в потаенных местах собирались до 500-600 человек, такие «творческие встречи» происходили в городе через каждые день-два.

Пока питерцы ждали конца света, москвичи усиленно совершенствовали собственные тела. С началом войны первопрестольную охватил спортивный бум. Например, «Список кружков и клубов и организаций - членов Всероссийского футбольного союза», вышедший в 1915 году, сообщает, что в России на тот момент насчитывалось 155 футбольных клубов в 33 городах, в их рядах состояли более 8 тыс. футболистов. На одну только Москву приходилось около 4 тыс. футболистов и более 50 клубов. И это без учета так называемых диких команд, не входивших в футбольный союз и не плативших взносов. Фактически каждая фабрика или банк имели свою команду. Доходило до абсурда: футбольная команда появилась даже в духовной семинарии. Одно из самых ярких событий осени 1915 года для города - первый в истории проигрыш сборной Москвы сборной Петербурга 27 сентября со счетом 1:2. Журнал «К спорту!» писал тогда: «На две недели вся Москва погрузилась в траур».

Для спортивных развлечений в ход шли любые площадки. Например, с 1914-го по 1917 год Сандуновские бани оккупировали ватерполисты. Радости всей Москвы не было предела, когда команда Шуваловской школы в 1916 году обыграла московских англичан со счетом 5:4 (питерцам за время Первой мировой выиграть у москвичей так ни разу и не удалось). Московские купцы внезапно увлеклись скачками, а барышни - фигурным катанием. На первых страницах московских газет под шапками передовиц о неудачах наших войск на фронте публиковались обширные интервью с силачами и борцами - гламурными кумирами тех лет.

Москва, в отличие от Питера, в то время любила простой жанр. И если здешние мещане собирались за 3-5 копеек смотреть на площадях постановки кукольного театра на злободневные темы, то интеллигенция увлеклась аналогом современной «Смехопанорамы» - театрами миниатюр. Эмиль Кио в книге «Фокусы и фокусники» упоминал о том, что только в течение 1915 года в Москве появились 14 таких театров. Популярность их была такова, что спекулянты заламывали за трехрублевый билет тройную цену. Но публика не скупилась: Кио в книге хвастается, что в «Одеоне» - театре, где он выступал, - от одного сеанса в день перешли к двум, а потом и к трем. Хитом этого заведения была постановка «Вова приспособился» - ежедневно обновляемые миниатюры со сценками из повседневной жизни.

В Петрограде спекулянты тоже сбывали билеты на культурно-массовые мероприятия, самыми популярными из которых были лекции заезжих французов - Шарля Рише на тему «Храбрость», Жоржа Лакур-Гайе «Битва на Марне и на Изере» и графа Фредерика де Шевийи «Французский солдат». На французов толпами валили дворяне и чиновники (те самые, недоедавшие), а интеллигенция ломилась на выставки футуристического и беспредметного искусства «Трамвай Б» и «0,10».

Неудивительно, что обе революции запалили тоже в Петрограде. Причиной тому была не только большая концентрация большевиков в столице (1200 членов РСДРП против 500 московских). При первых настоящих трудностях «европейская цивилизация», построенная в отдельно взятом Петербурге, быстро начала сливаться с окружающей город Евразией, тогда как Москва всегда чувствовала себя в ней уютно и органично. 200-летний эксперимент к концу Первой мировой показал, что национальная элита все это время своими руками готовила собственную гибель. Внук Льва Толстого, парижский врач, лет тридцать назад заметил в своих записках: «Вся подготовительная работа для большевиков была сделана вековыми усилиями интеллигенции; потому-то, вероятно, Ленин и изображается в монументах в позе срывателя спелой груши: вытянутая кверху рука, слегка откинутый назад корпус и сладострастный оскал лица, ожидающего струю сладкого сока». Наибольшее количество сока досталось Ленину впоследствии, в Москве, но это уже совсем другая тема.

Дмитрий Галковский Хичкок

Все сценарии 30-х годов писались в одной конторе

В 1934 году Альфред Хичкок снял один из самых известных своих фильмов «Человек, который слишком много знал». Надо сказать, что у нашего зрителя не совсем верное представление о творчестве английского мастера киноужасов. Мы судим о Хичкоке в основном по его поздним, голливудским картинам. Но имя и капитал он сделал раньше, в период имперской шпиономании 30-х-40-х годов. В его фильмах доблестные британские разведчики плечом к плечу с рядовыми сознательными гражданами денно и нощно боролись с мириадами иностранных шпионов, диверсантов, вредителей. В одном фильме враг специально гасит маяки, чтобы мирные пассажирские суда разбивались о скалы; в другом заливает керосин в огнетушители военных заводов; в третьем стреляет в руководителей партии (партий) и правительства из фотоаппарата со вспышкой; в четвертом взрывает бомбами, спрятанными в клетках с канарейками, детские автобусы; в пятом травит колодцы или минирует родное адмиралтейство. Не буду перечислять дальше - все это удивительно точно повторяет разоблачения на сталинских процессах. Чего стоят одни названия хичкоковских поделок: «Саботаж», «Диверсант», «Иностранный корреспондент». Правда, существовало и некоторое отличие UK от SU. В UK во время изготовления мобилизационных агиток «ни один кролик не пострадал», а в SU процесс шел по-взрослому. Выживали немногие. Кто выживал, становился инвалидом или сходил с ума. Хотя… Кажется, были исключения.

В фильме «Человек, которым слишком много знал», посвященном актуальной сейчас теме международного терроризма (злобные Враги принуждают добропорядочного англичанина совершить покушение на горячо любимого руководителя), есть кульминационная сцена штурма шпионского гнезда. Шпионы отстреливаются, полицейские спасают родину, жертвуя жизнями. Как ни парадоксально, в данном случае мы имеем дело не с болезненным воображением не совсем нормального человека, а с реалистической вставкой в шпионскую фэнтези. Подобный штурм имел место, только причина его была несколько иная. Уничтожались не иностранные диверсанты, а собственные, выкормленные и выпестованные родной тайной полицией.

В своем фильме Хичкок использовал известную «осаду на Сидней-стрит», произошедшую в Лондоне в начале 1911 года.

Одним из главных оперативных направлений шпионско-диверсионной работы Великобритании в России была Прибалтика. Верхний класс населения этого региона состоял из немцев, фанатично преданных русской монархии. Значительную часть прибалтийского дворянства составляли фамилии, поколениями специализирующиеся на военной и административной службе. Надо сказать, что столь же традиционно прибалтийские немцы не любили Германию. И крестьянство родной Эстляндии, Курляндии и Лифляндии. Крестьяне платили немцам той же монетой. Англичанам оставалось только поднести запал к пороховой бочке этносоциального конфликта. Наладив транспортировку оружия, Великобритании удалось во время русско-японской войны довести цветущий край до этнической катастрофы. Вырезаемое прибалтами немецкое население при помощи русской армии с огромным трудом подавило межэтнические столкновения. Однако прибалты не успокоились. Ведь их ненависть к немцам, а после 1905-1907 годов и к поддержавшим немцев русским, имела серьезные экономические причины. Далеко не случайно, что в 1917-1918 годах именно латыши стали костяком Красной Гвардии. Этот факт хорошо известен. Только историки русской революции считают, что латыши поддерживали большевиков с подачи немцев, забывая, что для этой нации само слово «немец» было ругательством.

После разгрома прибалтийского восстания множество его участников укрылись на территории Великобритании, а латышская социал-демократия с момента ее возникновения в 1904 году находилась под преобладающим влиянием ленинской фракции. Вот эти-то боевики, до поры до времени прикармливаемые лондонским правительством, и учинили бойню на Сидней-стрит. Никаких политических мотивов у них не было. Ведь большей частью это были лесные братья, грабившие и убивавшие мирное немецкое население. В сельской местности Англии особо развернуться им было негде, а вот в богатом Лондоне глаза у бандитов и погромщиков разгорелись. В декабре 1910 года английская полиция случайно наткнулась на группу латышей, пробивавших стену ювелирного магазина. Все бы ничего, но лондонские бобби нарвались не на заурядных воришек, а на хладнокровных садистов, лично расстрелявших, повесивших, изнасиловавших, закопавших в землю, изжаривших заживо десятки и сотни людей, в том числе женщин, детей, стариков. Латыши машинально, даже толком не сообразив, что делают, положили пятерых безоружных полицейских. Для Англии это был беспрецедентный случай, на ноги поднялась вся лондонская полиция. Одну часть банды вскоре арестовали, другая укрылась в здании на Сидней-стрит. Не понимая, с кем имеют дело, полицейские было сунулись в дом, латыши тут же убили сержанта, завязалась ожесточенная перестрелка. В городе началась паника, английские власти столкнулись с одной сотой, нет с одной тысячной проблемы, которую они старательно создавали для русского соседа. С огромным трудом, задействовав воинские части и артиллерию (!), англичанам удалось уничтожить очаг террористов. Ситуация была настолько серьезна, что операцией на месте командовал тогдашний министр внутренних дел Уинстон Черчилль.

Наивный читатель, наверное, решит, что это конец нашей печальной повести - английский суд вынес арестованным единственно возможный приговор, террористов казнили, и пожилой резонер Галковский подводит морализаторский итог, что-то вроде «за что боролись, на то и напоролись». А вот и нет. Наше повествование далеко не закончено. Более того, оно только начинается.

В обстановке невероятной шумихи вокруг процесса - «Повесить!», «Позор душегубам!», «Семьи полицейских лишились кормильцев!», «Смерть грабителям и убийцам!» - раздался Голос Правды: «Они БЕДНЫЕ. Их ДОВЕЛИ. Царские сатрапы их ПЫТАЛИ». И даже больше: «Они МИЛЫЕ».

Так стали говорить ВЛИЯТЕЛЬНЫЕ КРУГИ. Одним из застрельщиков кампании защиты явилась двоюродная сестра Черчилля Клер Шеридан. Начав с абстрактного сочувствия, она стала ходить на все заседания суда и в конце концов влюбилась в главного фигуранта процесса - латышского батрака Яна Петерса, убийцу полицейских в декабре 1910 года и родственника одного из террористов, уничтоженных на Сидней-стрит.

В результате подсудимых… отпустили на волю. НЕВИНОВНЫ. «За недоказанностью улик».

25-летняя Клер торжествовала и скакала вокруг раздосадованного кузена на одной ножке. Так, по крайней мере, подавалось дело для великосветской публики.

Ну а на самом деле… Кто такая Клер Шеридан? Можно долго рассказывать про художества милой Клер - скульптора, журналистки, путешественницы, авантюристки, но журнал не резиновый, поэтому скажу просто: это шпионка и блядь. Не нужно демонизировать работников невидимого фронта - и первое, и второе дело нехитрые. С Петерсом она работала вполне профессионально, но лишь разминала пальчики. Позднее английская скульпторша кого только не «лепила»: и Троцкого, и Ленина, и Муссолини, и французских генералов, и индейцев, и индийцев. Недавно Лондон рассекретил ряд документов, связанных с ее деятельностью, после чего англичане имели наглость заявить, что да, кузина Черчилля действительно работала на разведку. Но только на какую - на советскую! Чего уж тогда мелочиться. Объявили бы советской шпионкой, например, жену Черчилля. Как-никак ее наградили орденом Трудового Красного Знамени. И куда смотрел король - ведь подданным Его величества запрещено принимать иностранные награды. А может… жутко даже вымолвить. Чтобы заполнить страшную паузу, связанную с августейшей особой, позволю себе процитировать отрывки из мемуаров высокопоставленной кокотки.

«Я получила официальное приглашение вылепить бюст Льва Троцкого. Когда мы с ним познакомились и он стал позировать, нас сразу потянуло друг к другу. Троцкий, как я поняла, не церемонится с женщинами. Когда мы остались с ним наедине, он сразу же приступил к делу, то есть ко мне. У него были порывистые, но сильные объятия, нежности в них было мало… Он всегда хотел только своего и мало обращал внимания на желания женщины. Поцелуи его были страстными, но он ими не увлекался, главное для него было удовлетворить свою страсть… Встречались мы с ним и в его знаменитом бронепоезде, на котором он разъезжал по фронтам Гражданской войны, прозванном фабрикой смерти на колесах. Он был настолько порывист и быстр в движениях, желаниях, что я за ним не успевала - и в прямом, и в переносном смысле».

Или о Ленине (только что расставшемся с другой шпионкой - своей постоянной сожительницей англичанкой Стеффен, в замужестве - Арманд).

Мои попытки завязать разговор не встретили одобрения. Я попыталась эффектно показать ему свою фигуру, принимая изящные позы у станка, где я лепила бюст. Чтобы обратить на себя его внимание, спросила, какие новости из Англии. В ответ Ленин улыбнулся неопределенной улыбкой, ни злой, ни доброй, и молча протянул мне несколько номеров английской газеты «Дейли геральд»… И все же он немного оживился, когда посмотрел на свой скульптурный портрет. Счел нужным заговорить: «Как относится муж к вашей поездке (Ленин, видимо, знал о моих отношениях с Троцким) в Россию?…» - «Мой муж убит на войне», - ответила я. «На какой войне?» - «Во Франции»… Мы говорили с Лениным и об искусстве. Он сказал, что ничего в нем не смыслит, хотя порок буржуазного искусства, по его мнению, в том, что оно всегда приукрашено. Затем он взглянул на фотографию скульптуры моего сына «Головка Дика», и выражение нежности промелькнуло на его лице. Выражение лица его смягчилось и взгляд потеплел, и это дало мне возможность подумать, что у него есть ребенок от недавно скончавшейся его любимой женщины Инессы Арманд. Можно было на этом и закончить наш разговор, но я набралась духа и спросила: «Это тоже приукрашено?» Я пыталась предугадать его ответ, чтобы поспорить с ним, но он только покачал головой и по-доброму улыбнулся».

А вот о Святом Человеке.

«Мне никогда не доводилось лепить более прекрасную голову, чем голова Дзержинского… А руки его - это руки великого пианиста или гениального мыслителя. Во всяком случае, увидев его, я больше никогда не поверю ни одному слову из того, что у нас пишут о Дзержинском».

Что, дорогие читатели, отдохнули? Пойдем дальше.

Вернемся к Петерсу. О-о, наш батрак-террорист, подобно Шарикову, после процесса стал превращаться в высокоразвитую личность. Первым делом Клер свела его со своей подружкой Мейзи Фримен, молоденькой дочкой лондонского миллионера. Слово за слово, хи-хи, ха-ха, спроворили свадебку. Внезапно «батрак» проявил незаурядные познания в тонкостях банковского бизнеса, заговорил с окружающими на хорошем английском, стал членом местного истеблишмента (это если вы еще не поняли, о ЧЕМ речь).

И тут грянула в России Февральская революция. Короткий приказ из центра, и на британском корабле Ян Петерс, или, если угодно, «Ян» «Петерс», плывет в Мурманск. Жена с четырехлетней дочерью остаются в Лондоне. Петерс налаживает связь латышских стрелков с Лениным, а после Октября становится настоящим главой ЧК. Вот так. Январь 1917-го - мистер Петерс в халате сидит в кресле-качалке, попивает чаек, читает сводки с лондонской биржи. Декабрь 1917-го - мистер Петерс в кожанке с браунингом попивает чаек, готовит расстрельные списки российских буржуев. Сразу после учреждения ЧК Петерс становится заместителем ее председателя и главным казначеем, а в критический период лета 1918 года и официально возглавляет ЧК (об этом факте создатели мифа Дзержинского не любят упоминать). Все основные операции ЧК в начальный период функционирования проводит именно Петерс. На его счету:

1. Провокация т. н. левоэсеровского мятежа и установление однопартийной диктатуры большевиков.

2. Инсценировка покушения на жизнь Ленина и начало тотального террора.

3. Инсценировка «дела Локкарта» для маскировки проанглийского характера ленинского режима.

О последнем пункте стоит сказать особо. В условиях окончания Первой мировой войны англичанам было важно изобразить Ленина германской марионеткой, поэтому они арестовали советского посла в Лондоне Литвинова и обменяли на своего посла в РСФСР, как бы разорвав дипломатические отношения. На самом деле это был обмен шила на мыло, ведь коммунистический агитатор Литвинов и посол его величества Локкарт были приятелями и громко хохотали, празднуя отбытие последнего в фантастическую «РСФСР». В ресторане сидел «красный дипломат» Ротштейн, по совместительству работающий в Форин-офис, все ели пирожные и смеялись. Локкарт, впоследствии один из высших руководителей британской разведки, всегда тепло отзывался о профессиональных качествах Петерса и считал его своим учителем. Об этом он рассказывал некоему Киму Филби, своему протеже, который называл его дядей Бобом. Перед высылкой в Англию заговорщик Локкарт и его следователь Петерс попили чайку с тортиком. На дорожку. Петерс передал через Локкарта личное письмо в Лондон. Для жены.

Думаю, умному достаточно. «Люди делали одно общее и важное дело». Впоследствии Петерс занимал массу должностей, очень часто на критически важных участках (например, руководил обороной Петрограда в 1919 году). В период нэпа он возглавлял восточный отдел ГПУ, затем работал во внутренней партийной полиции (еще одна область, которой не любят заниматься историки). Последней должностью Петерса, кажется, была должность командира охраны Кремля.

По официальной версии, его арестовали в 1937-м и вскоре расстреляли. Вообще-то судьба для высшего советского чиновника стандартная. В 1937-1938 годах убрали всех, это верно, но только историки до сих пор рационального объяснения террору так и не дали. Так что убили Петерса, нет ли - большой вопрос. С одной стороны, почему бы нет: в 1937 году убрали всех латышей по спискам. Однако латыш Петерс не простой. Жалко его. Хичкок актеров своей труппы не убивал. Так что надо внимательно посмотреть. Приглядеться.

Во-первых, реабилитировали таинственного Петерса странно. Ну, взяли бы, чиркнули в 1956 году обычную бумажку: «Незаконно репрессирован, посмертно реабилитирован». Нет, вместо этого член высокопоставленной комиссии пришел в тюрьму к генералу Эйтингтону, арестованному по делу Берии. Эйтингтона арестованный в 1937 году Петерс обвинил в шпионаже в пользу Великобритании. Пришедшему следователю Эйтингтон заявил, что он не шпион Великобритании, и поэтому Петерс такого не мог сказать, следовательно, он невиновен. Что самое интересное, Берию убили как раз за шпионаж в пользу англичан. Все это весьма ПРАЗДНИЧНО.

В последнее время в печати появились ссылки на некие дневниковые записи Петерса, написанные им во время Гражданской войны на английском языке.

Первая жена и дочь Петерса приехали в СССР в 1928 году, после вторичного (и тоже опереточного) разрыва дипотношений. По их восстановлении дочь Петерса Мей стала работать в английском посольстве. Нина Берберова пишет, что ее осудили в конце 30-х. Это возможно. Но маловероятно, что посольство Великобритании оставило без внимания арест гражданки Соединенного Королевства, вдобавок своей сотрудницы. По другим сведениям, еще в августе 1941 года Мей работала в посольстве и при встрече с второй женой Петерса сказала, что располагает информацией о том, что «Яков Христофорович жив и продолжает работать». Берберова говорит, что отношения Петерса с первой женой и дочерью в СССР были очень натянутыми, они редко виделись. Но недавно опубликованы документы ФСБ, свидетельствующие о том, что вплоть до ареста Петерса дочь жила с отцом в одной квартире.

В расстрельном деле Петерса отсутствует обязательная для такого рода документов фотография.

Первая жена Петерса Мейзи, приехав в СССР, устроилась работать служанкой. Вроде бы абсурд: ничего себе карьера для богатой англичанки! А к кому сумасшедшая Мейзи устроилась работать служанкой? Оказывается, к такой же сумасшедшей американке Луизе Стронг. Будучи дочерью уважаемого американского богослова, защитив докторскую диссертацию по философии, Стронг становится фанатичной коммунисткой и переезжает жить в СССР. Стронг специализировалась на написании «невозможных текстов». То есть брала какую-нибудь сверхгнусность вроде оккупации Сталиным Прибалтики и начинала сим пирогом с говном восторгаться: «Ах, как скусно!» В конце 40-х Сталин выгнал симпатичную копрофагиню из СССР, причем ТАСС употребил характерную (и совершенно справедливую) квалификацию ее деятельности: «как известно, являющуюся американской шпионкой». После выдворения за границу Стронг укрылась в Китае и затем приняла участие в культурной революции, появляясь вместе с Мао Цзэдуном на парадах хунвейбинов.

Значит, английская разведчица Мейзи Петерс следила за американской разведчицей Луизой Стронг. А за кем следила Луиза Стронг? Неужели за Сталиным? А может быть, она понимала, что находится на территории Англии, и следила, в свою очередь, за Петерс? И можно ли такие взаимоотношения назвать шпионажем? Скорее это информационный зондаж.

Коммунисты прожужжали советским людям все уши о посредственной книге посредственного американского журналиста Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир». Будучи сыном богатого судьи и окончив Гарвардский университет, Джон Рид стал громко хвалить достижения советской власти. Видимо, что-то в вонючей большевистской помойке потрясло его до глубины души. Может быть, Рид видел в Стране советов что-то такое, чего не видим мы?

Еще более восторженным сторонником большевиков была супруга Рида, миллионерка Луиза Брайант. Она вслед за мужем накатала книгу «Шесть красных месяцев в России», постоянно торчала в Москве и находилась в самых дружеских отношениях с Петерсом. КЕМ она считала Петерса, Ленина или Дзержинского? Ответ на этот вопрос прозрачен. После смерти Джона Рида в Москве от тифа (помойка вещь довольно опасная) и успешного захоронения усопшего мужа на Красной площади Брайант вышла замуж за миллионера Буллита, интригана и провокатора экстра-класса, будущего посла США в СССР и одного из главных виновников развязывания Второй мировой войны. Внешний и внутренний облик этого человека убедительно раскрыт Михаилом Булгаковым в образе Воланда. Даже эпиграф к «Мастеру и Маргарите» повторяет цитату из Гете, которую Буллит и Фрейд использовали в качестве эпиграфа к биографии Вудро Вильсона: «Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Буллит корчил из себя в Москве высшее существо и любил повторять: «Никогда ничего не просите, особенно у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут». И предлагал: то групповуху в бассейне, засыпанном розами, то обжираловку, от одного запаха которой голодные аборигены падали в обморок.

Кем же английским хозяевам и ведущим против них сложную интригу американцам представлялись местные жители? Которые после уничтожения интеллектуального слоя России, в условиях информационного коллапса совершенно не понимали, что с ними сделали и что вокруг происходит? Думаю, отношение к русским наиболее точно выразил Петерс в начале 20-х. Он приехал во главе комиссии в голодный Ростов-на-Дону. Аборигены пожалились: «Совсем есть нечего, товарищ, умираем. ГОЛОД». Высший Организм побагровел от гнева: «Зажрались, сволочи! Вы посмотрите на городские помойки. Вот в Москве голод - помоек два года нет. Все отполировано до блеска».

Бедной Марии Антуанетте приписывают фразу «Нет хлеба - ешьте пирожные». Давно выяснено, что фразу эту она не говорила (да по-человечески и не могла сказать), за нее слова выдумали вражеские пропагандисты. А вот Петерс сказал, и гораздо сильнее: «НЕТ ХЛЕБА - ХЛЕБАЙТЕ ПОМОИ!»

В заключение вернемся к Хичкоку. Сдается мне, что сходство лондонских кинофильмов с московскими киножурналами объясняется тем, что сценарии в 30-е годы писали в одной конторе. А если талантливый режиссер экранизировал зверства врагов Англии, почему бы ему не писать сценарий для ее колоний?

Вам это ничего не напоминает:

«Сейчас, когда в Москве происходит судебный процесс над изменниками родины, троцкистскими шпионами-диверсантами, мы с новой силой переживаем потерю наших братьев, сестер и мужей, погибших от руки подлых предателей. Трудно передать словами боль утраты, наше негодование и ненависть! Агенты капитализма, торговавшие родиной, с циничным спокойствием и хладнокровием убили близких и дорогих нам людей. Три раза троцкистские последыши организовывали взрывы на Горловском азотно-туковом комбинате… Никогда не забудем мы жуткой картины их трагической гибели. В страшных мучениях скончался Коля Мосиец. При взрыве он тяжело был ранен в живот. Обезумев от боли, Коля выскочил из разрушенного цеха и умер на руках товарищей. Иру Стрельникову и Елисея Куркина убило осколками взорвавшейся аппаратуры. Тела других товарищей мы по частям собирали среди обуглившихся обломков. А какие страдания перенес боец спасательной команды Вася Гаженко… От страшных ожогов он на 14-й день умер. Мы просим военную коллегию Верховного суда СССР приговорить к высшей мере социальной защиты всю свору взбесившихся кровожадных псов».

В христианской культуре зло - антипод добра. И зло все делает наоборот. Бога надо просить о чуде, о жалости, о прощении. В этом и состоит молитва. Молитва - это когда человек о чем-то просит. Серьезно и долго, на коленях. А вот стоять на коленях перед дьяволом, просить его о чем-либо бесполезно. Он все сделает наоборот. Так что Воланд-Буллит прав. Эти сами найдут, сами дадут. Потом нагонят и добавят. Да еще текст лжемолитвы напишут и заставят под дулом пистолета о какой-нибудь невыразимой мерзости умолять: «Ограбь слепого, убей невинного».

Так что додумался до спектакля 1937 года человек культурный. Не Буллит - балом правили в СССР не американцы, да и мелковаты они для ТАКОЙ подлости. Тут действовала культура старая, европейская, входящая в тонкости. Человек, который слишком много знал.

* ДУМЫ *
Дмитрий Данилов Auto da fe academica

«Письмо ученых» как квазирелигиозный феномен

Группа академиков РАН, среди которых нобелевские лауреаты Жорес Алферов и Виталий Гинзбург, обратилась с открытым письмом к президенту России. Ученые выразили обеспокоенность возрастающей, по их мнению, клерикализацией российского общества и призвали главу государства оградить современную российскую науку от церковного вмешательства. В частности, резкой критике подверглись идеи внедрения в программу средней школы курса основ православной культуры и инициатива РПЦ о внесении специальности «теология» в перечень научных специальностей Высшей аттестационной комиссии.

Челобитная академиков президенту с просьбой окоротить «церковников-мракобесов» - это не «наука против религии». Наука здесь вообще играет роль второстепенную.

Это - одна религия против другой. Вернее, квазирелигия против религии настоящей. По своей стилистике, по интонации это никакое не письмо ученых. Это вопль жрецов, обеспокоенных за судьбу своего культа. Оставьте нам нашего Перуна, нашего Велеса. Не троньте наши капища, наши древние, испокон века установленные идолища.

В Советском Союзе наука, как известно, была одной из заменяющих религию институций - наряду с партийным жречеством с его обожествлением вождей, съездами-«соборами» и другими массовыми ритуалами и литературой с ее инжинирингом человеческих душ. Наука в этом раскладе отвечала за истину. За ее надлежащее хранение и постоянное подтверждение. Понятно, что наука была прежде всего просто наукой, но вот эти культовые функции были очень важны. Словосочетание «храм науки» не случайно.

Сделаем небольшое отступление. В этом смысле интересно проанализировать соотношение «точных» и гуманитарных наук. При Сталине «научными хранителями истины» в большей степени выступали гуманитарии. Главным средством сохранения и воспроизведения истины были словесные практики с «Кратким курсом» в качестве Абсолютного Текста, определяющего структуру советской реальности. XX съезд коренным образом изменил ситуацию. Слово как инструмент описания и воспроизведения «советской истины» было дискредитировано признанием того факта, что советские словесные практики могли иметь что-то общее с такими явлениями, как замалчивание и обман. При Хрущеве, а особенно при Брежневе на вахту по хранению истины заступили естественники. Не случайно в 60-е годы таким актуальным было негласно инспирированное противостояние «физиков» и «лириков». Победа - опять-таки негласная и неявная - была заранее отдана «физикам». Это, разумеется, не зафиксировано никакими актами и распоряжениями, но ситуация складывалась именно так. Гуманитариям в новой схеме отводилась роль псевдошаманов, своим камланием-бормотанием «заговаривающих» реальность и произносящих в нужные моменты нужные мантры. А точные науки при позднем социализме - это было серьезно, это было самое нутряное, заветное. Здесь гнездилась советская истина.

Вернемся к нашим академикам. Эти люди привыкли чувствовать себя жрецами. Привыкли быть хранителями истины, ответственными за истину. Более того: судьями в вопросах истины.

Письмо написано не столько учеными, сколько истово верующими людьми. Для них материализм, дарвинизм и «общие предки человека и обезьяны» не научные гипотезы, не предметы критического анализа. Это предметы веры, истины в последней инстанции, не подлежащие сомнению и пересмотру. Любое посягательство на эти истины повергает жрецов от науки в священный трепет и гнев.

Академики - люди глубоко советские, что называется, аппаратные. У них звериное чутье на тенденции. И вот - почуяли неблагоприятную для себя тенденцию. Поняли, что есть конкурент, пусть пока слабый, но в перспективе угрожающий их приятным жреческим функциям.

Эти люди вовсе не радеют за науку, не боятся, что «наука погибнет». Они боятся, что в один прекрасный день наука окажется… просто наукой. Ни больше ни меньше. Одной из сфер человеческой деятельности, причем не самой важной. Это же ужас: был хранителем истины, экспертом в области истины, а стал просто специалистом по изучению окружающей реальности не особенно совершенными методами. Страх за свой статус жрецов - вот что движет авторами письма.

Отсюда и фанатичная борьба уважаемых академиков с преподаванием основ православной культуры. Всем понятно, что внедрение этого предмета в школьную программу - проблема чрезвычайно сложная. Как преподавать этот предмет? По каким методикам, программам? Кто должен этим заниматься, священники или гражданские преподаватели? Где найти столько преподавателей? Что предложить детям из инославных семей? Все эти вопросы требуют тщательного решения. Это понятно, но в данном случае речь не об этом. Академиков заботит вовсе не ущемление чьих-то свобод или низкий уровень преподавания ОПК. Наши естественнонаучные жрецы боятся, что внедрение ОПК (при адекватном уровне преподавания этого предмета) пошатнет традиционный советский школьный культ точных наук. Что в школьной программе возникнет некое новое, абсолютное измерение, которое выявит всю относительность «объективного» знания, хотя бы потому, что мы все умрем (и, возможно, скоро), а знание законов термодинамики или умение решать квадратные уравнения за гробом не очень-то пригодятся. Что вдруг выяснится, что для становления человеческой личности литература и история более важны, чем химия и астрономия, хотя бы потому, что без истории и литературы человек - необразованный дикарь, а без химии и астрономии - просто человек, не знающий химию и астрономию.

Борьба со специальностью «теология» - вообще что-то анекдотичное. Рассматривать это как угрозу - признак не совсем адекватного восприятия реальности. Почему-то уважаемые светила науки, ратующие за светскость и цивилизованность, забывают, что специальность «теолог» официально принята в таких странах, как США, Великобритания и Германия, и на состоянии тамошних наук это никоим образом не сказывается.

Так что академики воюют за статус. Если хотите, метафизический.

А наука- то здесь как раз и ни при чем. Более того, чем скорее наша наука избавится от не свойственных ей жреческих функций, чем скорее прекратятся завывания о Дарвине и материализме как конечной истине, тем лучше будет для самой науки.

Борис Кузьминский Апостолы фавора

Церковь примет на себя столько авторитета, сколько сможет переварить

«С нарастающим беспокойством мы наблюдаем за все возрастающей…» Письмо десяти академиков президенту РФ режет ухо, будто бестактный экспромт приживала в разгар чинной семейной трапезы. XI Всемирный русский национальный собор, чьи резолюции вроде бы послужили поводом к сочинению письма, закончился четыре месяца назад; за это время можно было и стиль отшлифовать, и аргументы подобрать позажигательней. Какой там ВАК, если граждан в большинстве интересует ЖЭК. Какой там американский физик Вайнберг, мы и отечественных-то вайнбергов исстари недолюбливаем. Академики мельчат, местами неумело передергивают, часто срываются на фальцет. Манера, достойная жалости.

Бедные родственники, впадающие в резонерский раж, априори жалки. Проницательный слушатель вправе заподозрить, что их тянет за язык не жажда истины, но шкурный интерес. А позиции авторов письма как представителей цеха, ничего не поделаешь, слабоваты. Эпоха аншлаговых конкурсов в вузы и щедрых дотаций позади, в этом смысле академическая наука давно отделена от государства - когда Атлантикой, когда глубоким рвом равнодушия. На том берегу пищат-разоряются заслуженные комарики, и пусть пищат. Гораздо внушительнее звучит шмелиное гуденье Владимира Вигилянского, возразившего комарикам от лица Московской патриархии. Кроме шуток, внушительнее. Спокойно, рассудочно, толерантно. Не поспоришь: и теология - легитимная гуманитарная дисциплина, и «в мире есть множество верующих ученых, в деятельности которых вера никак не противоречит знанию». В отличие от академиков о. Владимир явно ощущает под подошвами твердую почву. Причем это ощущение рождается не из опыта прошлого (сама по себе научная традиция заведомо старше и вряд ли жиже христианской), а из вполне обоснованного предчувствия грядущих привилегий.

С небесной колокольни церковь -тело Христово, но с земной, прозаической, - сверхкорпорация. И, подобно всем корпорациям, она стремится к расширению влияния, как газ стремится заполнить любую доступную емкость. Газ не виноват, таково его неотъемлемое свойство. Вот и церковь глупо обвинять в злонамеренном экспансионизме, чай не эпоха крестовых походов на дворе. Нынешняя церковь кротка, аки агнец, она никуда не «внедряется» (словечко академиков); другое дело, что ей позволяют внедриться, открывают одну,вторую, третью емкость, и церковь ничего не может поделать со своей корпоративной, газообразной природой, заполняет социальные линзы, политические каверны и даже пластиковую тару для питьевой воды.

Порою в ущерб собственным краеугольным привычкам. Взять хотя бы прямые эфиры рождественских и пасхальных служб в ХХС. Это ведь нонсенс, кричащий оксюморон. Храмы для того и возводятся, чтобы прихожанин присутствовал на богослужении лично, физически, иначе обряд превратится в абсурд. Он и превращается в абсурд, дурной, тягомотный аналог застойных репортажей о коммунистических пленумах. В перестройку их роль исполняли телетрансляции съездов народных депутатов, затем вакансия надолго опустела, и в конце концов чья-то поднаторевшая в манипуляторстве ладонь отворила клапан для впуска литургий.

Итоги введения в школьную программу курса основ православной культуры также едва ли обрадуют клириков. Подростки возненавидят священную историю с той же пытливой энергией, с какой ненавидят математику и биологию. Предсказать это легче, чем погоду на завтра: достаточно свериться с русскими дореволюционными повестями из гимназической жизни. Религиозное образование - органичная прерогатива семьи и исповедальни; кампания вокруг ОПК не принесет ни трансцендентальных выгод церкви-телу, ни материальных - церкви-газу. Она вообще не нужна церкви; церковь в ней только инструмент.

ОПК - условный знак, свисток. Появление этого предмета в расписании засвидетельствует, что заполнена очередная каверна: та, в которой раньше побулькивал марксизм-ленинизм. Химические и алгебраические формулы, при их несомненной обременительности для юного мозга, все же не претендуют на статус повседневных наперсных советчиков, а литература чересчур противоречива и насыщена нюансами - семь раз отмерь. Христианская этика будет официально впрыснута в действительность, лишь в мизерной мере отмеченную христианскими чертами, точно так же как коммунистическая мораль навязчиво простегивала мир 70-х-80-х, полярно противоположный коммунистической утопии. Это была не мораль, а костыль, валерьянка для нищих духом; их много встречалось тогда, много наблюдается и сейчас. Их, увы, большинство.

Каков процент просветленно и отчетливо верующих - ради Господа, а не ради себя - среди тех, кто объявляет себя верующим? Верхний средний класс облекается в религиозность, словно в добротный и модный блейзер; высшее чиновничество взыскует шанса отстоять заутреню рядом с премьер-министром; тускло одетые женщины пенсионного возраста с невыразительными глазами натаптывают дорогу в храм, как прежде ездили на работу: распорядок обрядов и таинств худо-бедно структурирует их утлое бытие - за дефицитом иных вех, иных арматур. Заповеди, проповеди, колокола… и в промежутках томные сериалы вместо евангелий: иллюзия движения, видимость смысла. Элементарный мускульный тренажер, панацея от подступающего безумия.

Е. Н. Трубецкой: «На горе Фавор избранные апостолы созерцают светлый лик преобразившегося Христа. А внизу, под горою, среди общего смятения «рода неверного и развращенного» скрежещет зубами и испускает пену бесноватый; и ученики Христовы «по неверию своему» бессильны исцелить его». Минувшей зимой посетители кинотеатров могли воочию убедиться, что на современном этапе подобной проблемы не существует. Монах Петр Мамонов изгонял демона из бесноватой Виктории Исаковой играючи, за пять экранных минут, а затем нес ее, блаженно размякшую, на руках по живописному снегу сквозь тонированный а-ля «Нейшнл джиогрэфик» соловецкий пейзаж. Просто, выгодно, удобно.

Через полгода в предельно ограниченный прокат вышел другой фильм об одержимой, немецкий, с субтитрами. Его героиня Михаэла не в состоянии дотронуться до распятия и четок, декламация молитв тисками сдавливает ее череп. Финальный титр сообщает, что после нескольких сеансов экзорцизма девушка умерла. Однако мы успеваем понять: тот, кто обитал в Михаэле, - не бес, а Бог. Вытесненный из присущих ему вещных атрибутов чьей-то поднаторевшей в манипуляторстве ладонью. Казенным ладаном.

Картина называется «Реквием». Основана на реальных событиях, случившихся в южногерманской глубинке 70-х, расчисленной, забутованной под завязку, зарегламентированной до удушья. Где в каждой комнате, каждой жилой емкости висит крест. Или, повторяя за Александром Блоком, - столетний, бедный и зацелованный оклад.

Впрочем, «нежилой емкости» будет точнее. Они там все нежилые.

Борис Парамонов Мой Пугачев

Из книги «Матка Махно»

Рассказано у Цветаевой: Е. И. Дмитриева («Черубина де Габриак») была в молодости учительницей истории. Инспектор, посетивший училище, спросил у школяров: «Ну, дети, кто ваш любимый русский царь?» И школяры дружным хором: «Гришка Отрепьев!»

Потом (после Черубины) Дмитриева писала детские пьесы вместе с Маршаком.

Она умерла в 1928 году где-то в Азии, после чего в соавторах Маршака больше не числилась.

Я не хочу тем самым сказать, что Маршак самозванец.

Самозванец, если угодно, Пушкин. Это ведь он возвел Гришку в перл создания: идентифицировался с ним. То есть понял, что хватит трепать Парни.

Сложнее с Пугачевым, другим любимцем Пушкина. И не только в том смысле, что «душегуб». Но Гришка притворялся царевичем, а тот сразу объявился царем. То есть Пугачеву не надо было «расти». Вообще изначально не было «невинности», а сразу грех обмана. Гришка был органичен в своей роли, да и не роль это была, а призвание, врожденный дар. Гришка вундеркинд. Поэтому он ни в одной ситуации не смешон.

А в Пугачеве есть комизм. Гришка аж по-латыни умеет, а Пугачев письмо держит вверх ногами.

Вот тут и сказалась во всю мощь гениальность Пушкина: русский царь должен быть комичен. По-другому: сказочен. То есть добр - «отцовская фигура», но не устрашающая, а благоволящая, как в английских детских стишках. И эта интуиция у Пушкина идет от маски, личины, персоны, которую примерял Пугачев: царь Петр Федорович.

Петр-3.

Вот был подлинный русский царь, русская органика, архетип, символ, априори: царь-дурак. Только на такой высоте осуществляется мечта русского народа, сказывается сказочное его сознание. Сказывай, девушка, сказывай, милая, сказывай, сказывай, слушаю, слушаю.

Эрго: царь Берендей лучше, милостивей Матери-Весны. Пусть он не «дурак», но он бессилен против природы, против России.

Но Россия и сама, вне царей, не сильно способна к удержанию тронов: ее империя - Снегурочка.

«Оттепели» не выносит.

Расползается в грязь, в слизь, в английский ooze. Жидкач, диарея, понос в «подбрюшье» - в том, где Пугачев гулял с яицкими казаками, а теперь какой-то Арслан (?).

Если это и не «хорошо», то органично. Понос органичен. Пугачев и есть русский понос. То есть царь Петр Федорович - человек, устроивший на русском троне гениальный хеппенинг. В самом что ни на есть русском стиле, несмотря на голштинское происхождение и германофилию - так зловеще рифмуемую с позднейшей гемофилией в царской фамилии.

Николай Второй тоже ведь очень русский, но он викторианец, джентльмен и пр. Настоящий русский в славе и силе - шут.

Все мы, люди, лишь бубенцы на колпаке у Бога, сказал поэт.

«Все» этого не понимают, и русские не «все», но иногда и ярко.

Понимают, что и мрамор - слизь.

Пугачев, вслед за Петром-3, понял прерогативы власти: гуляй! И был ли тот дурачком? Прочитайте в мемуарах Дашковой, какие ему случалось делать реплики. Он был, если угодно, гений. Вроде Льва Толстого. Тот тоже ведь отрекся от престола, сбежал с трона.

И не забудем еще один жест: пожаловал вольность дворянству. Дурак дураком, но сдвиг произвел колоссальный, ход провиденциальный, не ход даже, а инстинкт, генетическая русская запрограммированность. И в той же манере: гуляй, ребята.

Это наше, отечественное, сужденное повторяться: хотя бы Горбачев-Ельцин.

Керенского считать не будем: интеллигент, либерал, западник. О его архетипе пускай нынешний Запад размышляет. (Солженицын о нем: арлекин, не по нашему кафтану.)

В совсем уж неожиданном месте - довоенной, то есть антисемитски не зажатой повести Л. Кассиля - открывается та же глубинная русская истина, устами младенца, как и положено. Дети врача играют: спрашивают пришедшего на прием царя: «Как трон?» (в смысле «стул»).

Трон жидкий.

Один из этих смышленых деток стал зятем Собинова и поселился в московском особняке. Второго, правда, расстреляли. Спрашивается: кто здесь самозванец? Кто Пугачев четвертованный? Или кто здесь, извините за выражение, Пушкин?

Потому что не евреи здесь, а русская история.

Рожи, которые Петр-3 строил попам на отпевании Елизаветы Петровны, были гримасами страха. Бабы-России он страшился, готовой снова воплотиться в императорском образе собственной жены. Женщина была, слов нет, умная и что-то такое имперское построила, но ведь медуза хтоническая! гадюка семибатюшная! - что и сказалось в невинной вроде бы склонности к совокуплениям. Одного любовника, самого молодого и красивого, Ланского, заебла: бедняга отравился тогдашними ядовитыми виаграми.

Из одного неожиданного источника- «Старых портретов» Тургенева: «Однажды она, во время утреннего туалета, в пудраманте сидя, повелела расчесать себе волосы… И что же? Камер-фрау проводит гребнем - и электрические искры так и сыплются! Тогда она подозвала к себе тут же по дежурству находившегося лейб-медика Роджерсона и говорит ему: «Меня, я знаю, за некоторые поступки осуждают: но видишь ты электричество сие? Следовательно, при таковой моей натуре и комплекции - сам ты можешь заключить, ибо ты врач, - что несправедливо меня осуждать, а постичь меня должно!»

А Петр Федорович, предвидя неминучую злую смерть, играл: судил военным судом и повесил крысу, сожравшую сахарную крепость.

Герцен о нем написал в предисловии к «Запискам» Дашковой: «Он не был злой человек, но в нем было все то, что русская натура ненавидит в немце, - gaucherie, грубое простодушие, вульгарный тон, педантизм и высокомерное самодовольство, доходящее до презрения всего русского».

Да, это немецкое, и тут можно сослаться даже на Томаса Манна, называвшего эти качества как причину немецкой неуклюжести в мире, простоватости, «неполитичности» (во всех смыслах): это то, что обратной стороной имеет возвышенный идеализм, вернее, что и есть обратная сторона идеализма. Немцы, выйдя в мир, пошли злодействовать, потому что другого поведения «в миру» не понимали, привычные жить в прекрасном и возвышенном. Герцена нужно поправить: презрение не всего русского, а всего мирского.

Во времена Пушкина говорили в осуждение: в нем нет развязности, людскости. Сейчас скажут: урбанности. Все о немцах.

Но и Герцен же о Петре-3: «самый кроткий в мире человек, никогда никого не казнивший». Тетка Елизавета тоже не казнила, но носы и языки еще как резала. Вот потому и язык попам показывал - пока собственный не отрезали (знал).

Он лучше хрестоматийного Федора Иоанновича именно потому, что хуже, «не святой» (у Герцена - да и без Герцена: «Он всякий вечер был пьян»).

Как хотите, а этого человека нельзя не любить. Русский не может не любить. И если немец он в типе, то в индивидуальности куда как русский: Иван-дурак, не только на царской дочке женившийся, но и сам на трон севший. Это реализация, воплощение, исполненность русской сказки, «одействорение» (герценовское словечко) русского архетипа.

И на то, что в этом архетипе возможна гениальность, что он И ЕСТЬ гениальность, указывает другой пример, куда более известный, чем Петр Третий.

Суворов.

Конечно, суворовские чудачества, арлекинаду (вполне уместное для него слово, Байрон употреблял) можно по-нынешнему объяснить гомосексуализмом, хотя бы (тем более) латентным (кстати, как насчет Прошки?). Его наигранная боязнь «миловзоров» (аж под стол залезал) - в этой линии. Им же на балу: вы красавцы, я кокетка, смеюсь и не боюсь. А «пуля - дура, штык - молодец»? С чего бы это великому полководцу дезавуировать пулю? Но Суворов гений, то есть поэт, и он чисто поэтически отзывается на слово, на грамматический род: штык-то мужского. Больше неприятелей убил - меньше Прошку хочется (грех!). Символически удовлетворился.

Фрейд Фрейдом, но Абрам Эфрос вряд ли о нем думал, когда писал о картине Сурикова: «Суворов у него - гренадер, похабно веселящий своих солдат, сползающих на задницах с Альп».

Матушка Екатерина страшнее Альп.

Суворов - Чарли Чаплин, сумевший сделать из войны комедию (фильм «В ружье!»). По крайней мере в памяти потомков.

Возьмет Измаил - и закричит петухом. Знаете слово «петушить»?

Его письмо в Синод - прошение о разводе - тогдашний комический самиздат.

Полководцев-гомосексуалистов сколько угодно, хоть Фридрих Великий. И мы не об этом сейчас, а о русском гении. Суворов гениален не как полководец, и вообще полководцев в человечестве не меньше, чем гомосексуалистов, - а как русский.

Русских же мало.

Он явил высшую степень силы в обличье юродства. Вот это русское, с подлинным, с исподом, до конца.

И как они гениально встретились, Суворов и Пугачев: один другого вез в клетке. По архетипичности это со-положение, со-стояние, со-вместность - со-дружество! - вроде Пилата и Христа по-русски. И что есть истина - по-русски? Добро, зло? Русское - вне добра и зла, не по ту сторону, а вообще вне сторон. Какие стороны у шара? Земшар кругл, но Россия круглее. Искривляется во времени, что твой Эйнштейн. На Красной площади всего круглей земля.

Земляки, товарищи, родные мои братья! (из Бабеля).

А вы говорите - гражданская война. Какая гражданская война между Суворовым и Пугачевым?

И есть, есть у Суворова советский наследник - не Жуков сумрачный, а Василий Иванович, Чапаев. Русская психея сделала его Суворовым - и как! где! - в единственно стоящем месте, в анекдоте, этой подлинной русской летописи, приснописи.

Только так: русская история хороша в гротескной комике. Ельцин великолепен (Горбачев хуже: не Петр-3, а Керенский). Не триумфальные арки возводить, а навозную лоханку на башку опрокинуть - вот русский триумф. На что велик Великий Петр, а русский он больше всего тем, что устраивал всепьянейшие соборы.

Будь я Александр Бренер - испражнился бы публично под Медным всадником в знак доверия и благодарности. Но не дано, не дано. Мой дар убог и голос мой негромок.

Тем не менее: ужо тебе!

Бедный Евгений: бунтовщик хуже Пугачева.

Все русские бедные (жалко их), все хуже Пугачева. Он лучше всех.

И как лучше Распутина с его членом в 28 сантиметров - потому что не поял царицу (хотя бы в народном воображении), а убежал от нее, СПАССЯ, как Иосиф от жены Потифара.

Он тот мужик, что в стихотворении Гумилева подходит к столице, но еще не вошел в нее.

Вот русское: уйти от дела, не доделать, бросить перед самым концом. Создать империю - и раздать ее, со всеми украйнами и подбрюшьями. Не стоят эти измаилы петуха в горшке, суворовского петушиного пенья.

А белый, белый снег до боли очи ест.

Денис Горелов Табачок врозь

Европейская война отразилась в Голливуде

Что в российской художественной памяти от Первой мировой остались одни поезда с дезертирами (будущим ядром нарождавшейся РККА) - то неудивительно. Как назвал Ильич войну гениальным режиссером грядущих событий, так и потянулись по домам эшелоны с особо сознательным элементом историю делать. Бумбараш задиристо заблеял на тендере «Наплявать, наплявать, надоело воевать», пулеметчики Уно Партс и Серега Карпушонок сделали первый шаг в сторону «Красной площади», служивый Тимош с ватагой строевиков скинул под откос строптивых машинистов в довженкином «Арсенале». Даже теперешняя перемена знаков не повлияла на общую трактовку событий: в сериале «Гибель империи», несмотря на масштабные съемки боев, упор делался на недопустимость вооружения черни на крутых поворотах истории - если нет желания сделать эти повороты круче.

Война осталась кислым прологом к чему-то шквально-ураганному, симфоническому, потрясающему мир. В «Моонзунде» и «Тихом Доне», «Хождении по мукам» и «Мы - русский народ» главные битвы приберегались на потом, на сладкое. Кому охота соваться на бруствер, когда самая драка по времени впереди, а пространственно - сзади. Мы это дело перекурим как-нибудь.

Фокус в том, что в Европе война оказалась фактически табуированной. Отдав положенное в литературе, пылающий континент столкнулся с молчаливым бойкотом массовых жанров: «Огонь» Барбюса и «Смерть героя» Олдингтона так и не дождались экранизаций на родине, ремарковский «Западный фронт» ставился дважды - и оба раза в США. В «Смерти в Венеции», «Жюле и Джиме», «И корабль плывет» Висконти, Трюффо и Феллини пели унисонный заупокой канувшему миропорядку, десяти векам европейской культуры, утраченному в распре Эдему - как бы само собой обходя натуралистические подробности в стиле мясного прилавка. Утраченные иллюзии в их кино вытеснили приобретенную гангрену. Объединенный европеец - зритель и киноработник - слишком хорошо помнил общеконтинентальное патриотическое подпрыгивание августа 14-го, мессы с молебнами, всех мастей триколоры и напутствия почетных граждан от Бреста и до Бреста. Памятуя о султанах и белых перчатках допотопных армий, о полевом образе военных действий, человечество впервые столкнулось со сплошной линией фронта, тотальной мобилизацией, пращурами оружия массового поражения пулеметом и шрапнелью и похабной прозой позиционной войны. Аналог столь массированного человекоубийства виделся лишь в старинных эпидемиях чумы и новейших - испанки. Руки свисали с просевших телег, погребальные костры коптили небо, и весь этот морок следовало к черту забыть. «Война, Ося, - это, оказывается, ни капельки не красиво» - этой фразой Кассиль подвел черту под робкими расчетами на окопный эпос.

Единственной страной, по геополитической дремучести верившей в красоту войны, оставалась самая счастливая держава ХХ века, на все войны поспевавшая к шапочному разбору и успешно разбиравшая все шапки. Батальный памятник событиям воздвигли в Голливуде - и на том спасибо. «На плечо!» Чаплина, «Ангелы ада» Хьюза, «Прощай, оружие» Борзеге и Видора, «Тропы славы» Кубрика, «Большой парад» другого Видора, «На Западном фронте без перемен» Майлстоуна и Делберта Манна, «Голубой Макс» Гиллермина, «Четыре всадника Апокалипсиса» Ингрема и батальные эпизоды рашевского «Трюкача» создали панорамную фреску рыцарского летного и народно-демократического пехотного взаимоистребления. Снаряды рвались, проволока цеплялась, трибуналы казнили, очереди рвали обшивку, колонны труповозок текли в тыл, пилоты грызлись за регистрацию сбитых, эскадрильи ложились на крыло, вода в траншее подбиралась к топчанам, люди хором пели и поодиночке молились одному и тому же Богу. Беспристрастные янки с равным почтением снимали войну во французской, английской или немецкой версии, дискриминируя лишь русских за измену жанру и переформатирование войны империалистической в войну гражданскую. Повернуть штыки вам, значит, интереснее, чем общую лямку тянуть? Ну и катитесь эгалитарной колбасой, мы вас не знаем. Но сам Голливуд в братоубийственных вопросах воздерживался от патетического бряцания. Герой «Большого парада» оставался без друзей и ноги, героя «Западного фронта» убивал французский снайпер, у героя «Троп славы» ставили к стенке трех рядовых, «Безумный Макс» разбивался на показательном автородео… Залечив увечья, Америке от общеевропейского имени подпела Франция.

Война необратимо травмировала французскую коллективную психику, превратив рядового мусью из игристого повесы в инфантильного скрягу и труса. Именно со времен верденской молотилки Третья республика превратилась в то склизкое болото, которое мир имеет счастье наблюдать сегодня. Но именно плаксивая, немужская жалость к себе дала французам простор пораженческого высказывания в унисон с отступающей для личных нужд Россией.

Насупленные дезертиры с лицом Габена брели домой в «Великой иллюзии» и лезли в поножовщину в «Набережной туманов», искали пули в «Пепе ле Моко» и срывали поцелуй в «Бале» (конечно, в половине фильмов он считался беглецом из Иностранного легиона - но зрители-то хорошо догоняли, откуда на самом деле Габены бегают). В «Корове и пленном» тикал огородами с передовой даже Фернандель, представить которого в форме не смог бы и сам Гашек. Новейшее кино - «Долгая помолвка» Жене и «Жизнь и ничего более» Тавернье - целиком посвящено службе учета потерь, идентификации пропавших без вести и опознанию ушибленных и дерганых. Оказалось, что война - это война, это тебе не камамбер кушать. Страна-победитель почти век рассматривает свой триумф как стихийное бедствие, Божье проклятие, от которого следует прятаться под подолом ехидной вдовушки с прифронтовой полосы.

Мужественные немцы, британцы и мадьяры хранят молчание. Понимая, что в видах единой Европы Первая мировая и была войной гражданской. Еще более нелепой, пошлой, бесцельной и бессмысленной, чем та, что затеяли меж собой злые русские. На полях брани косили друг друга господа с общим алфавитом, избирательным правом, образовательным уровнем и представлением о прибавочной стоимости. «Человек захотел вырваться однажды из буржуазного мира законов и параграфов и дать выход древним инстинктам крови», - писал страшно злой на всякое смертоубийство Цвейг.

Война не оставила по себе названия (только в России ее звали германской, империалистической, отечественной, а в комиксах императорского агитпропа - Большой Европейской), статистики (общие цифры потерь в разных энциклопедических источниках расходятся от 7 400 000 до 13 360 000, что означает лишь полную дезорганизацию учета; склонный вечно преувеличивать язвы капитализма Кен Лоуч в «Ветре, качающем вереск» назвал 17 миллионов), не оставила ни песен, ни славы.

В отличие от соседей-атлантистов, Россия гражданскую войну начертала на знаменах - отчего ее воинство с обеих сторон знало, за что билось, и не было мучимо психическими хворями позднего раскаяния. Она потеряла меньше людей, чем все остальные участники, обратила фронтовую науку на внутренние нужды (все полководцы, отличившиеся в Мировую, во главе с Брусиловым воевали на стороне красных!), повергла ближних в трепет и заставила говорить о себе и познавать себя весь ХХ век. Лоханкинская рефлексия, ничуть не менее тлетворная, чем пустоголовый милитаризм, обошла ее стороной.

Если б заодно не уничтожили миллионы сограждан собственными руками - глядишь, сидели б и мы на красивом холме и свысока, по-американски пели песню про мою хату с краю, ничего не знаю. Да поучали надменных соседей воевать малой кровью, гарантируя себя тем самым от разрушительных комплексов вины.

Но человеков считать никогда не было русским занятием. Мы и комплексов-то таких не знаем.

* ОБРАЗЫ *
Дмитрий Быков Черный и Белый

Похождения русской литературы во время мировой войны


I.

Первая мировая война была в каком-то смысле страшнее Второй. Масштабы зверств были, может, и меньше, и ни Освенцима, ни Катыни Первая мировая не знала; но, в отличие от Второй, не имела она и смысла. Не считать же смыслом передел мира, который для большинства воюющих ровным счетом ничего не значил. Какие-то колонии, какие-то границы… Не запрещенные еще газы, многомесячный окопный кошмар, мясорубки вроде Верденской, экзотический идиотизм вроде железных стрел, сбрасываемых с аэропланов на кавалерию, - все это было решительно ни к чему, хотя премьер-министр Новой Зеландии Хелен Кларк и заявила в 2005 году, к девяностолетию Галлиполийского сражения, что участие Австралии и Новой Зеландии в боях на английской стороне сильно способствовало становлению их наций. Мысль здравая: участие Италии и Германии в Первой мировой до такой степени способствовало становлению их наций, что с итальянским фашизмом и германским нацизмом Европе пришлось довоевывать двадцать лет спустя.

Возможно, прав Максим Кантор, рассматривающий в новом романе Первую и Вторую мировые как единую мегавойну. Многим довелось поучаствовать в обеих. Может быть, нация действительно не отковывается без войны - беда только тем нациям, чья национальная идея исчерпывается их, так сказать, суверенитетом, то есть ограничивается кровью или почвой. Тогда все кончается, как у Германии. Нацию советскую - кто бы что ни говорил, она у нас была - по-настоящему отковала и сформировала именно Великая Отечественная: событие, так сказать, народообразующее. Отсюда и ее великая роль в советской мифологии- и полная бессмысленность сегодняшних камланий: преемственность современной России относительно Советского Союза проблематична, несоразмерность масштабов очевидна, а уж о том, насколько мы, нынешние, слабей и бледней ТОЙ нации при всех ее пороках, не будем повторяться, чтобы не травить душу. Кстати, эта советская нация потому и победила, что идея ее далеко не сводилась к крови и почве: армия верила, что несет миру новую правду, более человечную. Так оно и было. У России царской не было даже отдаленного подобия такой идеи - большинство воюющих (и ворующих) не верили ни в отечество, ни в царя, ни в Бога, ни в черта. В результате война Россию добила, расколола и ввергла в революцию. Англии и Франции ничего не сделалось - они были уже, что называется, готовы.

Разумеется, русской революции могло и не быть; более того - Россия могла выйти из войны обновленной, цельной, триумфальной и великодушной. Но произойти это могло при одном условии: если бы подавляющее большинство ее населения походило на Николая Гумилева. К сожалению, это было не так, и получилось то, что получилось, а Гумилев, пощаженный австрийскими пулями, погиб от русской.

II.

Великих певцов войны в мире было трое: Киплинг, Гумилев и Симонов. Гумилев в этой славной когорте стоит несколько особняком: окопной и боевой конкретики в его стихах мало (вся проза войны ушла в «Записки кавалериста»), патриотизма тоже негусто. Странное дело - он воюет не за ту Россию, которая есть, а за ту, которая будет; он вообще идет на фронт для того, чтобы она наконец настала.

Отношение к Первой мировой разделило всю русскую литературу на несколько непримиримых кланов, разведя по разные стороны баррикад даже таких испытанных друзей, как Горький и Леонид Андреев. Для Горького война - гибель цивилизации, ее позор; для Андреева - начало великого национального проекта, шанс для России, надежда воспрянуть и объединиться. Исторически прав оказался Горький, но по-человечески понятней Андреев (всегда понятней и симпатичней человек, который честно заблуждается, предпочитая энергию этого заблуждения слишком очевидному, слишком простому знанию). Скажем, когда в России в очередной раз сменяется парадигма, правы оказываются те, кто предсказывает либо казарму, либо разруху; но по-человечески обаятельны те, кто опять - в двадцатый раз - искренне верит, что грабли вследствие наступления на них не ударят наступившего по лбу, а издадут музыкальный звук или, допустим, зацветут. Это в политике хороши точные прогнозы, а в литературе хорошо то, что генерирует лучшие тексты. Иногда они возникают в результате заблуждений - как «Рассуждения аполитичного» Томаса Манна или «Записки кавалериста» Гумилева, не говоря уж о ранней советской литературе с ее пафосом всемирного переустройства.

В поэтах тоже наблюдался раскол, даже более сложный - потому что поэзия вообще дело более тонкое. Некоторая, весьма незначительная часть декадентов ударилась в ура-патриотизм: Федор Сологуб выпустил книгу «Война», в которой так и блещет дикое стихотворение «Запасному - жена». Маршак, сам большой мастер стихотворного плаката, издевательски цитировал сорок лет спустя: «Что уж нам Господь ни судит - мне и то утехой будет, что жила за молодцом. В плен врагам не отдавайся, умирай иль возвращайся с гордо поднятым лицом! Бабы русские не слабы - без мужей подымут бабы кое-как своих детей…» Да что Сологуб, или Северянин, или Кузмин, или Городецкий, когда сам Мандельштам поначалу радовался! «Европа Цезарей! С тех пор, как в Бонапарта гусиное перо направил Меттерних, - впервые за сто лет и на глазах моих меняется твоя таинственная карта!» Больше того: Маяковский некоторое время очень успешно сочинял подписи к плакатам и открыткам, что здорово пригодится потом в РОСТинском опыте. «У Вильгельма Гогенцоллерна размалюем рожу колерно… Враг изрублен, а затем он пущен плавать в синий Неман…» И рифма та же, сологубовская: «Пруссаков у нас и бабы истреблять куда не слабы». Не сказать, конечно, чтобы он все это проделывал из патриотического энтузиазма, - но Маяковский с его знаменитым бескорыстием был не таков, чтобы просто продаваться. Он искренне верил в пользу наглядной агитации. Не станем осуждать это поэтическое большинство, до конца 1915 года гнавшее патриотический гладкий строкаж в российской периодике: дело тут, конечно, не только в желании выслужиться. Поэты в большинстве своем неврастеники - они всегда радуются, когда долгое и мучительное ожидание разрешается наконец катаклизмом. «Есть изныванье перед боем - и упоение в бою». Все чувствовали, что нарыв должен прорваться, - и когда наконец нечто свершилось, не в силах были сдержать восторга.

Были вторые - те, кто с самого начала войну только проклинал как дело бесчеловечное и, главное, бессмысленное. Никакие государственные соображения для таких людей попросту не существовали, кровавая правда войны была им омерзительна, себя они на фронте не мыслили и ни в какую благотворность очистительных бурь не верили. Так воспринял войну Хлебников, так - после короткого обморока первоначального энтузиазма - смотрел на нее из Парижа Эренбург, так же - негодный к службе из-за хромоты Пастернак; последний думал о добровольчестве, но опомнился под влиянием рассказов Сергея Листопада, незаконного сына Льва Шестова. Воющий ужас слышится в первом цветаевском отклике на войну - «Белое солнце и низкие, низкие тучи». Никаких иллюзий насчет войны не было у Волошина: «Враждующих скорбный гений братским вяжет узлом, и зло в тесноте сражений побеждается горшим злом». Этих людей объединяет некая здоровая, трогательная детскость - не зря в эренбурговских «Канунах» солдаты представляются автору заигравшимися детьми, которых «больше не будет». Ребенок никогда не воспринимает войну как возмездие: для него всякая обида - несправедлива.

Была третья категория литераторов, отлично понимавших, что война - гибель, но относившихся к этому с фаталистической покорностью: гибнем - значит, заслужили. Апокалипсис давно предсказан и честно заработан. Мы это приближали, мы на этом и погорим. Таких было мало, потому что честных и ответственных всегда мало - а уж наделенных врожденной «любовью к гибели» и того меньше. Так воспринял войну Блок, так понимала ее Ахматова, сходно - Ходасевич. Для последнего, однако, война не столько расплата, сколько крах любых надежд на человечность, см. «Обезьяну»; вероятно, он все-таки не дошел до такой страстности самообвинения, как Ахматова и Блок, - в «Некрополе» отовсюду торчит самооправдание, он там явно самый умный, это и в стихах слышится. «Это они все виноваты, а не я». Вот друг его Муни (Самуил Киссин) действительно принял войну за окончательную и последнюю «месть негра» (так называлась его пьеса, предвосхитившая обэриутов). Блок и Муни пошли на войну, покорно следуя участи: Блок служил в тыловых инженерных частях и с врагом не соприкасался, Муни в первом же отпуске застрелился.

Наконец, были четвертые - своеобразный синтез первых трех категорий, люди с наиболее здоровой и взрослой психикой (что по российским перевернутым критериям как раз есть признак душевной болезни). Таких было совсем мало, из крупных поэтов - только двое. Эти двое на самом деле очень похожи, чего раньше обычно не замечали. Они тоже восприняли войну как крах России прежней - но увидели за ней шанс на рождение новой. Оба пошли на фронт добровольцами. Оба писали стихи внятные, рациональные, звонкие - и поэтому оставили мало прозы: они в ней не нуждались. Оба отличались несколько сардоническим юмором, были болезненно самолюбивы и горды, вечно страдали от бесчисленных хворей, но героически их преодолевали; оба были известны отвагой, физической храбростью: один бросался во все атаки, второй погиб при тушении пожара. Знакомы они, кажется, не были- при всей тесноте тогдашней литературной жизни, - да и воевали в разных местах: один в Литве и Восточной Пруссии, второй в Польше. Кстати, даже фамилии у них начинались на одну букву - Гумилев и Гликберг. Правда, Гликберга вся Россия знала под именем Саши Черного. А Гумилеву куда более к лицу был бы псевдоним Белый. Настоящий Белый - который Бугаев - был пестрый, суетливый, неоформленный; киплинговское бремя белых в русской поэзии нес один Гумилев.

Эти два воина - поистине белая и черная кость войны, аристократия и народ, но обоим присуще то рыцарское понимание долга, которое в России встречается крайне редко (института рыцарства, по мнению Пастернака из письма 1918 года, Россия не знала). Это долг, так сказать, независимый от родины, совершенно особый: воевать и, если потребуется, умирать за родину надо не потому, что она хороша, и вообще не ради нее, а ради себя и своих принципов. Когда все в России станут думать так - она процветет.

Разумеется, ни внешне, ни биографически у прирожденного вождя, блистательного организатора Гумилева и кроткого мизантропа, желчного добряка Гликберга не было ничего общего… кроме ненависти к реальности и любви к той России, которую они за этой реальностью провидели. Сатиры Гумилева и Черного очень созвучны - вспомнить хоть «Я вежлив с жизнью современною» первого и любую из курортных зарисовок второго. Оба многому научились у Гейне. Гумилевский «Почтовый чиновник» - едва ли не буквальный перепев «Колыбельной» Саши Черного. Разумеется, Гумилев как поэт был куда крупней Черного - это странным образом сказалось и в военных их чинах, Гумилев дослужился до прапорщика и лишь по крайней рассеянности не выдержал экзамена на офицера, а Черный так и остался рядовым, над которым издевается унтер («Видать, что образованный!» - как в его явно автобиографичном стихотворении «Репетиция»). Гумилевские военные стихи и записки переполнены восторгом, никакого гликберговского пацифизма мы здесь не найдем, - все вечно ставили ему в вину неумеренно радостное «И как сладко рядить победу, словно девушку, в жемчуга, проходя по дымному следу отступающего врага!» (как будто в первых же строчках не сказано: «Та страна, что могла быть раем, стала логовищем огня»). Но ведь это никак не восторг войны, разрушения, насилия,- это скорее самогипноз, заговор на самого себя: «Я, носитель мысли великой, не могу, не могу умереть».

О том, почему Гумилев отправился воевать, существует много гипотез. Самую нелестную высказал Николай Ульянов: «Пошел он на войну не из любви к ней, а в силу внутренней опустошенности. Путешествуя по разным Левантам, прожег и проиграл лучшее в жизни и возжаждал боевых тревог как средства заполнить образовавшуюся пустоту». На самом деле ни о какой внутренней опустошенности Гумилева в 1914 году говорить не приходится - он на пике славы и в преддверии высшего творческого взлета, каждая книга лучше предыдущей, и если его уверенность в собственной неуязвимости и базировалась на чем-то рациональном, то разве что на этом предощущении новых гениальных текстов. Каждый литератор вам скажет, что сознание величия начатых замыслов - лучший щит: пока они не окончены, все пули тебя минуют. Причина в ином: если каждый отнесется к России и к долгу, как он, - страна действительно выйдет из войны другой, такой, какая ему мечталась.

Как ни странно, у Черного была сходная мотивация: он мог сколько угодно ругать отечество в сатирах, но такой умиленной любви к идеальной родине мы не найдем ни у одного современного ему лирика. Ненависть его направлена в основном против пошляков, часто - против коллег, почти всегда - против интеллигентствующего мещанства… но за всем этим должна же быть какая-то подлинность, иначе не стоило бы и убиваться! «Кто не глух, тот сам расслышит, тот расслышит вновь и вновь, что под ненавистью дышит оскорбленная любовь». Он сформулировал это, может быть, слишком прямо, - читатель и так догадывался. В эмиграции не написал ни одного ностальгического стихотворения - тоже сильное доказательство.

Война Гумилева - рыцарская, милосердная к противнику, несколько мальчишеская, игровая; он не забывает написать о том, что не видел в занятых немцами деревнях никаких разрушений, никакого варварства, вообще все были очень любезны. У Черного многажды отмечается тот же искусственный, чуть не игровой характер войны: люди решительно не понимают, чего ради им убивать друг друга. «Кровавый дым в глазах, штыки ежами встали, - но вот в пяти шагах и те и эти стали. Орут, грозят, хрипят, но две стены ни с места - и вот пошли назад, взбивая грязь, как тесто. Весна цвела в саду, лазурь вверху сквозила… В пятнадцатом году под Ломжей это было». Этим все и могло бы закончиться - поорали, продемонстрировали друг другу храбрость, разошлись, всем спасибо. Ясно, что и Гумилев, и Черный терпеть не могут убийства, - все, что написано ими о войне, написано главным образом об антураже, а не о самих боях. Но если война ведется не ради убийства и захвата - то для чего?

Для России. Чтобы она хоть такой ценой пересоздала себя.

III.

У Гумилева очень мало стихов о России- а те, что есть, все больше идиллические, идеальные, не с натуры. «В садах настурции и розаны, в прудах зацветших караси, усадьбы старые разбросаны по всей таинственной Руси…» «На базаре всякий люд- мужики, цыгане, прохожие- покупают и продают, проповедуют слово Божие…» «В чащах, в болотах огромных у оловянной реки, в срубах мохнатых и темных странные есть мужики…» Где он видел эти городки, усадьбы и срубы, и этих девушек (самое частое слово в его поэзии, странное предвестие советской лирики), и этих мужиков? Все- «странное», «таинственное», хотя в русской провинциальности настолько нет тайны, что хоть лоб разбей - не достучишься ни до какого второго дна. Гумилевская Россия насквозь книжная, никакого отношения не имевшая к реальной. Однако только за такую и можно воевать, потому что настоящая… ну, что говорить о настоящей? Она злая, грязная, расколотая и в любом случае не своя. Странным образом эта его идиллическая Россия совпадала с той, которая мечталась Саше Черному в блаженном стихотворении об отпуске с фронта: «Эй, Дуняша, королева, глянь-ка, воду не пролей! Бедра вправо, ведра влево, пятки сахара белей. Тишина. Поля глухие. За оврагом скрип колес. Эх, земля моя Россия, да хранит тебя Христос!» («На поправке»). Какой-то, честное слово, Исаковский, опять-таки советская песенная лирика, «на побывку едет молодой моряк»,- но ведь и советский фольклор старательно выдумывал другую, «правильную» Россию, а не ту, которая была.

Военный выбор Гумилева и Черного- как раз высшее проявление мужества, то, что я назвал бы патриотизмом без родины и государственничеством без государства. Когда идешь воевать не за настоящее отечество, а за свое представление о нем, с твердой верой, что только так и можно это представление осуществить. Для Гумилева война- акт преображения: и личного, и общероссийского. И если бы все обладали способностью так выдумывать себе родину- она очень скоро такой бы и стала; вся беда в том, что изобретать ее мы перестали.

Гумилеву было бы невыносимо скучно сегодня. Мы живем теперь в плену новой национальной матрицы, в пространстве сплошных имманентностей: наша пища- нефть и газ, наша философия- кровь и почва, наша национальная идентификация формулируется простейшей формулой «Да, мы такие. И что?!». Выдумыванием России никто не озабочен, и всем предлагается героически жить, вкалывать, а если понадобится, то и жертвовать ради того, что есть. Ничего другого не будет. Это называется прагматизмом. Но если жить в прагматизме еще возможно, то умирать за него охотников нет. Хорошо бы нам в ближайшее время не пришлось воевать. Потому что если, не дай Бог, случится, - эта война разделает Россию круче, чем Первая мировая. Тогда еще было откуда взяться Гумилевым и Черным. Сегодня, боюсь, они повывелись.

…Гумилев получил двух солдатских Георгиев и Станислава с мечами (последнего - в марте 1917 года), говорил всем петроградским знакомым, что войска деморализованы, что без дисциплины воевать нельзя; был откомандирован во Францию - офицером для поручений при военном комиссаре Временного правительства; оттуда отправился в Лондон, виделся с Честертоном и уверял его, что управлять миром должны поэты - как самые умные люди на Земле. Вероятно, Честертон его не понял. Следовало бы сделать поправку: служить в армии должны одни поэты, потому что только они могут убедить себя, что это кому-нибудь нужно. Из Лондона Гумилев вернулся в Петербург, работал во «Всемирной литературе», возрождал «Цех поэтов», вел поэтический кружок «Звучащая раковина», изъявил готовность участвовать в заговоре (хоть заговора и не было- это спустя семьдесят лет подробно расследовано; были разговоры петроградской интеллигенции и расплывчатые намерения, но никакой организации). Его расстреляли 24 августа 1921 года- как считала Ахматова, под Петроградом, возле станции Бернгардовка.

Саша Черный в 1916 году был прикомандирован к полевому запасному госпиталю, стоявшему в Пскове, прожил там до 1918 года, а когда в город вошли немцы, уехал с женой в Вильно и оттуда в Берлин. Отравился дымом при тушении лесного пожара 5 августа 1932 года и через несколько часов умер.

Сашу Черного в России начали переиздавать в 1961 году, Гумилева- тридцать лет спустя.

Что случилось с Россией в результате Первой мировой войны, помнят все.

Почему она выталкивала то в могилу, то в эмиграцию всех, кто хотел искренне любить ее и пытался для этого выдумать «настоящую», «правильную», «небесную» родину,- понятно. Ей это совершенно не нужно. Ей хочется, чтоб ее любили такую, какая она есть. Любые попытки изобрести что-то другое и работать или гибнуть ради этого другого ей глубоко отвратительны - ведь и нам с вами не нравится, когда вместо нас любят прекрасного вымышленного персонажа.

Девиз всякой истинной любви и всякого подлинного русского патриотизма сформулировал еще Чехов: «Лопай, что дают».

Аркадий Ипполитов Фурункул

Belle йpoque как жажда смерти

Давно замечено, что XX век надо отсчитывать не с его календарного начала, а с 1914 года. Полтора десятилетия оказываются как бы подарены предыдущему веку, и этот подарок приобретает черты неожиданного отпуска, чудной идиллии, блаженного отдыха, что определило название нескольких десятилетий, предшествующих Первой мировой: belle epoque. В названии «прекрасная эпоха» сквозит нежность последующего времени к чему-то невозвратимому, и от этой нежности трудно удержаться. Впрочем, от убийства эрцгерцога и мобилизации начинать отсчет так же бесплодно: XX век родился не на фронтах и не в окопах. На войну уходили прямо из belle epoque, и постоянная угроза смерти останавливала время. Полно воспоминаний о том, что осознание наступления нового века пришло тогда, когда военных встретили их сестры и невесты, уже совершенно неузнаваемые: стриженые, в укороченных юбках, без привычных излишеств в туалетах и манерах. Перемена произошла в тылу, возвращение оказалось невозможным.

Неузнавание сыграло роль границы времен. Невозвратимо ушедшее прошлое превратилось в миф, прочно связалось с понятиями о счастье и мире, став наваждением для многих. Время, которое никто не описал так хорошо, как И. А. Бунин. «Когда в далекой столице шло истинно разливанное море веселия: в богатых ресторанах притворялись богатые гости, делая вид, что им очень нравится пить из кувшинов ханжу с апельсинами и платить за каждый такой кувшин семьдесят пять рублей; в подвальных кабаках, называемых кабаре, нюхали кокаин и порою, ради вящей популярности, чем попадя били друг друга по раскрашенным физиономиям молодые люди, притворявшиеся футуристами, то есть людьми будущего; в одной аудитории притворялся поэтом лакей, певший свои стихи о лифтах, графинях, автомобилях и ананасах; в одном театре лез куда-то вверх по картонным гранитам некто с совершенно голым черепом, настойчиво у кого-то требовавший отворить ему какие-то врата; в другом выезжал на сцену, верхом на старой белой лошади, гремевшей по полу копытами, и, прикладывая руку к бумажным латам, целых пятнадцать минут пел за две тысячи рублей великий мастер притворяться старинными русскими князьями, меж тем как пятьсот мужчин с зеркальными лысинами пристально глядели в бинокли на женский хор, громким пением провожавший этого князя в поход, и столько же нарядных дам в ложах ели шоколадные конфеты; в третьем старики и старухи, больные тучностью, кричали и топали друг на друга ногами, притворяясь давным-давно умершими замоскворецкими купцами и купчихами; в четвертом худые девицы и юноши, раздевшись донага и увенчав себя стеклянными виноградными гроздьями, яростно гонялись друг за другом, притворяясь какими-то сатирами и нимфами…» Время окрашено нашей ностальгией столь радужно, что бунинская ненависть в его описании проходит незамеченной.

Бунин, однако, описывает шестнадцатый год. Европа уже устлана трупами, а belle epoque все еще гниет, нагло и роскошно, наперекор всем календарным датам. Отвращение к ней прямо-таки захлестывает писателя, отвращение к этой культурной накипи, впоследствии опоэтизированной всеми, кому не лень. Через роман Пруста ностальгия по этому времени вошла в плоть и кровь века XX, приобретя угрожающие размеры: 1913 кажется священным числом. В его восприятии трудно отделаться от видений «Смерти в Венеции» Висконти, вдохновленных все тем же Прустом, от шляп, гортензий и малеровских звуков. Они множатся с навязчивостью прямо-таки параноидальной. Belle epoque, осененная популярностью модерна, провозглашена земным раем, и дикие очереди на подобные выставки вкупе с лезущими вверх ценами на все, что в модерн тянется, свидетельствуют о безудержно растущей популярности мифа о европейском золотом веке. Но это произошло позже, сам же модерн себя ненавидел и страшно желал смерти, чтобы расквитаться со всей пыльной прелестью европейского уюта.

Смерти, а не рождения определяют наступление нового. Что могут определить только что родившиеся люди нового века? Да ничего. Везде торжествует противный гуманизм, шамкающий вставными челюстями, именуемыми культурой, и со старческой похотливостью брызгающий слюной при виде все еще покорной ему молодости. При этом старчество противно ноет о fin de siecle, об усталости, декадансе и разочаровании. Заодно и о желании обновления, даже выдумало некое ар нуво, удивительно старообразное искусство, волнистое, пышное, велеречивое и вялое, как-то все волочащееся, как туалеты модных дам belle epoque, перегруженные деталями, вуалями и кружевами на нижних юбках. Старый-старый модерн, вычурный оксюморон, увенчанный парижской Всемирной выставкой 1900 года - самым крупным событием, отметившим рубеж двух столетий. Событием столь же бездарным, сколь и популярным: за семь месяцев действия выставки ее посетило 47 миллионов человек; цифра, производящая впечатление и сегодня. Вход на выставку отмечала огромная скульптура Парижанки, роскошная дама, воплощение belle epoque, прустовская Одетта и музилевская Диотима, зрелая красавица гигантских размеров в умопомрачительной шляпе. Пруст и Музиль создали своих героинь уже позже, после наступления реального XX века, и оба великих романа отметили ностальгию по ушедшей великой эпохе, на самом деле относящейся к совсем недавнему прошлому. Ностальгия как естественная тень кровожадного желания новизны и прогресса станет характерным признаком нового столетия. Чувство бесплодное и старческое, ностальгия столь же изощренна, как грезы импотента, одержимого сатириазом, а belle epoque никакого другого чувства и не заслуживает.

Грандиозность Всемирной парижской выставки была нелепа. Эта демонстрация достижений современности была совершенно стариковским предприятием, и только ее размах предугадывал новое столетие. Для того чтобы различить хоть что-то, что потом отзовется в будущем, на определение которого выставка претендовала, ее экспозицию приходится рассматривать под микроскопом. Иначе и быть не могло, ведь 1900 всего лишь набор цифр, и ничего больше. Какое дело Вселенной до 1900 года? Да никакого. Плевала Вселенная и на 1900-й, и на 1914-й, и на 1939-й. Деление на столетия условность, не более внятная, чем случайная комбинация шифра кодового замка. И о времени эти цифры сообщают не больше, чем код входной двери рассказывает об обитателях дома. Единственное, что этот код утверждает с определенностью: дом - творение рук человеческих. Точно так же, как и столетия.

Конечно, именно в XX веке бой часов, отметивший Новый 1900 год, раздался впервые в Стране восходящего солнца, в различных европейских посольствах, дававших новогодние приемы, а затем, сопровождаемый хлопаньем открываемого шампанского, обежал весь мир от Токио до Сан-Франциско, свидетельствуя о наступившем единстве Anno Domini для всего земного шара. В прошлые так называемые столетия такого единства не наблюдалось. Однако и 1 января 1900 года в том же Токио бой часов и хлопанье шампанского слышали немногие: у китайцев оставался свой Новый год, да и боксерское восстание было в самом разгаре, Тибету до нового столетия дела не было, мусульмане на 1 января внимания мало обращали, в Центральной Африке о январе и не слышали, да и православные русские в это время постились, поджидая наступления своего собственного XX века, на двенадцать дней запаздывавшего.

Бой часов не слишком внятный звук, чтобы отметить раздел чего-либо, и выставка делалась людьми ушедшего столетия согласно их представлениям и вкусам. Они еще долго определяли картину времени. Для того чтобы расчистить мир, старое должно было умереть.

Смерть трудно специально подогнать под такую условность, как датировка, но, свершившись, она часто естественно вписывается в хронологическую таблицу. Смерть королевы Виктории, например, наступила именно в январе 1901 года, ни раньше, ни позже. Этой европейской бабушке XIX столетия в новом времени делать было нечего. Погребальная процессия королевы оказалась снята на пленку - признак грядущего столетия. Но кинохроника, дошедшая до нас, воспроизводит все тот же XIX век - кортежи, плюмажи, кайзер Вильгельм II у одра своей родственницы; последние настоящие королевские похороны, прямо какие-то андерсеновские. Все печально и умиротворенно, торжество всеевропейского единства. Оплаканная добродетель. Как и полагается похоронам, они больше похожи на постановку, чем на документальные кадры, но постановку совсем уж сказочную. Зато все мощно и выразительно.

Виктория умерла, но викторианство длилось и длилось. Вольно сейчас историкам искусства начинать XX век с выставки фовистов, Пикассо, Матисса и экспрессионизма. Притом что сквозь оборки на юбках Одетт и Диотим их никто и не замечал. На международных выставках торжествовала живопись во вкусе Больдини и Штука, и только-только начали покупать импрессионистов, по большей части еще живых и деятельных. Начавшись, XX век и представить себе не мог, как он будет выглядеть. Многие понимали, что не так, как королева Виктория, но очертания будущего терялись в туманных грезах, увиденных сквозь те же кружева и вуали. Черный квадрат еще пока никто не нарисовал.

Потом, сквозь наслаивающиеся годы и ужасы, что прошло, то стало мило, и тошнотворное викторианство превратилось для многих в синоним внешнего благополучия и основательности Европы XIX века. Добродетельная, плодовитая, разумная, размеренная Виктория все покрывала своими юбками. Впрочем, из-под бабушкиных шелков миру шаловливо подмигивал внук, герцог Кларенс, чудный персонаж belle йpoque, очаровательный и беззаботный. Слухи упорно идентифицируют этого блестящего юношу, заболевшего сифилисом, с Джеком Потрошителем, великим лондонским убийцей викторианского времени. Был или не был герцог убийцей-маньяком, препарировавшим свои жертвы с научным хладнокровием, до сих пор неизвестно, но сама эта гипотеза убедительно свидетельствует о том, что викторианская идиллия заключала в своем чреве Джека Потрошителя. Позитивность почему-то все время оказывается в прямом родстве с кровожадностью.

Затхлость. Старообразность во всем, терпкий запах духов стареющих красавиц, тела с излишком жира, избыточная размеренность нравов, быта, словесности, вкуса. Духота пространства, заставленного условностями и сплошь занятого вялой, обрюзгшей культурой, старающейся удушить все в своих гуманистических объятиях. Молодости отвратительны слюнявые поцелуи старости, объявляющей себя вечностью. Фон Ашенбах, с тайным удовольствием замечающий, что Тадзио долго не проживет, - это чувственность belle йpoque во всей своей красе. Во всем господствует форма, окостеневшая, омертвелая, подавляющая любую возможность дышать, переживать и мыслить. Давящее все вокруг собственное достоинство, агрессивное и дряблое. Форма: застегнутый на все пуговицы сюртук, высокий галстук, перчатки, длинное платье. Форма мешает движению, она полностью принадлежит прошлому, заслоняет будущее. Форма - главное препятствие всему, ее нужно разодрать, растерзать в клочки. Гуманизм - человек в футляре, с глупейшей важностью провозглашающий: «Антропос!» Футуризм ненавидел форму, страстно желая разделаться с жестокой и благодушной самоуверенностью окружающего мира. Только полное разрушение, всеобщая катастрофа, торжество смерти, только гибель, стирающая все до нуля, могут принести облегчение. Авангардные манифесты начала века кровожадны, и раздутая ими ненависть к форме с головокружительной быстротой набирает обороты: проклюнувшись в девятисотые, к началу 1910-х она захватывает всю Европу. Кубизм превращает мир в россыпь осколков, экспрессионизм все более тяготеет к красочному месиву, Кандинский, Делоне и Купка грезят вселенскими пятнами, русский и итальянский футуризм дробят впечатления и предметы на мелкие фрагменты, и даже старички импрессионисты, оставшиеся в живых, свои кувшинки превращают в абстрактные откровения. Ждущий с нетерпением августа 1914-го авангард похож на Джека Потрошителя, выглядывающего из-под юбок королевы Виктории. За ним будущее.

После смерти бабушки у belle epoque еще оставался дедушка, не менее знаковый и не менее влиятельный, чем английская королева, - граф Лев Николаевич Толстой. Его похороны, свершившиеся через десять лет после похорон Виктории, гротескным образом дублирующие «Церемониал погребения тела в Бозе усопшего поручика и кавалера Фаддея Козмича П…», превращены в генеральную репетицию смерти столетия. Плачет весь мир, плачут православные и нигилисты, сенаторы и революционеры, Россия и Германия, стар и млад, «Буренин и Суворин, их плач о покойнике непритворен». Покойнику 82 года, жить ему надоело до невозможности, так что смерть для него была настоящим освобождением. Никто его с этим не поздравил. Уходящему столетию хотелось смерть просмаковать.

Толстой все время писал о смерти. О смерти XIX века с его страстным желанием вечной жизни, помноженным на дикий страх перед грядущим исчезновением вечной жизни из повседневного обихода. Поразительно, что Толстой предугадал язык модернизма, беспредметников и дадаизм. Странным соответствием откровению Малевича, озарившему его в 1915-м, звучит галлюцинация, пережитая юным Петей Ростовым октябрьской ночью 1812-го. «Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похоже на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть - глаз огромного чудовища». Восторженное описание языка будущего, привидевшегося мальчику, за которым следует смерть. Помноженная на толстовский арзамасский ужас, «красный, белый, квадратный», эта галлюцинация обретает очертания пророчества, похожего, как и все пророчества, на проклятие. Вожделение к смерти, страшная физиономия belle epoque, фон Ашенбах на последнем издыхании, дрожащий, потный, слабосильный, с превращенным в бесформенное месиво растекшейся краски лицом, из последних сил тянущийся к юности, но при этом успевающий отметить про себя, только увидев Тадзио, с «удовлетворением и спокойствием», как честно замечает Томас Манн: «Он слабый и болезненный, верно не доживет до старости». Так оно, скорее всего, и случилось, Тадзио наверняка умер от испанки или от тифа. Кровожадность старости мало чем уступала кровожадности молодых.

Толстой предсказывает и Дюшана с Тристаном Тзара. В романе «Воскресение» Игнатий Никифорович Рагожинский, муж сестры Нехлюдова, «человек без имени и состояния, но очень ловкий служака, который, искусно лавируя между либерализмом и консерватизмом, пользуясь тем из двух направлений, которое в данное время и в данном случае давало лучшие для его жизни результаты», в споре с Нехлюдовым замечает: «Послушайте, Дмитрий Иванович, ведь это совершенное безумие!… Я знаю, это ваш давнишний dada». Игнатий Никифорович оказывается совершенно прав, Нехлюдов - типичный посетитель кабаре «Вольтер» в Цюрихе. Симпатии же графа полностью на стороне dada. Совпадение смерти Толстого и появления «Первой абстрактной композиции» Кандинского очень выразительно.

Belle epoque одержима жаждой уничтожения и смерти. Старый мир нелеп, новый - кровожаден. К 1914-му все были хороши, так что и столетие породили соответствующее, чтобы на своем исходе, смешав модерн с модернизмом, XX век превратился в абсолютную гламурную галиматью. Которая и торжествует в новой belle epoque начала XXI. Интересно, она тоже будет переживаться как потеря сладко зудящего фурункула?

* ЛИЦА *
Барышня с горностаем

Рассказ воспитанницы института благородных девиц


Евгения Павловна Семихатова в 1916 году провожала на войну своих старших современников, помогала раненым солдатам и офицерам в госпиталях. Но это время запомнилось ей балами и другими молодежными забавами.


Мне 103 года, много всего и хорошего, и плохого было в моей жизни, но дореволюционное время запомнилось как детский рай. Немногие и тогда жили так, как мы, - а сейчас так почти никто не живет.

Мой отец Павел Евграфович Дорофеев не грабил и не обманывал никого, никакого бизнеса не вел, а зарабатывал на приличную жизнь честным трудом. Он был дворянином, служил начальником Туркестанской железной дороги. В 1910 году наша семья уехала из Петербурга на станцию Аральское Море. В том же году я поступила в институт благородных девиц.

1912-1914 годы для нас прошли под знаком крушения «Титаника». Говорят, что XX век начался с Первой мировой. Это неправда, он начался с «Титаника». Даже мне в мои восемь лет стало понятно, что близится страшное время, когда чудовищная угроза может исходить не только от стихии, но и от цивилизации.

Летом я обычно отправлялась на каникулы к родителям в Туркестан. Там меня и застала война. Первое, что сразу вспоминается, - это папин командный поезд; от отца в тот момент зависели поставки на фронт со всей Средней Азии. Его личный вагон был отделан красным деревом, в нем были кабинет, ванная. И еще три вагона - с охраной, кухней, съестными припасами.

В Петербург я вернулась уже в сентябре. Помню, как раз солдаты проходили на вокзал - по-моему, на Витебский. Большие такие мужики, с бородами. Крестьяне. Прохожие бросали им цветы, забыв про сословные различия. Музыка играла. Все думали, что к зиме война закончится, и представляли ее романтической прогулкой. Я тоже думала так и держала под подушкой открытку с фотографией царя перед военным строем.

Первое изменение, которое я заметила, - в Петербурге стали игнорировать все немецкое. Мы в институте учили немецкий и французский (французский вообще был главным языком, главнее русского, на нем мы говорили и вне классов). Вдруг вместо немецкого ввели английский. И вообще все германское стало исчезать из жизни - книги, вещи. Появились английские забавы: стал очень модным, например, футбол. Если раньше в футбол играли только мужики с английских заводов, то тут к нему пристрастилась молодежь - гимназисты, студенты университета. Англичан в городе было много, и каждую неделю устраивали матч между ними и нашими молодыми людьми. Мы всегда болели за ничью!

До лета 1915 года никаких изменений в худшую сторону я не замечала. Все так же были балы, мы танцевали там с кадетами. На выпускной бал к нам в институт приехала, по традиции, императрица Александра Федоровна. Музыка, веселье. В армию непосредственно из Петрограда забирали совсем немногих - мальчишки рвались на фронт, но их возвращали. Кстати, переименование Петербурга в Петроград все восприняли хорошо. Говорили, наконец-то город станет русским, каким ему и положено быть.

Перемены, к которым привела война, я заметила не в Петрограде, а летом, когда на каникулах гостила у родителей. Я слышала, как папа рассказывал маме об отправке неблагонадежных офицеров с фронта в Кушку - по его дороге. Якобы эти офицеры сеяли панику и пропагандировали революционные настроения. Кстати, в 1917 году офицеры этого гарнизона, первые в России, отправили поздравительную телеграмму Временному правительству. А у меня в голове не укладывалось, как можно желать поражения своей стране.

Осенью 1915-го и зимой 1915-16 годов произошла какая-то перемена в городе - люди стали более мрачными, чем раньше. В это же время начали отправлять на фронт молодых офицеров, с которыми еще год назад мы танцевали на балах. И через месяц-другой некоторых из них после ранений стали доставлять в петроградские лазареты. Раз в неделю все девочки из института туда ходили - помогать. Мне было 11-12 лет, и я, конечно, могла помочь раненым офицерам скорее словом, чем делом. Читала им стихи, что-то приносила из магазинов.

Но жизнь все равно не прекращалась! Той зимой как раз вошло в моду фигурное катание. И вообще как-то внезапно в нашу жизнь ворвался спорт. Мы очень активно занимались джигитовкой, плаванием, катанием на велосипеде. Жизнь немного огрубела. Но одновременно все стали очень модно одеваться. Тратили последние деньги на одежду. И многие наши девочки из класса тоже спускали все родительские деньги на наряды. У меня в 12 лет появилась горностаевая муфта, много платьев, шляпок.

Еще вот что я стала замечать за более старшими девочками, особенно из народа: у них стал пропадать патриотический пыл. Мы, институтские девочки, конечно, не знали всей правды о том, как живет народ. Что уже хлеба не стало, что другие продукты очень сильно подорожали. Но при этом меня очень удивляло, что этот самый народ сильно потянулся к развлечениям - авангардному театру, кабаре, литературным вечерам в кабаках. И еще - даже перед Февральской все рестораны были полны. Это тоже казалось удивительным.

В 1916 году многие стали уезжать в Финляндию, говорили, мол, там спокойнее. А среди девочек стало модно увлекаться поэтами и анархистами. И те, и другие казались романтиками. Так хотелось романтики в этот 1916 год!

Не всем жилось в то время тяжело. Я дружила с одной девочкой. Ее отец во время войны поставлял в армию хлеб и другие продукты и стал миллионером. Он поступал так: приезжал к линии фронта и за полцены скупал скот. Говорил, все равно немцы отнимут или убьют во время боев. Еще он как-то переправлял деньги во Францию - по-моему, через Швецию. Подружка хвасталась, что они купили дом в Ницце. А мы с классом в это время последние детские рублики собирали для помощи раненым и вдовам. Что потом с этой семьей стало, я уже не помню.

В конце 1916 года даже у нас в классе девочки стали говорить об измене на фронте среди генералов. Из царской семьи к нам в институт приезжать стали редко. Бульварные газеты писали про похождения Распутина. Называли его немецким шпионом. На улицах появились солдаты-инвалиды, просившие милостыню. В Петроград приехало неожиданно много корейцев и китайцев. Говорили, что некому стало работать. Все это действовало как-то угнетающе. Спасали только книги. Я стала много читать.

Потом, ближе к весне, классная дама рассказала нам о том, что произошла революция. Причем рассказывала она это на русском языке - а до того всегда разговаривала с нами только по-французски. Чуть позже, в марте или начале апреля, отец прислал за мной, и я уехала на Арал. А оттуда, уже со всей семьей, - в Ташкент, папу туда перевели. И в свои 13 с половиной лет я тогда почему-то стала вдруг ощущать себя гораздо старше - наверное, 20-летней девушкой.


Записал Павел Пряников

Анна Кузьминская Величие в том, чтобы лечь на рельсы

Академик Вячеслав Вс. Иванов о практике патриотизма и теории катастроф

- От Первой мировой не осталось никакого внятного, яркого образа - такое ощущение, что эта война забыта. Как вы думаете, Вячеслав Всеволодович, почему это произошло?

- Не уверен, что это так. Все-таки мы сравнительно часто возвращаемся к тому времени, Солженицын начал свою эпопею именно с войны в Пруссии. Люди, размышляющие о нашей истории, понимают значение семнадцатого года, а семнадцатый год был бы невозможен без Первой мировой войны. Но если говорить вообще - да, люди плохо помнят историю и не хотят делать из нее выводов. Это не оригинальное наблюдение.

- Но у Великой Отечественной войны есть музеи, памятники, герои, великие битвы. Первая мировая на этом фоне совершенно теряется.

- А с моей точки зрения, мы недостаточно серьезно воспринимаем и Великую Отечественную войну. Иначе сейчас не было бы в нашей стране людей, которые декларируют свое уважение к Гитлеру. Я был просто потрясен, когда зашел недавно на книжную ярмарку в «Олимпийском» и увидел огромный развал книг, изданных русскими фашистами; книги спокойно продаются, никто не обращает на них внимания. Когда фашистские настроения только появлялись, люди возмущались, давали им отпор - а теперь, похоже, к ним привыкли, это стало нормальным. Так что настоящих выводов мы не сделали и из Великой Отечественной.

- Чем, на ваш взгляд, можно объяснить взлет патриотизма в кругах интеллигенции во время Первой мировой?

- Реакции были самые разные. Возникшие в связи с войной экстатические чувства мне не вполне понятны. Я имею в виду почти безумие части русской интеллигенции, в том числе и вполне симпатичных деятелей, которые стали говорить: Россия должна расшириться, во что бы то ни стало заполучить Босфор и Дарданеллы, чтобы иметь выход к Средиземному морю. А ведь это не решило бы никаких проблем. Россия - огромная сухопутная страна. Зачем нам море и флот, когда у нас такие огромные неосвоенные пространства? Восторженные фантазии части просвещенной русской публики того времени кажутся мне странными. В стране, где уже были бесконечные госпитали с ранеными и умиравшими людьми, думать о дальнейшем расширении империи… Я не могу сказать, что меня вдохновляет все, что связано с патриотизмом того времени.

- Даже патриотизм Гумилева?

- Гумилев был носителем идеи мужества. Для самореализации он ездил в Африку на охоту, началась война - он отправился на войну. Прямой связи между Первой мировой и его патриотизмом нет; Гумилев был патриотом и до того - он всегда любил свою страну.

Его патриотизм - это вообще особенное явление. В Гумилеве было слишком много желания доказать самому себе (и Ахматовой, и всем другим), что он настоящий мужчина; все время хотел быть больше, чем просто поэтом. Он заигрывался. И проблема его гибели совсем не простая: в материалах дела ничего не осталось, но, видимо, он действительно участвовал в каком-то заговоре.

- А что такое военный патриотизм Анны Ахматовой?

- Дай мне горькие годы недуга,
Задыханья, бессонницу, жар,
Отыми и ребенка, и друга,
И таинственный песенный дар -
Так молюсь за Твоей литургией
После стольких томительных дней,
Чтобы туча над темной Россией
Стала облаком в славе лучей.
Самое страшное, что все сбылось. Можно подумать: накликала. Но тут другое: большие поэты знают свое будущее. Ахматова была верующим человеком, действительно любила Россию и не любила государство, знала про него все плохое. Ахматова была смелая и веселая, отчаянно веселая - в ней ожило наследие русской истовой женщины, такой боярыни Морозовой. Никакого безумства в ее патриотизме не было. Ее патриотизм - это идея необычайной внутренней связи с Россией, историей России, русским народом. «Я была тогда с моим народом там, где мой народ, к несчастью, был». Ее позиция: народ страдает - и я буду страдать вместе с ним.

- Насколько этот взгляд был распространен тогда в среде интеллигенции?

- Интеллигенция была захвачена этой идеей. Пастернак в «Охранной грамоте» описывает, как встретил на пункте набора добровольцев Маяковского. Их обоих не взяли по состоянию здоровья. У Пастернака одна нога была короче другой - в детстве упал с лошади. Позже Пастернак и Маяковский издали вместе стихотворную газету, где напечатали пацифистские стихи об ужасах войны; у Маяковского есть целая поэма «Война и мир», написанная в этом духе. При этом в них обоих сильна была потребность разделить судьбу народа. Но это сложнее, чем патриотизм. Помните, в «Докторе Живаго» главный герой отправляется на фронт, помогает раненым - и там ни слова нет о том, что он был охвачен какой-то специальной патриотической горячкой. Но если вся страна, все люди вокруг переживают большое потрясение, желание им помочь естественно.

- Но обостряется и враждебность?

- Да, обострение германофобии после 1914 года - чудовищное явление. В Москве ведь были настоящие немецкие погромы. Пастернак во время войны служил гувернером в доме одного богатого купца-немца. В самом начале погромов Пастернака не было в Москве. Дом его хозяев подвергся разграблению, и все бумаги Пастернака, которые там находились, в том числе целая книга его стихов, были уничтожены. Значительный период жизни и деятельности Пастернака неведом нам именно из-за этого. Больших человеческих жертв, насколько я знаю, удалось избежать, но потери имущества были, конечно, очень существенные. А ведь немцы были частью нашего народа, причем очень образованной и способной частью.

Вечно актуальная задача в нашей стране - оставаясь патриотами, бороться с ксенофобией, не позволять патриотизму переходить в шовинизм.

- А где эта грань - между патриотизмом и ксенофобией?

- Я думаю, патриотизм - это любовь к родному пепелищу, к отеческим гробам, к лучшему в прошлом. Патриотично настроенный человек должен любить все хорошее, что есть в культуре его страны, - но ведь в ней есть далеко не только хорошее.

Я прошел через сталинское время, был уже вполне сознательным человеком, когда Сталин умер. Простите, но я не мог любить то, что происходило тогда в моей стране. Нельзя требовать от человека, чтобы он принимал происходящее в каждый конкретный момент. Он должен принимать только то, что соответствует его нравственно-культурным установкам, - и эти установки от лучшего в его народе.

Возвращаясь к Первой мировой: мне всегда была близка и очень интересна реакция на войну Велимира Хлебникова. В юности он был совершенно потрясен Цусимой, поражением нашего флота в русско-японской войне, и стал обдумывать войну как вопрос, который может быть решен. Хлебников считал, что наша задача - преодолеть войны, а для этого нужно понять математические законы, по которым они возникают. Когда началась Первая мировая, Хлебников почувствовал необходимость ускорить свою работу по составлению математических уравнений истории. При жизни он напечатал только первые два листа своих «Досок судьбы» - и они остались практически не замеченными. А год назад в Москве прошла большая конференция, посвященная этой работе Хлебникова, - всерьез ею заинтересовались только сейчас.

На мой взгляд, это был весомый ответ войне - именно так и должен был ответить взрослый человек: важно прежде всего осмыслить, почему этот ужас происходит.

- А как вы отвечаете на этот вопрос?

- У великого философа Бердяева есть потрясающе интересное сочинение, совсем короткое, посвященное двум явлениям искусства - кубистическому периоду Пикассо и роману Андрея Белого «Петербург», который Бердяев называет астральным романом. Главная идея Бердяева: на кубизме Пикассо и астральном романе Белого авангард заканчивается, потому что сама история становится авангардом. С точки зрения Бердяева, войны и революции - тот же авангард, но сочиненный самой историей.

- То есть авангард - это прежде всего потребность в переменах?

- Более того, в переменах радикальных. В работе «Культура и взрыв» Юрий Лотман писал о том, что в культуре происходят взрывы, - по Бердяеву, эти взрывы переносятся в историю, таким образом возникают исторические взрывы.

Я думаю, эта мысль Бердяева касается не только войн и революций, но и всего, что происходит в современном мире. Современный мир постоянно готовит нам взрывообразные, катастрофические события. Мы включаем новости и слушаем, как столкнулись поезда и упали самолеты. Мы нацелены - все мы: и слушатели, и те, кто составляет для нас сводку новостей, - на взрывные события. Хотя почему, собственно, нам не рассказывают о каких-то приятных вещах? И стали бы мы слушать, если бы нам рассказывали о приятных вещах? Бердяев говорит, что Первая мировая произошла из-за того, что люди уже готовы были начать катастрофические действия по отношению друг к другу. И эта линия безумного катастрофизма продолжается до сих пор.

- Первая мировая война стала началом целой эпохи?

- Если говорить об эпохе исторического авангардизма - да. Однако из этого безумия есть выход. По крайней мере, другой великий русский человек мечтал об этом выходе, но, к сожалению, умер во время Первой мировой войны, не дождавшись осуществления своих замыслов. Это был композитор Скрябин - он задумал конец истории. Как я понимаю, ход его мысли был во многом близок бердяевскому: история постоянно придумывает какие-то гадости, взрывы, войны и катастрофы, и мы должны расправиться с ней, убить историю. Как? Мы должны поразить человечество чем-то совершенно другим, чем-то замечательным и прекрасным. Он придумал, что это должна быть Мистерия - религиозно-философская вещь, грандиозная по размаху. Скрябин успел написать только набросок, музыкально-поэтическое вступление. Он хотел, чтобы это было действо с участием огромного количества людей, а публика должна быть вовлечена в происходящее. Дабы окончательно поразить собравшихся, Скрябин собирался воздействовать на все органы их чувств, в том числе и обоняние. Видимо, это должна была быть своего рода музыкально-световая феерия под открытым небом. Для осуществления замысла нужно было купить большой участок земли в Индии - Скрябин собирался заняться этим в семнадцатом году; в 1917-м, по версии композитора, история должна была закончиться. Он надеялся, что ему удастся так поразить человечество, что оно забудет все свои невзгоды и безобразия. Мне кажется, это замечательная реакция великого человека на войну - он собирается остановить весь этот кошмар своим личным трудом. Знаете, как ложатся на рельсы, чтобы остановить военный поезд. Увы, Скрябин погиб в 1915 году; может, в другой раз кто-то окажется более удачливым.

- Зато его не постигло ужасное разочарование.

- Это верно. Но, может, разочарования бы и не было? Кто знает, может, это и есть способ обучения человечества.

- Но война касается каждого, а любая книга, любая музыка может пройти мимо тебя. Это не бомба, от которой не спрячешься.

- Мне было двенадцать, когда началась Великая Отечественная, и шестнадцать, когда война закончилась. Я танцевал напротив Моссовета в толпе, которая радовалась Победе. Эти годы - с 1941-го по 1945-й - я помню хорошо. Вы правы, война касается каждого - и ломает жизнь каждому, это страшное испытание для всей страны.

Но, знаете, Россия парадоксальная страна. Немецко-австрийские войска довольно далеко продвинулись в глубь ее территории, заняв сначала польские, а затем и русские земли, - и благодаря этому общественность вдруг обратила внимание на народы, которых до того особенно не замечала. Именно в это время цитировались стихи Пушкина «Славянские ручьи сольются ль в русском море, оно ль иссякнет, вот вопрос». Именно благодаря войне предметом самого широкого обсуждения стали, например, польско-русские связи.

Как ни странно, период Первой мировой был не только периодом сплоченности русского народа, но и периодом большого внимания к другим народам, проживающим на территории России. Все почувствовали необходимость стать не просто друзьями, но и родственниками, - это продолжалось недолго, но было значимо. Вдруг заметили, скажем, Литву, которая тоже была частью империи: заговорили о Литве, о литовцах, о том, как они исконно, через язык, связаны с нами. Всем этим стали возбужденно заниматься самые неожиданные люди, один за другим выходили сборники статей. В 1915 году Академия наук издала очень хорошую литовскую грамматику под редакцией академика Фортунатова.

То есть именно в это время (видимо, это вообще часто бывает во время войны) народы, входившие в империю, осознали свою сплоченность. В этом смысле империя была жизнеспособной. Я вообще продолжаю думать, что Российская империя была, по сути, очень жизнеспособным организмом. Как и Советский Союз. В какой-то форме народы должны объединяться. Я уверен, что в конце концов человечество станет единым. Так думал и Велимир Хлебников - во время войны он создал группу «Председатели Земного шара». Он принял туда художника Филонова, Пастернака, каких-то японцев, которые с ним тогда переписывались. Хлебников рассчитывал на то, что они смогут объяснить людям, как им действовать вместе. Перед всеобщим единением единство народов и языков внутри одной страны - необходимый шаг. Так что в этом смысле, я думаю, опыт и Российской империи, и Советского Союза продуктивен: жить и трудиться сообща вполне возможно.

* ГРАЖДАНСТВО *
Олег Кашин Программная трагедия

Зачем убивают русских в Ингушетии


I.

Мустапа Хашиев, 35 лет. Ингуш, сержант ППС милиции Сунженского района Ингушетии. Сейчас - пациент травматологического отделения Сунженской райбольницы. Лицо и живот - в пятнах зеленки. 18 июля, когда на русском кладбище произошел взрыв, Мустапа совершил подвиг - закрыл собой благочинного православных церквей Ингушетии иеромонаха Варлаама. Священник не пострадал, а Мустапа лежит с осколочными ранениями в больнице и ждет, когда его переведут в госпиталь в Москву, чтобы сделать операцию. Бомба была начинена автоматными патронами, и в туловище Мустапы с десяток осколков.

Саид и Майя Дакаевы. Чеченцы, беженцы из Грозного. Живут прямо у ограды кладбища. Онводитель КамАЗа, сейчас не работает, болен. Она бухгалтер в автошколе. Накануне взрыва у Дакаевых попала под машину корова - насмерть, и Майя сразу подумала, что это к беде. После того как кладбищенский сторож дед Витька уехал жить к сестре в Москву (на кладбище похоронена Витькина мать, и дед говорил, что уедет только вместе с ней, Саид даже был готов отвезти прах Витькиной матери в Москву на своем КамАЗе, но сестра в конце концов уговорила Витьку, и он уехал один), Саид ухаживает за могилой Витькиной матери, а заодно сторожит само кладбище. У кладбищенских ворот две скамейки, по вечерам там собирается молодежь, пьет пиво или вино - то ингушская компания, то русская. Русских Саид не трогает, а ингушей гоняет всегда, потому что пьянствовать на чужом кладбище нехорошо, а с русскими пускай разбираются их родители, Саид не лезет в русские дела.

Анжела Алексеева. Русская, продавщица в коммерческом ларьке. Зарплата - две тысячи рублей в месяц. Раньше была одна тысяча, но этой весной хозяйка-ингушка повысила жалованье вдвое, потому что на тысячу прожить невозможно. На две, впрочем, тоже, и Анжела хотела продать две из четырех комнат своей квартиры в трехэтажном доме в центре Орджоникидзевской. Эту квартиру покойному отцу Анжелы, ветерану милиции, дали после того, как он написал Брежневу письмо с жалобой на плохие жилищные условия. Сейчас Анжела живет с сестрой и дочерью в четырех комнатах. После убийства семьи Терехиных продавать полквартиры передумала - боится, что ее ограбят. Самих Терехиных Анжела не знала, но Людмила была учительницей младшего сына хозяйки ларька, в котором работает Анжела, и та попросила продавщицу сходить на похороны за нее - ингушским женщинам на кладбище ходить не положено. На похоронах Анжела была далеко от места взрыва, и ее не задело осколками, но когда кто-то из милиционеров закричал «Бегите все!», она побежала, споткнулась и, как говорит сама, «убилась» - на левом плече и на левой скуле большие синяки. Анжела давно хочет уехать из Орджоникидзевской, но родственников в России у нее нигде нет, и она, кажется, уже почти смирилась с тем, что ей и дальше придется жить в этой станице.

Ашат Дашаева, она же баба Зура, 76 лет. Чеченка, беженка из Ачхой-Мартана. Торгует мукой на улице Грозненской рядом с домом Терехиных. Первый год после переезда в Орджоникидзевскую жила в этом доме вместе с Людмилой и ее детьми. С ними жил и слепой от рождения брат Людмилы Сергей. В ночь убийства его почему-то не тронули, после похорон Сергея забрала к родственникам в Кисловодск старшая дочь учительницы Аня. Аня больше не собирается возвращаться в этот дом, все вещи уместились в одну «газель». Через незанавешенные окна можно разглядеть пустые комнаты с кроватями, на которых были убиты спящие Терехины. На подоконнике стоят три стопки с водкой, накрытые кусочками черного хлеба - один кусочек толстый, два потоньше. Уезжая, Аня бросила во дворе пса Джека. Джек остался один среди школьных парт, составленных в большой поминальный стол, и выставленных на улицу, чтоб не завяли, цветов в горшках с табличками «Герань зональная», «Бегония ярко-красная» и т. д.

Теперь Джека кормит баба Зура - бросает ему куски мяса издалека, близко подходить боится. Джек злой, слушался только Людмилу, а теперь никого не слушается.

Абухан Кагерманов, 64 года. Горский еврей. Сосед Терехиных (дом 74 по улице Грозненской разделен на две половины). В ночь убийства проснулся оттого, что слепой сосед бил кулаками в железные ворота, звал на помощь. Абухан вызвал «скорую» и милицию, он же опознавал убитых. Жена-ингушка в ту ночь была в Пятигорске - она торгует на рынке, как раз поехала в Пятигорск за товаром. Сейчас жена у родственников в Барсуках - это соседнее с Орджоникидзевской село. Возвращаться боится, говорит, что никогда не вернется в этот дом, и Абухан не знает, как ему быть дальше.

II.

Эти люди могли бы стать героями большого добротного репортажа о жизни многонациональной станицы, в которую пришла беда. Тем более - такая беда.

Людмилу Терехину и ее детей убили в ночь на 16 июля семью выстрелами из пистолета. Через два дня, во время похорон Терехиных, на кладбище взорвалась граната на растяжке - девять пострадавших, учительнице Раисе Беручевой (которая и зацепилась за эту растяжку) оторвало ногу, сейчас она находится в московской клинике - дорогу и лечение оплатили ингуши.

Вообще- то в Ингушетии кого-нибудь убивают или что-нибудь взрывают практически каждый день. Но эти ежедневные убийства и взрывы давно ни на кого не наводят ужас -слишком точечно направлены они против силовиков и чиновников, обычные же люди к терактам давно привыкли и совсем их не боятся. Убийство Терехиных и взрыв на кладбище не укладываются в этот контекст: оказывается, Ингушетия привыкла не ко всему.

Орджоникидзевская (бывшая Слепцовская) - самое большое село в России и, вероятно, во всем мире: население 65 тысяч человек. Расположение станицы - следствие давней проблемы ингушского народа, которую местная историография называет казачьей чересполосицей. Казаки селились в этих местах так, чтобы разделить ингушские поселения своими станицами и в конечном итоге покорить все горские земли. После прихода Дудаева к власти в Чечне в Орджоникидзевскую бежали оттуда русские и те чеченцы, которые не хотели воевать с русскими. Сюда же ехали ингуши из Пригородного района Северной Осетии после того, как там осенью 1992 года начались боевые действия, закончившиеся полной деингушизацией района. Отношения с осетинами для Ингушетии - наверное, самая больная тема, может быть, даже больнее, чем депортация 1944 года. На базаре местные сплетники болтают, что за убийствами стоят осетины, но это именно болтовня, ничем не подтверждаемая. В Осетии об ингушах тоже говорят много разных гадостей.

На главной площади - братская могила основателей колхоза имени Ленина и примкнувшего к ним чекиста Крапивина, зарезанных в 1931 году, большой дворец культуры с колоннами и билбордс портретом нового национального героя Ингушетии - чемпиона-дзюдоиста Магомета Джабраиловича Кукурхоева, обвешанного чемпионскими медалями и ингушскими орденами. По площади гуляют влюбленные парочки, и двое ингушей-дежурных по районному управлению МЧС, сидя у дверей своей будки, что-то кричат парочкам по-ингушски. Те, ужасно смущаясь, спешат скрыться в аллеях парка за братской могилой.

Русское кладбище, на котором произошел взрыв. Железные ворота, всегда закрытые - но не на замок, а на кусок толстой проволоки, чтобы люди могли ходить на кладбище, а коровы нет. Кресты частью деревянные, но больше железные, сваренные из водопроводных труб, выкрашенных ярко-голубой краской - той самой, которой на юге России так любят красить заборы и ворота.

III.

Милиционер-ингуш закрыл собой русского священника, бабушка-чеченка кормит осиротевшую собаку, торговка-ингушка переживает смерть соседей так, что боится возвращаться домой, чеченская семья охраняет русское кладбище, и все совершенно настоящее, без всякого насильственного позитива, приезжай и смотри - вот он, межнациональный мир, который хотят уничтожить террористы. Добротный и красочный репортаж о жителях Орджоникидзевской, переживших две подряд страшные трагедии, наверное, стал бы прекрасной иллюстрацией к официальной версии причин случившегося, которая сводится к тому, что террористы-ваххабиты целенаправленно убивают русских, чтобы сорвать начатую президентом Ингушетии Муратом Зязиковым программу возвращения в республику русского населения. Эта версия, по большому счету, напрашивается и без подсказок официальных лиц: в самом деле, а зачем еще нужны эти убийства и взрывы?

Однако есть в этой стройной версии одно слабое место. Дело в том, что никакое русское население в Ингушетию, конечно же, не возвращается и возвращаться не собиралось. И рано или поздно республиканским властям придется отвечать в Москве на, в общем, простой вопрос: на что были потрачены деньги, выделенные на возвращение русских. В такой ситуации именно им, республиканским властям, очень кстати пришлась трагедия в Орджоникидзевской. Майя Дакаева говорит, что в утро похорон ее удивило огромное количество милиционеров вокруг кладбища - понятно, что после убийства меры безопасности должны быть усилены, но в тот день они были усилены как-то слишком. «Как будто знали, что будет взрыв», - говорит женщина.

Мустапа Хашиев вместе с другими районными милиционерами и саперами перед похоронами обследовал кладбище - никаких мин никто не обнаружил. Да и откуда им взяться, если на любой дороге Ингушетии буквально в пределах прямой видимости - милицейские посты, с оружием не проедешь. По дороге из Назрани в новую столицу Магас, а это всего четыре километра, - пост на выезде, пост на въезде и еще три поста между. Террористы всех подкупили? Источники в прокуратуре охотно рассказывают журналистам, что за взрывом стоят ваххабиты из отрядов полевых командиров Магомед-Башира Албакова и Хас-Магомеда Апиева; эта завораживающая абракадабра давно превратилась в обязательный признак любого теракта. Наверное, Магомед-Башир и Хас-Магомед очень скоро даже будут уничтожены, и тогда Ингушетия начнет заново осуществлять программу возвращения русских. До следующего теракта.

IV.

С тем, что терроризм - явление медийное, давно никто не спорит. Действительно медийное, а какое еще? Закон с некоторых пор запрещает СМИ предоставлять террористам трибуну - то есть бородатый злодей, обещающий перед телекамерами всех зарэзать, навсегда стал достоянием истории. Что-то похожее не так давно произошло с рекламой пива - в ней запретили использовать «образы людей». Но реклама мало того что никуда не делась, так еще и стала более яркой и запоминающейся, потому что ролик с образами людей любой дурак снимет, а ты попробуй без людей - это требует особого мастерства.

Есть ощущение, что и террористы, подобно авторам рекламы пива подстраиваясь под очередные антитеррористические меры, стали более изобретательными. И достигнутый убийством и взрывом в Орджоникидзевской эффект - списание на ваххабитов ответственности за то, что русские не возвращаются в Ингушетию, - вполне мог как раз и быть той целью, которую преследовали организаторы терактов. А значит, пресловутые Магомед-Башир и Хас-Магомед тут либо совсем ни при чем, либо действуют заодно с людьми, которых при всем желании в ваххабизме заподозрить очень трудно.

Собственно, именно поэтому нет совершенно никакого резона делать несчастных обитателей Орджоникидзевской героями добротного хорошего репортажа. Зачем? Все и так слишком очевидно и слишком жутко.

Евгения Долгинова В чистом виде

Белорусские подвижники восстанавливают Первую мировую


Я не знаю, какая сила в мире могла нас спасти! Свыше сорока минут восьмидюймовая батарея противника на совершенно точном прицеле буквально уничтожала нас с методичностью сверхчеловеческой, зверской. Несколько сот десятипудовых снарядов превратили нашу батарею, наш прелестный уголок с шашечными столиками, скамеечками, клумбами и дорожками, в совершенно черное, волнистое, вспаханное поле.

Валентин Катаев, «Под Сморгонью»


Сотрудница краеведческого музея рассказывает про Радзивиллов, владельцев здешних просторов, и Медвежью академию. Иностранные визитеры очень огорчаются, когда слышат, как воспитывали ярмарочных медвежат: ставили в яму на решетку, снизу поджигали, получались танцы-шманцы, - неслыханная, говорят, жестокость! На музейном потолке цветут невероятные торты - фарфор-фаянс, розовое на золотом, наследство ранее обитавшего здесь магазина. Под этими клумбами, рядом с пацифистскими коллажами местных народных художников совсем нездешними выглядят мотки колючей проволоки - русской и немецкой, почти не проржавевшей за девяносто с лишним лет. У нас двугранная проволока, у немцев же четырехгранная, вдвое толще, - и непонятно на первый взгляд, какие плоскогубцы ее возьмут, здесь, кажется, нужна пила-болгарка. (Потом я прочитаю письмо немецкого офицера с Западного фронта: «Солдаты противника падали буквально сотнями, но продолжали идти стройным порядком и без перерыва вплоть до проволоки второй линии германских позиций. Лишь достигнув этого непреодолимого препятствия, выжившие поворачивали вспять и начинали отступать».) Немецкая вещность - традиционно прочная, долгоживущая: где у нас было дерево - у них бетон и камень, и до сих пор стоят «быки» - бетонные опоры мостов, возведенных для переправ, и сохранились укрепления, и находятся снаряды; все живо, все цело. Вообще, как говорил полковник Лигута, «если сильно захотеть, можно всю Белоруссию пройти по окопам - либо немецким, либо русским, - не выходя из них, только перепрыгивая через дороги». Эта земля, которая последовательно: Российская империя, потом Польша, с 39-го года Советская Белоруссия, а ныне Республика Беларусь, переполнена материальными свидетельствами Первой мировой - самой неотрефлексированной войны XX столетия.

Имена Сморгони: штабс-капитан Зощенко, отравленный газами. Вольноопределяющийся Валентин Катаев. Будущий маршал Малиновский. Будущий маршал Тимошенко. Будущий маршал Шапошников. Графиня Татьяна Львовна Толстая - уполномоченная Земского союза, распорядительница лазарета, ассистировала при бесчисленных ампутациях. Деникин, Кутепов, Дроздовский. Полки Бобруйский, Новгород-Северский, Усть-Двинский, Виндавский, Венденский, Изборский и множество иных, 4-й Сибирский корпус, Кавказский гренадерский полк, конный корпус Орановского, для некоторой пикантности - вполне бесполезный женский батальон смерти Марии Бочкаревой. Местный хранитель военной памяти - полковник Лигута. «Увидите такого породистого полковника…» - пообещал нам художник Цитович, к которому мы заехали до Сморгони. И породистый, в джинсах, вышел к нам, оторвавшись от ремонта в квартире, достал бумаги и карты и, показывая на высокий, зелено-золотой, с идиллическими березками, берег реки Вилия, деловито сказал: «Значит, так. Объясняю. Здесь, где мы с вами в данный момент стоим, девяносто лет назад решалась судьба России».

Дорога жизни

Свентянский прорыв немцев, август 1915 года. Фабула в изложении генерала от инфантерии Дмитрия Васильевича Баланина («Военный журнал», 1916): «Смелым и широко задуманным Свентянским прорывом немцы мечтали достигнуть решительной цели. Они хотели окружить русские армии, припереть их к бездорожной лесисто-болотистой полосе между линией Лида-Молодечно и р. Неманом, прервать железнодорожные артерии на Полоцк и Минск, и, поставив наши армии в критическое положение, нанести им громовой удар. При выполнении этого грандиозного плана особое значение для немцев имел Молодеченский железнодорожный узел, с занятием которого уже достигался громадный успех. Упорными боями на фронте Вильна-Сморгонь наступление противника сдерживалось, а удачной обороной важного для всего фронта армии узла ст. Молодечно мы успели отбить опаснейший удар и положить начало к парированию всего германского вторжения. Теперь оставалось выбить клин, загнанный противником в живое тело России».

Клин выбивали долго. Но и дальше не разрешили пройти. Линия Нарочь-Вилейка-Сморгонь-Барановичи стояла насмерть. Сморгонь была захвачена немцами в 1915 году буквально на несколько дней, потом выбили («Штыковым ударом взята Сморгонь», - сообщал журнал «Нива»), но уже был отпечатан в Дрездене и завезен в войска тираж открыток с фотографиями элегантного вокзала, и солдаты писали на них свои приветы, милая Гретхен, одержим победу - к тебе я приеду. Не одержали, хоть и стерли город с лица земли, оставив единственную вертикаль - костел и единственную ровную горизонталь - булыжную мостовую. Почти все 16-тысячное население было эвакуировано. Российские дети в лучшем случае краем уха слышали, что Сморгонь - место, где впервые было остановлено немецкое наступление на территории России и 810 дней сдерживалось, как писали в газетах, «отчаянным напряжением всех сил». 810 дней великой обороны закончились примеркой Брестского мира - подписанием перемирия в деревне Солы 5 декабря 1917 года и братанием в окопах под руководством солдата-большевика Щукина.

- До Минска - сто двадцать километров. Перерезать дорогу - и все, конец войны, - объясняет Лигута.

Владимир Николаевич здесь родился и жил, здесь и служил. Сначала в ракетных войсках, потом в учебном пограничном отряде на границе с Литвой. Много ходил по лесам и видел все это - доты, воронки, черепа - в самом неприбранном виде. И, выйдя в запас и став учителем в школе-интернате, Лигута наконец-то занялся тем, о чем давно мечтал, - изысканиями и разысканиями. Бесконечные солдатские захоронения - чуть заметные холмики: что с ними делать, как это - не обращать внимания? А вещественные доказательства, хрустящие под ногами, - отбрасывать, что ли?

«Першая сусветная вайна» в Западной Белоруссии - не предание, не национальный миф, а недавнее, почти вчерашнее переживание.

- Интересная вещь выясняется: эта война в памяти очень крепко держится. Поедем в деревню - вам и сейчас расскажут: да, все слышали, как в Сморгони кричали «ура», вон там рвались снаряды, сюда привозили солдат русских, исколотых штыками. Или вот - до сих пор не любят казаков. Почему? К девкам приставали - ну ладно, а то ведь нагайками гнали на станцию. Хотя как не погнать, в ту войну отселяли людей из зоны боевых действий, и все сто двадцать километров до Минска - сплошь прифронтовая зона, обозы, тыловые части, склады, аэродромы. А что такое белорусскому крестьянину все бросить, три часа на сборы? Оставляли только немногих женщин - стирать белье, подавать…

Мотивация Лигуты - прежде всего мотивация военного.

- Это была война в чистом виде, без примесей. Без партизанщины, без предательств. Без оставленного войсками населения. В сорок первом по-иному было. Вот знаете, к примеру, почему разрушены воинские кладбища, кресты деревянные - они же не просто сгнили? В сорок первом, когда случилось безвластие, Красная Армия отступала, а немцы еще не пришли, - люди стали запасаться лесом, при властях ведь дерево не возьми. Лучший лес был, конечно, вокруг кладбищ, и тащили его волоком - все посшибали, нет крестов. А после Первой мировой, когда беженцы сюда вернулись, разбирали на жилье русские блиндажи. Великолепный лес - и бревна в восемь накатов! Один старик мне говорил - видел шестнадцать накатов даже! Вот одна землянка штаба - разобрали, хватило на дом и сарай.

Лигота обнаружил: архивы Первой мировой войны находятся в идеальном состоянии, бумагам Великой Отечественной такое и не снилось. Подробнейшие, тщательнейшие, точные. Казалось бы, в доиндустриальной-то стране, где телефон, телеграф и автомобильное шоссе проходили по разряду суперпрогресса, какая сохранность документации? Но бюрократическое дело было на высоте, которая мало доступна нашим «высоким технологиям». Каждое кладбище у лесного лазарета сфотографировано с самолета, каждое захоронение подписано и переписано, каждый солдат поименно внесен. Почти любая находка может быть идентифицирована. К примеру, недавно специальный поисковый батальон Министерства обороны Белоруси (добровольческие поисковые отряды в Белоруси не имеют права заниматься раскопками) нашел 500 костей и единственный Георгиевский крест; послали в московский архив запрос по номеру креста - если определят, можно смотреть списки всех похороненных. Так, например, была найдена могила экипажа единственного разбившегося «Ильи Муромца». Лигута, списавшись с посольством, узнал, что командир Гаибов - национальный герой Азербайджана, ему еще при советской власти собирались ставить памятник как первому авиатору. «А он - у нас лежит!» Это гордое, азартно-мальчишеское «у нас!» многое объясняет.

Трепетное волнение охватило подпоручика

- Первая газовая атака русских тоже была здесь - вон там, видите, в пятистах метрах от нас. До этого, в 1915-м, совсем плохо было. Есть письмо шестидесятых годов от очевидца, пишет: немецкий газ пошел, а противогазов нет. И наши не бегут, они идут в полный рост и умирают. Ветер был в сторону, немного повезло - в общем, отбились кое-как, масса погибших. Через десять дней только привезли маски, марлевые повязки - противогазов не было еще. В апреле шестнадцатого - сплошные газовые атаки. Вот Зощенко в такой пострадал. Три тысячи трупов за ночь, полторы, меньше не было. Перед тем как наш газ пустить, Николаю, главнокомандующему, демонстрировали: в вагон приносили кошек, собачек разных, и он лично надевал противогаз - и одобрил. Долго ждали правильного ветра, отслеживали каждый день, потом каждый час, потом открыли полторы тысячи баллонов. Ходы, по которым их заносили, тоже еще остались.

Лигута пишет историко-патриотические очерки. «Трепетное волнение охватило подпоручика, и он задумался о том, что ему вручена судьба всех этих людей. Кто они, эти люди всевозможных профессий и всех слоев общества? Что заставило их оставить жен, детей, родителей и прийти сюда жертвовать собой? Священный долг перед нашей общей Матерью-Родиной». Это про Николая Первышина, отличившегося при освобождении Сморгони, пехотный Новоржевский полк. Или про газовую атаку: «В 84-й артбригаде дежурный офицер поручик Кованько и артиллерийская прислуга на батарее, для того чтобы лучше стрелять, сняли противогазы. Отбив атаку, они погибли. Геройский подвиг совершил телефонист Райк, снявший противогаз, чтобы лучше передавать приказания. Он был отравлен, эвакуирован, но снова вернулся в строй и был награжден Георгиевским крестом 4-й степени».

Проблема вот какая: русские захоронения здесь, а русские архивы в Москве. Историки-консультанты тоже в Москве. В Белоруссии - абсолютный культ Великой Отечественной, Первая мировая - на периферии сознания, и профессионально ей занимаются очень мало (в России же напротив: интерес к WW1 очевиден, но в значительной мере умозрителен: «данные нам в осязании» свидетельства находятся не у нас). Легко преодолимый информационный барьер, но чтобы свести материальное с документальным, нет ресурсов; все низкие ткани, безденежье - проклятие подвижников. В 2003 году Лигута набрал денег и ездил в Москву, две недели работал, накопал потрясающий материал, купил даже у антиквара раритет - немецкую карту района. А дальше - снова ждать, когда случай выпадет. Близок локоть… Заказывать что-то через архивы - тоже деньги, лично ехать - в архив бесплатно пустят, но вот житейский фактор - поезд, да ночлег, да пропитание. Белорусскому учителю месяц в Москве прожить - все равно что в Париже, нет особой разницы. Возможно, Лигута, как и многие энтузиасты-краеведы, где-то и в чем-то изобретает велосипед - при вынужденной разорванности материального факта и его имени это почти неизбежно; какие-то его открытия с лету прокомментирует профессиональный историк («Да не мучайтесь, - сказал ему московский спец, - в женском батальоне Бочкаревой было всего двое погибших»), но изыскания Лигуты - прежде всего освоение и упорядочение ближайшего исторического пространства, конвертация обыденной памяти в мемориальное сознание.

Впрочем, в Москве он был еще раз, тоже за свой счет. Три года назад услышал: в Российской академии наук намечается конференция, посвященная 90-летию Первой мировой. Лигута прозвонил историков из Белорусской академии наук: едете? Ученые отозвались без энтузиазма: там из бесплатного только обед… Лигута подумал, нашел контактную информацию, послал в РАН тезисы. И получил приглашение. По его словам, на конференции был единственным «недоктором наук»: в зале были сплошь профессура, генералы, «сидят с вот такими звездами», ученые из Европы - и он, школа-интернат из тридцатитысячной Сморгони. Выслушали, впрочем, с интересом, доброжелательно. А совсем недавно, в мае, райцентр Сморгонь принимал международную конференцию - собирались историки из России, Украины, России, Голландии и Германии, обсуждали перспективы сотрудничества. Тут уже, конечно, поучаствовали и местные власти - как съязвил один из коллег Лигуты, скоро появится наука сморгоневедение.

А дальше? Ну, может быть, и дальше повезет. Может быть, союзное государство России и Беларуси (есть такое политическое образование под управлением Павла Бородина) и в самом деле заложит в бюджет 2009 года строительство мемориала под Сморгонью. В Москве ответственные люди сказали Лиготе: «Отчего ж не дать, это не фестиваль «Славянский базар», там пропили-прогуляли и ничего нету - здесь хоть памятник будет». Но в России долго запрягают: начинаются разные бюрократические штуки, бумаги, согласования.

- Прибывают к нам из России политики, известные лица. Возлагают цветы. Хатынь, места боев Великой Отечественной - понятно. По местам 1812 года - понятно. Куда только не едут. А Первая мировая - тишина полная. Ну почему?! Это ж судьба войны, судьба России. Сотни тысяч погибших русских! У нас вот сейчас пятьдесят захоронений в округе, неужели они не заслуживают?

Постучав по дереву: здесь будет комплекс заложен - на линии обороны, недалеко от русских траншей на берегу Вилии, в недостроенном парке Победы. Мемориал «Солдатская слава» - памятник и девять постаментов в форме Георгиевских крестов по обочинам с именами всех воинских частей. Автор проекта - ближайший соратник Лигуты художник Борис Цитович. У него, впрочем, своя история.

У Бориса и Глеба

- Наконец-то, - сказала нам Валентина Петровна Цитович, - к нам приехали из России!

Так сложилось, что на территории СНГ нет ни одного музея Первой мировой войны. Есть залы в исторических музеях, есть замечательные экспозиции, но специализированного музея нет, и Борис Цитович тоже не спешит называть музеем свое детище - самодельный мемориал в деревне Забродье, а называет «временной экспозицией». Деревянная часовня на берегу реки Наровчанки, да аллея, высаженная почетными гостями (так называемый палисад), да восстановленное в лесу кладбище лазарета 29-й пехотной дивизии. Тем не менее автобусы со всех семинаров ветеринаров и лесников чуть ли не ежедневно заруливают в Забродье, часто и без предупреждения, и Валентина Петровна Цитович, оторвавшись от дел, проводит экскурсии. Вчера было триста человек, позавчера двести. Денег не берет, хотите помочь - вот ящик для пожертвований. У нее усталый вид, бодрый голос и хорошая, четко простроенная речь.

Цитовичи - из минской художественной интеллигенции. Борис Борисович закончил театрально-художественный институт, был успешным книжным графиком, хорошо зарабатывал, Валентина Петровна работала редактором на телевидении, «впереди их ждала только радость» - и тридцать три года назад, на какой-то волне, они купили УАЗ и полуразвалившийся дом в деревне Забродье Вилейского района, более чем за сто километров от Минска, четырнадцать дворов. Уехали жить. Естественные версии побега из неволи душных городов - эскапизм? «внутренняя эмиграция»? «экологическая эмиграция»? «почвенничество»? - отметаются сразу: «Не бегство!» Уехали, что называется, по любви. Борис иллюстрировал советского белорусского классика Ивана Мележа («Люди на болоте»), часто бывал на его родине в Припяти, ныне мертвой, - и в процессе пришел к твердому убеждению, что художнику свойственно жить в природе, в пейзаже, связи с городом не разрывая. Чтобы получить разрешение на покупку дома, столичная дама Валентина Петровна пошла работать худруком в дом культуры на 75 рублей. Потом родился Данила. Он учился в школе искусств в Бремене и недавно вернулся в Забродье вместе с женой, тоже художницей, немкой. Он, кажется, человек своего времени, во дворе его дома - легкая авангардистская инсталляция, которая, наверное, могла бы заинтересовать и куратора всех современных искусств Марата Гельмана. «А почему вернулся?» - «Хочет жить на родине», - отвечает Валентина Петровна без малейшего пафоса.

По каким- то интонациям можно догадаться, что их жизнь была не самой праздничной, -Цитовичи вовсе не изображают буколическую легкость бытия. Довольно суровый быт, сельские дороги, народный театр в доме культуры, всевозможные подработки, глухие деревенские зимы. Жалобы от них, впрочем, тоже не дождешься. Почти 60-летний Борис Борисович, недавно перенесший глазную операцию, поднимается на леса в Свято-Тихоновской церкви, что на окраине Вилейки, делает роспись. Яркие акриловые краски. Подняться - спуститься, по многу раз в день. Трудно. Церковь очень в контексте того дела, которому служит Цитович: Тихон, последний патриарх, в 1917 году благословил поставить памятник Николаю-чудотворцу на могиле павшим за освобождение Вилейки.

- У нас сохранились солдатские переводы на памятник, по рублю, по два, целая пачка переводов прямо из окопов, из действующей армии. Момент личной жертвенности - он существовал всегда, особенно в армии. Поэтому главная задача сейчас - возвращение традиции поминовения воинов. Под полем, под зерновыми - лежат солдатики, и все, куда это годится.

Кладбище лазарета 29-й пехотной дивизии, восстановленное Цитовичами, - не на холме и не на равнине, но, как положено, в тихом хвойном лесу, у проселочной дороги на Забродье. Шестьдесят ухоженных могил, на каждой свеча в красном стекле. Цветы. Капличка (от польского «капелла» - обелиск, сложенный из камней) с крестом. Высокая стела из черного дерева с колоколом, сделанным из солдатского котелка. За красивой оградой прямоугольные ямы-блиндажи. А были - полустертые, еле видные могилы, в конце 80-х провели торжественное перезахоронение и отпевание в церкви, участвовали военные и местная власть. Фотографии с многих мероприятий можно увидеть в часовне Бориса и Глеба рядом с домом Цитовичей. Этот храм, маленький, сплошь деревянный, из нешлифованных бревен, с ненавязчивым архитектурным изыском, без которого не может обойтись художник, и есть «музей»: в сенях его - небогатая фотоэкспозиция, раритетные и репортажные снимки, во второй комнате - собственно церковь, алтарь, иконы на свежайших белорусских рушниках. Все совмещается - и никаких противоречий, и что может быть логичнее перехода от рассказа о Наровчанской операции (красная земля, «семь-восемь тысяч погибших на каждую версту») к иконе покровителей русского воинства?

Физика памяти

Забавная инверсия: полковник Лигута - «теоретик», а книжный иллюстратор Цитович - практик. Первый ищет, расспрашивает и пишет, второй рисует, планирует, устанавливает кресты, договаривается с властями, выносит мусор.

- Я занимаюсь «физикой», - говорит он.- Вот сейчас надо двадцать крестов устанавливать, три камня поставить…

Тонкий, красивый человек, между прочим, подчеркнуто городского облика. С богемной такой шейной косынкой. Валентина Петровна тоже красивая, тоже светловолосая; они как-то замечательно похожи друг на друга - и правильными чертами лица, и доброжелательностью, и спокойной, ровной уверенностью в своем деле, и общим налетом усталости.

У мемориала в Забродье нет никакого статуса - вообще. Нет даже номера счета. Спросила у Валентины Петровны, куда можно прислать пожертвования, говорит: пишите на сельсовет. Помогают ли власти? Ну, как могут, так и помогают. Например, в конце года дали что-то вроде гранта, который нужно было за две недели израсходовать. Землю под часовню выделили - природоохранная зона, бесплатно дали для той же часовни лес. Но плотнику Цитовичи платили сами, обе зарплаты Валентины Петровны. За свои же деньги Борис Борисович издал буклет «Двести лет Георгиевскому кресту». Крест устанавливали на шоссе у Русского села («Рускае сяло») - тоже помогли. И президентскую премию, которую получил Цитович по линии Союза художников, 700 долларов за участие в «духовном возрождении республики Беларусь», - пустил на строительство, сейчас рядом с часовней Бориса и Глеба стоит сруб будущей колокольни. Население помогает умеренно - может выйти на субботник, если расшевелить, но это редко, в основном же все своими руками, своими усилиями. Своей памятью.

И здесь мы, пожалуй, обойдемся без политики и геополитики, без привходящих соображений о ментальности Западной Белоруссии, не совсем однозначном отношении здешнего населения к Великой Отечественной и подспудной конкуренции двух войн в массовом сознании. Ожидалось, что «не без этого», но оказалось - «без этого». Просто такая земля под ногами, такой металл, такая эпоха. Просто - чувство свежей трагедии. И смиренное ожидание: может быть, Россия тоже вспомнит об этих отеческих гробах. Ухожу - что-то задерживает: взгляд. Полный Георгиевский кавалер - орденская планка в аккурат посреди груди - гордо, не без бахвальства смотрит на меня с фотографии. Имя его Иван, фамилия - Царевич. Как это можно - забыть?

* ВОИНСТВО *
Александр Храмчихин Амнезия

Ни славных дат, ни памятных мест, ни героев


I.

«Первая мировая война показала всю гнилость царского самодержавия». Был такой штамп у советской пропаганды. Пропаганда эта всех замучила.

С«масскультовой» точки зрения Первая мировая - вообще странная война. Тогдашний агитпроп придумал ей название Вторая Отечественная (первая - 1812 год), следующий агитпроп - Империалистическая. А потом она как-то выпала из памяти. Хотя мы потеряли на ней 2,25 млн убитыми, больше - только в Великую Отечественную. А продолжалась она даже дольше Великой Отечественной, поскольку сразу переросла в Гражданскую.

Выпала; и этот факт нельзя списать на один только советский агитпроп. Просто такая это была война. Она была позорно проиграна и ввергла страну в беспрецедентную катастрофу, последствия которой мы расхлебываем до сих пор и, видимо, не расхлебаем никогда. Конечно, это поражение вроде бы не отменяет необходимости почтить память погибших и сделать некие «исторические отметки» в календарях, книгах и на местности. Однако объективно это чрезвычайно сложно.

В известный момент мы впали в обожествление периода русской истории перед катастрофой 1917 года (да, впрочем, и периода после нее, у нас это как-то сочетается). В частности, русской армии, из которой выросла Белая Армия. Поэтому указанные пропагандистские штампы исчезли и даже сейчас не возродились, хотя многие советские клише вернулись в нашу жизнь.

А между тем Первая мировая война на самом деле показала всю гнилость царского самодержавия. Пожалуй, это самая позорная страница российской истории вообще.

И у этой войны действительно нет и не может быть памятных дат, по крайней мере для нас. На Западе празднуют день окончания войны - 11 ноября. Для англосаксов и французов все ясно, для них это День победы. Немцы в этот день «отмучились»; к тому же эта нация, организовавшая и проигравшая обе мировые войны, находится в состоянии перманентного самоуничижения, ей положено праздновать собственные поражения. У нас нет даты, за которую можно зацепиться. Мы не можем даже, по примеру египтян, отмечать день начала войны в качестве Дня победы. Египтяне 6 октября 1973 года блестяще провели операцию по форсированию Суэцкого канала и прорыву линии Бар-Лева. Им этого хватило для праздника, хотя в итоге войну они по традиции Израилю проиграли.

Непонятно даже, какой день применительно к России считать днем начала Первой мировой. День выстрела в Сараево? Абсурд. День начала мобилизации в России? Абсурд не меньший. День начала боевых действий вообще (на Западном фронте)? А мы при чем? День начала боевых действий на нашем фронте? Война уже шла, к тому же наше начало вышло весьма плачевным.

Тем более невозможно определить день конца войны. День «Великого Октября»? День «похабного Брестского мира»? Мы, кстати, и так отмечаем день великого драпа бывшей русской армии в качестве Дня защитника отечества, что нельзя определить иначе как кощунство. Пожалуй, дополнительно праздновать этот позор ни к чему. Наоборот, отменить бы уже наконец гнуснейшее 23 Февраля.

И памятных мест нет у этой войны. Во-первых, по причине отсутствия побед. Во-вторых, нынешнюю территорию России война вообще не затронула. Она шла в Латвии, Литве, Польше, Белоруссии, Украине, Румынии, Молдавии. Исключение только одно - в самом начале 1-я армия генерала Ренненкампфа (это русский генерал, а не немецкий, как многие подумали) вторглась в Восточную Пруссию. Где, правда, пробыла не очень долго. Парадокс в том, что русская территория, с которой пошла в бой 1-я армия, сегодня принадлежит Литве, а территория Восточной Пруссии («оплота германского милитаризма»), куда она вторглась, сегодня является Калининградской областью РФ. То есть, проецируя историю на современность, мы с чужой территории вторглись на свою. Вот разве что этому парадоксу и ставить памятник. Стоило бы, наверное, возвести стелу на месте гибели армии Самсонова, но это место сейчас находится на территории Польши. Можно было бы отметить монументом Брусиловский прорыв, но сейчас это Западная Украина. Нынешняя политика не позволит чтить ту память.

II.

Россия на протяжении своей истории очень много воевала. И не раз проигрывала - но, видимо, никогда не проигрывала так позорно. Нечто сравнимое имело место, пожалуй, лишь в период смуты начала XVII века, но и из нее мы все-таки вышли победителями, причем своими силами. Выиграть у монголов в XIII веке было просто нереально, настолько великолепной армией они тогда обладали; при этом русские сопротивлялись героически и на самом деле защитили Европу, существенно ослабив монгольские войска. Крымскую войну, конечно, проигрывать не следовало, но и здесь армия Российской империи продемонстрировала безусловный массовый героизм, нанеся противнику очень серьезный урон. О каком-либо наступлении англичан, французов и турок в глубь России после взятия ими Севастополя не могло быть и речи, настолько тяжело им далась победа.

Тревожным звонком стала русско-японская война. Но при огромных претензиях к высшему политическому и военному руководству к войскам особых претензий не было. Они по традиции сделали все, что могли - в том положении, в которое их поставили начальники.

Первая мировая, безусловно, стала коллективным европейским сумасшествием. Никаких реальных серьезных причин устраивать эту дикую бойню не было. Причины ее, видимо, иррациональны. При этом Антанта никак не могла эту войну проиграть.

«Центральные державы» (изначально таковыми были только Германия и Австро-Венгрия, Турция и Болгария присоединились к ним позже) были обречены на поражение. Они были зажаты между неуязвимой Великобританией с ее гигантской колониальной империей, обладавшей неисчерпаемыми ресурсами и мощнейшим флотом, обеспечивавшим доставку этих ресурсов (и одновременно полную блокаду Германии), - и Россией с ее безбрежной территорией, столь же неисчерпаемыми ресурсами, природными и людскими, и мощной, закаленной в боях армией. С британской стороны добавлялась еще и Франция с колониальной империей, не намного меньшей, чем британская, и тоже с мощными армией и флотом. Единственным преимуществом немцев и австрийцев оказалась возможность маневра силами по внутренним операционным линиям, но этого было совершенно недостаточно для принципиального изменения ситуации.

Даже если бы немцы сумели реализовать свой первоначальный замысел (план Шлиффена) - быстрый разгром Франции (изначально именно она казалась слабым звеном Антанты), ее полный захват и перенос всех сил на Восточный фронт, - это не могло их спасти. Британия оставалась неуязвимой за Ла-Маншем, ее флот продолжал обеспечивать полную изоляцию Германии. Россию разгромить также было невозможно из-за размеров ее территории и ресурсов. Тем более что в то время танков не было, а автомобили были экзотикой. Армия двигалась со скоростью человека (пешего шага), в лучшем случае - лошади с седоком. Соответственно, наступление в глубь России перспектив не имело. Теоретически. Практически, как выяснилось, очень даже имело.

Немцы не смогли выполнить план Шлиффена, поскольку изначально стали выполнять его не так, как задумал сам Шлиффен (начальник немецкого Генштаба в 1901-1905 годах). Они даже Париж не взяли, не то что не оккупировали всю Францию. Они увязли в позиционных боях на севере этой страны. Позиционный тупик Западного фронта стал истинным кошмаром для обеих сторон. Оборона оказалась гораздо сильнее нападения. Армии зарылись в землю, протянули от побережья Северного моря до швейцарской границы ряды колючей проволоки и минные поля - и наступление стало почти невозможно. И немцы, и англо-французы несколько раз пытались организовывать генеральные наступления, однако они выливались в чудовищные бойни с сотнями тысяч погибших с каждой из сторон. Продвинуться вперед в лучшем случае удавалось на несколько десятков километров за несколько месяцев.

Такая война была чрезвычайно тяжелой со всех точек зрения, но она неизбежно вела к победе Антанты. Просто потому, что ресурсы к ней поступали из-за моря бесперебойно, а к немцам не поступало ничего. Немецкая подводная война стала для союзников крайне неприятным сюрпризом и создала им огромные проблемы, однако о полном блокировании Британии и Франции даже в самые тяжелые ее периоды речь не шла, а ресурсов у немцев не прибавлялось. Немцы очень старались создать надводный флот, сравнимый по силам с английским, но и здесь ничего не получилось. Это наглядно подтвердило Ютландское сражение, которое немцы в тактическом плане у англичан выиграли. После чего, однако, морская блокада Германии стала еще крепче. Увы, у Антанты было слабое звено, коим оказалась не Франция, а Восточный фронт. То есть мощная, закаленная и крайне неприхотливая русская армия. Именно она и проиграла все, что можно, что чуть не привело к поражению Антанты в целом.

III.

Говорить о том, что мы были не готовы к той войне, - полный абсурд. С одной стороны, в сиюминутном плане к войне были не готовы все ее участники. Война не имела реальных причин, поэтому стала внезапной для всех. С другой стороны, перед этим мы как минимум десять лет целенаправленно готовились именно к такой войне. Даже во время войны с Японией лучшие войска оставались на Западе, потому что мы постоянно готовились сражаться против Германии и Австро-Венгрии. Планы этой войны были детально разработаны русским Генштабом. Более того, в августе 1914 года мы оказались в самом выгодном положении: немцы бросили почти все силы (1,6 млн из 1,8 млн человек) против Франции, - Россия, против которой осталось 200 тыс. немцев и 850 тыс. австро-венгров, могла проводить мобилизацию и развертывание войск в оптимальном режиме. Тем не менее мы сразу начали с катастрофы.

До сих пор наши историки повторяют, что русская армия в Восточной Пруссии пожертвовала собой, чтобы спасти Париж. На это можно сказать, что, во-первых, своя армия была заведомо ценнее Парижа, и не надо так гордиться собственной глупостью. Во-вторых, это просто неправда. Немцы не взяли бы Париж из-за собственных ошибок, независимо от ситуации в Восточной Пруссии. В-третьих, такое ошеломляющее поражение, которое потерпела 2-я армия Самсонова, не может быть оправдано никакой спешкой. Она была окружена и полностью уничтожена меньшими по численности силами немцев. Это само по себе ненормально, но к тому же все наши части были регулярными, а у немцев до половины сил составлял ландвер - низкокачественные «внутренние войска», почти народное ополчение. Более того, в тыл немцам наступала 1-я армия Ренненкампфа, по силам равная самсоновской армии. Против нее немцы не имели вообще ничего. Катастрофическое поражение при столь благоприятном соотношении сил было очевидным признаком деградации верховного командования, которая достаточно быстро перекинулась на всю армию.

Упорные и неприхотливые русские не сумели даже зарыться в землю, как это удалось их европейским союзникам. Отдельные участки Восточного фронта могли застывать надолго, но по сравнению с Западным фронтом война на Востоке носила в целом маневренный характер, о котором англичане и французы могли только мечтать. И эта маневренная война неизменно приводила к нашим поражениям. Героизм солдат и офицеров, который в начале войны еще был обычным явлением, уже не помогал.

IV.

С героями Первой мировой - отдельная проблема. Очень много было роздано Георгиевских крестов и других наград, в подавляющем большинстве вполне заслуженно. Но общий итог войны смел всех героев. И сейчас пытаться искать и раскручивать тогдашние подвиги тоже оказывается занятием слишком искусственным. Герои и их подвиги ведь нужны «потомству в пример», как часть национального исторического мифа (миф - совершенно не обязательно синоним неправды). Пример того, как надо блестяще и умело побеждать. Или как умирать, побеждая, «смертью смерть поправ». Отсутствие победы делает примеры бессмысленными. Это чрезвычайно несправедливо по отношению к личностям героев (они-то все сделали для того, чтобы победа была), но такова объективная реальность. Ее невозможно поломать: если отрицать необходимость победы, из этого непосредственно следует, что герои вообще не нужны (подвиг ради подвига - какое-то психическое извращение), а нужно стадо, которое сразу сдается.

Причем если среди солдат и офицеров Первой мировой можно при желании отыскать множество героев, то в среде высшего командования с этим было совсем плохо - а как можно без героев полководцев? Высокообразованные генералы и адмиралы, имеющие фундаментальное образование, писавшие военно-научные труды, в ходе реальной войны продемонстрировали вопиющую недееспособность. У них была возможность сделать выводы из русско-японской кампании, которую нам как будто специально организовали в качестве репетиции: поражение «на сопках Маньчжурии», за пределами своей территории, было крайне болезненно психологически, но отнюдь не катастрофично стратегически. Но нет, не смогли. Трудов про «репетицию» написали много и быстро, но, видимо, не сумели понять написанного. Или даже не прочитали друг друга. Неудивительно, что потом и Гражданскую проиграли «наполеонам» вроде Ворошилова и Буденного.

Против Австро-Венгрии мы воевали более или менее успешно. В основном потому, что армия этой лоскутной монархии в значительной степени состояла из славян, которые в массовом порядке переходили на сторону русских - из них потом формировали целые корпуса, воевавшие уже на нашей стороне. Но даже это не обеспечило решительную победу. Немцы всегда успевали спасти союзников и в конечном счете выиграть даже те сражения, которые начинались успешно для нас.

Это относится и к Брусиловскому прорыву, единственной операции Первой мировой, канонизированной советской историографией. Операция началась очень хорошо, но закончилась «как всегда». Итоговые потери русских за полгода боев достигли 1 млн человек, немногим меньше, чем у противника. Максимальное продвижение наших войск составило около 150 км. Годом раньше немцы в ходе своего Горлицкого прорыва (в тех же самых местах, где произошел Брусиловский прорыв) менее чем за два месяца отбросили русские войска на 300 км, а вообще за кампанию 1915 года продвижение немецких войск на Восточном фронте местами достигало 500 км. Для сравнения: в ходе почти годичной бойни под Верденом на Западном фронте в 1916 году немцы продвинулись в итоге лишь на 50 км. Более того, в конечном счете Брусиловский прорыв привел даже к ухудшению нашего положения. Под влиянием первоначальных успехов русских в войну на нашей стороне вступила Румыния, которая традиционно создавала больше проблем своим союзникам, чем противникам. Немцы, австрийцы и болгары разгромили Румынию мгновенно, русские смогли удержать лишь небольшой кусок ее территории, что привело к значительному удлинению нашего фронта и бесполезному расходованию сил на защиту «ценного союзника».

Лишь на одном фронте русская армия воевала успешно - на турецком. Утешением это было слабым. Турки разгромили англо-французский десант на Галлиполийском полуострове в 1915 году, затем английскую группировку под Кут-эль-Амарой (находится на территории нынешнего Ирака) в 1916 году. То есть никчемной и бессильной их армия не была. Тем не менее это была далеко не немецкая армия.

Разлагавшийся тыл (всего через два года после начала войны во всемирной житнице не стало хватать хлеба) и постоянно отступающий фронт очень сильно влияли друг на друга. Возник своего рода самоподдерживающийся процесс, который естественным образом привел к семнадцатому году. И небольшевики его организовали. Они воспользовались моментом и способствовали дальнейшему развалу армии и государства, но основная работа была сделана до них. Все постарались: как царский режим с его черной сотней, олигархами и официозным православием, так и разнообразные борцы с режимом, среди которых большевики в тот момент отнюдь не лидировали.

V.

Надо сказать, что России не впервые так не повезло с политическим режимом. Но впервые армия отказалась своим героизмом компенсировать разложение власти. Она взяла да и разложилась вместе с ней, потерпев крупнейшее поражение за всю историю (интересно, кстати, что первыми разлагались славяне, дольше всех держались разнообразные «инородцы»). После чего страна пошла вразнос. Большевики сначала поспособствовали доведению разложения до конца, а затем железом и кровью восстановили страну под своей властью. Для этого они заключили «похабный» (ленинское определение) Брестский мир, отдавший немцам огромные территории и ресурсы.

В результате Антанта оказалась под угрозой полного поражения. Перебросив все войска на Запад, захватив всю Францию и притом имея в своем распоряжении ресурсы России, Германия могла рассчитывать на почетную ничью с Британией с признанием своей гегемонии в Европе и возвращением всех заморских колоний, которые союзники захватили в ходе войны. Для краха были и внутренние предпосылки: после «бойни Нивеля» (провального наступления французов в апреле 1917 года) во Франции возникла предреволюционная ситуация, напоминавшая российскую.

Тем не менее изнеженные европейцы, в отличие от стойких и неприхотливых русских, выстояли. Вопреки тому, что немцы благодаря Брестскому миру сумели удвоить свои силы на Западном фронте, доведя их до 4 млн чел. Европейцам помогли не умеющие воевать американцы, продемонстрировавшие поразительные способности к наращиванию вооруженных сил. Перед вступлением в войну США в апреле 1917 года наемные американские ВС насчитывали 127,6 тыс. человек в сухопутных войсках и около 200 боевых кораблей. В мае 1917 года американцы ввели всеобщую воинскую обязанность, без которой вести серьезную войну невозможно в принципе, и перевели на военные рельсы промышленность. К осени 1918 года только в Европе находились 2 млн американских солдат и офицеров, ВМС США насчитывали 2000 боевых кораблей. Несмотря на полное отсутствие боевого опыта, янки внесли очень существенный вклад в победу Антанты на море и на суше. В итоге в революцию, ведущую к военному поражению, свалилась не Франция, а Германия. Подтвердилось, что она действительно не имела шансов на победу в войне в целом. Но Россию победить смогла.

В России, которую «проклятая» Антанта избавила от последствий похабного мира, тем временем развернулась Гражданская война, в которой Белая Армия показала себя достойной наследницей русской армии. Местами и временами она демонстрировала беспримерный героизм и силу духа, но в целом воевала так же, как и в Первую мировую. С тем же естественным финалом. Интересно, что к концу войны в Красной Армии служили больше царских офицеров и генералов, чем в Белой.

Позже такого с нашей армией не случалось. Политическое руководство в полном соответствии с национальной традицией неоднократно ставило ее в максимально неблагоприятные условия (финская, Великая Отечественная, афганская, чеченские войны), но армия, также в соответствии с традицией, по возможности компенсировала «недостатки» начальников своими достоинствами.

Вот такая война: без памятников, дат и героев. Зато с 2,25 млн трупов «непосредственно в ходе» и десятками миллионов трупов потом (с 1917-го по 1953-й), в виде прямого следствия. Конечно, такое событие можно было бы отметить Днем памяти и скорби, но, во-первых, возникает все та же проблема с датой, во-вторых, у нас этот день уже есть. А если его менять, то на 7 Ноября, которое хоть и стало прямым следствием Первой мировой, ассоциируется отнюдь не с ней.

Надо сказать, что, например, французы свой позор 1940 года тоже не отмечают. В качестве компенсаторной реакции ими придуман миф о Сопротивлении. Оно, конечно, имело место - но совсем не в тех масштабах, как о нем рассказывается сейчас. Насколько французы помнят 1940-й, сказать сложно. Но нам-то Первую мировую помнить необходимо. Слишком это тяжелый урок, чтобы его забывать. Как рассказывать о ней, в какой тональности - сложнейший вопрос. Правда, он применим практически ко всем событиям отечественной истории, как трагическим, так и триумфальным. Видимо, не найдя себя, мы его не решим.

Олег Кашин Гибель эскадры

Императорские соколы: то взлет, то посадка

Участие русской авиации в Первой мировой до сих пор остается, может быть, самой забытой страницей этой и без того забытой войны. О боевых подвигах и послевоенных судьбах русских летчиков - героев Первой мировой войны мы говорим с главным специалистом Российского государственного военно-исторического архива Михаилом Нешкиным.


- Скажите, кого вообще принято называть героями Первой мировой? Каков критерий - Георгиевский крест трех степеней? Ордена?

- Критерий - орден Святого Георгия (не путать с Георгиевским крестом) четвертой степени и Георгиевское оружие. Человек, у которого были такие награды, безусловно, герой.

- Среди летчиков было много героев?

- По нашим данным, 269 человек. Специальность авиатора была, наверное, самой демократичной офицерской специальностью, низшие чины могли сдавать квалификационные экзамены на авиатора без каких-либо сословных ограничений, поэтому значительная часть русских военных летчиков - выходцы из рабочих и крестьян, которые после революции оказались как в Красной Армии, так и у белогвардейцев.

- Кстати, какова пропорция? Сколько ушло к красным, сколько к белым?

- Примерно так: чуть больше половины белые, чуть меньше - красные. Среди белых оказалось 95 летчиков-героев, включая семерых, которые перебежали к ним от красных. Кроме того, 43 летчика погибли на фронтах.

К красным летчики чаще всего примыкали по территориальному принципу, то есть если часть эвакуировалась с фронта на территорию, занятую красными, ее личный состав автоматически записывали в Красную Армию. В Москве и Петрограде большевики вели строгий учет военных специалистов. Закоренелых контрреволюционеров сразу ставили к стенке, остальных брали в РККА.

- Сколько самолетов в итоге получила Красная Армия?

- Во время хаотической эвакуации с фронта русская авиация потеряла около 800 самолетов, но красные получили более полутора тысяч - по крайней мере, столько самолетов в Красной Армии было к началу гражданской войны.

- Как известно, Республике Советов достались знаменитые самолеты Сикорского - «Илья Муромец» и Эскадра воздушных кораблей. Как это получилось?

- Эскадра воздушных кораблей была сформирована в войну. Красные сумели ее воссоздать с помощью кадровых офицеров, прежде всего Алексея Васильевича Панкратьева. В войну он был командиром «Ильи Муромца второго» (эти самолеты были номерные, только первый назывался «Илья Муромец киевский»). Провоевав на «Муромце» всю войну, Панкратьев добровольно вступил в Красную Армию и достаточно быстро сумел воссоздать эскадру. Но эскадра - громко сказано, речь идет о тех самолетах, которые смогли починить после Первой мировой. В Гражданской войне эскадра применялась дважды: в 1918 году, когда Ленин бросил все силы на то, чтоб ликвидировать рейд конного корпуса Мамонтова, и в период бомбардировок осенью 1920 года в Крыму.

- А в войне с немцами?

- Множество раз. Эскадра воздушных кораблей вскоре после начала войны была непосредственно подчинена ставке. Изначально эскадра подчинялась великому князю Александру Михайловичу, куратору всей русской авиации, но быстро вышла из-под его контроля.

- Каким образом?

- Этот эпизод связан с первым удачным применением самолета «Илья Муромец». Осенью 1914 года эскадра была сосредоточена в районе Яблоны в Польше, и честь совершить первый боевой вылет предоставили любимцу великого князя Рудневу. Руднев опозорился - попал в восходящие потоки, которые подбрасывают самолет, и не справился с управлением. Потом он написал разгромный рапорт, что самолет трудноуправляем и в боевых условиях неприменим. Некоторое время даже обсуждался вопрос о ликвидации производства этих богатырей Сикорского и расформирования еще толком не созданной эскадры. Репутацию самолета спас Георгий Горшков, замечательный русский летчик, один из первых наших военных авиаторов. Он совершил вылет с заданием бомбардировать станцию Муава в Восточной Пруссии и настолько успешно ее разбомбил, что после этого немцы, дисциплинированный народ, на протяжении нескольких недель ежедневно в полдень (налет «Ильи Муромца» был в полдень) собирали свои вещи и уходили прятаться в лес.

- Знаменит подвиг Петра Нестерова, который направил свой самолет на таран. Известны ли другие подобные случаи?

- Подвиг Петра Николаевича Нестерова - это первый неуспешный таран (если оценивать его с точки зрения современной войны, когда самолет противника должен быть сбит, а летчик - остаться в живых). Он действительно известен всем, а Нестеров был канонизирован советской историографией потому, что погиб и не успел запятнать себя контрреволюционной деятельностью. Не подумайте, что я как-то иронизирую по его поводу: это был великий пилот, один из основоположников высшего пилотажа, все мемуаристы пишут о нем очень тепло - прекрасный семьянин, отличный товарищ. При этом его военная служба была ничтожно короткой: он погиб 26 августа 1914 года. Но это был именно неудачный таран, первым же удачным считается таран Александра Александровича Козакова, который 18 марта 1915 года близ усадьбы Воля-Шидловская уничтожил немецкий самолет-разведчик.

Основная проблема авиации того времени заключалась в том, что не существовало адекватных средств воздушной борьбы. Летчики брали с собой личное оружие, хотя стрелять из пистолета или из короткого карабина, одновременно управляя самолетом, было очень сложно, особенно если самолет одноместный (а в начале войны большинство находившихся на вооружении Императорского воздушного флота самолетов были такими, чаще всего - «Ньюпор-IV», знаменитый «Ньюпор с ложкой»: его противокапотажная лыжа была похожа на ложечку; это были монопланы истребительного типа). Существовал такой маразматический способ борьбы с самолетами противника - кошка на длинном стальном тросе. Ею предполагалось обматывать самолет противника, но ни разу такая операция никому не удалась. Козаков погнался за немецким аэропланом, производившим разведку в районе Гузовского аэродрома и бросавшим на него бомбы, настиг этот самолет, тоже попытался подцепить его кошкой, а когда не удалось, пошел на таран. Он ударил колесами своего шасси кабину противника и попросту ее снес вместе с пилотом. Противник упал, Козаков остался в живых, но его самолет скапотировал на земле, то есть перевернулся, не смог из-за поврежденного шасси правильно сесть. Козаков остался жив и был награжден Георгиевским оружием.

- Какова его дальнейшая судьба?

- Он стал одним из выдающихся летчиков российского воздушного флота. По разным оценкам, количество сбитых им самолетов противника колеблется между 17 и 40. По сравнению с западными асами, на счету которых было и по 70, и по 80 самолетов, это не очень много, но нужно иметь в виду, что пик истребительной войны у нас пришелся только на 1917 год. Кроме того, нельзя сравнивать концентрацию самолетов на километр фронта на Западе и на Востоке: все авиационные силы союзников, как и германская авиация, были сосредоточены на Западе. Там в воздушном бою можно было нажимать на гашетку не глядя - обязательно кого-нибудь собьешь. Поэтому результаты немецких асов вызваны, так сказать, особенностями окружающей среды, у нас же в 1915-1916 годах можно было летать весь день и ни разу не встретить противника. В общем, более низкие показатели по числу сбитых самолетов не делают Козакова меньшим героем.

- А после революции что с ним стало?

- С фронта Козаков вернулся в Москву, сколотил группу летчиков-единомышленников, связался с агентом английской разведки, тот выдал им явки, пароли, адреса, и они пробрались по советской территории в Архангельск. Добирались тайно, постоянно рискуя жизнью, но успешно прошли и вступили в такой экзотический Славяно-британский авиационный легион, в котором русские летчики носили английскую форму, получали английское довольствие, английские воинские звания и воевали против большевиков. Все летчики этим тяготились, потому что их использовали, по сути, как колониальные войска - притом что в контракте значилось, что воевать они будут на Западном фронте, речь о борьбе с большевиками не шла. Козаков там и погиб, на Севере. А выжившие легионеры ушли из Архангельска вместе с англичанами.

- Можете описать типичного летчика-эмигранта? Чем он занимался, где жил?

- Типичного летчика-эмигранта не существует, дороги всем выпали разные. Многие были вынуждены заниматься тяжелым физическим трудом. Николай Николаевич Моисеенко-Великий и Николай Иванович Белоусович, например, стали таксистами. Вообще летчиков охотно брали в таксопарки, поскольку они разбирались в технике. А Моисеенко-Великий позднее стал известным французским комиком, пел куплеты в оперетке «Гран-Гиньоль». В годы Второй мировой войны он вступил в ряды Сопротивления, был ранен. Впрочем, насчет Сопротивления - это скорее исключение, немногие русские летчики Первой мировой активно участвовали во Второй мировой войне. А вот в Испании добровольцами на стороне Франко воевали многие, был массовый порыв идти воевать с большевизмом. Многие остались у Франко после войны и даже сумели сделать в Испании неплохую карьеру.

- В последние годы модно говорить только о белогвардейцах. И вы им явно симпатизируете. Но ведь наверняка герои были и в Красной Армии.

- Да, у красных тоже были талантливые летчики. Прежде всего я бы назвал Ивана Осиповича Петрожицкого. Он поляк, выходец из бедной семьи, ставший одним из самых доблестных боевых летчиков. В войну с ним был такой эпизод. Он взял с собой на боевое задание наблюдателя-офицера (сам Петрожицкий к тому времени только-только получил звание прапорщика). И в какой-то момент наблюдатель так испугался, что стал бить пилота кулаками по плечам - мол, немедленно уходим, потому что враг сильнее. Петрожицкий спокойно отвернул самолет, посадил его на аэродром, затем вылез из кабины и этого наблюдателя - старшего по званию - несколько раз крепко так, по-крестьянски ударил по лицу. По факту этого происшествия он написал рапорт, где заявил, что с такими напарниками летать не хочет. Рапорту хода не дали, чтобы не бросать тень на отряд, но тот офицер с ним действительно больше не летал.

И вот Петрожицкий абсолютно добровольно пришел в Красную Армию, где летчик вообще-то не мог сделать головокружительную карьеру. Но все-таки некоторые возможности были, и Петрожицкий стал командующим авиацией Южного фронта, маневренными группами, сам летал. Продолжил он службу и после Гражданской войны, был начальником авиации Северо-Кавказского военного округа, в конце 30-х был переведен в управление Гражданского военного флота и в 1939 году арестован по обвинению в терроризме. На допросах ни в чем не признался, не удалось его следователям убедить, и срок ему дали - уникальный случай - пять лет. Пять лет за терроризм. Отсидел, а как только освободили, сразу сослали еще на пять лет. При Хрущеве реабилитировали и вернули погоны полковника. Умер он в 1979 году.

- У кого из летчиков-героев Первой мировой сложилась самая успешная карьера в советской авиации?

- У Михаила Павловича Строева. Настоящая его фамилия Рихтер, но из патриотических соображений в войну он поменял фамилию. Это был хороший офицер-генштабист, прекрасный организатор. Длительное время работал в Полевом управлении авиации и воздухоплавания, и когда большевики преобразовали его во Всероссийскую коллегию по управлению воздушным флотом, остался на прежней должности. В Гражданскую был начальником авиации Первой конной армии, то есть командовал авиацией у Буденного.

- У Буденного была авиация?

- Да, она была придана Первой конармии осенью 1919 года, когда белые отступали к Новороссийску. И как раз тогда произошел такой случай: во время разведывательного полета самолет Строева дал сбой, и он попал к белым, его посадили в тюрьму в Екатеринодаре. Когда красные отбили город, Строева нашли в этой тюрьме - суда он так и не дождался и сумел продолжить карьеру в Красной Армии, став единственным летчиком с дореволюционным стажем, который дослужился до советского генеральского звания. Участвовал в советско-финской войне, в Великую Отечественную командовал авиацией 2-й гвардейской армии 4-го Украинского фронта. Никаким репрессиям он не подвергался, несмотря на биографию и национальность. Есть версия, что Строеву покровительствовали высокопоставленные советские военные, потому что у него был на них компромат - якобы те имели какие-то отношения с Белой Армией. И вот Строев этих людей не выдал, а они его так отблагодарили.

Если говорить об успешных советских карьерах, нельзя не назвать и Владимира Александровича Романова. Это очень интересный персонаж. Единственный из летчиков эскадры воздушных кораблей, который у красных выполнял реальные боевые задания - бомбил позиции белых. То есть летных специалистов в эскадре хватало, но уговорить их бомбить таких же, как они, русских офицеров, было невозможно. Согласился только Романов: он лично сбрасывал бомбы с «Ильи Муромца» на врангелевцев в Крыму. Потом работал в Гражданском воздушном флоте, был одним из первых советских летчиков на тяжелых самолетах. Вывозил раненых в финскую войну, а потом в Великую Отечественную из-под Минска. Спас сотни человек.

- Многие летчики были репрессированы в 30-е годы?

- Репрессированных среди летчиков, как ни странно, было немного. В общей сложности привлекались к разного рода ответственности порядка 20 человек из 80. 17 летчиков оказались в лагерях или были расстреляны. Остальные 63 человека спокойно закончили свою карьеру - кто в ОСОАВИАХИМе, кто в гражданском флоте, кто в ВВС.

- В русской авиации существуют поп-фигуры - Чкалов, Громов, Покрышкин. Кто из героев Первой мировой достоин пополнить этот список?

- Таких людей немало, но самой крупной фигурой русской авиации Первой мировой я бы назвал Вячеслава Матвеевича Ткачева. Один из первых военных летчиков в России - летал с 1910 года. Окончил сначала частную школу в Одессе, потом военную в Киеве. Первый авиатор, ставший Георгиевским кавалером - в августе 1914 года за воздушную разведку на Юго-Западном фронте в районе Красника. Он там вовремя распознал обходной маневр австрийцев, сообщил об этом в штаб, русские войска успели провести перегруппировку и нанесли австрийцам поражение. У него тогда был четвертый «Ньюпор» - самолет, крайне ненадежный в управлении, просто опасный. Оба брата Ньюпоры, конструкторы этого самолета, погибли именно на этой модели. А в том разведывательном полете нужно было спускаться очень низко. Самолет Ткачева обстреливали и пробили ему масляный бак. Но летчику удалось закончить разведку, протекавший масляный бак он заткнул ногой. Вот так раскорячился, заткнул пробитый бак, а педалями крепления крыльев управлял с помощью другой ноги. Малейшее дуновение ветра или малейшая ошибка - штопор и смерть. Он же дотянул до своих и, по большому счету, спас фронт от неожиданного удара австрийцев.

За три года войны от простого летчика он дослужился до начальника отряда, а в конце войны был командующим всей фронтовой авиацией России. Революция застала его в штабе, в Петрограде. Оттуда он уехал в родную станицу Келермесскую Майкопского отдела Кубанской области (это нынешняя Адыгея). Предварительно оставив своему заместителю записку: «Уезжаю на Юг, где формируются силы, которые спасут мою родину. В дальнейшем развале русской авиации принимать участие не хочу». Вступил в белый партизанский отряд и в течение нескольких месяцев сражался с красными. Потом сформировал первый кубанский авиаотряд, первый кубанский авиадивизион, отличился во время штурмовки на реке Маныч - это была первая удачная операция групповых действий авиации в Гражданской войне. Потом вместе с остальными кубанцами эвакуировался в Крым, воевал на стороне Врангеля. Руководил операцией по разгрому ударной группы комкора Жлобы в июне 1920 года. Вместе с остальными врангелевцами оказался в лагере в Галлиполи, потом попал в Югославию. Консультировал инспекцию авиации тогдашнего Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев - писал для нее боевые уставы. Работал в частном пароходстве в городе Нови-Сад, чуть позже переехал в Белград, там устроился начальником внеклассного воспитания русской гимназии. Несколько раз ему предлагали сотрудничество нацисты, но он вежливо отказывался. А потом пришли наши, Ткачева арестовал СМЕРШ, десять лет в Сиблаге, Озерлаге и Дубровлаге, в 1955 году освободили - без права жить в крупных городах. Уехал в Краснодар к племяннице, работал переплетчиком в артели инвалидов имени Чапаева. В начале 60-х часто бывал в Москве, останавливался у своего бывшего адъютанта. Бывал в нашем архиве, работал в читальном зале. Готовил мемуары. Их тогда же печатал главами журнал «Кубань», но полностью они до сих пор не изданы.

Жену его в СССР депортировать не стали, через несколько лет после войны она оказалась в доме престарелых под Парижем. Они переписывались, переписка сохранилась. Она звала его к себе, и вроде даже была возможность уехать, пользуясь какими-то старыми связями, но он писал ей: «Мне слишком дорого далась родина, лучше ты ко мне переезжай». Так и не встретились больше.

Я был на его могиле на Славянском кладбище Краснодара. Недавно кто-то сбил с надгробия бронзовые буквы и срезал болгаркой мраморный крест - видимо, чтобы на какой-то другой могиле его поставить. На командировки нам денег не дают, я езжу за свой счет, поэтому в тот приезд ничего сделать не мог, но сейчас уже накопил, чтобы новые буквы сделать, и в августе поеду, поправлю надгробие. На крест денег уже не хватит, но придумаю что-нибудь.

* СОСЕДСТВО *
Дмитрий Данилов Необъятный маленький Брянск

Советский город древнее Москвы


Покупаю билет через сайт РЖД. Введите название станции назначения. Ввожу - Брянск. Выпадает список из шести станций, в названии которых есть слово «Брянск». То есть в этом городе целых шесть станций Брянск.

Брянск- Орловский. Брянск-Северный. Брянск-Восточный. Брянск-Льговский. Пост Брянск-Северный. Пост Брянск-Южный.

Ого.

После пары минут тягостных раздумий обнаруживаю в списке еще одну станцию, просто Брянск. С облегчением нажимаю на соответствующую кнопочку.

Захотелось посмотреть, как выглядит этот железнодорожный мегаузел на карте. Вообще, важно, как выглядит город на карте, то есть с птичьего полета. Это гораздо важнее, чем экстерьер его домов, переулков и проспектов. Например, когда кто-то говорит, что Москва - город не очень-то красивый, я обычно предлагаю посмотреть на карту Москвы, на это совершенное произведение Невидимого Художника.

Карты Брянска, правда, нет. Посмотрел в атласе России, там есть маленькие схемы областных центров. Масштаб, конечно, слишком мелкий, но все равно видно, что Брянск раскинулся на огромной территории, что он состоит из четырех отдельно расположенных частей, между которыми вьются многочисленные железнодорожные линии и река Десна. Трудно сказать, красиво ли выглядит Брянск на такой схемке, - не видно рисунка улиц, речушек, прочей прекрасной мелочевки, которая отличает схемку от настоящей Географической Карты. Но все равно вид довольно интригующий. Измерил линейкой расстояние между двумя наиболее удаленными друг от друга точками города - получилось около 25 километров. Фактически московский масштаб. Примерно как от Кунцево до Новогиреево. При таких огромных размерах население - меньше полумиллиона.

В Брянске жил мой любимый писатель Леонид Иванович Добычин.

Революция - воля масс

Едем. (Меня, признаться, раздражает, когда люди пишут во множественном числе «мы поехали», «мы были», «мы зашли», не объясняя, кто «мы», возникает какое-то тягостное недопонимание, хочется спросить кто, кто ехал, был и заходил, кто этот человек или люди, входящие вместе с автором в «мы». Возможно, это не только меня раздражает, и на всякий случай поясню: мне составили компанию мои хорошие товарищи социолог Артем Баденков и Вова «Акваланг», дизайнер, активный член Евразийского союза молодежи и вообще довольно известный московский богемный персонаж.)

Вокзал, поезд (шикарный, сверкающий двадцатью тремя абсолютно новыми бело-синими вагонами, внутри все никелированно-пластиково-кожаное), вокзал, такси, гостиница.

Пошли гулять. Карты нет: где мы сейчас находимся по отношению к другим частям города, непонятно. Довольно-таки неприятное ощущение. Ясно, что где-то в самом центре. Площадь, здание областной администрации - обычный советский обком, параллелепипед без особых излишеств, но с намеком на властную осанку.

Проспект Ленина. Сталинские дома. Все очень советское, с современным коммерческим налетом.

Куда пойдем. Туда или сюда. Пошли туда. Проспект, дома. Просто необходима карта города. Газетный лоток. Карты города в продаже нет. Пересекаем огромный, глубокий овраг. Овраг называется Верхний Судок. Есть еще Нижний Судок. На горе между этими двумя колоссальными оврагами расположена центральная, историческая часть Брянска.

В глубине оврага небольшая избушка, в ней живут люди. Чуть поодаль еще несколько избушек, побольше. В них тоже, судя по всему, живут люди.

Идем дальше. Проспект, дома. Желтая с белым церковь. Судя по расположению алтарной части и колокольни, мы движемся на северо-восток. Правда, это знание не очень-то помогает сориентироваться. Дальше, насколько хватает глаз, все то же самое - проспект, сталинские (и не только) дома.

Газетный киоск. Есть в продаже карта Брянска. Купил карту Брянска. Открыл карту Брянска и надолго застыл прямо посреди улицы растяпой туристом, наверное, чрезвычайно идиотский вид, хорошо еще, что фотоаппарат был не на шее, а в сумке, а то вообще какая-то карикатура получилась бы. В эти минуты у меня могли вытащить кошелек, паспорт и даже фотоаппарат из сумки, потому что оторваться от карты было совершенно невозможно.

На карте Брянск прекрасен. Действительно, четыре больших и совершенно отдельных друг от друга района - Советский (центр), Бежицкий, Володарский и Фокинский. Затейливо извивающиеся и стремительно уносящиеся вдаль четкие черные линии железных дорог. Петляющая голубизна Десны. Мелкая сетка белых улиц, энергичные струны оранжевых главных магистралей. Желтые пятна жилых массивов. Серость промзон. Зелень зеленых насаждений. Белизна пустых мест. Красота. Картографический экстаз.

Обнаружилась седьмая станция Брянск - Брянск-Город. Железнодорожное царство. Три больших вокзала. Куча более мелких станций в черте города.

Сориентировались. Стало понятно, где мы, откуда пришли и куда идем. Прогулка получила шанс стать более осмысленной.

По параллельной Арсенальной улице можно выйти к улице Калинина, а уже по ней спуститься к реке. Там площадь и куча значков, обозначающих достопримечательности.

На Арсенальной преобладают небольшие объекты и деревянность. Крошечные, вросшие в землю домики, покосившиеся заборчики, церквушки. Практически полное отсутствие людей. На одном из немногих недеревянных объектов - сером бетонном заборе - огромная надпись, нанесенная при помощи баллончика-пульверизатора: «Выборы - конкурс имиджей, революция - воля масс». Подпись: РКСМ(б). И серп-и-молот.

Чуть позже от одного из местных жителей узнали, что брянский комсомол (тот самый РКСМ с буквой «б») состоит из двух членов - первого секретаря и второго секретаря. Интересно, кто из них нанес на серый бетонный забор при помощи баллончика-пульверизатора эту энергичную надпись.

Набережная

Улица Калинина - более каменная и оживленная. Снуют троллейбусы - в Брянске больше троллейбусов, чем автобусов. Едут на телеге цыгане, машут нам приветственно. «А, - негромко кричат цыгане. - Э». Мы им в ответ тоже машем, воздерживаясь от криков «а» и «э». Красивый корпус завода «Арсенал» с какой-то застекленной конструкцией на крыше, стекла выбиты, и сквозь конструкцию видно синее небо. Много небольших и относительно крупных фабричных и конторских строений. На одном из домов мемориальная доска, на которой написано, что в каком-то далеком году в этом доме что-то делал М. И. Калинин. Наверное, именно поэтому улица названа его именем. А может быть, не поэтому, а просто потому, что он был выдающимся государственным деятелем, и это так случайно совпало.

Когда я фотографировал невысокую пожарную каланчу, проходивший мимо парень сказал довольно неприятным голосом: «Давай, ты еще меня сфотографируй». При этом он даже не обернулся, он сказал эти слова на ходу, не остановился и ушел. Он не собирался разговаривать или конфликтовать, и не совсем понятно, для чего он сказал эти, в сущности, бессмысленные слова.

Мимо снова проехали цыгане на телеге. Трудно было определить, те же самые это цыгане или другие, может быть, это одни и те же цыгане бесконечно ездят по кольцевому маршруту, может быть, это такое цыганское маршрутное такси, а может, здесь пролегает специальная цыганская кочевая магистраль, по которой то и дело едут все новые и новые цыгане, трудно сказать, цыгане помахали нам и произнесли свои односложные междометия, а мы в ответ тоже помахали им.

Вышли на широкую площадь. Кинотеатр, фонтан. Набережная улица. С одной стороны Набережной улицы - несколько летних кафе, с другой - густой не то чтобы лес, а просто достаточно плотные заросли кустов и деревьев. Если подойти к этому леску вплотную, сквозь массу деревьев видно, как внизу блестит на солнце неширокая река. К реке ведут совершенно разрушенные, раздолбанные ступени, раньше это было что-то вроде парадной лестницы к пристани; раньше это была действительно набережная, а сейчас лестница практически разрушена, и напоминает результат раскопок какого-нибудь античного города, и густо заросла кустами и деревьями, и от набережной осталось только название.

На месте кинотеатра раньше был огромный собор - после революции его закрыли и устроили в нем кинотеатр. А в 1968 году собор-кинотеатр разрушили и на его месте построили просто кинотеатр.

Посидели в летнем кафе. За соседним столиком группа солидных кавказцев. К группе солидных кавказцев подходит довольно пожилой некавказский человек и предлагает солидным кавказцам купить у него собранные им собственноручно полезные для здоровья и применимые в кулинарии травы. Доносятся слова «чабрец», «мята». Показывает образцы трав. Кавказцы вежливо-скептичны. Уважаемый, нам чабрэц нэ нужен.

Услышав вопрос о туалете, официантка летнего кафе предлагает воспользоваться зелеными насаждениями, отделяющими Набережную улицу от реки. Судя по некоторым признакам, многие посетители кафе охотно принимают это предложение.

Таксист

Нет, так не годится. Уже полдня прошло, а мы увидели только три улицы, площадь, фонтан, летнее кафе и разрушенную лестницу посреди деревьев и нечистот. Так мы ничего толком не успеем увидеть в этом необъятном городе. Надо по-другому.

По бульвару Гагарина поднимаемся на гору, обратно к гостинице, к скопищу желтых такси. Водитель желтой «Волги» - крепкий жилистый мужик лет пятидесяти. А что вы хотите посмотреть? Да мы хотим посмотреть весь город. Как весь город? Что вас конкретно интересует? Конкретно - ничего, просто хотим побывать во всех четырех районах, посмотреть на улицы, дома, проникнуться, так сказать, атмосферой города. Туристы, что ли. Да нет, журналисты, из Москвы, надо про ваш город написать. А. Ну, понятно. Ладно, сделаем вам экскурсию. Садитесь.

Едем сначала в Володарский район, «на Володарку». Проезжаем по уже слегка знакомому проспекту Ленина, по шоссе через пойменные луга, по мосту через Десну, по мосту через железную дорогу - и вот началась собственно Володарка. Тихий, малоэтажный район поселкового типа, это и есть бывший поселок, только очень большой и считающийся частью города. Едем по улице Пушкина, уезжаем в какую-то почти сельскую местность, троллейбусный круг посреди буйной зелени, домов не видно, зато рядом завод с живописными кондовыми черными заводскими трубами. Фотографируем трубы, едем обратно в центральную часть Володарки, улица Красный Маяк - здесь уже совсем тихо и окраинно, почти сплошной частный сектор; хотите, я вам баптистскую церковь покажу, да, давайте, петляем по узким улочкам между заборами и выруливаем к огромному церковному зданию, явно совсем недавно построенному, с иголочки. Здание из красного и желтого кирпича, с легким, едва заметным намеком на готику. На фоне окружающей скромной пыльной одноэтажности эта кирха смотрится довольно вызывающе. Вокруг храма толпится народ, в основном молодой, строго одетые молодые мужчины, элегантные женщины, у них тут конференция какая-то сейчас проходит, да похоже на то, выходим из машины, подходим. Из ворот один за другим выезжают микроавтобусы, наверное, развозят гостей конференции по гостиницам, лица пассажиров светятся благополучием и довольством. Мы стоим у ворот, не понимая, зачем вышли из машины. На нас не то чтобы косятся, но от нескольких брошенных взглядов в голове начинает крутиться словосочетание «чужие на этом празднике жизни», мы садимся в машину и снова выруливаем на улицу Красный Маяк.

Да, много у нас в городе баптистов, вот такой себе храм отгрохали, да это не единственный, еще есть почти такой же в Бежице, я вам покажу, когда будем проезжать.

Переезжаем по мосту через одну из бесчисленных брянских железных дорог, пути внизу красиво ветвятся. Вон там фосфоритный завод, показывает таксист рукой куда-то влево. Правда, он сейчас не работает. Фосфоритного завода что-то не видно, только крыши низеньких домиков. А вот там - таксист показывает рукой туда же, на фосфоритный завод, - поселок Полпино. Процентов тридцать населения - цыгане. Правда, обрусевшие. Выяснять, что такое обрусевшие цыгане, лень.

Долго едем среди полей и лесов, но все эти поля и леса - это тоже город Брянск, мы не выехали за пределы города, мы просто едем из одного района в другой, из Володарки в Фокинский.

Фокинский район Брянска назван в честь товарища Фокина. В городе существует (вернее, существовало) нечто вроде камерного языческого культа товарища Фокина. Помимо Фокинского района есть еще целых две улицы Фокина (одна в самом центре, другая - в отдаленном, но входящем в состав Брянска поселке Радица-Крыловка) и еще куча всего его имени. Товарищ Фокин был председателем Брянского уездного исполкома. Товарищ Фокин участвовал в работе VIII съезда РКП(б), заразился там тифом и, возвратившись в Брянск, вскоре умер. Это произошло 13 апреля 1919 года. Товарища Фокина похоронили в сквере напротив не существующего ныне кафедрального собора. Небольшой, покрашенный краской-серебрянкой монумент, посвященный товарищу Фокину, и по сей день стоит на углу улиц Горького и Калинина, а под ним покоится прах товарища Фокина.

Едем по Фокинскому району, по прямому и широкому Московскому проспекту. Много красивых новых домов, строящихся и уже построенных. Справа - гигантских размеров красный элеватор при мелькомбинате. Таксист то и дело говорит: вон в том доме наркотики продают, и в том тоже есть точка, во втором подъезде, и вот в этом. Видно, человеку приходится работать с соответствующим контингентом. Доза, говорит, пятьдесят рублей. Правда, это не героин, а (далее последовало название химического вещества, которое моментально стерлось из памяти).

Брянское солнце ослепительно сверкает на золотых зубах таксиста.

Въезжаем в центральную часть города, Советский район. Постепенно выясняется, что мы имеем дело не просто с таксистом, а с настоящим экскурсоводом. Город этот человек знает практически досконально. С точностью до года называет даты постройки симпатичных домиков позапрошлого века в старой части города. Рассказывает о старых фабричных зданиях и храмах, о тюремном замке и подземном ходе, ведущем к нему от пристани на Десне. Рассказывает кратко и интересно, многим тарахтящим без умолку гидам есть чему поучиться у этого водилы в плане искусства подачи материала.

Брянск значительно старше Москвы. Датой его основания принято считать 985 год. В свое время Брянск был стольным градом удельного княжества. Древний город с богатой историей. Но от этой древней истории практически ничего не осталось. Ни крепостных стен, ни средневековых храмов, - ничего. Город выглядит совершенно советским, даже несмотря на немалое количество сохранившихся объектов XVIII и XIX веков. Советский город с вкраплениями старины. Причем в данном случае «советский» - вовсе не уничижительная характеристика. Хороший, местами очень красивый город.

Бежицкий район запомнился бесконечными уныло-живописными промзонами - частично действующими, частично заброшенными, железнодорожной станцией с поэтическим названием Орджоникидзеград и уютно-респектабельными улицами Ульянова и Куйбышева в центре района. Эти улицы уставлены симпатичными и основательными домами, которые строили пленные немцы. Тут и там виднеются недешевые по виду магазины одежды и бытовой техники. На проезжей части одной из таких респектабельных бежицких улиц, около тротуара, лежит огромный ком какого-то ужасающего тряпья, из которого торчит человеческая, кажется, нога, тоже обмотанная каким-то тряпьем. На человеческую ногу надето нечто, что довольно трудно назвать обувью. Это у нас тут бабушка живет, говорит таксист, второй год уже. Всегда спит только на этом самом месте. Бабушка спит, люди прогуливаются в тени деревьев, магазины работают. Все нормально. Стабильность и процветание.

Видели в Бежице практически такой же баптистский храм, как на Володарке. То же сочетание красного и светлого кирпича, тот же легкий намек на готику, такая же чисто одетая, излучающая довольство публика. Две аккуратные, эффективно работающие фабрики по производству духовной продукции.

Бежица раньше была отдельным городом, в 1956 году ее присоединили к Брянску.

Возвращаемся в центр, к гостинице «Десна». Расплачиваемся по счетчику. Сумма - раза в три или четыре меньше, чем за такое же путешествие по Москве. Не говоря уже о том, что в Москве вряд ли найдешь таксиста, который бы так же хорошо знал город.

Интересное дело. Находясь в каждом отдельном месте на территории Брянска, чувствуешь себя в небольшом городе. Даже слегка помпезные дома в самом центре - на самом деле не помпезные, а просто красивые, аккуратные. Да, небольшой вроде бы город. При этом размеры его, особенно не нарисованные на карте, а, так сказать, данные в ощущениях, реально поражают. Мы ездили очень долго, какое-то нескончаемое путешествие, притом, что водитель честно выбрал кратчайший маршрут, все эти переходящие друг в друга кварталы, поселки, поля и леса в черте города, бесконечно тянущиеся промзоны, не поддающееся исчислению количество железных дорог, вокзалов и станций… И ведь мы далеко не все части города объехали, только самое главное посмотрели.

Дом 47

Леонид Иванович Добычин по сей день остается фактически полузабытым писателем, мало известным за пределами круга специалистов и просто ценителей русской литературы 20-х-30-х годов прошлого века. Зато в пределах этого круга за ним закрепился, как сейчас принято говорить, культовый статус.

Добычин жил в Брянске с 1918-го по 1934 год. Город он, судя по всему, не любил, годы, проведенные здесь, считал, по его собственному выражению, «убитыми». Тем не менее здесь он написал большую часть своих рассказов, здесь начал писать свой итоговый текст - роман «Город N». Реалии нелюбимого Брянска обильно отразились в его сочинениях - предельно лаконичных, точных, холодных, безэмоциональных, похожих на небольшие прямоугольные бруски чистого прозрачного льда.

На следующий день пошли смотреть на дом, где писатель жил с 1927 года до своего отъезда в Ленинград в 1934-м. Вернее, не на дом, а на то, что от него осталось. Вернее, просто на место, где он раньше стоял. Потому что от него практически ничего не осталось. Октябрьская улица, дом 47. Это был обычный двухэтажный деревянный купеческий дом, построенный в конце XIX века, на каменном фундаменте и с частично каменным первым этажом. Дом снесли в 1983 году. На его месте хотели что-то построить, но так до сих пор ничего и не построили.

Быстро нашли нужный адрес. Дом 45, дом 49. Между ними пустое место, огороженное железным забором. За забором хорошо видна полуразрушенная невысокая кирпичная стена - единственное, что осталось от дома 47. На остальной территории просто растет трава. И больше ничего нет. Заходим во двор дома 49, оттуда стену видно еще лучше, фотографируем. Женщина, выгуливающая собаку, спрашивает, что, мол, мы тут. Объясняем. Долго рассказывает нам о том, что с этой территорией постоянно что-то собираются делать: то строить элитный жилой дом, то присоединять ее к территории соседнего дендрария, то еще что-то. Говорит: а вот тут у нас рядом парк, там красивые деревянные скульптуры, сходите, там интересно.

Да, парк. Деревянные скульптуры.

На доме 49 висит мемориальная доска в честь писателя В. К. Соколова. Вот, значит, был такой писатель - В. К. Соколов.

Парк довольно густо уставлен деревянными скульптурами, вызывающими оторопь, смешанную с омерзением. В основном это некие подобия языческих идолов, вытянутые, гипертрофированно худые фигуры, увенчанные волосатыми, усатыми и бородатыми головами, иногда с клюками в руках. Или с посохами. С чем-то таким. Правда, есть и другие скульптуры. Например, скульптура, изображающая какое-то неизвестное, скрюченное в три погибели существо, на спину которого забралось другое неизвестное существо, глумливо улыбающееся. Или скульптура, изображающая охотника с ружьем на плече и трех зайчиков, стоящих перед ним на задних лапах. Рост зайчиков сопоставим с ростом охотника. Зайчики, судя по всему, находятся под гипнотическим воздействием охотника, который, по-видимому, раздумывает, в которого из зайчиков совершить контрольный выстрел.

В парке есть летнее кафе «Брянские черти». Такназывается местная фанатская группировка, поддерживающая футбольную команду «Динамо» (Брянск). Фанаты частенько собираются здесь и пьют пиво; стадион совсем рядом. Закралась мысль, что название кафе связано не столько с фанатами, сколько с деревянными скульптурами.

Чуть поодаль за столиком группа хорошо одетых кавказцев. К группе кавказцев подходит пожилой человек и предлагает кавказцам купить у него собранные им лекарственные травы. Слышно, как человек произносит слово «мелисса». Кавказцы не проявляют интереса к травам. Нэт, спасибо, мэлисса нам нэ нужна.

Возникло четкое ощущение, что - все, программа пребывания в городе Брянске исчерпана. Хотя еще полно времени, можно еще посмотреть то и это, но стоит ли, все, что нужно, мы уже увидели и почувствовали.

Побродили немного по улице Горького, пофотографировали стоящие на ней симпатичные - в основном сталинские - домики. После посещения останков дома 47 все окружающие улицы, дома и виды подернулись едва заметной пеленой легкой грусти. Грустно все это, товарищи. Что именно «все это» - не очень понятно, но все равно грустно. Маленький, огромный, местами красивый и даже элегантный, местами ужасающе провинциальный, немного грустный город. Хотя, наверное, ничего в нем особо грустного нет, просто настроение такое было в тот момент, да.

Вышли на проспект Ленина и не сговариваясь повернули к гостинице. Сидя в номере, скоротали за вялыми разговорами время до поезда, потом взяли такси, поехали на вокзал, сели в блестящий бело-синий поезд и уехали в Москву.

* МЕЩАНСТВО *
Мария Бахарева Немец рыжий и шершавый

Лубок - оружие патриота

К началу Первой мировой лубок был мертв уже почти полстолетия. Последний всплеск популярности «народных картинок», как называл их Дмитрий Ровинский, пришелся на годы русско-турецкой войны. Но и тогда интерес к лубку был довольно вялым, так что говорить о его возрождении не приходилось. Причин тому было две.

Во-первых, лубки сгубила цензура. Долгое время они ей не подчинялись и выпускались совершенно свободно. Однако 23 мая 1850 года министр народного просвещения России князь П. А. Ширинский-Шихматов издал указ, согласно которому лубки приравняли «к афишам и мелким объявлениям». Это означало, что ни один лубок больше не мог появиться на свет без одобрения цензуры. Для едкого площадного искусства такой указ был равносилен полному запрету, тем более что изданные до выхода указа лубки предписывалось уничтожить. Московские офени и печатники долго вспоминали ночь, когда по городу ходили отряды полицейских, уничтожавшие готовые лубки и печатные доски.

Во-вторых, лубки не поощряла интеллигенция. Еще в XVIII веке Антиох Кантемир в порыве самоуничижения предсказывал своим стихам позорное будущее на лотке офени: «Гнусно лежать станете, в один сверток свиты иль с Бовою, иль с Ершом». А когда в 1824 году профессор Московского университета П. М. Снегирев подготовил для Общества любителей российской словесности статью о лубках, опубликовать ее удалось не сразу, ибо «можно ли и должно ли допустить рассуждения в почтенном Обществе о таком пошлом, площадном предмете?». И хотя со временем изучение лубков перестало быть предосудительным, образованная часть русского населения еще долго считала их чем-то низким, приучая народ к грамоте с помощью доступных брошюр -как это делали, например, Толстой и Гаршин в издательстве «Посредник».

Но на рубеже веков все поменялось. Культура модерна ввела другую систему координат. Просвещенные русские восхищались творчеством Пиросмани и сравнивали его картины с виденными в Париже работами такого же самоучки Анри Руссо. Бурлюк с гордостью демонстрировал знакомым свою коллекцию вывесок, сделанных провинциальными мастерами, а Экстер потчевала своих гостей из расписной украинской посуды.

Поэтому естественно, что уже в первые дни войны именно лубок стал одним из главных агитационных инструментов. Наивность традиционных лубочных изобразительных средств более чем отвечала общим культурным тенденциям. Кроме того, в обществе царил патриотический подъем, и все исконно русское пользовалось невероятным успехом. Это очень напоминало 1812 год - не случайно в обиход снова вошли термины «отечественная война», «великая война», «священная война». Сотни типографий по всей стране приступили к производству лубков. Типография «Н. Н. Софронов, А. П. Прядильщиков и К°» издавала серию «Великая европейская война», Ф. Г. Шилов выпустил альбом «Картинки - война русских с немцами», типография Машистова непрерывно печатала народные картинки с самыми разными сюжетами. Огромными тиражами издавали лубки в типографии Сытина и скоропечатне Левенсона. Их пытались выпускать даже в чопорном Петрограде, не связанном со старинными лубочными традициями, - впрочем, получалось не так успешно, как в Москве и провинции. Рисовали их не только безымянные художники-любители, но и профессиональные мастера - Георгий Нарбут, Дмитрий Моор, Ре-Ми, Казимир Малевич, Аристарх Лентулов, Давид Бурлюк и т. д. По свидетельствам, приведенным в книге 1916 года «Лубок и война», за 1914-1915 годы в России были выпущены тысячи разных наименований лубочных картинок, расходившихся удивительными даже по современным меркам тиражами.

Особенно чутки были производители лубков к русским военным подвигам. Например, казак Кузьма Крючков, убивший в кавалерийской атаке нескольких немцев, благодаря лубкам превратился в мифическую фигуру, наравне с былинными богатырями. Десятки лубков (только в коллекции Российской государственной исторической библиотеки таких двадцать пять) на разные лады описывали подвиг Крючкова:

Четыре русских казака,
А немцев было тридцать два.
И вот один казак Крючков
Вдруг в кучу врезался врагов.
Три остальных за ним спешат
И немцев вкруг себя крошат.
И вот чрез несколько минут
Настал для немцев уж капут.
Или:

Храбрый наш казак Крючков
Ловит на поле врагов.
Много ль, мало, не считает,
Их повсюду подцепляет.
Как догонит - не милует,
Сзади, спереди шпигует
По возможности елику
Сколько влезет их на пику.
Впрочем, Крючков был хоть и главным, но не единственным героем войны, удостоившимся чести попасть на лубочные страницы. Известны «Подвиг рядового Василия Рябова», «Подвиг штабс-капитана Нестерова», «Геройский подвиг телефониста Алексея Манухи», «Геройский подвиг сестры милосердия Риммы Ивановой».

Забавные стихи на героических лубках нередко сменялись патетической прозой: «Военный летчик шт.-кап. П. Н. Нестеров увидев в районе Желкиева вражеский австрийский аэроплан летящий над расположением наших войск и собиравшийся бросать в наши войска бомбы поднялся и полетел навстречу врагу, атаковав вражеский аэроплан, врезался в него своим аппарат. Сбросив вниз, но благодаря роковой случайности, задел своим шасси о пропеллер австрийскаго аэроплана, причем получился сильнейший толчек, вследствии чего Нестеров ударился о спинку сиденья и получил перелом спинного хребта, смерть последовала моментально. Нестеров погиб смертью героя предотвратив жертвы в наших войсках от бомб противника. Покойный был известен всему миру, так как первый сделал мертвую петлю и слыл за лучшаго неустрашимаго русск. летчика».

Помимо образа героя лубок создавал и образ врага: жестокого (в годы войны впервые появились лубки, запечатлевшие зверства противника, - «Немецкие мародеры», «После набега немцев», «События в Калише»), недалекого (немцы на лубочных картинках то и дело попадали впросак) и слабого (на батальных лубках часто изображались сцены крупных поражений войск противника: «Поражение немцев под Неманом», «Взятие Львова», «Гибель германского крейсера Магдебург»). Разумеется, обыгрывались и конфессиональные различия между русскими и немцами - на лубках «Враг рода человеческого» и «Вильгельм в преисподней» противник Святой Руси кайзер Вильгельм представал Антихристом.

Поддержать дух бойцов и принизить образ врага были призваны сатирические лубки, или, как их еще называли, лубочные плакаты. Они были особенно популярны в народе. Даже неграмотные любили рассматривать их: вот казаки секут кайзера Вильгельма, вот бравый русский солдат ведет целый отряд жалких пленных немцев, вот Вильгельм и Франц-Иосиф сидят в калоше, а вот солдат травит тараканов-пруссаков… «Враг слаб и туп, - говорили эти картинки, - не может он тягаться с русским солдатом. Мы разобьем его за неделю!» Писатель Вадим Шефнер, вспоминая о детстве, описывал одну из сатирических военных лубочных серий так:

«На одной картинке изображен большой глиняный горшок. Горшок не простой: у него есть глаза, нос, рот, а вместо волос - как бы шапка из аппетитно вздувшейся, готовой перевалиться через край гречневой каши. Рядом с горшком лежит сосиска - и в то же время она и человечек, притом в военной форме. Чуть поодаль - важная, толстая человекообразная колбаса с заплывшими глазками и в остроконечной каске. Внизу текст:

На полке буфетной, лишь вечер настал,
Сосискою Венской был поднят скандал
Прижал ее с кашей Наш Русский
Горшок:
- Подвинься, сестрица, хотя на вершок!
Сосиска вскричала: - Обид не снесу! -
И кличет на помощь себе Колбасу.
На следующей открытке - продолжение этого военно-кухонного конфликта:

Расскажу я, как пошла
Русска Каша из горшка,
Хвост Сосиске залепила,
Тут она и вовсе взвыла…
А вот еще карточка. На ней под рисунком такое четверостишие:

Эх, ледащие вы все,
Далеко до наших,
Не сравниться Колбасе
С Русской Черной Кашей!
Странно, что на многих таких лубках Россия изображалась нападающей стороной. Делалось ли это для поднятия духа читателей или просто по недомыслию авторов и издателей - неизвестно. Что касается кухонно-пищевой символики этих стихов и рисунков, то сейчас она и взрослому может показаться загадочной и неясной, а тогда еще доходила до всех. Даже я, шестилетний мальчуган, отлично в ней разбирался и твердо знал: Колбаса - это Германия, Сосиска - Австрия, Ростбиф - Англия, Вдова Клико - Франция, Макароны - Италия».

К сожалению, современные исследователи лубка ничего не пишут об этой кухонной серии - нам не удалось выяснить даже имя создавшего ее художника. Впрочем, это неудивительно. В наши дни словосочетание «сатирический лубок времен Первой мировой» ассоциируется в основном с работами считавшегося футуристическим издательства «Сегодняшний лубок», которое объединило таких разных художников, как Малевич, Лентулов, Чекрыгин, Бурлюк, Маяковский и Машков. Владимир Маяковский не только сам нарисовал несколько листов, но и сочинял подписи к рисункам своих коллег:

Немец рыжий и шершавый
Разлетался над Варшавой,
Да казак Данило Дикий
Продырявил его пикой.
И ему жена Полина
Шьет штаны из цеппелина.
Шел австриец в Радзивиллы,
Да попал на бабьи вилы.
Немцы! Сильны хоша вы,
А не видеть вам Варшавы.
Лучше бы в Берлин поперли,
Все пока не перемерли.
Глядь, поглядь, уж близко Висла:
Немцев пучит - значит, кисло!
Неизвестно, нравились ли эти лубки народу, но у интеллигенции они пользовались огромным успехом. Поздней осенью 1914 года в Петрограде, а затем и в Москве прошла благотворительная выставка «Война и печать», где лубкам посвятили отдельный раздел - его почетную часть занимали работы «Современного лубка».

Любовь интеллигенции к лубку была во многом той же природы, что и культ примитивов, повсеместно установившийся в начале века. «Свежее», «дикое», «варварское» прочно вошло в моду, опрокинув все «регулярное», «классическое», «академическое», казавшееся стертым или замученным сложным культурным синтаксисом. Собственно, в этом освобождении от мертвого языка и был пафос эпохи модерна, безоглядно устремленной в будущее. Сомнительность этого пафоса осознавалась наиболее дальновидными современниками, недаром Мережковский бросил слово «одичание», но до самого одичания было все-таки далеко или, по крайней мере, казалось, что далеко. Казалось, любовь к лубку - удел тонких натур; как раскрепощенные барыни отдавались конюхам, так и освобожденные от ордера интеллигенты предались искусству конюшни: чем примитивнее, тем сложнее, чем экзотичнее, тем привычнее, чем более навозно, тем ближе к Богу.

Революция, однако, смела эти умозрения. Конюшня перестала быть экзотикой, навоз образовался повсюду. Сложный культурный язык упразднили Декретом - в буквальном смысле слова. Лубком в каком-то смысле сделалось все, а значит, лубок как таковой потерял всякую ценность. Одно дело жаждать воды в песчаной пустыне, другое - во время наводнения. Спустя много десятилетий после этого лубок попробовал воскреснуть - в поэзии Тимура Кибирова или живописи «митьков», например. Но ренессанса не случилось: понять, что «сложно», а что «примитивно», где барыня, а где конюх, бывает весьма затруднительно. Игра в одичание до сих пор неотличима от дикости, и пока это будет так, перспективы лубка останутся туманными.

* ХУДОЖЕСТВО *
Вячеслав Шадронов Тысяча граней стакана

Театральное сегодня: впору повеситься

Даже я в мои неполные тридцать лет помню время, когда в театрах было пусто. В самых звездных, самых крутых. Даже в «Ленкоме» - хорошо, пускай не пусто, но прийти в любой вечер и спокойно купить билеты на спектакль не составляло проблемы. А то и получить бесплатный входной без особых на то оснований- просто потому, что актерам неприятно играть в совсем пустом зале. Тем, кто младше меня лет на десять, такое, наверное, трудно себе представить - по крайней мере, если речь идет о Москве. Аншлаги, конечно, и сегодня явление не повсеместное - далеко не в каждом театре и не на любом спектакле публика висит на люстре, - однако зрителей в зале всегда больше, чем актеров на сцене. Даже в самых захудалых «стационарах» вроде Театра на Малой Бронной, только что пережившего очередную смену руководства (помимо продержавшегося всего один сезон худрука Леонида Трушкина в отставку ушел и одиозный, полумифический Илья Коган, вроде бы гнобивший еще Эфроса). А ведь сравнительно недавно, каких-нибудь десять-пятнадцать лет назад, в самых преуспевающих ныне театральных заведениях запирали балконы и предлагали занимать места поближе к сцене - отнюдь не «согласно купленным билетам».

Более того, в мои неполные тридцать я помню и время, предшествовавшее описанному выше. Когда, наоборот, в театр бежали чуть ли не за откровением, за новыми истинами. Когда, скажем, пьесу Людмилы Разумовской «Дорогая Елена Сергеевна» играли в каждом городе страны при постоянных аншлагах. Тогда же возникали и гремели новые театральные имена - в режиссуре (Клим) и драматургии (Шипенко). Отгремели. Театр, пережив безвременье, вернул себе зрителя. Правда, теперь этот зритель идет либо на совсем новых звезд, либо на тех, кто вроде бы не должен испортить борозды. Словом, у театра со зрителем в общем и целом полный порядок. А у зрителя с театром?

Я смотрю 100-150 спектаклей в год. Разумеется, средний московский театрал видит меньше - но несколько десятков постановок за сезон все же удостаиваются его внимания, благо есть из чего выбрать. Серебренников, Чусова, Алдонин, Карбаускис, Черняков не спят, работают, выпускают по нескольку постановок в год, и в репертуарных театрах, и в антрепризах. Мирзоев и другие режиссеры его поколения стараются не отставать. Мэтры, как им и положено, держат темп помедленнее, но с дистанции не сходят. А про антрепризы и говорить нечего: десятки, если не сотни названий. Чуть артист засветился в популярном сериале - пожалуйте на сцену. И комедию подберут; на всех, правда, пьес не хватает, но это ничего, можно одну и ту же выпускать под разными названиями и в разных версиях.

В начале 90-х, к очередной годовщине Александра Островского, журнал «Театр» предпринял исследование, в котором пытался составить хит-парад самых востребованных репертуаром драматургов. Юбиляр оказался на третьем месте, уступив Александру Галину и Рацеру с Константиновым. Тогда казалось забавным, что классика опередили современники, причем (как, опять же, представлялось тогдашним старорежимным критикам) не самого высокого пошиба. Теперь и «Театр» в прежнем виде не существует, и критики старой закалки отправлены на заслуженный отдых подальше от актуального театрального процесса, и драматурги в почете совсем иные. Лидерами театрального хит-парада в минувшем сезоне стали Мартин Макдонах и Рэй Куни. Казалось бы, что между ними общего? Между Островским и Галиным, как видно сейчас, общего было не так уж мало. А вот между ирландцем, живописующим по большей части беспросветные провинциальные будни, и автором коммерческих комедий положений - у них-то что? Но и на того, и на другого находятся покупатели. Тот и другой идут в одних и тех же театрах, в пьесах играют одни и те же хорошие актеры из «Сатирикона» и Художественного. То есть граница между театром «развлекательным» и театром «серьезным» проходит не здесь, не между пьесами, не между театрами, не между артистами. Но где же тогда? Да полно, существует ли теперь вообще эта граница, если даже определение «серьезный» по отношению к любому театральному проекту теперь невозможно писать без предполагающих иронию кавычек?

Совершенно непонятно, зачем все-таки наш современник ходит в театр. Есть же много других, гораздо менее утомительных способов провести время - где ты не связан по рукам и ногам продолжительностью действия и необходимостью сидеть на одном, часто неудобном месте (в том же сверхпопулярном «Ленкоме» расстояния между рядами в партере рассчитаны на коротконогих карликов). Но ведь и не за новыми переживаниями, не за открытиями, не за, прости Господи, откровением: ведь ничего такого наш театр публике давно не предлагает. Медийные лица в нехитрых комедиях - или, наоборот, зубодробительно чернушных драмах, выбор всегда имеется. Сцены крошечные, подвальные - или огромные, с незамазанными серпом-молотом, пожалуйста. Люди работают, ставят, играют старательно, на совесть. Но чтобы что-то удивило, перевернуло сознание - ведь такого нет. Или, может, просто не везет. Может, мало смотрю - или все не то.

Впрочем, недавно мне повезло - и не только мне. В рамках нынешнего Чеховского фестиваля (программа которого в целом вызывала сильное недоумение) в Москву привезли четыре работы канадца Робера Лепажа. «На месте наших режиссеров я бы после ЭТОГО повесилась», - сказала одна вполне благополучная и популярная актриса своей приятельнице, актрисе не менее благополучной и популярной, выйдя со спектакля «Проект “Андерсен”». Всякий труд, конечно, почетен - но после Лепажа вдруг как-то одинаково неудобно стало смотреть и на антрепризные откровения Людмилы Гурченко, в очередной раз спродюсировавшей под себя постановку современной пьесы («Похищение Сабинянова» Петра Гладилина шокирует даже тех, кто сумел оправиться от предыдущего «Случайного счастья милиционера Пешкина»), и на «репертуарные» потуги Владимира Агеева в «Современнике» (символистская драма Метерлинка «Мален» волей режиссера должна была превратиться в мистический триллер, но не потянула даже на детсадовскую страшилку). А ведь ничего особенного канадский гений не продемонстрировал - простые человеческие истории, выводящие на разговор о незримых взаимосвязях, пронизывающих Вселенную. Да, со сдержанным использованием видеопроекции, пиротехники, элементов кукольного театра, а в двух лучших постановках - «Обратной стороне Луны» и «Проекте “Андерсен”» - еще и обходясь силами одного актера. Вроде бы всего этого в Москве и без него всегда было выше крыши - фейерверки, видеопроекции (для «Америки…» Нины Чусовой в «Современнике» на спонсорские деньги выстроили целую стену из мониторов - жаль, зря, спектакль не продержался и года). Все стараются «по науке» и «модно», как в лучших домах, «как в цивилизованном мире». А результат - как в басне Крылова.

Так вот, кто про что, а я, извините, про удивление, про открытия. За которыми в театр только и стоит ходить, потому что комфортно и весело обычно бывает в других местах. Можно смотреть полторы сотни спектаклей в год - а можно, теоретически, и триста с лишним. Но из моего уже многолетнего театрального опыта вспоминаются единичные примеры, когда увиденное на сцене по-настоящему потрясло: невероятный «Эквус» Шеффера, увиденный мной в юности, несколько лет спустя - «Чайка» Захарова и почти тогда же - «К. И. из “Преступления”» Гинкаса; потом «Отелло» Някрошюса и некоторые работы Фоменко, теперь Лепаж.

Но что Лепаж - приехал и уехал, как горьковский лукавый старец, поманил куда-то, а дорогу не указал; до начала следующего театрального года есть пара месяцев, чтобы прийти в себя и привести в порядок волнующие впечатления. К следующему сезону готовят свои новые постановки режиссеры первой обоймы - Серебренников-Чусова-Черняков; даст Бог, и Карбаускис не отстанет, а там поспеют и Гинкас с Захаровым, взявшие в минувшем году тайм-аут. Анатолий Васильев, быть может, сменит на милость свой гнев на власти за то, что отняли у него площадку, которую он, на их взгляд, недостаточно эффективно использовал. Освободившийся от «бронного» бремени Трушкин вернется в родной Театр Антона Чехова и поставит там что-нибудь - вряд ли Чехова, скорее комедию какую-нибудь, с Хазановым в главной роли. И будут премьеры, премьеры - хоть каждый день в театр ходи, десятой доли всего не посмотришь. И снова забурлит московский театральный процесс. Как говорил герой покойного Анатолия Папанова в знаменитом «Гнезде глухаря» покойного Валентина Плучека, «живем мы хорошо».

Денис Горелов Гулять по воде

Автопортрет современницы с внутренним миром

Россия уродила новый жанр - Амели-кино. Про нежную крошку с лукавинкой, бесятинкой и беспричинным альтруизмом. Ролевую модель всех русских барышень от пятнадцати до сорока. Озорницу.

Русская Амелька живет в рекламной паузе и слушается побудительных наклонений. Улыбнись новому дню. Болтай с любимым ночи напролет. Бери от жизни все. Отправь SMS - получи подарок.

Выбирает верный маршрут. Ловит позитив. Гуляет всю ночь до утра.

Чрезмерным употреблением пива наносит ущерб здоровью.

Это для них придумана социальная реклама «Пристегни самого дорогого коричневого медведя» и «Возьми домой красного зайца». Красных зайцев у них дома уже миллион.

Отовариваются они в ночных палатках с манящей надписью «24». Питаются исключительно суши и мороженым.

Зарабатывают на жизнь херней. Одна - диджей на радио для слабоумных. Другая - маскарадный мобильник с дырочками для глаз и развратной походкой. Третья в полночь предлагает покататься на лошадке, а днем клянчит медяки под лозунгом «Помогите музыканту». Четвертая-пятая-шестая фотохудожничают, то есть щелкают на «мыльницу» мгновения быстротекущей жизни. Вроде ноги, не успевшей убежать из кадра. На ноге кеда, красная. Платят за херню мало, но во многих местах. Приходится крутиться.

Открутившись, Амельки плещутся в фонтане в знак свежести в каждой капле. Объектом притязаний выбирают Евгения Цыганова.

Это странно. Девочки с пирсингом могли бы клюнуть и на кого-нибудь попроще. Несмотря на персональную ненависть спецкора «Русской жизни» Максима Семеляка, Цыганов - артист с глазами. В глазах иногда видно мысль. За мысль и глаза режиссер Лунгин взял его на роль Рахманинова; фильм вышел плохой, что все чаще случается с Лунгиным, а Рахманинов - хороший. Но в свободное от Рахманинова время Цыганов играет ЭТИХ. Которым принадлежит мир. Секс-инструкторов в гавайской рубашке.

Парадокса, впрочем, здесь нет. Все востребованные артисты России от Хабенского до Пореченкова блестят потаенной мыслью, играют пижонов и пользуются заслуженной ненавистью М. Семеляка. То есть у Евгения Цыганова большое будущее. Скоро его начнут приглашать на кулинарные передачи типа «Стряпаем сами».

Помимо Цыганова русская Амелька фетишизирует мобильник. Хотя и часто топит его, чтобы протянуть меж собой и любимым незримую нить без помощи МТС и «Билайна», занятых тем же на коммерческой основе. Амелька экономна.

У русских девочек вообще особые отношения с мобильной связью. Всякому столичному жителю хоть раз приходилось натыкаться на сомнамбулическое существо с голым пупком, бредущее в никуда под писк кнопочек. Поначалу кажется, что на улицах сотовой связью пользуются одни дивасики, но это не так. Просто мужики по мобильным - разговаривают. А экономная Амелька отправляет на ходу SMS-ки. Полностью теряя при этом пространственную ориентацию и остатки соображаловки.

Было бы что терять. Амелька из всенародного фильма «Питер FM» на службе саботировала радио для тупых песней для прикольных «В красной шапке с зеленым помпоном». Замуж собиралась за квадрата одноклассника, скандалящего с брачным агентством, «линкольн» или «кадиллак» подавать к подъезду. При этом училась с ним вместе десять лет, то есть имела возможность рассмотреть. На встречу с незнакомым Цыгановым, собравшимся вернуть ей ее же мобилу, опоздала на час, заболтавшись с другой Амелькой, и даже не сообразила позвонить-предупредить по собственному номеру.

Избранник ни в чем ей не уступал. Он был весомо молчалив, отмороженно курил вдаль и снисходительно хмыкал - и было даже не заметно, что он устроился дворничать за жилплощадь, работу бросил, а чердак освобождать не захотел. А после победы на всегерманском конкурсе талантливых молодых людей внезапно прозрел, как ему на самом деле дорог город на Неве. Потом в знак любви бродил над невской водой, прижав чужой мобильник к уху плечом. На первом же кадре подобного рода москвичам, которых незаслуженно считают более глупыми, чем питерские, пришло в голову, что над невской водой они бы так по-московски размашисто себя не вели. Потом эта мысль пришла им в голову в четвертый, восьмой и двенадцатый раз, пока на четырнадцатом - каков сюрприз, кто бы мог подумать! - мобильник не упал в воду блестючей монеткой на память. Маленькой жертвой самого дорогого чудесному городу, который непременно отплатит сторицей.

А то, что разнополые идиоты притягиваются, первым заметил Василий Аксенов в «Апельсинах из Марокко»: линия бурильщика Вити Колтыги и комсомолки Люси Кравченко. У него там еще было про фатальное взаимоотталкивание умных, но эта тема сегодня не в моде. Зато склеивание дураков в модном городе с белыми ночами собирает пять исходных бюджетов, дает лучшие показатели соотношения затрат и сборов за десять лет и искушает алчных эпигонов на сотворение жанра.

У жанра были предтечи - «Прогулка» и «Займемся любовью». Там тоже было много брызг, мобил, голых пупков и Евгения Цыганова. Но чего-то для формулы успеха недоставало. Рекламных щитов про яркую сторону. Кислотного цвета фантазий. Задорного обращения с чужой собственностью с последующим восторженным убеганием и хохотом в подворотне. Музыки тонких, которые изо всех сил хотят казаться толстыми («Мой телефон стоит тысячу евро, но я не хочу звонить тебе первой» - аут!).

Но главное - там не было плюшевой девочки с Монмартра для законной самоидентификации.

Потому что кино брызг и мобильников - стопроцентно девчачье, а рассказывало зачем-то про тюфяка с проблемами полового созревания. И ставили его зачем-то пацаны, не сознающие метафорической прелести аквариума с золотой рыбкой (еще одна обязательная примета Амели-фильма).

«Питер FM», несмотря на кажущуюся простоту, произвел жанровую революцию. Режиссер - девочка. Сценарист - девочка. Продюсер - девочка. Героиня - девочка с рыбкой. Громкий провал фильма «Жара» был связан только с тем, что девчачью эстетику пытались всучить брутальным мальчикам - рэперу, статисту и дембелю флота. И что им с нею делать? Бегать по бульвару с руками вразлет или, закрыв глаза, ждать смеха ангелов?

Зато окончательно зафиксировал становление жанра фильм «Русалка». В нем были: рыбка, женщина-режиссер и фантазерка со странностями, которая, как водится у Амелек, любит Евгения Цыганова и умеет вызывать катаклизмы напряжением подросткового эгоизма. Все девочки с голым пупком хотят быть немного колдуньями и приписывают любые мистические происшествия своему астральному дарованию. Русалка восхищается собою в детстве, дружит с даунами и целенаправленно молчит (авторша, не иначе, обчиталась манерной беллетристики Амели Нотомб, полной игривого превосходства над миром ввиду насыщенного молчания, странного детства и божьей избранности). Живет Русалка в Изумрудном городе, куда улетела на своей хибарке из приморской дыры, вызвав от скуки катаклизм. Трудится человеком-мобильником в большой поролоновой насадке. Труд ей нравится (прикольно глядеть на мир в дырочку и общаться с человеком-гамбургером и человеком-зубной пастой) - до той поры, покуда на Изумрудный город из окрестностей не налетают жевуны-прыгуны, разозленные проигрышем жевуно-прыгунской сборной в футбол японцам. В тот момент поролоновой насадке и Изумрудному городу приходится лихо.

Русалка решает броситься с моста, но ее опережает Евгений Цыганов. Он в этот раз торгует участками на Луне и пьет много элитного алкоголя по случаю мыслей о смысле собственной жизни. Почему-то после фильма «Ангел-А» все русалки русского кино стали прыгать с мостов, мешая таким образом Евгению Цыганову. Хотя сведение счетов с жизнью подобным образом совершенно не в русской национальной традиции. В русской национальной традиции просто нет таких уединенных мостов, где можно спокойно-медитативно заняться своим делом, не рискуя тотчас налететь на Евгения Цыганова.

Наползающий хеппи-энд - долгая счастливая жизнь с продавцом Луны в качестве музы его рекламной кампании - кажется чрезмерным даже авторам картины, которым явно ничто не слишком: ни безногая подружка-оторва на инвалидном скейте, ни волшебная сигарета с желанием, ни заява «У меня бабушка умерла», чтоб любимый не улетал в Хорватию. Выясняется, что из всех вредных советов жить на яркой стороне и вырваться из мира низкого разрешения в мир высокого разрешения следовало выбрать банальное «Берегись автомобиля». Гордая юная девица улетает далеко-далеко.

Чтобы, конечно, не раз еще вернуться. У кино про девочек с сердцем вместо мозга в России большое будущее. Главное - помнить правила. Отстой: книжки, труд, большевики, дети, убеждения, русский язык, плата за проезд. Супер: фотик, ролики, ночь, вишневый фрэш, жвачный пузырь, по лужам босиком, лето, граффити, Олимпиада в Сочи. SMS «Люблю зайку». Зонтик. Повелительные наклонения.

Выключай мозги. Управляй мечтой. Больше разговаривай с незнакомцами.

Плати потом.

Татьяна Москвина Блондинки погубили жанр

Взлет и падение криминального сериала


Предисловие

Недавно и как раз из нашего журнала (см. № 4) я узнала, что замечательная журналистка Евгения Пищикова, оказывается, много лет неукоснительно смотрит реалити-шоу «Дом-2». «Да, пошаливают интеллектуалы!» - без всякого осуждения, а, наоборот, с дружественной симпатией подумала я. Знаю мыслителя, который оттягивается на русском шансоне запредельного качества. Известна мне группа изысканных и прославленных музыкантов, которые по вечерам включают сериал «Клава, давай!» и начинают стонать от наслаждения. То есть у многих работников умственного труда есть любимые «зоны отдыха» в низовых жанрах массовой культуры. Есть они и у меня.

Но, в отличие от мужественной Пищиковой, которая способна выносить действительность в огромных количествах и оттого смотрит реалити-шоу, я не выношу ни современную действительность, ни современников, если они не прошли хотя бы минимальную эстетизацию. Я пыталась смотреть «Дом-2», но от лиц и особенно голосов участников у меня начались корчи. Нет, между мною и реальностью должен стоять хоть какой-нибудь сценарист, режиссер и актер, сырье я употреблять не могу. Кроме того, сильно беспокоит отсутствие трупов: персонажи реалити все время совершают нравственные проступки без всякого наказания.

В том жанре, который я избрала для досуга, подобного быть не может.

Моя специализация - отечественные криминальные сериалы.

Определение

Криминальный сериал - это многосерийный телевизионный фильм о «преступлении и наказании» с большим или меньшим элементом детектива. Во многих сериалах есть «загадка», которую надо разгадывать. Но есть и такие, где преступные лица известны, и упор делается на их игру, на борьбу с ними и на их поимку, - например, «Бандитский Петербург», «Бригада», «Закон», «Гражданин начальник».

Большинство известных криминальных сериалов нового времени порождены литературой. Повести А. Кивинова дали первотолчок «Улицам разбитых фонарей», романы Е. Топильской легли в основу «Тайн следствия», А. Маринина написала «Каменскую», А. Константинов - «Бандитский Петербург», Д. Донцова дала жизнь серии фильмов-комиксов о Даше Васильевой, Иване Подушкине и Виоле Таракановой.

Одиноким колоссом внелитературного происхождения стоит уникальный сериал «Агент национальной безопасности», чье возникновение связано с именем режиссера Дмитрия Светозарова.

Массовому производству криминального сериала едва-едва исполнилось десять лет. Для человеческой жизни срок весомый. Для развития жанра - невеликий. Однако за эти десять лет на рекордных, бешеных исторических скоростях развития отечественный криминальный сериал прошел все стадии бытия - от зарождения и расцвета через декаданс к разложению.

Хронология

1997-2000. Блистательное начало. Криминальный сериал стартует из Петербурга несколькими залпами: «Улицы разбитых фонарей», «Агент национальной безопасности», «Бандитский Петербург», «Тайны следствия». Приводятся в движение огромные массы профессионалов кинематографа всех видов. «Криминальная Россия» 90-х годов начинает художественное самоосознание, вырабатывает в своей эстетической плоскости героев и антагонистов, складывает основные типы действия.

2000-2003. Расцвет. К первому художественному толчку добавляется техническая оснащенность, искусное развитие действия, а также развитие характерологии. Появляются крупные образы, мегаобразы героев и их антагонистов: следователь Маша Швецова («Тайны следствия»), следователь Пафнутьев («Гражданин начальник»), Турецкий («Марш Турецкого»), Антибиотик («Бандитский Петербург»), судья и злодей в «Законе», дальнобойщики из «Дальнобойщиков», Саша Белый («Бригада»), Кулагин («Кулагин и партнеры»).

2003-2007. Декаданс. Во всех долгоиграющих сериалах появляется усталость материала и проникновение новых эстетических веяний -прежде всего гламура.

Эстетика криминального сериала сдает позиции гламуру. В суровый мир «преступления и наказания» проникает пропаганда общества потребления в виде главных агентов - блондинок. Сведенные к минимуму в эпоху начала и расцвета жанра «личные отношения» пожирают большую часть экранного времени. Отечественный кримсериал теряет энергию и своеобразие.

Уникальность ситуации состоит в том, что весь массив кримсериала существует в живом обиходе телезрителя: и фильмы 90-х годов, и нынешние вариации доступны одновременно. По всем каналам крутятся ленты, снятые на разных стадиях развития жанра, и опознать время производства не составляет ни малейшего труда. Время запечатлелось-запечаталось в этих многосерийках с четкостью литографии первого оттиска.

Начало

У отечественного кримсериала нового времени есть свой «крестный отец». Это ныне покойный продюсер Александр Капица. С его легкой руки стартовали в Петербурге «Улицы разбитых фонарей» («Менты»), «Черный ворон» и «Агент национальной безопасности».

Первые серии «Улиц» снимал режиссер Александр Рогожкин, «Агента» - Дмитрий Светозаров. «Бандитский Петербург» начинал Владимир Бортко, он же немало поучаствовал в «Ментах» как режиссер и как сценарист под псевдонимом Ян Худокормов. Кримсериал начинали высококлассные режиссеры, питомцы «ленинградской школы»; соответственно, на начальном этапе криминальный сериал был плотью от плоти «Ленфильма» 70-х-80-х.

Сугубая, строжайшая верность натуре, «фактуре», всякого рода мусору и корявости дней, исключительная плотность заполнения персонажами второго и третьего ряда, отсутствие идеологического пафоса, ансамблевость актерской игры - все эти приметы «германовского» «Ленфильма» мы найдем и в ранних кримсериалах.

Первых «Ментов» невозможно не опознать по первым же кадрам.

В основе сериала лежали два импульса: всеобщая удрученность бедностью, уродством и криминализацией нашей жизни - и мечта о порядке и справедливости. И в «Улицах разбитых фонарей» крепко соединились житейская правда и сказка. Житейская правда была и в сюжетах, и в обстановке, и в персонажах: бедный, замызганный город, где, кажется, никогда не бывает солнца, простецкие кафе с кошмарной пищей, коммуналки, бомжи всех сортов, ужасно и красочно пьющие жители - бесконечные «бывшие люди» с обидой на судьбу, злобные корыстолюбцы.

А сказкой были герои.

Собственно говоря, команда телевизионных «Ментов» была командой ангелов. Пять ангелов справедливости - Ларин (А. Нилов), Дукалис (С. Селин), Волков (М. Трухин), Казанова (А. Лыков), Соловец (А. Половцев) - под водительством архангела Мухомора (Ю. Кузнецова). У героев не наблюдалось никаких человеческих недостатков, а единственная их слабость - к спиртному - была совершенно извинительна: столько работать! Чистые, самоотверженные, нежно любящие друг друга ангелы были абсолютно чужды этой земле. Деньги - вздор, над их отсутствием они только посмеивались. Любовь? Хорошо бы, но никак, - и все разнообразные земные партнеры, которых подсовывали ангелам сценаристы, таяли на глазах бесследно. Ангелы были усталы, но спокойны и всегда готовы к труду.

Эти ангелы справедливости, слегка замаскированные под людей, упали на грешную землю в роковой час и утолили русскую жажду порядка и правды идеальным способом - в эфире. Психологическая польза населению от них была, думаю, огромная. Но с реальными работниками правоохранительных органов у них было столько же общего, сколько у балетной туфельки с гусеницей танка.

«Сказочность» наших ментов с их нежными, добрыми лицами (напускная дубоватость Дукалиса тут же рассеивается от его застенчивой, широкой улыбки), с которыми хорошо бы играть в сказках Кошеверовой, соединяется с «житейской правдой» жизни трудового коллектива. «Улицы разбитых фонарей» - еще и телероман о коллективе, в котором сложились давние и прочные отношения. Это редкость для криминального сериала (будет еще только в «Тайнах следствия»), где в основном действует боевая пара героев.

Такую пару мы застанем в кримсериале «Агент национальной безопасности» -Леху Николаева (М. Пореченков) и его друга Краснова (А. Краско). Здесь правда жизни сильно потеснилась, уступая место другой ленфильмовской «линейке» - фильмов-утопий, фильмов с фантомной реальностью. Что это за «агентство национальной безопасности», откуда выпрыгивает к нам ласковый зверь Леха, чем оно занимается и где находится, неизвестно. Там обитают всего два начальника, точно висящие в воздухе. И всего два агента, занимающиеся не просто криминалом, но криминалом с «оттенком фантастического душегубства», как выразился Ф. М. Достоевский.

Тут уже действуют не реальные суки бизнесмены (основные гады в «Ментах»), а всякие-разные диковинные монстры: врачи-убийцы, маньяки из спецназа, похожие на Медуз Горгон девахи-экстрасенсы и уроды в стиле «Капричос» Гойи. Соответственно, Леха Николаев - это уже чистая сказка, и Пореченков так и играет: мужчину, которого в жизни встретить невозможно, который может только свалиться с неба, впрыгнуть в окно, спасти девицу от сказочного чудовища и затем исчезнуть, раствориться в сумрачном воздухе фантастического «Петербурга», столицы монстров.

Расцвет

Расцвет криминального сериала длился около трех лет. В это время развились и созрели все основные персонажи и все типы действия. Эфир собрал десятки героев, борющихся за справедливость, среди которых были такие явные актерские победы, как, например, кристально честный и притом хитрованский «гражданин начальник» Юрия Степанова или трудовой коллектив прокуратуры в «Тайнах следствия».

Строгий и точный мир сериала, где богатство впрямую означало преступление, а злодеи, пометавшись, обязательно сигали на крышу, откуда тушками валились вниз, почти не давал сбоев. Это был суровый мужской мир борьбы и труда. Глотнув после работы фронтовые сто граммов, герои шли домой, всегда готовые к ночному звонку. Личная жизнь их была трагична. Потребление товаров и услуг - минимально. Помимо удовлетворения нравственного чувства зритель (особенно в «Законе» и «Тайнах следствия») заодно знакомился с основными положениями конституции и уголовного кодекса. Некоторый сбой внесла изначально отгламуренная «Каменская», где суровый мир размягчался манерной и дешевой эстетизацией и слишком большим элементом «личной жизни» героини. Но тут же дело уравновешивалось «Гражданином начальником», где действует герой-вдовец с малым ребенком на руках. «Менты» разделились на «Убойную силу» и «Оперов. Хроники убойного отдела», но оба русла все еще несли родовой отпечаток: реалистичность, слаженный трудовой коллектив с обязательной взаимопомощью, неумолимую мораль «все зло от денег». В команду оперов затесалась Абдулова (А. Мельникова); до поры до времени, пока не появился несносный И. Калныньш в роли влюбленного в нее бизнесмена, она еще была терпима.

Однако даже в пору расцвета стали проступать ноты декаданса.

Продемонстрировал этот процесс потрясающий и боюсь, что невольный художественный эксперимент Российского телевидения. Летом 2006 года РТР показало все серии «Тайнследствия» сначала в порядке появления, а потом в обратном.

«Тайны следствия» (реж. И. Макаров, затем А. Бурцев) тоже на первых порах склонялись к верности реалиям. «Питерский реализм» давал могучие плоды, весело используя ту самую замызганную, неказистую жизнь, что была всегда под рукой. С ее мокрым снегом, нищими больницами, идиотским криминалом, с ее вечным безденежьем честных людей и единственным спасением - дружбой между ними.

Автор цикла романов про следователя Машу Швецову писательница Елена Топильская живо и сильно рассказала о буднях работы районной прокуратуры. Следовательская работа груба, монотонна, связана с невеселыми местами вроде морга или кладбища. Здесь своя специфика, свой жаргон, своя «профессиональная деформация». Масса конкретных подробностей (вроде такой: для прокуратуры «злодей» не ругательство, а профессиональный термин, здесь так просто и говорят - «злодей был доставлен тогда-то», «на допросе злодей сказал») придают книгам Топильской несомненную ценность. Кстати, Топильская сама и стала сценаристом сериала, что избавило его от холодных корыстных рук всяких окопавшихся на этом хлебе халтурщиков.

«Тайны следствия» выдали россыпь актерских удач.

И даже не красавица Маша, Анна Ковальчук, стала главной удачей - хотя она мила и хороша, не надоедает и кое-какие оценки играет точно. Отменно выразительны все лица второго ряда - прежде всего чудесный Вячеслав Захаров (прокурор Виктор Иванович), один из лучших питерских актеров, совершенно недооцененный. Смешной, обаятельный, «патологически натуральный» в духе Евгения Леонова доктор Панов - Андрей Шарков. Уморительная секретарша Зоечка, типаж из типажей, - Юлия Яковлева. Прелестный идиот Филонов - Игорь Григорьев. Добротный опер Винокуров - Сергей Барышев. Домашний, аппетитный, аж с ямочками на щеках опер Курочкин - Александр Новиков и многие другие.

И вот завелась такая маленькая экранная жизнь, где добро побеждало зло - спокойно, обстоятельно, не чураясь грязи и крови, ковыряясь в дурном тяжелом быту. Красавица Маша в сереньком пальтишке устало и привычно вытаскивала лист бумаги: опять писанина около трупа, а дома муж злится и ребенок тоскует. А что делать! Никак не обойтись без Маши, потому что она умница, талант. И вот в то время, как ее ровесницы обольщают миллионеров и трясут грудками на подиумах, Маша бегает по подворотням да «злодеев» опрашивает.

Однако хищные птицы «большого рейтинга», окрыленные успехом фильма, вцепились в новорожденный сериал мертвой хваткой. Дальше! Больше! И жизнь стала утекать из этих когтей, и картинка стала все более красивой, искусственной, «гламурной», а лица актеров все более кукольными, а новые введенные персонажи все более неинтересными, ненужными, а сюжет все более выморочным. И вот уже и Маша меняет наряды, и моргает вечно накрашенными ресницами, и улыбается накрашенным ртом, с которого никогда не сойдет помада.

Но когда РТР сделало нечто небывалое, показав «Тайны следствия» в обратном порядке, случилось вот что: неделю за неделей мы шли назад по реке времени и, так сказать, разгламуривались.

Исчезали дорогие машины и мобильные телефоны. Погода портилась и приближалась к реальной. Ухудшалось качество алкоголя. Дорогие модельные наряды превращались в скромные костюмчики. Испарился, слава богу, второй Машин муж - бесцветный вальяжный бизнесмен - и проявился настоящий, первый, бедный ревнивый придурок, пьющий с горя. Маша плакала, сердилась, у нее болели зубы, распухла щека. Все оживало, как по мановению волшебной палочки! Бедная, грубая, тяжелая, но живая и бесконечно обаятельная в своем несовершенстве жизнь проступала в застывшей гламурной маске популярного сериала.

Обнаружились и главные агенты пожирания внутреннего мира криминального сериала: блондинки. Именно появление в «Тайнах следствия» стажерки Ольги (в нее моментально влюбляются двое героев) сигнализировало о смертельной опасности.

Декаданс

Итак, господствующая эстетика нулевых годов, а это эстетика гламура, начинает пожирать эстетику 90-х - эстетику «криминальной России» в духе натуральной школы. Женский мир искусственной красоты, дорогих тряпок и «давай поговорим о наших отношениях» атакует суровый мужской мир перестрелок, выпивки после работы, моргов и злодеев, падающих с крыш.

Агенты гламура - в основном блондинки - подселяются в сериал под каким-нибудь невинным предлогом. То стажерка, то девушка опера, то сестра, то жена, то милая владелица кафе. И все, погиб сериал! Начинается дикая утечка энергии. Блондинки тормозят развитие действия, рвутся в мир дорогих ресторанов и подиумов, требуют шуб, машин, дач, садятся на диваны и собираются «говорить об отношениях»- что и проделывают, к несчастью.

Заглянув в «Бандитский Петербург-6», обнаружила сразу двух блонд, из которых одна сразу пошла в ванну, напустив туда пены. Выбросила диск. Конец игры. Включила «Ментов-7» - и там, сияя волосами и зубами, появилась Лера Кудрявцева в роли хозяйки кафе. Выключила. Конец игры.

Блондинка в классическом криминальном сериале может максимум лежать возле двери своей квартиры в виде окровавленного трупа! Или проходить как второстепенный свидетель. Она даже преступницей быть не может - преступления организуют, как правило, женщины средних лет с волосами цвета красного дерева или баклажан. Но агрессия гламура неумолима.

Ярким примером декаданса стал сериал «Ваша честь», о работе суда (РТР, 2007), где судьей была разведенная блондинка (Наталья Вдовина). Хотя дела разбирались в этом суде довольно интересные, живые, блондинка ничего лучшего не придумала, как завести роман с прокурором, заодно флиртуя с адвокатом! Гламур соединился с криминалом, и получился отвратительный монстр - с гламурным телом, но с лапами кримсериала.

Однако время декаданса принесло и своеобразную победу: сериалы по Дарье Донцовой. Телесаги про Подушкина, Васильеву, Романову и Тараканову сняты вне эстетики «натурализма», в новой для ТВ манере. Это комиксы, изначально минующие всякое правдоподобие, с легким отношением ко всему на свете и юмористическим стилем игры. Комиксовый стиль абсолютно подходил книгам Донцовой и высвободил некую новую энергию.

Сказочный элемент очищен тут от правды жизни, и суровый стиль 90-х выброшен за ненадобностью. Фильмы по Донцовой - это милый вздор, разыгранный в хорошем темпе хорошими актерами полностью «в легком жанре». Нет и осуждения богатства, обязательного для сериалов прошлого. В этом легком идиотском мире все являются легкими идиотами, абсолютно все.

Возможно, какая-то часть кримсериалов и пойдут по пути комикса. Однако это путь обочинный, маргинальный, а основная дорога сейчас забита разлагающимися трупами кримсериала образца 90-х годов. Призраками прошлого, которых живо теснит новая, гламурно-криминальная реальность.

Сценаристы впихивают в сюжеты как можно больше блондинок и вещей. Маниакально увозят персонажей на курорты к морю и за границу. Вместо честного бильярда - непременного атрибута кримсериала 90-х - появляются экзотические виды спорта и все более дорогие машины. Противостояние «ангелов справедливости» и «злодеев» размывается: например, в «Ментовских войнах» бандиты уже практически не отличимы от ментов.

Что ж, прощай, великий русский криминальный сериал! Ты уходишь в прошлое и сам становишься историей. Как и все на этом свете.

* ОТКЛИКИ *
Вкусы и запахи

«Русская жизнь» № 6: обсуждение в блогах и на форуме rulife.ru



«Теткина глушь» Марии Бахаревой


Не хочется спорить по каждому пункту, тем более что перечисленные факты, безусловно, имеют место, как и аналогичные факты в любом другом городе. В той же Москве-реке купаются не слишком умные люди из общего числа москвичей, дороги во многих миллионниках еще хуже, чем в Саратове, а города, которые могут похвастать 400-летней историей, увы, все еще прячут полуразрушенные области деревянных домиков с удобствами во дворе между районами новостроек. Такова реальность, и считать подобные проявления особенностью отдельно взятого города, мне кажется, не очень умно. Что касается иронии по поводу великих земляков, то для подобных оценок, уважаемая Мария, надо прежде самой проявить серьезный масштаб жизненных достижений. Полагаю, что раз Чернышевский вас не устроил, то уж таких «мелких» личностей, как Табаков или Янковский, жителям Саратова лучше и вообще не упоминать.

Можно сколько угодно считать себя вправе уничижительно относиться к месту, в котором родился и вырос, - это личное дело каждого из нас. Но публично осмеивать из-за этого жизнь многих других людей, в том числе и людей, которые оставили заметный след в русской истории, культуре и науке, - проявление социальной несостоятельности.

Сергей


Господи, какие же вы все одинаковые - девочки и мальчики, «вырвавшиеся» из Саратова! Объявить родной город навозной кучей и думать, что вас сочтут жемчужными зернами, случайно в ней оказавшимися. Обычная дешевенькая попытка пропиариться за счет города. Ни Шехтеля тут не было, ни школы живописной, и музей не функционирует, - о том, что коллекция выставлена в квартале от реставрируемого здания, которое уже полгода как доделано и находится в режиме нормализации влажности, конечно, стоит умолчать, ведь не так вкусно выйдет, не так хлестко… и так далее. Только Саратов в защите не нуждается, он сам по себе хорош. А вот вы о себе мно-оого рассказали в этой статье, куда больше, чем о городе.

Катерина


Сильный текст. Но с странною любовью. Чувствуется, автору потребовалось подвести черту. Очень по-саратовски, тысячу раз себя ловил на том же. Город такой: даже затевая тишину, здесь всегда получается какой-то ор. Вот купцы: скинулись, начали строить древнерусский терем под консерваторию, проворовались, гласные думы разбирались - вышла наконец готика с химерами. Вот и вся национальная идея.

prosto-sanberg



«Куриный бог» Дениса Горелова


«Сто раз верной кажется максима М. Веллера о безусловном превосходстве народов с большой и созидательной историей и тысячелетней государственностью над настырно требующими равенства сынами диких степей. Им просто не о чем рассказывать, кроме кобыльего молока, овчинной жилетки, малолетних шлюх и разбавленного мочой бензина, - и они начинают свою бойкую и ядреную песнь с самого начала; а вдруг пройдет». Вместо «Веллера» в этот, с позволения сказать, текст можно легко подставить «Геббельса» - тогда он будет по-честному маркирован и по справедливости займет свою нишу.

Я не люблю Кустурицу примерно за то же, за что его не любит кинокритик Горелов: меня утомляет избыточность, наращивание пассионарности, выливающееся в монотонный повтор вместо развития нарратива, и вообще «вся эта цыганщина». Но мне никогда не приходило в голову, что это потому, что я белокурая бестия, а они перекатная голь и шваль. Если я позволю себе так думать, то грош цена моей культуре. Мы-то безусловно превосходный народ - у нас Пушкин, Шишкин, Алексий и Церетели, а также тысячелетняя государственность с нынешней диктатурой закона в одни ворота и очевидно постыдная социальная политика. Когда слабейшие лишены поддержки и защиты государства: об уровне коллективного самосознания можно судить по отношению к старикам и инвалидам, - это лакмусовая бумажка, а не Пушкин и не Шишкин. В этой связи мысль Адорно сводится к тому, что лагерная печь - да - дискредитирует Гете, потому что тогда выходит, что зря великие думали и сочиняли, ибо не в коня корм. Но у нас Пушкин, а у них «разбавленный мочой бензин и шлюхи», - да, это верно, но мне почему-то кажется, что Пушкину такая логика показалась бы стыдной, он все-таки вещал с позиций гуманизма. Или я что-то путаю?

«Этим кочевникам не о чем рассказать» - серьезное обвинение. Эта посылка принадлежит логике количества. Т. е. «у меня больше наработок, а значит, я лучше». Вы уверены? А по-моему, у вас это количество несколько подтухло и створожилось, раз на выходе дает фашистскую идею.

Почему «интеллектуалы» не додумывают свои посылки на несколько ходов вперед, даже имея опыт и прецедент? А потому, что это извод интеллектуализма - не отвечать за базар. Свободно парящую мысль, конечно, не вбить в рамки, и она может присесть на любую навозную кучу, но можно как проследить ее траекторию, так и оценить качество кучи. Это, кажется, и называется ответственность.

ladoga


Фильм Кустурицы настолько странно сделан, в смысле тотальной клишированности и какой-то вампуки чуть ли не под Рязанова (а он сам сидит перед нами, и очевидно, что это умный, культурный человек), что гораздо интереснее было бы как-то его теоретизировать и оправдать, придумать какую-то логику такого хода. Ибо штампованность его максимально далека от наивности, она демонстративна. Кинокритик заглотил первую же наживку.

vse- interesno


Одно и то же об одном и том же, не относящемся ни к какому кино по сути. Нужно быть очень особенным человеком, чтоб говорящий стал интереснее предмета, а тут прибаутки одне, уж сколько лет. Смотрю на экран, вижу своих тараканов, красочно о них рассказываю. По существу собственно кино что-нибудь он может написать, не приплясывая? Не написать - увидеть. «Смешно» пересказать - максимум, что происходит. Упоминание блевотного Веллера в таком ключе очень показательно - разгадка вкуса, человек - это все-таки стиль.

_248_


Полемическая заостренность дурно пахнущих тезисов могла быть результатом мягкой, штрихпунктирной редакторской правки.

Hamsterhamster



Имидж и концепция


Ольшанский перенес на страницы журнала свое мироощущение, все это деревянное мещанство, покосившиеся срубы и колесные пароходы, и решился на всем этом въехать в историю, вот, мол, смотрите, негламурно, черно-белый графический журнал с очерками жизни русской провинции, получилось это настолько неинтересно, что я с трудом долистал, именно долистал журнал до конца, читать просто не смог. Стать журналом русской провинции с позиций меньшевика-боголюба, а теперь и правого консерватора Ольшанского у «Русской жизни» не получится, «Нива», «Русский инвалид» и прочее старье протухло и истлело. Сложилось такое ощущение, что Ольшанский и его журналисты воспевают распад, постигший провинцию, тихое пьянство, бедных новых дворян и прочие мещанские мерзости. Язык, которым нужно описывать провинцию, это, безусловно, язык левый, язык социалистов, анархо-коммунистов, наконец, но не язык Ольшанского, пытающегося въехать в рай на фарфоровом слонике.

migdot


Не все одинаково интересно. Некоторые статьи затянуты. Но суть не в этом. Гламурная фуфлятина, «деловые» издания со своими «ставками рефинансирования» и прочей херней, всякие известия с комсомолками - чушь и гниль. По необходимости просматриваю - ноль эмоций и ни грамма интереса. А «Русскую жизнь» можно не спеша, вкусно и с удовольствием читать.

Собственно, Ольшанский этого и хотел. Добился своего. За что его, его сотрудников и его авторов можно похвалить.

Другой вопрос - долго ли продержится подобное принципиально некоммерческое издание? Этого я не знаю. Тем, кто дает на этот проект деньги, может и надоесть. Будет жаль.

_kutuzov


Меня и так мутило в электричке, перед грозой что-то с давлением, а тут еще и это надо читать! Я металась между журналом и игрой в мобильном телефоне.

На следующий день, на свежую голову, я осилила сей продукт.

Полистав параллельно «Итоги» и «Огонек», нашла в «Итогах» раскрытие тех же тем, но более информативное и острое.

Притом, что бумага дорогая и все цветное, но, ей-богу, проблему выразительности можно было решить фокусами верстки, не загружая меня, читателя, притянутыми за уши и другие места репродукциями каких-то там неактуальных портретов позапрошлого века… или позапозапрошлого… У меня появилось чувство, что я должна читать текст как бы об этих портретах. А оказывается, там о чем-то современном. И через силу пытаешься, сбиваясь на чуждые тексту иллюстрации, дочитать.

Дело в том, дорогие издатели «Русской жизни», что мы живем в другом столетии. Нынче 2007 год. Я могу читать книги и смотреть фильмы в наладонном компьютере, а ваше мнение прочитать в вашем блоге, бесплатно.

Мне нужно такое соотношение текстовой и иллюстративной информации, при котором я увижу, что произошло, как произошло, где и с кем. Желательно, чтобы мне показали все стороны происшедшего, а выводы я могу сделать и сама.

irkinson


This file was created
with BookDesigner program
bookdesigner@the-ebook.org
13.01.2012

Оглавление

  • Русская жизнь №7, август 2007 Первая мировая война * НАСУЩНОЕ * Драмы Несть ни Еллина, ни Иудея
  • Лирика ***
  • ***
  • ***
  • ***
  • ***
  • ***
  • ***
  • ***
  • ***
  • ***
  • ***
  • ***
  • ***
  • Анекдоты Страшное преступление гаишника
  • Власть как наркотик
  • Непорядок со скотомогильниками
  • Человек, которому доверяли
  • Слишком дорогие звонки
  • * БЫЛОЕ * Последний штык
  • Кампания №1
  • Павел Пряников Закат Европы
  • I.
  • II.
  • III.
  • IV.
  • Дмитрий Галковский Хичкок
  • * ДУМЫ * Дмитрий Данилов Auto da fe academica
  • Борис Кузьминский Апостолы фавора
  • Борис Парамонов Мой Пугачев
  • Денис Горелов Табачок врозь
  • * ОБРАЗЫ * Дмитрий Быков Черный и Белый
  • I.
  • II.
  • III.
  • Аркадий Ипполитов Фурункул
  • * ЛИЦА * Барышня с горностаем
  • Анна Кузьминская Величие в том, чтобы лечь на рельсы
  • * ГРАЖДАНСТВО * Олег Кашин Программная трагедия
  • I.
  • II.
  • III.
  • IV.
  • Евгения Долгинова В чистом виде
  • Дорога жизни
  • Трепетное волнение охватило подпоручика
  • У Бориса и Глеба
  • Физика памяти
  • * ВОИНСТВО * Александр Храмчихин Амнезия
  • I.
  • II.
  • III.
  • IV.
  • V.
  • Олег Кашин Гибель эскадры
  • * СОСЕДСТВО * Дмитрий Данилов Необъятный маленький Брянск
  • Революция - воля масс
  • Набережная
  • Таксист
  • Дом 47
  • * МЕЩАНСТВО * Мария Бахарева Немец рыжий и шершавый
  • * ХУДОЖЕСТВО * Вячеслав Шадронов Тысяча граней стакана
  • Денис Горелов Гулять по воде
  • Татьяна Москвина Блондинки погубили жанр
  • Предисловие
  • Определение
  • Хронология
  • Начало
  • Расцвет
  • Декаданс
  • * ОТКЛИКИ * Вкусы и запахи